Сквозь огонь Иван Григорьевич Падерин
        Горит земля, горят камни, железо… Огонь выкатывается на воду, и пламя пляшет на стремнинах реки… Так бывает в момент вулканических извержений. Об этом ребята знают из книг или кино. А Косте Пургину, главному герою этой повести, довелось не только видеть, но и быть в круговороте такого огня, где в самом деле горели камни, железо и воспламенялась река: он очевидец и участник великого сражения советских войск с фашистскими захватчиками на улицах Сталинграда летом и осенью 1942 года.
        В ту пору Косте Пургину было одиннадцать лет. Среди героев великого сражения у него было много хороших друзей, товарищей. И они сделали все, чтобы Костя не погиб в этом огне и рассказал о пережитом своим нынешним юным друзьям.
        Автор книжки — писатель Иван Падерин, бывший комиссар стрелкового батальона, участник великой битвы на берегах Волги, — показывает боевую жизнь тех частей, где находился Костя Пургин. Между автором и главным героем повести есть много общего: они смотрели на опасность открытыми глазами и верили в победу.
        ИВАН ПАДЕРИН
        Сквозь ОГОНЬ
        ПОВЕСТЬ
        1. Гибель командира
        По степной дороге мчится всадник на черном, как ворон, донском скакуне. За ним гонятся серые клубы пыли. Попутный западный ветер помогает им. Но разве догонишь дончака! Вот он выскочил на гребень горы, остановился. Всадник приложил руку к козырьку, всмотрелся. Перед его глазами — рабочий поселок северной части Сталинграда.
        Сквозь рыжий лес дымящихся заводских труб синеет Волга. Широкая, просторная, как море. С первого взгляда кажется, что она вышла из берегов и затопила весь поселок. Но это мираж: от рабочего поселка и заводов до воды — не меньше километра.
        Среди ровных, широких улиц, разбежавшихся по косогору, всадник нашел глазами Тургеневскую. На солнечной стороне этой улицы, рядом с книжным магазином, стоял небольшой аккуратный домик. Он заметно выделялся зеленой крышей и калиткой под красным навесом. В палисаднике, под окнами с белыми ставнями зеленели кусты молодых деревьев.
        Этот домик и нужен всаднику. Пришпорив коня, он через несколько минут подлетел к калитке. Постучался, подождал и, определив, что в доме никого нет, ускакал дальше — в город. Военный, некогда ему: фронт совсем близко, за Доном.
        Как жаль, что тут не было Кости! Ведь к нему, к Косте Пургину, приезжал всадник и, конечно, разрешил бы подержаться за луку седла, а может, и погарцевать вдоль улицы на красивом скакуне.
        К калитке подошла старушка с корзинкой. По-хозяйски подобрала щепку, положила ее в корзинку и остановилась. Ее внимание привлекли свежие следы конских копыт.
        - Кто же это мог быть? — прошептала она и, вздохнув, отперла калитку.
        Вскоре пришел и внук ее, Костя. На нем синяя с отложным воротничком рубашка, серые навыпуск брюки, яловые ботинки со свежими пятнами мазута, на засученные рукава, как репьи, нацеплялись мелкие спиральки металлических стружек. Из-под козырька выбилась челка светлых непослушных волос, отчего круглое, с крутым переносьем лицо кажется хмурым, как у взрослых людей, занятых серьезным делом. Косте хочется казаться именно таким, но большие серые с черными ободками глаза, глядящие на все с удивлением и детской наивностью, выдают его.
        Насупив брови и опустив голову, Костя остановился возле молодого тополя высотой под крышу дома. Как бы здороваясь с тополем, он взялся за ветку и потянул ее к себе. Тополь немного пригнулся, но тут же ветка вырвалась.
        «Вот ты какой сильный стал! А ну, давай еще!» — И Костя снова ухватился за ветку. На этот раз ветка тревожно хрустнула. Костя в испуге отпустил ее. Тополь выпрямился и, словно упрекая мальчика за баловство, покачал густолистой вершиной.
        Из открытого окна послышался голос:
        - Костенька, четвертый час, а ты еще не обедал!
        - Сейчас, бабушка, — неохотно ответил мальчик.
        Вот уже год, как идет война с фашистами. Отец Кости, кадровый офицер, майор Пургин, до войны работал в горвоенкомате. Теперь он на фронте. Где воюет — неизвестно. Адрес на письмах обозначается только числом: 32410. Это номер полевой почты. Попробуй найди, где стоит такая полевая почта!
        До войны по выходным дням Костя ездил с отцом вверх по Волге на рыбалку. Интересно было кататься на лодке или ночевать на берегу у костра. Смотришь на воду, как в зеркало, и не оторваться: луна, словно лебедь, плывет по водному простору, звезды смотрят в Волгу. А бухнется где-нибудь рядом огромная щука или промчится катер — и закачается небо вместе с луною и звездами. Хорошо! А теперь… теперь одному, без отца, на лодке не подняться — сил не хватит, да и скучно.
        Самое памятное, что осталось от отца, — это садик с двумя топольками, яблоней и молодыми кустами вишен. Любил отец ухаживать за ними. Только не удалось ему послушать такого приятного шелеста листьев, каким встречают теперь Костю молодые деревца. Не ленится Костя ухаживать за садиком: носит воду, поливает, внимательно следит за каждой веткой, не появится ли какой червяк. Он старается делать все точно так, как делал отец…
        По улице пронесся ветер и, толкнув калитку, бросил в палисадник горсть горячего песка. Тополь качнулся и, задерживая пыль, нежно погладил Костю прохладными листьями по щеке.
        - Ух ты, какой добрый! — вслух произнес Костя, придерживая у лица шелестящую ветку.
        При отце этот тополь был Косте до плеча, ниже яблони, а теперь до макушки и рукой не достать.
        Стоит тополь перед Костей и будто говорит: «Вот смотри, как я подрос с тех пор, как ушел твой отец».
        Мать Костя не помнит: она умерла, когда ему было три года.
        После ужина Костя записал себе в блокнот:
        «Завтра день моего рождения, а папы дома нет. Неужели его не будет еще целый год? Но ничего, я теперь не маленький, мне уже одиннадцать лет».
        В этот вечер Костя почувствовал себя совсем взрослым и даже решил изменить прическу: «Нехорошо носить челку, лучше зачесывать назад, как отец».
        Он смочил волосы, причесал, туго-натуго прижал кепкой, но они, как только высохли, опять взвихрились на макушке. Снова намочил вихор и, ложась спать, замотал голову платком.
        Бабушка допоздна подбеливала печку, мыла полы, протирала чашки, ложки. Наконец вынула из сундука новую скатерть и длинное, с рисунками полотенце. Так она делала всегда перед праздниками. И Косте стало приятно: «День моего рождения встречает, как праздник. Но почему она так грустно вздыхает?»
        - Бабушка, тебе грустно?
        Вытерев фартуком вспотевшее лицо, бабушка присела на край койки.
        - Спи, внучек, спи. — И, передохнув, сдержанно добавила: — Рубашку новую тебе купила, шаровары, а ты все где-то бегаешь и бегаешь… И отец что-то долго не пишет…
        - Некогда — вот и не пишет. Он теперь полком командует. Раз майор, значит, ему дали полк, не меньше, — ответил Костя словами одного раненого командира, с которым встречался недавно в военном госпитале.
        Бабушка выключила свет, вышла на улицу, открыла ставни и, вернувшись, распахнула окно. Из палисадника повеяло чистым запахом зеленой листвы. Бабушка постояла на кухне, глухо вздохнула, скрипнула защелкой дверей и утихла.
        Мысленно проводив бабушку до постели, Костя нахмурился: «Бегаю! А может, мне нельзя не бегать. Она все считает меня таким же, как в прошлом году».
        Переворачиваясь с боку на бок, Костя долго не мог уснуть.
        У изголовья, на тумбочке, поблескивая зрачками розеточных гнезд, дремал детекторный приемник. Этот приемник Костя делал вместе с инженером, которому носил сегодня обед. Хороший человек этот инженер, но теперь ему некогда, да и Косте не до настроек.
        «Если бы папа был дома!» — Костя смотрел на пустую кровать отца. В темноте она сливалась с белой стеной спальни, и, когда на улице проскакивали отдельные машины с открытыми фарами, никелированные головки кровати, отсвечивая, выписывали яркие зигзаги на потолке. В этот момент несмятая постель отца будто подвигалась к Косте.
        «Учись, расти, Костя, а вырастешь — инженером будешь, на завод пойдешь», — вспоминал Костя слова отца. Глядя на кровать, он не заметил, как уснул.

¦
        Проснулся Костя с первыми лучами солнца. Сбросив одеяло, огляделся и не поверил глазам: на отцовской кровати кто-то лежал.
        «Может, это папка ко мне на именины приехал?! Вот здорово! Нет, это не папка. Вишь какой, ему даже койка коротка, ноги подогнул, и волосы черные, а у папы такие же, как у меня».
        Приподнявшись, Костя остановил взгляд на гимнастерке с красной звездочкой на рукаве. «Комиссар. Неужели это комиссар Титов — дядя Володя, про которого писал папа? Разбудить?.. Нет, не буду».
        Из кухни пахло вкусным. Бабушка уже готовила завтрак.
        Костя, легонько ступая, подошел к стулу, на котором лежали гимнастерка, брюки и ремень. Нагнулся. Из кобуры виднелась рукоятка нагана. У Кости даже ноги задрожали. Руки сами потянулись к стулу.
        Приятно скрипнули ремни. Перебросив портупею через плечо и приложив кобуру к бедру, Костя подошел к зеркалу. «Эх, если бы еще саблю! Вот были бы именины!»
        Отстегнуть клапан и вынуть наган он не решался. Но пальцы сами потянулись к нагану. Сердце трепетно заколотилось…
        - Здравствуй, именинник! — вдруг раздался голос с кровати. — Ну и хозяин! Где же ты бываешь? Вчера заезжал, в калитку стучал, тебя нет. Оказывается, ты только ночью бываешь…
        Костя похолодел и замер на месте. Но, чтобы не выказать испуга, не спеша отвернулся от зеркала.
        - А я думал, вы спите… Мне говорили, что какой-то всадник к нам подъезжал. Я думал — это не вы.
        - Как же не я? Вот видишь, я. Ну, как живешь? — легко поднимаясь с кровати, спросил комиссар.
        Костя, будто не слыша вопроса, начал объяснять:
        - А я думал — это папка. Проснулся, смотрю…
        - Проснулся — и наган на глаза попался. Ну ничего, ничего, смотри.
        Костя уже положил кобуру обратно на стул и только теперь почувствовал, как разгорались у него уши.
        - Вас зовут Владимир? — смущенно спросил он.
        - Да, Владимир.
        - Значит, вы тот самый дядя Володя Титов, про которого писал папка?
        «Папа, наверно, письмо прислал? — хотел спросить Костя, но решил повременить. — Нельзя же все сразу. Пусть встанет, умоется, тогда и разузнаю».
        - Ну, что ты смутился? Наган можно посмотреть, он разряжен.
        Костя начал внимательно разглядывать устройство нагана. Увесистый, он чуть не выпал из рук. Вороненая сталь ребристого барабана переливалась сизыми оттенками.
        - А почему у вас наган, а не пистолет?
        - Привык я к нему.
        - Наган красивее, чем пистолет, — многозначительно заметил Костя.
        - Кто тебе так говорил?
        - Никто. Так думаю. Я вот знаю: вы батальонный комиссар, раз две шпалы на петлицах и звездочка на рукаве.
        - Ух какой ты молодец! А как закончил учебный год?
        - Набрал двадцать пять, — сдержанно ответил Костя.
        - Что такое двадцать пять, не понимаю?
        Костя без упрека, но тоном победителя пояснил:
        - А что тут не понимать? Двадцать пять разделить на пять предметов, которые сдал, вот и получится ответ…
        - Значит, кругом пятерки. Отличник…
        В дверях показалась бабушка.
        - Разбудил!.. Я так и знала, что не дашь человеку отдохнуть. Не мог потише, — укоризненно начала она и вдруг увидела у Кости наган. — Ах, батюшки! Брось, Костенька, брось! Что же это вы, Владимир Григорьевич, позволяете ему такое?
        - Ну, раз бабушка запрещает, положи и пойдем умываться.
        - Идите, идите, родненькие. Завтрак готов.
        Комиссар не стал умываться на кухне, а пошел в огород, к колонке с холодной водой. Костя последовал за ним. Ему сразу понравился этот человек: высокий, сильный, доверчивый. «Вот он-то откровенно расскажет, где сейчас фронт».
        За завтраком гость преподнес Косте подарок — целую пачку галет. Бабушка угощала приезжего оладьями и пирожками с морковью и все время приговаривала:
        - Ешьте, ешьте, Владимир Григорьевич, на фронте-то вам не до пирожков… Как же там Петенька? Как его здоровье? Голодает небось: все сухое да твердое. Желудок у него неладный. Ох, горе!.. Ты бы, Костенька, расспросил про отца, я-то уж надоела с этими расспросами, а все бы слушала и слушала, как там наш Петр Петрович живет.
        - Не живет, а воюет, фашистов бьет, — поправил ее Костя.
        Из всего того, что рассказал комиссар Титов, Костя понял только то, что фронт придвинулся уже к Дону, но полк, которым командует его отец, такой крепкий и сильный, что никогда не пропустит врага к Волге. Сейчас принимаются срочные меры. Комиссар приезжал на заседание Военного совета и вот теперь торопится в полк сообщить отцу важные решения.
        Рассказав об этом, Титов передал Косте письмо.
        «Как долго держал, — про себя заметил Костя, принимая письмо, — но я тоже терпеливый».
        - От отца, прочти, — сказал комиссар.
        - Наверно, папа зовет меня к себе на фронт, — намекнул Костя комиссару, хитровато косясь на бабушку. Но бабушка только вздохнула.
        В комнате стало тихо-тихо. И Костя начал читать письмо, в котором все для него было неожиданным. Не веря своим глазам, он перечитал конец письма:
        «…Костя, еще раз предупреждаю тебя, что на этой неделе ты вместе с бабушкой должен уехать из Сталинграда. Так надо. Ты же пионер, все понимаешь. Кончится война, и я с вами встречусь. Где остановитесь, немедленно напиши мне. Целую и обнимаю тебя, мой ершик.
        Твой папа».
        - Это как же так? — спросил Костя.
        - Вот так. До фронта семьдесят километров. Гражданским оставаться в городе не положено.
        - А почему остальных не трогают?
        - Через день-два начнут эвакуировать всех.
        - Плохо.
        - Да, плохо. Но будет лучше, если все эвакуируются немедленно, — сказал комиссар и, подумав, добавил: — Есть такой приказ.
        Бабушка не проронила ни слова. Она только тяжело вздыхала, то и дело вытирая фартуком лицо.
        За окном послышался топот копыт. Против окна остановился коновод. Комиссар поднялся.
        - Это за мной.
        Надев ремень, он вынул из сумки горсть патронов и, перебирая их, как орехи, размеренными и точными движениями пальцев зарядил барабан. На прощанье комиссар крепко пожал Косте руку, поцеловал его.
        - Вот так, Костя, — сказал он, — письмо от отца прими к исполнению.
        Бабушка проводила комиссара до калитки. На улице они постояли еще с минуту, о чем-то тихо договариваясь. Но Костя не прислушивался, а, потупившись, смотрел в землю. А когда поднял голову, пыль от конских копыт клубилась далеко за городком.
        Вскоре коня не стало видно. По степи удалялась только тучка пыли. Небо было чистое, и казалось, что это ветер так низко прижал к земле последнюю тучку и гонит ее, одинокую, из одного края в другой.

¦
        Костя не мог понять, почему комиссар Титов не рассказал как следует о том, что происходит там, на Дону. Почему последние дни на степных дорогах все чаще и чаще появляются большие гурты скота? Гонят и гонят коров, овец, телят, и все к Волге. Неужели на Дону негде пасти скот, неужели там не стало травы?
        На другой день, вглядываясь вдаль, Костя заметил, что по степным дорогам двигаются большие обозы и толпы людей. Вскоре они вошли в город, заполнили всю улицу. Костя внимательно, со страхом смотрел на угрюмые лица стариков, заплаканные глаза женщин, испуганно озирающихся девочек и мальчиков, которые дрожали и прижимались к своим родителям.
        «Почему люди так озираются? Или думают, что фашисты могут прорваться сюда? Неужели полк папы пропустит их?» — с тревогой думал Костя.
        День ото дня Костя ждал, что комиссар Титов снова прискачет на своем красивом коне и привезет радостную весть о том, что полк отца погнал фашистов обратно в Германию. «А может, в такой день примчится сам папа. Вот будет здорово! У него, наверно, конь еще красивее, чем у дяди Володи!»
        В степной дали все чаще и чаще стали подниматься клубы пыли, Косте казалось, что это отец мчится к нему. В такие минуты большие глаза его искрились и блестели особенно ярко. Но пыль оседала, и Костины глаза тускнели.
        Бабушка целыми днями ходила по комнате, перекладывая одну и ту же вещь из угла в угол, и не собиралась эвакуироваться. Костя был этому рад и все приговаривал:
        - Зря только с места сорвемся. Наши не пустят фашистов так далеко!
        Мальчик глубоко верил в силу Красной Армии и особенно в непобедимость того полка, которым командовал его отец, майор Пургин.
        Но не знал Костя, что фашисты уже форсировали Дон и готовятся проникнуть в Сталинград на плечах 62-й армии, перед которой стояла задача оторваться от наступающего противника и закрепиться на новых, более выгодных позициях. Такими выгодными позициями считался ближний сталинградский обвод с подготовленными оборонительными сооружениями — окопами, рвами, траншеями, блиндажами… Но, чтобы выиграть время для выхода на этот рубеж, надо было на пути врага поставить заслон. Заслон должен был принять всю тяжесть вражеского удара, привлечь на себя силы фашистских танковых дивизий и стоять, пусть это обойдется очень дорого, но стоять до тех пор, пока главные силы совершат марш и закрепятся на ближнем сталинградском обводе. Эту задачу мог выполнить не каждый полк. Выбор пал на гвардейцев, которыми командовал отец Кости, майор Пургин.

¦
        Полк Пургина вышел из боя под прикрытием артиллерийского огня и остановился в степи перед деревней Большие Россошки. Вначале гвардейцы считали, что им дан короткий дневной привал. Но прошел час, другой, приближались сумерки, а их не тревожили.
        - Майор Пургин ждет, когда нам в деревне блины напекут и постели приготовят, — сказал долговязый пулеметчик. Он поднялся, чтобы посмотреть, как по той стороне оврага, огибая деревню, проносятся на восток одиночные машины.
        - Получишь и блин, и постель от немецких минометчиков, если еще немножко постоишь тут столбом, — одернул его гвардеец Фомин, которого все в роте звали по имени и отчеству — Александр Иванович. — Сказано — ждать, значит, сиди, жди, а если не сидится — ложись спи, когда надо, разбужу.
        Среди пулеметчиков бывший учитель Александр Иванович был самым старшим по возрасту — у него уже выступила седина на висках, и это как бы обязывало его строго, порой излишне придирчиво одергивать младших товарищей и, не считаясь со своей усталостью, по-отцовски охранять их сон и отдых.
        Да, неплохо бы вздремнуть часок-другой после тяжелого утреннего боя и марша по знойной степи. Но никто не сомкнул глаз. А когда наступили сумерки, когда справа и слева мимо отдыхающих рот начали отходить батальоны и целые полки, пулеметчики насторожились. Теперь уж было не до сна и отдыха. Послышался ропот:
        - Все отходят, а мы кого ждем?..
        Наконец раздалась команда:
        - Подымайсь!..
        Роты выстроились в походную колонну и, приготовившись к продолжению марша, замерли в ожидании команды: «Полк, шагом марш…» Но такой команды не последовало.
        Под покровом темноты роты стали разводить куда-то по сторонам. Не прошло и десяти минут, как полк будто растаял в холмистой степи. Только пулеметная рота осталась на месте. Вскоре из темноты донесся голос командира полка:
        - Один взвод пулеметчиков — в мой резерв, остальных — на склон высоты. Зарыться в землю хорошо и прочно…
        Любимые слова майора Пургина «хорошо и прочно» прозвучали как строгое предупреждение: «Кто отступит — смерть!»
        Командир взвода отвел Александра Ивановича и его напарника на курганчик.
        - Вот тут ваш дом. Понятно? — И ушел к другим расчетам: такому опытному гвардейцу, как Фомин, не нужно было пояснять, что к чему.
        Александру Ивановичу сразу стало как-то тревожно: темнота, тишина, только где-то там, за спиной, удаляясь, тарахтели повозки, а впереди, по-над Доном, словно зарницы, вспыхивали взрывы бомб и снарядов нашей дальнобойной артиллерии. Александр Иванович не тревожился бы так, если бы на эти разрывы противник отвечал залпами своих орудий. Но тот как назло молчал. Только далеко слева фашистские автоматчики изредка выбрасывали осветительные ракеты, чтобы отвлечь внимание от главных сил, которые сосредоточивались где-то в другом месте. Но где — трудно сказать. Хуже нет — ждать нового наступления врага, когда не знаешь, откуда он будет наносить удар главными силами!
        - Зачем мы тут остались в такую ночь? Да еще «зарываться в землю». Степь… Копай, копай ее, пока жилы не лопнут, — разворчался напарник Александра Ивановича. — Другое дело — в большой излучине, там со всеми оборонялись. А здесь к чему копаем? Для этого, что ли, нам присвоили гвардейские звания? Вот ты, Александр Иванович, учителем был, а молчишь, как в рот воды набрал.
        - Копай, копай, — сухо ответил Александр Иванович, налегая на лопату. Всякий раз, когда ему напоминали о том, что он учитель, у него пересыхало в горле от злости на фашистов.
        - А вот если я не хочу копать. Может, командир зря силы мои тратит…
        - Тогда сходи к нему и спроси: можно ли, мол, товарищ гвардии майор, не выполнить ваш боевой приказ? Надоело, дескать, землю копать, боюсь, жилы лопнут…
        Майора Пургина Александр Иванович знал еще до войны, но более близко познакомился с ним в дни формирования и боевой учебы полка, в который был призван летом прошлого года. Первое время Александру Ивановичу казалось, что больше всех доставалось от командира полка ему, пожилому человеку, за то, что не умел поражать цели из ручного пулемета после больших перебежек и бросков: попробуй поразить, когда в глазах от усталости рябит и передохнуть нет возможности. Но потом присмотрелся и заметил, что и стрелкам, и станковым пулеметчикам достается не меньше.
        Бывало, майор подведет роты к широкой реке и прикажет: «Через полчаса быть на той стороне и атаковать такую-то высоту!» Под руками — ни лодки, ни парома, одни лопаты, топоры да плащ-палатки. И переправлялись!
        Но больше всего доставалось от командира полка, как потом выяснилось, артиллеристам и минометчикам. Он не давал им покоя ни днем ни ночью. Как таблицу умножения, знали они все формулы и расчеты для стрельбы с открытых и закрытых позиций. А он все требовал. Отберет планшет, покажет кустик километра за три: «Поразить!» Вот и попробуй на память подготовить расчет. И готовили! А если кто-нибудь ошибался, тому свет был не мил…
        Суров и строг он был на учениях, но зато на фронт роты прибыли в полной готовности. Долго будут помнить фашисты удары этого полка под Харьковом и на Дону — в большой излучине, особенно в районе Клетской, где за отличное выполнение боевых задач полку было вручено гвардейское знамя.
        Вот почему Александр Иванович не принял всерьез заявление своего напарника насчет того, что командир полка зря тратит силы.
        К рассвету хорошо окопались, свежий бруствер обсадили полынью и пучками ковыля, пулеметную точку замаскировали так, словно на курганчике никого не было и нет.
        Углубляя окоп, Александр Иванович как бы забыл о той тревоге, которая беспокоила его с вечера, но, когда выглянул из окопа, ему вдруг показалось, что полк давно снялся или действительно растворился в бескрайней холмистой степи, оставив их вдвоем на этом курганчике. Нигде не видно было ни души. И Александр Иванович уже собрался было послать своего напарника на соседний курганчик посмотреть, есть ли там кто-нибудь из своих, как перед ним, словно из-под земли, выросли двое. Невысокий крутолобый майор Пургин и плечистый, большого роста комиссар Титов. Оба в желтоватых с зелеными пятнышками маскировочных халатах.
        - Ну как? Хорошо и прочно?
        - Рядовой пулеметчик Фомин к бою готов!..
        - Давай посмотрим. — Командир полка приложился к пулемету и, поводив стволом справа налево, подтвердил: — Хорошо.
        Александр Иванович не услышал второго слова из поговорки майора Пургина и растерялся: как понять эту незаконченную фразу, ибо «хорошо» без «прочно» это уже не хорошо. Но комиссар добавил:
        - И прочно…
        Сюда же прибежал запыхавшийся дежурный.
        - Товарищ майор, наблюдатели обнаружили танки…
        - Ну и что?
        - Наблюдатели обнаружили, и я сам видел. Разрешите поднять резерв, надо прикрыть штаб.
        - Противник еще не наступает, а ты — уже резерв!
        Дежурный, не зная, что ответить, замялся.
        - Ступай и скажи всем: до моего разрешения ни одного выстрела, — приказал командир.
        - А паникеров пошли из штаба на передний, пусть тут прикрываются, — внушительно добавил комиссар.
        Дежурный, поняв намек, повернулся кругом.
        В самом деле, в эти минуты противник, маневрируя отдельными танками, пытался выявить огневые точки и противотанковые узлы обороны полка. Но не удалось: полк строго соблюдал приказ командира.

¦
        Прошел еще час.
        В низине, как море, колыхался утренний туман, а по степи расстилалась голубая дымка, и чувствовалось, что туман и дымка скрывают от глаз вражеские силы.
        Но вот показались черные точки. В волнах колыхающейся зыби они то появлялись, то исчезали. Это шли танки. Их было так много, что казалось: разгони ветер туман — и все поле будет густо усыпано танками.
        Александр Иванович Фомин еще никогда не видел такого скопления бронированных машин врага.
        Двигались танки расчлененным строем, и на каждом танке сидели автоматчики.
        В прорезь прицела Фомин поймал головной танк и по мере его приближения медленно приспускал ствол своего ручного пулемета. Пальцы привычно нащупали спуск.
        - Без команды огонь не открывать! — напомнил ему сосед, который всю ночь ворчал, а теперь как бы забыл про все.
        В самой гуще танков взорвалось несколько снарядов, должно быть дальнобойной артиллерии. Но это не подействовало на вражеских танкистов — они продолжали вести свои машины по-прежнему вперед, соблюдая установленные интервалы и порядок.
        «Да, будет горячий бой», — подумал Александр Иванович, потирая лоб.
        Вот уже видно, как гусеницы выбрасывают клочья травы, вырванной вместе с корнями, и продолжают тянуть под себя зеленый покров земли. Уже слышен неприятный скрежет железа и надсадная хрипота моторов. Легкий ветерок доносит чужой запах моторной копоти.
        Осталось четыреста метров…
        Александр Иванович, не отрываясь, следит за орудием головного танка. Его сосед поглядывает направо, налево, где расположились притаившиеся роты и батальоны полка. Ни шороха, ни малейшего движения. Кажется, сама земля взялась спасать полк от приближающейся опасности, спрятав его в своих морщинках.
        - А прицел?
        Александр Иванович решил, что его напарник подал свой голос просто так, для проверки — не отнялся ли язык. Но тут же спохватился. Да, он забыл сменить прицел, поставленный еще на рассвете для стрельбы по дальним целям. Сжалось сердце, по спине пробежала колючая, как железная щетка, дрожь. «Мог все патроны пустить поверх голов». И едва успел он передвинуть планку прицела, как в небо взвилась красная ракета: «Огонь!»
        В эту же секунду раздался залп орудий прямой наводки и бронебоек. Точно молния, блеснула низко по земле первая очередь ружейно-пулеметной пальбы.
        - Нет, здесь мы не одни! — не то про себя, не то вслух с радостью отметил Александр Иванович, кинув взгляд на своего помощника.
        И заискрился, затрещал курганчик. Загремела, заухала молчавшая степь. Каждый бугорок, кустик полыни, ковыля ощетинился огнем. В сторону врага хлестнул свинцовый ливень. И, как пыль, смахнул фашистских автоматчиков с бронированных машин. Танки закружились, завертелись, подставляя свои бока бронебойщикам…
        Фомин пустил в ход второй диск. Он ничего не видел, кроме группы отползающих назад десантников, которых держал в визире прицела. После каждой очереди оставалось на месте по два-три автоматчика. Фомину не хотелось упускать и остальных.
        Внезапный и дружный огонь гвардейцев вынудил врага отступить. На поле боя, как кочки на болоте, чернели трупы фашистских автоматчиков.
        По мнению Александра Ивановича, надо было подниматься в контратаку. Он уже готовился к броску, но с соседнего курганчика, где был расположен наблюдательный пункт командира полка, взвились желтые ракеты: «Внимание, ждать новой атаки».
        Командиру полка было лучше видно, как к отброшенным авангардным частям противника подтягиваются новые танковые и пехотные части. Фашисты не знают, что против них обороняется заслон — всего-навсего полк.
        Утреннее солнце уже поднялось над степью, но расположение полка накрыла огромная треугольная тень фашистских бомбардировщиков. Самолеты залетели с солнечной стороны. Сколько их было — неизвестно. Нарастающий гул моторов сотрясал воздух. Сотни бомб завыли над головами гвардейцев. Забугрилась, вспухла земля. Обычно при бомбежке слышится толчок, а потом взрыв. Но здесь взрывы и толчки слились в сплошной гром. Казалось, раскачавшаяся степь вот-вот перевернется.
        Тяжелые комья земли засыпали окоп пулеметчиков. Закрылось небо, и стало так темно, будто среди бела дня обратно вернулась ночь.
        Бомбы, снаряды и мины рвались по всей линии обороны полка. Они попадали в окопы, разворачивали стрелковые ячейки, обдавая жаром взрывных волн защитников гвардейского рубежа. Так длилось около часа.
        А когда чуть стихло, когда вражеская артиллерия перенесла огонь в глубь обороны, перед полком снова появились танки и пехота врага.

¦
        В серой мгле пыли и дыма Александр Иванович почти на ощупь дозарядил диски. Теперь нельзя было ждать какой-то команды или подбадривающего слова. Сплошной гром взрывов заглушал все. Было трудно что-либо видеть и слышать. Где противник, что делается на флангах — об этом могло подсказать лишь чувство, которое появляется у воина в бою. Александр Иванович не первый раз участвовал в сражении, но в таком круговороте он не мог точно определить, что ему надо делать в эту минуту. У него пересохло в горле, горячая волна обожгла лицо, по глазам хлестал песок, смрад взрывчатки перехватывал дыхание. Жарко и душно. Глотнув из фляжки несколько капель воды, он приподнялся, чтоб посмотреть направо, на соседний курган: какой последует сигнал? Сквозь оседающую пыль ему удалось разглядеть, как из наблюдательного пункта выскочили командир и комиссар. Один из них бросился налево, другой — направо: на флангах полка что-то не ладится…
        Да, там уже началась новая схватка с пехотой и танками. Атакуя такие участки обороны, где, казалось, все стерто и перемешано с землей, противник не ждал сопротивления. Но не тут-то было. Гвардейцы и на этот раз встретили врага дружным огнем пулеметов и автоматов. Александр Иванович видел, как залегла пехота перед правым флангом. В ту же минуту по танкам ударили наши пушки. Они били так метко, что казалось, каждый снаряд сам искал цель и взрывался только тогда, когда находил ее.
        Бой на флангах длился часа полтора. Затем противник атаковал полк в центр, но и тут ему не удалось прорваться. К полудню перед передним краем установилась тишина.
        Дозарядив диски, напарник Александра Ивановича поднялся и, широко расставив свои длинные ноги, сказал:
        - Вот что такое, Лександр Иванович, заслон. Хоть трудновато нам будет потом, когда будем выходить из окружения, зато задачу выполнили. Правильно я говорю?.. Ну вот, а ты говорил, что я ничего не понимаю… Если разобраться, то наш командир «хорошо и прочно» знает свое дело. Если бы я командовал фронтом, я бы давно дал ему…
        - Что бы ты ему дал? — спросил Александр Иванович вдруг замолчавшего товарища.
        - Теперь ему, кажется, ничего не надо, — ответил пулеметчик и присел как подкошенный, горестно опустив голову на острые колени. Он рассказал, что видел, как санитары пронесли мимо курганчика неподвижное тело майора Пургина.
        Александр Иванович не сразу поверил. Но, прислушавшись к тишине, которая будто придавила полк, поднялся, оглянулся назад. В тылу, где всегда после боя наступала горячая пора для связистов, санитаров, врачей, подносчиков патронов, начальников боепитания рот и батальонов, на этот раз будто все замерло.
        Прошло полчаса — тишина. Прошел еще час — тишина. Теперь она казалась Александру Ивановичу более страшной, чем самая грозная схватка. Отдельные выстрелы звучали громче залпа. Малейший шорох представлялся началом новой атаки. Но ее не было.
        - Пулеметчик Фомин, на командный пункт! — громко, как показалось Александру Ивановичу, оглушительно громко выкрикнул прибежавший сюда связной.
        Стряхнув с себя пыль и поправив ремень, Александр Иванович последовал за ним, еще не зная, кто его вызывает и зачем.
        - Проходи к комиссару, — сказал связной, остановившись у входа в командный пункт.
        У бруствера, лицом к переднему краю, стоял комиссар Титов. Наблюдая в бинокль за противником, он, не оборачиваясь, спросил:
        - Фомин?
        - Я.
        - Александр Иванович?
        - Так точно.
        - Житель Сталинграда?
        - Да.
        - И учитель начальной школы, — не отрываясь от бинокля, дополнил Титов.
        «Зачем он бередит больную рану?» — подумал Александр Иванович и, посмотрев на спину комиссара, ответил:
        - Сейчас рядовой пулеметчик.
        - Вот что, Александр Иванович, — комиссар повернулся лицом к Фомину, — вам предстоит срочно отбыть в Сталинград с пакетом Военному совету армии. — И, взяв за локоть, отвел пулеметчика в сторону. — Военный совет армии сейчас располагается в Царицынском подземелье, чуть выше Астраханского моста.
        - Знаю, — ответил Фомин.
        - Затем, — продолжал комиссар, — когда передашь пакет, надо будет… — Комиссар вдруг задумался и, помолчав, спросил: — У тебя дети есть?
        Фомин посмотрел в воспаленные глаза комиссара и с трудом ответил:
        - Сын…
        - У меня тоже есть. Только дочь. Если мы останемся живы, вернемся к ним. А вот он… — Комиссар не закончил фразу, подал пакет. — Скачи в Сталинград. И вот еще… передай записку сыну командира полка — Косте Пургину и его бабушке. Их надо немедленно отправить за Волгу. Теперь это лежит на нас.
        Фомин скорбно посмотрел в глаза комиссару и, постояв минуту, спросил:
        - Разрешите выполнять?
        - Да, седлай Орлика и скачи.
        Орлик, конь командира полка, был лучший скакун во всей дивизии. До этого дня на нем никто не ездил, кроме Пургина…
        Над позициями полка снова появились фашистские бомбардировщики. Они летели стая за стаей, выстроившись треугольными косяками. Но ни одна бомба почему-то не упала на боевые порядки полка, их повезли куда-то дальше.
        Фомин оглянулся, и черные полосы дыма, что тянулись от горящих танков к переднему краю полка, показались ему траурными лентами. А гул бомбардировщиков все нарастал и нарастал.
        «Надо торопиться», — подумал он, закидывая ногу в стремя.
        Конь вымахнул из балки и помчался. Фомин скакал напрямик, не замечая дороги. Вдруг конь настороженно поднял голову, затем будто оступился. В ту же секунду впереди застучал пулемет.
        - Орлик, вперед! — крикнул Фомин.
        Орлик бессильно рванулся и пластом повалился на дорогу. Невдалеке показались танки. Они расположились полукругом, оседлав железную дорогу и шоссе. Оттуда раздалась еще одна пулеметная очередь.
        «Вот почему они перестали атаковать наш полк с фронта, они уже прорвались сюда».
        Фомин переполз по канаве в кусты, огляделся. Теперь он понял, почему комиссар торопил его. Полк остается в окружении и продолжает отвлекать на себя силы противника. Надо торопиться и доложить об этом Военному совету армии.
        Рука привычным движением нащупала за пазухой пакет. Еще раз посмотрев на пакет и записку, на которой рукою комиссара было написано: «Тургеневская, 20, отдельный домик, Пургину Косте», Фомин вдруг как бы увидел перед собой мальчика — сына погибшего в бою командира полка. «Как теперь сложится судьба этого мальчишки? Ни матери, ни отца. Надо спешить…»
        2. Совсем один
        А Костя все еще ждал, ждал отца домой с радостными вестями.
        Минувшая неделя после отъезда комиссара Титова была для мальчика полна неожиданностей и огорчений. Рухнули все его планы. Инструментальный цех опустел, знакомый инженер-радист уехал со станками в другой город.
        Вчера Костя ходил на Волгу, но и там скука… Вернулся домой и уселся за книжку. Бабушке это нравится, да и книжка попалась интересная — про первобытного человека. Костя читал ее до позднего вечера. И сегодня с утра, даже не умываясь, снова принялся за книжку. Читает и на бабушку поглядывает. Она эту ночь совсем не спала. Ходит, вздыхает, а то станет посреди комнаты, прижмет руки к груди и стоит. На полу — узлы, чемоданы, корзины, приготовленные к погрузке. Чтобы отвлечь бабушку от тяжелых раздумий, Костя вдруг громко закричал:
        - Ура, бабушка, победа!
        Не понимая, о какой победе идет речь, бабушка поднимает голову. На ее лице недоумение.
        - Где победа? Что ты, батюшка?
        - Да вот в книжке.
        - Ох, господи…
        - Не господи, а так было, — перебил ее Костя и о азартом принялся рассказывать, как человек добыл огонь и какое это было торжество.
        - Про это, Костенька, мне рассказывал еще твой отец… Ты вот скажи, куда твои книги девать? — спросила бабушка, взяв со стола стопку книг.
        - Не трогай, я сам соберу. А эту, про Спартака, надо отнести в библиотеку.
        - Опоздал, все уехали.
        - Не уехали, там не такие трусы. Сейчас пойду и сдам.
        - Позавтракал бы…
        - Пока не хочу, потом.
        - К обеду непременно будь. Машина придет. Все уезжают, и нам надо. Знаю, неохота тебе, и мне… ох, умереть бы уж тут, на месте…
        - Ладно, — от калитки ответил Костя, а про себя подумал: «Не уходи да не уходи! Что я, заблужусь, что ли?»
        В небе на стальных тросах плавали аэростаты заграждения, похожие на огромные огурцы. Между ними таяли утренние облака.
        «Неужели и нам придется уезжать? Куда же пойти сейчас? В библиотеку Дворца пионеров еще рано, на завод — не пустят».
        Костя вдруг вспомнил про зоопарк, где жил его любимый голубь Вергун, которого он навещал каждое воскресенье, и, не раздумывая, отправился в зоопарк.
        Пустые улицы и переулки то и дело перебегали кошки и собаки. Они не обращали внимания ни на что, как-то дико обнюхивали углы и, не находя приюта, шли подле заборов к Волге.

¦
        К удивлению Кости, ворота зоопарка оказались открытыми. Он прошел к пруду, но там уже никого не было: ни медведей, ни львов. Их куда-то увезли вместе с клетками. В птичнике тоже было пусто. В тех секторах, где жили фазаны, куропатки и стрепеты, хозяйничали воробьи. Недалеко от птичника стоял слон. Лениво покачивая хоботом, он, кажется, был доволен тем, что остался в одиночестве. Скучное и нескладное животное: смотри на него хоть два часа, как на стог сена, он и ногу не переставит.
        И Костя собрался уже уходить, как вдруг заметил Вергуна. Голубь сиротливо сидел в углу пустой клетки.
        - Вергун!.. — Костя вывернул карман, высыпал на ладонь крошки хлеба. Голубь, доверчиво подойдя к нему, с охотой начал клевать крошки.
        «Какой смирный стал, совсем не боится меня! Под рубашку бы его сейчас… Пойдешь?!» — мысленно спросил Костя голубя и потянулся было рукой к нему, но в эту минуту за спиной послышались шаги. Оглянувшись, Костя встретился глазами с молчаливым, угрюмым сторожем. Спрятав руку в карман, Костя шагнул в сторону. «Надо уходить, а то еще подумает, что воровать пришел». И, не оглядываясь, вышел из зоопарка.
        Выдался на редкость тихий и солнечный день.
        Центр города, как нарочно, выглядел красиво. Многоэтажные здания, дворцы, скверы — все это было мило и знакомо Косте.
        Кругом зелень, цветы. Возле Дворца пионеров, у фонтана, ковер живых цветов раскинулся пятиконечной звездой. Сколько красок — прямо радуга, не оторвешь глаз.
        Где-то высоко-высоко загудели самолеты. Гул все усиливался. Но ослепительные лучи солнца не давали разглядеть, откуда они летят. Загрохотали зенитки, и все небо усыпали белые грибки. Вспыхнули и камнем повалились вниз два самолета, но гул моторов не прекращался.
        Посыпались бомбы-зажигалки. Одна упала на мостовую и раскололась, как глиняный кувшинчик. И тут же из нее полезла белая, как сметана, шипящая масса с яркими брызгами огня. Костя кинулся было тушить, но в руках ничего не оказалось.
        Рядом загорелся дом, затем второй, третий… Прошло еще немного времени, и пожар охватил всю улицу так, что уже нечем было дышать. Костя бросился в сторону заводского поселка, но не успел проскочить Коммунистическую улицу, как наткнулся на новую стену огня. Пришлось свернуть в переулок. Однако и тут было не лучше. Огонь, как птица с красными крыльями, перелетал с крыши на крышу и ронял горящие перья. Особенно яростно вихрился он над деревянными постройками.
        Добежав до кварталов рабочего поселка «Красный Октябрь», Костя остановился. Вой сирен и бомб, гул моторов и сплошной треск зениток, тревожные гудки тонущих пароходов то и дело заглушались громовыми раскатами взрывов. От каждого взрыва содрогалась земля. Она, казалось, стряхивала с себя здания. Валились стены, обнажались квартиры…
        Клубы красной кирпичной пыли, смешанные с огнем, катились вдоль улиц. А над городом все гудели и гудели самолеты. Но сквозь огонь и дым нельзя было разглядеть, что делалось в небе.
        Справа, недалеко от заводской ограды, взорвались сразу три бомбы, потом слева — целая дюжина, и Косте вдруг показалось, что его, как пылинку, подхватит взрывная волна и унесет, кто знает куда.
        Кинувшись вперед, он упал. Мимо пробежали мужчины, они не заметили или просто не обратили на него внимания. Поднявшись, Костя с горечью посмотрел им вслед. В то же мгновение его сильно тряхнуло, и он ударился о стенку.

¦
        Очнувшись, Костя долго не мог понять, где находится, почему так душно и зачем он порвал на себе рубашку.
        Черные тучи дыма клубились над улицей. Шумел пожар. Все еще гудели самолеты, визжали бомбы. Земля по-прежнему вздрагивала и качалась.
        Поднимаясь, Костя почувствовал под рукой книги. Теперь их некому сдавать…
        Еще не зная, куда идти, он сделал несколько шагов. То ли ветер такой сильный, то ли земля стала зыбкой, но его качало. Он едва держался на ногах. Ботинки прилипали к асфальту, расплавленному пожаром.
        Свою улицу он нашел лишь к вечеру.
        Но где же дом?
        От него осталась только печка, да и та сгорбилась, съежилась. Обгоревшая кровать отца прогнулась, никелированные дуги потускнели. На том месте, где рос тополек, чернел маленький обуглившийся комель.
        У крыльца, на каменной плите, стопкой лежали книги, приготовленные к погрузке. Они, казалось, не поддались огню. На тисненых корешках можно было прочитать названия. Но едва Костя дотронулся до корешка верхней книги, вся стопка рухнула и превратилась в пепел. Костя робко попятился, боясь, что и земля тоже рассыплется под ногами. И вдруг закричал:
        - Бабушка!
        Черный ком дыма прокатился по ограде, окутал палисадник. У Кости потемнело в глазах.
        - Бабушка, где же ты?!
        Голос его, как под землей, прозвучал глухо и одиноко.
        Когда дым рассеялся, Костя осмотрелся и возле колонки заметил бабушкин клетчатый платок. Бросился к нему. На платке были капли крови.
        «Бабушку ранили, — мелькнула догадка. — Куда ее унесли?»
        Смутно представляя себе, что делать и куда идти, Костя перелез через ограду. Там он заметил трех мужчин в пожарных касках с лопатами. Они с минуту постояли возле забора и пошли дальше.
        Костя остановился у бугорка свежей земли. Рядом — второй, третий, четвертый. На каждом бугорке — столбик с деревянной дощечкой. На одной из них химическим карандашом выведено: «Агафья Семеновна Пургина».
        Костя протер глаза и прочитал еще раз. Подкосились ноги. Выпали из рук книги.
        - Бабушка! — в ужасе простонал Костя.
        Но никто ему не ответил. Перед его глазами — столбик да бугорок сырой земли…

¦
        За рабочим поселком тракторного завода, на склоне холма разместилась зенитная батарея. Она притаилась на опушке леса — зеленого пояса, ограждающего город от суховеев, и обнаружить ее не так-то легко. Стволы орудий мало чем отличались от стволов деревьев. Только находясь рядом, можно было разглядеть, что скрывается за ветками, за кучами хвороста и кустами.
        Костя шел на фронт искать отца и забрел сюда, чтобы передохнуть. Встречаться со взрослыми он не хотел — все они твердили одно: за Волгу, за Волгу! А что там делать, когда отец воюет у Дона…
        «Вот под этим кустом полежу, и голова перестанет кружиться, а потом выйду на дорогу, по которой ускакал дядя Володя, и найду полк…» — рассуждал мальчик.
        - Зачем тут ходишь? — вдруг послышался голос из куста.
        Костя поднял глаза. Перед ним стоял высокий, с грузинскими усиками военный человек, на петлицах — два кубика: лейтенант.
        - Дяденька, а вы чем командуете?
        - Чем командую? Кустами!
        Теперь Костя заметил и блиндаж, и глубокие щели, и замаскированные орудия, да еще сколько! «Надо уходить отсюда, а то подумают, подсматриваю военные объекты, еще задержат».
        - Покажи, покажи, что ты принес? — остановил его лейтенант.
        Костя только сейчас вспомнил, что у него под рубашкой книги.
        - Ничего… Это книги, посмотрите, — и охотно передал их лейтенанту.
        - Хорошие? — листая первые страницы, спросил тот.
        - Это про Спартака, а это про то, как люди научились добывать огонь, — пояснил Костя. В горле опять запершило, и, чтобы не заплакать, он поспешил спросить: — Скажите, как можно пройти к фронту?.. Там мой папа.
        Лейтенант, как бы не слыша вопроса, произнес:
        - Тоже про огонь. — И, держа книгу в руке, посмотрел на город.
        Костя повернулся в ту сторону, куда смотрел командир. Перед глазами — море огня. Оно плескалось и бушевало от горизонта до подножия холма. Казалось, оступись Костя — и его затянет в пучину пожара. Город утопал в огне. Сквозь слезы Костя все же сумел найти глазами рабочий поселок.
        - Вон там, на Тургеневской, был наш домик. Теперь его нет, сгорел… И бабушку там похоронили…
        - Какой большой, плакать нехорошо, нехорошо плакать, — проговорил лейтенант и взял Костю за плечо.
        - Я не плачу, я просто так.
        - «Просто так» можно. А фронт — вот он, здесь. Оставайся у нас, и отца найдем.
        «Может, в самом деле он знает, как найти папу. Если настоящий фронтовик — поможет. Он, должно быть, добрый».
        - Ладно, — согласился Костя, — я тоже вам помогу снаряды таскать. — И, прибавив себе один год, похвалился, что на турнике подтягивается пять раз по всем правилам.
        - Вот молодец… Кушать хочешь?
        Костя промолчал.
        - Молчишь — значит, хочешь. Сейчас будем кушать, потом за дело… И физкультурой займемся. Мы, зенитчики, очень любим физкультуру, — не то шутя, не то серьезно сказал лейтенант.
        Невдалеке, за кустом, Костя заметил девушку, которая стояла боком к нему и смотрела куда-то вдаль. Где и когда он видел эту девушку? Пилотка, гимнастерка и юбка на ней были защитного цвета, сапоги тоже зеленоватые, из брезента, и вся она сливалась с травой и ветками, разбросанными вокруг блиндажа для маскировки. Под пилоткой — тугие русые косы, собранные в узел. На щеке румянец, на шее пятнышко — родинка.
        «Да ведь это же Надя, вожатая нашего отряда!..»
        Однажды Костя чуть не подрался с мальчишкой из другой школы за то, что тот хотел пульнуть в Надю снежком. Это ведь сна помогла Косте записаться в радиокружок при Дворце пионеров… Весной Надя исчезла. Все говорили, что она на фронте. Но какой же это фронт. Нет, это не она. Та Надя — на настоящем фронте. А родинка на шее — просто совпадение. Надя всегда прятала родинку под пионерский галстук, а эта, как нарочно, показывает…
        - Вот так. Сначала по-фронтовому будем кушать, а потом будем посмотреть, — снова пошутил лейтенант и, подведя Костю к девушке, сказал:
        - Товарищ сержант, этого мальчика возьмите к себе в расчет, он будет помогать. Пусть ветки ломает, ящики маскирует. Но прежде накормите его…
        Косте опять стало грустно: попал к такой девушке, которая отвернулась и стоит как столб, даже в глаза посмотреть не хочет — зазнайка. И, насупившись, он уже начал было прикидывать в уме, каким путем улизнуть от нее, как вдруг послышался знакомый голос:
        - Ну что же, здравствуй, Костя!
        Он поднял голову, вскрикнул:
        - Надя! — и прильнул к единственному близкому на свете человеку.
        Надя вздохнула. О чем она думала в эту минуту: может, вспомнила школу, пионерский отряд и первые робкие шаги Кости Пургина, вступившего в пионеры? Ей было тяжело говорить: под рукой вихрастый чуб покорной головы мальчика, а перед глазами пылающий город…
        - Ну что ж, идем, — помолчав, сказала она.
        Орудие первого расчета, которым командовала Надя, было недалеко от блиндажа командира батареи.
        - Вот мое орудие, — сказала Надя, — но твое место вон там, — она показала на глубокую щель.
        Костя осмотрелся и хотел было узнать, где же бойцы, но в это время раздалась команда:
        - Воздух!..
        Зенитчики выскочили из укрытий и разбежались по своим местам. К орудию Нади подбежал усатый наводчик. Он примостился на круглой беседке и припал к прицелу. Ствол пушки медленно поднялся и насторожился. Надя отошла в сторону и стала кричать какие-то цифры. Загремели выстрелы. Костя едва успевал смотреть за работой зенитчиков и не заметил, как «юнкерсы» повернули в другую сторону. Надя замолчала, и пушка перестала стрелять.
        - Кричите еще, — взмолился Костя. Ему казалось, что каждый выкрик — это выстрел.
        - Тот квадрат не наш, — ответила Надя.
        «Непонятно, как это воздух можно разделить на квадраты. Ведь никаких линий в небе не проведешь».
        Зенитчики отстрелялись и ушли в укрытие.
        Странное дело: в городе, как только появляются самолеты, люди прячутся в подвалы, в убежища, а тут наоборот.
        Теперь можно поговорить с Надей, но она о чем-то разговаривает с наводчиком и даже не смотрит сюда.
        «Ладно, схожу за ветками, посмотрю, куда идет эта дорога, что пересекает зеленый пояс, а тогда поговорю…»

¦
        Над самой батареей пролетело несколько самолетов, да так низко, что зенитчики не успели открыть огонь.
        Костя не знал, что эти самолеты сопровождали колонну танков. Не знали об этом и зенитчики. Им было известно только, что где-то в степи идут ожесточенные бои, что вот уже вторые сутки какая-то гвардейская часть держит там большие силы врага, который пытается прорваться к Сталинграду. Но о том, что полк, прикрывающий отход главных сил армии, остался в окружении, еще никто не знал. Об этом могли лишь предполагать в штабе армии.
        Костя взошел на бугорок, где перед этим стояла Надя, и заметил, что по дороге клубится пыль.
        - Смотрите, там что-то есть.
        - Вижу, — ответила Надя.
        Вскоре по батарее пронеслась команда:
        - Внимание!..
        Не отрываясь от бинокля, Надя посоветовала Косте спрятаться в укрытие. И напрасно. Лучше бы не говорить этого! У Кости загорелись глаза. Вместо того чтобы пойти в укрытие, он готов был забраться на ствол орудия и подняться вместе с ним, чтобы дальше видеть.
        - Это свои, товарищ сержант: «матильды» и «валентаи». Копны соломы, а не танки, — пояснил усатый наводчик, наблюдая за полем, где клубилась пыль. — Наши танкисты их не любят, в них спать мягко, а в бою горят, как сухая солома. Это союзники прислали такое добро…
        - Да, «матильды», — согласилась Надя, опустив бинокль на грудь.
        Костя подошел к ней и попросил бинокль. Его не смутили непонятные слова — «матильды» и «валентаи». Ему интересно было посмотреть на танки.
        - Лучше театрального! Как здорово притягивает, — сказал он, поймав в окуляры бинокля передний танк. Из открытой башни виднелся красный флаг. На башне красная звезда и надпись, которую Костя не мог разобрать.
        «Вот у них я и спрошу про папку. Они должны знать».
        - Внимание!.. — снова прозвучала команда.
        Усатый наводчик что-то сердито пробурчал. Ему, видно, показалось, что напрасно тревожат и без того усталых зенитчиков.
        И вдруг все заметили, что по полю бежит человек. Еще издали стало ясно: бегущий стремится к зенитчикам. Вот, поднимаясь он наткнулся на первое орудие и, как бы обрадовавшись этому, энергично начал размахивать руками, показывая на танки.
        Это был Фомин. Ночью, пробираясь через совхозный поселок, он заметил скопление танков. Это были американские и английские «матильды» и «валентаи». Фомин знал эти танки. Несколько таких машин, полученных из Америки, он видел в боях под Харьковом… Но почему они оказались у немцев, Александр Иванович не сразу разгадал. А увидев, что фашисты торопливо рисуют на башнях красные звезды, понял, что враг задумал коварный план. И Фомин тут же решил приложить все усилия, чтобы сорвать этот план.
        - Где командир? — громко спросил он у зенитчиков, видя, что те не верят ему.
        «Где же я встречал этого человека? — гадал Костя. — Это не тот ли учитель, у которого мы с папой ночевали, когда ездили рыбачить на Ахтубу?»
        Надя направила Фомина к блиндажу командира батареи. Фомин бросился туда и, не переводя дыхания, встретил командира криком. До Костиного слуха долетели только отдельные слова:
        - Танки… фланг… огонь…
        Танки шли группами, подминая под себя кусты вишен и молодые яблони. Каждая веточка вздрагивала, хлестала стальную броню, словно сопротивляясь.
        - Куда ты прешься?! Весь сад погубишь! — крикнул Костя на головной танк, хотя до него было еще очень далеко. А танк, огибая канаву, помчался прямо на батарею.
        - Батарея! — лейтенант поднял руку. — По танкам… Огонь!
        Прогремел залп, второй, третий. Головной танк волчком повертелся на месте и задымил. Остальные развернулись и начали строчить по опушке из пулеметов.
        Теперь зенитчики стреляли не по квадрату в воздухе, а по танкам.
        Кто-то толкнул Костю в глубокую канаву, и он не мог уже видеть, что происходит наверху. Дым, огонь и оглушительные взрывы…

¦
        Вскоре к батарее подкатила легковая машина «виллис».
        Из нее выскочил маленького роста подвижной человек. К нему подбежал лейтенант, держа руку под козырек:
        - Товарищ генерал!..
        Костя всех генералов представлял себе высокими и грозными, а этот вон какой добрый, и здоровается с лейтенантом за руку.
        Это был генерал-майор Пожарский — командующий артиллерией 62-й армии. Появление неизвестных танков перед лесозащитной полосой он заметил со своего наблюдательного пункта еще до того, как зенитчики отразили атаку вражеских самолетов. Танки двигались в район тракторного завода. Пожарский приказал остановить их предупредительными сигналами по радио и ракетами. Но они не остановились.
        Батарея зенитчиков по собственной инициативе открыла огонь по танкам и отогнала их. Это, как понял Костя, понравилось генералу.
        - Молодцы, молодцы зенитчики! — повторял генерал, вопросительно поглядывая на Костю: мол, чей это мальчик и почему оказался здесь? — Кто первый определил, что это танки врага?
        Лейтенант посмотрел на Надю, затем на ее расчет и остановил свой взгляд на Фомине, который только что подошел к Косте.
        - Вот он.
        - Вы? — спросил Пожарский. — Кто вы такой?
        - Рядовой пулеметчик Фомин, — взяв под козырек, ответил Александр Иванович.
        - Имя, отчество?
        - Фомин Александр Иванович.
        - Молодец! — И, подумав, генерал еще раз спросил: — Фомин Александр Иванович?
        - Так точно.
        Повернувшись к лейтенанту, генерал приказал:
        - Завтра же его ко мне с наградным листом.
        - Он не наш, — смущенно сообщил лейтенант.
        - А чей же?
        - Я с пакетом от комиссара полка Титова, — доложил Фомин и вручил пакет.
        У генерала Пожарского уже были кое-какие сведения о судьбе полка, прикрывавшего отход главных сил армии. Он был лично знаком с майором Пургиным и комиссаром Титовым, поэтому сию же минуту тихонько, так, чтобы не слышали зенитчики, начал расспрашивать Фомина, давно ли из полка и что там происходит.
        Костя, услышав знакомую фамилию, кинулся было к Фомину, но его придержал наводчик, шепнув на ухо: Не мешай, генерал с ним разговаривает, надо знать устав.
        - Товарищи! — обратился генерал к зенитчикам после короткой беседы с Фоминым. — Враг собрал все свои резервы, в том числе и трофейные машины, чтобы выйти к Волге, захватить Сталинград и другие поволжские города. Эти машины, — генерал показал на горящие танки, — попали сюда с французского побережья. Это Дюнкерк. Английские и американские войска, отступая, бросили танки на берегу моря.
        - А почему не потопили? — сердито буркнул кто-то из зенитчиков.
        - Вы спрашиваете, почему не потопили? — Генерал чуть задумался. — Со временем будет известно, но сейчас нам ясно одно: мы должны остановить врага своими силами. Сталинград сдавать нельзя! Товарищ Фомин, за примерную бдительность и находчивость награждаю вас золотыми часами, — закончил генерал и вручил часы.
        - Спасибо, — сказал Фомин и, спохватившись, исправился: — Служу Советскому Союзу!
        На лице Фомина мелькнули зайчики от золотой крышки часов.
        «Хорошие часы. Почему я первый не догадался, что эти танки фашистские? Ведь я самый первый заметил их, — подумал Костя и тут же поймал себя: — Жадюга, завистник». И сразу стало стыдно, неудобно перед Фоминым.
        - Товарищ генерал! — произнес Костя неожиданно для всех и, вспомнив, что к генералу надо обращаться по всем правилам, забежал вперед. — Товарищ генерал, разрешите обратиться?
        Пожарский будто ждал, что Костя подойдет к нему, и встретил его вопросом:
        - А ты кто такой?
        Но Костя, будто не слыша вопроса, торопился узнать самое главное:
        - Папку моего не видели?
        Пожарский подумал и, улыбнувшись, ответил:
        - Видел.
        - Взаправду?
        - Взаправду… А он кто у тебя, папка-то?
        - Майор.
        - А как его фамилия?
        - Такая же, как и моя, — Пургин.
        - Пургин?! — повторил генерал и, взглянув на Фомина, помрачнел.
        В ту же секунду Фомин кинулся к Косте, но Пожарский жестом руки остановил его: молчите, все ясно.
        Наступила минутная пауза.
        После короткого раздумья генерал, положив руку на плечо Кости, предложил:
        - Садись в машину, поедем.
        - Далеко?
        - Садись, к матери отвезу.
        - Мама у меня умерла, а новую я не велел брать, — виновато объяснил Костя, присаживаясь в заднюю кабину.
        - Ух какой ты грозный! — пошутил Пожарский и тут же кивнул шоферу: — Едем.
        Машина развернулась и покатила к городу.
        - До свидания, Костя! — успела крикнуть Надя, держа в руке его книги.
        Судьба Кости повернулась на ее глазах так быстро и неожиданно, что она еще не могла определить, хорошо это или плохо. Какое-то мгновение ей трудно было представить себе, что же будет делать Костя у генерала, но, взглянув на Фомина, поняла, что судьба мальчика в надежных руках, что он сегодня же будет отправлен за Волгу.
        Провожая глазами машину, Фомин и Надя стояли рядом, не решаясь начать разговор о Косте.

¦
        Генерал Пожарский, торопясь на свой командный пункт, чтобы еще раз предупредить все части о коварном замысле врага, думал о Косте. Он хорошо знал майора Пургина, его полк. То, что сообщил ему Фомин, вызвало в нем отцовское чувство к мальчишке, и он готов был сию же минуту дать телеграмму в Москву своей жене, что к ней едет мальчик — Костя Пургин. Но прежде надо было побеседовать с мальчиком, узнать его желание, расспросить о родственниках, посоветоваться… Однако начать беседу с Костей было не так-то просто: машина мчалась по горящим улицам, и мальчик был поглощен тем, что происходило в его родном городе.
        Справа и слева — сплошные стены огня и дыма. Временами пламя и большие пучки искр закрывали дорогу. Прищурив глаза, Костя напряженно вслушивался в то, что говорил генерал своему шоферу. А говорил он ему про Костю. Кругом треск, грохот, да еще мотор гудит, и до Костиного слуха долетели лишь отрывки фраз:
        - Сейчас в подземелье. Ночью… мальчика на переправу. Передай коменданту… Нет, лично переправь за Волгу…
        Костя собрался было возразить: «Я не хочу за Волгу, я хочу к папе!», но в этот момент над головой пронеслось что-то свистящее, ревущее и так быстро, что Костя не успел произнести ни одного слова. Раздался взрыв.

¦
        Белый потолок, белые стены, справа и слева койки тоже покрыты белоснежными простынями. Кругом сплошная белизна. Даже лицо спящего соседа такое бледное, что сливается с белой наволочкой. Если бы у спящего не вздрагивали густые черные брови, Костя никогда бы не подумал, что рядом с ним лежит живой человек. У другого соседа на лбу бинты, и они тоже как бы скрадывают его голову. В дальнем углу кто-то застонал.
        Отворилась дверь, на пороге показалась женщина в белом халате. У Кости зарябило в глазах, и он закрыл их. Проснувшись в другой раз, Костя определил, что лежит у окна.
        Открыл марлевую занавеску и вздрогнул. Снег?! Нет, это не снег. Мелкие хлопья, как снежинки, кружились перед стеклами, оседали на переплетах рамы, заслоняя солнце. Это летел пепел из горящего Сталинграда. «И на улице бело», — с содроганием подумал Костя и отвернулся от окна.
        В госпитале было тихо. Сосед с густыми черными бровями уже ходил по палате и, увидев, что Костя открыл глаза, подсел на край койки.
        - Солидный ты парень, оказывается. И на перевязках не плачешь.
        - На фронте не плачут…
        - Правильно, солидно сказано. Вижу, сила в тебе есть. Контузило тебя, бок поцарапан, а ты, как рыба, — без звука. Вот если бы там, в Сталинграде, было спокойно, мы с тобой нашли бы, чем подзаняться.
        - А мы разве не в Сталинграде? — встрепенулся Костя.
        - Лежи, лежи, — успокоил его сосед и, подумав, пояснил: — Сейчас мы с тобой на отдыхе, в тылу. До Сталинграда, до линии фронта, значит, отсюда километров двадцать — тридцать. Понял? Это Ахтубинский госпиталь. Вот мы где.
        - Ахтуба?.. — удивился Костя.
        - Да, да, Ахтуба. Солидное место.
        - Не очень-то солидное. Я сюда с папой на рыбалку приезжал.
        Разговорившись, Костя узнал, что его собеседник, морской пехотинец, был ранен в бою у тракторного завода.
        - Вот уже выписываюсь. Пора в батальон, — сказал он, показывая какую-то бумажку.
        - А где ваш батальон? — спросил Костя.
        - Рядом, тоже на отдыхе стоит. Но скоро опять туда. Там нас ждут.
        - Значит, вы уже поправились?
        - Как видишь. Три дня стряхивал температуру, а сегодня все в порядке. Только ты не делай так. Стряхивать надо умеючи, иначе врач заметит и греха не оберешься. Потом тебе-то не к чему этим заниматься. Тебе и тут дел хватит.
        В палату вошли санитары. Они попросили Костю пройти к врачу.
        Едва Костя перешагнул через порог кинобудки, приспособленной под кабинет врача, как со стула встал пожилой мужчина в белом халате. Он приподнял на лоб очки и, как давно знакомый, протянул руку:
        - Ну, здравствуй!
        - Здравствуйте.
        - Теперь ты настоящий фронтовик, — нащупывая пульс и глядя прямо в глаза, говорил врач, — теперь ты можешь на прогулку ходить.
        - Можно одному?!
        - Конечно, конечно. Ты же самостоятельный парень. Но пока недельки две будем соблюдать строгий режим. Окрепнешь — начнем войну… с мышами и крысами. Их на кухне развелось столько, что возни с ними до конца войны хватит. И не рвись: раз попал на этот фронт, значит, тебе тут место, — шутил врач.
        - Скажите, как я сюда попал?
        - Просто, как все фронтовики: сначала к санитарам, затем в медпункт, потом в санбат, а оттуда на санитарной машине к нам…
        Слушая врача, Костя вспомнил, как ехал от зенитчиков. Генерал сидел рядом… Засвистели бомбы, машина подпрыгнула, потом будто у самого уха зазвенела струна, и вот она опять звенит…
        - А генерал, с которым я ехал, тоже в госпитале?
        - Нет. Он в Сталинграде. Сказывают, его штаб рядом с десятой школой. Знаешь такую школу? Да, конечно, ты же в ней учился. Хорошая школа и недалеко от Тургеневской улицы, где жил Костя Пургин. Знаешь его? Хороший парень и учился успешно: кругом пятерки.
        - А я думал, вы меня совсем не знаете.
        - Ну как же не знать такого парня… После перевязки погуляй на улице, а потом еще поговорим.
        Когда Костя вернулся в свою палату, соседа с черными бровями уже не было. Ушел. Не успели как следует подружиться — и разлука.
        От белых простыней и наволочек, как от снега, веяло холодом. Больничный запах, казалось, проник во все поры.

¦
        В палате стало совсем скучно. Сидеть у окна от прогулки до прогулки было очень утомительно. И если бы не поднявшийся ураганный ветер, что очистил раму от пепла и раскачал перед окном деревья, Костя, пожалуй, сбежал бы из палаты в тот же день.
        Целую неделю ветер хлопал ставнями, гремел железной крышей, поднимал столбы песчаной пыли, клонил деревья, безжалостно срывал с них листья. И странно, ветки, с которых ветер сорвал почти все листья, становились словно более упругими. В такую пору им будто было легче без нежного зеленого покрова.
        «Нежиться сейчас не время, — вдруг упрекнул себя Костя, слушая тягучую песнь ветра. — Что мне тут, в госпитале, делать? Глядеть на белые халаты? Надо в Сталинград, там папа. Пусть посмотрит, какой я стал. Нашивку о ранении не покажу, пусть сам определит, что его сын теперь настоящий фронтовик».
        Через несколько дней установилась тихая погода. Косте разрешили прогулку не только в ограде бывшего клуба, но даже по берегу реки. Ходить в собственном костюме было куда свободнее, чем в халате: «Никто возле тебя не охает, не ахает. Вот только затеряли ботинки, а то бы совсем никто не подумал, что из госпиталя».
        День ото дня Костя чувствовал себя все лучше и лучше. И вот он уже совсем здоров, помогает санитарам ухаживать за больными, толкается на кухне, берется чистить картошку, таскает дрова, иногда остается дежурить у телефона и отвечает на звонки, как хорошо осведомленный в делах госпиталя дежурный.
        В эти дни он все больше и полнее узнает о том, что делается за Волгой, в Сталинграде. «Интересно побывать бы сейчас там самому и посмотреть, как бьют фашистов. Раз заводской район и Мамаев Курган не могут взять, значит, наши крепко дают… На какой же улице сражается полк папы?»
        Каждый подвиг защитников Сталинграда, о котором говорили по радио, сообщали в газетах и рассказывали раненые, Костя мысленно приписывал тому гвардейскому полку, которым командовал его отец. «В папином полку, наверно, все герои. Да и как может быть иначе — ведь гвардейцы!»
        Все, что делалось в госпитале, Косте казалось скучным и неинтересным. Особенно досадно было слушать больных и врачей, когда они жалели его и считали маленьким. Даже ахтубинские девочки и мальчики, что ежедневно приходили в госпиталь читать стишки и разные сказки, относились к Косте, как к маленькому.
        Как-то Костя пригласил их в ограду, чтобы затеять какую-нибудь игру, ну хотя бы в прятки. Мальчики чего-то задумались, а девочки переглянулись и охотно согласились. Но игра быстро расклеилась. Девочки, как сговорились, нарочно играли так, чтобы Костя все время был победителем. А какой интерес быть победителем, когда тебе все помогают: бежишь кое-как, а они нарочно отстают и не стараются схватить вперед тебя палочку-выручалочку.
        И опять Косте стало грустно, и снова он стал думать об отце. Отец если брался с ним играть, то играл всерьез, по-настоящему, так, что пот выступал и щеки горели.
        3. Костя пробирается на фронт
        Однажды, выйдя за ограду госпиталя, Костя увидел такую картину: вдоль улицы, через центр села, по широкой и пыльной дороге двигались автомашины, тягачи, танки, люди, кони. Они торопились в Сталинград. Даже пыль, поднимаясь густым облаком, мчалась туда же. И, будто подхваченный этим потоком, Костя не мог уже стоять на месте. Шагая по обочине дороги, он любовался колоннами войск, танками, пушками.
        Под ногами прогремел зыбкий мост, затем захрустел гравий новой дороги, потом перед глазами замелькали кусты, деревья, и вот уже стена приволжской дубравы. Было приятно идти и наблюдать, что в родной город движется столько хороших, добрых и веселых воинов. А пушки, а танки какие! Не насмотришься! Уж они-то помогут папиному полку…
        Костя не заметил, как войска втянулись в лес, как наступил вечер. В одном месте встретилась санитарная машина. В ней сидели перевязанные люди. Вспомнилась белая палата. По телу пробежала дрожь. «Возвращаться не буду».
        Чтобы не встречаться с санитарными машинами, он пошел по лесной тропе, усыпанной листьями… Шуршат листья, будто уговаривая Костю остановиться и послушать их шепоток, но разве можно медлить, коль решено прорваться в город!
        Вечером, обогнув хутор Бурковский, Костя снова вышел на дорогу, что вела к переправе. Сюда доносились раскаты взрывов. Казалось, там, за Волгой, без конца злорадно хохочет гром.
        Сквозь зеленые космы дубов стал вырисовываться багровый купол сталинградского неба. Огромный город по-прежнему утопал в огне и дыму. «Что же там горит? Ведь остались только камни!»
        Показалась Волга. У переправы, под каждым деревом, в кустах и на берегу сидели бойцы. В ожидании очередного парома они молча смотрели на сталинградский пожар. Пахло чадом, першило в горле. Люди кашляли в руку, словно отсюда их могли услышать враги. Здесь уже была слышна трескотня пулеметной перестрелки.
        - Эй, малец, ты куда?
        Костя оглянулся и не сразу понял, с какой стороны донесся этот голос.
        - Домой.
        - А где у тебя дом?
        - В Сталинграде.
        - А ты сам откуда?
        «За кого меня тут принимают?» — подумал Костя и ответил сердито:
        - Нашли первоклассника, меня не запутаешь…
        Навстречу вышел боец с длинным, как пика, бронебойным ружьем. Широкие поля плащ-накидки преградили дорогу. Боец смотрел сверху и, сдерживая улыбку, продолжал допрашивать:
        - Давно из Сталинграда?
        - А вы откуда сюда пришли? — в свою очередь спросил Костя и подумал: «Надо дать отпор, иначе заклюют».
        - Не сердись, парень. Я оттуда же, откуда и ты. По тапочкам вижу. Только я из госпиталя такие «туфли» не уношу. Это не солидно.
        У Кости загорелись уши, щеки. В спешке он забыл оставить в госпитале эти, будь они неладны, тапочки и теперь не знал, что ответить. В это время из темноты донесся голос:
        - Зернов, к командиру!
        Бронебойщик круто повернулся и, уходя, сказал:
        - Подожди минутку. Отправлю команды, и поговорим.
        По берегу пронесся шорох. Это бойцы поднялись и пошли за бронебойщиком.
        Костя снял тапочки, завернул в большой лопух, перевязал лозой и, держа сверток в руках, как горячий уголь, направился к другому причалу, где разгружались лодки, прибывшие из Сталинграда. Среди взрослых Костя заметил девочку лет двенадцати.
        - Ты с кем? — тихонько спросил он сверстницу.
        - С мамой, — ответила девочка.
        - Далеко едете?
        - Далеко. Мама говорит, по железной дороге поедем туда, где не бомбят.
        - Правильно, — одобрил Костя и попросил девочку, когда они будут в Ахтубе, забежать в госпиталь и передать сверток. — Передашь? — умильно попросил он и тут же сунул ей в руки сверток.
        - Ладно. А кому передать? — спросила девочка.
        Но Костя скрылся в темноте. Он будто не слышал ее вопроса, торопливо спустился под яр и остановился в группе бойцов, ожидающих лодки.
        Прислушиваясь, что говорят бойцы, Костя подошел к воде.
        А пожар, разбрасывавший красные клинья во все стороны, отражался в Волге и освещал левый берег. От взрывов, казалось, вздрагивали даже луна и звезды. Бойцы тяжело вздыхали.
        - Не надо смотреть, — как-то неожиданно для себя произнес Костя и, поняв, что сказал кстати, добавил: — Надо скорей плыть.
        Заскрипели весла, забулькала вода. Одна за другой от левого берега отчаливали лодки, но Костя продолжал стоять на берегу.
        «Вот какие нечестные. Я же первый сказал, что надо скорее плыть. Поплыли, а меня не взяли…»
        Постояв еще минуту у лодочных причалов, Костя решил пойти к начальнику переправы и прямо сказать, что ему надо быть в Сталинграде, потому что там его отец, командир полка майор Пургин.
        На взвозе паромной переправы — сутолока. Люди, бегая, таскают ящики, мешки, перекатывают орудия, и не поймешь, кто из них старший. Кого бы ни спросил — и разговаривать не хотят: не мешай, малец, — и все. Но вот над головами засвистели снаряды. Раздался взрыв, другой, третий. Все, кто был на взвозе, припали к земле. Костя будто ждал этого момента. Он проскочил на паром и, забившись между ящиками, укрылся каким-то брезентом. В темноте, под брезентом, Костя чувствовал себя лучше, чем в белой палате.
        Вскоре паром отчалил от берега…

¦
        Заводские трубы закачались, как тростинки камыша на ветру. Не веря своим глазам, Фомин прижался головой к косяку, чтобы убедиться, качаются ли трубы. Но вот и пол, словно зыбкая трясина, заходил под ногами.
        «Опять тонные фугаски вываливают», — определил Александр Иванович, прислушиваясь к нарастающему гулу тяжелых немецких бомбардировщиков.
        Еще секунда — и толстые кирпичные стены двухэтажного дома, приспособленного под запасный наблюдательный пункт, задрожали мелкой дрожью. Фомин мог спуститься в подвал, в надежное бомбоубежище, и сидеть там до конца налета. Но он остался на месте: поставил его на этот пост генерал Пожарский.
        Едва ли кто другой из наблюдателей так хорошо знал этот заводской район города, как Александр Иванович. На его глазах росли и ширились рабочие поселки и заводские корпуса «Красного Октября» и тракторного завода. Не заглядывая в карту города, он готов был в любую минуту сказать, где какая улица, где что находится. Именно поэтому Пожарский назначил его наблюдателем на свой запасный наблюдательный пункт.
        Но что может сообщить сейчас даже Фомин, когда окно заволокла густая пыль штукатурки, осыпавшейся с потолка и стен?
        Лишь на мгновенье наступившее просветление позволило ему увидеть падающую стену завода «Красный Октябрь» и огромные извержения земли, кирпича, металлических конструкций, подброшенных взрывами бомб над территорией тракторного завода.
        - Заводы рушат, мерзавцы! — заскрежетав зубами, проговорил Фомин.
        Где-то перед домом рявкнула упавшая бомба. Дрогнувшая стена оттолкнула Александра Ивановича в угол. Гром взрыва на какое-то мгновенье отстал от этого толчка и влетел в комнату уже через покосившееся окно. «Миновало», — мелькнуло в сознании Фомина.
        Дотянувшись рукой до телефона, он закричал в трубку:
        - Вижу! Справа…
        - Продолжайте наблюдать, — спокойным голосом прервал его генерал Пожарский.
        «Мой доклад его не интересует, — с огорчением отметил про себя Александр Иванович. — Справа вражеская артиллерия поджигает дома рабочего поселка; значит, туда фашисты бросят свои силы в первую очередь, а генерал даже не дослушал до конца. И почему он не отпустил меня обратно в степь, чтобы найти свой полк! Стой тут и смотри, как фашисты разрушают родной город. В такое время лежать бы за пулеметом да косить их…»
        Надо как-то вернуться в полк. Фомин вспомнил поручение комиссара полка разыскать сына погибшего майора и начал мысленно ругать себя за растерянность перед генералом, когда тот увез от зенитчиков мальчишку.
        Что сказать товарищам-однополчанам о судьбе сына командира полка, как доложить комиссару Титову, что встретил мальчика, стоял рядом с ним и допустил такое?..
        Задумавшись, Александр Иванович не заметил, как возле него оказался адъютант Пожарского.
        - Ого, да у тебя тут, оказывается, был погром, — сказал адъютант, оглядывая покосившиеся стены и провисший потолок. — Генерал приказал тебе идти отдыхать, а вечером, часов в девять, зайдешь к нему в штаб на беседу…
        Как долго тянулось время!
        Поглядывая на часы, Александр Иванович не мог найти себе места: может, в самом деле, генерал пошлет его в степь, чтоб разыскать свой полк.
        Наконец стало смеркаться, и Фомин направился к штабу. Он торопился встретить Пожарского по дороге между штабом и основным наблюдательным пунктом. И не просчитался.
        Всегда подвижной и легкий на ногу, генерал шел тихо, опустив усталую голову на грудь. Вспыхнувшая ракета осветила его запыленное лицо с потрескавшимися губами и воспаленными глазами. Шинель, каска, почерневший бинт на поврежденной руке — все говорило о том, что в минувший день генерал не раз побывал под бомбежкой и обстрелом.
        - Ну что ж, пойдем, порадую, — сказал Пожарский, здороваясь левой рукой.
        В своем блиндаже генерал развернул перед Фоминым карту, испещренную синими стрелами вражеских колонн, устремившихся к Сталинграду. Местами эти стрелы достигли города; одни сбежались к центру Сталинграда, другие — в район элеватора. Много стрел со значками «танки», «пехота» воткнулось уже и в район рабочего поселка тракторного завода. Но не это сейчас привлекало внимание Фомина. Он следил за карандашом генерала, который жирным красным пунктиром обозначал извилистую линию от Россошек до Мокрой Мечетки, к тракторному заводу. Поставив огненно-красный кружок на окраине рабочего поселка, генерал произнес:
        - Вот они где теперь, твои однополчане…
        У Фомина не нашлось слов, чтобы выразить чувство радости.
        - Теперь можешь идти к своим, — слегка улыбаясь, предложил Пожарский и, видя, что Александр Иванович готов бежать, кивнул на стул: садись, мол, сначала побеседуем.
        Александр Иванович присел.
        - По приказу командующего армией, — не торопясь, начал Пожарский, — твой полк отводится в резерв. Нужно пополниться оружием, боеприпасами и личным составом. Передай командиру полка — к нему идет пополнение… Да, кстати, скажи Титову — он теперь командует полком, — что мы придаем ему самый лучший артиллерийский дивизион. А насчет Кости…
        Заговорив о Косте, генерал вдруг оробел: будто перед ним сидел не рядовой солдат, а строгий судья, уличивший подсудимого в присвоении хрупкой драгоценности, которую тот, торопливо кладя в карман, уронил на каменный пол.
        - Товарищ генерал, за судьбу Кости Пургина я отвечаю перед комиссаром Титовым. Я хотел отправить его к себе домой…
        Генерал встал.
        - Ну вот что, Александр Иванович, о Косте как-нибудь потом посоветуемся, а сейчас иди в полк…

¦
        Явившись в полк к Титову, Александр Иванович в ту же ночь был направлен на паромную переправу — встречать пополнение.
        В первой маршевой роте его внимание привлек высокий, плечистый бронебойщик Михаил Зернов.
        Когда над причалами вспыхнул ослепительно яркий свет фонаря, сброшенного на парашюте с немецкого бомбардировщика, и люди побежали в разные стороны, прозвучал властный голос Зернова:
        - Ложись, замри!..
        Взяв у товарища винтовку, Зернов двумя меткими выстрелами потушил фонарь.
        - А теперь можно встать, — как бы между делом, шутя, сказал он.
        Такое спокойствие бронебойщика понравилось Александру Ивановичу. И, как только рота пришла в полк, он тотчас же представил бронебойщика Зернова командиру полка Титову.
        - Откуда родом? — спросил Титов бронебойщика.
        - Из Сибири.
        - Воевал?
        - Малость.
        - Сколько же?
        - Сто дней в Севастополе и здесь две недели.
        - Как здоровье?
        - Отремонтировали вроде солидно, больше недели в Ахтубинском госпитале нежился.
        - Нежился, — с улыбкой повторил Титов. — Вот что, товарищ Зернов, дня через четыре мы снова вступим в бой. Сейчас мы занимаем запасные позиции: надо хорошо окопаться, построить блиндажи, рассказать бойцам нового пополнения о том, как надо бить врага наверняка, передать им свой опыт. У нашего полка есть тоже хорошие традиции. — Титов посмотрел на Александра Ивановича. — Традиции гвардейского полка…
        Слушая Титова, Александр Иванович вспомнил, с какой настойчивостью учил майор Пургин пулеметчиков и как, последний раз проверяя сектор обстрела пулеметной точки, он сказал: «Хорошо», а комиссар добавил: «И прочно». «Да, мне надо возвращаться в свою пулеметную роту, — подумал Фомин, — к своему пулемету…» И в этот момент Титов, как бы между делом, передал ему листок бумаги — приказ. В приказе говорилось: «Пулеметчику Фомину Александру Ивановичу присвоить звание гвардии сержанта и назначить командиром комендантского взвода».
        Это было в ту ночь, когда Костя вернулся в Сталинград.

¦
        Вошел Костя в Сталинград и не мог поверить, что это его родной город. Даже тут, у причалов центральной переправы, где начинался центр города, не осталось ни улиц с зелеными скверами, ни высоких, многоэтажных зданий. Все исковеркано, сожжено, свалено в кучу.
        Ночь, а от пожаров светло, как днем.
        Проходя через сквер Дворца пионеров, где был фонтан с хороводом скульптурных фигур — девочек и мальчиков, Костя подумал, что он заблудился: от всей скульптурной группы остался только один мальчик, да и у того вместо рук из плеч торчали металлические стержни. Сам Дворец разрушен до основания, разбит на куски, как фарфоровая игрушка, которую будто нарочно кто-то долго топтал коваными каблуками.
        Всюду груды камней, кирпича да глубокие воронки от бомб и снарядов.
        Возле старой мельницы, под горящей эстакадой, Костя заметил санитаров с носилками. Чтобы не попасть им на глаза, спустился в канаву и тут же встретил передвигающегося на локтях человека в военной форме. Это был лейтенант. Он куда-то торопился, не замечая, что перед ним глубокая, с крутым обрывом воронка.
        - Дядя, куда вы? Там яма!
        Лейтенант приподнял голову и, не ответив, уткнулся лицом в песок. Костя подошел к нему и вздрогнул: лейтенант без ноги, вместо ступни и голени — узлы бинтов с пятнами крови.
        Прибежавшие сюда два санитара подхватили лейтенанта на руки, но он сильно рванулся и отшвырнул их от себя.
        - Вперед, на вокзал!
        - Товарищ лейтенант, на вокзале немцы, — попытался уговорить санитар раненого, но тот и слушать не хотел.
        - Вперед, в атаку, за мной! — кричал он, вырываясь из рук санитаров.
        Передвигаясь вдоль берега к заводскому поселку — к родным местам, Костя почти ничего не видел: перед глазами то и знай появлялся безногий лейтенант, а в ушах звучало: «Вперед, в атаку, за мной!»
        Развалины, баррикады загородили все улицы и переулки. Чтобы попасть на улицу, ведущую к Тургеневской, Косте пришлось сделать большой крюк. На каждом шагу под его босые ноги попадали острые осколки, колючие камни и рваное железо.
        Спустившись в овраг «Долгий», Костя рассчитывал, что тут он быстрее пройдет к рабочему поселку. Ему хотелось как можно скорее попасть на свою улицу. Однако и здесь, в овраге, не разбежишься: всюду камни, комья земли, арматура взорванного моста… Преодолевая завалы и узкие места, Костя перепрыгивал с камня на камень, с валуна на валун, как на болоте по кочкам.
        Впереди высокий яр, за которым должен был показаться взвоз, а там до родного поселка — рукой подать. Глядя вперед, Костя с замиранием сердца думал о встрече с отцом, которая, по его расчетам, должна состояться именно там, на Тургеневской улице.
        «Скорей, скорей вперед! — погонял он себя. — С камня на камень, с камня на камень. Как их тут стало много! А вон, у развилки, еще больше. Ну ладно, здесь попробую выбраться на берег», — подумал он, приостановившись.
        И вдруг возле камня, на котором стояла нога, что-то зашевелилось, ожило и начало подниматься… У Кости захватило дыхание, подкосились ноги, и, отскочив, он испуганно попятился, еще не веря тому, что произошло.
        Невдалеке взметнулось пламя. Оно осветило спину поднявшегося бойца, на запыленной шинели которого Костя заметил отпечаток босой ступни. «Это мой след», — догадался он и притаился. А поднявшийся боец постоял несколько секунд и снова приник к земле, свернувшись таким же клубком, как и другие спавшие здесь бойцы, которых Костя принял за камни.
        Смертельно усталые после тяжелого боя, воины были отведены в резерв и, ожидая очередного приказа, отдыхали. Ни взрывы, ни стрельба не тревожили их. Поднять мог только голос командира, только его короткая команда: «В ружье!»
        От школы, в которой учился Костя, остался лишь скелет: окна выбиты, крыши нет, потолки обвалились. Вместо дверей — черный зев, дышащий гарью. В школе, как и во всем городе, хозяйничал пожар: кажется, все, что могло гореть, — сгорело, и тем не менее огонь все еще разгуливал по развалинам.
        Не задерживаясь у школы, Костя пошел на Тургеневскую. Но где она? Ни домов, ни оград, ни деревьев. Сплошные развалины…
        От слабости закружилась голова. Воды хотя бы глоток, но где ее взять? И тут Костя вспомнил, что прошли уже сутки, как он ушел из госпиталя и ничего не ел. Закрыв глаза, он, как наяву, увидел бабушкины ватрушки, румяные, вкусные, пахучие…
        Где-то между заводами загрохотали пушки. «Это наверняка по фашистам. Вот молодцы, и как здорово бьют. Ладно, покажусь артиллеристам. Хватит прятаться. Скажу, что к отцу пришел, и отвяжутся, а если добрые, то покормят и покажут, где папин полк».
        Однако попасть к артиллеристам Косте не удалось. Едва он добрался до территории завода «Красный Октябрь», как попал под обстрел вражеских минометов. На заводской территории вспыхнула нефть. Огонь, взвиваясь, хватался за тучи. В эти минуты черные развалины начинали шевелиться, а тени заводских труб то падали под ноги, то, как огромные удавы, уползали в темноту.
        Эта ночь показалась Косте кошмарным сном. Прятаться в темноте — страшно, быть на освещенных местах — опасно. В догорающие дома падали снаряды, и оттуда, точно вулканы, извергались столбы огня, затем с неба долго валились искры. Боясь наступать босыми ногами на горячие угли, Костя подолгу стоял на одном месте. Он уже не верил, что когда-нибудь выберется из этих развалин.
        Лишь к утру он дошел до Банного оврага. Тут было не так опасно. Но едва рассвело, над заводами закружили фашистские бомбардировщики. Они начали разворачиваться для пикирования над самой головой Кости.
        Пришлось бежать под развалины моста.
        - Эй, парень, куда ты?! — послышался сзади голос.
        Костя оглянулся и увидел того самого бронебойщика Зернова, от которого скрылся на переправе. «Теперь я объясню, что тапочки отправил обратно в госпиталь», — подумал Костя. Но тут как назло над оврагом промчался «юнкерс». Спрятав голову между глыбами разрушенного моста, Костя услышал знакомый голос:
        - Не солидно. Так ты целый день пролежишь. Эти бомбы не в тебя брошены.
        Костя поднял голову, как бы спрашивая: «Как же так, вон прямо на меня летят…»
        - Раз самолет над тобой, значит, эти бомбы не страшны. Они упадут вон туда, за баки. По инерции пролетят, понимаешь?
        - Понимаю, — ответил Костя и с завистью подумал: «Какой спокойный, и про инерцию помнит!»
        - Ты куда пробираешься?
        - Мне нужна полевая почта номер тридцать два четыреста десять. Вы знаете, где такая часть?
        - А зачем она тебе?
        - Там мой папа командиром.
        - Та-а-к. Значит, к отцу в помощники норовишь? — шутя спросил Зернов и, взяв Костю за плечо, поучительно добавил: — Только знай, что от таких помощников, как ты, толку мало.
        - Как же так?
        - Да вот так. — Зернов усмехнулся. — Мал еще, понятно?
        - Понятно.
        - То-то, брат. Нечего тебе тут делать. Я еще тогда решил обратно тебя в госпиталь отправить, да не успел.
        «Ишь куда гнет! Еще посмотрим. Вот рванусь из-под руки и стрекану вдоль оврага, попробуй догнать». Но это оказалось не так легко. Рука лежала на плече двухпудовой гирей.
        - Скажите, а вы взаправду знаете, где папин полк?
        - Ну хотя бы и так. Но дислокацию частей всем знать не положено, — нарочито серьезным тоном ответил Зернов и, взвалив на плечо тяжелый железный брус, направился по оврагу.
        «Вот ведь какой человек: словом привязал. Он будто знает, что я от него не побегу. Расскажу ему все о себе. Неужели не поймет?»
        - Ну вы только подумайте, что я должен делать?
        Зернов сбросил с плеч железо, присел на кирпичи.
        - Садись, поговорим.
        Костя присел.
        - Расскажи-ка мне, кто у тебя отец?
        Костя не торопясь рассказал.
        - Ну, вот что, идем сначала в роту, пообедаем, а тогда попробуем найти тот полк, который тебе надо. Наденем что-нибудь на ноги. Босому здесь ходить не солидно… А там посмотрим: пожалуй, пригодишься для разведки, парень ты солидный.
        - Конечно, пригожусь! — с радостью подхватил Костя.
        И с этой минуты он стал считать бронебойщика своим другом. «Сразу по-настоящему разговаривает и хорошее дело предлагает. Вот это человек! А силач какой: вон какую тяжесть несет и шагает — не угонишься».
        - Не отставать, — поторапливал Зернов.
        Теперь бронебойщик был убежден, что Костя — сын майора Пургина, о котором так хорошо вспоминал Титов. Значит, мальчик пришел в полк к отцу, а отца нет… Да, видать, малый смышленый. «Как же быть, что сделать, чтобы он не чувствовал себя сиротой? Надо разузнать, чем он интересуется, увлечь этим и тогда сказать… Впрочем, об отце пусть ему скажет Фомин или командир полка. А сейчас пока сам займусь с ним», — рассуждал бронебойщик, сочувственно поглядывая на Костю, идущего рядом.
        Придя в расположение роты, Зернов немедленно открыл перед Костей свой вещевой мешок и выложил весь запас продуктов — «НЗ»: галеты, сахар, шоколадные кубики, душистый хлеб. Тут же кто-то из бойцов принес котелок горячего чая.
        - Ешь, пей, Костя, и ложись отдыхать. Небось спать охота?
        Костя кивнул головой.
        - Ну вот, я так и знал. Ложись вон туда, на шинели, а как отстроим блиндаж — на нарах спать будем. Согласен?
        - Ага, — едва выговорил Костя.
        Выпив горячего чая, он разомлел и, сидя, задремал.
        Зернов перенес его на солдатские шинели и, убедившись, что мальчик крепко спит, побежал в штаб полка.
        Протиснувшись сквозь группу сержантов, стоящих у входа в блиндаж командира полка, он ворвался к Титову:
        - Пургин, Костя Пургин пришел…
        Титов поднялся из-за стола и, остановив свой взгляд на расстегнутом воротничке гимнастерки, спросил:
        - А вы почему, товарищ Зернов, не по форме одеты? Все знают, что вы морской пехотинец, и нет нужды ходить с распахнутой грудью и показывать свою тельняшку.
        Зернов пожал плечами, но, встретив прямой и властный взгляд Титова, потупился. Рука невольно поднялась к воротничку, к расстегнутым пуговицам.
        - Так, а теперь ремень… Хорошо. А гимнастерку надо аккуратно заправить, вот так. — Титов заложил два больших пальца под ремень возле пряжки и показал, как надо сгонять все складки назад.
        - Я с работы… Блиндаж строим, — как бы оправдываясь, сказал Зернов, все еще подозревая Титова в том, что он забыл о славных подвигах майора Пургина и не хочет знать, что в полк пришел сын героя.
        - Знаю, что строите блиндаж, — ответил Титов, — но это не дает вам права врываться к командиру полка в таком виде. Майор Пургин даже не разговаривал с такими. Он всегда напоминал: кто нарушает форму, тот не уважает себя и командира. Нельзя надеяться, что такой воин будет свято блюсти дисциплину и не подведет в бою.
        - Я не подведу, — нахмурившись, ответил Зернов.
        - Не знаю, посмотрим, — сказал Титов.
        После этих слов Зернову представилось, что Титов смотрит на него с недоверием, как на слабого и трусливого воина, и захотелось рвануть на себе гимнастерку, обнажить грудь, показать свои раны и сию же минуту доказать, что он не трус. Но прямой взгляд больших, умных и добрых глаз Титова как бы связал руки, а язык приморозил к зубам. По росту, по размаху могучих плеч Зернов не уступал Титову, но на этот раз в глазах бронебойщика командир полка представился богатырем, куда сильнее и выносливее его. Зернов как-то невольно ужал плечи и отступил на шаг назад.
        - Ну вот, а теперь докладывай. — Титов вдруг перешел на «ты». — Где ты видел Костю Пургина? Как он сюда попал? Вихрастый?..
        - Правильно, вихрастый, — согласился Зернов, еще не освободившись от своих дум.
        - Садись, садись, рассказывай, — уже совсем другим тоном сказал Титов, взяв Зернова за локоть.
        - Пришел босиком, ноги поцарапаны, голодный, как волчонок. Сейчас спит…
        - Где?! — встрепенулся Титов.
        Зернов подробно рассказал, как встретил Костю, и со вздохом закончил:
        - Отца, отца ищет…
        Титов задумался: «Ушел из госпиталя, переправился через Волгу, нашел полк…»
        Вспомнив отдельный домик на Тургеневской с красивым палисадником под окнами и всю обстановку, в которой тихо и уютно жили Костя и его бабушка, Титов, как наяву, увидел перед собой любознательного мальчика с вихрастым ершиком и зоркими глазами. Тогда его интересовали и комиссарская звездочка на рукаве гимнастерки, и кобура, и наган… К нагану он тянулся с какой-то особой страстью. Его даже не так интересовало письмо от отца, как наган.
        Хорошо зная характер майора Пургина — упорный, настойчивый и даже дерзкий, — Титов представлял себе и характер Кости. И был уверен, что рано или поздно мальчишка появится в полку. Но сейчас он был не столько удивлен, сколько возмущен неожиданным появлением Кости в такой опасной обстановке.
        - Кто его пропустил сюда? Что там за ротозеи на переправе?
        - Не знаю, — ответил Зернов, — но он мне сказал: «Ну вы только подумайте, что я должен делать, если не найду папу?»
        - Да… в самом деле, как ответить ему на этот вопрос? Вот что, товарищ Зернов, — сказал Титов, взяв бронебойщика за локоть. — Сейчас здесь будет сержант Фомин, ты знаком с ним, он по профессии учитель, вот с ним и надо посоветоваться.
        - А что с ним советоваться. Будто у него сердце, а у нас камень?.. Дайте мне мальчишку на сохранение. Такой блиндаж для него отгрохаю, что никакая бомба не возьмет. Мальчишка смекалистый. Я бы из него боевого разведчика вырастил — держись, фашисты!..
        - Постой, постой, — остановил Зернова Титов, — ты сначала подумай, что сделать, чтобы Костя не чувствовал себя здесь чужим.
        - Слушаюсь, — козырнул Зернов, как бы говоря: «Я-то знаю, чем его можно заинтересовать». — Разрешите идти?
        - Идите, — Титов снова перешел на «вы». — Когда мальчик проснется, будьте внимательны к нему и приведите сюда, в штаб.
        - Слушаюсь, — снова козырнул Зернов и вышел.

¦
        Проснулся Костя уже на нарах вновь отстроенного блиндажа. Пахло землей, смолистыми щепками и печеной картошкой. Рядом с ним лежал Зернов. На полочке тускло мерцала фронтовая лампа, но доброе лицо бронебойщика с улыбающимися глазами Костя узнал сразу.
        - Спи, спи, — почти шепотом сказал Зернов, обнимая и мягко похлопывая Костю по спине.
        Бойцы, устроив блиндаж, отсыпались за все прошедшие и будущие бессонные ночи. Они понимали, что при таком сражении держать полк в резерве долго не будут. Понимал это и Зернов, но ему не спалось: он ждал, когда проснется Костя. А когда тот проснулся, Зернову вдруг подумалось, что показывать мальчика командиру полка теперь не следует: вечер, темно — лучше утром.
        - А я ведь вас сразу узнал, — прижимаясь к груди Зернова, признался Костя.
        - Молодец, молодец!
        - Скажите, а меня взаправду могут взять в разведчики?
        - Конечно, но ты пока не торопись.
        - Я не тороплюсь, — прошептал Костя и принялся доказывать, что город ему знаком как свои пять пальцев.
        Особенно подробно объяснил он расположение зоопарка, ну и, конечно, не удержался рассказать про своего любимого голубя.
        - Так жаль: последний раз был у него и постеснялся унести. Сторож помешал, а то бы унес. Знаете, умный такой, я его Вергуном назвал, и он привыкать стал. Вот бы сейчас его сюда! Мы бы научили его почту носить, потом… — вслух размечтался Костя и тут же поймал себя на том, что так рассуждают ребятишки, а он не такой маленький, как может подумать о нем при таком разговоре бронебойщик.
        Но Зернов сказал, что почтовыми голубями занимаются настоящие разведчики, используют их при важных операциях в тылу врага, и начал подробно расспрашивать, где зоопарк, где птичник, какой голубь и где он остался?
        Костя привстал, попросил лист бумаги, начертил план зоопарка и крестиком отметил, где может быть Вергун.
        Ночью послышались сильные толчки. Рядом рвались снаряды, но блиндаж, перекрытый металлическими брусьями, был очень прочен. Только с потолка сыпалась земля. Костя поднял голову, отряхнулся и, сидя, пощупал вокруг себя: все бойцы спали, не было только Зернова.
        - Куда-то ушел, — сонно пробормотал Костя и снова уснул.

¦
        Утром Костя был неожиданно обрадован. Возле него под плащ-накидкой сидел голубь. Его только что принес Зернов.
        - Где вы его взяли?..
        - Иду из штаба, навстречу наши разведчики. «Вот, говорят, находку несем». Ну-ка, что за находка? Смотрю — голубь! Нашли, говорят, живого среди мертвых развалин. Перебегал от кирпича к кирпичу, прихрамывал…
        Слушает Костя и не поймет, почему Зернов говорит каким-то не своим голосом.
        - …При каждом выстреле втягивает шею и прижимается к земле. Жалко стало его ребятам. Они к нему, а он не летит.
        - Это же Вергун, он ручной! Где же он был?
        - Тут, недалеко, — улыбаясь, ответил Зернов, довольный тем, что угодил Косте.
        - Значит, он сюда прилетел?
        - Плохой ты еще голубятник. Разве он мог улететь оттуда, где его кормили? В зоопарке его взяли, — пояснил Зернов и задумался: «За что, собственно, набросился на меня Фомин? Будто он выше самого командира полка, выговором угрожает и приказывает выбросить голубя. Тоже учитель нашелся. В самом деле, что в этом плохого, что у мальчика будет голубь?»
        - Значит, вы тоже в разведку ходили? — спросил Костя, глядя в задумчивые глаза бронебойщика.
        - Зачем же! Туда можно так пройти.
        - Там же фашисты…
        - Были, а теперь их оттуда вышибли.
        - И слона, и стадион тоже освободили?
        - И слона, и стадион.
        - Это совсем здорово! Вот если бы не война, мы бы с вами на футбол сходили. Ух, у нас такая команда была, всех обыгрывала! «Трактор», слыхали?
        - Слыхал.
        - А центр нападения какой — Колонков! Он, знаете, как бьет? Левой и правой, как из пушки. Мячом убить может. А вратарь прыгает, как тигр, любой мяч берет! Вася его зовут. Из девятки в самом углу крученые берет. Я всех игроков знаю наперечет, — разговорился Костя, но, заметив, что Зернов слушает без внимания, смутился. — А вы в футбол играете?
        - Играю.
        - И любите?
        - Люблю, — суховато ответил Зернов.
        - А еще что любите?
        Зернов мечтательно посмотрел на Костю и, тяжело опустившись на нары, привлек его к себе. Из широкой груди бронебойщика вырвался глубокий, тяжелый вздох.
        - Все люблю, Костя, все: и жизнь, и свой дом, и березовую рощу на берегу реки, где живут мои отец и мать, и Черное море, где служил два года в береговой обороне. И еще люблю музыку. Музыку люблю, Костя…
        - А какую музыку любите? — не поднимая головы, спросил Костя, чувствуя, как широкая горячая ладонь опускается на его вихрастый чуб, бережно приглаживая волосы. Костя никогда не поверил бы, что у такого здоровенного и внешне грубого человека могут быть такие ласковые руки.
        - Сегодня я был в Доме техники, — продолжал Зернов, — там стоит рояль. Так хотелось отвести душу, но уже было светло.
        - А мы туда ночью сходим, поиграем.
        - Нет, Костя, сейчас не до музыки.
        - Ну и зря, — возразил Костя, пытаясь вернуться к прерванному разговору. Он не знал, что Зернов уже доложил о нем командиру полка и что короткая, но хорошая дружба их может прерваться в любую минуту.
        - Ну вот что, Костя, — сказал Зернов, вставая, — идем в штаб. Там тебя ждут.
        4. Боевое крещение
        Штаб полка расположился между двумя глубокими оврагами, что проходят через всю территорию заводского района. Недавно здесь зеленел парк. Он был в самом центре заводского поселка. Кусты акации, сирени и орешника стояли зеленой стеной, ограждая посетителей от жаркого солнца в зной и от песка во время ветра. В аллеях почти круглые сутки стояла прохлада. Хорошо было тут играть в прятки… Залезешь в кусты — и попробуй найти! Вечерами к развилке оврага по аллеям и тропкам со всех сторон парка стекались люди. Тут стояли, как на подбор, высокие, стройные деревья. С открытой эстрады, устроенной под тенью двух косматых тополей, выступали артисты, музыканты.
        Теперь в парке все изменилось. От красивых зеленых аллей, идущих туннелями между густыми зарослями акаций и сирени, не осталось и следа. Парк превратился в сплошные ямы и воронки от снарядов и бомб. Вместо тропинок появились извилистые траншеи, ходы сообщения и ломаные линии окопов, вырытых в несколько рядов. Только кое-где из пепла выглядывали комельки обгоревших кустов акаций да одинокие стебли орешника.
        Там, где раньше была эстрада, среди воронок и куч земли все же остался один старый могучий тополь. Прошитый и поцарапанный осколками, расщепленный прямым попаданием мины, он выглядел калекой. Всего лишь один сук-обрубок остался на нем. Взрывные волны оборвали кору, и сук торчал, как ампутированная по локоть рука. Упади тополь — и не на что опереться. Но он стоял крепко, настороженно и, словно сознательно, накренился в сторону фронта.
        В тридцати — сорока шагах от тополя расположилось зенитное орудие. Оно было замаскировано так, что ствол орудия напоминал дерево. Может, поэтому так много досталось тополю.
        Костя пришел сюда во второй половине дня. Теперь он был в сапогах. Его обмундировали утром в штабе. Суконные брюки с кантами и длинная гимнастерка с чужого плеча висели на нем неловко, но он держался бодро и даже гордо: приятно было чувствовать себя военным.
        «Какие тут хорошие люди: и дядя Володя, и старшина, что выдал обмундирование, и Александр Иванович Фомин — все как один! А Зернов — настоящий друг. Вергуна нашел…» — Костя легонько погладил себя по боку, где под гимнастеркой сидел голубь. — «Только вот одно неясно. Дядя Володя был комиссаром того полка, которым командовал папа. Почему же он не говорит, где папа? Почему тянет?»
        О судьбе отца Косте никто открыто не сказал, только намекнули, что Пургин остался в тылу врага. Почему оставлен и как — дядя Володя обещал рассказать в следующий раз, так как в тот самый момент, когда Костя стал добиваться, где отец, Титова срочно вызвал командующий.
        Костя остановился возле зенитного орудия: Зернов говорил, что есть девушка, которая хорошо знает его — Костю. И вот он увидел подходящую к зенитке свою бывшую пионервожатую Надю. Она похудела, осунулась. Лицо обветрилось, потускнело, нос заострился, и только глаза блестели по-прежнему ласково и заботливо.
        Зенитчики уже не раз принимали бой не только с самолетами, а и с танками и пехотой врага. Но Наде все казалось, что она еще мало отомстила врагу. Когда батарея выдвинулась в парк, Надя лишилась сна и аппетита. Парк, где она еще пионеркой своими руками сажала цветы, окучивала саженцы, поливала сирень, а затем, будучи уже вожатой пионерского отряда, приходила со своими ребятами на прогулку, был теперь изуродован. Наде было так обидно и больно за парк, что первые дни она готова была где-нибудь украдкой поплакать, но обстановка не позволяла.
        В короткие часы затишья и ночью она успевала сходить на Волгу постирать платочки и подворотнички для себя и товарищей и там плакала вдоволь.
        - Ты давно здесь? — спросила она Костю.
        - Уже два дня, — ответил Костя, напрягая слух. Он еще не мог привыкнуть к сплошному гулу взрывов и стрельбы.
        - Знаю. Я спрашиваю, давно ли на батарею пришел?
        - Только сейчас. Но почему вы знаете, что я здесь? — кричал Костя Наде в самое ухо, глядя на мокрые платочки, лежащие у нее на полусогнутой руке. На верхнем, с голубыми каемками, нарисован якорь с двумя крохотными буквами «МЗ». В правой руке Надя держала подворотнички, среди них Костя заметил черную репсовую ленточку от матросской бескозырки с золотыми якорями на концах.
        - Знаю, — несколько смутившись, ответила Надя и, перевертывая платочки, спросила: — А где твой голубь?
        «Фу, черт, эта стрельба и поговорить как следует не дает, все надо кричать», — огорчился Костя и, легонько похлопывая себя по боку, где под широкой гимнастеркой встрепыхнулся и снова припал к телу Вергун, ответил:
        - Вот, со мной. А кто вам о нем рассказывал?
        - Я книги тебе принесла, но ты спал.
        - Какие книги?
        - Твои. Помнишь, оставил, когда поехал с генералом?
        Костя тут же догадался, что Надя знает о нем через Зернова. Но почему же Зернов ничего не сказал о книгах? «Ну когда же эти взрывы прекратятся! Неужели тут все время надо орать во все горло?» — злился Костя.
        - А Зернов хороший человек! И музыку любит, и футбол. — Костя кивнул на краснофлотскую ленточку. — Мы с ним скоро пойдем на пианино играть. Он здорово играет!
        - Преувеличиваешь, Костя, ты еще не слушал, — прервала его Надя, завертывая мокрые подворотнички и ленту вместе с платочками в плащ-накидку.
        - А где вы их сушить будете?
        - Кругом пожары, а ты спрашиваешь… Придет ночь, и высушу и выглажу.
        Костя пытался продолжать разговор о Зернове, но его голос заглушили взрывы снарядов и мин. Немцы вели огонь по Мамаеву Кургану.
        Надя молча смотрела в ту сторону. Когда чуть стихло, Костя спросил:
        - Кругом говорят о втором фронте, а когда его откроют?
        Надя с грустью посмотрела на Волгу, вздохнула и, положив на землю плащ-накидку, взяла Костю за руку.
        - Не знаю, Костя, не знаю. Если бы американцы и англичане в самом деле открыли второй фронт, было бы совсем по-другому. — И, как бы успокаивая себя и Костю, добавила: — Обещали… Может, скоро откроют.
        У переправы, на взвозе, сильно загудели моторы, отчего под ногами ходуном заходила земля. Костя точно ждал этих звуков и сразу воскликнул:
        - Вот они, идут!
        Гул, сотрясающий землю, усилился. Вдоль неглубокого овражка, прямо к зенитной батарее, рывками, один за другим двигались наши танки.
        - Сюда идут! Новые! Я их еще за Волгой встречал! — От восторга у Кости затрепетало сердце. Он с нетерпением ждал, когда же танки покажутся на открытом месте, чтобы посмотреть, как они будут действовать тут, в боевой обстановке.
        В небе кружили «юнкерсы». Один за другим они начали пикировать над оврагом. Поднялись столбы земли и пыли. Одна бомба упала как раз в то место, где укрылись танки.
        - Уходите оттуда! — крикнул Костя.
        И один танк, словно услышав Костю, рванулся вперед. Грозный, могучий, он легко и увертливо проскочил мимо зенитных установок. Расталкивая и разминая глыбы земли, кучи кирпича от разрушенной стены, он помчался к кургану, затем повернул вдоль железнодорожной насыпи, потом обратно. Фашистские летчики заметили его. Бомба за бомбой рвались то спереди, то сбоку, а он, как нарочно, вертелся у них на глазах.
        - Под мост, под мост прячься!.. — кричал Костя танкистам, показывая рукой на разрушенный мост. Но танк не уходил.
        Вскоре стало понятно, что экипаж этого танка вывел свою машину на открытое место, чтобы отвлечь внимание фашистских летчиков на себя. Теперь Косте тем более хотелось чем-то помочь смелому экипажу в борьбе с самолетами.
        - Что же делать?
        А Надя даже не замечала того, что творилось на земле. Чуть закинув голову, она внимательно следила за воздухом и занималась каким-то сложным расчетом. Узкие девичьи плечи напряглись, лопатки резко выступили, и казалось: там, под солдатской гимнастеркой, у нее спрятаны крылья, потому что ноги так упруго пружинили, точно она в самом деле готовилась взлететь.
        Отпрянув от прицела, Надя качнулась всем телом, и в то же мгновение прогремел выстрел. Ее короткий, непонятный для Кости знак пальцами над головой привел в движение подносчика и заряжающего. К замку скользнул снаряд. Ствол легко, как стебелек полыни на ветру, покачивался то в одну, то в другую сторону. Меняя направление зенитки, Надя будто хотела, чтобы пикировщик напоролся на ствол.
        Второй выстрел прогремел одновременно с треском пулеметов пикировщика. Словно десятки хлыстов стеганули по насыпи, за которой лежали ящики со снарядами. Другая очередь пуль прострочила землю возле Кости.
        От орудия отскочила гильза и покатилась под ноги.
        - Держи! — крикнул подносчик, но Костя не понял его.
        Он посчитал, что надо хватать гильзу, которая еще курилась синим дымком и была горячая.
        - Куда ее?!
        - Да вот, держи! — Подносчик, будто поскользнувшись, тянулся к снаряду, что выронил возле Кости.
        Костя схватил снаряд, подал заряжающему и кинулся через раненого подносчика к снарядным ящикам. Перед глазами мелькали лишь гильзы, снаряды да энергичные плечи Нади. Но вот подвернулся случай подать Наде снаряд из своих рук. Надя приняла его, не замечая, кто подал. И, захлопнув замок, снова прицелилась. Кажется, как раз от этого снаряда загорелся фашистский самолет.
        - Ура, моим снарядом сбили!..
        И будто этим радостным сигналом о сбитом самолете исцелился раненый подносчик. Он привстал и, волоча ногу, пополз к снарядным ящикам.
        - Лежите, мы справимся без вас! — крикнул ему Костя.
        - Молодец, мальчик, молодец…
        Не чувствуя ни усталости, ни напряжения, разгоряченный Костя метался от орудия к ящикам и обратно. Подхваченный азартом боя, он готов был сесть за управление орудием и стрелять по Самолетам, не понимая и не представляя себе, как долго и много надо готовиться для такого дела.
        Вдруг земля под ногами сдвинулась, и перед глазами выросла черная копна. Блеснул взрыв, обдавая горячим воздухом, и в это же мгновение кто-то с силой рванул Костю за руку.
        Налет окончился, и стало страшно. Почему-то показалось, что все погибли, и только он, Костя, остался жив. Но вот осела пыль, рассеялся мрак, и в глубокой щели оказался Александр Иванович Фомин. Это он, наверно, рванул за руку. Затем Костя увидел Надю и еще нескольких бойцов. Среди них стоял Зернов. Косте стало неловко перед опытными, закаленными в боях защитниками Сталинграда, хотя они смотрели на него как на главного героя. Кто-то даже сказал:
        - Храбрый парень, это он помог тебе, Надя, сбить самолет…
        - Знаю, — ответила Надя и, улыбнувшись Косте, собралась было поздравить его, но к ней подошел Фомин и сказал что-то такое, что она, помрачнев, стала оправдываться перед ним: — Извините, Александр Иванович…
        За нее заступился Зернов. Он прибежал сюда в самый разгар бомбежки. Костя сразу смекнул, зачем он здесь. «Не зря же Надя платочки ему стирает».
        Из оврага вышли четыре танка. Грозно рявкнув моторами, они промчались мимо зенитчиков.
        - Сейчас будет атака…
        Зернов снял пилотку и, сунув ее в карман, попросил у Нади свою бескозырку. Она была без ленточки. Надя, бросив смущенный взгляд на Костю, как бы мимоходом сказала:
        - Еще сырая, не высохла.
        - Ладно, на голове высохнет, — ответил Зернов.
        Надя с грустью посмотрела ему вслед.
        - Морская душа, — одобрительно сказал кто-то из зенитчиков.
        Фомин взял Костю за руку и повел его в другую сторону.
        Надя проводила их до расщепленного тополя, который после этой бомбежки еще больше накренился в сторону переднего края и словно угрожал врагу своей острой, как стрела, вершиной.
        - Куда же мы идем, Александр Иванович? — спросил Костя, оглядываясь на тополь.
        - Ко мне в блиндаж, чай пить…
        Но не успели они и сесть за стол, как пришел связной и вызвал Фомина к Титову.

¦
        - Александр Иванович, получен орден Отечественной войны I степени на имя Пургина Петра Петровича. Давайте вручим его на вечное хранение сыну — Пургину Константину Петровичу, — предложил Титов.
        - Прошу вас, делайте это без меня, — ответил Александр Иванович.
        - Почему? Наоборот, я хотел просить вас. Вы же педагог.
        - Поэтому и прошу: вручайте без меня…
        Они посмотрели друг другу в глаза и с минуту стояли молча. Наконец Титов решил:
        - Ладно, пошлите его ко мне. — И, проводив Александра Ивановича взглядом, он прошелся по блиндажу раз, другой…
        Думая о Косте, он вспомнил свою семью — жену и семилетнюю дочь. Они остались в Белоруссии. Об их судьбе Титов ничего не знал. Пограничный поселок был занят фашистами в первый же день войны. Но Титов верил, что со временем Красная Армия вернется туда и он найдет их.
        «Но как же поступить с Костей?»
        Пальцы нащупали распечатанный пакет с приказом Военного совета.
        «…За личную отвагу и доблесть, проявленную в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, наградить гвардии майора Пургина Петра Петровича орденом Отечественной войны I степени.
        Командующий 62-й армией генерал-лейтенант Чуйков.
        Член Военного совета дивизионный комиссар Гуров».
        Положив листок на стол, Титов еще раз пробежал глазами по строчкам приказа.
        - Дядя Володя, разрешите войти? — послышался в дверях голос.
        - А, Костя, входи, входи! — бодро ответил Титов.
        Костя робко переступил порог и, думая, что ему попадет за самовольную отлучку, виновато остановился в дверях.
        - Проходи, проходи, что ты стоишь?
        Костя не знал, как себя вести сейчас при разговоре с дядей Володей. Хотелось быть большим, но, чувствуя за собой вину, еще не подобрал слов для оправдания.
        «Пусть думает, что я все такой же, как при первом знакомстве, за наганом тянусь», — смекнул он и заговорил:
        - Дядя Володя, а я думал, вы будете ругаться. Александр Иванович сказал, что мне попадет.
        - За что?
        - Там, где был парк, стоит батарея. Там Надя командир, знаете ее? Мы с ней самолет сбили…
        - Знаю, молодцы… — Он еще хотел что-то сказать, но почему-то промолчал.
        Да и Костя не стал рассказывать, как был сбит самолет: еще подумает — расхвастался, — и перевел разговор на другую тему:
        - А знаете, куда танки ушли?
        - К левому соседу, на фланг. Но зачем ты туда ходил?
        - Просто посмотреть, а тут бомбежка началась. Александр Иванович тоже был там. Надя не виновата, а он ее ругал.
        - Ах, вот как, даже ругал. — Титов облегченно вздохнул.
        - А этот моряк, Зернов, знаете, какой смелый! Пошел воевать и бескозырку надел. Надя ему ленточку постирала, только не высушила, а он говорит: «На голове высохнет». Вот какой горячий! — торопливо выпалил Костя, но следующую фразу произнес серьезно и с расстановкой: — Дядя Володя, Зернов очень хороший человек.
        Титов, слушая, заметил, что у Кости повыше ремня оттопырилась гимнастерка и там что-то зашевелилось. Костя поймал этот взгляд.
        - Да нет, дядя Володя, голубь тут ни при чем. Зернов очень хороший человек.
        - Хорошо, хорошо. Ну-ка, покажи своего Вергуна. Как он себя чувствует?
        - Ничего, — вынимая из-за пазухи голубя, сказал Костя. — Но он мне не нужен. Надя говорит, что второй фронт скоро должен открыться.
        Титов вскинул брови.
        - Что ты говоришь! — И, будто удивляясь тому, что сказал Костя, скороговоркой заметил: — Зря, зря. Почему он тебе не нужен? Ты видишь, какой он умный.
        «Вот и пойми их: Александр Иванович говорит, что голубя надо отпустить, Надя говорит, что он не нужен, а дядя Володя говорит: «Зря, зря»… Кого же слушать?»
        Титов усадил голубя на ладонь.
        - Ну посмотри, посмотри!
        А Вергун послушно уселся на ладони и неожиданно заворковал.
        - Во, слышишь, это он на тебя сердится. Слышишь, как ворчит?
        Костя почувствовал, что дядя Володя улыбается через силу. «Неужели он опять не скажет, где папа? Опять заговаривает зубы, а потом снова зазвонит телефон. Нет, тут что-то неладно».
        - Дядя Володя, зачем вы оставили папу в тылу врага? Он же не знает немецкого языка!
        Наступила минута тяжелого молчания. Титов сел к столу. Только при одной мысли о том, что он сейчас расскажет этому мальчику, Титову становилось невыносимо тяжело.
        А Костя, глядя в глаза ему, догадывался, что сейчас он услышит то, что от него так долго скрывали. Он тихо сел рядом.
        - Вот что, Костя, мне надо поговорить с тобой.
        - Слушаю, — ответил Костя.
        Снова наступила минута напряженного молчания. Наконец Титов встал и положил перед Костей коробочку с орденом Отечественной войны I степени, затем шагнул в сторону, и в его руках оказался знакомый Косте дорожный командирский чемодан с бронзовыми наугольниками.
        - Что это? — спросил Костя, глядя на коробочку с орденом.
        - Тебе на вечное хранение, — ответил Титов и, поставив чемодан на стол, добавил: — Это тоже твое.
        Костя вскочил на ноги. Он не помнил, как отстегнул замки, поднял крышку. Все это он делал механически, привычным движением рук. Чем-то родным, знакомым пахло из чемодана. Наверху лежала отцовская гимнастерка. Он узнал ее по квадратному пятнышку над клапаном левого кармана, где привертывалась колодка медали «XX лет РККА».
        Задрожали руки, ноги. Стало холодно. Он уткнулся лицом в гимнастерку. В эту минуту ему казалось, что он прижался щекой к груди отца, — и не верил, не хотел верить в другое.
        - Твой отец в боях с фашистскими захватчиками…
        Костя выпрямился, сжал кулаки и взглянул в лицо Титову такими глазами, что тот смолк: мальчик все понял без объяснений. Первые секунды в его расширенных зрачках был испуг, затем они потускнели, на лбу сошлась упрямая складка, и на все лицо легла печать большого, неутешного горя. Он еще не плакал, он еще держался, как бы спрашивая: а почему вы не сказали мне об этом сразу? И Титов не знал, как ответить на это. Перед ним стоял уже не тот Костя, которого он только что забавлял голубем, собираясь с мыслями.
        Наконец Костя вздохнул не по-детски тяжело и, ощутив на себе прямой и добрый взгляд Титова, заморгал часто-часто. Губы задергались, нос сморщился, и по щекам покатились слезы.
        Титов порывисто поднял его на руки и стиснул в объятиях:
        - Прости меня, Костя, что долго молчал. Я не знал, что ты так вырос…

¦
        - За Волгой, в Ахтубе, живет моя семья. Рядом школа. Он на второй же день пойдет учиться, — предложил Фомин.
        - Хорошо, я согласен, — шепотом ответил Титов, поглядывая на Костю, который лежал на его койке.
        Наплакавшись, Костя спал. Лицо его было печально, губы и разгоревшиеся щеки подергивались, а на лбу сходилась и расходилась упрямая складка. Казалось, он и сонный продолжал упрашивать: «Дядя Володя, оставьте меня в полку, ну хотя бы на десять дней!»
        Титов хорошо знал военное дело, руководил полком в сложных условиях боевой жизни, в тылу противника принимал смелые решения, подчиняя себе волю сотен вооруженных людей, и властно управлял ими на поле боя, а вот тут почти растерялся и не мог, не находил в себе сил твердо и решительно отказать мальчику в такой просьбе. По-детски сильно и убедительно звучали в ушах командира полка слова: «Дядя Володя, оставьте меня в полку…»
        - Коль вы согласны, то я сейчас же начну готовить его к отправке, — громко сказал Фомин, будто не замечая спящего Костю.
        - Тише, — предупредил Титов, удивленно глядя на Фомина: педагог, а как неосмотрительно груб к ребенку! Фомин понял этот укоризненный взгляд командира полка, но продолжал так же громко настаивать:
        - Это надо сделать сегодня же. Ему тут незачем находиться.
        - Александр Иванович, мы же люди, — попытался возразить Титов, но Фомин перебил его:
        - Именно потому, что мы люди, я настаиваю. Костя…
        - А… что? — просыпаясь, отозвался Костя.
        Фомин будто ждал этого момента, круто повернулся к Косте и, не обращая внимания на присутствующего здесь командира полка, сказал:
        - Вот что, Костя, сегодня ночью мы отправим тебя за Волгу. Поедешь в Ахтубу, в мой дом. Пока будешь там жить и учиться. Понятно?
        - А вы куда?
        - Мы говорим о тебе. Тебе надо быть там, где положено: в школе, — ответил Фомин.
        Костя продолжал смотреть на Титова. В недоуменном взгляде больших детских глаз Титов заметил обиду. Казалось, мальчик говорил: «Дядя Володя, как же так?»
        - Так, так, Костя, — сказал Титов и, взяв Фомина за локоть — это был его привычный жест уважения к своему собеседнику, — сказал:
        - Идемте, Александр Иванович, посмотрим, как первая рота устроилась…
        И они вышли. Костя так и не понял, почему они не договорили все до конца. Только Александр Иванович, уходя, еще раз предупредил:
        - Сегодня за Волгу, Костя. Днем переправа не работает, а ночью придет катер. Готовься…
        Сквозь маленькое квадратное окно в блиндаж пробивался дневной свет. Стесняясь выйти из блиндажа с заплаканными глазами, Костя долго всматривался в это окно. Был виден небольшой клочок задымленного неба. Думая об отце, Костя снова заплакал. «Эх, папа, папа! Вечером меня снова за Волгу».
        А время шло быстро. Костя даже не заметил, как наступил вечер. Теперь ему не хотелось расставаться с дядей Володей, с единственным человеком, который его знал раньше и на которого он надеялся. Хоть бы Зернов пришел и заступился…
        - Хватит грустить, Костя, идем в первую роту, — входя, сказал Титов.
        Первая рота располагалась в овраге, рядом со штабом. В список этой роты гвардии майор Пургин был занесен навечно, но Костя не знал об этом.
        С наступлением темноты бойцы выстроились вдоль оврага.
        - Пургин! — начал перекличку старшина. Костя уловил свою фамилию.
        - Я! — пронеслось по оврагу. Это у Кости вырвалось неожиданно звонко, и тот сержант, которому было поручено отвечать на поверках: «Пал смертью храбрых в боях с немецкими захватчиками!», на этот раз промолчал: за него ответил сын погибшего командира.
        По пути в блиндаж комендантского взвода Костя еще раз пытался уговорить Титова оставить его в полку ну хотя бы на два дня.
        - Нет, Костя, нельзя, — ответил Титов и собрался было объяснить Косте, почему нельзя, как сзади послышался топот догонявшего их офицера связи.
        - Товарищ командир, вас срочно к телефону командующий…
        Титов подал руку Косте, как равный равному, и быстро зашагал за офицером связи.
        В блиндаже комендантского взвода Костю встретил Фомин, встретил сухо, без лишних слов и прощальных речей. Он просто положил на стол перед Костей чемодан погибшего отца и вещевой мешок. В мешке были сухари, консервы, кружка, белье, мыло, щетка и гречневая крупа для голубя.
        «Вот какой человек, — подумал Костя, глядя на Фомина, — когда задумал отправить за Волгу, так и о голубе позаботился. Странно! Неужели он умеет отгадывать все, что я думаю, и делает наоборот? Ведь там, в тылу, голубь мне не нужен, оттуда в разведку не ходят».
        Рядом с мешком была стопка книг и целая дюжина общих тетрадей. Книги и тетради Фомин взял в разбитой школе. Костя нехотя повертел в руках грамматику, задачник, открыл учебник ботаники — это был его любимый предмет.
        Глядя на мальчика, Фомин на минуту представил себя в школе. Перед ним, как наяву, появился класс. На стене — географическая карта, на партах — учебники, тетради. Десятки детских глаз блестят от радости встречи с учителем…
        - В какое время будет катер? — спросил Александр Иванович.
        - Опаздывает, ждем в половине первого, — доложил один из бойцов.
        Фомин посмотрел на часы.
        «Пусть катер совсем не приходит… — твердил про себя Костя, глядя в книгу. — Или что-нибудь придумать бы, чтоб хоть на денек еще задержаться в полку…»
        Распахнулась дверь. Качнулся и погас огонь светильника. На пороге блиндажа остановился запыхавшийся связной.
        - Товарищ командир, тревога.
        - В ружье!
        Комендантский взвод бегом направился к штабу полка.

¦
        Здесь, в районе Сталинграда, Волга описывает отлогую дугу. Раньше внешнюю сторону этой дуги окаймляла сплошная цепь городских кварталов, рабочих районов, заводов и пригородных поселков. Теперь же с севера, от Спартановки, через заводской район, через центр города до Бекетовки и дальше на юг рядом с Волгой течет огненная река сталинградских пожарищ. Днем это не так заметно, а ночью кажется, и Волга горит, и вот-вот бушующий огонь перекинется на ту сторону — в заволжские дубравы. Не представляя себе, как это может произойти, Фомин смотрел на Волгу с надеждой, что именно она, широкая русская река, обозначила последний рубеж отступления нашей армии. В то же время Александра Ивановича тревожили известия о том, что большая группа фашистских автоматчиков просочилась между заводами к переправе…
        К утру это подтвердилось новым, более тревожным известием: вслед за автоматчиками под покровом ночи к переправе двинулись танки и пехота. У причалов участились вспышки ракет, застрочили пулеметы, загремели взрывы гранат, и над берегом взметнулись огненные столбы. Они отражались в воде, и на этом участке Волга представилась Фомину большой кровоточащей раной.
        - Да, Волга, Волга! — вздохнул Фомин, видя, как над ее ребристой поверхностью густо засновали светлячки трассирующих пуль, и подумал: «Раз река простреливается пулеметами, значит, ни лодки, ни парома не жди».
        Отсюда, с небольшого холмика, возвышающегося над развалинами, Александр Иванович по привычке вел наблюдение. Его взвод, поднятый по тревоге, занял оборону на берегу оврага и был готов вступить в бой, если вражеские автоматчики попытаются прорваться к штабу и складам полка.
        - Товарищ сержант, командир полка приказал стоять на месте, не трогаться, — доложил прибежавший связной.
        - Ясно… А как там чувствует себя Костя? — спросил Фомин, продолжая наблюдать за простреливаемым участком Волги.
        - Дисциплину он знает «хорошо и прочно», как солдат на посту, приказал сидеть — и сидит. Видать, послушный малый и сообразительный.
        В самом деле, Костя всю ночь просидел в блиндаже комендантского взвода. Да и куда он мог пойти, когда кругом строчили пулеметы. От связного ему стало известно, что на переправе идет бой и об отправке за Волгу не может быть и речи.
        «Теперь-то меня наверняка запишут в первую роту. Буду каждый раз на поверке отвечать за отца». Он не сознавал, какое бедствие постигнет полк, если враг удержит переправу и батальоны полка останутся отрезанными от главных сил армии.
        5. Под развалинами
        Ожесточенные бои шли несколько суток. Враг был остановлен, но отбить переправу не удалось. Полк остался в осаде. Костя радовался, что его не отправили за Волгу, и ждал от Фомина важных боевых поручений. При каждой встрече с ним он намекал, что готов выполнить любое задание. «В первом же бою покажу себя по-настоящему». Но, как ни странно, Александр Иванович будто не понимал никаких намеков.
        И вот однажды он сказал:
        - Подожди, и ты получишь задание.
        Костя не представлял себе, какое задание готовится для него, и начал добиваться:
        - Скажите, Александр Иванович, задание будет важное?
        - Очень важное и в этих условиях даже трудное.
        - А кто со мной еще пойдет?
        - У нас в полку ты пока один…
        Костя так и не понял, о каком трудном задании идет речь. Но вот как-то в час затишья они разговорились. Сначала речь зашла просто об учебниках, о книгах, затем о знаниях, какие необходимо иметь человеку, и Костя вдруг представил себе, что он сидит не в блиндаже, а в классе. Александр Иванович говорил с ним так серьезно, что казалось, нет ничего на свете более важного, чем решение задач из учебника.
        - Самое трудное, что дается с большим напряжением всем, даже самым способным людям, — это знания. И если ты думаешь отступать перед такими трудностями, тогда другое дело, — не без упрека заметил Александр Иванович.
        Костя поднял на него удивленные глаза.
        - Какие светлые дни ждут тебя, Костя! Вот представь себе: ты студент института. Стоишь вот так перед профессором и отвечаешь. Ответы ясные, четкие. Профессор от радости поднял седые брови и улыбается: «Ай да Костя Пургин, ай да молодец! — и жмет тебе руку. — Поздравляю, наш будущий, ну скажем, главный агроном!..»
        - Александр Иванович, я еще не решил, кем быть.
        - Ну вот, и я говорю, сейчас надо об этом думать, чтоб потом окончательно решить, кем быть. Ведь когда начнутся мирные дни, тогда некогда будет раздумывать, надо готовиться сейчас. Иначе опоздаем…
        Костя не возражал, но как можно усидеть за книжкой, когда рядом идут бои! И однажды, оставшись один, он решил все же посмотреть, что там делается, на переднем крае.
        Сначала зашел в штаб.
        В блиндаже штаба полка никого не было. У коммутатора сидел только дежурный телефонист.
        Пошел дальше.
        У переправы и за оврагом кипел бой. Оттуда доносились частые очереди автоматов. Костя прибавил шагу. Вдруг перед ним показалась девочка. Она была укутана в большую вязаную шаль, концы которой тащились по земле. Взглянув на Костю, девочка круто повернула в сторону, к куче щебня.
        - Стой! — крикнул Костя, но девочка как сквозь землю провалилась.
        Там, за кучей щебня, не было ни домов, ни канав, ни бомбоубежищ. Пожар все сравнял с землей. Костя прошел вперед, присмотрелся и заметил деревянную крышку, поставленную на ребро: погреб…
        - Кто тут есть? — еще не решаясь спуститься, повелительно произнес он.
        - Не кричи, мама спит, — послышался ответ.
        - Ну ты, не командуй! — Костя постарался произнести эти слова басом, но голос сорвался.
        - А я тебя не боюсь. Спускайся, у нас тут не опасно.
        Косте стало неприятно от своей грубости. «Как тут эта кнопка живет?» Костя оглянулся и, набравшись смелости, спустил ноги на лесенку.
        - Что ты оглядываешься, не бойся, — сказала девочка. Из темноты ей хорошо было видно, а Косте погреб казался черной дырой.
        - А много вас тут? — уже примирительно спросил он.
        - Садись, увидишь.
        В темноте девочка подвинула к ногам Кости какую-то корзину, и он наугад присел, еще не видя ничего перед собой.
        - Плохо быть слепым.
        - Нет, ничего. Моя мама вот уже привыкает. Все понимает, что я делаю. Стану картошку чистить, а она чувствует, что много срезаю, и говорит: «Меньше срезай!» Ей глаза-то газом выело. Дым едучий такой от бомбы был…
        - А тебе тоже выело?
        - Нет, я все вижу. Вот и ты посидишь, оглядишься и тоже все будешь видеть.
        Постепенно Костя разглядел девочку, сидевшую возле чугуна. За ее спиной на одной половине филенчатых дверей, приспособленных под койку, спала женщина. В правом углу погреба лежали два обгоревших чемодана, в левом виднелась шейка швейной машины. У стенки сложены кирпичи, на них ржавая коленчатая труба.
        - Это мы печку делаем, — сообщила девочка, — картошку варить.
        - А где хлеб берете?
        - Нигде. Без хлеба. А ты тоже есть хочешь? — спохватилась девочка и тут же достала из-под материной «кровати» котелок.
        В котелке был небольшой кусок пареной тыквы. Она, разломив его пополам, одну часть положила обратно, а другую подала Косте.
        - Вкусная.
        Костя был сыт, но не отказался, попробовал. В самом деле, тыква показалась вкусной. Когда в руках осталась тонкая кожура, он заметил, что девочка с завистью смотрит на него.
        «Ведь я съел ее паек», — подумал он в тревоге.
        - А почему вы не эвакуировались? — стараясь преодолеть стыд, спросил Костя.
        - Куда?
        - Известно, куда эвакуируют, — за Волгу, — тоном знатока сообщил он.
        - Мама говорит, мы не знаем, как это делается.
        - Знаете, да не хотите. Вам нечего тут делать.
        - Как тебя звать? — ласково спросила девочка.
        - Константин Пургин, — приободрившись, ответил Костя. — А тебя?
        - Лиза.
        Костя улыбнулся про себя: «Лиза-подлиза» — так дразнил он одну девочку в школе. Но эта, кажется, не такая. И переспросил:
        - Лиза?
        - Лиза, — подтвердила девочка. И, подумав, сказала: — Эвакуироваться сейчас некуда. Переправу немцы захватили, наши два раза отбивали, а сейчас там опять они.
        - Откуда ты знаешь? — прервал Костя.
        - Знаю. Это ты сидишь в блиндаже и ничего не видишь, а я у наших была. Только ты не говори, я никому на глаза не показываюсь. Не скажешь?
        Костя промолчал. Он не знал, что ответить.
        - Мама говорит, что нам нельзя от своего дома уходить. Тут она каждый уголок знает, помнит, где что есть. Выйдем ночью, а она ногами каждый бугорок признает. Позавчера подошла к тому месту, где наш дом был, и, как зрячая, говорит: «Стены сгорели, а место все равно целое, вот тут, говорит, мы гнездо себе совьем. Возьми, говорит, вон там, в углу под половицами, чемодан». Я разрыла головешки. Пол только местами прогорел. Взяла вот эти два чемодана. Потом мама сама машину достала, только она поломалась. Но мама говорит — наладим. А кончится война, шить меня научит. Она ведь у нас мастерица была.
        - А где отец у тебя? — спросил Костя.
        - На заводе похоронили. В братской могиле, — ответила Лиза, намереваясь о чем-то спросить Костю, но он уже был на лесенке. — Про маму и про меня… молчи! — крикнула она ему вдогонку.
        Костя не остановился даже у штабного блиндажа. Он без оглядки бежал к себе.
        Заскучавший голубь встретил его веселым воркованьем. Вылетел из дальнего угла, примостился на плече, и Косте казалось, что и Вергун одобряет его намерение: собрать все продукты и сейчас же отнести в погреб. Жаль, что голубь не умеет говорить, Костя рассказал бы ему, что он сейчас видел.

¦
        - А кому ты сказал, что мы здесь живем? — спросила Лиза, принимая от Кости вещевой мешок.
        - Я не ябедник.
        - А у кого ты эти продукты взял? — спросила мать Лизы. Сейчас она сидела возле печки, ощупывая солдатскую шинель.
        - Ни у кого, это мой запас, — ответил ей Костя и тут же спросил: — У вас кто-то был? Чья это шинель?
        - Теперь воду надо экономить, Лиза, — сказала женщина, будто не слыша Костиного вопроса.
        Лиза взяла Костю за руку и, отвлекая от разговоров с матерью, сказала:
        - Посмотри, какой у нас самовар.
        - Где?
        - Вот, — ответила Лиза и подвела Костю к лестнице.
        Только сейчас Костя заметил, что под лестницей стоит большой самовар, наполненный водой. Звякнула крышка, и мать Лизы насторожилась:
        - Не тронь, не тронь, воды и так мало.
        - На неделю хватит, а там снег выпадет, — успокаивала Лиза свою мать.
        На прощанье Костя передал Лизе свечку.
        - А зачем она нам? Не поможет… — отказывалась мать.
        Затем Костя вручил Лизе общую тетрадь и пригласил к себе:
        - Приходи к нам в блиндаж. Александр Иванович хороший человек. Учитель.
        Лиза встрепенулась. Слово «учитель» обрадовало ее.
        - Какой он?
        - Приходи, посмотришь, — ответил Костя. — И еще друг у меня есть — Зернов-бронебойщик. Самый смелый человек на свете. Приходи.
        Вернувшись в блиндаж, Костя залез на нары, укрылся с головой плащ-накидкой и принялся обдумывать, что еще можно сделать для Лизы и ее матери. Он одобрял их за то, что не поехали за Волгу.
        Вскоре послышались шаги. В блиндаж входили бойцы.
        Костя притворился спящим. По сдержанным вздохам вошедших он понял, что многие не вернулись и не вернутся больше сюда. Их места были пусты.
        Александр Иванович долго ходил по блиндажу, садился за стол, видно, писал что-то о погибших товарищах, потом осмотрел оружие в пирамиде и начал отсчитывать патроны… «Видно, взвод снова готовится в бой», — подумал Костя и заснул.

¦
        На той стороне Волги выпал первый снег. Белым пологом покрылись заволжские дубравы и поля. А здесь, в Сталинграде, перерытая бомбами земля по-прежнему была голая, без зимнего платья.
        Над руинами Сталинграда все еще стоял горячий воздух. Заводской поселок дышал гарью, расплавляя снежинки до того, как они упадут на землю. Только из-за острова Голодный ветер, будто украдкой, набросал сюда, в овраг, несколько щепоток снежной крупы.
        Маленькие белые пятнышки манили к себе Костю. Он вышел из блиндажа вслед за взводом, который снова пошел на передний край.
        Под ногами, у самого порога, приятно скрипнул маленький сугробик. Хорошо подержать в руке горсть рыхлого снега, скатать его в тугой мячик и запустить куда-нибудь. «Но куда и в кого?» — спросил себя Костя, уронив снежок. Белым цветком упал на землю небольшой комочек снега.
        «Почему Александр Иванович и дядя Володя не разрешают мне ходить на передний край? Раз остался в полку, значит, не могу же я все время сидеть. Сиди, читай, а кому от этого польза? Что, у меня руки, ноги отсохли, что ли? Папа по-другому бы распорядился. Он, наверно, сам послал бы меня в разведку или научил бить фашистов из пушки! Вот поживу еще день-два и начну по-настоящему требовать задания. Согласятся, я теперь не маленький! А если не согласятся, к Зернову пойду. Он-то настоящий друг, сразу поймет меня», — успокоил себя Костя и снова вернулся в блиндаж.
        Вечером Александр Иванович, будто зная, о чем думает Костя, рассказывал:
        - В первом батальоне убит радист. Рация вышла из строя, а в полковом взводе связи остался только один старшина, да и тот ранен и все же круглыми сутками дежурит у полковой радиостанции, а батальонная, видно, так и будет стоять без толку.
        Фомин говорил об этом мимоходом в беседе с бойцами, но Костя не пропустил случая высказать свое желание:
        - Александр Иванович, не горюйте, я помогу.
        - Как же ты поможешь?
        - Я же посещал радиокружок, делал приемник, его дядя Володя видел. Пусть он разрешит мне заняться рацией, и я ее налажу.
        - Разрешить можно, но рация — это не приемник, — заметил Фомин.
        - Я понимаю, но схемы читать нас учили в радиокружке, и руководитель говорил, что принцип всех радиоустановок один и тот же.
        Фомин посмотрел на Костю.
        - Едва ли это так, но было бы хорошо восстановить работу рации первого батальона. Телефонная связь рвется без конца, не успеешь найти обрыв, как снова артналет…
        Косте уже не сиделось:
        - Разрешите, я сбегаю в первый батальон. Посмотрю и, может быть, там же налажу рацию.
        - Нет, не разрешаю. Тебе ведь командир полка запретил ходить на передний край, — строго напомнил Фомин.
        - Но я же вам говорил, что сам построил приемник и схемы читать умею. Александр Иванович, разрешите?
        - Нет, не разрешаю, — повторил Фомин.
        - Надо бы разрешить. Пусть парень посмотрит, а может, и наладит, — поддержал один из бойцов.
        Фомин подумал и согласился.
        - Ладно, только рацию надо принести сюда.
        Вскоре Костя вдумчиво и с напряжением рассматривал крышку батальонной радиостанции, на которой была начерчена схема. «Так, это питание, это лампа накала, микрофон, сопротивление, а это что? Ага, понятно, это перевод на ключ, а вот эти пластинки не пойму зачем, и тут еще четыре проводника, гнездо? Да, сложная штука, но все равно попробую включить», — рассуждал про себя Костя. Его обступили со всех сторон бойцы. Каждое движение Костиных рук вызывало у наблюдающих надежду на успех дела. Костя никогда не торопился, он унаследовал это от отца — делать все обдуманно, не спеша, а тут как назло много неясных вещей, и его охватило волнение, но он по-прежнему старался держать себя так, как будто все ясно и понятно.
        - Ого, смотрите, смотрите, моргает! — вырвалось у одного из бойцов. Он заметил, как вспыхнул красный глазок, освещающий шкалу приемного диапазона, но в ту же минуту этот глазок, тускнея, погас.
        - И правда, что-то получается. Ай да Костя! — подбодрил второй боец. — Знает свое дело «хорошо и прочно».
        Услышав эти восклицания, не усидел и Александр Иванович, подошел к столу, посмотрел на раскрасневшееся лицо Кости и сказал:
        - Не мешайте, ложитесь отдыхать. Завтра снова пойдем на минирование.
        Не успели бойцы прилечь, как их подняли по тревоге.
        Всю ночь и день просидел Костя за рацией, но ничего, кроме вспышки красного глазка, не добился. Он даже забыл накормить голубя и вспомнил о нем, когда услышал тоскливое воркованье.
        Когда вернулся взвод, Костя попросил у Александра Ивановича разрешения сходить в штаб полка к старшине взвода связи.
        - Аккумулятор сел, надо новый.
        - Отдохни, Костя, усни, проснешься и тогда со свежей головой скорее найдешь причину, — посоветовал Фомин.
        Но Костя не сдавался. Он упорно добивался своего. Однако и новый аккумулятор не помог. Расстроенный неудачей, Костя пошел консультироваться к старшине взвода связи.
        - Ты что, радистом хочешь быть? — спросил старшина.
        - Да, — твердо ответил Костя.
        - Хорошее у тебя стремление, — одобрил старшина, — но прежде надо изучить радиотехнику, а так не выйдет. Вот скоро поправится командир взвода, он специалист по этому делу, три года учился на радиотехника, тот наладит. А пока почитай вот эту книжечку. Что не поймешь, приди, спроси, помогу.
        Сконфуженный и расстроенный, Костя только ночью вернулся в свой блиндаж. Уставшие бойцы и Александр Иванович крепко спали. Может быть, кто-нибудь и не спал, но Костя вошел тихо и старался не смотреть на лица бойцов, чтобы не встретиться взглядами. Он пытался прилечь, но не уснул. Зажег светильник, полистал книжечку, что дал старшина, и уже не мог спокойно смотреть на металлическую коробку рации, заключавшую в себе много сложных, пока еще непонятных для него загадок, и на странички со множеством неизвестных формул и схем.
        От досадной беспомощности перед этой коробкой у него даже загорелись щеки, ему стало стыдно за себя: а вдруг об этом узнают дядя Володя, Надя, Зернов?..

¦
        Многодневные пожары так высушили сталинградскую землю, что каждый удар снаряда или бомбы отдавался по ней с каким-то гончарным звоном. Иногда люди выскакивали из блиндажей и предпочитали быть на поверхности земли, чтоб не слышать ее жалобного стона. А раскаленный и насыщенный гарью воздух колебался и звучал, как связки беспорядочно натянутых струн. Скрежет, уханье, дребезжание, свист… И так изо дня в день. Человеческий слух воспринимал эти звуки как сплошной протяжный рев и вой. От них нельзя было спрятать уши ни в подвалах, ни в окопах, ни в блиндажах. Но защитники Сталинграда постепенно привыкали к ним и научились без особого напряжения разговаривать между собой. Как ни странно, но в таком водовороте можно было слышать не только беседы, читки газет, проводимые политработниками и командирами, но даже пение воинов. Соберутся где-нибудь в подвале и поют, поют старинные русские протяжные песни, веселые, современные боевые, строевые и походные. Такая уж натура советского человека: он и в беде не падает духом и умеет веселиться.
        Бронебойщик Михаил Зернов первое время смотрел на это с недоумением. Но потом заговорила в нем музыкальная душа. Потянуло к музыке. И он не вытерпел — пошел в Дом техники. Там, в подвале, под провисшим потолком, стоял большой концертный рояль. Ночью его нельзя было отличить от щебня и кирпича, сгрудившихся по углам. На нем был толстый слой пыли, осыпавшейся штукатурки. Под этим необычным чехлом он напоминал серое неуклюжее трехногое животное, упавшее на колени.
        Зернов остановился перед ним в нерешительности, словно боясь, что при малейшем прикосновении рояль покачнется в этом тесном помещении и потолок окончательно рухнет.
        Через подвальное окно падал свет догорающих корпусов заводского поселка. Зернов ступил в полосу света, смахнул рукой толстый слой пыли, осторожно поднял лакированную крышку. Рояль засверкал ровными зубами клавишей.
        - Ну вот и хорошо, вот мы и снова вместе, — прошептал Зернов, кладя на угол рояля автомат. В зеркале черного лака отразилось знакомое крупное лицо, заросшее щетиной.
        - Ого, как оброс! Ну ничего, не на концерте. — И тут же вспомнил свою юность, школу, затем палубу корабля и просторы Черного моря. «С тех пор прошло всего лишь два года, а кажется, как давно это было! Военные годы — длинные». Зернов ясно видит себя студентом консерватории, куда он поступил после демобилизации. «У вас талант, молодой человек, учитесь прилежней», — не раз говорил ему профессор. Но учиться не пришлось. Грянула война, и Зернов снова оказался во флоте, а потом и под Сталинградом. «Ничего, кончится война — заеду домой, а там опять в консерваторию!» В ту же секунду он вспомнил родную Сибирь, березовые рощи, таежные тропы. Как наяву, услышал рокотанье реки, шум тайги…
        Рука привычно нащупала в кармане гильзу боевого патрона. Острый конец пули осторожно прикоснулся к толстому слою пыли, лежащему на рояле. Зернов аккуратно вычертил пять параллельных линий. По ним, как головастики с длинными хвостиками, запрыгали музыкальные знаки…
        А когда на востоке вспыхнула заря, из подвала вырвались сильные аккорды.
        Костя в это время вышел из блиндажа. Услышав звуки рояля, он сразу понял, что играет Зернов. «Говорил, что здесь музыка неуместна, а сам играет», — мысленно упрекнул Костя друга и решил уличить его на месте. Он быстро нырнул в траншею и, ориентируясь по звукам рояля, пошел к Дому техники.
        «Надо повидаться с Зерновым. Он что-то редко стал приходить. Его чем-то огорчил Александр Иванович. Хорошие люди, а ворчат друг на друга и от меня скрывают. Как бы их помирить? К тому же надо подробнее расспросить, как настоящие разведчики используют голубей для передачи сведений. Раз провалился с ремонтом рации, значит, надо готовиться в разведку».
        Музыка то удалялась, то приближалась. Костя прислушался и застыл на месте. Он никогда не думал, что музыка имеет такую силу, что ее можно читать, как хорошую, волнующую книгу.
        Вспомнился Косте рассказ Зернова о Сибири. Звуки рояля будто помогали ему видеть и слышать все, что рассказывал Зернов.
        …В таежной глуши слышен многоголосый хор лесных птиц, бурлит река, басовый рокот камней, перегоняемых сильным течением, звучит умеренно, в такт. Где-то совсем рядом заливается на высоких нотах соловей. И вдруг нарастающий шум леса, что-то треснуло, застонало… Война! Война!
        Слушая переливы туго натянутых струн рояля, Костя ясно представил себе, как вьется дальняя дорога по сибирским полям и лесам. Люди идут на фронт. Четко стучат каблуки, гудит под ногами земля. Доносится мотив знакомой песни:
        Вставай, страна огромная,
        Вставай на смертный бой!..
        Скованный силой музыки, Костя стоял, боясь шелохнуться. Рояль рассказывал о большой и трудной жизни фронтовика.
        - Ну, как Вергун? — спросил Зернов, когда Костя появился в подвале.
        - Живет. Я его уже начинаю приучать почту носить.
        - Хорошо, только смотри, чтоб Фомин не заметил, а то получится не солидно, — предупредил Зернов.
        - Почему? — спросил Костя и хотел было начать разговор о самом главном, как над городом загудели самолеты.
        - Ладно, потом. Беги, беги скорей в свой блиндаж! А то меня подведешь, — сказал Зернов.
        Проводив Костю по ходу сообщения до блиндажа комендантского взвода, он бегом направился на передний край. Но и Костя в этот день не собирался сидеть в блиндаже. Его потянуло к зенитчикам. «Пойду повидаюсь с Надей. Может, опять собьем самолет».

¦
        - Воздух!.. Воздух!.. — неслось со всех сторон.
        - Воздух, воздух, воздух! — трезвонили наблюдатели, ударяя в пустые гильзы артиллерийских снарядов.
        Костя не хотел обращать на это внимания, но, подняв голову, тут же присел. Над траншеей пронеслась тройка вражеских штурмовиков, за ней вторая, третья, четвертая…
        Включив сирены, штурмовики сначала сбросили бомбы, затем стали строчить из пулеметов и пушек. Каждый самолет сделал несколько заходов. Потом появлялась другая партия, третья… Костя взглянул на небо: сотни самолетов кружились над полком. «Сволочи фашисты! Хотят уничтожить полк бомбами. Вон их сколько вьется. Куда тут от них денешься?»
        От беспрерывных взрывов, толчков, воющих сирен у Кости закружилась голова.
        Но вот на участке упали два подбитых вражеских самолета. Один врезался в стену заводского корпуса, недалеко от того места, где сидел Костя. Летчик выбросился на парашюте и приземлился за передним краем.
        «Это, наверно, Надя сбила, — обрадовался Костя, — она смелая. И почему же я не успел к ней на помощь? Мы бы еще больше сбили… Когда же союзники откроют второй фронт? Когда они разбомбят те заводы, на которых делают самолеты и бомбы? Почему они тянут?!» — повторил он слова, которые ежедневно слышал от бойцов и командиров.
        Перед закатом солнца штурмовка и бомбежка полка прекратились. Костя вылез из траншеи и направился к сбитому самолету. «Этот совсем не такой, как тот «юнкерс», что стоял в центре города весной. Тот был длинный, покрашен под цвет кустов и травы, а этот — кургузый, песочного цвета».
        Зачем немцы пригнали сюда такие самолеты — Костя не знал и не мог знать. Если бы он умел читать немецкий текст, что был на алюминиевой пластинке, которую выдрал из кабины сбитого самолета, то ему сразу стало бы ясно, что на Сталинградский фронт прибыли истребители из эскадры «Сицилия» с Африканского фронта. Эти истребители были переброшены сюда так срочно, что их не успели даже перекрасить.
        «Ладно, покажу Александру Ивановичу, он прочтет», — решил Костя, кладя пластинку в карман.
        По дороге к штабу полка Костя остановился возле расщепленного тополя. Скошенная осколком вершина его теперь повисла на обрубленном суке. А внизу, у корня… кто это? Наверно, раненый…
        Костя бросился поднимать его. Подбежал, тронул за плечо; под ладонью, сквозь гимнастерку, ощутил холод, пальцы будто прилипли — и он тут же упал на колени:
        - Надя? Это вы…
        Но девушка не отозвалась. Обняв корявый комель тополя и как-то неловко завернув голову, она лежала мертвая. Черное пятнышко-родинка отчетливо виднелось на белой худенькой шее.
        Не веря тому, что она мертвая, Костя хотел еще раз позвать ее, но в горле застрял первый слог. В глазах потемнело, во рту пересохло, а в висках стучало громко и неумолимо: «Нет Нади, нет Нади, нет Нади…»
        Костя не хотел примириться с этим и, тряхнув головой, прислушался, но в висках по-прежнему повторялось:
        «Нет Нади, нет Нади…»
        Сколько простоял возле нее на коленях, Костя не помнил.
        Наконец, крепко сжав кулаки, он поднялся и долго смотрел вдаль, словно там, вдали, он увидел того, кто убил Надю. Рука невольно потянулась в карман — там лежала алюминиевая пластинка. Она, как кусок льда, жгла бедро. Костя с ненавистью смотрел на сбитый самолет. «Вот кто ее убил!», — и не заметил, как рядом с ним остановились два зенитчика. Они пришли копать могилу.
        Лопаты с хрустом врезались в перегорелую землю. Складывая большие комки испеченного грунта, как булыжник, штабелем, зенитчики тихо разговаривали. Костя слышал только обрывки скупых, скорбных фраз:
        - Осколком в грудь ее ранило. Унесли в лазарет, а она сбежала. И тут истребитель, желтокрылый, в спину ей целую очередь.
        - Утром музыку слушала, радовалась. И вот — нет. Жаль. Хорошая была девушка.
        В голосах звучали горечь, обида.
        Не отрывая глаз от спин зенитчиков, Костя представил себе, как рвалась Надя в бой.
        - Дайте я помогу, — попросил он лопату. — Надя вожатой у нас была.
        Зенитчики еще яростнее налегли на лопаты.
        - Иди к командиру полка, он в лазарете, — сказал один из них, не разгибаясь. Костя так и не увидел их лиц, только понял, что зенитчики, отдавая последний долг погибшей Наде, не могут смотреть ему в глаза: взгляни — и слезы сами брызнут.

¦
        «И угораздило же меня подставить плечо под пулю! И в ноге, видно, осколок. Худшего не придумать: по рукам и ногам связан, — досадовал Титов, глядя на бинты, сжимавшие ему грудь. — Но ничего, мы не такие хиленькие, чтобы от одной пули и паршивого осколка принять стойку «смирно» в горизонтальном положении».
        - Радист!
        - Слушаю, — отозвался старшина радиовзвода, которого Титов тотчас же после ранения вызвал к себе в блиндаж санитарной роты.
        - Где рация?
        - Здесь.
        - Что передают?
        - Нас ищут. Запрашивают обстановку.
        - Что ты ответил?
        - Вы же приказали молчать, — напомнил радист.
        - Правильно, иначе вы по всему свету разнесете: командир ранен. И противник обеспечен хорошей информацией.
        - Я так и понял, — согласился старшина.
        - Ну вот, а теперь передай: держимся, атаки врага с воздуха не увенчались успехом… Передавай, передавай! — повторил Титов. — На переднем крае особых перемен не произошло… Передал? Теперь возьми карту и передай для командующего артиллерией Пожарского вот эти цифры…
        - Он только что запрашивал, куда дать огонь, — сообщил старшина, на секунду оторвавшись от рации, — и про ваше настроение спрашивал.
        - Цифры, цифры передавай! — потребовал командир полка.
        Он был всегда внимателен и вежлив с подчиненными, но сейчас его раздражала боль в плече, и он с трудом удерживал себя от резких ответов. К тому же положение дел на переднем крае складывалось значительно сложнее, чем об этом было только что передано по радио в штаб армии.
        В минувший день вражеская авиация вывела из строя почти весь состав зенитной батареи, стоящей на прикрытии полка с воздуха. Очень тяжелые потери понесли артиллеристы из приданного полку противотанкового дивизиона, да и роты, стоящие на переднем крае, заметно поредели. Вышли из строя многие закаленные в боях гвардейцы.
        Однако Титов не считал, что полк потерял способность к сопротивлению. Именно теперь надо было всеми мерами вселять уверенность в своих подчиненных в том, что полк способен выдержать еще более трудные испытания. Командир полка понимал, что обстановка в Сталинграде тяжелая, значит, чем больше вражеских сил будет привлечено к переднему краю осажденного гарнизона, тем легче будет другим частям, обороняющим город на других участках. Крепко сжав зубы от наступившей боли, Титов на минуту закрыл глаза. «Чем все это кончится? Неужели не поднимусь? Бодрись, бодрись, а полежать, видно, придется…»
        Перед лицом зашуршала карта.
        - А? Что? — открыв глаза, спросил Титов.
        - Из штаба армии передали, что наши части держатся, — доложил старшина, показывая на карте пометки, сделанные по сводке штаба армии.
        - Так, хорошо, ясно. Наши части прочно держат ключевые позиции — Мамаев Курган, район «Красного Октября» и фланги центра. Значит… Вызывайте сейчас же ко мне командиров батальонов и отдельных рот, — приказал Титов.
        Старшина пожал плечами: мол, больному покой нужен.
        - Вызывайте, вызывайте! — повторил Титов и, подумав, добавил: — И бронебойщика Зернова. Его надо назначить командиром противотанковой группы.
        Через несколько минут один за другим к Титову прибыли вызванные командиры. Не явился только Зернов. В этот час он стоял над могилой Нади. В одной руке у него была бескозырка, которую он, не замечая, смял в тугой комок. Будто с этого часа бескозырка — любимый головной убор лихого краснофлотца — ему стала не нужна. Когда сюда подбежал связной и сообщил, что Зернова вызывают в санитарную роту, бронебойщик уронил свою бескозырку на свежий бугорок земли и пошел совсем в другую сторону. Шел он, не сгибаясь, с обнаженной головой, к переднему краю. Связному показалось, что бронебойщик заплакал.
        - Такой камень-глыба, а горя не вынес!

¦
        Остановившись перед занавеской, отделяющей отсек командира полка от общего коридора подземного лазарета, Костя услышал знакомый голос. Титов с кем-то разговаривал так спокойно, будто ничего не произошло.
        - Как дела на правом фланге?
        - Держимся, товарищ командир! — послышался ответ.
        - Патронов Селезневу добавили?
        - Уже послали.
        - А сухарей?
        - Да.
        - Этому флангу надо помогать, ведь они почти отрезаны от нас.
        Наконец Титов услышал шорох за белой занавеской и спросил врача:
        - Кто пришел?
        - Костя, — ответил врач.
        - Пустите его ко мне.
        Костя уже стоял в дверях. Пропустив вышедшего командира первого батальона, он направился к Титову, но врач шутя заслонил ему дорогу.
        - Что же, доктор, вы не пускаете парня, разве не знаете, что он у нас мастер на все руки? — сказал Титов.
        Костя смутился: «Неужели дядя Володя знает о ремонте рации?! Ему, наверно, этот старшина-радист рассказал. Как плохо! Но ничего, он славный, стыдить не будет».
        Увидев, что Титов ранен, Костя растерялся и сказал первое, что пришло на ум:
        - Дядя Володя, мне говорили, что вас за Волгу хотели отправить.
        - В Волгу, а не за Волгу, — пошутил Титов. — Но я не хочу. Сначала надо вышибить гитлеровцев из Сталинграда. Вышибем — тогда поедем вместе.
        - Значит, скоро? — обрадовался Костя.
        - Что скоро?
        - Второй фронт. Вы разве не знаете?
        - Где же мне все знать!
        - Все знают. — И Костя принялся рассказывать то, что ему представлялось о втором фронте. Косте казалось, что, говоря об этом, он делает приятное для больного.
        А Титов, слушая его, думал о чем-то другом.
        - Дядя Володя, а вы немецкий язык знаете? — смущенно спросил Костя, вынимая из кармана алюминиевую пластинку.
        - А? Что? Давай посмотрим. — И, пробежав глазами по пластинке, Титов спросил: — Где взял?
        - В кабине самолета, который упал вон там, возле заводской стены, желтый такой, песочного цвета, кургузый…
        - Спасибо, Костя, спасибо. Тут есть важные сведения. Этот самолет из эскадры «Сицилия», со второго фронта…
        - Нет, это с немецкого самолета, — возразил Костя.
        - Вот и я говорю. Эти самолеты Гитлер готовил против англичан и американцев, что высадились в Африке. Но, как известно, сейчас там затишье. Союзники не наступают. Ждут, когда падет Сталинград.
        - Значит, союзники сами отпустили эти самолеты сюда, — догадался Костя.
        - Выходит, так. Радист…
        - Какие же это союзники! В Дюнкерке оставили «матильды», и «валентаи», теперь эти самолеты сюда отпустили. Почему они так делают?
        - А это надо их спросить. Радист, передавайте срочное донесение: на территории полка упал подбитый самолет — истребитель Фокке-Вульф из эскадры «Сицилия», мотор воздушного охлаждения, вооружение: две пушки калибр 20, четыре пулемета калибр 7,92, корпус покрашен в песочный цвет… Передал? Самолет подготовлен для действий в условиях африканского фронта, но срочно переброшен сюда… Все. Точка. Подпись…
        - А как же второй фронт? — спросил Костя.
        - Откроют. Только, наверно, тогда, когда он нам не нужен будет.
        Титов закашлялся. Тут же вошел врач. Он посадил раненого и, поддерживая его обеими руками за плечи, кивком головы попросил Костю выйти.

¦
        Задымленное небо опустилось над территорией полка так низко, что даже стены осевших корпусов бороздили плывшие в темноте тучи. Земля дышала гарью и смрадом взрывчатки. Кое-где еще дымились воронки от бомб, а вокруг них мерцали огни догорающих блиндажей и окопных перекрытий.
        Втянув голову в плечи, Костя брел к блиндажу комендантского взвода, с грустью вспоминая все, что ему довелось видеть в этот день. «Дядя Володя похвалил за то, что я принес к нему пластинку, но ведь это не подвиг, ни в кого не стрелял, просто выдрал пластинку, и все. Нет, надо как-то по-настоящему помочь дяде Володе, Фомину и всему полку. Но как? Почему они не дают никакого задания? Неужели нельзя найти дело? Они просто не хотят выслушать меня как следует и разговаривают со мной, как с маленьким. Это обидно. Вот если бы сейчас был папа… Зайду к Лизе, может, вдвоем что-нибудь придумаем…»
        Костя свернул к погребу, в котором жила Лиза, но как в такой темноте найдешь погреб! Они, наверно, закрылись. Можно рядом пройти и не увидишь: кругом ровное место.
        Внезапно перед Костей как из-под земли вырос человек и, запахивая шинель, быстро зашагал к блиндажу комендантского взвода.
        «Это от Лизы. Вот чью шинель мать Лизы держала тогда в руках. Но кто же это мог быть? Ну как же это я зазевался! Надо было вслед за ним — и сразу же узнал бы, кто еще из наших ходит в погреб».
        В блиндаже комендантского взвода Костю встретили молчаливо. Никто не спрашивал, где он был и почему, уходя, никого не предупредил о своей отлучке. Видно, в этот вечер было не до того.
        Принесли ужин. Все переглянулись и молча сели к столу. Косте надо было определить, чья же шинель была в руках Лизиной матери. Но как это сделаешь: шинели все серые, с одинаковыми пуговицами, крючками и хлястиками. Вот зря не приметил, какой знак был под воротником. К тому же никто из бойцов не смотрел Косте в глаза. Он бы по глазам мог определить. Нет, вон связной наклонился над котелком, а глаза косит сюда. Понятно. Присмотрюсь. Ничего, хороший боец, это он поддерживал меня, когда я ремонтировал рацию. Вот еще раз побываю в погребе и окончательно признаю.
        Вошел Фомин.
        - Здравствуй, Костя! — как ни в чем не бывало ласково сказал он, передавая Косте коробку цветных карандашей. — Это тебе командир полка прислал. Пускай, говорит, рисует.
        - Спасибо, — ответил Костя, с благодарностью глядя на Фомина. «Где же Зернов? Ведь утром договорились, что он придет сюда. Я бы их сейчас помирил с Александром Ивановичем. Неужели и с Зерновым что-нибудь случилось?»
        6. В огне
        К концу октября 62-я армия генерала Чуйкова, обороняющая Сталинград, состояла из трех разобщенных гарнизонов: один — на северной окраине, другой — главные силы — в центре города, третий — в заводском районе. Здесь, в заводском районе, сражался гвардейский полк Титова. Гитлеровские генералы готовились торжествовать победу над полком Титова, но случилось то, чего они не могли учесть. Осажденные гарнизоны, так же как и отдельные воины, самостоятельно решали боевые задачи. В осажденном гарнизоне установился строгий порядок экономии боеприпасов и продуктов питания.
        Отступить — значит изменить Родине. Так решили бойцы и командиры осажденного гарнизона. Крохотный клочок сталинградской земли стал для них домом, неотъемлемой частью великой Родины.
        В эти дни враг, наткнувшись на непреклонную стойкость защитников заводского участка, прекратил атаки. На фронте наступило непродолжительное затишье.
        Воспользовавшись таким затишьем, Александр Иванович Фомин как-то незаметно для Кости превратил часы отдыха в часы занятий. Возьмет учебник, и глаза его засветятся тепло, радостно, голос зазвучит свежо и бодро.
        Пройдет каких-то полчаса, и Косте кажется, что перед ним не сержант Фомин, а учитель на уроке, как в настоящей школе.
        И до чего же этот Александр Иванович азартный человек! Если бы не боевая обстановка, он бы, наверно, целые сутки занимался. Даст задачку, самую что ни на есть трудную, и улыбается: «Решай, решай, есть еще потруднее». Или начнет пояснять и решать задачи, да так, будто любая задача при нем составлялась. Решает просто и скоро. Знай запоминай! Как легко ему это дается! А начнешь сам решать — не тут-то было.
        - Трудно? — спросит Александр Иванович. — Это тебе не с голубем развлекаться. Все, что берется трудно, с боем, то дорого и незабываемо. Учиться можно и нужно везде, в любых условиях…
        Порой Александра Ивановича срочно вызывали в штаб или на передний край. Оставляя Костю, он давал для самостоятельного решения самые сложные задачи и как бы между делом спрашивал: «Хватит или еще?» Костя хмурился, но все же говорил: «Давайте еще».
        - Ладно, хватит. Если бы кто другой, а тебе и эти не решить, — подзадоривал Александр Иванович.
        - Решу, — отвечал Костя, принимаясь за дело.
        Иногда, не найдя ответа, бросал, но, подумав, снова брался за учебник: «Докажу, что я не хуже других».
        Правда, были минуты, когда Костя вспоминал отца, бабушку, школу, друзей, пионерские сборы. Часто перед ним вставала в памяти Надя, потом бронебойщик Зернов — хороший, доверчивый товарищ. Куда он девался?
        Но вот Зернов вернулся. Угрюмый, злой, он целыми днями молча лежал со своей бронебойкой у амбразуры. Наконец зашел к Косте. Огромный, небритый, глаза красные.
        - Это твои, — проговорил он, подавая две книги.
        - Я знал, что они у вас, — принимая, сказал Костя. — Надя передала?
        - Да, — ответил Зернов и, сдержанно вздохнув, опустил голову. Костя понял, что гибель Нади Зернов переживает больше, чем кто-либо другой.
        - Скажите, а вы читали эти книги? — листая страницы, спросил Костя.
        - «Спартак» — хорошая книга. Ее надо прочитать всем.
        - Правильно! А эту, про огонь, пожалуй, не надо.
        - Почему?
        - Огонь — это зло, — ответил Костя.
        - Нет, — возразил Зернов, — как раз наоборот: не огонь наш враг, а те, кто использует его против нас. Я знаю, тебе эта философия трудно дается, но бойцы поймут.
        Костя, слушая Зернова, задумался. «Бойцы поймут, а почему я не пойму?..»
        В эти дни вражеская артиллерия совсем прекратила обстрел осажденного гарнизона, и лишь изредка над руинами кружил самолет-разведчик. В окопах и блиндажах потекла обычная окопная жизнь. Бойцы и командиры совершенствовали оборону, ремонтировали оружие, штопали шинели и обувь, читали и обсуждали сводки Совинформбюро, развлекались солдатскими прибаутками.
        Костя по совету Зернова читал книгу про Спартака вслух. Вначале ему казалось, что это бесполезная затея. Но в первый же вечер убедился, что бойцы слушали его с таким вниманием, словно брали каждое слово, каждую строчку в руки, на зуб. Они будто забывали про усталость и, как дети, радовались каждой победе Спартака. А сам Костя так проникся содержанием, что многих героев книги стал сравнивать с бойцами и командирами полка.
        Зернов ему казался таким же крепким и сильным, как Спартак. Отдельные главы Костя заучивал наизусть и читал их бойцам, когда в блиндаже не было света. Незаметно для себя он делал такое дело, за которое получил похвалу Александра Ивановича и даже благодарность командира полка, приславшего ему записку:
        «Костя, рад за тебя. Спасибо за помощь».
        Однажды в блиндаж комендантского взвода пришла Лиза. Теперь она была в фуфайке, на ногах — солдатские ботинки. Кто же это позаботился о ней? Не тот ли, с кем встретился Костя ночью у погреба? Не иначе это был Александр Иванович!
        Фомин сразу назвал Лизу по имени, и это окончательно убедило Костю в его догадке.
        Лиза так внимательно слушала учителя, что не заметила, как Костя положил ей в карман свой паек хлеба и несколько кусочков сахару.
        После этого дня Лиза аккуратно приходила сюда по утрам и уходила счастливой и радостной. Она тосковала по школе и была рада каждой встрече с учителем. Она даже сказала, что соберет целый класс ребят. Костя не обратил внимания на ее слова: это, по его мнению, было невозможно. Ему казалось, что, кроме него и случайно оставшейся Лизы, в осажденном гарнизоне никого нет. Тут могут жить только закаленные в боях и обязательно смелые и отважные.
        Иногда Костя пытался уговорить Фомина взять его с собой, но напрасно. Фомин твердо и неизменно стоял на своем. Правда, в эти дни он не попрекал Костю голубем и даже с Зерновым стал хорошо разговаривать.
        «Твое место здесь, в блиндаже, и ты не имеешь права нарушать приказ командира полка, если уважаешь его», — говорил Фомин. От этих слов у Кости щемило сердце.

¦
        Наступил день неожиданных перемен.
        Фомин со своим взводом, в котором осталось пять человек, уходил на задание. Дело в том, что все рации вышли из строя. Связь со штабом армии прервалась. Надо было пробраться к главным силам 62-й армии, установить связь и, если позволит обстановка, возвратиться в полк.
        К центру города было только два пути. Первый — через вражеский клин, отрезавший полк от главных сил армии, второй — по Волге, под беспрерывным огнем. И тот и другой были опасны, но судьба полка требовала не считаться с опасностью.
        Косте предстояло расстаться с Фоминым на несколько дней, может быть, и навсегда. «Как жаль, что я не мог наладить рацию!» — с сожалением думал Костя.
        На этот раз Александр Иванович свой партийный билет и комсомольские книжечки бойцов унес в штаб, а все остальные документы и домашний адрес оставил Косте. Костя без слов понимал, что это значит, и не спрашивал, почему и зачем так делается. Перед самым уходом Фомин вручил Косте свою гимнастерку с орденом и часы.
        - Если вечером не вернемся, переходи жить к старшине взвода связи, к радисту или позови его к себе. Живите дружно, — сказал на прощание Александр Иванович.
        «Зачем звать старшину? Еще подумает, что я трус. Вот наведу порядок на нарах, подмету пол, накормлю голубя и возьмусь за решение задач», — про себя возразил Костя.
        Прошел час. В блиндаже в самом деле стало чисто и по-своему уютно. Вещи бойцов аккуратно разложены по полочкам, пол выметен. Гимнастерку с орденом и часы Фомина Костя спрятал отдельно и замаскировал.
        «Награда, подарок — надо сохранить».
        Прошел еще один час. На столе развернуты тетради и книги, но заниматься Костя не стал, то ли потому, что не чувствовал над собой контроля, то ли потому, что срок исполнения уроков был неопределенный: день, два, а может быть, неделя, ведь неизвестно, когда вернется взвод.
        В третьем часу, усадив голубя на стол, Костя не мог найти себе места. В блиндаже стало пусто и грустно, отчего будто осели и сгорбились сосновые подпорки, а срезы сучков на них, напоминая большие открытые глаза, поблескивая каплями смолы, казалось, плачут от скуки. Даже голубь то и дело вытягивал шею и, поворачивая голову к двери, ждал… Но ни Александр Иванович, ни бойцы его взвода не возвращались.
        Костя заскучал. Он почувствовал себя одиноким. Время как назло тянулось медленно.
        Разгоняя тоску, Костя заговорил, обращаясь к голубю:
        - Ну что ты грустишь? Гулять зовешь? Ну идем, только куда? Нет, ты сначала покушай…
        Пока голубь клевал крупу, Костя собирался. Он еще не отдавал себе отчета, куда собирается, но, как только вышел из блиндажа, его потянуло к люку канализационной трубы. В голову пришла мысль, которая много раз не давала ему покоя. «Идем, Вергун, в разведку».
        Если бы в эту минуту кто-нибудь увидел лицо Кости, то навсегда запомнил бы его глаза с ярко выступившими черными ободками зрачков. Сейчас, и, видно, в последний раз, от них веяло детским озорством и необдуманной ребяческой решимостью.
        Водокачки и водонапорные башни были разбиты. В канализационных и водосточных трубах не было ни капельки воды. Костя попал в одну из главных магистралей, по которой можно было передвигаться на четвереньках и кое-где ползком.
        «Вот это будет вылазка!» — торжествовал мальчишка, пробираясь по трубе, как ему казалось, очень быстро.

¦
        Рано утром, до рассвета, Лиза вышла из погреба. Ей надо было выполнить свое слово — собрать целый класс. «Пусть Александр Иванович не думает, что сболтнула», — твердила она про себя.
        В первую очередь Лиза навестила подружку по школе Гиру, которая жила на Угольной улице. У Гиры отец на фронте, мать погибла при первой бомбежке, Гира не успела эвакуироваться и осталась в городе со старшей сестрой. Лиза нашла подружку в том же подвале, где ее встречала неделю назад.
        - А где Катя? — спросила Лиза.
        - Ушла к минометчикам санитаркой и больше не придет, — ответила Гира.
        - Почему?
        - Похоронили ее.
        - А ты пойдешь со мной? — спросила Лиза.
        - Куда?
        Лиза подробно рассказала ей про Александра Ивановича, про Костю и про то, как они готовят уроки.
        Вдвоем они направились к Пете, которого Гира называла Пека-цыган.
        - Почему ты его так обзываешь? — упрекнула ее Лиза.
        - Я не обзываю, его так зовут. У него мачеха злая была. Летом он жил в деревне у тетки, весной — у сестры, а зимой — дома. Круглый год кочевал, вот и прозвали его так — цыган. Но он хороший мальчик. Только вот теперь один остался. Прибежал из деревни, а тут никого нет, — пояснила Гира.
        Петя жил тоже на Угольной улице, но, как только начались бои на Мамаевом Кургане, он перешел в подвал главной конторы завода. В контору два раза попадала бомба, проход в убежище завалило, но у Пети был свой путь. Он пробирался туда через подвальное окно, по проволочной лестнице.
        Гира знала ход к Пете. Петя показал ей по секрету, даже звал к себе в подвал, но она не решалась. Теперь, вдвоем с Лизой, ей было не страшно.
        Подойдя к подвальному окну и заглядывая в чернеющую дыру, они остановились: кто же первый полезет?
        Надо торопиться. Уже начался рассвет. Их могут заметить бойцы и отправить в штаб.
        - Вот тут он живет, — сказала Гира, кивнув на дыру, и слегка подтолкнула подружку. — Лезь! Ты первая.
        - Ну, ладно, — сказала Лиза. — Я полезу первая, а ты не отставай.
        Нащупывая ногами лестницу, по которой каждый день спускался Петя, Лиза поскользнулась и полетела куда-то вниз.
        - Ой! — вырвалось у нее.
        Она упала возле стола и, не чувствуя боли, прижалась к стенке. Петя, услышав стук, вскочил.
        - Кто тут?!
        - Это я, — отозвалась Гира, спускаясь вслед за Лизой.
        - У, чертовка! — выругался Петя. — Давай руку, а то брякнешься.
        - Я уж брякнулась, — созналась Лиза, вставая.
        - Больно? — спросил Петя.
        - Нет, — ответила Лиза. — А почему у тебя темно?
        - Сейчас зажгу, — ответил Петя, чиркая спичками. — Зачем пришли?
        Лиза и Гира промолчали. Они сначала решили осмотреться, а уж потом начать разговор.
        Петя занимал подвальный кабинет, в, котором во время бомбежек работал директор завода.
        - Ох как у тебя хорошо, Пека! — сказала Гира, посмотрев на телефоны и мягкий диван.
        - Не особенно, — откровенно признался Петя. — Телефоны не кормят. Вчера у одного бойца попросил, а он меня в штаб. Едва сбежал. Тут меня никто не найдет. Друг у меня был, Костя, ты знаешь его, Гира. Костя Замков…
        - Знаю, — торопливо вставила Гира. — Против нас жил.
        - Он где-то доставал хлеб и консервы, а теперь его нет, — грустно сообщил Петя.
        Девочки переглянулись.
        - Умер?
        - Если бы умер! Убили. С самолета. Я сам похоронить его хотел, не успел. Положил возле стенки у клуба, а днем стена рухнула и завалило.
        Лиза решила говорить прямо.
        - Вот что, Петя. Давай так: на вот, поешь хлеба и сахару и пойдем с нами. Мы собираемся жить вместе и учиться. А как освободят город, так пойдем в настоящую школу. Согласен?
        - А кто там есть с вами?
        - Мы, — гордо ответила Гира.
        - Одни девчонки? Ну вас! Плаксы. Не пойду.
        - Нет, ты не спеши, — возразила Лиза, — с нами занимается Александр Иванович, и мальчик у нас есть, Костя.
        - Какой Костя? Его убило.
        - Нет, это другой, у него голубь есть. Хороший такой, смелый мальчик. И Александр Иванович тоже хороший, я его люблю.
        - Они все хорошие, — бойко ответила Гира. Она еще не знала в лицо ни Фомина, ни Костю, но ей надо было поддержать Лизу.
        - Скажешь тоже, — усмехнулся Петя и, обращаясь к Лизе, спросил: — А Костя большой? Если задираться начнет, справлюсь?
        Лиза ответила, что никакой драки не может быть, и рассказала все по порядку, заверив, что они будут получать паек и учиться.
        Петя, разломив кусок хлеба пополам, одну часть начал есть, прикусывая сахар, а другую запрятал в стол. Затем, подумав, переложил хлеб в карман.
        - А еще кого будете звать? — спросил он Лизу.
        - Всех, кто есть тут. Целый класс набрать надо.
        - Ну, тогда подумаю.

¦
        Петя провел Лизу и Гиру через тайный выход до литейного цеха. Они шли где-то по развалинам заводских корпусов, подвалами, трубами, тоннелями, стараясь не показываться на глаза бойцам. У Пети были свои ходы сообщения, по которым никто, кроме него, не ходил. Он показал, где есть еще один мальчик, но сам к нему не пошел, только сообщил кличку - Ванька-пожар.
        - Конопатый такой, рыжий, — пояснил он.
        Ваня жил раньше недалеко от цирка. Он любил смотреть выступления укротителей зверей. Мечтал быть непременно таким, как Гладильщиков или Дуров. Но вот начались бои в Сталинграде. Отец и мать погибли на тракторном заводе во время бомбежки. Ваня не знал, куда ему пойти, и, пока собирался, оказалось, что все пути отрезаны. На днях он покинул свою улицу: туда прорвались фашистские танки…
        Ваня совсем по-другому встретил Лизу и Гиру. Заметив, что они подкрадываются к его рубежу, приготовил металлический прут и спрятал его за спину, чтобы стегнуть ту и другую. Он был на всех зол и ни с кем не водился, особенно с малышами. Он готовился отомстить фашистам за мать и отца, а малыши в этом деле не помощники. Как-то раз он обратился к командиру с просьбой взять его пулеметчиком. Тот согласился принять, а сам направил его с бойцом в штаб батальона. Здесь, в литейном цехе, Ваня готовил для фашистов какую-то ловушку, о которой не сказал даже Пете, а чтобы тот не подсмотрел, прогнал от себя с угрозой:
        - Не мешай, подзатыльников надаю.
        Приход Гиры и Лизы мог испортить ему весь план, поэтому Ваня намеревался хорошенько пугнуть их отсюда.
        Лиза и Гира уже поравнялись с нишей, где притаился Ваня. Им осталось только завернуть за угол. Ваня приготовился ударить прутом по листу железа, но Лиза, заметив его злое лицо, смело шагнула навстречу.
        - Ваня, здравствуй!
        Она сказала это так неожиданно, что Ваня невольно ответил: «Здравствуй!» Прут выпал из рук. Опомнившись, Ваня сердито произнес:
        - Шпионить пришли?
        - Что ты, Ваня? — удивилась Лиза.
        Гира боялась вымолвить слово. Она только смотрела в маленькие злые глаза Вани и ждала, что он вот-вот бросится на нее или на Лизу.
        - Уходите отсюда, пока целы!
        Лиза попыталась уговорить Ваню пойти с ними, но он наотрез отказался.
        - Не пойду, нечего мне у вас делать.
        Вечером Лиза и Гира пришли в штаб. Петя был уже там. В тот же вечер из подвала бывшей гостиницы завода кто-то из бойцов принес девочку. Она была больна и голодна. Ее отправили в санроту.
        Лиза с радостью побежала в блиндаж, чтобы сообщить о прибывших ребятах Александру Ивановичу. Но ни Фомина, ни Кости в блиндаже не оказалось. Где же они?

¦
        Прижатый огнем пулеметов, Фомин лежал на берегу Волги между двух камней. Бойцы взвода, оставшиеся в укрытии, видели, как пули высекали из этих камней искры. Достаточно было Фомину чуть приподняться, и он был бы прошит пулеметами.
        Еще вечером, с наступлением темноты, отправляясь в этот опасный путь, Александр Иванович решил, что пробираться через такую завесу огня всем взводом нет смысла: гибнуть — так одному.
        - Немедленно возвращайтесь в полк, — наказал он своим бойцам, — там вы нужнее. Доложите командиру полка, что задание будет выполнено… Присматривайте за Костей. Пусть поменьше забавляется голубем, а занимается делом. Пожалуй, лучше будет, если вы этого голубя вернете Зернову…
        - Слушаюсь, — ответил тогда один из бойцов взвода, оставленный Фоминым за старшего.
        Но вот уже полночь. Припав к брустверу, бойцы, не отрываясь, следили за Фоминым. Вспышки ракет на мгновение обнажали берег, выхватывая из темноты то клочок Волги, то причал, то камни, между которыми лежал Фомин. Он лежал неподвижно: то ли выжидал момент для стремительного броска, то ли был ранен.
        По Волге шло «сало» — осенний ледоход. Большие льдины, сталкиваясь, громоздились в заторы. Поверхность воды стала пятнистой — серой. Плоты, лодки, затертые между льдинами, доски от разбитых паромов и барж, клочки сена, хворост, отдельные бревна — вся эта сереющая масса неудержимо двигалась вниз по течению. Казалось, не Волга, а берега устремились против течения. Хрустящее шипение воды напоминало тяжелые вздохи.
        Да, наступили тяжелые дни. Волга отрезала Сталинград от Большой земли на несколько недель, а это означало, что и главные силы армии, куда пробивался Фомин для установления связи с осажденным гарнизоном, перейдут на такой же голодный паек, как и полк Титова.
        Думая об этом, бойцы готовы были подняться и броситься вперед, чтобы выручить Фомина и вернуть его в полк. Но приказ есть приказ. К тому же поднимись они — и секретный пост боевого охранения будет раскрыт.
        - Лежит… лежит наш Александр Иванович! — со вздохом произнес старший. — Что же делать?
        Он не заметил, как вода подогнала к Фомину два обледенелых бревна, которые торцами уперлись в берег; потом их будто оттолкнуло течением, и они поплыли дальше. Только пристальным взглядом можно было уловить, что теперь бревна плыли необычно. Ими кто-то управлял с расчетом поскорее скрыться за изгибом берега. Неизвестно, удалось ли фашистским пулеметчикам заметить это, но, когда длинные очереди пуль густо засновали над водой и несколько светящихся трасс оборвалось у самых бревен, Фомин погрузился в воду.
        - Гады! — вырвалось из груди у одного из бойцов, наблюдавших за Фоминым.
        С этой минуты бойцы не могли смотреть ни на Волгу, ни друг на друга. Они считали, что Фомин если не убит, то утонул.
        Однако Александр Иванович продолжал свой путь.
        Вязкая, иссиня-черная, как деготь, вода стиснула его. Казалось, не хватит сил вздохнуть. Она сковала руки, ноги. Держаться за льдину, к которой он пристал, было очень трудно. Временами западало сердце, леденела грудь, но не остывало сознание.
        «Доплыву, доплыву», — твердил он про себя.
        Через час он был уже в штабе армии. Командующий принял его сразу.
        Услышав, что полк Титова продолжает драться с врагом, генерал встал.
        - Живы?!
        - Да, — ответил Фомин.
        - Все ясно.
        Фомин пытался досказать, но командующий по-отцовски обнял его и, приговаривая: «Молодцы, молодцы!», прошел с ним в соседний отсек.
        - Расскажи артиллеристам, где ваши границы, затем отдохни, погрейся… А когда согреешься, зайдешь ко мне. Мы подумаем, надо ли тебе обратно идти. Ведь льдины-то против течения не поплывут.
        Согревшись, Фомин вспомнил, что надо дать сигнал своим…

¦
        В этот час командир полка Титов готов был выскочить из блиндажа, забраться на самую высокую стену завода и наблюдать за сигналами от Фомина, но врачи не дали ему подняться.
        Связь со штабом армии была необходима Титову как воздух. Он потребовал от наблюдателей докладывать через каждые десять минут обо всем, что они заметят в том направлении, куда пошел взвод Фомина. Телефонная трубка лежала на подушке. Титов держал ее возле уха, но никаких сведений, кроме того, что «по Волге поплыло сало», связисты и наблюдатели ему сообщить не могли. Ночь, темно. Пришлось вызвать самого надежного и отважного бронебойщика — Зернова.
        - У нас нет связи с главными силами. Туда пошел Фомин. Если к утру от него не поступит сигнал, то придется…
        - Все ясно. Я готов пойти туда сию же минуту, — не задумываясь, отчеканил Зернов.
        - Не горячись. Путь тяжел, продумай и готовься, — предупредил его командир и тут же попросил зайти в блиндаж Фомина и посмотреть, чем занимается Костя. — Если ему скучно, то скажи, что я его вызываю сюда — дежурить у телефона.
        - Товарищ командир, — послышалось в телефонной трубке, — приняли сигнал: три зеленые ракеты!..
        - Дошел! Молодец! Давайте ответный, — приказал Титов.
        Это известие молниеносно облетело весь полк. Но в тот же час на рассвете фашисты начали новое наступление. Оно было самым жестоким из всех, какие выдержал полк за все время осады. Гитлеровцы торопились покончить с осажденным гарнизоном до того, как ему будет оказана помощь главных сил 62-й армии.

¦
        - Кто тут есть, все ко мне! — приказал Титов.
        Санитары, связисты, писаря, медицинские сестры — все получили задание. Врача и двух бойцов из охраны Титов послал к ребятам.
        - Спрячьте их в самое надежное укрытие. Детей надо спасти!
        Оставшись один, Титов вдруг почувствовал, что роты, стоявшие в центре обороны полка, под напором огромных сил врага оставили прежние позиции и, не успев закрепиться на новых, отходят к заводу. Это ему подсказывали и приближающаяся перестрелка, и взрывы гранат. Наконец послышался топот ног подбегающих к блиндажу бойцов. Они стремились сюда, чтобы спасти жизнь командира. Так принято. В смертельном бою тот не солдат, кто не умеет закрыть грудью своего командира и гибнет позже его. «Но еще рано драться тут, у блиндажа, врага еще можно контратаковать с флангов», — прислушиваясь, определял положение командир полка. Здесь он лежал не один день и так привык к каждому звуку, что по малейшему сотрясению потолка, по колебанию огня настольной лампы угадывал, на каком участке идет бой. Казалось, он через стены блиндажа видел все, что происходит на поле боя.
        - Правый фланг, правый фланг! — звал он в трубку телефона, но ему никто не отвечал. Связь была порвана.
        Враг, превосходя силами во много раз, на нескольких участках смял оборону полка. Кое-где фашистские автоматчики просочились даже в глубь обороны и, захватив часть запасных траншей, отвлекали на себя и без того ослабевшие силы батальонов. Казалось, еще час-другой — и наступит гибель теперь уже не одного, не двух человек, а целого гарнизона. Сдаваться в плен здесь никто не собирался. Поэтому многие защитники осажденного гарнизона откладывали по одному патрону в грудной карман «для себя»: «Лучше смерть, чем плен!»
        Титов знал, что его воины в нужный момент поступят именно так, но в этот час надо было решать иначе: погибать от своей руки еще рано, лучше оставленную для себя пулю послать врагу. Ведь главным силам теперь известно, что осажденный гарнизон живет. Значит, надо стоять до последнего вздоха. Но как эту мысль передать воинам, как показать пример, когда прикован к койке?
        Распахнулась дверь. Тяжело и медленно вошел Зернов. На лбу бронебойщика кровоточила рана. Где он был и как дрался с врагом, никто не знает, а о себе Зернов никогда не рассказывал.
        - Костя ушел… — доложил он после минутного молчания.
        - Один… Понятно, — строго заметил Титов.
        - Искал, не нашел, — ответил Зернов, потупив глаза и задумавшись.
        «Неужели голубь, которого я принес тогда, чтобы на какое-то время отвлечь Костю от тяжелых дум о смерти отца, неужели короткая беседа о разведчиках, что используют голубей для передачи сведений, толкнули Костю на такой шаг?»
        - Доложите обстановку, — потребовал командир полка.
        Зернов с трудом поднял голову.
        - Тяжело…
        - Ни шагу назад! — властно приказал Титов.
        В голосе командира Зернов не уловил ни отчаяния, ни растерянности. Наоборот, от командира полка веяло уверенностью и непреклонной волей драться с врагом до победы. Эта уверенность вдруг передалась и Зернову. И если, входя сюда, он думал о последней схватке с врагом, из которой не собирался вернуться живым, то сейчас, будто не чувствуя усталости, ответил:
        - Приказывайте…
        Через несколько минут Титов был в боевых порядках. Его от окопа к окопу переносил Зернов. На этот раз он, как никто другой, понимал, почему командир полка рвался в бой. И там, где они появлялись, устанавливался порядок. Титов решительно пресекал растерянность, немедленно назначал командиров взамен выбывших, а тех командиров, которые вместо руководства подразделениями сами ложились за пулеметы или лихо бросались в атаку, отстранял от должностей.
        - Лихость и отвагу проявить легче, чем управлять боем, — говорил он таким командирам.
        В заводской ограде, куда особенно старались прорваться фашисты, Титов организовал круговую оборону, сосредоточив управление огнем оставшихся пушек и минометов в одних руках.
        Несколько часов подряд цепь за цепью, большими группами, фашисты атаковывали полк то с одной, то с другой стороны. Образовалось несколько изолированных друг от друга гарнизонов. В одном из них остался Титов. Командира полка больше всего волновало то, что фашистам удалось занять овраг, пересекающий заводской район. Там, в овраге, были сосредоточены огневые позиции минометных рот. Неоднократные попытки организовать контратаку с целью выручки минометчиков не дали результатов. Фашисты, расправившись с минометчиками, начали перебрасывать свои силы на другой участок. Их тактика была несложной. Они уничтожали осажденный гарнизон по частям.
        Дошла очередь и до участка обороны, которым непосредственно руководил Титов.
        Сюда враг выплеснул не одну тонну раскаленного металла из всех видов орудий и минометов. Пулеметы, точно косы, срезали остатки обгоревших кустов, когда-то украшавших заводскую ограду, мины сравнивали бугорки земли, снаряды разворачивали остатки разрушенных стен. Над заводской оградой часами висела кроваво-черная туча дыма, смешанного с кирпичной пылью. Нагретая осколками, земля дымилась едкой пылью и взрывчаткой. Казалось, от одного этого защитники завода задохнутся и прекратят сопротивление. Но, сосредоточивая огонь на определенных объектах, фашисты тем самым открывали направление атаки. Этого для Титова было достаточно, чтобы встретить поднявшихся в атаку немцев огнем с флангов. Цепи врага вынуждены были отползать назад.
        Были моменты, когда фашистам удавалось приблизиться вплотную и завязать траншейный бой. Тогда в ход пускались штыки, ножи, лопаты, и уж не было слышно ни стрекотни автоматов, ни взрывов гранат. Выкрики, вопли! Разрезая воздух, мелькали лопаты, и стрелами проносились вдоль траншей штыки. Бой длился несколько часов. Траншеи, окопы, ходы сообщения были завалены трупами фашистов. Были потери и среди защитников гарнизона. Но среди них не было раненых, молящих о пощаде. Все, кто мог держать оружие, дрались до последнего вздоха.
        В полдень над головами защитников заводского района с шумом пронеслись снаряды «катюш», мощная реактивная артиллерия, располагавшаяся за Волгой, наносила удар по фашистам, скопившимся против осажденного гарнизона. И в эту минуту все с благодарностью вспомнили Фомина.
        - Умереть никогда не поздно, — говорил своим героям Титов, — а мы, коммунисты, любим жизнь. Победа за нами. Нам только жить да жить!
        И, как воскресшие из мертвых, бойцы и командиры со слезами радости обнимали и целовали друг друга, хотя несколько часов назад они не думали, что им придется еще жить. Ведь как бы ни было трудно, жизнь всегда дорога и мила.

¦
        А Костя не терял надежды, что его удачная разведка сыграет большую роль в разгроме врага: через такие узкие трубы и щели не проползти ни одному взрослому разведчику.
        Много препятствий преодолел Костя: завалы, сырость, темноту. Временами он терял направление и не знал, куда ползет. Под землей, в трубе, не определишь — где север, где юг. Останавливаясь в люках, он прижимался к холодным стенкам, чтобы прислушаться. По трубам проносился сильный гул, упругие волны взрывов проникали в подземелье. По этим звукам Костя угадывал, что он где-то возле переднего края фашистов, и потому не показывался.
        Мучительно долго и тяжело полз он по трубе, еще не зная, куда она ведет. Временами руки и ноги отказывались двигаться. Под локти и под колени все чаще и чаще стали попадаться мелкие камешки. Они сквозь брюки больно врезались в кожу и не давали опереться на ладони. Приходилось ложиться пластом и, передохнув, снова двигаться. Мелкое крошево бетона напоминало о том, что Костя ползет там, где особенно много упало фугасок. Но где? Ведь всю сталинградскую землю бомбы и тяжелые снаряды изорвали и перекопали еще в начале сентября.
        Но вот запахло гарью и взрывчаткой. Костя не открывал глаз. Бесполезно, все равно темно. Вспоминая слепую мать Лизы, он еще яснее представил себе, как тяжело ей: все надо делать на ощупь. Вдруг сквозь полузакрытые веки к нему начал пробиваться свет. Матовая белизна то усиливалась, то блекла. Костя заторопился. За поворотом он почувствовал, что луч света бьет прямо в лицо, и, с радостью открыв глаза, остановился: труба разбита, ползти дальше некуда, над головой большое отверстие.
        Он вылез из трубы и оказался в глубокой воронке от бомбы. Две свежие гильзы от автомата и одна от карабина, оставленные кем-то в воронке, и два крохотных окурка обрадовали Костю. Взяв их, он разглядел нерусские буквы.
        - Ага, вот вы где!
        Затем он выполз на край воронки и, приглядевшись, заметил большое скопление фашистской пехоты. Отсюда он мог наблюдать долго. А когда отдельные фашисты поворачивались в его сторону, он моментально скатывался на дно воронки, нырял в узкое отверстие трубы и отползал в темноту. Попробуй найди!
        Так он проделал несколько раз.
        «Надо этих фашистов уничтожить! Пора посылать голубя с разведдонесением… Прочтет дядя Володя донесение, отметит на карте, и наши пушки начнут их тут крошить».
        Но как написать донесение? Зарисовать все эти дома, овражки, окопы, блиндажи, ходы сообщения, а сколько их тут… Не хватит бумаги. Да и потом такое донесение голубю не унести. Как же быть?
        Костя не знал, что настоящие разведчики используют голубей не для того, чтобы они уносили целые карты. Нет, голуби уносят маленькие листочки бумаги, на которых записываются лишь координаты военных карт, ставятся краткие топографические знаки и зашифрованные цифры.
        Костя все же решил, хотя бы кратко, записать все, что он заметил.
        «Дядя Володя. Тут много фашистов. Они, видно, готовятся наступать на нас. А вон там еще появились. Идут сюда целыми кучами. Ах, как бы их разгромить! Бейте сюда из всех пушек и минометов!»
        Написав эти строки, Костя принялся рисовать. На листке вместилось лишь несколько групп фашистской пехоты. Куда же остальных пририсовать? Ведь их вон сколько!..
        Испещрив листок, Костя разозлился на карандаш, на бумагу. Все, что было перед его глазами, не поддавалось ни описанию, ни зарисовке. Ему казалось, что об этом можно рассказать только устно. «Ладно, отправлю эту записку с голубем. Он скорее донесет ее, а потом сам приду и расскажу все-все подробно. Надо торопиться…»
        7. Где Костя?
        Водном из отсеков штольни, устроенной под высоким берегом Волги, разместился штаб командующего артиллерией армии генерала Пожарского. Сюда пришел Фомин. Для него уже была поставлена койка. Она стояла рядом с койкой адъютанта Пожарского. Из штабного медпункта принесли белоснежные простыни, одеяло, подушку.
        Тепло, уютно, чисто. В сравнении с холодными окопами, где Фомину приходилось не раз коротать ночи, это был рай, только бы отдыхать. И казалось, прислонись Фомин к подушке на минуту, как усталость прижмет его к ней на целые сутки. Но прошел час, другой, третий, а постель осталась нетронутой. Да разве можно… Фомин не позволил себе даже думать об отдыхе. Он не находил себе места, ходил из отсека в отсек (тут его знали почти все офицеры) и спрашивал:
        - Где Пожарский?
        - На НП, — отвечали ему.
        - А где теперь НП?
        - Не знаем… Туда ходить воспрещено. Маскировка. Что будет, если противник обнаружит и этот наблюдательный пункт! Помнишь, как было с тобой? Рисковать жизнью генерала мы не собираемся, — убеждали Фомина штабные офицеры, конечно знавшие, где находится наблюдательный пункт.
        Наконец Пожарский пришел в свой штаб.
        Он тотчас же попросил Фомина еще раз показать границы осажденного гарнизона.
        - Когда я уходил из полка, наш передний край проходил вот так. — Фомин взял со стола карандаш и начертил на карте рисунок, чем-то напоминающий круглую пилу с большими неровными зубьями. Круговая оборона. В границы этого зубчатого круга входили завод, часть рабочего поселка и межзаводской парк.
        - Куда же дать огня в первую очередь? — спросил Пожарский.
        Фомин показал на промежутки между зубьями, нарисованными на карте.
        Пожарский задумался: как ударить по этим промежуткам огнем заволжских батарей? Трудная задача. Можно своих побить.
        - Вот сюда бейте, сюда, сюда… — продолжал Фомин, ставя острым концом карандаша точки все там же, между зубьями.
        - По этим точкам можно бить только прямой наводкой, а не навесным огнем заволжских батарей, — задумчиво произнес Пожарский. — Снаряд не голубь, вокруг шеста не летает и назад не возвращается.
        После слова «голубь» Фомин насторожился, но генерал продолжал:
        - Прямой наводкой — другое дело. Увидел цель, навел орудие и бей без промаха…
        - Мы так и делали, но сейчас снарядов нет, — пожаловался Фомин, все еще не понимая, к чему генерал упомянул голубя. Неужели ему известна вся эта история с голубем, которого принес Косте Зернов?
        - Знаю, — со вздохом сказал Пожарский. — Если бы вам сейчас дать дивизиона три на прямую наводку, тогда бы вы этой пилой, — генерал показал на рисунок Фомина, — фашистов в опилки превратили… Впрочем, подумаем. А сейчас иди отдохни, и тогда со свежей головой вместе с моими помощниками попробуем рассчитать поточнее.
        - Поскорее бы, — попросил Фомин.
        - Хорошо, — вставая, сказал генерал. — Иди, стратег детских душ.

¦
        Когда над осажденным гарнизоном поднялись новые столбы огня и дыма, когда из заводского района стал доноситься гул тяжелого боя, Фомин заметался по отсекам штольни.
        - Скорей, скорей! — торопил он штабных офицеров, которые с его помощью уточняли границы осажденного гарнизона. Этих сведений ждали командиры артчастей, что стояли за Волгой в полной готовности.
        Штабные офицеры торопились, но Фомину казалось, что они невыносимо медлительные люди. Александр Иванович больше, чем кто-либо, знал положение полка Титова и по каждому взрыву, по каждому звуку понимал, как тяжело, как трудно приходится воинам его родного полка. Временами он убегал из штаба и, выскочив на берег Волги, застывал на месте. Мысленно он был там, среди своих боевых товарищей, друзей. В эти минуты перед ним вставали Костя и Лиза. Он любил детей, и ему было тяжело сознавать, что в такой опасный момент около них нет его, учителя…
        Зная детей, их порывы и страсти, которые надо сдерживать умелой рукой, Фомин горько сожалел, что не все любящие детей умеют правильно понимать свои обязанности перед ними. Ведь тот же Зернов, любя Костю, принес ему голубя, не подумав, зачем он нужен ребенку в такой обстановке. Понятно, Зернов сделал это из чувства жалости к мальчику, но… так нельзя. И генерал Пожарский, и командир полка Титов — они умеют командовать полками, дивизиями взрослых людей, но дай им взвод таких, как Костя и Лиза, и они не сразу найдут с ними общий язык. Фомин готов был проситься в осажденный гарнизон, чтобы выхватить детей из опасности.
        - Нет, мне надо идти туда! Доложите командующему, что я не могу здесь быть. Отпустите меня… — пытался доказать Фомин штабным офицерам, но те и слышать не хотели.
        Лишь на вторые сутки, ночью, командующий позвал его к себе.
        - Ну что, отогрелся? — спросил он, прохаживаясь вдоль стенки. На его угрюмом лице была печать бессонных ночей.
        - Надо идти к своим, — ответил Фомин.
        - Правильно. Надо пробиваться к Титову во что бы то ни стало. Захвати с собой рацию. Скажи всем, что Родина послала нам большую помощь. — Командующий на этом слове сделал паузу. — Надо держаться. Продукты питания и боеприпасы будем сбрасывать на парашютах. Пароль для самолетов: желтая и красная ракеты. Все это запомни. Подробные указания передам, как только установим связь. Рацию надо доставить.
        - Обязательно доставить, — добавил генерал Пожарский, которого Фомин сначала не заметил.
        - Слушаюсь, — ответил Фомин.
        - А продвигаться будешь вот здесь. — Командующий повел Фомина к столу, где лежал план города. — Вот по этим канализационным трубам. Тут перемычки, придется проскочить в открытую. Будет опасно, но войны без опасности не бывает. Ну, в добрый путь!
        Фомин взвалил на загорбок рацию и, четко повернувшись, вышел. Темная ночь обняла и укрыла его.

¦
        От просвета к просвету пробирался Александр Иванович по трубам через заводскую часть поселка, занятую врагом.
        К утру Фомин был у границ осажденного гарнизона. Линия переднего края полка проходила теперь не там, где раньше. Полк оборонялся у самых стен завода. Блиндаж комендантского взвода, где был оставлен Костя, остался в нейтральной полосе. Не зная этих подробностей, Фомин полз по трубе, которая вела к люку, в район блиндажа комендантского взвода. Вдруг слышит: кто-то ползет навстречу.
        - Кто это?
        В ответ щелкнул затвор автомата.
        Невероятно быстрым движением Фомин выхватил пистолет и, прикрывая рацию своим телом, приготовился дать прицельный выстрел.
        Прошло несколько напряженных секунд… Тишина. Вглядываясь в густую темноту, Фомин настороженно ждал вспышки. Пистолет застыл в руке.
        Затаив дыхание, Фомин услышал шорох, затем шепот. «Не один, двое», — определил он и еще больше напряг внимание. В висках застучала кровь. «Рация, рация!» Да, рацию надо уничтожить. Левая рука потянулась к гранате. Фомин зубами выдернул кольцо. «Ну что ж, начинайте, — мысленно бросил он вызов, — я готов!»
        - Не ты ли это, Фомин?
        Словно ковш кипятку плеснул ему кто-то в лицо. Еще не веря своим ушам, Фомин почувствовал, как со лба покатились капельки пота. Это же голос командира полковой разведки.
        - Ты с кем? Один?
        - А вас сколько?
        - Если один, то ползи ближе, — спокойно предложил разведчик.
        - И не вздумай обманывать, у нас все готово, — предупредил второй.
        Фомин понял, что разведчики не доверяют ему, поэтому сам на всякий случай оставил рацию на месте и, не выпуская из рук гранаты, пополз навстречу.
        Синенький мигающий язычок зажигалки осветил обросшее щетинистой бородой лицо разведчика.
        - Вас двое? — осведомился Фомин.
        - Посмотрим, может, больше…
        Знакомая находчивость и бдительность разведчиков убедили Фомина в том, что он встретился со своими.
        - Что ж ты небритый? — упрекнул он разведчика.
        Командир взвода разведки понял, что это сказано шутя, ответил:
        - Некогда, Александр Иванович, — и, потушив зажигалку, добавил: — Борода не мешает.
        - Где мы сейчас? — спросил Фомин.
        - Под нейтральной.
        - Где? — переспросил Фомин.
        - Между врагом и нашим полком, — подтвердил разведчик.
        - Понятно… Надо держаться. Командующий сказал, что к нам идет большая помощь…
        Один из разведчиков, обрадованный такой вестью, кинулся к Фомину и, схватив его за голову, начал целовать…
        - Стой же! — неистово закричал Фомин. — Граната на взводе, взорвемся…
        Разведчик, чувствуя в голосе Фомина тревогу, отпрянул и, передохнув, пошутил:
        - Подождет, не взорвется, сейчас нельзя.
        - И за меня целуй горячей, тогда совсем не взорвется, — добавил второй разведчик.
        В трубе будто стало тепло и просторно.
        Фомин попросил зажечь огонь, чтобы закрепить чеку гранаты и вынуть взрыватель. Когда все это было сделано, он отполз обратно в темноту и через несколько минут вернулся с ношей. Разведчики только теперь узнали, что Фомин несет с собой рацию.
        - Торопись, торопись, Александр Иванович! Командир полка будет рад. Теперь снова заживем! — И, с радостью уступая Фомину дорогу, разведчики пятились до ближайшего колодца, чтобы разминуться.
        После короткого доклада командиру полка о выполнении задания Фомин спросил о Косте.
        Титов долго молча скручивал и раскручивал тесемку из бинта, затем посмотрел в глаза Фомину и, как бы не замечая его возбуждения, бережно положил свою большую бледную ладонь на колено Александра Ивановича.
        - Ушел… и не вернулся.

¦
        Зернов проник на нейтральную полосу, затем в блиндаж комендантского взвода.
        За эти дни, видно, много раз взрывы мин и снарядов встряхивали блиндаж. Двери были распахнуты, отдельные стойки перекосило, на столе, где лежали Костины тетради, был толстый слой пыли.
        Осветив фонариком стопку учебников, сложенных Костей на полке, Зернов вспомнил слова учителя Фомина о том, что самый большой подвиг ребенка в таком возрасте, как Костя, это отличная оценка по русскому, по математике, по истории и другим дисциплинам. Значит, надо таких ребят звать не на фронт, а в школу и там готовить их к трудному ратному подвигу.
        Луч фонарика остановился на тетрадях. Теперь Зернов заметил на запыленном столе следы птичьих лапок. Это были следы голубя. Доклевав оставленную Костей крупу, он забился в свой угол. Зернов взял его в руки. На лапке голубя была записка, которую Костя писал в воронке.
        Рисунки, надписи, знаки… По ним можно было понять только одно: Костя действительно пробрался за передний край, обнаружил большое скопление вражеских сил, но где, в каком направлении — загадка! «Ах ты, Костя, Костя! Опоздал я отобрать у тебя голубя», — горько признался самому себе Зернов.
        Тяжелые думы о Косте, о его судьбе и о судьбе многих-многих детей, у которых война отобрала самое дорогое — родителей, болью сжимали сердце бронебойщика.
        Возвращаясь в полк, Зернов будто забыл, что находится на нейтральной полосе, и попал под обстрел. Где-то сбоку треснула мина. Взрывная волна отбросила его в канаву.
        В санитарной роте Зернов, придя в сознание, почувствовал, что с него снимают сапоги и фуфайку.
        - Стойте! Осторожно! — закричал он.
        - Видно, еще в грудь ранен, — сказал санитар, расстегивая воротник, а другой принялся ножницами резать гимнастерку и тельняшку.
        И вдруг возле сердца, под гимнастеркой, что-то забилось. Санитары посторонились, приглашая врача.
        - Голубь! И записка…
        - Это от Кости, отнесите командиру, — попросил бронебойщик.

¦
        Косте хотелось есть, пить, от усталости кружилась голова, но он не останавливался. Он полз обратно по трубе к своим.
        В темноте, наталкиваясь на какие-то перегородки, проваливался в колодцы и наконец понял, что ползет не по той трубе, по какой пробирался вначале. Заблудился…
        Лишь к утру ему удалось найти люк и вылезти на поверхность. Тут он наткнулся на огневые позиции минометчиков своего полка и обрадовался: вот я и дома.
        Но что это такое? Минометы разбросаны, плиты перевернуты, и ни одного живого человека!
        Спрятавшись в канавку, Костя заметил, как к разбросанным минометам подошли два фашиста. Они почему-то наставляли автоматы в землю и стреляли. После одного такого выстрела перед ними поднялся человек, постоял, замахнулся кулаком, но ударить не успел. Фашист выпустил ему в грудь целую очередь.
        «Звери, они добивают раненых минометчиков!..»
        А где-то там недалеко, в заводской ограде, без конца строчили пулеметы, автоматы. Слышались взрывы гранат, иногда доносились выкрики.
        «Где же теперь наши?» — И, подождав немножко, Костя пополз к тому минометчику, что поднимался перед фашистами: может, он еще жив.
        - Дядя, дядя, вы слышите? Это я, Костя, не бойтесь, — шептал он лежащему минометчику, губы которого чуть-чуть вздрагивали. Минометчик будто что-то хотел сказать, но не мог, боялся. Нет, он был уже мертв.
        Осмотревшись, Костя только теперь увидел, что возле каждого миномета лежат убитые. Сейчас ему хотелось настроить хотя бы один миномет и начать крошить фашистов с тыла. Но как это сделать? Переползая от миномета к миномету, он пытался найти хотя бы одного живого минометчика, пусть даже раненого, но чтобы он только сказал, как настроить миномет.
        Возле ящика с минами он вдруг услышал глухой стон. Кинувшись туда, Костя увидел знакомого старшину, который выдавал ему гимнастерку, брюки и пилотку в первый день прихода в полк.
        - Товарищ старшина, товарищ старшина, это я, Костя…
        Старшина приподнял голову, и из его рта хлынула кровь. Он тоже хотел что-то сказать, но послышался только хрипящий стон.
        - Молчите, молчите, — шептал ему Костя. — Я сейчас вам помогу, у меня есть бинт…
        Старшина, будто не слыша его шепота, поднялся — и к миномету: он видел, чувствовал, что фашисты наступают в сторону штаба полка, и, видимо, хотел ударить по ним из миномета, но не смог. Наклонился, чтоб установить прицел, и упал вниз лицом. И только теперь Костя заметил, что спина у старшины в темно-красных пятнах. Он будто лежал на ветке со спелыми вишнями и, раздавив их, испачкал фуфайку. Это были пулевые пробоины.
        - Они вас в спину ранили…
        Старшина еще раз приподнял голову. Из его груди вырвались шипящие звуки: «Прицел три, правее ноль пять…» А что дальше, Костя не понял.
        Затем старшина взглядом подозвал Костю к себе и прошептал в лицо:
        - Уходи отсюда, они скоро опять придут. Уходи…
        Загремел залп «катюш», и Костя чуть не бросился на берег оврага, чтоб посмотреть — где будут рваться снаряды. Ему казалось, он был даже уверен, что сведения, которые он послал с голубем, дядя Володя уже передал артиллеристам за Волгу и те наносят теперь удар по самому большому скоплению фашистской пехоты. Однако первые же взрывы и поднявшиеся огненные клинья разочаровали его: они бьют не туда, надо левее, ближе к той воронке, где сидел… Все перепутали. Как же так? Неужели им непонятно, куда надо бить? Эх, выпалят все снаряды, а самой главной группы не разобьют. Тогда мне отсюда не вырваться…
        Но вот загремел второй залп. Снаряды стали рваться ближе, но все же не там, где хотел Костя. И в это время мимо убитых минометчиков побежали фашисты. Они словно боялись мертвых минометчиков, бежали стороной, без остановки.
        Прижавшись к умирающему старшине, Костя вдруг почувствовал себя жалким и беспомощным. Если бы он знал, как пользоваться прицелом миномета, если бы он умел делать сложные вычисления по шкале прицельного приспособления, если бы ему были известны правила стрельбы по закрытым целям, он бы не ушел от миномета и хлестал бы по удирающим фашистам до последней мины, он бы отомстил за все!
        - Они снова придут… Уходи, уходи вон туда, — повторил минометчик, показывая рукой на отлогий берег, по которому извивалась глубокая траншея.
        - Дядя, а где сейчас наши? Дядя, я Костя, скажите: где наши?
        Но старшина уткнулся лицом в землю и больше ничего не сказал. Его вытянутая рука застыла и осталась неподвижной — так, как рисуют указатель на перекрестке дорог.
        Костя подчинился этому последнему жесту минометчика. Он не знал, куда ведет извилистая траншея, но, поднявшись на берег, понял, что это был ход сообщения между огневыми позициями минометчиков и окопами стрелковых рот, которые оборонялись от фашистов с западной стороны. Под ноги попадались разбитые автоматы, противогазные сумки, изорванные шинели, окровавленные лопаты, бинты… Здесь была горячая схватка, но где же теперь наши?
        Поднявшись на бруствер, Костя посмотрел по сторонам. Справа и слева в задымленной синеве виднелись заводы, а прямо — знакомые места рабочего поселка. Вон, кажется, там, за поворотом оврага, начиналась Тургеневская улица.
        Это же совсем знакомые места. Но почему раньше отсюда не было видно вон тех бугров и даже тракторозаводского поселка? Кругом было много домов и всяких построек, а теперь тут почти все сравнялось с землей.
        Возле самого уха тенькнула пуля, потом целый рой свистящих, но невидимых частиц горячего свинца пронесся над головой, отдельные пули подняли пыль на бруствере и затем настойчиво начали клевать стальной рельс, лежащий вдоль бруствера, за который Костя успел спрятать голову.
        Начавшаяся перестрелка длилась несколько минут. Частые пулеметные очереди доносились с одной стороны, редкие, но резкие выстрелы винтовок — с другой. Костя оказался между двух огней. Не поднимая головы, он прислушался. Покажись — и с двух сторон будешь прошит. Значит, надо продвигаться вдоль траншеи, но куда же она ведет — к своим или фашистам?
        Минометчик показал в этом направлении — прямо вперед. И, как бы ориентируясь по руке минометчика, который то и дело вставал перед глазами, Костя, где ползком, где перебежками, передвигался по ходу сообщения в сторону заводского поселка.
        Перед разрушенным зданием он вынужден был остановиться: в этом месте ход сообщения разделился на две канавы. Одна повернула направо, другая уперлась прямо в подвальное окно.
        - Так ведь это же наша школа. Вот ты куда послал меня, минометчик! — прошептал Костя, осматривая подвал. — Тут-то мне все знакомо. Если придут фашисты, то найду, где спрятаться.
        Вот мастерская школьного столяра. Где он теперь, этот старичок? Попросишь, бывало, у него клею, ворчит, будто отказывает, а глаза отводит в сторону: бери, мол, да уходи, не мешай. А вот школьное хранилище тетрадей и учебников. Теперь тут, оказывается, склад боеприпасов — ящики из-под мин, но ни одной мины, ни одного патрона. А не здесь ли минометчики готовили пищу? Пахнет чем-то съедобным. А вдруг найду корку хлеба, пусть даже дряблую картошку, тогда легче будет пробиться к своим в полк. Что-то ноги подкашиваются…
        Но ни корки хлеба, ни дряблой картошки Косте найти не удалось, зато он наткнулся на склад приборов из физического кабинета. Тут же были инструменты, проволока, самодельные радиоприемники, станки для намотки катушек, паяльник, отвертки, молоточки, плоскогубцы и даже книжки с чертежами и схемами, по которым занимался Костя в радиокружке. Все это кто-то собрал и аккуратно сложил в один угол.
        Сдувая пыль и сажу, осторожно беря в руки то одну, то другую деталь, Костя даже забыл про усталость, про голод: вот теперь-то он вернется в полк не с пустыми руками и дело доведет до конца, теперь-то рация ему подчинится! «Заставлю, все равно заставлю ее работать, как говорил папа, «хорошо и прочно». Вот тогда скажут в полку, что и сын такой же, как отец, — настойчивый…»

¦
        Рация, которую принес Фомин, была тотчас же установлена в блиндаже Титова. Теперь, имея радиосвязь со штабом армии, командир полка оперативно докладывал командующему обо всем, что делалось в осажденном гарнизоне.
        Связь — основа взаимодействия. По первому же радиосигналу штаб армии делал все возможное, чтобы поддержать осажденный гарнизон. Особенно артиллеристы: они быстро откликались на запросы Титова. Фашисты пытались еще раз атаковать осажденный гарнизон, но, встретив сильную завесу огня артиллерии, которая располагалась за Волгой, откатились назад и замолкли.
        Командующий помогал осажденному гарнизону пока только огнем заволжских батарей. Других мер он принять не мог. Главные силы армии, обороняющие Мамаев Курган и берег Волги в центральной части города, переживали не меньше трудностей, чем полк Титова. Но и эта помощь подняла дух воинов полка.
        К радости всего гарнизона, по рации было принято сообщение из тыла о том, что в ближайшую ночь самолеты доставят продукты питания и боеприпасы. Эта весть быстро разнеслась по всему полку. Она долетела и до Лизы.
        За минувшие дни Лиза пережила немало тяжелых минут. Мать заболела воспалением легких. Ее положили в санитарную роту, и девочка не знала, куда ей с ребятами деваться, потому что к погребу подходили фашисты. Прибежавшие тогда к погребу врач и бойцы, что были посланы Титовым, выручили Лизу, Гиру и Петю. Их привели в штаб. Но и тут было опасно. Титов приказал найти для них надежное укрытие. Такое место нашлось: это была трансформаторная подстанция завода с прочными бетонированными стенами, с крепким железным потолком. Подстанция прикрывалась от обстрела заводской стеной.
        Старшей среди детей была Лиза. В тот момент, когда в полку пролетела радостная весть, Лиза находилась в санитарной роте, ожидая разрешения войти к командиру полка.
        Лизе надо было узнать, когда же вернется Александр Иванович, и рассказать Титову, что она умеет ухаживать за ранеными.
        И вдруг перед ее глазами вырос Фомин. Он вышел от Титова.
        - Александр Иванович! — воскликнула Лиза. — Как долго мы вас ждали.
        - Хорошо, молодец, Лиза, — сказал Фомин и приветливо погладил девочку по голове.
        Она была немало удивлена, что Александр Иванович знает, как Лиза собрала ребят, как они живут в трансформаторной, где за ними следит один легко раненный офицер. Об это ему, наверно, рассказал командир полка.
        Александр Иванович понимал, почему Лиза и ее сверстники ждут его, но быть у них сию же минуту не мог: надо было немедленно расставить посты сигнальщиков и побывать у разведчиков.
        - Скоро приду к вам в трансформаторную. Так и передай, — сказал он, направляя Лизу в соседний блиндаж санитарной роты, где лежала ее мать.
        Тут, в большом блиндаже санитарной роты, Лиза встретила здоровенного Зернова. Он был весь в бинтах, но уже на ногах. Ходит между коек и ни на кого не глядит. Лиза знала, что Зернов — Костин друг, но никогда не думала, что этот сильный и смелый моряк может так грустить. Он молча приблизился к Лизе, долго смотрел на нее, будто узнавал в ней Костю, и наконец спросил:
        - А Костя… Костя пришел?
        Лиза опустила голову. В блиндаже все притихли.
        - Нет, еще не пришел…
        - Еще… — Зернов тяжело вздохнул и отошел в дальний угол к своей койке.
        Лиза принялась было рассказывать ему о том, как они были спасены, но Зернов отвернулся. Он будто боялся, что Лиза посмотрит ему в лицо и узнает, кто натолкнул Костю быть разведчиком и использовать в разведке голубя…

¦
        Разведчики не могли встать на четвереньки или подняться на локти, чтоб быстрее продвигаться от одного укрытия к другому. Десятки вражеских глаз следили за этим участком ничейной земли. Сдвинься камень или пошевелись едва заметный бугорок — и все пропало: фашисты откроют губительный огонь из пулеметов и автоматов. Такой уж закон войны: следи за нейтральной полосой, там и камни оживают. Значит, разведчикам надо было срастись с бугорками, превратиться в неживые камни, но продвигаться.
        Самое что ни есть трудное для разведчиков — это преодоление нейтральных полос. Командир взвода разведки выбрал этот трудный путь потому, что другого не было.
        До траншеи, где показывалась «чья-то голова», — как доложил разведчик-наблюдатель — оставалось несколько метров. Но эти метры были особенно трудными. О том, чья голова показывалась над бруствером нейтральной траншеи, командир взвода разведки догадался сразу, но докладывать командиру полка, что это был Костя, он не мог; у разведчиков не принято строить свои донесения на догадках, они строго соблюдают правило: увидел одним глазом, проверь другим и тогда докладывай. Однако Костя больше не показывался, и командир взвода решил действовать. Его так же, как и Фомина, и Титова, и других воинов полка, волновала судьба мальчишки.
        Это был тот самый командир взвода разведки, с которым встретился Фомин в канализационной трубе. Тогда он ничего не сказал Александру Ивановичу о Косте, надеясь найти его где-нибудь в трубах, но, побывав в тылу противника и принеся оттуда важные сведения, он нигде не обнаружил даже его следа. «Можно считать погибшим», — собирался сказать он Титову. Но теперь — другое дело… Фомину и трем разведчикам было приказано отвлекать наблюдателей противника на другие участки. Такое поручение Александр Иванович принял неохотно, он рвался сюда — к нейтральной траншее, но командир взвода категорически отказался взять его с собой; нервы у него для такого дела не подготовлены — педагог.
        И вот командир взвода со своим помощником — в нескольких метрах от нейтральной траншеи. Ровная площадка — ни воронок, ни канав. Тут надо слиться, сравняться с поверхностью земли и передвигаться сантиметр за сантиметром так незаметно, как незаметно растет и вплетается в шероховатость вытоптанного луга стелющаяся трава. Смотри на нее часами — и ничего не заметишь, а она растет.
        Однако разведчики предвидели, что пройдет еще часа два, наступят сумерки и фашисты пошлют своих лазутчиков в нейтральную траншею. Костя может попасть им в руки. Врагу станет известно о том, что командир полка ранен. Костя скажет об этом, не подозревая, что для врага очень важно знать о состоянии командира. Фашистам будет также известно о том, что в осажденном гарнизоне очень мало продуктов питания. Костя, конечно, не считает это военной тайной: хлеб и картошка — не снаряды и пушки.
        Так, не подозревая исхода своих показаний, Костя может усложнить жизнь осажденного гарнизона и облегчить действия фашистам. После этого они могут снять часть своих сил и перебросить на другой участок. Значит, усложнится дело не только в осажденном гарнизоне, но и на других участках обороны Сталинграда.
        Поймет ли это Костя? Если поймет, тогда будет молчать, тогда он не вымолвит ни слова и тогда фашисты попытаются выбить из него показания силой. Это еще больше обозлит мальчика, и он окончательно замолчит.
        Представив мысленно, как над истерзанным мальчиком склонился фашист и, рыча, требует новых показаний, разведчики готовы были вскочить и бежать на выручку, но выдержка, выдержка…
        Рука командира взвода разведки дотянулась до кромки траншеи. Вцепившись пальцами в нее, он медленно подтянул свое тело и так же незаметно сполз на дно траншеи. То же проделал следующий за ним помощник.
        На запорошенном дне траншеи они обнаружили отпечатки Костиных ладоней. Здесь, укрываясь от пулеметного огня, Костя передвигался на четвереньках. Отпечатки помогли разведчикам определить направление Костиного пути.

¦
        Зернов только утром узнал, что ночью с переднего края принесли раненого Фомина. Ни санитары, ни врачи — никто толком не знал, где был ранен сержант Фомин. Говорят, что его принесли разведчики и снова ушли.
        Бронебойщик в тот же час сбежал из санитарной роты. У входа в блиндаж разведчиков Зернова остановил дневальный:
        - Входить нельзя, — и загородил путь автоматом.
        - В чем дело? Не узнаешь своих?! — возмущенно спросил Зернов.
        - Узнаю, но командир взвода приказал никого не впускать.
        - А где он, твой командир?
        - Ушел.
        - А разведчики?
        - Тоже ушли с ним.
        - Кого же ты охраняешь?
        - Блиндаж… Да что ты привязался! Приказано не пускать — значит, поворачивай! — И, приподняв на груди автомат, дневальный сделал шаг вперед.
        - Ох, и хитрый народ эти разведчики! — маневрируя, заметил Зернов. — Сознайся, что все спят, а ты охраняешь их сон.
        - Хотя бы и так, а тебе докладывать не собираюсь. Поворачивай. Придешь позже.
        Зернов хотел было пойти напролом, но дневальный твердо стоял на своем.
        - Доложи командиру, что, когда разведчики спят, войска бодрствуют, — ехидно, с насмешкой намекнул Зернов на беспечность разведчиков опять же с целью задуманного маневра: отвлечь дневального от прохода и проскользнуть в блиндаж.
        - Ты хотел сказать наоборот, — послышался сзади голос, — «когда войска отдыхают, разведчики бодрствуют»!
        Зернов повернулся. Перед ним стоял командир взвода разведки, который только что вернулся от командира полка.
        - Тьфу! — Зернов громко выдохнул, собираясь с мыслями, но командир взвода предупредительно поднял палец:
        - Тише, не гуди, — и, остановив свой взгляд на дверях блиндажа, вполголоса сообщил: — Спит…
        - Он?!
        - Посмотри.
        Через квадратное отверстие, сделанное в дверях, виднелся мигающий свет самодельной настольной лампы. В тот момент, когда Зернов заглянул в окно, маленький, величиною с ноготок, огонек пробежал по обуглившемуся фитилю и погас.
        Командир взвода разведки хотел удивить Зернова, но, заметив, что в блиндаже кто-то потушил огонь, сам удивился.
        - Неужели не спит?
        - Ну пусти же! — с нетерпением, но шепотом попросил Зернов и рванулся в блиндаж.
        В полосе света, проникшего в темный блиндаж разведчиков через окошечко двери, мелькнул небольшой сверток бумаг с обгоревшими клочками. На столе, возле потухшей лампы, показалась рука Кости. Ища на ощупь спички, чтобы снова зажечь лампу, он будто не замечал, что в блиндаж вошел Зернов.
        - Костя, это ты?! — спросил бронебойщик дрожащим от волнения голосом.
        - Я, здравствуйте, — спокойно ответил Костя.
        В этот блиндаж он пришел с разведчиками всего лишь три часа назад. Они нашли его в подвале разбитой школы.
        Усталый, голодный Костя, к удивлению разведчиков, готов был еще на день остаться там. Он был неузнаваем: лицо, руки — в саже, фуфайка и брюки — в пепле, за пазухой, под ремнем, за гимнастеркой, в кармане — какие-то свертки бумаг.
        Разведчики не могли добиться от него, что он искал и что нашел.
        - Не говорите, никому не говорите про меня. Скажите, встретились, и все. — Это единственное, о чем просил Костя разведчиков, намекая, что если они выдадут его, то он сбежит от них. Разведчики дали слово молчать, так и не поняв Костиной тайны.
        Здесь, в блиндаже, Костя съел размоченную галету и выпил полкружки чаю с сахаром. Он хотел есть, но разведчики пока не давали. Вскоре усталость и сон свалили его.
        Костя и во сне видел то, что было наяву. Проснувшись, он сразу же ощупал себя. Все, что было спрятано в карманах, под гимнастеркой, осталось на месте. «Молодцы разведчики, слово сдержали, ничего не тронули. Может, сейчас приступить к делу? Никого нет, тихо, тепло…»
        Мигающий огонек самодельной лампы, удобный для работы уголок с такой же тумбочкой, какая была у Кости дома, на Тургеневской, мягкое кресло, принесенное разведчиками из конторы завода, манили его к себе.
        Теперь для Кости каждая минута была дорога. Присев к столу, он жадно принялся разбирать и просматривать листы знакомого свертка бумаг. И тут как назло погас огонь.
        - Тьфу, растяпа, как неосторожно перевернул листок! — прошептал Костя, ища спички.
        И в это время вошел Зернов.
        Костя не знал, как ему вести себя сейчас с Зерновым, ведь даже другу он пока не мог рассказать о том, чего решил добиться. «Сделаю, тогда скажу и покажу», — твердо решил он, оказавшись на руках у Зернова, который целовал и прижимал его к себе, как родного.
        8. В подземелье
        Вполночь, накануне праздника двадцать пятой годовщины Октября, над осажденным гарнизоном послышались звуки мотора всем известного самолета ПО-2, которого называли тогда «кукурузником». Он кружил над полком по условленному маршруту, выжидая ответных сигналов. Но, как только взвилась первая желтая ракета, немецкие позиции ощетинились. Застрочили пулеметы, затявкали зенитки, а прожекторы, располосовав темноту, начали обшаривать небо. Очереди трассирующих пуль и снарядов, вычерчивая искрящимися штрихами непонятный рисунок, старались поймать самолет, но он куда-то увернулся. Тарахтящие звуки мотора заглохли.
        - Вот гады, не пустили…
        Вдруг над самым блиндажом санитарной роты пронесся шорох, напоминающий быстрое скольжение лыжника. Рядом бухнулся мешок, затем второй, третий… Мотор снова заработал. Самолет, сделав крутой разворот, взмыл. Никто не знал имени этого отважного сокола, но сколько ему было благодарности за то, что он, прорвавшись сквозь завесу огня, доставил с Большой земли продукты! Сделав еще один круг, он направился за Волгу.
        Снова всполошились вражеские зенитчики, но было уже поздно.
        Через несколько минут над осажденным гарнизоном появился новый самолет, затем еще. Они также сбрасывали посылки. Какая радость! Жаль было только, что ни один из летчиков не мог слышать и видеть тот восторг, каким был охвачен полк.
        - Спасибо вам, соколы! Спасибо, Родина!
        Если бы в эту минуту Косте поручили доставить летчикам благодарность и приветы от полка, его не остановили бы ни огонь, ни вода и никакая другая опасность, отделявшая осажденный гарнизон от Большой земли. Возбужденное сердце выстукивало: «Иди, иди!» Оно будто подталкивало Костю на новый самовольный поступок.
        «Нет! Постой, обдумай, спроси старших», — холодно возражал разум.
        Как бы борясь сам с собой, Костя вспомнил свой последний поход в разведку. Его охватила дрожь.
        - Ты замерз, — спохватился санитар, — идем под одеяло.
        «Хотелось бы еще посмотреть, послушать, какие подарки доставили самолеты с Большой земли, но раз велено ложиться, значит, так надо».
        А предпраздничная ночь была поистине интересной. Костя не видел, что делалось в полку, у него была высокая температура, и врач положил его в изолятор, но по тому, что доносилось до слуха из соседнего отсека, он ясно представлял картину оживления.
        Там, за перегородкой, сделанной из шпал, лежал командир полка. К нему то и дело прибегали с докладами штабные офицеры, связные, наблюдатели или просто стрелки из рот. Зуммер телефона гудел беспокойно, как майский жук, посаженный в коробку.
        - Так… Благодарю. Передайте вашему батальону привет от командующего. Патроны в первую очередь пулеметчикам.
        «Дядя Володя волнуется». Косте показалось, что он даже видит большое бледное лицо Титова, на котором после каждого звонка расправляются глубокие морщины и поднимаются поседевшие здесь, в Сталинграде, густые брови.
        «Как хорошо, что мне удалось вернуться из разведки. А ведь мог остаться там навсегда. И зачем я туда пошел! Александр Иванович, наверно, очень сердится на меня. Самовольство, недисциплинированность. Нет, нет, этого больше не будет! И почему так получается: думаю одно, а делаю другое? Надо брать себя в руки».
        Вспоминая свои промахи и ошибки, часть из которых была допущена по незнанию, а часть просто по глупости, Костя хотел сейчас только одного — скорей выписаться из санроты и взяться за дело.
        В соседнем отсеке, где лежал командир полка, шел какой-то крупный разговор. Прислушиваясь, Костя сунул руку под матрац и улыбнулся: молодцы разведчики, они тайком от врача принесли сюда чертежи. Вон какие листы, пересохли, хрустят… Только надо выспросить у Александра Ивановича, где та рация. Теперь-то я найду причину. Перечитаю все книжки, сличу с чертежами и найду. Ох какая сложная эта радиотехника! Придется кое-что спросить у радистов.
        И Костя углубился в чтение.
        - Вот он где! Это безобразие, самовольство! — послышался голос врача, вошедшего в соседний отсек.
        - В чем дело, доктор? — спросил его Титов.
        Врач шумно передохнул.
        - Надо перевязку делать, а он ушел… Ну что вы, сержант, улыбаетесь?.. Температура к тридцати девяти, а он улыбается. Запру в изолятор, так и знайте.
        - Температура к празднику подпрыгнула, а завтра спадет, — послышался голос Александра Ивановича.
        - А шов разойдется, тогда что?
        - Что ж ему расходиться, когда скоро в наступление пойдем, — покашливая, ответил Александр Иванович.
        Костя улыбнулся, ему понравился такой ответ учителя.
        «Правильно, Александр Иванович, правильно. Я тоже чувствую себя хорошо — завтра же могу подняться».
        - Вот и поговорите с ним! Строгий режим — и больше никаких разговоров. В этом деле мне обязаны подчиняться все! — раздраженно выпалил врач.
        - Ладно, доктор, сержант Фомин непременно выполнит ваш приказ. Мы его накажем. Перенесите его койку сюда, в изолятор, — посоветовал Титов.
        «Вот хорошо, Александр Иванович ко мне перейдет, и тут я у него помаленьку начну расспрашивать». Костя с головой укрылся одеялом: врач мог заглянуть сюда и все отобрать или поднять шум.
        Но врач, успокоившись, начал подробно докладывать командиру о здоровье каких-то Вани, Пети и девочки, имя которой Костя не смог уловить.
        - Дети здоровы, а вас надо лечить. Почему вы приказали отнести все ценные продукты в трансформаторную? Часть надо в санроту, ведь ваше здоровье тоже надо подкреплять.
        - Нет, доктор, нет. Мы получим завтра, а детям надо в первую очередь. Несите все в трансформаторную…
        «Что же делается в трансформаторной? — удивился Костя. — Неужели там в самом деле живут ребята? Что они делают?»
        Вскоре Костя почувствовал, что кто-то бережно поднимает одеяло с головы и поправляет подушку. Чем-то родным, знакомым пахнуло ему в лицо. Он открыл глаза.
        - С добрым утром, Костя.
        - Александр Иванович! — Костя вскочил, обхватил учителя за шею, прижался и, чуть не плача от счастья, приговаривал: — Простите меня, Александр Иванович, простите!
        - Поздравляю тебя, дорогой, с праздником.

¦
        На другой день Костя уговорил врача отпустить его в трансформаторную.
        Скрипнула окованная железом дверь. Костя переступил порог и не поверил своим глазам: в трансформаторной были ребята. Лиза познакомила его в первую очередь с тощенькой узкоглазой девочкой, которую звали Гира, затем с черноволосым вихрастым мальчиком Петей, которому было лет одиннадцать.
        Сначала ему показалось, что эти малыши ничего не понимают, но вот заговорила худенькая Гира, и ему стало ясно — они почти все знают: знают, что наши скоро соединятся с главными силами, а те фашисты, что вышли к Волге, будут взяты в плен и их заставят строить новую школу.
        - Теперь тут стало хорошо. Фашисты совсем притихли, — важно добавил Петя.
        Поговорив с новыми друзьями, Костя заглянул за щит, где стояла печь, сделанная из железной бочки. Она отделяла «прихожую» от «общежития». В печке трещал огонь. Красные, желтые, синие языки ласкались возле отверстий, щекотали стенки и, казалось, заставляли улыбаться печку. От нее веяло теплом и приятным запахом домашней кухни, отчего в трансформаторной было сухо, тепло и уютно.
        - У нас тут всегда так, — похвалилась Лиза, — каждый вечер к нам приходят греться бойцы и командиры. Сушатся, отдыхают, как дома.
        Возле печки с кочергой в руках стоял рыжий круглолицый парнишка. Он даже не вышел знакомиться с Костей. Это был Ваня. Тот самый Ваня, что втайне от Пети и Гиры строил для фашистов ловушку. Но ничего не получилось, и он, вспомнив приглашение Лизы, пришел в трансформаторную сам.
        - Дежурный? — спросил его Костя.
        - Так точно, — ответил Ваня, — в наряде.
        - Нет, это он наказание отбывает, — пояснила Лиза. — Вчера…
        - Помолчи, сам объясню, — перебил круглолицый. — Тут бывает холодно. Все равно кому-то надо стоять с кочергой. Но я тоже занимаюсь. — Он показал на исчерченный бок печки.
        «Смотри, задачи решает!» — удивился Костя и хотел спросить, в какой школе он учился до войны, но в это время круглолицый забарабанил кочергой по печке и закричал:
        - По ме-стам! — и, повернувшись к Косте, пояснил: — Перерыв кончился.
        На стене висели ходики, и дневальный обязан был внимательно следить за распорядком.
        - Что же вы делаете? — спросил Костя у Лизы.
        - Занимаемся, задачи решаем, читаем. Вон даже расписание есть.
        Костя посмотрел расписание и улыбнулся. «Игра, а не учеба. Все это не то. Эх вы, надо делом заниматься… Но уж раз Александр Иванович просил, значит, нужно поддержать компанию». И, присев к столу, поинтересовался, какие они решают задачи, помог Гире, затем Пете, потом забылся и начал пояснять «малышам» все по порядку.
        Глазенки ребят повеселели, да и сам Костя был рад тому, что вновь сидел за партой.
        - Вам все покажи да подскажи, самим соображать надо, — шутя проворчал он, чувствуя себя снова в своей среде.

¦
        Живя в трансформаторной, Костя тайком занимался своим делом, но ему часто мешали сверстники, особенно этот угрюмый и неразговорчивый Ваня. Он просыпался рано и любил сидеть возле печки. «И так красный и еще жмется к печке», — говорил про него Петя.
        В самом деле, первые дни Косте казалось, что Ваня, скитаясь по развалинам, промерз до корней волос и все еще не может отогреться. Затем стал замечать, что Ваня, сидя возле печки, тоже о чем-то думает и даже шепотом разговаривает сам с собой.
        Костя спросил у Пети:
        - Ваня лунатик, да?
        - Не знаю. Каждое утро вот так. Встает раньше всех и сидит. Спрашивал — молчит. «Отойди, говорит, а то подзатыльников надаю».
        - Тогда давай вместе спросим.
        Ваня будто ждал, когда к нему подойдет Костя и спросит, что он делает.
        - Сейчас все покажу. Садись, слушай, — пригласил он Костю. — И ты можешь, но не мешай, — тут же предупредил он Петю.
        У печи стоял ящик с песком. В этом ящике Ваня навел порядок. Он собрал остывшие угольки в кучу, золу сгрудил к дверце и, выравнивая щепкой песок, приготовился объяснять Косте что-то очень важное.
        Усевшись поудобнее, ребята не заметили, как поднялись Лиза и Гира. Девочки тихонько умылись, взяли котелки и пошли на кухню санроты за завтраком. Эту обязанность они не доверяли мальчикам, хотя Петя несколько раз порывался установить дежурство, чтоб все по очереди ходили на кухню. Лиза категорически запротестовала, и пришлось смириться: она же старшая, ее сам командир назначил на такую должность.
        Ваня устроил из песка что-то похожее на косогор с оврагами, буграми и крутыми склонами. Костя сразу смекнул: «Рельефную карту делает. — Но промолчал. — Посмотрим, что дальше».
        - Это Волга. — Ваня показал на извилистую канавку, вырытую под самой дверцей печки, где гладкой полоской, с мысками и островками песка, лежала зола.
        - И правда, как вода в пасмурный день, — вырвалось у Пети, — серая и в глазах рябит.
        - Печка обозначает Заволжье: там Урал и все наши города, — пояснил Ваня, будто не слыша Петиных слов, — а вот это Сталинград. — Ваня пальцем вычертил на покатом склоне песка границы города, растянувшегося чуть ли не через весь ящик. Затем, прихватив горсть мелкой кирпичной крошки, он начал обозначать развалины города и его окрестностей.
        - Там, на этой равнине, у Волги — Красноармейск, Бекетовка, Сарепта, элеватор, ближе к нему — Дар-гора. Тут тоже много построек, целые улицы белых домиков. Их мы обозначим вот этой известкой. Центр — угольками. Тут все сгорело. Мамаев Курган — вот этой галькой. Дальше — заводской район. Здесь — «Красный Октябрь», здесь сейчас мы живем, рядом с нами — тракторный.
        - Ага, теперь я знаю, что ты хочешь показать. Ишь как, слово в слово заучил, — заметил Петя.
        - Молчи! — Ваня сердито взглянул на него и, взяв гвоздь, начал вычерчивать в песке глубокие извилистые борозды в центре, где проходит Царица, затем вычертил овраг Долгий.
        Теперь перед глазами Кости был не простой ящик с песком, а целый город со знакомыми улицами, оврагами и площадями.
        - Линия обороны проходит вот так, — многозначительно произнес Ваня, и гвоздь врезался в песок где-то на северной окраине города.
        - Не так. Он с этого начинал… — возразил Петя и осекся. Ваня так зло посмотрел на него, что действительно надо было молчать.
        - Подзатыльника хочешь! — погрозил он и безжалостно ржавым гвоздем принялся бороздить крутые зигзаги, петли, нарушая все, что так тщательно было нарисовано.
        - Подожди, — Костя схватил Ваню за локоть, — давай еще раз посмотрим, где наша Тургеневская, тракторный, школа…
        - Вот тут, — мягко ответил Ваня.
        - Вижу, что тут, — сказал Костя, пристально вглядываясь в неровности песка.
        - А вот тут наша Угольная улица, — сказал Петя с тоской в голосе, показывая на цепочку черных угольков.
        - Ну вот, теперь начнете про свои улицы, надо обо всем думать, — упрекнул их Ваня. — Давайте дальше.
        И снова гвоздем начал бороздить песок, как бы отрезая от Волги сначала тракторный завод, затем половину рабочего поселка, и, перед тем как разрезать пополам «Красный Октябрь», сделал крутую дугу, концы которой почти сомкнулись у Волги.
        - Это наш осажденный гарнизон.
        От «Красного Октября» линия фронта уткнулась в гальку, обозначающую Мамаев Курган, затем спустилась к устью Царицы.
        Где-то в степи, за Красноармейским поселком, Ваня поставил точку и насупился. Что-то припоминая, он уже совсем не своей фразой заключил:
        - Как видите, Сталинград разорван на несколько кусков, но не сдается. Наша 62-я армия сдерживает фашистов у берегов Волги, на Мамаевом Кургане и на улицах заводского района.
        «Как здорово рассказывает», — с одобрением посмотрел Костя на серьезное, раскрасневшееся лицо Вани.
        - Сейчас линия фронта стала… стала, ну как… забыл слово, как называем новый учебник по истории?
        - Стабильный, — подсказал Костя.
        - Ну вот, линия фронта стала стабильновая.
        - Лейтенант говорил «стабилизировалась», — поправил Петя.
        - Высказался! — оборвал его Ваня, пряча глаза от Кости.
        «Понятно. Значит, он у кого-то это слизнул», — догадался Костя, но по-прежнему с интересом смотрел на ящик с песком.
        - Раз говоришь, что линия фронта стабилизировалась, значит, по-твоему, она так останется навсегда?
        - Не торопись, ты еще не знаешь нашу новую тактику, — ответил Ваня. — Вот смотри: фашисты теперь перестали бросать бомбы на наш передний край и даже на осажденный гарнизон.
        - Бомб не хватает, — заметил Костя.
        - Нет, — возразил Ваня, — ведь сюда они бросают. — И шляпкой гвоздя начал ковырять золу, обозначавшую Волгу, от чего будто в самом деле поднялись столбы воды и разбитого льда. Затем несколько раз стукнул по железному дну печки, изображая взрывы бомб. — Значит, бомбы у них еще есть. И не в этом секрет. Наши траншеи проходят очень близко возле фашистских. Самолеты не могут бросать бомбы на наш передний край, потому что осколки достанут самих же фашистов. Они должны удирать или молчать, а наши в это время что-нибудь придумают. Понятно?
        - Ух как ловко! — восхитился Петя.
        - А почему ничего не говоришь про артиллерию? — спросил Костя.
        - Наша артиллерия, сам знаешь, какая сильная. Самые главные пушки за Волгой. Они громят фашистов как надо. Вот отсюда, — Ваня показал на печку, — как даст!
        В это время вошла Гира, хлопнув дверью. Из отверстий поддувала посыпались искры.
        - Во как! — воскликнул Ваня, радуясь столь удачному совпадению.
        Гира, поставив котелки, недовольно посмотрела под ноги собеседникам.
        - Опять насорили, как маленькие. — И, взяв веник, начала подметать.
        Ребята покорно отступили перед ней.
        - Молодец, Ваня! Здорово у тебя получилось, — похвалил Костя.
        - Целую неделю заучивал. Это лейтенант нам так рассказывал, когда жил у нас. А насчет артиллерии сам придумал, и так получилось, — откровенно признался Ваня.
        - Все равно хорошо, — повторил Костя.
        - У тебя даже лучше получилось, — добавил Петя.
        И Ваня примирительно посмотрел на него.

¦
        От котелков аппетитно пахло, и ребята не могли дождаться, когда Гира кончит подметать.
        - Гира, тебе помочь? — вызвался Петя.
        - Не торопись, еще Лиза не пришла, — ответила Гира.
        Пришлось ждать, отвернувшись от котелков.
        Наконец пришла Лиза с большим узлом в белой марле.
        - Опять эти тряпочки свертывать? — сказал Петя, глядя на узел.
        - Если тебе лень, то можешь отдыхать, — ответила Лиза, приглашая всех к столу.
        Вкусный густой суп из гороховых концентратов на время отвлек ребят от всяких дум и разговоров. Первым увидел дно своего котелка Ваня, затем Петя.
        - Чай будет?
        - Нет, ребята, сегодня без чая. Чайник занят стерилизатором, — ответила Лиза.
        - Чем? — спросил Петя.
        - Стерилизатором, такой состав от микробов всяких, — пояснила Лиза.
        - А зачем он нам?
        - Ты, Петя, будто не знаешь зачем… — упрекнула его Лиза, кивнув на белый узел.
        - Понятно, не поясняй, — согласился Петя, позвав Ваню к умывальнику.
        После завтрака Лиза покрыла стол чистой марлей, и на столе выросла целая копна перепутанных бинтов. Они были прокипячены и вымыты в горячей воде. Их надо было собрать в пакетики и передать обратно в санитарную роту. Лиза рассказывала и показывала, как надо делать пакеты. Это больше всего касалось Кости. Он впервые встретил такую работу, но, поняв смысл, сразу потянулся к бинтам.
        - Постой, — отстранила его Лиза, — сначала руки вымой, потом саносмотр проведем, и уж тогда…
        Три раза Костя и Ваня вытягивали руки перед Лизой, и каждый раз она находила что-нибудь. То маленькую крапинку грязи под ногтем, то едва заметные частицы золы и пепла под заусенцами.
        - Давай твой стерилизатор, так не промоешь, — рассердился Ваня.
        - Говорю, сначала водой промой как следует, тогда дам стерилизатор, — твердо стояла на своем Лиза.
        До того как дошло время свертывать бинты, у Кости и Вани от нетерпения заблестели глаза. Петя же имел опыт и довольно легко получил право приступить к делу.
        Первый бинт Костя смотал в пакетик с помощью Лизы. Собственно, она, Лиза, сделала этот пакетик, но положила его против Кости. Когда Костя взялся за второй бинт, у Гиры и Пети лежало уже по три пакетика, у Вани — два, у Лизы — ни одного.
        Но скоро Лиза догнала Гиру и Петю. Количество пакетиков, складываемых штабельками, все росло и росло. Костя и Ваня немножко отставали, но, приноровившись, начали нажимать.
        В самый разгар соревнования послышались сильные толчки и взрывы. Крупнокалиберные немецкие минометы очередями прощупывали глубину обороны осажденного гарнизона. Несколько мин взорвалось где-то совсем рядом с трансформаторной. Но ребята уже привыкли к таким сотрясениям и продолжали работать. Только Петя, втянув голову в плечи, несколько минут сидел неподвижно.
        - Теперь мы тебя догоним, — сказал ему Ваня.
        - Ну что этим психопатам надо от нас! Палят и палят, — зло погрозил кулаком Петя в сторону врага.
        Вскоре стало ясно, что девочки далеко обогнали мальчиков. Ваня с досадой посмотрел на убывающую кучу бинтов. Ему, видно, очень не хотелось быть позади девочек.
        - Не хапайте, — сказал он Лизе, прихватив в запас несколько бинтов. На его лице выступили капли пота, да и Костя раскраснелся, видя, что победа явно на стороне девочек.
        - Ладно, тащи еще бинтов, начнем снова, — потребовал Петя, защищая своих друзей. Лиза и Гира начали подсчитывать пакетики.
        - Ишь ты какой! А уроки когда? — одернула его Гира.
        - Да, Александр Иванович велел принести ему тетради на проверку, — поддержала ее Лиза.

¦
        Расстроенный поражением в соревновании с девочками, Ваня и после уроков ни с кем не разговаривал. «Подумаешь — победительницы. Еще, может, скажут, что они, девочки, больше пользы фронту приносят, чем мальчики».
        Ване чем-то хотелось показать себя перед товарищами, перед Александром Ивановичем и перед командиром полка. Он снова был угрюм и неразговорчив.
        На другой день рано утром Ваня ушел из трансформаторной и вернулся только к обеду, но с торжественным видом.
        - Где ты был? — спросила его Лиза.
        - В батальонах.
        - Зачем ты туда ходил?
        - Придет вечер — узнаешь зачем, — многозначительно намекнул Ваня.
        Вскоре все выяснилось. В минувшую ночь самолеты сбросили несколько посылок с патронами. Их немедленно роздали по батальонам. Вечером в трансформаторную принесли несколько пулеметных лент и магазины ППШ. Сначала набивка патронов шла под наблюдением оружейного мастера. Ваня умело обращался с патронами и быстро заслужил у мастера полное доверие.
        - Ровней, ровней набивай, да не торопись, от набивки многое зависит. Может случиться задержка патрона, — с азартом пояснял он своим сверстникам.
        - Откуда ты, Ваня, знаешь такие подробности? — спросил Костя, с завистью глядя на его ловкие руки.
        - Знаю. Приходилось.
        - Что, пулеметчиком был?
        - Хотел быть, да не приняли. Помогал-помогал, а пришел день в бой идти, меня хоп — и за Волгу.
        - Ну и что?
        - Не тут-то было! Ищи-свищи… Лиза, Лиза, не жми так сильно. Вот так, легонько. А выравнивать я буду сам.
        Когда стали заряжать магазины автоматов, то только у Вани хватило сил, чтобы завести пружину. Уложить семьдесят патронов в спираль открытого магазина оказалось не так-то легко. Но Ваня имел практику, и у него патроны вставали один к одному, как семечки в подсолнухе. К концу работы он сделал вдвое больше Лизы, Гиры и так же далеко обогнал Костю и Петю.
        На следующий день Петя, Костя, Гира и Лиза соревновались между собой, а Ваня выступал вне конкурса. Он следил за качеством работы и каждому помогал заводить пружины.
        «Хорошо, Ваня, молодец! — про себя хвалил Костя нового друга. — Но я тоже скоро докажу тебе… Вот посмотришь и удивишься. То, что я сделаю, поважнее и посложнее набивки патронов и одной силой не возьмешь».
        В такие минуты он старался набивать патроны по всем правилам.
        И сколько было радости у ребят, когда узнали, что патронами, которыми они заполняли диски и ленты, отбита очередная атака врага. Им казалось, что теперь они по-настоящему и с успехом воюют за Сталинград.
        9. Роковая ошибка
        По канализационным трубам все чаще и чаще стали прибывать связные и нарочные из штаба армии. Подземная тропа, проложенная Фоминым, была трудной и опасной, но пока что единственной. Встретившиеся в трубе не могли разминуться, и кто-то один в зависимости от важности поручения должен был продвигаться вперед, другой — ползти назад до ближайшего люка. На этой почве не раз происходили короткие перепалки. Особенно много таких встреч пережили письмоносцы.
        Пункт полевой почты 32410 снова ожил: письма, открытки от родных и знакомых! Какое счастье! Многие, прежде чем читать, прикладывали конверт к губам, будто вдыхая запах родного дома.
        Фомин читал письма с трепетом. Жена, тоже учительница, сообщала об успехах своего класса как о большом событии в жизни всей страны. И она была права. Отдельные строчки Фомин, не замечая того, перечитывал по нескольку раз вслух.
        Треугольный конвертик получил и Зернов. Теперь он являлся в санроту только на перевязку — по утрам. И тут его застало письмо. Двенадцатилетний братишка Триша писал о пятерках по математике, географии, русскому языку, подробно сообщал о домашних делах: об уборке урожая, хлебосдаче, о своем бычке, на котором он все лето возил воду тракторной бригаде. «В следующее лето, — писал Триша, — буду работать прицепщиком».
        Зернов не мог спокойно читать эти слова один. Он прибежал в трансформаторную. Тут его знали и любили. Размахивая письмом, как флагом, он приговаривал: «Молодцы, ребята, молодцы! Читайте!»
        Затем брал на руки первого попавшегося и качал. А когда письмо взяла Лиза и прочитала вслух, Зернов неожиданно предложил:
        - Давайте споем, ребята, мою любимую.
        Все знали, о какой он песне говорит, и тут же запели «Варяга»:
        Наверх вы, товарищи, все по местам!
        Последний парад наступает.
        Врагу не сдается наш гордый «Варяге.
        Пощады никто не желает.
        Зернов пел хуже, чем играл на пианино, но он так увлекательно дирижировал, что ребята забывали про все. Когда кончили петь, он снова предложил почитать письмо от брата. Бронебойщик был по-детски рад весточке из дому и хотел, чтобы вместе с ним радовались все.
        Не получал писем только Титов. Его семья и родные были там, откуда никто не ждал почты: они остались в оккупации. Свое личное горе командир старался не выказывать. В часы доставки почты он вызывал к себе писаря и диктовал ответы родителям и женам погибших воинов полка.
        Не приносили полковые почтальоны писем и обитателям трансформаторной. У юных жителей этого гарнизона еще не было постоянного адреса, и ждать писем им было не от кого. Родители погибли здесь, в Сталинграде, а дальние родственники и знакомые не могли и предполагать, что в таком огне могут жить дети, хотя и Лиза, и Гира, и Петя, и Ваня были бы рады получить от кого-нибудь весточку. Но от кого?
        Не ждал писем и Костя. Ему совсем не от кого было ждать. В эти дни перед ним все чаще и чаще вставал образ отца. Костя видел и чувствовал, с какой любовью бойцы и командиры относятся к нему — сыну погибшего майора Пургина. «Видно, папа много сделал для полка, раз его так долго помнят. Мало ли погибло в полку людей, а вот папу не забывают. Значит, и мне надо сделать такое, чтоб, если даже не останусь в полку, запомнили бы надолго».
        И Костя с жаром принимался за решение поставленной перед собой задачи. За эти дни он приобрел хороших друзей во взводе связи. Туда он ходил неспроста и вскоре добился, что ему снова доверили ремонтировать рацию. Он принес ее в трансформаторную, когда ребята легли спать. «Иначе нельзя: начнут расспрашивать да мешать».
        Место для работы он подготовил еще днем в дальнем углу, который забаррикадировал кроватью, перевернутым столом и досками. Спрятав туда рацию, он прилег рядом с Петей. Но не спалось. Вспомнив, как он брался ремонтировать рацию и как на глазах всего взвода провалился, Костя встревожился и уже не мог больше лежать: ему казалось, что только теперь он может снять с себя это позорное пятно. И разве можно было уснуть с такими мыслями в голове?
        - Костя, ты где? — бормотал Петя, проснувшись в полночь. Не чувствуя возле себя Кости, он открыл глаза и, заметив в дальнем углу огонь лампы, поднялся и тихо, точно кошка, подкрался к другу.
        «Подсмотрю, что делает, всю его тайну раскрою, пусть не секретничает, я же никаких секретов не держу». Но, увидев разобранную рацию, множество разных катушек, медных проволочек, шурупов, болтиков, блестящие лампочки, проволоку, серебряную бумагу (фольгу), чертежи, над которыми Костя склонился, Петя не посмел произнести ни одного слова и долго молча наблюдал за тем, что делает его друг.

¦
        Костя был так увлечен своим делом, что не заметил, как к нему подошли сначала Ваня, затем Лиза и Гира.
        - Ты не спал? — спросила Лиза.
        - А? Что? Да, да… Перегорела первичная катушка выпрямителя, четыре тысячи витков. И пробит конденсатор.
        - Неужели пробит? Прямо пулей. Вот паразиты! — не понимая, в чем дело, сожалел Петя.
        Костя только теперь увидел перед собой своих товарищей.
        - Нет, Петя, пуля тут ни при чем. Током, понимаешь: электрическая искра пробила изоляционную эмаль, и теперь ток идет не туда.
        - Ну давай наладим, — сразу предложил Ваня.
        Костя с удивлением посмотрел ему в глаза. «Нет, Ваня. Раньше бы я тоже так сказал, а сейчас — ведь это радиотехника, ее голыми руками, без подготовки, не возьмешь».
        - Впрочем, вы поможете мне? — вдруг предложил он друзьям.
        - Конечно, поможем, — ответил Ваня.
        - Только не горячиться и на силу не брать, — предупредил Костя. — Сначала давайте перемотаем вот эту катушку. Тут четыре тысячи витков. Потом возьмемся за проверку контактов и так постепенно поставим рацию в строй.
        Ребята доверчиво выслушали Костю, и работа началась.
        Прежде чем браться за какую-нибудь деталь, они листали страницы книг, читали, сличали с чертежами и только тогда или ставили ее на место, или принимались ремонтировать. Работа шла медленно, но интересно. Много интересного и нового узнавали с каждым часом Петя и Ваня. Пришедший сюда старший радист из взвода связи помог разобраться в непонятных вопросах, и теперь уже все надеялись на восстановление рации. Но в этот день в гарнизоне разбушевался пожар. Он начался от взрыва заводского нефтехранилища, что находилось у изгиба железнодорожной линии, проходящей в верхней части заводского района. Его взорвали фашисты.
        Тысячи тонн горящей нефти, мазута, разливаясь по территории осажденного гарнизона, затопили окопы, траншеи, ходы сообщений. Кипящая масса устремилась в овраг, где были расположены штаб, санитарная рота и блиндаж для больных. Расползаясь по всем щелям и канавам, нефть выкатилась на Волгу. Горела земля, гулко лопались камни, рушились руины. Это был самый страшный пожар. Осажденный гарнизон утопал в море огня. Казалось, сгорит нефть — и тем закончится героическая борьба. Если бы кто-нибудь посмотрел на эту картину со стороны, то никогда бы не поверил, что там, в пучине этого пожара, еще живут и борются люди.
        Да, то были тяжелые часы и минуты осажденного гарнизона. Но там не было паники. Закаленные в огне Сталинграда, бойцы и командиры не отступили перед этим пожаром, а вступили в борьбу с ним. Они бросались в пламя, выносили из горящих блиндажей раненых и больных, осыпали их землей, тушили огонь и снова шли.
        К трансформаторной, где жили ребята, огонь не дотянулся, его потушили перед заводской стеной. В эти часы Костя, Ваня, Петя, Лиза, Гира стояли возле своего жилища с лопатами и ведрами с песком. С ними был Александр Иванович Фомин. Видя, как борются с огнем взрослые, ребята были готовы так же отстаивать и свою трансформаторную, которая для них была и школой, и родным домом.
        - Скажи, Костя, через огонь радиоволны проходят? — вдруг спросил Петя, как бы ища выхода из положения, если пожар не утихнет.
        - Проходят, — ответил Костя. — По радио передают сигналы со дна моря через воду, не только через огонь.
        - Тогда иди скорей, ремонтируй, а мы постоим, — предложил Ваня.

¦
        День и ночь не унимался пожар. Местами его потушили воины героического гарнизона; местами огонь, высосав всю нефть из оставленных окопов и траншей, погас без вмешательства людей.
        Главное, удалось отстоять заводскую ограду и основные позиции обороны полка. Титов предвидел, что после такого пожара фашисты начнут новое наступление. Поэтому он еще ночью, связавшись по радио с командующим и доложив свой план, начал готовить полк к отражению предстоящих атак. В первую очередь он приказал открыть нефтяные баки, что были зарыты у заводского заправочного пункта.
        - Будем клин клином выбивать, — говорил Титов своим боевым помощникам.
        К утру вся заводская площадь была вновь залита нефтью и бензином. Только теперь эта территория должна была вспыхнуть, лишь когда будет дан сигнал Титова. Не каждый мог понять этот план командира. Да и в самом деле, после такого пожара вызвать новый было, на первый взгляд, опасным риском. Но Титов твердо стоял на своем.
        - Мы уже умеем жить и бороться в огне, а фашисты нет. Посмотрим, смогут ли они выдержать такой урок, — разъяснял он, инструктируя группу воинов, составленную из самых надежных и отважных бойцов, среди которых был и Зернов.
        Утром над осажденным гарнизоном повисла непривычная тишина. Сначала Косте показалось, что он оглох. Он вышел из трансформаторной, чтобы побежать к Титову и доложить, что в полку с этого дня есть вторая рация. Он, Костя, собрал ее и уже поймал первые сигналы. Правда, передатчик еще не действует, но прием идет нормально. Теперь только надо узнать, на какой волне работают рации штаба армии, чтобы принимать оттуда радиограммы.
        «Но что это, почему такая тишина? Ни выстрела, ни взрыва». Костя остановился. Перед его глазами была заводская стена. Она стояла, как скала из черного камня. С неба еще продолжали валиться хлопья сажи. Кругом черно и тишина.
        Вслед за Костей вышла Лиза, за ней потянулись остальные. Они молча прижимались друг к другу, вздрагивали и не могли понять, почему наступила такая тишина. Даже в той стороне, где был враг, тоже было тихо. Фашисты, притаившись, прислушивались к мертвой тишине осажденного гарнизона.
        Да, было именно так. Фашисты считали, что после такого пожара осажденный гарнизон погиб полностью. Они были уверены, что не встретят сопротивления. И двинулись вперед.
        Цепь за цепью, колонна за колонной шли фашисты по бывшему парку на заводскую площадь. Костя видел это, забравшись на кучу щебня. Впереди ползли танки, их было не меньше десятка. Они ползли по пустырю, на котором чернели пятна кустов, искалеченных деревьев и пней.
        За танками двигалась пехота в серо-зеленых шинелях. И вот уже над головой засвистели пули.
        - В нас бьют! — крикнул Костя, прогоняя ребят в укрытие.
        Прошло еще несколько секунд. Танки остановились и, подождав пехоту, двинулись прямо на заводскую площадь.
        Вдруг от самой кучи, где лежал Костя, кто-то выскочил и помчался навстречу танкам. Он бежал проворно по ходу сообщения, держа на плече какой-то шест. Косте показалось, что у этого гвардейца было какое-то новое оружие: металлический шест, на конце которого — большой сверток тряпок, как на факельной палке.
        Добежав до окопа, гвардеец с шестом припал к брустверу. Он, казалось, подкарауливал головной танк, что двигался прямо к трансформаторной через бугорки и ямки, политые нефтью. Местами из отдельных лужиц нефть под тяжестью гусениц разлеталась в стороны, обливала броню, захлестывала смотровые щели.
        Знали ли фашисты, что огненный меч, который они готовили на защитников Сталинграда, теперь повертывался против них? Могли ли они думать, что у них под ногами загорится земля?
        Гвардеец выскочил из окопа, держа над головой шест. На шесте красным флагом полыхал факел.
        И земля загорелась! Вспыхнул головной танк!
        Вражеские пехотинцы застрочили из пулеметов в гвардейца с факелом. Тот рухнул на землю и тут же встал, весь в огне. Метнувшись в сторону, затем прямо, он выбежал на площадь. И везде, где он появлялся, сразу же загоралась земля.
        - Что это такое?! — воскликнул кто-то из ребят, видя, как на площади мечется огненный ком. Вот он бросился навстречу бронированным машинам, как бы преграждая им путь…
        Загорелся танк, другой, третий… Остальные попятились назад, давя гусеницами свою же пехоту, припавшую к земле.
        А земля горела, горела…
        Сквозь огонь и дым было видно, как огненный ком выкатился на бугорок и там остановился. И когда остановился, Косте стало ясно, что это человек. Он поднял руку. Слившиеся языки пламени развевались вокруг него, как знамя на ветру. Он звал своих товарищей, друзей на помощь? Нет, он звал вперед, на врага…
        Но не все гвардейцы, как показалось Косте, поняли этот жест героя. Вдруг наступила какая-то оглушительная тишина. Перестали строчить фашистские пулеметчики. Они были ошеломлены появлением горящего человека, который бежал на них, затем остановился. Замолчали и наши, видно ожидая какой-то команды. Косте даже показалось, что все ждут команды горящего человека, и, кажется, услышал его захлебывающийся в огне голос. Нет, это огонь так плескался.
        Пламя на бугорке взметнулось еще выше и бросилось вперед. Сквозь огонь Косте плохо было видно, как и куда повел за собой горящий человек поднявшихся в атаку гвардейцев. Он только видел, как через всю пылающую площадь, по горящей земле, ринулись большие группы гвардейцев, словно их не брал огонь, словно они сами были жарче огня. А потом до Костиного слуха донеслось нарастающее «ура». Грозное и мощное, оно катилось все дальше и дальше.
        Броситься бы вслед за гвардейцами, да нельзя: туда же потянутся и малыши… Однако надо узнать, кто же выскочил из-под этой кучи щебня с шестом и не пустил головной танк к трансформаторной, а потом поджег землю и сам превратился в горящий факел.
        Узнал об этом Костя, когда стих бой, — вечером перед сумерками, когда возле невысокого бугорка, где была вырыта свежая могила, состоялся митинг. На митинг пришли и Костины друзья из трансформаторной.
        Среди собравшихся на митинг Костя нашел глазами сначала Александра Ивановича, затем Титова и долго не мог найти Зернова. Но вот все повернули головы в сторону переднего края. Оттуда по глубокому ходу сообщения шли гвардейцы. На скрещенных винтовках они несли покрытого шинелью погибшего товарища. Несли скорбно, тяжело. И когда положили его на бугорок свежей земли и сняли шинель, чтоб попрощаться, Костя увидел на обгоревшей груди героя обуглившиеся, но сохранившие свои оттенки полосы морской тельняшки. Это был Зернов. Его нельзя было узнать в лицо, но это был он — огромный, хоть огонь и старался скоробить его тело, сильный и такой могучий, что казалось, встань он снова во весь рост, топни ногой, и земля покачнется.
        - Товарищи!.. — Титов приподнялся с носилок. В руках у него была красная книжечка. — Это партийный билет на имя Зернова Михаила… Мы не успели вручить тебе, наш дорогой товарищ, этот билет, но ты погиб коммунистом. Твой подвиг, как яркий костер, будет всегда освещать и согревать сердца патриотов нашей Родины! Вечная слава тебе, Михаил Зернов…
        Воины полка склонили головы. Прозвучал прощальный салют.
        Костя стоял возле Титова, и ему казалось, что вот сейчас зазвучит рояль, на котором играл Зернов. Но рояль молчал.
        А немецкие танки все еще горели, как бы корчась от огня.

¦
        Прошло еще две недели.
        Ребята по-прежнему жили в трансформаторной. К ним из санитарной роты пришла мать Лизы. Надежды на восстановление ее зрения не было. Вытекшие глаза остались закрытыми на всю жизнь. Прислушиваясь к тому, что делают ребята, она ко всем относилась одинаково, иногда даже больше и строже спрашивала со своей дочери. Ее сразу полюбили все — и Петя, и Ваня, и Гира. Костя же был знаком с ней давно и относился с искренним уважением. Ему было очень жалко, что эта добрая и умная женщина осталась без глаз. Как-то у Пети сорвалось с языка: слепая — и нечего, мол, ее спрашивать о всяких пустяках. Костя схватил его за грудки, подтянул к себе и молча тряхнул так, что тот прикусил язык.
        Все чаще и чаще стал приходить в трансформаторную Александр Иванович.
        Он горячо одобрял и поддерживал Костю за организацию радиокружка. Знакомясь с устройством радиоламп, трансформаторов, наушников, микрофона, ребята практически познавали законы физики, химии, вникали в существо электрических явлений и радиотехники.
        - Знаешь что, Костя, давай эту рацию приведем в полный порядок и отнесем командиру полка, — как-то вечером, перед сном, предложил Ваня. — Отнесем и поговорим. Теперь он должен поверить нам и принять в полк.
        - Правильно, я тоже пойду, — поддержал его Петя.
        - Но ведь эта рация только принимает. Передатчик нам не наладить, — возразил Костя.
        - Этого ни один радист здесь не сделает. Это надо на заводе, — как бы оправдывая Костю, сказал Петя.
        - Значит, это наш плюс, — заключил Ваня и с азартом настоял: — Идем, ты же не трус.
        Костя подумал и согласился.
        - Только вы первыми начинайте просить. Да не прямо, а так — сначала про пушки, а уж потом и насчет радистов.
        - Ладно, я начну первым, — вызвался Петя, боясь, что Ваня не возьмет его в компанию.
        Едва скоротав ночь, еще далеко до рассвета, Ваня, Петя и Костя тайком от девочек ушли к командиру полка.
        - Значит, кто же из вас решил артиллеристом быть? — внимательно выслушав ребят, спросил Титов.
        - Мы же об этом прямо не говорили, мы только спрашиваем, можно ли нам ходить на батарею, — сказал Петя.
        - Кому это нам?
        - Ну Косте, Пете и мне, — с нетерпением пояснил Ваня. Костя пока молчал.
        - Нечего там сейчас делать, снарядов нет, расчеты заняты другим делом, неинтересно, — заметил командир полка. — А то еще Костя вздумает посмотреть, что делается за передним краем, но пуля тут как тут и нет вашего друга.
        Костя понял намек и ответил:
        - Что я, глупее всех?
        В это время из-за перегородки послышался голос Александра Ивановича:
        - Костя, Костя, говори прямо: зачем пришли?
        Эти слова смутили Костю, а командир полка, будто ждал такой помощи, улыбаясь, позвал к себе Фомина:
        - Александр Иванович, я думал, ты спишь. Заходи, заходи! Меня тут атакуют, штурмом хотят взять.
        - Не спится что-то, — сказал Фомин, входя в отсек.
        Костя насупился: «Теперь они вдвоем окончательно просмеют меня за разведку».
        - Так, значит, вы решили ходить на батарею, а дальше что? — спросил Титов, вернувшись к прерванному разговору.
        - Да нет, я просто так сказал, — пояснил Петя, глядя на рацию: вот, мол, рацию отремонтировали, значит, понимать надо, мы уже радисты, а про батарею так, для начала затеяли.
        - Он «просто так сказал» потому, что не откровенно, — заметил Фомин.
        - Вот это, пожалуй, верно, — подхватил Титов. — Например, ты, Ваня, кем хочешь быть: наводчиком? командиром орудия?
        Этот вопрос поколебал Ваню, и он, забыв про условие, вдруг высказал свое сокровенное желание:
        - Хочу быть командиром орудия!
        Титов и Александр Иванович переглянулись и, чувствуя, что Ваня вот-вот заплачет, решили поддержать его порыв. Сначала они говорили, что враг будет разбит. Для этого у советского народа есть все необходимое: и армия, и ее кадровый состав, и техника, и многое другое. Затем Александр Иванович коснулся выдержки, сказал об умелом использовании техники и заметил, что одним желанием врага не возьмешь.
        Костя слушал и не мог понять, почему они так подробно объясняют. Неужели решили взять Ваню в артиллеристы?
        - Вот артиллерийский планшет, — сказал Титов, — вот логарифмическая линейка, а завтра я вам покажу буссоль. Все это нужно знать артиллеристам как свои пять пальцев.
        Ваня подержал в руках белую раздвижную линейку с непонятными буквами, посмотрел на планшет со множеством квадратиков, на формулы и расчеты, вычерченные между овальными линиями, затем взглянул в глаза собеседникам и признался:
        - Этого я не знаю.
        - Это тригонометрия, — заметил Александр Иванович.
        - Значит, я не гожусь в артиллеристы? — всхлипывая, спросил Ваня.
        - Почему же не годишься? — успокоил его Титов и, помолчав, добавил: — Вы ребята настойчивые, умные. Поучитесь — и из вас такие артиллеристы вырастут, всем на зависть.
        - Оставьте нас в полку хоть рядовыми стрелками! — с отчаянием взмолился Петя, поняв последний намек Титова.
        Беседа длилась больше часа. К огорчению Вани, Костя и Петя согласились, что быть пехотинцем-стрелком тоже не простое дело. В пехоте надо знать хорошо тактику, умело владеть автоматическим оружием, разбираться в законах огневого дела и быть выносливым, крепким и закаленным физически.
        Внезапно с потолка посыпался песок. В эмалированной ванночке запрыгал металлический шприц, рассыпая дребезжащий звук, будто в эту минуту по блиндажу промчались сотни машин и повозок…
        - Ну вот и началось, — сказал Титов.
        - Что началось? — спросил Ваня.
        - Большое наступление, Ваня, большое…
        Костя первым выскочил на улицу. «Надо разбудить девочек, а то ничего не увидят, проспят», — подумал он и, остановленный нарастающим гулом, облегченно вздохнул: «Эх как здорово играют!» В эту же секунду за ним выскочили Ваня и Петя. И перед их глазами открылось невероятное: в зимнем небе — радуга! Ниже туч — Млечный Путь. Звезды, искрясь, стремительно катились в одном направлении. На востоке занялась заря, но она слилась с заревом залпов заволжских батарей, отчего все небо покраснело.
        Ребята, задрав головы, остановились.
        Как рой комет с длинными огненными хвостами, пронеслись над ними снаряды «катюш». Описывая дугу и перегоняя друг друга, они устремились туда, за окраину заводского поселка, за Мамаев Курган. А там, на юге, за Дар-горой, за элеватором, и тут, на севере, за Спартановкой и у Орловки, гремели взрывы. Сначала были видны только столбы вспышек, затем они слились в сплошную стену огня. А из дубрав Заволжья каждую секунду вырастали новые и новые полосы залпов «катюш». Они, как острые сабли, выхваченные из ножен, рассекали утренний туман. Это вступил в дело резерв Верховного Главнокомандующего.
        От огненного полукруга, опоясавшего Сталинград, катились теплые воздушные волны, и их приятно было ощущать. Теперь казалось, что земля радуется появлению такого огня, который сметет с ее лица фашистов.
        В эту же минуту Костя вспомнил отца. «Папа, папа… если бы ты был жив!» Глаза затуманились, в горле тесно, не проглотишь слюны, и сердце куда-то рвалось из груди. Быть бы сейчас Косте где-нибудь одному, он бы дал волю слезам, но куда уйдешь от такого зрелища.
        Костя украдкой взглянул на Титова, который стоял возле него, и, почувствовав, что этих слез не надо стыдиться, повернулся к нему лицом.
        Александр Иванович, видя на Костином лице слезы, бросил костыль, обнял его, затем Петю и, подтянув сюда же Ваню, закричал им прямо в уши:
        - Скоро, ребята, скоро пойдете в школу!..
        В небе, волна за волной, пошли скоростные бомбардировщики новой конструкции Туполева. Вокруг них кружились шустрые истребители Яковлева и Лавочкина. Тут же из-за облаков вывернулись косяки двухмоторных пикировщиков Петлякова. За ними грозной тучей двигались тяжелые бомбардировщики. Но вот воздух наполнился гудением целой армады штурмовиков. «Девятый вал». Грозные «воздушные танки» спустились низко. Покачивая крыльями, они приветствовали защитников Сталинграда. В ответ полетели вверх шапки, все закричали. Но ни Костя, ни Петя, ни Ваня слов не слышали. Только по движению губ и радостным лицам они определили, что сталинградцы приветствуют грозную силу советской авиации.
        Из первой роты, в списки которой майор Пургин зачислен навечно, прибежал связной. Он, по привычке втягивая шею в плечи и пригибаясь, спрыгнул в канаву, как было установлено правилами маскировки, но, видя перед собой стоящих во весь рост Титова, Фомина, офицеров штаба, как бы оробел, смутился. Костя знал этого связного с первого дня прихода в полк. Он казался ему маленьким, короткошеим, сгорбленным. Но вот связной выпрямился, поднял голову и стал неузнаваем: он будто раздался в плечах, вырос в могучего и красивого воина. И он ли только вырос в глазах Кости в эту минуту?! Все вокруг него стояли теперь с поднятыми головами и смотрели туда, где был оставлен его отец. У них будто раздвинулись груди, и, кажется, только теперь они ощутили в себе поистине богатырскую силу!
        За первой партией штурмовиков появилась вторая, третья, четвертая… шестая.
        - Четвертая сотня! — крикнул Ваня, но его голос потерялся в шуме моторов.
        Описав в воздухе рукой четверку и два нуля, Ваня растопырил четыре пальца. Но в это время появилась новая партия, и Ваня вынужден был отсчитывать десятками, показывая пальцы обеих рук: «Двадцать, тридцать…» В ту же секунду над осажденным гарнизоном, покачивая крыльями, промчалась пятерка «яков», и все дружно начали им аплодировать. Ребята сорвались и, что есть силы, пустились к трансформаторной, чтобы вытащить девочек на улицу. Но и они уже вышли из подземелья. Рядом с ними стояла мать Лизы. Она учащенно моргала, будто щурясь от яркого солнца и разгадывая, что делается в небе. Она не видела, сколько летело самолетов и какие они были, но чувствовала, понимала и радовалась прилету крылатых защитников…
        Костя не знал, о чем думает в эту минуту слепая женщина, но видел — она, как молитву, шептала слова благодарности.

¦
        Начавшийся еще до рассвета снегопад и понизовый ветер торопятся закрыть глубокие воронки от бомб и следы вражеских снарядов на отлогих северных склонах Мамаева Кургана. Будто сама природа взялась остудить и залечить обожженные огнем скаты кургана. Сколько стали, железа и свинца выплеснул враг на эту господствующую над городом высоту, чтобы овладеть важным командным пунктом! Были дни, когда врагу удавалось заползать на вершину кургана и отсюда корректировать огонь своих батарей. То были тяжелые для Сталинграда дни.
        Теперь здесь, на северных склонах, как и в начале битвы, генерал Пожарский устроил наблюдательный пункт. Отсюда видны и тракторный завод, где еще сидят фашисты и огрызаются с отчаянием обреченных, и степные дороги, по которым еще носятся вражеские мотоциклисты с пакетами и донесениями о все новых и новых ударах Советской Армии.
        Кто-кто, а Пожарский знает, почему так мечутся по степи вражеские связные: наступление, начатое на флангах Сталинградского фронта, продолжается успешно, и не сегодня-завтра огромная армия гитлеровцев окажется в гигантском котле. И здесь, у стен Сталинграда, героические защитники волжских берегов, взламывая вражескую оборону, штурмом овладевают кварталами, улицами и целыми районами.
        Только вчера была прорвана блокада осажденного гарнизона, где оборонялся полк Титова, а сегодня вот-вот начнется штурм соседней с Мамаемым Курганом высоты.
        Переступая с ноги на ногу, Пожарский смотрит в окуляры стереотрубы, затем дует на озябшие пальцы и отмечает на карте замеченные объекты противника. До начала артиллерийской атаки недолго…
        …Холодно. Пронизывающий ветер с мелким колючим снегом забирается в траншею, а по ней — и в наблюдательный пункт. Под ногами у Пожарского поскрипывает снег. Стоящие рядом телефонисты и радист изредка отряхиваются.
        - Зябко? — спрашивает генерал.
        - Зато на душе тепло, — отвечает один из телефонистов.
        - Нам-то что, а вот каково им? — добавил радист, кивая в сторону противника. — У них ведь одежда на рыбьем меху. Вчера привели одного, а он, как кол, согнуться не может…
        Пожарский снова приник к окулярам. Перед его глазами — подножие высоты. Там ветер вихрит и перегоняет снег, кажется, еще сильнее, чем здесь, на склонах Мамаева Кургана. Белые полосы поземки волнами перекатываются через насыпь заводской железной дороги и огибают завалы. Лишь опытный глаз генерала, знающего, где и в каком направлении готовится атака, мог заметить, как умело и толково используют поземку саперы, проделывающие проходы в минных полях; все они одеты в белые халаты, и даже миноискатели обмотаны бинтами. А вон к насыпи, через руины, переползают в белых полушубках штурмовые группы, накапливаются к атаке…
        - Передавайте… Внимание! — приказал генерал своим помощникам, держа на ладони часы. По этой команде-сигналу расчеты орудий стали у лафетов в полной готовности открыть огонь.
        Пока секундная стрелка описывала последний перед началом атаки круг, Пожарский еще раз посмотрел на высоту, затем на рубеж атаки.
        Телефонисты и радист, продолжавшие ждать дальнейшую команду, вдруг заметили в поведении генерала что-то необычное. Застыв у стереотрубы, он с затаенным дыханием напряженно всматривался туда, откуда должны были наступать штурмовые группы гвардейского полка Титова. Там кто-то, как увидели телефонисты, нарушив условия маскировки, черной точкой передвигается по открытой местности к минному полю, демаскируя расположение самих штурмовых групп. Генерал резко сжал ладонь, в которой лежали часы, и, держа их в кулаке, как бы старался остановить время. В окулярах ему хорошо была видна фигура мальчика в черном пальтишке, бегущего с гранатой в руках.
        - Куда он бежит?! Остановить!.. — приказал генерал, забыв о том, что он находится не в полку, который готовится к атаке, а на наблюдательном пункте армии.
        Еще минута — и бегущий мальчик припал к земле и пополз в воронку. Отпрянув от стереотрубы, Пожарский, прежде чем подать команду «огонь», вызвал по радио Титова.
        - Что вы смотрите!.. Куда вы пустили ребенка?.. Ротозеи!
        Потом он передал трубку радисту и, не разжимая зубов, сказал:
        - Огонь!

¦
        Первый залп орудий прямой наводки и заволжских батарей пришелся как раз по подножию высоты, где были густо насажены вражеские мины, а среди них и глубокая воронка со спрятавшимся в ней мальчиком. Снаряды просвистели и взорвались где-то неподалеку от воронки, на дне которой, как оказалось, лежал Ваня.
        Ваня, считая себя вполне подготовленным бойцом, укрылся в воронку для того, чтобы дождаться конца артподготовки, а затем впереди всех подбежать к фашистской траншее и, как он любил говорить, «шандарахнуть по фашистам гранатой». Ему хотелось доказать, что он умеет воевать по-настоящему. Раз наша армия пошла в наступление, не может же он сидеть в этой трансформаторной и заниматься пустяками. А тут еще их собираются отправить в тыл. «А что мне в тылу делать? Вот подберу сейчас трофейный автомат и стану чесать по удирающим фашистам. Когда оборонялись, мне трудно было воевать, а теперь пусть посмотрит сам командир полка, чего я стою».
        После беседы, состоявшейся в блиндаже Титова накануне наступления наших войск под Сталинградом, Ваня решил действовать все же по-своему. Расспрашивая знакомых пулеметчиков, где и как они будут наступать, он раздобыл гранату, потом вторую: для себя и для Кости. Но делал это втайне от всех.
        И только сегодня рано утром он разбудил Костю и показал ему гранаты.
        - Вот твоя, а это моя, — сказал он Косте. — Эту, в рубашке, с оборонительным чехлом, я беру себе, а если хочешь — возьми ты, только ее надо подальше бросать и сразу падать, а то от нее осколки с убойной силой далеко летят.
        Костя подержал в руке гранату: уж больно сильный соблазн быть хозяином ее — она ловко лежит в ладони, можно кинуть далеко.
        - Давай попробуем, кто дальше, — предложил он Ване.
        - Что ты, это же боевая, и если кто увидит, знаешь, что нам за это будет.
        - Понятно. Значит, ты эти гранаты стащил?
        - Ну хотя бы так… Иди доложи своему дяде Володе.
        - Я не такой, как ты думаешь, — ответил Костя и, повременив, спросил: — А зачем ты их взял?
        Ваня отвел Костю в угол и шепотом под честное слово сообщил:
        - Сегодня наши наступают. Понял? Вот и мы с тобой пойдем. Эх, и дадим фашистам жару! Пойдешь? Петьку я не беру, он хилый и трус. Ну?
        Костя долго колебался и вдруг спросил:
        - А командир полка и Александр Иванович разрешат? Если разрешат, пойдем.
        Вопрос этот привел Ваню в смятение, но ответил он спокойно:
        - А что спрашивать, когда все идут.
        - Нет, без разрешения я не пойду. Давай спросим — и тогда вместе, — предложил Костя.
        Ваня в раздражении махнул рукой и пошел.
        - Ваня, постой, — остановил его Костя.
        - Ну?
        - Не ходи!
        Костя взял друга за руку, но тот хмуро оттолкнул его.
        И вот он уже в воронке, на рубеже атаки. Сюда он проскочил в тот самый момент, когда штурмовые группы полка начали выдвигаться вслед за саперами и внимание их, как и командиров, наблюдавших за полем боя, было обращено на высоту, на вражеские укрепления, которые предстояло штурмовать.
        По расчетам Вани, артподготовка переднего края противника должна была продолжаться не меньше получаса, затем артиллеристы перенесут огонь в глубь обороны врага, и наши пехотинцы, не отставая от огневого вала, начнут захватывать одну траншею за другой. Все это Ваня подслушал в пулеметной роте, у своих друзей. Однако и пяти минут не прошло, как взрывы снарядов, падающих неподалеку от воронки, прекратились и, как определил Ваня, огневой вал откатился вдаль.
        «Фу, черт! — заторопился Ваня. — Так и все можно прозевать», — и, выскочив из воронки, бросился вперед. В руках у него были две гранаты. Не видя перед собой ни цели, ни людей (над полем уже кружила густая метель), Ваня бежал на заминированный участок…

¦
        Запыхавшийся Фомин ворвался в трансформаторную и, не веря своим глазам, остановился у порога. Сюда он прибежал, чтобы убедиться в том, что все дети на месте, что генералу, должно быть, померещилось и напрасно он волнуется.
        Столь внезапное появление возбужденного Фомина насторожило ребят.
        - Александр Иванович, что с вами? — спросила Лиза, глядя на его побледневшее лицо.
        Сию же секунду к нему подбежали Гира и Петя. Заглядывая ему в глаза, ребята не могли понять, почему он молчит: они привыкли видеть Александра Ивановича жизнерадостным и разговорчивым. Сейчас на его лице выступили темные пятна, лицо судорожно передергивалось, и наконец он вымолвил:
        - Костя, где Ваня?
        Костя, стоявший у своей рации, не поднимая глаз, виновато ответил:
        - Ушел наступать…
        - А почему ты мне об этом не сказал?! — кинулась к нему Лиза.
        - Потому… не обязан.
        - Как не обязан? — спросил Фомин.
        - Он меня звал… а я…
        - Выдать побоялся, — сердито упрекнула Костю Лиза.
        Фомин, не сказав ни слова, круто повернулся и вышел.
        Ребята долго стояли молча, глядя на прикрытую дверь.
        К вечеру им стало известно, что Ваню принесли в санитарную роту. Он подорвался на противопехотной мине. Саперы, бросившиеся за Ваней, когда временно была прекращена артподготовка, не успели преградить ему путь. Догонявший Ваню боец тоже наскочил на мину и погиб.
        Ребята пришли в санитарную роту к Ване.
        Он еще был жив, но не приходил в сознание. Он весь был искалечен.
        - Ваня, Ваня… — со слезами на глазах повторял Костя, стоя у койки умирающего друга.

¦
        …Вскоре стало известно о том, что войска Сталинградского и Донского фронтов соединились в районе Калача и огромная гитлеровская армия, наступавшая на Сталинград, оказалась в окружении. В эти дни полк Титова готовился к выполнению новых задач — к большому наступлению для разгрома окруженных немецко-фашистских войск. Много неотложных и больших дел было в эти дни у Титова и Пожарского, но они встретились, чтобы решить дальнейшую судьбу Кости, Пети, Лизы и Гиры.
        - Прежде всего, — пошутил Пожарский, — надо послушать главкома и стратега детских душ. — И тут же, обращаясь к Фомину, сказал: — В этом деле решающее слово за тобой, товарищ педагог.
        Александр Иванович, не задумываясь, ответил:
        - О чем можно говорить? Об усыновлении? Но война еще не окончена, может случиться, что они снова осиротеют…
        Пожарский и Титов переглянулись, не зная, что сказать. И тогда Фомин серьезно уже проговорил:
        - У них нет родителей, но есть Родина, есть детские дома, школы. Они пойдут учиться… Прошу подписать направление… — Он положил перед генералом список, в котором значилось: «Костя Пургин, Лиза Пескова, Гира Шарахудинова, Петя Чернов сего числа 26 ноября 1942 года направляются в детский дом».
        Эпилог
        На опаленной земле выросли новые сады. Не первый год с них снимают обильные урожаи плодов.
        Там, где когда-то бушевали вихри свинца и металла, теперь шла мирная жизнь. Над возрожденным парком заводского района кружили голуби. Снизившись, они пронеслись над аллеями и, чуть не задевая крыльями верхушки кустов, направились к большому зданию, расположенному на окраине парка. Там они веером спустились на землю.
        В школьном садике, возле клумбы, на скамейке отдыхал Фомин. Голуби важно прохаживались между клумбами, все ближе и ближе подходили к скамейке. Заглядывая в глаза седоволосому человеку, у которого на груди отсвечивали три ряда орденских колодок, голуби окончательно осмелели. Они привыкли к нему. Их даже не смущала палка-костыль с черным резиновым наконечником.
        В открытом окне учительской показалась девушка в белой кофточке.
        - Александр Иванович, вам телеграмма!
        Александр Иванович встрепенулся. Встав, он забыл о протезе и чуть не упал, но, не отрывая глаз от окна, привычным движением потянулся к костылю. И как назло костыль не попался под руку. В спешке всегда бывает так. Костыль скользнул по скамейке, упал. Голуби, отбежав в сторону, насторожились.
        - Александр Иванович! — снова послышался голос девушки. Она уже успела выбежать из учительской, пронеслась как вихрь между клумбами и, сдерживая дыхание, подала телеграмму:
        - Из Саратова!
        Это была Лиза. Та самая маленькая Лиза, что во время боев в Сталинграде жила в погребе. Сейчас она работала в школе преподавателем географии.
        Лиза часто вспоминала о Косте. Хотелось увидеть его, поговорить о былом, вспомнить первую встречу… Она часто спрашивала Александра Ивановича о Косте, но Костя последний год редко писал, то ли зазнался — стал мастером токарного цеха, — то ли был занят и начал забывать своих друзей. При этой мысли ей было обидно не столько за себя, сколько за Александра Ивановича.
        Лиза, чтобы не выдать своего волнения, отошла в сторону, ожидая, что скажет Александр Иванович, прочитав телеграмму. На ее энергичном лице с черными подвижными глазами застыла сосредоточенность.
        Александр Иванович надел очки и трясущимися руками распечатал телеграмму.
        - Едет! — радостно воскликнул он. — Костенька едет! Вот спасибо, не забыл, едет!
        Фомин был счастлив.
        А голуби, будто поняв ликование хозяина, восторженно о чем-то проворковав, поднялись над школьным садом.
        Лиза взяла Александра Ивановича под руку. Ей удалось взглянуть на телеграмму. Там было всего два слова: «Еду. Костя». Но как дороги эти слова!
        А Костя в эту минуту стоял на палубе парохода.
        Перед его глазами — бескрайные просторы заволжских степей, где еще были заметны следы свирепого суховея. В кармане — путевка в степной совхоз, где он будет слесарем-механиком тракторного парка. Работая с металлом, он по-прежнему любил сады и деревья. Любовь к ним ему с детства привил отец. И Костя вез с собой крохотные саженцы будущих яблонь, которые вырастил на опытном участке. Он вез их, чтобы подарить одну часть своему учителю — Александру Ивановичу Фомину, а другую — доставить к месту работы и там продолжать любимое дело отца.
        Пароход причалил к пристани точно по расписанию. Александр Иванович встретил Костю на трапе. Они расцеловались, как отец и сын, долго пожимая друг другу руки. Никто из пассажиров не посмел их торопить. Люди радовались счастью встретившихся.
        Затем Костя обнял Александра Ивановича и заметил, что за ним стоит Лиза.
        - Ну вот и встретились, — сказал Фомин, видя, как они — Лиза и Костя — остановились в нерешительности.
        Через несколько часов Костя, Лиза и Александр Иванович вышли на прогулку в школьный сад, где пионеры и школьники уже рыли землю и окучивали саженцы, привезенные Костей.
        Из радиодинамика, поставленного в школьном саду, лилась мелодия веселой музыки. И вдруг в перерыве между музыкой послышался звонкий девичий голос.
        - Кто это? — спросил Костя.
        - Не узнаешь?.. Это Гира Шарахудинова. Она работает нормировщиком на тракторном и руководит хоровым кружком, — пояснила Лиза.
        - Электросварщик из Волжска Петр Чернов просит исполнить старинную песню русских моряков «Варяг», — объявила Гира.
        И зазвучала на весь сад, на весь город боевая песня, напоминая и Косте и Лизе многое-многое.
        Костя на минуту представил широкую улыбку Петра Чернова, которого когда-то называли Пека-цыган. Сидит Петя и с улыбкой слушает любимую песню, исполняемую по его заказу.
        - Петя работает хорошо. Недавно был у меня в гостях, — сказал Александр Иванович. — Учится заочно в строительном институте. Скоро будет инженером.
        - Петя честный и скромный, — добавила Лиза. — Он говорил мне, что любит Гиру, но боится сказать ей об этом прямо…
        - Наберется храбрости и скажет, — заключил Костя и сам покраснел, смутился.
        Лиза спросила:
        - Скажи, Костя, в отпуск ты будешь к нам приезжать?
        Он посмотрел ей в глаза и, облегченно вздохнув, ответил:
        - Обязательно.
        - Тогда совсем хорошо, — ответил Александр Иванович.
        В тот же день они втроем побывали у памятных мест великой битвы.
        На бугорке, по которому когда-то бежал горящий бронебойщик Зернов, Костя остановился, снял фуражку и, как гвардеец перед знаменем, опустился на колено.
        «Твой подвиг, как яркий костер, будет всегда освещать и согревать сердца патриотов нашей Родины. Вечная слава тебе, Михаил Зернов», — мысленно повторил Костя слова Титова, сказанные на митинге над могилой героя.
        ВНИМАНИЕ!
        ТЕКСТ ПРЕДНАЗНАЧЕН ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ.
        ПОСЛЕ ОЗНАКОМЛЕНИЯ С СОДЕРЖАНИЕМ ДАННОЙ КНИГИ ВАМ СЛЕДУЕТ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ЕЕ УДАЛИТЬ. СОХРАНЯЯ ДАННЫЙ ТЕКСТ ВЫ НЕСЕТЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ В СООТВЕТСТВИИ С ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВОМ. ЛЮБОЕ КОММЕРЧЕСКОЕ И ИНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КРОМЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМЛЕНИЯ ЗАПРЕЩЕНО. ПУБЛИКАЦИЯ ДАННЫХ МАТЕРИАЛОВ НЕ ПРЕСЛЕДУЕТ ЗА СОБОЙ НИКАКОЙ КОММЕРЧЕСКОЙ ВЫГОДЫ. ЭТА КНИГА СПОСОБСТВУЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНОМУ РОСТУ ЧИТАТЕЛЕЙ И ЯВЛЯЕТСЯ РЕКЛАМОЙ БУМАЖНЫХ ИЗДАНИЙ.
        ВСЕ ПРАВА НА ИСХОДНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ПРИНАДЛЕЖАТ СООТВЕТСТВУЮЩИМ ОРГАНИЗАЦИЯМ И ЧАСТНЫМ ЛИЦАМ.