Индийское кино (сборник) Сергей Владимирович Переляев
        Для тех, кому за 10! (Самокат)
        Герой рассказов Сергея Переляева - подросток: влюбчивый и предприимчивый, неунывающий и доверчивый, остроумный и независимый, с первых же строк он влюбляет в себя читателя и доводит его до смеха, потом до слёз, до светлой грусти и безудержной радости. Те, кто не боится хохотать до колик в желудке и грустить, вспоминая о первой любви, потом опять смеяться и опять грустить по поводу второй любви и третьей, и так далее, к десятому классу о десятой - прочтут книжку эту с восторгом и благодарностью. Родители найдут в этой книжке своё детство, а дети - своё, и всем в семье станет проще понять друг друга, полюбить и простить все мелкие неурядицы, увидев за ними отчаянные чудачества, которыми полна настоящая жизнь.
        Сергей Переляев
        Индийское кино
        Серия «Для тех, кому за 10»
                        ООО «Издательский дом «Самокат»

* * *
        Моей самой лучшей в мире Маме
        Предисловие
        Когда в детскую литературу приходит талантливый писатель, то вся Земля празднует это из ряда вон выходящее событие. Поскольку у нас на планете каждый НАСТОЯЩИЙ детский писатель - на вес золота. Кстати, в Японии таких исключительных людей, которые умеют приносить радость, называют «сокровищами человечества».
        Вот такое сокровище - писатель Сергей Переляев. Он подарил миру удивительную повесть о детстве. Её обязательно полюбят дети самых разных возрастов. И будут перечитывать до старости. Потому что там есть над чем посмеяться! Сесть, открыть книгу и похохотать. Существует ли вообще в жизни большее удовольствие? К тому же воспитание чувства юмора - это воспитание свободы души.
        Свободная душа героя повести «Индийское кино» - горячая, мятущаяся, искренняя, готовая спешить на выручку, душа Поэта и Художника, столь близкая писателю Сергею Переляеву, я уверена, станет близкой и родной каждому читателю. Она поможет обрести (или вспомнить?) свежий и удивленный взгляд на мир, необходимый всем нам, особенно тем, кто пишет для детей.
        Тем более, в своей прозе Сергей Переляев продолжает лучшие традиции детской литературы, её истоки - в рассказах Юрия Сотника, Николая Носова, Виктора Драгунского, Льва Кассиля.
        По нынешним временам это очень редкий жанр. Потому что он очень трудный. А, между прочим, в литературе такие веселые, сюжетные, яркие и одновременно «жизненные» рассказы - высший пилотаж.
        И я рада, что мы можем наблюдать с Земли мастерский полет отважного пилота, который больше всего на свете любит свою бабушку Тоню, дедушку Мотю, прабабушку Наташу, брата Владика, а главное - далекое и непостижимое, таинственное и неразгаданное индийское кино.
        Марина Москвина
        От трех до бесконечности
        Когда мы гуляли по бензозаправке
        Когда мне было…
        Когда мне было три года, родители купили мне велосипед «Бабочка». Ездить я очень боялся, потому что не умел, и тогда папа приделал к заднему колесу ещё два маленьких колёсика. Это чтобы я легче научился ездить. Но с этими двумя колёсами велосипед превратился в такое чудище, что просто, как говорится, и можно бы дальше, да некуда. А потом, мне же стыдно было бы с приделанными колёсами ездить, ведь все бы поняли, что мне без них не обойтись. Этого было никак нельзя допустить, и я сразу заявил родителям, что поеду безо всяких дополнительных колёс.
        И действительно, ездить оказалось совсем не сложно. Я не то что поехал, а просто полетел на «Бабочке» по просторам двора. Но потом получилось так, что я ехал с горы и на моём пути возникла женщина с коляской. Как я ей ни кричал, чтобы она посторонилась, ей, видно, казалось, что я на «Бабочке» даже с учётом высоты горы не представляю ровно никакой опасности. Ну, и пришлось сворачивать. Свернул я резко вправо, упал с велосипеда через руль и вывихнул правый мизинец.
        В травмпункте мне вправляла мизинец прекрасная медсестра. Она, чтобы не было больно, всё время повторяла с улыбкой, точно в кино:
        - Зажмурься и вытерпи, классный ты мой пацан.
        Терпеть было даже приятно.
        Когда мне было четыре года, я принёс домой кота, чтобы он остался у нас жить. Но мне не разрешили его оставить, а только напоили кота молоком и стали гнать. Хоть бы уж молоком не поили, а просто гнали, а то ведь напоили - и взашей! Я так сильно обиделся, что решил уйти из дому вместе с котом, и точка.
        И ушёл.
        Сел на девятый автобус и поехал, а кота всё время держал на руках. А все давай ко мне приставать: какой котик, какой котик! Кот меня всего изодрал, автобус сделал круг и вернулся на то же место. Я ужасно разозлился и решил, что теперь уйду из дому пешком. Обошёл бензозаправку и пошёл лугами. Нести кота было всё трудней, потому что он мало того что царапался, он ещё затеял мычать, как бык. Откуда только дух в нём такой? Я сел передохнуть, чтоб заодно и кота пока не держать, - пусть, думаю, сам немного походит. Но только я его выпустил, кот дал стрекача. Видно, не очень он мой поступок оценил - уйти из дому ради него.
        А было это уже возле какой-то просёлочной дороги. Настроение моё совсем испортилось. Я сел на обочине. Ноги болят, весь исцарапанный, кот убежал - хоть плачь. Вдруг вижу - машина едет. А в кабине дядя Володя - это такой папин знакомый по гаражу. Машет мне:
        - Эй! Как ты сюда зашёл? Давай до дома довезу!
        Ну, и довёз. Только я всё равно из дому уйду. Если они даже кота не могут оставить, то какие там в принципе могут быть перспективы?
        Когда мне было пять лет, я нашёл десять рублей. Это было очень много, всё равно что сейчас десять тысяч, просто деньги тогда были другие. Ну вот, значит, только я десять рублей нашёл, сразу ко мне подбежали большие ребята. Один говорит:
        - Слушай-ка, десять рублей-то ведь я потерял!
        А другой его отталкивает и тоже:
        - Нет, я! Утром, когда с собакой гулял!
        Я было уже собрался отдать десять рублей тому, который с собакой гулял, но тут подходит к нам Вероника, соседка моя из третьего подъезда, и говорит:
        - Врёте вы всё, у тебя и собаки нет! Это его десять рублей, потому что он их на улице нашёл!
        И все стали мне завидовать уже не только из-за десяти рублей, а ещё и потому, что Вероника за меня заступилась. Потому что Вероника была очень красивая и заступилась за меня, а не за них. А мы с Вероникой потом ещё вокруг бензозаправки прогулялись и смотрели у неё дома телевизор.
        Меня потом во дворе поддразнивали, что я влюбился, но я-то знал, что это от зависти, и не обижался. А потом, если влюбился, то что? Так бы мы с Вероникой, может быть, и поженились, если бы не один случай.
        Стою я как-то в её подъезде, семечки грызу. А тут уборщица тётя Даша. Я семечки спрятал, а тётя Даша спрашивает:
        - Не знаешь, сынок, кто это тут семечек нагрыз?
        А я и говорю:
        - Если честно, тётя Даша, это я.
        И она тут давай на меня кричать, будто с ума сошла! Сказала, чтоб я больше в подъезд ни ногой. В Вероникин, в смысле.
        Живёт тётя Даша на первом этаже, и окно её прямо у входа в подъезд. Так что худо дело. Господи, кто б тёте Даше другую квартиру дал? Может, она б добрее стала!
        Когда мне было шесть лет, папа подарил мне футбольный мяч. Но не простой, а тот самый, которым тренировался настоящий «Спартак». Так получилось потому, что один знакомый моего папы живёт в Москве и дружит с Бесковым. А Бесков - тренер «Спартака». Меня сразу стали принимать в игру большие ребята, те, которые хотели десять рублей у меня отобрать. Они даже заходили за мной домой, как будто мне тоже двенадцать лет, а не шесть. Я был очень рад, потому что даже Лёша Распопов, самый лучший парень в нашем дворе, и тот стал здороваться со мной за руку и поил меня лимонадом.
        Но потом спартаковский мяч налетел на штырь, лопнул, и Лёша перестал поить меня лимонадом и здороваться за руку. Вообще перестал здороваться. Я сначала загрустил, но потом моя мама одолжила уборщице тёте Даше коробку стирального порошка, и я снова мог входить в Вероникин подъезд. И мы снова стали дружить с Вероникой.
        Теперь Лёша Распопов с большими ребятами на лавочке сидит, а мы с Вероникой возле деревянной горки разговариваем. И снова большие ребята мне завидуют, потому что Вероника мало того что сама по себе красивая, по ней ещё явно стало видно, что я ей нравлюсь. А уж вот этого Лёша Распопов точно спокойно видеть не может. Эхма, а ещё лучший парень во всём дворе!
        Когда мне было семь лет, я пошёл в школу. Учительницу нашу звали Римма Сергеевна. И вот в первый день, на первом же уроке, она говорит: - Наш класс - это корабль, на котором мы поплывём по океану знаний. Кто-нибудь хочет стать капитаном?
        А сама перебирает какие-то бумажки на столе с таким видом, будто точно знает, что капитаном корабля знаний никто стать не хочет. Но я-то всегда хотел стать капитаном. Хоть и не корабля знаний, а лучше бы другого корабля, но если есть только этот, то что поделаешь.
        - Я хочу стать капитаном! - говорю.
        А Римма Сергеевна вдруг спрашивает:
        - А сможешь ли ты вести корабль в нужном направлении, преодолевая волны трудностей и сомнений? Ведь океан знаний - серьёзная, грозная вещь!
        При этом ясно, что, по её мнению, я не то чтобы это, а вообще ничего не смогу. Говорит, а сама что-то чинит в своей помаде. Заело там что-то.
        - Ну Римма Сергеевна, - продолжаю я разговор, - я же ответил на ваш вопрос о том, почему Ленинград называется Ленинградом! Потому что «град» - это по-старинному значит «город»! Вот и с кораблём справлюсь, не волнуйтесь.
        - Нет, не справишься, - почему-то очень довольно сказала она, и разговор закончился.
        Помада у неё совсем развалилась, и я понял, что мне капитаном не быть. А потом выяснилось, что капитаншей Римма Сергеевна будет сама. Только ни в одной книге и ни в одном фильме капитаны помаду на борту не чинили. Да ещё при матросах!
        Когда мне было восемь лет, я писал письмо на телевидение, в котором просил, чтобы показали фильм про Дон Кихота. Кто такой Дон Кихот, я не знал, но в разговоре с дядей Нарциссом (это ещё один знакомый моего папы) узнал, что Дон Кихот очень похож на меня.
        Разговор с дядей Нарциссом происходил у нас на кухне. Дядя Нарцисс помогал папе делать ремонт и сдирал со стенки обои ножом. Он сдирал и повторял, что эта стенка ровная, как наша жизнь, и при этом улыбался, будто говорит что-то очень мудрое. Я тоже взял стамеску и стал сдирать обои. Мне хотелось одним движением оторвать как можно больше, а дядя Нарцисс сказал, что, сдирая обои таким образом, я борюсь с этой стеной, как Дон Кихот с ветряною мельницей.
        - А что это значит: борюсь с ветряной мельницей? И кем был Дон Кихот? И не то же ли это самое, что Тихий Дон? - вот сколько всего меня интересовало.
        - Ну ты даёшь, сынок! - усмехнулся дядя Нарцисс. - Тихий Дон - это речка, а Дон Кихот - рыцарь. Ему бороться было не с кем, так он против мельницы восс… тал… - и Нарцисс отодрал огромный кусок, снова крякнув, что стенка ровная, как жизнь.
        Помолчав, он продолжил, хоть я уже ничего и не спрашивал:
        - Бороться с ветряной мельницей - это значит неразумно расходовать свои силы. Возьми ножичек вместо стамески и потихоньку поддевай. А так ты как Дон Кихот, над которым смеялась Дульсинея Тобосская.
        - А это кто такая?
        - А это барыня такая, хоба!!! - Тут дядя Нарцисс чуть не свалился с табуретки, на которой стоял, и звук «хоба» - это было, видно, как раз то, что помогло ему удержаться. Удержался и как ни в чём не бывало дальше говорит: - Дон Кихот за нею гонялся повсюду, чтобы её защитить, а она от него убегала и не хотела защищаться.
        Потом Нарцисс мне посоветовал прочитать про Дон Кихота книгу. Но я читать не люблю, поэтому решил, что хорошо бы фильм про Дон Кихота посмотреть, и сел писать письмо на телевидение. Прямо на Первый канал.
        «Здравствуйте! - написал я. - Пишет вам школьник из Вологды, которого тоже зовут Константин. Покажите, если не трудно, фильм про Дона Кихота. В любой день, но лучше не поздно, чтоб ночью я мог бы спокойно спать. А если у вас нету этого фильма, тогда покажите хотя бы про Тихий Дон, чтоб я точно понял, в чём разница».
        Поставил дату и расписался.
        И фильм про Тихий Дон показали. Правда, не сразу, а через год. Ну это ладно, главное, я теперь точно знаю, что Тихий Дон - это там, где казаки буянят. Только почему же тогда он тихий? По логике, должен быть громкий. Даже звучит красивее: Громкий Дон. И честнее.
        Когда мне было десять лет, я учился в третьем классе и мы писали сочинение на свободную тему. Я решил написать о любви. И написал.
        О любви
        Когда я был совсем маленький, мне нравилась Вероника. Она жила в соседнем подъезде, и меня не пускала в этот подъезд уборщица тётя Даша за то, что я грыз семечки на пол. А потом мама дала тёте Даше стирального порошка, и тётя Даша стала меня пускать.
        Вероника была с тёмными волосами и зелёными глазами. Мы гуляли по бензозаправке и смотрели телевизор. Вообще, мы очень любили друг друга, и все нам завидовали, особенно один парень в моём дворе, Лёша Распопов. Потом я пошёл в школу, стало меньше времени на прогулки, а ещё потом Вероника уехала в другой город. Но когда я вырасту, я обязательно её найду и мы поженимся.
        И я сдал сочинение.
        А у нас в классе училась Лиза Спиридонова. Она тоже красивая, но мне она совсем не нравилась, потому что по ней было видно, что она злая. Так вот, Лиза Спиридонова на перемене подошла к учительскому столу, прочитала моё сочинение и понаставила, где надо и не надо, запятых. Это, наверное, потому, что она хотела вообще всем на свете нравиться, а у меня на лбу было написано, что я её терпеть не могу. Мне поставили тройку за безграмотность, но Лизу Спиридонову и это не утешит. Ведь я же её не из-за запятых терпеть не могу!
        Сейчас мне одиннадцать лет. Я показал эти записи, которые вы прочитали, одному своему приятелю, и он сказал, что интересно, только очень мало. Ну, в смысле, я мало написал. А я могу писать только о том, что на самом деле было, поэтому задумался: ведь больше пока ничего интересного не было, значит, больше пока я не знаю, про что писать. А приятель мне говорит:
        - А ты напиши про то, что будет.
        - Как это? - я сначала не понял.
        - Ну, вот ты пишешь, - объяснил мне приятель (его звали Артём), - когда мне было столько-то лет, было то-то. А теперь напиши так: когда мне будет столько-то лет… И представь, что там может быть.
        Я быстро ухватился за эту идею и сел писать. Так появилась вторая часть этой небольшой повести, под названием
        Когда мне будет…
        Когда мне будет двадцать лет, я встречу Веронику и мы поженимся.
        Потом я постепенно буду становиться важным человеком и в тридцать лет обязательно буду начальником. К этому всё давно идёт, поэтому куда уж деться-то? Я не знаю точно, что это будет за дело, которым мне доведётся заведовать, но дело будет очень ответственное, а не какая-то ерунда. Я буду сидеть в кабинете, говорить по телефону, за окном будет большой двор с грузовиками, канистрами и шофёрами, и мне нужно будет, хоть ты тресни, отправить Палыча во Львов не позже трёх, а Валеру - в Елабугу сию же секунду. А Валере, понимаешь, нечего пока в Елабугу везти, он пустой стоит! И вот я буду по телефону высказывать свои претензии:
        - Понимаете, Георгий Львович, мне совершенно неинтересно, кто у вас вышел на работу, а кто нет! Мне надо, чтоб Вешняков получил по договору!
        Дальше я буду ругаться, как папа, и тут же Палыч поедет в Норильск, Валера - в Елабугу, а я пожалуюсь секретарше Вике на то, что все вокруг безголовые, а один только я нормальный. - Да-да.
        Вика всегда будет со мной соглашаться, даже если не согласна, но однажды выяснится, что у меня ужасный характер, и я ей скажу, что если она не согласна, то пусть так и говорит, а не придумывает невесть что.
        - А я и не придумываю никогда, - обидится Вика, - я правда считаю, что все вокруг вас, Сергей Владимирович, безголовые, а только вы один нормальный. И очень вы со всеми ласковы, чересчур!
        Ну где ещё найти такую секретаршу? И что делать, если ей нравится согласною быть?
        Когда мне будет лет сорок, у меня будет юбилей. В кругу уважаемых коллег, друзей и всяких других дам и господ я буду сидеть за банкетным столом областного ресторана «Радуга», есть заливное и выслушивать тосты и пожелания, а также признания в дружбе и уважении.
        - Вот Серёжа, - скажет один из моих заместителей. - Обычный парень, а редчайший по внутреннему содержанию человек! Может взять трубку телефона и договориться с кем угодно за пять секунд, чтобы вовремя прошла выгрузка и загрузка.
        По тону говорящего будет ясно, что авторитет мой для него неколебим и высок, а сделать мне приятное - глубочайшая потребность. Но, как человек противоречивый и местами непредсказуемый, я вдруг осажу товарища и скажу:
        - Ладно, Ефремов, не выступай. Возьми лучше заливного, а потом вместе будем петь караоке.
        В этот момент сидящая рядом Вероника улыбнётся мне и скажет:
        - Какой ты всё же грубый! - и уйдёт танцевать.
        А когда я буду возвращаться с юбилея домой, рядом будет идти Вероника весёлая.
        - Какой был вечер! - скажет она.
        А я буду вспоминать почему-то Лёшу Распопова. Действительно был лучший парень во всём дворе!
        Когда мне будет лет шестьдесят, у меня будут внуки и внучки. Они будут очень любить деда, радовать его хорошими отметками и всё время просить, чтобы я с ними играл.
        - Я устал, - буду кряхтеть я, переключая телевизор на другую программу, - дайте отдыха, сорванцы!
        И тогда моя внучка Марина начнёт обнимать меня и очень-очень попросит, чтобы я шёл на улицу лепить с ними снеговика.
        - Ну вот только снеговика мне лепить недоставало! - дурашливо скажу я. Я знаю, что стоит мне только начать немного коверкать голос, как Марина начинает помирать со смеху. - Во-от, - начну я коверканным голосом, - выходит старый пень на улицу и лепит снеговика-а. Вот уже глубокая ночь, все дети и их родители разошлись по кроватям, а Маринин дед лепит, будь он неладен, снеговика-а.
        У Марины уже истерика, а я дальше:
        - К утру снеговик вдруг хлопнет в ладоши и забегает вокруг деда. Тра-та-та! Тра-та-та! Дети будут идти в школу мимо нас со снеговиком и скажут: «Совсем из четырнадцатой квартиры (это наша квартира) мужик сдал под старость. Всю ночь не спит!» А потом вьюги лютые найдут на наши края, бураны великие, но никуда я не скроюсь, а буду оберегать снеговика-а.
        - Хватит, дед! - Марина будет уже визжать и пищать, но я продолжу:
        - И сдует нас со снеговиком с лица земли на веки вечные. А чтобы этого не было, не проси меня, внученька, идти лепить с тобой снеговика-а.
        Таким образом, я и лепить никого не пойду, и с детьми поиграю.
        Когда мне будет лет эдак под восемьдесят, придёт мой смертный час. Но я и в этот ответственный момент останусь весёлым человеком. Позову внуков и внучек и скажу:
        - Пришёл, ребятишки, мой смертный час. Помрёт ваш дедушка с минуты на минуту. Принесите скорее чаю с бутербродами, потрескаем напоследок.
        Внучка Марина со слезами на глазах пойдёт делать бутерброды, а угрюмые внуки (ну, они уже будут взрослыми мужиками к моему смертному часу) сядут на диван с каменными лицами, и жизнь им покажется непосильной ношей.
        А меня как чертёнок укусит, когда я на них посмотрю.
        - Скисли, братва? - спрошу. - Слушайте лучше завет. Тебе, Денис, я завещаю и просто по-дружески советую бросить работать на вашей фирме среди бандитов, а начать честно жить и трудиться. А тебе, Альберт, я ничего не посоветую, потому что ты и сам умный. Единственное, что хочу сказать, никогда не делай такого лица, как у тебя сейчас. Понятно, что моя трагична смерть, но жизнь твою куда теперь нам деть? - и высморкаюсь.
        В этот момент Марина принесёт нам чай с бутербродами, а я его как раз уже расхочу и предложу попить чайку своим внукам.
        - Давайте-ка, Альберт и Денис, за мой счастливый полёт!
        - Дед, не хочется чаю… - скрипя зубами, скажут Денис с Альбертом и сожмут кулаки от непереносимости происходящего.
        - Пейте, говорю!!! - прикрикну я лихо, точно в молодости.
        И только они откусят бутерброды со шпротами, которые всегда прекрасно делала Марина, душа моя поднимется к потолку, потом упорхнёт в окно, воспарит над домом и вскоре достигнет обиталища Господа Бога.
        - Так, - скажет Господь, - попусту не мешайся. Бери тряпку и пыль вытирай, как все. А то рай тут не рай и ад не ад.
        И буду пыль вытирать, чтобы рай был рай, и всё остальное.
        Наступит время, когда меня и вовсе не будет. Захлещут дожди осенние по просёлкам, задуют ветра пронзительно по дворам, и никогда-то больше не ступит на лужайку моя нога, не щёлкнет пальцами моя рука, не выпьет вишнёвого сока мой рот и не наполнится радостью моё сознание. Будут рождаться новые люди. Они будут проживать свои жизни, совсем не учитывая мой опыт.
        Однако, может быть, когда-то они прочтут мою книгу. Прочтут они, как мы с Вероникой гуляли по бензозаправке, и возле домов, где они живут, тоже найдутся заправки. У нас-то всегда заправки возле домов!
        Даже злые красавицы вроде Лизы Спиридоновой начнут кидаться репейником и смеяться, забыв о том, что есть кто-то ещё красивее их.
        - Хо! - скажу я им тогда с высокого неба.
        И начнётся дождик. Они побегут по домам пить чай и смотреть телевизор, где много вечеров подряд будут показывать фильм про Дона Кихота.
        Моё имя Клоун
        Как и индийское кино, Настя мне понравилась с первого взгляда. И сначала всё у нас шло очень хорошо, но потом (тоже, наверно, с первого взгляда) Насте не понравился старый индийский фильм «Моё имя Клоун». И мы расстались.
        А было всё так.
        Настя пришла ко мне в гости, мы выпили кофе, и я предложил посмотреть какой-нибудь фильм. Например, «Моё имя Клоун».
        - Давай, - сказала Настя.
        Я зарядил кассету, и на экране высветилась надпись: «РАДЖ КАПУР ФИЛМЗ ПРЕДСТАВЛЯЕТ». К моим глазам подступили слёзы, и на арену цирка под залпы конфетти вышел Радж Капур в костюме клоуна. К нему тут же подбежали несколько человек в белых халатах и с большими ножницами в руках.
        - Вам срочно необходима операция на сердце, - сказали они.
        - Почему? - спросил Радж Капур.
        - Потому что это очень опасно - жить с таким большим сердцем, как у вас, - ответили доктора, - ведь такого сердца нет больше ни у кого на свете! Что же это будет, если в вашем сердце уместится весь мир?!
        И Радж Капур запел. Я даже забыл, что рядом сидит Настя. От волнения зубы у меня были крепко сжаты, и правой рукой я до боли стискивал запястье левой…
        Настя же первые полчаса смотрела вообще безо всяких эмоций. Потом начала смеяться. У Раджа Капура умирает мама, он в этот же вечер выходит на арену и смешит детей, а после представления надевает тёмные очки, чтобы никто не видел, как он плачет… А Настя смеётся!
        - Ой, ну очки у него - просто супер! - говорит.
        - Настя, - цежу я сквозь сжатые зубы, - это фильм семидесятого года!
        Но Насте было всё равно, какого года. Когда Радж Капур посадил напротив себя старую тряпичную куклу-клоуна и стал рассказывать о своей первой безнадёжной любви к школьной учительнице, я уже боялся смотреть на Настю. Только слышал её тщетные попытки подавить смех.
        Ещё минут двадцать мы смотрели фильм в напряжённом молчании. Настя придерживала щёки рукой и на экран старалась не смотреть. Я чувствовал в себе силы навсегда погасить взглядом солнце. Радж Капур гладил какую-то дворняжку на берегу океана.
        - Серёг, а долго этот фильм идёт? - спросила наконец Настя.
        Как назло, куда-то запропастился пульт. Потом я его нашёл, остановил кассету, вынул из видеомагнитофона, положил в коробку и, не сводя с коробки глаз, медленно проговорил:
        - В советском кинопрокате этот фильм шёл два часа с небольшим. А у меня - полная, оригинальная версия. Три часа сорок минут.
        - Прикольно, - сказала Настя.
        - Прикольно, - повторил я и выбил на поверхности стола какой-то импровизированный ритм.
        - Серёг, - Настя подняла брови, - да тебе самому-то не смешно? Ну чё он, старый как пень, а всё ходит, невесту себе ищет! А когда его все посылают, он сидит своей кукле жалуется!
        - Нет, - сказал я, - мне не смешно.
        - Напрасно, - сказала Настя. - Давай я лучше музыку включу.
        Я взял со стола зажигалку, щёлкнул ею и стал рассматривать пламя.
        - Музыку включить ты всегда успеешь. А фильм «Моё имя Клоун» тебе больше ни один молодой человек на свете не покажет.
        - Слава богу, - усмехнулась Настя.
        После этого мы больше не виделись.
        Уходя, Настя уверенно сказала, что я же ей первый позвоню. Но я не позвонил. Я недавно познакомился с Аней. Ей я уже не буду показывать фильм «Моё имя Клоун». Ей я покажу фильм «Господин 420». Там и Радж Капур моложе, и песни лучше.
        Прекрасное далёко
        Это было в те теперь уже далёкие времена, когда по телевизору только что показали фантастический фильм «Гостья из будущего» и все ребята играли в космических пиратов и робота Вертера и были влюблены в Алису Селезнёву, главную героиню фильма, а девочки - в главного героя, Колю Герасимова…
        Вовец не даёт мне выковыривать липучку из девятиэтажного дома. Он в этом доме живёт и думает, если я наберу липучки, ему будет зимой холодно. Но я уже давно липучку не трогаю, и мы с Вовцом дружим.
        Недавно сидим на лавочке, и он говорит:
        - Не знаю, ехать мне в Москву или нет.
        - А зачем тебе в Москву? - спрашиваю я.
        Вовец достаёт из рваного кармана шаровар свой перезаштопанный кошелёк, в котором никогда ни копейки, и показывает засунутую за полиэтилен маленькую фотографию.
        - Вот к ней, - говорит.
        А я смотрю - знакомое лицо, но вспомнить, кто это, не могу.
        - А кто это? - спрашиваю.
        Но Вовец тут начинает так укоризненно на меня смотреть, что я сразу вспоминаю.
        - А-а! Так она же играла Алису в «Гостье из будущего»! И ты что, её знаешь?! - Ничего себе, думаю, Вовец!
        - Моя девушка, - серьёзно говорит Вовец.
        - Да не может быть!
        От удивления я медленно начинаю оседать на траву. Алиса - девушка Вовца!
        - Как же ты с ней познакомился? - спрашиваю.
        - Не я, а она. В Москве, на фестивале. Она подошла - и познакомились.
        И так я начинаю завидовать Вовцу! Мне-то Алиса тоже очень нравится!
        - И ты, - говорю, - ещё думаешь, ехать тебе или нет?!
        - Да понимаешь, - Вовец засовывает кошелёк обратно в карман, - она, может, сама приедет, я только не знаю, когда… Очень хочет видеть меня.
        Я прихожу домой и взахлёб рассказываю бабушке, что Алиса из фильма «Гостья из будущего» влюбилась в Вовца из девятиэтажного дома и скоро к нему приедет!
        - Вот в этого Вовца, - спрашивает бабушка, - который губатый?
        - Да при чём тут губатый! - говорю я. - Он мне только что фотографию Алисы показывал!
        Но бабушка начинает хохотать:
        - Это ж надо! Алиса примчится губатого нашего Вовчика ублажать! Никого другого не нашла!
        Пусть, пусть, думаю, смеётся. А вот Алиса возьмёт и приедет к Вовцу! Хотя завидно, конечно. Ведь у Вовца даже нет шнурков на ботинках. Они зашнурованы какой-то проволокой. А Алиса знает восемь языков! И на Плутоне была. И спутник запускала, который летал по всем галактикам и передавал сигналы на Землю…
        Мы с Вовцом печатаем фотографии
        В 1988 году я научился фотографировать. Это, конечно, было замечательно, но создавало кое-какие трудности. Дело в том, что в то время никаких фотосалонов, где можно было в секунду распечатать фотографии с флэшки, не было и в помине. Для того чтобы сделать фотографии, нужен был фотоувеличитель, красный фонарь, бачок для проявления плёнок, фиксаж, проявитель, фотобумага и время, чтобы всем этим заниматься. Всё, кроме увеличителя, у меня было, но без увеличителя было никак нельзя, а стоил он довольно дорого. Родители обещали мне подарить увеличитель, но только на Новый год, а на дворе стоял май месяц. Ждать я не мог, и если бы не мой друг Вовец, дело было бы совсем плохо.
        - Хочешь, будем печатать фотографии у меня? - однажды сказал мне Вовец. - Есть у меня всё, и увеличитель тоже…
        Вообще-то я Вовцу сначала не очень-то поверил. Надо сказать, мой приятель был всё-таки довольно странный. Например, некоторое время назад он говорил, что Алиса из фильма «Гостья из будущего» - его девушка. А зимой запрещал мне выковыривать липучку из его девятиэтажки, потому что без липучки ему в мороз будет очень холодно, поскольку живёт он на первом этаже и больше всего липучки как раз под его балконом. А ещё вместо шнурков Вовец носил какую-то синюю проволоку. Также Вовец много раз говорил, что преподаёт в какой-то городской школе кунг-фу, по которому он якобы признанный мастер, потому что учился в Китае в очень раннем детстве, почти в младенчестве. Это тоже вызывало большие сомнения, потому что, когда однажды на стройке к нам пристали большие пацаны, я в принципе готов был с ними драться, хоть я никакой и не мастер, а Вовец убежал. Он убегал лихо, со знанием дела, сверкая пятками, так, что тряслось всё его громоздкое и несуразное тело. В общем, странноват был друг, ничего не скажешь… Верить ему было трудно, и я спросил:
        - Не заливаешь? Точно есть увеличитель?
        - Да зуб даю! - ответил Вовец. - На пацана отвечаю.
        - Ну и когда же можно будет печатать фотографии?
        - Хочешь, завтра приходи ко мне к девяти утра, бери плёнки, бумагу и будем печатать.
        - Договорились! - обрадовался я и на следующий день с утра пошёл к Вовцу с плёнками и фотобумагой.
        Жил он в соседней девятиэтажке, во втором подъезде на первом этаже, и шёл я к нему, торжествуя от радости, - ведь теперь всё заснятое мною на простенький фотоаппарат «Смена» реально могло превратиться в фотографии.
        - Заходи, - открыл дверь Вовец. - Только ничему не удивляться и глупых вопросов не задавать. Печатать будем в ванной. Красный фонарь есть, так что не беспокойся, всё будет путём.
        Но ничему не удивляться было довольно трудно. В квартире Вовца был не то что беспорядок, просто казалось, что в каждой комнате, в коридоре и на кухне взорвалось по несколько шахидов-смертников, настолько беспорядочно были разбросаны вещи. Кровати и диваны были без ножек. И в каждой комнате (их было две) среди всей этой радости сидело по чёрной кошке.
        - Обе блохастые, - предупредил Вовец.
        Ощущение было очень странное. Моё сознание будоражило предчувствие, что в этой квартире может случиться всё что угодно, и хорошее, и не очень. Причём скорее последнее. Всё вокруг было пропитано чем-то опасно-тревожным. Я даже на время забыл, зачем пришёл.
        - Есть хочешь? - спросил Вовец.
        - Нет! - почти вскрикнул я. Какая у него была еда - одному богу известно, да и вообще ни один человек не рискнул бы в этом доме что-то съесть или выпить. - Нет, - повторил я, - пошли-ка фотографии печатать.
        - Пошли-пошли, - разулыбался отчего-то Вовец. - Ты на беспорядок внимания не обращай, у меня всегда так. Я по ерунде не заморачиваюсь.
        Тут я вспомнил, что Вовец говорил, будто у него пятнадцать тысяч на счету в Сбербанке лежит, и спросил:
        - Что же у тебя пятнадцать тысяч в банке, а все кровати без ножек?
        - Так надо, - таинственно ответил Вовец. - Ты что, кровати пришёл смотреть?
        Я подумал, что он прав и хватит оценивать обстановку, а надо наконец заняться делом.
        Но как это дело происходило - это вообще отдельная история!
        Когда мы зашли в ванную комнату и потушили свет, включив взамен красный фонарь, среди тазов и каких-то бесчисленных веников и щёток, видимо до боли родных Вовцу, мой друг сделался вдруг весёлым и радостным. Надо сказать, происходило это с ним нечасто и, как правило, не предвещало ничего хорошего.
        - Кунг-фу показать? - подмигивая, спросил Вовец.
        - Может, в другой раз? - осторожно предложил я, понимая, что кунг-фу всё равно будет показано, что бы я ни говорил.
        Вовец встал в стойку, перевернув небольшой пустой таз, стоявший возле унитаза. (Туалет и ванная в квартире Вовца были совмещёнными.)
        - Вовец, не надо! - закричал я.
        - Я-а-а!!! - Вовец взмахнул ногой вбок, и ванночка с закрепителем оказалась на дне ванны.
        - Идиот! - заорал я. - Ты что сделал?!
        Вовец посерьёзнел.
        - Не ори, - спокойно сказал он и после паузы, во время которой на его лице промелькнуло некоторое чувство вины, добавил: - Вот ты сколько раз в жизни печатал фотографии?
        - Второй раз печатаю, - честно признался я.
        - Вот. А я пять тысяч раз уже печатал, - гордо сказал Вовец. - Это бывает, что проливаешь случайно закрепитель. Он не так важен. Проявитель же есть!
        Я всё равно злился, потому что уже начал жалеть, что пришёл к Вовцу, но вскоре мы занялись наконец непосредственно делом.
        Минут семь работа шла нормально. Пять фотографий были почти готовы и нуждались только в сушке, но потом произошло такое, ради чего я, в общем-то, и затеял рассказывать эту историю.
        Вовец вдруг схватил с пола какой-то запылённый предмет и с криками «Не уйдёшь! Всё равно уничтожу! Ни один гад не уйдёт!» принялся распылять какую-то дрянь, особенно стараясь облить пол и ванну.
        - Что ты делаешь?! - завопил я.
        - Тараканы, ты что, не видишь?! Тараканищ-щи!
        И распыление продолжалось.
        Я резко вышел из ванной, потому что мне это всё надоело. Оттуда ещё с минуту раздавались крики, потом появился Вовец и как ни в чём не бывало объявил:
        - Фотографии будем продолжать печатать в противогазах. Жидкость смертельна.
        Я почему-то согласился. Вовец притащил из комнаты два зелёных противогаза, и мы вновь вошли в ванную. Дышать в противогазах было тяжело, но желание печатать фотографии ещё сохранялось.
        Говорить было невозможно. Становилось невыносимо душно. Несколько новых фотографий тем не менее было готово…
        Май месяц. На улице тепло и солнечно, на велосипедах катаются дети. В грязной двухкомнатной квартире старого девятиэтажного дома по улице Николаева, на первом этаже, в ванной комнате, при свете красного фонаря и в окружении банок, тазов и веников со швабрами, теснясь и испытывая колоссальные неудобства, сидят в противогазах два парня и печатают фотографии. Абсурд. Такого даже у Хармса не встретишь…
        - Снимай противогазы, я пошутил, - хитровато и нагло улыбнулся Вовец, когда понял, что я уже задыхаюсь.
        - В каком смысле пошутил? - спросил я, сняв противогаз.
        - Я воду обычную расплёскивал, просто давно приколов никаких не устраивал. Приходи в воскресенье, нормально будем печатать. Родители дома будут, при них я кунг-фу не показываю и противогазы брать не имею права. Они учётные.
        - Чёрт! - заорал я. - А ты у психиатра на учёте случайно не стоишь?!!
        - Попрошу без хамства. Закон гостеприимства не позволяет мне ответить тебе, но если что-то не нравится, можешь идти себе восвояси.
        Сжав зубы и не сказав больше ни слова, я схватил свои плёнки и через тридцать секунд был на улице.
        Ощущение было не из приятных. Слава богу, вечером, когда папа пришёл со службы, мы пошли с ним на фильм «Одиночка» с Жаном-Полем Бельмондо, которого оба очень любили. Вот и фотографии нужно печатать теперь только в одиночку, твёрдо решил я тогда. А Вовец - больше не хочу его видеть…
        Через неделю мы уже снова общались с Вовцом во дворе и он снова доказывал, что является мастером кунг-фу. «Может, все мастера кунг-фу печатают фотографии в противогазах и врут, что дружат с кинозвёздами?» - мелькала у меня в голове ироническая мысль…
        Вот такая история. Грустная она или весёлая? Честно говоря, сам не пойму!
        О том, как я был экстрасенсом
        Когда я учился в пятом классе, по телевизору почти каждый день показывали всяких магов, колдунов и экстрасенсов. Они могли вылечивать все болезни. Только руками помашут или словами установку дадут, и у вас сразу всё пройдёт. Даже если вы в них не верите. Особенно двух целителей часто показывали - Кашпировского и Чумака. Чумак был блондином и выступал по утрам, он как раз просто руками по воздуху водил (кремы заряжал, воду - в общем, всё что ни положи у телевизора, зарядит), а Кашпировский лечил по вечерам, волосы имел чёрные и давал словесные установки.
        Посмотрел я на них, посмотрел и думаю: а чем я не экстрасенс? Они-то тоже когда-то просто в школе учились и не знали о своих чудесных способностях. Будет у нас в пятницу классный час, решил я, надо будет провести сеанс. Заодно и Маша Молотилова узнает, что я не так себе, а настоящий целитель. Маша Молотилова у нас в классе самая лучшая девчонка, но сейчас не об этом.
        Подошёл я к нашей классной руководительнице Людмиле Михайловне и говорю: так и так, можно ли в пятницу на классном часе провести оздоровительный сеанс? Она сначала засмеялась и спросила, давно ли во мне обнаружился дар оздоравливать, но потом разрешила. Пришлось, правда, приврать, что я уже полгода как заговариваю воду и даже вылечил своему дяде язву двенадцатиперстной кишки.
        В четверг, когда до сеанса оставался всего один день, я решил порепетировать. Сел перед магнитофоном, сосредоточился и, представляя, как из меня исходит мощная положительная энергия, начал произносить слова, одновременно водя перед собой руками.
        - Закройте глаза, - говорил я. - Вы видите большую белую комнату, залитую светом. Вы в ней. Вы стоите посередине. Вы видите себя со стороны, вы точно из стекла. Белый невесомый свет наполняет ваше тело теплом. Дует лёгкий ветерок. В тех частях тела, где чувствуется тяжесть, концентрация света увеличивается и тяжесть исчезает. Вам хорошо. Тепло.
        Я дал немного больше напряжения в руки, потряс ими и продолжал:
        - Ветерок ослабевает. Он еле ощутим. Вам хочется быть в этом состоянии как можно дольше. Но свет начинает рассеиваться. Он пропадает, забирая с собой все недуги. Организм спокоен и чист…
        Говорил я так где-то полчаса, пока в дверь не позвонили. Пришёл сосед Максим звать меня гулять. Я сказал, что пока не выйду, затащил его в свою комнату, объяснил, что к чему, и поставил запись сеанса.
        Максим послушно закрыл глаза, не шелохнувшись прослушал всю плёнку и говорит:
        - Ну ты Кашпи-ир! Даже круче! Супер! Знаешь, у меня голова болела, когда я к тебе пришёл, а сейчас - как рукой сняло!
        Нормально, думаю, значит, завтра всё будет путём.
        В пятницу на протяжении всех уроков я думал только о предстоящем классном часе. Одноклассники ещё перед первым уроком показали мне баночки с водой и кремы, которые нужно было зарядить, и хотя репетиция вчера прошла отлично, волновался я сильно. Когда же начался классный час и Людмила Михайловна уступила мне место за учительским столом, за банками и тюбиками я был почти не виден и сердце грохотало как сумасшедшее.
        - Закройте глаза, - начал я. - Большая белая комната, вы в ней. Вы словно из стекла. Прошу сохранять серьёзность…
        Во-первых, никто не хотел закрывать глаза, а во-вторых, как я ни объяснял, что смех мешает мне включить потоки энергии, все хихикали и шушукались не замолкая. Но поначалу и в этих условиях удавалось продолжать сеанс. Если бы не Серёжа Бондарев, всё было бы ничего, но на словах «организм спокоен и чист, недуги чёрной массой покидают его навсегда» Серёжа, обычно очень тихий, загоготал так, что чуть школа не рухнула. И все его поддержали. Хохотали до звона оконных стёкол, будто раньше и представить не могли, что может быть на свете что-то настолько смешное, как мой сеанс. Людмила Михайловна ласково смотрела на меня, стоя у двери класса, и в конце концов я тоже стал смеяться, но потом объявил, что, несмотря ни на что, кремы и воду можно считать заговорёнными.
        В общем, не знаю, экстрасенс я или нет. Хоть сеанс и провалился, в понедельник даже Маша Молотилова сказала, что чувствует себя куда лучше, чем раньше.
        Как я смотрел футбол
        Шёл футбол. По первой программе, как положено, вечером, в лучшее эфирное время. Ещё бы! Встречались «Спартак» и ЦСКА! Чуть ли не главный матч нашего национального российского чемпионата!
        Собрались почти что полные «Лужники». Перед началом игры полчаса передавали всякие интервью, журналисты предугадывали исход матча и обсуждали ситуацию в турнирной таблице - одним словом, настроение было создано самое что ни на есть празднично-футбольное.
        Я внимательно смотрел трансляцию и до начала матча долго не мог решить, за кого буду болеть. Но потом всё-таки выбрал «Спартак», потому что так получилось, что я лично знаю одного из самых знаменитых спартаковцев прошлого - Фёдора Черенкова. Я почувствовал себя просто обязанным болеть за «Спартак», как только вспомнил, какой Фёдор удивительный, редкий человек! И это несмотря на то, что он знаменит на всю страну.
        Комментатор поздоровался с телезрителями, и игра началась. Буквально на третьей минуте нападающий «Спартака» нанёс травму вратарю ЦСКА Акинфееву. Акинфеев лежал на газоне и морщился от боли. Вынесли носилки. Стали пытаться привести вратаря ЦСКА в чувство. А спартаковский нападающий стоит себе неподалёку, и даже не жалко ему ни капельки Акинфеева. Чуть не посмеивается!
        Вот тоже, подумалось мне. Не буду-ка я за «Спартак» болеть, раз у него такие нападающие бездушные. Такую травму нанёс бедному вратарю и даже сочувствия никакого не испытывает! Буду болеть за ЦСКА.
        Но тут произошёл ещё один эпизод. Крупным планом показали, как уносят на носилках травмированного Акинфеева, и было хорошо слышно, что он кричал. Он прокричал нападающему «Спартака» такие страшные слова, что я и привести тут не могу. В книжках такие слова не печатают. Травмированный вратарь ЦСКА долго, громко и старательно объяснял, кто такой, оказывается, на самом деле этот нападающий, который его ударил, а также все его родственники, друзья и знакомые, и грозился всех их заживо похоронить!
        Нет, подумал я, за команду, у которой такой злой вратарь, я болеть не буду. Буду всё-таки болеть за «Спартак». И Черенков отличный человек, и вообще, разве можно так ругаться!
        Но тут «Спартак» забил гол. И Веллитон, и другие спартаковцы стали танцевать у кромки поля танец радости. До чего же лихо они танцевали! Просто шик и треск! До неестественности бурно. Радость граничила с безумием. Они задирали футболки, приспускали шорты - в общем, страшное дело. Вся спартаковская трибуна тоже сходила с ума, а потом зажгла факелы, от которых пошёл такой дым, что поля не видно стало. Комментатор так и сказал:
        - Поле видно плохо, дорогие друзья. Совсем почти, друзья дорогие, не видно поля. Невероятно трудно комментировать.
        Потом спартаковцы подошли к трибуне болельщиков ЦСКА и стали показывать им носы. Вот так вот.
        Нет, подумалось мне, всё-таки я лучше буду болеть за ЦСКА. Всё-таки и Акинфеева травмировали, и шорты игроки ЦСКА не приспускали.
        Однако спустя минут двадцать ещё кое-что произошло. Ну, говоря честно, с точки зрения многих любителей футбола, может, ничего особенного и не случилось, но на меня то, что я увидел, почему-то подействовало.
        Показали главного тренера ЦСКА. Он отлично видел, что его снимает телевидение, но это не помешало ему смачно высморкаться прямо перед камерой и прямо на ту красивую и отделанную чем-то, наверное, дорогим беговую дорожку, на которой он стоял. Это меня возмутило. Разве так можно?! Хоть бы платок достал! А то прямо на дорожку!
        Нет, подумал я. Не буду болеть за ЦСКА. Буду болеть за «Спартак». У них хоть тренер чистоплотный…
        Потом ЦСКА тоже забил гол. И игроки ЦСКА очень скромно праздновали свою удачу. Они не задирали майки, например. А спартаковские болельщики, видимо назло футболистам ЦСКА, стали ещё более активно жечь факелы и вдобавок кидать на поле рулоны туалетной бумаги.
        - Ах, как это некрасиво, - сокрушался комментатор, - со стороны болельщиков «Спартака»! Очень некрасиво кидать на поле рулоны туалетной бумаги, друзья!
        Ещё бы, соглашался я с комментатором! Нет, всё-таки за ЦСКА буду болеть. Их болельщики хоть туалетную бумагу на поле не кидают!
        Но с другой-то стороны, Фёдор Черенков - такой хороший человек… А нападающий «Спартака» в начале матча, может, и не хотел вратарю ЦСКА травму наносить… Всё-таки за «Спартак»… Или за ЦСКА?
        Потом ЦСКА забил ещё один гол, «Спартак» этот гол сразу же отыграл, и матч закончился со счётом 2:2.
        Наконец-то, Господи! Спасибо, что спас. А-то я так и не разобрался бы, за кого мне болеть и радоваться в конце или огорчаться!
        Как только матч закончился, мне позвонил Толя Луков из новых домов, которые недавно построили за трамвайной остановкой.
        - Серый, ты за кого болел? - спрашивает.
        А он, надо сказать, такой любитель футбола, что дальше некуда. Когда вырастет, хочет стать футболистом и даже занимается в спортивной школе «Смена».
        - Толян, - говорю я ему честно, хотя понимаю, что это может повлечь за собой самые неожиданные последствия, - скажи мне на милость, чего они там все плюются, бросаются туалетной бумагой и снимают штаны? Это так в футболе принято?
        - Да ты чего!!! - закричал возмущённо Толя. - Такая игра! Какой там плюются?! Совсем ошалел? Я с тобой и говорить-то не буду после этого. Тебе только балет смотреть, а не футбол! - и повесил трубку.
        А я думаю, действительно надо лучше балет посмотреть. Там точно никто дымовуху не устраивает. Хорошее дело, наверно, балет. Единственное, что мне там не нравится, это то, что все мальчики в обтянутых штанах прыгают. Неприятно. Тоже, пижоны! Будто не могли обычные брюки надеть!
        Моя любовь
        Это было в то лето, когда мы с Таней Подгородецкой гуляли вместе во дворе и Таня называла меня тюленем и очень славно смеялась, видя моё явное недоумение по поводу того, что я, оказывается, тюлень.
        Однажды вечером мы решили пожениться. То, что мы любили друг друга, было очевидно, но мы знали точно, что наши родители никогда не договорятся. Дело в том, что моя мама работала преподавателем литературы в одном из наших городских институтов, и за это Танины родители ругали её «интеллигенцией». Что это слово значит - этого я никак не мог понять, но знал точно, что скорее Танины родители повесятся, чем будут дружить с моей мамой. Папа мой, в свою очередь, говорил про Таниных родителей такие слова, которые в нормальных книгах не пишут, и было непонятно, то ли он заступается за маму, то ли просто тоже не любит Таниных родителей.
        Короче говоря, выход был только один. Бегство. Я знал одно укромное место в рощице за домом, там можно было пожить, пока не начнёт холодать. А дальше было бы видно.
        - Ну что, Тань, - спросил я свою невесту, - согласна ты быть всегда вместе, и в печали, и в радости?
        - Да не проблема, - отвечала очень серьёзно Таня Подгородецкая.
        И мы пошли.
        Приходим в это укромное место в рощице, и тут начинается гроза. Гром, молнии, земля дрожит то ли от страха, то ли от восторга. И мы, сжавшись, сидим на одном большом пне, оставшемся от спиленного или, может быть, ровно сломанного дерева.
        - Тань, - сказал я, - ты знай, что я за тебя готов пожертвовать жизнью!
        - Это хорошо. Но кто тогда заботиться обо мне будет, если ты пожертвуешь? У меня же теперь, кроме тебя, никого нет!
        - Да нет, я буду и заботиться, но в принципе-то готов и жизнью, если что!
        - Слушай, - вдруг довольно резко сказала Таня, - ты какой-то дурак! Тебе бы только пожертвовать жизнью, а за что - неважно!
        - Верно, - почему-то согласился я. - Тогда не буду. Буду жить девяносто четыре года, как прабабушка, и пока всех не похороню - не умру.
        - Вот и славно, - улыбнулась Таня.
        Какое-то время мы, как два героя какого-нибудь заумного фильма, сидели молча спинами друг к другу и мокли под сумасшедшей грозой. Потом Таня сказала:
        - Слушай, мне чё-то холодно.
        - И мне, - сказал я.
        Ещё какое-то время царило молчание. Потом я сказал:
        - Слушай, Тань, давай договоримся, что ровно через тринадцать лет, когда нам уже будет по восемнадцать, мы встретимся точно на этом месте, пойдём в загс и тогда уже точно поженимся, а сейчас всё пока - по домам.
        - Прямо вот так вот? - спросила Таня.
        - Вот так, - очень уверенно ответил я, потому что к холоду постепенно добавлялся ещё и голод.
        - Ну, это как-то несерьёзно, - ответила Таня. - Даже часа вместе не прожили… - и вроде бы на секунду расстроилась, но тут же спохватилась: - Хотя вообще-то ты прав, конечно. Но через тринадцать лет - точняк? На этом же месте?
        - Слово кабальера, - отчего-то вырвалось у меня, хотя я не знал, кто такие кабальеры…
        Гроза по-прежнему бушевала, и мы, насквозь мокрые и счастливые, шли в сторону наших домов.
        И только когда я уже звонил в звонок своей квартиры, мне почему-то стало на мгновенье страшно: я-то приду ровно через тринадцать лет в то место, где мы были, - ещё бы, ведь слово какое дал, но что если Таня обо всём за это время забудет?..
        Но я быстро перестал об этом думать, потому что мама открыла дверь и сказала, что у неё для меня сюрприз: она купила мне железную дорогу, о которой я давно мечтал. Да и Таня ничего не забудет! Разве она хоть раз меня обманула? Нет. Значит, и насчёт нашей встречи можно не беспокоиться!
        Скоро будет август
        Вот эта дорога. Домик вдалеке, где раньше жил старик козопас. Всегда ходил по горе со своими козами. Где они содержались (а штук пятнадцать коз было, не меньше) - никогда я не понимал. Когда дорога закончится, будет рощица. Там орешник, но что сейчас, что раньше там были только зелёные, твёрдые, кисловатые на вкус орехи. Может, это какие-то дикие орехи и их вообще есть нельзя? Когда-то я считал, что это настоящие лесные орехи, потому что рощица ведь лес, хоть и маленький; но орехи никогда не созревали, так я их толком и не поел. Однажды только попробовал, поэтому знаю - кислые.
        Бабушка отчётливо помнит, что было до войны, а моё детство, за которое я так сильно бабушку люблю, она уже не помнит и путает с детством мамы, тёти, сестры. Всё переплелось у неё в голове, только особняком стоит в памяти вечер, когда к ним на танцы пришёл кучерявый смуглый парень и пригласил её. Через двадцать восемь лет он станет моим дедушкой, но пока я совсем ни при чём. Бабушка помнит свой город, его, подруг, станцию Глотовка, куда эвакуировали из Карачева всех, кто не мог идти на фронт, и ей неведомо даже, что нет такой больше страны - Советский Союз, ей нужно потанцевать сейчас с этим кучерявым, да сделать так, чтобы не обиделся Павлик, чтобы не заревновал…
        Смерти бабушка не боится. Она, может, о ней никогда всерьёз и не думала, но после того как не стало деда, она смерти даже как будто немножко ждёт. А всё, что здесь, - интересно, но это уже не главное. Танцы, песня «Сталин - наша слава боевая, Сталин - нашей юности полёт», которая пелась их комсомольским хором, Павлик, письма в коробке из-под тульского пряника - ей надо срастись со всем этим. Я понимаю это и люблю бабушку даже сильнее. Она готова меня отпустить.
        Ничего для меня не значит, что сел на одиннадцать лет Димка, у которого возле двери на синей краске было выцарапано ключом «Super club». Может, даже за что-то серьёзное сел, но мне это не мешает любить его. Димка по правде был суперский, со своими пугачами из велосипедных спиц и уменьем вырвать одним тычком два ребра. Пусть он сел. Он от Русли-фаната меня защитил. Русля хотел, чтоб я в цементе застыл босыми ногами, и я бы застыл, я Руслю боялся. А Димка шёл мимо, так Русля после Димкиного удара сам в этот жидкий цемент полетел, прямо мордой своей противной в массу вязкую шлёпнулся и в слюнях чуть не захлебнулся от обиды. А Димка меня тогда ещё чаем угощал с тортом, на такси катал и как-то вскользь совершенно правильно сказал, что президентом американским будет Буш. Тогда был Рейган, до выборов оставалось ещё полгода, а Димка уже всё знал. Значит, и насчёт того, что он телепат, было правдой. И сахар у него дома был коричневый, но не потому, что жжёный, а потому, что из Африки; я теперь точно знаю, что Димке можно верить.
        Лето скоро закончится. Ещё только конец июля, но уже грунт порезче хрустит под ногами, что-то рыжеватое, строгое готовится проникнуть в жизнь. На всё будет наведён фокус, плотней станет небо, не будет уже июльского чувства, что мы все в прозрачном полиэтиленовом пакете. И покажется вдруг, что плюс восемнадцать - очень даже тепло и на дождливое лето пеняли мы зря.
        Зайду в магазин. Куплю арбуз, поедим с бабушкой на ночь. Вот здесь, здесь был деревянный городок и шалаш, здесь Мухан целовался с красивой-красивой девчонкой. Сколько Мухану было лет тогда? Конечно, меньше, чем мне сейчас. А я до сих пор таких красоток не целовал. За что Мухан им нравился? Он и не говорил-то почти ничего. Сурово смотрел, вино глотал; правда, здоровый был, майку без рукавов носил, так мышцы еле в разрезы для рук пролезали. Днём Мухан должен был работать на деревообрабатывающем комбинате, но он сбегал с работы и играл с нами в футбол. Матерился так, что трескалась кора земная, но чувствовалось, что он добрый. С такими мышцами нетрудно, наверно, быть добрым: всё ведь в твоих руках! А если так, чего выступать?
        Вот и до военторга дошёл. Тут жил толстый Андрей. Все шоферы автобусов возили его в кабине, разговаривали с ним шумно и важно, и позже толстый Андрей и сам стал на автобусе работать. Пончик была его кличка. Как-то Лёша Хаецкий вынес гитару, и я сыграл Цоя «Белый снег». Пончик принёс, тут же сбегав домой, чёрную потрёпанную книгу о группе «Кино» и мне подарил. А месяца через два мне купили новую осеннюю куртку, так что старую, кожаную, которая, честно, мне и не нравилась никогда, я пошёл дарить Пончику. Но он не взял. Сказал, что больно уж крутая для него. Странно, она только что кожаная, а так обыкновенная. Но Андрей не взял. Кому-то я её другому подарил, не помню уже кому.
        Арбуз купил. Горы видны на луне. И кратеры. Код подъезда снова забыл (он недавно сменился), ключей нет, бабушку сейчас звонком разбужу. А время-то, время! Первый час!
        Интересно, кто там сейчас на дороге. Вдруг вышел пройтись старик козопас? Представляю: идёт, беломорину курит, грунтом похрустывает, помнит давнее-давнее время, но никто не спросит его о нём, старик и молчит. Но нет, нет. Никого там сейчас нет на дороге. Только какой-нибудь не рассчитавший время дачник включил дальний свет и рад, что въезжает в город. Рощицу с кислыми орехами просветил случайно насквозь и выехал на шоссе. Там уже не грунт, а недавно уложенная, ровная, без единой колдобины, дорога. Красота…
        Индийское кино
        (истории про нас с Владиком, родных и друзей, из старого доброго времени)
        Моей бабушке Тоне.
        Самое-самое начало
        Фотографию, где меня семимесячного бабушка Тоня поднимает под потолок, а на мне беленький комбинезончик с тремя яркими звёздами на груди, делал дедов друг Генрих Аронович. Бабушка рассказывала, что он сам в тот день предложил прийти и пофотографировать маленького меня. А спустя несколько лет Генрих Аронович пел мне песню про трёх танкистов. Мне так нравилось, что я потом выучил эту песню и тоже её пел. Я пел «Трёх танкистов», про аэродром, где «для кого-то просто лётная погода, а ведь это проводы любви», но особенно часто - «Если друг оказался вдруг». Бабушка любит рассказывать, как я приходил к ней на работу в воинскую часть, заходил в комнату, где сидели машинистки, и громко пел: «Если др-руг оказался вдр-руг…» Бабушке было даже за меня неудобно - так я громко и правильно пел. Поэтому уже на втором куплете она, поглядывая на свою сослуживицу Спирину, которая притворно улыбалась, говорила мне: «Серёженька, ну ты же уже всё спел!» А я в ответ: «Как же спел, если тут ещё два куплета?!» И продолжал: «Если пар-рень в гор-рах не ах, если ср-разу р-раскис и вниз…» И так до конца. Ничего, Спирина
терпела и всё равно улыбалась. А куда б она делась-то?
        После бабушкиной работы мы часто заходили в булочную, которая располагалась в нашем доме. В булочной нас знали - там я себя тоже, видно, неприлично вёл, но продавщицы меня страшно любили. Как только мы заходили, я со словами «Пойду пр-роверю, всё ли у вас тут в пор-рядке!» сразу шёл туда, где раскладывают хлеб, то есть куда покупателям заходить вообще-то нельзя. Выходил я оттуда с ног до головы увешанный сушками и баранками и рапортовал, что «Всё нор-р-мально!» Только моей бабушке Тоне было не нормально, потому что она вовсе не собиралась покупать столько сушек. Продавщицы же смеялись и говорили, что готовы даже подарить мне все эти сушки и баранки. Но мне нужны были не баранки, а только лишь «пр-роверить, всё ли нор-р-мально», и я снимал с себя вязанки, избавляя бабушку Тоню от необходимости за них платить.
        Сбор лекарственных трав
        Мы с братом сидим на лавочке около пятой аптеки на Тухачевского. Рядом лежат два рюкзака. В них большие сложенные мешки, большой столовый нож (это у Владика, а у меня - серп), термосы и бутерброды. Мы ждём автобус, чтобы ехать за город собирать крапиву.
        Неподалёку в старых куртках и платках стоят и смеются аптечницы (заготовка лекарственных трав входит в их обязанности). Скоро придёт автобус, и шофёр Витя, заведя мотор, скажет: «Едем на Рачевку». А когда мы поедем, аптечницы и однорукий дедок (он хоть и однорукий, а крапивы собирает в два раза больше меня) будут говорить, какие мы молодцы, что на кино и мороженое зарабатываем сами. Почему-то им кажется, что кроме кино и мороженого нам не надо в жизни ничего. Рассказать бы им, как я закончил год без троек, как мне за это подарили двадцать пять рублей и как я их в тот же день проиграл Шипе в буру. Это такая карточная игра, если кто не знает. Но я ничего не рассказываю, потому что если бы кто-то узнал, что я играл в карты на деньги… В общем, ничего хорошего бы не получилось.
        В другой день, когда мы снова будем ждать автобус у пятой аптеки (и теперь у меня вместо серпа тоже будет лежать в рюкзаке большой нож, потому что я пойму, что серпом резать крапиву неудобно, хотя и эффектно), вдруг зарядит дождь. В дождь на траву никто не ездит, и мы радуемся, что можно вернуться домой и пить с бабушкой Тоней чай с бутербродами. Владик будет пересказывать какую-нибудь недавно прочитанную фантастическую книгу, а мы с Тоней будем абсолютно ничего не понимать и очень смеяться, чем страшно Владика разозлим. В конце концов нас помирит фильм «Разящие богомолы», который, как выяснится, идёт сегодня в «Смене». Там такое кунг-фу! И главного героя тоже зовут Чай. Владик меня уже водил на этот фильм, и он оказался из тех, на которые мы меньше трёх-четырёх раз не ходили. Вот мы сходим в «Смену», потом, когда «Разящие богомолы» пойдут в «Юбилейном», - и в «Юбилейный», а потом у меня появится новая идея насчёт того, чем можно заняться: делать самим аквариумы и продавать на базаре по десятке. Мы стырим несколько стёкол из школьной теплицы, купим эпоксидную шпаклёвку, которой можно клеить
стекло, и соорудим такое убожище, какого ни один базар ещё, наверно, не видывал. Ну и, конечно, продавать продукцию не понесём.
        Индия, две серии
        Первый индийский фильм, который я посмотрел, был фильм «Самрат». Шатаясь, ничего не видя вокруг и постоянно поворачивая не туда, с открытым ртом я шёл домой после просмотра и, едва переступив порог квартиры, сказал:
        - Тонь, а ты знаешь, кто ХУЖЕ ГИТЛЕРА?
        - Ну, - удивилась бабушка Тоня, - кто ж это хуже Гитлера-то?
        Помолчав какое-то время и начиная потихоньку переноситься из далёкого Бомбея домой, я сказал:
        - Босс.
        Конечно! Он намного хуже Гитлера, потому что много лет держал в подвале капитана Чавлу, единственного, кто знал место в океане, где затонул корабль «Самрат» с золотом в трюме! А затонул-то он по приказу того же босса! И если бы не Рам и Радж, два друга, главные герои фильма, сколько бы ещё он совершил злодеяний!
        Я подробно пересказываю Владику «Самрат», и мы решаем сразу на него идти. Владику тоже очень нравится, только когда мы выходим из кинотеатра, он замечает, что в конце в босса всадили только три пули, а не двадцать, как я рассказывал. А мне казалось - двадцать!
        А потом я подряд смотрю «Сокровища древнего храма», «Как три мушкетёра», «Всемогущий», «Месть и закон», «Правосудия!» и уже знаю, что тот, кто в «Самрате» играет Рама, - это актёр Дхармендра, он в «Мести и законе» играет Виру, а тот, который играл босса, - это Амджад Хан, он в «Мести и законе» играет такого же гада, только там его уже зовут Габбар Сингх. Потом я ещё смотрю «Шакти», «Три брата», «Владыку судьбы», «Затянувшуюся расплату» и «По закону чести» и влюбляюсь в Амитабха Баччана, который во всех этих фильмах и, кстати, в «Мести и законе» тоже играет главные роли, и везде его зовут Виджай. Если у меня когда-то родится сын, я его тоже Виджаем назову, в честь Амитабха Баччана.
        Потом в кинотеатрах начинают идти «Бродяга» Раджа Капура и «Танцор диско». Для меня надпись на афише «Индия, две серии» значит, что не пойти я права не имею, потому что фильм точно очень хороший, и я тут же лечу на оба эти фильма. «Бродяга» мне просто очень нравится. А вот после четырёх просмотров «Танцора диско» (там в главной роли Митхун Чакроборти - это тот, что играл в «Сокровищах древнего храма» сына младшего брата фабриканта Рандхира) я уже твёрдо знаю, что когда вырасту, хочу быть актёром и сняться в «Танцоре диско - 2» вместе с Митхуном Чакроборти. И вдруг «Танцор диско - 2» появляется! Только называется этот фильм «Танцуй, танцуй!». В главной роли тоже Митхун Чакроборти, тот же режиссёр Баббар Субхаш, тот же оператор Радху Кармакар, тот же композитор Баппи Лахири! Когда я увидел в «Рабочем пути» анонс кинотеатра «Современник» и фразу «…продолжение полюбившегося советским зрителям фильма «Танцор диско»», то минут на пять просто умер от радости. И почему-то особенно приятно было, что «Танцор диско» полюбился не только мне, но и всем советским зрителям!
        Потом приходит время, когда индийских фильмов в кинотеатрах нашего города нет. Тогда я узнаю по «09» телефон городского кинопроката, звоню и спрашиваю, не намечается ли выход каких-нибудь новых индийских фильмов. Мне отвечают, что скоро выйдет фильм «Люби и верь», и кладут трубку. Кто играет в этом фильме, я не успеваю спросить. Перезваниваю, спрашиваю, кто играет в фильме «Люби и верь». Должен же я знать, кого любить и верить в кого! Их там удивляет, что меня это интересует, но всё-таки женщина с усмешкой говорит, что фильм выйдет и я узнаю, кто играет. Но её тон мне не нравится. Я снова звоню и уже другим голосом спрашиваю, не пойдёт ли скоро в каком-нибудь кинотеатре «Танцор диско». Мне уже нервно отвечают, что не пойдёт.
        Когда на следующее утро я опять звоню в прокат выяснить ещё что-то по поводу демонстрации индийского кино на экранах нашего города, меня уже узнают:
        - Дружок, ты что, спал и думал, куда позвонить?
        Больше я не звоню. Неудобно. Только какой я дружок-то им?!
        Мы с Владиком делаем фильмы
        Скоро мне уже недостаточно просто смотреть индийские фильмы. Мне хочется самому их снимать, так, чтобы я играл в них главные роли, сам был режиссёром, автором сценария и исполнителем песен. Я начинаю собирать деньги на любительскую кинокамеру, хотя плохо себе представляю, как будут проходить съёмки и, главное, кто потом будет наши фильмы смотреть. Причём чем дальше, тем хуже я себе это представляю и уже начинаю грустить. Но вдруг Владик объясняет мне прекрасный способ делать фильмы, при котором не нужна никакая камера, а нужно просто уметь рисовать.
        Он рисует на одном клочке бумаги человечка, на другом - такого же с поднятыми руками, кладёт первую бумажку на вторую и резко её убирает. Человек поднимает руки! Есть! Я бегу в хозяйственный магазин и покупаю несколько рулонов бумаги для заклейки окон. Это наша плёнка. Вертикальными чёрточками я размечаю кадры и начинаю рисовать.
        Вырисовывать людей тщательно у меня не хватает терпения, поэтому где-то ко второй серии первого фильма под названием «Месть» все мои герои становятся почти одинаковыми и различаются просто по цвету одежды. Отрицательные персонажи всегда показаны крупным планом, и на их лицах двумя жирными линиями я неизменно изображаю морщины, так что их отличить нетрудно.
        К вечеру фильм готов. Я прорезаю в картонке две вертикальные дырки, продеваю в них первую и единственную копию фильма «Месть», и Владик становится первым и единственным зрителем. Если плавно тянуть за конец бумажной плёнки, то на лицевой стороне картонного экрана начинают двигаться, драться и танцевать нарисованные люди. Ну, а уж озвучивать фильм мне приходится самому.
        После киносеанса Владик тоже покупает бумагу для заклейки окон, и через несколько дней происходит премьера уже его первого фильма «Смерч».
        Постепенно мы погружаемся в производство фильмов. Владик рисует многосерийный фильм «12 ниндзя», который, как и «Смерч», рассказывает о вражде двух древних школ кунг-фу. Он вводит одно ценное новшество: писать реплики героев прямо на плёнке, чтобы не надо было запоминать, что они говорят в каждом кадре.
        Пока Владик рисует «12 ниндзя» (он делает свой фильм почти месяц), я выпускаю на экраны сразу много картин: «Под чужим именем», «Радуга танца», «Во благо народа», «Тяжёлая болезнь», «Невосполнимая утрата», «Спаситель деревни», «Возвращение» и «Мелодия учителя Динанатха». Проблема отсутствия зрителей тоже начинает потихоньку решаться. Владикины родители и все наши бабушки и дедушки очень не прочь посмотреть наши фильмы.
        Но в процессе демонстрации фильмов выясняется, что особенное удовольствие мне доставляют моменты, когда рвётся плёнка, потому что тогда получается совсем как в настоящем кинотеатре. Сама по себе плёнка не рвётся, и я, через каждую минуту изображая аварийные шип и треск, рву её специально да ещё бурчу, что опять завезли плохую копию.
        В результате смотреть мои фильмы перестают, но мне и самому начинает надоедать их рисовать. Всё равно настоящие индийские фильмы лучше!
        Ничего. Со временем ещё что-нибудь придумаю!
        Моя прабабушка Наташа
        Зазвать меня с улицы домой трудно до крайности, особенно если зима и хоккей. Я ношусь с перемотанной изолентой клюшкой «Русь» от одних ворот к другим (а ворота наши - деревянные ящики, которых полно валяется около овощного магазина), шапка-ушанка, чтоб не сползала на глаза, брошена в сугроб, и крик из окна, что пора домой, потому что уже темно, как-то совсем не воспринимается.
        Но время уже десять вечера, и моя прабабушка Наташа выходит на крыльцо и манящим-преманящим голосом зовёт:
        - Серёженька-а! Идём-ка домой, там дедушка пришёл. А что он принёс! Ай-ай-ай-ай!..
        Мне хоть и стыдно перед друзьями, что подарки деда могут быть важней хоккея, но я всё-таки останавливаюсь и смотрю на Наташу.
        - А что принёс?
        - Ой, он сам тебе покажет, идём.
        Действительно, интересно, что дед принёс, - может, камышей на болоте набрал, я же давно прошу. Хотя вообще-то зима, какие болота?
        Заходим в подъезд. Я впереди, Наташа сзади. Живём на втором этаже, идти недолго, но я всё равно ещё раз спрашиваю, что дед принёс. И тут Наташа, понимая, что на улицу я уже не выскочу, поскольку она загораживает мне дорогу, резко меняется в лице и, толкая в спину, как военнопленного, воинственно чеканит:
        - Иди! Чёртова кукла! Что принёс! Никак не загнать-то его! Вот клюшку-то твою об колено хлоп - а новую не куплю!!!
        Но я свою прабабушку всё равно очень люблю. Когда к нам первый раз приходила Фарафонова (это мой участковый врач), она меня увидела и говорит:
        - Ой, какая девочка!
        А я в юбке, в платке и в кофточке - в общем, во всём Наташином.
        - Я не девочка! - возмущаюсь я.
        - А кто ж ты, мальчик?
        - Не девочка и не мальчик! Я прабабушка Наташа, и мне семьдесят пять лет!
        Тут Фарафонова, уже без улыбки, объясняет бабушке Тоне, что нельзя разрешать мне ходить в юбке, потому что я привыкну, и вообще, могут быть нарушения психики, а бабушка Тоня в ответ с сожалением констатирует, что запретить-то мне это нельзя и что если бы только юбка, то ничего, а то и кастрюли я все у Наташи отобрал, и лекарства пью, как она, от давления, от кружения и от сердца… (Но я пью, конечно, не настоящие таблетки, а горошки, конфеты такие, и в глаза тоже капаю не капли, а просто воду.)
        А уж Наташа меня любит и того пуще. Как-то вечером привела велосипед «Орлёнок».
        У меня был «Школьник», и она знала, что я мечтаю о велосипеде побольше. Вот заходит.
        - Ну, по лестнице еле допёрла!
        На шум выходит из кухни бабушка Тоня.
        - Это что?
        - Да вот, возле военторга шла - стоить. Полчаса стоить, час, никто не берёт. Уж пусть Серёжин будет.
        - Мам, - говорит бабушка Тоня, - совсем ты под конец очумела. Кто-то ж его оставил! Ты уже сама не знаешь, что сделать. Назад отвези.
        И Наташа идёт ставить велосипед назад. Жаль, что Тоня дома была, а то б у меня был «Орлёнок»!
        Дача. Праздники и будни
        Дед сидит на лавочке возле сарая. Перед ним эмалированное ведро с мясом и луком. Он делает шашлыки. А мы с Владиком поджигаем в костре палки и ходим по огороду. Это наши факелы. Они быстро гаснут, и мы снова идём поджигать. Они опять гаснут, и мы решаем, что пусть это тогда лучше будут мечи. И начинаем сражаться. Побеждает Владик, потому что он хочет победить, а я хочу, чтобы получился красивый бой.
        Это День Победы, отмечаемый на нашей даче. Бабушка Тоня готовит в домике салаты. Скоро придут Владикины родители, дедовы друзья Ильич и Витя, который называет деда «отец родной», и, конечно, на голубом ушастом «Запорожце» приедут дед Вася и баба Нина, Владикины бабушка и дедушка.
        С дедом Васей хорошо обсуждать футбол, потому что он тоже смотрит все матчи; а ещё он мне нравится тем, что, хоть ему и семьдесят лет, он всегда ходит в выглаженном костюме, с галстуком и со стрелками, волосы его всегда аккуратно зачёсаны назад, и ни один волосок не съезжает ни вбок, ни вперёд, хоть дед Вася кувыркаться начни.
        А мой дед, которого я тоже очень люблю, вечно ходит в каких-то шароварах, в одной и той же рубашке цвета хаки в далёком прошлом и в бледно-жёлтой засаленной кепочке, купленной где-то на курорте задолго до моего рождения.
        И кожаные, и вельветовые, и драповые кепки дарили моему деду, и Ильич всё спрашивает, «когда он уже сменит имидж», - всё даром. Новые кепки горой лежат в шкафу, а дед ходит в бледно-жёлтой, любимой. Причём не только на дачу, а даже и на аптечный склад, где он заведующий.
        Праздник в разгаре. Ильич называет меня кабанчиком, и это меня раздражает. Дед и Витя спорят, кто быстрее достанет покрышки для Васиного «Запорожца», а то дед Вася пожаловался, что его - давно лысые. С тех пор как в нашем дворе на одном и том же камешке дед Вася проколол три колеса подряд, мой дед старается во всём ему помогать.
        И вдруг начинается ливень. Мы бежим в дом; еле хватает табуреток, но кое-как рассаживаемся и начинаем играть в испорченный телефон. Ильич хохочет больше всех, хотя видно, что на самом деле ему не смешно. Владикин папа, наоборот, демонстративно не смеётся, чтобы показать, насколько это чепуховое занятие - испорченный телефон - по сравнению, например, с полным собранием сочинений Чейза, которое он выкупает по два тома в месяц уже больше года. А я хочу, чтобы все остались ночевать на даче. Для этого нужно, чтобы ливень шёл до утра, и то неизвестно, все ли останутся.
        Но очень скоро выглядывает солнышко, и мы собираемся по домам. Дед Вася соглашается отвезти меня на «Запорожце». Как только он набирает скорость, я перегибаюсь через сиденье и, перекрикивая тарахтенье мотора, с надеждой спрашиваю:
        - Вась, а ты сейчас врежешься, да?! (Ну, это шучу я так.)
        - Тьфу ты, Йозеф драный! - шипит дед Вася и едет медленнее.
        Почему Йозеф - один бог знает.
        В обычные дни на дачу ходим только мы с бабушкой Тоней. Иногда ещё Владик, но сейчас у него появился друг Лёша Соколов, которым он так дорожит, что даже стесняется предъявить ему меня. Действительно, вдруг я расскажу, как мы рисовали фильмы на бумаге для заклейки окон?
        В общем, идём мы с Тоней по горе, потом по мостику через речку-вонючку, а там и до дачи рукой подать. Не успеваем мы снять рюкзаки, как я бегу к соседям. К Анне Беляевой, к Виктору Петровичу и к горбатой Анне Михайловне.
        Анна Беляева называет меня «зая» и разговаривая сюсюкает. Странно, что я люблю её больше всех. Но Анна Беляева всегда в платке, всегда какая-то запылённая, и её сюсюканье выходит вовсе не противным.
        Виктор Петрович уделяет мне меньше внимания, но зато у него большой красивый дом и перед входом - усыпанная кремнями площадка. Из этих кремней я высекаю искры. А если высекать долго, кремни начинают пахнуть палёной курицей. Бывает, я пристаю к бабушке Тоне, чтобы она понюхала кремни. Как-то раз бабушки рядом не оказалось, и я предложил понюхать кремни горбатой Анне Михайловне. С тех пор она настаивает, чтобы мы пересадили малину, которая залезает на её участок.
        А недавно открывается наша калитка и входит Будулай. Фильм «Цыган» я люблю даже больше некоторых индийских, а тут - самый настоящий Будулай, с бородой, с проседью, мускулистый, и откуда-то знает бабушку Тоню!
        - Антонина Ивановна! - кричит он.
        Бабушка выходит, и выясняется, что это Илья Андреевич, с которым она когда-то работала. Но для меня он - только дядя Будулай.
        И ему нравится, что я его так зову. Оказывается, его дача совсем рядом с нашей, и я теперь все дни провожу там. У Будулая большие яблони, розовый налив, и это теперь мой любимый сорт, а стены в его домике оклеены афишами старого спектакля нашего драмтеатра «Возвращение Ходжи Насреддина», и Будулай дарит мне несколько штук, чтобы я мог и у себя в домике так же оклеить стены. Ещё у него есть сын Андрей, с которым мы строим теплицу, то есть они с Будулаем строят, а я хожу рядом и зову Андрея кидать мяч в бочку. Не сразу, но всё-таки добиваюсь, и мы начинаем бросать крупный, с пупырышками, зелёный мяч в огромную железную бочку с водой. Потом ужинаем. Я есть не хочу, но когда вижу, как Будулай открывает ножом консервы и, ножом же перемешав, начинает макать туда хлеб, понимаю, что зря отказался от предложенной мне порции, и говорю: «Давайте». Будулай берёт миску, чтобы выложить из банки часть консервов, но для меня важно есть из банки, а не из миски, и я спрашиваю, можно ли мне «тоже вот так из банки». Будулай смеётся, специально для меня открывает консервы и даёт нож, видимо догадываясь, что есть
вилкой мне будет не так вкусно.
        А ещё говорят, что кто ест с ножа - злой. Чепуха. Будулай, наверное, часто ест с ножа, а добрее его я вообще никого не знаю.
        Мы с Владиком - писатели
        Время - двенадцатый час ночи. Но мы с Владиком не спим. Мы сидим за столом в большой комнате, не поднимая голов от тетрадей. Над нами горит небольшой светильничек со множеством пластмассовых подвесок, и иногда раздаются реплики типа «Я начинаю вторую часть» или «А у меня во второй главе будет о любви».
        Это мы пишем романы. После того как Владик принёс старую коричневую общую тетрадь с маленьким рассказиком «Подготовка к зиме», я уже не хочу играть в солдатиков, а тем более лепить из пластилина. Я сначала удивляюсь, как мне самому не пришло в голову, что можно купить тетрадь и писать всё что хочешь, а потом писательство становится моим любимым делом - ну, не считая футбола, конечно. Только я пишу не такие пустяки, как «Подготовка к зиме». Ведь в этом рассказе говорится только о том, как нужно смазывать лыжи, чтоб они хорошо скользили, да как затыкать окна, чтоб не дуло. Владик пишет, что лучше всего поролоном. Но это неинтересно, и вся подготовка к зиме занимает у Владика всего полторы страницы! Я решаю, что уж если писать, то сразу романы.
        Первый мой роман называется «Забывший фамилию». Там про то, как одному парню было скучно, и он пошёл записываться в хоккейную секцию, а по пути на него напали канадцы, избили, и он потерял память. А в конце этот парень встречает своего дедушку и память к нему возвращается. Владик, который после «Подготовки к зиме» ничего уже писать не собирался, читает мой роман, и дальше мы пишем вместе.
        Я начинаю трёхтомник «Иван - внук охотника», а Владик пишет боевик «Такими должны быть все». Пока он это пишет, я успеваю не только закончить трёхтомник, но и написать небольшой роман «Предатель». А потом мы несколько раз смотрим фильм «Человек-амфибия», и в свет выходит ещё несколько книг. У Владика - «Человек-луч», а у меня - «Человек-ветер», «Человек-магнит» и «Металлический человек». Человек-луч может прожечь глазами любую поверхность. Человек-ветер, если покрутит в носу моторчик и чихнёт, может вызвать страшнейший ураган. Человек-магнит притягивает золото, а металлический человек просто очень сильный и добрый. И всех этих людей разные негодяи пытаются использовать в своих корыстных целях, что, естественно, им не удаётся.
        Владик любит рисовать в своих книгах картинки, а я рисую плохо, но зато у меня на форзаце тетради всегда указана цена, год издания, тираж книги и краткое содержание. Краткое содержание романа «Девять непобедимых», например, такое: «Роман о бандитах, пиратах и других людях». Ещё все мои романы длиннее, чем у Владика. Мой самый короткий роман - «Тайник» - девяносто две страницы, если с оглавлением, а у Владика есть романы и по пятьдесят страниц, и по сорок. Мне очень важно, чтобы роман был длинным и в нескольких частях, потому что тогда мне особенно приятно писать оглавление. Я даже иногда сначала придумываю названия глав, пишу оглавление, а только потом уже основной текст.
        Через какое-то время Владик перестаёт писать, потому что «всё равно ничего не издадут». Я сначала говорю ему, что ещё как издадут, а если даже и нет, то наши общие тетради не хуже любой книги, потому что и цена стоит, и тираж, но его ничем не убедишь.
        «Белорусские народные сказки» я пишу уже в одиночестве.
        Мы с Владиком - бизнесмены
        У нас на окраине города, там, где разворачивается 3-й трамвай, вдруг открывается толкучка. Там по рублю продают иностранные жвачки, и как только у нас с Владиком появляются деньги, мы едем туда. Но кроме жвачек на толкучке продаётся ещё много всяких вещей, и мне приходит в голову, что если слепить из теста гномиков, покрасить гуашью и покрыть лаком, то их тоже будут с удовольствием покупать. Я делюсь этой идеей с Владиком, и после некоторых уговоров мы приступаем к закупке муки, соли, гуаши и лака для паркета, который должен подойти и для гномиков.
        Толкучка работает только по выходным, и в пятницу вечером мы превращаем кухню в производственный цех. Ставим слепленных гномиков на противни, прокаливаем тесто, потом вынимаем, даём гномикам немножко остыть, а после красим и покрываем лаком. Лак пахнет на всю квартиру, но искусство требует жертв!
        Чтобы занять место на толкучке, нужно уже в четыре утра быть там. Поэтому, аккуратно сложив гномиков в коробку с тряпками, чтобы ни один не разбился, мы с Владиком невыспавшиеся идём пешком через весь, ещё полутёмный, город, а за нами, метрах в ста, чтобы я не нервничал, идёт бабушка Тоня. Место мы занимаем, и наши соседи по торговле принимают нас вполне доброжелательно, не допуская, видимо, мысли, что мы можем составить им конкуренцию. Действительно, оглядевшись, я начинаю испытывать некоторую неловкость, настолько наш с Владиком прилавок выглядит беднее остальных. Представьте себе: огромная лавка и на ней десять гномиков размером со спичечный коробок, в то время как у других места не хватает для бархата и шёлка и приходится даже что-то держать в руках. А ещё периодически подходит бабушка Тоня и покупает у Владика гномиков, потому что я ей не продаю.
        Но потом бабушка Тоня куда-то исчезает, толкучка начинает оправдывать своё название, и я, путём громких восклицаний и приставаний к людям напропалую, всех своих гномиков продаю. И хотя двух последних - не по рублю, как было задумано, а по пятьдесят копеек, всё равно я страшно доволен.
        Владик же делает всё, чтобы к его гномикам никто не подошёл. Подперев рукой подбородок, он сидит спиной к покупателям и всем своим видом показывает, что просто пережидает здесь что-то очень страшное. Когда же мне удаётся своими возгласами кого-то заинтересовать, Владик уменьшается в размерах и только что не лезет под лавку. Хотя в общем-то его можно понять - ведь для того чтобы реализовать свой товар, я настойчиво добиваюсь внимания даже тех людей, которые отнекиваются и повторяют, что уж чем-чем, а слониками они точно никогда не увлекались.
        - Так не слоники же это, а гномики! - кричу я вдогонку уходящим. - По ценности они не уступают даже нэцке, поскольку изготовлены тоже вручную и в одном экземпляре!!!
        Видимо, выдержать это не всем по силам.
        Повторить историю с гномиками мы не решаемся, но коммерция продолжается. Я набираю на дороге камней, тщательно мою их, складываю в пакеты и по пятёрке продаю «Грунт для аквариума со дна озера Байкал». Честно говорю, что удалось продать пять пакетов.
        Потом мы с Владиком пытаемся разводить рыбок, чтобы продавать мальков, но без конца рожают только гуппи, а их и в зоомагазине «Природа» полно.
        Торговля мороженым идёт неплохо, но пока довезёшь ящик из универсама до рыночной площади, половина тает, да и часть того, что не тает, приходится потом дома доедать всей семьёй.
        Восемь ящиков хозяйственного мыла разбирают в секунду - ведь мыла нигде нет, но, к сожалению, оказывается, что у деда на складе только восемь ящиков и было.
        Тогда Владикина мама уже как опытных продавцов устраивает нас распространять лотерейные билеты Фонда милосердия. Мы идём на улицу Ленина, главную улицу нашего города, и за день продаём где-то треть всех билетов. Замечаем, что никто ничего крупного не выиграл, и решаем, что, если вскрыть оставшиеся билеты, сумма выигрышей получится намного больше положенной нам суммы за торговлю. Вскрываем.
        Теперь главное - в срок рассчитаться с Фондом милосердия, а уж потом и за новое дело можно браться…
        Футбол - хоккей
        - Из-за этого сорванца не могу в собственном доме посмотреть концерт мастеров искусств! - бурчит дед, но всё-таки уходит на кухню пить чай, и я наконец переключаю телевизор на вторую программу, где уже минут пятнадцать идёт футбол. «Спартак» - «Динамо» (Киев). Дасаев, Черенков, Родионов, Блохин, Балтача, Михайличенко, а он о каких-то мастерах искусств!
        У нас только один телевизор, и поэтому, чтобы смотреть все футболы и хоккеи, которые и так показывают нечасто, я в четыре года вынужден был научиться читать. Приходит газета с программой - берёшь и сам смотришь, когда трансляция. А не умей я читать, так никто б, во избежание протестов, и не сказал, что во время какого-нибудь концерта по другой программе идёт, например, Кубок УЕФА.
        А я ведь не просто смотрю. Во-первых, я отмечаю, кто забивает голы, сколько очков у какого бомбардира, а потом, у меня же есть и свой чемпионат, и проходит он прямо в большой комнате, параллельно с тем, что по телевизору. Когда идёт футбол, я гоняю мяч по комнате, комментирую, точно как Озеров или Перетурин; балконная дверь - ворота, а тюль, прикрывающий эту дверь, - сетка ворот. Если по телевизору гол или опасный момент, я делаю остановку, смотрю, а потом начинаю с центра ковра.
        - Протасов проходит по левому флангу! Нужно делать навес в штрафную! - Тут я вспоминаю, что игроки «Нефтчи» сегодня очень некорректно играют против футболистов «Днепра», пяткой откатываю мяч назад, хватаю сам себя за майку и падаю насколько возможно правдоподобно. - Несомненный пенальти, дорогие друзья!!! Но арбитр почему-то ограничивается одной лишь жёлтой карточкой…
        Тут заходит бабушка Тоня и в который раз говорит, что лучше б мне играть во дворе. Но во дворе я тоже играю и знаю, что это не то. Разве там покомментируешь? Правда, всё равно скоро приходится прекратить домашние чемпионаты, потому что начинается хоккейный сезон и в комнатном матче со сборной Чехословакии Фетисов мощным броском разбивает люстру. Объяснения, что у нашей команды оставалось всего две минуты, чтобы отыграться, на деда не действуют, так что теперь я просто телезритель.
        Но ничего, просто смотреть хоккей тоже интересно. Там же постоянно дерутся! Особенно в международных встречах. А чемпионаты мира, турниры на приз газеты «Известия», Кубки Канады - это мы смотрим вместе с бабушкой Тоней, а иногда и с прабабушкой Наташей. Больше всего мы любим возмущаться несправедливостями арбитров, которые ничего не замечают за канадцами или за финнами, а наших всё время незаслуженно удаляют. Мои бабушки так входят в раж, что даже когда какой-нибудь наш игрок явно нарушает правила, виноватым оказывается всё равно канадец, и мне почему-то приятно разделять их точку зрения, хоть я и знаю, что наш оштрафован за дело.
        Потом вдруг хоккей начинают показывать почти ночью. Бабушка Тоня честно пытается не спать, чтобы утром мне рассказать, как сыграли, но где-то к началу третьего периода обязательно засыпает, так что утром и счёта не знает, и телевизор остаётся на всю ночь включённым.
        Тогда я решаю, что всё-таки буду смотреть сам, а чтобы ночью не спать, буду спать днём. Ворочаюсь, бывает, часа по полтора и, хоть так ни на секунду и не засыпаю, потом любой ценой высиживаю хоккей до конца. Иначе ведь все ворочанья оказались бы напрасными, а днём просто так полтора часа в кровати пролежать - это уж извините! Разве что когда играют СССР - Швеция, до конца можно не смотреть. Если после первого периода счет 3:0 или 5:1, значит, наши точно выиграют 10:1. Так было уже раз девять, если не больше. Даже дед однажды встал среди ночи и, глядя, как в ворота шведов залетают подряд пять шайб, важно заявил:
        - Надо ж какой матч! Даже меня заинтриговал!
        «Вот, - думаю, - поди, не хуже любого концерта мастеров искусств».
        Мой дед Мотя, Портос и кормилец
        Мы с бабушкой Тоней потихоньку возвращаемся на свою улицу Марины Расковой.
        - Давай Портоса подождём, - говорю я, когда мы уже подходим к крылечку.
        Так я стал называть нашего деда после того, как по телевизору показали фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». Дед на Портоса очень похож, а если б ему ещё подвязать сбоку косичку, так просто вылитый бы был! Да и вообще, деду, по-моему, приятно, что я его так зову, он же знает, как мне Портос в фильме понравился.
        - Давай подождём, - отвечает Тоня. - Только не Портоса, а нашего дедушку.
        - Так он и есть Портос!
        - Не надо его так называть, - бабушка говорит спокойно, но именно из этого спокойствия и становится понятно, как ей обидно, что я вроде дразню деда, хотя я и не думаю дразнить. - Он мне вчера говорил, что пришёл Ильич, такой давнишний друг, и ты прямо при Ильиче Портосом деда назвал… Дед на такой работе, стольких людей знает… А потом ведь кормилец же он наш, а не Портос.
        - А что такое кормилец? - спрашиваю я.
        - Кушать нам приносит. «Цирк» машину я тебе купила. Девять рублей ведь стоит, а кто мне, думаешь, дал их, если не дед?
        И тут показывается дед. Идёт в своём старом коричневом костюме, пиджак расстёгнут, потому что на животе, наверно, и не сошёлся бы; бледно-жёлтой кепочки нет, и остатки седых волос по бокам дедовой головы вьются по ветру; в нечищеных, вероятно, старше, чем костюм, ботинках идёт дед; на лице у него улыбка (он ещё издали замечает нас с бабушкой), часто, правда, переадресовываемая другим (почти всем) людям, которые тоже сейчас во дворе и с дедом здороваются.
        И так я вдруг начинаю радоваться, что идёт мой дед, и что мы сейчас пойдём домой, и, может быть, придёт Владик, и дед поиграет с нами в дурака! В общем, бегу через весь двор и что есть мочи, на всю Ивановскую кричу:
        - Де-е-ед!! Корми-и-лец!!! Корми-и-и-и-лец!!!!
        Все, кто есть во дворе, оборачиваются; я прыгаю деду на шею, а он только повторяет: «Ну чего шумишь? Люди ж! Люди ж! Чего шумишь?!» (Дед почему-то всегда говорит «шумишь», даже тогда, когда лучше было бы сказать «кричишь» или «гремишь».)
        Потом, когда мы уже поднимаемся по лестнице, бабушка объясняет деду, что она сказала мне, что он кормилец, а не Портос, а дед как-то очень по-своему крякает, что «делать бабушке нечего».
        А утром-то, утром! Наконец-то сбывается то, чего я давно жду и что, в общем-то, было давно мне обещано.
        Дед будит меня в шесть часов и спрашивает, хочу ли я ещё пойти к нему на работу или буду спать. Конечно, я хочу, тем более что когда дед собирается на работу, я и так всегда просыпаюсь, даже если он и не берёт меня с собой. А уж сейчас-то! Я не то что встаю - выпрыгиваю из постели и через три минуты уже примерно сижу на кухне, отчасти и для того, чтобы показать деду, что, когда придёт время и мне ежедневно ходить на работу, я вполне с этим справлюсь, и даже без особого труда.
        Одна за другой идут передачи нашего местного смоленского радио, такие как «Кормов будет достаточно» или «Отдыхают дети лучше прежнего»; трещит и стреляет во все стороны масло на сковородке; из холодильника вытащено всё его содержимое, потому что бабушке кажется, что мы можем захотеть попробовать даже то, от чего уже отказались (хотя она и знает, что 13-й наш автобус уходит через пятнадцать минут), - это мы с дедом завтракаем. Я удивляюсь, как бабушка может что-то поправлять на этой самой сковородке, с которой во все стороны и ей на руки летят горячие брызги, и даже не подавать виду, что ей страшно или больно, а потом ем яичницу-глазунью, точно как дед размазывая желтки, чтобы потом собрать их с тарелки кусочком чёрного хлеба.
        И в автобусе, и в трамвае дед встречает своих знакомых и всем, указывая на меня, говорит: «Это мой младший».
        Аптечный склад, с одной стороны, кажется мне слишком уж грязным, облупленным и ветхим, но с другой - именно эта ободранность, валяющиеся повсюду пузырьки, тряпки, бумага и просто всякий мусор, именно это всё и заставляет думать, что на аптечном складе идёт серьёзная работа… Сделав необходимые звонки, дед берёт меня с собой и идёт проверять, нормально ли работают грузчики. Грузчики ждут какого-то Ивана, без которого нельзя начать работу, и дед, узнав, что Ивана ещё нет, объясняет подчинённым, кто такой на самом деле этот Иван. Объясняет с помощью слова, какого я от деда совсем не ожидал услышать. Но во-первых, грузчики соглашаются, а во-вторых, мне и самому приятно, что дед способен на такие слова. Я-то, честно сказать, их уже давно знаю.
        Ну и наконец, когда я устаю быть на аптечном складе, заведующий этим складом, то есть мой дедушка, на трамвае отправляет меня домой. А что? До «Юбилейного» доеду, а там пешком минут пять - и я уже дома…
        Опять прабабушка Наташа и финал
        Это же тот самый восемьдесят шестой год, тот самый главный в моей жизни чемпионат мира по футболу, где Марадона забил мяч рукой и все арбитры хором ему это простили, признав, что это была «рука Бога»; тот самый чемпионат, где Платини смазал решающий пенальти в полуфинале, - тот самый, тот самый!.. Ясно, что я смотрю все матчи подряд, месяц не отходя от телевизора, задвигая даже свои комнатные состязания, а уж когда будет финал, я, видно, вообще врасту в зелёный экран и буду кричать вместе со всеми болельщиками на стадионе!
        И вот тебе, бабушка, Юрьев день.
        Включаю телевизор, важно, как дед, сажусь в кресло, придвинув его к телевизору так, что расстояние между креслом и светящимся зелёным газоном, по которому бегают маленькие человечки, от силы метра полтора, и что же? Комментатор начинает репортаж, а в комнату таинственно входит моя прабабушка Наташа.
        Что она не в настроении - заметно уже по тому, что её обычно очень аккуратно надетый платочек сегодня нахлобучен как бог на душу положит, а губы сложены в опасный треугольничек. Ещё она чего-то посапывает; в общем - жди беды.
        И точно.
        - Ну-ка, - говорит Наташа, - пусть-ка телевизер отдохнёт!
        Ну понятно, что для меня значит это «телевизер отдохнёт»! Я целый месяц мечтал, дождался финала, а тут утро, спать ложиться не надо, да ради такого случая я бы и ночью не лёг, - и вдруг это «пусть-ка!». Скажите, пожалуйста!
        - Да это же, - возмущаясь до биенья всех жилок, выдыхаю я, - финал! Марадона там, Тигана, Платини, Рожто…
        Уже всех, кого знал, перечислил, но Наташа решительно выключает телевизор, и дальше так: она - в стойку, защищать этот ящик несчастный, а я её отталкиваю и ящик включаю. Это происходит несколько раз: я включаю, она выключает - и в стойку. Завязывается потасовка. Причём Наташе-то, в общем, весело, а я выхожу из себя не на шутку. Уже даже не потому, что финал, а потому, что мне, оказывается, так запросто можно запретить его смотреть. Чем больше входит в раж Наташа, тем больше разгораюсь и я, и в результате моего довольно резкого движения прабабушка начинает медленно оседать на диван, глаза её постепенно закатываются, и вот она уже лежит, и правая рука её безжизненно выкидывается в сторону. Всё, капут… Про финал я, естественно, забываю, пытаюсь делать Наташе искусственное дыхание, как учил меня Владик, но и это не помогает…
        Звонить в милицию, признаться, что убил свою прабабушку?
        Внутри - «Холодок» за шесть копеек вместо сердца, и я этим «Холодком» отстукиваю, и зубами тоже; а тут ещё и шуршание пакетов за входной дверью начинается - это идёт бабушка Тоня из универсама, ей-то я что скажу?!
        Но сказать я ничего не успеваю: Тонечка заходит очень весёлая и говорит, что купила целых три банки сгущённого молока и обязательно их сварит, чтобы получилась тянучка, которую я люблю больше, чем простую сгущёнку.
        - Не знаю только, все сразу варить или сначала парочку, а третью потом?
        Только я открываю рот, чтобы виновато пролепетать, что, мол, за молоко спасибо, только я Наташеньку случайно убил, Наташенька, не меняя позы, громко, с чувством, с толком, с расстановкой, произносит:
        - Две варить - пригорить, а три - жирно будеть!
        Жива! «Холодок» растапливается, зубы уже не стучат; вспоминаю про финал, а предвкушение вареной сгущёнки делает счастье полным и безоговорочным. Наташа, бурча, что идёт к Петру Иванычу (так она туалет называет), выходит из комнаты как ни в чём не бывало… (Это ж надо было столько терпеть только для того, чтобы меня попугать!)
        Я про случай с Наташей решаю ничего не говорить. Мы с бабушкой Тоней смотрим вдвоём окончание финала, бабушка называет пенальти «пенальчиком» и, сколько я ни объясняю, что такого слова нет, а есть только «пенальти», всё равно не понимает, «за что пенальчик-то».
        А вечером за чаем я, среди прочего, и про драку с Наташей рассказываю. Дед крякает, что «так бабка парня и с ума свести может», а потом заявляет, что до последних известий (то есть до программы «Время») хочет успеть ещё сделать форшмак (одно из немногих блюд, которые дед умеет и, главное, любит готовить), так что мы все должны с кухни уйти.
        Но я не ухожу, а договариваюсь с дедом про несколько партий в дурака после последних известий. А если он раздухарится, так, может, меня и в преферанс научит играть. Вот это будет дело! А то как сядут играть деды наши, Владикин папа с ними и сам Владик, так я и не знаю, что делать. Но теперь, надеюсь, и я со знанием дела смогу сказать: «А не расписать ли нам пулю?»
        Заключение
        …А вот мы с бабушкой Тоней возвращаемся с дачи поздним июньским вечером, почти ночью. Уже начинает темнеть, хотя в это время и стоят самые долгие дни. Перейдя речку-вонючку, спускаемся с горы и видим - навстречу идёт дед, который не выдержал дома, потому что волновался: ведь в программе «Время» объявили, что надвигается сильнейшая гроза. Дед успевает несколько раз повторить, что мы вообще одурели, иначе не сидели бы на огороде до одиннадцати часов, и только бабушка хочет ему что-то ответить, начинается обещанная гроза. Молния, гром, всё сотрясается, и страшно, и весело становится мне, и через секунду уже ни одного сухого сантиметра на нас не остаётся.
        Мы бежим гуськом по узким тропкам через воинскую часть; бабушка Тоня с дедом хохочут, видя, как я снимаю сандалии и носки и шлёпаю по лужам, а я и рад их посмешить: начинаю пританцовывать и громко-прегромко петь свою любимую песню из «Танцора диско»: «Гуру ки нака люки-и-и! Насона-а! Наджанди-и! Дикосэ-э, гам купя-я-я!!!» («Пусть не хватит гроша на еду и питьё, но свобода и песня - богатство моё» - так эта песня переводится.) Когда мы уже заходим во двор, я продолжаю петь, да так громко, что и соседи из окон выглядывают; но только мне это всё равно - наоборот, ещё больше хочется петь и танцевать.
        Дома мы будем растираться одеколоном, чтобы не заболеть, потом есть блины, которые с утра ещё обещала приготовить прабабушка Наташа, а завтра будет воскресенье, придёт Владик и мы придумаем что-нибудь сверхзанимательное, вроде торговли гномиками или писания романов…
        А через несколько месяцев мне придётся навсегда уехать из Смоленска, где происходило всё, что я вам рассказал. Начнётся совсем другая жизнь, с новыми героями и приключениями, о которых я здесь не хочу говорить, потому что о них нужна другая книжка. Может быть, она будет и серьёзнее, и грустнее… А эта, если она получилась весёлой и радостной, пусть на этом закончится. Буду надеяться, что вновь придёт время, когда мы с удовольствием станем ходить в кинотеатры на индийские фильмы. Я тогда найду в себе силы полюбить новых индийских актёров так же, как любил Митхуна Чакроборти и Амитабха Баччана, и снова, танцуя босиком под дождём, буду петь индийские песни. И пусть недоумевающие соседи смотрят из окон и удивляются - так же, как много лет назад…
        Приложение
        Тётя Аня и другие
        (рассказ о некоторых жителях моего подъезда)
        Тётю Аню, живущую на нашей лестничной клетке, мы с мамой называем почему-то по фамилии: Шепилова. Ей эта фамилия чудовищно подходит, она передаёт на глубинном уровне суть этой милой женщины.
        Итак, она быстрая и юркая, ростом метр сто пятьдесят семь (сама говорила), очень худенькая, с бегающими остренькими любопытными глазками и очень сильными, хоть и тоненькими, ручками. Ручки у неё точно очень сильные, потому что она каждый день возит и носит на довольно далёкие расстояния большие сумки с вещами и овощами, продуктами и бог знает чем ещё. Это всё для каких-то тётенек, дяденек, бабушек и дедушек, знакомых и не очень. Тётя Аня им помогает, потому что они находятся в «сложной жизненной ситуации».
        Вот мы с мамой вроде бы и не находимся в сложной жизненной ситуации, но, по представлению Шепиловой, тоже нуждаемся в помощи, потому что постоянно работаем. И она покупает нам на рынке овощи, фрукты и всё, что, как ей кажется, нам необходимо. Деньги, конечно, мы отдаём, но я всё время думаю, что и сам, в общем-то, мог бы сходить на базар за огурцами и помидорами. Однако тётя Аня другого мнения:
        - Творческий процесс требует полной отдачи и колоссального напряжения душевных сил!
        То есть, по мнению соседки Шепиловой, если я какое-то количество дня трачу на писание рассказов и повестей, то в оставшееся время покупать помидоры мне никак не годится. Я бы с ней поспорил, но это совершенно, как показывает практика, бесполезно. Тётя Аня упряма, как чугун. Ничем не свернёшь. И своего она добивается всегда, невзирая ни на какие препятствия.
        Например. Недавно мама предложила тёте Ане забрать у неё шерстяную кофту и ещё какие-то вещи для каких-нибудь не очень богатых знакомых, которым эти вещи могли бы оказаться кстати (всяких разных знакомых у Шепиловой куча, это известно). А тёте Ане эта серая шерстяная кофта самой очень понравилась. Она решила оставить её себе. И вот как-то утром, в воскресенье, примерно в половине девятого, то есть когда мы ещё спим, раздаётся звонок в дверь.
        - Танечка, это я! - кричит из-за двери Шепилова.
        Моя мама, которую зовут Таня, открывает дверь.
        - Я вас не разбудила?! Нет? А то я вот уже на рынок съездила, вот огурчики, помидорчики, мандарины, яблоки, капусточка квашеная! Берите. А кофту вот ту, серую, я себе хочу оставить, можно? Я вам за неё хочу деньги отдать. В обязательном порядке, поскольку вещь шерстяная, несомненно, дорогая и хорошая!
        И, не давая вставить ни слова, протягивает тысячу рублей за довольно старую уже кофту, которая маме была абсолютно не нужна, и брать за неё деньги с Шепиловой было бы просто кощунством.
        - Какие деньги! - возмущается мама. - Аня! Даже не думайте! Я просто так это всё отдала, это ненужные вещи!
        - Но кофта просто прекрасная! - повышая обиженно голос, идёт в наступление тётя Аня. - Возьмите хотя бы пятьсот!
        - Нет!
        - Триста!
        - Нет! - начинает уже теряться от напора моя мама.
        - Сотню возьмите, господи!
        - Всё, тётя Аня, - вмешиваюсь я. - Идите, пожалуйста, с богом. Спасибо вам большое.
        Обречённо идёт к двери. Перед тем как повернуть замок, разворачивается и говорит:
        - Это ничего. Я пойду другим путём, - и замысловато кивает головой.
        Вечером следующего дня приносит огромную, наверное, литровую банку красной икры, деньги за которую не берёт даже под угрозой, что нашей дружбе может прийти конец. Эта икра стоит, думаю, даже больше тысячи. Тётя Аня своего добивается, и расплату за кофту можно считать состоявшейся…
        …К тёте Ане мы ещё обязательно вернёмся, поскольку она самый близкий, если так можно сказать, мой сосед, точнее, соседка, и кроме того, она - главная героиня рассказа. Но я хочу вам представить ещё нескольких героев.
        Ярослав с третьего этажа. О, это ярчайший представитель современной дворовой молодёжи. Свою песню «Районы-кварталы» Рома Зверь писал, видимо, именно о таких жителях российских районов и кварталов…
        Ярослав - раздолбай. Юноша без определённых занятий, с кучей вредных и даже, я полагаю, очень вредных привычек, всегда весёлый, задиристый и часто перекрашивающий свои то короткие, то длинные волосы в разные цвета радуги. Он член компании таких же юношей и девушек, живущих кто в нашем, а кто в окрестных домах, и собирается эта компания, как правило, около мусоропровода на нашем этаже часов этак в одиннадцать вечера. Причём Ярослав и его друзья, видимо, пользуются в определённых кругах некоторым авторитетом, ведь, на нашу всеобщую беду, к ним в наш подъезд съезжаются вечерами жители самых разных районов Москвы, чтобы хорошо провести время.
        Примерно до двух часов ночи в подъезде стоит шум и гам, раздаются крики и смех. Юноши и девушки отдаются течению жизни. Жильцы, в том числе и я, раньше пытались бороться за покой и тишину, но потом прекратили. Во-первых, потому, что это было совершенно бесполезно, а во-вторых, потому, что Ярослав и его друзья не были просто бандюганами, которые орали и били окна. То есть окна, конечно, били, и многострадальное стекло нашего второго этажа вылетало с треском бесчисленное количество раз, но удивительно, что потом Ярослав и его особенно близкий друг Валя Чёрный обязательно стекло вставляли. Больше того, наутро после посиделок Ярослав, бывало, выходил к мусоропроводу с веником и всё тщательно подметал. А недавно и вовсе: после дикого ночного бдения, после скандала с теми, кто ночью выходил унимать разгулявшуюся от радости и отчаяния молодёжь, Ярослав с утра вышел и поставил на подоконник в подъезде не пивную банку или ещё что-нибудь в этом роде, а самый настоящий цветок в горшке! Вот уж воистину «цветок в пыли»!
        Цветок был, надо сказать, довольно странный, и где Ярослав такой откопал - неизвестно. Он был какой-то несуразный, то ли мятый, то ли жёваный, посажен в какой-то покусанный горшок, но при этом вполне зелёный и цвёл, несмотря ни на что. Цвёл! Когда же однажды я увидел, что Ярослав цветок ещё и поливает, то и вовсе обалдел. Вот уж действительно, никогда не знаешь, в каких непроходимых дебрях раздолбайства может найти себе приют прекрасное!
        Мы с Ярославом только здороваемся, этим наше общение ограничивается. Я ему тогда сказал про цветок, что, видимо, только он может сначала уделать подъезд так, что войти страшно, а потом цветок выставить, но Ярослав с улыбкой крикнул мне многозначительно: «Без палева!» - и был таков. Что эти слова значат, я не понял, хотя, честно признаюсь, какое-то время думал над их подлинным значением…
        Случается так, что и в подъезде тихо, и Шепилова ничего не приносит и не предлагает. Тогда может вдруг зазвонить телефон. И в трубке, когда вы её снимете, тревожно и громко, так, будто произошёл как минимум пожар, скажут женским, чуть с хрипотцой, голосом:
        - Так! (Пауза.) Так! Так!
        Это появляется следующая моя героиня, имя которой вы скоро узнаете.
        - Алло, - говорите вы, - кто это?
        Никакой реакции, наоборот - следует ответ вопросом на вопрос.
        - С кем я говорю?! Кто это?! Куда я попала?!
        - А кто вам нужен? - спрашиваю я.
        Снова никакой реакции. Уже хочется положить трубку, но в ней спрашивают всё так же взволнованно и на повышенных тонах:
        - Это сын Тани?! Сергей?!
        - Я, - говорю я.
        - Яблоки!!! - почти кричат в трубке.
        Не знаю, как реагировать, но потом говорю, что хорошо, что яблоки.
        - Много яблок!!!
        - Очень хорошо, - говорю.
        - Это, - по-прежнему тревожно-взволнованно сообщает трубка, - Лена Видунова, третий этаж, соседка сверху! Мужу дали два рюкзака яблок. Есть нельзя. Битые! На компот!!! Возьми половину!!!
        Просит так, что ясно: если не возьму, случится что-то непоправимое, вроде революции. Очень подмывает спросить, зачем так тревожиться. Но спрашивать бесполезно: Лена Видунова - худощавая высокая женщина в летах, и тревожится она всегда. Куда бы ни шла, с кем бы ни говорила - она всё делает так, будто это война и все мы находимся в плотном кольце окружения.
        Говорю, что спасибо, конечно, но вообще не обязательно.
        - Отлично! Сейчас Сергей принесёт!
        И её муж Сергей, мой тёзка, приносит рюкзак битых яблок, а заодно отдаёт триста рублей, которые Лена брала у меня на три дня месяцев семь назад.
        - Спасибо! - говорю я и смиренно отношу яблоки на кухню.
        Теперь мы с мамой постоянно печём яблоки и едим их с сахаром.
        А на шестом этаже нашего подъезда живёт Оксана с собачками. С собачками - потому что не было ни разу, чтобы я вышел из дома, будь то день или ночь, зима или лето, и не встретил гуляющую с собачкой Оксану. Причём гуляет она всё время с разными собаками. Все её собаки маленькие, комнатные, но очень злые и постоянно лают. Почему она меняет собак? Потому что одна и та же у Оксаны почему-то долго не живёт. Сначала, где-то два года назад, была собака Вики, рыженькая. Оборала весь дом и умерла.
        - Чумка, - сказала Оксана.
        Потом была чёрненькая, такая же, как Вики, но только по имени Джесси. Попала под машину, убежав от Оксаны за дом, а дом наш стоит прямо возле дороги. Теперь у Оксаны Бейли. Беленькая с чёрными пятнами. Тоже орёт как резаная.
        В прохладные времена года Оксана одевает своих собак в специальные пальтишки, чтобы им было не холодно. Но кроме собак, Оксана знаменита тем, что знает в нашем доме всё о каждом.
        - Дина с девятого родила девочку.
        - Федя Полетаев умер.
        - Тарасову Веру будут судить.
        Я даже часто не понимаю, о ком она говорит, но реагировать как-то надо. Ну, как-то реагирую, не всегда, наверно, впопад.
        Но чаще всего наше общение с Оксаной сводится к разговору о том, женат я или нет и когда женюсь. Раньше мне этот вопрос постоянно задавала мать Оксаны Таисья Григорьевна. Но потом у Таисьи Григорьевны стали болеть ноги, и она перестала выходить из дома. Так что теперь её сменила Оксана…
        Иду в магазин, что-то там покупаю и возвращаюсь домой. Звонит тётя Аня:
        - Серёж, заходи чайку попить! Творожник сделала!
        Иду с удовольствием, потому что вообще, что бы я тут ни говорил, очень хорошо отношусь к тёте Ане…
        Тётя Аня до чрезвычайности интересуется окружающим миром, который, на её взгляд, лучше всего отражается на экране телевизора, а также на страницах известного еженедельника «Аргументы и факты».
        Пока я пью чай, в квартире Ани работают все четыре телевизора, по одному во всех комнатах и на кухне. Работают они на разных каналах и довольно громко, потому что Шепилова плохо слышит. А сама тётя Аня в это время в узеньком коридорчике разговаривает по телефону:
        - Да, Валечка, спать только на жёстком! Что?!
        - Учкудуу-ук, три колодца! - поёт телевизор на кухне.
        - Причём приток мигрантов в Россию с начала года не уменьшается, на что тоже, безусловно, следует обратить внимание, - сообщает телевизор в зале.
        - Да-да! - кричит Аня. - И только без подушки!
        - Есаул, есаул, что ж ты бросил коня! - громко и настойчиво напоминает о себе телевизор в маленькой комнате, соединённой с коридорчиком.
        - Валечка, что?! Нет, не надо! И больше двигаться! Движение - жизнь! Валечка, я тебя абсолютно не слышу!
        Потом, когда разговор закончен и чай уже выпит, оказывается, что я обязательно должен ещё поесть курицы с картошкой (по опыту знаю, что пока не съешь всё предложенное Аней, порога её дома не пересечёшь). Я ем, а Шепилова сидит в зале за большим круглым столом, склонясь с разноцветной ручкой над еженедельником «Аргументы и факты». Аня читает исключительно его и ничего другого из какого-то принципа не читает. Я ей дарил самые разные книги о жизни наших знаменитостей, об интересных явлениях природы, научных открытиях, но все они, как потом замечал, складывались в стопку возле мойки на кухне и предназначались если не на выброс, то на что-то, наверно, похожее. «Аргументы и факты» сообщали Ане именно то удельное количество информации, которое было необходимо ей для жизни.
        Статья о Высоцком, от которого после выхода в свет фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой» нигде не спастись. Короткий абзац о том, что во всех компаниях, несмотря на большое количество людей, Высоцкий всё равно оставался внутри один, старательно подчёркивается красным цветом тремя чертами. Материал о том, что для поддержания здоровья позвоночника нужно спать на жёстком и желательно без подушки, весь исчёркан зелёным цветом. Фотография Галкина почему-то обведена чёрным. Одним словом, происходит самая настоящая редакторская работа, чтобы не сказать творчество! Позже все эти материалы тщательно вырезаются и раскладываются по стопочкам в третьей, самой маленькой, комнате на столике.
        После напряжённого труда над подчёркиванием и вырезанием стратегически важных газетных кусочков тётя Аня настойчиво приглашает меня пойти с ней завтра в театр. Я театр не очень, мне всё-таки удаётся отказаться, но в связи с этим Аниным предложением хочу рассказать ещё одну вещь.
        Моя дорогая хлебосольная соседка обожает ходить в театры и на концерты. Там во время действия она в основном спит, потому что очень устаёт от своей бурной деятельности и к тому же страдает бессонницей. Но это не мешает ей потом, после театров и концертов, рассказывать, как было интересно и как ей всё бесконечно понравилось, и музыка, и костюмы. Нравится же тёте Ане всё, на что она ходит. Единственный раз, когда ей не понравилось, случился в Большом театре, где давали «Кармен». Её возмущение тем, что вместо старинных костюмов на героях в некоторых сценах оказались купальники, было безгранично. Видимо, в Большом театре ей по какой-то причине не удалось уснуть…
        Выхожу от тёти Ани, полный впечатлений и предельно сытый, и Ярослав задорно кричит мне: «Здорово!» с площадки возле окна у мусоропровода. Там большая компания.
        - Привет, - отвечаю я.
        Удивляюсь, что снизу не поднимается Оксана с собачкой и вопросом, когда же я наконец женюсь…
        Недавно мне пришлось на довольно долгое время уехать в другой город. Возвращаясь, я поймал себя на мысли, что даже соскучился по кричащим телевизорам, по вечерним звонкам с тревожным «Так!», по Ярославу и Оксаниным собачкам. Я понял, что все эти люди мне дороже, чем я думал, хотя они всего-навсего соседи, и решил о них написать рассказ.
        Придя с вокзала домой, я чувствовал, что чего-то мне не хватает, пока не позвонила в дверь тётя Аня с предложением купить завтра на рынке солёных грибов. Я пошёл выносить ведро, и Ярослав побожился, что завтра они с Чёрным вставят только что выбитое головой Чёрного стекло, сквозь осколки которого я увидел Оксану, зовущую свою Бейли, и Лену Видунову, которая несла из магазина большую зелёную сумку с продуктами. «Всё, - отчётливо услышал я внутренний голос, - ты дома».
        А когда в апреле-мае станет тепло, Оксана с Леной будут вечерами сидеть на приступочке возле нашего подъезда и, едва завидя меня, настаивать, чтобы я вынес гитару и сыграл. Я сыграю, и тогда Оксана скажет задумчиво:
        - Так поёт - и до сих пор не женат!
        Действительно, несправедливо, подумается вдруг мне, но налетевший майский ветерок унесёт эту мысль в глубину зелёных дворов, и она пропадёт безвозвратно, будто никогда и не было…
        От автора
        Я родился в замечательном городе-герое Смоленске в 1978 году и жил там до сентября 1985-го. В Смоленске жили абсолютно все мои родственники, как с маминой, так и с папиной стороны. Поскольку родители работали (папа был военным, а мама работала на радио), а в детском саду я постоянно подхватывал какую-нибудь болезнь, долгое время я практически жил у бабушки с дедушкой, маминых родителей. Отсюда и пришли в мои рассказы и повести бабушки, прабабушки и дедушки. А Владик - это мой двоюродный брат, сын маминой сестры, тёти Светы. Их семья тоже жила в Смоленске. Кстати, и все прочие персонажи моих рассказов реальны - это тогдашние обитатели нашего двора или друзья моих родственников, я почти ничего не придумывал.
        Смоленск в то время был тихим зелёным городом, по которому, поскрипывая от старости, ковыляли трамваи. На колхозном рынке продавались любимые нами семечки, арбузы и черешня, а в кинотеатрах города постоянно шли самые разные, старые и новые, индийские фильмы…
        Сегодня я воспринимаю то время как рай, которого, думаю, мне никогда не забыть. Даже после того как мы переехали в Москву, примерно до 1994 года все школьные каникулы и всё лето я проводил в Смоленске, пытаясь продлить это ощущение рая, и именно там была моя настоящая жизнь. Ни в какие другие города и страны меня почему-то никогда не тянуло, будто я какой-то, не побоюсь этого слова, ограниченный. В 1998 году умер мой дед (тот самый Портос из повести «Индийское кино»), и ощущение рая исчезло. Я продолжал ездить в Смоленск, но это были уже совсем другие поездки.
        В 2005 году я окончил факультет журналистики МГУ, работал сначала в издательстве, потом на радио, но параллельно в моей жизни уже были писательские семинары, публикации и выступления с рассказами и песнями перед самой разнообразной публикой (вообще-то писать я начал с детства, просто получаться стало не сразу). Особенно дорого для меня было общение с писателем Мариной Москвиной, поэтом и переводчиком Мариной Бородицкой, поэтом Татьяной Кузовлёвой, критиком Ириной Арзамасцевой, поэтом и драматургом Еленой Исаевой и, конечно же, с Эдуардом Николаевичем Успенским, чьё признание моей прозы дало мне веру в себя как в писателя. А ещё я хочу поблагодарить Ирину Юрьевну Ковалёву, одного из организаторов Форума молодых писателей в Липках, в котором мне довелось поучаствовать в 2004 году, за особенное тёплое отношение и поддержку.
        Я никогда не стремился написать что-нибудь именно для детей - просто писал, что хотелось, рассчитывая даже скорее на взрослых. Но меня, несмотря на это, стали считать детским писателем. Что ж, я не против.
        Искренне благодарю всех, кто будет читать эту книгу. А тех, кому она понравится, с радостью приму в число своих друзей.
        Всегда ваш
        Сергей Переляев