На семи ветрах Алексей Иванович Мусатов
        Живут в колхозе «Родники» ребята-девятиклассники. Они учатся, работают в школьной бригаде, дружат и ссорятся. Но их интересы не ограничиваются только школьными делами. Это настоящие юные граждане, неравнодушные к тому, что делается вокруг них в колхозе и дома.
        Для среднего возраста
        Алексей Иванович Мусатов
        На семи ветрах
        Повесть
        Художник В. Горячева
        Глава 1
        Завтра зимние каникулы. Отложены в сторону тетрадки и учебники, заброшена в угол школьная сумка, забыто расписание уроков. Теперь целых десять дней можно не думать о школе и заняться чем угодно. Можно съездить в город, побывать в кино и в музее, посидеть с удочкой над лункой, пробитой во льду, поохотиться на зайцев. Но в первую очередь Федя Стрешнев решил вволю походить на лыжах. Они и так с прошлой зимы залежались на чердаке, и Федя даже не уверен, сумеет ли он с первого же дня пройти двадцать — тридцать километров и съехать без палок с любой горы.
        Правда, мать заикнулась было, чтобы Федя с недельку походил на ферму, помог ей подвозить для коров корма, воду, убирать навоз, но отец резонно заявил, что у сына законный отдых и пусть он побольше спит, ест и гуляет на воздухе.
        - Ничего, он парень жилистый, — сказала мать.
        - Взрослые хоть зимой передышку имеют, — заспорил отец. — А наш работяга всё лето и осень в поле вкалывал, а зимой — за партой… Ты смотри, у него до сих пор руки как у заправского тракториста.
        Мать больше не настаивала, и Федя понял, что на время каникул он вольная птица.
        С вечера он достал с чердака лыжи, смазал их салом, натёр суконкой, исправил крепления.
        «Надо и Тане лыжи наладить», — подумал Федя. Ведь с кем, как не с ней, он пойдёт завтра на лыжах. Они уедут в дальний лес, покатаются на крутых склонах Епишкиного оврага. Затем разведут костёр на поляне и долго будут сидеть у огня, печь картошку и слушать белую тишину.
        Недолго думая Федя отправился к Фонарёвым, которые жили недалеко от Стрешневых.
        Новый просторный дом Фонарёвых вкусно попахивал смолой и был заставлен добротными вещами: кровати с никелированными шарами, славянский шкаф с зеркалом, горка с посудой, на круглом полированном столике — ламповый приёмник. Выскобленный добела пол застлан половиками, на подоконниках густая заросль цветов.
        Таня, смуглая, с решительно вздёрнутым носиком, с бровями вразлёт, сидела за обеденным столом и, покусывая кончик толстой косы, с деловым видом просматривала тетради. Рядом с ней сидел Дима Клепиков и, посапывая, что-то писал на клочке бумаги.
        «Этот-то чего у Фонарёвых опять околачивается?» — с неприязнью подумал Федя, завидуя тому, что Димка так часто и запросто заходит к Тане.
        Прижавшись спиной к тёплому боку протопленной печки-голландки, Танина бабушка, Фёкла, сноровисто вязала шерстяной платок.
        Чистенькая, востроглазая, насторожённая, как вахтёр в проходной будке, она то и дело поглядывала на внучку. Так у Фонарёвых было заведено: когда Таня занималась, ей никто не мешал.
        - Тихо ты, оглашенный! — шикнула бабушка на Федю, когда тот грохнул тяжёлой дверью, и покосилась на его заснеженные валенки. — Не видишь разве — сочиняют.
        Усердно шаркая валенками о половичок у двери, Федя не очень уверенно заговорил о лыжной вылазке: деловой вид Тани всегда немного приводил его в смущение.
        - Понимаешь, скоро лыжные соревнования с перегудовской школой, — продолжал Федя, — надо команду подбирать, тренироваться…
        - Очень хорошо, — кивнула Таня, откладывая в сторону авторучку. — Вот вы с Сашей и начинайте… Это вам поручено.
        - А ты? — вырвалось у Феди, — Хочешь, я тебе лыжи подготовлю…
        - Ну что ты, Феденька, когда мне… — Таня снисходительно пожала плечами. — Завтра еду в область. На слёт ученических бригад. Алексей Маркович говорит, что мне выступать придётся. Вот срочно рапорт готовлю…
        - А Димка, значит, помогает, стишата кропает. Для украшения рапорта…
        - А что ж… — ухмыльнулся Клепиков. — Мы, брат, такой рапорт сварганим, под аплодисменты пройдёт. Ещё в газете напечатают.
        - Счастливый ты, Федя! Ни нагрузок у тебя, ни поручений. В дальний лес пойдёте, с гор будете кататься, — с деланным сожалением вздохнула Таня, небрежно кивнув на кучу ребячьих отчётов и дневников о производственной практике. — А мне, видишь, сколько материалов надо просмотреть… Голова вспухнет.
        Но по её глазам Федя понял: Таня очень довольна, что ей придётся выступать на слёте.
        - А кто ещё на слёт поедет? — спросил Федя.
        - Должна бы Варвара Степановна, но её на какой-то семинар вызвали. Теперь сам Алексей Маркович собирается…
        - А о чём рапортовать будешь? — помолчав, опять спросил Федя.
        - Странный вопрос… — удивилась Таня. — О чём обычно на слётах рапортуют. О том, что сделано, какие у нас достижения… Как школа колхозу помогала…
        - Сколько мы минеральных удобрений заготовили, — подсказал Димка.
        - Да, об удобрениях в первую очередь скажу, — согласилась Таня. — Здорово у нас тогда получилось… И вообще наша бригада немало сделала. Сколько ребят трактор освоили, автомашину…
        - Трактор-то освоили, а землю другие пахали, колхозные трактористы, — заметил Федя. — Они и хлеб сеяли, и картошку сажали, а мы только смотрели на машины да облизывались.
        - Ну, ты, скажем, немало на машинах поработал, — примирительно заметила Таня.
        - Уж и поработал!.. Всё на подхвате… Кого упросишь, к кому пристроишься. Заболеет тракторист — Федька за руль. Загулял штурвальный на комбайне — опять Стрешнев на выручку. К каждой дырке затычка…
        Надо сказать, что к машинам Федя привязался уже давно. До окончания школы было ещё далеко, а он никак не хотел отставать от взрослых ребят, от парней, особенно от старшего брата Николая, — те водили грузовики, тракторы, пахали землю, сеяли хлеб.
        Правда, для тракториста Федя не вышел годами да и ростом был мал. Но зато он мог стать прицепщиком. Это ведь тоже завидная профессия.
        Окончив семь классов, Федя определился в прицепщики к брату Николаю.
        - А как же с учением, сынок? — встревожилась мать. — Может, повременишь?
        - Я, мама, только на лето.
        - А может, в подпаски пойдёшь, — сказала мать. — Хватит нам в семье и одного тракториста.
        И она принялась вспоминать, какая беспокойная и нелёгкая работа у Николая. С ранней весны до осенних заморозков он безвыездно кочует в поле, живёт на колёсах, водит трактор в жару, в холод, в непогоду и за всё в ответе перед людьми — и за трактор, и за землю, и за хлеб насущный…
        - Правильно, мать, говоришь: человек на машине за всё в ответе, — подхватил отец. — Потому как он сейчас главный хозяин на земле, первый крестьянин. И ты сына на обходную дорожку не сбивай, пусть по большаку шагает…
        Работа прицепщика пришлась Феде по душе. Сколько радости доставляли ему те часы, когда брат останавливал трактор на техуход или на ремонт! Федя не отходил от машины.
        Он умел ладить с братом, и тот, видя его тягу к машине, иногда разрешал ему сесть за руль. Машина у Николая была колёсная, старой марки, видавшая виды и изрядно потрёпанная, но Феде казалось, что более сильного, могучего и красивого трактора нет ни в одной бригаде.
        Счастливый и гордый, он проезжал один круг, другой, пока Николай не прогонял его на место прицепщика.
        Но Федя был горяч, нетерпелив, и ему хотелось водить машину самостоятельно. Как-то раз в отсутствие Николая он стал заводить трактор. Напряг все силы, провернул коленчатый вал — и мотор заработал. Потом вдруг рукоятку с бешеной силой крутануло в обратную сторону. Удар пришёлся Феде по лицу. Обливаясь кровью, он упал на землю.
        Трактористы с соседних машин забинтовали Феде голову и привели домой.
        «Вот и всё… отпахался мой младший», — обомлев от страха, подумала мать, укладывая сына в постель.
        А через неделю Федя уже вновь сидел на месте прицепщика.
        Всё лето он провёл в поле — от восхода до захода солнца на тракторе. Ночью короткий сон здесь же, в поле, в вагончике на колёсах. Домой он приходил раз в неделю, обветренный, пропылённый, измазанный маслом, хватал мочалку, мыло и бежал на речку мыться.
        - Ну как там, сынок? — еле успевала спросить мать. — Поладил с машиной? Не брыкается больше?
        - Порядок, мама… Воюем, наступаем, — задорно блестя глазами, отвечал Федя.
        А вечером, взглянув на часы-ходики, опять спешил в поле.
        Осенью, когда на собрании трактористов подводили итоги летних работ, бригадир не забыл упомянуть добрым словом Федю Стрешнева и спросил, на каком бы тракторе он хотел поработать прицепщиком в будущем году.
        - Нет… я не прицепщиком, — заявил Федя. — На тракториста хочу… Запишите меня на курсы.
        Бригадир тракторной бригады с удивлением покосился на малорослого мальчишку.
        - А вы на рост не смотрите, — рассердился Федя. — Я ещё вытянусь… Вы лучше проверьте меня! — И он положил перед бригадиром испещрённый карандашными пометками учебник по тракторному делу. — Всё лето учил… Вот спрашивайте по любому разделу…
        Бригадир задал один вопрос, другой, третий… Федя ответил почти без запинки.
        И всё-таки бригадир отказал.
        - В войну, конечно, и такие пахали, — сказал он. — Но сейчас не то время. Школяр ты ещё, да и по годам не положено.
        А тут начались изменения в школьной жизни, и стало известно, что в восьмом классе вводятся уроки машиноведения. Вскоре ученики принялись изучать тракторное дело. Они словно сразу повзрослели, расхаживали по деревне с деловым, независимым видом, щеголяли мудреными словечками: жиклёр, карбюратор, магнето, прилаживали себе старенькие комбинезоны и, покопавшись в моторе, даже не очень старались отмывать с рук следы масла. «Навечно въелась», — обычно говорили они.
        Федя изучал трактор с завидным усердием и охотой, но поработать по-настоящему в поле ему, как и другим ребятам, так и не пришлось…
        - Да, Федя, — вспомнила сейчас Таня, — ты ведь в прошлом году больше всех трудодней выработал. Уточни, пожалуйста, сколько их у тебя на первое октября было — двести или двести десять?
        - Не считал, не знаю… — нахмурился Федя. — А как нашей школьной бригаде своего поля не выделили, как нас к машинам не подпускали, об этом на слёте тоже скажешь?
        - Надо будет, конечно, и недостатки отметить, — согласилась Таня.
        - Что там отметить! Ты во весь голос заяви, чем мы недовольны. От имени всех ребят…
        - Хорошо, хорошо…
        - Да вот ещё о чём скажи… — настаивал Федя. — Тут наши ребята задумали по-новому в школьной бригаде работать. Чтобы у нас свой, механизированное звено было. Чтобы мы в поле не только тяпками махали, а могли бы землю машинами обрабатывать.
        - Ах да, я что-то уже слышала… Только что это за секреты у вас? Какой-то тайный отряд, командиры… Удобрения собираете, машины ищете… А совет бригады ничего не знает.
        - Вот подготовимся малость — тогда и доложим. — Федя искоса посмотрел на Таню. — Давай и ты присоединяйся… Вместе будем работать.
        - Знаешь, Федя… я как-то не думала об этом, — помолчав, заговорила Таня, торопливо перебирая на столе бумажки. — А потом я ещё и бригадир школьной бригады… Всё руководство на мне… Планы всякие, отчёты…
        - Да, любишь ты эту канцелярию, — усмехнулся Федя.
        - Ладно, мы ещё поговорим. — Таня с озабоченным видом придвинула к себе лист бумаги, давая понять, что ей надо дописывать рапорт.
        - Ну-ну, сочиняй. Ни пуха тебе, ни пера, — кивнул Федя, выходя за дверь.
        Глава 2
        На лыжи встали рано утром. И хотя с вечера Федя предупредил о вылазке только Сашку Осокина, утром к дому Стрешневых собралась целая компания мальчишек.
        Сашка Осокин, плечистый, светловолосый, с округлым лицом и выпуклыми глазами, неторопливо подошёл на широких самодельных лыжах с рюкзаком за плечами, в тёплой, мохнатой шапке и дублёном полушубке, словно он собрался в многодневный дальний поход.
        Димка Клепиков был без головного убора, в нарядном голубом свитере с поперечными белыми полосами — знай, мол, наших, от моды не отстаём.
        И только Улька Вьюрков, подвижной, чернявый, как цыганёнок, явился, как всегда, одетым наспех, в засаленном кожушке, без варежек, лыжи не по росту, с чужой ноги, прикручены к кожаным сапогам верёвками.
        Лихо притормозив у крыльца и веером взвихрив снег, Димка насмешливо бросил Феде:
        - Та-ак! Опять Стрешнев работает по индивидуальному плану. Тайная вылазка без участия коллектива, секретная операция…
        - Мог бы и предупредить, — с досадой заметил Улька. — Нам же всем тренироваться надо.
        - Хотя стоп… — Димка покосился на дом Фонарёвых. — Тайну можно и разгадать… Но один из лыжников занят неотложными делами… Пишет и пишет всю ночь напролёт…
        - Ладно вам, — отмахнулся Федя, поспешно прилаживая к валенкам лыжи. — Поехали… Бугров и оврагов на всех хватит.
        Переулком, мимо дворов и огородов, мальчишки выехали за усадьбы, но тут же остановились. Наперерез им скользили на лыжах Федин братишка, десятилетний Ромка, и его дружок Дениска. За ними шли девушки-девятиклассницы: худенькая, большеглазая Настя Ведерникова и рослая, с кокетливой чёлкой на лбу Люба Конькова.
        - Вот они, вот! — оборачиваясь к девчатам, закричал Ромка. — Ещё не ушли…
        - Теперь команда в полном составе… кроме Фонарёвой, — сказал Димка и кивнул Осокину. — Давай, Сашка, двигай.
        Все тронулись через поле к лесу. Снег лежал чистый, пышный, голубоватый, в живых, переливчатых искрах.
        Саша вырвался вперёд и, утюжа своими широкими лыжами ещё не слежавшийся снег, стал прокладывать лыжню. За ним в затылок пошли остальные.
        В лесу лыжники напали на старую лыжню, и идти стало легче. Вскоре бег захватил всех. Шли ритмично, сильно отталкиваясь палками и чувствуя, как морозный, пахнущий хвоей воздух наполняет грудь, как жаркий румянец горячит щёки.
        А лес, тихий, просторный, задумчивый, словно расступался перед лыжниками, радуя их своей необычностью: тут и белые горностаевые шапки на пнях, фигуры снежных зайцев, белок, соболей, питонов — чего только не увидишь на деревьях!
        - Зима-то чего понаделала, — улыбнулся Саша, останавливаясь около старого дуба, на одном из сучьев которого приютился белый медвежонок с поднятой лапой.
        - Здорово!.. Такое не всегда увидишь, — согласился Федя. — Вот бы где урок рисования проводить…
        - Это же прямо художественная выставка, — подхватила Настя.
        Вскоре лыжники добрались до Епишкиного оврага. Саша проложил лыжню, и ребята начали скатываться вниз.
        Ромка и Дениска во всём повторяли старших. Потом им это надоело, и они принялись обследовать склоны оврага. В одном месте, наторив лыжню, можно было прыгать с трамплина; в другом получалось что-то вроде слалома: несёшься, лавируя между деревьями, так что дух захватывает.
        Старшеклассники совсем забыли про младших ребят.
        Неожиданно к Феде подъехал Дениска.
        По его возбуждённому лицу и испуганно блестевшим глазам Федя сразу понял: с Ромкой что-то случилось.
        - Сверзился куда-нибудь? Ногу поломал?
        - Да нет… — торопливо заговорил Дениска. — Он только нос расквасил… И лыжа у него напополам.
        - Вот пацаны!.. И чего увязались с нами? Где он?
        Ромка сидел на дне оврага с перемазанным кровью лицом и, пыхтя, отвязывал от валенок намертво привязанные лыжи. Вернее, задние их половинки, так как передние концы были неизвестно где. Кругом на синеватом снегу рдели алые пятна крови.
        Федя бросился к братишке и принялся ощупывать ему голову, руки, ноги. Нет, кажется, переломов нет, только нос у Ромки стал как спелая слива да на лбу была содрана кожа.
        Федя окинул взглядом склон оврага, заросший разлапистыми елями, с заснеженной площадкой посредине. С неё Ромка, видимо, и прыгал, как с трамплина.
        - Та-ак, всё ясно, — вслух подумал Федя. — Трамплинчик выискал… Рекорд задумал поставить…
        - Я бы съехал… — зажимая варежкой нос, оправдывался Ромка. — Только там камни какие-то попались…
        - Какие тебе камни в Епишкином овраге! — удивился Федя. — Отродясь не бывало…
        - Да говорю тебе, камни, — упорствовал Ромка. — Я сам щупал.
        Покачав головой, Федя поднялся до Ромкиного «трамплина», снял лыжи, разгрёб ногой снег и действительно нащупал что-то твёрдое. Потом разгрёб ещё, присел на корточки, пошарил руками и, наконец выпрямившись, пронзительно свистнул.
        - Ребята! Скорее сюда!
        Вскоре к «трамплину» подъехали Саша и Улька.
        Заметив пятна крови на снегу и сливовый Ромкин пос, Сашка вызвался оказать Ромке первую помощь.
        - Ладно, обойдётся, — отмахнулся Федя. — С него как с гуся вода. Наш Ромка клад нашёл.
        - Какой клад? Где?
        Ребята забрались на «трамплин» и принялись осматривать находку.
        - Погоди, погоди! — первым догадался Сашка. — Так это же минеральные удобрения!..
        - А я что говорю, — подхватил Федя. — Чем не клад?
        И верно: под слоем снега лежала большая куча затвердевшего порошка сероватого цвета.
        - А что это может быть? — обратился Федя к Сашке, которого ребята в школе звали «главным теоретиком».
        Летом Сашка с увлечением работал в школьной бригаде, ставил десятки опытов с использованием минеральных удобрений, умел рыться в сельскохозяйственной литературе и всегда мог дать нужную справку.
        На пришкольном участке он брался за самые неожиданные дела: пытался вырастить арбузы и дыни, снимал с грядки по два урожая картофеля в год, сумел получить гибрид огурца с тыквой, который потом долго красовался на школьной выставка. Всё ему хотелось узнать, проверить на опыте.
        Как-то раз Федя с Сашкой обнаружили в лесу пчелиный рой. Была пора роения, и пчёлы густо облепили толстый ствол дерева. Ребята решили, что такую находку упускать никак нельзя. Они сбегали домой за дымарем и начали загонять рой в корзину. Но тут Сашка остановил приятеля. Он вспомнил фотоснимок из одного журнала, где был изображён пчеловод с привившимся у него на руке роем, и предложил для интереса проделать то же самое.
        - Так упустим же… Да и покусать пчёлы могут здорово, — возразил Федя.
        - Попытка не пытка! — Сашка засучил рукав рубахи и, приблизив руку к пчелиному рою, приказал Феде дымить.
        Тот осторожно направил струйку дыма на рой. Пчёлы зашевелились, задвигались, начали переползать на руку, и она вскоре покрылась живой, шевелящейся шапкой.
        Но пчёл было так много, что они не могли уместиться на руке и полезли на плечо, потом стали подниматься к подбородку.
        Чуть побледнев, Сашка стоял не шевелясь. Вскоре его подбородок и щёки покрылись пчёлами, словно заросли бородой.
        Наконец пчёлы успокоились, и Сашка осторожно направился к школьной пасеке.
        Идти надо было километра два, через все Родники, и школьники высыпали на улицу, чтобы посмотреть, как Сашка Осокин несёт на себе пчелиный рой. Мальчишки кричали от восторга, девчонки ахали, а Сашка шёл как лунатик, стараясь не шевельнуть ни рукой, ни головой.
        - Тихо вы, не горланьте! Пчёл перепугаете, — умолял Федя мальчишек и старался не подпускать их близко к приятелю.
        Встретив на школьной пасеке облепленного пчёлами ученика, Варвара Степановна не на шутку перепугалась. Она приказала Саше, пока его не искусали пчёлы, немедленно окунуться в пруд. Тот еле заметно покачал головой, потом нагнулся и резким движением стряхнул пчелиный рой в корзину. Затем рой посадили в улей.
        - Ну как? Здорово покусали? — спросила учительница.
        - Да нет. Со мной пчёлы ладят, — признался Сашка.
        - И кто же тебя надоумил?
        - Жалко было пчёл упускать… А потом, я проверить хотел, можно рой на себя привить или нет. Выходит, что можно.
        …Саша отковырнул кусочек затвердевшей «сыпучки», растёр на ладони и даже лизнул удобрение языком.
        - По-моему, суперфосфат.
        - Ай да Ромка! Сколько добра нашёл! — обрадовался Улька. — Не зря, значит, молодую кровь пролил.
        Ребята вспомнили, как осенью по всему району был объявлен клич: «Вывезем на поля больше удобрений!» Колхоз обратился за помощью к родниковской школе.
        Ученики собрали по деревне десятки возов золы, отыскали на болоте залежи торфа. Потом школьники помогли вывезти с железнодорожной станции кучу минеральных удобрений, принадлежащих колхозу. Они были доставлены туда ещё весной, но вовремя вывезти на поля колхоз их не успел. Удобрения от дождя слежались, окаменели. Больше недели старшеклассники дробили «Казбеки», как они назвали слежавшиеся кучи удобрений, потом грузили «сыпучку» в машины и отправляли в колхоз.
        «Но как же могли эти минеральные удобрения очутиться в Епишкином овраге?» — раздумывали ребята.
        Неужели колхозники не успели внести суперфосфат под осеннюю вспашку и свалили их в овраг?
        - Ну и порядочки у нас в колхозе! — сказал Саша.
        - Такое добро под снегом оставили!
        - Да нет, этого быть не может, — возразил Улька. — Наш колхоз первым удобрения внёс… Об этом и в газете писали.
        - Писать-то писали, а всё-таки чудно как-то, — заметил Федя. И вдруг вспомнил: — А вы знаете, что Таня Фонарёва сегодня на слёт в область едет. О нашей бригаде рапортовать будет. И конечно, в первую очередь об удобрениях скажет… Как мы «Казбеки» долбили, как благодарность от колхоза получили. А удобрения-то вот они — в овраге лежат. Понимаете, какой конфуз потом школе будет?
        - Это да, — согласился Саша. — Как пить дать, в лужу сядем… Да ещё в какую…
        - Так чего же мы стоим! — заторопился Федя. — Пошли к Тане. Надо предупредить её. Пусть она помолчит пока об удобрениях.
        - Выдумываете невесть что! — с досадой отмахнулся Улька. — Ведь у нас же тренировка. А мы ещё с трамплина не прыгали.
        Но было уже не до тренировок, и все вернулись в Родники.
        Федя, Саша и Улька сразу же пошли к Тане Фонарёвой. Они долго шаркали веником в сенях, потом, подталкивая друг друга, осторожно открыли дверь в избу и переступили через порог.
        За столом обедали бабушка Фёкла и Танин отец, председатель колхоза Кузьма Степанович Фонарёв. Был он пожилой, грузный, бровастый, с задубевшим, шершавым, словно из пемзы, лицом.
        Тани в комнате не было.
        Заметив школьников у порога, бабушка Фёкла замахала на них руками и потребовала, чтобы они не выстуживали избу и плотнее прикрыли дверь.
        - Что за ватага? По какому делу? — спросил Фонарёв, с недоумением вскинув голову, и покосился на ребят. — Могли бы и обождать, пока пообедаю.
        - А мы к Тане… — сказал Федя.
        - Срочное дело… — добавил Саша. — Предупредить её надо.
        Фонарёв сказал, что с час тому назад за Таней зашёл директор школы. Он дал им подводу, и они уехали в город. Ведь завтра с утра открытие слёта, и надо поспеть заранее.
        - А что у вас за срочность такая к Татьяне? — спросил у ребят председатель.
        Федя молча потоптался на месте.
        - А мы, дядя Кузьма, клад нашли, — сказал Улька. Он подался вперёд и рассказал о минеральных удобрениях, обнаруженных в Епишкином овраге.
        Фонарёв, отложив ложку в сторону, обернулся к ребятам:
        - Ну и что из того?
        - Вот мы и хотели спросить, — заговорил наконец Федя. — Если удобрения нашего колхоза, так они в землю должны быть запаханы. Вы же сами об этом через газету рапортовали? А они почему-то в овраге лежат. Может, забыли про них?
        Фонарёв нахмурился.
        - Ты, Федька, всё же думай, что говоришь. Мы удобрения раньше всех колхозов под пахоту внесли. У нас и в отчёте записано, и люди подтвердить могут…
        - А что же за суперфосфат в овраге лежит? — не унимался Федя.
        - Так это же остатки, голова садова, — пояснил председатель. — Запахали мы что положено, по норме, а остальные удобрения в овраг под ёлки ссыпали… А по весне мы их на другие поля вывезем.
        - Что-то уж очень много остатков набирается, — заметил Федя. — Целая гора.
        - Тоже мне знаток агрохимик! — с досадой отмахнулся Фонарёв. — Сколько надо, столько и осталось. Нельзя же одно поле перекармливать — это понимать надо.
        - Дядя Кузьма, — оживился Улька, — а можно эти остатки мы себе заберём… в школьную бригаду?
        - До весны ещё далеко, там видно будет, — сказал Фонарёв, поднимаясь из-за стола. — Но, пожалуй, толику удобрений можно и вам выделить.
        И ребята пошли по домам.
        - Ну вот, — радовался Улька. — Я так и думал… У нас в колхозе всё в порядке.
        И он оживлённо заговорил о том, какая им привалила удача. В овраге, наверное, лежит не одна сотня пудов суперфосфата. Если к нему ещё прибавить те удобрения, которые они уже собрали, то можно смело просить у правления землю и машины.
        Саша, видимо, был согласен с Улькой, начал ему поддакивать, и только Федя, засунув руки в карманы пиджака, шагал молча и мрачно поддавал носком сапога ледышки с дороги. Потом спросил у ребят, не помнят ли они, кто осенью возил удобрения со станции.
        - Кажется, Семён Клепиков с Димкой, — сказал Сашка. — А им ещё Парамон Канавин с матерью помогали. А зачем это тебе?
        Федя неопределённо пожал плечами:
        - Да так… думаю вот.
        Глава 3
        После обеда Федя отправился на ферму.
        В полутёмном парном коровнике с низкой соломенной крышей он услышал хрипловатый, напористый голос матери.
        - Опять твоя мамаша шумит, — сказала Феде пожилая доярка Пелагея Конькова.
        «Что там случилось?» — с тревогой подумал Федя. Он знал, что мать была крикливая, неуступчивая, не умела молчать о непорядках в хозяйстве и обычно высказывала своё недовольство резко и прямо.
        По узкому проходу между стойлами Федя прошёл в глубь коровника.
        Разномастные коровы, громко фыркая, жевали кисловатый силос.
        В конце коровника на скользком полу лежала рыжая корова Лыска. Бока её вздувались, как кузнечные мехи, фиолетовые глаза смотрели тоскливо и жалобно. Около Лыски стояли заведующая фермой Марина Клепикова и несколько доярок.
        Федина мать сидела перед коровой на корточках и бережно гладила её судорожно вытянутую ногу.
        - Мам, что с Лыской-то?
        - Беда, Федька… Корова ногу покалечила… — Мать показала на дыру в гнилой половице. — Шла с прогулки и провалилась.
        - Слышь, Евдокия, — сказала Марина. — Имею распоряжение зоотехника: корову прирезать и составить акт. И всё будет по закону, чин чином. Лыска списана ввиду несчастного случая.
        - Ах по закону!.. — Евдокия выпрямилась и тяжелым взглядом окинула заведующую.
        Мать была широкая в кости, на голову выше Марины, и Феде показалось, что она сейчас толкнёт и выгонит её из коровника. Он даже подался вперёд, чтобы на всякий случай остановить мать. Но она только вытерла о фартук красные руки с растопыренными пальцами.
        - Да ты что, хозяйка! Тебе бы только бумажкой прикрыться, списать да сактировать. Лыска же дно золотое, удойница. Я её на две коровы не променяю.
        - Да не жилец она на белом свете, не жилец, до утра не протянет… — настаивала заведующая. — Кто тогда отвечать будет? Так уж лучше прирезать Лыску, мясом попользоваться. Вот и Семён пришёл! — Она кивнула на стоящего в воротах мужа, моложавого широколицего мужчину с аккуратными усиками и завидным румянцем на щеках.
        Семён Клепиков работал в колхозе шофёром на грузовой машине, но, когда его просили, мог прирезать корову и освежевать свинью.
        - А ты отвечать будешь! Ты! — Евдокия повысила голос. — Сколько раз тебе про пол говорено… Гнильё одно — вот-вот беда грянет. Разве же это ферма?
        - Ну вот что… — Марина с деловым видом подняла руку. — Митингов устраивать не будем… Сейчас у нас дойка, мойка. Давайте-ка по местам. А ты, Стрешнева, Лыску готовь. Надо будет её на улицу вытащить… Помогай, Семён!
        Раскинув руки, Евдокия загородила корову.
        - Ну, ну, не самоуправничай, — нахмурилась Марина. — Сказано тебе — с зоотехником по всем статьям согласовано.
        - Всё равно не дам Лыску губить! — закричала Евдокия.
        - Ну что ж! — зло сказала Марина. — Придётся председателю доложить. Уж он-то распорядится!
        - Иди-ка ты отсюда, не мешайся, — отмахнулась Евдокия. — И кстати, ветеринара пришли. Лыску лечить надо.
        Марина с Семёном вышли из коровника. Пелагея Конькова сказала, что ветеринар с утра уехал в город, и посоветовала позвать Прохора Михайловича — он когда-то неплохо лечил коров и лошадей.
        - В самом деле, сбегай-ка за отцом, — кивнула Феде мать.
        Федя помчался в ремонтную мастерскую, где работал отец. Прохор Михайлович не заставил себя ждать и вскоре пришёл на ферму. Он осмотрел Лыску, промыл ногу, смазал и заключил её в твёрдую лубяную шину.
        - Срастётся нога, Лыска ещё побегает, — успокоил он доярок. — Тут главное — покой да кормёжка.
        Корову перетащили в дальний угол на мягкую соломенную подстилку, напоили, задали корму, и только тогда Федя с отцом и матерью вернулись домой. Но через час Евдокия, прихватив ведро с тёплым пойлом, уже снова побежала на ферму.
        Ужинать Стрешневы сели только в девятом часу вечера.
        Семья собралась большая: отец, мать, старший брат Николай, сестра Ольга и младшее поколение — Федя и Ромка.
        В это время в избу вошёл Семён Клепиков. Он потоптался у порога и сказал, что завтра едет в город, — не надо ли что-нибудь купить Стрешневым.
        - Спасибо, вчера сами были, — ответила Евдокия, подозрительно косясь на соседа и не понимая, зачем он явился.
        В семье Стрешневых не очень-то жаловали Семёна Клепикова. В Родниках постоянно жила его жена Марина, а сам он уже несколько раз уходил из колхоза. То работал весовщиком на станции, то продавцом в городе, то шабашничал по округе с артелью плотников. Потом Семён вновь возвращался в деревню. Последний год он работал в артели шофёром, а чаще всего выступал в роли колхозного толкача и доставалы.
        Он уезжал на несколько дней куда-то на грузовике, что-то привозил и увозил, говоря, что действует по особому поручению колхозного начальства.
        Домой Семён возвращался навеселе, сорил деньгами и любил похвалиться перед соседями, что с таким председателем, как Фонарёв, жить на свете можно — сыт, пьян и нос в табаке.
        «Приблудный он какой-то на нашей земле, непутевый, — говорил про соседа Федин отец. — И за что только в колхозе его держат?»
        Наконец Семён присел на лавку и с лёгким упрёком обратился к Евдокии:
        - И чего ты опять с моей Мариной схватилась? С фермы чуть её не выгнала, наговорила невесть что…
        - И поделом ей, — сказала Евдокия. — Ишь моду взяла — коров изводить.
        - Так ей виднее. Начальство всё-таки, заведующая фермой.
        - А мы кто ж?.. Как горох в погремушке: тряхни посильнее — мы и загремим: «Ах, как всё хорошо, отрадно!»
        - Ты, Евдокия, не расходись. — Семён нахмурился. — Шумишь вот, скандалишь — а толк какой? Вот и дядя Прохор вроде тебя. Был бригадиром, в начальниках ходил, а теперь что? А всё через свой характер…
        - Зато, вижу, ты тепло устроился, с начальством спелся, — насмешливо сказал Прохор. — А оно тебе и нарядик получше, и работку почище. А ты притулился и помалкиваешь, что кругом делается…
        - Да ну вас! — обиделся Семён. — Я к вам по-хорошему, а вы и слушать не желаете. А только вам с Мариной ссориться не след, лучше в мире жить. Мы всё же соседи, пригодимся ещё друг другу. — Он потёр шершавый подбородок и окинул острым взглядом Федю. — А тебя вот о чём хочу спросить… Ты чего ныне Димку насчёт удобрений пытал?
        - Ну и пытал, — помедлив, признался Федя. — Вы же удобрения вместе с ним со станции возили… Вот я и хотел узнать, куда вы их свалили.
        - Ну знаешь, Федька!.. — вспылил Семён. — Ты моему парню допросы не устраивай… Соплив ещё, зелен.
        - Да в чём дело-то? — вмешался в разговор Прохор. — Что за секреты у вас?
        Семён объяснил, что Федька обнаружил в Епишкином овраге суперфосфат, и начал болтать, что в третьей бригаде его не внесли с осени под пашню.
        - Да быть того не может! — ахнул Прохор.
        - Вот о том и разговор, — кивнул Семён и вновь обратился к Феде: — Тебе председатель объяснил насчёт удобрений?
        - Объяснил, — буркнул Федя.
        - Так оно и было. И я подтверждаю. Заруби себе это на носу и не болтай чего не следует. А ты, сосед, попридержи-ка парня, как бы он дров не наломал.
        Семён ушёл.
        - Ох дела наши артельные! Тут и взрослый не разберётся, не то что малый, — вздохнул Прохор и задумался.
        Глава 4
        Задумался и Федя. С малых лет он помнил, как отец работал в колхозе бригадиром. Поля третьей бригады раскинулись окрест Родников на много километров, но отец, как свои ладони, знал каждый участок земли, каждый лужок, каждый овражек.
        Федя всегда удивлялся тому, как отец без запинки и в любое время, без всяких карт и записей, мог сказать, на каком поле в бригаде почва суглинистая, на каком — супесчаная, где в низинке застаивается вода, где почва быстрее всего просыхает. О земле он обычно говорил почтительно, с уважением, как о живом существе: «С землей не балуй», «Землю, её слушаться надо», «Земля, она своё скажет». А как сердился отец, когда обнаруживал в поле мелкую вспашку, огрехи или неровные, кривые борозды! «Поганцы, бесстыдники! — кричал он на трактористов. — Вам бы только землю царапать, пенки снимать!» — и заставлял перепахивать всё заново.
        До сева было ещё далеко, а Прохор уже выводил колхозников на работу. Они вывозили на поля дымящийся навоз со скотного двора, рассыпчатый чёрный торф. Чтобы задержать на полях побольше снега, ставили щиты из хвороста и соломы, бороздили поля огромными снегопахами.
        Когда же наступала весна, отец почти совсем не бывал дома и целыми днями пропадал в поле.
        «Иди корми нашего пахаря», — говорила мать, собирая узелок с едой. И Федя отыскивал отца то у сеялок на пашне, то у высоких копён сена на клеверище, то у молотилки на полевом току.
        Отец встречал сына весёлый, оживлённый, пропечённый солнцем, усаживал его с собой обедать, а потом говорил: «Поел малость, а теперь поклонись земле. Понюхай, чем она пахнет».
        К осени с полей третьей бригады в колхоз тянулись подводы, гружённые полнотелым розовым зерном, душистым клеверным сеном, глазастой картошкой.
        «У Прохора опять сам-десят уродилось», — говорили про бригадира в деревне.
        Но тут началось что-то непонятное.
        Всё чаще в колхоз начали наезжать уполномоченные из района и давать советы, указания, рекомендации, как вести хозяйство, где и что сеять в поле. Потом поступило строжайшее распоряжение перепахать посевы клевера и люцерны, изгнать из полей овёс и вику и занять лучшие земли под «королеву полей» — кукурузу.
        Прохор бросился к председателю колхоза Фонарёву:
        - Это как понимать, Кузьма Егорыч?.. Живём на земле, а от земли отворачиваемся. Ни слушать её, ни понимать не хотим. — И он принялся доказывать, что кукуруза хоть и «королева», но не для наших полей: пострадаёт от холода, вымокнет от дождей.
        - Ничего не поделаешь, директивные указания… Начальству, ему виднее, — обрывал его Фонарёв. — Так что не супротивничай, выполняй.
        Скрепя сердце Прохор перепахал для виду немного клевера, что поближе к дороге, а остальные посевы, около сотни гектаров, не тронул.
        Через несколько дней побывавший в колхозе корреспондент напечатал в областной газете статью о том, что председатель колхоза Родники потакает бригадиру-травопольщику, который обманным путём сохранил клевера.
        Взбешённый Фонарёв собрал правление колхоза и на чём свет стоит разнёс Прохора, который посмел на всю область опозорить их Родники.
        Он потребовал от бригадира, чтобы тот в недельный срок перепахал клевера.
        - Не могу… рука не поднимается… — отказался Прохор и ушёл с правления.
        Тогда после двукратного голосования с перевесом в один голосе его сняли с поста бригадира.
        Узнав об этом, Прохор запил. Три дня он бражничал в колхозной чайной, плакал пьяными слезами и шумел, что люди потеряли совесть, отвернулись от земли. А земля — она ведь памятливая, может и отомстить.
        Когда же Прохор узнал, что назначенный вместо него бригадир начал перепахивать клевера, он бросился в поле и, раскинув крестом руки, встал перед трактором:
        - Дави!.. Заминай!.. С места не сойду. Не дам добро губить!
        Трактористы оттащили Прохора в сторону, облили водой и сдали его на руки прибежавшим в поле Федьке с матерью.
        Проспавшись, Прохор собрал вещички и уехал в совхоз, сказав домашним, что в Родниках ему больше делать нечего.
        - Узнаю, что и как… Может, в другом месте к земле прилепимся. Ждите моей команды.
        Это были тягостные для Феди дни. Он ходил в школу, слушал на уроках учителей, встречался с ребятами и то и дело ловил укоризненный шепоток, что отец у него сбежал из колхоза.
        Но Феде трудно было поверить, что отец, спорый и неугомонный в работе, отлично знающий каждый клочок земли в Родниках, навсегда оставил родную деревню. Неужели ему не быть больше бригадиром, не сзывать по утрам ударом молотка о кусок рельса людей на работу, не обходить лёгким шагом колхозных полей?! Ни весной, чтобы потрогать рукой прогретую солнцем землю и определить, поспела ли она к севу; ни летом, чтобы приметить острым взглядом сорные травы в посевах; ни осенью, когда надо определить время уборки хлебов…
        Но от отца никаких команд не поступало.
        Не могла примириться с уходом из колхоза Прохора Стрешнева и учительница Ведерникова. Они были давние друзья и единомышленники. Прохор Михайлович с интересом наблюдал за опытнической работой Варвары Степановны и учеников на пришкольном участке, охотно перенимал у них всякие агрономические новинки, а учительница не знала лучшего знатока земли, чем бригадир Стрешнев, и часто водила ребят на его поля.
        Узнав от Феди, куда исчез его отец, Варвара Степановна дважды ездила в совхоз. Федя не знал, о чём она разговаривала с отцом, но месяца через два, поработав в совхозе рядовым трактористом, Прохор Михайлович вернулся обратно в колхоз.
        - Полсотни лет в Родниках прожил, — признался он домашним, — каждую былинку тут помню, а как дома худо пришлось — сразу же и в бега… на чужую сторону. Как перекати-поле какое. Нет, не могу… А насчёт земли, может, люди ещё и образумятся… Жизнь — она своё покажет…
        И Прохор Михайлович попросил Фонарёва зачислить его в старую бригаду рядовым трактористом.
        - Что, брат, побегал, пошукал, а лучше Родников ничего не выглядел… — усмехнулся Фонарёв и сказал, что с новым бригадиром ему, пожалуй, не ужиться. — Вот если во вторую бригаду пожелаешь, там как раз трактористов не хватает.
        - Можно и во вторую, — согласился Прохор.
        За новую работу он, как всегда, принялся напористо, без понуканий, и это на какое-то время примирило председателя с Прохором Михайловичем.
        - Удачлив ты, Стрешнев, и дело понимаешь, — похвалил его Фонарёв. — Если бы не твоя строптивость да упрямство, мог бы по сей день в бригадирах ходить.
        - Нет уж, Егорыч, не ужиться нам вместе, — ответил Прохор. — По-разному мы землю понимаем.
        И он по-прежнему оставался таким же беспокойным, неугомонным, часто шумел на собраниях, то и дело одолевал Фонарёва новыми замыслами — хорошо бы раскорчевать запущенные земли, перепахать луга, удобрить их да засеять травами.
        Но председатель мало считался с Прохором, отмахивался от его предложений, напоминал ему, что он заядлый травопольщик и упрямец.
        - И что ты всё с председателем цапаешься! — останавливали Прохора его приятели. — Разве ж он наш голос будет слушать!
        - Нет, вы погодите, — не унимался Прохор. — Жив-здоров буду, я своё докажу. Мы на этой земле пуд сели съели. Нас со счётов не скинешь. Мы ведь тоже голос имеем.
        Глава 5
        Ветер крепчал, посвистывал, с шорохом волочил сухой снег, переметая узкую тропинку у палисадников. Подняв воротник, Федя шёл по улице к Канавиным. Вот показалась их изба. Она была причудливо пёстрая, словно рубаха в заплатках. Нижние венцы из свежих смоляных брёвен, простенки тоже новые, а верхние брёвна старые, щелястые, потемневшие от времени. Одна половина кровли покрыта дранкой, другая лохматится бурой соломой. Крыльцо недоделано, вокруг избы в беспорядке свалены брёвна, доски, кирпич, смёрзшийся песок. В сенях при свете лампы Парамон тесал топором сучковатое бревно.
        - Всё ещё латаешь? — спросил Федя, вспоминая, как Парамон с матерью почти всё лето перестраивали старую избу: они добывали где могли строительный материал, нанимали пришлых плотников, но больше делали своими руками.
        - Да нет, заканчиваем уже, — буркнул Парамон.
        Федя кинул взгляд в угол сеней, где навалом лежали какие-то обрезки сучьев и корневищ.
        - Как твои поделки поживают?
        Парамон пожал плечами:
        - Не до них сейчас!
        Федя нагнулся и принялся рыться в куче сучков.
        Верно, немало людей прошло мимо этих причудливо изогнутых природой кусков дерева, ничего в них не различая. Но вот на них посмотрел человек с задатками художника, взял их в руки и обрадовался, потому что увидел в нелепых сучьях и корневищах такое, чего не смогли увидеть другие. В одном — напряжённую, в могучих складках шею и задранную вверх морду ревущего быка, в другом — косматую голову лесного чудовища, в третьем — точёную фигуру красавца лося, застывшую в стремительном прыжке. Парамону пришлось лишь кое-где тронуть куски дерева ножом, стамеской, чтобы сделать их ещё выразительнее.
        - А здорово! — ахнул Федя, вертя в руках Парамоновы поделки. — Чудище-то какое! Прямо леший. И борода, и глазища. А бык-то какой свирепый… Ловко же у тебя получается… Тебе бы поучиться этому делу…
        - Да когда мне?..
        - Да, Парамон… — помявшись, заговорил Федя, — ты с матерью, Семёном и Димкой суперфосфат со станции возил?
        - Чего это ты вспомнил? Это когда было-то? Осенью…
        - А куда вы его сваливали?
        - Куда начальство приказало, туда и сваливали.
        - В овраг, значит, под ёлки?
        - А ты откуда знаешь?
        Федя рассказал о залежах суперфосфата в Епишкином овраге.
        - Подумаешь, удивил!.. — хмыкнул Парамон. — Мало ли чего у нас в колхозе бывает!..
        - Так надо кого следует на чистую воду вывести.
        - Тю, скаженный, — удивился Парамон. — А как докажешь?
        - Так вы же всё собственными глазами видели.
        - Нашёл на кого ссылаться! Семён с Димкой против Фонарёва слова не молвят.
        Федя с надеждой посмотрел на приятеля:
        - Ну, а вы с матерью… Вы ведь душой кривить не будете, по-честному скажете?
        - А что из того, если скажем? — усмехнулся Парамон. — Всё равно нам никто не поверит. А у Фонарёва всюду рука, всюду дружки-приятели…
        - Что ж теперь — так и будем молчать? Давай хоть учителям всё расскажем… Или в газету напишем.
        - А это как знаешь, — мрачно отозвался Парамон. — Шуми, пиши, если уж ты такой вояка за правду. Отец твой тоже шумел. А что получилось? Сам знаешь…
        - А ты всё-таки подумай… Может, нам с тобой свидетелями придётся быть.
        - Ладно, Федька, — отмахнулся Парамон. — Ты меня в это дело не втягивай… И подальше держись от меня. А то ещё скажут: спутался с таким-сяким Канавиным.
        - Да ты что… — вспыхнув, опешил Федя.
        Разве с малых лет они не были с Парамоном добрыми товарищами? Но вот с год тому назад от Канавиных ушел отец, бросив жену и четверых детей. Мать отчаянно горевала, опустилась, а Парамон почувствовал себя взрослым, связался с парнями, то и дело пропускал занятия, нахватал двоек и считался самым отпетым учеником.
        - Гонишь, значит? В чистюли меня записал? — обиделся Федя. — Что ж теперь, и в дом к тебе заглянуть нельзя?
        - Заходи, коль охота. Тепла не жалко, — бросил Парамон и, взяв лампу, направился в избу.
        Изба была полна дыму, и в этом дыму гремела задорная полька-бабочка.
        Протерев кулаком глаза, Федя наконец понял, что к чему. Дениска сидел на корточках у печки-подтопка и, надув щёки, с ожесточением раздувал огонь. Сырые дрова шипели, пламя занималось нехотя, и чадный дым густыми клубами валил в избу.
        Братишка поменьше, большеголовый и мрачноватый, с деловым видом крутил ручку патефона, а шестилетняя босоногая сестрёнка Парамона, с замурзанными от киселя щеками, не в такт музыке пыталась танцевать полечку. Она скользила по холодному полу, кружилась, приседала, счастливо взмахивала руками.
        - Я кому говорил! — сердито прикрикнул Парамон, кидая на кровать шапку и кожушок. — Патефон не крутить!.. Вещь чужая, поломаете.
        Подойдя к младшему братишке, он привычно щелкнул его по затылку и остановил пластинку. Потом кивнул Феде:
        - Забери свой агрегат… Доломает его эта плотва!
        - Парамоша, мы же только одну полечку… — Сестренка умоляюще взглянула на старшего брата.
        - Я тебе покажу полечку! — Парамон сгрёб девочку в охапку и, сунув в постель, закутал в одеяло. — Чего босиком прыгаешь?.. А горло опять заболит или уши… Возись с тобой.
        - И ничуть не заболит… — заспорила сестрёнка. — Я нынче уже песни пела… И снег мы с Мишкой ели.
        Парамон грозно посмотрел на Мишку.
        - Да не давал я ей… Она сама потихоньку.
        - Эх вы, плотва! — сокрушённо вздохнул Парамон, присел на корточки рядом с Дениской и заглянул в печку. — Да кто так топит, голова с дыркой!
        - Печка же такая… Весь дым обратно гонит.
        - А ты зачем сырых поленьев натолкал? Давай растопку.
        Парамон вытащил из печки отпотевшие дрова, разжёг лучину, потом осторожно, клеткой, уложил на них поленья. Огонь вскоре занялся, но дым продолжал вырываться в избу.
        - Я ж говорю, труба не тянет, — упрямо сказал Дениска.
        - Потянет, заставим…
        - А всё ты, мастер-ломастер… Печку тоже взялся чинить. Вот и напортачил — теперь дымом давимся.
        - Помолчи! — окрысился Парамон. — Сказал: починю, и баста.
        - Ты починишь, — не отступал Дениска. — Зачем вот дядю Силантия выгнал… Он печник хоть куда…
        - Шарага он, твой Силантий, хапуга! — озлился Парамон. — Такую цену загнул — хоть корову продавай. И поделом выгнал. Пусть больше в дом и носа не кажет.
        - Расходился тоже мужик горячий!.. — начал было Дениска, но, заметив дёрнувшееся плечо старшего брата, отскочил к двери и налетел на входившую в избу мать.
        Василиса Канавина, худощавая, с вытянутым лицом и запавшими глазами, бросила у порога охапку дров и подозрительно покосилась на ребят:
        - Опять вздорничаете!
        - А чего он… — буркнул Дениска. — Слова ему не скажи…
        - Ты хоть бы со своими-то не собачился. — Мать с укором посмотрела на Парамона и потом завела с ним разговор о сене — опять оно на исходе.
        Чем же теперь кормить стельную корову? Василиса уже обращалась сегодня за помощью к председателю — отказал. Говорит, что мало выработала за лето трудодней: не положено выдавать сено. Может, у кого из соседей разжиться?
        - Сходил бы ты к Клепиковым, — обратилась мать к сыну. — Может, выручат.
        - Опять попрошайничать, — вспыхнул Парамон.
        - Что ж теперь… Такой уж год невезучий — вернём когда-нибудь… — сказала мать и, заметив недовольное лицо сына, со вздохом шагнула к двери. — Топи печку, коли так… Сама поклонюсь…
        - Ладно… схожу. — Парамон остановил мать. — Дай вот пожевать чего-нибудь. Голодный я как зверь. — Он вдруг поймал на себе вопрошающий Федин взгляд и насупился. — Слушай, ты иди себе… — кивнул он. — У нас тут свои дела. И патефон забирай.
        Сделав вид, что не слышит про патефон, Федя молча вышел на улицу. На душе у него было тяжело и тоскливо.
        «Почему так по-разному живут люди? — думал он. — У одних в доме полно радости, чисто, уютно, тепло, а тут всё запущено, и пол холодный, и дым из печки, и корову кормить нечем, и мать какая-то опустившаяся, потерянная. И впрямь от такой жизни взвоешь, станешь злым, колючим, нелюдимым».
        Наспех перекусив, Парамон надел кожушок и шапку и выскочил на улицу. Отыскал за крыльцом санки и направился к Клепиковым.
        Метель усиливалась. Теперь уже мело не только низом — белёсая мгла застилала всё небо, снег несло и сверху и с боков, колючими пригоршнями бросало в лицо, застилало глаза.
        Парамон остановился у дома Клепиковых. Матово светились все четыре окна, затянутые морозом. За окнами играла гармошка, мужские и женские голоса не в лад вели какую-то песню.
        «Гуляют», — подумал Парамон, и ему стало не по себе и от чужого веселья, и от того, что им плохо живётся и что мать привыкла ходить по домам и попрошайничать. Он представил себе, как войдёт сейчас в дом, встретит Димку, его мать, отца. Семён долго будет расспрашивать, почему у Канавиных нет сена и как это они не подумали запасти его загодя.
        «Косорукие вы какие-то, неумелые, — скажет он. — На земле живёте, а не запаслись. Думать же надо, мозгой шевелить». И, наговорившись всласть, Семён, наконец, милостиво разрешит навьючить санки сеном.
        «Да ну его, всю душу вымотает», — вздрогнув, отмахнулся Парамон и прошёл мимо дома Клепиковых.
        За усадьбами, в стороне от фермы, смутно темнела большая скирда соломы. Парамон знал, что солома лежит с прошлого года и никому до неё нет дела. «Навьючу сейчас санки, подмешаем к сену, может, и перебьёмся с недельку», — решил он и, свернув в переулок, направился к скирде.
        Навьючить санки было делом нескольких минут. Чтобы ветер не раздул солому, Парамон обвязал её веревкой и, как добрый конь, впрягся в санки. Но не успел он отъехать, как из снежной мглы вынырнул председатель.
        - Ну как, коняга, тяжело?.. Помочь, что ли? — усмешливо спросил он.
        От неожиданности Парамон шарахнулся было в сторону, но Фонарёв ухватил его за плечо и повернул к себе.
        - Эге, так вот он какой, ночной работяга… А я думал, из взрослых кто, — ухмыльнулся председатель и крикнул Феде и Саше, шедшим по улице. — Эй вы, школяры, идите-ка сюда.
        И когда недоумевающие ребята приблизились, он вновь обратился к Парамону:
        - Ну что ж, Канавин, опять ты за старое-бывалое. Мало на тебя жалоб было!.. И картошку ты колхозную подкапывал, и сено таскал, и свёклу.
        - Ничего я не таскал, — вспыхнул Парамон. — Брал, что не убрано было, забыто…
        - А теперь, значит, за солому принялся, — не слушая его, продолжал Фонарёв. — Что ж делать-то будем, забубённая ты голова?
        - А как знаете, — угрюмо отозвался Парамон и, покосившись на Федю с Сашей, буркнул: — А вы чего по пятам ходите?
        - Ну, ну, не командуй тут! — прикрикнул Фонарёв. — Я не зря ребят позвал, они за свидетелей будут. Пошли вот в правление.
        Развязав верёвку, Парамон свалил солому и, волоча за собой санки, зашагал вслед за Фонарёвым.
        Федя с Сашей поплелись сзади.
        Пока сторожиха открывала в правлении кабинет председателя да бегала за бухгалтером, большим мастером сочинять всякие акты, заключения и деловые бумаги, прошло довольно много времени.
        Наконец явился Иван Лукич, заспанный, недовольный, и принялся составлять акт.
        Но не успел он своим завидно-аккуратным почерком вывести: «Мы, нижеподписавшиеся…», как в кабинет ворвалась мать Парамона.
        - Господи, Кузьма Егорыч, — запричитала Василиса, бросаясь к председателю. — Зачем же парня порочить? Не виноват он… Это я Парамошку с панталыку сбила: «Поезжай да поезжай, прихвати соломки…» С кормами-то у нас хуже некуда.
        Парамон с недоумением вскинул на мать глаза:
        - Чего ты болтаешь!..
        - Мой грех, Кузьма Егорыч, мой! На меня и пишите, — твердила Василиса, прерывисто дыша и размазывая ладонью по щекам слёзы. — Уж сама не знаю, как бес попутал.
        Фонарёв развёл руками:
        - Вот те на… Ещё виновник объявился. На кого же теперь акт писать прикажете?
        - А дело вполне очевидное, — осклабился Иван Лукич. — Можем сформулировать в таком роде: «По наущению родной матери, гражданки такой-то, колхозная солома похищена несовершеннолетним школьником таким-то….»
        - Да не было никакого наущения, не было! — вскрикнул Парамон. — Мать тут ни при чём. Она меня к Клепиковым за сеном посылала, а я не пошёл… Не захотел…
        - И решил, значит, колхозным добром попользоваться, — перебил его Фонарёв. — Да ещё как — самовольно, тайком, в пургу.
        - Мать сколько раз у вас сена просила… А вы знай одно: не положено.
        - Значит, не положено, не заслужили.
        - Да чего ты хорохоришься? — накинулась на сына Василиса. — И так веры нам нет… Ну повинись, коли так, покайся… — И она, вновь всхлипнув, принялась упрашивать председателя простить Парамона.
        - Так ведь у них же корова стельная, кормить нечем, — подался вперёд Федя. — А потом, разве ж это корм! Гниль одна, труха… Зачем же из-за неё акт составлять?..
        - А это без разницы, — нахмурился Фонарёв. — Всё равно расхищение колхозного добра. Пусть уж теперь милиция разбирается…
        - Ну и пишите акт, подводите под статью! — зло вырвалось у Парамона. — Я гнилую солому подобрал — так это расхищение колхозного добра? А только вы и про свои дела не забудьте, как удобрения приказали в овраг свалить… А это как называется?
        Мать умоляюще замахала на сына руками.
        - Да как ты смеешь об этом! — тяжело задышав, приподнялся Фонарёв. — А ну марш отсюда! — Потом кивнул Василисе: — А ты задержись… поговорить надо.
        Парамон выбежал из правления. Следом за ним вышли Федя и Саша. На улице они хотели заговорить с Парамоном, но тот сразу же завернул за угол правления и скрылся в темноте.
        - Что же теперь будет с ним? — вполголоса спросил Сашка.
        - Да уж будет, — со вздохом отозвался Федя. — А всё же он молодец, что про удобрения Фонарёву сказал… — Он заметил у крыльца правления оставленные Парамоном санки и потащил их по дороге.
        - Ты куда? — спросил Саша.
        - Хоть соломы Канавиным привезу. Есть у нас во дворе немного.
        Глава 6
        Дом Стрешневых стоял посредине деревни и никогда, кажется, не закрывался на засов. К хозяину дома постоянно шли колхозники как свои, родниковские, так и из других деревень. Людям было о чём поговорить и посоветоваться с известным в Родниках механизатором Прохором Михайловичем.
        Над крышей дома на трубе вместо флюгера была укреплена поделка изобретательного Феди — вырезанный из белой жести силуэт колёсного трактора. От ветра он вращался вокруг оси, при восходе и закате Солнца блестел, как зеркало, и словно оповещал каждого, что в этом доме живут охочие до техники люди.
        И ребята любили бывать в доме Стрешневых. Здесь то и дело затевались споры о машинах, о приспособлениях к ним, рассматривались чертежи новых марок тракторов и комбайнов.
        Утром Сашка с Улькой пришли к Феде. Он сидел за столом и что-то записывал в тетрадь.
        На керосинке варилась картошка. Вода в кастрюле булькала, шипела, из-под крышки вырывались струйки пара, но Федя ничего не замечал.
        Сняв крышку, Сашка потыкал вилкой в разварившуюся картошку и потушил керосинку.
        - Готово! Можешь заправляться.
        - Когда вы пришли-то? А я и не слышал, — смущённо признался он, поглядев через окно на улицу. — Отец вот-вот завтракать придёт.
        - А чего ты делаешь? Усердничаешь, хвосты подбиваешь… — удивился Улька. — Это в каникулы-то…
        - Нет… Отец просил почту разобрать. Смотрите, сколько писем пришло — из Смоленщины, из Псковской области, из Кировской, с Урала… Со всех концов. Все просят опытом поделиться.
        Федя перебрал несколько писем и отложил их в сторону.
        В позапрошлом году, вернувшись из совхоза, Прохор Михайлович рассказал колхозникам, что он познакомился там с хорошими механизаторами и своими глазами видел, как те выращивают дешёвую картошку и сахарную свеклу. «Небывалое дело! И чего только человек на машине сотворить может! Вот это умельцы! Хозяева на земле! Надо и у нас такое попробовать!»
        Посоветовавшись с секретарём парторганизации Григорием Ивановичем Шугаевым, Прохор Михайлович заявил Фонарёву, что берётся по примеру совхозных трактористов выращивать по новому способу картофель.
        В газетах тогда много писали о механизированных звеньях, и Фонарёв согласился, что Родникам отставать не к лицу.
        - Но имей в виду, — предупредил он Стрешнева, — завалишь это дело — головой отвечать будешь.
        - Отвечу, — согласился Прохор Михайлович. — Только командуй поменьше, руки мне не вяжи.
        Он подобрал из трактористов надёжного помощника и заявил, что берёт участок земли в сто гектаров, засаживает его картошкой, всё лето улаживает за посадками и убирает урожай. И всё это они делают вдвоём, с помощью машин…
        - Вдвоём? На ста гектарах? — переспросили озадаченные ребята, когда Федя рассказал им о затее отца. — А ты не перепутал чего?..
        Они-то знали, как до сих пор выращивали в Родниках картошку. Её сажали под конный плуг или при помощи картофелесажалки. Потом вручную мотыжили, вырывали сорняки. Но самое трудное начиналось осенью, когда колхозники выходили в поле выбирать из земли клубни картофеля. Начинались дожди, земля раскисала, у людей мёрзли руки, мучительно ныли натруженные поясницы.
        - Да нет, только вдвоём… Можете хоть отца спросить, — подтвердил Федя и принялся объяснять, что дело это новое, трудное, но очень нужное для колхоза.
        Улька недоверчиво покачал головой:
        - Двое на таком большом поле! Чудо какое-то! Разве так может быть?
        - Агрономы считают, что может, — ответил Федя. — Да и отец давно говорит: техника в колхозе богатая, сильная, а используем мы её ещё плохо. Много работ вручную делаем, про машины забываем. Вот картофель и влетает колхозу в копеечку. Так что надо работать по-новому…
        Опыт Прохора Михайловича удался на славу. К осени он вместе с напарником вырастил богатый урожай самой дешёвой в колхозе картошки. Стрешнева и его помощника похвалили в газете, а колхозники заговорили о том, что лучших трактористов в Родниках они ещё не знали.
        И ребята в этом году надумали повторить опыт дяди Прохора в школьной бригаде. Варвара Степановна охотно поддержала их и решила пригласить Прохора Михайловича обучать школьников тракторному делу. Федя подобрал звено учеников, желающих-работать на машинах. В него записались Улька, Настя Ведерникова, Саша. Для пущей важности звено назвали отрядом, а командиром избрали Федю Стрешнева.
        Ребята понимали, что без машин и без удобрений разговора с дядей Прохором о шефстве над звеном лучше не заводить. И они принялись разыскивать удобрения. Когда обследовали старую, полуразрушенную колокольню, то оказалось, что на каждом этаже лежит толстый слой голубиного помёта.
        Потом ребята начали собирать золу. Но сборщиков было мало. Тогда Федя обратился к Насте, которая работала пионервожатой у пятиклассников.
        - Раскачай-ка своих подопечных. Им — игрушки, а нам — подспорье.
        Настя поговорила с пионерами, и те двинулись в поход по дворам и избам. Они ссыпали золу в корзины и мешки и таскали её на школьный двор. Вскоре в укромном месте, за дровяным сараем, выросла большая куча удобрений. Федя прикрыл её от непогоды и любопытных взглядов соломой, кусками толя и решил, что начало положено неплохое.
        Хуже обстояло дело с машинами. В школе имелся всего лишь один старенький колёсный трактор, который стоял под навесом и служил для обучения ребят практическому вождению. Рассчитывать на него, конечно, не приходилось. А кроме трактора, отряду механизаторов нужны были и другие машины.
        - Надо будет в колхозе пошукать, — предложил Улька Вьюрков. — Может, чего и найдём.
        И за ребятами дело не стало.
        Позади колхозной мастерской в куче железного лома они отыскали несколько ржавых зубчатых борон, облезлый культиватор с погнутыми лапами, старую сеялку без сошников и шестерёнок и всё это притащили на школьный двор.
        В избу вошёл Прохор Михайлович.
        - А где мать? Опять на ферме? — спросил он Федю. — Тогда корми, сынок! Да скоренько, без задержек.
        - Сейчас, сейчас… Я мигом. — Федя принялся собирать на стол.
        Прохор Михайлович сбросил ватник, вымыл руки и кивнул ребятам:
        - Садитесь и вы за компанию. Разносолы, правда, не велики, но уж чем богаты…
        - Спасибо, мы уже ели, — отказался за всех Улька и, переглянувшись с ребятами, наконец отважился: — Дядя Прохор! Мы хотим по-вашему научиться работать.
        И тогда Федя понял, что настала долгожданная минута.
        - Батя! — заговорил он. — Возьми над нами шефство. Звено у нас подбирается. Мы уже удобрения собрали, машины…
        - Стоп, стоп, — остановил его отец. — А директор школы о вашем звене знает? Председатель колхоза?
        Федя безнадёжно махнул рукой:
        - Говорили мы… Ответ один: по программе не положено. А потом, с одним школьным трактором далеко не уедешь.
        - Да-а, загвоздочка. — Прохор Михайлович покачал головой.
        Учительница Варвара Степановна уже давно уговаривала его пойти работать в школу, вести уроки машиноведения и руководить производственной практикой старшеклассников.
        «Какой же я учитель… — отнекивался Прохор Михайлович, — институтов не кончал, дипломов не имею».
        Но Варвара Степановна горячо убеждала, что и без дипломов он отлично знает землю и машины и кому, как не Прохору Михайловичу, обучать школьников сельскохозяйственному труду.
        Сейчас ребята выжидающе смотрели на старшего Стрешнева.
        - Надо будет подумать, ребята..
        Глава 7
        В сумерки обшарпанный колхозный грузовик остановился около родниковской школы.
        Двухэтажная, добротной кирпичной кладки, затенённая раскидистыми вековыми берёзами с огромными шайками грачиных гнёзд, она стояла на высоком берегу реки, и из её окон были хорошо видны колхозные поля, деревенские улицы и шоссейная дорога, уходящая вдаль.
        В школьном зале шла спевка хорового кружка. Старая учительница русского языка и литературы, она же и руководитель кружка, Раиса Захаровна разучивала со школьниками новые песни.
        На гармошке аккомпанировал Дима Клепиков. Он то и дело путал мотив, ребята пели недружно, вразнобой, а Улька Вьюрков начал так «козлетонить», что Раиса Захаровна попросила его замолчать.
        Разобиженный Улька отошёл в сторону и уставился в окно. Заметив во дворе грузовик, он решил, что в школу привезли дрова. Спевка затянулась, хотелось подвигаться, размяться, и Улька без стеснения сказал:
        - Раиса Захаровна, дрова привезли. Разгружать надо.
        Дима приглушил гармошку. Школьники прильнули к окнам.
        Из кабины грузовика вылез Семён Клепиков, а с другой стороны выскочила Таня Фонарёва. Она была в модном зелёном пальто, в цветастом шерстяном полушалке, в новеньких резиновых ботах, отороченных мехом.
        Заметив за окном лица одноклассников, Таня помахала им рукой, что-то крикнула, потом бросилась к шофёру и принялась помогать ему развязывать узлы верёвки, стягивающей брезент. Затем ещё раз обернулась к окнам, широко и радостно улыбнулась, вновь крикнула что-то победное и, когда верёвки были развязаны, жестом фокусника сдёрнула брезентовое покрывало.
        В зале ахнули. На грузовике стояло знойно-чёрное, как воронье крыло, пианино. По бокам оно было обложено соломой, и из неё торчали два настоящих бронзовых подсвечника.
        Ребята заулыбались. Как же не хватало в школе пианино! Как неинтересно было без него на уроках пения, как надоела им Димкина гармошка! Но от кого же такой щедрый подарок?
        Все невольно посмотрели на Диму Клепикова — этот парень наверное всё знает.
        - А может, не нам пианино? — спросил Улька. — Может, для колхозного клуба?
        - Нам пианино, нам… — успокоил Дима. — Премия школьной бригаде. За трудовые успехи. Так правление решило.
        - Чего же мы стоим! — крикнул Улька. — Грузчики, вперёд! Раз-два — взяли.
        Через минуту школьный зал был пуст.
        Наспех одевшись, школьники выскочили на улицу и, окружив грузовик, осторожно сняли пианино на землю. Потом сделали из верёвок лямки и, отобрав самых сильных и рослых мальчишек, потащили его на второй этаж.
        - Только, пожалуйста, осторожно! Умоляю вас… — упрашивала ребят Раиса Захаровна. — Это же большая ценность.
        Наконец пианино втащили в школьный зал и по совету учительницы поставили к тёплой внутренней стене.
        Таня Фонарёва передала Раисе Захаровне ключ от пианино и попросила что-нибудь сыграть.
        - Я даже новую песню привезла — «Марш школьных бригад». Мы её на слёте пели… Очень всем понравилась.
        Девочки принесли учительнице стул. Раиса Захаровна просмотрела ноты, взяла несколько аккордов. Звук получился расстроенным, глуховатым.
        - Придётся подождать. Пусть инструмент отогреется.
        - А пианино, видать, из бывших, — заметил Улька. — Углы обиты, царапины. А подсвечники-то какие — «времен Очакова и покоренья Крыма»…
        - Да, агрегат, похоже, из списанных, вроде нашего трактора, — усмехнулся Сашка.
        - Ладно вам! — остановила ребят Настя. — Дареному коню в зубы не смотрят.
        Пока пианино отогревалось, школьники забросали Таню вопросами: как прошёл слёт, выступала ли она, откуда всё-таки появилось пианино?
        Разрумяненная морозом, Таня сняла пальто, поправила толстую косу и снисходительно оглядела ребят.
        - Вообще-то после каникул я отчитаюсь подробно. Соберём всю бригаду…
        - А ты вкратце… о самом главном!
        - Ну, если вкратце, — согласилась Таня.
        Слёт проходил в городском театре. Делегаты съехались со всей области. Было много гостей, корреспондентов газет, кинохроника, телевидение. Она, Таня, попала даже в президиум и сидела рядом с секретарём обкома комсомола. Доклад длился почти полтора часа, и в нём дважды упоминалась родниковская школьная бригада, и очень одобрительно.
        Потом Таня выступала с рапортом. По бумажке, конечно, не читала, как некоторые другие. Слушали её хорошо и даже аплодировали. Четыре или пять раз, она уже не помнит. Затем их бригаде вручили почётную грамоту, а рапорт сегодня утром напечатали даже в областной комсомольской газете.
        Таня достала из чемоданчика несколько номеров газеты и передала их ребятам.
        - А откуда всё-таки взялся этот агрегат? — спросил Саша, кивая на пианино.
        - А с музыкой так получилось… — продолжала Таня. — Вчера на слёте появился мой отец… Ну, его, конечно, как представителя старшего поколения, пригласили в президиум. Сидит он такой важный, целый графин воды выпил и всё мне почему-то подмаргивает. А потом слово попросил. И так начал нашу бригаду расхваливать, что опять аплодисменты без конца. И орлы-то мы, и ретивый народ, и золотые руки, и первые помощники. А под конец и говорит: «Мы для наших молодцов никакой премии не пожалеем, купим им пианино для школы, пускай ребята в жизнь с музыкой входят…» Я, признаться, думала, похвалился отец, для красного словца пообещал, а сегодня утром смотрю, он заезжает за мной в общежитие и везёт меня покупать пианино.
        - Ну и расщедрился председатель! — фыркнул Улька. — То у него снега зимой не выпросишь, а тут — музыка… Чудеса прямо.
        - Получается, что у нас сплошные успехи и победы, — сказал Федя, пробежав глазами Танин рапорт в газете. — Тишь, гладь, божья благодать… Ни сучка ни задоринки. Кто ж тебя просил так соловьём заливаться? Это твой рапорт или нет?
        - Мой, конечно.
        - А почему ты на слёте наши замечания не высказала? Про то, чем мы недовольны… Какие наши требования.
        - Да, да, — подхватил Улька. — Ты ведь обещала…
        Таня молчала.
        - Ну что ж ты? Неужели забыла? — торопили ребята.
        - Понимаете, — замялась Таня, — как-то не до того было. Такая на слёте обстановка торжественная… Все рапортуют, аплодисменты, музыка. У всех праздничное настроение. А я вдруг с критикой…
        - Смолчала, значит, испугалась? — усмехнулся Федя. — Аплодисменты помешали, музыка?
        Таня вспыхнула.
        Взгляды их на мгновение скрестились, девушка сердито перебросила за спину толстую косу и, пожав плечами, отвернулась от Феди. Потом обратилась к ребятам:
        - Если хотите знать, как всё было, так я скажу. Алексей Маркович попросил показать ему наш рапорт. И, конечно, поправил его, подсократил, отредактировал… Так, говорит, нужно. Это слёт, большой праздник, и надо побольше о достижениях рассказать…
        - Ну и правильно! — вмешался в разговор Димка Клепиков. — А чем наша бригада плоха? Всё лето работали, не загорали. И колхоз нами доволен, трудодни начислял, на авансы не скупился. Я вот оделся, обулся за лето… — Он лихо притопнул новыми башмаками на толстой рубчатой подошве. — На свои трудовые, кровные куплены…
        - Правильно, Дима, — поддержала его Зоя Стригалёва. — Такую бригаду поискать, как наша! Сколько мы благодарностей от Кузьмы Егоровича имели! В экскурсию за счёт колхоза ездили, приёмник в подарок получили… Теперь вот пианино…
        - Авансы, подарки! — насмешливо заговорил Федя. — Да поймите вы, головы садовы: чему мы научились за лето, чего узнали? Зачем нам чужие успехи приписали? Совесть-то у нас есть или нет?
        - Какая совесть? При чём тут совесть? — заартачился Дима. — Ты об этом учителей лучше спроси, председателя…
        - Ребята, девочки! — размахивая газетой, вдруг закричала Настя Ведерникова. — Вы только послушайте, что Таня на слёте наговорила. — И она прочла вслух: — «Как всегда, наша школьная бригада горячо поддерживает почин своего родного колхоза и берёт обязательство вырастить для него пять тысяч уток».
        - Каких уток? Что за обязательство? — зашумели ребята. — Таня, это правда?
        - Верно, я дала такое слово, — подтвердила Таня и рассказала, как это случилось.
        Отец её на областном совещании по птицеводству заявил, что вырастит в своём колхозе большое количество уток. Об этом же он сказал, выступая на слёте ученических бригад, и призвал школьников подхватить его начинание.
        - Ну разве я могла не поддержать такой почин? Разве мы не поможем колхозу? А потом, и Алексей Маркович очень советовал утками заняться. Это, говорит, дело чести нашей школы…
        - Та-ак! Красивенько! — присвистнул Федя. — А почему нашу ребячью бригаду не спросили об этом?
        Неожиданно зазвучало пианино — это Раиса Захаровна взяла несколько аккордов.
        - Что мы споём? — спросила она.
        Окружив учительницу, девочки попросили сыграть «Марш школьных бригад». Раиса Захаровна взяла ещё несколько аккордов и поморщилась, словно от зубной боли.
        - Не то, совсем не то… Ужасно фальшивит… — Открыв крышку, она заглянула внутрь пианино, потрогала струны, деку. — Да, старина-матушка, всё ветхое, древнее. — Потом обратилась к Тане: — Где покупали это сокровище?
        - В городе, по объявлению. В какой-то частной квартире.
        - Тогда всё понятно, — вздохнув, Раиса Захаровна закрыла пианино. — Требуется ремонт. И нужен опытный настройщик.
        - Музыка отменяется! — объявил Улька. — Премия получена, премия безмолвствует. Пошли, громадяне!
        Школьный зал опустел.
        Глава 8
        Федя выскочил на улицу одним из первых в надежде перехватить по дороге Таню.
        Он быстро дошёл до тропинки, что вела к дому Фонарёвых, и прислонился к дереву.
        И действительно, вскоре показалась Таня.
        - Ты сердишься? — спросил Федя и загородил тропинку. — Но ведь ребята не могли иначе…
        - Что тебе надо? — отчуждённо спросила Таня. — Я трусиха… Я потеряла совесть.
        - Да нет, ты пойми… Ты просто не разобралась с этим рапортом… Чужие слова повторила…
        - Ну, знаешь, Стрешнев… — рассердилась Таня. — Ты говори, да не заговаривайся…
        - А ты знаешь… — Федя хотел было рассказать об удобрениях в Епишкином овраге, но девушка, не слушая, обошла его стороной.
        - Пусти… Не о чем нам больше разговаривать.
        Задохнувшись от обиды, Федя бросился было за Таней, но потом, махнув рукой, направился к своему дому.
        А наутро он встал с головной болью и долго вспоминал размолвку с Таней. Что же произошло, в конце концов?
        С малых лет Таня ходила вместе с ним в лес по грибы и по ягоды, пасла в ночном коней, часами просиживала у тихой речной заводи с удочками, а когда Федя увлёкся машинами, трактором, девочка тоже записалась в тракторный кружок.
        В школе они сидели за одной партой, вместе готовили уроки, учебники покупали на двоих и всегда оказывались в одном пионерском звене. Ребята нередко подшучивали над их дружбой. Особенно изводил Федю Димка Клепиков. На партах и скамейках он выцарапывал ножом: «Федя плюс Таня», при встречах с хохотом выкрикивал: «Жених и невеста — из одного теста» — и даже устраивал около своего дома «сторожевую заставу»: вставал с кнутом в руках на тропинке у палисадника и не пропускал Федю и Таню друг к другу.
        Феде приходилось вступать с Димкой в драку, а Тане — обходить дом Клепиковых стороной.
        Годы шли, мальчишки взрослели, а привязанность их к девочке всё крепла. Таня росла избалованной, капризной, ей нравилось командовать своими дружками.
        И они без конца соперничали перед ней в ловкости, силе, озорстве и ухарстве. Победа чаще всего доставалась Феде. Он часами мог поджидать Таню на улице, по её просьбе забирался в чужие сады за яблоками; чтобы позабавить свою подружку, очертя голову прыгал с обрыва в омут, устраивал скачки на необъезженном жеребце.
        «Тебе бы только тореадором быть или ковбоем, — насмешничал Димка. — Нет, я в такие игры не играю, себе дороже».
        А в старших классах всё стало серьёзнее, и в колхозе начали поговаривать, что Федя Стрешнев не на шутку привязался к председателевой дочке. И теперь всё вдруг полетело вверх тормашками.
        Федя зябко поёжился и, быстро одевшись, направился к Фонарёвым. Что бы там ни было, а он должен переговорить с Таней, объяснить всё спокойно. И она, конечно, поймёт.
        Долго стучал Федя в дверь. В боковом окне мелькнуло лицо Тани, но тут же скрылось. Федя ещё раз погремел щеколдой. Наконец из сеней выглянул Кузьма Егорович.
        - Ты чей, милок, будешь-то? — спросил он, глядя поверх Фединой головы.
        - Как — чей? — опешил Федя. — Вы что, не узнали меня? Стрешнев я… мне Таню нужно.
        - Ах, Стрешнев?! — деланно удивился Кузьма Егорович. — Так вот, милок, ты Таню не замай больше… То вы с ней голубки, дружки сердечные, а то вдруг помои девчонке на голову… До слёз её вчера довели…
        - Так я ж всё объясню ей! — вскрикнул Федя.
        - И вот ещё что: всякие там занятия на пару с Татьяной, прогулки по морозцу, билетики в кино — всё это придётся забыть и похерить. Рано ещё ухажёрством заниматься…
        - Каким ухажёрством?! — Феде показалось, что он закричал на всю улицу.
        - Ну, всё, всё, — поспешил закончить разговор Кузьма Егорович. — Прими-ка ногу, как бы не защемить. — И, закрыв дверь, он запер её изнутри.
        Тяжело дыша, Федя рванулся с крыльца и налетел у палисадника на Сашу с Улькой.
        - Что, брат, от ворот поворот? — посочувствовал ему Саша. — Разошлись ваши стёжки-дорожки с Таней. Вот оно как получается.
        - Так не мог же я молчать, подлаживаться к ней, — вспыхнул Федя. — Что думал, то и говорил…
        - А ты ладно, забудь про всё, — посоветовал Улька. — От этого не умирают. Пойдём лучше на рыбалку. Слыхал, вчера наш сосед окуней в проруби наловил… целое ведро.
        Но Федя почти не слушал Ульку. Втянув голову в плечи, он исподлобья поглядывал на дом Фонарёвых. Что ж такое наговорил ему Кузьма Егорович? И неужели Таня тоже так думает? Нет, надо что-то делать! Может быть, попросить Ульку с Сашей, чтобы они вызвали Таню из дома, и ещё раз обо всём поговорить с ней? Или написать ей письмо? Она ведь поймёт, должна понять, что напрасно наговорила на слёте много лишнего, обманула ребят.
        - Что, не веришь насчёт окуней? — допытывался Улька. — А знаешь, как мы с отцом летом сома на гречневую кашу ловили! — И он начал рассказывать ещё одну из тех рыбацких историй, каких знал великое множество.
        - Да помолчи ты!.. — раздражённо отмахнулся Федя, заметив подходящего к дому Фонарёвых Звягинцева. — Я сейчас с директором поговорю.
        - О чём? — обомлел Саша. — Как тебя к Фонарёвым не пустили?
        - При чём тут — не пустили… Я насчёт Тани хочу сказать.
        - Да Воблый Глаз тебя и слушать не будет, — заметил Улька.
        Воблым Глазом ребята прозвали директора не зря. Сухой, сдержанный, Звягинцев никогда не откровенничал с учениками, встречался с ними редко, говорил лишь о деле и при этом обычно улыбался язвительно и тонко. И ребята не знали, добрый у них учитель или злопамятный, щедрый или скупой, душевный или чёрствый. Звягинцев был для них загадкой. Он не допускал ребят ни в квартиру, ни в директорский кабинет, ничего не приоткрывал им в своей жизни.
        В класс Звягинцев обычно приходил в наглухо застегнутом френче сизо-стального цвета. Неизменно блестели и поскрипывали тяжёлые, на толстой подмётке, сапоги, ёжик волос на голове всегда был пострижен коротко и аккуратно.
        Директора побаивались, на уроках у него царила гнетущая тишина. Алексей Маркович больше всего не терпел разговоров, смешков, неожиданных вопросов, и ребята сидели обычно с бесстрастными, окаменевшими лицами. Зато под партами шла своя жизнь: они передавали друг другу записочки, шпаргалки, бесшумно дрались ногами, щипались…
        Но Звягинцев не хотел знать того, что делается под партами, — главное, чтобы внешне всё было тихо и пристойно.
        Как Улька с Сашей ни пытались сейчас удержать приятеля, тот не послушался и шагнул навстречу директору.
        Алексей Маркович, высокий, в длиннополом сером пальто, ответил на приветствие Феди и сам начал разговор:
        - Вы что ж, девятый класс, Таню Фонарёву обидели? Она, можно сказать, за всю школу старалась, вашу бригаду прославляла, а вы её рапорт охаяли.
        - Так, Алексей Маркович… — торопливо и сбивчиво заговорил Федя, — нехорошо у Тани получилось… Зачем она такой рапорт сочинила?.. Она сейчас обманщицей выглядит, бахвалкой.
        - Обманщицей?!
        - Ну да… Таня же заявила на слёте, что наша школьная бригада первая из первых в районе. Мы, мол, вырастили на сотнях гектаров кукурузу, картошку. А разве так это? Всё же взрослые сделали — они и пахали, и сеяли, и урожай собирали. А нас ни к машинам, ни к семенам не допускали. Мы только на окучку ходили да тяпками махали… Да и с утками этими тоже нехорошо…
        - Вот ты как считаешь? — усмехнулся Звягинцев, пристально поглядев на Федю. — Плохо же ты в обстановке разбираешься. Школьники всё-таки немало потрудились для колхоза. А это главное. И Таня правильно на слёте выступила. А если чего не договорила, так это только на пользу дела. Вроде как боевая зарядка на будущий год для всей бригады…
        - А если ребята в такой липовой бригаде и работать больше не захотят? — вырвалось у Феди. — Алексей Маркович, помогите вы Тане… Пусть она по-честному ребятам объяснит, как с рапортом всё вышло.
        Звягинцев покачал головой:
        - Ну и путаница у тебя в голове, Стрешнев. Придётся, видно, заняться тобой.
        Он направился было к дому Фонарёвых, но Федя остановил его:
        - Тут, Алексей Маркович, ещё одно дело… насчёт удобрений.
        - Каких удобрений?
        - Помните, осенью наша школа суперфосфат для колхоза заготовила? А какой прок в том? Заготовить-то заготовили, а удобрения до сих пор в овраге лежат.
        - Это ещё что за фантазия? — удивился Звягинцев.
        - Можете сами увидеть.
        Федя рассказал, как они с Улькой и Сашей нашли в Епишкином овраге суперфосфат.
        Звягинцев встревожился. Действительно, заготовка минеральных удобрений, когда старшие классы на целую неделю были сняты с занятий и направлены на станцию разбивать окаменевшие завалы суперфосфата, изрядно прославила родниковскую школу. Звягинцева всячески расхваливали на учительских совещаниях, районная газета писала, что школа шагает вровень с жизнью, называла её передовиком трудового обучения.
        - Алексей Маркович, так вы проверьте, — попросил Федя.
        - Да, да, непременно… Я выясню, узнаю, — пообещал Звягинцев и, покосившись на стоящих поодаль Ульку и Сашу, положил Феде на плечо руку. — Только прошу тебя пока помолчать об этом. Чтобы никаких разговоров до выяснения. И своих приятелей предупреди. Договорились? А?
        Федя кивнул головой.
        Глава 9
        Поезд на полустанке стоял две минуты. Варвара Степановна вытащила в тамбур тяжёлый чемодан и увесистый рюкзак, неловко спрыгнула с подножки вагона и попросила проводницу подать ей вещи.
        Принимая от проводницы чемодан, она вдруг оступилась; старенькие, разболтанные замки на крышке щёлкнули, и чемодан открылся. Из него выпали какие-то пакеты, свёртки, стеклянные трубочки, пузырьки с жидкостью. Несколько хрупких трубочек разбилось, и на чёрные шпалы посыпались стёкла.
        - Ох, господи! — ахнула проводница. — Всю свою аптеку загубите.
        - Да не аптека это. Химикалии везу, оборудование… В городе раздобыла. Для ребят, для школьных опытов…
        Проводница смутилась:
        - Так вы учительница?.. Ну, извиняйте… А я подумала, что вы по аптечному делу.
        Поезд тронулся.
        Варвара Степановна торопливо собрала пакеты, пузырьки, закрыла чемодан и огляделась: как же теперь добраться до Родников?
        У пристанционного склада, под навесом, стояло несколько грузовых машин. Колхозники нагружали их сыпучим минеральным удобрением.
        «На дворе зима, а весна уже даёт себя знать», — подумала учительница, направляясь отыскивать попутную машину.
        - Здравствуйте, Варвара Степановна! — услыхала она знакомый голос.
        К ней подошёл председатель соседнего, рогачёвского колхоза «Коммунар» — Просеков. Высокий, поджарый, в короткой кожаной куртке, весь запорошённый белёсой пылью, словно заиндевевший, он поздоровался с учительницей.
        - Видали такого?.. — усмехнулся Просеков, стряхивая с куртки пыль и вытирая платком лицо. — Вид у меня как у заправского мельника.
        - Отличный вид! — улыбнулась Варвара Степановна. — Хорошо весну встречаете.
        Они были давние знакомые. Просеков был когда-то учителем в соседней деревне, потом инструктором райкома партии, затем его избрали председателем колхоза «Коммунар», и вот уже третий год он неплохо работал в Рогачёве.
        - Поздравляю, Варвара Степановна, — усмехаясь, сказал Просеков.
        - С чем это?
        - С успехами школьной бригады. Читал я в газете, читал. И ловко ваши ребята рапортовать научились! Всё-то у вас в ажуре, всё в порядочке…
        Варвара Степановна нахмурилась:
        - И я, Василий Андреевич, читала. А только рапорт ещё ни о чём не говорит. Вот еду домой и думаю: зачем это всё? Кому нужно так школу захваливать?
        - Известно кому. Директор ваш с председателем колхоза стараются. Их хлебом не корми, дай только перед начальством покрасоваться — мы, мол, передовые…
        - А вы тоже, коммунаровцы, хороши, — заметила Варвара Степановна. — Ваши дети у нас же, в Родниках, учатся, а вы никогда в школу не заглянете. Хоть бы посмотрели, чему да как мы ребят учим… И школьной бригаде могли бы помочь.
        - Вот как, мы же и виноваты? — удивился Просеков. — А вообще-то, пожалуй, вы правы… Подумаем, Варвара Степановна. — Он подхватил её чемодан и невольно ахнул. — Ну и нагрузились вы! Словно камни везёте. Опять, наверное, что-нибудь для школы?
        Учительница призналась, что в чемодане химикалии и оборудование для школьной агрохимлаборатории.
        - И почему это ваш председатель не расщедрится, не приобретёт для школы лабораторию?
        - Считает, что мы ещё не доросли до этого, что это лишние расходы… Вот и собираем с бору, с сосенки…
        Просеков усадил Варвару Степановну в кабину грузовика и велел шофёру довезти её до Родников.
        Вскоре машина вырвалась из путаницы пристанционных улочек и, обгоняя медлительные подводы с грузом, споро побежала по заснеженной равнине. Замелькали перелески, деревни, фермы, мастерские.
        Широколицая, скуластая, с резкой продольной складкой на переносице, с частой паутинкой тонких морщинок под глазами, Варвара Степановна напряжённо всматривалась в дорогу, словно вела вместо шофёра машину.
        Учительница хорошо знала эти места.
        Здесь, в Родниках, в десяти километрах от станции, она родилась, провела детство, бегала с подружками за малиной во все знаменитые леса в округе и потом, не заходя домой, несла свою добычу на полустанок к скорому поезду. Шумный горячий паровоз с длинным хвостом вагонов подкатывал к полустанку, словно взмыленный конь, и стоял считанные минуты. Пассажиры, едущие на юг, не решались спускаться с подножек, и девчонки крикливой гурьбой осаждали поезд. Торопясь продать малину, они наперебой совали в руки пассажиров корзиночки и кузовки, отталкивали друг друга от покупателей, и Варька Ведерникова почему-то всегда оказывалась позади всех.
        Её кузовок с лесными дарами пассажиры подхватывали уже на ходу поезда, и девочка обычно не успевала получить ни кузовка, ни денег.
        Подружки, подсчитывая выручку, от души смеялись над растяпой Варькой; дома мать горестно разводила руками, а девочка, словно об увлекательной прочитанной книжке, рассказывала ей о горячем паровозе, резвом перестуке колёс, о блестящих, как зеркала, вагонах, уносящих людей в дальние края.
        - Ты как святая у меня. По старым временам тебе бы в монастырь надо, в сподвижницы… — вздыхала мать.
        После десятилетки Варя поступила в областной педагогический институт.
        И опять полустанок встал на её пути. Правда, теперь это уже была оживлённая большая станция со складами и элеватором, с шумным посёлком по обеим сторонам железной дороги.
        Варя приезжала домой и на каникулы, и в праздники, и в выходные дни.
        Несколько часов езды в поезде, потом от станции до Родников напрямик через лес, через три страшных оврага и заболоченный лужок, по шаткому мостику через Можайку — и она дома.
        Зимой пурга заносила узкую, еле приметную тропинку, мороз обжигал щёки, уши, колени, но Варя шла и шла, радуясь, что у неё здесь так много добрых примет, которые не дадут ей сбиться с дороги. Вот расщепанная молнией сосна на косогоре, вот знакомые заросли орешника, вот могучий дуб с ржавыми, ещё не опавшими листьями и, наконец, незамерзающий родничок в овраге, который чуть слышно булькал и позванивал, словно хотел сказать: «Так идёшь, так… Здесь твоя дорога».
        Однажды Варя всё-таки заблудилась и добралась до дома только к полуночи. Мать растёрла ей снегом обмороженные колени и, радуясь приезду дочери, не могла не побранить её: в такую стужу и собака из конуры не выглянет, а она пешком шагала со станции.
        - Надо мне, мама, надо! — оправдывалась Варя.
        У неё уже было немало друзей и в школе и в деревне. Она привозила ребятам и старикам семена редких злаков, овощей, черенки и саженцы ягодников и плодовых деревьев, показывала, как надо начинать опыты и вести наблюдения. В те годы с её лёгкой руки на усадьбах многих колхозников с успехом привилась крупноплодная смородина, которую, к немалому смущению Вари, в Родниках назвали «ведерниковской».
        - Да не моя это, не моя, — улыбалась Варя. — Эту смородину в питомнике вырастили…
        - Ты её привезла, ты посадила — твоим именем и звать будем, — отвечали ей колхозники.
        В начале войны Варя Ведерникова — теперь уж Варвара Степановна — вернулась в Родники с дипломом учительницы и стала преподавать в школе биологию и химию.
        Но теперь уж было не до опытов. Мужчины ушли на войну, в колхозе работали женщины, старики, ребятишки, и Варвара Степановна вместе с ними выращивала хлеб, картошку, доила коров, косила Потом её даже избрали в колхозе бригадиром.
        … Машина, съехав с пригорка, ворвалась в большое село Перегудово. Шофёр вёл машину, не снижая скорости.
        Варвара Степановна тронула шофёра за рукав и кивнула на дорогу.
        У школы, недалеко от шоссе, на вытоптанной снежной площадке, мальчишки бесшабашно играли в футбол.
        Неожиданно от чьего-то сильного удара мяч залетел на шоссе и, подпрыгивая, покатился навстречу машине. Мальчишки с визгом побежали его догонять.
        Шофёр, резко затормозив, остановил машину, выскочил из кабины и, выругав мальчишек, достал закатившийся под колёса мяч. Он был старый, мокрый, из разорванного бока выпирала оранжевая камера.
        Не зная, что делать с мячом, шофёр покачал головой, потом подбросил его вверх, с силой взмахнул ногой — и промахнулся. Вместо мяча, смешно кувыркаясь в воздухе, вверх взлетела галоша с его валенка.
        Мальчишки захохотали и, подхватив мяч, бросились врассыпную.
        - Коноплёв! Лёня! — позвала Варвара Степановна, вылезая из кабины.
        Рослый подросток, прижимавший обеими руками мяч к животу, оглянулся и замедлил бег. Потом остановился и, немного помедлив, направился к учительнице.
        - Здравствуйте, Варвара Степановна… — растерянно заговорил Коноплёв, распаренный, словно после бани. — Это не я забил. Я в защите стою… Это из нападения бахнули…
        - Значит, плохая из тебя защита, — сказала Варвара Степановна. — Дай-ка сюда мяч, Лёня.
        Вздохнув, Коноплёв отдал мяч. Подошли другие школьники и, поздоровавшись с Варварой Степановной, стали упрашивать её не отбирать у них мяч. Они уже начали тренировки и думают весной вызвать родниковских школьников на футбольное состязание.
        - Ну какие же это тренировки на проезжей дороге? — поморщилась Варвара Степановна и обратилась к шофёру: — И что это за мяч?
        - Требуха… сычуг коровий, — подтвердил шофёр, разгадав маленькую хитрость учительницы. — Наши ребята с такой лаптёвой командой и играть не захотят.
        - Это мы-то лаптёвые? — взъерошился Коноплёв. — Да мы ваших как миленьких…
        - Нет, нет… — подтвердила Варвара Степановна. — Пока настоящих тренировок на спортплощадке не наладите, наши с вами играть не будут. Слишком неравные силы. Так и передайте вашему физкультурнику.
        - Хорошо, передадим, — вздохнув, согласился Коноплёв.
        Учительница отдала мяч Коноплёву, потом, притянув подростка к себе, застегнула ему полушубок и поправила шапку.
        - Догадываюсь, ты, конечно, капитан команды. А похож больше на ушкуйника или на печенега. Тобой только малышей стращать.
        Школьники заулыбались.
        - Варвара Степановна, а вы к нам зайдёте? — раздались голоса.
        - У нас теплица открылась… огурцы зацвели.
        - Трактор от колхоза получили… «Беларусь», новенький.
        - Нам уже землю в поле нарезали…
        - Как-нибудь обязательно зайду, — сказала учительница, и машина тронулась.
        Школьники ещё долго махали ей вслед руками, а Варвара Степановна вновь предалась раздумьям.
        Вот и Перегудово стало частицей её жизни.
        Она пришла сюда два года назад, после бурного собрания учителей-коммунистов, когда стало известно, что в перегудовской школе не хватает преподавателей, что там сменился уже третий директор, что школа по успеваемости занимает последнее место в районе.
        Тогда многие не понимали поступка Варвары Степановны: в Родниках у неё налаженная жизнь, квартира, дочь, родственники, а она почему-то предпочла довольно запущенную перегудовскую школу. В хорошую погоду учительница ходила в новую школу пешком или ездила на велосипеде — семь километров туда, семь обратно, но в зимнюю погоду и весеннюю распутицу ей пришлось снимать в Перегудове угол.
        Через два года дела в перегудовской школе наладились, и учительница вернулась в Родники. Как и раньше, она стала преподавать в старших классах биологию и химию, а потом ей поручили заведовать учебной частью по производственному обучению.
        Глава 10
        В Родниках машина остановилась у квартиры Ведерниковых. Шофёр внёс в сени чемодан и рюкзак и, попрощавшись с учительницей, поехал дальше, в Рогачёво.
        Варвара Степановна переступила порог и замерла: по крашеному дощатому полу разгуливали юркие, подвижные жёлто-пушистые комочки. Они перебегали из угла в угол, тыкались носами в железный противень около печки, пищали, и Варваре Степановне показалось, что в комнату ворвалась весна с её разнобойным птичьим щебетом. Круглая печка-голландка топилась вовсю, за чугунной дверцей сердито гудел огонь.
        «Да это же утята… — И учительница, нагнувшись, взяла в руки один пушистый комочек, другой. — Должно быть, только что с инкубатора… И как они сюда попали?»
        Из-за печки вышла разрумяненная Настя, держа в руках кастрюлю с каким-то месивом. Переложив месиво в противень, она постучала по железу пальцем и позвала: «Ути, ути, ути!»
        Смешно переваливаясь и налезая друг на друга, жёлтые комочки облепили противень и дружно застучали по дну клювиками.
        И только сейчас Настя увидела мать. Быстро вытерев о фартук перемазанные утиным кормом руки, она бросилась к ней:
        - Приехала!.. Наконец-то!..
        - Что это, дочка?
        - Утиная ферма на дому, — усмехнулась Настя. — Мобилизованы все ученики на утиный фронт, с четвертого до десятого класса.
        Варвара Степановна ничего не понимала:
        - Какая мобилизация? При чём здесь утиный фронт?
        Настя рассказала, что произошло в отсутствие матери.
        А позавчера с инкубаторной станции привезли крошечных утят. Часть утят кое-как разместили на колхозной птицеферме, а пять тысяч передали школе. Звягинцев сразу же объявил очередную мобилизацию на «утиный фронт» и дал команду взять каждому ученику по двадцать утят и выращивать их дома.
        Ребята, конечно, подчинились, а вот Федя Стрешнев и Парамон Канавин наотрез отказались.
        - А тебе, мама, как преподавателю биологии поручено отвечать за всё это, — закончила Настя.
        - Погоди, погоди… — растерянно заговорила Варвара Степановна. — Как это — выращивать на дому? А как же люди будут жить вместе с утятами?
        - Не знаю… — вздохнула Настя. — Я вот с утра печку топлю. Очень утята тепло любят… Чтоб не ниже тридцати градусов. А прожорливые какие — ужас! Третий раз сегодня кормлю, а им всё мало.
        - Недоразумение, чепуха какая-то! — Варвара Степановна заходила по комнате и едва не придавила желтый комочек, сунувшийся ей под ноги.
        - Алексей Маркович говорит, что утки — это наш долг… Дело чести школы… Ты куда это? — спросила Настя, заметив, что мать взялась за скобку двери. Ей ведь столько надо было ещё рассказать о событиях последней недели!
        - Потом, дочка, потом, — сказала Варвара Степановна, встретив вопрошающий взгляд дочери. — Я скоро вернусь. Надо же разобраться в конце концов…
        - Ты хоть застегнись! — крикнула вдогонку матери Настя.
        Варвара Степановна мельком глянула в зеркало у двери. Ну вот, и опять щёки пошли пятнами. И когда же она научится вести себя поспокойнее?
        Запахнув пальто и поправив вязаный платок, Варвара Степановна поспешно вышла из дому и направилась к школе. И как она ни была взвинчена, но, зная, что за учителем всегда пристально следят ребята и взрослые, старалась казаться спокойной.
        Вот от колодца ей кивнули женщины: «С приездом, Варвара Степановна! Загостились вы!»; с дороги, из саней-розвальней просалютовал кнутовищем старик возчик; ребятишки, съезжая с горки на санках, замахали ей руками.
        Учительница кивала в ответ, говорила: «Здравствуйте», «Спасибо», — не дай бог, кого-нибудь не заметить, не сказать доброго слова.
        Но утята не выходили у неё из головы. Варвара Степановна зашла в один дом, где были школьники, в другой, в третий. И всюду ребятишки усердно топили печи, готовили корм, кормили утят. Утята пищали, галдели, разбредались по всем углам, лезли под ноги взрослым, которые на чём свет ругали учителей.
        Нет, это было невероятно! Разместить утят по избам, вернуться к тем временам, когда люди жили вместе с поросятами и телятами?! И кому пришла в голову такая затея? Неужели Фонарёву и Звягинцеву? А что думает об этом секретарь партийной организации Григорий Иванович Шугаев? Правда, человек он в колхозе новый, всего лишь полгода вернулся из города в родную деревню и начал работать заведующим ремонтной мастерской.
        Варвара Степановна решила больше не заходить в избы — всё было ясно. Скорее в школу! Но едва она миновала дом Стрешневых, как с крыльца выскочил Ромка и догнал учительницу:
        - Варвара Степановна, к нам зайдите, к нам…
        Учительница с тревогой оглядела мальчишку — он был в валенках, но без пиджака, без шапки — и повернула к дому Стрешневых.
        В избе шла баталия.
        Хозяйка дома, высоко подоткнув юбку, сгребала кормившихся у противня утят и бесцеремонно засовывала их в корзину. Прохор Михайлович сидел за столом и безучастно смотрел на жену.
        - Что ты делаешь? — закричал Ромка, бросаясь к матери. — Всех утят передушишь.
        - Забирай свою ораву! Вон отсюда! — кричала Евдокия, продолжая сгребать пушистые комочки. — Чтоб духу их не было…
        - Варвара Степановна, хоть вы скажите ей… — взмолился Ромка.
        - Что у вас тут происходит? — спросила учительница.
        - А это вас нужно спросить, учителей, наставников! — сердито заговорила она. — Мне с семьёй повернуться негде, а тут ещё пискляки эти. Федька хоть сообразил, не взял утят, так теперь Ромке навязали…
        - Мам, так это временно… пока морозы, — вступился Ромка. — Так Алексей Маркович сказал.
        - «Временно, морозы»!.. — передразнила Евдокия, — Так утятам не меньше двух месяцев в тепле надо быть. Вот пусть ваш Алексей Маркович и держит их в своём кабинете, а я не желаю в вонючем утятнике жить: пищат тут, гадят. И от жары задохнуться можно.
        - У нас же мобилизация. Боевое задание, — заныл Ромка. — Честь школы спасаем…
        - И что это за порядки у вас в школе? — обратился к учительнице Прохор Михайлович. — Что ни месяц — гонка да переполох. Осенью ученики картошку в грязи копали, потом свёклу под дождём перебирали. Теперь новая придумка — утиная страда. А чему ребята от такой суеты научиться могут? Бредут, как лошади с шорами на глазах, ничего не видят, не смыслят…
        Ромка с досадой покосился на мать с отцом, потом с надеждой на Варвару Степановну — сейчас она объяснит его родителям, что такое мобилизация на «утиный фронт». Но учительница почему-то молчала. Потом спросила, где Федя.
        - В школу вызвали, — нахмурилась Евдокия. — Должно быть, протирают с песочком… И всё из-за пискляков этих, будь они неладны!
        - Куда же теперь утят девать? — не выдержав, спросил Ромка.
        - Ну что ж, укладывай их в корзину, — сказала наконец Варвара Степановна. — Только осторожно. Отнесём в кабинет Алексею Марковичу.
        - Так уж и в кабинет? — не поверил Прохор Михайлович.
        - А вы правильно говорили, — обратилась к нему учительница. — Я с вами во многом согласна. — И она пригласила Прохора Михайловича прийти в школу на очередной педсовет, высказать своё мнение о непорядках в трудовом обучении ребят.
        - Сказать, конечно, можно… — согласился Прохор Михайлович.
        - И не только сказать, — перебила его Варвара Степановна, — но и помочь школе своим умением, опытом, заняться обучением ребят.
        Уложив вместе с Ромкой утят в корзину, учительница направилась к двери.
        - Только я к директору с утятами не пойду, — растерянно признался Ромка.
        - Да, да, — вздохнув, согласилась Варвара Степановна. — Оставайся дома. Я одна схожу.
        Глава 11
        Звягинцева в кабинете не было. А рядом, из дверей пионерской комнаты, доносились возбуждённые голоса, выкрики, порой стук карандаша по столу — видимо, там шло бурное заседание.
        Варвара Степановна решила узнать, что там происходит.
        Но не успела она взяться за дверную ручку, как из пионерской комнаты выскочил Федя Стрешнев.
        Не заметив учительницы, он пролетел мимо неё и, грохоча сапогами по чугунным ступеням, словно провалился в проём лестницы. Следом за ним выбежал Улька Вьюрков.
        - Куда это вы? Уж не пожар ли? — спросила учительница.
        - Ой, вы ведь ещё ничего не знаете! — спохватился Улька. — Это всё из-за нашей бригады… да ещё из-за утят.
        - Кое-что уже знаю, — кивнула Варвара Степановна.
        Улька торопливо рассказал, что сегодня срочно собрался комитет комсомола, чтобы обсудить дела школьной бригады. Таня сделала сообщение о слёте, об утятах, а Федя выступил против её рапорта и заявил, что никаких утят дома он выращивать не будет.
        - Ох и споры тут разгорелись! И знаете, Фонарёва до чего договорилась? — возмущённо пожаловался Улька. — Стрешнев, мол, мешает нашей бригаде, позорит честь школы, и надо его исключить из бригады… Ну, Федька не выдержал… сорвался и убежал.
        - Ну-ка пойдём послушаем, — сказала Варвара Степановна.
        - Нет… Я Федю поищу… Куда это он ринулся?
        Варвара Степановна вошла в пионерскую комнату и, кивнув ребятам, присела у двери.
        За длинным столом, покрытым красной материей, сидели человек пятнадцать школьников.
        Таня Фонарёва стояла и что-то говорила. Но её слушали плохо. Ребята переговаривались, перебивали Таню репликами, отпускали колкие замечания:
        - Очень ты сознательная, Фонарёва!
        - Тебе только в протокол записать!
        - Слушали да постановили!
        - Дайте же ей договорить! — взмолилась наконец секретарь комитета комсомола Люба Конькова, стуча карандашом по столу.
        Шум немного утих.
        - Вот вам ещё один пример, как недостойно ведут себя некоторые члены бригады, — заговорила Таня. — Товарищи критикуют поведение Стрешнева, а он, не считаясь с нами, хлопает дверью и убегает.
        - Хороша критика — из бригады собрались выгнать, — заметил Саша. — Это как дубинкой по башке.
        Таня строго посмотрела на Осокина.
        - Надо же быть в конце концов твёрдыми и принципиальными… Стрешнев отказался выращивать утят, показал себя злостным срывщиком колхозного птицеводства…
        - Так уж и срывщиком, да ещё злостным! Зачем же такие громкие слова? — остановила Таню Варвара Степановна и с грустью покачала головой.
        И откуда у девочки такой осуждающий тон, поучающие ноты в голосе, пренебрежение к товарищам?
        Уж не потому ли, что её с малых лет считали первой ученицей, лучшей активисткой, гордостью школы, неизменно посылали делегатом на все слёты и совещания, избирали то старостой, то бригадиром. Мало-помалу девочка стала воспринимать эти знаки уважения как должное, привыкла считать себя в школе человеком незаменимым, избранным и была уверена, что всегда действует очень правильно и принципиально.
        - Вы же знаете, Варвара Степановна, — продолжала Таня, с недоумением взглянув на учительницу, — Стрешнев уже давно недоволен нашей бригадой, ни с чем не согласен, всё критикует. Какое он имел право высмеивать рапорт на слёте? И что это за вольные художества — ни с кем не согласовав, организует какое-то звено механизаторов, назначает себя командиром, заставляет пионеров собирать удобрения?..
        - А что ж тут зазорного? — перебила её Люба. — Всё это для школьной бригады делается. Ребята хотят на машинах работать, технику изучать.
        - А с техникой что получилось? — не унималась Таня. — Никого не спросив, Стрешнев натаскал на школьный двор целую кучу машин. А на днях со своими дружками он откуда-то притащил даже шестирядную картофелесажалку. Потом оказалось, что эта машина принадлежит третьей бригаде. И сегодня бригадир приходил к отцу жаловаться, что школьники занимаются самоуправством.
        - Так забыли же машину, без ухода оставили, — поднявшись, пояснил Саша. — Мы её в поле нашли, еле из-под снега выкопали… Ей ремонт да ремонт нужен.
        - А всё равно самоуправство… Тащите что вам не положено, — наставительно заметила Таня и сказала, что бригадир распорядился вернуть картофелесажалку обратно.
        - Обратно в поле?.. И в снег закопать? — фыркнул Саша. — Пусть машина и дальше ржавеет… Очень здорово придумано!
        - Ты не остри, — вспыхнула Таня. — Понимаешь, о чём я говорю…
        Распахнув дверь, в кабинет биологии ввалились Улька с Федей, а вслед за ними вошёл Григорий Иванович Шугаев.
        Высокий, сухощавый, в замасленном до блеска ватнике, в старом треухе, он неловко потоптался у порога и кивком поздоровался с учительницей.
        - Вы уж извините, что в таком виде. Ребята меня прямо из мастерской вытащили…
        - Очень хорошо, что пришли, — сказала Варвара Степановна. — Тут вот спор разгорелся о школьной бригаде, о юных механизаторах…
        - Знаю, знаю, — заговорил Григорий Иванович, подходя к столу. — Что ж я могу сказать. Пора школьникам за настоящее дело браться, на простор выходить. Теперь без техники да без химии в колхозе не проживёшь. И то, что ребята механизированные звенья в школьной бригаде задумали создать, — очень это правильно. И что Прохора Михайловича обхаживают, в ученики к нему рвутся — тоже похвально. Лучшего хлебороба-наставника не найти. С малых лет он земле служит. Честно и бескорыстно. Первым в колхоз вступил, первым за трактор сел, две войны отвоевал, чтобы снова землю пахать.
        - Расскажите, как дядя Прохор трактор от фашистов спас, — попросил Саша.
        - И такое было, — кивнул Григорий Иванович. — Война-то наших Родников тоже не минула. Как только немцы захватили деревню, староста вызвал к себе Прохора и говорит:
        «Ты был лучшим трактористом в артели, теперь будешь работать на пользу великого рейха. Старайся, начальство тебя не забудет».
        И приказывает ему немедля же начать пахоту под озимые. Выехал Прохор в поле, а его так всего и трясёт. Пахать, сеять для врага! Да за кого же они принимают русского хлебороба?! Достал Прохор спички, канистру с бензином, размахнулся — и не смог поджечь своего железного коняги: ведь он на нём более десяти лет отработал. Сделал в поле два круга, дождался, пока стемнеет, и, не зажигая фар, погнал трактор к лесу. Завёл его в самую глухомань, где когда-то уголь жгли. Потом смазал погуще тавотом все узлы, загнал машину в яму и завалил хворостом. А на другой день Прохора опять к старосте зовут:
        «Почему не пашешь? Почему приказа не выполняешь?»
        «Да я бы с охотой… Трактора нет».
        «Как — нет?»
        «Оставил в поле на ночь, а его, видно, угнали».
        Искали, искали трактор, а он как сквозь землю провалился. Взбеленился староста, отправил Прохора в полевую комендатуру, к немцам. Ну, а по дороге Прохор изловчился, сбежал от стражи и подался в лес, к партизанам, которые уже начали действовать в нашем районе. Там мы с ним и встретились, целых три года воевали вместе. Потом, после ранения и госпиталя, Прохор вернулся в Родники. А там всё повыжжено, разорено, ни лошадей, ни коров, ни одной машины. Женщины в соху впряглись и на себе землю пашут. Тут-то спрятанный трактор и пригодился. Зарокотал мотор, и в поле появился трактор, а на нём — сам Прохор Михайлович. То-то был праздник в деревне. Почище, чем в первые дни коллективизации, когда пришёл первый «фордзон». Так Прохор и работал на своём железном коне, пока война не кончилась…
        - А где он сейчас, этот трактор? — спросил Улька. — Его бы в музей отправить.
        - Износился, в лом пошёл… Но он своё дело сделал. А вот тракторист с нами живёт, работает. Видали, как он машины заставил людям служить! Так что вы за Прохора Михайловича крепко держитесь.
        Глава 12
        Кончилось заседание. Таня шла домой. Голова её горела, щёки всё ещё пылали. Из головы не выходила одна мысль — почему ребята не поддержали её выступления против Феди Стрешнева?
        Дома Таню встретила бабушка Фёкла. Она кивнула на снующих по полу утят и с досадой заворчала:
        - Господи, до чего ж дошли!.. Утят в дом напустили.
        - Надо, бабушка, надо, — принялась уверять Таня. — Школа помогает колхозу… Почин на весь район.
        - У тебя почин — вот сама и корми эту ораву, а с меня и своих забот хватает — чугуны да горшки в печке. — И, плотно прикрыв дверь, бабушка ушла на кухню.
        Таня тяжело вздохнула. За эти дни утята вконец извели её. Беспокойные, юркие, прожорливые, они не давали ей ни минуты покоя. Всё время приходилось подтапливать печь, готовить корм, подтирать полы.
        Сначала Таня думала, что уход за утятами возьмёт на себя бабушка, но та, привыкшая к чистоте и уюту в доме, наотрез отказалась.
        Не очень-то пришлись по душе утята и отцу Тани. Приходя домой обедать, Кузьма Егорович хмуро поглядывал на стайку жёлтых пушистых комочков.
        - Ты бы, Татьяна, того… освободилась от них, — как-то раз посоветовал он дочери.
        Таня с недоумением взглянула на отца:
        - Как же я могу? Всем по норме было выдано, по двадцать штук.
        - Но ты ведь бригадир у ребят, начальство… Твоё дело руководить да контролировать… Вот и передай кому-нибудь своих подопечных.
        - Как это — кому-нибудь? — удивилась Таня. — Разве так можно? Я же слово дала на слёте. Да и ты сам всех призывал уток выращивать.
        - Зелёная ты ещё, необученная, — усмехнулся отец. — На то я и хозяин в колхозе, чтобы призывать всех да подталкивать. Вот и ты привыкай к этому, раз тебя бригадиром в школе поставили. Ну, хочешь, я директору скажу, чтобы твоих утят другим ученикам передали?
        - Нет уж, я как-нибудь сама справлюсь, — вспыхнув, оскорбилась Таня и, отойдя в угол, склонилась над утиной кормушкой.
        И как может отец предлагать ей такое! Она ведь первая ратовала за утят и на слёте и в школе. Попробуй теперь откажись от них — проходу в школе не будет. И без того ребята сторонятся её, отворачиваются, почти не разговаривают. А всё из-за этого рапорта на слёте да ещё из-за обещания вырастить побольше утят для колхоза. Но разве Таня в чём-нибудь неправа? Она ведь только добра школе хотела, чтоб их школа прославилась по всей области.
        - Ты, дочка, не журись, — заметив её удручённый вид, заговорил отец, — что на тебя ребята косо посматривают. Я уж говорил об этом с Алексеем Марковичем. Он примет меры, поприжмёт кого надо.
        - Да кто ж тебя просил об этом? — с досадой спросила Таня. — И так ребята поговаривают, что председателева дочка пользуется особым расположением директора школы и что, как бы она ни училась, а золотая медаль по окончании десятого класса ей обеспечена…
        - Так ты ж не за своё дело болеешь, а за общее, для всей школы, — не слушая дочери, продолжал отец. — Это вроде как у меня на председательской работе получается… Сколько ночей недоспано, сколько потов спущено, чтоб колхоз на виду держался, на примете, а люди недопонимают. Одни — по зависти, другие — по мелкой обиде, а какие — из-за вздорного нрава. Ну, и наводят злокритику, подкапываются, воду мутят. Вот и держишь характер, показываешь свою твёрдость. К каждому ведь не приладишься, всем мил-дорог не будешь. Так и ты, дочка. Раз тебя начальством в школе поставили — крепись, блюди линию, будь построже… — И отец долго ещё поучал, как Таня должна вести себя в школе.
        Но она, занятая своими мыслями, слушала плохо.
        В эти дни Таня чаще всего сидела дома одна. Федя Стрешнев после первой размолвки в школе к ней не заглядывал, подруги тоже не заходили.
        «Сговорились они, что ли, или дорогу к дому забыли?» — с обидой раздумывала Таня, покусывая кончик косы.
        Единственно, кто навещал её теперь, — Дима Клепиков.
        Оживлённый, болтливый, с завидной шевелюрой, в кожаной куртке с застёжками-«молниями», с пёстрым, как павлинье перо, шарфом на шее, он приносил ей полные карманы калёных лесных орехов, раздобывал новые пластинки с модными песнями и охотно рассказывал последние новости.
        Вот и сегодня он заявился к Фонарёвым.
        Утята бегали по полу, пищали, требовали еды. Таня в стареньком бабушкином фартуке, с засученными по локоть рукавами деловито готовила им месиво.
        - Начальству привет! — бойко приветствовал её Дима. — Занимаемся, значит, производительным трудом, создаём материальные ценности… А где же руководящая роль бригадира школьной бригады?
        - Не зубоскаль, — отмахнулась Таня. — Как будто ты утят не получил…
        - Представь себе, уже разделался. Вчистую, — весело отозвался Дима.
        - Это как? — удивилась Таня. — И ты отказался от своей нормы, как Стрешнев с Канавиным…
        - Нет, зачем отказываться? Я не анархист какой-нибудь. — И Дима объяснил, что он просто уговорил заняться утками бабку Спиридониху. За небольшую плату, конечно. А когда придёт время, он передаст колхозу свою законную норму — двадцать откормленных утят.
        - Хочешь, я и твоих сосватаю? — предложил он Тане. — Бабке всё равно делать нечего… Ну, а за хлопоты подкинешь ей потом что-нибудь…
        - Очередной ход конём, — усмехнулась Таня. — И до чего же ловкий и пройдошистый парень ты, Клепиков!
        В деревне Дима постоянно что-то обменивал и перепродавал, в классе всегда находил школьников, которые охотно давали ему списывать сочинение или решённую задачку, в поле на прополке, непонятно как, перевыполнял нормы выработки, хотя и работал обычно ленивее других.
        - А что, разве плохо я с бабкой придумал? — похвалился Дима. — Не губить же мне свою молодую жизнь из-за этих пискляков. А теперь — смотри, завидуй! — он картинно ударил себя в грудь кулаком, — вольный казак, свободный гражданин республики!
        - Номер с бабкой не пройдёт, гражданин республики! — хмурилась Таня. — Да и тебе не советую…
        - Эх, Татьяна, зря ты с этими утятами связалась, — с сожалением вздохнул Дима.
        - Почему зря?
        - Возня одна, хлопоты. Да и сама ты много потеряла.
        - Что я потеряла? — насторожилась Таня.
        - Да вот хотя бы Федьку Стрешнева. Был у тебя дружок закадычный, можно сказать, рыцарь без страха и упрёка, только что твой шлейф не носил да серенады не распевал под окном. А как ты его на комитете отчитала, так он теперь твой супротивник на всю жизнь.
        - Почему противник? — опешила Таня. — Я же про дело говорила, про общественное…
        - А всё равно он слово дал, что никогда тебе этого не простит… Я сам слышал. Ты смотри, какую я штуку достал…
        Димка вытащил из кармана небольшую фигурку, вырезанную из корня дерева; на непомерно вытянутой шее сидела небольшая девчачья головка с курносым носом и широко открытым ртом. Димка повертел проволочную ручку, и прилаженная с задней стороны фигурки маленькая трещотка издала сухой, деревянный треск.
        Побледнев, Таня выхватила фигурку девочки-трещотки.
        - Где взял?
        - Парамонова поделка. Он ею сегодня ребят забавлял. Вот уж хохотали они… Только, по-моему, Парамон не сам придумал, а по Фединой подсказке…
        Таня в замешательстве отошла в угол. Фигурка, казалось, жгла ей руку. Выдвинув ящик комода, она поспешно сунула её под бельё.
        - Ладно, Татьяна, не плачь, не рыдай, — ухмыльнулся Димка. — Одна не останешься. Есть и другие ребята на свете. А нужно будет, мы этого Стрешнева поприжмём. — Он кивнул на утят. — Накорми ты этих обжор поскорее, да двинем в кино. В «Коммунаре», говорят, знатную картину показывают.
        Предупредив, что зайдёт под вечер, Дима пошёл к двери. Таня схватила какие-то тетради и книжки и сунула их Диме в руки:
        - Передай Стрешневу… И чтоб ноги его здесь не было…
        Удовлетворённо хмыкнув, Дима небрежно сунул тетради и книжки за пазуху и вышел на улицу.
        Что там ни говори, а он ловко провёл разговор о Федьке Стрешневе, и теперь ему, пожалуй, можно будет почаще заглядывать в дом к Фонарёвым.
        Глава 13
        А в это время Варвара Степановна сидела в кабинете директора школы. Корзина с попискивающими утятами стояла около натопленной печки.
        С недоумением поглядывая на корзину, Алексей Маркович маршировал в своих начищенных скрипучих сапогах по кабинету. Он то и дело вытягивал руки из карманов синих просторных галифе и начинал усиленно жестикулировать, словно делал очередной доклад с трибуны, но потом, спохватившись, вновь засовывал руки в глубокие карманы.
        - Та-ак!.. Очень даже красиво! — говорил он. — Пошли на поводу у отсталой, несознательной колхозницы. Можно сказать, у первой склочницы в деревне. И срываете план развития общественного птицеводства. Да вы понимаете, уважаемая Варвара Степановна, что вы натворили?
        Звягинцев с сожалением посмотрел на учительницу. Как-никак, а она не работала в родниковской школе два года и многого, конечно, не знает. А знать полагалось бы то, что они — головной отряд колхоза и всегда действуют на переднем крае.
        Вот и сейчас, когда Кузьма Егорович выступил с передовым почином, разве школа могла стоять в стороне?
        - А вы, уважаемый Алексей Маркович, отдаёте себе отчёт в том, что наделали? — в тон ему спросила учительница. — А если завтра половина учеников не явится на уроки?
        Долго спорили Варвара Степановна со Звягинцевым. Она многого не понимала в поведении директора.
        Работал он старательно, не жалея сил, с утра до позднего вечера был в школе, и целый день ученики и преподаватели слышали, как поскрипывали его тяжёлые сапоги, словно напоминая каждому, что директор на посту, он бодрствует, всё видит и слышит.
        С председателем колхоза директор школы жил дружно, охотно выполнял все его приказы и распоряжения. Не очень считаясь с детьми, он без конца придумывал всякие мобилизации, авралы, штурмы, выводил колонны школьников на субботники в поле и на фермы. Осенью ребята неделями выкапывали из грязи картошку, перебирали под дождём свёклу, сгребали солому, оставшуюся в поле после обмолота хлеба. И всё это выдавалось за трудовое обучение.
        И вот новая затея директора — мобилизация на «утиный фронт». Это же кустарщина, недомыслие, насмешка над трудовым обучением, способная отбить у ребят всякую охоту к труду.
        Обо всём этом Варвара Степановна сейчас и сказала Звягинцеву.
        Не успел тот ответить, как, широко распахнув дверь, в кабинет ввалился Кузьма Егорович Фонарёв. Полушубок на нём был распахнут, рыжая шапка сбилась на затылок.
        - С приездом, Варвара Степановна, — кивнул он учительнице, — вас-то мне и нужно.
        Звягинцев поспешно встал ему навстречу — председатель был нечастый гость в школе.
        - Вы что ж, товарищи-педагоги, задний ход даёте? — недовольно заговорил Фонарёв, — Вызвались школой утят выхаживать — и на попятную. — И он сообщил, что у него в правлении только что побывали колхозницы и потребовали забрать у ребятишек утят. — А всё с вас началось, — обернулся он к учительнице. — Зашли к этим скандалистам Стрешневым и, вместо того чтобы вправить им мозги, объяснить, что к чему, разжалобились и забрали утят с собой. Так, что ли?
        - Так, Кузьма Егорович, — подтвердил Звягинцев и показал на корзину с утятами. — Вот они…
        - Значит, всё в точности. Ну что ж, братья-педагоги, коль взялись за утят, где хотите с ними нянчитесь, а у меня помещения больше нет.
        - А о чём думал хозяин колхоза, когда брал с инкубатора тысячи утят? — спросила Варвара Степановна.
        - О вас думал, о школе. О помощниках своих верных. Я, можно сказать, ничего для вас не жалею. Хвалю, поощряю, в передовики двигаю. Пианино вам подарил… Думал, и вы меня выручите, когда нужно.
        - Да мы ж с великой охотой, — торопливо заговорил Звягинцев. — Всех ребят на ноги подняли, всех мобилизовали. Теперь пеняйте на Варвару Степановну. Это она всё поломала… У неё, видите ли, другая точка зрения…
        - Что это за точка?
        - Я уже говорила вам, Кузьма Егорович… — напомнила Варвара Степановна. — Нельзя на школьниках свои хозяйственные дела строить. У ребят свои планы есть: им учиться надо наукам, труду. И не по старинке, как при царе Горохе, а на новом учиться, на передовом. А чья это забота? Наша с вами.
        - Может, вы меня ещё в свой штат зачислите, учителем сделаете, чтобы я с ребятишками цацкался? — съязвил председатель.
        В это время в дверь постучали, и в кабинет вошли Евдокия Стрешнева и Григорий Иванович Шугаев.
        - А вот кстати и сам секретарь заявился, — обрадовался Фонарёв. — Давай, брат, просвети учительницу…
        - Степановна, — обратилась Евдокия к учительнице, — погорячились мы давеча с Прохором. Пусть уж утята в избе поживут… Всё-таки живность. Жалко их. Да и ребятам моим в школе проходу не будет.
        - То-то, критиканша! — переглянувшись со Звягинцевым, ухмыльнулся председатель, — Нашумела, наскандалила, а теперь опамятовалась. Только вот Варвару Степановну с толку сбила…
        Евдокия выпрямилась и в упор посмотрела на председателя:
        - А я и ещё пошумлю… Придумал тоже — уток на дому выращивать. А завтра ребятишки поросят притащат, потом телят…
        - Да, с утятами и впрямь конфуз получился, — обратился к председателю Григорий Иванович. — Взбудоражили всю школу, родители недовольны, шумят, жалуются…
        - Так я ж насчёт уток слово в области дал, — заартачился Фонарёв. — Нельзя нам теперь отступать.
        - А вы бы перед тем, как слово давать, с народом поговорили, — заметил Григорий Иванович, — с коммунистами посоветовались. А то всё «я» да «я». Считаться ни с кем не желаете, Кузьма Егорович. Разве наши люди добра себе не хотят? Наверное, вместе что-нибудь дельное и придумали бы. Вот Стрешневы сарай предлагают использовать под птицеферму.
        - Какой сарай? — не понял Фонарёв.
        - Да наш сарай, наш, — с досадой пояснила Евдокия. — Пустой стоит, никому не нужный. Утеплите его — вот вам и утятник на зиму. И другие не пожалеют.
        - А кто их чинить будет? — взмолился Фонарёв. — Нету у меня свободных людей, нет…
        - А ты ребятишек попроси, поклонись им.
        Варвара Степановна с удивлением посмотрела на Стрешневу — вот так критиканша!
        - А что, Кузьма Егорович, это уже выход. И, пожалуй, очень разумный, — обратилась она к председателю. — Не пропадать-же утятам, в самом деле? Пусть только колхоз обеспечит школу стройматериалами и кормами, а остальное ребята всё возьмут на себя. Починят сарай, подготовят звено утководов.
        - Ну что же, действуйте, — обрадовался председатель. — Чем можем — поможем.
        - Но только с одним условием — правильно Евдокия Васильевна сказала, — придётся вам, Кузьма Егорович, к школьникам обратиться, поговорить с ними по-хорошему. Объяснить, как это важно — вырастить тысячи уток, зажечь ребят, увлечь… Тогда они горы своротят… А может быть, — Варвара Степановна улыбнулась, — и признаться перед ребятами не мешает, что колхоз не подготовился к приёму утят…
        - Это как так? — ощетинился Фонарёв. — Перед учениками себя высечь?
        - Бывает и это полезно, — вмешался в разговор Григорий Иванович. — Ведь школьники всё понимают. Так что собирайте сегодня же, Кузьма Егорович, правление колхоза, там всё и обдумаем.
        Глава 14
        На другой день после заседания правления колхоза члены ученической бригады собрались в школьном зале — всех занимал вопрос с утятами. По приглашению Варвары Степановны пришли в школу учителя, Григорий Шугаев и Прохор Стрешнев.
        Приодевшийся по-праздничному, Прохор Михайлович неловко потоптался у дверей школьного зала, не зная, куда девать свои задубевшие руки.
        - Знакомьтесь… — Учительница представила школьникам Прохора Михайловича. — Ваш новый преподаватель. Будет руководить производственной практикой по машиноведению.
        - А мы уже знаем, — отозвались ребята.
        Варвара Степановна объяснила ребятам, что с утятами произошло недоразумение: ни колхоз, ни школа не подготовились к их встрече. Но теперь выход найден.
        Надо будет срочно построить ферму, перевести туда утят и выращивать их по всем правилам зоотехнической науки, как это делается в соседнем колхозе «Коммунар».
        На ферме должны работать только добровольцы — те, кто интересуется птицеводством и хочет от души помочь колхозу. Так что желающие поработать в «утином звене» пусть записываются у бригадира Тани Фонарёвой.
        Правда, фермы ещё нет, есть только старые сараи, которые надо переделать. Но тут уж всё зависит от школьных строителей, которым придётся поработать ударно.
        - Добровольцы-строители, ко мне! — объявил учитель физики Пётр Акимович. — А ну-ка, тряхнём стариной! Помните, как мы мастерскую строили, школу ремонтировали?
        - Молодым трактористам на птицеферме тоже дело найдётся, — поднимаясь, сказал Прохор Михайлович. — Будем на тракторе корма подвозить, подстилку, воду. И во время стройки трактор потребуется.
        И запись началась.
        После того как собрание закончилось, к Варваре Степановне подошла Таня Фонарёва. Лицо её было бледно, губы плотно сжаты, на лбу пролегла резкая чёрточка. «Эге, а девочке-то нелегко, видно», — подумала учительница.
        - Варвара Степановна, — проговорила Таня, — не могу я больше бригадиром быть. Ребята не доверяют мне… Чуть ли не бойкот объявили. Освободите меня.
        - Вот те раз… — удивилась учительница — Какой же это бойкот? Верно, комсомольцы на комитете тебя крепко покритиковали, но из бригадиров тебя никто не отстранял. А потом, почему ты мне жалуешься? Обратись к членам бригады — они же тебя избирали.
        - А если они не понимают меня. Я же хотела как лучше сделать… чтобы школу прославить.
        - Что ты, Таня! — вмешалась в разговор Люба Конькова. — Ребята не зря сердятся… Ты ведь была неправа. Надо понять это.
        - Нет уж, спасибочко! Пусть другие командуют, а я посмотрю, что у них получится, — сухо сказала Таня.
        Варвара Степановна грустно покачала головой.
        Вчера — и уж в какой раз! — она вновь разговаривала с Кузьмой Егоровичем о поведении Тани. Девочка становится чёрствой, заносчивой, не терпит никаких замечаний, всё больше и больше отдаляется от товарищей.
        - Вы, Варвара Степановна, не мудрите. Дочкой я доволен. Способна, смекалиста, ко мне уважительна. И в школе на первом счету. Чего мне, родителю, желать ещё…
        - А я вот смотрю, что Таня все ваши повадки повторяет, и меня тревога берёт. Вырастет она вторым Кузьмой Фонарёвым, вашим подобием… Кому от этого радость?
        - Это уж вы того… далеко заезжаете, — осклабился Кузьма Егорович. — Мне ведь ваш характерец тоже не чай с мёдом. Друг друга нам не переучить. И Татьяну вы мне не смущайте…
        - Послушай, девочка… — заговорила сейчас учительница. — Ты вот у нас всё командуешь, руководишь, проявляешь инициативу, а до самой работы у тебя руки не доходят. На фермы ты почти не заглядывала, в поле за тяпку не бралась, к трактору не подходила. А почему бы тебе не потрудиться сейчас вот хотя бы на утиной ферме. Подбери девчат, будь у них за старшую.
        Таня вспыхнула:
        - С утятами нянчиться?
        - А что? Дело почётное, ответственное. Сама понимаешь, как колхозу нужна сейчас наша помощь. Подумай, девочка.
        - Правда, Таня, — оживилась Люба. — Давай возьмемся. Я уже говорила с девчонками — хорошее звено подбирается.
        - А как же с бригадой? Кто меня заменит? — помолчав, спросила Таня.
        Варвара Степановна сказала, что бригадирство можно пока передать заместителю, Феде Стрешневу, а весной будет видно…
        Таня прикусила губу. Честно говоря, она думала, что учительница будет её упрашивать не уходить из бригадиров, скажет, что Таня незаменимый человек, а она вдруг предлагает ей заняться утятами. А Таня и дома-то не очень долюбливает этих прожорливых пискляков.
        - Хорошо, я подумаю, — сдержанно сказала Таня, направляясь к двери. — Только у меня никакого призвания к птицеводству нет. Да и не умею я…
        - Уменье, скажем, — вещь наживная, — усмехнулась учительница. — Я ведь тоже не специалист по уткам. Давайте вот к соседям сходим. Посмотрим их птицеферму, поучимся.
        На экскурсию в рогачёвский колхоз «Коммунар» школьники пошли в этот же день. К ним присоединился и Прохор Михайлович.
        Идти до Рогачёва было недалеко, километра два, — колхоз «Коммунар» и родниковский колхоз «Буревестник» были соседями, и их поля, луга, пастбища граничили друг с другом. Между колхозами протекала речка Можайка — неторопливая, в густых лозняковых зарослях, в причудливых петлях и тихих заводях.
        В Рогачёве у правления колхоза экскурсантов встретил сам председатель Просеков. Подтянутый, чисто выбритый, он сдержанно улыбнулся и вполголоса признался Варваре Степановне, что волнуется перед ребятами больше, чем перед взрослыми.
        - Вы знаете, совсем от детей отвык.
        - Ничего, Василий Андреевич, тряхните стариной. Надеюсь, что урок у вас будет наглядный, активный!
        Обратившись к ребятам, Просеков сказал, что цифирью он им докучать не будет, а если кого интересуют показатели колхоза, тот может получить их в конторе, а они немедля начнут с осмотра хозяйства.
        В первую очередь пошли смотреть утятник. Тысячи белых уток разгуливали в просторных, побелённых известкой, тепло натопленных помещениях.
        Всюду стояли кормушки и поилки. Кормили уток строго по часам, как детишек в детском саду. Каждый раз к сухим кормам прибавляли молодые побеги овса и ячменя, которые выращивали в теплице. Корма подвозили в утятник на тракторе.
        Затем школьники осмотрели тракторную мастерскую, молочную ферму с доильной установкой, механизированную свиноферму, где машины помогали свинаркам и готовить корма, и развозить их по кормушкам, и убирать навоз.
        После экскурсии Варвара Степановна и Прохор Михайлович прошли вслед за Просековым в правление колхоза. Разговор зашёл о планах ученической бригады, о предстоящем родительском собрании в школе.
        - Придём на собрание всем правлением, — пообещал Просеков. — И всячески, Варвара Степановна, поддержим вас. Нельзя, конечно, школьников по старинке учить: тяпка, ручной труд — отсталая агротехника. Надо, чтобы ребята к новому привыкали…
        - Ребячья бригада очень рассчитывает на помощь коммунарцев, — сказала Варвара Степановна. — Пусть ваши мастера-хлеборобы почаще к нам в школу приходят. С опытом, с советами, с помощью. Да вот ещё что, — вспомнила она, — много мы у вас сегодня хорошего увидели, а одно заведение вы нам так и не показали. Стороной провели. А я всё же приметила. На двери замок, дорожку снегом завалило. Догадываетесь, о чём я говорю?
        - Догадаться нетрудно, — нахмурился Просеков. — А только своей агрохимлабораторией мы пока похвалиться не можем. Купить купили, деньги ухлопали, а руки не доходят, специалистов умелых нет… Так лаборатория и стоит без дела, как музейная редкость.
        - А удобрения, между прочим, на глазок в почву вносим, — заметил Прохор Михайлович. — И мы у себя в колхозе, и вы у себя. Вот и получается, как у незадачливой хозяйки, — в одном месте пересол, в другом недосол.
        - Василий Андреевич, — вкрадчиво заговорила учительница, — а может, свою лабораторию вы нам доверите… школьной бригаде. Мы второй год опыты с удобрениями проводим. Вот полюбопытствуйте на свободе… — Варвара Степановна положила перед председателем папку с дневниками наблюдений членов школьной бригады.
        - Ловко же вы ко мне подъехали, — покачал головой Просеков, глядя на учительницу и Прохора Михайловича, — Заранее, что ли, договорились?
        - Зачем заранее? — усмехнулась Варвара Степановна, — Просто ребята нас единомышленниками сделали. А ведь от них не отмахнёшься. — И она спросила, правда ли, что в колхозе сегодня состоится партийное собрание.
        - Да. Сегодня на вечер назначено, — подтвердил Просеков.
        - Вот и отлично, — сказала учительница. — Давайте наш разговор на собрании продолжим. Думаю, что коммунаровцы нас поддержат.
        Глава 15
        Из Рогачёва школьники возвращались под вечер: они успели ещё посмотреть в клубе кинокартину.
        Вскоре дорога привела к заснеженной реке Можайке и потянулась вдоль берега к мосту. От дороги ответвлялась пешеходная тропинка. Она пересекала реку и по крутому противоположному склону приводила к Родникам.
        Остановившись у тропинки, мальчишки пошептались, потом принялись убеждать девчат, что им совсем незачем так долго добираться до моста, а надо идти напрямик, через реку.
        - Кратчайшее расстояние между двумя точками называется прямой линией… — как на уроке, забубнил Улька.
        - Нет, вы лучше через мост идите… — предложил Федя девочкам. — А мы прямо махнём… Я проведу, я знаю как.
        - Нет, нет, — возразила Таня. — Сегодня потеплело. Лёд может не выдержать. Варвара Степановна велела через мост идти.
        Мальчишки недовольно потянулись за Таней.
        - Здорово всё же в «Коммунаре» хозяйствуют! — со вздохом сказал Улька.
        Переполненные впечатлениями дня, школьники заговорили о рогачёвском колхозе.
        - Ловко у них с утками получается. Зелёный корм, витамины, паровое отопление…
        - И всюду людям машины помогают.
        - А что!.. Это ещё только начало, — заговорил Саша. — Слыхали, что по радио говорят: в сельском хозяйстве всё по науке пойдёт. Колхозник не только машинами управлять будет, но и погодой, и урожаями, и привесом животных. Чтобы ни от каких стихий не зависеть, ни от каких случайностей. — И он принялся рассказывать, как уже сейчас учёные проводят опыты, чтобы спасти посевы от града. Стреляют по грозовой туче ракетой, и из неё вместо града выпадает дождь.
        - А я вот в журнале про электронно-счётные машины читала, — сказала Настя. — Стоит, скажем, такая машина вправлении колхоза, закладывают в неё данные, и она точно определяет, как выгоднее всего вести хозяйство. Какие культуры сеять в поле, когда их сеять, сколько каких машин потребуется, сколько людей…
        - Вот интересно! — оживился Улька. — Какие-то завтра колхозники будут? Я вот, к примеру, механизатором в колхозе работаю. Сижу на диспетчерском пункте и по радио управляю тракторами. Могу повернуть их направо, налево, могу скорость увеличить, глубину вспашки изменить. И тракторов у меня не один, не два, а с десяток, и поле — не делянка с пятачок, а на сотни гектаров…
        - Ну, это когда-то да где-то будет, — перебил его Федя. — А только не у нас, не в Родниках. У нас сто лет живи — не доживёшь до такого…
        - Почему же не у нас? — спросил Дима. — Наш колхоз получше других в районе. Планы всегда первыми выполняем, благодарности имеем…
        - На словах мы во всём первые… А на деле что? Работаем по старинке, выезжаем на ручном труде, землю запустили.
        - Ну, пошёл Стрешнев критиковать, — махнул рукой Дима. — Я ведь знаю, кто тебя науськивает. Как сняли твоего отца с бригадиров, вот они с матерью и шумят, кричат повсюду, склоки разводят. А ты всё и подхватываешь…
        - Мать с отцом тут ни при чём… Сам вижу, не слепой…
        Из-за поворота дороги, ослепляя белым светом фар, показался грузовик. Он тяжело покачивался на ухабах, и шофёр старался вести машину не очень быстро.
        Ребята едва успели сойти с дороги в снег, как грузовик поравнялся с ними, обдав их снежной пылью.
        - Эй, дядя Семён! — закричал Федя и бросился к кабине: ему показалось, что за рулём сидит шофёр Клепиков.
        Но грузовик не остановился и проскочил мимо. Федя бросился вслед за машиной, ухватился за задний борт и, подтянувшись на руках, заглянул в кузов. Потом спрыгнул на дорогу и вернулся к ребятам.
        - А грузовик-то нашенский, колхозный… — вполголоса сообщил он. — Я номер заметил. И знаете чего он везет?
        - Картошку, что ли? Или зерно? — спросил Улька.
        - Да нет, навоз….
        - Навоз? — удивился Саша. — Почему же его вечером везут?
        - Вот и я гадаю… — вслух подумал Федя. — Вечером, да ещё куда-то в сторону от колхоза гонят.
        - А тут и гадать нечего, — хмыкнул Дима и объяснил, что навоза у них на ферме хоть завались. Вот председатель и решил, видно, несколько машин сбыть городским огородникам, которые хорошо за него платят. А деньги колхозу сейчас вот как нужны.
        - Навозом торговать? Чудно как-то!.. — удивился Федя. — Так, наверно, ни в одном колхозе не бывает. Рассказать кому — засмеют.
        - А ты думаешь, легко в колхозе хозяйничать? — запальчиво ответил Дима. — Вот Фонарёв и смекает, чтобы как лучше было…
        - Да уж он хозяин… — усмехнулся Федя и, прищурившись, приблизился к Диме. — А может, председатель и насчёт суперфосфата так же смекнул? Чего, мол, с ним путаться, одна морока да лишние хлопоты… И велел вам с отцом свалить его в овраг.
        - Да ты что, окосел? — опешил Дима.
        - Что ты говоришь, Федя? Какие такие удобрения? — встревоженно спросила Таня.
        - А помнишь, ты на слёте насчёт удобрений рапортовала? — напомнил Федя. — Как школа колхозу помогала, как колхоз на первое место вышел по району. А ведь удобрения-то в Епишкином овраге лежат, под снегом. Я сам видел!
        Таня побледнела.
        - Ты… ты хочешь сказать, что отец обманул всех? И колхозников, и район, и школу?.. — запинаясь, переспросила Таня.
        Федя пожал плечами:
        - Получается, что так… Надо разобраться, конечно, проверить… Вот кого спросить следует, — кивнул он на Клепикова. — Он вместе со своим папашей удобрения возил, всё знает…
        - Да ничего я не знаю!.. Что ты ко мне привязался? — замахал руками Дима. — Ребята, скажите вы ему, чего он опять на всех наговаривает… Выдумывает невесть что…
        - Да, Федя, это уж слишком! — возмутилась Таня. — Может, и в самом деле тебя отец настраивает?
        - Ты… ты про моего отца не смей! — задохнулся Федя и, повернувшись, размашисто зашагал к тропинке, которая вела через Можайку.
        - Стрешнев, вернись! Нельзя через реку! — крикнула Таня.
        Она понимала, что Федя сейчас уведёт ребят за собой. И верно, несколько мальчишек направились вслед за ним.
        Таня догнала Федю у начала тропинки, попыталась удержать его. Но тот увернулся и продолжал упрямо и молча спускаться к реке. А сзади по тропинке уже шли остальные мальчишки.
        «Это он нарочно, чтобы меня позлить», — подумала Таня и, вглядевшись в белёсый туман, опустившийся на реку, опять бросилась за Федей и схватила его за руку. Потом заставила подошедших школьников встать в затылок, отослала Федю в самый хвост цепочки и первой спустилась с берега к ледяному припаю. Осторожно попробовала ногой его прочность и только после этого вступила на лёд.
        - Идите за мной! Держите дистанцию. В сторону не забирать! — приказала Таня, хотя из-за тумана совсем не видела тропки и шла почти наугад.
        - Зря ты это, Федька, — с досадой сказал Саша. — Хорохоришься, как петух…
        - А кричать на меня можно? А про отца так можно?
        Мальчишки с трудом различали в тумане Танин силуэт.
        Но что это? Таня почему-то забирает вправо, к кустам ольшаника у противоположного берега реки, где незамерзающая полынья… А Таня, наверное, не знает о ней.
        - Влево бери, влево! — в один голос закричали Саша с Федей, бросаясь вперёд.
        Но было поздно. Таня заметила тёмный круг полыньи, когда лёд под ней уже треснул. Вскрикнув, она свалилась в воду. Судорожно схватилась за ледяную кромку, но лёд обломился.
        Ледяная вода обожгла её тело, дыхание перехватило.
        К краю полыньи подполз Саша, за ним Федя и Улька. Они протянули девочке руки и помогли выбраться на лёд.
        - Зачем ты вправо пошла? Мы же кричали тебе… — растерянно забормотал Саша.
        - Ты не стой, зазябнешь, — посоветовала Настя. — Бежать надо.
        - Да, да! Я побегу… — согласилась Таня, стуча зубами.
        Глава 16
        Девочки привели Таню домой, растёрли её водкой, заставили проглотить две таблетки аспирина и, закутав в одеяло, уложили в постель.
        Дима предложил немедленно сбегать за доктором.
        - Да ни к чему вроде, — остановила его бабушка Фёкла. — Я вот Таню ещё горячим чаем с малиной да мёдом напою… К утру всё как рукой снимет.
        - А всё это Федькины штучки, — вполголоса заговорил Дима, обращаясь к Насте и Любе. — Сунул Таню в полынью, устроил ей ледяную купель… Да что он, Федька, с цепи сорвался?..
        - Никто её никуда не совал! — вырвалось у Насти. — Сама виновата… Распоряжаться вызвалась, командовать. Как она на Федю-то кричала… Словно сам председатель Фонарёв.
        - Подумаешь, покричала! — хмыкнул Дима, — А всё равно надо Стрешнева проучить как следует. — Он обернулся к Любе Коньковой. — Ты вот что, вызови-ка его завтра на комитет комсомола. Если надо, я первым свидетелем выступлю.
        - И мы выступим, — упрямо заявила Настя. — Не только тебя слушать будут.
        - Да тихо вы! — шикнула бабушка Фёкла. — Идите-ка по домам, дайте покой Татьяне.
        На другой день, вернувшись из района и узнав от Димки о случившемся, Кузьма Егорович заявил, что этого он так не оставит и сегодня же потребует от Звягинцева, чтобы тот защитил его дочь.
        Таня вспомнила вчерашний случай на реке, спор с Федей, свой властный, начальнический тон, вспомнила разговор Димы, Насти и Любы о комсомольском комитете. На что она будет жаловаться?
        - Не надо, папа, — остановила Таня отца. — Никто не виноват, просто мы поспорили. А насчёт полыньи меня предупреждали, только я не послушалась…
        - Ну и ну, — покачал головой Кузьма Егорович. — Что ж это за споры такие, коль ты чуть воспаление лёгких не подхватила?
        Потом Таня спросила отца, что это за разговоры насчёт минеральных удобрений в Епишкином овраге.
        - Какие удобрения? Кто говорит? — всполошился Кузьма Егорович. — Уж не Федька ли Стрешнев?
        - Он, — призналась Таня. — И всё на Клепиковых ссылается да ещё на Парамона Канавина.
        - Вот же втемяшилось парню в голову… Я ведь ему толком объяснил: остатки это, остатки. Вашей же школьной бригаде пойдут.
        - А почему наш колхоз навозом торгует?
        - Ох, дочка, — с досадой отмахнулся Кузьма Егорович. — Поменьше бы ты всякие разговоры слушала, особливо этого молодого Стрешнева. Сама знаешь, какие у него папаша с мамашей.
        Разговор с отцом на этом кончился, но Тане стало тревожно и беспокойно. Мысли вереницей проносились в голове.
        И почему отец и Стрешневы не понимают друг друга? Разве отец плохой хозяин, мало делает для колхоза? Он ведь старается, не жалеет сил, все задания и планы выполняет в срок. В районе ценят его, хвалят за усердие, ставят в пример другим колхозам. Но почему отец так недоверчив и подозрителен к людям, почему ему кажется, что против него что-то замышляют, подкапываются, плетут интриги?
        Правда, колхозники не очень лестно отзывались об отце, говорили, что он ведёт себя как в своей вотчине, ни с кем не считается, любит командовать. Но Таня как-то не очень прислушивалась к этим разговорам, считая, что люди просто не понимают отца, не ценят его стараний.
        И ещё Таня стала замечать, что люди сторонились отца, старались реже попадаться ему на глаза. Они почти никогда не заходили к Фонарёвым домой, чтобы побеседовать с отцом просто так, а только являлись к нему по вызову, чтобы получить какое-нибудь задание или очередной разнос, «баньку с паром», как говорили в деревне. Да и сами колхозники не приглашали председателя к себе на семейные праздники.
        - Как в крепости живём, за семью замками, — жаловалась порой бабушка Фёкла. — Никто к нам не зайдёт, никто не заедет. А ведь как раньше было… Народу в избе всегда полно… И с бедой к отцу идут, и с радостью, и за советом. И Кузьма всех примет, выслушает, в дело вникнет. Ну и без отца в деревне тоже не обходились. Как у кого день рождения или свадьба — он первый гость.
        - А почему теперь всё иначе? — спрашивала Таня.
        - Кто ж его ведает? Поважнел наш Кузьма Егорович, загордился… Его в колхозе теперь за глаза только и зовут «сам». «Сам решил», «сам распорядился», «сам требует».
        Неспокойно было на душе и у Кузьмы Егоровича. Что стало с дочерью? Почему она чуть ли не каждый день задаёт ему всё новые и новые вопросы? То спрашивает, зачем в Родниках запахали все клевера, то — почему обрезали у колхозников приусадебные участки, то — почему в конторе работает так много отцовых приятелей и родственников?..
        А как на всё это отвечать? Да и нужно ли дочери знать обо всём истинную правду? Вот хотя бы насчёт удобрений. Осенью Кузьме Егоровичу требовалось срочно представить в район сводку, что суперфосфат запахан в землю полной нормой и в срок. Но на это в Родниках не хватало ни времени, ни транспорта. Отставать же от других колхозов Фонарёв никак не хотел. Как это он вдруг отрапортует позже всех? Нет, это невозможно!
        И тогда Кузьма Егорович приказал шофёру Клепикову: «Сыпь удобрение в овраг, потом разберёмся!»
        Дело было сделано, рапорт в район отправлен раньше других колхозов, и об этом даже написали в газете. И вот надо же — всё это может выплыть наружу!
        «Глазастый народ эти школьники, — с досадой поморщился Фонарёв. — Ещё разболтают теперь, слухи пойдут по колхозу…»
        Вечером он вызвал в правление колхоза Семёна Клепикова и спросил, с кем тот сваливал в овраг суперфосфат.
        Клепиков ответил, что грузчиками у него работали двое парней, которые сейчас в армии, а ещё ему помогали его сын Димка да Парамон Канавин с матерью.
        - Это уже лучше, — немного успокоился Фонарёв. — Значит, свидетелей раз-два — и обчёлся. Так что, Семён, вся надежда на тебя с Димкой. Как скажете — так тому и поверят.
        - Будьте спокойны, Кузьма Егорыч, мы-то не подведём… Вот как Канавины себя покажут…
        - Ну, этой семейке веры немного, — заметил Фонарёв. — Никто их и слушать не будет. Да и поприжать можно, если потребуется… А удобрения, Семён, из оврага надо вывезти. Чтоб глаза людям не мозолили…
        - Это можно, — кивнул Клепиков.
        - А за мной не пропадёт, — пообещал Фонарёв. — Хорошо отблагодарю, сам знаешь.
        В тот день к Фонарёвым пришла Василиса Канавина.
        - Сам-то дома? — поздоровавшись с Таней, осторожно спросила она.
        Подняв глаза от книги, Таня сказала, что отца дома нет, он, наверное, сейчас в конторе.
        Но Василиса, дуя на замёрзшие красные пальцы и переминаясь с ноги на ногу, продолжала стоять у порога.
        - А он вызывал тебя, тётя Васёна? — спросила Таня.
        - А как же, нарочного прислал, — призналась Канавина и просительно посмотрела на Таню. — Ты бы, доченька, словечко за меня перед отцом замолвила…
        - Какое словечко? — насторожилась Таня.
        Василиса объяснила, что Парамон на днях провинился и Кузьма Егорыч решил сообщить об этом в милицию.
        - Значит, так надо, — заметила Таня. — Очень он распустился, ваш Парамон.
        - Так-то оно так, — вздохнула Василиса, — только уж чересчур строг стал Кузьма Егорыч. Как чуть промашка какая — так сразу штраф или наказание… Нет чтобы в положение войти… Ох, чует моё сердце: не зря сам вызывает. Не иначе, Парамона в колонию заберут. А он же кормилец в семье, добытчик… Что я без него с ребятнёй делать буду?..
        Василиса всхлипнула.
        Таня растерянно молчала. Раньше, что бы ни делал отец, ей всё казалось справедливым и необходимым, но за последнее время она всё чаще слышала, что отец стал чересчур суров к людям, придирчив, даже бессердечен, не терпит никаких возражений, злоупотребляет штрафами и наказаниями. А может, Парамон не так уж и виноват…
        - Ладно, тётя Васёна, попробую поговорить… — пообещала Таня. — А ты всё же сходи к отцу…
        Ссутулившись, Василиса толкнула дверь и вышла из комнаты.
        - Чего тебе Васёна наговорила? — подозрительно спросил её вечером отец.
        Таня сказала, что речь шла о Парамоне, и попросила отца пожалеть семью Канавиных, которым и без того нелегко живётся.
        - Уже пожалел… Выплакала Василиса, — признался отец. — Хотя и то сказать, не стоят они моей заботы.
        - И так кругом говорят, что ты зачерствел очень, бессердечным стал, — продолжала Таня. — Мол, у тебя вместо сердца железяка в груди.
        - Вот оно что… железяка, — нахмурился отец. — А ты разобралась, кто так говорит? Думаешь, легко мне хозяйство вести. Народ у нас такой — палец в рот не клади. И со всеми добреньким быть нельзя, зараз на шею сядут. Тут характер надо иметь, твёрдую руку.
        На другой день, выйдя к колодцу за водой, Таня встретила на улице сани-розвальни, нагружённые длинными смоляными тесинами. За подводой шагала Василиса Канавина. Она остановила воз около своего дома и принялась сбрасывать тесины на снег.
        Таня видела, как из сеней выскочил Парамон с братишками и что-то спросил у матери.
        - Со склада отпустили… — сказала Василиса. — По казённой цене. Сам распорядился. Теперь хоть крышу покроем.
        - За что нам доброта такая? — с недоумением спросил Парамон.
        - Упросила я Кузьму Егорыча. Вошёл он в наше положение. — Василиса кивнула на Таню. — Вот и она словечко за нас замолвила. Спасибо ей… Давай помогай, сынок… Сейчас ещё за кирпичом поедем.
        - Не пойму я всё-таки, за что эти подачки? — допытывался Парамон.
        - Я тебе потом всё объясню, потом, — торопливо заговорила Василиса и, видя, что сын не двигается с места, подошла к нему вплотную и принялась шёпотом что-то объяснять.
        Парамон вздрогнул, насупился и, кинув подозрительный взгляд на Таню, зло бросил:
        - Никуда не поеду! Не надо нам ничего! — И он скрылся в сенях.
        Василиса бросилась за ним следом. Только братишки Парамона, ничего не понимая, весело и шумно суетились около подводы.
        С тяжёлым сердцем Таня принялась помогать им стаскивать с саней длинные гибкие тесины.
        Глава 17
        Утром школьники вышли чинить сараи. Строителей набралось человек двадцать — все ученики старших классов. Летом вместе с учителем физики Петром Акимовичем они ремонтировали школу. Кроме того, пришло с топорами и пилами ещё немало других мальчишек, «рядовых, необученных», как они себя называли, но уверенных, что чинить сарай — дело пустяковое.
        Прохор Михайлович вместе с Федей и Сашей наладил школьный трактор, и ребята принялись подвозить к сараям с колхозного склада брёвна, доски, кирпич.
        - Та-ак… — усмехнулся Пётр Акимович, оглядев мальчишек. — В топорики поиграть собрались.
        - А что? Не боги горшки обжигают, — заявил Улька. — Я с батей сколько раз сараи чинил. Были бы доски да гвозди.
        - Хочешь сказать, тяп-тяп — и готово. Нет, так не пойдёт. А ну-ка, други мои, давай на сортировку.
        Пётр Акимович разбил ребят на группы. Понимающих толк в строительном деле поставил тесать брёвна, менее опытных — выгребать из сараев мусор, жечь костры, а ребятишек из младших классов за ненадобностью отослал домой.
        Вскоре подвезли доски, тёс, брёвна, кирпич, ящики с гвоздями.
        Ребята заменяли в сараях подгнившие брёвна, настилали полы, потолки, крыли крыши, утепляли соломой стены.
        Сначала многое не ладилось. Не так просто оказалось затёсывать брёвна.
        - А ну-ка, делай, как я! — Пётр Акимович без лишних слов показывал, как нужно правильно держать топор.
        Феде и Саше учитель поручил изготовить ворота для утятника. Ворота должны быть одинарные, с обвязкой, средником и подкосом из брусьев.
        Ребята смастерили их довольно быстро, но, когда ворота навесили на петли, они никак не хотели входить в дверной проём.
        - Перекос, брат… На глазок ничего не получается. Будем переделывать, — со вздохом признался Саша и, вооружившись метром и угольником, долго определял размеры и вёл расчёты.
        Дней через пять дряхлые сараи было не узнать — получились вполне приличные помещения для утят. Но теперь предстояло самое сложное: в утятниках надо было класть печи.
        Колхозный завхоз привёл откуда-то печника — приземистого, румянощёкого старичка с окладистой бородкой. Печник ласково сказал: «Бог на помощь трудовому люду», осмотрел утятник, спросил, какая требуется печка, и, пошептав что-то про себя, заломил такую бешеную цену, что у завхоза перекосилось лицо.
        - Не имею такого бюджета. Обязан председателю доложить. — И он направился в правление колхоза.
        - Да он же хапуга, этот печник! — вполголоса вырвалось у Феди.
        - Не греши, отрок, не оскверняй себя такими словами. По закону беру, как есть я первостатейный мастер на всю округу и, можно сказать, академик по печному делу.
        Ребята вопросительно посмотрели на Петра Акимовича — кто-кто, а он-то действительно мастер на все руки. И электропроводку может провести, и радиоприёмник собрать, и мотор починить. А когда надо было построить помещение для школьных мастерских, Пётр Акимович всё взял на себя. Сам составил проект, смету, научил ребят выкладывать из кирпича стены, готовить раствор, возводить стропила. Кажется, он и печки умеет перекладывать.
        И учитель всё понял.
        - Пётр Акимович, можно этого рвача в шею выгнать? — шёпотом спросил Федя.
        - Пожалуй, стоит. Хотя будем дипломатами. — Пётр Акимович подошёл к печнику. — Уходите с миром, божий человек… Как-нибудь сами управимся.
        Добрых пять дней длилась кладка печей. Ребята месили глину, подавали учителю раствор, кирпичи, а сами зорко вглядывались, как мелькали руки Петра Акимовича, как он выводил печной свод, боров…
        А в это время в школе Варвара Степановна проводила занятия с молодыми утководами. В звено записались почти все девочки девятого класса и несколько мальчишек. Они изучали анатомию и физиологию птицы, узнавали, как ухаживать за утками, как и чем их кормить, как добиваться высоких привесов.
        Занятия занятиями, но Варвара Степановна понимала, что молодым утководам нужен умелый руководитель.
        Евдокия Стрешнева посоветовала ей пригласить бабушку Фёклу Фонарёву, которая когда-то считалась в Родниках первостатейной птичницей. Теперь она перешла на пенсию, но колхозных дел всё же не сторонится.
        - А совет, пожалуй, дельный, — согласилась Варвара Степановна. — Попробую воспользоваться.
        Пригласив с собою девчат, записавшихся в звено утководов, она отправилась к бабушке Фёкле.
        На пороге их встретила Таня.
        - Вы ко мне? — растерялась она.
        - И к тебе, и к бабушке, — сказала Настя. — Мы к ней целой делегацией.
        Таня позвала с кухни бабушку. Люба Конькова сообщила бабушке Фёкле, что девчата пришли к ней с большой просьбой от имени школьной бригады, и принялась подробно излагать историю с «утиным фронтом».
        - Знаю, знаю… — остановила её бабушка, кивая на снующих по полу утят. — Каждый день через этот фронт спотыкаюсь.
        Тогда Люба попросила бабушку прийти к девчатам на вновь отстроенную ферму.
        - Да вы что, — поразилась Таня, — бабушке уже за шестьдесят, она своё отработала… У неё законный отдых…
        - А ты моим отдыхом не распоряжайся, — с досадой сказала бабушка. — Я хоть и не молодушка, а от дела не бегаю… Раз такую кашу с утятами заварили, надо её кому-то и расхлёбывать. — И она спросила у школьниц, кто из молодых утятниц будет у них за старшую.
        - Пока ещё не избрали, — переглянувшись с учительницей, ответила Люба.
        - Предлагали одной девочке взяться за это дело, но та всё ещё раздумывает… — сказала Варвара Степановна, покосившись на Таню.
        - Что ж так? — полюбопытствовала бабушка Фёкла. — Осторожная, значит, девочка или работа не по нраву?
        - Видимо, то и другое. Но мы ещё подождём, пусть подумает.
        - А вы бы нашу Татьяну к утятам приставили, — посоветовала бабушка. — А то она нашумела на слёте, наобещала, а как до дела — так у неё всё из рук валится.
        - Ну, при чём тут слёт? — покраснев, вспылила Таня. — Надо было — вот и обещала…
        - Обещать-то оно легче лёгкого, — вздохнула бабушка и, оглядев школьниц, принялась расспрашивать, как они собираются на новой ферме кормить утят да ухаживать за ними. И что будут делать, если начнутся заболевания.
        - Вот вам, девочки, и вступительный экзамен, — кивнула им Варвара Степановна. — Смотрите не подкачайте.
        Узнав о том, что мать согласилась поработать на ферме птичницей, Кузьма Егорович был немало удивлён.
        - Куда ты, старая?.. Пусть молодые управляются.
        - А молодые, они тоже не все к утятам тянутся, — заметила Фёкла, — Вот хотя бы Татьяна наша…
        - Откуда ты знаешь? — встрепенулась Таня.
        - Земля слухом полнится. Вчера мальчишки на улице частушки о тебе горланили…
        - Опять частушки?.. — насторожился Кузьма Егорович. — Погоди же, доберусь я до этих сочинителей! — И он заговорил о том, что Татьяне и в самом деле несподручно вожжаться с утятами. Она же бригадир в школе, выборное лицо, у неё и других дел полно.
        - «Выборное лицо»! — усмехнулась бабушка. — Вот ты как судишь… Был бы почин объявлен, а остальное, мол, само покатится как по маслу. А ведь дело-то кому-то делать надо.

* * *
        В школе только и разговоров было что о будущей утиной ферме. Дима Клепиков по этому поводу даже сочинил стихи и прочитал их Тане:
        Юности открыты все дороги —
        Можно стать пилотом, в море плыть,
        Петь со сцены, покорять отроги…
        Ну, а разве плохо птицеводом быть?!
        Таня сказала, что стишки так себе, хотя в стенной газете их, конечно, можно напечатать. Потом спросила: будет ли сам Дима работать птицеводом?
        Пожав плечами, тот рассмеялся:
        - Талантов не имею с утятами вожжаться. Вот если учётчик на ферме понадобится — это, пожалуй, мне подойдёт.
        - А тогда зачем такие стихи сочиняешь?
        - А я обо всём могу, — похвалился Дима. — У меня воображение такое. Поэты или там корреспонденты — они тоже ничего сами не выращивают, а пишут себе и пишут. Каждому своё…
        «Нырок ты, ловчила», — с досадой подумала Таня и тут же спохватилась. А сама она как себя ведёт? Занятия по птицеводству посещает исправно, но своего согласия быть звеньевой до сих пор так и не дала. Неужели она боится утят, дежурств на ферме, черновой работы? Неужели у неё не хватит сил, чтобы доказать ребятам, что не такая уж она белоручка?
        - А ты ведь тоже неплохо устроилась, — не унимался Димка. — Сагитировала бабушку пойти вместо себя на ферму — и будь здорова. Ребята об этом даже частушку сложили. Хочешь послушать? — И он вполголоса напел: — «Мы об утках говорим, речи произносим, а на ферму не хотим, бабушку попросим!»
        - Да это же всё враньё! — возмутилась Таня. — И совсем я бабушку не упрашивала… она сама…
        - Понимаю, всё это, конечно, ребячьи выдумки, — поспешил согласиться Димка. — Вот и надо по ним ударить. Может, мои стихи в районную газету послать? И в прозе ещё дописать, так, мол, и так, родниковская школа своими силами построила птицеферму и будет выращивать уток. Знаешь, как учителям будет приятно! И Кузьма Егорович будет очень доволен. Давай-ка вместе сочиним.
        - Что, опять рапорт? — с опаской посмотрев на него спросила Таня.
        - Да нет, просто заметку в газету. Голос с мест…
        Таня искоса поглядела на Димку. Она знала, что тот частенько посылал свои заметки в районную газету, описывая в них то школьные дела, то успехи ученической бригады, то новости колхозной жизни. Подписывался Дима псевдонимом «Селькор Зоркий». Многим в деревне нравилось, что у них завёлся свой корреспондент. Директор школы одобрял старания Димы, а Кузьма Егорович нередко даже поручал ему по горячим следам написать в газету о колхозных успехах: о том, что они досрочно выполнили план сдачи молока, что раньше других вывезли удобрения на поля.
        И Дима старался.
        - Ну как, сварганим заметочку? — допытывался он сейчас. — Мы без всякой похвальбы… Напишем, как оно есть на самом деле. Ты, как бригадир, подкинь мне материальчик, а я оформлю. И подпишемся вместе.
        - Нет уж, уволь, — отказалась Таня. — Хватит мне и одного рапорта на слёте…
        Она не успела договорить, как в дом вошли девчата. С ними была и бабушка Фёкла.
        - Там ферму открывают, — сообщила Люба Конькова. — Надо срочно утят по домам собирать.
        Бабушка отвела Таню в сторону:
        - Девчата сказывали, что они тебя за старшую в звене прочат. Так ты как — надумала или нет?
        - Да, да… был такой разговор, — растерянно кивнула Таня. — Только я…
        - Ну, думай, думай… А утята к тому времени уже взрослыми утками станут. — Отвернувшись, бабушка взяла корзину и принялась укладывать в неё утят.
        - Давай, Таня, приступай, — сказала Люба. — Сегодня нам на дежурство выходить.
        Таня бросилась помогать бабушке. Потом, кинув беглый взгляд на Клепикова, усмехнулась:
        - К нам ещё Димка в звено просится. Он даже стихи сочинил. Попросим прочесть!
        Но Дима, прихватив стихи, поспешил выскользнуть за дверь.
        Глава 18
        Зимние каникулы пролетели как один день. В школе начались обычные занятия.
        Вновь через каждые сорок пять минут звонок возвещал начало и конец уроков. Вновь на переменках гулко гудели от сотен ребячьих ног отшлифованные чугунные лестницы, коридоры наполнялись криками, смехом, а кто из школьников был порезвее, неизменно выскакивал на школьный двор и успевал провести стремительный поединок в снежки.
        В первую же перемену комсомольцы вывесили стенгазету. Называлась она «На третьей скорости». Художники на этот раз явно не пожалели ни красок, ни туши, и газета получилась яркой, нарядной, многоцветной.
        Каждому, кто подходил к ней, бросался в глаза рисунок глянцево-чёрного пианино, наделённого фантазией художника маленькими ручками и ножками и большой головой с беззубым, старческим ртом.
        Под рисунком стояла надпись: «Хочу домой» — и дальше шёл фельетон, в котором от лица старого пианино рассказывалось, как оно из городской квартиры попало в родниковскую школу и здесь, к своему огорчению, узнало, что никакого подарка ребята ещё не заслужили.
        Затем следовала немногословная заметка «Каким должен быть рапорт Тани Фонарёвой на слёте», в которой высказывалось немало критических замечаний о работе школьной бригады.
        В заключение газета обращалась к директору школы и председателю колхоза с вопросами: когда в родниковской школе будет настоящая ученическая бригада, получат ли ребята своё поле и будут ли они работать на машинах?
        В первую же перемену у стенгазеты собралась толпа школьников. Они читали фельетон, острые заметки и радовались смелому, откровенному разговору.
        В следующую перемену у газеты открылся чуть ли не митинг.
        - Вот это выдали газетку, размахнулись! — переговаривались старшеклассники.
        - Правильно написано. Давно бы о школьной бригаде надо поговорить.
        В конце третьего урока, выглянув из учительской, Варвара Степановна заметила у стенгазеты Любу Конькову. Она неловко топталась на месте и беспокойно оглядывалась по сторонам.
        Потом потрогала гвоздики, которыми была прибита газета, вздохнула, покачала головой и вдруг, махнув рукой, направилась в кабинет директора.
        Варвара Степановна прошла следом и услышала сдавленный голос Любы:
        - Не могу, Алексей Маркович. Не буду снимать!
        - То есть как не можешь? — удивился Звягинцев. — Вы же, комсомол, ответственные за всю школьную печать — и вдруг такое допустили! Ты лично содержание газеты проверяла?
        - Не только проверяла, но и сама написала одну заметку. И вообще это голос ребят…
        - Вот как! — ухмыльнулся Звягинцев. — Да ты вчитайся, что в стенгазете написано. Ребята ошельмовали Танин рапорт, высмеивают колхозный подарок… Так что иди и снимай без разговоров. И вызови ко мне членов редколлегии.
        Люба вспыхнула и растерянно оглянулась на Варвару Степановну. Та чуть приметно улыбнулась девушке и подошла к Звягинцеву:
        - Зачем же Любу неволить… Давайте лучше я сниму эту крамольную газету.
        - Вы?.. — Звягинцев недоверчиво покосился на учительницу. — Ну что ж, пожалуйста… Имеете право.
        - Только с одним условием, — усмехнулась Варвара Степановна. — Непременно покажем эту газету на ближайшем родительском собрании и зачитаем ребячьи статьи.
        Звягинцев поднялся из-за стола:
        - Вы что, смеётесь? Шутки шутите?
        - Зачем шутки? В газете написана сущая правда. — Учительница кивнула Любе и, дождавшись, когда та вышла из кабинета, продолжала: — Я на днях присутствовала на комсомольском комитете. Ребята откровенно говорили, что они думают о производственном обучении, и высказывались смело, по-деловому, ни за кого не прячась. И написали обо всём в газете. А этому только радоваться надо. Вот давайте и выложим всё это родителям, посоветуемся с ними.
        - Ну знаете, Варвара Степановна, — не скрывая раздражения, заговорил Звягинцев, отыскивая в своём огромном портфеле какую-то бумажку. — Этого я от вас не ожидал. Только что заняли пост завуча по производственному обучению и начинаете всё сокрушать, перестраивать. К чему это? Наши школьные планы давно согласованы с колхозом, одобрены в роно.
        - Но надо же и со школьниками считаться: чтобы они смысл в работе видели, увлеклись ею. Смотрите, как они сейчас за утят взялись, за ремонт машин, за сбор удобрений….
        Варвара Степановна с невольной улыбкой покосилась на директорский портфель. Похожий на растянутую гармошку, перетянутый толстыми ремнями, он был огромен, вместителен, и школьники в шутку называли его «камерой хранения». В нём свободно помещались и ребячьи тетради, и книги, а когда нужно было, и продукты из магазина.
        Директор закрыл портфель и взглянул на ручные часы.
        - Спешите, Алексей Маркович?
        Звягинцев сказал, что ему срочно надо повидать председателя колхоза и поторопить его с вывозкой дров для школы.
        - Кстати, напомните Фонарёву о решении правления, — заметила Варвара Степановна. — Пора уже школьной бригаде земельный участок выделить. Ребятам надо к весне готовиться. И требуйте не менее ста гектаров, чтобы бригаде было где развернуться.
        - Многовато, пожалуй, — возразил Звягинцев. — Да и вот ещё что…
        Он заглянул в настольный блокнот и заговорил о том, что ему очень не нравится, что вожаком звена механизаторов заделался Федя Стрешнев. Этот ученик совсем отбился от рук, на него то и дело сыплются жалобы. А на днях он завёл Таню Фонарёву в ледяную полынью.
        - Почему же — завёл? — возразила Варвара Степановна.
        - Но главное, — продолжал Звягинцев, — Стрешнев настроен очень скептически, подхватывает всякие нездоровые разговоры взрослых, неуважительно отзывается о председателе колхоза, а это плохо сказывается на всём девятом классе. На уроках то и дело вспыхивают отчаянные споры. Ребята осаждают учителей всякими вопросами на посторонние темы.
        - И что же вас тревожит, Алексей Маркович?
        - Да позвольте… Это же не уроки, а какие-то митинги первых лет революции. Кипение страстей. Ученики отвлекаются от занятий, спорят, горланят…
        - А может, этому радоваться надо, — заметила Варвара Степановна. — Ребята растут, начинают думать, пытаются разобраться в том, что происходит вокруг них.
        Глава 19
        Прошла неделя, как Таня с девчатами начала хозяйничать на школьной утиной ферме.
        В двух бывших сараях, переделанных под утятники, они побелили извёсткой стены, утрамбовали земляной пол и хорошо протопили печки. Перед входом в каждый утятник насыпали толстый слой опилок, пропитали их хлорной известью и повесили надпись с требованием, чтобы каждый входящий сюда тщательно вытирал ноги.
        Затем девчата собрали по избам всех уток и в корзинах перетащили их в утятники.
        И сразу приземистые сараи с маленькими окнами наполнились суетой, разнобойным птичьим писком и щебетом.
        Крошечные утята оказались невероятно прожорливыми: они весь день, не уставая, ели и пили. За сутки им надо было приготовить и привезти со свинофермы, где находилась кормокухня, десятки вёдер кормов, без конца подливать в поилки воду.
        Начиная работу на ферме, девчата многого не знали. Не знали, что утёнок так же легко тонет в поилке, как и цыплёнок, что он требует мягкой, сочной и разнообразной пищи.
        Даже пересчитать утят было не так-то просто. Все они, как близнецы, белые, юркие, подвижные.
        Хорошо, что во всём приходила на помощь бабушка Фёкла. Она ухаживала за утятами, как за малыми детьми, и знала о них то, чего не прочтёшь ни в одной книжке.
        И всё же забот у Тани прибывало с каждым днём.
        Надо было составить твёрдый график дежурств в утятниках: кто из девчат выходит рано утром, кто вечером, кто работает по воскресным дням. Но составить график ещё полдела. Нужно и самой встать чуть свет, когда сон так крепок, поднять на дежурство утреннюю смену, чтобы «крохотки» не остались без воды и пищи.
        Потом надо побывать на кормокухне, проследить за правильным приготовлением кормов, поторопить с доставкой.
        А как утята любят тепло!
        Они жмутся к горячей печке, азартно дерутся за тёплое местечко, лезут друг на друга и, кажется, готовы передавить один другого. Словом, печку в утятнике приходится топить чуть ли не круглые сутки. А тут, как на грех, дрова привезли сучковатые, сырые.
        Позавчера Таня вместе с Настей ещё затемно вышли на утреннее дежурство и никак не могли наколоть дров. А печка остывала, мороз крепчал.
        Настя предложила срочно разбудить мальчишек, ну вот хотя бы Димку или Федю Стрешнева, и привести их на помощь.
        - Не надо… сами справимся, — вспыхнув, отказалась Таня и позвала Настю к себе домой.
        Здесь она принялась нагружать санки сухими дровами из поленницы, пока её не заметил отец.
        - Те-те-те… — остановил её отец. — Это куда же наше добро пойдёт?
        Таня объяснила, что сухие дрова нужны для растопки печей в утятниках.
        - Ну, дочка, это ты уж чересчур…
        - А ты бы проверил, какие нам дрова завхоз доставил… — с досадой вырвалось у Тани. — Чистая насмешка. Всех утят можем поморозить…
        - Эх, дочка! Не в свои ты сани впряглась… Ну, кто тебя неволил за этих утят браться? Грязь, писк, морока сплошная. Ходила бы себе в бригадирах…
        - Красивые бы речи произносила да о чужих делах рапортовала… — перебила его Таня. — Так как же с дровами?..
        Покачав головой, отец спорить больше не стал и в этот же день дал распоряжение завхозу завезти на ферму сухих дров.
        И всё же от перепадов температуры в помещениях утята нередко простуживались и заболевали. Девчатам пришлось создать «птичий лазарет» и оказывать утятам первую помощь.
        Затем в утятниках появились крысы, и откуда-то стал проникать хорь. В одну из ночей он задушил более десятка утят.
        Девчата объявили крысам беспощадную войну. Забивали норы битым стеклом, заливали водой, засыпали ядовитым порошком. Ночью в утятниках оставляли дежурных. А для поимки хоря всё же пришлось позвать на помощь мальчишек. Те устроили шумную облаву и, словив зверька рыбацким бреднем, передали его в школьный уголок.
        Едва только расправились с крысами и хорьком, как нагрянула новая беда — утята почему-то стали вялыми, мало и неохотно двигались, не ели.
        Как-то утром Таня обнаружила на земляном полу полдюжины мёртвых, похолодевших утят и бросилась к Варваре Степановне.
        - Что с ними? Опять болезнь какая-нибудь?..
        - Болезнь известная… Зелени им не хватает… витаминов.
        - Да, да, мы ведь про это учили, — подхватила Настя и принялась объяснять девчатам, что без зелёной травы кормовой рацион получается неполноценным, лишённым витаминов, и утята перед весной обычно заболевают авитаминозом. Значит, надо подкармливать утят рыбьим жиром и витаминными препаратами.
        - Вот ведь какие вы знающие да понимающие, — усмехнулась Варвара Степановна, — а сами, значит, сидите у моря и ждёте погоды.
        - Какой погоды? — не поняли девчата.
        - Весенней, конечно… Когда трава на лужайках появится… А до весны с утятами что делать будете?
        Девчата зашумели: они и так стараются вовсю., и колхоз, дескать, срочно обязан обеспечить утят рыбьим жиром.
        - «Обязан, обязан»! Ох, и любите вы это слово повторять! Да и где взять рыбьего жира на такую ораву? Вы бы сами мозгами пошевелили. Ведь утятам до весны ждать нельзя. Им расти надо. Вот и беритесь по домам зелень выращивать, как это делает Саша Осокин. Сходите-ка к нему, поучитесь.
        В этот же день Таня с девчатами отправилась к Осокиным.
        Осторожно переступив порог избы, девочки огляделись по сторонам. Изба казалась нежилой и больше походила на колхозную агролабораторию: всюду пучки сухих трав, снопики ржи, пшеницы, овса, мешочки с семенами, пакеты с минеральными удобрениями. А на широкой лавке около окон раскинулось даже маленькое поле: в железных противнях и ящиках поднялись зелёные всходы.
        - Это кто же такую зелень выращивает? — недоверчиво спросила Таня. — Мать, что ли?
        - Матери не до этого, — ответил Саша. — Это мы с сестрёнкой опыты проводим. Испытываем разные виды минеральных удобрений. — Он подвёл девчат к железному противню, наполненному речной галькой и залитому водой. Прямо в воде из разбухших семян овса прорастали зелёные всходы. — Видите? Оказывается, растения могут расти и без почвы, на одном питательном растворе. Надо только знать, каких и сколько дать им минеральных удобрений.
        Взяв ножницы, Саша принялся состригать зелёные всходы овса и складывать их в корзину.
        - А куда ты зелень деваешь? — нетерпеливо спросила Настя, завистливо поглядывая на корзину.
        - Поросёнка кормлю, кроликов… Соседям ещё раздаю. Знаете, как зелень у меня растёт! Словно на дрожжах. Каждую неделю сенокосничаю.
        - Ой, Саша, мы ведь к тебе, выручай… — призналась Таня и рассказала, что среди утят на ферме начался авитаминоз и спасти их можно только свежей зеленью. Но зелени нужно много, очень много, чтобы хватило на всю утиную ораву. Может ли Саша взяться за это дело?
        - Одному-то мне, конечно, не осилить. Тут надо всех ребят поднимать… А потом ещё зерно потребуется, удобрения….
        - Всё, всё достанем, — пообещала Таня. Она почему-то верила, что теперь сумеет уговорить отца.
        - Тогда можно попробовать, — согласился Саша и кивнул на корзину с зеленью. — А это забирайте, кормите своих утят…
        На другой день совет школьной бригады обратился к школьникам с призывом, чтобы каждый из них у себя дома завёл «уголок весны» и начал выращивать на подоконниках зелёный корм для утят. Руководить этим делом поручили Саше Осокину.
        Варвара Степановна раздобыла в колхозе минеральные удобрения, семена овса, ячменя, кукурузы, мальчишки сколотили ящики, понаделали в мастерской из старого железа десятки противней и всё это раздали ребятам.
        В воскресное морозное утро во всех «уголках весны» школьники провели посевную.
        Пока зёрна набухали в водном растворе и давали первые ростки, Таня с подругами понемногу подкармливали утят Сашиной зеленью, хотя её и было в обрез.
        Зато на седьмой день Саша со своими помощниками провёл в «уголках весны» первый сенокос и доставил девчатам два тугих мешка зелёной, сочной травы.
        Вскоре ослабевшие утята ожили, встрепенулись, и неумолчный задорный писк вновь наполнил утятники.
        Но вот получить земельный участок для школьной бригады оказалось не так просто.
        Таня как бригадир школьной бригады дважды обращалась к отцу, но тот не спешил с нарезкой земли, говоря, что весна ещё не скоро, время терпит да и ему самому надо разобраться в земельных угодьях колхоза.
        Таня рассказала об этом Варваре Степановне.
        - А почему ты всё одна требуешь? — спросила учительница. — У тебя же есть совет бригады, члены звеньев. Вот и действуйте вместе.
        Через несколько дней Таня привела к отцу группу ребят и напомнила ему о решении колхозного правления.
        - Не забыли, Кузьма Егорович, — сказал Саша, — нам положено сто гектаров…
        - Ишь вы какие скорые, — усмехнулся Фонарёв. — Вынь да положь, значит. А если в кармане пусто — откуда возьмёшь?
        - Почему пусто? — удивился Саша, показывая за окно. — Вон её, земли, сколько.
        - А ну, орлы, садись! — Фонарёв широким жестом пригласил всех за стол и даже велел матери поставить ребятам жбан кваса. Потом достал карту земельных угодий родниковского колхоза и разложил её на столе. — Давайте разберёмся, вникнем в суть дела. Да вот ещё что… Пусть из вас кто-нибудь на часок в мою шкуру влезет.
        - Как это? — не понял Саша.
        - Ну, вроде за председателя Фонарёва побудет. Чтобы решения принимать. Вот хотя бы ты, Осокин…
        - Влезай, Сашка… — хохотнул Улька Вьюрков. — На часок можно.
        - Обстановка, значит, такая… — И Фонарёв, тыча толстым заскорузлым пальцем в карту земельных угодий, принялся объяснять, где, на скольких гектарах и что именно намечено посеять с весны. — Как видите, пустующей земли ни клочка. Всё будет засеяно впритирочку. И каждый колхозник знает, где он должен работать. — Председатель обратился к Саше: — Так какое же товарищ Фонарёв принимает решение?
        Пожав плечами, Саша молчал.
        - Значит, нет пока решения? — продолжал Фонарёв. — А если так сделать. Отхватить от пшеничного клина сто гектаров — вот вам и школьное поле. Да и какое поле! Земличка — что золото, вспахана, унавожена. Пожалуйте, ребятки дорогие, хозяйствуйте!
        - Нет, мы на готовенькое не согласны… — буркнул Саша.
        - Толковое решение, — одобрил Фонарёв. — Котелок у тебя, видно, неплохо варит. Ну, а если на такое пойти: отрезать от каждого поля по кусочку. С бору по сосенке, а у вас целое поле набирается. Ну, и работайте на здоровье!
        - Что вы, Кузьма Егорович! — запротестовал Саша. — Нам поле в одном месте нужно, сплошным массивом.
        Фонарёв вздохнул и залпом выпил стакан квасу.
        - Видишь, Сашка… Побыл малость в моей шкуре, а всё решил лучше не надо.
        - Кузьма Егорович, что ж делать-то теперь? — озадаченно спросил Саша. — Правление ведь решило.
        - Ладно, гектаров тридцать я вам наскребу как-нибудь, а на большее не рассчитывайте. Нет у меня лишней земли, нету. В Родниках не степь немеряная, не целина-матушка. Здесь каждый ошмёток земли на учёте.
        - А это что за земля? — спросил у Фонарёва Федя и показал на край карты, заштрихованный косыми черточками.
        На протяжении всего разговора Федя внимательно рассматривал карту земельных угодий и даже успел перерисовать её на тетрадочный лист бумаги.
        - Какая земля? — Фонарёв мельком взглянул на карту. — Так это ж Ерёмина пустошь. Перелоги там, кустарник, кочки — словом, непахотная земля. Скот на ней пасём. — Он покосился на Федину тетрадку. — Ты зачем рисуночек сделал?
        - А что, нельзя? Секретный документ?
        - Секретный не секретный, а не положено. — Фонарёв свернул карту и поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.
        Школьники вышли на улицу.
        - Ребята, а квас! — вспомнил вдруг Улька. — Такой знатный квас у Фонарёвых, а мы и не попробовали.
        - Зато по горло другим сыты, — невесело усмехнулся Саша и посмотрел на мальчишек. — Обсудили, постановили, а земли нет и нет.
        - Мы вроде как Колумбы, — подхватил Улька. — Пустились в путешествие, плывём, плывём, а земли не видно…
        Ребята задумались. В самом деле, откуда взять земельный участок для школьной бригады?
        - А ты зачем карту перерисовывал? — спросил Федю Улька.
        - Понимаешь, какое дело, — задумчиво заговорил Федя, — Фонарёв толкует, что Ерёмина пустошь — бросовая земля, непахотная. А вот отец говорит, что в «Коммунаре» тоже такая была. Сотни гектаров. А как кустарник выкорчевали, кочки срезали, удобрили — не земля, а клад стала. Сейчас там пшеница растёт…
        - Это что ж, вроде целины получается? — спросил Улька. — Малая целина…
        - Называй как хочешь…
        - Думаешь, и у нас пустошь можно поднять?
        - Если, конечно, землю корчевать не побоимся.
        - А это здорово может получиться. — Улька даже остановился. — Поднимаем свою малую целину! Превратим пустырь в плодородное поле! А?
        Ребята показали Варваре Степановне перерисованную карту земельных угодий родниковского колхоза и рассказали ей о своих планах.
        - Молодцы! — удовлетворённо заметила учительница. — Кто же вас надоумил малую целину поднимать?
        - А мы по примеру коммунаровцев хотим, — сказал Федя.
        - Ну что же, придётся, видно, повторить добрый пример соседей.
        - Только вот хватит ли у нас тракторов на это? Да корчевальной машины в колхозе нет, — заметил Саша. — А без неё не обойдёшься.
        - Это поправимо, — успокоила Варвара Степановна. — «Коммунар» выручит. Думаю, что мы не зря с Просековым о помощи договаривались.
        После такого разговора ребята, довольные, ушли от учительницы. Всё складывалось как нельзя лучше. Федя даже представил себе, как он собирает отряд корчевальщиков, как приходят к школе тракторы, бульдозеры, подводы и вся эта армия движется к Ерёминой пустоши. Ребята рубят кустарник, корчуют пни, выдирают корневища, срезают кочки. А потом всё старое и непригодное сжигается в кострах, земля очищается огнём и железом и, словно омоложённая, готова принять в своё чрево семена. На свете всё, наверное, начинается с раскорчёвки и очистительного огня…
        - Ты чего улыбаешься? — с недоумением спросил Улька, заглядывая Феде в лицо.
        - А так… Про корчёвку думаю. Вот костры разведём — отовсюду видно будет.
        Но прошла почти неделя, а с Ерёминой пустошью ничего не получалось.
        Когда Варвара Степановна пошла договариваться с Фонарёвым о раскорчёвке пустоши, тот заявил, что ребятам нет никакого смысла связываться с этой землёй — почва тяжёлая, чистый лесной суглинок — и хлеб на ней расти не будет.
        Узнав об этом, ребята приуныли. Неужели они так и останутся без своего поля?
        - Тогда вот что, — подумав, посоветовала Варвара Степановна, — скоро у нас будет своя агрохимлаборатория. Давайте проверим эту землю на Ерёминой пустоши. Так ли уж она плоха. Возьмём пробы почв, сделаем химические анализы, узнаем, чего не хватает земле.
        - Зимой пробы брать? — удивился Улька. — Так снег же в поле.
        - Это верно, время не очень подходящее. Но до весны ждать нельзя. Да и привыкать вам надо, раз за агрохимию взялись.
        И Варвара Степановна попросила Федю и Настю съездить в ближайшее воскресенье в город и купить в магазине «Химсбыта» кое-какие недостающие для почвенных анализов реактивы.
        Глава 20
        В воскресенье утром Федя с Настей встретились на улице.
        - На станцию пойдём или попутную машину перехватим? — спросила Настя.
        - Лучше голоснём, — сказал Федя.
        Они дошли до поворота дороги и стали поджидать машину. Но почему-то шофёры не останавливались.
        Вдруг Федя заметил у колхозного сарая грузовую машину. Около машины стоял шофёр Клепиков и о чём-то разговаривал с кладовщиком.
        Федя подошёл к шофёру и попросил довезти их до города.
        - Не по пути, Федька, — поморщился Семён. — Да и место занято. — Он кивнул на сиденье рядом с собой, где уже сидела жена кладовщика.
        - А мы и в кузове можем, — сказал было Федя, но Семён уже завёл мотор и ничего не услышал: машина тронулась.
        Из-под колёс полетели ошмётки снега. А Настя уже устроилась в кузове машины и махала Феде рукой.
        Ему ничего не оставалось, как догнать грузовик и, ухватившись за борт, забраться в кузов, который был чем-то наполнен до самого верха и прикрыт брезентом.
        Машина выбралась на шоссе и затряслась по обледеневшим булыжникам — Семён любил езду с ветерком.
        Федя, нахлобучив на уши шапку и подняв воротник куртки, прилёг на брезент, поближе к стенке кабины, но всё равно от ледяного ветра и колючей снежной пыли было холодно.
        - А давай брезентом укроемся, — предложила Настя.
        Они потянули брезент на себя и увидели под ним порошок сероватого цвета.
        - Что это? — недоумевая, спросила Настя. — Похоже на минеральное удобрение?
        - Оно самое… суперфосфат.
        - Куда же его везут? Неужели на базар?
        - Да нет, не должно… Зачем же удобрениями торговать, — без особой уверенности сказал Федя.
        В самом деле, откуда этот суперфосфат? Не из Епишкина ли оврага? И куда это везёт его Клепиков? Уж не решил ли он поживиться колхозным добром и сбыть его налево? И вообще в этой истории с удобрениями толком никак не разберёшься.
        Вот и Алексей Маркович, которому он рассказал об удобрениях в овраге, до сих пор молчит, и неизвестно, выяснил он что-нибудь или нет.
        Что ж теперь делать? Молчать по примеру директора и делать вид, что он ничего не знает. Но доколе же молчать? А может, всё-таки сообщить в правление колхоза или написать в колхозную стенгазету?
        Неожиданно машина сбавила скорость и остановилась. Федя выглянул из-под брезента — жена кладовщика вышла из кабины, а Семён, не доехав до города, свернул влево, к пристанционному посёлку.
        Машина с трудом пробралась по заснеженной дороге и остановилась у дома с высоким, глухим забором. За калиткой, загремев цепью, сипло залаяла собака.
        Семён вылез из кабины, постучал в калитку. Оттуда выглянул пожилой носатый мужчина, без шапки, в наспех накинутом на плечи полушубке.
        - Ну? — спросил носатый, зыркнув глазами по улице.
        - Всё в полном ажуре, Маркелыч. Выдаём полной нормой… Вы — нам, мы — вам, из рук в руки. Баш на баш, как говорится.
        «В ажуре… баш на баш! — повторил про себя Федя. — Ясно как день: мухлюет Клепиков, колхозное добро транжирит, наверное, на паях с кладовщиком орудует…»
        - На товар можете хоть сейчас взглянуть, — продолжал Семён. — Всё натуральное, первым сортом.
        Федя с Настей, не шелохнувшись, лежали под брезентом.
        «Что же всё-таки делать?» — подумал Федя. Может, вылезти из кузова, сказать, что они с Настей всё слышали, и потребовать, чтобы Клепиков отогнал машину обратно в колхоз. И пусть его там как следует пропесочат.
        Но Клепиков может и отказаться. Тогда они сами вернутся в колхоз и обо всём расскажут председателю. Или же сразу заявят в милицию.
        - Поздновато ты приехал, — упрекнул Маркелыч шофера. — Светло уже, люди глаза пялят, заприметить могут… Хотя вот что: давай-ка снег от ворот отгребём да машину во двор загоним.
        Хлопнув калиткой, они ушли во двор. Федя с Настей вылезли из-под брезента.
        - Всё понял? — спросила Настя.
        - Ещё бы… — Федя прислушался.
        За воротами Маркелыч и Клепиков начали разгребать снег.
        Хорошо, что они ушли от машины! Теперь Феде незачем куда-то бежать и объяснять. Просто, пока не поздно, надо гнать трёхтонку в колхоз. Подъехать к правлению и показать всем суперфосфат в кузове. Тогда уже Семёну не отвертеться…
        - А как ты машину поведёшь? У тебя же ключей нет, — спросила Настя.
        - Доведу… Я эту трёхтонку как облупленную знаю, учился на ней. Могу зажигание монетой включить.
        Федя достал из кармана две копейки, спрыгнул с кузова и бросился к кабине. И опять удача — в замке зажигания торчал ключ.
        «Эх, раззява, даже ключ оставил!» — подумал он о Сёмене и, включив мотор, рывком тронул машину. Заскрежетало сцепление, в выхлопной трубе гулко стрельнуло, и старушка трёхтонка, набирая скорость, помчалась вдоль Вокзальной улицы.
        Приподнявшись, Настя увидела, как из калитки выскочил Семён и побежал вслед за грузовиком.
        - Не догонит, не тот мотор! — усмехнулась она.
        Федя повернул с Вокзальной улицы в переулок налево, проехал несколько кварталов и выскочил на шоссе. Теперь можно было газануть по-настоящему. Спидометр показал шестьдесят километров, потом семьдесят… Погудев, Федя обогнал несколько саней, потом тяжёлый грузовик с прицепом. Что там ни говори, а он, кажется, неплохо научился водить машину! Жалко, что из-за возраста ему до сих пор не дают водительских прав.
        Проскочив хлипкий мостик, Федя заметил милиционера. Надув щёки, тот свистнул в свисток и правой рукой властно показывал на обочину шоссе — требовал остановиться.
        «Наверное, за превышение скорости, — мелькнуло в голове. — А-а… Семь бед — один ответ!» И Федя продолжал гнать машину.
        Через полчаса трёхтонка остановилась у правления родниковского колхоза — приземистого дома старинной кладки, с ядовито-зелёными наличниками.
        Снег кругом был плотно утрамбован, словно прикатан катком. У правления стояли подводы, между ног жующих лошадей сновали куры; у фанерного щита, заклеенного разномастными объявлениями, толпились колхозники.
        Сжимая в потной руке ключ от машины, Федя ворвался в первую комнату, где у старомодного телефона, похожего на скворечню, сидел колхозный сторож.
        Настя не отставала от Феди ни на шаг.
        - Кузьма Егорович у себя? — отрывисто спросил Федя.
        - А-а, шофёр-гонщик, юный похититель машин! — усмехнулся сторож. — Как же, как же, ждёт тебя не дождется… Пожалуйте, в баньку попариться. — Он кивнул на дверь соседней комнаты, где находился кабинет председателя колхоза.
        «И откуда он про машину знает?» — подумал Федя, входя вместе с Настей в кабинет председателя.
        Здесь всё было солидно и прочно. Тяжёлый стол, покрытый зелёным сукном; на толстом стекле массивный письменный прибор, которым никогда не пользовались; в углу стальной сейф, у окна в кадушке разлапистый фикус с сизыми от пыли листьями.
        За столом сидели председатель и бухгалтер Иван Лукич.
        Федя принялся объяснять, почему он пригнал машину.
        - Ладно… И так всё знаю, — перебил его Фонарёв. — Только что звонил по телефону Семён Клепиков. Это что же получается, Стрешнев? Школа тебя к технике приохотила, машину научила водить, а ты, значит, самоуправничаешь. Трёхтонку угнал без спросу, по шоссе катаешься, вроде вольную практику себе устроил. А колхозному делу урон полный…
        - Какое же это колхозное дело? — удивился Федя. — Вы только посмотрите, что в машине: удобрение, суперфосфат! А Семён собрался всё это какому-то Маркелычу загнать…
        - Да, да, мы и адрес запомнили, — поддержала Настя. — Вокзальная, тридцать семь. Частный дом.
        - Ну и что? — переспросил Фонарёв. — Я и без вас знаю, где этот Маркелыч живёт.
        - Знаете? — Федя подался вперёд — И что Семён к нему с колхозным добром поехал, тоже знаете?
        - Ну, Стрешнев, совсем ты меня за дурака считаешь, — развёл руками Фонарёв. — Да какой же я был бы председатель, если бы не знал, куда колхозное добро расходуется. И не только знал, но и сам же направил Семёна по этому адресу. Со срочным заданием от колхоза.
        - Но он же частное лицо, Маркелыч, — сбитый с толку, неуверенно заговорил Федя. — Какие же к нему дела от колхоза?
        - Ты ещё плотва, Федька, плаваешь мелко и мало что смыслишь. А Маркелыч нужный нам человек в хозяйстве. Покрышки достаёт, запасные части, стройматериал. Мало ли чего нам в колхозе не хватает! А за это, конечно, приходится и отблагодарить.
        - А разве так правильно?
        - Ну что ты, Лукич, скажешь! — повернувшись к бухгалтеру, воскликнул Фонарёв, с досадой притушив недокуренную папиросу о землю в кадушке под фикусом. — И мы ещё должны школярам все наши дела докладывать! Как хозяйствуем да почему?! Словно ревизионная комиссия явилась.
        - Такой уж народ ныне пошёл — все инспектора, все контролёры, — поддакнул бухгалтер, поглаживая выбритую голову, и посмотрел на Федю. — А этот молодой Стрешнев весь в папашу с мамашей. Те тоже всем недовольны. Кричат повсюду, требуют…
        - Они по закону требуют… — вспыхнул Федя.
        Затрезвонил телефон, и сторож, просунув в кабинет голову, сообщил, что срочно вызывают председателя колхоза. Фонарёв прошёл в соседнюю комнату. Вскоре он вернулся и строго посмотрел на Федю.
        - Вот и ещё новость… Из милиции звонили. У Сёмена шофёрские права отобрали. За ротозейство. Машину оставил без присмотра. А тебя за автохулиганство, за езду без прав, да ещё с превышением скорости, наказать требуют. Придётся в школу сообщить: пусть учителя тебе мозги вправят. — И, помедлив, он добавил: — И чтобы я тебя за рулём больше не видел — ни на машине, ни на тракторе.
        - Кузьма Егорович! — побледнел Федя. — Да я… мы тут звено… юные механизаторы…
        - Всё, всё! — отмахнулся председатель. — Разговорам конец…
        Федя выскочил на улицу. Настя еле поспевала за ним.
        - Ну чего ты, чего?.. — попыталась она успокоить Федю. — Будто председателя не знаешь. Отойдёт, забудет всё.
        Федя мрачно шагал по улице.
        Настя осторожно заговорила, что, может, они и в самом деле зря вмешались в колхозные дела и заподозрили шофёра в чём-то нехорошем.
        - А всё равно я Клепикову не верю… Какой-то он шахер-махер затеял, — буркнул Федя. — Не верю, и всё тут…
        - Но председатель же объяснил… Похоже, погорячились мы с тобой, напрасно машину угнали.
        - Угонял один я… — бросил Федя. — С тебя взятки гладки.
        - Нет, нет! — запротестовала Настя. — Раз вместе ехали, вместе и отвечать будем.
        - Обойдусь без жалельщиков, — зло сказал Федя и повернул к дому.
        Глава 21
        Вечером подгулявший Клепиков ввалился в дом к Стрешневым и накинулся на Федю с бранью:
        - Что, язва, достукался! Всё за порядками доглядываешь, по моим следам ходишь, как ищейка. А чего выходил? Пшик один!..
        Побледнев, Евдокия замахала на Семёна руками:
        - Да ты в себе?! Иди-ка водой ополоснись да проспись. Чего ты парня последними словами костишь?
        - Да ему бы ещё шею накостылять нужно! — продолжал орать Семён. — Против своих же соседей паскудничать начал… Такую свинью мне подложил! Ну кто мне теперь права вернёт, кто?
        - Паскудничать?! — обомлев, вскрикнула Евдокия и обернулась к Феде. — Чего ты опять натворил?
        - А пусть он говорит… — Федя кивнул на Семёна. — Ему про колхозное удобрение лучше знать…
        История с угнанным грузовиком вызвала немало разговоров и в школе.
        Дима Клепиков в лицах изобразил, как Стрешнев решил блеснуть своим водительским умением, угнал колхозную машину, как мчался с повышенной скоростью и как, наконец, был остановлен милиционером и доставлен в правление колхоза. Здесь ему устроили хорошую «баньку», и теперь Стрешнева до окончания школы не допустят ни к трактору, ни к автомобилю.
        В перемену Дима остановил Федю в коридоре.
        - Здорово! — сказал он. — Продемонстрировал классную езду. Можешь сдавать экзамены на водителя первого класса. А кстати, готовься к вызову на педсовет.
        - Ты откуда знаешь?
        - Что ж, думаешь, так тебе всё и спишется? Похождений у тебя набралось больше чем надо. Всю школу перебудоражил. Легко, пожалуй, не отделаешься… Хочешь, дам совет. Сходи к Кузьме Егоровичу, повинись перед ним, попроси прощения. Учителям слово дай, что исправишься.
        - А ты что хлопочешь? Да и в чём виниться-то? — удивлённо спросил Федя.
        Дима пожал плечами.
        - Ну, если не понимаешь, поступай как хочешь. Потом поздно будет…
        Узнав от Насти, почему Федя угнал колхозную машину, Варвара Степановна пошла к Звягинцеву и попросила директора вызвать к себе её дочь и Федю Стрешнева.
        - А зачем, собственно? — удивился Звягинцев. — Вопрос о Стрешневе совершенно ясен. На него уже поступила жалоба от председателя колхоза. Проступок вызывающий, непростительный. И я имею полное право наказать Стрешнева со всей строгостью.
        - Проступок действительно из ряда вон выходящий… ЧП в школьной жизни, — согласилась учительница. — Но надо же разобраться, поговорить с ребятами.
        - От Стрешнева, конечно, всего можно ожидать… — продолжал Звягинцев. — Но то, что ваша дочь оказалась с ним в одной компании, — это уже опасно. Значит, Стрешнев начинает влиять и на других учеников. Как ни печально, но, видимо, придётся наказать того и другого. В разной мере, конечно. Стрешнев совершил явно хулиганский поступок, а ваша дочь не остановила его.
        Варвара Степановна нахмурилась:
        - Если так, тогда я решительно настаиваю на вызове учеников.
        Пожав плечами, Звягинцев согласился и в этот же день вызвал к себе Стрешнева:
        - Ну, герой, докладывай: что это за очередные выкрутасы у тебя?
        Не успел Федя ничего объяснить, как в кабинет ворвалась Настя и заявила, что раз они действовали вдвоем, то и отвечать должны вместе.
        - Но ты же машину не угоняла? — спросил Алексей Маркович.
        - Если бы умела, обязательно угнала! — вырвалось у девочки.
        - Вот как… Единомышленники, значит. — Звягинцев с досадой посмотрел на Настю. — Я тебя потом позову. Нам со Стрешневым наедине поговорить надо.
        Звягинцев, заскрипев сапогами, зашагал по кабинету. Вчера вечером к нему домой заходил Фонарёв. Рассказав историю с угнанным грузовиком, он спросил, почему школа так распустила своих питомцев: ребятишки лезут не в свои дела, подхватывают и распространяют всякие нездоровые слухи, распевают на улице озорные частушки про него, руководителя колхоза. И особенно отличается молодой Стрешнев… Неужели учителя так беспомощны, что не могут прибрать учеников к рукам, навести в школе порядок. «Разберёмся, Кузьма Егорович, примем меры», — пообещал Звягинцев.
        - Ну что ж, рассказывай, — вздохнув, обратился он сейчас к Феде.
        Федя молчал.
        - Видите, Варвара Степановна, — сказал Звягинцев, — ему даже и объяснять нечего.
        - А чего объяснять?.. Вам уже, поди, доложили, — с трудом выдавил Федя. — Ну не дал и не дал свалить удобрения во двор какому-то там Маркелычу…
        - Но председатель же тебе растолковал, что Маркелыч нужный человек колхозу, — пояснил Звягинцев. — Резину достаёт, запасные части…
        - Всё равно неправильно… Зачем колхозное добро разбазаривать, его и так мало…
        - Не много ли ты на себя берёшь, Стрешнев? — нахмурился Звягинцев. — И кто тебе дал право вмешиваться в чужие дела, подвергать сомнению поступки взрослых?..
        - Почему — в чужие? — с недоумением спросил Федя. — Я ведь тоже в колхозе живу… И мать моя здесь, и отец…
        Потерев свой колючий ёжик, Звягинцев вновь прошёлся по кабинету. Да, подросток не из лёгких, за словом в карман не лезет, и его так просто к стенке не припрёшь. Видно, надо дать ему разговориться. Директор усадил Федю рядом с собой на диван, положил ему на плечо руку.
        - Послушай, Федя, что с тобой происходит? Как понять твоё поведение? Ты всех критикуешь: поссорился с Таней, недоволен порядками в школе, в колхозе. Что у тебя за настроение? Давай поговорим честно и откровенно.
        Честно и откровенно? Федя пытливо заглянул в лицо директора — никогда ещё тот так с ним не разговаривал. Это пришлось ему по душе. Ну что ж, он готов сказать всё, что думает.
        «А может, учителя хитрят, готовят мне ловушку?» — насторожился Федя. Но, кажется, нет… Взгляд у Алексея Марковича внимательный, участливый, рука его обнимает Федю за плечо, а Варвара Степановна даже кивает ему головой.
        - Честно и откровенно? По душам? — переспросил Федя, блеснув глазами.
        - Да, да, — подтвердил Звягинцев. — Можешь ничего не утаивать.
        И Федя заговорил. Заговорил торопливо, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, высказывая свои раздумья, тревоги, недоумения.
        В кабинете стояла тишина. Лицо Звягинцева окаменело, глаза прищурились, рука невольно соскользнула с Фединого плеча.
        Но Федя ничего не замечал и продолжал говорить.
        А как ведут себя некоторые учителя? Знают о непорядках в колхозе, а делают вид, что ничего не замечают. А когда ребята спрашивают их, они, вместо того чтобы объяснить, говорят: «Вы ещё школьники… Не вашего ума дело!»
        - Ну, знаешь, это уж слишком! — выдохнул Звягинцев.
        - Вот и вы, Алексей Маркович… — не унимался Федя. — Я вам когда ещё рассказал об удобрениях в овраге, а вы ничего до сих пор не выяснили. А они ведь лежат в овраге…
        - Довольно, Стрешнев! — оборвал его Звягинцев, поднимаясь с дивана.
        Встал и Федя.
        - Так вы ж сами хотели, чтоб честно и откровенно… — растерянно забормотал он.
        - Да, да… Высказался ты достаточно ясно… И по всем вопросам. Можешь идти… — холодно сказал Звягинцев и, дождавшись, когда за Федей закрылась дверь, обратился к Варваре Степановне.
        Откровенно говоря, он не ожидал такого разговора. Это уже не озорство, не хулиганство, не заскоки дерзкого, строптивого мальчишки, а целая сложившаяся система взглядов. И взглядов скверных, критиканских, почти циничных. У Стрешнева не осталось ничего святого, он не уважает ни школу, ни учителей, ни руководителей колхоза. И мальчишка с такими взглядами учится у них в школе! Нет, пока не поздно, надо принимать меры. Двух мнений здесь быть не может!..
        - Нет, почему же… — возразила Варвара Степановна. — Есть ещё и другое мнение. Я, например, всё-таки не вижу, как выражаются в суде, состава преступления.
        - То есть как? — опешил Звягинцев. — А то, что Стрешнев высказал сейчас перед нами?
        - Да, Федя наговорил много резкого и неприятного, — согласилась Варвара Степановна. — Но мы же сами вызвали его на откровенность. И если быть честными, в его словах немало справедливого. И про рапорт на слёте, и про школьную бригаду, и про непорядки в колхозе. Разве мы с вами, Алексей Маркович, не спорили об этом? А ведь от ребят ничего не скроешь. Вот оно и прорвалось. Да, кстати, о каких это удобрениях Федя вас расспрашивал?
        - Да так, очередные его фантазии… — Он не успел договорить, как в кабинет вошла Раиса Захаровна со стопкой тетрадей в руках.
        - Не помешаю? — спросила она и положила на стол одну из тетрадей. — Прелюбопытнейший документ, между прочим… Можете познакомиться.
        И преподавательница литературы пояснила, что на днях она задала девятиклассникам сочинение на свободную тему: «Наш колхоз». Написали все по-разному, но сочинение Феди Стрешнева особенно привлекает внимание.
        Звягинцев открыл тетрадь и принялся вполголоса читать. Действительно, это было не совсем обычное сочинение. На четырёх страничках крупным, размашистым почерком Федя Стрешнев писал о том, как в колхозе мало заботятся о земле, как плохо удобряют её и что даже минеральные удобрения не сумели использовать как следует, а свалили в Епишкин овраг. И хотя Фонарёв утверждает, что это только остатки, но он, Федя, сильно в этом сомневается. Дальше шли примерные подсчёты: сколько машин суперфосфата было вывезено со станции, сколько удобрений должно быть внесено под пашню, сколько могло их остаться неиспользованными. А в конце сочинения Федя даже ссылался на живых свидетелей — на Парамона Канавина с матерью и на шофёра Клепикова с сыном, которые хорошо знают, куда были свалены удобрения.
        - Интересно! И я бы сказала, что довольно доказательно, — задумчиво покачала головой Варвара Степановна.
        - Ну, знаете, это уж ни на что не похоже! — возмутился Звягинцев и ещё раз пробежал глазами Федино сочинение. Потом спросил Раису Захаровну, знают ли о нём в классе.
        - Нет, я их ещё не раздавала, не успела выставить оценок.
        - Тогда поставьте Стрешневу за содержание двойку, И объясните, что, мол, сочинение написано не на тему.
        - Почему же, собственно, двойку? — удивилась Раиса Захаровна. — Сочинение достаточно грамотное, и мысль в нём живая.
        - А лучше всего так… — продолжал Звягинцев. — В классе об этом сочинении ничего не говорите. Предайте его, так сказать, забвению. И оставьте у меня. Пусть хранится в сейфе.
        Варвара Степановна с недоумением посмотрела на директора:
        - При чём здесь сейф?
        - Ну как вы не понимаете! — развёл руками Звягинцев. — Представьте себе, в каком положении окажется школа, если это сочинение станет известно всем школьникам, а потом взрослым: ученик обвиняет колхозного руководителя. Скандал же, конфуз! Удар по престижу школы. Позор на весь район!..
        - А если Федя располагает фактами? По-моему, сигнал об удобрениях следует проверить…
        - Что, между прочим, и было сделано. И всё оказалось фантазией, чистой выдумкой. Фонарёв и Клепиков подтверждают, что удобрения были запаханы под зябь полной нормой. А этот Стрешнев помешан на подозрениях.
        - Вот вы сказали Стрешневу, что школьники не имеют права вмешиваться в чужие дела, — спокойно продолжала Варвара Степановна. — И Федя вам правильно ответил: колхозные дела ему не чужие… Он живёт здесь, всё видит, слышит, думает, тревожится. И пытается по-своему бороться против того, что ему кажется несправедливым. Борется подчас ещё неумело, по-мальчишески, но всё же борется, а не проходит мимо, не закрывает глаза, не остаётся равнодушным. А ведь это дорогие ростки, Алексей Маркович! Значит, поднимается новый гражданин, хозяин. И разве можно за это наказывать, душить эти ростки? Разве из школы должны выходить беспринципные тихони, молчальники, не имеющие своих убеждений? Нет уж, давайте ребячьи характеры не обламывать, крылья им не подрезать. Пусть школьники сами бурлят и других тревожат, пусть в жизнь вникают…
        - Так что же прикажете?! — с досадой воскликнул Звягинцев. — Похвалить Стрешнева?..
        - За озорство хвалить незачем, а прислушаться стоит, — заметила Варвара Степановна. — Сигнал об удобрениях подан серьёзный.
        - Не к лицу нам в колхозных дрязгах копаться, — поморщился Звягинцев. — У школы и своих забот по горло.
        - А колхоз, Алексей Маркович, тоже наша забота. Надо учить детей разбираться в жизни, понимать, что происходит кругом, и, главное, учить их вмешиваться в эту жизнь.
        - Думаю, что за таких вояк, как Стрешнев, нам в колхозе спасибо не скажут, — холодно заявил Звягинцев и напомнил, что на днях состоится родительское собрание. Надо заранее принимать меры, спасать положение. И после того, что Стрешнев здесь наговорил, видимо, уже нельзя ограничиться просто выговором. Он, Звягинцев, завтра же собирает педсовет и будет настаивать на исключении Стрешнева из школы на два месяца.
        - Исключить? На два месяца? — вскрикнула Раиса Захаровна.
        - Да, да. Пусть он одумается, осознает своё поведение.
        - Нет, это невозможно, — заявила Варвара Степановна. — Так ожесточить мальчишку, убить в нём веру в школу, в учителей. Я буду протестовать. И уверена, что педсовет меня поддержит…
        - Это как сказать! — усмехнулся Звягинцев.
        Потом учительница попросила у директора Федино сочинение, сказав, что она сама попробует разобраться в истории с удобрениями.
        Глава 22
        Весь день Варвару Степановну не покидала мысль о сочинении Феди Стрешнева. Расспрашивать его она не стала, но ей почему-то верилось, что Федя не мог этого выдумать: он был до щепетильности нетерпим ко всякой фальши и обману.
        Вспомнилось, как однажды Алексей Маркович давал показательный урок по географии, на котором присутствовали учителя соседних школ. Объяснив новый и довольно сложный материал, он попросил Таню Фонарёву повторить его. Но девочку опередил Федя. Не раздумывая, он довольно бойко пересказал материал и даже пополнил его новыми фактами и примерами.
        - Молодец! — с довольным видом похвалил Звягинцев. — Ты, конечно, уже заранее почитал учебник… Хорошо быть таким любознательным.
        - А Таня тоже молодец, — с невинным видом сказал Федя. — Мы с ней вместе учебник читали, вы же сами нам велели…
        Вспомнился сейчас Варваре Степановне и Федин протест против рапорта на слёте, ссора его с Таней Фонарёвой, откровенный разговор в кабинете директора. Нет, не может он написать неправду.
        Всё-таки учительница решила побеседовать с ребятами, на которых ссылался Федя. Но Дима упрямо твердил, что он ничего об удобрениях не знает, а Парамон вёл себя как-то странно и просил, чтобы его не впутывали в это дело.
        Тогда Варвара Степановна решила сама посмотреть на удобрения и попросила Федю проводить её в Епишкин овраг.
        - А что? И вы сомневаетесь?
        - Да нет… Но надо во всём разобраться. Так после уроков я жду тебя.
        - Туда не пройдёшь — снегу полно.
        - Можем на лыжах поехать, — предложила учительница.
        После уроков Федя вместе с Варварой Степановной вышли за огороды, встали на лыжи и, приминая, пушистый снег, направились к Епишкину оврагу.
        Вскоре Федя уже показывал, где лежали минеральные удобрения.
        - Но почему их так мало осталось? — растерялся он, разглядывая примятый в овраге снег и узорчатые следы колёс грузовика. — Неужели вывезли куда…
        - Выходит, что так, — вздохнула Варвара Степановна. — Не иначе, следы заметают.
        Вернувшись в деревню, она отпустила Федю и направилась к председателю колхоза. Но того дома не оказалось, и учительница решила зайти к Семёну Клепикову.
        Постучав, Варвара Степановна вошла в дом. Он был просторный, отделанный на городской лад: оштукатуренные стены покрашены масляной краской, в печь вделан котёл для отопления, под окнами ребристые калориферы.
        «Благополучно живут, всего у них в достатке», — подумала Варвара Степановна, вспомнив разговоры колхозников о том, что Клепиковы пользуются особым расположением Фонарёва.
        Был уже вечер, и вся семья Клепиковых оказалась в сборе.
        Раскрасневшаяся Марина хлопотала у печки, то и дело поднося к столу тарелку с очередной стопкой горячих, подрумяненных блинов.
        За столом, заставленным закусками и бутылками с вином, сидели Семён, Димка и трое незнакомых Варваре Степановне мужчин.
        Заметив учительницу, Димка отодвинул в сторону свой стаканчик с вином и потянул отца за рукав.
        Семён поднялся навстречу учительнице.
        - Милости просим, Варвара Степановна. Прошу вас к блинам.
        Учительница отказалась.
        - А что такое? — насторожился Семён. — Какое-нибудь дельце ко мне? Насчёт Димки? Опять он проштрафился?
        - Да нет, просто спросить вас кое о чём хотела. Но раз гости — не буду мешать.
        - А то садитесь к столу. Может, и вы рюмочку пригубите?
        - Спасибо, не охотница я, — поблагодарила учительница, направляясь к двери.
        Переглянувшись с женой, Семён вышел вслед за Варварой Степановной. Что там ни говори, а учителя редко заходят в дом просто так. Всегда у них припасён какой-нибудь неприятный разговор с родителями. А от Димки всего можно ожидать.
        Сколько раз он внушал сыну, чтобы тот не очень-то хвалился перед ребятами, какой у них ладный дом да какие дорогие вещи отец привозит из города. А может, Димка опять нацепил на руку часы, которые Семён подарил ему ко дню рождения, и весь урок хвалился ими и писал девчонкам записки, что школьные часы безбожно отстают.
        - Так о чём разговор, Варвара Степановна? — спросил Семён, выходя с ней на крыльцо.
        Учительница попросила Клепикова рассказать, как обстояло дело с внесением удобрений в третьей бригаде.
        - Да он что, Федька, с ума сошёл? — Семён с ожесточением потёр небритые щёки. — Какое-то сочинение в классе написал, Кузьму Егоровича оговорил, меня с Димкой свидетелями выставил…
        - А откуда вы о сочинении знаете? — спросила Варвара Степановна.
        - Как же не знать. Меня, как дурня, все по очереди допрашивают. То Алексей Маркович, то вот вы… А я сразу директору заявил: брехня всё это.
        - А ведь осенью с вами ещё Парамон Канавин с матерью работали, — напомнила учительница. — А они как будто другое говорят.
        - Ну, это вы зря… Зачем же им другое говорить?..
        Варвара Степановна недоверчиво покачала головой.
        - Вы что, сомневаетесь? — ухмыльнулся Семён. — Побожиться, что ли, прикажете? Но я же с малолетства безбожник… Если, конечно, желаете, могу любое слово дать…
        - Ох, Семён, легко ж вы словом бросаетесь! Подумайте, чему вы сына учите… Да, кстати, куда это удобрения из оврага подевались?
        Не моргнув глазом, Клепиков сказал, что он вывез оттуда по распоряжению Фонарёва всего лишь одну машину суперфосфата.
        - Я только что в овраге была с Федей Стрешневым… Так он говорит, что удобрений там совсем мало осталось.
        Помолчав, Клепиков сокрушённо вздохнул:
        - Ох, Варвара Степановна, одумались бы вы, пока не поздно. А то, не ровен час, поссоритесь с нашим хозяином. А у него, сами знаете, каков характерец. И защитники покрепче ваших найдутся. Как бы вам неприятностей не нажить. Не зря говорят: не плюй в колодец, пригодится воды напиться…
        - Так ведь смотря в какой колодец, — усмехнулась Варвара Степановна, — не из каждого пить захочется.
        С тяжёлым сердцем она побрела домой.
        Как же ей всё-таки поступить? Рассказать людям всё, что она знает о Фонарёве, пойти на открытую схватку с ним? А может, махнуть на всё рукой, поверить Клепикову, согласиться с директором школы, предать Федино сочинение забвению и не распутывать всю эту историю с удобрениями? Какое ей, собственно, до всего этого дело? Её забота — учить ребят биологии, химии. Говорить, чтобы они были честными и трудолюбивыми. Но разве можно на уроках учить одному, а после уроков поступать по-другому?
        Варвара Степановна даже не заметила, как ноги привели её к колхозной мастерской, к Григорию Ивановичу.
        Здесь же, в мастерской, с девятиклассниками занимался Прохор Михайлович.
        В углу стоял школьный трактор «Беларусь», вернее, один его остов: мотор, коробка передач, задний мост — всё было снято и разобрано на части. Девочки промывали детали в керосине, мальчишки что-то шабрили, клепали, растачивали.
        - Узнаёте нашего старичка? — подводя учительницу к разобранному трактору, спросил Улька Вьюрков. — Видали, как мы его распотрошили!
        - С трудом, — призналась Варвара Степановна, оглядывая остов трактора и живописно измазанное лицо школьника. — Да и тебя не узнаешь.
        - А мы теперь слесаря-ремонтники… Всё сами делаем! — похвалился Улька.
        Прохор Михайлович сказал, что ребята решили привести в порядок «Беларусь», иначе он не потянет ни плуга, ни сеялки. На очереди под навесом стояли перетащенные сюда со школьного двора сеялки, бороны, культиваторы, картофелесажалки.
        - Да, дел у нас хоть отбавляй…
        - А справитесь? — осведомилась Варвара Степановна.
        - Не впервой… Да и помощники у меня хоть куда. От дела не бегают, погонять не приходится. — И Прохор Михайлович сообщил, что ребята взялись отремонтировать к весне ещё один трактор.
        - Видите, Прохор Михайлович, а говорили, что вы не учитель, от школы отказывались, от ребят.
        - Да нет, народ они дотошный, жадный, всё на лету схватывают…
        И Стрешнев, отведя учительницу в сторону, спросил её, что случилось с Парамоном Канавиным. Сначала тот вместе со всеми ребятами рьяно взялся за ремонт трактора, а потом заявил, что будет проходить шофёрскую практику у Семёна Клепикова, и перестал ходить в мастерскую. Шофёрское дело тоже, конечно, стоящее, но почему Парамон так неожиданно переметнулся к Клепикову — это непонятно.
        - Действительно, непонятно, — согласилась Варвара Степановна.
        - Да и с моим парнем что-то случилось. Ходит сам не свой, молчит, злится на всех, — пожаловался Прохор Михайлович и спросил, правда ли, что директор школы отстранил Федю от звена механизаторов и запретил водить трактор.
        - Да, у вашего сына был довольно неприятный разговор со Звягинцевым, — призналась Варвара Степановна и рассказала Прохору Михайловичу и Григорию Ивановичу о Федином сочинении, об удобрениях в Епишкином овраге, о своей встрече с Клепиковым. — Только, к сожалению, суперфосфата в овраге совсем мало осталось. Я сегодня сама в овраг ходила. Должно быть, Фонарёв вывез его куда-нибудь.
        - Вот они, какие дела на белом свете… — нахмурился Прохор Михайлович. — А Федька-то мой, видать, глубоко копнул, под самый корень. Доколе же, Григорий Иванович, мы такое терпеть будем? Вызвались урожай поднимать, а землю на голодном пайке держим! Фонарёв же всё успехами хвалится, перед начальством пыжится. А где они, эти успехи? Всё больше на бумаге да на словах. А лжа — она, как ржа, душу людям разъедает…
        - Да, — согласился Григорий Иванович. — Немало у нас в колхозе обмана да вранья развелось… Мы уже на парткоме говорили с Фонарёвым, предупреждали его, а он всё старую линию гнёт. Конечно, Фонарёва с дружками так просто за руку не схватишь, но схватить нужно.
        - Вот и я так думаю, — сказала Варвара Степановна.
        Глава 23
        Родительское собрание состоялось в воскресенье. Приглашения были разосланы заранее, ученики не раз напоминали отцам и матерям о дне собрания, и те съехались в школу почти из всех окружающих деревень.
        Из соседнего колхоза «Коммунар» во главе с председателем Просековым явилась целая делегация колхозников. Они пригнали колёсный трактор, хотя и не новый, но отремонтированный на совесть.
        Трактор проложил на школьном дворе широкие рубчатые колеи и остановился около сарая.
        - А ну, где здесь ваши трактористы? — обратился к учителям и ребятам Просеков. — Получай технику. Можете опробовать.
        Первым к машине бросился Федя Стрешнев.
        Но Звягинцев, переглянувшись с Фонарёвым, поднял руку:
        - Стрешнев! Тебя ведь предупреждали.
        Федя отошёл в сторону. Значит, откровенность перед учителями не прошла ему даром. Но всё-таки что же решил директор? Время шло, а Федя ничего толком не знал. Слухи ходили разные: одни говорили, что ему понизят оценку за поведение, другие — объявят выговор, третьи — исключат из школы. Но никакого приказа в школе пока не появлялось.
        Федя не раз допытывался у Насти, что говорят между собой учителя.
        - Молчат… при мне молчат, — призналась Настя. — Но по всему вижу, что-то произошло…
        Сейчас Просеков с недоумением взглянул на директора школы.
        - А мы думали, как поторжественнее трактор вручить… Что у вас тут произошло?
        Нахмурившись, Звягинцев объяснил, что Стрешнев провинился и лишён права сидеть за рулём. Потом позвал Ульку с Сашей и велел им загнать трактор в сарай.
        Родители собрались в школьном зале и разместились на скамейке и стульях, а кому не хватило места, те втиснулись за парты.
        Председателем собрания избрали Григория Ивановича.
        Окинув взглядом зал, он заметил в задних рядах школьников и попросил их выйти — разговор пойдёт только между взрослыми.
        Ребята неохотно покинули собрание.
        Варвара Степановна принялась докладывать о планах школьной бригады. Сейчас ребята ухаживают за утками на ферме, ремонтируют машины, а с весны начнут работать в поле, выращивать пшеницу, картофель, сахарную свёклу. Они уже разбились на звенья, составили свои рабочие планы, изучают агротехнику, химию, машины. Готовить юных механизаторов в бригаде взялся Прохор Михайлович Стрешнев. Словом, жизнь бригады должна пойти совсем иначе, чем в прошлые годы. Теперь школьники будут по-настоящему изучать землю, сами пахать, сеять, выращивать урожай, применять в поле только передовую агротехнику и машинную обработку.
        Родители горячо поддержали Варвару Степановну и решили просить правление колхоза выделить школьной бригаде необходимые машины, семена, удобрения и свой земельный участок.
        После всех выступил Просеков. Он сказал, что, кроме трактора, колхоз «Коммунар» передаёт школе ещё и оборудование агрохимической лаборатории. Пусть ребята изучают агрохимию не только на уроках, но и выйдут в поле, исследуют землю и составят почвенные карты земельных угодий.
        - По силам ли такое школьникам будет? — выразил сомнение Кузьма Егорович.
        - Вы их всё ещё несмышлёными считаете, а они, как в сказке про горошину, пол пробили и в потолок упираются, — сказал Григорий Иванович. — Вот хотя бы с машинами… Позавидовать можно, как ребята ремонт проводят. И с утками у них неплохо получается…
        - Бригада бригадой, а только чтобы школьники не очень самоуправничали да вольничали. — Кузьма Егорович покосился на учителей. — Вот вы нам и доложите, кому из ребят землю доверите, машины? Отбирать строго надо, чтобы порядок уважали, команды умели слушать, а то посадите на трактор такого ветрогона, как молодой Стрешнев, он и пойдёт всякие коленца выкидывать…
        - Какие же такие коленца? — привстав со скамьи, сдержанно спросил Прохор Михайлович. — Это с грузовиком, что ли?
        - Вот именно, — ухмыльнулся Фонарёв. — Вконец распустился твой наследничек.
        - Вы, Кузьма Егорович, не беспокойтесь… — вполголоса сказал Звягинцев. — Стрешнева мы пока к трактору не допустим. И наказание он понесёт…
        - Подождите, Алексей Маркович, — перебила его Варвара Степановна. — Послушаем прежде…
        - Да в чём дело? Что за коленца? — раздались голоса родителей. — Может, всё-таки объясните?
        Пришлось председателю коротко рассказать о том, как Федя Стрешнев самовольно угнал грузовик с удобрениями, как сорвал важное колхозное дело, как из-за него отобрали шофёрские права у Семёна Клепикова.
        - Ну и правильно, что угнал! — вырвалось у Прохора Михайловича. — Да Федьке спасибо сказать надо, что он удобрения на сторону увезти не дал… Хватит тебе их транжирить!
        - Это кто транжирит? — переспросил Фонарёв и, обернувшись к Григорию Ивановичу, потребовал, чтобы тот не позволял этому критикану Стрешневу уводить собрание в сторону, сбивать людей с толку.
        - Ничего, ничего, пусть люди выговорятся, — остановил его Григорий Иванович. — Значит, накипело у них.
        - Что же это, граждане? — взмолился Прохор Михайлович, обращаясь к собранию. — Теперь нам и слова не скажи. Как чуть не в бровь, а в глаз, так уж и ярлык клеят…
        И собрание словно прорвало… Забыв, что они не у себя в бригаде, а в школе, колхозники заговорили о своих делах. И что это за порядки в артели? Земля тощает, а навоз и минеральные удобрения гонят куда-то на сторону. А разве это не транжирство!
        И вообще как ведётся артельное хозяйство? Почему Фонарёв распорядился запахать все клевера и оставил скот без кормов? Родники прошумели на весь район, что в два раза перевыполнят план по сдаче мяса, а под нож пустили тощих, малорослых телят, которым бы ещё расти да расти.
        Не за горами весна, сев, а в колхозе до сих пор не отсортированы семена. И неизвестно ещё, хватит ли семян, не придётся ли, как обычно, просить ссуду у государства. И почему председатель молчит обо всём этом, ни о чём не расскажет людям, не посоветуется…
        - Да вы что, граждане? — развёл руками бухгалтер Иван Лукич. — О чём у нас собрание, собственно? О школьных делах или о Кузьме Егоровиче? Будто мы отчёт о его работе обсуждаем…
        - Да, да, давайте закругляться! — закричали приятели Фонарёва.
        - Председатель и без нас отчитается где положено…
        - Обязательно отчитается, — подтвердил Григорий Иванович. — Люди обо всём знать хотят. Но не вредно и сейчас кое-что выяснить. — Он кивнул учительнице. — Слово просит Варвара Степановна.
        - Собрание, конечно, о школе, — поднимаясь, негромко заговорила учительница. — Но и о родителях поговорить не мешает. Ведь это наше общее дело — ребят воспитывать. Вот вы, отцы и матери, чаще всего интересуётесь, как ваши дети учатся, какие у них отметки, успеваемость. А вот о том, какими растут ваши ребята, кто из них смел, честен, как в жизнь вникает, а кто труслив, ленив, прячется от всего — об этом вы почти не спрашиваете. Да и на себя редко оглядываетесь — как вы живёте, чему у вас ребята поучиться могут. А они не за каменной стеной живут, не за семью замками, а среди нас с вами и всё видят, понимают, всё жадно в себя впитывают и, конечно, ответа требуют: где тут доброе, светлое, а где старое, худое, с гнилью да червоточинкой?
        - Вы бы не отвлекались, Варвара Степановна… — заметил Звягинцев. — Поближе к делу…
        - Да, да… Я как раз и хочу об этом деле с родителями посоветоваться. — Учительница достала из папки ученическую тетрадь и помахала ею в воздухе. — Один из наших школьников написал вот это сочинение — о том, что увидел вокруг себя в колхозе, в жизни взрослых. И написал в полной уверенности, что он прав. Так как же поступить нам, учителям, — отмахнуться от такого сочинения, скрыть его или выяснить всё до конца?
        - Да о чём сочинение-то? — нетерпеливо спросил кто-то из родителей.
        - Сочинение небольшое. Если разрешите, я прочту его вслух, — сказала Варвара Степановна.
        - Позвольте, к чему это? — шепнул ей Звягинцев.
        - А что ж, послушаем, — раздались голоса.
        Не обращая внимания на знаки Звягинцева, Варвара Степановна принялась читать сочинение.
        С первых же строк оно вызвало живой интерес собрания. Когда речь зашла о проданном на сторону навозе, о брошенных под снегом машинах, раздались восклицания, что этот глазастый сочинитель как в воду смотрел.
        - Горазд писака, горазд! Даёт жару, хорошую баньку устроил!
        Но вот Варвара Степановна дошла до того места, где описывалось, как школьники нашли в Епишкином овраге целый клад минеральных удобрений.
        Собрание притихло. Все обернулись к Кузьме Егоровичу. Тот сидел окаменевший и не сводил глаз с Варвары Степановны.
        - Вы с ума сошли… Немедленно прекратите! — ожесточенно шепнул Звягинцев, наклоняясь к плечу учительницы, и той показалось, что он вот-вот выхватит у неё из рук тетрадку.
        Варвара Степановна даже отклонилась немного в сторону и торопливо дочитала сочинение до конца.
        - «…А теперь я догадываюсь, почему это произошло. Председатель колхоза Фонарёв в химию не верит, землю не любит, и минеральные удобрения для него одна морока. Вот он и разделался с ними по-своему. Со станции удобрения вывез, а в землю их внести то ли не захотел, то ли не успел. Дал команду, их и свалили в Епишкин овраг».
        - Вот так сочинение! — раздались голоса.
        - А мы в газете другое читали!
        - Ты бы объяснил, председатель!
        - Вы что, Варвара Степановна! — с трудом поднимаясь из-за тесной парты, глухо спросил Фонарёв. — Облаву на меня затеяли? Ловушки расставляете? Что это за писанина такая? Кто намаракал?
        Немного помедлив, Варвара Степановна сказала, что сочинение написал Федя Стрешнев.
        - Опять Федька! — ахнул Фонарёв. — Тогда оно и понятно. От кого-кого, а от Стрешневых добра не жди. А вы, значит, ребячьи сплетни подхватываете. Опозорить меня задумали. Хороши ж вы, учителя-наставники!..
        - Учителя, Кузьма Егорович, здесь ни при чём, — поспешил вмешаться Звягинцев. — Сочинение Стрешнева — чистая выдумка, и оно было предано забвению. И Варвара Степановна не имела никакого права его оглашать.
        - Право у меня, пожалуй, было, — сказала учительница. — Школьник хочет установить правду, он её выстрадал, перетерпел из-за неё немало неприятностей и всё-таки убеждён, что прав. И я не могу ему не верить…
        - Та-ак… — насмешливо процедил Фонарёв. — Школьнику, значит, верите, а мне, хозяину колхоза, нет. Интересная петрушка получается. А только у меня, между прочим, живые свидетели есть… — Вытянув шею, он оглядел собрание. — Эй, Клепиков, ты здесь? Скажи-ка людям, как дело было…
        - Подтверждаю, — отозвался Семён, поднимаясь с задней парты. — Удобрения внесли как положено… полной нормой. А то, что школьники в овраге нашли, — так это всего лишь остатки. Из-за дождей не успели запахать. Ребята же не разобрались, шум подняли. Можете об этом и у моего Димки спросить, и у Василисы с сыном — они вместе со мной осенью суперфосфат в поле возили. Не так ли, Васёна? — обратился он к Канавиной, стоявшей у двери среди колхозниц.
        - Чего уж там… так оно и было, — еле слышно выговорила Василиса и поспешно скрылась за спинами женщин..
        - И я, как бухгалтер, свидетельствую, — сказал Иван Лукич. — У меня во всех документах записано, что удобрения в дело пошли.
        - Ну?.. Что теперь скажете? — спросил Фонарёв, обернувшись к Варваре Степановне.
        Учительница в растерянности молчала.
        Вот уж не думала она, что у Фонарёва окажется столько защитников.
        Но дело даже не в удобрениях. В конце концов их можно использовать и весной. Дело в другом. Как это сказал Прохор Михайлович: «Лжа — она, как ржа, душу людям разъедает». И эта ложь, как видно, уже затронула не одну душу. Выступила с хвалебным рапортом на слёте Таня Фонарёва. Вовсю подхалимничает перед председателем забывший про совесть Семён Клепиков. Непонятно, почему покривила душой тихая, забитая Василиса Канавина.
        - Ох, Кузьма Егорович, — заговорила наконец Варвара Степановна, — много же вы людей попутали! И хоть бы о ребятах подумали…
        Собрание вновь зашумело. Фонарёва поддержали близкие ему люди, приятели и родственники. Разве не ясно, что учительница облыжно оговорила председателя, оскорбила уважаемого человека.
        - Можно и проверить… — сказал Прохор Михайлович. — Мы же хозяева артели, и всё в наших руках.
        - Будьте свидетелями, граждане, — обратился Фонарёв к собранию. — Я этого дела так не оставлю. Клеветать на себя не позволю.
        - И мы не оставим, — поднялся Григорий Иванович. — И не кричите вы на Варвару Степановну… Она против совести не пойдёт. — И он предложил перенести этот вопрос на общее собрание членов артели, где избрать из колхозников комиссию и поручить ей разобраться с удобрениями.
        Глава 24
        В деревне новости не задерживаются. Они шагают по улице на длинных ногах, перемахивают через плетни и заборы, заглядывают в каждую избу.
        На другое утро по всем Родникам прошёл слух, что Варвара Степановна выступила на родительском собрании против председателя колхоза, и тот во всеуслышание назвал её кляузницей и сплетницей.
        В деревне начались толки и пересуды. Одни говорили, что давно бы пора высказать Фонарёву в глаза всё то, что накипело у людей на душе, и честь и хвала учительнице, что она не побоялась поднять голос против Фонарёва. Другие, ухмыляясь, замечали, что наговорила учительница много, а доказать ничего не могла. За такое и отвечать придётся.
        Самые осторожные многозначительно покачивали головой:
        - Зря учительница с Фонарёвым схватилась…
        Узнав о событиях на родительском собрании, Федя сразу пошёл к Канавиным.
        Парамон вместе с братишками и сестрёнкой сидел за столом, завтракал. Запивая дымящуюся картошку холодным молоком, он читал газету.
        - Слышь, Парамон!.. — не снимая шапки, торопливо заговорил от порога Федя. — О вчерашнем собрании знаешь?
        Василиса, хлопотавшая у печки, высунулась из кухни и настороженно покосилась на Федю:
        - Ты что, Федька, как бомба врываешься? Хоть бы шапку снял да ноги обмахнул.
        Федя сорвал шапку, притопнул сапогами, но за веником нагибаться не стал.
        - Тётя Васёна, я и к вам… Вы что же вчера на собрании наговорили? Почему Клепикова поддержали? Мы, мол, с Парамоном ничего не знаем, ничего не видели… А разве это так? — Федя обернулся к приятелю. — Ты почему молчишь?
        Не отрывая глаз от газеты, Парамон продолжал есть.
        - Зачем мне знать… Я на собрании не был, — буркнул он.
        - Да ты что? — вспыхнув, Федя выхватил у Парамона из-под носа газету. — Ты же насчёт удобрений всё знаешь. Я думал, если нужно, и свидетелями вдвоём выступим. Клепиковы, конечно, подлипалы фонарёвские, с них взятки гладки. Ну, а с тобой что случилось?
        Парамон украдкой взглянул на мать и уткнулся в миску с картошкой.
        - Вот что, Федька… Ты на Парамона не нукай — не запрягал ещё, — еле сдерживая себя, заговорила Василиса. — Ни в какие свидетели мы не пойдём — ни он, ни я. Не нашего это ума дело — разбираться, кто там чего натворил.
        - Как же так? Ведь Варвара Степановна поверила нам… За правду вступилась… — удивился Федя. — А теперь её склочницей назвали…
        - Была ей охота во всякие дрязги встревать! Кто её просил?
        - Эх вы… люди! — Федя растерянно поглядел на мать с сыном и выскочил из избы.
        Как же так? Был Парамон парень как парень. Правда, угрюмый, недоверчивый, злой, но честный и смелый, душой не кривил, умел говорить в глаза людям самую неприятную правду, а тут почему-то испугался.
        «Задобрили их, что ли, Канавиных?» — с недоумением думал Федя, шагая по улице.
        У заледеневшего, словно облитого глазурью, колодца Настя качала воду. Скрипела несмазанная качалка, надсадно чавкал насос, вода по жёлобу текла тонкой струйкой.
        - Давай я покачаю! — предложил Федя.
        Настя отошла и принялась дуть на замёрзшие руки.
        - А что Варвара Степановна собирается делать? — спросил Федя.
        - Пока ничего… Знаю только, что в колхозе переполох начался…
        И, помолчав, Настя рассказала, что рано утром к ним на квартиру прибежала разъярённая Марина Клепикова и кричала на мать, как на базаре, — не смейте, мол, на председателя клеветать, не втягивайте в это дело её мужа и сына.
        Она вздохнула и отвернулась.
        - Да ты что? — насторожился Федя. — Не веришь мне? Думаешь, сочинение зря написал?
        - Не думаю. А только подтвердить некому. Один ты остался да моя мать. Даже твой дружок Парамон и тот помалкивает.
        - Да, фонарёвская машина заработала, её, видно, хорошо смазали, — вслух подумал Федя. — Я и сам не пойму: то ли председатель запугал Канавиных, то ли подкупил чем… — И он принялся уверять, что всё равно они это дело распутают.
        - Хорошо бы… — грустно сказала Настя. — Только как вот мама в школе будет работать… Сколько разговоров о ней пошло.
        Федя подхватил вёдра и, расплёскивая воду, потащил их к дому Ведерниковых.
        В это же утро, перед началом занятий, Дима Клепиков забежал к Фонарёвым.
        Кузьма Егорович был уже на работе, бабушка Фёкла хлопотала у печки, Таня укладывала в портфель тетрадки и учебники.
        - Слыхала, что наша Варвара отчубучила, — оживленно затараторил Дима; ему нравилось запросто, в любое время, заходить в дом к Фонарёвым и первым сообщать Тане деревенские и школьные новости.
        - Знаю, можешь не рассказывать, — сухо перебила его Таня.
        - Нет, ты только послушай, — Дима уже не мог остановиться, — ребята с собрания ушли, а я остался до конца… Варвара Федькино сочинение зачитала, потом целую речь произнесла. Ну… и шлёпнулась в лужу. Свидетелей-то никого, все против неё. Зато теперь разговоров в деревне… У каждого колодца митинг…
        Таня продолжала молча собирать учебники.
        - Хороша ж учительша, — продолжал Дима. — Ребятишек на взрослых науськивает, смуту меж людей сеет. Теперь это дело Варваре аукнется. — Он кинул взгляд на стенные часы и заторопил Таню в школу.
        Девочка отвела глаза в сторону.
        - Ты иди, я догоню.
        С недоумением пожав плечами, Дима хлопнул дверью. Таня ещё немного посидела около стола, потом вышла на улицу. Но Диму догонять не стала, а сразу же выбралась на шоссе, где было меньше пешеходов. В это утро ей ни с кем не хотелось ни встречаться, ни разговаривать. Просто хотелось побыть одной.
        Что ж в самом деле происходит?
        Вчера вечером, когда Таня легла в постель, отец вернулся с собрания мрачнее тучи. Считая, что дочь уже спит, он, не стесняясь в выражениях, принялся ругать Варвару Степановну, которая вмешивается не в свои дела и настраивает против него детей и взрослых.
        Верные люди, конечно, не дадут Кузьму Егоровича в обиду, но жить рядом с человеком, который подсиживает тебя на каждом шагу, радости мало. Нет, он не может больше терпеть около себя эту кляузницу!
        Отец до того разошёлся, что бабушка Фёкла кивнула на перегородку:
        - Ты бы остыл, Кузя. Татьяна может услышать. А ей ещё в школу ходить… Как же она у такой учительницы учиться будет?
        - А пусть… Пусть слышит, может, таким, как Варвара, и не место в школе, — продолжал шуметь отец.
        - А может, ты зря учительницу поносишь… Она человек с совестью, зря никого не оговорит, ты лучше на себя оглянись, может, тебе повиниться не мешает.
        - Да ты что, мамаша! — взорвался Кузьма Егорович. — Тоже всяких разговоров наслушалась! — И он, хлопнув дверью, на весь вечер ушёл куда-то из дому.
        «Как же так? — раздумывала Таня. — Почему отец и Варвара Степановна дошли до открытой схватки? Почему учительница поддерживает Федю? Значит, она уверена в том, что права и не может больше молчать».
        Школа встретила Таню обычным гулом и шумом — до уроков оставалось ещё минут десять. Чтобы ни с кем не встречаться, она решила пройти в свой класс. Но там уже было полно ребят. Приперев к подоконнику Диму и Зою Стригалёву, они о чём-то азартно спорили. То и дело слышались имена Таниного отца и учительницы.
        «И здесь уже знают…» — Таня зябко поёжилась и прислонилась к стене. Её не заметили.
        - Нечего было Варваре Федькину ерунду подхватывать, — услышала она голос Клепикова.
        - А ну… что ты сказал? — расталкивая ребят, грозно спросил Федя.
        - А то, что слышал. Никто тебя с учительницей не поддерживает… — Димка кивнул на вошедшего в класс Парамона. — Вот хоть его спроси…
        Федя шагнул навстречу Парамону, но тот, отведя глаза, обошёл его и сел на свою парту в заднем ряду.
        - Оставь ты их, не связывайся! — Саша ухватил Федю за руку и отвёл в сторону.
        - Имей в виду, Клепиков, — с угрожающим видом подступил к Димке взъерошенный Улька, — если про Варвару Степановну ещё раз такое брякнешь…
        - А что будет? — ухмыльнулся Димка. — Драться полезете… Десять на одного.
        - Драться не драться, а язычок мы тебе укоротим… — хмуро заметил Саша и обернулся к ребятам. — Давайте так сделаем. О вчерашнем собрании при Варваре Степановне никаких разговоров. Ни одного вопроса… Понятно?
        - Будто ничего не случилось, — подхватил Улька и, услышав звонок, пошёл к своей парте.
        В класс вошла Варвара Степановна. Как всегда, она была нетороплива, внешне спокойна, волосы, по обыкновению, гладко зачёсаны назад, костюм аккуратно отутюжен.
        Да и урок начался как обычно. Ребята дружно встали, поприветствовали учительницу, потом разложили на партах тетради и учебники.
        О вчерашнем собрании никто ничего не спрашивал, но по пристальным взглядам учеников, по тому, как они внимательно слушали её, Варвара Степановна поняла, что ребята знают всё.
        У Феди Стрешнева это было откровенно написано на лице. Он смотрел на неё с такой тревогой и ожиданием, так хотел её о чём-то спросить, что Варвара Степановна старалась пореже встречаться с ним взглядом.
        Знала, видимо, обо всём и Таня. Но она сидела ко всему безучастная, опустив глаза, втянув голову в плечи, и, не читая, прятала в карман записки, которые ей то и дело подбрасывал с задней парты Дима.
        «Понимаю… Я причинила тебе большое горе… — хотелось сказать Варваре Степановне. — Но иначе я поступить не могла».
        И, желая вывести девочку из оцепенения, она попросила её ответить домашнее задание по химии.
        Таня поднялась из-за парты и, помолчав, глухо выдавила, что урока она не приготовила.
        - И я не приготовил, — с готовностью поддержал её Дима. — Времени не хватило… Вчера взрослые такое собрание закатили…. Разве можно было не послушать!..
        Ученики зашумели.
        Варвара Степановна внутренне вздрогнула. Что это? Озорство, вызов ей?
        - Между прочим, — сдержанно заметила учительница, — разговор вчера происходил между взрослыми. И вам подслушивать было незачем…
        - А мы не подслушивали, — сказал Саша. — Как Григорий Иванович предупредил, так все и ушли. — И он сердито посмотрел на Диму. — Тебе кто дал право за всех говорить?
        - И уроки мы приготовили! — выкрикнул Улька, и в ту же минуту в классе поднялось несколько рук.
        Варвара Степановна спросила одного ученика, другого, третьего… Отвечали ребята как всегда, но подчеркнуто старательно, и даже те, кто явно не подготовил урока, никак не хотел показать этого.
        На душе отлегло — значит, тревога оказалась напрасной, и Варваре Степановне неудержимо захотелось рассказать ребятам о своей вчерашней схватке с Фонарёвым. Они ведь всегда понимали её и верили ей. Поверят, наверное, и сейчас. Но пока она не докажет своей правоты взрослым, нельзя выносить этого на ребячий суд. И она сдержалась.
        Урок шёл своим чередом.
        Глава 25
        Из колхоза «Коммунар» в школу привезли оборудование агрохимической лаборатории. В небольшую комнату, где раньше помещалась школьная кладовая, ребята осторожно внесли приборы для анализа образцов почв, термостаты, ящики с колбами и пробирками, бутыли с химическими реактивами. Всё это расставили на стеллажах и столах. На двери повесили дощечку с надписью: «Агрохимлаборатория».
        Варвара Степановна сказала, что наступило время заняться составлением почвенных карт, чтобы хорошо знать, каких и сколько удобрений надо вносить в землю. Изучить землю и минеральные удобрения поможет им новый предмет, который сейчас вводится в школе, — агрохимия. Занятия будут проходить два раза в неделю, и, главным образом, практические — в лаборатории и в поле.
        Для начала решили исследовать землю на Ерёминой пустоши.
        На другой день Варвара Степановна с членами школьной бригады отправилась на лыжах на пустошь и показала, как надо брать почвенные пробы.
        День выдался ясный, солнечный, на пригорках проступили первые проталины, посеревшие крупчатые сугробы казались соляными горами. В перелесках вокруг пней и стволов деревьев вытаивали воронки. Засеребрились белыми барашками цветочных почек лесные ивы и вербы.
        Ребята вырубили в мёрзлой земле пять ямок. Почву из этих ямок нужно было смешать вместе и взять полкилограмма — так полагалось по инструкции. Землю аккуратно завернули в газетный кулёк и, положив в рюкзак, двинулись дальше.
        Саша Осокин, которого ребята избрали главным агрохимиком школьной бригады, распределил учеников по разным участкам Ерёминой пустоши. Федю он направил с Таней взять пробы с дальнего края пустоши, что граничил с полями соседнего колхоза.
        Вздрогнув от неожиданности, Таня сказала, что она хотела бы пойти с кем-нибудь из девчат.
        - Шагай, шагай, — распорядился Саша. — Проб надо побольше набрать, а без ребят вам их не дотащить.
        Таня заскользила на лыжах вслед за Федей. Вот уже давно она не разговаривала с ним… Так не думает ли Сашка, что теперь она подобреет и обо всём забудет.
        «Всё равно разговаривать не стану, — подумала Таня. — Одна буду работать».
        За день Федя с Таней избороздили на лыжах всю заснеженную окраину пустоши, разгребали лопатами талый снег, наполняли кулёчки почвенными пробами и складывали их в рюкзаки.
        Потом, когда рюкзаки отяжелели от груза, они направились к дому.
        Лыжня вилась кочковатой низиной мимо чёрного ольшаника и голых кустарников, пока не свернула к придорожным посадкам. Ветер посвистывал между редкими деревьями, небо было по-прежнему чистым, безоблачным, начинало морозить.
        Шли молча. Таня горбилась под тяжёлой ношей, и Федя, не выдержав, догнал её и потребовал переложить пробы в его мешок.
        - Скажи на милость, — усмехнулась Таня. — Стрешнев рыцарем заделался! С чего бы это?
        Тогда Федя почти насильно переложил кулёчки с почвенными пробами из Таниного рюкзака в свой.
        - Вот ты как действуешь… Каким был, таким…
        - А вот ты такой не осталась, — перебил её Федя и тут же поправился — Не во всём, конечно, но кое в чём изменилась. Здорово у тебя с утятами получилось…
        - Как получилось, так и получилось, — сухо ответила Таня, делая вид, что не желает разговаривать об этом, хотя с утятами у девчат действительно получилось неплохо.
        За два с лишним месяца жизни на ферме их подопечные превратились в дородных белоснежных уток. Часть уток колхоз оставил на племя, а остальных отвёз в город на мясокомбинат. Фонарёв был доволен — колхоз с честью выполнил план по сдаче мяса. Он вновь объявил школьной бригаде благодарность и выдал девчатам премии.
        - Вообще-то вы здорово поработали! — сказал Федя. — Ребята очень это одобряют.
        - Подумаешь, какие судьи милостивые! — фыркнула Таня, — Ты лучше о себе скажи. Говорят, тебя на месяц из школы отчислят. Что делать будешь?
        - Хоть на два, — насупился Федя. — А это правда, что папаша твой Варвару Степановну из школы собирается выжить?
        - Откуда мне знать?
        - Так вот, имей в виду… Варвара на собрании правильно выступила… И мы её в обиду не дадим. — С силой оттолкнувшись палками, Федя прибавил шагу.
        До Родников осталось километра три. Неожиданно Федя заметил на снегу чьи-то следы, ведущие от дороги к лесу. Было похоже, что это пробивался великан лось, глубоко проваливаясь в сугробы.
        - Хочешь сохатого посмотреть? — предложил Федя.
        - Откуда ему быть? — не поверила Таня.
        - Из заповедника иногда заходят… Пойдём по следу. — Федя свернул с лыжни и, держась лосиных следов, направился к лесу.
        Не успел он углубиться в лес, как услыхал протяжный не то стон, не то вздох.
        - Кажется, близко… Иди сюда! — позвал Федя.
        Он дождался, когда Таня подошла, раздвинул кусты и удивлённо свистнул. Под разлапистой елкой на примятом валежнике лежала рыжая корова и старательно облизывала крупного и такого же огненно-рыжего, как и она сама, телёнка.
        - Вот так сохатый! — фыркнула Таня.
        Федя подошёл ближе к корове.
        На широком лбу он приметил белую звездочку, похожую на кусок заячьей шкурки.
        - Таня! — закричал Федя. — Это ж наша Лыска… Смотри, какого она здоровяка принесла!
        - Ну и что? — без особого интереса отозвалась Таня. — Лыска так Лыска. Вот как она сюда попала?
        - А я, пожалуй, догадываюсь…
        И Федя рассказал, что Лыска у них на ферме хоть и первая удойница, но с большим норовом и причудами. Как только приближается время отёла, она покидает стойло и уходит куда-нибудь в лес. А доярки её ищут по целой неделе.
        - Что ж делать-то? — спросила озадаченная Таня.
        - На ферму гнать надо. — Федя взял на руки мокрого, дрожащего телёнка и позвал за собой Лыску.
        Корова повернула голову и жалобно замычала. Потом с трудом поднялась, но с первых же шагов по брюхо провалилась в снег.
        - Обессилела. Не дойти ей, — решил Федя и подложил телёнка обратно к корове.
        - Пошли тогда домой скорее, — предложила Таня. — Скажем про Лыску дояркам.
        - Нет, так не годится. Ты вот что… Давай-ка ходом в колхоз. Пусть грузовик высылают. А я подежурю здесь. Как бы телёнка морозом не прихватило…
        Таня пошла к Родникам. Мороз крепчал, но от быстрой ходьбы на лыжах ей вскоре стало жарко. Прошло не менее часа, пока Таня добралась до дома.
        - Откуда такая запаренная? Словно гнались за тобой… — удивился отец.
        Таня рассказала про отелившуюся в лесу корову Лыску, про Федю Стрешнева…
        Отец с удивлением спросил, с какой это стати дочь оказалась со Стрешневым в лесу. Таня объяснила.
        - Я же говорил учительнице — бросовая там земля, негодная. И незачем с ней связываться! — нахмурился отец.
        Таня попросила у отца машину.
        - И не выдумывай! — отмахнулся отец. — Никуда наша Лыска не убегала. На ферме она, сам недавно видел.
        Таня оторопела. Неужели Федя ошибся? Но он теперь ни за что не отступится, чья бы ни была эта корова — родниковская или соседнего колхоза. Значит, всё равно надо высылать грузовую машину.
        - Экая ты добренькая! Соседи ротозейничают, корову упустили, а мы их выручай. Нет уж, уволь. Да и нету у меня машины — в отъезде она.
        Таня с недоумением покосилась на отца — значит, не зря говорят, что у него снега зимой не выпросишь.
        - Тогда хоть подводу разреши взять, — попросила Таня. — Ведь мороз на улице, а Федя там ждёт…
        - Тоже мне радетель за чужое добро! — нахмурился отец и велел дочери сходить к Стрешневым и предупредить Федькиных отца с матерью.
        Пусть Прохор запряжёт подводу и срочно едет за парнем, пока тот не поморозился. А с коровой чтоб они не связывались, пусть о ней хозяева думают.
        Таня вышла из дома. Но с какими же глазами заявится она к Стрешневым? И что она должна сказать дяде Прохору? Что её отец не разрешает спасать чужую корову с телёнком? Нет, у Тани на это язык не повернется.
        Лучше она сама возьмёт на конюшне подводу и поедет за Федей. А там видно будет. Может, они и корову с телёнком сумеют погрузить на подводу. Надо только побольше ребят позвать на помощь.
        Таня решила начать с Димки.
        Подойдя к дому Клепиковых, она заметила, что у них в переулке стоит грузовая машина — Семён частенько оставлял её на ночь около двора.
        «Вот как… и про машину соврал. Совсем она не в отъезде», — с неприязнью подумала Таня про отца.
        Первой её мыслью было вернуться домой и сказать об этом отцу. Интересно, что он ответит?
        Но Таня вспомнила про Федю, про Лыску в лесу и поспешила к Клепиковым.
        - Дядя Семён, заводите машину… Отец приказал.
        - Это на ночь глядя-то? — удивился Клепиков.
        - Срочное дело. Там в лесу корова отелилась… Спасать надо. — Потом Таня кивнула Димке и позвала его собирать ребят.
        Семён с недовольным видом принялся одеваться.
        Через четверть часа грузовик с ребятами вышел из Родников.
        А ещё через час машина привезла укрытых брезентом корову с телёнком на ферму.
        - Вот, принимайте Лыску, да ещё с потомством, — сказал Федя. — Мы их в лесу нашли.
        Евдокия Стрешнева, закончив дойку, поднялась со скамеечки и с недоумением посмотрела на ребят:
        - Да нет… Вы что-то путаете. Наши коровы все на месте. И Лыска на месте. Да и телиться ей ещё рано. — Доярка с нежностью погладила по шее крупную рыжую корову с белой звёздочкой на лбу, потом посмотрела на «Лыску», привезённую ребятами. — И впрямь вылитая Лыска, как сестра родная…
        - Не иначе, как из соседнего колхоза корова… Из «Коммунара», — сказала Марина Клепикова.
        К машине подошёл Фонарёв, заглянул в кузов и спросил Клепикова, кто ему позволил возить чужих коров.
        - Так вы же сами распорядились… Вот через неё, через дочку.
        - Что? Когда это я распорядился? — удивился председатель и в упор посмотрел на Таню.
        Но та твёрдо выдержала его взгляд. Крякнув, Кузьма Егорович обернулся к Феде, который, чтоб отогреть замёрзшие ноги, пританцовывал около машины.
        - Ты всех перебаламутил? Срочное дело — машину ему подай. А сам своей коровы от чужой отличить не может…
        Федя растерянно пожал плечами и принялся вытаскивать из кузова машины рюкзаки с пробами почв.
        - Ну и что? — вступилась за него Таня. — Ну пусть и чужая… Мы у неё паспорта не спрашивали. А выручать всё равно надо…
        - Тоже мне хозяева! — Председатель махнул рукой и велел Клепикову отвезти корову с телёнком в «Коммунар».
        Несколько вечеров подряд ребята провели в школьной агрохимлаборатории, обрабатывая принесённые пробы почв.
        Просушив землю в термостате, они растворили её в дистиллированной воде, потом влили в раствор химические реактивы, дали отстояться и по расцветке сличили с образцами. В конце концов анализы были сделаны.
        Просмотрев их, Варвара Степановна подтвердила, что почва на Ерёминой пустоши хотя и бедна фосфором и калием и обладает повышенной кислотностью, зато достаточно богата азотом. Если провести известкование да хорошо обработать и удобрить эту почву, то на ней смело можно выращивать хлеб и картофель.
        - А здорово получается! — удивился Федя. — Мы теперь вроде как насквозь землю видим…
        - А ты как думал: это ж агрохимия, наука, — подтвердил Саша. — От неё ничего не скроешь…
        - Так уж и ничего?.. — допытывался Федя. — И всё-всё узнать можно, до самой мелочи: чего в земле есть, чего не хватает?.. А, Варвара Степановна?
        - Это уж как вы научитесь пробы брать да анализы делать, — сказала учительница. — Химия — наука точная. Всё зависит от вашего умения.
        В тот же день она отправилась к Фонарёву.
        - Не так уж плоха земля на пустоши. Напрасно, Кузьма Егорович, вы охаяли её. — И она показала председателю анализы почв. — Так что берём её, будем раскорчёвывать.
        Фонарёв долго рассматривал анализы, словно выгадывая время, потом вернул их учительнице.
        - Не силён я в вашей науке, но моя практика другое говорит: пустая земля, неродящая. Её у нас даже из плана пахотных угодий списали. А потом, и нужна нам эта пустошь. Единственное место для выпаса скота.
        - Не понимаю… — удивилась Варвара Степановна. — То вы одно говорите, то другое.
        - А вот влезьте в мою шкуру, тогда поймёте. Скотину ведь надо где-то пасти. Нет, не цельтесь на Ерёмину пустошь. Никак не могу её школе уступить. Выделю я вам пятнадцать — двадцать гектаров, и хватит с вас.
        - Придётся тогда о земле снова на правлении разговаривать, — помолчав, сказала Варвара Степановна.
        - Да где угодно, — отмахнулся Фонарёв. — А пока я хозяин в колхозе, и план с меня спрашивают, а не с вас, учителей да школьников. И вы не мудрите со своей химией. Делайте своё дело в школе, а в моё хозяйство не лезьте.
        Варвара Степановна решила поговорить о земельном участке с Григорием Ивановичем. Она рассказала о желании ребят поднять Ерёмину пустошь и о том, что Фонарёв не даёт школе эту бросовую, никому не нужную землю.
        - Вы зря пустошь оговариваете. Я вот со старыми хлеборобами беседовал — так они подтверждают, что земля там годная и добрая. Её в своё время и пахали, и засевали, и урожай снимали неплохой.
        - Почему же теперь не пашут? — удивилась Варвара Степановна.
        - Забросили её нерадивые хозяева, — невесело усмехнулся Григорий Иванович. — Земля на пустоши, конечно, тяжёлая, лесная, особого прилежания требует, а Фонарёву не до того… Разве же вы его характера не знаете? Мужик он сметливый, оборотистый, обменять что, перепродать, словчить где — это у него в крови. А вот землю он не любит, чурается её. Ну, и запустил Ерёмино поле под пустошь, на ней, мол, только скот пасти. А потом добился, что эту землю из плана пахотных угодий списали. Чтоб, значит, с колхоза спрос был поменьше. И всё это втихую делалось, без ведома колхозников. А мой предшественник, бывший секретарь парткома, примирился с этим. — Григорий Иванович тяжело вздохнул. — Словом, живём на земле, кормимся от неё, а её же, матушку-землю, прячем от себя. Словно скряги какие, добро под спудом держим…
        - Но школьники же могут поднять Ерёмину пустошь, — сказала Варвара Степановна. — Вспахать, удобрить…
        - В этом-то, видать, вся и загвоздка, — пояснил Григорий Иванович. — Раз поднимете, значит, надо эту землю в план включать, продукцию государству сдавать. Вот Фонарёв и прикидывает: а вдруг не уродится у вас ничего? Эта же вспаханная пустошь потом обузой на колхоз ляжет.
        - Выходит, не верит нам Фонарёв? — спросила учительница.
        - Получается, что так, — согласился Григорий Иванович.
        Варвара Степановна задумалась. Так вот в чём отгадка! Вот почему Фонарёв не даёт школьникам Ерёмину пустошь!
        - Что ж делать-то, Григорий Иванович? — спросила учительница. — Может, насчёт заброшенной земли в район сообщить или в газету?
        - Придётся, конечно, но попробуем и своими силами разобраться, — сказал Григорий Иванович. — Соберём коммунистов, вызовем Фонарёва, поговорим с ним начистоту. Колхозников к этому разговору подготовим. И думаю, что народ нас поддержит. Нельзя больше так над землёй издеваться!
        Глава 26
        Кузьма Егорович зашёл к директору школы столь неожиданно, что тот даже удивился. Председатель был не частым гостем у него в доме.
        Звягинцев бросился было хлопотать о самоваре.
        - Не до чаёв тут… Надо о деле поговорить… — остановил его Фонарёв и с упрёком сказал: — А школу-то вы изрядно подраспустили, дорогой директор… Мало того, что Стрешнева не сумели приструнить, а теперь вот и учительницу из-под своего влияния выпустили…
        - А вы, Кузьма Егорович, и без меня отлично с Ведерниковой справились, — польстил Звягинцев. — И вы и ваши свидетели. Прямо-таки к позорному столбу пригвоздили. Теперь не скоро оправится.
        - Плохо вы Варвару Степановну знаете. Её так лёгко с ног не собьёшь. Да и не одна она пальбу по мне открыла. Видали, на собрании сколько людей за ней потянулось! — И, помолчав, Фонарёв в упор спросил Звягинцева, как он думает поступить с учительницей.
        - Думаю на днях педсовет собрать. Осудим, конечно, Ведерникову, выговор ей объявим.
        - «Осудим, объявим»! — передразнил Фонарёв. — Да разве так надо действовать?!
        И он посоветовал Звягинцеву немедленно созвать педсовет и вынести решение об увольнении учительницы из школы.
        - Словом, за что да почему — вы формулировочку подберёте. И сразу с решением в роно поезжайте, на утверждение к начальству.
        - Не пройдёт, пожалуй, такое решение, — помявшись, возразил Звягинцев. — Большинства голосов не соберём.
        - А вы внушите учителям, нажмите, если нужно… Где же ваша директорская власть?
        Звягинцев признался, что он уже беседовал кое с кем из преподавателей, но те заявили, что от голосования они пока воздержатся и будут ждать выводов колхозной комиссии.
        - А что комиссия! Сами знаете, из кого её подобрали. Она и облыжно может решить… — И Фонарёв, раздражаясь всё больше и больше, предупредил Звягинцева: — Имейте в виду, если комиссия против меня ополчится и поддержит учительницу, тогда и вам не поздоровится.
        - Тогда, может, так сделать… — в замешательстве заговорил Звягинцев. — Вам, Кузьма Егорович, письмо в роно подготовить… Так, мол, и так: учительница оклеветала руководителя колхоза. И подписи от родителей собрать. Вас же в колхозе ещё многие поддержат. А такое письмо будет посильнее любого решения педсовета…
        Фонарёв подозрительно покосился на Звягинцева.
        - Всё осторожничаете, Алексей Маркович, за чужую спину прячетесь… — И, вздохнув, он согласился, что с письмом, пожалуй, придумано неплохо.

* * *
        Вечером Кузьма Егорович усадил дочь за письмо. Так уж у них было заведено в доме: отец в грамоте был не силён, излагать на бумаге свои мысли ему было трудно, и Таня обычно помогала отцу составлять деловые бумаги, отчёты о работе, разные заявления в районные учреждения.
        - Куда писать? — осведомилась Таня. — В район или область? И о чём? О семенах, машинах?
        - Да нет, дочка… Сегодня не о хозяйственных делах… Тут другое… — помедлив, сказал отец. — Хочу о Варваре Степановне доложить куда следует. Пиши-ка в районный отдел образования. — И он принялся высказывать те мысли, которые Таня должна была изложить на бумаге. — Напиши-ка всё это, дочка, побойчее да похлеще, — попросил отец. — И потребуй, чтоб меня оградили от такой учительши, чтоб её на своё место поставили…
        Покусав по привычке кончик косы, Таня написала первые строчки, потом, отложив ручку, задумалась.
        А если Варвара Степановна в чём-то права? А ребята? Ведь почти весь класс стоит на стороне учительницы.
        - А может, подождать с письмом-то? — сказала Таня. — Говорят, насчёт удобрений комиссия разбирается.
        - Хоть десять комиссий! — отмахнулся отец. — А у меня свидетели есть.
        - А если им не поверят…
        - Да ты что? — удивился отец. — Кто тебе голову-то мутит? Чего вот сегодня с машиной натворила?
        - Голова у меня ясная, — сухо ответила Таня. — А вот зачем ты обманул меня?
        - Ну ладно, ладно, — примиряюще заговорил Кузьма Егорович. — Ты же у меня одна-разъединственная на белом свете. Если чего и не так — пожури отца, а ссориться нам незачем. Я бы на Варвару Степановну не жаловался, если бы она меня не опозорила… А то как с цепи сорвалась… — И он кивнул на бумагу. — Пиши-ка, дочка. А я потом подписи от родителей соберу.
        Помедлив, Таня отодвинула от себя бумагу!
        - Нет… Не могу я такое писать.
        Отец озадаченно поглядел на дочь.
        - Ну что ж, неволить не буду. Другие напишут… — Он поднялся и вышел из дому.
        Таня долго сидела за столом. Достала учебники, тетради, но занятия не шли ей на ум. Мысли о Варваре Степановне не выходили из головы. Да, ребята хорошо знали свою учительницу, свою «Варвару», как они звали её между собой. Она жила на виду у всего колхоза, к ней всегда можно было зайти за советом, за книжкой или просто так. Когда другие учителя удивлялись, почему Варвара Степановна так свободно пускает к себе на квартиру школьников, она обычно отвечала: «А мне от них скрывать нечего… Да и не мешают они мне».
        Охотно заходили к учительнице и взрослые. Получить совет, узнать о новом постановлении правительства, попросить написать заявление, похлопотать о документах на получение пенсии, пожаловаться на то, что неправильно начислили трудодни, — с какими только вопросами не обращались к ней люди!
        Да и сама Варвара Степановна была нередким гостем в домах колхозников. То надо поговорить об успеваемости и поведении школьника, то побывать на дне рождения, а то и помирить мужа с женой. «Сочувственная, совесть наша», — говорили про неё в колхозе.
        Так неужели отец всерьёз поднял руку на Варвару Степановну и решил выжить её из Родников?! Ведь она проработала здесь вот уже сколько лет… Нет, люди этого не допустят, не должны допустить! Но почему же она, Таня, сидит и ничего не предпринимает? Неужели она во всём согласна с отцом и хочет, чтобы его заявление застало учительницу врасплох?
        Глава 27
        О том, что над головой учительницы собирались тучи, знали уже и в школе и в колхозе.
        Феде стало казаться, что во всех бедах Варвары Степановны виноват только он, со своей горячностью и несдержанностью. Он сказал об этом Саше и Ульке.
        - Да не в тебе только дело, — нахмурился Саша. — Тут, брат, другое… Учителя большой спор ведут: как нас учить-выхаживать да как самим жить на свете…
        - А может, мне всё-таки в чём-то повиниться?
        - Да в чём?
        - Ну вот, пойду и заявлю директору, — разошёлся Федя, — мол, про Фонарёва наобум написал. Варвару Степановну в заблуждение ввёл. Такой уж у меня характёр вздорный. Учительницу пожурят, и дело с концом… А меня пусть хоть из школы исключат.
        - Ерунду ты порешь! — рассердился Саша. — Разве ты не по совести поступил?
        - Да, это правда, — признался Федя. — Ни от чего отказаться не могу, ни от одного слова. Просто мне за Варвару Степановну обидно. Её-то зачем тягают?.. То к директору вызывают, то в роно. Я вот всё думаю, как бы её выручить. А чего придумаешь?
        В тот же день на последнем уроке Федя получил записку:
        «Предупреди Варвару Степановну… Под диктовку одного человека на неё написана жалоба. Жалоба будет подписана группой родителей и направлена в роно».
        Записка была без подписи, но Федя по почерку сразу догадался, кем она была написана.
        Едва дождавшись звонка, он бросился к Саше и Ульке.
        - А кто этот «один человек»? — спросил Улька.
        Федя сказал, что записка написана Таней Фонарёвой, а один человек — не иначе, как её отец.
        - Вот это да… — удивился Саша. — А председателева дочка кое-чего понимать стала… Только почему же она записочками отделывается?
        - Хорошо, что на такое решилась… — одобрил Федя.
        - Началась заваруха, — вздохнул Улька. — Нет, надо что-то и нам делать. — И он предложил пойти по избам и попробовать уговорить родителей не подписывать письма против Варвары Степановны.
        - А кто ж нас послушает? — возразил Саша. — Погонят в шею, и вся недолга.
        - Это пожалуй, — согласился Федя. — А всё ж пойти, следует. Узнаем хотя, кто письмо подпишет.
        Целый вечер ребята наблюдали, как бухгалтер Иван Лукич ходил по домам.
        - Теперь картина ясная, — заключил Федя, когда колхозный бухгалтер, обойдя пятнадцать домов, направился к председателю. — Иван Лукич не в каждую избу заходил, а по выбору… Только к тому, кто за Фонарёва держится.
        - Давайте и мы письмо напишем, — загорелся Улька. — Своё, в защиту Варвары Степановны. И тоже подписи соберём. От ребят, от родителей. Наших-то подписей куда больше будет.
        Решено было, что после уроков ребята останутся в классе. Сторожить в коридоре поручили Ульке Вьюркову, а вести собрание уговорили самого спокойного человека в классе — Сашу Осокина.
        - Собрались мы правильно, — начал Саша. — Оставаться в стороне больше нельзя. Мы комсомольцы. А как защитить Варвару Степановну, не знаем. Давайте говорить, только не враз…
        Через минуту класс бурлил, разбился на группы, которые ожесточённо кидались друг на друга. Улька то и дело просовывал из коридора голову и шипел, чтобы орали потише.
        Большая часть ребят шли за Федей Стрешневым, который требовал, чтоб сейчас же было написано всем классом письмо в роно.
        - Изложить одни факты! — рубил он ладонью воздух, перечислив всё то, в чём Варвара Степановна обвинила на собрании Фонарёва.
        - Пустой номер, — ухмыльнулся из угла Димка. — Факты ещё доказать надо, а у Варвары Степановны свидетелей кот наплакал… И нас никто не просит в чужое дело соваться.
        - Как это — не просят?! — зашумели в классе. — Что мы, пешки? Как раз сегодня с нас и спрашивают.
        - Кто бы это? — переспросил Димка.
        - Комсомольская совесть, вот кто! — сказал Саша. — Я вам ещё один факт приведу, самый главный! Нас в школе девять лет правде учили. И Варвара Степановна первая. Помните, она с малых лет нам внушала: «Имей смелость сказать правду в лицо». И сама она никогда не изменяла этому правилу. Всем говорила только правду, не приглаживая и не прихорашивая её, хотя ей и доставалось за это. И мы верим учительнице. Так чем же мы ей не свидетели? Вот и пришло наше время сказать, что мы её в обиду не дадим.
        - Не дадим! — подхватили ребята. — Кончай разговоры! Садись за бумагу!
        На другой день Федя, Саша и Улька принесли Григорию Ивановичу письмо.
        - Вот… насчёт Варвары Степановны… Двадцать три подписи в классе собрали.
        Ребята писали в роно о том, что их учительница никакая не кляузница, она только осмелилась сказать на собрании чистую правду о председателе колхоза. И ещё ребята просили не верить первому письму о Варваре Степановне, которое сочинил сам Фонарёв, а подписали письмо его ближайшие приятели и родственники.
        Григорий Иванович пробежал глазами исписанный размашистым почерком лист бумаги и задумался.
        После бурного родительского собрания правление колхоза создало комиссию по расследованию загадочной истории с минеральными удобрениями. В неё вошли от колхозников Григорий Иванович и Прохор Михайлович, от учителей — Пётр Акимович. Но пока комиссия ничего не могла выявить. Все свидетели и бухгалтерские документы подтверждали, что удобрения были полностью внесены в почву.
        - Это хорошо, что вы учительнице верите, горой за неё встали, — заговорил Григорий Иванович. — Я вот тоже готов свою подпись поставить, двадцать четвёртую. Но письмо ещё всего не докажет. Ведь фонарёвских свидетелей со счётов не скинешь… Да и самому председателю в районе ещё кое-кто доверяет.
        - Так что же — не посылать письмо? — приуныл Федя.
        - Да нет, письмо нам ещё пригодится, — подумав, сказал Григорий Иванович. — Но тут, ребята, такое дело. Надо нам насчёт удобрений убедить всех, на фактах доказать, чтобы ни у кого ни малейших сомнений не осталось в том, что Варвара Степановна права.
        - А как докажешь? — спросил Улька.
        - Вот я вам и хочу одно задание дать. Возьмите с пахотного поля, что около Епишкиного оврага, пробы почв…
        - Весной обязательно возьмём, — сказал Саша. — Все поля будем обследовать.
        - Да нет…. Надо сейчас же взять, немедленно, — настаивал Григорий Иванович. — И анализы срочно сделать. Вот они и покажут, есть в почве фосфор или нет…
        - А если нет, значит, его не вносили туда, — договорил Саша.
        - Ну конечно! Дошло наконец-то…
        Через день школьники принесли несколько почвенных проб пахотной земли, сделали анализы и показали их Варваре Степановне.
        - Что это? — удивилась учительница. — Откуда пробы?
        - С поля третьей бригады, — сказал Саша. — Недалеко от Епишкиного оврага. Всего пять проб взяли… По совету Григория Ивановича.
        - Смотрите, Варвара Степановна, — шепнул Федя, — фосфору совсем мало…
        «В самом деле, — подумала Варвара Степановна, рассматривая анализы, — почему они показывают такое незначительное содержание фосфора?» Если в пробах, взятых с пахотной земли, его так мало, как и в почве с Ерёминой пустоши, то выходит, что суперфосфат в эту землю осенью не вносили. И, значит, Федя Стрешнев в своём сочинении написал подлинную правду. Только он ничего не мог доказать. Да и она на родительском собрании тоже никого ни в чём не убедила.
        - Теперь всё ясно, — заявил Улька. — Мы сделали почти открытие! Удобрений в эту землю не запахивали…
        - Интересно, что теперь Фонарёв скажет… — заметил Саша и предложил показать анализы почвенных проб комиссии.
        - Выводы делать ещё рано, — сказала Варвара Степановна. — Пяти проб недостаточно. Надо будет всё поле третьей бригады проверить. Так что поднимайте ребят, и завтра же пойдём за пробами.
        После уроков учительницу вызвал к себе в кабинет Звягинцев.
        - Присаживайтесь, Варвара Степановна. Надо поговорить.
        - Я вас слушаю.
        - Понимаете, что происходит. Я ведь думал всё по-хорошему уладить, чтобы чести школы не запятнать. Мы бы отчислили Стрешнева на месяц-другой из школы, сделали ему внушение — подросток одумается, успокоится, и всё придёт в норму. А вы своим выступлением на собрании испортили всё дело. Сами понимаете: можем ли мы Стрешнева после этого вообще оставить в школе?..
        - Словом, вы решили освободиться от неудобного ученика! — вспылила Варвара Степановна. — А это уж не честь, Алексей Маркович, а бесчестье наше… Ну нет, я за Федю драться буду.
        - Похвально, конечно, но сейчас, пожалуй, это и не нужно, — вздохнул Звягинцев. — Тут дело в другом. Вы незаслуженно обидели председателя колхоза. И вообще сложились очень нездоровые отношения между школой и колхозом. К тому же в роно на вас поступило письмо от группы родителей…
        - Письмо?!
        - Да, да… Они очень недовольны вашим поведением… И настаивают, чтобы в роно приняли меры.
        - А можно узнать, кем написано письмо? — поинтересовалась Варвара Степановна.
        - Этого я не знаю. Письмо адресовано в роно, а не в школу.
        - Так о чём же нам говорить. Если работникам роно всё ясно — пусть делают выводы.
        Звягинцев сокрушённо покачал головой:
        - Всё это не так просто. Вы, Варвара Степановна, педагог немолодой, опытный и сами должны понять, что положение создалось крайне ненормальное. Вы обвинили колхозного руководителя в нечестности, в обмане…
        - Да, я уверена в этом. И постараюсь доказать…
        - Но пока вы ещё ничего не доказали. И вот представьте себе: Фонарёв возбуждает против вас судебное дело по обвинению в клевете, суд поддерживает иск председателя, а вы, учительница Ведерникова, продолжаете работать в школе. Это же невероятный случай. Вопреки всем законам педагогики. Понимаете, как это подействует на школьников, на ваших коллег, на родителей…
        - Чего вы, собственно, от меня добиваетесь? — устало спросила Варвара Степановна.
        Звягинцев пожал плечами. Пока ничего конкретного. Решать что-либо он не уполномочен. Но не лучше ли Варваре Степановне самой оставить родниковскую школу и перейти в другое место? С её стажем и опытом ей всегда найдётся работа. А здесь, в Родниках, между тем разрядится обстановка и школьная жизнь войдёт в нормальное русло.
        - Понимаю, — усмехнулась Варвара Степановна. — Роно намерено уволить меня из родниковской школы.
        - Нет, нет, ни в коем случае! — запротестовал Звягинцев. — Роно не может разбрасываться такими кадрами. Речь идёт только об уходе по собственному желанию…
        Учительница поднялась. Щёки её покрылись красными пятнами.
        - Можете передать начальству, — бросила она Звягинцеву, направляясь к двери, — такого желания у меня пока нет…
        Глава 28
        Прозвенел звонок. С треском распахнулись двери, и ученики, словно бурливый поток, прорвавший запруду, хлынули из классов в раздевалку. Они громко топали, размахивали сумками и портфелями, перекликались, кто-то воинственно трубил в кулак: «Тру-ту-ту… Выходной… Завтра, завтра выходной…»
        Варвара Степановна с досадой прислушалась к шуму за дверями — опять она не уложилась во время со своим опытом по химии.
        Перед ней на длинном столе высились стеклянные банки с кислотой и химическими реактивами, шумела голубоватым венчиком огня спиртовка, на чугунных штативах были укреплены пробирки и колбы, соединённые резиновыми трубками, — целый химический завод в миниатюре.
        Но звонок есть звонок… Варвара Степановна вытерла тряпкой руки.
        - Ну что ж, друзья мои, закончим в следующий…
        Но ученики не дали ей договорить. Они хором потребовали продолжить урок — завтра выходной, домой они успеют, а такого опыта, когда на глазах у них получается минеральное удобрение, они ещё никогда не видели.
        Учительница решила продлить урок минут на десять. Наконец химическая реакция была закончена. И все увидели на дне колбы щепотку белого сыпучего порошка. Варвара Степановна высыпала его на бумагу.
        - Можете убедиться… Самое настоящее азотное удобрение.
        Ученики, окружив стол, потянулись к порошку — рассматривали его, нюхали, пробовали на язык.
        Потом, попрощавшись с учительницей, они начали расходиться. Задержались только несколько девочек да Улька с Сашей.
        Улька был сегодня дежурным, и ему полагалось навести в классе порядок, а Саша, по обыкновению, — принялся одолевать учительницу вопросами: что бы ему почитать о минеральных удобрениях и нельзя ли им всем классом совершить экскурсию на химический завод?
        - К сожалению, это очень далеко от нас, — сказала Варвара Степановна. — Но летом, пожалуй, что-нибудь придумаем.
        В класс заглянула школьная нянечка и протянула учительнице письмо:
        - Алексей Маркович просил передать…
        Варвара Степановна разорвала конверт, достала вчетверо сложенный лист плотной бумаги, развернула его и прочла на бланке районного отдела народного образования: «Преподавательнице родниковской полной средней школы Ведерниковой В. С. Во исполнение приказа облоно об укреплении педагогических кадров во вновь открытых школах предлагается Вам принять заведование бережковской восьмилетней школой. К работе приступить с 20 числа сего месяца…»
        Варвара Степановна нашарила рукой спинку стула, подтолкнула его к столу, но не села, а продолжала оцепенело смотреть на бумагу. Потом медленно сложила её по старым сгибам.
        - Мама, ты что? — вполголоса спросила Настя и посмотрела на письмо. — Откуда это? О чём?
        - Да так, деловое… насчёт работы, — уклончиво ответила Варвара Степановна и, сунув письмо в карман, посмотрела на девочек. — Вам домой не пора?
        - А завтра пойдёмте к незамерзающему роднику, — заговорила одна из них. — Вы же обещали… Помните?
        - Ещё чего!.. — ревниво вмешался Саша. — Мы завтра с Варварой Степановной пробы брать идём… Это поважнее вашего родника.
        В свою очередь обиделись и девочки — всегда эти мальчишки перехватывают учительницу!
        Варвара Степановна слабо улыбнулась.
        - Хорошо, хорошо… Но мы можем вместе за пробами пойти. Работы всем хватит. А в следующий раз… — учительница что-то прикинула про себя, — как-нибудь и к роднику… Договорились?
        - Договорились, — недовольно буркнули девчата.
        Ученики ушли. Варвара Степановна ещё раз прочла письмо.
        - Ну вот, Марфуша, — обратилась она к нянечке, которая всё ещё стояла в дверях, — скоро прощаться будём… В Бережково меня посылают, школой заведовать.
        - В Бережково? — удивилась Марфуша. — Это в такую даль-то! За что это вас, Варвара Степановна?
        - Как — за что? — невесело усмехнулась учительница. — Уважают меня, в должности повышают. — Голос её дрогнул, и она, досадуя на себя, поспешила отойти к окну.
        Бумага из роно не была уж столь неожиданной. Какие только грехи не приписывались Варваре Степановне за последнее время! Директор школы и работники роно обвиняли её в том, что она слишком добросердечна, не умеет быть требовательной к детям, всячески потакает им, переоценивает силы ребят, не щадит их, противопоставляет взрослым.
        «Это я-то не щажу ребят?» — с горечью думала Варвара Степановна, тогда как за всю свою учительскую жизнь она не испытывала ничего, кроме гнетущего чувства вины перед детьми, когда видела рядом с ними равнодушных и чёрствых учителей и воспитателей.
        В душе она признавала только одну систему воспитания — систему здравого ума, большого, горячего сердца и честной, правдивой жизни. Дети были как почки дерева. Надо было искусно и бережно, как сама природа, раскрыть эти замкнутые комочки жизни, чтоб под солнцем поднялась молодая, сильная поросль. Варвара Степановна шла с детьми нога в ногу, отдавала им себя всю, без остатка.
        Постояв у окна и немного охладив разгорячённое лицо, Варвара Степановна направилась к директору школы и показала ему письмо из роно.
        - Странно… Очень странно! В разгар учебного года — и такая перестановка, — покачав головой, монотонно и, по обыкновению, еле разжимая губы, заговорил Звягинцев. — Но вообще поздравляю, Варвара Степановна, поздравляю. Думаю, что в роно не ошиблись в своём выборе — лучшего заведующего им не найти.
        Учительница молчала.
        - Вы, я вижу, не радуетесь, — продолжал Звягинцев. — Понимаю, трудно сниматься с насиженного места. Друзья, привычка к детям. Но вообще-то я думаю, что для пользы дела это даже хорошо, что вас переводят, — вам ведь не впервые вытягивать отстающие школы.
        - Для пользы дела, значит? — усмехнулась учительница. — Хорошо ж у вас с роно всё разыграно, как по нотам….
        - Это вы уж напрасно, — обиделся Звягинцев. — Я писем в роно на вас не писал… Вы сами виноваты, так что на себя и пеняйте!
        Не успела Варвара Степановна ничего ответить, как за дверью раздались шум, крики, возня.
        Звягинцев открыл дверь.
        Федя и Парамон Канавин, ухватив за рукава полушубка упирающегося Димку, втолкнули его в кабинет.
        Узнав от нянечки, что Варвару Степановну переводят из родниковской школы, Федя вновь примчался к Парамону и просил его выручить учительницу.
        - Я знаю… Фонарёв вас на гроши купил, на подачки, чтоб вы про удобрения молчали! А всё равно это дело откроется….
        Василиса принялась умолять сына не ссориться с Фонарёвым, не навлекать на себя беду, но Парамон сказал, что не хочет больше врать и изворачиваться.
        Вместе с Федей они перехватили Димку на улице и потащили в школу.
        - А ну, сума перемётная, говори по совести! — хрипло выдавил Федя, подталкивая Диму к директору.
        - Чего уж там, Клепиков, признавайся!.. — потребовал Парамон. — Ты ведь хорошо знаешь, куда вы с отцом удобрения сваливали. А не то я скажу…
        - Ничего я не знаю! Отвяжитесь вы! Весь рукав оторвали… — плаксиво закричал Димка и бросился к Звягинцеву. — Алексей Маркович, уймите вы их!
        - Да будь ты хоть раз человеком! — не унимался Федя.
        - Это непостижимо! Опять Стрешнев за старое! Когда же этому конец будет?! — всплеснул руками директор.
        Нахмурившись, учительница покачала головой:
        - Успокойтесь, ребята! Возьмите себя в руки. Скоро всё прояснится. Идите-ка вы по домам!
        Ничего не понимая, Федя и Парамон неловко потоптались на месте, хотели ещё что-то сказать, но потом вышли из кабинета.
        Помедлив немного, выскользнул и Димка.
        Звягинцев тяжело опустился на стул.
        - Не школа, а содом какой-то! — пожаловался он.
        - А это и хорошо, что ребята такими становятся, — сказала учительница. — Когда-то весь мир умещался для них в классной комнате. А мы, учителя, порой ещё окошки зашторивали, чтобы сквозняки не гуляли. А нынче школа словно в широком поле разместилась, на семи ветрах. И учат ребят думать, действовать не только учителя да книги, а вся жизнь кругом. И школьники хотят размышлять, вмешиваться во всё, быть убеждёнными, жить по справедливости…
        - Ну это всё далёкая философия, а в школе порядок должен быть, — отмахнулся Звягинцев и спросил, когда Варвара Степановна думает сдавать дела и переезжать в Бережково.
        - Боюсь, что не скоро…
        - То есть как? — удивился Звягинцев. — У вас же предписание на руках. Да вы и сами понимаете, не могу я приказа роно не выполнить.
        - Понимаю, — кивнула учительница. — Ну что же, отчисляйте меня из школы. Но только из Родников я никуда пока не поеду. У меня тут ещё дел…
        Она не успела договорить, как в кабинет поспешно вошёл Григорий Иванович.
        - Извините, что так, не постучавшись… — сказал он. — Разговоры идут по деревне, будто бумагу вы получили из района, от своего начальства… Насчёт Варвары Степановны.
        Звягинцев встал и, пожимая плечами, стараясь сдержаться, молча зашагал по кабинету. И Варвара Степановна молчала. Она взглянула было на Григория Ивановича, и вдруг острая жалость к себе, горькая обида хлынули на неё, так нестерпимо обжигая, что, кажется, невозможно было удержать слёзы. Она отвернулась к окну… Но Григорий Иванович, раз только взглянув на неё, больше не смотрел. Он следил за Звягинцевым, и лицо его становилось суровым.
        - Пожалуйста, — сказал наконец директор, протягивая предписание роно. — Не понимаю, чем вызван такой интерес к чисто школьному делу?..
        Григорий Иванович внимательно прочёл бумажку, сложил её и неожиданно спрятал в карман ватника.
        - Странные шутки, — нахмурился Звягинцев, — это бумага официальная, и её…
        - А я тоже лицо не частное, — спокойно сказал Григорий Иванович. — Меня тут партия поставила. И судьба человека, который учит наших детей, мне не безразлична. — Он аккуратно застегнул ватник. — Есть предложение поехать нам с вами в район немедля.
        - В район? Зачем?
        - Как это — зачем? А вы, что ж, согласны отпустить Варвару Степановну?
        - При чём тут моё согласие? Есть предписание роно.
        - Будем его обжаловать.
        - А вы знаете, что это предписание учитывает жалобы колхозников, родителей?
        - Знаю. Да только каких колхозников? — усмехнулся Григорий Иванович. — Каких родителей?.. Что ж, видать, и мне придётся в райкоме повиниться. Упустили мы Фонарёва. Упустили. Да только разве мыслимо Варвару Степановну так обидеть? Вы знаете, как люди волнуются? У нас, почитай, полдеревни её ученики! Или, может, вы, Варвара Степановна, сами задумали уйти?
        Он спросил это, когда в кабинет, торопясь и толкаясь, вошло несколько женщин во главе с Евдокией Стрешневой. Евдокия услышала последние слова Григория Ивановича и с ходу бросилась в атаку:
        - Да что вы её спрашиваете! Не смеет она уходить! Она же весь колхоз взбулгачила, людей подняла. И ни в какое Бережково мы её не отпустим.
        Женщины гудели вместе с Евдокией, кабинет наполнился взволнованными голосами, и Звягинцев тяжело опустился на стул.
        - Слышите, что люди говорят? — спросил его Григорий Иванович, потом повернулся к женщинам: — Шумом тут не возьмёшь. Вы побеседуйте с Варварой Степановной, а мы с директором в район двинем…
        Звягинцев, оглянувшись на женщин, которые уже окружили учительницу, подошёл к Григорию Ивановичу, нерешительно взялся за пуговицу на его ватнике.
        - В район мне, знаете, крайне неудобно ехать.
        - Ну, глядите, вам виднее, — сказал Григорий Иванович.
        Звягинцев посмотрел, как он выходит, шагнул было вслед, но потом вернулся.
        Смущённо, по-детски улыбаясь, растроганно глядя на знакомые, но необычные сейчас лица женщин, Варвара Степановна тихо благодарила их, а они всё ещё шумно и ласково поругивали её. Звягинцев потоптался с минуту в кабинете, потом, пожимая плечами, вышел.
        Вечером, возвращаясь домой, Варвара Степановна увидела около своего дома, на завалинке, небольшие причудливые фигурки, усаженные прямо в рыхлый снег. Недоумевая, она осторожно вытащила их из снега. Это были какие-то деревяшки, обломки сучьев и корневищ.
        Варвара Степановна внесла их в комнату, на свет.
        - Откуда это, мама? — спросила Настя.
        - Сама не знаю, на завалинке нашла… — призналась Варвара Степановна.
        - Да тут целая коллекция. Ты присмотрись-ка получше, — обрадовалась Настя, расставляя фигурки на столе. — Вот леший-лесовик, вот лось с рогами. А бык-то, бык! Прямо на Фонарёва похож. Упрямый, могучий. Сейчас всех на рога поднимет… А это что за штука? Ни на кого не смотрит, нос задран. — Она повертела в руках перегнувшуюся назад фигурку человека с длинным, вытянутым лицом, задранным вверх носом и маленькой рукой с длинным указующим пальцем. — Ой, узнаю, кажется! — Настя захохотала. — Так это же Алексей Маркович. Вылитый он.
        Варвара Степановна взглянула и невольно усмехнулась. Действительно, в чём-то неуловимом было сходство с Фонарёвым и с директором школы, и художник постарался это подчеркнуть.
        Варвара Степановна начала гадать, кто же из ребят мог сделать эти поделки. Она даже разволновалась, снова разглядывая лешего, быка и фигурку с указующим перстом. До чего оригинально и тонко подмечено и как умело обработано! Конечно, это кто-то из её учеников. Но кто?
        Варвара Степановна посмотрела на дочь:
        - Неужели это всё Федины поделки? Или Сашины?
        - Да нет… Это, наверное, Парамон притащил. Он давно корнями увлекается.
        - Парамон?
        - Правда, мама, он способный. Вот бы его выставку в школе устроить…
        Варвара Степановна задумчиво покачала головой:
        - Насчёт выставки надо подумать. А глаз у него зоркий, цепкий.
        Глава 29
        Уже смеркалось, когда Таня вернулась домой. Отец сидел за столом и что-то писал в ученической тетради. Давалось ему это с трудом: перо рвало бумагу, брызгало чернилами, оставляло кляксы.
        - Не могла пораньше явиться! — недовольно сказал отец.
        - А что, я тебе нужна? — спросила Таня.
        - Да вот объяснение в район приходится писать. Всё насчёт этой сыпучки, будь она неладна! Слову уже не верят, бумагу им строчи. А сама знаешь, какой я грамотей! Ты бы помогла мне, дочка…
        - У тебя и без меня помощников хватает, — сухо отозвалась Таня.
        - Это ты о чём?
        - Сам знаешь.
        Покачав головой, бабушка Фёкла подала на стол остывшие щи и, не выдержав, принялась жаловаться, что порядка в доме у них совсем не стало. Завтракают отец с дочерью врозь, к обеду то и дело запаздывают, никогда не поговорят как следует.
        - Что, опять куда-то собралась? — насторожился отец, заметив, что дочь поглядела на стенные часы.
        - В клуб надо. У нас спевка сегодня, — сухо ответила Таня.
        За последнее время ей всё труднее стало разговаривать с отцом. Между ними появился холодок, отчуждённость. Правда, отец больше не посмеивался над Таниным увлечением бригадными делами, но и бесед по душам о школе, о будущем дочери не получалось. По вечерам Таня обычно уходила к подругам или в клуб.
        - Чудно как-то, дочка, — заговорил отец. — Поешь, поспишь — и шасть за дверь. Словно ты квартирантка в доме.
        - Дела же у меня… Времени на всё не хватает, — уклончиво ответила Таня.
        - Понимаю, народ вы занятой, важный… — Кузьма Егорович осторожно посмотрел на дочь. — Как там с вашей Варварой дела обстоят?
        - Сегодня приказ из роно пришёл. Её в бережковскую школу переводят… заведующей.
        - Повышают, значит, — осклабился отец. — Ну что ж, дай ей удачи на новом месте… Не прижилась она в Родниках, трудно с её-то норовом.
        - А вот ребята говорят, что это не повышение, — заметила Таня. — Просто её убирают из Родников… Кому-то она неугодна стала…
        - И это возможно… Не зря, значит, родители письмо куда надо послали.
        - Ну, скажем, родители здесь ни при чём, — насмешливо сказала Таня. — Письмо под твою диктовку писал Иван Лукич, и он же по твоему заданию обрабатывал нужных тебе родителей.
        - Вон ты какая осведомлённая!.. — усмехнулся Кузьма Егорович, — Ну что ж, не отпираюсь… Такая наша жизнь, доченька. Тесно нам стало с учительницей на одной дорожке. Вот и приходится кому-то в сторону отступить…
        Таня обернулась к отцу; тот смотрел в угол невидящим, недобрым взглядом, на скулах у него перекатывались тугие желваки. Что-то сжалось у девочки внутри, похолодело, замерло.
        - А Варвара Степановна из Родников никуда не уйдёт! — вырвалось у неё.
        - Как это — не уйдёт?
        - Люди не отпустят. Да у неё и здесь дел полно…
        - Это каких таких дел? — насторожился отец и принялся торопливо одеваться.
        - А ты не мечись, Кузьма, — остановила его мать. — Чему быть, того не миновать. Может, тебе самому повиниться, если чего не так… От людских глаз всё равно не скроешься.
        Не слушая матери, Кузьма Егорович вышел из дому.
        Бабушка участливо посмотрела на Таню:
        - Ну что, внученька, тяжёленько тебе… Думаешь, разбираешься… Да и то сказать, жизнь прожить — не поле перейти… На пути всякое встретится.
        - Не могу я с отцом, не могу больше!.. — Таня всхлипнула и отвернулась к окну.
        - Ну, поплачь, поплачь, легче будет.
        Бабушка взяла подойник и пошла доить корову. А минут через десять к Фонарёвым ввалился запыхавшийся Димка Клепиков. Он спросил, где Кузьма Егорович.
        Таня поспешно вытерла глаза.
        - Ушёл только что… Зачем он тебе?
        - Да понимаешь, новость есть…
        Схватив Димку за руку, Таня спросила, верно ли, что сегодня Федя и Парамон притащили его к директору школы и потребовали рассказать всю правду об удобрениях.
        - Ну было, было… — с досадой признался Дима. — Но всё это чепуха. Федьке с Парамоном всё равно никто не поверит. Тут другое дело. — И он с таинственным видом сообщил Тане, что Варвара Степановна велела ребятам взять с пахотного поля около Епишкиного оврага побольше почвенных проб и провести самые тщательные анализы.
        - Зачем это? — удивилась Таня.
        - Неужели не понимаешь? — И он объяснил ей, что анализы будут проводиться с единственной целью — доказать, есть ли в почве суперфосфат или нет.
        - И очень хорошо! — обрадовалась Таня. — Может, тогда и слухи прекратятся.
        - А если наоборот получится? — вырвалось у Димы.
        - Как это — наоборот? — насторожилась Таня.
        Дима зыркнул глазами по сторонам и заговорил почти шёпотом:
        - А вот так. От химии ж никуда не денешься. Проведут ребята анализы, разберутся… А суперфосфата в пахотной земле кот наплакал.
        - Погоди, погоди… Выходит, что отец… — Таня задохнулась и не договорила. — Но вы же сами всё время защищали его. И ты с отцом, и Парамон с матерью, и бухгалтер с кладовщиком…
        - Зажал он всех, вот и защищали, — буркнул Дима. — Разве против твоего отца попрёшь?.. Он же такой: лапу наложит — и не пикнешь. Да я ещё и ради тебя старался…
        Побледнев, Таня прижалась к стене. Так вот он какой, её отец! Недаром люди говорят, что вместо сердца у него железяка, камень-голыш и ради своего благополучия он ни перед чем не остановится. Да и Дима хорош! Он яростно схватывался с Федей, плёл в школе всякие интриги, а сам знал правду и скрывал её. Он ходил за ней по пятам, предупреждал каждое её желание, а сам льстил ей на каждом шагу, кривил душой.
        И он ещё говорит, что всё это делал ради неё, ради их дружбы! А разве это дружба? Да и Димка ли только виноват? А почему она сама всему верила, принимала за чистую монету каждое Димкино слово и жила, как слепая, не задумываясь, не давая себе труда ни в чём разобраться…
        - Может, ты и ещё что про отца знаешь? — холодея от страха, спросила Таня. — Так уж всё выкладывай, разом.
        - Он, конечно, не ангел, папаша твой, — ухмыльнулся Дима. — Если покопаться, много чего наберётся… Хватка у дяди Кузьмы мёртвая. Вот почему он к Канавиным так подобрел? Подводу им стал давать, доски отпустил. А чтобы Парамон с матерью насчёт удобрений в овраге молчали…
        - Подкупил, значит?
        - Выходит, что так.
        - И ты… ты знал и молчал об этом? — в замешательстве отступила Таня. — Ну что ты за парень?
        - Ладно тебе, — осклабился Димка. — Надо было — вот и молчал. Давай лучше о деле подумаем. Знаешь, как ребята за анализы взялись! Теперь уж докажут, докопаются до правды. Твоему отцу больше не отвертеться… — И он принялся вслух раздумывать, как бы помочь Кузьме Егоровичу: — Может, просто забраться в лабораторию и подсыпать в пробы суперфосфат? Вот здорово будет!
        - Дурак ты!.. — брезгливо поморщилась Таня, с трудом проглотив подступивший к горлу комок. — Уйди! И не приходи больше…
        - Ну вот… Я же как лучше хотел… — Димка попятился к двери.
        Отвернувшись от него, Таня невидящими глазами смотрела в окно. Что ж теперь делать? И почему она медлит, когда про отца всё выяснено, всё сказано и нет никаких надежд, что его можно как-то оправдать?
        Таня вновь кинулась к Димке.
        - Мы с тобой люди или кто? Пошли! Сейчас же! Немедленно! Расскажем обо всём…
        - Тю! Белены объелась! — оторопел Димка. — Да тебя же отец…
        - Ну и пусть!.. — Таня схватила Диму за руку и потащила к двери.
        - Совсем рехнулась!.. Да ты хоть обо мне подумай. Что про нас скажут, когда разберутся во всём?.. Не смей никуда ходить! — закричал Дима, загораживая дверь. — Не пущу!
        - Трус ты распоследний! — выкрикнула Таня. — Пусти, одна пойду!..
        - А я сказал — не пойдёшь! — Оттолкнув Таню, Дима юркнул в сени, плотно захлопнул дверь и припёр её лопатой.
        - Открой! Я кому говорю! — потребовала Таня, барабаня в дверь.
        - Посиди, охолонись малость! Я сейчас папашу твоего позову… Он тебе сделает внушение. — Дима приставил к двери ещё железный лом и выбежал из сеней на улицу.
        Догадавшись, что она оказалась взаперти, Таня бросилась к окну, открыла шпингалеты и с треском распахнула створки рам. На пол посыпались полоски бумаги, клочки ваты.
        Таня вылезла через раскрытое окно на улицу и побежала вдоль палисадников. Остановилась у дома Стрешневых и, глубоко вдохнув приправленный тонкими запахами весны воздух, постучала в окно.
        В избе, отдёрнув занавеску, к стеклу, расплющив нос, прижался Федя. Вскоре он уже сбегал по ступенькам крыльца.
        - Таня!
        Девушка бросилась ему навстречу и рассказала всё, что узнала от Димы Клепикова.
        - Теперь никаких анализов не нужно… Я всю правду скажу… и Димку заставлю.
        Федя хотел было сказать, что признание запоздало, анализы почв почти закончены и что Варвару Степановну теперь уж никто не посмеет назвать кляузницей, но, подумав, сдержался.
        - А как же отец? — осторожно спросил он. — Ведь вы под одной крышей живёте.
        - Не знаю, пока не думала… — помолчав, призналась девушка, — Пусть накажут, снимут с работы. Наверное, всё это ему на пользу пойдёт. К людям вернётся, сам человеком станет. — И она заторопила Федю к Варваре Степановне. — Пойдём расскажем…
        Тропинку развезло, снег стал рыхлым, сугробы по сторонам осели, и под ними, ища выхода, глухо урчала талая вода. В одном месте вода уже промыла тропинку и с бульканьем стекала в овражек.
        Федя первый перемахнул промоину, Таня прыгнула следом, но неудачно — зачерпнула полные туфли воды. Она схватила протянутую ей Федей руку, и то ли забыв её высвободить, то ли ещё почему, но так, рука об руку, они добежали до квартиры Ведерниковых.
        - Таня ноги промочила, — растерянно сообщил Федя учительнице. — Просушить надо.
        Густо покраснев, Таня запротестовала: нет, они пришли совсем не за этим. Есть очень важные новости.
        - Обязательно послушаем, — сказала Варвара Степановна, доставая с печки Настины валенки. — Но ноги прежде всего…
        И она принялась подогревать самовар.
        Глава 30
        Послушать сообщение колхозной комиссии члены правления собрались в субботний вечер.
        Когда Федя с отцом подошли к конторе, здесь уже было немало колхозников. Мужчины, женщины, ребятишки входили в контору, занимали скамейки, стулья, подоконники, присаживались на корточках вдоль стен. Мест не хватало. Люди толпились в сенях и на крыльце, оживлённо переговариваясь.
        Вскоре во главе с Варварой Степановной подошла группа учителей. Потеснившись, колхозники пропустили их на переднюю скамейку.
        Позже всех заявился Фонарёв. С трудом протолкавшись сквозь плотную толпу к широкому столу, за которым сидели члены правления и члены комиссии, он с удивлением оглядел собравшихся колхозников.
        - Ну и набилось вас, как снопов в овине!.. Это уж похоже на общее собрание, а не на заседание правления. А только ни о трудоднях, ни об авансах разговора не будет. У правления тут свои дела, внутренние…
        - Вот и желательно послушать, внутрь заглянуть! — раздались голоса.
        Фонарёв вопросительно посмотрел на членов комиссии и правления и предложил заседание сделать закрытым.
        - Нет, зачем же… Пусть все послушают, — сказал Григорий Иванович. — Раз собрались — значит, интерес имеют.
        - Комиссия секретничать не собирается, — поддержал его инструктор из райкома партии.
        Пожав плечами, Фонарёв присел у края стола и распахнул полушубок. Присутствие инструктора его насторожило. Этот пожилой белобрысый мужчина вот уже с неделю, как жил в колхозе, подолгу рылся в бухгалтерских документах, частенько встречался с членами комиссии, с учителями, с колхозниками…
        Жил он в комнате приезжих, и на все приглашения Фонарёва поселиться у него в доме отвечал отказом.
        «Уж не докопался ли до чего этот инструктор…» — мелькнуло у Фонарёва, и он поискал глазами в толпе близких ему людей, которых сам пригласил на заседание правления: кажется, все на месте. И бухгалтер Иван Лукич, и кладовщик, и Семён Клепиков. Если надо, они своё скажут!
        У боковой стены теснились школьники, и среди них рядом с Димой Клепиковым Фонарёв заметил дочь. Она неотрывно смотрела на отца.
        «А вот ребятам здесь бы не след быть. Особенно Татьяне, — подумал Фонарёв. — Ещё наслушается всякого…»
        Он приподнялся и шагнул к школьникам.
        - Шли бы вы по домам… Здесь вам не кино.
        - Вот и я говорю… духота здесь, жарища. Лучше на улице погулять… — обрадовался Димка, беспокойно косясь на Таню.
        - Нет, мы останемся… надо нам. — Таня упрямо тряхнула головой и удержала Диму за руку.
        - Пусть остаются, — сказал Григорий Иванович. — Наш разговор их тоже касается.
        С недовольным видом Фонарёв вернулся к столу.
        Первым разговор начал Григорий Иванович. Он напомнил, что комиссия опросила шофёра Клепикова, бухгалтера, колхозницу Василису Канавину, но все они упорно стояли на своём — суперфосфат был вовремя внесён под зяблевую вспашку.
        Выяснила так же комиссия, кто из трактористов должён был осенью запахивать удобрения. Но этих трактористов в колхозе сейчас нет, они служат в армии. Пришлось написать им письма. Но то ли письма не дошли, то ли ещё почему, но ответы до сих пор не получены.
        - Словом, положение создалось довольно сложное, — признался Григорий Иванович. — Все свидетели в один голос Фонарёва защищают. То ли он людей запугал, то ли они сами сор из избы выносить не желают… Но спасибо, что Варвара Степановна со школьниками помогла распутать этот клубок. По просьбе нашей комиссии она науку на помощь призвала, химию…
        И Григорий Иванович рассказал про анализы почвы, которые лучше всяких живых свидетелей подтверждают, что суперфосфат на поле третьей бригады осенью не вносился.
        - Всё это байки для деточек, — небрежно отмахнулся Фонарёв. — Надо же учительнице как-нибудь выкручиваться после того, как она в лужу села. Подумаешь, анализы придумала, химию! А кто знает, с какого она поля пробы брала? Да и наши доморощенные химики-лаборанты не велики специалисты. Попробуй разберись, чего они там наплели…
        Григорий Иванович переглянулся с членами правления:
        - Между прочим, Кузьма Егорович, мы словно в воду глядели и предугадали все ваши возражения. Так вот, довожу до общего сведения: пробы почвы ребята брали в присутствии членов комиссии. И только с поля третьей бригады. А анализы школьников были нами посланы на проверку в районную агрохимлабораторию. И вот вчера оттуда получен ответ — анализы сделаны по всем правилам. — Он достал из папки лист бумаги и передал его членам правления.
        Бумажка пошла по рукам. Все обернулись к председателю.
        - На бумаге чего не напишут!.. Она всё стерпит, — осклабился Фонарёв. — А у меня живые свидетели есть… Их со счётов не сбросишь. Вот хоть Семёна Клепикова спросите, Ивана Лукича…
        - Спроси их, спроси, — хохотнул кто-то от порога.
        Фонарёв приподнялся и поискал глазами в толпе — действительно, ни шофёра, ни бухгалтера в правлении уже не было.
        - Тогда пусть хоть он правду скажет, — сказала Таня, — выталкивая вперёд Диму Клепикова. — Ну же, смелей. Ты же видел, как удобрения в овраг сваливали… Сам мне говорил об этом.
        - Давай, Клепиков! — подзадорил его Федя.
        Дима воровато оглянулся и вдруг, ожесточённо работая локтями, полез через толпу.
        - Ничего я не знаю! Отстаньте! Пустите меня!
        Наконец он исчез за дверью.
        - Нет у тебя, Фонарёв, больше свидетелей! — крикнули из задних рядов. — Смотались они, как чёрт от ладана.
        - Ты бы бросал в прятки играть. Заврался, так уж не петляй, признавайся по совести!
        - Но это, граждане, не всё, — выждав, когда затихнет шум, продолжал Григорий Иванович. — Наша комиссия ещё одно неприятное дело обнаружила. Почище, чем с удобрениями. Но об этом пусть другие расскажут… — И он кивнул инструктору райкома партии и Прохору Стрешневу.
        Те посмотрели друг на друга, словно спрашивая, кто из них первый должен выступить.
        - Чего уж там, докладывайте, — вполголоса сказал Прохор Михайлович. — Вы же всё своими глазами видели, своими ногами поля исходили.
        Поднявшись из-за стола, инструктор рассказал, как в райком партии поступил сигнал от родниковских коммунистов о том, что в их колхозе умышленно запускали пахотные земли.
        - Мне пришлось выехать в ваш колхоз. С членами вашей комиссии мы обошли все поля, перерыли в бухгалтерии документы, опросили людей. И вот что мы обнаружили. По нерадению хозяев запустили не только Ерёмину пустошь, но оказались заброшенными ещё двести гектаров хорошей пахотной земли. Со временем они превратились в пустыри и были списаны из планов посевных площадей. Не так ли, товарищ Фонарёв?
        - Всякое за эти годы бывало… — глядя в сторону, вполголоса отозвался Фонарёв. — Всего не упомнишь.
        - Слышь, граждане! — раздались насмешливые голоса. — Память у него отшибло!
        - Да как же можно про сотни гектаров забыть!
        - И про то, как все травы перепахал, скот без кормов оставил, землю удобрений лишил!
        - Не хозяин он на земле, а так… житель случайный. Ему бы только перед начальством отчитаться.
        Припомнили председателю и другое. Райком партии уже не раз предлагал колхозам в Родниках и «Коммунару» объединиться в одно хозяйство. Но Фонарёв всячески сопротивлялся этому. Желая сохранить за собой председательский пост, он пускал пыль в глаза районному начальству, хвалился мнимыми успехами, администрировал, колхозниками командовал, не считался с опытом и умением самих хлеборобов.
        Фонарёв слушал всё это и только глубже втягивал голову в плечи.
        - Что ж теперь с землёй-то будет? — спросил кто-то из колхозников. — И с теми, кто её под спудом держал?
        - Об этом пусть общее собрание решает, — сказал инструктор. — И как ваша хлеборобская совесть подскажет.
        - Школьная бригада берётся раскорчевать Ерёмину пустошь, — подала голос Варвара Степановна. — Думаем её под хлеб занять, под картошку, под опытные посевы.
        - Неплохо бы и остальные пустыри под раскорчёвку пустить, — заметил Прохор Михайлович.
        Члены правления посовещались между собой и пришли к согласию, что о всех делах надо доложить общему собранию колхозников.
        - И ещё одно надо решить, — заговорил Григорий Иванович. — О Варваре Степановне, об учительнице. Сами знаете, что с ней произошло… По письму группы родителей её переводят из нашей школы.
        - А за что, спрашивается? — поднялась Евдокия Стрешнева. — За то, что она совесть наша, ребятишек правде учит да супротив Фонарёва и Звягинцева не побоялась голос подать.
        - Верно! — кивнул ей Григорий Иванович. — Теперь-то нам известно, что это была за «группа родителей». Она из тех людей, что раньше Фонарёва во всём поддерживали. Но сейчас всё по-другому повернулось… Поведение Варвары Степановны само за себя говорит.
        - Могу и о ваших школьных делах сообщить, — сказал инструктор. — Роно не разобралось в письме группы родителей, не проверило его и явно поторопилось со своими выводами насчёт Варвары Степановны. Немалую и далеко не благовидную роль во всей этой истории сыграл товарищ Звягинцев, который вообще действовал в школе, как Фонарёв. Сейчас, после вмешательства райкома партии и облоно, приказ о переводе Ведерниковой в другую школу отменён, а о пребывании Звягинцева на посту директора школы поставлен вопрос. Так что Варвара Степановна может спокойно продолжать работу на старом месте.
        - Спокойно, скажем, у неё не получится… — заметил Григорий Иванович. — Не тот характер.
        Глава 31
        Весна делала своё дело. Утром, когда Федя выглянул на улицу, его, словно автоматная очередь, пронзила шальная весенняя капель. Холодные частые капли обожгли щёки, подбородок, затекли за воротник. Вздрогнув, Федя отпрянул в сторону, поднял лопату и протарахтел ею по частоколу алмазных, сверкающих на солнце сосулек, свисающих с крыши. Ледяные искристые обломки, словно стёкла, со звоном полетели к его ногам. Но капель не унялась. Теперь уже не отдельные капли, а сплошные струйки потекли с крыши из-под рыхлого слоя снега. А потом со снегом что-то случилось: он вдруг словно ожил, пришёл в движение и с шумом падающего дерева сполз с крыши.
        Федя еле успел отскочить и невольно улыбнулся.
        Совсем недавно ещё пуржило, потом взыграл мороз, так что в колодцах прихватило насосы и их пришлось оттаивать, а вот сегодня солнце припекает вовсю, капель барабанит как сумасшедшая и снег уже не держится на крышах.
        Федя поглядел на сползший снег — тот лежал бесформенной грудой, завалил ступеньки крыльца и дорожку вдоль стены. Федя взялся за лопату.
        Комья тяжёлого снега полетели в стороны. С первых же минут стало жарко, и Федя скинул пиджак.
        - На зарядку становись! — выкрикнул подошедший Улька, отыскивая глазами лопату.
        - Нашёл себе работку — до обеда не справишься, — заметил Саша.
        - Да вот трахнул по сосульке, а снег и поехал, — признался Федя.
        - Он бы и без тебя поехал… — Саша прислушался; где-то у соседей протяжно и мягко ухнуло. — Весна, ничего не поделаешь…
        Втроём мальчишки принялись отбрасывать от крыльца снег.
        - А знаете, чего я подумал… — помолчав, заговорил Федя. — Это как на вчерашнем собрании. Словно снежная лавина в горах сорвалась или вот снег с крыши…
        Мальчишки вспомнили, как вчера на общем собрании колхозники в один голос заявили, что не желают больше жить и работать с таким председателем, как Фонарёв.
        Когда же стали думать о новом хозяине артели, то многие назвали имя Василия Андреевича Просекова и сказали, что они хотели бы считать себя коммунаровцами.
        - Прорех у вас в артели накопилось немало, — сказал Просеков, прибывший на собрание со своими колхозниками, — но мы и от таких соседей не отказываемся. Будём вместе хозяйство ставить.
        И родниковцы дружно проголосовали за присоединение к колхозу «Коммунар».
        - Ребята, а про новость в школе знаете? — спросил Саша.
        - А как же! Воблый Глаз у нас больше не директор, — сказал Улька. — Сняли его… С треском, с выговором. И без права занимать руководящие должности в школах. Так Звягинцев, говорят, разобиделся, решил в торговую сеть податься.
        - Туда ему и дорога. — Федя махнул рукой. — Кого-то теперь вновь пришлют…
        - А никого не пришлют, — возразил Саша. — Роно разрешило учителям самим избрать нового директора. Из своей среды. Тайным голосованием. И знаете, за кого учителя больше всех голосов подали? За нашу Варвару.
        …Наконец крыльцо было очищено от снега.
        - А ну, братцы-коммунарцы, кончай аврал! — крикнул Улька, отбрасывая лопату.
        Мальчишки пошли в школу.
        За околицей весна вновь напомнила о себе. На старой чёрной иве горланили прилетевшие грачи, дорога потемнела от навоза, сугробы осели, снег в поле стал рыхлым, ноздреватым, обнажились.
        Ребята вглядывались в поле, щурились от солнца, вдыхали запах тронутого весенним теплом снега и не заметили, как, не сговариваясь, свернули на боковую дорогу.
        Вскоре им встретилась подвода. В санях-розвальнях сидели Просеков и Федин отец.
        - Куда это вы от школы завернули? — спросил Просеков.
        - А мы на Ерёмину пустошь хотели глянуть, — признался Федя.
        - Они насчёт своей земли тревожатся, весну дозорят, — улыбнулся Прохор Михайлович. — Это правильно! Весну — её надо за околицей видеть, как первого гостя встречать.
        - Понятно, — кивнул Просеков и, догадываясь, о чём беспокоятся школьники, успокоил: — Мы с Прохором Михайловичем все запущенные земли объехали. В ближайшие дни начинаем раскорчёвку.
        - А кто корчевать будет? — спросил Саша.
        - Всем колхозом возьмёмся. А поднятую землю передадим родниковской бригаде. — И Просеков объяснил, что колхоз «Буревестник» будет теперь отдельной бригадой в «Коммунаре», а хозяином её по воле собрания избран Прохор Михайлович.
        - Дядя Прохор, ура! Качать вас! — закричал Улька.
        - Качать или ругать — это осень покажет. А сейчас отправляйтесь-ка на занятия.
        Мальчишки повернули к школе.
        - Хозяева на земле растут. Пахари, хлеборобы! — задумчиво сказал Просеков, провожая глазами школьников.
        - Растут, в силу входят, — вслух подумал Прохор Михайлович.
        Через неделю правление колхоза подало команду начинать подъём запущенных земель.
        В воскресенье рано утром все трактористы и десятки колхозников вышли на корчевальные работы.
        Школьники во главе с учителями направились к Ерёминой пустоши.
        Впереди двигались три школьных трактора, которые вели Федя и его приятели, а за ними с топорами, лопатами и мотыгами на плечах шагали члены ученической бригады и солидная армия ребят из младших классов, пришедших на воскресник.
        - Неужели полевые работы вздумали начинать? — удивлялись старики.
        - Не полевые, а пока корчевальные, — объясняли ребята. — Малую целину будем поднимать.
        Затем к Ерёминой пустоши подъехали грузовики, а Григорий Иванович и Прохор Михайлович пригнали из «Коммунара» тяжёлый бульдозер и кусторезную машину.
        И началась схватка. Машины с натужным рёвом срезали кустарник, корчевали корневища, выдирали старые пни, засыпали землёй ямы и рытвины.
        Поодаль от машин школьники срубали топорами лозняк и осинник и подрывали лопатами и мотыгами пеньки. Затем, вспомнив, как действует рычаг первого рода, подсовывали под пенёк длинную слегу, повисали на свободном конце, и пенёк под команду «раз-два — взяли» с треском выскакивал из земли.
        Потом срубленный кустарник, сучья, корневища, пни ребята оттаскивали в сторону и бросали в костры. Они пылали сплошным рядом, жаркие языки пламени высоко взвивались к небу и были видны далеко вокруг.
        Мальчишки пропахли дымом, раскраснелись, пиджаки у многих покрылись дырками от постреливающих угольков, но никто не обращал на это внимания.
        К концу дня Прохор Михайлович вместе с Варварой Степановной замерили верёвкой раскорчёванную пустошь, подсчитали площадь — набралось около шестидесяти гектаров.
        - Вот и ваша земля! — сказал Прохор Михайлович обступившим его школьникам. — Управляйтесь теперь, хозяйствуйте…
        Ребята замерли, поражённые простором пустоши.
        Кто-то бросился измерять её шагами, кто-то начал разбрасывать золу и пепел (удобрение же!), кто-то предложил немедля остолбить участок и поставить щит с надписью, чтобы все знали, что земля принадлежит школьной бригаде.
        Глава 32
        С этого дня в школьной бригаде наступила горячая пора.
        Начали вывозить удобрения. В дело пошли запасы золы, голубиного и куриного помёта, что были заготовлены на школьном дворе. Затем вывезли на Ерёмину пустошь суперфосфат, оставшийся в Епишкином овраге.
        Но всего этого оказалось мало. Тогда принялись за навоз. Его брали со скотного двора и свинофермы и в дни производственной практики вывозили в поле на подводах и тракторах. Пронзительный, как нашатырный спирт, запах навоза стоял на улице, кружил ребятам головы.
        Наступил май. Деревья опушились зелёной бахромой, в низинах вспыхнули жёлтые цветы, в перелесках суматошливо перекликались птицы, радуясь солнечным, погожим денькам. Повсюду в поле, поднимая пласты темной парящей земли, рокотали тракторы, двигались сеялки, укладывая в тёплую землю зёрна пшеницы и, как гребнем, аккуратно причёсывая сошниками взъерошенную пашню.
        Подготовленную под посевы Ерёмину пустошь поделили на два ровных поля. Одно члены школьной бригады решили занять опытными посевами пшеницы, ячменя, гречихи, гороха, другое закрепили за механизированным картофельным звеном.
        В звене совет бригады утвердил четырёх школьников: Федю, Ульку, Парамона и Сашу. Они должны были работать попарно.
        Прохор Михайлович помог подготовить ребятам набор машин: трактор «Беларусь», картофелесажалку, культиватор и набор борон.
        - Вот и ваши помощники, — сказал он школьникам. — Это всё, что нужно для механизированного выращивания картофеля. Ни добавочных машин, ни людей больше не дадим. Каждая пара должна обработать по пятнадцать гектаров. Желаю вам хорошего урожая…
        Весть о том, что четвёрка девятиклассников взялась вырастить картофель на тридцати гектарах, быстро облетела всю школу.
        Ученики предлагали «картофельной четвёрке» свою поддержку, просили их записать в звено, а Ромка сообщил брату, что он уже подбирает из своих дружков команду мальчишек, — только свистни, и они всегда готовы выйти на прополку сорняков и копку картофеля.
        - Да поймите: мы же по-новому будем работать, — отбивался от наседавших школьников Федя. — Только машинами, никакого ручного труда.
        Дома мать не без опаски поглядывала на Федю.
        - Большое вам поле доверили. И вдруг вхолостую сработаете, одни сорняки полезут. Понимаете, какой вы урон людям нанесёте? Добрым словом они вас не помянут… Ни веры, ни чести не будет.
        - Понимаю, всё понимаю…
        - Так вот, сынок, взвесьте всё, обдумайте. На авось да как-нибудь дело не начинайте.
        Ребята начали готовиться к выезду в поле.
        Первым делом по совету Прохора Михайловича они решили проверить сажалки и провести пробную посадку картофеля.
        Раздобыли мешок картофеля и, выбрав за школой ровную просохшую поляну, подогнали туда трактор с сажалкой. Натянули длинную проволоку и загрузили ящик сажалки клубнями картофеля. Затем Федя сел за руль трактора и повёл машину вдоль проволоки. Защёлкали рычаги, шестерёнки, и из сошников сажалки на одинаковом расстоянии друг от друга стали выпадать картофелины. У конца поляны Федя развернулся и повёл сажалку в обратную сторону.
        - Кажется, что-то выходит… — заметил он, остановив наконец трактор и оглядывая усеянную клубнями поляну: они лежали ровными рядами как вдоль, так и поперек. Только кое-где заметны были пробелы — видно, в каком-то ящике не сработал высевающий механизм. Значит, радоваться рано.
        Ребята собирали с поляны картофель, вновь загружали его в сажалку и по очереди разъезжали по учебной поляне…
        В начале третьей декады мая механизаторы выехали в поле.
        Федя работал в паре с Улькой.
        Первую борозду проложил Прохор Михайлович, а потом за руль трактора сел Федя. Улька занял место за сажалкой. Судорожно вцепившись в баранку руля, Федя старался вести машину точно по прямой линии, хотя ему и не терпелось оглянуться назад. Как-то там у Ульки?
        Но одно дело — пробная посадка, когда клубни картофеля отчётливо видны и по ним сразу можно определить, правильно или нет ведётся работа. Другое дело — настоящая посадка в поле, когда клубни заваливаются землёй и вся работа идёт как бы вслепую.
        Не выдержав, Федя то и дело останавливал трактор и, подбежав к сажалке, опускался на корточки и вместе с Улькой принимался осторожно рыться в земле, отыскивая клубни картофеля.
        И каждый раз ребята облегчённо вздыхали — клубни вдоль и поперёк лежали на нужной глубине и на одинаковом расстоянии друг от друга.
        В эти первые часы в поле можно было наблюдать прелюбопытную картину. Трактор с сажалкой, как челнок, сновал от одного конца поля до другого, а на засаженном участке ползали на коленях школьники и усердно копались в земле, словно отыскивали утерянные драгоценности.
        - Да вы нам всё поле перекопаете! — встревожился Федя.
        - Ничего… пусть проверяют, — успокоил его отец. — Больше веры будет.
        На другой день за машины сели Парамон и Саша. Через неделю, ежедневно чередуясь друг с другом, ребята сумели засадить картошкой все тридцать гектаров.
        Начались самые тревожные дни — школьники с нетерпением ожидали появления всходов.
        Наконец пробились первые ростки. Потом они окрепли, налились соками, густо зазеленели.
        Однажды чуть свет к Феде в дом ворвались Улька с Сашей и потащили его в поле:
        - Есть всходы, есть!
        Около картофельного участка уже толпились школьники. Они не сводили глаз с поля, которое вдоль и поперек было прошито строчками всходов.
        Откуда ни посмотри — с каждой стороны видны ровные, словно отбитые по шнуру, рядки. Поле напоминало большую тетрадь, аккуратно расчерченную прямыми зелеными линиями.
        Вскоре Федя с Улькой вывели на картофельное поле культиватор — машину на колёсах с острыми лапами-мотыгами.
        Сначала Федя вёл трактор осторожно, медленно, на первой скорости, а Улька пристально следил за лапами культиватора — не срезают ли они всходов. Но нет, картофельные рядки были прямые, ровные, и машины не повредили ни одного растения.
        Ребята сделали один заход, второй, третий… Осмелев, Федя переключил трактор на вторую скорость, потом на третью…
        Палит солнце. Вьётся — серая пыль за культиватором. Двое ребят и большое поле… Они проехали от межи до межи и повернули обратно. И опять от края до края…
        А вслед за культиватором шагали колхозники, школьники, дотошно проверяли взрыхлённую землю, отыскивали повреждённые всходы. Нет, всё в полном порядке. Теперь засаживай картошкой хоть сотни гектаров, в поле не нужны больше ни тяпки, ни мотыги — все посевы обработают трактористы со своими умными машинами.
        - Когда я тебя дома-то увижу? — вздохнув, Евдокия сунула Феде узелок с домашней снедью. — Совсем ты полевым человеком заделался… Словно на юру живёшь, на семи ветрах…
        - Скоро кончим… Считанные гектары остались.
        - А не сорвётесь, в лужу не сядете?
        - Не должно, мама. У нас же расчёт, техника, — сдержанно ответил Федя.
        Евдокия долго стояла на конце загона и задумчиво смотрела вслед ребятам. Кто же они теперь, эти школьники? Пахари, мужики? Да нет, какие они мужики! Евдокия хорошо помнит, как её Прохор пахал землю сохой. Полоски были узкие, маленькие, а сколько труда вкладывалось в них! Борозды получались мелкие, кривые, рубаха на спине пахаря покрывалась солью, лошадёнка выбивалась из сил. Потом началась колхозная жизнь, пришли трактористы со своими машинами и стали людям добрыми помощниками. Они, как богатыри из сказки, взяли на свои плечи труд сотен людей.
        А вот сейчас и ребята взвалили на себя такую ношу, которая раньше была под силу чуть ли не десятку семей. Это ли не богатыри! Только бы выдюжили, не отступились! Дай-то им удачи!
        - Выдюжат, — задумчиво заметил Прохор Михайлович. — Ты это, мать, верно про жизнь на семи ветрах сказала. Большой они год прожили, наши ребята. Трудный, беспокойный… Все ветра их обдували, насквозь пронизывали, а они не отступились, в закуток не спрятались, в сторону не свернули… Значит, и дальше выдюжат, твёрдо по земле шагать будут.