Великолепная Гилли Хопкинс Кэтрин Патерсон
        Трудно поверить в любовь, когда тебя никогда не любили. Трудно принять ее, когда мать живет вдалеке от тебя, и за три года уже в третий раз ты переезжаешь из одной семьи в другую, но считаешь себя не просто хорошей, а ослепительной, прогремевшей на всю округу, великолепной Галадриэль Хопкинс, «чудовищем Гилли», которую все боятся.
        И вдруг появляется Дом. Настоящий, с матерью, младшим братом и дядей, где любят и всегда ждут, и готовы принять такой, какая ты есть: обманщица, драчунья и воровка.
        Повесть о трудной девочке, которая пытается обрести чувство дома, несмотря на то, что ее постоянно отправляют то к одним, то к другим приемным родителям из-за ее якобы плохого поведения. Гилли начинает ненавидеть окружающих ее людей и втайне мечтает вернуться к родной матери, идеализируя ее, хотя мать ее бросила.
        Автор Кэтрин Патерсон — американская писательница, лауреат премии Х.К. Андерсена 1998 года.
        Кэтрин Патерсон
        Великолепная Гилли Хопкинс
        МЭРИ ОТ ЕЕ РОДНОЙ И ПРИЕМНОЙ МАТЕРИ С ЛЮБОВЬЮ
        ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТОМПСОН-ПАРК
        - Гилли, — сказала мисс Эллис, тряхнув своими длинными светлыми волосами, девочке, сидящей сзади, — хотелось бы верить, что ты постараешься, хоть немножко.
        Галадриэль Хопкинс подтолкнула языком жвачку к передним зубам и стала осторожно выдувать ее, пока очертания головы дамы из благотворительного общества не скрылись за розовым пузырем.
        - За три года ты переезжаешь уже третий раз.
        Мисс Эллис огляделась по сторонам и стала осторожно разворачивать машину влево.
        - Я вовсе не хочу сказать, что во всем виновата ты. Сначала Диксоны переехали во Флориду, потом уложили в больницу миссис Ричмонд. — Гилли показалось, что в воздухе повисла продолжительная глубокомысленная пауза, а потом дама из благотворительного общества добавила: — Нервы подвели.
        Чпок! — Огромный пузырь из жвачки лопнул.
        Мисс Эллис вздрогнула и посмотрела в зеркало заднего вида, продолжая говорить профессионально-невозмутимым ровным голосом.
        Гилли тем временем снимала кусочки лопнувшего пузыря со своей всклокоченной челки, щек и подбородка.
        - Мы должны были обратить внимание на состояние здоровья миссис Ричмонд, прежде чем направлять к ней воспитанницу. Мне следовало отнестись к этому серьезнее.
        «Начинается, — подумала Гилли, — разговор по душам. Вот зануда!»
        - Ты не виновата, Гилли. Единственно, чего все мы ждем от тебя, — и ты можешь это сделать, — постарайся хоть немного… — И после паузы добавила: — Вряд ли тебе самой нравятся все эти переезды. — Голубые глаза мисс Эллис внимательно наблюдали за ней в зеркале. — Твоя новая приемная мать совсем не похожа на миссис Нэвинс.
        Гилли невозмутимо сняла кусочек жвачки со своего носа. Постараться извлечь жвачку из волос — гиблое дело. Гилли откинулась на спинку сиденья и попыталась разжевать уцелевший кусочек. Он тонким слоем прилип к зубам. Тогда она достала из кармана джинсов еще один шарик жевательной резинки, соскребла с него ногтем налипшую пыль и ловко бросила в рот.
        - Гилли, сделай одолжение, войди в новый дом по-человечески, не с левой ноги.
        Гилли представила себе: словно конькобежец скользит она на правой ноге по гостиной своих новых родителей. Левая нога приподнята и направлена очередной приемной матери прямо в рот… Причмокивая от удовольствия, Гилли принялась за новую порцию жвачки.
        - И еще… сделай одолжение. Выплюнь, пожалуйста, жвачку до того, как мы приедем туда.
        Гилли покорно вынула жвачку изо рта, — мисс Эллис продолжала следить за ней в зеркало. Но как только мисс Эллис повернула голову к светофору, Гилли осторожно размазала жвачку по ручке дверцы — небольшой сюрприз для того, кто захочет открыть ее.
        Они проехали еще два квартала, мисс Эллис протянула через плечо бумажную салфетку.
        - Приведи в порядок лицо, прежде чем мы появимся там, — сказала она.
        Гилли провела салфеткой по губам и бросила ее на пол.
        - Гилли… — мисс Эллис переключила скорость и осуждающе вздохнула. — Послушай, Гилли…
        - Галадриэль, — процедила Гилли сквозь зубы.
        Мисс Эллис сделала вид, будто не слышит ее.
        - Послушай, Гилли, Мэйм Троттер очень хорошая женщина, постарайся подружиться с ней.
        «Как бы не так! — подумала Гилли. Ее последних опекунов, мистера и миссис Нэвинс, никто не обзывал „хорошими“. А вот миссис Ричмонд со слабыми нервами выдавали за хорошую… И Ньюменов, — они отказались от пятилетнего ребенка, который мочится в постель, — тоже считали „хорошими“. — Но мне уже одиннадцать, господа, и учтите: постель у меня теперь всегда сухая… Я не просто хорошая. Я — ослепительная. Прогремела на всю округу. Никто не хочет связываться с великолепной Галадриэль Хопкинс. Все боятся ее. „Сорванцом“, „чудовищем Гилли“ прозвали меня. — Она поудобнее устроилась на сиденье. — Держись, Мэйм, крошка. Я — на подходе».
        Они въехали в квартал старых домов и громадных деревьев. Мисс Эллис притормозила, машина остановилась у грязно-белого забора. Он окружал дом, потемневший от старости, с крыльцом, похожим на выступающее брюхо.
        Прежде чем нажать на кнопку, мисс Эллис вынула гребенку.
        - Причешись хоть немного.
        Девочка замотала головой.
        - Не могу.
        - Перестань ломаться.
        - Не стану я причесываться. Я хочу быть самой лохматой на свете.
        - Ну, Гилли, прошу тебя…
        - Добро пожаловать! Я услышала, как подъехала машина… — В дверях появилась громадная женщина, не человек — гиппопотам. — Добро пожаловать в Томпсон-Парк, Гилли, детка.
        - Галадриэль, — процедила Гилли. Она и не ожидала, что эта куча сала сможет правильно произнести ее имя.
        «Черт побери, как они посмели отдать меня этому чучелу»…
        Из-за громадного бедра миссис Троттер выглянула крохотная головка с грязными, темными, всклокоченными волосами и толстыми стеклами очков в металлической оправе. Толстуха посмотрела вбок.
        - Прости, крошка, — она положила лапу на маленькую головку, словно собиралась подтолкнуть ее вперед, головка сопротивлялась.
        - Ты же хотел познакомиться со своей новой сестренкой. Гилли, это Уильям Эрнест Тиг.
        Головка мгновенно скрылась за тушей миссис Троттер. Та не обратила на это никакого внимания.
        - Заходите, заходите. Не стойте на пороге, как разносчики товара. Теперь это твой дом, Гилли.
        Троттер отступила. Гилли почувствовала, как пальцы мисс Эллис подталкивают ее к дверям.
        В доме было темно и тесно. Он был забит старым, пропыленным барахлом.
        - Уильям Эрнест, детка, ты же хотел показать Гилли ее комнату, — сказала Троттер.
        Уильям Эрнест уцепился за полу ее цветастого халата и отрицательно замотал головой.
        - Ну ладно, торопиться некуда, — сказала Троттер и повела их по коридору в гостиную.
        - Садитесь, — сказала она, — будьте как дома. — Толстуха посмотрела на Гилли, и по ее лицу расплылась широкая улыбка, как на журнальной иллюстрации, рекламирующей диету от ожирения: улыбка — «после», а фигура — «до» лечения диетой.
        Диван был коричневый, низкий, с грудой подушек в чехлах из грязного серого кружева. У противоположной стены — покосившееся старое кресло с потертыми подлокотниками. Между креслом и диваном — единственное окно с посеревшими кружевными шторами. У окна — черный столик, на нем — древний телик с антенной-усами, похожими на уши кролика. В доме Нэвинсов, по крайней мере, был цветной.
        У стены справа, между дверью и коричневым креслом, стояло черное пианино, а перед ним — коричневый запыленный табурет. Гилли схватила с дивана подушку, смахнула пыль с табурета и плюхнулась на него.
        Мисс Эллис, усевшись в коричневое кресло, метнула на нее гневный взгляд.
        Троттер опустилась на диван и с усмешкой заметила:
        - Хорошо, что нашлась добрая душа — будет кому перегонять пыль с места на место. Правда, Уильям Эрнест, детка?
        Уильям Эрнест забрался на диван и улегся позади Троттер, как большая подушка; время от времени он высовывал голову из-за ее спины, чтобы взглянуть на Гилли. Она дождалась, когда Троттер и мисс Эллис занялись разговором, и наградила маленького Уильяма Эрнеста страшнейшей из гримас, какие были у нее в запасе, — подобием улыбки вампира Дракулы и великана Годзилы. Грязная мордашка скрылась быстрее, чем исчезает в раковине под струей воды колпачок от тюбика с зубной пастой.
        Гилли невольно хихикнула. Женщины повернулись к ней. На лице Гилли сразу же появилось выражение «а-я-то-тут-при-чем?».
        Мисс Эллис поднялась с кресла.
        - Мне пора возвращаться в контору, миссис Троттер. — Колючие голубые глаза уставились на Гилли. — Сообщите нам, пожалуйста, если возникнут какие-либо осложнения.
        В ответ Гилли подарила мисс Эллис самую мерзкую свою улыбку. Троттер с трудом поднялась с дивана.
        - Не беспокойтесь, мисс Эллис, — сказала она, — Уильям Эрнест, Гилли и я уже почти друзья. Мой покойный муж Мэлвилл, земля ему пухом, бывало, говорил: «Для Троттеров нет чужих людей». Если бы он сказал «чужих детей», он бы не ошибся. Нет такого ребенка, с которым я не нашла бы общего языка.
        Гилли еще не умела вызывать у себя рвоту. А если бы могла, то с каким удовольствием облевала бы ее — в ответ на такие речи.
        Вместо этого Гилли задрала ноги вверх и, повернувшись на табурете к пианино, принялась барабанить по клавишам — «Сердце и душа» — левой рукой и «Собачий вальс» — правой.
        Уильям Эрнест скатился с дивана и бросился из комнаты следом за женщинами.
        Гилли осталась в одиночестве вместе с пылью, расстроенным пианино и чувством удовлетворения — на этот раз ей удалось войти в этот дом с левой ноги. Один — ноль в ее пользу.
        «Пока командовать парадом буду я, — подумала она, — можно вытерпеть все — жирную опекуншу, запуганного недоумка, пропыленный дом. Неплохое начало».
        ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПРИХОДИТ К УЖИНУ
        Комната, куда миссис Троттер привела Гилли, была почти такой же величины, как новый рафик семьи Нэвинсов. Большую ее часть занимала узкая кровать, и даже такой худышке, как Гилли, пришлось влезть на нее и встать на колени, чтобы выдвинуть несколько ящиков из стоящего рядом комода. Троттер даже и не пыталась войти в комнату.
        Она остановилась на пороге, слегка покачиваясь и улыбаясь. Пришлось подниматься по лестнице, и она с трудом переводила дух.
        - Сначала распакуй вещи и разложи их в комоде, а потом, если захочешь, спускайся вниз — посмотришь вместе с Уильямом Эрнестом телевизор или поговорим, пока я буду готовить ужин.
        «Ну и улыбочка, хуже не придумаешь, — решила Гилли. — Да и зубов маловато». — Она положила чемодан на кровать и уселась рядом, заталкивая ногами ящики внутрь комода.
        - Если тебе что-нибудь понадобится, малышка, крикни маму Троттер. Договорились?
        Гилли нетерпеливо кивнула. Единственно, чего она хотела — остаться одной. Из недр дома доносились звуки песенки из детской телепередачи «Улица Сезам». Прежде всего придется заняться вкусами Уильяма Эрнеста — надо же, смотреть такое по телевизору.
        - Мы с тобой наверняка подружимся, дорогая. Я понимаю, как трудно то и дело переезжать с места на место.
        - Лучше переезжать, — Гилли резко потянула на себя верхний ящик комода, он чуть не свалился ей на голову, — чем киснуть на одном месте. Тоска!
        - Ну, как сказать… — грузная женщина направилась было к лестнице, потом снова вернулась к двери. — Так вот…
        Гилли соскочила с кровати, ухватилась за ручку двери, а другой рукой уперлась в собственный бок. Миссис Троттер бросила взгляд на дверную ручку.
        - Устраивайся, как следует, будь как дома. Слышишь?
        Гилли резко захлопнула дверь. Боже! Слушать это чучело — все равно, что слизывать с обертки растаявшее мороженое.
        Она провела пальцем по слою пыли на крышке комода и, стоя на кровати, написала большими круглыми буквами: «ГАЛАДРИЭЛЬ ХОПКИНС». Внимательно посмотрела на них и стерла надпись ладонью.
        В белом квадратном доме Нэвинсов царили ослепительная чистота и порядок, как, впрочем, и во всех других квадратных белых домах квартала, в котором они жили; вокруг — ни деревца. Единственным нарушителем спокойствия во всей округе была Гилли. Ну что ж, теперь они, наконец, избавились от нее — «Голливудские Сады» снова станут ослепительно безупречным местом. Нет, скорее, это она избавилась от них — этих поганых, ничтожных людишек.
        Распаковывать коричневый чемодан с нехитрыми пожитками всегда казалось ей бессмысленной тратой времени. Гилли никогда не знала, как долго удастся ей продержаться на одном месте. Впрочем, надо как-то убить время. В верхней части комода — два небольших ящика, внизу — четыре побольше. Гилли сложила белье в небольшой ящик, а рубашки и джинсы запихнула в один из больших, потом достала со дна чемодана фотографию. Из дешевой рамки, сквозь пластиковую прокладку на нее, как всегда, смотрели улыбающиеся карие глаза. Блестящие темные волосы спадали вниз. Женщина была похожа на героиню телевизионного шоу. Но это не актриса. На фотографии была надпись, сделанная ее собственной рукой: «Моей очаровательной Галадриэль. С неизменной любовью».
        - Эта надпись сделана для меня, — сказала Гилли. (Она говорила так всякий раз, когда смотрела на эту фотографию.) — Для меня, и только для меня.
        Она перевернула фотографию. На небольшом кусочке пленки знакомое имя: «Кортни Рутерфорд Хопкинс». Гилли пригладила свои светлые волосы и снова перевернула фотографию. Даже зубы — и те один к одному. Разве дочь не должна походить на мать? Слово «мать» остро кольнуло. Она знала — к добру это не приведет. Молниеносно Гилли сунула фотографию в ящик под майку и задвинула его. Сейчас не время распускать нюни. Она быстро спустилась по лестнице вниз.
        - А вот и ты, детка. — Миссис Троттер стояла у кухонной раковины. — Будешь готовить вместе со мной салат?
        - Нет.
        - Ну, как хочешь.
        Один — ноль в пользу Гилли.
        - Тогда, — сказала миссис Троттер, продолжая чистить морковь, — Уильям Эрнест в гостиной смотрит телепередачу «Улица Сезам».
        - Вы что, думаете у меня «не все дома»?
        - «Не все дома»? — миссис Троттер подошла к кухонному столу и стала резать морковь на небольшой деревянной дощечке.
        - Вы считаете меня круглой идиоткой?
        - Откуда ты это взяла?
        - Тогда как же вы могли подумать, что я стану смотреть эту идиотскую программу?
        - Послушай, Гилли Хопкинс, давай договоримся с самого начала, раз и навсегда. Я не позволю тебе издеваться над этим мальчиком.
        - Да я не издеваюсь над этим мальчиком.
        «О чем она говорит? О нем и речи не было».
        - Ты не имеешь права презирать человека только за то, что он не такой умник, как ты.
        - Кого же я презираю?
        - Ты только что сказала, — толстуха повысила голос, ее нож обрушился на морковь, словно карающий меч, — ты только что назвала Уильяма Эрнеста, — она перешла на шепот, — неполноценным.
        - Ничего подобного. Я этого дурачка впервые вижу.
        Глаза Троттер все еще сверкали от гнева, но постепенно она взяла себя в руки.
        - Он хлебнул лиха, но сейчас он живет у Троттер. И пока. Бог даст, он будет со мной, я его в обиду не дам. Нипочем. Здесь никто его и пальцем не тронет.
        - Господи, но я же только хотела сказать…
        - И еще: в нашем доме не поминают по пустякам имя Господне.
        Гилли шутливо подняла руки вверх, словно говоря — «сдаюсь».
        - Ну ладно, ладно, не буду больше, — с этими словами она пошла к двери.
        - Ужин почти готов, — сказала Троттер. — Может, сходишь в соседний дом за мистером Рэндолфом? Он всегда ужинает у нас.
        Слово «нет» чуть не сорвалось у Гилли с языка, но она посмотрела на Троттер и решила дать ей бой по более важному поводу.
        - В какой дом?
        - Серый справа, — Троттер махнула в неопределенном направлении. — Постучишь в дверь. Только стучи погромче, а то не услышит. Надень куртку. На улице холодно.
        Последние слова Гилли пропустила мимо ушей. Она выскочила за дверь, прошмыгнула через калитку и помчалась бегом к крыльцу соседнего дома, чтобы не замерзнуть. Стук, стук, стук… Ну и холодище в октябре.
        Домик мистера Рэндолфа оказался еще более убогим и жалким, чем у миссис Троттер. Гилли постучала еще раз, потом еще.
        Дверь неожиданно открылась внутрь. На пороге стоял маленький высохший человечек — кожа да кости. С морщинистого коричневого лица смотрели странные белесые глаза.
        Взглянув на него, Гилли со всех ног бросилась обратно в кухню к миссис Троттер.
        - Что случилось? Где же мистер Рэндолф?
        - Не знаю. Куда-то ушел. Его там нет.
        - Что значит нет? — Троттер вытерла руки о передник и направилась к двери.
        - Его там нет. Дверь открыл какой-то чудной черный человечек с белыми глазами.
        - Гилли, да это же и есть мистер Рэндолф. Он совершенно слепой. Вернись и приведи его сюда за руку, а то как бы не упал.
        Гилли попятилась.
        - Я до черных в жизни не дотрагивалась.
        - А вот теперь дотронешься, — отрезала Троттер. — Но если тебе не справиться, я пошлю Уильяма Эрнеста.
        - Справлюсь. Не беспокойтесь.
        - Наверное, мистер Рэндолф расстроился.
        - Надо было предупредить.
        - Предупредить? — Троттер ударила ложкой по столу. — Бедного мистера Рэндолфа надо было предупредить, вот кого. Пошлю-ка я лучше Уильяма Эрнеста.
        - Я сказала, сейчас приведу, черт побери!
        При этих словах ложка миссис Троттер снова взлетела вверх, как мухобойка.
        - Ну ладно, ладно. Я не хотела ругаться, черт побери! Уж и слова сказать нельзя.
        - Ты девчонка не глупая, могла бы научиться вставлять и нормальные слова между ругательствами, — ложка опустилась в салат и стала тщательно его перемешивать. — Ну, идешь, так поторапливайся.
        Маленький негр все еще стоял перед открытой дверью.
        - Уильям Эрнест, — ласково окликнул он, когда Гилли стала подниматься по ступенькам.
        - Нет, — резко ответила она, — это я.
        - А-а! — человечек улыбнулся, хотя глаза его оставались неподвижными. — Ты, наверно, новая девочка. — Он протянул вперед правую руку. — Добро пожаловать, добро пожаловать!
        Гилли брезгливо взяла его за локоть.
        - Троттер велела привести вас к ужину.
        - Спасибо, спасибо, — он нащупал дверную ручку, захлопнул дверь. — Прохладно сегодня, правда?
        - Да.
        Но ее мысли были заняты мисс Эллис. «Пусть я плохо вела себя в доме Нэвинсов, — думала она, — но такого я не заслужила. Хозяйка — жирная безмозглая фанатичка с семилетним недоумком. Трудно сказать, можно или нельзя его считать дефективным. Но скорее всего у этого парня „не все дома“, иначе с чего бы Троттер стала поднимать такую шумиху? Ну с этими двумя я бы еще справилась, но этот слепой негр, который будет с ними ужинать, — это уж чересчур. А может, мисс Эллис не знает? Может, Троттер скрывает?»
        Тротуар был неровный. Мистер Рэндолф споткнулся о выбоину и едва удержался на ногах.
        - Осторожно! — Гилли схватила его за худое плечо.
        - Спасибо, спасибо.
        Гилли поспешно отстранилась от него. С ужасом она подумала, что черный сейчас возьмет ее за руку, но нет, он не сделал этого.
        «Ну погоди, мисс Эллис, ты еще пожалеешь, что так обошлась со мной!»
        - Миссис Троттер сказала мне, как вас зовут, но я, к стыду своему, забыл. — Он постучал по своей голове с короткими вьющимися седыми волосами. — Запоминаю всякую ерунду, а важное забываю.
        - Гилли, — пробормотала она.
        - Простите, не расслышал.
        - Гилли Хопкинс.
        - Понял. — Он с трудом поднимался по ступенькам крыльца дома Троттер.
        «Господи, почему бы ему не ходить с какой-нибудь палкой?»
        - Рад был познакомиться с вами, мисс Гилли. Я в большой дружбе со всеми детьми Троттер. Уильям Эрнест для меня все равно, что внук, и я уверен…
        - Осторожно, дверь.
        - Да, да. Благодарю.
        - Это вы, мистер Рэндолф? — раздался голос Троттер.
        - Да, да, миссис Троттер, в сопровождении очаровательнейшей маленькой провожатой.
        Троттер появилась в дверях.
        - Как вы себя чувствуете в такой холод? — спросила она, упершись руками в бока.
        - Честно говоря, не очень хорошо. Эта милая девочка — моя спасительница. Я чуть не упал.
        - Что вы говорите?
        «Слышишь, Троттер, я справилась и с этим».
        - Надеюсь, в этом старом доме станет теперь веселее, миссис Троттер.
        - Может быть, — отозвалась та равнодушно. Не поймешь, что у нее на уме.
        Ужин прошел спокойно. Гилли проголодалась, но решила не подавать виду, что с огромным удовольствием поглощает еду. Уильям Эрнест ел молча, время от времени он тайком поглядывал на Гилли. Ясно, она до смерти напугала его. За последние два часа, пожалуй, только эта мысль и утешала ее. Власть над мальчишкой в конце концов обернется властью над самой Троттер.
        - Скажу по правде, миссис Троттер, — заговорил мистер Рэндолф, — всякий раз мне кажется, что сегодняшний ужин никак не может быть лучше вчерашнего. Но уж на этот раз вы превзошли себя — в жизни так замечательно не ужинал.
        - Мистер Рэндолф, я могу зазнаться от ваших комплиментов.
        Он усмехнулся.
        - Поверьте, это не лесть, миссис Троттер. Уильям Эрнест и Гилли согласятся со мной. Хоть я и старый человек, но различаю вкус. Есть, правда, люди, которые утверждают, что я утратил остальные четыре чувства.
        Это продолжалось до бесконечности. Мистер Рэндолф расточал толстухе бесконечные комплименты, и та услаждалась ими, словно это был пломбир с шоколадным сиропом и орехами.
        «Что же мне делать, — думала Гилли в эту ночь, лежа на узкой кровати с заложенными за голову руками. — Написать маме, Кортни Рутерфорд Хопкинс? Она наверняка сможет подать в суд на благотворительное общество, если узнает, в какую дыру запихнули ее дочь».
        Как только Гилли заводила с мисс Эллис разговор о Кортни, та сразу же начинала хмуриться. Как-то она сказала, что Кортни родом из Вирджинии. А всем известно, это уж точно, что в таких семьях не садятся за один стол с неграми. Кортни Рутерфорд Хопкинс наверняка не на шутку рассердится, когда услышит, что ее дочь заставляют делать это. Может, тогда эту ханжу, миссис Троттер, посадят за решетку за пособничество развращению малолетних. А мисс Эллис немедленно уволят. Да-да! Уволят.
        «И тогда мама сразу же приедет за мной, — думала Гилли. — Только бы узнала, ни за что б не допустила, чтобы ее великолепная Галадриэль прозябала в такой дыре. Но как ей узнать? Мисс Эллис в жизни не признается в этом. Какие небылицы плетет эта Эллис, чтобы помешать Кортни приехать за Гилли?»
        И, засыпая, Гилли в тысячный раз дала себе слово узнать, где живет ее мама, Кортни Рутерфорд Хопкинс, и написать ей письмо — пусть приедет и заберет домой свою великолепную Галадриэль.
        СНОВА НЕПРИЯТНЫЕ СЮРПРИЗЫ
        Глядя в зеркальце, висящее над комодом, Гилли с немалым удовлетворением обнаружила, что ее волосы в чудовищном беспорядке. Вчера, до того, как к ним прилипла жевательная резинка, их надо было только немного пригладить расческой. Сегодня они стали похожи на участок, перепаханный бульдозером: там — вырванное с корнем дерево, здесь — наполовину разрушенная стена с развалившейся печью. Грандиозно. Троттер будет вне себя. Вприпрыжку Гилли сбежала по лестнице в кухню.
        Она задрала голову и уселась за кухонный стол в ожидании взрыва.
        - Я отведу тебя в школу в начале десятого. Слышишь? — сказала Троттер.
        Разумеется, Гилли слышала. Она слегка наклонила голову вперед, чтобы привлечь внимание толстухи.
        - Если я приведу тебя раньше, будем сидеть да ждать — они нами не скоро займутся. Лучше посидеть дома за чашкой кофе, верно я говорю? — Она поставила перед Гилли миску с дымящейся овсяной кашей.
        Гилли энергично закивала головой:
        «Да!»
        Уильям Эрнест уставился на нее. Очки у него запотели от пара, поднимающегося от горячего геркулеса. Гилли оскалила зубы и повернулась к нему, на этот раз она отчаянно замотала головой в его сторону: «Нет!» Мальчик громко засопел и втянул голову в плечи.
        - Тебе салфетка нужна, Уильям Эрнест? — Троттер вытащила из кармана передника бумажную салфетку и осторожно вытерла ему нос. — На вот чистую, возьми с собой в школу, детка. — Она наклонилась к нему и засунула чистую салфетку в карман его брюк. Гилли вытянула шею, словно хотела разглядеть, что лежит в кармане у Уильяма Эрнеста. Ее голова находилась под самым носом Троттер. Теперь толстуха уж наверняка обратит внимание на ее волосы.
        - Вчера Уильяма Эрнеста перевели в группу лучших учеников по чтению. Правда, детка?
        Мальчик кивнул, не отрывая глаз от миски.
        - Почитай-ка нам вслух, покажи Гилли, как ты умеешь читать.
        На мгновение Уильям Эрнест поднял глаза — в них застыл ужас. Троттер, конечно, этого не заметила, но от Гилли не скроешься — она снова широко осклабилась и изо всех сил затрясла всклокоченной головой.
        - В этой группе они читают толстые книги, — объяснила Троттер. — Попасть в такую группу — большая честь, правда? — Она наклонилась поверх головы Гилли, положила на стол несколько кусочков поджаренного хлеба. — Мы старались изо всех сил.
        - Значит, у старика Уильяма котелок варит?
        Троттер с недоумением взглянула на нее:
        - Да, он делает успехи.
        - Вы и глазом не моргнете, как он научится самостоятельно вытирать нос и даже причесываться, — громко сказала Гилли.
        - Он и сейчас все делает сам, — спокойно ответила Троттер. — Почти всегда, — с глубоким вздохом она опустилась на стул. — Передай-ка мне, пожалуйста, хлеб, Гилли.
        Гилли взяла тарелку с хлебом, подняла на уровень своей головы и, не опуская, протянула Троттер.
        - Спасибо, детка.
        В половине девятого Троттер стала провожать Уильяма Эрнеста в школу. Гилли давно позавтракала, но все сидела за кухонным столом, подперев голову кулаками. С порога до нее доносился голос гусыни, хлопающей крыльями над своим гусенком.
        - Ну, смотри, отличник, не ударь лицом в грязь, слышишь?
        Наконец входная дверь захлопнулась, и Троттер вернулась на кухню. Когда она появилась в дверях, Гилли расправила плечи и изо всех сил затрясла головой.
        - Тик у тебя что ли, детка?
        - Нет.
        - То-то я подумала, вроде рано тебе жаловаться на трясучку, — пробормотала толстуха, плавно опускаясь на свое место перед желанной чашкой кофе. — Ты в кедах. Это хорошо, они тебе понадобятся на физкультуре. А еще чего возьмешь с собой в школу, подумала?
        Гилли отрицательно покачала головой, но на этот раз не так энергично. Кажется, она перестаралась.
        - Пожалуй, поднимусь наверх, еще есть время, — сказала она.
        - Пока будешь наверху, детка…
        - Что? — Гилли тут же насторожилась.
        - Застели, пожалуйста, кровати, ладно? А то весь день будут стоять неубранными, куда это годится; мне-то совсем не под силу лазать вверх-вниз по лестнице.
        Гилли вошла в свою комнату и раздраженно захлопнула дверь. Сквозь стиснутые зубы она сыпала проклятьями, но все не могла отвести душу. Эта тупица, чучело, гиппопотам, эта безмозглая уродина. Эта… Эта… Эта ведьма Троттер не позволит, чтобы капля упала с носа ее драгоценного крошки Уильяма Эрнеста, но она готова пустить Гилли в школу, в новую школу, где ее никто не знает, в таком виде, как пугало огородное! Надо будет обязательно сообщить об этом мисс Эллис. Гилли ударила кулаком по своей подушке. Должен же быть закон, чтобы наказывать приемных матерей, у которых есть любимчики.
        Ну погодите, Гилли еще покажет этому жиртресту, где раки зимуют! Она рывком выдвинула левый верхний ящик комода, вытащила сломанную расческу и с остервенением попыталась пробиться сквозь всклокоченные дебри; наткнувшись на кусок жвачки, расческа застряла. Гилли кинулась в ванную, перевернула все вверх дном в аптечке, наконец схватила маникюрные ножницы — сейчас она отхватит эти непокорные вихры. Но несколько упрямых прядей не подчинялись ни расческе, ни ножницам. Она безжалостно намочила их и все-таки заставила покориться. Ну, погодите. Она покажет всем. Она всему свету покажет, кто такая Галадриэль Хопкинс — с нею шутки плохи.
        - Тебя, кажется, зовут Гилли, — сказал директор школы, мистер Эванс.
        - Полное имя бедняжки мне и не выговорить, — сказала Троттер с усмешкой, что казалось ей проявлением дружелюбия.
        Настроения Гилли это нисколько не улучшило. Она все еще кипела из-за неудачной попытки управиться с волосами.
        - Что же, Гилли — хорошее имя, — сказал мистер Эванс, и это было равносильно подтверждению, что и в школе ей также придется жить среди идиотов.
        Директор просматривал документы, которые ему переслали из начальной школы «Голливудские Сады», где раньше училась Гилли. Несколько раз он кашлянул и, наконец, сказал:
        - Ну что же, я считаю, что эту юную леди надо направить в класс, где ее заставят подтянуться.
        - Это вы верно говорите, соображения у нее хватает.
        «Ну до чего же ты глупа, Троттер. Откуда тебе знать, соображаю я или нет. До вчерашнего дня ты меня и в глаза не видела».
        - Я хочу направить тебя в класс мисс Харрис. В шестых классах у нас предметное обучение, но…
        - Какое такое обучение?
        «Ох, Троттер, дурачина, заткнись!»
        Но директор, кажется, не понимал, с какой идиоткой он имеет дело. Он неторопливо стал объяснять ей, что в некоторых шестых классах занятия математикой, чтением и другими предметами ведут разные преподаватели, а мисс Харрис остается со своим классом на весь учебный день. Вот занудство.
        Медленно, чтобы Троттер не упала замертво, они поднимались по старой лестнице на третий этаж в класс мисс Харрис. В коридорах пахло мастикой для паркета и супом из кафетерия. Гилли думала, она так ненавидит все школы на свете, что уже ни одна не сможет ни расстроить ее, ни разочаровать, но с каждым шагом на сердце у нее становилось все тяжелее, она шла, как смертник на виселицу.
        Они остановились перед дверью с надписью «ХАРРИС-6».
        Мистер Эванс постучал; дверь открыла высокая негритянка с шапкой густых черных волос. Она улыбнулась, глядя сверху вниз на стоящих перед ней людей — она была выше даже самого директора. Гилли отпрянула, но натолкнулась на громадную грудь Троттер — пришлось тут же податься вперед. Господи, только этого недоставало: учительница — негритянка! Никто, кажется, ничего не заметил, разве только в темных глазах мисс Харрис что-то вспыхнуло.
        Троттер похлопала Гилли по руке, пробормотала какую-то фразу, оканчивающуюся словом «детка», после чего они с директором скрылись в глубине коридора — дверь с надписью «ХАРРИС-6» захлопнулась за Гилли. Учительница подвела Гилли к свободной парте в середине класса, попросила снять куртку и передала ее другой девочке, чтобы та повесила на вешалку, стоящую в глубине класса. Потом велела Гилли сесть за парту, а сама прошла, села за учительский стол и стала просматривать бумаги, которые ей передал мистер Эванс.
        Почти сразу она подняла глаза; лицо ее осветила добрая улыбка.
        - Галадриэль Хопкинс, какое прелестное имя. Из Толкина, конечно.
        - Нет, — пробормотала Гилли, — из «Голливудских Садов».
        Мисс Харрис рассмеялась звонким золотистым смехом.
        - Нет, я говорю о твоем имени — Галадриэль. Так звали прекрасную королеву в книге, которую написал Толкин. Но ты, конечно, знаешь об этом.
        Черт побери. Никто никогда не говорил Гилли, что ее имя взято из книги. Притвориться, что ей это известно, или представить себя круглой идиоткой?
        - Если не возражаешь, я буду звать тебя Галадриэль. Это прекрасное имя.
        - Нет! — Все с удивлением посмотрели на Гилли. Наверно, она выкрикнула это слишком громко. — Я предпочитаю, чтобы меня называли Гилли.
        - Хорошо. — В голосе мисс Харрис звучала теперь скорее сталь, чем золото. — Договорились. Будем называть тебя Гилли. — Она улыбнулась, на этот раз всем остальным ученикам. — Так, на чем мы остановились?
        Гомон голосов гулом отзывался в голове. Хотелось уткнуться в парту, но кто-то сунул ей под нос учебник.
        Это было несправедливо. Несправедливо с начала и до конца. Однажды она видела в старой книге картинку: рыжая лиса на высокой скале, окруженная со всех сторон оскалившимися собаками. Вот и с ней так. Она умнее их всех, но их слишком много. Они окружили ее со всех сторон, они хотят разорвать ее в клочья…
        Над ней наклонилась мисс Харрис. Гилли отпрянула.
        - Вы проходили в «Голливудских Садах» деление дробей?
        Гилли отрицательно покачала головой. Она кипела от злости. Мало того, что ее привели в эту паршивую старую школу, так еще оказаться отстающей, словно она глупее остальных, сидеть как дура перед всеми этими… Почти половина учеников в классе — черные. Оказаться дурой перед ними, перед…
        - Подвинь стул к моему столу, и мы с тобой разберемся в этом.
        Гилли схватила стул, обогнала мисс Харрис и ринулась вперед. Она еще им покажет.
        Во время перемены Моника Брэндли, одна из белых учениц в классе, должна была приглядеть за ней. Но Монике было интереснее болтать со своими подружками, что она и сделала: она повернулась спиной к Гилли, прислонилась к стене и стала хихикать и сплетничать с двумя шестиклассницами — одна из них негритянка с множеством тоненьких косичек на голове. Как у африканки. Ну и наплевать. Ей-то что. Чего волноваться? Хихикайте себе на здоровье. Гилли повернулась к ним спиной. Пусть знают.
        И в эту самую минуту баскетбольный мяч, вырвавшись из рук какого-то игрока, упал на землю и подкатился к самым ее ногам. Чего-чего, а это дело знакомое. С мячом в руках она подбежала к корзинке и подбросила мяч вверх, но поторопилась. Мяч ударился о край кольца и отскочил в сторону. С раздражением она подпрыгнула и поймала его на лету. До нее донеслись протестующие крики игроков, но это были мальчишки, большинство моложе ее и меньше ростом — беспокоиться нечего. Она снова бросила мяч в кольцо, на этот раз без спешки. Мяч описал плавную дугу и попал точно в цель. Она оттолкнула кого-то и ловко поймала падающий мяч.
        - Эй, ты, чего лезешь?! — один из игроков, чернокожий парень с нее ростом, попытался было вырвать мяч. Она увильнула в сторону, сбила мальчишку с ног, снова забросила мяч точно в цель и опять подхватила его.
        Тут все мальчишки бросились за ней. Громко смеясь, прижимая мяч к груди, она бежала по площадке. Сзади вопили, но она бежала быстрее, чем они. Она выскочила на площадку, где играли в классы, перескочила через веревку, помчалась к столбу с корзинкой и снова кинула мяч, но в веселом азарте промахнулась.
        Мальчишкам было не до мяча. Они набросились на нее, сбили с ног и задали ей трепку. Она отчаянно царапалась и лягалась. Они визжали, как побитые щенки.
        - А ну, ребята! Что здесь происходит? — над ними возникла мисс Харрис.
        Под ее пристальным взглядом сражение мгновенно прекратилось. Она повела всех в кабинет директора. Гилли с радостью увидела большую красную царапину на щеке долговязого парня. В этой потасовке она как следует наподдала им. Вид у мальчишек был, прямо скажем, незавидный. Все против одного — совсем неплохо, даже для великолепной Гилли Хопкинс.
        Мистер Эванс как следует отчитал мальчишек за драку на спортивной площадке и отправил их в классы. А Гилли он задержал.
        - Гилли, — директор произнес это имя так, словно оно само по себе составляло целое предложение. Потом он откинулся в кресле, сцепил пальцы рук и молча уставился на нее.
        Она пригладила волосы и, не опуская глаз, ждала, что будет. Люди терпеть не могут, когда вот так пристально смотришь на них — словно это они в чем-то провинились. Они не знают, что им делать. Так и есть. Директор первым отвел глаза.
        - Хочешь сесть?
        Она резко тряхнула головой: «Нет!»
        Директор откашлялся.
        - Я бы предпочел, чтобы мы стали друзьями.
        Гилли усмехнулась.
        - Не годится затевать драки на спортивной площадке, — он посмотрел ей прямо в глаза, — и в любом другом месте в пределах нашей школы. Ты должна это понять, Гилли.
        Она вызывающе задрала голову и все смотрела ему прямо в глаза.
        - Ты пришла в новую школу, и у тебя есть возможность начать новую жизнь. Если захочешь.
        Значит, «Голливудские Сады» уже обо всем его известили. А? Ну и что. Все равно, они скоро и так бы все поняли, уж она бы об этом позаботилась.
        Гилли улыбнулась самой своей зловещей улыбкой.
        - Может, я могу чем-нибудь помочь тебе, может, ты хочешь поговорить с кем-нибудь?
        Ну, нет, не нужны ей эти понимающие взрослые. Избавьте! Она улыбалась изо всех сил, даже мышцы возле глаз устали.
        - Не беспокойтесь, — сказала она. — Мне не нужна ничья помощь.
        - Если тебе не нужна ничья помощь, я не собираюсь ее тебе навязывать. Но запомни, Гилли, — он наклонился к ней и сказал очень медленно и мягко, — никто не позволит тебе обижать других.
        Она громко перевела дух. Соображает дядя, что к чему. Мистер Эванс откинулся на спинку стула, и ей показалось, что он вздохнул.
        - Во всяком случае, я этого не потерплю.
        Гилли вытерла нос тыльной стороной ладони. Она заметила, как директор потянулся было к коробке с бумажными салфетками, но тут же убрал руку.
        - А теперь можешь идти в класс. — Она направилась к дверям. — Надеюсь, ты постараешься ради себя и ради нас, Гилли.
        Она пропустила эти слова мимо ушей. «Недурно, — думала она, поднимаясь по темной лестнице. — Прошло всего полдня, и директор уже заколебался. Дайте ей неделю. То ли еще будет. Пройдет неделя, и она все перевернет вверх дном в этой распроклятой школе. Но на сегодня хватит. Пусть почешут в затылках. А вот завтра или даже послезавтра — у-у-х!» Она чувствовала, к ней возвращаются прежние силы. Усталости как не бывало.
        «КАБАРЕ — КИРКА»
        С Агнес Стоукс она познакомилась на следующий день во время перемены. Агнес, маленькая, неказистая девчонка, училась в параллельном шестом классе. Длинные рыжие волосы сальными прядями спускались по ее спине, и когда она подкралась к Гилли на спортивной площадке, та сразу заметила, какие у нее грязные ногти.
        - Я знаю, кто ты такая, — сказала девчонка.
        Гилли тут же вспомнила сказку о карлике. Так же, как и тот карлик, эта девчонка, похоже, имеет власть над людьми. Она знает, кто такая Гилли, а вот Гилли ничего о ней не знает.
        - Ну? — сказала Гилли, давая понять злой карлице, что ей на это наплевать.
        - Здорово ты вчера отлупила этих мальчишек.
        - Ну? — Гилли не могла скрыть, что это ее несколько заинтересовало.
        - Вся школа об этом говорит.
        - Ну и что?
        - А вот что, — девчонка прислонилась к стене, будто ее общество могло доставить Гилли большое удовольствие.
        - Что же?
        Девчонка сморщила веснушчатый нос:
        - Вот я и подумала, мы с тобой должны подружиться.
        - С какой это стати? (Карлики вечно кого-нибудь преследуют.)
        - Да просто так.
        На этой пигалице была куртка с такими длинными рукавами, что руки тонули в них. Она стала засучивать рукава, сперва левый, потом правый. Делала она это медленно, молча: будто совершала какую-то церемонию. Гилли прямо в дрожь бросило.
        - Как тебя зовут? — неожиданно выпалила она, не очень надеясь, что девчонка станет отвечать.
        - Агнес Стоукс, — шепотом, как заговорщица, сказала та. — Но ты зови меня просто Аг.
        - Вот еще.
        Гилли обрадовалась: зазвенел звонок и можно было убежать от Агнес. Но когда после уроков она отправилась домой, Агнес выскользнула из-за угла и пошла рядом.
        - Давай зайдем ко мне, — сказала она, — бабка не рассердится.
        - Не могу, — Гилли не собиралась заходить к Агнес Стоукс, пока не выяснит, что у этой девчонки на уме. Такие, как Агнес, ни с того ни с сего в друзья не навязываются.
        Гилли ускорила шаг, но Агнес не отставала и, подпрыгивая, держалась рядом. Они поднялись на холм и подошли к дому Троттер. Агнес нахально повернула за ней к двери. Гилли обернулась и раздраженно сказала:
        - Сегодня ко мне нельзя.
        - Почему?
        - А потому, что я живу со страшным людоедом, который живьем заглатывает рыжих девчонок.
        Агнес испуганно отступила.
        - Ой, — сказала она. Потом нервно захихикала. — Все ясно. Разыгрываешь.
        - Каррамба, — зарычала Гилли, наступая на девчонку, как страшный великан-людоед.
        Агнес отшатнулась.
        - Ты что?
        Так тебе и надо. Ей все-таки удалось напугать эту уродину.
        - Может, завтра получится, — спокойно сказала Гилли и, не оглядываясь, вошла в дом.
        - Это ты, Уильям Эрнест, детка?
        От этих слов Гилли замутило. До чего же лебезит Троттер перед этим придурком. Троттер появилась в коридоре.
        - А, это ты, Гилли, — сказала она. — Так рано? А я подумала, это Уильям Эрнест.
        - Ага, — Гилли направилась к лестнице.
        - Погоди-ка, детка. Тут тебе почта.
        Письмо! Оно могло быть только от… Так и есть. Гилли выхватила открытку из отекших пальцев Троттер, одним махом взлетела вверх по лестнице, захлопнула за собой дверь и бросилась на кровать. Это была открытка с изображением солнечного заката над океаном. Гилли медленно перевернула ее.
        Моя дорогая Галадриэль, агентство сообщило мне, что ты переехала. Жаль, что не ко мне. Скучаю. Целую.
        Кортни
        И все. Гилли перечитала открытку. Потом прочла ее в третий раз. Нет, не все. В углу слева написано еще что-то. Буквы набегают друг на друга, трудно разобрать. Да это адрес. Адрес ее мамы!
        Она сможет поехать туда. На попутных машинах через всю страну, до Калифорнии. Она постучит, и мама откроет дверь. Кортни обнимет ее, покроет поцелуями ее лицо и больше никуда от себя не отпустит.
        «Жаль, что не ко мне. Скучаю».
        Значит, Кортни хочет, чтобы она приехала. «Целую».
        Мысленно Гилли уже упаковывала свой коричневый чемодан и крадучись спускалась по лестнице. В полночь. В кромешную тьму. Нет. Ее бросило в дрожь. Лучше улучить момент, когда Троттер будет суетиться вокруг Уильяма Эрнеста или мистера Рэндолфа. Надо стащить немного еды. Может, прихватить немножко денег? Водители постоянно подбирают случайных попутчиков. Через несколько дней она будет в Калифорнии. Может, меньше, чем через неделю. Водители постоянно подбирают случайных попутчиков, а потом избивают их. Убивают. И бросают трупы в лесу. И все это случится потому, что у нее нет денег, чтобы купить билет на самолет или хотя бы на автобус.
        Ну, почему все так трудно? Другие дети могут жить со своими матерями. Дураки, идиоты, которые и не так уж любят своих матерей, а она…
        Гилли уткнулась головой в подушку и расплакалась. Она не собиралась распускать нюни, но все получалось так несправедливо. С трех лет она даже не видела свою маму. Свою прелестную маму, которая так скучает по ней и шлет ей свой поцелуй.
        - У тебя все в порядке, детка? — Стук-стук-стук… — Все в порядке?
        Гилли приподнялась и села на кровати. Неужели в этом гадюшнике человека не могут оставить в покое? Она сунула открытку под подушку и расправила покрывало, чего не захотела делать перед уходом в школу. Она застыла возле кровати, как солдат на проверке. Но дверь не открылась.
        - Тебе ничего не надо, детка?
        «Ага. Посуетись, пугало огородное!»
        - Можно войти?
        - Нет! — взвизгнула Гилли. Она бросилась к двери и настежь распахнула ее. — Неужели нельзя хоть на минуту оставить меня в покое?
        Ресницы на лице Троттер захлопали, как ставни в пустом доме.
        - У тебя все в порядке, детка? — повторила она.
        - Будет в порядке, когда вы перестанете здесь отсвечивать!
        - Ладно, — Троттер медленно направилась к лестнице. — Позови меня, если чего понадобится. — И добавила: — Ничего нет плохого, если человек нуждается в помощи.
        - Не нуждаюсь я ни в какой помощи! — Гилли хлопнула дверью, потом распахнула ее. — Ни в чьей! — И снова захлопнула дверь.
        «Скучаю. Целую». Мне не нужна ничья помощь, кроме твоей. Если я напишу тебе, если попрошу, ты приедешь, заберешь меня отсюда? Ты — единственный человек в мире, который мне нужен. Тебе будет хорошо со мной. Вот увидишь. Я стану совсем другой. Вместо отвратительной Гилли у тебя будет великолепная, добрая, послушная, славная Галадриэль. И благодарная. О, мама, я буду так благодарна тебе.
        - Ты так добр к нам. Создатель, — мистер Рэндолф произносил слова молитвы перед вечерней трапезой, — Ты так великодушен к нам. Перед нами — вкуснейшая еда и прекрасные друзья, с которыми мы будем наслаждаться ею. Благослови же нас. Создатель, и помоги нам стать воистину благодарными. Аминь!
        - Аминь! До чего ж это у вас складно получается, мистер Рэндолф.
        - Да ведь, когда я сижу за вашим гостеприимным столом, миссис Троттер, я всегда преисполнен благодарности.
        «Тьфу, от этой мерзопакостной трепотни кусок в горло не лезет».
        - Ну, как прошли у вас сегодня занятия в школе, мисс Гилли?
        Гилли хмыкнула. Троттер строго посмотрела на нее.
        - Вроде нормально.
        - Да, теперь вам, молодым людям, предоставляются такие прекрасные возможности. А вот когда я учился… Большое спасибо, миссис Троттер. Как замечательно пахнет эта еда.
        Гилли вздохнула с облегчением: вместо воспоминаний о школьном детстве слепой старик занялся едой, он причмокивал от удовольствия; небольшие кусочки падали у него изо рта на подбородок или на галстук.
        Отвратительное зрелище. Гилли повернулась к Уильяму Эрнесту, который, как всегда, не сводил с нее широко открытых глаз. Она натянуто улыбнулась ему и чопорно произнесла:
        - Ну, как дела, дорогуша?
        «Дорогуша» немедленно подавился кусочком моркови. Он закашлялся до слез.
        - Что с тобой, Уильям Эрнест, детка?
        - Я думаю, — Гилли снова ухмыльнулась, как директриса в прежней школе. — По-моему, милый ребенок подавился, — сказала она, — у него кусок застрял в горле.
        - Все в порядке, детка? — спросила Троттер.
        Уильям Эрнест кивнул сквозь слезы.
        - Это точно?
        - Может, ему надо постучать по спине, — предложил мистер Рэндолф.
        - Точно, — откликнулась Гилли, — что ты на это скажешь, Уильям Эрнест, старина? Хочешь, я двину тебя разок по спинке?
        - Нет! Не разрешайте ей бить меня!
        - Никто и пальцем тебя не тронет, детка. Мы просто хотим помочь тебе. — Троттер строго посмотрела на Гилли. — Верно я говорю, Гилли?
        - Просто мы хотим помочь тебе, дружок, — пробормотала Гилли с коварной улыбкой политикана.
        - Уже все прошло, — сказал мальчик тихим сдавленным голосом. Он придвинул стул поближе к Троттер, чтобы не сидеть напротив Гилли.
        - Послушай-ка, Уильям Эрнест, — Гилли осклабилась, — давай почитаем что-нибудь из твоей хрестоматии после ужина. Старая волчица покажет тебе, как это надо делать.
        Уильям Эрнест отрицательно замотал головой и умоляюще посмотрел на Троттер, чтобы та спасла его.
        - Ах, миссис Троттер, стар я, видно, стал. Вот слушаю и не понимаю, о чем говорят эти молодые люди, — сказал мистер Рэндолф.
        Троттер посмотрела сначала на Уильяма Эрнеста, потом — на Гилли.
        - Да вы не расстраивайтесь, мистер Рэндолф. — Она наклонилась к Уильяму Эрнесту и ласково похлопала его по спине, не сводя глаз с Гилли. — Чего тут расстраиваться? В наше время дети готовы высмеивать все на свете. И возраст ваш здесь ни при чем.
        - Вот тебе и на, — пробормотала Гилли. — Я же хотела помочь этому ребенку.
        - А ему и невдомек, — сказала Троттер, но глаза ее говорили: «Ничего подобного ты не хотела». — Ты вот что, Гилли, — продолжала она, — говорят, ты мастерица читать. Почитай-ка мистеру Рэндолфу, он будет рад-радехонек.
        Маленькое морщинистое лицо просветлело.
        - Не верю собственным ушам! Вы согласны, мисс Гилли? Для меня это такая радость.
        «Ну и жаба же ты, Троттер!»
        - Но у меня нет ничего для чтения, — сказала она.
        - Это не беда. У мистера Рэндолфа книг, хоть библиотеку открывай. Правда, мистер Рэндолф?
        - Пожалуй, — усмехнулся он, — кое-какие книги у меня есть, но самая лучшая книга находится здесь, в вашем доме.
        - Какая книга? — с недовольным видом спросила Гилли. Она в самом деле любила хорошие книги.
        - Думаю, мистер Рэндолф про Библию говорит.
        - Библию? — Гилли не знала, смеяться ей или плакать. Она представила себе, как ее навсегда заточат в пыльной темной гостиной и заставят читать вслух Библию этой Троттер и мистеру Рэндолфу. Читать придется без передышки, а они будут благоговейно кивать друг другу. Гилли вскочила со стула.
        - Я достану книжку для чтения, — сказала она. — Сбегаю к мистеру Рэндолфу и что-нибудь выберу.
        Она боялась, что ее остановят, заставят читать вслух Библию, но они оба, кажется, были довольны и сразу же отпустили ее.
        Входная дверь в доме мистера Рэндолфа была не заперта. Здесь царила кромешная темнота и пахло затхлым еще похуже, чем у Троттер. Гилли попыталась включить свет. Бесполезно. Ну, конечно. Не все ли равно мистеру Рэндолфу, перегорела у него лампочка или нет? Спотыкаясь, она прошла по коридору туда, где, ей казалось, должна находиться гостиная, пошарила пальцем по стене, пока не наткнулась на выключатель. К счастью, лампочка загорелась — тусклая, ватт сорок, не больше, но хоть какой-то свет.
        Вдоль стен тесной маленькой комнаты до самого потолка возвышались старинные книжные шкафы. А в них книги, сотни книг, в полнейшем беспорядке: сваленные стопками, перевернутые, наваленные одна на другую и даже втиснутые на полки корешками внутрь. Старые пропыленные книги. Трудно было поверить, что смешной маленький мистер Рэндолф действительно читал их. Интересно, давно ли он ослеп. Вот бы узнать, о чем он думает. Хорошо бы заглянуть за пустые белые глаза и понять, что за птица этот мистер Рэндолф, что он находит в этих книгах.
        Она подошла к большой полке справа от двери, но почему-то было неловко прикасаться к этим книгам. Это все равно, что лезть в чужую душу. Постой-ка. А может, книги выставлены здесь напоказ? Может, мистер Рэндолф собирает их для того, чтобы казаться гением, а сам не может прочесть ни строчки. И проверить этого нельзя. Думают, он не читает, потому что ослеп. Так вот оно что. У нее отлегло от сердца. Теперь можно спокойно рассмотреть книги.
        Читая названия, Гилли непроизвольно стала приводить полки в порядок. Попалось несколько томов энциклопедии. Сначала на букву "А" — «Аризона — Аяччо», потом на букву "М" — «Медузы — Многоножки». А где же другие тома? Беспорядок раздражал ее. На верхней полке она увидела том энциклопедии на букву "К" — «Кабаре — Кирка». Гилли подтащила старое кресло, поставила его к полкам и забралась на спинку. Приподнявшись на цыпочки, она оперлась о неустойчивые книжные полки, чтобы не упасть. С трудом дотянулась до толстого тома. Кончиками пальцев потянула его вниз и поймала на лету. Что-то зашелестело в воздухе и упало на пол.
        Деньги. Гилли спрыгнула с кресла, едва удержалась на ногах и схватила с пола две бумажные купюры по пять долларов, упавшие с верхней полки из-за тома энциклопедии. Отложив книгу в сторону, она стала разглядывать старые измятые купюры. Именно теперь, когда деньги были ей так нужны. Слетели сверху, прямо ей в руки. Просто чудо. Правда, на десять долларов далеко не уедешь, но там, где они лежали, может быть, есть и еще. Она снова забралась на спинку кресла и, едва удерживаясь на ногах, встала на цыпочки. Безуспешно. Ей почти удалось достать до верхней полки кончиками пальцев, но опора была ненадежной — нижние полки так качались, что опираться на них — опасно.
        На крыльце раздались тяжелые шаги. Открылась входная дверь. — У тебя все в порядке, детка?
        Гилли чуть не свалилась с кресла. Она спрыгнула на сиденье, схватила том энциклопедии на букву "К" и с трудом засунула его на прежнее место, и как раз вовремя. Когда в дверях появилась Троттер, она уже успела спуститься на сиденье.
        - Ты так задержалась, — сказала толстуха. — А тут мистер Рэндолф говорит, может, все лампочки перегорели. Ему от них все равно никакого толку, вот он и забывает.
        - Здесь есть свет, — выпалила Гилли. — Не было бы, я бы давным-давно вернулась. У меня котелок еще варит.
        - Я уже это слыхала, — сухо заметила Троттер. — Ну, нашла что-нибудь интересное для мистера Рэндолфа?
        - Здесь одно барахло.
        - Для одного — барахло, а для другого — сокровище, — сказала Троттер до отвращения спокойным голосом и подошла к книжной полке. Она сняла небольшую толстую книгу в кожаном переплете и сдула с нее пыль.
        - Мистер Рэндолф, он стихи любит. — Она протянула книгу Гилли, которая все еще стояла на сиденье кресла. — Прошлый год я вот эту стала ему читать, да ты, наверно, сама понимаешь, — в ее голосе прозвучало смущение. — Не больно я мастерица читать.
        Гилли слезла с кресла. Она все еще злилась на Троттер — какого черта она ворвалась сюда, — но хотелось узнать, какие же стихи любит мистер Рэндолф? Это была «Оксфордская антология английской поэзии». Гилли рывком раскрыла ее, но в полутьме не могла разглядеть ни слова.
        - Пошли?
        - Иду, иду… — раздраженно сказала Гилли. Она напряженно вытянула шею, — только бы ненароком не глянуть на том энциклопедии «Кабаре — Кирка», — и пошла следом за толстухой Троттер к ее дому.
        - Что вы принесли? — У мистера Рэндолфа лицо было точно у ребенка, когда перед ним кладут завернутый подарок. Он сидел на самом краешке большого коричневого кресла.
        - «Оксфордскую антологию английской поэзии», — пробормотала Гилли.
        Мистер Рэндолф слегка повернул голову.
        - Простите…
        - Стихи, какие мы прошлый год читали. — Как всегда, Троттер говорила со стариком чуть громче обычного.
        - Прекрасно-прекрасно, — сказал мистер Рэндолф, поглубже усаживаясь в кресло, его короткие ноги оторвались от потертого ковра.
        Гилли открыла книгу. Перелистнула несколько страниц, пропустила всю эту муть вначале. Вот оно, первое стихотворение.
        - «Песнь кукушки», — громко прочла она. Приятно хорошо делать то, чего не может ни один из них. Она посмотрела на стихотворение.
        Веет летень теплотвор,
        Кукуша кукует,
        Зеленится луг и бор,
        Всяка тварь ликует,
        Кукуша кукует…
        Стих был «с приветом».
        - Минутку, — пробормотала Гилли, переворачивая страницу. «С мартиуса на аверель…» Пробежала глазами следующую… Потом следующую… «В тенетах пава бьется, а злой ловец смеется».
        Гилли захлопнула книгу. Дуру из нее хотят сделать. Вон, мистер Рэндолф уже хихикает про себя.
        - Это не по-английски! — закричала она. — Вы что, дуру из меня хотите сделать?
        - Нет, нет, мисс Гилли. Ничего подобного. В начале антологии стихи напечатаны на староанглийском языке. Переверните еще несколько страниц.
        - Хотите Вордсворта послушать, мистер Рэндолф, или наизусть скажете? — спросила Троттер.
        - И то и другое, — сказал он со счастливой улыбкой.
        Троттер подошла к Гилли, сидящей на табурете возле пианино, наклонилась над книгой.
        - Я сама найду, — сказала Гилли, отдергивая книгу. — Дайте название.
        - Уильям Вордсворт, — сказал мистер Рэндолф. — «Когда-то все ручьи, луга, леса…» — он сложил на груди маленькие руки, теперь его голос был не сдавленным и вежливым, а мягким и теплым.
        Гилли нашла нужную страницу и стала читать:
        …Когда-то все ручьи, луга, леса
        Великим дивом представлялись мне;
        Вода, земля и небеса
        Сияли, как в прекрасном сне,
        И всюду мне являлись чудеса.
        Она остановилась, словно прислушиваясь к собственному эху.
        - «Теперь не то…» — подсказал ей бархатный голос мистера Рандолфа.
        …Теперь не то — куда ни погляжу
        Ни в ясный полдень,
        Ни в полночной мгле,
        Ни на воде, ни на земле…
        Откинувшись на спинку кресла, мистер Рэндолф стал вторить ей; их голоса слились:
        Чудес, что видел встарь, не нахожу.
        Так они и дальше читали. Он то благоговейно внимал, то вторил, и тогда голоса их сливались воедино.
        Рожденье наше — только лишь забвенье.
        Душа, что нам дана на срок земной,
        До своего на свете пробужденья
        Живет в обители иной…
        Но не в бессильной немоте,
        Не в первозданной наготе… —
        читала Гилли.
        И снова голоса их слились.
        А в ореоле славы мы идем…
        Из мест святых, где был наш дом…
        «А в ореоле славы мы идем…» Музыка слов вздымалась и набегала на нее, как волны на берег.
        Это была длинная поэма. Страниц семь мелким шрифтом. Гилли не понимала до конца ее смысла. Но мистер Рэндолф знал наперед каждое слово; он осторожно подсказывал, когда она начинала запинаться на трудном слове, и напевно, с выражением произносил вместе с ней свои любимые строки.
        Последний куплет они прочитали вместе:
        Спасибо сердце, что тебе даны
        Печаль, и нежность, и любовь, и страх.
        Цветочек бедный, разлетаясь в прах,
        Нам говорит, что слезы не нужны.
        <Перевод Г. Кружкова.>
        Мистер Рэндолф глубоко вздохнул.
        - Благодарю вас, — тихо сказал он. — Благодарю.
        - До чего ж складно она читает, — с гордостью улыбнулась Троттер, словно это была ее заслуга.
        Улыбка Троттер разозлила Гилли. Она так хорошо читает потому, что решила добиться этого. Как только эта противная училка, из первого класса, сказала миссис Диксон, что Гилли может оказаться в числе отстающих, Гилли твердо решила — она заставит старую ворону подавиться ее же словами. И добилась своего.. К Рождеству она обогнала весь класс. Правда, это ничего не изменило. Учительница, мисс Гормэн, подробно и убедительно разъяснила миссис Диксон, что у нее обучается двадцать пять человек и она лишена возможности проводить индивидуальные занятия. Гилли должна проявить терпение и чувство локтя. Только и всего.
        - Вам понравились стихи Вордсворта, мисс Гилли? — спросил мистер Рэндолф, прерывая ее злые мысли.
        - Глупо, — сказала она, скорее отвечая воспоминаниям и миссис Гормэн, чем ему.
        Выражение боли промелькнуло по лицу мистера Рэндолфа.
        - Мне кажется, — сказал он сдавленным вежливым голосом, — что даже при первом чтении можно…
        - Вот, например… — Гилли решила защищать свою точку зрения, которой она никак не придерживалась, — в конце: «цветочек бедный, разлетаясь в прах…» Что это значит, черт возьми? «Цветочек бедный». Вы когда-нибудь слышали о «богатых цветах»?
        Мистер Рэндолф вздохнул с облегчением.
        - У слова «бедный», мисс Гилли, есть несколько значений, — сказал он. — Здесь поэт говорит о смиренности, неприхотливости, простоте, а не о том, — он мягко улыбнулся, — что у цветка нет денег.
        Гилли вспыхнула.
        - Я никогда не видела также, чтобы цветы разлетались.
        - Одуванчики.
        Все трое повернулись к Уильяму Эрнесту, испуганные не только звуком его голоса, который раздавался так редко, но и мыслью, что они совсем про него забыли. А он вот сидит на полу возле дивана, скрестив ноги — близорукий старичок, мигающий глазами за стеклами очков.
        - Слыхали? — В голосе Троттер прозвучало торжество. — Одуванчики! Хорошо-то как сказал. Лучше не придумаешь!
        Уильям Эрнест спрятал голову за валик дивана.
        - Наверно, это и есть тот самый цветок, о котором говорит мистер Вордсворт, — сказал мистер Рэндолф. — Конечно, одуванчик — самый скромный из всех цветов.
        - Цветочек бедный, — с улыбкой согласилась Троттер. — Это Уильям Эрнест верно сказал. Они всегда разлетаются во все стороны. — Она повернулась к Гилли, как бы за подтверждением своих слов, но у Гилли было такое лицо, что улыбка Троттер слиняла.
        - Я могу идти? — Голос у Гилли был острый, как зазубренный край открытой консервной банки.
        Троттер кивнула.
        - Конечно, — тихо сказала она.
        - Вы не представляете, мисс Гилли, как я благодарен вам.
        Но Гилли не стала слушать благодарностей мистера Рэндолфа. Она быстро поднялась по лестнице в свою комнату. Закрыла дверь, вынула из кармана деньги и, растянувшись на кровати, расправила смятые купюры. Пока что она сунет их в ящик под белье, потом придумает, куда припрятать понадежнее; а завтра отправится на автобусную станцию и узнает, сколько стоит билет до Сан-Франциско.
        - Я еду к тебе, Кортни, — прошептала она, — лечу в «ореоле славы».
        Теперь надо только вернуться в дом мистера Рэндолфа и забрать остальные деньги. Наверняка там оставалось еще кое-что.
        УИЛЬЯМ ЭРНЕСТ И ДРУГИЕ «БЕДНЫЕ ЦВЕТОЧКИ»
        Когда на следующий день Гилли отправилась в школу, Агнес Стоукс торчала возле дома. Гилли решила вернуться и переждать, пока Агнес не уйдет, но не тут-то было. Агнес уже махала ей рукой и кричала что-то. Вот зануда! Гилли молча прошмыгнула мимо. Она услышала звук мелких торопливых шагов — Агнес семенила за ней, грязная рука ухватила ее за локоть.
        С отвращением Гилли оттолкнула ее. Рука исчезла, но Агнес уперлась подбородком в плечо Гилли и заглянула ей в лицо. У Агнес пахло изо рта.
        - Так чем же мы займемся сегодня? — спросила Агнес.
        «Мы? Да она что, рехнулась?»
        - Будешь сегодня снова лупить мальчишек? Я помогу.
        Гилли резко повернулась и оказалась нос к носу с Агнес. Что за напасть!
        - Когда до твоей дурацкой башки наконец дойдет? — сказала она. — Я не нуждаюсь ни в чьей помощи.
        Агнес отвернулась и встряхнула засаленными волосами: на беду Гилли, эта девчонка прилипла к ней, как банный лист, и продолжала семенить следом, делая два или три шажка на каждый шаг Гилли.
        Казалось, от нее не отделаешься, но Гилли это удалось — всю дорогу она шла задрав голову, словно знаменитость на параде, и смотрела вперед застывшим взглядом, ни на что вокруг не обращая внимания.
        - Я живу рядом, на соседней улице.
        «Вот осчастливила».
        - Я буду заходить за тобой каждый день. Ладно?
        «Это ничтожество не понимает даже, что ее и знать не хотят».
        Возле школьного двора Агнес вытащила большой кусок жвачки без обертки и поднесла к носу Гилли.
        - Хочешь?
        Черт побери. Но ведь королева держала при себе гнома. В один прекрасный день может пригодиться и Агнес. Фокус в том, чтобы суметь избавляться от людей, когда они тебе больше не нужны, а на этом Гилли собаку съела.
        Молча она взяла жвачку. Агнес вспыхнула от удовольствия.
        - Видишь девчонку у загородки? Вон ту, с большим носом? Ее мать сбежала в мае с матросом.
        - Ну и что?
        Агнес приложила руку ко рту и сказала шепотом:
        - Бабушка говорит, у них вся семья барахло.
        - Ну и что? — Гилли громко разжевывала жвачку. — А что говорит твоя бабка про вашу семью?
        Агнес сморщилась, как пересохшая губка.
        - Кто это распускает сплетни про мою семью?
        - Раскинь мозгами.
        - Вот увидишь, они вернутся.
        - Еще бы!
        - Конечно, вернутся. Может, еще до Рождества.
        - Ну, ладно, ладно, верю.
        Глаза Агнес забегали из стороны в сторону, вглядываясь в непроницаемое лицо Гилли.
        - Ты что, разыгрываешь меня? — наконец, спросила она.
        - Нисколько.
        Неуверенность Агнес поколебалась.
        - Я знаю еще много про всех, — сказала она, — про всех здешних.
        - Не сомневаюсь, дорогая. — Гилли осторожно выдувала из жвачки пузырь, он оглушительно лопнул возле сальных рыжих волос Агнес.
        Та испуганно вскрикнула:
        - Полегче!
        Раздался первый звонок.
        - Встретимся на переменке?
        Гилли передернула плечами и направилась к классу «Харрис-6».
        - Там видно будет, — сказала она.
        Хотя Гилли не давала покоя мысль, как заполучить деньги мистера Рэндолфа, но, переступив порог класса «Харрис-6», она заставила себя думать только о занятиях. Надо будет с первого же дня серьезно взяться за дело. Она не допустит, чтобы эти безмозглые идиоты считали себя умнее ее. Нельзя примириться и с тем, что она отстает от других почти по всем предметам, хотя и дураку ясно, что виновата в этом не она, а начальная школа в «Голливудских Садах». Она будет заниматься как проклятая, пока не только догонит, но и перегонит весь класс, а потом остановится как вкопанная — и ни с места. Учителя в таких случаях всегда бесятся. Они считают личным оскорблением, когда способный ученик, который мог бы быть первым в классе, перестает шевелить мозгами. Это точно. И теперь в классе «Харрис-6» Гилли стремилась именно к этому.
        Во время перемены класс Агнес пришел в кафетерий первым, и, когда подошла очередь Гилли, Агнес уже сидела за столиком и махала ей рукой. Гилли предпочла бы завтракать в одиночестве. Агнес была не самой приятной соседкой за столом, но раз уж она решила, что Агнес может когда-нибудь пригодиться — надо к ней привыкать. Гилли подошла к столику и села напротив Агнес — та улыбалась, как кошка в мультфильме.
        - Мне тоже дают бесплатный завтрак, — сказала она.
        Гилли с ненавистью посмотрела на Агнес. С какой это стати все должны знать, кому дают, а кому не дают бесплатные завтраки. Но дело не только в этом. Прежде всего, надо научить Агнес Стоукс держать язык за зубами.
        - Знаешь, Агнес, когда я вижу тебя, меня тошнит.
        Агнес посмотрела на нее как побитая собака.
        - Это почему же?
        - А нипочему. Только увижу тебя — начинает тошнить, вот и все.
        Агнес рывком подвинула скамейку к столу и стала закатывать спустившиеся рукава.
        - От тебя это не зависит, — продолжала Гилли. — Ты тут ни при чем. Я тебя не обвиняю. Но терпеть этого больше не стану.
        - Чего?
        Гилли наклонилась через стол и бросила в покрасневшее лицо Агнес:
        - Твою пасть.
        Агнес отшатнулась от злобного лица Гилли. Окружающие не сводили с них глаз. Наконец, они обе немного успокоились, но лицо у Гилли по-прежнему было все еще раздраженным.
        - Никакая у меня не пасть, — тихо сказала Агнес.
        - Тогда заткни ее. А то испарятся остатки твоих мозгов.
        Рот Агнес раскрылся было, но губы тут же сомкнулись. Она передернула плечами, фыркнула и принялась за еду.
        Гилли одарила окружающих щедрой улыбкой, изящно расправила на коленях салфетку и взяла пакет молока, отставив мизинец, как это делала миссис Нэвинс, когда брала чашечку с кофе.
        После ленча Гилли разрешила Агнес проследовать за ней на площадку; та семенила сзади, как заблудившийся щенок. Когда же Агнес осмелилась заговорить: «Послушай, Гилли…», Гилли обернулась с таким свирепым видом, что слова у той застряли в горле.
        После уроков Агнес молча шла за ней следом. Они поднялись на холм, Агнес приходилось почти бежать, чтобы не отставать от намеренно широко шагавшей Гилли. Они подошли к дому Троттер, Гилли свернула во двор. Когда она закрывала за собой грязную белую калитку, Агнес дотронулась до ее руки и протянула ей записку. «Когда мне можно говорить?» — было написано там.
        Гилли великодушно улыбнулась.
        - Посмотрим, — сказала она. — Посмотрим, как ты будешь вести себя.
        Агнес раскрыла рот, как голодный птенец, но не проронила ни звука. Послушная птица. Гилли похлопала ее по костлявой, покрытой веснушками руке и быстро вошла в дом, оставив за калиткой птенца с раскрытым ртом.
        - Это ты, Уильям Эрнест, детка?
        - Нет, это я, душка Троттер, — пропищала Гилли.
        Из кухни донеслись раскаты смеха.
        - Заходи, детка, возьми чего-нибудь перекусить.
        У Гилли потекли слюнки, но она решила не поддаваться. Как бы ни хотелось есть. Куском ее не подкупишь. Она протопала к лестнице мимо открытой кухонной двери, откуда доносился умопомрачительный запах шоколадного печенья. Будь ты трижды проклята, Мэйм Троттер.
        Войдя в комнату, Гилли плотно прикрыла дверь и вынула из комода деньги. Потом она вытащила ящик и перевернула его на кровати вверх дном. Расправила на нем смятые пятидолларовые бумажки, вытащила из кармана скотч, который предусмотрительно стянула со стола мисс Харрис, и приклеила их ко дну ящика.
        Неожиданно дверь распахнулась. Чтобы прикрыть деньги, Гилли грудью навалилась на ящик.
        На пороге, с выпученными, как у лягушки, глазами, стоял Уильям Эрнест, он пытался удержать в руках небольшой поднос с тарелкой печенья и стаканом молока.
        - Какого черта? — заорала Гилли.
        - Тр-тр-тр-Троттер, — только и мог произнести мальчик. Поднос ходил ходуном в его руках, стакан с молоком в любую минуту мог оказаться на полу.
        - Поставь поднос, дурень.
        Уильям Эрнест с отчаяньем озирался вокруг. Гилли стало не по себе — лежит, как последняя дура, прижавшись грудью к ящику от комода. Она приподнялась и перевернула ящик. Потом села на кровати и повернулась к мальчику.
        - Разве Троттер не говорила тебе, что прежде чем врываться в комнату, надо стучать?
        Мальчик кивнул, глаза его были широко раскрыты, поднос все еще дрожал в руках.
        Гилли вздохнула. Что за странный ребенок!
        - Ну, ладно, — сказала она и протянула руку. — Давай его сюда.
        Он сунул ей поднос и со всех ног бросился вниз по лестнице. Гилли снова перевернула ящик вверх дном, поставила на него тарелку с печеньем и стакан с молоком. Она захлопнула дверь, уселась на кровати, скрестив ноги, и принялась за еду. Большое спасибо, Мэйм Троттер. Ну и вкуснотища — язык проглотишь.
        Она доедала последнее печенье, и вдруг ей пришла в голову мысль. Рассчитывать на Агнес Стоукс — никакого толку. Этой девчонке нельзя доверять ни на грош. Она займется Уильямом Эрнестом. Им и только им. Подумать только, любимчик Троттер окажется замешанным в преступных делах. От удовольствия она громко рассмеялась. Крошка Уильям, безмозглый пай-мальчик, ворюга с лягушачьими глазами. Возможности были безграничными и заманчивыми. Карлик из мафии. Прилежный ученик.
        Гилли соскользнула с кровати, привела комнату в порядок и вприпрыжку сбежала по лестнице; она появилась в кухне с подносом на вытянутой руке. Троттер взглянула на нее из-за стола. Она раскладывала на противень тесто для печенья.
        - Ну, как, детка? Настроение получше?
        Гилли ответила ей ослепительной улыбкой в триста ватт, предназначенной для того, чтобы растоплять сердца приемных родителей.
        - Лучше не бывает, — уверенно сказала она, положила посуду в раковину и собралась было вымыть ее, но передумала.
        Если вести себя чересчур примерно, Троттер может заподозрить неладное.
        Она выскользнула в коридор, обогнула лестницу и прошла в гостиную; Уильям Эрнест, сидя на полу, смотрел телепередачу «Улица Сезам». Гилли уселась рядом, и когда он искоса взглянул на нее, спокойно, по-сестрински улыбнулась ему и сделала вид, будто поглощена Птицей-Великаном. Молча она просмотрела «Улицу Сезам», «Окрестности Роджерса», «Электрическую кампанию», добродушно подпевала в такт какой-то песенке и всякий раз, когда ловила на себе робкий вопросительный взгляд Уильяма Эрнеста, дружески улыбалась ему.
        Пока все вроде шло успешно. И когда настала пора ужинать, она спросила:
        - Будешь накрывать на стол или пойдешь за мистером Рэндолфом?
        И он ответил, почти не заикаясь:
        - Пойду за мистером Рэндолфом.
        Гилли стала накрывать на стол, тихонько напевая песенку «Солнечные денечки» из телепередачи «Улица Сезам». А после ужина она вырвала из тетрадки листок бумаги и смастерила для Уильяма Эрнеста бумажный самолетик, она даже позвала мальчика на крыльцо, чтобы запустить этот самодельный бумажный аэроплан.
        Уильям Эрнест прищурился, сморщил курносый нос, занес руку назад и изо всех сил подбросил самолетик.
        - Бабах! — шепотом выпалил он.
        Самолет оторвался от крыльца и, подхваченный неожиданным ветром, взмыл вверх, потом он нырнул вниз и плавно опустился на траву.
        Мальчик повернулся к ней, его глаза сияли.
        - Здорово, а? — тихо спросил он. — Здорово?
        - Нормально.
        Гилли сбежала с крыльца и подобрала самолет. Самоделка получилась что надо. Она забралась на бетонный столб, поддерживающий навес крыльца, и занесла руку вверх, но раздумала.
        - Попробуй сам, Уильям Эрнест. Идет? Она спустилась со столба и подсадила мальчика. Он чувствовал себя неуверенно на высоте и смотрел вниз, не решаясь лезть дальше.
        - Не бойся, дружище, я не дам тебе упасть. — Она слегка подстраховала его сзади, поддержала за щиколотки. И почувствовала, как мальчика отпустило.
        - Бабах! — сказал он, на этот раз чуть громче, и, отклонившись назад, снова запустил бумажный самолет с бледно-голубыми полосками высоко-высоко, чуть ли не до самой крыши.
        Самолетик взлетел вверх и, плавно снижаясь, опустился, наконец, на куст азалии во дворе мистера Рэндолфа.
        Уильям Эрнест слез со столба и сбежал по ступенькам крыльца. Он замешкался перед забором, но одолел эту преграду. Было видно, что никогда в жизни он не перелезал через забор, ему проще было дойти до калитки и обойти вокруг, но он выбрал самый прямой путь к своему драгоценному самолетику.
        Уильям Эрнест свалился с забора во двор мистера Рэндолфа — одна рука и нога оказались там раньше, чем другая пара, но он быстро поднялся с земли и бережно снял с куста свое сокровище. Он посмотрел на Гилли с застенчивой улыбкой, прошел по тропинке сада мистера Рэндолфа, свернул на тротуар, прошествовал через калитку дома Троттер так, будто нес в своих руках английскую корону. Подходя к дому, он что-то сказал.
        - Ты что говоришь? — спросила Гилли.
        - Я говорю… — вены на его шее вздулись, он хотел сказать как можно громче, чтобы его услышали. — Я говорю — он здорово летает.
        «Он совсем не такой придурок, как может показаться», — подумала Гилли с улыбкой. На этот раз она не заботилась, какой улыбкой улыбнуться.
        - Ты здорово его запускаешь, Уильям Эрнест.
        - Правда?
        - Точно. Ты молодец. Тебя, наверно, специально учили этому.
        Он с недоумением посмотрел на нее.
        - Не учили? Значит, ты сам научился?
        Он гордо кивнул головой.
        - Послушай, парень, да у тебя просто талант, я таких никогда не встречала.
        Он расправил худые плечи и такой поступью поднялся на крыльцо, словно был президентом Соединенных Штатов.
        Они все еще запускали самолет, точнее, Уильям Эрнест запускал, а Гилли смотрела и время от времени подбадривала его, когда на крыльце появились Троттер и мистер Рэндолф.
        - Вы только посмотрите, Троттер, как здорово у него это получается.
        Уильям Эрнест забрался на самый верх столба. Теперь он обходился без помощи Гилли.
        - Смотрите на меня, — тихо сказал он. — Посмотрите.
        Мистер Рэндолф поднял вверх голову с невидящими глазами.
        - Что такое, сынок?
        - Похоже, Гилли сделала ему бумажный самолетик, — пояснила миссис Троттер.
        - А, понятно, понятно.
        - Теперь смотрите.
        - Смотрим, Уильям Эрнест, смотрим, детка.
        Мальчик отклонился назад и запустил самолет.
        - Бабах! — и снова самолет взмыл вверх, описал полукруг и медленно опустился на землю.
        Самолет приземлился на обочину тротуара, а Троттер вздохнула. Уильям Эрнест бросился за ним.
        - Ну и как? — спросил мистер Рэндолф.
        - Как жаль, мистер Рэндолф, что вы ничего не видите, — сказала Троттер. — Я-то думала, бумажные самолеты, они только и годятся, чтобы изводить учителей. А сейчас вон как хорошо! — сказала она, повернувшись к Гилли.
        Гилли вспыхнула, но на помощь ей пришел Уильям Эрнест.
        - Это все потому, что я так здорово запускаю его, — сказал он.
        - Точно, — сказала Гилли и похлопала его по плечу. — Молодец!
        Он посмотрел на нее, его прищуренные глазки светились неподдельной радостью.
        - Спасибо, — ласково сказала Троттер.
        Гилли взглянула на нее, но тут же отвела глаза; так отворачиваются от яркого солнечного света.
        - Проводить мистера Рэндолфа? — спросила она.
        - Благодарю вас, мисс Гилли, — сказал он. — Большое спасибо.
        Она взяла его за локоть и осторожно свела по ступенькам, стараясь не оглядываться, потому что на лице у Троттер была та самая улыбка, которую Гилли в глубине души ждала всю жизнь, но только не от такой вот Троттер… Это не входило в ее планы.
        НУ, МИСС ХАРРИС, БЕРЕГИСЬ!
        Во второй половине октября Гилли не только догнала свой класс, но стала первой ученицей. Она пыталась внушить себе, что мисс Харрис ничего не остается, как ставить ей пятерки. Само собой, старой ханже, конечно, до смерти не хотелось писать: «отлично», «ясно выраженная мысль», «хорошая работа» в тетрадях ученицы, которая так открыто не любила ее.
        Но мисс Харрис — крепкий орешек. Если она и догадывалась, что Гилли презирает ее, она и виду не подавала. Поэтому Гилли не могла еще прибегнуть к испытанному приему — забросить учебу, как только учительница убедится, что перед ней — гений. Как здорово это получилось в «Голливудских Садах» — у всех учителей глаза на лоб полезли, когда в один прекрасный день, ни с того ни с сего, Гилли стала сдавать пустые тетрадки. Она решилась на это, когда случайно услышала слова директора, который говорил ее учительнице, что по успеваемости у Гилли лучшие показатели за всю историю их школы; конечно, никто и не подозревал, что она знает об этом, и потому приволокли целую кучу школьных психологов, чтобы разобраться в ней. Никто в школе не согласился взять на себя ответственность за ее поведение, и тогда решили свалить всю вину на ее приемных родителей. Это привело миссис Нэвинс в такое бешенство, что она потребовала у мисс Эллис забрать Гилли немедленно, хотя поначалу, после первых жалоб на отвратительные хулиганские выходки Гилли, неохотно согласилась оставить у себя Гилли до конца года.
        Гилли чуяла, что пустой тетрадкой мисс Харрис не запугаешь. Скорее всего, она не обратит на нее никакого внимания. Мисс Харрис отличалась от прежних учителей, с которыми Гилли имела дело. Казалось, она совершенно не зависит от своих учеников. Как будто они не доставляли ей ни волнений, ни радости. У Гилли в учебнике была напечатана фотография мусульманки из Саудовской Аравии — с головы до ног она была скрыта покрывалом, видны были только глаза. Чем-то она напоминала мисс Харрис, которая прятала себя за невидимым покрывалом. Раз-другой в глазах ее появлялся блеск и, казалось, приоткрывал Гилли человека, таящегося за этим защитным покровом, но это случалось так редко, что Гилли даже самой себе не решалась сказать, что означает этот взгляд.
        В иные дни ей было все равно, что на уме у мисс Харрис. Ходить в школу было довольно приятно: ни окриков, ни сюсюканья, отметки ставят по справедливости, а не по тому, как учитель относится к ученику. Как в баскетболе. Если прицелиться как следует, мяч попадет точно в корзину. Без дураков.
        Но бывали дни, когда безразличие мисс Харрис раздражало Гилли. Она не привыкла, чтобы с ней обращались как со всеми прочими. С первого класса она заставляла учителей относиться к себе по-особому. Она сама руководила своим образованием. Занималась, когда хотела и чем хотела. Учителя заискивали перед ней, ругали ее, но никогда не смешивали ее с другими.
        До тех пор, пока она плелась в хвосте, Гилли мирилась с тем, что к ней относятся, как ко всем остальным в классе. Но теперь даже утренняя улыбка мисс Харрис казалась ей эхом приветствия счетно-вычислительной машины: «Хелло, Гилли № 58706, сегодня мы продолжим наши занятия дробями». Стоило переступить порог класса, как включалась машина-автомат со словами: «Доброе утро», а за дополнительную плату в три тысячи долларов школа могла бы даже приобрести машину-автомат с электронным глазом, которая будет называть каждого ученика по имени.
        Несколько дней Гилли представляла себе мисс Харрис именно такой машиной. Все вроде совпадало. Блестящая, холодная, бездушная, до отвращения справедливая, в ее нутре все подогнано одно к одному и скрыто от взглядов. Не мусульманка под покрывалом, а безупречный, непроницаемый механизм.
        Чем дольше Гилли об этом думала, тем больше она злилась. Никто не вправе вот так отгораживаться от других. Хорошо бы перед тем, как выбраться из этой помойной ямы, хоть раз дернуть какую-нибудь проволочку в этой машине, увидеть хоть раз, как мисс Харрис исступленно заорет, выйдет из себя и рухнет.
        Но мисс Харрис — это не Троттер. Стоило пробыть возле Троттер пять минут, чтобы стало ясно — путь к ее сердцу лежит через Уильяма Эрнеста. У мисс Харрис не было никаких привязанностей к людям. Как в телевизионных кадрах старой серии «Невыполнимое задание»: «Ваше задание, если вы решите взяться за него, состоит в том, чтобы проникнуть в электронный робот, узнать, как он действует, и обезвредить его». Самоуничтожающаяся пленка никогда не объясняла группе по невыполнимым заданиям, как надо действовать, но группа, похоже, всегда знала это. А вот Гилли понятия не имела.
        Именно телевизор и подсказал ей, что надо делать. Мисс Харрис у нее и в голове не было. Честно говоря, она думала над тем, как заполучить оставшиеся деньги мистера Рэндолфа, и не слушала передачу последних новостей. И вдруг — странное дело! — именно эта передача натолкнула ее на мысль. В последних известиях сообщили о том, что какой-то важный правительственный чиновник рассказал в самолете анекдот. И его уволили. Заметьте, не просто анекдот, а анекдот непристойный. Но уволили его за другое. Этот анекдот оскорблял негров. И все черные в стране, и даже некоторые белые, пришли в бешенство. К сожалению, диктор не пересказал этот анекдот. Он бы ей пригодился. Но теперь, по крайней мере, в ее руках был какой-то ключ к мисс Харрис.
        Она одолжила у Троттер немного денег на «школьные принадлежности» и купила пачку белой бумаги и цветные фломастеры. Прикрыв дверь в комнату, она принялась рисовать поздравительную открытку, стараясь сделать так, чтобы она как можно больше походила на «смешные» открытки, выставленные на вращающемся стенде в аптеке.
        Сначала она попыталась нарисовать картинку и испортила шесть драгоценных листов бумаги. И тогда, проклиная свою бездарность, она стащила у Троттер журнал и вырезала оттуда фотографию высокой красивой негритянки в тунике «афро». Кожа у нее была немного темнее, чем у мисс Харрис, но в общем — похожа.
        Над фотографией этой женщины Гилли аккуратно вывела печатными буквами несколько слов (хотя рисунки ее никуда не годились, но печатными буквами она писала вполне прилично): «Говорят, что черное — прекрасно!» Под картинкой она написала:
        А по мне — вопросик это спорный,
        Кто придумал, что оно красиво,
        Тот, наверно, сам немножко…
        <Перевод Г. Кружкова.>
        А на другой стороне открытки крохотными буквами приписала: "Только те, кто лично заинтересован в этом, утверждают: «Черное — прекрасно». Здорово получилось! Это была самая смешная открытка из всех, какие ей попадались на глаза. Вот это Гилли, ну и талант! Будь ее комната побольше, она бы от радости каталась по полу. Но пришлось лежать на кровати, и, обхватив себя руками, она хохотала до слез. Обидно, что открытка должна быть анонимной. С каким удовольствием она подписалась бы под этим шедевром.
        На следующее утро Гилли явилась в школу спозаранку. Она тайком прошмыгнула по вонючей лестнице в класс «Харрис-6» еще до того, как сторож включил освещение в коридоре. Она испугалась было, что дверь заперта, но дверь открылась без труда. Гилли сунула открытку в учебник математики, лежащий посредине безукоризненно чистого стола мисс Харрис. Хотелось верить, что никто, кроме мисс Харрис, не найдет эту открытку, а то все пойдет насмарку. Во время занятий, особенно на уроке математики, Гилли украдкой поглядывала на мисс Харрис. Ведь та вот-вот возьмет этот учебник. Увидит торчащие края открытки и полюбопытствует. Но мисс Харрис не притрагивалась к учебнику. Когда он оказывался нужен, она брала его у кого-нибудь из учеников. Будто чуяла, что в ее учебнике заложена мина.
        На большой перемене ее сердце, весело бившееся в начале дня в радостном ожидании, сердито застучало где-то в животе. Она так разозлилась, что ничего не произошло, что на следующем уроке сделала ошибки в трех словах, которые знала назубок. Когда в три часа раздался последний звонок, она перевернула вверх ногами свой стул, с грохотом швырнула его на парту и устремилась к двери.
        - Гилли…
        Сердце екнуло. Она повернулась к мисс Харрис.
        - Будь добра, задержись на минутку.
        Пристально глядя друг на друга, они ждали, когда класс опустеет. Наконец, мисс Харрис поднялась из-за стола и закрыла дверь. Она сняла стул с одной из первых парт и поставила его возле себя.
        - Присядь, пожалуйста.
        Гилли села. Учебник лежал на прежнем месте. Из него торчали края открытки.
        - Тебе, наверно, трудно поверить, Гилли, но мы с тобой очень похожи друг на друга… (Неожиданно для себя Гилли заинтересовалась.) Я не говорю об уме, хотя и это правда. И ты, и я — люди умные, и мы знаем об этом. Но нас сближает скорее не ум, а гнев. Мы самые злые люди из всех, кого я знаю.
        Мисс Харрис говорила все это спокойным голосом, который отрезал слова тонкими ломтиками, разделяя их небольшими паузами, словно она хотела дать Гилли возможность возражать. Но Гилли сидела как завороженная, точно мальчишки в фильмах, когда к ним приближается кобра. Она не собиралась действовать необдуманно.
        - Но свою злость, — продолжала мисс Харрис, — мы выражаем по-разному. Меня всю жизнь учили не поддаваться ей, и я так поступала и поступаю. Поэтому я завидую тебе. Твоя злость — вот она, на поверхности, ты можешь посмотреть ей прямо в глаза.
        С таким же успехом мисс Харрис могла бы говорить с ней на языке суахили, — Гилли не понимала ни слова.
        - Но я оставила тебя после уроков не для того, чтобы сказать о том, как ты умна или как я завидую тебе. Я хочу поблагодарить тебя за открытку.
        В ее словах должен был прозвучать сарказм, но «Харрис-6» улыбалась как живой человек. Когда же кобра бросится на свою жертву?
        - Во время перемены я принесла твою открытку в учительскую и целых двадцать минут ругалась на чем свет стоит. Много лет никто не доставлял мне такого удовольствия.
        Она сошла с ума, как машина в фильме «2001 год»!
        Гилли встала и попятилась к двери. Мисс Харрис улыбалась и не пыталась остановить ее. Дойдя до лестницы, Гилли бросилась бежать и всю дорогу, до самого дома, ругалась на чем свет стоит.
        ПЫЛЬ И ОТЧАЯНИЕ
        Бежать из Томпсон-Парка, бежать немедленно. Каждой клеточкой своей Гилли ощущала, что, если она останется здесь еще хоть ненадолго, к добру это не приведет. В этом ненормальном кирпичном доме, в этой кретинской школе, чего доброго, станешь такой же размазней, как Уильям Эрнест; если за годы своей короткой жизни Гилли и научилась чему-нибудь, так это убеждению, что человек должен быть жестоким. Иначе — ему крышка.
        Но Галадриэль Хопкинс руки опускать не намерена. Надо торопиться. Неважно, что ее окружает — толстые руки или механические мозги. Допустим, человек не выносит жары или холода, а тут на него наваливается и то и другое. Это собьет с ног кого угодно, даже несгибаемую Галадриэль. Теперь она уже предпочла бы раздобыть деньги мистера Рэндолфа, не вмешивая в это ни Уильяма Эрнеста, ни Агнес Стоукс, но в спешке Гилли действовала глупо и неосмотрительно — она решила прибегнуть к помощи обоих.
        Возможность подвернулась неожиданно, Троттер никогда не просила ее присматривать за Уильямом Эрнестом, но через два дня после этой истории с поздравительной открыткой Троттер объявила, что поедет с мистером Рэндолфом в магазин, за покупками. Не приглядит ли Гилли во время их отсутствия за Уильямом Эрнестом?
        Лучше не придумаешь. Надо бы понять это, но Гилли не терпелось поскорее заполучить деньги и немедленно удрать отсюда; здравый смысл изменил ей. Дрожащими руками она перелистывала толстую телефонную книгу до тех пор, пока не нашла номера телефона Стоуксов, живущих в Томпсон-Парке на Эспен-авеню. (Еще одна ложь. Стоукс-старший давным-давно переселился в окрестности Вашингтона; он оставил Агнес на попечение семидесятипятилетней Гертруды Баргхаймер, ее бабушки по матери. Но имя безответственного отца все еще значилось в телефонной книге. Как будто он никогда не бросал свою дочь.)
        Агнес явилась немедленно, вне себя от радости, что Гилли не только пригласила ее, но и попросила помочь в тайном, явно незаконном деле. Она охотно согласилась караулить возле дома мистера Рэндолфа, хотя Гилли и подозревала, что Агнес предпочла бы находиться внутри. Агнес должна была свистнуть — она говорила, что свистит так, что на всю округу слышно — в случае, если появится такси с Троттер и мистером Рэндолфом.
        Намного труднее было оттащить от телевизора Уильяма Эрнеста и объяснить ему, что он должен делать.
        - Не понимаю, — говорил он, когда Гилли повторяла чуть ли не в тридцатый раз, и тупо моргал глазами за стеклами своих очков.
        Пришлось начинать все сначала. Гилли объясняла терпеливо, как могла:
        - Мистер Рэндолф просит нас с тобой об одном одолжении: у него в гостиной что-то лежит на верхней полке, и он хочет, чтобы мы достали это. Я сказала, что сегодня днем мы оба не так заняты, и тогда он попросил: «Мисс Гилли, не могли бы вы вместе с Уильямом Эрнестом, который для меня все равно, что внук родной, оказать мне громадную услугу, пока я буду в магазине?» Ну я, конечно, сказала, что мы будем рады помочь. Тем более, что ты ему все равно, что внук. — Она замолчала.
        - Какое одолжение?
        - Достать для него что-то с полки.
        - А! — И потом он спросил: — А что достать?
        - Уильям Эрнест, у меня не так уж много времени. Ты будешь помогать или нет?
        Вроде согласен. Спасибо и на этом. Все и так слишком затянулось. Последние указания Агнес она давала так, чтобы мальчик не слышал ни слова. Агнес надо будет заплатить, чтобы она держала свой поганый язык за зубами. Гилли взяла Уильяма Эрнеста за руку. С помощью ключа, который хранился у Троттер, они проникли в дом мистера Рэндолфа.
        Здесь было темно и сыро даже днем, но, к счастью, мальчик привык к этому помещению и вошел внутрь без колебаний.
        Гилли показала на верхнюю полку книжного шкафа.
        - Он сказал, что то, что ему нужно, лежит вон за той большой красной книгой.
        Уильям Эрнест посмотрел вверх.
        - Видишь? Вон за той.
        Он кивнул, потом покачал головой.
        - Мне не достать.
        - Конечно, не достать, дур… Но ведь и я не смогу достать. Поэтому мы должны сделать это вместе.
        - А-а.
        - Теперь слушай: я подтащу вон то большое синее кресло и встану на ручку. А ты залезешь на спинку кресла и встанешь мне на плечи…
        Он попятился.
        - Я хочу подождать Троттер.
        - Это невозможно, Уильям Эрнест, дорогой. Ты же знаешь, как трудно Троттер подниматься и спускаться по лестнице. Ей это очень вредно. — Он все еще не решался. — И потом, я думаю, для Троттер это будет сюрпризом. Мистер Рэндолф не хочет, чтобы она заранее знала об этом. Договорились?
        Мальчик подошел к креслу и приподнялся на цыпочки.
        - Я боюсь, — прошептал он.
        - Конечно, боишься. Но ты подумай, парень. Как все будут гордиться тобой, когда можно будет раскрыть сюрприз и обо всем рассказать. И они узнают, кто это…
        Уильям Эрнест полез на кресло. Оно было старое, прочное, плотно набитое; когда он встал сначала на ручку, а потом на спинку, кресло не пошатнулось.
        Гилли забралась на массивную ручку кресла, помогла мальчику забраться ей на плечи и теперь придерживала его за ноги. Этот чертенок оказался тяжелее, чем она думала.
        - Хорошо. Сперва тащи большую красную книгу, ту, которую я показывала.
        Он ухватился за ее волосы левой рукой, потянулся к полке и вытащил книгу. Та с грохотом свалилась вниз.
        - Я уронил ее.
        - Ничего страшного. Посмотри, что там осталось.
        Он наклонился вперед.
        - Ой! — она испугалась, что он с корнем вырвет ей волосы, как сорняки из мокрой земли.
        - Здесь темно.
        - Посмотри как следует. А еще лучше, пошарь рукой.
        Он наклонился, пришлось удерживать равновесие, чтобы не свалиться.
        - Бабах! — мягко сказал он, вытаскивая из глубины полки пыльный кулак. В нем была зажата перетянутая резинкой пачка свернутых денег. Гилли выпрямилась и потянулась за ними.
        - Не отпускай ноги! — он швырнул деньги на пол и обеими руками уцепился за ее волосы.
        - А больше ничего нет?
        - Фь-ю-ю! — просигналила Агнес.
        Гилли чуть не свалилась, когда стаскивала с плеч Уильяма Эрнеста; она снова забралась на спинку кресла и запихнула на прежнее место том энциклопедии, потом спрыгнула на пол и сунула деньги в карман джинсов. Быстро передвинула на место тяжелое кресло, схватила за руку удивленного Уильяма Эрнеста и потащила его к заднему крыльцу.
        - Я отдам их мистеру Рэндолфу, когда поблизости не будет Троттер, — объяснила она, глядя в его мигающие совиные глаза. — Послушай, мне надо в уборную. Пойди помоги Троттер привести мистера Рэндолфа. И скажи Агнес, чтобы шла домой. Встретимся с ней завтра.
        Но Агнес дожидалась ее в доме Троттер, она стояла, облокотившись на лестницу.
        - Нашли, что искали? — спросила она.
        - Нет, не повезло.
        Агнес посмотрела на джинсы Гилли.
        - А что же это торчит у тебя из кармана?
        - Да ладно, нашлось немножко.
        - Сколько же?
        - Иди к черту, Агнес, не знаю.
        - Давай помогу сосчитать.
        - Смотри, Агнес, тебе не поздоровится, если ты немедленно не уберешься отсюда. Я обещала заплатить немного и сдержу слово, но не сейчас. И ты — дура, если не понимаешь.
        Агнес надула нижнюю губу.
        - Если бы не я… тебя бы застукали на месте.
        - Знаю, Агнес, помню об этом. Но если ты будешь торчать здесь, мы попадемся вдвоем. Поэтому мотай отсюда и держи язык за зубами.
        Не дожидаясь дальнейших объяснений, Гилли прошмыгнула мимо Агнес вверх по лестнице. Она влетела в комнату, захлопнула за собой дверь, придвинула к ней комод. Потом, с колотящимся сердцем, вытащила из него ящик и стала приклеивать купюры ко дну. Тридцать четыре доллара. Тридцать четыре вонючих доллара. Всего — сорок четыре, вместе с десятью, которые уже лежали здесь. В кулаке у Уильяма Эрнеста или в кармане джинсов, казалось, их было больше. Чтобы проверить себя, она снова пересчитала деньги. Все правильно. Пять пятерок и девять купюр по одному доллару. Из-за этих купюр по доллару казалось, что денег было больше. Из этой стопки она отложила доллар для Агнес. Потом, нехотя, обменяла его на пятерку. Агнес по дешевке не купишь. Это точно. Жаль; что пришлось обращаться к этой девчонке. Чужие услуги всегда дорого обходятся. Почему-то ей показалось, что одной не справиться. Она слишком торопилась. А теперь Агнес и Уильям Эрнест — соучастники, и все из-за каких-то несчастных сорока четырех, нет, даже тридцати девяти долларов. Она вспомнила тяжесть тела Уильяма Эрнеста на своей шее и плечах, боль, которую
он причинил ей, когда в панике уцепился за ее волосы, и отложила еще один доллар, но тогда останется всего тридцать восемь. На них далеко не уедешь, до реки Миссисипи и то дороже станет. Она положила доллар Уильяма Эрнеста обратно.
        Придется повторить попытку, искать дальше; но на этот раз она пойдет одна. Только вот придумает, как это получше сделать.
        Пыль. Эта мысль осенила ее после ужина, когда все сидели в гостиной и смотрели последние известия. И вдруг она заметила пыль, покрывавшую телевизор серым инеем. Пыль! Она начнет кампанию по борьбе с пылью, сначала в этом доме, а потом в другом. Гилли вскочила.
        - Троттер!
        Троттер неторопливо перевела взгляд с телекомментатора на Гилли.
        - Что, детка?
        - Можно, я сотру здесь пыль?
        - Пыль? — Троттер произнесла это слово так, словно оно означало название какой-то необыкновенной, беспечной, рискованной игры. — Ну, что же, — ее взгляд снова обратился к экрану. — Только обожди, досмотрим передачу.
        Гилли нетерпеливо постукивала ногой, пока на экране показывали землетрясение в Центральной Америке, потом — суд над каким-то конгрессменом из-за взятки…
        Гилли не терпелось приняться за дело. Она побежала на кухню. Теперь она знает, как раздобыть деньги без посторонней помощи, и каждая минута, казалось, имела значение.
        Под раковиной лежали старые тряпки и здесь же — подумать только — стояла четвертинка с жидкостью для чистки мебели. Гилли смочила тряпку — пусть намокнет получше — как это делала миссис Нэвинс, и принялась за уборку столовой, которой никогда не пользовались и где стояли темный стол и шесть стульев.
        Тряпка мгновенно почернела. Гилли перевернула ее другой стороной и щедро полила из бутылки. Она протирала мебель мокрой тряпкой, потом натирала до блеска чистой, сухой; однообразные движения успокаивали — возбуждение улеглось. Когда дело дошло до картины, висящей над буфетом, Гилли надраила не только углубления в резной раме, но разыскала жидкость для протирки стекол, бумажные полотенца и отмыла лица и все части тела у ангелочков, парящих в облаках; вместо трусиков на них была ленточка или крылышко.
        Между тем по голосу Троттер, доносящемуся из гостиной, Гилли поняла, что телепередача окончена, но теперь торопиться было некуда. Она осторожно стерла с картины последние следы жидкости для протирки стекол.
        На следующий вечер к ужину Гилли закончила уборку: все вокруг блестело, кроме люстры в гостиной. Но разве до нее доберешься без стремянки?
        - Хватит, Гилли, детка. Все блестит, а на люстру никто и не поглядит — сказала Троттер.
        - Я погляжу, — ответила Гилли, — мне нужна табуретка, стремянка или что-нибудь в этом роде. Тогда можно будет стереть пыль и с верхушек кухонных шкафов.
        - Ну к чему все это? Со всем этим барахлом ты, пожалуй, вытряхнешь и меня, — сказала Троттер.
        Уильям Эрнест испуганно поднял глаза от своей тарелки.
        - Вам это не грозит, миссис Троттер, — заметил мистер Рэндолф и рассмеялся, — помните, как сказано в Библии: «Из праха в прах».
        - Нет, — пропищал Уильям Эрнест, — ты не пыльная.
        - Успокойся, детка, я пошутила.
        - Никто не собирается отнимать миссис Троттер у Уильяма Эрнеста. Правда, мисс Гилли? — мистер Рэндолф протянул руку, нащупал голову мальчика и погладил ее.
        - Конечно, — резко сказала Гилли, — просто мне надо на что-то встать, чтобы закончить уборку.
        - Ну-ну, — сказал мистер Рэндолф, — помощница у вас, миссис Троттер, что надо. Современная молодежь вряд ли…
        - Если захотите, мистер Рэндолф… — надо соблюдать осторожность, говорить медленнее, будто это только что пришло в голову, — может, потом я уберу и у вас. Понадобится, конечно, стремянка.
        - Я же сказал, что цены ей нет, миссис Троттер, — мистер Рэндолф сиял. — У меня в подвале, кажется, есть стремянка…
        Гилли подскочила, но тут же одернула себя — спокойно, спокойно! Сердце бешено колотилось. Она заставила себя сесть.
        - Может, стоит посмотреть после ужина. Мне очень хочется протереть эту люстру еще сегодня…
        Троттер и мистер Рэндолф закивали радостно головами, посмеиваясь. Люди иногда бывают такими недогадливыми, просто неудобно пользоваться их глупостью… Но не так уж неудобно, если это единственная возможность достичь цели.
        Стремянка была старая, неустойчивая, но это лучше, чем карабкаться по книжным полкам мистера Рэндолфа — при первом прикосновении они могут рухнуть. Она поставила стремянку под люстрой и стала тщательно перетирать подвески тряпкой, смоченной раствором нашатыря. Приходилось то и дело хвататься за стремянку: от запаха нашатыря и при мысли, что завтра в это время она будет на пути к Калифорнии, кружилась голова.
        Ночью она упаковала свой коричневый чемодан и запихнула его поглубже под кровать. Завтра она позвонит из школьного телефона-автомата на автобусную станцию и узнает, сколько стоит билет до Сан-Франциско. Тогда останется одно — достать остальные деньги.
        На следующий день, выходя из телефонной будки, Гилли наткнулась на Агнес — та явилась за деньгами. Агнес сделала вид, будто пяти долларов ей мало, но глаза ее горели жадным блеском. Довольна чертовски!
        - А еще мы можем достать? — спросила она.
        Гилли отрицательно покачала головой.
        - Это все, что там было. Я разделила на три части.
        - Вроде вчера у тебя в кармане было больше.
        - Ага. Но остальные — по одному доллару.
        - Не понимаю, зачем ты делишься с этим придурком? Ему же все равно.
        - Не такой уж он дурак. — Гилли посмотрела Агнес прямо в глаза. — Может, он глупо ведет себя, но если он решит, что мы его надули…
        Агнес передернула плечами.
        - Ну ладно, — сказала она, — только в следующий раз давай без него.
        - Ладно, в следующий раз, конечно.
        Гилли охотно согласилась с этой гнусной девчонкой, уверенная, что следующего раза не будет. В эту ночь она отправится на встречу с новой жизнью, с настоящей жизнью.
        Она отделалась от Агнес у калитки своего дома, наврала, что Троттер заставит ее чистить грязные кастрюли и сковородки. Агнес сказала, что пойдет домой; ей не улыбалось скрести чужие кастрюли.
        Стремянка стояла в коридоре. Гилли положила учебники на стол и подошла к ней.
        Но не успела наклониться, чтоб поднять стремянку, как услышала:
        - Гилли, детка, поесть хочешь?
        Гилли быстро распрямилась. Пока возможно, надо как следует подзаправиться. Она положила стремянку и отправилась в кухню.
        Троттер сидела за столом. Кажется, она закончила дневную порцию чтения. Раскрытая Библия лежала в стороне. Перед Троттер на столе был вырванный из тетради листок с большими корявыми буквами, а в правой руке дешевая шариковая ручка. Когда Гилли появилась в дверях, приемная мать застенчиво улыбнулась поверх очков, которые надевала для чтения.
        - Пишу одному из своих бывших детей. Выросли они да разлетелись, а я скучаю о них. Но, видит Бог, письма у меня плохо получаются. — Троттер взглянула на листок бумаги и вздохнула. — В коробке, возле холодильника, осталось печенье.
        Гилли налила себе большой стакан молока и взяла четыре печенья.
        - Садись за стол, Гилли, я не больно занята.
        Гилли уселась поодаль.
        - Теперь у тебя дела идут получше, правда?
        - Все в порядке.
        - Все хочу тебе сказать, рада я, что ты подружилась с Уильямом Эрнестом.
        - Ага. Точно.
        - Мисс Эллис говорит, ты необыкновенная девочка, Гилли. Я так благодарна тебе за помощь.
        «Заткнись, Троттер».
        - Ты так много можешь дать людям. Твоему уму можно позавидовать.
        «Заткнись, Троттер, заткнись!»
        Безмолвные приказы Гилли подействовали. В дверях появился «детка» Уильям Эрнест. Толстуха тяжело поднялась из-за стола и стала подавать ему еду.
        «Послушай, Троттер, будь у тебя хоть половина моих мозгов, ты бы поняла, что мальчишке пора научиться самому себя обслуживать. Останься я здесь, я бы уж его научила. Ты стараешься изо всех сил, а самых простых вещей не понимаешь. Даже птицы, и те выталкивают своих птенцов из гнезда. Останься я с вами, я бы сделала из этой размазни человека. Но я не могу здесь остаться. А то, чего доброго, превращусь в такую же размазню. Такое чуть не случилось со мной у Диксонов. Я клюнула на все эти нежности, ласковые словечки. Стала называть ее мамой. Забиралась к ней на колени, когда хотелось плакать. Подумать только! Она называла меня своей родной крошкой. Но когда Диксоны переехали во Флориду, они бросили меня вместе со всем остальным хламом. Пока я у чужих, мне нельзя распускать нюни: я для них для всех только игрушка…»
        Чей-то локоть толкнул ее в бок. Гилли пришла в себя. Какого черта? Уильям Эрнест старался привлечь ее внимание, так, чтобы Троттер не заметила — рот набит печеньем, а пытается что-то сказать.
        «Ты чего?» — безмолвно спросила она, подняв брови.
        Он проглотил печенье.
        - Сюрприз, — пробормотал он, кивнув головой в сторону Троттер.
        Гилли изо всех сил замотала головой.
        - Еще рано, — пробормотала она. — Потом.
        Мальчик улыбнулся, лицо его просветлело.
        Гилли вздохнула. Если дать себе волю, и впрямь начнешь хорошо относиться к этому недоумку. Она поднялась.
        - Мне надо идти убираться к мистеру Рэндолфу.
        Уильям Эрнест увязался за ней.
        - Нет, Уильям Эрнест, посмотри лучше «Улицу Сезам». А потом займемся чтением. Ты должен быть у нас на высоте. Правда, Троттер?
        - А как же?
        Пришлось долго стучать в дверь мистера Рэндолфа, наконец он открыл. Галстук и рубашка — измятые, лицо — заспанное.
        - Вот… я… я принесла вашу стремянку, мистер Рэндолф.
        - А. Спасибо, спасибо. Оставьте ее на крыльце.
        - Но… раз уж я здесь со стремянкой… может, я могу… начать уборку?
        - Да что вы, мисс Гилли, не стоит беспокоиться. Вчера я просто пошутил. Меня мало тревожит то, чего я не вижу.
        - Все равно я хочу вам помочь.
        - Примерно раз в неделю из Вирджинии приезжает мой сын с женщиной, и она немножко пылесосит. А большего мне и не нужно.
        - Но я… — О, Боже! Как бы это сказать… — Я хочу помочь Троттер. Вы же знаете, какой это человек, она не нуждается в моей помощи. И я решила: если я сделаю что-нибудь для вас, это будет все равно, что помочь ей.
        - Спасибо. Какая вы милая девочка. Ну, как я могу отказаться?
        Клюнуло. Он отошел в сторону, уступая дорогу, и зашаркал следом за ней в гостиную. Неужели он так и останется здесь и будет неотступно следить невидящими глазами за каждым ее движением?
        - Почему бы вам не подняться наверх, мистер Рэндолф, и не вздремнуть немного? Жаль, что я разбудила вас.
        Он рассмеялся, растянулся на потертом, обтянутом синим плюшем кресле, положил ноги на такой же обшарпанный пуф и закрыл глаза.
        - Не лучше ли вам отдохнуть в своей кровати? Я… Я же буду убирать. Здесь будет очень шумно.
        - Да что вы, мисс Гилли! Отдохну на том свете. А пока — мне так дорого общение с людьми. Если вы не против, я посижу здесь. Обещаю не мешать вам.
        - Может, прийти потом? Я не хочу стеснять вас.
        - Стеснять! Да что вы? Я так рад.
        Устанавливая стремянку у стены с книжными шкафами в противоположном конце комнаты, Гилли не сводила глаз с маленького человека. Кресло, обитое синим плюшем, стояло там же, куда она передвинула его два дня назад, рядом с тем самым местом, куда придется поставить стремянку, чтобы достать с полки энциклопедию на букву "К".
        - Простите, мистер Рэндолф… — Слова застревали в горле. Она откашлялась. — Мистер Рэндолф, — неожиданно крикнула она, — придется передвинуть ваше кресло!
        Он поднялся, как послушный ребенок. Гилли с трудом перетащила тяжелое кресло подальше от полки с красной энциклопедией. Поставила его в другом конце комнаты, перенесла туда пуф, взяла мистера Рэндолфа за локоть и подвела к креслу.
        - Теперь вы находитесь как раз напротив того места, где сидели раньше.
        - Надеюсь, вам было не очень тяжело, мисс Гилли?
        - Теперь будете сидеть между диваном и столом, как раз посредине. Не возражаете?
        - Прекрасно, прекрасно. — Он опустился в кресло и вытянул ноги.
        Гилли подошла к стремянке. Поднялась на одну ступеньку, но снова опустилась на пол.
        - Начну, пожалуй, с окна над письменным столом.
        Странная улыбка скользнула по лицу слепого мистера Рэндолфа.
        - Делайте, как вам удобней, мисс Гилли.
        Она протерла окна, смахнула пыль с письменного стола и, обойдя кресло, перенесла стремянку к меньшему из двух книжных шкафов. Потом возвратилась, стерла пыль с картины, висящей над диваном, — вычурно одетые белые люди из прошлого века на роскошном пикнике в лесу. То и дело она посматривала на мистера Рэндолфа, который, закрыв глаза, сидел, растянувшись в кресле. На диване Троттер он иногда спал с открытыми глазами, нельзя было понять — спит он или бодрствует. Но сейчас он не храпел. Это настораживало.
        Была не была! Это же совершенно слепой и к тому же полуглухой старик. Ничего плохого в том, что он сидит здесь, когда она берет деньги, о существовании которых он давным-давно забыл. Но чем ближе она подходила к полке с томом энциклопедии, тем сильнее колотилось ее сердце: оно стучало, как ударные инструменты духового оркестра, исполняющего походный марш.
        Она перетащила стремянку и поставила ее возле нужной полки. Искоса взглянула на мистера Рэндолфа. По-прежнему он сидел неподвижно. Стараясь не думать, Гилли поднялась на стремянку. Под ее тяжестью лестница скрипела и шаталась. Без особого труда Гилли добралась до предпоследней ступеньки, оперлась левой ногой о холодный металл лестницы и достала с полки знакомый том; осторожно положила его на верхнюю ступеньку стремянки. На пустом месте не было ничего, кроме пыли. Гилли сняла еще несколько книг, с яростью перетирая каждую. И снова на полке — ничего, кроме пыли. Мистер Рэндолф зашевелился в кресле. Она посмотрела в его белые неподвижные глаза.
        А вдруг он видит? Может, он просто притворяется, чтобы дурачить людей? Она застыла на месте.
        - Вы прекрасно убираете, мисс Гилли. Так старательно. Просто не помню, чтобы в этой комнате наводили такую чистоту.
        - Я… Я навожу порядок на книжных полках.
        - Прекрасно, прекрасно, — он одобрительно закивал головой. — Если бы вам удалось навести такой же порядок в моей старой голове…
        Спокойствие. Никакой паники. Он ничего не видит. Конечно же, не видит. Может, это и к лучшему, что он здесь. По крайней мере, никто не заподозрит, что под самым его носом она крадет деньги.
        Она стерла с полки пыль, переставила красный том энциклопедии на другое место, рядом с остальными томами. Потом вернулась к верхней полке — снимала одну книгу за другой и тщательно вытирала темное дерево до самой стенки шкафа. С каждой снятой книгой надежды ее то возникали, то исчезали. И чем больше она снимала книг, тем меньше оставалось надежд. В конце концов она поняла, что ее вранье Агнес обернулось горькой правдой. Денег не было.
        Страх и тревога болью отозвались у нее в желудке, ее чуть не вырвало.
        А мистер Рэндолф между тем беспечно болтал. Она не вникала в смысл слов. До нее доносились лишь бесившие ее звуки веселого тонкого голоса. Хотелось швырнуть книгой в этот голос, перевернуть стремянку, запустить стулом в окно или, на худой конец, заорать от бессилия.
        Но ничего такого она, конечно, не сделала. Охваченная безмолвным цепенящим бешенством, она сложила стремянку и понесла ее в подвал.
        - Вы уже уходите, мисс Гилли? — Его голос следовал за ней вверх и вниз по ступенькам, провожал ее из дому. — Спасибо, спасибо. Приходите, пожалуйста, еще. И непременно передайте миссис Троттер, что вы замечательно помогли мне.
        Она и не пыталась отвечать. Пусть думает, что угодно. От него теперь ждать нечего. Всего-навсего каких-то тридцать девять вшивых долларов.
        Она прошла прямо в свою комнату, вытащила из-под кровати коричневый чемодан и распаковала его. Потом выдрала из блокнота листок бумаги, растянулась на кровати, положила листок на учебник математики и написала:
        "1408 Эспен-авеню,
        Томпсон-Парк,
        штат Мэриленд.
        Дорогая Кортни Рутерфорд Хопкинс. Я получила Вашу открытку. Простите, что беспокою Вас своими делами. Но я думаю, что Вы, моя родная мать, имеете право знать, в каком положении находится Ваша дочь. В настоящее время положение мое ужасное, иначе я бы не стала беспокоить Вас. Моя приемная мать религиозная фанатичка. К тому же она почти не умеет ни читать, ни писать. Дом у нее очень грязный, а друзья какие-то странные люди".
        Она написала слово «черные», но стерла его: неизвестно, как Кортни относится к этому.
        "Здесь живет еще один ребенок, но он, кажется, умственно отсталый. Мне приходится работать не покладая рук и ухаживать за ним. Это очень тяжело, ведь надо еще и готовить уроки.
        Я накопила тридцать девять долларов на билет до Калифорнии. Пришлите мне, пожалуйста, недостающие деньги на билет как можно скорее".
        Сначала она написала: «Целую», но потом стерла и написала:
        "Искренне
        Ваша дочь Галадриэль Хопкинс.
        P.S. Я очень способная и могу самостоятельно обслуживать себя, так что я ни в чем не буду Вам обузой.
        Р. P.S. И еще: я узнала — билет до Сан-Франциско в один конец стоит сто тридцать долларов шестьдесят центов. Я найду работу и при первой возможности верну Вам свой долг".
        Она дождалась на лестнице, когда Троттер отправилась в ванную комнату.
        Тогда она прокралась в кухню, вытащила из ящика стола конверт с маркой и помчалась на угол, чтобы опустить письмо, пока не улегся гнев и она не передумала.
        БИЛЕТ ДО САН-ФРАНЦИСКО
        Не все, что Гилли написала Кортни, было чистой правдой, но Троттер на самом деле была религиозна. Она читала Библию и молилась каждый день. Когда мистер Рэндолф благословлял трапезу, она постоянно вторила ему. И потом, если человек по доброй воле каждое воскресенье в девять утра отправляется в церковь и возвращается оттуда домой не раньше половины первого, нормальным его считать нельзя.
        Для Гилли эти воскресные часы были мучением. Церковь, небольшое деревянное старое здание, торчала на холме за полицейским участком; ее построили, когда город был еще небольшим поселком, а не частью разросшейся столицы Вашингтон. В сегодняшнем мире церковь была такой же старомодной, как и ее прихожане.
        Занятия в воскресной церковной школе, куда Гилли и Уильяма Эрнеста запихнули вместе с пятью или шестью другими детьми от шести до двенадцати лет, вела древняя Минни Эпплгейт, которая каждое воскресенье твердила своим питомцам, что ее возродил к жизни некто Билли Сандей. Кто такой этот Билли Сандей, черт побери? Его имя чем-то напоминало героя комиксов. «Билли Сандей встречает Бренду Стар». Мисс Эпплгейт не считала нужным сообщить, от чего же ее спас этот Билли Сандей. От пожара? Из-под поезда? Ну и что из этого? Какая от этого радость и ей, и всему миру? Мисс Эпплгейт рассказывала им о десяти заповедях, но решительно отказывалась объяснить, что такое «прелюбодеяние».
        - Но, мисс Эпплгейт, если мы не знаем, что такое прелюбодеяние, как же мы можем сказать, совершали мы его или нет? — законно спросил ее как-то восьмилетний мальчик во время перерыва.
        Гилли, конечно, знала, что это такое, и между проповедью и занятиями в воскресной школе готова была за небольшую плату не только разъяснить смысл этого слова, но и поделиться некоторыми другими пикантными подробностями местной жизни, которые ей были известны от Агнес Стоукс. Таким путем она заработала семьдесят восемь центов, предназначавшихся для церковных пожертвований.
        Мисс Эпплгейт была старой-престарой, а проповедник — совсем молодой. Он тоже постоянно твердил о «вечном спасении». Грамматику он знал еще хуже, чем Троттер, и Гилли с отвращением замечала, что он запинается, если в Библии попадается слово больше чем в один слог. Только религиозные фанатики и их невинные жертвы, которых они заставляют посещать церковь, могут терпеть всю эту муру каждую неделю больше часа.
        В отличие от других прихожан, Троттер, выходя из церкви, не подсмеивалась над проповедником. Поэтому Гилли осмелилась однажды спросить:
        - И как только вы его терпите?
        Это был неуместный вопрос. Троттер шумно втянула воздух и с негодованием посмотрела на нее.
        - Кто я такая, — загромыхала она, — чтобы осуждать посланца Божьего?
        Разве может кто-нибудь, кроме фанатика, ляпнуть такое?
        Мистер Рэндолф посещал баптистскую церковь для черных. Троттер с детьми завозила его туда на такси по пути в церковь для белых и заезжала за ним на обратном пути. Гилли заметила, что черные баптисты и одевались лучше, чем белые, и улыбались чаще. Но служба у них шла еще дольше, и Уильяму Эрнесту приходилось бегать за стариком и приводить его к такси до окончания их службы, а счетчик тем временем нетерпеливо постукивал. Обычно они возвращались домой, снимали праздничную одежду, готовили еду и только после двух часов усаживались за неторопливый обед.
        В воскресенье после бесплодной уборки мистер Рэндолф удивил всех, отказавшись от добавки.
        - Вы должны понять, миссис Троттер, как трудно мне говорить «нет» вашей прекрасной курице, но сегодня около трех должен приехать мой сын.
        При слове «сын» у Гилли ёкнуло внутри. А что, если этот сын заметит что-то неладное в гостиной мистера Рэндолфа? Кресло стоит на другом месте. Книги расставлены не так как раньше. А вдруг он знает, где должны были лежать деньги?
        - Но у вас еще есть время, чтобы полакомиться кусочком пирога, на этот раз вишневого,
        - Вишневый пирог! Какой сюрприз! Тогда отрежьте мне, пожалуйста, вот столько, — мистер Рэндолф чуть-чуть раздвинул большой и указательный палец на костлявой руке и показал, какой кусочек ему можно отрезать, — я не в силах устоять перед вашими пирогами, миссис Троттер. Просто не в силах.
        Он с наслаждением принялся за пирог и вдруг спохватился.
        - Скажите, а на моей одежде пятен нет? Это так расстраивает сына.
        Троттер отложила вилку и внимательно оглядела костюм мистера Рэндолфа.
        - У вас вполне приличный вид, мистер Рэндолф. Разве вот на галстуке несколько пятнышек.
        - Боже, мой сын только и ищет повода, чтобы доказать, что я не могу обслуживать себя и меня надо переселить в его большой дом в Вирджинии.
        Он окунул салфетку в стакан с водой и безуспешно попытался стереть пятна с галстука.
        - Да вы не беспокойтесь, мистер Рэндолф. Давайте-ка я достану вам какой-нибудь старый галстук покойного Мэлвина. Сама не знаю, чего это я все еще берегу его вещи. — Она хмыкнула, словно отгоняя от себя воспоминания о покойном мистере Троттере. — Гилли, сбегай-ка в мою комнату, погляди в стенном шкафу, в середке. Там на вешалке их целая дюжина, а то и больше. — И прежде чем Гилли вышла из комнаты, добавила: — Выбери, какой получше, слышишь? Не больно яркий. — Она повернулась к мистеру Рэндолфу и, как бы извиняясь, сказала. — В последние годы, бывало, станет Мэлвину тошно, пойдет он, да и купит себе какой-нибудь страхолюдный галстук и уж не расстается с ним всю неделю. — Она покачала головой. — Наверно, надо благодарить Бога, что ему никто не вешался на шею…
        Мистер Рэндолф хмыкнул.
        - А почему бы мне не напялить какой-нибудь страхолюдный галстук, мисс Гилли? Надо растревожить этого пятидесятилетнего господина, который приходится мне сыном.
        Троттер закинула назад свою большую голову и разразилась громким смехом.
        - Вы настоящий мужчина, мистер Рэндолф.
        - А вы — настоящая женщина.
        Гилли стремглав поднялась по лестнице. Разговоры между миссис Троттер и мистером Рэндолфом вызывали у нее тошноту.
        Противно слушать кокетливую болтовню этих стариков, да еще при том она — белая, а он — черный.
        Но на этот раз ее раздражали не эти разговоры. Ей не давала покоя мысль о пятидесятилетнем чопорном сыне мистера Рэндолфа, который будет совать свой нос во все углы отцовской гостиной. Поэтому, когда она увидела на кровати Троттер широко раскрытую сумку со сломанным затвором — сумка приглашала, требовала… — она заглянула в нее. Вот это да! Наверно, Троттер только что разменяла чек, полученный из окружного благотворительного общества. Гилли прикинула — да здесь не меньше ста долларов! Эта сотня поможет ей добраться до самой Kалифорнии, до самого дома, до Кортни Рутерфорд Хопкинс. Гилли засунула деньги в карман, пошла к стенному шкафу и нашла там вешалку с многочисленными свидетельствами мании Мэлвина. Выбрала самый кричащий галстук с балеринами в фиолетовых пачках — их ноги сплетались на зеленоватом фоне галстука в смелом пируэте. Гилли проскользнула в свою комнату, засунула толстую пачку денег в ящик комода под свои майки и на цыпочках вернулась к двери комнаты Троттер, откуда, громко топая, спустилась по лестнице.
        - Боже, что ты наделала, детка?
        Гилли похолодела. Откуда Троттер узнала?
        - Ох, этот галстук! Это самое страшное преступление Мэлвина, да будет ему земля пухом.
        - Прекрасно, прекрасно! — Мистер Рэндолф поднялся, возбужденно потирая свои морщинистые руки. — Расскажите мне, что это за галстук?
        - Лучше не надевайте этот галстук, мистер Рэндолф, по нему прыгают легкомысленные дамы.
        - Правда? — Улыбка осветила маленькое коричневое лицо. — А во что они одеты?
        - Ну, они не то что бы одеты, они… в каких-то лиловых тряпочках.
        - В пачках, — высокомерно подсказала Гилли, с радостью приходя в себя после потрясения.
        - Что? — переспросила Троттер.
        - В пачках. На них надеты пачки.
        Троттер расхохоталась во все горло.
        - Какие там пачки? Пач-ки. Пач-ки. Одно только название!
        Мистер Рэндолф уже снимал запятнанный черный галстук, чтобы освободить свою шею для легкомысленных дам.
        - Вы и впрямь его повяжете, мистер Рэндолф? Как бы ваш сын не решил, будто я плохо влияю на его безупречного отца-баптиста.
        Гилли с тревогой подумала: не подавится ли бедный мистер Рэндолф своим собственным хихиканьем.
        - Ему вовсе не обязательно знать, откуда у меня такой галстук. Торжественно обещаю вам, — с трудом проговорил он сквозь взрывы безудержного хохота.
        Троттер завязала галстук уверенной рукой — ведь она проделывала это более четверти века. Потом отступила немного, чтобы оценить свою работу.
        - Ну как, Гилли? Идет ему этот галстук?
        - Порядок.
        - И только? Маловато. А тебе, Уильям Эрнест, детка, нравится новый галстук мистера Рэндолфа?
        - Очень красивый галстук, — восхищенно прошептал мальчик.
        - Видите! — Троттер успокоилась. — Уильяму Эрнесту нравится.
        - Вот и прекрасно, — сказал мистер Рэндолф с чувством вновь обретенного достоинства, — проводи меня домой, сынок.
        Мальчик соскользнул со стула и взял старика за руку.
        - До завтра. Слышите? — сказала Троттер.
        - Большое спасибо. Благодарю вас. И вас также, мисс Гилли. До завтра.
        - Договорились, — сказала Гилли, хотя завтра в это время она рассчитывала быть, по крайней мере, в штате Миссури.
        Она вытерла тарелки, которые вымыла Троттер, и поставила их на полку, а в мыслях своих была уже в автобусе, который скользил по дороге, чем-то похожей на топографическую карту в учебнике географии.
        Троттер была тут же и все подсмеивалась над мистером Рэндолфом, который щеголял в галстуке с танцовщицами.
        - Его сын — известный адвокат в Вирджинии, — говорила она. — Адвокат! Вот бы поглядеть, какое у него будет лицо, когда он увидит этот галстук. Дорого бы дала, чтобы увидеть это.
        Когда уборка в кухне была закончена, Троттер отправилась в гостиную и улеглась на диван. По воскресеньям она поднималась наверх только раз, чтобы переодеть праздничное платье, а остальное время проводила на диване, дремала или с трудом читала воскресную газету. В дверях снова появился Уильям Эрнест. Включил телевизор и, растянувшись на ковре, стал смотреть старый фильм.
        Самое время. Гилли пошла к лестнице.
        - Оставайся с нами, детка. По девятому каналу передают футбольный матч, и если Уильям Эрнест не против… — Уильям Эрнест поднялся с ковра, готовый послушно переключить программу.
        - Нет, — сказала Гилли, — сейчас не могу. У меня еще есть кое-какие дела.
        - Ну, как хочешь, детка.
        Если она собирается уходить, медлить нечего. К вечеру Троттер поднимется наверх и обнаружит пропажу денег, и кто знает, чего можно ждать от этого адвоката, сына мистера Рэндолфа.
        Она быстро упаковала чемодан, хотя руки у нее тряслись. Прежде всего надо было сложить деньги вместе и положить их в карман. Получился комок величиной с апельсин. Ну зачем она выбросила эту сумку на длинном ремне, которую миссис Нэвинс подарила ей на прошлое Рождество?
        Да, и еще куртка. «На следующей неделе первым делом купим тебе хорошее теплое пальто», — сказала Троттер. Она все ждала, когда же перешлют, наконец, по почте благотворительный чек… Куртка висит у входной двери, придется пройти мимо открытой двери гостиной. Троттер наверняка дрыхнет, и если проскользнуть бесшумно, Уильям Эрнест, может, и не услышит.
        Она прокралась вниз, зажав чемодан под правой рукой, чтобы он не бросался в глаза. Проходя мимо освещенного пространства, она заглянула в гостиную. Никто не повернул головы. Она сняла куртку с крючка и накинула ее на чемодан, чтобы свободной рукой можно было нажать на ручку двери.
        - Ты куда?
        Она вздрогнула и обернулась на эти слова, шепотом произнесенные Уильямом Эрнестом.
        В темном проходе блестели его очки.
        - Мне надо выйти, — шепотом сказала она. «Господи, пусть он замолчит».
        Мальчик замолчал и смотрел то на чемодан, то на нее.
        - Не уходи! — Его личико сморщилось и дрогнуло так же, как и его голос.
        - Я должна, — процедила Гилли сквозь зубы.
        Она открыла дверь и прикрыла ее за собой. Взяла чемодан в одну руку, куртку — в другую и побежала вниз с холма. Скорее… Скорее… В голове стучало так же громко, как топот ее кед по тротуару.
        Только свернув за угол, она замедлила шаг. Если бежать, на нее могут обратить внимание. Автобуса не было и в помине. По воскресеньям они ходят редко. Придется топать пешком до автобусной станции, что-то около мили; она приостановилась, надела тонкую куртку, чтобы укрыться от ноябрьского ветра. В автобусе топят, напомнила она себе, а в Калифорнии всегда светит солнце.
        Она добралась до автобусной станции уже в сумерки. Прошла прямиком в туалет, причесалась, заправила рубашку в джинсы. Она старалась убедить себя, что выглядит старше своих одиннадцати лет. Была она высокая, но еще плоская, как доска. Ну и черт с ним! Она застегнула молнию на куртке, расправила плечи и пошла к билетной кассе.
        Кассир даже и глаз не поднял.
        - Пожалуйста, один билет до Калифорнии. — Она тут же поняла свою ошибку.
        - Куда? — теперь кассир посмотрел на нее из-под полуопущенных век.
        - Ах, да… До Сан-Франциско, Сан-Франциско в Калифорнии.
        - В один конец или туда и обратно? «Куда девалась Невозмутимая Леди?»
        - В один… в один конец, до Сан-Франциско.
        Он нажал на какие-то кнопки. И, как в сказке, появился билет.
        - Сто тридцать шесть долларов шестьдесят центов, с комиссионными.
        Денег у нее было достаточно. Дрожащими руками она вытащила из кармана пачку и стала отсчитывать нужную сумму. Человек лениво наблюдал за ней.
        - А твоя мать знает, где ты находишься?
        Только не дрейфить, Гилли. Возьми себя в руки. Она расправила плечи и посмотрела прямо в его сонные глаза взглядом, который приберегала для учителей и директоров школ.
        - Я еду повидаться с матерью. Она живет в Сан-Франциско.
        - Ясно, — сказал он, взял деньги и, прежде чем вручить ей билет, пересчитал.
        - Автобус отходит в восемь тридцать.
        - В половине девятого?
        - Да. Чемодан сдавать будешь?
        - Но сейчас только половина пятого.
        - Совершенно верно.
        - Значит, придется ждать еще четыре часа?
        - Опять же верно.
        - Но я хочу уехать как можно скорее.
        - Послушай, девочка, ты пришла и попросила продать билет. Я продал тебе билет на следующий автобус. — Он вздохнул. — Ладно, — сказал он и посмотрел в справочник, — можно ехать на пятичасовом до Вашингтона, а там пересесть на автобус шесть двадцать два. — Он протянул руку. — Придется выдать тебе другой билет. — Она вернула билет. — Но это займет какое-то время, — сказал он, — надо проверить маршрут. Посиди вон там, — он кивнул головой на стул в зале ожидания. — Я тебя позову.
        Она заколебалась, потом неохотно направилась к стулу. Ей было не по себе — деньги и билет оставались у кассира, но возражать боязно: как бы не стал расспрашивать.
        Он долго копался с билетами, приглушенным голосом говорил с кем-то по телефону. Потом снова рылся в справочниках. Наконец встал, пошел в камеру хранения и пробыл там несколько минут.
        На часах было уже почти без четверти пять. Так можно опоздать на пятичасовой. Гилли встала и подошла к баку с питьевой водой. Вода была теплая, и кто-то залепил сток куском жвачки. Так и не напившись, она вернулась к обитому красным пластиком стулу.
        Кассир появился, когда на часах было четыре сорок восемь; он уселся на свое место, а в ее сторону даже не взглянул.
        - Мой билет?
        В ту же минуту в зал вошли мужчина и женщина, и кассир занялся ими. Это было несправедливо. Ведь она ждет с четырех тридцати. Гилли встала и пошла к стойке. Она даже не заметила полицейского, пока тот не положил ей руку на плечо. Нетерпеливо поведя плечами, Гилли сбросила руку и оглянулась; кто это к ней пристает?
        - Ты куда собралась, девочка? — он говорил тихо, словно боялся побеспокоить кого-то.
        - Повидаться с матерью, — сухо ответила она. "Боже, сделай так, чтобы он исчез ".
        - Одна, до Сан-Франциско?
        Теперь она поняла — полицейского вызвал кассир. Только этого недоставало!
        - Да.
        - Ясно, — сказал полицейский и обернулся к кассиру, который теперь глазел на них.
        - Я не сделала ничего плохого.
        - Тебя никто ни в чем не обвиняет. — Полицейский поправил фуражку и спросил очень спокойно и медленно. — Где ты здесь жила?
        С какой стати она должна отвечать? Это не его дело.
        - Послушай, о тебе будут беспокоиться.
        «Как же, станут они беспокоиться!»
        Он откашлялся.
        - Дай мне твой номер телефона, чтобы я мог проверить.
        Она с ненавистью посмотрела на него. Полицейский снова откашлялся и посмотрел на кассира. Самое время дать деру, а как же деньги? Куда она денется без денег?
        - Я думаю, — сказал полицейский, — лучше всего отвести ее участок и там побеседовать.
        Кассир кивнул, казалось, все происходящее доставляет ему удовольствие.
        - Вот деньги, которые она мне дала. — Кассир протянул желтый конверт. Полицейский осторожно взял ее за руку и подвел к стойке. Кассир передал ему конверт.
        - Это мои деньги, — запротестовала Гилли.
        - Конечно, твои, крошка, — сказал кассир с фальшивой улыбкой.
        Знай она, как тут быть, она бы так и поступила. Гилли лихорадочно шарила в уме, ища ответа, но мысль застыла в черепе, как замороженный мамонт в толще ледника. Всю дорогу до самого участка она спрашивала себя: как быть? Выпрыгнуть из машины у следующего светофора? Забыть про эти проклятые деньги? Но замороженный мамонт по-прежнему спал беспробудным сном, не желал и пальцем шевельнуть.
        В служебном помещении полицейского участка за низкой перегородкой два полицейских попытались допросить ее. Новый полисмен, высокий крупный блондин, спросил того, который привел ее:
        - А документов, удостоверяющих личность, при ней нету?
        - Я не буду обыскивать ее, а Джуди пошла ужинать.
        - Ну, а как насчет чемодана?
        - Точно, надо проверить.
        Она хотела закричать — они не имеют права копаться в ее вещах, но никак не могла пробиться сквозь толщу льда.
        Полицейский-блондин стал перетряхивать ее одежду и почти сразу же наткнулся на фотографию Кортни.
        - Это твоя мать?
        - Положите на место, — шепотом сказала она.
        Наконец-то заговорила!
        - Митчелл, она говорит, чтобы ты положил фотографию на место.
        - Ладно, ладно, я же исполняю свои обязанности. — Он бросил фотографию в чемодан и продолжал рыться в ее вещах.
        - Вот это да, — сказал он, найдя открытку. Он внимательно прочитал ее и передал другому полицейскому. — Послушай, Райн, здесь есть все — и имя, и адрес. Представь, она действительно знает кого-то в Сан-Франциско.
        Полицейский по имени Райн прочел открытку, потом подошел к Гилли и наклонился к ней.
        - Это адрес твоего отца? — спросил он, указывая на открытку. Она сидела неподвижно и сверлила его взглядом. Райн покачал головой; он распрямился и вернул открытку Митчеллу.
        - Проверь, кто живет по этому адресу, и позвони им.
        Через полчаса в дверях полицейского участка появилась задыхающаяся Троттер, вся в красных пятнах; она держала за руку бледного Уильяма Эрнеста. Троттер сразу увидела Гилли, которая сидела у стола по другую сторону перегородки. На лице Троттер появилось подобие улыбки, но Гилли резко отвернулась. За перегородкой сидела женщина-полисмен, она возвратилась с ужина и приступила к дежурству.
        - Мэйм… Мэйм Троттер… — Троттер не могла перевести дух. Она задыхалась еще сильней, чем когда поднималась по лестнице.
        - У меня там… такси… ждет… Нет денег… заплатить…
        - Минутку…
        Джуди, женщина-полисмен, подошла к Райну и что-то тихо сказала ему. Тот поднялся, и они вместе подошли к перегородке. Из разговора Гилли удалось разобрать лишь отрывистые ответы задыхающейся Троттер.
        - Приемная дочь… Да, где-то есть… Сан-Франциско, да, может быть. Окружной отдел благотворительного общества… Да, мисс Мириам Эллис… Да, да… Нет… нет… нет… Может, здесь кто-нибудь заплатит за такси? Он все еще ждет там…
        Полицейский Райн передал Троттер желтый конверт. Она вздохнула, кивнула головой, вытащила из конверта какие-то деньги и протянула ему. Он передал деньги Митчеллу, а тот протянул их женщине-полисмену; та нахмурилась, но все-таки встала и вышла из комнаты, чтобы расплатиться с шофером.
        - Нет, нет, — говорила Троттер. — Конечно, нет… она еще ребенок…
        Когда Райн провел Троттер за перегородку, она все еще отрицательно качала головой в ответ на какие-то слова. Уильям Эрнест цеплялся за ее поношенное пальто. Наконец, Троттер отдышалась, но голос ее все еще дрожал. Стоя в дверях, она обратилась к Гилли:
        - Я приехала забрать тебя, детка. Мы с Уильямом Эрнестом приехали за тобой.
        Райн прошел через комнату, остановился возле стула, на котором сидела Гилли, и наклонился к ней:
        - Миссис Троттер не будет ни в чем обвинять тебя. Она хочет, чтобы ты вернулась.
        «Обвинять? Ах, да, деньги. Неужели этот болван думает, что Троттер захочет, чтобы ее Гилли арестовали? Но как теперь вернуться? Великолепная Гилли, которая убежать и то не сумела! Завалила все на свете». Она уставилась на свои руки. Под ногтями грязь. Она ненавидела грязные ногти.
        - Гилли, детка…
        - Домой! Разве ты не хочешь домой? — спросил Райн.
        «Хочу ли я домой? Куда же, вы думаете, черт возьми, я собиралась?»
        Она ничего не ответила, и Райн встал.
        - Может, лучше оставить ее здесь до утра и сообщить в благотворительное общество, — сказал он.
        - Вы хотите арестовать ребенка?
        - Здесь она будет в безопасности. И только до утра.
        - Вы что, думаете, я разрешу арестовать моего ребенка?
        - Может, это к лучшему, — тихо сказал Райн.
        - К лучшему? Это как понимать? Что у вас на уме?
        - Похоже, она не очень хочет возвращаться к вам, миссис Троттер. И я не знаю…
        - О, Господи, вы не знаете… О, Господи…
        Гилли никогда не слышала, чтобы Троттер так разговаривала. Она посмотрела на заплывшее, убитое горем лицо.
        - Боже милостивый, что же мне делать?
        - Гилли! Гилли! — Уильям Эрнест бросился к ней через всю комнату и стал колотить кулаками по ее коленям. — Пойдем домой, Гилли, пожалуйста, пойдем домой! Пожалуйста! — На белой шее напряглись и проступили синие жилки.
        Лед в ее замороженном мозгу раскололся и тронулся. Она встала и взяла его за руку.
        - Слава Всевышнему! — сказала Троттер.
        Райн откашлялся.
        - Можешь не идти, если не хочешь. Ты знаешь об этом, правда?
        Гилли кивнула. В дверях Троттер подняла руку. С нее свисала коричневая сумка. Сломанный затвор раскрылся. Троттер смутилась, опустила руку и захлопнула сумку.
        - Мне такси надо, — сказала она.
        - Я попрошу Митчелла отвезти вас, — сказал Райн.
        «БАБАХ!»
        Между Троттер и мисс Эллис разгорелось сражение. Когда на следующий день Гилли вернулась из школы, шум этой битвы донесся до нее из гостиной.
        - Не будет этого никогда, никогда, никогда! — ревела Троттер, как мать, у которой отбирают детеныша.
        Гилли остановилась в коридоре и бесшумно прикрыла за собой входную дверь.
        - Миссис Троттер, в нашем Обществе никто не обвиняет вас, мы не считаем, что вы в чем-то виноваты.
        - Наплевать мне, что думают обо мне в вашем Обществе.
        - Вы одна из наших лучших клиенток. Вы берете у нас приемных детей вот уже более двадцати лет. Этот случай не повлияет на вашу репутацию. Мы так ценим вас.
        - Наплевать мне на репутацию. Не отдам Гилли.
        - Но мы же заботимся о вас…
        - Хороша забота! Если бы вы заботились обо мне, вы никогда не явились бы сюда с таким дурацким предложением.
        - Но Гилли неуравновешенный ребенок, Мэйм. Ее надо показать…
        - Не отдам. Никогда.
        - Если вы не думаете о себе, подумайте об Уильяме Эрнесте. Он изменился к лучшему за последний год. Я своими собственными глазами видела, что Гилли раздражает его.
        - Но как раз Уильям Эрнест уговорил ее вчера вернуться домой, — голос Троттер был решительным и твердым.
        - Потому что он увидел, как вы расстроены. Это еще не значит, что она оказывает на него хорошее влияние.
        - Уильям Эрнест живет у меня третий год. Он не пропадет. Уж я-то знаю. Иногда, мисс Эллис, приходится отрезать палец, чтобы спасти руку.
        - Не понимаю, что вы хотите этим сказать?
        - Кто-то должен хоть немного позаботиться о Гилли. Хоть немножко. Ей так давно это нужно.
        - Что верно, то верно, миссис Троттер. Я прекрасно знаю, что нужно Гилли. Я наблюдаю за этим ребенком почти пять лет, и, хотите верьте, хотите нет, мне она дорога, но сейчас речь не о ней.
        - А о ком же?
        - О вас, — слова были едва слышны. Молчание, и потом:
        - Да, видит Бог, она мне нужна. — Странный прерывистый звук, похожий на рыданье. — Когда она исчезла, я думала, помру.
        - Успокойтесь, миссис Троттер. Разве можно так терзать себя из-за них?
        - Не учите мать, что она должна чувствовать.
        - Но вы приемная мать, — голос мисс Эллис звучал твердо, — и вы не должны забывать об этом.
        Острая боль пронзила Гилли с головы до ног. Она открыла и захлопнула входную дверь, как будто только что вошла в дом. На этот раз они услышали ее.
        - Это ты, Гилли, детка?
        Она подошла к гостиной. Женщины стояли с покрасневшими, как от бега, лицами.
        - Так вот, Гилли… — начала мисс Эллис. Ее голос раздражал, как искусственная рождественская елка.
        - Мисс Эллис, — громко прервала ее Троттер, — только что сказала, что теперь все зависит от тебя… — Троттер сделала вид, будто не заметила настороженного взгляда мисс Эллис. — Захочешь остаться с Уильямом Эрнестом и со мной — хорошо, не хочешь — она найдет тебе другой дом. Решать — тебе. — Троттер с тревогой посмотрела на мисс Эллис.
        - А как же… — спросила Гилли пересохшими, как черствый хлеб, губами. — Как же моя родная мать?
        Брови мисс Эллис полезли наверх.
        - Несколько месяцев назад, когда мы решили забрать тебя от Нэвинсов, я отправила ей письмо, Гилли. Но она не ответила.
        - Она написала мне. Она хочет, чтобы я приехала к ней.
        Мисс Эллис посмотрела на Троттер.
        - Да, я знаю об этой открытке, — сказала она.
        «Проклятые полицейские — читают чужие письма, сплетничают, болтают о них, высмеивают».
        - Но, Гилли, если бы она в самом деле хотела, чтобы вы были вместе…
        - Она хочет. Она сама мне написала!
        - В таком случае, почему же она не приезжает за тобой? — В голосе мисс Эллис зазвучали жестокие нотки, брови нервно задергались. — Прошло уже больше восьми лет, Гилли. Даже когда она жила рядом, она не навещала тебя.
        - Теперь все по-другому, разве нет? Она должна приехать. Она в самом деле хочет, чтобы мы были вместе. Неужели не хочет?
        Подошла Троттер и положила тяжелую руку ей на плечо.
        - Знала бы она тебя, только бы знала, какая у нее девочка, она б живо примчалась.
        «Ну и дура же ты, Троттер. Если бы она знала, какая я на самом деле, она никогда бы не приехала. Только такие недотепы, как ты…» Гилли осторожно освободилась от тяжелого объятья и обратилась к мисс Эллис, только к ней.
        - До ее приезда… До того, как она приедет за мной я, пожалуй, останусь здесь.
        Троттер вытерла лицо большой рукой и шмыгнула носом.
        - Ну, мы с вами еще увидимся, мисс Эллис.
        Но избавиться от этой дамы было не так-то просто. Она стояла, расставив ноги, словно боялась, что Троттер может насильно вытолкнуть ее.
        - Полицейский Райн сказал мне по телефону, что вчера у тебя было больше ста долларов, — сказала она.
        - Да.
        Это прозвучало нахально, но мисс Эллис прищурила глаза и продолжала:
        - Трудно поверить, что это были твои деньги.
        - Ну и что?
        - А то, что по-моему это воровство — присваивать себе чужие деньги, мисс Хопкинс.
        - Да?
        Троттер похлопала Гилли по руке, чтобы успокоить ее.
        - И по-нашему так, мисс Эллис, — сказала она, — а только вы думаете, за двадцать лет у меня это впервой?
        - Знаю, что не впервой.
        - Тогда доверьте уж это мне, я сама все улажу.
        Мисс Эллис кивнула и, прежде чем надеть пальто, тщательно расправила на себе брючный костюм.
        - Я прослежу за этим, — сказала она.
        Троттер чуть ли не вытолкала ее за дверь.
        - Не забивайте себе голову заботами о нас. Все будет в порядке, не беспокойтесь.
        - За беспокойство мне платят, миссис Троттер.
        Троттер натянуто улыбнулась и захлопнула входную дверь. Когда она повернулась и подошла к Гилли, лицо у нее было каменное.
        Гилли с удивлением захлопала глазами при виде этой неожиданной перемены.
        - Мне воровство — нож острый.
        Гилли кивнула. Придуриваться бесполезно.
        - Там были не только мои деньги, верно?
        - Верно.
        - Откуда они у тебя?
        - Нашла, — тихо сказала Гилли.
        Троттер подошла поближе, обеими руками приподняла ее голову и заставила посмотреть себе прямо в глаза.
        - Где ты взяла эти деньги, Гилли?
        - Нашла за книгами в соседнем доме.
        Троттер не поверила собственным ушам, у нее опустились руки.
        - Украла у мистера Рэндолфа?
        - Они лежали там, за книгами. Наверно, он даже не…
        - Гилли, ты украла эти деньги. Не юли. Это его деньги, и ты их взяла. Так?
        - Вроде…
        - Сколько там было?
        - Что-то около тридцати…
        - Не делай из меня дуру. Сколько?
        - Сорок четыре доллара, — жалобно сказала Гилли.
        - Так вот, ты должна немедленно вернуть их.
        - Не могу.
        Троттер стояла и не сводила с нее глаз до тех пор, пока Гилли не сказала:
        - Пять долларов я отдала Агнес Стоукс.
        - Так прямо и отдала?
        Гилли кивнула.
        - Что ж, — глубокий вздох, — одолжу тебе пять долларов для мистера Рэндолфа, потом отработаешь.
        Возвратить деньги мистеру Рэндолфу оказалось легче, чем можно было ожидать. Старик, казалось, и не подозревал, что у него за книгами лежали какие-то деньги. А может, просто забыл об этом, или их положила туда его покойная жена, которая умерла задолго до Мэлвина, мужа Троттер. Как бы там ни было, в присутствии неумолимой Троттер Гилли возвратила старику сорок четыре доллара; он выслушал ее нечленораздельные объяснения без негодования и неуместного любопытства, с поразительным достоинством.
        - Благодарю вас, — сказал он, но на этот раз не повторил слов благодарности.
        Он положил деньги в карман, слегка потер ладони и протянул руку, чтобы его повели ужинать.
        Гилли чуть помедлила — она ждала нотации, если не от него, то уж наверняка от Троттер. Но оба молчали; тогда она взяла мистера Рэндолфа не за локоть, как обычно, а за руку, как бы выражая этим свою благодарность.
        Троттер и понятия не имела ни о минимальной оплате труда, ни о законах, запрещающих детский труд. В кухне она вывесила такой прейскурант:
        Мытье посуды и уборка кухни — 10 центов
        Уборка пылесосом внизу — 10 центов
        Мытье и уборка обеих ванн и уборных, включая мытье полов — 10 центов
        Протирка мебели от пыли — 10 центов
        Помощь Уильяму Эрнесту в приготовлении домашних заданий, один час — 25 центов
        Теперь Гилли стала проводить много времени с Уильямом Эрнестом. Она сделала несколько открытий. Как выяснилось, мальчик совсем не такой тупица. Если быть терпеливой и не давить на него, он до всего доходил сам, но стоило насесть на него, он тут же смущался, а когда его высмеивали, поднимал руки, будто защищал голову от удара. Наконец до Гилли дошло: мальчик в самом деле боится, что его будут бить за каждую ошибку.
        Так вот почему Троттер сдувает с него пылинки, словно он может рассыпаться от любого шума, вот почему набрасывается как волчица на каждого, кто подтрунивает над ним.
        Но она этому потакать не будет. Уильям Эрнест — не старинная чашка из китайского сервиза миссис Нэвинс. Это мальчишка, приемный ребенок — только и всего. И если он не закалится — что же будет, когда Троттер перестанет кудахтать над ним?
        Гилли спросила его:
        - А что ты делаешь, если тебя ударят?
        Его прищуренные глазки испуганно забегали за стеклами очков.
        - Я не собираюсь тебя бить, просто хочу узнать, что ты делаешь в таких случаях?
        Он засунул указательный палец в рот и стал грызть ноготь. Гилли вытащила палец из его рта и посмотрела на руку с обкусанными ногтями.
        - Рука как рука. Все нормально. Скажи, а тебе никогда не хотелось дать сдачи?
        Широко раскрыв глаза, он покачал головой.
        - Так и будешь всю жизнь козлом отпущения?
        Он опустил голову. Палец снова оказался во рту.
        - Послушай, Уильям Эрнест, — хрипло прошептала она, наклонившись к самому его уху, — я научу тебя давать сдачи. Бесплатно. И когда какой-нибудь здоровенный парень начнет приставать к тебе, ты покажешь ему, где раки зимуют…
        Мальчик вынул палец изо рта и недоверчиво уставился на нее.
        - Ты слышал, как я однажды отлупила семерых мальчишек? Одна против семерых.
        Он почтительно кивнул.
        - Так вот, я научу тебя, как это делается. Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! — ее кулак нанес семь воображаемых ударов.
        - Бабах! — тихо повторил он, неуверенно сжал кулак и нанес слабый удар в пустоту.
        - Прежде всего, если кто-нибудь заорет на тебя, никогда не поднимай руки вверх, — она передразнила его, — не веди себя так, будто думаешь, что тебя убьют на месте.
        - Бабах! — он неуверенно ткнул маленьким кулачком перед собой.
        - Нет, начинать надо с другого. Может, тебя вовсе и не собираются бить. Первым делом — глубокий вдох, — она глубоко вдохнула воздух и подождала, пока он сделает то же, — ребра проступили под его рубашкой, — а потом орешь во все горло: «Проваливай отсюда к чертовой матери!»
        Не успела она до конца произнести эту фразу, в дверях, как карающий меч, появилась Троттер.
        - Ну, ладно, ладно, — сказала Гилли, — «к чертовой матери» можно и не говорить. Главное — это…
        - Что вы здесь делаете, дети? Я думала, я тебе плачу, Гилли, чтоб ты помогала Уильяму Эрнесту читать.
        - Нет. Мы занимаемся этим в свободное время. Бесплатно.
        Троттер с тревогой посмотрела на Уильяма Эрнеста. Он поднялся на цыпочки, сжал кулаки, зажмурил глаза, сделал глубокий вдох и заорал:
        - Проваливай отсюда к чертовой матери! — Потом повернулся к Гилли и улыбнулся. — Ну, как, нормально?
        - В присутствии Троттер «к чертовой матери» лучше не говорить. Для начала — нормально.
        - Гилли… — сказала Троттер. — Послушайте, Троттер, должен же он, наконец, научиться защищать себя. И здесь, черт побери… Здесь я — лучший учитель.
        Троттер остановилась в дверях, словно не зная, что же ей делать дальше. Малыш подошел к ней, поднес кулак к ее массивной груди, сделал глубокий вдох и пропищал:
        - Проваливай отсюда!
        В глазах женщины появились слезы. Она протянула к нему руки и неуклюже, по-медвежьи обняла его.
        - Я просто тренируюсь, Троттер. Это я не тебе сказал.
        - Знаю, Уильям Эрнест, знаю, детка, — ответила она.
        - В этом мире он должен научиться защищать себя, Троттер.
        Женщина вытерла передником лицо и шмыгнула носом:
        - Неужто я не понимаю, детка? — Она погладила мальчика и выпрямилась. — Может, пойдете во двор? Не хочу я все это слышать.
        - Пошли, Гилли! — Уильям Эрнест обошел Троттер и направился к заднему крыльцу. — Бабах! — тихонько выкрикивал он, идя по коридору.
        - Я не собираюсь делать из него задиру, — сказала Гилли, — просто я хочу, чтобы он мог постоять за себя. Не может же он прятаться за вашу спину всякий раз, когда кто-нибудь не так посмотрит на него.
        - Конечно.
        - Даже родные матери не опекают своих детей всю жизнь. А вы только приемная.
        - Мне вечно твердят об этом.
        Гилли не хотела быть жестокой, но Троттер должна понять.
        - Если он научится читать и защищать себя, с ним будет все в порядке.
        - Ты уже во всем разобралась, детка, — с облегчением улыбнулась Троттер, — ну что ж, не буду мешать вам заниматься боксом. А только глядеть на это не хочу.
        Заниматься боксом?, Эта женщина живет в другом веке. Гилли пошла к двери. Когда она проходила мимо громадной Троттер, та обняла ее и крепко поцеловала в лоб. Гилли непроизвольно подняла руку — хотела вытереть лоб, но при виде лица Троттер рука ее застыла в воздухе.
        - Не пойму, чего это на меня нашло, — пробормотала Троттер, пытаясь обратить все в шутку, — я знаю, ты ненавидишь все эти поцелуи. Но иногда на меня находит, и я становлюсь сама не своя.
        - В воскресной школе мисс Эпплгейт называет это дьявольским наваждением.
        - Неужели? Дьявольским наваждением? — Троттер затряслась от хохота.
        Гилли почувствовала, как под ее ногами задрожали доски.
        - Дьявольское наваждение! Ну, Гилли, с тобой не соскучишься. А теперь беги, пока дьявол снова не попутал меня.
        Она было замахнулась, чтобы шутливо шлепнуть Гилли, но рука ее повисла в воздухе — Гилли и след простыл.
        ГОСТЬ
        За несколько дней до праздника Дня Благодарения мистер Рэндолф заболел гриппом. Сама по себе болезнь протекала не тяжело, но мистер Рэндолф был старый, а для стариков, как говорила Троттер, любая болезнь — несчастье.
        Останавливаясь, чтобы Троттер могла перевести дух, они с Гилли снесли вниз с чердака раскладушку на колесиках и поставили ее в столовой; нежилая комната превратилась в больничную палату для мистера Рэндолфа.
        Долго спорили, следует ли сообщать о болезни отца сыну, известному адвокату. Мистер Рэндолф был убежден, что, узнав об этом, сын немедленно явится и заберет его навсегда в Вирджинию. И хотя Троттер понимала, что такая чудовищная угроза существует, она считала, что по моральным обязательствам необходимо сообщать о болезни человека его ближайшим родственникам.
        - Представляете, он приезжает, а вы больной, — больше уж он доверять вам не будет. И наверняка увезет вас отсюда.
        Но мистер Рэндолф считал, что стоит рискнуть. Они сошлись на компромиссе — решили перевести мистера Рэндолфа в дом Троттер, чтобы он все время был на глазах.
        - А что, если вы умрете здесь?
        - Обещаю не умереть у вас в доме. Клянусь честью.
        - Гилли, если он совсем раскиснет, мы мигом спровадим его обратно, а то этот знаменитый адвокат из Вирджинии еще подаст на меня в суд.
        Мистер Рэндолф приподнялся на раскладушке.
        - Если я умру в вашем доме, миссис Троттер, подайте на меня в суд. Берите себе все мое имущество, до последнего цента. — Он усмехнулся и опустился на раскладушку, с трудом переводя дух.
        - Хм, «до последнего цента». После смерти вы и пенсии не получите. Лучше живите на здоровье, вот мой совет.
        - Так оно и будет, но если за мной будут ухаживать две такие очаровательные леди, боюсь, у меня появится желание болеть очень долго.
        - Придется рискнуть. Но если через неделю не подниметесь с постели, ни праздничного стола, ни индейки вам не видать.
        Мистер Рэндолф торжественно поклялся, что ко Дню Благодарения он поправится. Ему действительно стало немного лучше, но к празднику свалились с гриппом и Троттер, и Уильям Эрнест.
        Троттер старалась не сдаваться до последнего, но температура у нее была высокая, и так кружилась голова, что она не могла держаться на ногах. Несмотря на ее протесты, Гилли не пошла в школу ни во вторник, ни в среду — осталась дома ухаживать за больными.
        Ко Дню Благодарения из-за бесконечной беготни по лестнице и от одной кровати к другой Гилли сбилась с ног.
        Если б она заболела, никто бы не упрекнул ее, что она свалилась. Но она, конечно же, не заразилась ничем, только от постоянного недосыпания, бесконечных волнений и забот стала раздражительна. Она вызывала врача для мистера Рэндолфа, другого врача для Троттер и еще детского врача, но ей никто не мог помочь. Больным следовало оставаться в постели и принимать аспирин от высокой температуры.
        Ножом для мяса Гилли разделила пополам таблетку аспирина для Уильяма Эрнеста; половина таблетки тут же закатилась под плиту, а другая, которую она с немалым трудом запихнула мальчику в рот, немедленно возвратилась назад вместе с супом, который она заставила его съесть перед этим. Снова давать ему аспирин она побоялась.
        Троттер велела протереть мальчику лицо, руки и ноги мокрым полотенцем, чтобы немного снизить жар. Это вроде чуть помогло, но мальчику все равно было худо, к тому же, как она ни старалась, в комнате оставался прокисший запах супа, вытошненного Уильямом Эрнестом.
        В доме царил жуткий беспорядок. Даже в гостиной и в кухне, куда не заходил никто, кроме Гилли, все было перевернуто вверх дном, как после бомбежки. Она была настолько измучена, что не могла убирать даже за собой.
        Наступил четверг, а ей было не до праздника. Индейка, купленная Троттер, напрасно размораживалась на полке холодильника, и ничто больше не напоминало о празднике. Гилли сидела на кухне в джинсах, в старой застиранной майке и дожевывала свой поздний завтрак, бутерброд с колбасой; она и думать забыла, что скоро вся страна будет отмечать за столом этот праздник.
        Раздался звонок. Она вскочила. А вдруг этот адвокат, сын мистера Рэндолфа, не поверил отцу, что тот не может приехать на праздник, и явился за ним? Потом она с раздражением подумала, не приперлась ли Агнес Стоукс разнюхать, почему Гилли не была в школе целых два дня.
        Но за дверью стояла невысокая полная женщина, из-под фетровой черной шляпки выбивались седые волосы. На ней были черные перчатки и черное твидовое пальто, чуть длиннее, чем полагалось по моде. Под мышкой — поношенная сумка из крокодиловой кожи. Женщина, чуть ниже ее ростом, напряженно вглядывалась в лицо Гилли. Странно она смотрела. Гилли не могла понять, напугана она или просто голодная. Ей вдруг стало неловко. Откинув назад челку, она вспомнила, что советовала говорить Троттер, когда неожиданно появляется какой-нибудь незнакомый человек. Гилли выпалила обе фразы подряд:
        - Спасибо, мы сегодня ничего не покупаем, и мы правоверные баптисты, — и попыталась захлопнуть дверь.
        - Минутку, — сказала леди, — ты Галадриэль Хопкинс? — Гилли рывком снова распахнула дверь.
        - Кто вы? — спросила она. Вопрос прозвучал так же нескладно, как если бы его задал Уильям Эрнест.
        - Я.. — смущенно сказала незнакомая леди — я, кажется, твоя бабушка.
        Наверно, скажи та, «я волшебница», Гилли удивилась бы не меньше.
        - Можно войти?
        Гилли молча отступила в сторону и пропустила женщину в дом.
        Из столовой доносился храп. Только бы она не сунулась туда, не стала бы глазеть на выглядывающее из-под выцветшего стеганого одеяла смешное маленькое коричневое личико с раскрытым ртом. Но женщина, конечно, заглянула в столовую, слегка встряхнула головой и тут же повернулась к Гилли.
        - Гилли, детка, кто это там?
        "Вот черт! Кажется, Троттер услышала звонок ".
        - Все в порядке, Троттер! — крикнула Гилли, одергивая на себе узкую майку (последнюю, не совсем еще грязную), пытаясь прикрыть собственный пупок.
        - Хотите присесть? — спросила она гостью.
        - Спасибо.
        Гилли прошла в гостиную, пятясь, подошла к дивану и указала рукой на коричневое кресло. — Присаживайтесь.
        Они сели одновременно, как привязанные к одной веревке — гостья присела на самый кончик кресла, чтобы ее короткие ноги доставали до полу.
        - Так вот… — Черная шляпка колыхнулась.
        Да кто сегодня носит шляпки?
        - Так вот…
        Гилли все еще пыталась разобраться. Эта старая леди в старомодной шляпке и длинном пальто — мать Кортни? Никогда Гилли не представляла себе, что у Кортни есть мать. Кортни существовала для нее вне времени, как богиня, как воплощение совершенства.
        - Тебя зовут Галадриэль? Правда? — она говорила с мягким южным акцентом, но речь ее была гладкая как шелк, не то, что у Троттер — грубая, как дерюга…
        Гилли кивнула.
        - Моя дочь… — Женщина порылась в сумке и вытащила оттуда письмо, — моя дочь уехала из дома много… — она щелкнула затвором сумки, подняла глаза и встретилась с озадаченным взглядом Гилли, — много лет назад. Я… мой муж и я никогда… Простите…
        Гилли беспомощно следила за ней. Женщина безуспешно старалась найти слова, чтобы рассказать свою горькую историю.
        - Мой супруг… — она попыталась улыбнуться, — твой дед, умер почти двенадцать лет назад.
        «Наверное, надо что-то сказать», — подумала Гилли:
        - Вот жалость-то!
        - Да, да, так тяжело, — женщина с трудом произносила слова, пытаясь подавить слезы.
        Гилли не раз приходилось самой вот так сдерживать слезы. Как знакомо все это.
        - Мы… Я старалась, конечно, тогда связаться с Кортни, твоей матерью. Но мне это не удалось. Дело в том… — ее голос надломился.
        Она замолчала, вынула из своей сумки носовой платок, осторожно дотронулась сначала до одной, потом до другой ноздри и положила платок обратно в сумку.
        «Ну, давай, сморкайся как следует, детка, чего стесняешься? Тебе же легче будет…» — Так сказала бы Троттер, но Гилли не могла произнести ни слова.
        - Дело в том, — женщина взяла себя в руки и продолжала, — что это письмо… Это письмо от дочери — первое за тринадцать лет.
        - Ничего себе! — сказала Гилли.
        Ей стало жаль эту женщину, хотя боль этой старушки вроде не должна была задевать ее.
        - Я даже не знала, что у нее есть ребе… Неужели ей не хотелось поделиться этим со своей родной матерью?
        Теперь речь, видно, пойдет о ней, о Гилли, но все это было далеко-далеко от нее, будто речь шла о каком-то дальнем знакомом. Гилли попыталась сочувственно кивнуть.
        - Гилли, я тебя звал, звал… — цепляясь за дверь, в проходе появился Уильям Эрнест, с воспаленным от жара лицом. В нижнем белье. При виде незнакомой женщины мальчик застыл на месте…
        Женщина пристально посмотрела на него, потом так же, как при виде мистера Рэндолфа, быстро отвернулась.
        - Прости, Уильям Эрнест, — сказала Гилли, — я не слышала, что ты зовешь меня. Что случилось? — Но она сразу же поняла, в чем дело. Штаны у мальчика спереди были мокрые. Гилли вскочила.
        - Извините, я сейчас вернусь.
        Она поспешила поскорее вывести мальчика из комнаты. Но это было нелегко, ребенок очень ослаб от температуры и голода. На лестнице выдержка изменила ей.
        - Тебе не надо было спускаться, Уильям Эрнест. Ты болен.
        - Я описался, — печально сказал он. — Терпел-терпел…
        Она вздохнула.
        - Я знаю. Когда болеешь, трудно сдерживаться.
        Она переодела его в последнюю чистую смену нижнего белья — короткие трусы и майку, не замерз бы! — и перестелила простыни. Сняла для него сухое одеяло со своей кровати. Мальчик лег и тут же повернулся к стене лицом, он совершенно выбился из сил.
        - Гилли, детка, — окликнула Троттер в полусне, когда Гилли проходила мимо ее комнаты. — У тебя там гости?
        - Да это просто телевизор.
        Спускаясь по лестнице, Гилли пригладила волосы и одернула майку. Она знала, что выглядит ужасно. Бедная старая леди, наверно, обалдела при виде ее.
        Когда Гилли появилась в дверях, женщина слабо улыбнулась.
        - Бедняжка! — сказала она.
        Гилли оглянулась — не тащится ли следом за ней Уильям Эрнест? Никого.
        - Да хранит тебя Господь!
        - Меня?
        - Кортни была права. Я так рада, что ты написала ей. Как смели они отдать тебя в такое место?
        - Меня?
        «О чем говорит эта женщина? В какое место?»
        - Понимаешь, я не должна была врываться к тебе так неожиданно, но я хотела увидеть все своими глазами, прежде чем обращаться к сотрудникам Общества. Прости, дорогая, за…
        По лестнице раздались тяжелые шаги — топ, топ, топ. Они обе застыли, прислушиваясь к тяжелой приближающейся поступи.
        - Ой! — вскрикнула маленькая леди. В дверях появилось огромное босоногое привидение в полосатой мужской пижаме; седые волосы спадали на плечи, в глазах застыл ужас.
        - Я забыла! — вскричало оно, раскачиваясь из стороны в сторону, ухватившись за косяк двери. — Забыла!
        Гилли вскочила.
        - Что вы забыли?
        - Индейку, — Троттер едва удерживалась от слез. — Пятнадцать долларов тридцать восемь центов — и все протухло. — Кажется, она не замечала гостьи.
        - Ничего не протухло, никакого запаха, я бы почуяла. — Гилли бросила взгляд на маленькую женщину, та была так же перепугана, как пугался Уильям Эрнест, когда натыкался в хрестоматии на непонятное слово.
        - Идите ложитесь, Троттер. Я сейчас же поставлю ее в духовку.
        Огромная женщина попыталась повиноваться. Она повернулась и чуть не упала.
        - Лучше я присяду на минутку, — сказала она, задыхаясь, — сильно кружится голова.
        Гилли уперлась обеими руками ей в спину и то ли потащила, то ли повела могучую качающуюся фигуру в полосатой пижаме к дивану. Но она чувствовала — как чувствуешь, когда кладешь последний кубик, что башня вот-вот рухнет — до дивана им не дойти.
        - О, Боже! — вскрикнула Троттер, падая на ковер и увлекая Гилли за собой. Она лежала на полу, как перевернутая на спину черепаха. — Ну, конец света, — воскликнула она со смехом. — Наверно, раздавила тебя в лепешку.
        - Что случилось? Что здесь происходит? — на сцене появился третий актер.
        - Ты жива, Гилли, детка? — спросила Троттер и, не дожидаясь ответа, сказала:
        - Все в порядке, мистер Рэндолф.
        - Но здесь кто-то упал. Я слышал это своими ушами.
        - Ага, это я хлопнулась, — Троттер раскачивалась, тщетно пытаясь подняться с пола и встать на ноги. — Но теперь все в порядке, правда, Гилли?
        - Да подвиньтесь немножко, Троттер! Подвиньтесь, — раздался приглушенный голос, — повернитесь и освободите меня.
        - Что случилось? Что случилось? — пропищал мистер Рэндолф.
        - Бедная крошка, бедная Гилли, — выдохнула Троттер и с громоподобным «ух-х-х» освободила Гилли.
        - Гилли, что с вами? — с тревогой спросил он.
        - Не беспокойтесь, мистер Рэндолф. Все в порядке.
        Гилли поднялась с пола, стряхнула с себя пыль и взяла его за руку.
        - Пойдемте, я провожу вас обратно в постель.
        Когда она возвратилась в гостиную, Троттер уже добралась до дивана. Она сидела, опершись о подушки, и не сводила глаз с бледной незнакомой женщины.
        - Ты же сказала, здесь никого нет, — укоризненно заметила она, обращаясь к Гилли.
        Гостья чудом держалась на самом кончике коричневого стула, казалось, она вот-вот потеряет сознание. Но дара речи как будто не утратила.
        - Я думаю, мне лучше уйти, — сказала она, поднимаясь. — Кажется, я оказалась здесь не в самый подходящий момент.
        Гилли довела ее до двери, не зная, как бы поскорее выпроводить из этого дома, который неожиданно превратился в такой бедлам.
        - Рада была познакомиться с вами, — сказала Гилли как можно вежливее.
        Не хотелось, чтобы эта женщина плохо подумала о ней. Что там ни говори, это была — по крайней мере, она так называла себя — мать Кортни.
        Женщина помедлила в дверях. Потом неожиданно обняла Гилли и чмокнула ее в щеку.
        - Ты здесь пробудешь недолго, — шепнула она. — Обещаю.
        Усталость затуманила Гилли мозги. Она решительно кивнула и быстро закрыла дверь. И только потом, когда уложила Троттер в кровать и сунула индейку в духовку, до нее дошел смысл слов, сказанных этой леди.
        - Боже мой!
        Неважно, что думает эта женщина. Мисс Эллис объяснит ей, почему все так случилось сегодня. Никто не может заставить Гилли покинуть этот дом, особенно теперь, когда она всем им так нужна. И потом… Троттер не позволит забрать ее. «Никогда — сказала она — никогда, никогда, никогда».
        «НИКОГДА» И ДРУГИЕ НЕВЫПОЛНЕННЫЕ ОБЕЩАНИЯ
        От страха у Гилли переворачивалось все внутри; страх неотступно преследовал ее, как вонь от дохлой рыбы. Что ни говори, это ее письмо заставило Кортни обратиться к своей матери после тринадцатилетнего молчания. Что же было в этом ее письме? Она никак не могла вспомнить. А письмо Кортни, в свою очередь, заставило маленькую леди из Вирджинии поехать и разыскать Гилли.
        Что же теперь будет? Вот уж не думала она, что все так обернется. Гилли воображала, что Кортни явится собственной персоной, как ослепительная королева, и потребует назад свою давно потерянную принцессу. В ее мечтах не оставалось места ни для неуклюжей старомодной леди с южным акцентом, ни для босоногой толстой женщины в полосатой пижаме, ни для старого слепого негра, который читает наизусть стихи и спит с открытым ртом, ни для странного трогательного малыша, который говорит «бабах» и до сих пор мочится в постель.
        Но она сама заварила эту кашу. Как жена Синей Бороды, она приоткрыла запретную дверь в потайную комнату, и теперь придется туда заглянуть.
        Наступил субботний вечер, индейка оказалась, наконец, на кухонном столе; и они вчетвером радостно уселись вокруг — ни мисс Эллис, ни маленькая леди из Вирджинии не давали о себе знать. Троттер и Уильям Эрнест были все еще бледные как мел, а мистер Рэндолф — просто пепельный, но они уже начали поправляться и с удовольствием жевали холодное сухое мясо.
        - Позвольте заметить, мисс Гилли, вы единственный человек из всех известных мне людей, который может соперничать в кулинарных талантах с миссис Троттер.
        Гилли понимала, что это откровенная лесть, пусть с добрыми намерениями.
        - А пюре получилось с комками, — сказала она, разминая вилкой картошку в своей тарелке.
        - А у меня — никаких комков, — преданно прошептал Уильям Эрнест.
        - Пюре замечательное, Гилли, детка. Тебе, наверное, попался единственный комочек из всей кастрюли. Как сбитые сливки. Не помню, когда я пробовала такое… — Троттер замолчала и откинула голову, будто пыталась вспомнить, когда же это было. — Кажется, я не пробовала такой вкусной картошки с тех пор, как в последний раз заболел Мэлвин. — Она выпалила эти слова, и лицо ее просияло.
        Гилли невольно вспыхнула. Все это вранье. Но все равно — приятно.
        - Гилли, детка… — Троттер остановилась, рука с вилкой застыла в воздухе, — что это за женщина к нам приходила? Что ей было нужно?
        На этот раз пришлось врать Гилли.
        - Кажется, хотела пригласить нас в свою церковь. Не успела я еще сказать, что мы правоверные баптисты, и тут вы все с криком посыпались сверху, как с того света… До смерти напугали ее.
        - И я тоже? — спросил Уильям Эрнест.
        - Ты — больше всех, Уильям Эрнест. Стоишь бледный, худющий, и канючишь: «Гиил-лии, Гилл-лии»… Со страху она чуть не проглотила свои вставные зубы.
        - Да что ты?
        - Стану я врать!
        - Бабах! — сказал Уильям Эрнест.
        - А потом я грохнулась и, будто бульдозер, чуть не придавила нашу бедную Гилли, — фыркнула Троттер. — Она вскочила и к двери. Решила, наверно, что и ей достанется на орехи.
        - Что ты сделала? — переспросил Уильям Эрнест.
        - Свалилась прямо на Гилли. И никак не могла подняться с пола.
        - А я проснулся от страшного шума, — усмехнулся мистер Рэндолф, — и бросился со всех ног сюда…
        - И только услыхали слабый писк: «Слезьте с меня, Троттер! Слезьте с меня!» — повторяла Троттер сквозь взрывы хохота.
        - И ты слезла?
        - Да ты что, детка? Это было не так-то просто. Я задыхалась, я отдувалась…
        - И дом разлетелся на кусочки! — Уильям Эрнест стукнул кулаком по столу, и все расхохотались до слез, выкрикивая сквозь взрывы хохота: «Слезьте с меня!», «Не раздавите меня!».
        «Слезьте с меня!» — Гилли не помнила, чтобы она так говорила. Но разве дело в этом? Так здорово, что все поправились, смеются до слез и собрались вместе за одним столом. И потом — они так развеселились, что и думать забыли про ту маленькую седую леди.
        Наступил понедельник, и праздники остались позади. Гилли, вооружившись объяснительной запиской, которая была как награда за храбрость в бою, вместе с Уильямом Эрнестом, бледным, но веселым, отправилась в школу. Мистер Рэндолф возвратился к себе, и Троттер, останавливаясь на каждом шагу, чтобы перевести дух, стала наводить в доме порядок. И, как потом выяснилось, в начале десятого утра, когда мисс Эллис подошла к своему столу, на нем уже лежала записка с просьбой позвонить миссис Рутерфорд Хопкинс в округ Лудоун, штат Вирджиния.
        После уроков Гилли дожидалась Уильяма Эрнеста возле его класса — мальчик еще не совсем оправился, ему нельзя было драться с ребятами, она знала — при ней его никто и пальцем не тронет.
        Агнес Стоукс торчала рядом — надеялась заманить Гилли в магазин. Но Гилли хотела проводить Уильяма Эрнеста до самого дома.
        - Хочешь, зайдем ко мне и разыграем кого-нибудь по телефону, будем громко сопеть в трубку.
        - Отстань, Агнес. Не валяй дурака. Глупо это.
        - Нет, не глупо. Человека можно жутко напугать, я сама слышала, как с перепугу орут на другом конце провода.
        - Это глупо, Агнес. Понимаешь? Глупо, глупо, глупо.
        - Ты всегда говоришь так, если не сама придумала.
        - Точно. Я глупостей не придумываю.
        - Ну пойдем, Гилли, давай сообразим что-нибудь. Мы с тобой уже давно ничего не вытворяли.
        - У меня в семье все болели.
        Агнес ухмыльнулась.
        - В какой такой семье? Все знают…
        - Мой брат, — Уильям Эрнест гордо поднял голову, — моя мама и мой… дядя.
        - Гилли Хопкинс. Ты что, спятила?
        Гилли резко повернулась, она поджала губы, скривила рот, точь-в-точь как киноактер Хэмфри Богарт, и подошла к Агнес вплотную.
        - Ты что, нарываешься на скандал, дорогуша?
        Агнес отступила.
        - Давай не будем… — сказала она, отступая еще дальше.
        Уильям Эрнест прижался к Гилли, она невольно задевала его во время ходьбы.
        - Хочешь, я отлуплю ее? — шепотом сказал он.
        - Не мешало бы, — ответила Гилли, — но лучше не связываться. Это будет нечестно. Ты — против этой замухрышки.
        Троттер дожидалась их у входа. Дверь распахнулась прежде, чем они подошли к крыльцу. У Гилли похолодело внутри. По напряженной улыбке и съежившейся фигуре Троттер она догадалась — дело плохо.
        И точно. На коричневом стуле в гостиной восседала мисс Эллис. На этот раз женщины не ругались, они просто дожидались ее. Сердце у Гилли упало, как холостая ракета. Она тут же села на диван и обхватила себя руками, чтобы не дрожать.
        Неожиданно заговорила мисс Эллис. Голос у нее был звонкий, фальшивый, как телевизионная реклама слабительного.
        - Так вот, Гилли, у меня есть для тебя довольно неожиданная новость.
        Гилли обхватила себя еще крепче. В ее жизни слово «новость» никогда не предвещало ничего, кроме сообщения о переезде на новое место.
        - Твоя мать…
        - Мама приезжает? — она сразу же пожалела об этой вспышке. Брови мисс Эллис полезли вверх, что обычно случалось у нее при упоминании слова «мама».
        - Нет. — Брови продолжали дергаться. — Твоя мама находится в Калифорнии. Но твоя бабушка…
        - А я тут при чем?
        - Сегодня утром она звонила в нашу контору, а потом приехала на машине из самой Вирджинии, чтобы поговорить со мной.
        Гилли украдкой взглянула на Троттер, та сидела на другом конце дивана и гладила Уильяма Эрнеста по спине. Ее рука была у него под курткой, а глазки — маленькие, как у медведя на индейском тотеме.
        - Она и твоя мать, — брови мисс Эллис снова поползли вверх, — хотят, чтобы ты переехала к бабушке.
        - К кому?
        - К твоей бабушке. Насовсем.
        Мисс Эллис словно раскачивала последнее слово перед носом Гилли, как будто ожидая, что та вскочит на задние лапки, сделает стойку и начнет плясать.
        Гилли распрямилась. За кого они ее принимают?
        - Я не хочу жить с ней, — сказала она.
        - Но, Гилли, с тех пор как ты научилась говорить, ты постоянно твердишь…
        - Я никогда не говорила, что хочу жить с ней! Я говорила, я хочу жить с мамой. Она не моя мама. Я даже совсем не знаю ее!
        - Но свою мать ты тоже не знаешь.
        - Нет, знаю! Я помню ее! Не говорите за меня, что я помню и чего не помню!
        Лицо мисс Эллис вдруг стало усталым.
        - Да хранит Господь обездоленных детей хиппи, — сказала она.
        - Я прекрасно помню ее.
        - Так вот, — мисс Эллис наклонилась вперед, ее миловидное лицо стало напряженным и жестким, — твоя мать хочет, чтобы ты переехала к бабушке. Я говорила с ней по телефону.
        - Разве она не сказала, что хочет, чтобы я переехала к ней в Калифорнию, как она написала мне?
        - Нет, она сказала, что хочет, чтобы ты переехала к твоей бабушке.
        - Но они не могут заставить меня сделать это.
        Мягко:
        - Могут, Гилли, могут.
        Ей показалось, что рушатся стены; она с отчаянием озиралась вокруг в поисках спасения. Глаза ее остановились на Троттер.
        - Троттер не позволит им забрать меня. Правда, Троттер?
        Троттер втянула голову в плечи, но продолжала с каменным лицом смотреть на мисс Эллис и растирать спину Уильяма Эрнеста.
        - Троттер! Посмотри на меня! Ты же сказала, что никогда не отдашь меня. Я же сама слышала. — Гилли стала кричать: — «Никогда! Никогда! Никогда»! Это же твои слова! — она вскочила, затопала ногами и продолжала кричать.
        Женщины безмолвно следили за ней, как будто она находилась за стеклянной перегородкой, и они не могли приблизиться к ней.
        Это сделал Уильям Эрнест. Он выскользнул из-под большой руки Троттер и бросился к Гилли. Мальчик схватил ее за полу куртки и стал дергать до тех пор, пока Гилли не замолчала и не остановилась. За толстыми стеклами очков она увидела маленькие близорукие глаза, полные слез.
        - Не плачь, Гилли.
        - Я и не плачу, — она вырвала куртку из его рук. — Я кричу.
        Мальчик остолбенел. Его руки были подняты вверх, словно он все еще держал полу куртки.
        - Вот так, малыш, — она схватила его за руки, — не беспокойся. Все будет в порядке.
        Она вздохнула и села на диван. Он сел рядом, совсем близко, она почувствовала его тепло. Это придало ей сил, и она опять вызывающе подняла голову.
        Мисс Эллис смотрела на них, как любитель птиц на невиданную породу. И тут Троттер — Гилли видела, гримаса боли исказила ее окаменевшее лицо, — вздрогнула и, словно цирковой слон, с трудом поднялась с дивана.
        - Объясните ребенку, как все будет, — сказала она. — Пошли, Уильям Эрнест, детка, — она протянула к нему большую руку, — тут мы ничем не можем помочь. — И когда он замешкался, она наклонилась и нежно заставила его подняться на ноги. Они закрыли за собой дверь, и Гилли осталась одна, застывшая, одинокая.
        - Ты, кажется, о многом думаешь теперь по-другому.
        - Ну и что из этого?
        - Ты же сама заварила эту кашу. Верно?
        Гилли молчала. Не все ли равно.
        - Интересно, зачем ты отправила это дурацкое письмо?
        - Вам этого не понять.
        - На этот раз ты права. Не понимаю. Зачем понадобилось такой умной девочке рыть себе яму? Ты же могла оставаться здесь, сколько захочешь. Они в тебе души не чают. — Мисс Эллис откинула назад свои белокурые волосы. — Но дело сделано. Завтра утром твоя бабушка приедет в мою контору. Я заеду за тобой около девяти утра.
        - Завтра?
        - Гилли, поверь, это к лучшему. В таких случаях нечего тянуть.
        - А школа… Значит, я не успею даже попрощаться с красивой строгой мисс Харрис и глупой маленькой Агнес?
        - Твои документы перешлют потом. — Мисс Эллис поднялась и стала застегивать пальто. — Должна признаться, несколько недель назад, когда ты удрала, я подумала: «Ну вот, начинается все сначала». Но я была неправа, Гилли. В этом доме ты вела себя хорошо. Я очень довольна тобой.
        - Тогда разрешите мне остаться.
        Никогда еще Галадриэль Хопкинс никого так не умоляла.
        - Не могу, — ответила мисс Эллис, — теперь это от меня не зависит.
        РАССТАВАНИЕ
        В этот вечер Троттер запекла к ужину курицу. Она получилась такой поджаристой, что хрустела во рту. Электрическим миксером Троттер сбила вкуснейшее картофельное пюре. Мистера Рэндолфа ждала его любимая зеленая фасоль с кусочками ветчины, а для Гилли и Уильяма Эрнеста был приготовлен фруктовый салат с маленькими кусочками зефира. Кухню наполнял кисло-сладкий аромат вишневого пирога; но никому из четверых, сидящих за столом, не хотелось ни есть, ни разговаривать.
        Плакал только Уильям Эрнест — большие безмолвные слезы скапливались в уголках оправы его очков и медленно стекали по щекам. Мистер Рэндолф, казавшийся еще меньше и тоньше обычного, сидел, слегка наклонившись вперед, и застенчиво улыбался, как будто собирался что-то сказать, но не решался. Троттер дышала так, как будто только что поднялась по лестнице. Она то и дело переставляла на столе тарелки, словно собиралась подкладывать добавку. Но вся эта суета была ни к чему — к еде никто не притрагивался.
        Гилли не отрывала глаз от Троттер — пыталась понять, что сказала ей мисс Эллис. Знает ли она, что во время праздников к ним в дом приезжала ее бабушка? Знает ли Троттер — хоть бы не знала — об ее идиотском письме? Гилли все еще не могла вспомнить, что же именно она написала в нем. Назвала ли она Уильяма Эрнеста умственно отсталым? Она сгорала от стыда. Голова отказывалась работать. Господи, только бы Троттер не узнала обо всем! Я же совсем не хотела обижать их. Я просто хотела…
        Чего же она хотела? Дома? Но Троттер старалась, чтобы она чувствовала себя здесь дома. Уверенности? Но Троттер пыталась внушить ей и это. Нет, ей хотелось того, что Троттер была не в силах ей дать. Она не хотела оставаться так называемым приемным ребенком. Она хотела быть обыкновенным ребенком. Принадлежать кому-то по праву и самой иметь на кого-то право. Быть лебедем, а не гадким утенком, явиться Золушкой в обеих туфельках, стать, наконец, самой собой — Галадриэль Хопкинс.
        Но для нее теперь не оставалось ничего, кроме расставания.
        - Ну-ка, принимайтесь за ужин, а не то я… — Троттер остановилась в поисках настоящей угрозы. Она глубоко вздохнула — …буду прыгать на столе и квохтать как индюшка.
        - Правда? — Уильям Эрнест снял очки и вытер их о штаны, чтобы было лучше видно.
        Напряженная улыбка мистера Рэндолфа сменилась нервной усмешкой. Гилли попыталась проглотить комок, застрявший в горле, и с хрустом отгрызла кусок от куриной ноги.
        - Так-то лучше! — Троттер вытерла краем передника свое лоснящееся лицо. — Сегодня мы должны веселиться, а вы сидите будто на похоронах.
        Она повернулась к мистеру Рэндолфу и почти крикнула:
        - Знаете, мистер Рэндолф, ее семья родом из Вирджинии, округ Лудоун.
        - О, это прекрасные места, мисс Гилли, прекрасные места. Родина вирджинских лошадей.
        - А… там есть лошади, Гилли?
        - Не знаю, Уильям Эрнест. — Трудно было представить себе маленькую неуклюжую леди верхом на лошади, а там, кто знает?
        - А я могу их увидеть?
        - Конечно, если они у меня там есть.
        Гилли поймала предостерегающий взгляд Троттер — та метнула его поверх головы мальчика, — но Гилли притворилась, что не заметила.
        - Я же еду не на край света, черт побери. В любую минуту ты можешь забраться в автобус и махнуть ко мне в гости.
        Троттер покачала головой и положила руку на плечо Уильяма Эрнеста.
        - Когда человек уезжает, детка, ему надо обвыкнуть на новом месте, притерпеться, — сказала она. — И бывает лучше спервоначала не мешать ему.
        «Если ты хочешь сказать этим „никогда“, Троттер, так и говори. Неужели так оно и будет? Неужели я никогда больше не увижу всех вас? Неужели ты позволишь им схватить меня и уволочь? Не бросай меня, Троттер. Оставь мне хоть каплю надежды! Ну да ладно, придумаю что-нибудь».
        - Я напишу тебе, Уильям Эрнест. И почтальон принесет письмо. Оно будет адресовано тебе.
        - Мне? — переспросил он.
        - Только тебе. — Она воинственно посмотрела на Троттер, но та сделала вид, что занята — передвинула на столе миску с салатом и поставила на ее место блюдо с мясом.
        После ужина Гилли принялась за уроки, хотя знала, что делать это бесполезно: мисс Харрис никогда не увидит аккуратно выведенных цифр — доказательство, что Гилли Хопкинс хорошо усвоила метрическую систему. Покончив с домашним заданием, Гилли собралась было позвонить Агнес, но что она скажет ей — «до свиданья»? Да она никогда толком не сказала ей «здравствуй». Бедная Агнес. Что из нее получится, в конце концов? Провалится ли она от злости в тартарары, или чей-нибудь волшебный поцелуй превратит ее в принцессу? Увы, Агнес, к сожалению, в мире так мало тех, кто захочет поцеловать лягушку.
        Нет, не станет она звонить. Может, когда-нибудь напишет Агнес письмо.
        Уильям Эрнест проводил мистера Рэндолфа домой и возвратился с «Оксфордской антологией английской поэзии» — прощальный подарок Гилли от мистера Рэндолфа.
        - Гилли, детка, да ты понимаешь, что это за подарок?
        - Можно догадаться.
        - Будто оторвал от сердца и отдал тебе.
        Гилли провела пальцем по коричневой сморщенной коже книжного переплета — кожа была почти такая же, как у самого мистера Рэндолфа, но сравнение показалось ей слишком грубым, и она промолчала.
        Гилли дождалась, когда Троттер, отдуваясь, поднялась по лестнице вместе с Уильямом Эрнестом — мальчику пора было укладываться, — открыла антологию и стала искать знакомое стихотворение:
        Рожденье наше — только лишь забвенье.
        Душа, что нам дана на срок земной,
        До своего на свете пробужденья
        Живет в обители иной…
        Но не в бессильной немоте,
        Не в первозданной наготе,
        А в ореоле славы мы идем…
        От мест святых, где был наш дом.
        Стихи по-прежнему были совершенно непонятны. Если рожденье — это забвенье, то что ж тогда смерть? Но не в том дело. Ей нравилось само звучание слов, волшебство сменяющихся звуков:
        …Но не в бессильной немоте,
        Не в первозданной наготе…
        Кто мог подумать, что эти простые слова могут расплескаться в такое море света? И ее любимое «И в ореоле славы мы идем…». Возникало ли это чудо из-за звучания слов или из-за неясной картины, которая, как комета, промелькнула в ее воображении?
        «От мест святых, где был наш дом». Картина расплывалась. Может, этот дом и есть святое место?..
        Ночью она проснулась и попыталась вспомнить сон, который ее разбудил. Сон был печальный, иначе почему же сердце, — точно комок плохо размятого картофеля? Ей приснилась Кортни. Кортни приехала за ней, но когда увидела ее, отвернулась и сказала грустно: «Никогда, никогда, никогда». Но это был голос Троттер. Гилли уткнулась в подушку и тихонько заплакала, почему и о ком — не знала. Может, из-за всей этой свистопляски, с которой она так старалась совладать, но не сумела.
        А потом появилась Троттер, села на кровати и наклонилась к Гилли, пружины под ее тяжестью затрещали, распущенные волосы ее спутались с волосами Гилли.
        - У тебя все в порядке, детка?
        Гилли повернулась к этой громадине, пахнущей молоком и детской присыпкой. В темноте она не могла различить лица Троттер.
        - Ага, — всхлипнула она. — В порядке.
        Троттер подняла край своей пижамной кофты и осторожно вытерла глаза и нос Гилли.
        - Я не имею права показывать свои чувства, детка, — сказала она. — Я тебе не родная мать, но, видит Бог, девочка, я так хочу, чтобы тебе хорошо жилось с твоими родными. И все равно… — тут ее зычный голос сорвался, — я просто не переживу, что ты уезжаешь от нас. — Громадное тело содрогнулось от громких рыданий.
        Гилли поднялась и, как могла, обхватила громадину Троттер.
        - Никуда я от тебя не уеду, — пробормотала она сквозь слезы, — ничего у них не выйдет. Они не могут увезти меня силком. — Троттер мгновенно затихла.
        - Нет, детка. Ты должна ехать. Прости, что я ничем не могу помочь тебе.
        - Я буду часто приезжать к вам.
        Троттер засунула свою большую теплую руку под пижаму Гилли и стала гладить ее по спине, как Уильяма Эрнеста.
        - Нет, малышка. Так не получится. Я уж говорила тебе сегодня в ужин. Доставила кого шлюпка на пароход, значит, уж там ему и быть. На двух палубах сразу жить нельзя.
        - Я могла бы…
        Большая рука, ласково скользившая вверх и вниз по ее спине, остановилась, и Троттер тихо сказала:
        - Ты уж, детка, не делай нам всем еще больней.
        Может, Гилли и не должна была успокаиваться, но она поддалась власти ласкового ритмичного движения большой руки, под которой хотелось свернуться в комочек, стать крохотным слепым котенком и забыть про весь этот вонючий мир.
        Здесь, в тишине, в тепле большой ласковой руки, что снимала всю эту боль, можно было и забыть. И ею наконец овладела дремота. Она легла.
        Троттер подвернула одеяло, бережно подоткнула простыню вокруг ее подбородка и ласково погладила.
        - Я горжусь тобой, детка, слышишь?
        - Ага, — шепнула Гилли и погрузилась в сон.
        ДЖЕКСОН, ШТАТ ВИРДЖИНИЯ
        Дорога до поселка Джексон в штате Вирджиния на большом старомодном автомобиле миссис Хопкинс заняла немногим больше часа. Но Гилли казалось, будто они ехали сто лет. Раньше каждый переезд на новое место она считала короткой остановкой по дороге, теперь — это был конец пути. До этого она готова была вытерпеть что угодно, ведь она верила: скоро приедет Кортни и заберет ее домой. Теперь пришлось примириться с тем, что Кортни не приедет. Она прислала вместо себя другого человека. Может, Кортни никогда не приедет. Может, она и не хочет приезжать.
        Тяжесть придавила Гилли. Почему она должна сидеть в этой старой машине, с этой странной женщиной, которой она ни капельки не нужна, которая взяла ее только из нелепого чувства долга — ведь она могла бы остаться дома с Троттер, Уильямом Эрнестом и мистером Рэндолфом, которым она была по-настоящему нужна, которые, она не смела признаться в этом даже самой себе, любили ее.
        И она их любила. Черт побери. Всю жизнь, по крайней мере, с тех пор, как Диксоны уехали во Флориду и бросили ее, она не хотела привязываться ни к кому — кроме Кортни. Она поняла — глупо привязываться к чему-то, что может исчезнуть в любую минуту. Но в Томпсон-Парке она потеряла голову. Она полюбила этих дурацких людей.
        - Хочешь, я включу радио?
        - Не беспокойтесь.
        - Я в современной музыке не разбираюсь, но если это не очень громко, я не против.
        «Да отцепись же ты от меня, наконец!»
        Некоторое время они ехали молча, потом женщина снова попыталась заговорить с ней.
        - Мисс Эллис, кажется, хороший человек.
        Гилли пожала плечами:
        - Вроде ничего.
        - Она думает, я несправедливо отношусь к дому, в который она отдала тебя.
        Что-то мрачное и горячее забурлило у Гилли внутри.
        - На прошлой неделе они все болели, — сказала она.
        - Понимаю.
        «Откуда, черт возьми, тебе понять?»
        - Мисс Эллис уверяла, что несмотря ни на что, тебе нравилось в этом доме. Но судя по твоему письму…
        «Опять это проклятое письмо!»
        - Я часто вру, — натянуто сказала Гилли.
        - А! — женщина быстро взглянула на нее и снова отвернулась к ветровому стеклу. Она была такая маленькая, казалось, чуть выше баранки руля. Гилли увидела, как маленькие руки вцепились в него.
        - А я надеялась, ты так обрадуешься, что я забираю тебя. Жаль…
        «Если тебе жаль, разверни эту старую рухлядь и отвези меня обратно».
        Но женщина, конечно, этого не сделала.
        Дом стоял на окраине поселка. Был он немного больше, чуть старее и заметно чище дома Троттер. Никаких лошадей для Уильяма Эрнеста. Честно говоря, она на это и не надеялась.
        - Может, ты хочешь жить в комнате Кортни?
        - Все равно. — Но, подойдя к открытой двери, Гилли отшатнулась. В комнате все вокруг было розовым. На кровати под балдахином расставлено множество кукол и игрушечных зверей. Она не могла заставить себя переступить порог этой комнаты.
        - Не смущайся, дорогая, дом у нас просторный. Можешь выбирать.
        Больше всего ей понравилась комната с койкой под коричневым вельветовым покрывалом, с моделями самолетов, свисавшими с потолка на тонкой проволоке. В металлической корзинке для мусора валялись перчатки для баскетбола и бейсбола; в бейсбольной перчатке был зажат грязный искореженный мяч. Не дожидаясь вопроса, бабушка тихо сказала, что это комната Чедвелла, старшего брата Кортни, летчика, погибшего в дымящихся джунглях Вьетнама. Но, несмотря на это, в комнате Чедвелла было меньше привидений, чем в комнате его сестры.
        - Хочешь, я помогу тебе распаковаться?
        «Не нужна мне ничья помощь!» — мысленно завопила Гилли. Но ради Троттер она сказала:
        - Я справлюсь сама.
        Они завтракали в столовой — серебряные приборы с монограммами, сервиз с позолотой, кружевные салфетки.
        Хозяйка заметила, что Гилли рассматривает, как накрыт стол.
        - Надеюсь, ты не против, если мы немного отпразднуем твой приезд, — сказала она, как бы оправдываясь. — С тех пор как я осталась одна, я обычно обедаю на кухне.
        Слово «одна» застряло у Гилли в голове. Она-то знала, что это такое. Но только в Томпсон-Парке она поняла, что значит найти людей и потом потерять их. Она смотрела на застенчиво улыбающуюся женщину, которая потеряла мужа, сына, дочь. Это и есть одиночество.
        Во время еды женщина неожиданно разговорилась, будто преодолела робость или заставила себя сделать это.
        - Наверно, глупо просить человека рассказать о себе, но мне хотелось, чтоб ты рассказала. Хочу поближе узнать тебя.
        «Разве так узнают человека? Неужели ты не понимаешь? Разговор мало чем поможет, надо жить вместе, одной жизнью, общим горем и радостью. Скоро ты узнаешь меня. Узнаешь только то, что я захочу».
        - Мисс Эллис говорит, ты очень способная.
        - Может быть.
        - Ты сразу пойдешь в школу или хочешь сначала как следует устроиться?
        - Не знаю. Все равно.
        - Боюсь, тебе будет скучно сидеть со мной целый день. Тебе надо подружиться со своими сверстниками. Поблизости здесь наверняка живут хорошие девочки.
        "Среди моих друзей никогда не было «хороших девочек».
        - Ты чем увлекаешься?
        «Да заткнись ты, сделай милость. Твоя доброта доконает меня».
        - Не знаю. Чем угодно.
        - Если любишь читать, у меня сохранились книги Чедвелла и Кортни. В сарае, кажется, стоит велосипед. Поглядеть, можно ли еще на нем кататься? Хочешь велосипед? Если захочешь, мы найдем деньги и купим тебе новый.
        «Да замолчи же ты наконец. Тошнит».
        После обеда они перемыли посуду. Гилли вытирала ее, а бабушка продолжала задавать свои бесконечные вопросы. Казалось, не обязательно было отвечать ей. Она продолжала спрашивать, не дожидаясь ответов. Что случилось с этой тихой маленькой леди? Будто кто-то открыл давно бездействующий кран. Надо придумать, как закрыть его. Гилли громко зевнула и потянулась.
        - Ты устала, дорогая?
        Гилли кивнула.
        - В последние дни я не высыпалась. Почти все время на ногах — все болели.
        - Прости, дорогая, тебе бы надо отдохнуть, а я так разболталась.
        - Не беспокойтесь, все в порядке. Но, если вы не против, я пойду наверх и лягу.
        - Конечно, дорогая. Я и сама иногда люблю немного полежать днем.
        В тишине комнаты Чедвелла Гилли лежала на койке и смотрела в окно на голубой простор неба. Стоило приподняться — и за окном появлялись поля, убегающие вдаль за холмы, а за холмами — горы, темные, могучие. Она почувствовала облегчение. Интересно, скучал ли Чедвелл по этим родным краям, когда сбрасывал бомбы в джунглях? Почему надо было оставить мирную жизнь и отправиться на войну? Может, его заставили? Может, у него не было выбора? Но ведь у Кортни был выбор. Почему же она ушла? Мать не бросают только потому, что она болтает без умолку. Почему Кортни ушла и даже не оглянулась — и вот только теперь?..
        И все-таки она немного беспокоилась обо мне. Написала своей матери, чтобы та приехала и забрала меня. Разве это не значит, что я ей не безразлична?
        Гилли поднялась с койки и вынула из-под маек фотографию Кортни.
        Что за бред! Теперь она в доме Кортни. Нечего прятать ее в ящике. Она поставила фотографию на комод возле лампы. Может, бабушка позволит купить для нее рамку? Гилли села на койке и посмотрела на снимок. Прелестная улыбающаяся Кортни с безукоризненными зубами и прекрасными волосами.
        Но что-то было не так. Лицо Кортни было чужим в этом доме, как и во всех других домах. О, Кортни, почему ты ушла и бросила свою мать? Почему ушла и бросила меня? Гилли вскочила и снова запихнула фотографию под майки, лицом вниз.
        ОНА ПОЯВИТСЯ КАК КОРОЛЕВА
        (Когда она приедет)
        Почтовый ящик 33.
        Джексон, штат Вирджиния
        5 декабря
        Дорогой Уильям Эрнест!
        Ха. Ты, наверно, думал, я тебя забуду. Не бойся. Я тебя не забуду. Просто я так занята уходом за лошадьми, у меня нет ни минутки свободной. От этой работы я так устаю, прямо валюсь в кровать от усталости. Тебе приходилось когда-нибудь убирать навоз?
        Это просто шутка. На самом деле, даже интересно. Мы выбрали шесть лошадей для бегов в Чарлзтауне, и я помогаю их тренировать. Уж одна-то из них, по кличке «Ореол Славы», наверняка победит. Приз — около полумиллиона долларов, поэтому, когда она победит, мы станем еще богаче. Деньги эти нам не очень нужны: мы и так — миллионеры.
        Как дела в школе? Не сомневаюсь, ты убил наповал мисс Макнэр новыми словами, которые выучил за прошлый месяц. Ты должен тренироваться и читать вслух мистеру Рэндолфу.
        Скажи Троттер, у нас три горничных и одна кухарка, и хотя она всегда добавляет в еду всякие ингредиенты, ей и не снится готовить, как Троттер. Ха! Ручаюсь, у мисс Макнэр глаза на лоб полезут, когда она услышит от тебя это слово.
        Отвечай скорее,
        Гилли.
        P.S. бабушка просит называть ее «Нонни»<Нонни (итал.) — бабуля..>. Ну и чудаки эти богачи — все не как у людей. Правда?
        115 Томпсон-Парк,
        штат Мэриленд. Начальная школа.
        7 декабря
        Дорогая Гилли!
        Если бы кто-нибудь сказал, что я буду скучать по тебе, я бы никогда не поверила. Надеюсь, однако, что тебя радует новая школа и что ты тоже доставляешь окружающим радость. Хочу тебе сказать, что, когда я буду посылать в Вирджинию твои документы, я не приложу к ним твои стихи.
        Скоро ты получишь несколько книг, которые я хотела дать тебе почитать, но теперь ты насовсем уехала от нас, и я хочу, чтобы ты оставила их себе на память о наших занятиях в классе «Харрис-6».
        Я никогда не забуду тебя, даже если ты и не ответишь, но хотелось бы узнать, как ты живешь.
        С самыми добрыми пожеланиями
        Барбара Харрис.
        10 декабря
        Дорогая Гилли!
        Как ты? Я хорошо. Письмо твое хорошее. Лошади твои хорошие. Пиши скорее.
        С любовью
        Уильям Эрнест Тиг.
        P.S. Ты выиграла скачки?
        Почтовый ящик 33.
        Джексон, штат Вирджиния.
        15 декабря
        Дорогая мисс Харрис!
        Книги Джона Р. Толкина я получила на следующий день после Вашего письма. Теперь я знаю, кто такая Галадриэль. Как по-Вашему, должен Фродо вернуть волшебное кольцо? По-моему, лучше бы он оставил себе это кольцо и делал все как он хочет. Правда? За книги большое спасибо. Они мне очень нравятся.
        Они мне очень помогают, потому что школа здесь ужасная. Никто ничего не знает, даже учителя. Как бы я хотела вернуться в класс «Харрис-6»!
        Ваша бывшая ученица
        Гилли Хопкинс.
        P.S. Если хотите, называйте меня Галадриэль.
        16 декабря
        Дорогой Уильям Эрнест!
        Ну конечно, мы выиграли. Теперь мы тренируем лошадей для дерби в Кентукки. Мне, наверно, придется пропустить много уроков, чтобы поехать туда, но это не беда. Мне уже сказали, что я, наверно, перескочу через класс, потому что в этой дурацкой школе я и так обогнала всех одноклассников.
        Когда подрастешь, возьму тебя на бега. Ладно?
        Передай от меня привет Троттер и мистеру Рэндолфу. Ты читаешь ему вслух, как я тебе велела?
        Береги себя,
        Гилли.
        P.S. Почему ты не попросишь Деда Мороза подарить тебе несколько уроков карате?
        17 декабря
        Дорогие Уильям Эрнест, Троттер и мистер Рэндолф!
        Только вчера я отправила письмо Уильяму Эрнесту, а сегодня хочу сообщить вам большую новость. 23-го приезжает моя мама. Я только что узнала. Я часто вру, и вы можете мне не поверить, но на этот раз я говорю чистую правду. Она на самом деле приезжает. Желаю вам веселого Рождества и счастливого Нового года.
        Галадриэль (Гилли) Хопкинс.
        Ее мать на самом деле должна была приехать. Во всяком случае, Нонни, которая говорила с ней по телефону, когда Гилли была в школе, верила в это. Она должна была прилететь в аэропорт Даллас двадцать третьего декабря в 11 утра. Ждать еще целую неделю. Гилли казалось, она умрет от нетерпения. Чтоб немного отвлечься, она стала помогать Нонни убирать в доме.
        Нонни оказалась совсем неплохой. Она все еще могла заговорить Гилли до полусмерти, но она хотела ей добра. И всякий раз, когда у Гилли лопалось терпение, она вспоминала, как Нонни впервые привела ее в джексоновскую начальную школу.
        Они вошли в кабинет директора, и Нонни сказала:
        - Маргарет, я привела к тебе мою внучку, Галадриэль Хопкинс.
        Директриса подняла брови. Наверно, они были знакомы с Нонни много лет, но она впервые услышала от нее о внучке.
        - Твою внучку? — переспросила она, разглядывая новую кофту и новый сарафан Гилли, — ты говоришь, Хопкинс?
        Но она имела дело со старой Нонни. Бабуля и глазом не моргнула.
        - Вот именно, Хопкинс. Дочь Кортни.
        - Понятно, — сказала директриса, и в ее ханжеской башке завертелись какие-то колесики. — Будем знать. Хопкинс. А как пишется ее имя, — она подчеркнула слово «имя». Но бабушка и бровью не повела.
        Она продиктовала по буквам имя «Галадриэль», терпеливо, каждую букву отдельно, как Гилли сделала бы это для Уильяма Эрнеста.
        - Ее школьные документы тебе перешлют. Она училась в Мэриленде.
        - В Мэриленде? — переспросила директриса тем же тоном.
        Эта сцена с вариациями первое время повторялась в школе не раз.
        - Хопкинс? — спрашивали они. — Галадриэль? Как пишется это имя? Говорите, училась в Мэриленде?
        Гилли давно научилась смотреть свысока на все эти насмешки, но такая вот Нонни вряд ли могла пропускать их мимо ушей. Однако держалась она молодцом, и в конце концов все эти выпады прекратились, по крайней мере, люди перестали усмехаться прямо ей в лицо. Нонни оказалась крепче, чем можно было подумать.
        Но теперь приезжает Кортни, и все будет нормально.
        - Глупо волноваться, — сказала Нонни. — Ведь Кортни — моя родная дочь. Наверно, все потому, что прошло так много времени. И тогда она почти не разговаривала ни с отцом, ни со мной. Что мы скажем друг другу?
        «Ох, Нонни. Если бы я знала, что говорят друг другу дочь и мать, неужели я бы тебе не сказала. Но откуда же мне знать?»
        - Она подумает, что я совсем состарилась. Когда она уезжала, волосы у меня были еще совсем темные.
        - Правда? — Гилли попыталась представить волосы Кортни на голове у Нонни. Невероятно.
        - А может, мне покраситься. Не глупо?
        - Покраситься?
        - Да. Немного убрать седину.
        Нонни с крашеной головой.
        - А почему бы и нет?
        - Давай так и сделаем.
        И пока Нонни красила голову и делала прическу, Гилли подстриглась.
        - Тебе очень идет эта стрижка, дорогая.
        Нонни была сама на себя не похожа, но ведь Гилли никогда не видела ее с темными волосами. Может, Кортни будет в восторге?
        - Вам тоже очень к лицу такая прическа, — соврала она.
        Денег у них было не в обрез, как у Троттер, но и не так много, как она пыталась представить в письмах к Уильяму Эрнесту. И несмотря на это, Нонни, кажется, решила устроить Кортни королевский прием. Они купили елку до самого потолка — пришлось даже нанимать соседского мальчишку, чтобы тот вытащил елку из машины и помог поставить в гостиной.
        У каждого украшения была своя семейная история, и Гилли вполуха слушала рассказы Нонни о каждой елочной игрушке. Слишком она была взволнованна и никак не могла как следует сосредоточиться, но до нее дошло, что кривобокую картонную звезду соорудил сам Чедвелл, когда ему было шесть лет. Почти вся позолота с нее давным-давно облупилась. Был среди украшений и тряпичный снеговик, которого своими руками смастерила Кортни. Он посерел и расползался по швам. Было и множество разорванных бумажных цепей.
        - Вы в самом деле собираетесь повесить их на елку? — спросила Гилли у Нонни.
        - Конечно, на елке обязательно должны быть цепи. Мы всегда их вешали.
        Тогда Гилли старательно подклеила обрывки цепей и повесила их на елку. Смотреть противно — старое рванье. Но потом, когда она опутала елку нитями серебряного дождя — извела целых три коробки, — елка покрылась словно серебряной вуалью. В темной комнате, где освещена была только елка, она смотрелась совсем неплохо. Пусть не как в витрине большого универсального магазина, но совсем неплохо.
        Нонни то снимала, то надевала очки — старалась получше разглядеть елку, наконец, махнула на очки рукой, и они повисли на шнурке у нее на шее, а сама захлопала в ладоши, совсем как девочка.
        - В жизни у нас не было такой замечательной елки, — сказала она.
        «И у меня не было», — подумала Гилли.
        20 декабря.
        Дорогая Гилли!
        Значит, приезжает твоя мама повидаться с тобой? Вот, наверно, волнуешься. Мистер Рэндолф, Уильям Эрнест и я желаем тебе большого счастья.
        Кстати, чуть не забыла. Вчерашний день Уильям Эрнест заявился домой с расквашенным носом. Ты меня знаешь. Я чуть не померла, да только он прямо лопался от гордости. Звонил мистер Эванс, жаловался, говорит, мой малый дерется в школе, а сам хохочет, не мог договорить до конца. Как тебе это нравится?
        Искренне твой друг Мэйм М. Троттер.
        «Бабах! — Вот что она думает. — Знай наших!»
        ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
        Самолет опаздывал. Казалось, все, чего ждешь с таким нетерпением, всегда приходит с опозданием. От волнения и беспокойства у нее переворачивалось все внутри. В огромном прохладном зале ожидания ей было жарко, взмокла под мышками ее новая кофта. Как бы не испортилась…
        И вдруг, когда она почти уже и не глядела в ту сторону, дверь распахнулась и в зал повалил народ — разного цвета кожи, разного роста, и все куда-то спешили. Высматривали родных, друзей и, увидав их, с радостными криками бросались друг к другу в объятия. Усталые, капризные младенцы, дети, повисшие на своих матерях. Деловые люди, головы опущены, размахивают кожаными «дипломатами». Дедушки и бабушки с полными сумками рождественских подарков. Но Кортни нет и в помине.
        Гилли оцепенела. Значит, все вранье. Кортни никогда не приедет. Дверь перед ее глазами расплывалась. Бежать куда угодно. Только бы не разреветься при всех в этом дурацком аэропорту. И вдруг она услышала дрожащий голос Нонни:
        - Кортни!
        - Привет, Нонни!
        Да какая же это Кортни? Не может быть. Кортни — высокая, изящная, ослепительная. А эта женщина не выше Нонни и такая же полная, сразу видно, хотя пелерина и скрывала ее фигуру. Волосы длинные, тусклые, неухоженные, как у Агнес Стоукс, которую всегда хотелось отмыть. Увядший цветок. Гилли сразу же отогнала от себя эту горькую мысль.
        Нонни попыталась неуклюже обнять дочь, но мешала висевшая на плече Кортни большая вышитая сумка.
        - А это Галадриэль.
        На миг лицо Кортни осветила улыбка, которую так боготворила Гилли. Зубы были безукоризненные. Да, это она, Кортни Рутерфорд Хопкинс. Никаких сомнений.
        - Привет.
        Слова застревали в горле. Она не знала, что делать. Поцеловать Кортни или еще что-нибудь.
        Но тут Кортни сама обняла ее. Огромная сумка надавила ей на грудь и на живот.
        - Да она почти с меня ростом, — бросила Кортни через плечо, обращаясь к Нонни, как будто Гилли здесь и не было.
        - Она прекрасная девочка, — сказала Нонни.
        - Ну, конечно, — Кортни отступила и улыбнулась своей обворожительной улыбкой. — Это же моя дочь, правда?
        В ответ Нонни улыбнулась, но не так ослепительно.
        - Может, надо получить твой багаж?
        - Багаж весь при мне, — сказала Кортни и похлопала по своей сумке. — Вот он.
        У Нонни был такой вид, будто ее ударили по лицу.
        - Но… — начала она.
        - Сколько одежды может понадобиться человеку на два дня?
        На два дня? Значит, Кортни все-таки приехала за ней.
        - Я же сказала тебе, что приеду на Рождество, посмотрю на ребенка.
        - Но когда я посылала тебе деньги…
        Лицо Кортни стало жестким, между бровями прорезались морщины.
        - Послушай, я же приехала… Верно? Перестань пилить меня, я же только что с самолета. Господи, прошло уже тринадцать лет, а ты все еще хочешь командовать мной. — Она перекинула сумку назад. — Пошли отсюда.
        Нонни с болью посмотрела на Гилли.
        - Кортни…
        Значит, она приехала не по своей воле. Приехала потому, что Нонни заплатила ей. Она и не собиралась оставаться здесь и не думает забрать Гилли с собой. «Я всегда буду любить тебя», — вранье. Всю свою жизнь Гилли погубила из-за этого поганого вранья.
        - Мне нужно в уборную, — сказала Гилли, обращаясь к Нонни. Она молила судьбу, чтобы никто не увязался за ней. Потому что она хотела сначала, чтобы ее стошнило, а потом бежать куда глаза глядят.
        Но ее не вырвало. Когда она опускала монеты в телефон-автомат возле туалета и набирала номер, ее все еще мутило. Раздалось четыре длинных гудка.
        - Алло!
        - Троттер, это я, Гилли!
        «Боже, помоги мне не разреветься».
        - Гилли, детка, ты откуда?
        - Ниоткуда. Не все ли равно. Я еду домой.
        Она слышала тяжелое дыхание Троттер на другом конце провода.
        - Что случилось, детка? Мама не приехала?
        - Нет, приехала.
        - Бедная ты моя крошка.
        Гилли расплакалась. Не могла она больше сдерживаться.
        - Троттер, ничего не вышло… Ничего не получилось, как я хотела.
        - Что значит «как я хотела»? Жизнь, она не такая, как хочешь. Жизнь, она трудная.
        - Но я думала, когда приедет мама…
        - Дорогая моя детка, неужели тебе никто не говорил? Я думала, ты сама это поняла.
        - Что «это»?
        - А то, что все это вранье — про счастливые концы. В этом мире конец один — смерть. Хорошо это, плохо ли — судить не нам. А только ты ведь помирать не собираешься, верно?
        - Троттер, я не про смерть говорю. Я домой еду, вот я про что.
        Но Троттер, кажется, пропускала мимо ушей ее слова.
        - Бывает, в жизни все получается легко, и тогда говоришь: «Слава Богу, все кончилось как надо. Так и должно быть». Будто жизнь — праздник.
        - Троттер…
        - А все одно, детка, много есть в жизни хорошего. Вот ведь приехала ты к нам осенью. Очень нам повезло — и мне, и Уильяму Эрнесту. Но нельзя ждать от жизни одного хорошего. Не бывает так. Никто тебе ничего не должен.
        - Но если жизнь такая плохая, почему же ты такая счастливая?
        - Разве я сказала «плохая»? Я сказала «трудная». Когда хорошо сделаешь трудное дело, вот тогда и радуешься.
        - Троттер, перестань читать мне проповедь. Я хочу домой.
        - Но ты уже дома, детка. Твоя бабушка — это твой дом.
        - Я хочу жить с тобой, с Уильямом Эрнестом и с мистером Рэндолфом.
        - И оставить бабушку совсем одну? Неужели ты так можешь?
        - Катись к чертям, Троттер, не делай из меня вонючую христианку.
        - Ничего я не собираюсь из тебя делать. — На другом конце провода стало тихо. — И я, и Уильям Эрнест, и мистер Рэндолф, мы любим тебя такую, какая ты есть.
        - Убирайся к чертям, Троттер, — мягко сказала Гилли.
        Вздох.
        - Не знаю. У меня другие планы, детка. Скоро я надеюсь надолго переселиться в другое место.
        - Троттер… — Гилли старалась сдерживаться, чтобы голос не выдал ее. — Я люблю тебя.
        - Знаю, детка. Я тоже тебя люблю.
        Гилли осторожно повесила трубку и пошла в туалет. Высморкалась в бумажное полотенце и умыла лицо.
        Когда Гилли вернулась к нетерпеливой Кортни и сраженной горем Нонни, она уже овладела собой.
        - Простите, что я так задержала вас, — сказала она. — Теперь я готова вернуться домой.
        Пусть не в «ореоле славы», но Троттер может ею гордиться.