Дом в снегу Александр Дорофеев
        Снежный человек
        Александр Дорофеев
        Дом в снегу
        * * *
        Утром мама повела меня к Павлюкам.
        - Познакомишься с ребятами. Хорошие ребята, - говорила она. - Да и присмотрят за тобой - особенно-то не разгуляешься.
        На улице темно. Утра не видно. Хотя услыхать можно. Стучат двери в домах. Торопливо скрипит снег. Ровно и тяжело гудит над сугробами утренний мороз.
        - Дыши носом, рот закрой! - говорит мама, и видно, как слова выпархивают изо рта белыми короткими облачками, рассыпаются под фонарем блестками.
        Мы поднимаемся на крыльцо, будто вырезанное из белого льда. Мама отворяет дверь, и оказываемся в темной прихожей. У стены на полу белеют кастрюли. Одна пошевелилась - я схватил маму за руку. Кастрюля встрепенулась, кинулась впотьмах наискосок - замерла.
        - Курица, - тихо сказала мама. - Обыкновенная курица.
        Сбоку в прихожую выпал желтый свет. И появилась женщина, маленькая и круглая, как электрическая лампочка.
        - Ранние птички! - сказала она. - Залетайте.
        - Доброе утро, Зоя, - сказала мама, подталкивая меня вперед. - Вот - принимайте. А мне на работу лететь.
        В спину дунуло холодом. Я обернулся - за мамой, закрываясь, вздрогнула дверь.
        За вешалку цеплялось множество курточек, тулупов, шуб и просто пальто. Им было тесно. Они топорщились, лезли в стороны. Я долго не мог пристроить свою шубу - они спихивали ее с крючка. «Сколько же здесь этих Павлюков, - думал я с опаской. - И все где-то попрятались».
        Из кухни доносились потрескивание, шепот, шелест. Кто-то вскрикнул:
        - Не кинешь! Не кинешь! Не попадешь!
        Я не решался отойти от вешалки. Рядом прохаживалась белая курица, то и дело замирая на одной ноге. Клецк! - клюнула она доску, взглянула на меня искоса и мотнула головой, приглашая на кухню.
        Там было ярко и жарко. Сонно бурчала на плите кастрюля, вида боевого, с помятыми боками. На сковороде что-то трепетало. Тетя Зоя раскатывала тесто тяжелой скалкой. Девочка в красном фартуке укладывала одинаковые белые колобки рядами, как солдатиков. Девочка была румяная, с маленьким носиком и толстой косой. Хотелось дернуть ее за косу или просто толкнуть.
        - Это Люба Черномордикова! - сказала тетя Зоя. - Мы с ней клецки лепим. Такая прилежная! А этот - мой Вовка. Один десятерых стоит, - вздохнула она.
        Вовка сидел на стуле, широко разинув рот.
        - Не кинешь! Не попадешь! - крикнул он, не закрывая, впрочем, рта.
        Вдруг кто-то легонько толкнул меня в спину. Рядом объявился маленький беленький мальчик.
        - Вадик Свечкин! - заметила его и тетя Зоя. - Ты прямо как из-под земли - мы тебя и не слыхали.
        - А я нарочно, - засиял Вадик Свечкин. - Крался, как охотник.
        - Не кинешь! Не попадешь!
        - Куда попасть? - насторожился Вадик. - Я такой меткий - сразу попаду!
        - Тетя Зоя, - сказала Люба, прицелившись колобком в Вовку, - можно, кину?
        - Да что вы, дети, - клецками кидаться?! - всплеснула руками тетя Зоя и растерянно взглянула на меня. - Что про вас подумают-то?
        - Никишь, никишь, никишь! - затянул Вовка.
        - Не обращайте на него внимания, - сказала тетя Зоя, глядя на меня. - Давайте все от него отвернемся - раз-два!
        И действительно, все быстро по этой команде отвернулись от Вовки в разные стороны.
        А я замешкался. Вовка спрыгнул со стула и подошел ко мне.
        - Я ее нарочно дразню всегда, - сказал он мне на ухо, указывая пальцем на Любу. - Хочешь, клецкой кину? - И стал прицеливаться в Любу, которая отвернулась очень прилежно и ничего, конечно, не подозревала.
        - Не кинешь! - вдруг крикнул я. - Не кинешь, не кинешь!
        Это были мои первые слова в доме Павлюков. Все разом повернулись и посмотрели на меня так, будто я какой-то таракан запечный, будто только-только из-под земли.
        - Да, не простое это дело всего для одной пары рук, - новым, строгим голосом сказала тетя Зоя. - А с виду такой скромный и серьезный мальчик.
        После жаркой кухни в большой комнате было прохладно и тихо. У стены поднималась высокая кровать с горой подушек, с блестящими металлическими спинками, украшенными шариками, бубликами, завитушками. Глубоко под одеялами-покрывалами стоял, должно быть, большой город - замки, пушки, дворцы, башни. Хотелось немедленно раскопать этот город. Но так ровно и строго лежали подушки и покрывала, что и дотронуться до них было жутко.
        А над кроватью висел коврик с оленями, - они, видно, дрались. Один, взобравшись на белый валун, нацелился другому рогами прямо в глаз.
        На улице уже стало светлее. Уже стекла, покрытые стекающим льдом, стали мерцать, просвечивать. Тетя Зоя заглянула к нам, выключила свет.
        - Ох, - сказала она. - Зимний день, прямо как сорока, - кивнет хвостом, и нету. Только белый бок мелькнет.
        Я приложил руку к окну. Шершавый лед быстро становился скользким. Рука влипала в него, будто могла пройти насквозь или отодвинуть стекло в белую пустоту. Казалось, дом снаружи завален снегом по самую крышу, и не выйти нам отсюда до весны.
        - Ладно, - сказал Вовка. - Будем играть.
        Он быстро заполз под кровать. Мы с Вадиком поползли следом. У кроватной ножки я задержался - кровать была на колесах! Эх, ей бы по свету колесить, а она притулилась в комнате, под ковриком, укрытая одеялами.
        Мы ползали на четвереньках под кроватью, как разведчики. Было пустынно - никакого имущества: ни чемоданов, ни старых игрушек.
        - Давай-давай! - прикрикнул на меня Вовка. Он уже вовсю погонял Вадика Свечкина, который полз по кругу. - Живо, Свечка! Вы мои слуги!
        - Никакие мы не слуги, - остановился вдруг Вадик. - Сам ползай!
        - Мы не слуги! - согласился и я.
        - Тут мое царство! - сказал Вовка.
        - А мы вылезаем из твоего царства! - взбунтовался Вадик и хотел встать, но железное небо над ним только прогнулось и отбросило на пол.
        Тогда мы с Вадиком плечо к плечу поползли на волю.
        Ползли уже долго, а над нами была все та же кровать.
        - Кажется, заблудились, - сказал Вадик, озираясь.
        Стало душно, как перед грозой. Позади раздавалось пыхтение, сопение.
        - Не уйдете, не уйдете…
        Мы бросились вперед, не разбирая дороги. Что-то грохнуло над головой. Разлился белый свет. Я зажмурил глаза.
        - Создатели вы мои! Батюшки и матушки! - воскликнула тетя Зоя, входя в комнату.
        - Батюшки! - ахнула за ней Люба Черномордикова.
        - И матушки, - тихонько, сидя на полу, сказал Вадик.
        Олений коврик одиноко висел посреди стены. Подушки и одеяла были разметаны по полу. А кровать, раскрытая и свободная, готовая к дальним дорогам, врезалась в обеденный стол.
        Даже плоский полосатый матрац съехал набок, обнажив ажурную панцирную сетку. Сквозь нее виднелся Вовка.
        - Это кто же там такой? - спросила тетя Зоя.
        - Это там царь, - быстро сказал Вадик.
        - Ну, сейчас влетит этому царю, - сказала тетя Зоя, грозно глядя на нас с Вадиком. - В пастухи пойдет!
        Вовка не стал вылезать из-под кровати и напрашиваться в пастухи. Пыхтя, как паровой двигатель, он покатил кровать обратной дорогой к оленям.
        Тетя Зоя шла следом, собирая кроватную одежду.
        - Мы с этой кроватью полстраны объехали, - ворчала она. - А вам все игрушки!
        Кровать поскрипывала, покачивала панцирной сеткой, когда на нее вновь ложились подушки и одеяла.
        - Ей, может, сто лет, - говорила тетя Зоя, успокаивая кровать на прежнем ее месте - у стены под ковриком.
        - Такая старушка?! - изумилась Люба Черномордикова. - А Вова ее по комнате гоняет. Вот балда!
        - Балда-балда! - подхватил Вадик. - А никакой не царь!
        - Бал-да-бал-да-бал-да! - запели мы с ним вместе, заглядывая под кровать, где виднелся притихший Вовка.
        - Ладно, мальчики, не такой уж он и балда, - сказала тетя Зоя вдруг так мягко, будто выронила пуховую подушечку. - Вы бы лучше художеством занялись - порисуйте. Зиму там или лето…
        Мы сидели за столом перед одинаковыми белыми листами. У каждого в руке - карандаш.
        - Ты прямо в самой Москве жил? - спросил Вовка.
        - Прямо в Москве, - сказал я громко, чтобы услыхала и Люба Черномордикова на кухне.
        - Счастливый ты! - сказал Вадик. - Прямо в Москве…
        Я сел попрямее на стуле и нахмурил брови, чтобы выглядеть определенно счастливым.
        - Так ты и рисуй Красную площадь, - сказал Вадик.
        - Красную площадь и я нарисую, для этого не обязательно в Москве жить, - сердито сказал Вовка и тут же принялся рисовать, от усердия кое-где продирая бумагу.
        Я тоже хотел нарисовать очень красивую картину. Прямо перед глазами моими стояли белые дома с колоннами и флагами, спешили нарядные люди, колыхали листвой деревья, урчали машины, тормозя у светофоров. Но рука моя, как я ни старался, выводила самые заурядные домики - труба, крыша, стены и крыльцо - посреди белого поля. И колонны некуда пристроить.
        - А я буду рисовать пустыню, - придумал, наконец и Вадик, проводя по своему листу из конца в конец почти прямую линию. - Я потому буду ее рисовать, что там на поезде ехал.
        - Охота песок рисовать! - засмеялся Вовка.
        - Там не песок, а плоская земля с кустиками, - возразил Вадик.
        - А верблюды? - спросил я.
        - Верблюдов не видал, - признался Вадик. - Я с верхней полки в окно глядел, глядел… А потом заснул, потому что только земля да кустики.
        - Ну, и рисуй свои кустики, - сказал Вовка. - Вот уж интересно-то…
        - Там еще дядька был в кепке, - припомнил Вадик. - Я к нему на руки выпал - из поезда, из окна.
        Вадик даже со стула привстал и вытаращил глаза от таких воспоминаний.
        - Проснулся - где я? Дядька кричит. Мама кричит. Все кричат. И ветер горячий дует. Дядька меня в поезд заталкивает и все приговаривает: «Елки-палки, елки-палки». А я думаю: «Какие же в пустыне елки? Одни кустики».
        Вадик сел и начал вырисовывать кустики, а среди них громадного дядьку, похожего на верблюда.
        - Хорошо, что поезд тихо шел, - вздохнул он. - А так бы я всю жизнь и прожил в пустыне.
        Меня поразил дядька в кепке. Что он - заблудился? Или нарочно подстерегает поезда в пустыне и ловит выпавших детей?
        - Дядька - счастливая случайность. Все так говорили, - объяснил Вадик. - Он вроде дорогу чинил…
        - Ладно тебе, - перебил Вовка. - А я недавно из самолета выпал.
        Вадик отложил карандаш и с удивлением глядел то на своего дядьку среди кустиков, то на Вовку.
        - Врешь! - сказал он наконец. - Как же ты не расшибся?
        Вовка пододвинулся ко мне и обнял рукой за плечи.
        - Дядька сразу подхватил и обратно положил - он дорогу там чинил, - пропел, подталкивая меня в бок. - Правда ведь?
        Я заерзал на стуле. Но уж очень здорово обнял меня Вовка - как друга-приятеля.
        - Да, - сказал я. - Мы как раз на другом самолете мимо пролетали.
        - Ага, Вадька Свечкин! - закричал Вовка. - Сам наврал!
        Вадик опустил голову. Я вдруг представил, как Вадик, маленький и беленький Свечкин, идет по пустыне - один-одинешенек.
        - А потом мы ехали на верблюде, - сказал я, - и Вадик из поезда вывалился. Сначала-то я не разобрал, что это Вадик. А теперь его узнал.
        Вовка тут же отдернул руку и отодвинулся. А Вадик как-то невесело поглядел на меня.
        - Там никаких верблюдов не было - только кустики, - сказал он неожиданно. - Врешь ты все.
        - Так?! - сердце у меня сильно застучало. - А тогда вы ниоткуда не вываливались!
        - Мы вываливались, - сказал Вовка, пододвинувшись на сей раз к Вадику Свечкину. - Особенно Вадик вываливался. И я немножко. Да, Вадик?
        - Да, - сказал Вадик. - Мы с Вовой часто вываливались.
        - Ну и вываливайтесь дальше - хоть с луны! - сказал я.
        И мы замолчали, сердито сопя над рисунками.
        На улице выглянуло солнце. Лед на окне потек тонкими ручейками. И дом, кажется, начал расти, вылезать из снега. Хотелось выбежать из дому и глядеть со стороны, как он подрастает, как сползает с него снег толстыми пластами и не задерживается у края крыши, с которого свисают длинные и коротенькие, холодные и сверкающие сосульки.
        - Какие молодцы! Художники вы мои, - зашла в комнату тетя Зоя. - Рисуйте-рисуйте! А я только в магазин, на почту… да весну потороплю. Скоро вернусь.
        Хлопнула дверь, и по комнате пробежал мокрый ветер, в котором были запахи солнца, теплой земли, ручьев и луж.
        - А вот у меня что! - раздался голос.
        Люба Черномордикова вытащила из кармана своего красного фартука красное яйцо. Положила на стол и подтолкнула.
        Медленно, переваливаясь, покатилось оно по столу прямо ко мне. Я хотел было поймать его, но яйцо приостановилось и покатилось обратно к Любе - так же медленно, покачивая на ходу боками.
        - Что, поймал? - усмехнулась Люба. - Это яйцо не простое, - сказала она. - Оно ученое яйцо!
        - Куриное, - сказал Вовка.
        - Разве у кур такие яйца? Красные? - удивилась Люба. - Сам ты, Вова, яйцо куриное!
        - Крашеное, - сказал тихо Вадик.
        - Сам ты, Свечечка, крашеный! Это - яйцо полярной совы. Белое-то она в снегу потеряет. А так - полетает, погуляет, отдохнет - и видит издалека, где гнездо, где яйцо красное.
        Я живо представил белые просторы, на которых то тут, то там виднеются красные совиные яйца.
        - Из этого сова вылупится? - хмыкнул Вовка.
        - Не медведь же, - сказала Люба и подтолкнула яйцо, на сей раз к Вадику. Чуть-чуть до него не докатившись, яйцо поехало вспять - к Любе. - Кое-чему научила уже, - сказала Люба. - Сов нужно с детских лет приучать, чтобы прямо ручная вывелась. Вот пойду в школу, а за мной сова будет летать - портфель тащить.
        - Заливаешь, - сказал Вовка, не слишком, правда, уверенно.
        - Не веришь, Вова, - не надо, - сказала Люба, поглаживая яйцо. - Вот высижу - тогда увидишь!
        - А как ты высиживаешь? - спросил Вадик.
        - Ну, как высиживаю, - улыбнулась застенчиво Люба. - Как куры. Сажусь на яйцо и грею, грею. Дело-то, в общем, простое.
        Приятно было смотреть на Любу Черномордикову, - какая она красивая и умная девочка. Все умеет.
        - А дай я немного посижу, - попросил Вадик. - Я такой горячий. Я быстро высижу!
        - Да что ты! - замахала руками Люба. - Должна быть одна наседка. Кто высидит, тот и мать. Я старалась-старалась, сидела-сидела, а сова за тобой летать будет? Хитер больно!
        - Люба, Люба, - засуетился Вадик. - А у тебя другого яйца нету? Которое пока не ученое?
        Люба оглядела Вадика с ног до головы, как бы прикидывая, на что тот способен, - сможет ли высидеть приличного птенца.
        - Пойду погляжу, так и быть, - сказала она и ушла на кухню.
        - Вы тоже просите яички, - зашептал Вадик, горячо и убедительно.
        - Люба, я тоже хочу! Мне тоже яйцо! - закричал, не удержавшись, Вовка.
        И мне, конечно, хотелось яйцо на воспитание - хоть воробьиное. Но неловко было просить у Любы. Уж лучше дома подберу - небольшое на первый раз.
        Люба вернулась, держа в руках два крупных белых яйца.
        Вадик подхватил яйцо обеими руками. Поднес ко рту и шумно задышал, согревая.
        - А чьи это? - недоверчиво спросил Вовка.
        - Пока с куриными попробуйте, - сказала Люба. - С ними-то попроще - домашняя птица.
        - А я не хочу курицу, - заупрямился Вовка.
        - Ну что ты, Вова?! Обучай на петуха! Будет тебя охранять, как верная собака.
        Вовка вертел яйцо в руках, осматривая со всех сторон, как очень придирчивый покупатель.
        - Только не избалуйте! На шею сядут - натерпитесь, - вздохнула Люба. - Ох, нелегкое это дело всего для одной пары рук…
        Вовка теперь положил яйцо на стол и, придерживая пальцем, то принюхивался к нему, то прикладывал ухо.
        - Что там? - спросил я.
        - Тихо… Молчок.
        Я тоже приложил ухо. Яйцо было гладкое и прохладное. И, кажется, тихонько шуршало, шумело, как морская раковина.
        - Хватит! - оттеснил меня Вовка. - Ты мое яйцо не подслушивай.
        Вадик прохаживался вокруг стола, что-то своему яйцу нашептывая.
        - Люба, - сказал он. - Ты мне покажи, пожалуйста, как садиться на него ловчее.
        - Глядите! - Люба выдвинула стул, подула на сиденье и бережно положила яйцо прямо посередине. - Это будет гнездо. Вот так! Теперь потихоньку садитесь. - Она опустилась на яйцо. Спину держала прямо, руки - на коленях. - Сидеть смирно. Не вертеться!
        Вадик, не теряя времени, тоже выдвинул стул. Яйцо у него долго не укладывалось, как он хотел, - посередине. Скатывалось к краю.
        - Неслух какой! Разбойник! - ворчал Вадик. Наконец уложил яйцо и начал медленно усаживаться, глядя перед собой испуганными глазами.
        - Нет-нет-нет! - остановила Люба. - Вы уж с Вовой садитесь разом. Чтобы потом никому обидно не было. А то у тебя, Вадик, курица вылупится, разговаривать начнет, а Вова будет еще на гнезде. Приготовились! Внимание!
        Вадик и Вовка застыли над своими гнездами.
        - Раз, два - начали!
        Они садились очень медленно. Так подъемный кран опускает строительную плиту - медленно, но верно.
        - Только не волнуйтесь. Все идет хорошо, - приговаривала Люба. - Вадик, ты отстаешь - смелее!
        Они опустились одновременно - раздался нежный, чуть слышный хруст.
        Почему-то также медленно, осторожно начали они вставать. Так подъемный кран поднимает строительную плиту, попавшую все-таки не на то место.
        Вова оглядывался и трогал штаны, а Вадик неотрывно смотрел на Любу. В глазах его была печаль.
        - Все получилось, по-моему, - сказала Люба и быстро вышла из комнаты, притворив за собой дверь.
        Краем глаза я заметил, как ее красное совиное ученое яйцо медленно, ворочая боками, катится по столу. Бросился на помощь. Но яйцо сорвалось. Ударилось об пол! С деревянным стуком! Подпрыгнуло-подскочило. И резво покатилось под кровать, будто и в самом деле кое-что уже соображало.
        А Люба на кухне громко гремела посудой. Но все равно был слышен ее звонкий, как колокольчик, красивый и какой-то румяный смех.
        Такая уж это была веселая девочка.
        В комнату влезли мягкие теплые сумерки.
        Мы все сидели за столом и пили чай. Уютно белели на кровати подушки, а на скатерти - чашки.
        У оленей на коврике тоже наступил вечер. А они все дрались. Впотьмах сверкал безумный олений глаз.
        - Чего они все дерутся и дерутся? - спросил я. - Еще глаза повыколют!
        - Кто?! - испугалась тетя Зоя.
        Вадик, Вовка и Люба принялись озираться по сторонам, не веря, что кто-то еще может драться в этот тихий чайный час.
        - Да вот - олени! - кивнул я на коврик.
        - Ох ты, батюшки, - вздохнула тетя Зоя. - Чего выдумал!
        - Смотрите - рогами нацелились! - сказал я.
        - Никогда они и не дрались, - махнула рукой тетя Зоя.
        - Они соляной камень лижут, - сказала Люба Черномордикова. - Им соль очень полезна.
        - Один лижет, а другой товарищей зовет, чтобы тоже полизали, - сказал Вадик Свечкин.
        А Вовка тут же взобрался на кровать, поколебав гору подушек, и, водя пальцем по коврику, показывал, где камень соляной, как один его лижет, как другой голову поднял - остальных подзывает.
        - Остальные вон там - между деревьями, - объяснил Вовка. - Они пока незаметные.
        - И меня никто не замечает!
        Я обернулся и увидел в дверях маму.
        - Ты - как охотник-следопыт! - выбежал я из-за стола.
        - Ну, полетели, птички? - сказала, вставая, тетя Зоя. - До завтра.
        - Да уж, наверное, до осени, - сказала мама. - Мы ведь скоро уезжаем.
        Вешалка в прихожей была пустая, как осеннее дерево. Вдоль стены прохаживалась курица, замирая время от времени на одной ноге, будто вспоминала о чем-то важном, да никак вспомнить не могла.
        Вообще в прихожей было тесно, потому что все вышли туда - Вадик, Люба и Вовка - и смотрели, как мама медленно открывает дверь.
        Мне вдруг стало жалко оставлять белую курицу, и я погладил ее на прощание по крылатой спине.