Мальчик в больших башмаках Леонид Януарьевич Прокша
        Это повесть о войне, о маленьких гражданах нашей страны, которые в ту суровую пору только вступали в жизнь, о том, как они, обув большие отцовские башмаки, вершили большие, не по возрасту, дела.
        Художник Л. Дубарь.
        Леонид Януарьевич Прокша
        Мальчик в больших башмаках
        ОТЦОВСКИЕ БАШМАКИ
        - Ваня, Ванюша, вставай, сынок…
        Голос бабушки звучит ласково, словно ей нужно не разбудить, а убаюкать внука.
        Еще очень рано. В окно заглядывает желтоокая осень. Лее, освещенный первыми лучами солнца, играет щедрой радугой красок.
        Бабушка ставит на стол стакан парного молока, кладет ломоть черного хлеба.
        Не хочется ей, ой как не хочется будить Ваню. Но что поделаешь - вчера вечером приходил Смоляк.
        - Надо, Юлия Адамовна, мальчонку за малиной в лес послать,- сказал он.- Дело неотложное есть…
        - Надо так надо…
        - Я чуть спет зайду…
        - Хороню, Степан Харитонович, заходи,- вздохнула бабушка.
        Юлия Адамовна смотрит на спящего внука. Лет двадцать тому она вот так же стояла, любуясь сыном Ванюшей. Был он такой же пострел, и время тоже было тревожное. Где-то он теперь?
        В конце мая 1941 года подполковник Иван Григорьевич Светлович вместе с Ваней и женой Зинаидой Сергеевной приехал из Бреста. Погостили несколько дней и уехали в Крым. Ваня остался у бабушки. Он любил Веселую Поляну. Большой лиственный лес окружал деревню, рядом протекала речка: лови рыбу, собирай ягоды и грибы - раздолье!
        На обратном пути родители должны были заехать за Ваней. И не заехали…
        Хотя голос бабушки тих и ласков, Ваня открывает глаза. Прежде, чтобы разбудить его в такой ранний час, отцу наверняка пришлось бы стащить с него одеяло. На сей раз этого по потребовалось.
        - Уже вставать?-спросил он и, не дожидаясь ответа, начал быстро одеваться.
        - Поди умойся, Ванюша, спать отхочется,- сказала бабушка, наливая в таз воду.
        Но Ване не хотелось спать. Волновала предстоящая встреча в лесу, о которой вечером, укладывая спать, рассказала бабушка. Всю ночь Ваня видел самые невероятные сны. Вот он на каком-то важном военном совете. На стенах висят карты, новенькие автоматы, винтовки, пистолеты. Вокруг стола сидят офицеры. Седой генерал смотрит па Ваню и говорит:
        - Мы решили дать вам задание - разгромить большой отряд фашистов. Справитесь?
        Ваня только хотел ответить, что, конечно, справится, но молодой, с тоненькими усиками офицер опередил его:
        - Разве вы пе знаете Ваню Светловича, товарищ генерал?! Да ему целый полк нипочем. Только дайте автомат.
        «Вот правильный человек»,- радуется в душе Ваня.
        - Вы, товарищ Светлович, чем раньше командовали? - спрашивает генерал.
        «Ну, пропал,- думает Ваня.- Генерал ошибается, ведь это мой отец командир, подполковник. Соврать?»
        И вдруг, как на беду, появляется бабушка.
        - Козочку он нас, товарищ генерал. Маленький он еще, чтобы командовать. Ему только двенадцатый пошел.
        - Кто маленький? Да что вы, бабушка, рассказываете бабушкины сказки! - вдруг вступается за Ваню молодой офицер.- Вы вспомните вашего сына Ивана Григорьевича. Сколько ему было, когда он подносил патроны отцу-пулеметчику в гражданскую, а? А сколько, когда он стал командиром? Так разве сыну его это не по плечу?
        - Правильно! - чуть не крикнул Ваня.
        Вдруг засвистели пули. Ваня посмотрел в окно: фашисты идут в атаку. Ваня хватает со степы автомат и бросается в самую гущу сражения. Генерал смотрит, улыбается и говорит:
        - А ведь верно, на Ваню можно положиться…
        …Ваня ходит по комнате, возбужденный этим сном. Торопится.
        - Да ты покушай.- Бабушка посмотрела на его босые ноги.- А холодно не будет? Роса. Где твои башмаки?
        - Порвались, выбросил вчера.
        - Погоди…
        Она открыла сундук, достала небольшой сверток, развернула его и подала Ване пару почти новеньких башмаков.
        - Отцовские. Надевай.
        - Почти в самый раз,- обрадовался мальчик.- Если в носок подложить чего-нибудь, будет совсем хорошо.
        - Да уж хорошо, когда других нет,- вздохнула бабушка.- На вот, наверти портянки, а то ноги натрешь.
        В дом вошел Смоляк.
        - Ну, ты готов?
        - Готов, дядя Степа. Вот только обуюсь…
        - Покажи-ка мне этот башмак.
        Ваня подал Смоляку ботинок.
        - Подходящие башмаки.- Степан Харитонович сунул в носок какую-то бумажку.- А теперь надевай и шагай!
        Смоляк отдал Ване башмак, вышел во двор и, чтобы отвести всякие подозрения,- зачем, мол, староста заходил в дом матери советского офицера,- крикнул:
        - Ты смотри у меня, Юлька, я с тобой чикаться не буду!..
        В деревне не любят старосту. Когда партизаны появляются в Веселой Поляне, бабушка прячет Степана Харитоновича в погребе. Только она да комиссар партизанского отряда Виктор Павлович Лавина знают, что Степан Смоляк выполняет трудное задание.
        Скрипя башмаками, Ваня взад-вперед прошелся по комнате. Вид у него был забавный. Из-за узких штанов отцовские башмаки казались еще большими.
        - Нет, правда, хорошо, бабушка. Очень хорошо. Почти как раз, и тепло будет, и по больно идти по стерне.
        Из-за леса показался кусочек золотого диска.
        - Ну, иди, внучек, да возвращайся счастливо.
        Ваня взял корзинку и быстро зашагал по тропинке к лесу.
        НА ДОРОГУ
        Солнце уже поднялось высоко, когда Ваня пришел на знакомую полянку. Под деревом на брезентовой куртке сидела девушка. Рядом с нею стояла корзина, наполненная малиной. Серые Ванины глаза широко раскрылись от неожиданности и удивления.
        - Здравствуй, Ваня. Что молчишь, не узнаешь?
        Ваня, разумеется, сразу узнал пионервожатую Инну Скачок, но он готовился увидеть вооруженного партизана, а у Нины не было никакого оружия. С ней ли он должен встретиться?
        - Я собираю ягоды для бабушки,- неуверенно произнес Ваня и стал ждать ответа.
        - В этом году много ягод в лесу. Бабушка будет довольна,- улыбнулась Нина.
        Это был отзыв па пароль. Теперь Ваня знал наверняка, что Нина тот самый человек, к которому его послали. Он молча опустился на траву рядом с ней.
        - Как поживает бабушка?- спросила Нина. Она была такой же веселой и оживленной, как тогда, в первые, еще мирные дни каникул, когда устраивала с ребятами игры, в которых неизменно участвовал и Ваня. Только нет теперь комсомольского значка на ее груди, а на ногах - белых туфель па высоких каблучках. Она в темном, выцветшем от солнца платье и запыленных сапогах.
        Ваня пожал плечами:
        - Хорошо.
        - Ты знаешь, зачем тебя прислали?
        - Не знаю.
        - Сейчас я тебе все объясню. Дело очень серьезное. Начнем мы вот с чего…- сказала Нина и озорно покатилась но траве. Потом вскочила и стала топтать траву ногами.
        - Не стой, Ваня, помогай.
        Ваня неохотно повиновался. Отправляясь сюда, он ожидал, что ему поручат большое дело, может быть, даже дадут пистолет, велят стрелять в фашистов, а тут вдруг - «топчи траву!»
        - Так,- остановилась Нина, оглядываясь вокруг.- Теперь давай перекусим.
        Она достала из корзинки хлеб, яйца.
        - Ешь, а скорлупу разбрасывай. Да кроши помельче, чтобы казалось больше…
        «Зачем бы это?» - недоумевал Ваня.
        Нина пересыпала ягоды. Па дне корзины оказались листовки на немецком языке. Часть она разбросала возле дерева, а остальные положила сверху ягод.
        - Ну вот, а теперь слушай. Нужно, чтобы эти листовки прочли немецкие солдаты.
        - Зачем?
        - Чтобы они знали правду.
        Нина придвинула к Ване корзинку.
        - Пойдешь к заставе. Тебя фашисты задержат. Они сразу обнаружат листовки. Спросят: «Где взял?» Ответишь: «Собирал в лесу ягоды, увидел какие-то бумажки, подобрал. Красивые они». Немцы, конечно, захотят посмотреть на то место, где ты нашел эти листовки. Приведешь их сюда. Они увидят, что ты не солгал. Но листовки их заинтересуют. Прочтет один, другому расскажет. И пойдет правда из уст в уста…- Нина тряхнула золотистыми кудрями и ласково посмотрела на мальчугана.- Вот какое важное дело поручает тебе, Ваня, комиссар партизанского отряда. Выйди на шоссе и шагай прямо к шлагбауму. Понял?
        - Понял.
        - Не боишься?
        - Не боюсь.
        Надо было вставать и идти, по Ване хотелось еще немного посидеть с Ниной. При ней вспоминались счастливые дни, забывалось горе.
        - Ну, пора! - Нина встала. Взгляд ее упал на башмаки Ванн.- Папины?
        - Да… Ой, чуть не забыл…
        Ваня быстро снял башмак и вытряхнул из носка записку. Нина подняла ее, не читая, сунула за манжет платья. Потом повернула Ваню в сторону, куда он должен был идти, и, легонько подтолкнув, сказала:
        - Счастливого пути, мальчик в больших башмаках!
        ЛИСТОВКИ
        Поселок, куда Ваня направился с листовками, до войны был центром колхоза «Рассвет». Теперь в бывшем правлении артели помещалась немецкая сельскохозяйственная комендатура, а в поселке стоял сильный гарнизон. Солдаты охраняли склады с зерном, льном, коноплей и другими дарами белорусской земли. Потом все это гитлеровцы везли на станцию, грузили в вагоны и отправляли в Германию.
        По широкой асфальтированной дороге Ваня подошел к поселку. Издалека он заметил за шлагбаумом солдат. Они сидели на лавочке, перебрасывались отрывистыми словами и, громко чавкая, поглощали яблоки п груши, которые грудой лежали тут же на одноногом, врытом в землю столе.
        Занятые своим делом, солдаты не обращали на Ваню внимания. Еще несколько шагов - и он пройдет незамеченным. Надо было что-то предпринимать. Ваня поставил на асфальт корзинку, стал поправлять шнурок башмака. Вскоре он заметил медленно приближавшуюся пару начищенных сапог. Сапоги остановились, затем к корзинке опустилась жилистая рука и взяла листовку.
        Когда Ваня затянул узел, его окружало уже пять пар сапог.
        Мальчик выпрямился. Солдаты читали листовки. Ото были уже немолодые люди. Военная форма лежала на них нескладно.
        Ваня взялся за корзинку, будто бы собираясь идти дальше. Солдат, у которого висела на ремне винтовка, не отрывая взгляда от листовки, наступил на корзинку ногой.
        Подошли еще солдаты и также взяли листовки.
        Они читали, переглядываясь в изумлении, толкали друг друга в бок.
        К шлагбауму подкатила легковая машина. Из нее вышел офицер. Он что-то крикнул. Ваня заметил, как солдаты быстро прятали листовки по карманам. Только солдат с винтовкой растерялся и не сделал этого.
        Офицер подошел к нему, вырвал листовку.
        - Это что такое?
        Солдат, вытянувшись во фронт, начал что-то объяснять офицеру, показывая на Ваню. Тем временем некоторые солдаты с листовками прошмыгнули в казарму.
        Нина оказалась права. Ване в тот день пришлось снова побывать на месте их встречи. Всю дорогу солдаты, чтобы показать перед офицером свое усердие, подгоняли мальчика прикладами. Но вид лесной полянки и особенно разбросанные здесь и там листовки, как видно, заставили офицера поверить в правдивость рассказанной Ваней истории, потому что па обратном пути его уже не били. Однако и отпустить не отпустили, а привели в сельскохозяйственную комендатуру. Офицер ушел докладывать шефу, а Ваня с одним из солдат остались ждать.
        Из-за двери, в которую вошел офицер, часто доносились телефонные звонки, вслед за ними гремел сипловатый начальственный бас.
        Солдат сел на стул, поставив между колен карабин, кивком головы указал Ване на место рядом с собой. Широкое крестьянское лицо солдата было равнодушно ко всему окружающему. Кто знает, может быть, где-то в Баварии пли Тюрингии у него много дел в ноле и дома, а он вместо косы держит в руках карабин, чтобы охранять какого-то сопливого мальчонку.
        Шефу комендатуры фон Посу было по до листовок. Из штаба требовали ускорить отправку хлеба, а старосты в деревнях медлили со сбором урожая. Фон Пос разослал почти всех работников комендатуры по деревням.
        Из кабинета выбежала высокая светловолосая женщина, за ней, прихрамывая, спешил седой мужчина.
        - Я на мотоцикле доберусь до Заболотья,- говорил он.- А кто к Смоляку?
        Женщина заметила Ваню.
        - Пусть пошлют вот этого мальчишку.
        Хромой вернулся в кабинет, но спустя минуту снова выбежал оттуда с конвертом, словно его преследовали. За ним вышел офицер, буркнул что-то солдату. Тот вскинул на плечо карабин и последовал за офицером к выходу. Ваня был свободен.
        - Тебя как зовут? - спросил хромой, подойдя к Ване.
        - Ваня Светлович.
        - Светлович? - переспросил мужчина.- Вот и хорошо. Смоляка ты должен знать, коль Светлович.
        - Знаю. Старостой он у пас.
        Прута ему это письмо,- сказал хромой и, понизив голос, добавил: - Да от меня скажешь Смоляку два слова: «Время пришло». Только гляди не перепутай. А уж он передаст кому нужно. Понял? Па время уборки будешь работать посыльным. Ну, марш!
        Ваня, конечно, смекнул, кому должен передать Стенай Харитонович загадочные слова хромого, и нулей вылетел из комендатуры.
        За садом, у шлагбаума, его задержал все тот же солдат с винтовкой. Он мельком взглянул па письмо, а затем, осмотревшись но сторонам, нерешительно спросил:
        - Флюгблатт нет?
        Ваня не понял, пожал плечами.
        - Гут, иди.
        Только позже, очутившись па дороге, Ваня догадался, что солдат спрашивал, нет ли у него листовки.
        СВЯЗНОЙ
        Так Ваня Светлович стал работать посыльным в немецкой комендатуре и одновременно связным у партизан. Мальчика в больших башмаках часто видели шагающим с кожаной сумкой от села к селу. Когда поблизости никого не было, он распевал песенку, которую сам сочинил:
        Я невелик,
        Но я в больших
        Отцовских башмаках.
        Я невелик,
        Но воля есть
        И сила есть в руках.
        У Вани был пропуск, который давал ему право ходить в любое время дня и ночи но дорогам и селам. В его кожаной сумке лежали распоряжения шефа сельскохозяйственной комендатуры, в носках башмаков - почта партизан.
        В лес он уносил записки от Глинского (так звали хромого) пли от Смоляка. Из лесу доставлял указания комиссара партизанского отряда, а иногда и листовки. Часто Василий Иванович Глинский передавал Смоляку сразу две записки. Одну Ваня клал в сумку, другую - в носок башмака. Смоляк делал на совесть то, что велела записка, положенная в башмак, потому что это был приказ партизан - приказ Родины.
        Ваня охотно выполнял задания Василия Ивановича Глинского, особенно после того, как бабушка рассказала, что дядя Вася в гражданскую войну вместе с дедушкой служил в красной кавалерии и тогда был ранен в ногу.
        Передавал Глинский донесения партизанам почти у всех на виду. Делалось это очень просто. Василий Иванович, увидев Ваню, улыбался и как бы между прочим спрашивал:
        - Ну, малыш, не жмут башмаки?
        - Да нет, слишком свободны,- отвечал Ваня.
        - А ты возьми бумаги в носок натолкай. Вот хотя бы эту бумажку.
        Ваня расшнуровывал башмак и совал в носок бумагу, которую давал Василий Иванович.
        - Ну как, хорошо теперь?
        - Теперь хорошо.
        - А вот это отнеси старосте.- Глинский клал письмо в сумку.
        Когда Ваня возвращался в комендатуру, Глинский спрашивал:
        - Жмут башмаки?
        - Жмут малость. Бумаги, кажется, лишней натолкал.
        Это означало, что у него есть для Глинского почта из отряда.
        Ваня не знал, что было в записках, которые он носил в носках башмаков. Но всякий раз вскоре после того, как он передавал донесение в партизанский отряд, партизаны перехватывали обоз с хлебом, мясом, овчинами, льном и поворачивали его в лес.
        Иногда солдат, задержавший когда-то Ваню у шлагбаума, спрашивал, нет ли в сумке и для них вестей. Листовка, которую Ваня им поднес в корзине с ягодами, делала свое дело…
        НОЧНОЙ ГОСТЬ
        В этот вечер но пути из комендатуры Ваня зашел в Заболотье к своему дружку Мише Артошке. Засиделся. Миша рисовал очень смешную карикатуру, а Ваня, кузнец дед Данила и его сын Викентий наблюдали за его работой, смеялись, давали советы.
        - Ты, Мишенька, спрячь эту картинку. Придут партизаны - передашь им,- сказал дед Данила, когда рисунок был готов.
        - Зачем?
        - Как зачем? Они в газетке пропечатают. Пусть люди посмеются…- Дед взял рисунок в жилистые руки.- Ну что, фриц, отведал медку?
        - К-к-как они его р-разукрасили! - высунув из-за спины деда голову, добавил Викентий.
        Фриц - пожилой солдат, денщик Гемлера - того самого офицера, что задержал Ваню с листовками. В деревне он всем осточертел - всюду рыщет, бесцеремонно забирает все, что ему понравится: хорошую рубашку, шапку, полотно, сало. Детишкам покоя не дает: то дрова заставит колоть, то возле дома, где живет Гемлер, дорожки посыпать песком, то яблоки носить из сада. Захотелось Фрицу медку, сунул он в улей свой длинный веснушчатый нос, а что из этого вышло, и было изображено на Мишином рисунке.
        - Глаза-то, глазищи какие! - не унимался дед.- Ты хорошенько спрячь картинку, внучек. Партизанам это будет очень интересно.
        - А-а, я лучше ее Фрицу к спине приколю…- протянул руку Викентий.
        Дед отстранил сына.
        - Пустой разговор. Он тебе как приколет…
        - Порви-ка ты лучше, Миша, эту бумажку. Не ровен час немцам па глаза попадется,- встревоженно сказала мать Миши.
        - Погоди, Ганна, уж больно жалко рвать такую картинку.
        - Дай-ка, Миша, мне рисунок,- предложил Ваня.- К нам партизаны чаще заходят.
        - И тебе он ни к чему,- возразила тетя Ганна,- одни неприятности могут быть. Шагай-ка домой. Мать там где-то ждет…
        - Мама меня не ждет,- ответил тихо Ваня и, вдруг оживившись, добавил: - А рисунок я все же возьму.- Он свернул лист трубочкой, сунул в карман, нахлобучил шапку и, попрощавшись с порога, толкнул дверь плечом.
        - Шустрый какой,- проговорил дед.
        - Чей он? - спросила Ганна.
        Миша ужо был научен конспирации и только пожал плечами:
        - Из Веселой Поляны.
        - Далеко ж ему топать,- посочувствовал дед п тоже стал собираться домой.
        Дорогой Ваня думал о маме. Как бы в самом деле было хорошо, если б она ждала его! «А вдруг она приехала из Крыма?» Несмотря па всю несбыточность этой надежды, Ваня ускорил шаг. Башмаки цокали по асфальту: «Ждет, ждет, ждет». И эхо в лесу отзывалось протяжно: «Жде-о-т, жде-о-т, жде-о-т…»
        За ужином бабушка тоже невзначай вспомнила маму. Ваня не выдержал. Чашка, над которой он склонился, вдруг расплылась и затуманилась.
        В это время скрипнула дверь. Оба разом повернулись: па пороге стоял партизанский комиссар.
        - Батюшки, Виктор Павлович!
        - Выходит, так. Добрый вечер.
        Ваня протер кулаками глаза.
        Комиссар был в военной, как и папа, форме. На фуражке горела красная звезда.
        - Родимый мой! Немцы в деревне, а ты вроде на первомайский парад собрался.
        - А чего нам бояться? Пусть фашисты пас боятся…
        - Да их, идолов, много.
        - И я пе один. Не беспокойтесь, Юлия Адамовна. Возле дома надежная охрана.
        Комиссар снял фуражку и, как когда-то делал папа, вернувшись со службы, надел ее на голову Ванюши.
        - Получай новое задание, разведчик.
        Ваня подтянулся.
        - Есть, получать новое задание.
        - Вольно! - улыбнулся комиссар. Он сел па скамейку, закурил.- Ну, как жизнь? Здоровье ваше, Юлия Адамовна?
        - Да какая, батюшка, жизнь. Утром ждешь вечера, вечером - утра, чтоб скорее пережить лихие дни. Да ты небось не про здоровье мое узнать пришел…
        Бабушка поставила перед комиссаром чашку, налила молока. Виктор Павлович был другом Ивана Григорьевича. Вместе росли. До войны Виктор Павлович работал секретарем райкома и часто, бывая в Веселой Поляне, заходил к бабушке. И уж обязательно заглядывал, когда Иван Григорьевич приезжал в от-пуск. Ездили на рыбалку, варили уху.
        - Собрание хочу провести в вашем доме, Юлия Адамовна,- отпив из чашки, сказал комиссар.- Надо позвать молодых парней, которые еще в деревне остались. Я с ними поговорю. Ванюшка, ты сходишь объявишь потихоньку каждому, хорошо?
        - Хорошо. А кому?
        Вместе начали думать, кого пригласить на собрание. Бабушка и Ваня называли имена парней, а комиссар утверждал кандидатуру или возражал.
        - Нет, Егорка пусть подрастет, зелен еще.
        А Николай?
        - Чей это?
        - Драчуна Федьки.
        - Сколько ему?
        - Да большой уже. Лет восемнадцать будет.
        - Давай Драчуна,- согласился комиссар.
        - А деда Данилы сына, Викентия? - вспомнил Ваня.
        - Из Заболотья?
        - Ага.
        Недопеченный он какой-то. И заикается,- возразила бабушка.
        - Сегодня соберем только ребят из Веселой Поляны,- сказал комиссар.
        Насчитали восемнадцать парней, которые могли пополнить ряды партизан. Ваня направился их созывать. Комиссар остановил его:
        - А шапка?
        - Я и забыл.
        Ваня снял фуражку комиссара, взял свою. Бабушка решила идти вместе с ним. Комиссар остался один. Стало тихо. Ходики отсчитывали секунды и минуты тяжелого времени.
        Склонившись над газетой, комиссар не расслышал, как кто-то вошел в дом. Он поднял бритую голову, когда вошедший заговорил:
        - Виктор Павлович!
        - Не ожидал?
        - Рискованно.
        - Садись, господин староста.
        Смоляк поморщился:
        - Хоть бы вы не смеялись. Поперек горла стоит мне, понимаете, эта господская служба. Все волком на меня глядят.
        - Понимаю, товарищ Смоляк. Все понимаю. Тяжелая у тебя служба.
        Подогретый сочувствием комиссара, Смоляк разговорился:
        - Другой гадюка-фашист на твоих глазах бьет женщину пли ребенка, а ты смотри на все это… Руки, понимаете, чешутся. Хватил бы его и придушил, гада. Разрешите в строй, товарищ комиссар. Дайте повоевать. Душа, понимаете, изныла.
        - Потерпи, Степан Харитонович. Потерпи. Ты большое дело делаешь. Благодарность тебе за это. И Глинскому передай большое спасибо. Если бы не вы, разве обозы с хлебом попали бы к нам? - Комиссар посмотрел на часы.- Л теперь иди, дорогой Степан Харитонович. Люди сейчас придут. Собрание буду с ними проводить.
        - Люди соберутся, а я, понимаете, как волк, должен прятаться от них,- вздохнул Степан.- Ну, ладно. Что там па Большой земле, комиссар?
        - Тяжело, Степан. Немцы рвутся вперед. Нот тебе свежие газеты. Почитай и Глинскому передай.- Комиссар пожал Степану руку.- Не тужи. Недалек уже час…
        ТАЙНА РАДИСТА
        С некоторых пор рядовой Ипатов стал замечать, что старшина в присутствии подчиненных избегает снимать гимнастерку. В жаркие дни, когда все раздевались до пояса, он даже не расстегивал воротничка, а умываясь всегда отходил в сторонку, и гимнастерка неизменно была у него под рукой.
        «Что-то важное прячет. Не мучил бы себя из-за пустяка»,- думал Ипатов, продолжая внимательно наблюдать за старшиной.
        Бывший вор и рецидивист, он отбыл наказание незадолго перед войной и поэтому в кругу товарищей чувствовал себя отчужденно. Их решимость любой ценой пробиться из Крыма к своим через Керченский пролив была ему непонятна, да и сама эта затея казалась неосуществимой.
        - Чего нам путаться по лесам да но горам? - сказал он как-то солдатам.- Патроном у нас мало, жрать нечего. Не перебьют немцы - сами с голоду помрем. Хорошо, пока в лесу ягода какая есть, дикое яблоко, грушка. А ударят морозы - каюк!
        - Так что же делать: поднять лапки кверху и сдаться? - горячо возразил молодой солдат Ерохин.
        - У-тю, лапки кверху! - ответил Ипатов.- Зачем же кверху? Думаешь, есть только туда да сюда дорога? В жизни еще имеются и тропиночки. Не ровные, окольные, а к желанной цели приведут. Зачем на рожон лезть? Разбредемся по деревням и подождем тихонько. А чтобы немцам глаза отвести, можно, глядишь, и жену подыскать… пока наши придут.
        Этот разговор услыхал старшина Луценко. Высокий, плечистый, он, широко расставив ноги, стоял за спиной Ипатова. Фуражка у старшины была сбита на затылок, большие черные глаза блестели, ноздри раздувались.
        - Вот что,- сказал он, положив обе руки на кобуру пистолета,- если я еще раз услышу такие разговоры, я тебе такую свадьбу устрою. Жених…
        Дружный смех заглушил остальные слова старшины. Ипатов побагровел, ничего не сказал, но решил про себя: «Черт с вами, пробивайтесь на свою голову, найду и без вас дорогу».
        С этой мыслью не расставался он и сейчас, хотя поделиться ею ни с кем не решался. Чем труднее становилось, тем лихорадочнее думал Ипатов, как податься в кусты. Но удобного момента все не было.
        Осеннее крымское солнце в это утро светило особенно ласково. Солдаты, пригретые его лучами, крепко уснули. Не спал только дежуривший у рации сержант Андрейчиков. Он сидел, привалившись спиной к стволу векового тополя, и о чем-то сосредоточенно думал. На его усталом почерневшем лицо вдруг появилась улыбка…
        …Первым проснулся старшина. Окинув взглядом свой не-большой отряд и убедившись, что все спят, оп быстро поднялся и зашагал прочь от места расположения взвода. Не знал старшина, что Ипатов следил уже за ним чуть приоткрытым глазом: «Опять уединяется. Что если пойти посмотреть?..» Ипатов поднялся и, потягиваясь, направился за старшиной.
        - Ты куда, старина? -остановил его Андрейчиков.
        - Спрашиваешь. Известно куда но утрам люди ходят,- буркнул Ипатов, а про себя подумал с досадой: «Вечно он мне на пути попадается».
        - Погоди! - Андрейчиков старался произнести это как можно громче.- Новость интересная.
        - Ну, что за новость? - стали поднимать головы лежащие у костра солдаты.
        - По радио получил телеграмму…
        - Говори…
        - Да не знаю… Надо бы подождать командира.
        - Валяй, не мучь!
        - Верно, читай быстрей,- заговорили все сразу.
        - Ладно, прочту. Только уговор: придет командир - молчок, словно ничего не знаете.
        Радист вытащил из кармана блокнот и начал читать:
        «Военный Совет фронта присвоил Д. И. Луценко звание «лейтенант». Отряду, возглавляемому им, Командующий выносят благодарность и приказывает пробиваться…» Тут я пропустил малость,- словно оправдываясь, сказал Андрейчиков.- Вот еще: «Помощь будет»,- и на этом конец. Не хватило питания…
        - Эх ты, радист…
        - И что, все питание?
        - Все,- грустно проговорил Андрейчиков.- Рация больше не нужна.
        - Где и какая помощь - вот вопрос,- вздохнул Пашко Мирончик.- Куда Командующий приказал пробиваться?
        - Ясно куда,- к своим…
        - К каким своим? - залепетал Ипатов.- Вот мы и есть все свои. Где наш полк? Нет полка. Все, что осталось, па пальцах пересчитаешь…
        - Будет,- горячо сказал Ерохин.
        - Где же будет? Знамени-то нет.
        - Не уберегли знамя,- с сердцем проговорил пулеметчик Змитрок Жартун.- Позорно возвращаться без знамени.
        - А ведь как пас учил командир наш: пока жив хоть один солдат, знамя должно развеваться.
        - И лейтенант погиб. С ним бы пробились. А без него…
        - Опять ты ноешь, Ипатов,- рассердился Ерохин.- Лейтенант Луценко выведет.
        Полк, в котором служили солдаты, был высажен на Керченском полуострове. Командира его, подполковника Светловича, тяжело ранило при высадке десанта. Он руководил боем, пока не потерял сознания. Моряки увезли Светловича на катере па Большую землю. Б неравном жестоком бою десант был разбит. Уцелевших бойцов из разных подразделений собрал лейтенант Огнев.
        Ночью он вывел их с поля боя. От Керченского пролива группа пробилась в лес, в район Феодосии, в надежде встретиться с партизанами. Однако партизан найти не удалось. В одной из стычек с фашистами лейтенанта Огнева тяжело ранило. Отряд отступил в глубь леса, унося с собой офицера. Утром Огнев умер, приказав командовать отрядом старшине Луценко.
        После смерти офицера уверенность, что удастся пробиться к своим, ослабла. Телеграмма, которую получил Андрейчиков, сразу всех ободрила. Возвратившись, Луценко заметил, что солдаты подтянулись.
        - Смирно! - скомандовал Андрейчиков и, четко подойдя к несколько смущенному Луценко, начал: - Товарищ лейтенант…
        Краска ударила в лицо Луценко. Если бы докладывал не Андрейчиков, а кто другой, он бы счел это за злую шутку. Но сержант Андрейчиков был коммунистом и его очень хорошим помощником.
        Сержант спокойно и обстоятельно докладывал о телеграмме. Солдаты стояли молча. В эту тяжелую для Родины и для каждого из них минуту они прониклись уверенностью, что у них снова есть надежный боевой командир. Они смотрели на него, ждали, а он, угадывая их мысли, твердо сказал:
        - Пробьемся, товарищи, пробьемся…
        ВОТ ОН КАКОВ, ВИКЕНТИЙ!
        - Ничем бог не обидел нашего Викентия,- говорил не раз дед Данила старухе,- ни ростом, пи красотой. Вот только насчет умишка, кажется, поскупился…
        Возможно, Викентий не был таким красивым, как казалось старикам, но зато и насчет ума его дед был явно несправедлив. Викентий сильно заикался, даже своего собственного имени по мог сразу выговорить, и это как-то усугубляло в глазах окружающих его детское простодушие - простодушие сильного и доброго человека.
        В деревне Викентия любили и жалели, безобидно подшучивали над ним и считали, что к чему-нибудь серьезному сын Данилы Абабурки не годится. Поэтому, когда Заболотские парни пошли в лес, в партизаны, Викентия они с собой не взяли.
        Вначале гитлеровцы хотели пристроить его в полицию или послать на работу в Германию, но вскоре, видно, тоже пришли к мысли, что проку с заики будет мало, и попросту забыли о нем.
        Как-то в гарнизон прислали пополнение. Среди новичков были чехи и словаки. Викентий сблизился с ними. Он быстро усвоил несколько десятков чешских и словацких слов, хотя в этом и не было особой нужды: чеху и белорусу нетрудно понять друг друга.
        Разговаривая с чехословацкими солдатами, Викентий с интересом присматривался к оружию. Это заметил однажды молодой солдат из Северной Моравии Карл. Он спросил:
        - Правится? Может быть, Викентий хочет быть солдатом или полицаем?
        - Н-нет,- ответил Викентий.- П-пальнул бы с охоткой, а н-насчет того, чтобы солдатом,- н-не хочу.
        Все же о том, чтобы стать солдатом, парень мечтал. Конечно, не во вражеской армии и пе в полиции хотел он служить, а в той армии, в которую пошли его сверстники.
        Долго он искал этих парней в лесу и наконец нашел.
        - Ну какой из тебя партизан без оружия? - сказал Викентию комиссар.- Достань винтовку и, пожалуйста, становись в. строй.
        - Х-хорошо,- ответил Викентий и зашагал домой, полный решимости в этот же день раздобыть оружие. Как это сделать, он уже придумал.
        Первым, кого он увидел, подходя к деревне, был Карл, стоявший на посту возле хлебных скирд.
        - А-а, Викентий,- приветливо улыбнулся ему Карл.- Добрый вечер!
        У скирды стояли вилы. Викентий мог ударить ими Карла по голове, схватить винтовку и - в лес. По он знал, что Карл попал в гитлеровскую армию но по собственному желанию, что в душе оп ненавидит фашистов, и не мог так поступить.
        - Тебе что? - спросил Карл.
        - К ним,- кивком показал Викентий в сторону девчат, которые работали неподалеку.
        - А-а, понимаю.
        Викентий сделал несколько шагов и вдруг, будто вспомнив что-то, вернулся.
        - К-карл…
        - Что?
        - Д-дай мне винтовку. Подержать. Пусть они посмотрят.
        - Понимаю,- улыбнулся Карл.- На…
        Викентий взял винтовку, закинул ее на плечо и, отойдя немного, опять вернулся.
        - К-карл. Да-ай и патронташ, чтоб по всей форме было.
        - Бери и патронташ. Ты постой тут, а я на минуточку…
        Карл, не переставая улыбаться, направился в деревню, а когда вернулся, Викентия нигде не было.
        Перепуганный не на шутку, Карл бросился его искать - в одну, в другую сторону. Наконец он увидел Викентия. Тот неторопливо шагал но лесной дороге.
        - Стой, ты куда?! - крикнул Карл.
        Викентий остановился.
        - Отдан! - Карл, запыхавшись, подбежал к Викентию.
        Викентий направил винтовку на Карла и строго сказал:
        - Не п-подходи!
        - Ты что? Это же нечестно, Викентий. Немцы меня повесят…
        - П-пусть п-повесят. У н-них б-будет меньше на одного вояку, а у п-партизан на одного б-больше.
        Карл даже рот разинул от удивления. Не ждал он такого от чудаковатого Викентия.
        - Хорошо,- проговорил наконец он.- Пусть у немцев будет на одного солдата меньше, а у партизан на двух больше!
        Минуту спустя они шли рядом по дороге, которая вела в партизанский лес.
        - Вот он каков, Викентий! - с уважением и завистью говорили в отряде и в деревне, когда
        узнали о его поступке.
        ФРИЦ ТОПИТ БАНЮ
        В тот же день в Заболотье произошел второй случай, который наделал не меньше шума и вызвал не меньше разговоров. Гемлер приказал своему денщику истопить баню. Нужна была вода. Фриц согнал деревенских ребятишек и стал их запрягать в водовозную телегу. Поставив ребят кого в оглобли, кого сзади - толкать телегу, сам он взгромоздился на бочку и, взмахнув кнутом в воздухе, властно закричал:
        - Марш!
        Упираясь босыми ногами в землю, дети с трудом сдвинули телегу с места и потащили ее по дороге.
        Проехали с километр. Дорога началась плохая, колеса так и вязли в грязи.
        Ребята устали, по тянут. Напрягаются изо всех сил, гнутся к земле, пот с них льет градом. А Фриц помахивает кнутом и гикает по-своему:
        - Шнеллер, шнеллер! Бистро!
        Тяжело ребятам, не по детской силе такая работа. Миша Артошка остановился.
        - Не буду! Не лошадь я!
        И все остановились.
        Фриц коршуном слетел с бочки.
        - Ты сказал: «Не буду?» Нет, ты буду…- и со всей силы стеганул Мишу по голым ногам,- Прыгай! Ну, прыгай!..
        Удары один другого злее сыпались на мальчика.
        Миша боялся, что вот-вот из глаз у него брызнут слезы, но терпел. А взбесившийся Фриц, продолжая хлестать его, приговаривал:
        - Прыгай! Почему но прыгай?..
        - Он засечет его насмерть,- с ужасом крикнул кто-то из ребят.
        В это время Ваня по заданию Глинского шел в Заболотье. День был теплый, решил искупаться. Слышит крики детворы. «Вот хорошо,- обрадовался Ваня, веселее будет». Пустился бежать к реке. И как раз подоспел вовремя.
        Сначала Ваня растерялся, по вдруг заметил на бочке автомат. Он тихонько подкрался к телеге, р-раз - и автомат у него в руках. Теперь ему но страшен Фриц. Пришла минута, о которой он мечтал. И Ваня крикнул срывающимся, не своим голосом:
        - Перестань, фрицяга, перестань! Застрелю!
        Фриц от неожиданности уронил кнут. В испуге он махал руками н шепелявил:
        - Мальшик! Мальшик, не надо пуф! Не надо!
        Он даже силился улыбнуться, сделать доброе лицо.
        В оглобли фрица! - раздался голос из гурьбы ребят. Видя беспомощность злого обидчика, все в восторге подхватили:
        - В оглобли, фриц проклятый!
        Ваня не сводил с немца дула автомата, и тот, испуганно косясь по сторонам и не переставая повторять «Мальшик, пуф не надо!», переступил оглобли.
        Дети мигом облепили бочку.
        - Марш! Марш! - повторяли они слова фашиста.
        А Миша, стоя па телеге, размахивал над его головой кнутом.
        - Прыгай! Ну, прыгай! Почему не прыгай? - кричали ребята.
        Фриц то и дело поворачивал голову, но, встретив глазами дуло автомата, продолжал сердито везти телегу. В какую-то минуту он хотел было повернуть оглобли в деревню.
        - Куда! Хитер! На реку! - приказали ребята.
        Фашист злобно рванул оглобли и, отмахивая саженные шаги, потянул телегу под уклон. В этой неожиданной прыти была хитрая уловка: Фриц задумал разогнать телегу, круто повернуть ее на всем ходу и опрокинуть, а там - замешательство и жестокая расправа… Но упоенные победой ребята не замечали опасности.
        - Ага! Запрыгал! - еще пуще радовались они.
        Начался спуск к реке. С горы телега помчалась еще быстрее. Фашист бежал во весь опор.
        Ваня разгадал замысел фашиста.
        - Прыгайте,- крикнул он.
        Ребята попрыгали с бочки и, как воробьи, рассыпались в разные стороны, а фашист… Фашист не мог уже удержать напирающей на него телеги и с разбегу свалился в воду.
        Когда ребята подбежали к берегу, бочка качалась па воде, как поплавок. Фрица не было видно.
        - Утонул, гад,- сказал Миша. Сине-красные полосы горели на его лице, шее, ногах.
        - Теперь нам будет,- испугались мальчуганы. Вид избитого Миши усиливал страх.
        - Удирайте, ребята, пока не поздно. И молчок,- посоветовал Ваня.
        Мальчишки бросились кто куда.
        ЕСЛИ ЧТО - УБЕЙ КАК СОБАКУ
        Всю ночь отряд Луценко пробирался к морю. Шли по степи, населенные пункты обходили. Привалы были короткими: чуть передохнули и - дальше. Лейтенант торопил. К утру нужно было достигнуть прибрежной полосы, чтобы и течение дня разведать местность и, если на берегу найдутся лодки, ночью форсировать пролив.
        Луценко шел впереди отряда. Закинув голову назад, он отмерял широкие шаги. Вся его слаженная фигура, казалось, была устремлена вперед. Временами он поворачивался к бывшему шоферу командира Чернобривцу, отрывисто приказывал:
        - Передать по цени: подтянись…- и, не замедляя шага, продолжал идти вперед.
        «Какая сила его несет? Мотор у него в груди, что ли?» - думал, шагай за лейтенантом, Чернобривец. За плечами он нес вещевом мешок, в котором был весь продуктовый запас отряда: банок десять консервов, несколько килограммов сухарей.
        Дальше следовали одно за другим три отделения. Замыкал колонну помощник командира отряда сержант Андрейчиков.
        Хоть бы перед смертью дали поесть досыта,- донесся из темноты голос Ипатова. Тотчас же последовал ответ Ерохина:
        - Не каркай…
        «Молодчина Ерохин. Не дает спуску Ипатову»,- подумал Андрейчиков.
        К рассвету отряд достиг моря и расположился на дневку среди прибрежных скал. Люди устали, голод давал о себе знать. Ждали, что вот-вот прозвучит команда:
        Чернобривец, раздать по банке консервов на двоих и по два сухаря…
        Но этой команды не последовало. Приказав людям ложиться спать, Луценко взял с собой Ерохина и отправился в разведку. Вернулся он часов через пять. Андрейчиков не спал, ждал их возвращения. Командир отряда вместе с помощником отошли в сторонку и стали совещаться. Ерохин, отыскав свое отделение, начал укладываться спать.
        - Ну, чего там выведали? - спросил его Ипатов.
        - Берег свой видели.
        - Далече?
        - Близко, километра три, а может, пять…
        - Близко видать, да не достать. Попробуй переплыви… Лодки хоть есть?
        - Да, стоят на берегу.
        - Охрана какая?
        - Ходит фриц. Но его, если подстеречь из-за скалы, можно легко снять.
        - Легко, легко…- пробормотал Ипатов, и в его глазах сверкнул злой огонек.
        - А лейтенант наш смелый и смекалистый,- уже засыпая, проговорил Ерохин.
        - Ипатов,- раздался голос дежурного.- Твоя очередь…
        Ипатов поднялся, привел себя в порядок, повесил па шею автомат и встал на пост. Проделал он все это быстро, без свойственных ему вздохов и отговорок.
        День был теплый. Тихо кругом. Недалеко за каменной грядой шумело море.
        - …Перед выступлением нужно показать знамя. Это придаст людям силы. Слово свое, командир, скажи…
        Ипатов прислушался. Говорил Андрейчиков.
        - А потом кто знает, как обернется, доплывем ли мы все… А знамя должно доплыть.
        «Так вот что Луценко прячет»,- догадался наконец Ипатов.
        Продолжая тихо разговаривать, Луценко и Андрейчиков приблизились к спящим солдатам и начали укладываться. Несмотря на усталость, Луценко был бодр.
        - Ты представляешь, какая это будет минута: снова люди соберутся под знамя. Знамя нашего полка…
        Ипатов понимал - предстоит самое трудное. Может статься, что все они, которые так сладко спят, пригретые крымским солнцем, останутся навсегда лежать на берегу или на дне пролива. Можно избежать этой участи. Что стоит ему, бывшему рецидивисту, убить спящего Луценко, взять знамя? С таким трофеем немцы его хорошо примут…
        Но предателей даже в той среде, с которой он расстался еще до войны, ненавидели. Ипатов задыхается. В груди, как в омуте, что-то кружит и пенится. Вот он сунул руку в карман и ощутил холодную сталь ножа. Затем стремительно направился к спящему Луценко, наклонился над ним и вдруг… сильно тряхнул командира за плечо.
        Луценко вскочил и, увидев перед собой Ипатова, спросил с тревогой:
        - Что случилось?..
        - Сними с поста, я уже простоял липшее.- И, шатаясь, как пьяный, Ипатов отошел в сторону.
        - Ипатов!..
        Тот продолжал стоять на месте. Луценко подошел к нему.
        - Во мне рождается человек, командир,- сказал Ипатов и добавил глухо: - Ежели что - убей как собаку…
        ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ
        Солдаты встали. Прозвучала долгожданная команда:
        - Чернобривец, раздай но банке консервов на двоих и сухари.
        Ели медленно, стараясь подольше задержать во рту тающую тушенку и сухари. Ипатов, который обычно при дележе старался себя не обидеть, на сей раз отдал Ерохину большую часть.
        - Что это ты вдруг? - спросил Ерохин.
        - Ты моложе…
        После завтрака командир приказал освободиться от лишних вещей. Это напоминало о предстоящей опасности.
        Ипатов вздохнул.
        - Жену, детей вспомнил? - спросил с участием Ерохин, недоумевая, что творится с Ипатовым.
        - Один я. Нет у меня никого,- ответил Ипатов,- И поплакать некому будет…
        Красное большое солнце медленно покатилось с горы к морю. По команде «построиться» все быстро заняли свои места и замерли в ожидании. Подошел Луценко.
        - Товарищ лейтенант, по вашему приказанию отряд построен.
        Несколько минут Луценко молчал. Ветер донес издалека рокот моря. Стало еще тише.
        Луценко расстегнул пуговицы, стал медленно снимать гимнастерку. II все вдруг увидели, что грудь его туго обвита красным полотнищем.
        - Это знамя полка,- сказал, хмуря черные брови, Луценко.- Мы должны донести его… любой ценой.
        Было уже около часа ночи, когда отряд стал осторожно пробираться сквозь заставы к берегу. Вот и намеченный рубеж. Притаившись между камней, люди ждали следующего приказа. Впереди раскинулось море. Вдали, па фоне бледной полосы неба, виден был силуэт часового, охраняющего лодки и баркасы.
        - Пора,- шепнул Луценко.
        Ипатов, как кошка, бесшумно пополз вперед. В зубах его блестело лезвие финского ножа.
        Шло время. Шурша галькой, шумело море. Порывистый ветер взвихривал прибрежный песок. Мерно, удар за ударом, морская волна била о скалу.
        «Неужели подведет?» - подумал Андрейчиков и беспокойно шевельнулся. Это он посоветовал Луценко послать Ипатова спять часового.
        - Не беспокойся,- шепнул Луценко, словно угадав тревожные мысли своего помощника.- Не подведет.
        - Кто знает, что у него па душе…
        Раздались четкие шаги и окрик часового.
        - Смена постов,- шепнул Луценко.- Это, может быть, и к лучшему. Не скоро обнаружат.
        Солдаты, отбивая шаг, двинулись дальше, и где-то недалеко раздался окрик второго часового.
        - Днем был один. Это наш промах. Теперь понятно, почему застрял Ипатов.
        Посты были сменены, и снова установилась тишина.
        - Послать ему на помощь?
        Луценко сразу понял, о ком идет речь.
        - Опасно, могут друг с другом столкнуться. Надо ждать.
        На всякий случай он распорядился, чтобы два отделения заняли новую позицию и укрылись там.
        А время шло. Светлую полосу на горизонте давно заволокло тучами, и сейчас было совсем темно, как обычно бывает на юге. Камни, нагретые днем, остыли. Становилось холодно. Но люди лежали неподвижно.
        Луценко посмотрел на часы. Светящаяся стрелка показывала три. До рассвета остается мало.
        - Ждем еще пять минут…
        Раздался шорох.
        - Ипатов,- облегченно вздохнул Андрейчиков.
        Это был он. Солдат подошел к командиру и доложил:
        - Товарищ лейтенант, задание выполнено. Их оказалось двое. Ну, я, значит, обоих…
        На Ипатове была немецкая шинель, сапоги и два автомата.
        - Это я снял с первого. Оделся, а ко второму подошел вроде как его напарник. Я раньше приметил: они часто подходили друг к другу.
        - Хорошо. Молодец,- сказал Луценко и дал команду следовать за ним.
        Взвод подошел к лодкам. Луценко выбрал самую большую.
        Бойцы дружно подхватили баркас, чтобы спустить па воду.
        Но тут оказалось, что он привязан цепью к железному колышку. Проверили другие лодки. Все были прочно привязаны.
        - Ну-ка,- сказал Ипатов и попробовал открыть замок гвоздем. Ему подсовывали все, что попадалось под руки, но тщетно.
        - А что если рвануть этот колик артелью? - сказал Пашко Мирончик и своими крепкими руками взялся за цепь. Друзья Пашко - Жартун и Тузай - последовали его примеру.
        - Берись остальные. Ну, раз-два - взяли!..
        Уже десятый нот катился с солдат, но «колик» не поддавался. А время шло. Скоро должна была появиться новая смена немецких часовых.
        - Давай гранату,- сказал Луценко.
        Взрывом была порвана цепь. Бойцы дружно подхватили баркас и почти па руках спустили его на воду.
        ОМЫТОЕ КРОВЬЮ
        Взрыв гранаты встревожил гитлеровцев. То тут, то там вспыхивала стрельба. Густую темноту, как гигантский нож, рассек луч прожектора. Но видно было, что противник действует вслепую.
        Прошло более получаса, пока наконец гитлеровцы установили причину взрыва и открыли более или менее направленный огонь по угнавшим в море баркас.
        Мины рвались вокруг, поднимая фонтаны воды. Однако солдаты, занятые делом, не обращали на это внимания.
        - Давай, давай, побрызгай малость, а то жарко…- шутил Пашко, размазывая но лицу пот.
        Несколько раз луч прожектора чуть не упал на лодку, но как раз в эту минуту ее закрывала собой налетевшая волна.
        С восходом солнца стрельба прекратилась. Утихло море.
        Приветливый ветер развевал шелк красного полотнища, которое по приказанию Луценко укрепили на корме.
        Тишину нарушил рокот мотора. Фашистский самолет пролетел низко над подои. Сидевшие в лодке солдаты даже невольно пригнулись.
        В воду упала бомба. Лодку сильно качнуло. Несколько человек бросилось к знамени, по оно уже было в руках Андрейчикова.
        - Спокойно, товарищи, спокойно,- сказал он.
        - Снять сапоги,- дал команду Луценко.
        Тем временем крестастый самолет делал второй заход.
        - Гребцам продолжать работать, остальные - оружие к бою…
        Луценко установил на широкой спине Андрейчикова ручной пулемет, черные глаза его блестели, ноздри раздувались.
        Воздушного хищника воины встретили дружным огнем. Из-за стрельбы и рева мотора никто не расслышал свиста второй бомбы. На этот раз она упала совсем близко. Баркас бросило так, что половина людей оказалась за бортом. Андрейчиков устоял на своих коротких крепких ногах, и Луценко продолжал яростно вести огонь.
        Самолет разворачивался на третий заход, когда из-под крыла его вырвался огонь и клубы черного дыма.
        Горит, горит! - раздались торжествующие голоса.
        Прыгнул один,- крикнул Ерохин.
        - Где, где?
        В этот момент самолет клюнул носом воду и исчез в волнах. Только дым стоял над тем местом, куда он упал.
        - Эх, черт, из-за дыма ничего не видно. Где же он?
        А вон, вон, голова видна.
        - Давайте заберем его,- предложил Ерохин.
        - А тем временем прилетит второй самолет,- возразил Ипатов.- Пусть тонет, стервятник.
        - А что если его…- Чернобривец взял автомат на изготовку.
        - Отставить,- приказал Луценко.- Возьмем в плен.
        Подплыли к летчику. Пашко протянул весло. Немец ухватился за него. На весле его и втащили в лодку.
        - Гутен морген, камрад,- шутили солдаты.
        - Морген, морген,- лепетал летчик, смешно тараща глаза.
        - Ну, хватит, товарищи,- сказал Луценко.
        Гребцы взялись за дело. Омытое кровью знамя снова было водружено на свое место. Баркас помчался к берегу.
        АРЕСТ
        Фриц однако не утонул. Он бы молчал о том, что случилось: каково ему, солдату «непобедимой» гитлеровской армии, было признаться, что деревенские мальчишки прокатились па нем, как на водовозной кляче? Но ведь он остался без автомата, а об этом хочешь не хочешь нужно доложить Гансу Гемлеру. Отсутствие оружия он не сегодня-завтра обнаружит. Да если бы и по обнаружил… В стране, где каждый малыш партизан, не обойдешься без автомата.
        Фриц ничего не утаил.
        Начались допросы ребят. Их били, запугивали, но никто не выдал главного виновника - Ваню.
        Тогда Фриц припомнил:
        - У него на боку была кожаная сумка…
        - Сумка? Да это посыльный комендатуры.
        Гемлер тотчас же отправился с солдатами в Веселую Поляну. По пути он прихватил с собой старосту Смоляка.
        - Где есть твой маленький бандит? - входя вслед за старостой в комнату, спросил Гемлер бабушку.
        - Про кого вы спрашиваете?- испугалась Юлия Адамовна.
        - Он хотел стреляйт в германский зольдат. Это ее внук? - обратился Гемлер к старосте.
        - Внук,- неохотно ответил Смоляк.
        - Сын большевик, офицер, внук - бандит. Где он?
        - Не знаю. А коли бы и знала,- рассердилась Юлия Адамовна,- думаете, вам, идолам, сказала бы? Ждите!
        - Что? - Гемлер вытянул шею, шипя, как гусак, медленно подошел к бабушке и изо всей силы ударил ее сапогом в живот…
        Смоляк задрожал от негодования. Не отдавая себе отчета, что он делает, схватил за грудь офицера и, тряхнув его, швырнул на пол.
        Гемлер отлетел в угол. Задыхаясь от ярости, выхватил пистолет. Смоляк опомнился, бросился бежать. Пуля настигла его у порога…
        …Ваня, не подозревая, что ему угрожает опасность, шагал в сельскохозяйственную комендатуру. Автомат, из-за которого у Фрица было столько неприятностей, он положил в «почтовый ящик» в лесу и теперь представлял, как удивится Нина, получив от него такой подарок.
        Я невелик,
        Но я в больших
        Отцовских башмаках.
        Я невелик,
        Но воля есть
        И сила есть в руках.
        В носках Ваниных башмаков лежали листовки, в которых сообщалось об успешных контратаках Советской Армии.
        Ваня подошел к шлагбауму. Он уже хотел весело крикнуть часовому: «Гутен таг!» - но вдруг замер. Солдат, который стоял сегодня па посту, не был ему знаком. Кивком головы он подозвал Ваню к себе.
        - Ком…
        Ваня подошел.
        Часовой осмотрел мальчика с головы до ног. Взгляд его остановился на башмаках. Как назло, от ходьбы по мху и сухой траве башмаки блестели, словно над ними поработал заправский чистильщик. Солдат решил, что деревенский мальчик может походить и босиком.
        - Снимай! - приказал он по-немецки, а знаками объяснил, что это значит.
        Ваня испугался.
        - Шлехт башмаки, плохие,- забормотал он.
        - Дафай, дафай! - требовал солдат. Он повалил Ваню па землю, силой стал его разувать.
        Глинский ждал Ваню, был неподалеку и видел все это. Если обнаружится их «башмаковая почта» - беда.
        - Отпусти мальчика,- попросил он, подходя ближе.
        Солдат послал Глинского ко всем чертям. Положение становилось серьезным. Еще минута - и фашист найдет в башмаке листовки. Старый конник, не раздумывая, вырвал у солдата автомат, но оглушить его прикладом не удалось.
        - Тревога! - закричал солдат, уползая в сторону.
        Из казармы стали выскакивать гитлеровцы.
        - Беги, Ваня! - крикнул Василий Иванович, прыгая в окопчик.- Я их придержу.
        Ваня пустился бежать. За собой он слышал выстрелы. Из окопчика по фашистам стрелял дядя Вася.
        Отбежав немного от заставы, Ваня остановился, быстро снял башмаки, выбросил листовки.
        Осторожно, то ползком, то пригнувшись, как во время боя, Ваня снова приближался к шлагбауму. Он видел, как метались фашисты с оружием в руках, как стрелял по ним дядя Вася.
        «Эх, мне бы сейчас автомат»,- досадовал Ваня. Жалко было дядю Васю.
        Вдруг за спиной у него послышался шум машины, крики фашистских солдат. Ваня повернул голову. Перед глазами замелькали мундиры мышиного цвета. Удирать было некуда.
        Ваню схватили, швырнули в машину. Здесь уже была его бабушка. Ваня бросился к ней, но его оттолкнули в другой угол. Между ним н бабушкой встала пара начищенных сапог. На них была кровь.
        Ехали молча. Стрельба утихла. Монотонно гудел мотор.
        У шлагбаума машина остановилась. Ваня выглянул за борт: уткнувшись лицом в землю, лежал дядя Вася, а неподалеку валялись трупы доброго десятка немецких солдат. Старый конник дорого отдал свою жизнь.
        ГДЕ ТЫ, ВАНЯ?
        Вечерело, когда Зинаида Сергеевна подошла к деревне Заболотье. Она остановилась у крайнего дома, стала вспоминать: «Кажется, здесь живут Артошки… Да, в этом доме я оказывала помощь мальчику, который сломал руку». Вспомнила она и хозяев дома: высокого, белозубого колхозника Никиту и его суетливую, небольшого роста жену Анну.
        Некоторое время Зинаида Сергеевна прислушивалась, нет ли в доме фашистских солдат, затем подошла к двери, нерешительно постучала.
        - Кто там? - послышался женский голос из хаты.- Заходите.
        - Здравствуйте,- тихо сказала Зинаида Сергеевна.
        Хозяйка с участием посмотрела на усталое, исхудавшее лицо гостьи.
        - С дороги? Садитесь.
        - Спасибо. Я невестка Светловичей. Может быть, помните?
        - Как же, как же, помню. Докторку да забыть. Ох, боже…
        «Неужели это та цветущая, красивая женщина, хороший доктор и сердечный человек, какую мы знали?!» - казалось, говорили добрые глаза хозяйки.
        - Я вам молочка налью…
        Охая п вздыхая, хозяйка налила в кружку молока, достала хлеб.
        - Далеко, Сергеевна, откуда идете?
        - Из Крыма…
        - И все небось пешком?
        - Пешком. От села до села. По тропам, по стежкам. Из лагеря бежала. Извините, забыла, как вас звать. Фамилию помню - Артошки…
        - Правильно, Артошки. А зовут меня Ганной. Петровна по отцу. Мужа нет. На фронте Никита. Остались мы с Мишей.
        Это тот самый, что мы ручку ему лечили. Миша, иди сюда. Вырос? Рисует хорошо.
        Мальчик подошел, несмело поздоровался.
        - А намедни немец его так бил, так бил бессердечно, еле упросила. Фрица они с берега в воду толкнули. Говорят, чуть не утонул. Я вам, Сергеевна, еще подолью, кушайте…
        Хозяйка подлила молока и тревожно посмотрела в окно.
        - Как бы не зашел кто. Запретили давать еду прохожим. А как же не дать? Свои же, родные. А Иван Григорьевич, муж ваш, где?
        - Не знаю. В Крыму мы расстались. Он посадил меня на поезд, а сам ушел в штаб какой-то части. Поезд разбомбили… А Ваня, сын мой, не знаете, что с ним? Он у бабушки оставался.
        - Миша, это какой же Ваня?
        - Ну, тот, что с кожаной сумкой бегает.
        - С какой сумкой? - удивилась Зинаида Сергеевна.
        - Ну, где всякие бумажки. Он их разносит.
        - Он что, почтальон?
        - Наверно,- пожал плечами Миша. Бледное лицо его, тонкая шейка, худая грудь были в ссадинах, на самотканой потемневшей рубашке видны были полосы засохшей крови. Бойкие карие глаза блестели.- А я им не сказал, что это Ваня Фрица в оглобли загнал.
        - Как это - в оглобли?
        - А так. Он пас бил, а автомат положил на бочку. А Ваня шел. Видит, нас бьют. Он схватил автомат и говорит: «Фриц, в оглобли!» Фриц испугался. Мы на нем проехались к речке. А в воду он сам влетел. Телега его толкнула.
        - Ох, беда с этими ребятами,- вздохнула Ганна.
        - Ванюшу тоже били? - спросила Зинаида Сергеевна.
        - Фриц не знает, откуда Ваня, из какой деревни.
        - Ну, спасибо, Анна Петровна,- забеспокоилась Зинаида Сергеевна.- Я пойду…
        - Останьтесь переночуйте. Куда вы насупротив ночи?
        - Не могу, спасибо…
        - Да ведь, Зинаида Сергеевна, идти опасно. По дороге задержат. Ходить ведь не разрешается.
        - Пойду. Сына хочется повидать скорее.
        - Понимаю. Тогда вот что… Мишенька, обуйся, проводи тетю.
        - Дорогу я знаю…
        - По той нельзя, золотце. Он проведет вас через лесничий двор на днепровский сплав. Там никого не встретите.
        Миша надел поношенные солдатские башмаки, и они вышли во двор. Из-за леса поднималась румяная, как колобок, луна. Тишина. Лишь где-то в деревне играли на губной гармошке.
        - Они там,- показал Миша в сторону, откуда доносилась музыка.- Немцы…
        Миша уверенно вел Зинаиду Сергеевну полевыми и лесными тропинками. Иногда приближались к шоссе, и тогда становился слышен шум машин, гортанные голоса немцев.
        По просьбе Зинаиды Сергеевны Миша еще раз подробно рассказал, как Фриц заставил их возить воду, как Ваня выручил ребят и его, Мишу.
        Наконец подошли к Веселой Поляне. В деревне стояла мертвая тишина. Ни из одного окна не пробивался свет. Не слышно было ни веселых голосов, ни песен, как бывало, когда Зинаида Сергеевна приезжала в отпуск.
        - А у наших не стоят солдаты? - спросила она.
        - Не знаю. Я посмотрю,- ответил Миша. Он подкрался к окну, прислушался и, вернувшись, сказал: - Тихо. Может быть, спят? А дверь открыта.
        Зинаида Сергеевна осторожно подошла к дому. Вдруг в темноте кто-то негромко застонал.
        - Что это?- вздрогнула Зинаида Сергеевна.- Не с Ваней ли что?
        Она решительно вошла в сени.
        - Мама!
        Стоп повторился.
        - Здесь кто-то лежит…
        Зинаида Сергеевна переступила через лежащего, вошла в дом, разыскала в печурке коробок и дрожащими руками зажгла спичку.
        У порога в луже крови лежал Смоляк.
        - Помогите,- простонал он.
        - Это Смоляк, здешний староста,- узнал лежащего Миша.
        - Что с вами? - наклонилась Зинаида Сергеевна.
        - Я ранен.
        - А Ваня где?
        - Не знаю. Его не было.
        - А бабушка?
        - Не знаю.
        Зинаида Сергеевна завесила окна, зажгла лампу. Из кованого сундука достала чистые рубашки, порвала их, перевязала рану Смоляка.
        - Нам опасно здесь оставаться до утра,- прошептал Смоляк.
        - Может быть, перенести вас домой? Или к соседям?
        - Нельзя. Соседи меня считают врагом.- Смоляк вздохнул, посмотрел на Мишу.- Не побоишься идти в лес, к партизанам?
        - Не побоюсь.
        - Дайте мне бумаги. Там карандаш где-то был…- Смоляк написал на бумаге какие-то цифры.
        - Снимай башмак.
        Миша сиял ботинок.
        - Спрячь это в носок.
        Затем Смоляк подробно объяснил Мише, куда ему идти, чтобы передать записку.
        - А мы с Зинаидой Сергеевной будем ждать в погребе.
        …Утром пришли полицаи, чтобы по приказу гитлеровского офицера «закопать собаку старосту». Но дом был пуст.
        ДОПРОС
        - Где автомат? Кому ты его отдал?
        Этот вопрос уже в сотый раз задавал Гемлер Ване.
        - Я бросил его в реку.
        - Врешь! В реке его нет.
        - Значит, уплыл.
        - Куда уплыл?
        - Вниз по течению…
        - Врешь! И там искали.
        - Значит, раки съели.
        - Вот я тебе покажу, где раки зимуют! - Гемлер схватил со стола кожаные перчатки и стал хлестать ими мальчика но щекам.
        Ваня только скрипнул зубами.
        Офицер бросил перчатки на стол.
        - Будешь говорить?
        - Буду.
        - Говори.
        - Я бросил автомат в реку.
        - Хорошо.- Гемлер постучал кулаком в стенку. Почти тотчас солдаты ввели в комнату бабушку.- Ты любишь свою бабушку?
        Ваня молчал.
        - Любить. Так вот. Мы ее сейчас расстреляем, если не скажешь, кому ты отдал автомат. А если скажешь - отпустим и тебя, и бабушку. Дадим конфет. Вот этих.- Гемлер открыл коробку с конфетами, взял одну, бросил себе в рот.- Они сладкие. Ну как, скажешь?
        - Скажу,- угрюмо ответил Ваня.
        - Говори.
        - Я бросил автомат в реку…
        - Опять ты за свое… Ахтунг! - вдруг резко крикнул офицер.
        Солдаты сорвали с плеч автоматы, направили их в грудь Юлии Адамовне.
        Ваня рванулся к бабушке, обнял ее.
        - Стреляй, фрицяга!
        Ну что ж,- сказал офицер спокойно, поворачивая языком во рту конфету,- если не хочешь конфет, не хочешь жить вместе с бабушкой дома, где тепло и уютно… Ои поднял руку. В последний раз спрашиваю: где автомат?
        Ваня молчал. Широко открытыми глазами он смотрел в черное отверстие ствола автомата и уже не слышал слов офицера.
        - Фойер! - крикнул Гемлер.
        Грянул выстрел. Комната наполнилась едким дымом, а бабушка и внук стояли на месте.
        - Ну,- как сквозь сон, услышал Ваня голос Гемлера,- говори: где автомат?
        - Я брос…
        Ваня не договорил и без чувств опустился на пол.
        - Изверги! - крикнула бабушка.
        Лицо ее стало страшным. Гемлер отступил назад.
        - Уведите, уведите их, приказал он солдатам.
        В ОЖИДАНИИ
        Скрывая волнение, комиссар партизанского отряда Виктор Павлович Лавина успокаивал Зинаиду Сергеевну:
        - Все будет хорошо. Увидите. К утру Ваня с бабушкой будут здесь, в отряде. В налете на комендатуру участвуют лучшие наши бойцы.
        Виктор Павлович понимал рискованность начатой операции. В поселке недавно усилили гарнизон. Успех могли обеспечить только внезапность и быстрота действий. Успокаивая Зинаиду Сергеевну, комиссар в какой-то мере успокаивал и самого себя.
        Вытащив левой рукой из кармана портсигар (правая рука комиссара висела на перевязи), он продолжал:
        - Комсомольскому вожаку Нине Скачок дано специальное задание. В ее группе смелые комсомольцы и чех - наш друг Карл. Они ворвутся в подвал, где сидят арестованные. Потом под прикрытием главной группы уведут пленников.
        - Мне кажется, Виктор Павлович,- сказала Зинаида Сергеевна,- если бы я была там, с ними…
        - Вы бы им мешали,- не дал договорить комиссар.- А люди п так сделают все возможное, чтобы спасти Ваню.-
        Комиссар помолчал и добавил: - Они сделают даже невозможное.
        Скрипнула кровать, на которой лежал Смоляк. Комиссар был им недоволен. Теперь у партизан нет нужного человека в Веселой Поляне.
        - Виктор Павлович,- приподнялся на локте Смоляк,- вы уж извините. Не выдержал…
        Виктор Павлович знал все подробности случившегося в доме Светловичей.. Он не хотел, чтобы раненый снова повторял свой рассказ.
        - Ничего, товарищ Смоляк, я все понимаю,- и, чтобы подбодрить Смоляка и Зинаиду Сергеевну, он весело сказал: - Зато у нас в отряде будет настоящий врач.
        - У вас же есть один.
        - Вы имеете в виду чеха? Фельдшер. Он у нас недавно. Его привел Викентий. Теперь они неразлучные друзья. Вместе пошли на задание.- Комиссар посмотрел па часы.- Сейчас они штурмуют… Да… А до этого,- продолжал комиссар прежний разговор,- всей медициной заворачивала Нина Скачок…
        - К сожалению, я терапевт. Вам нужен хирург.
        Зинаида Сергеевна сделала Виктору Павловичу перевязку, и он ушел в штабную землянку, сказав па прощание:
        - Спите. Все будет хороню.
        Никто до утра, конечно, не уснул. Комиссар несколько раз выходил к опушке леса, долго стоял там, прислушивался, пе идут ли люди с задания. Но вокруг лишь тихо шумел сосновый бор. Виктор Павлович слушал этот шум и думал о суровой борьбе, которую ведет не на жизнь, а па смерть наш народ за свою свободу. В этой борьбе участвуют и такие малыши, как Ваня.
        К утру, когда комиссар прямо за столом, положив бритую голову на здоровую руку, задремал, вошла Нина.
        Комиссар поднял голову. По лицу партизанки понял все.
        - Его увезли в лагерь,- сказала Нина.
        Помолчали.
        - Все вернулись?
        - Все. Карл легко ранен.
        - Так.- Комиссар вытащил из кармана портсигар, открыл его.- Зажгите, пожалуйста, мне спичку.
        - Мы захватили в плен офицера Гемлера. Он допрашивал Ваню и бабушку…
        - Немедленно его сюда,- приказал комиссар.
        ДОПРОС ГЕМЛЕРА
        Кто видел Ганса Гемлера на улице в Веселой Поляне или в Заболотье, тот бы никогда не сказал, что это он стоит сейчас перед комиссаром. Куда девалась его спесь. Длинное лицо фашиста перекосилось, глаза воровато бегают, руки и ноги дрожат.
        - Вы допрашивали Ваню Светловича? - спросил комиссар.
        - Я… Служба… Это приказ…
        - Что вы хотели от него узнать?
        - Немногое: куда он девал автомат. Я отвечаю за оружие. Служба. Я - солдат.
        - Вы его били?
        - О, нет. Я с ним обращался гуманно. Я угощал его конфетами.
        - И Ваня взял?
        - Нет. Он гордый мальчик. Он вел себя достойно. Я понял: отцы, воспитавшие таких детей, непобедимы.
        - И все же вы его пе отпустили.
        - О, я не мог этого сделать. Служба. Комендант фон Пос приказал отправить его в лагерь. Приказ есть приказ.
        - Так, значит, вы его не били?
        - Нет-нет, я обращался с ним гуманно.
        - А с бабушкой вы тоже обращались гуманно?
        - О, конечно. Вежливое обращение с женщиной у нас в крови. На Западе женщинам целуют руки.
        - А ногой в живот принято бить женщин на Западе? - спросил комиссар и пристально посмотрел в глаза офицеру.
        Гемлер растерялся. Он был уверен, что никто не видел происшедшего в доме Светловичей.
        - О, конечно, нет,- залебезил Гемлер,- это невозможно. - Он попробовал улыбнуться, но от этого его лицо перекосилось еще сильнее.- О нет, это не свойственно нам, немцам.
        - Немцам, но не фашистам,- не вытерпел Карл, который стоял здесь же и с презрением смотрел на гитлеровца.- Там, в землянке, лежит человек, которого вы считаете мертвым. Он все рассказал комиссару.
        Гемлер остолбенел.
        - Какой человек? Я ничего не понимаю.
        - Староста Смоляк жив,- сказал комиссар.- Хватит притворяться.
        - Я прошу справедливости. Я защищался. Служба. Это закон борьбы.
        - Закон. Вы напали на нас коварно и подло. Закон борьбы… Вы хотите, чтобы наш народ повиновался…
        Офицер упал на колени.
        - Не убивайте. Я единственный сын у родителей. Они не переживут этого. Моя мама будет несчастной. Мой отец…
        - Я не имею права вас судить или миловать,- сказал комиссар.- Вас будет судить партизанский суд. Он вынесет свой приговор.
        ЕСЛИ БЫ НЕ ПОС
        Комиссар решил использовать еще одну возможность, чтобы освободить Ванюшу и бабушку. В лагерь он послал Карла в мундире и с документами Гемлера и Нину под видом переводчицы немецкой комендатуры.
        Лагерь находился возле большой узловой станции. Нужно было торопиться. Поступили сведения, что предстоит отправка заключенных куда-то на запад.
        Юлия Адамовна и Ванюша, конечно, и не думали, что к ним на выручку спешат из леса. Там, в комендатуре, они еще могли надеяться на помощь партизан. Теперь же партизанский лес был далеко.
        - Свезут нас па край света, Ванюша, и никто не будет знать, где мы и что с нами,- печалилась Юлия Адамовна.
        - А куда нас, бабушка, повезут?
        - Да кто ж его знает. Сказывают, в Лодзь, на текстильные фабрики.
        - И мы там будем работать?
        - Для этого нас и берут. Мы их невольники. Вот видишь, номера нам выкололи…
        - Бабушка, а наши разобьют фашистов?
        - Разобьют. И освободят своих. Не разлучили бы только нас. с тобой. Вот чего я боюсь, Ванюша.
        Бабушка наклонилась к внуку и долго учила его, как быть в случае, если их разъединят.
        - У меня здесь в платье зашит медальон твоей матери. В нем портрет папы. В случае чего я передам его тебе, чтоб ты не забыл, какой он - твой отец.
        Они так заговорились, что не обратили внимания на старшего, который несколько раз уже выкрикивал чьи-то номера.
        - Номера 2728 и 2729 есть? - снова крикнул старший.
        К ним подошел Петя - молодой сероглазый парень, с которым бабушка и Ваня сблизились сразу, как только их привезли в лагерь.
        - Вас зачем-то вызывают,- сказал он.
        - В самом деле,- спохватилась бабушка.- Это же наши номера. Есть! Мы ту-та!
        - Вы что, оглохли? Номера свои позабыли? - навалился на бабушку старший. Но Юлия Адамовна была не из тех, кто лезет в карман за словом и кланяется, как она говорила, и попу и сатане.
        - Мы люди, и есть у нас фамилии, а номера собакам вешают…
        - Ну ты, старая, поговори. Пошли в комендатуру…
        В это время Карл сидел в помещении, куда должны были привести бабушку и Ванюшу, и дружески беседовал с комендантом лагеря. Они вспоминали «родной Мюнхен», пивнушки, и которых когда-то собирались на фашистские сходки и напивались там до чертиков, горланили песни.
        - После одного еврейского погрома,- хвастался комендант,- мы здорово хлебнули. Деньжат тогда захватили порядком. Было и золотишко. Нализались до безумия. Пришел я домой, сую ключ в скважину и не могу попасть. Хе-хе-хе. Хоть под дверью спать ложись.
        Комендант и сейчас был навеселе.
        - Как мы тогда с тобой, дружище Гемлер, не встретились? Вот была жизнь. Не то, что здесь. Так и ждешь, что тебя какой-нибудь партизан кокнет… А шефа я твоего знаю. Хорошо знаю. Мы с фон Посом знакомы по Мюнхену. О, для него я все сделаю. А зачем ему понадобились эти мальчишка и старуха?
        - Кто его знает. Может, кто в руку сунул. Мое дело их доставить. Приказ есть приказ.
        - В руку? О, фон Пос это любит. А что если ему позвонить? Хе-хе. Пусть знает, что я это делаю для него. Эти пленники уже внесены в списки для отправки. Я за них теперь отвечаю.- И прежде чем Карл успел что-нибудь придумать, оп уже вызвал сельскохозяйственную комендатуру, в которой служил Гемлер. Могло еще случиться, что шефа не будет на месте. Но и эта надежда рухнула. В трубке отозвался сиплый голос фон Поса. Карлу оставалось одно - спокойно ждать развязки и в случае чего рассчитывать на свой пистолет.
        А комендант уже вел разговор с дружком.
        - Это ты Вилли? У меня сейчас твой офицер Гемлер.
        - Гемлер у тебя?- послышался ответ. Карл отчетливо слышал каждое слово.- Какого черта он там делает?
        - Выполняет твое поручение.
        - Какое поручение?
        - Не притворяйся, Вилли. Я все для тебя сделаю. Хотя они и внесены в списки для отправки.
        - Оставь эту болтовню. Ни с каким поручением я Гемлера к тебе не посылал. Кстати, передай, чтобы он немедленно прибыл сюда, или я объявлю его дезертиром. Поговорим в другой раз.
        Комендант положил трубку и холодно посмотрел па Карла.
        - Вам немедленно следует явиться к своему шефу- сказал он сухо.
        - А как же будет с этим делом? - спросил Карл.
        - Каким?
        - С бабушкой и внуком.
        - Фон Нос не давал вам такого поручения.
        - Ну хорошо, это моя просьба.
        - Ваша? Половину суммы, той, что вам сунули в руку, на стол.
        У Карла не было денег.
        - Я принесу, слово офицера.
        - Принесете - получите пленников.
        Зазвонил телефон. Комендант взял трубку.
        - А, это снова ты, Вилли…
        Карл понял, что теперь ему нельзя оставаться ни секунды.
        - Ну хорошо,- сказал он.- Я пойду за деньгами.
        Он щелкнул каблуками, вышел и уже не мог слышать продолжения разговора. А трубка сипела:
        - Да, это я. Меня здесь отвлекли, и я не сразу сообразил. Вся эта история мне кажется подозрительной. По нашим данным, Гемлер захвачен в плен партизанами или убит. Задержи этого офицера и отправь ко мне под конвоем.
        Распахнулась дверь, в комнату втолкнули Ваню и бабушку.
        - Ведите их обратно! - крикнул комендант и бросился догонять Карла…
        РОССИЯ НЕ ФРАНЦИЯ
        Нина ждала Карла в буфете вокзала. Карл должен был привести Ваню и бабушку, а уже ей предстояло позаботиться об их дальнейшей судьбе.
        Время шло тревожно медленно. Нина перелистала все фашистские газеты, делая вид, что читает. Их содержание ей было известно: гитлеровские и, конечно, доблестные войска у стен советской столицы. Еще удар - и фюрер въедет на белом коне в Москву.
        За столик время от времени подсаживались немецкие офицеры.
        - Не правда ли, фрау, хорошие вести с фронта? - подмигивали они, указывая иа газеты.
        - О да,- рассеянно отвечала Нина. Она старалась говорить короче, потому что знала немецкий язык не настолько, чтобы свободно чувствовать себя в разговоре. Заметив ее сдержанность, офицеры раскланивались и уходили. А Нина, отвечая на их поклоны, думала: «Идите к черту! Чтоб вам свернуть шею иод Москвой!»
        Один офицер оказался настойчивее остальных.
        - Вы ждете поезда?
        - Да.
        - Куда?
        - В Речицу,- назвала Нина первый пришедший на ум населенный пункт, чтобы отвязаться от назойливого офицера.
        - Послушайте,- обрадовался тот,- я тоже еду туда. У меня машина. Я возьму вас с собой. Это великолепно.
        - Благодарю вас. Но я не знаю, как посмотрит на это мой шеф.
        В это время подошел Карл.
        - Вот мой шеф,- представила Карла Нина, встревоженная его видом.
        Карл сел за столик.
        - Вы один? - тихо спросила Нина.
        - Да. Сделка не состоялась.
        - А знаете, этот офицер тоже едет в Речицу,- поспешила Нина ввести Карла в курс их беседы.- Ои предлагает нам место в машине. В таком случае, может, не стоит ждать поезда?
        - Я согласен. Мы можем ехать сейчас же.
        - Да-да, пока светло,- согласился офицер.- Ночью ехать рискованно…
        Карл встал.
        - Один момент,- сказал офицер.- Я попрошу у буфетчицы пару бутылок пива на дорогу.
        Когда он отошел, Карл сообщил Инне о случившемся.
        - Не более как через полчаса на всех контрольных постах будут ждать офицера Гемлера. Если этот болван не выедет сей-час же, мы попадем в неприятную историю. Может быть, вам лучше оставить меня или мне вас?
        Нина коснулась руки Карла:
        - Что вы, друзей в беде не покидают.
        - Хорошо, вы садитесь рядом с ним. За городом мы постараемся избавиться от гостеприимного хозяина.
        Втроем они вышли на привокзальную площадь. Машина стояла у подъезда.
        - Я хочу сюда,- сказала Нина, устраиваясь возле офицера.
        - О, мне будет очень приятно,- улыбнулся хозяин машины. Он попросил Карла поставить пиво на заднее сиденье и взялся за руль.
        - Кому приятная беседа, а кому одно пиво,- старался пошутить Карл. Но разговор не клеился, приближался контрольный пункт. «Сообщили уже сюда о Гемлере или нет?» - беспокоились Карл и Нила. «Сначала, конечно, они проверят документы у водителя,- рассуждал Карл.- За это время можно будет оценить обстановку». На всякий случай он расстегнул кобуру, нащупал рукоятку пистолета.
        Подъехали к шлагбауму. Карл внимательно следил за выражением лица унтер-офицера, проверявшего документы. Оно было спокойно. «Еще не знают»,- мелькнула мысль. И все же до последней минуты Карл был настороже.
        - Битте,- возвратил документы унтер-офицер и приказал солдату поднять шлагбаум.
        - И я с вами ближе познакомился,- сказал офицер, переключая скорость.- Теперь я окончательно уверен, что со мной едут абсолютно порядочные люди.
        - А вы сомневались?
        - Нет. Но все же Россия не Франция…
        - Что вы, бон идут под Москвой.
        - Да, конечно. Но русские воюют не по правилам. На завоеванных нами территориях они не хотят признавать нас. Это же бестактно. Мы, победители, в глубоком тылу дрожим при каждом шорохе.
        - Вы кто по профессии? - поинтересовалась Нина.
        - Я хирург,- ответил офицер. Снова увеличив скорость, он продолжал.- А эти партизаны… Я не желаю вам попасть когда-либо к ним.
        - Вы попадали?
        - Упаси боже. Но я делал операции тем, кто попробовал партизанского свинца. Они рассказывали, что партизаны покрыты шерстью, подобно гориллам. Да-да, не улыбайтесь…
        Разговор становился очень забавным. Карл с удовольствием продолжил бы его, по впереди мог попасться еще контрольный пункт. Нужно было поскорее обезвредить немца и свернуть на проселочную дорогу.
        - А я слыхал, что партизаны вполне корректный народ,- сказал Карл.
        - Корректный народ?! Не смешите меня… Убьют, да еще и сожрут. Им-то в лесу есть нечего.
        - А вот вы сейчас увидите, что глубоко ошибаетесь.- Проговорив это, Карл приставил к виску офицера пистолет и приказал:- Остановите машину и не шевелитесь. Спокойно, спокойно… Нина, разоружите нашего приятеля.
        Нина вытащила из кобуры пистолет.
        - Что за шутки? - простонал офицер.
        - Нам, откровенно говоря, не до шуток. Мы партизаны, уважаемый хирург, и, как видите, обращаемся с вами довольно вежливо,- ответил Карл.- Кстати, у вас есть веревка?
        - Повесите?
        - Нет. Только свяжем. Нина, посмотрите в багажнике.
        Нина выскочила из машины. Спустя минуту она крикнула:
        - Есть резиновый шланг.
        - Давайте сюда.
        Офицеру связали руки заСПИНОЙ.
        - А теперь подвиньтесь, пожалуйста.
        Карл сел за руль, Нина - на заднее сиденье. Проехав немного но шоссе, Карл свернул па проселочную дорогу.
        - Куда вы меня везете? - спросил, еле переводя дух, офицер.
        - К партизанам,- ответила Нина.- Не беспокойтесь, они славные ребята.
        И ЛОЖКА - ОРУЖИЕ
        Самое дорогое у человека - свобода. К ней тянется он с малых лет, как растение к солнцу. Самый тонкий стебелек цветка пробивает грубую корку земли, чтобы выбраться из тьмы к свету, полюбоваться голубым небом.
        К свободе рвались все, кто попал за колючую проволоку. О ней говорили, думали, ее видели во сне. Особенно тосковал по свободе Петя. Часто, лежа на спине рядом с Ваней, он тихо пел, на белорусский манер выговаривая украинские слова:
        Дывлюсь я на пебо
        Тай думку гадаю:
        Чаму ж я но сокол,
        Чаму не летаю…
        Однажды, пропев, как обычно, свою любимую песню, Петя тихо спросил Ваню:
        - Ты умеешь молчать?
        - Умею.
        Петя пристально посмотрел на него и, наконец, решился:
        - Ну, ладно… Открою тебе секрет. Если что случится со мной, хоть вы с бабушкой будете знать. Я.- летчик. Печалин фамилия. Сбили меня под Гомелем. Добрые люди дали одежду, документы. Стал пробираться к фронту, да схватили, проклятые… Сначала погнали рыть окопы, а потом вот сюда. А я ведь здесь бегал босоногим мальчишкой…
        Оказалось, что недалеко от станции в поселке живет мать Петра Печалина.
        - И она ничего не знает? - спросила Юлия Адамовна.
        - Откуда же ей знать! Да, может быть, это и лучше. Батя и братья где-то воюют…- Петя снова лег на спину, вздох пул и, глядя в небо, тихо проговорил:- Мне бы туда. Да из облачка вырваться, да спикировать фашистам на голову…
        Ночью, когда все уснули, летчик куда-то исчез. Ваня не первый раз замечал это п решил не спать - дождаться его возвращения. Ясное дело, тут что-то неспроста.
        - Где вы были? - встретил он Петю вопросом.
        - Спи, завтра скажу…
        Ночи стали холодные, темные. Сарай, в котором вповалку спали люди, был ветхий. Сквозь щели в дырявой крыше хлестал дождь, а теперь начали иногда кружить и снежинки.
        С нетерпением ждал Ваня утра. Даже сквозь зябкую дремоту звучали у него в ушах слова летчика: «Завтра скажу…»
        Но назавтра Петя не спешил делиться с ним своей тайной. Весь день он шептался о чем-то с бабушкой и лишь вечером шепнул на ухо Ване:
        - Сегодня поползешь со мной.
        - Куда?
        - К проволоке. Подкоп будем делать.
        - Чем?
        - Инструмент один - ложка.
        - Ложка?
        - Да, брат. Я ею уже солидный проход сделал. Теперь труднее стало под землей поворачиваться. Надо землю относить. Вот ты мне и поможешь… Идет? А теперь вздремнем, пока все уснут. Бабушка нас разбудит.
        С той ночи каждый раз, когда замирал лагерь и притуплялась бдительность часовых, они ползли к проволоке и работали там часа два-три. Ваня заползал в проход, который был уже довольно длинен, набирал землю в шапку и подавал летчику.
        Тот осторожно относил со в сторону и высыпал с таким расчетом, чтобы днем охрана ничего не могла заметить. Окончив работу, они тщательно маскировали вход и уползали спать.
        Работа была тяжелая, адская, но она наполняла радостью их сердца, обнадеживала. Время не казалось таким томительно долгим. Когда есть цель, неизвестно откуда берутся силы.
        - Может, я могла бы вам чем помочь? - спрашивала бабушка.
        - Нет, вы в той норе не сможете повернуться, как Ванюша.
        - А относить землю?
        Тоже дело нелегкое. Тут нужно по-пластунски ползать. Не то приметит часовой с вышки и чиркнет очередью из автомата…
        Но бабушка все же помогала. Она недоедала, чтобы поддержать Ваню и Петю. Когда они ночью возвращались в сарай, протягивала в темноте каждому по куску брюквы или свеклы и спрашивала:
        - Ну как? Много сделали?
        - Уже почти добрались до проволоки.
        Работа шла теперь медленнее. Много времени уходило на то, чтобы вынести землю из прохода и замаскировать ее. Однако желанный час с каждым днем приближался.
        Ванюша уже видел во сне партизанский лес, а Петя - самолет, на котором он, как гром с ясного неба, пикирует на фашистов.
        Однажды Ваня сказал бабушке:
        - Вышли за проволоку, скоро конец.
        Оставалось несколько дней до окончания работы. Сразу за границей лагеря начинался спуск к речушке. Поэтому проход с той стороны проволоки мог быть коротким. Петя присматривался теперь, кому передать перед побегом проход с тем, чтобы и другие могли им воспользоваться. Он уже имел на примете двоих парней. Открыть им тайну собирался в ту ночь, когда все будет готово к побегу.
        Накануне долгожданного дня прошел слух, что на станции формируется эшелон для отправки заключенных на запад. Поэтому никто не удивился, когда раздалась команда на построение всего лагеря. Никто не удивился и тому, что охраны было больше обычного. Но вскоре началось такое, чего никто не ожидал. Сначала комендант прошелся перед строем и, указывая пальцем то на одного, то на другого молодого мужчину пли парня, приказывал:
        - Выходи…
        Вышло из рядов сто человек. Их построили отдельно. Затем комендант прокричал что-то по немецки, а переводчик передал содержание этих слов. Они были страшными:
        - Сегодня солдат охраны, проверяя состояние проволоки, у речки провалился в яму. Оказалось, что в этом месте какой-то негодяй соорудил подкоп. Если преступник не выйдет из строя, все сто человек будут расстреляны.
        Среди обреченных находился и Петя. Бабушка и Ваня видели его. Он также отыскал их глазами и печально улыбнулся.
        Комендант взглянул на часы.
        - Даю пятнадцать минут.
        Офицер охраны махнул рукой. Взвод солдат, бряцая оружием, встал напротив приговоренных к расстрелу.
        - Повторяю: все сто человек будут расстреляны.
        Наступила тишина. Она тянулась томительно долго. Кто-то но выдержал и истерически выкрикнул:
        - Из-за какого-то мерзавца все должны пропадать!
        - Сам ты мерзавец и слюнтяй! - послышалось несколько сдержанных голосов.
        - Вас? - насторожился комендант и посмотрел на переводчика. Тот повторил слова струсившего заключенного. Комендант ехидно улыбнулся:
        - Да, из-за одного или двух преступников вы все будете расстреляны.
        Снопа воцарилась тишина. Казалось, слышно было, как учащенно бились сердца людей.
        Ваня рванулся вперед, но бабушка удержала его:
        - Куда?
        - Я выйду…
        - Не смей, кто тебе поверит…
        Комендант поднял руку. Солдаты взяли автоматы на изготовку. Снова раздался тот же истошный крик:
        - Ну что вы молчите? Есть у вас совесть?
        В ответ послышался спокойный голос:
        - Есть!..- Петя вышел из строя.- Подкоп сделал я.
        Комендант подбежал к летчику.
        - Ты один?
        - Нет.
        - С кем?
        Петя достал из кармана ложку.
        - С ней. Дна месяца работал. Жалко, не кончил дела.
        Комендант с яростью толкнул летчика кулаком в грудь.
        - Так рой же этой ложкой себе могилу!
        Переводчик перевел приказание.
        - Рыть могилы людям - ваша профессия,- ответил Петя и вдруг, весь собравшись, метнулся вперед. Жилистый кулак с зажатой в нем ложкой опустился на голову коменданту…
        …Когда, зверски избитого, окровавленного, его оставили наконец одного перед строем автоматчиков, он стоял, пошатываясь, устремив взор к синему небу, по которому плыли белые облака…
        ПОД ЗНАМЯ ПОЛКА
        В то утро, когда Луценко и его бойцы прибились к берегу, подполковник Светлович вышел из госпиталя. Вышел окрепший, почти здоровый, но с тяжестью на сердце. Полк Светловича перестал существовать. Нет знамени - нет полка. Таков непреложный военный закон.
        Предстояла неприятная встреча с командиром дивизии. Генерал любил Светловича, как умного и решительного командира. И вот он, этот командир, потерял полковое знамя.
        «Я был пять суток без сознания…» Нет! Он так не может сказать. «А ваши люди?- спросит генерал.- Почему они не спасли знамя? Значит, вы плохо воспитали их. Я был лучшего мнения о вас, подполковник Светлович».
        «Люди, люди… Где они?» - думал Светлович, направляясь в блиндаж генерала.
        Дорогу подполковнику перерезала ватага мальчишек. Один из них - белоголовый крепыш - был очень похож на Ваню. Иван Григорьевич чуть не крикнул: «Ваня!», но вовремя спохватился и негромко позвал:
        - Ребята, идите сюда!
        Мальчишки подошли. Как следует разглядев белокурого, подполковник еще больше удивился: до чего похож! Так же пытливо, как у Вани, блестели серые глаза с черными, большими, как у девочки, ресницами, и даже вздернутый пос был присыпан веснушками.
        - Тебя как зовут? - спросил Светлович.
        - Вова,- ответил мальчик.- А фамилия…
        - Дядя,- не дал ему договорить второй мальчуган,- а того фашиста расстреляют?
        - Какого фашиста? - спросил подполковник.
        Ну, которого солдаты в море выловили.
        - Он пленный, а пленных у пас не расстреливают,- сказал Вова.
        - Ну и что, что пленный? А если он бомбы бросал? - загалдели мальчишки.
        - А где вы его видели?
        - Вот только что солдаты в штаб повели,- объяснил Вова.
        «Голос тоже совсем как у Вани»,- подумал подполковник и неожиданно для самого себя спросил:
        - А Ваню Светловича ты знаешь?
        - Ваню Светловича? Нет, не знаю. А где он живет?
        - Если бы я знал, мой друг, где он сейчас, разве бы я тебя спрашивал? Держи руку…- Подполковник высыпал в маленькую пригоршню весь сахар из своей полевой сумки.- Подели с ребятами. Только честно.- Он дернул Вову за вихор и быстро отошел.
        - Спасибо-о! - послышалось вдогонку, и Иван Григорьевич еще раз подумал: «Чертовски схож с Ванюшкой».
        - Подполковник Светлович? Очень кстати. Заходите,- встретил его у входа в блиндаж адъютант генерала.
        В блиндаже оказались Луценко и Андрейчиков. Светлович смотрел на них, не веря своим глазам.
        Да, это они, ваши люди. Какие молодцы. Спасли знамя, честь полка.
        - Спасибо, братцы…
        Светлович опустился па колено и поцеловал знамя.
        Лейтенант Луценко доложил мне о делах отряда,- сказал генерал, когда подполковник встал.
        Андрейчиков заметил удивление на лице командира. Да, ведь он знал Луценко старшиной.
        Прошу вас,- продолжал генерал,- представить к награде всех в соответствии с заслугами.
        - Слушаюсь,- козырнул подполковник.
        Ну, а теперь идите отдыхайте, приводите себя в порядок.
        Разрешите, товарищ генерал,- обратился Андрейчиков.
        Да, слушаю…
        Андрейчиков переступил с ноги па ногу, вздохнул.
        - Ну-ну, смелее, подбодрил его генерал.
        - Я провинность одну совершил,- проговорил Андрейчиков.
        - Какую?
        Обстановка создалась тяжелая, а офицер погиб. Надо было поднять дух у людей. Ну, я и придумал телеграмму, и объявил, что старшине Луценко присвоено звание лейтенанта.. А в то время у нас уже и рация по работала…
        Луценко покраснел.
        - Выходит, я незаконно ношу офицерское звание?
        - Законно, законно, дорогой,- похлопал его по плечу генерал.- Вам его присвоили солдаты. Это большая честь,- и, обращаясь к Светловичу, приказал:- Представьте, пожалуйста, лейтенанта Луценко к званию старшего лейтенанта.
        Через несколько дней под знамя полка были снова собраны оставшиеся в живых закаленные в боях солдаты. Полк начал готовиться к новым боям.
        ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
        После второй неудачной попытки освободить Ваню и бабушку Зинаида Сергеевна совсем пала духом. «Что же делать? Что предпринять?» - задавала она себе и друзьям вопросы.
        - А что если я пойду сама? - советовалась Зинаида Сергеевна с Ниной и Карлом.- Буду стоять у проволоки. Может, удастся увидеть его, упросить или подкупить охрану?
        - Они и вас схватят, Зинаида Сергеевна.
        - И пусть, пусть схватят. Лишь бы вместе с Ванюшей…
        - А вот будете ли вы вместе, это трудно предвидеть. Сейчас вы приносите пользу, лечите раненых,- уговаривала ее Нина.
        Иногда при этих разговорах присутствовал хирург. Он не понимал, о чем идет речь, но но лицу Зинаиды Сергеевны догадывался, что она очень опечалена. Как-то хирург спросил у Карла.
        - Что с нашим доктором?
        - Ее сынишка в концентрационном лагере. Оп еще совсем малыш.
        Выслушав Карла, немец отошел, повторяя про себя:
        - О, это ужасно, это ужасно…
        На другой день, когда Зинаида Сергеевна после обхода стояла печальная у дерева, он подошел к ней.
        - Я знаю ваше горе. Я очень вам сочувствую.
        Зинаида Сергеевна грустно улыбнулась.
        - Благодарю вас.
        - Ия хочу вам помочь.
        - Каким образом?- оживилась Зинаида Сергеевна.
        - В том городишке, где расположен лагерь, у меня есть хороший приятель. Я написал ему письмо. Вот оно.
        Зинаида Сергеевна торопливо развернула листок, пробежала первые строки и тотчас же, не отрывая глаз от письма, направилась к землянке комиссара…
        Советовались долго. Письмо прочли несколько раз. Оно гласило:
        «Дорогой Макс. Ты, конечно, слышал, что я пропал. И, безусловно, удивишься, узнав мой почерк. Тебе интересно знать, где я. Так вот, я среди тех, кого вы так боитесь,- среди партизан. Да, дорогой Макс. Я в плену. Так как мне сейчас нечего бояться, я чувствую себя превосходно. Это письмо тебе передаст также партизанка, врач, мой шеф. Я уверен, ты ей не причинишь зла и поможешь. Ее сын и свекровь в лагере. Надо сделать все возможное, чтобы их освободить. Умоляю во имя старой дружбы. И еще две просьбы:
        1. Сообщи, пожалуйста, моей жене, что я жив и здоров (возможно, через кого-нибудь надежного, кто будет ехать в Дрезден в отпуск).
        2. Обязательно пришли мне медикаментов и перевязочных материалов как можно больше.
        Ну и, наконец, тебя интересует, что я думаю сейчас. Я много думаю и твердо уверен теперь: авантюра Гитлера кончится крахом. И чем скорее это произойдет, тем лучше для нас. Обнимаю, твой Ганс Клейншмидт».
        Зинаида Сергеевна настаивала:
        - Я пойду одна.
        - А если Макс вас выдаст?
        - Виктор Павлович, что бы ни случилось, я должна идти.
        Я - мать.
        Ее отпустили. А через два дня Зинаида Сергеевна своими глазами увидела высокий забор из колючей проволоки, с вышками по углам. Лагерь находился возле узловой станции. Рядом тревожно и настороженно жил небольшой поселок. Анастасия Ивановна - хозяйка дома, в котором Зинаида Сергеевна остановилась,- не советовала ей приближаться к лагерю.
        Стрельнет часовой с вышки без всякого предупреждения - и делу конец. Сколько людей так погибло! Бросится вот такая, как ты, голубушка, к колючке - мужа или сына повидать,- и пропала. Им что, им эго вроде удовольствия. А то еще собаками затравят.
        - Что же делать?
        Пока их наши не прогонят, ничего не сделаешь. Не одна ты, голубушка, страдаешь. Все ждем и терпим…
        Немецкий госпиталь размещался в школе. Здание было обнесено забором. Гражданских туда не пускали.
        Первый день Зинаида Сергеевна отдала на то, чтобы разведать обстановку. Она несколько раз прошла мимо госпиталя, хотя это было очень опасно: попадись письмо в руки фашистам, ее бы отправили не в лагерь, а прямо на виселицу. На второй день решила зайти в госпиталь под предлогом устройства на работу. Ее отвели к Максу. Но в его кабинете оказалось несколько врачей-офицеров.
        - Я врач,- сказала Зинаида Сергеевна, раздумывая, передать письмо или нет.
        - У вас есть диплом? - спросил человек в позолоченных очках. Это был Макс. Другие офицеры молча рассматривали ее.
        - Нет,- ответила Зинаида Сергеевна.
        Наступил решительный момент. Если ее отправят, больше повода для встречи не найти.
        - Но у меня есть рекомендация. Вот, пожалуйста.
        Макс развернул письмо. Зинаида Сергеевна заметила, как дрогнула его рука. Он остро глянул на нее, потом вдруг стал поправлять очки.
        - Что, Макс, это хороший специалист? - поинтересовался один из офицеров.
        Макс ответил не сразу. Он еще раз осмотрел с ног до головы Зинаиду Сергеевну.
        - Да, рекомендация вполне приличная,- сказал наконец Макс. Видно было, что он старается взять себя в руки.- Но мне хочется задать вам, фрау, несколько вопросов.- Он выразительно посмотрел на своих коллег.
        Врачи одни за другим вышли.
        Вы поразили меня своей отвагой, фрау.
        Я думаю только о сыне.
        - Этого письма больше никто не читал?
        - Нет.
        - Его нужно немедленно уничтожить.- Макс достал зажигалку.- Ради Ганса я сделаю все.
        Он еще раз прочел письмо. Потом поджег его и бросил в печку.
        Договорились встретиться через пять дней в том же буфете на вокзале, где встретились в свое время Нина, Карл и Ганс, Кляйншмидт.
        БЕГЛЕЦ ИЗ КАТЫНИ
        В окно осторожно постучали. Зинаида Сергеевна вскочил с постели: «Наверно, Макс».
        Анастасия Ивановна тоже проснулась, но не разрешила открывать дверь.
        - Погоди…
        Прислушалась. Снова кто-то постучал. «А что если Маке выдал?» - мелькнула мысль.
        - Свой. Гитлеровец бы за это время дверь выломал. Надо впустить.- Хозяйка пошла открывать.- Кто? - донесся его голос из сеней. Тотчас послышался ответ:
        - Свой, пани, откройте.
        Зинаида Сергеевна припала ухом к перегородке. Разговаривали уже в сенях.
        - Не бойтесь меня. Я весь день пролежал в вашей картошке. Следил, нет ли у вас немцев…
        - Кто вы такой?
        - Поляк. От фашистов бегу, к вашим…
        - Из самой Польши?
        - Нет, пани, нас везли. Я с транспорта бежал.
        - Ну так и беги себе на здоровье. Я тут при чем?
        Костюм, пани… Я дам хороший. А мне дайте цивильный костюм.
        Вошли в кухню. Анастасия Ивановна зажгла коптилку. У порога стоял исхудавший мужчина в добротном офицерском мундире. Должно быть, этот мундир вызвал у хозяйки подозрения.
        - Зачем же вам менять такой костюм на плохой? - спросила она.
        - В этом мундире меня задержат, панн. Я пленный. Тадеуш Боровский моя фамилия.
        Анастасия Ивановна не раз видела пленных - голодных, измученных. Передать им хлеб - первое, о чем она думала при этом. Слово «пленный» вызывало у нее чувство сострадания н доверия. Словно чуяла сердцем матери, что ее любимый Петя погиб в плену.
        - Есть хотите?
        - Не откажусь. Хотя, признаться, я в вашем огороде съел несколько сырых картофелин.
        Боровский умылся, сел за стол, расправил пушистые черные усы.
        - Правда, последние дни нас немцы усиленно кормили. Три года мучили голодом, а то вдруг стали по-человечески кормить.
        Анастасия Ивановна поставила па стол тарелку супа, положила печеную картофелину.
        - Хлеба нет, извините.
        - Вам показалось подозрительным, что немцы вдруг к нам так подобрели,- продолжал свой рассказ Боровский.- Мундиры дали новенькие, неношеные.
        - А вы что, польский офицер?
        - В том-го и дело, что нет. Простой солдат. Разве батрак в панской Польше мог стать офицером? Я и в армию пошел за несколько дней до войны.
        Тадеуш умолк. Несколько минут он жадно ел.
        - Отобрали нас человек двадцать покрепче парией, дали мундиры, кормить стали как на убой. За что нам такая честь, думаем себе. Но мы хорошо знали гитлеровцев. Здесь что-то было не так. Потом один из нас пронюхал: повезут куда-то под Смоленск, в Катынь, где был до войны лагерь пленных польских офицеров. Ломали мы головы, зачем нас туда везут, да так ни до чего и не додумались.
        - Еще подлить? - спросила хозяйка.
        - Не откажусь… Везли нас ночью, на машинах. Днем держали взаперти, приказывали спать. Едем, а мысль у пас одна: зачем немцам понадобилось пас в офицерские мундиры одевать и везти в Россию? Воевать против русских никто из нас не собирался…
        Зинаида Сергеевна встала, приоткрыла дверь, чтобы лучше было слышно, что рассказывает поляк.
        - Недалеко от вашего городка, в лесу, ехавшая впереди машина, свалилась в кювет. Нас вывели и приказали вытащить застрявший автомобиль. Темно было. Охранники нас осветили фонариками, но и сами себя при этом ослепили. Мне удалось уползти в лес. Но вот что меня поразило: машина, которую мы толкали, была нагружена трупами. Запах от нее шел такой, что работать было невозможно. Я слышал, как шофер сказал солдату из охраны:
        - Пока я эту падаль довезу до Катыни, у меня кишки все выворотит. Пять раз тошнило.
        Боровский отложил ложку.
        Спасибо, пани. Если вы мне дадите костюм, я всю жизнь буду вам благодарен.
        - Да уж придется выручить. Средненький мой, Сережа, такой же высокий и худой. Вам его костюм подойдет.
        - Спасибо, пани! - Боровский схватил ее руку и поцеловал.
        НАШИХ ГОНЯТ!..
        Пять дней ожидания показались Зинаиде Петровне вечностью. Все-все вспомнила она про Ванюшу за это время - от самого дня его рождения. Вот Ванюша с отцом возвращаются с речки. Она сердится:
        - Завтрак остыл. Где вы пропадали?
        - Так его же из воды не вытащишь, чертенка. Лезет в самое глубокое место. Ты гляди, Ваня, течение быстрое…
        По вот отец куда-то исчезает. Ванюша один бежит к реке.
        - Куда ты, Ваня?! Утонешь…
        Вдруг появляется Анастасия Ивановна.
        - Да не утонет…
        Зинаида Сергеевна открывает глаза. Возле кровати действительно стоит хозяйка.
        - Успокойся, успокойся, голубушка,- говорит она, присаживаясь на кровать.- Сколько матерей на земле сейчас слезами обливаются. Ох, война, воина! Кто ее только выдумал. Я бы всех, кто хочет вопим, выслала на ДИКИЙостров, дала им оружие - стреляйте друг и друга, если вам хочется.
        - У вас есть кто на войне?
        - Есть, голубушка. Трос. Старший, Володя,- артиллерист. Женатый, двое деток. Сережка только перед войной женился, еще нет детей. А Петя - летчик. Самый молодой, холостой. До чего ж сердечный…- Анастасия Ивановна вытирает слезу. Почему-то при воспоминании о младшем сыне сердце ее тревожно ноет.- И нее хорошие,- продолжает она.- Сережа, тот ученый у меня, по-немецки учился. Политруком он. Тоже хороший. Да все хорошие. Когда росли, на детей Печалиных никто не жаловался, а вот теперь где они? А старик где? Сердце болит, когда ведут пленных…
        Зинаида Сергеевна близко принимала чужое горе, и свое на время отступало. Но только на время. Потом ей вдруг начинало казаться, что Макс испугался и выдал ее. Явится она на свидание, а ее схватят. И никогда-никогда не увидит она Ванюшу, не сможет ему помочь. Партизанке не будет пощады.
        В назначенный срок встреча не состоялась. Макс не пришел. Зинаида Сергеевна прождала три часа. Больше оставаться на вокзале было рискованно: прошли все поезда. Расстроенная, она возвращалась домой. Вдруг слышит лай собак, крики, выстрелы…
        - Гонят, гонят! -раздались голоса.
        Из-за угла выбежала женщина. Под платком она что-то прятала.
        - Кого гонят? - спросила Зинаида Сергеевна.
        - Наших, в лагерь.
        Зинаида Сергеевна поспешила за нею. Не доходя до центральной улицы, женщина юркнула во двор и припала к забору. Зинаида Сергеевна тоже отыскала щель. По улице гнали голодных. изможденных людей. Среди них были старые и молодые, даже дети. Женщина вытащила из-под платка кусок хлеба и, выбран удобный момент, бросила его в толпу. Кусок упал на тротуар. Маленькая, худенькая девочка протянула к нему ручки. Конвоир навел на нее автомат, но девочку тотчас же оттащили.
        - Галя, не тронь…
        Тогда гитлеровец посмотрел, откуда мог упасть хлеб, словно нехотя дал очередь по забору и наступил ногой на хлеб, на который так жадно смотрели голодные люди. Зинаида Сергеевна, глядя вслед худенькой девочке, шептала:
        - Дети, бедные наши дети…
        ПОЗДНО…
        Зинаида Сергеевна сидела за столиком в буфете и нетерпеливо посматривала на железнодорожные часы. Было условлено: если Макс не придет в назначенный день, то явится в другой или третий. Случится ли это сегодня? Или завтра?
        На станции было тревожно. Эсэсовцы бегали но перрону, кого-то искали. У мужчин проверяли документы.
        На столе лежала немецкая газета. Чтобы чем-нибудь заняться, Зинаида Сергеевна развернула ее. В глаза бросился огромный заголовок: «Преступление большевиков в Катыни». На снимке были изображены убитые польские офицеры. Надпись гласила: «Германские войска обнаружили в Катынском лесу, под Смоленском, могилы с убитыми польскими пленными». «Так вот какая участь ждала того поляка!» - вспомнила Зинаида Сергеевна Боровского.- Удастся ли ему перейти линию фронта?»
        Потом она снова думала о Максе. «Если этот рыжий фашист съест еще один бутерброд,- придет,- загадывала Зинаида Сергеевна.- Если спрячет,- нет». Рыжий съел бутерброд, потом еще с полдюжины…
        «Какая глупость!» - злилась па себя Зинаида Сергеевна и снова искала, па чем погадать.
        Макс пришел, когда, потеряв уже надежду, Зинаида Сергеевна собралась уходить. В руках у него был чемодан. Он внимательно осмотрел весь зал и только после этого подсел к Зинаиде Сергеевне.
        - Очень прошу извинить меня. Вчера я не мог прийти. Мой приятель из охраны лагеря был очень занят. Сбежал с транспорта какой-то поляк. Все были брошены па поиски.
        - Поймали его? - испуганно спросила Зинаида Сергеевна. Макс с подозрением посмотрел па нее.
        - Нет. Поиски продолжаются. Этот поляк посвящен в какую-то большую тайну. Есть приказ обязательно его поймать.- Он еще раз внимательно посмотрел на Зинаиду Сергеевну.- Впрочем, бог с ним. О вашем сыне… Я сделал все, что мог. Будьте мужественны, фрау…
        - Его невозможно освободить?
        - Еще на прошлой неделе его вместе с бабушкой увезли.
        - Куда?
        - Неизвестно. Вероятно, в какой-то другой лагерь.
        Зинаида Сергеевна опустила голову.
        - Мой приятель сказал, что тем, кто уехал, повезло. После их отъезда большая партия заключенных была расстреляна. Их могла постигнуть та же участь.
        Зинаида Сергеевна плохо понимала, что говорил Макс. Ей было ясно одно: Вани нет. И если его не убили в этом лагере, то убьют в другом.
        СОЛНЦЕ СВЕТИТ ДЛЯ ВСЕХ
        Ваня широко открытыми глазами смотрит на то, что происходит в бараке. Удивляется: -такие здоровые дядьки бегают как очумелые в поисках крохотной девочки. Как им не стыдно! Что она сделала?
        Он сидит на нарах, забившись в уголок. Черные шапки со скрещенными костями мелькают то в одном, то в другом месте. Ваня вспоминает военную фуражку отца, на которой горела красная звездочка. В центре звездочки были серп н молот символ труда и дружбы рабочих и крестьян. Ваня любил надевать отцовскую фуражку, даже на улицу в ней выбегал…
        У этих людей, должно быть, тоже есть дети. Неужели какой-нибудь Фрицхен может надеть шапку с человеческим черепом?
        К бабушке подходит гестаповец. Лицо его свирепо.
        - Юдэ? - спрашивает он.- Юдэ нике?
        - Нет, нет здесь юдэ,- отвечает бабушка.
        Гестаповец не верит ей. Он переворачивает тощий матрац, заглядывает под нары. Бабушка спокойна, словно ей вовсе нечего волноваться. А Ваня замирает от страха: «Что если заметят?..»
        …Под нарами вырыта яма. Ее вырыли бабушка и Ваня. Работа была тяжелая. Сначала приподняли доски пола, потом откопали окопчик. Рыли землю, как когда-то в том лагере,- ложкой, руками. Дно окопчика выложили сухой травой, стружками, тряпьем. Потом накрыли тайник теми же досками.
        В окопчике лежит Бася. Это маленькая девочка с блестящими, как чернослив, глазами и черными волосами, которые кольцами спадают на белый покатый лоб.
        Ее ищут люди, одетые в черные мундиры, с черепами па шапках. Они убили мать Баси только за то, что она еврейка. Та же участь ждала и девочку. Бабушка спрятала ее. Если фашисты найдут Басю, они не простят тому, кто ее укрывает.
        Спрятать еврея в лагере большое преступление. За это фашисты карают жестоко. Один старик-поляк прятал еврейского мальчика. Гестаповцы узнали об этом. Беднягу выволокли во двор и начали травить собаками. В несколько секунд разъяренные волкодавы «побрили» старика, выхватывая из его бороды клок за клоком. А старик стоял на коленях, подняв голову к небу, и громко молил:
        Боже, если ты есть там, срази их громом и молнией!
        В небе действительно загремело. Но это был не гром и не молния, а самолеты с красными звездами на крыльях. Узники ликовали.
        - Наши, наши! - вырвалось из сотен грудей па разных языках.- Они услышали наши молитвы.
        Гестаповцы, обгоняя друг друга, бросились в убежище. Собаки оставили полуживого старика и убежали за ними.
        - Вот кто нас спасет,- говорили заключенные, провожая взглядом самолеты.- Нам больше не па кого надеяться.
        «Эх, если бы это видел Петя!» - вспомнил Ваня друга по прежнему лагерю. Из того лагеря их увезли давно, родные места теперь очень далеко.
        …Под нарами темно. Гестаповец достает фонарик. Толстое брюхо не дает ему возможности согнуться. Он пристально смотрит на бабушку. По-видимому, спокойное лицо женщины убеждает фашиста, что под нары лезть незачем. Гестаповец, кряхтя, поднимается и направляется к другим нарам. Бабушка провожает его презрительным взглядом.
        - Тупая тварь,- шепчет она.
        Из-за туч выглянуло солнце, его яркие лучи осветили мрачный барак. Здесь Ваня и бабушка живут уже несколько месяцев. Лагерь, в котором они теперь находятся, расположен на территории Полыни. Томятся в нем русские, белорусы, украинцы, поляки, французы, итальянцы…
        «Скорей бы они убирались отсюда,- думает Ваня, поглядывая на гестаповцев.- Пусть бы Бася вышла из своей поры и погрелась на солнышке».
        Дети любят сидеть на полу, когда в окно светит солнце. Согревшись, Бася оживает, и голос ее звучит, как колокольчик. Она рассказывает интересные легенды о древнем городе над Вислой, в котором она жила, пока не пришли гитлеровцы. Ваня знает уже много легенд о Кракове. Как раз в то время, когда Бася начала рассказывать про гордую Ванду, которая еще в далекие времена по захотела выйти замуж за пришельца и бросилась в Вислу, по бараку пронесся шепот:
        - Гестапо.
        Бася уползла в свою нору. Ваня прикрыл тайник досками, а бабушка проверила, все ли в порядке.
        Черные шапки с черепами все еще мелькают между нарами. Гитлеровцы не могут успокоиться, пока живет на свете маленькая Бася. Эти безумцы с такой яростью ищут малышку, словно от того, убьют они ее или нет, зависит судьба «Великой Германии».
        Наконец гестаповцы, озлобленные, уходят. Ваня кубарем летит вниз, лезет под нары.
        - Вася! Вылезай. Ушли.
        Вместе они выползают из-под нар и садятся на полу в квадрате, высвеченном ярким солнцем.
        - Замерзла?
        Бася жмурится:
        - Так.
        - Грейся, грейся, девочка, солнце светит для всех,- говорит бабушка и гладит малышку по голове.
        НЕОКОНЧЕННЫЙ РАССКАЗ
        - Цо ти ест?
        Бася смотрит на Ваню большими черными глазами. Дети сидят, как обычно, на полу, между нарами, греются на солнышке.
        - Что со мной?- переводит Ваня вслух вопрос Баси.- Ничего, так.
        Ване в самом деле грустно. На утренней «зарядке» объявили список тех, кто сегодня будет отправлен в другой лагерь. Они с бабушкой тоже попали в список. Говорят, что в тот, другой лагерь «входят в ворота, а вылетают в трубу с дымом».
        Но Ване не страшно. Он привык ко всему. Он знает, что такое «ходить жабой», «делать гимнастические упражнения», «как следует кланяться господину коменданту». Знает, как обрушивается на спину дубинка, если поклон недостаточно низок. Ваня думает о другом. Ему жалко расставаться со своим маленьким другом. Вася еще и не догадывается о предстоящей разлуке.
        - Хцешь, я ци оповем о Кракове?
        Бася говорит по-польски, иногда вставляя русские слова. По Ваня ее понимает.
        - Расскажи…
        - Самая древняя часть Кракова - Вавель…
        - А что это Вавель?
        - Замки, дворцы, где жили короли… Вавель стоит над Вислой. Он обнесен большой кирпичной стеной. Мы с папой, когда еще не было гитлеровцев, поднимались на эти стены. Оттуда смотреть красиво-красиво. Внизу, как голубая лента, вьется Висла. А в ясную погоду видны снежные вершины Татр. Папа рассказывал, что в тех горах скрывался когда-то от царской полиции очень хороший человек, которого звали Ленин.
        - А я видел Ленина…
        - Где?
        - Еще до войны мы ездили с мамой и папой в Москву и видели там Ленина в Мавзолее.
        - Он там живет?
        Ваня ответил не сразу.
        - Да. Он живет…- потом, помолчав еще немного, добавил:- У нас, когда говорили: «К борьбе за дело Ленина будь готов!»,-пионеры отвечали: «Всегда готов!»
        - А какое это дело Ленина?
        - Ну, чтобы люди всех стран и народов - и белые,и желтые, и черные - жили как братья, чтобы их никто не угнетал, чтобы все учились в школе…
        - Ах, как хочется в школу! - тихо проговорила Бася.
        Дети умолкли. Пригретые солнцем, они вспомнили своих друзей, школьных наставников, светлые просторные классы.
        - А в Вавеле есть еще яма дракона,- продолжала рассказывать Бася.- Давно-давно, когда море подступало к Кракову, оно вымыло в скале эту яму. В ней поселился страшный дракон. Он поедал скот и людей. Затащит к себе в пещеру и проглотит. Однажды князь Кракус бросил дракону в яму барана. Дракон, конечно, его сразу слопал. А баран тот был начинен тлеющей серой. От этой серы дракон п подох. А люди стали жить без страха и построили чудный город. Назвали его именем мудрого князя…
        Бабушка тоже прислушивается к Басиным рассказам, вздыхает. Ей не за себя тревожно, за этих малышей. Им бы учиться, нм столько нужно еще повидать и узнать - красивого, интересного, благородного. А тут война…
        - А еще есть в Кракове Марьяцкий костел, рассказывала дальше Бася. Высокий-высокий… На колокольне в давние времена дежурили день и ночь трубачи. В случае опасности трубачи будили жителей. Однажды подошли к городу татары. Трубач заметил их, стал трубить. Татары давай из луков пускать стрелы в трубача. Одна стрела попала ему в горло. Мелодия сигнала оборвалась.
        До самой войны в честь этого воина каждые полчаса с колокольни Марьяцкого костела раздавался тот сигнал, который когда-то играл трубач. И мелодия его всегда обрывалась в том месте…
        Здесь оборвался и рассказ Баси. В барак вошли гестаповцы. Кого внесли в список, выходи! - раздалась команда.
        Бася, как мышонок, юркнула в свою порку. Ваня тщательно закрыл тайник досками.
        - Прощай, Бася!
        А в это время бабушка просила остающихся:
        Поберегите сиротку. Не давайте ее в руки идолам.
        ЮНЫЙ ХУДОЖНИК
        Однажды Миша Артошка, наблюдая за рассерженным шефом комендатуры, задумал нарисовать его собакой. Задумано - сделано. Злое лицо фон Носа он изобразил с таким мастерством, что, когда вечером зашел дед Данила и увидал работу Мигни, он хохотал до слез.
        - Мастак! Здорово ты его! - восхищался кузнец.- Приписать бы сюда что-нибудь такое хлесткое, Мишутка, а? II повесить. Непременно повесить этого зверюгу всему народу напоказ. Он нам так, а мы ему этак…
        Весь вечер они вместе с Мишей думали над подписью. И придумали:
        «По-немецки он фон Пос,
        А по-русски - просто пес».
        Утром карикатура висела на заборе, возле магазина. Люди подходили украдкой взглянуть на нее. Новое имя - фон Пес - накрепко пристало к шефу комендатуры.
        Вскоре после этого по деревне расклеили объявления: «Германскому командованию нужны хорошие художники. Германское командование будет платить художнику огромные деньги. Художникам или знающим о художниках следует явиться в комендатуру».
        - Слыхал, Мишутка, а?- сказал как-то дед Данила.- Фон Пес приглашает тебя… чтобы повесить. Хвостом виляет, а зубы скалит…
        В ответ на это появилась новая карикатура. Фон Пес был изображен в тон же собачьей позе, но с огромным пушистым лисьим хвостом. Подпись гласила:
        «Посмотрите-ка на Пса,
        Пес, а думает - лиса».
        И что бы ни происходило в Заболотье: отнимали ли хлеб, угоняли ли в рабство - тотчас на заборе появлялся рисунок.
        Комендант приказал отобрать у населения всю бумагу, все карандаши, все чернила. За голову художника он назначил 500 марок.
        В самый разгар розысков коменданта куда-то вызвали. Уезжая, он велел к его возвращению схватить преступника во что бы то ни стало.
        В тот вечер Миша остался дома один. Мать ушла раздобыть соли и только к утру должна была вернуться. Дед Данила посидел немного и тоже ушел.
        Миша запер дверь, достал из-под пола бумагу, принялся рисовать.
        Он так увлекся работой, что не расслышал шагов под самыми окнами. Мимо дома проходил Фриц. Увидев сквозь щелку в ставне свет, он подошел и пристально начал всматриваться. Фриц увидел все, что делалось в комнате.
        …Миша услышал стук в дверь.
        - Кто там?- спросил орг.
        - Свои,- послышался вкрадчивый голос.
        «Наверное, раненый партизан. А может быть, Ваня?» -подумал мальчик и открыл дверь.
        В комнату ворвался Фриц.
        - Так фот ты кто! - прошипел он.
        Миша вздрогнул и отступил назад. Фриц, как клещами, впился пальцами в его плечо.
        Миша несмело открыл глаза. Осмотрелся. Он лежал па полу в школе.
        «5-й «Б» класс»,- узнал он. Здесь он учился рисовать, здесь текли счастливые, полные надежд дни. Думал ли Миша когда-нибудь, что эта милая школа станет для него тюрьмой.
        На стуле, зажав между колен винтовку, сидел Фриц. Он, видимо, ждал приезда коменданта, боясь, как бы 500 марок, обещанные за голову художника, не ускользнули из его рук.
        Прошла ночь, день уже был на исходе, а фон Пос нее не возвращался. Тогда Фриц привел в школу деда Данилу и приказал сделать на окнах железные решетки.
        Дед вошел в класс. Увидел лежащего на полу со связанными руками Мишу, и аршин задрожал у него в руке…
        Насупив брови, дед Данила стал обмерять окна. А поздно вечером вернулся снова с откованными железными прутьями, гвоздями и молотком.
        - Ну, как прикажете прибивать решетку, господин солдат? Так?
        - Найн, найн,- заорал Фриц. Он со злостью вырвал у старика пучок прутьев, отстранил его от окна и стал примерять сам.
        Ага… понимаю, вот так,- сказал дед Данила и с силой опустил молоток на голову гитлеровцу.
        И коридоре раздались шаги. Гремел голос шефа. Он только что приехал и направлялся к заключенному…
        Дед Данила подбежал к Мише. Ножом перерезал веревку.
        - Через кусты в лес… Скорее! Я тут с ними повоюю.
        - Дедушка, бежим вместе…
        Сказано беги! - сердито проворчал дед и столкнул Мишу с окна.
        И тот же момент дверь с шумом отворилась. Шеф комендатуры сделал шаг и остолбенел. Дед Данила целился в него из винтовки. Рука судорожно скользнула к кобуре, но поздно… Грянул выстрел - и фон Пос ткнулся носом в пол.
        Дед вслед за Мишей выскочил в окно.
        БЛОКАДА
        Весь день партизаны отбивали атаки гитлеровцев. Вечером, когда утих бой, комиссар собрал людей.
        Положение, товарищи, тяжелое. Гитлеровское командование решило покончить с партизанами. Против нас брошены большие силы. Пойти на прорыл мы не можем…- Комиссар достал портсигар, одной рукой открыл его, прижимая к груди, но папиросу не взял, а стал говорит!» дальше: - И все же безвыходных положений не бывает. Командование предлагает такой план…
        Партизаны теснее окружили комиссара. Молчали. В тем ноте угадывались черты бледного лица Зинаиды Сергеевны. На плече у нее автомат - трофей Ванюши, с которым она теперь не расставалась. С этим автоматом Зинаида Сергеевна не раз ходила в бой, а комиссару, который советовал ей больше находиться в госпитале, отвечала:
        Раненым нужны не терапевты, а хирурги.
        Дальше, опустив голову, стоял Ганс Кляйншмидт. Немецкого хирурга оставили работать в партизанском госпитале, и он добросовестно делал свое дело. При встречах с Карлом он обращался к нему, как обычно на Западе обращаются к товарищу но профессии:
        - А, коллега!
        Карл отвечал:
        - Я ведь только фельдшер, а вы - хирург.
        - Но вы партизан?- отвечал хирург.
        - Партизан.
        - И я партизан. Значит, мы коллеги.
        Комиссар взглянул на деда Данилу. Он был ранен в ногу, но в госпиталь не пошел. Заботливый Миша не отходил от своего старого друга. В толпе партизан были Нина, Викентий, Карл.
        Раненые надежно спрятаны, Зинаида Сергеевна?
        - Надежно, Виктор Павлович. Вода и пища оставлена каждому.
        - Вы такого же мнения, геноссе Кляйншмидт?
        Комиссар всегда называл хирурга по-немецки товарищем, чтобы это слово стало ему более понятным и близким.
        - Работа сделана очень тщательно,- ответил по-русски хирург.
        - Какой же план, Виктор Павлович?- напомнила Зинаида Сергеевна.
        - Да, план… Пользуясь темнотой и лесистой местностью, приказано выходить через боевые порядки гитлеровцев им в тыл. Будем просачиваться. И это нужно сделать до утра…
        Было уточнено время и место сбора. Партизаны стали прощаться друг с другом.
        Пожимая руку хирургу, Карл спросил:
        - Вы ни в чем не раскаиваетесь?
        - Нет, коллега. По сейчас не время шутить. До встречи на сборном пункте.
        - До встречи…
        К счастью для партизан, ночь была темная и дождливая. Лесным солдатам нетрудно было пройти под носом у фашистов незамеченными.
        Утром в назначенном месте собрались все, за исключением Карла и Викентия.
        ЧЕРЕЗ ЛИНИЮ ФРОНТА
        В это время белорус и чех пробирались па восток. По заданию комиссара они должны были перейти линию фронта и явиться в штаб партизанского движения.
        Шли молча, устало переставляя отяжелевшие ноги. Думали о товарищах, с которыми ночью простились в лесу: «Удалось ли им пробиться сквозь гитлеровские цепи?»
        Викентий изредка посматривал на Карла. Лицо чеха было хмурым. «Думает о ней. Вообще-то, конечно, Нина славная девушка…» - размышлял Викентий.
        После ночного совещания в лесу Викентий был невольным свидетелем их прощания. Сначала они стояли молча, рассматривая в темноте друг друга. Потом до Викентия донесся взволнованный голос Карла.
        - Ниночка! То, что я скажу сейчас, давно ношу в сердце,- говорил чех, делая ударение на первый слог. От этого русские слова звучали не по-русски.- Я не знаю, смогу ли эти слова еще когда-нибудь повторить. Я люблю вас, очень люблю! Я желаю, чтобы вы знали об этом, если нам не удастся больше встретиться. Самое великое счастье для меня, чтобы вы остались живы и невредимы. Прощайте…
        - Спасибо, Карл,- ответила Нина не сразу и поцеловала его.
        Правда, потом она поцеловала и Викентия. Но далеко не так сердечно, как Карла…
        На Карло был все тот же мундир Гемлера, в кармане его документы. Для Викентия нашелся солдатский мундир, но документов не успели сделать. Он, по замыслу, был чем-то вроде денщика у немецкого офицера, чехом, призванным в немецкую армию. Однако по-немецки «денщик» знал только «Хонде хох» и «Вас ист дас?», да и на своем «родном», чешском языке объяснялся не иначе, как с помощью рук.
        С таким, конечно, языковым запасом лучше всего было молчать. Это с радостью и делал несловоохотливый Викентий. За него при необходимости говорил Карл. Выручало и то, что Викентий заикался. Пока он собирался произнести кстати или некстати свое «Вас ист дас?», Карл вступал в разговор.
        К вечеру третьего дня пути они добрались до тылов какой-то стрелковой дивизии. Здесь чаще стали встречаться немецкие солдаты и офицеры. Но Викентий и Карл держали себя так свободно, что никто не мог их заподозрить.
        До передовой оставалось недалеко. Двигаясь по дороге, Карл заметил па опушке леса полевую кухню. Вокруг нее толпились солдаты с котелками.
        - Подойдем?
        Викентий кивнул в знак согласия.
        Никто не обратил на них внимания. Каждый был занят своим делом, к тому же сгущались сумерки. Если бы Карл и Викентий подошли к повару и подали свои котелки, они тоже могли бы заняться самым приятным делом на войне - истреблением пищи. Но у них не было котелков, и они стояли, поглядывая по сторонам, не зная, что предпринять.
        В нескольких шагах готовились приступить к еде три солдата. Одни из них держал в руке два котелка.
        - Где же Фриц?- спросил кто-то из солдат.
        «Это, очевидно, речь идет о хозяине лишнего котелка,- подумал Карл, прислушиваясь.- Если скажут, что он убит, я попрошу котелок». Но ответ был совершенно неожиданным:
        - Он ушел узнать пропуск на сегодняшнюю ночь.
        - А вот и он!…
        Карл замер и толкнул Викентия, чтобы тот не шевелился.
        Фриц, скорее, стынет суп…
        Фриц взял свой котелок.
        - Ну, узнал?
        - Да.
        - Какой?
        Фриц довольно громко объявил: «Париж».
        Карл не ожидал такой удачи. «С пропуском нам легко будет дойти до переднего края»,- подумал он и стал подслушивать дальше. Гитлеровцы работали ложками, болтая про свои дела.
        - Кто же теперь будет командиром роты?
        - Сегодня или завтра пришлют из резерва.
        Не был бы хуже Шнейдера.
        - Хуже Шнейдера не будет, царство ему небесное. Я рад, что его кокнули русские…
        Викентий толкнул Карла.
        - Вас ист дас?- сказал он, облизывая губы, что означало: не глотать же слюнки мы сюда пришли.
        - Дело есть, шепнул Карл.- Следи за мной.
        Солдаты доели ужин. Спрятали ложки. Подвесили к ремням котелки.
        - Какой дорогой пойдем: возле блиндажа комбата или тропинкой?
        Тропинкой. Долину простреливают ночью.
        Карл понял-солдаты говорили о возвращении к себе в роту, на передовую. Когда они двинулись в путь, Карл и Викентий последовали за ними.
        Шли на некотором расстоянии. Прислушивались. Солдаты говорили все тише и тише. Это означало - передовая близко,
        Карл коротко объяснил обстановку п свой план.
        - Они нас доведут до передовой. Я представлюсь вновь назначенным командиром роты.
        Впереди раздался окрик:
        - Хальт!
        Это часовой проверял пропуск у идущих впереди солдат. Через несколько минут такой же окрик остановил и их:
        - Хальт!
        Карл подопрел и шепнул часовому:
        - Париж.
        - Проходите.
        На передовой было тихо. Часть солдат дежурила у пулеметов, остальные ужинали. То же, видимо, происходило и в окопах русских. Война войной, а человеку нужно и есть и спать.
        Карл и Викентий по ходу сообщения попали на передний край. Их часто останавливал короткий окрик «Хальт!», и ответ «Париж» открывал им путь.
        - Вы идите поспите, а мы сменим Отто,- услышал Карл голос того же Фрица.
        Партизаны подождали, пока произойдет смена у пулемета.
        - Ну, пошли,- сказал наконец Карл.- Их двое. По моей команде убьешь одного, я беру на себя другого.
        Из-за леса совершенно некстати стала подниматься луна. Надо было действовать быстро.
        - Хальт!
        Карл назвал пропуск.
        - Проходите.
        - Нет, я хочу познакомиться с вами. Добрый вечер. Я ваш новый командир,- сказал Карл.
        Солдаты подтянулись.
        - Ну-с, проверю, как вы знаете обстановку. Доложите, где противник.
        - Передний край противника находится в трехстах-четырехстах метрах, господин обер-лейтенант.
        - Точнее.
        Солдат повернулся к переднему краю.
        - До одиночного дерева - четыреста метров, до высотки - триста. Там проходит передний край русских.
        - Хорошо. Подходы заминированы?
        - У наших окопов от куста до горелого пня…
        - У русских?
        Наши разведчики по вечерам шли в направлении одиночного дерева. Там у них пулемет…
        - Л в каком состоянии ваш пулемет? Выньте затвор. Солдат исполнил приказание. Карл взял в руки затвор и дал знак Викентию. Одновременно - один затвором, другой прикладом автомата - они оглушили гитлеровцев.
        - За мной,- шепнул Карл и пополз в направлении одиночного дерева…
        А там, у одиночного дерева, в окопе возле пулемета сидели солдаты-дружки: Пашко, Григорий и Змитрок.
        - Ты, Григорию, понаблюдай, а мы перекурим,- сказал Пашко.
        Они опустились на дно окопа и сели на земляной выступ. Пашко вытащил кисет, Змитрок - газету. Скрутили по цигарке.
        - Прикрой меня.
        Курили в кулак, чтобы отблеска огня не заметил противник. Змитрок затягивался раз за разом.
        - Что, волнуешься?
        - Ага. Скорей бы. До хаты рукой подать.
        - Не спеши поперед батьки,- заметил спокойно Пашко.- Мы еще в твоей хате добрую чарку выпьем.
        - Кто его знает, цела ли та хата. Видишь, как пылает. Жгут, окаянные.
        В конце окопа послышались шаги. Солдаты погасили цигарки. Подошел командир взвода.
        - Со мной командир полка.
        За спиной коренастого командира взвода выросла стройная фигура полковника.
        - Здравствуйте, товарищи! - поздоровался полковник.- Как служба идет?
        Все в порядке,- доложил Пашко.
        Только на сердце неспокойно,- тихо сказал Змитрок.- Когда видишь это…- Он показал на запад, где поднималось огромное зарево.
        - Да. На это смотреть тяжело…
        Все знали, что у полковника Светловича недалеко отсюда, в деревне Веселая Поляна, остались мать и сын.
        - Так что, перекурим?
        Полковник сел на выступ окопа и пригласил солдат.
        Закурили, как полагается, с соблюдением маскировки.
        - Долго будем еще стоять?- спросил Змитрок.
        Всем нам хочется идти вперед,- ответил полковник и добавил:- И пойдем, товарищи…
        Запыхавшись, подбежал связной.
        - Товарищ полковник, вас срочно вызывают в штаб дивизии.
        Полковник многозначительно взглянул на солдат, и те поняли: кто знает, возможно, командира вызывают за получением приказа о наступлении.
        ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН
        Когда инструктор политотдела армии появлялся на передовой, солдаты шутили:
        - Печалин приехал. Весело будет.
        Высокий, подтянутый, всегда тщательно выбритый старший лейтенант Сергей Печалин шагал но окопу с небольшим чемоданчиком, словно вот-вот сошел с пассажирского поезда. За ним солдаты несли кабель и большой репродуктор.
        Печалину обычно отводили блиндаж покрепче. Он ставил на стол или нары свой чемоданчик, похожий на патефон. Солдатам давал команду перекурить, а сам шел засветло взглянуть, где у окопов противника удобнее пристроить репродуктор.
        С наступлением темноты Печалин с солдатами полз поближе к переднему краю противника, устанавливал репродуктор «под самым его носом» и возвращался в блиндаж. Затем он открывал чемоданчик и хитро подмигивал окружавшим его солдатам:
        - Ну-с, с чего начнем?
        И тогда люди, изо дня в день слышавшие только свист нуль, вон снарядов и мин, взрывы бомб и стоны раненых, просили:
        - Музыку, товарищ старший лейтенант, порадуйте душу.
        И над окопами, где совсем недавно плясала смерть, взмывала песня про девушку Катюшу. Не один солдат в эту минуту вспоминал свой дом, любимую девушку или жену, и ярость закипала в сердце на пришельцев, которые нарушили мирную жизнь, и огрубевшие руки крепче сжимали оружие.
        Звуки музыки уплывали куда-то вдаль, и вот уже звучит густой баритон Сергея Печали и а. На немецком языке он обращается к противнику:
        «Ахтунг, ахтунг! Немецкие солдаты и офицеры!»
        Еще над передним краем царит тишина. Еще противник не понял, о чем идет речь. Еще голос звучит громко и властно:
        Вы пришли на пашу землю, чтобы пас поработить. Но это вам не удастся…
        И тогда начиналось то «веселье», о котором говорили солдаты при появлении в окопах Печалипа. Немцы принимались налить изо всех стволов, чтобы заглушить голос правды.
        Вот и поговори с ними! - шутили советские солдаты.
        - Ему толкуй не толкуй - все бесполезно.
        Словом фашиста не проймешь. Пока грабит - кричит: «Хайль Гитлер!» Попался - лапки кверху: «Гитлер капут».
        В тот вечер, когда Карл и Викентий переходили линию фронта, Печалин расположил свою радиостанцию неподалеку от пулеметчиков. Полковник Светлович специально пришел на передовую, чтобы послушать передачу. Внезапный вызов в штаб помешал этому. Попрощавшись с пулеметчиками, командир подошел к Печалину.
        - Жалко, не дали мне послушать ваш концерт. Скоро начнете?
        Печалин посмотрел на часы:
        - Минут через десять, товарищ полковник.
        - Пластинку прокрутите?
        - Придется.
        - Подбодрите людей. Ну, а на тех,- полковник кивнул в сторону противника,- производят какое-нибудь впечатление ваши передачи? Слушают вас?
        - Пока не мешают офицеры, слушают. А вообще-то больше на них действуют артиллерия и авиация.
        Полковник улыбнулся.
        - Битье определяет сознание. Но не беспокойтесь: придет время и они припомнят, что русские не бросают слов на ветер. Желаю вам успеха.
        Полковник ушел. Печалнн некоторое время стоял один, прислушиваясь. Тихо шелестели листья березы. Временами разрывные пули, коснувшись листков пли веток, резко, как автоматный выстрел, хлопали над головой.
        «Пора начинать»,- решил Печалин. Он спустился в блиндаж, взял микрофон:
        - Говорит оконная радиостанция,- и пустил пластинку.
        Утихла перестрелка. Пули перестали рваться у березки.
        Зазвучала песня:
        Вечерний звон, вечерний звон,
        Как много дум наводит он…
        Печалин вышел из блиндажа. Далеко на западе поднималось зарево. Где-то горели села. «Об этом нужно будет сказать в передаче,- решил Печалин.- За это они ответят».
        - Товарищ старший лейтенант,- позвал тихо Пашко.- Кто-то ползет…
        Печалин прильнул к брустверу.
        - Видите?
        - Да, вижу… Не стрелять, пусть ползут.
        Ждали. А из репродуктора тихо лилась песня:
        И как я, с ней навек простясь,
        Услышал звон в последний раз…
        Люди ползли. Осторожно, без шума. Вот они уже у окопа.
        - Мы свои, товарищи, - услышали пулеметчики.
        - По-русски говорят. Отозваться?- спросил Пашко.
        Сюда ползите. Сюда,- позвал Печалин, на всякий сличай доставая из кармана пистолет.
        - Мы свои, партизаны,- снова послышался голос.
        - Прыгайте в окоп,- приказал старший лейтенант.
        И все же знакомство с Карлом и Викентием началось с того, что их заставили поднять руки. Потом, в блиндаже, после опроса, начался дружеский разговор. Печалин, выслушав Викентия и Карла, сказал:
        - Послушайте, Карл. А вы скажите им пару слов.- Он передал Карлу микрофон.
        - Ахтунг, ахтунг. С вами будет говорить бывший немецкий солдат…
        - Час тому назад я перешел линию фронта. Я видел ужасы, от которых стынет кровь. За вашей спиной гестапо, СС и СД жгут села и расстреливают мирных жителей. Что бы вы сказали, если бы так обращались с вашими матерями, женами н детьми?..
        Речь Карла несколько раз прерывалась артиллерийскими и минометными налетами.
        - Ишь, как разошлись. Не нравится,- говорили солдаты, посылая в ответ мины и снаряды.
        До утра длилась горячая перестрелка.
        На рассвете Печалин взял свой чемоданчик и все остальное хозяйство и уехал вместе с Карлом и Викентием в штаб армии.
        Так и не удалось полковнику Светловичу встретиться с людьми, которые могли рассказать ему о сыне, жене и матери.
        ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ
        Пришли, стали рядом - плечом к плечу - в окопах на передовой. Их новенькие, чистые шинели и мундиры как-то непривычно, совсем не по-военному выглядели рядом с потертыми, простреленными пулями и пробитыми осколками гимнастерками и бушлатами русских товарищей но оружию.
        Присматривались друг к другу, искали любой повод, чтобы заговорить.
        - Товарищ, у вас есть запалки?
        Зачем, спрашивается, человеку спички, если он тут же, забыв о своей просьбе, доставал из кармана зажигалку и давал собеседнику прикурить. Но контакт, глядишь, установлен.
        - Как здесь у вас?
        - Спокойно.
        В этот момент над головой со зловещим шелестом пролетал снаряд. Один, второй… Раздавались взрывы.
        - Это называется спокойно?
        - Пустяки.
        Действительно, по сравнению с тем, что позднее пережили солдаты польской дивизии имени Тадеуша Костюшко, это были пустяки.
        Наступил момент схватки с врагом. Два часа перед этим артиллерия била по гитлеровским окопам. Воздух был наполнен таким грохотом, что Боровский не мог расслышать подбежавшего к нему солдата, хотя тот и кричал во все горло:
        - Пан поручик, к телефону.
        Вдруг все умолкло. И тогда на ноле сражения, в сотнях километров от границ Полыни, на белорусской земле, раздалась польская команда: «Вперед, в атаку!»
        - Вперед! Перед нами Польша…
        Двинулись в атаку. Шли но весь рост, стреляя из автоматов. Капеллан на коленях благославлял идущих. Потом, заметив солдата, который упал, не дошел до родного края, подбежал к нему, молитвенно складывая руки.
        Уже близко немецкие окопы. Еще шаг, второй и пойдут в дело штыки.
        Ага, удирают! Наша берет,- кричат польские солдаты вслед убегающим гитлеровцам. В этот момент из окопа раздается:
        - Боровский, земляк!
        Поручик задерживается на минуту. Кто мог окликнуть его? А из окопа противника с поднятыми руками уже бежит прямо на него солдат в гитлеровской форме и кричит по-польски:
        Боровский, это и! Привет!
        Господи! Ты ли?
        Узнал земляка из родных Подлипок. Вместе росли, ходили к девчатам, пахали узкие полоски.
        - Ты со швабами?
        - Под автоматом и ты бы пошел,- оправдывается поляк в немецком мундире.
        - Давно из Подлипок?
        - Недавно.
        - Как там мои?
        - Плохи дела. Жена… Солдат перекрестился.
        - А сынок, Янек?
        - Батрачит у Зубрицкого.
        Не было времени на расспросы. Пленного увели в тыл. Боровский в несколько шагов догнал свой взвод. Вдруг, заметив группу немецких солдат, готовую скрыться в лесу, бросился вперед:
        - Ура-а! За свободную Польшу!
        Полковник Светлович, полк которого поддерживал польскую дивизию с левого фланга, наблюдая со своего командного пункта, докладывал командиру дивизии:
        - Молодцы поляки, хорошо идут.
        Потом, толкнув в бок своего начальника штаба, повторил:
        - Честное слово, хорошо идут.
        Видел Светлович когда-то и другую картину. К моменту нападения гитлеровской Германии на Польшу танковая часть, в которой служил полковник, стояла па польско-советской границе. Гитлер готовился к завоеванию мира. Советский Союз предлагал Польше совместно противостоять угрозе похода гитлеровцев на восток. Но польские паны продолжали заигрывать с Гитлером и доигрались. В течение нескольких недель польская армия была разбита. Гитлеровские войска шли к советской границе.
        В сентябре 1939 года Красной Армии был дай приказ вступить на землю западных областей Белоруссии и Украины. Надо было поскорее дойти до Буга, преградить путь гитлеровцам. И тут-то пришлось столкнуться с частями польской армии.
        С улыбкой припоминая что-то, полковник снова толкнул в бок начштаба.
        Отважный народ. В сентябре 1939 года я был командиром танковой роты. Случай у нас - южнее Бреста - такой произошел. Видим, из-за лесочка на наши танки мчится польская кавалерия. Блестят на солнце клинки, шум, гам. Остановил я танк, смотрю по сторонам: куда они прутся? Может, думаю, где пехоту нашу заметили? Нет нигде пехоты. Смотрю - и глазам не верю: на танки, братец мой, с саблями мчатся.
        - Белены объелись, что ли?- говорит башенный стрелок.
        И, действительно, стоило мне дать команду… Там одного пулемета хватило бы, не говоря уже о пушке. Но такой команды я не дал. Стрелять по ним мы не стали. Знали: обманутые люди…
        А всадники все ближе и ближе машут клинками. Тогда я велю башенному стрелку приподнять орудие и дать выстрел в воздух. Чтоб они опомнились. Выстрелили - никакого внимания. Выстрелили еще раз. Атакуют. Нот уже прискакали к танку и давай молотить клинками по броне. Танку что, танку ничего. А их сабли вдребезги. Офицер видит такое дело, повернул коня и ходу. Несколько всадников за ним в погоню. Догнали, лошадь за узду и ведут к танку.
        Слышим, крик поднялся. Солдаты щупают броню, машут кулаками.
        Открыл я люк, спрашиваю:
        - В чем дело?
        Нашелся солдат, по-русски умел немного. Фамилию его даже запомнил: Боровский какой-то.
        - Да вот,- говорит,- офицер нам втолковал, что танки у вас фанерные, а мы, дурни, поверили и пошли по ого приказу в атаку.
        Побросали солдаты оружие и разошлись по домам. Собственно, за кого им было воевать? За панов да капиталистов? А теперь вон как идут. За свободную Польшу воюют. Плечом к плечу с нами.
        ДЕВОЧКА В РАЗВАЛИНАХ
        После упорных боев наступила тишина. Тишина эта, конечно, была относительная. Нет-нет, да и вспыхнет па вечернем небе багровый сполох, пролетит, визжа, мина и рявкнет где то, разрывая скованную морозами землю. По это по сравнению с тем, что творилось еще вчера, когда тысячи людей налили изо всех видов оружия, сосредоточенного на небольшом участке, когда от нагревшихся стволов становилось жарко, когда сотни самолетов одновременно сбрасывали свой смертоносный груз, это можно было назвать тишиной.
        Польскую дивизию имени Костюшко отвели на несколько километров от передовой. Взвод поручика Боровского расположился в белорусской деревне Барсуки.
        Ночь была светлая и тихая. Крепкий сон усталых солдат охраняли девчата-автоматчицы из женского батальона. Они медленно ходили из конца в конец по безлюдной прямой улице, охраняли въезды в село.
        Дом, в котором Боровский остановился на ночлег, был покинут жителями. Остался на своем посту большой старый пес. Он лежал на крыльце, тоскуя по хозяевам, и время от времени ворчал на луну.
        Поудобнее устраиваясь на скамейках, солдаты вспоминали отгремевший бой. Вспомнили и девчат-автоматчиц. Посмеялись над одним забавным случаем.
        …Небольшая группа немцев, просочившись в тыл польского полка, наткнулась на поваров. Те не ожидали противника, спокойно возились у котлов. Известное дело, какие вояки из поваров-нестроевиков и чем они вооружены: одними, можно сказать, черпаками. Л тут немцы с автоматами. Подняли, растерявшись, повара свои черпаки вверх…
        Вдруг откуда ни возьмись из-за пригорка вырвалась группа автоматчиц. Рубанули они из автоматов по фашистам. Те бежать. Девчата за ними. Бьют гитлеровцев, только пух летит.
        Все это произошло так внезапно, что кухонные вояки не успели опустить свои черпаки. Опомнившись, стали искать выход из неудобного положения: помахивать черпаками, вроде это они на фашистов их подняли. А сами друг другу в глаза не решаются посмотреть…
        - Вот тебе и девчата!
        - Да, теперь кашеварам нужно их целый месяц из своих пайков подкармливать, а то на весь фронт разнесут,- сказал Боровский, стаскивая с ноги сапог, который ему жал, и готовясь растянуться па скамейке.
        В это время за дверью послышался какой-то шорох. Лениво заворчал пес.
        - Кто там?- спросил поручик.
        Ответа не последовало.
        - Кто там?! - повторил он громче.
        То я,- отозвался женский голосок, и второй, такой же тоненький, прибавил:
        - То мы…
        - Кто «мы»?
        - Патролька…
        - Чего вы там топчетесь? Заходите в дом…
        - Але, пан поручик, ту пес…
        В комнате раздался взрыв смеха. Как было не рассмеяться: фашистов не боялись, а вот пса, да к тому же старого, испугались.
        - Женщина есть женщина,- сказал поручик, снова натягивая сапог, чтобы выйти к патрулям и узнать, чего они хотят.
        Ночь была светлая. В замерзших лужах серебрилась луна. Автоматчицы, держа за концы плащ-палатку, стояли в ожидании.
        - Что там у вас?
        - Девочка,- ответила одна из автоматчиц,- раненая. Мы ее нашли в разрушенном доме. Идем, слышим - кто-то стонет…
        - Где ее родители?
        - Она не знает. Ее гнали гитлеровцы в лагерь…
        - Она упала в канаву. Ее посчитали мертвой…
        - Она пряталась в доме. А в дом попала бомба,- перебивая друг друга, тараторили осмелевшие девчата.
        - Ясно,- перебил их поручик.- В соседней деревне советский госпиталь… Аптек!
        Из дежурной машины высунулся шофер.
        - Отвези…
        Девушки понесли раненую в машину. Поручик, шагая рядом, присматривался к пей.
        - Как тебя зовут, малышка?
        Девочка слабым голосом ответила:
        - Галя…
        ПОБЕГ
        Ваня открыл глаза и тревожно оглянулся. Он лежал в лесу, в высокой траве, под огромным дубом. Щебет птиц возвещал утро. Слабые лучи восходящего солнца разгоняли туман. Было сыро и холодно.
        «Где я?- подумал Ваня, осторожно поднимая голову. По-том сел, Подтянул под себя озябшие ноги.- Как я здесь очутился?»
        Постепенно в памяти ожили события минувшей ночи. Сначала - товарный вагон. В нем много людей, темно и душно. Дверь закрыта. Кто-то колотит кулаками в стену и кричит в отчаянии:
        - Откройте, откройте! Мы задыхаемся…
        Пожилой железнодорожник недоуменно повторяет:
        - Почему нас везут на восток? Почему на восток?..
        Бабушка лежит на полу, тяжело дышит. Вот она с трудом разрывает воротник своего платья, достает медальон и вешает его внуку на шею.
        Ваня не понимает, зачем она делает это.
        Глаза у бабушки открыты и неподвижны. Она смотрит на Ваню, но, кажется, не видит его. Постепенно ее рука слабеет и скользит но руке внука…
        - Еще одна умерла,- говорит женщина.
        - Все так умрем,- отвечает ей соседка.
        Ваня понимает, что это значит. Ему хочется кричать и плакать. Но нет ни слез, ни сил.
        А поезд все идет и идет. Колеса монотонно выстукивают: умер-ла, умер-ла…
        На остановках уже никто не стучит в стену. Мертвых будет скоро больше, чем живых. Нет сил, нечем дышать.
        И вдруг все закружилось, как на карусели. Треск, грохот, стон. Ваня не понимает, что случилось. Кто-то толкает его в спину:
        - Беги, беги…
        Ваня прыгает, ударяется о какие-то доски. Почувствовав под ногами сырую землю, поднимается и бежит. Бежит, падает, снова бежит. Уже не слышно стонов и стрельбы за спиной, а он все бежит. Ветки начали хлестать по лицу, царапать тело. Ваня не чувствует ни боли, ни усталости, все бежит, бежит, бежит…
        Постепенно Ване становится ясно, как оп очутился в лесу. Но как далеко он от того страшного места? Что случилось с поездом? Его так охраняли гитлеровцы.
        Ваня не мог этого знать. А случилось вот что.
        Гитлеровцы перебрасывали войска с Запада на Восточный фронт. Для безопасности в голове воинского эшелона, как уже не раз делалось, пустили вагоны с заключенными. Поезд подорвался на мине, и Ваня оказался одним из немногих, кому посчастливилось убежать.
        В лесу хотя и холодно, по хорошо и приятно. Давно Ваня не дышал таким чистым воздухом. Давно не слышал пения птиц.
        Неподвижно сидя под дубом, Ваня упивался всем этим, помноженным на сладостное и пьянящее ощущение свободы. Он еще не пришел в себя после всего, что произошло. И он сидел бы так, наверно, очень долго, если бы тишину леса не нарушила стрельба…
        Он не знал, что это гитлеровцы вылавливали в лесу беглецов, но все же вскочил на ноги. Усталости как не бывало.
        Бежать! Но, взглянув на дуб, он изменил вдруг решение и стал карабкаться вверх. Дуб у земли был такой толстый, что и трое ребят, пожалуй, не смогли бы его обхватить.
        Ваня добрался до первых сучьев и готов был лезть дальше, но заметил, что ствол дуба внутри пуст. Он просунул ноги в темное круглое дупло и прыгнул. В темноте шевельнулось что-то живое и лохматое. Чьи-то острые зубы впились в его ногу…
        ПАСТУШОК
        Вечерело. На поляну легли длинные тени. Повеяло холодком.
        Янек захлопнул книгу, бережно завернул ее в тряпочку и спрятал в кустах. Потом поднялся на пень и громко заиграл в рожок.
        На зов рожка потянулось стадо. Впереди бежали овцы. За ними, спокойно и важно пережевывая траву, шли толстобрюхие коровы.
        Янек окинул глазами стадо и сразу заметил, что одной овцы не хватает.
        «Куда она могла запропаститься?» Он снова и снова трубил в рожок, звал, обшарил все кусты, но овцы нигде не было. «Уж не волк ли схватил?» - совсем растерявшись, подумал Янек.
        Солнце спряталось за лесом. Сумерки начали выползать из своих укрытий. Стадо, не ожидая сигнала пастушка, само двинулось к деревне.
        Хозяин Янека Каспер Зубрицкий, по прозвищу Одноглазый, был скупой и жестокий человек. Янек на минуту представил, что ждет его дома, п заплакал. Может, еще поискать? Но где в лесу, в темноте, найдешь овцу? Опустив голову, Янек тихонько побрел по дороге в село. На душе у него было тяжело. Хозяйка, наверно, уже обнаружила пропажу и сказала хозяину. Только Янек во двор, первым вопросом будет:
        - Где овца?
        А потом - одни за другим тяжелые удары… О, Янек знает хозяйскую увесистую руку! Пока хозяин будет расправляться С Янеком, хозяйка станет громко объяснять соседям, сбежавшимся па крик:
        - Вот и делай людям добро: приютили, одели, обули - и па тебе!
        По мере того, как Янек приближался к деревне, ему становилось все страшнее и страшнее. Вскоре он услышал визгливый голос хозяйки, звавшей его, а затем сердитый бас хозяина:
        - Янек, Янек! Дайте мне этою бандита…
        «Узнали. Что теперь будет?» - подумал Янек и остановился.
        Вдруг кто-то шепотом окликнул его:
        - Янек, иди сюда.
        Это был старый Анджей. Он любил Янека и не раз помогал ему в беде.
        - Не. советую тебе идти домой, мальчик мой. Убьет. Ему овца дороже человека…
        - Где же этот бандит?- послышался в темноте голос хозяина.
        - Беги,- сказал старик, сунув мальчику краюху хлеба.
        Янек опрометью пустился бежать.
        ДВОЕ В ДУПЛЕ
        Янек добежал до леса, сел под деревом и стал тревожно прислушиваться. В шуме леса, в густевшей темноте ему чудилась неведомая угроза. Но возвращаться к хозяину было еще страшнее, и вскоре усталость взяла верх над ночными страхами. Свернувшись клубком, он крепко уснул.
        А чуть рассвело, Янек уже был на ногах. Он не терял надежды найти овцу. Тогда, может быть, хозяин сменит гнев на милость. Как ни плохо было у богача, а все же крыша над головой.
        Все утро и целый день пастушок искал затерявшуюся овцу. Голодный и усталый, он бродил среди кустарников, но все было напрасно: проклятая скотина как сквозь землю провалилась.
        Следующая ночь в лесу показалась Янеку уже не такой страшной. А наутро, без толку пролазив по кустам часа полтора, он понял, что возвращаться в деревню нельзя. А если он не вернется, то, значит, и угроза быть жестоко избитым миновала. У Янека отлегло на сердце, и сразу захотелось есть. Еще не представляя себе, как устроить жизнь в лесу, он отправился на поиски пищи. Каждый куст здесь был ему знаком, и он знал, где и чем можно поживиться.
        Утолив голод ягодами и дикими яблоками, Янек начал думать о каком-нибудь жилище. Долго он ходил по лесу, выбирая отдаленное, укрытое место. Вечер застал его у огромного дуба.
        «Переночую на дереве, а завтра начну строит шалаш»,- решил Янек. Он взобрался на дуб, стал устраиваться на толстенных нижних ветвях, но вдруг заметил в стволе чуть пониже развилки отверстие, в которое свободно можно было пролезть. Янек опустился в дупло и нашел его достаточно просторным. Он, не раздумывая, слез с дерева, нарвал папоротника, устроил себе в дупле мягкую постель и уснул.
        Снится Янеку: идет он по лесу. Видит, огромный волк лежит на поляне, а в когтях держит овцу.
        - Вот ты где, а сколько я тебя искал. Иди скорее ко мне! - кричит он.
        - Боюсь, волк меня съест,- отвечает овца.
        - Вот глупая, а так он тебя не съест?
        - Все равно боюсь…
        - Ну, погоди, я тебя сейчас выручу,- говорит Янек и поднимает огромную палку.
        Волк рычит, скалит зубы. Морда его все время как-то меняется. Он то становится похож на хозяина, то снова на волка.
        Янек замахивается палкой, по волк прыгает прямо ему на плечи.
        - Не дамся,- кричит Янек и впивается в шею волка зубами…
        …Ваня вскрикнул от боли и во мгновение ока очутился на земле. Вслед за тем из дупла показалось заспанное лицо Янека.
        - Ты человек?- тихо спросил Янек, еще не отличая, где явь, а где сон.
        - Человек.
        - А не волк?
        Они некоторое время с удивлением рассматривали друг друга: Ваня - блестящие темные глаза, огромную копну каштановых взлохмаченных волос, давно не видавших ножниц и гребенки, Янек - бледное лицо с чуть-чуть вздернутым носом, присыпанным веснушками, с серыми глазами. Ребята были одинакового роста и, пожалуй, одних лет.
        Невдалеке прогремел выстрел.
        - Кто стреляет?- встревожился Янек, тотчас забыв о сие.
        - Фашисты. Меня ищут,- ответил Ваня, умоляюще глядя па Янека.
        - Скорей сюда…
        Ребята, как белки, шмыгнули в дупло. Там, прижавшись друг к другу, притихли.
        У дерева послышались шаги.
        - Это они,- прошептал Ваня.
        Янек осторожно выглянул из дупла. То, что он увидел, было так неожиданно, что пастушок чуть не вскрикнул…
        Два раскрасневшихся гитлеровца гонялись за овцой. Это была та самая овца, которую искал Янек. Один солдат, расставив руки, хотел преградить ей дорогу, а в это время другому в акробатическом прыжке удалось схватить овцу за ногу. Отчаянным усилием она вырвалась и побежала. Тогда, разозлившись, оба сорвали с плеч автоматы и почти одновременно выстрелили. Овца приподнялась на задних ногах, словно готовясь к прыжку, на какую-то долю секунды замерла в воздухе и рухнула па землю.
        Если бы ребята понимали по-немецки, они могли бы услышать, примерно, такой диалог:
        - Мы с тобой славно закусим, Пауль,- сказал один из солдат, вытирая платком вспотевший лоб.
        - Я не против, Ганс. Должен тебе сказать, я здорово проголодался. Пожалуй, один слопал бы эту овцу.
        - Мы можем часок отдохнуть. Иди собирай дрова, а я сниму с нее шкуру.
        - А знаешь, если мы сейчас вернемся, нас запрягут в работу. Надо же поправить взорванные рельсы, закопать мертвых…
        Ганс снял автомат, пояс, засучил рукава.
        - Я - мясник. Мне гораздо приятнее это занятие, чем любое из тех, которые подготовил для нас фельдфебель.
        - Да-да,- согласился Пауль, расчищая место под дубом.
        Вскоре запылал костер. Зашипела на вертеле баранина.
        Вкусный запах жареного мяса разнесся вокруг, попал н в дупло к мальчикам. У Янека и Вани потекли слюнки. Гитлеровцы достали хлеб, вилки. Ганс взял флягу, отвинтил крышку, понюхал, потом, поболтав флягой возле уха, сказал:
        - Ром… Мы славно позавтракаем, Пауль.- Он положил флягу и, глядя на свои окровавленные руки, спросил:- Далеко вода?
        - Не очень, прямо по тропинке…
        Ганс отправился к ручью, а Пауль, взглянув на костер, ушел за дровами в лес.
        Этого только и ждал не спускавший глаз с гитлеровцев Янек. В одно мгновение он был уже внизу. Подбежав к костру, начал хватать из солдатского котелка куски жареной баранины и совать их в рот и в карманы. Потом отхлебнул из фляги. Ром показался ему невкусным. Янек бросил флягу. Ее содержимое полилось вон.
        Очутившись снова рядом с Ваней, Янек протянул ему кусок мяса:
        - На, Иванек…
        Первым к костру вернулся Ганс. Он искупался в ручье и был готов с аппетитом взяться за еду.
        - Ну-с, сначала глоток рома,- решил он, протягивая руку к фляге. Она показалась ему подозрительно легкой.- Неужели вылакал?- пробормотал бывший мясник, багровея от подступающей злобы.
        Ганс знал, что Пауль по пропускал случая украсть даже у товарищей. Но такой наглости он никак не ожидал. Еще больший гнев охватил его, когда он увидел, что котелок наполовину пуст. В этот момент совсем некстати раздался голос Пауля:
        - Я вижу, ты уже принимаешься за дело…
        Он приблизился с охапкой дров в руках. На лице его была обычная плутоватая улыбка, которая Гансу на этот раз показалась пьяной.
        - А ты, я вижу, уже кончил дело,- прошипел Ганс, свирепо взглянув на Пауля.
        - Разумеется,- ответил тот, думая, что речь идет о дровах.- За мной остановки не будет.
        - Так дожирай,- сказал Ганс и, не сдержав ярости, с силой швырнул флягу Паулю в лицо.
        На секунду Пауль остолбенел. Однако звон пустой фляги, больно ударившей его по лбу, и котелок, в котором уже не было мяса, подсказали, как ему показалось, правильный вывод: «Сожрал, пока я возился с дровами». И не столько от боли, сколько от обиды н злости, он заревел, как бык. На голову Ганса полетели дрова, а вслед за ними сам Пауль двинулся с поднятыми кулаками на обидчика.
        - Скотина,- прошипел он.
        - Ты еще будешь драться! - простонал Ганс.- Я тебя, негодяя, проучу.
        И он с размаху ударил Пауля в грудь волосатым кулаком. Тот оступился и упал па оружие. Сухая хворостинка во время драки попала на спусковой крючок. Падая, Пауль надавил па нее… Автомат вздрогнул. Пауль успел только судорожно подтянуть под себя ноги и застыл, скрючившись.
        - Проклятие! - простонал Ганс.
        Несколько минут он был в полном смятении: хватался за голову, в отчаянии разводил руками, со злостью пинал ногами все, что лежало под дубом.
        - Закусили! Что я скажу фельдфебелю? Это может кончиться для меня очень плохо.
        Ганс быстро начал приводить себя в порядок: застегнул пуговицы мундира, надел снаряжение. Он согнулся, чтобы поднять автомат убитого, но раздумал и ничего не тронул из вещей, принадлежавших Паулю. По всему было видно, что он не будет докладывать начальнику о гибели приятеля. Если спросят, скажет: разошлись в лесу, дальше он ничего не знает. Убили… Кто? Мало ли кто… Может, те, кто взорвал рельсы…
        Еще раз внимательно оглядев себя, Ганс двинулся в путь. Сделав, однако, несколько шагов, остановился, о чем-то подумал. Вернулся. Съел все, что оставалось в котелке, вытер платком жирные губы и, не взглянув на убитого, удалился.
        Мальчуганы, наблюдавшие всю эту жестокую сцену, были напуганы пе меньше, чем сам Ганс. И все же, только солдат скрылся, они проворно слезли с дуба. Впопыхах Ваня не заметил, как сухой сучок, легонько царапнув его по груди, разорвал золотую цепочку и медальон с фотографией отца упал в траву.
        Янек торопил:
        - Я знаю лес. Мы выберем другое место. Бежим!
        - Погоди,- сказал Ваня.- Возьмем кинжал?
        - Возьмем.
        - И котелок?
        - Ну, давай.
        - А мясо?
        - И мясо…
        Пока Янек резал мясо, Ваня подошел к убитому, поднял автомат. Он был точно такой, как тот, который он передал в партизанский отряд.
        «Кто с ним сейчас воюет, с тем автоматом?» - подумал Ваня, забрасывая оружие на плечо.
        У СЫРОЙ МОГИЛЫ
        Гитлеровцы торопились. Пойманных в лесу беглецов вновь загнали в уцелевшие товарные вагоны. Мертвых оттащили к лесу. Среди них и была Юлия Адамовна. Она не умерла тогда в вагоне, а только потеряла сознание. Это она толкнула Ванюшу в спину и шепнула:
        - Беги…
        Бабушка приоткрывала украдкой глаз и присматривалась, нет ли среди пойманных в лесу ее внука. Рядом несколько пленных под охраной немецкого солдата копали яму. Работа подвигалась медленно. Немец злился, кричал:
        - Шнель! Шнель!..
        «Господи,- подумала бабушка,- неужто живьем меня закопают в яму?»
        Гитлеровец подошел к бабушке и остановился. Юлия Адамовна затаила дыхание.
        - Шнель, шнель! - раздался над нею крик часового.
        Часовой наступил кованым сапогом ей на руку, но Юлия
        Адамовна не шевельнулась, только подумала: «Идол, еще на голову влезет».
        К счастью, немец, ругаясь, отошел. «А может, он заметил, что я живая, и издевается. Вот даст сейчас очередь из автомата…»
        С поезда донеслась команда. Часовой приказал пленным стаскивать трупы в яму, а сам отошел в сторону.
        «Вот сейчас и меня бросят в могилу. Живую…»
        К бабушке никто не подходил. Она слышала, как возле нее копошились люди, и снова подумала: «Заметил, видать, идол, и хочет поиздеваться. А что, если попробовать уползти в лес?» Бабушка приоткрыла глаз. Часовой стоял на той стороне ямы. Бабушка видела только его начищенные солдатские сапоги.
        Подошел пленный.
        - Я жива,- шепнула бабушка, когда он наклонился к ней.
        - Знаю. Я заметил давно. Терпи, бабка. Мы тебя положим сверху и немножко присыплем землей…
        - Спасибо, сынок.
        Пленный удалился. Через некоторое время он вернулся.
        - Ну, твой черед, мамаша,- сказал тихо,- Будешь жива, передай нашим: солдат Ипатов тебя спас. В плен, раненый, я попал. Уж больно не хочется, чтоб в полку думали обо мне плохо.- Ипатов потащил бабушку к яме, успев еще шепнуть ой:-А командир моего полка - Светлович. Полковник Светлович. А я Ипатов. Запомни, мамаша, Ипатов…
        ПОИСКИ
        В одно и то же время, на рассвете, с разных концов деревни Подлипки вышли два путника. Оба они направлялись к лесу, по из-за высокой ржи и кустарников не могли заметить друг друга. Первый - плотный, хорошо одетый мужчина, с охотничьим ружьем на плече. Это был хозяин Янека Каспер Зубрицкий. Второй в крестьянской свитке, подпоясанной веревкой, с ореховой палкой в большой жилистой руке,- дед Анджей. Из-под его соломенной шляпы свисали на лоб и виски седые волосы. Такой же белой была борода.
        Обоих вела в лес одна и та же цель: найти Янека. Но если старик нес в мешочке для мальчика ковригу хлеба, печеную картошку, немного соли, то Одноглазый приготовил для него кожаную плеть.
        В течение педели Зубрицкий не терял надежды, что Янек вернется. «Голод по тетка - прибежит»,- думал он. Янек пе прибежал. Тогда он послал на розыски своих работников, но те вернулись ни с чем.
        - Где-то провалялись под кустом,- ругал Зубрицкий батраков.
        Он не ошибся. Его батраки действительно пролежали под кустом, пользуясь редким случаем отдохнуть от опостылевшей работы. Они и не думали искать Янека, а если бы и встретили его, все равно но отдали бы в руки злого человека.
        Несколько раз Зубрицкий заходил к старому Анджею, который жил в доме покойной матери Янека. Одноглазый подозревал, что старик прячет мальчика. Он без стеснения обшарил дом, заглянул на чердак, в сарай. Зубрицкий пе мог примириться ни с потерей овцы, ни, тем более, с потерей пастушка. Все эти дни ему приходилось посылать со стадом в поле вместо Янека взрослого батрака, который па другой работе мог принести хозяину гораздо больше пользы.
        Анджей всю жизнь работал на таких, как Зубрицкий, богатеев, но никогда не думал о богатстве. Он мечтал лишь о небольшом клочке земли. Лишившись работы в Польше, он искал ее по всем странам: в Германии, во Франции, даже в Америке.
        Ему так и не удалось скопить денег. После долгих скитаний по свету Анджей вернулся в родную деревню и отказался от мысли иметь когда-нибудь свое хозяйство. Жил как приходилось. Состарился. Во время войны, когда мать Янека осталась одна, он поселился у них, помогал ей в работе, как мог. Когда та умерла, Зубрицкий велел мальчику перейти жить к нему на усадьбу. Анджей остался один. Очень редко удавалось Янеку посидеть с Анджеем, послушать его рассказы о далеких странах. Старый Анджей научил Янека грамоте, доставал для него книги, которые тот читал, прячась от хозяина.
        Беда, постигшая Янека, очень обеспокоила Анджея. Он собрал кое-что из продуктов и отправился на поиски.
        Солнце уже поднялось над горизонтом, когда оба путника подходили к лесу.
        ПЕЩЕРА
        Жильем для ребят стала небольшая пещера в каменистом берегу безымянной речушки.
        Место глухое. Вокруг густой лес, местами непроходимый. Правда, Янек уже бывал здесь со старым Анджеем. Осенью в бору и по перелескам росло много грибов. Собирать их бесплатно помещик запрещал: нужно было купить квитанцию у эконома. А откуда взять денег Анджею? Собирали тайком. Лесники помещика устраивали облавы на тех, кто бродил по лесу без квитанции. Во время одной нз таких облав Янек со старым Анджеем и спрятались в эту пещеру…
        Два дня Ваня п Янек работали, чтобы сделать из пещеры уютное жилье. Они наносили веток, устроили из них постель.
        Чтобы было мягче и теплее спать, поверх веток набросали сухого мха. Посреди пещеры лежал плоский, довольно высокий камень.
        - Это будет наш стол,- сказал Ваня.
        - Хорошо,- ответил Янек и добавил: - Надо еще дверь сделать, чтобы к нам ночью не забрел какой-нибудь зверь.
        Вход был слишком широк. Ребята забаррикадировали его так, чтобы только-только можно было пролезть, из веток сплели щит, которым на ночь закрывали отверстие.
        Ничто так не сближает людей, как общая работа и общее горе. За два дня Ваня и Янек крепко сдружились. Ночью, закопавшись в листья и мох, Янек рассказывал о своей деревне, о злом одноглазом хозяине и о добром старом Анджее. Ваня - о городе, в котором жил, о трамваях, о лестнице-чудеснице в метро, по которой он спускался и поднимался, когда был с отцом и мамой в Москве.
        Янек никогда не был в городе и ничего подобного не видел. Ну, что по рельсам бегают дома со стеклянными окнами, в которых можно за небольшую плату объездить весь город, это еще куда ни шло. Он слышал когда-то о таком от старого Анджея и даже название запомнил - трамвай. Но разве можно поверить, что под землею ходят поезда, двигаются лестницы?
        - Это, наверно, сказка? - Янек придвинулся ближе к Ване, стараясь в темноте разглядеть его лицо.
        - Почему сказка? Честное пионерское, это правда.
        - А что такое «пионерское»? - спросил Янек.
        - Ох, тебе все надо рассказывать!
        Ваня в свою очередь удивился, что нельзя собирать грибы в лесу. Когда они летом бывали в деревне у бабушки. Ваня ходил с ней в лес, собирал грибы, и никто не мешал им этого делать.
        - И этот лес тоже помещика?- спросил Ваня.
        - Да. А вагоны под землей чьи?
        - Как - чьи? - удивился Ваня. Когда он ездил в этих вагонах, он никогда о таком не задумывался.- Наши, всех, народа… А твоя мама в деревне?
        - Нет, ее похоронили. А твоя?
        - Не знаю. Когда она уехала, началась война.
        - У нас тоже была война. А когда она кончилась, пана шел домой - русские его отпустили. А немцы взяли в плен. Дедушка Анджей сказал, что лучше бы папа остался у русских.
        - Война еще не кончилась. Как фашистов побьют, тогда кончится. Учиться снова будем…
        - А у нас закрыли школу. Л когда еще не закрыли, я тоже не учился. Меня дедушка Анджей научил читать…
        На рассвете третьего дня ребята проснулись от холода. Они выползли из своего жилища, ежась и стуча зубами. Стали искать па небе солнышко. День только наступал. В затянутом туманной дымкой небе солнца не было видно.
        - Костерик бы разжечь,- предложил Янек.
        - А спички?
        - Можно и без спичек…
        Янек отыскал два кременистых камня. Собрал пучок сухой травы и начал бить камнем о камень. Искры сыпались вовсю, но трава никак не хотела загораться. Янек бил усердно, иногда попадал по пальцам. Ему очень хотелось высечь огонь, как высекали у них в деревне бедные люди, у которых не за что было купить спичек.
        И может, ребята добыли бы огонь, если бы вдруг Ване не пришла в голову мысль:
        - Немец огонь разжигал. Я видел у него зажигалку. Он положил ее в карман френча.
        - Френчем накрываться можно,- сказал Янек.- И шкура овцы. О, это же хорошо… Ты собирай дрова на костер, а я…
        И прежде чем Ваня успел что-нибудь сказать, Янек скрылся в кустарнике.
        ЛОВУШКА
        От пещеры до дуба было километров пять. Янек всю дорогу бежал. В одном только ягодном месте он остановился, чтоб немного подкрепиться. Солнце уже поднялось высоко. Крупные черные ягоды блестели росой, манили к себе.
        «Еще одну. Вот ту»,- думал он, бросая в рот сладкую чернику. А ягоды были одна лучше другой. «Не торопись, кушай»,- казалось, шептали они.
        О, если бы Янек знал, что ждет его там, куда он спешит! Как раз в это время к дубу подошел человек с охотничьим ружьем и с черной повязкой на глазу. Он чуть не наступил на труп немца и страшно испугался. Однако там, где была хоть какая-то возможность поживиться, Одноглазый умел побороть страх. Он увидел и хорошие сапоги на ногах солдата, и его куртку, и медальон…
        «Золото!» - обрадовался он.
        Одноглазый открыл медальон и стал рассматривать маленькую фотографию.
        «Большевистский комиссар,- решил он и беспокойно оглянулся.- Он убил немца и во время драки, видимо, потерял медальон…»
        Сунув находку в карман, Зубрицкий решил, что он дважды может заработать: присвоит вещи мертвого и донесет властям о комиссаре. Может быть, этот комиссар скрывается здесь, в лесу…
        Вдруг он пугливо оглянулся. Треснула сухая ветка. Кто-то бежал прямо к месту, где он стоял. Одноглазый бросился за дуб, на ходу срывая с плеча ружье.
        Янек, ничего не подозревая, подбежал к дубу, снял с ветки френч.
        - Теперь мы, Ваня, не будем с тобой мерзнуть…
        Потом он поднял шкуру.
        - И это нам пригодится.
        Одноглазый только теперь заметил шкуру своей овцы. Это привело его в ярость. Выскочив, как зверь, из своего укрытия, он схватил Янека за шиворот.
        - Моей овечкой комиссара кормишь, мерзавец?!.
        Бедный Янек от испуга не мог даже крикнуть.
        ВОДА И ОГОНЬ
        В первую минуту, когда Янек убежал, Ване хотелось пуститься за ним вслед. Он даже сделал это. Пробежав, однако, метров сто, понял, что не сможет догнать приятеля. В лагере он совсем разучился бегать, очень ослаб от плохой еды. Тяжело дыша, мальчик возвратился к пещере и стал собирать ветки.
        Наконец сквозь густую листву берез, кленов и дубов начали пробиваться лучи долгожданного солнышка. И сразу все преобразилось. Зажужжали пчелки, весело трепеща крылышками, пролетел мотылек.
        Ване тоже стало весело и тепло. Сложив у пещеры собранные сухие ветки, он подошел к речушке. Вода в ней была чистая и прозрачная. Ваня наклонился, чтобы набрать воды в котелок, и замер от удивления: он увидел себя, как в зеркале, грязным, взлохмаченным. Теперь только вспомнил, что он очень давно не умывался.
        - Ой, какой я! - громко рассмеялся Ваня и тотчас начал сбрасывать с себя одежду: полосатую лагерную куртку и такие же полосатые штаны.
        Не задумываясь, бултыхнулся в воду. Вода была студеная. Мальчик фыркал, как морж, нырял, поворачивался на спину. После лагеря, после всего, что он пережил, это было ни с чем не сравнимое удовольствие…
        Когда Ваня вышел из воды, его нельзя было узнать: порозовели щеки, засияли глаза. Если бы не торчащие под тонкой кожей ребра и не худые руки, это был бы тот самый мальчуган, что приехал накануне войны к бабушке в Веселую Поляну, только немного повзрослевший.
        Ваня подошел к своей одежде. Однако, взяв в руки куртку, он пе решился ее надеть. Она была грязна до невозможности.
        «А если постирать?» - пришла вдруг мысль, и Ваня тотчас взялся за дело.
        Закончив стирку, он натянул на себя мокрую, зато чистую одежду и стал ломать хворост для костра.
        Вдруг он заметил камни, которыми Янек пытался выбить огонь. Ему захотелось непременно до прихода Янека самому разжечь костер.
        Долго Ваня бил камень о камень. Много искр падало па сухую траву и мох, но огня не было. Несколько раз он откладывал камни, но потом снова с еще большим усердием и злостью принимался за работу.
        Может, через час, а может, через два из сухой травы начала подниматься еле заметная струйка дыма. Ваня бросил камни и стал тихонько раздувать чуть тлеющий огонек. Трава вспыхнула.
        - Огонь, огонь! - запрыгал от радости мальчик.
        За спиною послышались шаги.
        - Смотри, Янек, огонь! - крикнул Ваня.- Я его, Янек…
        И умолк па полуслове. Перед ним стоял высокий старик в соломенной шляпе, с длинной седой бородой.
        - Не бойся меня,- сказал старик с улыбкой.- Я друг Янека.
        Глаза его смотрели приветливо, и Ваня сразу вспомнил того доброго старого Анджея, о котором ему столько рассказывал Янек.
        - А я знаю - вы дедушка Анджей.
        - Анджей, Анджей. А ты кто такой?
        - Я Ваня…
        - Ваня? - переспросил старик, с любопытством рассматривая мальчика.- Русский?
        - Ага.
        - Как же ты сюда попал?
        - Бежал, бежал и прибежал.
        - Из России?
        - Нет, с поезда.
        - И в лесу встретился с Янеком?
        - Ага.
        - А где же Янек?
        - Он побежал к дубу. Там остались зажигалка и немецкий френч.
        - Френч?.. Погоди. Что-то я не понимаю. Вот я сяду, а ты мне все расскажешь по порядку.
        Старик выбрал удобное место, сел, снял шляпу. Прикурил и, попыхивая дымком, кивнул головой:
        - Давай, паренек, рассказывай…
        Давно Ваня окончил свой рассказ, простыл суп из баранины, который они сварили вместе, угасал костер, а Янек все не появлялся.
        - Что за беда? - недоумевал дед Анджей.- Где он так долго ходит?
        - Может, заблудился?
        - Заблудиться он не мог. Янек знает здесь каждый кустик.
        - А может, зверь какой? - выдвинул Ваня новую догадку.- Пойдем искать и автомат возьмем…
        - Верно, пойдем к тому дубу,- поднялся Анджей.
        Он забросил на плечо автомат, взял палку, и они двинулись в путь.
        У СТАРОГО ДУБА
        Вечер был тихий и прохладный. Чуть-чуть шелестели от легкого ветерка листья. Где-то далеко завела свою однообразную песню кукушка.
        - Ку-ку, ку-ку,- разносило эхо по лесу.
        - Скажи, кукушка, сколько мне лот жить? - спросил дед Анджеи, останавливаясь и вытирая пот со лба.
        - Раз, два, три…-считал Ваня.- Двадцать три, дедушка.
        - О, много… Не проживу столько,- возразил дед, хотя видно было, что он доволен кукушкой.- Ну, пойдем дальше. Дуб где-то здесь.
        Они сделали несколько шагов и замерли. Чей-то басистый голос прозвучал совсем близко:
        - Да бери же ты… Что он тебя, съест?..
        Ему ответил хриплый тенорок:
        - Да ну его к бесу, противно.
        - Бери за штаны…
        - Тихо, мальчик мой,- сказал дед Анджей,- Тут что-то происходит…
        Они стали осторожно подкрадываться к месту, откуда раздавались голоса.
        - Тяжелый какой,- гудел бас.
        - Отъелся на людской беде,- поддакивал голос потоньше.
        Дед Анджей протянул Ване автомат и шепнул:
        - Будь здесь, а я пойду к ним. Это батраки Зубрицкого - Антон и Владислав.
        Ваня спрятался в куст орешника. Сквозь листья он увидал в сумерках ствол могучего дуба, запряженную лошадь и возле нее людей, которые встаскивали на телегу труп немца.
        - Кхе, кхе,- кашлянул, подходя к ним, дед Анджей, чтобы обратить на себя внимание.
        - Ой! - взвизгнул один из батраков и упустил из рук ношу.
        - Тьфу ты,- раздраженно плюнул второй.
        Ваня, чтобы не прыснуть со смеху, зажал рот рукой.
        - Испугался, Владислав? - смеясь, спросил старик.
        - Да я бог знает что подумал,- ответил, крестясь, тот.
        - А ты не думай, а тащи его… Ночевать здесь будем, что ли? - прикрикнул на него Антон.
        - Зачем он вам понадобился? - спросил Анджей, показывая на труп.
        - Нам? - хмыкнул Антон.- По нас пусть бы он век тут гнил. Хозяин послал.
        - А ему зачем?
        - Что ты спрашиваешь, не знаешь Зубрицкого? - ответил батрак, все более и более раздражаясь.- Да бери же, не стон! - гаркнул он на своего помощника.
        - Ты можешь, Антон, толком объяснить, в чем дело? - спросил старик сердитого батрака.
        - А ты будто не знаешь? Что за привычка у людей спрашивать по двадцать пять раз об одном и том же…
        - С ума спятил человек. Я день не был в Подлипках, Янека искал.
        - Так вот, пока ты искал, Зубрицкий его нашел. Швабов позвал. Мальчишку избили - страшно смотреть. Про какого-то комиссара допытывают. А нас послали за этой падалью. Тьфу ты! Пусть бы сам ехал, если он их так любит.
        - А все-таки интересно,- сказал Владислав,- кто же убил его?
        - А что там интересного. Кто убил - хорошо сделал. Пусть бы их всех передушили, легче было бы жить на свете… Но! - крикнул Антон на лошадь и, не оглядываясь, пошагал за телегой.
        - Владислав, где Янек? - спросил старик у помощника Антона.
        - В сарае у Одноглазого лежит. Связали, скрутили, избили. Ох ты, боже, боже… Упорный, ничего по говорит. А может, и не знает. Немец все ему какую-то золотую штуковину показывает. А там, внутри, карточка. «Где этот комиссар?» - допытывается. А он - не знаю, не видел…
        Ваня дрогнувшей рукой расстегнул ворот куртки. Медальона не было. Значит, он потерял его там, возле дуба! II даже сегодня, купаясь, не вспомнил… Вот разиня!
        Дед Анджей тем временем расспрашивал Владислава:
        - И охрана возле сарая есть?
        - А как же, все гестапо съехалось… Пошли, что ли?
        - Нет, я за вами не угонюсь. Я помаленьку…
        - Ну, как знаешь.
        И Владислав бросился догонять телегу.
        ТОВАРИЩ В БЕДЕ
        Хорошо, что темно,- фашисты не видят, хорошо, что лес шумит,- фашисты не слышат.
        У сарая, бряцая оружием, ходит солдат. За сараем раздается сдавленный шепот:
        - Пролезешь?
        - Ага.
        - Ну, с богом…
        Ваня лезет в прокопанную под сараем дыру. Старый Анджей с автоматом остается лежать за углом.
        Темно хоть глаз коли. Ваня руками ощупывает предметы: это плуг, там какое-то железо, тут грабли…
        - Янек, где ты? - зовет он тихо.
        Ответа нет.
        За воротами ходит часовой. Мерные шаги его то удаляются, то приближаются. Одно неосторожное движение - и все пропало. У Вани стучит сердце: тук, тук… А вдруг часовой услышит, как оно стучит?
        Шаги умолкают у ворот. Ваня замирает. Перед глазами возникают злые, искривленные лица фашистов, которые расстреляли Петю, травили собаками старика, искали в бараке Басю…
        Рядом кто-то тяжело вздыхает. «Янек или не Янек?» Ваня ждет, не решается подползти ближе: «Еще испугается, закричит…»
        Часовой отошел. Ваня осторожно ползет. Снова тот же вздох. «Янек или не Янек? А вдруг кто-то другой?»
        Но сердце чует друга.
        - Янек…
        Он весь в веревках, глаза закрыты.
        - Янек, Янек! - шепчет Ваня ему на ухо.
        Янек просыпается, бормочет что-то несвязное. Ему, очевидно, еще мерещится допрос.
        - Тише, Янек, это я, Ваня…
        - Ваня? Не знаю, не знаю такого.
        Ваня зажимает ему рот. Прислушивается. Часовой останавливается, стучит ногой в дверь:
        - Штиль!..
        Ваня не понимает, что он кричит, по чувствует, что это относится к Янеку.
        Он ждет долго. Часовой снова ходит, бряцает оружием. Ваня снова наклоняется к уху товарища, шепчет ему горячо, чуть не плача:
        - Янек, да это я, Ваня. Да очнись ты!..
        Постепенно Янек приходит в сознание.
        - Ты, Иванек?
        - Я… Мы здесь с Анджеем. Он у сарая. Тише.
        Ваня пробует развязать веревку, но узлы туго затянуты. Тогда он пускает в ход зубы. Идет время. Сердце Вани учащенно бьется. Не услышал бы часовой… Янек напрягается изо всех сил - веревка рвется. Руки Янека развязаны.
        - Ползи за мной…
        Опять тот же плуг, куски железа, грабли. У дыры Ваня останавливается, пропускает товарища:
        - Сюда.
        Старый Анджей помогает ребятам выбраться на волю.
        Хорошо, что ночь,- фашисты не видят. Хорошо, что лес шумит,- фашисты не слышат. Хорошо, что есть настоящие друзья,- выручат из беды.
        НАСТУПЛЕНИЕ
        Висла - польская река. На Висле фронт. На правом берегу советские войска, на левом - фашисты. Линия фронта разрезает Польшу на две части. В тылу советских войск люди живут свободно. Нет концентрационных лагерей. Нет гестапо. Рабочие восстанавливают фабрики. Крестьяне делят помещичьи земли. В бывших помещичьих дворцах, порога которых никогда не переступала крестьянская нога, учатся дети крестьян. В городах и селах открыты библиотеки. Выходят польские газеты, журналы, книги.
        А там, по ту сторону фронта, еще лютуют фашисты. Где-то прячутся от них Ваня и Янек. Где они сейчас? Чем накрываются, что едят? Трещат морозы. Деревья покрыты изморозью. Где старый добрый дед Анджей? Где бабушка Юлия?
        На Висле день и ночь гремит канонада. К ее гулу прислушиваются с одной и с другой стороны.
        - Не двинулись ли? Не пошли ли в наступление?
        Не терпится братьям обнять братьев.
        Стонут люди на левом берегу Вислы. Гитлеровцы стали еще кровожаднее. На невинных стариках, женщинах и детях хотят они выместить горечь неудач. Вздыхают сочувственно люди на правом берегу. Свобода не в радость, если братья в беде.
        Двенадцатого января 1945 года на Висле громче, чем обычно, загремели орудия. Мощное эхо пронеслось до самого Балтийского моря.
        - Наступление! Двинулись!
        Люди обнимают от радости друг друга.
        Советские танки, разрушая укрепления, прокладывают путь пехоте.
        Фронт быстро движется вперед. Гитлеровцы бросают в панике оружие, пушки, а нередко сапоги и шинели.
        Польский народ дождался того, чего он ждал шесть лет.
        Случилось так: солдаты разведывательного батальона, которым командовал Луценко, захватили в плен гестаповца. На нем не было ни шапки, ни шинели. Он дрожал от холода и страха. При обыске среди разных незначительных вещей у гестаповца был найден золотой медальон с цепочкой.
        Немцу возвратили все, кроме полевой сумки с документами. И совершенно случайно капитан Луценко спросил, показывая на медальон:
        - Ваш?
        - Мой, мой,- торопливо ответил гестаповец.
        - Ну что ж, возьмите.- Капитан протянул ему медальон п тут же спохватился: - Постойте, он, кажется, открывается…
        - Я, я… - подтвердил гестаповец, бледнея.
        Луценко открыл медальон.
        - Фотография… И вы утверждаете, что медальон ваш?
        - Нет-нет, я забыл, это, кажется, не мой…
        - Посмотри.- Луценко показал фотографию лейтенанту Андрейчикову.- Узнаешь?
        - Да это же наш командир полка!
        - Как к вам попал медальон? - спросил у немца Луценко.
        - Мне дали… нашли… - залепетал гестаповец. Золотая вещица, которую он припрятал для жены, могла привести к месту преступления. А он помнил это место. Сам допрашивал Янека, сам приказал найти его во что бы то ни стало, когда мальчуган убежал из амбара.
        - Гвардии полковник идет,- толкнул Андрейчиков Луценко.
        Офицеры подтянулись.
        - Вольно, вольно,- дал команду полковник и, показывая па гестаповца, спросил: - Что хорошего рассказывает этот вояка?
        - Посмотрите.- Луценко протянул полковнику медальон.- У него был.
        - Медальон моей жены…
        Полковник побледнел. Если эта вещь попала в руки гестаповцу, мало оставалось надежд услышать что-либо утешительное о человеке, которому она принадлежала.
        - Где вы его взяли? - почти шепотом спросил полковник.
        Долго пришлось допрашивать гестаповца, прежде чем удалось установить, что медальон ему «подарил» житель деревни Подлипки - Каспер Зубрицкий.
        Офицеры развернули карту.
        - Это совсем недалеко.
        - Поедем! - приказал полковник.- Времени мало. Торопиться надо…
        В ПОДЛИПКАХ
        Час спустя «виллис» въезжал в деревню Подлипки. Из всех домов выбежали люди. Они махали руками, взволнованно приветствовали советских офицеров, а когда машина остановилась, плотно обступили ее.
        - Здесь живет Зубрицкий? - обратился полковник к людям.
        - Здесь, здесь, вон в том большом доме,- ответило ему сразу с полсотни голосов.
        Тотчас же по толпе разнеслось:
        - За Зубрицким приехали… Достукался.
        Уже несколько человек выводили Зубрицкого из дома. У Одноглазого тряслись руки, лицо было бледно как полотно.
        - Скажите,- спросил полковник,- вы дали немцу этот медальон?
        Зубрицкий с удивлением рассматривал медальон, как будто видел его впервые.
        - Нет,- ответил он наконец.
        - Милый человек,- сказал полковник как можно ласковее. Он не знал, с каким «милым» человеком имеет дело. Думал, что крестьянин просто испугался.- Милый человек, для меня это очень, очень важно.
        - Не знаю,- угрюмо повторил Одноглазый.
        - Надо было пленного захватить,- шепнул Андрейчиков.
        - Жалко,- проговорил полковник печально.
        - Может, мы чем-нибудь сможем помочь, товарищ? - спросили стоящие у машины крестьяне.
        - Не знаете ли вы, кому принадлежала вот эта вещь?- поднял полковник медальон.
        - Покажите.
        Медальон стал переходить из рук в руки.
        - Может, кто покупал что-нибудь за это,- разъяснил Луценко.- Или подарил кому…
        Наконец медальон попал к старому Анджею. Тот, почти не рассматривая его, крикнул:
        - Сейчас… - и торопливо зашагал к своему дому.
        Все в напряжении ждали. Зубрицкий, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, поспешил скрыться.
        Но вот появился старый Анджей в сопровождении двух мальчиков. Мало кто в деревне знал, что Анджей прячет у себя Янека и Ваню. Любопытство возрастало.
        - Нашелся Янек…
        - А это чей, второй? - шептались в толпе.
        Когда наконец Анджей с ребятами подошел к собравшимся, все расступились.
        - Он…- сказал дед Анджей, показывая на Ваню. Кашель не дал ему договорить.
        Первое, что бросилось в глаза растерявшемуся Ване, это была красная звездочка на светло-серой папахе. Она горела ярко, сливаясь с родными, дорогими чертами лица…
        - Папа! - хотел крикнуть Ваня, но звук застрял в горле.
        - Там, на карточке, его отец,- пояснил, откашлявшись, дед Анджей.
        - Ваня, сын мой! - прошептал полковник п крепко прижал мальчугана к груди.
        И в толпе пронеслось:
        - Сына полковник нашел…
        - Ох, какое счастье…
        Женщины стали вытирать глаза платками, некоторые мужчины тоже проводили украдкой по лицу рукавом.
        Поблагодарив старого Анджея, полковник посадил счастливого Ваню в машину и приказал шоферу:
        - Езжай…
        РЕФОРМА
        Не успели люди разойтись по домам, как на дороге снова показался «виллис».
        - Вернулись! - обрадовался Янек.
        После внезапного отъезда Вани, ему стало так грустно, что он чуть было не заплакал.
        - Не печалься, мальчик мой,- успокаивал его старый Анджей.- Полковнику сейчас некогда. Время горячее. Они еще к нам когда-нибудь заедут…
        Машина, подпрыгивая на ухабах, мчалась к деревне. Уже можно было разглядеть сидящих в ней военных.
        - Не полко-овник,- разочарованно протянул Янек.
        - Вроде польский офицер,- сказал кто-то.
        В деревне давно знали, что бок о бок с Советской Армией сражается новое, демократическое Войско Польское. Все ждали встречи с земляками-избавителями.
        - В самом деле, польские офицеры.
        - Смотрите, смотрите,- крикнул кто-то.- Это же наш Та-дек Боровский.
        - Тадек? В самом деле, он…
        У Янека радостно дрогнуло сердце: «Тадек Боровский… Неужели папа?»
        Машина подъехала к толпе и стала. Все с шумом бросились к ней.
        Янек издали рассматривал военного, который сидел рядом с шофером. И отец, и вроде не отец… Лицо, глаза, улыбка,- все как у папы. Но как он не похож на того отца, каким Янек его запомнил. Тот, привычный, папа ходил согнувшись над плугом. На нем была свитка из крестьянского сукна. Он снимал шапку, когда по деревне па машине проезжал пан. А теперь сам сидит в машине. На нем военная шинель, звездочки на погонах.
        Не решаясь подойти ближе, Янек продолжал стоять, зажатый в толпе. Окружившие машину односельчане пожимали руку офицеру.
        - Тадек, какими судьбами?
        - Мы тебя похоронили давно…
        - Значит, будешь долго жить…
        - Дайте же отцу сына показать,- расталкивая толпу, проговорил Анджей.
        Янек несмело подошел к машине.
        - Сын мой! - Приподняв с земли Янека, Боровский крепко прижал его к груди.- Большой вырос…- Он помолчал п вздохнул: - Жаль, матери с нами нет.
        - Ты уже знаешь? - спросил кто-то.
        - Знаю…
        Все многозначительно посмотрели на дом Зубрицкого.
        - Ну что ж,- угадывая мысли односельчан, сказал Боровский,- кончается их власть. Дайте сюда пачку листовок.- Шофер выполнил приказание.- Вот, почитайте…
        Листовки, шелестя, пошли по мозолистым рукам крестьян. И вдруг стало шумно, как возле костела в пасхальный день. В этом шуме можно было расслышать отдельные, часто повторяемые слова: «Манифест», «Земельная реформа», «Земля».
        - Тише, пусть кто-нибудь один читает.
        - Прочти, Тадеуш,- обратился старый Анджей к Боровскому.
        - Прочти, Тадек, прочти,- поддержало его сразу несколько голосов.
        Все но привычке звали Боровского Тадеком. Разве он не был таким, как они, крестьянином, у которого было мало земли и всегда не хватало хлеба?
        - Ну, хорошо. Я прочту,- согласился Боровский.- Янек, сядь вот здесь, рядом с шофером.
        Он усадил сына, стал повыше и начал громко читать:
        «Воззвание Временного правительства Речи Посполитой.
        Братья, земляки! Свободные граждане Польши!
        Мы переживаем великие дни. Пали цепи гитлеровского рабства. Их разбили героические солдаты союзной Советской Армии и солдаты Войска Польского…»
        Янек посмотрел на отца. Он стоял с листовкой в руке, воодушевленный, красивый, стройный. Голос его среди мертвой тишины звучал торжественно и строго. И по тому, как сосредоточенно слушали все его, Янек понял, что отец говорит что-то очень важное.
        «Польский крестьянин,- продолжал читать отец,- имеет право на землю, которую он веками поливал своим потом. Поэтому помещичья земля без остатка переходит в руки безземельных, малоземельных крестьян и батраков…»
        И вдруг произошло то, чего Янек не видел ни во время больших праздников, ни на богатых свадьбах. Опьяненные от счастья люди не знали, что делать: кто подбрасывал вверх шапки, кто плакал, кто смеялся, а кто и вовсе пустился в пляс.
        - Выходит, Тадек, и я получу землю? - сказал Анджей, когда Боровский кончил читать.
        - Выходит, дождался…
        Всю ночь и почти весь следующий день - до самого отъезда Боровского - в доме было полно народу. Только и говорили о свободе, о реформах, о новой власти. Пока отец беседовал с крестьянами, Янек не терял времени. Он расспрашивал шофера про каждую деталь автомобиля.
        - А это что?
        - Руль.
        - А если повернуть сюда?
        - Поедешь вправо.
        - А если сюда?
        - Повернешь налево…
        Шоферу поправилась пытливость Янека, и он после долгих объяснений стал экзаменовать своего ученика.
        - Ну, что это?
        - Руль.
        - Поворот направо.
        Янек поворачивает.
        - Молодец! Теперь включи свет.
        Зажигаются фары.
        - А завести как?
        Янек нажимает на стартер.
        - Да из тебя получится отменный шофер! Ну, садись, попробуем проехать.
        Янек сел за руль, шофер сбоку. И хотя в этой поездке вся роль Янека сводилась к тому, чтобы держаться за баранку, а шофер сам переключал скорости, регулировал газ, но с каким важным видом Янек сидел за рулем, как он был счастлив!
        Хорошее время быстро бежит. К вечеру отец стал собираться в дорогу.
        - Возьмём с собой Янека,- предложил шофер.
        - Куда?
        - На фронт. Уж очень смышленый мальчишка. Что он здесь один будет делать?
        - А там что?
        - В части, при гараже, устроим, учить начнем.
        - В самом деле, возьми парня,- вступился дед Анджей. Ему не хотелось расставаться с Янеком, но это был сговор. Вопреки своей воле он выполнял просьбу Янека и шофера.
        - Нет-нет, пусть остается,- строго приказал отец.- А тебя, Анджей, прошу присмотреть за ним.
        Шофер почесал затылок.
        - Ну ладно, Янек. Подрастешь, будешь учиться на шофера. А пока на тебе книжку. Изучай автомобиль.
        Час спустя Янек и старый Анджей вместе с другими крестьянами стояли на краю села, глядя вслед машине, которая увозила Тадеуша Боровского на фронт - воевать за народную власть.
        СЫН ГВАРДЕЙСКОГО ПОЛКА
        Полковник привез сына в часть. Офицеры п солдаты узнали о большой радости командира. Об этом даже написали в газете и поместили фотографию:полковник с найденным сыном у блиндажа.
        Несколько дней Иван Григорьевич расспрашивал Ваню, как он жил в деревне, как попал в Польшу, как расстался с бабушкой. Вместе погоревали, вспоминая се и мать.
        - Что дальше мне делать с тобой?- раздумывал вслух полковник, глядя на Ваню.
        Нужно было отправить сына в тыл. Но куда? Разве что послать в детский дом? Иван Григорьевич решил так и сделать. Однако Ваня, привыкший за эти дни к фронтовой жизни, не хотел уезжать.
        - Направьте его ко мне,- попросил командир батальона разведки капитан Луценко.- Землянки наши далеко от передовой. Пусть побудет пока…
        Полковник задумался. Ему тоже не хотелось расставаться с сыном - может быть, единственным родным человеком на земле. Когда-то снова доведется свидеться. Но па фронте суровая жизнь. Иван Григорьевич вспомнил свое детство - двадцатые годы,- когда он во время боя с оккупантами подносил отцу, белорусскому партизану, патроны. Тогда боевые товарищи отца советовали отправить маленького Ванюшу в деревню.
        - Пусть закаляется,- решил отец.- У Советской власти много врагов, пусть учится защищать ее.
        И вот Иван Григорьевич вырос воином. Почему же этот путь не пройти и его сыну?
        - Ладно,- согласился Иван Григорьевич после долгих раздумий.- Бери, капитан, парнишку в свой боевой батальон,- и, помолчав немного, добавил: - Только ты, Денис, не очень. Малыш он еще.
        - Есть, не очень,- ответил капитан.- Разрешите идти?
        - Идите.
        - Пошли, Ванюша.
        Всю ночь разведчики орудовали ножницами и иголкой, рылись в каптерке, подбирая сапоги поменьше размером. Утром Ваня был одет по форме.
        Теперь при встрече с отцом он обязательно отдавал честь и обращался к нему, как и все:
        - Товарищ гвардии полковник…
        - Здравия желаю, гвардии рядовой Светлович,- с улыбкой приветствовал его отец.
        А бывалые солдаты за серьезность, с какой Ваня относился к выполнению своих новых обязанностей, в шутку называли его Иваном Ивановичем.
        Все свободное время капитан Луценко занимался военным обучением Вани. Влюбленный в свое дело, он стремился и мальчугану привить боевые навыки разведчика. Иногда капитан брал Ванюшу понаблюдать за противником. По траншеям они пробирались на передовую. В этом месте окопы противника были очень близко, на расстоянии каких-нибудь ста-ста пятидесяти метров.
        - Вот там,- шепотом объяснял Ване обстановку капитан,- находится немецкий пулемет. Сейчас гитлеровцам принесли обед. Ну, как бы ты подполз незаметно и бросил, скажем, на третье блюдо им гранату, а?
        И тут же, слушая Ваню, капитан хвалил меткие ответы своего воспитанника. Вернувшись с передовой, Ваня, проделывал всю операцию практически. Паренек полз, как кошка, чтобы подать фашистам «третье блюдо».
        Луценко ласково обнимал его и говорил:
        - Хорошо, Ваня. Будет из тебя толковый офицер,- а в шутку добавлял: - Голос вот только надо отрабатывать, писклявый он больно у тебя.
        Ваня краснел, а капитал вспоминал с улыбкой:
        - У меня когда-то тоже никудышный был голос. А тут старшиной назначили. Так я забирался в сырой подвал, брал кусок льда в рот и давай выкрикивать команды, пока не охрипну. Отработал…
        Действительно, у молодого капитана был густой баритон.
        ГАЛЯ ЕДЕТ НА ФРОНТ
        Долго Галя лежала в госпитале, среди раненых бойцов. Потом, когда ей разрешили вставать, ходила по палатам и помогала сестрам ухаживать за тяжелоранеными: подавала им лекарства, воду, даже делала несложные перевязки.
        Но чаще всего она писала под диктовку раненых письма. Боец не всегда складно мог выразить свои мысли. Галя искусно дописывала недосказанные слова. Письма получались грамотными и интересными. Солдаты хвалили девочку. Ее полюбили и крепко привязались к пей.
        Вскоре Галя совсем выздоровела. Она могла уже ехать домой. Но дома у нее не было, не было и родителей.
        Бойцы упросили начальника оставить Галю при госпитале. Госпиталь стал ей домом. Здесь она подросла, окрепла. Вряд ли Боровский узнал бы теперь ту хрупкую девочку, которую несли автоматчицы в плащ-палатке.
        Госпиталь жил привычной фронтовой жизнью. Выздоровевшие уходили на фронт, и не было бойца или офицера, который ушел бы, не повидавшись с Галей, не сказав ей на прощанье:
        - Поедем с нами, Галя, воевать.
        А что я буду там делать? - спрашивала девочка.
        Будешь помогать раненым на поле боя!
        Конечно, никто не предлагал этого всерьез. Солдаты-то знали, что такое бой. Говорили просто так, по привычке. Но Гале эти слова глубоко запали в сердце.
        Прибывали новые раненые. Они рассказывали о боях, о победах, а Галя, затаив дыхание, слушала их п все чаще думала о фронте.
        Постепенно у нее созрел план. «Мне-то, маленькой, легче подползти к раненому, а перевязывать я умею. Видела, как сестра перевязывала, и сама делала перевязки. И с оружием видела, как обращаются. Я все могу»,- думала Галя, но просить об отправке на фронт не решалась, зная заранее, что ее не пустят.
        Однажды, когда санитарные машины уходили на фронт за ранеными, Галя тихонько забралась в одну из них и спряталась под одеяла. Девочку никто не заметил…
        ВАНЯ ПРИСТРАИВАЕТСЯ К РАЗВЕДЧИКАМ
        Полк готовился к наступлению. За сутки до начала атаки усиленный взвод разведчиков под командой лейтенанта Ерохина ночью отправился в тыл врага. Задача была сложной: внезапно атаковать господствующую в этой местности высотку, на которой противник сосредоточил много артиллерии, овладеть ею и удерживать до подхода полка.
        Разведчики выполнили задачу, не потеряв ни одного человека. Они быстро очистили высотку от захваченных врасплох немецких артиллеристов, вывели из строя одно орудие, остальные повернули жерлами в сторону противника. Закрепившись на занятом рубеже, стали ожидать контратак. И они последовали одна за другой. Гитлеровцы наступали яростно. Они использовали все средства, чтобы выбить дерзких разведчиков с высотки. В одну из контратак фашистское командование пустило пьяных солдат и собак. С лаем и воем вся эта орава устремилась вверх по склону, чтобы через несколько минут покатиться вспять…
        Только сейчас командир взвода Ерохин заметил Ваню.
        - Как, и ты здесь? - нахмурился оп.
        - А где я должен быть, товарищ лейтенант?
        - Там, в расположении батальона.
        - Такого приказа не было. Где взвод, там и я. Я рядовой этого взвода.
        - Молодец,- засмеялся лейтенант.- Но все же лучше было тебе остаться. Да уж ладно…
        В голубом небе появились немецкие самолеты. Девятнадцать штурмовиков с ревом вырвались из-за леса и бреющим полетом шли на высотку. Их целью была небольшая площадка, где укрепились разведчики.
        - По щелям! - скомандовал лейтенант.
        Ваня вскочил в окоп в тот момент, когда бомбы уже свистели над головой. Но взрывов он не слышал: окоп завалило землей…
        Юный разведчик не знал, сколько он пробыл без сознания. Первая мысль, которая пришла ему в голову, была: «Я, наверно, убит». Но тут же Ваня успокоился: «Если я так думаю, значит, жив». Он напряг все силы, но не мог двинуть ни ногами, ни руками. Степки окопа, сойдясь от близкого взрыва, как тисками, сжали его.
        Тогда Ваня попробовал пошевелить головой. Слой земли над головой оказался тонким. Мальчик снова увидел голубое небо.
        Так стоял он но горло зарытый в землю. Кругом все было изрыто бомбами. На высотке царила тишина. Ваня прислушался.
        - Товарищи, помогите! - позвал он.
        В воздухе раздался гул самолета. Ваня посмотрел вверх. Самолет шел прямо на него. Мальчик увидел, как от брюха самолета отделилась бомба. Блестя на солнце, она приближалась, росла. А он был скован землей…
        И на этот раз Ваня не слышал разрыва бомбы. Когда он опомнился, то уже лежал на земле возле воронки. Последним взрывом его вырыло из окопа…
        - Товарищи, помогите…- простонал Ваня.
        ПОМОЩЬ
        Галя попала на передовую в самый разгар боя. Воздух сотрясался от разрывов снарядов и бомб. Полк упорно, шаг за шагом продвигался вперед, к высотке, которую защищали герои.
        Галя не обращала внимания ни на грохот взрывов, ни на свист пуль. Она слышала только стоны раненых, которые раздавались все чаще и чаще. Девочка торопилась, быстро, словно белка, перебегала от одного раненого к другому. Никому в голову не приходило спросить:
        - А ты зачем здесь, малышка? Как сюда попала?
        В поисках раненых Галя забежала очень далеко, не заметила, как очутилась па высотке.
        - Помогите! - услышала она голос Вани и тотчас бросилась к нему.
        Галя не ожидала, что раненым окажется мальчик.
        И Ваня был удивлен, увидев над собой не знакомого санитара, а девочку с большой сумкой.
        - Послушай, как тебя?..- с трудом выговорил он.
        - Меня зовут Галя…
        - Галь… я очень пить хочу.
        - Снега, сейчас я тебе дам снега…
        Галя оглянулась. Вокруг все было изрыто снарядами.
        - Найди лучше мой автомат.
        Галя прыгнула в окоп, через некоторое время вернулась с автоматом.
        Ваня осмотрел новенький ППШ.
        - Это не мой. Командира взвода… Где ты его взяла?
        - Он лежал возле убитого лейтенанта.
        - Лейтенант убит? - переспросил Ваня и поник головой.- Перевязывай… Как хочется пить!
        - Я сейчас! - Галя побежала к краю высотки, чтобы найти где-нибудь чистого снега. Вдруг она остановилась и замерла от испуга. Навстречу ей шел пьяный фашист.
        И гитлеровец остановился, заморгал от удивления глазами.
        - Вас ист лес?
        Галя попятилась назад.
        - Хальт! - рявкнул фашист, направляя на девочку автомат.
        - Ложись! - крикнул Ваня.
        Галя упала. В ту же секунду раздалась короткая очередь. Фашист, взмахнув длинными руками, покатился с высотки.
        - Ползи ко мне,- позвал Ваня.
        Галя подползла к нему.
        - А теперь лежи смирно. Будем ждать своих…
        Издали уже доносился грохот танков.
        ПО ПУТИ В ГОСПИТАЛЬ
        Чернобривцу казалось, что если он как-нибудь перевернет русское слово, получится как раз то, что он хочет выразить па польском языке. И его страшно удивляло, почему хозяйка при всех его стараниях ничего не могла понять.
        - Пани, цаю. Понимай, цаю…
        Полковник открыл дверь на кухню и вмешался в разговор:
        - А ты скажи по-русски: «Хозяюшка, пожалуйста, чаю», и она поймет.
        - Чаю?- переспросила, обрадовавшись, хозяйка.- О, чаю ест. Чаю проше…
        Спустя несколько минут два стакана аппетитно дымились на столе.
        - Ну вот, видишь,- улыбнулся полковник.- А то выдумал: «цаю!»
        Сели за стол. Пригласили и хозяйку. Она отказалась:
        - Денькуе…
        - Тогда вот, угощайтесь.
        Хозяйка взяла предложенное полковником печенье, но за стол все равно не села. Она прислонилась к жарко натопленной печке и глазами, в которых были благодарность и недоумение, смотрела на советских людей.
        - Вот вы полковник,- удивлялась она,- такой большой человек, а сидите со своим шофером за столом. Это очень трогательно. Такого не было в старой польской армии, не говоря уже про немцев.
        - А мы с ним, хозяюшка, не графского происхождения. Он из рабочих, а я из крестьян. И служим одному делу, народному. Чего же нам вместе на досуге не попить чайку?
        Хозяйка задумалась, потом, глядя на Ивана Григорьевича, сказала:
        - А вы такой молодой и уже полковник.
        - Ну, не совсем молодой. Тридцать пять стукнуло.
        - Женаты?
        - Женат. Есть мальчик. Четырнадцати лет. Еду к нему. Навестить. В госпитале он.
        - О боже, бедный мальчик.
        - Ему уже лучше.
        - Это хорошо. А жена ваша на фронте?
        - Не знаю. Возможно, и на фронте. Она врач. Если жива, конечно, па фронте.
        - Это очень трогательно. Вся семья па фронте.
        Пока полковник и шофер пили чай, хозяйка засыпала их вопросами. Она все жалела, что муж ее, железнодорожник, не смог повидаться с такими приятными гостями.
        - Он не поверит, что за этим столом пил чай пан полковник и даже приглашал меня сесть..,
        А через час в этом же доме, за этим же столом, сидела озябшая, исхудавшая Юлия Адамовна. Хозяйка поила ее горячим чаем и приговаривала:
        - Кушайте, это все оставили ваши дети. Здесь был у меня советский полковник. Какой человек! Вы, русские женщины, можете гордиться своими сыновьями.
        Юлия Адамовна не подозревала, что речь шла, действительно, о ее сыне.
        БЕЗБОЖНИК НА ПЛЕБАНИИ
        Машина то мчалась среди заснеженных полей, то врывалась, как в тоннель, в аллею, обсаженную липами, кроны которых смыкались вверху.
        Вечерело. Мороз усиливался, колючий ветер обжигал лицо. На окраине небольшого местечка Чернобривец остановил машину.
        - Не мешало бы, товарищ полковник, обогреться.
        - Пожалуй, верно, не помешает. Продрог и я…
        Чернобривец отправился в разводку, а полковник наклонился к ветровому стеклу…
        На улице не было ни души. Все окна наглухо закрыты ставнями. В темноте мрачно чернели контуры костела.
        Минут через пять вернулся Чернобривец.
        - Ну что? - спросил полковник.
        - Во-он в том доме открыли двери. Да, говорят, там баня…
        - Баня?..
        - Ага. То ли баня, то ли бания…
        Полковник взглянул на костел.
        - Может быть, плебания?
        - Вот-вот, она самая… А что это?
        - Ха-ха-ха,- рассмеялся полковник.- Снова ты перепутал. Плебания - это усадьба ксендза. Ну, и дом, где он живет. Что ж, зайдем.
        Полковник постучал в дверь.
        - Проше,- послышался женский голос.
        - Разрешите душу обогреть,- попросил полковник, входя в комнату.
        - Проше, проше…- засуетились женщины, подавая гостям стулья.
        - Понимаете, машина открытая. Замерзли.
        В комнате было тепло. Топилась плита. Женщины готовили ужин. Одна из них была пожилая, другая помоложе.
        - А может быть, пожелаете отведать наших клецок? - обратилась к гостям пожилая женщина.
        - Нет, спасибо. Мы неплохо подкрепились часа два тому. Еще не проголодались.- Полковник подошел к плите, протянул к огню руки.- А вот озябли, так это да.
        Кроме женщин в комнате был еще мальчик лет четырех-пяти. Он сидел на маленьком стульчике за таким же маленьким столом. Перед ним дымилась тарелка.
        Пожилая женщина подошла к мальчику, пододвинула к нему тарелку.
        - Хочешь есть?
        - Хочу,- ответил мальчик.
        - Перекрестись.
        Мальчик насупился и молчал.
        - Не перекрестишься - не получишь клецок.
        Женщина отодвинула тарелку и отошла.
        Из тарелки шел вкусный запах. На бледном лице мальчика показались слезы.
        Женщина снова подошла к малышу.
        - Перекрестишься - будешь кушать. А клецки вкусные. С мясной начинкой, а?
        Мальчик отрицательно мотнул головой.
        - Ну, не будь таким упрямым,- начала ласково уговаривать малыша молодая женщина. Она погладила волосы мальчика, но малыш тряхнул головой и, словно боясь поддаться па уговоры, сердито буркнул:
        - Не буду креститься.
        - Не будешь - и клецок не будет.- Пожилая женщина решительно отодвинула тарелку.
        - Чей он? - спросил полковник. Он знал, что католическому священнику запрещается жениться и женщины в его доме - это прислуга.
        - Неизвестно,- ответила пожилая.- Нашли возле убитой женщины на дороге во время бомбежки. Приютили. Кормим, поим, а он вот какой.
        - Настоящий большевик растет,- обрадовался Чернобривец.
        Полковник моргнул ему: дескать, помолчи.
        Пожилая женщина вернулась к столику и снова пододвинула малышу тарелку. Он приготовился есть, но…
        - Перекрестись!
        Мальчик положил ложку. Еще одна сиротская слезинка скатилась по щеке.
        Полковник и шофер с болью и восхищением смотрели на маленькое существо, так упорно отстаивавшее свое человеческое достоинство.
        - Да оставьте вы его в покое,- не вытерпел полковник,- Вырастет - сам решит, креститься ему пли нет.
        Пожилая женщина ничего не ответила. Она переставила тарелку на плиту и ушла в другую комнату.
        - Спросит у ксендза,- пояснила молодая.- Боится старуха брать на себя такой грех.
        - А я думаю, что принуждать человека креститься грех не меньший,- сказал Чернобривец.
        Полковник глянул на шофера, давая ему понять, что не положено вмешиваться во внутренние дела иностранного государства, тем более в дела религиозные. Чернобривец умолк, хотя видно было, что ему очень хотелось высказаться.
        Вошла пожилая женщина.
        - Ну что? - спросила молодая.
        - Не разрешает.
        - Ну, спасибо, что обогрели. Извините за беспокойство,- поблагодарил полковник, поднимаясь со стула.
        Надевая в сенях фуражки, полковник и шофер услышали назойливый голос пожилой служанки:
        - Перекрестись - получишь клецки…
        И упрямый ответ мальчугана:
        - Не буду!
        ПИСЬМО ИЗ БЕЛОРУССИИ
        - Читать еще? - спросила Галя, взглянув на бледное лицо Вани. - Ты не устал?
        - Нет, читай, Галя.
        - Читай, читай,- стали просить и раненые.
        - И вам интересно слушать, что пишет «Пионерская правда»? - обернувшись, спросила Галя.- Вы же взрослые…
        - А чего же, «Пионерская правда» - очень серьезная газета,- сказал солдат с окладистой бородой. Ему нравился звонкий голос девочки, и он готов был слушать все, что бы ни читала Галя, которая напоминала ему младшую дочь.
        - А тут про смешное напечатано.
        - Давай про сметное.
        - Ну, хорошо,- сказала Галя и начала читать про мальчуганов - чистильщиков сапог, которые ловко подвели немецкого офицера. Они к сапожной мази подмешали серную кислоту и сожгли сапоги заносчивого фон-барона, который обижал их.
        - Вот молодцы, ловко они его,- раздавались возгласы одобрения.
        - За какое это число газетка? - спросил бородач.
        - Старая очень, почти двухмесячной давности. За шестнадцатое января 1945 года.
        - Надо своей дочурке написать. Пусть почитает. Она у меня тоже любит книжечки и газеты.
        Бородачу было приятно говорить о своей дочери, которую он не видел четыре года.
        В комнату вошла сестра.
        - Ваня, тебе письмо.
        - Откуда?
        - Из Белоруссии. От Миши Артошки.
        - Уже ответ пришел на наше письмо! - вспыхнула Галя.
        - Давай, сестрица, его скорее.
        - Э, нет. А потанцевать?
        - На загипсованной ноге?
        - Пусть за тебя потанцует Галя.
        - Правильно, правильно. Эй там, баян сюда! - крикнул бородач.
        - Галя, выручай,- попросил Ваня.
        Галя кивнула, отложила в сторону газету и, подбоченясь, стала ожидать.
        Вошел гармонист па костыле. Сел на стул. Сестра подала ему гармонь.
        - Ну, попрыгунья, давай!
        У дверей столпились ходячие раненые из других палат. Они улыбались, глядя на танцующую Галю.
        - Ай да молодец…
        - Веселей, чернобривая! - крикнул кто-то из раненых, хотя брови у Гали были светлые, как пшеничные колоски.
        Галя обошла в танце круг и, притопнув ногой, остановилась.
        - Хватит.
        Баянист умолк. Раненые аплодировали.
        - Хорошего понемножку. Заслужила, молодец.
        Сестра передала письмо Гале.
        - Читай, Галя,- кивнул Ванюша.
        Девочка распечатала конверт и стала читать:
        «Дорогой Ванюша!
        Мы получили письмо, которое под твою диктовку писала Галя. А еще раньше мы видели снимок в газете, где ты сфотографирован с отцом. Все очень рады, что ты нашел его. Поправляйся, Ванюша, и вместе с Галей приезжай к нам.
        Жизнь у нас налаживается. Школу открыли. Все мы учимся и работаем в колхозе - подвозим корма скоту. Ты ведь знаешь, что все мужчины па фронте. Остались дети, старики и женщины. Я рисую: выпускаю школьную и колхозную стенгазеты.
        Председателем нашего колхоза - дядя Стена. Он очень хороший. Говорит, надо все сделать, чтобы всякого продукта больше дать фронту, тогда скорее Советская Армия разобьет гитлеровцев и наши отцы вернутся домой.
        А мой папа уже не вернется, потому что мама получила похоронную.
        Директором школы - Нина Степановна Скачок. Тоже после занятий в школе работает с нами в колхозе.
        У пас па выгоне теперь братская могила. Похоронили в этой могиле убитых партизан и воинов, которые погибли, освобождая нашу деревню. И твоя мама, Зинаида Сергеевна, в ней похоронена. Она с автоматом, который ты забрал тогда у Фрица, ходила в атаку и погибла. Она мстила фашистам за тебя, думала, что ты погиб, а ты жив…»
        По бледному лицу Вани покатились слезы. Галя тоже пе могла дальше читать. Все молчали.
        В это время в комнату вошли раскрасневшийся от мороза полковник Светлович и начальник госпиталя.
        - Ну, гвардии рядовой Светлович, здравия желаем! - весело поздоровался полковник, а начальник госпиталя добавил: - Готовься, Ваня, и ты, Галя, медали будем вручать.
        Ваня уткнулся лицом в подушку. Полковник недоуменно оглядел раненых. Бородач потянул его за рукав.
        - Осиротел наш Ванюша. Мать его в бою погибла.
        Галя подала письмо полковнику.
        Иван Григорьевич опустился на кровать. В палате снова стало тихо-тихо.
        Так ходят на войне рядом, как сестры, радость и печаль.
        ВОТ ТЕБЕ И КЛЮКВА!
        По дороге шли трое: Янек за веревку тащил тележку, дед Анджей палкой подталкивал его сзади, а рядом со стариком… Кто вы думаете? Не догадаетесь. Бабушка Вани - Юлия Адамовна. После долгих поисков она, наконец, отыскала любимого внука.
        Все трое держали путь в госпиталь, который находился верстах в пятнадцати от Подлипок. Всем им хотелось увидеть Ваню. О том, что Ваня лежит в госпитале, в Подлипках узнали из его письма. Дед Анджей с Янеком насобирали па болоте клюквы, наловили щук в реке и все это везли сейчас в госпиталь, в подарок Ване и славным воинам.
        - Далеко еще? - спрашивала нетерпеливо бабушка.
        - Да уже скоро,- сочувственно отвечал дед Анджей. Ему самому не терпелось увидеть Ваню, а что уже говорить о бабушке.
        - Ох, прямо не верится, что снова свидимся,- вздыхала Юлия Адамовна.
        - Увидите н внука и сына. Радостное время наступает,- подбадривал ее старик.
        Светило весеннее солнышко. Журчали ручьи. Время от времени, когда размытая дорога становилась особенно трудной, бабушка подходила к Янеку и, ухватившись за веревку, пыталась помогать ему.
        - Не нужно, я сам,- возражал Янек.
        - Не беспокойся, голубушка,- вмешивался дед.- Груз невелик, а парнишка, слава богу, окреп…
        У ворот госпиталя их задержал часовой.
        - Вам куда?
        - Внучка навестить.- Юлия Адамовна прошла вперед.- Ваню Светловича, раненый он.
        - Светловича? - переспросил часовой.- А где он?
        - Как где? В госпитале лежит.
        - Подождите, бабушка.- Солдат зашел в будку, и оттуда донесся его голос:- Часовой из проходной докладывает. Здесь пришли родные Вани Светловича. Бабушка, говорит. Так… Нет, они не знают. Говорят, в госпитале. Пропустить к вам? Есть.
        Часовой вышел из будки.
        - Пройдите к начальнику госпиталя.
        - А что, соколик? Не приключилось ли чего с Ваней?
        - Начальник вам все объяснит.
        В кабинете начальника было много людей в белых халатах. Перед ними, виновато опустив глаза, стояла Галя.
        - Входите, входите,- пригласил начальник бабушку и ее спутников.- Садитесь.
        Янек взглянул на девочку в военной форме и стал возле деда Анджея.
        - Вы бабушка Ванн? - спросил начальник.
        - Бабушка.
        - Мать полковника Светловича? Юлия Адамовна, так, кажется?
        - Да.
        - А вы? - обратился он к деду Анджею.
        - Крестьянин из деревни Подлипки. Кожень моя фамилия. Зовут Анджей, Казимирович по батюшке. Прятался у меня Ваня от гитлеровцев. Потом, когда освободили пас, отец нашел его и забрал на фронт. Жалко было. Привык я к нему. Детей у меня нет, так они мне как дети были.
        - Очень хорошо,- сказал начальник и снова, обращаясь к Юлии Адамовне, спросил:- Вы, стало быть, бабушка?
        - А что с ним? Плохо себя чувствует?
        - Да нет. Все хорошо. Раны зажили. Так что, все хорошо…- Начальник бросил взгляд на Галю, та опустила голову.- Да, с этой стороны все в порядке. Но вот, я гляжу, у вас у самой, мамаша, болезненный вид. Как вы себя чувствуете?
        - Усталость чувствую большую. Столько пережить да такого навидаться…
        - А как вы узнали, что Ваня в госпитале?
        - Долго, батюшка, рассказывать. Как только из той ямы я вылезла…
        - Из какой ямы?
        - В которую немцы убитых закопали. Меня живую туда бросили. Хорошо, добрый человек попался, не выдал. Вот бы не забыть сыну о нем рассказать. Ипатов его фамилия.
        - Так, так…
        - Вылезла я из ямы, прислушалась. Далеко где-то поезд гудит. Бросилась бежать от того страшного места. Попала к добрым людям в деревню, приютили. А про внучка не терпится узнать. Спрашивала, спрашивала и надежду потеряла. А недавно вот узнала от добрых людей, что в Подлипках советский офицер сына-мальчонку нашел. Я в Подлипки, разыскала вот их, а они как раз письмо от Вани получили…
        - Придется вас, мамаша,- предложил начальник,- положить в госпиталь. Дистрофия у вас. Полежите с месяц, окрепнете, а там вместе с внучком и отправим вас домой. Сыну сообщим. Навестит вас. Согласны?
        - Спасибо. Что ж, если надо, так надо.
        - Лидия Андреевна,- обратился начальник к женщине в белом халате,- отведите Юлию Адамовну в приемную, умойте, переоденьте.
        - А Ваня? Ваню скорее бы увидать.
        - Он к вам придет в палату. Мы подготовим его. Ведь для него неожиданность. Бабка, считай, с того света вернулась…
        - Ну хорошо, хорошо…
        Юлия Адамовна простилась с Анджеем и Янеком.
        - Спасибо вам, дорогие, век не забуду вашей помощи…
        - Ну, с вами, мужчинами, можно разговаривать более откровенно,- сказал начальник госпиталя, когда за Юлией Адамовной закрылась дверь.- Убежал Ванюшка от нас, убежал на фронт. А вот эта, Галей ее зовут, помогла ему. Достала обмундирование, документы, даже две гранаты дала.
        - Он должен отомстить фашистам за свою мать,- прошептала Галя.
        - А ты? Бежали бы уж вместе.
        - Я дала вам слово.
        - Видали вы их, а? - кивнул головой начальник госпиталя, обращаясь к деду Анджею.
        - А мы ему рыбки, клюквы привезли…
        - Вот вам и клюква! - развел руками начальник.
        ВЕСНА НА ДОРОГЕ
        А тем временем Вани шагал по широкой магистрали, ведущей на Берлин, напевая свою любимую песенку:
        Я невелик,
        Но я в больших
        Отцовских башмаках.
        Я невелик,
        Но воля есть
        И сила есть в руках.
        По-весеннему ярко светило солнце. Мимо Вани на запад мчались военные машины. Навстречу им по обочинам дорога шли из фашистского плена русские, белорусы, украинцы, чехи, поляки, латыши, эстонцы… Они махали солдатам фуражками, платками, кричали вслед:
        - Счастливого пути, родные!
        - Добивайте скорее фашистского зверя!
        - Да здравствует победа!
        До победы оставались считанные дни. И счастлив тот, кто в огне последней схватки выживет и увидит над головой мирное небо, вернется к своим в родные края. И славен будет тот вовек, кто падет в этом последнем бою за счастье людей.
        Ваню, одетого в военную форму, обнимали, целовали люди, вырвавшиеся из фашистского ада.
        - Ты куда, паренек?- спрашивали они.
        - В часть, из госпиталя,- важно отвечал Ваня, продолжая свой путь.
        В небе ревели моторы. И тогда люди поднимали кверху головы и громко желали победы краснозвездным самолетам.
        - Сбрось его, сбрось, чернокрестого! - кричали они, наблюдая воздушный бой.
        И радовались люди, когда вражеский самолет, оставляя за собой черную полосу дыма, исчезал где-то за лесом.
        На дороге часто возникали летучие митинги. Проходя мимо одной из таких митингующих групп, Ваня услышал:
        - Братцы, какое счастье видеть псе это,- говорил исхудавший мужчина.- Я попал в плен в начале войны, но верил: пусть не я, зато другие обязательно доживут до такого весеннего дня. Возмездие должно было прийти. Братцы, оно пришло. И в какой день. В день Первого мая. С праздником вас и грядущей победой!
        «Ведь сегодня Первое мая»,- вспомнил Вани.
        На ногах у него были тяжелые солдатские сапоги. День разгорелся жаркий. Пот заливал глаза, но Ваня не обращал ни на что внимания. Шел и шел, куда указывали дорожные стрелки: «На Берлин».
        У одной из указок он остановился: «До Берлина 100 километров».
        - Дойду,- твердо решил Ваня и зашагал дальше.
        Позади послышался шум мотора. Ваня, не оглядываясь, нахлобучил пилотку и продолжал идти.
        Крытая зеленая машина обогнала его и остановилась. Из кабины вышел офицер.
        - Куда путь держишь, мужичок с ноготок?
        - В часть, из госпиталя,- ответил Ваня, не останавливаясь.
        - Погоди,- остановил его офицер.- Где твоя часть?
        - Там, на фронте…
        - Кто командир?
        - Светлович.
        - Полковник Светлович? Так ты из его полка?
        - Так точно.
        - Мы как раз туда едем. Садись, прямо па КП, к самому полковнику доставлю,- сказал, улыбаясь, офицер.
        Ваня не спешил садиться в машину. Сейчас ему по вполне понятным причинам вовсе не хотелось встречаться с отцом.
        - А мне у начальства делать нечего,- спокойно ответил Ваня.- Я - рядовой. Мое место в подразделении.
        - В каком?
        - В разведбатальоне.
        - Мы именно туда и едем. Садись.
        Офицер и Ваня сели в кабину рядом с шофером. Тот посмотрел на юного солдата, улыбнулся и нажал на стартер.
        По бокам замелькали придорожные деревья. Широкая красивая дорога мчалась навстречу. Местами се перерезали мосты.
        - Сильна дорожка,- сказал шофер.- Любую скорость давай. Никаких перекрестков. Надо переехать шоссе, изволь через мост. Нам бы такие дороги…
        - А вот войну кончим, вернемся домой, будем строить дороги, мосты.
        - А еще у них есть дороги, обсаженные яблонями, черешнями. Такое у нас тоже следовало бы завести.
        - Жадный ты, как я посмотрю, па все хорошее, Иван. Так бы все к себе на Брянщину и перетащил. Кстати, а тебя как зовут, паренек?
        Ваню что-то тронуло. Он посмотрел на офицера и сразу вспомнил Петю. «Как он похож па него. И глаза такие же голубые…»
        - Так как же тебя зовут?
        - Ваня…
        - Тоже, значит, Иван. А меня Сергеем дразнят. Сергей Печалин. Фамилия правда, не совсем подходит к характеру. Я скуки не терплю.
        Ваня, услыхав знакомую фамилию, приподнялся па сиденье, заморгал ресницами, по… промолчал. Пусть у брата погибшего Пети так и будет: фамилия не подходит к характеру. Может, когда-нибудь…
        - Я, товарищ капитан,- продолжал между тем шофер,- так думаю: коли ты попал в чужие страны, так не разевай рот. Не ахай, не охай, слюни не развешивай, а на ус мотай…
        В открытое окно врывался теплый ветерок. Дорога шла в стороне от населенных пунктов, через поля, леса.
        - И чего они кричали про жизненное пространство, не пойму,- снова начал шофер.- Есть у них и земля и леса. Всего хватает.
        - Войны им не хватало,- ответил капитан.- Вот они ее и получили.- Офицер повернулся назад, улыбнулся.- Сидит Карл, готовится.
        Ваня тоже обернулся. Через окошко он увидел человека в немецкой форме, но без погон.
        - Фашист?
        - Нет. Антифашист, чех. Мы, Ваня, пропагандой занимаемся. Машину нашу «говорилкой» солдаты называют. Приезжаем мы на фронт, ставим ее где-нибудь на передовой. Достаем репродуктор. Тяпем его поближе к противнику. Потом начинаем разговоры разговаривать. Дейтше солдаты и офицеры, бросьте воевать за неправое дело, переходите к нам…
        - А они что, переходят? - спросил Ваня.
        - А они нас минами да снарядами,- вставил слово шофер.
        - Это в начале войны. О, тогда они нас и слушать не хотели. Мы им говорим: все равно вас Советская Армия разобьет - не верили. После сорок второго стали прислушиваться. Потом сдаваться понемногу. А теперь сдаются вполне прилично.
        На мосту, что показался вдалеке, сверкнул огонь. Несколько секунд спустя неподалеку от дороги разорвался снаряд.
        - Немцы?
        - Они. Кто бы по своим стрелял.
        Шофер быстро свернул на обочину, за деревья. Второй снаряд разорвался еще ближе.
        - Вот черти,- выругался капитан.- Перегородили дорогу.
        - Что здесь, фронт?- спросил Ваня.
        - Да нет, фронт в Берлине. Это, видно, остатки какой-то части переходят дорогу. Надо с ними поговорить. Тащи, Иван, репродуктор.
        Шофер извлек из кузова репродуктор. Ваня не раз видел такие в городе на улицах.
        - Мы с Ваней потащим его к мосту, через десять минут заводи движок,- распорядился капитан.- Карл!
        - Слушаю, товарищ капитан.
        - Через десять минут обратитесь к немецким солдатам, чтобы сложили оружие.
        - Есть!
        - Пошли, Ванюша. Я возьму репродуктор, а ты берись за кабель.
        С моста продолжали стрелять по другим приближающимся машинам. Тащить кабель оказалось нелегко. Местами он цеплялся за деревья, за кусты и пни.
        - В частях нам людей дают на такое дело,- объяснил капитан.
        На опушке леса они остановились.
        - Смотри…
        На мосту, возле пушки, возились гитлеровцы. Двое солдат подносили снаряды. На предмостной насыпи тоже серели одиночные фигурки.
        - Ну вот, отсюда им будет все слышно.
        - Товарищ капитан, а если на дерево его повесить?
        - Давай, это мне нравится.
        Ванюша вскарабкался на дерево. Капитан подал ему репродуктор. Ваня повесил его и спустился вниз.
        - Теперь отойдем в сторонку и посмотрим, что они будут делать.
        Залегли у ствола старой липы. Капитан посмотрел на часы.
        - Сейчас Карл начнет.
        В репродукторе раздался спокойный голос: «Донтше зольдатен…» Ваня просительно глянул па капитана. Тот понял, в чем дело:
        - Он говорит им: «Эй, вы там, па мосту, бросьте эти глупые шутки. Мало вам войны? Самое разумное, что вы можете сейчас сделать,-вывесить белый флаг…»
        Солдаты застыли в недоумении.
        - Решайте, мы не можем ждать,- снова прозвучало в репродукторе.
        Капитан сделал Ване знак оставаться, а сам вышел из-за укрытия и решительно направился к мосту.
        - Ну, чего вы ждете? - крикнул он по-русски.- Чтобы я дал команду солдатам вас обезоружить или уничтожить?
        Затем, видно, повторил то же самое по-немецки.
        Ваня приготовил гранату к бою. Он не сводил глаз с немецких солдат.
        Капитан уже входил на мост. В это время с другой стороны моста показался немецкий офицер. Он скомандовал:
        - Фойер!
        - А я говорю, отставить! - властно крикнул капитан, выхватывая из кобуры пистолет.
        Немецкий офицер хотел выстрелить в капитана, но помешала меткая пуля шофера Ивана. Офицер зашатался и повис на перилах моста. Солдаты поспешили поднять руки.
        ОЧИСТИТЕЛЬНАЯ БУРЯ
        Перед боем командир польского стрелкового батальона Боровский пришел на командный пункт советской части. Тапки полковника Светловича должны были сопровождать в атаку польских пехотинцев.
        Полковник в это время разговаривал по телефону. Он знаком предложил польскому офицеру садиться, а сам продолжал разговор:
        - Луценко, вы слышите?.. Пошлите к ним парламентера. Предложите сдаться. В домах мирное население? Ну вот, видите. Зачем лишние жертвы? Кто, кто приехал? Выясните и доложите.
        Боровскому полковник показался знакомым. «Где я его видел?» - думал он, напрягая память.
        - Так,- продолжал разговор по телефону полковник.- Печалин с агитмашиной? Очень кстати. Пусть поговорит с ними. Сделайте все возможное, чтобы избежать ненужного кровопролития…
        Полковник положил трубку. Польский офицер встал и доложил:
        - Командир отдельного пехотного батальона дивизии имени Тадеуша Костюшко майор Боровский…
        - Здравствуйте, товарищ…- Полковник па секунду запнулся.
        - Прошу называть меня товарищем. Так будет правильно.
        - Да, товарищей по оружию нельзя иначе называть.
        - К тому же, я простой крестьянин.
        Полковник пожал майору руку. И снова Боровский подумал: «Где я видел его, где слышал его голос?»
        Полковник развернул план Берлина.
        - Давайте уточним маршрут движения моих танков и вашей пехоты.
        Майор раскрыл свой планшет.
        - Мы находимся возле этой площади,- показал полковник красным карандашом.- Вот здесь, в жилых домах,- заноза. Засел немецкий батальон. Мы не хотим открывать по ним огонь. Жалко мирных жителей. Они прислали своего парламентера. Просили помочь им. Там дети… Командир разведбатальона ведет с немецкими солдатами переговоры. Если они сдадутся, путь вот до этого угла свободен. Дальше крупные силы противника. Их опорные пункты вот здесь, здесь и здесь будут подавлены артиллерией. Остальное должны сделать мы с вами. Понятна обстановка?
        - Понятна, товарищ полковник.
        - Как настроение ваших людей?
        - Прекрасное. Солдаты гордятся, что им доведется принять участие в штурме Берлина. Они уверены: броня ваших танков надежная.
        - Уверены? Не думают уже, что паши танки фанерные,- улыбнулся полковник.- А то, знаете, в сентябре 1939 года южнее Бреста был такой случай…
        - О, теперь вспомнил, где я вас видел. Это на ваш танк мы налетели с саблями…
        - Вот как?
        - Я был там. Мы тогда офицера, который приказал нам идти в атаку, носом в броню вашего тапка ткнули, как щенка.
        - Так вы Боровский? А я получил сегодня приказ и думаю: чем-то мне памятна эта фамилия. Каких только встреч не бывает на войне… Ну, будем считать, что все плохое, что было,- сплыло. Осталось самое дорогое - наша дружба.
        - О, это правильно… Самое дорогое,- сказал майор.
        Зазвонил телефон. Полковник взял трубку.
        - Слушаю. Так, так. Сдались? Все? Очень хорошо… Мальчонка? Какой мальчонка? С Печалиным приехал? Так, так. Вот молодец. С репродуктором на третий этаж? Под огнем? Молодец. Наградить надо. Как фамилия его? Что? Светлович? Какой Светлович? Ванюшка? Вот мерзавец! Сбежал из госпиталя? Ну, я ему задам…- Потом, уже мягче, полковник добавил: - Луценко, ты там смотри, побереги мальчонку…
        Боровский вопросительно смотрел на него.
        - Ну, занозы нет. Вот чертенок Ванюшка…
        Словно майский гром, раздался грохот артиллерийских залпов. Дом задрожал, из окон посыпались стекла.
        Полковник взглянул на часы.
        - Началась артиллерийская подготовка,- сказал он торжественно.- Из всех стволов палят. Пошли, майор, по своим местам.
        Поднялась очистительная буря. Она, как весенняя гроза сметает зимнюю плесень, смела с лица земли фашистскую нечисть.
        В СВОИХ БАШМАКАХ
        - Ваня, Ванюша, вставай…
        Голос бабушки звучит ласково, усыпляюще. Но другой, звонкий, гонит сон прочь:
        - Вот я его сейчас холодной водой оболью…
        - Ну зачем же водой? Он с дороги.
        Ваня открывает глаза: изба залита солнечным светом. В открытое окно залетает свежий ветерок. Колышутся занавески. Возле кровати стоит Миша с кружкой.
        - Ох, братцы, как хочется еще по-о-спать…
        Весь вечер Ваня просидел с ребятами под окном на бревнах. Друзья отца Виктор Павлович Лавина, Стенай Харитонович Смоляк собрались в доме за столом. Там же были Нина, Викентий. Под окном и за столом но было конца разговорам. И как ни старались гости поскорее уйти и дать хозяевам отдохнуть с дороги, но расстались поздно…
        - Мы опоздаем, вставай скорее! - торопит Миша.
        - А где папа? - оглядывается Ваня.
        - Уехал с Виктором Павловичем. Вставай, Нина сейчас приедет за нами.- Бабушка берет у Миши кружку и выходит па кухню.
        - Галя встала? - спрашивает Ваня.
        - Давно,- кричит Галя из кухни.- И покупалась. А вода теплая-теплая…
        На улице шумно. Проезжают машины. На них - празднично одетые люди. Развеваются знамена, льется песня. Юлия Адамовна смотрит в окно.
        - Бабушка, что с вами?
        Та вытирает уголком платка глаза.
        - От радости, Галочка. Не верится, что снова в родном доме.
        Миша ни па шаг не отходит от Вани. Вместе они выбегают во двор. Ваня умывается, Миша поливает и засыпает его вопросами:
        - Берлин большой город?
        - Большой…
        - И все говорят по-немецки?
        - Немцы - по-немецки, наши - по-русски, англичане и американцы - по-своему.
        - А ты видел американцев? Какие они?
        Ваня задумывается и отвечает:
        - Жирные.
        Миша удивленно смотрит на Ваню, вода проливается на землю.
        - А почему это?
        - Что почему?
        - Жирные?
        - Им что: по дорогам асфальтовым на машинах прокатились, пяток не замочили. От такой войны пе похудеешь…
        Разговор продолжается в комнате. Ваня обувает башмаки - новенькие, скрипучие, они ему как раз по ноге.
        - В Берлин они приехали есть тушенку да жевать резину. Город-то был взят нашими войсками.
        За окном промелькнула белокурая голова Нины. Высокий голос ее звучит уже в сенях:
        - Скорей, скорей, машина ждет.
        - Молочка хоть по стакану выпейте,- засуетилась бабушка.
        Сопротивление бесполезно. Все это знают и наспех опрокидывают свои стаканы. Хлеб доедают по дорого к машине.
        Шофер райкомовского «козла» Викентий рассаживает всех по очереди. На нем гимнастерка без погон, сияет белизной подворотничок, позванивают медали на груди.
        - Смотри, каков наш Викентий,- шутит Нина.- Послужил в армии - не узнаешь. Все девчата по нем сохнут.
        Викентий не остается в долгу:
        - А вы п-посмотрите на н-нашу Н-иину, п-почему она т-та-кая в-веселая? Вчера п-получила письмо от Карла…
        - От какого это Карла? - поинтересовалась бабушка.
        - Того чеха, который называл вас так ласково - «бабычко»,- сказал Ваня и, повернувшись к Нине, добавил:-А яви-дел у него вашу карточку…
        Машина въехала на гать.
        - Во время войны ее пе было,- объяснял Ваня Гале.- За болотом начинался партизанский лес. Пробирались сюда по кочкам.
        - Вы, Юлия Адамовна, ке волнуйтесь.- Нина достала из кармана синего жакета бумажку.- Я переписала вашу речь большими буквами. Без очков прочтете.
        - Ох и надумал же Виктор Павлович! Какой из меня докладчик!
        Ехали но лесной дороге, мимо опустевших землянок.
        - Вон в той,- показал Миша,- я жил с дедом Данилой.
        - А у т-того д-дерева…- подмигнул Викентий Нине.- П-омните, когда мы ух-ходили с К-карлом на задание…
        - Викентий! - Нина нахмурила брови.
        - М-молчу, м-молчу…
        - А где жила моя мама? - негромко спросил Ваня.
        - Сейчас будем проезжать мимо землянок госпиталя.
        На небе появились тучи. Закрыли солнце. В лесу стало уныло. Нина протянула руку за окошко:
        - Не пошел бы дождь…
        - Некстати он,- сказал серьезно Миша.
        Говорили о погоде, но думали о дорогом человеке, которого нет. Викентий остановил машину.
        - К-кажется, здесь…
        Вошли в землянку. В ней было темновато и сыро. На столике стояла фотография Зинаиды Сергеевны в черной рамке. На нее падал из окошка свет.
        - Это Иван Григорьевич сегодня поставил,- сказала Ни-на.- Вот на этих нарах твоя мама ночью долго не могла уснуть, думая о тебе.
        Присели на нары. Ваня погладил рукой шершавые доски.
        - Ох, горе, горе,- вздохнула бабушка.
        Помолчали.
        Из землянки вышли так же молча. Миша, чтобы отвлечь своего друга от грустных мыслей, продолжал рассказывать о тех, кто жил в землянках.
        - А там вот немецкий хирург Кляйншмидт устроился. Уехал в Германию. Смешной такой. По-русски старался учиться. И каждое слово так перевирал - ужас!
        Эхо донесло до бывшего партизанского лагеря звуки музыки. Где-то далеко играл духовой оркестр.
        - Едем,- сказала Нина.
        На поляне, где когда-то садились самолеты с Большой земли, собрались люди со всего района. Митинг уже начался. На трибуне среди других Ваня разглядел секретаря райкома Виктора Павловича, председателя колхоза Степана Харитоновича Смоляка.
        Нина попела бабушку и Ваню к трибуне. Люди расступались, давая им дорогу. Некоторые кланялись.
        - С возвращением вас…
        - И вы к нам, на наш партизанский праздник?
        Юлия Адамовна не успела отдышаться и опомниться, как вдруг услыхала свое имя, а затем голос Нины:
        - Подойдите, бабушка, ближе к перилам.
        Юлия Адамовна посмотрела на лица людей, с которыми вместе ей пришлось столько пережить. Их было много, и все знакомые, родные. «Это их хотели фашисты уничтожить, сжить со свету. А они вот живут, торжествуют победу».
        - Товарищи! - громко сказала бабушка и умолкла.
        Ваня заметил, что в руке се дрожит бумажка.
        - Товарищи! - снова сказала Юлия Адамовна и, умоляюще взглянув по сторонам, попросила:- Подскажите, что говорить.
        - Говори так: разрешите приветствовать вас с годовщиной освобождения нашего района от гитлеровских захватчиков,- начал подсказывать Смоляк.
        Каждый старался ей как-нибудь помочь, но все, что ни говорили вокруг, было не то. Юлия Адамовна искала нужные слова и не могла их найти. Люди смотрели на нес с сочувствием, лица их были усталыми, серыми. И вдруг из-за туч выглянуло солнце. Хмурые лица повеселели. И слова пришли сами собой.
        - Как хороню, когда светит солнце! - произнесла бабушка с сердцем.
        Лица людей широко улыбались.
        - Смотрю я па вас и думаю: сколько мы нагоревались, мук перенесли, дети наши сколько горя хватили, а дождались - нам светит солнце, мы дышим, живем, а те душегубы, что измывались над нами, повержены в прах.
        - Аге,- крикнул одобрительно дед Данила.- Копали нам яму, а сами в нее угодили.
        В толпе загудели:
        - Правильно!
        Бабушка переждала, пока успокоятся люди.
        - Мы не копаем никому ямы. Пусть все будут счастливы и нам не мешают жить и трудиться на нашей земле.
        - А полезут - получат сполна! - крикнул снова дед Данила.
        - Да умолкни ты, расхрабрился,- осадила его старуха.- Куда тебе воевать.
        - Есть кому защитить пас и без меня. Вон какой воин стоит,- указал дед Данила на Ваню.- Такие молодцы не подведут.
        - Правильно, Данила,- подтвердил Виктор Павлович, прижимая Ваню к себе.- Походили в больших башмаках, узнали жизнь. Смогут отстоять дело отцов и дедов.
        Тучи ушли на запад. Небо смеялось солнечными лучами. Бабушка продолжала речь уже спокойно и уверенно. Она говорила о мире, который наш народ выстрадал и заслужил.
        На минуту она умолкла, набрала воздуха и громко крикнула: - Пусть вечно светит нам солнце, и небо над нами пусть будет таким же голубым!
        Эхо подхватило ее слова и понесло вслед за тучами.