Библиотека / Детская Литература / Михеева Тамара : " Легкие Горы " - читать онлайн

Сохранить .

        Легкие горы Тамара Витальевна Михеева
        Дина только-только идёт в школу, только-только находит новую семью, только-только знакомится со взрослыми. Всё в её жизни происходит впервые - и хорошее, и плохое. Хорошее - это друзья, игрушки, бабушкины истории, дивный хвойный лес в Лёгких горах. Плохое - это недопонимание между родителями; хуже всего - что виной тому Дина.
        Повесть «Лёгкие горы» полна запоминающихся, живых героев: всякий, кто помнит детство, узнает в них собственных дедушек и бабушек, маминых приятельниц или соседских мальчишек постарше. Все они, даже неродные и даже недружные - как одна большая семья, ведь «в маленьком городе каждый кому-то кум, брат, сват».
        Слов «кум» и «сват» Дина ещё не выучила, но сестринские чувства к другим испытывать начинает. А главное, начинает понимать переживания окружающих: оказывается, взрослые не такие уж решительные и всезнающие, да что там - не такие уж идеальные. Взрослеть девочке рано, книга и не о взрослении - она о том, как мир для ребёнка постепенно становится сложнее, богаче, многограннее.
        Родившаяся в уральском городе Усть-Катаве Тамара Михеева с любовью описывает и природу этих мест, и людей из глубинки: зла в её повести как будто нет вовсе, есть только человеческие ошибки и обыкновенная глупость. Лауреат множества наград и премий по детской литературе (среди них - конкурс им. С. Михалкова и Национальная премия «Заветная мечта»), Тамара Михеева - из тех редких авторов, которых любят и критики, и редакторы журналов, и читатели. Её сравнивают с Владиславом Крапивиным и Альбертом Лихановым, охотно переиздают и перечитывают. В «КомпасГиде» уже вышли две её книги: сказочное «Асино лето» и фантастические «Дети дельфинов»; в «Лёгких горах» мир вполне реален, но порою волшебно очарователен.
        Тамара Михеева
        Лёгкие горы
                
* * *
        Моим родителям, сестре и брату, моей бабушке и всей нашей большой семье посвящаю я свои «Легкие горы»
        Часть I
        Легкие горы
        Это место называлось Легкие горы. А почему - никто не знает. И по правде сказать, неподходящее это было название. Потому что горы были совсем не легкие.
        Их было три: Ясенка, Ших и Кошкары. Начиналось все с Шиха. Дорога плавно спускалась с пригорка, на котором стояла деревня, вихляла между сосен, перепрыгивала через ручей, впадающий в речку Ямолгу, и утыкалась в Ших.
        У Шиха все дороги заканчивались. Вернее, расплеталась на еле заметные тропки, потому что каждый шел по Шиху, как ему вздумается, как ему сможется, как ему легче будет. Да и не шел, конечно, а еле-еле поднимался, полз, карабкался, вздыхая и отдуваясь. Тяжела гора Ших, ох тяжела…
        Только бабушка Тася взойти без остановок может. Да нет, не может и она. Просто остановки у нее особенные, коротенькие и всегда по делу. Ягодку сорвать, траве-душице поклониться, деревню свою с высоты окинуть ласковым взглядом; посмотреть, не поспела ли хотя бы одним боком поздняя ягода брусника, скоро ли собирать. Или прохладно-кислую заячью капусту под язык положить, чтобы пить не хотелось. Хороша гора Ших, ох, хороша! Всё на ней есть! А воздуха сколько - дышать не надышаться! С детских лет ходит сюда бабушка Тася: траву собирать, и сухую от солнца землянику, и сладко-горькую бруснику, а все не налюбуется, не нарадуется легкой горе Ших.
        Дина за бабушкой никогда не поспевает. Тяжелый Ших, тянется и тянется и никак не кончится, ни конца ни края; ноги с тропинки сбиваются, пальцы за ломкие стебли травы хватаются, а запах душицы такой густой да масленый, бьет в нос и кружит голову. Жарко. Хочется пить. Когда наконец они добираются до верха, Динка падает без сил в траву, смотрит в небо. Ветер дует ей прямо на щеки, остужает. Будто извиняется, что Ших - тяжелая гора.
        - Пойдем, Диночка, вот Кошкары перевалим, там родник есть, водички попьешь.
        Бабушка тоже будто извиняется, но не перед Динкой, а перед Шихом за то, что Динка на него сердится.
        Кошкары - гора обманная. Топаешь по ней, топаешь, и вроде как по дороге, а не в гору вовсе, только дорога чуть-чуть вверх забирает, и ноги медленно устают, наливаются тяжестью. А главное, обидно так - вот она, вершина, видно ее, рукой подать, а только дойдешь до нее, глядь - еще выше вершина вырастает. И так целых три раза обманывают тебя Кошкары. Да мелкие, острые камешки в сандалии лезут, сбивают шаг. У Динки от сердитости слезы на глазах выступают, и хочется закричать от злости в негнущуюся спину бабушки Таси.
        Но зато кончились Кошкары, а за ними - лесочек сосновый, а в лесочке родник. Все, как бабушка Тася сказала.
        Сосенки здесь были молодые, невысокие, чуть выше бабушки Таси. Только одна - старая, высоченная, с темной корой, которая отслаивалась тонкими ломкими пластинками. А ветки все - наверху, в небе. У корней сосны была каменная горка, из-под нее и бил родник, круглый как блюдце и весь засыпанный сухими рыжими иголками. Но бабушка ладонью зачерпнула - все иголки у нее в горсти и остались.
        - Пей потихоньку, холодная у нас вода-то.
        Ой-о-ой! Холодная! Это кто же выдумал все эти названия неправильные? Лед, а не вода, зубы у Динки сразу заломило. Но она все равно пила и пила.
        У родника они немного посидели. Бабушка Тася дала Динке трехлапчатый листик, велела положить под язык, тогда долго пить не захочется.
        - Заячья капуста, - сказала бабушка.
        Динке сразу представились длинноухие зайцы, которые шмыгают между сосенок, когда людей нет, срывают суетливыми лапками свою капусту и под язык кладут. И прыгают потом без устали по Легким горам.
        Бабушка Тася тяжело поднялась, длинную темную юбку оправила. И Динке, хоть и не хотелось, тоже пришлось вставать. Бабушка много молчит, и Динка научилась понимать ее без слов.
        Вот и Ясенка. Ясенка не просто гора, Ясенка - это скала, каменная стена над рекой Ямолгой. Ясенка так высоко уходит в небо, что у Динки затекла шея, пока она смотрела на скалу.
        - Пойдем, - поторопила Динку бабушка Тася.
        На Ясенку подняться можно только в обход, круто вверх, и Динка даже немножко волновалась за бабушку. Сосны, зверобой и крапива, каменистая тропинка, шишки выскакивают из-под ног, как живые. Бабушка Тася отстала, а Динка выскочила на макушку Ясенки и замерла.
        Высоко-высоко - небо. Далеко-далеко, внизу, - река. И лес на весь простор. У Ясенки носятся стрижи, они строят в щелях скалы глиняные гнезда. На макушке у скалы, будто волосы на голове великана, стелются мох и розово-ползучие цветы, Динка еще не знает, как они называются. Во мху и цветах застряли сосновые шишки. Тут везде сосны, даже на скалах. А за Ясенкой разливались луга, они назывались Верхними, там росла клубника.
        Вдруг совсем рядом с Динкиной ногой скользнула ящерка и скрылась в камнях. Бабушка Тася неслышно подошла сзади, положила Динке руки на плечи. И Динка услышала, как бьется ей в голову бабушкино сердце.
        Бабушка Тася
        Верхние луга - вот куда они шли, вот ради чего перевалили за три горы. Клубники здесь видимо-невидимо, успевай кланяться.
        Динка совсем недавно гостит у бабушки Таси, но она уже поняла разницу: «собирать клубнику» и «собирать землянику».
        Земляника, конечно, тоже бывает разная. Вон на Шихе ее сколько и на боках Кошкар, но это не то. Сухая она, земляника, что растет на склонах и пригорках. Настоящая земляника - в сумрачных лесах, среди тонких сосен, поросших с северной стороны голубым кружевным мхом. Среди темной травы растет земляника, алая, тяжелая. В таких лесах всегда полным-полно комаров. Они зудят и забираются даже под платок, который повязывает Динке бабушка Тася. Тяжело собирать землянику в таком лесу. Каждая ягодка наводит на Динку тоску, а ягод здесь - больше, чем комаров, алые моря, м?ка, мука, комаринно-ягодная мука. Домой бы, домой… Но бабушка Тася такая - пока ведро не наберет, ни за что не повернет к дому.
        А клубника - ягода веселая, легкая, и, хоть и прячется в траве, под листьями, собирать ее нетрудно. Даже от стебля отрывается она с радостным звонким звуком. Динка легко наполняет стакан и бежит к ведру, которое бабушка Тася носит за собой, - высыпать. Клубника на Верхних лугах крупная, ведро набирается быстро.
        Они вернулись на вершину Ясенки, по пути собирая в букеты сиренево-розовую душицу, коричнево-желтый зверобой и белый тысячелистник. И Динка, и бабушка Тася любят крепкий сладкий чай с легкогорными травами.
        Сели на макушку Ясенки, прямо на землю. Динка таскала ягоды из ведра, а бабушка достала из висящей на плече холщовой сумки сверток. Развернула белую тряпочку, а там и хлеб, и огурчики, все в капельках и пупырышках, перышки лука, веера укропа, два овсяных оладушка с завтрака в промасленной бумаге и даже две конфеты. Динка развернула оладьи, кусала попеременно огурчик и оладушек, а в промежутках подхватывала то укропчик, то лучок.
        Бабушка Тася ела не спеша. Откусит огурец, положит его на белую тряпицу. А руки тут же опустит на темную шерстяную юбку. И Динка не может отвести от них взгляда.
        Пальцы у бабушки тонкие как веточки, высушенные, сцепленные узлами костяшек, вены пролегли по кисти темными реками, оплетают пальцы. Сухие, но сильные, Динка чувствует. А ногти у бабушки ровные, чистые, гладкие. Динка смотрит на них и удивляется. Сама она ничего не делает, играет во дворе, в лес ходит, но под ногтями у нее черт знает что, не вымыть, не выскоблить. А у бабушки? У нее дел - не переделать. Во-первых, кухня. Во-вторых, огород. А еще три курочки и петух, две кошки и собака Юла. Кормить, убирать и чистить бабушка Тася Динке пока не доверяет, все делает сама. Но руки у нее всегда такие, что погладить хочется. Динка, конечно, не решится. Рот у бабушки всегда поджат, даже когда разговаривает, - поджат, и смеяться она не умеет, и улыбается будто через силу. Мама говорит, это называется «трудная жизнь». Динке хочется спросить бабушку об этом, но она не решается. Только смотрит и смотрит на острый подбородок, нос с горбинкой, сжатые губы и глаза непонятного цвета.
        Динке достались обе конфеты. Она просительно посмотрела на бабушку.
        - Бери, бери, - кивнула та.
        Бабушка Тася сладкого мало ест. Полконфетки утром за чаем, полконфетки вечером.
        Динка как-то спросила:
        - Почему ты конфеты не ешь?
        - Как не ем? Ем.
        - Ты не так ешь. У тебя вазочка на столе три дня полная стоит.
        Бабушка Тася сказала сквозь улыбку:
        - Привычки нету.
        И объяснять ничего не стала.
        Динка не торопилась. Сосала барбариску, смотрела с обрыва на реку и лес и думала про бабушку Тасю. Трудная она, ее бабушка Тася. Динка каждый раз с духом собирается, когда хочет что-нибудь спросить.
        «Ну и пусть, - думает она сейчас, сидя на макушке Ясенки. - Зато это теперь МОЯ бабушка».
        Динка обвела взглядом лес, реку и горы вокруг. Не было бы бабушки Таси, не было бы у Динки и Легких гор. Динка вздохнула и прислонилась головой к бабушкиному локтю. Ноги гудели у нее от усталости, и гудели шмели над легкогорным разнотравьем.
        Динка закрыла глаза и поглубже вдохнула в себя все, что ее окружало, - ведь это тоже была ее новая жизнь.
        Новая жизнь
        Первое время Динка еще помнила свою настоящую маму. Запах ее помнила, руки в веснушках и деревянную шкатулку, в которой лежали сережки с голубыми камешками, золотое колечко и жемчужные бусы. Еще помнила что-то огромное и очень синее, но что это, не знала. И только повзрослев, поняла - море. Как маму звали и что с ней случилось, Дина забыла. Ей было три года, когда ее привезли в детский дом. Она плакала и плакала и все не могла остановиться. Ей задавали глупый вопрос: почему ты плачешь? А она не могла ответить, только звала и звала маму, которая все не приходила. Тогда Дине сунули в руки облезлого длинноухого зайца и отвели в изолятор.
        Потихоньку, год за годом, затхлый запах зайца вытеснил из Дины запах мамы. Это был чужой запах, детдомовский, сиротский, в нем не было ничего от дома и радости, но ей не с кем было больше поделиться своим непрекращающимся горем, и она ходила везде с этим зайцем, спала с ним и сажала на колени, когда приезжали артисты. Сначала зайца пытались отнимать, потом перестали. Кому он нужен, старый и облезлый? Еще штук пять точно таких же валялось в игровой комнате.
        Когда Дине исполнилось четыре года, она поняла, чего ей хочется больше всего на свете. Время от времени к ним приезжала красивая женщина с белой пушистой головой. Она гуляла с ними, играла, иногда подолгу расспрашивала о всякой ерунде, а потом шла к директору и смотрела личные дела. Пушистая женщина занималась усыновлением в Испанию. Звали ее Марина.
        С Диной Марина разговаривала уже дважды. Спрашивала, помнит ли она родителей, во что любит играть и как зовут ее зайца.
        - Ты похожа на испаночку, - улыбнулась как-то Марина, - такая же смуглая и черноглазая.
        Все думали, что Дину скоро заберут в Испанию. И Дина, которой во сне еще изредка, но все-таки снились веснушчатые руки и большое синее море, Дина, которая ни разу не назвала ни одну нянечку мамой, - Дина хотела теперь только одного: пусть у нее будет новая мама! Пусть чужая, пусть даже некрасивая, только бы ее забрали домой!
        Прошло еще два года.
        Однажды приехала не Марина, а другая. Она была худая, печальная, с тонкими руками, на которых звенели браслеты. Рядом с ней ходил мужчина. Волосы у него топорщились ежиком. Мужчина разглядывал всех ребят, а Браслеты как-то сразу посмотрела на Дину внимательно и уже не сводила с нее больших ласковых глаз. Дина прожила здесь уже три года, она хотела домой. Она робко улыбнулась Браслетам и даже не подозревала, как была похожа в эту минуту на неведомую еще ей бабушку Тасю, которая не умела улыбаться.
        Браслеты долго разговаривала с мужчиной-ежиком, но при этом все смотрела и смотрела на Дину. Потом эти двое позвали воспитательницу тетю Наташу, а тетя Наташа позвала Дину.
        - Диночка, подойди к нам.
        Подбежала вся группа. Но тетя Наташа быстро-быстро увела остальных, а Дина осталась одна напротив этих двух. Браслеты присела перед ней и посмотрела в глаза.
        - Тебя зовут Дина, да?
        Дина кивнула.
        - А меня зовут Катя. А это Сережа.
        Дина потрогала браслеты.
        - Нравятся?
        - А у тебя есть шкатулка?
        - Шкатулка? - неуверенно сказала Браслеты. - Нет, но, если хочешь, можно будет купить.
        Сережа нахмурил темные брови и стал смотреть в сторону, но Браслеты улыбалась. Тогда Дина решила выяснить все сразу.
        - Ты из Испании?
        - Нет, солнышко, мы из России.
        Потом ей сказали, что она может идти к ребятам. Катя и Сережа спорили, но не сильно. А через месяц стало известно, что Динку Алаеву удочеряют.
        - Фамилия у тебя теперь будет Хорсова. Дина Хорсова. Согласна?
        - Согласна, - еле прошептала Дина. Она вспомнила, как тихо звенят браслеты на руках и как Сережа нежно обнял Катю, уводя к машине.
        Она ждала новых родителей почти год. Весь год они приезжали. Чаще Катя. Мама. Теперь ее нужно было называть мамой. Она привезла красивые тетради, когда Дина пошла в первый класс, и пенал, какого ни у кого не было, и карандаши. Все Дине завидовали. Тогда мама привезла такие всем в классе. Но что-то затягивалось с удочерением, не получалось.
        - Все так сложно. Столько бумаг… - говорила новая мама. Дина ее жалела.
        Наконец весной все решилось. И мама приехала веселая. Сказала, что можно собираться, что на следующей неделе они ее заберут. Мама уехала. Динка вцепилась в облезлого зайца. Она не хотела с ним расставаться.
        Нянечка Надя ахнула:
        - У тебя же все новое будет! Тебя ж домой забирают! Вот ты какая! Задрипанного зайца пожалела! Все у тебя будет, а они-то, они-то остаются! - Ее грозный палец ткнулся в кучку ребят. Им не нужен был Динкин заяц, но нянечка Надя требовала справедливости.
        Дина плакала и плакала. Когда приехала мама Катя, она не могла говорить от слез. Но нянечка Надя сама все рассказала. Она говорила, что у Дины ужасный характер и с ней будет трудно. Катя посмотрела на Дину, звякнула браслетами и сказала:
        - Я скоро вернусь.
        За ней захлопнулась калитка, а нянечка Надя тут же:
        - Вот видишь, даже мама от такой жадной девочки уехала. Смотри, откажутся от тебя!
        Динка сидела на мокрой скамейке, держала зайца на коленях. Слез не было.
        Но мама вернулась. Она была сердитая. Она привезла целую огромную сумку зайцев, медведей и собак. Сунула ее нянечке Наде и села рядом с Динкой, обняла ее одной рукой. Динка уткнулась ей лицом в бок.
        Забрали ее в дождливый день. Над детским домом висела серая лохматая туча. Ребята высыпали в коридоры, прижимали носы к стеклам. Никто Динке не махал. Мама вела ее через двор к машине. На Дине был новый плащ и беретик в тон.
        - Привет, - сказал ей папа Сережа. Он сидел за рулем. - Поехали?
        Дина кивнула. Мама захлопнула дверь. У зайца вздрогнули уши. На окна детдома Дина не смотрела.
        Сначала было все хорошо. У Дины появилась своя комната. Свои игрушки. Свои книжки. И чудесный розовый стол со стулом. Кукольный дом. Платья, туфельки, сапожки с цветочками, красивый свитер, заколки и даже своя кружка. Мама купала ее каждый вечер в ванне с особенной пахучей пеной, из которой можно было строить облака и замки. После такой пены Динка почти не пахла протухшей водой, в которой в детдоме они мыли ноги все по очереди, начиная с малышей, в одной и той же воде. Динку записали в школу. Правда, опять в первый класс.
        Ко многому Динке пришлось привыкать. Оказывается, простыни и пододеяльники тоже стирают, как носки и трусы, фрукты нужно мыть, а овощи чистить ножом. Раньше Динка не знала, что картошка на самом деле коричневая, а не белая, что мыло бывает разноцветным, что полы протирают руками, а не шваброй. Она училась мыть посуду, пришивать пуговицы и даже делать чай сладким. В первые дни она молча пила невкусный чай, но наконец решилась сказать:
        - Чай невкусный.
        - Почему? - удивилась мама и тут же догадалась. - Да ты сахар-то положи, Дина!
        И мама пододвинула ей фарфоровую сахарницу. Там лежала крупная желтоватая соль.
        - Это сахар, - сказала мама и протянула Динке ложку. - Ты какой любишь? Сильно сладкий? Положи две. Размешай. Теперь вкусно?
        Динка кивнула и сказала:
        - А у нас в детдоме чай сразу сладкий!
        Папа вскочил и вышел из кухни. Динка испуганно уткнулась в кружку.
        А зато она умеет аккуратно постель заправлять! Ее всегда хвалили за это! Она хотела сказать это маме, но потом вспомнила, что здесь это не нужно: постель убиралась в ящик дивана.
        Долго Динка не могла привыкнуть засыпать одна. Мама читала ей книжку, целовала и уходила, прикрыв дверь. Тускло горел ночник - улыбающийся месяц. Было слышно, как за окном проносятся вдоль их дома машины и гудят тополя. Динка потихоньку вставала, выскальзывала из своей комнаты и садилась на пороге родительской. Они смотрели телевизор или шептались о чем-то, будто Динки и не было. Несколько раз она так и засыпала у них на пороге. Открыв дверь, папа чертыхался, мама охала, и они несли Динку в постель.
        Потом Динка стала замечать, что новые мама с папой ссорятся, потом - что из-за нее, что папа недоволен ею, а мама - папой. Потом они поругались совсем сильно, и папа ушел. Его не было несколько дней, но потом он вернулся, и все было по-старому.
        Динка мучилась, потому что не знала, что она делает не так. Но ничего не говорила, боялась говорить, боялась, что с ней заговорят об этом, ведь все равно здесь было лучше, чем в детдоме. Потому что каждое утро мама вела ее в школу, где никто не знал, что она приемная. Потому что мама целовала ее в щеки, перед тем как уйти. Потому что мама всегда улыбалась, даже если Динка вдруг разбивала тарелку или проливала компот, а вечерами они вдвоем подолгу лежали в обнимку на кровати и читали по очереди книжки: строчку - Дина, страницу - мама. Перед сном мама рассказывала про далекую бабушку Тасю, замечательный город Лесногорск и волшебные Легкие горы.
        При папе нужно было вести себя тихо-тихо, а при маме - как хотелось.
        Потом он ушел совсем.
        - Это из-за меня.
        - Нет, Диночка, что ты… просто…
        Динка чувствовала, как мучительно подбирает мама слова. Медленные слезы катились по маминым щекам и капали Динке на макушку. Казалось, мама сама не замечает, что плачет.
        - Просто мы очень долго жили одни, ему трудно привыкнуть и… - Мама опять замолчала. Потом сказала сердито: - Но знаешь, тебя я люблю больше, чем его.
        Когда Динка окончила первый класс, мама сказала, что, наверное, они переедут из этого большого города в Лесногорск.
        - У меня там и братья, и мама рядышком, там хорошо. Там так хорошо, Динка, тебе обязательно понравится!
        Динка была уверена, что понравится. Она понимала, что здесь маме одной, без папы, трудно, а там, конечно, и брат Саша, и брат Петя. И бабушка Тася. Там горы и речка, можно купаться все лето и ходить за ягодами, грибами, там у Динки много двоюродных братьев и сестер…
        Всех их Динка боялась. Боялась тихих маминых разговоров по телефону, когда там, на другом конце, ее спрашивали: «Дина? Как же полностью? Диана?» И мама вкрадчиво, будто извиняясь, говорила, нет, что вообще-то, по документам, Динара, но какое это имеет значение, и почему не может быть просто Дины? Боялась, что неведомые ей далекие, чужие Вика, Миша, Женька, Андрюша и Юрась будут смеяться над ее старым зайцем, а она ничего не сможет объяснить. Боялась, что она глупая. Что все уйдут, как папа Сережа. Вместе с мамой она послушно рассматривала их на фотографиях.
        - А почему твой брат такой старенький?
        - Саша? - смеялась мама. - Ну, он старше меня на восемнадцать лет… Я ведь тоже уже не молодая, Динусь.
        С фотографии смотрел на Динку синеглазый старик. Прямо в сердце смотрел. Нет, мама молодая…
        - А это все его дети, да?
        - Нет, его только Светочка и Вика. - Мама проводит по лицам пальцем. - А остальные - это Петины. Он у нас богатый. Три сына!
        Богатый дядя Петя совсем другой. Он толстый. Улыбчивый. Рыжий. Взгляд его скользит мимо Динки. Рядом его худенькая жена тетя Аня. Дина отложила фотографии в сторону. В синий с подсолнухом ранец легли аккуратно трусики и майки, тетрадь, карандаши, заколки, книжка «Мурзук» Бианки, заяц…
        Лесногорск так Лесногорск. Динке все равно, где жить. Лишь бы с мамой.
        Лесногорск
        Динка первый раз ехала на поезде. У нее была удобная нижняя боковая полка, и можно было целыми днями смотреть в окно. На проплывающие мимо поля, речушки, мосты через них, переезды с полосатыми шлагбаумами, вереницы машин, огороды с низкорослыми домиками, тонкие облака в небе, кусты с желтыми цветами, пасущихся коров. А однажды - вот это да! - из зарослей кустарника на краю поля вышли две косули и застыли, глядя на поезд. Мама даже вскрикнула:
        - Смотри, Дина, косули! Смотри!
        И все соседи как один бросились к окну. Косули постояли, трогая ноздрями воздух, и бросились наутек. Соседи обсудили, откуда бы это здесь взяться косулям, так близко к железной дороге, и успокоились, а Дина вдруг спросила:
        - А там есть море?
        - В Лесногорске? - удивленно вскинула брови мама. - Нет, нету.
        Динка смотрела в окно. Чем дольше она жила с новой мамой, тем реже и реже приходили к ней воспоминания ее самого раннего детства, когда был еще у нее родной дом и родная мама. Динка иногда сама не могла понять, что это: воспоминание или просто давний сон.
        Мама пристально смотрела на нее и вдруг спросила, впервые за два года, будто почувствовав:
        - Ты помнишь своих родителей?
        Она так нехорошо это спросила. Безличное «родителей» вместо «маму» поцарапало Динку, и та невольно отодвинулась, насупилась. Но тут же мама притянула ее к себе и прошептала ей на ухо:
        - Как только все устроится в Лесногорске, я найду работу, подкопим денег и съездим в тот город, где ты родилась. Слышишь, Дина, обязательно. Там есть море.
        В Лесногорске их встречал мамин брат дядя Саша. Они приехали туда рано утром, и весь город плавал в туманном молоке. Только вдруг выплывали из этого молока то вершина горы, то домик с резными ставенками, то исполинский тополь. Перила моста, черно-белая коза на нем, остров на реке, весь поросший ивами… Выплыл и дядя Саша, сияя синими глазами, как пароход сигнальными огнями. Он расцеловал маму, подхватил Динку, поднял высоко над туманом и сказал радостно:
        - Вот ты, значит, какая, красавица! Ну, прыгайте в машину, дома пироги-ватрушки стынут, Марина напекла на целую армию.
        - Ну что ты, - испугалась мама, - зачем ты, мы сразу к маме…
        - А вот это видела? - И седой дядя Саша показал маме фигушку.
        Динка прыснула, а мама покачала головой. Но больше не спорила и тоже улыбнулась.
        У дяди Саши была большая квартира в самом центре Лесногорска. Этот дом и все, что было в нем - и тетя Марина, и Вика, и сам дядя Саша, - называлось Крымовы.
        - Ты, наверное, страшно богатый, - шепотом сказала ему Динка.
        - Ну не то чтобы страшно… - шепотом ответил дядя Саша, - но почти.
        Они ели пироги с мясом, с капустой, с яблоками, пили чай, было желе, светло-желтое, прозрачное, с кислинкой. Динка слушала, как говорили про то, что Света сейчас в Москве, а приедет только в августе, всё дела-заботы; ребята - хорошо, Юрась совсем большой стал, самостоятельный, а Вика такая красавица. У Пети тоже все хорошо, Женька только от рук отбился, еле-еле девятый класс закончил, что дальше - непонятно.
        - Как мама?
        Нормально, по возрасту, опять настояла, чтобы отвезли ее в Легкие Горы, не могу, говорит, летом в городе, а страшно, она там совсем одна, купили ей телефон, а толку-то, она и подходить к нему боится…
        У Динки тяжелели веки, наполнялись снами, в которых плавно качался на волнах поезд, и машинист с дяди Сашиными глазами махал ей и просил дружить с Юрасем и не обижать Женьку…
        Утром мама повела Динку на экскурсию по Лесногорску. Город был странный. Он лежал, как в чаше, между пологих гор, и даже на самой центральной площади было тихо и пахло близким лесом. По обочинам дорог росли кашка, одуванчики, на газоне у серого дома паслась белая лошадь с жеребенком. В центре города стоял дворец с колоннами, вокруг дворца был парк.
        - Что это? - шепотом спросила Динка.
        - Это Дворец культуры, я здесь занималась в театре, когда маленькая была. И в танцевальном, и пела… Почему ты шепчешь? Тебе страшно?
        Динка замотала головой. Нет, совсем не страшно, просто как-то… Она не могла объяснить. Разросшийся парк, с травой в Динкин рост, с лопухами, огромными, как полотенца, с асфальтовыми дорожками, в трещинах которых прорастал подорожник, парк со всеми этими покореженными скамейками, заброшенными фонтанами, старыми деревьями, похожими на гигантских коричневых ящериц, будто протянул Динке руки и сказал: «Здравствуй, Динка!»
        - Когда-то здесь все было по-другому… - сказала мама со вздохом. - За ним следили, и фонтаны работали, и детская площадка была, да и вообще, сами берегли все, вот такого не было. - Мама, нахмурившись, подняла с дорожки смятую банку от пива, отнесла в урну. - Но знаешь, мне здесь все равно нравится! Ему больше ста лет, нашему парку, представляешь? А однажды, я помню, сюда прилетела зимой настоящая полярная сова! Мы даже успели ее сфотографировать…
        Мама замолчала, будто не знала, что еще сказать про свой любимый парк. Можно было бы еще вспомнить, что именно здесь ей впервые признался в любви мальчишка и какое было тогда солнце и золотой листопад… Здесь она узнала от брата Саши, что ее папа уезжает в Москву, и она, скучая по нему, ходила по этим дорожкам, думала, думала год, два, три… Пока не поняла, что он не вернется. Здесь они с Сережей решили, что усыновят ребенка из детского дома…
        Динка взяла ее за руку, и Катя вдруг почувствовала, как к глазам подбираются слезы.
        - Пойдем, пойдем скорее, я покажу тебе наш завод и речку! - сказала Катя поспешно.
        Уходя, Динка украдкой погладила одно дерево. У него была теплая, будто кожа, кора, по ней полз муравей.
        Мы с Юрасем
        Это случилось в тот день, когда Юрась решил окончательно: все, хватит с него этого лагеря. Пусть сами сюда едут, если им так хочется «интересной жизни и новых друзей», а с него хватит. Не жалко было ничуточки. Ну… конечно, он подведет вожатую Юлю, она хорошая, но что она может сделать, чтобы было не так тоскливо?
        Собирался Юрась недолго. Побросал вещи в рюкзак, написал и подбросил Юле записку и на рассвете махнул в город. Умнее, конечно, было бы пойти в Легкие Горы к бабушке Тасе, туда и ближе, но Юрась здраво рассудил, что бабушку не проведешь, она знает, до какого числа Юрась должен быть в лагере.
        А Юрась не мог в лагере. Его мучили предчувствия. Мама третий раз за весну-лето уехала в Москву. А теперь совсем надолго. Говорит: хороший проект, заработаем кучу денег, рванем куда-нибудь на море, хочешь, Юрась, на море? Не хочет он. Потому что измучился весь. Потому что чувствует: не в проекте дело. Почему с мартовской, той, самой первой поездки она так изменилась? Почти не сердится, но и не говорит с ним больше подолгу, пароль поставила на свой ноутбук, а еще звонить кто-то стал и молчать в трубку, если Юрась возьмет. Мама тогда пошутила:
        - О, Юрась, твои поклонницы, наверное?
        А у самой губы дрогнули, он заметил, почти улыбнулись, а глаза виноватые. Все из-за ее глаз! Юрась с них читает как с листа.
        В лагерь на все лето - тоже ее идея.
        - Ну как ты будешь здесь один?
        - Не один, а с дедом.
        - Ой, дед весь день на работе, и бабушка тоже…
        - Ну тогда к бабушке Тасе.
        - Да я с ума сойду! Там и река, и скалы, и лес такой дикий, я тебя знаю, ты же на месте сидеть не будешь. Нет, дорогой, давай-ка в лагерь, в коллектив, под присмотром…
        А у самой глаза умоляющие - прости, прости меня, прости… Юрась, хватаясь за соломинку, проговорил почти шепотом:
        - Бабушка сказала, тетя Катя приезжает.
        Мама вздохнула:
        - Ты думаешь, ей будет до тебя? Надо перевезти вещи, квартиру найти, работу, и потом… Ты же знаешь, у нее теперь дочка…
        - Приемная!
        - Ну и что? - возмутилась мама. - Ну и что, Юрась? Ты что? Это же… я не знаю! - Она зашагала по комнате крупными, нервными шагами. - Катя такая счастливая стала, как появилась у нее эта девочка. Юрась!
        - Что?
        - Ты ее не обижай, слышишь? Она теперь член нашей семьи, такая же, как ты, Женька, Вика… Понял?
        - А я все лето в лагере буду, я ее не увижу! - мстительно сказал Юрась и закрылся в своей комнате.
        И вот он садится в автобус. Мама поправляет ему рубашку, улыбается грустно, что-то говорят в мегафон, фыркают один за другим автобусы и уезжают, уезжают…
        В лагере на длинных и тоскливых сончасах он все сопоставил, обдумал и понял: скоро в его жизни произойдут перемены. Конечно, перемены эти могут быть только к худшему. Знаем - читали и в кино видели.
        Всю жизнь они жили с мамой вместе, не одни, конечно, были рядом и дед, и бабушка, двоюродные братья-сестры, дядьки, бабушка Тася была. Но все равно он и мама были как твердое круглое яблоко. Никогда бы раньше она не отправила его в лагерь, если бы он сам не захотел, а теперь? Юрась ЕГО в глаза еще не видел, даже не знает, как ЕГО зовут, а ОН уже разлучает их с мамой.
        Если бы не тяжкие думы, в лагере было бы вполне сносно, даже интересно. Но сейчас… сейчас Юрась чувствовал себя на тропе войны, на поле боя. И бой этот был у него дома. И вот Юрась ушел. Ему чудилась погоня. Он шел лесом, уходя подальше от дороги.
        Дома разрывался телефон, но Юрась его отключил, он понимал, что звонят из лагеря. Так, теперь нужно было приготовиться к осаде. За ним наверняка придут. К тому же он может встретить знакомых на улице, они доложат деду. Значит, нужно очень быстро сбегать за продуктами, запастись, чтобы потом можно было до приезда мамы, то есть два месяца, не выходить из дома. Юрась вскрыл свою копилку (прощайте, ролики!) и отправился за покупками. Он купил хлеба и молока, колбасы, чипсов, яиц…
        - Юрась!
        Он метнулся в сторону, но запнулся и чуть не упал.
        …Темные, длинные, ожидающие - вот какие были у девочки глаза. Узкое, строгое, какое-то треугольное лицо. Крупными блестящими кольцами - черные волосы. Рваная челка. Тонкая шейка. Она смотрела своими глазищами на Юрася, снизу вверх, и вдруг улыбнулась. У Юрася мурашки пробежали по рукам, ему показалось, что девочка улыбнулась впервые в жизни.
        - Ты - Юрась, - не спросила, а сказала она.
        А Катя уже обнимала его, целовала, тормошила…
        - А Саша сказал, ты в лагере…
        - Нас отпустили на один день, то есть я приехал с вожатой… м-м-м… за призами, сейчас обратно…
        - Ой, мы тебя навестим! Да, Динка, навестим? Ты в каком отряде?
        - Я… мне идти надо! - Он выскочил, оттолкнув девочку с прохода, она обернулась и смотрела ему вслед, пока мама не сказала ей:
        - Ну вот это наш Юрась, дяди Сашин внук. Вырос как!
        Вечером стали звонить в дверь, стучать и звать его. Юрась спрятался в ванной. Потом все стихло. Он не зажигал свет, боялся, что его увидят с улицы и вышибут дверь. В темноте всплывали инопланетные глаза девчонки, которая стала его родственницей.
        - Тетей, - усмехнулся Юрась.
        Ему было непонятно и странно, что он не чувствует к девчонке ни презрения, ни жалости, ни интереса, ничего такого, - будто она всегда с Катей жила, будто своя, будто в ней неведомым образом соединились и бабушка Тася, и бабушка Марина, и мама, и тетя Катя, и даже Вика… Назло маме ему хотелось не принять девчонку, отодвинуть. Это Катя взяла ее, вот пусть сама с ней и будет, а они новую родственницу не просили!
        Заснул Юрась злой.
        А утром пришел дед. Открыл дверь запасным ключом, который мама оставляла у него на всякий случай.
        Потряс сонного Юрася за плечо.
        - Вставай, мне нужна твоя помощь.
        Юрась вскочил, предстал перед дедом - голова ниже плеч.
        - Катю с Диной надо отвести в Легкие Горы, пойдем, поможешь с вещами.
        Юрась вскинул голову. Нет, облегчения не было. Он готов был к любому нагоняю, даже если дед его выпорет, чего никогда раньше не происходило, он даже согласился бы сейчас вернуться в лагерь! Но дед ни слова про это не сказал. И теперь ходи вот мучайся от невысказанных слов. Юрась ходил и мучался.
        В машине молчали. Дед с тетей Катей сидели впереди, Юрась с Динкой сзади.
        - Мы с Юрасем сядем сзади, - сказала Динка и зачем-то сунула Юрасю желтого облезлого зайца. Юрась молча положил его на сиденье.
        Когда проехали железную дорогу, она сказала:
        - Мы с Юрасем будем гостить у бабушки. Пить парное молоко и ходить за ягодами.
        Юрась фыркнул. Но Динка даже не посмотрела на него, она говорила это деду.
        После Центральной усадьбы она сказала:
        - Там страшные скалы, с пещерами, но мы с Юрасем туда не полезем.
        Динка уставилась на него своими глазищами. Юрась буркнул что-то в ответ.
        - А мы с Юрасем…
        - Надеюсь, вы с Юрасем не будете никуда сбегать, а то ведь я и выдрать могу! - сказал дед.
        И Юрасю полегчало.
        Бабушка Тася встретила их сурово. Сухо расцеловалась с дедом и Катей, одинаково равнодушно погладила по голове и Юрася, и Динку. Юрась никак не мог понять, к кому относится эта суровость: к нему, сбежавшему из лагеря, или к этой чужой девчонке, которая сразу притихла и оробела, покрепче вцепилась в Катину ладонь.
        «Ничего бы этого не было, - вдруг понял Юрась, - если бы мама не уехала в свою Москву».
        Катя звала пить чай, но Юрась не пошел. Он сел на поленницу у темной теплой стены сарая, закрыл глаза. Поплыли перед глазами круги и пятна, золотые, оранжевые.
        - Дина, Юрась! Чай замерзнет! - кричала Катя.
        Юрась вдруг пожалел эту девчонку: у бабушки Таси не забалуешь. Хотя ей, наверное, не привыкать, после детдома… Юрасю так тоскливо стало, что хоть вой. Как попала Динка в детдом, где ее родители? Может, и живы, может, ее мама тоже собралась второй раз замуж, а Динку - с глаз долой?
        - Дядя Саша звонил твоей маме по телефону, - услышал он совсем рядом Динкин голос, но почему-то не удивился, даже глаз не открыл. - Я слышала, как он с ней разговаривал. Он сказал, что так нечестно и что она должна обязательно приехать и с тобой все обсудить. А что обсудить, Юрась?
        Когда Юрась понял, что дед на его стороне, он все-таки не выдержал и заплакал. Он всхлипывал в ладони, а Динка сидела рядом, положив горячую руку ему на спину и прислонив голову к его плечу. Когда слезы кончились, Юрась сказал сердито:
        - Никому не говори, поняла?
        Динка только кивнула. И Юрась ей сразу поверил.
        Два друга
        Как только Динка приехала к бабушке Тасе, у нее появилось два друга. Первый друг сам выбежал ей навстречу, едва мама толкнула калитку. Разметая воробьев по двору, хлопая ушами, путаясь на поворотах в лапах, летела им навстречу самая смешная собака в мире. Она была тощая и длинноногая, а лаяла так звонко, что Динка зажала уши, а мама засмеялась:
        - Юла, Юла…
        Собака стала ластиться, упала на живот, поползла к дяде Саше, потом к Юрасю, перевернулась на спину, будто просила, чтобы ее погладили, и косила то на маму, то на Динку темными круглыми глазами. Динка засмеялась и погладила Юлу по пузу. Юла тут же вскочила и лизнула Динку в щеку, в нос, в губы.
        - Ну-ну, суматошная, отстань, - сказала, выходя на крылечко, бабушка Тася.
        Юла была необычной собакой. Появилась она у бабушки Таси вот как.
        Это случилось три года назад, бабушка Тася тогда еще постоянно жила в Легких Горах, хотя зимой дорогу заносило и добраться до города иногда было просто невозможно.
        Январь перевалил за середину. Стояли крещенские морозы, да такие, каких давно в этих краях не было. Бабушка Тася утеплила стайку, где жила молодая козочка Беляша и десяток кур. Тяжело стало за водой ходить, хоть и колодец недалеко. Вода в колодце покрывается тонким стеклом льда. Ведро пробивает в стекле узкую лунку, вода набирается медленно, нехотя. Каждый раз, когда надо было идти за водой, бабушка Тася собиралась с духом. Хорошо, что расчистили дорогу, завтра обещал приехать Саша, он наносит воды на неделю. Но сегодня-то как? Надо идти.
        Скрипит, ворчит под ногой снег, будто слова выговаривает, воздух звенит льдинками, обжигает зубы при каждом вдохе. Белая шапка на крыше колодца. Варежки примерзают к ручке ведра. Стукнуло ведро об лед, что-то взвизгнуло. То ли ручка у ведра, то ли ворот у колодца, и бабушка Тася не могла понять, почему ведро так тяжело. А когда вытащила, ахнула. В воде, перемешанной с крошками льда, барахтался, пытаясь выбраться, щенок. Его когти скользили по стенкам ведра. Щенок так посмотрел на бабушку Тасю темными круглыми глазами, что она сдернула с головы шаль, укутала его, мокрого, крупно дрожащего, посеменила домой, бросив у колодца и ведро и коромысло.
        Сначала бабушка Тася думала, что ей не выходить щенка.
        - Девка, - констатировала она, подняв щенка за шкирку и внимательно осмотрев. - Иди-ка вот…
        Она достала старую Сашину шапку-ушанку, уложила туда щенка, укрыла пуховым платком и устроила у жарко натопленной печи. Но щенок дрожал не переставая и все пытался из шапки выскочить.
        - Лежи, лежи, вот юла, куда ты скочешь?
        Но щенок все-таки выбрался из шапки, на полусогнутых, дрожащих дошел до спасительницы и ткнулся ей в ноги.
        - Что ты будешь, а… - проворчала бабушка Тася.
        Взяла низкую скамеечку, села у печи, закутала щенка в платок, положила его на колени. Накрыла сверху своими горячими сухими руками. Щенок дрожал и дрожал, и будто всхлипывал, и жаловался, но наконец уснул, пригревшись.
        - Юла ты, Юла, - вздохнула бабушка Тася. Она смотрела на огонь, мерцавший в круглых дырках печной дверцы.
        А наутро пришел к бабушке Тасе сосед, дед Телятьев. Коромысло принес да ведро.
        - Ты чего это, Таисья Александровна, ведра по всей деревне разбросала? - И тут же ахнул. - Люська! Люська моя! Ты как здесь? Ты почему здесь? Я ж тебя по всей деревне…
        - Но-но, Николай Витальевич, вы не очень-то руки протягивайте! - прикрикнула бабушка Тася, сгребая Юлу на руки. - Никакая она не ваша, а была бы ваша, так чего ж она в колодце делала?
        - Где? - вытаращил глаза дед Телятьев. - Я ее неделю назад из городу привез… На вокзале подобрал, а вчера она у меня пропала, и как улизнула, ума не приложу…
        - Ты поменьше-то болтай, - рассердилась бабушка Тася, - собака сама в колодец не прыгнет!
        Дед Телятьев обиделся.
        - Ты что же, Таисья Александровна, первый день меня знаешь? Или мы с тобой всю жизнь забор в забор не прожили? Иль не знаешь, какое я отношение к любой скотине имею?
        Это была правда, дед Телятьев сильно зверей любил, и у него дома всегда кто-нибудь жил - «квартировал», говорил он. То стриж с поломанным крылом, то ежик, которого он в реке в наводнение выловил, то кошки-собаки… Деда Телятьева даже прозвали в деревне Дедом Мазаем. Бабушка Тася все это прекрасно знала, но не смутилась.
        - Как же, скажи, она в колодец попала? С неба, что ли?
        Дед Телятьев ласково прищурился.
        - С неба не с неба, Таисья Александровна, а мысль твоя верная… Я твое ведерочко когда сейчас прибирал, приметил: у колодца-то сугроб наметен, прямо до краю. Бежала поди моя Люська по сугробу, да и свалилась, она больно резвая…
        - Может, и так, - подумав, согласилась бабушка Тася. - А только все одно: никакая она теперь не твоя, и зовут ее уж целый день как по-другому. За ведро спасибо, а что случилось, то случилось, так что…
        И бабушка Тася выразительно показала глазами на дверь.
        Дед Телятьев присел перед Юлой, погладил ее большой своей ладонью, сказал, улыбаясь в бороду:
        - Эх, Люська, суровая у тебя хозяйка теперь будет. Лучше б ты дома сидела…
        - Ладно вам шептаться-то, Николай Витальевич, пойдем чай пить. Замерз поди, пока ведро-то тащил.
        - Замерз, Таисья Александровна, ох замерз… Уж и не помню, когда такие морозы у нас были…
        - И не говори, Николай Витальевич…
        И они пошли пить чай. Юла осталась жить у бабушки Таси, но так как была умна не по-собачьи, то бегала есть и к деду Телятьеву. У него и миска для нее всегда стояла, и лежала конфетка в кармане, потому что Юла была сластеной.
        - Ласковый теленок двух маток сосет, - усмехался дядя Саша, видя, как Юла, пообедав дома, бежала через дыру в заборе к Телятьеву. Характер у нее и правда был ласковый. Только пьяных она сильно не любила - заливалась злобным лаем и скалила белые клыки…
        Все это рассказал Динке Юрась, пока они сидели на поленнице у сарая. Юла тоже была тут. То копала нору у морковной грядки («Крот, что ли, завелся?» - удивился Юрась), то подбегала к ребятам, обнюхивала с ног до головы Динку и тыкалась в ее ладони («Знакомится», - усмехался Юрась). Необыкновенные были у Юлы глаза. Темные, умные, Динка даже решила, что никакая Юла не собака, а заколдованная принцесса. Спросить у Юрася об этом Динка, конечно, постеснялась, но относиться к Юле стала по-особенному.
        - Айда в лес? - предложил Юрась.
        - А мама?
        - А чего мама? Думаешь, не разрешит? - Он тут же подскочил к окну. - Тетя Катя! Мы с Динкой в лес! - И, не дожидаясь ответа, пошел к калитке. Динка бросилась за ним, а Юла - за Динкой.
        - Долго не ходите! - крикнула им Катя вдогонку.
        - Подружились, - вздохнула она, садясь за стол.
        Бабушка Тася промолчала. Саша хмыкнул.
        - Ты когда в город? - спросил он Катю.
        - Не знаю еще… Поживем немножко, пусть привыкнет… - Она посмотрела на бабушку Тасю. - Мам, ну что ты мне ничего не скажешь? Как тебе новая внучка?
        Бабушка Тася плечами пожала, встала из-за стола, стала тарелки убирать. Катя тоскливыми глазами посмотрела на брата. Он ободряюще улыбнулся ей: ничего, мол, привыкнет, надо подождать.
        - Чего говорить-то? - сказала тут бабушка Тася. - Дитё и дитё. Чужих детей, говорят, не бывает.
        Катя шумно выдохнула, улыбнулась Саше. И он заметил, что глаза ее блестят и вот-вот сорвутся с ресниц слезы. Он сказал быстро и деловито:
        - Я поговорил с Артемьевым, он возьмет тебя на работу, надо только тебе сходить к нему…
        - Спасибо, Саш, я… Давай во вторник?
        - Ладно, я ему позвоню.
        Много деревьев в лесу, и все разные.
        - У нас здесь только сосны растут, никаких других не встретишь, - с гордостью сказал Юрась. - Ну, у ручья есть черемуха, да у Ямолги - ивы. Ну, шиповник встречается, только это же не дерево, так… А сосны, думаешь, простые? Не-ет, они корабельные называются, это потому, что из них мачты на кораблях раньше ставили. Смотри, какие они - одна к одной!
        Но для Динки у каждой сосны свое лицо. Юрась лез в горку, щелкая сухим стеблем по траве, а Динка замерла. Среди других, высоких, стройных - ко-ра-бель-ных! - сосен стояла одна, особенная. Высокая? Да, выше всех! Огромная, ветки - мосты… Но даже не в этом дело. Ствол сосны сиял, охваченный солнцем. Динка будто видела под твердой корой золотые потоки смолы. Они лились реками, светились, и свет их освещал и сосну, и траву вокруг, и другие сосны, и Динку… Это было сильное дерево. Живое.
        Динка поднесла ладошку к стволу. Даже на расстоянии она почувствовала, какая теплая у него кора. Тогда Динка погладила ствол и прижалась к нему щекой.
        - Ты где там? - крикнул Юрась.
        Динка испуганно вздрогнула и бросилась его догонять. Она несколько раз обернулась, чтобы запомнить место, где растет ЕЕ сосна, потому что сразу поняла, что захочет прийти сюда еще и еще.
        И на следующий день, и потом водил Юрась Динку по лесу. Сосны вокруг стояли величавые, спокойные, они смотрели свысока на Динку и на Юрася, но в этом взгляде не было высокомерия, только дружеское снисхождение. Динка то и дело задирала голову и смотрела вверх, туда, где в синей-синей синеве шептались с ветром колючие сосновые лапы. А когда уставала, то садилась прямо на землю, прижималась к стволу спиной. Набирала в ладонь горсть земляники, опрокидывала в рот.
        Динка может весь день бродить по лесу и с Юрасем, и с мамой, и совсем одна. Она бы и бродила, если бы не боялась, что бабушка Тася ее потеряет. Хороший друг ее лес, с ним никогда не скучно.
        Волшебная поляна
        Мама пожила в Легких Горах три дня и уехала в Лесногорск. Динка знала, что так надо, что у мамы много дел, но все равно было грустно. С мамой уехал и Юрась. Дядя Саша сказал, что все они будут приезжать на выходные. Динка скучала. Она слонялась по двору, ходила хвостиком за суровой бабушкой Тасей - из дома в летнюю кухню, с кухни в огород, из огорода в стайку, потом снова в дом…
        Динка ходила за бабушкой Тасей, а Юла ходила за Динкой. Динка училась у бабушки Таси молчать, но Юла молчать не умела. Она то заливалась лаем на соседа, то рычала на петуха, то фыркала, почуяв крота у свекольной грядки… Бабушка Тася сердилась и гоняла Юлу. Динка Юлу жалела. Она открывала ворота, и они шли гулять.
        Динка любила подолгу гулять с Юлой. Сначала они шли по улице, по деревянному тротуару, и Динка всегда снимала сандалии, чтобы лучше чувствовать, какие доски гладкие и теплые. Юла рыскала в траве, выискивая мышиные норы. Деревянный тротуар заканчивался вместе с улицей, там, где начинался спуск к реке. Спуск был крутой и плавно изгибался сначала в одну сторону, потом в другую. Динка всегда бежала здесь бегом, чтобы было страшнее. А тормозила только у самой воды.
        Вот она, Ямолга. Вода в Ямолге коричневая, ласковая. Здесь, у деревни, река поворачивает к Шиху, течение быстрое, перекат на перекате. Поэтому купаться все ходят к Причальной скале, или, как здесь говорят, к Причалам. Хотя, конечно, никакого причала там нет и в помине. Есть невысокая скала, похожая на огромного медведя, стоящего на четырех лапах и выгнувшего спину, в скалу вбиты железные болты с кольцами. Раньше, когда Ямолга была судоходной, здесь швартовались рыбацкие лодки и пароходики, только это так давно было, что даже бабушка Тася не помнит. Ямолга давно обмелела, сейчас по ней только на резиновой лодке и можно проплыть. А железные болты с кольцами так и остались в скале. Здесь, около Причальной скалы, хорошо купаться. Вода течет дремотно, ласково…
        Жаль, мама взяла с Динки честное слово, что одна она в воду не полезет. Да и Юлу жалко. Юла воды боится. Когда кто-нибудь из своих заходит в воду, Юла начинает бегать по берегу и жалобно скулить, будто вернуться просит, а потом, отчаявшись, бросается следом. Плывет, а глаза такие несчастные! И дрожит, будто сразу вспоминает, как упала зимой в колодец. Вот и сейчас Юла переступает передними лапами и с тревогой смотрит на Динку: пойдет та купаться или нет? Динка села на траву, положила руку Юле на шею. И Юла сразу успокоилась.
        Они посидели немного и пошли в лес. Недалеко от Причалов есть любимое Динкино место. Она сама его нашла, когда гуляла по лесу. Она шла по лесу, от своей сосны, и деревья вокруг стояли старые, могучие. И вдруг они расступились, и на небольшой солнечной поляне Динка увидела тонкие сосеночки, стоявшие будто подружки в хороводе. И такие они были молодые, крепкие, что у Динки сразу здесь настроение поднималось, как бы ей ни было грустно. Поэтому Динка любила сюда приходить. Ей все казалось, что сосеночки - это заколдованные девочки, такие же, как она сама. Хвоя у них нежно-нежно зеленая и мягкая, почти не колется, и особенная кора, тоненькая, как бумага, золотистая, теплая. Динка иногда возьмет такую чешуйку сосновой коры и подбросит вверх. Опускаясь, она кружится, мельтешит, будто большая рыжая бабочка, и солнце просвечивает сквозь нее. Даже воздух здесь особенный, будто даже теплее в прохладный день и прохладнее в жаркий.
        Динка никому еще про это место не говорила, даже Юрасю. Она бы, может, и сказала, да он в городе все время, у него отработка в школе и занятия с репетитором по английскому, а на выходных времени мало. А впопыхах ведь такое не расскажешь. Вдруг Юрась не поймет, как Динке важны эти четырнадцать сосен, как она с ними разговаривает, гладит их стволы; не поймет, что Динка всем им дала имена и придумала, почему злая колдунья их заколдовала…
        Вдруг Динка увидела, что на поляне не одна.
        Это были братья Мироновы. Они Динку не знали, а она их знала, ей Юрась издалека показывал. Того, что поменьше, звали Владиком, а того, что постарше, - Геркой.
        - Вообще-то я с ними с весенних каникул не дружу, - сказал тогда Юрась пренебрежительно и стал следить украдкой за братьями: куда они пойдут?
        - Почему? - спросила Динка.
        - Ну их…
        И было понятно, что совсем не «ну».
        - Ты чья? - спросил Герка Динку.
        - Ничья.
        - Дети ничьи не бывают.
        - А, - обрадовался Владик, - это бабки Таси новая внучка, приемышная!
        Герка не глядя отвесил брату подзатыльник.
        - Ты его не слушай, у него ум за языком не поспевает. Тебя как зовут?
        - Дина.
        - А меня Герка, а его - Владик, только он дурак.
        - Сам дурак!
        - Молчи уж, - ласково попросил Герка и все смотрел на Динку. - Вообще-то мы не ссоримся, потому что братья. Ты правда из детдома?
        - Правда, - Динка опустила голову.
        - Не переживай, у нас тебя никто не обидит. Юрась за тебя всем голову оторвет. Бабка-то не обижает?
        Динка помотала головой. Потом подумала, что этого недостаточно, и сказала:
        - Она хорошая.
        - А мамка?
        - Тоже.
        - Ну и конечно. По мне, пускай хоть какие родители, хоть свои, хоть приемные, лишь бы не били. Вот у нас в классе Ванька, его знаешь как родная мать лупит!
        Динка молчала. Герка был важный и смешной.
        - А ты чего здесь? Ну, делаешь-то здесь чего, в лесу?
        - Так… - растерялась Динка, - гуляю…
        - Ага, - встрял Владик, - мы тоже гуляем, смотрим, какие деревья кто пометил…
        Динка не поняла, что такого Владик сказал, только Герка как заорет на него:
        - Ты чего? Чего ты треплешь, а? Просят тебя, да? Молчи, пока я тебе… - Он схватил брата за шиворот и потащил прочь от Динки и все что-то говорил, только уже не громко, а сквозь зубы.
        Владик не сопротивлялся. Динка подумала сначала, что они какие-то странные, а потом, что у них есть секрет, а Владик чуть не проболтался.
        «Ничего, - подумала она, - послезавтра приедет Юрась, и мы с ним всё узнаем».
        Вечерние сказки
        Вечером Динка укладывается спать так: сворачивает покрывало, кладет его себе в ноги, взбивает подушку, подражая бабушке Тасе, укладывает рядом с подушкой зайца. Потом забирается под одеяло и сворачивается калачиком. Просит бабушку рассказать сказку. Читать бабушка не может, глаза видят плохо.
        - Да, я, Диночка, и сказок-то не знаю… Что тебе рассказать?..
        - Расскажи про маму, как она была маленькой, - решается Динка спросить о заветном. И тут же ей кажется, что она обидела бабушку. - Или про себя. Расскажи про себя.
        - Да что про себя… - теряется бабушка, но тут же начинает рассказывать, присаживаясь на высокую Динкину кровать.
        - Я в хорошей семье росла. И мамочка у меня хорошая была, и папа, да еще два брата старших, и сестра. Я самая маленькая у них… Если бы не война… Все война у меня унесла, и родных, и Васеньку.
        - Какого Васеньку?
        - Мы в одном классе с ним учились. Он такой был… глаза синие-синие, сам худенький, он спокойный был, добрый… Его матушка сильно меня не любила. - Бабушка Тася комкала в сухих пальцах юбку на коленях. - Все думала, я обмануть его хочу, женить на себе. Они богатые были, дом на четыре окна, пятистенок. Один он у них был. Крепко меня любил. Такого больше не было. - Бабушка Тася вздохнула и замолчала надолго. - А потом война. Сначала-то ничего, мы в школу ходили, фронт далеко, никто из наших еще не погиб. А уж в сорок третьем ушел он. А мне-то, что мне, шестнадцати лет не было. Я на заводе работала да вечером еще в типографии. Все ждала его, ждала. Я все думала: любовь всего сильнее. Даже войны. Мне только обидно было, что матушка его меня не замечает, будто не знает, что мы с ним дружили. А чего не знать-то? Вся деревня знала.
        Пожениться мы не успели. Сбежал на фронт он, значит, в сорок третьем… Ну кто нас поженит? Нам же восемнадцати нету… А я говорю: мне все равно. Какая разница, если мы любим друг друга? Матушка его меня на порог не пускала. Такие мы с ним были, - коротко рассмеялась бабушка Тася в темноту, - я его утешаю, он меня: все, мол, устроится, обвыкнется матушка… Ну, потом он уехал.
        Ну а время прошло… Я-то сразу поняла, что ребеночек будет. И вот странно: ни страшно мне не было, ни стыдно. Я в почтальонки ушла. На заводе тяжело очень уж было. Ну и ушла. Люди добрые говорили: не ходи в почтальонки, беда, одна беда. Да разве в шестнадцать лет этому веришь? Я и в войну толком не верила, не понимала. Я маму схоронила, надорвалась она, дома три похоронки лежало, на отца и братьев, а все не верила. Все казалось, что вернутся, все вернутся, и будем жить по-прежнему… И Васю я ждала, будто он учиться уехал, в город, и скоро вернется, и меня с собой заберет.
        Бабушка Тася опять надолго замолчала. Никогда никому из своих родных детей и внуков не рассказывала она про то, что рассказывала сейчас чужой, незнакомой почти девочке. Динка ее не торопила. Она давно перебралась с подушки к бабушке поближе, а потом и вовсе положила голову ей на колени. Бабушка, казалось, этого и не заметила, только вместо юбки перебирала теперь Динкины волосы.
        - Писал он мне часто. Да я и на почту-то устроилась, чтобы письма его получать поскорей.
        Он мне писал да матушке, больше у него никого не было. Я письма ей в ящик бросала, а зайти, в руки отдать, нет, ни разу не зашла, раз она не хочет, зачем?
        Я навязываться не буду. Думала только все: легче ждать вдвоем-то… Я одна, и она одна. Я, как проснусь, все глажу живот, глажу да разговариваю с ним… Васе я ничего не писала об этом. А он сам, будто догадался, вдруг в одном письме мне пишет, что закончится война, вернется он, дом построим, будет у нас сад, яблони да вишни, родится у нас сын, и назовем его Александром, в честь наших отцов, которые погибли, защищая нашу великую Родину… У нас одинаково их звали, и оба погибли еще в первый год.
        Бабушка Тася говорила сухим, как ее пальцы, голосом, спокойно, будто даже равнодушно. Но на Динкино сердце накатывалось чувство близкой беды.
        - Ну вот, в почтальонки-то ушла и столько горя насмотрелась, Господи помилуй! А потом день этот проклятый. Весна была, трава такая ласковая, нежная, я все босиком бегала… Все письма раздала, и так хорошо мне было, ясно. А потом вынула - похоронка. И адрес… Васин. Я до дома его дошла, а что делать, не знаю. Постучать? Как я ей отдам? А в ящик бросить, как я брошу - это ж Вася… Стою на крыльце и слышу вдруг, что кто-то плачет тоже. Она меня в окошко увидала и поняла все, раз я в ящик не бросаю, и плачет теперь там, за дверью. Не могла я больше. Камнем бумажку проклятую эту приложила и убежала. И все слышала за спиной ее плач.
        Динка боялась пошевелиться. Бабушка Тася до боли сжала ее волосы в кулаке, но Динка терпела, лежала не шелохнувшись.
        - Потом она ко мне пришла. Ничего не сказала. Кашу принесла, гречневую. Ее тогда и не достать было. А я не знала, что сказать. Что тут скажешь? Стали мы вместе жить. Она во всем мне помогала. Я молодая была, глупая, ничего не знала. Я бы без нее и не выжила. Потом Сашенька родился. Она хотела Васей назвать, но я письмо то показала, и она говорит: да, надо Сашей, если Васенька так хотел. Ну, вроде как слово его, последнее. Сашенька хорошим мальчиком был, спокойным, ласковым, ко всем шел. Матушка все нарадоваться не могла, все твердила - как Вася, как Вася.
        Динка заснула. Заснула от усталости, будто пережила с бабушкой Тасей нелегкие ее годы. Бабушка не сразу это заметила и продолжала рассказывать:
        - Мы хорошо с ней жили, Сашеньку растили. Потом она замуж меня выдала. - Бабушка коротко и невесело засмеялась. - Приехал тут один, из города, красивый, веселый, все ходил за мной, цветы приносил… Я гнала его, стыдилась. Я думала, что никогда замуж не пойду, после Васи-то… А потом матушка меня уговорила. Ты, говорит, молодая, красивая, чего тебе пропадать, Васю все равно не воротишь, и Саше отец нужен. Конечно, нужен, я и сама понимала. Да только… - бабушка вздохнула, - не знаю. Сашеньке девять лет было. Уговорили они меня.
        Бабушка замолчала, оборвала себя на полуслове, поняв, что Динка спит. Она тяжело переложила ее на подушку, укрыла и долго смотрела на внучку. Потом нагнулась и, будто самой себя таясь, погладила ее по волосам, поцеловала в лоб. Она вышла на крылечко, которое вело не на улицу, а в огород. Тяжело опустилась на теплые широкие ступени. Золотая горбушка солнца плавала за лесом, черные на ее фоне деревья казались нарисованными.
        Хорошую жизнь прожила она. Трудную, тяжелую, но все-таки - хорошую. Второй муж ее, Толик, балагур был, артист, любил ее, а вместе быть довелось всего два годочка. Как родила она Петеньку, Толик сильно запил, все нарадоваться не мог, что сын. Вот так, пьяный, до дома и не дошел, уснул у забора, да и замерз. Забирала ее из роддома опять одна матушка. А через год умерла от тяжелой, мучительной болезни и она. Осталась Таисья одна с двумя детьми: Сашей и Петей. Целыми днями она на работе, Сашка за старшего: и накормит Петю, и поиграет, книжки почитает, на горшок посадит. Вдвоем ходили они в лес за ягодами и грибами, всю зиму ели потом сушеную землянику, на сахар денег не было, чтобы варенье сварить.
        Бабушка Тася тяжко вздохнула. Разве расскажешь об этом ребенку? Про то, как вынуждена была отдать Петю в круглосуточный детский сад, с понедельника по пятницу, почти что детский дом; как рвался он и рыдал каждый понедельник и прятался то в подполе, то на чердаке, то в печке, лишь бы остаться дома. Как Сашка заблудился в лесу и один проблуждал там в одиночестве три дня, как Петя схватил страшное воспаление легких, думали, что умрет, как закрыли их типографию, как пустела деревня и зарастали бурьяном брошенные дома…
        Как появился в Легких Горах Юрий Вениаминович, инженер. Как они работали вместе на заводе в городе и каждый день ездили домой в Легкие Горы на автобусе, старом, вечно глохнувшем на лесной дороге. Как подружился он с Сашкой, который как раз окончил школу и готовился к экзаменам в институт, как невзлюбил его Петя. Как он учил их всем наукам сразу, как рассказывал долгими зимами, когда до города было не добраться из-за снежных заносов, и про звездное небо, и про историю крестовых походов, и про итальянских художников, и про теорию Дарвина… Ночами Юра кашлял, не любил рассказывать, как оказался здесь он, коренной москвич и интеллигент в пятом поколении. Родилась Катя.
        А потом Юре разрешили вернуться в Москву. Он звал Тасю и детей с собой, но они не поехали. Тогда он сказал, что съездит, узнает, что и как, и вернется.
        Он не вернулся. Через несколько лет написал. Катя и мальчики несколько раз ездили к нему в гости… Саша дружил с ним до конца его дней, Света жила у него, когда училась в институте в Москве, и даже назвала в честь него сына.
        Не расскажет бабушка Тася всего этого маленькой девочке, вдруг появившейся в ее доме. Грустной девочке с удивленными, будто ждущими чего-то, глазами.
        Дед Телятьев
        Кто умел рассказывать сказки, так это дед Телятьев. Все так и называли его, по фамилии. Только бабушка Тася знала его имя-отчество. У дедушки Телятьева не было семьи. Но он так не считал.
        - Все Легкие Горы - моя семья, - говорил он.
        - И Мироновы? - прищурясь, спрашивал Юрась.
        - А что? Тоже люди.
        Юрась и Динка часто бывали у деда Телятьева. Каждый раз, когда приезжал из города Юрась, они бежали к нему. Юла успевала проскочить через лазейку в заборе и встречала их во дворе деда Телятьева радостным лаем.
        У деда Телятьева всегда кто-то гостил. Только гости были необыкновенные: звери и птицы.
        - Вот, залетела вчера в сени, а Муська ее и схватила. Насилу вырвал… Крылышко поломано, а ведь тоже птаха божья, жалко ее, дуреху. - И он поглаживал взъерошенные перышки какой-то лесной птички.
        - А как вы лечить ее будете? - Динка тоже погладила легкие перышки.
        - Да я уж умею! Вот вылечу, и полетит красавица, будет радоваться…
        - А что это за птичка?
        - Соловейка…
        Никто не знал столько сказок, сколько знал их дед Телятьев. Каждый камень, каждая травинка, тропинка, каждое дерево лесное имело у него свою историю.
        - Соловей - птица добрая, не смотри, что неказистая… А как поет!
        - Как?
        - А вот июнь за серединку перевалится, тогда и услышишь… - Дед Телятьев мечтательно закидывал руки за голову. - Думаешь, просто поет? Не-ет, это он лесную деву подзывает. Это вроде как лешего жена. Только леший, он старичок страшненький такой, кривоногий, с бородой до земли, а лесная дева, она-то красавица… Коса по пояс, радугой переливается, а платье все из цветов, ходит, будто летит, ни шороха не слышно, а поет как! Вот соловей ее в гости-то и зовет, петь вместе, а леший не пускает. Оттого у соловья песни все жалобные. А русалки, что в реке живут… ну да вы знаете, под Кочкарями, под скалой, место приметное… Вот иду я как-то в покос… Стало быть, июль уже, бояться нечего, Семик прошел давно, а после Семика-то русалки на землю носа не кажут… Ну - иду. Луна на небе - что фонарь, и светло, как днем. Вдруг вижу, на самой скале сидит девчонка. Глаза - ярче луны и светлые такие, непростые, значит. Сама небольшая такая, чуток постарше Динки, волосы длинные, белые, по камню стелются. А она сама венок плетет, только вижу - цветы в венке какие-то странные. А потом смекаю, что не цветы это, а рыбьи
скелетики. И так жутко мне сделалось, прямо невмоготу, бежать надо, а ноги будто в землю вросли - и ни с места. Тут она венок свой на голову надела и глазищи свои на меня поднимает и смотрит, смотрит, будто душу вытягивает. Ну, думаю, все, Николай Витальевич, конец тебе. Видно, смерть твоя пришла. А девчонка красивая, хоть и нездешняя вся, но все-таки от красоты-то вроде и помереть не страшно… Дай, думаю, хоть поговорю с ней, на прощанье-то. На том свете-то не знаю, поговоришь ли, будет ли с кем. «Ты, - говорю, - чья такая да откуда? Вроде как не наша, не легкогорская?» А она мне: «Как не ваша, самая что ни на есть ваша, только меня водяной себе забрал, когда ты, Николаша, еще и на свет не родился!» - и тут как засмеется да как со скалы сиганет, а высота там сами знаете какая… И все, пропала. И верите, нет, с тех пор, сколько бы я там ни рыбачил, не идет рыба, хоть плачь!
        - Все это сказки! - насмешливо скажет Юрась.
        - Может, и сказки, вам виднее, - не спорит дед Телятьев, а глаза у самого хитрые-хитрые, и Динка не знает, кому верить: то ли Юрасю, то ли деду Телятьеву.
        У деда Телятьева про все можно спросить: как раньше в Легких Горах люди жили, почему лоси лижут соленые камни, почему синие колокольчики с пушистыми бледными листьями называются сон-травой, откуда у него в сенях большое зеркало в тяжелой резной раме, почему говорят, что через брод у Кочкарей ходить нельзя? И почему Легкие горы назвали Легкими горами, Ших - Шихом, а Кошкары - Кошкарами?
        - Насчет Кошкар врать не буду - не знаю. Ну, Ших, тут все ясно - это значит «камень», «гора», а вот насчет Легких Гор - это по всякому говорят… Вроде как Пугачев когда с восстанием через наши места шел, то в этих горах укрывался и что, мол, хорошо, укрываться здесь, легко. Вот и прозвали. А еще клад, говорят, он здесь спрятал со всеми своими богатствами… Ой, и кто только клад этот не искал! И в Кочкаринской пещере, и у Причалов, и в лесу, и в реке… Вот мы с братцем моим маленькие были, тоже искали, весь огород у отца перерыли, да пол-леса! Хоть картошку сажай - вот как перерыли, все клад пугачевский искали…
        - Нашли?!
        - Да ну! - смеется дед Телятьев. - Клады-то они ведь просто так, кому ни попадя, не даются…
        Юрась толкает Динку в бок: найдем? Динка в ответ его тоже толкает: найдем!
        Света, мама Юрася
        Света приехала не в августе, как обещал дядя Саша, а в конце июня. Утром разбудил Динку звук приближающейся машины - в пустых Легких Горах шорох шин издалека слышно. Потом у их ворот раздался резкий гудок. Бабушка Тася грохнула на кухне железной крышкой, Динка соскочила с кровати. Не одеваясь, она помчалась на крылечко. Еще вечером мама сказала, что сегодня приедет дядя Саша. И Динка ждала его даже во сне - он обещал, что свозит их с мамой в Кувшиново. Будто есть там озеро: темное, круглое как блюдце, по берегам - осока, а само все кувшинками заросло. Розово-желтыми, нежными… Рвать их нельзя, а посмотреть можно.
        - Возьмем лодку, у меня там приятель-охотник есть, - сказал дядя Саша, - и пойдем. Вокруг тишина… круглые листья скользят вдоль бортов…
        - А Юрася возьмем?
        - Возьмем, куда ж мы теперь без Юрася, без Юрася никуда…
        И вот Динка на крылечке, солнце бьет в глаза, а из дяди Сашиной машины выходит женщина в шортах и стриженная под мальчика, худая, невысокая, а за ней - сумрачный Юрась. Кто-то положил Динке руки на плечи. Динка обернулась - мама. Сияющими глазами мама смотрела на гостью.
        - Катя! Катя, как я соскучилась! Боже мой, как здесь хорошо! Ты не представляешь, что в Москве, такая жара, духота!
        Она встала перед Динкой и так улыбнулась ей, будто с ног до головы облила солнечным светом.
        - Диночка! Боже мой, какая же ты красавица!
        Она порывисто обняла Динку. Прижала к себе. Отодвинула, заглянула в глаза, будто изучая, потом обняла опять и прошептала почти в ухо:
        - Динка, ты бы знала, как я рада, что ты с нами! И что ты именно такая… Юрась, Юрась! - позвала она сына. - Правда, Динка похожа на бабушку Тасю? Нет, Катя, правда, что ты улыбаешься? Помнишь ту фотографию, где бабушка с косами? Еще платье такое с воротничком…
        Динка почти не слушала Свету. Она понимала, что никак не может быть похожа на бабушку Тасю, раз она ей не родная. Но именно с этих Светиных слов, с ее сияющих глаз и порывистых объятий вдруг пришло к Динке чувство семьи, в которой она не лишняя, а на своем месте, и уверенность, что ее не вернут в детдом. Особенно когда мама сказала:
        - Конечно, похожа, я это сразу поняла.
        И она притянула Динку к себе.
        Юрась всеобщей радости не разделял.
        - Чего это с Юрасем? - вышла на крылечко бабушка Тася.
        - А! - отмахнулась Света и расцеловала бабушку Тасю в щеки. - Переходный возраст, наверное. Бабуль, кормить гостей будете? Мы торт привезли и бананы.
        Завтрак был веселым. Со Светой все веселое.
        «Это потому, что она дяди Сашина», - поняла вдруг Динка. Света так же заразительно хохотала, а рассказывая, обращалась ко всем сразу, никого не забывая, совсем как дядя Саша. И все истории у нее были такие захватывающие! Динка не сводила с нее глаз.
        Когда мама сказала: «Ну вот, Динусь, это наша тетя Света», Света фыркнула:
        - Вот еще - «тетя»! Не путай ребенка, пожалуйста, мы с ней двоюродные сестры!
        Это было так странно: получить в сестры такого человека! Это было так здорово! Динка ходила за Светой по пятам. На какое-то время она забыла даже про Юрася.
        Света была совсем не красивая. Маленькая, худая, угловатая, как мальчик-подросток, со спины она отличалась от своего сына только ростом. У нее был длинный нос, лягушачий рот, острый подбородок. Но что-то такое было в ней, что тянуло Динку, как на веревочке. Света все время что-нибудь рассказывала. И пока мыли посуду после завтрака, и пока пололи вместе морковку. Рассказывала так, будто Динка была ее лучшей подружкой. Динка все время оглядывалась на Юрася, приглашая присоединиться, но он, как приехал, взял с полки книжку (и Динка видела: взял не глядя, первую попавшуюся), улегся на тахту и не отрывается.
        - Ты чего такой хмурый, Юрась? - подсела к нему Динкина мама.
        - Да нет, теть Кать, я нормально.
        Мама подержала руку на его спине и отошла. Она тоже будто не знала, чем себя занять, но Динка не замечала этого, сегодня она видела только Свету.
        Вечером Света и мама сели на то крылечко, что выходило в огород. Динка приткнулась к маминому боку, поглядывала на Свету, на темнеющие в саду деревья, на заросли бурьяна у забора. Звенел сверчок под крыльцом, квакали у реки лягушки, зудели комары, и мама то и дело отгоняла их рукой от своего лица и от Динкиного. В доме Юрась смотрел телевизор. Бабушка Тася немножко посидела с ними и ушла спать. Она всегда ложится еще засветло, чтобы пораньше встать.
        - Ну, - сказала мама Свете, - рассказывай!
        Света, еще секунду назад задумчиво-рассеянно смотревшая вдаль, смутилась, вздохнула и вдруг вся просияла. Она зажмурилась, будто собираясь духом, и прошептала:
        - Я влюбилась!
        Мама сделала круглые глаза, а Света засмеялась тихо-тихо, ласково-ласково:
        - Он такой… необыкновенный. Настоящий, понимаешь? Я влюбилась просто сразу. И он. Он тоже говорит, что сразу. Я никогда такой счастливой не была, совсем голову потеряла…
        - Никогда?
        - Ну… может быть, когда Юрась родился, но это другое. Катя! Он на папу похож.
        - На Сашу? - удивилась мама.
        - Да, да! И лицом, и характером, да всем! И я все думаю: почему он не встретился мне раньше?
        - Наверное, потому, что должен был родиться Юрась.
        - Да, конечно… - Света свела брови. - Юрась злится.
        - Ревнует.
        - Я понимаю. Все не могу с ним поговорить. Не могу решиться. Слова подобрать не могу. Тебе нравится здесь?
        - То есть? В Легких Горах?
        - В Легких Горах, в Лесногорске?
        - Ну… да. Это же… ну, родина.
        - Конечно. - Света улыбнулась, будто обрадовалась, что мама подобрала верное слово. - Я уговорила его переехать в Лесногорск.
        - Из Москвы?!
        - Из Москвы! - тряхнула головой Света. - А что? Будем жить здесь, туда на выставки ездить… Осталось только Юрася уговорить.
        - Как его зовут? - спросила мама.
        - Сережа.
        - Сережа, - пробормотала мама растерянно, и Динка сквозь дрему почувствовала, как сжалось мамино сердце. И Динкино сжалось тоже: от тоски и страха. Света погладила маму по плечу и вдруг тихонечко запела:
        - Зорька алая, Зорька алая, губы алые,
        А в глазах твоих,
        А в глазах твоих неба синь…
        Ты любовь моя,
        Долгожданная,
        Не покинь меня, не покинь меня,
        Не покинь…
        Динке хотелось подпеть, но сон все глубже уводил ее, она только чувствовала, что мама стала подпевать, что обе они думают о своих Сережах, что мама тоскует о своем до сих пор, что она не забыла его и не забудет, убеги они хоть на край света, и Динке стало жалко маму.
        - Спелым колосом,
        Спелым колосом вьются волосы,
        Только голову,
        Только голову запрокинь.
        Через сотни лет,
        Через тысячи,
        Не покинь меня, не покинь меня,
        Не покинь…
        Песня поднималась над домом, где спала бабушка Тася и сердился Юрась, улетала она в вечереющее небо, расстилая над Легкими Горами прозрачные звонкие крылья.
        Жених
        И совсем он не был похож на дядю Сашу. Худой был и высоченный, Света ему едва до локтя доставала.
        - Мы смешно смотримся? - спросила она у Кати.
        - Вы смотритесь замечательно.
        И Сергей был замечательный - так решили все взрослые. В Легких Горах устроили пир на весь мир, приехали все: и Крымовы, и толстый дядя Петя с тетей Аней, их трое сыновей - Миша, Андрюша и Женька, рыжие, как папа, худые, как мама. Все обнимались, смеялись и не сводили друг с друга глаз, будто сто лет не виделись. Динка робела, жалась к маме, а та, будто нарочно, рассеянно ее отодвигала, отправляла к Юрасю, смеялась вместе со всеми.
        Больше всего Динка боялась Вики, второй дяди Сашиной дочери. Она была такая красивая! Высокая, черноглазая, она поворачивала голову так высокомерно, будто она королева. Динке она мимоходом как-то улыбнулась и больше не обращала внимания, хотя и видела впервые. Конечно, здесь был новичок поинтереснее. Светин жених! Из Москвы! Художник! И где? У них дома, в Легких Горах! Такой простой, спокойный… Света сияла.
        Динка вышла из-под навеса, где все сидели. Давно-давно нигде не видно Юрася, а взрослые будто и не замечают. Динка нашла его у полуразвалившегося сарая, набитого сеном. Юрась, сдвинув брови, смотрел поверх забора.
        - Вот увидишь, они заберут мою комнату, - сказал он.
        - Кто они?
        - Не понимаешь, что ли? Этот мамин… - Он поморщился, скривился весь, будто даже на вкус мог почувствовать, какое это слово было противное. - Хахаль!
        - Почему заберут?
        - А ты как думала? Прихожу сегодня домой, они там… Целовались поди… Соскочили: «Ой, Юрочка, как ты рано!» Я в комнату, чтобы без разговоров этих, и дверь закрыл. А он: «Какая замечательная все-таки у Юрки комната!» А она… - Юрась замолчал. Динка увидела, как у него внутри тонкой шеи прокатился твердый шарик.
        - А она?
        - Засмеялась.
        За забором вставали в Юрасин рост травы. Там за бурьяновой стеной был овраг, оранжевый от глины и песка, а за оврагом - луг. Динка все это знала, и все равно ей казалось, что там, за оврагом, - море. От близкой реки веяло ветром и тиной.
        Юрась пробормотал:
        - Конечно, он же художник, ему нужна мастерская, а Юрась - никто, Юрась в зале поспит…
        - Они так сказали? - распахнула Динка глаза и сразу вспомнила, как Света обняла ее при первой встрече. Юрась смутился и пробурчал:
        - Нет, конечно, попробовали бы… Ну сама подумай! Нарожают детей…
        Динка вздохнула. Проковыряла пяткой ямку в земле.
        - Мне бы хотелось, чтобы моя мама нарожала детей, - сказала она.
        - Тетя Катя старая, она не нарожает.
        Динка знала, что не нарожает. Дело не в возрасте. Мама объясняла, но Динка мало что поняла. Что-то там со здоровьем.
        Юрась вдруг вскочил:
        - Слушай… Это они меня сюда отправили… Ну, я спросил у мамы, можно мне здесь остаться, раз отработка закончилась, она говорит: конечно, оставайся! Динка, они меня там выселяют! Я приеду, а там - прости, родной сын, придется потесниться.
        Юрась плюнул. Плевок улетел в бурьян, повис на темном листе.
        - Ух ты! - не сдержала восхищения Динка.
        - Научить? - со снисходительностью чемпиона спросил Юрась.
        На какое-то время они забыли о своих горестях. Они плевали в бурьян, пока у Динки горло не пересохло.
        - Вообще-то на землю плевать нельзя, - сказала она. - Дед Телятьев говорит, что это земле обидно, а она живая и всех нас кормит, поит, ее обижать запрещено.
        - Да ну, на землю-то не попало, все на листьях весит, - отмахнулся Юрась и тут же опять свел хмурые брови:
        - Я в город пойду.
        - Зачем?
        - Я в комнате забаррикадируюсь и буду там сидеть.
        - А что значит «забаррикадируюсь»?
        - Ну… Шкаф к двери придвину, и никто ко мне не войдет. Он знаешь какой тяжеленный! Ни за что не сдвинуть!
        - А я?
        - Что? - не понял Юрась.
        - А я как войду? А как ты будешь есть? Ты умрешь с голоду!
        - Ну и пусть! - Юрасю очень эта мысль понравилась. - Потом пожалеют!
        Не разговаривая больше, он перемахнул через забор. Динка полезла следом.
        Метки на деревьях
        Динка и Юрась вышли на дорогу, когда им встретились братья Мироновы. Герка тащил за руку Владика и был страшно сердит. Юрась принял вид независимый и равнодушный, а Динка сказала робко:
        - Привет.
        Она думала, Мироновы даже не ответят, мимо пройдут, ведь они с Юрасем в ссоре. Но Герка остановился и сказал:
        - Круглую поляну вырубили.
        У Юрася шевельнулись губы. Он побледнел и проговорил еле слышно:
        - Врешь.
        - Клянусь.
        А Владик всхлипнул. И Динка только сейчас поняла, что Владик зареванный, что рубашка у него сбита и грязная:
        - Все срубили, Юрась… И бухту Старого Пирата, и Гавань… Все до единой… - Владик заревел.
        - Не реви, - сдвинул брови Герка.
        - Кто тебя? - спросил Юрась. Через всю Владикину щеку шла свежая вспухшая царапина.
        - Он по лесу гулял, - ответил за брата Герка. - Ну, как всегда, пошел проверить штаб, а там… Мужики какие-то не наши…
        - Они из города, - опять всхлипнул Владик.
        - Всю нашу поляну… бензопилой. Владька и бросился.
        - Я к Маяку встал, я думал: я встану, они же не будут меня пилить…
        - Будут они церемониться! Оттолкнули и…
        - Срубили? - Динке показалось, что Юрась сейчас упадет в обморок, такой он стал белый.
        - Нет. Ушли. Они завтра снова придут, Юрась! Они наш лес продают, я слышал, они говорили!
        Динка почти ничего не поняла: Бухта, Маяк, штаб?
        - Пошли, - сказал Юрась. Вместе они двинулись в сторону леса. Все было забыто: Светин жених, весенняя ссора с Мироновыми. Лес рубят. Их, легкогорный лес!
        По дороге Юрась рассказал, что они с Геркой еще с детского сада на Круглой поляне играли в пиратов. Каждый выбрал себе сосну - корабль, а лес вокруг будто море. Ну, сражения всякие разыгрывали, приключения, открытия, клады искали. У них все там по-своему называлось: Сухой остров, бухта Старого Пирата, самая большая сосна была Маяком… А на одной сосне штаб устроили: положили на ветки три доски - будто палуба получилась, там друг другу разные шифровки оставляли.
        - Потом Владька в школу пошел, мы его тоже в капитаны приняли…
        - А меня? - вскинула глаза Динка.
        Но Юрась потемнел лицом. Промолчал. Вырубили. Всю Круглую поляну вырубили. И Геркину «Чайку», и Владькину «Эспаньолу», и Юрасиного «Дельфина».
        - Я не знаю, Юрась, я не посмотрел на корабли, может, не успели… Но бухту - точно.
        Вот и лес. Динка идет, на ходу касаясь раскрытой ладонью каждой сосны.
        - Мы еще давно поняли, что не так что-то, мы метки увидели, - насупленно сказал Герка. - Только я сначала думал, что отец рубит. Мы с Владькой даже следить за ним начали, думали, это он деревья метит… Помнишь, мы с тобой тогда встретились? - сказал он Динке. Она кивнула: помнила. - А оказалось, совсем не он. Не он, ну и забыли про это дело, а сегодня - вот…
        Динка отдернула руку. Кожей пальцев вдруг ощутила не теплую, будто замшевую кору сосны, а холодное, чужое пятно краски на дереве. Краска была страшного, грязно-синего цвета. Динка даже вскрикнула. Метка стояла на ее сосне.
        - Маяк, - вздохнул Владик.
        Шаг, еще шаг, еще… Динка наизусть знала, что до волшебной поляны с девочками-сосеночками тридцать шагов от ее сосны. Динка шла зажмурившись. Она все уже поняла. На каждом дереве здесь стояли безобразные синие метки.
        - «Дельфин» жив, Юрась, - сказал Герка.
        - Вижу. И «Чайка».
        - И моя тоже! - даже гордо как-то сказал Владик.
        Старые мшистые сосны расступились, открывая светлую, почти круглую поляну. Щепок было так много, что травы не разглядеть. Из щепок торчали четырнадцать пеньков.
        Взрослые разговоры
        Необыкновенные сумерки в Легких Горах. Динка лежала на своей высокой пружинной кровати у окна, смотрела на небо. Оно было такое легкое, будто кто-то выплеснул в синеву вечера ушат холодной родниковой воды. Мерно звенел колокольчик на шее у Муськи, коровы Мироновых. Юла чесала ухо на пороге. За стенкой тихо переговаривались.
        - Нервное, Катюш, не переживай, - это Света.
        - Нет, ну такой припадок… - это тетя Аня. - Я так испугалась. Кать, а у нее все с нервами в порядке, ты узнавала? Может, это наследственное? А вдруг это что-то серьезное?
        - Перестань, Аня! - сказала мама. - Просто она… очень впечатлительная, а тут… Да что там! Я сама готова реветь, как представлю! Помнишь, Свет, как мы с тобой эту поляну нашли? Тогда еще там только поросль была, все сосенки одного с нами роста…
        - Да, Вика тогда родилась, и я ревновала страшно, злилась и всегда туда убегала, - откликнулась Света задумчиво. - Помнишь, мы играли, что эти сосенки - наши дочки?
        - Даже не верится… - Мама вдруг заговорила с такой ненавистью, что Динка испугалась. - Профилактическая вырубка! Какая чушь! А что они на Провальной яме сделали! Вы видели? Такие сосны! Вековые!
        - Петя говорит, нет у них никакого разрешения, не может его быть, - сказала тетя Аня.
        - Сейчас вернутся, все узнаем. Только я волнуюсь за них…
        - Мама! - закричала Динка.
        Скрипнула доска на пороге комнаты.
        - Что ты, Диночка, я здесь, здесь…
        Мама прилегла рядом, Динка сразу обняла ее за шею. Света с тетей Аней застыли на пороге.
        - Поспала?
        - Я подремала.
        Мама улыбнулась. Динка подумала, что маме тоже нравится это странное слово «подремала».
        - Где Юрась?
        - Они… Он ушел с дядей Сашей, ну, со всеми, к тем людям…
        Они помолчали.
        - Они разберутся, Динка, не расстраивайся. Они…
        - Посадим их снова? - нетерпеливо перебила ее Динка.
        - Что?
        - Мы посадим их снова. Все, что они срубили.
        - Дина… - начала было мама, но решила, что не стоит спорить. - Конечно, посадим.
        Вернулись мужчины. Лица их были угрюмы. Дядя Саша сказал, что документы у этих «лесоводов», конечно, юридической силы не имеют.
        - Но все равно бесполезно с ними бодаться. Не просто так ведь они сюда приехали, все бумаги мэром подписаны, все разрешения на вырубку леса… В коммерческих целях. Я завтра еще схожу в администрацию, - пригрозил дядя Саша. - Я еще выясню, кто у нас там такие справки рисует и за какие деньги!
        - Тише, тише, - погладила его по плечу тетя Марина. А дядя Петя сказал:
        - Не драться же с ними…
        Динка вышла на крылечко. Совсем сгустились сумерки, воздух стал темным, бархатным. Гудел близкий перекат, шушукались деревья. Динка разжала кулак: с поляны она унесла кусочек коры - все, что осталось от ее четырнадцати сосен. Днем на ладони еще светились капли золотой смолы, а сейчас они впитались в кожу и стали липкими серыми пятнами.
        Три капитана
        - Дин… Динка, вставай! Вставай, только тихо! Дело есть.
        Все спали в доме. Только Юрасю не спалось. Еще с вечера, когда стало ясно, что ничего взрослые не добьются, они придумали с Геркой план, и теперь вот Юрась разбудил Динку. Сначала Герка сказал, что ее впутывать не стоит - девчонка и маленькая, - но Юрась его уговорил. Он чувствовал, что никакие слова и утешения Динке не помогут, что она сама должна убедиться, что ни одно дерево в их лесу больше не срубят. И тогда - Юрась надеялся - Динка никогда больше не будет так страшно плакать.
        Потихоньку выбрались они из дома. За ними увязалась Юла, и Динке все время приходилось шикать на нее, чтобы та не ворчала. У колодца с журавлем встретились с Мироновыми (Владька был сонный, угрюмый, Герка хорохорился). Где стояла огромная палатка лесорубов, они знали, ну а пробраться туда - легче легкого.
        - Мы весь вечер следили, - шепотом сказал Герка, - напились все, поди храпят… Ругали какого-то своего: тихое место, мол, обещал, две бабки да дед хромой, а тут мужиков наехало, чуть бошки нам не поотрывали, пусть сам теперь разбирается там… У них днем одна машина ушла, груженая, завтра они еще пилят, и к вечеру еще одна придет…
        - Не придет, - сурово пообещал Юрась.
        Утром, конечно, разразился скандал. Две бензопилы и четыре топора лежали на дне реки Ямолги, Динку с Юрасем не могли добудиться, а у крыльца стояли пятеро мятых лесорубов и разговаривали с дядей Сашей:
        - Нет, ну этта че? Это ж имущество наше? Куда делось-то? Вы че, мужики?
        - Я не понимаю, господа, - отвечал им дядя Саша, - имущество ваше? Ваше. Почему вы его у нас-то спрашиваете?
        - А мост? Нет, че здесь творится-то? Мост через реку куда дели-то?
        - Через какую реку? Вы в своем уме? Здесь не было никакого моста!
        - Это они про мосток через Чечёру говорят, - вмешалась бабушка Тася. - Куда ж он делся-то? Как же ты, Сашенька, домой поедешь? Тебе ж в понедельник на работу!
        Динка неслышно хихикала в стенку. Мосток они ночью сняли и спрятали у Причалов. Юрась сказал, что по весне, когда Чечёра разливается, всегда так делают, чтоб мост не гнил. Все легкогорские об этом знали.
        Ныли ноги у Динки. Ладони ныли. Но на душе было спокойно. Вчера, когда уже возвращались с реки, запели вдруг соловьи, и они все вчетвером долго стояли и слушали, а потом Юрась сказал:
        - Ты, Динка, конечно, девочка и капитаном быть не можешь, но нам нужна смотрительница Маяка. Да? - обратился он к Мироновым.
        - Позарез нужна, - подтвердил Герка.
        Далеко-далеко расстилается лес. Сине-зеленые, темные волны до горизонта. Далеко на горизонте, по самой его линии, - желтая нить. Дед Телятьев говорит, там начинаются поля. Наверное, на них растут подсолнухи, такие они желтые. В двух местах лесное море разрезано нечеткими линиями - это старые просеки.
        Динка стояла почти на макушке своей сосны. Ямки босых ступней упираются в надежную сосновую ветку. Она теплая. Динке не страшно ничуть. Она может даже смотреть вниз на далекую землю и с гордостью думать, что ни Юрась, ни Мироновы не могут забраться так высоко.
        - А я легкая, - прошептала она своей сосне, - меня любая ветка выдержит.
        А еще дядя Саша ей секрет рассказал: когда забираешься на дерево, нужно ставить ногу как можно ближе к стволу, там даже сухие ветки не обломятся. Хотя на ее сосне сухих веток нет ни одной. Страшные лесорубы ушли с Легких гор пешком, вброд перейдя речку Чечёру, теперь ее сосне ничего не грозит.
        … - Динка, слезай! Дед приехал, в Кувшиново поедем.
        В Кувшиново! Динка белкой метнулась вниз. Юрась дожидаться не стал, пошел к деревне, даже не посмотрел, как ловко Динка перебирается с ветки на ветку, с какой высоты она спрыгнула на землю. Пятки загорелись огнем, но Динка тут же бросилась за Юрасем.
        - Мы прямо сейчас поедем? Прямо сразу? А ты поедешь? А мама?..
        Динка забег?ла вперед, заглядывала ему в глаза. Под ногу ей попался сосновый корень, она споткнулась, упала, было больно.
        - Ну чего ты! Под ноги смотри! По земле пройти не можешь…
        Но Динка только засмеялась. Юрась посмотрел на нее и спрятал руки в карманы.
        В Кувшиново поехали не сразу. Дядя Саша обедал, рассказывал, как ходил в мэрию.
        - Все по закону, - сказал он.
        - Не может этого быть, Саша, - возмущались взрослые. - Ты посмотри, какие деревья они валят, столетние, здоровые!
        - Строевой лес они валят, Катюша, - макая черный хлеб в подсолнечное масло с крупной солью, сказал дядя Саша. - На продажу. Лес сдан в аренду согласно новому закону, а арендатор…
        - Может делать все, что хочет? Не может этого быть!
        - Я все утро провел у прокурора, - вздохнул дядя Саша.
        - А ты видел дом у этого прокурора? Из золотого бруса дом! Да, Саша, ясно как день, что с его подачи и…
        - Что ты от меня хочешь? - закричал вдруг дядя Саша и грохнул ложкой по столу так, что она отскочила и упала со звоном на пол. - Что я могу? Взять ножи в руки и занять круговую оборону? Забаррикадировать дорогу? Окружить Легкие горы кольцом и расстреливать каждого, кто с топором сюда входит? Что ты хочешь от меня, Катя?
        Мама отвернулась от него, Динка увидела, что она заплакала.
        - Надо в газету написать, - сказала Света, - и фотографии…
        Дядя Саша поднял ложку, крякнул, сказал уже спокойно:
        - В газете знают. Не у нас одних такое. И в Центральной усадьбе, и в Луке… Все всё знают, только сделать ничего не могут. А, Дина! - увидел он вошедших ребят, притянул к себе Динку. - Плакала Дина, как лес вырубали? В Кувшиново поедем?
        Динка не ответила. Она посмотрела на дядю Сашу и спросила:
        - Ты начальник?
        - Ну… да.
        - Большой?
        - В общем, да, большой. Я большой начальник маленького завода.
        - Почему ты им тогда не скажешь?
        - Что?
        - Чтобы не рубили.
        Дядя Саша долго молчал. Он смотрел на Динку, но будто сквозь нее. Потом вздохнул и сказал:
        - Если бы я мог, Динка, я бы приказал им, я бы обязательно приказал. Но я даже не знаю, кто это. Ведь эти мужики, что пешком отсюда домой пошли, они ведь просто работники, исполнители, а вот узнать бы, кто их нанял… Ладно, всё, в Кувшиново! Женька! В сарае удочки, неси в машину.
        Кувшиново
        Лодка резала темную воду, скользили по бортам круглые листы кувшинок, похожие на гладкие кожаные заплатки. Весла мерно опускались в воду и поднимались в небо, ведя за собой хоровод прозрачных брызг. Динка сидела на носу и удивлялась: брызги прозрачные, а вода в озере темная, почти черная.
        Дядя Саша греб, а Юрась и Женька сидели на корме. Женька приехал сегодня с дядей Сашей. Он сразу Динке не понравился. Когда дядя Саша их знакомил, то сказал смеясь:
        - Знакомьтесь. Женька, это Динка. Динка, это Женька.
        Женька снисходительно скривился и даже наушники от плеера из ушей не вытащил. Он и сейчас их не вынимал, и что-то шумело и бумкало у него там. Динка злилась. Потому что вокруг было так тихо, а тут это бумканье! И дядя Саша ну будто бы ничего не замечает! А маме хоть и не нравится, но она молчит, всю дорогу молчит, она, наверное, на дядю Сашу обиделась, что он закричал.
        Динка смотрела на Женьку и вдруг вспомнила мамин разговор с тетей Аней, Женькиной мамой. Они пололи свеклу, а Динке сказали поливать клубнику. Динка набрала полную лейку, и вода полилась струйками из дырочек, а Юла стала прыгать, ловить эти струйки, будто хотела укусить. Динка засмеялась и вдруг услышала, как тетя Аня сказала маме:
        - А говорят, детдомовские дети смеяться не умеют.
        Мама посмотрела на тетю Аню как-то странно, ответила помолчав:
        - Просто уже много времени прошло.
        - Не жалеешь?
        - О чем?
        - Ну… Сережа… Может быть, не стоило брать ребенка из детдома?
        - Это была его идея, - угрюмо сказала мама.
        Дальше слушать Динка не стала. Вот еще, очень надо! Тетя Аня сама не знает, что говорит, всякую ерунду!
        И чем больше Динка злилась, тем заливистее смеялась. Громче и громче, лишь бы не слышать, о чем там они говорят…
        … Это была его идея. Правда, он хотел взять мальчика, но Катя, как увидела Динку, ни о ком больше думать не могла. Она уговорила его. Сказала: «А потом возьмем мальчика. А Дина будет помогать».
        - Почему же он ушел?
        - Потому что это непросто - воспитывать ребенка, - начинала закипать Катя.
        - Да еще и чужого, - согласно закивала Аня.
        Катя отвела глаза. Она сама об этом думала постоянно. Труднее воспитывать «чужого»? И когда «чужой» становится «своим»? Динка сначала была… ну, как дочка знакомых, которые уехали и попросили присмотреть за ребенком. Катя присматривала. Кормила, гладила платья, заплетала волосы, уроки помогала делать, сказки на ночь читала. Целовала. Иногда через силу. Особенно в первое время. Пока не выветрился из Динкиной кожи запах тухлой воды и серых коридоров. Иногда забывала. Иногда начинала строить планы и вдруг с досадой понимала: ах да, Дина же, ее-то куда…
        Когда, в какой день и час эта чужая девочка стала своей, Катя не знала. Не просто своей, а дороже, важнее единственного, любимого Сереженьки, с которым прожили душа в душу двенадцать лет.
        - Просто жалко, - сказала опять Аня. - Вы были такой парой, так хорошо жили…
        - И что?! - не выдержала-таки Катя, взорвалась. - Мне надо было вернуть ее в детдом? Из-за того, что он не смог привыкнуть? Не научился жить, согласуясь еще с чьими-то интересами? Не полюбил, не принял? Мне надо было отдать ее обратно? - шипела Катя.
        Динка с Юлой продолжали свою игру.
        - Нет, нет, что ты… - отодвинулась Аня. - Я совсем не это имела в виду… Просто вы такая красивая была пара, и мы все его так любили… а теперь…
        - А теперь любите Динку! - сурово сказала Катя. - Она моя дочь, она моя, и мне все равно, что вы все об этом думаете!
        Катя вскочила и бросилась вон из огорода, из дома в лес, плакать.
        - Мама! - понеслось ей вслед Динкино растерянное.
        - Мама сейчас придет, Дина, - сказала тетя Аня.
        «Женька, наверное, тоже детдомовский, - подумала сейчас Динка, глядя на него с носа лодки, - никогда не улыбается».
        Он ей не нравился. Не нравилось, что Женькин взгляд проскальзывает мимо, будто она скучное дерево или камень. Мимо всего скользит Женькин взгляд, он не улыбается. А если дядя Саша начинает рассказывать что-нибудь смешное, он только кривит рот, будто и хочет улыбнуться, но что-то держит внутри его улыбку, какая-то пружинка. Женьку не любит Юрась.
        - Уткнется в свой фотик, и будто нет никого, - ворчал Юрась.
        Женька и правда много фотографировал, но тоже как-то без интереса, будто от скуки. Потом долго просматривал снимки на экранчике цифрового фотоаппарата. Никому не показывал, да никто и не просил. Наверное, они все были неудачными, потому что Женька много стирал. Из-за этого он пропускал самое интересное: как проплыла совсем рядом с лодкой коричневая утка с утятами, как прыгнули с листа кувшинки три зеленых лягушонка, как кружил над ними ястреб и кричал, будто заблудившийся жеребенок, как дядя Саша вытащил первого окуня…
        - Женька, смотри, какой окунь!
        - Угу, - отвечал Женька, отводя скучающий взгляд.
        Когда затаскивали лодку, когда ставили палатку, костер разводили, Женька все так же сидел в стороне. Теперь он достал телефон и играл в игры.
        - Красота-то какая, а! - потянулся дядя Саша, почесал живот. - Красота?
        - Красота! - согласилась Динка.
        Они встали у белой скалы, которую дядя Саша называл Аленушкой. У ее подножья текла узкая горная речка Безымянка, несла ледяную воду в озеро.
        - Утром на зорьку пойдем… Ох и клюет здесь утречком! А потом тройную уху зарядим, да, Женька?
        Женька криво улыбнулся.
        - Чего он вообще поехал, - проворчал себе под нос Юрась, - сидел бы дома со своим телефоном.
        Юрась тихо сказал, но дядя Саша все равно услышал и погрозил ему пальцем. Он вроде бы и не замечал, что Женьке скучно. Шутил с ним, разговаривал. А Динка и Юрась злились.
        Когда совсем стемнело, все, кроме Женьки, пошли купаться. Вода была теплая, тихая, кувшинки светились в сумерках розово-желтыми свечками, шумели камыши. Женька сидел у костра и смотрел на них. Наверное, с завистью.
        После купания дядя Саша заварил чай и открыл своим старым охотничьим ножом сгущенку. Юла повела носом и уселась рядом с банкой, переступая передними лапами. Но дядя Саша Юле сгущенки не дал, убрал подальше. Тогда Юла ткнулась Динке в ладонь, выпрашивая конфету. Мама разливала чай, будто речку Безымянку в кружках раздавала. И плавали в чае лесные травы.
        - Хорошо! - крякнул дядя Саша.
        Женька пять кубиков сахара бросил в кружку, а потом сделал два глотка, выплеснул остатки в кусты и, не попрощавшись, полез в палатку. Юрась чуть не задохнулся от возмущения, но дядя Саша быстро сказал:
        - Да, хорошо! - Он погладил Юлу, которая уже разгрызла конфету и теперь лежала у дяди Сашиных ног, жмурилась на огонь.
        - А вот знаете, ведь Юла мне здесь жизнь спасла. Да и не только мне: семь человек ей жизнью обязаны.
        - Как так? - спросила мама, а Динка вытянулась в струнку, чтобы дядя Саша видел, как ей интересно.
        - Ну, - начал дядя Саша, - это прошлой весной было. Она тогда совсем молодая была… А у меня друг есть, мы давно с ним дружим, еще с института, и вот… А, да, он спелеолог. Знаешь, Динка, кто такой спелеолог? Это человек, который пещеры изучает. Ну вот и мой друг, кроме всего прочего, еще в детском центре работает, кружок ведет.
        И вот он звонит мне как-то и просит, чтобы я его в Лалову пещеру сводил. Это чуть выше по течению, пещера знаменитая в своем роде, там рисунки древнего человека нашли. Ладно, говорю, приезжай, только весна, распутица, места глухие, от Кувшинова придется пешком идти. «Ничего, - говорит, - у меня ребята привычные». Ну, не важно!
        Приехали они в Лесногорск, потом на газели мы до Кувшинова доехали и пешком до Лаловой пошли. Ребята такие хорошие, умные, пять человек, лет по пятнадцать-шестнадцать, наверное. Снаряжения у них - тьма! Какие-то веревки, карабины, каски, фонарики… В общем, все всерьез. А всю дорогу дождь лил как из ведра, вымокли мы капитально. Ну, дошли, костер развели, обсохли немного…
        А Лалова пещера красива необычайно! У нее сначала первый зал весь с окнами, дыры такие в стенах, будто специально кто прорубил, света много, сухо, хорошо. Там костер и развели. Ребята там даже ночевать решили. Ну а дальше как полагается уже в пещерах: темно, холодно, скользко. Я в первый день с ними пошел. Они на разведку ходили, ненадолго, вещи в первом зале оставили. Хотели ненадолго, а вышло…
        В общем, идем мы по пещере, во весь рост еще идем, темно хоть глаз выколи, фонарики только по стенам рыскают. Стены влажные, под ногами хлюпает, глина, грязь… Не знаю, не люблю я эти пещеры.
        Вдруг смотрю, друг мой насторожился. Ну, он человек бывалый! Прислушивается, даже на ребят прикрикнул: тихо, мол. Мы все тут замерли и слышим - гул такой идет, будто вода приближается. Смотрю: друг мой побелел весь и одними губами шепчет: обвал. Мы назад рванули. Только поздно. Завалило пещеру.
        Динка даже вскрикнула, так живо ей представилось все, что дядя Саша рассказывал. И хотя она знала, что все хорошо будет, все-таки поближе к маме прижалась.
        - Это мы потом уже узнали, что дожди размыли верхний слой земли, ну и вроде как сель сошел, да еще в самой пещере обвал небольшой случился. Чудом мы под ним не оказались. Но зато замурованы. Я вам даже описать не могу, как это страшно - вот так в пещере оказаться. Еды с собой - никакой, воды - во фляжках только маленьких, фонарики тоже долго не протянут. И искать нас неделю никто не будет, они же на неделю ушли в поход. В общем, молитесь за нас.
        Друг мой сказал, что такая пещера должна еще один выход иметь. Решили искать. Только тоже ведь: детей одних не отпустишь, я со снаряжением работать не умею. Ну, что могли, ближайшие ответвления, разведали - ничего. Зато подземное озеро нашли. Хоть смерть от жажды нам не грозила теперь. Решили экономить свет. Сидели в темноте, друг к другу прижавшись. В слова играли, стихи читали… У одной девочки истерика случилась, еле успокоили. Ужас, конечно. Даже в туалет далеко не отойдешь - страшно потеряться. Не знаю, сколько времени прошло, решили мы завал откапывать. Копали, копали по очереди, через силу. Только бесполезно. Наглухо засыпало. В общем, мы пять дней там сидели. В темноте и холоде. Из еды у нас был только пакетик орехов, это Вовка Григорьев, славный такой малый, с собой прихватил. Ослабели, конечно. И уже не страшно ничего. Лишь бы кончилось все поскорее. От бездействия такого в какой-то обморок все время проваливаешься…
        И вот однажды в полусне я вдруг чувствую, что кто-то мне руку лижет. Я руками туда-сюда… Юла! А она хвостом машет, аж ветер поднимает. Ну, думаю, все, галлюцинации начались. Но заставил себя сесть, на руки ее взял. Нет, не галлюцинация. А она меня дергает, тянет куда-то. Я друга растолкал, ребят, мы за ней пошли, она нас и вывела. Ползком, правда, пришлось, в грязи и глине, но это, я вам скажу, все равно…
        Дядя Саша замолчал, и все молчали. Потом Юрась спросил:
        - Как же она вас нашла?
        - Откуда ж я знаю? Нет, ну как нашла, понятно, она же собака. Но вот как она поняла, что с нами беда, - вот что непонятно. И главное, мы же все проходы обследовали, а выхода не нашли, а она как-то нашла. В общем, спасительница.
        - Саша, ты почему об этом не рассказывал никогда? - спросила Катя странным каким-то, чужим голосом.
        - Ага, - усмехнулся дядя Саша, - чтобы вы надо мной кудахтали? - Он помолчал, потом проговорил неловко: - Сейчас вот, видишь, рассказал. Только бабушке Тасе чур ни слова! А Юла у нас, видишь, вот какая оказалась…
        И он провел ладонью по ее спине. Юла жмурилась на огонь и делала вид, что весь этот рассказ не имеет к ней никакого отношения.
        Кукла Наташа
        Динка плакала на чердаке. Она сама не помнила, как сюда попала. Бежала, бежала, карабкалась по лестнице, та гудела, вздрагивала, скрипела и дрожала. Но Динка не чувствовала, ничего не чувствовала, только слышала до сих пор ее голос, все слова.
        А что она, Динка, сделала-то? Ну не убрала со стола, как бабушка Тася велела, и убежала без спросу гулять, это, конечно, плохо, а еще мама увидела, что Динка в носу ковыряет и что стена у ее кровати разрисованная. А если ей засыпать скучно? А ручка на подоконнике лежала… Она и нарисовала-то всего дракона огнедышащего, про которого Юрась рассказывал, и то, как этот дракон захотел съесть Юлу и как Динка Юлу от него спасает. Просто маме не нравится, как Динка рисует. Ей ничего не нравится! Динка терпела, а потом закричала:
        - Ну и пусть! Я в лес уйду! Ты меня все равно не любишь!
        Динка оттолкнула маму с прохода и бросилась бежать. И теперь вот ревет на чердаке. Здесь пыльно. Пахнет старым деревом, березовыми вениками, душицей. Динка легла на какой-то мешок, набитый, наверное, старой одеждой, и такая усталость навалилась на Динку, что она вмиг уснула…
        А проснулась оттого, что мама звала ее повсюду.
        - Дина-а-а! - кричала она у реки.
        - Дина-а-а! - кричала она в лесу.
        - Ди-и-ина-а-а! - кричала она во дворе.
        - На чердаке она, - сказала бабушка Тася.
        Заскрипела чердачная лестница.
        - Дина! Вот ты где… А я тебя ищу, ищу… Ты разве не слышала? Как здесь пыльно! Зову, зову тебя, ты не идешь… Ну, Динка, хватит, что с тобой сегодня?
        Динка села, протерла глаза, с каким-то отупением уставилась в одну точку - на разлохмаченный угол старой коробки.
        Мама забралась на шаткий табурет и выглянула в узкое незастекленное окошко.
        - Красота-то какая! Так на работу не хочется… Скоро ужинать пойдем. - Она соскочила на пол, подняв облако пыли.
        - Фу… Ой, смотри, Динка! - И из-под завала всякой рухляди мама вытащила за ногу куклу.
        - Бедненькая моя… Динка, это Наташа.
        Мама села рядом с Динкой на тюфяк, положила на колени куклу.
        - Я даже как-то… Совсем забыла про нее…
        Кукла была древняя, у нее даже волосы были короткие и пластмассовые и глаза не закрывались. Краски на кукольном лице почти смылись или выцвели - ни бровей не видно, ни ресниц, белые губы. По левой ноге шла глубокая трещина, а на правой руке не было пальцев. Кукла была голая и некрасивая.
        - Вот я тебе расскажу, - начала мама и ласково стерла пыль с куклиного лица. - Когда я была маленькая (как ты сейчас), мы были очень бедные. Бабушка Тася же нас одна растила. Ну и денег все время не хватало, хотя Саша уже работал, но у него своя семья уже была, Светочка маленькая… В общем, не важно! Денег не было, все время ни на что не хватало, а уж на игрушки тем более. Мама мне кукол из ниток делала - целую семью из ниток сделала, разноцветную. Я их любила, конечно, но все время хотелось настоящую куклу. И вот как-то раз захожу я в «Малышок», это у нас так игрушечный магазин называется, и вижу ее.
        - Ее?
        - Да. Она была в таком нарядном платье, голубом с белым, и в шляпе, представляешь, в настоящей шляпе! Я глаз от нее отвести не могла. Стоила она… В общем, столько, что я у бабушки Таси ни за что бы просить не посмела. Ох, Динка, я тебе и объяснить не могу, как же я эту куклу хотела! Каждый день в магазин приходила, встану у витрины и смотрю на нее. Продавцы меня уже наизусть выучили, смеялись, наверное… А я все сморю на нее, будто разговариваю. Ну, в общем, решила я не завтракать, чтобы ее купить.
        - Как это?
        - Раньше в школах буфеты были, и родители нам каждый день деньги на завтрак давали, на кефир и на булочку с повидлом. И мне мама, конечно, давала. Вот эти деньги я и стала собирать, а в буфет больше не ходила. Четыре месяца не завтракала. - Мама засмеялась тихонько. - И все в магазин бегала. Бегу, а у самой коленки дрожат - вдруг ее купил кто-нибудь?
        - Не купил?
        - Нет… Ну, накопила, наконец-то. Ух я счастливая была! - Мама опять засмеялась. - Выхожу с ней из магазина и не знаю, как маме на глаза показаться. Что я скажу? Где куклу взяла?
        - И что сказала?
        - Сначала я ее прятала. Поиграю, пока мамы дома нет, и спрячу. Только однажды я с ней заснула, и бабушка Тася все узнала.
        - Она тебя ругала?
        - Совсем нет. Охала-ахала да вздыхала. Все говорила: «А я не пойму, чего ты такая бледная да худая у меня стала»… Эта булка с кефиром ведь самая вкусная еда была у меня за весь день. Дома только каша да картошка. А теперь она вот… - мама печально подняла беспалую куклину руку, - на чердаке пылится.
        Мама посадила куклу Наташу на старую этажерку.
        - Надо ее домой забрать, - сказала она тихо. - Пойдем, Динка, бабушка нас потеряет. И больше никогда не говори, что я тебя не люблю. Это неправда. И мне неприятно это слышать.
        Динка опустила голову. Ей очень хотелось прижаться к маме и попросить прощения и чтобы мама все поняла и простила. Но что-то мешало Динке, что-то стояло у нее внутри колючкой, и она продолжала сидеть прямо и молчать.
        К вечеру поднялся вдруг ветер, гнал на Ясенку тучи, тяжелые, пухлые, будто набитые пером подушки. Дождя не было, но в окна лезла мрачная темнота, тоненько и жалобно звенели стекла от нажимавшего в них ветра.
        - Ох, гроза будет, - проворчала бабушка Тася, закрывая на ночь двери. - Хорошо, что Катя пораньше уехала, а то прихватило бы в дороге…
        Среди ночи Динка вдруг проснулась. Стучали капли по крыше, но уже ровно, монотонно, и было ясно, что дождь затихает, а гроза прошла стороной. Динка лежала в кровати, слушала дождь и думала тяжело: как же мама оставила там, на чердаке, свою Наташу? Сказала, что надо забрать, а сама оставила. Холодно там, на чердаке, ветер задувает в окошко. Страшно. Там, наверное, мыши.
        Динка встала, поежилась и потихоньку пробралась в сени. На чердаке было темно и сыро от залетевшего в слуховое окно дождя. На ощупь Динка нашла скрипучую этажерку, схватила холодную, голую Наташу и бросилась вниз. Она уложила ее рядом с зайцем, у подушки. Погладила по пластмассовым волосам. И стала засыпать.
        Третий день сидит Динка в кустах смородины. Она притащила сюда деревянный ящик, перевернула, получился столик. Рядом в коробке у Динки краски и кисточки. Динка любит рисовать, в детдоме у них была хорошая воспитательница Мария Николаевна, она всегда Динку хвалила за рисунки. И в школе тоже, и мама даже записала Динку в изостудию. Особенно Динка любит рисовать карандашами. Но сейчас ей нужны краски, густые, акриловые, и тонкая кисточка № 2. Динка раскрашивает мамину куклу.
        Вчера она собрала в овраге белой вязкой глины и вылепила Наташе пальцы, а еще раньше заклеила ногу и подкрасила волосы. А теперь самое трудное осталось - лицо. Динка очень волновалась, вдруг что-нибудь испортит? А потом еще надо сшить платье и шляпу, а вот шить Динка совсем не умеет, их не учили. Но она все придумала: она возьмет бабушкин телефон и попросит Свету. Скоро у мамы день рождения. Динка подарит ей куклу Наташу.
        Саженцы
        Бабушка Тася все видит и все знает. Вчера она крепко поругалась с Катей. У Кати был день рождения, и приехали гости, было шумно, весело, было тепло, и после застолья ходили купаться. Все хвалили Динку, какой она замечательный подарок маме сделала, и было так легко и хорошо. И только бабушка Тася видела, как смотрела Динка на Катю, когда та разговаривала чуть приглушенным голосом с кем-то по телефону, ласковым таким голосом, готовым в любую минуту рассыпаться смехом. И когда потом шепталась со Светой. Видела баба Тася, как далеко заплыла Динка после этого перешептывания и как не хотела возвращаться, а вернулась - баба Тася заметила: глаза красные. Вечером гости улеглись, а Света и Катя еще домывали посуду, разговаривали, и бабушка Тася вышла к ним.
        - Тебе кто звонил-то? - спросила она Катю.
        - Когда? Сегодня? Кто мне сегодня только не звонил!
        - Катерина! - сказала тогда бабушка Тася в лоб. - Хватит ребенка мучить! Она же не ест, не спит, только и думает о том, как бы ты ее назад не отдала!
        - Мама!
        - Вот тебе и мама! Это только я да ты знаем, что ты ее никогда не отдашь, а дитё? Она, думаешь, понимает? Да ты посмотри на нее только, когда он тебе звонит, она ж с моста в реку готова, а ты и бровью не ведешь, будто не видишь…
        - Мама, да я…
        - Сергей, конечно, мужик хороший, но только он взрослый человек, и ты за него не в ответе. Был он, и нет его, а ты, раз дите взяла, то отвечай за нее и жалей ее. И каждую ее слезинку береги. Вот и весь тебе мой сказ.
        - Бабушка, так она… - попыталась сказать Света, но бабушка Тася ее перебила:
        - А ты тоже! Узн?ю, что Юрася обижаете, - в дом не пущу.
        И бабушка Тася ушла, сердито хлопнув дверью, а Света и Катя опустились на скамейку. Света попыталась улыбнуться:
        - Разве мы его обижаем? Катя, мы же наоборот! Диван новый купили, купаться вместе ходят…
        «Неужели она правда все понимает, все видит, а я не замечаю?» - думала о своем Катя.
        - Нет, ну правда, чего она на нас набросилась? Катя, я тебе по секрету, ты никому, это сюрприз! Знаешь, почему папа с Юрасем и Сережей ночевать не остались? Они за саженцами поехали.
        - Куда? За какими саженцами?
        - За сосновыми! Завтра привезут, будем высаживать.
        - На поляне? - развернулась к Свете Катя.
        - На поляне. Вот тебе еще один подарок!
        - Светка, ты… - Катя порывисто обняла Свету, а сама все думала о Динке.
        Саженцы привезли рано утром. Дед Телятьев застучал в ворота, крикнул:
        - Эй, народ, принимай лес новый, молодой!
        Динка глаза открыла, а понять ничего не может: какой лес, откуда? То ли сон это еще, то ли уже взаправду.
        А дед Телятьев дальше по Легким Горам шел, к Мироновым постучал, на посадку позвал, и к Лазаревым, фермера Петрова от дел оторвал, но тот даже не рассердился, а отправил с Телятьевым обоих сыновей.
        У ворот стоял грузовик, а в грузовике - сосеночки, крохотные, с Динкину руку, а среди сосенок Юрась, и дядя Саша, и дядя Сережа.
        Все высыпали во двор, мама, смеясь, сказала:
        - Саша, где вы их взяли? Ты ограбил лесничество?
        - Ничуть не бывало. Все по-честному, купил по сходной цене, сто штук.
        - Мы разорены! - сказала Света, но дядя Саша только рукой махнул.
        Все Легкие Горы пришли новые сосны сажать, все семь дворов. Дядя Саша привез с собой и специалиста-лесовода из лесничества, Пашу. Ребятам поручили засаживать поляну, остальные тоже разбились на группы: решено было даже на Шихе посадить, дед Телятьев сказал, что раньше он весь-весь зеленый был. Юрась рыл ямки, Динка сажала, и Юрась вдруг сказал:
        - А мне собаку купят. Родители пообещали.
        Динка вскинула на него глаза. Юрась будто бы смутился и пробормотал:
        - Дядя Сережа, он хороший, и про комнату я зря тогда…
        Динка кивнула. Может, ее мама тоже когда-нибудь выйдет замуж, только за хорошего, и чтобы он не знал, что Динка приемная.
        Пили чай и говорили о Женьке. Он сидел в плеере, и было непонятно, слышит он или нет. Тетя Аня сказала:
        - Совсем от рук отбился. Не пойду, говорит, в десятый, хоть режьте. Вот что делать, Кать? У нас ведь и Андрюша медалист, и Миша… Он, наверное, с красным дипломом закончит… А этот! Ну в кого такой балбес?
        - Если не в школу, то куда? Все равно же куда-то надо… Жень! - позвала его Катя. Женька снял одно «ухо». - Жень, ты кем быть хочешь?
        - В смысле?
        - Ну, в прямом… После школы куда идти-то собираешься? Кем работать?
        Женька вдруг очень смутился, даже покраснел и улыбнулся своей ломаной улыбкой.
        - Да не знаю я…
        - А когда знать будешь? В школу не хочешь, надо определяться тогда с техникумом. Сейчас без образования даже в дворники не берут…
        Женька опять скривил рот улыбкой, пожал плечом и надел наушник.
        - Вот и весь разговор, - сказала тетя Аня. - Хоть бы отец на него повлиял, так нет, во всем потакает: младшенький!
        Динка смотрела на Женьку и удивлялась. Как можно не знать, кем хочешь быть? Вот Динка давно уже знает, с начала лета, что будет дрессировщиком собак, будет их всему учить и в цирке с ними выступать. «На арррене-е-е Дина Хорсова и ее питомцы!» А Женька такой большой и не знает… Странно.
        Потом все стали разъезжаться. Уехал лесовод Паша на своем тряском грузовичке, а вместе с ним, в кузове, уехала и Катя. Она смотрела на Динку, стоявшую у калитки с Юлой и бабушкой Тасей, и думала о том, что сказала ей вчера мама про Динку и Сережу. Тяжело было Кате.
        В городе Аня с Петей уговорили ее зайти к ним, и Катя, хоть и устала, неожиданно для себя согласилась. Наверное, ей не хотелось быть сейчас одной, в пустой квартире, наедине со своими тяжелыми мыслями.
        У Пети и Ани дома всегда идеальная чистота, чай всегда вкусный и есть что к чаю, но Кате не сиделось и не разговаривалось, она уже жалела, что зашла. Женька закрылся у себя в комнате, и Катя зачем-то пошла за ним следом. Женька снял наконец-то свой плеер и неловко присел на диван, будто Катя - это не Катя, а завуч, который будет сейчас его обрабатывать.
        - Хорошо у тебя в комнате, так светло, - сказала Катя неловко.
        Больше сказать ей было нечего, и она уже развернулась, чтобы выйти. И тут увидела на столе фотографии.
        Их было много, штук сто, большого формата, будто для выставки. Катя протянула руку и посмотрела на Женьку: можно? Он как-то кособоко сидел на диванчике и неловко кивнул, будто Катя спросила о чем-то неприличном. Катя начала смотреть. И не могла понять.
        - Жень, а кто это фотографировал? Ты? Нет, правда ты? И вот эту? И это?
        На фотографиях был Лесногорск и Легкие Горы. Бабушка Тася была, Саша, Света с Юрасем, бездомные собаки, был лес, поваленный, убитый, на свежем срезе бревн? - капли смолы. Вытоптанная трава и раздавленный тяжелым сапогом птенец.
        - Женька… Это же в газету надо и…
        - Ага, я ношу, давно уже, только они под псевдонимом печатают.
        Катя посмотрела на Женьку и опять уткнулась в фотографии. Кувшиново. Блюдца кувшинок и три лягушонка, прыгающих в воду. Саша на веслах, он здесь прямо герой из былин, седой, с бородой… Динка! Динкино лицо было во всю фотографию, строгое лицо, глаза смотрят прямо, будто требуют ответа, суровые глаза. И плавают в глазах темные звезды-зрачки, а рот вот-вот растянется в улыбку. Где он смог поймать ее ТАКУЮ?
        Катя сказала:
        - Женька… ты же гений… Ты почему никогда не показывал? Женька, тебе учиться надо!
        - Я фотографом хочу быть, - вдруг быстро и почти шепотом заговорил Женька, - а они не разрешат, они, наверное, скажут, что это не специальность, что надо что-нибудь серьезное. А я хочу фотографом. Мне Илья Николаевич, ну, это, в газете, говорит, мне выставку делать надо, что у меня хорошо получается…
        - Да это не просто хорошо! Женька, это же просто… У меня слов нет! Ты с родителями разговаривал?
        Женька покачал головой.
        - Я не знаю как. Вот Мишка хотел в музыкальное училище пойти, а они сказали, что этим денег не заработать, семью не прокормить, он на юриста пошел.
        Катя улыбнулась и села рядом.
        - Я с ними поговорю, хочешь?
        Женька пожал плечами. Все-таки он был странный.
        - Я все равно поговорю, - сказала Катя и встала. - Можно я Динку заберу?
        Женька кивнул, и Катя вышла из комнаты, осторожно прикрыв дверь.
        В темноте коридора она еще раз вгляделась в Динкино лицо на фотографии. «Что я про нее знаю? Что она любит? Кем хочет стать? О чем мечтает? Может, она в какого-нибудь влюблена?» - Катя поцеловала Динкин портрет и вспомнила куклу Наташу. И решила: надо подарить Динке краски, ведь ей нравится рисовать, может, станет художником.
        Саженцы прижились. Вот уже неделю Динка навещает их каждый день, пропалывает. Лесовод Паша сказал, что первое время надо им помогать расти, пока они маленькие. Динка помогает. Ей все еще тяжело смотреть на пеньки, которые остались от ее четырнадцати сосен. Еще тяжело, но уже не так больно.
        Весь мир
        Динка забралась на Ясенку. Она прошла и Ших, и Кошкары. Тепло-солнечный, пряный воздух вливался в нее, замирал в кончиках пальцев, и они чуть-чуть дрожали. Динке легко было идти теперь по своим горам. Как бабушка Тася, она останавливалась ненадолго, срывала позднюю бруснику, та лопалась на языке, разливалась горьковатым соком. Юла бежала где-то впереди, то и дело возвращалась, смотрела на Динку, наклонив голову и высунув язык. Звенели-стрекотали-щелкали-пели кузнечики в желтой от жаркого солнца траве. Динка дошла до родника, напилась от души. Юла примостилась рядом, пила из ручейка, жадно и скоро.
        Вот и Ясенка. Динка села на самый край - она не боится высоты. Юла улеглась у нее под боком. От Юлы было тепло. Река тихо разговаривала перекатами где-то там, далеко внизу. Лес молчал. За рекой, на том берегу, на песчаной косе, лежала чья-то темная брошенная лодка. Было тихо.
        Небо пахло теплом, соснами и близкой осенью. Динка подумала, что хорошо бы остаться здесь и на осень, и на зиму, и всегда. Только бабушка говорит, здесь трудно зимой, скучно и страшно, из леса приходят волки, все разъезжаются, дорогу в город больше не чистят… Мама, конечно, не согласится. Зато на следующий год она обещала повезти Динку к морю. Но до этого еще далеко. Целый год!
        Скоро осень, и Динка пойдет в школу. Бабушка Тася тоже переедет в город и Юлу с собой возьмет, а двух кошек и кур отдаст на зиму деду Телятьеву. Он один остается в Легких Горах.
        Скоро осень. Динка уже съездила с мамой и посмотрела квартиру, где они теперь будут жить. Она маленькая, но зато дом стоит на горке, и из окна виден весь Лесногорск, речка и три моста. Мама вздыхает, что им будет тесно, но Динка-то знает, что не будет.
        Скоро осень. Ивы у реки пожелтели, поспел шиповник, каплями алого сока он висит на колючих ветках. Осень, и Динка пока не знает, что в городе Лесногорске живут у нее еще одна бабушка и дед.
        Эта бабушка еще молодая, она переживает за них всех и каждый день разговаривает по телефону со своим сыном Сережей о Динке и ее маме, и Сережа, который вначале бросал трубку телефона, отмахивался и сбегал от этих разговоров, теперь просто слушает, наклонив стриженную ежиком голову. Бабушка так хочет познакомиться с Динкой, что будет приходить к воротам школы и смотреть, как бегут ребята домой, и гадать, которая из этих девочек ее приемная внучка. Бабушка уже приготовила Динке кукол, новенькие книжки с яркими картинками и шерстяные носки на зиму.
        Часть II
        Зимой
        Зимой Лесногорск засыпает снегом. Деревья и дома стоят по колено в снегу. Динка нигде столько снега не видела. Белого днем, розового на закате, голубого в сумерках.
        Динка бредет из школы еле-еле. «Тащится», - говорит мама. И Юрась говорит так же. Много кто говорит так у них в семье. А она совсем не тащится. Просто идет.
        - Ну что ты плетешься еле-еле? - ворчит Соня, Динкина подружка.
        Вот, то «тащишься», то «плетешься», ничего они не понимают. А Динке нравится идти медленно в такой снегопад. Подставлять лицо снегу, ловить крупные пушистые хлопья губами, будто бабочек за крылышки, глотать талую воду. Смотреть, как тонут в снегу машины, тонут, тонут, тонут, будто в белом море, огромном, холодном, и превращаются в китов, добрых, теплых.
        «Садись, Динка, подвезем!»
        Что же сегодня случилось такого, что Динке так хорошо? Она и сама не знает - просто хорошо. Соня торопится - у нее после школы драмкружок и музыкальная школа - и потому сердится. Они поднимаются по длинной лестнице, ведь их дом стоит на горке, с нее видно весь Лесногорск, рюкзак бьет Соню по ногам, но она не надевает его на спину все равно, она сегодня вредная. А когда она вредная, то всегда носит рюкзак в руках, Динка это давно заметила.
        - Ты придешь сегодня уроки делать?
        - Ну, Динка-а-а, я не знаю-ю-ю, я не успею-ю-ю…
        Динка с Соней живут в одном подъезде, учатся в одном классе, вот только у Сони еще музыкалка и драмкружок, а у Динки ничего. Мама хотела ее записать на рисование. Но Динка не пошла. И на хор не пошла. И на легкую атлетику.
        - Ой, Дина, ну нельзя же ничего не хотеть совсем! Надо же куда-то ходить, чем-то заниматься, не целый же день дома сидеть!
        А Динке нравилось - сидеть дома. Мама приходит с работы, когда уже темно на улице, и город внизу весь светится огнями. К этому времени Динка и поест, и с Юлой погуляет, и уроки они с Соней выучат, и потом долго-долго-долго Динка будто бы ничего не делает, а на самом деле - ждет маму. Она перебирает содержимое своего стола, все три ящика, раскладывает там по местам, рассматривает книжки, которые недавно откуда-то со вздохом принесла мама и положила перед Динкой, сразу всю стопку, штук десять. Хотя раньше мама покупала книжки по одной, чтобы читать по вечерам. А книжки из этой стопки мама читать почему-то не хотела, хотя Динке они нравились: новенькие, крепкие, они пахли по-особенному, их было приятно открывать на разных страницах, и в них было много цветных картинок.
        Еще Динка любила открывать шкаф и перебирать мамину одежду. Она гладила платья и рубашки, утыкалась лицом в свитера. Примеряла мамины сережки и кулоны, долго разглядывая себя в зеркало. Все на свете Динка отдала бы, чтобы стать такой же красивой, как мама.
        Когда темнело, Динка садилась у окна, Юла укладывалась рядом. Они смотрели на город, Динка иногда пела песенки, которые они учили на музыке в школе, Юла слушала.
        Юла теперь жила не с бабушкой Тасей, а с ними. Сначала бабушка не хотела с ней расставаться, но вставать в холод и выгуливать ее было тяжело, и мама забрала Юлу, а бабушке Тасе дядя Саша привез из Легких Гор кошку Дымку, которая зимовала с дедом Телятьевым. Кошка не собака, с ней гулять не надо, а все-таки живое существо в доме.
        Динка сидела на подоконнике с Юлой, а сама прислушивалась, что делается в подъезде. Она с нетерпением ждала, когда там поднимется шум: это значит, что все сделали уроки и начинается игра.
        В городе Лесногорске еще сохранились такие удивительные подъезды, где было чисто, светло и тепло, где на окошках стояли цветы в горшках и даже сидели кое-где старые потрепанные игрушки, которые хозяевам уже не нужны, а выбросить жалко. И Динка с мамой жили как раз в таком подъезде. А кроме них там жили целых пять девочек и три мальчишки, это не считая, конечно, их родителей и других взрослых.
        Динка слезла с подоконника и подошла к входной двери. Прислушалась. Открыла дверь и высунула голову в подъезд. Никого. Внизу хлопнула дверь, и Динка захлопнула свою, будто испугалась чего. И тут же зазвонил телефон.
        - Динка! Ты дома? Все хорошо у тебя? Ты поела? Как в школе дела? - Мама задавала вопросы с такой скоростью, что Динка успевала отвечать только «Да-да-да-да-да!».
        - Что «да»? Как в школе дела, я спрашиваю? - засмеялась мама.
        - Хорошо, - засмеялась и Динка. - А ты когда придешь?
        - Ну, как обычно, Дин, ты не скучай там без меня, почитай… Уроки сделала?
        - Ой, мам, ко мне пришли! Я сделала! Я в подъезде буду!
        - Дина! Оденься тепло! Слышишь?
        Но Динка уже бросила трубку и побежала открывать дверь.
        - Будешь в дом играть?
        Кира Валеева никогда не заходит за Динкой сама, всегда посылает сестренку. Кире одиннадцать лет, а ее сестре Арине - шесть, но родители Киру без Аринки никуда не отпускают. Пока Аринка бегает по подъезду и собирает девчонок, Кира обустраивает площадку между третьим и четвертым этажами, она самая безопасная. На четвертом этаже все соседи приходят домой поздно, а на третьем живут старенькая, почти глухая бабушка, Богомолы, которые никогда не гоняют ребят, и сама Динка с мамой. Кира выносит на площадку две кукольных кровати и столик с фарфоровым кукольным сервизом. Динка приносит кукол Дашу и Полину. Соня, только-только прибежавшая из драмкружка, несет коляску со своей Аленкой. Семья получается большая. Приходит еще Маша с первого этажа. Они играют, пока не появляются мальчишки. С мальчишками в дом не поиграешь.
        - Идите отсюда! - говорит им Кира. - Мы первые вышли!
        - Ну и что? Подъезд общий! - чуть ли не хором отвечают близнецы Озеровы, Рома и Никита, из сорок первой квартиры.
        Динка каждый раз боится, что они поругаются с мальчишками и начнется драка или какие-нибудь подлости, но Кира смотрит на них своими большими темными глазами, Кира красавица, она учится с Озеровыми в одном классе, и все знают, что близнецы в нее влюблены с детского сада. Что бы Кира ни говорила, мальчишки все стерпят.
        Мальчишки остаются на той же площадке, куклы отодвигаются в сторону, приходит время страшных историй. Из своей квартиры выходит Данька Богомол, он выносит три низких скамеечки, его папа специально их сколотил, чтобы ребята в подъезде на полу не сидели. Данька учится с Динкой и Соней в одном классе, он тихоня, но его никто не обижает. Он какой-то особенный.
        По страшным историям большой спец Соня. У Сони смешная двойная фамилия - Люфучинь-Попова. Это потому, что ее дед - настоящий китаец, а бабушка - русская, и, когда ее папа родился, родители дали ему двойную фамилию. Из-за фамилии у Сони много проблем, ее дразнят в школе и пристают с расспросами.
        - Скорее бы уже замуж, - говорит Соня в ярости, когда ее сильно достанут. Соня влюблена в Ромку Озерова. Наверное, из-за фамилии.
        Но сегодня никакие истории не шли у Сони. Настроение у нее какое-то бешеное.
        - Давайте по снегу босиком бегать! - вдруг предложила она.
        Все посмотрели на нее с недоверием.
        - Да, давайте! Я передачу смотрела: это жутко полезно. Сразу все болячки как рукой снимает!
        - Ага, я и так кашляю, - сказал Ромка. - Еще и по снегу…
        - Вот и выздоровеешь! Я серьезно! Организм получает стресс, и в нем включаются какие-то там защитные механизмы, и твой иммунитет начинает работать в тыщу раз сильнее!
        Соня уговорит кого хочешь. Сначала Ромка смотрел с опаской, а она уже схватила Динку за руку и потащила вниз.
        - Кто со мной, тот герой, кто без меня, тот паршивая свинья! - крикнула она на бегу.
        - Подожди! - И уже у самой двери Ромка зашептал Соне почти на ухо: - А если родители увидят?
        - Да брось! Чего им в окно смотреть! Больно надо! Боишься?
        - Вот еще!
        Уже все спустились за ними на первый этаж.
        - Сумасшедшие! - сказала Кира.
        А Динке вдруг стало так весело, будто она и впрямь с ума сошла. Она рассмеялась, сняла тапки, носки и увидела, что Данька Богомол тоже разувается. А еще тихоня! Вчетвером они стояли перед закрытой подъездной дверью. Ногам было холодно уже сейчас, но Соня смотрела отважно, и отступать было некуда.
        - Я тоже хочу! - сказала Аринка, но Кира на нее цыкнула.
        - Кто первый замерзнет, тот дурак! На раз-два-три! - скомандовала Соня и тут же распахнула дверь.
        Снег обжег ступни, звездное небо - глаза. Соня забашила[1 - «Забашить» - то же самое, что «осалить». Так говорят в Лесногорске.] Ромку и крикнула:
        - Лови!
        Он бросился за ней, а Динка с Данькой засмеялись и побежали следом. Было даже совсем не холодно, только весело.
        - Соня, Соня, смотри! - И Динка прошлась колесом, ее мама недавно научила. Теперь от снега горели и ладони. Она выпрямилась и увидела, что Соня вдруг бросилась к подъезду.
        Мальчишки и Динка побежали за ней.
        - Ага, сама и дура! - завопил на весь подъезд Ромка. Но Соня его не слушала, она судорожно надевала носки и тапки. А потом прикрикнула на них:
        - Быстрее! Мой папа идет!
        Сонин папа зашел в подъезд через минуту. Ребята выстроились у стен с двух сторон, как почетный караул. Увидев их, Сонин папа кашлянул и сказал строго:
        - Не стойте здесь, от двери дует.
        Тогда Динка не выдержала и хихикнула. Знал бы Сонин папа! Соня показала ей кулак и сделала страшное лицо.
        Ходить в гости
        Раньше Динка никуда не ходила одна. В большом городе, где они жили до Лесногорска, одной ходить было нельзя: папа Сережа забирал ее на машине из школы и отвозил прямо домой. Гуляла она только с мамой во дворе или в парке, до которого тоже нужно было ехать на машине или трамвае. Одну из дома Динку там никогда не отпускали, даже в ближайший магазин в доме напротив. В большом городе на улице было много людей, которые могли Динку обворовать, избить, украсть и убить. Еще там можно было заблудиться и потеряться.
        В Лесногорске заблудиться нельзя. Он - маленький. И все улицы стекаются к центральной площади, на которой стоит Дворец культуры, окруженный парком. А Динкин дом вообще отовсюду видно, он стоит на пригорке, у подножия горы.
        Мама работает весь день, даже на перерыв редко приходит, и если Соня после школы идет сразу в драмкружок, то Динка провожает ее до Дворца культуры, который все называют просто Дворец, а потом идет по гостям.
        Сначала она заходит к Аленушке. Это кукла. Маленькая кукла с ладошку, в алом русском сарафане, в кокошнике, расшитом белым бисером, с косой почти до колен. С красными бусами. Кукла, которая не продается. Она стоит у кассы, и все, видя ее, спрашивают:
        - Ой, а сколько кукла вот эта стоит?
        - Она не продается.
        - А почему?
        - Потому что это моя кукла, - смеясь, отвечает продавец, - она на счастье здесь стоит, это мой талисман.
        Эта девушка-продавец никогда не сердится, даже если ее каждые пять минут про Аленушку спрашивают. Если бы у Динки была такая кукла на счастье, она бы тоже, наверное, всегда радовалась. Только Динка бы не стала ставить ее на обозрение всем. Она бы носила ее в портфеле в школу, а вечерами укладывала бы спать в кроватку на подоконнике. И она бы не стала просить маму сшить ей платья. Таких кукол, с которыми можно играть, делать им разные прически, переодевать, у Динки много. Аленушка другая. Она - на счастье.
        Динка заходит сюда почти каждый день. Магазин этот скучный, здесь продают разные хозяйственные вещи: тарелки, вилки, ковшики, тазы, клей, обувные щетки, цветочные горшки. Но Динка долго все разглядывает, а сама то и дело бросает взгляды на Аленушку.
        «Привет, как ты сегодня?» - спрашивает Аленушка.
        «Нормально, а ты как?»
        «Да вот опять стою, жду хозяйкино счастье. Скорей бы оно уже пришло, что ли».
        Девушка-продавец делает вид, что Динку не замечает. Навздыхавшись, Динка уходит из магазина, а девушка и Аленушка смотрят ей вслед.
        «Хорошо маме, - думает Динка, - ее Наташа продавалась. Хоть и дорого стоила, но ее можно было купить. А моя Аленушка не продается». Динка даже немножко гордилась этим.
        Потом она идет в единственный в городе супермаркет рассматривать открытки. Они сейчас все новогодние, волшебные. Динке особенно нравятся те, на которых нарисованы маленькие домики под снегом. Будто бабушкин легкогорский дом зимой. «Как там дед Телятьев?» - думает Динка и идет дальше.
        Она обходит подряд все магазины в центре Лесногорска, ничего не покупает, просто смотрит, а когда устает, начинает обходить родственников.
        Сначала Динка идет к дяде Пете и тете Ане, хотя ей там не очень нравится. Скучно там, и Женька скучный. Но зато он дает смотреть свои фотографии, их у него четыре огромных альбома. Осенью родственники сложились и купили Женьке хороший фотоаппарат, после чего он совершенно забросил учебу и только фотографировал. Тетя Аня сердилась, а мама говорила:
        - У ребенка талант, ему помогать надо, а ты его пилишь!
        - Ой, Катя, думаешь, его надолго хватит? Чем он только у нас не увлекался! И все так, баловство!
        - Ну, может, искал себя, пробовал везде и вот нашел…
        - Ага, нашел! Все дети как дети, ну этот…
        «Дети как дети» - это два старших Женькиных брата, Миша и Андрей. Динка их и видела всего один раз, в Легких Горах, и даже уже их не помнит, они жили в большом городе и приезжали редко. Динка знала только, что у Миши и его жены Юли скоро родится ребеночек, об этом ей тетя Аня каждый раз говорила, когда Динка приходила к ним в гости.
        Лазаревы (такая фамилия у дяди Пети и всей его семьи) жили в доме, в котором было всего два подъезда и два этажа, но зато квартиры большие, лестницы в подъездах широкие, лепнина на потолке, а двор окружал забор с калиткой. Динке нравилось открывать эту калитку. Казалось, будто весь этот дом - ее собственный, а она какая-нибудь графиня, приехала с бала и вот идет к парадному крыльцу своего особняка.
        Но самое главное, из-за чего Динка приходила к Лазаревым, - это еда. Тетя Аня так готовила, что Динка еще во дворе начинала угадывать, что у них сегодня: вафельные трубочки? пирог с капустой? рисовая запеканка с изюмом? котлеты? И чем ближе подходила она к их квартире, тем гуще становился запах, ярче, и до второго этажа Динка добиралась совершенно голодная. Мама так вкусно готовить не умела. Она все делала наспех и очень просто: макароны по-флотски, гречку с сосисками.
        - Давай не будем заморачиваться, ага?
        Динка была не против, ей даже нравилось, что у них с мамой все так устроено, но тетя Аня готовила совершенно по-другому, у нее всегда было что-нибудь вкусненькое, а не какой-то там борщ.
        Ни тетя Аня, ни дядя Петя, ни тем более Женька не догадывались, что Динка приходит к ним из-за еды. И если взрослые были дома, они ее поили чаем, но задавали так много вопросов, что Динка едва успевала поесть, а если был один Женька, он вообще не догадывался ее угостить. Бесполезно прождав и просмотрев в сотый раз все четыре толстых фотоальбома, Динка прощалась. И шла к дяде Саше.
        У Крымовых угощали редко, разве что конфетами, да это и не нужно было. Весь их дом пах по-другому - дядей Сашей, его туалетной водой, которой он брызгался, уходя на работу утром и после обеда. Еще какими-то травами пах этот дом, теми травами из большой банки, которые тетя Марина добавляла в любую еду, будто колдунья. И вся квартира их была другая.
        У Лазаревых две комнаты, но вещей так мало и всегда порядок такой, будто ты находишься в зале для танцев, так тут чисто и просторно. А у Крымовых целых четыре огромных комнаты, но в них столько всего - картин, сувениров, одежды, ваз, книг, - что кажется, будто свободного места нет совсем. А главное - старые чемоданы. Чемоданов у Крымовых было много.
        - Раньше мы все время ездили. То всей семьей в санаторий, то по Золотому кольцу, а дядя Саша вообще из командировок не вылезал, - рассказывала Динке про чемоданы тетя Марина.
        Сейчас чемоданы пылились на шкафах. В одном лежали грамоты: дяди Сашины за отличную учебу и за первые места в марафонах, тети Маринины за вклад в художественную самодеятельность, Светины - за все подряд, Викины… И много других ненужных бумажек: табеля успеваемости, школьные дневники, тетрадки с сочинениями, тетрадки с переписанными стихами про любовь…
        - О, это Светочка переписывала… Книг было не достать, вот она из журналов или в библиотеке переписывала все…
        - А Интернет?
        - Какой Интернет, Диночка! - смеялась тетя Марина и тут же бежала рассказывать дяде Саше, как Динка ее насмешила. А потом возвращалась и объясняла. - Тогда за книжками в очереди стояли, с вечера занимали, всю ночь стояли. У нас одни «Три мушкетера» на весь класс были, по очереди читали…
        Динка не может этого представить никак и открывает другой чемодан, с лоскутками.
        - Я девчонок раньше сама обшивала. Дядя Саша привезет из командировки журнал какой-нибудь модный и ткани кусок, ну вот я и нашью им красоту… Все девчонки им завидовали. А лоскутки все собирала, берегла, все думала, на что-то да сгодится. Выбросить все пора, а жалко. Вдруг, думаю, все-таки сгодится. А потом вот смотрю: из этого материала платье у меня было, когда Саша за мной ухаживал. Где оно теперь, это платье? А лоскуток здесь, вот он. А это вот Вика себе в пять лет платье вздумала шить, такой материал испортила! Ох и влетело ей тогда! Ничего ведь не достать было…
        - Почему у вас все не достать?
        Тетя Марина только плечами пожимает:
        - Время такое было…
        Есть у Крымовых чемодан с фотографиями и чемодан, полный открыток. Содержимое этих чемоданов Динка только один раз и видела, когда пришла сюда в разгар разбора «старого барахла». Так называл это дядя Саша и просил все выбросить, а тетя Марина каждый раз обещала разобрать, доставала, начинала разбирать, и выбрасывать становилось жалко.
        Но самый главный чемодан был с игрушками. Все чемоданы лежали на шкафах, а этот спустили вниз и поставили в угол, когда в семье появилась Динка.
        К Крымовым Динка приходила не только из-за дяди Саши, но и из-за олененка. Он лежал взаперти, в чемодане с игрушками, среди пластмассовых зайцев, резиновых белок, плюшевых мишек, кукол и пупсов. Он тоже был пластмассовый, он был желтый, он был живой. После всех приветствий, после чая с конфетами Динка потихоньку шла в большую комнату и выдвигала из угла чемодан. Она отщелкивала застежки, поднимала крышку… Олененка звали Бэмби, как в мультике. У него были большие печальные глаза.
        - Что она к нам ходит и ходит? - недовольно говорила Вика.
        - Тебе разве жалко? - удивлялась тетя Марина. - Катя на работе целыми днями, ей, конечно, скучно дома одной…
        - Ну, я не знаю! Придет, сидит…
        - Она тебе мешает?
        - Мам, ну почему сразу мешает? - Вика морщилась, как от противного запаха. - Просто мне странно, что она вот так ходит. Мне кажется, Катя не знает, что она шляется по чужим домам, она бы ей не разрешила и…
        - Виктория! - страшно сверкал глазами дядя Саша. - Чтоб я таких разговоров больше не слышал!
        - Папа, что ты кричишь? Просто вдруг она и по другим ходит, и…
        - Это не твое дело! И не тебе в него соваться!
        - Да Катя и не знает, она на работе, взяла ребенка, а ребенок шляется, и она одна всегда, и…
        - Виктория!
        Динка всего этого не слышит. По зеленому лугу комнаты мчится ее желтый олененок с большими печальными глазами. Мотает лобастой головой, хлопает тонкими нарисованными ресницами. Его преследуют охотники. Скорее, Бэмби, скорее! Вот сюда, в темный овраг! Трудно бежать по оврагу, копыта скользят по глине и прошлогодним листьям, но вот он делает прыжок - и выскакивает на тайную поляну, куда ни один охотник не пройдет. Бедный Бэмби упал в изнеможении на траву… Вокруг него собралось много зверей: белки, зайцы, медвежата, ежик, лиса, есть даже тюлень с обгрызенным хвостом. Сейчас они будут его лечить.
        Неслышно рядом с Динкой присела Вика. Глаза у нее красные, будто она ревела. Динка вздрогнула и опустила олененка. Вика закусила губу, дернула головой, будто прогоняла ненужную мысль, потом сказала:
        - Нравится олененок? Хочешь, подарю?
        В дверях, сложив могучие руки на груди, стоял дядя Саша и смотрел на Вику.
        К бабушке Тасе Динка летит на крыльях. Бэмби летит с ней рядом! Прямо по облакам стучат его звонкие копытца! Он сразу повеселел, как только выбрался из чемодана! Он летит с Динкой к бабушке Тасе! Сейчас он ей расскажет, какая Вика хорошая! Какая она прекрасная! Хоть дядя Саша странно и посмотрел на нее, когда Динка уходила, прижимая олененка, а сказал Вике еще страннее:
        - Самый легкий способ нашла, да?
        Бэмби счастлив! Счастлива Динка! Она летит вместе с Бэмби по облакам! Она будет его защищать и никому не даст в обиду!
        Они пролетают мимо дома Светы и Юрася. Динке на секунду становится грустно, на крохотную такую минуточку, но все-таки очень-очень грустно. Ко всем зашла она, всех навестила. Только к Свете с Юрасем не пойдет. Динка давно к ним не ходит.
        Юрась, как приехали из Легких Гор, стал совсем другим. Он больше не играет с Динкой в пиратов и вообще ни во что. В школе он издалека кивает ей, а когда она к нему подходит, старается побыстрее отделаться. Будто не хочет, чтобы видели, как он с ней разговаривает. Однажды Динка услышала, как Света говорит маме:
        - Юрась-то у меня, похоже, влюбился!
        - Да что ты? Откуда знаешь?
        - Ну, откуда… В школу теперь наряжается, по полчаса у зеркала стоит, а придет из школы, все кому-то названивает, закроется у себя в комнате и таким голосом разговаривает… А что за девочка, не знаю, пыталась расспросить - молчит, паразит, отнекивается, еще и злится.
        А сама Света теперь ждет ребеночка, он родится в начале лета, она все время теперь раздражается и болеет. Поэтому дядя Сергей, ее новый муж, ходит такой пришибленный, будто весь мир стал беременным и раздражительным. Как-то, когда Динка еще приходила к ним в гости, он шел провожать ее до дома, потому что было уже темно, и вдруг сказал:
        - Конечно, все это тяжело, но когда-то же кончится, да, Динка? И у нас будет малыш. Ты не обижайся на Свету, просто она не привыкла… ну… То есть она так привыкла все время ездить, много работать, а тут больницы эти, лежать велят…
        Динка слушала, кивала и очень любила в этот миг дядю Сергея, он разговаривал с ней как со взрослой и будто бы даже совета просил и помощи. Она его погладила по рукаву и сказала:
        - А скоро она толстая станет, с таким вот животом.
        Дядя Сергей расхохотался и поднял Динку прямо под звезды.
        Бабушка Тася Динку ждала. Она всегда ее ждала.
        - Иду, иду! - услышала Динка из-за двери. Легкие бабушкины шаги приближались, щелкнул замок.
        - Бабушка! Мне Вика его подарила! Представь? Она мне его подарила! Олененка! Привет, Дымочка, красавица, умница… Он такой хорошенький, да? Ты смотри, у него реснички, а здесь…
        - Ой, тихо, тихо…
        Бабушка Тася отмахивается от Динки. Забирает ее сапоги, варежки, шапку, все кладет на батарею, хотя шапка сухая и теплая. Динка опять пьет чай, с земляничным вареньем и с преснушками - особыми круглыми печеньками, печь которые умеет только бабушка Тася, больше никто. А чай совсем как в Легких Горах: крепкий, сладкий, с душицей и зверобоем. Бабушкин чай всегда пахнет летом.
        Динка то и дело вскакивает, ей не сидится на месте, она только пришла, а уже хочет бежать дальше: показать олененка Соне, маме, девчонкам в подъезде… И вот бабушка уже несет ей обратно шапку, варежки и сапоги, говорит:
        - Холодно, валенки носи.
        - Мама в школу не разрешает, а на улицу я в валенках хожу.
        - Не разрешает! Вот я ей позвоню! Чего еще! Морозиться!
        Дома Динка устало бухается на диван. Юла скачет вокруг нее, просится гулять. За окном уже темнеет, в декабре вечера густые, синие, долгие. Динка надевает валенки, сухие варежки и идет гулять с Юлой. Скоро придет из музыкалки Соня, и они сядут вместе делать уроки.
        Агент секретной лаборатории
        Это случилось в тот день, когда Динка почувствовала, что за ней следят. Вообще-то, если бы не Соня, Динка бы не заметила. Они шли из школы кружным путем, через почту, и вдруг Соня схватила Динку за руку и прошептала:
        - Бежим!
        И они побежали. Завернули за угол, остановились. В боку у Динки кололо, она наглоталась холодного воздуха, дышала часто, судорожно. Соня выглянула из-за угла.
        - Все, оторвались. Пошли.
        Но Динка еще постояла, выравнивая дыхание. Спросила:
        - Ты дура, да? От кого бежали?
        - А ты слепая! Я эту старуху уже который раз замечаю. Сначала на прогулке. Мы гуляем, а она вдоль забора ходит и на нас смотрит, будто выглядывает кого-то. А потом мы из школы вышли, она за нами. А главное - лицо такое знакомое, где-то я ее точно видела. Наверное, по телевизору. Правда, издалека плохо рассмотрела… А вчера, я видела, она за Ярцевой с Черкасовой пошла. А сегодня вот за нами.
        Динка выглянула из-за угла. Мимо почты шли люди, самые обыкновенные, никакой страшной старухи не было. Соня дернула Динку за рукав.
        - Не высовывайся! Я уверена, она затаилась и нас поджидает. Идем дворами, запутаем следы.
        Они шли дворами, след в след. Соня, конечно, первая, а Динка за ней. У Сони сапоги были с такими смешными рубчиками на подошве, как волчья лапа, и Динке казалось, что они в лесу, охотятся на волков-оборотней, которые воруют детей.
        - Соня, а зачем она следит?
        - А я знаю? Может, отбирает девочек на продажу за границу…
        - Зачем?!
        - Ну ты как маленькая! «Зачем»! Телевизор надо смотреть, хоть изредка. Наворуют девчонок красивых, продадут в рабство, в какой-нибудь гарем…
        - Рабство в древности было.
        - В древности было официальное, а теперь так, скрытно. Поэтому она не ходит, не кричит на весь город, а сама потихоньку выбирает, а потом - рраз! - мешок на голову, в машину и прощай, Динка, прощай, Соня!
        У Динки даже мурашки по коже побежали.
        - Ты придумала, - неуверенно сказала она.
        Соня пожала плечами: мол, как хочешь, можешь не верить.
        - Вообще удивляюсь, что Ярцева с Черкасовой сегодня в школу пришли. Они же обе симпатичные. Слу-у-у-у-ушай… - протянула Соня, даже останавливаясь от своей догадки, и Динка налетела на нее. - Она, наверное, не в рабство, она в какую-нибудь секретную лабораторию девчонок выбирает… Чтобы для опытов, чтобы… например, сделать супергероя… Ну, понимаешь, вводят тебе под кожу какую-нибудь ерунду, вроде лекарства, а ты становишься силачкой… Или можешь проходить сквозь стены, или… я не знаю что! Никто ведь не подумает на обычную девчонку, что она теперь супероружие. Точно! А Ярцева с Черкасовой им просто не подошли! Группа крови не та или что-нибудь еще… Мы на очереди.
        И Соня прыгнула далеко в снег, оставив два четких «волчьих» следа.
        Они уже подходили к лестнице у дома, когда Соня вспомнила, что должна была зайти во Дворец и взять костюм постирать, потому что завтра первая репетиция новогоднего спектакля в костюмах. Она тут же стала ныть, чтобы Динка с ней пошла, а то ей не то чтобы скучно, а просто страшно, вдруг эта старуха ее там и ждет? Вдвоем с Динкой они еще отобьются, а одной ей точно не справиться! И Динка, конечно, пошла. У самого парка Соня вдруг сказала:
        - Ой, смотри, твоя мама… Это она с кем?
        - С папой… - выдохнула ошарашенная Динка.
        Они шли по аллее парка, за руку, как школьники. Папа Сережа что-то говорил, мама слушала, грустно кивая головой. Она была в своем сером пальто и красном берете и показалась Динке особенно красивой. Динка смотрела на них через ажурный чугунный забор, и в голове у нее что-то щелкало, щелкало, щелкало и будто не могло переключиться, не срабатывало.
        - А… он разве не умер? - удивленно спросила Соня.
        - Нет.
        - А я думала… - И она замолчала.
        Они прошли мимо Динки и Сони, совсем рядом, но не заметили их и скоро скрылись за заснеженными деревьями. Динка встряхнулась и сказала:
        - Пойдем. За костюмом.
        До Дворца они шли молча, а на крыльце Соня спросила:
        - Ты к ним не подойдешь?
        Динка подумала и ответила:
        - Нет. Пойдем.
        Во Дворце они поднялись на второй этаж, прошагали через один холл, через второй, с картинами, и спустились в костюмерную. Динка во Дворце бывала редко, смотрела по сторонам, почти забыв и про старуху из секретной лаборатории, и про родителей в парке.
        - Ой, Соня, я думала, ты не придешь уже! - встретила их режиссер Сониного театра Татьяна Валерьевна и улыбнулась Динке. - Это твоя подружка?
        - Это Динка.
        - Здравствуй, Дина. Что же ты к нам не приходишь заниматься? Соня про тебя рассказывала. Вместе бы ходили.
        Динка растерялась. Она никогда не думала об этом. Драмкружок и музыкалка - это было Сонино, у Динки и мысли не возникало пойти туда.
        - Обязательно приходи, у нас ведь еще мама твоя занималась, я ее знаю. Если родители отпустят - приходи.
        Динка кивнула. И это запросто сказанное «родители» вернуло ее в парк, где между ее любимых деревьев ходят ОНИ, родители, держась за руки… О чем он ей говорит? А если он ее уговорит… Что? Бросить Динку? Снова переехать в большой город? Что, что он ей там говорит?!
        Динка развернулась и бросилась бежать. По лестнице с широкими перилами, по темному коридору, мимо картин, мимо зеркал. Всем телом налегла она на тяжелую дверь, зажмурилась от яркого зимнего солнца и снега.
        А когда открыла глаза, в парке никого не было. И Динке вдруг показалось, что ничего не было. Что ей померещилось. Что просто вернулись ее страхи. Привиделось. Приснилось.
        - Ну знаешь что, Хорсова, воспитанные люди так не поступают!
        - Чего ты фамильничаешь? - обиделась Динка.
        - А чего ты убежала? - возмутилась Соня, заталкивая в пакет что-то грязно-белое, воздушное. - Я не знала, что Татьяне Валерьевне сказать! Придешь в драм? - спросила вдруг Соня совсем другим голосом.
        - Приду.
        И совсем она была не старуха. Та тетка, которая за ними следила.
        - Ну не старуха, ладно, а что, молодая, что ли?
        Они были на прогулке. После пятого урока у них всегда прогулка, а потом продленка, но Соня и Динка на продленку не ходят, только гуляют с классом, а потом идут домой. Они вышли гулять сегодня и сразу ее увидели, женщину в белом пуховом платке и темно-синем пальто. Лица разглядеть издалека Динка не смогла, но Соня уверяла, что это та самая, что следила вчера за ними, а позавчера провожала до дома Ярцеву с Черкасовой.
        - Давай у них спросим? - предложила Динка.
        Но Яна Ярцева и Майка Черкасова не поняли, о чем речь. Тогда Соня рассказала все сначала: как она заметила странную женщину в белом пуховом платке, что та уже несколько дней приходит, стоит их классу выйти на прогулку, и шла позавчера за Яной и Майкой, а вчера пошла за ними с Динкой, но они улизнули.
        - А откуда ты знаешь, что она именно к нашей прогулке? - спросила умная Яна. - Ты же не можешь видеть, когда она приходит, у нас окна в классе на другую сторону.
        - Да не важно, когда она приходит! - отмахнулась Соня. - Главное, что она девочек высматривает…
        - А может, мальчиков тоже? - не унималась Яна.
        - Янка! - возмутилась Соня. - Я за ней уже неделю слежу, я лучше тебя знаю - не смотрит она на мальчиков.
        Девочки оглянулись на женщину. Да, не смотрит. Мальчишки бесились среди деревьев, а девчонки играли на площадке, в другой стороне. Взгляд женщины в пуховом платке был нацелен явно на девочек.
        - Я боюсь, - пискнула Майка.
        - Не бойся, мы ее разоблачим, - уверила Соня. - Мы сами начнем за ней следить. Сегодня после прогулки по домам идем и оглядываемся. Если она за кем-то пойдет…
        - Надо просто спросить, что она от нас хочет, - сказала Яна.
        - Да ты что?! Так она тебе и ответила! «Я, деточка, собираюсь похитить тебя для секретной лаборатории, чтобы сделать из тебя монстра-убийцу!»
        - Ну… нет, конечно… - смутилась Яна. - А что тогда?
        - Второй «Б»! Заходим! - крикнула тут Нина Васильевна. - Соня, Дина! Заходим! Слава Петров, я сказала, заходим!
        - Действуем по обстоятельствам! - быстро шепнула Соня.
        Данька Богомол, пробегая мимо, сдернул с Динки шапку, косичка, распавшаяся за длинный школьный день, рассыпалась по плечам, Динка обернулась и увидела, что женщина в белом пуховом платке смотрит ей вслед.
        В школу Соня, Динка, Яна и Майка заходили после прогулки только за портфелями. Те, кто оставался на продленку, смотрели на них с плохо скрываемой завистью. Девочки вышли из школы, многозначительно кивнули друг другу и разошлись в две разных стороны. Майка на ходу надевала шапку, заправляя непослушные темные прядки. Динка увидела, что женщина в белом пуховом платке еще здесь, она смотрела то на Соню с Динкой, то на Майку с Яной и пошла все-таки за Ярцевой и Черкасовой. Динка облегченно вздохнула. Как-то плохо ей было. Она уже чувствовала, знала каким-то особенным чутьем, что это касается только ее одной, что девчонки здесь ни при чем, что это - за ней.
        - Пойдем, - дернула ее Соня.
        - Куда?
        - Ты что? Мы же их не бросим! Она будет следить за ними, а мы - за ней.
        Прячась за домами, они шли за белым пуховым платком, а тот не отставал от одноклассниц. Девчонки нервничали. Яна то и дело оглядывалась, что-то шептала Майке. Один раз они остановились у киоска «Роспечати», притворились, что журналы разглядывают. Женщина замерла неподалеку. Вдруг Яна резко развернулась и подошла к ней. И что-то спросила. Соня встала в стойку, как собака на охоте, будто надеясь услышать ответ на таком расстоянии. Майка тоже подошла к женщине.
        Они поговорили совсем недолго, женщина кивнула и, как показалось Динке, очень расстроилась. По-крайней мере, она закусила губу, как делают люди, когда боятся расплакаться. А потом она развернулась и ушла. А Яна и Майка смотрели ей вслед.
        - Ну? Что она сказала? - Соня с Динкой тут же подлетели к одноклассницам.
        - Спросила, как зовут.
        - Что?
        - Ну, я подошла к ней и спрашиваю: почему вы за нами ходите? А она говорит: девочка, а как тебя зовут? Я говорю: Яна Ярцева, а вам-то что?
        - Вот дура! Зачем ты сказала!
        - Да погоди ты! - поморщилась Яна и посмотрела на Динку так, что у той заныло в животе. - Она потом спросила, как Майку зовут. Ну, я тоже сказала. А потом она говорит: а есть у вас в классе девочка по имени Дина Хорсова?
        Соня посмотрела на Динку в большом недоумении.
        Вечером того же дня мама завела с Динкой странный разговор.
        - Динка… А тебе нравится здесь?
        - Где?
        - Ну, в Лесногорске.
        Динка пожала плечами. Она раскрашивала принцессу, на рисунке было много мелких деталей, и ей не хотелось отвлекаться.
        - Ну, просто… мы же жили в большом городе, а теперь вот переехали в маленький… Тебе здесь нравится?
        - Да. А что?
        - Просто спрашиваю. - Мама присела рядом. - Ты хотела бы вернуться? В большой город?
        Динка помотала головой: ни за что на свете.
        - Ну ладно, я просто так спросила, - сказала мама и пошла на кухню.
        Ага, как же, просто так! Динка отложила карандаш и пошла следом. Мама стояла у окна, смотрела на город. Динка смотрела на маму, и у нее чуть-чуть болело сердце, оттого что мама такая красивая.
        «Мама… ма-а-а-ма-а-а», - проговорила она про себя медленно, и на глазах у нее даже слезы выступили. А отчего - она сама не знала. Динка забралась на подоконник, погладила маму по волосам, по щеке, она не могла отвести от мамы глаз, будто вбирала всю целиком. Мама грустно улыбалась в ответ на Динкину ласку, но ничего не говорила.
        Может, она скучает по большому городу? Она же там долго жила, у нее там, наверное, подруги, там театры, которые она так любит. Может, она даже по НЕМУ скучает. Он же вот приехал зачем-то…
        - А меня в драмкружок позвали, - сказала Динка. - Она сказала, что тебя знает.
        - Танечка? Да, мы вместе там занимались, когда я была такая, как ты… Будешь ходить или опять нет?
        - Буду.
        Динка прислонилась головой к маминому плечу. Мама смотрела в окно на город, а Динка на темный коридор и на свое смутное отражение в зеркале.
        - Мама… а кто мои родители? Ну, кроме тебя?
        Мама замерла и чуть отодвинулась, чтобы посмотреть на Динку. Потом обняла ее одной рукой, сказала:
        - Я не знаю, Дин. Нам не сказали. Сказали только, что ты круглая сирота.
        - Это значит - они умерли? А что случилось? Ты знаешь?
        - Нет. Почему ты вдруг спросила?
        - А вдруг кто-то выжил и меня ищет?
        - Дина… Не знаю, если бы кто-то выжил, тебя бы нашли раньше. Ты же долго была в детском доме. Почему ты спрашиваешь? Динка? Тебя кто-то напугал? Тебе плохо со мной?
        Динка обняла маму, и, хотя так было очень неудобно сидеть, они сидели еще долго. Но Динка ничего не рассказала про женщину в белом пуховом платке, которая приходит к их школе.
        На следующий день мама пошла провожать Динку в школу. Хотя не делала этого уже с сентября. Она рассказывала по дороге смешные истории про то, как сама была маленькой, и они все смеялись: и Динка, и Соня, и Кира, и Озеровы, и Данька Богомол. А на прогулке женщина в платке стояла опять у забора, и Соня сердилась и говорила, что сейчас тоже подойдет и спросит. Но Динка знала, что идти надо ей. И хотя было очень страшно, она пошла. Девчонки смотрели ей вслед. Динка подошла к забору, встала перед женщиной, посмотрела ей в лицо. Оно было доброе, смутно знакомое. Это лицо все будто задрожало и сжалось, когда Динка сказала:
        - Здравствуйте. Я Дина Хорсова.
        Женщина начала опускаться, и Динка испугалась, что ей стало плохо, но женщина улыбнулась и сказала:
        - А я тебя ищу.
        - Вы моя… мама?
        - Нет, Диночка, что ты! - Женщина почти рассмеялась. - Я твоя бабушка. Я мама папы Сережи.
        Динка пообещала, что придет в гости. Когда-нибудь. Дома она сложила в стопку те книжки, которые мама принесла откуда-то и не хотела читать. Теперь было понятно, что от бабушки Люси. Так ее звали. А еще есть дедушка Иван. И он тоже хочет познакомиться с Динкой. Больше Динка ничего про них не знала. Ну, еще что живут они по улице Ленина, дом 49. И домашний телефон.
        - Мы тебя очень любим, Диночка, и у нас никого больше нет. Приходи, очень прошу тебя, и звони в любое время.
        Легко сказать! Она повалилась на диван. Она не знала, что должна чувствовать и что делать. Сначала она думала, что эта женщина - ее родная мама, или тетка, или родная бабушка. А Динка не могла полюбить ее. Даже если родная.
        Динка не могла полюбить ее как маму или родную тетку, потому что уже любила маму Катю, и дядю Сашу, и бабушку Тасю, тетю Марину, Свету и Юрася - всех легкогорцев! Ей никого больше не надо было! Даже родных. Если бы эта женщина оказалась ей родственницей по крови, она бы убежала и спряталась. Потому что родная тетка или бабушка могли увезти ее отсюда - от Легких Гор. От всего Лесногорска. И от мамы Кати. А как она без нее? А если бы не тетка, а настоящая мама? Неужели бы Динка не поехала с настоящей мамой? Если бы она была жива, если бы приехала за ней?
        Но все оказалось по-другому. Оказалось, что это ее новая бабушка, а папа Сережа ушел. Динка села.
        Может быть, новая бабушка не знает, что он ушел? Может, она думает, что он живет с ними, а когда узнает, ей Динка будет даром не нужна? «Надо сказать ей», - подумала Динка и пошла к телефону. Она набрала номер, но тут же положила трубку. Посмотрела на стопку книг и набрала опять. Ей ответили сразу, будто новая бабушка только и делает, что сидит у телефона и ждет звонка. Динка молчала.
        - Алло! Алло, кто это? Диночка, это ты?
        - Я.
        - Вот хорошо, что ты позвонила, а я как раз рассказываю дедушке, какая ты красивая, он на перерыв пришел… Дина…
        - Да.
        - Приходи к нам в гости. Я пирог испекла и блинчиков.
        «Как странно, - думала Динка, - она волнуется. А чего ей волноваться?»
        - Приходи! Слышишь, Диночка?
        - Да.
        Динка сама себе сейчас казалась медленной-медленной и будто бы жидкой, как кисель в школьной столовой. Она вдруг положила трубку и испугалась, что положила. Она убрала бабушкины книги с дивана и легла, укрывшись маминой шалью. Юла устроилась у нее в ногах.
        Две тайны
        Так у Динки появилась большая тайна. Бабушка Люся работала во Дворце худруком. Динка не знала, что это значит, но у бабы Люси был отдельный кабинет на третьем этаже, все называли ее Людмила Васильевна, и Динка теперь целыми днями пропадала там. После школы она быстро делала уроки и вместе с Соней уходила из дома. Только Соня шла сначала в музыкалку, а Динка сразу во Дворец, хоть до репетиции было еще два часа. Ей нравилось сидеть в старом потрепанном кресле у бабушки в кабинете и смотреть на всех, кто приходит сюда по делам, слушать взрослые разговоры, непонятные, но от этого не менее увлекательные. Или рассматривать то, что лежит в большом шкафу, или бродить по Дворцу, воображая себя принцессой.
        Близился Новый год, и весь Дворец был наполнен гулом приближающегося праздника: в каждом коллективе шли репетиции, художники рисовали афиши в коридорах, отовсюду неслась музыка, то и дело по лестницам сновали артисты с ворохом костюмов… Это было так непохоже на всю прежнюю Динкину жизнь, что у нее дух захватывало!
        Очень скоро вахтеры запомнили Динку и уже не спрашивали, куда она идет, и Динка чувствовала себя во Дворце как дома.
        Над Соней сначала смеялись и Динка, и Янка с Майкой:
        - Секретная лаборатория! Дети на продажу! Людмилу Васильевну не узнала! Ты же во Дворец уже полгода ходишь!
        - Подумаешь! - пожала плечами Соня. - Я ее и видела-то всего пару раз и без платка все время! И вообще, будто на свете похожих людей не бывает!
        Раньше Динка с Соней не обсуждала, кто она и откуда. Живет с мамой и живет - будто у нее одной отца нет - но теперь пришлось все рассказать, потому что Соня ведь такая, ей все знать надо. Соня слушала раскрыв рот, потом спросила:
        - В детдоме страшно?
        Динка пожала плечами. Она делала вид, что не помнит, как там.
        - А если твои и правда найдутся? Ты их помнишь?
        - Нет. Мама говорит, я сирота. Они погибли все. Наверное, знаешь, на войне. Ну, в Чечне или еще где-нибудь.
        - Наверное…
        Соня стала относиться к Динке чуть-чуть по-другому. Меньше командовала и меньше перебивала. Правда, недолго. Однажды она спросила:
        - А чего теперь этот хочет? Ну, который папа Сережа?
        - Не знаю я, - буркнула Динка. Несколько раз она заставала маму за телефонным разговором, и было понятно с кем. Потому что мама быстро прощалась и обещала перезвонить.
        - А ты говорила, он в большом городе живет?
        - Угу.
        - Увезет он вас туда, вот увидишь, помирится с твоей мамой и увезет!
        Динка сама это понимала. И боялась. Она очень старалась возненавидеть папу Сережу, но у нее это плохо получалось. А все из-за бабушки Люси!
        Бабушка Люся часто Динке рассказывала про него. Особенно про то, каким он был маленьким. Как он смешно картавил, как его невозможно было заставить есть, как он ненавидел стричься и однажды по дороге в парикмахерскую насобирал веточек незаметно, а когда его в кресло усадили, начал ими кидаться в парикмахера.
        - Я думала, со стыда сгорю! Два дня с ним потом не разговаривала…
        И как животных любил, все время притаскивал домой то собачонку, то кота облезлого, то вороненка…
        - Кто только у нас не жил! Конечно, Сережа у нас один, ни брата ни сестры, скучно ему было, вот и хотелось кого-нибудь живого, мы-то с отцом целыми днями на работе.
        Скоро образ взрослого папы Сережи совсем стерся из Динкиной памяти, ей казалось, что баба Люся рассказывает про ее ровесника, мальчишку, будто про другого своего внука.
        Она была совсем не похожа на бабушку Тасю. Не такая старая, не такая суровая, она баловала Динку конфетами, игрушками, разговорами, она умела заливисто хохотать и говорила все время какими-то шутками, даже когда отчитывала кого-нибудь на работе. И строила уморительные рожицы. И пекла вкусные пирожки. И знала наизусть много стихов.
        - А почему ты сразу ко мне не подошла? - спросила ее как-то Динка. - Ты, что ли, не знала, как я выгляжу?
        - Не знала, - вздохнула бабушка Люся. - Сережа тоже хорош, ни одной фотографии не выслал! Знала только, что ты темненькая… Вот и смотрела на всех темненьких девочек.
        Больше всего Динка теперь боялась, что мама узнает ее тайну и запретит ходить к бабушке Люсе. Но мама много работала, а после работы очень долго шла домой, и если бы Динка вечерами все так же сидела у окна с Юлой, глядя на сверкающий огнями город, то видела бы, что до дома маму кто-то провожает. И, конечно, поняла бы, кто это. Но Динка теперь все вечера пропадала во Дворце, в драмкружке. Давно она уже не ходила по гостям и, когда бабушка Тася звонила и спрашивала, что же она не заходит, начинала торопливо и сумбурно оправдываться. Динка не замечала маминой тайны, а мама не знала о Динкиной.
        Чудеса и огорчения
        Динка изнывала. Они играли в прятки, и ей второй раз подряд досталось водить. Она стояла за кулисами, отвернувшись к стене, вдыхала запах старой побелки и считала до ста. Пока до ста досчитаешь, они разбегутся во всему Дворцу, опять она не найдет… Вообще-то теперь Динка знает Дворец, наверное, лучше всех драмовских. Она улыбнулась смешному слову «драмовские». Так их называют все во Дворце. И они сами так себя называют, те, кто занимаются в драмкружке. Идет вечерняя репетиция, но репетируют пока взрослые, ребята ждут своего выхода. Весело ждут - играют за кулисами в прятки.
        - Восемьдесят пять, восемьдесят шесть, восемьдесят семь…
        Соня наверняка забралась на колосники: Динка слышала, как скрипнула лестница. А Озеровы побежали в карман, тоже слышала, да и куда им еще бежать? Карман - самое надежное место, там столько декораций навалено, ни за что не найдешь. Янка Ярцева… Наверное, замоталась в занавес, тоже любимое местечко. Теперь-то она их всех найдет!
        - Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять, сто!
        - Дина! Позови всех, ваша сцена, я же сказала не разбегаться! - крикнула ей Татьяна Валерьевна и быстрым шагом вышла через боковую дверь зала.
        Динка посмотрела ей вслед: легко Татьяне Валерьевне говорить «Позови!». Как она их позовет, если все попрятались?
        - Эй! - крикнула Динка робко. - Выходите! Татьяна Валерьевна сказала!
        Никто, конечно, не отозвался. Сверху посыпалась на Динку пыль, древесная труха и крошки голубиного помета. Она различила мелькнувший над сценой где-то там, на колосниках, голубой Сонин свитер и бросилась к стене:
        - Туки-туки Соня!
        - Так нечестно! - тут же закричала Соня сверху. - Сама сказала выходить!
        - Так правда репетиция! - Динка тут же испугалась, что скажут, будто она жилит. - Татьяна Валерьевна сказала собрать вас…
        - Тогда это не считово и я больше не играю! - Соня легко сбегала по лестнице с колосников, Янка разматывалась из красного бархатного занавеса, Аня вылезала из-под рояля, а братья Озеровы гремели в кармане декорациями.
        Динка облегченно вздохнула. Хорошо, что так вовремя началась их репетиция!
        В новогоднем спектакле у Динки была всего одна реплика, но Татьяна Валерьевна уже ее хвалила. Правда, на днях Динка узнала, что Татьяна Валерьевна - племянница бабушки Люси, а значит, ее, Динкина, тетя, и, значит, ее дочери Ксюша и Аня - ее двоюродные сестры.
        От обилия родственников у Динки кружилась голова. Она слышала, как однажды бабушка Люся сказала:
        - В маленьком городе каждый кому-то кум, брат, сват.
        Динка не знала, кто такие кум и сват, но с братом было все понятно, и, посовещавшись, они с Соней решили быть сестрами. Навсегда.
        После репетиции Татьяна Валерьевна собрала всех артистов в зале, сделала пару замечаний, напомнила, что завтра генеральный прогон, велела всем быть в костюмах в семь вечера, без опозданий, и отпустила детей по домам, а взрослых на перекур.
        - Еще раз прогоним начало, и все на сегодня.
        Конечно, никто из детей и не подумал идти домой. Они пробрались в карман, и Соня сказала:
        - Давайте прыгать!
        Карман был за сценой, высоченное такое помещение, потолок до самой крыши. Здесь хранились декорации и старый реквизит, здесь было столько закоулков, тайников, секретов… А еще были надстроены антресоли с двух сторон от дверей. Подняться на них можно было по приставной лестнице. Под левыми антресолями стоял огромный железный бак, туда сваливали кулисы и задники от разных спектаклей.
        Соня взобралась на антресоли, чуть-чуть постояла на краю, прищурив глаза, и ухнула в бак. Динка даже зажмурилась: вдруг промахнется? Но Соня завизжала:
        - Класс!
        Все остальные тут же бросились к лестнице. Они прыгали целый час: по одному и по парам, сидя и с разбега, а Ромка Озеров даже спиной. Прыгали, пока не загудела голова, пока Татьяна Валерьевна не начала щелкать рубильниками на щитке, гася один за другим ряды ламп, и очень удивилась, что в кармане раздался визг, когда стало совсем темно.
        - А ну быстро по домам! Родители с вас шкуру спустят!
        Это были самые счастливые Динкины дни. Они шли всей гурьбой до дома по заснеженному Лесногорску, и Соня на ходу сочиняла какие-то жуткие истории: будто из кармана ведет лестница в подземелье Дворца, там бродят призраки, и если остаться на ночь, то можно их увидеть…
        Теперь, когда Динка приходила из театра, мама уже была дома, даже уже успевала выгулять Юлу. Обе они ждали Динку, и мама смотрела на нее как-то ласково и немножко грустно, будто прощалась, но Динка старалась этого не замечать. Перед сном они по-прежнему читали вслух книжки, иногда Динка что-то рассказывала про Дворец, старательно огибая все моменты, которые касались бабушки Люси.
        Она была уверена, что мама рассердится, если узнает о том, что Динка с той бабушкой подружилась.
        - Почему это? - не понимала Соня.
        - Ну ты что? Бабушка Люся - мама папы Сережи. А он нас бросил!
        - А сама-то она с ним гуляла! Тогда, в парке! За ручку шла!
        - Ну и что! - тут же закричала Динка. - Это другое! Это совсем другое!
        И Соня больше не заводила разговор на эту тему.
        В один из таких поздних вечеров мама спросила Динку:
        - Новый год будем дома отмечать или пойдем к дяде Саше?
        - Пойдем к дяде Саше. Или дома.
        Динке было все равно.
        - Знаешь… - начала мама осторожно, - мне звонил сегодня папа… папа Сережа… Может быть, пригласим его на Новый год?
        Динка надулась. Мама сказала поспешно:
        - Он скучает по нам, он хочет вернуться, и, может быть, потом уедем опять в большой город, и…
        И мама замолчала. Динка насупленно мешала сахар в чае. Он был зеленый, как любила мама, и сладкий, как любила бабушка Тася. Динка развернула конфету. На маму не смотрела. Если сделать вид, что не слышала, то разговора будто и нет.
        - Ты слишком много сладкого ешь, - вздохнула мама, - у тебя выпадут все зубы. Будешь ходить без зубов, стрррашная-престрррашная!
        Динка фыркнула, разбрызгивая чай по столу.
        Всю предновогоднюю неделю Динка не вылезала из Дворца. Драмовцы давали по четыре спектакля в день, а потом еще помогали взрослым артистам на представлении. Домой они с Соней приходили под вечер еле живые. Но Динке это нравилось.
        Нравилось, что так много народу приходит на них посмотреть, нравилась суета за кулисами, и перерывы нравились, когда они наскоро пили чай в гримерках, поправляли костюмы, прически, грим и снова шли на сцену. Даже уставать Динке нравилось. Этой усталостью можно было гордиться, носить ее, как медаль.
        Бабушка Люся подарила Динке на Новый год особенный подарок. Она завела ее в свой кабинет, после того как закончился последний в этом году спектакль. Динка еще не сняла костюм, а все пили чай, и ей тоже туда хотелось, но бабушка Люся потащила ее к себе, и пришлось идти. И вот бабушка достала шуршащий сверток. Она не могла удержать улыбку, не чувствуя, что Динка рвется вниз, к Соне и всем остальным.
        - Ну, разверни.
        - Спасибо. - Динка поспешно развернула и замерла.
        В коробке лежал шар. Он был тяжелый, прозрачно-голубой, будто застывшая вода, а внутри него качался на воде остров, на острове стоял маяк с красной крышей, на пороге маяка лежала собака и сидел мальчик, а вокруг острова плыл кораблик. Это было настоящее чудо.
        Динка будто услышала слабый протяжный звук - это звало ее море, далекое, забытое. Волны разбивались об остров, кричали чайки, ветер наваливался на маяк… Чуть качнешь шар - поднимутся волны, встряхнешь - настоящий шторм, и кажется, будто мальчик на ступенях маяка тревожно вскидывает голову.
        Динка посмотрела в шар, а потом на бабушку Люсю, как на настоящую волшебницу. Будто бы она прямо из воздуха наколдовала ей это море. Ведь такое не может продаваться в магазинах!
        - Нравится?
        Динка бросилась ей на шею. Первый раз со дня знакомства. Она обняла ее крепко-крепко и подумала, что у бабушки Люси можно попросить все что угодно. Даже чтобы папа Сережа не увозил их отсюда. Потому что человек, который дарит острова в море, конечно же, всесилен.
        Дома Динка шар спрятала. Потому что как маме объяснить, где она его взяла?
        Но мама, конечно, все равно увидела.
        Тридцать первого декабря мама с утра затеяла уборку. Разобрала шкаф на кухне, шкаф с одеждой, ящики в письменном столе, а Динку отправила во двор вытряхивать покрывала. На улице было хорошо. Морозно и солнечно. И Динка трясла два покрывала, пожалуй, чуть дольше, чем было нужно. А когда вернулась, мама стояла посреди комнаты, держа в руках ее шар с морем. Динка уронила покрывала на пол и бросилась их поднимать. Сердце ее бухало как сумасшедшее.
        - Дина, откуда у тебя эта вещь? - Мамин голос не предвещал ничего хорошего.
        Динка молчала. Она не знала, что сказать. Выдать бабушку Люсю? А если мама рассердится? Или запретит ей с ней видеться? Если она вообще запретит ей ходить во Дворец? Динка же умрет в тот же день! Надо соврать… надо что-нибудь быстро соврать… что-нибудь правдоподобное…
        - Что ты молчишь? Дина! Откуда у тебя эта вещь?
        - Мне подарили.
        - Подарили? Кто подарил? Кто тебе мог это подарить? Дина, говори мне правду! Это очень дорогая вещь… Кто тебе ее мог подарить? Ну?
        - Соня подарила… на Новый год…
        - Соня?!
        Мама надела тапки, схватила Динку за руку и потащила на пятый этаж. К Соне. Динка от ужаса ничего не понимала и даже не чувствовала, что мама больно тянет за руку. Она только боялась, как бы ее шар с морем не выскользнул из маминых рук. Каждую секунду она ждала, что вот-вот, сейчас, она услышит удар, потом шар покатится, разбиваясь на куски… И будет уже все равно, откуда он у Динки.
        - Анюта, привет, Соня дома?
        - Что случилось? Катя, на тебе лица нет… Здравствуй, Динка!
        - Здоровайся! - это мама, машинально.
        - Здравствуйте, - это Динка, тоже машинально.
        - Соня!
        Вместе с Соней в коридор вышли два ее старших брата, Олег и Андрей. А из квартиры напротив выскочил с мусорным ведром Ромка Озеров и почему-то Данька Богомол в домашних тапочках и с кастрюлей. И все они смотрели на Динку, на ее маму, на шар с морем в маминых руках.
        - Соня, ты подарила Динке этот шар?
        - Я?! - так удивилась Соня, что все сразу стало ясно. Динка и не надеялась, что сможет ее предупредить, чтобы она соврала.
        - Что у вас случилось? - Голос у Сониной мамы - само участие. Динка поняла, что вот-вот разревется. Она посмотрела на Ромку и Даньку. Конечно, и эти тут!
        - Говорит, что подарил кто-то… Бред какой-то, кто дарит детям такие игрушки! Он же дорогущий!
        - Может быть, Саша? - тихонько спросила тетя Анюта, но мама отмахнулась:
        - Нет, у него другой подарок. Идем. - Она больно дернула Динку за руку и поволокла обратно домой. Все соседи смотрели им вслед, а Динка - только на шар.
        Внутри у Динки стучали молотки и медные тарелки. Мама каменно молчала, но Динке казалось, что она слышит, какие тяжелые мысли ворочаются у нее в голове. Дома мама поставила шар на тумбочку в прихожей и ушла в ванну. Там она закрылась на шпингалет. Динка потерянно стояла посреди коридора. Она взяла в руки шар, погладила его теплые от маминых ладоней бока. Кораблик внутри беспечно плыл по бирюзовым волнам. Мальчик и собака не смотрели на Динку. Динка прижалась щекой к щелке между дверью и косяком ванны. Оттуда шел еле слышный ветер, тихо шумела вода…
        - Ма-а-а-ма-а-а, - подула Динка в щелку.
        Мама молчала.
        - Ма-а-а-ма-а-а-а…
        - Я не хочу с тобой разговаривать, Дина.
        Динка шарахнулась от двери. Голос у мамы был ледяной. Как это - не разговаривать? А с кем ей тогда разговаривать? К Соне идти? Она занята, режет новогодний салат. Динка ушла в комнату, поставила тяжелый шар на стол. Лучше бы его вовсе не было!
        - Сброшу с балкона, - сказала Динка сама себе, но посмотрела на мальчика с собакой, и стало их жалко.
        Что же ей теперь делать? Надо что-то придумать, придумать, придумать… Клацнула защелка в ванной, мама вышла, вытирая лицо полотенцем. Встала посреди комнаты.
        - Дина, я хочу с тобой поговорить.
        Динка улыбнулась. Только что говорила, что не хочет, а теперь опять хочет!
        - Что ты улыбаешься? - вдруг закричала на нее мама. Так страшно закричала, что Динка оцепенела. Конечно, на нее часто кричали: в школе Инна Петровна, учительница по пению, и Ленка с Алинкой в драме тоже все время орут, иногда даже Татьяна Валерьевна голос повышает, но мама… мама никогда не кричит!
        - Мама…
        - Хватит! Где ты взяла этот шар? Дина, если ты его украла, то имей в виду, я…
        - Ты сама украла! Это мой шар! Мне его подарили!
        - Кто подарил? Потому что, если ты украла, я тебя выпорю, так и знай!
        - Ну и пори! Можешь убить совсем! Ты меня не любишь! Ты меня никогда не любила! Ты только своего Сережу любишь! Отдавай меня обратно! Я сама от тебя уйду!
        В дверь позвонили. Резко, будто красным маркером, перечеркнул звонок страшные Динкины слова. Мама от ее слов сразу постарела и сгорбилась, весь запал у нее прошел, будто воздух из тугого воздушного шарика выкачали… Она посмотрела на Динку, как больная птица, и пошла открывать. Динка с размаху села на диван, но тут же вскочила, подошла к коридору поближе, чтобы слышать, кто там пришел.
        - Тетя Катя, это я. Это я подарил его Динке.
        - Ты? Данил, я не понимаю…
        - У меня есть карманные деньги, мне папа выдает за хорошую учебу. У меня много. А потом я увидел этот шар. Я знаю, что Динка любит море. И я ей его подарил.
        - Но, Данил… это же…
        - Ну и что, - перебил он, - Новый год ведь.
        Мама закрыла дверь. Помедлила, потом зашла в комнату. Динка уже опять сидела на диване, низко опустив голову. Она боялась посмотреть маме в глаза. И почему-то ей опять хотелось улыбаться. Просто дура она какая-то!
        - Дина… - Мама села рядом. - Динка, прости меня. Просто я очень испугалась, что ты можешь стать воровкой.
        - Потому что тетя Аня говорит, что все детдомовские воруют? - не удержалась Дина.
        Мама промолчала. Потом все-таки выдавила из себя:
        - Не только детдомовские. Если бы все так просто было: поделил всех детей на детдомовских и нет… Зачем ты так сказала?
        - Как?
        - Что я тебя не люблю? И чтобы отдала обратно… Ты разве хочешь обратно?
        - Нет.
        - Тогда никогда больше так не говори, хорошо?
        Динка судорожно кивнула. Теперь ей уже совсем не хотелось улыбаться.
        Потом они резали салат и пекли печенье, они почти не говорили, но это было особенное молчание, когда между двумя людьми все ясно и так. Вечером прибежала Соня, позвала их в гости на праздничный ужин и спросила у Динки тихонько:
        - Ну, откуда шар-то?
        - Бабушка Люся подарила. Не могу же я ее выдать, понимаешь? Мне мама стопроцентно с ней не разрешит видеться, и тогда и театр, что ли, бросать?
        Потом Динка рассказала, как Данька ее спас.
        - Вот он дает… - восхитилась Соня. - Динка, он в тебя, наверное, влюбился…
        Но тут в комнату вошла мама, велела Динке одеваться, и важный разговор пришлось прекратить.
        Они пошли к Соне, потом к бабушке Тасе, а потом к Крымовым, а потом к Свете, дяде Сергею и Юрасю, а потом к Лазаревым… Все дарили Динке подарки, так что, когда они добрались до дома, рук не хватало, чтобы все их унести. И дядя Петя пошел их провожать. У Динки от усталости и сытости слипались глаза, она спотыкалась, и дядя Петя наконец взял ее на руки. Она не заметила, что у двери их квартиры стоит коробка, обернутая подарочной бумагой, а на ней лежит огромный букет белых роз. И разговор мамы и дяди Пети не слышала - она крепко спала.
        А разговор был такой.
        - Ого! - сказал дядя Петя.
        - Это от Сережи… наверное, - мучительно покраснела мама. - Мы с ним… встречаемся.
        Дяди Петин взгляд тут же стал и грустным, и насмешливым.
        - С мужем? Встречаетесь? Оригинально!
        - Он ошибся, Петя, но… я все равно его люблю, даже если он слабый и…
        - Да я не про это!
        Они вошли в квартиру, дядя Петя, кряхтя, положил Динку на диван.
        - Почему ты не можешь поставить ее на место? Ребенок диктует тебе условия! И не только тебе! Это же глупо!
        - Я не хочу, чтобы она страдала, - угрюмо сказала мама. - Ей этого и так в жизни досталось.
        - То есть теперь давай ты будешь страдать? Вместе с Сережей! О нем хотя бы подумала!
        - Петь, давай не будем об этом. Я сама разберусь. Спасибо, что проводил.
        Она его выгоняла, и дядя Петя, обидевшись, ушел.
        Мама аккуратно стянула с Динки колготки, сняла платье, укрыла, поцеловала в макушку. А потом наполнила ванну водой, обрезала у роз кончики стеблей. Она уколола палец, но все равно улыбалась, она взяла телефон и набрала самый важный для себя номер.
        Где коней златогривых пасется табун…
        Дядя Саша приехал рано утром в воскресенье.
        - Ну, сони-засони, просыпайтесь! Поедешь, Динка, в Легкие Горы?
        - Да! - завопила Динка и повисла у дяди Саши на плечах.
        Мама велела ей надеть теплые штаны, валенки и свитер, замотала горло шарфом.
        - А мама?
        - А мама дома будет, отдохнет… В гости к кому-нибудь сходит…
        Мама улыбнулась Динке, кивнула дяде Саше как-то по-особенному, но Динка не стала думать об этом. Они едут в Легкие Горы!
        Поехать туда попросила бабушка Тася. Надо было скинуть снег с крыши и набить им большой бак, чтобы весной у них была талая вода.
        - Соскучилась я, - сказала бабушка Тася, неуклюже садясь в большую дяди Сашину машину.
        - И я! - сказала Динка, притыкаясь щекой к бабушкиному пальто, теплому, пахнущему преснушками и духами «Белая сирень». Между ними устроилась на сиденье Юла, которая очень боялась ездить в машине, но тоже соскучилась по Легким Горам.
        - Ну, поехали, красавицы! - весело сказал дядя Саша, и мотор машины взревел.
        Они ехали по городу, а потом по пригородным поселкам, мимо Центральной усадьбы, мимо Потанина, и Динка не отрывалась от окна, удерживая на коленях дрожащую Юлу. Дома разомкнули ряды, расступились, и Динка увидела, как улица сбегает с пригорка к реке, и заснеженная река - белая кошка, свернувшаяся клубком вокруг города, - ослепила ее на один короткий миг и тут же исчезла за поворотом…
        Молчалива лесная дорога зимой. Фермер Миронов нанимает машину, чтобы та чистила снег до Легких Гор, точнее, до мостка через речушку Чечёру. Мосток на зиму убирали, и, хоть Чечёра замерзала, снегоочиститель дальше все равно не ехал. От Чечёры до деревни почти километр. Этот километр дед Телятьев расчищал лопатой.
        - А чего мне тут одному делать? Мне тут и делать особо нечего, так сиди, чай пей да дорогу копай, чего ж еще!
        Дед Телятьев всех по очереди обнял: бабушку Тасю, Динку, Юлу, с дядей Сашей чинно поздоровался за руку, снимая большие рукавицы.
        - А Мироновы что же? Не навещают?
        - Да нет, почему ж… заходят… Я и помогал им в этом годе. Да так, скучно им со мной, об чем говорить?
        Динка завороженно смотрела по сторонам. Она никогда такой зимы не видела.
        Будто на новогодних открытках: снег, снег, снег. Сосны под снегом совсем другие, не как летом. Летом они звонкие, золотые, а сейчас будто отяжелели, будто все беременные, как тетя Света, хмурые, погруженные в свою тайну. Динка стала проситься в лес, но дед Телятьев сказал строго:
        - Нечего, волки там.
        - Волки? - поднял седые брови дядя Саша. - Ничего себе… Сколько лет их здесь не было…
        - Да морозы вишь какие стоят… Вот и повылезали, из дальних лесов пришли. У Мироновых собаку загрызли на той неделе.
        - Вы бы, Николай Витальевич, в город перебрались. - Голос бабушки Таси был непривычно тревожным.
        Даже Динка решила не ходить к своим сосеночкам, хотя очень хотелось на них посмотреть. Как они там? Растут? Дед Телятьев будто ее мысли прочитал, наклонился, в глаза заглянул и сказал ласково:
        - Под снегом сейчас все саженцы твои, Диночка, хорошо укрыты, не видать. Вот весна придет, сбегаешь посмотришь, они к весне вытянутся, хорошенькие станут…
        Дядя Саша вытащил из багажника коробку, понес деду Телятьеву в дом. Динка с Юлой шмыгнули следом. Там все было, как летом: скрипучие крутые ступеньки, глухие, без единого окна, сени, в которых стоял большой сундук, скамейка, прибитая к стене, а на ней куча всякого барахла. Только пахло в доме по-другому. Жарко натопленной печкой, тулупом, который дед Телятьев скинул у порога, влажным войлоком, которым он подшивал сносившиеся валенки.
        Дядя Саша достал из коробки и положил на стол пакет конфет, сгущенку, тушенку, две пачки чая, сигареты, пачку масла, мешок с сушками…
        - Ну, уважил, уважил старика, - довольно кряхтел дед Телятьев, глядя на дядю Сашу ласковыми глазами.
        Потом они пошли в свой дом. Тропинка между их домами была протоптана, а двор расчищен от снега.
        Они затопили печь, поставили самовар во дворе.
        - Я хожу через день протапливаю у вас, - говорил дед Телятьев, - а то что-то нынче зима суровая.
        - Ну вот, а все говорят - глобальное потепление, глобальное потепление…
        - Да ну, какое там потепление… Их бы к нам на зиму отправить…
        Все повздыхали, обсудили новости взрослые, неинтересные, а Динка потихоньку выбралась из-за стола и вышла во двор, а потом на улицу.
        На снегу, как на огромном листе ватмана, лежали иероглифы - тени от веток. Солнце сияло в синем просторном небе, и тени были особенно темны и холодны. Динка попробовала сойти с протоптанной тропинки, но увязла в глубоком снегу. Юла смотрела на нее удивленно.
        Солнце светило прямо Динке в глаза, и она зажмурилась. Поплыли оранжевые пятна, закружилась голова. Динка чуть-чуть приоткрыла глаза, стала смотреть на снег и на лес сквозь ресницы. И вдруг увидела, как за сосной прошла лошадь. Маленькая, не выше Динки, золотая, с гривой до земли. А потом еще одна и еще… они выходили из-за деревьев, невысокие, длинноногие, тихие, мотали головами так, что золото их грив и хвостов стелилось по снежному пласту, слепило Динку. Динка распахнула глаза, и лошади исчезли. Попрятались за соснами, ушли за дальние леса, за далекие моря…
        …Возвращались домой уже в сумерках, у Чечёры стоял дед Телятьев и махал им вслед, золотых лошадей не было видно, но Динке казалось, что дед Телятьев знает о них и оставляет им у своего забора теплые корочки хлеба…
        Уже в конце февраля, когда снега чуть потеплели, когда вьюжные ветры уже не поднимались выше колен, а мели поземку понизу, в воскресенье Динка сидела на подоконнике и смотрела во двор. Она ждала, когда придет от своей бабушки Соня, чтобы пойти вместе к Янке Ярцевой смотреть новый мультик. Но Соня все не шла и не шла…
        - Ой, - сказала вдруг Динка. - Мам, там Юрась…
        - К нам?
        - Не знаю…
        Это было странно. Юрась бежал в распахнутой куртке и то и дело почему-то вытирал лицо шапкой, которую сжимал в кулаке.
        «Света его убьет! - подумала Динка. - Такая холодрыга, а он нараспашку…»
        Динка спрыгнула с подоконника как раз в ту секунду, когда Юрась долго и тоскливо зазвонил в звонок.
        - Дед Телятьев умер, - сказал Юрась сразу, у порога.
        Мама вскрикнула и зажала рот рукой.
        Вместе они пошли к Крымовым. Юрась на Динку не смотрел, но взял ее за руку. Дяди Саши дома не было, только заплаканные тетя Марина и Света, непривычно притихшая Вика.
        - Саша поехал туда, - сказала тетя Марина, - ему Мироновы утром позвонили…
        Света притянула к себе Юрася, прижала к набухающему животу, будто смерть деда Телятьева могла навредить ее сыну.
        - Маме сказали? - спросила Катя.
        Тетя Марина помотала головой. Все молчали.
        Ясно было, что кто-то должен был сказать бабушке Тасе, но никто не хотел идти и говорить.
        - Ладно, - сказала наконец Катя, - я пойду. Динка, сиди здесь.
        - Я с тобой!
        - Дина!
        - Я с тобой!
        Динке было страшно и тоскливо, и почему-то казалось, что если мама уйдет сейчас без нее, то больше они не увидятся.
        Когда пришли к бабушке Тасе, дядя Саша был там. Они сидели на кухне, бабушка надела чистый белый платок, сидела прямо, несгибаемо, а дядя Саша устало тер пальцами глаза. Между ними лежал кусок картонки, странный какой-то, будто наспех оторванный от коробки. Мама села рядом с дядей Сашей и погладила его по спине. Динка подсела к бабушке Тасе. Надо же и ее пожалеть, не только дядю Сашу. Она посмотрела на картонку. Корявыми, срывающимися буквами на ней было написано зеленым карандашом: «Саша, похорони меня в Легких Горах, под нашей сосной».
        - Нельзя так, - упрямо сказала вдруг бабушка Тася. - Никогда в Легких Горах не хоронили, там и кладбища нет, всех в Центральную усадьбу возили.
        Дядя Саша молчал. Потом посмотрел на Динку, на маму Катю, сказал через силу:
        - Отвез в морг. Но скорее всего, сердце. Успел вот записку написать. С карандашом в руках лежал.
        - Нельзя так, - опять сказала бабушка Тася, только голос у нее теперь был жалобный. - Как на неосвященной земле хоронить, Сашенька? Ведь грех это…
        - Ну какой это грех, мам? Он всю жизнь в Легких Горах прожил, все сердце им отдал, да ему эта земля самая благословенная. А какая-то там Центральная усадьба…
        - Саша…
        - Не могу я, мам, ну видишь же. - Он показал глазами на листок картона. - Последняя его просьба. Ко мне. В самую последнюю свою минуту он об этом думал. Не могу я по-другому.
        - Так ведь отпевать никто не приедет!
        - Сосны отпоют.
        Бабушка Тася губы поджала. Она на дядю Сашу обиделась, но больше не спорила.
        Деда Телятьева хоронили через три дня в Легких Горах, рядом с раскидистой сосной, что росла у самого подножия Шиха. Народу было на удивление много.
        Динка видела в толпе Сонину маму, всех Богомолов, и бабушку Люсю, и папу Сережу. Она не подошла к ним, смотрела издалека, думала: «Что они здесь делают?» Динка еще не понимала, но смутно чувствовала, что есть то, что важнее ссор и обид и даже тайн.
        Мерзлая земля лежала бесформенной кучей. Дядя Саша что-то говорил. Дядя Петя поддерживал бабушку Тасю. У деда Телятьева не было родственников, но все выражали бабушке Тасе соболезнования, будто он был ее братом.
        После похорон Динка сбежала к своей сосне-Маяку. Она шла по глубокому обжигающему снегу, проваливаясь по пояс, добралась и обхватила сосну и подумала, что, когда умрет, тоже хочет лежать здесь, под своей сосной. Динка заплакала от жалости к себе и к деду Телятьеву и услышала, как где-то там, через снега, у другой сосны завыла Юла.
        На поминки все собрались в маленьком домике деда Телятьева. Набились в единственную комнату, резали пироги с курагой, наливали водку. Кто-то говорил про то, какой он был, дед Телятьев, все кивали и вздыхали, и всё Динке казалось, что главного так и не сказали. А когда уезжали, Динка оставила теплые корочки поминального пирога у забора дедушкиного дома. Должен же теперь кто-то кормить невысоких золотистых лошадок с длинными гривами.
        Сын художника Тропинина
        После смерти деда Телятьева слегла бабушка Тася. Она все бормотала, ни к кому не обращаясь:
        - Он же меня на семь лет поди младше… да, точно, с тридцать пятого года… и крепкий, всегда же в Легких Горах… как же он не уследил за собой…
        Динка, которая теперь по строгому маминому наказу после школы всегда шла к бабушке Тасе, боялась этого бормотания. Ей казалось, что бабушка себя в чем-то обвиняет и тоже хочет умереть.
        - Ох, Диночка, видно, у меня судьба такая терять всех, кто меня любил…
        - Я тебя люблю! - еще больше боялась Динка. - Я же не умру?
        Бабушка Тася наклоняла ее голову, целовала в макушку.
        - Вот я тебе сейчас покажу… Такой он был смешной в детстве, Колька-то…
        - Кто?
        - Телятьев, Колька… Иди вон, там, в ящике, коробка…
        Бабушка говорила с большими паузами теперь, и голос был такой слабый, что Динка готова была расплакаться. Скорей бы, скорей бы пришел дядя Саша! Она поставила стул к шкафу, еле-еле дотянулась до антресолей, вытащила коробку.
        - Эта?
        Бабушка Тася перебирала слабыми руками фотографии.
        - Вот Сашенька маленький… видишь? Лет пять ему тут… Только одна фотокарточка детская у него и есть. А это мы с Толиком, Петиным папой. Царствие ему небесное, хороший был мужчина. Не обижал меня. Смотри, как Петя на него похож, просто вылитый, а характером совсем другой. Такой обидчивый был в детстве, просто смех! А вот и Коленька Телятьев…
        Бабушка Тася заплакала, передавая Динке пожелтевшую твердую фотографию. Щуплый мальчишка в лихо заломленной кепке смеялся на ней во весь щербатый рот. Он совсем не был похож на деда Телятьева, ни капельки.
        - Такой смешной он был, все за меня сватался, глупый… Он же все время один… Отец у него учителем был, вся деревня ему в ноги кланялась, вот какой был учитель! У нас тогда в деревне хорошая школа была, такой большой дом всей деревней построили, нате, учитесь, коридоры широкие, тепло, светло… А потом, после войны, некому учить было, да и учиться некому, она и стояла заброшенная. На дрова растащили. Стыдно так: идешь, бывало, мимо и глаза отводишь, чтобы в пустые ее окна не смотреть… Всю войну простояла, а после - растащили.
        Динка привыкла, что бабушка Тася перескакивает с одного на другое, и не перебивала.
        - А потом, говорят, убили там кого-то или еще что страшное, я уж не знаю, и в ту ночь школа сама собою загорелась. Будто не могла уже терпеть издевательств… Сейчас уж и следа от нее не осталось. И Сашенька, и Петя уже в город учиться ездили, их автобус специальный возил.
        - Баб, ты про деда Телятьева хотела… - напомнила Динка.
        - Ну вот, Коленькин-то отец учителем был, - без паузы продолжала бабушка. - Добровольцем на войну ушел, сразу же, и без вести пропал. А мать волки загрызли, столько волков тогда было, из дому зимой не выйти. Еще сестренка была у него младшая, а чего с ней стало?.. Заболела она, кажется, простыла, да померла. Да, он ее сильно тогда выхаживал, все бегал ко мне, спрашивал, а у меня Сашенька маленький, и чего я там особо знала-то? Померла сестренка. И вот один он остался. И вот после войны уже его в детский дом забрали. Ну, вроде бы увезли, всё, а через месяц он опять в Легких Горах объявился, в свой дом пришел, прибрал там все, одичавшую чью-то козу поймал, огород засадил, обзавелся, в общем, хозяйством. Только потом его опять в детдом… И так раз пять он сбегал. Его увозили через всю страну, а он все равно в Легкие Горы возвращался. И говорил еще: ну как они не понимают, что у меня тут хозяйство, весь дом на мне! Так и отступились от него. Или по возрасту он вышел, я уж не знаю. И всю дорогу он один, не женился вот ни разу…
        - Он на тебе хотел, - вставила Динка.
        - Да ну, - горько улыбалась бабушка Тася, - куда на мне! С тремя-то детями, а он такой салапендрик сам…
        Они долго перебирали фотографии: молодая бабушка Тася в темном платье с воротничком, бабушка с новорожденной Катей, сама Катя на качелях, серьезная, брови сведены, дядя Саша с маленьким Петей на руках…
        Пришел дядя Саша, расцеловал бабушку Тасю и Динку.
        - Ну, Динка-боец, давай, говори.
        - Пост сдал!
        - Пост принял!
        - Ну вас, - то ли плакала, то ли смеялась бабушка Тася, - устроили тоже вахту! Я еще сто лет проживу!
        - В этом мы даже не сомневаемся, - улыбался дядя Саша, а Динка сказала:
        - Я еще фотографии посмотрю и пойду, ладно?
        Пока дядя Саша пил чай на кухне, она сидела у бабушкиного дивана на полу и перебирала фотографии. Мама в детстве была смешная. Совсем не похожая на себя. А дядя Петя был тощий, как Женька! А сейчас во-о-он какой толстый…
        - А это кто?
        - Это… дай-ка, не вижу… Это Юрий Вениаминович, Катин папа…
        - А это?
        - Это брат мой, Митя. Это он с фронта прислал. Одно письмо и успел послать…
        - А это?
        - Это я.
        Динка перебирала старые фотографии, открытки, пожелтевшие конверты с письмами. Это было все равно что слушать бабушкины истории.
        - А можно я открытки возьму?
        - Возьми, Диночка, возьми.
        - Мама, Катя ругаться будет, Динка весь город готова домой притащить, у них уже класть это барахло некуда, - крикнул с кухни дядя Саша, но бабушка Тася кивнула Динке: бери, мол, не слушай его.
        Дома Динка еще раз стала перебирать открытки и вдруг замерла. Со старой открытки на нее смотрел мальчик. Необыкновенный. Точнее, мальчик смотрел не на Динку, а чуть в сторону, будто сказал ей прямо сейчас что-то очень важное и ждет теперь ответа. Даже губы чуть-чуть приоткрыты еще. Динка смотрела не отрываясь. В мальчике была какая-то загадка, он будто напоминал ей кого-то. На обратной стороне было написано: «В. А. Тропинин (1776 -1857). Голова мальчика. Портрет Арсения Васильевича Тропинина, сына художника. Около 1818. Холст, масло».
        - Арсений… - прошептала Динка. - Арсений…
        Таких красивых людей Динка еще не видела. Никогда в жизни. Она спрятала мальчика в ящик стола, но весь день ходила как неприкаянная, то и дело доставала открытку, ставила на стол и снова прятала, будто кто-то мог подсмотреть за ней и догадаться, что она влюбилась.
        Трудная фамилия
        Соня была разная. Веселая, сердитая, она умела здорово злиться. Иногда Динка ее боялась, потому что Соня умела придумывать страшные, сумасшедшие игры, вроде прыганья в железный бак или беганья босиком по снегу. Но еще больше Динка боялась потерять Сонину дружбу, поэтому всегда Соню слушалась. Они дружили уже полгода, но никогда еще Динка не видела, чтобы Соня так горько плакала, как в тот день…
        Они шли из школы и играли в свою любимую игру. Динка спрашивала:
        - Дождь или солнце?
        А Соня угадывала, что Динка больше любит.
        - Дождь!
        - А вот и нет, солнце!
        - Врешь, - хмурилась Соня, ей казалось, что необычная Динка должна любить все необычное. - Теперь я… м-м-м-м… Лес или горы?
        - Лес!
        - Не-а, горы, давай, загадывай…
        В свою угадайку они могли играть без конца. Но сегодня Соне быстро наскучило. Она вообще была какая-то рассеянная, хмурая и не угадала ни разу.
        - Знаешь, Дин… Давай сегодня через поликлинику пойдем.
        - Зачем? - Идти через поликлинику в два раза дольше.
        - Ну давай…
        Соня что-то скрывала, и Динка, хоть и нехотя, но согласилась пойти в обход.
        За поликлиникой был пустырь. Раньше здесь была стоянка машин скорой помощи, но потом ее перевели в другое место, а пустырь остался. По дороге их догнал Данька Богомол. Он подлетел совсем неожиданно, пошел рядом с Динкой, и у нее невольно сбился шаг. Она смутилась и отвела взгляд.
        - Стойте! - шикнула вдруг Соня и схватила Динку за руку, дернула, прячась за угол поликлиники. Потом осторожно выглянула.
        Из-за ее спины Динка не могла видеть, что происходит на пустыре, но кто-то был там, много народу, и только она хотела спросить об этом Соню, как услышала странный звук. Будто мешок с мокрым песком бросили на землю.
        - Гады, - прошептала Соня и сорвалась с места. - Гады-ы-ы!
        Соня выбежала на пустырь, и Динке стало все видно и все понятно. Посреди пустыря сидел на снегу старший Сонин брат, Андрей, а вокруг него - какие-то парни, кто-то из их школы, кто-то совсем незнакомый. Они все были чем-то похожи, но Динка не сразу поняла чем. Только когда Соня наперерез бросилась к Андрею, стала ему щеку вытирать, Динка поняла, что того ударили, что у него кровь, что парни все лысые и в черных куртках, и они окружили Соню и Андрея кольцом.
        - О, смотри, еще одна китаёза! - завопил один лысый, ткнул Соню в спину так, что она чуть не упала на Андрея. - Че приперлась? Брата защищать? Китаезы все, говорят, дружные такие!
        Андрей стал отталкивать Соню, что-то говорить, а эти, лысые, хохотали, и Динка не могла понять: чего они все хотят? зачем они Андрея бьют? что он им сделал?
        - Не уйду без тебя! - закричала на брата Соня, а вокруг опять загоготали.
        Динка оглянулась, пытаясь найти ответ, но Даньки не было. Соню оттащили, а Андрея ударили еще раз. Он согнулся пополам, Соня визжала и вырывалась, у Динки даже в глазах помутнело от непонимания. Она медленно вышла из-за угла и подошла к черному кругу. Ноги были тяжелые, будто чужие. Она подошла и встала рядом с Андреем.
        - Ай, какая у тебя армия, китаеза! Мал мала меньше!
        - И сплошная дружба народов!
        - Еще одна черномазая! Понаехали! Россия - для русских!
        - Задолбали!
        С Динки сдернули шапку, толкнули в грязный снег, тыкали в него лицом долго-долго-долго, пока голова не начала кружиться, Соня визжала, но никто, никто не приходил им на помощь. Динке казалось, что она вот-вот сознание потеряет. А потом кто-то ее вытащил, кто-то вытер ей лицо и, пока она плакала, все вытирал и вытирал ее слезы. И Динка видела, как поднимают с земли Андрея, как Соня рыдает на руках у старшего брата Олега, как Данька Богомол стоит рядом с полицейским и что-то говорит ему, размахивая шапкой, зажатой в кулаке. И нет вокруг ни черных курток, ни лысых голов. А тот, кто вытащил ее из снега, поднял ее лицо за подбородок, спросил:
        - Дина, ты как?
        И Динка узнала папу Сережу.
        Они сидели на кухне у Люфучинь-Поповых, Соня все еще плакала и никак не могла остановиться. Тетя Анюта держала ее на коленях, как маленькую, гладила по голове. Андрей с Олегом шумно пили чай. У Андрея под глазом светился синяк, губа была разбита в кровь. Лицо у Сони опухло от слез, стало некрасивым, чужим. Динку мама тоже посадила на колени. Наверное, потому, что табуреток на кухне было мало. Динка ведь не плакала. Ни одной слезинки не выдавила из себя, хотя лицо жгло до сих пор и глаза резало.
        - Сволочи, сволочи, - повторяла тетя Анюта, и Соня тогда плакала сильнее.
        Их папа вместе с папой Сережей ушли в полицию. И Даньку Богомола с собой взяли. Оказывается, это он за помощью побежал, а по дороге встретил Олега и папу Сережу. Соня вдруг замолчала, выпрямилась и сказала:
        - Я не хочу быть китайкой. Поменяйте мне фамилию.
        На кухне стало тихо. Даже Андрей, который с шумом из-за разбитой губы втягивал чай, замер, и чай полился обратно в кружку.
        - Угу, и пластическую операцию ей сделайте, - сказал он, а Олег взорвался:
        - Хочешь как они, да?
        - Что «как они»? - испугалась Соня.
        - Не хочешь быть китаянкой, значит, будешь как они? Гнать нас отсюда, бить, «Россия для русских» кричать?
        Соня молчала.
        - Что ты такое говоришь, Олег? - начала мама Катя.
        - А что не так? - тут же взвился Олег. - Если для человека не все равно, какая национальность, даже если он налысо не бреется, он все равно как они, даже хуже!
        - Сам ты как они! - закричала Соня, и Динке показалось, что Олег ее сейчас ударит. Но тетя Аня встала и увела Соню в комнату. Мама Катя тоже встала, сказала тихо:
        - Мы пойдем, наверное… Олег, ты зря на Соню. Она храбрая и умная. Она просто маленькая еще и не понимает.
        Вечером вдруг поднялся большой ветер. Динка открыла форточку и стояла, дышала ветром. Он нес весну. Динка смотрела на город внизу, весь в огнях, и думала: все, что сегодня случилось, немножко похоже на тот день, летом, когда вырубили ее круглую поляну. Так же мужчины ушли вести свои мужские разговоры, так же все напряженно молчали, так же горько было и безысходно. Вдруг в соседнем доме погасли все окна и фонари у подъездов. А потом и у них в квартире тоже.
        - Ма-а-ам! - крикнула Динка. - Свет отключили?
        - Кажется, да… Сейчас позвоню в службу.
        - В соседнем доме тоже.
        - Ну, значит, надолго…
        Мама подошла к Динке, тоже подставила лицо ветру. Динка обняла ее за шею крепко-крепко. Спросила:
        - Мам, а я черномазая?
        Мама молчала.
        - Один меня сегодня так назвал. Я тоже китайка?
        - Китаянка, - машинально поправила мама. - Нет, Дина, у тебя, скорее всего, кавказские корни. Не знаю, какие точно. Может, грузинские или чеченские, может, дагестанские…
        - Ну и пусть, - сказала Динка упрямо. - Пусть я лучше буду черномазой, чем в черной куртке, да?
        Мама уткнула лицо в Динкин живот. Глухо сказала:
        - Да.
        Они так долго стояли. И света все не было, только большой, почти весенний, ветер, и казалось, будто случилась катастрофа или война и весь мир погиб, остались только они вдвоем. Но тут Динка кое-что вспомнила:
        - Меня папа Сережа из сугроба достал.
        - Да, я знаю. Он звонил мне потом.
        - Он теперь здесь живет?
        - Да.
        - Из-за нас?
        - Да.
        - Он тебя любит.
        Мама улыбнулась. Погладила Динку по голове.
        - Он и тебя любит, - сказала она робко.
        Но Динка помотала головой.
        - Нет, он просто спас меня сегодня. Потому что Данька его позвал. В меня Данька, наверное, влюбился.
        - Вот здорово, - улыбнулась окну мама.
        Потом пришла Соня. Она уже не ревела, только глаза опухли, стали совсем узкими.
        - Теть Кать, у вас есть свечка лишняя, а то у нас кончились? Мама звонила куда-то, сказали - авария, к утру только сделают.
        Пока мама искала свечки, Динка с Соней сидели на диване.
        - Мой прадедушка - настоящий герой, - сказала Соня. - Он всю войну прошел, у него знаешь сколько орденов и медалей? Мне мама показывала сейчас… А еще он путешественник, он из Китая на лодочке до Сахалина доплыл, его даже Колумбом прозвали. А потом, после войны, он пешком всю страну прошел, правда! Я, когда вырасту, тоже буду путешествовать. А ты?
        - И я.
        - И фамилию я менять не буду, - упрямо сказала Соня. Вздохнула. - Даже если замуж за Озерова выйду.
        Весна вручную
        Она пришла вдруг, будто распахнули в небе огромное окно, будто ветер баюкал ее в больших ладонях, а потом тихонько опустил на землю - теплую, нежную, долгожданную. Весну. Динка срывала шапку с головы, как только отходила подальше от дома, чтобы мама не видела, и слушала, как ветер трогает ее волосы и что-то шепчет, шепчет на ухо. Дорога из школы теперь занимала в два раза больше времени, потому что нужно было обойти все ручьи, все деревья, кора которых теплела от робкого солнца, послушать воробьев в кустах сирени у детского сада, собрать ветки с обрезанных тополей, чтобы дома поставить их в банку и ждать, когда покажутся клейкие листочки с капельками оранжевого, как солнце, сока.
        Вчера они шли из школы и увидели, как дворник у почты режет лопатой огромный сугроб в тени дома, берет целую лопату снега и бросает его на горячий от солнца асфальт, и снег тут же крошится, рассыпается и начинает потихоньку таять.
        - Весна вручную, - сказал Данька Богомол. У него выбились из-под шапки волосы, и он вдруг показался Динке очень красивым и будто бы даже похожим на кого-то.
        - Пойдемте на гору! - предложила Соня.
        - Ага, там снега еще по колено! - фыркнул Ромка Озеров.
        - Ничего не по колено!
        И они, конечно, пошли, даже портфели не занесли домой, чтобы время не тратить. А на горе был синий ветер, рыхлый снег, спеченный кристалликами снежинок, он еле-еле держался, и казалось, вот-вот рухнет на город потоками бесконечной талой воды. Динка ковырнула ботинком снег и увидела под ним совсем зеленые, тугие кустики брусники. Они все сгрудились вокруг этого кустика и дышали на него, чтобы согреть.
        А дома Динке попало. Мама пришла на перерыв, заругала Динку за мокрое пальто и перчатки, за то, что она так долго где-то шляется… Она бы долго ругалась, наверное, но в дверь позвонили, и Динка улизнула открывать.
        На пороге стоял папа Сережа.
        - Здравствуй, Дина.
        Динка не ответила. Она держала дверь, смотрела на него во все глаза, и весенний день таял и таял.
        - Можно я пройду? Мне надо поговорить с мамой.
        Динка отодвинулась, опустила голову. Зачем он пришел?
        - Привет, - сказал он маме. - Вот, забежал. Можно с тобой поговорить?
        - Чай будешь?
        И они пили чай. Все втроем, как будто ничего не было. Они сидели за столом, ели торт, который он принес, и молчали. Сначала папа Сережа задавал какие-то дурацкие вопросы типа: «Ну, как вы живете?», «Как, Динка, в школе успехи?» - и прочую ерунду. Динке казалось, что еще немножко и она закричит. Тогда она встала из-за стола, сказала как можно равнодушнее:
        - Можно я к Соне пойду? Мы договорились уроки вместе делать.
        И сразу же ушла. Ни к какой Соне она, конечно, не пошла. Поднялась до пятого этажа и спустилась до первого. Внезапно начался дождь. Первый дождь в этом году. Динка выскочила из подъезда и стояла под козырьком, пока не продрогла. А потом вернулась к своей квартире, села под дверью. Сначала все было тихо, только «бу-бу-бу» какое-то, потом Динка услышала, как он закричал:
        - Да, да, это я решил, что мы возьмем ребенка из детдома! Да, это была моя идея, а ты сомневалась! Ты с самого начала во мне сомневалась!
        - Я и в себе сомневалась! - закричала тогда и мама. Динка никогда не слышала, чтобы она так страшно кричала. - Я в себе сомневалась еще больше, чем в тебе! Я во всем, во всем сомневалась! Но ты сдался! Ты сдался!
        - Да… я сдался. - Голос папы Сережи погас, Динка еле-еле различала слова, и только потому, что приложила ухо к двери. - Это оказалось труднее, чем я думал, чем я вообще мог вообразить, но ты…
        - Не смей меня обвинять! Я не бросала ее и никогда не брошу, а ты…
        Потом мама заплакала, а папа Сережа говорил что-то, но уже так тихо, что Динка не могла расслышать. Она сидела на холодном полу и расковыривала дырку на тапочке. Почему-то в подъезде было очень холодно, а дождь лил и лил, его голос сливался с голосами за дверью, тихими-тихими, и Динка уже поняла, что папа Сережа останется у них. Когда дырка в тапке стала такой, что туда спокойно влезал большой палец, голоса приблизились к двери.
        - В какой квартире Соня живет? В сорок пятой?
        - Да они в подъезде, наверное.
        - В подъезде? В смысле?
        - Ну… - Мама тихонько рассмеялась и шмыгнула носом. - Лесногорск остался единственным городом на земле, где дети в подъездах играют, а не собираются покурить и выпить пива.
        - Только я сам, ладно?
        Мама, наверное, кивнула, а потом дверь открылась, и папа Сережа вышел в подъезд. Он увидел Динку, сел по другую сторону дверного проема и сказал.
        - Привет, Динка.
        Динка на него не смотрела.
        - Я так много придумал, что тебе сказать… - заговорил он, - то есть я долго думал, а сейчас все забыл. Динка! Я люблю твою маму. И тебя люблю. Я знаю, что ты мне не веришь. Просто, понимаешь, своих детей у меня никогда не было, и я не знаю, как с детьми надо обращаться, ну, как их воспитывают и все такое. Катя вот… мама… говорит, что воспитывать не надо, что надо просто жить вместе.
        Динка молчала. Папа Сережа тоже замолчал, поворошил волосы. Динка удивилась, что помнит, как он это делает. Она смотрела на него и думала, что вот сейчас он переедет к ним, а где будет спать, ведь у них один диван. Думала, что он будет опять делать ей замечания, но подумаешь замечания, ей и в школе их постоянно делают, и вообще она уже знает, как сделать чай сладким. Она думала, что опять у мамы с папой будет скрипеть диван, а она будет лежать одна в своей комнате. Ой, а комната-то у них с мамой всего одна… Но зато можно в открытую ходить к бабушке Люсе, не прячась, не скрывая от мамы. И в школе можно будет писать папу во все анкеты и говорить, что папа у нее есть, он работает там-то, его зовут Сережа, Сергей Иванович. И у них опять будет машина. И маме, наверное, не надо будет так много работать. И скрывать от Динки, что она с ним встречается.
        - Только давай останемся жить в Лесногорске, - сказала папе Динка.
        А он сразу даже не понял, что она согласна, чтобы он вернулся.
        А когда понял, протянул руку, обнял Динку за плечи и, придвинув к себе, поцеловал в макушку. Теперь она пахла Катей.
        notes
        Примечания
        1
        «Забашить» - то же самое, что «осалить». Так говорят в Лесногорске.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к