Незнакомец в черной сутане Леонид Сергеевич Колосов
        «Незнакомец в черной сутане» — повесть о движении итальянского Сопротивления, и в особенности, о малоизвестных эпизодах борьбы против гитлеровцев, борьбы, в которой активное участие принимали советские люди. «Русское подполье» в Риме внесло свой вклад в освобождение Италии от фашизма.
        Леонид Колосов
        НЕЗНАКОМЕЦ В ЧЕРНОЙ СУТАНЕ

        СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ОТЦА МОЕГО ПОСВЯЩАЮ
        Про итальянских партизан
        Земля быстро залечивает следы трагедий. Прошло немногим больше четверти века после окончания второй мировой войны, а кто отличит простую яму от воронки, вырытой фугасом, или глубокую траншею от лесной лощины. Иное дело судьбы человеческие. Еще многие безымянные герои ждут, когда о них вспомнят потомки, еще не заполнены все страницы истории последней мировой войны. Особенно много таких белых страниц в истории борьбы против фашизма партизан-подпольщиков.
        В то время как Советская Армия героически сражалась против главных сил гитлеровского вермахта, во всех оккупированных странах Европы возникло вооруженное движение Сопротивления. Те, кто стремился к освобождению своей родины и в ком голос совести был сильнее страха за собственную жизнь, взялись за оружие, чтобы участвовать в борьбе против фашистского «нового порядка». Это движение объединило людей разных стран, разных убеждений и социальной принадлежности. Хотя силы были неравными и патриотам приходилось сражаться против хорошо вооруженной кадровой армии, мужество и самопожертвование бойцов Сопротивления помогало им одерживать блестящие победы.
        Итальянское Сопротивление родилось в особых условиях. Фашисты в этой стране пришли к власти за много лет до того, как она подверглась гитлеровской оккупации. Еще в 1922 году во главе правительства оказался фашистский дуче — Муссолини. Итальянский фашистский значок изображал крепко связанный пучок прутьев — фашо, надетый на острую секиру. Смысл этого символа заключался в том, что объединенные железной дисциплиной отряды фашистов (от слова fascio) готовы жестоко расправляться и рубить головы всем противникам. А основным своим врагом они считали всех тех, кто покушался на господство буржуазии. Именно поэтому итальянские капиталисты помогли Муссолини захватить власть.
        Фашисты установили в стране террористический режим: элементарные демократические свободы были ликвидированы, противники фашистского режима посажены в тюрьмы, воля Муссолини стала законом для всех итальянских граждан. За поведением итальянцев бдительно наблюдала всемогущая тайная полиция, названная четырьмя буквами — ОВРА. Это было сокращением от слова «пьовра» — спрут. По идее Муссолини, полиция должна была как спрут охватить своими щупальцами Италию, проникая во все уголки политической и социальной жизни.
        Примеру Италии последовала буржуазия некоторых других стран Европы. Там, где капитализму угрожали революционные выступления пролетариата, к власти призывались фашисты с их тоталитарным режимом. В 1934 году фашистский режим был установлен в Германии. В те времена Гитлер называл Муссолини своим учителем и многое позаимствовал из его террористических методов. Однако вскоре роль первой скрипки перешла именно к Германии. Экономически она была значительно сильнее, кроме того, Гитлер далеко превзошел Муссолини в жестокости при расправе над противниками своего режима. И вот из «учителя» Муссолини превратился в ученика. По примеру Гитлера он причислил итальянцев к арийцам и объявил их высшей расой, призванной вместе с немцами господствовать над миром. Дуче начал усиленную военизацию страны, готовясь к захватническим походам. «Я буду муштровать итальянцев с утра до ночи, — заявлял Муссолини, — и добьюсь того, чтобы из нации мандолинистов они превратились в нацию суровых воинов».
        Вся жизнь в стране была подчинена подготовке к войне. Особое внимание обращалось на молодое поколение. В шесть лет маленький итальянец давал клятву «не жалея крови» служить фашизму и зачислялся в отряды «сыновей волчицы»; в школьные годы он становился членом отряда «мушкетеров», которые готовили воинов для завоевания «великой Римской империи». Каждую субботу итальянцы целиком посвящали военной подготовке: в эти дни учреждения закрывались и люди всех возрастов занимались строевой подготовкой, изучали оружие и участвовали в спортивных соревнованиях. Для того чтобы подать пример другим, Муссолини тоже участвовал в «фашистских субботах». Он совершал проплывы через Неаполитанский залив и показывал, как следует маршировать строевым шагом на парадах. Муссолини усердно вооружал итальянскую армию и был уверен, что в союзе с Гитлером сумеет добиться мирового господства.
        Как же случилось, что Италия, ближайший союзник гитлеровской Германии, попала под немецкую оккупацию? Дело в том, что, несмотря на все старания Муссолини, фашистский режим в Италии оказался весьма слабым и это стало ясным уже в самом начале второй мировой войны. Куда бы Муссолини ни посылал свои войска, всюду они терпели неудачи и бесславные поражения. Так было в Греции и Югославии, Северной Африке и на советско-германском фронте. Уже через два года после того, как Италия вступила в войну, страна оказалась в крайне тяжелом положении. Весной 1943 года англо-американские войска, находившиеся в Африке, стали готовиться к десанту на территории Апеннинского полуострова. Когда первые английские и американские дивизии высадились на Сицилии, итальянские солдаты, которым надоела фашистская война, устроили самую настоящую «забастовку». Вместо того чтобы сражаться, они встречали своих противников приветственными криками и целыми дивизиями сдавались в плен.
        Не менее важные события происходили в это время в Северной Италии. Весной 1943 года здесь начались мощные забастовки. Около миллиона рабочих, занятых на военных заводах, прекратили работу. Во всех городах возникали митинги, ораторы требовали покончить с войной и фашизмом. Тайная полиция знала, что эти забастовки были организованы коммунистами, но ничего не могла поделать. Выступления были столь дружными, что власти побоялись двинуть против рабочих войска.
        В фашистской верхушке начались раздоры и разногласия. Некоторые из фашистов думали, что они сумеют удержаться у власти, если Италия порвет с Германией и заключит перемирие с англо-американцами. Но для осуществления этого маневра необходимо было освободиться от Муссолини, слишком тесно связанного с Гитлером. Такого же мнения придерживался итальянский король Виктор Эммануил и многие монархически настроенные генералы.
        25 июля 1943 года собрался большой фашистский совет — высший орган фашистской партии. Большинство его членов, заранее сговорившись между собой, проголосовало за резолюцию, которая требовала передать командование армии в руки короля. Муссолини не особенно испугался бунта своих приспешников. Он не знал, что король участвовал в заговоре, и был уверен в поддержке престарелого монарха, который почти двадцать лет безропотно исполнял его волю. Однако когда на следующий день дуче явился на королевскую виллу, к нему неожиданно подошли три полицейских офицера. Один из них заявил, что король поручил им охранять безопасность Муссолини. Растерявшегося дуче бесцеремонно затолкали в стоявшую рядом санитарную машину и отправили под арест.
        Так неожиданно легко и просто осуществился дворцовый переворот. Король поставил у власти маршала Бадольо, наделив его диктаторскими полномочиями. Он надеялся вывести Италию из войны, пожертвовав Муссолини, но сохранив основу фашистского режима. Вмешательство народных масс смешало карты правящей верхушки. Сразу же после объявления по радио о смещении Муссолини по всей стране начались бурные антифашистские демонстрации.
        Испуганные власти двинули против населения войска. Однако демонстрации продолжались с прежним размахом. Из подполья вышли антифашистские политические партии, и коммунисты возглавили борьбу рабочего класса. Стремясь предотвратить угрозу революционных выступлений, правительство поспешило с выходом из войны, 3 сентября в Сицилии было подписано соглашение о капитуляции Италии, Когда 8 сентября 1943 года было объявлено, что Италия выходит из войны, гитлеровцы разоружили итальянскую армию и оккупировали страну.
        Правительство Бадольо ничего не сделало для того, чтобы оказать сопротивление гитлеровцам, которые к этому времени перебросили в Италию несколько дивизий.
        Парашютисты-эсэсовцы во главе со специальным агентом Гитлера Отто Скорцени освободили содержавшегося под арестом Муссолини. При поддержке немецких штыков он попытался вернуться к власти и возродить в Италии фашизм. В то время как Южную Италию заняли англо-американские войска, на оккупированной гитлеровцами территории было создано марионеточное фашистское государство, так называемая «республика Сало». Свое название оно получило по имени небольшого городка в Северной Италии, где располагалось его «правительство».
        Возвращение фашизма означало продолжение войны на стороне гитлеровской Германии. Итальянский народ не хотел этого и начал вооруженную борьбу против оккупантов и фашистов. В горах стали создаваться партизанские отряды, в городах — небольшие боевые отряды, так называемые «группы патриотического действия» (ГАП), состоявшие из отчаянных смельчаков. Они нападали на гитлеровских офицеров, организовывали диверсии и взрывы. Главную роль в руководстве партизанской войной играла коммунистическая партия. Ее отряды носили имя Гарибальди — национального героя Италии. Летом 1944 года армия патриотов представляла собой грозную силу — более 100 тысяч партизан действовали по всей стране, оттягивая на себя до 6 -8 дивизий гитлеровцев и все силы неофашистской «республики» Муссолини.
        В партизанских отрядах сражалось много иностранцев, большей частью это были бежавшие из гитлеровских лагерей военнопленные. Как пишут в своих воспоминаниях итальянские партизаны, лучшими бойцами были советские граждане. Не случайно первым партизаном-иностранцем, награжденным высшей итальянской военной наградой — Золотой медалью, стал русский Федор Полетаев, кузнец из Рязанской области. Он погиб в феврале 1945 года и похоронен на кладбище Стальено в Генуе. На его могиле всегда лежат свежие цветы — знак памяти и признательности итальянцев.
        В апреле 1945 года, когда Советская Армия вошла в Берлин, итальянские патриоты подняли восстание. Они освободили главные города Италии до того, как к ним подошли англо-американские дивизии. Муссолини пытался бежать в Германию, переодевшись в форму немецкого солдата. Недалеко от озера Комо он был пойман итальянскими партизанами и расстрелян по приговору народного трибунала. Так закончилась вооруженная борьба итальянского народа против фашизма, длившаяся почти два года.
        Главные события тех лет происходили в Северной Италии, где сконцентрирована большая часть промышленности страны. Именно здесь находилось наибольшее число партизанских отрядов, и их действия поддерживались выступлениями рабочих на предприятиях. Иная обстановка сложилась в столице Италии — Риме. Дело в том, что в сентябре 1943 года, когда началась немецкая оккупация, Рим был объявлен «открытым городом». Немецкое командование обязалось не вводить в город свои войска, а итальянские власти должны были обеспечить общественный порядок и безопасность германских вооруженных сил. Но подписав соглашение об «открытом городе», гитлеровские власти вовсе не думали соблюдать условия договора. В Рим вошли немецкие войска и установили в нем такой же жестокий режим оккупации, как и на всей остальной территории Италии.
        Патриоты ответили на это вооруженной борьбой. Протекала она в гораздо более сложных условиях, чем в других городах Италии. Против боевых действий в Вечном городе выступали представители буржуазных партий, доказывавшие, что нельзя ожесточать гитлеровцев. Того же добивались представители католической церкви, осуждавшие «безрассудные действия, направленные против законных властей». Несмотря на это, римские коммунисты совершили немало боевых налетов, держа гитлеровский гарнизон в постоянном напряжении. Одной из самых успешных операций был взрыв бомбы в самом центре города, на улице Разелла. 32 эсэсовца из проходившей по улице колонны были убиты наповал. Гитлер приказал пресечь движение Сопротивления в Риме и для устрашения населения расстрелять по 10 итальянцев за каждого из убитых эсэсовцев. Эта расправа, происходившая в Ардеатинских пещерах на окраине Рима, была одной из самых кровавых в Италии. Вместе с антифашистами в Ардеатинских пещерах погибло много людей, не имевших к Сопротивлению никакого отношения. Несмотря на жестокий террор, борьба в Риме продолжалась до тех пор, пока гитлеровцы не
оставили его при подходе англо-американской армии в июне 1944 года. На улицах города находили трупы убитых эсэсовцев, рвались по ночам склады с боеприпасами на римских окраинах, с каждой неделей росло число дерзких побегов военнопленных из концлагерей.
        Фашистская контрразведка буквально с ног сбилась в тщетной попытке напасть на след партизан. Гитлеровцам было известно, что в состав группы входят русские военнопленные — советские офицеры и солдаты, бежавшие из лагерей, — что они тесно связаны с представителями итальянского Сопротивления и выполняют задания его штаба. Гитлеровцы мобилизовали всех своих агентов, расклеили по городу объявления с обещанием баснословной суммы тем, кто поможет поймать партизан, но все было напрасно…
        Об одной из групп русских партизан, получившей название «русского подполья», рассказывает эта книга, автор которой много лет прожил в Италии и был знаком с некоторыми из участников римского Сопротивления. Автор изменил имена большинства своих героев и сместил по времени некоторые события, которые тем не менее основаны на действительных фактах.
        Г. С. Филатов
        доктор исторических наук
        Глава I
        ГЕСТАПО ИЩЕТ ПАРТИЗАН
        В последнее воскресенье декабря 1943 года в Риме шел дождь. Он начался еще накануне вечером, барабанил по крышам всю ночь и не затих к утру. Подполковник Эрих Капплер проснулся с ужасной головной болью. Вчерашний «дружеский ужин», затянувшийся далеко за полночь, напоминал о себе самым откровенным образом. Подполковник потянулся к ночному столику, выдернул из смятой пачки сигарету, чиркнул зажигалкой и с отвращением закурил. Монотонный шум дождя раздражал и не давал сосредоточиться. Капплер включил радиоприемник, покрутил ручку. Сквозь шум и писк радиопомех прорвался чистый женский голос. Он пел песенку о прекрасном Риме и его голубом небе…
        - Доннерветтер! Ничего себе голубое небо!
        Вставать подполковнику не хотелось. Настроение было отвратительное. Нет, не только вчерашняя попойка тому причиной. В последнее время плохо стали идти дела у специального отдела гестапо при военной немецкой комендатуре, который возглавлял Капплер. Вчера по случаю «святой» субботы комендант Рима полковник Эберхард фон Маккензен целый час держал его «на ковре» и разносил на чем свет стоит. Этот индюк позволил себе даже угрожать ему Восточным фронтом, ему, Эриху Капплеру, кавалеру нескольких железных крестов, отличившемуся во французской кампании.
        - Ах, Париж, Париж…
        Подполковник зажмурился. Перед его глазами всплыла незабываемая картина: Триумфальная арка и проходящие рядом с нею отборные эсэсовские части. Казалось, «странная война», которую вели французские генералы почти без выстрелов и сопротивления, и останется «странной». Поначалу оно так и было. Парижская «ночная жизнь», дешевое шампанское и грациозные парижанки заставляли забыть о том, что где-то гремят выстрелы. Но вскоре все изменилось. Парижане словно осатанели — начали стрелять с чердаков и из темных парадных. Начальство Капплера выразило недовольство его работой, хотя вешал и расстреливал он даже за самую малость, не отступая от инструкции и «средненемецких норм»: за одного убитого немецкого солдата — десять французов, за офицера и того больше. Впрочем, дело было не в работе, а в интригах. Кто-то из «верхов» захотел продвинуть своего родственника на место Эриха и его быстренько перебросили в Рим. Конечно, не так уж плохо. Некоторые коллеги вообще оказались на Восточном фронте. В Риме сначала тоже было не очень хлопотно. «Открытый» город, золотистое «Фраскати», напоминавшее по вкусу белое рейнское
вино, черноволосые римлянки… А потом — о дьявол! — опять та же история, что и в Париже.
        Подполковник открыл глаза. Новый приступ мигрени заставил его поморщиться и крепко выругаться. Мысли вернулись к текущим событиям.
        «Конечно, Маккензен в чем-то прав. Больше четырех месяцев в Риме действует подпольная партизанская группа, которая взрывает склады, убивает офицеров вермахта, и я со своим отделом ничего не могу сделать. Партизаны не оставляют никаких следов! Словно привидения из страшной сказки: появляются, стреляют, взрывают, поджигают и как будто бы проваливаются сквозь землю. Не помогает и агентура. Впрочем, разве это агенты? Паршивые макаронники! Умеют только клянчить деньги и сигареты, а дела не делают. Навербовали черт знает кого! Одна „Орхидея“ что стоит! „Орхидея“! Надо же было дать такую кличку старой ведьме, торгующей в своей дыре разбавленным вином и краденым барахлом. Впрочем, она-то еще ничего. Все-таки сумела кое-что пронюхать! Узнала, что в группе действуют сбежавшие из концлагерей русские военнопленные, которыми руководит какой-то „Серебряный“… А какой толк от того, что „Серебряный“? По всему городу развесили объявления: „Русская банда! За голову каждого — триста тысяч лир!“ Никакого эффекта! А тут последние события, одно загадочнее другого…»
        Печальный ход мыслей подполковника прервали продолжительные телефонные звонки. Телефон стоял в передней. Морщась от боли, которая, казалось, раскалывает голову пополам, Капплер сунул ноги в шлепанцы, набросил на плечи мохнатый халат и, волоча простреленную партизанской пулей ногу, направился в переднюю. В трубке зазвучал картавый голос дежурного по комендатуре:
        - Господин подполковник, господин комендант приказал явиться в комендатуру на совещание в двенадцать ноль-ноль. Совещание будет проводить специальный уполномоченный ставки майор Отто Хенке.
        Вот этого-то совещания больше всего на свете не хотел Капплер. Майор Хенке, приземистый, с жабьим лицом шатен, прибыл в Рим из берлинской ставки гестапо расследовать три загадочных случая.
        Первое происшествие случилось около двух месяцев тому назад. Ночью в комендатуру позвонили из полицейского участка на Тибуртине — грязной римской окраины. Полиция сообщила, что ею обнаружены два немецких офицера, один из которых убит наповал, а другой тяжело ранен. Капплер примчался на место происшествия вместе со своими помощниками. И убитый и тот, который умер через час, оказались офицерами абвера[1 - Абвер — военная разведка фашистской Германии.] прибывшими из Берлина. После короткой остановки в Риме они должны были лететь в Африку — в расположение армии Роммеля. Тот, который еще был жив, успел пробормотать, что в них стрелял эсэсовский майор, с которым они познакомились в траттории «У Джино».
        Подробности пребывания в траттории трех офицеров вермахта выбивал из хозяина заведения сам Капплер. Захлебываясь кровью и слезами, тучный синьор Джино с десяток раз слово в слово повторял одну и ту же историю. Да, действительно тратторию посетили два синьора офицера, которые принесли с собой коньяк, хороший французский коньяк, как потом убедился Джино, убрав со стола опорожненную бутылку. Потом к этим двум подсел еще один синьор, очень высокий и сутулый, тоже офицер с нашивками СС. О, они долго сидели и выпили столько «Фраскати», что этого количества вина с избытком хватило бы на шестерых. Потом около полуночи они куда-то уехали, разбив несколько фужеров и не заплатив за разбитую посуду.
        Допрос ничего не дал. Синьор Джино лишился нескольких зубов, а подполковник Капплер получил неприятнейший нагоняй непосредственно из Берлина.
        Правда, в руках подполковника была еще одна улика, о которой он тогда, сам не зная почему, никому не сказал. Когда Капплер осматривал лежащих в канаве офицеров, он заметил под погоном одного из них — того, который был убит, — небольшой, сложенный вдвое листочек бумаги. Уже сидя в машине и развернув листочек, он прочитал написанные по-немецки каллиграфическим почерком четыре слова: «С приветом. Друг Германии».
        Точно такое же послание он обнаружил и на трупах унтер-офицера и солдата ночного патруля, которые были убиты ровно через две недели после первого происшествия в одном из тихих переулочков неподалеку от улицы Номентана. Опять началась нудная процедура опроса всех живущих в домах, чьи окна выходили в переулок. Информация, которую получил Капплер, была из рук вон плохой. Несколько человек, которые проснулись после того, как тишину ночи разорвала автоматная очередь, и выглянули на улицу, увидели при ярком лунном свете два распластанных тела в мундирах, лежащих на мостовой, и быстро удалявшуюся от них фигуру монаха в темной рясе и круглой шляпе, какую обычно носят иезуиты.
        На вопросы Капплера и его помощников, что собой представлял этот монах, все свидетели в один голос заявили, что он был «очень высокий и сутулый». Подполковник не мог, разумеется, не обратить внимание прежде всего на это совпадение в двух происшествиях: «очень высокий и сутулый». «А не одно ли это лицо? Чем черт не шутит…»
        К третьему случаю Капплер не имел никакого отношения, во всяком случае, он всеми силами пытался убедить в этом свое начальство. Три недели тому назад из Берлина пришел запрос в отношении майора интендантской службы Франца Ноймана, который был командирован в Рим для отбора и отправки из Вечного города в Германию партии картин для какого-то высокого нацистского босса. Нойман из Берлина выехал, но в Рим не приехал. Во всяком случае, он не явился, как предписывалось, в римскую комендатуру и словно в воду канул. Никакие розыски не помогли. Ни среди живых, ни среди мертвых майора не оказалось… К этим происшествиям прибавились и другие: взрыв склада с боеприпасами неподалеку от виллы Ада, угон трех грузовиков, побег большой группы русских военнопленных из пересыльного лагеря… При побеге началась перестрелка между охраной лагеря и неизвестными, хорошо вооруженными людьми, видимо партизанами, которые прикрывали отход пленных. Когда к охране лагеря на грузовиках прибыло подкрепление, короткий бой уже закончился. Лагерная охрана собирала своих убитых и раненых. Партизаны, словно сквозь землю провалившиеся с
пятью десятками пленных, оставили трех убитых — одного итальянца и двух русских, тоже бывших военнопленных. Капплер читал их «Фольо нотицие», «удостоверение личности», отпечатанные на плохой пишущей машинке, где говорилось, что одного из них зовут Николаем, а другого — Ильей. Все трое убитых были вооружены новыми автоматами немецкого производства…
        Правда, майора Хенке, видимо, не очень интересовал факт побега пленных. Из Берлина он прилетел в связи с загадочным убийством двух офицеров и пропажей третьего. Именно этими делами он начал заниматься с места в карьер. По приказу свыше подполковник Капплер передал майору основную агентуру римского гестапо. Хенке ежедневно подолгу беседовал с несколькими агентами, причем некоторых из них после разговоров выносили окровавленными или потерявшими сознание. Капплера к своим делам он не допускал.
        Подполковник пришел в комендатуру минут за десять до начала оперативного совещания. В комнате уже было накурено — хоть топор вешай. Подчиненные, повскакав с мест, защелкали каблуками, вытягивая руки. Капплер ответил им жестом, который больше напоминал жест отчаяния, чем традиционное гитлеровское приветствие, и, нечленораздельно пробормотав «Хайль Гитлер», сел на свободное место около окна, где было больше свежего воздуха.
        Совещание началось в двенадцать ноль-ноль. Полковник Маккензен и майор Хенке вошли вместе. Майор был немногословен. Брезгливо морщась, он заявил, что Центр выражает совершенно справедливое недовольство неудовлетворительной работой римского отделения гестапо в «открытом городе», где безнаказанно убивают немецких офицеров, где они бесследно пропадают; что он, майор Хенке, имеет специальные полномочия на проведение чрезвычайных мер по уничтожению римского партизанского подполья и что подполковник Капплер вместе со своим спецотделом поступает в соответствии с указаниями Центра в полное и безоговорочное его подчинение.
        Капплер хотел было возразить майору, что в «открытом» Риме ничего не проходило безнаказанным, что после убийства офицеров абвера были расстреляны 10 заложников и об этом широко сообщалось населению, но решил пока не обострять отношений.
        После совещания Хенке, презрительно щуря водянисто-серые глаза и наливаясь кровью, говорил подполковнику:
        - Как же вы, опытный офицер гестапо, профессиональный контрразведчик, не могли найти конец нити от партизанского клубка, ведь он у вас под носом… В городе распространяются номера коммунистического листка «Униты», свежие номера. Следовательно, подпольная типография находится в городе, и ее нужно накрыть в первую очередь. Я уверен, что от «Униты» щупальца поведут и к диверсионной, партизанской группе. Впрочем, теперь этой операцией займусь я лично, мне нужна только ваша агентура и часть оперативного состава… Жду вас завтра к четырем часам в комендатуре. Кстати, вы знаете, где был приклеен один из номеров «Униты», нет? На памятнике Паскуино. Слыхали о таком?
        - Нет, не доводилось…
        - Ай-ай-ай! Подполковник, надо знать город, в котором работаете, тем более что это — Рим. Так вот, вкратце эта легенда. При случае расскажете в обществе дам и сойдете за умного человека… Около пятнадцати веков назад в районе площади Навона, заметьте себе это, подполковник, жил портной, по имени Паскуино, довольно остроумный человек. Его стихи и эпиграммы, высмеивавшие монахов, очень потешали народ. Святая инквизиция, естественно, хотела убрать Паскуино за ересь. Но он был хитер и умудрился ни разу не попасться с поличным и умереть своею смертью в довольно преклонном возрасте. Когда после смерти Паскуино святые отцы разрушили его дом, то увидели врытую в землю безрукую и безносую статую, которую позднее окрестили именем портного. В течение многих лет на ее пьедестал приклеивали листочки — пасквили, в которых содержалась критика господ. Она и по сей день стоит, эта статуя, на углу двух тихих улочек, неподалеку от площади Навона. Но мне не хочется, подполковник, чтобы на этом историческом памятнике появлялись номера «Униты» или другие пасквили, направленные против великой Германии. Хайль Гитлер!
        Майор выбросил руку вперед и повернулся спиной к подполковнику. Хенке не только явно издевался, но и намеревался один заработать очередной железный крест — это было совершенно ясно Капплеру. Еще более очевидным было и то, что, если майор преуспеет в своем начинании, подполковнику придется плохо, очень плохо… Капплер отпустил машину и пошел домой пешком. Мысль работала лихорадочно: надо что-то срочно предпринять, опередить этого выскочку Хенке.
        «„Унита“, „Унита“, ах черт! Кто же мне говорил об этой газете? Ну конечно же, барон Помпили! У него работал на вилле какой-то столяр-краснодеревщик. Да, да, тогда он рассказывал, что поймал этого краснодеревщика с несколькими номерами „Униты“. Как же камердинера зовут: Дарио или Марио?»
        Глава II
        ВНУК ГАРИБАЛЬДИЙЦА
        Его звали Марио. Марио Мольтони. Он служил в доме заместителя начальника тайной фашистской полиции барона Маурицио Помпили. Барон возглавлял одну из старейших полицейских организаций «Казеларио политико», которая родилась в Италии в 1894 году, когда барон Помпили еще не появился на свет. Это было весьма солидное учреждение, находившееся в ведении римской полиции. Впрочем, помещение, где располагалось «Казеларио», мало чем напоминало полицейское управление. Тишина. Посетителей нет. Чиновников мало, и все они в штатском. Комнаты сплошь заставлены высокими, до самого потолка, шкафами со множеством выдвигающихся ящиков, заполненных десятками тысяч карточек. Они-то и были основным богатством «Казеларио». В карточках содержались подробные сведения на «граждан, представляющих потенциальную опасность для существующего государственного режима».
        Барон Помпили считал «Казеларио политико» своим детищем. Когда его по личному указанию Муссолини назначили заместителем начальника тайной полиции, которую сокращенно называли ОВРА, он с первых же дней рьяно принялся за дело. Была значительно расширена сеть платных агентов, увеличено число чиновников, значительно усложнена система самих карточек, куда теперь заносились не только данные о политической деятельности того или иного «неблагонадежного» лица, но и другие сведения, касающиеся его личной жизни, друзей, знакомых и т. д. Благодаря неусыпным заботам барона «наследство», доставшееся ОВРА от прошлого века, сильно разрослось. Помпили получил чин генерала и личную благодарность Муссолини за «заслуги в области укрепления внутренней безопасности Италии». Новоиспеченный генерал чувствовал себя всезнающим и всемогущим. Он мог в любой момент отдать приказ своим тайным агентам установить слежку за любым лицом, скомпрометировать его и даже арестовать, не испрашивая никаких специальных разрешений.
        Через картотеку «Казеларио» были наведены справки и о Марио Мольтони, которого барон впервые увидел у своих давних знакомых. Случилось это во время инспекционной поездки по Сицилии, когда он остановился в имении своих дальних родственников и богатейших землевладельцев князей Рондинелли. Как-то в разговоре за вечерним чаем Помпили посетовал на то, что никак не может найти достойного человека на должность слуги в своей огромной римской квартире на улице Бизаньо, к которой прибавилась только что отстроенная вилла в Чивитавеккии, небольшом портовом городке на побережье Тирренского моря. Барон получил участок для виллы практически бесплатно, в качестве дара за свои заслуги перед фашистским режимом и был очень им доволен: во-первых, недалеко от Рима, всего семьдесят километров, во-вторых, на берегу моря, да еще в городе, в котором когда-то был консулом Анри Бейль — великий Стендаль, современник и биограф императора Наполеона. А барон Помпили втайне считал, что он похож на французского императора как внешностью, так и твердостью характера.
        Княгиня Рондинелли, разливавшая чай в тот душный августовский вечер, вдруг поставила чайник саксонского фарфора и воскликнула, словно сообщала миру о великом открытии:
        - Блестящая идея, барон! Почему бы вам не взять Марио. Он помогает нашему мажордому. Круглый сирота, молод, хорошо воспитан и, как все сицильянцы, беззаветно предан.
        Княгиня взяла серебряный колокольчик, позвонила. Бесшумно открылась дверь в столовую. На пороге в почтительной позе стоял черноволосый молодой человек.
        - Марио, ты не был бы против пойти в услужение к нашему родственнику и дорогому другу барону Помпили?
        - Как вам будет угодно, княгиня.
        Барону юноша понравился с первого взгляда. Почтителен, немногословен, приятен лицом. Закурив сигарету, Помпили спросил:
        - Родители есть?
        - Нет, умерли, синьоре, вернее, умерла мать, а отца убила мафия[2 - Мафия — террористическая организация, родившаяся на Сицилии в средние века.].
        - Мафия? Он был с ней связан?
        - Нет, синьоре. К отцу пришли однажды двое мафиози и сказали, что он должен будет каждый месяц платить им премию за охрану гаража. У нас был гараж и мастерская по ремонту автомобилей. Отец отказался. Через несколько дней его нашли мертвым с зарядом волчьей картечи в спине…
        - Вот как? Можешь идти.
        Марио вышел. Барон погасил сигарету.
        - Я вам напишу, княгиня, в отношении этого молодого человека. На первый взгляд он производит неплохое впечатление, да и ваша рекомендация уже сама по себе великолепная гарантия.
        Барон не преминул поискать сведения на Марио Мольтони в картотеке «Казеларио». Но чиновники из управления сумели разыскать для своего шефа лишь полицейское донесение из Палермо, в котором говорилось о загадочном убийстве некоего Чезаре Мольтони, рядового члена фашистской партии, владельца гаража, и о том, что преступники не найдены. Палермский полицмейстер сообщал, что «убийство, видимо, совершено мафией, следы которой обнаружить невозможно». Прочитав последние строчки, Помпили поморщился: «Невозможно, невозможно…»
        Причина недовольства барона заключалась в том, что в обязанности ОВРА входило и расследование преступлений, совершаемых мафией. Мафия возникла еще при феодализме и продолжала жить по своим законам, несмотря на смену эпох, формаций и режимов. Она имела своих людей повсюду, где пахло деньгами и барышом. В основе ее деятельности лежала «омерта» — круговая порука и обет молчания. Если кто-нибудь из мафиози проговаривался о делах или нарушал законы мафии, его ждала неминуемая смерть. Мафия убивала не только и не столько своих, сколько тех, кто отказывался платить ей дань или уступить выгодное место одному из ее представителей. Иногда мафиози убивали и фашистов, разумеется, не по политическим мотивам, а больше из-за денег, но это случалось редко. «Онората сочиета» — «достойное общество», как уважительно называли мафиози свою бандитскую организацию, предпочитала не ссориться с режимом чернорубашечников, тем более что некоторые ее высокие представители, особенно те, что родились на Сицилии, иногда пользовались услугами «рыцарей онората сочиета» для сведения личных счетов, мести или политических интриг.
Барон Помпили был в курсе некоторых темных дел мафии, но тоже не проявлял особого рвения по их разбирательству, потому что побаивался этой организации.
        То, что Марио Мольтони не начал судебного дела против мафиози после убийства ими его отца, показалось Помпили добрым признаком. «Парень не мстителен и, видимо, умеет держать язык за зубами. Надо его брать на работу…» Так Марио Мольтони стал слугой заместителя начальника ОВРА барона Помпили. Марио оказался мастером на все руки: и стол сервировать, и пальто гостям подать, и полы натереть до металлического блеска. При всем этом он был необыкновенно молчалив, почтителен, неприхотлив и, как казалось барону, предан ему в той же степени, что и Томми — огромная серая овчарка, с которой новый слуга необычно скоро подружился на почве обоюдной любви к длительным прогулкам по тихим римским переулочкам. Барон был доволен своим приобретением и при случае хвастался перед друзьями своей способностью «видеть людей насквозь» и «делать из них верных слуг».
        Но Помпили, несмотря на свой полицейский нюх и профессиональную недоверчивость к людям, не все видел «насквозь» и много чего не знал. Для «Казеларио» Марио Мольтони был чистым листом бумаги. А его биография между тем была совсем не простой…
        Марио рано лишился матери. После ее смерти они, оставшись с отцом вдвоем, переехали из Мессины в Палермо, где доживал свои дни дедушка Марио по отцу Ивано Мольтони. Отец находился в ссоре с дедом, но это не мешало юноше иногда навещать своего «предка». Юношу всегда удивляло его необычное имя. Однажды, а это случилось незадолго до кончины деда, Марио заехал проведать его. Дед Ивано хворал, у него открылась пневмония.
        - Дедушка, я давно хотел спросить, почему у тебя такое странное имя?
        - А тебе ничего не рассказывал отец?
        - Нет.
        - Видишь ли, Мариуччо, я очень рано осиротел. Отца моего убили, когда я должен был родиться, а мать, твоя прабабка, умерла от послеродовой горячки. Это были необычные люди, Мариуччо. Твой прадед воевал вместе с Гарибальди, был его адъютантом и геройски погиб в битве при Аспромонте в тысяча восемьсот шестьдесят втором году. А твоя прабабушка была русской. Да, да, настоящей русской. Она приехала из этой далекой северной страны вместе с несколькими десятками своих друзей, чтобы помочь святому делу. Они вступили в знаменитую «тысячу» Гарибальди, слышал о ней?
        - Кое-что слыхал.
        - Кое-что! Эх вы, молодежь! Ничем-то не интересуетесь, даже своей историей. Впрочем, чего ожидать от ваших воспитателей в черных рубашках? Для них Бенито Муссолини значит больше, чем Гарибальди. Но ты послушай… Только поправь мне подушки, а то неудобно лежать.
        Марио взбил подушки и, сев в ногах у деда, весь превратился в слух.
        - Рассказывай, дедушка.
        - Это случилось не так уж давно, меньше века тому назад. Италия была занята чужеземцами. На севере, в Ломбардии и Венеции, хозяйничали австрийцы, на юге — французские Бурбоны. То там, то здесь вспыхивали крестьянские волнения. Особенно сильными были они здесь, у нас на Сицилии. Настолько сильными, что исчез страх перед мафией, да и мафиози попрятались где-то по своим норам, как тараканы. Сицилийские крестьяне уходили в партизанские отряды, начинали борьбу за землю против синьоров-феодалов. Тогда-то и появился Джузеппе Гарибальди.
        - Я это знаю. Мы проходили в школе…
        - Проходили! Слово-то какое! Ты не перебивай, слушай дальше. Вокруг Гарибальди собрались волонтеры: ремесленники, крестьяне, мелкие буржуа и интеллигенты. Были в их числе и иностранцы: поляки, венгры, русские и среди них твоя прабабушка и моя мать Мария. Как видишь, имя у нее было как у нашей святой. С прадедом она познакомилась в Генуе и уже не расставалась с ним до самой его смерти. В этом городе Гарибальди и собрал свое первое войско. Насчитывало оно тогда тысячу человек, отсюда и назвали этот поход «Походом тысячи». Понял теперь почему? В одну из майских ночей тысяча восемьсот шестидесятого года Гарибальди отплыл со своей «тысячей» из Генуи и через пять дней высадился в Марсале. Ты знаешь этот порт — он на самой западной оконечности северного побережья нашего острова. У Гарибальди была тысяча очень храбрых, но еще не обстрелянных бойцов, а у короля Франциска II Бурбона на Сицилии находилось около полусотни тысяч регулярного войска.
        - Но Гарибальди победил!
        - Да, победил. И знаешь почему? Потому, что народ восстал и поддержал волонтеров. А отчего было не поддержать? Гарибальди издал декрет, который обеспечивал каждому участнику освободительной войны участок общинных земель. Поэтому многие отряды восставших крестьян стали стекаться под знамена Гарибальди, и он в течение двух недель занял все главные города Сицилии, а затем двинул свое войско, которое увеличилось уже до десяти тысяч человек, на Неаполь.
        - А что же было потом?
        - Потом? Возьми учебник истории и узнаешь, что было потом. Я уже устал рассказывать… Впрочем, конец ты должен знать. В тысяча восемьсот шестьдесят втором году Гарибальди решил продолжить борьбу, доделать то, что он считал недоделанным, и самое главное — освободить Рим от владычества папы Пия IX. Со своими старыми боевыми товарищами и волонтерами он переправился на континент и после долгого марша остановился лагерем на горе Аспромонте. Напротив находились регулярные войска, которыми командовал генерал Чиальдини. Гарибальди решил избежать кровопролития. В сопровождении своих адъютантов, среди которых был и твой прадед, он поднялся на ближайший от неприятельской цепи холм. «Братья, не стреляйте! — крикнул он. — Дайте нам пройти и да здравствует Италия!» Но в этот момент раздался выстрел, и Гарибальди, тяжело раненный, упал на руки офицеров. Вторая пуля поразила твоего прадеда, и он скончался через несколько часов. Его жена, моя мать и твоя прабабушка, так и не узнала о его смерти, потому что сама в это время лежала в горячечном бреду после моего рождения…
        - Это очень интересно, дедушка. Я ведь ничего не знал об этом.
        - Не удивительно. Мы с твоим отцом не очень дружно жили. Были к тому причины. Я не хочу тебе о них рассказывать. Во всяком случае, он пошел не по тому пути. Бог с ним! Отцу твоему я оставлю немного денег, а тебе… Подойди-ка к секретеру и открой верхний ящик. Видишь, кожаная шкатулка? Дай ее мне.
        Старик взял шкатулку, открыл и, порывшись в ней, вытащил небольшой золотой медальон на тонкой цепочке, овальной формы, с пятью потускневшими рубинами. Затем, порывшись еще, извлек сложенный вчетверо, пожелтевший лист плотной бумаги.
        - Это медальон твоей прабабушки Марии. В нем локон твоего прадеда. Она всегда носила его на груди и с ним умерла. А на этом листе бумаги стихи. Они тоже остались от нее. Чернила выцвели, но все равно разобрать можно. Почитай их мне…
        Марио осторожно развернул листок и начал медленно читать строчки, написанные мелким женским почерком:
        И день и ночь австрийские войска
        Следят за всяким словом и движеньем…
        Ужели может мертвая рука
        Владеть мечом, грозить вооруженьем?
        Нет! То не гробовая тишина,
        Надежды волны к нам на берег льются;
        В нас сердце есть, рука у нас сильна, —
        Нам нужен лишь сигнал, чтобы проснуться!
        Тиран пятой нас должен был давить,
        И тяготели бедствия над нами,
        Чтоб закалить наш дух, чтоб окрестить
        Свободу нашу кровью и слезами.
        Италия мертва! Но память прежних дней
        Сынам ее велит душой крепиться;
        Греми же, лира, прозвучи сильней:
        «Или погибнуть, иль освободиться!»[3 - Стихи итальянского поэта Александре Поэрио, участника революции 1848 -1849 гг. Опубликованы в «Современнике» за 1860 год (перевод Д. Л. Михайловского).]
        По щеке деда побежала слеза. Он смахнул ее и тихо сказал:
        - Мальчик мой, мне скоро придется давать отчет о своей жизни в другом месте. Но прожил я ее честно, и мне не в чем себя упрекнуть. Твой отец… спутался с этими проходимцами не потому, что фашист по своим убеждениям, а просто безвольный и слабый человек, считающий, что лучше приспосабливаться к тем, кто стоит у власти, чем бороться с ними. Я его не одобряю и тебе скажу: помни, что ты правнук гарибальдийца. Тебе, Мариуччо, с этими, в черных рубашках, не по пути. Поэтому попробуй найти в жизни другой путь. Поищи, дорогой мой, поищи…
        - Дедушка, а как же насчет твоего имени, ты же ничего не сказал!
        - A-а… Видишь ли, твоя прабабушка и моя мать говорила, что если родится мальчик, она даст ему имя своего отца — Иван. У русских это имя так и звучит очень странно — Иван, как будто бы его обрубили топором. После смерти матери не захотели нарушить ее волю, и меня нарекли Ивано, мы же не можем останавливаться на этой неблагозвучной букве «н». Понял теперь? Ступай, ступай. Медальон и стихи отцу не показывай, не надо. Да и другим тоже…
        Вскоре дед умер. На деньги, оставшиеся после него, отец Марио оборудовал рядом с гаражом мастерскую по ремонту автомобилей. Но дела шли неважно. Не помогало и то, что отец был членом фашистской партии. Он был мелкой сошкой. Единственно, что удалось ему, — это устроить Марио через одного из своих влиятельных клиентов на службу к князьям Рондинелли в качестве помощника мажордома с перспективой занять это место через несколько лет.
        Однажды в дом князей пришли из полиции. Они сообщили Марио, что его отец найден убитым неподалеку от своего гаража. По мнению полицейских, речь шла о вендетте[4 - Вендетта — месть.] мафии. Марио не стал давать никаких показаний, хотя и знал людей, которые если и не были прямыми убийцами отца, то, во всяком случае, имели самое непосредственное отношение к его смерти. Он прекрасно помнил двух усатых, мрачного вида сицилийцев, которые ни с того ни с сего стали частенько наведываться к отцу. Они запирались в мастерской, и раза два Марио слышал, как отец высоким голосом кричал, чтобы его оставили в покое и что у него нет денег…
        Денег действительно не было. После смерти отца судебные исполнители реквизировали и гараж, и мастерскую в уплату оставшихся от покойного долгов. Марио было жалко отца, хотя он и не разделял его идей. Ему ближе был дед — гарибальдиец… С мафией связываться не стоило, продолжать жить в Палермо было опасно. «Онората сочиета» старалась не оставлять свидетелей своих кровавых дел. Поэтому он, ни минуты не колеблясь, принял предложение барона Помпили и переехал к нему в Рим.
        Всех этих деталей в биографии своего камердинера не знал барон Маурицио Помпили, заместитель начальника ОВРА. Не знал он и другого, того, что Марио крепко подружился со столяром-краснодеревщиком Луиджи Бокка…
        Глава III
        КРАСНОДЕРЕВЩИК И МАЖОРДОМ
        Предки Луиджи Бокка не сражались в гарибальдийских отрядах. Они возделывали виноград в предместьях Рима. Отец Луиджи, младший в большой семье, ушел на заработки в город и стал со временем квалифицированным строителем. Это был крутой человек, воспитывавший своего сына по-спартански с весьма нередким применением толстого кожаного ремня. Луиджи подрос, и его отдали на выучку к старому мастеру-краснодеревщику. Когда старик умер, его ученик, ставший к тому времени хорошим специалистом, с полным правом унаследовал всю клиентуру своего учителя. Отец продолжал заниматься воспитанием Луиджи. Правда, уже не при помощи ремня, а беря сына с собой на собрания коммунистов. В шестнадцать лет Луиджи стал коммунистом. К власти в Италии пришел в то время Муссолини. Компартию объявили вне закона. Луиджи вместе со всеми ушел в подполье.
        Он был там, куда направляла его партия, делал все, что нужно: расклеивал листовки, мчался на другой конец Апеннинского полуострова со срочным донесением и многое другое. Он специально не нанимался на постоянную работу, чтобы иметь возможность в качестве представителя «свободной профессии» без ограничения разъезжать по Риму и за его пределами. Свобода передвижения была необходима Луиджи для того, чтобы в любое время выходить на явки. Позже именно Луиджи поддерживал постоянную связь с партизанской группой из бывших советских военнопленных и представителями командования итальянского Сопротивления, доставал деньги, оружие, взрывчатку, принимал участие в распространении газеты «Унита»…
        Конечно, никто из проживавших на улице Бизаньо даже и не догадывался, что трудовое неустройство синьора Бокка, отменного мастера-краснодеревщика, было вызвано отнюдь не невезеньем. Правда, совсем недавно Луиджи в конце концов повезло — он получил крупный заказ от самого барона Помпили. А случилось это следующим образом.
        Новый камердинер барона поинтересовался как-то у портье, где можно найти хорошего краснодеревщика, поскольку его хозяин намеревается кое-что сделать на своей новой вилле в Чивитавеккии. «О синьоре, — воскликнул портье, — для этого вам не надо никуда ехать. На нашей улице живет искуснейший мастер, каких мало на свете! Как раз сейчас он в баре напротив, пьет кофе. Пойдемте, я вас с ним познакомлю». Вот таким образом и увиделись впервые Марио Мольтони и Луиджи Бокка. Между ними в тот раз произошел следующий разговор:
        - Я Марио Мольтони, камердинер барона Помпили. Моему хозяину нужно отделать столовую и спальню. Вы не взялись бы за это? Барон хорошо заплатит…
        - А где находится вилла?
        - В Чивитавеккии. Немного далековато, конечно, но вы не беспокойтесь. Одна из машин хозяина будет в вашем распоряжении.
        Бывает, что везет в жизни. Но на этот раз фортуна раскошелилась просто по-царски. Именно в Чивитавеккии, небольшом, но важном морском порту, работала группа партизан, и римскому представителю штаба Сопротивления во что бы то ни стало нужно было наладить с ней регулярную связь. Луиджи, естественно, согласился на предложение барона.
        Представитель штаба Сопротивления одобрил действия Луиджи и посоветовал попытаться завязать с Мольтони дружбу. «Сам понимаешь, — сказал он, — какую помощь мог бы оказать нашему делу этот человек». Но краснодеревщику ничего особенного не пришлось делать для того, чтобы завоевать дружбу Марио. Она родилась как-то непроизвольно, и Луиджи очень скоро убедился в ее искренности.
        Работа на вилле барона Помпили в Чивитавеккии продвигалась успешно. Луиджи задерживался там по три-четыре дня, а когда надо было попасть в Рим, выезжал туда под предлогом необходимости подкупить недостающие материалы. Одна из машин барона действительно давалась ему по первому требованию. Связь с товарищами из Чивитавеккии была налажена. Луиджи перевозил в своем объемистом инструментальном ящике и в коробках с лаками и арматурой все необходимое для подпольной группы…
        Машина шефа тайной полиции проезжала беспрепятственно через все полицейские заслоны и военные патрули. Но однажды поездка Луиджи чуть было не окончилась для него плачевно. Работа на вилле подходила уже к концу, и барон Помпили неожиданно решил поехать на виллу сам. Путешествие вместе с бароном не входило в планы Луиджи. Образцы дверных ручек, которые он вез в своем инструментальном ящике, были завернуты в пять экземпляров отпечатанной в подпольной типографии «Униты», которую следовало передать товарищам из Чивитавеккии.
        А барон словно почувствовал что-то. Когда они вышли из машины и направились к вилле, Помпили вдруг остановил его.
        - Луиджи, вы взяли образцы дверных ручек?
        - Конечно, господин барон.
        - Они у вас в ящике?
        - Да…
        - Покажите мне их.
        Помпили указал рукой на садовую скамейку, мимо которой они проходили. Луиджи поставил свой ящик и стал возиться с замком, который, как назло, не открывался под пристальным взглядом барона. Тому, видимо, надоело ждать. Он оттолкнул плечом Луиджи и рванул крышку ящика. Она распахнулась. Помпили без труда опознал газету, в которую были завернуты дверные ручки.
        - Что это, «Унита»?
        - Не знаю, господин барон, я не смотрел, во что продавец завернул мне товар…
        Голова Луиджи лихорадочно работала. Надо было назвать адрес какого-нибудь известного скобяного магазина.
        - …Я купил ручки в магазине «Марасутти», в том, что неподалеку от железнодорожного вокзала Термини.
        - Этот магазин с отличной репутацией. Странно, что продавцы заворачивают покупки в газету, типографию которой мы давно уже ищем. Вот что… Поедемте-ка в город, и вы мне покажете этих интересных продавцов. Впрочем, нет. Продолжайте работать и в следующий раз внимательно смотрите, во что завертывают ваши покупки.
        Луиджи рассказал обо всем происшедшем представителям подполья. Связь с подпольной группой в Чивитавеккии была, конечно, прекращена. Краснодеревщика пока никто не трогал, может быть, потому, что работа еще шла полным ходом. Когда Луиджи показал всю работу, барон остался ею доволен. Заплатил ему сполна всю сумму, назначенную краснодеревщиком, и ни словом не обмолвился больше о случае с «Унитой». Луиджи безвыходно сидел дома. Подпольщики срочно подыскивали для него конспиративную квартиру. В один из поздних вечеров вынужденного безделья в квартиру Бокка позвонили. Луиджи открыл дверь. На пороге стоял бледный Марио.
        - Я не буду раздеваться, некогда. Слушай, Луиджи, тебе грозит опасность. Вчера у барона собралась компания и среди них подполковник Капплер, знаешь такого?
        - Нет, не слыхал.
        - Он начальник специального отдела гестапо при немецкой комендатуре и лучший друг моего хозяина. Так вот, во время игры барон в качестве анекдота рассказал случай о том, как ты привез на виллу дверные ручки, завернутые в «Униту». Все посмеялись, а Капплер начал расспрашивать Помпили о подробностях этого случая. Потом, когда гости разъехались, хозяин вызвал меня в кабинет. Они были вдвоем с эсэсовцем. «Марио, — сказал Капплер, — вы должны заняться этим краснодеревщиком, постараться влезть ему в душу и посмотреть, какие у него друзья и куда он ходит. Немецкое командование вас не забудет, а уважаемый барон Помпили предоставит необходимое для этих дел время. О нашем разговоре никому ни слова».
        Потом стал говорить барон: «Разумеется, Марио, вы должны помочь нашим союзникам. Но уверяю вас, подполковник, краснодеревщик тут ни при чем. Ему просто подсунули „Униту“. Я проверял этот проклятый магазин „Марасутти“. Там действительно оказался один из красных, продавец. Его, правда, не удалось поймать. Видимо почувствовав, что пахнет жареным, он сбежал. Но вы не беспокойтесь, милейший Капплер, у меня в руках есть ниточка, которая приведет в подпольную типографию. Через некоторое время я смогу дать вам ее конец, за взаимную услугу, конечно…» Тут они прекратили разговор и выслали меня из кабинета. Не знаю, ты или не ты привез «Униту», — меня это не касается. Тебе надо скрыться. Если что будет нужно, можешь рассчитывать на меня.
        Времени для того, чтобы раздумывать, у Луиджи не было.
        - Спасибо, Марио, за заботу и дружбу. Этой ночью я уйду, а ты скажешь своему барону и этому гестаповцу, что не нашел меня. Теперь слушай. Мы с тобой увидимся послезавтра на площади Болонья в сквере в два часа дня на скамейке возле бара. Если меня не застанешь, приходи на другой день на то же место и в то же время. Когда будешь идти ко мне на свидание, посмотри, не идет ли за тобой шпик. Ну прощай, еще раз спасибо тебе…
        В тот же вечер Луиджи с женой предупредили портье, что уезжают погостить к родственникам в Милан на неделю-две. Взяв чемоданы, они действительно поехали на вокзал, сели в поезд, но сошли в пригороде, на Тибуртине, первой остановке после Рима. Походив с час по окрестным улицам, Луиджи и его жена навестили своих дальних родственников. Утром следующего дня Луиджи встретился на явочной квартире с представителем подполья и рассказал ему о происшедшем. «Дело сложное, — сказал тот. — Его следует обсудить в штабе вместе с Владимиро. Как раз послезавтра состоится совещание. Тщательно посмотри, не следят ли за тобой, прежде чем придешь на виллу. А сейчас вот тебе новые документы и адрес конспиративной квартиры, где будешь жить. Постарайся перебраться засветло, пока на улицах мало патрулей. Чао, до встречи послезавтра».
        Владимиро. Это тот самый русский, ставший одним из руководителей римского подполья. А ведь поначалу Луиджи не верил ему. Как же, сын царского офицера, эмигрировавший из Советской России, и вдруг вместе с партизанами.

* * *
        Трагично и запутанно складываются подчас человеческие судьбы. Владимир Николаевич Серебряков родился в семье бедного офицера. Когда началась Октябрьская революция, а затем гражданская война, Владимир Серебряков оказался на Кавказе, где учился в кадетском корпусе. Находившиеся здесь войска Врангеля, потерпев поражение, отступая, захватили с собой и кадетский корпус. Сначала училище эвакуировали в Крым, потом за границу. Таким образом, Серебряков оказался оторванным от своей родины. Затем последовал целый калейдоскоп стран и профессий — Болгария, Люксембург, Франция, Югославия… Формовщик на кирпичной фабрике, шахтер, экскаваторщик, шофер…
        После оккупации Югославии немецкими и итальянскими фашистами, где Владимир Серебряков очутился в начале 1941 года, его как русского тотчас же задержали. Последовало предложение в обмен на свободу вступить в белоэмигрантский батальон, который немцы намеревались использовать на Восточном фронте. Серебряков категорически отказался. За ним установили слежку. Попытка бежать к югославским партизанам не удалась. Полицейские власти арестовали Серебрякова и сослали его в маленький итальянский городок Монтеротондо, что неподалеку от Рима. Уже находясь на поселении, Владимир, или Владимиро, как стали его звать итальянцы, познакомился с коммунистами. Долго приглядывался к Владимиру пожилой каменщик Ренато Моро, с которым Серебряков работал на стройке в Монтеротондо. Заводил разговоры о жизни, о том о сем, интересовался политическими взглядами своего «русского друга». Владимир чувствовал, что беседы эти ведутся неспроста.
        - Послушай, Ренато, довольно ходить кругом да около. Я ненавижу фашизм, мне дорога моя родина, и ты можешь мне верить. Давай поговорим откровенно.
        Но старый каменщик замял тогда разговор и, хитро улыбнувшись, дружелюбно похлопал Серебрякова по плечу. Прошло еще некоторое время, и Моро пригласил однажды Владимира съездить в Рим, чтобы поболтать с друзьями. В маленьком ресторанчике на берегу Тибра, неподалеку от моста Виктора Эммануила, Серебряков впервые встретился с товарищем Молинари, руководителем партизанских коммунистических отрядов провинции Лацио и представителем штаба Сопротивления в этой римской провинции.
        Пройдя двадцатилетний путь подпольной борьбы в условиях фашистской Италии, просидев немалое число лет в тюрьмах и побывав во многих ссылках, Молинари приобрел богатейший опыт подпольщика. Он прекрасно разбирался в обстановке, в политике, во всех трудностях борьбы, которую приходилось вести в Вечном городе. Он был незаменимым воспитателем подпольных кадров, безошибочно разбирался в людях, и поэтому его немногочисленный штаб действовал всегда дерзко, смело и, что самое главное, неуловимо. Именно от него, от Молинари, перенял Владимир Серебряков все необходимые качества подпольщика, которые так пригодились ему при руководстве «русским подпольем» в Риме.
        А тогда в ресторанчике на берегу Тибра разговор начался с вина. Хозяин принес и поставил на стол старую запыленную фьяску — трехлитровую бутыль вина, оплетенную соломой.
        - Эст, эст, эст, — сказал он гордо. — Какой у нас сейчас год? Сорок третий? Так вот, восемьсот лет назад ехал в свите императора Генриха Пятого, направлявшегося в Рим, некто Джованни Фарук — большой любитель выпить. Он послал вперед своего слугу и приказал ставить на дверях винных лавочек, где он найдет хорошее вино, слово «Эст!» («Есть!»). Слуга прилежно выполнял волю своего хозяина на всем пути. Когда же он оказался в винном погребке, который стоял на месте моего ресторана и выпил первый бокал вина, то вывел на двери сразу два слова «Эст!». А пригубив второй, он добавил к написанному еще одно «Эст!». Так вот, прошу отведать этого вина!
        Все посмеялись, выпили по бокалу. Серебрякову вино не понравилось — слишком кислое, — и он невольно поморщился.
        - Как, — забеспокоился хозяин, — синьору не нравится вино? Может быть, он не верит, что это настоящее «эст, эст, эст»?
        - Нет, что вы, — поспешил исправить свой промах Серебряков, — прекрасное вино! Сроду такого не пил.
        - И не выпьешь, — смеясь поддержал его Молинари. — Только хватит о вине. Перейдем к делу. Это будет твое первое дело, Владимиро, и, если хочешь, твоя проверка. В Монтеротондо, где ты работаешь, немцы пригнали русских военнопленных. Охрана там не очень многочисленная. Необходимо установить связь с кем-нибудь из этих русских, сколотить группу и организовать побег. Наш штаб со своей стороны позаботится об одежде и оружии. Действуй. Тебе будут помогать Ренато, Луиджи и еще двое наших товарищей. Желаю успеха.
        Серебрякову повезло. Пленный, которого местным товарищам удалось незаметно увести с земляных работ, оказался старшиной Андреем Тряскиным. Встреча проходила в темном подвале одного из заброшенных магазинчиков на окраине городка. Когда ввели оборванного человека, Владимир не мог сдержать дрожи. Перед ним был русский, соотечественник, человек «оттуда», с родной земли.
        - Здравствуй, товарищ!
        - Здравствуй, браток! Неужели русский? Здесь?
        Да, конечно, Андрей Тряскин хотел продолжать борьбу с оружием в руках. Есть ли надежные люди в группе пленных? Конечно, есть. Человек десять — двенадцать. За них Андрей готов поручиться головой. Когда может быть готова группа к побегу? Да хоть завтра. Этот вопрос ребята уже обсуждали.
        Что ж, дело стояло за малым. Тут же, сидя на пустых ящиках из-под апельсинов, договорились о деталях побега. Андрею дали два трофейных пистолета и несколько ножей, которые он спрятал под своими лохмотьями. Побег был назначен в одну из ночей с субботы на воскресенье, когда охрана была самой малочисленной. Андрей и с ним еще тринадцать человек бесшумно сняли троих часовых и через подкоп под колючей проволокой вышли из лагеря. В километре от него, в небольшой лощине, их ждали двое провожатых и Владимир Серебряков. Пройдя еще несколько километров, группа оказалась в заброшенном карьере, где в пещерах находились люди Молинари с ящиками оружия, продовольствия и одежды…
        Так возник первый в римской провинции Лацио самостоятельный отряд русских партизан, командиром которого назначили Андрея Тряскина. Отряд Тряскина разрастался. Встал вопрос о его разукрупнении, потому что в римской провинции было нелегко действовать большим партизанским соединениям. Ведь в окрестностях Вечного города нет ни густых лесов, ни высоких гор, удаленных от населенных пунктов. Безлесные холмы, редкие оливковые рощи, виноградники, близко расположенные друг от друга городки и деревушки, дороги, забитые гитлеровцами — таким было то не очень удобное поле действия, на котором приходилось воевать отряду русских партизан. Новый отряд создали в южном от Рима направлении, в районе городков Дженцано и Палестрина. Его командиром назначили уже приобретшего немалый боевой опыт Андрея Тряскина, а командование над отрядом в Монтеротондо принял боевой заместитель Андрея ефрейтор артиллерии Михаил Опанасенко.
        Товарищ Молинари был доволен действиями «русской группы» и Серебряковым особенно.
        - Владимиро, друг, я в тебе не ошибся, ты человек дела. Но хватит заниматься Монтеротондо, Палестриной и Дженцано. Андреа и Микеле прекрасные командиры, у них есть опытные помощники из наших товарищей, а ты нам необходим в Риме. Нужно подумать над созданием партизанского центра и расширением связей среди твоих соотечественников. Ведь наверняка в Риме есть хорошие люди из эмигрантов, которые могут стать нашими активными помощниками. Я дам тебе адрес одного римского товарища. Не записывай! Выучи его на память: Виа Карло Альберто, дом 34, второй этаж. Когда поднимешься, увидишь вывеску: «Зубной врач Паоло Гаспарроне». Это наш человек. Смело заходи и постарайся изобразить сильную зубную боль. Когда сядешь к нему в кресло, скажи, что у тебя болят зубы «под верхней левой и нижней правой коронками». Да, у тебя есть коронки на зубах? Нет? Тем лучше. Это пароль. Врач передаст тебе рекомендательное письмо в одно консульство. Им там срочно нужен мажордом. Об этом сказала Гаспарроне его постоянная клиентка — секретарь шведского посольства мадам Торсон. Мы сразу же приняли решение пристроить тебя. Какой дьявол
заподозрит в мажордоме азиатского консульства подпольщика! Когда мадам Торсон пришла на очередной прием к Паоло, он рассказал ей о тебе. Ты можешь представить, что он наплел? Что ты и дворянин, и лютый враг большевиков, и наследство огромное потерял в России. А поскольку в тот раз мадам секретарь мучилась острой зубной болью, которую Гаспарроне ей ликвидировал, то она в благодарность заочно написала для тебя отличную рекомендацию. Действуй!
        Так Владимир Серебряков стал мажордомом на «азиатской» вилле, а его связным со штабом итальянского Сопротивления — краснодеревщик Луиджи Бокка.
        Глава IV
        ГОСТИ «АЗИАТСКОЙ» ВИЛЛЫ
        Номентана, может быть, и не самая красивая, но наверняка одна из самых зеленых и широких римских улиц. По обеим ее сторонам тянутся фешенебельные виллы. Сам дуче не пренебрег этой улицей, приняв в личное владение от римских богатеев, князей Торлония, огромный дворец, окруженный тенистым парком с высокими и стройными пальмами. Сиятельные князья преподнесли столь богатый дар «почетному капралу» чернорубашечников не случайно. Им хотелось жить в дружбе с режимом. Он давал выгодные заказы, мог освободить от уплаты налогов.
        Надо сказать, что бывший социалист Бенито Муссолини побаивался аристократов и вообще богатых людей до того момента, пока они не привели его к власти. А потом роли переменились. Дуче обретал самоуверенность не по дням, а по часам. Будучи человеком искушенным в провокациях и шантаже, Муссолини не стеснялся выбивать из сиятельных синьоров деньги не только на «создание тысячелетней империи», но и на личные нужды. Дуче ужасно любил «созидать» за счет чужого кармана. На западной окраине Рима выросли нелепейшие здания так называемого нового Рима, помпезные и бесполезные. Но Виа Номентана Муссолини, видимо, пожалел — на ней так и не появилось творений его придворных архитекторов. Зато на улице XXI апреля, тоже одной из самых широких, пересекающей Номентану трамвайными рельсами, среди элегантных особняков были воздвигнуты унылые квадратные казармы, так называемые «народные» дома. На каждом из них красовалась выведенная аршинными буквами надпись: «Opera del regime. XI anno dell’era fascista» — «Творения фашистского режима. XI год фашистской эры». Улица XXI апреля была названа так в честь годовщины Рима,
который был заложен, согласно преданию, в начале третьей декады апреля 753 года до н. э. Надпись об одиннадцатой годовщине фашистской эры на фоне двадцатисемивековой истории Рима казалась смехотворной…
        На самом углу двух пересекающихся улиц, Номентаны и XXI апреля, стоит изящный, выдержанный в классическом стиле особняк. Весной и летом его скрывает от глаз прохожих густая зелень столетних платанов. Когда листва осыпается и деревья как будто бы в великой скорби вздымают к небу голые и уродливо искривленные лапы ветвей, здание глядит на Номентану глухо закрытыми ставнями своих окон.
        На вилле размещалось консульство одного небольшого государства Юго-Восточной Азии. Здесь нередко устраивались пышные приемы. Приходили дипломаты в элегантных черных смокингах и в роскошных экзотических одеждах, военные с аксельбантами и орденами по принципу — чем меньше страна, тем ярче мундир и больше металлических побрякушек, дамы в блистательных вечерних туалетах с бриллиантовыми колье, с дорогими мехами на плечах и без оных. Гостей встречал в дверях респектабельный мажордом невысокого роста с седыми волосами, с лицом, которое равно могло принадлежать и азиату и европейцу. Он одинаково свободно говорил на итальянском, французском и немецком языках. Но, пожалуй, только один консул и знал, что, помимо трех европейских языков, его мажордом не менее блестяще говорил и на русском языке.
        Консула, представлявшего страну, находившуюся в дружественных отношениях с треугольником Рим — Берлин — Токио, мало беспокоило русское происхождение мажордома. Он получил на «синьора Владимиро» отличные рекомендации. Ему показали документы, утверждающие: Серебряков дворянин — сын офицера русской царской армии, который счел за лучшее покинуть большевистскую Россию после известных событий в октябре 1917 года. Короче говоря, у господина консула не возникало никаких сомнений насчет этого человека, и он с легким сердцем поручил исполнительному мажордому присматривать за виллой, когда дела у Муссолини пошли плохо и персонал консульства счел за лучшее перебазироваться на север Италии, поближе к дуче, который на берегах озера Гарда, в отчаянной попытке спасти разваливавшуюся фашистскую империю, создал свой последний бастион — марионеточную республику Сало.
        …Серебряков сидел в просторном кабинете консула в кресле, которое, как и вся дорогая мебель виллы, было закрыто серым чехлом. В стену напротив было вделано огромное венецианское зеркало. «Вот и волосы стали все сплошь седыми. Видно, по шерсти и подпольная кличка — Серебряный. Вообще-то по фамилии, но и к волосам подходит. А итальянцы перевели ее как „Ардженто“, то бишь „серебро“».
        Стенные часы, стоящие в углу, вдруг зашипели, потом начали мерно бить. Раз, два, три, четыре, пять… Сейчас на совещание должны собраться товарищи. Важное совещание. Будет сам Молинари (ему присвоили недавно партизанское звание полковника Сопротивления), краснодеревщик Луиджи Бокка, Паоло Гаспарроне, Стефан Непомнящий — «падре Стефано»…
        Стефан приходил обычно первым. Серебряков очень ценил и любил этого бесстрашного подпольщика не только за то, что падре Стефано выполнял самые опасные задания подполья, но и за сходство судеб, судеб двух россиян, оказавшихся вдали от родины.
        Стефан родился в литовской старообрядческой семье. Учился в частной гимназии, а когда ему исполнилось 18 лет, случай свел его с епископом Бучисом, наместником Ватикана в Прибалтике. По совету епископа Стефан поступил в Мариямпольский монастырь, где его постригли в монахи. Юноша явно пришелся по душе епископу. На его воспитание в католическом духе последний не жалел своего времени. И когда Бучис решил, что его воспитанник «созрел», он направил его в Италию, в католический университет «Ангеликум». Оттуда как подающего надежды Стефана перевели в «Руссикум» — «Русский институт» при Ватикане. Там и застала его война. В одной из аудиторий «Руссикума» на стене висела карта мира. Как и на многих картах той поры, здесь перекалывались флажки, обозначающие линии фронта. У карты постоянно толпились монахи. Они оживленно комментировали военные события. Многие утверждали: «Скоро возьмут Москву»… «А с кем я?» — задавал себе вопрос Стефан. Один из бывших слушателей «Руссикума» вернулся с Восточного фронта. Он рассказывал о зверствах фашистов. «Как совместить эти зверства с религией?» — спросил однажды Стефан у
одного из профессоров. Тот ответил, что фашисты, мол, приносят меньшее зло, чем коммунисты… Они убивают тело, а коммунисты убивают душу…
        Несколько раз Стефана направляли помощником капеллана в тюрьму, где немецкие фашисты расстреливали заложников — стариков, женщин, детей. Он увидел, как эсэсовцы стреляли в затылки приговоренных. Стреляли в упор. Кровавая расправа потрясла Стефана. Он решил мстить за невинных людей. В вечерние часы Стефан подкарауливал гитлеровцев между вокзалом и комендатурой. Пока приезжий еще не встал на учет, пока его никто не будет искать, он должен быть уничтожен.
        Человек, начавший борьбу с фашистами, не мог оставаться одиноким. Стефан познакомился с зубным врачом Гаспарроне… Однажды он сидел в зубоврачебном кресле (это был уже не первый его визит), как и все больные, морщась в тот момент, когда врач включал бормашину. Разговор велся на обычные темы. О чем, как не о зубной боли, говорить в зубоврачебном кабинете? Вдруг Гаспарроне поднял кверху жужжащий бор.
        - Падре Стефано, не вы выходили вчера из шведского посольства? Там у вас знакомые?
        Монах побледнел. Провокация? Не похоже. Паоло Гаспарроне не раз выражал сочувствие борющимся против фашизма. Стефан решил рискнуть.
        - Да, я был в посольстве. Просил помочь двум русским, бежавшим из концлагеря.
        - Но зачем же так неосмотрительно, — укоризненно сказал врач. — Слепой риск не лучший путь к успеху…
        Зубы падре Стефано уже давно не болели, но он регулярно ходил на прием к врачу, а вместо рецептов уносил листочки с адресами конспиративных квартир, где можно было пристроить на несколько дней бежавших из лагерей советских пленных. Монашеская ряса никогда не вызывала подозрения у фашистских патрулей.
        …Раздался мелодичный звонок: трим-трим… Серебряков подошел к стене с венецианским зеркалом, нажал на малоприметный рычажок. Зеркало-дверь тихо отворилась. В проеме стоял Стефан…
        - Чао, Владимиро! Все в сборе?
        - Нет, ты, как всегда, первый. Чао, Стефан.
        С тех пор как инженер римского муниципалитета Альфредо Пизантини дал подпольщикам карту подземных коммуникаций Рима, собираться на вилле азиатского консула стало значительно проще и безопаснее. Дело в том, что одна из подземных галерей Рима привела к старому подземному ходу виллы. Без большого труда можно незаметно попасть в эту галерею. На заднем дворе ресторанчика «У Лозы», которым владели супруги Каролини, Анна и Бальдо, активно помогавшие «русскому подполью», имелся колодец. Немного труда — и была открыта хотя и не очень комфортабельная и гигиеничная, но зато скрытая от посторонних глаз магистраль: ресторан «У Лозы» — «азиатская» вилла, которая, после того как господин консул улепетнул на север, стала настоящим штабом подполья, обладающим к тому же дипломатической экстерриториальностью, надежно защищавшей ее от визита гитлеровских патрулей.
        Да, с Пизантини просто повезло тогда подпольщикам. Вопрос об использовании римской системы подземных коммуникаций, которая дала бы возможность соблюдать конспиративность в опасной работе, встал на другой же день после создания «русского подполья» в Риме. Серебряков дал задание всем товарищам заняться розысками человека, который был бы знаком с запутанными ходами римской канализации. Это оказалось очень нелегким делом. В Риме можно было сосчитать по пальцам специалистов, знающих топографию городского подземелья, и за всеми ими оккупанты установили строжайший надзор, понимая, чем может грозить им римская клоака, если туда проникнут патриоты.
        Прошли долгие недели, прежде чем это задание было выполнено. Помог друг Луиджи Бокка — Чезаре Фальцони, работавший привратником на улице Бизаньо.
        Фальцони сообщил, что он знает работника муниципалитета инженера Пизантини, являющегося лучшим знатоком римских катакомб и канализационных ходов.
        - Это надежный синьор, — рассказывал Фальцони. — Однажды я был свидетелем того, как он спас двух русских военнопленных, которых я спрятал потом у себя дома и позже передал Луиджи. Это случилось на римской окраине Пренесте. Там под присмотром двух эсэсовцев работали на территории ветеринарной лечебницы двое советских военнопленных. К охране подошел итальянец и что-то спросил у них. В ответ они угрожающе закричали, один из эсэсовцев даже замахнулся на прохожего. А тот вдруг как стукнет одного, потом другого. Оба охранника как подкошенные упали на булыжник. Тут подоспел я и сказал, что помогу русским. Незнакомец похлопал меня по плечу, сказал, что я бравый парень, и дал свою визитную карточку, заявив, что он всегда готов помочь «хорошим людям». А на карточке было написано: «Альфредо Пизантини — тренер по боксу».
        Действительно, Пизантини совмещал две профессии. Это Серебряков узнал уже позже, когда познакомился с инженером-боксером…
        Опять прозвучало мелодичное трим-трим. В кабинет консула вошел полковник Молинари. Вскоре прибыли Тряскин и Опанасенко. Полковник начал:
        - Товарищи, времени у нас в обрез. Засиживаться здесь нам не стоит… Все в сборе?
        - Нет Луиджи…
        - Ждать не будем. Итак, несколько слов о положении в Риме. Кессельринг со своими войсками собирается оккупировать город. Штаб Сопротивления поэтому ставит перед нами задачу: создать как можно больше мелких боевых групп, чтобы активизировать действия против гитлеровцев. Для этого нужны люди. Есть ли они? Есть! На окраине, как раз в конце улицы Номентана, боши разбили новый концлагерь для военнопленных. Нами получены данные о том, что среди них шестьдесят человек русских. Офицеры и солдаты, понимаете! Люди, имеющие большой боевой опыт и желающие — в этом нет сомнения — как можно быстрее взяться за оружие. Необходимо срочно организовать их побег и подготовить конспиративные квартиры. Операцию поручаю тебе, падре Стефано. Людей подберешь по своему усмотрению. Кроме того, надо усилить боевые действия в окрестностях Рима. По дорогам двигаются подкрепления генералу Кессельрингу и автотранспорты с оружием. Нужно не давать немцам покоя ни днем ни ночью. Налеты, диверсии, засады, минные поля. Ты, Андреа, и ты, Микеле, как командиры своих отрядов будете отвечать за это задание. Связь поддерживайте лично со
мной и с Серебряным. Наконец, последнее — конспирация. Товарищи, наше подполье разрослось, увеличилось число конспиративных квартир, появилось много новых людей, порой не очень тщательно проверенных. Необходима предельная осторожность.
        Новые боевые группы должны знать в лицо только своего связного. Встречи вроде сегодняшней сократим до минимума. Оперативные вопросы будем решать через связных. Не забывайте, в городе активно работает гестапо. Недавно прибыл специальный уполномоченный Гиммлера майор Отто Хенке. Фашистская тюрьма на улице Тассо опять полна. Вчера вывешено объявление о расстреле десятерых «врагов фашистского режима». Погибли заложники. Их расстреляли за двух абверовцев, убитых тобою, Стефано, на Тибуртине. Приговор заложникам подписал майор Хенке. Видите, как активно взялся за дело этот мерзавец. Ему, это нам стало известно, поручено нащупать и уничтожить подполье. И, видимо, он будет лезть из кожи, чтобы выполнить задание. Поэтому надо опасаться засылки провокаторов в нашу сеть. И еще одно, друзья. Нужно больше советоваться перед проведением любой, даже мелкой операции. Я никоим образом не хочу ограничивать инициативу бойцов, но была ли целесообразной ликвидация заезжих офицеров? За этих двух фашистов поплатились жизнью десять жителей Тибуртины.
        Стефан поднялся с кресла и, вынув сигарету, сказал хрипловатым голосом:
        - Я с тобой не согласен, товарищ Молинари. В сумке одного из офицеров было важное письмо к Роммелю, ты же знаешь…
        - Да, верно. Письмо было важное. Но его можно было получить и без стрельбы. Ведь ты же говорил, что абверовцы были пьяны… Но не в этом дело. Я говорю о том, что все мы должны быть собраннее и все время советоваться, чтобы не допускать ошибок… Так, теперь вернемся к вопросу об освобождении советских военнопленных из лагеря на Номентане. У тебя есть какие-нибудь соображения, Владимиро?
        - Да, есть. Я тоже получил сведения о том, что шестьдесят наших находятся в этом лагере, и мы уже кое-что обдумали со Стефано. Действительно, надо спешить, так как немцы в этой ситуации могут или уничтожить пленных, или перебросить их в другое место. Конечно, вырвать их из лагеря путем вооруженного налета, как предлагал Стефано, дело нереальное. По Номентане такую большую группу не проведешь. Остается еще один выход — подземные галереи. Правда, в непосредственной близости от лагеря галереи не проходят. Но к берегу реки Аньене ведет довольно широкая канализационная труба. Из нее можно попасть в главный коллектор и оттуда через катакомбы прямо в подвал нашей виллы.
        - Есть одна очень немаловажная деталь, — вставил слово Стефан, — которая весьма усложняет этот, на первый взгляд, блестящий проект нашего друга Владимиро. Дело в том, что на карте, которую нам дал инженер Пизантини, все эти галереи запутаны так, что в них даже святая дева Мария не разберется.
        Серебряков достал сигарету, закурил.
        - Да, падре прав. Я могу к этому добавить еще и то, что около канализационной трубы, которая находится, в общем-то, в двадцати шагах от ограждения лагеря, день и ночь стоит эсэсовский пост с овчарками. Мало того, немецкий пост находится и под землей на пересечении двух галерей, проходящих под улицами Номентана и Реджина Маргерита. Но у нас нет иного выхода. Мы должны разобраться в галереях или с помощью святой Марии, к которой так привержен Стефано, или, если это потребуется, самого дьявола…
        - А почему бы вам не взять с собой инженера Пизантини, — подумав, предложил Молинари. — Да, да, Владимиро, ты мне говорил, что он еще не совсем проверен. Но в данном случае риск оправдан. Вы же будете вместе с ним… Так будем считать, что и этот вопрос решен. Теперь дело к вам, Андреа и Микеле. Главный штаб доволен действиями ваших отрядов и просил объявить вам благодарность за два немецких транспорта с оружием. Оно нам всем пригодилось. Подробные инструкции о дальнейших действиях вы получите от меня несколько поз…
        …Молинари не успел закончить фразу. Трин-трин… — прозвучал звонок как-то на этот раз очень тревожно. Зеркало-дверь открылась. Луиджи Бокка, бледный и запыхавшийся от бега, быстро проговорил:
        - Товарищи, беда! Я только что встретился с Марио Мольтони, слугой барона Помпили из ОВРА, вы о нем слыхали, чудный парень. Он предупредил, что его барон через свою агентуру раскопал для подполковника Капплера из гестапо адрес подпольной типографии. Марио сказал так: «Я не знаю точно, какой это адрес, но подслушал, как Помпили объяснял Капплеру, что типография находится в районе собора Санта Мария Маджоре». Потом Марио сказал, что, как он понял из того же подслушанного разговора, операция по захвату типографии намечается завтра на пять утра.
        Полковник Молинари потер рукою лоб, начал говорить медленно, растягивая слова:
        - Да, действительно, в районе Санта Мария Маджоре была типография. Но мы ее перевели в другое, более безопасное место четыре дня назад. Кто мог знать, что она там была? Не сунул ли нам герр Капплер или майор Хенке своих агентов? Надо заняться этим делом. Человек, который знал о типографии, был там, следовательно, четыре дня назад и не в курсе, что ее перевели. Кто был четыре дня назад в типографии? Владимиро, ты должен знать…
        - Четыре дня назад никто не был… А вот неделю назад Луиджи посылал двоих с тележкой зеленщика, чтобы отвезти им запас бумаги для очередного номера. Кто это был, Луиджи?
        - Джино и Паскуале. Джино сразу же после этого уехал к партизанам в Дженцано и до сих пор там, а Паскуале, в общем-то, надежный парень и малоинформированный о наших делах…
        - Сейчас нет времени с ним разбираться, займешься этим парнем позже. — Молинари начал нервно ходить по комнате. Пушистый персидский ковер глушил шум его шагов. — Надо что-то предпринимать немедленно. Ведь в помещении типографии находятся трое русских. Их вчера только освободили мои ребята, и они ждут переброски в Палестрину, в партизанский отряд.
        - У меня есть план. — Стефан встал, одернул свою длинную рясу. — Правда, мне нужно заехать к Людмиле Южиной.
        - А при чем тут Людмила? — Полковник остановил свой стремительный бег из угла в угол. — Зачем ты втягиваешь в эту историю нашу связную?
        - Я не втягиваю. Просто у Людмилы находится комплект моего эсэсовского обмундирования, а в гараже ее отца вполне приличный «мерседес», который я получил в подарок от самого заместителя начальника гестапо майора Петера Коха…
        - Опять очередная авантюра?
        - Никакой авантюры. Насчет Петера Коха я расскажу вам позже, а насчет предлагаемой мной операции достаточно двух слов, чтобы вы дали согласие, мой дорогой полковник Молинари.
        Стефан подошел к полковнику и минуты три шептал ему что-то на ухо.
        - Ну как?
        Полковник подумал, помолчал.
        - Очень большой риск, друг мой. Причем рискуешь ты один.
        - Конечно, один! В этом-то и весь смысл. А риск — святое дело… Итак?
        - Ладно, действуй! Товарищи, нам пора расходиться.
        Глава V
        ПОЕДИНОК
        - Ты знаешь, а тебе идет эсэсовский мундир. Как странно, не правда ли? Форма врага, черный ненавистный мундир, а ты в нем удивительно хорош. Это, наверное, потому что я люблю тебя?
        - Наверное, потому, что мы любим друг друга, Людмила. Начинает светать. Мне пора идти…
        - Подожди. Ну, еще пять минут… Как тихо. Кажется, что и войны нет. Если бы ее не было! Не надо было бы прятаться, переодеваться и ждать неделями, когда ты придешь. Я бы тебя никуда не отпустила…
        - И я бы тебе надоел через неделю.
        - Нет, не надоел. Это опасно сегодня?
        - Как всегда…
        - Как всегда! Конечно, опасно. Ты просто не хочешь меня волновать. А я волнуюсь. Понимаешь, не хочу, чтобы погиб ты… Это эгоизм, да? Может быть. Но нельзя же брать на себя все самые рискованные операции, разве это справедливо? Мне ребята рассказывали, что…
        - Ребята преувеличивают. Никаких рискованных операций. Все идет как надо, и ничего со мной не случится.
        - А если случится, то я этого не переживу, потому что не могу без тебя.
        - Вот это чистейшей воды эгоизм! Представь себе на минуту, если бы все стали так рассуждать. Любовь? Но разве не имеют права на нее те, кого пытают этой ночью в тюрьме на улице Тассо, или кого завтра на рассвете поведут на расстрел? А миллионы людей, которых убили, замучили, задушили в душегубках, сожгли в крематориях, они ведь тоже любили! Любовь дает жизнь. Жизнь — право на свободу и счастье. Но за них надо бороться! «Лишь тот достоин счастья и свободы…»
        - «…Кто каждый день идет за них на бой». Это не ты сказал, а Гёте. Все это ясно и понятно, когда читаешь стихи, а не провожаешь дорогого тебе человека в неизвестность.
        - Людмила, не раскисай. Ты сама не рискуешь, когда выполняешь задания подполья? Разве твой отец не волнуется за тебя? Но ведь он не говорит, что не надо, хотя старик осторожный человек.
        - Что ты! Наоборот, когда я сказала отцу, что буду помогать подпольщикам, он благословил меня: «Иди, дочь, иди, борись и за себя и за меня против врагов нашей России…»
        - Вот видишь — Россия… Она вмещает в себя все: и любовь, и долг, и право называться человеком. Нет, мы не тараканы и не нам жить за теплой печкой.
        - Да… Ты знаешь, папа говорит, что, когда кончится война, мы вернемся в Киев. Там я родилась, там живут наши родственники.
        - Поедем вместе!
        - Правда?
        - Конечно, ведь мы, как и они, боремся за свободу своей земли. Людмила, уже совсем светло. Мне нельзя опаздывать, потому что только от меня зависит успех этой операции и жизнь трех наших соотечественников.
        - Они русские?
        - Да, русские. Трое военнопленных, которых я должен вывести из западни… Прощай.
        - Не рискуй… зря. С тобой кто-нибудь поедет?
        - Да, шофер. Вернее, один из наших в роли шофера. Чао, Людмила.
        - Чао, Стефан…

* * *
        Незаметный четырехэтажный дом в одном из переулков, разбегающихся от площади Санта Мария Маджоре, был оцеплен со всех сторон немецкими солдатами. Редкие в этот ранний час прохожие, завидев грязно-зеленые мундиры и стальные каски, быстро сворачивали в сторону — в городе участились облавы и расстрелы заложников. Неожиданно из соседней улочки на бешеной скорости выскочил черный «мерседес». Завизжав тормозами, машина резко остановилась около шеренги солдат. Из машины выскочил офицер в форме обер-лейтенанта СС. Хлопнув дверцей и приказав шоферу уезжать, он резко выкрикнул:
        - Хайль Гитлер! Кто здесь старший?
        - Хайль Гитлер! Ефрейтор Штумпке, господин обер-лейтенант! — Ефрейтор стоял навытяжку и пожирал глазами эсэсовского офицера.
        - Обыск начинали?
        - Никак нет, господин обер-лейтенант! Господин Капплер приказали…
        - Я в курсе дела и приехал по поручению подполковника. Стоять, никого в дом не пускать, задерживать всех выходящих!
        - Яволь!
        Эсэсовец поправил на поясе кобуру с парабеллумом, резко повернулся на каблуках и быстрым шагом вошел в подъезд. По лестнице он уже бежал, перепрыгивая через две ступеньки. На четвертом этаже он, тяжело дыша, остановился перед квартирой № 15. Дверь была приоткрыта. Пустые комнаты, обрывки бумаги на полу, скудная мебель. Офицер вышел на площадку, по узкой лестничке поднялся к чердачной дверце, надавил плечом, и она легко поддалась. Выглянув в чердачное окно, эсэсовец увидел тех, кого искал: за дымовой трубой прятались трое. Офицер выскочил на крышу, трое повернули в его сторону обросшие лица и, зажав в руках обломки кирпичей, молча двинулись на него.
        - Не делайте глупостей, ребята, — на чистейшем русском языке тихо, но властно сказал офицер, — следуйте за мной и чтобы никакого шума…
        Трое молча пошли за ним. Они перебрались с одной крыши на другую, потом на третью…
        В это время машина подполковника Капплера только-только выехала из ворот здания военной комендатуры и, набирая скорость, помчалась по пустынным римским улицам. У подполковника, несмотря на пасмурное утро, было отличное настроение. «Молокосос вы, господин майор, хоть и являетесь специальным уполномоченным Центра, — злорадствовал он, откинувшись на заднем сиденье оперативной машины. — Типографию нашел все-таки я. Не подвел барон Помпили! Правда, пришлось представить его к награде железным крестом первой степени. Но игра стоила свеч — как-никак адрес подпольной типографии. Сегодня господа коммунисты будут выкладывать все, что они знают о партизанах. Представляю, как вытянется физиономия у майора Хенке, когда он узнает о том, что я его опередил».
        Капплер даже захихикал вслух. Шофер, притормозив, недоуменно обернулся.
        - Поезжай, поезжай, я так…
        Ефрейтор Штумпке подскочил к машине и распахнул дверцу перед Капплером.
        - Хайль Гитлер! Господин штурмбанфюрер, дом оцеплен со всех сторон, из дома никто не выходил, ваш уполномоченный тоже.
        - Какой, к дьяволу, уполномоченный?! — срываясь на визг, заорал Капплер.
        - Обер-лейтенант, который приехал на черном «мерседесе»… Он вошел в дом и приказал никого туда не пускать.
        - Вы болван, ефрейтор! Какой из себя был обер-лейтенант? Высокий? Сутулый?
        - Так точно, господин штурмбанфюрер, высокий и сутулый.
        Капплер почувствовал, как за воротник его мундира побежала струйка пота.
        Трое оборванных людей и щеголеватый офицер в черной эсэсовской форме с парабеллумом в руке проходили по площади Навона. Они, видно, очень торопились. Из переулка неожиданно вышел комендантский патруль — трое солдат в зеленых шинелях с автоматами на груди. «Пленные» невольно сбились с шага, собрались в кучу.
        - Вперед, черт вас возьми! Не останавливаться! — процедил сквозь зубы офицер, а потом заорал громко по-немецки: — Шнеллер, доннерветтер, шнеллер, швайне!
        Поравнявшись с офицером, солдаты выбросили в приветствии руки. Эсэсовец небрежно ответил им и свернул с тремя «пленными» в ближайший переулок. Старший немецкого патруля потоптался на месте, двинулся было вслед странному эскорту, но, решив, что связываться с эсэсовским офицером вряд ли стоит, бросил короткое: «Форвертс!» — и пошел вместе с двумя другими, гремя коваными сапогами по брусчатке старинной площади.
        А офицер со своими спутниками свернул между тем еще в один переулок, потом в другой и, наконец, остановился в темной подворотне одного из старых полуразрушенных домов, которые теснятся по обеим сторонам узких средневековых улочек, с населяющей их римской беднотой. Он снял фуражку с высокой тульей, достал платок, вытер со лба крупные капли пота, усмехнулся.
        - Ну, кажется, пронесло. Времени у нас мало, ребята. Поэтому церемонию знакомства отложим на потом. Итальянцы зовут меня «падре Стефано». Можете и вы меня так же называть, впрочем, без «падре» лучше, вернее — проще. А теперь помогите мне поднять вот эту крышку колодца. Сейчас нам предстоит совершить еще одно путешествие, хоть и не очень приятное, но зато более безопасное. Никогда не слыхали о римской клоаке? Нет? Это канализация. Впрочем, практика — лучший способ познания. Итак, за работу.
        Трое молча подняли и отложили в сторону чугунный колодезный круг. Один из них сказал:
        - Мы никак не можем опомниться. Все случилось неожиданно. Вы русский?
        - Нет, литовец. Но не в этом дело. Я ваш соотечественник и единомышленник. Все остальные вопросы потом. Полезли…
        О Риме сказано все или почти все в десятках и сотнях разноязычных путеводителей, справочниках и специальных трудах. Ариаднина нить, скрученная трудами древнейших, древних и современных исследователей Рима, безошибочно ведет туриста по лабиринту различных эпох, стилей, цивилизаций, слившихся воедино в этом до удивительности своеобразном городе. Но есть Рим, о котором умалчивают всеобъемлющие туристские справочники. Это подземные галереи, тянущиеся от улицы к улице, от площади к площади, от дома к дому, бесконечное сплетение катакомб, по которым можно было проникнуть в любой конец города и подойти к самым неприступным центрам расположения оккупантов. Именно по этому Риму шли сейчас беглецы.
        В клоаке было темно, холодно и сыро. Мучило удушье. Канализационный смрад проникал в легкие, ядовито щипал глаза. «Пленные» начали судорожно кашлять. Один из них, поскользнувшись, упал в зловонную жижу.
        - Ничего, ребята, потерпите. С непривычки это пугает. Трудно, как все на свете бывает трудным в первый раз. Это безусловно не коридор на фабрике по производству духов «Шанель». Мужайтесь, и пошли!
        Стефан светил портативным электрическим фонариком и бодро шагал впереди. Трое двигались за ним, стараясь не отставать. Холодная и зловонная вода временами доходила до пояса. Но не это было самым страшным. Неизвестно откуда на свет приплыло несколько десятков огромных белых крыс. Вечный мрак клоаки сделал их альбиносами. Они плыли по бокам невольно замедливших шаг людей, соединившись в каком-то немыслимом эскорте. Хотелось оттолкнуть омерзительных животных, закричать, побежать. Но Стефан, предупреждающе подняв руку, сказал почему-то шепотом:
        - Спокойно. Не трогайте их, и они вас не тронут. Предупреждаю: укус сих «симпатичных» зверюшек очень ядовит и может дорого обойтись.
        Крысы отстали. Вода хлюпала уже под подошвами. Стало легче дышать. Стефан заметно повеселел.
        - Скоро придем. Выше головы, ребята, вас ждет царская награда: по стаканчику доброго «Кьянти»! Нет, не того, от которого сводит скулы и портится желудок, а настоящего, что виноделы оставляют для себя.
        - А куда мы идем? — спросил один из ребят.
        - Куда? В самый что ни на есть фешенебельный римский ресторан. «У Лозы» называется. Слыхали?
        - Нет…
        - О нем надо не слышать, его надо видеть. Вперед, рыцари клоаки! Я вас представлю двум замечательнейшим людям нашей беспокойной эпохи: синьоре Анне и синьору Бальдо. Чем они знамениты? О, синьора Анна, если у нее не болит голова, бесподобно готовит спагетти и говорит наподобие скорострельного пулемета. А вот из синьора Бальдо клещами слова не вытащишь, зато он фантастически варит черный кофе по-неаполитански.
        Глава VI
        СТРАННАЯ ТРАТТОРИЯ
        Феличе Паскутти был что называется человеком средним. Он не слыл большим богачом, но и не стоял с шапкой у собора святого Петра. Кое-какая торговля, кое-какие посреднические сделки на черном рынке давали ему возможность не беспокоиться о хлебе насущном. Синьор Паскутти не верил в бога, но регулярно ходил в храм божий. Он не был к людям особенно доброжелателен, но и зла им не делал без особой на то надобности. В общем, Феличе Паскутти был из тех людей, при встрече с которыми не отдергивают руки, хотя и не спешат подать ее первыми.
        Паскутти, или «сор Фели»[5 - Сокращенное от «синьор Феличе».], как именовали его на римском диалекте соседи, был частым посетителем траттории «У Лозы», что находилась неподалеку от дома, где он жил в собственной квартире, занимавшей целый этаж. Тратторию держала молодая супружеская пара Анна и Бальдо Каролини. Это были приветливые люди, спорые в работе, никогда не отказывающие в кредите, если какой-нибудь из постоянных клиентов попадал в трудное финансовое положение. Посетители любили тратторию «У Лозы». Даже в голодные времена гитлеровской оккупации здесь можно было получить чашечку настоящего черного кофе или выпить стаканчик хорошего красного вина.
        Сор Фели не был человеком расточительным и предпочитал обедать дома даже по воскресеньям. Но выпить кофе или вина обязательно заходил к Бальдо и Анне. Это не отягощало карман и давало возможность пообщаться с людьми.
        В один из своих традиционных визитов сор Фели заметил за дальним столиком в углу траттории четырех незнакомцев с газетами в руках. Они явно не походили на обычных посетителей траттории. То ли потому, что были необычно молчаливы, то ли еще почему-то. Через некоторое время за тем же столом он увидел новых незнакомцев, потом других, третьих… Они были все разные. Единственно, что их роднило друг с другом, — это молчание и газеты. Все они держали в руках газеты и читали их явно с не итальянским вниманием,
        - Синьора Анна, — спросил сор Фели как-то своим вкрадчивым голосом, — что за странные клиенты к вам ходят иногда? Вон за тот дальний стол садятся…
        Анна не растерялась. Отведя Паскутти в сторону, она с заговорщицким видом зашептала быстро-быстро:
        - Мы сами люди странные, сор Фели. Торгуем не только кефиром и молоком, но и динамитом. Его у нас полный подвал навалено. Если дернем за шнурочек, от нашей улицы одно название останется: погибать, так с фейерверком…
        Паскутти сделал вид, что оценил остроумие хозяйки. Вопросов он больше не задавал…
        Но любопытство Паскутти не на шутку обеспокоило Бальдо и его жену. Никакого динамита в подвалах траттории, конечно, не было. Но здесь частенько находилась то одна, то другая группа русских, бежавших из немецких концлагерей, в ожидании, пока партизаны не выведут их из города. Если бы немцы открыли люк и заглянули в подвал, ничто бы не спасло ни Бальдо, ни Анну от фашистской виселицы. Гитлеровцы на сей счет были большими аккуратистами… Подпольщики встревожились. Всех русских перевели в другое безопасное место. Но синьор Паскутти, видимо, не захотел поделиться своими наблюдениями с ОВРА.
        Анна и Бальдо уже год как помогали «русскому подполью». Впервые это произошло накануне Нового, 1943 года. Утро началось с уборки траттории. По улице еще не проходил ни один прохожий, а Анна уже протерла мокрой тряпкой затоптанный с вечера пол, постелила на столах свежие скатерти и подлила масла в лампадку, мерцавшую перед безразличным ликом святой мадонны. Бальдо гремел на кухне посудой, готовя нехитрую снедь для завтрака утренних посетителей.
        Закончив уборку, Анна взяла ведро с грязной водой и направилась было в кухню. В этот момент вдруг заскрипела дверь, и в тратторию вбежали четверо тяжело дышавших людей. Они остановились у порога и все вместе, как по команде, кивнули в знак приветствия хозяйке. На странных посетителях была надета немецкая форма без погон.
        Анна вначале не обратила на это внимания, решив, что перед ней самые настоящие немцы. А раз так, значит, придется выставлять на стол все лучшее, что удалось достать, без всякой надежды получить плату за еду. С оккупантами шутки плохи.
        - Что прикажете? — хмуро спросила Анна.
        - Эссен…
        Это слово, произнесенное по-немецки, один из пришельцев сопроводил жестами, дав понять, что просит поесть.
        - Эссен? — Анну захлестнул ее горячий темперамент. — Эссен! Может быть, синьоры желают бифштекс по-флорентийски с кровью или миланскую котлету с яйцом и карчоффи в сливочном масле? Извините, синьоры, ничего у нас нет, кроме желудевого кофе. Все деликатесы слопали ваши же «камерады» еще год тому назад.
        Только выпалив все это, Анна спохватилась: не переборщила ли? Но немцы попались какие-то странные. Они ничего не ответили на откровенную нелюбезность хозяйки.
        Прошло еще несколько секунд в обоюдном молчании. «Немцы» переглянулись. Да, они, видно, не ошиблись адресом — нескрываемая враждебность хозяйки служила ей лучшей характеристикой. Один из пришельцев вдруг выступил вперед, повернулся спиной к Анне и резким движением снял мундир. Под ним не было исподнего. Голая спина, исполосованная кровоподтеками, походила на матросскую тельняшку.
        - Мамма миа, мадонна всемилостивая! Где же это так вас угораздило? — всплеснула руками Анна.
        - Русси, русские мы, — произнес мужчина, опуская френч.
        Коверкая итальянские и немецкие слова, странные посетители объяснили Анне, что они военнопленные, только что бежали из лагеря и просят дать им убежище.
        Из кухни появился Бальдо. Двух слов жены ему было достаточно, чтобы понять, в чем дело.
        - А что, если это ловушка гестапо?
        Бальдо пристально смотрел в глаза Анне. Кто может гарантировать, что эти люди не гитлеровцы, кто может предусмотреть все коварство гестапо? Выстрелы, внезапно раздавшиеся за окном, были сигналом к действию.
        Пленные кинулись к окну, выходящему во двор. В это мгновение Бальдо и Анна без слов сделали выбор: лучше риск, чем невольное предательство. Остальное было делом нескольких секунд.
        - Стой! Куда? — Анна преградила дорогу к окну во двор. — Там сразу же попадете в лапы СС.
        Бальдо распахнул люк в подвал, находившийся в полу траттории.
        Пленные один за другим попрыгали в подвал. Голова последнего только наполовину успела скрыться в подвале, как на пороге траттории появился высокий немецкий офицер с моноклем в глазу. Уже в его присутствии Анна с силой захлопнула крышку люка, сверху поставила ведро с помоями, бросив рядом метлу и мокрую тряпку, которой минуту тому назад вытирала пол.
        Но офицер то ли по рассеянности, то ли из-за близорукости не заметил или не захотел заметить суеты хозяев.
        - Гутен таг, — бросил он сухо и спокойно уселся за один из столиков в глубине траттории.
        - Буон джорно! Добрый день! — в один голос ответили ему хозяева, еле переводя дыхание от волнения.
        Снаружи продолжали стрелять.
        Офицер, однако, спокойно снял перчатки, сухо проговорил:
        - Ун кафе.
        - Моменто, синьор, — засуетился Бальдо и тут же скрылся за дверью кухни.
        Когда через минуту Бальдо с подносом в руках появился вновь, в тратторию входил эсэсовский патруль. «Ну все кончено, — подумал он. — Попались». Эсэсовцы замерли у порога и дружно рявкнули:
        - Хайль Гитлер!
        В ответ из глубины траттории раздалось точно такое же приветствие, произнесенное высоким немецким офицером. Бальдо, не зная что делать, застыл на пороге кухни. В себя его привела брань высокого офицера.
        - Ну что ты, болван, остановился? — пролаял он по-немецки. — Сколько я еще могу торчать здесь, ожидая кофе? У нас в Баварии за это время успели бы накормить целым обедом.
        Пока ошарашенный Бальдо ставил на стол поднос с кофе, между офицером и ефрейтором патруля происходил разговор, который еще больше озадачил бы владельца «У Лозы», понимай он чуть больше по-немецки.
        - Что происходит на улице, ефрейтор? — спрашивал офицер, помешивая ложечкой в чашке. — Очередная облава на евреев?
        - Господин обер-лейтенант, — рапортовал грузный ефрейтор, продолжая стоять навытяжку, — час тому назад из лагеря по улице Номентана бежали четверо русских пленных. Мы получили сведения, что они скрылись в одном из подъездов на этой улице, возможно, даже в этом заведении.
        - Я пришел сюда ровно час назад, — холодно отвечал офицер, взглянув на часы, — и, кроме этого болвана, — он кивнул в сторону Бальдо, — никого здесь не видел.
        - Виноват, господин обер-лейтенант, — еще больше вытянулся ефрейтор.
        - Продолжайте поиск! — отрубил офицер.
        Когда патруль удалился, офицер, даже не взглянув на Бальдо, скомандовал:
        - Подогрейте молоко!
        Вернувшись с горячим молоком, Бальдо уже не застал в траттории высокого офицера.
        - На этот раз пронесло! — со вздохом облегчения произнесла Анна.
        - Ты понимаешь что-нибудь? Ведь офицер видел, как мы закрывали подвал. Может быть, этот человек заодно с русскими?
        На этом их разговор был прерван. В тратторию потянулись клиенты. День прошел в обычной беготне обоих в кухню, к столам и обратно, так что временами они даже забывали о тревожном утре. Лишь к вечеру, когда траттория начала пустеть, в нее заглянул краснодеревщик Луиджи Бокка, с которым уже давно были знакомы супруги Каролини. Усевшись, по своему обыкновению, в дальний угол траттории, он сделал заказ и как бы между прочим спросил вполголоса Бальдо, подморгнув одним глазом:
        - Тут мне обещали оставить четыре фьяски с вином. Я должен был отлучиться на весь день из дому и просил занести их к тебе, Бальдо. А предупредить не смог — так сложились дела.
        Бальдо понял.
        - Принесли, — подморгнув, сказал он. — Хорошее вино, выдержанное. Только бутылки были очень пыльными.
        - Ничего, пыль можно смахнуть. В ближайшее время принесут для меня еще несколько фьясок такого же вина. Не разбей их только.
        Когда они остались одни, Бокка крепко обнял Бальдо и Анну, рассказал, что подпольщики вынуждены были внезапно прибегнуть к их услугам. За русскими гнался по пятам патруль. Антифашисты не сомневались в Анне и Бальдо и указали пленным их адрес.
        - Об этом у нас еще будет время поговорить, — заявила Анна. — Кто из честных людей поступил бы иначе? Сейчас надо позаботиться о беглецах. Люди целый день сидят голодные в сыром подвале. Бальдо, собери что-нибудь поесть, а я переведу ребят наверх.
        Луиджи усмехнулся:
        - Вам, к сожалению, не удастся их накормить.
        На немой вопрос Анны и Бальдо он ответил, что подвал траттории соединяется с колодцем во дворе и римскими катакомбами, через которые русские давно уже переведены в другое, более надежное укрытие. Потребовалось лишь передвинуть пару тяжелых камней в стене подвала. Сейчас вход в катакомбы опять закрыт этими же камнями, так что никто его не сможет обнаружить.
        С того дня траттория «У Лозы» стала одним из важных звеньев «русского подполья», а ее хозяева — активными участниками Сопротивления.

* * *
        Синьор Паскутти между тем хоть и реже, но все-таки продолжал ходить в тратторию. Выпив однажды традиционную чашку кофе, он таинственно поманил к себе пальцем Бальдо. Хозяин подошел к столику, сел. Оглянувшись по сторонам, сор Фели заговорил шепотом:
        - Я хочу сказать вам кое-что по секрету, синьор Бальдо. Только, ради Иисуса, ничего вашей жене. У меня врожденное недоверие к женщинам, которые сыплют словами, как горохом.
        - ?!
        - Это очень конфиденциально, синьор Бальдо. Видите ли, дело в том, что я прекрасно знаю, кто к вам приходит…
        - Кто?
        - Не притворяйтесь идиотом, синьор Бальдо. Я очень ценю вашу немногословность. Сюда приходят какие-то люди, которые явно не хотят встречаться ни с немцами, ни с полицией.
        - У вас галлюцинации.
        - Нет, черт вас побери! Но дело не в этом. Я, конечно, не коммунист, но и не фашист. Просто человек, который приспосабливается к реальности. А что сейчас за реальность? Нашим немецким союзникам приходит капут. Это, надеюсь, вам ясно?
        - Нет.
        - Не принимайте меня за слепца! Всё вы прекрасно знаете. Ваш приемник стоит около мадонны уж наверное не для того, чтобы слушать Геббельса. Но следите за моей мыслью. Итак, Гитлеру приходит конец. Видимо, та же участь ждет нашего обожаемого дуче. Мне хотелось бы поэтому подумать о своей будущей судьбе. Понимаете, о своей судьбе, я не скрываю своего сверхэгоизма. Но ничто в мире не делается просто так… Вам для ваших таинственных клиентов наверняка нужны продукты, медикаменты и, может быть, даже оружие. Все это я могу достать через свои связи на черном рынке и у спекулянтов вермахта, которые готовы сейчас продать все, начиная от танков и кончая собственной душой. Конечно, потребуются кое-какие средства. Но, поверьте, я лично буду брать лишь нормальный процент обычного посредника. Что вы на это скажете?
        - Ничего.
        - Отлично! Я зайду к вам через неделю…
        Бальдо передал весь разговор с Паскутти Луиджи Бокка, тот по инстанции доложил Молинари и Серебряному. Предложение было заманчивым. Подпольщикам действительно не хватало продуктов, медикаментов и взрывчатки. А если Паскутти провокатор? Это и удерживало Серебрякова от последнего шага. Удерживало, пока не возникла срочная нужда в бумаге для подпольной типографии. Нужно было напечатать антифашистские прокламации.
        - Свяжись с Бальдо, — сказал Серебряный, вызвав на срочную встречу Луиджи. — Пусть поручит Паскутти достать бумагу. Перевозку ее в типографию осуществить в строжайшем секрете, чтобы этот синьор поставщик не знал ничего о том, зачем нам бумага и куда ее повезут. Ясно? Кому можно поручить ее доставку в типографию?
        Луиджи немного подумал:
        - Есть братья Пишителли Джино и Паскуале. Хорошие ребята, исполнительные. Держат зеленную лавку. Им и карты в руки — подвезут бумагу на своей тележке.
        Синьор Паскутти не удивился, когда Бальдо предложил ему достать бумагу. Спросил, сколько нужно, тут же назвал требуемую сумму, деловито пересчитал задаток.
        - Вечером будет. Куда подвезти?
        - Сюда в тратторию. Только когда стемнеет.
        - Конечно, не среди бела дня и не с факельным шествием. До свидания. Ждите к полуночи.
        Не успели часы с кукушкой, висевшие над стойкой Анны и Бальдо, прокуковать двенадцатый раз, как на заднем дворе траттории зафырчал мотор. Через несколько минут в тратторию вошел сор Фели. Убедившись, что посетителей нет, бросил сухо:
        - Получайте товар и гоните деньги.
        Все было в полном порядке. Пока Паскутти распивал меццолитро, пол-литровую посудину с красным вином, и считал деньги, полученные в расчет, Паскуале и Джино перегрузили бумагу со старенького грузовичка синьора Паскутти на свою объемистую тележку, надежно прикрыли груз брезентом и забросали его приготовленным для этого случая картофелем.
        - Спасибо, сор Фели, можете забирать свою машину.
        - Буона нотте, спокойной ночи, синьор Бальдо. Сегодня был хлопотливый денек. Пойду спать. Если что нужно…
        В ту же ночь Паскуале и Джино доставили бумагу в типографию.
        - Все в порядке? — спросил у братьев Бальдо, когда они вернулись. — Ничего не заметили подозрительного?
        - Ничего, — ответил Паскуале. — Только около самой площади Санта Мариа Маджоре попался нам какой-то старик на велосипеде. Еле-еле ехал.
        Ни Бальдо, ни Паскуале с Джино не знали, что синьор Паскутти был в молодости подающим надежды велогонщиком…
        - Анна, сходи в подвал, нацеди вина, скоро время обеда.
        Анна почему-то долго задержалась в подвале. Бальдо направился было к внутренней двери, но тут она приоткрылась, и в щель просунулось взволнованное лицо жены.
        - Бальдо, пришел падре Стефано и с ним трое русских. Ты знаешь, их надо мыть и переодевать. Кормить тоже. Падре сказал, что заходить сюда не будет. Он должен срочно увидеть Серебряного. Так что он тем же аллюром обратно. Ты себе представить не можешь, какой запах идет от его эсэсовского мундира!
        Глава VII
        ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
        Как всегда в обеденный час, парк Паганини был пустынным. Трудно сказать, почему этому небольшому скверу дали имя великого итальянского скрипача. Здесь он никогда не жил. Не знали происхождения этого названия и сидевшие на скамейке в конце одной из тенистых аллей девушка и немецкий офицер. Девушка мало походила на итальянку.
        Густые светло-русые волосы, рассыпанные по плечам, продолговатые, опушенные длинными ресницами зеленые глаза, капризно вздернутый нос. На первый взгляд ее лицо могло показаться даже некрасивым, особенно когда девушка задумывалась и, казалось, целиком уходила в себя. Устало опускались брови, от уголков губ бежали вниз глубокие морщинки, которые сильно старили ее. Но лицо моментально преображалось, когда девушка начинала говорить. На щеках появлялся легкий румянец, брови изгибались дугой, а от ее зеленых глаз уже нельзя было оторваться. Так было и сейчас. Девушка что-то горячо объясняла офицеру, а он как завороженный смотрел на нее.
        Немец ничем не отличался от представителей своей расы: высокий, сухопарый, чуть сутулый. Глубоко надвинутая фуражка с высокой тульей и черным лакированным козырьком скрывала глаза офицера. Были видны только прямой нос, жестко сомкнутые губы и резко раздвоенный подбородок. Немец сидел неподвижно; пальцы правой руки временами подрагивали, видимо выдавая скрытое волнение.
        По аллее мимо сидящей пары прошла старая итальянка с тощей продовольственной сумкой. С отвращением она плюнула в сторону.
        - Шагурата! Подлая тварь! И как не совестно продаваться этим немецким свиньям, да простит меня мадонна!
        Но если бы старуха могла слышать то, о чем говорили между собой эти двое…
        - Я соскучилась без тебя! — Глаза девушки погрустнели. — И потом, мне приснился плохой сон: дорога, вдребезги разбитая машина и ты — в крови, раненый. Шла на встречу с мыслью, что больше тебя не увижу.
        - Ну вот, лишнее доказательство того, что предчувствия — это бред и ерунда.
        - Нет, не бред… Впрочем, давай сначала о деле. Ты принес текст листовки?
        - Да, он между листами в этой газете. Ты ее возьмешь у меня, когда разойдемся.
        - Конспирация?
        - Не пренебрегай, Людмила, этим словом. Даже эта старуха, которая так смачно плюнула, может быть гестаповским осведомителем. Кстати, как эта торговка разбавленным вином, больше не пристает с задушевными разговорами?
        - Нет, молчит. Но вино дает хорошее.
        - Будь осторожней. Пора расходиться. Ты уходи первой. Я пойду немного за тобой, посмотрю, нет ли «хвоста».
        - Хорошо. Еще две минуты. Помнишь, мы с тобой говорили о любви и эгоизме? Ты, в общем-то, прав. Что мы скажем нашим детям, если будем отсиживаться за печкой? А у нас обязательно будут дети, Стефан, верно ведь?
        - Обязательно. Целых десять душ: пять мальчиков и пять девочек…
        - Дурачок ты. Чао, Стеф.
        Девушка встряхнула головой, отбрасывая со лба прядь светло-русых волос. Лицо, горевшее до этого лихорадочным румянцем, побледнело. Было тихо. Только где-то вдалеке передвижной органчик выстукивал на своих деревянных клавишах входившую в моду песенку: «Звени, звени ты для меня, цыганская гитара».
        - Чао. Да, у тебя есть на всякий случай…
        Девушка молча раскрыла сумочку. На дне тускло поблескивал вороненой сталью маленький «вальтер». Она закрыла сумочку, взяла из рук Стефана газету, сунула ее под локоть. По гальке застучали деревянные танкетки — их тогда носили почти все римлянки. В тени платанов мелькнула белая кофточка. Засветились в солнечных бликах рассыпанные по плечам волосы. Поворот, еще поворот, и девушка исчезла.
        Офицер поднялся со скамейки, медленно пошел по аллее, появился на прямой как стрела Номентане. «Хвоста» за Людмилой вроде бы не было. Если бы Стефан мог только знать, что в это время судьба его любимой решалась в кабинете подполковника Капплера…
        В кабинете сидели трое: подполковник Капплер, его помощник майор Петер Кох и специальный уполномоченный гестапо майор Отто Хенке. Майор сидел за столом, небрежно развалившись в кресле.
        - Так вот, подполковник, научная криминалистика доказывает, что в раскрытии большинства преступлений главную роль играют или донос, или предательство, или счастливый случай. Нюх и интеллект ведущего следствие имеют, как правило, вспомогательное значение. Если отсутствует одно из трех условий, преступление зачастую остается нераскрытым. Вы, подполковник, слишком понадеялись на свой интеллект и поэтому проворонили типографию и упустили из-под носа наверняка чрезвычайно опасного преступника, который появился в мундире офицера рейха…
        - Да, но в каждой игре могут быть и проигрыши, майор.
        - Совершенно верно, и за проигрыш надо платить. Я был вынужден проинформировать Берлин о случившемся, объяснив провал операции исключительно вашими ошибками. Вы понимаете, подполковник, наши отношения строятся на демократии, но управляемой…
        - Я понимаю вас, майор, сегодня вы выиграли.
        - Я не проиграю и завтра. Знаете почему? Потому, что я изучал научную криминалистику и не переоцениваю своего интеллекта, как это делаете вы, подполковник. Потому что я аналитик, а не авантюрист и не спринтер, стремящийся обязательно первым прийти к финишу. Наша работа отнюдь не спринтерские соревнования, подполковник!
        - Совершенно согласен с вами, майор.
        - А что вам еще делать? Следите за ходом моего рассуждения. Итак, что у вас было? Адрес конспиративной типографии коммунистической газеты. Как вы его получили? Вам его продал — заметьте, я не стесняюсь этого слова, подполковник, — начальник сыскной службы макаронников барон Помпили, не так ли? А как адрес оказался у барона?
        - Я же вам рассказывал, майор. К барону Помпили пришел…
        - Совершенно верно. Пришел какой-то тип, как его?..
        - Коммерсант Паскутти.
        - Не коммерсант, а спекулянт, которого по законам военного времени давно надо было бы вздернуть на самом высоком платане. Но не в этом дело. Этот тип заявил, что он может продать, заметьте — «продать», адрес подпольной типографии. Так что представляет собой это явление согласно научной криминалистике: донос, предательство или счастливый случай? Скажем, счастливый случай. А результат? В ваше отсутствие к дому номер пятнадцать, где, как вы предполагаете, находится типография, подкатывает обер-лейтенант СС или его призрак, ибо он не возвращается. А в «типографии», кроме грязи и пары рваных ботинок, ваши доблестные солдаты ничего не находят. Возникает вполне естественный вопрос: не сунули ли вам, доблестный мой коллега, господина Паскутти в качестве вольного или невольного, я допускаю и это, провокатора, а потом разыграли с вами красивый спектакль? Кстати, о спектакле. Вы знаете, что сегодня вечером в театре «Одеон» эти полуголодные голодранцы из миланского «Нового театра», приехавшего на гастроли, ставят «На дне». Вы слыхали об этой пьесе, подполковник?
        - Признаться, нет.
        - Плохо. Надо знать и искусство врагов. Это сочинение Максима Горького, «великого пролетарского писателя», как его называют. У вас, конечно, уже нет сомнений, подполковник, что пьесу ставят в знак протеста против нашего с вами пребывания в Вечном городе. Я дал распоряжение не отменять спектакля. Пусть повеселятся. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним, верно ведь? Мной подготовлен хороший сюрприз господам артистам… Что же нам делать с господином Паскутти? Что вы лично предлагаете, подполковник?
        - Арестовать…
        - Ни в коем случае! Вы же сами говорили, что ваш друг барон Помпили «давал гарантию» надежности этого человека и так далее и тому подобное. Зачем нам ссориться с Помпили? Видимо, Паскутти снабжает его не только секретами, но и краденым золотом. Нет, Паскутти займусь я лично. Вы уж мне не мешайте, подполковник. Далее. Ваш агент «Орхидея». Мне доставило истинное удовольствие познакомиться с этим «цветком». Вы утверждали, что она никчемный агент. А я вам говорю, что она гениальный агент. У нее аналитический ум. Но со старухой надо творчески работать. На кого она обратила особое внимание, когда докладывала мне о своих клиентах? На русского человека по фамилии Южин. По слухам, он потерпел от большевиков. Кажется, какой еще можно желать визитной карточки? Но он русский, и у него дочь Людмила, которая часто куда-то отлучается. Куда? Это я узнаю в самое ближайшее время. Можно было бы еще много чего рассказать вам, подполковник, и вашему уважаемому заместителю майору Коху о тех скрытых резервах, которые вы не использовали в борьбе с римским подпольем. Из Берлина пришла директива начать операцию против
этого подполья. Я покажу вам, подполковник, как надо работать…
        Шея специального уполномоченного начала наливаться кровью.
        - Я вполне уверен в успехе, майор, и готов содействовать вам от всего сердца. Нам не надо ссориться. Я согласен отдать все лавры и сделать все, чтобы прекратить этот неприятный разговор накануне дня рождения коменданта Рима Эберхарда фон Маккензен. Кстати, мы думаем отметить этот знаменательный день. Вы придете?
        - Безусловно. И надеюсь, у вас будет на столе кое-что существенное, помимо той мерзостной кислятины, которую итальяшки почему-то называют вином…
        - Конечно, будет. Во всяком случае, Кох обещал угостить нас отличным французским коньяком. Не так ли, Петер?
        - Так точно. Мой приятель интендант Брюкке, я говорил вам о нем, господин подполковник, обещал прислать ящик настоящего «Курвуазье». И жулики же эти интенданты! Мне пришлось пообещать ему пять картин каких-то древних итальянцев из реквизированных ценностей. Я вам тоже об этом докладывал.
        - Да, да, я помню. Итак, майор Хенке, мы ждем вас на вечер. Я протягиваю вам руку и надеюсь, что мы станем с вами настоящими друзьями.
        - Посмотрим… А пока я начинаю шахматную партию с господином Серебряным. Думаю, что ничьей не будет…

* * *
        В роскошной ванной комнате азиатского консульства журчала вода. Падре Стефано, посещая своего друга, не мог отказать себе в удовольствии пополоскаться в небесно-голубой ванне консула.
        Серебряков нервно ходил по коридору. Подошел к двери, постучал.
        - Ты скоро, Стефан?
        Вода перестала журчать.
        - Рад бы скоро, да грехи никак не отмою.
        - Хватит балагурить! Дело очень серьезное и срочное.
        Минут через десять оба подпольщика сидели в кабинете. На плечах у Стефана болтался, как на вешалке, необъятно широкий, но прикрывавший только колени дорогой пушистый халат из гардероба консула. Сквозь опущенные жалюзи в комнату врывался шум города. Вдалеке прозвенел трамвай. Серебряков молча протянул Стефану пачку сигарет. Тот вытащил одну, наклонился к зажигалке, с удовольствием затянулся.
        - Хорошо-то как! Не верится, что война.
        - К сожалению, война, Стефан. И не всегда в нашу пользу. Марио сообщил, что адрес типографии передал гестапо барон Помпили, который получил его от Паскутти. Чуяло мое сердце, что он предатель. Марио удалось подслушать бурное объяснение между подполковником Капплером и бароном. Капплер кричал, что барон его подвел, что вместо осведомителя сунул ему «партизана», а Помпили уверял, что Паскутти «честнейший» человек и что он «еще кое-что знает». А знает он о траттории «У Лозы» и о военнопленных. Кстати, те трое, которых ты спас, просили передать тебе их глубочайшую благодарность. Мы их перевели в безопасное место. Тратторию придется временно законсервировать, пока мы не избавимся от Паскутти. Трибунал штаба Сопротивления приговорил его к смерти.
        - Я готов исполнить приговор.
        - Нет, эту операцию мы берем с Бальдо на себя. Бальдо он знает и расшифровывать кого-либо другого вряд ли имеет смысл. Я буду подстраховывать Бальдо. Он сообщил Паскутти, что на одну из римских окраин должны перебросить десять русских военнопленных, и попросил помочь перевезти их в Монтеротондо. Паскутти клюнул на это, сказав только, что с ним будет помощник — шофер, как ты сам понимаешь, видимо, полицейский агент. Расчет у нас простой: Паскутти наверняка постарается втереться к нам в доверие, чтобы узнать побольше. Поэтому заранее никому ничего рассказывать не станет. А нам терять с ним времени нельзя. В общем, на окраине машину буду ждать я… Теперь о тебе. Прошу и приказываю, Стефан, не предпринимать в эти дни никаких шагов. Посиди в своем «Руссикуме» и подумай, как можно обезвредить майора Хенке. Он начинает доставлять слишком много хлопот, и командование Сопротивления предложило с ним покончить. Далее, в связи с расстрелом немецкой комендатурой нескольких заложников полковник Молинари планирует на днях ответную акцию против эсэсовцев. Мы в ней не участвуем, но надо помочь его ребятам достать
взрывчатку.
        - Поможем. У Луиджи есть небольшой запас…
        - Очень хорошо. У тебя еще есть какие дела на ближайшее время?
        - Есть. Нужно побывать в театре «Одеон» и посмотреть, как ребята разбросают в конце спектакля антинацистские листовки. Текст я уже передал Людмиле. И как это немцы разрешили дать «На дне», понять не могу!
        - Они, наверное, никогда не читали Горького.
        - Сомневаюсь. Наши противники из гестапо — люди грамотные. Кстати, Людмила говорила, что к ней настойчиво пристает с разговорами старая торговка из винной лавочки: «Девушка, ваши соотечественники проливают кровь за свободу, а вы, молодая, полная энергии, сидите сложа руки».
        - Может быть, пристает неспроста. Хотя…
        - В том-то и дело, что «хотя». Мы, как саперы, ошибаемся только один раз. Иногда думаешь, что человек провокатор, а он оказывается честнейшим патриотом. Что ж, господин Паскутти объявил себя «сочувствующим» и, главное, все разумно доказал. Я отслужу молитву на очередном бдении в своей богадельне за упокой его черной души. Между прочим, господин мажордом, не мешало бы выпить по рюмке хорошего коньяка из запасов его превосходительства посла за успех твоей операции, Владимир. Я вынужден с огорчением заявить, что должен значительно сократить ваши запасы спиртного, синьор. Прошу ящик «Курвуазье».
        - Опять «Курвуазье»? Да ты с ума сошел, Стефан!
        - Нужно! Вернее, крайне необходимо! Последних троих русских я выручал на «мерседесе», принадлежавшем заместителю начальника специального отдела гестапо при римской военной комендатуре майору СС Петеру Коху. Тогда я тебе не рассказал всей этой истории. А она, в общем-то, заслуживала внимания. Помнишь историю с немецким интендантом Францем Нойманном?
        - А, это тот, которого ты отправил на тот свет без пересадки с прямого поезда Берлин — Рим?
        - Вот-вот. Его ведь в Риме никто не видел, а в этой суматохе искать интенданта не очень легко. Кстати, его мундир даже не пришлось перешивать. Покойный Франц был моего роста и такой же сутулый. Друзья лишь подчистили кое-что в его документах. И я стал не Нойманн, а Брюкке — майор Франц Брюкке. Ты знаешь, что немцы любят собираться в ресторане «Виноградник кардиналов». Я там тоже иногда бываю. Однажды, зайдя помыть руки, увидал стоящего спиной эсэсовца, который сам себе делал укол. Увидев меня, он ничуть не смутился. Мне достаточно было взглянуть в безумные зрачки господина офицера, чтобы понять его безразличие к моему появлению. Наркоманы все такие. А этот, судя по всему, в безнадежной стадии. Ты сталкивался с морфинистами, Владимир?
        - Нет, не приходилось…
        - Это страшная вещь. Все начинается или с любопытства, или с медицины.
        - То есть как это — с медицины?
        - Очень просто. Обезболивающий укол, который дает два часа передыха и необыкновенной легкости в теле. А потом боль возобновляется, и опять укол, и еще… Через короткое время человек уже не может обходиться без заветной ампулы. За нее он готов отдать все. Затем печальный финал. Но не в этом дело. Я не вдавался в подробности приобщения Петера Коха к армии морфинистов. Скорее всего, это было любопытство. Но мне показалось, что эсэсовец может оказаться не бесполезным для нас. Мы познакомились. Узнав, что я интендант, Кох с места в карьер попросил достать «для приятеля» морфий по любой цене. Я понял, что у него критическое положение. Ты же знаешь, что фельдшер нашего «Руссикума» мой большой друг. На другой день майор получил пару ампул. Ты бы видел, как у него задрожали руки! «Что тебе нужно?» — спросил он сразу же перейдя на «ты». «Автомобиль, желательно „мерседес“». — «Зачем?» — «Перепродать, чтобы в следующий раз достать тебе этого зелья еще…» — «Хорошо». На другой день я получил вполне приличный «мерседес», а Петер Кох стал моим закадычным «другом», почти что рабом. Теперь он попросил меня достать
хорошего французского коньяку. У них намечается торжество по случаю дня рождения коменданта Рима. Я обещал ящик «Курвуазье» в обмен на несколько картин старых итальянцев, которые они «реквизировали» в одном частном музее, и личное приглашение принять участие в торжестве, понимаешь?
        - Это очень опасно.
        - Знаю. Но ведь ты едешь на встречу к синьору Паскутти тоже не для того, чтобы сыграть с ним партию в бочи![6 - Бочи — популярная итальянская игра, немного напоминающая крокет.]
        - Хорошо. Как вынесешь ящик?
        - Придется опять по галерее в сопровождении крыс. Мне помогут ребята…
        - Так, ну вроде всё. Операция с пленными переносится. Мы получили сведения, что их задержат в районе Номентаны недели на три. Поэтому побег нужно как следует подготовить. Значит, ты будешь в «Одеоне»?
        - Да.
        - Хорошо. После этого посиди в «Руссикуме», как я тебе сказал. Отдохни и подумай…
        Глава VIII
        АРДЕАТИНСКИЕ ПЕЩЕРЫ
        Перед входом в театр «Одеон» стояла большая толпа. Все спрашивали лишний билет. «На дне» Горького в дни гитлеровской оккупации! Несколько грузовиков с немецкими солдатами, стоявшими в переулках неподалеку от театра, никого особенно не волновали. Немцы вели себя смирно. Исполнитель роли Сатина в пьесе, Ренато Чиаленте, был встревожен: не пришла Людмила Южина — связная римского подполья, она должна была принести листовки… В конце спектакля верные ребята разбросали бы их с галерки…
        Ренато волновался еще и потому, что это был не обычный спектакль.
        Судьба странных персонажей русской пьесы казалась близкой, понятной в этом попранном гитлеровцами городе, как понятны и человечески просты были слова Сатина. Овации не смолкали.
        - …Человек может верить и не верить… Это его дело! Человек — свободен… Он за все платит сам: за веру и неверие, за любовь, за ум — человек за все платит сам, и потому он свободен!..
        Актеру не дали продолжать. Весь зал в каком-то едином порыве поднялся с кресел:
        - Браво, Чиаленте! Браво, Ренато! Свободу Италии! Да здравствует Италия и свобода!
        Чиаленте встал, хотя по мизансцене должен был сидеть за столом напротив Барона. Какие-то судорожные комки подступили к горлу, по спине побежали мурашки. Тело стало невесомым.
        - Человек — вот правда! Что такое человек?..
        Ренато быстро перешел на другой угол сцены. Там, рядом в ложе сидели представители гестаповской «аристократии».
        - Это не ты, — продолжал Чиаленте, выбросив руку в сторону ложи, — не я, — он ткнул себя пальцем в грудь, — не они… Нет! — Он еще раз повернулся к ложе. А потом, перейдя на середину сцены, продолжал, уже не смотря в сторону гестаповцев: — Это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном. Понимаешь? Это — огромно! В этом — все начала и концы… Все — в человеке, все — для человека! Существует только человек, все же остальное — дело его рук, его мозга! Чело-век! Это — великолепно!
        Его опять прервали:
        - Браво, Чиаленте! Ты молодец! Долой фрицев!
        - Надо уважать человека, — кричал Ренато в черный портал зала. — Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо! Выпьем за человека, Барон!
        Никогда за всю свою актерскую жизнь Ренато не имел такого успеха. Его и других актеров вызывали много-много раз. Он слышал, как бурно скандировала галерка: «Немцы, вон из Рима! Город должен быть свободен». Ложа с немцами молчала. Она быстро опустела после финальной сцены. Разъехались и грузовики с солдатами в серо-зеленых шинелях…
        У выхода из театра актеров ждала группа молодежи. К Ренато незаметно подошел Стефан. Тихо спросил:
        - Ренато, ты не знаешь, что с Людмилой?
        - Нет. Она не пришла. Поэтому и с листовками ничего не получилось…
        - Это ничего. Успех был замечательный, и все поняли, что гитлеровцам нечего делать у нас. Ну ладно, прощай. Завтра я свяжусь с нашими, узнаю, почему Людмила запоздала.
        Чиаленте шел по тихим римским улицам. Дул свежий ветер. «К хорошей погоде», — подумал актер. Сквозь рваные края быстро бегущих облаков проглядывала луна, заливая голубоватым светом старые дворцы и развалины Вечного города. «Ах Людмила, Людмила, что же ты всех так подвела!» Когда в последнем акте, услышав реплику Барона: «Эй… вы! Иди… идите сюда! Там на пустыре… там… Актер… удавился!» — Чиаленте негромко, но отчетливо произнес последние слова Сатина: «Эх… испортил песню… дур-рак!», он говорил это галерке, своим ребятам, чтобы они поняли, что не он виноват в отсутствии листовок.
        Луна зашла за облака. Прямая и широкая улица XXI апреля стала как-то уже и сумрачней. До площади Болонья оставалось недалеко, а там в одном из переулков и дом актера. Сзади раздался шум мотора. Чиаленте обернулся. На огромной скорости с потушенными фарами издалека мчалась легковая автомашина, сворачивая к кромке тротуара. «Кто же это носится как угорелый?» — подумал Ренато. Больше он ничего не успел подумать. Перед глазами вспыхнул огненный круг, и потом все погасло…
        - Отлично сработано, Петер! Теперь поедем в вашу контору. На очереди приятная ночная беседа с Людмилой Южиной. Так что у нее нашли при аресте?
        - Текст антинемецкой листовки и пистолет.
        - Отлично. Как видите, научная криминалистика не подводит. Поглядите в зеркало, Кох. Наш Сатин не встает, чтобы поклониться уважаемой публике?
        - Что вы, майор! У него размозжен череп. Угостите сигаретой, майор.
        Отто Хенке достал золотой портсигар, щелкнул крышкой и протянул его Петеру Коху.
        - Закуривайте, и поедем. Я думаю представить вас к награде в отличие от вашего надутого индюка начальника, которого ждет Восточный фронт…

* * *
        Владимир Серебряков не знал об аресте Людмилы и смерти Ренато Чиаленте. Рано утром, надев просторную блузу, в карманах которой уместились граната и два пистолета, он отправился на пустынную окраину виллы Савойа, густо заросшую деревьями. Именно здесь он должен был ожидать Бальдо, который обещал приехать вместе с Паскутти и его шофером. Серебряный спокойно добрался до места. Кругом не было ни души. Свежий ветер разогнал облака, висевшие в последние недели над Римом, и на мокрую листву брызнули щедрые лучи по-весеннему яркого солнца. Владимир присел на пенек от аккуратно спиленной пинии — итальянской сосны, вынул пачку сигарет, закурил.
        Через час должен был приехать враг, вернее, двое врагов, потому что шофер Паскутти наверняка полицейский агент. Волновался ли подпольщик? Да, волновался. Нет, ему не было жалко человека по имени Паскутти и его безымянного сообщника, он волновался за исход операции. Для Серебрякова Паскутти был предателем, которого не только трибунал Сопротивления, но и совесть подпольщика приговорила к смерти.
        Почему человек становится предателем? Что толкает его на совершение поступка самого низкого и подлого? Деньги? Но разве они могут продлить жизнь! Идеи? Какие у Паскутти могли быть идеи? Для чего он живет, что защищает? Добро? Нет! Счастье? Нет. Справедливость? Нет! Что такое справедливость? Это равенство. Равенство всех и каждого. Человеческая жизнь, в конечном итоге, лишь маленькая искорка в огромном костре мироздания. Она сгорает. Но как? Питаясь теплом других или давая это тепло другим? В этом суть вопроса. Конечно, путь к всеобщей справедливости сложен и извилист. На этой дороге спотыкались и будут спотыкаться многие, ибо нужно преодолеть то, что осталось в человеке от темных сил и инстинктов, нужно преодолеть эгоизм, который и порождает все беды, и самую жуткую из них — предательство…
        Где-то вдалеке зафырчал мотор. Серебряков вынул один из пистолетов, загнал в ствол патрон, спустил предохранитель, положил пистолет в боковой карман. А вот и крытый грузовичок. На тормозах он спускался по крутой дороге сверху. Повернул направо и остановился. Из кабины вышли трое: Бальдо, Паскутти и скуластый тип в помятой шляпе. Серебряков не спешил выходить из-за кустов. Нет, за ними никто не ехал. Видимо, брать будут в другом месте, на маршруте, который наверняка предложит Паскутти, Серебряков вышел из укрытия. Бальдо, внешне спокойный и даже как будто бы заспанный, с широкой улыбкой пошел навстречу. За ним двинулись Паскутти и шофер, держа руки в карманах. «Вооружены, гады», — подумал Серебряков. Бальдо продолжал улыбаться самым обаятельнейшим образом.
        - Владимиро, дорогой, доброе утро тебе! Вот и мои самые верные друзья — сор Фели и Антонио. Они согласились перебросить наших русских друзей в Монтеротондо.
        Паскутти и его спутник сдержанно поклонились, не выпуская рук из карманов пальто. Серебряков улыбнулся такой добродушной улыбкой, на которую только был способен.
        - Очень рад с вами познакомиться, друзья. Разрешите пожать ваши благородные руки.
        Они не очень охотно вынули правые руки из карманов. Рука у Паскутти была мокрая и липкая, у шофера, наоборот, сухая и холодная, как у покойника. Паскутти деловито спросил:
        - Где груз? У нас не очень много времени.
        Серебряков развел руками:
        - Здесь нет груза, друзья, придется ехать за ним в другое место — на окраину Портуенсе. Мы не сумели перебросить русских сюда, в городе было неспокойно.
        Паскутти подчеркнуто равнодушно сказал:
        - В другое место так в другое. Поедем. Вы, синьор Бальдо, садитесь в кузов, а вы, синьор Владимиро, пожалуйста, в кабину, будете показывать дорогу.
        Паскутти сделал приглашающий жест, пропуская Серебрякова вперед. Положение осложнялось тем, что шофер пошел позади всех, за Бальдо. Случается так, что в самых критических ситуациях вдруг приходит на помощь случай. У Серебрякова на виду у всех на ботинке развязался шнурок, причем не только развязался, подпольщик еще и наступил на него другой ногой, споткнулся и чуть было не упал. «Черт возьми!» — Владимир остановился, нагнулся и стал его завязывать. Паскутти, потоптавшись, пошел вперед к машине. Это-то и было нужно Серебрякову. Выпрямившись с быстротою молнии и крикнув: «Бальдо, ложись!», он выхватил пистолет. Два выстрела грохнули один за другим. Ошибиться Владимиру было ни в коем случае нельзя. И он не ошибся… Оторопевший Бальдо медленно поднимался с земли. «В машину!» — Серебряков схватил Бальдо за руку и почти бегом бросился к кабине. Ключ торчал в зажигании. Взревев, грузовик скрылся в облаках пыли.

* * *
        23 марта 1944 года… В банкетном зале фешенебельного отеля «Эксельсиор» собрались высшие офицеры германского командования и представители итальянской фашистской иерархии. Звенели хрустальные бокалы, наполненные шампанским, произносились тосты за фюреров, Гитлера и Муссолини, за победу германско-итальянского оружия. Тосты за победу не вызывали у присутствовавших никакого энтузиазма. Дела у Гитлера и у Муссолини шли все хуже и хуже. Все меньше оставалось оптимистов, верящих в то, что положение на Восточном фронте изменится к лучшему… Впрочем, причиной банкета была отнюдь не доблесть германско-итальянского оружия, а годовщина рождения фашизма… По этому поводу нацистский генерал Мельцер решил даже устроить некое подобие военного парада. По центру Рима должен был пройти отряд эсэсовцев. Его появления ждали собравшиеся.
        Но этого парада ждали не только нацисты. На улице Разелла, в самой ее середине, стоял паренек в синей блузе. Судя по одежде и тележке для мусора, которая притулилась у кромки тротуара, парень был подметальщиком. В самом начале улицы, прислонившись к закрытому газетному киоску, лениво потягивал сигарету другой парень. Вдруг он выпрямился, снял свой черный берет, помахал им в воздухе и не спеша зашагал в сторону виллы Боргезе. Тот, что с тележкой, взял метлу и начал подметать тротуар. Послышались резкие звуки нацистской песни, и вскоре показалась головная колонна нацистов в полном боевом снаряжении. Паренек вытащил сигарету, закурил. Немцы приближались, гремя коваными сапогами. Юноша сунул сигарету в тележку и медленно пошел прочь. Вдруг из соседнего двора выскочили двое мальчишек за мячом, который катился к тележке. Паренек подбежал к мячу, сильным ударом отбил его в противоположный конец улицы. Мальчишки побежали вслед за мячом, крича: «В следующий раз мы тебе намылим шею, бандит несчастный!» Паренек улыбнулся, пробормотал: «Когда-нибудь вы поблагодарите меня, голоногие» — и исчез в подворотне.
        Колонна фашистов поравнялась с тележкой. И тут громыхнул огромной силы взрыв… Задребезжали стекла в отеле «Эксельсиор»… Прибывший на место происшествия генерал Мельцер, полковник Эберхард фон Маккензен, начальник контрразведывательного отдела подполковник Капплер и другие чины нашли на мостовой тридцать два нацистских трупа и несколько десятков раненых. Мельцер неистовствовал. «Я взорву все дома на этой проклятой улице!» — орал он, брызгая слюной.
        В Берлин была направлена срочная телеграмма о случившемся. Ответ не замедлил прийти. Генерал фон Бутлер из ставки Гитлера связался с Римом по телефону. «Фюрер возмущен, — сказал он. — Приказано передать, что подобные происшествия возможны только у вас». Далее фон Бутлер заявил, что Гитлер считает нормальным возмездием намерение генерала Мельцера взорвать дома на улице Разелла, но предлагает действовать самостоятельно в соответствии со складывающейся обстановкой.
        Мельцер жаждал крови. Он приказал расстрелять десять римлян за каждого убитого немца. Фашисты начали хватать с улицы Разелла и прилегающих улиц первых попавшихся людей…
        Улица Аппия Антика — самая древняя из консульских дорог, которая связывала Рим с провинцией. Древний закон запрещал когда-то хоронить усопших внутри города, поэтому обе стороны дороги превратились в свое время в большое кладбище. Примерно в километре от древних ворот Порта Сан-Себастьяно, откуда берет начало Аппия Антика, возвышается древняя церквушка.
        Направо от маленькой церквушки начинается неширокая Виа Ардеатина — Ардеатинская дорога. Сюда, к катакомбам Сан-Каллисто, Сан-Себастьяно и Санта-Домитилла, в ночь с 24 на 25 марта 1944 года подъехало несколько легковых автомашин и крытых грузовиков с эсэсовцами.
        Из машин вышли подполковник Капплер, майор Хенке, полицмейстер Карузо и другие офицеры. Эсэсовцы, спрыгнувшие с грузовиков, выстроились в шеренгу, Капплер поднял руку, требуя внимания.
        - Господа, партизаны совершили преступление в Риме. Как вы знаете, погибло тридцать два солдата вермахта. Наш фюрер приказал жестоко покарать преступников. Сегодня здесь будут расстреляны триста двадцать человек. Выполнение этой почетной акции возлагается на вас. Будьте безжалостны! Помните, что перед вами не старики, женщины и дети, а враги великой Германии! Расстреливать приговоренных будете в затылок из своих личных пистолетов. Поэтому запаситесь достаточным количеством патронов. Хайль Гитлер!
        Подполковник подошел к полицмейстеру Карузо.
        - Когда прибудет первая партия, синьор Карузо?
        - С минуты на минуту, герр Капплер. Я хотел вас предупредить, что мои ребята немного переборщили. В тюрьме Реджина Чиели находятся не триста двадцать, а триста тридцать пять человек. Что будем делать?
        - Я не виноват, синьор Карузо, что вас не научили в школе считать как следует. Будут расстреляны все, кого сюда привезут. Отсюда никто не должен уйти живым. Рейху свидетели не нужны. Кстати, вы позаботились о том, чтобы привезли достаточное количество взрывчатки?
        - Да, подполковник.
        - Пускай ваши саперы заранее заложат ее в пещеры. Все должно быть взорвано, синьор Карузо. Эта операция целиком на вашей ответственности…

* * *
        Пастух Никола д’Аннибале, или нонно Никола, как его называли деревенские жители, гнал свое маленькое стадо к полянке, которая лежала справа от Ардеатинской дороги. Там росла особенно сочная трава. Нонно Никола был очень стар и в свои ночные бдения уже не выходил один. Его всегда сопровождал внук Сильвестро, которому исполнилось девять лет. Мартовская ночь была прохладной, хотя это и не очень ощущалось, потому что не было ветра. На бархатном небе крупными блестками переливались звезды. Было очень тихо. И вдруг со стороны пещер донеслись выстрелы и крики.
        - Сильвестро, ты никуда не уходи и попридержи овец, — тихо сказал старик внуку, — а я пойду посмотрю, что там случилось…
        По узенькой тропинке нонно Никола добрался до вершины холма. Внизу начинались пещеры. На поляне перед ними было светло от фар автомашин, которые стояли полукругом. Подъехал грузовик. К нему подбежали солдаты и стали сбрасывать людей прямо на землю. Пастух увидел, что люди эти были связаны друг с другом веревками или проводами. Люди корчились на земле, а дюжие солдаты тянули их за веревки в черный зев пещеры. Потом раздались выстрелы…
        - Что там, нонно? Можно, я пойду посмотрю?
        - Не ходи туда, Сильвестрино, там страшно. Но запомни это место. Немцы убили здесь ни в чем не повинных людей.
        Стадо медленно побрело от Ардеатинской дороги. Издалека доносились выстрелы. Затем все стихло. А потом небо вдруг будто бы раскололось. В предрассветной мгле раздался взрыв, и столб дыма поднялся над Ардеатинскими пещерами.
        - Святая Мария, спаси невинных и покарай злодеев!
        Никола д’Аннибале взял за руку внука и засеменил быстрее за овечьим стадом…
        Подполковник Капплер возвращался в Рим по Аппии Антике в автомашине вместе с майором Хенке. Майор, откинувшись на заднем сиденье, разглагольствовал:
        - Ну вот, подполковник, вы начинаете потихоньку исправляться: и вы и ваш заместитель. Майор Петер Кох провел вместе со мной артистическую операцию. После премьеры «На дне» состоялась премьера на римском кладбище — хоронили актеришку, который в качестве «человека» посмел оскорблять офицеров рейха. Театр уехал. Гастроли закончились и вряд ли возобновятся. Макаронники трусливы как зайцы. Стоило щелкнуть их по носу, и они разбежались по кустам. Вы тоже молодец, подполковник. Так оперативно расстрелять три с лишним сотни человек… Ювелирная работа!
        - Я выполнял свой долг солдата, майор.
        - Совершенно верно. Поэтому вместо Восточного фронта вас ждет чин полковника, не меньше! Приношу вам самые искренние поздравления.
        - Благодарю. Однако я устал. Давайте помолчим, майор.
        - Конечно, конечно… Я бы вас попросил только подойти завтра, то есть уже сегодня, в комендатуру. Некоторым образом продолжение ардеатинского спектакля. Будет расстреляна за связь с партизанами Людмила Южина.
        - А почему ее нельзя было прикончить вместе со всеми в Ардеатинах?
        - Опять вы прямолинейны, подполковник. Ну разве так можно? Сегодня саперы взорвали пещеры, чтобы никто не мог добраться до трупов. Мне же, наоборот, необходим труп этой партизанской девки. Для чего? Очень просто. Его отдадут безутешному отцу господину Южину, а мои люди посмотрят, кто придет на ее похороны.
        - А вам что-нибудь удалось узнать от нее?
        - Мне — нет, несмотря на обработку физическую и психологическую. Но сейчас, именно в этот момент, у фрейлейн Людмилы сидит один святой отец, который узнает от нее все, что мне необходимо…

* * *
        Нет, это не было страшным сном. Медленно возвращавшееся сознание порождало все усиливающуюся боль. Саднило обожженное лицо, на губах запеклась кровь, ломило вывернутые руки. Людмила попыталась повернуться на каменном полу узкой, как траншейная щель, камеры, куда ее, бесчувственную, бросили после допроса. С трудом перевернулась на живот, поползла к стене, около которой глаза различили очертания тюремного топчана. Преодолевая мучительную боль в руках, приподнялась над краем топчана, перенесла ставшее непослушным тело на голые доски, прикрытые какой-то драной рогожей. Память безжалостно начала прокручивать кадры минувших событий.
        Нет, она совершенно не ожидала, что двое штатских грубо вырвут сумку и газету с текстом листовки, заломят руки и втолкнут в невесть откуда подъехавшую к тротуару машину. Потом надменный, с жабьим лицом офицер будет долго допрашивать ее через переводчика. Сначала угощая сигаретой и предлагая чашечку кофе за «небольшую услугу, о которой никто не узнает». Услуга — это предательство друзей, выдача явок, адресов конспиративных квартир. Так прошли целые сутки. Три часа допроса, час — перерыв. Три часа допроса, час — перерыв… На другой день настроение майора испортилось. Он страшно орал, обзывая ее словами, которые постеснялся перевести переводчик. Потом пришел второй эсэсовец, говоривший на ломаном итальянском языке. Он выворачивал ей руки. Потом майор жег ей лицо сигаретой. О, какая боль и запах жженого мяса! И мысль о том, что Стефан увидит ее лицо, изуродованное ожогами… Она стонала, но ничего не говорила. А потом вдруг перестала чувствовать боль. Наступило какое-то одеревенение. И ей стало все безразлично. Словно сквозь сон дошли до нее слова эсэсовца: «Играешь в Жанну д’Арк! Посмотрим, какая ты
Орлеанская дева!» Он вызвал двух здоровенных солдат, и они потащили ее волоком. А потом она уже ничего не помнила…
        «Как болит все тело… Стефан, если бы ты знал! Надо мной надругались, изуродовали. А я хотела быть матерью твоих детей. Как же теперь?»
        Скрипнула дверь, щелкнул выключатель, на потолке загорелась засиженная мухами тусклая электрическая лампочка. Людмила закрыла глаза. Открыв их, она увидела сидящего рядом с топчаном старенького падре с крючковатым носом и запавшим беззубым ртом. Интуитивно она начала одергивать в клочья разорванное платье, пытаясь прикрыть голые ноги. Священник встал и закрыл ее рогожкой. Тихо шамкая, заговорил:
        - Дочь моя, никто не знает, когда господь призовет каждого из нас к себе, на небеса. Я не буду скрывать, на рассвете тебе придется расстаться с этим жестоким миром. Увы, я ничем не могу помочь тебе, кроме как облегчить твою душу — помолиться вместе с тобой, хотя ты исповедуешь другую веру…
        - Да, падре, я православная по вероисповеданию, но я не верю в бога…
        - Это дело совести каждого, дочь моя. Если бы я мог освободить тебя из этой темницы, то не задумываясь сделал бы это. Но мы, к сожалению, тоже под надзором солдат, мы тоже подневольны, хотя и молим господа сжалиться и над теми, кто, будучи одержим гордыней, держат в руках окровавленные мечи, и над теми, кто страдает от насилия… Единственно, чем могу помочь тебе — это передать последнее твое желание на волю, повидать отца твоего или мать. Живы они?
        - Жив отец, падре. Но лучше, если бы он ничего не знал. Падре, я вам верю. У вас такой добрый голос. Передайте моему жениху, что я была верна ему до конца и умерла с мыслью о нем…
        - Но кто же он, дочь моя?
        - Он… он учится в «Руссикуме». Его имя — падре Стефано. Дайте мне слово, святой отец, что вы найдете его, но никому больше не скажете, что он мой жених…
        - Наш долг хранить тайну исповеди…
        - А теперь идите, падре, мне очень плохо, очень…

* * *
        Как долго читает приговор этот фельдфебель! А переводчик половину пропускает. Сколько осталось до смерти? Смерть… Что это такое? Как сон? Когда гаснет сознание и на все опускается черная ночь. Как светит солнце! Ветерок такой ласковый. Сегодня первое апреля. Все друг друга обманывают. Бедный отец! Стефан, если бы ты был рядом! Нет, не надо… Они так и не дали зеркала. Изуродовано лицо… Что хотят эти солдаты? Завязывают глаза. Повернули лицом к стене. Пахнет известкой. Стефа…
        Глава IX
        ВОЗМЕЗДИЕ
        Стефану не хотелось возвращаться в «Руссикум». Какое-то нехорошее предчувствие налило свинцом ноги, когда он свернул на улицу, ведущую к богоугодному заведению. Стефан верил в предчувствия, хотя и не они определяли принимаемые им решения. «Надо рискнуть. В последний раз», — подумал он. Конечно, надо было идти. В «Руссикуме» оставался его друг — болгарин Христо Бибиков. Они сразу же стали друзьями, как только их поселили в одной келье. А когда Стефан вошел в римскую подпольную группу и должен был довольно часто отлучаться по ночам для выполнения заданий, помощь Христо стала ему просто необходимой. «Послушай, Христо, — сказал Стефан однажды, — я тебе очень верю. У меня будут некоторые дела в городе. Мне нужно, чтобы иногда по ночам ты открывал мне окно и держал язык за зубами. Могу я рассчитывать на тебя?»
        «Можешь», — просто сказал Христо.
        Стефан не посвящал Христо в подробности своих дел, тот о них и не спрашивал. Христо исправно открывал окно кельи на первом этаже и не ложился спать до тех пор, пока не возвращался Стефан…
        Сейчас Стефану нужно было предупредить своего друга, что он больше не останется в «Руссикуме», и посоветовать ему сделать то же самое. Когда Стефан, тихо открыв дверь, вошел в вестибюль, там никого не было. Неслышно ступая по ковровой дорожке, он направился по коридору к своей келье. Негромкий старческий голос ударил по натянутым нервам Стефана словно хлыст.
        - Здравствуйте, сын мой. Куда вы торопитесь?
        Стефан сразу узнал этот голос. Сзади к нему приближался попечитель «Руссикума» кардинал Каллистро. Стефан никак не мог понять этого человека. Однажды вместе с Людмилой он в штатской одежде сопровождал на конспиративную квартиру двух советских военнопленных. Неожиданно перед ним вырос преподаватель «Руссикума» ксендз Мокютти. Увидев Стефана в гражданской одежде, да еще под руку с синьориной, ксендз от удивления поднял очки. Что оставалось делать падре Стефано? Он равнодушно скользнул взглядом по лицу Мокютти и прошел мимо. Об этом случае стало известно ректору института прогитлеровцу Эчарри. Он учинил допрос Стефану, ибо ксендз поклялся на Библии, что видел последнего в городе и не обознался. В тот же день Стефана вызвали к кардиналу Каллистро.
        «Падре Стефано, мне доложили, что вас видели в штатском, гуляющим по городу».
        «Ваше преосвященство, видимо, произошла ошибка».
        «Я охотно верю в это, — с нажимом сказал кардинал. — Но будьте осторожны, дитя мое. Я же буду молиться за вас…»
        А чего сейчас хотел от него этот непонятный старец в красной кардинальской шапочке? Кардинал между тем молчал, испытующе глядя в глаза Стефану, ожидая ответа на свой вопрос.
        - О преосвященство, я хотел почитать в своей келье.
        - Сие похвально, сын мой. А не могли бы вы уделить несколько минут для разговора со мной?
        - Я к вашим услугам, отец мой!
        Они вновь вернулись в вестибюль, чтобы пройти в учебную часть «института».
        Неожиданно с шумом распахнулась парадная дверь, и с улицы вошли трое: человек в штатском и двое солдат с автоматами на шее.
        - Просим извинения, святой отец! Нам необходимо видеть послушника по имени падре Стефано. Вот разрешение военной комендатуры. — Штатский протянул настоятелю бумагу с орлом и свастикой.
        «На улицу я выскочить не могу, — лихорадочно работала мысль у Стефана, — автоматная очередь — и конец. Бежать по лестнице в помещение — все равно что сунуть голову в капкан. Что делать?!»
        Кардинал, щуря подслеповатые глаза, медленно читал бумагу из комендатуры. Потом поднял глаза на Стефана, спросил скрипучим голосом:
        - Сын мой, вы не видели падре Стефано?
        Сердце застучало быстро-быстро… Лишь бы не выдать волнения:
        - Но-моему, он у себя…
        - По коридору направо, восьмая келья.
        Штатский и двое солдат почти бегом бросились в указанном направлении. Отец Каллистро повернулся спиной к Стефану и, не произнеся больше ни слова, тихо пошел прочь, по-старчески шаркая ногами. Путь на улицу для Стефана был свободен.
        Через два часа он сидел в кабинете азиатского консула и рассказывал Серебрякову о своих приключениях.
        Тот слушал не перебивая, с каким-то застывшим, мрачным лицом. «Что-то не в духе сегодня наш мажордом», — подумал Стефан…
        - Да, тебе больше нельзя показываться в «Руссикуме». И монашескую рясу придется забыть. Будешь пока жить здесь, на вилле, а в город выходить через подземный ход.
        Серебряков встал, походил по комнате, потом приблизился к Стефану, положил руку на плечо.
        - Ты ничего не знаешь, Стефан?
        - Нет, а что?
        - Несчастье не выбирает двери, в которую стучится. Вчера расстреляли Люду… Отто Хенке расстрелял ее собственноручно… У нас в комендатуре уборщица, она видела из окна все… Южина держалась молодцом… Ты… я понимаю, Стефан, тебе очень тяжело, ты посиди один, я выйду.
        - Нет, не уходи. Дай мне рюмку коньяка.
        - Хорошо. Ты пей, если от этого станет легче, пей.
        - Когда ее хоронят?
        - Завтра утром на кладбище Тестаччио.
        - Я пойду.
        - Ни в коем случае! Это наверняка ловушка, Стефан. Гитлеровцы никому не отдавали трупов расстрелянных. Ты не можешь рисковать собой и тем заданием, которое ты взял на себя. Ведь завтра банкет в комендатуре?
        - Да, завтра вечером.
        - Ты выдержишь?
        - Не знаю…
        - Стефан, возьми себя в руки. Если ты не сможешь держаться, лучше не ходи. Майора Хенке уберут без тебя.
        - Нет, я пойду. И майора Хенке уберу я, только я…

* * *
        В празднично убранном зале немецкой комендатуры уже были произнесены все официальные тосты за здоровье гестаповского фюрера Гиммлера, за «доблесть» германского оружия, за коменданта Рима и его ближайших сподвижников. В зале стоял невообразимый шум, какой бывает всегда, если все сразу начинают рассказывать «самые интересные истории»… Впрочем, говорили не все. Подполковник, вернее, уже полковник Эрих Капплер (его «подвиг» в Ардеатинских пещерах был оценен самим Адольфом Гитлером), бледный от выпитого, сидел, подперев голову кулаками, над грязной тарелкой и с блаженной улыбкой на губах сиплым голосом тянул нудную баварскую песню. Его помощник, майор Петер Кох, сидевший рядом со своим «другом» Брюкке («падре Стефано») на дальнем конце стола, жаловался на свою судьбу:
        - Собачья жизнь, скажу я тебе, друг Брюкке. Работаешь, как римский раб, и никакой благодарности. Слышишь ты, ни-ка-кой!
        Кох стукнул кулаком по столу, подпрыгнули рюмки, упала, задребезжав, на пол вилка.
        - Вот видишь, женщина должна прийти. Так говорит старинная примета. Только черта с два она придет… Ха-ха-ха, Брюкке, она не придет, потому что ее отправили на тот свет.
        - Какая женщина? — вяло спросил Брюкке.
        - А, ты ведь не знаешь! Захватывающая история, я тебе скажу… Только никому ни гу-гу, договорились? Партизанку сцапали, понимаешь? Причем, я лично проводил всю операцию. Взяли ее под белые руки без шума, с прокламацией и пистолетом в ридикюле… Кстати, пистолетом нашего отечественного производства… А потом эта гестаповская сволочь майор Хенке отстранил меня от дела и все заслуги приписал себе! Ему железный крест, а мне — шиш!
        Кох поднес сложенные втрое пальцы к самому носу Брюкке. Тот осторожно отвел руку Петера, деревянным голосом спросил:
        - Она рассказала что-нибудь интересное?
        - В том-то и дело, что нет! Девочка оказалась первый сорт. Он ей жжет щеки сигаретой, а она молчит, только слезы катятся. Но ведь хитрая бестия этот Хенке! Когда убедился, что девица не из слабого десятка, он подсунул ей старичка — падре из Ватикана. Тот и растопил девичье сердце. Она-то не без грешков оказалась. Любимый, видите ли, у нее был. Она попросила падре разыскать этого молодца и адрес дала. И ты знаешь, кто он? Слушатель «Руссикума»! Только майор Отто Хенке проворонил семинариста-то… Про-во-ро-нил!.. И теперь, видишь, сидит как сыч…
        - А где же этот семинарист?
        - А черт его знает! Смотался. Да, удалось установить, что он связан с подпольем и довольно много ухлопал наших, знакомясь с ними под видом офицера вермахта…
        - А что же это за падре был такой ловкий?
        - А это, Брюкке, секрет. Поп — наш агент. Кличку его сказать могу: «Иезуит», а вот имечко — ни-ни, тайна. Да и зачем тебе, интенданту, влезать в наши деликатные дела! У нас свой закон: чем меньше знаешь, тем лучше. А вот семинарист меня беспокоит. Скажем, сидим мы с тобой рядом, а он, например… вон, видишь, смотрит на нас эта пьяная харя? Кстати, ты знаешь, что это за тип?
        - Нет, не знаю…
        - Господа офицеры, минутку внимания! — Полковник Эберхард фон Маккензен поднялся со своего места, постучал вилкой по бокалу. — Я вынужден оставить вашу приятную компанию. Меня, к сожалению, ждут срочные дела. Я предлагаю поднять последний тост за нашего дорогого гостя, специального уполномоченного Берлина майора Отто Хенке, и пожелать ему успехов в его работе, которую он проводит в тяжелых условиях и в трудное время.
        Сидящие за столом недружно встали. Выпили. Хенке, не садясь, холодно поблагодарил полковника, сипло сказал:
        - Спасибо вам, господа. Мы неплохо потрудились. Конечно, у нас были срывы и неудачи. Но я вас уверяю, господа, что через несколько дней с римским подпольем будет покончено! Они у меня все здесь… — Майор сжал кулак левой руки, правой выплеснул в рот очередную рюмку коньяку и тяжело плюхнулся на свой стул. Через некоторое время он опять поднялся и нетвердой походкой направился к выходу из зала.
        - Пошел в сортир изливать свою душу, — съязвил Кох. — Вот уже истинно человек рождается в грехе, живет в пакости и подыхает в маразме.
        - Слушай, Петер, меня тоже что-то мутит, где здесь…
        - Эх ты, интендант! Выйдешь направо, по коридору, потом налево, а там две двери: одна на улицу, другая… в общем, там сам разберешься.
        Брюкке встал и, сильно шатаясь, пошел к выходу. Кох задремал, уронив голову на руки.
        «Лишь бы никто не поплелся за мной», — лихорадочно думал Стефан, идя быстрым шагом по коридору. Хмеля как не бывало. Страшное нервное напряжение делало свое дело. Дверь с двумя нулями.
        Стефан остановился, вытащил из кобуры «вальтер», легонько толкнул дверь…
        Майор Отто Хенке стоял спиной у умывальника. Журчала вода из крана, майор плескал ее себе на лицо. «Выстрелить в затылок, как он стрелял в Людмилу? Нет, надо посмотреть в глаза этой гадине, посмотреть и сказать…»
        - Майор Хенке?
        - Какого дьяво…
        Повернувшись и увидев дуло пистолета, майор моментально протрезвел. Челюсть у него отвисла, с уголков рта потекла слюна, дрожащие руки сами собой потянулись вверх.
        Стефан не кричал, говорил почти шепотом безо всяких интонаций.
        - Опусти руки! Ты храбр, только когда стреляешь в затылок женщине и бьешь тех, у кого связаны за спиной руки. Жалею, что у тебя будет легкая смерть. Ты ее не заслужил, потому что ты не солдат и даже не палач, а мерзавец…
        Стефан не услышал своих выстрелов. В банкетном зале началась беспорядочная пальба. Пьяные вдрызг эсэсовцы устроили салют в потолок. Надо было быстрее уходить. Но Стефан не мог уйти так…
        «Где же карандаш, черт его побери? — Он судорожно рылся по карманам. — Ах, вот он, наконец! Теперь клочок бумаги…» Стефан написал: «За Людмилу. С приветом. Друг Германии». Сложил листок вдвое, засунул под погон Хенке, валявшемуся на полу около умывальника. Приподнял труп под мышки, подтащил к унитазу…
        Выйдя во двор, Стефан, покачиваясь, лениво направился к своей машине. Сердце, казалось, готово было выскочить из грудной клетки. «Только бы не остановил часовой!» Но часовой был настроен благодушно.
        - Доброй ночи, господин майор…
        - Доброй ночи… Тепло сегодня.
        - Тепло, господин майор.
        Машина, как назло, не заводилась.
        - Снимите со скорости, герр майор. Мы вас подтолкнем. Эй, Ганс, открой ворота и помоги толкнуть машину господина майора…
        Глава X
        ОСВОБОЖДЕНИЕ
        Пожалуй, ни об одном городе не написано столько, сколько о Риме. Впрочем, что тут странного! Два тысячелетия — возраст, безусловно, солидный. Конечно, никто не может сказать с уверенностью, что потомки Энея — Ромул и Рем — заложили первые камни будущего города 21 апреля 753 года до нашей эры. Мнения историков насчет числа расходятся. Но так повелось по стародавней традиции, что именно 21 апреля итальянцы отмечают юбилей своей столицы. В этот день Рим преподносит себе огромный бело-лиловый букет, ибо буйно расцветают акации, а по древним стенам зданий ползут гроздья глициний. Его недаром называют Вечным городом. Видимо, действительно счастливое место выбрали два брата, вскормленные волчицей, если город на семи холмах после всех потрясений и катастроф, которыми изобиловала история, все-таки уцелел. Грандиозным фейерверком запылал Рим тысячу лет назад — в 60 году, подожженный императором Нероном. А потом потянулась цепь нашествий и разграблений Рима вестготами, вандалами, норманнами и т. д. и т. п. Эпохи расцвета сменялись долгими периодами падения и застоя, приходили и уходили императоры, строились
и разрушались памятники, но Рим выстоял. В благоговейном молчании стоят все, кто приезжает в Рим, перед покрытыми малахитовой плесенью каменными плитами Колизея, перед потрескавшимися белыми колоннами Форо Романо-Форума.
        Колизей!.. И чего только не перевидели его стены! Надо сказать, что в недолговечные периоды царствования римских цезарей их неуемная фантазия неизменно возвращалась к древнему цирку. На белокаменной арене звенели мечи гладиаторов. Иногда кубок вина с быстро действующим ядом или смертоносный удар кинжала освобождали трон для очередного претендента… Не раз к стенам Колизея приходили дикие племена, обдирали украшения, разрушали статуи, воровали ценности. Бывало и так. С тех далеких времен и пошла, видимо, древняя римская поговорка: «Пока стоит Колизей, стоит и Вечный город».
        Легенда, быль? Кто знает…
        …Первые числа июня 1944 года. В Риме от страшной жары плавится асфальт. По улице Номентана днем и ночью движутся обозы. Немцы уходят из Вечного города. Возле «азиатской» виллы образовалась пробка. Ржут лошади, свирепо ругаются обозники. Вдруг скрип тормозов. На полном ходу в пробку влетает черный лимузин с каким-то эсэсовским начальством…
        - Шнеллер, доннерветтер! Шнеллер, швайне!.. — кричит офицер в черном мундире, выскочивший на тротуар.
        Он стоит рядом с воротами, ведущими на виллу. Они наглухо закрыты. Особняк кажется вымершим. Но это только кажется. Если бы офицер поднял голову и посмотрел на балкон виллы, заплетенный зеленью, он увидел бы вооруженных людей.
        Мажордом Владимир Серебряков, краснодеревщик Бокка, Стефан, надевший на всякий случай эсэсовский мундир, Бальдо и Анна Каролини, покинувшие свою тратторию в связи с большими событиями, и другие подпольщики внимательно следят за происходящим.
        Опанасенко, стоящий рядом с Серебряковым, тихо шепчет:
        - Эх, если бы сейчас разрешили…
        - Что разрешили?
        - Да подбросить им «помидор». Вот паника поднялась бы!
        «Помидоры» — итальянские гранаты с длинными ручками, прозванные так за красный цвет, в который покрашены, лежат в ящике, стоящем в углу балкона. Да, конечно, было бы неплохо устроить сейчас побоище убегающим немцам, но нельзя…
        …Командование итальянского Сопротивления подготовило план вооруженного восстания в Риме. Немалая роль в нем отводилась и «русскому подполью». Полковник Молинари приказал Серебрякову привести свою группу в боевую готовность. Однако за неделю до прихода союзников в Рим случилось неожиданное. В одну из ночей на виллу пришел сам Молинари.
        - Владимиро, в римские дела вмешался Ватикан. Между командованием союзников и Кессельрингом заключено соглашение. Немцы обязуются оставить Рим без боя, но с условием, что при отходе немецких частей из города не будет произведено ни одного выстрела в немецких солдат. В противном случае немцы будут рассматривать каждый дом, каждый дворец как укрепленный пункт и превратят город в руины, подобные Колизею или Форуму… Владимиро, помни, за каждый шальной выстрел будем отвечать мы, коммунисты, потому что мы стоим во главе Сопротивления. Я знаю горячие головы твоих парней, и поэтому я особенно прошу тебя принять все меры к тому, чтобы за руины города не отвечали мы. Ясно? Я уверен, что ты выполнишь этот наш наказ.
        Серебряков взял за руку Опанасенко:
        - Михаил, нельзя угощать «помидорами». Лучше пойди-ка в подвал и поищи какую-нибудь красную портьеру или скатерть. Флаг к утру сделать надо. Иди, милый, иди…
        В ночь на 4 июня 1944 года римские улицы были необычно пустынны. Стояла удивительная тишина. Прекратились канонада, бушевавшая на подступах к Риму, окрики патрульных, шарканье отступающих сапог. Все обитатели виллы собрались на верхней веранде дома. Здесь тоже царило молчание. Только вспыхивали красные огоньки сигарет. Вдруг издалека донесся неясный шум моторов, потом все сильнее и сильнее… В Рим входили танки. И прежде чем союзники успели поднять свои флаги над Римом, над «азиатской» виллой взвилось красное знамя…
        Утром следующего дня по Вечному городу разнеслась весть: «Русские в Риме». Русские? Да. Идите на Номентану к вилле и увидите. Действительно, над виллой бывшего азиатского консула развевалось огромное красное полотнище. На балконе выстроились все подпольщики, а внизу шумела ликующая толпа римлян. Потом были объятия, поцелуи, песни. Пели партизанскую «Бандьеру росса» и «Катюшу» — сразу на итальянском и русском языках.
        На третий день после освобождения Рима римляне снова услышали советские песни на улицах столицы. С песнями через весь город строем с красными повязками на рукавах и с развернутым красным знаменем советские партизаны направлялись в резиденцию папы римского — Ватикан. Папа Пий XII, устраивая прием в честь союзных войск, пригласил на аудиенцию и русских партизан как представителей Советской Армии. Что ж, святой престол приспосабливался…
        Если немцам удалось без выстрелов уйти из Рима, то на дорогах у Монтеротондо их покой был основательно нарушен. К отряду Андрея Тряскина подошла часть партизан во главе с Михаилом Опанасенко. Объединившись с итальянскими бойцами, они атаковали и здорово потрепали отступавшего врага. Более сотни убитых и 250 пленных не досчитались гитлеровцы. Раньше чем подошли союзники, Монтеротондо был освобожден от немцев. Над городской управой, в которой до этого находились оккупанты и из которой бежала первая группа Опанасенко, взвились красный и трехцветный итальянский флаги. Потом Опанасенко, Андрей Тряскин и их боевые товарищи вернулись в Рим и вместе с подпольщиками русскими и итальянскими радостно отпраздновали победу.
        Когда в Рим приехали первые представители Советской власти и посольства, в саду «азиатской» виллы выстроились 182 человека, освобожденные подпольщиками из плена, и все они, сев в машины, начали отсюда свой путь на родину…

* * *
        Нет мест печальнее на земле, чем кладбища. Наверное, потому, что здесь пересыхают ручейки человеческих жизней и находится та последняя остановка, после которой не бывает уже ничего. Ничего, кроме истории. Пройдите по любому городу мертвых, и эпитафии поведают о том, чего хотели и что сделали ушедшие из мира сего…
        По безлюдной аллее небольшого римского кладбища Тестаччио, где похоронено много разных знаменитостей, медленно шли двое. Припекало солнце, накаленные им пинии источали терпкий аромат.
        Марио Мольтони нес букет белых астр, Стефан Непомнящий — красные розы.
        Марио первым нарушил молчание:
        - Так, значит, сам святейший вас благословил?
        - Да, понимаешь, благословил. Когда стало известно, что папа Пий XII изъявил желание познакомиться с советскими партизанами, я пришел на виллу и спросил у наших: «Ребята, хотите на папу посмотреть?» Кое-кто отказался, но большинство согласились. Как же, побывать в Риме и на папу не посмотреть? Когда все собрались, он вышел в зал. «Веруете ли вы?» — обратился папа к одному из наших. «Нет, товарищ папа!» — ответил тот. Я так и перевел: «Нет, компаньо папа…».
        Они переглянулись. Потом замолчали надолго.
        Они не могли говорить о той, к которой шли, — это было тяжело обоим.
        - Знаешь, Стефано, кто здесь похоронен? — Марио кивнул в сторону скромной белой плиты направо от аллеи.
        - Нет. А кто?
        - Здесь покоится английский поэт Шелли. Видишь, на могиле выбиты стихи. Выбрал их Байрон. Он же и памятник поставил. Они очень дружили. А немножко подальше — другой известный монумент. Когда в Риме умер сын Гёте, то друзья не знали, что ему написать на надгробии. Был он человеком, не блиставшим никакими талантами. Думали, думали и, не найдя ничего путного, высекли на камне: «Здесь покоится прах сына Гёте».
        …И опять молчание. Около самой ограды свежий холмик. Цветы, венки, завядшие и свежие. Маленькая мраморная плита. «Людмила Южина. Родилась… Трагически погибла… Мир праху твоему».
        Они подошли. Положили цветы.
        Постояли молча и двинулись обратно, к выходу.
        - Ты останешься в Риме, Марио?
        - Вероятно, да.
        - Когда будешь приходить на могилу, не забудь положить один цветок ей и от меня.
        - Конечно. А ты уезжаешь?
        - Да, Марио. Война еще не кончилась, и я не нашел Петера Коха… Все думаю: что же скажут о нас далекие потомки, которые будут читать когда-нибудь и наши эпитафии?
        - Хорошее скажут…
        - Может быть, может быть… Во всяком случае, «сыновьями Гёте» они нас не назовут…
        notes
        Примечания
        1
        Абвер — военная разведка фашистской Германии.
        2
        Мафия — террористическая организация, родившаяся на Сицилии в средние века.
        3
        Стихи итальянского поэта Александре Поэрио, участника революции 1848 -1849 гг. Опубликованы в «Современнике» за 1860 год (перевод Д. Л. Михайловского).
        4
        Вендетта — месть.
        5
        Сокращенное от «синьор Феличе».
        6
        Бочи — популярная итальянская игра, немного напоминающая крокет.