Белая ночь Радий Петрович Погодин
        Погодин Радий Петрович
        Белая ночь
        Радий Петрович ПОГОДИН
        БЕЛАЯ НОЧЬ
        Рассказ
        Белая ночь не соприкасалась с крышами, мостовыми, с трамвайными проволоками, рельсами, мусорными бачками - она соприкасалась со шпилями, куполами, кронами деревьев, мостами. Она была похожа на аромат. Более того - она была живая. Она говорила: "Я вас люблю". Других слов она просто не знала.
        Виктор Петрович, мокрый весь, шагал через Дворцовый мост, и мост приветствовал его легким гулом. Не то было час назад на мосту Кировском. Там он доходил до середины и отступал.
        В войну Виктор Петрович был командиром, высоким, кудрявым и смелым. Тогда он не боялся. Шел в огонь, пер на рожон, лез поперед батьки в пекло.
        Потом остыл.
        Сегодня он снова окрылился, и, если бы - чур меня! - не общий спазм его организма на Кировском мосту, он бы снова уверовал в Красные Зори.
        Сегодня - вернее, вчера - на общем собрании коллектива коллеги выступали с критикой и предложениями. Президиум, в составе двадцати одного человека, кивал и высказывался в том смысле, что нужно покончить с убыточностью, посредственностью, мелкомыслием, легкоступием, серой одурью и проституцией.
        Дали слово Егоркину, человеку тихому, с оттопыренными ушами.
        Егоркин вышел на трибуну, причесал что-то на своей лысине и сказал, почти выкрикнул:
        - Стыдно, товарищи! Посмотрите, кого мы выбираем в президиум. Все тех же! Мы рабы наших недостатков, взлелеянной нами лени. Это омерзительно. Они же голые. Голые короли. Лианы. Присовокупленцы.
        Слова "лианы" и "присовокупленцы" повергли зал в краску. В президиуме закричали: "Он пьяный!"
        Добрые молодцы из зала тут же стащили Егоркина с трибуны, стали ему руки выкручивать.
        - Доктор! Где доктор? Давайте трубку. Пусть дыхнет.
        Доктор выбрался из рядов, сказал тихо:
        - У меня нет трубки. У меня амбулатория, а не вытрезвитель. Но я и без трубки вижу - Егоркин трезвый.
        - Почему трезвый? - гневно воскликнул президиум.
        - Потому что он вовсе не пьет. Весь коллектив это знает, но, увы, молчит. Привык молчать, когда товарищу руки выкручивают.
        - Мы не молчим, - сказал коллектив. - Но исключить надо.
        - За что? - спросил доктор.
        За что исключать Егоркина и откуда - коллектив не знал, но нельзя же вот так - с плеча. И что это за терминология - "лианы", "присовокупленцы"!
        Добрые молодцы Егоркина отпустили, даже пиджак на нем поправили, даже, что повергло и их самих и Егоркина в задумчивость, сказали:
        - Извините нас, дураков, Викентий Михайлович.
        Егоркин махнул рукой и ушел, размазывая по щекам слезы.
        Тогда и поднялся на трибуну Виктор Петрович.
        - Бытие определяет сознание - это неоспоримый факт. Наше с вами сознание будет изменяться медленно, трагично, а они... - Виктор Петрович кивнул на президиум. - Ишь, сидят, будто им уже новенькую чистую совесть выдали вместе с незапятнанной биографией. Вы уже перестроились? - спросил он у президиума.
        - И этот пьяный!
        Виктор Петрович узнал голос своего шефа М. К. Лидазова. Его шеф сидел в президиуме недавно и оттого нервничал.
        - Ты меня поил? - спросил Виктор Петрович и поднял руку, чтобы его лучше слушали. - Так вот, товарищи. Егоркин прав - голые они, лианы, присовокупленцы. Мой шеф М. К. Лидазов - соавтор в пятидесяти работах, в основном у Яликова. Заметьте, у Яликова фамилия на последнюю букву.
        Кто-то из президиума двинул его кулаком в живот.
        - На пенсию гнать! Заслужил товарищ. Похлопаем.
        Но коллектив в зале уже задумался. Угнетенные отсутствием вентиляции и перспективы члены коллектива задышали - это ушедший Егоркин позабыл за собой дверь захлопнуть.
        Виктор Петрович тоже задышал и сказал:
        - Предлагаю президиум переизбрать.
        - Переизбрать! - поддержал коллектив. - Не доверяем.
        Новый президиум избирали четыре часа, очень тщательно. Почти отчаялись. Но оказалось, что в коллективе сохранились все же достойные люди.
        Виктор Петрович в число президиума не попал, поскольку сам ограничил его цифрой пять. Его назвали шестым. Предлагали число президиума изменить, но он горячо боролся.
        - В Политбюро ЦК одиннадцать человек - на все государство. А на нашу организацию - пять за глаза. И хенде хох! - Иногда Виктор Петрович употреблял иностранные выражения, которые помнил еще с войны.
        А когда выбрали президиум и выбранные товарищи, стесняясь, под аплодисменты заняли места на сцене, оказалось, что уже полночь, правда, белая, иначе все бы уже разошлись.
        Некоторые предлагали перенести собрание на завтра, но Яликов, выбранный в президиум большинством голосов, сказал:
        - Сегодня, товарищи, мы сделали очень много. Большего и завтра не сделаем. Так что завтра давайте работать.
        Все с Яликовым согласились, даже проголосовали. И разошлись довольные.
        Если бы Виктор Петрович поехал на метро, он бы уже сладко спал и не испытал кошмара. Но он решил прогуляться - белой ночью через Неву.
        Спазм накрыл его на Кировском мосту, на разделительной черте, она у каждого моста есть, называется чиром.
        Перешагнув чир, Виктор Петрович почувствовал холод - белая ночь потемнела, пятки его вспотели и тут же заледенели. Не приведи бог - пылко фосфоресцируя, предстал перед ним прежний состав президиума.
        - Иди к нам, ушастый. Иди, умник. Мы много чего пережили, даже блокаду. И перестройку переживем.
        - Я не ушастый. Егоркин ушастый, - сказал Виктор Петрович.
        - Из Егоркина мы сделаем спираль, а вот из тебя что?
        Виктор Петрович поспешно шагнул назад и снова очутился в тепле белой ночи, волшебной и легкой, как запах сирени.
        "Что это? - подумал он. - Кажется, я струсил. Надо быть смелым, как в бытность мою командиром". Он снова шагнул вперед и снова попал в холод президиума. Эти люди, которых он так хорошо знал и так откровенно не уважал, но всякий раз выбирал, смотрели на него, не мигая.
        - Никто из вас блокаду не переживал. А ты, Лидазов, всю войну просидел в Козьей Гриве при железнодорожном воинском продпункте.
        - Тебя мы в бараний рог согнем и коленом под зад, - сказал прежний состав президиума. - Отказывайся от своих слов.
        - Не откажусь.
        - Тогда, гад, живи, но помни. Все вернется на круги своя. Мы снова займем места. А ты... Да, собственно, кто ты такой? - Прежний состав президиума потянулся его душить. Виктору Петровичу шагнуть бы вперед разделительная полоса и шириной-то всего ничего, но Виктор Петрович этого не знал, а движение вперед еще не вошло у него в привычку, и он снова шагнул назад. И снова оказался в волшебной белой ночи. Город его и река хоть и были прекрасны, но обветшали. Они требовали от него характера. Город в центре потрескался от плохого ремонта и на окраинах потрескался от плохой работы.
        - Не отступлю, - сказал Виктор Петрович и снова шагнул вперед.
        Прежний состав президиума ухватил его за шею, стал гнуть.
        - Не согнете, - хрипел Виктор Петрович.
        - Согнем.
        - Я лучше в реку скакну. Утоплюсь лучше.
        Члены президиума захохотали с кавказским акцентом. Виктор Петрович знал на собственном опыте - язва желудка и кавказский акцент происходят от частого произнесения кавказских тостов.
        - Не скакнешь. Все вы слабаки - дохлый номер.
        Виктор Петрович, кряхтя, залез на перила, крикнул:
        - Назад хода нет! - и прыгнул в пучину.
        По мосту шли парень и девушка.
        - Смотри, Вася, - сказала девушка. - Зачем это он с моста прыгнул? Может, разочарованный?
        - В такую ночь и разочарованный? Это йог, - сказал парень. - Йоги по ночам тренируются, чтобы публику не смущать.
        - Если йог, почему не выныривает?
        - Он на дальность нырнул. Йоги на дальность здорово могут.
        Прислонились они к перилам, смотрят, где йог вынырнет. Разделительная черта на таких молодых не действует. У них еще прошлого нет. Но девушка ощутила все же непреодолимое желание взять парня за руку и не пускать его в йоги. Пусть лучше автоспортом занимается, художественным фотографированием.
        - Вот он! - крикнул парень восторженно. - Смотри, аж где вынырнул.
        Девушка с трудом разглядела в мелких волнах йога, почти у левого берега. "Сколько же тренироваться нужно, чтобы так далеко нырять? подумала она. И решила: - Все равно, если даже настоятельная необходимость будет, я сама нырну - Васю не пущу".
        А Виктор Петрович углубился в омут, даже глотнуть приготовился воды, чтобы уже не выныривать. Но река, словно ладошкой, ему рот зажала. Другой ладошкой, и третьей, и пятой, и двадцать пятой под зад, под зад - и наверх его вытолкала.
        "Не могу, чтобы они в президиуме сидели!" - крикнул Виктор Петрович и полез на глубину, но река его обо что-то легонько ударила. "И я не могу, сказала она. - Задыхаюсь. На пятимиллионный город ни одной конторы по охране воды. Даже за проституток взялись, а на чистую воду всем наплевать. Даже тебе. Ты зачем с моста прыгнул, не сняв башмаки? В свою паршивую кровать ты в башмаках не полезешь. Выступи в защиту меня, прошу как друга".
        На берег Виктор Петрович вылез около Зимнего. Взошел на набережную по гранитным ступеням.
        У парапета милиционер стоит. Приветливо улыбается.
        - Сколько? - спросил Виктор Петрович.
        - Гражданин, полюбуйтесь на красоту белой ночи и на шедевры архитектуры. Я уже пятый год в Ленинграде и не устал любоваться.
        Виктор Петрович полюбовался. Красота - дух захватывает, но тревожно ему.
        - Может, в двойном размере?
        Милиционер поправил фуражку.
        - Представьте, у меня час назад родилась дочка.
        - Поздравляю... Сколько с меня?.. - У милиции тоже есть план по валу - тема, конечно, закрытая, и, чтобы стать милиционеру роднее, Виктор Петрович сказал: - Можно мокрыми? На пеленки.
        Милиционер поиграл свистком. Грусть была в этой игре.
        - К вашему сведению, гражданин, милиционеры, у которых в такую волшебную белую ночь родилась дочка, штрафы не берут. - Он поднес руку со свистком к козырьку, зафиксировал это движение пружинным выпрямлением пальцев, сказал: - Честь имею, - и пошел по набережной к Дому ученых.
        Виктор Петрович сконфузился, отряхнулся, отжал кое-как пиджачок и брюки и, направившись на Дворцовый мост, попытался представить привычные к сидению фигуры президиума, хоть и не совсем похожие, но смахивающие на толстые щупальца с многочисленными присосками. И не то что стало ему жаль их как раритеты, но как-то вроде бы да. Он не находил слов. Но искал.
        - Я вас люблю, - подсказала ему белая ночь, поскольку других слов говорить не умела.
        Он вздрогнул.
        - Перестань. Не шути так.
        И бросился к середине моста, к чиру, чтобы грудью прорвать заслон. Пусть видят - он хотя и в мокрых штанах, но вполне несгибаемый.
        К мосту подходили буксиры и лихтеры. У капитанов этих судов были свои проблемы, и у летчиков, летевших куда-то в ночи. Даже старики, уже готовые предстать перед судом всевышнего, не могли в эту ночь успокоиться - они не знали, разрешат ли их прикопать к ранее умершим родственникам или пошлют по целевой разнарядке на дальний погост, где и могилы-то приготовляют не похоронщики, а трактор-канавокопатель.