Девочка-тайна Елена Вячеславовна Нестерина
        Только для девчонок
        Наверняка у каждого человека есть своя тайна. Только до какой-то никому на свете дела нет, а чью-то… непременно хочет узнать целый класс. Да что там - вся школа! Тайна новенькой Гликерии будоражила и манила. Кто она такая? Почему появляется и исчезает так внезапно, бродит по безлюдным и заброшенным местам, отчего загадочно молчит и скрывает сведения о себе? Оля Соколова, у которой никаких секретов не было, вместе со своим парнем следит за ней. Слежка приводит их то в старинные катакомбы, то на заброшенное кладбище… И пока девочка без тайны пытается что-то выяснить, ее парень признается Гликерии в любви! Что ответит ему на это загадочная новенькая, Оле знать совершенно не хочется…
        Елена Нестерина
        Девочка-тайна
        Глава 1
        Мама + девочка
        Они появились в городе на рассвете. Мама и девочка. Улицы были пусты, и дрожащий предрассветный туман ещё не поднялся, чтобы рассеяться в осеннем воздухе, когда их чёрная машина с помятой дверцей промчалась к центральной площади и остановилась у памятника молодому мятежному поэту.
        Маме и девочке понадобилось всего несколько минут, чтобы свериться с картой-навигатором и выбрать нужное направление. Так что скоро машина покинула площадь и теперь двигалась в сторону окраин.
        С моря подул ветер, в клочья разорвал туман, который заметался среди каменных стен и заборов. Хлынувший из тяжёлой тучи дождь принялся вбивать его в асфальт, и туман запузырился в широких лужах, только так и напоминая о себе.
        Но чёрная машина продолжала свой бег. Сквозь стену дождя мама и девочка осматривали дома и коттеджи, которые были уже унылы и пусты - курортный сезон давно завершился.
        Закончился и город. Дорога пошла вдоль моря, показался один пригородный посёлок, другой. Машина промчала их без остановки. И теперь путь её пролегал по тряской степной дороге. Туда, где за пеленой дождя угадывалось ещё какое-то жильё.

* * *
        …По стеклу сбегали быстрые капли. Оля Соколова сидела за кухонным столом и, гоняя ложкой лимон в чашке чая, грустно смотрела в окно. Утро не радовало разнообразием. Так начинался уже не первый день - тоскливым дождём. А чего ещё ожидать осенью в маленьком городке? Всё предсказуемо, всё уныло и плоско - плоское море и плоская степь. Серое небо - тоже плоское, над ними. Ну, иногда даже не серое, а почти чёрное, с дождевыми и снеговыми тучами, которые часто сталкивались между собой и, чтобы удержаться в воздухе, сбрасывали на город балласт - такой же безрадостный и закономерный предзимний град. Ну что за осень?
        Оля прижала дольку лимона к стенке чашки и вздохнула. Что делать осенью в таком тоскливом краю? В Москве осень красива и поэтична - берёзы роняют золотые листья, клёны роняют красные, ветер носит их по улицам, игриво бросает в руки прохожих… Где-нибудь в Калифорнии осень - это только даты на календаре, так что люди продолжают радоваться солнцу и лёгкой летней одежде. А в Лапландии, где уже давным-давно залегли искристые снега, жизнерадостные финские подданные в ярких вышитых шубах весело катаются на оленьих упряжках и снегоходах. Всё понятно, всё чётко - и только в маленьком городишке, откуда вместе с летом уходит радость, некуда деться от уныния.
        - Оля, не опоздай в школу! Пора. Обязательно застегни куртку, не модничай. Зонт не забудь. И лимон съешь - витамин С, сама знаешь.
        Это мама. Заботится об Олином здоровье - всё так же, как в прошлом году, как и все пятнадцать лет подряд, со времён появления Оли на свет. Конечно, Оля не забудет. Оля любит свою маму, так что зачем её огорчать?
        С этой мыслью девочка выловила из чашки дольку лимона, аккуратно выкусила кисло-сладкую мякоть из полукруга кожуры. Ух! Прошибло до самых мозгов! Оля улыбнулась - старый проверенный мамин способ её взбодрить. Подействовал, конечно, снова подействовал. Девочка допила остатки чая, вымыла чашку - и в кухне появилась мама.
        - Кстати, папа тебя подвезёт, - улыбаясь и целуя Олю, сказала она. - Только что подкатил к подъезду. Давай-ка бегом! И зонт всё равно возьми!
        Вот это было приятно. Обычно папа выходил из дома тогда, когда Оля только поднималась с кровати. А тут…
        Унылое дождливое утро перестало быть унылым. Девочка Оля умела радоваться. Вихрем слетела она по ступенькам, забралась в машину, чмокнула папу в щёку - и они поехали к школе. Вдоль улиц, которые обычным утром Оля прошла бы пешком - под дождём и по лужам. Красота!

* * *
        … - Мама, ну сколько можно - каждый день одно и то же, одно и то же! Не порть мне настроение с утра.
        - Девочка моя, ну кто же о тебе позаботится, если не я? Послушай меня, послушай! С сыном Натальи Борисовны тебе нужно - просто обязательно нужно познакомиться. Они придут к нам в субботу чай пить. Поговорите, пообщаетесь. Может, найдутся общие интересы.
        - Это бредовая идея, мама. Я уже знакомилась с сыном Софьи Олеговны - помнишь? И что? Дурак дураком, к тому же толстый и страшный.
        - Красавцев, моя девочка, уже давно разобрали. А что дурак - так ты сама же у нас умная, вам на двоих хватит.
        - Очень смешно, мама!
        - Нам с тобой уже не до смеха…
        - Это почему?
        - Сама догадайся. И посмотри на свою сестру - она-то всё в жизни успела. В твои годы у неё уже…
        - Мама!
        - А ты только книжки мастер читать. И из дома тебя, кроме как на работу, просто не выпрешь! Так и просидишь всю жизнь квашнёй, так всё и упустишь!
        - Мама!!
        - Я правду говорю - подумай!
        - Ну мама же!!!
        - Мариночка!
        - Ну хорошо…
        - Что - «хорошо»? Пусть приходят?!
        - Да… И на этом всё, мама. Я опаздываю.
        - Конечно, конечно!
        Таким разговором началось очередное утро. Туго зашнуровав модельные ботиночки, застегнув куртку и набросив ремень сумки на плечо, Марина вышла под дождь. Раскрыла зонт и зашагала, обходя лужи. Она знала, что, замерев у окна, мама смотрит ей вслед. И переживает - за то, как сложилась, вернее, не сложилась жизнь её девочки. И надеется - на её непременное счастье с сыном пресловутой Натальи Борисовны.
        Но сейчас Марину, а точнее, Марину Сергеевну, учительницу, ждала работа - буйные, подмоченные осенним приморским дождём дети. Так что долой семейные проблемы, и - в бой!

* * *
        Небольшой двухэтажный дом из почерневшего пиленого ракушечника, выщербленного ветрами и дождями, понравился им сразу. И маме, и девочке. Они обошли его вокруг, едва не соскользнув с раскисшей земли прямо в бушующие под высоким обрывом морские волны, постучали в толстые деревянные ворота, в маленькую дверцу, неожиданно обнаруженную ими в стене. Никого.
        Мама и девочка не любили сдаваться. Они уселись в машину и поехали в обратном направлении. Вскоре показался курортный посёлок. Возле полутораэтажного коттеджа, над достройкой которого трудились неутомимые рабочие, машина остановилась, мама и девочка выбрались на улицу и спросили у них, где можно найти хозяев того самого дома на берегу. После долгого разговора под дождём кое-что прояснилось, и машина снова покатила вдоль посёлка. Лаяли собаки, выходили под дождь недовольные люди, а промокшие и усталые мама и девочка продолжали расспросы.
        И нашлись - хозяева каменного дома нашлись! Пожилые супруги до самого лета не собирались сдавать свой уютный комфортабельный домик посреди курортного посёлка - и сейчас жили в нём сами. Но когда услышали, что у них просят снять тот старый рыбацкий дом на отшибе - и к тому же прямо сейчас, удивились и оживились. Не теряя времени, мама и девочка пригласили хозяев в машину - и помчали их к дому на берегу.
        Внутри дома оказалось хорошо, только холодно. Пока хозяин суетился с углём для печи и включал электрические обогреватели, хозяйка провела будущих жильцов по комнатам. Их оказалось немного - весь первый этаж занимала просторная кухня, сейчас заваленная разномастной мебелью, а наверху были две комнаты, и обе с выходом на террасу.
        - Обычно мы тут летом живём, а сдаём тот дом, в смысле коттедж, - сообщила хозяйка. - Комнаты то есть в нём сдаём. Там чистенько, аккуратно, все удобства, евроремонт. От него и до рынка близко, и до пляжа пять минут ходьбы. Может, вы всё-таки в коттедже комнаты снять хотите? Весь второй этаж можем сдать, возьмём недорого - не сезон ведь. Или…
        - А что раньше было в этом доме? - спросила мама, отрицательно качая головой - и тем самым отвергая предложение жить вместе с хозяевами в новом уютном коттедже посреди посёлка.
        А раньше здесь жили рыбаки. В длинных сараях, которые когда-то были выстроены вдоль дома, но теперь почти все оказались снесены за ненадобностью, хранились лодки, складировались сети. А на берегу моря они растягивались для просушки и починки. На первом этаже дома, в кухне, было что-то вроде конторы, где рыбаки, что приезжали и приходили на свой промысел из посёлков, отдыхали в ненастную погоду и отчитывались руководителям рыболовной артели. Когда артель прекратила существование, дом, построенный ещё до революции, остался за семьёй старшего артельщика. Со временем одно поколение семьи сменило другое, лодки гнили в сараях, вокруг дома появились огороды, куры забегали по двору. Но скоро и это хозяйство стало никому не нужно - следующее поколение хозяев рыбацкого дома выбрало другой способ выживания. Так в пригородном посёлке возник коттедж для курортников, возле которого подрастал небольшой, но уютный садик. Одинокий мрачный дом на отшибе стал служить временным пристанищем хозяевам в месяцы массового наплыва отдыхающих. И складом в межсезонье.
        Но теперь ему вновь предстояло быть обитаемым.
        - Плохо печь топится. А обогреватели электричества много съедают, - развёл руками хозяин, завершивший дела по налаживанию отопления. Печь дымила и коптила, но электрические калориферы работали хорошо, и скоро стало теплеть.
        - Отлично, будем топить электричеством, - согласилась мама.
        Девочка в переговорах не участвовала.
        - Дорого, - вздохнула хозяйка.
        Мама, которой и предстояло платить за дорогое тепло, улыбнулась и пожала плечами:
        - Ну, значит, будем греться дорого.
        Хозяева переглянулись и закивали.
        - Так надолго вы к нам? - ещё раз уточнил хозяин.
        - Как понравится, - ответила мама и предложила заплатить деньги за несколько месяцев вперёд.
        Но всё ещё удивлённые странной сделкой хозяева рекомендовали не рисковать: приняли деньги только за один месяц.
        - Если не понравится - съедете отсюда со спокойной душой и найдёте себе что-нибудь получше. Да и нам спокойнее будет, - так сказали они. - А приживётесь - тогда будем и дальше рассчитываться.
        И новые жильцы согласились.
        Глава 2
        Готы в городе!
        Гликерия. Её звали Гликерия - новенькую девочку, которая появилась на первом уроке в девятом «А» классе. Её привела директор школы, назвала имя-фамилию и оставила. А сама умчалась - у неё тоже был сейчас урок.
        Марина Сергеевна, классная руководительница девятого «А» и одновременно учитель физики, торопилась начать новую сложную тему, а потому быстренько пожелала девочке Гликерии хорошо учиться, поскорее адаптироваться в коллективе и предложила сесть за пустовавшую сегодня парту - третью в среднем ряду. Новенькая послушалась и расположилась там.
        Событие! Новенькая в классе - это же всегда событие! На Гликерию внимательно смотрели, пока она шла к предложенной парте, пока садилась и вытаскивала вещи из рюкзака. И когда Марина Сергеевна объясняла новую тему, тоже смотрели.
        А потому многие были очень даже невнимательны.
        - Что же вы меня не слушаете? - возмутилась учительница, устав наблюдать за тем, как взгляды её учеников скашиваются в сторону от доски. - Да что с вами такое, девятый «А»? Никак, что ли, не раскачаетесь после каникул?
        Осенние каникулы закончились меньше недели назад, так что это вполне могло быть правдой.
        «Да, никак мы не раскачаемся!» - охотно закивали ребята. И продолжили наблюдать.
        А новенькая Гликерия не делала ничего особенного. Она просто сидела за партой и просто смотрела - на доску, на развешанные по стенам наглядные пособия, портреты прославленных физиков и самопальные ученические газеты, которыми увлекались в девятом «А». Иногда девочка останавливала взгляд и на своих новых соучениках - но, как отметил про себя каждый наблюдатель, нечасто.
        Выглядела Гликерия… Выглядела она так уж выглядела! Оля Соколова, которой новенькую было очень хорошо видно - она сидела на соседнем ряду как раз наискосок, не переставала удивляться. И с уверенностью могла сказать, что похожих личностей в их школе точно не было. Ну надо же! Новенькая была во всём чёрном: чёрная водолазка под чёрным сарафанчиком с капюшоном - довольно простеньким, трикотажным и весьма потёртым. Однако от этого он только выигрывал - казался униформой какого-то неведомого мистического ордена. Чёрные лосины и бархатные балетки на ногах. Да - ещё большой кулон, висящий на длинной серебристой цепочке. Не крест, не какой-нибудь там зловещий черепок или гробик, а что-то другое, что непременно хотелось разглядеть.
        Ну а лицо… Оля видела новенькую в полупрофиль, хотя несколько раз, разглядывая стенды и портреты, Гликерия оборачивалась - и Оля успела, пусть и каждый раз мельком, рассмотреть его. Интересное такое лицо. Довольно бледное, без косметики. Высокий лоб, под тонкими бровями тёмно-серые глаза, расставленные, может быть, чуть шире, чем нужно для гармоничной красоты, маленький рот сердечком. На щёки то и дело падали две короткие пряди волос - очевидно, бывшая чёлка, которую Гликерия решила отращивать. Остальные волосы - очень прямые, тёмно-тёмно серые, тоже можно считать, что чёрные, собраны в два хвоста. Длинных, до пояса. Кажется, всё скромненько и не противоречит школьной эстетике и морали. И в то же время на эту девушку хотелось смотреть, смотреть и смотреть, пытаясь разгадать её тайну. Если она есть, конечно, эта тайна… Да и просто приятно было новенькую разглядывать.
        От неё пахло духами, и духами какими-то таинственными, но одновременно знакомыми. На перемене Оля Соколова специально прошла мимо новенькой несколько раз - попыталась вспомнить, что за духи. Не вспомнила. Но выяснила, что Гликерия на полголовы ниже её. А значит, совсем невысокая - особенно по сравнению с рослыми девушками их класса. На физкультуре наверняка окажется третьей-четвёртой с конца шеренги - как раз перед известными малявками сёстрами Сидоровыми и кругляшкой Таней Огузовой. И довольно худенькая.
        «Гот! Новенькая - гот!» - толкнув Олю в бок и кивнув на Гликерию, со знанием дела сообщил Димка Савиных, самый шустрый и бойкий парень в классе. Сообщил - и, многозначительно кивая и подмигивая, отправился разносить эту информацию остальным.
        А новенькая, если и слышала Димку, то всё равно оставалась спокойна. Не подтверждала его сообщение, но и не опровергала. Вслед за остальными она перебралась в кабинет русского языка. С теми, кто подошёл к ней, с удовольствием познакомилась. Оля Соколова слышала это. Сама она познакомиться постеснялась. Хотя мысленно была уже в такой же интересной одежде, такой же независимой и невозмутимой, как Гликерия.
        …Независимой, да. Это качество новенькой бросалось в глаза, пожалуй, даже посильнее готического имиджа. С первых же минут появления Гликерия вела себя спокойно и уверенно. Оля Соколова сразу это заметила. И ещё подумала о том, что у них в школе все привыкли оглядываться друг на друга, ожидая оценки - одобрения, осуждения или плохо скрываемой зависти. Будь то какой-то поступок или просто внешний вид. Все: и девчонки, и мальчишки, старались произвести впечатление, быть лучшими, прорваться в лидеры, стать звездой - в любой номинации. Это называлось здоровым духом соревнования, и все привыкли чувствовать на себе постоянные оценивающие взгляды, привыкли ждать комментариев в свой адрес. И признания. Обязательно. Любой ценой добиться позитивной победы - такой негласный девиз имела школьная жизнь.
        А новенькой явно было всё равно. И она это своё «всё равно» не демонстрировала. А просто жила. Оля Соколова, точно притянутая магнитом, следила за ней. Вот Гликерия устроилась за партой на географии, вот разглядывает стенды в кабинете истории, вот села на подоконник в ожидании геометрии. Как у себя дома! Девчонка была спокойна и расслабленна, как будто тысячу лет училась в этой школе и ниоткуда не ожидала подвоха! А она - Оля, хоть и учится тут с первого класса, до сих пор с опаской и осторожностью поглядывает по сторонам. Раньше, в младших классах, надо было остерегаться драчливых мальчишек. Позже - неустанно следить за внешним видом, стараться не опозориться и всегда быть на высоте. Какая-нибудь модная фря так может откомментировать твой облик или любую из составляющих гардеробчика - что от позора захочется утопиться в море… Если в класс приходили новенькие - что, признаться, случалось за время Олиного обучения нечасто, они вообще долго привыкали, пристраивались и приспосабливались к местному обществу. А Гликерия тут же, в первый же день появления, почувствовала себя уютно - и явно чихать ей на
мнение всех и каждого. Вот как это ей удаётся?
        И опять же - тайна… Подумав об этом, Оля Соколова даже пригорюнилась.
        У неё, у Оли, не было тайны. А у новенькой Гликерии всё, даже голос - негромкий, глуховатый и низкий, даже раскачивающийся на цепочке кулон, даже чёрный потрёпанный рюкзак с книгами и тетрадями, - всё казалось значительным и загадочным. Это завораживало и расстраивало одновременно. Вот поэтому Оля знакомиться не лезла и наблюдала со стороны.
        Гликерия же продолжала невозмутимо общаться с новыми одноклассниками. Сравнила свои учебники с местными, записала, каких ей не хватает, выяснила, как зовут учителей - всё это наблюдала Оля во время уроков и на переменах. А после занятий - Оля вместе с остальными это видела - выбежала из школы, забралась в подкативший к обочине чёрный внедорожник и умчалась.

* * *
        - Готы! У-лю-лю!
        - Бу-у! Ву-у! Готы в городе! - не раз и не два раздавалось за спиной Гликерии, когда она проходила по школьным коридорам. Это веселились младшеклассники. Старшие просто оценивающе разглядывали её. Так, чтобы она непременно это заметила - разглядываем, да. И как ты на это отреагируешь? Гликерия реагировала как обычно - была спокойна и ровна.
        - У вас новенькая - готка? - приставали к ребятам из девятого «А» ученики других классов.
        - Ну и как она? Не зовёт ещё вас погулять по кладбищу?
        - Или она у вас вампи-и-и-р-р-р-р?
        Соученики Гликерии отшучивались и ничего конкретного не отвечали. Потому что сами ничего о ней не знали.
        У классного руководителя Марины Сергеевны девочка вызвала сначала недоумение, а затем интерес. Новенькая не хамила, да и вообще не нарушала дисциплины. Физику - пусть на слабую троечку, но знала, уроков не прогуливала. Всё было в допустимых пределах. Но так что же, что? Ведь что-то если не отталкивало от неё Марину Сергеевну, то как-то настораживало. Да та же спокойная независимость и доброжелательная уверенность, с которой новая ученица держалась, - вот что. И, конечно же, внешний вид.
        Ох, этот внешний вид…
        Никаких готов и прочих нарядных неформалов в школе до этого не было. Руководство тщательно следило за внешним видом и моральным обликом паствы, старательно держа всех - от малышей до выпускников, в нескончаемом позитиве общешкольной жизни. Тематические вечера и просто дискотеки, самодеятельные концерты, конкурсы и турниры, КВНы и спортивные матчи - чего только не проводилось в школе, чтобы отвлечь учеников от негативного влияния улицы и неконтролируемого ухода в себя. Сами ребята - в школе существовал орган ученического самоуправления «Комитет добра и порядка», - учителя, и Марина Сергеевна, конечно, в том числе, пристально следили за тем, чтобы дети были понятны, просты и проницаемы. Вот потому и она, и остальные педагоги с первых же дней присматривались к новенькой из девятого «А» - но та умело балансировала на грани дозволенного, так что придраться, сделать замечание или велеть ей что-либо подкорректировать было невозможно. Так что и Марина Сергеевна, затаив смутную тревогу, старалась вести себя с Гликерией как и со всеми остальными учениками. Но на самом деле ей так хотелось подойти к
девчонке и спросить… О чём спросить? Да хоть о чём-нибудь. В день поступления новенькой Марина Сергеевна узнала от директора, что последним местом, где обучалась девочка, была московская школа. Вот так да! Училась в Москве - и вдруг переехала! Почему, зачем? Все туда, а она оттуда. Так что спросить, спросить бы… Вот ведь какая загадочная девчонка. Тайна у неё какая-то была, вот хоть ты тресни! В такие моменты Марина Сергеевна себя останавливала. Что ещё за тайны? Ни у кого из ребят тайны нет, а у новенькой есть. Это плохо - тайны отвлекают от уроков. А все проблемы из Москвы - не живётся там спокойно, всё стараются в столице существовать поизощрённее, вот и расплодились разные готы-обормоты, эмо-проблемы, трэш - проевшие вам плешь… Такие мысли немного мирили Марину Сергеевну с действительностью - особенно в преддверии мучительных знакомств, которые устраивала для неё, одинокой неприкаянной девушки, озабоченная её будущим мама. Для чего и таскала Марину по гостям или приглашала к ним домой своих подруг и знакомых с великовозрастными сынками. И это было ужасно…

* * *
        Имидж Гликерии по-прежнему интриговал. Хотя никакого готического грима на ней не было, украшений - кладбищенских или со склада металлоизделий - тоже. Одни и те же неброская цепочка с кулончиком, серебряная мелочь неценных колец на пальцах, иногда атласная ленточка на шее. Всё. Но эта девочка бросалась в глаза, как будто от неё шло излучение - и притягивало взгляды. В основном новенькая появлялась на уроках в том же боевом наряде, что был на ней в первый день. Пару раз её видели в узких брюках и чёрном свитере. Хотя и в красной водолазке тоже видели. И в толстой серой кофте из овечьей шерсти тоже. То есть чёрному цвету она иногда изменяла. В раздевалке, собираясь домой, она переобувалась - меняла балетки на шнурованные ботинки - высокие, до колена, изящные, в которых даже как-то жалко месить осеннюю грязь. Или на резиновые сапоги - тоже, конечно, чёрные и антрацитово блестящие. Надевала плотный плащ с большим капюшоном - и исчезала под завесой дождя.
        Она спокойно и дружелюбно говорила всем «привет», когда утром входила в класс. Говорила «пока», когда перед отходом домой покидала раздевалку. Некоторых, например, того же Димку Савиных, спрашивала о чём-то - кажется, о том, какая в городе обычно зима и что делают зимой на физкультуре. На переменах или читала учебники, или переписывалась с кем-то в коммуникаторе, или, прикрыв глаза, слушала музыку, заткнув уши наушниками. Но чаще всего просто стояла у окна и смотрела вдаль - в тех кабинетах и коридорах, окна которых выходили на неровный ряд сараев, чахлый школьный сад и пустую бесприютную степь за ним. Лил дождь, били в стекло градины, задувало льдистой крупой - а Гликерия смотрела сквозь разгул непогоды. И иногда улыбалась. А чему, почему - непонятно.
        Глава 3
        Типаж «молодая ведьмочка»
        И однажды приехала в школу на скутере. Оставив его на старом хозяйственном складе, ключами от которого владел завхоз, Гликерия отправилась на уроки. Отсидев их все - так же спокойно и с доброжелательной невозмутимостью, она отыскала завхоза, зашла на склад, вывезла оттуда на улицу свой мотороллер.
        И тут её окружила толпа. Конечно, у некоторых ребят тоже были скутеры, и они тоже приезжали на них в школу. Но такого пристального внимания не привлекал до этого никто. Девушка в чёрном, ведущая в поводу чёрный блестящий скутер…
        Оля Соколова, которая вместе с Таней Огузовой вышла из дверей школы, тоже увидела эту картину и поспешила присоединиться к толпе зрителей.
        А Гликерия тем временем подкатила свой транспорт к воротам и только собралась сесть в седло, как к ней шагнул Костя Комков - самый популярный в школе парень выпускного возраста.
        - О-о, какой скутерок! - с интонацией ухаря-купца произнёс он и протянул руку к рулю. - Дай-ка покататься.
        Гликерия отвернула руль вбок, так что рука Костика цапнула только воздух.
        - Не дам, - сказала Гликерия.
        - Да не бойся. Кружок-другой проедусь, проверю твою машину. О! Сделаю этому скутеру тест-драйв! - оборачиваясь к своим приятелям, в числе которых топтался и Димка Савиных, теперь уже как добрый барин протянул Костик.
        - Нет. Не дам, - отрицательно качая головой, повторила Гликерия.
        Оля Соколова, которая невольно ощутила себя в группе поддержки новенькой, оглянулась на Таню и замерла - спорить с Костиком было себе дороже. Избалованный любовью девчонок разного школьного возраста и покровительством учителей, которые считали его обаяшкой и заводилой, - то есть очень нужным человеком в плане влияния на народные массы, он привык к популярности и сопутствующим ей благам. Только вот Гликерия, кажется, об этом не догадывалась. А любимец публики был капризен и злопамятен.
        - Почему? - удивился Костик, вторично услышав «нет».
        - Потому что я тебя не знаю, - сказала Гликерия, пожав плечами.
        - Меня - не знаешь? - удивился Костик.
        - Нет.
        - Ну и что. А я хочу покататься. Дай. Жалко, что ли?
        Костик смотрел на новенькую весело и нагло. А на него смотрела куча зрителей. И зрители эти, кстати, всё прибывали. Костя, большой любитель выступать на сцене, и в жизни с удовольствием устраивал забавные шоу. А интерес зрителей добавлял ему уверенности и куража.
        - Жалко, - спокойно и твёрдо ответила Гликерия.
        - Почему???
        - Не понимаешь?
        - Не-а.
        - Ты не сделал мне ничего хорошего - чтобы и я тебе захотела что-то хорошее сделать, - глядя на Костика из-под капюшона, сказала Гликерия. - Ну, конечно, если бы у тебя были какие-то проблемы, я бы тебе помогла - довезла бы там куда надо на своём скутере или дала его тебе, чтобы съездить к больной бабушке, срочно привезти ей лекарства. А так… Нет.
        Костик разозлился. Он не терпел отказов. Он не привык к ним. Он, как помнила Оля Соколова, в прошлом году на глазах у всех высмеял и хлопнул по ушам её одноклассника Сашку Макушева - за то, что тот не стал выполнять какое-то мелкое поручение Костика из разряда «подай-принеси». Сашка до сих пор был не отомщён. Оля дружила с ним - и ужасно злилась на Комкова. Правда, тоже ничего с ним сделать не могла. Ни тогда, ни сейчас.
        А Костик тем временем гневно покраснел.
        - Я смотрю, ты не в меру деловая, - фыркнул он, презрительно оглядывая Гликерию с головы до ног. - В общем, трындеть ты можешь долго, мне просто слушать некогда. А покататься охота. Так что осади от аппарата. Накатаюсь - верну. Но за то, что ты была со мной дерзкой, верну не скоро.
        Одобрительно захихикали приспешники. Новая волна уверенности хлынула к Костику. Он ухмыльнулся.
        - Ты понимаешь, что покушаешься на личное имущество? - откатывая скутер назад, спросила Гликерия. - Понимаешь, что мне придётся его защищать? А это создаст тебе проблемы, я предупреждаю.
        - Ой-ой! А тебя что, в детстве не учили делиться? - съехидничал Костик, вплотную подошёл к скутеру, схватился рукой за руль. Ещё одно движение - и он оттолкнёт мощным корпусом девчонку от её машины.
        - Ох, зря ты так… - негромко проговорила Гликерия.
        Это прозвучало весьма зловеще. Или так только показалось Оле, которая, как и остальные зрители, когда уже всё закончилось, не раз вспоминала случившееся.
        В толпе с интересом переглянулись и снова захихикали.
        - Ой, боюсь-боюсь, - улыбнулся Костик.
        И тут произошло то, что впоследствии долго и подробно обсуждалось. Гликерия вдруг резко подняла левую руку с растопыренными пальцами, сделала несколько круговых движений, сжала кулак, как будто выхватила что-то из воздуха - и кинула это «что-то» в лицо Кости. Секунда - и тот взвыл, упав на асфальт и скорчившись под ногами Гликерии.
        В толпе зрителей ахнули, взвизгнули. Несколько самых смелых и преданных девчонок бросились к Косте.
        - Костя, Костя, как ты? - запричитали они, склонившись над ним.
        - Как чувствуешь себя?
        - Ты жив???
        - Поднимайся, - сказала Гликерия, протягивая Костику ту же самую, сразившую его руку.
        Но парень, снова вскрикнув и неистово отталкиваясь от асфальта пятками, отполз от неё подальше. Он лежал - такой несчастный, такой пострадавший. Глядя на него, Оля Соколова забыла про месть - и уже пробиралась к старшим девчонкам, чтобы спросить, чем помочь - не сбегать ли за медсестрой. Или, может, «Скорую помощь» вызвать…
        - Да вставай, всё с тобой нормально, - Гликерия вместе с мотороллером приблизилась к поверженному герою. - Давай, не позорься. И тебя, наверно, в детстве не учили, что никогда не надо проявлять агрессию. На силу всегда есть сила сильнее.
        Больше она ничего не сказала. Села на скутер. Затрещал его моторчик. Толпа стремительно расступилась.
        Гликерия уехала.
        Вот тут-то все разом и заговорили. Костю Комкова подняли с асфальта. Кто-то схватил его за запястье, проверяя пульс, кто-то положил ладонь на лоб, проверяя - не поднялась ли температура, кто-то отряхивал от уличной грязи, испортившей одежду красавца.
        Сбросив оцепенение - и руки добрых помощников, Костик бодро оглянулся по сторонам и заявил:
        - Я в порядке.
        - А что с тобой было? - чуть ли не хором поинтересовались окружившие его ребята.
        - Я не помню, - голосом человека, который перенёс амнезию, ответил Костик.
        И на разные голоса ему принялись рассказывать, как монстр-новенькая поводила в воздухе рукой и как будто бы кинула в Костика невидимый шар. Который и поверг его наземь.
        - А ты следил за её движениями, не отрываясь!
        - Да, да, как загипнотизированный!
        Оля не принимала участия в рассказе. Как будто спало с неё наваждение - Костю ей было уже не жалко. Потому что она… Потому что она ему не верила - вот что! Ей даже стало стыдно - человек только что упал, пострадал, да ещё на глазах у всех. А она… Странное с ней что-то происходило. Добрая Таня Огузова уже квохтала возле несчастного. А Оля так и осталась на месте.
        - Ах да! - Константин тем временем картинно вскинул голову. - Чё такое вообще произошло-то? Вообще бред. Я почувствовал, как будто меня током ударило, что ли… Бах - и всё. Как шок. Да. И темнота. Очухался уже на земле. Локтем вот ударился, больно…
        - А сейчас-то как? - поинтересовались сочувствующие.
        - Сейчас нормально, как ничего и не было… - пожал плечами Костик.
        - А она ведь говорила, что лучше её не трогать, - подала голос одна из старших девчонок. На лице её был мистический ужас, да и голос дрожал, как у ведущей передачи о сверхъестественных силах.
        - Да, говорила… - согласились с ней.
        - Ой…
        По толпе снова прошёл рокот. Теперь уже тревожный. Ведь речь зашла о мистике. Оля Соколова тоже поддалась общему настроению и зябко поёжилась.
        - Я думал, она просто готичка… - протянул Димка Савиных. - А она вон что творит. Рукой поводила - и, считай, труп на земле. А ведь не скажешь, что ведьма…
        - Почему - а может, и правда ведьма? - тут же возразили ему.
        И собравшиеся шумно заговорили.
        - Ведьм не бывает.
        - Ну, тогда она экстрасенс.
        - А экстрасенс - это и есть ведьма!
        - Ведьма!
        - Ведьма…
        Порыв ветра смахнул с асфальта колючую снежную крупу, поднял её в воздух. Она неприятно ударила по лицам, как будто природа вредничала и глумилась, подыгрывая злой девчонке.
        О которой продолжали говорить - и даже разыгравшаяся непогода не мешала этому и никого не прогнала с продуваемого ветром школьного двора.
        - Да никакая она не ведьма!
        - Ну как не ведьма? А что она с Костяном-то сделала?
        - Конечно, ведьма, - вон, вся в чёрном…
        - А точно - она всегда ходит в чёрном!
        - Как в нашей школе появилась, так в другой одежде её никто и не видел!
        - Да…
        - Нет. Настоящие ведьмы так не одеваются, - безапелляционно заявила Лана, она же Светлана Бояршинова, девушка из десятого класса, которая сама позиционировала себя как ведунью и колдунью, всегда появлялась на публике в одеждах хоть и не чёрных, но зато весьма экстравагантных. И всегда такая таинственная. Она входила в состав руководства ученического комитета, считалась тонким психологом, любила влиять на умы и руководить потоком жизни. А ещё гадала по руке, на картах и продуктах. Ходил слух, что она умеет отлично привораживать, но делает это очень редко - и только для очень сильно страдающих от неразделённой любви людей.
        Вот и сейчас этой фразой она тут же привлекла к себе внимание.
        - Почему - так не одеваются?
        Лана со знанием дела подняла брови, выждала паузу, измучив этим нетерпеливых, и произнесла:
        - Настоящие ведьмы выглядят как обычные люди. А так - будто бы они все из себя мистические и загадочные, одеваются только те, кто косит под ведьм.
        - А-а, вроде как имидж создаёт? - усмехнулся Костик. - А ведь реально в Интернете куча таких. Типаж «молодая ведьмочка». Я такая опасная, такая привлекательная - бойся меня! Только успевай их лопатой отгребать, таких демонических. Достали.
        Многие согласились с ним. И сразу стало как-то спокойнее и проще. Оцепенение спало. И последние страхи развеялись. Холодный ветер и колючий снег сразу стали ощутимыми и неприятными. Стоять на улице и обсуждать странное происшествие всем расхотелось.
        - То есть она обычная девчонка? - как к знатоку, обратились к Лане Бояршиновой несколько человек. Те, которые очень хотели вернуть свой привычный, без странных поступков и сверхъестественных событий уютный мир. Им нужно было подтверждение специалиста - что ничего подобного на самом деле не бывает. И сейчас не было.
        - Ну да, - утвердительно кивнула Лана. - Косит, говорю же. Нагоняет загадочности. Внимание к своей персоне привлекает. Ну, это она зря. Нас этим не удивишь. Правильно?
        «Правильно! Конечно!» - охотно согласились с ней.
        А Оля Соколова подумала: «Надо же - ведь на самом-то деле Лана конкуренции боится!» - и улыбнулась. И ещё подумала о том, что Гликерия-то, наоборот, не внимание к себе привлекает, а делает всё, чтобы её оставили в покое.
        Толпа редела. Оля тоже двинулась в сторону ворот. Её нагнала Таня Огузова.
        - Ну почему не ведьма-то, ты мне скажи? - тут же затормошила она Олю. - Как она это сделала? Движение руки - и Комков валяется на земле! Ну разве возможно это без применения магических сил? Экстрасенс, экстрасенс она - сто процентов! Это я тебе говорю!
        Как часто бывает, при малом росте и невыразительной внешности Таня отличалась большой активностью и болтливостью. Ей до всего было дело, сплетни со слухами первой доносила до ушей каждого одноклассника именно она. Она же и формировала общественное мнение - пока только тоже на уровне класса. Но в дальнейшем собиралась это делать профессионально, то есть идти учиться или на журналиста, или на политтехнолога. А пока же…
        - Я у неё обязательно спрошу, - подпрыгивая возле Оли, которая шла слишком быстрыми и широкими для неё шагами, тарахтела Таня. - И мне новенькая обязательно расскажет, как она это сделала. А нет - я её припугну! Скажу, что её действия можно расценивать как преднамеренное покушение на жизнь и здоровье Комкова!
        Оля до этого не сильно вслушивалась в Татьянину трескотню, но тут даже остановилась. И Огузова на бегу тюкнулась носом ей в плечо.
        - Ты чего? - потирая нос и удивлённо глядя на Олю, протянула Таня.
        - А ты чего? Ты чего факты-то искажаешь? Какое ещё преднамеренное покушение на жизнь? - воскликнула Оля. - Новенькая защищалась. Как умела.
        - А если бы Костик умер? - всплеснула ручками Огузова. - Ну ладно - или покалечился?
        - А если бы он новенькую покалечил?
        - Как?
        - А так - она ему свой скутер давать не собиралась. Комков бы начал отбирать. Она бы не давала. И чем бы всё кончилось?
        - Да - чем? - с задором полемиста воскликнула Татьяна.
        - Танька, Комков гораздо сильнее новенькой. - Оля тоже разошлась. Картина того, что могло бы произойти, в ярких красках предстала перед её глазами. Да ещё и на горизонте маячил образ обиженного Комковым друга Сашки. - Ну вот как навернул бы он ей в лоб…
        - Ага - при всём честном народе! - саркастически усмехнулась Танька.
        - А чего - думаешь, не смог бы?
        - Нет - имидж бы не позволил!
        Оля снова вспомнила своего Сашку.
        - Ой - я тебя умоляю! - Она махнула рукой и снова зашагала по тротуару. - Если наш красавчик чего-нибудь захочет - его танком не остановишь.
        - Это правда…
        - Поэтому, Тань, ты уж, когда будешь нашим рассказывать, то придерживайся этой версии. - Оля специально говорила с Танькой как официальное лицо - такими же официальными словами. На неё это обычно действовало.
        И подействовало. Татьяне сразу стало неинтересно - интрига пропадала. Скоро показался её дом, и она, махнув Оле на прощание, скрылась в подъезде.
        Глава 4
        Синие бахилы
        Оля и Сашка встречались. И вообще, и сегодня вечером.
        Здесь обычно встречались все - в торговом центре, главном развлекательном месте города. Тут было всё: магазины, кинотеатр с несколькими залами и четыре кафе. Разных: одно для очень быстрого питания, одно дорогое с парадно одетыми официантами, снующими вокруг столиков, и два демократичных и вполне приятных. На первом этаже и на самом верхнем.
        Здесь, под стеклянным куполом, было устроено подобие сада. За столиком под раскидистым пластиковым деревом устроились и Оля с Сашкой. Считалось, что это романтично - употреблять здесь какой-нибудь продукт питания. Они так и делали - ели мороженое и, водя пальцами по ламинированным, собранным на крупные кольца листам меню, выбирали коктейли. Оля ждала, когда Сашка, минуя официантов, отправится к барной стойке - делать заказ. В такие моменты он был очень хорош - стопроцентно взрослый парень, уверенный в себе и деловой. Оля смотрела на него и гордилась, что этот парень именно её.
        Вдали, за столиком под аналогичным деревом встречались девчонка из параллельного класса и парень из одиннадцатого. Перед парнем стояла солидная кружка пива, а девчонка была упакована, как на дискотеку. Их свидание было, видимо, более знаменательным. Да если внимательнее приглядеться, можно найти много знакомых лиц. Тут все встречались: до или после прогулки вдоль магазинных рядов, посещения кинотеатра или игрового зала. Это был лучший способ проведения времени. Ну где же ещё гулять в городе, в котором не было даже приморской набережной, а парк - это всего лишь несколько рядов старых раскоряченных деревьев и покосившихся скамеек, и улицы темны, узки и грязны?
        Оля каждый раз ждала прогулку с Сашкой по торговому центру если не как Золушка бала, то с надеждой на истинную романтику. А сегодня она ещё планировала зайти в магазин парфюмерии, понюхать пробники духов и понять, что же за такой приятный парфюм был у новенькой. Поинтересоваться, сколько такое удовольствие стоит. И - начать думать о том, чтобы купить эти духи себе. А может, Сашка захочет ей их подарить?..
        Оля улыбнулась в предвкушении. Вечер обещал быть романтическим.
        Зазвонил Сашкин мобильный телефон. И поход за коктейлем пришлось отложить: Сашка вернулся к столику и с интересом принялся слушать то, что ему вещали. «Савиных звонит!» - зажав трубку, прошептал он Оле и сделал большие глаза.
        Оля поняла - Димка пересказывал то, что произошло сегодня возле школы. Сашка ушёл с последнего урока, а потому всё пропустил. Оля почему-то не хотела рассказывать ему о мистической новенькой, хотя понимала, конечно, что информация неизбежно до него дойдёт. Костик Комков был посрамлён, практически повержен - и сделал это не Сашка, как часто виделось Оле. А вот если бы его поверг на землю Саша Макушев! Её Сашка… Нет, не хотела Оля это сегодня обсуждать - тратить на разговор о другой девчонке свой собственный выход в свет. Перед посещением магазина духов она собиралась уютно посидеть, глядя на пламя плавающей в плошке свечи, медленно отпивать коктейль из высокого стакана и неторопливо разговаривать, ощущая весь романтизм момента. А после этого снова пройти по блистающим хромом и никелем лестницам центра, мимо ярких реклам, мимо сверкающих стёклами и расцвеченных огоньками витрин, заглянуть в магазины, даже просто посмотреть на то, что там предлагают, без мечты о покупке. Почувствовать свою причастность к большому миру - к тому, который есть или в телевизоре, или где-то там, далеко-далеко от
маленького неприметного приморского городка, к настоящей интересной жизни, к красоте и прогрессу. И пусть дальнейший путь к дому по неприветливым тёмным улицам снова вернёт к реальности и скучной обыденности, этот короткий выход в красивую взрослую жизнь - он ВЫХОД и есть!
        … - А новенькая-то наша крута! - закончив разговаривать по телефону, хмыкнул Сашка. - Слушай, а может, все готы такие?
        - Какие? - вздохнула Оля. Ведь так и произошло - разговор съехал на историю с чёрным скутером.
        - Ну, со способностями. - Сашка пошевелил в воздухе растопыренными пальцами.
        - Не знаю… - ответила Оля.
        - Эх, жалко, меня там не было, и я ничего не увидел… - вздохнул Сашка. - Слушай, надо сказать ей - пусть ещё раз свои способности покажет!
        - Ну конечно - размечтался, - фыркнула Оля, представив, как и кто будет просить у новенькой показать свои колдовские способности.
        - Да понятно, просто так она магию применять не будет, проси не проси… Тогда надо же за ней последить - вот что! - Сашка даже подскочил на стуле. - Может, она ещё и не то может! И вообще выяснить - чего её семейку сюда принесло! Давай последим! Просто будем наблюдать за ней - и все дела! Тут ничего такого нету.
        А что - это была мысль! Это была интересная мысль - и интересное занятие. Оле снова стало весело.
        - Начнём вести наблюдение прямо завтра же в школе, - размахивая в воздухе ложкой от мороженого, сообщил Сашка. - Ну, ты выбрала коктейль? Я определился. Иду заказывать?
        Теперь Оле хотелось, чтобы это завтра поскорее наступило. А придумывать план операции, сидя в кафе и попивая коктейль, тоже было просто великолепно!

* * *
        Факт неуставных отношений в школе остался почему-то без внимания руководства. Да - казалось, учителя не узнали о том, как против ученика Комкова Константина были применены сверхъестественные силы. Наверное, победил здравый инстинкт самосохранения: все, кто наблюдал историю со скутером новенькой и бесславным падением Костика, делали вид, что вчера ничего не случилось. И что вообще они ничего не видели - хотя активно пересказали подробности своим приятелям. Лана дала правильную установку: того, что нельзя объяснить, на самом деле и нет. А значит, и вчера ничего не было. Тем более что и Костику так было выгоднее: нарваться на кулак, пусть хоть и бесконтактный, - приятного мало. Плюсов к имиджу не добавляет. Поэтому забыли, всё забыли…
        Те, кто обычно здоровались с Гликерией, и на следующее утро как ни в чём не бывало с ней поздоровались. Она ответила им так же дружелюбно и приветливо. Оля и Сашка, которые примчались к школе задолго до начала занятий, отметили, что она снова приехала в школу на мотороллере, поставила его к завхозу. И училась себе спокойненько, ничего особенного не вытворяла.
        А Оля и Сашка наблюдали. Правда, только до того момента, пока она не умчалась на своём чёрном красавце.
        - Чтобы за ней угнаться, нам нужен транспорт! - заявил Сашка. - И я его достану.
        Оля представила себе погоню: она и Сашка на быстром мотоцикле. Здорово! Просто здорово - приключения! Малышовская игра в шпионов и сыщиков радовала её.

* * *
        Рано утром Сашка заехал за ней на скутере - бодрой красно-жёлтой тарахтелке. Ещё с вечера дул пронзительный ветер, разметал примороженный колючий снег по дорогам. Его было совсем мало, так, жалкие кучки. Но всё равно хватило на то, чтобы ощутить всю прелесть езды без шлема: снег нещадно бил в лицо, так что, хоть Оля и пряталась за надёжную Сашкину спину, досталось ей немилосердно. Хорошо, что до школы они домчались быстро - скутер, который Сашка выпросил на несколько дней у приятеля, ездил бойко. Никогда ещё Оля Соколова не влетала в школьный вестибюль с таким нетерпением. Согреться! Скорее в тепло!
        Оставив куртку в раздевалке, она подошла к центральным дверям и увидела, что возле объекта их наблюдений снова собралась толпа. Переглянувшись с Сашкой, который как раз закончил парковать свой транспорт и зашёл в вестибюль, Оля подобралась поближе и обнаружила, что это не толпа собралась вокруг Гликерии, а Гликерия пытается прорваться через многолюдный заслон. Да - несколько человек старшеклассников закрывали от неё дверь своими телами. А остальные просто стояли и смотрели на это.
        - Повторяю: без сменной обуви мы тебя в школу не пустим, - сообщил полный десятиклассник - предводитель дежурных ученического «Комитета добра и порядка». Он стоял в самом центре живой цепи заграждения. Дежурные обычно рьяно выполняли свои обязанности - по утрам несли вахту в дверях, проверяли наличие сменной обуви, общего опрятного и невызывающего вида и записывали замечания опоздавшим в дневники. Опоздавшими считались все те, кто входил в двери и проходил сквозь их кордон после звонка на первый урок.
        - Ну а что же мне делать - не учиться из-за этого? - со спокойным удивлением на лице поинтересовалась Гликерия.
        - Иди домой за сменкой, - заявила Лана Бояршинова, охранявшая крайний правый подступ к двери. Мимо неё спокойно прошмыгнули трое малышей - детские тапочки, босоножки и кроссовочки, а также красно-синий позитив платьица и костюмчиков дали им полное право присутствовать сегодня на уроках.
        - Но я не могу идти - мне далеко, - сказала Гликерия. - Мы утром торопились, и я забыла пакет со сменной обувью. Обнаружила это уже здесь. Возвращаться было поздно. Мне кажется, это нормальное объяснение. И если я один раз поучусь в ботинках, ничего страшного не случится. И никому это не повредит.
        - Повредит! - сообщили с другого конца заслона.
        - Как? - удивилась Гликерия.
        - Ну давай все будут без сменной обуви ходить! - воскликнула Лана. - И что будет?
        - Зачем - все, - усталым голосом проговорила новенькая. - Только я. И только сегодня.
        - А ты что - особенная? - поинтересовалась Лана. И в толпе одобрительно загудели. Многие могли свободно пройти санитарно-гигиенический контроль ученического патруля и спокойненько отправляться на уроки. Но шоу обещало быть интересным…
        - Нет. Я просто забыла сменную обувь, - отчеканила Гликерия. - Завтра я снова её принесу.
        - Вот завтра мы тебя и пустим. А сегодня - нет.
        - Не имеете права.
        - Имеем, - усмехнулась Лана.
        Новенькая из девятого «А» ничего на это отвечать не стала, только качнула головой и вздохнула.
        - Мы не можем тебя пустить в школу без сменной обуви, понимаешь? Это нарушение санитарных норм, - принялся объяснять добрым голосом главный дежурный. - На своих ботинках ты принесёшь в школу грязь. И повсюду растащишь её. А мы будем вынуждены ею дышать.
        - Дышать грязью?
        Главный дежурный запнулся, но Лана подхватила его знамя.
        - Не надо цепляться к словам, - сказала она. - Вместе с грязью на подошвах твоей уличной обуви могут оказаться болезнетворные бактерии, бациллы, микробы и разные вирусы. С пола они поднимутся в воздух. Кто-то вдохнёт их, заболеет, заразит других… Так что…
        - Ой, погодите! - с этими словами Гликерия вдруг упала на колени.
        Оля Соколова тут же подумала, что сейчас она, стоя на коленях, начнёт умолять строгих дежурных пустить её в школу, чтобы она могла получать знания. Решила даже, что это она так будет готично прикалываться, конечно же, не на самом же деле. Многие тоже, видимо, так подумали, потому что явно приготовились смеяться.
        Однако новенькая лишь бросила на пол свой рюкзак и принялась там рыться. Наружу не выпадало ничего - всё, что Гликерия в рюкзаке перекапывала, там и оставалось, напрасно любопытные пытались подсмотреть, что такого интересного есть в имуществе чёрной-пречёрной девчонки. Оля Соколова тоже вытягивала шею, чтобы постараться хоть что-нибудь увидеть. Оля даже поймала себя на мысли: а ведь она ждёт, что таинственная новенькая достанет сейчас из рюкзака жуткую колдовскую книгу, сушёную летучую или живую домовую мышь, птичью лапу с острыми когтями…
        Но новенькая вскоре вытащила два синих комка, расправила их и надела себе на ноги. Встала, отряхнула коленки и, с довольным видом разведя руками, обратилась к дежурным:
        - Хорошо, что вспомнила… Ну, теперь я могу спокойно передвигаться по школе и никого не заразить своей грязью с микробами. Так что прошу меня пропустить.
        Дежурные переглянулись. Толстенький главарь задержал взгляд на Лане Бояршиновой, которая в силу имиджа пользовалась авторитетом. Та отрицательно покачала головой.
        - Нет. Не можем, - заявил главный.
        - Почему?!
        - Это не сменная обувь.
        - Ну как не сменная? - на обычно невозмутимом лице новенькой Оля увидела ярость. - А что же это, по-вашему, такое?
        Это были бахилы - полиэтиленовые пакетики на резинках, которые выдавали обычно в больницах и салонах красоты.
        Дежурные ничего не ответили. И стояли насмерть. Мимо них прошёл уже целый поток народа, даже двое учителей. Семеро смелых расступались, обшаривая взглядами и пропуская людей, но перед Гликерией плотно смыкались. Да она и не делала попыток прорваться сквозь их строй. Но путём переговоров у неё ничего не получалось.
        - Что вы молчите? - воскликнула она. - Это обычные бахилы. Новые. Я на днях была в больнице и купила их там. В больнице почему-то в них можно. Хотя там - ослабленные люди, открытые раны и всякое такое. А в школе…
        - А в школе нельзя, - заявил старший дежурный.
        - Почему? Только потому, что до меня в бахилах тут никто не ходил?
        - Да.
        - Понятно. - Гликерия с сожалением вздохнула. - Значит, не пустите и в них?
        - Нет.
        - Тогда позовите мою классную руководительницу.
        Дежурные снова переглянулись. До звонка на урок оставалось меньше пяти минут. Никому не хотелось идти за учительницей. Ведь наступала долгожданная пора: отлов опоздавших и запись замечаний им в дневники. Это считалось самым приятным развлечением дежурных.
        Гликерия не знала об этом, но поняла, что её просьбу выполнять не собираются. Она обернулась, обвела глазами толпу и, увидев знакомое лицо, обратилась к Сашке Макушеву:
        - А сбегай, пожалуйста, за нашей учительницей.
        И Сашка побежал. Оля проводила его взглядом и осталась ждать в толпе - обязательно надо было узнать, чем всё кончится. Первым уроком всё равно была физика, и если Марина Сергеевна придёт сюда, то через дежурных Оле удастся прорваться вместе с ней.

* * *
        Марина Сергеевна появилась одновременно со звонком. Она прогнала всех глазеющих, но Оля и Сашка остались возле неё - а мало ли что классной руководительнице понадобится: куда сбегать, кого позвать. Дежурные не решились их трогать, а учительнице стало не до них.
        - Пожалуйста, Марина Сергеевна, выслушайте меня. Я хочу понять, почему меня не пускают на занятия, - обратилась к ней Гликерия. - Я забыла сменную обувь, но эти бахилы вполне сегодня могут заменить её. Ведь если ими пользуются в медицинских учреждениях, значит, считается, что они вполне могут защитить окружающих от возможных бацилл и микробов, которые теоретически я могу принести на уличной обуви. А значит, я не нарушаю санитарно-гигиенических норм и не нанесу вреда никому из учеников и учителей, правильно?
        - Да…
        - Ну тогда дежурные вполне могут меня пропустить на занятия.
        Марина Сергеевна с головы до ног оглядела свою новую ученицу. Всё те же гладкие волосы, стянутые в два хвоста простыми резинками, тёмные глаза под тонкими бровями, совсем маленький рот - как у персонажа японских мультфильмов, недлинное чёрное платьице, высокие, почти до колен, шнурованные ботинки. И на них комические синие пакеты, так называемые бахилы… Марина Сергеевна сама недавно посещала поликлинику - и, чтобы попасть к врачу, нужно было купить в гардеробе и надеть на ноги точно такие же средства защиты. Так что к новенькой не может быть никаких претензий - санитарно-гигиенические нормы она в своих бахилах действительно не нарушает. Да ещё и молодец - нашла оригинальный и грамотный выход из ситуации. Только вот… Почему-то не хотелось девчонку хвалить - на такой мысли поймала себя учительница. Да, не хотелось. Снова колыхнулась в душе Марины Сергеевны смесь раздражения пополам с завистью. Захотелось поддаться этим чувствам - и отправить оригиналку домой за сменной обувью. Чтоб не забывалась. Но Марина Сергеевна вовремя увидела, как двое её учеников стоят и смотрят - а потому поспешно
скомандовала: «Пусть идёт на урок» и махнула рукой дежурным - в значении «расступитесь».
        - Спасибо! - благодарно улыбнулась новенькая. Пожав плечами, с улыбкой прошла мимо строя дежурных. И зашуршала своими пакетами по коридору.
        А Марина Сергеевна шагала вслед за ней и смотрела девчонке в спину. По спине хлопал потёртый кожаный рюкзачок, колыхались блестящие волосы, перехваченные резинками. Высокие ботинки, которых у Марины Сергеевны не было ни сейчас, ни в подростковом возрасте, уверенно и независимо ступали по линолеуму. И даже нелепые синие шуршуны не делали их хозяйку смешной или жалкой.

* * *
        Урок прошёл скомканно. И хоть ребята этого и не заметили, Марина Сергеевна то и дело отвлекалась и задумывалась. А как только он закончился, поспешила в секретариат. Там хранились личные дела учеников. И пока длилось «окно» между её занятиями, Марина Сергеевна с большим интересом, словно художественное произведение, принялась изучать документы Гликерии. Кто она такая, откуда взялась, почему, ничего особенного не делая, она смущает учеников и даже учителей? Так, вот оценки за предыдущие классы и первую четверть этого года. А вот за прошлые годы. Очень неровные - тройки по некоторым предметам вроде геометрии, алгебры и физики, стабильная пятёрка по русскому языку, географии и английскому, то пять, то четыре по истории и биологии. Остальные регулярные четвёрки. В младших классах ещё неизменные пятёрки по природоведению, физкультуре и музыке. Вот графа сведений о родителях. И - ничего… Ни имён, ни профессий, ни контактных телефонов. Как так получилось, почему прохлопали этот момент, когда её принимали в школу, - непонятно. Интересно - это потому, что её семейка что-то скрывает? Или всего лишь
информацию не внесли из-за обычной спешки?
        … - Зайди в кабинет физики после уроков, - дождавшись окончания биологии в своём девятом «А» и появляясь среди развесистых фикусов и заспиртованных козявок, скомандовала Гликерии Марина Сергеевна. - Я хочу с тобой поговорить.
        - Хорошо, - без проблем согласилась новенькая.
        Марина Сергеевна, видимо, не ожидала, что так быстро закончится разговор. Настроилась, вероятно, на пререкания и вопросы: «А зачем? А что я сделала?» Гликерия посмотрела на неё ясными глазами и, не увидев, что учительница хочет продолжить диалог с ней, прошла мимо и скрылась в глубинах коридора.
        А Марина Сергеевна осталась. Постояла, посмотрела на то, как ученики выбираются из-за парт, взяла у учительницы биологии классный журнал девятого «А», крутанулась на каблуках и широкими шагами ушла из кабинета.
        Ученики переглянулись. Их добрая учительница, которая была практически своя в доску, вдруг заговорила так официально и жёстко. Чем же новенькая её успела достать? Неужели шуршалками-бахилами? Вряд ли - ведь они такие смешные. Гликерия настолько забавно - с серьёзным ответственным видом - их разглядывала и поправляла, что многим тоже очень хотелось заявиться на уроки в таких же. Даже удивительно, что никто раньше до такого не додумался. Ну неужели Марина Сергеевна будет ругать новенькую за это?
        - Вряд ли… - с уверенностью заявил Сашка Макушев. - Тут точно что-то другое.
        Оля, Сашка и примкнувший к ним Димка Савиных двигались по коридору в направлении кабинета математики.
        - Мы чего-то не знаем?
        - Возможно.
        - А может, просто до Марины дошла информация о том, как она уделала Комкова? - предположил Димка.
        - Тоже возможно.
        - Интерес-с-сный она персонаж… - протянул Димка. - Вот бы за ней просто последить: куда она девается, откуда появляется. И вообще чем занимается. Кто они вообще такие, эти готы…
        Сашка и Оля переглянулись. И рассказали ему свой план шпионских действий. Савиных обрадовался и охотно включился в игру.
        - Подслушивать, конечно, нехорошо, - задорно подмигнул он. - Но мы же хотим получить объективную информацию…

* * *
        И они подслушали.
        - Марина Сергеевна, пожалуйста, извините. Но если ничего серьёзного, то можно мы отложим наш разговор - перенесём его на какой-нибудь другой день? Внезапно выяснилось, что я очень тороплюсь. Если вы не против, конечно. Скажите - вы хотите поговорить со мной о чём-то важном - или оно действительно подождёт?
        Вот что раздалось из-за двери кабинета физики, когда она закрылась за новенькой. И… В ответ послышался невнятный растерянный лепет Марины Сергеевны. Савиных, припавший к узкой щели между дверью и дверным косяком, отпрыгнул, крикнул Оле с Сашкой: «Шубись! Идёт!» И все трое спрятались за поворотом.
        Гликерия выскочила из кабинета и быстрыми шагами, почти бегом, бросилась к лестнице. Группа любопытных преследователей побежала за ней - но на благоразумном расстоянии. И зря - потому что это дало возможность новенькой быстро одеться, выскочить на улицу и скрыться в большой чёрной машине, которая поджидала её у обочины. Машина тут же, конечно, умчалась.
        Так что Сашкин скутер не понадобился.
        - Ничего, - утешил Димка Савиных. - Так даже интереснее. Тайна интригует. Я тоже завтра на каком-нибудь транспорте приеду. И мы узнаем, что это за девочка и где она живёт!
        - А если она снова будет не на скутере, а на машине уедет? - поинтересовалась Оля.
        - А мы затаимся в засаде. И на следующий день опять приедем на скутерах. И ещё на следующий. Шпион должен уметь ждать.
        Оля и Сашка согласились.
        Глава 5
        Нелюдимо наше море
        И на следующий день всё получилось! Гликерия появилась на скутере - троица шпионов отметила это. А значит - можно будет спокойно заняться слежкой. Димка сдержал слово - смог подготовиться к этому мероприятию и приехал на довольно раздрыганном, но боевом мопеде. Правда, его задор подпортил Костик Комков, который, увидев, как Савиных катит своё транспортное средство к месту парковки, пошутил:
        - О, и ты тоже, к зиме поближе, решил освоить мопед? Стильно. Я смотрю, у вас весь класс в маразм впадает. Плагиат дури…
        А ведь действительно - в течение нескольких дней в школу пришла мода являться на скутерах и прочем лёгком автотранспорте. Дорожная наледь перестала смущать - да и к тому же снова потеплело, подул влажный ветер, так что рассекать бывшие застывшие, а теперь полноводные лужи было очень здорово. Скоро на хозяйственном складе не осталось места для парковки, и завхозу пришлось открывать для юных автовладельцев гараж столовой, в котором обычно стоял школьный грузовичок. Грузовичок весь рабочий день мотался, подвозя в столовую завтраки и обеды, так что его жилище оставалось свободным. Сейчас там ожидали своих хозяев мотороллеры всех цветов и моделей, один мотоцикл. И теперь туда заезжал Димкин конь.
        Потеснив тощего семиклассника, любовно поглаживающего перед разлукой на долгий учебный день бока своего новейшего скутера, Савиных подмигнул Оле и Сашке. Ему было явно не по себе от неодобрительных слов старшего друга. Оле захотелось его поддержать. Но Димка сам принялся их смешить, строить догадки по поводу того, где может обитать их готическая одноклассница и чем там заниматься. Так что в школу все трое вошли весёлыми. И в предвкушении интересного приключения.
        На уроках Оля то и дело останавливала взгляд на новенькой. Та вела себя как обычно - спокойно и расслабленно, получила двойку по геометрии, потому что у доски возле недорисованных треугольников выступила крайне посредственно. Гликерии никто не подсказал, да она и не просила. Посмотрела на треугольники с помеченными буквами сторонами и украшенными скобочками углами - и призналась учительнице, что не готова сказать о них ничего путного. Двойку приняла как должное, уселась за парту, трогательно сморщила лицо, вздохнула и почесала нос. На этом её переживания и закончились. Оля, не отрываясь, следила, как Гликерия наклонилась и подняла с пола рюкзак. Интересно, что она оттуда вытащит? Оле тут же представилось, что это будет пузырёк с кровью. Новенькая обмакнёт туда перо чёрного ворона и начнёт писать, душераздирающе скрипя, в тетради из человеческой кожи… Ну или из телячьей - всё равно страшно. Что писать? Проклятия до седьмого колена учительнице математики и всему роду её.
        Но это оказался всего лишь коммуникатор. Гликерия быстро набрала в нём что-то, скорее всего, ответила на письмо, прикрыла его учебником и остаток урока просидела, равнодушно глядя на доску, по которой щёлкала указкой доказывающая теорему за теоремой неутомимая учительница.
        Кто же она - эта новенькая? Готичка или ведьма? Оля хоть и плохо разбиралась и в тех, и в других, но понимала, что это весьма разные явления. А может, Гликерия и то и другое одновременно? И возможно ли вообще такое? Как бы узнать?.. Оле было очень, просто очень интересно. Тайна по-прежнему притягивала. Даже не по-прежнему, а ещё сильнее, чем раньше. Ну так кто же новенькая? Оба имиджа манили - один своей таинственностью, другой роковой возвышенностью, некой избранностью отверженных. Оля хоть подумала об этом словами попроще, но безотчётно чувствовала именно так - и роковую возвышенность, и избранность. Ей самой захотелось стать или всесильной колдуньей, перед которой уважительно робеют окружающие и которая может по своему усмотрению вертеть так и эдак людскими судьбами, или девушкой-готессой - мрачная таинственность которой скрывает тонкую трепетную душу.
        К концу занятий, с приближением начала операции, Оля стала сомневаться. А хорошо ли, думала она, вот так вот следить за человеком? Разве приятно, когда за тобой подглядывают? Этим вопросом она задавалась даже на самостоятельной работе по английскому, отчего была весьма невнимательна и явно могла рассчитывать не больше чем на тройку. Но обыденная жизнь, когда дела повторяются изо дня в день, а события известны далеко вперёд, стала казаться невыносимой. А тут намечается небольшое приключение. Конечно, небольшое. И безобидное! Да - ничего такого нет в том, чтобы съездить посмотреть, где живёт человек. Так убедила себя Оля - и эта мысль вполне успокоила её и примирила с происками слишком уж щепетильной совести.
        А ещё к концу занятий возле Оли и Димки Савиных, который случайно оказался рядом с ней, материализовалась Татьяна Огузова. Её чуткое ухо ловило любые изменения и колебания.
        - Чего это вы объединились? - хитро прищурившись и поглядывая то на Олю, то на Димку, поинтересовалась она. - Давайте колитесь.
        - С чего ты взяла?
        - Колитесь-колитесь, я не отстану…
        И ведь не отстала. Как Оля, Сашка и Димка следили за новенькой, так Татьяна с изяществом танка преследовала их. До самого гаража преследовала, и не на расстоянии, а прямо-таки вплотную - повиснув на локте у Оли и хватая за рукава то Макушева, то Савиных. Она выжимала информацию по капельке и выжала практически всю. Последние вопросы Татьяна задавала уже сидя на мопеде позади Димки и держась за его куртку.
        Так что любителей разгадывать чужие тайны стало четверо.
        И они помчались. Гликерия тут же заложила курс в сторону центра города. Сашка с Олей, а следом за ними Савиных и Огузова двигались метрах в пятидесяти позади неё. По счастью, им не пришлось стоять ни на одном из светофоров - транспорта было немного, так что, если бы они остановились на перекрёстке, новенькая легко бы их заметила. Миновав центр, Гликерия устремилась в сторону завода плодоовощных консервов, покрутилась там, несколько раз оказавшись в тупиковых ответвлениях дороги или перед закрытыми воротами, - и снова чудом преследователи успевали затаиться или свернуть, так что проезжавшая мимо Гликерия их не видела.
        Наконец она обогнула промышленный район, узкими улицами частного сектора промчалась до заваленных мусором пустырей. И покатила в сторону моря. Дорога скоро свернула в противоположную морю сторону, так что чёрный скутер, рыча и трудолюбиво упираясь, мчал по кочкам. И всё к морю, к морю.
        В чистом поле (вернее, на весьма замусоренном, но открытом взору пустыре) деваться было некуда. Преследователи остановились.
        - Давно было понятно, что она не домой едет! - с досадой дёрнув головой, воскликнул Димка.
        - Ну а куда? Всё равно же интересно! - ответила ему Татьяна.
        А действительно - куда? Гликерия уезжала всё дальше и дальше. Скоро она съедет с холма, и её вообще не будет видно.
        - Ну чего ж делать - поехали! - решительно скомандовал Сашка. - В такую даль пёрлись. Уж посмотрим.
        - А заметит? - ахнула Оля.
        - Ну, заметит так заметит!
        С этими словами Сашка забрался на своего Горбунка (так по дороге назвала его временного друга Оля). Димка и Татьяна уже вырвались вперёд. Взревел и Сашкин конь.
        Погоня продолжилась.
        Вот она, Гликерия, показалась. Она медленно ехала над морем по краю обрыва. Сильный ветер давно сорвал с её головы тяжёлый капюшон, но волосы Гликерии не развевались, как в фильмах и клипах. Они были заплетены в косы, впечатления не создавали, но зато и не мешались. Оля представила, как это было бы неудобно: при любом изменении ветра они могли бы попасть в глаза, загородив обзор - как раз в тот момент, когда решается проблема жизни и смерти, когда нужна точность и чёткость. Или запутались бы где-нибудь. Непрактично. А любой, кто собирается на рисковое дело, должен учитывать такие помехи - жалко только, что киногерои об этом не задумываются. Сама Оля была в плотной шапке - она успела понять, что такое скорость, ветер и холод.
        А Гликерия, наверное, что-то искала. Потому что чем ещё можно заниматься на берегу зимнего моря? Да ещё в таком бесперспективном районе. Когда берег был крутым и обрывистым, она просто мчала вдоль обрыва, а когда обрыв постепенно сошёл на нет и берег стал обычным плоским берегом с видом на степь, несколько раз остановилась. Бросив скутер, она то бродила у кромки воды, то сидела на корточках, привалившись спиной к своей машине. Несколько раз Гликерия оглядывалась, устремив взор на бесприютную степь. Но и четвёрка её преследователей не зевала: каждый раз Оле и ребятам удавалось затаиться в овраге или ложбинке. То и дело глушить моторы, спрыгивать и прятаться, ползая по земле, всем уже надоело, но и поворачивать домой тоже было неинтересно.
        Вот Гликерия снова уселась на скутер и помчалась вперёд. Выскочив из засады (а какая засада в степи? - очередной овражек), Оля и её шпионы-компаньоны вскочили в сёдла и рванули за ней. А затем опять слезли и побежали.
        Нет, в этом тайном преследовании точно было что-то романтическое. Счищая липкую грязь с локтей и представляя, как мама отнесётся к её виду, Оля Соколова бежала и ощущала прилив веселья. Кем бы ни была эта новенькая, здорово, что она появилась!
        Скоро возникли нагромождения камней. Камни врезались в море, дробили волны, вышибая из них мириады брызг.
        Гликерия снова оставила скутер на берегу. Подошла к воде и, перепрыгивая и карабкаясь по скользким мокрым камням, стала пробираться к утёсу, завершающему узкую гряду и уходящему далеко в море. Оля, Сашка, Димка и Татьяна, недовольно сковыривающая с бежевой куртки землю и грязь, теперь наблюдали за ней - из-за большого, вросшего в землю камня.
        - Это она чего - шаманить сюда пришла? - предположил Димка. - В смысле колдовать?
        - Как? - Танька с интересом подняла брови.
        - А так: может, она таким образом порчу наводит…
        - На кого - на море? - хмыкнула Танька.
        Димка посмотрел на неё как на самую недогадливую девушку на свете. И пояснил:
        - Балда: порчу наводят на кого-то и наговаривают на воду. В смысле заклинания произносят. Вода хранит информацию. И после этого тот, на кого направлено колдовство, или сам с собой что-нибудь сделает - например, утопится, или что-то сделают с ним…
        Танька передёрнулась и махнула на Димку рукой. Оля усмехнулась, хоть и в первые секунды вполне поверила Димкиным словам. Сашка промолчал - он-то не видел, что может выделывать Гликерия, а потому и предположить ничего не мог.
        - Так она, наверное, просто-напросто купаться собирается! - воскликнул Димка. - Интересно - она полезет прямо в одежде или разденется?
        - А ты посмотреть хочешь? - усмехнулась Татьяна, не отрывая, впрочем, взгляда от перебирающейся по мокрым камням Гликерии.
        - Ну а почему бы и нет? Когда ещё такое увидишь? - Савиных привалился к камню и положил ладонь под подбородок, как будто устраиваясь поудобнее в зрительном зале.
        Оля вздрогнула. Но не от того, что её немножко покоробили слова Димки и Огузовой. На это она говорить ничего не стала - это ведь была вроде как шутка, а что ж к шуткам цепляться?
        Так, а если не шутка? Неужели приезжая девчонка или морж, или не знает, насколько холодна сейчас морская вода? А может, у неё имеются планы по самоуничтожению? Бухнуться в ледяные морские воды - и покончить с жизнью, которая её чем-то не устраивает? Оля слышала, что эмо, мальчики и девочки, - любители суицида во всех его проявлениях. Может, и готы тоже? Значит, надо немедленно остановить это - или крикнуть новенькой, чтобы не дурила, или, пока она не рухнула в волны, добраться до неё и остановить!
        Но Оля не успела. Она уже повернулась к Сашке и только хотела крикнуть, что надо действовать, как он дёрнул её за руку и кивнул в сторону моря.
        Потому что странная девушка с мокрыми косами устроилась на вершине утёса. Налетал порывами неистовый ветер, солёные брызги, срываясь с набегающих волн, смешивались с дождевыми каплями, били ей в лицо, а Гликерия сидела, обхватив руками колени, смотрела в морскую даль и пела.
        - А я-то думала, что она топиться собралась… - прошептала Танька, разочарованно качая головой. - Или сейчас допоёт и утопится? А может, всё-таки порча? На кого? На Комкова или на кого-то ещё? А может, это она делает любовный приворот - как Бояршинова? Ой…
        В ответ на её слова тут же пошутил Димка. Танька снова что-то добавила. Оля пропустила всё мимо ушей. Она слушала, как поёт Гликерия, и ледяные мурашки бегали по её спине. Песня была странная, как и сама Гликерия, из-за шума прибоя разобрать слова было сложно. И всё же то, что услышать удавалось, притягивало внимание…
        Нелюдимо наше море,
        День и ночь шумит оно.
        В роковом его просторе
        Много бед погребено.
        Ветер усиливался. Далеко, почти у линии горизонта, он разорвал тяжёлые тучи, и пронзительно-яркие лучи солнца упали на свинцовые воды.
        Гликерия встала во весь рост. Ветер трепал её одежду, его порывы грозили свалить с ног, волны стали выше и били по камням всё яростнее. Пенные брызги ударялись о колени Гликерии. А она всё стояла и смотрела вдаль. На её лице был победный восторг. И песня - неведомая песня смелых людей, доносилась до берега. Мелодию Оля улавливала с трудом, да это было сейчас, наверное, и не важно.
        …Там, за далью непогоды,
        Есть блаженная страна —
        Не синеют неба своды,
        Не проходит тишина.
        Но туда выносят волны
        Только сильного душой.
        Смело, братья! Бурей полный
        Прям и крепок парус мой.[1 - Н. Языков «Нелюдимо наше море». («Пловец».)]
        Песня закончилась. А девушка, похожая на чёрную блестящую статую, всё стояла и смотрела на бушующий в лучах неласкового солнца морской простор.
        Тревожная красота этой картины потрясла Олю. Поддавшись её очарованию, она выскочила из-за валуна и подставила лицо ветру. Ух, как! Ничего себе, какая стихия! Но это что - здесь, на берегу! А как, должно быть, ужасно и прекрасно там, на большом камне, в который бьют высокие ледяные волны! И какое же оно восхитительное, это зимнее море! На которое раньше и смотреть-то не хотелось - ничего, кроме плохой погоды, Оля оттуда никогда не ждала.
        Душа девочки наполнялась отчаянным восторгом. Мир показался ей удивительным. Раньше он был обычным - удобным, приятным, ну, и иногда неприятным (это когда возникали какие-то проблемы или появлялись на её пути злые люди). Но всегда понятным и предсказуемым. Вот дети, вот взрослые, вот можно, вот нельзя, вот дорого, а вот это по карману, это может случиться в жизни, а вот это никак и никогда, так что нечего даже и думать об этом, реально глядя на вещи. Но сейчас… Оля смотрела на море, которое пугало и радовало одновременно. Что-то неведомое, чему трудно было подобрать определение, манило её. И очень хотелось жить. Очень. Но жить иначе - а не так, как раньше. Как именно - неизвестно. Пока неизвестно. Но как-то по-другому. По-другому, точно!
        - Ты чего выскочила? - удивился Сашка, подбегая к Оле и оттаскивая её в засаду. - Видишь - она возвращается! Всё, точно - сейчас увидит… Чёрт знает, что у неё на уме! Пойдём!
        Сашка помчался к Татьяне и Димке. А Оля остановилась. Только сейчас она сообразила, что прошло довольно много времени. И посмотрела на Гликерию. Та пробиралась обратно. Именно пробиралась - начинался шторм, так что гряда едва угадывалась под высокими волнами. Гликерия с трудом балансировала, несколько раз оступалась и падала, еле-еле хватаясь за камни. И всё-таки выбралась. Оля как зачарованная следила за ней. Танька и ребята продолжали прятаться, а Оля всё стояла и смотрела, так что Гликерия, конечно, её заметила.
        - Ой, привет… - По лицу её было видно, что девчонка безмерно удивлена. - Ты Оля Соколова? А ты что тут делаешь? Гуляешь?
        - Ага, - кивнула Оля.
        Гликерия улыбнулась.
        - Здесь здорово, - с восторгом оглядывая берег, небо и море, протянула она. Сильный порыв ветра хлопнул Гликерию по щеке её же собственной мокрой косой, и девчонка вздрогнула всем телом. - Только холодно. А как ты сюда добираешься? Ты пришла пешком?
        Гликерия сама спрашивала Олю и сама же отвечала на свои вопросы. Так что Оле не пришлось ничего придумывать. Поэтому она молча кивнула. А Гликерия, крепко сжав руками плечи, продолжала:
        - А я на скутере приехала. Ты сейчас до города? Хочешь, я тебя подвезу? Пошли скорее.
        Она шагала к своему мотороллеру и говорила очень быстро - видимо, от неожиданности и растерянности. И это всё было очень на руку Оле, которая шла вслед за Гликерией. И не представляла, как ей правильно поступить. Ведь друзья по-прежнему прятались, и после того, как Гликерия посчитала, что Оля тут просто гуляет, звать Сашку, Димку и Огузову - и тем самым выдавать их шпионскую сущность, было никак нельзя.
        Но времени на раздумья не оставалось. Гликерия подняла скутер с песка - и Оля приняла решение: да, она едет с ней. Сашка и остальные всё это прекрасно видят, а потому могут преследовать их и дальше. Раз Гликерия не догадывается об этом, то всё в порядке. К тому же прокатиться на том самом зловещем скутере с той самой сокрушительницей Кости Комкова - это просто супер!
        И она поехала. Плащ Гликерии, за спину которой держалась Оля, был мокрым. От этого стало зябко и неуютно. Хотелось отстраниться от этой водяной спины, чтобы не промокнуть самой, но Оля знала, что так можно упасть, а потому не рисковала и терпела.
        Всего лишь раз мелькнула у Оли мысль о том, что подозрительная девчонка, с которой она так легкомысленно решила прокатиться, может завезти её в какое-нибудь жуткое место, а там… Или - это в лучшем случае - просто бросить, или заставить участвовать в своих колдовских делах. Всё продолжало быть таинственным, но не страшным. Или Оле просто не хотелось верить в колдовскую версию, готическая нравилась ей больше. Да и вообще - по дороге Олю занимали совсем другие мысли.
        Небо стремительно темнело, так что скоро слабенький свет фары заплясал по степи, освещая трудную дорогу маленькому скутеру. Несколько раз оглядываясь, Оля с ужасом замечала у себя за спиной только одну светлую точку. Что это могло значить? Чья-то машина - Сашкина или Димкина, сломалась, и потому вслед за Гликерией и Олей едет что-то одно: или скутер, или мопед? А где тот, кто остался на сломанном? Сидит где-то там на берегу??? И кукует теперь, глядит во мрак и ждёт помощи? Наверняка ребята позвонили и вызвали подмогу, кто-нибудь да приедет. Но ведь там холодно и страшно… Думать о том, что произошла авария, кто-то подпрыгнул на особо крутой кочке или въехал в яму, Оле не хотелось. Но она всё равно думала. Может, попросить Гликерию остановиться - чтобы вернуться и забрать пострадавших? Или пострадавшего? Оле было жалко, конечно, одинаково - и Таньку, и Димку. Но если это Сашка, который ехал один, без неё, так неожиданно кинувшей его - просто из-за того, что Оля испугалась сказать правду… Скутер с одним человеком лёгкий, он взял и перевернулся…
        Но как сказать об этом Гликерии? Попросить остановиться и начать объяснения? Нет. Надо что-то другое придумать.
        И Оля придумала. Увидев, что начинаются дома, она попросила Гликерию высадить её у подъезда первой же длинной двухэтажки, просто какого-то барака. Не заподозрив ничего, Гликерия лихо подкатила к подъезду.
        - Здорово у вас тут! Есть где гулять, - прощаясь, сказала она.
        Оля полуутвердительно гмыкнула, соскочила с седла и подбежала к подъезду барака, как к родному.
        Гликерия поверила. Махнула рукой.
        И чёрный скутер исчез на плохо освещённой улице.
        А Оля бросилась обратно, к пустырю. Забыв про опасность - она очень боялась собак, а здесь, в частном секторе и скоплении рабочих бараков, их было полно, собаки сегодня их нещадно облаивали и даже гнались по пятам. Тут была всего одна дорога, так что не встретиться с теми, кто едет следом, просто невозможно.
        И она, конечно, встретилась, пробежав по дороге метров триста. Скоро показался скутер Сашки. Оля вздохнула с облегчением и хотела уже броситься к Макушеву спрашивать, как именно пострадали Димка с Татьяной и как можно помочь - но Танька живая-здоровая соскочила с Сашкиного скутера. Тут же выплыл из мрака и Димка Савиных. Оказывается, на мопеде, который он взял у приятеля покататься, фара попросту не работала, так что сквозь темноту он ехал вплотную к скутеру, ориентируясь лишь на его габаритные огоньки.
        - Ну, и как твоя сумасшедшая подружка? - в нетерпении поинтересовался Димка. - О чём вы с ней говорили? Куда она делась, ты узнала?
        А ведь не узнала! Запутывая Гликерию, Оля совершенно забыла о том, что должна была, наоборот, следить за ней! Например, выяснить, где она живёт… Эх.
        - Интересно, она завтра придёт в школу или заболеет? - поинтересовался Димка. - Холодрыга там была ужасная.
        - Может, ей как раз так и нравится. Ну надо же - вот, значит, как развлекаются готы, - покачала головой Танька.
        - А как? - развёл руками Сашка. - Мы ведь так толком ничего и не выяснили. - Вот что она там, на море, делала?
        - Да ничего, просто гуляла, - сказала Оля. Правда, не очень уверенно.
        - Это она тебе сказала? - прищурился Димка.
        - Ну да…
        - Ага - приехала даже не на дикий пляж, а вообще в какое-то захолустье, чтобы прогуляться. Просто так - с песней по жизни! - воскликнула Татьяна. - Ну уж нет - у неё была какая-то другая цель. Сто процентов. Она собиралась что-то сделать. А мы её спугнули. Вернее - ты.
        С этими словами она многозначительно посмотрела на Олю. Настолько многозначительно, что Сашке даже пришлось заступиться за свою девушку.
        - Спокойно, Тань, она, наоборот, постаралась - завязала с готичкой контакт.
        - Ну, или с начинающей ведьмой.
        - Ну, или так, да, - кивнул Сашка.
        - Так что у нас сегодня отличные результаты, - потёр руки Димка. - Мы что-то увидели, Оля подтусовалась к новенькой…
        - Которая выбирает для прогулок такие убитые места, - иронично прищурилась Танька.
        - Ну да.
        Оля знала, что завтра, облепившись самыми невероятными подробностями, эта информация дойдёт до всех в классе, да и до любого желающего тоже. И когда весть о том, что её видели вчера в странном месте при странных обстоятельствах, докатится до Гликерии… она, конечно же, решит, что это именно Оля Соколова всем растрезвонила. Что делать? Просить ребят не рассказывать ничего? Невозможно. Если не завтра, то на днях точно Огузова всё равно проболтается - ей будет просто интересно, кто и как из тех, кому она расскажет, отреагирует на информацию о Гликерии. К тому же она захочет обсудить это с кем-нибудь, чтобы подтвердить или опровергнуть свою версию. И кем совершенно справедливо посчитает Олю новенькая? Трусливой и болтливой врушкой…
        Поэтому что делать-то? Попросить не болтать всех троих? Нереально. Да и почему не болтать? Рассказать о чём-то занимательном - это разве не дополнительный мяч в корзину успешности и интересности персоны? Так что чуда в этом плане ждать не приходилось. Ну, значит, пусть рассказывают. Но тогда нужно будет прямо с утра подойти к Гликерии и сказать, что на берегу была не только Оля, но и остальные. Но это что значит - Сашку, Савиных и Огузову закладывать?
        Оля запуталась. Всю дорогу, держась за Сашку, она прокручивала в голове свои противоречивые мысли. Разочарованные и раздосадованные утомительной и бессмысленной слежкой, её одноклассники разъехались по домам. И Сашка отправился.
        А Оля не могла уснуть до утра - помимо стыда перед невольно обманутой ею новенькой смутные образы, надежды и мечты не давали ей покоя. И крутилась, не переставая, в голове песня про то, что за далью непогоды есть блаженная страна…
        Глава 6
        Самое готичное стихотворение
        На следующий день в школе ничего особенного не произошло. В смысле - никто не бросился клеймить Олю позором за подсматривание и обман. Девятый «А» захватила контрольная по алгебре и подготовка к новогоднему вечеру. Приходила завуч по воспитательной работе - она же главный затейник массовых народных гуляний в школе, отбирала себе артистов на концерт. Первый раз в жизни Оля не попросилась петь, танцевать, играть в сценках - во-первых, из-за общей сегодняшней своей нервозности, а во-вторых, новенькая тоже ни в каких номерах участвовать не собиралась. А Оля за ней… Оля за ней повторяла, что ли?
        Мысль об этом пришла Оле на ум в тот момент, когда она, время от времени поглядывая на Гликерию, рисовала себе платье - длинное, чёрное. Наверное, готичное - какими бывают платья настоящих готов, она точно не знала. Но всё равно рисовала. Не такое, как у Гликерии, но тоже прекрасное.
        Потому что платье, в котором пришла сегодня в школу Гликерия, было таким, в котором каждый день не появляются. Наверное, она куда-то собралась после занятий. Или она так будет выглядеть всегда? Платье было из очень плотной чёрной материи, с воротником под горло - таким высоким, что даже голову трудно повернуть. Из широких рукавов торчали узкие - в обтяжку. Без всяких украшений. Платье можно было долго описывать - оно того стоило. Но Оля придумала, как его можно сделать ещё красивее - и полностью отдалась этому процессу, разрисовывая силуэтами последние страницы тетради по географии. Оле нравилось создавать вещественный мир. Иногда она считала, что будет придумывать или новые модели одежды и обуви, или станет дизайнером интерьеров, или возьмётся конструировать оправы для очков - каких ещё не было. Ей всё казалось интересным. Но когда Оля подходила к мысли о том, где для этого надо учиться и как туда поступить, мысли её принимали более приземлённые очертания. Пойдёт учиться на экономиста. Или на юриста. Или на менеджера по туризму. Как большинство её знакомых девчонок, которые собираются получать
высшее образование.
        А вообще - Оля с грустью признавалась себе в этом - ей хотелось быть всеми теми, кто казался интересным. Становилась особенно актуальной какая-то музыкальная группа - Оля влюблялась в её имидж и даже пыталась копировать; нравился персонаж какого-нибудь фильма (а то и мультика или компьютерной игры) - Оля видела себя им. А на чём остановиться - она не знала. На какую модель поведения ориентироваться, какой имидж выбрать. Об этом часто говорили в школе - надо кем-то быть, быть, определиться, соответствовать, чего-то в жизни добиться! А Оля так и не знала, куда дёрнуться. Ей нравилось многое. И часто казалось, что она мечется среди множества ярких огней, и каждый манит, каждый такой привлекательный. Так куда, куда сунуться, кого копировать, что выбрать?! Она, конечно, не знала, что другие точно так же тыкаются-мыкаются - только им ещё труднее, ведь многие блуждают во мраке, наугад.
        И, вспомнив об этом, Оля вздохнула. Ей захотелось нарисовать ещё и туфли, которые подошли бы к этому платью. Но мысль об экономисте или менеджере по туризму хлопнула её по лбу, призывая одуматься. Что это за новости - создание коллекции одежды для готов?! И почему надо обязательно повторять за новенькой? Оля уже приняла решение подойти к завучу и попроситься в танцевальную группу, как вдруг к ней подсел Сашка.
        - А ты знаешь, что наша новенькая вчера там, на море, делала? - с ходу начал он. - Никакого колдовства, ясно? Она там просто кого-то ждала.
        - Ага - поджидала принца, который к ней мчался на всех парусах! Алых. Не-е-ет, чёрных! - из-за плеча Оли тут же хмыкнула Танька Огузова. Откуда только она взялась? И как успела подслушать - ведь только что её и близко не было! Профессиональный навык…
        - Ты чего такая злая-то, Огузова? - удивился Сашка.
        - Да ничего… Я из-за вашей новенькой так уделала вчера куртку и джинсы, что сегодня пойти было не в чем, - фыркнула та. И действительно: Таня была сегодня как баба на чайник - в каком-то сборчатом сарафане и водолазке вырвиглазного цвета. Тогда понятно…
        - А кто тебя вообще с нами звал?
        - И почему из-за нашей?
        - А чего это вы так?
        - Как мы?
        Но переругаться приятели не успели. Мимо них прошелестела платьем Гликерия, и все трое замолчали. А затем Сашка, глядя новенькой в спину, зашептал:
        - Скутера её в гараже нету. Значит, её опять на машине привезли. Может, проследим - рванём за машиной? Как думаешь, Оль?
        - Быстро вы от машины отстанете, - усмехнулась Татьяна.
        Ей сегодня не светило участвовать в погоне - Димка не смог завести мопед и пришёл в школу пешком.
        - Слушай, если тебе неинтересно, чего пристаёшь, я не пойму… - сердито фыркнула Оля. Танькина ирония её тоже стала бесить.
        - Мне интересно другое - что вы по её поводу так возбудились. Я за вами наблюдаю.
        - Нечего наблюдать - мы тебе не подопытные! - Оля поднялась из-за парты и ушла в коридор.
        И ни за какой машиной, конечно же, не погналась. И она, и Сашка понимали, что это бессмысленно.
        Чёрный автомобиль после уроков появился у школы. Подобрав платье, Гликерия села в него. Только её и видели.
        Но это после уроков. А пока уроки-то продолжались.
        …Кабинет русского и литературы был меньше остальных, весь из себя утончённо оформленный: нестандартная мебель, шторки-оборки, портретики писателей и поэтов в миленьких домашних рамочках, вазочки и вязаные салфетки, сушёные цветы и картины - в основном морские пейзажи. Богемный такой кабинетик. Учительнице хотелось создать на уроках (а ей доверили исключительно старшеклассников) атмосферу литературных вечеров, хотелось привить молодёжи особую любовь и тягу к прекрасному. Это она ввела в практику каждый урок литературы начинать с декламации стихов. Поэтому двое - непременно сидящих за одной партой - должны были по очереди выйти и рассказать наизусть любой стих, в котором больше трёх столбиков. Не из школьной программы, понятное дело. На этом уроке эта парта, на следующем - что позади. И так далее. Улизнуть не удавалось никому.
        Сегодня настала очередь Гликерии.
        - Не предупреждали? - увидев удивление новенькой, сложила ладони у лица Анжелика Аркадьевна. - Но ведь ты же должна помнить, что в понедельник читали стихи Руслан и Настя, которые сидят перед тобой. Получили по «отлично» в журнал. Видела?
        - Видела.
        - Ну и?
        - Я не поняла. Я… - новенькая растерялась.
        Сидевший с ней на русском и литературе Андрюша Коробов уже оттарабанил четыре столбика стиха современного поэта из хрестоматии, правда, сделал ошибку в ударении, когда называл его фамилию, Анжелика Аркадьевна поставила ему «хорошо» и отпустила с миром. И вот теперь хотела послушать Гликерию.
        - Ты не знаешь стихов не по программе?
        - Она у нас знает только всякие заклинания, гы, - так, чтобы учительница не слышала, а сидящие вокруг очень даже запросто, пошутил Димка Савиных.
        Услышала ли его Гликерия, осталось непонятным, потому что почти одновременно с его репликой она произнесла:
        - Знаю, конечно…
        - Ну вот и хорошо. Выходи к доске, - кивнула учительница.
        Проскрёбся по линолеуму отодвинутый стул, зашуршало чёрное платье.
        - Пётр Вяземский, «Друзьям», - тихо сказала Гликерия, оказавшись рядом с Анжеликой Аркадьевной.
        - Погромче и с выражением. Давай, - потёрла ладошки та.
        Гликерия больше не обращала внимания на учительницу, она смотрела перед собой, как будто видела что-то, чего не было сейчас в классе, или же оно находилось где-то далеко-далеко. Молчала. Оля Соколова сжалась у себя за партой. Новенькая молчала так, как будто уже что-то рассказывала. И в тишине, которая невольно возникла в процессе ожидания, раздался её тихий голос:
        Я пью за здоровье не многих,
        Не многих, но верных друзей…
        Да, Димка Савиных принялся забавно кривляться, показывая, как именно Гликерия пьёт за здоровье своих немногих, но чёрных-пречёрных друзей, однако никто, и уж тем более Оля, которая видела это боковым зрением, не поддержал его шуток. Слова новенькой проникали в самый мозг, давили на глаза, из которых вот-вот готовы были вырваться слёзы.
        Я пью за здоровье далёких,
        Далёких, но милых друзей,
        Друзей, как и я, одиноких
        Средь чуждых сердцам их людей.
        Ведь где-то жили те, к кому обращалась сквозь пространство эта девочка, вот такие люди - одинокие среди обычных жителей. Люди, которых она любила, которые ей были милыми. Друзья её…
        В мой кубок с вином льются слёзы,
        Но сладок и чист их поток;
        Так, с алыми - чёрные розы
        Вплелись в мой застольный венок…
        Оля слушала и цепенела. Строгая, грустная, в платье, которое неизвестно по какому поводу надевают, Гликерия была прекрасна. Кубок с падающими в него слезами, алые и чёрные розы в благородном венке готической девушки - всё это даже представлять было не надо, оно виделось Соколовой Оле как наяву.
        За здравье и ближних - далёких,
        Далёких, но сердцу родных,
        И в память друзей одиноких,
        Почивших в могилах немых.
        Последние слова - о почивших в могилах друзьях, Гликерия проговорила почти шёпотом. Но чётко - до каждой буквы. И как будто точку после последнего слова тоже сказала. Или эта точка в конце горького предложения сама вбилась в голову Оли серебряным гвоздём.
        Гликерия замолчала. Опустила глаза и долго смотрела себе под ноги. Она стояла, она слушала, что говорит учительница, она прошла и села на своё место. Она даже улыбнулась кому-то в конце урока. И, как уже говорилось, уехала в чёрной машине, когда эти самые уроки закончились.
        «Я испытала культурный шок!» - восторженно произнесла Анжелика Аркадьевна, выводя в дневнике Гликерии пятёрку с плюсом. Такой оценки она не ставила никому и никогда. После этого её рассказ о положении дел в русской прозе середины девятнадцатого века был каким-то осторожным и очень сдержанным, хотя обычно она так жгла глаголом сердца учеников, что от цветистых фраз и экзальтированных возгласов некуда было деваться.
        Но больше всех Олю потряс Сашка. «Самое готичное стихотворение на свете! Самое!» - повторял он. Раньше стихотворения не особенно его интересовали, а тут уж пробрало - так пробрало. «Где-то я это слышал - в кино, что ли, в каком-то… - по дороге из школы пробормотал Сашка. - Или Анжела нам читала…» Оля точно ответить ему не могла, она знала только, что был такой Пётр Вяземский, с Пушкиным дружил. Хорошо, видимо, дружили… Но Оля думала о другом: может быть, кто-то из друзей Гликерии умер - потому что с таким страданием, сдержанным, но сильным, она читала стих, что на ум приходило именно это. Ну что же, что же за жизнь у неё, у этой Гликерии? Так хотелось узнать, так хотелось! Но как? Никогда ничего таинственного в Олиной жизни не было, девочке приходилось самой какие-нибудь тайны себе придумывать: «секретики» закапывать - и с загадочным видом показывать их избранным, рассказывать по секрету девчонкам о тёте, которая якобы работает в Москве в магическом салоне - и, соответственно, о том, какое Олино будущее эта тётя увидела в кофейной гуще и на стопроцентно правдивых картах таро. Но это всё в
наивном детстве. А сейчас, когда она уже взрослая… Какие тайны, одна суровая правда жизни!.. И тут вдруг появляется такая подарочная новенькая - как по заказу. Чтобы изменить Олину жизнь. Да, да, наверняка это так всё судьба и подгадала!
        Ни с кем никогда так не хотелось Оле подружиться, как с Гликерией. Где её искать вне школы - было непонятно, но Оле очень хотелось. Она готова была выскочить на улицу под неутомимый серый дождь - и начать поиски.
        Вместо этого Оля пришла домой, уселась за компьютер и стала читать в Интернете то, что попадалось ей о гот-культуре. А параллельно о колдовстве и всяких сатанистах. Хотелось информации. Натурой Оля была деятельной, ничего не бросала на полдороге. И умела добывать знания. Так что девочка искала. Валилось огромное количество всего: от сайтов со спец-гот-одеждой и музыкой, а также для всех прочих направлений и субкультур, до сайтов знакомств, блогов и форумов. Ребята-чертенята обустроились в Мировой паутине с размахом, они оказались людьми виртуально активными. Их было много - и все такие разные! Многие оказались непонятны Оле совсем: они обсуждали музыкальные группы, композиторов, отдельные произведения, концерты, которые проходили или будут проходить там-то и там-то, сыпали терминами, английскими, немецкими, французскими и какими-то другими словами. Да - непонятны, потому что Оля не знала, о чём шла у них там речь. Зато было ясно, что этот народ образованный и имеет на всё собственное мнение. Там же, где в темах шли сплошные кровища, смертища, кладбища и вампирища, было скучно. И даже неприятно.
Девочка аж отдёргивалась от компьютера, когда перед её глазами всплывала очередная деструктивная красота. Но продолжала смотреть. Оля быстро поняла, что с колдунами она не разберётся никогда, сатанисты её не прельстили, в вампиров она просто не верила. Поэтому, сократив эти темы, она рассматривала всё остальное - которого тоже было немало. На картинках и особенно фотографиях попадались в основном чудовища вида ужасного, иногда не лица, а просто рыла, да ещё и комически загримированные под бледные трагические лики с чёрными провалами глаз. Однако, думалось Оле, ведь поселилось же что-то в душах этих людей, душах, которым достались корявые тушки и некрасивые лица, - что-то, заставляющее их тянуться пусть к болезненной, но утончённости. Правда, когда на сотню-другую попадались три-четыре красавца и красавицы, от которых, как от Гликерии, невозможно было оторвать взгляда, становилось понятно, что оно того стоит. Эти девчонки и парни могли быть обычными гопниками, жить пусть без особых мыслей и чувств, но спокойно, просто и как все, а их потянуло в сложный и трудный мир. Да ещё такой непонятный. Оля
пыталась разобраться, в глазах у неё рябило - вернее, «чернило». До тех пор, пока не пришла мама и не отогнала её от компьютера, отправив к бабушке с поручением.
        Но и на улице, и у бабушки, и снова на улице, и дома, и перед сном мысли и образы не оставляли Олю.
        И опять же стихи Гликерии стучали в голове. Может, зря Оля готами ограничилась - надо было более тщательно колдунов и ведьм изучать? Иначе как удалось Гликерии так мощно на неё воздействовать?..

* * *
        Ночью быстрая машина мчала по степной дороге маму и девочку. Давно закончился концерт, ради которого они отправились за несколько сотен километров в другой город, но впечатление от него не оставляло ни девочку, ни её маму. Органная музыка современных композиторов в первом отделении, скандинавский рожок с духовым квартетом во втором… Мама и девочка молчали, погружённые в свои мысли и ощущения.
        В тёмно-сером небе висела, точно примороженная, луна, и рассыпанные вокруг звёзды казались ледяными крошками, отколотыми от неё. Пусто и холодно было по всей бескрайней равнине.
        - Остановимся? - попросила Гликерия.
        Мама и девочка вышли в степь. Тонко звенели подмёрзшие травинки под их ногами. Всё было неподвижно, словно мороз застал врасплох округу - от земли до неба.
        Подобрав подол длинного платья, девочка шла вперёд. Мама остановилась и не мешала ей.
        Лунной декабрьской ночью в степи было тихо - и очень красиво. Мама смотрела на свою девочку и улыбалась. Пусть в такое время школьники, которых с утра ждали уроки, давно должны спать. Пусть. Мама не торопила Гликерию. Ведь кто знает, может быть, такой ночи не удастся увидеть больше никогда.
        Девочка бродила, иногда замирая и всматриваясь в даль, поднимала лицо и ловила бледный лунный свет. В её руке покачивался на цепочке серебряный кулон, шаги были уверенными и спокойными.
        Девочка взошла на невысокий холм и запела:
        Выхожу один я на дорогу;
        Сквозь туман кремнистый путь блестит;
        Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
        И звезда с звездою говорит.
        И звезда с звездою говорит…[2 - М. Лермонтов «Выхожу один я на дорогу».]
        Холодный воздух разносил её пение по пустынной округе; тихой ночью под белой луной петь было очень приятно.
        Но на середине песни Гликерия вдруг остановилась. В её ушах всё ещё жили дивные звуки недавнего концерта - и на их фоне её собственное пение вдруг показалось девочке таким несовершенным, таким плохеньким, что она со стыдом и ужасом зажала рот руками и оглянулась на маму.
        Словно почувствовав её смятение, мама отвернулась в другую сторону и что-то рассматривала на покрытых инеем кочках.
        Гликерия резко крутанулась вокруг своей оси; пробежала несколько шагов; сменив направление, побежала в другую сторону; остановилась. Сузив глаза и сжав губы, посмотрела на луну.
        И наконец приняв какое-то решение, зашагала к машине.
        - Да - если играть, если танцевать или петь, то это надо делать великолепно, - сказала она маме. - Или не делать вообще. Иначе стыдно.
        Мама не стала возражать. Она-то хорошо знала, что такое максимализм. Всё - или ничего. Никак иначе. Иначе - только стыдно.
        - Но ты же любишь петь? - уточнила она.
        - Люблю… - Гликерия грустно кивнула.
        - А ты пой тогда, когда тебя никто не слышит, - предложила мама.
        - Да я раньше так и делала. А сейчас никак не могу! - горько воскликнула Гликерия. - Но певицей я не хочу быть, ты даже не думай! Просто на свете так много красивых песен…
        - Ну вот и пой, когда захочется - и они всегда будут с тобой! Ты же не станешь никого заставлять себя слушать? Это будет насилие.
        - Конечно, не стану!!!
        - Так и пой себе на радость.
        Гликерия благодарно посмотрела на маму и перевела взгляд в залитое лунным светом пространство. Стыд, который жёг ей мозг, постепенно остывал.
        …Наконец, мама и девочка сели в машину. Их путь продолжился. До старого рыбацкого дома оставалось уже не так много.

* * *
        Прошло несколько дней - и померкший ужас всё-таки настиг Соколову Олю. В школе, конечно же.
        - Ну вот - отсеяли всех наших из концерта! - всплеснув руками, заявила на классном собрании после уроков Марина Сергеевна. - Никто не будет участвовать, плохие номера, завуч сказала - надо что-то поинтереснее. Так что шевелите давайте извилинами, что будем показывать?
        Это была правда - всё, что могли, ученики девятого «А» уже исполнили на предыдущих концертах. И прыгнуть выше головы вряд ли у кого бы получилось.
        Пока все напряжённо думали, Марина Сергеевна подозвала к доске Гликерию. Явно приготовившаяся к быстрому старту новенькая распрощалась со своими планами скоренько покинуть сегодня школу, оставила застёгнутый на все замки рюкзак и подошла к ней.
        - Вот ты, Гликерия, будешь представлять наш класс на новогоднем концерте, - сказала учительница.
        - Я??? - Девочка даже дёрнулась от неожиданности. - Почему я?
        - Ну ты же хорошо поёшь, - уверенно заявила Марина Сергеевна.
        Гликерия посмотрела на неё с удивлением. А сердце Оли Соколовой сжала ледяная рука страха.
        - Я? Хорошо пою? - проговорила новенькая и, в свою очередь, спросила: - А когда вы могли слышать, как я пою?
        Оля знала, куда сейчас посмотрит Гликерия. И не ошиблась - взгляд новенькой остановился на Олином лице. В её потемневших глазах был удивлённый вопрос: «Зачем?» Оля заметалась, её собственные глаза наполнились слезами отчаяния.
        Но положение спас Димка Савиных.
        - Она стихи умеет рассказывать! - задорно крикнул он с места. - Про покойников! Ей даже за это пять с плюсом Анжелика Аркадьевна поставила, во! Пусть стих прочитает - как на детском утреннике!
        Оля не сомневалась: конечно, Огузова тут поработала - наверняка это она рассказала Марине о пляжном вокале новенькой! Савиных в своём суетливом мире вполне мог про это и забыть - его жизнь происходила здесь и сейчас. А Танька отлично помнила все события и факты. Вот и поделилась с любимой учительницей.
        …Оля сжала голову руками. Надо подойти к новенькой после уроков, надо объяснить - что не она слила информацию Марине Сергеевне, не она! Но тогда придётся заложить Сашку и остальных?
        - Пожалуйста, давайте не будем! - попросила учительницу Гликерия - и с мольбой на неё посмотрела. - Я не хочу. Правда.
        - Понимаю: ты стесняешься. Новая школа, новый коллектив, как человеку раскрыться? Ну вот и перестанешь стесняться! - обрадовалась Марина Сергеевна и бодрым голосом массовика-затейника продолжала: - Выступишь - и поверишь в себя. Здесь все свои! Мы все вместе, мы команда. Да, вся школа - одна большая команда! Спой-ка - и мы поддержим тебя!
        Новенькая заволновалась - а значит, подумала Оля, не такая уж она непрошибаемая.
        Гликерия быстро и горячо заговорила:
        - Нет-нет! Зачем же? Мне совсем не нужно верить в себя! В смысле самоутверждаться… Да и моё пение вряд ли кому понравится - ничего особенного, честное слово!
        Но Марина Сергеевна с подчёркнутым дружелюбием смотрела то на весь класс, то на взволнованную новенькую. И качала головой в значении «отказы не принимаются».
        Оле Соколовой так хотелось вскочить, схватить Гликерию за руку и умчаться с ней вон из класса. А то она стояла перед всеми, как у позорного столба, и просила учительницу не мучить её концертом. Но Марина Сергеевна включила опцию повышенной общественной активности и не оставляла свою жертву в покое. Так что никакая Оля тут не помогла бы. Даже с предложением выступить вместо Гликерии. И удивить публику на концерте чем-то невозможным - хождением по проволоке, например. Марине Сергеевне нужна была только Гликерия.
        И новенькая поняла это. Оля, которая просто места себе не могла найти и страшно мучилась, вдруг вместе со всеми увидела, как Гликерия собралась, выдохнула и после длительной паузы твёрдо сказала учительнице:
        - Нет-нет, спасибо, Марина Сергеевна. Петь не получится.
        - Ну ты же должна принимать участие в жизни коллектива, ты это понимаешь?.. - поинтересовалась Марина Сергеевна.
        - Да, - кивнула Гликерия. - А может, стих, басня, проза?
        - Не получится. Это концерт вашего креатива, а не конкурс чтецов.
        - Ну тогда давайте, чтобы помочь концерту, я развешу украшения в зале. Или могу занавес погладить. Или сделать ещё что-нибудь полезное.
        Марина Сергеевна отрицательно покачала головой:
        - Нет. Это есть кому делать. Тебе надо активно вливаться в коллектив.
        - Но зачем, зачем? - Гликерия взволнованно сжалась и сделала полшага назад. - Не могу я в команде… Не люблю в коллективе. Можно я сама по себе?..
        - Сама по себе - это значит пусть тебе родители домашних учителей нанимают. - Марина Сергеевна явно пошла в наступление. - А здесь вы учитесь все вместе, здесь школьный коллектив, деятельность которого нужно поддерживать. Что это у тебя за индивидуализм такой?
        - А может, она анархист-индивидуалист? - крикнул Димка Савиных.
        В классе засмеялись.
        - А что, есть такие - анархо-готы, - поддержал Димку кто-то из ребят.
        Оля Соколова даже оглядываться не стала, ей и так было слышно, кто. Макушев.
        Снова послышался смех.
        - Ну вот, - весело подвёл итог Димка, - всё теперь и понятно.
        - Что тебе, Савиных, понятно? - не удержалась Марина Сергеевна.
        - Да понятно, - развёл руками Димка. - Наш анархист петь не будет. И плясать наверняка тоже.
        - Не буду, - улыбнулась Гликерия. Приложила руку к сердцу и попросила: - Марина Сергеевна, можно я этот концерт просто посмотрю? Ну не умею я выступать.
        Марина Сергеевна огорчённо махнула рукой, и Гликерия отправилась на своё место. Активные девчонки наконец что-то придумали - и поспешили с предложением к учительнице. Гликерию оставили в покое. Как, впрочем, и всех остальных - потому что затея девчонок оказалась дельной. Повеселевшая Марина Сергеевна тут же бросилась разрабатывать их проект - и все остальные были отпущены по домам.
        Конечно, Гликерия снова ускользнула - хотя Оля и Сашка, не сговариваясь, бросились к ней сразу за дверями кабинета физики. Новенькая только понимающе посмотрела на Олю, которая с умоляющим выражением на лице подскочила к ней и собиралась всё объяснить, хоть и сама не знала как.
        - Ну рассказала - и рассказала, ничего страшного, - добавила Гликерия и беззаботно махнула рукой.
        Надо же - великодушная… Такая великодушная. Оля думала так - и понимала, что новенькая кажется ей просто идеальной. Ну надо же… А ведь подвох обязательно какой-то должен быть. Танька Огузова, девушка наблюдательная и интересующаяся психологией, не раз говорила о том, что самое интересное в человеке - это его пороки и недостатки. Что именно они и делают личность личностью. Узнать их, выявить то, что человек скрывает, - это и значит изучить его. Может, думала Оля, это так, а может, и совсем наоборот - личность создают достоинства. Но всё же ей очень хотелось выяснить, где всё-таки Гликерия проколется? Кем окажется на самом деле? Раз тайны, слабости и пороки - это самое интересное в человеке…
        Однако больше Оле хотелось не анализировать пороки новенькой и вызнавать её тайные слабости, а просто общаться. Дружить - что уж там скрывать…
        Но Гликерия удалялась, а Оля так и стояла на месте, расстроенная, что не подобрала нужных слов и ничего ей не объяснила. Что хотел от новенькой Сашка, она спрашивать не стала - оба всё равно оказались в одинаковом положении.
        Вот так и получалось - новенькая манила, сгущая вокруг себя завесу тайны, но, не подпустив к себе, исчезала, испарялась. И этим ещё больше привлекала.
        …Оля и Сашка медленно брели по улице - Оля направлялась в художественную школу, а Сашка на тренировку по футболу. Оказывается, Олин парень тоже начал собирать информацию о том мире, к которому могла относиться удивительная новенькая. И продвинулся в этом гораздо дальше - во всяком случае, многое ему было уже понятно и приятно. Так что, провожая Олю до дверей школы, он с воодушевлением рассказывал то, что успел узнать о гот-культуре и её особенностях.

* * *
        Мариной Сергеевной владело раздражение. Новая девочка игнорировала её. С того самого раза, когда Марина Сергеевна попыталась вызвать её на беседу - и получила щелчок по носу. Тогда она постаралась не подать вида, но пришла домой - и рыдала, зажав лицо подушкой. Однако мама всё равно вычислила её. И пришла утешать, но на свой лад - гладила по спине и уверяла, что она обязательно выйдет замуж и у неё непременно всё будет хорошо. Марина не хотела замуж. Вернее, она, конечно, хотела, но главное, она мечтала о том, чтобы ей интересно жилось. Но ей жилось неинтересно. Она была самой активной учительницей в школе, она участвовала во всех мероприятиях, она выстраивала демократичные отношения с учениками. Но личной жизни у неё не было - и Марина чувствовала себя скучной, неинтересной. Неудачницей. Никто не догадывался, что задорная свойская физичка так уязвима и беззащитна.
        Новая ученица не сделала ей ничего плохого. Она просто моментально взяла контроль над ситуацией в свои руки и заставила Марину поступать так, как удобно ей. И при этом не командуя, а всего лишь обороняясь. И тогда - непринуждённо проигнорировав вызов на разговор, и сейчас, отказавшись петь. По словам Татьяны Огузовой, пела новенькая как все - не лучше, не хуже, вот Марине и хотелось, чтобы свои слабенькие данные она продемонстрировала перед классом. Продемонстрировала, одноклассники поняли бы, что пение Гликерии не фонтан, и справедливая учительница сказала бы, разведя руками: к сожалению, нет, не можем рекомендовать тебя на концерт. А мы-то думали… Но Гликерия умело обошла ловушку.
        Марина Сергеевна завидовала этому умению девчонки - и злилась за это на саму себя. И продолжала завидовать. И раздражаться. И завидовать. И искать способы - как поставить Гликерию на место. Зачем? Чтобы убрать из собственной души боль и тоску. Девчонка почувствует себя не так уверенно - может, и ей, Марине, от этого полегчает. Конечно, Марина Сергеевна ловила себя на здравой мысли, что такое поведение приличествует только злобной старой деве. Ну а разве двадцать семь лет - не вполне подходящий для этого возраст? Так вопрошал беспощадный внутренний голос. А раз подходящий - значит, можно! - вроде и не совсем в шутку, но и не то чтобы не всерьёз отвечала себе Марина. И снова переживала и думала, что же ей делать.
        Ведь дети в девятом «А» уже начали попадать под тёмное обаяние претенциозной девочки. Да что там дети - и учителя вроде экзальтированной Анжелики Аркадьевны. Ну да что с неё взять, она не от мира сего. Но дети… Такие здравые, такие бойкие, такие преданные - первый Маринин класс, сразу после окончания начальной школы доставшийся ей, выпускнице института! А что же будет дальше? Следом за новенькой все они станут демоническими личностями? В безмятежном спокойствии новой девочки, подчёркнуто-мрачном аскетизме её облика и поведении принцессы инкогнито явно было что-то порочное, опасное. Легко заражающее - к своему ужасу, Марина много раз ощущала, что сама с удовольствием стала бы подругой такой девочки и напропалую копировала бы её… Что это вот такое? Что за воздействие? Вот ведь как умело она создаёт себе имидж и управляет людьми - а это очень опасно. Что там она сделала со славным пареньком и правой рукой всех затейников Костей Комковым? В жидко разбавленном пересказе эта история дошла, разумеется, и до Марины Сергеевны. Но молодая учительница понимала, что пересказ слухоносца - он и есть пересказ,
как факт его использовать нельзя. А узнать подробнее, докопаться до правды… Как, как? У Кости спросить невозможно - парень имеет гордость, ничего он не скажет. А сама девочка… Родители! Вызвать в школу родителей - и разобраться как следует, пристыдить их, заставить оправдываться - и тем самым раскрутить на откровенность, получить информацию. Вот что!
        Новый план несколько примирил Марину Сергеевну с действительностью. Вечером, перед тем как залечь в кровать с интересной книжкой, она села за компьютер и обновила свои странички на сайтах знакомств и более нейтральных социальных ресурсах. Поставила новые весёлые фотографии, придумала к ним прикольные подписи и добавила в информации о себе много хорошего, позитивного и завлекательного.
        Глава 7
        Льются слёзы Lacrimosы
        Самодостаточная Гликерия могла бы бесконечно оставаться неприступной, таинственной и закрытой - для тех, кого она так интересовала. Но опять-таки случай, друг и враг случай, помог Оле и Сашке.
        Как?
        Они её спасли - новенькую, чёрненькую, всю из себя загадочную. Быть такого не могло, но оно случилось: сложенные в спортивном зале высокой стопкой гимнастические маты вдруг накренились и заскользили вниз - один за другим. Игнорирующая «Весёлые старты» Гликерия стояла к ним спиной и этого не видела, а потому первый ударил её по кроссовкам, второй под коленки - и, сбив на пол, накрыл. Третий уже наползал на неё, с шуршанием скользя по своим предшественникам, но Оля и Сашка подскочили и выдернули новенькую, погребённую под тяжёлыми матами. И только все трое отбежали от этого места, как на валящийся спортинвентарь с потолка упала бетонная балка.
        Учительница физкультуры криками и пинками эвакуировала весь класс. Других пострадавших не оказалось. Загнав сначала в раздевалку и заставив надеть верхнюю одежду, не растерявшаяся физкультурница вывела девятый «А» на улицу и скомандовала бродить возле входа в школу. А сама бросилась к директору. С которым и продолжила принимать меры.
        Самые рьяные обежали школу вокруг и увидели, что почву перекосило: возле угла спортивного зала вспух бугор, а под углом образовалась яма - и она продолжает оседать. В позапрошлом году точно так же ухнулось в землю левое крыло школы. Не всё, краешек, но его закрыли, ремонтировали и открыли только в этом сентябре. Почва под школой оказалась на каких-то плавунах, вот такая неприятность и случилась. Школу долго обследовали - ученики надеялись, что закроют. Но нет - только починили и подлатали. А шутки природы учесть невозможно. Так что она снова пошутила - на радость любителям погулять.
        Девятый «А» активно обсуждал случившееся, косился на попавшую под раздачу стихии новенькую. Она улыбалась, разводила руками: «Жива!» И, наконец, подошла к Оле и Сашке.
        - Вы меня спасли, - сказала она, чуть смутившись. - Спасибо. Убило бы насмерть. Это точно… Вы случайно увидели?
        - Да, - кивнул Сашка. - Чудом. Мы обернулись одновременно. А на тебя всё это падает…
        - Спасли мне жизнь. Жизнь, - проговаривая каждое слово, как будто пробуя его на вкус, сказала Гликерия. - Я ваш должник. Мне бы хотелось как-то…
        Оля застеснялась и прервала её:
        - Да ничего-ничего. Мы и сами знаешь как испугались!
        - А давайте на последние уроки не пойдём! - оглядываясь на двери школы, предложила Гликерия. - Ничего тут дельного уже не будет.
        - Забиваем! - согласились Сашка и Оля.
        Они пробрались в спортивную раздевалку за вещами и, прячась от наполнивших коридоры учителей и дядек в форме разных деятельных служб, выскочили на улицу.
        Гликерия не знала, что Марина Сергеевна видела в окно, как она со скутером пересекала двор.
        Не знали этого и Сашка с Олей, которые, как договорились, поджидали её у ворот. Они были сегодня без транспорта, так что все трое взгромоздились на чёрный скутер, тесно прижавшись друг к другу.
        Как можно быстрее покинув школу, Гликерия остановилась на ближайшей заправке. И, подлив топлива своему боевому коню, спросила:
        - Куда поедем? Надо развеяться. Мне много чего у вас тут хочется посмотреть, но вы же лучше знаете, что у вас в городе есть хорошего. Давайте поедем в какое-нибудь романтическое место.
        Оля глянула на своего парня. Сашка улыбнулся и кивнул. Они явно поняли друг друга. Оле стало от этого тепло и приятно.
        - Тогда - в центр! - скомандовала Оля. - А дальше я буду дорогу показывать.
        …На стоянке возле сверкающего стёклами и современной отделкой торгового центра Гликерия с недоумением озиралась. И не торопилась парковать свой скутер.
        - Давайте посидим в нашем любимом кафе, - улыбнулась Оля. Ей очень хотелось показать новой однокласснице своё самое любимое, самое уютное и спокойное местечко в городе. - Там так романтично. Можно расслабиться, помечтать…
        Сашка кивал, поддерживая Олю, они наперебой принялись рассказывать об этом кафе, о том, сколько раз они там были, что хорошего в меню, в баре и прочее-прочее. Гликерия слушала, направляясь следом за ними, потом чинно сидела за столом, быстро выдув молочный коктейль и догоняясь горячим чаем с кексом. Правда, она рьяно замотала головой, когда официантка попыталась зажечь у них на столике придающую уюта и романтики свечу. Девушка с зажигалкой шарахнулась и долго, как видела Оля, с недоумением косилась на молчаливую нахмуренную Гликерию.
        Похвалив интерьер и здешнюю кухню, Гликерия поёрзала, явно собираясь с духом, чтобы что-то сказать. И, наконец, сказала:
        - Ну вот и хорошо, что мы сюда зашли - погрелись, подкрепились. Но кафе - это, конечно, никакое не романтическое место. Давайте поедем лучше куда-нибудь ещё…
        - А романтическое - это тогда какое? - удивилась Оля, которая под столом держалась за Сашкину руку и была очень счастлива всем, что происходит. Да, Оля была совершенно счастлива и сегодня днём даже предположить не могла, что так получится. Чрезвычайное происшествие, побег! Вот она, вот её славный и верный Сашка, а напротив них - самое странное и загадочное существо в школе. И именно с ними с первыми Гликерия забраталась - с ними, а не с кем-нибудь!
        Гликерия улыбнулась.
        - Романтическое - это где романтично, - сказала она. - Романтично оказаться в заброшенном доме тёмной ночью - когда светит луна через проломы и трещины. Воет ветер, скрипят старые доски и вот-вот могут обрушиться, как сегодня в спортзале. А ты идёшь, идёшь… Особенно здорово, если ты там оказываешься с какой-нибудь важной целью. Спасаться или искать там что-нибудь. Или, наоборот, прятать. Конечно, такие дела редко случаются. Но хоть побродить просто в таком месте, чтобы всё остальное как-нибудь себе представить, домыслить, - тоже прекрасно!
        Оля видела, как радостно загорелись глаза Сашки.
        - Да, да! - повторял он, активно кивая. - Согласен!
        - Романтично пробираться с риском для жизни через всякую там пургу-метель и нести, например, спасительные лекарства, карты местности - для какой-нибудь погибающей экспедиции, - тоже воодушевляясь, но всё равно вполголоса продолжала Гликерия.
        - Так это называется - экстрим, - недоверчиво проговорила Оля.
        - Наверно, - кивнула Гликерия. - Только мне кажется, что экстрим - это просто действия, а в романтизме в первую очередь важны чувства и поступки. В этих самых обстоятельствах. Когда экстремальных, а когда таинственных или просто необычных. Мне нравится противостоять чему-нибудь - стихии, обстоятельствам. Себя проверять. Вроде как страшно - а я крепчаю.
        Гликерия улыбнулась. Оля всё ещё смотрела на неё с непониманием, и Гликерия добавила:
        - Ну а ещё, мне кажется, романтично целоваться на вершине горного утёса. Когда вы только что, допустим, оторвались от погони или избежали какой-нибудь ещё опасности, когда вам грозила смерть, но вы спаслись, выбрались! Ну представьте: вокруг жутко, темно и страшно, а вам нет до этого никакого дела. Ведь то, что происходит лично с вами, важнее самых опасных опасностей.
        - Точно, точно! - согласилась Оля. Это действительно показалось ей романтичным.
        Сашка смотрел на Гликерию удивлёнными глазами. Ничего не говорил. Размышлял, наверное.
        - У вас, кстати, роскошный парк! Как вам повезло! - сказала Гликерия, и её глаза блеснули в свете собранных гроздьями лампочек, свисающих с потолка.
        - Но он же старый, - удивилась Оля, - позорный, ни одного аттракциона, деревья кривые, скамейки раскурочены…
        - Так в этом самая прелесть! Вот романтизм-то где! - воскликнула Гликерия. При слове «романтизм» усмехнулась проходившая мимо официантка. - Благородное увядание… И вообще, знаете, в ваших краях - таких безрадостных и мрачных без солнца и летней растительности - можно ощутить самую острую, самую безраздельную тоску. Такую, что понимаешь: хуже уже точно не может быть. Здорово!
        Сашка деловито закивал, полностью соглашаясь с ней. До Оли же доходило, видимо, медленнее, поэтому ей обязательно нужно было спросить.
        - Зачем? Зачем чем хуже, тем лучше-то?..
        - Осень. Зима. Всё мертво, всё затаилось… - Гликерия смотрела поверх её головы. - Для этого мы сюда и приехали - провести зиму в краях, где хорошо только летом. Хочется дойти до самой сути, как моя мама говорит, самой сердцевины тоски и отчаяния.
        - Но зачем, зачем?
        - А я точно не могу сказать, - неожиданно призналась Гликерия. - Просто хочется. Тянет. Наверное, чтобы радостнее было веселье. Тогда, когда оно наступит… Контраст.
        Гликерия замолчала, с шумом вздохнула, взглянула на Сашку, перевела взгляд на Олю. И заключила:
        - Вот что в моём понимании романтично.
        - Ну это же ещё и готично! - воскликнул Сашка, подскочив на стуле.
        Гликерия с интересом посмотрела на него. Прищурилась и пожала плечами.
        - Может быть. А может, и нет. Главное, что для меня это романтично.
        - Ну, так что - в парк?
        И они поехали в парк. Но прямая дорога к восточной окраине города, где он находился, оказалась перекрытой, пришлось двигаться в объезд. За руль мотороллера сел Сашка.
        Ехали долго, огибая промышленную зону. Постепенно дорога всё больше и больше стала забирать в предместья - где-то, видимо, всё-таки не туда свернули. Надо было как-то выбираться, но пока приходилось ехать прямо и прямо.
        - Ой, а это что такое там за оградой? - вытянув руку, крикнула Гликерия в ухо Оле, которая сидела между нею и Сашкой. - Давайте остановимся!
        Остановились. Оля, которая никогда здесь не была, пожала плечами.
        - Это кладбище, - сказал Сашка. - Тут сто лет не хоронят. Ну, не сто, конечно, но много… Брошенное.
        - Давайте поедем и посмотрим! - Глаза Гликерии загорелись.
        - Зачем? - Оля не особо любила кладбища.
        - Так это же тоже романтично - оказаться на старом кладбище! - Гликерия схватила её за руку. - Обязательно старом - а ещё лучше, если на вот таком, заброшенном. На старом кладбище, особенно глухой безлунной ночью или в сумерки - такие, знаете, осенние, жёлто-коричневые, - обостряются все чувства. Ощущения тоньше, мысли ярче. И хорошо думается. Жизнь кажется ценнее и значительнее… Я считаю, именно там и начинаешь понимать, кто ты и чего можешь ждать от жизни. Ну давайте, пожалуйста, зайдём посмотрим!
        Сашка повернул скутер в разрушенные ворота.
        Оле было страшно - и Оле было весело! Что бы сейчас ни начала делать Гликерия - Оля не боялась. Ведь Сашка, которого она обнимала за талию, был рядом. Ритуалы, жертвоприношения, откапывание мёртвых, пляски на поваленных крестах - со всем этим он разберётся и не даст, если что, Олю в обиду. А может, ничего там, на кладбище, страшного и не планируется? Посмотрели - и домой? Неизвестность и опасность будоражили.
        Оля даже улыбалась.
        Кладбище и правда оказалось заброшенным. Ветер качал голые ветки разодранных старых вязов, свистел в выщерблинах кирпичных оград и каменных крестов. Некоторые ещё стояли ровно, но большинство или покосилось, или упало на землю. Ничего необычного. И не страшно.
        - Вот… - развёл руками Сашка, - но здесь ничего для тебя интересного.
        - Откуда ты знаешь? - резко оглянулась на него Гликерия, придерживая у горла края капюшона, которые раздувал ветер.
        - Ну а чего тут?.. - Сашка обвёл рукой заросшие могилы и облетевшие деревья. - Вот на городском кладбище - там я понимаю. Там всё такое… Ваше.
        - Какое «наше»? - удивилась Гликерия, но не оторвалась от внимательного разглядывания окрестностей.
        - Ну, там везде тление, разложение, - с энтузиазмом принялся расписывать Сашка, - раскрытые могилы, которые ждут своих покойников, свежие венки, цветы, траур. Сразу приходят мысли о смерти, ещё о чём-нибудь мрачном. Вот и ощущай себе, что хочешь, - хоть в осенние сумерки, хоть в летние.
        Гликерия остановилась и сморщила нос, пристально взглянув на Сашку:
        - Ты издеваешься?
        Оля отрицательно замотала головой: нет, нет, нет, он не издевается! Ей очень хотелось сохранить мирные отношения - тем более в таком странном месте. Но Гликерия не обратила на неё внимания. И фыркнула:
        - Прыгать по могилам чужих родственников и фотографироваться на фоне крестов с мировой скорбью на лице и зажатой в бледных пальцах розочкой? Ты думаешь, мне это нравится?!
        Сашка пожал плечами и смело задал вопрос:
        - Гликерия, скажи, ты ведь готесса?
        Гликерия нахмурила брови. Эти сжавшиеся тонкие полосочки на её лбу выражали просто апофеоз неприязни.
        - В смысле готичка? - поправила друга Оля.
        Загадочная девушка набрала воздуха, чтобы, видимо, произнести какую-то тираду, но Оля снова постаралась исправить положение, быстренько проговорила: «Готка, да?» Гликерия выдохнула, чуть улыбнулась и качнула головой.
        - Гот. Настоящие готы и о мужчинах, и о женщинах говорят «гот», - пояснила она. - Но я не гот. Я просто человек.
        - Правда? - не поверил Сашка.
        - Правда. - Гликерия кивнула. - Готом быть трудно. Как они говорят, быть готом - это проклятие и счастье. И что лишь возвышенная душа может принять в себя то страдание, на которое обречён настоящий гот. А я пока только человек подросткового возраста. И не знаю, возвышенная у меня душа или нет. Со временем я пойму это. Наверное… Да если бы и захотела, никаким готом я не смогла бы быть - а если мне чего-нибудь ещё, кроме готики, захочется? Да и надо тусоваться со «своими», а я не могу. В тусовке всегда какие-нибудь условия, иерархия и обязательно находится кто-нибудь, кто начинает фильтровать: так не делай, так неготично, и так не делай - так неприлично. А мне свобода дороже тусовки.
        Сашка и Оля переглянулись - вспомнили про анархиста-индивидуалиста. Гликерия, видимо, тоже об этом вспомнила и вполне беззаботно хихикнула.
        Вскинулась с дальней ветлы стая ворон и с воплями пролетела как-то боком - ветер не дремал. А Гликерия взмахнула рюкзаком, надев его на спину, и предложила:
        - Давайте просто погуляем. А поговорим как-нибудь после. Здесь ведь так хорошо. Безлюдно - никого, кроме нас. И тихо как, послушайте… Так звучит только тишина заброшенных мест, которые никому-никому на всём свете не нужны. Разве не интересно - и самому почувствовать, всем своим существом ощутить - что и ты тоже. Вообще. В целом свете. Никому не нужен! Никому. Что ты до такой степени один - аж в голове звенит. От мыслей и ощущений мир меняется. Меняется хотя бы для тебя. Разве этого мало?
        Оля и Сашка снова переглянулись - но только мысленно. Или это только так показалось Оле, которой очень хотелось, чтобы в этот момент они обязательно переглянулись.
        Держась за лямки рюкзака, Гликерия медленно побрела по дорожке. Оля и Сашка двинулись за ней - а что оставалось делать?
        Ветер гнал по небу тяжёлые серые тучи. Оля давно не замечала, чтобы большие тучи неслись так быстро. От их стремительного бега по земле скакали тени, поэтому хочешь не хочешь, а казалось, что старые могилы пришли в движение, пошевеливаются… К тому же начинало темнеть. Иногда кто-то сбрасывал с небес горсть-другую снежной крупы, и Оля наблюдала, как ветер сдувает её с чёрного плеча Гликерии.
        Обойдя расплывшиеся могилы, новенькая подошла к дереву - треснувшему посередине старому вязу, прислонилась к нему и подняла вверх лицо. Капюшон упал, ветер подхватил её волосы и принялся нещадно выдирать их из-под резинок. Пряди трепетали на щеках Гликерии, развевались, чёрными молниями перечёркивая бледное лицо. Такие картинки Оля видела только в Интернете и на обложках книг, а тут вот она - настоящая романтическая девушка!
        Гликерия ходила, бродила, рассматривала надгробия и кресты. Становилось ещё темнее и сумрачнее, усилился ветер, да и похолодало. Сашка и Оля сначала таскались за Гликерией, стараясь тоже проникнуться романтизмом, а потом перестали - укрылись за развалинами кирпичной ограды и охраняли скутер. Хотя от кого? Тут действительно НИКОГО не было. Кладбище давно бросили, видимо, потому, что жизнь в районе, где оно находилось, замерла. Почва тут была совсем плохая, каменистая, безводная, так что пригород в эту сторону расстраиваться не стал, и хутора обезлюдели. Оля даже не знала о существовании кладбища в этом районе, Сашка в прошлом году проезжал тут с ребятами, вот и запомнил.
        … - Саш, а как ты думаешь, - спросила Оля, похлопывая ладонями себе по локтям, чтобы хоть как-то согреться, - что она там делает? Всё так же просто ходит, смотрит и ощущает, что она одна на белом свете?
        Сашка пожал плечами и сказал:
        - А может, у неё просто проблемы в семье. Её не понимают там или не любят… Как у нашего Савиных - его же папаша дома строит, орёт, бьёт за любую мелочь, вот Савиных и выделывается в школе, положительных эмоций набирается. Потому что дома только отрицательные.
        Оля знала, что папаша у Димки вредный, но чтобы до такой степени… И потому оторопела. Бедный Димка…
        - Так вот и Гликерия: или её замучили дома позитивом, вот она и пытается сменить обстановку, или ей правда тоскливо…
        - Поэтому она и хочет усилить ощущение того, как ей одиноко, - сообразив, подхватила Оля. - И всё-таки, кто её знает…
        Они замолчали.
        - Я замёрзла, Саш, - наконец, проговорила Оля, стараясь отогнать мысли о том, чего понять невозможно. В наползающей на кладбище тьме они были особенно неприятны. - Да и вообще… Как-то мне тут… Не по себе.
        Оля сказала так - и ей стало совсем беспокойно и тревожно. Хотелось доброго понятного мира, тёплого дома. Радости, а не тоски, веселья, а не грусти. А ещё - любви, а не страдания и скорби.
        Неужели Сашка почувствовал это? Так или иначе, но он вдруг приблизился к Оле, взял её за ледяные ладошки (перчатки она сегодня забыла), притянул их к своим губам. И прошептал:
        - Не бойся, Оля. Правда не бойся. А знаешь почему? Потому что я тебя люблю.
        Что там говорила Гликерия? Целоваться где-нибудь в самом жутком, самом страшном месте - и чтобы ни до чего, кроме как друг до друга, не было дела - это романтично? Оля верила и не верила, что всё происходит на самом деле - так это было прекрасно! И всё - правда! На самом деле услышать признание в любви - и именно от того, от кого давно его ждёшь, на самом деле целоваться с ним, когда вокруг сгущается мрак и ветер воет всё ужаснее… А им двоим не страшно! Им не страшно - им прекрасно!!!
        Не разжимая объятий и глядя в глаза друг другу, Оля и Сашка стояли долго-долго. Почему они раньше не решались? Почему - ведь они вместе уже скоро год? Если бы кто узнал - конечно, не поверил бы (вот потому и не знал). Олю останавливали слова мамы: не надо торопиться начинать отношения, пусть подольше продлится время просто дружбы. Почему? Потому что дружба случается только в детстве, которое проскочит - не заметишь. А взрослые отношения будут всю жизнь, и схема у них одинаковая, только с вариациями. А ещё она говорила, что первый поцелуй должен быть так вовремя и таким удачным, чтобы запомниться навсегда. Как мама оказалась права - романтические сумерки, странное-престранное место, действительно безлюдное, не мешающее им с Сашкой быть одним и всеми клеточками души чувствовать их любовь - поцелуй при таких обстоятельствах забыть нельзя! И всё это подарила им спасённая Гликерия.
        Которая…
        Кстати, где она?
        И снова, не сговариваясь, Саша и Оля подумали об одном и том же. Где? Так и блуждает во мгле? И, как не хотелось парочке размыкать объятия, Сашка взял Олю за руку, и они осторожно, стараясь не сходить с широкой центральной дорожки, двинулись по кладбищу. Хорошо, что трава на каменистой почве росла скудно, да и выгорела за лето, а ветра унесли иссушенные былинки в степь. Дорожка и в сумерках была видна, оставалась ровной, так что вряд ли можно было бы упасть, запутавшись в траве, и получить разрыв сердца (как случалось с гуляющими в темноте по кладбищу людьми - если верить страшным историям). Оля и Сашка шли осторожно, но решительно.
        Гликерию они обнаружили в дальнем конце погоста, она стояла на обрыве. Кладбищенская ограда тут совершенно развалилась и сыпалась вниз по склону. И процесс этот явно продолжался - каменистая почва тут и там отваливалась пластами. Обхватив руками плечи, Гликерия смотрела вдаль. Там - далеко, не видное сейчас из-за наползающей темноты, находилось море, внизу простиралась степь и виднелись еле различимые развалины брошенного хутора.
        Оля и Сашка молча подошли к Гликерии. Но это она стояла на кирпичном пеньке - остатках столба ограды. А Оля… Оля, кажется, наступила на чью-то поплывшую вниз могилу… Во всяком случае, ей показалось, что сухая белая кость мелькнула у неё под ногами. А из осыпающегося бугра - совершенно точно! - торчал угол развалившегося гроба…
        Инстинктивно отшатнувшись, Оля взмахнула руками и, ища опоры, схватилась за Гликерию. Обе девочки чуть не полетели вниз - Сашка их вовремя подхватил.
        - Я вас замучила, - извиняясь, проговорила Гликерия. - Всё, уезжаем, поздно уже. Просто здесь так здорово… Как на окраине миров. Холодно, одиноко, бесприютно. И жить сразу хочется так яростно!.. Но пойдёмте, пойдёмте.
        Даже в темноте она, видимо, заметила ужас в глазах Оли.
        - Не бойся, - просто и тепло сказала Гликерия, - кого тут бояться? Покойников? На кладбище, как и везде, надо бояться только живых. Пойдёмте скорее, надо ехать.
        И она зашагала вперёд, как заметила Оля, старательно не наступая на могилы, даже едва заметные.
        Парк пришлось перенести на следующий раз. А сейчас решено было ехать по домам.
        Снова был скутер, снова ледяной ветер в лицо, тряска по ухабам и рытвинам. Один раз они даже завалились на повороте - Гликерия, которая снова села за руль, не справилась с управлением. Водитель, кстати, она была посредственный, но смелый.
        А остановив скутер у подъезда Оли и снова благодаря за спасённую жизнь, Гликерия добавила:
        - Вы простите, если я вас загрузила. Я сегодня испугалась. Уже потом, как увидела, что именно там в спортзале на меня падало, и как поняла, что это всё могло меня прибить. Что вот она была - смерть. Когда она подходит совсем близко, что-то в голове сбивается… Но мы славно погуляли. Жизнь такая призрачная. А сейчас я её снова полюбила.
        Оля вздохнула с облегчением, когда Гликерия уехала - потому что переживала: ведь в прошлый раз новенькая довезла её до совершенно другого жилья в другом районе. И сейчас ничего не спросила - не удивилась, поверила. Или забыла, куда подвозила в прошлый раз… Странная какая девушка всё-таки, странная.
        - Настоящий гот никогда не признается, что он гот. Вот такое у них правило, - сообщил Оле Сашка, глубокомысленно подняв палец.
        И тоже умчался - после долгого поцелуя, за которым не должно следовать ни прощальных речей, ни объятий, шагнул в темноту и растворился. И Оля побежала в подъезд. Такого потрясающего, такого мощного по ощущениям и невероятного по событиям дня в её жизни не было ни разу. Оля всегда знала, что ей будет везти в любви - но чтобы так!..

* * *
        За прогул уроков Марина Сергеевна влепила в дневники Сашки и Оли по замечанию. И Гликерии тоже. А рядом пометила: «Прошу родителей явиться в школу для объяснения». Гликерия покладисто кивнула, убрала дневник в рюкзак. И на следующий день подошла к Марине Сергеевне. Протянув ей дневник, она пояснила:
        - К сожалению, моя мама не сможет в ближайшее время посетить школу. Но она вот здесь… Она вам здесь написала. Вы прочтите…
        Марина Сергеевна открыла дневник. И под своим замечанием, сделанным красной ручкой, увидела несколько строк.
        «Уважаемая Марина Сергеевна, пожалуйста, извините, но я не могу выбрать время для визита к Вам. См. продолжение в записке…»
        - Вот записку тут ещё мама передала, - добавила Гликерия, протягивая сложенный пополам листок бумаги Марине Сергеевне, которая на своём, физическо-ученическом языке вполне могла бы сказать, что от удивления её просто «закоротило».
        Всё тем же крупным уверенным почерком мама Гликерии извинялась и обещала посетить школу - например, в рамках ближайшего родительского собрания. Посетить непременно. Не-пре-мен-но! И всё обсудить. А пока - спасибо и до свидания. Плюс благодарность за бдительность.
        В конце стояли эргономичная подпись, фамилия, имя, отчество и вчерашнее число…
        Вот это да! Мамаша покрывает дочку.
        Марина Сергеевна нахмурилась и, изо всех сил стараясь держать себя в руках, произнесла:
        - Назови мне, пожалуйста, номер своего домашнего телефона. Я поговорю с твоей мамой.
        В ответ Гликерия пожала плечами и заявила:
        - Но у нас дома нет телефона.
        - Тогда мо… - начала Марина Сергеевна и осеклась. Потому что прекрасно знала: если родители не оставляли сами учителям номера своих мобильных телефонов, требовать у них подобную информацию было запрещено - вмешательство в частную жизнь.
        - А мобильный она даёт только тем, кому сама захочет, - пояснила Гликерия и, вытащив из сумки коммуникатор, набрала номер. - Но я могу вас соединить. Хотите поговорить?
        Да, эти люди умели за себя постоять. Марина Сергеевна чувствовала себя дурой - неотёсанной провинциальной дурой, которую сейчас снова поставили на место. Её унизили - высокомерной запиской как будто щёлкнули по носу, а не допустив в число счастливчиков, которым позволено звонить недосягаемой маме по телефону, просто размазали по паркету. Конечно, у Марины Сергеевны мелькнула мысль, что всё это она сама себе накручивает - из ставшего привычным самоуничижения. Но мысль быстро растворилась - в потоке тоже ставшего привычным раздражения.
        - Нет, не хочу, поговорим на собрании, - всё же найдя в себе силы, сумела проговорить Марина Сергеевна. И даже махнула рукой, точно избавляясь от назойливой мухи. Она не имела права сдаваться.
        Гликерия коротко кивнула и, по своему обыкновению, видя, что учительница больше не продолжает с ней диалога, развернулась и ушла.

* * *
        Да, Гликерию не интересовали страдания молодой учительницы. Наверняка она о них даже не подозревала. А интересовали её степь и гряда полустёртых курганов, морской берег, скалы с причудливо выбитыми в них пещерками - то заливаемыми водой, то пустыми и гулкими. Там она и проводила время, Соколова Оля с верным Сашкой сопровождали её.
        Они карабкались по осыпающимся каменным глыбам, добираясь до намеченных Гликерией вершин - и, стоя там, на доминирующей высоте, смотрели то на раскинувшийся пёстрым платком город, то на степь, то в туманную морскую даль.
        У Гликерии оказалось ещё одно замечательное свойство - она умела быть рядом и отсутствовать одновременно. Оля была счастлива своей любовью - и ни она, ни Сашка не чувствовали, что с ними третий лишний. Всё необыкновенное и величественное, опасное, прекрасное, что находила Гликерия в их краях, как казалось Оле, наполняло их души ещё большей любовью: поднимались ли они на открытый всем ветрам древний курган, пробирались ли по заброшенной каменоломне, обнаруженной во время скитаний по скалистому берегу, жгли ли костёр в живописных развалинах. Поцелуй после бешеной гонки на мотороллерах по степи был не менее восхитительным, чем тёмным вечером под восходящей луной.
        И музыка - прекрасная музыка, которую любила Гликерия и которую она в большом количестве охотно перекачала своим друзьям, сопровождала их. Оля слушала её дома, удивляя родителей непривычными звуками, доносящимися из комнаты. А Сашка так вообще с плеером не расставался. То, что под эту музыку создавала теперь Оля на занятиях в художественной школе (хоть преподаватели и заставляли вытаскивать наушники из ушей), получалось необычным - более утончённым, тревожным, немного мрачным - но с ощущением пусть смутной и призрачной, но всегда светлой надежды. То ли на чудо, то ли на что-то иное, чему не сразу подберёшь объяснение. Педагоги хвалили Олю - и удивлялись. Живопись и особенно графика девочки приобретали собственный стиль - а это для ученицы выпускного класса было очень и очень неплохо. Несколько раз даже речь заходила о продолжении образования: будет ли Оля поступать учиться по специальности? Если да - то по какому направлению и куда? Оля не могла пока разобраться в себе. Она работала - и она была влюблена.
        Из самого чёрного мрака лучше всего видно яркий костёр; окружённое тёмным пространством космоса, светит прекрасное солнце; самая непроглядная тьма - перед рассветом. Так и любовь, казалось Оле, невозможна без мучений, потери и обретения. Чем больше ждёшь и тоскуешь - тем радостнее быть вместе. Об этом и были её картины, и их главными персонажами являлись девушки - прекрасные, влюблённые и ждущие, в средневековых или совершенно фантастических одеждах. И их юноши - сильные, благородные, наверное, готичные. Но скорее просто романтические, как вслед за Гликерией объясняла себе Оля.

* * *
        Поздно вечером, укладываясь спать, Оля по сто двадцать пятому разу слушала особо полюбившийся ей альбом Lacrimosa. К ней в комнату заглянула приехавшая в гости мамина сестра - и Оля вспомнила: духи! Точно такие же духи, какими всегда пахло от модной и милой Милы, были у Гликерии! Пять секунд на вопрос-ответ понадобилось Оле, чтобы узнать, как они называются и что за аромат составляет его основную ноту. Аромат пачулей составляет - хе-хе… Ещё пять на то, чтобы подумать: мистика! Именно про тётю Милу Оля придумывала в детстве, что она - гадалка-колдунья из московского магического салона! Вот какое совпадение. И всего секунду Оля потратила на то, чтобы прийти к выводу - всё это не случайно.
        Ведь хоть они и дружат: вернее, гуляют по горам, по долам с Гликерией, хоть она иногда и сообщает, что ей нравится, а что нет, - но ведь не более того! О себе она совсем не рассказывает, да и о них с Сашкой не спрашивает. А почему? Не интересно? Понятно, что ничего особенного они собой не представляют - но всё-таки! Как-то чудно. Может, правда с её семейством что-то не так? Может, дело не в безобидной готике, которая так пробрала Сашку и не даёт покоя ей, Оле?
        Не раз Оля и одноклассницы, озадаченные тайной новенькой, обсуждали - что же с ней может быть такого? Жизнь они знали неплохо - благодаря Интернету, книгам и кино в основных тенденциях разбирались. Так что, не отставая от моды, о тревожной доле благородных вампиров, оборотней и прочих инфернальных страдальцев Оля хорошо знала. Дойти до того, чтобы, как в недавнем прошлом Огузова, влюбиться в вампира, причём вымышленного, - она не дошла, конечно, но свою дань увлечению трендом отдала. Однако, чтобы поверить в реальное существование всего этого, - и в то, что новенькая имеет ко всей этой мистике прямое отношение… А в то же время магическим образом поверженный Комков?.. Вампиры, конечно, подходили больше всего: они вечные, весь мир для них дом, вот они и катаются куда хотят, то тут поживут, то там. Может, девочке со старинным именем Гликерия тоже лет двести, поэтому ей всё по барабану? С оборотнями примерно та же тогда петрушка - днём, если она оборотень, Гликерия в школу ходит, ночью превращается и бегает по степи, каких-нибудь одиноких путников загрызает… Или версия с криминальной романтикой: её
семья - преступники? Приехали тут, в глуши, скрываться? Ну, или колдуны - само собой. Ещё была версия, что семья Гликерии когда-то раньше тут жила, а вот теперь вернулась на родину предков. Или просто ищет родственников. Или наследство тут получает. Поджидает, когда можно зарытый предками клад выкопать. Может, и так, конечно… Но, как удалось почерпнуть из скудного рассказа Гликерии о себе, - учительница географии как-то удачно спросила, откуда она приехала, - выяснилось, что перед тем, как приехать сюда, Гликерия пожила в таком количестве городов и сёл, что мысль снова возвращалась… да-да-да, к вампирам. Больше версий выдвинуть девочки не могли.
        Ну так что, задавала себе вопрос Оля: магия, вампиры, преступники, семья гордых готов - какую тайну скрывает подруга Гликерия? Да точно - подруга? И скрывает ли?..
        А пачули - что-то смешное и старушечье было в этом слове. Совсем не стильное что-то. И очень старомодное. Может, духи с пачулями потому, что Гликерии и правда двести лет? Бред… Пачули, пачули, пачули… Вот ведь…
        Глава 8
        Новый гот
        Беспощадный зимний ветер весь день драл в мелкие лоскуты снеговые тучи, осыпал ими степь и город. К вечеру он нагнал с моря новых туч, тяжёлых и влажных. А сам затих.
        И вот теперь тёмная ночь окутала старый дом на морском берегу. Ветер оборвал провода, а лазить на столб, чтобы их починить, не умели ни мама, ни девочка. Помочь им было некому. Здесь, на пустынном краю земли, они были совсем одни. Но такая трудная жизнь была их выбором. Так что мама и девочка боролись с возникшими трудностями и не отчаивались.
        Ни звёздочки, ни огонька нельзя было разглядеть в степи и над морской гладью. Но в маленьком доме уже топилась дымная печь, и простые толстые свечи освещали кухню.
        Завтра будет день, и помчится к городу машина по тряской дороге, и электричество вернётся в дом. А сегодня мама и девочка, устроившись в кресле поближе к огню, открыли ноутбук и вошли в почтовую службу.

* * *
        В одни из выходных куда-то запропастился Сашка, писал скудные сообщения, но сам не показывался. И в понедельник… заявился в школу в чёрном длиннополом пальто, вязаной шапке-виллевалке, чёрных кожаных штанах, чёрном френче с воротником-стойкой, зажатым большим египетским крестом. А в брови-то, в брови - пирсинг! Свежепробитый - видно, что кожа вокруг покрасневшая, напряжённая.
        - Макушев… О-о-о… - сразу обступили его одноклассники и приятели. И не находили слов.
        Не нашёл их и Костя Комков. Он сделал проще: презрительно глянул на Сашку и, не останавливаясь, пошёл дальше - но при этом обтёр пальцы о рукав чёрного пальто. Пальцы оказались в чём-то типа побелки… И Сашка растерялся - Оля это заметила. Комков снова, да, снова унизил его…
        - Костик, ты чего? - пробормотал Сашка, пытаясь отряхнуться.
        Обернувшись, этот самый Костик пропел:
        - Новый гот, новый гот! С новым готом, с новым счастьем…
        А затем высунул язык и потыкал в него двумя пальцами, изобразив, видимо, что его прямо-таки рвёт от увиденного.
        Макушев вздохнул и посмотрел вдаль. На его лице отразилась гордая покорность судьбе. Наверное, подумала Оля, так переносили насмешки настоящие готы. Наверное…
        Пальто и шапку пришлось оставить в раздевалке, к сожалению. Да и пирсинг Сашку пытались заставить снять - и классная руководительница, и завуч. Собрав вокруг себя группу зрителей, он принялся вытаскивать из брови массивную резную гантельку. Показалась кровь и алой струйкой потекла по щеке…
        - Всё, всё, Саша, прекрати! - перепугались учительницы. - Оставь так. Снимешь после… Как заживёт…
        Так Саша отвоевал своё право на имидж.
        - Я порезал палец бритвой, - по секрету зашептал он Оле и эту самую бритву показал, - и этим же пальцем нажал на гантельку. Кровь и брызнула. Убедительно получилось?
        Оля долго не могла прийти в себя - она, как и все, не подозревала, что это розыгрыш, и испугалась. Какой же Сашка отчаянный…
        А какой симпатичный! Бесспорно, новый образ шёл ему, отрастить волосы - о чём уже давно не раз повторял Сашка, это дело времени. Так что…
        - Одобряешь? - показавшись Гликерии в полном параде, спросил Сашка.
        Дело происходило на ступеньках школы во время большой перемены. Девочки отправлялись в ларёк за леденцами и жевачкой. Сашка подошёл к ним - его пальто развевалось на ветру, как плащ демонического героя. Оля замерла: что скажет Гликерия её парню, что?
        - Ну, если это соответствует твоей внутренней сущности, - улыбнулась Гликерия, - то носи, конечно. Но это у тебя как? Просто одежда или по убеждению? Я имею в виду принадлежность к культуре.
        - Это - всё! - широко взмахнув полами пальто, воскликнул Саша.
        - Тогда будь королём. - Гликерия улыбнулась.
        - Буду!

* * *
        Он подарил Оле перстень - серебряный, надевающийся сразу на два пальца. Роза и крест, переплетённые между собой цепью… Точно такой же сам Сашка носил на правой руке - и просил Олю носить на левой, так что, когда они брались за руки, их кольца тоже оказывались рядом.
        Он читал Оле стихи - тревожные, даже трагические, но очень, очень красивые. Он удивил Анжелику Аркадьевну, когда до него дошла очередь декламировать на уроке в «пятиминутку поэзии» - как будто впав в транс, прочитал наизусть длинное-предлинное:
        Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
        Над старинными томами я склонялся в полусне,
        Грёзам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
        Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне…[3 - Э. По «Ворон» в переводе Дм. Мережковского.]
        А одноклассников он этим просто потряс - пять минут подряд рассказывать стих, не заглядывая в книжку! Да ещё такой грустно-смертельный, про древнего лысого Ворона, вестника инфернального мира. О-го-го!
        Он приглашал Олю гулять в самые сумрачные, самые отдалённые уголки города. Его романтическая грусть очень трогала Олино сердце, его музыка, которую Сашка неутомимо качал из Интернета или получал от своих виртуальных друзей (он ведь вступил в кучу сообществ, что Оля сделать всегда боялась), была мрачна, но тем и прекрасна. Эта музыка лилась из Сашкиного плеера, когда они шли, обнявшись и поделив наушники на двоих. Маленький город рано засыпал - так что часто на тёмных улицах Сашка и Оля бывали совсем одни.
        Они перестали ездить на скутере - и передвигались только пешком, чтобы ногами ощущать поверхность бренной земли. Оля восхищалась возвышенностью мыслей и чувств своего друга - никто, и уж тем более малоразговорчивая Гликерия, не посвящали её в сложности и страдания своей души. А душа Саши оказалась самой что ни на есть возвышенной и, как не раз повторял он сам, мучительно страдающей от тоски по недосягаемому, от несовершенства мира и засилья в нём обыденности и пошлости. Сашка тонко понимал красоту - тоньше всех людей, которых Оля знала.
        Она не уставала удивляться - почему раньше в их жизни всё было так просто, что даже приходилось иногда скучать и старательно придумывать себе занятия? «Куда пойдём на выходные? - А не знаю. Всё достало. - Давай в кино. - Не прикалывает. - На дискотеку - все наши будут. - Ну давай…» Сашка теперь только понял, что ему всегда было сложно с людьми, что они тяготили его, что только в одиночестве и уединении с любимым человеком он и счастлив. О, как приятно-расприятно было это Оле слышать! Только с ней, только в уединении! Это она, она - подруга избранного, не такого, как все. Вот она и нашла себя. Оля работала над своими картинами с ещё большим воодушевлением, а Сашка выкладывал фотографии этих картин в своём блоге. Олю хвалили. Оля даже покрасила волосы в чёрный цвет и одеваться стала так, как должна подруга такого юноши.
        Она была счастлива.
        И больше не цепенела на городском кладбище, где Сашка теперь частенько проводил время: бродил по дорожкам, рассматривал надгробия и ограды. Его уже два раза били, причём один раз тут, у кладбища, а второй в школе - и Марине Сергеевне пришлось вызволять его и проводить разбирательство - кто да за что. Сашка молчал, конечно же. И мужественно страдал, улыбаясь учительнице ртом с трагической дорожкой крови в его уголке.
        …Гликерии со скутером на городское кладбище было не попасть - нужно было перелезать через узкий пролом в ограде.
        Сегодня вечером Сашка пригласил её прогуляться с ним и Олей. Как раз снова растаял снег, земля стала влажной, чёрной и зовущей.
        - И что там делать? - с явной неохотой протянула Гликерия. - Да и ночь уже скоро настанет.
        - А я люблю ночь, люблю смерть! - воскликнул Сашка.
        - А я ненавижу смерть! - зло крикнула обычно весьма сдержанная Гликерия.
        И, передумав прятать скутер в кустах, чтобы всё-таки составить гуляющим компанию, завела его и уехала.
        Сашка в очередной раз засомневался в готстве Гликерии, хоть Оля и напоминала ему, что Гликерия и сама на этом не настаивает.
        - Нет, ну как же, я в Интернете читал - все правильные готы должны любить кладбища! Это для них принципиально! А то, где мы с ней были, - это какое-то старьё, а не кладбище! - не унимался Сашка. - Эх, если бы её зазвать на какой-нибудь форум! Там люди бы пообщались с ней и всё про неё поняли. Там такие матёрые зубры, они сразу понимают, кто настоящий гот, а кто нет.
        - Ну вот видишь, - заметила Оля, осторожно оттягивая Сашку за рукав от свежевыкопанной могилы, - как Гликерия и говорила: там у вас тоже всякие правила, требования… Надо им соответствовать. А ей самой по себе хочется.
        - Но имидж же обязывает! Зачем она тогда по-нашему одевается?
        - А разве это кто-то может запретить?
        - Ну нет. - Сашка фыркнул. - Эх…
        Кстати, у него появилось второе имя. Атрум[4 - От латинского прилагательного «atrum» - мрачный.] - так его теперь звали. И ник такой был, и вообще Сашку вполне бы устроило, если бы его называли только так. Пусть неоригинально, зато точно, так казалось ему. Оля пока не могла перестроиться на Атрума, чем несколько огорчала его.
        - А ты уверен, что те, кто пишет в Интернете, сами - настоящие готы? - поинтересовалась Оля. Она сама не знала ответа на все эти вопросы. - Может, они просто нахватались верхушек - и учат остальных жизни. А вы, дурачки, верите.
        - Это ты к чему? - Сашка взволновался - к тому же за спиной явно послышались чьи-то шаги и какие-то тени мелькнули неподалёку. А они только-только свернули в тёмную боковую аллею и брели вдоль новых могил. Время было ещё не позднее - Оля и Сашка любили приходить заранее и встречать наступление темноты под сенью оград и крестов, наблюдать, как спускается мрак и хоронит всё под своим чёрным плащом.
        - Да к тому, что настоящей правды-то мы и не знаем. И ещё я думаю…
        Договорить она не успела. Их поймали.
        Не злые люди, не выходцы из могил - полицейский патруль. Увидев, что это не бандиты, преступники или мародёры, плечистые патрульные погрузили Олю с Сашкой в машину, где проверили их данные по компьютеру, а после этого развезли по домам, сдав на руки родителям.
        И Оля оказалась перед мамой. Мама плакала, но не ругала её. Мама знала, что она влюблена. Мама сама когда-то была девочкой и помнила, как сложно найти себя и не потеряться среди остальных. Мама была самым лучшим человеком на свете…
        Когда вернулся с работы папа, они втроём поехали в ресторан - далеко, в пансионат на берегу моря. Волны безжалостно били о берег, и стёкла огромного окна, выходящего на морскую гладь, подвывали под напором ветра. Оля то вглядывалась в разгулявшуюся стихию, то смотрела на своих милых родителей, смеялась с ними, ела и пила.
        Они провели очень счастливый вечер.
        Глава 9
        Детская инквизиция
        Конечно, о том, что их задержала вчера полиция, было сообщено в школу. Одноклассники требовали от Оли и Сашки подробностей, а потому одолевали расспросами. Только Татьяна Огузова, которая обычно была лидером по сбору информации, ничего не спрашивала и всего лишь фыркнула презрительно:
        - Тоже мне, дети тьмы.
        Оля удивилась - неужели она хотела гулять с ними? Но почему активно не высказывала этого? Она ж за словом в карман не лезет обычно. Непонятно…
        Марина Сергеевна, как классный руководитель, ещё вчера была оповещена об этом событии - и пришла к выводу, что вот теперь-то и пора принимать меры.
        Поэтому сегодня с утра она поговорила с активистами школьного самоуправления - ребятами-старшеклассниками из «Комитета добра и порядка», посоветовалась, как лучше поступить. Ребята дали несколько дельных советов и пообещали, что не бросят в беде учительницу - да ещё такую, свою в доску!
        И Марина Сергеевна организовала классное собрание. Оно началось с середины урока физики - последнего сегодня. Так что с подводной лодки никому деваться было некуда.
        - Мы перестали быть командой, ребята, - так начала она свою речь, - вы не обращали внимания - каждый из вас стал сам по себе. Я понимаю, что да, каждый - это отдельная личность. Но для того, чтобы эта отдельная личность была интегрирована в современную действительность, она должна держаться коллектива. А мы? Что мы с вами сделали в эту осень? Каких успехов достигли? А ведь приближается Новый год - и каким столь безынициативный класс к нему придёт?
        Марина Сергеевна старалась вовсю. Но во время её речи кто-то читал в электронной читалке «Энциклопедию морских путешествий», кто-то толстый роман девятнадцатого века - явно не из школьной программы. Марина Сергеевна обличала Данилу Новикова, который перестал посещать общешкольный штаб активных мероприятий, и, таким образом, класс не узнал о подготовке к конкурсу «Первый среди равных» - и сейчас этот Данила продолжал витать в облаках, с отсутствующим видом глядя в окно…
        - Да - пусть вы учитесь хорошо, дружите, не ссоритесь, но не команда ведь, не команда! - говорила Марина Сергеевна. И бегущей строкой в её мозгу пульсировала мысль: «А вообще - зачем обязательно быть командой-то?» Но надо - значит, надо, а потому учительница продолжала.
        Двух вчерашних нарушителей она назвала клоунами и попугаями. И тем самым логично переключилась на своё персональное Мировое Зло - новенькую. Потому что была уверена - хорошие позитивные ребята Макушев и Соколова попали под её дурное влияние. И неуклонно катятся вниз. Во мрак. К депрессии и распаду личности. К наркотикам и смерти.
        В своей обычной манере Гликерия никак не отреагировала на это утверждение. Она продолжала спокойно сидеть за партой и смотреть учительнице в лицо.
        Даже класс активнее отреагировал, чем она. Ребята зашевелились, захихикали. Но, как, к своему удивлению, отметила Марина Сергеевна, никто не торопился сказать своё решительное «фи» интриганке новенькой, заклеймить позором ставшего чёрным неформалом Макушева, никто не осудил его подпевалу Олечку. Такую раньше хорошую девочку…
        А сейчас-то Олечка чем стала хуже? - пронеслась в голове Марины Сергеевны неожиданная мысль. Как-то даже повзрослела, в глазах появилось больше мысли, уже совсем не ребёнок, а взрослая интересная девушка. Но стала хуже, стала - раз подпевала, значит, стала! И подпевала-то она как раз этой самой Гликерии, которая мутит воду, накручивает вокруг себя тумана из тайн и загадок.
        И Марина Сергеевна решила начать сначала. Пусть всем будет понятно, что никаких особенных тайн тут наводить не нужно, а демоническую личность из себя строить - и подавно.
        - Я почему так много времени уделила вопросу о коллективе, - зашла радикально с другого бока Марина Сергеевна. - Коллектив мы уже давно сложившийся. А Гликерия у нас человек новый. И вы, вы, ребята, ленивые и неинициативные - даже не потрудились узнать, что она за личность, не постарались сделать её своим другом. Вы - равнодушные, вот что. Сейчас я исправлю вашу ошибку. Гликерия, выйди к доске. Выйди, выйди… И расскажи-ка нам о себе. Кто ты и с чем тебя едят.
        Соколовой Оле стало неловко за свою учительницу. Шуткой о том, как именно её едят, Гликерию можно было только отвратить от себя.
        Но выдержки новенькой было не занимать. Она вышла к доске. И молчала. Качался на фоне чёрной водолазки её серебряный кулон. Бледное детское лицо было спокойным.
        Марина Сергеевна уже требовательно сказала «Ну?» из дальнего угла кабинета. Гликерия подняла на неё глаза, которые явно смеялись. Выждала паузу - длинную такую паузу, которая создала повышенную тишину в зрительном зале. И, улыбнувшись уже отчётливее, кивнула:
        - Спрашивайте.
        Марина Сергеевна чуть не заплакала. Опять - она опять командует ею, взрослым человеком! Вот как ей это удаётся? Приказала, чёрт побери, «спрашивайте»! «Ну так и спрошу! Спрошу!» - решила Марина Сергеевна.
        - Ну, тогда расскажи, откуда ты к нам приехала, кто твои родители, чем ты увлекаешься, какое неформальное течение или субкультуру представляешь, какую, например, музыку больше всего любишь.
        Гликерия посмотрела на учительницу, почесала нос и ответила:
        - Приехала из Москвы, что касается родителей и музыки, то мои родители…
        Вздорный клоун Димка Савиных испортил Марине Сергеевне всю малину. Он, как павиан на пальме, запрыгал на стуле и прогоготал:
        - Ты, главное, расскажи скорей, что ты за субкультура! Мы про анархо-готов ничего не знаем.
        С грустным сожалением взглянув на Димку, Гликерия проговорила:
        - А музыку я больше всего люблю классическую.
        Просто вот треснуть по черепу этого дурацкого Савиных хотелось! Чтобы не встревал! Ну ведь всё испортил… Марина Сергеевна понимала, что раздражение её перешло границу и теперь нарушает нужную ей, как педагогу, линию поведения. Но остановиться уже не могла.
        - Неправда! - воскликнула она и широкими шагами направилась к доске. - Зачем ты выделываешься? Почему ты так себя ведёшь - выпендриваешься, как сказали бы ребята? Не отвечаешь на вопросы, тайны всё какие-то создаёшь. Да ещё и врёшь.
        - В смысле - «вру»? - искренне удивилась Гликерия. И даже оживилась.
        Марина Сергеевна в сердцах хлопнула ладонью по углу парты:
        - Или издеваешься. Как можно любить классическую музыку?
        - То есть?..
        Марина Сергеевна поняла, что перестаралась. Кровь загорелась под кожей её щёк - лицо запылало. А лицо Гликерии выражало то, что девчонка сейчас просто расхохочется - чего, кстати, никто ещё никогда не видел.
        - В смысле, - исправилась Марина Сергеевна, - я имею в виду, как её можно любить в твоём возрасте?!
        И тут же бойко, как свойская продвинутая училка, принялась сыпать именами поп - и рок-звёзд, названиями групп - как бы спрашивая: это ты любишь? Или это? А может, это? Нет, нет, опять нет? Это был способ, безотказно проверенный на тысячах примитивных умов. Конечно, он сработал и сейчас: некоторые из сидящих в классе одобрительно захмыкали - во даёт наша Мариночка, смотри-ка: трёт по теме, держится в курсе, просекает фишку. Эти слова лились в уши Марине Сергеевне как бальзам. Свои, это свои! Так что пусть Гликерия и те, кто за ней обезьянничает, сморщились, услышав все эти словечки, симпатию аудитории Марина Сергеевна вернула.
        - Ладно, дорогая, - с улыбкой сочувствия глядя на Гликерию, проговорила она, - тяга к классике похвальна. Стараешься показать себя образованной барышней, молодец. Но так всё-таки ответь - ну а из современной-то музыки что? Что-то ведь тебе нравится?
        - Да много чего. Но я люблю музыку не напоказ, а для себя, - ответила Гликерия и помахала в воздухе коммуникатором. - А если действительно интересно, у меня вот с собой немножко. Из современных и Theatre of Tragedy, и Unheilig тут есть, а из старых… HIM и Tiamat. Можно включить тихонько - красивая музыка. У Tiamat есть такое - как будто викинги плывут. Плывут и поют. Даже слышно, как будто вёсла по воде плещутся.
        - Давай, включай! - закричали со всех сторон, Марина Сергеевна еле успокоила эту внезапную бурю.
        И в момент, когда буря ещё не утихла, открылась дверь и в кабинет деловитой цепочкой вошли несколько человек старшеклассников. «Занимайтесь, занимайтесь, не обращайте на нас внимания!» - шепнул Марине Сергеевне один из них. Это пожаловали приглашённые ею «Добро и порядок». Они заняли свободные последние парты и слились с массой.
        Соколова Оля смотрела на Гликерию, любуясь. Новенькая держалась с большим достоинством. Оле даже казалось, что это она кино сейчас смотрит - так всё получалось красиво и драматично. Опасность усиливалась - комитет по наведению порядка шутить не любил. И являлся только в самых серьёзных случаях.
        «Не сдавайся, Гликерия!» - повторяла про себя Оля.
        Добившись тишины в классе, Марина Сергеевна, приободрённая поддержкой, задала Гликерии, которая всё ещё со своим непригодившимся гаджетом послушно стояла у доски, следующий запланированный вопрос - почему она не пришла на недавнюю дискотеку? Потому что ей не нравятся дискотеки - так ответила Гликерия. Ха! Почему прогуляла, когда их классу подошла очередь быть «Патрулём добра и порядка»? Потому что не любит, не умеет патрулировать, а надзирать не хочет.
        - Ясно… - кивнула Марина Сергеевна.
        И вдруг поняла, что говорить-то ей дальше и нечего. Марина Сергеевна не могла не заметить, что её ученики смотрят на новенькую с одобрением. И, к своему удивлению, отметила следующее. Класс не хотел её ненавидеть - такую неформалку, так и не признавшуюся, блэк-металлист она, гот, сатанист-анархист или ещё кто-то. Не хотел отторгать. Её нелюдимость и скрытность никого не взбесили. И не потому, что все в девятом «А» оказались равнодушными. В первый раз Марине Сергеевне пришла в голову мысль о том, что её ученики - другие люди. Не такие, как она. И даже не такие, какими она их считала. Какими они, в принципе, должны быть - ведь дети в своей массе очень конформны. А они, оказывается, люди, для которых гадкий утёнок не проблема. Им, оказывается, с ним интересно. Может, кто-то из них загадится на манер этого утёнка, а кто-то, возможно, оставаясь белым и пушистым, будет рад этому необычному и гадкому персонажу - такому, какой он есть. А кто-то, может, интереса не проявит - но и агрессии тоже.
        И ещё она подумала: да пусть живут как хотят, не самые ведь плохие дети! И новенькая, и её повторюшки старенькие - Соколова с Макушевым. Что она, Марина, в самом деле, как собака на сене - у самой жизни нет, и другим надо испортить?.. Марина Сергеевна поняла, что устала: устала завидовать и расстраиваться, устала сожалеть о своих неудачах, бороться, пытаться и дёргаться. Устала быть активной. И пассивной тоже. Ей захотелось понять - а какая она настоящая? Вот какая она - Марина, без ежедневного задора в школе, когда нужно изо всех сил стараться не ронять марку перед коллегами и детьми, без единства и борьбы противоположностей с мамой. Она ведь и не помнила себя - она помнила только свой внешний образ. И она прикладывала усилия, чтобы улучшать и улучшать его. А что хочется лично ей? Чтобы не соответствовать, а именно просто быть? Самой собой быть.
        Эх, взять бы больничный лист и уехать куда-нибудь, чтобы там, на свободе, попробовать заглянуть себе в мозги, что ли. Нет, в душу. Наверное…
        «А ты, Гликерия, прости, - зная, что никогда этого вслух не скажет, подумала, глубоко вздохнув и глядя на новенькую, Марина Сергеевна, - хорошая ты девочка».
        Марине Сергеевне хотелось отпустить всех по домам. И самой бежать - бежать незнамо куда, но чтобы быстро, со свистом ветра в ушах, чтобы прополоскались мозги и всё каким-нибудь чудесным образом переменилось.
        Но столь опрометчиво (как она сама теперь понимала) приглашённый ею комитет никого не отпускал просто так. Один за другим дети при исполнении стали выходить к доске.
        - Ну, девятый «А», - оглядев собрание, как ласковая мать, улыбнулась Лана Бояршинова, и постепенно улыбка сходила с её лица, уступая место грозе и праведному гневу, - у вас тут и раздрай. Просто анархия какая-то. Что ж вы творите? И вы заметили, Марина Сергеевна, что именно в вашем классе появились вот такие ряженые, - кивнув на Макушева, презрительно проговорила Лана, - сначала одна приехала - вся такая загадочная, а теперь вот ещё и остальные подтягиваются, крестами обвешиваются, глаза чёрным подводят.
        - Я не подвожу глаза!
        - Помолчи, Макушев. И что, скоро весь класс станет депрессивным? А там и до суицидов недалеко. А то и хуже. И не надо нам рассказывать, и так ясно: от гота до сатаниста и убийцы - один шаг. Это страшно. Вот что кроется за такими милыми неформалами. По большому счёту, подобным людям не место в нормальной школе.
        - Надо разобраться в эстетике, а потом говорить! - крикнул Сашка, и Оле, сидящей рядом с ним, стало его даже жалко: как будто это пискнул маленький чёрный цыплёнок. - Ничего вы в готике не понимаете!
        - Это вы кое-чего не понимаете, - покачала головой Лана. - Я смотрю, вы тут так радостно расслабились. Что с вами случилось?
        Но девятый «А» не владел искусством переговоров. Все сидели и молчали. Дискуссия не завязывалась. Никто из обличаемых не оправдывался.
        Тогда комитету, как до этого и Марине Сергеевне, пришлось зайти с другой стороны.
        - И вообще, девятый «А», что с вами такое происходит в последнее время? - с напором включился активист Боря - гроза лентяев и нарушителей. - Вас в школе как будто нет. Все вовлечены в процесс развития и общения, и только вы тормозите.
        - Вы знаете свои показатели? - тряхнула пухлой распечаткой Катя Андронова - председатель этого комитета, девушка, по мнению Марины Сергеевны, удивительно невзрачная и бесталанная, но с гигантским желанием пробиться в руководители жизни. - Ваш класс занял последнее место в конкурсе стенгазет - хотя раньше уверенно побеждал, а в общешкольной тим-билдинговой игре вообще не участвовал - как это так? И на подготовке к новогоднему празднику ваших раз-два и обчёлся. Я правильно говорю, Костя? Игнорируют они концерт?
        - Ага, - широко кивнул из дальнего угла Костик Комков. - Ну а чего им до нашего мероприятия? У них тут свои концерты. Просто лекторий какой-то. Про что там сейчас была лекция-то? Про музыку. А до этого музыки в вашей жизни не было, в дикий край приехал миссионер и начал проповедовать…
        В классе хихикнули. Марина Сергеевна испугалась. Она плохо знала жизнь, но тут поняла, что за такими интонациями скрывается… месть.
        - Мы уже давно наблюдаем за вашей новой соученицей, - подхватила Катя, - и складывается впечатление, что она негативно влияет на всех вас. Как такое может быть, объясните мне?
        Никто, конечно, объяснять ничего не хотел. В окно заглянуло солнце, разорвав многодневную завесу мутных туч. Солнце - главная радость здешних мест. Свобода, улица, солнце!..
        - Твой способ выделиться - довольно примитивный, - с сочувствием и жалостью посмотрев на новенькую, которая присела на угол первой парты и наблюдала за разворачиванием атаки, заговорила Лана Бояршинова, - кого ты хочешь удивить? Кого поразить? Ты пытаешься доказать свою уникальность? Это надо делать по-другому. Ты выбрала неверный путь. Это смешно.
        Конечно, все ждали, как отреагирует новенькая. Оля Соколова увидела, что Танька Огузова даже диктофон настроила. Ясно. Если комитет собирался кого-то прорабатывать, то вспоминалась каждая мелочь из поведения провинившегося. Летели пух и перья. Прорабатываемый признавал свою вину полностью, тщательно каялся и после долго ходил как прибитый пыльным мешком. Так было стыдно и неловко. Так что оказаться в числе тех, кого вызывали на комитет, было просто катастрофой.
        И Гликерия, конечно же, ничего об этом не знала.
        Вот и сейчас она промолчала, и по лицу новенькой было видно, что ей смертельно скучно. От её молчания Лане стало не по себе.
        - Если мы тебе все тут так не нравимся, чего ты вообще в нашу школу припёрлась? - не выдержала она.
        - Светлана, Светлана… - попыталась вмешаться Марина Сергеевна.
        - А за некоторые вещи из школы-то и вообще можно вылететь, - присоединился к Лане Костя Комков. - Так что нечего тут из себя строить колдунью на выезде.
        И тут Гликерия улыбнулась. Широко, радостно, как будто увидела любимую бабушку с блюдом пирожков.
        - А вот с этого и надо было начинать, - глядя на Костю, заговорила она. - С того, что один невинный юноша пострадал от руки колдуньи. Оставаясь при этом белым и невероятно пушистым. Разве можно такое простить? Собрав карательную команду, юноша пришёл мстить. Я не ошиблась, ребята из комиссии бешеного позитива, вы пришли помочь ему в этом?
        Голос у Гликерии сделался задорно-дурашливым. В подготовке концерта такая артистка всё-таки очень пригодилась бы. Но сейчас было не до смеха.
        Потому что члены комитета обиделись.
        - Почему это - помочь Костику? - пробурчал Боря. - Мы пришли, потому что… Потому что надо разобраться. Да, разобраться тут с вами…
        - Ах, разобраться с нами, - кивнула Гликерия. - Тогда ладно. А мне показалось, кто-то захотел услышать страшную историю про некую очень злую колдунью на скутере. Ну так я её сейчас расскажу, если кто не знает.
        Прищурившись, Гликерия посмотрела на Комкова. Тот заёрзал, но вид продолжал иметь бравый и победный.
        - Значит, Костя, - продолжала новенькая, - а то тогда ты подошёл ко мне и даже не представился. Помнишь, когда просил у меня скутер покататься? Просил, а я тебе, бедняжке, не дала. Ты, Костя, решил получить скутер любой ценой, даже схватился за него… А дальше что случилось, кто помнит?
        Гликерия в упор посмотрела на Лану Бояршинову. Марина Сергеевна автоматически тоже перевела взгляд на Лану. А зрители уж тем более ждали её ответа.
        - Ну, она его… - пришлось отвечать Лане. - Ты его заколд… Загипнотизировала!
        - Нет, - покачала головой Гликерия. - Я не умею гипнотизировать. Я показала просто обычный фокус. И кто хотел заколдоваться - заколдовался сам. А дальше вы себе всё сами придумали. Вот, смотрите…
        С этими словами Гликерия прошла к своей парте, взяла рюкзак и вытащила из него небольшой предмет.
        - Это электрошокер почтальона, - показав его классу, сказала она, - Штука безобидная и маломощная. Средство защиты от дурных собак и агрессивных людей. Кто хочет попробовать?
        Марина Сергеевна сама от себя такого не ожидала, но первой протянула руку к электрошокеру именно она.
        - Вот здесь - на кнопочку нажимайте, - передав ей своё оружие, сказала новенькая, - и приложите к открытому участку тела.
        Класс замер. Раздался лёгкий щелчок, и Марина Сергеевна резко отдёрнула электрошокер от своего запястья.
        - И всё? - удивилась она. Разряд был действительно слабый, но неожиданный.
        - И всё, - кивнула Гликерия. - Я просто прикоснулась этой штукой к твоей, Костя, ручонке, которой ты за мой скутер схватился. Шокер был у меня в одной руке. А другой я у тебя перед носом поводила, помнишь? Ты ведь видел во мне только жертву, которая не сможет оказать сопротивления и потому неопасна, поэтому спокойно на мелькание моих пальцев и отвлёкся.
        Костик сидел красный. И молчал. Девятый «А» хихикал. Марина Сергеевна чувствовала себя там, среди них, такой же девчонкой, настолько она была согласна с новенькой. Но на самом-то деле она оставалась учительницей. И ей надо было… продолжать держать марку.
        Она вернула электрошокер Гликерии. И только хотела сказать что-то веское, как Лана Бояршинова её перебила:
        - А теперь ты на учительницу напала!
        - Как? - весело удивилась новенькая.
        - Электрошокером! Ты в школу принесла запрещённую вещь.
        - Про «напала» - глупость, а про шокер - неправда, - убирая своё оружие в рюкзак, покачала головой Гликерия. - Он разрешён к применению на всей территории нашей страны. Вот инструкция. Я её с собой ношу.
        - Но ты гот, ты играешь со смертью, ты деструктивная, с тобой психолог должен разбираться! - затараторила Катя, стараясь перехватить инициативу - разбор поведения девятиклассницы срывался.
        - Ну что ж, пусть для вас я буду гот, - нахмурилась Гликерия. - Чтобы защитить и готику, и всё остальное, что вам не нравится. Я смотрю, вы тут выбились в самые главные ученики - и руководите остальными. А почему вы решили, что имеете на это право? Кто вам разрешил определять, каким можно быть, а каким нет? В тапках ходить или в бахилах, в чёрной одежде или в серо-буро-малиновой? Моё мировоззрение, моя чёрная одежда - это защита от вашего весёленького позитива, которым может прикрываться любая подлость и гнусь. Значит, участвовать в концерте, где вы показываете пародии на пародистов из телевизора, - это можно, а гулять там, где нравится, думать, о чём думается, дружить, с кем дружится, или вообще ни с кем не дружить, если не хочется, - это нельзя?
        - Ну конечно! Это школа, мы коллектив, так что надо уважать наши правила!.. - возмущённо начала Лана.
        - А мы вообще-то ходим в школу учиться, а не тусоваться, - отрезала Гликерия. - Достаточно соблюдать правила приличия. И всё. Коллективом становятся по доброй воле, а не потому, что так кто-то решил. Конечно, управлять людьми, собранными в коллектив, удобнее - но тогда тем более обойдётесь. Вы не имеете права лезть в частную жизнь - ни мою, ни моих друзей. И вести себя так, как хочется вам, вы меня не заставите. Это насилие. И ваш добрый надзор и контроль - форма угнетения. Я - свободный человек, так что фиг у вас получится меня угнетать. - Она повернулась к учительнице: - Марина Сергеевна, наверное, больше нет ко мне вопросов? Тогда я пойду. До свидания.
        Вскинув рюкзак на плечо, Гликерия прошагала к двери. И, обернувшись к Лане и Боре, которые остались стоять у доски, добавила:
        - Да - те, кто боится всего чужого и непонятного, называются «обыватели». Обывателям кажется, что хорошие и правильные - только они. А остальные должны или подстроиться под них, или исчезнуть. Так вот ещё раз фиг вам. Я тоже хорошая. Хороших на самом деле много. Всяких разных. И нечего устраивать тут суд инквизиции. Вот это как раз смешно.
        Дверь за новенькой закрылась.
        - Вот коза, я её сейчас догоню! - смело вскочил из-за парты Костик.
        - Сядь на место, - остановила его Марина Сергеевна.
        И тут же её пробрал холодный пот. Потому что Лана Бояршинова возмущённо проговорила:
        - Марина Сергеевна, а чегой-то вы против нас? Вы кого защищаете? Вы что, не понимаете, что так нельзя? Она нас с грязью смешала. Что это такое? Это нарушает демократические принципы. Я скажу завучу… Надо и директору сказать, чтобы…
        - Бояршинова, сядь и ты на место, - как можно спокойнее проговорила Марина Сергеевна, наблюдая в окно, как отъезжает от школы чёрный скутер.
        - Нет. - Лана направилась к двери. - Я не в вашем классе учусь. Мы не можем это так оставить. В вашем классе вообще дисциплины нет…
        - Как это - у нас нет дисциплины-то? - раздались голоса.
        - У нас всё нормально!
        - А чего мы?..
        Вот это точно началась катастрофа. В присутствии целого класса Мариной Сергеевной пренебрегали - одна девочка ушла, вторая вообще её просто послала куда подальше, отказавшись подчиняться. Что же тогда сделают остальные? Это закат карьеры? Поражение? Позор?
        Марина Сергеевна на ватных ногах подошла к двери и строго сказала:
        - Стой. Ты учишься в школе, а я учитель. Я не разрешаю тебе выходить из кабинета.
        - Марина Сергеевна, у вас и так будут проблемы, - усмехнулась Лана.
        - Так что - финита ля комедиа, - подскочивший к Лане Костик Комков отвесил потерявшей уважение Марине Сергеевне вычурный шутейный поклон и хихикнул.
        И тут… Чёрная молния метнулась из середины класса - и вот Костя Комков снова оказался на полу. Это Сашка Макушев не выдержал, вскочил с места и с размаху ударил его в челюсть.
        - Нечего тут паясничать, - встав над поверженным Костиком, заявил Сашка. - Быстро извинись перед нашей учительницей - и пошёл вон отсюда.
        - И вы все тоже давайте мотайте! - неожиданно поддержали Сашку одноклассники.
        Под решительным напором двадцати с лишним человек «Комитет добра и порядка» покинул кабинет физики. И даже Костика не успел подобрать. Пока он не пробормотал «Простите меня, Марина Сергеевна», девятиклассники держали его на полу.
        И скоро сами выбежали на улицу. Потому что Марина Сергеевна, смущённая, удивлённая и уставшая, отпустила их по домам.
        …Оля Соколова смотрела на Сашку и восхищалась им. Он был героем - благородным, смелым. Настоящим. Он наконец-то отомстил Комкову. Но - самое главное, защитил учительницу, спас свой родной класс, и с его решительного поступка началось восстание. Такого героического парня Оля любила ещё сильнее - хотя сильнее, ей казалось, было уже невозможно.
        Девятый «А» ещё долго бурлил на школьном дворе, обсуждая случившееся и строя предположения, что же теперь за всё это будет. Все, как и Оля, восхищались Макушевым. Он стоял - такой романтический, мужественный, его пальто развевалось на ветру, а лицо оставалось решительным и спокойным. Красавец. Девчонки и ребята наперебой восторгались им.
        Но Сашка торопился. Их ведь и так задержали после последнего урока, а у него начиналась тренировка. Так что скоро он умчался. Да и застеснялся он наверняка.
        Он такой…
        С разрывающей душу нежностью Оля думала про Сашку. Про Атрума. Про своего любимого человека.
        И медленно брела домой. Рядом с ней, подпрыгивая на ходу, расстроенным голосом бормотала Татьяна Огузова - про то, что теперь из-за всего этого её могут не взять в состав «Комитета» - несмотря на то, что она уже числится там кандидатом. Но Оля не реагировала на неё.
        А потом вдруг… вышла на дорогу, поймала такси и, не объясняя причины и не сообщая куда, уехала! Таня осталась одна - в удивлении и без малейшей информации.
        Глава 10
        Кто-то косит под гота
        Оля знала наверняка, где её искать. Почти сто процентов гарантии, что Гликерия была на заброшенном кладбище - ей нравилось в этом запустении с видом на степной простор, и она частенько гуляла тут после школы.
        Такси домчало Олю быстро. Но выгребло всю наличность. Так что, если новенькой на кладбище не окажется, до дома придётся идти, идти и идти…
        Очень сильно - и именно сегодня - Оле хотелось обсудить с Гликерией всё, что случилось. Оля бежала к кладбищу - и сердце её билось быстро-быстро-быстро. А вдруг никого тут нет - вдруг Гликерия отправилась домой или выбрала для прогулки другое романтическое место?! Но вот, кажется, свежий след колёс. Вот чёрный скутер - брошен под можжевеловый куст. А вот… Как такое может быть? Такого ведь не может быть, не может! И зачем, зачем?..
        Вообще-то, до этого мгновения Оля была уверена, что подобное в нормальной жизни не происходит. Что такой приём используется только в специально выстроенных сюжетах, то есть в книгах и фильмах - чтобы поддерживать интерес читателей и зрителей. Но оказывается - вполне. Вполне происходит иногда.
        Да.
        Вполне возможно оказаться в нужном месте в нужное время. И услышать всё с самого начала.
        Вернее - в ненужном месте. В ненужное время. И услышать… Лучше бы не слышать. И лучше бы этого никогда не происходило! Нужно, чтобы не происходило. Да, нужно! Но оно произошло.
        Они не видели Олю. Они сидели на поваленном дереве между рядом могил и полуразрушенным склепом. Сидели спиной к Оле. Которая всё слышала. Слышала, о чём они говорили.
        Слышала. И слушала.
        Стояла.
        И слушала. Слушала.
        … - Я знал, что найду тебя здесь. Я тебя чувствую, - говорил Сашка Макушев, который в данный момент должен был быть на своей тренировке. - Ты удивительная девушка, Гликерия. А сегодня ты вообще просто потрясла меня. Ты героическая личность. И ты чудо.
        - Спасибо, спасибо, да не надо уж так…
        - Так здорово - ты одна против всех!
        - Я не против всех. Я сама по себе. Это большая разница.
        - Да, да! - охотно закивал Сашка, соглашаясь. - Гликерия, ты не такая, как все! И я не такой, как все. Нас столкнула судьба. Мы…
        Гликерия выставила руку вперёд и замахала ладонью.
        - Эй, эй, ошибочка! Саша, я НЕ «не такая, как все»! Я такая, как я. А ты… Ну подумай: это же смешно - если все «не такие, как все», объединятся, они будут «как все они». Понимаешь? Именно поэтому я не хочу с кем-то объединяться. Мне живётся вполне хорошо. Кстати, а почему ты без Оли?
        - Ну при чём здесь Оля, - махнул головой Сашка, точно отгоняя наваждение. - Послушай. Дело во мне. В нас с тобой. Гликерия, всё, что происходит, не случайно. Я сейчас в школе это понял. Я люблю тебя! Ты - моя великая любовь. Я люблю тебя со всей адской страстью своего сердца. Это потрясение, это мрак, это что-то неземное! Это…
        - Погоди-погоди, что-о?!
        Это Гликерия оборвала страстный монолог Макушева-Атрума. Монолог, который слушала Оля, отказываясь верить, слышать, чувствовать, жить. Потому что такого просто не могло быть.
        Не могло.
        Но было. Оля сама ведь всё слышала и видела.
        - Ты ничего не путаешь? И никого? Я не Оля. Вы же с Олей… Оля же мне говорила, что ты…
        - Да что Оля! Да, как раз вот здесь, на этом кладбище, я говорил ей о своей любви. Я вдруг понял, что такое готская любовь. Я почувствовал - здесь, здесь! И я сказал об этом Оле. Я говорил ей - но как будто тебе. Так что мне сегодня стало понятно: мои отношения с ней - это типа тренировки. Она просто девчонка. А мы с тобой - одинаковые! Я в культуре, меня приняли как равного. Я уже договорился - мы можем поехать в краевой центр на тусовку, там в клубе «Аутодафе» будет готик-бал. Мы - с тобой! Я…
        - То есть ты меня любишь - и любовь твоя очень глубока, глубже самой глубокой могилы? - с пафосом воскликнула Гликерия - и Оля перестала чувствовать свои руки и ноги, такими они вдруг стали слабыми.
        - Да! - вдохновлённый её словами, подтвердил Сашка. - Люблю!
        - И твоя любовь сильнее смерти? Ты чувствуешь это?
        - Да!
        - Ты же знаешь, мир непоправимо гибнет, он раскололся - и трещина проходит по сердцу каждого гота… - не сбавляя пафоса, продолжала вскочившая с дерева Гликерия.
        - У меня тоже проходит!
        - А как же твоё сердце тогда может любить? - неожиданно будничным голосом поинтересовалась тут Гликерия.
        Сашка запнулся.
        - В общем, а ну иди-ка ты отсюда. - Оля увидела, как Гликерия усмехнулась и брезгливо одёрнула плащ, как будто к нему прилипло что-то отвратительное.
        - То есть?..
        - Иди отсюда со своей любовью.
        - Но почему? - растерялся Сашка. - Я тебя правда люблю, Гликерия! Как только может любить гот! Всем своим печальным израненным сердцем…
        - Да какой ты, к чёрту, гот! - с возмущением воскликнула Гликерия. - Так, только косишь под гота. Но это твои проблемы. Называй себя хоть готом, хоть ванильным сырком. А на самом деле ты обычный предатель.
        - Я не предатель! - возмутился Сашка, чуть не плача. - Я сейчас в школе за тебя Комкову отомстил! Я его ударил. Я…
        - А при чём здесь Комков? - спародировала Сашку Гликерия. - Ты всё равно предатель. Я презираю таких. На чувствах нельзя тренироваться. Со всей типа адской страстью своего типа особенного сердца.
        Оля видела, как Гликерия сделала шаг в сторону, но Сашка схватил её за руки и торопливо заговорил:
        - Я знаю, что нельзя! Но так получилось… Я имею право любить того, кого хочу. И люблю я - тебя!
        Гликерия выдернула руки и шагнула назад.
        - Не подходи ко мне даже близко. Никогда. А все эти бирюльки - сними, - махнув рукой в сторону Сашкиного египетского креста, зло проговорила она.
        И зашагала прочь.
        Да, Оля не стала прятаться. Да, Гликерия, а затем и Сашка увидели её. Да, лицо Сашки побледнело, а глаза Гликерии расширились до формата «манга».
        А за спиной у неё раздался Сашкин голос:
        - Девчонки, я всё объясню!
        - Бежим, - коротко бросила Гликерия, схватила Олю за руку и потащила к скутеру.
        Выезжая с кладбища, девочки увидели Димку Савиных, который с удивлённым воплем бросился навстречу. Они промчались мимо. И, уже обернувшись, Оля заметила, как он подбежал к мопеду. Вот, значит, почему Сашка оказался здесь так быстро…

* * *
        Они не догнали Олю и Гликерию. Их скутер несколько раз вильнул, уходя в лабиринт частного сектора, а затем резко поменял направление и снова выехал из города.
        Несколько раз Оле хотелось отпустить руки, оттолкнуться ногами - и на полной скорости свалиться на дорогу. Зачем жить, зачем нужна эта суета, если всё лучшее оказалось обманом?! Тренировкой! Но Гликерия как будто почувствовала Олино настроение - несколько раз она оборачивалась и кричала: «Оля, держись крепче! Сейчас остановимся! Главное - держись!»
        Так они и доехали. Перед девочками был пустынный морской берег - просто степь становилась просто морем. Тоскливо мотались туда-сюда волны, слабый влажный ветер лениво поддувал, принося с собой запах водорослей. Пухлая, точно подушка, туча, накрыла солнце. Она была одна на всём небе, но ухитрилась зависнуть именно в этом месте. Как нарочно.
        Зачем оно нужно - солнце?
        Теперь - зачем?..
        Гликерия заглянула в лицо Оле. Даже сейчас, с каблуками, провалившимися в песок, Оля была выше новенькой, так что Гликерия смотрела на неё снизу вверх.
        Она не жалела. Не говорила, что сочувствует. Не причитала - какой подлец он, Макушев. Гликерия спросила только:
        - Ты действительно его очень любишь?
        И Оля ответила, что, конечно, да. Её страдающая душа и пылающий мозг не знали другого ответа. Она знала, конечно, что, когда тебе изменяют или перестают любить, это обидно и больно, но сама ощутила это в первый раз. Да ещё в такой неожиданный момент. Что же он, Сашка? Час назад был таким героическим, таким смелым - и тут же подло переметнулся к новенькой. Которая вот она - стоит тут. И сейчас, кажется, начнёт уговаривать, убеждать, что надо перетерпеть, забыть, найти другого - и всё такое.
        Однако новенькая не уговаривала. Она снова зачем-то спрашивала - хотя Оля совершенно не могла сейчас отвечать ни на какие вопросы. Ну разве что кроме этого:
        - Прямо вот любишь его, да?
        - Люблю!
        - Это настоящая любовь? Ты уверена? Любовь?
        - Да! Мы вместе уже так давно, у нас всё по-настоящему, мы были друзьями, мы встречаемся…
        - Так друзья или любовь?
        - Сначала друзья, а сейчас - любовь!
        - Любовь. - Гликерия вздохнула и горько-горько повторила: - Понятно…
        Оля похолодела. Ещё пару секунд назад она думала о Гликерии хорошо: ведь там, на кладбище, она так решительно и беспощадно дала влюблённому Сашке отлуп. А сейчас… Сейчас, наверное, она готова рассказать о своём истинном отношении к нему. И ещё борется с собой - узнав, что у Оли к Сашке такое настоящее и сильное чувство. Неудобно ей всё-таки делать больно другому человеку. Неудобно - но приходится. О ужас!..
        Господи, так зачем же Гликерия сюда её привезла?! Где они находятся? Где город, где что - совершенно непонятно! Оле не хотелось слышать, как Гликерия сейчас начнёт рассказывать о своих готических чувствах к Макушеву, убеждать, что они друг другу действительно подходят - это будет невыносимо! Хотелось убежать - но только в какую сторону? Оля даже дёрнулась куда-то вправо, но Гликерия схватила её за руку.
        - Любовь - это здорово, - сказала Гликерия. - У меня любви никогда не было. Знаешь, Оля, мне кажется, что раз это у тебя настоящая любовь, то придётся за неё страдать.
        - То есть? - Качели смысла бросили Олю в жар. Что Гликерия хочет сказать? Что-то явно не о своих чувствах к Макушеву…
        - Ну… Страдать, - пожала плечами Гликерия. - Любить его без взаимности. Или как-то стараться вернуть. Страдания бывают разные.
        - Да-а? - такого Оля не ожидала совсем. - А зачем?
        - Что - «зачем»?
        - Страдать и любить без взаимности.
        - Как зачем? - пожала плечами Гликерия. - Любовь же. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что любовь - это счастье. И невзаимная - когда любишь, страдаешь, надеешься, ничего взаимного не получается, но ты всё равно любишь - и от этой своей любви счастлив. И взаимная - как результат, к которому всё-таки можно прийти, только через всякие переживания, трудности. Страдания то есть. Через целое море, просто через бездну страдания. Ну, вот они у тебя, эти страдания, и начинаются. Чтобы после них было счастье…
        Оля изо всех сил сдерживала слёзы. Слёзы злости и беспомощности.
        - Обычно страданий нагоняют, чтобы сюжет интереснее был - в кино или книге, - шлепком убирая с лица выбившиеся волосы, сказала она, - а в обычной жизни в основном всегда любовь складывается без таких ужасных страстей.
        - Ну и отлично! - улыбнулась Гликерия. - Но у тебя-то вот с ходу не сложилась.
        Оля заплакала и отвернулась.
        - Только не плачь, пожалуйста. - Голос Гликерии дрогнул. - Конечно, лучше всего, если бы любовь складывалась счастливо, взаимно. Но видишь, как всё на самом деле оказывается…
        Она вздохнула и посмотрела в сторону моря.
        А Оля представила себе, как любит Сашку - а он не отвечает взаимностью. И забывает о ней. Проходят годы, она всё любит, а у Сашки дети и внуки. Она любит, молчит, страдает и наслаждается своей прекрасной односторонней любовью. А у Сашки без неё всё очень даже хорошо. Фу. Такое не пойдёт… Тот вариант, при котором она носится за Макушевым и старается его вернуть - то упрашивая, то ревнуя, то шантажируя, то устраивая пакости его девушкам, Оле даже представлять не захотелось. Это невозможно. Нет. В таком варианте любовь ей тоже не нравилась. Хотелось только взаимной.
        - А как-то по-другому разве не может всё разрешиться? - неуверенно спросила она Гликерию.
        - Как? - удивилась та.
        - Подождать, пока он одумается и вернётся… - неуверенно проговорила Оля.
        - То есть подождать, пока в его печальном расколотом сердце, - Гликерия изобразила пальцами кавычки, - не пройдёт любовь ко мне?
        - Наверное…
        - А ты что, думаешь, это у него и правда любовь?
        - Да я-то откуда знаю?! - крикнула Оля и яростно взмахнула руками.
        Гликерия села на песок.
        - Одна настоящая любовь так быстро сменилась на другую? - не глядя на Олю, хмыкнула она.
        Оля дёрнула плечом.
        - Хотя, если ты помнишь, - жёстко продолжала Гликерия, - он сказал, что к тебе любовь была не настоящая, а тренировочная.
        А Гликерия оказалась беспощадной. Она будто раскатывала Олино чувство шипованными шинами.
        - Скажи, вот ты бы… - падая на холодный песок рядом с Гликерией и с надеждой глядя ей в глаза, спросила Оля, - как поступила на моём месте?
        - Если бы у меня оказался такой предатель? - Глаза Гликерии сузились. - Я бы ему не поверила. Не простила. И не поняла. Но есть великодушные люди. Они прощают и дают шанс. Они молодцы, они добрее. И, наверное, правы. Да и финалы их любовных историй наверняка все с хеппи-эндами… Но я уверена: предавший один раз не остановится уже никогда. Так что, как быть, не знаю…
        Оля кивнула, соглашаясь. Слезинка выкатилась из её глаза, скользнула на нос и капнула с его кончика. По щекам пробежали ещё несколько.
        Гликерия вскочила на ноги и потянула Олю за локоть.
        - Глупо говорить «не плачь», - сказала она, - ты плачь, конечно. Вот ведь… Я такого от него не ожидала. Вот и нагулялись мы с вами…
        …Девочки пошли вдоль кромки воды. Волны зализывали следы, что оставались на песке. Одна волна, вторая - и вот на гладкой поверхности не оставалось ни ямочки, ни борозды от колёс скутера. Если бы, думала Оля, в человеческой душе так быстро и бесследно затягивались раны…
        Вспоминая Сашку и его слова, Оля снова и снова принималась плакать. И, глядя на пустыннейший унылый пейзаж, вдруг поняла, что её тоска и горе как будто растворяются в общей тоске, сливаются с ней и… слабеют, пропадают. Да, Оля не знала, как поступит с непостоянным Сашкой, посыпавшиеся звонки которого сейчас игнорировала. Но она чувствовала, что со всем справится. Оле казалось, что вот сейчас, упав и ударившись о дно пропасти горя и несчастья, она устремилась вверх. Выживем, да, выживем! - весёлой песней играло у неё в голове. А Сашка - дурак! Дурак, дурак, дурак!
        Но - ну его! Ну его! Пока что…
        У Гликерии-то тоже проблема! Да ещё какая…
        - Они тебя замучают, - вздохнув, проговорила Оля. - Затаскают на всякие разборы поведения, запозорят. А учителя подхватят это и тоже житья не дадут. Были у нас такие случаи. В основном все сдаются - и до конца учёбы сидят тише воды, ниже травы, только чтобы не выперли. Один мальчишка в другую школу перевёлся. А ещё одна девчонка…
        - Я не сдамся, - перебила её Гликерия. - Не позволю им вмешиваться в мою жизнь. Знаешь, я ведь не очень умею ладить с людьми. А они агрессивны и беспощадны - если хоть чуть-чуть затронуть их интересы. Лучшее средство для выживания среди них - это быстрый и смелый ум. Но ещё важнее - острый язык. Те, кто привык нападать на всяких непохожих и необычных, хорошо понимают только силу и хлёсткое слово. На которое или не успевают, или не могут возразить.
        Оля подумала, что Гликерия, конечно, права. Но разве у самой Гликерии всегда получается защищать себя?
        - Знаешь, сколько раз я проигрывала? - как будто отвечая на её вопрос, проговорила Гликерия. - Сколько раз они «делали» меня - и морально, и даже физически?
        - Били?!
        - Ну да… Считай, что я слишком гордая, но вот об этом рассказывать я не буду, - нахмурилась Гликерия. - Сильные не боятся рассказывать о своих поражениях. А я не считаю себя сильной… Я знаю, какая жизнь ждёт тех, кого «сломали» и убедили влиться в общую биомассу. Я видела, как мучаются вечно проигрывающие, но несломленные. Которым и жить не удаётся так, как они хотят, но и сдаться они не имеют права. Вот и бьются… У меня умирали друзья. И выживали - те, которые сумели противопоставить тому миру, который им не нравится, что-то своё. Отходили в сторону. Вот про это, если хочешь, я как-нибудь расскажу…
        - Да, да!
        Гликерия прикрыла глаза, махнула головой и продолжала с жаром:
        - Я знаю, ты сейчас скажешь, что не все люди плохие и не все собираются плохо ко мне относиться.
        Оля именно это и хотела сказать, а потому улыбнулась. Но Гликерия не улыбалась. То, что она говорила, было для неё очень важно. Оля даже обрадовалась - ну вот хоть что-то Гликерия о себе расскажет.
        - Моя мама тоже говорит, что хороших людей больше, только они реже встречаются. Понимаешь, если умеешь комфортно существовать среди людей: не давать себя в обиду и не обижать никого - твоё счастье, а если не умеешь - то и не связывайся. Не общайся в смысле. Я не умею. Поэтому особо и не общаюсь, если ты заметила.
        Оля закивала.
        - Язык у меня не острый и ум не быстрый. Я стараюсь изо всех сил. Держусь такой надменной и неприступной, а на самом деле знаешь, как меня колбасит после общения с каким-нибудь Костиком. Которому нельзя - ну просто никак нельзя поддаваться!
        - Нельзя!
        - Но на эту старательную борьбу силы тратить не хочется. Только в школу-то ходить надо. А там… Знаешь, из кого вырастают противные тётки и дядьки, которые сидят в конторах, берут взятки, тупят и вредничают? Или всякие хитрые приспособленцы, наглые воры с добродушными лицами? Вот из таких детей. Не присылают же их с другой планеты.
        - Это точно… - согласилась Оля, вспомнив, как недавно они с мамой безуспешно бились с такими непрошибаемыми чиновницами в паспортном столе, которые сами ошиблись, а ошибку исправлять не хотели. Сколько времени потратили, доказывая очевидное…
        - Мир не только для них, но и для нас тоже, - жёстко заявила Гликерия. - Вон сколько вокруг всего интересного! Живи да радуйся. А у вас в школе ведьм выискивают. Мракобесие просто какое-то.
        Оля Соколова не стала пояснять, что о ведьмах-то как раз заговорили только с её появлением. Кстати, о ведьмах…
        - Гликерия, ну а всё-таки скажи, зачем ты бродишь по этим заброшенным местам, - спросила она осторожно, - тут, на море, мёрзнешь… По курганам карабкаешься… Извини, конечно - но так и кажется, что ты колдуешь.
        Гликерия засмеялась - громко и весело.
        - Колдую? Ну надо же!..
        - Вы - семья экстрасенсов?..
        - Нет, - остановившись, замотала головой развеселившаяся Гликерия. - И даже не семья вампиров - если ты об этом. И не оборотней. Мы - просто люди. Мы живем как хотим. Там, где бывает нам нужно. И где хочется. Мир большой. Посмотреть его хочется…
        Так Оля узнала, что у Гликерии есть родители и два старших брата-близнеца. Что тут она живёт с мамой, а папа и братья сейчас далеко. Но, проведя здесь зиму, мама и Гликерия воссоединятся с ними.
        - Погрузим в Новороссийске машину на паром, - добавила она, - и встретим весну в Румынии.
        Оля усмехнулась:
        - Да, Сашка сейчас точно бы оживился: «О-о, это наверняка Трансильвания? Вампиры, готические замки, да?!»
        Гликерия улыбнулась.
        - Нет, это на реке, примерно тридцать километров от морского побережья. Мой папа - археолог, изучает военные укрепления древних цивилизаций. Он с экспедицией и братьями как раз сейчас там, под Констанцей. Вот мы с мамой к ним и приедем… А в середине мая - в Москву! Впятером. Родители очень любят майскую Москву. А дальше… - Гликерия на секунду задумалась. - Может, мы с папой куда-нибудь поедем. Или только папа с мамой. Или я, папа и братья. Или в ещё какой-нибудь комбинации. Как получится. Мы же всё равно все вместе.
        Девочки стояли и смотрели в серое небо над морем. На закатное солнце наплыла новая подушка, скорее уже перина. Солнечные лучи прожгли её в нескольких местах, и снежный пух закружился в воздухе. Ветер растрясал тяжёлую перину и гнал к берегу - так что скоро она должна была прорваться.
        Повернув к Оле заледеневшее лицо, Гликерия предложила:
        - А поехали к нам в гости! Вот как раз и с мамой моей познакомишься! У нас ещё ни разу тут гостей не было.
        Ну вот и слежки никакой оказалось не нужно! Желание сбывалось. Новенькая сама зазывала Олю в свой таинственный дом. Эх, Сашка бы тоже обрадовался! Э, нет. Какой Сашка?..
        Конечно, Оля согласилась.
        Однако она не успела усесться на скутер, как зазвонил мобильный телефон. Мама…
        - Оля, где ты? - своим самым беспокойным голосом заговорила она. - Тут Саша бегает вокруг дома, волнуется - где ты и что с тобой. Говорит - вы поругались. Он тебе звонит - а ты звонки сбрасываешь. Давай скорее домой, время уже позднее.
        Напрасно Оля говорила, что всё с ней в порядке, что она просто задержится, потому что идёт в гости.
        - Нет уж, давай сейчас домой, - твёрдым голосом заявила мама. - Мы сейчас с папой приедем и заберём тебя. Ну, где ты, где?
        С помощью Гликерии, которая уже давно знала Олины родные края лучше, чем сама Оля, маме были сообщены координаты. И уже через десять минут машина с родителями притормозила возле девочек.
        - Скорее, замёрзла совсем! - затаскивая Олю в машину, командовала мама. - Нашли где гулять. И подружка давай забирайся, скутер мы положим в багажник. И поехали.
        Но Гликерия вцепилась в своего коня и ехать с ними решительно отказалась. Так и умчалась, чихнув два раза в момент прощания.
        - Куда это она? - удивились Олины родители. - Темнеет уже. Продолжать гулять?
        - Она домой, - объяснила Оля.
        - Но в той стороне никто не живёт.
        «Вот поэтому ей и туда», - подумала Оля, но ничего не сказала.

* * *
        С самых сумерек до ночи падал и падал снег. Он щедро валил пышными хлопьями, превращая пейзаж с одиноким рыбачьим домом и суровыми безлюдными окрестностями в милую уютную картинку.
        В доме и вправду было уютно и тепло, а девочке под тремя одеялами - жарко. Потому что она заболела. И вот теперь, как в раннем детстве, мама сидела возле её кровати и давала пить то горячий чай, то прохладный морс.
        - Ничего, - говорила мама, разглядывая показания градусника, - надо только продержаться ночь. А утром я съезжу за врачом.
        - Нет, мама, - отрицательно мотая головой, заявила девочка, - утром я должна быть в школе. Дело принципа, понимаешь? Отсижу уроки - и вези меня куда хочешь.
        Мама поняла её и согласилась.
        Глава 11
        Самый некоторый среди особенных
        Красный нос, по которому раз в минуту проезжал платок с голубой каёмочкой, не казался ни готичным, ни героичным. Однако Гликерия просидела все уроки, проигнорировав разве что физкультуру, которую из-за ремонта спортзала всё ещё проводили на улице. Оля Соколова пронаблюдала, как безмятежно она прошагала в коридоре мимо Ланы и её окружения, как спокойно выслушала сообщение завуча, которая в присутствии Марины Сергеевны поведала, что через неделю у них состоится родительское собрание особо серьёзного уровня - с присутствием учеников и тщательным разбором их поведения.
        Оле Соколовой и без расспросов было понятно, что Гликерия могла бы спокойно болеть дома, но она пришла в школу, чтобы не подумали, будто ей страшно и она благоразумно отсиживается.
        Они почти не разговаривали - Гликерия хлюпала носом и тяжело дышала. Только жизнеутверждающе подмигивала Оле: держись!
        Оля держалась. Хотя мечтала о том, чтобы всё оказалось по-прежнему. Например, чтобы было утро вчерашнего дня. Когда ещё ничего не произошло, когда Сашка…
        Ну да что Сашка? Днём раньше, днём позже тайное стало бы явным. Раз он стал такой влюблённый.
        Димка Савиных несколько раз подсаживался то к Оле, то к Сашке, тормошил их, сочувствовал. Оля даже не ожидала, что ему окажется так не всё равно.
        - Вы ведь из-за новенькой поссорились-то, из-за новенькой? - дёргая Олю за рукав, выпытывал он. И тут же советовал: - Ну-у, далась она вам! То следят они за ней, то хвостом ходят. Оставьте её в покое - раз на неё так начальство взъелось, то нечего вам рядом отсвечивать. Тоже в мясорубку попадёте - а оно вам надо?
        Оля бросила взгляд на Гликерию. Щёки её горели непривычным румянцем, а слишком прямая спина и подчёркнуто независимый вид делали её похожей на маленького несгибаемого солдата. Она действительно не сдавалась. Оля считала её своим другом. Другом… Даже если таким же другом сама Гликерия Олю и не считала. Всё равно. Так что как её оставить в покое? «Я пью за здоровье немногих, немногих, но верных друзей!» - про себя проговорила Оля, салютуя коробочкой сока и подставляя такую же Гликерии.
        Увидев это, Димка недовольно фыркнул и снова, как бабка-сваха, забубнил Оле в ухо:
        - Давайте миритесь с Макушевым! Вы так давно встречаетесь - а из-за нового человека всё перечёркивать? Третий, как говорится, лишний. Обсудите свои отношения, простите друг друга, помиритесь - и порядок!
        Оля посмотрела на Сашку, который сидел в другом углу класса с наимрачнейшим видом. Конечно, понять, почему он был мрачный - потому, что ему отказала Гликерия, или потому, что он раскаялся и тоскует по Оле, было сложно. Это предстояло как-то узнавать. Спрашивать у него как-то. То есть первой подходить? Ни за что!
        Конечно, Димка Савиных был прав. Всё вернуть, помириться! Но предавший один раз предаст ещё… Снова стало жалко - и себя, и Сашку. И их отношения - такие славные, такие романтические… Эх, если бы не Гликерия! Хотя, наверное, какая разница? Пришла бы в класс какая-нибудь трэшка, растаманка, девушка-скаут или энергичная реконструкторша, он бы тут же метнулся в её религию, очаровался, влюбился. А с Олей… А на Оле он тоже просто потренировался бы.
        После этой мысли решимость и твёрдость к ней вернулись. Так что хоть душа её и рвалась к Сашке, Оля говорила ей: нет. Потому что хотела себя уважать и так понимала это уважение.
        …А Гликерия болела целую неделю - и в школе не появлялась. Зато появилась в Олиной почте и прочих электронных средствах связи. Так Оля увидела фотографии её семьи - все пятеро были счастливы и веселы, всем вместе им было явно хорошо. И фото «далёких, но сердцу родных» друзей Гликерии - действительно немногих, но очень колоритных персонажей, живущих в разных городах и сёлах. Кто-то из них был готом, кто-то просто кто-то.
        В школе Оля держала марку, игнорируя Сашку (а также подругу Татьяну, которая активно приставала с расспросами). И… И ничего - как-то жила. Даже хорошо жила. Она полюбила бродить одна. Скучный город заиграл удивительными красками - как будто Оля увидела его другими глазами. Своими. Не глазами Гликерии или Сашки, а именно так, как видела только она, Оля. Она думала о своей любви - вспоминала, как всё последнее время старалась соответствовать мрачной утончённости и благородной одухотворённости, которые были столь приятны её парню. Оля стёрла с ногтей чёрный лак и выбросила пузырёк. Волосы цвета воронова крыла, которые так радовали её дорогого эстета Атрума и насмешили Гликерию, стереть и выбросить было нельзя. Их частично спрятал широкий зелёный ободок и зажала в хвост резинка, так что теперь Оля напоминала себя прежнюю. Такой она больше нравилась и маме с папой, и, главное, себе.
        Вот только Сашкино кольцо Оля выбрасывать не стала. Оно было красивым и ни в чём не виноватым. И ещё музыка осталась с Олей. Та же прекрасная возвышенная музыка, которую слушали её друзья - настоящий и бывший.
        А что её рисунки изменились - так это тоже оказалось неплохо. Юноши и девушки теперь не казались средневековыми. Их прежние костюмы как будто соскочили с них, цепляясь за новые одежды - которые словно прорастали на их телах. Эти образы казались Оле гармоничными, приятными и понятными - как и эстетика, к которой не надо приспосабливаться, стараться соответствовать и лезть из кожи вон, чтобы быть там не чужой. Это как с Сашкой и его готикой. И как вышло с Гликерией - стать такой, как она, чувствовать и любить то же самое, бесстрашно совершать что-то неожиданное, сложное, запретное и ошибаться на самом лёгком - оказалось трудно и… ненужно! А быть другом, гостьей в удивительном, закрытом и одновременно бескрайнем мире этой непростой девочки - здорово! Да, Оля почти со стопроцентной уверенностью могла сейчас сказать, что «нашла себя». Нашла, да. Именно себя. Себя самую лучшую. Поэтому у Оли сейчас получалось… А получалось ни на что не похоже! «Ты, можно сказать, создаёшь новый стиль. Молодец!» - глядя на её рисунки, с завистью и уважением говорили ей девчонки-художницы. И преподаватели хвалили. Оле
было приятно.
        Мысли о стабильной и спокойной карьере экономиста или менеджера по туризму оставили её. Только художником - дизайнером одежды для сцены, для кино или просто для интересной жизни она видела себя в будущем. Только.

* * *
        А время, отделяющее девятый «А» класс от рокового родительского собрания с присутствием завуча и руководителей ученического «Комитета добра и порядка» пролетело незаметно. За день до него вышла на занятия болевшая новенькая - которую, как были уверены все в классе, ожидала особая нахлобучка. Правда, за это время как-то даже подзабылось, чем она особенно виновата, к тому же общий уверенный и спокойный вид Гликерии сбивал с толку.
        От встретившей её в коридоре Ланы, которая серьёзно и деловито спросила: «Готовишься? Учти, мы будем к тебе очень строги!» - она беззаботно отмахнулась с усталой улыбкой:
        - Ой, да перестань…
        И в день собрания её тоже явно ничего не тревожило - хотя большинство одноклассников ждали вечера с боязнью и трепетом: уверенными в том, что родителям расскажут о них только хорошее, были единицы.
        - Твои родители придут? - поинтересовалась у Гликерии Марина Сергеевна.
        - Да, конечно, - охотно ответила Гликерия.
        И Марина Сергеевна немного успокоилась. Ей самой уже не раз доставалось от руководства - за разброд и шатание в её классе. И пусть ещё ничего - ну совершенно ничего не случилось, в этом и крылась главная угроза. Случится. Потому что в девятом «А» поняли, что такое «внутренняя свобода». Это было опасно - и это было прекрасно!
        Прекрасно для самой же Марины Сергеевны. Её личная, развернувшая крылышки свобода переустанавливала её мозг, куда-то звала, чего-то требовала. Нового. Всё последнее время пребывая в депрессивных мыслях, на каком-то моменте Марина Сергеевна вдруг устала. Ей было горько за неинтересное детство, никакую юность и вот так вот проносящуюся молодость, когда ничего, кроме книг, больше не радовало её. Она и в пединститут-то пошла специально на отделение физики и математики - где, как правило, училось больше всего молодых людей. Но свою судьбу там не встретила. Вернулась домой, стала работать. Жениха, как требовала мама, найти не могла. Летом, правда, можно было гулять с курортниками - и ждать, что кто-то влюбится до такой степени, что увезёт с собой и там женится. Но Марина не хотела рассчитывать на курортников. Да и вообще на что-то, сделанное специально, как та же «неожиданная» встреча с сыновьями на выданье, которые были у маминых подруг. А мама ждала, мама намекала и переживала, мама приводила примеры из жизни удачливых девушек, мама ходила к свахе… Мама очень хотела своей девочке нормального
человеческого счастья. Марине очень хотелось порадовать свою любимую маму. Но теперь ей вдруг оказалось так всё равно, что она… Да, успокоилась. И ей стало легко - правда! Это они, ученики девятого «А», так своеобразно помогли ей.
        И вот теперь этим самым ученикам Марина должна была устроить взбучку. И родителям их - чтоб неповадно было воспитывать таких эгоистов, индивидуалистов, антиобщественных элементов и людей с завышенной самооценкой. Об этом должна была сказать она на собрании - так требовала завуч по воспитательной работе. Которая сама планировала ещё более обличительную и мобилизующую на борьбу с опасной негативностью и разложением речугу. И делала это всё для того, чтобы спасти целый класс! Спасти - а это немало!
        Так что Марине Сергеевне снова приходилось соответствовать. Не чувствуя больше в себе прежнего задора и рвения, она начала собрание.
        Вот они все - прежние, хорошо знакомые лица. За партами уселись родители, дети в основном выстроились вдоль стены и сидели за последними партами третьего ряда. Средний ряд оказался полупустым, только за несколькими партами устроились члены ученического комитета и завуч. И больше никаких новых лиц. Из новых была только Гликерия, которая, придерживая ногой пакет книг, которые она набрала сегодня в школьной библиотеке, подпирала стенку возле сидящей за партой подружки Соколовой. А родители её? Может, решила Марина Сергеевна, снова обводя глазами собравшихся, она их просто не заметила, пропустила? Вот эта женщина - это чья мать? Похожа на родительницу двойняшек Сидоровых. Или не их? А вот это чей папаня? А эта тоненькая дамочка - чья-то мама омолодилась или это старшая сестра пожаловала вместо родителей? Эх, вот не успела ещё раз спросить перед собранием у Гликерии - пришли всё-таки её папа-мама, так что мучайся теперь в догадках. Всё время она, Марина, из-за этой девочки мучается!
        Марина Сергеевна постаралась нагнать на себя побольше бодрящего недовольства. Но не смогла. С каждой минутой ей всё сильнее казалось, что она становится равнодушна и далека от всего этого - выявления, обличения, воспитания… Но что делать? Она была на работе, и она привыкла работать на совесть.
        Так что, договорившись с совестью и взбодрившись, она начала собрание.
        Вступительная речь Марины Сергеевны была позитивной и краткой. Так что довольно быстро для разбора на арену был вызван самый некоторый среди особенных. То есть Александр Макушев. Прилюдно побивший и оскорбивший своего товарища. И вообще - виноватый по многим пунктам.
        …Оля Соколова не ожидала, что сердце её собьётся с ритма и застучит часто и даже громко. Но Сашка шагнул к доске - и девочка обмерла. Конечно, он был ей по-прежнему дорог, этот гадский гот, готский гад…
        И если сегодня на уроках Сашка был в своей облегчённой, «казуальной» готике, то сейчас, к собранию, он изрядно принарядился. Увеличилось количество серебристых железяк, а под расстёгнутым пальто, которое он не снял, оказалась белоснежная рубашка. Камень рубинового цвета в центре чёрного клёпаного ошейника горел особенно яростно - как будто тоже, вместе с Сашкой, бросал свой вызов.
        Ну вот за этот вызов гота Макушева, конечно, и начали трепать. Завуч, Лана Бояршинова и особенно рьяная и правильная Катя Андронова задавали ему вопросы об учёбе, о том, в какой профессии он себя видит и почему устроил драку на классном часе. Его ответы всё меньше устраивали собравшихся, Сашкина мама уже плакала и только повторяла: «Что ж ты нас позоришь! Мы с отцом сколько раз тебе говорили - будь человеком, все вон ребята нормальные, а ты на кого похож!» Но сам Сашка держался. Одноклассники пытались сначала заступиться за него, но каждого одёрнул собственный родитель - и помощь захлебнулась.
        Марине Сергеевне было скучно. Да и ничего от неё сейчас тут не зависело. Она в разговор не вмешивалась, даже не модерировала его. Завуч тоже быстро умолкла и с интересом следила за активным обличительным процессом. Для неё это была нужная и логичная часть общешкольной жизни.
        … - Макушев, к твоему внутреннему разложению мы ещё вернёмся, - щёлкнув пальцами и привлекая внимание к себе, громко сказала чиновник Катя. - А расскажи-ка сейчас про свой маскарад. Что это ты так нафуфырился, как Ленский на дуэль? То как на поминки одевался, а сегодня почему-то рюшки-оборки. - Катя ткнула в грудь Сашки. - Что это на тебе за пижмы?[5 - Пижма - многолетнее травянистое растение семейства астровых.]
        - Где?
        - Что это за фижмы, мы хотим узнать, - поправила Лана Бояршинова. - И зачем? Ты же футболист.
        Оттянув край многослойной белоснежной оборки, Сашка улыбнулся и поправил:
        - А-а… Это не фижмы, а жабо. Элемент мужской рубашки. Разве не красиво?
        Реплики об уместности и неуместности, причитания Сашкиной матери, сообщившей, сколько он проработал на стройке, чтобы заказать в интернет-магазине и купить эту дорогую рубашку и кожаные штаны, выводы о будущем Сашки - мрачном, как его пальто, бесперспективном и беспросветном, предложения о том, что с ним можно сделать - всё это снова зажгло аудиторию. Родителям других ребят тоже удавалось найти что-то негативное в поведении собственных детей, присоединить всё это к прегрешениям Макушева. Особенно старался отец Димки Савиных - порицая сначала Сашку, затем своего сына, а затем перейдя на молодёжь вообще, он в конце концов забил всех и стал солистом. Клочки летели по закоулочкам. Из его слов выходило, что весь класс должен отправиться в военный лагерь строгого режима и там пройти «школу жизни». Нюхнуть её. Почувствовать шкурой. От такой перспективы содрогнулись даже родители. Но ничего возражать не стали…
        Чтобы снять тягостное напряжение и прервать речь солиста-обличителя, завуч не придумала ничего лучшего, как поинтересоваться мнением ещё одного персонажа, вызывающего беспокойство. Так перед собравшимися оказалась Гликерия.
        Глядя, как расползлись из тут же упавшего пакета её библиотечные книжки, она стояла и молчала. Сегодня на Гликерии был базовый комплект её одежды - водолазка и чёрный сарафанчик с капюшоном. Как обычно. Всё собрание она писала сообщения, шёпотом пояснив Соколовой Оле: «Это мама!» Теперь же, у доски, переписку ей пришлось прекратить.
        Марина Сергеевна представила её родителям одноклассников. Завуч назвала камнем преткновения. А Катя Андронова задала ей вопрос:
        - Ну вот теперь мы хотим поговорить с тем человеком, с появлением которого и началась вся эта нелепая и мрачная деструктивность. Гликерия, расскажи же нам - почему ты всегда противопоставляешь себя окружающим - нормальным хорошим ребятам, почему претендуешь на свою исключительность. И понимаешь ли ты, что заигрывания с подобной эстетикой до добра не доводят?
        Гликерия бросила взгляд на экран своего коммуникатора - там большими цифрами отразилось время, и, устало вздохнув, в свою очередь, задала вопрос:
        - С какой подобной эстетикой?
        - С демонической. Вы посмотрите с Макушевым друг на друга, посмотрите. Гробовщики на прогулке какие-то.
        В это время Соколова Оля смотрела на Гликерию с Сашкой - и изо всех сил просила чуда. Ну или хотя бы чтоб скорее их отпустили. Чтобы Гликерия не мучилась, чтобы Сашка не сломался и не предал свой мир - мир, как объяснял сам Сашка когда-то, радостной грусти и грустной радости, скорби и отрешённости, в котором, по Сашкиному же убеждению, всё мрачное раскрывает свои глубины и недра, дарит покой и понимание вещей; где страдания души - не проблема, а её развитие; где нет места суетливому, бойкому, мелочному. Где ему, Сашке, хорошо!
        И ведь он не притворяется - и не притворялся раньше! - вдруг подумала Оля. И поняла, что простила его! Что он снова стал родным и дорогим ей. Он имел право полюбить не её, а кого-то другого - даже если этот другой любить его не хотел. Он имел право на готику - как Гликерия имела право на свой романтизм и всё то, что и делало её ею. Такой странной. Но настоящей. Которой не надо себя ломать и стараться угодить общей норме.
        И Оля встала со стула, собираясь об этом громко сказать.
        Однако как встала Оля со стула, так и села на него обратно.
        Потому что…
        Гликерия тоже не стала смотреть за замершего рядом с ней у доски Сашку. Снова бросив взгляд на свой гаджет, который явно получил новое сообщение, она подняла голову и улыбнулась - широко и ясно.
        - Ну, что же ты молчишь? - нетерпеливо поинтересовалась завуч.
        - А говорить я буду только в присутствии своего адвоката, - всё с той же улыбкой сказала Гликерия. - Но не потому, что боюсь. А просто - так интереснее.
        В этот момент раздался стук в дверь. Затем она открылась…
        Когда в кино на помощь погибающему герою приходят «свои» - это нормально, этого все ожидают. Но когда вдруг в открытую дверь кабинета вошла чёрная-чёрная фигура, Оля Соколова, а с ней и все собравшиеся обомлели. Казалось, силы мрака выслали Атруму-Макушеву и Гликерии подкрепление. Воцарилась тишина, которая длилась долго - или же она просто оказалась такой неожиданной.
        Тем временем незнакомая женщина дружелюбно оглядела присутствующих.
        - Добрый день, - сказала она. - Простите, что опоздала. Так хотелось прийти вовремя, но дорога такая плохая - в середине пути колесо пришлось менять… Я мама вот этой девочки, Гликерии.
        …Марина Сергеевна потеряла дар речи. Но всё же в приглашающем жесте протянула руку и указала на свободные парты в среднем ряду.
        Адвокат Гликерии - её мама, аккуратно поддерживая юбку с длинной полосой засохшей грязи по краю, прошла и села как раз посередине пустоты.
        Вот это оказалась мама… Теперь было понятно, почему её девочка такая странная и своевольная. Казалось, что чёрный цвет одежды мамы ещё более чёрный, чем чёрный цвет одежды девочки. Чувствовалось, что мама ни капельки не боится выделяться и получает удовольствие от своего наряда. Всё у неё было подобрано тщательно и с любовью. Блестящие чёрные волосы, жёсткий корсет на тонкой талии, широкие, длинные - до пола, юбки с роскошными кружевами по подолу - ну всё, всё не позволяло оторвать от этой мамы взгляда. Она, как и её доченька, была неприступна и спокойна. Будто подсвеченное изнутри лунным светом, её лицо казалось фарфоровым, однако тёмные глаза с тяжёлыми веками не блестели, были тусклыми и печальными, а потому выглядели старыми, неподходящими к фарфоровому лицу, очевидно, улучшенному капитальным макияжем. Поэтому было непонятно, сколько маме Гликерии лет.
        - А мы вот вашу девочку обсуждаем… - первой, как хозяйка дома, была вынуждена выступить Марина Сергеевна.
        - Вижу, - кивнула мама. - Так что же она натворила?
        - Она неправильно одевается, - под давлением коллег по комитету была вынуждена высказаться Лана Бояршинова.
        Мама Гликерии повернулась к ней.
        - Так у вас в школе есть единая форма? Тогда мы обязательно её купим. Обещаю. А ещё что?
        - Ну…
        Разговор зашёл в тупик. Завуч призывно смотрела на Марину Сергеевну, Марина Сергеевна совершенно честно разводила руками - потому что и правда не знала, что сказать. Представители ученического комитета просто молчали. И пока руководители переглядывались, раздался голос Сашки Макушева:
        - Да нет у нас никакой формы. Просто мы с Гликерией, вот… Представители субкультуры. И нас…
        - Я не представитель! - мотнула головой Гликерия.
        - А я да! Ну, в общем… Нас за нашу одежду…
        - Конечно! - Завуч по воспитательной части, наконец, овладела ситуацией. - Нарядились какой-то нечистью. Чёрный - цвет зла, тьмы, негатива… И получается, что вы это всё и проповедуете.
        - Вот оно в чём дело… - Мама Гликерии поднялась со стула и неторопливо пошла между парт к доске. - Тогда позвольте мне защитить своего ребёнка. Я точно знаю, что Гликерия ничего не проповедует. А если речь у нас идёт о предпочтении в цветах - всего лишь! - то мы с вами вообще должны радоваться - значит, других проблем у наших детей нет!
        - То есть вы защищаете желание детей уйти во все эти депрессивные субкультуры? - воскликнула чья-то мама.
        - А вы знаете, что во все эти культуры сбиваются в основном те подростки, у которых или комплекс неполноценности, или психические травмы, или проблемы с социализацией? - поддержала её другая. - И вот они себе придумывают какой-то там особенный мир - потому что в обычном мире прижиться не могут. А зачем нашим нормальным детям попадать под их влияние?
        - Это не самое страшное, - ответила им мама Гликерии. - Лучше придумывать новый мир, чем идти в шпану, откуда самый близкий путь в преступники.
        - Но не все же идут в шпану - в основном-то все нормальные! - смело возразила Катя Андронова.
        - А кто устанавливает критерии этой нормы? - поинтересовалась у неё мама Гликерии. Катя ничего не ответила, и она продолжала: - Кстати, ханжа - опаснее металлиста или гота. Не буду приводить примеры великих людей, у которых тоже были проблемы с коммуникацией и социализацией…
        - Ну - так это великие! - протянул папа Димки Савиных.
        - А какая разница? - Мама Гликерии подошла к Атруму. Осмотрела парадный наряд, одобряюще улыбнулась. - Его счастье, - сказала она, - что с доминирующей эстетикой он согласиться не может, а заставлять остальных полюбить свою - не видит необходимости. Поэтому его право на самоопределение должно остаться неприкосновенным. Если взрослые хотят, чтобы уважали их, пусть уважают и подрастающих.
        Ученики одобрительно загудели. Марина Сергеевна жестами быстро попросила их замолчать, отправила Сашку и Гликерию по местам. Мама Гликерии тоже собралась садиться за парту, но вспомнила о чём-то, остановилась у доски и сказала:
        - А раз уж мы заговорили о предпочтениях в цветах… Если мы все верим, что это предпочтение непременно связано с мировоззрением. То я заступлюсь за чёрный. Я взрослый серьёзный человек с семьёй и высшим гуманитарным образованием. Как видите, мне явно по душе эта эстетика. Я много лет верна ей - и ничего… Когда-то давно, когда ещё не родился ни один русский гот, я была школьницей и купила в театральном магазине коробку грима. Я делала своё лицо очень белым, а глаза и губы очень чёрными. Я обожала декаданс, дружила с панками, поэтами, музыкантами, мечтала о мистических встречах в замке со стрельчатыми башнями… Я выросла. Не покончила с собой, не попала в дурдом или секту. Ну вот по душе мне мрачная романтика. Что поделать?
        Из дальнего угла на Олю Соколову смотрела её мама - и Оля чувствовала, что мама тоже любит её. И будет точно так же защищать. Если что.
        - …Мне кажется, чёрный - самый гармоничный цвет, - тем временем продолжала мама Гликерии, и Оля, которая не хотела ничего пропускать, сосредоточилась. - Он даёт покой, уверенность и силу. В ночной темноте лучше думается, тоньше чувствуется - точно так же и в одежде чёрного цвета. Это строгий цвет, он обязывает сохранять достоинство и вести себя благородно. И если уж это действительно вся проблема, из-за которой мы сегодня здесь собрались, то давайте я закончу так: скажите, какого цвета чаще всего бывает хорошее вечернее платье? И какого цвета ма-а-а-ленькое такое платьице рекомендовала каждой женщине иметь в своём гардеробе Коко Шанель? Или эта Шанель - тоже с позиции школьного образования женщина непозитивная?
        И в классе раздались аплодисменты. Хлопали дети - а родители и члены комитета завертелись во все стороны, глядя на них. Да и родители некоторые заулыбались и зааплодировали.
        За свою карьеру учительницы Марина Сергеевна ни разу не удостаивалась аплодисментов за высказывание. Только за песни, за танцы, шарады, конкурсы… С грустью подумав об этом, она улыбнулась. И тоже захлопала.
        Мама Гликерии приложила руку к сердцу, склонила голову в знак благодарности. Было видно, что держать аудиторию для неё не проблема. Она отыскала глазами Марину Сергеевну и обратилась к ней:
        - Вы извините, что так получилось. Обычно, как только Гликерия переводится в новую школу, я обязательно знакомлюсь с учителями, ребятами, представляю мою девочку. Она у меня натура тонкая и ранимая. А в этот раз я не успела, закрутилась с переездом… Мы часто переезжаем. Да и работы было много, я не могла прерваться… Дело в том, что я пишу книги, и бывает так, что для нового романа мне нужно пожить в подходящих для этого краях. Скажем - ради вдохновения… Так мы оказались в вашем городе. Прекрасные у вас места - очень, очень хорошо мне тут пишется!
        Она назвала свою фамилию. У Гликерии была другая, но у писателей и их детей это частое явление. Ну конечно, многие сразу вспомнили, что видели её по телевизору и на рекламах, а книги - в магазинах. Даже читали - особенно мамы помоложе. Мама Гликерии сочиняла истории про людей, которых не бывает, и эти истории принесли ей славу самой большой оригиналки.
        А Марина Сергеевна… Марина Сергеевна читала все её книги! Читала и перечитывала по нескольку раз. Вот и сегодня в её сумке лежал самый последний, недавно вышедший роман. Но чтобы сюда, в девятый «А» класс, да вдруг свалилась её дочка… Марина Сергеевна никак не могла предугадать такое…
        Ей столько хотелось всего спросить, обсудить. Мысли в голове и чувства в душе взвихрились, взболтались, перепутались. И… Марину Сергеевну охватил ступор. Она не могла сказать ни слова. Смотрела на бурлящий класс и молчала. Но слушала и понимала очень хорошо. Ей стало понятно, что мама Гликерии умело увела разговор в удобное для себя русло. Закрутила, запутала. Так что невозможно разобраться - мама Гликерии действительно рассказала правду о своей приверженности стилю, действительно всегда так одевается или же специально - для наглядности аргументов - сегодня нарядилась под стать своей девочке. Как бы там ни было - её запутанная таинственность произвела впечатление, убедила, лишила возможности нападать дальше.
        Марина Сергеевна подумала о своей маме… С каким королевским достоинством мама Гликерии защитила свою принцессу! А вот её мама смогла бы так? И - главное - захотела бы? На памяти Марины Сергеевны было одно - всю жизнь мама просила её не высовываться, не нарываться, стараться жить как все - потому что именно в таком поведении и заключается основная мудрость веков!.. Поэтому во всех из ряда вон выходящих ситуациях мама не поддерживала её - чтобы Марина задумалась и в следующий раз заняла правильную позицию. А ей так хотелось маминой поддержки - именно в чём-то из ряда вон выходящем…
        А вот мама Гликерии, видимо, всегда за неё заступается, прикрывает, поддерживает - вот потому-то девочка так и уверена в себе. Так что опять же везёт этой Гликерии!..
        …Щёлкали фотовспышки мобильных телефонов - никто не хотел упустить момент встречи с настоящей писательницей. Родители задавали вопросы - и стали такими оживлёнными, заинтересованными. Детям, которые просто не узнавали их, оставалось только молчать и наблюдать. Даже добрый и порядочный комитет оживился и забыл о своей миссии. Лана и Катя тоже оказались читательницами. Завуч читательницей не была, а потому просто…
        Нет, не ушла. А наблюдала за сорванным собранием. Для неё это тоже было из ряда вон выходящим. Но интересным. Завуч любила наблюдать жизнь во всех её проявлениях.
        … - Ну-ну, женщина-писатель! - вдруг после долгого перерыва раздался голос отца Димки Савиных. - Это интересно.
        Голос этот был громким, деловым, весомым. Мужчина очень себя уважал. И очень любил, как давно было понятно, вставить везде свои шесть копеек одной монетой. Везде - где можно и нельзя.
        Но этого не знала мама Гликерии. Она никак не отреагировала на его реплику, кивнула и продолжила отвечать на чей-то вопрос.
        Тогда Димкин отец снова постарался привлечь к себе внимание, приподнялся на стуле, накренился плотным телом вперёд и взмахнул рукой, словно подзывая официанта:
        - А подарите-ка мне свою книгу. Я её прочитаю и скажу вам своё мнение.
        Стоящая у доски мама Гликерии посмотрела на него сверху вниз. С удивлением - но не сильным. И с точно такой же интонацией, как когда-то Гликерия Костику, коротко ответила:
        - Не подарю.
        - Почему? - Шея Димкиного отца стала наливаться красной краской. Видимо, такого цвета было его удивление.
        Оля Соколова увидела, как стыдливо отвернулся Димка, которого папаша дома гоняет и поучает - его, такого бойкого и беззаботного. Ей стало жалко Димку. Да и остальным тоже.
        А тем временем писательница отвечала:
        - Потому что я не нуждаюсь в ваших оценках. Чем они будут так необычны?
        - Так это…
        - Ну тогда, пожалуйста, скажите, почему вы уверены, что мне нужны ваши комментарии?
        На глазах у всех происходило удивительное событие. Отец Димки растерялся. Его лицо побагровело - Оле показалось, что если бы у него сейчас выросла сопля, как у индюка, то он бы закурлыкал, замотал ею и в бессильном гневе распушил перья.
        Да и родители, собравшиеся в классе, смотрели на него и не верили своим глазам. Вот уже девять лет подряд он терроризировал каждое собрание. Такой умный, такой компетентный во всех вопросах, он объяснял, как надо жить, как воспитывать, чем помогать школе. С каким же облегчением вздыхали все, когда вдруг на собрание приходил не он, а кроткая Димкина мама. Правда, муженёк своими поучениями вбил её в землю по самые ушки, так что она обычно молчала и старалась ни на кого не смотреть - и её было очень жалко. А вот мужа её, который сейчас получал такие щелчки по носу, не хотелось жалеть никому.
        - Ну как же… - бормотал он, извиваясь под пристальным взглядом мамы Гликерии. - Я же просто… Я же ничего такого…
        - Ох, голубчик… Тогда совсем не так нужно было начинать. - Писательница смотрела всё так же насмешливо и спокойно. Она размазывала умного папашу по стенке - но при этом не обижала. А просто подтверждала своё право на независимость - независимость от таких вот пупков земли. - Вот если бы вы пришли с моей книгой, которую уже прочитали, попросили бы, например, на память автограф - тогда другое дело. А так… Уж извините.
        Её слова смыли отца Савиных под стол. И о нём забыли.
        Родители поднялись с мест, забыв, что идёт собрание. Марина Сергеевна не знала, что им ещё предложить - кроме сбора денег на новогодний праздник; ведь проблема, которая должна была стать лейтмотивом собрания, рассосалась сама собой. Так что со сбором денег разобрались быстро. И Марине Сергеевне пришлось сказать, что собрание на этом окончено.
        Строгая завуч, крайне удивлённая таким поворотом событий, не нашлась, что возразить - да и вообще, как реагировать. Переваривая увиденное и услышанное, она медленно прошла по коридору и, усевшись за стол в учительской, крепко задумалась.
        А в кабинете физики несколько оживлённых родительниц предложили продолжить общение в кафе.
        Вместе с ними в кафе отправилась и Марина Сергеевна. За всю её практику такого нестандартного завершения собрания ещё не было. Она не знала, что ждёт её от руководства за такое, но не переживала! Ведь не происходило ничего страшного. Наоборот - было весело. Мамы её детей оказались интересными, умными, а совсем не скучными тётками, которые приходили на собрание как на зачитывание приговора, ждали только плохой информации и очередного сбора денег. А уж появление матери новенькой - декаданс, книжки, чёрные кружева - ну здорово же!
        …Весёлая компания долго сидела в кафе - том самом, из которого когда-то Гликерия утащила Олю и Сашку в поисках романтизма. Там было малолюдно в этот вечер - и столики удобно придвигались друг к другу.
        Оля Соколова с папой приехали туда забирать маму, которая была довольна и счастлива. Всю дорогу повторяла, что такой интересной и независимой женщины, как мама Гликерии, никогда не встречала и что вот бы ей такую подружку.
        - Вот ведь мозг! Вот личность! - восхищалась она. - А такие мамы получаются из таких же девочек. Так что ты дружи с её дочкой, Оля!
        Глава 12
        Свет в окошке
        Школьная новогодняя дискотека называлась, конечно, балом. И пусть бал проходил на этот раз не в просторном спортзале, а в тесном актовом, атмосфера была самая праздничная. Только что закончился концерт, основу которого снова составляли перешученные шутки телевизионных шутников и развлекальщиков, а разбавляли песни и танцы, перепетые и перетанцованные оттуда же, никого это не обидело. Вот-вот мальчишки должны были убрать из зала кресла и стулья, так что в ожидании танцев девочки бродили по школе.
        Оля Соколова сидела на подоконнике и болтала ногами. Рядом с ней стояла Гликерия и, прислонившись лбом к стеклу, смотрела в темноту за окном. Ей, как обычно, хотелось сбежать. Наверное, хотелось - потому что Оля так до сих пор и не знала, понимает ли она свою подругу. На бал она пришла потому, что, как сама сказала, очень любит Новый год и все варианты его празднования. Но на концерте откровенно мучилась. Оля понимала: глупо заставлять себя любить то, что никогда не понравится. Зато искусно собранная экологически полезная деревянная ёлка возле сцены привела Гликерию в восхищение - и она планировала пробраться к ней поближе и рассмотреть как следует.
        …В гладких волосах Гликерии матово блестели жемчужины, их было много и на её белом платье. Платье являлось вроде бы вечерним, но в нём не виделось даже намёка на соблазнительность. Скорее, оно напоминало наряд инфанты - тяжеловесный, парадный, необходимый. В нём, наверное, было даже не очень удобно, но Гликерию, кажется, оно вполне устраивало. Оля Соколова смотрела на неё и прикидывала, как бы этот наряд улучшить - не меняя стилистики, но улучшить. Рядом с ней Оля в коротком голубом платьице на тонких бретельках казалась себе особенно лёгкой, изящной. Так что подруга выгодно оттеняла сейчас её красоту. Оле было даже немножечко неловко из-за этого. Одно было хорошо - что Гликерия не переживала по этому поводу.
        - Оля, а давай попробуем сплавать на развалины маяка? - спросила вдруг Гликерия, отрываясь от стекла. - Я узнала: его подмыло водой, и в один момент он вдруг рухнул. Такие у вас тут почвы… Это на мысе, километров пятнадцать от города. Надо только найти лодку - и по морю гораздо ближе получится. Там должно быть очень красиво. Согласна?
        Повернувшись к Гликерии и пристально глядя на неё, Оля спросила:
        - Ты мне тогда так и не ответила: неужели ты правда бродишь по всем этим заброшенным и страшным местам только для того, чтобы полюбоваться красотами, погрустить и порадоваться стихии?
        Конечно, Оля не надеялась уже на правдивый ответ - потому что давно поняла: Гликерия не любит говорить о себе, а тем более раскрывать тайны. Того, что она поведала до этого, видимо, и так было больше чем достаточно. Но Гликерия покачала головой и тихо проговорила:
        - Правда. Люблю бродить, смотреть… Но не только.
        - Ты ведь что-то ищешь? Или мне кажется?
        Гликерия нахмурила брови, взгляд её устремился в пространство. Затем опустила глаза, посмотрела на край платья - это уже было Оле хорошо знакомо. С таким взглядом Гликерия думала о всяком личном. И, уже глядя Оле в лицо, она сказала:
        - Да. Ищу. Я хочу найти самое романтическое место на свете. Такое, где это сразу - просто сразу станет понятно! Не знаю: может, это будет какой-то суровый и грозный пейзаж или просто здание. Или поле, на котором когда-то проходила какая-нибудь битва. Или ничего не проходило. Или маяк, откуда освещался путь к покою и дому, или тундра, или горы. Правда - не знаю. Я пойму это, когда там окажусь. Будет это зима, или осень, или особенно счастливое лето. Окажусь - и всё сразу станет понятно…
        - Найдёшь такое место - и что?
        Как раз в это время началась дискотека. Грянула музыка. Гликерия дёрнула плечом, молча сняла с запястья цепочку - ту свою единственную, которую обычно носила на шее, взяла в руки кулон, развинтила его. На ладонь ей выпала маленькая стеклянная ампула. Гликерия подняла её повыше и показала Оле.
        - Ещё недавно жил на свете один человек, - глухо проговорила Гликерия. - Очень хороший, просто прекрасный человек.
        - Твой любимый? - торопливо поинтересовалась Оля. И испугалась: Гликерия сейчас подумает, что она просто из любопытства, и…
        Но Гликерия отрицательно качнула головой и продолжала:
        - Нет. Мой друг. Он был очень благородным, образованным и умным. Никто не видел его слёз - с младенчества. А за несколько мгновений до смерти он заплакал: когда говорил мне, что хорошо бы отыскать его - самое романтическое место на свете. Так сильно ему хотелось жить, так мало он всего увидел и успел… Его слезу мне запаяли в стекло. И как только я найду такое место, которое мне покажется самым романтическим из всех, я разобью флакон и вылью эту слезу там. Понимаешь?
        - Да.
        Слёзы Соколовой Оли, может, и не были так ценны, зато их оказалось много. Девочка сама не знала, отчего рыдала - то ли из-за того, что сопереживала потерявшей друга Гликерии, то ли потому, что узнала причину её скитаний по дебрям и пустошам. Так или иначе, но Оля обливалась слезами, и казалось ей, что это плачет её душа. И слёзы души, думалось почему-то девочке, были похожи на жемчужины с платья Гликерии. Такие же светлые.
        - Оля, Оля, ну что ты?.. - слышала она под ухом взволнованный голос своей подруги. - Прости, это я зря…
        - Нет, нет! - мотала головой Оля.
        Не совсем понимая, кому она говорит «нет» - Гликерии или…
        К девочкам, расположившимся на окне в тупике коридора, шагал Сашка.
        - Пойдём танцевать, - произнёс он и протянул руку. Но кому - Оле или Гликерии? Пелена слёз - светлых, но обильных, смешавшихся с тушью для ресниц, мешала Оле это определить. Ведь если Гликерии - то это одно, а если ей, Оле, то, конечно, другое…
        - Ой, да что ж это такое-то… - раздался голос Гликерии.
        Всё понятно. Сашка - к ней. Да и как могло быть иначе? Оля вскинула голову, чтобы придать себе самый независимый вид. И увидела, что возле Гликерии материализовался Костик Комков. И приглашал в зал её… Значит, Сашка, всё-таки к ней, к Оле. А Оля к такому повороту событий оказалась не готова…
        - Ну зачем я тебе нужна - самоутвердиться? - тем временем взмолилась Гликерия, обращаясь к Костику. - Тебя и так тут все любят!
        - Нет, не самоутвердиться. - Костик широко улыбнулся и положил руку Сашке на плечо. - Просто для позитива. С Сашком мы замирили, давай и с тобой.
        - Охотно, - чтобы только от неё отстали, кивнула Гликерия. - Я тебя прощаю, танцевать не буду. И как-нибудь обязательно прокачу на скутере. Ну, договорились?
        Гликерия говорила быстро, нарочито добрым голосом - как с буйнопомешанным. В суетливом решении Костиных проблем ей совершенно не хотелось принимать участие - и пусть это было неправильно с точки зрения школьной дружбы.
        - Оки-оки! - явно взбодрённый чем-то горячительным, Костя, как призрак этой самой дружбы, исчез на просторах полутёмного коридора.
        Гликерия была неисправима и по-прежнему ни в ком не нуждалась. Конечно, кроме «немногих, но верных…» - как с радостной благодарностью поняла Оля. Подмигнув ей, всё ещё нерешительно стоящей возле застывшего рядом Сашки, Гликерия направилась в актовый зал со словами «Пойду ёлку рассмотрю».
        …Мимо Оли и Сашки проходили люди. И в том числе полной достоинства неторопливой походкой проплыла Светлана Бояршинова в окружении старшеклассниц. Она бросила на Олю и её непростого друга презрительно-насмешливый взгляд. Видимо, он не успел измениться, потому что несколькими метрами раньше навстречу Лане прошла Гликерия. Конечно, никто ничего не забыл и не простил, а потому всем нон-конформистам расслабляться и терять бдительность было рано.
        Но сейчас…
        - Потанцуем или поговорим? - мягко предложил Сашка. Его глаза, обведённые угольно-чёрной дымкой, смотрели с надеждой.
        Одет Сашка был в свой парадный субкультурный вариант. На дальнем плане у него за спиной проплыл наряженный в маскарадный костюм Димка Савиных, присмотрелся к ним с довольным видом и показал Оле оттопыренные большие пальцы. Добрая он душа, этот Димка, хоть и проблем от него немало. Оля улыбнулась ему.
        И взглянула на Сашку. Он оставался тем же - и тоже, как Гликерия, был последовательным в своём стремлении отгородиться от бодрого, разноцветного и весёлого, но, как он считал, убитого массовой культурой мира. И… Оля по-прежнему понимала его.
        Но для любви этого уже было мало - что Оля сейчас совершенно отчётливо и осознала. Может, и дружбы настоящей после того, что произошло, уже тоже не может быть. Но остаться близким для Сашки человеком - вернее, даже чтобы Сашка этим самым близким человеком для неё был, Оле хотелось. Правда. Для её нынешнего гармоничного и прекрасного равновесия между собой и миром этого было бы вполне достаточно.
        Но что же по этому поводу думает сам Макушев? Неужели по-прежнему влюблён-с?
        Ну вот сейчас и выяснится.
        - Потанцуем. - Оля улыбнулась и взяла Сашку за руку. Чуть слышно стукнули друг о друга их кольца.
        - Носишь?
        - Ношу, красивое. И танцевать люблю.
        - Спасибо! Оля, а помнишь, ты как-то говорила, что гот без подружки - это тема?
        - В смысле? - Оля сразу поняла, о чём он хочет сказать. И… радости от Сашкиных слов оказалось гораздо меньше, чем она ожидала. Грусти. Грусти гораздо больше. И ещё надежды: «А может, всё-таки?..»
        - …Гот без подружки - одинокий такой. Который не собирается искать новую любовь, помнит о прошлой, тоскует… - во время Олиных размышлений объяснял Сашка.
        Как это было на него похоже - использовать все подручные средства для создания собственного имиджа. Оля даже улыбнулась этой своей мысли. А Макушев понял её улыбку как знак согласия.
        - Ты понимаешь меня, да? - обрадовался он.
        Ну да, Оля понимала. И не сердилась - особенно на то, что она оказалась «подручным средством». Ей страдать по этому поводу просто не хотелось. И пошутила она без всякой затаённой тоски:
        - Только ты поясни: о какой прошлой любви будет помнить тоскующий одинокий гот - обо мне или о Гликерии?
        - Ну что ты всё… - с растерянностью в голосе пробормотал Сашка. Попытался энергичнее прижать к себе свою дорогую Олю, сам понял, что не надо. И до конца танца молчал, с преданной улыбкой глядя Оле в глаза.

* * *
        За окнами бушевала непогода. Штормовые волны с рёвом налетали на берег, ветер рвал в лоскуты всё живое и неживое, а то, что ему не поддавалось, яростно освистывал. Поэтому старые стены одинокого домика на границе моря и степи выли и стонали на разные голоса. Но мама и девочка не боялись. Они сидели в своей большой кухне на нижнем этаже дома. Устроившись за широким столом, мама работала на ноутбуке. А девочка, открыв дверцу, гребла кочергой в красных печных углях и пристраивала среди них медную кофеварку на длинной ручке.
        - Ты довольна жизнью, Гликерия? - спросила мама, оторвавшись от экрана компьютера.
        - Вполне, - улыбнулась девочка, повернувшись к ней.
        - А как твои друзья?
        - Подруга, - уточнила девочка. - Я наконец-то позвала её к нам в гости.
        - Вот и молодец.
        Вода закипела, запахло кофе, девочка принялась мешать его. Затем налила в чашку, принесла маме.
        - Спасибо. Очень вовремя, - поблагодарила мама. - Ну что, подышим свежим воздухом - и спать?
        - Да, пора.
        Не выпуская из рук кофейной чашки, мама направилась по лестнице вслед за девочкой. Через её комнату они вышли на террасу. У-у, как схватился безжалостный зимний ветер за края их одежды, как вцепился в волосы! Он завывал, дуя в выщерблины на стенах дома, он перемешивал с колючим снегом разбитые о камни брызги морской воды - и швырял в двух людей, что решились в такую непогоду полюбоваться его работой. Обхватив руками плечи, девочка подставляла ветру лицо и хохотала. Мама пила кофе, вглядываясь в буйство стихии, и, довольно улыбаясь, повторяла: «Хорошо! Ух, хорошо!»
        «Восторг!» - добавляла девочка.
        Что и говорить - великолепный вид открывался с их террасы. Слева море, справа степь, прямо - узкая полоска обрывистого берега.
        Бледная луна пыталась оставить свой след на земле, прочертив по степному простору серебряную дорожку. Но тени рваных туч так быстро неслись по небу под натиском бури, что стирали её. И дорожка лишь дрожала, как будто её затаптывали привидения.
        Мама и девочка смотрели в непроглядную темноту ночного моря. Далеко-далеко, на другой его стороне, находились сейчас их самые дорогие и любимые люди. Которые точно так же скучали и ждали встречи.
        - Ну, вот теперь совсем пора?
        - Да, мама.
        Мама и девочка покинули деревянную террасу. Закрыли плотно дверь. Дома было тепло и приятно. Чуть слышно потрескивали электрические калориферы, от этого в комнате казалось ещё уютнее и спокойнее.
        …Умытая девочка в длинной ночной рубашке подошла к маме, которая ждала её, задумчиво застыв в кресле. Когда девочка забралась под одеяло, мама поцеловала её на ночь, улыбнулась и махнула рукой:
        - Я ещё поработаю. И поговорю с папой.
        - Это хорошо. Давайте, - улыбнулась девочка. - А я почитаю, ладно? Не гаси свет.
        Мама ушла, а девочка раскрыла библиотечную книгу - толстый том, изрядно потрёпанный, видимо, ещё в давние времена.
        И в её окне долго горел свет. Пусть слабенький, но он был виден издалека и мог служить ориентиром - путникам в степи, которых что-то выгнало из дома в такую непогоду, отчаянным лодкам, вышедшим в море. Ровный, надёжный, верный.
        …Уснула мама, посмотрев по телевизору всё, что запланировала, но Марина не выключала компьютера, голубоватый свет которого падал на её лицо. И оно сейчас было решительным и вдохновенным. Собрав в кулак свои знания английского языка и вооружившись словарями, Марина Сергеевна, молодая учительница из России, заполнила электронную анкету будущих участников исследовательской экспедиции в район пустыни Наска. Её знания математики и астрономии могут очень пригодиться. Да и сама Марина - деятельный, неутомимый и привыкший всё доводить до конца человек, может оказаться настоящим изыскателем. Так что на её заявление обязательно - ну просто обязательно! - должны были откликнуться! Угрызений совести по поводу учеников, которых придётся передать в руки других учителей, у Марины Сергеевны не было. Ведь, по большому счёту, она никогда не верила, что учить детей - её призвание. Тем более что в девятом «А» её наверняка поймут. Такие у неё ребята смышлёные. А если не поймут… Значит, поймут когда-нибудь после.
        …Много часов подряд пятирожковая люстра и настольная лампа освещали комнату Соколовой Оли. Гасли одно за другим окна в домах, а девочка всё не спала. Она рисовала тушью на больших листах бумаги, и работа давалась ей особенно легко. Оля рисовала и была счастлива тем особым счастьем, которое приходит к человеку, занимающемуся своим настоящим делом. Родители не гнали Олю спать - потому что впереди девочку ждали каникулы. В гостиной помигивала огоньками новогодняя ёлка, и Оля, иногда проходя мимо и поглядывая на них, с приятной уверенностью думала, что её ждёт много-много хорошего, интересного, радостного. И в близком будущем. И в далёком.
        notes
        Примечания
        1
        Н. Языков «Нелюдимо наше море». («Пловец».)
        2
        М. Лермонтов «Выхожу один я на дорогу».
        3
        Э. По «Ворон» в переводе Дм. Мережковского.
        4
        От латинского прилагательного «atrum» - мрачный.
        5
        Пижма - многолетнее травянистое растение семейства астровых.