Лука Лукич Анатолий Иванович Мошковский
Рассказ из сборника «Не погаснет, не замерзнет».
Анатолий Иванович Мошковский
Лука Лукич
Лука Лукич собирался на рыбалку. Узнав об этом, Коськина мать, неслышно ступая войлочными шлепанцами, вышла на кухню и, передохнув, сказала соседу:
- Может, и моего прихватишь?.. С лета покоя не дает…
Лука Лукич завернул кран и стал неторопливо вытирать мохнатым полотенцем красное от студеной зимней воды лицо и крепкую багровую шею с пятнышками несмытой пены. Брови его насупились, лоб посуровел — не хотелось брать на себя лишнюю обузу. Но прямо отказывать этой тихой, застенчивой женщине было неловко: как-никак, она частенько покупала у него рыбу, и ему не нужно было бежать с корзиной на базар и часами простаивать у скользкого прилавка. Жил Лука Лукич бобылем, хотя и был уже в годах, и жалостливая Коськина мать иногда стирала и штопала его старые, заношенные рубахи. И, когда он натягивал на свою широкую костлявую грудь чистую рубаху, что-то похожее на благодарность неуклюже шевелилось в его сердце.
Поэтому-то, когда соседка напомнила ему о Коськиной просьбе, Лука Лукич покрутил в руках полотенце и, стараясь говорить как можно мягче и доброжелательней, ответил:
- Муторное это дело, Даша… Да и сапоги нужны…
- Уж обзапасся… У Егоровой дочки боты взял… Они ему в самый раз…
Лука Лукич промолчал. Закинув за спину полотенце, он двинулся к своей комнате, полутемной конуре, всегда неубранной, с грязным полом и рваными обоями, со стойким запахом махры и кислых щей. Только возле двери он коротко кинул, не оборачиваясь:
- Ладно.
И вот через два дня, в первом часу ночи, они ехали в электропоезде к Солнечногорску: Лука Лукич — огромный, дюжий, в полном рыбачьем снаряжении, с рюкзаком и пешней, в толстом брезентовом плаще, натянутом поверх телогрейки, в облезлой каракулевой шапке, и Коська — крохотный мальчонка с пугливыми, застенчивыми, как у матери, глазами, в коротком ватном пальтеце из чертовой кожи. В руках он держал авоську с бутербродами, завернутыми в старую газету, и парой запасных носков.
Всю дорогу до Ленинградского вокзала Лука Лукич молчал. Когда они вошли в вагон, он резкими движениями освободил плечи от лямок рюкзака, задвинул его в угол желтого диванчика, властно, как солдат винтовку, поставил у окна пешню с деревянной ручкой. Потом опустил голову на рюкзак и, подобрав полы плаща, хозяйственно вытянулся во весь свой рост. Ноги его, как шлагбаум на переезде, перекрывали проход и доставали до противоположного диванчика.
Присмотри за вещами, — сказал он и закрыл глаза.
- А тут и брать некому, — быстро ответил Коська и подобрал ноги, поудобней усаживаясь против него.
- И моргнуть не успеешь, как свистнут, — буркнул Лука Лукич, не открывая глаз. — Проживешь с мое — узнаешь…
Но рассказать более подробно, что узнает Коська, когда вырастет, он не успел, так как нижняя губа его чуть-чуть отвалилась и он негромко, но внушительно захрапел. Спал он крепко, домовито, словно под ним были не жесткие доски, а пуховая перина.
Коська попробовал вообразить, как к рюкзаку и пешне бесшумно крадется вор, но вообразить это было трудно: в вагоне ехали одни рыбаки, да и их-то не было видно — все они спали на диванчиках, и только торчащие в проходе ноги в резиновых сапогах говорили, что вагон не пуст. Иногда поезд вздрагивал на стыках и стрелках, и тогда грузная фигура Луки Лукича немного сдвигалась, он переставал всхрапывать и начинал потихоньку отдуваться, словно плыл по воде и утомился.
Много раз в мечтах уже ездил Коська в этом поезде, а вот наяву ехал впервые. Летом он и сам ловил рыбу в пионерском лагере, но ему попадались одни уклейки, да и размером чуть побольше мизинца. Ловля была не очень интересная: он насаживал муху, забрасывал леску на течение, поплавок дергался в сторону, и не успевал Коська испытать настоящего волнения, как выкидывал на берег тоненькую, точно лезвие, рыбешку. Не таким рыбаком был Лука Лукич. Коська всегда с нетерпением ждал его возвращения с рыбалки, подкарауливал и дрожащими пальцами открывал дверь.
У Луки Лукича было много снастей, и он возвращался то со складными бамбуковыми удочками, то с сетью в мешке, то с рогульками жерлиц, то с особыми приспособлениями для ловли щуки и судака — с «кружками». И всякий раз после его возвращения мать чистила на кухне рыбу: одной рукой прижимала хвост к столу, второй — скребла. Ого, какая это была рыба! Сто Коськиных плотичек надо сложить вместе, чтоб получилась одна Лукичова рыбина.
Коська подолгу стоял на кухне, и большие, как гривенники, чешуйки, разлетавшиеся из-под ножа, иногда прилипали к его лицу. Внизу мяукала кошка и мордочкой терлась о ногу матери. А вечером они празднично хлебали уху или хрустели жареными ломтями рыбы.
Лука Лукич работал на какой-то небольшой текстильной фабричонке истопником — сутки работал, двое отдыхал, — но не это было главным в нем для Коськи. Лука Лукич был рыбаком, удивительным, необычайно удачливым, можно сказать — знаменитым рыбаком. Горьковатый запах его задубевшего плаща, висевшего в общей передней, заманчиво щекотал Коськины ноздри, а один только вид пешни и сверкающих рыбок — блесен с тройными крючками заставлял его частенько забывать лыжи и игру в снежки…
И вот сейчас он сидел в вагоне и смотрел на запрокинутое лицо Луки Лукича, широкое, крепкое, загоревшее, но уже иссеченное глубокими морщинами, смотрел на печальные темные веки и такие же темные полукружья под глазами и думал: кажется, ничем особенным он и не отличается от других пожилых людей, а вот, если лучше приглядеться, в нем есть что-то от тех твердых и прямых, не совсем понятных Коське людей, людей, о которых пишут книги. Эти люди обмороженными руками держат бичи и погоняют измученных и отощавших собак, чтоб достигнуть полюса. Эти люди месяцами плавают в полярных морях на льдине, чтоб исследовать ветры, течения и глубины… Да, это — люди, это совсем особые, настоящие, непреклонные люди! И пусть Лука Лукич не делает ничего очень уж знаменитого и не уезжает так далеко, но и он такой же суровый, крепкий, неразговорчивый и обветренный, как и они, и в его твердом лице и во всей мощной, неуклюжей фигуре что-то есть от бывалого полярника…
На платформу вышло человек триста — целая рыболовная армия, и Коська тоже принадлежал к ней. Кое у кого из рюкзаков, как стволы минометов, торчали трубчатые ножки складных стульчиков. На плечах, как противотанковые ружья, лежали пешни. Они тускло поблескивали в сонных лучах станционных фонарей. Деревянная платформа громко скрипела под тяжестью этой ночной армии. Дыхание сотен людей паром клубилось над головами и застилало здание небольшого вокзальчика.
Был третий час ночи. Одни рыбаки потянулись к Истринскому водохранилищу, другие — а вместе с ними и Лука Лукич с Коськой — зашли в вокзальчик, чтоб обогреться и дождаться рассвета.
- А… Лукич, здорово! — К ним вдруг подошел мужчина в черном полушубке. — Что я вижу! Ведь ты, кажется, поклялся не ездить на Сенеж — бибика тут, а не рыба!
- Бибика и есть, — хмуро сказал Лука Лукич.
- Что ж тебя сюда затащило?
- А где нынче клев хороший? Топтать напрасно снег — не в моей натуре. Здесь хоть и бибика, да зато наверняка.
Мужчина в полушубке помолчал, разглядывая крупные металлические пуговицы на брезентовом плаще Луки Лукича. Потом взгляд его упал на Коську:
- Твой?
- Нет. Соседский.
- Значит, еще не обзавелся.
- Нет… Где там… Велика радость…
Скоро мужчина отошел, и Коська оторвал глаза от пола. Отца у мальчика не было, и, честно говоря, он был бы не прочь, если бы Лука Лукич назвал его своим сыном, но тот сказал правду. И вообще Коська даже не мог его представить среди ребят. Нет, у него не могло быть ни сына, ни дочери. Слишком он суровый и непохожий на всех человек, и у него своя, особая жизнь…
Лука Лукич кивнул Коське и зашагал из вокзальчика.
- Уже на лед? — спросил его кто-то у двери и, не дождавшись ответа, добавил: — Гляди, будешь рыбу кормить… Не развиднелось еще, а на озере полыньи…
- Я не на лед, я просвежиться, — ответил Лука Лукич, а когда они переходили рельсы, сказал Коське: — Надо уметь по льду ходить — тогда рыба будет тебя кормить, а не ты рыбу…
Еще было темно, и небольшой городок с удивительным названием — Солнечногорск — спал, и только на уличных столбах туманно горели фонари. Они шли по улице, потом вышли на какое-то шоссе, свернули направо и двинулись вдоль глубокого канала с черной, незамерзшей водой, в которой отражались горящие окна фабричного корпуса.
В лицо Коське ударил ледяной режущий ветер и мгновенно выдул все тепло из-под пальтеца. Он вбирал руки в рукава, дышал в варежки, на ходу приплясывал с одной ноги на другую, подергивал плечами.
Лука Лукич шел впереди крупным шагом, громадный, молчаливый, волоча на кожаном ремешке пешню, а за ним, часто перебирая ногами, семенил Коська. Временами Лука Лукич слюнил палец, выставлял руку навстречу ветру и тяжело вздыхал — это были единственные звуки, которые он издавал. Но Коська никак не мог понять, чем он недоволен.
Быстро светало. Из ночной мглы медленно выплывали и становились все отчетливей крыши домов, фабричная труба, тонкие лиловатые стволы дальних сосен.
Глухой забор, тянувшийся справа, вдруг оборвался, и Коська невольно вздрогнул. Перед его глазами открылось что-то огромное, бескрайное. Оно уходило вперед, терялось в тумане — и, конечно, враки, что это озеро. Никакое это не озеро. Это — океан, студеный Ледовитый океан, безбрежный и суровый…
По тропинке они спустились на лед.
В предутреннем сумраке кое-где тлели желтые огоньки, темнели невнятные пятнышки. Когда они подошли поближе, оказалось, что это люди.
- Вперед нас успели, обормоты! — сказал Лука Лукич.
Они подошли к одному рыболову. Он сидел на чемодане, широко расставив ноги, и, сгорбившись, пристально смотрел на небольшую круглую дырку во льду. На краю лежала крошечная, чуть подлиннее авторучки, удочка без поплавка.
- Ну и как? — спросил у него Лука Лукич.
- Дрянь, — ответил тот. — Ни одной поклевки. Может, еще рановато.
- Ветер переменился, — сказал Лука Лукич. — Вишь, с севера задувает. Какая уж тут рыба…
Они пошли дальше. Справа и слева уже едва заметно вырисовывались берега, но впереди еще лежала неведомая загадочная страна, окутанная туманом и мглой.
Коська старательно ставил свои маленькие девчачьи ботики в широкие следы резиновых сапог Луки Лукича и смотрел по сторонам. Утро занималось все ярче, все шире. Откуда-то сбоку вдруг закричал петух, и тотчас по невидимым дворам покатился разноголосый петушиный клич. Потом где-то залязгали калитки, застучали ведра, раздались звучные голоса. Коське казалось, что они идут посередине сельской улицы — так четко доносились до них звуки утренней побудки.
Они пересекли санную дорогу, кривую, в темных яблоках конского навоза и желтых пятнах, в соломинках и клочках сена, втоптанных в снег. Пахло деревней — парным молоком и кислыми овчинами.
Под ногами сухо похрустывал прихваченный морозцем наст. Вокруг лежали голубые волнистые снега, чуть освещенные бледным зимним рассветом. Кое-где торчали ледяные торосы, крутые бугры и сугробы, и Коське казалось, что нет, не за рыбой приехали они сюда.
Они — известные, на весь мир прославленные полярники — в оленьих шапках и торбасах, с карабинами за плечом бредут к Северному полюсу. Их парусный корабль «Св. Фока», затертый льдами, деревянный, беспомощный, с обледеневшими вантами и иллюминаторами, занесенный свирепыми вьюгами, остался позади. Вначале они двигались к полюсу на собачьих упряжках. Но собаки выбились из сил и околели. И они пошли пешком. Провизии осталось на два дня, зубы шатаются от цинги, из десен сочится кровь. Сил уже нет, но остались воля, упорство и долг.
И они идут, идут, идут…
Внезапно Коська вытаращил глаза и остановился, словно его сапоги примерзли ко льду. Он в ужасе вытянул руку:
- Дядя Лука, посмотрите!
Там, впереди, в той неведомой загадочной стране, куда они шли и где уже смутно стали угадываться берега, двигалась огромнейшая фигура, головой достававшая небо. Великан двигался по мысу берега медленно, спокойно, величественно, как и подобает великанам. Потом он остановился и, слегка ссутулившись, стал раскуривать трубку.
- Ну чего глаза вылупил! — проворчал Лука Лукич. — Рыба нас не станет ждать… А это… Обман это… Оптический называется… Лучи, што ль, не так, как надо, переламываются…
Лицо у Луки Лукича было неподвижное, пасмурное.
Коська словно очнулся. Он сразу вспомнил, зачем они пришли сюда, и озеро Сенеж уже не казалось ему океаном, да и великан на противоположном берегу куда-то исчез, словно растворился в тумане, испугавшись слов Луки Лукича.
Наконец Лука Лукич остановился у старой лунки, сбросил с плеч рюкзак, легонько пробил пешней нетолстый ледок, выгреб специальным черпаком хрустящие обломки и опустил леску. Рядом находились еще две лунки. Он и в них забросил по удочке. Клева не было. Они обошли все наиболее рыбные места, пробили несколько новых лунок — напрасно.
Быстро отгорел короткий зимний день. Солнце уже перевалило зенит и клонилось к закату, когда Лука Лукич в сердцах швырнул на лед пешню и сплюнул.
- Северный ветер, будь он проклят! — выругался он и принялся сматывать удочки.
- А чем он плохой? — едва шевельнул губами Коська.
- Дохлое дело, когда северный ветер… И водоем этот никудышный. Разве тут рыба? Кошке на суп — и та хвостом покрутит, прежде чем есть станет… И угораздило же нас с тобой сунуться сюда… Только на дорогу по десятке ухлопали… Ну собирайся, чего расселся… Слышишь?
Коська вскочил на ноги.
Никогда еще неразговорчивый Лука Лукич не говорил с ним так долго, но сейчас это не принесло Коське радости. Лицо у Луки Лукича было злое, несчастное, старое и совсем не было похоже на обветренное лицо бывалого полярника, и Коська уже не мог представить, как они, оставив на снегу околевших собак, сквозь пургу и торосы вдвоем пробиваются к полюсу…
Неужели этот ветер, этот веселый, порывистый ветер, дующий с севера, так изменил этого огромного, дюжего человека? Ему стало стыдно и за себя, и за свои глупые детские мечтания…
Домой они вернулись поздно.
- Ну как дела, рыбачки? — застенчиво улыбнулась мать, открывая дверь и пропуская их в переднюю.
Оба промолчали. Лука Лукич грохнул об пол пешню, сбросил рюкзак и пинком ноги загнал его в свою комнату. Мать сразу умолкла и больше не проронила ни слова. Коська так устал, что едва держался на ногах. Только он прикоснулся к подушке, как его повело, отяжелевшие веки закрылись.
Лука Лукич пошел на кухню мыться. Помывшись, он завернул кран и стал неторопливо вытирать мохнатым полотенцем короткую багровую шею и раскрасневшееся от зимней воды лицо.
- Как дела, спрашиваешь? — раздраженно спросил он у Коськиной матери. — Придется вам эту неделю сидеть без рыбы — вот какие дела! Ветер за все благодари, северный ветер, а провожатых больше мне на шею не сваливай… Условились?
А Коська уже крепко спал за стеной, и ему снились вмерзший в полярные льды «Св. Фока», и смутная фигура великана, двигавшегося по берегу, и маленький человечек, упрямо идущий сквозь торосы и вьюгу к полюсу. И шел человек на этот раз один: Луку Лукича он с собою не взял.
|
