Библиотека / Детская Литература / Демиденко Михаил : " Следы Ведут Дальше Или Полпузырька Философского Камня " - читать онлайн

Сохранить .

        Следы ведут дальше, или полпузырька философского камня Михаил Иванович Демиденко
        Повесть о веселом детстве в маленьком поселке Усмани.
        Михаил Иванович Демиденко
        Следы ведут дальше, или полпузырька философского камня
        
        Про Усмань
        Кто живёт в Москве, кто в Киеве, а я живу в Усмани. Это небольшой посёлок. У нас нет ни кремля, ни пещер, ни развалин исторических. Правда, у нас много садов. Сплошные сады. Яблоки и вишни растут вдоль реки Усманки, точно купаться пришли, точно нырять собрались. Только Усманка не годится для нырянья — в ней воды по уши, если встать на голову.
        Зато рыбы — пропасть. Ходим на рыбалку не с удочками, а с плетёнкой. Поставишь плетёнку потихонечку впереди, ногами взбаламутишь воду — рыбёшка из травы бросается на глубину и попадается в плетёнку. Караси, угорьки, плотвичка, иногда щурята в ладонь, честное слово!
        Если, конечно, подумать, то и у нас тоже кое-что найдётся интересное… Например, бобровый заповедник. Он за деревней Песковаткой. Это знаменитый заповедник. Его во всём мире знают. В нём редкие звери водятся, бобрами называются. Нам на уроке естествознания показывали фотографии. Бобры ничего, симпатичные, на крыс похожие, но больше. С собаку. Они называются грызунами, потому что грызут деревья в лесу, из огрызков стволов строят плотины, обмазывают плотину грязью и живут в таком доме круглый год, даже зимой.
        [Текст утрачен]
        Про мои невезения
        [Текст утрачен]
        Когда мы идём по спортивному залу, я иду первым и нарочно начинаю шагать широким шагом. Все тоже начинают шагать широким шагом. В хвосте строя бегут, сбиваются, друг на друга натыкаются… Учитель физкультуры сердится, кричит на коротконожек.
        Так им и надо! Это им за версту.
        И ещё, в чём мне не повезло… Я очень люблю петь. Как запою… все как закричат:
        - Перестань!
        Ничего они в пении не понимают! Главное, чтоб с душой петь, правда? Я в детский хор хотел поступить. Пришёл поступать, руководитель хора сел за пианино, приказал петь «до, ре, ми, фа, соль, ля, си…» Я ему хотел спеть про лебедя. Я знаю одну песню, её никто больше не знает. Хорошая песня! В ней про лебедя поётся, как он отбился от стаи — у него крыло болело, — как он сел на воду неизвестного озера; тут зима наступила, снег пошёл, озеро начало замерзать, и прибежала лиса… Понимаете, как тяжело было лебедю видеть такое! Он ведь не дурак. Он понял, что ему будет крышка, что лисица не зря прибежала. Я хотел спеть эту грустную песню. А он:
        - Прошу, молодой человек, до, ре, ми, фа, соль, ля, си…
        Ну, я и спел и до, и ми, и соль…
        Он послушал, закрыл пианино, почему-то закашлял, и сказал:
        - Тебе, мальчик, медведь на ухо наступил…
        А ещё учитель пения! Откуда он знает, кто кому на ухо наступил? Если бы на меня медведь наступил, я инвалидом был, у меня бы из головы блин получился, я бы тогда не то что петь, говорить бы не смог… В общем, ничего руководитель не понимает.
        И ещё мне не везёт с русским языком. Он хромает с первого класса. Я обещал исправиться. Садился на контрольные с отличниками… Всё равно «тройка». Я-то не расстраиваюсь, привык, мне родителей жалко. Когда я получаю тройку, они учат на контрольных быть внимательным, спрашивают: неужели я забыл правило? Конечно, я знаю, что нужно писать «здесь», а не «сдесь», но почему-то во время диктанта я всегда забываю, как надо писать. Это потому, что я сто раз учил правило, а «здесь» — исключение из правил. Их так много, исключений, что никогда не догадаешься, когда нужно писать по правилу, когда наоборот, без правила.
        Но самое большое невезение в моей жизни… Ладно, расскажу всё по правде. Понимаете, у меня очень доверчивый характер: я как начну что-нибудь врать, так сразу верю в то, что говорю. Я тут ни при чём, это получается само собой. Учительница, Мария Васильевна, сказала, что у меня богатая фантазия. Но не в этом дело, просто у меня доверчивый характер. Я так думаю.
        Про друзей
        С первого класса я сидел за партой с девчонкой. Зовут её Зоя Иванова. Мы просто сидели за одной партой и всё такое прочее. Иногда уроки вместе готовили. Это было давно, в третьем классе. В четвёртом нас рассадили.
        Было это так.
        К нам, в четвёртый «Б», пришёл новичок, Ромка Медведев. Он маленький, ну, не то чтоб лилипут, а невысокого роста. Если сравнить наш рост по величине букв, то ПЕТРЕНКО — это я, Медведев — это он. Он пришёл в конце третьей четверти, у него была настоящая полевая сумка. Он сказал, что приехал из Хабаровска.
        - Где Хабаровск находится? — спросили ребята.
        - На Дальнем Востоке, — ответил он.
        - Хабаровск больше Усмани?
        - В сто раз, — ответил он. — Мы жили в военном городке, один городок — как Усмань. Мой папа служил старшиной-сверхсрочником.
        Ребята обиделись на Медведева: жил бы тогда в своём Хабаровске, чего в маленькую Усмань приехал? Но Ромка Медведев не задавался, просто мы тогда ничего не знали про Дальний Восток, думали, что там сплошная тайга, бродят тигры и охотники и ещё растёт корень женьшеня; выпьешь сок из этого корня — и сто лет проживёшь.
        Ромка сказал, что тигров никогда в глаза не видел…
        Иванова ехидно засмеялась и начала на уроке шептать, чтоб я после уроков надавал новичку портфелем по башке.
        Я спросил, почему обязательно должен я надавать?
        - Ты хвастун и боишься, — зашептала она и оттолкнула мой локоть, чтоб мой локоть не лежал на её территории парты.
        Я толкнул её… Мой локоть был на моей территории, и нечего ей было задираться.
        Она толкнула меня под партой ногой. Я тоже… толкнул.
        Мария Васильевна выгнала меня из класса. Бесполезно было говорить, что Иванова первой начала толкаться. Мария Васильевна почему-то всегда думала, что ссору начинают мальчишки. Посидела бы с Ивановой вместе, узнала бы, кто первый, кто второй.
        Нас рассадили с Ивановой, посадили меня с Илюшкой — второгодником. Он ничего человек, только всегда списывает у меня диктанты. Интересно, что он может списывать?
        Я тоже попытался списать у него и получил двойку.
        Ромка Медведев
        Нас распустили на каникулы. Началось лето. Я люблю лето, зиму тоже люблю. Но я не буду рассказывать про времена года. Что летом жарко, зимой снег идёт, осенью жёлтые листья, а весной тает снег… Лучше я расскажу, как пошёл во время летних каникул в кино.
        Я стоял и соображал, как бы без билета прорваться. Иногда удавалось, когда на контроле стояла тётя Паша. Она близорукая. Когда начинают пускать в зрительный зал, ребята поднапрут, можно бумажку подсунуть. Пока она сообразит, в чём дело, ты уже прошёл.
        В этот день на контроле стоял дядя Вася Длинный Нос. Он придерживал ногой дверь и пропускал по одному.
        Тут и подошёл ко мне Ромка. У него было три копейки…
        - У нас в военном городке был случай, — сказал он, — показывали в солдатском клубе «ЧП». Артист Трошин играл. Ребята крючок откинули на запасном выходе. Полгородка без билетов прошло.
        Я подумал… И пошёл просить ребят, чтоб, когда начнётся кино, они тоже откинули крючок на выходе. Но никто не слушал, один Илюшка пообещал. В этом году он, наконец, перешёл в пятый класс. Благодаря мне, конечно.
        Мы с Ромкой напоили его газированной водой. Он три стакана без сиропа выпил.
        - Не подведу, — сказал Илюшка. — Возьмите ещё с сиропом стаканчик.
        - Больше денег нет, — ответил Ромка.
        - Жаль, — сказал Илюшка и ушёл.
        Мы легли на траву и притворились, что не хочется смотреть кинокартину про разведчиков, что интереснее лежать на траве и смотреть в небо.
        Мы слышали, как в зрительном зале ребята захватывали места…
        Потом шум утих, под крышей заиграла музыка — начался киножурнал «Хочу всё знать».
        Дядя Вася Длинный Нос посмотрел на нас… Ромка притворился, что спит, а я за гусеницей наблюдал. Я люблю наблюдать. Гусеница изгибалась, ползла по травинкам. Такая зелёная и маленькая.
        Длинный Нос что-то проворчал и закрыл дверь.
        Мы побежали к запасному выходу. Дёрнули ручку… Дверь была закрыта.
        - Попадётся Илюха, ух, ему дам! — разозлился я. — Ещё газированную воду всю выпил… Наобещал… Ещё сдирал у меня диктанты.
        - Давай дёрнем дверь посильнее, может, крючок соскочит? — предложил Ромка.
        Мы дёрнули дверь посильнее…
        Бесполезно!
        Стали раскачивать туда-сюда.
        Ничего не помогало!
        Стали совать в щель палочки, щепочки.
        Вдруг внутри что-то загремело. Вначале я и не поверил, что путь свободный. Ромка осторожно приоткрыл дверь… В зале было темно.
        - Пошли!
        Мы друг за другом пролезли в зрительный зал. С улицы в темноте ничего не было видно, только было видно, как на экране мчались танки. И в этот момент нас кто-то схватил за шиворот. Я догадался кто — дядя Вася Длинный Нос.
        Яйцо оказалось всмятку
        На другой день я стоял на перилах Хомутовского моста и ждал…
        Внизу проплывала лодка. В ней сидела Лида, моя соседка. Она уже взрослая — десятилетку кончила. На ней был сарафан. Она держала в руке лилию. Это ей Димка, электрик с мебельной фабрики, сорвал. Он воображал из себя музыканта — купил баян, а играть-то не умел. Димка сидел в лодке и чего-то хвастал.
        Я приготовился прыгнуть, чтоб обрызгать их с ног до головы, гляжу, по деревянному быку вверх лезет Ромка.
        - Твоих родителей в поселковый Совет вызывали? — крикнул он. — Тебе от родителей попало?
        Он влез почти до самого настила моста. Я стоял на перилах… Сверху Ромка был совсем маленький.
        - Не, — ответил я.
        Мне и в самом деле не влетело, потому что я убежал на реку.
        Момент для прыжка был упущен. Мы прыгнули в воду просто так. Тут тень от фабричной трубы дотянулась к до дороги, мы поплыли к берегу, потому что пора было идти по домам обедать.
        Я-то не торопился: мне рано было возвращаться, мать ещё не успокоилась: нам штраф прислали на три рубля.
        Я думал, думал, как бы раздобыть что-нибудь поесть, чтоб протерпеть до вечера, и надумал. Я спросил:
        - Кем твой отец и мать работают?
        - Папа поступил начальником пожарной охраны на мебельную фабрику. Мама… Она — провизор, — похвастался Ромка.
        - Кто? — Я знал много профессий: лётчик, кузнец, электромонтёр, но про такую профессию не слышал.
        - Провизор… В аптеке по рецептам делает лекарства.
        - Аптекарша, — догадался я.
        - Нет, провизор.
        Я не стал спорить: если он хотел, чтоб его мать работала каким-то провизором, пусть работает. Я перешёл к делу:
        - Сейчас домой придёшь… Обедать будешь?
        - Бабушка ждёт… Борщом накормит и голубцами.
        - Хорошо, когда есть бабушка. — Я вздохнул, подумал и сказал: — У меня бабушки нет. Она умерла.
        Мне даже грустно стало от того, что я сказал. Бабушка-то была жива и здорова, жила в Ростовской области. Но всё равно мне почему-то стало жалко бабушку, вы же знаете мой характер: я всегда верю в то, что говорю.
        - Вынеси что-нибудь поесть, — сказал я под конец. — Не хочется идти домой. — Бабушки у меня нет. И нога болит.
        Мы подошли к Ромкиному забору. Медведев пролез в дырку, я сел на бревно у забора.
        Было слышно, как бабушка заставила Ромку вымыть руки, потом разжигала керогаз, гремела кастрюлями…
        От нечего делать я думал. Я иногда думаю, когда делать нечего. Вспомнил книжку про знаменитых путешественников. Они оказались в пустыне. Они умирали от голода и жажды. Долго, так интересно умирали.
        Тут в заборной дырке показалась Ромкина голова.
        - Держи! — он сунул мне тёплый блин и два яйца.
        Думать сразу расхотелось. Я ел блин и яйца. Между прочим, яйца оказались всмятку. Это я узнал, когда на штаны вывалился желток.
        - Всё равно! — решил я. — За кино попадёт и за штаны. Теперь до вечера можно терпеть. Вечером с работы отец придёт. Отец любит, чтоб его встречали с работы. Может, ничего и не будет за кино. И за брюки тоже ничего не будет. Отец заступится.
        Бабка Агафья
        Потом мы лежали на раскалённом песке. Вообще песок, после того как посинеешь в воде, ценная вещь. Я подсыпал под бок целую горку.
        Ромка говорил что-то про сады:
        - Чтоб быть с сильной волей, надо быть честным. Кто не честный, у того не может быть сильной воли. По чужим садам лазить нельзя, потому что нечестно. А кто может объяснить, почему яблоки в чужом саду вкуснее, чем в своём?
        Я ничего не ответил. Я стучал зубами от холода.
        - Парадокс получается, — продолжал Медведев.
        Откуда он такие слова берёт: провизор, парадокс?
        - Что это такое? Сорт яблок? — спросил я.
        - Нет. Парадокс… Абсурд знаешь? Это вроде абсурда.
        - Так бы сразу и сказал, — ответил я.
        Я так ничего и не понял, но больше говорить не хотелось… Сверху палило солнце, внизу поджаривал песок. Глаза закрылись. Чудно как! Я слышал, как плескалась Усманка, как говорил Ромка, я не спал и в то же время как бы спал. Я чувствовал, как отогревается спина, как букашка поползла по моей руке, но пошевелить не мог даже пальцем.
        - Нельзя, а хочется, — слышался голос. — Так всю жизнь. Тебе хочется, но нельзя. К бабке Агафье залезть можно!
        Я очнулся.
        «То нельзя, то можно», — соображал я. Ещё час тому назад я звал его залезть к Лидке, нарвать яблочек, а он отказался, теперь меня зовёт.
        - Бабка Агафья — вредный тип! — твёрдо заявил Ромка.
        - Откуда знаешь?
        - Мама говорила. Она в аптеке работает, она всё знает.
        - Тогда что же… Раз твоя мама говорила, раз тип… Когда полезем?
        Что бабка вредная, я и без Ромкиной матери знал.
        Агафья считалась пенсионеркой. Но была спекулянткой. У неё был дом. Большой. Летом она сдавала его дачникам, и веранду тоже сдавала, сама жила с двумя собаками в сарае, стерегла сад. Сад у неё был! Такого больше ни у кого не было! Яблоки — во, с кулак! Мы как-то на сборе отряда решили взять над бабкой шефство. Пошли и сказали, что теперь мы — тимуровцы, и будем её перевоспитывать: будем колоть дрова, ходить в магазин за кефиром… Чтоб она не позорилась — не ездила в город спекулировать картошкой и яблоками.
        Бабка выслушала, потом как схватит хворостину, собаки как залаяли. Больше мы и не ходили к ней.
        - А если ребята узнают? — спросил я на всякий случай. — На совете отряда разберут. Мы клятву давали по чужим садам не лазить. Пионерам нельзя по чужим садам лазить…
        - За вредных не разбирают, — успокоил Ромка.
        - Но к Агафье залезть не просто: у неё собаки, — вспомнил я.
        - Мы просто и не будем, — Ромка что-то соображал. — Мы по плану. По стратегическому.
        - Ха! Кто нам его даст? План…
        - Сами разработаем. Стратегический план разрабатывается перед началом военных действий. Так написано в папином учебнике.
        - Ладно, разрабатывай, — согласился я.
        Медведев разровнял ладонями песок, взял палочку и нарисовал закорючки.
        - Ну и что? — посмотрел я.
        - Это план сада. Вот ворота, улица, сарай. — Он подумал немного и нарисовал стрелку. Подумал ещё немного и нарисовал двух уродцев с большими головами.
        - Это что за головастики?
        - Ты и я…
        - Сотри!
        - Почему?
        - Ненавижу, когда карикатуры рисуют!
        Ромка не стал стирать, он сказал, что графическое изображение необходимо.
        - Тогда всех рисуй, — потребовал я.
        Ромка нарисовал. Бабка Агафья получилась ещё страшнее нас. С кривым носом, кривыми глазами, глаза у неё были разной величины и смотрели в разные стороны, на руках было по шесть пальцев.
        План получился хороший — с собаками, деревьями и прочими графическими изображениями.
        Доисторический пистолет
        Штаб мы сделали между сараем и медвединским забором. Потолком был лист фанеры, на пол мы постелили козлиную шкуру. Шкуру кто-то выбросил, но мы её подобрали. Она нам пригодилась. Правда, от неё пахло немного. Но если на ней долго сидеть, то ничего… Ни капельки не почувствуешь. Хорошо было прятаться в собственном штабе: ты всех видишь, кто идёт по берегу реки, а тебя никто не видит.
        Я достал из-за пазухи большое увеличительное стекло. Это было всё, что у меня имелось.
        У Ромки в полевой сумке лежала куча ценных вещей. Он вынул ножичек, катушки… Потом вынул настоящую японскую морскую карту.
        - Ого! Откуда достал? — не поверил я, что карта морская и японская. На ней было написано множество крючочков, так японцы пишут названия заливов и всего прочего.
        - Папин друг привёз с Сахалина, — сказал Ромка. — В ней кетовая икра была завёрнута. Икру съели, карту я себе выпросил.
        Интересная карта! Как только по ней разбирались японцы? Тут Ромка вынул из полевой сумки настоящий доисторический пистолет. С длинным стволом, с длинной деревянной ручкой. Из такого пистолета наверняка даже стреляли. Я и про карту забыл.
        - Где достал? — спросил я. Меня завидки взяли. Кого хочешь взяли бы завидки.
        Ромка ответил:
        - Подарили в Хабаровске на день рождения. Взамен давали маску от противогаза с трубкой. Можно на дно реки опуститься, трубку наверх, как хобот, высунуть и дышать и всё видеть, как водолаз. Смотри, ствол. Курка жалко нет. Это дырка в стволе. Отсюда пуля вылетала.
        Я посмотрел на пистолет и представил, как из него стреляли… А вдруг этот пистолет принадлежал самому Степану Разину? Разве не может быть? Мне про Степана Разина папа рассказывал. Это был атаман; верные царские слуги хотели его изловить. Я представил, как атаман скачет на лошади, за ним верные царские слуги гонятся, Степан Разин обернулся — бух-тарарах!.. Попал самому верному слуге прямо в лоб. Другие слуги перепугались и попрятались… Жалко, что Ромка привёз пистолет с Амура, а Степан Разин жил на Волге. Это далеко друг от друга — Волга и Амур. Посмотрите на карте. Только не на японской: на японской всё равно ничего не поймёте.
        - Давай стрельнём, — предложил я. Мне захотелось пальнуть из исторического оружия, очень захотелось.
        - Пистолет не работает, — ответил Ромка, — поломанный и курка нет, пуль нет и пороха.
        - Подумаешь! — сказал я. — Усовершенствуем. Так усовершенствуем, что пальчики оближешь.
        Я быстренько принёс отцовский напильничек, пропилил сбоку ствола маленькую дырочку. Получился поджиг. Настоящий. Потом я принёс из дому спички, начистил серы в ствол, затолкал в ствол бумаги, сверху бумаги положил шарик — подшипник. Шарик я тоже из дому принёс. Мы с сестрёнкой Женькой играли им в настольный бильярд: толкнёшь палочкой шарик, он покатится вверх, потом вниз и застрянет. Смотришь цифру. Кто больше наберёт очков, тот и выиграл.
        Я протянул Ромке пистолет.
        - Теперь стреляй. Не бойся, ничего не будет. Не разорвётся.
        - Завтра стрельну, — ответил Ромка. — Стреляй ты!
        Испытывали мы оружие в сарае. Тут никого посторонних не было, стены были толстыми. На улице оружие испытывать опасно: вдруг шарик полетит, километров сто пролетит и попадёт в кого-нибудь. Что, разве так не может быть? Может… Называется это шальной пулей. Я в кино видел, как шальной пулей однажды сбили целый самолёт.
        - Ты сильнее меня… На турнике подтягиваешься, — продолжал говорить Ромка.
        - Ты тоже научишься подтягиваться, я тебя научу, — пообещал я. — Боишься, так сразу и скажи. У тебя отец был военный? Стреляй смело! Ты тоже вроде бы военный.
        Ромка зажмурил глаза, я чиркнул коробкой по спичке, привязанной к дырочке в стволе. Спичка загорелась, в стволе что-то зашипело, повалил дым. Дым шёл, как из трубы самовара, когда его растапливают сырыми щепками.
        - Откуда столько дыма? — удивился Медведев.
        - Давно не стреляли, — объяснил я.
        В это время на улице закричали:
        - Пожар! Пожар! Глядите, дым идёт…
        Странные люди, никогда, что ли, не видели дыма? Панику подняли. Завыла сирена, забибикала машина, заревел мотор, и к сараю подкатила пожарная машина. Быстро приехала, как на настоящий пожар.
        Мы кинулись в угол сарая, там лежало прошлогоднее сено. Только зарылись в сено, как в сарай вбежали пожарники. Мы слышали, как они громыхали сапогами и ещё чем-то… Ромка лежал рядом с пистолетом. Из ствола продолжал валить дым.
        - Козлом воняет! — сказал кто-то из пожарников и сплюнул.
        - Вон, вон где горит! В углу! Разворачивай рукав!
        За сараем гудел мотор, и на нас обрушилась вода.
        Много воды. Как водопад. Кругом была вода. Через минуту мы были мокрыми. Ещё бы немножко, и мы бы захлебнулись, честное слово! Спасибо, Медведев догадался заткнуть пальцем ствол. Дым перестал идти. Пожарники ещё немножко полили сено из брандспойта, сели на машину и уехали.
        Сено набилось под рубашку, спина и живот чесались. Мы вылезли мокрые, грязные… И злые.
        - Обрадовались, — сказал я. — Теперь мои брюки вообще неизвестно во что превратились. Даже цвет непонятный.
        Ромка ничего не сказал, — на конце его пальца висел доисторический пистолет.
        - Туда хоть всю руку, — уныло объяснил он, — обратно не лезет. Застрял. Что же теперь делать?
        Я молча дёрнул пистолет и освободил Ромкин палец.
        Полпузырька философского камня
        Всё бы ничего, только у Ромки палец припух и болел. Ромка смотрел на него и морщился. Я, когда дёргал за пистолет, немножко поцарапал ему палец. Я сказал, что нечего морщиться, что надо помазать палец йодом, царапину пощиплет, и всё пройдёт. На войне хуже бывает.
        - Мать у тебя в аптеке работает, вот и беги домой, принеси лекарство, враз вылечим, — сказал я.
        Ромка сбегал домой и принёс домашнюю аптечку. Каких только в ней не было лекарств! «Сульфадимезин», «Аскофен», «Пипольфен». Непонятно, зачем придумывают такие названия? Написали бы просто: «Капли от желудка, когда малины объелся», «Чтоб цыпок на ногах не было», сразу понятно, а то «Пипольфен». Может быть, это и не лекарство, а какой-нибудь химический элемент? Я видел про химию киножурнал — там баки стояли выше домов, в баках разные элементы, из них делали капроновые чулки, не из баков, конечно, из элементов.
        - Ты что-нибудь понимаешь в алхимии? — спросил я Ромку.
        Оказывается, он и не слышал сроду такого слова. Вот я обрадовался! Не будет больше говорить разные непонятные слова: «абсурд», «парадокс»… Оказывается, я тоже знаю слово, которое он не знает.
        - Ты неправильно произносишь, — поправил Ромка. — Нужно говорить химия. Ещё есть астрономия, тригонометрия…
        - Химия, химия, — я даже засмеялся. — Я тебе про тайную науку алхимию говорю, а ты мне про то, что все знают.
        - Что же такое алхимия? — заинтересовался Ромка.
        Ну, я и начал ему объяснять:
        - Давным-давно, когда нас с тобой не было, в подвалах рыцарских замков жили учёные. Тогда ещё не изобрели электричества, воевали саблями, и учёных было мало… У них были бороды до колен. Их называли алхимиками, потому что они варили философский камень, и за это рыцари их пытали. В общем, здорово интересная наука!
        - Ну? Они варили, их… пытали? — не поверил Ромка. Он даже заикаться стал от удивления.
        - Ещё как пытали… По заправде. Огнём и специальными щипцами.
        - За что их пытали?
        - За камень.
        - Какой камень?
        - Философский… Микстура такая. Ценная вещь!
        - Микстура… Почему же камень?
        - Не догадываешься?
        - Не… Микстура жидкая, камень твёрдый.
        - Варили микстуру; когда она застывала, превращалась в камень. Соображать нужно. Вроде смолы.
        - Понятно, — Ромка смотрел на меня во все глаза. — За что же тогда пытали учёных?
        - Их пытали, чтоб они выдали секрет.
        Тут я замолчал и прислушался.
        - Какой секрет?
        Я обернулся, посмотрел: никто нас не подслушивал. Оглянулся я, конечно, нарочно, в этом не я виноват, а виновато слово «секрет» — какой же может быть секрет, если про него говорить и не оглядываться!
        - Какой секрет? — волновался Ромка. — Какой? Скажи!
        Я помолчал, потом вздохнул и сказал:
        - Нельзя! Это тайна!
        - Скажи, Коля, — просил Ромка. — Я не проболтаюсь, честное пионерское! Я умею тайну хранить.
        - Это очень важный секрет!
        - Честное пионерское, никому не скажу!
        - Если этим философским камнем помазать любую железку, она сразу превратится в золото, — сказал я.
        Ромка не поверил. А я не люблю, когда мне не верят. Поэтому я продолжал рассказывать:
        - Представляешь, что бы было, если бы принесли такой камень в наш класс? Чтобы насобирать тонну металлолома, таскаешь, таскаешь железо… А тут помазал — и целый золотой рельс или старая золотая кровать. Сдал в утильсырьё — денег больше всех насобирал. Красота! Про тебя в «Пионерской правде» напишут. Помазал батарею парового отопления, и она золотая! Водосточную трубу, крыло у автомашины, решётку в саду, замок на лодке, крючок на удочке… Вот бы все удивились! Откуда столько золота? Стали бы спрашивать: «Кто нам золотой письменный ящик повесил на калитку?»
        Ромка почесал спину — она очень чесалась от воды и прошлогоднего трухлявого сена.
        - Хочешь сварим философский камень? — предложил я. Просто так сказал, понарошке.
        - Давай! — вдруг согласился Ромка. Кто его просил соглашаться? Если бы он не поверил мне, как все ребята в школе, то ничего бы и не произошло, что произошло с нами дальше.
        - Давай, — повторил я.
        Я без радости сказал «давай», не мог же я сказать «не давай», если сам первый сказал «давай».
        - Как варить? — торопил Ромка.
        - Обыкновенно, — соображал я. — Нужно ведёрко. Ладно, в следующий раз сварим. Ты лекарства оставь, спрячем, завтра сварим. И ведёрка нет…
        - Есть! — Ромка достал из-под козлиной шкуры ведёрко, которым детишки играют в песочек.
        - Воды нет, — сказал я.
        - Сейчас принесу.
        Ромка побежал к реке и принёс ведёрко воды. Пришлось ставить за сараем два кирпича, огонь раскладывать, маленький огонь, потому что после встречи с пожарниками не хотелось, чтоб ещё кто-нибудь закричал: «Пожар!».
        Вначале я высыпал в воду марганцовки, чтоб вода продезинфицировалась. Я-то знал, что ничего с философским камнем не получится, потому что такого камня на свете не существует, но сознаться я не мог, не мог сказать правду, сам не знаю почему, такой у меня характер.
        Когда вода продезинфицировалась до того, что закипела, я бросил пять таблеток какого-то пургена, потом вылил пузырёк валерьянки, чтоб успокоить пузырьки, затем стал валить всё без разбора.
        В ведёрке забулькало красновато-зеленовато-чёрного цвета варево.
        Когда Медведев влил рыбьего жира, над костром поднялось небольшое облачко. Ветер раздул облачко.
        Мы попадали на землю от кашля — запах был необыкновенный: воняло чем-то, а чем — не поймёшь.
        Ветер отнёс дым за забор, перенёс через речку…
        На лугу пасся рыжий телёнок. Запах философского камня странно на него подействовал… Телёнок вытаращил глаза, постоял немножко, потом наклонил голову, боднул кочку, потом прыгнул, потом задрал хвост и оборвал верёвку. Наверное, ему от этого стало очень весело… Он замычал от радости и понёсся по лугу к лесу.
        Тут зашипело, из ведёрка полился философский камень, в ведёрке что-то взорвалось, и оно подлетело выше сарая. Мы бросились спасать изобретение, но… на дне ведёрка осталась капля варева, рецепт которого был утерян давно-давно, когда учёные жили ещё в подвалах рыцарских замков.
        Камня набралось полпузырька. Пока я переливал варево в пузырёк, Ромка скоблил ведёрко. Оно оказалось железным, хоть бы краешек был золотым. Ромка очень удивился.
        - Ничего! — утешил я. — Наверное, не так варили. Камень получился другой марки. Это даже хорошо!
        - Хорошо! — Ромка понюхал свои руки. — Воняют… За козлиную шкуру в баню гоняли. Попадёт!
        - С первого раза не сваришь, — поклялся я. — А то бы рыцари сами сварили. Мы изобрели ценную вещь. Ты не понимаешь, что мы изобрели!
        - Вонючку какую-то… — сказал Ромка.
        - Видел, как телёнок побежал?
        - Делать ему нечего, вот он и бегает.
        - Про стратегический план забыл? Если нападут бабкины собаки, мы на них брызнем камнем. Они тоже убегут. Такого камня ни одна собака не выдержит.
        Неудачи продолжаются
        Но мы ещё не догадывались, что изобрели на самом деле. Мы узнали о нашем изобретении после, на другой день.
        Когда я пришёл домой, наши ужинали. Отец ел окрошку. Он ест её утром, на обед, на ужин. Любит очень. Моя сестрёнка Женька тоже сидела за столом, вся перемазанная вишнями по уши, и брала ягоды прямо из тарелки руками.
        - Добрый вечер! — сказал я с порога и на всякий случай дальше не пошёл.
        - Что это? Кто это?.. Это ты? — спросил папа и перестал есть окрошку.
        - Ага! — не отпирался я.
        - Чем это от тебя?
        - Я больше не буду, — сказал я. — Это я нечаянно.
        - Он всегда! — вставила Женька. — Потом: «Нечаянно!»
        - Я работаю… У меня свои неприятности, автоматическую линию налаживаю. А ты? Каждый день сюрпризы, — сказал папа.
        - Это не сюрприз… Это философский камень, — сказал я.
        - Он опять! — заныла на всю комнату Женька. — Без меня.
        - Ещё тебя не хватало, — зажала мама нос пальцами.
        - Камень нашли, — хныкала Женька. — А меня не позвали.
        - Какой ещё камень! — разозлился отец. — Выйди! Дай поесть! Мать, открой окна! Проветрить надо. Не дом, а хлев!
        Я вышел во двор. Больше меня в дом не пустили… Ужинал я один. Под навесом. И спать тоже лёг один. На раскладушке во дворе.
        На небе светились звёзды. Я лежал… Теперь я знал, за что пытали алхимиков. И вовсе не за секрет! За запах. Мне и то трудно было дышать. Особенно с головой под одеялом… Где уж там рыцарям! Этого никто не выдержит.
        Так я думал ночью, а утром оказалось, что совсем и не так. Об этом я узнал, когда проснулся.
        Ещё во сне я почувствовал, что кто-то сопит у меня над ухом. Я открыл глаза — рядом на моей подушке лежала лохматая собачья голова. Собака сидела на земле, она была большая, но почему-то свою морду положила ко мне на подушку. Пёс смотрел на меня… Ласково смотрел, точно я был его лучшим другом.
        - Чего тебе? Пошёл! — крикнул я на пса и замахнулся.
        Пёс завилял хвостом. Тут я заметил ещё собаку. Уши у неё нависли на глаза, и она смотрела из-под ушей, как из-за занавески. Смешная такая собака, ноги короткие, кривые. Она тоже завиляла хвостом. Тоже обрадовалась, что я проснулся.
        Я посмотрел на двор… И обалдел! Штук сорок собак. Не меньше. Наверное, с половины посёлка сбежались. Большие, маленькие, белые, чёрные, всякие. Они сидели, лежали, стояли… Они увидели, что я проснулся, и обрадовались, и запрыгали, и залаяли, заскулили, начали играть, и почему-то все меня обнюхивали.
        Тут на крыльцо выбежал отец в одних трусах. Он за голову схватился, закричал на весь двор:
        - Я на работу опаздываю! Мы сегодня автоматическую линию испытываем! Откуда столько собак? Кто их звал? Вот почему нам денег никогда не хватает.
        Мама прибежала, Женька… Схватили метлы, веники, палки, стали размахивать вениками… Гнать собак. Поднялась суматоха. А собаки никуда не хотели уходить, разбегались, опять сбегались. Мы вышвыривали их за ворота, в сад, выгоняли через калитку, обливали водой, кричали на них, грозились, — они всё равно через минуту возвращались назад неизвестно откуда, лезли из-под раскладушки, из чулана, из-под крыльца, даже одна в комнату забежала и спряталась под кровать. Никто не мог догадаться, откуда столько собак взялось. Еле-еле выпроводили эту ораву на улицу.
        Перед нашим домом получилась собачья выставка. Больше всего было дворняжек. Были и овчарки, таксы, пинчеры, фоксики… Собаки расселись на тротуаре, на дороге… Машины гудели, прохожие возмущались. Пришёл милиционер.
        - Безобразие! — возмущались все.
        Мама стала объяснять, что собаки не наши, чужие, что они просто пришли в гости, поиграть, что мы их не кормили. Что они скоро разойдутся и что её сын очень любит животных…
        - Всё равно безобразие! — возмущались прохожие. — Приучили собак ходить в гости, так нечего выгонять их на улицу. Здесь транспорт… Дети…
        - Знаешь что? — сказал отец. — Иди-ка отсюда со своими четвероногими друзьями. Иди, иди куда хочешь, только подальше от дома. Давай, давай! И с ними не возвращайся.
        И я пошёл… И вся орава собак побежала за мной. Первым бежал огромный лохматый пёс, за ним вислоухий, потом всякие с хвостами, без хвостов… Самым последним бежал щенок. Он был совсем маленький, едва поспевал за нами, с трудом перебирался через канавы, повизгивал, но не отставал, точно без него было скучно. Когда я подошёл к дому Медведева, то увидел вторую половину поселковых собак. Ромка, соседи, бабушка только ещё начали выгонять их со двора.
        - Куда ведёшь! — закричали на меня. — Своих-то не знаем куда девать, и ты ещё привёл банду!
        - Я их не вёл, — сказал я. — Они сами прибежали… Когда наши собаки объединились, мы с Ромкой пошли к мосту.
        - Только в Песковатку не заходите! — кричали нам вслед. — Там тоже собак целая пропасть. Идите в лес… Идите в поле!
        Мы пошли по Хомутовскому мосту, потом по лугу. У самой опушки леса сели подождать отставшего щенка. Он прибежал тяжело дыша и повизгивая: устал.
        Так мы и сидели… Собаки смотрели на нас, подходили по очереди, тёрлись мордами, ласкались по всякому.
        - А ты говорил, что собаки будут бояться философского камня, — начал упрекать меня Ромка. Он сидел на пне, гладил моего лохматого пса.
        - Эх, — я взял на руки щенка. Щенок обрадовался, лизнул меня прямо в нос. — Собаки — они умные. Они — друзья человека. Они оценили наше изобретение.
        - Меня в дом не пустили ночевать, — сказал Ромка.
        - Крепкий очень камень получился. Но это хорошо! — сказал я.
        - Чего хорошего?
        - Наверное, мы изобрели собачьи духи, вот что! Если бабкины овчарки бросятся на нас, мы дадим им понюхать пузырёк, они сразу привыкнут к нам. Понял?
        Святая вода
        В канаве три раза промяукала кошка. В ответ я засвистел по-щеглиному. Мы сошлись за продуктовым ларьком, чтоб никто нас не увидел с улицы.
        - Сидят на цепи, грызут кости, — доложил я результат разведки.
        Откровенно говоря, мне почему-то стратегический план вдруг перестал нравиться. Так я не умею — по плану. Если нечаянно, тогда ещё ничего: нечаянно шёл, нечаянно увидел чужие яблоки, нечаянно сорвал. Если поймают, по-честному скажешь: «Ой, дяденька, больше не буду! Я нечаянно!» А то всё по плану…
        - Давай пойдём в другую сторону, — предложил я. — Заблудимся, куда-нибудь нечаянно залезем. Можно к Лидке…
        - Нет, — ответил Медведев. — Если ты откажешься, так ты смалодушничал. Значит, у тебя нет силы воли, если ты не можешь сделать того, что задумал. Ты станешь вроде дезертира.
        - Я не дезертир. Просто я передумал.
        - Сегодня ты изменишь своему плану, завтра бросишь товарища в бою… — заявил Ромка.
        Я расстроился. Кому охота бросать товарища в бою?
        - Ладно, пошли! — согласился я. Зря, конечно, согласился.
        Мы выглянули из-за ларьков.
        На улице было спокойно: ни души. Из дома напротив доносились музыкальные гаммы — это Димка учился играть на баяне по самоучителю…
        «Ти-ли… Ти-ли…»
        Как не надоест? Если не умеешь играть, зачем баян покупать? Вот кому медведь на ухо наступил — Димке, а не мне.
        Мы вышли на дорогу. Первым — Ромка. Пошли вдоль улицы. Около Агафьиного сада перепрыгнули через канаву. Две доски мы оторвали заранее. Они держались на гвозде. Тронешь — расползутся, как ножницы. Мы пролезли в сад.
        Ветки у яблонь свисали до земли. Чтоб они не обломились, снизу их подперли подпорками.
        Мы пошли, пригнувшись, за кустами крыжовника. Крыжовник я не люблю — он волосатый. Я повёл Ромку к белому наливу. Когда наш отряд приходил к бабке, чтоб взять над ней шефство, я «нечаянно» заметил, где рос белый налив.
        Мы нагнули ветку… Яблоки были упругие, холодненькие. Живот холодило: рвали мы за пазуху.
        Вначале рвали все подряд. Рвали, одним глазом на забор смотрели. Но собаки молчали.
        Потом мы стали выбирать яблоки покрупнее…
        - Давай груш нарвём, — предложил я. — Всё равно уж, если попадёмся, то и за груши влетит и за яблоки.
        Мы прокрались к колодцу.
        Никогда не надо спешить. Правильно говорят. Ромка торопился и налетел на пустое ведро. Ну и загрохотало! Как сто тысяч вёдер по железной лестнице покатились.
        И бабкины собаки запрыгали на цепях, залаяли. Я бросился к забору. Подбежал… Но разве впопыхах найдёшь нужные доски? Потерялись, и всё. Я бегал вдоль забора, весь забор перещупал, пальцы занозил…
        Ромка тоже не мог найти выхода.
        - Доставай камень! — закричал Ромка. — Сгрызут!
        - Груши… есть, — сказал я. — Камня нет.
        - Куда дел?
        - Потерял! В карманах места нет, груши лежат. Тут в доме открылась дверь, на крыльцо вышла Агафья. Её хорошо было видно, потому что на крыльце горела электрическая лампочка. Она подошла к перилам крыльца и крикнула:
        - Кто там? Кто пришёл-то, отвечай!
        И неожиданно от калитки донеслось:
        - Агафья Петровна, встречай гостя.
        - Иду, иду! — прогнусавила Агафья. — Цыц, дармоеды! Пошли на место! Пропасти на вас нет, окаянные!
        Наверное, собаки очень удивились таким словам и замолчали.
        Во дворе появился старик с лохматой бородой. Всё лицо у него было бородатое, до самых ушей.
        - Кто пришёл? — толкнул меня в бок Ромка. От неожиданности я вскрикнул.
        - Сообразил, — обиделся я. — Толкаешь. Не знаю кто. Таких бородатых в Усмани нет. Наверное, спекулянт, как и бабка. Приехал из города.
        Гость и хозяйка прошли в дом. В крайней комнате зажёгся свет, и из сада было видно, что там стоял шкаф с зеркалом, телевизор на тумбочке, на стене висели иконы.
        Лица у святых на иконах были сердитыми, точно они сердились, что им не дали досмотреть футбольный матч по телевизору.
        Дед полез в карман и достал деньги. Бабка помусолила пальцы, пересчитала рубли.
        - Факт, спекулянт! — сказал я.
        Что потом было, мы уже не видели, потому что ползали около пустого ведра — искали философский камень. Шарить по земле было неудобно — за пазухой яблоки, когда нагибались, то яблоки упирались в колени и никак нельзя было по-настоящему согнуться.
        Пузырёк нашёлся у колодца…
        И опять не удалось удрать, потому что в сад вышла бабка. Мы упали на землю. Бабка направилась прямо к нам. В руках у неё была бутылка из-под кефира.
        Она шла на меня… Я лежал и видел, как она подходит и становится все больше и больше, закрыла собой огни в доме. Я удивился, что бабка такая широкая. Потом догадался, что это юбка такая широкая, свет заслоняет.
        «А может быть, она видит в темноте? — подумал я. — Как сейчас схватит!»
        Она подошла.
        Ещё бы минуточку, я бы вскочил и побежал к забору. Спасибо, бабка налетела на ведро. Я сообразил, что она ничего со света не видит. Идёт куда глаза глядят, и всё такое прочее.
        Она подошла к бочке с водой.
        - Слепая совсем стала, — прошамкала она. — Упасть можно, расшибиться. Так, так… крышечка… Темь-то какая, ни зги не видно.
        Она сняла с бочки крышку, опустила в воду бутылку из-под кефира, забулькала вода… Бабка вытащила из бочки бутылку.
        - Хватит? Достаточно! Пожалуй, многовато на семь-то рублей. Ох, грехи наши тяжкие!
        И она вылила полбутылки прямо мне на спину. Безобразие какое-то! Когда она ушла, я разозлился:
        - Что ж такое получается? И льют и льют! То пожарники, теперь бабка. Гриппом можно заболеть или воспалением лёгких. Как возьму ведро, пойду и тоже оболью Агафью!
        Но Ромку волновало другое:
        - Зачем бабка воды взяла? Коля, гляди, деду воду отдаёт. Она за воду столько денег взяла?
        - Не за простую, за «святую», — сказал я.
        - В бочке святая вода?
        - Глупый! — Я даже забыл, что собирался идти обливать бабку. — Никакой святой воды нет, есть суеверие. У меня вся рубашка мокрая. Агафья-то считается знахаркой. Суеверная потому что… Вот. Весь посёлок знает. И в милиции… Наш отряд хотел её перевоспитать.
        - Выходит, она обманула деда?
        - Может, и обманула, только старики к ней сами ходят. Им говорят, чтоб не ходили, а они ходят. Разные заговоры от болезней выслушивают. Святая вода… Да я деду, когда был тимуровцем, принёс бы такой воды хоть целое ведро.
        - Обманщица она! — сказал Ромка.
        - Конечно!
        - Тебе не стыдно?
        - Чего стыдно?
        - При тебе обманули доверчивого дедушку! Может быть, героя гражданской войны, может быть, первого пионера…
        - Если он не соображает и в бога верит, разве я виноват? Если бы он был первым пионером, он бы не ходил к бабке.
        - Но ты-то пионер!
        - Это уже было нечестно: сам сюда затянул, план разработал и теперь кричит, что я пионер.
        - У меня галстук дома лежит, — сказал я.
        - Разве в галстуке дело? Дело не в галстуке. У тебя должна быть пионерская совесть…
        - Совесть! — передразнил я. — Какая у нас с тобой совесть? Залезли в чужой сад. Наворовали две пазухи яблок — и про совесть вспомнили. Про совесть нужно было помнить, когда японскую карту смотрели. Вот когда… Пошли домой!
        Но Ромка загородил дорогу.
        - Высыпай яблоки!
        - Отойди, не трожь!
        - Высыпай!
        - Хитрый… Свои оставил, а я бросай?
        Медведев на минуту оставил меня в покое, выдернул из своих брюк майку. На землю посыпались яблочки. Я слышал, как они ударялись друг о друга. Целая горка. Беленькие. На них было грустно смотреть при луне.
        Я был сильнее Ромки, но руки-то были заняты, он сумел выдернуть и у меня из брюк рубашку, и мои яблоки тоже посыпались на землю…
        - Уйди! — просил я… — Сегодня ты у меня яблоки отнимешь, завтра ты отнимешь яблоки у младенца…
        Ромка сразу притих. Совсем грустно стало в саду. И собаки больше не лаяли — устали, наверное. И яблоки под ногами… Упругие. Я ногой чувствовал.
        - Гагарин никогда не лазил по чужим садам, — говорил в темноте Ромка. — Ты бери пример… Что же, мы должны быть вроде Агафьи? Зачем быть, как она? Зачем нам её яблоки? Неужели мы без них не проживём? Мы полетим с тобой на Луну…
        Когда он начал про Луну, я не выдержал, высыпал яблоки. Все до одного. Одно, вернее — два, остались в кармане. Я, наверное, забыл про них… Пускай лежат. Остальные-то я высыпал.
        - Чтоб бабка больше не дурачила людей, — разозлился я на все обстоятельства, — мы ей сюрприз сделаем. Такую «святую воду» сделаем!..
        Я вынул из кармана пузырёк с философским камнем, открыл пробку и камень до последней капельки вылил в бочку.
        - Эх! — сказал Ромка. — Камень-то, камень-то зачем вылил?
        - Ничего! — вздохнул я. — Не жалей! Мы новый сварим. Пусть теперь бабка попробует святую воду продать! Понял? Ты понюхай…
        От бочки пахло… не то сыром, не то ацетоном, может, и гарью. Трудно разобрать.
        Сбор отряда
        Конечно, я попался. Ведь говорил, что к Агафье лучше не лазить, лучше с ней не связываться. Впопыхах вместе с яблоками я оставил и тюбетейку. По тюбетейке меня просто было найти: внутри чернильным карандашом написана фамилия.
        Агафья не пошла ни к отцу, ни к моей матери, она взяла яблоки, мою тюбетейку и снесла в штаб дружины.
        - Меня славите по посёлку, — заявила она дружинникам, — посмотрите, что пионеры делают. Сад сплошь переломали. Может, в милицию подавать? Или сами разбирайтесь! Такие озорники пошли, такие озорники, что сладу с ними нет.
        В штабе был Димка, электрик с мебельной фабрики. Он знал, кто я такой. Комсомольцы пришли в школу. Хотя были каникулы, ребята ухаживали за опытными участками. Знаете, какие у нас помидоры опытные растут в школе — во! Как яблоки, даже больше. В общем, собрался отряд. Не весь, конечно. Летом многие уезжают в деревни, в пионерские лагеря или ещё куда-нибудь. Кто был, тот и пришёл.
        Я сидел у окна. Ребята перевоспитывали меня. На столе лежали тюбетейка и яблоки. Я хотел отказаться от тюбетейки, сказать, что чужая, но это было бесполезно, поэтому я молчал.
        - Тише! — постучал карандашом по столу Борька. Он у нас самый умный — круглый отличник, и ещё… у него есть очки, он близорукий. — Мы должны разобраться. И постановить. Мало ли что кому хочется. Кто виноград любит, я — арбузы. Арбузы на бахче растут. Они скоро поспеют. Нужно терпеть…
        Громче всех возмущалась Зойка Иванова, она говорила, что я опозорил школу и всю страну…
        - Когда мы с Петренко сидели за одной партой, — сказала она, — он был честный. На него дурно влияет один человек, я не скажу кто, пусть Петренко сам сознается. Только пусть не врёт.
        Придумала… Что ж, я должен встать и свалить вину на Ромку? Раз я попался, так сам виноват, — не нужно было надевать вечером тюбетейку. Что ж, я должен рассказать про стратегический план, про философский камень, про все тайны? Придумала… Чтоб не слушать её, я начал в уме отпираться.
        Я представил, как мама с папой пошли в кино… Дома осталась Женька, взяла спички, начала играть. Я маленький тоже любил зажигать спички, и скатерть прожёг. Женька тоже. Любит баловаться, и вот она не прожгла, а подожгла нечаянно скатерть… И дом загорелся, приехали пожарники. Один пожарник сказал: «Безобразие!», второй: «Вон где горит!..» Заурчал мотор, и полилась вода, но было поздно…
        - У нас дом сгорел, — сказал я. Так почему-то мне показалось, что у нас дом сгорел по заправде.
        Ребята глаза вытаращили. Борька привскочил, у него очки чуть с носа не упали. Я бы тоже привскочил, если бы у него дом сгорел и ему жить негде было. Стало слышно, как в аквариуме плескались рыбы — хватали сушёных дафний.
        - Врёт он! — закричала Зойка. — Я утром шла мимо, их дом стоял на месте.
        - До чего же ты, Петренко, вруша, — сел на своё место Борька. — Сознавайся! Хватит обманывать!
        - Их было двое, — наседала Зойка. — Один он не мог нарвать так много яблок.
        - Ой, не мог, — обиделся я. Я обрадовался, что обиделся. Теперь пусть им будет стыдно, что они меня обижают понапрасну. — Ещё как мог, ещё больше мог, в сто раз! Кого хочешь спроси, мог или не мог! Скажите, мог я столько яблок нарвать один?
        - Мог, мог! — закивали ребята. Они-то больше Ивановой понимали.
        - Чего же она зря говорит? — показал я на Иванову. — Обижает человека.
        - Не слушай её, — подмигнул Илюшка.
        Он уставился на яблоки, точно первый раз в жизни их видел.
        - Зелень есть вредно! — постучал карандашом по столу Борька.
        - Что правда, то правда — вредно! — согласились Толя и Серёжа. Они были близнецами. Они были похожи друг на друга. Они, наверное, сами себя путали. Их всегда двоих выгоняли с уроков и матери записку писали на двоих: разве разберёшь, кто подсказывает — Толя или Серёжа.
        - Я три года сидела за партой с Петренко, — никак не могла успокоиться Иванова, — он раньше никогда не рвал кислых яблок.
        - Сама ты кислая! — ещё больше обиделся я. — Смотри какие!
        Я взял одно яблочко, откусил, прожевал и не поморщился и погладил рукой по животу.
        - Вкуснота!
        - Неправда!
        Зойка тоже схватила яблоко, откусила половину, сморщилась, закрыла глаза. Она нарочно морщилась, чтоб меня подразнить.
        - Правда! — я схватил ещё яблоко.
        Я съел, улыбнулся и двумя руками погладил себя по животу. Ещё взял яблоко…
        - Коля, Коля, — сказал Илюшка, — ты не увлекайся!
        - Жадина-говядина, — возмутилась Зойка. — Я же с тобой завтраками делилась. И конфеты давала… Забыл, да?
        - А я тебе ничего не давал? Бери, если хочешь, угощайся! Яблоки сладкие — белый налив. Бери, кто хочет, угощайтесь.
        - Стойте, остановитесь! — закричал Борька, — Ребята, сбор отряда продолжается. Не хватайте! Мы должны… Петренко мою служебную собаку испортил. Я воспитываю служебную собаку. Знаете, что это такое? Служебная собака спасла в пургу живого почтальона, ещё собака нашла целого преступника. А Петренко и Медведев увели собак в лес… И моего Тузика тоже водили. Теперь у Тузика уши не стоят. И вообще теперь никто не знает, какой он породы.
        Ребята жевали яблоки, слушали Борьку… У Илюхи карманы оттопырились — наверняка штук десять схватил.
        - Никто не знает, какой он породы, — грустно повторил Борька: Борьке не осталось ни одного яблочка.
        - Как так… никто не знает… Тузика? — спросил Илюшка.
        - Не знает, — ответил Борька.
        - Ты нам покажи. Мы сразу определим.
        - Тузик! Тузик! — позвал Борька.
        Тузика нашли в ящике, где зимой спал ёжик. Тузик тоже спал на подстилке из мха и ваты. У него смешно торчал кончик языка. Это был тот самый щенок, который бежал за нами с Ромкой, повизгивал, когда через канавы перебирался.
        Ребята посадили Тузика на стол, начали спорить. Тузик кусал за пальцы, рычал, прыгал…
        - Щенок зарегистрированный? — спросили у Борьки.
        Щенок оказался незарегистрированным.
        - Тогда ясно, почему никто не знает, какой он породы, — закричали ребята. — Надо Тузика свести к собаководам. Там определят. Повели его в ДОСААФ?
        Решили идти к собаководам немедленно: нельзя же воспитывать служебную собаку, не зная, какой она породы!
        - Что же мы решим с Петренко? — спросила Зойка. Вот до чего вредная! Чего пристаёт? Все уже забыли про яблоки, а она помнит.
        - Он больше не будет, — сказал Илюшка.
        - Не буду! — пообещал я.
        Мы пошли по улице. Тузик бежал первым, я шёл последним. Хотя сбор отряда окончился, я всё ещё расстраивался. Иванова виновата. Чего она спрашивала про Медведева, что, разве не понимает? Если бы я сказал про него, я бы был ябедой. Она сама никогда про меня не сознавалась. Мы однажды подрались, и я замком от портфеля оцарапал ей щёку. Её мать спрашивала: «Кто тебя, дочка, кто обидел?» Зойка показала мне кулак, но не созналась. Если бы она была мальчишкой! С ней бы дружить можно было.
        Вдруг из-за угла выбежал Ромка. Он догнал нас, потянул меня за рукав.
        - Поговорить надо, — сказал он. Ромка тяжело дышал.
        - Вот и второй явился, — обрадовалась Зойка. — Сознайся, ты лазил к Агафье? Ну, сознайся? Если ты не трус. Можешь сказать правду? Лазил?
        - Могу… лазил, — признался Медведев.
        Новый стратегический план
        Если говорить честно, я возмутился. Как же Ромка мог сразу так сознаться? Разве так товарищи поступают?
        Ребята тоже растерялись… Мы стояли около забора поселкового Сада отдыха. Забор был каменный, высокий, одному через него не перелезть, но если вдвоём, то можно — подсадить, тебе руку подадут и на забор втащат. Я подумал, что теперь с Ромкой ни за что не полезу ни на какой забор, потому что он ненадёжный человек, вроде бы предателя.
        - Что теперь делать с Тузиком? — спросил Борька. Ребята глядели на Тузика, Тузик глядел на нас, одна Иванова радовалась, неизвестно чему.
        - Зря сердишься, — потянул за рукав Медведев. У него привычка — тянуть за рукав, оторвать рукав можно. Я сделал вид, что не чувствую, как он тянет меня за рукав.
        - Я, брат, деда встретил, — говорил Ромка. — Дедушка приехал на красной моторной лодке, оставил лодку у мостка, где бельё полощут, сам к бабке пошёл. Я за ним, подлез под окно и подслушал…
        - Мне не интересно, что ты подслушал, — ответил я.
        - Я слышал, что дед покупает святую воду для какой-то Паньки. Что у него какая-то Панька больная, — продолжал Ромка.
        - Хоть Манька, мне начихать.
        - Раз он покупает, значит, Панька лежит больная. Он так и сказал, что Паньку лечит бабкиной водой.
        - Ну и пусть лечит на здоровье, — ответил я.
        - Неужели не понимаешь, что может произойти? — ужаснулся Ромка. — Больная Панька, ей настоящего лекарства нужно на ложечке, а дед её тухлой водой напоит, как квасом. Ты ещё в бочку философского камня налил. От этой воды бабкины собаки ручными сделались, играют, а для человека, может быть, это яд. Умрёт Панька от яда.
        Он замолчал. Только теперь я сообразил, что водой из бочки будут лечить больного человека. Я испугался, честное слово! У меня мысль за мысль заскочила. Так бывает, когда за минуту до конца урока учительница спрашивает ответ задачки, которую ты дома не решал.
        - Что же будет, — спросил я. — Зачем я камень вылил в бочку? Вот натворил делов.
        - Надо деду всю правду сказать, — бубнил Ромка.
        Я думал… У меня в голове за секунду проскочила тысяча мыслей. Что делать? Как быть? И всё такое прочее…
        - Ребята! — закричал я. — Ребята, сюда! Ребята! Ты только молчи, — предупредил я Медведева. — Ребята, айда в сад через забор, есть тайна одна, важная, ох какая тайна! Ой какая тайна! Мне надо с вами поговорить.
        - Ядро нашли? — спросил Илюшка. Он как-то нашёл настоящее ядро от пушки на татарском валу за Усманью и прятал ядро в своём сарае, пока не разболтал в школе про находку. Ядро у него отобрали, и оно теперь в школе лежит, у директора в кабинете, его на уроках истории показывают.
        - Ещё интереснее, чем ядро, — пообещал я.
        Ребята полезли на забор. Они подсаживали друг друга, переправили Тузика. Иванова бегала внизу и просила:
        - Подсадите, подсадите!
        - Не давайте ей руку, — потребовал я. — Ты, Иванова, не умеешь хранить секреты. Ты — девчонка. Иди в куклы играй, как нормальные девочки. Остальные за мной!
        Мы спрыгнули в сад, побежали по аллеям к оркестровой раковине. Здесь по вечерам играет духовой оркестр с мебельной фабрики, ещё выступает хор. У нас в Усмани хороший хор, на всю область известный. И вообще у нас любят петь. Не только я один. Из нашей Усмани пять человек в хоре Муссалитинова выступают, честное слово. Они стали настоящими артистами.
        Пока мы бежали, я думал, думал и придумал, что делать. Я подождал, когда ребята расселись на стульях для музыкантов, и тихо-тихо сказал:
        - Ребята… недалеко от Усмани живёт дедушка. У него есть внучка, зовут её Панькой. Она отличница, — дальше я не знал, что говорить, а говорить надо было, чтоб ребята слушали. — Дедушка в войну был самым главным партизанским разведчиком, — начал сочинять я, чтоб интересно было меня слушать. — И ещё он был первым пионером… Панька лежит больная, у неё скоро день рождения. Поздравить… С дедушкой познакомиться.
        Ребята слушали.
        - Где он живёт? — спросил Илюша.
        - Не знаю. Узнать бы… потихоньку, только чтоб он не заметил, потому что он самый главный разведчик. Давайте найдём его. Чтоб сюрприз.
        - Дед лечит внучку, — вдруг сказал Ромка. — Он у Агафьи святую воду купил по ошибке.
        Ромка рассказал про святую воду: как мы видели, что бабка продала тухлую воду деду, как дед платил деньги, как приехал второй раз за водой. Я моргал, моргал…
        - Спасать Паньку требуется, — перебил я Ромку. Чтоб он всю правду не разболтал.
        - Правильно! — заволновались ребята. — Как же он поверил бабке-то? Про неё все знают, что она обманщица.
        - Так получилось.
        Ребята спорили:
        - Как найти первого пионера?
        - А если он уже уехал на моторке к себе домой?
        - Догнать! По берегу.
        - В какую сторону бежать? Вверх по реке или вниз по течению? Откуда он приехал?
        - Не обратил внимания, — ответил Ромка.
        - Пошли по течению.
        - Придём в Песковатку. Там Валька Ведерников живёт… Драться будет.
        - Тогда пошли вверх. Вверх по реке.
        - Там совхоз «Радость». Может, дед сторожем работает в совхозе?
        - Если идти в совхоз, поле есть по дороге, с горохом. Зелёный горох сладкий, — сказал Илюшка и облизнулся.
        - Горох на совхозном поле рвать нельзя, — вставил Борька.
        - Мы не будем рвать совхозный горох, — заёрзали на скамейке Толя и Серёжа. — Мы разрешения попросим. Мы не просто так пойдём, мы отрядом…
        - С горном!
        - Надо составить новый стратегический план, — предложил я. — Слушайте мой план. Борька с ребятами побегут к дому Агафьи — деда выслеживать. Толя и Серёжа побегут на реку, будут стеречь лодку, чтоб дед не уехал. А Ромка и я пойдём к нашей Марии Васильевне. Пригласим её в поход. С ней лучше идти к деду, он её лучше нас послушается.
        Первая неудача
        Положение было тяжёлым — где-то лежала Панька с градусником под мышкой, ждала, когда приедет доктор, скажет, чтоб пошире раскрыла рот и произнесла: «А-а-а». Она будет ждать, когда у неё спадёт температура, когда её отпустят купаться на речку… И ничего этого не будет. Будет всё наоборот.
        «А если Панька помрёт от собачьих духов?» — подумал я. Я перепугался… Вы же знаете мой характер.
        Мы пришли к дому Марии Васильевны. Жила она около электростанции. Здесь росли лохматые каштаны, улица была похожа на зелёную пещеру.
        Окна у дома были раскрыты. В доме играла радиола. Хорошую пластинку:
        Вода, вода, та-та-ра, та-та-та-та.
        Кругом вода, та-та-ра, та-та-та-та.
        На электростанции ухал движок, точно подпевал:
        Святая вода, та-та-та, та-та-та-та-та.
        Я открыл калитку… Во дворе оказалось много народу. Все разодетые, как на праздник, — в новых костюмах, в новых платьях. Под сливами стояли столы, на столах лежала колбаса и всякие другие закуски, гусь жареный.
        - Вы к кому, ребята?
        Навстречу шёл дядя Вася Длинный Нос, билетёр из кинотеатра… Вот это встреча!
        - Здравствуйте! — развёл он руками и заулыбался. — Маша, дочка, пришли мои знакомые, твои ученики. Пришли тебя поздравить. Маша, выгляни к нам!
        На крыльцо выбежала Мария Васильевна. Она совсем и не была похожа на классного руководителя. Причёска у неё была, как у Лиды, когда Лидка собирается на танцы. Платье тоже. Туфли тоже. Губы накрашенные. Совсем не похожая на учительницу…
        - Идите, не бойтесь, я молчок про кино, — пообещал Длинный Нос. — Кто старое помянет… Поздравьте! Доживём, и на вашей свадьбе погуляем. Петя, жених, покажись архаровцам, Машиным ученикам! Ох, и сорванцы вы! Всё чего-нибудь придумаете.
        Появился Петя. Я его знал. Он работал на фабрике шофёром. Он в армии уже отслужил. У нас, в Усмани, кто ещё не служил, как Димка, в армии, считался мальчишкой. А Петя уже вернулся из армии. Он моряком был. Я видел, как он в отпуск приезжал в бескозырке, в матросской форме; ребятишки за ним гурьбой бегали, я тоже бегал, глядел на морскую форму.
        - Дорогая Мария Васильевна, — сказал Ромка. — Мы все… Ученики четвёртого «Б»… Нет, пятого… Теперь пятого… Рады… Мы всегда думали… Нет, не думали, мы не знали…
        Ромка замолчал.
        - Пойдёмте с нашим отрядом в поход, — сказал я напрямик. — Мы знаем одного дедушку с бородой. Наверное, у него дома кто-нибудь лежит больной. Вдруг ему медицинский совет нужен.
        Все засмеялись. Мария Васильевна сбежала с крыльца, поцеловала Ромку и меня. У Ромки на щеке остался след от губной помады. Учительница смеялась, смеялась… Чего смешного нашла?
        - Они не могут без меня, — сказала она. — Видишь, Петя, какие у меня ребята, я тебе про них рассказывала. Мои хорошие! Я тоже буду скучать без вас. Будет у вас новый классный руководитель, и вы привыкнете к нему. Но дружить мы будем, правда? Я запомню ваши слова на всю жизнь. Это замечательно, что мы так дружим.
        Петя, жених, положил (рука у него была как десять моих) одну руку на плечо Ромке, вторую на моё плечо и повёл нас к калитке.
        - Молодцы, что не забыли про свою учительницу… В поход зовёте. — Он тоже засмеялся. — Ладно, ладно, в другой раз. Привыкайте без няньки. Гуд-бай! Сами ворочайте мозгами.
        Новый стратегический план начал рушиться. Я так подумал. И не зря подумал.
        Только мы отошли шагов сто от электростанции, как нас догнал Борька.
        - Где Тузик? — спросил я.
        Если честно говорить, то для меня было неожиданностью узнать, что дядя Вася Длинный Нос отец нашей Марии Васильевны. Он наверняка рассказал, как поймал нас без билета.
        - С Илюшкой остался. Бежим! Дед пошёл к реке, — выпалил Борька.
        Мы побежали к реке. Но не добежали. Навстречу попались близнецы-братья Толя и Серёжа.
        - Бежим… Лодка на берегу. Мы видели.
        - Надо было одному остаться. Деда перехватить! — разозлился я. — Что друг за другом, как связанные, бегаете?
        - Мы не догадались, — сказали они.
        В общем, мы побежали во весь дух к реке. Прибежали, но ни деда, ни моторки уже не было. И никто не знал, куда он поехал — вверх по реке или вниз по течению.
        Эх, близнецы-братья, Толя и Серёжа! Они так похожи друг на друга… Им нельзя ничего серьёзного поручить — обязательно всё на свете перепутают. И тот и другой.
        Неприятности продолжаются
        Ребята бегали по посёлку, искали друг друга и по одному приходили к дому бабки Агафьи. Как только открывали калитку, чтоб выяснить обстановку, их хватали и вели в читальный зал поселковой библиотеки имени Крупской. Я был записан в эту библиотеку, брал книги.
        Навредила Зойка. Она ничего не знала ни про деда, ни про Паньку… Она решила, что мы задумали совсем другое.
        Она пришла к бабке и что-то сказала нечаянно. Про сад. Наверное, бабка решила, что теперь весь отряд нападёт на неё, и побежала к дружинникам, нажаловалась, особенно на меня, сказала, что Колька Петренко хочет ей отомстить за тюбетейку.
        Ребята устроили на нас засаду.
        Так мы очутились в библиотеке.
        В читальном зале лежали журналы. Читать их не разрешили. Стали стыдить и дознаваться: «Что задумали? Кто зачинщик?»
        Ребята молчали. Зойка пальцем показала на меня:
        - Это он, он! Мне не помог на забор залезть. Он ребятам тайну рассказал, а мне не рассказал.
        Тут пришёл Димка, сосед, у которого был баян. Потом заявилась бабка Агафья и с порога запричитала: Товарищи, молодёжь! Что же такое, граждане? Нет защиты старому человеку от Кольки Петренко, коломенской версты. Забор сломал. Ходит, угрожает, деньги выманивает. Было дело.
        - Никто у вас не выманивает! — закричали ребята. — Мы тимуровцами были. Мы хотели её перевоспитывать. За кефиром ей в магазин ходить.
        - Без вас проживу, — разозлилась бабка. — Беспризорники, вам только в собачьем ящике на поездах ездить. Тимуровцы… Меня не обманешь. Я телевизор смотрю, знаю, кто такие тимуровцы. Они бесплатно сад окапывают, цветы поливают, песни играют… Вот до чего сознательные. Не вам чета, окаянным.
        Агафья разволновалась, вынула пачку папирос «Север», достала одну папироску, попросила прикурить.
        Ей сказали, что в библиотеке курить нельзя. Она обиделась. И набросилась на меня. Я-то при чём? Что я ей плохого сделал? Пусть курит. Это дружинники ей курить запретили, а не я.
        - Ух, клеймёный! — подбежала она и схватила моё ухо, и стала крутить ухо, как ручку у крана. — Вымахал под потолок.
        - Больно! — закричал я.
        - Гражданочка, — возмутились дружинники. — Это вы бросьте! Вы не имеете права давать волю рукам. Мы сами разберёмся. Без кулаков.
        - Друг за дружку стоите! — сказала Агафья. — Понятно. Ух, попался бы, застрелила бы его прямо из самого большого ружья. Тунеядец!
        И она ушла. Правильно, что её не задержали. Ухо у меня стало красным и болело.
        - Что скажешь, сосед? — важно спросил Димка! Может быть, ему нужно было бы рассказать про «святую воду», но я ничего не сказал, потому что ухо пухло.
        - А ты не умеешь играть на баяне, — сказал я почему-то так, на зло. — Тебе медведь на ухо наступил. Чего нас держишь? Не имеешь права! Мы не трогали Агафьи. Вчера я один провинился, меня уже перевоспитали…
        - Ну, хватит прощать жуликов, — оскорбился Димка. Он обиделся, что я ему про медведя и ухо сказал. — На Петренко слова не действуют. Сфотографируем его?
        И меня сфотографировали. Зачем? Может, фотокарточку захотели подарить на память? Не нужна мне их фотокарточка.
        Про два Синьора-помидора
        Когда меня обижают, я лезу на забор. Залезу на забор и сижу… Смотрю на соседний двор. Если представить, что под тобой не забор, а спутник, что ты летишь на спутнике и видишь сверху, как по земле ходят люди, ты их видишь, они тебя не видят, и ты один в космосе… Почему-то после этого обида проходит.
        Сегодня я тоже сидел на заборе. Смотрел на соседний двор, где под краном мыла ноги Лидка.
        В соседнем дворе стоял двухэтажный деревянный дом. Он был старый, брёвна тёмные. В нём и жила Лидка. Ух, как я ненавидел Димку! Электрика с фабрики. Честное слово! Я так на него разозлился, что и Лидку теперь из-за него видеть не мог. Так бы ей и навредил.
        Она помыла под краном ноги, надела тапочки и побежала в дом. У неё коса… Вот бы за косу дёрнуть, чтоб испугалась и завизжала!
        Жила она на втором этаже. Я слышал, как шлёпали тапочки по деревянной лестнице. У окна она остановилась. И тут я увидел, как по тёмной стене дома запрыгал солнечный зайчик… Кто-то сигнал Лидке подавал зеркальцам.
        Лидка закричала во двор:
        - Мама, я к Вере сбегаю! Прощусь с ней.
        Ха-ха, прощусь! Знаю я, с кем она хочет проститься. Я сразу догадался. Я поправил на голове тюбетейку, спрыгнул с забора.
        - Что бы такое придумать?
        Я забежал на минуту домой. На столе стоял таз с помидорами: мама собиралась варить томат на зиму. Я схватил два перезрелых помидора, сунул в карман.
        - Мама, — закричала Женька, моя сестрёнка. — Колька что-то взял!..
        Поздно спохватилась, поздно стала маму звать, я выскочил на улицу, спрятался за деревьями. У нас на улице много деревьев. Липы. Растут вдоль тротуаров.
        Лида выбежала, огляделась и пошла к реке. Точно, что не к подруге, подруга живёт в центре посёлка. Конечно, к Димке торопится, на свидание.
        Ха-ха, попались! Теперь всё! Теперь они от меня не уйдут. Я теперь их выслежу. Надо будет выбрать хороший момент — и помидорчиками в них. Синьорами-помидорами. Пусть костюмчик и платьице несут в химчистку. Ха-ха! Это будет моя страшная месть. Вот…
        Я крался за ними. Если они сядут в лодку, то я побегу на Хомутовский мост, и когда они будут внизу проезжать, сверху бомбардирую синьорами-помидорами. Прямо на голову… Только с моста трудно убежать незамеченным. Димка может догнать и дать по шее. Ничего, побегу не в посёлок, к лесу. Спрячусь в кусты.
        Но Димка и Лида пошли вдоль реки, к окраине Усмани. Я за ними… Они вышли за последние дома, пошли по берегу, по тропинке в кустах.
        Начало темнеть. У нас ночи глухие, тёмные, ничего не видно. Для меня-то и лучше. Только ночь получилась не темной: луна взошла, засветилась, как лампочка.
        Я посмотрел на луну. На ней мордочка нарисована, а сама она, как раскалённая сковородка. Конечно, это не мордочка, это разные кратеры, так потухшие вулканы называются. Но если не думать, что это потухшие вулканы, то на луне вроде бы настоящая мордочка нарисована. Весёлая. Подмигивает: мол, действуй.
        И я стал действовать. Подкрался по кустам. Вообще-то интересно подслушать, о чём они будут говорить. Наверное, о любви. Вот смех! Интересно! Всё-всё подслушаю, на заборе буду писать: «Дима + Лида = любовь». Я их задразню. Жалко, Лидка в город уезжает. Она в Текстильный техникум после школы поступает. Хочет на технолога выучиться. Всё равно… Если будут целоваться, то я в этот момент в них помидорчиком и брошу. Лидка стояла, коса у неё… Стоит Лидка с Димкой, на луну смотрит и вздыхает. И так грустно говорит своему Димочке:
        - Я счастливая, но мне почему-то грустно. Я рада, что еду, и мне не хочется ехать. Боюсь… Я ведь первый раз от мамы уезжаю. Страшно. Как я буду жить одна?
        - Чего бояться? — ответил Димочка. — В городе тоже люди живут. Поступишь учиться.
        - Там модные, — говорит она. — Городские. Нравится тебе моё новое платье? У меня одно такое модное…
        Она стала показывать платье. Димка стал хвалить, говорить, что она в любом платье лучше всех…
        Эх! Настроение только мне испортили. Ну, зачем она сказала, что у неё лишь одно такое платье, что она боится ехать и всё такое прочее? Наверное, мне-то было бы наплевать, в чём ехать в техникум поступать. Взять хотя бы даже мою маму, она уже старая, ей скоро тридцать пять лет, так она тоже как начнёт собираться в гости, то стоит перед зеркалом и спрашивает, идёт ей платье или нет. Разные такие вопросы задаёт.
        Мне почему-то стало жалко Лидкиного платья… Если бы она не уезжала в техникум, тогда бы другое дело, но она уезжала… Эх, если бы она была в старом платье!
        «Ладно, — подумал я. — Пользуйся моей добротой. Но Димочке твоему обязательно на новенькую рубашечку помидорчик брошу». Вот бы ему ещё в баян лягушку посадить! Он бы: «ти-ли, ти-ли», а лягушка: «ква-ква». Ух бы перепугался!
        Я достал «бомбы» из карманов. Они сок дали. Но ничего… Брюки у меня закалённые.
        Я подобрался поближе.
        - Посмотри, какая красота — говорила Лида. — До чего Усмань хорошая! Самая красивая, самая любимая! В школе я этого не понимала.
        Я высунул голову из кустов и посмотрел. Над лугом был туман, лес у моста, луна, на луне мордочка. В камышах птица кричала, как курица: «Ку-да? Ку-да?»
        Лида продолжала:
        - Я никогда так остро не чувствовала, что это моя Усмань. И куда бы я ни попала, дороже и ближе для меня, чем этот лес, наша река, моя Усманка, ничего не будет.
        - Забудешь, — сказал грустно Димка.
        - Нет! Всё, что кругом, — это я сама.
        - И меня забудешь, — опять грустно сказал Димка.
        - Тебя? — она посмотрела на него. Не видела, что ли? Подумаешь, Димка! Его Рыжим дразнят. Он картавит немножко… А у Лиды коса. Она отличницей в школе была.
        И вдруг она поцеловала его в щёку. Громко чмокнула. Я даже растерялся. Птица в камыше замолчала на минуту, потом ещё громче закричала: «Ку-да? Ку-да?»
        - Хочешь, не поеду? — сказала она. — Хочешь, останусь?
        Такое сказать! Из-за рыжего Димки не поехать в техникум? Ненормальная!
        Димка помолчал и ответил:
        - Ты поезжай. Только про меня не забывай. Мне осенью в армию идти. Отслужу, ты учиться кончишь… Мы будем писать письма друг другу.
        Больше я не мог слушать. Мне почему-то стыдно стало.
        Я бросил помидоры в траву и пошёл домой. Может быть, Димка стоящий парень? Баян купил… Учится играть. Сразу-то никто не умеет играть. Я тоже хочу научиться играть на баяне. Только у меня инструмента нет, вот я Димке и завидую. Разве не так?
        Проводы
        Мама разбудила в шесть часов утра. Просыпаюсь я всегда с трудом. Долго лежу с закрытыми глазами. Мне хочется, чтоб про меня забыли, и тогда я ещё немножко посплю.
        - Сынок, пора. Не успеешь на автобус, — сказала мама и поцеловала. Я сразу проснулся. Удивительное дело!
        По радио тихо передавали музыку. Папа ещё спал, про Женьку и говорить нечего, она посапывала сладко. Захотелось залезть под одеяло, но я пересилил себя, побежал во двор к умывальнику.
        Трава была мокрая и хрустящая.
        Я забежал под навес, на столбе висел умывальник, я взял зубную щётку. За забором кто-то тихо пел песню про тайгу. Лида, я сразу узнал её голос. Тоже рано встала: к первому поезду боится опоздать.
        - С добрым утром! — крикнул я.
        - Коля, здравствуй! — ответила она. Она с той стороны забора поставила табуретку, залезла на неё.
        - Давай поговорим о том о сём, — сказала она и подмигнула, потом засмеялась. — Поговорим?
        Мне трудно было разговаривать: я чистил зубы.
        - Я уезжаю, — сказала она. Волосы у неё были уложены на голове в высокую причёску, солнце било в волосы, и они точно светились. Интересно так…
        - Ты мне писать будешь? Я попрошу, чтоб тебе дали мой адрес, ты мне обязательно напиши. Очень прошу, а то я буду скучать. Будешь писать, как вы тут живёте, кого ты видишь, кто с кем дружит?
        - Ладно… — Я-то знал, кто её интересует, про кого она хотела, чтоб я ей писал, — про Димку.
        - Меня никто провожать не будет, — вздохнула она.
        - Почему?
        - Не люблю. Потому что, когда провожают, это вроде навсегда. Ты без меня будешь скучать?
        Сроду-то я не думал над таким вопросом — буду ли я скучать без неё? Но раз она спросила, то я кивнул головой, что буду. Я вдруг вспомнил, как однажды она подарила мне вечную ручку. Какая это была замечательная вечная ручка! Только я её потерял.
        - Ты меня немножко проводишь? — спросила Лида.
        - Ладно! — пообещал я.
        Я быстро позавтракал. Мама дала авоську с едой, денег на автобус, ещё раз поцеловала и попросила:
        - Будь умницей. Не шали. С тобой всегда истории приключаются.
        - Ладно!
        Потом мы с Лидкой пошли вдвоём по улице. На улице, кроме нас, никого не было. Я нёс её чемодан. Он был лёгкий. Лидка оборачивалась, моргала глазами, чтоб не зареветь. Как хорошо, что вчера я не бросил в неё помидором! В чём бы она сейчас шла? В старом платье?
        Простились мы у моста. Она помахала рукой и побежала к железнодорожной станции, а я — к автобусной остановке. Мне почему-то было необыкновенно весело и легко.
        «Радость»
        Ребята были уже в сборе. Зойка Иванова тоже пришла. На всех были пионерские галстуки. Борька принёс отрядный горн. Каждый хотел погудеть, но Борька не давал горн.
        Подошёл автобус.
        Автобус набился до отказа.
        - Куда едет молодёжь? — спросили пассажиры.
        - В «Радость», — ответили мы.
        - Тогда нужно петь песни.
        И мы запели. Шофёр вёл машину быстро, он нам подпевал. Мы доехали до остановки «Радость». Вылезли из автобуса. От шоссе до совхоза было ещё с полкилометра по полевой дороге.
        Борька затрубил в горн. Шофёр бибикнул, автобус уехал, мы пошли к домам.
        Совхоз «Радость» был в низине. Стояли четырёхэтажные белые дома, в стороне дымилась труба консервного завода — там из фруктов делали разные варенья, консервы. Сейчас в садах поспела вишня, смородина… Из ягоды делали консервы и соки. Дым валил чёрный; издалека, если не знать, можно было подумать, что горит лес или извергается вулкан, как на луне.
        Когда мы подходили к домам, на дорогу вырулил газик. Из машины вылез дяденька в тёмных очках. Мы узнали его — это был директор совхоза Леонид Иванович. Он был депутат. Его фотографии во время выборов висели на избирательных участках.
        - Кто такие пожаловали? — спросил директор совхоза.
        - Это мы, — Борька загудел в горн: — «Гу-гу… гу-гу-гу…»
        - Вижу, что вы. Зачем пожаловали? По зелёный горошек? Куда идёте-то? Не люблю случайных гостей, вроде вашего брата.
        Борька продолжал дуть в горн, дух у него кончился, горн зашипел. Я увидел, как Ромка раскрыл рот, — сейчас он начнёт откровенничать. Надо про деда издалека расспрашивать, чтоб не догадались, надо вроде нечаянно разузнать, у кого какое здоровье. Поэтому я выступил вперёд и сказал:
        - У нас задание. Мы боимся опоздать. Мы понимаем… Урожай поспевает. — Я не знал, что говорить дальше. — Поиски полезных дел. Точно, мы ищем полезные дела. Чтоб помочь. Правда! Старушку перевоспитать… Мы много полезного сделали. Мы не лазаем в чужие огороды. Мы ищем полезное дело.
        Я знал теперь, что нужно говорить.
        - Правда, правда, — закивали Толя и Серёжа.
        - Леонид Иванович, — подал голос шофёр газика. — На утренний поезд опоздаем.
        - В девять поеду… Подожди! — Леонид Иванович рассматривал нас. — Интересно! Очень интересно! Полезное дело ищете?
        - Да! А у вас ничего нет? У вас все живы и здоровы? Нет сторожа с бородой, с больной внучкой? Мы пришли помогать. — Я ждал ответа.
        - У нас все здоровы, — сказал Леонид Иванович.
        - Тем более! А то бы мы… Мы всегда готовы. Мы такие! Давайте и вам поможем.
        Я не соображал, что говорил, потому что в это время я думал: «Если в совхозе все здоровые, значит, здесь нет больной Паньки».
        - Ладно, уговорили! — вдруг улыбнулся Леонид Иванович. — Вообще-то вы доброе дело задумали. Спасибо вам, ребята!
        И он по очереди пожал нам руки. Конечно, приятно, когда тебя благодарят, когда тебе руку жмут. Борька опять в горн загудел: «Гу-гу… Гу-гу-гу…» Весело загудел.
        - Вы стойте здесь, — попросил директор совхоза. — Я мигом… Я сделаю, как вы задумали.
        Он вскочил в газик, газик покатил к консервному заводу. Мы видели, как машина затормозила у складов. Через минуту подкатила грузовая машина.
        - Садись, — приказал шофёр. — Молодцы, ребята!
        Мне почему-то не хотелось садиться.
        - Поехали! — заорал Илюха.
        «Гу-гу», — задудел Борька.
        - Коля, чего стоишь? — протянула из кузова руку Зойка Иванова.
        - А моторка красная в совхозе у кого-нибудь есть? — спросил я у шофёра.
        - Моторка? Какая моторка?
        - Ну, лодка с мотором.
        - Зачем нам лодка, мы не рыбаки. Да и ни к чему нам лодка. У нас летом речка-то почти полностью пересыхает. А по Телячьему броду я проеду — колёс не замочу, — сказал шофёр.
        Мне стало окончательно ясно, что дед здесь не живёт, что он приезжал со стороны Песковатки. И нечего время зря тратить. Нужно идти в другую сторону, в другом месте искать больную Пашку.
        - Выгружайся!
        Ребята попрыгали на землю.
        - Коля! Давай прыгай из машины!
        В странном месте мы очутились. Кругом было поле. По полю ходили женщины, они почему-то ходили согнувшись, точно рассыпали бусы и собирали их. К нам подошёл усатый дядька в детской панамке. Лицо у него было коричневым.
        - Принимай помощников! — бодро сказал шофёр.
        - Кто такие? — сощурился дядька в панамке.
        - Не знаю, кажись, добровольцы с Усмани. Директор приказал тебе доставить. Добровольцы. Приехали. Молодцы, пионеры!
        И машина уехала.
        - Что ж… — сказал бригадир. — Видите поле? Здесь растёт свёкла. Не сахарная — обыкновенная, красная, сорт «украинская». Для пюре. Для грудных младенцев. Чуете?
        - Чуем!
        Дяденька выдернул из грядки свеколку, показал:
        - Это свёкла. Её не дёргать. Запомнили? Давайте разбирайтесь по грядкам. Помогите женщинам. Рвите сорняки начисто, не жалейте. С прополкой у нас запарка.
        Такого никто не ожидал. Борька положил на землю горн и посмотрел на меня с обидой. Илюха рот раскрыл и тоже уставился на меня. Толя и Серёжа зашептались. Ромка вздохнул, одна Зойка не смотрела с обидой в мою сторону. Она повязала голову косынкой почти до глаз, поправила брюки (в поход она пошла в брюках), встала к грядкам.
        - Я умею, — похвасталась она. — Маме огород помогала пропалывать. Ребята, чего же стоите? Давайте полоть!
        Ребята выстроились вдоль дороги. Каждому досталось по две грядки. Видно, нас приняли за шефов или ещё за кого-то, кто должен был помочь полоть свёклу.
        - Колька, — сказали ребята. — Обманул нас, да?
        - Ну и что? Боитесь ручки запачкать? — сказал я храбро. Но на душе у меня было всё наоборот.
        Ребята злились, я засучил рукава.
        Мои грядки оказались рядом с Зойкиными. Земля была чёрная. Чернозём называется. Я глядел на грядки и не мог сообразить, где же свёкла. Вся трава похожая… Может быть, свёклы никакой и нет?
        Я присел, вырвал первую попавшуюся травку, она оказалась настоящей свёклой. Я очень удивился.
        - Зачем полезное вырываешь? — сразу сделала замечание Иванова.
        - Посмотреть, какой урожай… — ответил я. — Урожай хороший. Приступайте к работе! Начали!
        Я выдернул настоящий сорняк! Я очень обрадовался. Схватил сразу два, дёрнул посильнее и вырвал две свёклы. Кругленькие… Для пюре, для младенцев.
        - У свёклы листочки-то лапистые, — засмеялась Зойка. — Ты не садись — плохо видно. Ты согнись, как тётеньки. Быстрее и лучше видно. А то будешь, как черепаха Тортила, ползать.
        - Без тебя знаю! — разозлился я. И чего она вечно учит?
        Теперь я не дёргал лапистые листочки. Рвал одни сорняки, у которых листочки в стрелочку. Быстро рвал. Меня Зойка разозлила. Я решил показать ей, как работают по-настоящему. «Черепаха!» Сама она черепаха. Она-то полола не торопясь. Движения у неё были медленные. Разве так работают? Я, как метеор, пошёл вперёд. Только сорняки полетели в разные стороны. Я лучше всех работал. Я дальше всех ушёл вперёд. Я вообще, если захочу… Я так могу работать, что рот все от удивления откроют. Вот я какой!
        - Молодой человек! Самый высокий! — окликнул кто-то меня сзади. Это вернулся бригадир в панамке, принёс ведро с водой. — Иди сюда!
        Зойка продолжала не спеша пропалывать грядки, медленно продвигаясь вперёд. Её бригадир почему-то не позвал. Я так подумал, что он захотел похвалить меня.
        - Так дело не пойдёт. Плохо! Вон девочка, — он показал на Иванову, — мастерица-умелица. Оставляешь после себя заросли бурьяна.
        - Это пюре! — закричал я. — Сорняки я все уничтожил. У них листочки лапистые. Глядите, — и я выдернул свёклу, чтоб показать, что осталось на грядках лишь нужное растение, и, можете себе представить, в руке у меня оказалась ерунда какая-то… Совсем не полезное, сорняк.
        - Сорняк не дурак, — засмеялся дядька в панамке. — Он тебя обманул, замаскировался.
        Бригадир выдернул одну, вторую, третью, целую горсть вредной травы, похожей чем-то на свёклу.
        - Давай-ка начинай сначала. Чтоб после не перепахивать.
        И пришлось во второй раз начинать от дороги. Теперь я внимательно работал, знал, что к чему. Я хотел доказать, что лучше всех умею работать.
        Но очень скоро заболела спина. И жарища наступила. И захотелось пить. Но я пересилил жажду.
        Самым первым я дошёл до конца участка, перешёл на новые грядки, пошёл навстречу ребятам. Зойка, что удивительно, тоже кончила свои грядки и пошла за мной.
        Хуже всех работал Борька. Он каждую вырванную травинку подносил к глазам, разглядывал через очки, потом вырывал ещё одну и тоже изучал.
        В обед приехала повозка, привезли суп, картошку с мясом. Но есть не хотелось. Потом мы опять дёргали траву. Сколько её выросло! И откуда на земле столько вредных растений? Точно вся земля заросла вредной травой.
        Я рвал, рвал. Я уже ничего не соображал. Потом Зойка догнала меня, перегнала, ушла далеко вперёд… Движения у неё по-прежнему были неторопливыми… Я пытался не отставать. Но не получалось! Видно, я не рассчитал свои силы.
        Отвозили нас в Усмань на грузовой машине. Ребята сидели в кузове и молчали. Почему-то ребята не хотели со мной разговаривать, Почему-то они обиделись на меня.
        Ещё одно решение
        На стене библиотеки имени Крупской висела огромная стенгазета, называлась она «Они мешают нам жить».
        Мимо шли люди на фабрику, шли на базар и в магазины и просто так шли, все смотрели на газету, а там были фотографии каких-то дядек и моя. Вот, оказывается, зачем меня сфотографировали дружинники. Под моим портретом были стихи. В них говорилось, что Коля Петренко — любитель полакомиться чужими фруктами и товарищей подбивает на подобные некрасивые поступки.
        Кому понравится подобная клевета?
        Я бы отодрал фотографию, но по улице шли люди. И у меня спина, руки, ноги и шея болели от вчерашней прополки. И настроение было плохим, и стало обидно, и я решил написать опровержение.
        Я пошёл к дому Борьки: он председатель совета отряда, самый умный, в очках ходит, пусть пойдёт в библиотеку и расскажет, как было. Ещё неизвестно, кто кому мешает жить.
        К Борьке меня не пустили. Вышла его тётя, погрозила пальцем и начала почему-то ругаться:
        - Не пойдёт с тобой Боба больше никуда. Боба лежит больной: он лицо и плечи сжёг на солнце. Велика Федула… Не сманивай нашего Бобу неизвестно куда. Он физически слабый.
        Это она про меня так: «Федула». Жалко, спина болела, а то бы я ей устроил концерт, я бы ей ответил, что их Боба белоручка, меньше всех сорной травы вырвал, вместо овчарки дворняжку воспитывает и всё такое прочее. Я промолчал.
        Потом я пошёл к Зойке Ивановой. Зойки дома не оказалось.
        Тогда я пошёл к Илюшке. Илюшка из дома не вышел…
        Тогда я пошёл к двум братьям-близнецам Толе и Серёже. Они сидели во дворе в тени каштана, клеили модель вертолёта. Я с ними поздоровался, сказал, что день сегодня хороший, что не плохо бы собраться в поход вниз по реке, что теперь мы наверняка дойдём до цели.
        - Когда ты, Колька, перестанешь врать? — вдруг спросили они.
        - Я всегда правду говорю, — обиделся я. Я даже забыл рассказать им про стенгазету «Они мешают нам жить».
        - Мы больше тебе не верим, — продолжали они. — И про деда ты придумал, и про Паньку придумал, и про зелёный горох выдумал… Всё наврал.
        - Про горох Илюшка придумал, — возмутился я.
        - Ты умеешь отпираться, знаем мы тебя!
        - Ну, ладно! — сказал я. — Вот увидите! Вот увидите! Пожалеете! Я сам найду деда. Он мне одному будет рассказывать про гражданскую войну. Пожалеете!
        Я ушёл от них к Ромке. Я засвистел по-щеглиному, такой у нас условный знак был. Ромка сразу вышел. Это настоящий друг, не то что близнецы. И мы залезли в штаб за сараем.
        - Ребята забастовали, — объяснил я Ромке обстановку.
        Ромка зачем-то достал японскую морскую карту, развернул её и начал изучать… Чего он в ней понимает? Там одни крючочки да закорючки вместо букв. И тут вдруг я сообразил, что нужно делать. Я предложил:
        - Давай плот построим! И поплывём вниз по Усмани, будем смотреть; где увидим красную моторную лодку, значит, там дед и живёт. И Паньку выручим. Давай, а?
        - На чём поплывём? — не сообразил Ромка.
        - На плоту, как все.
        - Где мы плот достанем?
        - Построим, как все, — уговаривал я. — Я умею строить. Не веришь? — я не люблю, когда мне не верят. — Очень просто — строить плот. Не первый раз. Главное — достать строительные материалы, потом всё просто, вот увидишь. Пошли искать строительные материалы. Ребята нам ещё позавидуют, ещё пожалеют. Идём, Рома, идём.
        Капризные бочки
        Мы нашли верёвку, жердь, ведро смолы, старую тачку и две бочки за сараем. В них была вода, чтоб они не рассохлись.
        - Давай бочки укатим, — предложил я. — Бочки будут вроде поплавков. Покатим их к протоке… Там никто их не найдёт. И плот там построим.
        - В бочках вода, — ответил Ромка.
        - Выльем.
        - Крышек нет.
        - Сделаем.
        - Как?
        - Просто.
        - Как просто?
        - Очень просто: возьмём фанеру со штаба, вырежем лобзиком круг, заделаем круг смолой… Чтоб не протекало. Получатся поплавки.
        Катить бочки по двору мимо крыльца было нельзя: мама или Женька могли увидеть, поэтому мы покатили бочки тропкой, через овраг. Тропка постепенно расширялась в дорожку и спускалась по оврагу к реке.
        Я катил бочку первым. Катилась она весело. Настроение у меня тоже было весёлым. Вот и спуск к реке. Я подумал, что теперь катить будет ещё веселее, но бочка как-то странно дёрнулась вперёд. Я успел её поймать, удержал, но она крутилась, вырывалась из рук.
        - Стой! Стой! — закричал я. Просто так, бочке… Была она скользкая и тяжёлая.
        - Стою! — отозвался Ромка.
        - Я не тебе.
        - Кому?
        - Кому, кому… Никому, сам себе.
        Некогда мне было с ним разговаривать, надо было что-то сообразить. Если идти сзади, то бочка вырвется, если забежать вперёд, можно будет придерживать её плечом и потихоньку спустить вниз. Но как забежать? Если отпустить, то она не будет ждать меня, она покатится вниз по тропке.
        - Иди сюда! — позвал я Медведева. Он ничего не ответил.
        - Оглох, что ли?
        - Это ты мне?
        - Кому же ещё?
        - Я думал, что ты опять сам себе.
        - Это я тот раз сам себе, теперь я тебе. Беги сюда!
        Ромка бросил свою бочку, подбежал, зашёл спереди, подпер…
        В это время на меня что-то наехало… Большое и мокрое.
        - Эй, не толкайся! Не удержу! — закричал Ромка.
        - Я и не толкаюсь. Твоя бочка на меня наехала, — объяснил я.
        - Откати её, — попросил он.
        Я обернулся, чтобы откатить, но Ромка закричал:
        - Держи! Держи! Не удержу. Ой, держи!
        - Держи, не держи! Как же тогда твою откатить?
        - Ты её толкни ногой.
        Я толкнул её ногой, но она опять накатилась и прижала меня, не продохнуть.
        - Не могу больше, — послышался Ромкин голос.
        Чего он не мог? Это я не мог стоять между двух бочек и молчать.
        Тут моя бочка рванулась вперёд. Я всё понимал: это Ромка упустил её. Я упал. По мне, как асфальтовый каток, прокатилась Ромкина, догнала мою, они ударились друг о друга, точно обрадовались, что встретились, и понеслись вместе.
        - Лови! Спасайся!
        Я поднялся, выплюнул пыль, бросился догонять. Бочки прыгали, гудели… Мы неслись за ними, впереди загоготали гуси, разлетелись в разные стороны.
        Бочки выкатились на берег.
        А на берегу дяденька учил тётеньку кататься на велосипеде. Тётенька сидела на седле, дяденька держал велосипед за багажник и уговаривал:
        - Смелее! Смелее! Я здесь! Не волнуйся!
        Наверное, он услышал, как грохотало, потому что обернулся.
        - Нажимай! — закричал он и толкнул велосипед.
        - Я еду! — обрадовалась тётенька. — Ой, девочки, я еду!
        - Полундра! — не слушал её дяденька. Он нажимал на багажник, тётенька крутила педали, велосипед набирал скорость. Дяденька тоже… Бочки катились следом.
        - Остановите меня! Остановите! — начала просить велосипедистка. Но остановить её уже было невозможно. Она мчалась всё быстрее и быстрее. Так они и умчались куда-то, дяденька сзади, тётенька на велосипеде, и никто не знает, куда они умчались. Я их больше никогда не видел на берегу. Может быть, их кто-нибудь всё-таки и остановил, ведь не могли же они мчаться так до бесконечности? Тем более впереди был высокий забор.
        Палуба
        Мы немножко посидели в камышах. Подождали, когда на лугу всё затихнет. От нечего делать я сделал вдруг настоящее открытие. Вот оно, открытие: «Палуба может быть без корабля, но корабль без палубы — никогда!»
        Я сказал об этом Ромке. Он выслушал, подумал и сплюнул:
        - Хватит задаваться. Что дальше будем делать?
        - Согласно открытию, нужно добывать палубу, — объяснил я, — потому что корабля без палубы не бывает. Разве не так? Разве не верно?
        - А из чего делается палуба?
        - Из досок.
        - Где их взять.
        - Нужно найти.
        Мы пошли через огороды, мы пошли искать доски для палубы. Мы искали доски. Мы обошли весь посёлок, заглядывали в каждый угол, но ничего подходящего не попадалось. Доски обнаружились во дворе мебельной фабрики. Они лежали в штабеле. Новенькие, белые, пахли сосной. Вот бы нам хоть пару таких досок! Доски притягивали нас, хотелось их погладить и унести с собой на протоку.
        Мы вошли во двор фабрики. Постояли и вышли. Сторож в будке покосился на нас, но ничего не сказал.
        Мы стали выходить и входить. Мы хотели приучить сторожа к тому, что мы входим без досок… Может быть, тогда он привыкнет к тому, что мы выходим с досками?
        Но усидчивость у сторожа оказалась маленькая. Минут через пять он выскочил из будки и закричав:
        - Что за экскурсия такая? Марш отсюдова, не то уши пообрываю!
        Пришлось уходить. Любой бы после таких слов ушёл.
        Было часа два. На улице было жарко. Курицы и те попрятались в тени. Мы пошли к реке… И вдруг наткнулись на целую половинку ворот с калиткой. Она лежала прямо на траве, прямо у Димкиного дома, около тротуара. Над калиткой была прибита дощечка: «Во дворе злая собака». Только это была неправда — никакой собаки в Димкином доме сроду не было, ворота никогда не закрывались, и никто не пользовался калиткой. Может быть, поэтому и выкинули?
        Мы побежали за тачкой, прикатили, быстренько погрузили находку и повезли к протоке. Мы не стали спрашивать у жильцов, можно ли или нельзя брать ворота. А зачем? Ведь всегда выкинут вещь, потому что не нужна никому, а попросишь, так сразу: «Пусть лежит. Пригодится!»
        Ворота мы везли без приключений, только у самой реки встретили Зойку Иванову. Шла она от моста, в руках у неё было полотенце. Вот почему её дома не было, когда я к ней приходил, когда хотел писать опровержение в стенную газету «Они мешают нам жить». Иванова обрадовалась:
        - Здравствуйте, мальчики! Что это везёте?
        - Не твоё дело! — сказали мы.
        И покатили тачку быстрее. Зойка тоже прибавила шагу.
        - Что сейчас было на реке! Не слышали шума?
        - Нет… не слышали.
        - Кто-то забор обвалил.
        - Нам не интересно, — сказали мы.
        - Куда ворота везёте? Наверно, плот собрались строить? Чьи ворота взяли?
        Откуда она догадалась, что мы задумали?
        - Коля вы поедете дедушку искать? Я тоже с вами поеду, — вдруг сказала она.
        От её слов я выпустил ручки у тачки, я ей сразу простил всё, даже то, что она больше меня вырвала сорной травы, что она толкала меня под партой ногами, что она вредная, что она девчонка и всё такое прочее… Она вдруг стала для меня самым лучшим человеком в Усмани: она одна поверила мне, что я про деда ничего не придумал. Она верила мне! Понимаете, что это такое? Ведь это самое главное в жизни для человека!
        Расставанье
        Посёлок засыпал. Я шёл по улице и прощался со всем, мимо чего проходил.
        - Прощай, Лидкин дом, прощай! За свою жизнь я причинил тебе много неприятностей. Один раз бросил камень в ворону, попал в твоё стекло… Ты прости меня, прости! Второй раз тоже… Нечаянно разбил стекло. Не сердись на меня, я нечаянно.
        - Прощай, газетный киоск!
        - Прощай, Димкин дом! Висит одна половинка ворот… Ты не сердись, дом, не сердись! Мы не знали, что твои ворота сняли с петель, чтобы покрасить. Кто мог знать? Жильцы бегали, разыскивали пропавшую калитку. Даже в бюро находок ходили на вокзал. Конечно, в бюро находок ворот не оказалось. Мы-то знали, почему не оказалось, больше никто не знал. Ты прости нас, дом, прости!
        Из твоих ворот с калиткой вышел отличный плот. Было дело так: мы хотели засмолить бочки, чтобы получились поплавки. Зойка следила за костром. На нём в ведёрке булькала смола. Смолой мы хотели замазать все дырочки.
        Ромка держал на одной бочке фанерный круг, выпиленный лобзиком из крыши штаба. Я схватил ведёрко. Ручка у ведёрка оказалась горячая. Я еле успел донести ведёрко, бросил ведёрко на круг, а Ромка крышку упустил, и она провалилась на дно вместе со смолой.
        - Зачем бросил? Как теперь замазывать? — закричал я на него. Любой бы закричал на него, раз он круг упустил.
        - Ты смолу чуть мне на руки не вылил, — ответил он.
        - Смола опасная, — поддакнула Иванова. — Раньше, когда штурмовали крепости, осаждённые лили горячую смолу на осаждающих.
        Пришлось доставать крышку со дна бочки. Я свесился в неё, попробовал отодрать фанерный круг, но фанера прилипла, смола приклеила её ко дну. Тогда я залез в бочку с ногами… Может быть, я сумел бы отодрать крышку, если бы дно не вывалилось. Теперь с двух сторон были дырки. И почему крышка вывалилась?
        - Наверное, растянулась от тяжести, — сказал Ромка. — Давай сузим. Тогда ничего выпадать не будет.
        Мы постучали по обручам. Совсем немножко постучали, чуть-чуть сузили, но бочка почему-то рассыпалась. Вся. На кучу кривых дощечек. Удивительно, сколько из одной бочки можно получить кривых дощечек. И как они держались все вместе и ещё с горы катились?
        - Что ж, — сказал я. — Придётся плыть на одном поплавке.
        Вторую бочку мы положили набок. Теперь у нас был опыт. Теперь мы знали, как заделывать крышку. Научились на примере.
        Теперь мы не стучали по обручам. Но кривых дощечек через минуту оказалось ещё больше, — и эта бочка развалилась по швам. Хорошо, что мама не видела, а то бы очень расстроилась.
        - Жалко, пилы нет, — сказал Ромка.
        - Зачем тебе пила?
        - Можно распилить каждую дощечку пополам, — сказал он. — Получилось бы четыре шайки. С ними в баню можно ходить.
        Конечно, он здорово придумал — сделать шайки для бани. Может быть, тогда мама и не так ругалась бы на меня. Но пилы у нас не было. Пришлось оставить дощечки так, как они есть.
        Плот-то мы построили — стащили в воду ворота от Димкиного дома, и всё. Ворота были толстые, с калиткой посредине. Через калитку можно было нырять прямо под плот. Ещё мы сделали из тачки и лозы шалаш. Назывался он кают-компания. Как на настоящем корабле.
        И вот я шёл по улицам и прощался. Прощался. С автобусной станцией. С шоссе. Со столбами… Больше прощаться было не с чем, и я обернулся, поглядел в последний раз на родной посёлок.
        На этом месте Лида когда-то говорила своему рыжему Димочке:
        - Посмотри, до чего хороша наша Усмань!
        Я посмотрел, но ничего красивого так и не увидел.
        Я свернул к протоке.
        - Стой, кто идёт? — раздался грозный окрик из темноты.
        - Бесстрашный воин и отважный моряк! — крикнул я в ответ.
        - Пароль? — ещё громче потребовали из темноты.
        - Дружба превыше всего!
        - Проходи!
        Я прошёл, вернее, пробрался сквозь заросли лозы и чуть не споткнулся о Ромку.
        - Осторожнее, заряженный! — сказал он и отложил в сторону доисторический пистолет. Ромка сидел в секрете, охранял путь к протоке, чтоб никто из мальчишек не уплыл на нашем плоту.
        - Иванова пришла? — спросил я.
        - Нет. Не пришла. Спит, наверное, или мать не отпустила. Я же говорил, что с ней лучше не связываться, — ответил Ромка.
        По правде говоря, он не хотел, чтобы она путешествовала с нами. Он вообще презирал девчонок, особенно Иванову. Она тоже презирала его.
        Начало похода
        Я работал шестом. Упирался в дно, наваливался на шест, плот делал рывок вперёд. Я торопился: ночи летом короткие, в посёлке просыпались рано, кто-нибудь мог увидеть плот.
        Плыли мы почему-то медленно: река то отходила от домов, то возвращалась к посёлку. Никогда я не думал, что по воде так долго плыть до Хомутовского моста. По бережку, по тропке пять минут бежать.
        Я смотрел на посёлок. Очень хорошо было видно нашу школу. Четырёхэтажная, выше остальных домов, выше деревьев.
        Я вспомнил наш класс. Как же теперь пятый «Б» будет жить без меня? Я уже, наверное, никогда не вернусь в Усмань. Кто же теперь будет на физкультуре стоять в заглавии строя? Наверное, второгодник Илюшка? Зря я на занятиях физкультуры ходил широким шагом, зря!
        Если бы я знал… Я бы никогда этого не делал! И тогда бы учитель физкультуры не кричал на коротконожек: «Подтянись, сено-солома!»
        Потом я вспомнил, как мама первый раз отводила меня 1 сентября в школу. Нас построили. Пришла тётенька, сказала, что её зовут Мария Васильевна, что она будет нашей учительницей. Десятиклассники преподнесли нам цветы. Мне понравилось в первый день ходить в школу. Я обещал сам себе, что буду учиться на одни пятёрки. Если бы я знал!..
        И ещё я вспомнил, как нас принимали в пионеры. На торжественной линейке мы дали клятву. Нам повязали на шеи красные галстуки. Я обещал, что больше никогда не буду делать ничего такого, за что меня будут ругать. Эх, если бы я только знал, как всё у меня в жизни получится!
        И чем больше я думал, тем грустнее становилось. Из поселкового сада донеслась песня: сегодня там хор с фабрики репетировал. Это была генеральная репетиция перед областным смотром художественной самодеятельности. На реке хорошо было слышно:
        Край Кольцовский,
        Край певучий
        Соловьями зазвенел…
        Представляю, сколько народу сегодня там собралось, наверное, весь посёлок пришёл. У нас любят петь, в Усмани ценят певцов.
        Тут и мне захотелось запеть. Что-нибудь грустное захотелось запеть. Я знал одну песню про лебедя, как он умирал от одиночества на льду неизвестного озера. И я запел:
        Лебедь с подбитым крылом
        Прощался со стаей…
        Хорошая была песня, вроде бы про меня. Я приготовился петь следующий куплет, но Ромка подошёл:
        - Т-ты че-его пугаешь?
        - Отстань! — ответил я. — Мне грустно очень. Я прощаюсь с прошлой жизнью.
        - Тогда зачем рычишь?
        - Это я пою: «Лебедь лежал на льду, ноги его покраснели…»
        - Разве так поют? — не согласился Ромка.
        - А как поют?
        - Голосом поют.
        - А я чем?
        - Наверное, животом.
        - А я пою сердцем, — сказал я. Мне стало обидно. — Животом разве можно петь?
        - Ты воешь!
        - Клюв его падал на лёд… — заорал я во всё горло.
        - Не надо! — взмолился Ромка. — Не надо! Подумают, что кто-нибудь тонет. Прибегут спасать. И попадёмся…
        Пришлось замолчать. И почему людям не нравится, как я пою? От зависти, наверное. Пришлось молчать, но Ромка всё равно продолжал заикаться:
        - А-а-а-а… там… по-о-о-гляди.
        - Чего там? — уже разозлился я.
        - Погляди!
        Я поглядел и тоже чуть не стал заикаться: из кают-компании торчала живая человеческая нога.
        - Стой, стрелять буду! — выхватил из-за пояса доисторический пистолет Ромка. Но нога продолжала лежать, точно и не слышала. Ромка чиркнул коробком по спичке около дырочки в стволе, пистолет зашипел…
        - Дым в сторону пускай! — закричал я: кому же охота задыхаться в дыму?
        Тут из ствола вырвался столб пламени, палубу рванула вперёд, и мы полетели в воду.
        Когда я вынырнул, дым стелился над водой, как дымовая завеса, из-за дымовой завесы послышался знакомый голос:
        - Мальчики, Медведев, Петренко, где вы? Это я — Иванова, я плот стерегла. Я спала. Куда вы делись?
        Вот, оказывается, чья нога лежала без спроса на палубе. Оказывается, Иванова ещё засветло прибежала на протоку, приготовилась к путешествию. А мы-то думали, что она испугалась и осталась дома. Зря так думали, зря!
        Утро
        Иванова и Медведев спали на сене в кают-компании, я сидел на табличке «Во дворе злая собака», я нёс вахту.
        Вахта — это когда все спят, один ты не спишь и ждёшь, что наконец у твоего товарища проснётся совесть и он отдаст тебе твоё одеяло…
        От нечего делать я наблюдал… за природой. Луны уже не было. Ночью кругом всё было чёрным. И земля, и вода. Не разберёшь, где что. На воде, правда, были видны отражения звёзд, но на берегу сплошная темнота. Ничего не отражалось. Хоть лбом об стенку бейся — ничего не видишь, даже собственный нос.
        Потом я заметил, что стало видно берег, потом я увидел, что небо стало синим. Синело, синело, стало как моя новая сатиновая рубашка. Потом начало розоветь. У самого краешка. Розовело, розовело, и вдруг из-за леса высунулась макушка солнца. Здорово! Солнце посмотрело вокруг, нет ли поблизости сторожа, и перелезло через горизонт. Вначале оно было красным, потом стало белеть. И белело, белело, разгоралось добела, и вот уже на него нельзя было смотреть.
        Я люблю наблюдать…
        Запели птицы — обрадовались, что день наступил. Прилетела стрекоза, села на большой палец моей ноги, куснула и улетела. Что было потом, я не знаю, потому что я заснул прямо на табличке «Во дворе злая собака».
        Проснулся я, когда солнце припекло; мы уже проплыли мост, нас унесло в неизвестном направлении — с двух сторон поднимался крутой песчаный берег. Песок стекал с берега до самой воды, дно тоже было песчаным. Плот уткнулся в отмель. Где-то там, за кустами лозняка, что-то вжикало: «Вжик… Вжик…» Иванова и Медведев спали, ничего не слышали.
        Я спрыгнул в воду. Воды было по колено, я залез по откосу наверх. Вот, оказывается, куда мы попали! Нас отнесло в конец заливного луга. Усманка делала здесь огромную петлю, затем поворачивала к деревне Песковатке. Я увидел купол церкви в деревне. Вдалеке был Хомутовский мост. С него съехала машина. Отсюда казалось, что она еле двигалась, а люди — точечки. Они совсем стояли на месте. Издалека, наверное, всегда кажется, что ничего не двигается…
        За кустами колхозники косили траву, потому что косилка здесь между густыми кустами не проедет. Вжикали косы. Изредка кто-нибудь из колхозников втыкал ручку косы в землю, точил полотно бруском, и коса звенела.
        А как хорошо пахло свежим сеном! Запах свежего сена лучше всех духов на свете! Почему-то, когда трава растёт, пахнут лишь цветы, а когда её скосят и она немножко подсохнет, то она начинает пахнуть вся… Вся-вся! Как сто флаконов одеколона.
        Я упал на волну свежего сена и покатился по ней, мне захотелось пропитаться его запахом…
        И тут я увидел лошадь.
        Встреча с врагом
        Лошадь была не просто лошадь — она везла воз. На возу сидел враг поселковых ребят Валька Ведерников.
        - Тпру! — дёрнул он вожжи. Лошадь остановилась, он скатился по сену на землю и встал передо мной.
        На нём была старая выцветшая футболка. На голове старый картуз.
        - Попался!
        Мне захотелось убежать… Но тогда Валька побежал бы за мной и увидел бы плот, тогда бы он позвал своих друзей, и они бы перехватили наш плот на реке, и отняли бы наш плот и всё такое прочее…
        - Чего придираешься? — сказал я. Я просто так сказал, чтоб он не подумал, что мне хочется убежать. Жалко, Медведев и Иванова спали, а то бы мы втроём сами обратили Вальку-Ведро в бегство. Как бы это разбудить Иванову и Медведева, чтобы пришли на помощь?
        - Зачем по моему лугу ходишь? — задирался Ведро.
        - Твой? Он не твой… — ответил я. А сам думал: «Как бы разбудить друзей на плоту?» Плот-то от кустов не было видно, потому что берег был высокий и крутой; чтоб увидеть ворота от Димкиного дома, нужно было подойти к самому краю берега.
        - Луг колхозный, — значит, мой, — продолжал наседать Валька.
        - Подумаешь… Колхоз ничей.
        - Как ничей?
        - Да так. Ничей, и всё! Всех! Вот как.
        Валька подумал, поправил кепку на голове.
        «Эх, как бы разбудить Иванову и Медведева?» — думал я.
        - Я могу сено брать с этого луга, а ты не можешь, — сказал он.
        - Разве ты себе сено берёшь? Воруешь?
        - Нет, я не себе беру, для телят. Моя маманя телятница. Я ей пособляю, сено везу. В телятник везу сено.
        - Подумаешь, мы тоже ходили помогать в «Радость». Свёклу пололи. Целый день.
        - Вы помогали? — Валька сплюнул и презрительно засмеялся. — Хочешь, поехали к стогу, посмотрим, кто сильнее, кто больше вилами сена поднимет — ты или я?
        - Хвастун ты! — сказал я.
        - Я хвастун?
        - Ты хвастун! — повторил я. Зря я так сказал! Может быть, он бы и не стал драться, если бы его не обидели. Теперь, кончено… Он толкнул меня, я толкнул его. Слегка. Он толкнул посильнее. И тут я запел. От волнения наверное:
        Лебедь с подбитым крылом
        Прощался со стаей…
        Я громко запел, чтоб Ромка и Зойка услышали и проснулись. От моего пения кто хочешь проснётся… Никогда в жизни я так громко не пел, как на берегу Усманки. Я орал во всю глотку. Песня была длинная, печальная:
        Лебедь лежал на льду,
        Ноги его покраснели.
        Я кричал, как целый детский хор, я орал и басом, и тоненько, и ещё не знаю как… Валька слушал, вздыхал, потом он снял почему-то шапку. Когда я выдохся, он сказал:
        - Здорово душевная песня! Здорово исполняешь! Научи… Научишь? Хорошая песня!
        - Правда понравилось? — оторопел я: человеку понравилось, как я пою. Такого ещё никогда не было.
        - Душевно, — замотал головой Ведерников, до того ему понравилось моё пение.
        - Хочешь, я тебе тоже спою одну? — предложил он вдруг. — Я тоже знаю одну, слова, правда, немножко забыл. Про раненую лошадь. Слышал такую?
        - Не знаю про раненую лошадь.
        - Так слушай!
        Он отставил ногу, закрыл глаза, кепку прижал к животу и запел:
        - Бежала лошадь, пули свистели. Та-та-та… (слов я тут немножко не знаю) казак стрелял… та-та-та…
        Мне понравилось, как он пел. Конечно, не как артист, но тоже ничего, вроде меня, с душой. Жалко, Валька не допел до конца, потому что живая лошадь захрипела, вскинула голову и заржала…
        - Тпру! — закричал Валька. Он схватил вожжи, лошадь сразу успокоилась. — Не понимает музыки. Тебе понравилось?
        - Слова хорошие! — похвалил я.
        - Да? — Валька покраснел. Он тоже обрадовался, что я его похвалил, может быть, его тоже впервые похвалили за пение.
        - Давай дружить? — сказал он.
        Мы пожали друг другу руки.
        - Давай споём вместе?
        - Про что? Про лошадь ты не знаешь, про лебедя я не знаю…
        - Какую знаем. На пару споём.
        - Про Валентину знаешь?
        - Знаю! Давай!
        - Постой, вожжи возьму покрепче, а то лошадь боится, когда шумят, — сказал Валька.
        Он намотал на руку вожжи, мы набрали в грудь воздуха и запели… Как мы запели! Как хорошо было петь вдвоём рано утром, когда тебе никто не мешает.
        - Валентина да Валентина…
        Мы приплясывали, до того было весело петь песню про космонавта Валентину Терешкову.
        «Эх, — думал я, — вот бы разыскать ещё певцов человек десять! Мы бы хор организовали. Мы б по радио выступили, может быть, даже и по телевизору… Представляете, как бы мы целый вечер пели по телевизору?»
        Но допеть до конца нам не дали — прибежали Ромка и Зойка. Проснулись, наконец! Когда я хотел, чтобы они не спали, они спали, теперь их никто не звал, так они сами прибежали.
        - Коля, не бойся! Коля, не отступай! Коля, дай ему, Ведерке вредному! — закричала грозно Иванова.
        - Коля, держись! — кричал Медведев.
        Чего раскричались? Никто драться-то и не собирался. Может быть, мы к областному смотру самодеятельности готовимся, откуда они знают?
        Приглашение в гости
        - Зачем Колю обидел? — бросилась с кулаками на Вальку Зойка Иванова. — Не плачь, Коля, не плачь!
        Откуда она взяла, что я плачу? Я пел, а не плакал. Весёлую песню пел.
        - Не лезь, не трожь! — я еле оттащил Иванову от воза с сеном. Потом отвёл в сторону Ромку. Я начал им втолковывать, что с Ведром мы теперь друзья, что подружились на веки веков.
        Зойка ничего не хотела понимать. Давно известно, что если она на кого-нибудь обидится, то не будет разговаривать дня три. Даже если на перемене во дворе школы начнём играть в догоняшки, она всё равно не будет догонять того, на кого обиделась. Она такая…
        - Испугался! — начала Иванова упрекать, — Ты, Петренко, подлиза. Ты мне руку у сада не дал. Подлизываешься? Я сейчас домой уйду от тебя, не поеду с вами никуда, раз ты такой подлиза и трус.
        - Уходи на здоровье, — сказал Ромка. — Никто плакать по тебе не будет.
        Плохо он знал нашу Зойку.
        - Раз так, то не уйду. Вот назло не уйду, — сразу передумала Иванова. — Не уйду!
        - Хватит спорить! — пытался я их примирить. И чего они спорят? — Куда мы плывём? Деда искать… Моторку искать. С Валькой Ведерниковым мы помирились. Он поможет нам лодку найти. Пошли, спросим его про лодку. Он хороший. Он песню про раненую лошадь знает.
        - Идите, идите! — сплюнула с презрением Иванова. — Подлизы.
        Мы вернулись к возу. Валька сидел наверху, на сене, и глядел в сторону, точно не видел нас.
        - Валь, — позвал я. — Посмотри, не пожалеешь.
        Я выдернул у Ромки из-за пояса доисторический пистолет, поднял над головой, чтобы с воза было хорошо видно. Валька увидел, скатился на землю, схватил двумя руками пистолет, прицелился в летящую ворону, потом в стог сена, в куст, ещё куда-то и замотал головой:
        - Вот это да! На охоту идёте? На зверя?
        Тут я ему и рассказал… Всю правду. Про всё. Что нужно спасать Паньку, пока она живая. Но про то, что я налил в бочку философский камень, я не стал ему рассказывать… Не обязательно ему всю правду знать. Если я Ивановой всю правду не рассказал, то ему-то тем более.
        - У кого красная моторка? — задумался Валька. — Надо поспрашивать. Айда со мной в деревню! Свезём сено, отведём лошадь на конюшню и разыщем хозяина.
        - А как же плот? — сказала Зойка и опять с презрением сплюнула. Как какой-нибудь невоспитанный мальчишка.
        - Привяжите к коряге, никто не тронет. Я отвечаю, — заверил нас Валька Ведерников, по кличке Ведро.
        В гостях
        Жили Ведерниковы в центре села. У церкви. Спереди, в здании церкви, была мастерская, в ней ремонтировали машины, сзади было окошечко и висела вывеска «Сельпо». Это так в Песковатке магазин назывался. Почему он так назывался, я не знаю. «Сель», наверное, «сельский», «по»… Что «по»? «Поселковый»? Может быть, и совсем что-нибудь другое и вовсе не «поселковый». Мне некогда было думать, я есть хотел. До того хотел, что спать хотелось.
        Дом Ведерниковых был с соломенной крышей. Когда мы подошли, из калитки вышла Валькина мать. Она на ходу повязывала голову белой косынкой.
        - Сынок, — сказала она протяжно. — Что так долго оборачивался?
        - Людей встретил, — показал на нас Валька.
        - Чьи же это будете? — оглядела нас Валькина мать. — Что-то не признаю. Чьи же вы будете?
        - Они городские, — пояснил Валька.
        Странно как-то они говорили: «Чьи же вы будете?», «Не признаю».
        - Отдыхать прибыли? — поинтересовалась Валькина мать. — Места-то у нас привольные, богатая красота кругом.
        Была она маленького роста, даже не верилось, что она — Валькина мать.
        - Сено сбросил у телятника, — сказал Валька. — Вы не волнуйтесь. Всё сделаю, как вы просили.
        - Сколько привёз сена-то?
        - Два воза справил.
        - Мало, сынок, я же тебя просила до обеда возов пять доставить.
        - Доставлю. Через час прибегу.
        - Хорошо, жду. Ну, я побежала.
        Но она не побежала, а пошла вдоль улицы. Странно говорили в Песковатке! «Пошуми» — это значит «позови», «побежала» — значит «пошла»… Но чуднее всего было то, что Валька обращался к матери, как к чужой: «Вы, маманя». У меня сестрёнка Женька, так она даже чужим говорит «ты». За это её в угол ставили, но мало помогает.
        Валька хороший человек. Особенно мне понравилось, как он разгрузил сено. Подъехал с возом к телятнику, развязал верёвку, сбросил на землю жердь, которой сверху прижимал сено, взял под уздцы лошадь, повернул так, что передок у телеги приподнялся и воз опрокинулся. Потом Валька дёрнул вожжи, лошадь рванулась вперёд… И всё сено осталось лежать на земле. Я бы никогда так не догадался. Я боюсь лошадей. Валька-Ведро не боялся, и лошадь его слушалась.
        Плот мы привязали к коряге. Два одеяла, японскую карту закопали под берег. Откос у берега был весь в норках — это были гнёзда стрижей. Стрижи летали над самой водой и жалобно попискивали — они думали, что пришли разорять гнезда. Напрасно так думали. Мы не собирались приносить им вреда, мы просто прятали свои пожитки.
        В доме у Ведерниковых было темно. В жару специально ставни закрывают, чтобы в доме было прохладно и мухи со двора не летели. Стояла пузатая русская печка. Я заглянул во вторую половину дома. Там была спальня. На широкой деревянной кровати лежали подушки. Под потолок… Внизу большие, вверху маленькие. Зачем столько подушек?
        - Располагайтесь! — показал Валька на лавку вдоль стены.
        В углу висели фотографии. Весь угол был завешан ими.
        На фотографиях были мужчины в брезентовых плащах, тётеньки в валенках у саней и тётеньки в сарафанах у пальм.
        - Родня, — похвастался Валька. Он взял ухват, отодвинул заслонку у печки, вынул огромный чугунок, снял крышку… Запахло вкусно. У меня слюнки потекли.
        - Садитесь, отведайте, как маманя щи сварила, — пригласил он.
        Какие это были щи! Жирные, густые и пахли… Лучше сена. Таких вкусных щей я ещё никогда в жизни не ел.
        Валька отрезал каждому по ломтю ржаного хлеба от большого круглого каравая.
        А какой это был вкусный хлеб! С кислинкой… Как он пахнул! Дымком, чуть-чуть поджаренной корочкой и ещё полем и солнцем. Никогда я не ел такого вкусного хлеба!
        Потом я заснул прямо на лавке. Я ведь почти всю ночь на вахте был. Понимать нужно!
        Гуси-лебеди
        В доме было прохладно, но очень душно… Я спал. Мне приснился сон. Вообще-то я сны забываю, но этот запомнил. Мне приснилась история… Вроде бы я стал кавалеристом. У меня была лошадь… Та, на которой Валька Ведерников вёз сено в телятник. Я сидел на ней верхом с саблей на боку.
        Мы наступали. На врага. Враги были в немецких стальных касках. Командовал врагами генерал. Я присмотрелся… И можете себе представить, генералом оказалась бабка Агафья. На ней была треуголка, ещё у неё были усы. Конечно, если бы я наяву увидел бабку с усами, то не поверил бы, но во сне всё было как взаправду. Агафья ехала впереди своего войска на мотороллере.
        Мы залегли в засаду. Я лежал под кустом боярышника, лошадь моя тоже легла рядом, притаилась. Мы с ней осторожно выглядывали из-под кустов, наблюдали, как враг приближается.
        Тут Агафья вынула из-за пояса Ромкин доисторический пистолет. Я отлично помнил, что пистолет и прочие вещи мы закопали в берег на реке, рядом с плотом, чтобы никто не нашёл.
        - Воровка! — закричал я. — Отдай пистолет!
        Я до того возмутился, и лошадь моя тоже до того возмутилась, что я вскочил на неё, и мы бросились, в погоню за бабкой.
        Бабка на ходу подняла пистолет… Повалил дым. Я видел, как навстречу мне полетела пуля. Я хотел уклониться от пули, но ничего не смог сделать. Пуля ударила мне в грудь.
        Потом я падал… падал, падал… Страшно так.
        Я проснулся. Я лежал на лавке. В доме никого не было: ни Ивановой, ни Медведева, ни Ведерникова… Что-то опять ударило мне в грудь. Я вскочил.
        Оказывается, в дом набежали курицы. Они ходили по столу, от лавки отскочил рыжий петух… Я посмотрел себе на грудь. Половинка пуговицы на рубашке была склёвана. Странный петух попался — клевал перламутровую пуговицу на моей рубашке.
        - Кыш! — я пугнул куриц. Они полетели, закудахтали, бросились к двери. Я выгнал их во двор.
        - Коля, Коля! — послышался голос Ивановой. После сна я был какой-то вялый. Я протер глаза…
        Иванова сидела на деревянной лестнице под самой крышей сарая.
        - Чего тебе? Зачем туда залезла?
        - Они щиплются… — показала на гусей Зойка.
        Около лестницы стояли гусь и гусыня.
        - Сейчас прогоню… — сказал я и взял веник у порога. Я пошёл к сараю. Гусь вытянул шею, растопырил крылья… Он думал, что я хочу напасть на его гусенят, вот он и защищал их. Гусенята те ничего не понимали, рвали траву. Серенькие, пушистые. Так бы и погладил их по спинкам.
        - А-а-а, — я зевнул, так как всё ещё не мог от сна избавиться. Я ударил веником гуся по голове. Просто так…
        Гусь перестал шипеть, испугался, заковылял к ограде, гусыня за ним, гусенята за отцом и матерью…
        - Спасибо! — сказала с лестницы Зойка. — Молодец! Ничего не боишься. Посмотри, как щиплются, до крови. Ты смелый.
        - Подумаешь. Сколько времени?
        - Совсем немножко… Сейчас часов одиннадцать.
        Как долго день в Песковатке тянулся! Я на реке утром встретил Вальку, мы песни спели, приехали в деревню, пообедали, я выспаться успел, и всё ещё было одиннадцать часов утра… Хорошо в деревне отдыхать!
        Но если вы думаете, что в деревне было тихо, то вы ошибаетесь. У старой церкви, где были мастерские, орал во всё горло громкоговоритель, по дороге мчались машины, сигналили громче громкоговорителей, где-то тявкала собака, мяукала кошка, ещё петух, который хотел съесть мою пуговицу на рубашке, взлетел на забор и загорланил, точно ему полхвоста выдернули. Ещё стучал моторчик… В огороде стоял насос с движком, качал из колодца воду, и вода лилась из трубы, как дождик, на грядки с зеленью.
        - Где Ведро и Рома? — спросил я.
        - На разведку пошли, скоро вернутся.
        В это время меня кто-то больно ударил сзади, как молотком. Я обернулся… Оказывается, гуси вернулись и напали сзади.
        Я поглядел на гуся. Гусь поглядел на меня. Он опустил голову к самой земле, вытянул шею, растопырил крылья и пошёл в атаку. Если бы он не шипел, как змея, может быть, я бы и не отступил и не залез с Ивановой на лестницу под самую крышу сарая.
        - Гони их, гони! — требовала Иванова. Мне бы тоже хотелось их прогнать, но я почему-то теперь не мог их пугнуть, наверное, потому, что почувствовал, как они больно щиплются.
        На лестнице мы сидели долго, пока не прибежали Ведерников с Медведевым. Они отогнали гусей в огород и выложили новости.
        - Нас разыскивают, — сказал Ромка. — Честное слово. Говорят, ищут троих детей. Это нас ищут.
        - Зачем ищут? — испугался я.
        - Не знаю.
        - Попались! Да?
        - С Панькой что-нибудь случилось? — спросила Зойка Иванова.
        - Не знаю. Никто не знает.
        - А кто ездил-то на моторке?
        - Пока неизвестно, — ответил Валька. — Красная моторка была у рыбака Кузьмича. Но он продал её две недели назад в зверохозяйство. В лесничество, значит. В бобровый заповедник. Кто-то из лесников недавно ездил к бабке.
        Потом он предложил:
        - Давайте пойдём к сельсовету, позвоним в лесничество. Узнаем точно. Не бойтесь, осторожно будем спрашивать. Никто не догадается, что вы — это вы.
        Следы ведут дальше
        Мы шли по деревне. Чтобы никто не догадался, что мы — это мы, мы шли так: Валька и я, за нами по другой стороне улицы шёл Ромка, сзади шла Иванова. Мы делали вид, что друг друга не знаем.
        Улица была пустая. Не было видно ни одного человека. Было очень жарко.
        Около сельсовета мы сели на лавку под окном. Ведро пошёл звонить.
        - Тётя Маша, это я, твой племянник! — закричал он в телефонную трубку. Его голос был слышен в открытое окно. — Добрый день, тётя Маша. Как дела? Да, да… Что нового? Тётя Маша, тут справлялись, кто ездил из зверосовхоза в Усмань на лодке? Да, да. На красной моторке. Кто справлялся?
        Мы замерли… Если он проболтается, мы погибли. Но я же говорил, что Ведро очень умный человек. Он ответил:
        - Конюх спрашивал. Надо в посёлке насчёт ремонта подвод разузнать… Да, да… Хорошо! Понял!
        Наконец-то всё выяснилось. Оказывается, в Усмань ездил на лодке лесник, по фамилии Безбородый…
        - Он с бородой, — сказал Ромка. — Борода как у алхимика.
        - У него фамилия такая — Безбородый, — заверил Валька. — Я знаю этого лесника. Борода у него точно есть, сам видел. Он живёт на кордоне, на старой водяной мельнице. От зверохозяйства километров пять.
        - А как к нему пробраться, к леснику, на старую водяную мельницу?
        - Просто. Но если не знаете, то лучше в лес и не суйтесь.
        - А ты знаешь дорогу?
        - Я? — Валька посмотрел важно на нас. Он мог больше ничего не говорить. По тому, как он сказал «я?», сразу понятно, что он знает все дороги в лесу. Молодец! Его даже лошади слушаются… Умный человек. Не то, что мы.
        - Может быть, пойдёшь с нами и покажешь дорогу? — предложил я.
        - Не имею права, — Валька вздохнул, задрал голову и уставился в небо. Небо было чистым-пречистым, ни одного облачка. Солнце расплавилось на небе, как масло на сковородке. Кругом было солнце: и в огородах, и на лугах, и в поле. От солнца дорога превратилась в пыль. Тополя, которые стояли вдоль дороги, были серые от пыли, и почему-то от них почти совсем не было тени. Тополя высокие, а тень куценькая, как косичка у моей сестрёнки Женьки.
        - Вёдро! — сказал Валька.
        - Чего ведро? — удивился я.
        Любой бы удивился, если бы услышал, как человек сам себя дразнит: Вальку-то Ведерникова весь посёлок дразнил Ведром.
        - Хорошая погода для сенокоса, — продолжал Валька. — Так у нас в Песковатке говорят, когда сухо: «Вёдро». Вам-то хорошо: куда захотели, туда и пошли, а мне мамане требуется помочь. У нас сейчас народ на покосе. И мне уже пора. Обед кончился. Пойду чалую запрягать. За сеном поеду. Вёдро!
        - Валечка, Валечка, постой! — бросились мы к нему. — Валечка, Валечка, подожди! Как же нам-то быть? Ведь надо Паньку спасать. Надо куда-то идти! Ведь мы дороги не знаем.
        - А чего вам знать? — не понял Валька.
        - Как чего? Куда идти?
        - Некуда… прямо, — сказал он.
        - Как это прямо… некуда?
        - Да очень просто: идите прямо по этой дороге, прямо и прямо, доведёт вас она прямо до зверохозяйства. Никуда не сворачивайте, идите только по дороге.
        - Спасибо, Валечка! — сказали мы.
        - Я тебе японскую карту подарю, — пообещал Ромка.
        - Я тебе по почте фотооткрытки пришлю, — пообещала Зойка. — Про город Прагу. Я переписываюсь с чешскими пионерами. Они мне целый набор цветных открыток прислали. Я тебе их подарю.
        Я долго думал, что бы мне подарить Вальке Ведерникову, но так ничего и не придумал, поэтому я сказал:
        - Ты приходи в кино, в посёлок. Не бойся. Теперь тебя никто пальцем не тронет и всё такое прочее. Будем вместе смотреть кино про разведчиков. Мы с Ромкой всегда вместе в кино ходим.
        - Спасибо! — обрадовался Валька. Он так сказал «спасибо», точно мы уже сделали всё, что обещали. — До свидания! Не забудьте: идите прямо, никуда не сворачивайте. Увидите тётю Марусю, поклон от меня передайте. Что ни попросите, она всё сделает. Спасибо!
        Он помахал нам рукой, мы ему. Валька глядел нам вслед. Он глядел нам вслед минуты три, потом убежал куда-то, наверное, на конюшню, наверное, запрягать чалую. Жалко, что сегодня было вёдро, а то бы Валька Ведерников пошёл с нами в лес, на кордон, к леснику Безбородому.
        Заповедник
        Мы прошли целое поле. Потом прошли целый луг. Если говорить правду, то дорога вовсе и не бежала прямо-прямо, как обещал Валька, она вилась, изгибалась по полю, по лугу.
        Удивительно, сколько здесь было солнца! Ещё больше, чем в деревне. Жар давил на спину и на голову. Хоть бы маленький ветерок! Вдалеке что-то колыхалось, что-то струилось, впереди, казалось, была лужа. Мы доходили до того места, где видели воду, а там ничего не было, воды не было. От этого почему-то хотелось пить.
        Еле-еле мы дошли до леса. Здесь сразу стало легче дышать, здесь сразу появился ветерок. Вот только дорога сворачивала в сторону.
        - Куда же нам идти? — остановились мы. — Валька сказал: «Идти прямо по дороге» — а она сворачивает.
        - Может быть, он сказал, что прямо по ней и свернуть? — спросила Зойка.
        - Как это прямо свернуть? — не понял я. — Свернуть никак нельзя прямо.
        - Но прямо — это не по дороге, это с дороги в лес.
        - А если по дороге, то это не прямо, — не сдавался я. — Это вправо.
        - Тут тропинка есть, — сказал Ромка. — Она прямо в болото ведёт.
        - Значит, дорога — это тропинка, — решил я. — Пойдём прямо по ней, куда-нибудь да попадём. Прямо не знаю, что и делать. Если заблудимся, то по ней прямо вернёмся назад. Не пропадём, не бойтесь.
        Тропинка заросла травой. Она вывела нас прямо на гать — жерди лежали прямо на болоте, мы пошли прямо по гати. Я шёл по гати и соображал, как понимать слова Вальки Ведерникова. Может быть, Зойка права, нам не следовало сворачивать с дороги, может быть, я не понял Вальку? Ведь слова по-разному понимаются, может быть, действительно нужно было прямо свернуть направо? Вот так всегда у меня во время диктантов — пока я вспоминаю правило, как нужно слова написать, учительница уже другую фразу начинает читать, я пишу слово по правилу, оказывается, нужно было вспомнить исключение из правил… Этих исключений больше, чем самих правил. Разве всё запомнишь?
        В болоте на нас налетели комары, налетела целая туча. Как оголтелые. Миллионов сто. Они, наверное, три дня ничего не ели. Они облепили наши руки, ноги, лбы и щёки. Они гудели. Радостно гудели, точно кричали друг другу во всю глотку: «Ура! Обед привезли! Навались!»
        Они хватали нас, вернее, жалили, мы отмахивались ветками, но комары не обращали на ветки никакого внимания, они кусали нас с аппетитом.
        Спасибо, тропинка выскочила из болота в сосновый бор. Комары сразу отстали, вернулись в родное болото сытые и довольные, а у нас от их пиратского налета носы раздулись; от раздавленных комаров на щеках была кровь.
        Впереди на сосне висел прибитый гвоздями плакат: «Заповедник. Посторонним вход запрещён. Штраф!»
        - Может быть, вернёмся? — спросил я осторожно, чтобы ребята не подумали, что я испугался заблудиться. — Денег у нас нет… Платить штраф нечем, так что не стоит идти дальше.
        - Тем более, — сказал Ромка. — На нет и суда нет. Пошли дальше. Только вперёд. Мы не посторонние, мы по делу. Мы в гости.
        Кругом был заповедник. Здесь жили одни звери и птицы. Это была их земля. А люди… Люди не имели здесь права ни разжечь костра, ни нарубить дров на зиму, ни петь, ни слушать транзистор, не имели права даже просто так гулять и дышать лесным воздухом. И если на дороге оказался бы заяц, то человек не имел бы права даже бросить в него камнем.
        Вдоль ручья росла красная и чёрная смородина. Но рвать ягоды было нельзя. Мы знали. Штраф!
        А цветы! На полянах их было больше, чем анютиных глазок в поселковом саду. Но рвать дикие цветы тоже было нельзя. Звери. Они могли бегать по полянам туда-сюда, могли прыгать и скакать, рыть норы. Заповедник… Людям здесь было очень плохо, людей здесь штрафовали.
        - Я ленточку потеряла, — вдруг сказала Зойка.
        - Какую ленточку?
        Мы с Ромкой остановились и уставились на Иванову.
        - От косы… Теперь волосы расплелись, теперь я, как дикая.
        - Где могла её потерять? — шёпотом спросил я. — В заповеднике ты не имеешь права терять ленты.
        - Через поляну шли… Кусты хватались за платье… И за волосы. Колючкой, наверное, зацепило за бант. Я не виновата, — оправдывалась Зойка.
        - Стойте, — сказал Ромка. — Я быстро вернусь. Пойду и найду твою ленту.
        Он ушёл искать ленточку… Мы ждали. Он почему-то долго не возвращался.
        - Стой у дерева, сейчас я тоже приду, — сказал я и пошёл по тропинке навстречу Ромке. Справа и слева рос иван-чай. Красный такой цветок, высокий. Красивый. Почему его так смешно назвали — иван-чаем, я не знаю.
        Кто-то порхнул сбоку от тропки в кустах. Я не испугался. Я раздвинул заросли иван-чая и увидел, как впереди порхали птички.
        Я подумал: «Не стоит сходить с дороги», но потом подумал, что если три шага сделаю в иван-чай, посмотрю, что за птичка порхает, потом три шага сделаю назад и опять окажусь на тропке, то, конечно, не потеряюсь, не заблужусь.
        И тут я увидел гнездо. Самое настоящее. На развилке веток было маленькое гнездо. В гнезде лежали птенцы. Помню, во втором классе мы писали изложение про девочку, как она увидела в крапиве гнездо крапивницы. Я не знал тогда, как правильно написать «птенцы» или «птинцы», и написал «цыплята». За это мне снизили отметку, потому что цыплята бывают у курицы, а не у крапивницы. Ерунду написал.
        Птенцы лежали тихо, даже глаза у них были закрыты. На спинках и на крылышках у них пробились перья, точно их утыкали маленькими кисточками для рисования.
        Я протянул палец, чтобы погладить их по головам.
        Они выкинули вверх головы и разинули рты… Ну и рты у них были! Камушек можно положить или целую вишню… По краям рты жёлтые. Головки закачались в разные стороны, птенцы запищали.
        Передо мной села на ветку птичка. У неё была красноватая грудка и лобик, серая спинка. Птичка была величиной с воробья. Она посмотрела на меня, наклонив голову, она не боялась меня. Может быть, она была ручная? Жила где-нибудь зимой в «живом уголке», весной её выпустили, вот она и не боится человека. Я захотел, чтоб она села ко мне на палец, но птичка упала, перепрыгнула на нижнюю ветку, потом вспорхнула и опять села на ветку и посмотрела на меня, как на знакомого.
        Может быть, у неё сломано крыло? Как у лебедя в той песне, когда он умирал на льду неизвестного озера?
        Я чуть-чуть было не взял её в руки, совсем немножко, и я бы взял её в руки. Но она опять отпорхнула в сторону. Я стал её ловить. Но она улетела.
        И ничего у неё не болело. Обманула она меня, отвела от своего гнезда, теперь ищи. Кусты ведь похожи друг на друга.
        Пора было возвращаться на дорогу… Я сделал три шага назад. Дороги не было. Сделал ещё три шага… ещё… Тропки не было. Я понял, что потерял тропку, может быть, даже насовсем заблудился.
        Как найти дорогу в лесу?
        Когда заблудишься в лесу, самое главное — не волноваться. Надо определить, где север, где юг. Жалко, спросить было не у кого, где север, где юг, и компаса у меня не было. Я полез через кусты. Потом остановился и прислушался.
        Ничего не было слышно.
        Я не знал, что делать. Я закричал:
        - Ау! Кто где?
        Никто мне почему-то не отзывался. Я заорал тогда изо всех сил: «Ау!» Мне стало страшно в заповедном лесу, потому что в заповедном лесу звери туда-сюда бегают, вместо того чтобы в клетках сидеть.
        Поляна кончилась, начался лес. В лес-то я не пошёл, потому что сообразил, что в лесу ещё легче затеряться: полянка — она-то маленькая, а лес во какой огромный. Там тебя видно совсем не будет, там ты вообще вроде муравья.
        Вдруг я услышал, как кто-то закричал «ау», но почему-то на разные голоса. Это голос был не Зойкин и не Ромкин, их-то голоса я знаю. Может быть, это звери выли? Я ничего не ответил.
        Я сел на поваленное дерево, я задумался: что мне делать? Кто виноват, что я заблудился? Почему-то всегда начинаешь думать, кто виноват, когда чувствуешь, что тебе будет худо. Если бы я раньше думал… До того, как мне стало худо. Когда нужно было думать? Может быть, когда я выливал философский камень в бочку с водой в саду бабки Агафьи? Вполне возможно, что в тот момент, хотя вполне возможно, что и в другой, когда в раковине для хора я врал про первого пионера, когда звал ребят в совхоз «Радость». Может быть, и на другой день… Тоже было не поздно. Но я не умею вовремя сознаться, такой у меня невезучий характер.
        Тут я заметил, что тени от деревьев вытянулись. Я догадался, что дело идёт к вечеру, что скоро наступит ночь.
        И я… не то чтоб заплакал, а так… Просто я стал прощаться с жизнью. Конечно, ночью меня съедят звери. Может быть, они уже съели и Ромку и Зойку Иванову. Мне их стало жалко, и себя тоже жалко.
        Вначале я не заметил, как затрещало в кустах. Я затаился, потом лёг на землю и подполз к дереву, потом вскочил и залез на дерево.
        - Парень, куда ты? — раздался чей-то голос.
        Из кустов вышел человек. Настоящий. Живой. Дядька какой-то.
        - Здравствуйте! — сказал я, но с дерева не слез.
        - Здравствуй, если не хвастаешь, — сказал дядька. Я постепенно разглядел его… Представьте себе, перед деревом стоял знакомый дедушка, тот самый, что приходил ночью к Агафье. Он самый. С бородой, с палкой в руке.
        - Это ты Николка Петренко? — спросил он.
        - Откуда вы знаете? — спросил я.
        - Как не знать… Слезай, пошли! Ты последний в чащобе остался. За тобой пришёл. Ниже, ниже спускайся, не могу же я за тобой на лиственницу лезть, я не белка.
        - Откуда вы знаете, что я Петренко? — спросил я.
        - Звонили из лесничества. На поиски народ вышел, переполошили народ. Спасибо, дружка вашего, Ведерникова, в Песковатке разыскали, он и сказал, куда вы пошли. Опоздали на полчаса вас перехватить. Кто же с дороги, не зная броду, в самую глухомань идёт? Пришлось по лесу вас искать.
        С дерева я, конечно, слез. По правде говоря, я был рад, что он нашёл меня, но, с другой стороны, я был и не рад.
        - Не отставай! — требовал дедушка. Он шёл впереди и говорил безостановочно. — У нас то ни души, то набежало народу всякого. Старуха моя-то рада. Скучно ей одной на кордоне. Жили всю жизнь — не скучала, да тут два года у нас внучка гостила, привыкли мы к ней, без внучки у нас теперь тихо, как на кладбище.
        - Как она, где она? — спросил я. Ноги у меня что-то совсем перестали двигаться.
        - В Воронеже живёт.
        - Как в Воронеже? Для кого вы у Агафьи святую воду брали? Кого лечить хотели?
        - Не вспоминай! — махнул рукой дед. Он шёл впереди, прокладывая путь. — Опозорился. Длинная история. Сиротка у меня завелась, приголубили её. Скучно одним в лесу. Не отставай! Расскажу… Всем говорил и тебе расскажу. У сиротки весной волки родителей задрали. Бывает. В лесу свои законы. Взял я её в дом, вырастил, приручил. Выжила. Резвая, смышлёная. В честь внучки и назвали её Панькой. Тут по лесу парша началась, болезнь лесная. Вроде от клеща, говорят. Боялся я за Паньку. Агафью давно знаю. Она коров лечила. Конечно, невежество. Но, думаю, лечить лесного жителя химией, биотиками разными, не следует, потому что травами в лесу лечатся. И опозорился, съездил к Агафье Петровне. Обманула… Семь рублей в первый раз взяла, десятку во второй…
        Лес поредел, мы вышли на большую вырубку. Подошли к каким-то ящикам.
        - Тут руками не махай, — предупредил дед. — Пчёлы не любят маханья. Это ульи.
        Мы шли мимо пасеки. Те пчёлы, что летели к ульям, гудели тяжело: «Жу-жу-жу». А те, что улетали в лес, гудели весело: «Жи-жи-жи». Внизу ульев были маленькие дырочки, они были облеплены пчёлами; пчёлы не обращали на нас никакого внимания, они были очень заняты, наверное, хотели до вечера успеть лишнюю ложку мёда насобирать.
        Я собрался с духом… Я решил рассказать первый раз в жизни всю правду. Не думайте, что это легко — говорить правду.
        - Дедушка, — сказал я. — Если Паньке плохо стало, то вызывайте врачей. Её спасать нужно, потому что в бочку Агафьи я налил собачьих духов. От них становятся ручными собаки.
        Дед обернулся, надвинул мне мою тюбетейку на глаза и засмеялся:
        - Ох, озорники… Спасибо вам, озорникам, лекарства, как выяснилось, налили. Смех! Вот те и трава, вот те и заговор. Ваша смесь из лекарств помогла. Панька вначале скулила, когда я мазал вашим варевом. Дух-то тяжёлый, чувствовалось. Запах шёл особый. Вылизалась она. Ещё смазал паршу, опять вылизалась. И всё прошло. Здорова теперь Панька, играет. Помогли ей ваши лекарства.
        - Как вылизалась? — я ничего не понимал.
        - Просто языком, как положено… Вот и пришли!
        Мы вышли к запруде, здесь раньше была водяная мельница. Плотина заросла терновником. Когда-то вода по деревянному жёлобу текла к мельнице, крутила большое колесо, от колеса крутился каменный жернов, между жерновами сыпали зерно, оно мололось, и получалась мука.
        - Коля нашёлся! Привели Петренко! — вдруг закричали несколько голосов. Из дома мельника выбежали наши ребята: Борька, Илюшка, два брата, Толя и Серёжа, с ними и Зойка Иванова, и Ромка Медведев… Как они оказались все вместе здесь на старой мельнице? Я совсем растерялся: может быть, мне снится сон?
        Ребята подбежали, закружили меня. Нет, настоящие ребята, я с ними в пятый класс перешёл, их-то я ни с кем не спутаю.
        - Путешественник! — смеялись они. — Мы тебе кричали. Нам не разрешили долго кричать. Звери пугаются. Слышал нас?
        Я хотел расспросить поподробнее, как они очутились на кордоне, но тут я увидел ещё одного человека. Кого вы думаете? Сроду не догадаетесь.
        У колодца стоял… Димка, сосед, тот самый, у которого был баян, который Лиду на берег водил, который меня сфотографировал в стенную газету «Они мешают нам жить».
        Димка стоял и улыбался.
        - Помирись, помирись с Димкой! — толкали меня в спину ребята. — Когда вы исчезли из Усмани, ваши родители к нашим начали бегать, вас начали искать… Мы не знали, куда вы исчезли. Тогда Борька рассказал всю правду о бабке. Димка по воротам нашёл ваш след.
        - Плот нашли? — спросил я. Мне самому стало интересно, как нас разыскали.
        - Конечно… Пошли по течению реки и нашли плот. И Ведерникова нашли. Он рядом на лугу сено нагружал.
        - А сюда-то вы как добрались быстрее нас?
        - На машине приехали. Колхозный грузовик до лесничества довёз, а вас там тоже нет. Догадались, что вы пошли по старой дороге к мельнице. В лесу не спрячешься.
        - Подождите, — соображал я. — А как же Панька? У неё папу с мамой волки насмерть съели.
        - Знаем! — сказали ребята.
        - А ты знаешь, кто Панька? — спросила Зойка.
        - Сирота… Приёмная внучка, — сказал я.
        Ребята засмеялись. Я никак не мог понять, что смешного нашли в моих словах, — волки родителей съели у ребёнка, а они потешаются над таким несчастьем.
        - Пошли! Покажем тебе Паньку, — сказали ребята.
        Меня повели к сараю, открыли большую дверь. В сарае, я так понял, муку раньше хранили.
        - Иди, иди, посмотри, только руками не трогай, укусит — сказали мне и толкнули в сарай. Я пригляделся…
        Посредине сарая у жёлоба с проточной водой сидел бобрёнок. Я узнал, я видел на уроке естествознания фотографии грызунов. Живой. Симпатичный. На крысу похожий, только больше и без длинного тонкого хвоста. Это и была Панька. Она не испугалась человека. Она села на задние лапки, взяла в передние (точь-в-точь как руки у человека) ивовую веточку и с аппетитом обглодала её.
        Вот и вся история, которая приключилась со мной этим летом во время каникул.
        Я вышел из сарая. Ребятам было весело, а мне почему-то стало грустно. Не знаю даже почему… Наверное, оттого, что напридумывал разных страхов, поверил в эти страхи и натворил много глупостей. Вы же знаете мой характер. Я верю в то, что говорю.
        Потом бабушка, лесничиха, пригласила нас ужинать. Ей тоже было очень радостно. Она рассказывала про свою внучку, которая два года жила здесь, на кордоне, а теперь уехала к родителям в Воронеж поступать в первый класс. Она очень любила внучку, скучала без неё и всё такое прочее… Бабушка угощала нас варениками, блинами с рыбой, огурцами с мёдом. Мы пили чай.
        Что самое странное, что моё настроение понял лишь один Димка, мой бывший враг.
        Мы сытно поужинали, поблагодарили дедушку и бабушку Безбородовых за ужин, простились с Панькой, простились с лесом, со старой мельницей, перешли плотину, вышли на лесную дорогу и стали ждать грузовую машину из лесничества (она должна была в семь вечера заехать за нами), Димка подошёл и сказал:
        - Сам виноват, Коля, в происшествиях… Тебе надо было сразу обо всём рассказать мне. Ты бы помог бабку Агафью вывести на чистую воду. Сам во всём виноват. И нечего на товарищей дуться, нечего сердиться.
        - Я ни на кого не дуюсь, — ответил я.
        - А чего такой грустный?
        - По дому соскучился, — сказал я. И это была правда. На этот раз я ничего не придумал, честное слово, я очень соскучился по дому.
        Пусть наша Усмань маленькая и в ней никогда не выступали знаменитые артисты, никогда не устраивались матчи команд класса «А», пусть в её окрестностях не было ни знаменитых пещер, ни развалин какого-нибудь кремля, я очень любил свой посёлок. Правда, правда! Больше всех городов на свете я любил Усмань. Я это понял, когда заблудился в диком лесу.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к