Библиотека / Детская Литература / Петрович Круговых : " Юрка Сын Командира " - читать онлайн

Сохранить .

        Юрка — сын командира Круговых Николай Петрович
        «Юрка — сын командира» — повесть о трудной и романтичной армейской службе, о дружбе мальчика Юрки с солдатом Шахназаровым, который учит его быть честным, справедливым, трудолюбивым.
        На Республиканском конкурсе на лучшее произведение для детей и юношества 1974 —1976 гг. повесть удостоена первой премии.
        ЮРКА — СЫН КОМАНДИРА
        На Республиканском конкурсе на лучшее произведение для детей и юношества 1974 —1976 гг. повесть удостоена первой премии
        Художник Е. Ларченко
        
        В ПУТЬ-ДОРОГУ ДАЛЬНЮЮ...
        Дождь наконец перестал. Солнце вновь осветило далёкую сопку. Глядя на неё в окно, с которого мама ещё утром сняла шторы и занавески, Юрка удивлялся: когда шёл дождь, сопка была синей. Сейчас, залитая солнцем, она опять ярко зазеленела, только на самой вершине была жёлто-рыжей и чем-то напоминала зимнюю дедушкину лисью шапку.
        — Ушки опустились, — грустно сказал Юрка и стал скрести ногтем чернильное пятно на белом подоконнике.
        — Какие ушки? — недоуменно спросила мама. Она только что отставила к двери плотно набитый чемодан и теперь паковала авоську.
        — А вон на той горе, на самом верху. Глянь, мама! Кажется, дедушка Миша шапку надел и опустил ушки...
        Мама подошла к Юрке, обняла его за плечи, поцеловала в лоб.
        — Скучаешь по дедушке с бабушкой? Не скучай, сынок... Кончишь третий класс, папа возьмёт отпуск, и мы всей семьёй приедем к ним в гости. Ты за год подрастёшь, тебя бабушка с дедушкой сразу и не узнают.
        — А теперь мы далеко едем?
        — Далеко-о! На папину родину. Там у тебя тоже есть бабушка с дедушкой. И тётя Катя. Не забыл их? Мы ведь с тобой у них бывали.
        — Немножко не забыл.
        — Пойди с ребятами поиграй.
        — Не хочется.
        Юрка, стыдясь, отвернулся, потому что сказал маме неправду. Ему очень хотелось поиграть с ребятами, Кешей и Славиком, которые, едва прекратился дождь, выбежали на лужайку за дорогой и стали гонять там разноцветный резиновый мяч. Но выйти к ним он не мог. Вчера, когда Кеша со Славиком тоже гоняли этот самый мяч, Юрка пошёл играть с ними, дважды обвёл неповоротливого очкастого Кешу, и тот, видимо, обидевшись, сказал Славику:
        — А-а, зачем теперь с ним играть? Он завтра всё равно уезжает...
        Потому-то Юрка и не вышел к ребятам. Снова стал глядеть на вершину сопки, полузакрытую теперь рваной сизой тучей. Юрка перевёл взгляд на дорогу. Она вытягивалась из-за ближнего леса и упиралась в проходную городка, близ которой не спеша вышагивал солдат в брезентовом плаще и мокрой пилотке.
        Точно такой плащ был и у дедушки Миши. Дедушка — холодно или жарко — постоянно брал его с собой. И уходя на охоту в тайгу, и уезжая на дальнюю заимку, когда наступала пора сенокоса.
        В тайгу дедушка Миша не взял внука ни разу, а вот на заимку однажды сам пригласил. Ох и радовался же Юрка, сидя на возу рядом с ним. В упряжке шёл старый смирный мерин по кличке Топтыга, поэтому Юрка правил всю дорогу сам, потряхивая вожжами и покрикивая точь-в-точь как это делал дед: «Н-но, бельмастый, топчись живей, пош-шевеливай!» На заимку они приехали к вечеру. В казане, наглухо вмазанном в печь, дедушка сварил кулеш. Поужинали и легли спать под навесом на сене. Рядом, похрапывая, жевал траву Топтыга, а где-то далеко-далеко, наверное, в озерце у подножия сопки, квакали лягушки.
        — Дедушка, а если ночью конь пить захочет, кто ему воды даст?
        — Поил его давеча. Ишь ты, — усмехнулся неожиданно дед, — дитя пожалело мерина, а вот взрослым давно до этой животины дела нет... Машин полным-полно, а коней извели дочиста, на весь колхоз один мерин и остался. Околеет скоро, и крышка, вроде и не водилось на свете лошадиного племени. Ну спи, внучек, спи...
        Топтыга похрустывал сеном, и Юрке хотелось, чтобы этот старый коняга никогда не умирал.
        Сквозь щель в крыше навеса видел Юрка крупные яркие звёзды, потом показалась луна. Если прижмурить глаза, сверкает что-то там, на луне, — мигнёт и потухнет, мигнёт и опять потухнет. Юрка подумал: наверное, космонавты подают оттуда на Землю какие-то сигналы. Тронул деда за плечо:
        — А я, когда вырасту, стану космонавтом! Вот!
        — Правильно, — сонно ответил дед, — почему же не стать?
        — На Луну полечу, понятно?
        — Слетай, конечно, чего там? Только сперва подрасти да подучись. Телеграмму я нынче получил, мать за тобой приезжает, послезавтра встретим. Поедешь ты, внучек, в предалёкие края...
        Юрка, зашуршав сеном, даже привстал. Он обрадовался, что скоро увидит маму, потом папу и Олю. Тут же ему подумалось: а ведь бабушка с дедушкой не поедут в далёкие края, останутся здесь, ему тотчас стало грустно, и он сказал:
        — Не поеду. Не хочу уезжать.
        Дед помолчал, потом заговорил строго:
        — Не дело, внучек. Детям положено с родителями жить, а ты вот и в школу уже пошёл, а родителей, почитай, не знаешь, каждый раз привыкаешь к ним, будто к чужим. — Дед обнял Юрку, запустил в его жёсткие вихры суховатую руку. — Там, где отец будет теперь служить, школа рядом. Надо ехать. Соскучишься по мне с бабкой — письмишко напишешь, ты ведь теперь человек грамотный, второй класс кончил...
        Вспомнив всё это, Юрка вздохнул, подумал, что уже можно было бы написать дедушке письмо: десять дней прошло, как он здесь.
        Славик и Кеша продолжали гонять мяч — по траве и прямо по лужам. Может, зря он не пошёл к ним?
        За Юркиной спиной молча и сосредоточенно посапывала Оля. Сопит, значит, чем-то увлеклась. Оглядываться Юрке не хотелось.
        — Зачем опять шнурок развязала, скверная девчонка? — раздражённо прикрикнула мама. — И тянешь зачем? Порвёшь, чем я тебе ботинок зашнурую, тряпочкой?
        — Не хочу тряпочкой.
        — Зашнуруй сейчас же. Сама. Видишь, мне некогда. Ох, горе моё...
        В это время мимо офицерских домов промчалась машина, подкатила к городку и скрылась в воротах.
        — Папа приехал, — сказал Юрка.
        — Папа приехал, папа приехал! — запрыгала по комнате, хлопая в ладоши, Оля. — Сейчас будем уезжать. Правда, мама?
        — Правда. Юра, пригляди за ней, я схожу к тёте Тане. А ты посиди, дочка, посиди хоть минуту спокойно. Шнурки не развязывай, пуговицы на кофточке не расстёгивай. Будь умничкой, хорошо?
        — Хорошо, — скромно пообещала Оля.
        Мама ушла. Юрка продолжал стоять у окна — присматривать за сестрёнкой, за этой Юлей-капризулей, как про себя звал её Юрка, ему было совершенно не интересно. Скорее бы пришёл папа... У него билеты на поезд, а может, даже на самолёт. Вот было бы здорово, если бы на самолёт: поездом Юрка ездил сто раз, а вот самолётом ещё не летал.
        Мокрый мяч от ноги Славика угодил Кеше прямо в живот, Кеша поскользнулся и упал в лужу. Славик помог ему подняться и, заметив Юрку, поманил его: давай, мол, к нам.
        — А ну вас, — вслух сказал Юрка, — играйте сами.
        Он представил себя пассажиром, сидящим в самолёте, но сидеть было скучно, и тогда он представил себя самолётом. Расставив руки, закружился по пустой и от этого очень просторной комнате и загудел, то повышая, то понижая голос:
        — Гу-у-у, жу-у, жу-у...
        У Оли округлились и глаза и рот.
        — Ты чего, Юра? — спросила она заинтересованно.
        — Я — самолёт, — сказал Юрка. — Я лечу в Москву.
        — А я?
        — А ты сидишь на чемодане. И сиди себе... Ж-жуу!
        — Не хочу сидеть, — капризно заболтала ногами Оля. — Ты за мной совсем не смотришь, и я уже расстегнула пуговицу.
        — Расстёгивай себе... Г-гу, г-гу, ж-жу...
        — И буду реветь.
        — Реви сколько хочешь. Пожалуйста.
        — И-и-и, — стала тянуть Оля без слов, на одной ноте и, видя, что Юрка не обращает на это никакого внимания, всплеснула руками. — Ну слушай же, Юра, я уже реву! Слушай же, ох, горе моё... И-и-и...
        Мимо окна пробежала мама, встревоженная, распахнула дверь:
        — Что тут у вас?
        Юрка не успел ничего ответить, Оля не успела наябедничать — порог переступил папа, высокий, в зелёной плащ-накидке, обрызганной дождём, и весёлый. Подхватил на руки Олю, закружился с нею по комнате:
        — Всё в порядке, азиаты, уезжаем далеко-о!
        — Лёша, а как с вещами? — озабоченно спросила мама.
        — Отправлены малой скоростью. А мы отправляемся — большой. Летим, сын! Олька, летим! До самой Москвы, а там — поездом. Ну-ка, дети, быстро в машину! Маша, давай чемоданы, пора!..
        У порога уже стоял командирский «газик». Папа поставил в него чемоданы, мама уложила авоськи, в «газик» впихнули сперва Олю, потом Юрку и пошли прощаться с высыпавшими из квартир офицерами, их жёнами и детьми.
        К машине подходят Славик и Кеша.
        — Уезжаешь? — разочарованно спрашивает Юрку Славик.
        — Ага. До Москвы летим самолётом, а потом поездом.
        — Я ещё ни разу не летал самолётом, — вздыхая, говорит Славик.
        — Подумаешь, — кривится Кеша, — я тысячу раз летал!
        Папа и мама садятся наконец в машину. Мама всхлипывает и вытирает платком лицо. «Пишите!» — кричит кому-то. Папа кивает шофёру. «Газик» срывается с места. Вослед ему машут и солдаты от проходной, и все, кто стоит у домиков, даже Славик с Кешей.
        Оля ласкается к маме, жалеет её: «Ну не плачь, мамочка, они нам будут письма присылать». Мама целует её, берёт на руки и вдруг встревожено спрашивает:
        — А где ботинок?
        — Там остался. Упал, — невинно отвечает Оля.
        Все сразу замечают, что правая Олина нога только в гольфе.
        Папа прикрывает рот ладошкой, смеётся шофёр. Мама всплёскивает руками:
        — Ох ты, горе мое... Говорила же — зашнуруй, а ты не послушалась и потеряла.
        — Папа потерял, когда кружились.
        — Ну конечно же, ты виноватой не бываешь. — Мама начинает рыться в одной из сумок. Она всё ещё продолжает сердиться, но Юрка понимает: это так, для порядка.
        А «газик» всё набирает скорость, деревья расступаются перед ним и уплывают назад, впереди стелется асфальтированная дорога. Далеко-далеко, на самом горизонте, белеют дома большого города. Папа показывает на те дома:
        — Оттуда, сын, полетим.
        Юрка кивает головой, и ему уже ничуть не грустно. Ему хочется, чтобы машина мчалась всё быстрей и быстрей. Скорее бы сесть в самолёт и лететь, лететь, потому что Кеша уже тысячу раз летал, а он ещё ни разу...
        Аэропорт был забит людьми. В зале от голосов стоял сплошной гул. Время от времени включалось радио: «Объявляется посадка на самолёт...» Оля вертела головой, потому что ей очень хотелось увидеть тётю, которая говорит таким громким голосом. А Юрка всё дёргал папу за рукав:
        — Может, нам на посадку? Ты совсем не слушаешь.
        — Нет, сын, потерпи немного.
        — А вдруг мы опоздаем или не услышим?
        — Это исключено.
        Мама обмахивала лицо платочком и вздыхала.
        — Вот что, азиаты, — сказал папа, улыбаясь. — Пойдёмте-ка на посадочную площадку, там веселей. Оля, ко мне!
        Хорошо придумал папа — выйти на посадочную площадку! Отсюда весь аэродром как на ладони. У Юрки даже дух заняло, когда он увидел самолёты. Их было много. Стояли они и рядом по три-четыре, и по одному. Все такие красивые и большие!
        — В каком мы полетим? — спросил Юрка.
        — Наверное, вон в том, — указал папа на самый большой, люди под которым казались совсем-совсем маленькими.
        — Ой-ё-ёй! — закричал Юрка. — Как много окон! А в них можно глядеть, когда полетим?
        — Конечно, если место твоё будет рядом. Окна эти называются иллюминаторами, потому что самолёт тоже ведь корабль, только — воздушный.
        — Ага, — согласился Юрка, мечтая с этой минуты лишь о том, чтобы его место оказалось у иллюминатора.
        Над аэродромом всё время стоял гул. Одни самолёты взлетали, другие приземлялись. Глядеть на это было так интересно, что Юрка забыл о времени, и удивился, когда папа положил руку ему на плечо:
        — Пойдём, сын. Посадка.
        ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ
        Вот уж не повезло так не повезло... Место у иллюминатора успел занять какой-то мужчина со шрамом над левой бровью. Ничем не интересуясь, он сразу уткнулся в газету.
        Юрке показалось, что он уже видел этого человека, но где и когда, вспомнить никак не мог. И перестал вспоминать, больно надо.
        Пассажиры постепенно заняли свои места, разговаривать стали спокойнее, тише. Папе и маме с Олей достались места в другом ряду, наискосок. Юрка сидел лицом к ним, видел их, и это его немного успокаивало.
        Человек со шрамом взглянул на Юрку и сказал, свёртывая газету и улыбаясь одними глазами:
        — Не поменяться ли нам местами, молодой человек? Как вы считаете?
        Юрка очень удивился, так было это неожиданно.
        — Полагаю, есть смысл, — добавил человек со шрамом. — И пока я не передумал, не смейте, пожалуйста, упираться. Вам ведь очень хочется глядеть в окно?
        — Откуда вы знаете? — горячо воскликнул Юрка.
        — Я, брат, всё знаю, — подмигнул человек со шрамом папе, и папа тоже улыбнулся. — Будьте добры, уступите мне своё место.
        Юрка мгновенно очутился у иллюминатора, сел в кресло и опять попытался вспомнить, где он мог видеть этого весёлого и хорошего человека.
        Самолёт вдруг задрожал, справа, потом слева оглушительно загудело. Оля испуганно прижалась к маме, а Юрка, усмехнувшись, подумал: «Вот непонимайка!.. Это же турбины заработали, сейчас будем взлетать!»
        Из кабины пилотов вышла красивая тётя с серебряными крылышками на берете. Кеша когда-то говорил, что этих тётей называют по-русски — бортпроводницами, не по-русски — стюардессами. Непонятное слово больше нравилось Юрке, в нём было что-то таинственное, как и в самой стюардессе, чем-то похожей на хозяйку Медной горы из кинофильма «Каменный цветок». Может, она тоже из сказки?
        Стюардесса должна была выйти с конфетами — так говорил Кеша. Но на этот раз конфет у неё не было. Она улыбнулась Юрке, попросила всех пристегнуть ремни, потом сказала: самолёт летит до Москвы, ведёт его командир корабля Иван Петрович Зайцев. Юрка тут же подумал, что, когда он вырастет, непременно станет командиром корабля и тоже будет водить вот такие большущие самолёты до самой Москвы, а может, и дальше. Пока он так думал, стюардесса ушла и вернулась с подносом, на котором горкой были насыпаны конфеты. Она медленно шла по салону, наклоняясь к креслам, и пассажиры сами брали конфеты, кто сколько хочет. Юрка думал взять побольше, но человек со шрамом взял только две, и Юрке стало ясно, что брать много, наверное, неудобно, да и незачем, и взял себе тоже только две. Оля пусть берёт сколько хочет, она — сластёна, а он, во-первых, — не сластёна, во-вторых, — конфеты здесь дают на тот случай, если затошнит. Его разве затошнит? Когда он вертелся, играя с Кешей и Славиком, у него даже голова не кружилась.
        Всё-таки на всякий случай одну конфетку он положил за щеку. В это время самолёт дёрнулся, мягко заскользил по земле, потом, оглушительно загудев, рванул с места, помчался, помчался... Юрку слегка качнуло. Он схватился за поручни кресла, взглянул в иллюминатор и вскрикнул от восхищения: земля зеленела далеко внизу. Дома на ней были похожи на спичечные коробки, дороги — на серые ленты, по которым едва заметно двигались машины, как чёрные жуки.
        Зелёная земля уходила всё ниже и ниже, и теперь дома на ней виделись как рассыпанные кубики. Потом стёкла иллюминаторов застлало плотным туманом.
        Человек со шрамом подмигнул Юрке и сказал: «Пробиваем облака». Юрка кивнул ему с таким видом, будто ему и без того всё понятно.
        Вдруг стало так ослепительно ярко, что невольно глаза закрылись сами. Когда Юрка решился открыть их, прямо в иллюминатор заглядывало солнце. Внизу расстилалось огромное белое поле, и самолёт скользил по нему, как по снегу. Юрка догадался: это — облака.
        Человек со шрамом опять читал газету, да и все, кого видел Юрка, либо читали, либо дремали. Оля капризничала. Побледневшая мама глядела на папу как-то растерянно и виновато, папа погладил её плечо и стал говорить Оле, что она уже большая девочка и капризничать ей, пожалуй, стыдно, а она всё хныкала, и кривилась, и возражала папе: «Я совсем не большая, я совсем маленькая, и мне совсем не стыдно». Папа взял её на руки, стал шептать что-то. Оля успокоилась и незаметно заснула. Мама тоже сидела с закрытыми глазами, откинув голову на подголовник кресла, но Юрка чувствовал, что она не спит, что ей, наверное, плохо. «Ох, уж эти женщины!..» — подумал он теми же словами, какие обычно говорил папа, когда был почему-либо недоволен мамой или Олей, но ему было жаль маму. Хотел пробраться к ней, тоже, как папа, погладить её плечо, но человек со шрамом загородил ногами весь проход, а просить его, чтобы посторонился, не хотелось.
        «Где я его всё-таки видел?» — подумал Юрка и неожиданно вспомнил: в тайге, во время грозы.
        ...Это случилось несколько дней назад. В городок, где остались Кеша и Славик и где он, Юрка, жил так недолго, давно повадилась белка. Прыг-скок по деревьям, и вот тебе — пожалуйста: она уже в городке. Сидит на сосне, чешет передними лапками мордочку, будто дразнится, хвастаясь: глядите, какая я смелая! Свистнешь, взмахнёшь рукой — замелькает рыжим хвостом — только её и видели! Кеша первый не выдержал. Предложил сделать рогатки и — как только дразнила-белка появится вновь — сбить её. Юрка, недолго думая, поддержал Кешу, а рассудительный Славик подумал и сказал:
        — Рогатки мы, конечно, сделаем. У меня и резина есть, и суровых ниток у бабушки попрошу. Только не для белки. Белок бить нельзя, они ведь зверьки невредные. Эта белка ходит к нам не дразниться. Просто ей интересно поглядеть, как люди живут.
        — Зачем же тогда рогатки? — недовольно спросил Кеша.
        Славик опять задумался. Даже лоб наморщил.
        — Белку нельзя убивать, — сказал твёрже. — Для птиц кормушки делаем, скворечники, а белку — уничтожать? Вот придумали... Эх, вы-ы... Наоборот, помочь белочке надо! Слушайте, что я надумал! Надо узнать, где её дупло. Если найдём, натаскаем туда грибов, орехов, чтобы ей на всю зиму хватило.
        — Вот здорово! — вскинулся Юрка.
        — А рогатки для чего же? — не унимался Кеша.
        — В тайге помимо белок и волки водятся, и рыси, — ответил Славик. — Как мы пойдём туда с пустыми руками?
        Найти дупло так и не удалось: потеряли из виду белку.
        К тому же — заблудились.
        Шумел дождь, шумела тайга. Страшно было Юрке, но ни Кеше, ни Славику он не сказал об этом. Они тоже, наверное, боялись, а молчали ведь.
        Жались все трое к корявому стволу старой-престарой сосны, пока Славик не сказал, что в грозу под высокими деревьями стоять нельзя, в высокое дерево может ударить молния. Перешли в кусты, на просеку, мокли там под проливным дождём, сперва каждый в одиночку, потом встали спина к спине. Тепла от этого не прибавилось, зато Юрке было не так страшно. Темнело. Дождь всё лил.
        — Слава, а в грозу волки по тайге ходят? — спросил Кеша.
        — Не бойся, не ходят, — заверил Славик. — Не дураки они, чтобы мокнуть.
        — Я и не боюсь! Пусть только сунутся, я из рогатки каждому прямо в глаз!
        В это время кто-то завозился в ближних кустах. Кеша прыгнул в сторону, Юрка за ним, а Славик остался на месте. Из кустов вышел человек в брезентовом плаще, огляделся, поманил к себе сразу всех троих:
        — Сюда, сорванцы! Что вы тут потеряли?
        — Мы за белкой следили и заблудились, — ответил за всех Славик. — А вы, дяденька, что в тайге делаете?
        — Я геолог. Каменный уголь здесь ищем, следовательно, тайга нам — дом родной. Что же вы, сорванцы, одни в тайгу сунулись? Откуда вы? Из какой деревни?
        — Мы не из деревни, — тихо ответил Славик.
        — Города отсюда — далеко... — сказал геолог. — Откуда же вы?
        — Это — военная тайна, — потупясь, ответил Кеша.
        — Ну раз военная тайна, тогда понятно, — засмеялся геолог, сбросил с головы капюшон плаща, стал прикуривать сигарету, и тут Юрка заметил у него шрам над бровью. — Айда за мной! Живо! В вашей деревне, поди, давно тревога объявлена, вас ищут...
        — Да не из деревни мы...
        — Знаю. Шагом марш!
        Вскоре геолог вывел их на дорогу, с которой просматривались проходная городка и верх сторожевой вышки над мелколесьем.
        — Вон она, ваша деревня, верно? Ну, я — к себе, а вы — домой, пока окончательно не замёрзли. Скажите отцам, чтобы хорошенько уши вам надрали. Бегом — марш!
        Так повстречался и расстался Юрка с этим человеком. И вот новая встреча. Интересно!
        Человек со шрамом то закрывал глаза, то вновь следил ими по строчкам. Юрка искоса поглядывал на него, потом, осмелившись, тронул за локоть:
        — Дяденька, а вы уголь нашли?
        — Какой уголь?
        — Помните, в тайге, когда гроза была, вы уголь искали?
        — Ах, да, да, да, припоминаю... Тебя зовут Кешей?
        — Нет. Кеша мой товарищ.
        — Погоди... В таком случае — Петькой!
        — Да нет же... Никакого Петьки там не было.
        — Тогда — извини, твоего имени не помню.
        — Меня Юркой зовут. Мы втроем были — Кеша, Славик и я.
        — Да, да, да, вот теперь вспомнил. А меня зовут дядей Мишей. — Человек со шрамом бегло огляделся и, заметив, что за ним наблюдает отец Юрки, усмехнулся. — Выходит, товарищ подполковник, с вашим сыном мы уже знакомы. Разрешите представиться? Инженер-геолог Михаил Павлович Мурин. Лечу к тёплому морю косточки погреть. Давненько там не был.
        — Яскевич, Алексей Павлович, — сказал папа, пожимая руку Михаилу Павловичу.
        — Очень приятно, — усмехнулся тот и обернулся к Юрке. — Ну, а ты, Юрий Алексеевич, просьбу мою в тот день выполнил? Попросил отца, чтобы тебе маленько уши надрал?
        — Попросил.
        — Ну и как?
        — Не пустили в город.
        — А Славик с Кешей ездили?
        — Конечно. Да ещё и катались на каруселях.
        — О-о, брат, наказание более чем серьёзное. Но ты, понятно, ничуть не хныкал. Верно? Молодец! Мужественно поступил. Теперь я уверен — твоё желание сбудется. Вырастешь и обязательно станешь командиром вот такого корабля. Ведь ты мечтаешь об этом?
        — Откуда вы знаете? — удивлённо спросил Юрка.
        — Сказал же — всё знаю. — Дядя Миша, сощурясь, с минуту глядел на Юрку, будто вспоминал что-то, потом хлопнул себя ладонью по лбу, снял с боковой сетчатой полки клеёнчатую сумку и, подмигнув Юрке, стал её расшнуровывать. — Везу, понимаешь, одну забавную штуку... Гляди!..
        Забавной штукой оказался медвежонок. Поначалу Юрка просто растерялся: живой медвежонок, да и только! И глаза, как у живого, и костяные зубы во рту, и когти на лапах...
        — Вот здорово!
        — Ты не знаешь ещё самого главного, — сказал Михаил Павлович. — Засунь-ка руку в левое ухо, там — колечко. Нашёл? Крути до отказа. Теперь смотри.
        В голове медвежонка что-то зашипело, правая лапа его дёрнулась, стала подниматься к открывшейся пасти; прижмурив глаза, медвежонок зевнул и похлопал себя лапой по носу. Потом, опуская лапу, зарычал.
        Юрка не переставал удивляться.
        — Значит, нравится, — заключил Михаил Павлович. — В таком случае — твоя вещь. Бери.
        Юрка тотчас опять принялся заводить игрушку, досадуя, что в это дело зачем-то вмешалась мама. Ей, видите ли, неудобно, что Михаил Павлович дарит её сыну такую дорогую вещь.
        Увлечённый, Юрка не заметил, когда оборвался разговор. Михаил Павлович, кажется, уснул, прикрыв лицо газетой.
        «Вот бы показать этого медвежонка Славику и Кеше», — подумал Юрка. Ему вдруг стало грустно. И оттого, что желание это исполнить не удастся, и особенно оттого, что ни со Славиком, ни с Кешей ему, наверное, никогда больше не доведётся встретиться. А может, папино начальство передумает, прикажет папе лететь обратно? Вот было бы здорово! Он, Юрка, опять дружил бы с ребятами — запускал змея, играл в вертолёт и уже никогда с ними не ссорился.
        Стали вдруг слипаться веки. Юрка слышал, как гудят турбины, и всё-таки спал. Когда разбудили обедать, неохотно съел кусок курицы, зато лимонаду выпил целый стакан и опять заснул, свернувшись в кресле калачиком и крепко прижав к себе медвежонка. Проснулся лишь в Москве.
        Аэродром оказался далеко от города. На Белорусский вокзал ехали автобусом — папе так и не удалось перехватить такси. Автобусом Юрка ездил не один раз, поэтому сейчас было ни чуточки не интересно. И на вокзале было неинтересно: народу много, все куда-то спешат, шум, гам, толкотня. И душно. И Оля капризничает. А мама нервничает, потому что папа ушёл за билетами и долго не возвращается.
        Хотелось пить, но не решался тревожить маму. Она так измучилась с этой капризной Олькой... Всё-таки не выдержал:
        — Мама, дай денежек, лимонаду попью.
        — Только не смей мороженое брать. Простудишься.
        Подходя к киоску, Юрка неожиданно встретил дядю Мишу, с которым они простились ещё на аэродроме. Обрадовался.
        — Вы и дальше с нами?
        — Нет. Сюда заскочил на минутку, товарища навестить. Попьём? Или, может, по мороженому на прощание?
        — Мама не велит. Боится, что простужусь.
        Дядя Миша купил бутылку лимонада.
        — Отойдём-ка, Юрий Алексеевич, в сторонку. Держи стакан. Значит, вы отсюда прямо в Брест?
        — Нет, в Белореченск. Там папу пошлют на службу.
        — Выходит, ему дадут самолёт? Истребитель?
        — Нет, — засмеялся Юрка. — Какой вы, дядя Миша, непонятливый. У моего папы на погонах не птички, а пушки. Он не лётчик, он — артиллерист, ракетчик.
        — Извини, я в этом деле ничего не смыслю, — усмехнулся дядя Миша. — Папе твоему, наверное, здо-о-рово повезло, да и тебе тоже. Белореченск — красивый город.
        — А нас в город не посылают. Папа сказал, будем жить в лесу на огневой позиции.
        — Не совсем повезло, — сказал дядя Миша каким-то другим, не прежним голосом, и лицо его вдруг стало неприветливым, суровым. — Дельный ты парень, Юрка. Не понимаю только, зачем разболтал мне военную тайну? Ты — сын офицера и... ляпнул такое...
        Юрка, чуть не уронив стакан, ухватился за рукав дяди Мишиной тужурки:
        — Я больше никогда... Дядя Миша!..
        — Верю, — уже помягче сказал дядя Миша и похлопал Юрку по плечу. — Не бойся, никому не скажу об этом. И ты держи язык за зубами. Теперь — прощай. Медведя-то береги. Занятная штука.
        Юрка вернулся к скамье, на которой сидели мама и заплаканная Оля, и тоже присел — тише воды ниже травы. Как могло случиться, что он разболтал военную тайну? Может, всё-таки признаться папе? Нет, не надо. Во-первых, папа огорчится, что его сын такой болтливый человек, во-вторых — будет волноваться. Нужно молчать... А впредь, пока слово сказать, подумай, может, это слово — военная тайна.
        Голова медвежонка выглядывала из авоськи. Юрка прикрыл её целлофановым мешком.
        Вскоре папа вернулся с билетами. Объявили посадку, и Юрка успокоился.
        Шли по длинному перрону под навесом — папа впереди с огромными чемоданами, за ним мама с Олей на руках, последним он, Юрка, с какой-то авоськой, бьющей по ногам.
        В поезде им досталось отдельное купе. Папа забросил чемоданы на самую верхотуру, облегчённо вздохнул:
        — Всё, азиаты, теперь не летим, а едем.
        Юрка глядел на папу — высокого, сильного — и улыбался. Ему нравилось, когда папа говорил вот так — «азиаты». Оле всё равно, она ещё мало смыслит, а ему, Юрке, известно, что означает это слово. В их семье только папа — европеец. Его родина — Белоруссия. Мама жила в Сибири, в городе с названием — Камень-на-Оби. Он, Юрка, тоже родился в этом городе. Оля родилась на Дальнем Востоке, там, где папа служил потом. Вот и получается: папа — европеец, а они, все трое — мама, он, Юрка, и Оля — азиаты.
        Папа снял ремень, расстегнул ворот гимнастёрки, присел рядом с мамой, прижав её голову к своей груди:
        — Намучилась?
        — Переживём.
        — Ох уж мне эти женщины, — усаживая Олю на колени, сказал папа. На губах его блуждала улыбка. — Горе мне с вами.
        Юрка этим словам не верил.
        — Телеграмму дал? — спросила мама.
        — Срочную. Проезжать там будем часов в пять утра. Слышишь, сын? К поезду выйдут встречать нас дедушка, бабушка и тётя Катя. Поезд на этой станции не останавливается. Просто увидим их в окно. Так что — будь готов.
        Юрка долго не мог сомкнуть глаз. Вертел головой на тощей, как блин, подушке, глядел, отдёрнув занавеску, в окно. За окном была ночь, а в ней огни, огни, будто кто-то специально расставил на полях зажжённые свечи. .Жёстко постукивали на рельсах колёса, вагон покачивало. Оля спала, разметавшись на постели, мама и папа тоже спали. Юрка закрыл глаза и вскоре увидел дядю Мишу — человека со шрамом. Сдвинув брови, он грозил Юрке пальцем: «Зачем ты разболтал военную тайну?» Потом провёл рукой по лицу и снова погрозил: «Медведя-то береги! Береги, бе-ре-ги, за-а-нятная штука!..»
        Проснулся от того, что ступням стало щекотно. Он не мог понять, почему щекотно, пока не услыхал голоса папы:
        — Юра, вставай!
        — Юла, вставай! — тотчас прозвенел Олин голосок откуда-то снизу, тут же вмешалась в разговор мама:
        — Наивные люди. Отнеси его, отец, под кран, сполосни холодненькой, сразу проснётся.
        — Не надо под кран, — сказал Юрка, — я уже...
        Выпутался из простыни, протёр глаза. Папа стоял у двери — чисто выбритый, с влажно поблёскивающими волосами, — чистил капроновым ёршиком электрическую бритву. Мама пришивала завязку к Олиной шапочке. Оля, — умытая, причёсанная, наряженная в новое розовое платьице, — сидела на нижней полке, болтала ногами и хвасталась, задрав голову, захлебываясь:
        — Ага, Юла, а меня будут в окошко показывать, вот!
        — Ну и ничего особенного, подумаешь... — сказал Юрка.
        — Ну и ничего особенного, подумаешь... — слово в слово повторила сестрёнка.
        Юрка поглядел на неё с серьёзным видом взрослого человека, покрутил пальцем у своего лба и покачал головой:
        — Попугайчик ты, Оля.
        Девочка тоже покрутила пальцем у своего лба, покивала головой и опять слово в слово повторила сказанное Юркой:
        — Попугайчик ты, Оля.
        Юрке ничего не оставалось, как засмеяться и показать Оле язык. Он и сделал это. Оля немедленно заревела, а папа сказал строго:
        — Ну, это ты зря, Юрий. Стыдно! Ты — взрослый человек, ума у тебя побольше, надо понимать.
        — Надо понимать, — добавила Оля.
        Теперь и папа с мамой улыбнулись. Юрка, не сдержавшись, захохотал. Папа легонько шлёпнул его ладонью по спине:
        — Марш умываться!
        Когда Юрка вернулся, мама, успев нарядиться в новое платье, причёсывалась перед зеркалом в двери. Папа глядел в окно. На его мундире, туго затянутом ремнём и портупеей, вместо колодочек сияли орден и все пять медалей. Орденом папу наградили недавно, за то, что его дивизион оказался лучшим в округе.
        — Маша, подъезжаем! — с радостной тревогой сказал папа.
        Мимо проплыли приземистые кирпичные постройки, поезд замедлил ход. Папа рванул окно книзу, выглянул вперёд по ходу поезда и тут же крикнул под громкий стук колёс:
        — Оля, ко мне! Быстренько!
        Юрка замешкался. Оля, мама и папа заняли всё окно. Только в последнюю минуту ему удалось как-то протиснуться между ними, увидел тётю Катю — папину сестру, она смеялась, кричала что-то — что, разобрать было невозможно. Потом одним глазом заметил дедушку и бабушку. Дедушка махал рукой и кивал головой, бабушка стояла, расставив руки, будто собиралась обнять сразу всех, улыбалась и плакала.
        Опять поплыли мимо постройки, поезд прогрохотал по мосту через реку и снова увеличил скорость.
        Папа закрыл окно, погладил Олю по волосам:
        — Ну, дочь, видела бабушку с дедушкой?
        — Видела, — вздохнула Оля. — Там ещё были машинка, коник и маленькая коровка. И ещё тётя кричала. Мама, что тётя кричала?
        — Что ты хорошая девочка, только очень капризная, и, если будешь и впредь капризничать, она не пригласит тебя в гости.
        — Я не часто буду капризничать. Ладно, мама?
        Юрка засмеялся и вслед за папой вышел в тамбур. Папа стоял у окна, глядел на зелёные поля и перелески и думал о чём-то не известном Юрке. Он даже пытался напевать что-то себе под нос, хотя вообще-то никогда не поёт, потому что ему ещё в детстве медведь наступил на ухо. Конечно, никакого медведя не было, просто взрослые так говорят о тех, у кого в песне ни складу ни ладу.
        — Папа, ты — рад? — спросил Юрка.
        — Очень.
        — А почему?
        — Потому что вернулся на родину. Тут же мне каждый кустик знаком...
        — А «Журавлиная падь» — не родина? — спросил Юрка, опять вспомнив Славика и Кешу, оставшихся в «Журавлиной пади».
        — Тоже родина. Везде наша советская земля. Только понимаешь, сын, у каждого человека есть на земле уголок дороже всех на свете. Как тебе объяснить? Допустим, много на свете мам, и все они хорошие, а вот твоя мама для тебя — лучше всех. Верно?
        — Ага!
        Папа опять глядел вдаль и думал о чём-то своём. Юрка тоже думал. О том, что лесов здесь поменьше, чем там, где осталась «Журавлиная падь», и сопок совсем нет. А деревень тут больше, куда ни глянь — деревни. Вон мальчишки на луг бегут, там у них футбольное поле... Сейчас как заиграют? О! Ударил один! А вратарь — прозевал... Дырка! Ни Кеша, ни Славик, ни он, Юрка, не прозевали бы. Что делают сейчас Славик и Кеша? Может, тоже гоняют в футбол, а может, пошли на рыбалку? Интересно, по-прежнему ли приходит в городок та задавака-белка? Если приходит, ребята найдут её дупло уже без него, без Юрки...
        — Гляди, сын, Белореченск!
        ОПЯТЬ ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ
        Город начался неожиданно. Только что проплывали за окном берёзовые рощи и сосновые боры, и вдруг, как в сказке, выросли высокие дома. Одни подступали к самой дороге, другие уходили далеко-далеко. Многие ещё строились. У этих домов катились по рельсам, как по железной дороге, подъёмные краны, подхватывали с земли большущие плиты — целые стены — и, приподняв, опускали прямо в руки рабочих. Много их там было, рабочих, на самой верхотуре, и парней, голых до пояса и загорелых, и девушек, повязанных разноцветными платочками. Юрка тут же подумал: быть командиром самолёта — хорошо, но ничуть не хуже — выучиться и на строителя. Вон куда они забрались, оттуда весь город видно!
        Юрка хотел спросить, отчего так много в городе флагов, сегодня ведь никакой не праздник, — не успел: папа снял с верхней полки чемоданы, мама торопливо стала собирать Олю. Юрке кивнула на пузатую авоську:
        — Не забудь.
        По подземному переходу поднялись на привокзальную площадь. Юрку, бредущего последним, толкали со всех сторон. Авоська била его по коленям, а то и сзади, под коленки, было шумно, неуютно и неинтересно.
        На вокзале гомон и суета. Папа с трудом нашёл свободный краешек скамьи для мамы с Олей, составил у ног их чемоданы и зашагал куда-то звонить. Вскоре вернулся, обрадовано сказал:
        — Меня ждут. Сдавать в камеру хранения чемоданы не будем, пожалуй, долго не задержусь. Юра, не отходи от мамы, мало ли что может понадобиться!
        А Юрке так хотелось с папой! Велика ли радость — сидеть на чемоданах в этом гвалте и скучать?
        Папа с мамой переглянулись, и мама сказала:
        — Бери уж. Обойдёмся.
        Что ни говори, а взрослые порой бывают догадливые!
        Не зря хотелось Юрке поехать с папой. Как хорошо в такси, да ещё если тебя посадили впереди, рядом с шофёром! Такси шло медленно, папа, наверное, специально попросил шофёра ехать потише, чтобы сын успел как следует рассмотреть город. И Юрка, вертясь на сиденье, глядел во все глаза.
        Едва свернули на главную улицу, Юрка прочитал на доме с колоннами: «Главпочтамт». И тут же увидел над входом удивительные часы — большие-пребольшие — с циферблатом, сплошь исписанным названиями городов. Повернулся к папе, чтобы спросить — для чего это, папа опередил его:
        — По ним можно узнать, какое сейчас время в любом городе.
        Удивительно!
        Главная улица называлась — проспект Ленина. По ней в ту и другую стороны непрерывно мчались легковые машины, останавливаясь ненадолго перед красным огнём светофора. Тогда улицу торопливо переходили пешеходы.
        Юрка глядел на проплывающие мимо дома, украшенные флагами, и казалось ему, что попал он в сказку. В сопках таких красивых и высоченных домов не было.
        — Папа, а почему флаги? Разве сегодня праздник?
        — Да, сын, для города — праздник. Много лет назад, когда шла война, в этот день Белореченск был освобождён от фашистов. Видишь памятник впереди? Он воздвигнут в честь воинов и партизан, в честь тех, кто победил врага. У подножия — Вечный огонь... Он горит днём и ночью...
        — Я знаю про Вечный огонь. Нам Тамара Михайловна в школе...
        Юрка не успел договорить: в это время из-за памятника вышли два мальчика и две девочки в пионерской форме и встали с четырёх сторон у Вечного огня, вскинув руки в салюте.
        «Вот здорово! Везёт же людям!..» — подумал Юрка. Как ему хотелось хоть одну минутку побыть на месте любого из этих ребят! Постоять в почётном карауле у Вечного огня, у памятника героям!
        В штабе папу долго не задержали, но на вокзал они возвращались троллейбусом, и папа заметно нервничал: времени в обрез, а ещё надо купить кое-что из продуктов, — едут они не к тёще на блины, а в лесной городок, где нет магазинов.
        За покупками отправилась мама, потому что мужчины всегда берут не то, что надо. Выбрасывают деньги на ветер, лишь бы скорее отделаться.
        — Смотрите за ребёнком, — строго сказала она и ушла.
        Ребёнок — это значит Оля — сидел с ногами на чемодане, мурлыкал что-то под нос, заворачивая зелёную тряпку в синюю. Зелёная тряпка — кукла, синяя — одеяло. Юрка уже давно относился к подобным Олиным играм с пренебрежением, но, как говорят взрослые — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.
        Папа уткнулся в газету — он их накупил в киоске целую кипу. Юрка в журнале рассматривал снимки. Сколько прошло времени, он не заметил, только папа вдруг привскочил и спросил тревожно:
        — Сын, а где же Оля?
        Синяя и зелёная тряпки лежали на чемодане, Оли не было.
        Юрка обежал весь вокзал, обшарил все углы, заглянул под все скамейки — сестрёнка как в воду канула. Встревоженный папа, едва дождавшись его, отправился искать Олю сам. Вернулся — вспотевший, сердитый, усадил Олю на чемодан, строго сказал:
        — Так дело не пойдёт, дочка. Что же ты убегаешь без спроса? Может, тебя за ногу к скамейке привязать, чтобы не потерялась? Сейчас вот найду верёвочку...
        — А я маме скажу!
        — Ишь ты — «маме скажу». Сиди спокойно.
        Несколько минут Оля, посапывая носом, мастерила что-то из тряпок, потом спрыгнула с чемодана, ткнулась головой папе в колени и протянула, чуть не плача:
        — Привяжи, а то опять потеряюсь.
        Юрка засмеялся, а папа взял Олю на руки и, поглаживая ладонью по голове, сказал грустно и ласково:
        — Заскучал, сверчок? Потерпи, скоро наш поезд придёт, и по-е-дем, по-е-дем!..
        — А мама?
        — И мама, конечно. Вон она... Встречай!..
        Толкнув Юрку в бок, папа заговорщически приложил палец к губам, помалкивай, мол, раз влипли. Юрка понимающе кивнул. Но Оля, Оля... Вот уж, действительно, ябеда... Не успела к маме подбежать, выпалила на весь вокзал:
        — А они плохо смотрели. Я уже потерялась!
        Пассажиры, сидевшие на ближних скамьях, заулыбались. Папа, взглянув на Юрку, вздохнул: попались, мол, ничего не попишешь. Мама допытывалась у Оли:
        — Значит, удрала тихонько?
        — Удрала тихонько.
        — Как же это случилось, мужчины?
        — Понимаешь, — виновато улыбнулся папа, — в камере хранения нашёл.
        — Ох, мужчины, мужчины, — укоризненно покачала головой мама, — ничего-то вам нельзя доверить.
        — Ничего вам нельзя доверить, — тут же повторила Оля.
        Поезд отправлялся вечером. Теперь их места были в общем вагоне — шумном и весёлом, — рабочие из города возвращались домой.
        Юрка стоял у окна, глядел на деревни, на леса, синеющие вдали, — где-то там садилось солнце, — и ему уже хотелось поскорее приехать на новое место.
        — Значит, опять — комариное царство? — грустно сказала мама. — Боже, как мне всё это надоело...
        — Ты жена офицера, Машенька, пора бы привыкнуть...
        Мама вздохнула:
        — Нас-то хоть встретят? Или всю ночь на разъезде будем торчать?
        — Обещали машину. Послушай, Маша, помнится, наш попутчик по самолёту, ну тот самый — Михаил Павлович, из Москвы, кажется, на юг собирался лететь?
        — Ну и что? Теперь уж, наверное, улетел.
        — Да нет же! Когда искал Олю, столкнулся с ним. Он сделал вид, что мы незнакомы.
        — Возможно, ты обознался.
        — Ну уж нет! Память на лица у меня хорошая.
        Юрка насторожился. Выходит, дядя Миша тоже приехал в Белореченск? Зачем? Может, надумался всё-таки сказать папе, что его сын разболтал военную тайну? Тогда почему сделал вид, что не знает папу? Этих взрослых никогда до конца не поймёшь...
        — Странно, странно, — продолжал недоумевать папа. — Ладно, мать, подремли маленько. Ехать нам ещё целый час.
        Юрке этот час показался долгим-предолгим, и поэтому, когда папа велел собираться, он обрадовался, собрался раньше всех и даже безо всяких напоминаний взял пузатую авоську, которая ему за долгую дорогу порядочно-таки надоела.
        За окном уже была ночь. Только вплотную прислонившись лицом к стеклу, можно было заметить отдельные деревья, подступающие к самой дороге, — дальше чернел непроглядный лес. Неожиданно во тьме мелькнул огонёк, потом ещё несколько. Поезд остановился.
        Папа с чемоданами сошёл на перрон первым, принял на руки спящую Олю, помог сойти маме. Юрка спрыгнул самостоятельно.
        Поезд тронулся. Папа ушёл искать машину.
        Юркины глаза постепенно свыкались с темнотой. Вскоре он различил не только приземистую будочку разъезда с единственным освещенным окном, но и площадку, вдоль которой стояли столбы с лампочками, лампочки почему-то не горели. Он засмотрелся на свет в окне и неожиданно вздрогнул: мимо будочки прошмыгнул высокий дяденька в сером плаще и тёмной шляпе. Это опять был он, человек со шрамом. Да куда же он подевался? Может, затаился в темноте, ждёт?
        «Ну чего он ко мне привязался? — тревожно подумал Юрка. — И место в самолёте у окошка уступил, и такого славного медвежонка подарил, а сам... Что ему от меня надо?»
        Хлопнула дверь. Из будочки вышли двое — папа и ещё какой-то офицер. В темноте заурчал мотор автомобиля, вспыхнули фары.
        «Папочка, миленький, скорей! Уедем скорей!..»
        Папа и незнакомый офицер приближались. Шуршали камешки под их тяжёлыми сапогами. Неожиданно папа громко засмеялся:
        — Маша, глянь, кого я веду!
        — Разве в такой темнотище увидишь? — сказал тот, кто шёл с ним, и мама обрадовано метнулась в нему:
        — Павлик!.. Зотов! Ты здесь?
        — Уже полгода. Подчиняться твоему муженьку буду, дорогая Машенька. Это кто же у вас — сын и дочь? О-о, какой уже Юрка большой! А девицу вашу как зовут?
        — Олей, — сказала мама. — Она спит.
        — И всем пора спать. Так что прошу к нашему шалашу.
        Опять ехали в «газике». Юрка услышал сквозь дрёму:
        — А школа — далеко?
        — Километра четыре.
        — Магазин ещё дальше?
        — Большие — двадцать семь вёрст, и все — лесом. Опять кто-то вздохнул. Наверное, мама. «Ох, уж эти женщины...» — подумал Юрка, засыпая.
        ШАХНАЗАРОВ
        Сперва раздался слаженный и тяжёлый топот шагов, потом высоко взвился звонкий запев, будто включили радио:
        Путь далёк у нас с тобою,
        Веселей, солдат, гляди!..
        И тут же грянул дружный припев с лихим свистом:
        Вьётся, вьётся знамя полковое,
        Командиры впереди...
        Солдаты, в путь!
        Юрка открыл глаза: увидел пустую комнату с голыми стенами, ещё одну комнату с полуоткрытой дверью. Там, за дверью, спала Оля на составленных чемоданах, а сам он, оказывается, спал на полу. Он не помнил, когда и как они очутились здесь. Выглянув в окно, увидел полосатый шлагбаум, часового у будки, проходную, высокий сплошной забор, из-за которого выглядывала островерхая крыша водонапорной башни, и понял наконец, что это и есть военный городок, куда папу назначили командиром.
        Шаги и песня постепенно удалялись. Потом стало тихо.
        Где-то далеко гудел самолёт. Юрка подбежал к окну, долго всматривался в небо, но самолёта так и не увидел.
        Ярко светило солнце. Сверкали стёкла в окнах одноэтажных небольших, похожих один на другой, домиков по ту сторону дороги. Их было три, как и на этой стороне. Юрка догадался: в них жили семьи офицеров.
        Из-за угла дома доносились неразборчивые детские голоса. Юрка, как был в трусах и в майке, выскочил на крыльцо. За углом дома играли в ящике с песком белобрысый толстенький мальчик и темноволосая с белым бантиком девочка, оба в одних трусишках, загорелые, оба такие же малыши, как Оля. Девочка старательно сооружала горку из песка, мальчуган, посапывая, наблюдал, и едва она увенчивала горку еловой шишкой, рушил это сооружение одним взмахом руки.
        — Ну не надо, Витя...
        Девочка первая заметила Юрку, встала. За нею встал и белобрысый.
        — Здравствуй, мальчик, — сказала девочка.
        Белобрысый поморщил нос и тоже вымолвил, глядя исподлобья:
        — Здлавствуй.
        — Привет, — пренебрежительно ответил Юрка.
        — Как тебя зовут? — хлопая длинными ресницами, спросила девочка.
        — Больно надо...
        — А меня — Таней. А он — Витька.
        — Я — товалищ Петлов; — солидно уточнил белобрысый.
        Юрка отмахнулся от них, медленно прошёлся по дороге, чуть ли не до самой проходной, словно бы просто так, хотя он шёл не просто так, ему хотелось увидеть мальчишек, таких как Славик и Кеша. У крайнего домика разговаривали две тётеньки, катая взад-вперёд детские коляски. Ребят не было.
        Юрка вернулся к Тане и «товарищу Петрову».
        — У вас тут мальчишки есть?
        — Мы — мальчишки, — сказала Таня.
        — Вы малыши. А большие, как я, есть?
        — Нету.
        — Нету, — подтвердил и «товарищ Петров».
        С крыльца сошла мама с бельевой корзиной, стала развешивать бельё на верёвке, растянутой между двумя соснами. Юрка подошёл к ней, сказал, ковыряя песок пальцами босой ноги:
        — А больших мальчишек тут нету...
        — Да, тут все дети — маленькие...
        — А с кем мне играть? — Юрка чуть не плакал.
        — Возможно, приедет кто-либо.
        — С маленькими играть, да? — Юрка заплакал, размазывая слёзы по щекам.
        — Ну вот, мужчина называется, — сказала мама строго и грустно. — Ещё ничего неизвестно, а он уже... Глянь, как тут красиво: лес, луг, птички поют, стрекозы...
        — Да-а, стреко-озы...
        Юрка нехотя поплёлся к крыльцу, присел на ступеньке. «Товарищ Петров» и Таня за дорогой в кустах ловили сачком бабочку. С ними ещё какая-то девчонка. Да ведь это же Оля! Ей вот повезло, а как ему, Юрке, жить?
        — Белочка, белочка! — закричал вдруг «товарищ Петров». — Вон, глядите, скокнула!..
        Юрка тоже заметил белочку. Вспугнутая криком, она, перепрыгивая с дерева на дерево, уходила всё дальше в лес.
        — Таня, Витя, вернитесь! — крикнули из какого-то домика. — Белочку вам не догнать, а сами заблудитесь.
        Малыши вернулись к песочнице. Теперь горки из песка сооружала с Таней и Оля; «товарищ Петров», посапывая, ждал. Таня жаловалась на него новой подружке:
        — Знаешь, какой он нехороший? Всё рушит, ломает. Ты, Витька, отойди, а то я скажу твоей маме и она тебя... нашлёпает...
        — Ну и что?
        — Тебе будет больно.
        — Ну и что?
        — И мы с тобой играть не будем, правда, Оля? И в куклы не будем, и в больницу.
        — А я возьму грузовик, — сопел «товарищ Петров». — И самолёт возьму, и танк с лампочкой.
        — А у меня есть кукла, — хвасталась Оля. — Вот такая большу-у-щая, и у неё глазки закрываются.
        — А у меня — Чиполлино, и Синьор-помидор, и Снежная королева, и Дюймовочка, — не осталась в долгу Таня.
        — А у меня... у меня... — захлебнулся малыш от желания удивить подружек, — у меня живой ёжик живёт под кроватью. Он пьёт молоко. Хочешь, Оля, поглядеть?
        Юрка тоже вскочил — и ему хотелось поглядеть ёжика, — но тут же решил не связываться с малышами: подумаешь, ёжик, он уже видал живого ёжика, хрюкает и в колючках весь, ни погладить, ни на руки взять, захочешь подойти к нему, а он уже свернулся.
        Юрка зашагал через дорогу в лес. Высокие мохнатые ели вдруг расступились перед ним, и увидел он голубое озеро — тихое-тихое, без единой волны. По берегам его росла густая трава, редкий камыш. Вода тут была не голубая, а зелёная, потому что в озере тоже, казалось, росли ели и сосны, только — опрокинутые. Юрка вспомнил: похожее озеро видел он там, в Сибири, когда ехал с дедушкой Мишей на заимку, правя Топтыгой, и от этого воспоминания стало ему грустно. Он сел на землю, прижался спиной к сосне, опустил голову на колени и опять заплакал. Зачем его привезли сюда? Он сегодня же скажет папе и маме, чтобы его отправили обратно в Сибирь, в деревню Студёнку. Он опять будет ездить с дедушкой на заимку, играть с ребятами и ходить с ними в лес за ягодами и грибами.
        Где-то рядом зашелестела трава. Юрка не успел опомниться, как кто-то сказал:
        — Определи, Дункан, что делает этот парень, плачет или смеётся?
        Юрка взглянул сквозь чуть растопыренные пальцы. Перед ним стоял солдат в расстёгнутой гимнастерке и без пилотки. Пилотка свешивалась с плеча из-под погона. В левой руке он держал лукошко, прикрытое поверху папоротником, на правой удобно примостился вислоухий щенок с белой грудкой. К нему-то и обращался солдат.
        — Ну так как, Дункан?
        — Тяв-тяв! — пролаял щенок, норовя спрыгнуть на землю.
        — По-твоему, выходит — плачет?
        — И вовсе я не плачу, — сказал Юрка, незаметно вытирая слёзы и отнимая ладони от лица.
        — Поверим, Дункан, — кивнул головой солдат, ставя лукошко на пенёк.
        Какой-то он интересный — длинный, в плечах широкий, а голова маленькая. Глядя на Юрку, он как-то странно повел носом, вместе с носом поползли на сторону и губы, один глаз закрылся, другой вытаращился. Повёл носом в другую сторону, и всё получилось наоборот. Это было так потешно, что Юрка засмеялся.
        — Вот видишь, Дункан, ты был неправ совершенно, — пожурил щенка солдат и легонько щёлкнул его по носу. Потом попристальнее вгляделся в Юрку и добавил: — Так, друг, а ведь я тебя знаю, ты сын нашего нового командира. Угадал?
        — Ага.
        — А сейчас я с первого раза угадаю, как тебя зовут. — Солдат закрыл глаза и, вертя пальцем над головой, зачастил, как заклинание: — Эшты-потэшты цвинь куралэшты... Есть! Вовкой тебя зовут!
        — А вот и нет! Вовсе не Вовкой... Юркой!
        — Скажите, пожалуйста, — расстроено протянул солдат. — Выходит, Дункан, мы с тобой оба никуда не годимся. Ладно, Юрка, теперь ты угадай, как меня зовут. Только, чур, с первого раза.
        — Не знаю... — пожал плечами Юрка.
        Солдат опустил щенка в лукошко, выхватил из-под погона пилотку, лихо, чуть наискосок, надел её, поправил ремень и, пристукнув каблуками запыленных сапог, отрапортовал:
        — Смирно! Товарищ Юрка — сын командира, разрешите доложить. Рядовой Шахназаров выполнил боевое задание, возвращается в часть. Вольно!
        Юрка опять засмеялся: этот долговязый солдат ему всё больше нравился.
        — Но Шахназаров, — продолжал тот, — это для документов. В народе меня зовут просто Шах. И ты так зови. Коротко и даже красиво. Верно?
        — Ага.
        — Что ещё за «ага»? Надо отвечать: так точно!
        — Так точно.
        Шах, расставив ноги, неожиданно стал перегибаться через спину. Всё тело его изогнулось в дугу, голова всё ниже, ниже, — Юрка удивился: что он делает?! А он, оказывается, решил сорвать цветок, который желтел у носков его сапог, сорвать — не руками. Голова Шаха уже между ног... Последнее усилие, и он припал лицом к траве, губами сорвал цветок. Взмахнув руками, выпрямился и протянул цветок Юрке:
        — Прошу вас, маэстро!
        — Здорово! — воскликнул Юрка. — Как в цирке!..
        — Учись, юноша, — сказал Шах, вытирая пот со лба. — Человеком станешь.
        Папоротник в лукошке зашевелился, из лукошка выпрыгнули, к удивлению Юрки, сразу два щенка и, как зайцы, подкидывая куцые зады, помчались в разные стороны. Шах устремился за Дунканом, крикнул оторопевшему Юрке:
        — Лови Казбека! Убежит...
        Щенок скулил и вырывался, но Юрка держал его крепко.
        — Где ты их взял, Шах?
        — Хорошие щеночки, правда? У местного фельдшера выпросил. Знатной породы, восточно-европейская овчарка. В учебном центре из таких щенков выращивают отличных служебных собак.
        — Для пограничников?
        — И для пограничников. И для нас. Казбека я сегодня же отвезу в учебный центр. Обещал. Ну, а Дункана тебе подарю, если хочешь...
        — Ой, конечно, хочу!.. — обрадовался Юрка.
        Простились они у проходной. Юрка помчался домой.
        У крыльца соседнего домика играли малыши. «Товарищ Петров», держа в вытянутых руках фуражку, попытался заинтересовать Юрку:
        — Вот. Ежик у нас.
        — Нужны вы мне со своим ёжиком, — отмахнулся тот, обходя их, потом решил похвастаться щенком и остановился: — Гляньте, какая у меня собачка!.. Можете погладить. Только не все сразу. Ну хватит, хватит...
        — Ой, какой пёсик...
        — Юра, дай подержать...
        — Нельзя. Он этого не любит. — Юрка заметил: мама с полотенцем через плечо выглядывает в окно, восторженно крикнул: — Глянь, мам! Мне его Шах подарил, его Дунканом зовут.
        — А кто он такой — Шах, которого зовут Дунканом?
        — Да нет же, ничего ты не поняла, — засмеялся Юрка. — Щенка зовут Дунканом, а Шах — солдат... Я с ним познакомился только что...
        — Видишь, как хорошо получилось, — сказала мама, свешиваясь с подоконника, чтобы тоже погладить Дункана, — ты и с солдатом познакомился и щенка заимел. Замечательно получилось...
        Из ворот городка выехала грузовая машина, промчалась, набирая скорость, мимо офицерских домиков. В кузове её стоял — опять пилотка под погоном — Шахназаров. Он помахал Юрке, крикнул:
        — Я скоро вернусь!
        — Мама, это и есть Шах. Он ненадолго уехал, он скоро вернётся.
        НАЧАЛО ДРУЖБЫ
        Папа пришёл обедать озабоченный. Может, поэтому, когда Юрка показал ему щенка, вовсе не обрадовался, даже не потрогал его, только сказал рассеянно: «Славный пёс, хорошенько ухаживай за ним», — и сразу сел за стол.
        — Дети, руки помыли? — Мама придвинула каждому тарелки с салатом из огурцов и помидоров, поставила на центр стола сковороду с шипящей в сале яичницей, разлила по стаканам молоко. — Что приуныл, Алексей Павлович?
        — Унывать нам не положено, — усмехнулся папа, — а дело серьёзное. В общем — из огня да в полымя. Комплекс новый, придётся переучиваться на ходу.
        — Значит, день и ночь на огневой?
        — И такое, наверное, будет.
        Папа, обедая, всё поглядывал на часы, потом встал, потянулся за фуражкой:
        — Я пошёл... вы уж тут привыкайте... без меня...
        Юрке очень хотелось пойти с отцом на огневую позицию, он стал просить взять его с собой.
        — Как-нибудь попозже, сын. Я тебе обязательно покажу и станции, и ракеты. Сейчас — не время.
        Настаивать Юрка не стал, ведь у него теперь был Дункан, такой потешный щенок!.. Сало он почему-то не ел, всё жался к ногам и тихонько скулил. Потом стал облизывать Олины руки. Та ёрзала, радостно взвизгивая. Мама, с улыбкой поглядывая на неё, застлала солдатскую кровать чистой простынёй, взбила подушку. Оля насторожилась и вдруг затянула без слёз:
        — И-и-и, я не хочу спать!..
        — Надо, доченька. Все дети спят. Посмотри в окно — никого нету, и Таня легла, и «товарищ Петров» спит.
        — И-и-и... А Юрка?
        — Он у нас уже большой. Он пусть гуляет.
        — И-и-и...
        Последние слова мамы Юрка воспринял как разрешение уйти, взял Дункана на руки, выбежал на крыльцо.
        Солнце жгло вовсю, ели и сосны почти не давали теней. У домиков никого не было видно. За забором, на огневой позиции стояла тишина, Юрке подумалось: может, папа увёл куда-нибудь всех солдат и только часовые остались стоять на вышках.
        Где-то далеко за лесом глуховато гудел трактор, и совсем рядом раздавался негромкий настойчивый стук. Юрка поднял голову и увидел дятла в красной шапочке. Вонзив в кору сосны острые коготки, он долбил и долбил ствол изогнутым клювом, не обращая внимания ни на Юрку, ни на Дункана. Щенок заволновался, тявкнул, попытался спрыгнуть с рук. Юрка погрозил ему пальцем:
        — Нельзя, Дункан, мы с тобой пообедали, птичке тоже есть хочется, она жуков ищет в коре, понял? Лучше пойдём к озеру, красиво там!..
        В это время из-за поворота дороги выскочил грузовик. В кузове его стоял Шахназаров с пилоткой, заложенной под погон. Он издали помахал рукой: подожди, Юрка!
        Грузовик проехал к воротам, Шахназаров выпрыгнул из кузова на ходу, спросил, улыбаясь и кивая на Дункана:
        — Ну как, привыкает?
        — Привыкает! — радостно ответил Юрка.
        — Хочешь со мной? Пойдём.
        На проходной Шахназарова пропустили сразу, перед Юркой выставили задвижку. Дежурный строго сказал:
        — Стоп! Документы, гражданин.
        Юрка испуганно отступил на дорогу.
        — У меня... нету документов.
        — Это — Юрка, сын командира, — объяснил дежурному Шахназаров, улыбаясь одними глазами, — пропустите его, товарищ сержант.
        — Ну, раз Юрка, — улыбнулся и дежурный, — да ещё сын командира, тогда можно.
        Шахназаров показал Юрке солдатскую казарму, асфальтированный плац возле неё, столовую и кухню — чуть в стороне, в ельнике, потом повёл куда-то в лес по тропинке.
        — А ракеты где? — поинтересовался Юрка.
        — Увидишь и ракеты. Не всё сразу.
        Ельником они вышли к землянке, на крыше которой, в густом клевере, сидел, бренча на гитаре, солдат — босой и без гимнастёрки.
        — Знакомься, Юра, — сказал Шахназаров, — это наш каптенармус, Ваня Чиж, он же — завскладом, он же портной и сапожник и фотограф в придачу. Скрытой камерой фотографирует и может так изобразить — ахнешь. Видишь, он — длинный-предлинный, потому мы его не Ваней зовём, а дядей Стёпой. Улыбается редко, но человек он хороший.
        Ваня Чиж встал, и Юрка убедился, что он действительно длинный-предлинный, как дядя Стёпа. Не удержался от смеха.
        Пожимая Шахназарову руку, «дядя Стёпа» кивнул на Юрку, буркнул мрачновато:
        — Интересный парень. Где ты его нашёл, Шах?
        — На дороге. Дай нам чего-нибудь вкусненького.
        «Дядя Стёпа» скрылся в землянке и вскоре вынес оттуда кастрюлю, в которой оказались кусок сырого мяса, литровая банка с пшённой крупой, кочан капусты, несколько морковин. Юрка удивлённо взглянул на Шахназарова.
        Тот принял от Чижа кастрюлю, ощупал пальцами мясо:
        — Свеженькое, без косточек, как раз то, что нам надо... Налопаемся всласть!
        Юрка удивленно взглянул на Шаха:
        — Сырое мясо будем есть, да? А зачем?
        — Пойдём, — усмехнулся Шахназаров, — там разберёшься.
        Тропинкой через ельник они вышли на поляну, примыкающую к самому забору, и тут Юрка увидел высокую ограду из металлической сетки. Посреди стояли две деревянные будки с плоскими крышами. На крыше одной из будок лежала крупная овчарка, положив голову на передние лапы, вторая гуляла по дворику.
        — Стоп, — сказал Шахназаров. — Дальше нельзя. Нравятся тебе эти звери?
        — Нравятся... А они злющие, да?
        — Ещё какие злющие! На ночь я их вывожу на особенно опасные участки, на блокпосты. Понял?
        — Понял. А как их зовут?
        — Вот ту, что гуляет, — Венерой, а на будке лежит Рекс. Проголодались они, пока я ездил, и теперь наша с тобой задача — как можно скорее приготовить для них обед. Помогать мне будешь? Вот и хорошо. Вдвоём мы скоро справимся. Пойдём, вон там в березнячке наша кухня.
        — А почему повар им обед не готовит?
        — Так уж заведено. Я им и пищу готовлю, и кормлю их только я. Никто, кроме меня, кормить их не имеет права. Да они и сами ни от кого, кроме меня, куска не возьмут.
        — Почему? — удивился Юрка.
        — Так уж приучены. Если такая собака возьмёт пищу из рук постороннего, не место ей на посту, списывать надо. Подумай сам. Решил, допустим, шпион пробраться на нашу позицию посмотреть, какие у нас ракеты и станции, бросает собаке кусок отравленного мяса, она — хвать его и лапы кверху. И делай, шпион, что хочешь. Поэтому сторожевые собаки и приучены брать пищу только из рук своего выводного. Мы пришли, Юра.
        Кухонька была небольшая, в ней печь, стол, ящик в углу и несколько кастрюль на нём.
        Шахназаров разжёг огонь в печи, поставил вариться на плиту мясо в кастрюле, потом из ящика достал картошку и начал чистить.
        — А что мне делать? — спросил Юрка.
        — Высыпь крупу, разровняй хорошенько, проверь, нет ли в ней камешков, гвоздей. Видел же, как мама делает?
        — Видел.
        — Ну вот и трудись.
        Неожиданно завыла сирена — резко и натужно. Тотчас по всей позиции разнёсся топот. Юрка удивлённо взглянул на Шаха:
        — Что это?
        — Тревога, — ответил тот и пристально поглядел на него. — Слушай, Юра, неувязочка получается. Сын командира, а... ничего не знаешь... Ты что, на позиции не бывал?
        — Ага. Я у дедушки и бабушки жил в деревне, потом уехал с папой и мамой. — Юрка вздохнул. — А дедушка и бабушка там остались. Ребята там, где папа служил. А тут одна малышня, тут ребят нету...
        — Да, брат, что верно, то верно — проблема, — задумчиво сказал Шахназаров. — Ладно, это дело поправимое. Давай, Юра, живее работать, а то скоро и псы наши завоют, как та сирена.
        Он снова сосредоточенно стал чистить картошку, потом вздохнул, почёсывая рукояткой ножа переносицу:
        — Мне ведь, прямо скажем, тоже не повезло.
        — Как... не повезло? — удивился Юрка.
        — По службе. В письмах товарищам сообщаю — ракетчиком, мол, служу. А ведь вру, понимаешь? Это они вон — ракетчики, что по тревоге побежали, а я, брат, всего-навсего собаковод... Такие-то делишки...
        Шахназаров вышел из кухоньки и сразу же вернулся, неся какие-то бачки, по два в каждой руке.
        — Вот это, Юра, кормушки и пойлушки. Мы их сейчас с тобой помоем, чтоб всё как надо.
        — Я сам помою.
        — Давай, трудись. На-ка тебе теплой водички. Крупу перебрал? Молодец? Мясо закипело, сейчас мы крупу туда, вот та-ак... Венера — ничего, спокойно ждёт, а Рекс уже бесится. Ты тряпочкой, Юра, на-ка, возьми тряпочку. Молодец, хорошо у тебя получается!
        — Я когда вырасту и в армию пойду, — сказал Юрка, — я тоже буду собаководом.
        — Ишь ты! — воскликнул Шахназаров. — Выходит, не согласен, что мне не повезло?
        — Ага...
        — Ну что ж, раз такое дело, пойдём дрова пилить-колоть, пока тут сварится.
        За кухонькой лежало несколько нетолстых берёзовых брёвен, стояли «козлы». Из-под стрехи Шахназаров снял висевшие там на гвоздях топор и пилу-ножовку, принялся распиливать одно из брёвен на коротенькие чурбачки. Потом стал колоть дрова, а Юрка укладывал их в поленницу у стены кухоньки. Поленья почему-то падали, и Шахназаров усмехнулся.
        Он подошёл, положил одно полено на поленницу, на самый край, не вдоль, а поперек и — о чудо! — не стали падать поленья, легли все ровненько, крепко. Стоял Юрка и радовался: вот как всё вышло хорошо!
        — Молодец! — сказал Шахназаров. —Подведём итог. Крупу перебирать ты уже умеешь, дрова складывать — умеешь. Завтра научишься чистить картошку...
        — Хе, картошку... — пренебрежительно сказал Юрка, — что я, девчонка, чтобы картошку чистить?..
        — Я ведь тоже не девчонка! — сказал Шахназаров. — А чищу. Знаешь, что я скажу тебе, Юра, мужчина должен уметь делать всё. Понял? Всё! Видел, как я огонь в печке разжигал?
        — Видел.
        — С одной спички. Ты так сумеешь?
        — Н-не знаю.
        — Не сумеешь. Но я и этому тебя научу. Я многому тебя научу. Ладно, картошка, это — после. Завтра мы, если не будет дождя, во-первых, поучимся плавать. Потом в лес сходим... Завтра у нас, у солдат, на первое на обед суп картофельный, а мы грибов принесём, будет суп картофельный с грибами — вкуснотища! Весь дивизион нам с тобой спасибо скажет. Понял? Я тут наглядел недалеко — такие вылезли боровички! Завтра они как раз будут что надо. Согласен с этой программой?
        — Согласен, — сказал Юрка.
        — Молодец! А теперь шагай домой. Ты ведь ушёл, маме не сказал, куда и с кем пошёл. Волноваться будет.
        — А я... я хочу поглядеть, как ты будешь собак кормить...
        — О-о, брат, это не скоро. Горячим кормить нельзя, а пока остынет — долгое время. Посмотришь как-нибудь в другой раз. Теперь же — беги. Умеешь бегать?
        — Ещё как! Я всегда обгонял и Славика, и Кешу!
        — Да ну?
        — Ещё как обгонял?
        — Ладно, до завтра, — сказал Шахназаров, протягивая Юрке руку. — Приду к твоему окошку и... — Вложил в рот два пальца, свистнул. — А теперь — домой! Покажи, как умеешь бегать. Может, ты просто хвастаешься.
        Дома что-то случилось. Мама тревожно искала по телефону папу, Оля — раскрасневшаяся и вялая — лежала в кровати и тянула своё неизменное «и-и-и», на этот раз с взаправдашними слезами.
        — Юра, — пожаловалась она брату, едва тот вскочил в комнату, — а у меня горлышко болит, и-и-и...
        — Сейчас врач придёт, — сказала мама, выходя из спальни, — а мы пока молочка кипячёного попьём, с медиком.
        — Не хочу с медиком, — капризничала Оля.
        — Почему же? Юра, когда у него горлышко болело, всегда пил молочко с медиком. Верно, Юра?
        — А когда не хотел? — тотчас спросила больная.
        — Тогда меня доктор собачьим салом кормил, — соврал Юрка. — И тебя накормит. А оно Противное, тьфу!
        Оля замолчала, испуганно хлопая мокрыми ресницами. И Юрке стало жаль сестрёнку: он знал, как неприятно пить кипячёное молоко да ещё с мёдом. Но ведь — надо! Его тоже бабушка с дедушкой лечили от простуды этим средством. Если он не давался, обещали накормить салом, не собачьим, правда, а медвежьим, и, глотая слёзы, приходилось пить молоко.
        В своей комнате, пока мама уговаривала капризничающую Олю, а Дункан под кроватью лакомился сосиской, Юрка нашёл ручку и бумагу, стал писать письмо.
        «Милые дедушка Миша и бабушка Христина! Мне в новом городке хорошо! Тут красивый лес. И озеро. И есть теперь у меня пёс Дункан. Мне его подарил Шах, мы с ним дружим...»
        Отложил ручку, подумал: сообщать, что заболела Оля, не стоит. Оля выздоровеет, а бабушка с дедушкой всё будут волноваться. Не следует писать и о том, что он, Юрка, по пути сюда, в новый городок, выболтал какому-то подозрительному типу военную тайну.
        Медвежонок, подаренный человеком со шрамом, пылился в самом углу, под кроватью. Юрка даже не прикасался к нему, а он всё-таки постоянно напоминал владельцу о его позоре.
        Надо как-нибудь взять его в лес и забыть там, а пока...
        Не откладывая дела в долгий ящик, Юрка вынес медвежонка в чулан и забросил подальше, на самую высокую полку.
        «НЕВАЖНЫЙ ТЫ, ЮРКА, ДРУГ...»
        Дункан тыкался мордой в висок, в ухо, сердито скулил, точно хотел сказать: «Довольно дрыхнуть, вставай, лежебока!» Юрка открыл глаза и тотчас вновь зажмурился: солнце, — уже высокое, горячее, — било в окно, а там, за окном, на разные голоса щебетали и тенькали птицы.
        День на дворе, а Шаха нет. Почему? Может, он и не придёт, может, просто так пообещал, чтобы отвязаться? Может, никогда больше и не придёт и не позовёт его к себе...
        Юрка даже похолодел от этой мысли.
        И вдруг... Нет, Шахназаров всё-таки сдержал слово! Правда, он не свистнул, заложив в рот два пальца, как показывал вчера. И правильно! Было бы очень громко, а ведь он знал, что ночью были занятия, и теперь и в солдатской казарме, и в офицерских домиках все ещё спят. Поэтому он тихонько засвистал — переливчато, как-то весело и призывно. «Фью-фью, фюрр, фюрр!» — услышал Юрка и улыбнулся. Ну что за человек, этот Шах! Всё он умеет.
        «Фью-фью, фюрр, фюрр!» — снова донеслось соловьиной трелью, — Юрка вскочил, подбежал к окну. Шахназаров стоял шагах в пяти, под елью, и, улыбаясь так, что рот прямо до самых ушей, манил его: поскорее!
        Юрка вмиг оделся, всунул на босу ногу сандалики и, зажав под мышкой Дункана, выпрыгнул в окно.
        В руках Шахназарова было то самое лукошко, в котором он вчера нёс щенят, и небольшое пластмассовое ведёрко. В лукошке — два ножа, большой и маленький.
        — Зачем ты пса в лес тащишь? — удивлённо спросил Шахназаров.
        — А так...
        — Ладно, поехали.
        Мимо проходной по тропинке у забора они пошли влево.
        У казармы и на позиции было тихо. Над озером, над лугом и у корней деревьев стлался беловатый туман.
        — Собак покормил, Шах?
        — Покормлю, когда вернёмся. Нам ведь далеко не ходить, в лесу живём, — ответил Шахназаров, сворачивая к озеру. — Искупнёмся?
        — Бр-р! — передёргиваясь, сказал Юрка.
        — Ничего не бр-р. Утро-то какое! — Шахназаров в один миг разделся и прыгнул в воду. Вынырнул, поплыл к берегу, смеясь. — Давай, Юра! Вода тёпленькая, как парное молоко!
        — Бр-р... Я помаленьку спущусь, ладно?
        — Помаленьку только девчонки в воду идут. Визжат, а всё-таки идут, смелые потому что.
        — Бр-р...
        — Ну что ж, я тоже, когда трусил, всё, бывало, дрожал как заяц, пока не осмелился. Стой себе, дрожи, раз смелости не хватает.
        — А вот и нет... А вот и нет!.. Подумаешь... Вот как прыгну! А Дункан... не убежит?
        Шахназаров поскучнел, отвернулся. Может, с этой минуты он, Юрка, стал ему совершенно не интересен?.. Страшно вот так сразу разбежаться и бултыхнуться в озеро, но как же можно не прыгнуть? Захочет ли Шахназаров после этого дружить с таким трусом-трусишкой?..
        — Шах! — крикнул Юрка с дрожью в голосе. — Гляди, я уже прыгаю! Гляди... Вот...
        Не дыша, замирая от ужаса, он разогнался и камнем упал в воду. Хлебнул воды, закашлялся, задыхаясь, но ловкие руки солдата уже подхватили его. Уже ногами встал Юрка на песчаное дно, открыл глаза и увидел добродушное, такое симпатичное — рот до ушей — лицо Шахназарова.
        — А вот и нет, и не трус, — отплевываясь, крикнул Юрка, обрадованный тем, что всё-таки пересилил страх.
        — Мужчина! — похвалил его Шахназаров. — Поплывём?
        — Как собачки? — спросил Юрка, оглядываясь на Дункана, скулящего под кустом. — Вот так, лапками?
        — Лапками опять же только девчонки плавают, и то пока не научатся. Смотри! Руками вот так надо грести, голова — над водой, ею то сюда, то туда, а ногами в воде работай. Начали!
        Шахназаров поддерживал мальчика под грудь. Тот как-то беспорядочно махал руками, дрыгал ногами в воде, но чувствовал — плывёт! Плывёт, даже когда Шахназаров вдруг опускает руку. И всё-таки опять хлебнул воды, поперхнулся. Шахназаров взял его на руки, понёс к берегу.
        — Хватит на сегодня. Ты уж сам вон сколько отмахал! Молодец! Скоро будешь мастером спорта по плаванию. Вылезаем.
        — Ещё! Хоть немножко, Шах!..
        — Довольно. По грибы идём. Одевайся. Дункан, перестань хныкать.
        В лесу было тихо и росно. Медленно поднимался и исчезал туман. Лапки на соснах и елях поблёскивали под солнцем, точно покрытые лаком.
        — Шах, ты европеец или азиат? — спросил вдруг Юрка.
        — Что-то я не совсем понимаю...
        — У нас папа — европеец, а мама, я и Олька — азиаты, в Азии родились потому что, там мои бабушка и дедушка живут.
        — Скажи, пожалуйста! — воскликнул Шахназаров. — Я жил за Уралом, выходит, тоже азиат.
        Юрка засмеялся, а Шахназаров, подавая ему нож, тот, что поменьше, сказал, вздохнув:
        — Счастливый ты человек, Юрка, У тебя папа с мамой есть, дедушка с бабушкой...
        — Два дедушки и две бабушки!
        — Ещё лучше. А у меня — ни-ка-кой родни, ни брата, ни сестры, ни папы с мамой
        — И не было? — опечаленно спросил Юрка.
        — Папа с мамой наверняка были, да кто знает, куда их унесло? Я в детском доме рос. Потом в школе учился, в техникуме, теперь вот — армия. Юр, мы пришли, гляди, сколько грибов у тебя под ногами!
        Юрка увидел грибы. Толстенькие, с коричневыми шляпками, они стояли в траве и поодиночке, и по нескольку штук рядом.
        — О-ё-ё! Вот это грибы! — на весь лес завопил Юрка и в один миг вырвал из земли самый большой.
        А Шахназаров отчего-то вдруг нахмурился, и Юрка растерянно опустил руки:
        — Что, Шах?
        — Зачем ты это сделал? — строго спросил Шахназаров. — Прямо с корнем, эх ты-ы... А если бы осторожно срезал ножом, мы бы с тобой и в будущем году на этом месте гриб сняли. И после нас кто-то. И через десять, и через двадцать, и через сто лет. Видишь, Юрка, сколько ты грибов сразу уничтожил, скольким людям не дал порадоваться. — Видя, что Юрка расстроился окончательно, Шахназаров подошёл поближе, похлопал его по плечу. — Ладно, ты ведь этого не знал, правда?
        — Не знал, — обескуражено ответил Юрка.
        — Теперь — знай. Вот так надо, гляди... Осторожненько, чтоб корешок остался. Срезай, это всё — твои. Я найду в другом месте. Да пусти ты Дункана! Никуда он не денется.
        Когда они вернулись в городок, там уже было шумно. От умывальников, установленных у дальнего глухого забора, бежали в казарму солдаты, растирая полотенцами бронзовые от загара плечи. Те, кто успел умыться, привести себя в порядок, занимались кто чем — одни отдыхали в казарме, сидя у настежь распахнутых окон, другие заняли длинную полукруглую скамью в курилке, за строевым плацем. Там кто-то бренчал на гитаре и пел:
        — А Чёрное море — суровое море,
        И чем-то похоже оно на тебя...
        Уборщики сметали с плаца первые опавшие листья. Они шли с двух сторон, широко размахивая берёзовыми метлами.
        — Шах, а хлопец тоже в лесу вырос? — крикнули из курилки.
        — Глядите, ребята, у парня полное ведро боровиков!
        — Умеет! — сказал Шахназаров, обнимая Юрку за плечо. — Он бы и не столько набрал, если бы побольше посуда.
        Юрка, видя, что все обращают на него внимание, чувствовал себя героем.
        У одного из распахнутых настежь окон казармы стоял высокий офицер, глядел на солдат в курилке, а может, и на него, Юрку.
        — Подтянись, Юра! Сам замполит майор Зотов на нас смотрит, — сказал Шахназаров, расправляя гимнастёрку под ремнём.
        — Как подтянуться?
        — Грудь вперёд, ногу ставь твёрже, как солдат. — Шахназаров вскинул руку к пилотке, повернул голову налево и так застучал по асфальтированной дорожке сапогами, что Юрка даже растерялся.
        Майор Зотов тоже приложил руку к фуражке, потом, улыбнувшись, сказал в глубину казармы:
        — Алексей Павлович, по-моему, твой сын уже начал заниматься общественно-полезным трудом. Взгляни-ка!..
        Юрка увидел отца и обрадовано крикнул:
        — Папа, а я по грибы ходил!
        — Через окошко?
        — Ага! — Юрка хотел ещё похвастаться тем, что искупался в озере — не успел: рядом кто-то прогудел оглушительным басом:
        — Дивизион, строиться! По расчётам, в две шеренги — становись!
        Юрка невольно попятился, прячась за Шахназарова — в трёх шагах от него стоял дяденька с двумя звёздочками на погонах и, шевеля большими рыжими усами, строго глядел на него, Юрку, из-под мохнатых, нависших над глазами бровей.
        — Шах, кто это?..
        — Наш старшина — прапорщик Павлычко. Серьёзный мужчина. Пойдём, Юра. Живей!
        Отовсюду доносился топот: солдаты выбегали из казармы и мчались к усатому прапорщику наперегонки. В один миг опустела курилка. На скамье сиротливо осталась лежать гитара.
        — Чего они все так бегут? — удивлённо спросил Юрка.
        — А как же? — в свою очередь удивился и Шахназаров. — Мы, брат, ракетчики, у нас иначе не положено.
        — А почему?
        — Не всё сразу. — Шахназаров приоткрыл дверь с надписью на фанерке «Пищеблок», сказал кому-то: — Баградзе, принимай дары леса. Завтрак готов?
        Баградзе — краснощёкий черноглазый солдат в белоснежном халате и поварском колпаке — вышел на крыльцо вместе с «дядей Стёпой». Тот подмигнул Юрке как старому знакомому и пожал руку, а повар, присев на корточки, трогал рукою грибы и удовлетворённо цокал языком:
        — А-це-це, какой замечательный будет суп! Шахназаров — молчу, а тебе, Юра, от лица службы объявляю благодарность! Давай руку, теперь ты будешь мой генацвале.
        А там, на асфальтированной площадке, которая, как сказал Шахназаров, называется плацем, уже начались какие-то занятия, оттуда то и дело доносились команды:
        — Ряды — вздвой!
        — Делай — раз, делай — два!
        — В две шеренги — стройся!
        Юрка оглянулся и уже не смог оторвать глаз от того, что увидел. Ровно, нога в ногу, шли солдаты в строю, одновременно взмахивая руками, печатая шаг, и Юрка позавидовал им, потому что они — взрослые люди... Когда же и он вырастет, станет солдатом...
        Дункан порывался соскользнуть на землю, а Юрке отпускать его не хотелось — побежит туда, где занимаются солдаты, как потом его догонишь?
        И Шахназаров, и «дядя Стёпа», и повар Баградзе вдруг оборвали разговор, как-то посерьёзнели; Шах опять одёрнул гимнастёрку под ремнём, «дядя Стёпа» поправил пилотку, Баградзе живо застегнул пуговицы на белоснежном халате. И все трое, вытянувшись в струнку, глядели теперь туда, где начиналась липовая аллейка. Юрка тоже поглядел в ту сторону, и ему захотелось поскорее убежать: по аллее шёл прямо к ним прапорщик Павлычко, сурово глядя на Юрку из-под густых рыжих бровей.
        — Вольно, — сказал он, подойдя и еще суровее вглядываясь в Юрку. — Хотелось бы знать, откуда у нас появилась гражданская личность?
        — Это — Юрка, сын командира, — ответил Шахназаров. — Поглядите, товарищ старшина, сколько он к обеду грибов набрал!
        — В солдатский котёл, значит? Дельно! — Прапорщик тронул в ведёрке несколько грибов и сказал повару: — Ефрейтор Баградзе, раз парень с первого дня стал проявлять заботу о солдатах, будем считать и его солдатом. Ставьте на котловое довольствие. Младший сержант Чиж!
        — Я! — ещё больше вытянулся «дядя Стёпа».
        — Приодеть его как положено.
        — Есть приодеть, товарищ старшина!
        Прапорщик выговаривал слова отрывисто, будто всё время сердился на кого-то. «Дядя Стёпа», повар Баградзе, Шахназаров по-прежнему стояли перед ним навытяжку. С опаской решился Юрка взглянуть ещё раз на этого неприветливого человека и удивился, заметив на лице его улыбку.
        — А что это за кукла у тебя, молодой человек?
        — Это — Дункан... Какая же кукла?
        — Живой? Зачем же ты его на руках таскаешь? Вот что, Юрка — сын командира, собаку эту я в городке чтобы больше не видел. На кухню полезет, в столовую. Непорядок это. Ясно?
        — Ага, — робко ответил Юрка.
        — Вот и хорошо. Сейчас же её куда-нибудь подальше, за проходную.
        — Я домой отнесу!
        — Неси домой.
        Когда Юрка возвращался, у проходной его поджидал Шахназаров.
        — Напугал тебя старшина? Ты его не бойся, он мужик хороший, главное — справедливый. И порядок любит. Пойдём.
        — Куда?
        — Завтракать.
        Юрка впервые попал в солдатскую столовую и едва не ахнул, увидев огромные столы, застланные одинаковыми светло-зелёными клеёнками. По десять человек за каждым — сидели солдаты.
        Вкусно пахло мясом и свежим хлебом. Звенели ложки, доносился приглушённый говор и смех.
        — Привет славным ракетчикам! — весело сказал Шахназаров, подводя Юрку к чану, поставленному на табуретку у порога. В чане пузырилась неприятно пахнущая беловатая жидкость. — Давай-ка, Юра, сполоснёмся. Суй лапки, вот та-ак!
        — Фи! — поморщился Юрка. — Что это?
        — Раствор хлорной извести, в котором уничтожаются все болезнетворные микробы. Живей, а то вон санинструктор на нас глядит, за стол не пустит. Такой несговорчивый тип...
        — А вытереть чем?
        — Не надо. Не положено. Сами руки обсохнут.
        — Фи! — опять закрутил носом Юрка, отряхивая мокрые руки.
        От крайнего стола ему подмигивал тот самый «несговорчивый тип», который был санинструктором: молодец, мол, хвалю!
        Почти все солдаты глядели на мальчика, улыбались и за обе щеки уплетали макароны с мясом, и Юрка вдруг почувствовал, что ему тоже хочется есть. И вовремя почувствовал: из боковой двери вышел повар Баградзе, неся на вытянутой руке алюминиевый поднос с тарелками, стаканами и чайником.
        — Рубай, Юра. Чтобы ничего не осталось.
        — Как рубать?
        Солдаты засмеялись. Усмехнулся и Баградзе.
        — Так у нас говорят: рубануть бы! Это значит — покушать. Кушай! Потом мне на ушко скажешь, понравилось или нет.
        До чего же вкусны солдатские макароны! А чай! Кажется, никогда не доводилось ему ни есть, ни пить ничего подобного.
        Солдаты по команде встали из-за столов, вышли во двор. В курилке опять заиграли на гитаре, и снова кто-то запел:
        — А Чёрное море — суровое море,
        И чем-то похоже оно на тебя...
        Юрка допивал свой чай и с интересом разглядывал столовую с голубым потолком — по нему были разбросаны синевато-белые облака, со стенами, к которым были прибиты распиленные вдоль берёзки. Где-то в них и за ними прятались горшочки; из них расползались по ветвям тонкие стебли с густой листвой, и от этого казалось — берёзы растут, прямо здесь; в комнате. Внизу, у корней, зеленела — нарисованная на стене — высокая трава, дальше желтело ржаное поле, за ним далёкий хвойный лес, и опять небо — до самого потолка — с синевато-белыми облаками.
        — Красиво? — спросил Шахназаров.
        — Ага! — восхищенно ответил Юрка.
        — Это — дяди Стёпы работа, он у нас — от скуки на все руки, талантище, брат. Допил чай? Пойдём.
        — Куда?
        — В гости к дяде Стёпе.
        Шахназаров привёл Юрку в помещение, напоминающее хозяйственный магазин. И пахло здесь, как в магазине, — нафталином и кожами.
        На металлических стойках, как в гардеробе, висели мундиры, на полках, под табличками с фамилиями, ровными рядами лежали фуражки с начищенными до золотого блеска кокардами, дальше аккуратными стопками возвышались одеяла, простыни, какое-то бельё, в углу, тоже на полках, — гантели, гранаты, спортивные диски и ядра, футбольные и волейбольные мячи.
        С интересом разглядывая всё это, Юрка и не заметил, когда и откуда появился «дядя Стёпа», обхватил его одной рукой: «оп-ля!» — и поставил на табуретку. В руках у «дяди Стёпы» был жёлтый матерчатый метр с делениями, точь-в-точь как в маминой шкатулке.
        — А зачем мы будем меряться? — спросил Юрка.
        — Мундир тебе пошьём, шаровары, фуражку сообразим, и будешь ты — настоящий солдат.
        — Вот здорово!
        — А ботинки вряд ли найдём, свои носить будешь.
        — У меня есть совсем новенькие!
        Юрка представил себя наряженным в мундир с блестящими пуговицами, в фуражке с кокардой, и ему захотелось, чтобы «дядя Стёпа» сегодня же сделал всё, что надо.
        — А пистолет у меня будет? — поинтересовался, поочередно поглядывая то на «дядю Стёпу», то на Шаха.
        — Вот этого не знаю, — подмигнув Шаху, ответил «дядя Стёпа». — Мне пистолеты делать как-то не приходилось.
        — А ты попробуй! — горячо попросил его Юрка. — Ты же на все руки...
        — Боевой пистолет солдату не положен, — вмешался в разговор Шах, — если тебя устроит такой, какие продают в магазинах игрушек...
        — Устроит! — обрадовался Юрка.
        — Значит, быть тебе во всеоружии.
        «Дядя Стёпа» записал на клочке бумаги какие-то цифры и так же одной рукой снял Юрку с табуретки.
        — Завтра утром прошу на первую примерку. Согласны, молодой человек?
        — Ага, — улыбнулся Юрка, но тут же заволновался, вспомнив о Дункане, оставленном дома, под кроватью. Если малыши обнаружили его, таскают, наверное, теперь по двору, дёргают за хвост, за уши, — разве они понимают, как надо обращаться с животными?
        — Я пойду, — сказал Шаху. — Некогда.
        — Иди, Юра. Я тоже пойду. Ночью два раза блокпосты проверял. Спать хочется — ужас!
        Юркина тревога оказалась не напрасной. От самой проходной он заметил малышей в ёлочках под окнами ближайшего дома. Танечкина кукла валялась в траве, сияя на солнце пеньковыми косами и розовыми пластмассовыми щеками; вместо неё девчонка держала взвизгивающего Дункана, пытаясь натянуть на него сорочку, а «товарищ Петров», привстав на цыпочки, собирался надеть щенку очки без стёкол.
        — А ну, бросьте собаку! — крикнул Юрка вне себя от гнева. — И больше чтоб не смели трогать, а то я вас... Знаете, как поколочу!
        «Товарищ Петров» спокойно оглянулся, Танечка выронила щенка и заревела. Дункан, скуля, подался в кусты. Юрка догнал его, осторожно взял на руки.
        — Мучили они тебя, да? Вот я им в другой раз задам трёпку.
        На крыльцо вышла мама, пожурила Юрку, велела пойти поесть, успокоила ревущую Танечку и увела малышей в лес искать какие-то там цветочки для больной Оли. Юрка с Дунканом направился к озеру.
        Солнце поднялось уже высоко, становилось жарко. На сторожевых вышках часовые старались укрыться под навесами в тени. Тихо-тихо было на огневой позиции, а в городке тонко звенела пила, стучал топор, кого-то поругивал Баградзе:
        — Зачем ты, Сивцов, под котёл пожар делаим? Гаси, заливай, у меня каша горит...
        Юрка сидел под сосной, наблюдал, как Дункан безуспешно пытается поймать стрекозу, и снова радовался тому, что заимеет скоро солдатский мундир, да ещё — пистолет, чтобы носить его, как папа, в блестящей коричневой кобуре. И неважно, что тот пистолет не будет стрелять пулями. Пистончики тоже хлопают — будь здоров. Бах! — и вон те вороны сразу бы улетели.
        А потом Юрке стало скучно. Вновь захотелось к Шаху, к «дяде Стёпе», но «дядя Стёпа» сейчас шьёт ему, Юрке, мундир, Шах отдыхает, потому что ночью дважды проверял свои блокпосты. Отдыхают, наверное, и Рекс с Венерой, они ведь тоже ночью несут службу. Венера как будто о чём-то постоянно думает, и ничего ей не нужно, а Рекс — хитрющий: спокойно лежит на крыше будки с закрытыми глазами, но стоит только кому-либо, кроме Шахназарова, показаться близ вольеров, как он сразу: гав!
        — Гав, гав! — донеслось с огневой.
        Юрка засмеялся, приласкал Дункана, и подумалось ему: а что, если покормить собак? Мама сегодня нажарила таких котлет — пальчики оближешь! К вольерам можно пробраться по кустам, Шах ничего не узнает. Да и что тут такого? Ведь он, Юрка, не шпион какой-нибудь, травить собак не собирается. Зато Рекс и Венера отведают настоящих котлет и, конечно, будут довольны!
        Дункана он запер в чулане: «Полежи, маленький, тебе ведь тоже отдыхать нужно», наложил котлет в целлофановый мешочек, обернул бумагой, чтобы никто не увидел, что у него там. Нет, Шах, конечно, ничего не узнает. Как бы он ни понимал своих псов, они ещё не научились говорить.
        В этот раз на проходной его пропустили беспрепятственно, у башни-водокачки он сразу же свернул в кусты. Далековато они от вольеров, и всё-таки на открытое место выходить нельзя! Заметят псы, не Шах пришёл, — котлеты останутся нетронутыми.
        К последним кустам подбирался Юрка на четвереньках — не спеша и осторожно — и всё-таки ему казалось, что задетая им трава шелестит очень уж громко, ещё громче трещит валежник, а ветер, как назло, дует как раз с этой стороны.
        Венера спокойно лежала в конуре и часто дышала, высунув розовый язык, Рекс жарился на крыше будки. Вот он, ещё не открыв глаз, навострил уши, потом выжался на передних лапах, облизнулся и, шумно встряхнувшись, снова прилёг.
        Медлить было нельзя. Юрка вытряхнул котлеты и одну за другой — три штуки — кинул в вольер Венеры. Та одним прыжком достигла стенки, принюхалась и вдруг, истошно лая, заметалась по вольеру, как ошпаренная. Это озадачило Юрку, в вольер Рекса бросать котлеты не решился. А Рекс, тем временем трусцой подбежав к сетке, разделяющей вольеры, принюхался, рыкнул, взвился свечой и залаял так оглушительно и яростно, будто намеревался растерзать в клочья весь мир.
        Юрка решил, пока не поздно, сматывать удочки. А навстречу ему уже спешили солдаты, гулко топая тяжёлыми сапогами, и он ничего лучшего не придумал, как забраться под разлапистую старую ель и затаиться там — в четырёх шагах от тропки. Солдаты с автоматами и противогазами мчались на огневую мимо него, Юрки, мимо вольеров, в которых псы бесновались по-прежнему. Один из солдат крикнул на бегу:
        — Чего они, Шах?
        — Не знаю, — встревожено ответил Шахназаров откуда-то со стороны, — может, опять змея…
        Осторожно приподняв еловую лапку, Юрка увидел: Шахназаров влетел в вольер Венеры, оторопело развёл руками, потом поспешно, будто ему жгло ладони, повыбрасывал котлеты через сетку. В вольер Рекса входить не стал.
        Венера, вскинув лапы на плечи Шахназарова, скулила, будто жаловалась на каких-то обидчиков, Рекс всё ещё метался по вольеру, хрипя и редко, басовито лая.
        — Успокойся, Венера, иди, иди... Рекс, на место! — командовал Шахназаров.
        Собаки наконец с неохотой вошли в будки и легли, встревожено поскуливая.
        Шахназаров собрал котлеты, вышел на тропинку, ведущую к казарме. Может, он не догадывается, кто тут без него поработал, может, уйдёт?
        Не ушёл. Остановился совсем близко от ели, раздо-садованно плюнул и, хоть наверняка не видел его, Юрки, строго сказал:
        — Вылазь!
        Юрка огляделся, будто выискивая место, где бы можно было укрыться понадёжнее, — такого места не было.
        — За уши тебя тащить, что ли? Вылезай!
        Понуро опустив голову, Юрка вышел к Шахназарову, держа в руке — на отлёте, как чужой — целлофановый мешочек с тремя оставшимися котлетами.
        — Они не отравлены, — робко пролепетал, оправдываясь. — Их мама жарила... Знаешь, какие они вкусные, Шах!..
        — Говорил я тебе, что этого делать ни в коем случае нельзя?
        — Говорил...
        — А ты — не послушался. Решил: никто, мол, не узнает, и такого натворил... Солдата за это на гауптвахту посадили бы, понял? Ну, а ты... ты пока не годишься в солдаты. Подвёл ты меня... Неважный ты, Юрка, друг...
        — Нет, важный! — вскинулся Юрка. — Я хороший друг, правда, Шах! Только мне очень хотелось, чтобы они... скушали... — На глаза Юрки навернулись слёзы.
        — Перестань хныкать, — пренебрежительно сказал Шахназаров. — У нас так положено: натворил беды — отвечай... Вот что, Юрка, поступил ты нечестно, нехорошо. Сегодня собаки на посту всю ночь будут волноваться... Какая там служба, если перед глазами твои... вкусные котлеты? Ну вот, значит, объявляю тебе сутки домашнего ареста. Сюда, на позицию, — чтобы ни ногой. До завтрашнего вечера ты мне не друг. Извини, но я... не могу тебя видеть. Забирай свои вкусные котлеты и шагай отсюда!
        Шахназаров ушёл, ни разу не оглянувшись.
        Юрка ещё долго стоял, опустив виновато голову, потом все котлеты — и те, что были в мешочке, и те, которые отказалась съесть Венера, — швырнул под куст, поплёлся к проходной.
        ПОД ДОМАШНИМ АРЕСТОМ
        И в это утро его разбудила песня. Доносилась она откуда-то издалека, была непонятной, тягучей и вскоре замерла где-то за лесом.
        В листве берёзы под окном, в лапках елей шелестел дождь. За окном было пасмурно. Низко, цепляясь за верхушки сосен и елей, тянулись лохматые серые тучи.
        Юрка, прижавшись грудью к подоконнику, уныло наблюдал, как ползут они, эти тучи, куда-то далеко-далеко; ему было зябко в майке, он поёжился, подумав, что, наверное, и тучам зябко, и, может оттого, что им зябко, они вот так и расползаются, и клубятся, чтобы как-то согреться.
        Зябко, наверное, было и часовому у проходной. Глубоко надвинув на голову мокрую пилотку, он всё ходил вдоль опущенного полосатого шлагбаума, и полы намокшего брезентового плаща при каждом шаге хлопали его по ногам, как железные. Над оградой виднелась шиферная крыша казармы — в солнечные дни белая, а сейчас грязновато-серая от дождя, — в приоткрытом чердачном окне с козырьком жались друг к другу два голубя, третий ходил по карнизу, время от времени расправляя крылья. Может, им тоже холодно?
        Глядел Юрка на домик караульного помещения у проходной, на казарму, и было ему тоскливо. Где-то там Шахназаров и «дядя Стёпа», а вот он, Юрка, арестованный Шахом на сутки, не имеет права даже видеть их. Сейчас ему, как никогда, хотелось хотя бы на минуту забежать в каптёрку, узнать, шьёт ли «дядя Стёпа» мундир. Может, теперь после всего, что случилось, никто об этом и не подумает? Сказал же ведь Шахназаров, что он, Юрка, ещё не годится в солдаты.
        Дверь приоткрылась. Розовощёкая, с неизменным бантиком в волосах, Оля впустила в Юркину комнату Дункана. Тот затрусил под кровать, Оля вознамерилась полезть за ним.
        — Закрой дверь! — прикрикнул на неё Юрка.
        — А зачем? — Глаза у Оли ясные-ясные и большие, как голубые пуговицы на мамином платье.
        — Закрой, тебе говорят!
        — И-и-и, — тянет Оля на одной ноте, с надеждой и ожиданием косясь на дверь.
        И дождалась своего, из кухни выглядывает мама.
        — Что там у вас? Юра, завтракать!
        — Не хочу.
        — Тебе что, нездоровится? Так поздно спал. Оля, живее!
        Юрка выманивает из-под кровати Дункана, садит на подоконник. Из ящика, оттуда же, из-под кровати, достаёт старый будильник, начинает ковыряться в нём отвёрткой.
        — Ма-ам, а где наш молоток?
        — Это уж ваша с отцом забота. Поищи. Валяется где-нибудь.
        Молоток искать не хочется. И будильник разбирать не хочется. Юрка опять уныло глядит в окно.
        — Юра, — опять пристаёт к нему сестрёнка, доставая из кармана карамельку. Вот уж лакомка! Что бы ни жевать, лишь бы сладкое. На щеках её стынут две крохотные нескатившиеся слезинки, а глаза опять ясные-ясные, так и светятся любопытством. — Юра, тебе нездоровится?
        — Здоровится.
        — А почему здоровится?
        — Отстань, попугай...
        — И-и-и, — опять тянет Оля на самой высокой ноте. Слезинки мгновенно набухают и стремительно скатываются по щекам. В гостиной появляется рассерженная мама.
        — Ну-ка — умываться. И марш за стол!
        Юрка умывается долго и нехотя. Есть ему тоже не хочется, но что поделаешь, если мама, обмётывая шторы, терпеливо стоит у стола.
        Только теперь замечает Юрка, как преобразилась их квартира. В спальне вместо солдатской кровати и вешалки стоит гарнитур, в гостиной — тоже, на стене висит ковёр, как было в том городке, на старой квартире. В кухне, как сытый кот, мурлычет холодильник. И когда только всё это расставили? Ведь контейнеры с багажом прибыли лишь вчера вечером.
        — Садитесь, — командует мама, — ешьте яичницу с колбасой, потом дам компот.
        — Мамочка, — подлизывается к ней Оля, — яичко не хочу и колбаску не хочу... Я буду компот. Вот... сколько пальчиков у меня, столько выпью стаканчиков.
        — Зачем же ты хочешь обидеть Юру? Он ведь тоже мог бы капризничать, но понимает, что это нехорошо.
        — И-и-и-и...
        — Смотри, Юра уже ест, и ему вкусно. Правда же, сынок, вкусно?
        — Угу... — соглашается Юрка, хотя не против был бы и сам покапризничать. Всё-таки не очень хорошо, когда ты старший. Всегда обязан показывать пример.
        Юрка чуть не давится, но ест, глядя на него, успокаивается и Оля. А за окном — дождь, тихий, спокойный дождик. Сеется на траву, на иголки елей, на асфальтированную дорожку, ведущую к проходной, и над дорожкой почему-то поднимается пар.
        Из-за леса вдруг начинает доноситься стрельба. «Та-та-та, та-та-та-та-та», — выговаривают автоматы. Это значит — стреляют в тире, который вчера показывал Шах. Эх, как не повезло... Если бы не этот проклятый арест, сейчас можно было бы побежать туда, поглядеть, как там всё делается. Может, и ему, Юрке, разрешили бы хоть раз выстрелить. Хотя вряд ли. Пока не пошит мундир, пострелять ему, наверное, не дадут. Ну и что? Постоял бы в сторонке.
        — И-и-и, — опять затянула Оля, — не буду есть, Юра не ест, потому что...
        — Юра! — тревожится мама. — Что с тобой?
        — Ничего. Я ем. Ох, Олька, какая ты вредная...
        На кухню вбежал Дункан и сразу — под стол. Прижался пушистый комочек к Юркиным ногам, скулит потихоньку. Воспользовавшись тем, что мама, встав на табуретку, принялась вешать оконные шторы, Юрка кинул Дункану кусочек колбасы и вздрогнул: бдительная сестрёнка тотчас затянула своё неизменное «и-и-и», да ещё как затянула — на самой высокой ноте!
        — Опять у вас скандал... — недовольно оглянулась мама.
        — Юра колбаску на пол бросает. И я хочу бросать.
        — Что мне с вами делать? Вон папа идёт. Может, ему пожаловаться?
        Папа с порога оглядел убранство комнат, подмигнул маме: «Когда только и успела!» — прямо в плаще, от которого свежо пахло хвоей и дождём, вошёл на кухню, Юрку погладил по голове, Олю поцеловал в щёчку, сказал:
        — Молодцы, хорошо работаете! Маша, я на минутку, переодеться.
        Папе и там, в сопках, всегда было некогда, здесь и подавно, уходит на позицию рано утром, когда он, Юрка, и Оля ещё спят, возвращается поздно вечером, а днём, как и сейчас: «Маша, я на минутку». Мама при этих его словах иногда посмотрит грустно, иногда украдкой вздохнёт, но всегда помалкивает — привыкла.
        — Батя к нам выехал, — говорит озабоченно папа, уже успевший переодеться во всё новое, — а у нас недоделок — уйма. Чувствую, намылит он мне шею...
        — За что? Ты совсем недавно принял дивизион.
        — Принял, значит, и ответ мне держать. Возможно, и к нам зайдёт поглядеть, как обживаемся. Ты уж тут, товарищ матрос...
        Мама, всё ещё стоя на табуретке, — она в брюках, в тельняшке с короткими рукавами и в самом деле похожа на матроса, — лихо козыряет и говорит, улыбаясь:
        — Вас понял, мой капитан. Лёша, — становясь серьёзной, говорит она, — по-моему, наш сын заболел.
        — Вряд ли. Не вижу.
        — Почему вряд ли? Вчера ни свет ни заря из дому удрал, с Шахом в озере купался, мог простудиться. Он этим Шахом все уши мне прожужжал. «Шах сказал», «Шах научил», — что там у вас за Шах такой... авторитетный?..
        — Солдат.
        Юрка с готовностью добавил:
        — Он собаковод, мама. Сам собак кормит, сам на посты водит. Я ему помогал уже обед варить: крупу перебирал, дрова складывал. Скоро картошку буду чистить, вот!
        — Картошку, сынок, мог бы и дома почистить, маме помочь.
        — А, — отмахнулся Юрка, — дома неинтересно.
        Папе смешно, а мама уже начинает сердиться:
        — Я серьёзно, Лёша. Отбивается парень от рук. Всё там и там. Вчера завтракать отказался, а потом... шесть котлет умолол. Ты представляешь?
        Ах, зачем только мама напомнила о котлетах?.. Папе, конечно, не догадаться, кому они предназначались, те котлеты, и что из всего этого вышло, но Юрке от этого не легче. Опять так стыдно стало, что теперь хоть вовсе не встречайся с Шахом.
        От компота Юрка отказался, ушёл в свою комнату. Дункан тёрся об его ноги, скулил, видно, просился на руки, но Юрка сейчас не обращал на него внимания. По небу, как и раньше, плыли серые скучные тучи, шёл всё тот же мелкий, почти невидимый дождь. У проходной, огибая лужи, вышагивал часовой в насквозь промокшем плаще, на огневой лаял Рекс, лаял как-то нехотя, глухо.
        К воротам городка подкатила легковая машина, перед нею подняли шлагбаум. Тотчас в городке завыла сирена, на позиции взревели моторы. Мимо окна, у которого стоял Юрка, пробегали офицеры, на ходу застёгивая ремни и плащ-накидки. Юрка догадался: приехал Батя (интересно, кто он такой?), объявил тревогу и сейчас будет за что-то мылить папе шею.
        До чего же скучен этот домашний арест... Юрка зевнул, прилёг на диван. Подошла озабоченная мама, подложила ему под голову подушку и поплыла куда-то, скрылась за сосной. На сосне — белочка, то прыгает с сучка на сучок, то, усевшись поудобнее, чешет передними лапками мордочку, будто хвастается: глядите, какая я проворная и смелая!..
        Кеша и Славик фотографируют ее поочередно, потом, когда белочка наконец исчезает, Кеша вдруг говорит:
        — А Шах уедет с нами. Насовсем.
        — Неправда, — не верит Юрка, — там у вас нету блокпостов, а тут — блокпосты.
        — И собак заберёт. И Рекса, и Венеру.
        — Неправда! — возмущённо кричит Юрка, срываясь с места: надо немедленно найти Шахназарова, узнать у него — так ли это...
        Сперва он бежит по тропке, потом — напрямик, продираясь сквозь густой кустарник. Бежит долго-долго, падает, поднимается и снова бежит. Вот и вольеры. Рекс и Венера носятся по ним, как угорелые, лают, но почему-то — беззвучной И Шахназаров там. Нагибается, перебрасывает через сетки котлету за котлетой, а их становится всё больше, ими усыпана вся земля в вольерах, и Юрка, ухватившись за решётку, кричит: «Шах, это не я набросал, это не мои котлеты...» — но почему-то и голоса своего не слышит, как и лая собак, и от этого становится ему страшно-престрашно.
        А Шахназаров, разогнувшись, смеётся вдруг громко и басовито, и от этого его смеха Юрка просыпается. И радостно становится ему оттого, что это был только сон, и оттого, что смеётся вовсе не Шахназаров, а какой-то высокий толстый дяденька. Он только что вытер руки и, отдавая маме полотенце, спросил у папы:
        — Яскевич, где ты такую русалку выловил?
        — Снял с камня на Оби, товарищ полковник.
        И опять смеются и полковник, и папа, а мама улыбается и почему-то краснеет:
        — Прошу, Пётр Михайлович, к столу.
        — Вот это — дело! Посмотрим, как сибирячки умеют мужей кормить. — Проходя в столовую, Пётр Михайлович замечает его, Юрку, притворяющегося спящим, спрашивает у папы: — Сыну-то сколько? Школьник?
        — В третий класс идёт.
        — А до школы... пять с гаком?
        — Четыре, товарищ полковник.
        — Н-да, — хмурится Пётр Михайлович, — не на много ошибся. Настрочи, командир, рапорт на моё имя, горючего добавим. Придётся возить парня, ничего не попишешь.
        Юрка чуть не подпрыгнул от радости: вот здорово! Ведь это его в школу и из школы будут возить. На машине! Наверное, на папиной, на легковой...
        Взрослые в гостиной оживлённо усаживаются за стол. Оля в прихожей, сидя на полу и посапывая, пытается зашнуровать ботинки.
        На вешалке у двери видит Юрка плотно набитую полевую сумку из жёлтой кожи. У папы такой нет — красивая! И компас на ней, и карта выглядывает, и целых шесть цветных карандашей торчат из гнёздышек!
        Юрка решает попросить папу, чтобы к школе ему купили не портфель, а вот такую сумку, непременно — с компасом. Подъедет он на машине к самой школе — вжик! — выпрыгнет из кабины, и все ахнут, глядя на его сумку.
        Оля перестала сопеть, и это насторожило Юрку. Спрыгнул с дивана и обомлел: сестрёнка уже успела выложить из чужой сумки на табуретку полотенце, тюбик с пастой, зубную щётку и, высунув кончик языка, силилась раскрыть мыльницу.
        — Олька, что ты делаешь? Положи обратно! Сейчас же!..
        Не тут-то было! Как подстёгнутая, Оля побежала в гостиную — Юрка не успел перехватить её — и, ткнувшись в колени гостя, спросила, заинтересованно и бесстрашно глядя на него снизу вверх:
        — Дядя, вы этим мылом папе шею мылили?
        Мама испуганно ахнула и всплеснула руками. Папа заметно покраснел. У полковника глаза стали такие же круглые, как у Оли. С минуту за столом царила глухая тишина, потом полковник резко откинулся на спинку стула грузным телом и затрясся, давясь от хохота. Смеялись мама с папой, смеялся и Юрка. Оля глядела на всех поочередно, не понимая, отчего всем вдруг стало так весело.
        — Ох, ох, — стонал Пётр Михайлович. — Уморила! Подкузьмила родного батьку!.. Это тебе, товарищ подполковник, на будущее наука: не веди дома разговоров о служебных делах.
        Мама поспешно вывела Олю в прихожую, поманила Юрку: «Сынок, поиграйте во дворе». Играть с этой Юлей-капризулей Юрке не хотелось, но и ослушаться мамы не мог. К счастью, у соседнего домика уже играли Танечка и «товарищ Петров». Оля с радостью побежала к ним, а Юрка, прихватив Дункана, незаметно, так, чтобы подумали, что он просто гуляет, стал приближаться к проходной, потому что увидел у караульного помещения Шахназарова и «дядю Стёпу». И они его, конечно, увидели. Втайне он надеялся — позовут. Не позвали... Из ворот городка вырулила машина Бати. Вскоре он уехал. Папа, простившись с ним, сразу заспешил на огневую.
        — Ты бы потеплее оделся, сын, а то и в самом деле простудишься, — посоветовал, проходя мимо Юрки.
        — А-а, лучше я домой пойду...
        А что дома делать? Хоть опять ложись спать.
        Попытался разобрать старый будильник — вылетела откуда-то пружина, так больно стеганула по руке, что слёзы на глаза навернулись.
        Швырнул будильник в мусорное ведро.
        — Мама, когда мне в школу?
        — Через неделю, сынок.
        — А у меня... звёздочки нету. Октябрятской. Когда уезжали, я Славику подарил, а теперь — нету.
        — Может, в школе продают. Купишь.
        — Ага, «купишь»... Не пойду я в школу без звёздочки.
        — Но ведь целая неделя впереди, придумаем что-нибудь.
        — Ага, «придумаем»... Ничего не придумаем. Все придут со звёздочками, а я один, как дура-а-ак...
        — Опять нюни распустил... Ох, горе моё... Да ты, наверное, в самом деле болен? — Мама приложила ладонь к Юркиному лбу, и в это время снаружи донеслось: «Фью-фью, фюрр», немного погодя снова: «Фью-фью, фью-фью, фюрр».
        Юрка схватил Дункана, рванулся к двери.
        ЗАБОТ ПРИБАВЛЯЕТСЯ
        Шахназаров, как и тогда, утром, стоял под ёлкой, как и тогда улыбался добродушно и широко — рот до ушей.
        — Ну, здравствуй, — сказал, протягивая руку. — Скучал?
        — Ага.
        — Я, брат, тоже скучал. Пойдём. Дядя Стёпа такую форму для тебя соорудил — закачаешься! Постой... Опять глаза какие-то... Ревел? Кто же тебя обидел?
        — Скоро в школу, — зашмыгал Юрка носом, — а у меня октябрятской звёздочки нету...
        — И ты лучшего выхода не нашел, как пореветь. — сказал удивлённо Шахназаров. — Кто ты такой?
        — Юрка.
        — Не о том я. Ты — будущий мужчина. А какой же из тебя выйдет мужчина, если постоянно ревёшь? Мужчина — это... — Шахназаров сжал руку в кулак и потряс им, сделав суровое лицо, — это кремень! Трудно, больно ему, а он зубы сожмёт и только ещё крепче становится. Понял? И переборет любую беду, — он человек сильный, мужественный. Потому и зовётся мужчиной. Вот представь, Юрка, случилось, допустим, как в сказке: по каждому пустяку все мужчины начали вдруг плакать. Палец порезал — ревёт, зуб заболел — прямо воет. Вот была бы потеха!..
        Юрка закрыл глаза, представляя:
        Шахназаров — шёл, споткнулся и упал, поднялся — плачет.
        Старшина дивизиона — суровый усатый дяденька — зацепился за что-то, выходя из машины, порвал рукав мундира — плачет.
        У папы заболел зуб, бегает папа по комнате — плачет.
        Пётр Михайлович, полковник, застёгивает рубашку. Оторвалась пуговица — плачет.
        И таким смешным показалось всё это Юрке, что не сдержался он, захохотал.
        — Потешно, правда? — спросил, ухмыляясь, Шахназаров.
        — Ага, и как-то... тьфу!
        — Видишь, даже противно. А ты ведь тоже уже не маленький, К тому же с завтрашнего дня будешь вроде как солдат.
        Шли они почему-то вдоль глухого высокого забора в самый отдалённый угол огневой, а там зачем-то оказался еще один забор, по краям которого стояли две собачьи конуры. Между заборами пролегла длинная узкая площадка.
        — Что это? — спросил Юрка.
        — Блокпосты. Вот здесь и гуляют всю ночь Рекс и Венера.
        Сразу за второй конурой оказалась и третья, поменьше двух. Возле неё ещё валялись стружки, опилки, терпковато и пряно пахло сосной.
        — Тут будет нести службу вот этот зверь, — сказал Шахназаров, беря из Юркиных рук Дункана. — Ты ведь согласен, что это не кукла, а сторожевой пёс? Поэтому я сегодня для него и кабину сделал.
        — А как он будет нести службу? — поинтересовался Юрка, втайне замирая от мысли, что Шаху, наверное, приказали отобрать у него Дункана.
        — Как Рекс с Венерой. С завтрашнего дня у нас в дивизионе будет два помощника начальника караула по службе выводных караульных собак. Я старший, ты младший. Понял?
        — Н-нет.
        — Чего же тут непонятного? Я буду выводить на пост; Рекса и Венеру, ты — Дункана.
        — Вот здорово! — не сдержал восторга Юрка.
        А потом вдруг, взглянув на Дункана, заскучал:
        — И мне уже никогда-никогда нельзя будет поиграть с ним?
        — Почему же? Хоть весь день. Только на руках, пожалуйста, не таскай. Не игрушка.
        Шахназаров просунул руку в конуру, достал оттуда прикованную одним концом к дверной планке цепочку, — на другом её конце был ремень с пряжкой, — затянул ремень на шее Дункана и опустил щенка на землю.
        — Пусть привыкает. Пойдём к дяде Стёпе.
        Пока тропинка не свернула за кусты, Юрка всё оглядывался. Дункан скулил, порывался бежать за ним, но цепочка не пускала, и Юрке было жаль его, хоть плачь.
        — Шах, а ему не больно?
        — Нет, ошейник свободный. Да не страдай ты, пожалуйста, ведь всё время будешь с ним.
        — Шах, я и обед ему буду готовить — сам?..
        — Не только обед, но и завтрак и ужин.
        Юрка успокоился, а когда пришли к «дяде Стёпе» в каптёрку, тут уж он, кроме сплошной радости, не испытывал больше никаких чувств: брюки были готовы, в мундир оставалось вшить лишь ворот и рукава.
        — Когда наряжаться будем? — спросил у «дяди Стёпы» Шахназаров.
        — К утру сделаю, — заверил тот.
        — Слыхал, Юрка? Утром ты станешь солдатом.
        — По форме, — буркнул «дядя Стёпа», — а так — какой он солдат? Ни строевым шагом ходить не умеет, ни честь отдавать. Там, где надо говорить «так точно», у него всё какие-то «ага».
        — Что верно, то верно, — согласился с ним Шахназаров. — Поучимся, Юрка, что ли?
        — Ага. Так точно!
        — Что ж, сказано — сделано. Будь здоров, дядя Стёпа!
        Сразу от проходной Шахназаров свернул в лес. Шёл размашисто, споро, — Юрка едва поспевал за ним.
        — Куда мы, Шах?
        — Живее! Времени у нас — кот наплакал.
        — Какой кот?
        Шахназаров засмеялся, взъерошил Юркины волосы, потом взял его за руку, увлекая в берёзовую рощу с редкими приземистыми ёлочками.
        Сразу за рощей Юрка увидел поросшую невысокой травой лощину, на дальнем краю которой, у насыпанного вала, стояли фанерные щиты с наклеенными на них полосатыми кругами.
        — Это наш тир. Тут — стреляют. А сегодня у нас с тобой будет здесь строевая подготовка, — объяснил Шахназаров и неожиданно спросил, словно возмущаясь: — Рядовой Яскевич, как стоите? Вы кто — солдат или корова на льду?
        — А как стоять? — смутился Юрка.
        — Пятки вместе, носки врозь, грудь вперёд... Да не живот, а грудь вперёд! Хорошо! Вот теперь ты немного похож на солдата. Теперь поучимся ходить, отдавать честь командиру, поворачиваться направо, налево, кругом. Согласен?
        — Ага... Так точно!
        — Рядовой Яскевич, шагом... марш!
        Подчиняться было приятно и ничуть не обидно, хотя Шаху и многое не нравилось. Если верить словам Шаха, то он, Юрка, и стоять толком не умеет, и ходить не умеет, и руки у него при поворотах болтаются, как пустые рукава на огородном пугале.
        — Но ты, Юра, молодец! Всё понимаешь как надо. Через неделю по-настоящему научишься — хоть в строй!
        Солнце уже опустилось за гребень леса, когда Шахназаров отправил Юрку домой. Прибежал запыхавшийся. Вся семья была в сборе. Папа и Оля сидели за столом: папа читал газету, Оля болтала ногами. Мама из кастрюль раскладывала по тарелкам варёный картофель и сосиски.
        — Ох, как я устал! — крикнул Юрка с порога. — Я, папа, занимался строевой подготовкой. Меня Шах учил ходить... Вот...
        Папа и мама переглянулись, потом папа, улыбаясь, спросил:
        — Ну и чему же ты успел научиться?
        — Хочешь — покажу?
        — Мой руки, — сказала мама, — и садись за стол. Наверное, проголодался?
        — Так точно! — выпалил Юрка. Папа и мама вновь переглянулись. Мама вздохнула и покачала головой.
        Юрка с аппетитом уплетал свой ужин, не замолкая ни на минуту. Конечно, он не мог не рассказать, что Шахназаров сделал для Дункана отличную конуру, а его, Юрку, назначил младшим помощником начальника караула по службе выводных караульных собак, и скоро он, Юрка, будет водить на пост Дункана. На самом кончике Юркиного языка вертелась новость о том, что «дядя Стёпа» дошивает для него мундир и не позже как завтра он, Юрка, вырядится в воинскую форму. Но тут ему подумалось, что интереснее будет появиться перед всеми в мундире неожиданно, и эту новость он решил сохранить пока втайне.
        В этот вечер он не мог заснуть долго, и казалось ему — время остановилось. Проснулся и ночью, чего с ним никогда не случалось. Стоял у раскрытого окна, глазел на мерцающие звёзды, а вокруг — в городке и в лесу — стояла такая тишина, что было слышно, как у шлагбаума прохаживается часовой.
        — Стой, кто идёт? — донеслось с огневой позиции так ясно и отчётливо, будто огневая была совсем рядом.
        — Разводящий со сменой, — ответили глуше.
        Юрка чутко вслушивался в тишину, — не заскулит ли Дункан, наверное, ему скучно и неуютно в будке под открытым небом... Но что поделаешь? Если он будет дрыхнуть в комнате под кроватью, никогда ему не быть сторожевым псом. А там — он скоро подрастёт и станет похожим на Рекса и Венеру.
        Ах, скорее бы кончилась эта ночь!
        САМОВОЛЬНАЯ ОТЛУЧКА
        Мундир и в самом деле получился на славу. Шахназаров улыбался. Баградзе удовлетворённо цокал языком, и лишь «дядя Стёпа» хмурился, то ли недоволен был своей работой, то ли у него характер такой.
        Наконец проговорил:
        — Носи на здоровье!
        Юрка обул ботинки, вновь подошёл к зеркалу, поправил на голове пилотку с блестящей эмалево-алой звёздочкой.
        Пуговицы на мундире сияли, отражая попавший в окно луч солнца, сияли и артиллерийские эмблемы на погонах — два скрещенных пушечных ствола, — глаз не оторвать!
        — Ну, я побегу, — заторопился Юрка. — Ладно, Шах?
        — Беги, — кивнул тот. — Мне тоже сейчас надо идти на почту.
        — И я с тобой, Шах! Возьми, пожалуйста...
        — Без разрешения? Не могу...
        — А я у папы попрошусь. Прямо сейчас!..
        Юрка выскочил из каптёрки и помчался к казарме.
        Дневальный удивлённо взглянул на него, потом улыбнулся и отдал честь. Юрка тоже отдал честь. У двери с табличкой «Командир дивизиона» нерешительно остановился. Как ему теперь обращаться к отцу? Называть папой неудобно, на нём теперь воинская форма. Надо так, как учил Шахназаров. А если не получится?
        Юрка постучался, услышал: «Войдите!» — толкнул дверь.
        В папином кабинете был ещё майор Зотов. Оба — и командир дивизиона и его заместитель, — заметив Юрку, переглянулись. Папа удивился, майор не очень, а он, Юрка, вскинув руку к пилотке и щёлкнув каблуками, как учил Шах, выговорил, отчеканивая каждое слово:
        — Товарищ подполковник, разрешите обратиться?
        Оба — и папа и майор Зотов — встали, приняли стойку «смирно», и лица у них теперь были серьёзными.
        — Обращайтесь...
        — Разрешите с Шахназаровым на почту сходить?
        Папа опять взглянул на майора Зотова, спросил:
        — Как, по-твоему, Павел Максимович, стоит разрешить?
        — Думаю, стоит, — покивал головою майор. — Он теперь в форме, хорошо изучил строевые приёмы. Почему бы не разрешить?
        Папа надел фуражку, приложил руку к виску:
        — Разрешаю. Идите!
        — Есть! — обрадовано козырнул Юрка, звонко щёлкнув каблуками, и выскочил из кабинета.
        Не видел, что за ним наблюдали в окошко — и отец и майор Зотов, — не слышал, как подполковник Яскевич спросил заместителя:
        — Признавайся, Павел Максимыч, и ты к этому руку приложил?
        — Чуть-чуть. Не пропадать же парню от зелёной тоски. Собака, конечно, друг человека, но лучшими друзьями пусть у Юрки будут всё-таки люди...
        Этого Юрка не видел и не слышал, он уже шагал за проходной, стараясь идти в ногу с Шахназаровым.
        У крайнего из офицерских домиков играли малыши. Вернее, играть они перестали, едва заметили Юрку, и теперь все трое — и Танечка, и «товарищ Петров», и особенно Оля — глазели, ничего не понимая. Но если первые двое просто удивлялись, то Оля, казалось, даже растерялась, испугалась: то ли брат перед ней, то ли чужой мальчик, чем-то напоминающий брата.
        Первым пришёл в себя «товарищ Петров». Обтерев испачканные землёй руки о свежую, но уже изрядно замусоленную до подола рубашку (трусики его желтели на цветочной клумбе), он подбежал к Юрке и попытался потрогать его за рукав.
        — А ну не трожь! — отстранился тот. — Ещё чего не хватало.
        — Зачем ты так? — укорил Юрку Шахназаров, подхватывая малыша на руки. — Ему ведь интересно. Правда, Витя?
        Мальчик кивнул и сунул в рот грязный палец.
        — Ну и некультурный же ты человечище, товарищ Петров, — возмутился Шахназаров. — Руки не мыты — пальцы в рот суёшь, барышни с тобой играют, а ты без штанов. Непорядок это, большой непорядок. Глянь — девочки какие чистенькие, аккуратненькие. Ну-ка, тащи свои трусы.
        Юрка заметил в окошке маму (она тоже глядела на него удивлённо), подбежав, похвастался:
        — Смотри, я уже солдат! Мама, подай, пожалуйста, мой портфель, мы с Шахом за почтой идём.
        — Это же далеко...
        — Подумаешь, далеко. Ничего не далеко.
        — Когда вернётесь?
        — Управимся и сразу же вернёмся. У нас тут, знаешь, сколько разных дел? Скорее, мама...
        И вот уже шагают они — два солдата — сперва лесной дорогой, потом — просёлком. У Шахназарова через плечо кожаная «почтарская» сумка — для газет и журналов, у Юрки в руках портфель — для писем.
        Солнце палит вовсю, и в той стороне, куда они идут, деревенские избы, водонапорная башня и даже столбы высоковольтной линии, будто плавают в трепетном сизоватом мареве.
        Юрке жарко, но он застёгнут на все пуговицы. По дороге навстречу им или обгоняя то и дело проносятся машины, мотоциклы, и все, кто ни едет, обращают на него, на Юрку, особое внимание. А вон, слева, близ дороги, женщины теребят лён. Одна поглядела из-под ладони, и вот уже глядят все и, ясно, удивляются: такой маленький, а уже солдат. Как тут расстегнёшься? Как тут будешь идти не в ногу с Шахназаровым?
        А водонапорная башня и дома посёлка всё ближе, ближе, они уже твёрдо стоят на земле, окружённые садами и огородами; на крайнем от шоссе доме Юрка замечает вывеску: «Почта». К раскрытым настежь окнам подбегают девушки, смеются, машут руками. Юрка немного растерян, но всё-таки ему приятно, что и эти девушки видят его в военном мундире, и, наверное, тоже удивляются: такой маленький, а уже солдат.
        Шах, когда они поднимаются по ступенькам, заметно волнуется, вроде бы даже краснеет. Отчего бы это? Но с порога, козырнув, громко выкрикивает:
        — Доблестным работникам связи физкульт-привет!
        Девушки отвечают ему наперебой, Юрку вроде бы и не замечают.
        — Здравствуй, Костенька!
        — По тебе тут, может, страдают, а ты где-то...
        — Ой, Костенька, кого ты к нам привёл? Какой симпатичненький солдатик!..
        Наконец-то!
        Две девушки, шмыгнув в дверь, куда-то исчезают, остаётся одна — беленькая, круглощёкая, глаза, ну прямо Олины — синие-синие и как большие пуговицы.
        — На гауптвахте сидел, да? — спрашивает она, укладывая в сумку газеты.
        — Что ты, Таня! Почему именно — на гауптвахте?
        — Целую неделю приходил Байков, а тебя всё нет и нет.
        — Зато теперь буду ходить каждый день.
        — Каждый-каждый? — уточняет Таня, повеселев.
        — Конечно, — Шахназаров берёт у Юрки портфель. — Письма — сюда. Мы ведь сегодня вдвоём. Это Юра, сын командира.
        — Очень приятно. Погодите, у меня тут что-то есть. — Таня роется в хозяйственной сумке и протягивает Юрке несколько карамелек. — Вот... Угощайся, Юра...
        Юрке хоть сквозь землю провались: за ребёнка она его считает, что ли? Шахназаров толкает в плечо: бери!
        — Я не люблю сладостей, — упрямо отказывается Юрка, хотя с удовольствием полакомился бы конфеткой.
        Но на него, кажется, уже не обращают внимания ни Таня, ни Шахназаров. Они толкуют о чём-то о своём, Юрке не понятном, до чего ему, впрочем, тоже нету никакого дела. Потом, спохватившись, Шах торопливо застёгивает сумку:
        — Нам пора. В райцентр подскочить надо. У нас, понимаешь, экстренное дело.
        — Зачем же туда и сумки тащить? Заберёте на обратном пути, — советует Таня. — Эх, Костенька, какой ты недогадливый.
        — В самом деле... — засмеялся Шахназаров.
        — Видишь, я о тебе забочусь. Намотай на ус...
        — Да ведь у меня усов нету. Ладно, срочно отращу и намотаю. Юра, наш автобус... Бежим!
        ...В районный центр они добрались только через час. Ни в универмаге, ни в магазине «Культтовары» октябрятских звёздочек не оказалось.
        — Ничего, — похлопал Юрку по плечу Шахназаров. — Завтра старшина в город едет. Накажем — привезёт.
        — А если и там нету?
        — Найдёт. Живей, гвардеец! Задержимся, попадёт нам с тобой...
        Спасаясь от жары, они на автобусной остановке сразу же укрылись под навесом. Юрка хотел было снять мундир, но тут из ближнего переулка сперва вылетел на лужайку футбольный мяч, потом выскочили трое мальчишек. На бегу сняв с себя майки, они обозначили ими ворота, один — высокий и белобрысый — занял место голкипера.
        — Ну, Пилипка, держись! — крикнул мальчик в джинсах.
        Казалось, он будет атаковать ворота сам, но неожиданно мяч очутился у его товарища, и тот с ходу пробил по воротам.
        Пилипка отразил удар, а вот второй мяч оказался трудным, пришлось рукой отбивать куда попало. Отбил к дороге. Нападающие наперегонки ринулись за ним, но тут наперерез им выскочил Шахназаров, обвёл одного и другого и точно пробил в левый верхний угол. Может, потому, что Пилипка зазевался, глазея на Юрку.
        — Дядя солдат, ударь ещё! — наверное, чтобы оправдать себя, попросил вратарь.
        На этот раз Шахназаров сделал вид, что хочет послать мяч в левый угол, а пробил в правый. Гол!
        — Вот это класс! — восхищённо сказал мальчик в джинсах и, вероятно, с целью показать солдату, что он и его товарищи тоже не лыком шиты, вдруг ловко перекувырнулся через голову.
        Шахназаров подмигнул ему и, недолго думая, проделал это дважды.
        Юрке не хотелось пачкать мундир, а то и он, пожалуй, решился бы на такое.
        — А стойку делать умеешь, дядя солдат? — спросил Шахназарова третий мальчик, тоже с интересом и завистью поглядывая на Юрку.
        — Что ещё за стойка?
        — Ну, стоять на голове...
        — Пожалуйста. — Шахназаров взмахнул руками, коснулся ими земли, свёл ноги, фиксируя устойчивое положение, и тело его вытянулось в струнку. Постоял с минуту на голове, потом, выжавшись, пошёл на руках к посрамлённому вратарю.
        — Вот здорово!
        — Нам бы так!
        — Как ты это делаешь, дядя солдат?
        По шоссе мчалась машина. В ней было полно девушек. Они кричали что-то, хохотали.
        Шахназаров встал на ноги, сконфуженно поскрёб в затылке:
        — Н-да-а, влетел я с вами, братцы-кролики... Послушайте, а почему так долго автобуса нету?
        — Он теперь только вечером будет. Дневной — давно ушёл...
        — Фью-у! — свистнул Шахназаров. — Юрка, наше дело — табак. Прощайте, ребята.
        Когда они уже подходили к шоссе, Шахназаров вдруг стукнул себя по лбу и, подмигнув Юрке, поманил мальчишек. Те подлетели дружно, всем своим видом выказывая полнейшую готовность идти за ним в огонь и в воду.
        — Вот что, братцы-славяне, наверняка вы все — пионеры, стало быть, дружный, отзывчивый народ. Выручите моего друга Юрку. Скоро в школу, а у него октябрятской звёздочки нету.
        — У меня есть! — сорвался с места вратарь.
        — Только быстрей, а то ведь мы солдаты...
        — Я мигом!..
        Шахназаров не зря волновался. На огневой позиции уже заметили его необычно долгое отсутствие. Солдаты, пообедав, сидели в курилке в ожидании писем, замполит майор Зотов ждал и не мог дождаться свежих газет. А в вольерах носились голодные Рекс и Венера.
        Едва Пилипка, запыхавшийся, вспотевший, вручил Юрке звёздочку, Шахназаров, наспех поблагодарив его, выскочил на шоссе.
        — Помчимся, Юрка, пока на своих двоих, а там, может, попутку перехватим.
        Их обгоняли грузовики разных марок, машины с надписями: «Молоко», «Техпомощь». Шахназаров, а потом и Юрка «голосовали» всем подряд, но одни шофёры, казалось, не замечали их, другие показывали — сворачиваем, мол, с вашего маршрута.
        Они уже не шли, скорее — бежали. Заслышав гул мотора, поднимали руки просто так, на всякий случай, даже не оглядываясь.
        Наконец один из грузовиков сбавил ход и, взвизгнув тормозами, остановился. Шахназаров метнулся к шофёру, попросил:
        — Подбрось, друг, до Подлипок. Синим огнём горим... — подсадил Юрку, плюхнулся на сиденье, вытер со лба пот пилоткой, кивнул на спидометр: — Максимум выжать можешь?
        — Попробую, — усмехнулся шофёр. — Надо же выручить бедных самовольщиков.
        Грузовик рванул с места и помчался. Алый, чуть выцветший флажок на стержне, припаянном к крышке радиатора, полоскался часто и трепетно.
        — Сам недавно гимнастёрку снял, — подмигнув Шахназарову, сказал шофёр. — Считай, проявляю солидарность.
        — Спасибо. Если не секрет — женатый?
        — А как же. Два месяца. Парень-то твой, кажется, задремал...
        — Разморило. А я вот в этих, в сердечных, делах — робкий. Есть тут одна девушка, но... получается у меня какая-то ерунда: при людях ещё так-сяк, а когда одни — становлюсь телёнок-телёнком.
        — У меня тоже поначалу не клеилось.
        — Как же ты вышел из этого красивого положения?
        — Стихами взял. Прямо вот так за рулём и сочинял, пока чуть не сотворил аварию.
        —- Нет, — угрюмо сказал Шахназаров, — у меня стихами не пойдёт.
        — Я помогу, — подал голос Юрка. — Я, знаешь, как здорово умею сочинять стихи! Слушай: туча плывёт, дождик идёт... Складно?
        — Ну вот, — засмеялся шофёр, — одна голова хорошо, полторы — лучше.
        «Почему — полторы? — подумал Юрка. — Выходит, у Шаха голова, а у меня только половинка. А-а, ну ладно...»
        За поворотом шоссе показались Подлипки.
        — Тормозни у почты, — попросил Шахназаров. — Спасибо, друг!
        На почте была лишь Таня.
        — Наши все обедать ушли, — сказала она, подавая Шахназарову сумку. — Ой, тяжелющая... Как ты её и дотащишь?..
        — Не привыкать.
        — А я осталась... — Таня отошла к окну, уселась на подоконник. — Работа такая, все сидишь, сидишь. Растолстеешь в два счёта...
        — Ну это ты зря, — сказал Шахназаров, лишь мельком взглянув на девушку. — Что не красишься, это — законно! Зачем? Ты и так... у тебя и так лицо выразительное, и глаза, и в общем — всё. А морить себя голодом? Не одобряю.
        — Растолстеешь в два счёта... — Таня почему-то покраснела и, хотя по-прежнему улыбалась, опустила глаза.
        — Шах, пойдём... — протянул Юрка.
        — Подумаешь, беда великая, — не обращая на Юрку внимания, убеждал девушку Шахназаров. — Да если хочешь знать, растолстеть — это тоже не так просто. Я вот, например...
        — Шах, мы же опоздали...,
        — Учтём, — сказала Таня, по-детски болтая ногами. — Костя, а почему тебе никто не пишет? Какой-то у вас там Козырев каждый день по три-четыре письма получает, а тебе за всё время ни одного-разъединственного...
        — Некому писать потому что, — ответил Шахназаров, растерянно улыбнувшись. — Я ведь детдомовец. Воспитательница у нас была, Анна Мефодьевна, — мы её все мамой звали, — она писала. Недавно умерла...
        — Старенькая была?
        — Вовсе не старая... Болела чем-то.
        — Костя, а девушка эта почему тебе не пишет?
        — Какая девушка?
        — К которой сегодня в райцентр ездил.
        Шахназаров засмеялся:
        — Там у нас были другие дела. Нету у меня никакой девушки, и ещё никогда не было... Слушай, Таня, а тебе часто приходят письма?
        Таня спрыгнула с подоконника, стала поливать из молочной бутылки цветы в горшочках.
        — Иногда приходят. Подружки... одни учиться уехали, другие замуж выскочили...
        — Я имею в виду не подружек. Ну там — со стройки, из армии...
        — Нет... — сказала Таня, точь-в-точь как Юрка, и вздохнула. — Никому не приходит в голову написать...
        Шахназаров взглянул на часы, ахнул, подхватил сумку.
        — Юрка, бежим!.. Танюша, а можно — я тебе письмо напишу?
        Она оторопело и обрадовано взглянула на него, пожала плечами:
        — Чудак ты, Костя... Мы же чуть ли не каждый день видимся...
        — Не-ет, письмо совсем другое дело...
        — Но это же, наверное, — одной рукой Таня держала за горлышко бутылку, другой как-то суетливо поправляла на груди воротничок кофточки, — это же, наверное, будет смешно: каждый день видимся — и письма...
        — Я напишу, ладно? Юрка, бежим!..
        Когда они уже подходили к городку, Шахназаров, ставший вдруг задумчивым, неожиданно спросил:
        — Тебе нравится Таня?
        — Ага, нравится.
        — Законно! Нигде таких не встречал. Она, брат, — хороший парень!..
        Юрке хотелось засмеяться: Таня и вдруг — парень, но, взглянув на Шаха и заметив, что тот почему-то совсем помрачнел, — сдержался.
        ...У крыльца казармы Шахназарова поджидал старшина.
        — Достукался, шут гороховый... Пойдём, командир ждёт.
        Юрку он вроде бы и не заметил.
        Едва старшина, а за ним Шах вошли в коридор, Юрка из-за угла прокрался, приседая, к распахнутому настежь окну канцелярии и тотчас услышал строгий папин голос:
        — Доложите, где были!
        Шахназаров молчал.
        — Вы имели право ежедневно выходить за пределы части. Вам оказывалось большое доверие, Шахназаров, и вы его не оправдали: опоздали из увольнения на целых два часа... Товарищ старшина, подберите на должность почтальона другого — настоящего... честного солдата. Идите, Шахназаров.
        Шах сошёл с крыльца, не заметив Юрку, побрёл на огневую, понуро опустив голову. Юрка поплёлся было следом, потом вернулся к казарме. Надо поговорить с папой, обязательно надо с папой поговорить...
        Из казармы вышел старшина, неприветливо спросил:
        — Сидишь?
        — Сижу.
        — Куда же вас, скажи на милость, носило?
        Юрка вспомнил: примерно такой же вопрос задавал папа и Шахназарову, тот не признался, значит, сказать о том, где они были — подвести Шахназарова, и он ответил, потупясь:
        — Где надо, там и были...
        — Ишь ты, заступник... — буркнул старшина. — Ладно, выяснится. Пойдём-ка со мной.
        Прапорщик повёл его зачем-то в караульное помещение. Юрка нехотя поднялся на две ступеньки крыльца, о третью споткнулся и... выронил октябрятскую звёздочку. Тут же прикрыл её ладошкой, но — было поздно.
        — Покажь! — строго приказал старшина. — Та-ак, значит, в райцентр смотались?..
        — И смотались! — вскинулся Юрка. — Надо было потому что... А вы наказали Шаха... За что вы его наказали?..
        — Пойдём! Или так и будем до вечера ругаться?
        В караульном помещении за полуоткрытой дверью на жёстких, обтянутых дерматином топчанах спали, не сняв ремней, солдаты свободной смены. В другой комнате находились те, кому в это время спать, видимо, было не положено. Двое играли в шахматы, один что-то писал, кудрявый сержант с чёрными усиками читал у окна газету. Он первый заметил вошедших и негромко скомандовал:
        — Встать!
        — Сидите, — разрешил старшина. — Привёл к вам молодого воина. Знакомы?
        Солдаты, улыбаясь, глядели на Юрку. Сержант кивнул:
        — Конечно, знакомы. Это Юрка, сын командира.
        — Был Юрка, — сказал старшина, — а теперь рядовой Яскевич. И не просто рядовой, а второй помощник начальника караула по службе выводных караульных собак. У него отныне есть свой пёс, свой блокпост и, естественно, — свои обязанности. Прошу любить и жаловать. Ясно!
        — Так точно, товарищ старшина! — ответил один из солдат, подмигнув Юрке.
        Сержант с усиками отложил газету, сказал очень серьёзно:
        — По-моему, помощник начальника караула не может быть безоружным.
        — А кто сказал, что у него не будет оружия? — Старшина подкрутил усы, потом потянулся к телефонной трубке, набрал номер: — Младший сержант Чиж, срочно доставить в караульное помещение пистолет «ТТ» из подсобного фонда. Да, да, в кобуре и с обоймой.
        Юрка едва не подпрыгнул от радости. Пистолет, да ещё в кобуре, да ещё с обоймой! Он, правда, пока не знал, что такое обойма, спрашивать об этом было неудобно. Ничего, Шахназаров ему потом всё растолкует.
        В караульное, запыхавшись, вбежал «дядя Стёпа», вручил старшине пистолет, перед Юркой опустился на корточки, опоясал его широким офицерским ремнём. В ремне и портупее не хватало дырочек. Их «дядя Стёпа» проколол шильцем из перочинного ножа, и получилось — лучше не придумаешь.
        Юрка не сводил глаз с пистолета, — новенького, сплошь никелированного, лучик солнца играл на нём, ослепительно сверкая.
        — Вот, — сказал старшина, — для всех этот пистолет учебный, для тебя — боевой. Неси с ним, Юрка, службу по-настоящему, чтобы не иметь ни от меня, ни от начальника караула никаких замечаний. Понял?
        — Так точно!
        — И чтоб с учёбой было всё —на «пять». Иначе — лишу я тебя почётной должности. Вопросы есть?
        — Не-а.
        — Что ещё за «не-а»? Надо отвечать — «никак нет».
        — Никак нет, — поправился Юрка и вдруг, осмелев, вытянулся в струнку, приложил руку к виску, стукнул каблуками: — Товарищ старшина, разрешите идти?
        — Идите.
        Очень хотелось забежать домой, показаться маме, похвалиться перед малышами, но где-то здесь, в городке, а может, на позиции грустил наказанный Шахназаров, и Юрка, не раздумывая, помчался к вольерам.
        ВТОРОЙ ПОМОЩНИК НАЧАЛЬНИКА КАРАУЛА
        Шахназаров за кухонькой пилил дрова и заметил Юрку лишь тогда, когда тот остановился рядом. Лицо его, только что сосредоточенно-печальное, засветилось в улыбке. Отложив пилу, он откровенно любовался Юркой с таким видом, будто не узнавал его.
        — Ну и ну! Вот это и я понимаю! Кру-гом! Хорошо! Настоящий воин...
        — Шах, тебя наказали, да?
        — Ничего, Юрка, бывает и похуже. Кру-гом! Молодец...
        — Давай помогу.
        — А я уже кончил. Вот что, парень, раз ты теперь вооружён, сегодня же и начнёшь выводить на пост Дункана. Нечего ему без дела в конуре сидеть.
        — Ага! — обрадовано воскликнул Юрка. — Шах, ты не обижайся на папу, ладно? Он только понарошку строгий, а так знаешь, какой он...
        — Солдату обижаться не положено, — спокойно сказал Шахназаров, — да и за что мне обижаться? Кругом виноват...
        Напиленные чурбачки Шахназаров отнёс в кухоньку, вернулся с листом фанеры, прилёг под елью и, развернув на фанере тетрадку, стал сосредоточенно что-то писать, выводя каждую букву.
        — Письмо? — спросил Юрка, ложась рядом. — Кому?
        — Да тут... одному хорошему человеку. Ты пока помолчи, мне думать надо.
        Высоко-высоко, наверное, там, где летают космонавты, плыли в небе синевато-белые облака. Глядел на них Юрка и думал, что, если бы не взбучка, которую получил Шах, всё было бы хорошо. Ему, Юрке, не только форму пошили, но выдали и оружие, не какую-нибудь там пластмассовую игрушку, а самый настоящий пистолет вместе с кобурой, ремнём и портупеей, и уже сегодня вечером, когда Шах поведёт на блокпосты Рекса и Венеру, он, Юрка, выведет на пост Дункана. И так будет каждый день, даже когда настанет пора идти в школу.
        Потом... потом он незаметно вырастет, пойдёт служить в армию не понарошку, а всамделишно и станет настоящим собаководом.
        А может, всё-таки стать космонавтом? Слетал в космос, и сразу о тебе знают все. В газетах портреты печатают, по телеку показывают, героем зовут.
        Оттуда, из космоса, всю землю видно. Вот бы полететь хоть разок!
        Наверное, Шаху не просто и не легко было думать. Он даже стебелёк какой-то сорвал и, покусывыя его зубами, напряжённо сдвигал брови, морщил лоб. Юрка терпеливо ждал, тоже покусывая стебелёк и по возможности хмуря брови.
        Наконец Шахназаров отодвинул фанеру, лёг навзничь.
        — Кончил?
        — Потерпи. Осталось самое главное. — Шах глядел в небо и, зачем-то поднимая то правую, то левую ногу, вздыхал, мычал что-то, непонятное Юрке, опять вздыхал. Юрка тоже стал поочерёдно задирать ноги, пока Шах не спросил удивлённо:
        — Ты чего это... дрыгаешь?
        — Я — как ты...
        — Так я же — для разминки.
        — И я — для разминки.
        — Ну, брат, даёшь!..
        Опять Шаха потянуло к фанере. Вырвал, из тетради чистый лист, застрочил карандашом, выговаривая каждое слово:
        — Твои ясные очи, твои глаза —
        Как синее небо, как бирюза...
        Юрка, что такое «бирюза»?
        — Не знаю...
        — Я тоже не знаю. Вот дела... Помоги найти такое слово, чтоб кончалось на «за». Для рифмы, понимаешь?
        — Коза! — выпалил Юрка.
        — Не-ет, — покачал головой Шахназаров. — «Коза» не годится. Не идёт ни в какие ворота.
        — Оса. Коса. Волоса.
        — Нет, Юра, — вздохнув, сказал Шахназаров. — Ты, как вижу, тоже не Пушкин. Стой! Идея! Ты полежи тут, я — сейчас.
        Шах помчался в городок. Вскоре вернулся, протянул Юрке альбом в бархатной обложке.
        — Полистай. Тут у меня много интересного про крейсер «Варяг». А я по стихам пройдусь. Не может быть, чтобы здесь не нашлось ничего подходящего. Пушкин — это, брат, — голова!
        Каждый занялся своим делом. Юрка с интересом вглядывался в фотографии бородатых офицеров, усатых матросов, каких-то кораблей, Шахназаров торопливо листал книгу.
        — «Буря мглою небо кроет...» Не то. «На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предо мною...» При чём тут Грузия? Стоп! «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим». Как раз то, что надо! Только почему — «любил»? Сделаем так: «Я вас люблю так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть... другим...» Вот тебе и раз... Зачем же — другой? Сплошная нескладуха вышла. Вроде как сам хочу, чтобы её ещё кто-то любил. Эх, была ни была, до конца переделаем. Верно, Юрка?
        — Ага.
        — Вот! Теперь уж — точнее не придумаешь. «Я вас люблю так искренно, так нежно! Не дай вам бог любимой быть другим». Пойдёт?
        — Пойдёт. А кого ты любишь?
        — Я же сказал: одного хорошего человека. А в общем-то, я многое люблю, — добавил Шахназаров, заклеивая конверт. — Вот этот лес, небо, тебя люблю и всех добрых людей. И радуюсь! Знаешь, чему?
        — Не-а.
        — Тому, что родился на свет не букашкой, к примеру, а человеком. Сознательно живу, всё вижу и понимаю. Сейчас — полдень. Как ты заметил, что он наступил?
        — Жарища! Солнце почти над головой.
        — Во! И ты это понимаешь. Значит, ты тоже существо разумное.
        — И собаки... языки высунули...
        — Опять верно! Жара... Берёзки и ёлки тоже, гляди — словно бы обвяли... А ночью я их, знаешь, какими вижу? Будто стоят витязи в шлемах, пики подняли, точь-в-точь из сказок вышли. А утром встану — опять радуюсь: солнце светит, лес шумит, и такая красота кругом, аж дух захватывает!..
        На тропинке, ведущей к казарме, показался дневальный.
        — Шах, к замполиту!
        — Иду! — сразу сникнув, ответил Шахназаров. Сложил конверт пополам, сунул в нагрудный карман гимнастёрки. — Не повезло мне малость, Юрка... Написал, а передам неизвестно когда. Дела-а... Ну, жми домой, а я огонь погашу и на ковёр.
        — Как это — жать?
        — Ну, беги, значит...
        — А на какой ковёр тебя вызывают?
        — Так говорят, когда начальство требует. На ковёр, мол, пошёл.
        — Опять ругать будут? — испуганно спросил Юрка.
        — Ничего, переживём! Главное, у тебя теперь звёздочка есть... Пойдём, доведу до проходной...
        Опустив голову, Шахназаров шагал впереди, Юрка, стараясь ступать пошире, поспешал за ним и пытался представить, как он выглядит со стороны в своём мундире, туго подпоясанном широким офицерским ремнём, на котором с правой стороны, чуть оттягивая его, поблескивала коричневая новенькая кобура.
        — А меня в школу будут на папиной машине возить, вот...
        — Законно, — думая о чём-то своём, вяло согласился Шахназаров, — пешком далеко.
        Теперь они шли по самому центру строевого плаца. Юрке было приятно, что солдаты — и заполнившие курилку, и выглядывающие из окон казармы — обращают на него внимание. Отовсюду доносилось:
        — Формочка-то, как влитая!
        — Вот это солдат!
        — Юра, давай насовсем в казарму, кровать поставим.
        — Юра, строе-вым!
        Возле проходной, надкусив яблоко, стоял «товарищ Петров» в спустившихся запыленных трусишках, удивлённо и зачарованно глядел на Юрку. Едва Шахназаров и Юрка поравнялись с ним, он преданно, с радостной тревогой заглядывая в Юркины глаза, представился:
        — Я — товалищ Петлов.
        — Да ну тебя! — отмахнулся Юрка. — Надоел... Всё лезет и лезет...
        Мальчик огорошено поморгал глазами и неожиданно заплакал. Юрка поморщился. Шахназаров подхватил мальчика на руки:
        — Не надо, Витя, реветь. Юрка тебя никогда больше не обидит. Если же обидит, я перестану с ним дружить.
        — А на речку пойдём?
        — Обязательно. Только завтра.
        — А девчонки?
        — И девчонок возьмём, они тоже хорошие ребята.
        — А Юрку возьмём?
        — Позовём, если не забудем... — Шахназаров опустил мальчика на землю и, не взглянув на Юрку, будто его здесь и не было, зашагал к казарме.
        — Дивизион, строиться! — объявил, выйдя на крыльцо, дневальный.
        «Товарищ Петров» подтягивая штанишки, побежал в сторону курилки, Юрка нехотя поплёлся за проходную.
        У офицерских домиков — никого, все женщины собрались на лужайке, с ними о чём-то вёл разговор замполит майор Зотов. Там же вертелись и малыши. Юрка шмыгнул за первый домик, ему сейчас не хотелось ни с кем встречаться. Что, если Шах и в самом деле перестанет с ним дружить? И «дядя Стёпа»? И оператор Козырев?
        Он всегда стоит в конце строя, это называется — на левом фланге. Вчера и позавчера, когда старшина строил дивизион, а он, Юрка, проходил мимо, Козырев, приветливо улыбаясь, манил его к себе, иди, мол, становись рядом, места хватит. Хорошо бы стать с ним рядом и шагать вместе со всеми. Раз-два, левой! Выше ногу! Левой, левой, дивизион — стой! Если Шах скажет Козыреву, какой он, Юрка, нехороший человек, вряд ли Козырев позовёт его снова. И во всём виноват этот прилипчивый, как муха, «товарищ Петров». Да нет же, почему же он виноват? Малышу тоже, как и ему, Юрке, с кем-то играть хочется... Ох, как нехорошо опять получилось...
        На крыльце дома, на скамеечке, стояла кастрюля с остывающим компотом. Если бы не она, Юрка, возможно, и не вспомнил бы, что ему следует позаботиться о еде для Дункана, ведь голодного его нельзя выводить на пост. И что сказал бы Шахназаров?..
        Разжечь газовую плиту, вскипятить воду и опустить в кастрюлю мясо — большой кусок его нашёлся в холодильнике — оказалось делом скорым и нетрудным. Мясо варилось, кипело. Сюда ещё несколько картошин, — Шах говорил, можно и не чистить, можно разрезать на четыре части и сварить прямо в кожуре, — крупы немножко. Крупу Юрка нашёл в кухонном столбике.
        Пока мясо варится, можно засыпать и крупу. Картошку — потом. А что, если и картошку положить сразу? Какая разница? Пусть варится всё! Скорее поспеет. Картошку Юрка обнаружил в чулане, в алюминиевой корзинке. Выбрал пять штук самых больших, разрезал каждую на четыре части, опустил в кастрюлю и ушёл в свою комнату обёртывать книги — послезавтра в школу.
        За этим занятием и застал его отец. Он стоял в дверях, глядел на Юрку и улыбался. А тому было не до улыбок.
        — Па-ап, зачем ты наказал Шаха?
        — По-моему, сын, это не твоё дело.
        — Моё, — упрямо сказал Юрка. — Шах не виноват, потому что...
        — Это мне лучше знать.
        — И мне лучше.
        — По всей вероятности, женщины наши задержатся. Будем обедать. Ремень-то сними, пистолет ведь тяжёлый, тянет.
        — Ничего и не тяжёлый. И мне Дункана скоро на пост вести.
        — О-о, тогда другое дело. А вон и наши женщины идут.
        Оля с порога обрадовано бросилась на руки к отцу, такая уж ласочка, любит, чтобы её постоянно по головке гладили. А мама... она явно чем-то встревожена...
        — Разве так кашеварят, мужчины? Пригорает же... Боже, что вы тут затеяли?
        Едва она сняла с кастрюли крышку — ударило гарью, помешала в кастрюле и окончательно расстроилась.
        — Ничего не понимаю. Что за бурда? И для кого вы её готовите?
        Папа удивлённо повёл плечами, взглянул на Юрку.
        — И никакая не бурда, — с обидой выкрикнул тот. — Для Рекса и Венеры обед готовит Шах, а я — для Дункана. Я тоже помощник начальника караула, понятно? И буду на пост Дункана водить... Ну как ты, мама, не понимаешь?
        — Вот теперь кое-что понимаю. Килограмм мяса на суп для Дункана... А чем я вас буду завтра кормить?
        Папа зачем-то прикрыл рот ладошкой и заспешил с Олей к столу.
        — Мать, войди в его положение. Несение службы — благородное дело, и мне кажется, ты должна ему помочь. Когда и что готовить для Дункана — решайте вдвоём. А варит пусть сам, только сам...
        — Конечно! — обрадовался Юрка. — И Шах мне это говорил.
        Мама выключила газ: «Ох, Юрка, Юрка, горе ты моё», — но было понятно, что если она ещё и сердится, то совсем немножко.
        — Садись за стол, помощник начальника караула. Куда мне деваться — одно начальство кругом...
        Папа подмигнул Юрке, шепнул тихонько, нагнувшись:
        — Пронесло, правда? После обеда — со мной на огневую. Согласен?
        Ещё бы! Он давно мечтал попасть туда.
        Когда Юрке случалось раньше идти куда-нибудь с отцом, он обязательно брал его за руку: папа был большой и сильный, и рука у него была большая и сильная, и было приятно ощущать и чувствовать это. Но то было раньше, позволить себе такое сейчас Юрка никак не мог. На нём теперь форма с солдатскими погонами, на боку всамделишний пистолет в кобуре. Он теперь солдат, а не какой-нибудь сопливый мальчишка, и вести себя должен как солдат.
        Все, кто бы им ни повстречался, отдавали честь первыми, и это нравилось Юрке, ведь его папа был здесь самый главный. Когда он приказывал сделать что-то, никто не спрашивал, зачем это нужно. Просто отвечали: «Есть!» — и шли выполнять. И это тоже нравилось Юрке, ведь его отец был здесь не просто главный командир, он был и годами старше всех, и знал больше всех, и отвечал за всех солдат и офицеров, за весь этот городок, обнесённый сплошным высоким забором. Наверное, нелегко и непросто отвечать за всё и за всех... Может, поэтому отец так рано уходит на службу и так поздно возвращается. Оля — сонюшка, ни утром, ни вечером его не видит, и днём ему с нею некогда побыть. А похудел папа в последнее время... Мама уже не на шутку тревожится: «Скоро у тебя, товарищ подполковник, останется на лице один нос». А он смеётся: «Ничего, Машенька, были бы кости, мясо нарастёт». Он всегда смеётся! Нет, не всегда... Порой он бывает задумчивым, даже суровым, только вот грустным Юрка не видел его ещё никогда.
        На огневую они попали не сразу, сперва зашли в канцелярию. Отец снял телефонную трубку, и она сразу же отозвалась голосом чистым и басовитым:
        — Майор Петров слушает.
        — Иван Васильевич, объявите готовность номер один.
        — Есть, товарищ подполковник!
        — Командуйте дивизионом. Я иду к стартовикам.
        — Есть.
        В трубке щёлкнуло, и почти тотчас в казарме затрещал электрический звонок, а где-то, казалось, в лесу сперва глухо и как-то уныло, потом пронзительно, ноюще завыла сирена. В казарме, на плацу, в спортгородке за казармой затопали сотни ног, мимо окон, обгоняя друг друга, мчались на огневую солдаты. Юрке тоже вдруг захотелось побежать вместе с ними, но отец шёл не спеша — задумчивый и совершенно спокойный, и пришлось даже поотстать немного, чтобы он ничего не заметил.
        Из автопарка, обгоняя их, с рёвом, на бешеной скорости проносились тягачи, где-то, наверное, уже на самой огневой тоже что-то глухо ревело, и рёв этот дрожью отдавался в земле. Отовсюду неслись какие-то команды и крики. Юрке подумалось: уж не задавило ли в этой суматохе кого-нибудь, и ему даже стало страшновато.
        Взглянул на отца, тот по-прежнему был спокоен.
        — Папа, а почему командиром будет дядя Ваня? Командир же ты!
        — Он — мой заместитель. Ему тоже положено командовать.
        Сразу за вольерами лесок кончился. На большой поляне, обнесённой забором, Юрка увидел слева пятнистые коричнево-зелёные кабины. Некоторые из них вращались по кругу, и это было так интересно, что он едва не попросился туда покататься. Но тут справа увидел ракеты, сперва одну, потом ещё две, и ещё... Много ракет — ослепительно-белых и крылатых, похожих на маленькие самолёты, — бесшумно поднималось в окопах, нацеливаясь в небо.
        — Папа, сейчас будут стрелять, да?
        — Нет, сынок, солдаты будут учиться стрелять.
        — И ни одна ракета не полетит? — огорчённо уточнил Юрка.
        — Ни одна. Но всё будет делаться так, будто ракеты взлетели. И поразили цель.
        — Самолёты, да?
        — Самолёты. Возможно, ракеты.
        — Папа, а с кем будет война? С буржуинами, да? С фашистами?
        — Пока ни с кем.
        — Зачем же тогда учиться стрелять? — удивлённо повёл плечами Юрка.
        — А на тот случай, если вдруг фашистам-буржуинам и в самом деле захочется с нами повоевать. Будем готовы, и тогда нам никто не страшен.
        — Мы их тогда: ды-ды-ды-ды! — затряс Юрка сжатыми кулаками, будто строчил из пулемёта.
        — Вот именно, — согласился папа, улыбаясь. — Погляди, сын, вон в тех кабинах...
        — С ушками на макушке? — уточнил Юрка.
        — Да, с антеннами... В тех кабинах постоянно несут службу дежурные расчёты. Как пограничники, понимаешь? Охраняют небо. Ты спишь, а они стоят на посту. Ты в школу пойдёшь, а они опять на посту. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Если вдруг нарушит границу чужой самолёт, они сразу поднимут тревогу.
        — А откуда они узнают — чужой или свой?
        — Узнают. Обучены тому, чтобы узнавать.
        Поднялись на поросший травой гребень, окружавший просторный окоп, в котором находилась первая ракета, и Юрка увидел в окопе солдат. Они работали в противогазах и так были похожи друг на друга, что если бы здесь находился и Шахназаров, вряд ли Юрке удалось бы отличить его от остальных.
        Заметив командира дивизиона, солдаты прямо в окопе мигом выстроились в линию, сержант скомандовал: «Смирно!», видимо, собираясь доложить. Но подполковник поднял руку, разрешая не делать этого, опустился на траву, достал секундомер.
        Рядом с отцом примостился и Юрка.
        Из-за ельника выскочил тягач-грузовик с длинным металлическим прицепом на резиновых колёсах и, чуть сбавив скорость, въехал в окоп. Остановился. Солдаты окружили ракету. Что они там делали, Юрка не понимал, только вдруг заметил — ракеты уже нет на прежнем месте, лежит на прицепе, и тягач, взревев мотором, уже потянул её наверх. Не успел он скрыться за ельником, с другой стороны появился новый тягач с такой же точно ракетой. И опять, едва тягач остановился в окопе, его окружили солдаты, а папа (это тоже не ускользнуло от Юркиного внимания) включил секундомер. И опять не заметил Юрка, когда и как переместилась ракета с прицепа на своё боевое место. Шофёр (как и все, в противогазе) помахал рукой, тягач выехал из окопа, ракета начала подниматься, нацеливаясь острой головкой в небо, качнулась и застыла. Сержант выхватил из какого-то ящика телефонную трубку, крикнул: «Вторая — готово!» — и вместе с солдатами побежал куда-то. (Папа выключил секундомер.)
        — Нравится, сын?
        — Ага. Так точно! Что они делали?
        — Готовили ракету к бою.
        — А ещё будут?
        — Конечно. Только ведь тебе пора кормить Дункана.
        — Пора. Папа, мне можно прийти сюда в другой раз?
        — Разумеется. Ты же теперь солдат.
        Ужин Дункану понравился. Правда, из того, что приготовил Юрка, половину, по совету Шахназарова, пришлось оставить на завтрак, но Дункан, кажется, был не в обиде. Очистив миску-кормушку, он удовлетворённо повизжал, ласкаясь, лизнул Юрку в щеку и на пост отправился с заметной охотой.
        Шах с Рексом и Венерой шёл впереди, Юрка вёл Дункана следом.
        Солдаты, встречавшиеся ему, приветливо поднимали руки, интересовались:
        — На пост?
        — Ага.
        — Ну, теперь, брат, граница на замке. Молодец, Юра!
        У дровяного склада стоял старшина, ждал, подкручивая усы.
        — Здравия желаю! — откозырял ему Юрка. Старшина принял стойку «смирно», приложил руку к виску.
        — Ошейник ему не давит?
        — Просторный, товарищ старшина. Сам дядя Стёпа подгонял.
        — Идите!
        — Есть, товарищ старшина!
        Когда Юрка уходил с поста, Дункан заскулил, будто просил взять его с собою.
        — Сидеть! — строго погрозил ему Юрка пальцем. — И службу нести как положено! Ты же, Дункан, сторожевой пёс, а не какая-нибудь шавка...
        Дункан, точно застеснявшись, завилял хвостом и виновато опустил голову.
        Солнце скрывалось за верхушками елей, по земле тянулись длинные тени. Было тихо и прохладно, пахло росой и грибами, и, может, от этого дышалось свободно и легко.
        Шахназаров на этот раз был задумчив, неразговорчив. Наверное, всё ещё сердится на него, Юрку, за обиду, нанесённую «товарищу Петрову». Чувствуя за собой вину, Юрка тоже помалкивал.
        На плацу старшина строил дивизион.
        — Р-равняйсь!
        Шахназаров побежал и успел занять в строю своё место. Юрка остановился, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.
        — Юра, ко мне! — опять, как и в прошлый раз, позвал его оператор Козырев, левофланговый. — Скорее!
        Юрка встал с ним рядом, вскинул голову, глядя прямо перед собой.
        — Смирно! — старшина, подкручивая ус, приближался к левому флангу. — Завтра с утра проверка строевой и физической подготовки. Подстричься, побриться, привести в порядок повседневное и парадное обмундирование. Кто там на левом фланге ломает строй? Рядовой Яскевич, как стоите?
        — А как? — стушевался застигнутый - врасплох Юрка.
        — Грудь вперёд, а не голову. Команда «смирно» была, нечего головой вертеть.
        — Есть — головой не вертеть!
        — Дивизион, напра-во! Шагом марш! Запевай.
        Бухнули по плацу кованые солдатские сапоги — шаг в шаг, — будто шёл один человек, но — огромный великанище. Юрка сперва смешался, потом, поглядывая на Козырева, подобрал ногу и зашагал, энергично и широко размахивая руками.
        — Путь далёк у нас с тобою,
        Веселей, солдат, гляди! —
        затянули «дядя Стёпа», сержант Воронин и ещё кто-то. Дивизион дружно подхватил припев. Юрке почудилось вдруг, что у него вырастают крылья, что он вот сейчас поднимется и полетит...
        — А для тебя, родная,
        Есть почта полевая,
        Прощай — труба зовёт... —
        пел он вместе с солдатами — вдохновенно и звонко, и казалось ему, что вместе с ним, вместе с солдатами поют и лес, и далёкие, ярко замерцавшие в небе звёзды.
        ЮРКА — АССИСТЕНТ
        Разбудил его в это утро шум моторов: машины шли в городок. Наверное, комиссия приехала, а он... проспал, соня несчастный, и теперь пропустит всё самое интересное...
        Метнулся к окну, вздохнул с облегчением — в настежь распахнутых воротах у проходной скрывались цистерны с надписями: «Огнеопасно».
        Ночью прошёл дождик: на обочинах дороги, в кюветах поблескивали лужицы, за окном сочно сверкали под солнцем лапки елей и сосен, точно их помыли из шланга.
        Солнце поднялось пока невысоко, но теперь оно всходит не так уж и рано, опять забираться в постель, пожалуй, не стоит. На цыпочках Юрка прокрался в прихожую, взял из комода папин асидол, щёточку, фланелевую ветошку, и тут из спальни, убирая волосы, вышла мама, спросила удивлённо:
        — Что это ты поднялся ни свет ни заря?
        — Надо потому что. Сейчас комиссия приедет, а у меня пуговицы нечищены.
        — Неужели и тебя будут проверять?
        — Конечно. Ну как ты не понимаешь?
        До приезда комиссии Юрка успел забрать с поста Дункана и накормить его. Сам позавтракал с солдатами.
        Комиссия — офицеры штаба полка — приехала в двух «газиках» и маленьком автобусе.
        И тут Юрка увидел отца. Выйдя на середину плаца, он — высокий, стройный, подтянутый — громко скомандовал: «Дивизион, смирно!» — и направился к прибывшим, чётко печатая шаг. Солдаты и офицеры, где бы кто из них не находился, встали по этой команде и застыли как вкопанные. Юрка тоже принял положение «смирно» — руки по швам, пятки вместе, носки врозь.
        — Вольно! — донеслось наконец, и почти тотчас последовала новая команда: — Дивизион, строиться. Побатарейно, повзводно — в две шеренги... становись!
        В строй Юрка встал рядом с Козыревым. Голова «дяди Стёпы» возвышалась над всеми на правом фланге, Шахназаров стоял где-то посередине строя, его Юрка увидеть не успел — комиссия приближалась.
        Первым шёл высокий седой подполковник. Наверное, он был главнее папы, потому что папа шагал не рядом с ним, а немного справа и позади. Остальные офицеры держались чуть в стороне.
        Подполковник шёл медленно, ненадолго останавливаясь то перед одним, то перед другим солдатом, и тогда солдаты представлялись ему:
        — Ефрейтор Сорокин, оператор.
        — Ефрейтор Шевченко, планшетист.
        — Рядовой Веточкин, второй номер пусковой установки.
        Подполковник строго оглядывал солдат с головы до ног, точно хотел придраться к чему-то, и оттого, что придраться было не к чему, сердился. Когда между ним и левым флангом оставалось шага три, Юрке вдруг стало страшновато. Убежать бы, спрятаться вон там, за ёлкой, и оттуда спокойно поглядывать. Но убежать незамеченным не удастся, придётся стоять в строю до конца.
        — Ефрейтор Самохвалов, дизелист.
        — Рядовой Козырев, оператор.
        Юрка покосился на подполковника и сразу понял: тот глядит вовсе не на Козырева, а на него, глядит строго и удивлённо, будто хочет спросить: «А ты откуда тут взялся?» Юрка смешался было, но тут же постарался взять себя в руки: если он сдрейфит, стушуется, что о нём подумают потом Шахназаров, «дядя Стёпа», Козырев, сержант Воронин? Да и папа, наверное, будет недоволен. И, слегка пристукнув каблуками, Юрка чётко доложил:
        — Рядовой Яскевич, второй помощник начальника караула по службе выводных караульных собак.
        Проверяющий и папа переглянулись. Папа едва заметно кивнул, седой подполковник не то чтобы усмехнулся, а словно бы посветлел лицом:
        — А зовут вас как, рядовой Яскевич?
        — Юрка.
        — Будем знакомы. Подполковник Волошин, Иван Сергеевич.
        — Очень приятно, — сказал Юрка, пожимая протянутую руку.
        В строю кто-то хихикнул. Офицеры из комиссии улыбались.
        Смотр вскоре закончился. Было объявлено: через десять минут начнётся проверка физической подготовки. Солдаты столпились в курилке. Юрка примостился рядом с некурящим Шахназаровым, от которого сегодня резко пахло одеколоном и сапожной ваксой. Шах, положив ему руку на плечо, привлёк его к себе и покивал головой, что, наверное, означало: «Молодец Юрка, мне за тебя не стыдно». Он был спокоен, как и «дядя Стёпа», и сержант Воронин, а вот Козырев волновался.
        — Братцы, я «коня» не возьму... Ей-богу — оседлаю...
        — Не бойся, — посоветовал ему «дядя Стёпа». — Главное, не замедляй разбега, потом — резкий толчок, и перелетишь за милую душу!
        — Ага-а, — по-мальчишески протянул Козырев. — Тебе хорошо говорить, ты вон какой длинный...
        — Возьмёшь! — заверил Козырева и Шах. — Давно ли висел на перекладине, как сосиска... Осилил же!
        — То перекладина, а то — «конь»...
        — Боишься — попроси Юрку, — опять посоветовал «дядя Стёпа», — он за тебя прыгнет.
        Солдаты дружно засмеялись, улыбнулся и Юрка, поняв, что «дядя Стёпа» просто шутит, стараясь подбодрить Козырева, ведь он, Юрка, ещё даже через «козла» не умеет перепрыгнуть, а «конь» —- это ого!
        В это время и вошёл в курилку капитан Вострецов, физрук полка, солдаты потеснились, уступая ему место.
        — Ну как, чудо-богатыри, — усмехнулся капитан, — кросса не боитесь? На дистанции не ляжете?
        — Постараемся одолеть, — проокал сержант Воронин, — чай, не впервой. Вы сами будете зачёты принимать, товарищ капитан?
        — Сам. Юру Яскевича возьму в помощники. Хочешь, Юра, быть моим ассистентом?
        — Хочу. А как?
        — Просто. Вот эти орлы будут выполнять упражнения на спортивных снарядах, я наблюдать за ними и ставить оценки, а ты будешь записывать в ведомость. Например, рядовой Козырев: полоса препятствий — «пять», перекладина — «пять». Прыжок через «коня» — «пять», брусья — «пять»...
        — Если бы... — вздохнул Козырев.
        Солдаты опять засмеялись.
        — Понял Юра? Ну, раз понял... — капитан Вострецов снял с себя планшетку, точь-в-точь такую, как у папы — кожаную, с компасом, с желтоватым листом плексигласа и картой под ним, надел на Юркино плечо. — Пойдем...
        Спортивная площадка за казармой была убрана, видимо, ещё на рассвете, — ни листочка на ней. Под брусьями и турником желтели насыпанные толстым слоем свежие опилки, сосновый помост у «коня», которого боялся «оседлать» оператор Козырев, был тщательно вымыт, что, казалось, его подменили новым. Напротив площадки стояли стол и две табуретки, специально принесённые сюда, наверное, из канцелярии.
        Как только первая батарея вышла на спортплощадку, капитан Вострецов и Юрка заняли места за этим столом.
        — Рядовой Сивовол, к снаряду! — скомандовал старший лейтенант Котов, заместитель командира батареи.
        — Есть! — Сивовол — самый рослый из солдат первого расчёта — строевым шагом подошёл к турнику, подтянулся и, будто переломившись надвое, легко проделал подъём переворотом. Тут же последовал точный соскок.
        — Ефрейтор Носков, к снаряду!
        Пока Носков подходил к турнику, Сивовол успел выполнить упражнение на брусьях и готовился к прыжку через «коня». Капитан Вострецов внимательно наблюдал за тем и другим, а Юрка неотрывно глядел на него, ожидая команды.
        — Та-ак, хорошее начало! — проговорил наконец капитан. — Ну-ка, Юрка, изобрази! Сивовол: турник — «пять», брусья — «четыре», конь — «пять». Носков: турник — «четыре», брусья — «пять»...
        Юрке сразу понравилось быть ассистентом. Долго ли вписать в клеточки три-четыре цифры, и опять гляди себе, как солдаты собранно и деловито выполняют то, что от них требуется. И все они спокойны, многие даже веселы. Только Шахназаров отчего-то печален, да Козырев явно боится. Вот пошёл к снаряду ефрейтор Дубовик... Стоявший за ним Козырев тотчас спрятался за «дядей Стёпой». Старший лейтенант прячет улыбку.
        — Рядовой Козырев, к снаряду!
        Волнение солдата тотчас передалось Юрке. «Ну, Козырев, — хотелось крикнуть ему, — ну, что ты так? Смелей!»
        Козырев старался, но не было у него той выучки, какая была у его товарищей, и ждать высокой оценки он не мог. Капитан Вострецов, наблюдая за ним, хмурился и покрякивал, потом резко обронил Юрке, будто именно он, Юрка, был виноват в том, что у Козырева не всё получилось, как надо бы:
        — Турник и брусья — тройки, конь — «два»!..
        — Он же перепрыгнул... — робко заметил Юрка.
        — Переполз, а не перепрыгнул... Разве так солдаты должны прыгать?
        — Он у нас самый маленький. А конь... вон он какой... конище...
        — Ну и что? Рисуй, рисуй, Юрка. «Два»!..
        «Дядя Стёпа» и Шахназаров выполнили упражнения будто играючи. Правда, Шах замешкался было на брусьях, замедлил соскок, и это не ускользнуло от внимания проверяющего.
        — Н-да... Изображай, Юрка. Младшему сержанту Чижу сплошные пятёрки, второму — брусья — «четыре».
        «Обидно, — подумал Юрка. — И ошибся-то — чуть-чуть... Эти брусья для Шаха — тьфу! У него тело как резиновое, он может, перегнувшись через спину, ягоду зубами сорвать».
        Возражать капитану он больше не решился, а когда заполнял графу «упражнения на брусьях», не поднялась рука поставить другу оценку «четыре», и, украдкой взглянув на проверяющего, «нарисовал» — «5».
        Потом первая батарея готовилась к марш-броску. Солдаты надели скатки шинелей, разобрали оружие, вещевые мешки.
        — Тяжело им будет, — посочувствовал Юрка.
        — Да-а, — согласился капитан. — Что же, Юра, поделаешь? Служба солдатская — труд нелёгкий. Иди погуляй, я позову.
        Шаха Юрка нашёл за каптёркой. Вместе с «дядей Стёпой» он свёртывал шинель в скатку.
        — Готово, давай ремешок, — сказал Шаху «дядя Стёпа» и обернулся к Юрке: — Ну, как там, Юрий Алексеевич, наши дела?
        — Законно! — ответил Юрка любимым словечком Шаха, — у Козырева двойка, а то — сплошные «четыре» и «пять».
        — Законно, — сказал Шахназаров, и все трое рассмеялись.
        Юрке просто не терпелось сообщить другу о том, что он, Юрка, выручил его, обманув проверяющего, — не успел, прозвучала команда «строиться».
        Старший лейтенант Котов ходил перед строем и громко говорил:
        — Помните, когда товарищ рядом — идти легче. Помогать отстающим можно и необходимо. Время засекается по последнему, значит, последних не должно быть. Всем ясно?
        — Так точно, товарищ старший лейтенант!
        — Внимание! Противогазы — надеть! Батарея, нап-ра-во! За мной — бегом — марш!
        Солдаты кучно и весело побежали к проходной.
        — Ассистент! Где мой ассистент? — послышался голос капитана Вострецова. — Юрка, ко мне! Живее в машину.
        Он стоял у открытой дверцы автобуса. У него было два бинокля, — один он повесил через плечо, второй протянул Юрке.
        Когда автобус вырвался из леса и остановился у фанерного щита с надписью: «Финиш», Юрка увидел батарею, направляющуюся в сторону Подлипок.
        Капитан поглядел на часы, потом в бинокль, удовлетворённо сказал:
        — Хорошо идут!
        Юрка тоже поглядел в бинокль и... никого не узнал, хотя, казалось, солдаты бегут вот тут, рядом. У всех были одинаковые автоматы, на всех одинаковые противогазы и скатки...
        Всё дальше и дальше уходили солдаты. У Подлипок они свернули влево, потом устремились назад, постепенно приближаясь.
        — Хорошо идут! — вновь похвалил их капитан Вострецов. — Молодцы!
        Юрка снова приложил к глазам бинокль и сразу же в первом бегущем узнал старшего лейтенанта Котова. За ним спешил, чуть пригибаясь, длинноногий «дядя Стёпа», потом — сержант Воронин и рядом с ним — Шахназаров. Плотной группой, неразличимые отсюда, шли человек двадцать, и, далеко отстав от этой группы, бежал в одиночестве... Козырев.
        — Шах, нажми! Догони дядю Стёпу! — размахивая рукой, закричал Юрка.
        Капитан усмехнулся:
        — Не услышит.
        А Юрке показалось: Шах его услышал. Вот он, сунув в карман пилотку, ускорил бег, настигая сержанта Воронина.
        — Быстрее, Шах!
        Но что вдруг случилось? Шахназаров зачем-то оглянулся, сошёл с дороги, уступая её товарищам и... помчался назад.
        — Шах! — опять закричал Юрка. — Что ты делаешь, Шах? Ведь я тебе двойку поставлю...
        Шахназаров подскочил к Козыреву, сорвал с его плеча автомат, потом вещевой мешок. Теперь они бежали рядом, стремясь догнать товарищей. Расстояние между ними и основной группой постепенно сокращалось.
        Первыми финишную черту пересекли сержант Воронин с «дядей Степой», потом старший лейтенант Котов с основной группой, последними, через полминуты — Шахназаров и чуть ли не падающий от изнеможения Козырев. Солдаты поспешно снимали противогазы, освобождались от вещевых мешков, расстегивали вороты мокрых гимнастерок.
        Капитан Вострецов опять взглянул на часы, подмигнул Юрке:
        — Молодцы, уложились!
        — Можно мне к ним?
        — Конечно.
        «Дядя Стёпа» сидел в стороне от всех, прислонившись спиной к корявому стволу сосны. К нему подошли Шахназаров и Козырев, обессилено повалились в траву. Пот заливал им глаза, струился по щекам, дышали они тяжело и часто.
        Юрка присел подле Шахназарова, подождал, пока тот немного отдышится, сказал восхищённо:
        — Как ты здорово бежал! Ты мог прийти первым.
        Шахназаров ничего не ответил. Заговорил Козырев:
        — А я тогда бы не дошел. Не хватило бы у меня сил, Юра...
        — Шах тебя выручил, да?
        Юрка прилёг рядом с Шахназаровым и, задыхаясь от радости, прошептал ему в ухо:
        — А я тебя сегодня тоже выручил, вот!
        — Когда? — удивился солдат.
        — Капитан сказал поставить «четыре», а я тебе поставил «пять»!
        Шахназаров привстал на локте, сорвал травинку и стал покусывать ее, угрюмо глядя куда-то вдаль. Юрка растерялся: почему Шах не рад, чем недоволен?
        — Батарея, строиться! — скомандовал старший лейтенант Котов.
        Солдаты заторопились, вновь надевая на себя шинельные скатки, противогазы, вещевые мешки, разбирая оружие.
        Шахназаров отвёл Юрку в сторону, спросил удивлённо, сердито:
        — Как ты мог сделать это, Юра?
        — Но ты же совсем немножечко ошибся... Чуть-чуть...
        — И всё-таки ошибся. Значит, самой высокой оценки не заслужил. И не нужен мне твой... жульнический подарок. Эх, Юрка, Юрка... Октябрёнок, в третий класс завтра пойдёшь, и такое...
        — Я же хотел, чтобы лучше... — с обидой протянул Юрка.
        — Пойми: ты обманул старшего, ты сам поступил нечестно и меня подвёл... Как я товарищам в глаза буду глядеть? Ведь они всё видели и всё понимают...
        — Что же теперь делать? — растерянно спросил Юрка.
        — А это уж решай сам...
        Шахназаров ушёл в строй, Юрка поплёлся к автобусу.
        — Что, ассистент, едем? — подал ему руку капитан Вострецов. — Ты вроде бы скис маленько. Устал?
        — Да нет, — ответил Юрка, пряча глаза, и подумал: «Надо сознаться, попросить его исправить оценку... Вот прямо сейчас...»
        Но оказалось: не так-то просто решиться на это. Было стыдно и страшно.
        Комиссия оставалась в городке ещё часа два. Юрка намеренно слонялся поблизости, на виду у капитана Вострецова, а заговорить с ним о том, что с каждой минутой всё сильнее тревожило, не смел. Когда члены комиссии, простившись с офицерами дивизиона, шли к своим машинам, Юрка опять попался на глаза Вострецову. Тот помахал ему рукой.
        — Спасибо, ассистент! Ты мне здорово помог. Спасибо, Юра!
        «Помог... на свою голову...»
        Капитан уехал, Юрка остался наедине с собой и со своими мыслями о том, что он трус и нечестный человек и, наверное, после того, что случилось, Шах перестанет дружить с ним.
        В НОВОЙ ШКОЛЕ
        Шахназаров вёл Рекса и Венеру к вольерам. Лишь когда он скрылся в ельнике, Юрка рискнул побежать на блокпост к Дункану.
        Щенок кинулся ему навстречу, стал подпрыгивать, взвизгивая и пытаясь лизнуть его в лицо. От избытка переполнявших его чувств он даже пролаял дважды: гав, гав! — потом, будто извиняясь, завилял хвостом и потёрся боком о Юркину ногу.
        — Пойдём, Дункан, кормиться, мне нынче некогда.
        С Шахназаровым он встретился у проходной.
        — В школу едешь, да? — спросил тот, протягивая руку. — Ну давай, грызи гранит наук.
        Сердится или не сердится — не поймёшь.
        Дома все были в сборе и — похоже — его ждали.
        — Снимай военное, — сказала мама. — Книжки, тетради собрал?
        — Все собрал.
        Оля, пыхтя, обувает ботинки и, сверкая голубыми глазами, сообщает радостно:
        — Ага, Юра, ага, Юра, я тебя тоже в школу повезу!
        — А мне-то что — вези, — разрешает Юрка, убегая в свою комнату переодеваться, потому что часовой у проходной уже открыл ворота и оттуда выехал папин «газик».
        — Живее, сын, — торопит папа, — опоздаете...
        Они, конечно, не опоздали бы, если бы в пути не закапризничал вдруг мотор. Шофёр Волков покраснел, но проговорил бодро:
        — Один момент, сейчас всё уладим!
        Мама, пока Волков копался в моторе, была спокойна и молчалива, Юрка нетерпеливо ёрзал на заднем сиденье, а Оля, по привычке болтая ногами, удивлённо спрашивала:
        — Почему мы не катаемся?
        Чтобы устранить неисправность, шофёру действительно понадобились считанные минуты, и вот как раз их-то и не хватило. Когда они подъехали к школе, во дворе уже никого не было, мальчишки и девчонки глазели на подъехавшую машину из окон. Юрке подумалось, что и это — неплохо, и вышел он из «газика» нарочито медленно, с важным, надутым видом.
        — Оля, сиди здесь, — сказала мама. — Пойдем, сын. Мама ввела Юрку в настороженно притихший класс.
        — Извините, Софья Александровна, — сказала незнакомой Юрке учительнице, — впредь мы опаздывать не будем.
        — Хорошо, хорошо, — улыбнулась учительница, — заходите к нам почаще, Мария Михайловна.
        — Непременно буду заходить. До свидания.
        Учительница проводила маму до двери, вернувшись, сказала классу:
        — Дети, как видите, к нам пришёл новенький, Юра Яскевич.
        — Не пришёл, а с мамой приехал! — крикнул, вытягивая шею, белобрысый мальчишка с поцарапанной щекой. — За ручку привели.
        — Филя, — недовольно сказала учительница. — Мы ещё не начали занятий, а ты уже нарушаешь дисциплину. Подвинься, дай место Юре.
        «Газик», зарычав, рванулся с места. Мальчишки и девчонки, как по команде, повернули головы к окнам. Учительница постучала карандашом по столу:
        — Не отвлекайтесь, дети, поговорим о том, как вы провели каникулы. Послушаем Иру Маслову. Ирочка, рассказывай!
        Из-за парты вскочила быстроглазая девочка с бантами, похожими на крылья бабочки, выпалила скороговоркой:
        — Мы с Олей Козловской помогали нашим мамам на ферме.
        — Теперь послушаем Клаву Могильницкую.
        Рыжая, как огонь, Клава встала без суеты, сказала медленно, веско:
        — Вся наша звёздочка снимала вишни в саду третьей бригады. В августе я отдыхала у бабушки в Крыму.
        — Садитесь, девочки. Ваш отдых был полезным. Ну, а как ты, Филя, провёл каникулы? Я к тебе обращаюсь, Колотович!
        Филя встал нехотя, зашмыгал носом, ковыряя краску на парте.
        Быстроглазая с бантиками-крылышками вскинула руку:
        — Софь Александровна, он всё лето голубей стрелял из рогатки. И воробьев. И кошку к забору привязал. Мы с Олей хотели отвязать, а он нас затолкал в крапиву.
        — Садись, Колотович, тебе похвалиться нечем. Спросим новенького. Что ты, Юра, можешь нам сказать?
        Он неожиданности Юрка пришёл в замешательство, но все глядели на него так внимательно, с таким интересом, что страх как рукой сняло.
        — Когда жили на Дальнем Востоке, я со Славиком Мартынюком и Кешей Кретовым в тайгу ходил. В тайге, знаете, как интересно! Один раз мы даже видели, как охотники несли живого тигра...
        Девчонки ахнули, кто-то из мальчишек восторженно крикнул: «Вот здорово!», лишь Филя пренебрежительно сморщился и даже плюнул под парту:
        — Всё он врёт, Софь Александровна! Про тигра он выдумал...
        — А вот и нет! А когда мы сюда приехали, я подружился с Шахом, он у нас ухаживает за собаками. Я ему помогаю обед для собак варить, картошку чищу, ещё — дрова складываю.
        — Врёт он, Софь Александровна! — радостно взвился над партой Филя. — Кто же для собак обед варит! Они сами жрут что попало...
        — А вот и не вру, — возмущённо стал доказывать Филе Юрка. — Сам ты ничего не понимаешь, вот...
        — Садись, Юра. Не обижай, Колотович, товарища: Юра нам рассказал правду.
        Прозвенел звонок. Дети, хлопая крышками парт, ринулись к двери. Многие сразу высыпали во двор. Несколько мальчишек окружило в коридоре Юрку. Один из них — веснушчатый с вихорком волос на лбу заинтересованно спросил:
        — А тигр большой был?
        — Болыыу-ущий! Полосатый такой. И тяжёлый-тяжёлый! Его отловили для зоопарка.
        — А он кусался?
        — Как же он мог кусаться? Ему надели намордник. Рычал здорово, вот так — ррр, ррр!.. И пена на губах.
        — Вот бы увидеть!
        — Развесили уши, — сказал подошедший Филя, презрительно глядя на Юрку. — Пошли играть, что вы его слушаете, всё он врёт...
        — Да иди ты, Филя!.. А тайга — большая?
        — Ещё какая! Там можно пройти хоть двадцать километров, всё будет тайга и тайга.
        — Развесили уши... Врёт он и про тигра, и про тайгу. И про собак тоже врёт. Врунишка, врунишка, а сам за мамину ручку держится. Маменькин сынок...
        — А вот и нет...
        — Все пешком ходят, а он на машине с мамой приехал. Подумаешь, директор какой, адмирал-генерал.
        — Ему ходить далеко, — пришёл на помощь Юрке кто-то из мальчишек.
        — А Витьке вон и Антосику тоже далеко ходить, так их никто на машине не возит.
        — Мне одному надо ходить потому что, — сказал Юрка. — Через лес.
        — Ага, боишься, боишься! — тут же заорал Филя. — Так бы и сказал, что боишься. Трусишка, трусишка!..
        — А вот и нет...
        — Трусишка!
        — Я трусишка, да?
        — Перестаньте, ребята, — сказал веснушчатый с вихорком на лбу, но совет его явно запоздал: Юрка уже толкнул Филю в плечо, Филя — Юрку, сцепились и, тузя друг друга, покатились по полу. Мальчишки бросились разнимать их. Зазвенел звонок. Из класса вышла учительница:
        — Что здесь происходит?
        Юрка и Филя, нахохлившиеся и виноватые, заняли места за партой — последними.
        — Колотович, Яскевич, встаньте! — строго сказала учительница. — Объясните, что произошло?
        — Он первый меня толкнул, — сказал Филя.
        — Это верно, Юра? — спросила учительница.
        Юрка виновато глядел в пол.
        — Такой хороший мальчик и — драться... Некрасиво, Юра, нехорошо. Придётся вызвать в школу твоих родителей.
        — Он не виноват, — возмущённо крикнул веснушчатый с вихорком. — Филя его всё время задирал, Филя виноват, Софья Александровна.
        Класс зашумел, дружно подтверждая вину Фили.
        — Перестаньте! — поморщилась Софья Александровна. — Колотович, садись за первую парту. Зина, пересядь к Юре. Надеюсь, Яскевич, девочку бить не будешь.
        Юрке было обидно: до чего же он невезучий... Вчера, желая сделать добро лучшему своему другу, сам того не ведая, поступил бесчестно. И сегодня ведь он ничуть не хотел этой драки...
        До конца урока он почти ничего не слышал из того, что говорила учительница. На большой перемене к нему подбежал Филя, сделал пальцами над головой рожки и проблеял:
        — Бе-э-э! Что, получил, хвастунишка?
        Но тут же Филе пришлось отступить — подошли веснушчатый с белым вихорком Витя Степанюк и худенький Антосик Вырвич.
        — Хочешь с нами дружить? — спросил Витя, протягивая руку. — С Филей мы никогда не дружили, а с тобой будем.
        — Нам тоже далеко ходить, только в другую сторону, — добавил Антосик. — Зимою, а ещё когда дождь, и нас в школу возят.
        — А в тёплые дни мы ездим на велосипедах. Хочешь, в нашу деревню съездим? У нас там река и вообще — красиво!
        — Хочу.
        — На, Юра, — Антосик протянул Юрке спичечный коробок. — Жука поймали...
        Юрка почувствовал себя веселее, а на последнем уроке опять пал духом. Глаз болел, нос распух... Что он скажет папе и маме?
        Софья Александровна уже давала задание на дом, когда в школьный двор въехал «газик» и остановился у всех на виду, под стеной сарая.
        — Мамочка прикатила! — объявил Филя.
        Юрка склонил голову к самой парте.
        Едва прозвенел звонок, он схватил ранец и первый выбежал из класса. По двору мчался, точно за ним гнались. В машине, кроме шофёра, никого не было.
        — Волков, скорей!..
        Тот, включая зажигание, покачал головой:
        — По-моему, когда дома ждёт нагоняй, спешить нету смысла. Здорово ты, парень, учёбу начинаешь!
        Юрка потрогал подбитый глаз и ничего не ответил.
        Дома, как назло, опять вся семья была в сборе. Папа у окна листал книгу, мама вытирала тарелки, Оля зачем-то раздевала куклу.
        Едва Юрка переступил порог, мама ахнула:
        — Боже! Погляди, отец, что у него под глазом!..
        — По-моему, обыкновенный «фонарь».
        — Ребёнка кто-то избил, а ты так спокойно... — возмутилась мама. — И рубашка порвана. Кто тебя так, сынок?
        Юрка отстранился от матери, швырнул ранец на стул.
        — Докладывай, сын, — строго сказал папа.
        Юрка, потупясь, молчал.
        — Ты что, язык проглотил?
        — Не буду ездить на машине, — засопел Юрка. — Пешком буду ходить, вот... Все ходят пешком потому что...
        — В такую даль!.. — ужаснулась мама. — Что ещё за капризы!
        — Что ещё за капризы! — воскликнула и Оля.
        — Я маменькин сынок потому что...
        — Из-за этого ты и подрался? Ох, горе моё...
        — Ох, горе моё...
        — Из-за этого, — уверенно ответил маме папа. — Кому хочется, чтоб за ручку водили, верно, Юрка? — Папа поднялся, снял со спинки стула свой широкий офицерский ремень. Мама глядела на него испуганно, Юрка — удивлённо. — Итак, сын, отныне в школу будешь ходить пешком. От леса. Из школы до леса — тоже пешком.
        — Отец! — умоляюще воскликнула мама. — Да как же это?..
        — Всё, — отрезал папа и ушёл.
        Мама глядела на Юрку и, вздыхая, сокрушённо качала головой. Оля тоже покачала головой и, вздохнув, опять сказала:
        — Ох, горе моё...
        От обеда Юрка отказался, побежал на огневую искать Шаха. Нашёл в пристройке к кухне, — здесь он ещё ни разу не бывал.
        Середину помещения занимала электрическая картофелечистка, у стен стояли деревянные столы, скамьи, на них — кастрюли с очищенной картошкой. Шахназаров только что наполнил их водой и теперь — голый до пояса, в забрызганных сапогах и в прорезиненном фартуке, — драил шваброй цементный пол, изредка смахивая ладонью пот со лба.
        Юрка, виновато опустив голову, присел на пороге, стал ковыряться в спичечном коробке, подаренном Антосиком, потом, исподлобья взглянув на опечаленного друга, поднёс коробок к уху, делая вид, что слушает, хотя слушать было нечего: жук скорее всего издох — не царапался, не жужжал.
        — Шах, ты наряды вне очереди отрабатываешь, да? За самоволку?
        Шахназаров поставил швабру в угол, умылся до пояса над раковиной, натянул гимнастёрку.
        — Герой, ничего не скажешь... Первый раз поехал в новую школу и — нате вам — с товарищем подрался...
        — Филя насмехался потому что...
        — Постоять за себя, конечно, достойно мужчины. Только... не всегда — кулаками. Руки даны человеку, чтобы ими добрые дела делать, а не для того, чтобы надо не надо — в зубы.
        Шахназаров вышел во двор, направился к казарме. Юрка понуро поплёлся за ним шагах в трёх позади. Вытряхнул из коробка издохшего жука, потом швырнул под ноги и коробок.
        — Подними! — строго сказал, не оглядываясь, Шахназаров. — С тебя взятки гладки, а с дневальных старшина спросит. Надел солдатскую форму, так будь солдатом.
        Юрка поднял коробок, понёс к мусорному ящику. Когда вошёл в казарму, Шахназарова там не оказалось.
        — А где Шах? — спросил у дневального.
        Тот указал пальцем на дверь канцелярии. Крадучись, Юрка приблизился к двери и сразу услышал разговор:
        — Товарищ подполковник, разрешите обратиться по личному вопросу? Разрешите мне... в школу ходить... с Юркой...
        — Гм... Ничего не понимаю... Вы кто — военнослужащий или... Юркина нянька?
        — Мне бы повторить кое-что, товарищ подполковник, — волнуясь, объяснял Шах. — После службы сразу к станку, а хотелось бы ещё и в институт. Боюсь, не вытяну... Повторить бы малость... Разрешите, товарищ подполковник...
        — Думаю, товарищ подполковник, — это уже вмешался в разговор майор Зотов, — можно разрешить. Шахназаров — солдат исправный, ну а что оплошал разок — надеюсь, это не повторится.
        Папа долго молчит, слышно — барабанит пальцами по столу. Ну что ему, жалко, что ли?
        — Хорошо, разрешаю. Но смотрите, Шахназаров, служба от этого не должна страдать ни в коем случае. Даже если бы вам опять вздумалось вдруг сделать что-нибудь... для Юрки. Идите.
        Шахназаров, выходя из канцелярии, не заметил друга. Юрка догнал его уже на крыльце.
        — Шах, я всё слышал. Вдвоём будем ходить, да? Вот здорово!
        — И учиться будем вместе. Только ты в третьем, я — в десятом.
        — Вот здорово!
        И ВНОВЬ ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ...
        В «почтарской» сумке Шахназарова была всего лишь небольшая пачка писем. Он предложил Юрке отдать ему туго набитый книгами тяжёлый ранец, но Юрке свою поклажу хотелось нести самому.
        — Шах, а за Уралом тоже тайга?
        — Есть и тайга, и степи тоже. Всё есть.
        — Когда служба кончится, туда уедешь?
        — Видно будет.
        — А там, где снег и снег, где на собаках ездят, ты бы жил?
        — Если бы понадобилось, жил бы.
        — И я бы жил!
        — Нам с тобой, может, ещё придётся. Давай, Юра, напрямик, лесом. Прямо по этой просеке. Глянь, как в лесу красиво!
        В лесу действительно было красиво. Кроны лиственных деревьев уже кое-где пятнались желтым, оранжевым, красным, — и на их фоне зелёные сосны и ели выглядели ещё зеленее. Воздух был свеж и прозрачен, и когда Шахназаров, вдохнув полной грудью, прокричал вдруг: «Ага-га-а!» — эхо отозвалось далеко, прозвучав затухающим звуком. «Ага-га-а!» — заорал и Юрка. Потом они пустились наперегонки, хохоча и толкая друг друга. Выбежали на опушку и, запыхавшиеся, повалились в густую траву. Юрка, падая, ухватился руками, озорства ради, за молодые побеги крохотной сосёнки и оборвал с корою до самой земли.
        Шахназаров вроде бы не заметил этого. Опершись на локоть, он глядел на деревья и улыбался.
        — Законно, правда, Юрка? Каждое дерево, каждый кустик свою красоту имеет, прямо глаз не оторвать! А польза от них какая! Вдохни поглубже. Чувствуешь, какой воздух чистый? Это они, деревья, дают нам с тобой и всем людям кислород, иначе бы враз люди задохнулись. А знаешь, сколько дерево растёт до полной спелости?
        — Не-а, — с затаённым испугом ответил Юрка.
        — Лет пятьдесят-шестьдесят, а то и дольше, целую человеческую жизнь. Усекаешь? Жалко, что некоторые этого не понимают, туристы там всякие, желторотые мальчишки... ножами режут, ломают, как самые последние разбойники.
        Юрка взглянул на пораненное им деревце, потом на Шаха. Тот спокойно лежал и глядел в небо. Он, конечно, едва встанет, сразу всё заметит и поймёт. Юрка порылся в кармане, нашёл обрывок какого-то шнурка. Настороженно поглядывая на Шаха, приподнял полуобломанные веточки, приложил к стволу и привязал.
        — Пойдём, Шах, а то опоздаем!..
        — Пора. — Шахназаров поднялся. Юрка встал так, чтобы заслонить собою пораненное деревце. — Прокладываем дорогу напрямик, зачем нам каждый день крюк делать? Видишь вон тот большущий дуб у реки? Идём прямо на него, потом — к почте, а там и школа рядом. Становись за мной, слушай мою команду. Шагом — марш!
        «Хорошо, — подумал Юрка. — Не заметил...»
        Он недолго шёл следом за Шахназаровым.
        — Не хочу задним, хочу первым.
        — Шагай, только поживее, чтобы я на пятки тебе не наступал. Темп возьми — ать-два, ать-два, давай ранец, он тебе мешает.
        — Не мешает.
        — Шире шаг! Молодец!
        — А ты расскажи что-нибудь. Обещал про «Варяга».
        — Верно, обещал. Что ж, можно и про «Варяга». Случилось это, Юрка, давным-давно, наверное, твоих дедушек ещё на свете не было. Стояли на рейде в порту Чемульпо два русских корабля — крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Ни один матрос, ни сам капитан Руднев не знали, что Япония напала на Россию и уже вовсю идёт война. На рассвете увидел вахтенный офицер: четырнадцать японских кораблей подошли к заливу и дают сигнал: «Приказываю сдаться!» Вышел на мостик капитан Руднев — высокий такой, бородатый, красивый, вся грудь в орденах и медалях, — скомандовал: «Свистать всех наверх!» Матросы и офицеры построились на палубах, и тогда Руднев обратился к ним. «Братья, — сказал он, — далеко мы от родных берегов и окружены неприятелем. Ждать помощи неоткуда. Наша Родина, наша Россия — наши корабли. Что будем делать, братья? Сдадимся на милость неприятеля, но на веки вечные покроем себя позором или со славой умрём?» — «Умрём! — сказали матросы. — Русские никогда не склоняли головы перед врагами. Лучше умрём». И тогда капитан Руднев поклонился матросам и скомандовал: «Всем занять боевые места. Полный
вперёд!» Японцы обрадовались, подумали, что русские идут сдаваться, а «Варяг» и «Кореец» вошли между их кораблями и открыли огонь. Это, Юра, был страшный бой... Два корабля против четырнадцати. Снаряды рвались один за другим, падали убитые и раненые, всё горело вокруг... Матросы перевязывали раненых товарищей, и те опять становились к орудиям. Уже тонет японский миноносец, три подбитых крейсера, дымя, выходят из боя, но всё меньше и меньше остаётся русских людей. Послушай, как об этом в песне поётся:
        — Миру всему передайте,
        Чайки, печальную весть —
        В битве врагу не сдались мы,
        Пали за русскую честь...
        — Их потопили, да? — задумчиво спросил Юрка.
        — Уже замолчало несколько орудий, — одни разбиты, на других некому стрелять, да и нечем. Упал на мостике раненый капитан. Когда подбежали к нему, он отдал последнюю команду: «Корабли врагу не сдавать! «Корейца» взорвать, «Варягу» — открыть кингстоны! »
        Мы пред врагом не спустили
        Славный андреевский стяг,
        Сами взорвали «Корейца»,
        Нами потоплен «Варяг».
        — Все потонули, да?..
        — Мало уцелело... Но главное, Юрка, остались о тех моряках добрая память и вечная слава, потому что сражались они и умирали — героями. Сколько лет прошло, а люди о них не забыли — песни поют, книги пишут... Вот так, брат...
        Юрка вдруг остановился, с тревогой поглядывая вперёд. Они уже вышли из леса. До дуба было ещё далековато, но Юрка хорошо видел на нём человека: оседлав сук, тот глядел в бинокль куда-то в сторону леса.
        — Ты чего? — спросил Шах.
        — Вон... человек на дереве, — шёпотом ответил Юрка. — Слезает.
        — Вижу. Не маши руками, пусть считает, что мы его не заметили.
        — Для чего он туда полез?
        — Я и сам хотел бы это знать.
        — Он шпион, да?
        — Ну прямо-таки сразу и шпион.
        — Уходит! Видишь? В кусты... — Юрка вдруг почувствовал, как похолодело у него где-то внутри — это же опять человек со шрамом, которому он, Юрка, выболтал однажды военную тайну. Почему и зачем он здесь, что ему тут нужно?
        — Юра, давай-ка поторопимся, а то и в самом деле опоздаем.
        На почте был обеденный перерыв, и опять там находилась лишь Танечка. Появлению Шахназарова и Юрки она заметно обрадовалась.
        — А вот и опять мы! — весело сказал Шах, доставая из сумки солдатские письма. Покосившись на Юрку, вынул из нагрудного кармана гимнастёрки ещё один конверт, уже изрядно потёртый на сгибах, тоже протянул Танечке: — Это лично в руки, от одного... хорошего человека...
        Танечка смутилась, покраснела, Шах как ни в чём не бывало продолжал:
        — Если будет ответ, завтра заберу. Юра, помоги Тане разобрать нашу почту, я пока в часть позвоню.
        Шахназаров вошёл в переговорную кабину, плотно прикрыл за собою дверь, набрал номер. Ни Юрка, ни Танечка не слышали, что и кому он говорил. А говорил он вот что:
        — Коммутатор, соедините с ноль первым. Товарищ подполковник, докладывает рядовой Шахназаров. По пути в школу заметили подозрительного человека. С дуба — ориентир восьмой — вёл наблюдение в нашу сторону. Да, да, с биноклем. Одет под охотника — куртка, кепи, высокие сапоги. Ушёл кустарником в сторону деревни Сосновка. Нет, мы вели себя осторожно.
        Когда Шахназаров вышел из кабины, Танечка уже паковала в его сумку газеты и письма, Юрка сосал конфету, вторая была в руке.
        — Костя, может, чайку? — спросила Танечка. — У меня и печенье...
        — В другой раз обязательно попьём. Знаешь, Таня, как я люблю чаёвничать — будь здоров! Только сейчас некогда... Юра, ать-два!
        Нет, сегодня Юрке было не до занятий, не выходила у него из головы встреча с человеком со шрамом. Со всеми подробностями вспомнилось, как тогда, на вокзале, выдал он ему военную тайну, проболтавшись о том, что отец его вовсе не лётчик, а ракетчик и что его перевели служить на огневую позицию в лесу.
        Человек со шрамом, назвавшийся ещё в самолёте дядей Мишей, собирался лететь отдыхать куда-то на юг, но почему-то не улетел, а тайно поехал в одном поезде с ними и сошёл на том же самом полустанке, где папу встретил майор Зотов. Тогда Юрка убоялся, что дядя Миша всё-таки решил рассказать папе: мол, сын ваш болтун, разглашающий военную тайну. Нет, этого не случилось, он, Юрка, успокоился: мало ли какая причина заставила геолога до отлёта, как он говорил, — на воды, приехать в эти края. Может, у него тут самый лучший друг... Но оказывается, он до сих пор живёт где-то здесь, поблизости, лазает по высоким деревьям и оттуда разглядывает в бинокль папину огневую позицию. Он, конечно, — шпион…
        Юрка не знал, что в это самое время и Шахназаров ломает голову над загадкой: что за человек был на дереве и с какой целью он туда забрался? Он был доволен, что сразу доложил о подозрительном незнакомце командиру дивизиона. Какое он примет решение, это уже его дело, возможно, доложит командиру полка.
        Думая так, Шахназаров не ошибался. Подполковник Яскевич тотчас после его доклада связался с командиром части. Тот внимательно выслушал его, сказал:
        — Наши товарищи уточняли, не видна ли с того дуба ваша огневая позиция. Солдату объявите благодарность. Обязательно.
        — Понял вас, товарищ полковник.
        Этого Юрка тоже не знал. Последний урок для него был самым тяжёлым. Скорее бы домой... Решиться и всё рассказать папе.
        Софья Александровна вызвала Филю Колотовича. Тот, стоя у доски, крутил пуговицу на своём испачканном в мел пиджаке и нудно тянул:
        — Румяной зарёю
        Покрылся восток,
        В селе за рекою...
        В селе за рекою...
        Филя уплывает куда-то, и голоса его уже почему-то не слышно.
        «Какой же я всё-таки нехороший человек... — сокрушённо думает Юрка. — Капитана Вострецова обманул, да ещё вот это... Если бы я сразу сознался папе, что выдал военную тайну и что мне приказано было держать язык за зубами, его, того шпиона, давно бы уже схватили. А теперь вот...»
        — Так что же случилось в селе за рекою? — спросила учительница.
        Юрке показалось: она обратилась к нему. Вскочил и выпалил на весь класс:
        — Потух огонёк!
        Ребята засмеялись. Учительница — тоже.
        — Правильно, потух огонёк. Садись, Юра. Дальше, Колотович.
        — Росой окропились, росой окропились...
        — Что окропилось росой?
        — Цветы на полях,
        безразлично протянул Филя и скучающе поглядел в окно.
        Юрка тоже поглядел в окно. И увидел тот самый дуб, на котором сегодня они с Шахом заметили шпиона. «Ушёл, — подумал Юрка, — ушёл шпион, и во всём этом только я один виноват...»
        Его вдруг толкнула в бок Зина, соседка по парте, кивнула на учительницу.
        — Яскевич, — сказала Софья Александровна, — почему ты не записываешь домашнее задание в дневник?
        Юрка выхватил из парты дневник, вопросительно поглядел на Зину.
        — Что с тобой происходит, Юра? — недоумевала Софья Александровна.
        Зазвонил звонок.
        Шахназаров уже ждал Юрку в коридоре.
        — Бежим, Шах! — крикнул ему Юрка. — Мне надо скорее домой. Понимаешь, надо скорее!
        Он шёл первым. Вспотел, но всё-таки спешил, а Шах удивлялся:
        — Чего ты летишь, как на пожар? Глянь, как солнышко играет!..
        Нет, сейчас Юрка ничего не видел. Он спешил и желал лишь одного, чтобы папа был дома.
        — Скорее, Шах! Мне очень надо — скорее!..
        Папа был дома. Как ни торопился Юрка, все же, когда увидел отца, недавняя решимость вновь оставила его. А папа определённо что-то заметил.
        — Ну! Чего набычился? Опять подрался, что ли?
        — Не подрался... — Юрка хватил воздух ртом, как выброшенная из воды рыба, и выпалил одним духом: — Я — предатель...
        — Прости, сын... — удивился папа, — ничего не понимаю.
        — И ещё я — лгун... Помнишь, в самолёте с нами дядя Миша летел, вот тут на лбу у него... Он мне ещё медвежонка подарил...
        — Помню.
        — Я ему выболтал военную тайну. Я сказал ему, что ты не лётчик, а артиллерист, что мы едем в лес, на огневую позицию, вот... А он следил... Он за нами поехал потом... Я его видел и тебе не сказал. А сегодня он на дереве сидел и глядел в бинокль, потом убежал от нас, — вот...
        — Н-да... — озабоченно протянул папа. — Это, брат, худо...
        — И ещё я капитана Вострецова обманул, понятно? Он сказал поставить Шаху «четыре», а я поставил «пять», вот... Обманщик я и предатель...
        Папа потёр ладонями виски — наверное, у него голова разболелась, — сел в кресло, указал Юрке на другое.
        — Положи ранец, садись. Разберёмся во всём... по порядку. Выдал военную тайну, это плохо, очень плохо, Юрка... Ты же сын офицера, давно должен был понять: сохранение тайны — святая заповедь каждого военного человека. Обманул капитана Вострецова, значит, и меня, и всех солдат обманул — это тоже никуда не годится. Никуда не годится! — повторил папа и вздохнул. — Меня успокаивает только то, что ты сам осознал ошибки и готов за них отвечать. Верно ведь?
        — Верно.
        — А коль так, надеюсь, подобное не повторится.
        — Конечно, папа!.. Я теперь буду...
        Папа подошёл к Юрке, положил руку ему на плечо:
        — Запомни сын: главнейшее достоинство человека — честность. Без этого — нет человека. Ну иди, погуляй, проветрись. Иди, сын…
        Сегодня Юрке почему-то хотелось побыть одному. Пошёл в городок, а незаметно свернул к озеру. Присел на берегу, как раз в том месте, где впервые повстречался с Шахом.
        В озере, как обычно, будто опрокинутые вниз кронами, отражались деревья — вечнозелёные сосны и ели, берёзы с пожелтевшей листвой; у самого берега острыми саблями целилась в небо осока; рядом пластались на воде отяжелевшие ржавые листья кувшинок. От озера, а может, из лесу тянуло свежестью, тихо было в лесу, так же тихо — на огневой.
        Юрке вдруг стало немного грустно и в то же время покойно. Он не знал, отчего это, он только смутно почувствовал: случилось это потому, что освободился он от тяжкого груза, а ещё потому, что в эти минуты стал как бы чуточку взрослее...
        НОЧНЫЕ ЗАНЯТИЯ
        Телефон зазвонил негромко, но на этот раз Юрка всё-таки проснулся. Ждал этого звонка и понимал, что он означает: штабом полка объявлены ночные занятия, на которых он, Юрка, ещё не бывал, хотя папа и обещал как-нибудь взять его с собой.
        — Слушаю, — глуховато сказал в спальне папа. — Хорошо, поднимайте личный состав.
        — Теперь до утра? — шёпотом спросила мама.
        — Не знаю, — так же тихо ответил папа. — Спи, Маша, спи...
        Одеваться и обуваться он вышел в прихожую. Тихонько скрипнула дверь. По ступенькам крыльца папа сошёл шагом, потом побежал.
        И всегда вот так. Обещал взять, а ведь снова не взял... Но сегодня его, Юрку, выручил телефон! Выручил, потому что вечером он, Юрка, прокрался в спальню и приоткрыл дверцу тумбочки, в которой прятали телефон на ночь. И вот проснулся, а то опять бы дрыхнул без задних ног до утра.
        Занятия, наверно, уже начались. Пора! Нет, пусть покрепче уснёт мама...
        Юрка сполз с кровати, подошёл к окну. Луна пряталась где-то за облаками, а там, где небо было чистым, ярко сияли звёзды. Интересно, живут ли на них люди? Может, и живут. Ведь Земля с любой из тех звёзд тоже кажется звездой, а на ней сколько народа живёт! И в степях, и в тайге, и в пустынях...
        Пора!
        Юрка потянулся было к спинке стула (там висела его школьная форма), потом подумал, что на военные занятия надо всё-таки идти в военном мундире, и прокрался к шкафу — мундир висел там.
        Дверца открылась бесшумно. Вот он, мундир!... Та-ак, привстать на цыпочки, и всё будет в порядке. Нет, подпрыгнуть надо...
        Подпрыгнул, сорвал вешалку с мундиром, но нечаянно зацепил и вторую. Грохнулась она об пол... Юрка оцепенел.
        Проснулась мама или не проснулась? Не проснулась! Только вздохнула во сне.
        А где ботинки? Ой, они же в прихожей... Нет, туда идти нельзя, опять наделаешь шуму-грому. Это только папа умеет ходить неслышно, как кошка.
        А-а, можно побежать и так... Подумаешь...
        Юрка осторожно открыл окно, выпрыгнул наружу. Под ёлкой оделся, вешалку повесил на сучок. Трава поблескивала от росы, земля была сырая и холодная.
        «Ничего, переживём!» — отмахнулся Юрка, вбегая в проходную.
        — Юра, ты? — удивился часовой. — Не спится, что ли?
        — Не-а.
        — Счастливый человек! А я бы с удовольствием придавил... — зевая, сказал солдат, — хотя бы минут двести.
        — Кого придавил бы?
        — Подушку.
        — А-а, ну я побегу.
        По кольцевой дороге то и дело проносились тягачи с полуприцепами: одни везли ракеты на стартовую батарею, другие с огневой — в укрытие.
        Юрка бежал по бровке дороги, у самого кювета, залитого водой после недавних дождей. В воде неярко отражались звёзды.
        Один из тягачей неожиданно остановился. С подножки спрыгнул старшина Павлычко, встревожено крикнул:
        — Что случилось, Юра?
        — Ничего.
        — В таком случае зачем ты здесь?
        — Иду на ночные занятия.
        — Босиком?
        — А-а, не нашёл ботинки...
        — «Не нашёл ботинки!...» Тебе ночью положено спать.
        — Вам тоже положено.
        — Ох, Юрка, задаст тебе батька перцу, — предположил старшина, садясь в кабину.
        — А вот и не задаст.
        Шофёр засмеялся:
        — Солда-ат, ничего не скажешь!..
        Взревев мотором, тягач помчался в дальний угол позиции; ракета, как большущая рыбина, расправившая плавники, едва заметно покачивалась на полуприцепе.
        Мимо дизельной, мимо кабины с непрерывно вращающимися антеннами Юрка побежал к командному пункту.
        Дверь кабины командного пункта была приоткрыта, в щель пробивался неяркий зеленоватый свет. Доносились голоса:
        — Цель номер пять уничтожена!
        — Цель номер шесть, не войдя в зону поражения, сделала разворот. Удаляется.
        — Стартовым расчётам — в укрытие! — скомандовал папа.
        Юрка боком протиснулся в кабину, прикидывая, где бы тут стать, чтобы не видно было его ног. Зря он всё-таки не рискнул взять ботинки, может быть, как раз всё и обошлось бы...
        Экраны приборов искрились желтовато-зелёным светом, наверное, поэтому лица всех, кто находился здесь, выглядели бледными. Юрка, заметив, что папа сидит спиной к двери и пока его не видит, огляделся повнимательней.
        Справа от двери почти с пола и до потолка кабину разделял надвое ярко освещенный прозрачный стеклянный лист, разграфлённый на квадраты, как тетрадь по арифметике.
        По той его стороне стояли на табуретках ефрейтор Шевченко и рядовой Басов. В левой руке каждый из них держал по линейке, прикреплённой одним концом к центру этого удивительного стекла, в правой... плакатные перья, что ли? А на шее у каждого — ленточки (Юрка даже прыснул в ладошку), на которых висели привязанные за горлышки пузырьки с черной тушью.
        Басов и Шевченко — планшетисты, значит, вот это стекло в клеточку — планшет. Интересно!
        У приборов, излучающих желтовато-зелёный свет, ещё кто-то.
        — Товарищ подполковник, — поправляя наушники, неожиданно сказал Шевченко, — к нам гость.
        Папа резко обернулся и удивлённо пожал плечами:
        — Через окошко?
        — Ага. Так точно!
        — Что же ты, мил-человек, облачился в мундир, а босой?
        Солдаты негромко засмеялись, Козырев позвал:
        — Юра, иди к нам! Товарищ подполковник, пусть он с нами противника бьёт... Иди, Юра!
        Юрка умоляюще взглянул на папу. Тот кивнул: иди!
        Красиво тут, у операторов! Стёкла приборов, похожие на экраны телевизоров, пересекают какие-то колеблющиеся, будто живые линии, и оторваться от них ну просто невозможно.
        — Что это, Козырев?
        — Развёртка. Ты сейчас помалкивай, я тебе всё потом объясню. И я молчу как рыба, а если что-нибудь тихонько скажу, ты выдавай в полный голос. Идёт?
        — Законно!
        Молчание затягивалось, но ничего не попишешь, видимо, так надо.
        На экране линия вдруг стала преломляться чётче, то вскинется горочкой, то упадёт и появляется уже в другом месте. Козырев, весь потянувшись к экрану, покрутил какие-то колесики и прошептал на ухо Юрке:
        — Есть цель!
        — Есть цель! — крикнул Юрка на всю кабину.
        И — удивительно! — папа будто ждал этого, скомандовал:
        — Сопровождать цель номер семь! Стартовая батарея — к бою!
        Операторы приникли к экранам. Офицер наведения старший лейтенант (его Юрка заметил только теперь) снял телефонную трубку: «Батарея, к бою!» Застучал в пузырёк с тушью Шевченко и стал чётко выписывать на планшете цифры, только почему-то — наоборот.
        — Зачем он так... перевёртывает? — забыв об уговоре, толкнул Юрка Козырева.
        — Если планшетист напишет как положено, папе твоему, нашему командиру, придётся читать всё наоборот, ломать голову. У командира на это времени нету. Молчим, Юра!... А теперь доложи — цель применяет помехи.
        — Цель применяет помехи! — громко «выдал» Юрка.
        — Включить индикатор снятия помех, — тотчас грозно и громко скомандовал папа. — Сопровождать цель!
        Юрка чуть ли не подпрыгивал от величайшей гордости: здорово, что он прибежал на ночные занятия, вон как хорошо помогает он папе!
        Операторы, казалось, прилипли к экранам, наверное, нелегко и непросто сопровождать цель, применяющую помехи. А Козырев опять насторожился:
        — Юра, есть цель!
        — Другая, да?
        — Конечно. Дублируй! Живо!.. Командуй: есть цель!
        — Есть цель... другая! — выпалил Юрка.
        — Цель номер семь входит в зону поражения.
        Юрка продублировал и этот доклад, и тотчас папа подал команду — чётко и резко, будто не выговаривая слова, а обрубая их топором:
        — Сопровождать цель номер восемь. Седьмую — уничтожить!
        Доклады поступали один за другим, раздавались команды.
        В кабине становилось жарко.
        Время летело незаметно, и когда вдруг папа скомандовал: «Отбой!» — Юрка огорчился:
        — Всё? Больше стрелять не будем?
        — На сегодня хватит. Пойдём, сын, домой.
        Юрка прижался к Козыреву, шепнул:
        — Я буду приходить ещё, ладно?
        — Конечно! Теперь ты — в курсе. И мне с тобой работать — прямо любота. Ну, беги, солдат!..
        Наверное, наступала заря, — было холоднее, чем ночью. А может, так всегда бывает, когда выходишь из тёплого помещения наружу?
        Юрка поёжился: бр-р!..
        — Что, — спросил папа, — зябко? Ну-ка, босяк, седлай меня. Руки давай, руки!
        — Папа, я ведь уже большой...
        — Поехали...
        Юрке было немного неудобно: такой верзила залез к отцу на спину, — но в то же время и приятно: вот так, «верхом», часто приходилось ездить на папе, когда он, Юрка, был ещё совсем-совсем маленьким...
        — Ты уж в другой раз собирай всё заранее, — посоветовал папа, — а то, понимаешь, удрать и то не можешь по-человечески.
        — Ага, — согласился Юрка. — В мундире и босой... Товарищ Петров я, что ли...
        Когда приближались к проходной, Юрка попросил:
        — Ссади меня, папа, пешком пойду. Часовой же увидит.
        — Пожалуй, верно. Слезай.
        Часовой им просто откозырял и ушёл в темноту, под ёлки.
        Уже подходили к своему домику, когда папа сказал:
        — Женщины наши, наверное, уже третий сон видят.
        — А чего им? Спят себе...
        — Давай зайдём тихо-онь-ко, чтоб ни дверь, ни половица не скрипнули.
        — Ага. Подожди меня, папа, мне надо.
        Юрка сбегал к придорожной ели, вернулся с вешалкой в руках.
        — Что это? — удивился папа. — Ну-у, брат... А ты ведь сегодня не выспишься...
        — Ничего, переживём! — солидно ответил Юрка. — Папа, знаешь, кем я стану, когда вырасту?
        — Знаю. Собаководом.
        — А вот и нет! Оператором, как Козырев. Или командиром, как ты...
        — Что ж, неплохо. И оператором неплохо, и командиром. Ну, тихонько, солдат. И сразу — спать!..
        Как ни был Юрка возбуждён, сон сморил его сразу. Но, засыпая, он всё-таки успел еще подумать: хорошо прошла эта ночь! А завтра опять будет хороший день — он встретится с Шахом, с Козыревым, с «дядей Стёпой», заберёт с поста Дункана и будет кормить его, а потом вместе с Шахом обучать приёмам сторожевой службы...
        Пусть бы скорее кончалась ночь и наступал новый день!
        «ЭХ, ЮРКА, ЮРКА...»
        Чистым и ясным было синее небо, казалось, недвижно стояли в нём редкие оранжево-белые облака, и там, прямо под ними, косяками летели на юг перелётные птицы.
        На обочинах дороги кое-где ещё синели поздние цветы, ещё трава сочно зеленела на придорожных откосах, а редкие топольки уже стали терять пожелтевшую листву, и не сильный, но уже прохладный ветерок гнал её по дороге, по полю...
        Лес отсюда, с дороги, выглядел празднично-нарядным: все краски смешались в нём — жёлтые, оранжевые, зелёные, малиновые, — но Юрка уже знал, что это ненадолго, скоро весь этот наряд упадёт на землю, деревья станут встречать холодную зиму голыми, и, может, им, как и человеку, тоже бывает холодно?..
        Он решил спросить об этом Шахназарова, — тот шагал впереди, посвистывая и думая о чём-то о своём.
        — Шах!
        — Слушаю вас, товарищ командующий!..
        Шахназаров распахнул шинель — ему, наверное, жарко, и сумку «почтарскую» несёт не на плече, а размахивает ею, коротко подхватив за лямки.
        — Кислый ты какой-то, Юрка... Устал? Или нагоняй получил в школе? Нет? Тогда нечего нюнить, давай-ка грянем нашу! — Перейдя на строевой шаг, он запел чётко и призывно, будто командуя:
        —Наверх вы, товарищи, все по местам! —
        Последний парад наступает...
        Юрка тоже перешёл на строевой, и песня полилась уже в два голоса:
        — Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
        Пощады никто не желает...
        В школу и обратно ходить Юрке с Шахназаровым всегда было весело. Шах интересно рассказывал о подвигах героев Великой Отечественной войны, знал много песен. Пока пройдёшь четыре километра, сколько их спеть можно! Почти не устаёшь, и дорога не кажется длинной.
        «Ладно, про то, холодно ли деревьям зимой, я потом спрошу, — подумал Юрка, старательно подтягивая другу своим звонким голоском и радуясь, что песня звучит слаженно и хорошо, хоть прямо выступай в самодеятельности. А что, — решил Юрка, — и выступим! Скажу Шаху — и выступим! И все солдаты будут слушать, как мы поём...»
        Не скажут ни камень, ни крест, где легли
        Во славу мы русского флага…
        Лишь волны морские прославят в веках
        Геройскую гибель…
        Шахназаров неожиданно оборвал песню, казалось, чему-то обрадовавшись, и поспешно застегнул крючки шинели, надел ремень.
        — Ты чего, Шах?
        Они уже подходили к лесу, и там, между жёлтыми берёзками, мелькнуло что-то голубое, скрылось и опять мелькнуло, и Юрка воскликнул удивлённо:
        — Глянь, Шах! Видишь, Таня! Что она тут делает?
        — Может, цветы рвёт... — пожал плечами Шахназаров.
        — Ха-ха, какие же теперь цветы. Та-ань, ты чего тут ищешь?
        Девушка вышла из леса и очень удивилась:
        — Так рано из школы? А я вот грибы собираю, бабушка больна, ей супу с грибами захотелось... Нашла всего два.
        — Ха-ха! — сказал Юрка. — Разве это грибы? Пойдём дальше в лес, мы тебе таких грибов наберём — не донесёшь! Там их хоть лопатой греби, правда, Шах?
        — Да разве можно мне туда? — лукаво взглянула Таня на Шахназарова. — Часовые... арестуют.
        — Вот ещё выдумала... Пойдём! — горячо настаивал Юрка. — Вы идите тихонько, а я побегу. Я тебе, Таня, найду их знаешь сколько!
        — Какой ты добрый, Юрочка! — ласково сказала Таня.
        Шахназаров кивнул: беги...
        Юрка влетел в лес, в тот самый березнячок на опушке, где только что была Таня, и сразу нарвался на целое семейство боровиков. Удивительно, как только Таня не смогла их заметить? Выходят из-под ёлочки, как тридцать три богатыря из пены морской, а вот этот, самый первый и самый большой, конечно, дядька Черномор. Так и тянуло — повыхватывать их из земли поскорее, но Юрка, помня, как журил его Шахназаров за подобную проделку, когда они впервые пошли по грибы вдвоём, достал из ранца перочинный ножик, аккуратно срезал каждый гриб и уложил на мшистую кочку — один к одному. Побродил ещё немного рядом, под соснами — зелёнки, плотные, чистенькие, просто — чудо — целых восемь штук!
        Юрка осторожно срезал и зелёнки, сложил в фуражку.
        Нет, это даже хорошо, что Таня не сумела пока найти грибов: ему, Юрке, так хотелось ей удружить! Таня и в самом деле, как говорит Шахназаров, — хороший парень. Как она радуется, когда они приходят на почту. И всё почему-то краснеет. Увидит их — улыбнётся и покраснеет. Передаёт ей Шах письмо от хорошего друга — она опять краснеет, сама вручает Шаху письмо для хорошего друга и — опять... Кто это у них самый лучший друг? «Дядя Стёпа»? А может, Козырев? Юрка привстал, вытянул, как лебедь, шею и крикнул:
        — Таня! Шах!
        Не откликнулись. Юрка выбежал на опушку.
        Шах и Таня на том самом месте, где он оставил их, кружились, упираясь в землю — ноги к ногам — и до отказа вытянувшись на сцепленных руках, как делают это, играя, детишки.
        — Ша-ах!
        Они опять не услышали его. Шли, взявшись за руки, оживлённо беседуя о чём-то, потом Шах, всплеснув руками, остановился, побежал назад, за позабытой сумкой, а Таня захохотала, переламываясь надвое. Потом она стремглав помчалась к лесу, Шах за ней.
        Таня, а за ней- Шах пробежали мимо Юрки как раз туда, где лежали на кочке срезанные им грибы:
        — О боже! Глянь, Костенька, какие красавцы, один к одному!
        — Законно, — сказал Шахназаров, как и Таня, не замечая приближающегося Юрку.
        А потом они забыли и о грибах. Стояли и как-то странно глядели в глаза друг другу.
        Юрка кашлянул. Они как бы очнулись. Шах достал из сумки газету, свернул кулёк: «На, держи, мы их сейчас!» — но грибы не попадали в кулёк, то ли Таня плохо держала его, то ли Шах вдруг стал таким неловким.
        А потом опять... их будто заморозили, ничего не хотят ни видеть, ни замечать... Ну пусть Таня не замечает его, а Шах...
        Юрку как огнём обожгла страшная догадка: это она, Таня, во всём виновата. Шаху интереснее с нею и быть, и играть, нежели с ним, Юркой.
        Один за другим повыбрасывал он из фуражки грибы, напялил фуражку на самые глаза и проговорил, безжалостно отчеканивая каждое слово:
        — Ты обманщица, Таня... Ты вовсе не за грибами шла, а так...
        — Почему? — краснея, спросила девушка. — Ну что ты, Юра?..
        — За грибами в новых сапожках и пальто не ходят потому что... А ещё ты плохая... У тебя бабушка болеет, а ты тут... вертишься...
        Таня ахнула, вспыхнула вся, рука с кульком опустилась, и посыпались ей под ноги с такой готовностью и радостью собранные для неё Юркой грибы. Вздрогнула, будто её ударили, и, прикрыв рукою пылающее лицо, побежала из леса. Какое-то время смятый кулёк ещё белел в её руке, потом она обронила его, и он распластался на усыпанной листвою и хвоей земле.
        Шахназаров метнулся следом за нею:
        — Таня!
        Она не оглянулась.
        Юрка слышал, как Шах, путаясь сапогами в зарослях высокого вереска, зашагал к позиции. Догнал его, но идти рядом не решался.
        — А чего она к тебе цепляется? Думаешь, не понимаю, да?
        — Не цепляется. Просто Таня — мой хороший друг. Эх, Юрка, Юрка...
        — А я не друг, да! Я уже не друг?
        Шахназаров, ускоряя шаг, ничего не ответил.
        НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
        Осень шла на убыль. Отгремели громы, осыпались с клёнов и берёз поблекшие листья. Прибилась к земле дождями серебристая паутина.
        С каждой зарёю гуще ложилась изморозь на крыши домов, на деревья и травы. Днём солнце слизывало её, а там, куда оно не доставало, так и лежала, будто землю и траву в тех местах припорошили сахарной пудрой.
        Потом опять хлынули дожди — обложные, без грома и молний.
        Часовые у проходной и на дозорных вышках стояли, не снимая тяжёлых брезентовых плащей. Ни в лесу, ни на дороге не слышно и не видно было птиц. Лишь на чердаке солдатской казармы гуртовались, угрюмо воркуя, оставшиеся здесь на зиму голуби да чирикали за окном нахохлившиеся воробьи.
        Однажды под вечер, выглянув в окно, Юрка с радостью заметил: вместо дождя идёт снег, какой-то ещё слабенький, лёгкий. К утру он успел укрыть землю сплошь. Ударил мороз. Снег заскрипел под ногами, не собираясь таять, — легла зима.
        За всё это время не многое случилось в Юркиной жизни. Но всё-таки кое-что произошло.
        ...Несколько дней после той неумной выходки в лесу, когда он так грубо и незаслуженно обидел Таню, были для него полными тяжких раздумий. Что бы ни делал, где бы ни находился, в ушах звучали слова Шаха: «Эх, Юрка, Юрка», сказанные с таким сожалением, точно Шах хотел добавить: «Я-то тебя человеком считал, а ты...» В школу и назад ходили они, почти не разговаривая, и песен больше не пели. Когда Шах забегал на почту, Юрка ждал его у крыльца или за глухой стеной, где не было окон: с Таней встречаться стыдился.
        Как-то ожидая Шаха на крыльце, он, от нечего делать, сгребал в кучку опавшие на скамью листья с клёна, растущего рядом. Скрипнула дверь. Думал, Шах, нет — чьи-то маленькие тёплые руки прикрыли ему глаза, а за спиной кто-то беззвучно засмеялся. От рук пахло клеем и ещё — сургучом.
        — Таня?
        — Ты чего тут стоишь? А ну пойдём! До звонка ещё двадцать минут. Ну, не смотри ты на меня такой букой...
        — А ты... не сердишься?
        — Вот ещё! Нисколечко...
        Отлегло у Юрки от сердца.
        И опять, когда они шли с Шахом в школу и домой, и разговоры были, и песни. А ещё за это время произошло в Юркиной жизни вот что: увалень Дункан, долго не понимавший, что от него требуется, вдруг как-то сразу научился по команде ложиться и вставать, находить спрятанные от него разные предметы. Если раньше его мог взять на руки любой, теперь он, кроме Юрки и Шахназарова, никого и близко 'не подпускал к себе, оглашая позицию истошным лаем.
        — Всё, Юрка, — сказал Шах, — поздравляю! Быть твоему Дункану настоящим сторожевым псом!
        Второе событие было не менее важным.
        Как-то, собираясь на блокпосты, Шахназаров сказал Юрке:
        — Сегодня Венеру поведёшь ты.
        — Я? — опешил Юрка. — Не пойдет...
        — Она к тебе привыкла. Должна пойти.
        — А зачем?
        — Надо. Вдруг я заболею, мало ли что? Нужен дублёр.
        В вольер они вошли одновременно. Когда Шахназаров передал Юрке поводок, Венера заволновалась, заскулила.
        — Встать! — строго приказал ей Шах. — Идти!
        Уже у самых блокпостов Венера вдруг легла, и сколько ни уговаривал её Юрка, как ни командовал — ни с места.
        — Ничего не вышло, — с сожалением сказал Шаху.
        — Как же не вышло? — удивился тот. — Пошла. Будет всё в порядке!
        Ну, а что ещё случилось? С наступлением холодов папа запретил Юрке и Шахназарову ходить в школу и обратно пешком. Они стали ездить на его машине. И теперь даже Филя Колотович не насмехался над Юркой, не называл его маменькиным сынком. Понял, наверное, что зимой ходить в школу за четыре километра не так-то просто...
        ...На повороте к Подлипкам — одинокое деревце. Каким красивым было оно летом и осенью — с пышной полукруглой кроной! Сейчас ни единого листочка не было на нём, ветер гнул его, будто стремился сломать, и, вдобавок ко всему, обтекали его ствол сухие струи позёмки.
        Юрка поёжился, хотя в «газике» было тепло. А Волков пригнулся над баранкой, будто этот шальной ветер не давал хода его машине.
        — Я сегодня в школу не иду, — сказал Шах, — сегодня моим зверям — прививки. Почту заберу и — назад. Волков за тобой приедет.
        К вечеру ветер разгулялся в полную силу. По небу плыли какие-то клубящиеся лохматые тучи, в классе стало темно, на последнем уроке даже свет зажгли.
        «Как там Дункан? — подумал Юрка. — Наверное, холодно ему в будке. Может, лежит сейчас и скулит, жалуется...»
        Никогда ещё Юрка не ждал конца занятий с таким нетерпением. Как только прозвенел звонок, он первый помчался в раздевалку. За ним с шумом, с громом ринулся весь класс.
        Техничка тётя Варя, начавшая уборку, угрожающе замахивалась на ребят шваброй с мокрой тряпкой на ней:
        — С цепи сорвались... Десятый же занимается. Вот огреть бы которого! Позастёгивайтесь, вертолёты, вьюжит на дворе!
        Юрка задержался у крайнего окна: «газика» не было. По двору наперегонки бежали ребята, ловко подставляли подножки, валились в снег, безобидно тузили друг друга. Наконец, двор опустел.
        — Князь твой звонил, — сказала тётя Варя.
        — Какой князь?
        — Или шах, кто вас там разберёт. С машиной что-то стряслось, велел подождать.
        — Ждать ещё, подумаешь...
        — А ты подожди, раз велено. Тоже мне — занятой. Ночь надвигается, ветрище подул. Куда пойдёшь?
        — Через поле на дорогу, а там и машина будет.
        — Сиди, говорю, задуло вон — спасу нет. Добрый хозяин собаку на двор сейчас не выгонит. — Тётя Варя с ведром и шваброй медленно подымалась на второй этаж. — Ах, вертолёты, и тут наследили.
        На дворе и в самом деле вьюжило. Ветер срывал с сугробов сухой снег и швырял куда-то в пустоту, в непроглядную темень. Ну и что? По тропке, которую они успели проложить с Шахом, можно выйти на дорогу. Подъедет Волков, развернёт свой «газик», пять минут и — дома.
        Юрка поправил шарф, застегнулся на все пуговицы, потуже затянул ремни ранца и, с трудом отворив наружную дверь, выскользнул на улицу. Ветер сбивал с ног, не давал дышать, по скользкой площадке у порога нёс сухую, как песок, позёмку.
        Из окон школы свет падал далеко за дорогу. Юрка вышел на знакомую тропку, зашагал в поле.
        Становилось всё темнее. Вскоре небо слилось с землёй. Глаза забивало снегом. Неожиданно Юрка стал по колено проваливаться в сугробы, несколько раз упал. Пока поднимался — в валенки набилось снегу, варежки промокли насквозь.
        Попытался найти утерянную тропку, свернул направо, потом налево, — тропки не было. И ни одного огонька не виднелось теперь во тьме. Юрка понял: заблудился. Он не знал, что в эту минуту Шахназаров забежал в кабинет директора и сразу метнулся к телефону:
        — Девушка, дайте «Ромашку»!
        — Где же я возьму вам ромашку зимой?
        — Не до шуток, девушка! Может быть, сейчас человек погибает. — Шахназаров обернулся к сидевшему за столом и тревожно наблюдавшему за ним директору школы: — Беда, Павел Федорович, Юра Яскевич один ушёл домой. Алло, «Ромашка»! Командира! Товарищ подполковник, докладывает Шахназаров. Юрка не дождался нас... Нет, думаю, до леса он ещё не дошёл, он где-то в поле. Ищите в поле, а я отсюда пойду.
        Шахназаров стёр пот со лба. Потом вскочил, метнулся к двери.
        — Постойте, — остановил его директор. — Берите оба десятых класса. В кабинете физики захватите фонарики, все, сколько есть. С вами пойдёт физрук Юрий Степанович.
        Юрка опять упал. Ветер, казалось, только и ждал этого, набросился со всех сторон, забивая лицо колючим, как крупа, снегом. Варежки потерялись. Мёрзли руки и мокрые колени. Таял попавший в валенки снег, ногам становилось холодно.
        — Вставай, нельзя лежать, — приказал себе Юрка.
        Он опять брёл неизвестно куда, закрывая лицо от ветра руками. Потом засунул коченеющие руки в карманы, подставил лицо ветру и закричал:
        — Не боюсь я тебя, вот... Не боюсь!.. Меня Шах найдёт, понятно? Не боюсь!..
        Ноги опять увязли в снегу, и снова свалился Юрка, но тут же выкарабкался из сугроба, крикнул ветру и ночи:
        — Шах, где ты? Слышишь?.. Я тут, Шах!.. Вь-ю-у-у, вью-у-у!.. — выл отовсюду ветер.
        Юрка повернулся к нему спиной. Показалось, так теплее. А что, если сесть, поджать ноги, спрятать руки под мышки и — пусть заметает? Под снегом ведь тепло, даже пшеница, которую осенью сеют, не замерзает. Пусть заметает. Потом, когда снег укроет его с головой, он сделает дырочку, чтобы дышать. А завтра его сразу найдут, ведь из той дырочки будет валить пар от дыхания.
        Опустился на снег, поджал под себя ноги, поглубже сунул руки в рукава, лицо спрятал в воротник пальто.
        Вь-ю-у-у, вью-у-у! — бесновался ветер, осыпая его со всех сторон пригоршнями сухого колючего снега.
        И привиделось Юрке, будто едет он с дедушкой Мишей на дальнюю заимку. «Туп-туп, туп-туп», — дробит Топтыга копытами накатанную дорогу, а полозья санок то тихо, то вдруг громко-громко начинают с завыванием визжать: вью-у-у, вью-у-у...
        «Чего замолчал, внучек?» — спрашивает дедушка.
        «Хочется спать...»
        «А ты не спи. Не смей спать! Уснёшь и замёрзнешь...»
        Вью-у-у, вью-у-у!..
        «Замёрзнешь. Не смей спать!..»
        Юрка, вздрогнув, очнулся. Ноги и руки вконец закоченели. Всё тело было, как неживое. Слипались глаза.
        «А ведь так и в самом деле можно замёрзнуть, — подумал он. — Нет, надо вставать и идти. Надо обязательно добраться до леса, в нём теплее».
        Встал не сразу, трудно было встать сразу, но всё-таки встал и, пошатываясь, побрёл прямо на ветер, где-то там — далеко, близко ли, — но где-то там должен быть лес.
        Вью-у, вью-у, ю-а-а!.. Ю-а-а-а!..
        Что такое? Юрке почудилось, будто в вое ветра он слышит своё имя. Остановился, вглядываясь в мутную темень. И вдруг слева вроде бы мигнул огонёк. Потух и опять мигнул.
        — Ю-а-а-а!..
        — Я здесь!.. — захлебываясь от ветра, крикнул Юрка и побежал. Увязая в сугробах, падал, тут же поднимался и снова бежал, крича непрерывно: — Я здесь!.. Тут я...
        Огоньков стало больше. Они раскачиваются, описывая дуги.
        — Юра, где ты, Юра?!
        Первым подбежал к нему «дядя Стёпа».
        — Живой, Юрка?!. Товарищ подполковник, он здесь...
        Подбегает и папа. Становится перед Юркой на одно колено, молча начинает растирать ему сразу обе руки. А «дядя Стёпа» — лицо.
        — М-м, больно... — мычит Юрка.
        — Ох, сын, — как-то странно не говорит, а стонет папа, — угораздило же тебя...
        — М-м, тьфу! Я же не знал, что с тропки собьюсь...
        Огоньков много-много. Подбегает Шахназаров:
        — Как же ты так, Юра? — и тут же кричит: — Спасибо, ребята! Выходите на дорогу.
        Юрку тоже вывели на дорогу к подъехавшему «газику». Завернули в тулуп, усадили рядом с Шахом. Папа, плюхнувшись на переднее сиденье, снял шапку и вытер ею пот с лица.
        Обогнав строй солдат, «газик» помчался к городку.
        — Больно? — поинтересовался Шах.
        — Пальцам больно, колет, как иголками...
        — Терпи, казак, атаманом будешь. — Шах засмеялся и, наклонившись, тихонько спросил: — Ревел? Только честно...
        — Честное пионерское, не ревел, — тоже шёпотом ответил Юрка и тут же поправился: — Две слезинки было, но я не ревел. Они как-то сами побежали.
        — Значит, настоящим солдатом становишься, Юрка!
        — Обидно было: столько ходили...
        — Да, брат, опасно ты рискнул.
        Папа опять стёр пот с лица и спросил, полуобернувшись:
        — Шах, Волков, что мне с ним делать? Может, на сей раз — выпороть?
        — Не мешало бы, — буркнул Волков.
        Шахназаров, кашлянув, возразил:
        — Думаю, можно простить. Не дождался он нас — это плохо, вроде как приказ нарушил. Но ведь он не сдавался! Он держался до последнего — не трусил, не ревел!.. Думаю, товарищ подполковник, пороть всё-таки не надо.
        Юрка обнял Шахназарова, прислонился головой к его плечу и... неожиданно заснул.
        Так, в тулупе, его и занесли в комнату. Разбудили. Он увидел маму с заплаканными глазами, санинструктора, который насильно заставил его проглотить две какие-то таблетки, а потом стал растирать ему руки и ноги спиртом. Тепло и хорошо стало Юрке, и он снова заснул под натужный вой ветра, который был ему теперь совершенно не страшен.
        Назавтра проснулся поздно — разбудила Оля. Она стояла у кровати, страшно озабоченная, и, приговаривая: «Какой больной, ох, горе моё, весь-весь больной...» — прикладывала к его груди игрушечный пластмассовый стетоскоп.
        — Олька, уйди!
        — И-и-и, — затянула Оля на одной ноте. — Не уйду! Ты, Юра, больной, и я тебя лечу! Дыши глубже! Весь-весь больной, ох, горе моё...
        И Юрка уже не смог сопротивляться её капризу: конечно, Оля ещё маленькая, непонимашка, но ведь она не просто играет, она жалеет его, и разве за это можно сердиться?
        Он подставил ей правый бок, предложил:
        — Послушай ещё здесь. О-о, как хорошо! Мне теперь совсем-совсем не больно.
        ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
        А всё-таки приятно быть больным! Все тебя навещают, говорят хорошие слова. Заболел и вроде как медаль получил или ещё лучше — орден. И Шах пришёл, и «дядя Стёпа», и Козырев привёл всех своих операторов. А температура-то — ерунда, всего-навсего тридцать восемь и три. Нет, приятно всё-таки, когда тебе все говорят: «Юра, поправляйся! Не поддавайся болезни, будь она неладна». Уходят, а ты лежишь. Вялый весь, изломанный, а на душе приятно, ты вроде как герой!
        — Ещё две таблетки, — строго сказал санинструктор, — и никаких гвоздей!
        Пожалуйста! Подумаешь...
        Бросает в пот. И спать хочется. Спать так спать. Мама всё подходит, всё поправляет одеяло и прикладывает руку ко лбу.
        — Спи, сынок, спи...
        — Я сплю, мама.
        Откуда-то издалека — глухая автоматная очередь. Наверное, папа и мама смотрят передачу по телеку, а там опять что-нибудь про войну. Юрка вновь просыпается.
        В спальне — тихо. Темно во всём доме. А где-то, похоже на огневой, гремят выстрелы, лают собаки.
        Резко, требовательно звонит телефон.
        — Слушаю, — сонно роняет в трубку папа, потом громко, встревожено: — Что? — и, включив настольную лампу, поспешно одевается, стучит сапогами у порога.
        — Что случилось, Лёша? — встревожено спросила мама.
        — Потом, потом... бегу!..
        Мама вздохнула, прилегла, но свет выключать не стала.
        Юрка на цыпочках прокрался к двери спальни, — настенные часы показывали половину седьмого. Что же случилось там, на огневой?
        От проходной с рёвом промчалась мимо офицерских домиков машина. Прильнув лицом к стеклу, Юрка успел заметить — санитарный автобус. Немного погодя из ворот выехал грузовик старшины. В кузове во весь рост стоял «дядя Стёпа».
        Из спальни вышла мама, спросила:
        — А ты почему не спишь?
        — Я пойду туда... Я на немножко...
        — Больной? Только тебя там и не хватало. Ложись. Ночь-полночь — бежишь... Тоже мне — солдат... Спи!..
        Не спалось Юрке. Часы пробили семь, половину восьмого.
        Опять послышался шум мотора. На этот раз две машины шли на огневую — «газики», как у папы.
        Нет, сидеть и ждать Юрка больше не мог: в городке случилось что-то серьёзное. Одевшись, опять тихонько прокрался к двери в спальню. Олю, конечно, из пушки сейчас не разбудишь, а мама прилегла не раздеваясь. Сон у неё чуткий... Хоть бы не скрипнула дверь...
        Не скрипнула!
        На этот раз дальше проходной его не пустили.
        — Побудь, Юра, пока у нас, — предложил сержант Воронин, ведя его в караульное помещение.
        — Почему?
        — В казарме начальства полно...
        — А почему у тебя рука перевязана?
        — Ерунда. Царапина.
        — А кто тут стрелял?
        — Пришлось пострелять. Забрался к нам один тип, ну, в общем, сфотографировать решил...
        — Шпион, да? Его поймали?
        — Не ушёл! Только вот... Шах ранен...
        Юрка стремглав кинулся к двери.
        — Вернись, Юра! Шаха нету, его в больницу увезли. И Рекса отправили в лечебницу.
        Юрка присел на свободный топчан. Вот, оказывается, что здесь случилось: Шаху пришлось один на один бороться с врагом, а он, Юрка, в это время спал. Спокойно спал, когда его другу так нужна была помощь...
        — Ведут! — сказал часовой, выглядывая в дверь.
        Юрка выбежал на плац. Уже совсем рассвело, и потому лампочки на столбах вдоль плаца, казалось, стали гореть тусклее.
        С крыльца казармы в сопровождении двух сержантов с автоматами сошёл высокий сутулый мужчина в низко надвинутой на глаза шапке. Сержанты толкнули его в один из «газиков». К другому, разговаривая между собой, приближалась группа офицеров. Кроме подполковника Волошина, никого из них Юрка не знал.
        Обходя их стороной, заспешил к отцу, стоявшему у крыльца казармы.
        И вдруг, будто его кто-то толкнул в грудь, чуть не упал Юрка, со страхом глядя на майора, идущего рядом с подполковником Волошиным. Ведь это же он, человек со шрамом... Почему он в офицерской форме? Почему он здесь?
        Юрка сорвался с места, подбежал к отцу, зашептал взволнованно:
        — Папа, он не офицер!.. Он тот самый, что за нами всё время следил. И на дереве тогда был он... И это ему я разболтал военную тайну... Папа, прикажи арестовать его!.. Ну вот того... дядю Мишу...
        — Успокойся, сын, — задумчиво сказал папа. — Если бы не майор Костенко, наверное, Шахназаров не остался бы в живых.
        — Но ведь это же он...
        — Я тебе всё потом объясню. Иди домой, ты ведь болен...
        — Не болен я, ничего я не болен... — Юрка невольно прижался к отцу, потому что человек со шрамом вдруг повернулся и зашагал к казарме. Юрке было ясно: раз папа говорит, что этот человек майор Костенко, значит, он действительно майор Костенко, но всё же что-то мешало ему окончательно успокоиться.
        Майор подходил, улыбаясь.
        — Здравствуй, Юра! Рад тебя видеть.
        Юрка молчал.
        — В школу ходишь? Как дела?
        — Нормально.
        — Ну, а медвежонок — жив-здоров?
        — Жив, — натянуто улыбнулся Юрка.
        — Значит, полный порядок? Хорошо! — майор похлопал Юрку по плечу и сказал теперь уже папе: — О блокпостах, Алексей Павлович, я побеспокоюсь сегодня же. Ну, всего доброго. Юра, до встречи!
        «Газики» скрылись за воротами.
        — А того шпиона в тюрьму посадят, да, папа? — спросил Юрка, идя вслед за отцом к казарме.
        — Получит то, что заслужил.
        Дивизион стоял в строю. Прошмыгнув мимо дневального, Юрка встал на левом фланге.
        — Смирно! — скомандовал старшина. — Товарищ подполковник...
        Командир поднял руку, разрешая прекратить доклад.
        — Внимание! Всем, у кого вторая группа крови, — два шага вперёд, шагом марш!
        Строй колыхнулся, добрая половина солдат и сержантов сделала два положенных шага. Юрка не знал, какая у него группа крови, но всё-таки вышел из строя.
        Тем, кто остался на месте, старшина тихонько скомандовал: «Разойдись!» Юрка глядел на отца. Тот никогда ещё не казался таким озабоченным и печальным.
        — Товарищи, — тихо сказал он. — Жизнь рядового Шахназарова в опасности. Срочно нужна кровь.
        — Умирает Шах, да? — тревожно спросил Юрка у Козырева.
        — Не волнуйся, Юра. Вон нас сколько... Выручим!
        — Поедут добровольцы, — сказал папа. — Кто желает сдать кровь для спасения жизни товарища — прошу выйти из строя.
        Юрка закрыл глаза, представил, как доктор в белом халате резким ударом иглы прокалывает ему палец, потом выдавливает из ранки кровь, размазывает по стеклу, — стало страшно до жути. Но тут дружно грохнули об пол кованые солдатские сапоги. Юрка открыл глаза, заметил, что остался на месте он один, и, пересилив страх, вновь встал рядом с Козыревым.
        — Спасибо! — сказал папа. — В таком случае выберем богатырей. Рядовой Мохов, ефрейтор Петренко, рядовой Бекмуратов, сержант Воронин — к машине! Где старшина?
        — Я здесь, товарищ подполковник.
        — Иван Анисимович, на всей скорости! Надо будет задержаться — позвоните.
        Юрка подбежал к отцу, попросил умоляюще:
        — Папа, и я поеду кровь сдавать! Разреши, папа...
        Солдаты, находившиеся поблизости, с интересом наблюдали за этой сценой.
        — Ну, па-ап, — тянул Юрка. — Они уедут, па-ап...
        — Извини, сын, — очень серьёзно сказал наконец папа, — я как-то об этом не подумал. Сейчас переигрывать не будем, а если ещё раз понадобится кровь — поедешь непременно.
        Отца позвали к телефону. Юрка вышел во двор проводить отъезжающих. Они уже усаживались в папин «газик».
        — Юра, иди сюда! — сержант Воронин протягивает из машины руку. — Послушай, ты не волнуйся. Мы спасём твоего друга! Верно, ребята? Сколько потребуется крови, столько и отдадим. Понял? О-бя-за-тель-но спасём! Ну, будь здоров!
        «Газик» помчался. Юрка, стоя у проходной, провожал его взглядом, пока он не скрылся из вида. Часовой, закрывая ворота, посоветовал:
        — Иди в караулку. Чего зря мёрзнуть?
        — А-а... — отмахнулся Юрка.
        — Ну так домой. Уроки же, небось...
        Юрка поплёлся домой. Из головы ни на минуту не выходили тревожные мысли о Шахе — как он там? А вдруг помощь не подоспеет, что тогда? В то же время думалось и о другом. Как неожиданно и странно получилось: загадочный и страшный человек со шрамом вдруг превратился в майора Костенко, и этот майор первым пришёл на помощь Шаху, выследив лазутчика. Наверное, и раньше он следил не за ним, Юркой, не за папой, а за кем-то другим, а что представился геологом — так, видимо, было надо.
        Войдя в коридор, Юрка сразу направился в чулан, достал с верхней полки медвежонка:
        — Хватит тебе, косолапый, тут пылиться, айда в дом.
        Медвежонок по-прежнему зевал, рычал и похлопывал себя лапой по носу, но сегодня играть с ним Юрке не хотелось. И вообще делать ничего не хотелось.
        Опять ушёл в городок, побрёл в каптёрку к «дяде Стёпе». Тот строчил на швейной машинке, ремонтировал чьи-то штаны.
        — Присаживайся, Юра.
        — Надо завтрак Венере готовить.
        — Завтрак готов. Только вот... кто с поста её снимет?
        — Я сниму.
        — А пойдёт? — вскинулся «дядя Стёпа».
        — Пойдёт. Дай мне бушлат Шаха...
        Рукава в бушлате пришлось подвернуть и ремнём подпоясаться. И так потешно стал выглядеть Юрка, будто — «мужичок с ноготок». «Дядя Стёпа» даже улыбнулся.
        — Ладно, сойдёт на нашем базаре, законно, — солидно сказал Юрка, разглядывая себя в зеркале. — Пора!
        — Может, и мне с тобой?
        — Нельзя. Ты же знаешь...
        Венера «нервничала». Скуля и тихонько взлаивая, она металась вдоль забора, и Юрка, подойдя к блокпосту, растерялся. В таком состоянии она запросто может наброситься на постороннего, а тут и помощи ждать неоткуда.
        — Венера, ко мне!
        Заскулила как-то жалобно, тягуче и побежала к дальней границе поста.
        — Ко мне! Венера, ко мне!
        Остановилась. Теперь мчится назад крупным намётом, и кто знает, что у неё на уме? Подбежала, рычит, скалит зубы, будто хочет сказать: «Пошёл прочь!»
        — Спокойно! Не злись, пожалуйста, и меня не тронь. Стоять! — Юрка рывком распахнул дверцу, вошёл в загон. — Ко мне! Ко мне, Венера! Молодец... Дайка я тебя поглажу... А теперь отстегнём карабин... Идти! Идти, Венера! Идти!
        Идёт, и рычать перестала. Юрка, чувствуя, как дрожат у него руки и колени, говорит и говорит без умолку:
        — Ты меня не тронь. Я ведь второй помощник начальника караула. Кто же, кроме меня, накормит вас с Дунканом, кто на пост поведёт? Стоять, Венера! Прихватим и Дункана... Пойдём, пёсик! Молодцы вы у меня, собачки!.. Сейчас я вам поесть дам...
        Не знал Юрка, что в это время «дядя Стёпа» и Козырев находятся рядом, идут, скрываясь за кустами, готовые в любой миг кинуться ему на выручку.
        — Довёл-таки! — облегчённо вздохнул «дядя Стёпа», когда Юрка, впустив собак в вольеры, направился к каптёрке, на ходу стирая пот с лица. — Гляди, не проболтайся, Козырев, что мы его тут страховали.
        — Почему?
        — С характером парень. Обидится.
        До полудня Юрка не отходил от «дяди Стёпы». Вместе сварили обед для Венеры и Дункана, кормил их Юрка один.
        — Дядя Стёпа, когда же ребята из больницы вернутся?
        — Пока они, наверное, там нужны.
        — А Рекс куда ранен?
        — В правую лопатку. Навылет.
        Старшина с солдатами вернулся из больницы лишь перед самым обедом. Юрка встретил их у проходной.
        — Всё в порядке! — подмигнул Юрке сержант Воронин, почему-то вялый и бледный, будто после болезни.
        — Как там Шах?
        — Я же сказал, всё в порядке.
        Хотелось расспросить о Шахе подробнее, но сразу после обеда всех, кто ездил сдавать кровь, уложили спать и, наверное, будить не собирались. Юрка уже и собак на посты выставил, и домой сходил, чтобы мама не волновалась понапрасну, а они всё спали, и солдаты, забегавшие с огневой в казарму, старались не шуметь.
        Опять Юрка побрёл в каптёрку.
        — Дядя Стёпа, позвони доктору. Тому, где Шах. Позвони!..
        «Дядя Стёпа» записывал что-то в толстую конторскую книгу. Отложил ручку, раздумчиво поглядел на Юрку, вздохнул:
        — Не могу. Солдатам звонить не положено.
        — А кому положено?
        — Отца попроси. Или старшину.
        Старшина в канцелярии отчитывал за что-то дежурного по дивизиону. Когда дежурный вышел оттуда, вошёл Юрка. Прапорщик Павлычко в это время уже разговаривал по телефону.
        — Так точно, товарищ подполковник, на блокпост номер один наряжен часовой, на втором посту несёт службу Венера. Как кто выставил? Юрка! — старшина засмеялся. — Вот он у меня сидит, только отчего-то очень уж кислый. Есть отправить домой.
        Старшина бросил трубку на рычаг.
        — Я не пойду домой, — сказал Юрка.
        — Как так не пойдёшь? Это же — приказ!
        — Позвоните доктору... Товарищ старшина, дядя Иван Анисимович, позвоните!..
        Старшина крякнул, покачал головой: что, мол, с тобой, парень, делать? — набрал номер.
        — Алло, позовите главврача. Товарищ доктор? Скажите, пожалуйста, как там наш солдат? Да, да, Шахназаров. Тяжеловато? Но держится? Спасибо, доктор! Слышал, Юрка? Держится Шах! Всё в порядке...
        — А почему вы говорили, а трубка молчала? — не сводя взгляда со старшины, засомневался Юрка.
        — Как так — молчала? — опешил старшина. — И трубка говорила... Я её крепко к уху прижал, потому тебе и не было слышно. Иди, Юра, домой, иди! Всё будет в порядке.
        — Трубка молчала... Врёте вы!..
        На крыльце Юрка остановился. Солнце только что село, небо над лесом полыхало багрово, как кровь, и падающие снежинки тоже, казалось, были окрашены кровью.
        Юрке было жарко. Расстегнул тужурку, а шапку снял и сунул в карман. Надо было сразу идти к папе, зря только время потерял...
        В этот раз он явился на КП, когда там был перерыв. Старший лейтенант Новиков рассказывал что-то, солдаты покатывались со смеху. Улыбался и папа. Юрке стало не по себе — обидно и горько. Неужели они все забыли, что Шах сейчас в больнице и, может, в эту самую минуту, когда им так весело, умирает?
        Папа, правда, заметив его, сразу нахмурился, спросил встревожено:
        — Что с тобой, сын?
        — Позвони доктору! Папочка, миленький, позвони...
        Старший лейтенант Новиков замолчал, стал ковыряться в каком-то приборе отвёрткой. Солдаты, как по команде оборвавшие смех, глядели на Юрку во все глаза.
        — К самому главному доктору позвони! — умолял Юрка. — Скорее!
        — Что ж, это можно. Пора позвонить, — папа снял трубку. — Алло! Соедините с больницей. Это вы, Павел Афанасьевич? Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, Шахназарову полегчало? Значит, лучше? Спасибо, большое спасибо! — Папа положил трубку. — Ну вот, сын, Шаху стало немного лучше.
        — У тебя тоже трубка... молчала... — потерянно сказал Юрка.
        Папа насторожился:
        — Что?
        — Врёте вы все... Как вам не стыдно? — чуть не плача, крикнул Юрка. — И старшина врал, и ты, папа, врёшь. Ведь трубка молчала... Зачем вы врёте?
        Папа нахмурился ещё больше и, показалось Юрке, побледнел. Притянул его к себе, прижал к груди.
        — Успокойся, сын. И, пожалуйста, извини... Не хотелось тебя тревожить. Плохи у Шаха дела, и помочь ему мы больше ничем не можем. Остаётся ждать. Понимаешь, ждать!
        — Может, он не выживет, да? — Юрку трясло как в лихорадке. Солдаты под его вопрошающим взглядом поспешно, словно бы виновато, опускали головы. Новиков всё ещё ковырялся в винтике отвёрткой. — Может, Шах и умрёт, а вы... смеётесь... Разве можно сейчас смеяться?..
        Метнулся к двери, как был — без шапки — выскочил из кабины и побежал, не разбирая куда. Снег падал теперь крупными хлопьями, набивался в волосы, слепил глаза. По разгорячённому лицу его текли ручейки. Снег таял, что ли?..
        «ЗДРАВСТВУЙ, ШАХ!..»
        Дни проходили, похожие один на другой — долгие и скучные.
        На третий день после того, как в больницу положили Шахназарова, на огневую прибыл новый помощник начальника караула ефрейтор Кретов с двумя овчарками. Венеру куда-то увезли. Кретов был большой и полный, с усами, и очень молчаливый. Юрка однажды вечером решил при нём вывести на пост Дункана: погляди, мол, как я умею! Кретов, привалившись плечом к берёзе, курил и молча наблюдал за ним, потом выплюнул сигарету и уныло сказал: «Испортили кобеля». С этой минуты Юрка его невзлюбил.
        От Волкова он знал, что к Шаху уже дважды ездил старшина, один раз — папа, но что там с ним, как он себя чувствует, — никому не говорили. Волков тоже ничего сказать не мог, пройти в палату к Шаху ему не разрешили. Он пытался выведать что-нибудь у медсестры — тоже ничего не получилось.
        «А как себя должен чувствовать больной? Как надо, так и чувствует», — сказала она.
        — Волков, давай съездим к нему сами! Прямо из школы...
        — Самовольно? Нет, брат, это не годится. Да и не пустят нас.
        — Пустят! Скажу доктору, что я его друг...
        — Я, думаешь, так не говорил?
        Однажды по пути из школы Волков сказал:
        — Командир опять в больницу едет. Попросись, может, возьмёт.
        — Уже просился, — махнул рукой Юрка. — А когда едете?
        — Тебя ссажу и прямо туда.
        Юрка даже дверь не закрыл, влетев в квартиру. Швырнул ранец под стол, схватил кусок хлеба и побежал в городок.
        «Газик» стоял у гаража. Волков с вёдрами удалялся в сторону колодца.
        Решение созрело неожиданно. Отряхнув от снега валенки, Юрка влез на заднее сидение, завернулся в пропахший бензином полушубок Волкова, лёг. Так будет вернее...
        А какой сегодня хлеб вкусный!
        Вернулся Волков, залил в радиатор воду.
        А вот это идёт папа — твёрдо, неторопливо, — так он ходит всегда.
        — Что там у тебя, полушубок, что ли?
        — Беру на всякий случай. Сибирская привычка.
        Ехали долго. Иногда Юрку встряхивало так, что становилось больно, но он старался терпеть, боясь выдать своё присутствие. Наконец «газик» сбавил ход, остановился. Хлопнула дверца, под тяжёлыми папиными шагами заскрипел снег. Юрка полежал ещё немного, потом выглянул из-за спинки кресла. Волков, подняв капот, ковырялся в моторе.
        Юрка выбрался из полушубка, неслышно открыл дверцу, так же неслышно взбежал на крыльцо. В дальнем конце коридора женщина в белом халате считала простыни. Потом собрала их и ушла. Из-за двери с табличкой «Главный врач» доносился разговор.
        — Когда мы можем его переправить в госпиталь?
        — В ближайшие две недели — исключено. Разве что вертолётом.
        Юрка, стараясь ступать неслышно, подошёл к двери напротив, приоткрыл её, увидел белые шкафы с пузырьками, колбами, какими-то коробками. Во второй палате лежали четыре тётеньки.
        — Ты кого ищешь, мальчик? — спросила одна из них.
        — Шаха. Солдата.
        — Он напротив. Только к нему никого не пускают.
        На двери палаты Шахназарова была приколота бумажка: «Посторонним вход строго воспрещён». Юрка постоял, подумал и решил, что он не посторонний.
        Шахназаров лежал в палате один. Голова его была забинтована, лицо бледно.
        — Здравствуй, Шах! Ты спишь?
        Шахназаров открыл глаза, медленно повернул голову.
        — Юра? Здравствуй... Приехал...
        — Тебе больно, Шах?
        — Молодец, что приехал. Я о тебе думал, даже во сне видел...
        — Ты не разговаривай, тебе ж больно. А шпиона того — поймали.
        — Я знаю. Слушай, Юра, меня, наверное, увезут отсюда, не увидимся. Иди ближе, дай руку. Хорошо!.. Люди много лишнего болтают, могут даже сказать, умер, мол, Шахназаров. Не верь!.. Просто меня перевели в другую часть. — Шахназаров облизал сухие губы. Юрка заметил на тумбочке стакан с водой, оглянувшись на дверь, поднёс его к губам Шахназарова. — А знаешь, я не пойду в другую часть. Я вернусь...
        — Вернись, Шах!
        — Просьба к тебе, Юра. Увидишь Таню, не говори ей об этом. Сам скажу... Я обязательно вернусь. А если... в другую часть... возьми в тумбочке на память альбом про «Варяга». Будешь вспоминать Шаха?
        — Буду... — чмыхнул носом Юрка.
        — Ю-у-ра, уговор забыл?
        — Это от бензина... Волкова шуба бензином пахнет потому что... А Венеру от нас забрали. Теперь там Кретов с собаками. Но я с ним не дружу.
        — Почему же? Подружись... Тебе надо с ним подружиться. Ну иди, Юра, а то наскочит кто-нибудь. Ребятам привет... Дяде Стёпе...
        — Ладно. Ты только выздоравливай скорей!..
        Шахназаров устало закрыл глаза. Юрка попятился к двери. Она вдруг раскрылась. Юрка увидел высокого мужчину в белом халате и таком же белом колпаке и очень испугался. Мужчина, увидев его, тоже, кажется, испугался.
        — Ш-што такое? — растерянно развёл он руками. И вдруг закричал в коридор: — Сестра, что у вас тут происходит? Откуда взялся этот тип... в валенках?
        — Я не тип... — возмутился Юрка.
        — Это мой друг... — тяжело дыша, уточнил Шахназаров. — Юрка... сын командира...
        — Задержите машину! — Доктор за руку вывел Юрку в коридор, по которому бежала растерянная пожилая сестра.
        — Я ведь отлучилась всего на минуточку, вот грех-то какой.
        — Немедленно продезинфицировать палату! Ольга Семёновна, Ольга Семёновна, как же вы оплошали?
        Когда доктор вывел Юрку на крыльцо, папа строго взглянул на Волкова, тот удивлённо пожал плечами.
        — Мы с вами, понимаете, осторожничаем, — сказал доктор, — а он в это время в палате... в таком виде.
        — Откуда ты взялся? — спросил папа голосом, не предвещающим ничего хорошего.
        — Отсюда, — ответил Юрка, показывая на «газик». — Я в шубе ехал.
        Доктор заметил на заднем сиденье полушубок Волкова, понимающе кивнул папе.
        — Садись в машину. Живо! — Папа подошёл к доктору. — Извините, Павел Афанасьевич, я даже предположить не мог, что он додумается вот так... зайцем.
        — Выходит, и в самом деле — друзья?..
        — И какие! Кровь собирался сдавать. Если что понадобится, звоните, Павел Афанасьевич, в любое время дня и ночи.
        Машина тронулась. Юрка прильнул лицом к боковому стеклу. Доктор погрозил ему пальцем, но он, показалось Юрке, был теперь совсем не злой, показалось, даже чуть-чуть улыбался.
        НЕОЖИДАННЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
        Коричневая классная доска поплыла куда-то далеко-далеко. В той дали скрылась и Софья Александровна. Не видел Юрка ни класса, ни учеников; перед ним была лесная дорога, густо усыпанная разноцветной листвою, на ней он увидел Шаха и себя, шагающих строевым под звонкую песню:
        — Наверх вы, товарищи, все по местам, —
        Последний парад наступает...
        — А сегодня, дети, я вам прочитаю рассказ Мамина-Сибиряка «Зимовье на Студёной».
        И доска на месте, и Софья Александровна никуда не подевалась, сидит за своим столом и строго оглядывает класс. А Шаха — нету...
        — Всем положить руки на парты, выпрямить спины. Колотович, и тебя это касается. Ох, Филя, Филя-Юрка тоже выпрямил спину, на парту положил руки, но так, чтобы левой надёжно придерживать листок, правой — писать. И перечитал уже готовые строчки:
        «Здравствуй, Шах? Приезжай скорей, я очень соскучился потому что. Дядя Стёпа заболел гриппом и лежит в изоляторе. Баградзе для смеха обед подаёт ему в форточку и ещё завязывает рот и нос, а дядя Стёпа смеётся и грозит ему кулаком».
        Учительница читала. Юрка, то и дело поглядывая на неё, осторожно поскрипывал пером:
          «А вчера к нам приходили четыре белочки. Мы их кормили...»
        — Юра, чем ты там занимаешься?
        — Ничем, Софья Александровна.
        — Колотович, на кого ты замахиваешься линейкой? Иди сюда! Стань вот здесь.
        «Приезжай скорей, Шах. До свидания».
        Юрка осторожно сложил листок вчетверо, на конверте написал: «Город Белореченск, госпиталь для солдат. Шахназарову».
        — Письмо написал, да? Кому? — поинтересовалась соседка по парте Зина.
        — Другу. Он в госпитале. Ранен.
        — Ой, какой врунишка... Ранят в войну, а сейчас войны нету.
        — Юра, Зина, вы мне мешаете. Может, вас тоже поднять?
        На перемене Юрка побежал на почту. Решил опустить письмо в ящик у крыльца — не дотянуться. Хорошо, вывернулся какой-то дяденька из-за угла, остановился:
        — Помочь?
        — Ага.
        Дяденька прочитал адрес, усомнился:
        — Дойдёт ли?
        — Конечно. Тут всё правильно. Дойдёт.
        Дяденька опустил письмо в ящик, Юрка помчался в школу. И тут его окликнули: на ступеньках, в одном платье, стояла Таня:
        — Юрочка, миленький, постой! Иди сюда. Здравствуй, Юра!
        — Ты замёрзнешь...
        — Ничего. Что я у тебя хотела узнать... Почему Шах перестал ходить за почтой? Я спрашивала у Волкова, говорит: военная тайна.
        — Конечно, военная тайна.
        — Ты ведь давно знаешь меня. Я никому не разглашу военную тайну. Он что — серьёзно заболел? Или, может, перевели в другую часть?
        — Не-а... — Юрка оглядывался по сторонам и скрёб снег носком ботинка.
        — Не мучай меня, Юра... Скажи, что случилось?
        — Не могу. Понимаешь, Таня, он мне сам говорить не велел.
        — Юра, миленький, клянусь тебе, он об этом никогда не узнает. Скажи, будь добренький, я ведь тоже твой друг...
        — Ладно, — согласился наконец Юрка. — Шах раненый. Тремя пулями, вот... В шею, в ногу и в бок.
        — Кто ж его так? — испуганно ахнула Танечка, и в синих её глазах Юрка увидел слёзы.
        — А ты не реви, — сказал строго и солидно. — Шах — герой, поняла? — Поманил девушку поближе и, когда она наклонилась, прошептал: — К нам на огневую шпион забрался, поняла? Вот... Схватили того шпиона.
        — А что с Шахом? Где он теперь?
        — В госпитале для военных. А шпион и Рекса тоже ранил...
        Но Танечка уже не слушала его. Прикрыв глаза рукою, скрылась за дверью.
        И опять Юрка с нетерпением ожидал конца занятий, и вновь ему было не по себе. Таня, конечно, хорошая девушка, но даже ей он не имел права говорить о шпионе. Снова выболтал военную тайну, к тому же и Шаха подвёл...
        В этот день с Волковым приехал и папа. Оказывается, они возвращались из штаба, куда подполковника Яскевича неожиданно вызвали вчера поздно вечером. Уезжал папа озабоченным, возвращался весёлым, поглядывал на подтаявший снег по обочинам дороги, на зеленоватые проталины на поле и мурлыкал какую-то песенку.
        — Папа, а меня скоро в пионеры будут принимать!
        — Поздравляю! Ты у меня большим становишься, сын...
        Когда проезжали мимо почты, Юрка опять увидел Таню. Одетая в новое пальто с белым воротником, обутая в беленькие новые сапожки, она бежала по стёжке к автобусной остановке. «К Шаху, наверное, едет», — догадался Юрка.
        Солнце светило ярко. «Газик» то и дело разбрызгивал колёсами воду из луж, обдавая ею придорожные кусты и грязно-серые ноздреватые остатки сугробов.
        — Товарищ подполковник, — сказал Волков, — грачи прилетели.
        Папа, шумно втянув в себя пропитанный запахом талой воды воздух, весело ответил:
        — Вес-на-а!
        Мама и перепачканная мукой Оля — обе в фартуках — лепили пельмени.
        — Или вы, мужчины, поторопились, или мы опоздали. Займитесь чем-нибудь, сейчас обед будет готов.
        — Пельмени, пельмеши, пельмешики, — пропел папа, проходя в гостиную и дёргая Олю за нос. Юрка, раздевшись, достал из тумбочки коньки, пыхтя, принялся завинчивать отвёрткой расслабившиеся шурупы. Пока не растаял на озере лёд, надо ещё хоть немного покататься.
        — И я с тобой пойду-у... — затянула Оля.
        — У тебя коньков нету.
        — Я на ножках покатаюсь.
        — Вот ещё! Упадёшь — реветь будешь.
        — И-и-и...
        — Обоим вам дома сидеть, — строго сказала мама. — Какое тут катанье — слякоть на дворе.
        Папе и за столом было весело. Пощекотал Олю, маме незаметно подсыпал в тарелку перцу. Мама, отправив в рот пельмешку, неожиданно ахнула и не на шутку испугалась. Юрка захохотал, улыбнулся и папа. Мама успокоилась и свою тарелку подсунула папе: «Угощайтесь, маэстро! С хитрыми всегда так бывает». Папа глотал пельмени и делал вид, что во рту у него печёт, махал перед лицом руками, таращил глаза. Юрка и Оля покатывались со смеху.
        — Ну хватит, — сказала мама. — Пошутили, и будет. Не тяни, отец. Что тебе сказали в отделе кадров?
        — Собирай помаленьку пожитки.
        Юрке показалось: мама как будто бы обрадовалась, но ненадолго.
        Папа пожал плечами:
        — Не понимаю тебя, Маша...
        — Нет, нет, всё хорошо. Дождались наконец-то! Только... тут уже привыкли, людей узнали... И опять... оставлять...
        — Переезжаем, уезжаем, переезжаем, уезжаем!.. — захлопала в ладоши Оля.
        Юрка, насупившись, отставил стакан с недопитым чаем, встал из-за стола.
        — А ты чем недоволен, сын? — спросил папа. — Жить будем в большом городе, школа рядом, через квартал — Дворец пионеров, стадион. Разве плохо?
        — Мы уедем, а Шах...
        — Он уже выздоравливает, скоро вернётся.
        — Ага... Вернётся и тут ведь останется...
        — Что же поделаешь, сын? Солдат служит там, где прикажут. Шаху к тому же скоро увольняться, не мы — он бы уехал.
        Кто-то скрёбся в дверь. Оказалось, «товарищ Петров». Мама раздела его, усадила за стол, угостила пельменями.
        — А мы переезжаем, вот! — хвасталась перед ним Оля.
        — Куда?
        — Куда-нибудь.
        — А куда?
        — Какой непонятливый! — возмутилась Оля. — Я же сказала: куда-нибудь. Понял теперь?
        «Товарищ Петров» утвердительно кивнул.
        Насупленный Юрка стоял у окна в своей комнате, глядел на лес, на огневую, на озеро, белеющее заснеженными берегами меж стволов сосен, и было ему грустно. Зачем тот город, если там не будет Шаха? И вот этого леса, куда они с Шахом столько раз ходили за грибами, тоже не будет. И уже никогда, идя рядом, не споют они песню про «Варяга», никогда вместе не поведут на блокпосты сторожевых собак.
        В спальне зазвонил телефон, и сразу же папа сказал оттуда:
        — Тебя, сын!
        Беря трубку, Юрка удивлённо пожал плечами: ему ещё никогда и никто не звонил.
        — Алло! — сказала трубка голосом дежурного телефониста. — Это ты, Юра? Говори с городом.
        Голос тотчас сменился:
        — Салют, Юрка! Это я!
        — Шах! — заорал Юрка на всю комнату. — Здравствуй, Шах! Как ты там?
        — Законно! Уже прыгаю! А ты как? Троек не нахватал?
        — Не-а. Одна четвёрка, остальные «пять»! И в пионеры меня скоро примут!..
        — Молодец! Привет передай от меня старшине, «дяде Стёпе».
        — Ладно. Шах, приезжай скорей! Я тебя очень прошу — приезжай скорей! Понимаешь, надо, чтоб скорей!..
        — Разъединяю, — сонным, равнодушным голосом сказала какая-то тётенька. В трубке щёлкнуло, появились гудки.
        — Шах, Шах! — тщетно взывал Юрка, потом, поняв наконец, что друга ему не дозваться, осторожно положил трубку.
        — Ничего, сын, — сказал папа, одеваясь в прихожей. — Пожалуй, мы уедем не так уж и скоро. С Шахом ещё увидишься.
        «Скоро не скоро, а ведь всё равно уезжать, — с грустью думал Юрка, прижавшись лбом к оконному стеклу. — И зачем военных всё время переводят? Служили бы на одном месте, а то...»
        ПРОЩАНИЕ
        Полмесяца ждали нового командира, и вдруг поступил приказ: подполковнику Яскевичу в недельный срок сдать дивизион заместителю и немедленно отбыть к новому месту службы.
        Неделя пролетела незаметно. В субботу Юрке выдали личное дело для предъявления в новой школе, и ребята проводили его до самого леса. Среди них шагал и Филя Колотович.
        В день отъезда Юрке решительно нечего было делать. Папа, сержант Воронин и несколько солдат грузили в машину мебель и чемоданы, мама сидела на табуретке в пустой спальне — уже одетая по-дорожному и какая-то странно растерянная, Оля пихала в сумку игрушки и нудно тянула: «Кукла не влезает, и-и-и!..» А он, Юрка, уложив в один из чемоданов школьную форму и свой воинский мундир, вышел на крыльцо и стал ждать, поглядывая на дорогу: не возвращается ли из города старшина, с которым должен приехать и Шахназаров?
        Дорога была пустынна, лишь вдалеке бродила по ней одинокая ворона. Но вот и она взлетела и скрылась за деревьями.
        Юрка побрёл к озеру.
        Лёд на середине его взбугрился, потрескался, у береговых закраин голубела талая вода, и в ней плавали прошлогодние листья. Пахло мокрым снегом да — чуть-чуть — разомлевшей под солнцем хвоей.
        И вспомнилось Юрке то первое утро, когда сидел он здесь, вот под этой сосной, и плакал оттого, что не нашёл в новом городке мальчишек, которые стали бы со временем его друзьями. Какой он всё-таки был тогда нюня-разнюня... Нашлись у него друзья, да ещё какие! И, конечно, самым лучшим его другом стал Шахназаров...
        Юрка опять загрустил: наверное, так и придётся уехать, не повидавшись с ним. Потрогал в кармане складной нож, вчера они с папой купили его в подарок Шаху в районном универмаге.
        Удивительный нож! И лезвие тут, и буравчик, и ложка, и вилка!..
        На огневой он сразу же направился к вольерам. Кретов кормил своих псов и, казалось, не обратил на него внимания. Ну и пусть, подумаешь... Не к нему, а к Дункану пришёл, и щенок будто бы понял это, стал ластиться, пытаясь лизнуть ему руку. Юрка погладил его, угостил печеньем.
        — Что, рад? А я ведь проститься пришёл. Больше не увидимся... Дай лапу! И не скучай, Шах приезжает. Стоять! Молодец! Ну, прощай, Дункан, и службу неси как надо.
        Дункан скулил, рвался с цепи, а Юрка всё дальше уходил от вольеров, и было ему так грустно и тоскливо, как в то утро, когда увезли в больницу Шаха.
        Не сразу заметил, что от проходной ему машут часовой и «дядя Стёпа», кричат что-то. Юрка обрадовался: наверное, Шах приехал! Помчался напрямик, то проваливаясь в рыхлые сугробы, то расплёскивая лужицы.
        Точно, Шах приехал! Он стоял у машины, опираясь на палочку, все, кто тут был, окружили его, спрашивают что-то, а ему же, наверное, больно стоять на раненой ноге. Вот люди... Ну как они не понимают?..
        — Шах! — крикнул Юрка. Тот обернулся, зашагал, прихрамывая, навстречу. Как он исхудал, а — весёлый, улыбается: рад, что вернулся, что они встретились. — Здравствуй, Шах!
        — Юра... какой большой стал, прямо мужчина! Ну, здорово! Видишь, не попал я в другую часть, не перевели, домой вернулся!..
        — Ты вернулся, а я уезжаю, — с горечью сказал Юрка.
        — Что ж, мы военные люди, у нас всегда так бывает. Ничего, не грусти, я тебе письма писать буду. А ты будешь?
        — Конечно. Шах, у тебя нога не болит?
        — Побаливает. Только мне велено ходить как можно больше. — Шахназаров обнял Юрку свободной рукой, привлёк к себе. — Ох ты, добрая душа! Пойдём побродим?
        — Не надо бродить, — отмахнулся Юрка. — Давай вот под этой ёлкой постоим. Это наша ёлка, правда? Помнишь, ты меня отсюда вызывал: фью, фью, фью? А я, когда убегал от мамы на ночные занятия, тут переодевался в военное, а вешалку на ветку вешал.
        — Силё-он! — засмеялся Шахназаров.
        К ним подошёл «дядя Стёпа». Передал Шаху что-то, завёрнутое в плотную бумагу, потом, подмигивая, достал из кармана чёрный пакет, выщелкнул из него и раскрыл перед Юркой веером с десяток фотокарточек: гляди!
        На одной увидел Юрка себя и Шаха — чистили картошку, на другой он, Юрка, ведёт с поста Венеру, на третьей — кормит Дункана, а вот здесь — в караульном помещении собирает пистолет.
        — Когда же ты снимал? — удивился Юрка.
        — А я — невзаметку. Бери на память! Ну, Юра, всего тебе доброго! Как говорят, расти большой, да не будь лапшой. Всё. Я пошёл. До свидания!
        Юрка взглянул на Шаха, и показалось ему, что друг его загрустил. Надо подбодрить его, обрадовать. Юрка достал из кармана складной нож:
        — Возьми, Шах. Если опять шпион: ты его — чик! — и готово.
        — Спасибо, Юра! О-о-о, теперь мне сам чёрт не страшен. Спасибо, друг! Возьми и от меня на память. — Шах протянул ему пакет, завёрнутый в плотную бумагу. — Тут альбом про «Варяга». Хорошие на нём были ребята! Слушай, Юра, давай-ка споём напоследок, как пели когда-то... Помогай!
        — Наверх вы, товарищи, все по местам, —
        Последний парад наступает... —
        запел тихонько Шахназаров. «Врагу не сдаётся...» — попытался подтянуть Юрка, и опять ему стало как-то грустно, тоскливо, какой-то ком подкатил к горлу, — песня не получилась.
        — Ладно, — сказал Шах. — Знаешь, о чём я сейчас думаю? Из тебя может выйти хороший офицер. Пройдёт, положим, десять лет, и вернёшься ты сюда командиром, станешь солдат обучать...
        — Ага... а тебя здесь не будет...
        — Другие будут, такие же, как я. Пойдём, Юра, тебя уж, наверное, заждались...
        Как раз было время прощаться. Грузовик, в кабине которого уселись рядом с шофёром мама и Оля, уже тронулся с места, набирая скорость, папа подходил к «газику», провожающие его офицеры и солдаты желали ему доброго пути и всего самого хорошего.
        — Товарищ подполковник, не забывайте нас...
        — Приезжайте летом за грибами. С Юркой!
        — Юра, до свидания! Пиши нам!
        Шахназаров сдавил Юрке локоть, сказал, грустно улыбаясь:
        — Прощай, друг... Хорошенько учись, слышишь? И знаешь что — всегда будь солдатом...
        Юрка уселся на заднем сиденье. Папа захлопнул дверцу, «газик» помчался.
        Юрка неотрывно глядел в заднее оконце. Проходная и солдаты у ворот — всё дальше и дальше. Шах — на самой бровке шоссе. Опираясь на палочку, он спешит вслед уходящей машине, будто намеревается догнать её и сказать Юрке, что сказать не успел. Потом и он останавливается и медленно поднимает руку.
        А оконце почему-то тускнеет, точно его затянуло туманом. Не сразу понял Юрка, что дело не в тумане. Прильнув лицом к самому стеклу, украдкой провёл рукой по глазам.
        — Протри, — сказал папа. — Запотело.
        Хитрый!
        — Папа, а бывает так, что люди разъедутся, а потом когда-нибудь опять встретятся, так бывает?
        — И часто. Если эти люди — хорошие. И делают доброе дело.
        Шах, конечно, хороший. А он, Юрка, хороший? Или, может, не очень...
        — Папа, как думаешь, я — хороший?
        В разговор неожиданно вмешался Волков.
        — Ты, Юра, парень — что надо! — сказал он, неотрывно глядя вдаль. — И когда-нибудь ты обязательно встретишься с Шахом. Обя-за-тель-но!..
        Далеко-далеко осталась проходная, никого уже там не видно. Юрка стал глядеть вперёд, и стлалась перед ним прямая, как стрела, дорога...
        Круговых Николай Петрович
        ЮРКА — СЫН КОМАНДИРА
        Повесть
        Для детей младшего школьного возраста
        Заведующий редакцией В. Т. Машков
        Редактор 3. П. Петрушеня
        Младший редактор Н. В. Филипович
        Художественный редактор В. М. Жук
        Технический редактор Г. Н. Шашко
        Корректор И. И. Рубин
        ИВ № 669
        Сдано в набор 04.03.85. Подп. к печати 02.08.85. Формат 70х90 1/16. Бумага офс. № 1. Гарнитура школьная. Офсетная печать. Усл. печ. л. 14,04. Усл. кр.-отт. 28,67. Уч.-изд. л. 8,48. Тираж 125 000 экз. Зак. 1242. Цена 30 к. Издательство «Юнацтва» Государственного комитета БССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 220600, Минск, проспект Машерова, 11. Минский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат МППО им. Я. Коласа. 220005, Минск, Красная, 23.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к