Библиотека / Детская Литература / Никольская Анна / Бабака Косточкина : " №03 Про Бабаку Косточкину 3 Или Все Ноги Из Детства " - читать онлайн

Сохранить .

        Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства Анна Олеговна Никольская
        Бабака Косточкина #3
        В одно отнюдь не прекрасное утро Костя Косточкин просыпается в чужой квартире, в чужой семье… и вообще в другом времени. Внезапно он перенёсся на тридцать лет назад.
        Без родных и друзей, без денег, без связи, в совсем другой стране — как ему выбраться из этой переделки? Но там, в прошлом, Костя встречает «реального френда» Тишку Барана, да и верная Бабака не оставит любимого хозяина в беде — спецсвязь генерала контрразведки Горбункова работает во всех направлениях.
        Вернется ли Костя назад в будущее? Сумеет ли он понять, кто его настоящий друг?
        Анна Никольская
        Про Бабаку Косточкину-3,
        или Все ноги из детства
        Я ХОЧУ ПОБЛАГОДАРИТЬ:
        Настю Мошину — безумного, талантливого художника и человека с отменным чувством юмора. Настя, твои картинки — это «взрыв на макаронной фабрике», я их обожаю!
        Валерия Роньшина и Павла Калмыкова, которые первыми прочитали эту повесть и много всего мне тогда посоветовали.
        Дорис и Майкла из Филадельфии, Лену из Нью-Йорка, Джорджа из Бостона и Люси из Вашингтона, у которых я жила в мае 2010 года, пока писала повесть.
        Моих маму и папу за всё, и особенно — за моё счастливое детство. Я вас очень люблю!
        Моего терпеливого и въедливого редактора Марию Тонконогову. Спасибо за усердное копание в нашем детстве (80-е рулят!) и за ту замечательную кучу мелочей, которые всплыли в памяти благодаря нашим долгим разговорам.
        Моих читателей, которые любят Бабаку.
        Заходите в гости на официальную страничку книги: Бабака | сюда уходит детство VK.COM/FEELGOODBABAKA
        Глава 1
        Фантазёр
        Мой папа, Степан Валерьянович Косточкин, — большой фантазёр.
        Бывало, поужинает папа тефтелями, сядет на диван в позу лотоса, положит на колени сонную Бабаку (это наша собака, говорящая) и начинает.
        - Вот, помню, в моём детстве, — рассказывает папа не было никаких сникерсов. Всё было по-другому! Продукты росли на деревьях!
        - Да ну! — Я делаю вид, что поражён. — А магазины? Их что, тогда ещё не было?
        - Это тебя тогда ещё не было. А в магазинах шаром покати тогда было. В них никто не ходил.
        - Как?
        - В моём интересном детстве дефицит, можно сказать, свирепствовал. Вот природа и сжалилась над людьми — еда стала расти на деревьях. Реже на кустарниках, но там по мелочи: карамель, печенье, да и то не везде. Продукты в большинстве своём плодоносились за городом. В лесопосадках — на ёлках и берёзах.
        - А какие? — Мне это всё прямо удивительно слышать.
        - Самые обычные. Хлеб в кирпиче, молоко в пакете, масло в пачке, килька в томате, сметана в развес. И всё свежее, экологически чистое и термически необработанное. Даже икра росла — в стеклянных баночках по 140 граммов. — Папа облизывается.
        - А зимой?
        - А что зимой? Зимой хорошо росли мандарины. Особенно на ёлках — такие, с наклеечками. Шоколадные конфеты тоже — «Белочка», «Каракум», «Мишка на севере». Монпансье в жестянках, чай в пачке со слоном — он вызревал к февралю. Хлебобулочные деревья замечательно плодоносили весной, сыро-колбасные — осенью, а кисломолочные — круглый год.
        - И что, всё это так и росло на природе? Дикое? Бесхозное?
        - Что значит дикое? — обижается папа. — Народное! В моём детстве всё принадлежало народу. Подходи любой — рви, покуда рук хватит! Для хорошего человека ничего не жалко. С деревьями ведь как было — чем больше с ветки сорвёшь, тем больше колбасы на нём завтра вырастет.
        - Здорово!
        - Помню, на площади Победы, у железнодорожного вокзала, выросла берёза. Ничего себе берёза, белая. Но по ночам… — Тут папа делает глаза шпионскими щёлками.
        - Что?
        - Но по ночам на этой берёзе вырастали ананасы!
        - Ну и?
        - Консервированные! — волнуется папа. — Шайбочками!
        Прямо детский ребёнок он какой-то. А икра что же, не консервированная?
        - Вьетнамские, понимаешь? Народ за ними лез на самую верхушку!
        - Подумаешь, вьетнамские, — говорю. — Удивил.
        - Это я тебя сейчас не удивил. — Папа размахивает руками. — А в моём детстве, если съел иностранный ананас, считай, подписал себе приговор.
        - Что-что? — Я переглядываюсь с Бабакой.
        Она хмыкает.
        - Короче говоря, срубили эту берёзу. Как в песенке — под самый корешок. А то место, где она росла, забетонировали. А потом взялись за остальные деревья — затянули всё колючей проволокой. Повесили таблички.
        - Какие?
        - Ты такие видел, называются «Не влезай, убьёт». До сих пор ещё кое-где висят.
        - Зачем?
        - А кто его знает… — Папа пожимает плечами. — Потом знаешь какие были очереди за оставшимися деревьями? Как отсюда до шпалопропиточного завода!
        - Это который переделали в китайский рынок?
        - До него. Бывало, займёшь сразу несколько за батоном, за курицей и за кефиром. К вечеру твоя очередь подойдёт, а всё уже разные наглые граждане оборвали. Одни голые ветки с ценниками на ветру.
        - А курицы тоже росли на деревьях?
        - А как же! Ощипанные, с потрошками!
        - А ценники кто на ветки вешал?
        - Не знаю, какие-то волшебники, наверное. Или начальники. Особенно я любил лимонадные деревья: Буратино, Дюшес, Ситро, Крем-соду, Тархун, Колокольчик, Крюшон. Это уже потом ввели поталонные деревья.
        - Эталонные?
        - Поталонные. На них всё росло только по талонам, — непонятно поясняет папа и энергично гладит Бабаку.
        И я ему то верю, то не верю. Чаще второе, но это смотря по настроению. Или по папиной интонации. Не может же человек с высшим образованием и большим сердцем врать таким правдивым голосом!
        В общем, я в сомнениях обычно после таких разговоров.
        Бабака говорит:
        - Вам, Степан Валерьянович, надо писать мемуары для потомков. У вас замечательные получатся мемуары. Главное, искренние, что в научно-фантастической литературе немаловажно.
        Папа при этих словах смотрит в пол и краснеет от удовольствия (от стыда он обычно становится жёлтым).
        А на ночь он любит рассказывать про демонстрации с надувным президентом в небе. Вернее, с генеральным секретарём нашей страны в виде дирижабля. И про подпольные магазины игрушек — в них товары по подземному ходу поступали из Германской Демократической Республики. И ещё про железные шторы — они висели по периметру нашей страны. Их всем миром шили из листового железа полторы тысячи швей с аппаратурно-механического завода Башкирской АССР.
        А потом всем миром развешивали добровольцы из уголков нашей родины. И про стены с ушами рассказывал, и про заводных пионеров, и про общественные бани с промывкой мозгов шампунем «Желтковый». И ещё папа много чего рассказывал про своё интересное детство, но я как-то мимо ушей это пропускал. А зря.
        Ужасно зря. Потому что однажды…
        Глава 2
        Ссора
        Однажды мы с папой поссорились.
        А вышло всё из-за этих историй — про его интересное детство.
        В тот вечер у нас были нежданные гости — дети маминой подруги Сюртуковой-Балалайкиной, близнецы Артур и Август.
        Они хоть и младше меня, но уже начинающие драматические артисты с окладом в три тысячи восемьсот пятьдесят рублей, мамины коллеги по нашумевшему спектаклю «Три мушкетёра из Нахапетовки». Они исполняют роль Анны Австрийской. По замыслу режиссёра Зюзюкина Артур во время спектакля стоит у Августа на плечах. А Миледи там вообще заслуженный артист России Пётр Павлович Кожемякин, ему восемьдесят лет.
        Артура и Августа к нам приводят, когда хотят, чтобы я приобщился к прекрасному. Или когда их некуда больше девать. С собой Артур и Август обязательно что-нибудь приносят.
        В этот раз они принесли турецкого миниробота на батарейках. Когда они жали роботу на голову, он мычал. А потом начинал ходить по столу и петь турецкую песню.
        Мы ели ленивую курицу с гречкой и пили виноградный сок. Это происходило на кухне, в непринуждённой и дружеской обстановке. За окном стояла луна. На мне были новые джинсы — все в карманах с заклёпками, которые красиво серебрились.
        Я в них сложил всё необходимое — в карманы, как Анатолий Вассерман. Он мой кумир.
        Сок был противный, а курица недосолена. Но это совсем не портило нашего весёлого настроения. Его испортил папа.
        Выслушав волнующий рассказ близнецов про их недавнюю поездку в Анталию, про пятизвёздочный рай и про систему «всё включено», а потом, услышав мамин протяжный вздох, папа сказал:
        - Да что мы в ваших Анталиях-Шманталиях не видели? — Вот как отозвался мой добрый папа и заботливый мамин муж. — Вот, помню, в моём интересном детстве…
        И тут мама сказала:
        - Кхе-кхе. — И стала внимательно разглядывать потолок.
        Не первый день он требовал побелки.
        - В моём интересном детстве, — с нажимом повторил папа, — мы как-то обходились без Анталий. Да-да, весьма прекрасно без них обходились. Их, можно сказать, вообще на глобусе в моём детстве не было.
        - Как это? — очень артистично удивились Артур и Август. Они даже всплеснули своими красивыми руками.
        - А вот так! — воскликнул папа.
        Он вскочил с табурета и принялся расхаживать по кухне.
        - У меня в детстве была одна большая страна! Понимаете, одна и большая! Без границ и визового режима! А не много не пойми каких маленьких! И по этой огромной стране двадцать четыре часа в сутки курсировал скорый поезд Барнаул — Барнаул.
        - Непонятно, — сказали близнецы.
        - Вот смотрите, — сказал папа и взял Артура и Августа за их красивые руки. — Живёте вы, живёте себе в Барнауле, а тут вам бац! — и надо в Таганрог.
        - Нам не надо в Таганрог! — стали отказываться братья.
        - А вы представьте, что надо. На гастроли, например, или к бабушке в гости.
        - Бабушка умерла.
        - Значит, на похороны. Но это, поймите вы, не важно! Короче говоря, вам надо по неотложным делам в Таганрог. Вы берёте чемодан, выходите к железнодорожному вокзалу, а поезд уже тут как тут — на платформе! А?! Здорово?! Длинный-предлинный — вагонов на тысячу, а то и больше! И на каждом — название большими красивыми буквами: Москва, Ленинград, Кишинёв, Сухуми, Нальчик, Рига, Ашхабад — в хаотическом беспорядке — Вологда, Алма-Ата, Киев, Таганрог… Вот в нужный и заскакиваете!
        - На полном ходу? — удивились Артур и Август.
        - На полнейшем! И через какое-то короткое мгновение вы уже — вуаля! — в Таганроге!
        - А в Париж так можно?
        - Нет, это чисто наше изобретение.
        - А в Монте-Карло?
        - Нет. Господи боже мой! Да на кой вам эти Монте-Карлы? В моём детстве знаете какая была страна? Самая-самая-самая! — три раза повторил мой папа. — И мы её любили до чёртиков! И Парижи нам были до лампочки!
        Дети Сюртуковой-Балалайкиной смотрели на папу с восхищением. А мама с Бабакой смотрели куда-то в сторону. Папа хоть и был убедительный, но мы уже всё это слышали сто раз.
        Помолчали.
        - Да что вы его слушаете? — вдруг говорю я. — Он вам лапшу на уши, а вы его слушаете! — кричу, а сам думаю: «Какая муха меня укусила?»
        - Да он в жизни нигде больше не был, кроме своей ненаглядной Абхазии один раз!
        - Я? — Папа растерянно моргает. — Позвольте, я всю страну исколесил. Я во всех отдалённых уголках побывал.
        - Ха-ха-ха! На кругосветном поезде? — спрашиваю я ехидно и тут понимаю, что это за муха такая.
        Эту муху я увидел в глазах у мамы, пока она ела недосоленную курицу и слушала Сюртуковых-Балалайкиных. Как они в Турции занимались водным парашютизмом на песчаном пляже. Её заветную мечту претворяли в жизнь.
        И такая меня жалость к маме взяла! Такая жалость! Что я возьми и ляпни:
        - Фантазёр ты, папочка! — И противным голосом добавил: — И неудачник!
        Причём ляпнул я это, заметьте, не когда-нибудь после дождичка в четверг, на седьмые лунные сутки, а теперь! Когда кругом сплошные Сюртуковы-Балалайкины! Эти засланцы из дружественной нам семьи!
        Бабака смотрела на меня так, как будто она меня сейчас укусит. Но меня уже было не остановить.
        - Только и можешь, что сочинять небылицы! Да не было у тебя никакого интересного детства! Что там вообще могло быть интересного, тридцать лет тому назад? Всё интересное только сейчас начинается! Да и то если денег хватит на это интересное! А у тебя не то что детство серенькое, у тебя зрелость! Зрелость и та какая-то мышиная!
        - Мышиная? — повторил за мной папа трясущимися губами. — Ты что, старик?
        - Вот именно — мышиная! — добивал я любимого папу. — И у тебя, и у нашей мамы, и у меня скоро такая же будет! У меня даже компьютера приличного нет! А велик?
        - К-какой велик? — заикается папа.
        - «Школьник»!!! Из твоего, между прочим, интересного детства!
        - Перестань! — сказала мама с сереньким, как потолок и вся наша жизнь, лицом. — Как тебе не стыдно?
        - Мне? Стыдно?! Ну, знаете ли! Это ему должно быть стыдно! — Я ткнул пальцем в папу.
        Бабака подозрительно молчала. Обычно она с удовольствием участвует в семейных сценах. Но тут нет.
        И вдруг я встретился глазами с Сюртуковыми-Балалайкиными. В этих глазах была не просто муха — там их были целые стаи, этих мух. То есть рои или что у них бывает?
        И эти мухи, я по глазам видел, ужасно спешили к себе домой. К мамочке Сюртуковой-Балалайкиной, чтобы рассказать ей про всё. Про то, что я тут сейчас наговорил. Наговорил своим собственным ртом про своего собственного папу!
        - Что за крики? — На кухню вошла заспанная Аделаида, моя младшая сестра.
        На ней была синяя пижама в Чебурашку и пилотский шлем. Она всегда в нём спит.
        - Ну, нам пора, — сказали Артур и Август. — Баиньки. Спокойной ночи.
        И они ушли, оставив в тарелках недосоленную курицу и прихватив с собой солонку.
        А мы остались — папа, мама, Бабака, Ада и я.
        Я посмотрел на папу. Он сидел на табурете с ногами. Он, по-моему, даже уменьшился в размере, пока я выступал. И как-то поблек — весь целиком, точно его стёрли ластиком.
        И я не мог больше на него такого смотреть.
        Я убежал в свою комнату.
        И хлопнул дверью.
        Я запрыгнул в постель, даже не раздеваясь.
        И накрылся сверху одеялом.
        А потом я моментально уснул.
        А когда я проснулся, то…
        Глава 3
        Как у себя дома
        То увидел, что уже утро.
        Я посмотрел на часы с Микки-Маусом, мои любимые до сих пор: 08:00.
        Ой! Почему меня никто не разбудил?
        Я же на первый урок опоздал! На биологию! Мне классная, Цецилия Артуровна, голову оторвёт!
        - Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — закричал я, как умею только я. — Ты почему меня не разбуди-и-и-и-и-ла-а-а-а-а?
        - А мамы нет, — сказала Аделаида. — Она на симпозиуме.
        - На каком ещё симпозиуме?
        - «Поиски космических сигналов искусственного происхождения», — отрапортовала сестра.
        - Что ты болтаешь, Ада?
        Я соскочил с кровати и запрыгал по комнате в поисках джинсов. Но искать их долго не пришлось. Потому что они были не где-нибудь в пределах видимости, а прямо на мне. Я так всю ночь и проспал одетый. Даже кроссовки с меня не сняли! А ещё родители называются.
        И вот, пока я скакал по своей комнате, я увидел такое, от чего у меня внутри, как говорится, всё оборвалось.
        Это была совсем не моя комната. Более того, это была не моя сестра, вы только подумайте! Передо мной стояла совершенно посторонняя лохматая девочка. Ей было лет шесть — я решил по бантикам, — не больше. И на ней была точно такая же синяя пижама в Чебурашку, как у моей Ады! А губы у девочки были в чём-то красном. Только шлема не было.
        Я похолодел.
        - Ты кто? — спросил я у неё.
        - Юля Репях, — представилась девочка.
        - А что ты тут делаешь?
        - Играю с Манюней. А в садике карантин, а мама уехала на симпозиум, а рассольник в баночке. Я одна, — вывалила на меня всё это девочка.
        - А Масяня где?
        - Вот. — Она протянула мне лохматую куклу какого-то доисторического вида. — Только она Манюня.
        У Манюни было голубое платье и всего один глаз.
        Меня передёрнуло.
        - Поиграешь с нами? — Девочка улыбнулась, и у неё оказалось всего несколько зубов.
        Что за шутки, вообще?
        Я ничего не понимал. Меня что, пока я спал, подсунули в другую семью? Спящего? Но кто? Или как я тут оказался? Неужели от меня, пусть не подарка, отказались родители?
        Я вдруг вспомнил вчерашнее. Ужас. Неужели я теперь не своего отца сын?
        Я как следует огляделся. Комната казалась какой-то знакомой. Немытое окно, лепнина на потолке, витражная дверь с котом.
        Точно! Это же моя комната! Только кто-то переклеил обои — зелёные, в одуванчик. А у меня были со Спанч Бобом, жёлтые. И кровать как будто не моя, не икеевская. Коврик над ней с потёртыми лебедями. Допотопный телик на трёх ногах. И откуда тут вместо моего компьютерного столика этот гроб на колёсиках?
        - Куда вы дели мой комп?! — закричал я. Это же неслыханно! Я к своему компьютеру даже папу не подпускаю.
        - Куда, я тебя спрашиваю, вы его спрятали?! — некрасиво закричал я на девочку.
        Не по-мужски.
        Девочка хлопнула глазами, шепнула: «Мамочки!» — и зарыдала.
        Только этого мне ещё не хватало. Хотя в её положении я бы тоже разревелся. Или бы притворился, что реву, — чтобы поскорее отделаться. Но девочка не притворялась. Она рыдала от души, надрыв в её голосе был самый настоящий.
        - Ну ладно, не плачь. — Я стал её успокаивать.
        Но она почему-то не успокаивалась, а наоборот. Ну что за наказание такое! Я пошарил по карманам.
        - Хочешь чупа-чупс?
        - Что? — не поняла девочка. — Хочу.
        Я дал ей вишнёвый чупа-чупс, и он мгновенно исчез в её малозубом рту.
        - Погоди, сними обёртку.
        Что она, в самом деле?
        - Где твой папа?
        - Он живёт с другой тётей, в квартире улучшенной планировки. Чаю хочешь?
        - Давай.
        Мы молча пошли по коридору, мимо совмещённого санузла и кладовки… Потом мы свернули направо.
        Это была наша квартира, теперь я знал это наверняка. Только всё в ней было какое-то старое, как в краеведческом музее имени Надежды Константиновны Крупской. Что же они не сделают ремонт? Или у них тут дизайн интерьера в стиле винтаж?
        На нашей кухне тоже всё было не по-нашему. Куда-то делся фамильный круглый стол, электроплита и трёхкамерный холодильник «Самсунг». Маленькая плазма под потолком тоже бесследно пропала. Из бытовой техники здесь был только чайник в горошек со свистком и скороварка. Юля Репях поставила чайник на газовую горелку.
        - А где вы храните продукты? — спросил я.
        - Вот тут, в шкафчике. — Она открыла дверцу под подоконником и достала оттуда литровую банку с вареньем. — Малиновое, ням-ням. — Девочка облизнула красный рот. — Холодильник у нас в ремонте.
        За окном, я заметил, в авоське висела синяя курица с гребешком на голове. Я такую раньше никогда не видел, мёртвую. От вида этой курицы мне стало очень тревожно.
        Всё это меня очень смущало. Очень. Мы стали пить чай.
        - Вы с мамой по какому адресу проживаете? — спросил я, как полицейский у нарушителя.
        - Ленина, 35, — отчеканила Юля.
        - Квартира 27?
        - Да.
        - В Барнауле? — на всякий случай уточнил я, вспомнив «Иронию судьбы».
        - Алтайского края.
        Она была очень сообразительная, эта пяти-шестилетняя Юля Репях.
        - И давно вы тут живёте?
        - С самого рождения.
        Ясно. Значит, как минимум они уже лет пять в нашей квартире обитают. Тогда где же обитаем мы?
        - А ты ничего не путаешь?
        Я внимательно пригляделся к девочке. Вон и пижама у неё в Чебурашку. Мне стало совсем не по себе.
        - А у нас новая радиола! — сказала Юля, щёлкая кнопкой какого-то мамонтоподобного агрегата на стенке. — Ой, моя любимая песня!
        «…Море, море, мир бездонный! Пенный шелест волн прибрежных…» — послышалось из приёмника.
        Где-то я уже такое слышал.
        - А ты на море сколько раз был?
        - Нисколько.
        - Пра-а-а-а-а-авда? — удивилась Юля. — А мы с мамой уже четыре раза со всеми удобствами.
        - Вы что с мамой — богачи? У вас личный самолёт?
        - Нет, мы ездим на поезде.
        «На кругосветном?» — хотел спросить я, но не стал.
        «…Над тобой встают, как зори, над тобой встают, как зори, нашей юности надежды!» — пропел мамонт на стене.
        - Ясно.
        У маленьких с логикой вообще нелады, я заметил.
        «В нашем эфире прозвучал новый шлягер Юрия Антонова на слова Леонида Фадеева „Море, море“».
        Точно. Я маме этого Антонова недавно в телефон качал.
        «А теперь прослушайте сводку новостей».
        - Какой у тебя красивый медвежонок. — Юля завистливо покосилась на мои часы.
        - Это Микки-Маус.
        - Кто?
        «…Завершено строительство магистрального газопровода Уренгой — Грязовец — Москва…»
        - Микки-Маус.
        - А-а-а-а.
        «…Перейдём к политическим новостям».
        Я не мог избавиться от какого-то навязчивого чувства, как будто меня заперли в бабушкин шкаф и попросили не дышать какое-то время. Надо было что-то делать. Надо было срочно выбираться из этого шкафа, пока я сам нафталином насквозь не пропах.
        - О’кей, мне пора, — сказал я, вставая из-за стола. — Спасибо за чай.
        «…во Франции. Во втором туре президентских выборов Валери Жискар д’Эстен проиграл социалисту Франсуа Миттерану…»
        - А я думал, там у них по-другому президента зовут.
        - Ты что, со мной не поиграешь? — жалобно спросила Юля Репях.
        - В другой раз, ладно?
        - Манюня обидится, — пригрозила Юля и снова стала чернеть и кукситься.
        Тут я поспешил на выход, и…
        Глава 4
        Мир, труд, май
        И знаете, что самое странное? Как только я оказался на улице, во дворе, я сразу всё понял. Вдохнул весеннего воздуха, после этого их нафталинового, и сразу понял.
        Но то, что я понял, оказалось так неправдоподобно, что я притворился, как будто бы ничего не понял.
        Наверное, я просто побоялся смотреть суровой правде в глаза. А она была кругом практически. Например, правда была в тополях, которые росли во дворе. Только вчера у нас во стояли толстые и до пятого этажа, а сегодня — тонюсенькие и мне по макушку.
        Потом городок. У нас во дворе стоит железный городок, весь ржавый, с завязанными в узел качелями и песочницей с оторванным грибком. Песок в неё не возят уже третий год — с тех пор, как сменилась управляющая компания. А грибок сорвал великовозрастный тунеядец дядя Миша Забабашкин, позор нашего двора. Его за это потом три дня в полиции заставили ночевать. А когда дядя Миша вышел, он нашу горку скатал в трубочку, что не удивительно. Она и без него дышала на ладан.
        Так вот, в сегодняшнем нашем дворе были и горка, и качели, и грибок с малышнёй — в общем, полна коробочка. И новенький паровозик — на нём играли какие-то незнакомые мальчишки. И всё это, заметьте, с иголочки, свежевыкрашенное в приятный зелёный цвет.
        И потом, в нашем дворе никогда не было урн и лавочек. А тут они были! И на них сидели посторонние бабушки. Бабушки, которых я раньше в глаза не видел. Потому что никаких бабушек у нас в доме не водилось. Последняя, столетняя старушка Бурёнкина, умерла полгода назад.
        В сегодняшнем дворе вообще было на удивление много людей. Они белили забор.
        А какие-то парни в красных галстуках натягивали между гаражами транспарант. И ещё незнакомый дворник поливал из шланга тротуар без единой трещинки.
        В общем, я снова всё понял. Я немного постоял у тополя и отогнал от себя то ужасное, что снова понял.
        Я решил действовать наверняка и направился прямо к паровозику. Мальчишки, которые приколачивали к нему доски, меня уже заметили. Но делали вид, что нет.
        - Касатик! — окликнули меня откуда-то с лавочек. — Касатик, поди сюда!
        Я подошёл. Я всегда делаю, как меня просят, хотя я, конечно, не касатик.
        - Ты из какой квартиры, касатик? — спросила одна из бабушек с лавочки. Я не понял, какая именно.
        - Из двадцать седьмой. А что?
        У них были разнообразные лица, у этих разноцветных бабушек. И ещё они сидели по росту и, кажется, старшинству — их было шесть. Самая большая и старая бабушка сидела в начале лавочки, а самая маленькая и молодая — в конце. Я поочерёдно всматривался в их лица в поисках ответа, но не находил его.
        - В двадцать седьмой Репяхи живут, — прищурилась на меня та, которая сидела в конце.
        Все остальные тоже прищурились, но уже следом.
        Я понял, эта у них главная.
        И ещё я кое-что понял. И опять ужасное. Эта молоденькая бабушка была столетней старухой Бурёнкиной из двадцать пятой квартиры! Той, которая умерла! Только сейчас она была более красивая, если можно так выразиться, и менее морщинистая.
        Я был в шоке.
        - Молчишь? А ну сознавайся, что ты делал в подъезде? — Бурёнкина продолжала на меня щуриться. — Лампочки воровал?
        - Я это, — сказал я, — я квартиры перепутал. То есть дома. Я подъезды перепутал!
        - Перепутал он! — повторила старуха Бурёнкина.
        - Перепутал он!
        - Перепутал он!
        - Он перепутал! — повторили за ней остальные пять бабушек.
        - Путаются тут всякие! — сказала Бурёнкина. — А ну иди отсюдова! А то позвоню куда надова!
        И я, конечно, пошёл. Пошёл опять прямо к паровозику. Мальчишки явно подсматривали за мной. Особенно один белобрысый. Он то и дело поглядывал на меня исподтишка, пока я к ним туда шёл.
        - Привет! — сказал я, подойдя к паровозу и облокачиваясь на него с независимым видом.
        - Здорово! — сказал Белобрысый и усмехнулся.
        Мне не понравилось, что он усмехнулся. Я не люблю, когда так делают. Но я стерпел.
        - Вы не подскажете, какой сегодня день? — приятным голосом спросил я.
        - Чего-чего? — Белобрысый отставил в сторону доску и нахмурился.
        Остальным я тоже не очень понравился.
        - Я говорю, день сегодня какой?
        - Ну пятница. А чего?
        Чего он всё чегокает? Бескультурье какое-то.
        Теперь уже все шестеро (их тоже было смотрели на меня подозрительно. Немного враждебно.
        - А число, извините?
        - Во даёт! Ты чего, пацан, с луны свалился? — сказал Белобрысый и осклабился.
        Остальные тоже так сделали.
        Я, конечно, понимал, как я выгляжу со стороны со своими странными вопросами. Ну а что мне ещё оставалось делать?
        - Нет, Тишка, он не с Луны — он с Марса! — сказал толстый в кепке «Спартак». — Ты на варёнки его глянь!
        Все молча уставились на мои штаны.
        - «Техасы»? — с завистью спросил мальчишка в застиранной куртке.
        - «Дизель», — соврал я. Эти джинсы мне мама купила на китайском рынке.
        - Чего дизель? — не понял Толстый.
        - Ну, бренд такой.
        - Фирма, что ли?
        - Типа того.
        - Свистишь! На барахолке брал?
        - Штаны как штаны, — сухо сказал белобрысый Тишка. — Сегодня тридцатое апреля.
        Он взял доску и стал прилаживать её к паровозу.
        Мне как-то стало неловко. За свои джинсы, все в заклёпках и карманах. Хотя ещё позавчера они мне очень нравились. Зачем, спрашивается, мне столько карманов? Анатолию Вассерману они, может, для жизни нужны.
        А мне зачем? Даже неловко.
        Я посмотрел на мальчишек. Они вон вообще все в одинаковых синих костюмах с книжками на рукавах. В таких все гоняют в старых выпусках «Ералаша».
        Но мальчишки уже не обращали на меня внимания. Они благоустраивали паровоз.
        - Сюда приколачивай! Крест-накрест!
        - Сбегай за клеем к Петровичу!
        - Поролоном обтянем — самое то будет!
        И так у них это дружно получалось, так у них работа спорилась, что мне тоже захотелось немного поблагоустраивать. Но я стеснялся попросить.
        Кажется, Тишка это понял.
        - Держи, — он протянул мне два гвоздя с молотком. — Сможешь сюда прямо прибить?
        - Угу.
        - Ну и отлично, — сказал Тишка. — Кстати, сейчас восемьдесят первый, если тебя это интересует.
        - Чего восемьдесят первый? — тоже чегокнул я.
        - Год. Тысяча девятьсот восемьдесят первый. Смотри только, палец себе не отбей!
        Глава 5
        Как Миклухо-Маклай
        Май, можно сказать, уже бушевал. Почки, клейкие листики, травка, свежепобелённые бордюры, вымытые окна и орущие от любви коты. Всё было как всегда, только вот год был не тот. Не мой год!
        Меня занесло на тридцать лет назад, и даже мой внутренний будильник этого не заметил во сне.
        И что теперь прикажете делать? Мне же тут ничего нельзя делать, я же тут у них всё нарушить могу! Меня тут просто-напросто не существует, по логике вещей. А вдруг я впопыхах наступлю на жука? Или ненарочно оторву у бабочки крылышко? Что тогда?
        - Ты чего такой хмурый? — Тишка пихнул меня в бок.
        Мы шли с ним в школу, потому что… потому что мне больше некуда было пойти и приклонить голову. А Тишка предложил, и я согласился. Голову я решил приклонить к чугунной батарее в коридоре, пока Тишка постигает науки. Он тоже, как и я, учится в седьмом классе, только во вторую смену.
        Мимо нас шли прохожие в одинаковых серых костюмах и галстуках, ехали машины с троллейбусами. Их было совсем мало, машин. И все они были нашими, ни одной иномарки. И дышалось как-то легче — обычно у нас на Ленинском дышать нечем, сплошная загазованность. И ещё кругом висели разноцветные флаги — красные, голубые, жёлтые, зелёные, и от них было немного радостно.
        Хотя, если честно, радоваться мне было нечему.
        - Я говорю, случилось у тебя что? — спросил опять Тишка.
        - Голова ещё болит, после аварии.
        Я ему сказал, что утром попал под троллейбус. И забыл, где живу и кто мои родители. И какой сегодня год, тоже забыл.
        - Тебе надо в травмпункт, — сказал Тишка. — Вдруг у тебя сотрясение?
        - Да нет, уже почти прошло. А ты что, в двадцать второй учишься?
        Дорога в Тишкину школу была до боли знакомая.
        - Угу, — Тишка кивнул. — А ты?
        - Не помню.
        Я тоже учился в двадцать второй.
        - Это тебе кратковременную память троллейбусом отшибло, — авторитетно сказал Тишка.
        Мы поднялись на крыльцо школы. Она была совсем не такая, как у нас. Сверху жёлтая, а под жёлтым — розовая. А дальше — зелёная, а ещё дальше — огнеупорный кирпич XIX века. Эту школу папа Димы Христаради снёс и на её месте построил новую. И всё же я сразу почувствовал: моя родная школа, ёлки-палки!
        - Пошли, — сказал Тишка.
        - Погоди, а охранник меня пропустит?
        Я посмотрел на Тишкину форму и портфель с ракетой. У всех, кто стоял на крылечке, были точно такие же — коричневые и с ракетой. Они что, в одном торговом центре их купили?
        - Какой охранник? — Тишка потянул меня внутрь.
        И правда, никакого охранника внутри не оказалось.
        Вместо него на табуретке, возле звонка, сидела бабушка в зимней вязаной шапке. Она ела борщ из баночки и вся была в него погружена.
        - Здрасте, теть Валь! — поздоровался на ходу Тишка.
        Но тётя Валя, погружённая, не ответила.
        - Она плохо слышит.
        Мы поднялись на третий этаж и остановились у кабинета биологии. Тишка заметил моё замешательство:
        - Пошли-пошли. Я училке скажу, что ты мой брат из Москвы. Она нормальная, разрешит.
        В классе было полно народу, просто битком, и в основном девочки. А у нас — наоборот.
        Их, наверное, было штук двадцать — девчонок. А мальчишек я пятерых насчитал. Девчонки были нормальные, особенно одна, рыжая. Только все в бантиках и фартуках.
        Я такие видел у мамы на школьной фотографии, в «Одноклассниках». И ещё все поголовно были в красных галстуках. Тишка тоже свой из портфеля вынул и повязал. Пионеры.
        - Здорово! — поприветствовал Тишку какой-то парень и уставился на меня. У него вокруг левого глаза был жёлтый синяк, а вокруг правого — фиолетовый.
        Остальные тоже молча меня разглядывали.
        - Это мой двоюродный брат из Москвы, — пояснил Тишка.
        - Костя, — представился я кротким голосом.
        - А у вас там что, в Москве, все так ходят? — спросил парень с синяками.
        Это он на мои штаны намекает.
        Девчонки прыснули.
        - Только некоторые, — выдавил я и покраснел.
        На меня когда много незнакомого народу смотрит, я не люблю. Я тогда теряюсь и нормально говорить не могу. Даже белки — в кабинете было много чучел зайцев и белок — как-то по-хитрому на меня посматривали своими пуговицами, так мне показалось.
        - Светофор, отстань, — сказал Тишка жёлто-фиолетовому парню. — Со мной сядешь. — Это он уже мне сказал.
        Я юркнул за парту возле Тишки. Она была намертво приделана к скамейке, а ещё у неё ящички открывались. У нас таких в школе нет, мне понравились.
        Девчонки все ещё разглядывали меня и хихикали. Не зная, куда девать глаза и руки, я вынул из кармана мобильник.
        Сигнала, естественно, нет. Да и куда мне звонить? У них тут, в восемьдесят первом, и домашние телефоны, наверное, не у всех есть. Хорошо хоть батарея живая.
        - Это что у тебя? — спросил Тишка, выкладывая на парту тетрадь с учебником.
        - Мобильник. Чтобы звонить.
        - В смысле?
        - Ну, телефон мобильный. Типа рации.
        - Типа рации?! — присвистнул Светофор. — Где брал?
        - Там больше нет. Вот сюда жмёшь и звонишь куда надо. Ещё тут камера встроенная, калькулятор там — все дела. Игры ещё.
        - Здорово! — Меня облепили со всех сторон, даже на голову навалились. И девчонки хихикать перестали. — Дай позырить!
        - …Музыку тоже — качаешь из интернета и слушаешь, клипы там, — всё больше распалялся я.
        - Ух ты! Чётко!
        Я прямо себя каким-то Миклухо-Маклаем ощущал, человеком с луны на острове папуасов. Я прошлым летом про него читал. Приятное, надо сказать, ощущение.
        - …Часы ещё, понятное дело, вай-фай, тачскрин, блютуз…
        Всего этого, конечно, в моем бананофоне не было и быть не могло. Мне папа свой древний по наследству передарил. Из нашего класса айфон только у Димы Христаради был, ему с папой больше всех повезло. Он с папой на частном самолёте в Брюссель за устрицами летает и в Тоскану на мастер-классы сомелье. Но моим папуасам этого знать было не обязательно.
        - И что, у вас в Москве у всех такие? — спросил кто-то из девочек.
        - У некоторых есть. Смотри, сюда щёлкаешь — и фотка готова!
        - А ну-ка, меня щёлкни, — сразу потребовал Светофор.
        - А шнурки тебе не погладить? — ответил за меня Тишка.
        - Так! Звонок для кого был?
        - Атас, классная!
        Я моргнуть не успел — все уже по своим местам сидели. Вернее, стояли.
        В кабинет вошла Тишкина учительница.
        На голове у неё был какой-то странный бублик. Но самое странное было даже не это. А то, что это была никакая не Тишкина классная, а моя.
        Цецилия Артуровна.
        Глава 6
        Глубоко в душе
        Цецилия Артуровна потрогала свой бублик и громко сказала:
        - Баран, это кто рядом с тобой сидит, такой подозрительный?
        Она прямо так и сказала: «баран» и «подозрительный». Какая была Цецилия Артуровна, такая и осталась.
        Хотя нет, теперь ей было лет двадцать-тридцать, совсем ещё молоденькая. Я её только по очкам узнал. У неё очки такие смешные — роговые, с двойными стёклами, в неподражаемом стиле «Мымра». И ещё я её по носу узнал. Нос у нашей Цецилечки (мы её ласково между собой Цецилечкой зовём)…
        Нос у неё, одно слово, выдающийся. Вперёд и вширь. Такой раз увидел — век помнить будешь, даже если остальное лицо менялось в течение лет. Такому носу надо не то что поэмы посвящать — памятники ставить! Такому носу вместе с его обладателем не в средней школе города Барнаула самое место, а на каком-нибудь ледоколе «Красин», который вспарывает льды и кромсает в крошево айсберги.
        - Баран, ты оглох? Я спрашиваю, что это за товарищ в иностранной рубашке? — Цецилечка сделала свою незабвенную кислую мину.
        Выходит, у Тишки фамилия Баран?
        Не повезло парню.
        - Это не товарищ, Цецилия Артуровна, — сказал Тишка. — Это мой двоюродный брат Костя из Москвы. У него чудовищный полип в грудной клетке — с яйцо страуса. Ему доктор климат сменить рекомендовал. Вот он к нам в Сибирь и перебрался — полип вымораживать. Его к нашему классу прикрепили.
        ПОЛИП?! Чего он несёт? С ума сошёл, что ли?
        - Из Москвы, значит? — переспросила Цецилечка. — Надолго?
        - Как получится, — уклончиво ответил я.
        Со здоровьем я шутить не любил, особенно мне в Тишкином рассказе не понравился полип. Человек я суеверный, что не всегда удобно.
        Помню, однажды по пути в школу я встретил чёрную кошку — она перебежала мне дорогу. Я, как положено, плюнул через левое плечо три раза, свитер шиворот-навыворот надел и то место обошёл задом наперёд. Гляжу, а она опять мне наперерез бежит, да ещё себе через плечо на ходу поплёвывает. А потом молнию на животе расстегнула, чёрную шкуру с себя сняла и в серой дальше побежала. В булочную на углу — я за ней проследил.
        - Ты глухой? — Цецилечка стояла возле нашей парты. — Я спрашиваю, вы строение птиц уже проходили?
        - Птиц? — с усмешкой повторил я. — Берите выше, Цецилия Артуровна. Мы на прошлом уроке строение скелета человека проходили.
        По классу прошелестел шепоток.
        Что я несу? Что несу? Зачем это мне ещё?
        - Я обучался в школе для подрастающих вундеркиндов, по ускоренной программе Зайцева-Бронникова. — Меня несло как в тифу. Это я, видимо, подхватил от Тишки. — Нас готовили в спецагенты по борьбе с вооружённой преступностью.
        - Отлично, — говорит Цецилечка. — Иди тогда отвечай. А мы с интересом послушаем.
        Они и правда слушали меня с неподдельным интересом, всем классом. А мне только того и надо. Я прямо сам себя не узнавал! Обычно я скромен на публике.
        Я вышел к доске и встал рядом со скелетом. Он ласково, как мне показалось, улыбнулся и сказал: «Давай, Костя, не подкачай! Мы тебя слушаем».
        - Перед нами скелет человека! — как в филармонии, объявил я. — Вот тут, — я ткнул указкой скелету в темечко, — у скелетообразного человека находится череп. В двух словах — черепная коробка. Если мы с вами откроем эту коробку, то обнаружим в ней головной мозг хомо сапиенса — «человека разумного».
        - Не отвлекайся от темы, — перебила Цецилечка.
        - А что? Мозг — это немаловажная человеческого скелета! — поддержал меня Тишка.
        Всё-таки он молоток, этот старина Тишка.
        - Тишина в классе! Ну, дальше.
        - Дальше по ниспадающей тянется позвоночник. Или, поэтически выражаясь, флейта, из которой самым живописным образом произрастают округлые дугообразные рёбра.
        - Что делают?
        - Произрастают, — уверенно повторил я.
        Я почему-то решил, что раз я из будущего, то заранее знаю не меньше ихнего. Вернее, их. Вернее, уж точно не меньше Цецилиного.
        Она же только-только пединститут закончила. И не факт, что с красным дипломом. Молоко на губах у неё ещё не обсохло, вот что я вам скажу.
        - Рёбер сколько всего?
        - Количество рёбер варьируется в зависимости от роста человека и положения его на социальной лестнице, — на голубом глазу заявил я. — Возьмём популярную певицу Шер из Соединённых Штатов Америки. Количество рёбер в её организме гораздо меньше традиционного. Однако, согласно каноническим представлениям римлян о красоте, это её абсолютно не портит. А наоборот. Пластическая хирургия третьего тысячелетия творит буквально чудеса науки и техники.
        - Во даёт! — восхитился мне с камчатки Светофор.
        - С рёбрами всё ясно, — процедила Цецилечка. — Назови мне кости нижней конечности.
        И что она так завелась?
        - Это просто. — Я чуть-чуть откашлялся. — Одна нога — одна выгнуто-вогнутая кость. Всего их у человека две — по количеству имеющихся в наборе конечностей. Возьмём простой пример из жизни: ногу обыкновенную куриную, типа «жареный окорочок». Сколько в ней костей?
        - Одна! — поддержал меня Тишка. — Трубчатая!
        - Вот именно. А следовательно, и у человека одна. Ведь все мы произошли от обезьяны, — подвёл я логический итог, — согласно эволюционной теории Чарльза Дарвина.
        Цецилия Артуровна безмолвствовала. Её нижняя лицевая конечность висела гораздо ниже верхней, что, в общем-то, закономерно.
        - Я закончил, спасибо за внимание. — Я вернул указку на место и прошёл к своей парте.
        - Да-а-а-а, ты меня в самое сердце поразил, — наконец сказала Цецилия Артуровна. — Вернее, в сердечную выгнуто-вогнутую кость. Я твоё выступление всю оставшуюся жизнь буду помнить.
        - Спасибо, Цецилия Артуровна. — Я был польщён.
        - Пожалуйста, — ответила она и посмотрела на меня своим особенным, фирменным взглядом, типа «Рентген позвоночника».
        Я его выдержал, этот взгляд. Хотя многие не выдерживают, но я уже привык. Цецилечке это, кажется, не понравилось.
        - Скажи мне, Константин, ты глубоко в душе кто? — вдруг спросила она.
        - Э-э-э… романтик? — неуверенно предположил я.
        На что это она намекает?
        - Он пионер, Цецилия Артуровна! — вступился за меня Тишка. — Пионер! Вы его не слушайте!
        - А лицо у него что-то не наше, не пионерское, — сказала Цецилия Артуровна вкрадчиво и тихо.
        Глава 7
        Пионерская
        - Тихо! Звонок для учителя! — рявкнула Цецилия Артуровна.
        Да, с авторитетностью у неё всегда всё было отлично. Интересно, в грудничковом возрасте она тоже была такой? Или командирша в ней прорезалась с первым молочным зубом?
        В класс заглянул какой-то румяный дядя.
        - Заходи, Людочка, заходи! — разулыбалась биологичка.
        В класс вкатился толстый старшеклассник в красной пилотке и с барабаном на животе. Над верхней губой у него росли кошачьи усы, а щёки алели розами.
        - Привет, орлы! — гаркнул старшеклассник и ударил в барабан.
        Класс молча встал, как тёмный лес.
        - Наш девиз! — опять гаркнул розовый дядя.
        Он что, нормальным голосом не умеет разговаривать?
        - Орлята учатся летать, уметь бороться, побеждать! — проорал тёмный лес.
        - Это кто? — шепнул я Тишке на ухо.
        - Наш вожатый Людочка.
        - Людочка?
        - Фамилия у него такая. БЗД ещё тот!
        - БЗД?
        - Баран замедленного действия.
        - Молодцы! — похвалил своих подопечных Людочка и вывел нас в коридор.
        Там под бравурную музыку из громкоговорителя уже стояли другие классы — все парами, по росту и со своими Людочками.
        Под горн и барабанную дробь мы двинулись маршем по коридору.
        - Куда это нас? — всполошился я.
        - В пионерскую. Диребан мозги к Первомаю будет промывать.
        - В пионерскую? Какой диребан?
        - Директор. Ты что, русский язык забыл? — Он на ходу пощупал мне лоб. — Вроде холодный. Чётко ты перед Волнорезовной выступил!
        - Какой Волнорезовной?
        - Цецилией нашей. Видал, какой у неё волнорез?
        - Нет…
        - Ну шнобель, волнорез!
        - А-а-а!
        - Ну вот.
        - Разговорчики в строю! — рявкнул весь розовый и мокрый Людочка.
        Значит, мозги промывать? Что-то мне папа, по-моему, такое рассказывал, про шампунь «Желтковый». Я огляделся по сторонам — красным-красно, кругом сплошная пионерия. И лица у всех какие-то… мм… как на городской контрольной по русскому. И маршируют как заведённые, никто даже не смеётся.
        Точно! Заводные пионеры! Те самые.
        Пионерская комната оказалась там, где у нас сейчас школьная библиотека, — на втором этаже. Только там были не стеллажи с книгами и библиотекарша, а всякие интересные экспозиции: «По местам боевой славы», «Ими гордится школа» и выпуски стенгазеты «Октябрёнок». А ещё тут было много плакатов со смешными названиями: «Помни, четвёртая четверть — ударная!», «Позор отстающим!», «Все на субботник в последнее воскресенье месяца!», «Следуем примеру Зои Космодемьянской!». Но больше всего мне понравился фотоотчёт о пионерах-героях. Они все были очень красивые и ужасно крутые: Марат Казей, Зина Портнова, Лёня Голиков, Камилия Шага, Валя Котик — как их тут много! А я только про Павлика Морозова слышал, да и то не очень хорошее.
        На одной стенке в пионерской висело знамя, а по бокам от него стояли на посту двое мальчиков. Они были не живые, по-моему, даже не моргали. Даже не дышали — я таких видел у Букингемского дворца в Англии, по телику. Мне стало их немного жалко, этих бедных «касатиков». Но тут я увидел в самом центре пионерской комнаты маленького лысого мужчину в коричневом костюме. Он весь прямо сиял и лучился, как сияют и лучатся только абсолютно счастливые люди после ужина. И как это я его, такого праздничного, сразу не заметил?
        - Владимир Людвигович, наш директор, — сообщил Тишка. — Хороший мужик, только у него на сборе макулатуры сдвиг по фазе.
        Людочка выстроил нас вокруг Владимира Людвиговича ровной заглавной буквой П и кивнул Владимиру Людвиговичу.
        - Дорогие ребята! — сказал Владимир Людвигович мягким, как булочка, голосом. — Торжественную линейку, посвящённую Дню международной солидарности трудящихся, объявляю открытой!
        Людочка с другими вожатыми отчаянно забили в ладоши, а за ними так сделали все остальные и я. Мы били в ладоши и улыбались, как смайлики в скайпе.
        - Есть охота! — шепнул мне Тишка. — Людвиг бухтеть закончит — в столовку пойдём.
        - Ага, беляшей ужасно хочется! — Мне и правда ужасно хотелось беляшей.
        - …Наша школа приняла участие в четвёртой городской выставке-смотре «Учение с увлечением. Прогрессивные возможности-81»… — с упоением говорил своей булочкой Владимир Людвигович.
        - Тебе карандашик подарить? — спросил Тишка.
        - Нет… Зачем? — растерялся я.
        - Губу наматывать! Вас в Москве, может, и беляшами кормят, а у нас тут каша. Если сильно повезёт, то пшённая.
        - …Трудно переоценить значение сбора и переработки металлолома в масштабах страны и мирового сообщества в целом… — обворожительно улыбаясь, вещал Владимир Людвигович.
        - А если не сильно повезёт? — насторожился я.
        - Тогда из топора. — Тишка пихнул меня в бок и беззвучно рассмеялся.
        Людочка погрозил ему кулаком.
        - …Однако сбор макулатуры занимает особое место в жизни каждого пионера нашей страны… — При этих словах лицо директора посуровело.
        - Началось.
        - Тишка, кто это?
        На Тишку таращилась какая-то девчонка, похожая на кильку в масле. Только у кильки глазки бусинками, а у девчонки были пуговками, навыкате.
        - Светка Щиборщ. Она ничего — списывать даёт.
        - По-моему, она того, в тебя влюблённая.
        - А меня колышит? В меня, может, полшколы влюблённые, и?
        Я посмотрел на Тишку с уважением. Он, конечно, красавец, на артиста какого-то даже вроде похож.
        Не могу вспомнить на какого.
        - А вон та — кто такая?
        - Где?
        - Рядом со Светофором. — Я кивнул на девчонку с рыжими каральками[1 - Девчачья причёска, в которой косичка (или две) заплетается до конца и вплетённой лентой привязывается к основанию косы красивым бантом.] над ушами.
        Наши девчонки такие не носят, а зря. Хорошие каральки.
        - Забудь! Это Алка Тюльпанская, она с большими ребятами ходит, — многозначительно сказал Тишка.
        - …Дружина заслужила право носить это гордое имя пионера-героя своими хорошими делами, отличной учёбой и активным участием во всесоюзном марафоне по сбору макулатуры…
        - Вочи у тебя ништячные!
        Я опять не понял, что имел в виду Тишка. Но вида не подал.
        - …Работать не покладая рук под говорящим лозунгом «Важно, хоть и бумажно!»…
        - Котлы, говорю, здоровские. — Он покосился на мои часы.
        - …Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — вдруг гаркнул директор.
        Время подходило к обеду.
        Глава 8
        Стыдно, Федя!
        На обед давали компот и макаронную запеканку.
        - Удар по пищеблоку, — сказал мне на это Тишка.
        А я раньше думал, запеканки бывают только творожные или картофельные. Ничего такая запеканка, есть можно. Хотя Тишку она уже заманала, как он выразился.
        Мы с ним отсели подальше от всех, чтобы поговорить с глазу на глаз. Обсудить, что мы теперь со мной будем делать. Я ел и рассматривал на стенах картины: «Удмуртские комбайнёры», «Перспективный агроном», «Колхозник, будь физкультурником!», «Хлеб — всему голова», «Октябрята — дружные ребята» и многие другие.
        - А ты живи у меня, — предложил Тишка. — Пока адрес не вспомнишь. А там, глядишь, во всесоюзный розыск тебя объявят. Знаменитым станешь!
        - А родители?
        - Ботинок с калошей в сад укатят на все праздники. А кнопка у бабушки.
        Всё-таки классный он, Тишка. Мы, считай, с ним и не знакомы почти, а он… Я прямо чуть не прослезился — так мне от его слов стало приятно. Нет, правда.
        - Тут не занято?
        У нашего с Тишкой столика стояли Щиборщ и Тюльпанская с каральками.
        - Не занято! — зачем-то крикнул я чужим голосом.
        - Занято! — сказал Тишка обычным.
        - Так занято или нет? — Тюльпанская смотрела на меня и, как мне кажется, что-то такое про меня знала. Чего не знал даже я.
        Я, по-моему, весь покраснел. Чувствую, щёки горят. Это что со мной такое творится непонятное?
        - Вам столов мало? — спросил Тишка, как мне показалось, очень по отношению к Тюльпанской невежливо.
        - Какой ты, Барашек, невежливый, — озвучила мои мысли Тюльпанская и уселась со своим подносом за наш стол. — А вот братик у тебя очень даже симпатичненький.
        Тюльпанская стала меня разглядывать.
        Братик? Это она про меня, что ли? Симпатичненький?!
        Я не люблю, когда меня кто бы то ни было разглядывает, когда я ем.
        Я уткнулся поглубже в запеканку. Внутри у неё оказались рожки, а снаружи даже не знаю что. Меня вдруг очень заинтересовал этот вопрос, и я принял холодный и отстранённый вид. Чтобы Тюльпанская больше меня не разглядывала. Но есть я уже не мог, потому что у меня в горле застрял кусок.
        - Что с тобой, Костя? — спросила Светка Щиборщ. — Тишка, твоему брату плохо, кажется.
        Кусок стоял у меня в горле намертво.
        Я попробовал его проглотить, но чуть не сломал себе шею. Тогда я стал пучиться и размахивать руками как ненормальный. Перед глазами у меня медленно проплыл лозунг: «Если любят труд ребята, значит, это октябрята».
        - Он под троллейбус сегодня попал, — объяснил моё загадочное поведение Тишка.
        - Мамочки! — сказала Светка, а Тюльпанская ничего не сказала.
        - Вот тебе и мамочки. На полном ходу! — нагонял жути Тишка.
        - А я один раз с лошади упала, — похвасталась Светка. — Честное пионерское.
        - Ну и гордись теперь до пенсии.
        А я тем временем уже не мог дышать.
        Запеканка встала мне поперёк горла — и ни туда ни сюда.
        - Его по спине надо постучать, — сказала Светка. — Дайте мне!
        Тишка отодвинул её в сторону и жахнул мне по спине.
        Он хорошо жахнул — спина чуть не сломалась. Зато запеканка из меня сразу выскочила. Прямо в лоб какому-то лохматому старшекласснику. Я за ней проследил.
        - Не по-о-о-о-онял… — сказал старшеклассник с набитым рожками ртом и сразу уставился на меня. Причём мстительно так уставился — я это сразу почувствовал. Сейчас агрессировать начнёт.
        - Спасибо, Тишка, — поблагодарил я и неожиданно прибавил странное: — Какие у вас каральки.
        Я когда волнуюсь, со мной прямо беда. Всякой всячины наговорить могу. А тут ещё лохматый в нашу сторону пошёл, как я заметил.
        - У кого это у вас? — спросила Тюльпанская.
        - То есть у тебя, — сказал я и от стеснения прямо-таки побагровел.
        - Ты кого, а? — Меня вдруг что-то выволокло из-за стола и подняло в воздух. — Ты борзянки объелся, а?!
        Это был он, лохматый. Я хоть сразу и не разглядел, но по своим внутренним ощущениям понял. Он держал меня за грудки, и я самым чудовищным образом не доставал ногами до пола. Моё положение усугублялось тем, что Тюльпанская все ещё была тут.
        - Чапля, отпусти его, — вступился за меня Тишка. — Он случайно, извини.
        «Я случайно, извините», — повторил я за Тишкой мысленно, а вслух сказал:
        - А ну отпусти!
        - А спину тебе вареньем не намазать? — спросил лохматый.
        - Хулиган! — ответил я коротко и достойно.
        - Ты на кого батон крошишь? — Он прямо-таки побелел от неожиданности, этот Чапля.
        - Отпусти, говорю. Не то хуже будет.
        Господи, что я несу?
        Тюльпанская ещё тут?
        Тут. Смотрит.
        - Несчастный обормот! Гвоздь беременный! — припечатывал я Чаплю, а потом взял и плюнул ему в лицо.
        Это всё из-за Тюльпанской, видимо.
        Дальнейшие события развивались стремительно и логично.
        Чапля метнул меня, как олимпийский диск, в пространство. Летел я долго, по прямой, и приземлился, куда он планировал. На стол старшеклассников, под их весёлый смех. Вся столовая вообще как-то оживилась с моим появлением.
        Но Чапля снова меня настиг, решив заняться моим лицом. Он уже занёс надо мною кулак… Тишка уже на нём повис, как бульдожка… А чаплинские френды уже сказали то, что должны были сказать: «Бей гада в дюндель!»
        Но тут случилось вот что.
        - Чаплин, оставь его в покое, — услышал я голос, выкованный из железа.
        Я решил, что это пришла мне на помощь Цецилия Артуровна. Это в её репертуаре. Или кто-нибудь ещё из учителей. Но нет.
        Это была Тюльпанская.
        И только она так сказала, Чапля опустил кулак и весь уменьшился троекратно в размере.
        - Вставай. — Алка протянула мне руку. — Пошли.
        И я встал и пошёл, хотя мне хотелось лежать и ощупывать бок. И Тишка за нами пошёл, и Светка Щиборщ. И вся столовая, прямо все классы, учителя и повара пристально смотрели нам вслед.
        А Чапля стоял смешной и трогательный, как Чарли Чаплин из чёрно-белого фильма.
        И когда мы уже почти вышли в коридор, Алка обернулась и сказала ему:
        - Стыдно, Федя.
        И мы ушли.
        Глава 9
        «Детский мир»
        - Ушли отсюда! Оба! — сказал нам с Тишкой физрук в трико.
        Мы опоздали на физкультуру всего на пять минут: Тишка в КПЗ с большими ребятами «Беломор Кэмел» курил, а я его ждал. Я не курю. А КПЗ — это комната приятного запаха. Они тут туалет так называют.
        - Отец мне голову оторвёт! — сокрушался Тишка, переобувая кеды в мужской раздевалке. — Кол поставил — это нормально?
        Я посмотрел на жирную единицу в его в дневнике.
        - Спокойствие. У меня с нашим физруком, Вектором Викторовичем, тоже проблемы.
        - А?
        - Он любит строить из людей живые пирамиды, особенно по праздникам. А я этого не люблю.
        - А ты, выходит, вспомнил физкультурника? — удивился Тишка.
        Я кивнул. Впредь надо быть осторожнее.
        - А родителей не вспомнил как зовут?
        - Пока нет. Мы сейчас куда?
        Сидеть в раздевалке мне уже порядком надоело. В ней сильно пахло чужими кедами.
        - Давай в «Детский мир», — предложил Тишка. — Там, Светофор говорит, германские машинки выбросили, радиоуправляемые.
        «Детский мир» — хороший магазин. Я там тоже часто бываю с папой — игры беру всякие, диски. Просто я не думал, что он тридцать лет назад уже был в Барнауле. Я думал, его у нас недавно открыли.
        Мы шли по Интернациональной, через частный сектор, и всё здесь было прямо как у нас. Только небоскрёбов не было на горизонте. А так — да: те же деревянные избушки с заборами и сараями, те же палисадники с прошлогодним бурьяном и смородиновыми кустами. И даже таблички «Осторожно, злая собака» те же, с овчаркой, только поновее. Не ржавые.
        - Слушай, а ты уже думал, кем станешь? — спросил я Тишку.
        - В смысле, когда вырасту?
        - Угу.
        - А ты?
        - Я айтишником.
        - Кем-кем?
        - Про компьютеры слышал? ЭВМ там, все дела.
        - Понятное дело.
        - Ну вот. А ты, наверное, космонавтом? Как наш Герман Титов?
        - Нет, я космонавтом уже перехотел, — сказал Тишка. — Я врачом буду.
        - Врачом? — Я такого от Тишки не ожидал. — Пластическим хирургом, что ли? Или стоматологом? Они хорошо зарабатывают.
        - Нет. Психиатром.
        Он меня этим психиатром очень удивил!
        - Ты даёшь. А у меня папа психиатром работает, заведующим отделением.
        - Я хочу людей лечить, — на полном серьёзе сказал Тишка. — У нас же все болячки от нервов. Я в журнале «Техника — молодёжи» читал одну прогрессивную статью. Вот, допустим, у человека всё время болит голова или сердце. Или даже пальцы, например, немеют. Он в поликлинику приходит, а там ему врач — раз! — и выписывает рецепт — от головы, от сердца или от пальцев. А надо не так.
        - А как?
        - Надо с человеком сначала поговорить. По душам. Про прошлое у него разузнать, про детство. Все ноги у нас из детства растут, понимаешь? Все наши проблемы и эти самые… комплексы… оттуда.
        - Мне папа тоже так говорит.
        - Ну вот.
        Тишка вдруг остановился и посмотрел на меня:
        - А всё-таки странно: как отца зовут, не помнишь, а всё остальное — да.
        - Пить жутко хочется, — ответил я.
        Не рассказывать же Тишке, что я из будущего. Он же мне не поверит, это в лучшем случае. А в худшем лечить меня начнёт, психиатр.
        Тишка огляделся:
        - Водоколонка далеко — через три квартала. Есть три копейки?
        - Нет.
        - А, ладно, уже нашёл. Пошли.
        Мы подошли к магазину «Дары полей». Сейчас у нас там банк «УралСибСтройПромСвязьНефть» открыли, а раньше было казино «Золото партии».
        У крылечка стоял железный автомат с надписью «Газированная вода» с гранёным стаканом внутри. Тишка сполоснул его из фонтанчика и сунул в щель копейку — из автомата полилась минералка.
        - Пей. — Он протянул мне стакан.
        - А одноразовых у вас нет?
        - Чего?
        - Ну мало ли, кто из него пил. Ладно, проехали. — Я залпом опрокинул в себя минералку и сразу закашлялся.
        Она была ядрёная, эта их минералка, как будто с хреном.
        - С сиропом вкусней, — сказал Тишка, — да денег нет.
        Мы свернули на Ленина возле «Родины», нашего кинотеатра. Он был точь-в-точь такой же, только окна у него были грязные и не пластиковые. И на крыше вместо вывески ночного клуба висели красные флаги. А афиши были красками нарисованы, не очень. Я бы лучше нарисовал.
        - Может, в кино завтра сходим? — предложил Тишка. — Если предки денег оставили.
        «Приключения принца Флоризеля» — так назывался фильм.
        С афиши на нас глядел какой-то длинноволосый усатый парень.
        - Я уже смотрел, — сказал я.
        - Где? — удивился Тишка.
        - По телевизору. Вернее, в сети. Вернее, у меня папа старые фильмы коллекционирует.
        - А у меня папа работает в милиции. У него пистолет есть.
        В «Детском мире» было полно народу.
        Я ни разу столько тут не видел. Распродажа, наверное, или какая-нибудь промоакция. Вон очереди какие длинные.
        - Ребят, вы стоите за пупсиками? — спросила какая-то женщина в сиреневом парике.
        - Нет.
        - Ну идите тогда, не путайтесь под ногами, — рассердилась почему-то женщина.
        Я посмотрел на очередь — народ в ней просто с ума сходил. Мужчины и женщины, школьники, студенты и пенсионеры — неужели все они за пупсиками? Вон некоторые берут сразу по пять штук. А одна тётя шесть попросила, так ей не дали. Просто удивительно, что за пупсы такие?
        - Дефицитные, — сказал Тишка. — С пищиком на животе. У меня сестрёнка их обожает. Пошли, нам не сюда. — Он потянул меня за рукав.
        Мы поднялись на второй этаж и пристроились у прилавка с машинками. Вернее, кое-как туда втиснулись. Тут было много мужчин неопределённого возраста, бородатых и с кудрявыми бакенбардами, а также мальчиков вроде нас.
        - Гляди, автомодели! — На Тишку было страшно смотреть. Его даже потрясывало. — Радиоуправляемые! Спортивки! Гоночные!
        Он что, игрушечных машин никогда раньше не видел?
        - Гэдээровские! На батарейках! — волновался Тишка.
        Точно. Папа говорил, что такие поступали к нам в страну по подземному ходу из ГДР контрабандой. Этот ход рыли специально обученные кроты.
        Три с половиной года, папа говорил. Не обманул, выходит.
        Я посмотрел опять на Тишку. Посмотрел на бородатых и с бакенбардами, как они нервничают у прилавка. И мне их жалко стало. Сам не пойму, с чего вдруг.
        Я вынул из кармана робота, подарок Артура и Августа, нажал ему на голову (при этом раздался характерный мычащий звук) и опустил его на пол.
        - Это что? — Тишка отлип от прилавка и обернулся. — Робот, что ли?
        Я молча кивнул. Я опять начинал чувствовать себя человеком с луны.
        - Сам ходит?
        - Ты погоди, сейчас он петь начнёт.
        И точно, робот сделал несколько шагов и запел на весь магазин по-турецки.
        - Ух ты! — восхитился Тишка. Он сразу забыл о своих машинках. — Смотри, смотри, ноги обходит!
        Робот обошёл чей-то кирзовый сапог и направился в отдел «Весёлые старты».
        - Что это у вас, мальчики? — спросил какой-то подозрительный мужчина в зелёном плаще и шляпе.
        - Японский робот, не видите? — сказал Тишка.
        - Продаёте?
        - Ещё чего!
        - Червонец даю! — не раздумывая предложил мужчина. Глаза у него при этом горели, как у кошки.
        - Сказано вам, дядя, не продаётся, — строго повторил Тишка. — Не ясно?
        - Продай, а? — не отставал мужчина в плаще.
        Тем временем вокруг нас уже собрались все бородатые и с бакенбардами, которые были в магазине. Они глазели на моего робота, как будто хотели его съесть. Они сопели и кряхтели вокруг моего робота, и я уже опасался за его короткую турецкую жизнь.
        - Двадцать пять рублей даю! — кричал мужчина, срывая с себя шляпу. Под ней оказалась блестящая лысина.
        Ну и ну! А в рот ему жёваной морковкой не плюнуть? Ведь что такое двадцать пять рублей? Этот робот минимум пятьдесят долларов у нас на базаре стоит.
        - Простите, он не продаётся, — ответил я мужчине вежливо и пошёл в другое место.
        Но мужчина оказался настырный. Он схватил меня одной рукой, а другой стал выворачивать наружу свои карманы. Из них посыпалась мелочь, смятые купюры и трамвайные билетики.
        - Вот! Всё, что у меня есть! — Мужчина сверкал на меня глазами как сумасшедший. — 28 рублей 73 копейки!
        Он не в себе, догадался я и сказал:
        - Ну хорошо, хорошо. Забирайте! — Только чтобы поскорее отделаться.
        - Спасибо! — Он сунул мне свои мятые деньги и побежал за роботом. Тот уже прогуливался в «Канцтоварах».
        - Двадцать восемь рублей! — Тишка смотрел на меня, как папуас на новое зеркальце. — Почти двадцать девять!
        Но я его восторженных чувств не разделял. Робота мне было немного жалко. Лучше бы я его Тишке отдал или хотя бы продал по себестоимости.
        - Мы так гульнём! Так гульнём!
        Это на двадцать девять рублей? Ну-ну.
        - Атас! — Тишка вдруг схватил меня за шиворот и поволок к выходу.
        Последнее, что я увидел в «Детском мире», был тот мужчина — в плаще и в наручниках. Их на него надевал милиционер.
        Глава 10
        Про шпиона
        - Милиционер милиционеру рознь, — объяснял мне Тишка по дороге домой. — И потом, на кой мы ему сдались? Ну в школу телегу накатают, ну в детскую комнату поставят на учёт. Из пионеров всё равно за это не выгонят. А Шляпа — рыба покрупнее нас! Его привлекут — мало не покажется.
        - За что?
        Я честно не понимал, за что нас в детскую комнату ставить?
        - За спекуляцию. Думаешь, он себе твоего робота покупал?
        - А кому?
        - Он его потом на барахолке в три раза дороже продаст.
        - Кому?
        - Найдутся любители.
        - Понятно.
        Хотя мне было ничего не понятно.
        Совсем. Я всё-таки думаю, что это он себе робота покупал. Вон как у него горели глаза — так он ему понравился! Бедный.
        Ну а даже если не себе, что с того? Неужели за это надо забирать в милицию? У них же тут нет таких роботов, как у нас. Одни пупсики — и те дефицитные.
        Домой мы попали затемно. Пришлось ждать, пока Тишкины родители уедут на дачу. Мы прятались за гаражами, наблюдали, как Тишкин отец пытается завести свой драндулет. У него «Москвич-401» с амбарным замком на багажнике. Наконец он его завёл, и они уехали.
        А мы поднялись к Тишке — он живёт на третьем этаже, в соседнем с нашим доме.
        - Заходи, располагайся, — сказал Тишка. — Будешь яичницу?
        - Буду.
        Уютно у них тут. Книжек вон сколько!
        Целый застеклённый шкаф — от пола до потолка. Журналы кругом с газетами, как в читальном зале библиотеки «Юношеская»: «Огонёк», «Юный техник», «Наука и жизнь».
        - Ты на бардак не реагируй! Это родичи выписывают, — пояснил Тишка с кухни.
        Там уже вовсю шкворчала яичница.
        - А телик у вас есть? — Я огляделся.
        - А то. «Горизонт» цветной. Папа по блату на базе доставал.
        Телик нашёлся в углу, под белой вязаной салфеточкой.
        - А где пульт?
        - Что?
        - Как его включать?
        - В розетку сначала воткни, темнота, — снисходительно улыбнулся Тишка.
        Он вернулся из кухни с чугунной сковородкой и хлебницей.
        - Вот на эту кнопку жмёшь, а потом на эту, — показал он.
        Но телик не включался.
        - Сломался что ли?
        - Погоди, сейчас нагреется.
        Через минуту на экране появилась симпатичная дикторша в огромных очках.
        «Прослушайте программу телепередач на завтра», — сказала дикторша и стала читать с листочка.
        А мы с Тишкой стали есть яичницу — прямо из сковородки. И запивать её сладким чаем.
        «…Праздничная первомайская демонстрация. Прямая трансляция с Красной площади…»
        - Дирижабли в небо будут запускать? — спросил я.
        На демонстрациях я ни разу не был. Только по телевизору всякие митинги смотрел и ещё военные парады на Красной площади.
        - Какие дирижабли? — удивился Тишка. Я ему хотел объяснить какие, но не стал.
        Вдруг всё-таки папа что-то напутал. Да и про дирижабли мне известно не много.
        - Вкусная яичница, — похвалил я Тишку. «…В 13 часов 15 минут — киножурнал „Фитиль“. В 13 часов 30 минут — мультипликационные фильмы…»
        - Это потому, что я её на котлетной сковородке жарю. «…В 14 часов — „Клуб кинопутешествий“. Экспедиция Тура Хейердала на „Тигрисе“».
        - Это как?
        - Ну, мама на ней сначала жарит котлеты, а потом сразу я — яичницу. Так вкуснее.
        Я вдруг вспомнил, как меня тётя Аня, папина сестра, угощала садовой черешней. Она по столу была рассыпана — крупная, мясистая, с каким-то интересным привкусом. Я прямо, помню, полстола тогда съел. А потом оказалось, что тётя Аня до этого на столе пельмени лепила с бараньим фаршем.
        «…Программа „Сельский час“. В 18 часов — „Международная панорама“».
        Мы съели яйца и вытерли сковородку хлебными корками — любо-дорого посмотреть. Дикторша из телевизора пропала, и вместо неё стали показывать заставку к какой-то доисторической передаче.
        - О! «Вокруг смеха» начинается! — заорал Тишка. — Сейчас поржём.
        На экране появился худой дядя с постной физиономией. Тихим голосом он стал рассказывать какие-то шутки, а Тишка стал громко смеяться. Он смеётся очень заразительно!
        Но мне всё равно почему-то было не смешно. Я этих шуток не понимал, хотя юмор я люблю. Другие люди в пиджаках шутили про дефицит, и про кубик Рубика, и про Олимпиаду-80.
        И ещё про какого-то Рональда Рейгана — я так и не понял, кто это. А один рыжий парень со сцены показывал свои часы — электронные, с музыкой — несколько раз подряд. И вообще, мне больше «Камеди клаб» нравится и «КВН» — тоже ничего.
        А потом мы с Тишкой посмотрели художественный фильм «Экипаж». Он всё спецэффектами восхищался, когда там самолёт взрывался в конце. Тоже мне — спецэффекты. Надо его как-нибудь сводить в 3D-кинотеатр.
        А потом Тишка показывал свой бобинник — катушечный магнитофон. Мы «Амбу» по нему послушали (Тишка так называет группу «АББА», папину любимую) и пошли спать. У них с сестрой кровать — двухэтажная. Тишка залез наверх, а я лёг внизу и накрылся одеялом.
        - Завтра с утра пойдём на Ленинский. Шары демонстрантам полопаем.
        - А я думал, на демонстрации только эти самые ходят… пенсионеры. И коммунисты ещё.
        - А мы кто, по-твоему? — удивился Тишка. — Через пять лет у нас во всей стране наступит коммунизм. Знаешь, как мы тогда заживём? Нам весь мир будет завидовать! У нас с тобой страна знаешь какая? Самая-самая-самая!
        - А как же германские игрушки? Шмотки американские?
        - При чём тут шмотки? — обиделся Тишка. — Германия вообще нам фашистский враг в недавнем прошлом.
        - Ну ты загнул! Война же давным-давно кончилась. А с американцами мы были союзниками.
        - Были да сплыли! — огрызнулся Тишка.
        А что я такого сказал?
        - Тсс! — Он вдруг затаился.
        - Ты что?
        - Тихо! — Тишка свесился вниз и как будто к чему-то прислушивался. — Показалось, что ли? — Он зашарил руками по стене.
        «У этих стен есть уши!» — вспомнились мне папины слова.
        Уши? У стен? Что за бред вообще?
        - Ты, Костя, какой-то странный, — сказал Тишка.
        - Почему?
        - Не знаю. Говоришь непонятно, и одежда у тебя какая-то… и рация. Откуда это всё?
        Я молчал. А что мне ему ответить?
        - Молчишь? А я знаю откуда, — прошептал Тишка — я его еле расслышал.
        Я прямо весь похолодел под одеялом от этого шёпота. Неужели он догадался?
        - Откуда?
        - Оттуда, — сказал Тишка и замолчал там у себя наверху.
        - Эй, ты чего?
        - А ничего. Я со шпионами не разговариваю.
        Со шпионами? СО ШПИОНАМИ?!
        Он что, с ума сошёл?
        - Да пошутил я! — рассмеялся Тишка. — Пошутил! Ой, умора! — Он прямо-таки катался там, на втором. Прямо вся кровать тряслась от его смеха.
        - Я не шпион, — тоже прошептал я.
        - Ха-ха-ха! А кто? Ну, кто?
        - Я из будущего.
        Глава 11
        Про дирижабль
        - Из будущего он! — фыркал Тишка, шагая между нарядно одетыми мужчинами и женщинами.
        Мы примкнули к колонне демонстрантов с завода РТИ — резинотехнических изделий. Потому что они были самые весёлые, эти заводские рабочие. Они улыбались, и к груди у них были приделаны бумажные гвоздики.
        А на плечах сидели дети с полиэтиленовыми гвоздиками на палках. Рабочие громко разговаривали, ели пирожки в промасленных бумажках и дружно несли транспарант с надписью «Слава КПСС!». А у одного рабочего в ватнике — такого, немножко с приветом — был баян, и он играл на нём частушки. И ещё плясал вприсядку — прямо в колонне, прямо на ходу.
        А тётеньки из соседней колонны, с меланжевого комбината, ему подпевали красивыми тоненькими голосами. И косынки у них плыли по ветру. А из громкоговорителей на столбах пел Иосиф Кобзон. Я его сразу узнал, хотя мне больше нравятся «Токио Хотел».
        Я даже залюбовался на них, на всех этих весёлых и задорных демонстрантов.
        У нас демонстрации же совсем не такие сейчас. Это потому, что на них ходят только угрюмые личности, а молодёжь — нет. Она у ЦУМа собирается по вечерам. И народу у нас на демонстрациях раз в сто или в двести меньше. А тут — весь Ленинский перекрыли, кругом красным-красно.
        Я посмотрел на небо — там были шары, приделанные к тополиным веткам, и портреты ещё разные мужские.
        А дирижабля не было.
        Тишка вытянул меня из колонны. Мы сели на лавочку и стали есть из картонки хлебную соломку.
        - Значит, из будущего, говоришь? — в который раз прищурился на меня Тишка.
        Он мне уже, если честно, надоел. Всю ночь на меня сверху щурился и всё утро, пока кефир из бутылок пили, за завтраком. Всё прикидывал что-то у себя в голове.
        - Точно, — кивнул я.
        - А чем докажешь?
        Мобильника ему с роботом мало, что ли?
        Я пошарил по карманам. Нашлась старенькая мятая десятка — мама на мороженое давала, а я в тот раз так и не купил.
        - Вот! — Я протянул Тишке десятку. — Видишь, «1997» написано?
        - Вижу, что чирик. — Тишка с сомнением повертел в руках купюру. — А при чём тут Красноярск?
        На десятке и правда был нарисован Красноярск, и надпись про это стояла. А я раньше не замечал.
        - Ты что, не местный? Или у вас в разных городах разные деньги? — Тишка ухмыльнулся.
        Не люблю, когда так ухмыляются.
        - Если хочешь знать, деньги разные. И страна теперь вся разная. Не большая, как у вас тут, а много маленьких. У всех разные деньги, и языки, и президенты тоже разные. И ничего — все довольны. У нас этот, как его… капитализм!
        Тишка побледнел.
        - Врёшь! — Он соскочил с лавки.
        Ишь, как испугался.
        - Вру, — согласился я.
        Зачем зря расстраивать человека? Всему своё время, успеет ещё нарасстраиваться.
        - Надоел ты со своими шуточками, — немного успокоился Тишка. — И про 2011-й тоже наврал?
        - Про это — нет. Вот, смотри. — Я вынул из кармана свёрнутый вчетверо газетный листок.
        - «Алтайская правда. Вторник, 20 марта 2011 года», — прочёл Тишка и поглядел на меня.
        - Ты дальше читай, вот здесь. — Я ткнул пальцем в обведённую маркером статью.
        - «В минувшее воскресенье во Дворце Котельщиков состоялся чемпионат по компьютерной игре „Ко… ко…“» — Тишка запнулся. — Здесь не по-русски.
        - «Counter Strike», — подсказал я.
        - «По данным пресс-службы Дворца, первое место заняла команда „Пойнт. ру“, в которую вошли учащиеся компьютерного класса „Пойнт. ру“. Прямая скайп-трансляция с места виртуальных боёв помогала болельщикам мира увидеть всё, что происходило в компьютерном зале. Чемпионат организован с целью развития киберспорта в Алтайском крае в рамках проекта „Рунет для россиян“, — сообщили корреспонденту „АП“ в пресс-службе…» — Тишка перестал читать. — Ну и что?
        - А то! Я, между прочим, капитан «Пойнта».
        Не был я никаким капитаном. Со слов преподавателя, мне не хватало техники и усидчивости, но наша команда всё равно тогда победила.
        Мимо нас прошла колонна каких-то атлетов в чёрных трико. Одни атлеты шагали под Иосифа Кобзона из громкоговорителей, а другие стояли у них на плечах и держали транспарант: «Детско-юношеская спортивная школа олимпийского резерва (ДЮСШОР)». Эту сложную конструкцию венчал атлет небольшого роста с мегафоном на верёвочке.
        - Да здравствует пролетарская солидарность трудящихся! Ура, товарищи! — крикнул небольшой атлет в мегафон, и его тут же подхватили остальные.
        - Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — прокатилось над Ленинским.
        А потом ещё раз:
        - Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
        Я чуть не оглох.
        - Парнята! Кончай жевать! Айда к нам, в спортивные резервы! — крикнул нам верхний атлет уже без мегафона.
        Он был такой радостный, счастливый и какой-то весь пышущий, что мне и правда захотелось к ним в резервы.
        - Спасибо, нам и тут хорошо, — сказал Тишка. — А что, у вас там, в будущем, все так говорят, не по-нашему? Рунет, киберспорт, контер этот…
        - Разве это не по-нашему? — удивился я.
        Обычные же русские слова, сколько живу — ими пользуюсь.
        - Ой, мальчики! Приветики!
        Щиборщ и Тюльпанская стояли нарядные — в одинаковых клетчатых пальто и красных беретах. В руках у них были букеты из зеленеющих тополиных веток.
        - А мы как раз искали свободную лавочку. — Щиборщ улыбалась во весь рот.
        - А тут как раз занято, — огрызнулся Тишка.
        Но девчонки уже уселись с обеих сторон — Щиборщ рядом с Тишкой, а Тюльпанская — со мной.
        Берет с пальто ей шли гораздо больше, чем Светке, и Тюльпанская об этом, кажется, прекрасно знала. А ещё от неё вкусно пахло чем-то сладким.
        - Вы давно тут? А мы с площади Советов за демонстрантами идём, — взахлёб рассказывала Светка. — С лётным училищем. Там один мужчина, кажется генерал, ледяшки всем из кулька раздавал. Мы полные карманы набрали, хотите?
        - Светка, не выдумывай! — сказала Алка.
        - А что такого? А вы потом куда? — не отставала от нас Щиборщ.
        - На кудыкину гору, воровать помидоры, — отрезал Тишка.
        - А мы в «Родину». На «Вам и не снилось».
        - Ну и купи себе медаль на шею.
        - А пойдёмте с нами.
        - Как же, разбежались.
        - Костечка, а ты не хочешь в кино? — вдруг спросила у меня Тюльпанская.
        - Хочу, — моментально отозвался я.
        Тишка зыркнул на меня свирепо.
        А я что? Я, может, тоже фильм хочу посмотреть. Я, может, давно его не смотрел.
        Я вообще, может, фанат этих, как их там, романтических мелодрам!
        - Ладно, Щиборщ, считай, уговорила. — Тишка устало поднялся с лавки.
        Светка тут же схватила его под ручку.
        А Тюльпанская — меня.
        И мы пошли.
        Демонстрация утопала далеко вперёд, оставив за собой шлейф из бумажных гвоздик, окурков и дырявых шариков. По Ленина бегали бродячие собаки, обнюхивая разбросанные демонстрантами промасленные бумажки.
        Я посмотрел на небо.
        Я первый раз шёл под руку с девчонкой.
        А по небу между тополей плыл дирижабль в форме сердца, как мне показалось.
        Глава 12
        В кино
        - Показалось, конечно! Влюблённым ещё и не такое мерещится, — подмигнул мне Тишка. Кто ещё тут влюблённый? Что это он размигался?
        - Ты с ней поосторожней. Она тебя, между прочим, старше на тридцать лет.
        Тишкины слова мне совсем не понравились. Во-первых, никто тут не влюблён.
        А во-вторых, Тюльпанская и правда меня на тридцать лет старше.
        Я вызвался купить билеты, хотя не был уверен, что вырученных с продажи робота денег мне на всех хватит.
        Билет стоил десять копеек.
        Занавес.
        Я купил четыре на седьмой ряд. По центру. Я просто ощутил себя каким-то подпольным миллионером. Как Корейко из «Золотого телёнка»!
        Прочувствовав это сполна, я повёл всех в бар за попкорном. Думал взять мегаведро, чтобы сразу на всех, и колы. Но ни колы, ни попкорна в баре не оказалось. Не оказалось и самого бара — вместо него был прилавок с продавщицей в переднике. У неё были только пирожки и соки. Такие необычные — в стеклянных конусах с краниками. Она в эти конусы наливала из трёхлитровых банок. Девчонки взяли яблочный с мякотью, а мы — томатный. От пирожков Тишка меня отговорил, сказал, что они с Бобиком. Пока я расплачивался, Тюльпанская смотрела на меня с интересом:
        - Ты в спортлото выиграл? Или ограбил сберкассу?
        - Это он вагоны по ночам разгружает, — вставил Тишка. — Укрепляет плечевой пояс. Видишь, какие мускулы!
        Никаких мускулов у меня не было, и я предложил пройти в кинозал.
        - А морской бой как же? — удивился Тишка. — Давай сыгранём, десять минут ещё до начала.
        У них тут что же, компьютеры уже есть?
        Но нет. Никаких компьютеров. В фойе стояли игровые автоматы в человеческий рост и даже выше. Из железа. У нас таких нет, мне понравились!
        Тишка наменял у продавщицы пятнашек, и мы стали играть в морской бой, а девчонки — в сафари. Вернее, это Тишка играл. Он глядел в перископ и палил торпедами по вражеским кораблям. У него, надо сказать, неплохо получалось. А я глядел на Алку, как красиво она охотится на львов с носорогами: прищурится — и стреляет из ружья, прищурится — и стреляет. Симпатично так, правда. Но потом Щиборщ мне её загородила, а потом нас уже позвали на сеанс, билетёрша.
        Народу в зале было мало. Тишка сказал, что всех вывезли на природу — отмечать Первомай с рабочими коллективами.
        Я всё боялся, что Алка сядет со Светкой, но она села со мной рядом.
        Свет в зале погас, и стали показывать киножурнал «Новости дня», чёрно-белый. Про автозавод имени Ленинского комсомола и про то, как его лучшие бригады соревнуются за право участвовать в сборке юбилейного «Москвича».
        Пока мы смотрели кино, я никак не мог сосредоточиться. Потому что Алка положила руку на подлокотник и, наверное, ждала, что я сверху свою положу. Но она у меня, как назло, стала совсем мокрая. А как можно положить мокрую руку? Никак. И потом, я всё-таки не был в Тюльпанской уверен до конца. Потому что она — женщина-загадка, как сказал бы мой папа. А таким доверия нет. Что, если она просто так руку положила, без всяких там? Кто знает, как у них тут, в тридцать лет назад, всё устроено?
        В общем, Алка смотрела фильм, а я смотрел на Алку. Не прямо так, конечно, а аккуратно, уголком глаза, чтобы она не заметила.
        У меня даже голова потом заболела — от перенапряжения. Зато я заметил, какой у неё профиль. В профиль Тюльпанская даже ещё красивее, чем анфас. У неё сегодня вместо каралек была коса. Она её через плечо с моей стороны перекинула, это ей тоже ужасно шло. Знаете, бывают такие люди, которым ну всё идёт! Всё, что ни наденут, какую причёску ни сделают! Например, моя мама из таких людей. Она однажды побрилась наголо — роль того требовала. Так мы с папой на неё не могли налюбоваться. Особенно не мог папа.
        И Тюльпанская тоже из таких людей. Недаром по ней кроме Чапли полшколы сохнет, Тишка рассказывал.
        В итоге мы с Алкой всё кино так и просидели — истуканами. Даже в самый кульминационный момент, когда те двое в снегу обнимались, я так и не решился Тюльпанскую обнять. Хотя мне очень этого хотелось.
        А Тишка — тот наоборот. Как уж на сковородке, весь извертелся. Он от Светки чуть с середины фильма не сбежал, но всё-таки высидел.
        И вот пока я находился рядом с Алкой и про всё это думал, сердце у меня стучало, как у кролика. Я однажды в зоомагазине держал — пальцами слышал. Я боялся, что Алка тоже услышит. Но она была поглощена фильмом. Ей больше всех понравился актёр Леонид Филатов, с усами. Поклонник той учительницы.
        Это она уже потом сказала, когда мы вышли из кинотеатра.
        - А мне Альберт Филозов! — сказала Светка.
        - Да ну! Ты пойми, Филозов — он мелкий. Всю жизнь на вторых ролях, — поморщилась Алка. — Настоящий мужчина должен быть сильным, рисковым и щедрым. Таким, чтобы его все вокруг уважали.
        Я не был сильным, скорее наоборот. Рисковым? Возможно, ведь плюнуть в лицо Чапле — в этом есть риск, согласитесь. Зато я был щедрый, это я точно знал. Мне ещё Бабака давно говорила, что я такой, она заметила.
        И я решил показать себя с лучшей стороны. Время как раз подходило к обеду — есть хотелось зверски. И я позвал всех в кафе.
        Глава 13
        «Олимпийское»
        В кафе-мороженом «Олимпийское» было не протолкнуться, хоть оно и под открытым небом. У нас в «Баскин Роббинс» и то не бывает такой толпы, хотя там 750 вкусовых сенсаций. А тут, я смотрю, сплошное сливочное.
        Пришлось ждать, пока освободится пенёк. В «Олимпийском» все посетители сидели за большими пнями на маленьких пенёчках. Они были вкопаны прямо в землю, между ёлками. А рядом вкопали олимпийского мишку — тоже деревянного. Мне этот мишка показался ужасно знакомым. Точно, я его у торгового центра «Уютерра» постоянно вижу! Когда еду в автобусе. Его теперь там в цемент вмонтировали и перекрасили в розовый.
        Девочки уселись за пень, а мы с Тишкой встали в очередь у теремка.
        - Слушай, Тишка, ты это… — Я переминался с ноги на ногу.
        - Чего?
        - Это… мы когда мороженое поедим, ты, может, пойдёшь со Светкой погуляешь?
        - Что, клеишься к Тюльпанской? А Чаплю не боишься? — Тишка смотрел на меня по-хитрому.
        - Нет, — сказал я, хотя Чаплю боялся.
        - Четыре пломбира по двести, — сказал Тишка уже не мне, а усатой мороженщице в окошке. — Два с шоколадом, два с орехами.
        - Мне ещё с вареньем! — крикнула с пенька Щиборщ.
        - Одно с орехами и вареньем, пожалуйста. — Тишка поморщился. — Ещё четыре лимонада, четыре трубочки и четыре заварных.
        - Мне ещё корзиночку! — опять крикнула Светка.
        А у нас в классе девчонки вечно худеют.
        - Вот жиртрест! Ещё корзиночку, будьте добры.
        - А одно место у ваших барышень, случайно, не слипнется? — хмыкнула мороженщица из своего теремка.
        - А усы у вас, случайно, не отклеятся? — парировал Тишка.
        - Хам! — сказала мороженщица и стала взвешивать пломбир.
        - Ой, мальчики, вы нас балуете! — сказала Тюльпанская, когда мы вернулись к пеньку, и благосклонно мне улыбнулась.
        - Это не мы вас балуем, это он вас балует, — поправил Тишка. — Ешьте не кашляйте. Хотите анекдот расскажу?
        - Давай! — разрешила Тюльпанская.
        - Чебурашка нашёл копейку и пристаёт к Гене: «Копейка — это много?» — «Отстань». — «Много или мало?» — «Отстань». — «Ну много или мало?» — «Много!» Чебурашка пошёл в магазин. Набрал кучу игрушек, подходит к продавщице и протягивает копейку. Она на него вылупилась, а он говорит: «Ну, сдачу давай!»
        Я засмеялся. Мне правда анекдот понравился, никогда его раньше не слышал.
        - Вечно у тебя, Барашек, анекдоты бородатые, — скривилась Тюльпанская. — Костечка, расскажи лучше про свой город, — вдруг попросила она. — Очень интересненько.
        - Про свой город? — Я даже растерялся.
        Про что им рассказывать-то? Про Москву?
        Я там один раз всего был, да и то проездом — в Домодедове. Или всё-таки про наш Барнеаполь?
        - У меня вообще классный город, — сказал я, — просто замечательный.
        - Правда?
        - Я в самом центре живу.
        - Это на Красной площади? — кисленько уточнил Тишка.
        - Бывало, выйду утром на балкон — кругом суета сует! Машины мчатся, вернее, наоборот, в пробках стоят, бибикают, люди в офисы бегут с портфелями, вороны гнездятся, тополя опыляются. И все спешат, спешат, спешат куда-то! А на горизонт глянешь — между небоскрёбами розовые холмы и речка блестит, лес голубеет. Избушки на курьих ножках стоят. И речной порт ещё с трамвайчиками на зелёных волнах. И до всей этой красоты каких-то пять минут на троллейбусе.
        - Ух ты! А у нас в Барнауле тоже избушки с трамвайчиками! — сказала Светка, засовывая в рот трубочку.
        - А мавзолей ты видел? — спросила Тюльпанская. — С Лениным?
        Мавзолея я не видел.
        - Жвачку хотите? — предложил Тишка и вынул из кармана несколько квадратиков в блестящих обёртках.
        Всё-таки он реальный френд, этот Тишка.
        - Мы такую не жуём — она крошится, — скривилась Алка. — И ещё от неё пломбы выскакивают.
        - Её надо жевать со сметаной, — со знанием дела посоветовал Тишка.
        Я пошарил по карманам, где-то у меня была хуба-буба — надувная лента.
        - Из неё хорошо дуть пузыри, — сказал я, откусывая от ленты и протягивая остальным.
        - Пузыри? — не поняла Светка. — Как это?
        - Во так. — Я пожевал немного и выдул изо рта пузырь. Получилось неплохо — примерно с бильярдный шар. Я громко его чпокнул.
        Девчонки тут же принялись надувать свои. А Тишка — наоборот, ушёл за лимонадом.
        И вдруг у меня в кармане что-то завибрировало.
        Я сначала перепугался — я же совсем забыл про телефон.
        Вернее, не ожидал, что он может тут у них звонить. Но он звонил! Из моих штанов на всё кафе пел Снуп Догг, причём отлично так пел, в своём репертуаре.
        - У тебя там что, радио? — удивилась Алка.
        - Простите, я на минуточку, — сказал я и побежал в ёлки. — Алё!
        - Алё, ты где вообще, мерзавец?
        Это была Бабака. Только она может так меня мерзавцем назвать, чтобы было не обидно. Только она, моя говорящая собака. Моя верная и преданная, моя ласковая и нежная собака Бабака Косточкина.
        - Бабака! Родная! Как я по тебе соскучился! — заорал я так, что на меня стали оборачиваться посетители. А среди них, между прочим, были полицейские. Вернее, милиционеры.
        - Не кричи, — сказала Бабака. — Мы тоже по тебе соскучились. Так соскучились, что все морги обегали. У тебя почему абонент не абонент? Я еле дозвонилась по спецлинии, спасибо Горбункову Семён Семёновичу.
        Семён Семёнович Горбунков — Бабакин начальник по контрразведке, гвардии генерал Советского Союза, как она рассказывала.
        - Бабака, слушай, тут такое дело… — Я замялся.
        - Какое?
        - Ну… э-э-э… Короче говоря, я сейчас в прошлом.
        - Где? — не расслышала Бабака. — Тут помехи на линии.
        - В прошлом!
        - Чего в прошлом? — не поняла Бабака. Даже странно, обычно она такая догадливая — всё на лету схватывает.
        - Я в 1981 году.
        - Так-так, — заинтересовалась Бабака, — а где именно? Координаты точные можешь сообщить? Широту, долготу?
        - Да какая там долгота! Я в Барнауле, только тридцатилетней давности.
        - Ага, — сказала Бабака.
        - Что — ага? — насторожился я.
        Я эти её «ага» знаю.
        - А то, что плохи твои дела, Костешок.
        Какой такой Костешок? Я похолодел.
        Не надо меня Костешками называть.
        - Почему плохи? — спросил я.
        - По кочану, — отрезала Бабака. — Ты там уже наследил?
        - В смысле?
        - Ну, жизнь кому-нибудь уже спас? Или наоборот, испортил?
        - Вроде бы нет.
        - Так вроде или нет?
        - Нет.
        - Хорошо. Вот и не геройствуй, без фанатизма там. Сейчас поговорим, мобильник спрячь подальше. Он тебе при телепортации понадобится.
        - Понял.
        - Голодаешь?
        - Я робота вчера продал.
        - Контакты с туземцами сведи к минимуму.
        - Понял.
        - А теперь слушай внимательно, — сказала Бабака. — Завтра ровно в 18:00 будь в точке бифуркации.
        - Где-где?
        - Тебя куда телепортировали? По месту жительства?
        - В двадцать седьмую, к Репяхам.
        - Ну вот, завтра в 18:00 сиди по прописке. Будем тебя обратно выуживать.
        - Спасибо, Бабаконька!
        - Только смотри не опаздывай! Иначе навсегда там застрянешь.
        - Как это?
        - А вот так. Всё, отбой, — сказала Бабака.
        Глава 14
        Ещё одна ссора
        - Бабака? — Тюльпанская смотрела на меня с подозрением.
        Она, что ли, ревнует?
        - Это я так бабушку называю, — ответил я. — У нас с детства так: я её — Бабакой, она меня — мерзавцем.
        - Как интересненько, — сказала Алка и стала пить через соломинку лимонад. У неё это очень элегантно получалось.
        - А где все? — спросил я.
        Тишки со Светкой нигде не было.
        - Они в парк пошли, кататься на каруселях.
        Да! У меня аж сердце запрыгало. Мы же с Алкой одни! Если не считать милиционеров и посетителей «Олимпийского». Но они все как-то разом отступили на задний план.
        А Тюльпанская наоборот — выступила на передний.
        Вот она — глядит на меня выжидающе. Вот он я — молчу и краснею, как в первом классе. А времени у меня между тем совсем мало — до завтрашнего вечера. Надо действовать, и действовать решительно.
        Но что-то мне совсем не действовалось.
        - А ты с бабушкой по рации разговаривал? — спросила Алка. — Которую на биологии показывал?
        - Угу. — Я кивнул.
        - Чёткая!
        - Хочешь подарю? — вдруг предложил я.
        С ума сошёл я, что ли? Но включать заднюю было поздно.
        - Ой, прямо даже не знаю. Это же, наверное, дорого.
        - Да ладно, бери! У меня таких дома ещё знаешь сколько…
        - Ты прелесть! — Алка цопнула телефон и мигом сунула его в сумочку.
        - Звонить, правда, не получится, у вас сети пока нет. Зато там калькулятор есть, музыка, все дела.
        - Я музыку обожаю! Ты Пугачёву любишь?
        - Это которая с Галкиным?
        - Да нет, Алла Пугачёва! Любишь?
        - Я? Да.
        - Я от неё в полном восторге! Особенно вот эта мне нравится, грустная: «Куда уходит детство? В какие города? И где найти нам сре-е-едство, чтоб вновь попасть туда?» — запела Алка. — Знаешь такую? — И опять: — «Оно уйдёт неслышно, пока весь город спит. И писем не напишет, и вряд ли позвони-и-и-и-ит!»
        А у неё здорово получается. Голос такой пронзительный.
        - Я артисткой хочу стать. В кино сниматься или даже петь на эстраде.
        - Ты очень артистичная! — подтвердил я.
        - Знаю. Мне все так говорят на кружке. Я на кружок драматический хожу. Это у меня талант от бабушки, она работала в цирке.
        - Девочкой на шаре?
        - Нет, она дрессировала крыс. Красавица была необыкновенная! — Алка перекинула через плечо косу.
        - Ты тоже очень красивая.
        - Везёт тебе, — сказала на это Алка. — В Москве живёшь. Я тоже, школу закончу, подамся в Москву. У меня там троюродная тётя живёт. В Щукинское буду поступать или во ВГИК. Меня, кстати, уже в «Будильник» приглашали сниматься.
        - В какой будильник? — не понял я.
        - Ты что, с луны свалился? «Будильник» — такая детская передача, по воскресеньям идёт. Я им посылала свою фотографию. И в «Приключения Электроника» тоже звали, режиссёр сам звонил.
        - А ты что?
        - Отказалась. — Алка вздохнула. — У меня же кружок. Как я его брошу?
        - А вдруг больше не позвонят?
        - А меня это не волнует. Какие мои годы? Вот вырасту, ты обо мне ещё услышишь! — Она сверкнула глазами так, что я понял: точно, ещё услышу.
        - Ой, что-то я объелась! Двинули в парк, Светку с Бараном найдём.
        И мы пошли в парк культуры и отдыха Центрального района. Он у нас теперь называется «Изумрудный», там продают вкусные шашлыки. А недавно поставили американские горки, только они не работают.
        Но сейчас ни шашлыков, ни горок в парке не было. Зато там были тёмные аллеи, как у Бунина. Его мама всё время на ночь читает. Много таких аллей — тёмных и заросших. По ним хорошо с девушкой гулять и разговаривать о чувствах.
        Вот мы с Алкой и гуляли. Ели кукурузные палочки, но говорили всё больше не о чувствах, а о всяком. Она мне рассказывала про школу и про Цецилечку. Она у них второй год всего работает, оказывается.
        И про дурака Чаплю. Алка так и сказала про него: дурак безмозглый.
        А я думал, они дружат.
        Ещё Алка про драматический кружок рассказывала, как она играла Джульетту один раз и уснула прямо на сцене. От волнения. А я, наоборот, от волнения спать совсем не могу. Много чего мне Алка ещё рассказывала: и про пионеров, и про железный занавес чуть-чуть, и про очередь за колбасой. Я её слушал, слушал, а потом подумал, что зря я тогда наорал на папу.
        А потом я опять думал уже про одну только Алку.
        Мы шли по аллеям и держались за руки.
        Я даже не заметил, как так получилось. Как я её за руку взял? Или это она меня?
        С Нинелькой Колготковой мы тоже ходим. Но с ней всё-таки по-другому. Нинелька мне больше друг, а Тюльпанская мне больше девушка.
        - Барашек хоть и брат тебе, а я прямо скажу: не нравится он мне, — вдруг сказал Алка.
        - Почему? — удивился я.
        - Сельпо он и дуется всё время. И вообще, мы с ним с четвёртого класса враждуем. То ли дело ты — весёлый, не жадный, за девушкой умеешь ухаживать. Сразу видно — москвич! Рацию вон подарил.
        Она вдруг взяла и чмокнула меня в щёку.
        То есть поцеловала.
        Ничего себе! Меня первый раз в жизни женщина поцеловала! Если маму не считать.
        Я был смущён, но вида не показывал. Алка тоже.
        - В общем, ты, конечно, как знаешь, но я бы тебе посоветовала от Барана подальше держаться. Он, если хочешь знать, тебе завидует.
        - Завидует?
        - Я сразу заметила, как он на твои адики пялится. У меня глаз на это намётанный. А когда ты жвачкой нас угостил, он вообще взбесился!
        А Тюльпанская, кажется, права.
        Я, кажется, тоже что-то такое заметил.
        - У меня есть золотое правило, — серьёзно сказала Алка, — от завистников держись подальше. И от угрюмых личностей тоже.
        - Тишка вступился за меня перед Чаплей, — напомнил я.
        - Ха, а ты ничего не путаешь?
        Точно, это же Алка всё уладила тогда.
        А Тишка только для вида на Чапле висел.
        - Ты права. Тишка странный. Психиатром мечтает стать, представляешь?
        - Психиатром?! Ой, не могу! Умереть — не встать.
        - Ага, — улыбнулся я. — Людей от детства хочет лечить.
        - Да его самого лечить пора.
        - Точно, — засмеялся я, — психиатр нашёлся! — Я пятился задом и изображал перед Алкой угрюмого Тишку. Получалось похоже.
        - А фамилия у него — обхохочешься!
        - Ага! БЗД!
        - Ой, Тишечка, приветик! — Тюльпанская вдруг остановилась.
        Я тоже встал.
        - А мы как раз тут вас ищем. Как на карусельчиках покатались? — Алка улыбалась — хитренько так.
        Я обернулся — тоже весь улыбающийся — и увидел Тишку.
        Тишка просто ушёл. Он мне ничего не сказал. Хотя спокойно мог дать мне в дюндель — имел на это полное право.
        Но он просто так взял и ушёл.
        - Ну и ладно! — сказала Алка. — Пошли лучше в тир, постреляем.
        Алка любила стрелять, я заметил.
        И мы пошли в тир — с Тюльпанской и Щиборщ. И девчонки выиграли там Карлсона с пропеллером. А я ещё набор кеглей. А потом мы пошли на чёртово колесо и на автодром с весёлыми горками. Там и правда было весело, на этих горках, и я даже забыл про Тишку.
        А когда мы настрелялись и накатались, Светка пошла домой, а я повёл Алку в ресторан «Волна» на речном вокзале. Там сейчас байкер-бар «Балтика» и ночной клуб для подозрительных личностей, как мама говорит.
        У меня всё ещё оставались деньги, хотя мы весь день себе ни в чём не отказывали. Мне начинала нравиться такая безбедная жизнь — в тридцать лет назад.
        Я уже прикидывал, как мы будем кутить всю ночь с цыплятами табака и маринованными патиссонами. И чтобы крем-сода рекой! И может быть, я даже позову цыган, как Никита Михалков в каком-то фильме, и они будут петь и плясать для нас до зари с дрессированными медведями.
        А саму зарю мы встретим на Оби. Я найму лодочку, и мы снова будем держаться с Алкой за руки и смотреть, как встаёт из воды малиновое солнце. А утром я нарву Тюльпанской букет ромашек (хотя какие ромашки в мае, лучше тюльпанов)…
        Что-нибудь такое нарву и осыплю ее с головы до пят!
        Но нет.
        В ресторан нас не пустили.
        Во-первых, не было мест. На дверях так и было написано: «Мест нет». А во-вторых, мы не прошли у секьюрити фейсконтроль. То есть у швейцара его не прошли.
        Я попытался было с ним поспорить. Я стал уговаривать этого деспота в фуражке и сулить ему золотые горы — так бы поступил на моём месте папа. Но на моём месте был я, и на швейцара мои уговоры не действовали. Тогда я закричал:
        - Безобразие!
        И ещё:
        - Это дискриминация молодёжи на рынке труда!
        Я это выражение в газете прочитал и запомнил, мне понравилось.
        После этого к нам сразу подошли какие-то парни с красными повязками на рукавах (Алка про них сказала: «Дружинники, сматываемся!»), взяли нас под локотки и отвели в кусты. Там они сказали, чтобы я подобрал сопли и что мне пора баиньки. Это при Алке!
        Я был унижен и оскорблён.
        Алке это, по-моему, тоже не понравилось. Потому что она какая-то сразу скучная стала и сказала:
        - Ну, мне пора. Чао-какао!
        Я был в шоке, но всё-таки предложил проводить её до подъезда. Но Тюльпанская сказала:
        - Мерсибо, я сама. Телефонируй! — И ушла.
        А куда я ей буду телефонировать? Она ведь даже номера не оставила, а я спросить не успел. Ладно, у Тишки узнаю.
        Тишка.
        Я вдруг всё вспомнил.
        Как я вообще мог про него забыть?
        Из-за девчонки! Он же мне френд! Хотя уже, наверное, нет. После моего выступления он вряд ли захочет со мной разговаривать. Свинья я неблагодарная! Да-да, про таких, как я, так и говорят. Для таких, как я, это самое меткое выражение.
        Я стоял возле Тишкиного дома. Я даже не заметил, как к нему подошёл. На третьем этаже горел свет — Тишка телик, наверное, смотрит. Ест яичницу.
        Нет, я, конечно, знал, что Тишка меня не прогонит. Что если я сейчас поднимусь, он откроет и меня приютит. Потому что это Тишка, а не какой-нибудь там Август или Артур. Их я знаю почти всю жизнь, а Тишку — всего ничего. Но почему-то я был уверен, вернее даже, чувствовал, что с Тишкой мы — родственные души. Родственнее, может, чем с моим бестфрендом Валькой Амфитеатровым, вот странное дело.
        Я сидел на лавочке у подъезда и смотрел на окна дома. В этих окнах был свет и музыка, почти во всех. А в некоторых, открытых нараспашку, смеялись мужчины и красивые женщины. Интересно, что с ними будет потом, через тридцать лет? Мне кажется, им хорошо в этой стране, в теперешней. Как было хорошо когда-то моему папе. И никакая она не серенькая.
        Я забрался с ногами на лавку, положил под голову кулак и моментально уснул.
        Глава 15
        Моя милиция меня бережёт
        - Уснул, говоришь? Шастают тут всякие!
        Он целился в меня из ружья. У него были борода и ватник, сразу видно — Михалыч или Петрович какой-нибудь. Дворник.
        Вернее, мне так показалось спросонья, что дворник целился из ружья. На самом деле это у него была метла.
        - А ну вставай! Пошли! — сказал дворник и зловеще тряхнул бородой.
        - Куда?
        - Иди-иди! Без разговорчиков! — Он упёр мне в спину метлу и куда-то повёл.
        Я особенно не сопротивлялся. До вечера времени ещё о-го-го. Нужно провести его познавательно.
        Мы шагали по пустынным улицам. Мимо кондитерских, часовых мастерских и товаров для дома. Мимо парикмахерских, пельменных и ремонта обуви. Мимо переплётных работ, чистки одежды и приёма в стирку. Мимо булочных, ателье, галантерей, цветов, головных уборов, домов быта и памятников Ленину. Мы шагали по пустынным улицам детства моего папы, и нам в затылок алело солнце. А по дороге полз одинокий троллейбус. Хорошо! Даже слышно, как птицы поют над крышами.
        А у нас в семь утра жизнь кипит.
        Пробки — от самого Нового рынка до Чкалова.
        Мимо нас процокала лошадь, запряжённая в телегу. А я лошадей только в деревне видел у бабушки. И в цирке ещё, дрессированных, один раз.
        Дворник шёл сзади и насвистывал песенку кота Леопольда. У меня в детстве DVD был с советскими мультфильмами.
        - «Я иду и пою обо всём хорошем! И улыбку свою я дарю прохожим!»
        Интересно, он правда её дарит? Мне со спины не видно.
        От этой песенки мне стало весело. А что, если тут остаться насовсем? Буду ходить в школу, собирать макулатуру, потом устроюсь на завод — мне дадут квартиру бесплатно, как передовику производства. На Алке женюсь, будем ездить на юг.
        - Все, пионер, пришли, — сказал дворник.
        «Отделение милиции Центрального района», — прочитал я вывеску на двухэтажном деревянном доме.
        - Вы что, привели меня в милицию? — догадался я.
        - А куда же? — хмыкнул дворник. — В милиции тебе самое место. В милиции мигом разберутся, кто тут у нас по лавкам ночует и лампочки выкручивает. Разворовывает народное добро!
        - Мужчина, вы что? — Я сделал манёвр спиной и ногами, пытаясь от него улизнуть.
        Но дворник был бдительный и с метлой.
        - Кого это ты привёл, Эдуардыч?
        В отделении нас встречал улыбчивый сержант с бутербродом.
        От него вкусно пахло колбасой, и я вспомнил, что кроме вчерашних кукурузных палочек и мороженого ничего не ел.
        - Вот, товарищ начальник, полюбуйтесь на субъекта. — Эдуардыч продемонстрировал меня сержанту со всех сторон, как единственного и дорогого сына. — У подъезда его подобрал, он выкручивал лампочки.
        - Ничего я не выкручивал! — возмутился я.
        - Что, с родителями поссорился? — Сержант сделал участливое лицо.
        Я покачал головой.
        - Несчастная любовь?
        Я опять покачал.
        - Чаю хочешь?
        Я снова хотел покачать, но всё-таки сказал:
        - Хочу.
        Наполнить желудок в данном случае было всё-таки поважнее гордости.
        - Ты иди, Эдуардыч, мы тут сами разберёмся, — сказал сержант.
        - Вы уж разберитесь, гражданин начальник, — сказал Эдуардыч и на полусогнутых попятился к двери.
        Когда он исчез, сержант налил мне из заварника чаю и придвинул блюдце с сушками.
        - Угощайся.
        Ага. Это он в хорошего полицейского со мной решил сыграть. Надо быть начеку. Подкупает меня сушками, ну-ну. Я взял сразу три штуки.
        - Как тебя зовут? Имя, фамилия?
        - Не знаю, — сказал я.
        - Адрес?
        - Говорю же, забыл. Господин… э-э-э… Лютиков, — про Лютикова я прочитал у него на двери, когда мы с Эдуардычем заходили в кабинет, — господин Лютиков, позавчера я попал под троллейбус, ничего не помню с тех пор.
        - Во-первых, я тебе не господин. А во-вторых, совсем ничего не помнить ты не можешь. Родителей как зовут?
        - Тоже забыл.
        Сержант Лютиков подозрительно всматривался под столом в мои штаны и кроссовки.
        - Это откуда у тебя?
        - Джинсы? Мама купила на китайском рынке, — честно признался я.
        - На каком?
        - На кит… — Я понял, что проговорился.
        Этот Лютиков расколол меня, как спелый орех.
        - Значит, вспомнил всё-таки. — Сержант Лютиков опять улыбнулся.
        Мне не понравилась эта его узенькая улыбочка.
        - А что твоя мама делала в Китае?
        Что ж, теперь надо как-то выкручиваться.
        Что-то такое правдоподобнее правды сочинять.
        - Она там живёт, — сказал я.
        - Твоя мама живёт в Китае?
        - Ну да. Она у меня китаянка. Наполовину. А я на одну треть. Вглядитесь в разрез моих глаз, видите?
        Тут я не соврал, немного только преувеличил. У нас и правда предки с Востока, по материнской линии. Из Хабаровска.
        - А отец — русский, — на всякий случай добавил я.
        - Партийный?
        - Да. Он у меня в партии зелёных какое-то время состоял. Вегетарианствовал.
        - Зелёных? — Лютиков насторожился. — Так-так-так… — Он вынул из ящика чистый лист и что-то на нём записал.
        - И ничего не «так-так-так». Он за уссурийских тигров борется. Папа — благородный человек.
        - А с кем борется? Он тебе не рассказывал?
        - А как же? Между нами с папой нет секретов. Правда, он коллекцию противогазов от меня где-то в доме прячет, никак не найду.
        - А оружие не прячет? Холодное, горячее, нет?
        - Нет, — ответил я.
        К чему это он клонит?
        Я понял по его лицу, что он клонит. И по интонации.
        Он снял трубку и набрал короткий номер:
        - Доброе утро, Леонид Ильич. Так точно. Тут у меня мальчик… очень подозрительный, из Китая… Нет, говорит без акцента… Лампочки выкручивал…
        Я стал глядеть в окно. Там висел плакат на заборе:
        «МАШИНОСТРОИТЕЛЬ! СОБЛЮДАЙ БЕЗОПАСНОСТЬ ТРУДА».
        И стихи были написаны, хорошие такие.
        А под ними — рабочий в каске с красивым и мужественным лицом.
        Лютиков ещё долго разговаривал по телефону с этим Леонидом Ильичом, сочинял про меня всякие глупости. Но я его не слушал — краем глаза только. То есть уха. Что-то там про советско-китайский конфликт шестьдесят девятого года, Даманский остров и провокаторов. А я в это время думал про то, что, кажется, влип. И что теперь, кажется, меня посадят в тюрьму. Возможно, даже на всю жизнь, если верить Тишке. Потому что китайские штаны, как я понял, гораздо хуже турецкого робота. Особенно на фоне международного политического конфликта недавнего прошлого.
        И вот меня посадят в тюрьму, и я буду в ней сидеть какое-то время. А потом, в один прекрасный день, я слеплю из хлебного мякиша пистолет и убегу, взяв заложника. Возможно, им даже будет сам сержант Лютиков.
        Или лучше так: я подкуплю хуба-бубой охрану и передам с ней на волю записку, то есть маляву. Для Алки, которая меня будет ждать. И Алка угонит вертолёт — она может, она бедовая. С аэродрома. И прилетит за мной. Алка посадит его прямо на спортплощадку, пока я буду тренировать под открытым небом мускулы. И мы улетим в Сингапур. Или лучше на Аляску, к северным оленям. У них рога такие, бархатные.
        - Слушаюсь, Леонид Ильич. До выяснения обстоятельств под вашу личную ответственность… — Сержант Лютиков больше не улыбался, а наоборот. Он прямо весь побелел, бедный, как простыня.
        - Значит, Косточкин, говоришь? — спросил Лютиков, кладя трубку.
        А я что, уже такое говорил? И когда только успел?
        Со мной так бывает: я иногда замечтаюсь и наговорю всякого. Я как находка для шпиона какая-то. Выходит, он уже всё разнюхал, а я и не заметил.
        - А ты юморист, Косточкин!
        - Я? Нет. Я, наоборот, стихи сочиняю. Хотите прочту?
        И, не дожидаясь ответа, я прочёл:
        - Слушай внимательно, Косточкин, и запоминай, — сказал мне на это Лютиков. — Я тебя сейчас отпущу по адресу, до выяснения обстоятельств. Но имей в виду, глаз я отныне с тебя не спущу. — У него аж скулы свело от злости.
        Не Лютиков он прямо, а какой-то Лютый — даже смотреть неприятно. Хотя человека тоже можно понять. Он-то думал, крупную рыбу поймал, лазутчика или перебежчика. А тут я — Костя Косточкин, четырнадцати лет. Хотя и 1997 года рождения, что в нынешних обстоятельствах немаловажно.
        - И участковому передам, чтобы взял тебя на карандаш.
        - Вот это правильно, — согласился я. — Мальчик я неплохой, но, прямо скажем, непредсказуемый. Таких, как я, обязательно надо брать на карандаш. А то такие, как я, распояшутся и пойдут по кривой дорожке.
        - Ты тут не выкаблучивайся, — обиделся Лютиков. — А то ведь я не посмотрю, что за тебя заступились самым возмутительным образом!
        И тут он принялся рассказывать мне про моё будущее. Причём, по его словам, далеко не самое светлое. По всему выходило, через тридцать лет я окажусь среди уголовников и рецидивистов, грабителей и даже убийц.
        Но вероятнее всего, я всё-таки стану диссидентом — предателем и врагом народа. И вот тогда…
        Даже не хочу пересказывать, что будет со мной тогда, по версии сержанта Лютикова. Словом, он обрисовал моё будущее в очень мрачных красках. А я и не знал, что я такой непутёвый, оказывается. И что впечатление на людей произвожу не очень хорошее.
        Я не стал его ни в чём переубеждать. Потому что сержанта Лютикова не переубедишь. Он из непоколебимых — я это понял по линии его подбородка.
        Когда он закончил, я просто сказал:
        - До свидания! Всех благ! — И ушёл.
        Надо было срочно отыскать Алку.
        Глава 16
        Схватка с танатором
        Алку я нашёл уже в пятом часу. Я обегал весь район — от Мединститута до Первомайского, прошёлся по дворам.
        А обнаружил её в «Чебурашке» — моём бывшем детском саду.
        Они там сидели на зелёной веранде, под навесом. Гоготали так, что из-за забора было слышно. А Алка — громче всех. Я по смеху её и вычислил.
        Думал, они там со Светкой, с Тишкой, со Светофором и другими из нашего класса. Вернее, не из нашего, а из их. Поэтому смело перемахнул через забор.
        Хотя, по-честному, встречаться с Тишкой после вчерашнего я опасался. То есть мне было стыдно с ним встречаться. Но я для себя решил, что перед телепортацией с ним обязательно поговорю. По-мужски, с глазу на глаз.
        Но на веранде сидели совсем не Тишка со Светкой.
        Я когда увидел, кто там сидит, у меня сердце упало.
        Это были большие ребята — из нашей школы, я их узнал. Хотя они были ещё лохматее и в школьных пиджаках без рукавов, обвешанные значками. И ещё там был Чапля — тоже лохматый и весь в значках.
        А рядом с ним сидела Алка.
        Какой-то парень с хвостиком играл на гитаре и пел. Гитара у него была отличная — с женскими портретами, ужасно нравилось.
        Особенно Алке. Она положила голову Чапле на плечо и слушала. И лицо у неё в это время было как на картине «Мона Лиза» — задумчиво-загадочное.
        В твоих глазах есть солнца свет,
        Есть синева и есть рассвет,
        Лишь только для меня в них
        места нет, —
        пел Хвостатый.
        Такие песни часто крутят в маршрутках, я слышал, на радио «Шансон». Их очень любят шофёры и всякие подозрительные личности, как сказала бы мама.
        И вдруг Хвостатый остановился. Вернее, это Чапля его остановил — повелевающим жестом руки. Потому что он увидел меня.
        - Ой, Костечка, — сказала Алка, не поднимая головы с Чаплиного плеча. — Приветики!
        - Он у нас уже Костечка? — хмыкнул Чапля.
        А я, между прочим, терпеть ненавижу, когда меня зовут Костечкой. Костечка Косточкин — ужасно.
        - Ты что, Чаплечка, ревнуешь? — спросила Алка.
        - Ещё чего! — процедил Чапля и плюнул на деревянный пол.
        - Ой, не могу! Кто у нас тут ревнует, а? — Алка принялась его щекотать.
        Она была его раза в два, а то и в три меньше — Чапля большой и толстый. Я даже испугался за Алку. Вот сейчас он наступит на неё своей ножищей и раздавит.
        Но нет. Не раздавил.
        Он просто взял Алку в руки и усадил на перила, как курочку на насест.
        - Ты шизанутый?! — возмутилась Алка. — Мне высоко! — Она болтала в воздухе ногами.
        Это её «шизанутый» меня приободрило.
        - Не тронь её! — крикнул я и рванул на веранду.
        Но Хвостатый был начеку:
        - Куда прёшь?
        Я стукнулся лбом о его значки. Чаплины френды захохотали.
        - Ты че припёрся? — спросил меня Чапля. — Тебе мало показалось?
        - Я за Аллой. Отпустите её!
        Сам не знаю, как я так сказал. У меня просто вырвалось — смелость откуда-то взялась.
        - Он за Аллой! Отпустите её! — передразнил меня Чапля тоненьким голоском. — Её тут никто и не держит.
        - Врёшь! Отпусти, кому говорю! — У меня сами собой сжались кулаки.
        И тут я представил себя Джейком из «Аватара». Вот я в джунглях Пандоры, и передо мной свирепый танатор. Я выжидаю, глядя ему в самые зрачки, потом делаю резкий выпад и бросаюсь ему в ноги. То есть в лапы. Я валю танатора и душу, душу его, душу! Нет, лучше я заношу над ним кинжал, а потом говорю хриплым голосом: «Отпусти её, каналья!» — это уже из «Трёх мушкетёров из Нахапетовки».
        - Слышь, Алка, тебя тут кто-то держит? — Чапля обернулся на Тюльпанскую.
        - Меня? — фыркнула Алка. — С чего ты взял?
        - Ты понял, соплячок? Она тут добровольно, на общественных началах, так сказать.
        Я проглотил соплячка.
        - Пойдём, Ал, — просто сказал я.
        Я хотел взять её за руку и увести отсюда. Не важно куда — просто попрощаться по-человечески, обменяться телефонами, все дела.
        - Я фигею, дорогая редакция! — присвистнул Чапля. — Ну ты наглый! А может, тебе котелок отремонтировать?
        - Отстань от него, Чаплечка. Он хороший мальчик. В меня только немножко влюблённый. Ты же влюблённый, Костечка?
        Я вспыхнул. Она надо мной издевается?
        Она надо мной издевается.
        А как же тёмные аллеи? А как же тот поцелуй? Пускай в щеку, но всё-таки.
        - Смотри, какой он стал красненький! Точно влюблённый!
        Вся веранда разразилась хохотом.
        - Ладно, паря, вали. Вмазать бы тебе по-хорошему, да руки марать неохота, — устало сказал Чапля.
        И вдруг у него в кармане зазвонил телефон. Мой телефон — со Снуп Доггом! Алка что же, мой мобильник ему отдала?
        Чапля по-хозяйски выудил его наружу и важно произнёс:
        - У аппарата!
        Только он «Ответить» не нажал, дубина.
        Телефон продолжал звонить.
        - Это меня! Дай сюда! — Я ринулся на веранду, ловко обошёл Хвостатого и вцепился в Чаплю.
        Это был необдуманный поступок, рискованный. Но вдруг это Бабака звонит?
        Снуп Догг рингтонил громко — на всего «Чебурашку» и окрестности. А между тем Чапле не составило труда вышвырнуть меня с веранды.
        Тогда я сделал вот что: я выждал секунду, сделал резкий выпад и бросился ему в ноги.
        Я повалил танатора, то есть Чаплю, на землю, и мы покатились. Кинжала у меня не было, оставалось одно — душить его и душить. Чапля тоже, наверное, подумал об этом. Он вцепился мне в шею, как майский клещ.
        - Мочи его, Чапля! — орал Хвостатый.
        - Бей его в бубен! — подзадоривали остальные.
        И даже Алка что-то такое кричала, я не особо разобрал.
        Потому что мне вдруг стало на неё все равно. На неё и на её рыжие каральки.
        И на то, что она сейчас меня видит такого — побитого и в грязи. Пусть.
        Даже странно, как мужчина может так быстро разлюбить женщину?
        Тем временем Снуп Догг замолчал, а Чапля бил меня в бубен. То есть в голову — так привычнее. Бил больно, и я уже думал, что ещё пара таких ударов — и я не встану. Но самое страшное даже не это. А то, что тогда я опоздаю.
        И вдруг Чапля перестал меня бить. Вместо этого он сказал кому-то испуганным голосом:
        - Ты чего? Чего?! Ты пушку убери!
        И потом ещё:
        - Я больше так не буду! Только не убивайте, мамочки! — И отполз в сторону.
        Интересно, кто там?
        Глава 17
        Поза эмбриона
        - Тишка, откуда у тебя оружие? — Я разглядывал чёрный пистолет у него в руках. — У отца взял?
        - Пестик? Да он игрушечный, гэдээровский. Мне дядька в прошлом году подарил на день рождения.
        - Реальный!
        Мы сидели с ним на веранде. Чапля с Алкой и все остальные убежали — от Тишкиного пестика, только пятки у них сверкали.
        Мы сидели и болтали о всякой всячине.
        Я Тишке «Аватара» вкратце пересказал, а он мне «Пиратов XX века», классный фильм.
        И ещё как Чапля порвал штаны, когда через забор от нас перемахивал. Я-то не успел разглядеть — у меня глаз совсем заплыл. А Хвостатый забыл свою гитару впопыхах, а потом вернулся:
        - Я можно тут у вас гитарку заберу? А то меня батя заругает.
        Вот умора! А Алка, как всегда, в своём репертуаре:
        - Ой, Барашек, я с вами останусь, ладненько?
        Мы болтали, и я чувствовал себя так, как будто мы никогда с ним не ссорились.
        И вообще как будто сто лет друг друга знаем или двести. И ещё как будто Тишка совсем на меня не обижается за вчерашнее. Я даже думал, что он притворяется. Но нет.
        - А здорово ты всё-таки Чапле вмазал, Костян.
        - Слушай, ты это, прости меня за вчерашнее. Я не знаю, что на меня нашло.
        - Забудь, старик, — сказал Тишка. — Влюблённые все какие-то ненормальные. Хотя, я смотрю, ты уже к Тюльпанской остыл?
        - Остыл, — вздохнул я. — Слушай, а почему ты у меня про будущее ничего не спрашиваешь? Не интересно?
        - А чего про него спрашивать? — пожал плечами Тишка. — Вырасту — сам всё узнаю.
        Наверное, он прав.
        - У меня родители сегодня возвращаются. Чего делать-то будем?
        - Ой! — Я вскочил как ужаленный. — Сколько времени?
        - Не знаю, у тебя часы.
        Точно. Я посмотрел на часы с Микки-Маусом: 17:45.
        - Бежим! — Я схватил Тишку и поволок к забору.
        - Куда?!
        - Потом объясню. Некогда. У меня всего пятнадцать минут!
        И мы помчались к моему дому. То есть к дому Юли Репях. От «Чебурашки» налево, по Чкалова, мимо «Пельменной» (там сейчас суши-бар), через перекрёсток, где бровастый старик в орденах на доме, мимо телефонов-автоматов (их сейчас уже нет).
        Я эту дорогу знал наизусть, с детсадовских времён.
        Вот он — мой дом.
        - На шестой! — рявкнул я.
        Пока бежали наверх через две ступеньки (лифта у нас как не было, так и нет, вернее, как нет, так и раньше не было), я рассказал Тишке про звонок из будущего и про телепортацию в 18:00.
        Тишка лишних вопросов не задавал. Он всё сразу понял.
        Я нажал на дверной звонок.
        Только бы кто дома был! Только бы был!
        - Кто там? — спросили из-за двери детским голосом.
        - Юля, это я! Открой, пожалуйста!
        - Кто это — я?
        - Костя!
        За дверью помолчали.
        - Не знаю никаких Костей.
        - Мы позавчера пили с тобой чай с вареньем, радио слушали. У нас дома, помнишь? То есть у вас.
        - Не помню.
        - Девочка, открой, пожалуйста, — вмешался Тишка. — Мы очень спешим.
        - Мне мама не разрешает чужим дядям открывать.
        - Какие мы тебе дяди?
        Похоже, мы тут надолго застряли. Я посмотрел на часы: оставалось пять минут.
        - Открывай немедленно! — Я забарабанил кулаками в дверь.
        - Уходите! — сказала Юля Репях. — Я сейчас милицию вызову!
        И точно. Из-за двери послышалось нарочито громкое:
        - Алё, милиция? Милиция, приезжайте сюда, а то ко мне ломятся хулиганы. Да-да, грабить и убивать.
        - Мы не хулиганы! — в отчаянии крикнул я и стёк по стенке. — Это финиш!
        - Всё, они уже выехали, — доложила Юля.
        И вдруг меня осенило:
        - А как там Масяня поживает? То есть Манюня?
        - Она заболела, — тут же отозвалась Юля. — У неё гайморит. Алё, скорая? Приезжайте, у нас носик заложило.
        - Что за Манюня? — шепнул Тишка.
        - Кукла.
        - Как жалко! — тут же громко вздохнул он. — А мы к ней поиграть пришли. Но раз такие дела, то до свидания! Мы как-нибудь в другой раз зайдём.
        - Кажется, она уже выздоровела.
        В дверях щёлкнул замок.
        - Бегом! Манюню я беру на себя, — сказал Тишка, влетая в квартиру. — Здравствуйте, кто тут у нас больной?
        Я пулей прошмыгнул в свою комнату и сиганул на кровать.
        17:59.
        Успел! Ура! Зачубимба!
        И вдруг у меня прямо сердце остановилось. Мобильник-то у Чапли! Вот я влип!
        Из коридора послышался знакомый рингтон.
        - Лови! — крикнул Тишка, кидая мне телефон. — Пакеда, ещё увидимся!
        Всё-таки он никакой не реальный френд, Тишка. А самый настоящий друг.
        Друг.
        - Алло! — гаркнул я в трубку.
        - Ты на месте? — без чайных церемоний спросила Бабака.
        - Да.
        - Отлично. Принимай позу эмбриона. Начинаем телепортироваться!
        Глава 18
        Тишка!
        Телепортироваться мне не понравилось.
        В прошлый-то раз я спал, а тут бодрствовал и всё видел.
        Кровать жутко трясло. Обои сползали со стен, как гусеницы в ускоренной съёмке: зелёные, голубые, бордовые, опять зелёные, в полоску… День — ночь, ночь — день…
        За сменой интерьера я вообще не успевал следить. Столы, стулья, диваны, кресла, шкафы вертелись вокруг как ненормальные.
        С кроватью тоже что-то творилось, судя по тряске.
        И потом эти подозрительные личности, полупрозрачные. Раз — девочка за стол усядется, потом глядишь, а она уже тётенька. Дальше парень нарисовался — небритый, в одних подштанниках. Смотрю, а он уже в гробу лежит на табуретках. Ничего себе!
        В моей комнате что, кто-то когда-то умер?
        Потом вообще рыцарь в доспехах в форточку влетел, но его сразу вытянуло обратно. Ошибочка вышла.
        А после него я вдруг увидел маму — в халатике, с грудничком на руках. Грудничок как-то быстро пополз, а потом встал и пошёл — пешком под стол.
        И я зажмурил глаза. Потому что у меня голова раскалывалась — от Чапли мне прилично досталось. А когда я их опять открыл, передо мной сидела Бабака на фоне жёлтых обоев со Спанч Бобом.
        - Ну и? — спросила она ледяным тоном.
        - Что — ну и?
        - Ты сделал выводы?
        О чём это она? Прийти в себя даже не даёт. Выводы какие-то.
        Но я не успел уточнить, что там за выводы. Потому что в комнату влетели папа с мамой и обняли меня так, что у меня хрустнули косточки. А когда они наобнимались, нацеловались (а мама даже всплакнула, когда увидела мой синяк), папа повёл нас всех, кроме Ады — она у бабушки ночевала, — в «Баскин Роббинс». Отмечать возвращение блудного сына.
        Мы шли по Ленинскому точно так же, как шли по нему с утра с Эдуардычем. Тридцать лет назад. Только не было больше никаких хозяйственных и парикмахерских — сплошные бутики, лаундж-бары, салоны красоты. Огни, реклама, неон, музыка из ресторанов, люди модные, машины большие. Много машин — я за три дня успел от них отвыкнуть.
        Мы шли, и почему-то мне было грустно. Такая сладкая грусть, знаете. Даже немного солёная. Как будто тридцать лет назад — это моё было детство. Не Тишкино, не папино, а моё собственное. Интересно, что он сейчас поделывает, Тишка Баран? Как устроился в жизни?
        Там, как обычно, никого не было, в «Баскин Роббинс». Одна мороженщица с рыжими усами. И Алла Пугачёва в динамиках.
        Мы взяли по три шарика каждый. Я взял себе «Джамоку» с миндалём, «Роки Роуд» и «Карамелевый трюфель». А Бабаке — молочный коктейль с клубникой, её любимый.
        Мы сели к окошку.
        - Ты меня прости, сынок, — сказал папа. — Ты во всём прав, и я тебя ни в чём не виню. Я в детстве тоже из дома убегал. На паровозе.
        Всё, приехали. Сейчас он про своё интересное детство начнёт рассказывать. Это мы уже проходили.
        - …Просто мы с мамой работаем всё, работаем, как папы Карло какие-то. Без сна без продыху. От этого и жизнь у нас у всех такая, как ты выразился, серенькая.
        Бабака фыркнула, а мама сказала:
        - Стёпа!
        - Катя, не перебивай. Я хочу вам кое-что сказать. Вернее, пообещать.
        - Что, прямо сейчас? — испугалась мама.
        - Не сходя с этого места. — Папа встал из-за стола. — В торжественной обстановке этого кафе.
        Вокруг висели белые и розовые шарики. Было нарядно.
        - Пап, может, не надо?
        - Сын, дай мне договорить. — Папа приложил руку к сердцу. — Я тебе и маме и Бабаке обещаю, что отныне у нас будет яркая и полноценная жизнь!
        - Только без фанатизма, пожалуйста, — вставила Бабака.
        - Всё в меру возможностей, разумеется. Я не олигарх, но кино и мороженое вам раз в неделю гарантирую. Пикники на природе, утренние зорьки, походы по ягоды и грибы, ночёвки в шалашах под сосновыми кронами, посиделки у костерка — тоже, само собой.
        Мама улыбнулась.
        - Но это ещё не всё, — сказал папа. — Завтра, Костя, мы рванём с тобой в «Спортмастер» покупать… — папа выдержал короткую паузу, — спортивный велосипед! Восемнадцать скоростей, а? Там у них распродажа, — добавил он для мамы.
        Я что-то промычал в ответ.
        - А деньги вы на восемнадцать скоростей, боюсь спросить, где возьмёте? — поинтересовалась Бабака.
        - Всё в ажуре! Ваш папа получил премию как передовик производства!
        - Спасибо, пап, но…
        - Погоди, старик. И это ещё не всё. Летом мы с вами, господа, — всё внимание на папу — рванём на юг! И Бабаку с собой возьмём!
        - Нет уж, спасибо, я боюсь самолётов.
        - А мы на поезде поедем! Как встарь! Чу-чух, чу-чух!
        - Это другое дело, — смилостивилась Бабака.
        - У тебя всё? — спросила мама.
        - Всё! — папа сел.
        - Тогда гип-гип-ура! — воскликнула счастливая мама.
        - Ура! Ура! Ура! — подхватили все, кроме меня.
        - Хотите анекдот про Чебурашку?
        - А давай! — согласилась мама.
        - Чебурашка нашёл копейку и пристаёт к Гене…
        И вот пока он рассказывал этот бородатый анекдот, меня стали терзать смутные сомнения. Такие смутные, что можно было их вполне себе проигнорировать, но тут папа закончил рассказывать, встал из-за стола и пошёл за новой порцией мороженого.
        - А мне ещё коктейль! Банановый! — сказала Бабака, но папа не расслышал.
        И тогда я сделал вот что. Я сделал одну простую вещь.
        Я крикнул:
        - Тишка!
        И папа обернулся.
        Глава 19
        Самый лучший друг
        Меня трясло.
        Это что же такое получается?
        - А то и получается, — шепнула Бабака. — Да-да.
        И тут я всё понял. Я понял, про какие выводы она говорила. И зачем мне вообще всё это было надо. Зачем меня в прошлое вышвыривало.
        Надо же, мой папка! С ума сойти! А он, кстати, ничего был в детстве.
        И ещё выходило, что я и бабушку с дедом тогда во дворе видел — молодых ещё.
        И «Москвич» это наш был, дедушкин. Вау!
        И когда я всё это наконец понял, я подошёл к папе и обнял его. По-настоящему обнял, как лучшего друга.
        Потому что мой папа и есть мой лучший друг. Пускай и большой фантазёр.
        Мы опять ели мороженое, и папа опять рассказывал про своё интересное детство.
        И я его слушал. Потому что оно и правда у него было интересное. Теперь я это точно знал. А потом я его спросил:
        - Пап, ты зачем сменил фамилию?
        Родители переглянулись.
        - Кто тебе сказал?
        Бабака наступила мне под столом на ногу.
        - Сам догадался.
        - Ты понимаешь, старик, я пока в школе учился, ещё ничего было. Стёпка Баран, нормально звучит. Никто даже не дразнил, боялись.
        - Уважали, — поправил я.
        Бабака мне чуть под столом за это ногу не оттяпала.
        - А потом у нас пионервожатый был, Людочка. Так вот он отстоял для нашей дружины право, чтоб мы носили имя пионера-героя Тихона Барана. Был такой партизан в войну. Так меня Тишкой после этого и прозвали. Намертво ко мне эта кличка приклеилась.
        - А дальше?
        - В институте тоже было терпимо. А вот когда я устроился на работу, проблемы начались. Сам посуди, ну кто из пациентов к врачу-психиатру с таким именем пойдёт: Степан Баран. Понимаешь?
        Мама прыснула.
        - Ну а когда я познакомился с твоей мамой, будущей артисткой драматического театра, совсем стало невмоготу. Я, прежде чем жениться, мамину фамилию взял, твоей бабушки.
        - Вот с тех самых пор все мы — Косточкины, — кивнула мама.
        - А почему вы меня Костей назвали? Это же не имя, а сплошная ходячая тавтология!
        - Это я так решил. — Папа посерьёзнел. — В честь друга детства, он без вести пропал в мае восемьдесят первого. Костян… На тебя похож как две капли! То есть ты на него, конечно.
        Я схватился за голову.
        - Сынок, тебе плохо? — всполошилась мама.
        - Да нет. Просто устал. Поехали домой, на троллейбусе.
        Уже на выходе, когда папа расплачивался у прилавка, я услышал:
        - Без сдачечки глянете?
        - Да, сейчас посмотрю.
        - Вот спасибочки!
        Я обернулся.
        Из-под колпака у мороженщицы торчали каральки. Рыжие.
        А говорила, артисткой стану.
        Интересно, папа её узнал?
        - Ой, моя любименькая! — сказала мороженщица и прибавила на колонке громкость:
        …И зимой и летом
        Небывалых ждать чудес
        Будет детство где-то,
        Но не здесь!
        И в сугробах белых,
        И по лужам у ручья
        Будет кто-то бегать,
        Но не я.
        notes
        Примечания
        1
        Девчачья причёска, в которой косичка (или две) заплетается до конца и вплетённой лентой привязывается к основанию косы красивым бантом.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к