Три кило веселья Валерий Гусев
        Дети Шерлока Холмса
        Валерий Гусев
        Три кило веселья
        Глава I
        АДМИРАЛ ТРЕТЬЕГО РАНГА
        В нашей семье кроме дней рождения и Нового года есть еще один хороший праздник - День милиции. Правда, в нашем родном доме всего один милиционер - наш папа, но отмечаем мы этот день всей семьей.
        Праздник начинается с того, что папа едет в свое Министерство внутренних дел в парадной форме, со звенящими орденами и медалями на груди. Там всех сотрудников торжественно поздравляет ихний министр и обязательно вручает разные награды и всякие ценные подарки в виде кофемолок (у нас их уже три штуки), а потом офицеры и генералы веселятся как люди. У них там даже концерт бывает, из хороших артистов. И обязательно их поздравляют с праздником какие-нибудь очень знаменитые и достойные люди. Вроде космонавтов или героев войны.
        Папа приезжает с этого торжества в хорошем настроении, иногда с новым орденом на груди. И от него чуточку попахивает коньяком (не от ордена, конечно, а от папы). Мама на него за это не сердится, тем более что наш бравый полковник еще в прихожей начинает выгребать из всех своих парадных карманов клевые шоколадные конфеты. Которые он стащил для мамы на банкете, с праздничного стола.
        - Я тебе еще бутерброд с икрой спер, - хвалится папа. - Но по дороге съел.
        - Два раза съел, - хитренько подсказывает Алешка. - Один - с черной, а другой - с красной.
        - Отставить намеки! - весело говорит папа. - Я требую продолжения банкета!
        А у мамы для продолжения банкета все уже готово, она накрывает стол, в центре которого ставит самую большую и самую красивую вазу и складывает в нее шоколадную папину добычу. И начинается веселое чаепитие в кругу семьи до глубокой ночи. Или раннего утра.
        Папа за столом резвится так, будто его опасная служба - самое развеселое дело в мире. Он рассказывает нам всякие забавные истории из своей милицейской практики, когда он работал сначала участковым, потом оперативником, а потом следователем. И по его рассказам получалось, будто смешнее и интереснее, чем в милиции, работы не бывает. Во всем свете такой забавной работы не сыскать. Будто там каждый день что-нибудь смешное происходит. Сплошные анекдоты.
        Мы слушаем папу взахлеб, а мама почему-то поглядывает на него с грустинкой в глазах и время от времени вздыхает, подливая ему чай. А Грета время от времени кладет ему на колено лапу и улыбается своей прекрасной собачьей улыбкой.
        - Как тебе конфеты? - спрашивает папа маму. - Понравились?
        - Какие конфеты? - удивляется мама. - Разве здесь были конфеты?
        - Были, - со вздохом признается Алешка, до ушей перемазанный шоколадом. - Но не долго.
        В общем, отмечаем папин праздник, любимый всей семьей. Веселый и счастливый. Но я всегда в этот день думаю о том, сколько людей сейчас в душе говорят спасибо нашему папе и его товарищам. И думаю о том, что не зря у мамы грустинка и тревога в глазах. Она ведь тоже знает, что у папы на спине длинный шрам от ножа, а в плече - заросшая дырка от бандитской пули.
        Праздник этот, конечно, хороший, но всегда в этот день - я знаю - и папа, и его сотрудники вспоминают тех своих друзей по работе, кто уже никогда на этом празднике радоваться не будет. А для их близких - это вовсе уже не праздник, а горестный день. Примерно как для многих 9 Мая - День Победы…
        Опасная в милиции работа. Конечно, она очень нужная. Но, знаете, каждый вечер, когда папа задерживается на работе, в нашем общем семейном сердце появляется холодок тревоги. И пока папа не войдет в дом живой и здоровый, этот холодок не тает.
        И вот опять настал День милиции. Он начался как обычно, но завершился событием, которое круто вмешалось в нашу жизнь. Пришлось и нам с Алешкой включиться в борьбу. Опасную и трудную. Но мы об этом пока не знали…
        …Осенний вечер. По телевизору - праздничный концерт. Ждем папу с новым орденом, с кофемолкой и с карманами, набитыми унесенными с банкетного стола конфетами. Мама для них уже поставила на стол самую большую и самую красивую вазу. Похожую на хрустальную лодку. А Лешка уже принес из кухни электрический самовар.
        Наконец-то звучит длинный праздничный звонок в дверь. Мы выбегаем в прихожую встречать папу. Гретка поскуливает, приплясывает от нетерпения и радости и колотит нас по ногам своим хвостом, как палкой. Мама на ходу поправляет свои красивые волосы и перескакивает из домашних тапочек в выходные туфли на каблуках. Она у нас и так красивая, а в такой день ей хочется еще красивее быть. Но для папы это не имеет значения - мама ему в любом виде нравится.
        Однажды она открыла ему дверь во время генеральной уборки. Мама была в старых джинсах с дыркой на коленке, в папиной рубашке с драным рукавом, с «индейскими» разводами на лице и с паутиной в волосах. Да еще с насморком от пыли.
        - Хороша! - сказал папа, вздохнув от счастья.
        А мама почему-то обиделась и шмыгнула покрасневшим носом. Наверное, из-за его веселого тона…
        На этот раз папа пришел не один. В одной руке он держал пакет с добычей, а другой заботливо поддерживал под локоть симпатичного старичка в стареньком пенсионерском плаще, но в красивой форменной фуражке. Папа помог ему раздеться, и… случилось чудо! В нашем доме появился великолепный морской адмирал. Очень боевой на вид. Правда, сильно преклонного возраста. И мелкого роста.
        Он, как и наш папа, был в парадной форме. Но куда там папиному мундиру до морского кителя! Даже немножко обидно стало. Адмирал весь сиял золотыми нашивками и блеском орденов и медалей, среди которых сверкала Звезда Героя. И если папины награды позвякивали скромно и застенчиво, то адмиральские звенели густо и победно. Как морские колокола громкого боя. К тому же на боку сказочного адмирала непринужденно и с достоинством висел золотой красавец кортик с желтой костяной рукояткой.
        У Алешки во всю ширь рот распахнулся. Мама громко хлопала своими длинными черными ресницами. А перед моим мысленным взором немного мелковатый росточком адмирал вдруг грозно вырос на капитанском мостике военного корабля, объятого густым пороховым дымом: у него горящий взор, рука - на рукоятке кортика, и пышные белые усы во все стороны. Весь из себя вылитый флотоводец боевых времен.
        Грета тоже сначала застыла перед этим маленьким великолепием, а потом вдруг села перед ним и протянула ему лапу. Небывалый случай! Грета всегда считала, что так униженно, с ее точки зрения, могут поступать только мелкие болонки с бантиками на макушке и пудельки с ленточками вместо ошейников. Она их презрительно не замечала. Как и положено служебной овчарке.
        А тут - надо же! Впрочем, наша Грета прекрасно разбирается в людях и сразу же поняла: в наш дом пришел хороший человек, достойный ее уважения.
        Адмирал вежливо пожал ей лапу, кашлянул в ладошку, обтянутую белой перчаткой, и лихо, по-флотски, отдав маме честь, представился, глядя на нее снизу вверх:
        - Капитан третьего ранга в отставке Курочкин!
        Немножко жаль, что не Орлов! И не совсем адмирал.
        (Ну да это не так важно. В нашей семье он так и остался адмиралом. Нам так больше нравилось. Особенно маме. Не каждый день ей отдавали честь адмиралы в белых перчатках.)
        Адмирал-капитан снял фуражку - при этом на макушке у него живо вскочил задорный хохолок, точно как у нашего Алешки, только седой. Подпрыгнув, адмирал положил фуражку на полочку над вешалкой.
        Мама при этом почему-то так растрогалась, что мне показалось, будто она хочет погладить маленького адмирала по седой голове. А Лешка, не теряя времени, уже подкрадывался к адмиральскому кортику.
        - Алексей! - строго проговорил папа. - Отставить!
        Адмирал, прищурившись, взглянул на Алешку и подмигнул ему. И стал похож не на бравого морского офицера преклонных лет, а на озорного пацана.
        - Конфеты не забыл? - спросил Алешка папу. - А кофемолку?
        - Здесь, - папа встряхнул пластиковый пакет, - и конфеты, и кофемолка.
        - И крошки от бутерброда с икрой, - хихикнул Алешка.
        А мама кофемолке очень обрадовалась:
        - Мы скоро к тете Наташе на день рождения идем, очень хороший подарок.
        - Не выйдет, - огорчил ее папа. - Там, на крышке, гравировка: «Полковнику Оболенскому».
        - Ерунда, - отмахнулась мама. - Алешка перепишет. Оболенского на Орловскую легко исправить - обе на «О».
        - Да, - возразил папа, - но ведь не оба полковники. Твоя Наташка - бухгалтер.
        - Ну и что? - удивилась мама, - По девять букв. Какая разница - что полковник, что бухгалтер. Как, Ленька, справишься?
        - Запросто, - сказал Алешка.
        А старичок адмирал с улыбкой слушал этот разговор, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому. Как петушок с хохолком-гребешком.
        - Ладно, - проворчал папа. - Тащи вазочку.
        - Эта вазочка, - одобрил адмирал третьего ранга, - напоминает мне корабельную шлюпку. Своими размерами.
        Он тоже оказался не промах. Его карманы тоже оказались набитыми конфетами, и он тоже стал щедрыми горстями выгребать их и пересыпать в вазочку. Размером с корабельную шлюпку.
        - Ну вот, - обрадовалась мама, когда «шлюпка» наполнилась до краешков бортов. И даже с горкой. - Может, сегодня и мне конфетка достанется. Самая маленькая. Пошли за стол.
        И мы пошли в большую комнату, где вовсю шумел на праздничном столе блестящий самовар. Я шел следом за адмиралом - у него была странная походка, будто он легонечко подпрыгивал на каждом шагу. И с этим хохолком, и с подскоком еще больше походил на задорного петушка. С подходящей фамилией Курочкин.
        За чаем выяснилось, что папа давно знаком с адмиралом. Оказывается, к этому одинокому старичку как-то забрался поганый квартирный вор, а папа со своими операми его отловил. И теперь адмирал каждый год в День милиции приходит поздравить своих защитников с праздником. А сегодня папа после банкета пригласил адмирала к нам на чай. Он, оказывается, живет рядом, через дом от нас. Совсем один.
        И еще папа рассказал, что Егор Иванович - Герой Советского Союза. Что он воевал на палубе корабля, когда ему было всего двенадцать лет. Сбивал из пулемета фашистские самолеты и самоотверженно спас троих раненых моряков в открытом море.
        Адмирал при этом смущенно покашливал и все старался перебить папу.
        Пока папа все это нам рассказывал, мы, не теряя времени, пили чай. А Гретка сидела рядом с адмиралом и не сводила с него глаз. А иногда клала ему на колено лапу или голову.
        - Конфетку просит? - спросил адмирал.
        - Что вы! - сказала мама. - Она из чужих рук даже косточку не возьмет!
        Адмирал протянул Гретке конфету, та вежливо взяла ее и виновато взглянула на папу.
        - Это она из большого уважения к вам, - оправдала мама Греткин поступок.
        Закончив рассказ, папа отставил свой стакан и сказал:
        - Вот так, - и спросил маму: - Как тебе конфеты? Понравились?
        - Конфеты? - удивленно переспросила мама. - А разве они были?
        Все мужчины за столом молча переглянулись. Адмирал смущенно улыбался. Его белоснежные усы приобрели бравый шоколадный оттенок. Будто окрасились сладким пороховым дымом. Алешка, пригнувшись к столу, тоже размазывал салфеткой шоколадные усы под носом. Адмирал подмигнул Алешке. Алешка - адмиралу. Быстренько спелись старый да малый!
        Папа весело хмыкнул и принялся, как обычно, рассказывать очередной смешной эпизод из своей милицейской практики. А мама пошарила в баре и выложила на стол коробку конфет, на крышке которой бежал куда-то золотой олень. И многозначительно посмотрела при этом на Алешку. Тот фыркнул и гордо задрал нос: больно нужны мне ваши конфеты!
        - …Случай действительно удивительный, - рассказывал папа. Он тогда работал следователем и выезжал со своей группой и днем и ночью на все происшествия. - Это преступление мы раскрыли в тот же день, не выходя из ограбленной квартиры. И теперь, когда удается быстро найти и задержать преступника, - с улыбкой вспоминал папа, - кто-нибудь из наших коллег обязательно скажет с завистью: «Ну да, он у вас из шкафа вывалился!»
        - Как-как? - удивилась мама. И шикнула на Алешку, который опять тянулся к коробке с оленем: - Алексей, убери руки!
        А папа стал объяснять:
        - Представьте, квартирная кража, сработала сигнализация, мигом выезжаем на место. Работаем. Проводим осмотр квартиры. Пропали некоторые вещи, исчезли два чемодана…
        - Алексей! - Это опять мама. - Я все вижу.
        - Ты лучше слушай, - буркнул Алешка.
        - …Работаем дальше. Эксперты пылят… - рассказывает папа.
        - Зачем пылят? - удивился Алешка. - Да еще в чужой квартире!
        - Покрывают некоторые места и предметы специальным мелким порошком, - терпеливо пояснил папа, - чтобы выявить отпечатки пальцев… Ну, работаем дальше. Составляем протоколы, объясняемся с понятыми, наводим по телефону справки, начинаем поквартирный опрос. Устали жутко. И ничего у нас не получается. Вор оказался очень опытный. Никаких следов не оставил. И, думаем, спит он сейчас, наверное, на верхней полке в мягком вагоне поезда, идущего во Владивосток, в обнимку с двумя наворованными чемоданами.
        - Как грустно, - вздохнул Алешка, одной рукой подперев щеку, а другую руку вкрадчиво направив к коробке.
        - Убери руку, - опять предупредила его мама. - А что дальше, отец? Догнали вы поезд?
        Папа усмехнулся:
        - Нет, и мы его не догнали, и жулик на поезд не успел… Мы уже собрались уходить, как вдруг в прихожей раздался грохот. Распахнулись дверцы стенного шкафа, и на пол вывалился абсолютно белый человек. А за ним - два чемодана.
        - Это был жулик! - догадался Алешка. - Он тоже устал, ему все это надоело, пока вы там пылили, стало скучно, и он уснул, да? Мне тоже от скуки спать хочется.
        Адмирал очень внимательно слушал папин рассказ, то туда, то сюда наклоняя голову, и шевелил лохматыми бровями.
        Мама между тем переставила коробку с конфетами подальше от Алешки, поближе к адмиралу, и спросила:
        - А почему он белый? От страха?
        - Подожди, - продолжил папа. - Этот жулик не успел удрать и спрятался от нас в шкафу. А сидеть ему там пришлось долго, без дела, вот он и уснул.
        - И выпал из шкафа! - завершила мама. - Хорошо бы они все так попадались.
        - Он не ушибся? - спросил Алешка.
        - А тебе его жалко? - спросил папа.
        - Он не ушибся, - сказал адмирал Курочкин. - Он только сильно испачкался. Я собирался делать ремонт и сложил в шкафу пакеты с побелкой.
        Ага, оказывается, эта забавная и поучительная (не спи на работе!) история произошла в его квартире.
        - Это он вас хотел обокрасть? - спросил Алешка и распахнул глаза. - Адмирала?
        - Адмирала, - кивнул папа, - по наводке.
        Мама удивленно вскинула брови. А Курочкин незаметно выбрал из коробки конфету и передал ее под столом Алешке.
        - Да, кто-то сообщил ворюге, что в этой скромной квартире можно хорошо поживиться. Там - целый мундир с орденами и медалями, - уточнил майор.
        - А зачем ему чужие медали? - наивно хлопнула глазами мама. - Он стал бы ими хвалиться?
        - Он стал бы их продавать, - жестко ответил папа. - И очень дорого.
        - Какая подлость! - воскликнула мама и прижала ладони к щекам. - Украсть и продать чужую славу!
        - Причем завоеванную отвагой, мужеством и пролитой кровью.
        - Только подлецы такое могут делать! - бушевала мама.
        - Очень большие подлецы. - Папа нахмурился. - Но есть подлецы и еще бо?льшие. Недавно на Арбате один из моих сотрудников, молодой парень, стал свидетелем, как продавалась солдатская гимнастерка военных лет, в двух местах пробитая на груди немецкими пулями.
        - И что он, этот твой молодой свидетель? - как-то тревожно спросила мама. И взглянула на адмирала.
        Папа еще больше нахмурился.
        - Он теперь не свидетель, а обвиняемый. В нанесении побоев торговцу простреленными гимнастерками.
        - Морду набил продавцу? - радостно взвизгнул Алешка.
        - Алексей! - одернула его мама. - Выбирай выражения!
        - Ну лицо! Лицо набил.
        Мама подумала секунду и сказала тихо:
        - Нет, все-таки - морду.
        Папа взглянул на маму - не то осуждающе, не то одобрительно.
        - И что ему будет, твоему сотруднику? - спросила мама. - Я бы ему премию дала.
        Папа покачал головой:
        - Так бы все обошлось, да он не только торговца проучил, но и покупателя.
        - Ну и молодец! - вырвалось у мамы.
        - Молодец, конечно… Но вот покупатель-то оказался иностранцем.
        - Немец небось? - спросил адмирал сердито.
        - Да, - кивнул папа, - внук того солдата, который воевал с нашими солдатами. Ему, видите ли, очень хотелось иметь такой сувенир, на память о метких немецких пулях… Ну, ничего, мы своего парня в обиду не дадим. Если надо - до министра дойду.
        В комнате стало тихо, а потом вдруг мама ахнула:
        - Батюшки! Второй час! Еще раз пьем чай и - спать!
        - С конфетами? - спросил папа.
        - С оленями, - вздохнула мама, разглядывая пустую коробку.
        - Да, - вздохнул и Алешка с сожалением, - один олень остался. Не очень съедобный.
        В прихожей, куда мы все вывалились, Алешка впился глазами в кортик. Адмирал понял его, вытащил кортик из ножен.
        - На, полюбуйся.
        Алешка бережно взял оружие в руки. Вздохнул прерывисто: кортик был хорош!
        - Мне его командующий флотом вручил, - похвалился адмирал. - На палубе крейсера. Под салют. Мне тогда тринадцать лет исполнилось.
        - Рассказали бы, Егор Иванович, - предложил папа. - Молодежи полезно.
        - Обязательно расскажу, - пообещал адмирал. - В другой раз. Для меня этот кортик - самое дорогое в жизни. Дороже всех наград. Слава богу, что его тогда не украли.
        - А вот это что? - спросил Алешка, протягивая адмиралу кортик. - Цифирки какие-то? Чей-то телефон? Мобильный номер?
        Я тоже посмотрел: на клинке, возле самой рукоятки, были выбиты крохотные цифры.
        Адмирал рассмеялся.
        - Это номер, но не телефонный. Каждое боевое оружие имеет свой номер. А мой номер - особенный, счастливый.
        - А что за счастье? - спросила мама.
        - Видите? - Адмирал забрал у Алешки кортик и показал маме цифры. - Видите: 25121930?
        - Волшебные цифры, - на всякий случай согласилась мама. - Их нужно сложить? Или умножить? Для формулы счастья.
        Адмирал рассмеялся еще веселее:
        - Это дата и год моего рождения!
        - Это вы такой старый? - ахнул Алешка. - Двадцать пять миллионов лет! Да еще с копейками! А на вид вам больше ста не дашь.
        Тут уж расхохотались все. А мама дернула Алешку за ухо.
        - Двадцать пять - двенадцать, - задыхаясь от смеха, пояснил адмирал, - двадцать пятое декабря. А девятнадцать - тридцать - тысяча девятьсот тридцатый год.
        - Тогда еще ничего, - согласился Алешка. - Не очень много.
        - Порядок! - согласился адмирал и со звонким щелчком загнал кортик в ножны.
        И мы все пошли провожать адмирала.
        А Гретку с собой не взяли. Она изобразила обиду, легла на свое место, положила голову на передние лапы и поглядывала на нас исподлобья с укором и грустью.
        Конечно, хорошо было бы прогулять ее перед сном. Но тут у нас были небольшие заморочки. Когда Гретка прошла все собачьи школы, она осталась такой же веселой и дружелюбной. Но еще строже и внимательнее стала опекать Алешку как самого младшего в семье - она считала его своим щенком, о котором должна заботиться. И поэтому на улице никому не позволяла к нему подходить. Да никто и не пытался. Ведь Гретка такая артистка! Видели бы вы, как она идет рядом с Алешкой! Ее не узнать. Она становится какой-то приземистой, наклоняет голову и внимательно, недружелюбно смотрит исподлобья на всех встречных, да еще и идет при этом так тяжело, вразвалочку, что все предпочитают обходить ее стороной. Мол, только троньте этого пацана - мало не покажется, я начеку!
        А вот с папой она идет совсем по-другому. Веселой, легкой, приплясывающей походкой. Сияет глазами, блестит белыми зубами в улыбке. Она, наверное, считает, что это папа ее должен охранять и защищать, как глава семьи.
        Особенно она стала заботиться об Алешке после того, как в парке его окружила стая недружелюбных бродячих собак. Она дала им такой разгон, что после этого они вовсе не появлялись в парке. И, кстати, с той поры, услышав слово «собака», Грета беззаветно рвется в бой. Для нее это слово - сигнал к атаке.
        Ну, а поздно вечером или ночью она становится еще более бдительной и настороженной. Она может даже яростно облаять машину, у которой вдруг срабатывает сигнализация. Так яростно, что не выдерживают и соседние машины, и тогда разноголосый их вой поднимается на всю нашу округу…
        В общем, Гретка проводила нас обиженным взглядом и протяжно вздохнула.
        На улице было темно. И по-осеннему промозгло. Стояла тишина. И почти нигде не светились окна. Папа и мама шли впереди, под ручку. Мама звонко стучала в ночной тиши своими каблуками по асфальту. А мы с Алешкой шли сзади, по бокам адмирала. Причем Алешка - с того бока, где висел у адмирала кортик. Адмирал припрыгивал и вполголоса напевал морскую песню. Про широкое море и бушующие вдали волны. Он, наверное, тоже на банкете коньяк пил.
        Но чем дальше мы шли и чем ближе подходили к дому адмирала, тем грустнее и задумчивее звучала его песня. Она и сама по себе невеселой была, о горькой матросской судьбе, а в исполнении старичка адмирала своим дребезжащим голоском до слез почти что трогала.
        Алешка это почувствовал и весело сказал:
        - Как вы сейчас домой придете! Как чайник поставите! Как чаю напьетесь! И - спать! Здорово, да? В школу вам утром не надо, на работу не надо…
        - В магазин надо, - грустно сказал адмирал. - За кефиром. А чай одному пить скучно.
        - Вы совсем-совсем один живете? У вас даже кошки нет?
        - Тараканы есть, на кухне. Да что от них толку?
        - Да, - вздохнул Алешка. - С ними не пообщаешься. - И посоветовал: - А вы бы что-нибудь придумали. Ну, там, марки собирали бы. Меняться ими интересно - и так, и в письмах.
        - А мне никто не пишет, - усмехнулся адмирал. - Только на 9 Мая президент открытку присылает.
        - Ну, тогда мы будем к вам в гости приходить!
        Обрадовал! Я даже за адмирала испугался немного. Такой гость, как Алешка, скучать не даст!
        - Придумал! - Алешка даже остановился. - Вы лучше книгу напишите! О своих подвигах. У вас ведь такое интересное детство было! Боевое!
        И адмирал тоже остановился. Эта мысль ему, видно, понравилась. Он немного сдвинул фуражку на затылок и приосанился - вот-вот закукарекает. Как петушок на рассвете.
        Но он не успел. Окружающая тишина вдруг стала нарушаться где-то вдали, у парка. И превратилась в нарастающий треск и грохот. И навстречу нам вылетела на мопедах хулиганская компания пацанов. Мы едва успели отскочить на тротуар.
        Они с треском, свистом и криками проскочили мимо и постепенно затихли вдали. Сопровождаемые воплями потревоженных машин.
        Папа повернулся к нам.
        - Кто такие? - спросил он.
        - Шаштарыч, - буркнул Алешка.
        - Лиса Алиса, - добавил я. - И Кот Базилио.
        - Объяснили… - буркнул папа.
        - Они так каждую ночь гоняют.
        Глава II
        ШАШТАРЫЧ И КО
        Утром мы встали с таким трудом, будто накануне отработали с Алешкой подъемными кранами. На высотной стройке. По две смены.
        - Спать хочу, - зевнул Алешка, сидя на тахте. - Наверное, конфет объелся.
        Я тоже зевнул во весь рот:
        - А я не объелся - мне не хватило. Ты всю коробку слопал. Кроме оленя.
        - Ничего не слопал! - обиделся Алешка. - Я их в пакет спрятал и адмиралу в карман засунул.
        - Зачем? - удивился я.
        - А как же! Он утром пойдет в магазин за своим кефиром, сунет руку в карман, а там такая радость! - Алешка, как в замедленном кино, позевывая, начал одеваться. - Мне, Дим, его жалко стало. Я, знаешь, о чем подумал? Ему ведь на два года было больше, чем мне, когда он воевал с фашистами. А этот гад хотел его медали и кортик украсть.
        - Папа на суде был, - сказал я. - И требовал, чтобы этому жулику из шкафа побольше влепили.
        - А я бы таких всю жизнь в клетке держал. С табличкой: «Не подходите близко - кусается!»
        Тут дверь распахнулась, и ворвалась мама. Утренним вихрем.
        - Вы еще в постелях! Опять опоздаете! Живо в ванную, завтракать пора!
        - Я в ванной завтракать не буду, - хихикнул Алешка. - А папа встал?
        - Папа уже на работе. Берите с него пример!
        - Вот еще! - усмехнулся Алешка. - Мы лучше с тебя будем пример брать.
        - Это почему? - загордилась мама.
        - Потому что ты еще дома.
        - А ну, марш умываться! - Она легонько ухватила Алешку за ухо и вывела из комнаты.
        В школу мы, конечно, опять опоздали. Да мы и не очень спешили. Школа никуда не денется. Она уже тридцать лет стоит на одном и том же месте. И хоть бы хны. Облупилась, конечно, местами, краска на дверях колечками завилась, стекла в некоторых окнах в трещинах, но лет тридцать еще простоит.
        А вот гимназия, которую рядом построили, - как игрушечка! В любую погоду блестит. И вся окружена сверкающими иномарками. И обсажена голубыми елями в пластмассовых кадках. А на спортивной площадке у них есть даже теннисный корт за высокими сетками, и в самом здании - свой бассейн.
        Из-за этой гимназии мы стали опаздывать в школу каждый день. Вся ее территория огорожена черным стальным забором, и мы никак не можем привыкнуть, что прямая дорожка в родную школу кончилась - нужно обходить гимназию дальним путем.
        Мы как раз шли мимо ее ворот, когда их распахнул охранник в черной форме и выпустил на волю громадный джип с черными стеклами.
        - Шаштарыча привозил, - проворчал Алешка.
        Шаштарыч в прошлом году учился в нашей школе, но тут его родители быстро разбогатели и перевели Шаштарыча в платную гимназию. Джип с черными стеклами каждое утро привозил его на уроки и каждый день забирал обратно. Иногда он забирал и «адъютантов» Шаштарыча - Лису Алису и Кота Базилио. Они тоже раньше в нашей школе учились. Лиса Алиса (по фамилии Алисов) не очень был лицом на лисичку похож - только глазками, хитрыми и быстрыми; он все время что-нибудь высматривал - полезное для себя и вредное для других. И Шаштарычу бежал докладывать. Ну и рыжий он был немножко. А Кот Базилио (Васильев), тот вылитый котяра - лицо круглое, а под носом жиденькие усики.
        Мы с ними и в школе не дружили, а теперь вообще старались друг друга избегать. По всяким причинам. Но до прямых схваток пока не доходило. К счастью. Ребята они были крепкие, а Шаштарыч занимался всякими восточными единоборствами, по корту с ракеткой бегал и фитнесы какие-то принимал.
        Как он стал Шаштарычем, я не заметил. В первых классах его, по фамилии Каштанов, звали Каштанкой. Потом Каштанка незаметно переделалась в Шаштарку, ну а где-то в восьмом классе Шаштарка стала Шаштарычем. Тогда же к нему прилипли и Лиса Алиса с Котом Базилио. Кот Базилио еще какое-то время человеком был. И учился неплохо, и мореплавателем хотел стать, клеил модели всяких кораблей, мечтал какой-нибудь остров открыть в далеком океане. А вот когда к Шаштарычу прилепился, совсем другим стал. Он уже мечтал не острова открывать, а морским разбоем заняться. Лихое пиратство стало его мечтой.
        Вот они и пиратствовали. В младших классах. Отбирали у малышей мелочь на завтраки, мобильники, хорошие авторучки. Правда, делали это незаметно, тайно, запугав первоклашек своими угрозами. Первоклашки и так всего боятся, а тут такие злодеи.
        Правда, один раз прокололись. В один прекрасный день в школу заявился старший брат одного первоклашки, студент института физкультуры, боксер и борец, со своими товарищами. Они вывели Шаштарыча и его «адъютантов» на наш стадион и, ничего не выясняя, «поиграли с ними в футбол». Без мячика.
        С тех пор Шаштарыч и Ко присмирели, но, наверное, своих гадостей не прекратили. Уж очень заманчиво среди слабых себя сильными ощущать.
        Я, когда с нашим адмиралом познакомился, все чаще стал задумываться: почему так - один пацан берется за оружие и смело воюет со страшным и взрослым врагом, а другой пацан, из той же страны и тех же лет, воюет не с врагами, а с малышами, беззащитными и робкими?
        …Водитель джипа, едва выехав за ворота, резко газанул и, промчавшись мимо нас, чуть не окатил нас грязной водой из лужи. Я еще не успел выругаться, как Лешка взмахнул ему вслед рукой, будто бросил вдогон камень.
        Джип с визгом, словно заорал от злости, затормозил. Водитель выскочил и решительно направился к нам. Мы не дрогнули. Мы давно поняли, что хамов не надо бояться - их надо ненавидеть.
        Водитель подошел вплотную и навис над нами. Лицо его было свирепое, но показалось мне знакомым. Алешка первым узнал его и небрежно бросил:
        - Хай, Степик!
        Водитель вздрогнул и растерялся:
        - Это вы?
        Да, это мы, а это он. Бывший папин сотрудник, бывший майор милиции по фамилии Степик. Папа очень им гордился, и Степик часто бывал у нас дома. А потом он женился и родил сразу двоих детей. Ну, не сам, конечно, родил, а его жена. И он ушел из милиции в частную охрану, потому что там больше платили. И после этого в нашем доме мы его не видели. Папа такие вещи не прощает.
        - Извините, парни, - попросил прощения Степик. - Я вас не узнал.
        - А других можно, да? - непримиримо спросил Алешка.
        - Случайно получилось. - Степик оправдывался, как виноватый пацан перед строгим отцом. - Расстроился. Подвезти вас?
        - Не стоит, - холодно сказал Алешка. - Будьте здоровы.
        Мы повернулись и пошли.
        - Сергею Александровичу - мой привет! - крикнул нам вслед Степик.
        Алешка отрицательно помотал головой, не оборачиваясь.
        А Степик так и стоял, провожая нас взглядом.
        Мы опоздали так безнадежно, что на школьном крыльце нас встретил сам директор - бравый полковник в отставке Семен Михайлович.
        Я уже рассказывал как-то, что он стал директором нашей школы, когда вышел в отставку. И, конечно, свои командирские навыки перенес на воспитание детей. Офицерскими методами. Он был строг и грозен, но справедлив. Ненавидел ложь, трусость и предательство. Но почему-то считал, что главное в учебном процессе - это дисциплина.
        - Из разгильдяя, - говорил он, взмахивая рукой, будто в ней была острая сабля, - никогда человека не получится. Любой дисциплинированный оболтус надежнее в бою, чем разгильдяй-отличник. Отставить разговоры!
        Мы (и наши педагоги) его побаивались, но любили. Главное - он был справедливый человек.
        Директор стоял, уперев одну руку в бок, а другой подкручивал длинный колючий ус.
        - Мне кажется, - сказал он, - что братья Оболенские не любят приходить в школу вовремя.
        - Не любят, - вздохнул Алешка.
        - У них не получается, - вздохнул и я.
        - Я вас прощу еще раз, если вы решите мне одну проблему.
        - Хоть две, - щедро пообещал Алешка.
        Это он умеет: две проблемы решит, но еще двадцать добавит.
        - Излагайте, Семен Михайлович, - поторопил я директора. - А то мы и ко второму уроку не успеем.
        - Излагаю. Через неделю празднуем День родной школы.
        - Клево! - согласился Алешка.
        - Не простой День, а юбилейный! Тридцать лет!
        Я демонстративно взглянул на часы над дверью.
        Семен Михайлович намек понял и успокоил нас:
        - Эту проблему я решу. А вы - мою, вернее - нашу общую. Попросите своего отца, уважаемого Сергея Александровича, чтобы он выделил нам на торжественный вечер какого-нибудь героя из своих рядов. С орденами и медалями. Чтобы он наш личный состав поприветствовал и заразил своим примером.
        - А сам Сергей Александрович вам не подойдет? - ревниво спросил Алешка. - С орденами и медалями?
        - Не подойдет, - вздохнул директор и выпустил из пальцев свой ус. - Он в прошлом году у нас уже засветился.
        - Хорошо, - сказал я. - Мы его уговорим.
        - За отличное поведение в четверти. - Алешка выставил свое условие. Семен Михайлович вздохнул и согласился.
        После уроков Алешка ждал меня во дворе школы. Спрятавшись от моросящего дождика под облетевшей березкой.
        - Давно здесь сижу, - безмятежно сообщил он. - Меня Мишка из класса выгнал.
        Мишка - это учитель физики Михаил Иванович Потапов. Он сейчас заменяет в Алешкином классе заболевшую училку. Этот физик довольно молодой, но вредный. Мы называем его то Потапычем, то Мишкой. Он об этом знает и почему-то злится. Он вообще все время злится. С ним лучше не связываться. Сам из себя весь толстый и сонный. Но все видит и замечает. А видит только плохое, а хорошее не замечает. Я один раз все цветы в классе полил, так он даже не похвалил. Сказал только: «Надо цветы поливать, раз уж взялся, а не пол и не подоконники». В общем, не очень мы его любили.
        - Что ты натворил? - спросил я Алешку.
        - Как раз ничего. - Он поежился от холодной капли, попавшей ему за ворот. - Правда, Дим, ничего.
        В самом деле - ничего. Он всего лишь тихо и мирно уснул за своей партой. А когда Потапыч сердито разбудил его, Лешка не сразу врубился и недовольно проворчал, напевая:
        - Мишки спят, и книжки спят…
        Потапыч, естественно, принял это на свой счет. Потому что иногда и сам задремывал за столом во время урока.
        Оказавшись за дверью класса, Алешка пошел за правдой к директору.
        - Нет уж, - Семен Михайлович отложил кроссворд и шлепнул ладонью по столу, - за опоздание я вас отмазал, а спать на уроках мы не договаривались. Кругом!
        Тогда Алешка наврал ему, что нам всю ночь не давали спать папины сотрудники. Они приехали к нам перед опасной операцией и всю ночь ее обсуждали.
        - Во весь голос, - вдохновенно врал Алешка. - Да еще всеми своими медалями звенели. И кортиками.
        - Вот-вот! - обрадовался Семен Михайлович. - У вас этих медалистов и орденоносцев в квартире полно. Неужели для родной школы хоть одного не найдете?
        - Если папа узнает, что меня выгнали из класса, конечно, не найдем!
        Семен Михайлович вздохнул:
        - Не узнает… Отмажу.
        Мы пошли домой. Пообедали. Помогли маме по хозяйству. Так здорово помогли, что она не выдержала и прогнала нас из кухни. Тогда мы сели за уроки. Каждый на свою тахту…
        На самом интересном месте меня разбудил мамин голос:
        - Интересно мне: что вы будете делать ночью? Подъем! Папа пришел, пошли ужинать.
        За ужином мы насели на папу. И он сразу нам отказал, потому что почувствовал подвох. Он так и сказал:
        - Хорошие оценки добываются трудом. А не папиными сотрудниками. Нет у меня свободных героев, все заняты.
        Тут как раз позвонил Семен Михайлович.
        Папа пошел в кабинет к своему телефону, а мы, конечно, к «своему» - параллельному, в прихожей.
        - Приветствую вас, Сергей Александрович, - сказал директор. - Ребята передали вам мою просьбу? Как вы на нее отозвались?
        - Никак, - спокойно ответил папа. - Нет у меня свободных людей. Пускай сами ищут.
        - Как это нет? - обиделся директор. - А кто же у вас вчера звенел всю ночь медалями и бокалами?
        - Откуда информация? - осведомился папа.
        - Из первоисточника.
        - Старшего? Младшего? Впрочем, это неважно. Обоим влетит.
        И тут Семен Михайлович нас предал. Или выдал:
        - Добавьте им и от меня лично. Они все время опаздывают к первому уроку. К тому же Алексей уснул сегодня прямо на занятиях. Чуть под стол не свалился.
        - Я привлеку их к ответственности, - сухо пообещал папа, попрощался и положил трубку. Мы - тоже. И шмыгнули в свою комнату.
        Папа вышел из кабинета. Поманил нас пальцем. И сказал:
        - Врать можно только в одном случае. Знаете, когда?
        - Знаем, - буркнул Алешка. - Когда Родина в опасности.
        - Умница, - похвалила его мама, входя в комнату. - Наша Родина всегда в опасности. А зачем ты штаны снимаешь, отец?
        - Я не снимаю, я ремень вытягиваю. - Он огляделся. - А где твои дети?
        Мамины дети уже давно заперлись в ванной.
        - Фиг с ними, Дим, - сказал Алешка. - Сами найдем героя с орденами.
        - И с кортиком, - сказал я.
        - Умница, - маминым тоном похвалил меня Алешка. - Мы адмирала в школу приведем. Нужно только номер его квартиры узнать.
        - А вдруг он не захочет?
        Тут папа постучал в дверь:
        - Выходите! Я вас пальцем не трону. Видеть вас не могу.
        - А зачем тогда выходить? - спросил я из-за двери.
        - А ты в штанах? - спросил из-за двери Алешка, с недоверием в голосе.
        - Он в плаще, - послышался мамин ответ. - Его на работу вызвали.
        Я отщелкнул задвижку, и мы вышли.
        - А что случилось, пап?
        - Большая неприятность, - сказал папа, обуваясь. - Ограбили выставку старинных орденов. Я поехал.
        - Пап, - спросил его вслед Алешка, - а какая квартира у адмирала?
        - Маленькая, - ядовито ответил папа, и дверь за ним захлопнулась.
        Чем больше я узнаю Алешку, тем больше ему удивляюсь. У него много удивительных качеств. А всего удивительнее - его энергия. Он никогда ничего не откладывает. Я имею в виду, конечно, те дела, которые его интересуют. Мама, само собой, может всю неделю напоминать ему поработать пылесосом. «Щас, щас», - бодро отвечает Алешка в понедельник. И в среду. «Щас, щас», - и в субботу. То же самое и с уроками («щас, щас»). Но если дело его зацепит, тут Алешку не остановишь.
        Едва за папой хлопнула дверь, Алешка ринулся в его кабинет. И начал листать папин «Ежедневник», там, где телефонный алфавит.
        - Во, Дим! - ткнул он пальцем. - Курочкин! Звоним!
        Я набрал номер, Алешка выхватил у меня трубку. Я тоже к ней ухом прижался.
        - Приемная генерала Курочкина, - раздался приветливый, но строгий женский голос, наверное, секретарши.
        - Адмирала Курочкина, - поправил ее Алешка. - Позовите мне адмирала.
        - Нет у нас никаких адмиралов, - отрезала секретарша. - Одни генералы. - И положила трубку.
        Алешка в удивлении похлопал глазами. Как мама, пощелкал длинными ресницами.
        - Дим, так он кто? Адмирал или генерал?
        Я взял «Ежедневник», прочел вслух:
        - «Генерал Курочкин В.И.». Понял?
        - Понял! - воскликнул Алешка. - Он все наврал, значит? Никакой он не адмирал, а всего только генерал какой-то! А еще с кортиком!
        Я сунул ему под нос «Ежедневник»:
        - Пониже посмотри. Там еще один Курочкин есть. Может, подойдет тебе… С кортиком…
        Алешка смущенно хмыкнул и стал набирать номер адмирала.
        - Здравия желаю, товарищ адмирал! - заорал он в трубку. - Капитан Оболенский на связи!
        - Слушаю вас внимательно, товарищ капитан!
        - Мы хотим вас проведать. - Алешка не стал «дипломатничать».
        - Жду вас на борту! Высылаю за вами шлюпку! - был краткий, но не совсем ясный ответ.
        Алешка положил трубку и скомандовал мне:
        - Полный вперед! Залезай в шлюпку!
        Квартира у адмирала и правда была маленькая. Однокомнатная. Но очень интересная. Она была похожа на капитанскую каюту боевого корабля.
        У стены стоял, привинченный к ней, металлический столик. В углу - странный кожаный диванчик на стальных ножках. Возле окна - старинный барометр в деревянном корпусе. Он показывал своей затейливой, в виде якоря, стрелкой «Великую сушь», хотя за окном вовсю шел великий дождь. Рядом с барометром - настоящий дубовый штурвал, морской бинокль в кожаном футляре. А на подоконнике, в стеклянном ящике вроде аквариума, замер стремительный боевой корабль «Грозный».
        - Это последний крейсер, которым я командовал, - с тихой гордостью и немного с грустью объяснил адмирал. - Красив?
        Еще бы! Плавные линии корпуса, грозные орудийные башни, хищно нацеленные пулеметы… Хоть сейчас в яростный морской бой.
        - А диванчик и столик я взял на память из своей каюты, когда меня списали на берег. Кстати, «Грозный» тоже списали в тот же год - устарел дружище.
        - А на вид как новенький, - посочувствовал Алешка. - И вы тоже.
        Адмирал рассмеялся и стал накрывать на стол.
        - А почему ваш барометр во время дождя «сушь» показывает? - спросил я.
        - О! Он у меня уникальный. Он предсказывает погоду заранее, за двое суток. «Сушь» наступит послезавтра.
        - А он тогда покажет «Великий дождь»? - догадался Алешка. - А когда все небо за облаками, он показывает «Очень ясно»?
        Адмирал опять рассмеялся и пригласил нас к столу.
        - У меня вдруг конфеты нашлись, - объявил он. - Я, наверное, сам от себя их спрятал. Очень сладкое люблю. - Тут он немного задумался. - Наверное, потому что в детстве как следует конфет не наелся. Да и не только конфет. Я ведь на войну в двенадцать лет пошел. Даже немножко раньше. Вон какой орел был юный Курочкин. - И адмирал кивнул на снимок на стене.
        На этом снимке, на палубе катера, возле пулемета стоял мальчишка с озорной улыбкой, в черном бушлате и бескозырке, ленточки которой трепал морской ветер.
        - А воевать-то я начал на суше… 22 июня 1941 года…
        - На этом катере? - спросил Алешка.
        - Нет, что ты! Я до этого катера полстраны пешком прошел. По оккупированной территории, как говорится, у немцев в тылу.
        Алешка придвинулся к нему и попросил:
        - А вы расскажите, а? Нам полезно будет, как папа говорит.
        Адмирал как-то засмущался, засуетился немного.
        - Да что уж рассказывать… Лучше уж… почитаю. Я по вашему совету, Алексей Сергеич, и правда книгу начал писать. Не знаю уж, что получится. Хотите начало послушать?
        - А то! - сказал Алешка.
        - Только я ее пишу как бы не от себя. Про себя как-то писать неловко. Я вроде как про Егорку Курочкина пишу. «Мальчик на войне» называется.
        Адмирал выдвинул ящик стола и достал стопку исписанных страничек.
        - Ну, не обижайтесь, - сказал он смущенно. - Я книгу первый раз в жизни пишу.
        Глава III
        «МАЛЬЧИК НА ВОЙНЕ»
        «Отец Егорки Курочкина был моряком-подводником. Его боевая подводная лодка базировалась под Мурманском, на Баренцевом море. А дядя Егорки служил военврачом на пограничной заставе в Белоруссии.
        Егоркина мама работала учительницей, и отпуск у нее был почти все лето. И было решено: они все втроем - мама, Егорка и младшая его сестренка Лялька - поедут сначала навестить дядю на заставу, а потом отправятся к отцу, на Балтику. «Покататься» на подводной лодке.
        Прошлым летом Егорка уже был на военно-морской базе, где служил отец, и хорошо помнил этот порт за железными воротами, со звездой, где вдоль причалов будто спали военные корабли - торпедные катера, и тральщики, и эсминцы, и подводные лодки. Они лениво лежали на гладкой воде, отражаясь в ней стремительными корпусами, радиомачтами, грозными башнями с длинными жерластыми орудиями.
        Над кораблями громко и скрипуче кричали чайки, всюду раздавались гудки и свистки, звенели якорные цепи. Такая была красота! Так пахло морем и свежей краской на бортах кораблей! Так блестело солнце на зеленой воде! И развевались на мачтах флаги!
        А папина подводная лодка была похожа на всплывшую из глубин сказочную рыбу. Сердце замирает - представить себе, как она бесшумно скользит в глубине холодного мрака бездонного моря…
        Но сначала - на заставу. Там веселые пограничники в зеленых фуражках, остроухие улыбающиеся овчарки, статные кони и даже маленький командирский броневик, который прячется в земляной норе, готовый выскочить по боевой тревоге и открыть огонь из своего пулемета.
        …От станции до заставы они ехали ночью в кузове грузовичка, сидя на ящиках с консервами. Дорога шла лесом, была ухабистая и петлистая. По бокам ее стояли разлапистые ели, тянулись к машине своими колючими лапами, скребли по бортам, будто хотели ее задержать. Над дорогой раскинулось звездное черное небо…
        Добрались до заставы почти под утро. Дядя Лева расцеловал маму, обнял Егорку, взял на руки уснувшую Ляльку и отвел их в маленький домик, где они сразу же, уставшие с дороги, легли спать.
        А на рассвете проснулись от страшного грохота. За окном, в чуть светлеющем небе, вспыхивало, гремело, вставали черно-красные кусты взрывов. Стены домика вздрагивали. На столе тонко звенела ложечка в стакане.
        Сестренка громко плакала, бледная мама одевала ее. Распахнулась дверь - в нее пахнуло гарью и сгоревшим порохом. Еще громче загремели разрывы, и стала слышна близкая автоматная стрельба.
        Вбежал командир заставы, с автоматом в руке, с перевязанной наспех головой - сквозь бинт проступали алые пятна.
        - Быстро! - крикнул он. - Собираться! Это война!
        Было 22 июня 1941 года…
        Возле дома стояла «полуторка», фырчала мотором. Та самая, на которой они приехали. В кузове сидели испуганные женщины и плачущие дети. Чуть в стороне, уткнувшись в дерево, чадил, изредка выбрасывая язычки пламени, маленький командирский броневик.
        Егорка передал Ляльку в протянутые из кузова руки, помог забраться маме и влез сам. Машина рванулась и понеслась, подпрыгивая и кренясь, меж черных воронок и вспыхивающих разрывов.
        Она уже вырвалась из-под обстрела и мчалась лесной дорогой, когда из-за деревьев выскользнула тень самолета с крестами на крыльях и от него отделилась стайка черных бомб…
        Егорка очнулся в стороне от дороги, под деревом. Все тело болело от удара об землю. Было тихо. Только звенело в ушах. Бой на заставе кончился. Слышались только отдельные выстрелы да короткие очереди автоматов.
        Машины на дороге не было. Вместо нее была громадная яма да разлетевшиеся по обочинам двигатель и дымящие тлеющей резиной колеса. И ничего больше, одни щепки. Никого не осталось в живых.
        Егорка встал, заплакал и пошел. Пошел… к папе, куда-то под Мурманск. От самой границы. Больше ему идти было некуда…
        Он шел уже долго. Маленький, уставший, охваченный страшным горем. Дорога была пуста, но по обе ее стороны и впереди все время гремело, слышались пулеметные очереди, одинокие выстрелы из винтовок, разрывы гранат.
        Переночевал Егорка, скорчившись в клубочек, под корнями вывороченной взрывом ели; нагреб туда прошлогодних листьев, нарвал травы. Всю ночь он вздрагивал от холода, страха и горя.
        На следующий день Егорка набрел на разбитый грузовик. Кузов его был загружен коробками с сухарями. Егорка набрал сухарей за пазуху, сколько поместилось, туда же сунул откатившуюся от машины рубчатую гранату - «лимонку», потуже подпоясался и побрел дальше на восток.
        К вечеру его догнала колонна пленных красноармейцев. Все израненные, в изорванных гимнастерках, без сапог, они брели, опустив головы, медленно и устало. Егорка отошел в сторону и смотрел на них, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых - дядю Леву или командира заставы.
        Один из конвоиров, проходя мимо него, снял руку с автомата и поманил Егорку грязным пальцем:
        - Ком! Кто есть? Пионир?
        Егорка доверчиво приблизился. Немец схватил его за воротник и втолкнул в колонну.
        - Мальца-то зачем? - зло крикнул кто-то из пленных. - Нас тебе мало!
        В ответ коротко прогремела автоматная очередь, зарылись в дорожную пыль горячие гильзы.
        Кто-то схватил Егорку за руку и, втянув поглубже в колонну, прижал к себе. Это был красноармеец с раненой рукой. Она висела у него на груди, в петле наброшенного на шею ремня.
        Колонна двинулась.
        - Ты кто? - спросил Егорку красноармеец.
        - Егорка. Курочкин.
        - Ух ты! Не сынок ли майора Курочкина?
        - Это дядя мой. А папка на Баренцевом море, подводник. Я к нему иду.
        Боец вздохнул: больно далеко идти-то.
        - А меня Бирюковым звать. Запомнил? - И спросил осторожно: - А что же, Егорка, мамка твоя где?
        Егорка всхлипнул:
        - Нету уже мамки. И Ляльки, сестренки, тоже. Мы в одной машине ехали. В нас бомба попала.
        - Ничего, Егор. - Бирюков положил ему руку на плечо. - Мы еще повоюем. Мы им за все отплатим.
        Почти стемнело, когда вышли к опушке, охваченной рядами колючей проволоки на столбах. На входе, на ошкуренных еловых стволах торчала вышка с часовым и с пулеметом. Колонну загнали за проволоку; бойцов обыскивали. Один из конвоиров оттянул Егоркину рубашку, глянул за пазуху - ржаные сухари; гранату среди них он не заметил. Иначе Егорка никогда не стал бы моряком…
        Навалилась звездная ночь. Пленные улеглись на голую землю, тесно прижавшись друг к другу. Кто-то вздыхал, кто-то ругался, кто-то стонал. Егорка услышал недалекий шепот, прислушался. Разговаривал Бирюков со своими товарищами.
        - Бежать надо, ребята, - настаивал Бирюков. - Потом поздно будет.
        - Было бы оружие, - возражал ему кто-то. - Что с голыми руками сделаешь? Перестреляют нас - и все!
        - Всех не перестреляют. Нас, поди, тысяча. А их-то всего один взвод. Им и патронов-то на всех не хватит.
        - Было б оружие, - опять вздохнул кто-то невидимый в темноте.
        Егорка пошарил за пазухой, нащупал рубчатый кругляш гранаты.
        - Дядя Бирюков, держи, - шепнул он.
        - Ай да малец! Вот удружил! Все, братцы, ждем до полночи. Как рвану гранату - все в россыпь и до леса.
        Егорка обрадовал пленных и сухарями.
        - Ото дило, - кто-то похвалил его из темноты, - подкрепимось. Перед боем.
        Между тем звезды на небе исчезли - все затянулось черными тучами. Стало холодно и сыро. Вдали, все приближаясь, погромыхивало; сверкали молнии - и не понять: то ли гроза, то ли далекий бой.
        Самая большая туча неожиданно вывалилась из-за леса и обрушилась на лагерь яростным ливнем. Загремела оглушительно, засверкала близкими молниями.
        - Готовсь, братва, - шепнул, перекрывая шум дождя, Бирюков.
        И как только близко ударила молния, он размахнулся и швырнул гранату на вышку, где хохлился под дождем часовой.
        Разрыв гранаты и удар грома слились воедино. Часовой перевалился через перильца и грохнулся на землю вместе со своим пулеметом.
        Была паника, растерянность у охраны - немцам показалось, что в вышку ударила молния. Пленные рванулись - кто в ворота, кто прямо на проволоку и, разметавшись по полю, устремились в лес.
        Закричала охрана, застучали автоматы.
        Бирюков подхватил ручной пулемет, упавший с вышки, бросился на землю и, прижимая раненую руку к груди, открыл огонь по охране. Чтобы дать возможность людям скрыться в лесу.
        Егорка упал рядом с ним, прижался к земле.
        - Бежи, Егорка! - повернул к нему злое лицо Бирюков. - Шибче до лесу бежи!
        - Я с вами, дяденька Бирюков.
        Бирюков отбросил пустой пулемет, схватил Егорку за руку, и они тоже побежали к лесу. А сзади все грохотали выстрелы. И вокруг них свистели пули, зарывались в землю под ногами.
        Лил дождь, за ноги цеплялась мокрая трава, они спотыкались о кочки, падали - но добежали до леса. Егорка было приостановился подышать, но Бирюков увлек его дальше.
        Потом они долго шли одни ночным лесом, натыкаясь на деревья, продираясь через кусты, проваливаясь в налитые водой ямки. Ночь была тихая, только все время погромыхивало вдали.
        - Уходит фронт, Егорка, - тяжело дыша, с горечью проговорил Бирюков. - Но ничего, мало?й, догоним.
        Набрели на крохотной опушке на брошенную копну прошлогоднего сена, зарылись в него, согрелись. Егорка сунул голову Бирюкову под мышку - стало спокойно и уютно. Будто лежал он рядом с батей на сеновале, в деревне у бабушки.
        - Ничего, Егорка, не горюй. Доберемся с тобой до Архангельска.
        - До Мурманска, - сонно поправил Егорка.
        - Ага. Доберемся, значит. Найдем твоего батю, возьмет он тебя на свой корабль…
        - На подлодку, - опять поправил Егорка.
        - И будешь ты с ним фашистов бить. За мамку твою, за сестренку, за все наши обиды.
        Скользнула по Егоркиной щеке горячая слеза. Последняя слеза в его жизни. Никогда он больше не плакал. Ни в беде, ни в горе. Ни от боли, ни от бессильной ненависти. Только сильно сжимал зубы. А надо - и кулаки…
        Лето было в самом разгаре. Но оно не радовало. Свежий запах листвы едва пробивался через гарь пожаров и сражений. Земля, по которой они шли, была разорена и исковеркана войной. Разбитая техника, свежие черные воронки от бомб и снарядов, сожженные деревни, срубленные и посеченные осколками деревья, заброшенные поля. И всюду - убитые войной люди.
        Бирюков по дороге вооружился: подобрал автомат, повесил на пояс плоский штык. Сапоги где-то нашел.
        Его сильно беспокоила раненая рука, особенно когда они ложились отдохнуть. Он плохо спал, стонал во сне, вскрикивал.
        И идти ему было все труднее. А фронт уходил все дальше. И только глубокой ночью в окружавшей тишине они еще слышали его далекое грозное ворчание. Которое все удалялось и удалялось от них.
        А они все шли и шли. Шли по дороге, прислушиваясь. И едва вдали возникал рокот моторов, ныряли в лес, затаивались. Мимо них проходили колонны грузовиков, в кузове которых ровными рядами сидели чужие солдаты в рогатых касках и громко ржали и пели чужие песни. Тянулись, лязгая и грохоча, стальные громады танков с крестами на броне. Проносились открытые штабные машины с офицерами в сопровождении мотоциклистов. Из колясок мотоциклов торчали пулеметы с дырчатыми кожухами. Иногда неспешно шли конные обозы. Иногда брели колонны пленных.
        Егорке становилось страшно - такая громадная неумолимая жестокая сила ползла и захватывала страну. Она, эта сила, казалась неодолимой.
        - Ничего, Егорка, - жарко шептал ему в ухо красноармеец Бирюков, поглаживая здоровой рукой ствол автомата. - Ничего… Осилим. Не враз, конечно, но свернем фашистскую шею. Вместе с рогами.
        - А зачем у них рога на касках? Для страха?
        - Трубочки такие, для вентиляции. Чтоб голова под каской не прела, - объяснял Бирюков. - Хорошо они, гады, подготовились. А мы вот запоздали…
        Проходила колонна - и они выбирались на шоссе и шли дальше.
        К вечеру, когда устраивали ночлег возле разбитого танка, Бирюков сказал:
        - Надо бы, Егорий, в село наведаться, кушать-то нам с тобой больше нечего. Как стемнеет, так я пойду, а ты меня тут обожди. Стрельбу услышишь - удирай в лес подальше.
        - Я с вами.
        - Боишься оставаться? Оно так-то, но там опаснее. На немцев можно нарваться. Тут-то тебе спокойней будет.
        - Я с вами, - упрямо повторил Егорка. - У вас рука раненая, плохо одному идти.
        Небо стало совсем черным, засияли на нем летние звезды. Все затихло в лесу. Они вышли на край оврага и, крадучись, направились к селу, которое робко светило в черноте ночи дрожащими огоньками.
        Было росно. Ноги у Егорки сразу промокли. Бирюков время от времени останавливался, прислушивался, вглядывался в темноту.
        Они вышли на край поля. Деревня - рядом, рукой подать.
        - Хальт! - вдруг разорвал тишину не то испуганный, не то злобный возглас. И вспыхнул во тьме яркий свет.
        Бирюков столкнул Егорку в овраг: «Затаись!» - и, вскинув автомат, ответил на окрик короткой очередью.
        Егорка скатился на дно оврага, забился в кустарник. Над ним вспыхивало, гремели выстрелы, слышались крики. Постепенно выстрелы стали удаляться. Залаяли собаки. Ударили еще выстрелы, и все стихло.
        Егорка понял, что Бирюков нарочно побежал, отстреливаясь, в другую сторону - отвел от него немецких солдат.
        Он вернулся к разбитому танку, свернулся в клубочек на лапнике, который они настелили, готовясь к ночлегу, и всю ночь пролежал без сна.
        Он остался один… Совсем один. Раздетый, голодный, уставший. Среди страшных рогатых врагов».
        - А Бирюкова убили, да? - дрожащим голосом спросил Алешка. - И вы его больше не видели?
        Адмирал улыбнулся чему-то далекому. Светлому.
        - А вот и нет. Мы с ним встретились после войны. Он стал моим вторым отцом. Но это уже другая история. Послевоенная.
        - А военная?
        - Военная только началась…
        «Так и шел Егорка в далекий город Мурманск. Прошел всю захваченную врагом Белоруссию, часть России. Перешел линию фронта.
        Наши бойцы встретили его радостно, жалели Егорку, уговаривали остаться в части сыном полка.
        - Мы тебе обмундировку сошьем, - басил усатый и толстый старшина, - сапожки подберем.
        - Я тебе карабин свой подарю, - обещал молоденький сержант.
        Но ни участие и забота, ни шинелька, ни даже карабин не соблазнили Егорку.
        - Я к бате пойду. Он у меня один остался.
        Его вымыли в походной бане, накормили, подлатали одежонку, собрали мешочек продуктов на дорогу.
        Командир полка даже выдал ему на всякий случай странную справку-сопроводиловку: «Сим удостоверяется, что рядовой Курочкин Е.И. направляется в распоряжение капитана флота Курочкина И.А. Прошу не препятствовать и оказывать всяческое содействие. Полковник Ершов».
        И пошел Егорка дальше, до самого синего моря…
        Где-то его брали попутные машины, обозники, но чаще всего он шел пешком, бесконечными дорогами - шоссе, проселками, тропами.
        Заходил в села и деревни. Его кормили, устраивали на ночлег, давали одежонку взамен износившейся. Несколько раз предлагали остаться в семье, сыночком. Но он упорно шел к своему отцу. Туда, где громил он врага на далеком море.
        И пришел. У ворот военно-морской базы его остановил краснофлотец с винтовкой, с красной повязкой на рукаве и в каске с красной звездой.
        - А ну, стой! Кто таков? Хода нет!
        Егорка все объяснил. Часовой удивился, не поверил, но вызвал вахтенного офицера.
        - Товарищ лейтенант, вот малец образовался, до капитана Курочкина. Говорит, вроде сынок его.
        Лейтенант как-то странно взглянул на Егорку, потрепал ему отросшие кудри.
        - Откуда ж ты взялся?
        - Из-под Гродно.
        - Будет врать-то! - рассердился часовой. - Полстраны он прошел! Как же!
        А лейтенант поверил. И привел Егорку на свой боевой корабль - маленький торпедный катер. Вызвал боцмана:
        - Это сын капитана Курочкина. - Боцман тоже как-то странно, растерянно кивнул. - Баня! Ужин! Отдых!
        - Есть, товарищ капитан.
        Боцман - громадный моряк в брезентовой робе - сам отмыл Егорку от дорожной грязи, постриг, поставил перед ним громадную миску, из которой, как из трубы парохода, валил густой ароматный пар.
        - Флотский борщ, Егорка! - похвалился боцман. - Едал такой? То-то. Держи ложку в одну руку, а в другую хлеб. Наворачивай, Егор Иванович.
        Борщ был алый, жгучий, пламенно горячий - аж слезы вышибал.
        - То-то! - гордился боцман. - А ты чесночком закуси - полезный витамин. Флотский борщ без чеснока - все равно что винтовка без патронов. А знаешь, Иваныч, почему он флотским называется?
        - Знаю. - Егорка положил ложку на край миски, отдохнуть. - Потому что он на морской воде сварен. И из морской капусты.
        Боцман захохотал.
        - Бычок ты в томате, Егорка! Флотский он потому, что наваристый. После него не спать хочется, а работать, службу на корабле править. Ты ешь, кушай, еще подолью.
        Пока Егорка справлялся с наваристым борщом, боцман посвятил его во все дела славного катера, на котором они находились.
        - Только что из рейда пришли. Ремонтироваться. Потрепал нас немец. - Егорка и сам заметил круглые дырки в корпусе от пуль и зазубренные пробоины от осколков снарядов. - Команда наша боевая сейчас на берегу, учебу проходит. А завтра ремонтники придут. Отладят все, заштопают. Боезапас пополним - и в море, на охоту за фашистским зверем. Пойдешь с нами?
        - Не. - Егорка снова отложил ложку. - Я с батей пойду, на его подлодке.
        Боцман почему-то отвел глаза, стал суетливо нарезать хлеб. Хотя нарезал его уже на весь экипаж.
        - Ты вот что, - боцман призадумался, - ты сейчас пей компот, из сухофруктов, и ложись отдыхать. Я тебя утром побужу. А то ты уже в миску носом клюешь… Курочкин…
        Боцман уложил Егорку в кубрике на узком диванчике, укрыл бушлатом. От которого пахло соленой морской водой. И Егорка впервые за много месяцев спал крепко и спокойно. И снился ему сначала огненный борщ из морской воды, из морской рыбы, из морской капусты. А потом ничего ему не снилось - так глубоко навалился на него добрый сон.
        Разбудил Егорку рев сирены и частый колокольный бой.
        Егорка выскочил на палубу, и его оглушил жуткий вой самолета. Тот будто бы падал с неба на маленький катер и тянулся к нему острыми злобными строчками огоньков.
        Боцман, широко расставив ноги, ловил в паутинку пулеметного прицела распластанную крестом тень самолета с короткими хищными крыльями.
        Прогремела очередь, запрыгали по палубе горячие гильзы.
        Самолет круто, прямо над катером, взмыл, истошно завывая, от его брюха отделились две черные капли и понеслись вниз, вырастая в размерах.
        Одна бомба упала в стороне, с грохотом подняв столб зеленой воды с белой курчавой пеной на макушке - катер даже закачало волной, а другая бомба упала на палубу и завертелась, шипя и далеко разбрасывая огненные искры.
        - Зажигалка! - крикнул боцман, обернувшись. - Гаси!
        Егорка подхватил с палубы швабру и, зажмурясь, столкнул злобно шипящую бомбу за борт.
        - Молодец! - крикнул боцман и снова приник к пулемету.
        Самолет опять пошел в атаку, вырастал, ревел, стучал двойным пулеметным огнем. И вдруг словно сломался. Лег на крыло, косо пошел к воде и вонзился в нее, подняв тучу брызг и волн.
        - Вот так вот! - Боцман выпустил рукоятки пулемета, сдернул бескозырку и вытер ею мокрый лоб. - Бычок в томате! Привет там своим передавай. От боцмана Вани.
        Он осмотрел катер, покачал головой:
        - Еще дырок наделал, фашистская морда. Давай-ка, Егорка, приберемся.
        Протерли мокрой шваброй то место на палубе, где горела зажигалка и завилась колечками краска, собрали гильзы в ящик, смели за борт щепки. Боцман зачехлил пулемет.
        С соседнего тральщика матрос на мачте что-то просигналил флажками.
        - «Поздравляю с победой», - перевел боцман.
        И отзвенел колоколом азбукой Морзе:
        - «Чего и вам желаем».
        - А ты молодец, Иваныч, - опять похвалил он Егорку. - Не забоялся. Быть тебе моряком!
        - Подводником, - упрямо поправил довольный похвалой Егорка.
        - А подводник разве не моряк? - удивился боцман. - Еще какой моряк-то. Особенно батя твой. Он этим летом два транспорта на дно пустил, крейсер потопил и береговой склад боеприпасов взорвал. Ему Героя дадут, вот увидишь. И будешь ты сын Героя Советского Союза. - Почему-то эти слова он добавил с грустинкой.
        - Я и сам героем стану, - заверил его Егорка».
        Чай остыл. Конфеты остались нетронутыми. За окном разгулялся дождливый вечер.
        А мы будто стояли на палубе маленького, пробитого пулями и осколками торпедного катера рядом с боцманом Ваней и отважным пареньком Егоркой.
        В борт плескалась волна, чуть покачивалось легкое судно. В синем холодном небе опять тусовались горластые чайки. Невдалеке, там, где упала бомба, всплывала оглушенная взрывом рыба…
        Алешка прерывисто вздохнул.
        - Жаль, - прошептал он.
        Адмирал наклонил голову к плечу, вопросительно взглянул на него бочком, правым глазом.
        Алешка объяснил:
        - Жалко, что только мы с Димкой об этом слышали. Вот бы вы пришли к нам в школу, на праздник. И почитали бы дальше. Как вы там фашистов били.
        - И за что вам Звезду Героя дали, - подсказал я.
        Адмирал сложил рукопись в стопку, подумал и согласился.
        - Мы за вами зайдем, - пообещал Алешка.
        И уж тут мы навалились на чай с конфетами. А когда собрались домой, чаю оставалось еще много. А конфет - совсем ничего.
        Глава IV
        ТРИ ВЕДРА КОФЕМОЛОК
        Мама была сердитая.
        - Ведро на помойку не вынесли! - начала она перечислять. - Комнаты не подмели! Пыль не стерли! Цветы не полили! В магазин не сходили! А самое главное - кофемолку не подготовили! А мы завтра в гости идем, к Наташке.
        Часто нас ругают за то, что мы сделали. А сейчас - наоборот: за то, что не сделали.
        - Очень кушать хочется, - жалобно сказал Алешка - он хорошо знал слабые мамины места. Но тут просчитался.
        - Я вам голодовку объявляю, - сказала мама. - Пока все не сделаете.
        Мама у нас, конечно, добрая и ласковая. А вот характер у нее - как стальной крейсер в бою.
        Мы переглянулись. Я не успел открыть рот, а Лешка уже все придумал и решил.
        - Мы, мам, сейчас все мигом сделаем. Очень дружно. Как настоящие родные братья. Старый и малый. То есть я хотел сказать: старший и младший.
        - Правильно, - одобрила мама. - Один сделает одно, другой - другое. А вместе будет общее дело.
        - Дим, - повернулся ко мне Алешка, - тебе, как всегда, самое простое. Помыть посуду, вытереть пылесос, то есть вытереть пыль, пропылесосить и сходить в магазин. А мне, как всегда, самое трудное - что-нибудь на кофемолке накарябать.
        Вот так, подумал я: «А вместе будем делать одно общее дело».
        - Ты только что-нибудь приличное накарябай, - буркнул я.
        Алешка забрал кофемолку, инструменты и закрылся в нашей комнате. Я перемыл посуду, прибрался, взял помойное ведро и сумку для продуктов и пошел в магазин и на помойку. Опорожнив ведро, я спрятал его между контейнерами и отправился за покупками.
        Народу в магазине было много, покупки у всех - полные до верха корзины, а то и две, да тут еще и одна касса сломалась. Все ринулись в другие, очереди смешались, началась ругань: «А вас тут не стояло!» - «Нас тут очень даже стояло! Перед вами!»
        Короче, в магазине я проторчал довольно долго, и, когда вернулся домой, мама сидела на кухне перед тремя прежних лет кофемолками. Задумчивая такая, будто таблицу умножения вспоминала.
        - А где Алешка? - спросил я, выгружая покупки из сумки и загружая их в холодильник.
        - Спит, - шепотом ответила мама. - Утомился. Надпись делал новую.
        Можно подумать, что он эту надпись отбойным молотком вырубал. В две ночные смены подряд.
        - Сделал? - Я захлопнул дверцу холодильника.
        - Сделал, - вздохнула мама. - Так красиво, - грустно добавила она. - Ничего не поймешь. Вот, посмотри.
        Я взял ту кофемолку, которую Алешка должен был переадресовать от полковника к бухгалтеру. И правда здорово получилось. Алешка постарался внести как можно меньше исправлений. Поэтому вторую часть дарственной надписи он вообще не тронул.
        Получилось: «От полковника Оболенского - булгахтеру Орловской за активную борьбу с преступностью!»
        Я немного растерялся:
        - А с какими тетя Наташа преступниками борется?
        - В основном с тараканами. Они у нее даже ложки стали грызть.
        Если меня не кормить, я тоже ложки грызть стану. И даже кофемолки.
        Тут, позевывая, вошел Алешка.
        - Ты чего тут понаписал? - спросил я.
        Он перечитал дарственную надпись и сказал:
        - Подумаешь. С юмором получилось. Нужно только дорисовать голодного таракана на крышке или засушенного приклеить. Еще больше юмора получится.
        Мама фыркнула и стала комбинировать из трех прежних кофемолок одну поприличней - все-таки подарок. Но у нее ничего не получалось. Надписи были то на боку кофемолки, то на крышке, и собрать какую-нибудь одну, без надписей, не получалось.
        - Ладно, - сказал Алешка с безмерной усталостью, - тогда дай мне пять рублей.
        - За такую работу? - возмутилась мама. - «Булгахтер»!
        - За исправление ошибок, - лаконично отрезал Алексей.
        Получив деньги, он направился было к двери, но вдруг вспомнил:
        - Ма, а эти кофемолки ты повыбрасывай в ведро, они все равно не работают.
        - Как не работают? - подскочила мама. - Очень даже работают.
        - Помнишь, ты велела обивку папиного кресла гвоздиками подбить, маленькими.
        - Ну?
        - А маленьких у нас не было. Были только большие. Средние такие.
        - Ну?
        - Ну я их и подровнял. Из больших сделал маленькие. В кофемолках.
        - Все! - сказала мама и сгребла кофемолки в кучу. - Давай ведро.
        Я заморгал. Я вспомнил, что спрятал его на помойке.
        - Лех, - сказал я, - на обратном пути захвати наше ведро. Я его между контейнерами сунул.
        - Ладно, - сказал Алешка и ушел. С пятью рублями.
        А вернулся без рублей, но с… тремя ведрами.
        - Мам, тебе какое больше нравится?
        Мама сильно удивилась:
        - Все три всего за пять рублей? Не слабо!
        Все оказалось проще: за контейнерами пряталось не только наше ведро. Не одни мы такие практичные.
        - Мне вот это, - сказала мама, указывая на красивое ведро с откидной крышкой. - Элегантное. С ним не стыдно из дома выйти. На помойку.
        - А остальные куда? - спросил Алешка.
        - В кладовку поставь, на даче пригодятся.
        Мама сгребла «гвоздемолки» в новое ведро, Алешка скрылся в нашей комнате. И вскоре торжественно вышел с красиво и крайне оригинально оформленным подарком: в центре надписи о борьбе «булгахтера» с преступностью, на верхушке крышки, сидел громадный нахальный рыжий таракан с усами. Пластмассовый.
        У нас рядом такой магазинчик есть, где продают всякие прикольные прибамбасы: тараканов, лягушек, мух, чтобы их незаметно в суп подбрасывать. Вот Алешка и выбрал - у него хороший вкус. И чувство юмора.
        Мама сначала ахнула, потом засмеялась, а потом сказала:
        - Вообще-то оригинально. Со вкусом. Со смыслом. С намеком. А то Наташкины тараканы все время к нам ползут.
        Мама поставила кофемолку на стол, полюбовалась и сказала:
        - Вообще-то, было бы логичней вместо этого таракана, Алексей, твою фотку наклеить. Дим, вынеси ведро с «гвоздодерами».
        Я подхватил ведро и загремел с ним по лестнице вниз. На третьем этаже меня перехватила Ленка Понизовская.
        - Хай, Дим! На помойку? У нас тоже такое ведро было. Только пропало. Очень похожее. Вы где его покупали?
        Я махнул ведром в сторону помойки. А Ленка все внимательнее приглядывалась к нему.
        - Ну совсем как наше. Даже царапина на крышке. А что там брякает?
        Я разозлился, откинул крышку:
        - Может, и это ваше?
        - Ух ты! Сколько кофемолок. А у нас только одна, ручная. И та сломалась.
        Они, наверное, тоже в ней гвозди мололи.
        - Забирай, - щедро предложил я. - Железные кофемолки.
        - Ой, Дим, правда? Тебе не жалко?
        - Для тебя? Что ты! Бери.
        Ленка выгребла из ведра кофемолки и поскорее захлопнула за собой дверь - чтобы я не передумал.
        Ну вот и хорошо. И совесть чиста. Помойное ведро на неисправные кофемолки - нормальный бартер.
        И я, довольный, вернулся домой.
        - Что так быстро? - удивилась мама. - В подъезде свалил?
        - В шестой квартире. Ленка забрала. У нее хобби - она их коллекционирует.
        - Обратно не принесет? - насторожилась мама.
        - Купленный товар, - вставил Алешка, - обратно не принимается и не обменивается. А папа когда придет?
        - Поздно, они сегодня в какую-то Макеевку поехали. Ордена искать. Агенты доложили, будто их там на рынке видели.
        - В Макеевку? - удивился Алешка. - Город-герой?
        - У тебя, Лех, - сказал я, - в голове флотский борщ. Наваристый.
        - А ты, Дим, бычок в томате.
        - А ты… - Но тут пришел папа.
        Мы дали ему переобуться и переодеться, не приставали за ужином, и только когда он сел смотреть криминальные новости, поделились своими успехами.
        - Кофемолку сделали, ведро новое нашли, а старые кофемолки одной девочке задаром впарили.
        - Безвозмездно, - сказал Алешка. - А за полугодие у нас будет примерное поведение.
        - Как вам удалось? - Папе стало интересно.
        - Мы нашему полковнику адмирала достали. С орденами и кортиком. А у тебя какие новости? Нашел ордена?
        - Почти все, - сказал папа. - Кроме самого дорогого.
        - С золотыми брильянтами? - уточнил Алешка.
        - Да нет, орден-то довольно простой. Но очень редкий. Со времен Первой мировой и Гражданской войн. «Знак Корниловского ударного полка».
        - Красивый? - спросила мама. - На вечернее платье годится?
        - Сейчас опишу. - Папа достал из кармана записную книжку и прочитал вслух: «Серебряный крест, покрытый черной эмалью, положен на терновый венец, под которым находится серебряный с золотой рукоятью меч, расположенный наискось креста. В центре креста - голубой щит с мертвой головой над двумя скрещенными костями, по бокам - мечи клинками вниз. Все изображения золоченые».
        - Красиво, - вздохнула мама, - как у нашей Марьи на блузке. - Марья - это мамина начальница. - Отец, может, он и есть?
        Папа усмехнулся:
        - А когда он у Марьи появился?
        - Вчера.
        - Проверим, спасибо. Этот орден редчайший. Он вообще один остался, единственный. И самое интересное - нашелся его хозяин. Потомок того самого русского офицера, которого лично наградил этим орденом генерал Корнилов, Верховный главнокомандующий. Этот орден он вручил капитану Кузнецову за его подвиг еще в Первой мировой войне.
        - И чего? - спросил Алешка. - Кузнецов его потерял?
        - Нет, не потерял, он его сохранил и даже, когда воевал во Второй мировой войне против нас, на стороне немцев, то носил его на груди рядом с фашистскими наградами.
        - Очень мило, - возмутилась мама. - Сначала воевал против немцев и получил за это орден. А потом воевал против русских и за это тоже орден получил - от немцев.
        - Такие времена были, - вздохнул папа. - Потом этот орден перешел к его внуку. Внук приехал навестить свою родную Россию, соскучился.
        - А у него россияне этот орден сперли! - догадался Алешка.
        - А ты чужие ордена не цепляй, - воскликнула мама. - Ты свои заслужи.
        - …Но вот по Интернету прошла информация, - продолжил папа, - что этот редчайший орден обнаружился в Москве, у одного из коллекционеров.
        - И этот внук сюда приперся! - догадался Алешка. - Кузнецов этот.
        - Не внук, а правнук, - поправил папа. - И не Кузнецов, а мистер Смит. Он живет сейчас в Англии и переделал свою родовую фамилию на английский лад.
        - Я тоже был в Англии, - напомнил Алешка. - Там одни джентльмены живут, с зонтиками. А фамилию он плохо переделал - ни капельки не похоже.
        - Очень даже похоже, - возразил папа. - Ты хоть и был в Англии, но не знаешь, что Смит в переводе - это кузнец.
        - Фиг с ним, - отмахнулся Алешка. - А дальше?
        - Дальше все просто. Посетил он эту выставку, стал договариваться о цене ордена…
        - И сколько?
        Папа сказал, а мы все ахнули.
        - Богатенький Буратино, - покачал головой Алешка. - Ну и что?
        - А то, что в первую же ночь после этого торга на выставку пробрались воры и похитили несколько коллекций. Мы практически все разыскали, похитителей задержали, а орден Корниловский бесследно исчез.
        - Подумаешь, - небрежно сказал Алешка, - этот самый Смит его и спер. Чтобы большие бабки за него не платить.
        Папа не рассердился, не улыбнулся, а просто кивнул:
        - Мы и эту версию проверяем. И его алиби тоже.
        - Это собака такая? - спросила мама в шутку. - Редкой английской породы?
        - Не обязательно английской, - усмехнулся папа. - Алиби - это когда в момент совершения преступления подозреваемый находится в другом месте.
        - Спасибо, очень доходчиво, - хмыкнула мама.
        - Интересно, - завизжал Алешка. - А если так: в момент - он там, а по месту совсем в другом?
        Папа вытаращил глаза и попросил жалобно:
        - Переведи…
        - Потом, - сказал Алешка. - Мне сейчас некогда. Я сейчас нашему Михалычу должен алиби испортить. - И он отправился к телефону.
        Наш директор никогда не возражал, чтобы ему звонили домой. Но только не в девятнадцать часов по московскому времени. В это время, в конкретном месте, он пьет свой конкретный чай. С конкретным кроссвордом. Алиби у него такое.
        Алешка - вредина - дождался, когда на часах пикнуло «семь», и набрал номер домашнего телефона директора.
        Семен Михалыч жил один, и деваться ему было некуда. Тем не менее снял трубку и сказал голосом автоответчика:
        «Меня нет дома. Оставьте ваше сообщение после сигнала».
        Алешка «оставил»:
        - Я вам нашел адмирала третьего ранга, Героя Советского Союза с золотой саблей на боку. У него сто наград на груди. Желаю приятного чаепития. Алекс.
        «Автоответчик» тут же отозвался:
        - Какой адмирал? В форме? Настоящий? Как зовут?
        - Я вам отвечу после сигнала, - холодно проговорил Алешка.
        Я думал, что Семен Михайлович сейчас пикнет, изображая сигнал, но он этого не сделал. Он кашлянул и сказал:
        - Завтра утром - ко мне в кабинет!
        - С родителями?
        - Они тебе не помогут! - И Семен Михайлович «отключил автоответчик».
        - Вот это алиби! - похвалился Алешка.
        - Вообще-то, - сказала мама, - это хамство.
        - Да ну… мам, - затянул Алешка, - Михалыч очень добрый человек. Воспитанный офицер. Он в учительской всегда встает, когда дамы входят. И чьи-нибудь мамы.
        - Я не про него, - сердито сказала мама, - я про тебя. Маленького нахала.
        Алешка немного смутился и чуть слышно пробормотал:
        - Маленький нахал лучше большого. В нем нахальства меньше.
        - Завтра вежливо поздороваешься и извинишься. - Это было сказано мамой таким ледяным тоном, растопить который даже Алешке не удается. - А сейчас - спать! До утра.
        В школу мы, конечно, опять опоздали. Не по своей, конечно, вине. Опять из-за гимназии. Конкретно.
        У гимназических ворот стоит знакомый джип. Возле него - чем-то рассерженный охранник-водитель Степик и хмурый и злой Шаштарыч.
        Мы, конечно, идем мимо - ничего не видим, ничего не знаем, но все слышим.
        - Если я тебя еще раз увижу рядом с Томасом, - напористо грозит Степик, - доложу отцу.
        - А ты кто такой? - Шаштарыч вскинул голову. - Знай свое место, холуй!
        У Степика дернулась рука, но он сдержался, достал этой рукой мобильник.
        А мы очень не спеша идем и идем мимо. Будто на месте топчемся.
        - Лев Ефимович? Это Степик. Я увольняюсь. Да. Прямо сейчас. Пришлите водителя к гимназии. Пусть он заберет джип и вашего сопляка. Конец связи.
        Степик сунул мобильник в карман, запер машину и сунул ключи Шаштарычу в нагрудный карман.
        - Ты что! - испуганно заорал тот. - Я пошутил!
        - А я - нет. - Степик повернулся и пошел к метро.
        Алешка вдруг сорвался на бег, обогнал Степика и, глядя в лицо, весело поздоровался:
        - Доброе утро, дядя Степик. Привет вам от папы. Заходите на чай. У нас теперь свой адмирал есть. Мы вам его покажем.
        - Зайду, - хмуро улыбнулся Степик. - Прямо сегодня. Я люблю чай с адмиралами пить.
        В учительскую мы вошли вдвоем. Она была пуста, все учителя - на уроках. Только в уголке скучала над кроссвордом секретарша Жанна.
        - Товарищ полковник у себя? - деловито спросил ее Алешка.
        Жанна улыбнулась, она почему-то любила Алешку.
        - Для вас, корнет Оболенский, - всегда! Заходите.
        - Здравия желаю, товарищ полковник! - вежливо поздоровался с директором Алешка. Тот поднял голову от кроссворда, это он Жанну кроссвордами заразил. - Извините, что помешал вам заниматься важным делом.
        (Мамин наказ выполнен по полной программе: и поздоровался вежливо, и извинился не поймешь за что.)
        - Ничего, я привык. - Семен Михайлович сложил газету, опустил на нее очки. - А где он?
        - Кто?
        - Адмирал. С саблей.
        - Он еще спит.
        - Хороший адмирал? Бравый?
        - Во! - Алешка поднял большой палец. - Первого ранга. Да еще и капитан. Третьего ранга. Служил юнгой на Балтийском флоте. Лично сбил восемнадцать вражеских самолетов. Прямо в море. Только пыль столбом.
        Какая там в море пыль столбом?
        - Надо познакомиться. Пригласи его ко мне… - директор взглянул на листок календаря, - на семнадцать ноль-ноль.
        - Есть! Только пусть Жанна чай приготовит. С конфетами. Он очень конфеты любит.
        - Да? - Директор смерил Алешку подозрительным взглядом. - А я думал, адмиралы ром пьют.
        - Наш не пьет. У него рома нет.
        - Ну, это мы поправим, - пробормотал еле слышно директор. - Все, свободны. Опоздание вам все равно засчитываю.
        - Адмирал сегодня не сможет прийти, - «вспомнил» вдруг я. - У него военно-морская конференция в Кремле.
        - Вы - шантажисты! - вспылил директор. - Вымогатели! Главное в школе - что? Успеваемость? А вот и нет! Дисциплина! Без нее никакая не бывает успеваемость. Кроме плохой. Даже самый дисциплинированный разгильдяй…
        Одной рукой он грозно стучал по столу, а другой писал для нас оправдательные записки.
        - В последний раз, Оболенские. Иначе я вас в гимназию переведу.
        - Нас не возьмут, - охладил его гневный пыл Алешка. - Не тот контингент. У нас всего один джип, да и то папин, служебный.
        Глава V
        В ОТКРЫТОМ МОРЕ
        Встреча отставного полковника и адмирала состоялась. Мы на ней не присутствовали, и что они там пили - чай с ромом или ром без чая, - нам неизвестно. Как не известно и содержание их разговора.
        Мы всего лишь привели адмирала в школу и проводили его домой, очень довольного. Он шел немного враскачку - морской походкой, напевая про широкое море и бушующие вдали волны, и чуточку подскакивал на каждом шагу. От чего его награды дружно позвякивали на груди.
        Без чая адмирал нас, конечно, не отпустил. Лешке, конечно, дал подержать свой кортик, а мне разрешил посмотреть в окно в великолепный морской бинокль.
        Вот это было здорово. Сначала даже непривычно от того, как самое далекое в одно мгновенье становилось самым близким. Я даже отшатнулся невольно, когда стрела башенного крана на стройке века (ее так называют, потому что она строится уже бог знает сколько) повернулась и пошла прямо на меня. Норовя влепить мне в лоб громадную бетонную плиту.
        Адмирал пил чай с конфетами, Лешка млел над кортиком, а я не мог оторваться от бинокля. Здорово! Но вот когда в его окуляры попали окна дома напротив, мне стало неудобно. На верхних этажах, как правило, плотных штор не бывает, и поэтому видно все, что происходит в квартирах. Вот это было неприятно, даже стыдно. Люди не знали, что за ними наблюдают, и вели себя очень непринужденно. Поэтому я сразу же перевел бинокль в сторону… и вдруг… Как бы сказать? Вдруг столкнулся с другим биноклем. Направленным прямо на адмиральское окно. Кто-то пристально и внимательно наблюдал за квартирой адмирала. Я шагнул немного в сторону и укрылся вместе с биноклем за краем шторки.
        Но ничего существенного разглядеть мне не удалось. Бинокль, над ним лысая макушка, пониже макушки - остренькая бородка с завившимся вверх кончиком.
        На всякий случай я отсчитал и запомнил: шестой этаж, двенадцатое окно слева. Ну и подъезд определил.
        Что-то мне это совсем не понравилось. Подозрительно как-то.
        Конечно, может, просто кому-то интересно подглядывать за людьми, когда они этого не знают. Но тогда бы этот лысый наблюдатель шарил биноклем по всем окнам, а он ведь вперился в одно - в адмиральское.
        Я ничего не сказал о своем неприятном открытии ни адмиралу, ни Лешке. Может быть, папе скажу, просто так, из любопытства. А может, и не скажу.
        В общем, настроение у меня испортилось. Даже чай не помог.
        Мы договорились с адмиралом, что зайдем за ним перед торжественным вечером, и напомнили, чтобы он явился при всех своих регалиях и при кортике. И с рукописью.
        - А вот ваш полковник, - улыбнулся адмирал, - просил, чтобы я и саблю на пояс повесил. А где ее взять? Да и не по форме будет.
        - Обойдется, - успокоил его Алешка. - Скажем, что вы ее в Кремле забыли, на конференции стран Африки. По разоружению.
        - С тобой хорошо дружить, - похвалил его адмирал. - Ты всегда поможешь выбрать правильный курс.
        - Я - такой, - скромно ответил Алешка.
        У дверей адмирал сделал Лешке подарок - сборник всяких морских сигналов, в том числе там была и азбука Морзе.
        Алешка прижал книгу к груди, и я понял - сегодня с уроками у него контакта не будет. Даже мимолетного.
        День школы (родной) у нас отмечается каждой осенью. Но не 1 сентября, потому что это и так праздник. Но он такой, общий, для всех школ. А у нас собственный. И не 1 сентября, а в ноябре. Потому что нашу школу строители не успели достроить вовремя. И первый учебный год в нашей родной школе начался 15 ноября, под проливным дождем.
        Об этом очень любят вспоминать первые выпускники нашей школы, когда приходят поздравить ее с праздником. В знак этого события они все приходят с раскрытыми зонтиками, садятся в первом ряду, а потом на сцене, в стихах и песнях, рассказывают, как они пришли в школу под дождем, а через десять лет покинули ее в солнечный день. Тут они с треском складывают зонты, начинают отплясывать и петь о том, что школа осветила им путь в будущее и согрела их на этом пути.
        Правда, согрела не всех. И светила тоже не всем. А если и светила, то по-разному. И грела не одинаково.
        Кое-кто вылетел из школы еще на полпути, кто-то не нашел своего теплого места в жизни. Кто-то отправился в космос, кто-то в дальнее плавание и в дальние страны, кто-то в бизнес, кто-то в сериалы. Кто-то даже в бомжи. Между прочим - гордость школы, самый лучший отличник Вася Морозов. Он живет в нашем парке, в шалаше на дереве, мы с ним часто встречаемся, и он всегда говорит: «Я здесь, на воле, гораздо большему научился».
        А вот Юзик Томас прямо со школьной скамьи пересел на скамью подсудимых…
        Но я немного отвлекся.
        Актовый зал был полон. Полон света, красок, празднично одетых людей - детей и взрослых. И полон музыки. Такой музыки, из-за которой никто никого не слышал и все мечтали только о тишине.
        И наконец она настала. Правда, не мгновенно. Как только в последний раз грохнул ударник, по всему залу взорвались орущие голоса. Люди из-за музыки привыкли орать друг другу в уши и не сразу к тишине адаптировались.
        На сцену вышел наш полковник, в черном костюме, в своих любимых усах и с головкой гвоздички, торчащей из нагрудного кармана.
        Ну, он, как обычно, всех поздравил: кто уже кончил школу, кто ее кончает и кто, вероятно, так и не кончит. В школу жизни перейдет доучиваться.
        Все я рассказывать не буду - всякие концерты, приветствия, воспоминания. Я скажу только то, что впоследствии оказалось самым важным.
        Под самую завязку, перед дискотекой, два старшеклассника внесли на сцену школьную доску в золоченой раме, и все выпускники ринулись ставить на ней свои автографы - это у нас традиция такая.
        - Все? - спросил директор.
        - Не все! - вдруг раздался в дверях звонкий решительный голос.
        Весь зал обернулся. В дверях стоял элегантный человек в белом костюме, в руке он держал шикарную шляпу с широкими загнутыми полями. За его спиной торчали три знакомые наглые морды: Шаштарыча, Лисы Алисы и Кота Базилио.
        - Прошу вас, - сделал жест наш полковник. - Это представители дружественной нам гимназии: Каштанов, Алисов, Васильев, бывшие наши ученики.
        Слово «бывшие», мне показалось, Семен Михайлович произнес не с гордостью, а с удовольствием.
        - Возглавляет делегацию, - продолжил полковник тусклым голосом, - наш выпускник Юозас Томас.
        Томас поклонился, взмахнув шляпой, и, стуча каблуками, направился к доске с автографами. Там он выбрал попросторнее место, размашисто написал «Старый Тоомас» и повернулся к залу:
        - Жизнь не только продолжается. Она и меняется. Я благодарен нашей школе за то хорошее, что она в меня вложила. И это хорошее во мне победило. Я вышел на правильный путь, в честный бизнес. Спасибо этим стенам и нашим родным учителям.
        Он красиво поклонился, сбежал со сцены и сел в первом ряду. Рядом с ним, усмехаясь и презрительно оглядываясь, расселись шаштарычи, коты и лисички.
        - А сейчас, друзья мои, - торжественно объявил наш полковник, - вас поздравит Герой Советского Союза адмирал Курочкин! Прошу, Егор Иванович.
        Наш оркестр отбарабанил туш, и в зал вошли адмирал и Алешка, одного росточка примерно. С хохолками на каждой макушке.
        - А который из них адмирал-то? - громко и нагло спросил Шаштарыч.
        Я наклонился к нему и громко сказал в ухо:
        - Оба!
        Шаштарыч даже не обернулся.
        Когда адмирал поднялся на сцену, сначала раздался вздох некоторого разочарования, а потом - гром аплодисментов. Адмирал был великолепен. Вся его грудь и весь живот были скрыты звенящим панцирем орденов и медалей. Кортик висел, как приклеенный к бедру. Усы торчали куда положено. Хохолок - в потолок.
        Адмирал снял с правой руки перчатку, зажал ее в левой руке и плавно разгладил усы.
        Мне немного было боязно за него: как его будет слушать наша шпана, такого маленького? Вообще-то у нас нормальные ребята, но есть такие, которые уверены, что Отечественную войну выиграли американцы и спасли нас от гибели. И что Гитлер и Сталин - родные братья. Только один - австриец, а другой грузин.
        Но адмирал не растерялся. Он был смелый морской волк… волчонок. И начал он хорошо.
        - Вы любите учиться? - весело спросил он.
        - Нет! - дружным хором ответил зал.
        - И я - тоже, - признался адмирал. - Но все-таки я учился. Учился выполнять приказы, грести на шлюпке, учился вскрывать цинковые ящики с патронами, учился набивать патронами пулеметные ленты, я научился стрелять из пулемета, автомата, из карабина, из своего личного револьвера системы «наган».
        А еще я научился флажковой сигнализации, морским узлам. Научился чистить картошку на весь экипаж, готовить во время качки наваристый флотский борщ, драить до блеска посуду и палубу, перевязывать раны, терпеть боль и не бояться врага.
        Тут адмирал немного задумался и сказал:
        - Вот, наверное, эта учеба и помогла мне выжить и победить. Вот и вам надо учиться всему полезному. Время для вас трудное. Вам тоже надо выжить и победить.
        Я понял, что адмирал завоевал аудиторию и за его авторитет можно не беспокоиться, и незаметно переключил внимание на команду Томаса.
        Они вели себя довольно прилично. Только тихонько пересмеивались и перемигивались, подталкивали друг друга локтями. А когда адмирал в азарте своей речи подошел прямо к рампе, Томас кивнул Шаштарычу на него и странно спросил:
        - Видал? Это большие штучки.
        Я тогда не понял смысла фразы, и меня даже немного покоробило, что он назвал боевые ордена «штучками».
        Вообще зачем они пришли? Ну, Томас, это ладно - он в какой-то степени наш выпускник. А Шаштарыч со своей шарагой? Им тут делать нечего. К тому же - опасно, у нас есть конкретные парни, которые их конкретно не любят. Правда, в присутствии бывшего бандита Томаса они на открытый бой не решатся. Впрочем, папа как-то сказал, что бывших бандитов не бывает. Как и не бывает бывших милиционеров.
        Да, в общем, наш адмирал сорвал заслуженные аплодисменты, ему выразили уважение и благодарность, проявили достойное к нему внимание. Даже преподнесли букет цветов и коробку конфет.
        Только одна девчушка, кажется, из Лешкиного класса, подняв руку, спросила:
        - Скажите, пожалуйста, Егор Иванович, а как вы сбили восемнадцать истребителей? Сразу все вместе или по очереди?
        Адмирал рассмеялся и ответил, что сбил он не восемнадцать самолетов…
        - И откуда такая цифра взялась? - Он пожал плечами. А я догадываюсь - откуда. - Не восемнадцать, а всего два.
        - А за что вам Героя Советского Союза дали?
        - За роль.
        - Какую?
        - За роль Робинзона Крузо.
        Сначала тишина, а потом все хором: «Рас-ска-а-жи-ите!»
        - Можно, я лучше прочитаю? - попросил адмирал. - Рассказываю я плохо. - Тут он подумал секунду и честно признался: - И пишу - тоже. Ну, раз уж попросили - терпите.
        Семен Михайлович с Жанной вынесли на сцену столик и стул, адмирал уселся, подпер ладонью свою седую, с хохолком, голову. Перелистал странички рукописи, которую достал из кармана, и надел очки.
        «Некоторое время Егорка жил на катере, сдружился со всем экипажем - это были молодые, веселые и озорные моряки. Они весело готовили судно к выходу в море, весело ужинали в кубрике, весело отражали атаки самолетов.
        Через три дня на катер пришел из госпиталя его капитан Кочетов, тоже молодой и веселый. Ему представили Егорку.
        - Ну вот, - рассмеялся капитан. - Не боевое судно, а птичий двор получается, курятник. Капитан - Кочетов, моторист - Уткин, радист - Лебедев. Теперь и юнга - Курочкин.
        Вот так просто и весело стал пацан Егорка юнгой на боевом корабле…»
        Тут адмирал прервал чтение, опустил очки на нос и спросил:
        - Вы, ребята, знаете, кто такой юнга? Вы думаете, что это просто самый младший матрос? Э нет! По морской традиции юнга - это помощник судового повара, кока. Он растапливает на камбузе, на кухне то есть, печку, чистит посуду, картошку, разливает по мискам флотский борщ и раскладывает макароны по-флотски.
        - Значит, вы, - опять та же девчушка, - значит, вы на корабле поварешкой были? То есть поваренком?
        Адмирал не огорчился, кивнул:
        - Поварешкой не был, а был поваренком. Но все-таки больше юнгой. Мне форму сшили, личное оружие выдали, а на камбузе боцман (он же и кок) прекрасно без меня справлялся. Мое главное задание было - находиться при капитане и передавать его приказания, ну и наблюдать за небом и за морем. Чтобы врага не проглядеть. - И адмирал вернул очки на место.
        «Когда подошел день выхода в рейд, Егорка спросил капитана:
        - А можно, я еще немножко на берегу побуду?
        - Ты что, боишься? - удивился капитан.
        Егорка покраснел.
        - Что вы, товарищ капитан. Я их не боюсь - я их ненавижу. Но я думаю - вдруг папа вернется.
        Капитан обнял его за плечи и сурово сказал:
        - Не жди, Егорка. Не вернется. Весь экипаж подлодки геройски погиб в первые дни войны. Ты прости - мы никак не могли тебе об этом сказать.
        Опустил Егорка голову. Совсем сиротой стал. Никого у него теперь нет на свете.
        А капитан угадал его тяжелые мысли:
        - А мы, Егорка? Мы теперь твоя семья. Тут тебе и отцы, и деды найдутся, и братьев сколько хочешь. Вот и будем мы всей семьей за твою семью фашистам мстить, победу делать. Есть?
        - Есть! - Егорка даже не всхлипнул.
        Катер капитана Кочетова воевал отчаянно. Своей семьей за все семьи. Счет потопленных им вражеских кораблей рос с каждым выходом в море.
        - Как на рынок за капустой ходит, - иногда завистливо говорили про него другие капитаны.
        И почти все фашистские суда катер Кочетова топил торпедной атакой. А она самая сложная и опасная.
        Конечно, на катере были пулеметы, появилась даже малокалиберная пушчонка, но что с ними сделаешь против окованных тяжелой броней крейсеров и эсминцев? А вот торпеда - сильное и грозное оружие.
        Только вот система наводки на цель у нее… отчаянная. Катер самим собой наводит торпеду.
        Такая картина. Идет караван немецких судов. Все громадины, с крупнокалиберными орудиями на борту. Окружены катерами-сторожевиками. Иногда такой караван даже истребители сопровождают. А в центре каравана, положим, находится самый главный транспорт - корабль с грузом многих тысяч тонн боеприпасов, которые он должен доставить для обстрела блокадного Ленинграда.
        Как его потопить маленькому катерку? Только торпедой. И капитан дает команду:
        - К торпедной атаке товсь!
        Весь экипаж занимает свои места. Егорка - вторым номером у пулемета. Его задача, чтобы пулеметная лента бесперебойно бежала в пулемет, не скручивалась на бегу и не застревала.
        - Лево руля! - командует капитан, наводя нос катера на борт вражеского транспорта. - Еще лево! Так держать! Полный вперед!
        И катер мчится, поднимая форштевнем зеленые буруны, прямо в стаю противника, вооруженного в тысячи раз сильнее. И защищенного от него толстенной броней.
        Немецкие сигнальщики и наблюдатели замечают противника. Оглушительно, до рези в ушах, взвывают сирены. Открывается шквальный заградительный огонь из всех орудий и пулеметов. С неба обрушиваются истребители прикрытия.
        Когда катер мчится, не меняя курса, по строгой прямой, он становится легкой мишенью. А менять курс, вилять в стороны нельзя - иначе не пошлешь торпеду точно в цель.
        Напряженный, смертельно опасный момент боя.
        Катер, как стрела из лука, летит вперед. Все ближе цель. Уже видны полоски ржавчины на бортах транспорта, уже различаются панически суетящиеся фигурки матросов на палубе.
        Вокруг катера густым лесом стоят разрывы снарядов, справа и слева круто ударяют в борта поднятые взрывами волны. Палубу прошивает пулеметная строчка с самолета. Кто-то из экипажа ахает и падает, заливая палубу кровью. Кто-то бросается ему на помощь.
        А катер все летит и летит как смертоносная стрела.
        «Пора - не пора», - закусив губу, решает на мостике капитан.
        Раньше свернешь - торпеда может не достичь цели, позже - сам пораженной целью станешь. А это не только катер - красивый и быстроходный, - это еще и люди - двенадцать молодых веселых моряков.
        «Пора!»
        - Первая - пошла! - звенит команда.
        Катер вздрагивает и чуть кренится. Тяжелая сигара, начиненная взрывчаткой, грузно плюхается за борт, вздымает тучу брызг и мчится на врага, оставляя за собой ровный, в ниточку, барашковый след.
        - Вторая - пошла! - сквозь зубы дает команду капитан. Снова вздрагивает катер.
        - Пошли, родимые! - машет им вслед каской боцман Ваня.
        Катер круто ложится на борт, делает вираж и удирает в сторону от разрывов. Сбавляет ход. Весь экипаж не отрывает глаз от каравана.
        Еще гремят взрывы, проносятся низко над морем истребители, волнуется вздыбленная и опавшая вода. Но все замерло в страшном ожидании.
        И вдруг огромный стальной ржавый корабль будто подпрыгивает серединой корпуса. У его борта встает толстый ствол воды. Корпус ломается, как деревянный, и его обломки устремляются вверх. А нос и корма оседают, становятся почти вертикально и круто уходят в воду.
        Вспучивается зеленая поверхность, выбрасываются на нее обломки, все кипит, перемешивается. Пляшут рваные волны над местом гибели корабля. Крики, глухие взрывы, лопающиеся на воде громадные пузыри.
        С ближайших кораблей спускают шлюпки. Взлетают ракеты. Ревут сирены.
        Задание выполнено.
        В одном таком бою катер был подбит тяжелым снарядом с эсминца. Он разлетелся, как спичечный коробок.
        Егорка пришел в себя в шлюпке. Она лениво качалась среди необозримого моря. Сверху яростно светило солнце. Вокруг сверкала морская вода. В шлюпке стонали раненые моряки. Боцман Ваня, моторист Уткин и радист Лебедев. Под решетчатыми сланями шлюпки плескалась красная от крови вода.
        Егорка приподнялся, оглядел горизонт - он был ровен и пуст.
        Боцман пошевелился, открыл глаза и сказал с трудом, прерываясь:
        - Если ты… Егорка, шины… мне на… ногу… наложишь, то я помогу тебе перевязать… ребят.
        Егорка сноровисто отодрал рейку от сланей, переломил ее пополам и, по указаниям боцмана, наложил рейки ему на ногу, примотал их толстым шнуром.
        Боцман разжал зубы, вздохнул и сказал прерывисто:
        - А теперь вот что… Слушай, сынок, мою команду».
        Глава VI
        ВОРОБЕЙ ЧИЖИК
        На этом адмирал прервал чтение и пообещал довершить его при следующей встрече.
        Зал загудел разочарованно. Но тут Ленка Понизовская из шестой квартиры завопила на весь зал:
        - Стулья по стенкам! Танцы! - И, вскочив на сцену, подбежала к нашему адмиралу: - Разрешите пригласить вас на тур вальса. - И призналась, улыбаясь во весь рот: - Я еще никогда не танцевала с адмиралом.
        Адмирал встал, выпрямился во весь свой невеликий рост, сделал красивый поклон седой головой и ответил:
        - Позвольте вам, барышня, отказать, - приблизился к ее розовому ушку и что-то туда шепнул.
        Ленка ахнула, расстроилась и извинилась. И, как я заметил, больше за весь вечер ни с кем не танцевала. Отказывала всем. Хотя это было ей не просто - первой красавице нашей школы.
        - Что он тебе сказал? - подошел я к Ленке.
        - Не твое дело. - И с женской логикой добавила: - У него нога до сих пор ранена. Там в ней осколок застрял.
        Вот почему наш адмирал подскакивает при ходьбе. Как петушок.
        Курочкина окружили ребята, помогли ему сойти со сцены, засыпали вопросами - и он как-то незаметно исчез.
        Я разыскал Лешку и сказал ему, что нужно найти нашего раненого адмирала, потому что пора вести его домой.
        - Его уже увели, - хмуро сказал Лешка. - На машине.
        - Кто?
        - Шаштарычи. Они вокруг повертелись. Всякие слова ему наговорили и предложили отвезти домой.
        - А ты что? - рявкнул я.
        - А я что? Они мне один раз в лоб дали - и все.
        - Кто?
        - Кот Базилио.
        - Ну я ему!…
        - Уже не надо, Дим, - спокойно ответил Алешка. - Его уже унесли. В медпункт.
        - А… как? - Я растерялся.
        - Папа научил. Носком ботинка в коленку.
        А я все еще считаю его маленьким и беззащитным.
        Мы спустились в вестибюль, вышли во двор. Было сыро и темно. Только гимназия светилась. Там всякие фитнесы шли.
        И вдруг на нас надвинулась громоздкая фигура. И грубо спросила:
        - Где Каштанов? - Это был Степик.
        - Повез адмирала домой.
        - Один?
        - Со всей компанией.
        - Томас с ними?
        - Он за рулем был.
        - Быстро в машину! - скомандовал Степик.
        Мы не стали спорить. В машину так в машину.
        Он резко взял с места и через несколько мгновений затормозил у дома адмирала. Возле подъезда стояла машина Томаса. Зеленая «девятка».
        Степик вырвал из кармана мобильник, набрал номер и чужим спокойным голосом сказал:
        - Абонент 433-77-14? Господин Курочкин? Проверка телефонной сети. Сколько у вас жильцов? Очень хорошо. Не кладите трубку. Кто, кроме вас, еще находится в квартире? Отлично. Все в порядке! Извините, благодарим!
        Степик сунул мобильник в карман и уставился на подъезд. И почти сразу из подъезда вышли Шаштарыч и Томас. Они о чем-то говорили. Томас - напористо. Шаштарыч - неуверенно.
        Подошли к машине. Томас закурил и сказал довольно громко:
        - За все хорошее надо платить. За очень хорошее - вдвое. Понял, шкет?
        И он нырнул в машину. И рванул с места. Шаштарыч посмотрел ему вслед и поддал ногой пустую банку из-под «Колы».
        Степик, ни слова не говоря, тронул машину, довез нас до дома и попрощался. И молча уехал.
        Вот так вот. Небо еще ясное, но тучи уже где-то сгущаются.
        Я не люблю, когда впереди что-то неясное. Когда встает конкретная проблема, тут все просто: или решаешь ее в два счета, или ну ее на фиг. Сама решится.
        Но когда проблема не ясна, когда не только не знаешь, что делать, но и не уверен, а нужно ли что-нибудь делать вообще, - тут выход один: укрыться с головой одеялом и постараться обо всем забыть.
        Но не забывалось. Мне все думалось о нашем адмирале. С одной стороны - отважный герой, смело сражавшийся со страшным врагом, а с другой - слабый, доверчивый, хроменький старичок. Да еще с седым хохолком на макушке. Такого может обидеть всякий. И болонка в подъезде, и продавец в магазине.
        Но почему меня это тревожит? К каждому старичку охрану не приставишь. Каждому малышу слезы не вытрешь. Да и надо ли?
        Надо совсем по-другому. Надо, чтобы старичок никого не боялся, а малыша чтобы никто не обижал.
        И никакая милиция тут не поможет. Милиция у каждого внутри должна быть - она вовремя и остановит. Эта милиция, подумал я, совесть называется.
        В школе мне вдруг стало скучно. Раньше я очень любил учиться - все время узнаешь что-нибудь новенькое. А теперь мне стало казаться, что все это новенькое - оно такое маленькое по сравнению с тем, что нам мешает нормально жить и чувствовать не только себя, но и всех - человеками.
        Главное, мне думалось, не образование в голове, а образование в сердце.
        Я даже как-то с нашей классной об этом решился поговорить. А она: «Чтобы решать сердцем, Дима, надо сначала думать головой. А для этого нужны знания».
        Значит, так: чтобы решить, что за человек - ударить его или приласкать, нужно сначала таблицу умножения в голове прокрутить, так? Или формулу соды вспомнить.
        А все этот адмирал с хохолком, он мысли такие у меня вызвал.
        Маленький, старенький… Мальчонкой воевал, пережил боль от гибели самых близких, терпел боль от ран, хоронил боевых товарищей, смело воевал с врагом. А сейчас? Любой шкет, пробегая по залу, может оттолкнуть его: «Не мешайся, дед, твое время прошло». А если бы не его, деда, время, твоего времени, малец, сейчас и вовсе не было бы. Не мчался бы ты сейчас по пыльному паркету, веселый, здоровый и счастливый, а лежал бы до сих пор в темных запасниках природы. В лучшем случае. Да еще и неизвестно - что из тебя вылупится.
        Глупость, конечно, но я подумал: без уважения к прошлому не будет хорошего будущего. Никакого не будет. Пробежавший вот так шкет опять незаметно обезьянкой станет. Шерстью покроется изнутри, и вся его жизнь - схватить первым, сожрать побольше, не дать никому.
        Такие мысли ко мне приходят редко. Только тогда, когда надо что-то решать: или садиться за уроки, или мыть посуду, или все-таки кому-то помочь.
        А тут вдруг Алешка подходит и говорит:
        - Дим, нам надо адмирала под контроль взять. Он очень нежный. Прямо как кактус.
        - Ничего себе! Сядь на кактус - узнаешь, какой он нежный!
        Алешка на мои слова не обратил внимания.
        - Надо, Дим, помогать ему. Ну, там, кефир покупать, уборку делать, кортик чистить…
        - …Посуду мыть, - добавил я, уже догадываясь, как Алешка собирается распределить между нами эту помощь. На себя он возьмет, как всегда, самое трудное - протирать лезвие кортика носовым платком.
        Но все это мелочи. Мне казалось почему-то, что наш «кактус» нуждается совсем в другой помощи. Ему не помощь нужна, а охрана.
        Почему я так думал - не знаю. Наверное, потому, что вокруг адмирала что-то тусовалось, недоброе. Это как в толпе, когда жулики выбирают жертву и незаметно ее окружают. И в подходящий момент - раз! И вырвали сумочку. И - врассыпную. Попробуй догони их тогда. Если даже не знаешь, за кем бежать.
        - Ты чего надулся? - спросил Алешка. - Ну, хочешь, я буду за кефиром ходить? А ты будешь кортик…
        Да неужели? Вот уж не ожидал такого благородства.
        - …будешь кортик со стены снимать, когда я буду его чистить, хочешь? И обратно будешь вешать, так и быть уж.
        Я не стал спорить - мысли мои были заняты другим. И я спросил Алешку:
        - В восемьдесят втором доме у тебя кто-нибудь знакомый живет?
        Лешка стал добросовестно вспоминать:
        - Там… этот… Лорд - доберман… Маруська - лайка, два кота - Чип и Дейл. А в восьмой квартире крокодил Гена и Чебурашка. Крокодил настоящий, а Чебурашка - морская свинка. - Алешка в нашей округе всех зверей знает. И они его, взаимно. Они его любят и уважают даже больше, чем своих любимых хозяев. - Потом еще козел у одной бабульки на балконе. У Акимыча петух и пара голубей…
        - Лех, - перебил его я. - Мне не звери нужны. А люди.
        - Людей там мало, - сказал Алешка. - Зинка-Корзинка из второго подъезда…
        - Стоп! - сказал я. - Хватит. Что за Зинка?
        - Корзинка! Что, не знаешь? - Так было сказано, как будто Зинку-Корзинку должна знать вся страна. - Из нашего класса. Из второго подъезда. У нее птичка живет. Дикий воробей. Он, Дим, знаешь…
        - Подожди с воробьем. Узнай у нее, кто в ихнем подъезде живет на шестом этаже.
        - А я и так знаю! - Алешка пожал плечами. - Канарейка и сурок.
        - Мне люди нужны! - заорал я.
        - Так бы и сказал. - Алешка снял трубку. Набрал номер. - Зин, привет. Чего делаешь? А я? Я - тоже ничего. Ты на каком этаже живешь? На шестом? Вот здорово! А кто там еще живет? Лиса Алиса? Вот здорово! Мы сейчас к тебе в гости придем. У нас коробка от конфет есть. Ставь чайник! - и бряк трубку.
        А ведь очень он не прост, мой младший братец.
        Алешка залез в бар, где мама зачем-то сберегала пустую коробку из-под конфет с бегущим оленем, и стал пустую делать полной.
        Выгреб из карманов огрызок сникерса, обломок печенья, сбегал на кухню и вытащил из сахарницы несколько кусков сахара. Пошарил в холодильнике:
        - Дим, котлета сойдет? Ее не жалко, она вторую неделю здесь мерзнет. Высохла вся.
        Я взял у него коробку. И сказал:
        - Перемешать все как следует, и в помойное ведро.
        - Ты что! - Алешка вырвал у меня коробку. - Мама говорит, что в гости надо с гостинцем ходить. Приносить, чего не жалко… Пошли.
        Зинка нам обрадовалась. Она решила, что мы пришли посмотреть на ее дикого воробья.
        - Вы его только не пугайте, - щебетала она, вводя нас в свою комнату. - Чижик у меня очень нервный…
        - А у тебя еще и чижик? - спросил я.
        Зинка рассмеялась:
        - Это воробья зовут Чижик.
        - Когда у тебя будет чижик, - посоветовал Алешка, - назови его Воробей.
        Зинка опять рассмеялась. Она очень веселая была. Счастливая, наверное.
        Воробей Чижик, нахохлившись, сидел на оконном карнизе, вся шторка которого была запачкана белыми полосками.
        - Это еще раньше было, - засмеялась Зинка. - А теперь он научился в чернильницу какать.
        И точно - на Зинкином письменном столе стояли два блюдечка - с водой и пшенной крупой - и старая чернильница без крышки.
        Алешка протянул Зинке коробку:
        - На! Тут всякие деликатесы.
        - Ой! - У Зинки стали круглые глаза. - Котлеты он не ест. От сникерсов у него поносик…
        - Да это не Чижику, - сказал Алешка, - это нам, к чаю. Мы ведь в гости пришли. Ставь чайник.
        Чижик вдруг встрепенулся, сорвался с карниза и приземлился на край коробки. Подергал головкой, хвостиком и принялся вовсю расклевывать котлету.
        Зинка, конечно, рассмеялась от радости. А Чижик от жадности постарался утащить котлету целиком на свой карниз. Подхватил клювом, затрепетал крылышками и пошел в трудный полет. Однако на полпути котлету не удержал, и она бомбой плюхнулась на Зинкин стол, прямо в блюдечко с водой. Чижик от обиды так заверещал, что даже заглушил Зинкин хохот.
        Тут меня осенило.
        - Зин, а ваши соседи на воробья не обижаются? Он, наверное, весь день чирикает?
        - А я не знаю, - беззаботно хихикнула Зинка. - Я их не спрашивала.
        - Наверное, хорошие люди, птичек любят, - подбирался я.
        - Да ну! Лиса Алиса - вредный, вроде хулигана. Мамка его горластая очень, она на рынке помидорами торгует. А вот дядька ихний - он вообще бандит, из тюрьмы приехал, весь бритый, кроме бороды, и весь в разрисовках. Я его один раз на балконе встретила - у нас балкон общий. Раньше там перегородка была, а они потом ее сломали, чтобы диван старый влез. Так я даже испугалась - за индейца его приняла. Весь в русалках. Как забор расписанный. - Зинка захохотала.
        А у меня план созрел уже полностью.
        - Зин, - спросил я, - а где у твоего Чижика гнездо? За шкафом?
        - В кармане, - хихикнула Зинка. - В моем халате. - И она показала в угол, где висел на плечиках старенький халатик.
        Клево, должно получиться.
        - Понимаешь, Зин, - начал я задушевно, - ты должна мне помочь.
        Зинка засмеялась. От радости.
        - У одного пацана в нашем классе пропала одна вещь…
        Зинка засмеялась еще веселее и сказала то, что я сам собирался сказать:
        - И он думает на Лису Алису!
        - Да! А тот его дразнит: «Не найдешь, в надежном месте спрятал, под подушкой!»
        - Так надо проверить, - залилась смехом Зинка, - что он под подушкой прячет?
        Все поняла. Я проинструктировал Алешку, подсказал Зинке, что ей надо сделать по моему сигналу, и мы вышли на балкон.
        - Ах! - сквозь смех как бы горестно воскликнула Зинка. - Батюшки! Улетел!
        - Он к соседям залетел! - завопил Алешка. - Держи его!
        Мы обошли старый диван, цепляясь за его вылезшие пружины, и прижались носами к соседскому балконному стеклу, забарабанили в него кулаками.
        Алешка визжал, Зинка сквозь смех ахала.
        К окну подошел лысый дядька с бородой крючком, распахнул балконную дверь:
        - Чего разорались?
        - У нас Чижик улетел, - воскликнула Зинка.
        - В побег, значит, пошел, - ухмыльнулся дядька. - А нечего живое существо за решеткой держать. Ему там плохо. Век свободы не видать.
        - Он не за решеткой, - натурально страдала Зинка, - он в комнате жил. И к вам залетел. Можно, мы его заберем?
        Дядька поморщился, но отступил в глубь комнаты:
        - Забирайте!
        Мы ворвались в его квартиру, как стая голодных воробьев - и по всем углам разлетелись, с чириканьем.
        - Вот он! Вот он! На люстре.
        - В кухню полетел! Держи! Цып-цып-цып!
        - Гуленька! Гуленька! Дрянь такая!
        - На тебе червячка! Жирненький.
        Тут ошалевший дядька врубился:
        - Э! Э! Червей по хате не разбрасывать! - И помчался за Алешкой на кухню.
        А я заглянул в комнату Лисы Алисы. И прибалдел. Все стены были оклеены цветными плакатами со всякими рокерами, марками мотоциклов и голыми тетками на них. И больше никакого порядка не было. Все разбросано, все не на своих местах. Всякий хлам и под ногами, и на столе. Ни одного свободного стула нет - на них или что-нибудь висит, или валяется. Но, честно говоря, картина довольно привычная.
        Прислушиваясь к тому, что делалось в квартире, я подошел к незастеленной тахте и приподнял подушку. Под ней лежал бинокль. Не морской, конечно. Театральный. Перламутровый такой.
        На кухне тем временем что-то брякнуло, звякнуло, разбилось.
        - Вы его в холодильник засунули! - визжал Алешка.
        Чмокнула дверь холодильника.
        - На, смотри! - заорал лысый разрисованный дядька. - Никаких тут птичек нет! Только курица! И та - мороженая!
        Я взял бинокль, шагнул к окну, нашел в доме напротив квартиру адмирала. Навел на его окно бинокль.
        Бинокль был так себе, далеко не морской, но приблизил он квартиру настолько, что я увидел адмирала за письменным столом и его увешанный орденами мундир на дверце шкафа. Поверх мундира висела портупея с кортиком.
        Да, теперь сомнений нет - за адмиралом, вернее, за его квартирой, ведется наблюдение. В лице этого расписанного дядьки, который, как говорит веселая Зинка, «приехал из тюрьмы».
        Похоже, как приехал - так и уедет.
        Я положил бинокль на место, накрыл подушкой, еще раз оглядел беспорядок в комнате и дал условный сигнал - заорал на всю квартиру:
        - Чижик-пыжик, где ты был?
        И тут же в ответ - счастливый голос Зинки:
        - Вот он! Вот он мой любименький! В кармашек забрался. Напугал его злой дядька. Пойдем, мой хороший, домой, котлетку кушать.
        Лысый дядька зло захлопнул за нами балконную дверь и сказал вслед:
        - В клетку его сажай! Или я его в суп кину! Разлетались!
        - Ну что? - спросил меня Алешка. - Не зря мы воробьев гоняли?
        - Очень не зря, - сказал я. - Пойдем к адмиралу.
        - А штучку пропавшую нашел? - спросила Зинка, держа в ладошках Чижика.
        - Нет, Алиса, наверное, пошутил. Позлить хотел.
        - Он вредный, - согласилась Зинка без смеха. - Я его стороной обхожу.
        - Правильно делаешь. Спасибо за помощь.
        - А у вас еще такие засохшие котлеты есть? Приносите - Чижику понравилось.
        Мы перебежали дорогу и поднялись к адмиралу.
        Он очень обрадовался. И, подскакивая, подвел нас к столу:
        - Вот! Третью главу пишу. Для нашей молодежи. Она очень стала интересоваться историей морских сражений.
        - Где это? - спросил Алешка. - Где это молодежь интересуется? И почему ваш китель не в шкафу?
        - Молодежи показывал. Такие хорошие ребята стали заходить. Вроде вас. И продуктов принесли, и мусор вынесли. И орденами любовались.
        - А как их зовут? - спросил я с тревогой. - Этих хороших ребят?
        - Я не запомнил! Их так много было! Целых три!
        Мы переглянулись и ничего не сказали. А что тут говорить? Опоздали, похоже, со своей заботой и охраной.
        Глава VII
        «ОТСТАВИТЬ ОГОНЬ!»
        Вечером почему-то к нам зашел Степик. Подмигнул Алешке и скрылся с папой в его кабинете. Дверь они плотно прикрыли, подслушать не дали.
        Но это они так думали. А мы думали и действовали по-другому.
        Когда у нас был ремонт, то один мастер, по папиной просьбе, провел в его кабинет кабель для настольного телевизора. Для этого над плинтусом ему пришлось пробить в стене дыру, примерно так с кулак величиной. Кабель он протянул, а дыра осталась, и он заткнул ее куском поролона. «Чтоб опять же не сквозило и чтоб звукоизоляция была».
        И вот когда надо, мы эту звукоизоляцию нарушали. Выдергивали комок поролона, ложились на пол ушами к дырке и все, что надо, слушали в два уха - в мое и в Лешкино.
        - Докладывай, Степик, - сказал папа.
        И мы все сразу поняли. Никуда Степик за большой зарплатой из милиции не уходил. Это была «легенда». Его как будто уволили, чтобы он пошел на службу к бизнесмену Каштанову-старшему, который занимался, оказывается, не совсем законным бизнесом. Это называется «внедрить агента в преступную группировку». Здорово интересно!
        - Я, конечно, товарищ полковник, виноват, не выдержал. Сорвался. Отношение - как к лакею. Особенно сынок его донимал. Не привык я к такому. Но задание выполнил. Кое-что удалось установить. Вот здесь - служебная записка, оперативная информация. Просмотрите. И вот кассета. Что не ясно, я на словах объясню.
        Зашелестели листы, потом послышались неразборчивые разговоры, записанные на пленку.
        - Отлично, - сказал папа. - К следующему Дню милиции получишь, майор Степик, орден. - Папа помолчал. - Что еще?
        - Томаса надо брать в разработку. Он под крышей своей фирмы, по-моему, ведет разведку для Каштанова. Но подобраться очень сложно. К тому же проявляет интерес к компании Каштанова-младшего…
        - Шаштарыча?
        - Ну! Компания нехорошая, в гимназии они опять за свое взялись, но Томас, похоже, их на что-то более серьезное нацеливает.
        - Да, - папа вздохнул, - не вовремя ты сорвался. Не сможешь вернуться к Каштанову?
        - Сложно. Я ведь со скандалом ушел. Машину бросил.
        - Понимаешь, Степик, туда некоторые ниточки ведут от целой серии ограблений. Других подходов у нас нет. Попробуй, а?
        Слышно было, как Степик вздохнул.
        - Я постараюсь, товарищ полковник. Только нужно легенду хорошую сделать. Надежную.
        - Ты вот что - покрутись вокруг младшего Каштанова. Может, ситуация сложится нам полезная.
        - Понял. Думаю, можно ее и сконструировать.
        - Только осторожно. Тонко.
        - Сделаю, Сергей Александрович.
        Мы быстренько воткнули поролон на место и разбежались по своим рабочим местам. Я уткнулся в учебник по литературе, Алешка завалился на тахту и позвал Грету.
        Она примчалась к нему из кухни и ткнулась носом ему в подмышку. Потом вдруг что-то вспомнила, засуетилась и ползком забралась под тахту. Чем-то там гремела, повизгивала, чихнула и вылезла. Вся сияющая.
        В зубах она держала… еще одну кофемолку. Алешка, видимо, когда-то прибрал ее для своих поделок - кажется, он вертолет собирался построить.
        - А где ты раньше была? - спросил Алешка.
        Грета, похоже, поняла его и умчалась с кофемолкой на кухню.
        Тут же пришла мама:
        - Что вы ей дали? Какую гадость?
        - Ничего не давали, - удивился, широко распахнув глаза, Алешка. - Она сама взяла.
        Мама сказала, что Гретка примчалась на кухню и сбросила в помойное ведро что-то твердое и весомое.
        - Папин пистолет, наверное, - скромно предположил Алешка. - Он у него вечно везде валяется.
        - Какой пистолет? - спросил папа, выходя из кабинета. - Мой пистолет на работе, в сейфе.
        А Степик автоматически сунул руку под мышку и облегченно вздохнул.
        Мама сказала:
        - Я ничего не понимаю, но все это мне не нравится.
        А мне нравится. Я понял, что мы с Алешкой можем получить в помощники крутого надежного опера. Если «сконструируем ситуацию».
        Жизнь всегда как-то складывается, что одни дела, очень важные, мешают делать другие дела, еще более важные.
        В школе пошли новые темы, контрольные, а мысли мои были совсем в другом месте.
        Иногда мы заходили к адмиралу, и всегда он был нам рад. Особенно Алешке. Хохолки родственные. Адмирал даже давал Алешке примерить свой китель. Он периодически доставал его из шкафа, чтобы «проветрить» от нафталина.
        Сияющий Алешка выглядел в кителе будто в тяжелом пальто, у него даже ноги подгибались в коленках от тяжести орденов и медалей и вид был далеко не бравый.
        - Как вы его носите? - перевел Алешка дух, когда адмирал снял с него китель. - Такая тяжесть.
        - Заслужить награды тяжело, - важно ответил адмирал, - а носить их с честью еще труднее.
        И незаметно разговор опять переходил на военные годы. И адмирал читал нам вслух очередную главу своей будущей книги.
        «…Шлюпка легонько покачивалась на мертвой зыби. Раненые стонали. Старшина командовал. Егорка выполнял.
        В кормовом отсеке нашелся анкерок (бочоночек) с пресной водой и неприкосновенный запас из нескольких банок консервов, пачки сахара и спиртовки. Кое-какие медикаменты - вата, бинты, йод, аспирин в таблетках, сода. Под носовой палубой - свернутый парус.
        По указаниям боцмана Егорка напоил матросов, перевязал как смог их раны, отчерпал со дна шлюпки воду и уложил всех поудобнее.
        - Так, юнга, гляди теперь на компас. Куда стрелка кажет? Вот так, да? Садись за весла, разворачивай носом на зюйд, к нашему берегу пойдем.
        Около часа Егорка ворочал тяжелые длинные весла, поглядывая на компас. Потом разжег спиртовку, вскипятил немного воды, заварил чай и размочил в нем сухари. Покормил раненых.
        Стемнело. Небо затянулось тучами. Посвежело, рябь поднялась.
        - Ложись, Егорка, - сказал боцман, - я вахту подержу. Отдыхай, малец.
        Егорка растянул парус, укрыл им раненых и сам прикорнул сбоку.
        Ночь пролетела мгновенно. Откинув край паруса, Егорка увидел на фоне уже светлого неба сгорбившегося на корме у руля боцмана. Он всю ночь просидел, направляя шлюпку к нашему берегу.
        Егорка выбрался из-под паруса и, поеживаясь от утреннего холода, перебрался на корму.
        - Ложись, дядь Вань, я тебя сменю.
        Боцман едва сумел разжать ладонь и оторвать руку от дубового румпеля. Ползком, подтягивая непослушную ногу, перебрался на Егоркино место.
        Сказал:
        - Если что - сразу меня побуди, - и тут же провалился в сон.
        Егорка поудобнее уселся, поплотнее запахнул бушлат и взялся за румпель. Ветер был небольшой, попутный, и сидеть на руле было несложно - чуть-чуть пошевеливай его время от времени, выравнивай нос, следи, чтобы шлюпка не «рыскала» и строго держала курс к южному берегу, где оборонялись наши войска.
        Через два дня кончилась вода, подошли к концу продукты. Раненым становилось все хуже - постоянная качка, соленые брызги, жажда и голод не способствовали заживлению ран.
        А тут еще их обнаружил вдруг немецкий самолет-разведчик. И спикировал прямо на шлюпку.
        - Маскируйся! - скомандовал боцман.
        Егорка сначала не понял - как это можно замаскироваться в открытом море? Парусом накрыться?
        Но все получилось иначе. Боцман лег грудью на борт, безвольно свесив к воде руки и голову. Моторист Уткин навзничь раскинулся на корме, распахнув бушлат и обнажив забинтованную окровавленными бинтами грудь. Радист Лебедев безжизненно скорчился на днище шлюпки. И Егорка от них не отстал.
        Глядя сверху - полна шлюпка погибших матросов. Немецкий летчик так и решил. Однако на всякий случай дал очередь по шлюпке. Она почти вся прошла стороной, только одна пуля гулко ударила в днище, и в небольшую пробоину тут же забил фонтанчик морской воды.
        Егорка плотно зажал отверстие ладонью, а боцман отщепил ножом кусочек планширя и забил отверстие пробкой.
        Поплыли дальше.
        Но положение осложнялось, нужен был отдых на суше. Хотя бы короткий, чтобы собраться с силами, подкрепиться. И, когда впереди возник небольшой островок, они взяли на него курс.
        …Шлюпка мягко ткнулась носом в песок.
        Егорка первым сошел на берег, захватив анкерок. Вода была нужна прежде всего. И никто, кроме него, не мог ее добыть - все лежали в изнеможении или без сознания. Даже крепкий боцман не мог удержаться от стонов.
        Вблизи берега Егорка сразу наткнулся на большую и глубокую лужу, бросился на землю, приник к воде… И тут же вскочил, отплевываясь, - вода была горько-соленая. Морская. Видно, забрасывало ее сюда штормовой волной.
        Егорка побрел в глубь острова. Ноги цеплялись за кусты черники, местность повышалась. Скользнула из-под ног длинная черная змея - Егорка даже отпрянул.
        Но вот среди густых сосен он обнаружил глубокий бочажок, налитый черной водой. Как же она была вкусна!
        Напившись, Егорка наполнил анкерок и вернулся к шлюпке.
        Вода оказалась словно живой. Раненые пришли в себя, разговорились, стали обсуждать дальнейшие действия. А Егорка, недолго раздумывая, захватил котелок и отправился за черникой.
        Так началась их робинзонская жизнь. Остров был невелик и необитаем. Но он дал измученным людям почти все, в чем они нуждались.
        Радист Лебедев, он был ранен в руку, помог Егорке настелить меж четырех сосен лапник, уложить на него охапки сухого мха и натянуть шалашом парус.
        - Медсанбат! - похвалил их боцман, когда дохромал до палатки.
        Перенесли из шлюпки моториста Уткина, осторожно уложили рядом с боцманом. Разожгли крохотный недымный костерок и, вскипятив воду, заварили в ней брусничные листья.
        - Двое суток отдыха! - распорядился боцман, выпив кружку «чая». - Наблюдать за горизонтом. Соблюдать маскировку.
        Эти двое суток «отдыха» Егорка запомнил на всю жизнь. Он один из всех четверых был здоров, но было ему двенадцать лет всего. И он, малый пацан, спас их всех.
        В кормовом рундуке нашлась и смотанная бечевка с блесной. Егорка долгими часами забрасывал ее с берега в море, поддергивая, вытягивал обратно. И порой чувствовал на крючке живое сопротивление крупной рыбы.
        Он вытаскивал треску, иногда здоровенную зубатку, навагу. Это была пища.
        Боцман, вытянув раненую ногу, готовил уху. Чистил рыбу, закладывал в котелок. Егорка и Лебедев подтаскивали дрова. Уткину вареной рыбы пока не давали, поили рыбным бульоном.
        - Хорош флотский борщ, Егорка? - подмигивал ему боцман. - Наваристый? Луковку бы к нему, хлебца да чеснока головку!
        Егорка собирал грибы в лесу, перевязывал матросам раны, подкладывая под ржавые бинты комочки очень полезного мха, - ему это боцман подсказал.
        И еще он объяснил Егорке, как поставить на шлюпке парус. И как им управлять.
        - Под парусом быстро добежим.
        Двое суток прошли. Снова вышли в море. И болтались в нем почти месяц. За это время их трепал шторм, заливало ледяным дождем, дважды шлюпку чуть не опрокинуло шквалом. Но они все выдержали под командой своего юного капитана.
        Питались в основном рыбой, которую неустанно ловил Егорка, привязав конец удочки к корме. Блесна так и тянулась за ними постоянно, и время от времени какая-нибудь рыбина на нее соблазнялась. Если попадался островок, Егорка обшаривал его, собирал грибы и ягоды. Скудно, конечно, но продержались.
        …И однажды на рассвете показался берег. Наш, родной. В шлюпке только Егорка держался на ногах - раненые совсем ослабели, недвижно лежали на сланях и безучастно смотрели в небо.
        - Держи прямо, - хрипло командовал боцман Егорке. - Сбрось парус. Садись на весла - здесь камня под водой много.
        Егорка греб из последних сил.
        С берега их заметили. И… открыли огонь. Вокруг шлюпки заплясали фонтаны разрывов.
        - Сигналь, Егорка, - прохрипел боцман. - Семафорь флажками. Зря я тебя учил? - И он протянул Егорке носовой платок.
        Егорка выхватил из кармана свой платок и встал во весь рост на маленькой носовой палубе. Сосредоточился.
        Шлюпку раскачивало, Егорка с трудом держал равновесие. И от качки, и от слабости.
        - Сигналь: «Отставить огонь!» - хрипел боцман. - «Отставить огонь!»
        Егорка замахал платками. И тут же прекратилась стрельба. От пирса отвалил катерок и помчался им навстречу. Подошел вплотную, легонько стукнулся носом в борт шлюпки.
        Матрос с катера протянул Егорке руки. Тот упал на них и потерял сознание…
        За этот подвиг Курочкин Егор Иванович был награжден Золотой Звездой Героя. И вручил ему этот самый почетный орден вместе с золотым кортиком сам командующий Северным флотом на палубе флагманского крейсера. Под орудийный салют и звуки гимна…»
        Тут воспоминания адмирала прервал дверной звонок. И ворвалась небольшая стая гимназистов. Некоторых из них мы знали. И учились когда-то вместе, да и живем в одном микрорайоне.
        Они все были одеты в свою форму, как в старое время, еще до революции, и были похожи на кадетов. Шустрые, бойкие, веселые.
        Двое из них, без всяких вежливостей, рванули на кухню выгружать сумки с продуктами. Еще двое стали приставать к адмиралу, чтобы вымыть окна.
        - А то они у вас паутиной заросли.
        - Это не паутина, - отбивался адмирал, - это трещинки. Да и нельзя в такой холод окна мыть.
        В общем, группа поддержки. Нам с Алешкой здесь делать нечего. Мы чужие на этом празднике жизни. Подозрительном празднике.
        Мы незаметно вышли на лестницу, а в квартире все слышалось:
        - Мы и вашу собачку будем выгуливать!
        - Да нет у меня собачки!
        - Мы вам и собачку достанем!
        - И бегемота, - проворчал Лешка, когда мы спускались по лестнице.
        Глава VIII
        «А ГДЕ КОРТИК?»
        После уроков Семен Михайлович объявил общий сбор старшеклассников в актовом зале. И сказал длинную речь, из которой мы ничего, кроме того, что мы оболтусы и ветрогоны, не поняли. Начал он с одного, а закончил речь совсем противоположным.
        Вначале он говорил о том, что мы все очень неинтересно живем в свободное от учебы время.
        - В мои школьные годы мы занимались в кружках, пели песни у костра, собирали металлолом и строили из него самолеты.
        - И летали на них? - спросил кто-то из последнего ряда.
        Семен Михайлович этот ядовитый вопрос пропустил мимо ушей.
        - Мы помогали старшим. О старичках заботились. Кололи дрова, носили воду из колодцев, поливали огороды…
        - А у нас дрова кончились, - пожаловался кто-то.
        - А у нас колодец высох.
        - А у нас огород отобрали.
        - А у нас в доме ни одного старичка нет. Одни старушки.
        Семен Михайлович шлепнул ладонью по столу:
        - Отставить разговорчики! Слушать сюда! Никто вас не просит таскать дрова и колоть воду. Заговоришься тут с вами. Сами ищите применения своим юным силам. Вот в гимназии нашли! Взяли шефство над ветераном войны. Помогают ему в быту. Окружили заботой. А вы кого-нибудь окружили заботой?
        - Я бабушку свою хотел окружить, - похвалился кто-то. - Только она в Одессе живет. Никак не окружается.
        Семен Михайлович грозно сверкнул очами из-под густых бровей.
        - Вот Оболенские… Нашли нам адмирала. Пригласили на наш вечер. И что? Отбили у них гимназисты адмирала. Окружили его заботой. Даже его собачку выгуливают.
        - Нет у него собачки, - сказал кто-то. Кажется, я.
        - Будет! - твердо и решительно, шлепнув в стол ладонью, выдал Семен Михайлович. - Мне директор гимназии говорил: наши дети - наше будущее. И я с ним согласен. И хочу, чтобы и наши дети стали нашим будущим. Светлым и радостным.
        В общем, мы никак не могли понять - чего же хочет от нас наш боевой директор? По-моему, он и сам еще не очень-то определился. По-моему, он очень завидовал, что у соседних гимназистов есть все, а у нас - ничего. Даже наш стадион, когда строили гимназию, весь порушили и захламили.
        И, кажется, я не ошибся.
        - Вы посмотрите, какой порядок у них на территории. Чисто, аккуратно. Как в казарме 176-го мотострелкового полка, когда я им командовал.
        - Так у них - три дворника и мусорная машина, и поливалка.
        - А вам, значит, тоже лакеи нужны? Вам самим, молодым, красивым и сильным, не по пупку стадион привести в порядок. Вам же это нужно!
        Тут он попал в точку. У нас многие ребята любят спорт. И хотят заниматься. Но негде. На футбольном поле - обломки бетонных блоков, баскетбольная площадка завалена старыми трубами, в яме для прыжков - битый кирпич, турник и брусья безнадежно погнул какой-то самосвал во время строительства.
        Словом, идея Михалыча многим пришлась по душе. Договорились устроить субботник.
        - Я сам выйду с лопатой! - пообещал директор.
        - А я с совочком, - сказал кто-то. - Сестренка даст на время. Она в субботу в детский сад не ходит.
        Семен Михайлович посмеялся вместе со всеми, а потом строго напомнил:
        - Однако главное для вас - учеба. Про нее не забывать ни во сне, ни наяву. Ни в будни, ни на субботниках.
        Вот и пойми его.
        Лешка опять ждал меня под березкой.
        - Как дела? - спросил я.
        - Очень хорошо, - бодро отрапортовал братишка. - Отметок не было, из класса не выгоняли. Только Мишка запись в дневнике сделал.
        - Опять уснул на уроке?
        - Нет, Дим, за правду.
        Да, за правду люди часто страдают. И покруче, чем запись в дневнике.
        - Он, Дим, на географии спросил: «Ну, кто знает путь из варяг в греки?» Я и сказал: «Никто!» Я и этих греческих варягов не знаю. Ну их! Давай делом заниматься.
        - Каким?
        - Забыл? Нужно ведь Степика обратно внедрить. Папа велел.
        - Тебе велел? - съязвил я. - Через дырку в стене приказал?
        Но вообще-то я и сам об этом думал. Оказывается, Лешка даже придумал, как это сделать. Оказывается, очень просто.
        - Если они все там жулики, значит, и Степик должен быть жуликом. Пусть что-нибудь украдет в «Копейке»… Но не очень дорогое. А потом этому Льву похвалится. Тот хлопнет его по плечу и скажет: «Молодец! Наш человек! Какие тебе тайны нашего бизнеса открыть? Выбирай!»
        - Идея хорошая. - Я не стал Лешку обижать. - Но надо по-другому. Папа говорил - потоньше. Смотри: из-за кого Степик вылетел?
        - Из-за Шаштарыча.
        - Вот пусть он из-за Шаштарыча и вернется.
        - Украдет его и разыщет, да?
        - Ты что! За такие штуки знаешь как по головке гладят! Это тебе не «Копейку» ограбить.
        Мы пошли домой, и по дороге я рассказал Алешке свой план.
        - Пусть на Шаштарыча грабители нападут. Под покровом ночи. А Степик их всех раскидает.
        Он загорелся:
        - Пусть, Дим, они еще маски наденут. Пострашнее будет… - Тут он на секунду призадумался. - Нет, не стоит. Вдруг Степик сам их испугается. А где мы грабителей возьмем? Им же платить надо!
        Грамотный мальчик, дитя телевизора.
        - Грабители у меня есть, - сказал я. - Они его даром ограбят.
        И мы стали приглядывать за Шаштарычем. Он все так же ездил в школу на джипе, но уже с другим водителем, и так же по-хамски с ним обращался. Тот открывал и закрывал для него дверцу машины, носил его ранец и ракетку для тенниса, отталкивал мощной рукой всех пацанов, которые попадались по дороге. Выслуживался лакей.
        Приглядывая за Шаштарычем, мы стали замечать в сторонке и Степика. Он, видимо, тоже ловил подходящий случай.
        И он вдруг настал. С нашей помощью.
        Утром, у ворот гимназии, сценка.
        Шаштарыч важно шагает к зданию, водитель, с его сумкой и ракеткой в чехле, семенит рядом.
        - Сергей Львович, - подобострастно лепечет, - сегодня вечером за вами не смогу заехать. Движок что-то забарахлил.
        - Твои проблемы, - не поворачивая головы, роняет Шаштарыч.
        Однако проблемы оказались у него самого. Джип за ним вечером не заехал - неисправность в движке оказалась серьезной. (Позже мы узнали, что неисправность эту устроил Степик.)
        Я сразу же позвонил Егору Никишову:
        - Собирай ребят. Проводим операцию.
        - Жаль, что не всерьез, - вздохнул Никишов. - Я бы этому Шаштарычу от души навалял.
        - Еще успеешь, - пообещал я, вполне с ним согласный.
        Никишов у нас в школе самый здоровенный. Он даже на директора смотрит сверху вниз. И голос у него басистый. Но вообще-то он добряк. Наверное, потому и занимается в секции карате. Чтобы воспитать в себе злость и решительность. Ну и друзья у него такие же. В спортзале - «кия!», а в школе - «спасибо, извините!».
        Темнело. Мы с Алешкой затаились на детской площадке, под грибком. Группа Никишова скрывалась за трансформаторной будкой. Где-то поблизости наверняка маскировался майор Степик.
        Сегодня у Шаштарыча фитнес в теннисе, он задерживается.
        Наконец из здания выбегает стайка гимназистов. У ворот она распадается. Кто-то идет к метро, кто-то уезжает на машинах. И, кстати, никто из них не предложил Шаштарычу подвезти его по пути.
        Шаштарыч, поеживаясь от сырого вечернего холодка, маячит возле ворот в одиночестве. Достает мобильник.
        И тут из темноты вываливается группа развязных здоровяков. Они ржут на всю улицу, толкаются, орут.
        - О! - говорит один из них и подходит к Шаштарычу. - Ну-ка, командир, дай-ка свою мобилу. Надо любимой девушке звякнуть.
        Остальные регочут изо всех сил.
        Шаштарыч прячет телефон за спину. Озирается. Открывает рот, чтобы позвать охранника. Но охранник уже скрылся в здании, запер двери и откупорил бутылку пива.
        - Не, ну ты чё жмешься, в натуре? Пацанов конкретно обижаешь?
        Шаштарыч уже стоял в кругу «конкретных пацанов», прижавшись спиной к ограде.
        Сначала мне его жалко стало - так ему было страшно, а потом я вспомнил, что вот так же со своими адъютантами он обирал малышей из нашей школы. Он даже данью их обложил. Все они ежедневно сдавали Лисе Алисе по рублю. А у кого этого рубля не было, тому от него на все десять доставалось.
        Семен Михайлович, когда случайно узнал об этом, то заорал на всю школу:
        - Выпороть!
        Но не успел - их в гимназию перевели, там за такое не наказывают.
        Совсем стемнело. Прохожие были редки. Да и те сторонкой обходили опасную компанию.
        Шаштарыч попробовал крикнуть: «Помогите!» - но издал только жалкий писк. И надо же - кто-то ведь и его до ужаса боится!
        - Не, ну ты чё, козел! Чё нарываешься? По соплям захотел? Ладно, мы пацаны покладистые, будет тебе по всем соплям.
        У Шаштарыча подкосились ноги.
        - В чем проблема, друганы? - раздался вдруг в темноте и тишине спокойный мужской голос.
        «Друганы» враз обернулись. Напротив них стоял крутой мужик в черной форме охранника и лениво похлопывал себя по ноге резиновой палкой.
        - Дядя Степик! - завизжал Шаштарыч. - Они меня грабят! Дай им по мозгам!
        - Нет у них мозгов, - спокойно ответил Степик. - А ну, брысь отсюда!
        «Братаны» мгновенно исчезли, как и было задумано.
        - Иди домой, - бросил Степик Шаштарычу, отворачиваясь. - Сопли подбери и иди домой.
        - Дядя Степик! - завопил ему в спину Шаштарыч. - Я боюсь! Проводите меня!
        - Я тебе не лакей.
        - Извините! Я погорячился! Я больше не буду!
        Вообще-то такое унижение было противно. Что он из себя строил перед слабыми и как он унижался сейчас.
        - Ладно, пошли. - И Степик неторопливо зашагал, похлопывая себя дубинкой по ноге.
        Мы с Лешкой выбрались с площадки, обежали ее и «случайно» пошли навстречу.
        - Добрый вечер, - приветливо поздоровался Алешка со Степиком.
        - Привет, - ответил майор Степик. Будущий подполковник.
        Дома Алешка едва дождался, когда придет папа. И сразу ему завопил:
        - Мы твоего агента обратно внедрили!
        …Ну и попало же нам! Наверное, и Степику тоже. Потому что они с Алешкой действовали, оказывается, сговорившись.
        Адмирал азартно работал над своей книгой.
        - Мне так интересно стало жить! - говорил он нам, и хохолок на его макушке дрожал от восторга. - Я будто вновь оказался в тех далеких годах. Среди боевых друзей.
        И позвал нас послушать очередную главу.
        - Я целиком доверяю вашему вкусу, - сказал он. - А эти кадеты из гимназии очень уж шумные. И слушают только себя.
        Мы выпросили у мамы денег на конфеты и пошли.
        - Конфеты по дороге не съешьте, - напутствовала нас мама.
        - Не успеем, - сказал Алешка. - Тут рядом.
        Адмирал встретил нас на пороге как настоящий писатель: в одной руке авторучка, в другой исписанный листок бумаги. И следы пасты на кончике носа.
        Глаза у него блестели из-под бровей, хохолок стоял дыбом.
        - Вдохновение напало, - сказал Алешка. - Вам надо стихи писать.
        - Лучше чаю попьем, - ответил адмирал, - а я вам последнюю главу прочитаю.
        Мы пили чай и слушали адмирала. Глава была о морских боях, о сложных операциях, об отважных бойцах и мудрых командирах. Только уж больно просто у адмирала получалось, за далью лет, наверное. «Заметили противника, подобрались, окружили, открыли шквальный огонь, пошли врукопашную, немец не выдержал, побежал. Ура!»
        Я так и сказал адмиралу. Он призадумался, боевой огонек в его глазах чуть поубавился.
        - А ведь ты прав, Дмитрий Сергеевич. Ведь война - это не только: «Ура! Вперед! Победа!» А война - это горе, боль, смерть. Война - это что-то непоправимое. Годы пройдут, столетия, а горький след ее навсегда останется.
        - У вас, Егор Иванович, - вставил и Алешка, - так все получилось, потому что для детей пишете. Вы нас огорчать не хотите. Лучше пишите как для взрослых. Тогда и мы лучше поймем.
        Адмирал с уважением взглянул на Алешку. Будто поразился его мудрости. Я-то уже к этому привык. Я знаю: иногда Алешка такую мысль выдаст, что даже папа в затылке почешет. А мама на него, на Алешку, с испугом взглянет: неужели это мой сын такой умный? Даже не верится.
        Правда, он тут же такое может отмочить! Один раз при чужих людях хвастливо ляпнул:
        - А у нашей мамы та-а-кие длинные ресницы. Как у коровы.
        Но тут он, конечно, был прав. И адмирал обещал все переделать. А пока мы стали смотреть его фронтовые фотографии. Их было всего три. Егорке вручают орден. Егорка поднимает на большом корабле флаг. Егорка с чемоданчиком в руке, в морской форме, сходит по трапу на берег, а над бортом корабля торчат головы матросов, и все машут Егорке бескозырками.
        - Это меня провожают в Нахимовское училище, - грустно пояснил адмирал. - Трудно было расставаться с боевыми товарищами. Но война кончилась, надо было учиться дальше… После училища я окончил мореходку и сам стал капитаном. Пошла моя мирная, но трудная морская служба… Что призадумались? Пейте чай-то, остынет. А потом мы кортик погладим.
        Но не пришлось кортик погладить.
        Адмирал распахнул шкаф и как-то странно сказал:
        - И куда я его дел?
        Кортика в шкафу не было. Обычно он висел сбоку от мундира. А сейчас и мундира не было…
        У адмирала подкосились ноги. Я едва успел подставить ему стул.
        - Куда же оно все делось? - растерянно пробормотал он. - Вот память…
        Время от времени адмирал снимал ордена и медали, укладывал их в коробочки и запирал в письменный стол. А потом наставало время очередного приглашения на какие-нибудь торжества, и адмирал снова «снаряжал» свой китель. Но это был явно не тот случай.
        - Дим, - тем не менее с надеждой попросил он, - посмотри в столе. Верхний ящик. Я их, наверное, туда убрал. А потом взял и забыл…
        В верхнем ящике было полно коробочек, но ни одной медали. И кортика там тоже не было.
        И тут меня осенило страшное - я подскочил к окну, где на подоконнике стояла в стеклянном ящике-«аквариуме» модель «Грозного». Когда к ней подбиралось солнце, адмирал набрасывал на «аквариум» салфетку, чтобы модель не выцветала от яркого света.
        Я сорвал салфетку… «Аквариум» стоял на месте. Пустой. Не было в нем «Грозного». И морского бинокля на стене не было, один штурвал остался да фотография веселого юнги в бескозырке.
        Адмирал побледнел и откинулся на спинку стула. Алешка помчался на кухню за валокордином, а я набрал папин номер.
        - Пап, - сказал я. - Нашего адмирала ограбили. Да. Все ордена и медали. И кортик. И даже модель корабля. И бинокль.
        - Так, - сказал папа. - Ничего не трогать. Я сейчас свяжусь с районом, они вышлют опергруппу. Посмотри, не вызвать ли адмиралу «Скорую»? Впрочем, я привезу врача. - И еще раз повторил: - Ничего не трогать!
        Алешка напоил адмирала лекарством и уверенно сказал:
        - Еще не вечер. Наш папа и не такие дела раскрывал. Он все найдет, все вам вернет, а жуликам надает так, что они и в тюрьме будут помнить.
        Как ни странно, это утешение помогло адмиралу. В глазах его появилась надежда.
        Глава IX
        ЛЫСЫЙ ЖУЛИК
        Опергруппа приехала через десять минут. Чуть позже прибыл и папа с врачом. Тот сразу же сделал адмиралу успокаивающий укол.
        Маленькая квартирка адмирала наполнилась многими людьми. Но они не мешали друг другу, не суетились, не сталкивались. Каждый делал свое дело. Кто-то допрашивал адмирала, кто-то производил осмотр помещения, кто-то писал протокол под его диктовку. Эксперт «пылил» порошком. Кто-то пригласил соседку по этажу.
        - Кто здесь бывал? - спросил ее следователь.
        - Ой, он одиноко живет. Совсем один. Никто у него не бывает. Вот разве эти, - показала на нас с Алешкой. - А больше никто. Ну еще человек двадцать мелкой шпаны. А больше никто.
        - Что за мелкая шпана? - уточнил следователь.
        - А я знаю? Вроде школьники. Шефы. Но скажу: вежливые, культурные, не ругаются. Шпана, в общем.
        - Почему же шпана? - улыбнулся следователь.
        - А как же! Шумные очень.
        Папа в это время разговаривал с адмиралом.
        - Егор Иванович, за последнее время никаких новых знакомств не заводили?
        - Заводил, а как же! Вот они - бычки в томате. - Адмирал показал на нас. - А потом пионеры стали приходить. Ну, не пионеры, а эти… гимназисты. Очень мне помогали. Даже собачку обещали достать.
        - А из взрослых? Припомните.
        - Решительно никого!
        - А Томас? - вмешался Алешка.
        - Какой Томас? - спросил папа. С заметным интересом.
        - Который вас после вечера домой подвозил, - напомнил Алешка.
        - А… - Адмирал махнул рукой. - Ну, это так… дорожное знакомство. Очень любезный молодой человек. Прямо к подъезду доставил. Вежливо и культурно.
        - А в квартиру он к вам заходил? - спросил папа.
        Интересно, зачем папа задал этот вопрос - ведь наверняка ему Степик об этом докладывал?
        - Ну, конечно! Мы очень мило побеседовали. Чрезвычайно любезный. Он работает в фирме по ремонту квартир. Предложил мне сделать ремонт. С какой-то колоссальной скидкой для героя войны. Осмотрел всю квартиру и назвал сумму. Совершенно смешную. - Адмирал привстал. - Постойте, ведь он мне свою визитку оставил. Звоните, говорит, - и мы вам поможем. Куда ж я ее дел?
        Алешка сорвался с места и стал шарить на письменном столе. Нашел, прочитал зачем-то сначала сам, потом протянул папе. Папа взглянул на визитку и сунул ее в бумажник.
        К нам подошел следователь.
        - Так, молодые люди, займемся теперь вами.
        - С этими бычками в томате, - сказал папа, - я займусь лично. В домашней обстановке.
        - Понятно, - кивнул следователь. И повредничал немного: - Но отпечаточки пальчиков мы все-таки у них снимем.
        - Пожалуй, не стоит, - усмехнулся папа. - У меня их отпечатков пальцев - целая коллекция. И на стенах, и на моем столе, и даже на моем пистолете.
        - Будем их задерживать? - спросил следователь.
        - Ограничимся пока домашним арестом.
        Папа и следователь вышли на лестницу покурить. Мы остановились в прихожей. А так как дверь на площадку была приоткрыта, больше нам ничего и не надо.
        - Полагаю, - сказал следователь, - пацаны соблазнились. Модель, бинокль, кортик.
        - Не думаю, - возразил папа. - Что они, например, с орденами будут делать? Они их даже продать не смогут.
        - Но кортик? Самая пацанская добыча.
        Папа помолчал, а потом сказал:
        - Что-то тут не то - не похоже на кражу такого типа. Неправильный почерк. Вот что, нужно срочно допросить всех коллекционеров, которые собирают ордена и знаки, ну и, на всякий случай, собирателей холодного оружия.
        - Согласен. И направить агентуру в места сбыта, на все эти барахолки. Может быть, что-то всплывет. Документы у старика, конечно, на ордена сохранились?
        - Орденские книжки? Конечно.
        - Надо изъять на время следствия. И мальчишек из гимназии все-таки проверить. Контингент там такой… хапучий.
        - Сомневаюсь. Если такому пацану орденов захотелось, папаша ему целый ящик купит.
        - Украсть-то все-таки заманчивее.
        Они докурили и вернулись в квартиру. Работа там практически закончилась. Эксперт уложил свой чемоданчик, следователь свои протоколы.
        - И вот еще что, - сказал ему папа. - Здесь уже была попытка совершить кражу. Вор задержан, отбывает наказание. Это рецидивист Колесников по кличке Колесо. Нужно проверить его связи на зоне. Он вполне мог кого-то навести на эту квартиру.
        Группа уехала. Папа спросил адмирала, как он себя чувствует, и предложил ему переночевать у нас. Адмирал даже обиделся и грозно вытянулся во весь свой рост.
        - Я старый морской волк, а не дряхлая сухопутная кляча! Я и не такие шторма выдерживал! Я фашистов не боялся!…
        - Все, все, понял, - успокоил его папа. - Если что-нибудь понадобится - звоните мне домой. А если какая-нибудь опасность - вот. - И папа положил на столик маленькую черненькую штучку. Очень похожую на автомобильный брелок, которым на расстоянии снимают машину с сигнализации и отпирают ее дверцы.
        - А это что? - с опаской спросил адмирал. - Частное взрывное устройство? Чтобы геройски погибнуть вместе с грабителями?
        Папа улыбнулся.
        - Это тревожная кнопка. Очень полезная вещь для человека, попавшего в беду. Замаскирована под автобрелок, вполне невинная с виду. Нам предлагает закупить такие одна немецкая фирма. Подарили на пробу.
        - Немецкая? - опять расфуфырился адмирал. - Ничего немецкого в руки не возьму! Потом их не отмоешь.
        Папа опять улыбнулся.
        - Егор Иванович, вы же воевали трофейным немецким оружием, так? Это примерно то же самое. Объясняю: если вам угрожает опасность - нажимаете кнопку. Сигнал сразу же будет принят на пульт специальной группы, и она мгновенно окажется на месте вызова. Понятно?
        - Так точно, - кивнул адмирал.
        - Только кнопку надо нажимать - запомните - два раза. Первый включает прибор, второй - посылает вызов.
        - Понял, понял, вроде предохранителя. Чтобы ложного вызова не получилось. Чай пить будем? Вы ведь устали.
        До чего же сильный старичок! У него украли самое дорогое в жизни, а он заботится о других людях. Настоящий солдат.
        - С удовольствием, - сказал папа.
        И я понял, что он не хочет сразу уходить из этой обворованной квартиры. Он хочет поддержать немного старичка. И убедиться, что ему не станет плохо с сердцем.
        - Егор Иванович, - попросил папа, - припомните, ничего больше не пропало?
        Адмирал нахмурился, вспоминая.
        - Да вроде нет. Перчатка, правда, куда-то запропастилась. Очень жаль, но у меня есть запасная пара.
        Алешка вдруг вскинул голову - ее посетила какая-то мысль - и тут же выпросил оставшуюся перчатку, как он объяснил, на память.
        - Тебе, Алексей, - упрекнул его папа, - лишь бы чем-нибудь поживиться.
        - Ага, - согласился Алешка. - Я такой.
        Мы быстренько поставили чайник, немного прибрались. Сидим на кухне, ждем, когда вода закипит. И Лешка говорит так задумчиво:
        - Дим, какие же гады на свете есть! Помнишь, у нас в переходе слепой дядька сидит с гармошкой и с кепкой. Он всякую хорошую музыку играет и хорошие песни поет. И ему люди в кепку деньги кладут, помнишь?
        - Ну, конечно. Я сам ему сколько раз деньги клал.
        - И вот, Дим, все идут и тоже немножко ему денег в кепку кладут. А один какой-то парень проходит мимо, Дим, наклоняется и - хап деньги из кепки себе в карман. Да так ловко, Дим. Никто и не заметил. Только я.
        Мне даже страшно за него стало. Я прямо своими глазами увидел, как он бросился на этого здоровенного парня - маленький, худенький, с хохолком на макушке. И ведь наверняка никто ему не помог…
        - И что ты?… - с замершим сердцем спросил я.
        Алешка хитренько улыбнулся и сказал:
        - Дим, а я с папой шел. Я ему шепнул, он этого гада взял за шиворот и сдал в комнату милиции.
        - И что?
        - Показал удостоверение и что-то дежурному тихонько сказал.
        - А дежурный?
        - Дежурный ответил: «Понял, товарищ полковник. Ему понравится».
        Закипел чайник - аж крышка запрыгала.
        - И вот я подумал, Дим, что эти гады, которые ордена украли, еще хуже того парня. И их тоже надо завести в темную комнату. Чтобы им понравилось.
        Я заварил чай и стал собирать чашки. А Лешка еще сказал:
        - Дим, я все-таки за адмирала беспокоюсь. Вдруг эти жулики ночью опять вернутся? Чтобы еще что-то скрасть.
        - И что? Заночуем здесь? Я не возражаю.
        - Нет, давай просто этот приборчик проверим, а? Они сейчас чай начнут пить, с ромом. А мы потихонечку кнопку нажмем. Два раза. Если ОМОН примчится - значит, все в порядке, действует прибор. Сделаем? Здорово будет?
        - Здорово будет, - сказал я. - Тебе будет и мне будет. Нажимай. Только сразу в окошко прыгай. А я за тобой.
        Тут Лешка шлепнул себя в лоб:
        - Дим! Мы с тобой такие дураки!
        Вот еще!
        - Дураки, Дим, дураки. Не надо нам никаких кнопок. Жулик-то - вон он, в доме напротив. Ты же мне сам говорил. Который в бинокль квартиру выслеживал. Который из тюрьмы приехал! У которого мы воробья ловили!
        Дураки, это точно.
        Мы забыли про чай и помчались в комнату.
        - Пап! - заорал Алешка еще в дверях. - У тебя пистолет с собой?
        - А тебе зачем?
        - Мы преступника раскрыли!
        И Лешка в нескольких словах рассказал про бинокль, про воробья Чижика, про Зинку-Корзинку и про разрисованного лысого дядьку с бородкой хвостиком.
        - Однако, - сказал папа, вставая. - Что же вы раньше молчали?
        - Мы забыли, - признался Алешка.
        - Ну, пошли, квартиру покажете и - домой!
        Но никуда мы не пошли. Он сам пришел. Позвонил в дверь. Папа открыл ее.
        На площадке стоял лысый с бородкой и с театральным биноклем в руке.
        - Гражданин начальник, - сказал он. - Пришел с повинной. Можно взойти?
        Тоже мне - солнышко.
        - Ну, взойди, - сказал папа.
        Потерпевший адмирал, жулик с бородкой, полковник милиции и два свидетеля - Дима и Алеша - мирно сидели за чайным столом. Посреди стола лежал маленький облупленный бинокль, театральный. Вещественное доказательство.
        Лысый жулик пил чай и давал показания:
        - Я, гражданин начальник, как узнал о краже, сразу понял - кранты мне, обратно в зону заметут. Только что из заключения - раз, сидел за квартирную кражу - два, в бинокль подглядывал - три. Ну и рожа у меня бандитская.
        Ну, здесь он себе явно польстил, подумал я. Рожа у него совсем не бандитская. А как у писаря в старых фильмах. Или у чеховского дьячка-пьяницы.
        - Я, гражданин начальник, не только вор, но и больной человек. У меня болезнь такая - в окна подглядывать. Очень интересно. Я телевизор не люблю, там все врут. А в окнах все по правде. Любопытно ведь: как люди кушают, ругаются, хозяйничают. У меня и справка есть, - он достал из кармана сложенный потертый листок, - это об моем заболевании.
        Я видел, что папа поверил ему, есть такое заболевание. У воров чаще всего.
        - Очень интересно было глядеть, как гражданин адмирал что-то пишет. У него такое лицо становилось, что сразу ясно - о войне вспоминает…
        - А что ты еще в квартире гражданина адмирала видел?
        - Детишки к нему повадились. Помогают ему. Во все углы заглянут.
        - И в шкаф тоже?
        - А он им сам показывал. И мундир свой, и финку.
        - А кто еще к нему заходил?
        - А вот эти шплинты. Которые воробьев по чужим квартирам гоняют. Чашку мою разбили. В холодильник лазили, курицу трогали.
        А он ведь ябеда порядочный, стукач настоящий.
        - Еще один фраер заходил, в шляпе. Тоже осматривался. Но я его не особо разглядел. Он все время спиной к окну держался. - Лысый повернулся к адмиралу. - Сторочки на окошках надо держать, гражданин потерпевший.
        - Колесникова знаешь? - спросил папа.
        - Колесо-то? А как же. Хороший вор. Глупо попался, в шкафу уснул. Его на зоне задразнили все. Но я с ним не видался. Я на Севере отбывал, а он на Востоке отбывает.
        - Все вспомнил? - спросил папа.
        - Что видал - то и вспомнил. Да, еще там один пацан - морда у него такая кошачья - все возле корабля вертелся. И пальцами его мерил.
        Кот Базилио, подумал я. Ему, конечно, интересно, он в нашей школе, на трудовом обучении, все время модели делал. Кривые, правда, нескладные. А тут такая прелесть!
        - А племянник ваш? - вспомнил папа про Лису Алису.
        - Не. - Лысый махнул рукой. - Этот трусоват, из него хороший вор не получится.
        И слава богу! Правда, плохой вор из него уже получился.
        - А больше ничего я и не подглядел, - вздохнул Лысый.
        - Нехорошо подглядывать, - сказал папа. Посмотрел на нас: - И подслушивать тоже. - Вернул Лысому его бинокль и справку. - Завтра зайдешь в отделение, к дежурному, дашь показания. Свободен.
        - Желаю здравствовать. - Он даже поклонился. И повторил адмиралу: - А сторочки все ж таки повесить надо - соблазн большой.
        Мы попили еще чаю, еще раз предложили адмиралу свой кров на ночь, но он опять отказался. И мы попрощались и пошли домой.
        Папа всю дорогу с нами не разговаривал. Не потому, что сердился, он думал.
        Опять заморосил осенний дождик. Было очень тихо. Даже не трещали по микрорайону мопеды и не вопили «мопедисты».
        На душе из-за этой кражи было очень горько. И было очень жалко маленького адмирала.
        Мама сначала очень на нас рассердилась, а потом очень нам обрадовалась и стала рассказывать о колоссальной краже в нашем районе. По ее словам, ограбили богатейшую квартиру очень важного маршала. На двух грузовиках, даже на фурах, вывезли всю его итальянскую мебель, французскую косметику его покойной жены, немецкую бытовую технику и коллекцию старинного оружия. Оставили только старенький мобильник, по которому связанный по рукам и ногам маршал позвонил в милицию.
        - А как же он номер набирал? - искренне удивился Алешка. - Языком, что ли?
        - Носом, - сказала мама. - Чай будете пить?
        - Завтра, - вздохнул папа. - Ближе к вечеру.
        А я подумал, что слухи у нас не только быстро распространяются, но и непомерно растут. Вкривь и вкось.
        Когда мы забрались в постели, Алешка сказал:
        - Дим, я еще не пойму - что здесь к чему, но я знаю одну вещь.
        - Лех, давай завтра, а? Спать хочется. И контрольная у меня первым уроком.
        - Дим, я могу забыть до завтра. Слушай. Этот лысый, который подглядывает, сказал, что Базилио все ходил вокруг «Грозного» и что-то делал…
        Глаза у меня уже были закрыты, но слух еще не отключился.
        - …А тетка-соседка сказала, что гимназисты приносили адмиралу торт. Вот в такой, Дим, коробке.
        - Ну и что? - В голове у меня был приятный убаюкивающий шум. Если бы не Алешкино жужжанье.
        - Ты спишь, Дим? Сейчас проснешься. Адмирал тортами не питается. Он питается конфетами и ромом. Раз! Базилио, который бродил вокруг «Грозного», делал пальцами вот так. Посмотри.
        Я приоткрыл глаза. Алешка сидел на тахте. Растопырив большой и указательный пальцы, он «шагал» ими по одеялу, будто измерял его длину. Я закрыл глаза. Когда же он успокоится?
        - Понял, Дим? Он замерял размеры «аквариума».
        - Ему это очень надо, - сквозь одолевающий сон пробормотал я.
        - Очень надо! Они сделали коробку такого размера, разукрасили ее под торт. И все! Теперь-то ты понял?
        Теперь понял. Когда адмирал готовил им на кухне чай, они вынули «Грозный» из «аквариума» и засунули в коробку, а пустой «аквариум» снова накрыли салфеткой.
        И все! Раз уж вы, товарищ адмирал, не питаетесь тортами, то мы отнесем его в соседний подъезд одной бабушке-старушке. Она питается только тортами. Когда они у нее есть.
        Здорово!
        - Если, Дим, мы этого козла Базилио расколем, то мы с тобой всю банду повяжем.
        Или она нас…
        Глава X
        ГЛУБОКАЯ РАЗВЕДКА
        Два дня я Лешку почти не видел. Только иногда на переменках в школе он мелькал где-то вдали, озабоченный и сосредоточенный.
        Один раз я даже пытался его поймать, окликнул, придержал за плечо. Алешка вскинул на меня затуманенные какими-то мыслями глаза и, похоже, даже не узнал родного брата. Он пробормотал:
        - Не видел, не знаю, не помню, - сбросил мою руку с плеча и за кем-то нырнул в толпу третьеклассников. И бесследно там растворился.
        Потом его подпольная деятельность переместилась в сторону гимназии. И я видел его несколько раз, когда он оживленно трепался с каким-то мелким гимназистом на детской площадке. А однажды он задумчиво прогуливался под ручку с Зинкой-Корзинкой и держал при этом над ней ее зонтик.
        Домой Алешка являлся поздно, сейчас же садился за уроки. («Не мешай, Дим! Реши мне вот эту задачку, Дим! Проверь упражнение, Дим! Иди, Дим, на фиг!») После уроков записывал что-то в свою «тайную» тетрадь, которую прятал за батареей.
        Папа тоже пропадал на работе. У них там расследовалось какое-то сложное дело. Мама даже ворчала по вечерам:
        - У нас есть семья? Или я живу в одиночестве? Мне даже скучно стало.
        - Ничего, - спокойно пообещал Алешка. - Скоро будет весело. Особенно адмиралу.
        - А в лоб? - с намеком спросил уставший папа.
        - Лучше по лбу, - ответил Алешка. - Но не мне.
        А мне все это надоело. Особенно когда я увидел, как Алешка с загадкой на лице выскочил из машины майора Степика.
        - Подожди, Дим, - не стал он ничего объяснять. - Еще не все сложилось. Еще на светлом луче есть темные пятна.
        Но больше всего темных пятен у него появилось в школе. В виде двоек и записей в дневнике. «Невнимателен на уроках. Задумчив. Дерзок с педагогом. Прошу принять к нему самые строгие меры. Мих Потапов». Лешкиной рукой переправлено: «Михаил Потапыч».
        Мама возмутилась ужасно. Она просто разгневалась. Даже топнула ногой и грохнула старую чашку об пол (она давно хотела ее выбросить, да все забывала).
        - Отец! Ты скажи: что дурного, если ребенок задумчив? Значит, он мыслит! Ты много знаешь ребенков, которые задумчиво мыслят?
        - В нашем доме? Ни одного. Зато есть дерзкие с педагогами. И невнимательные на уроках.
        - Ах так! А ты знаешь, что один ребенок был все время невнимателен на уроках, а потом взял и изобрел для всего человечества ракетный двигатель! И таблицу Менделеева!
        - И «гамбургер», - вставил папа.
        Мама немного растерялась - она не знала, «гамбургер» для всего человечества - это здорово или не очень?
        - Там еще написано, - напомнил папа, - что нужно принять самые строгие меры.
        - Вот и прими. К этому… Потапычу.
        - Почему к Потапычу? - удивился папа. - По-моему, здесь ясно сказано, что…
        - К нему, к нему! - вспылила мама. - К педагогу! Читай внимательно!…
        Алешка подмигнул мне, и мы тихонько, мышками, выбрались из кухни.
        В нашей комнате Алешка зачем-то включил погромче телевизор, накарябал какие-то строчки на клочке бумаги и сказал:
        - Тебе поручение, Дим. Ты должен его выполнить. Иначе грош тебе цена.
        Начало впечатляющее. Очень строго сказано. Только плохо было слышно. Я убавил звук. А Лешка - голос. И стал шептать.
        Я слушал. И чем больше слушал, тем больше его уважал. Он многое сделал за это время. И если эта проверка, которую он мне поручает, подтвердит его предположения, подлая банда окажется в наших руках. Точнее - в руках правосудия.
        - Все понял? - спросил Алешка. - Ничего не забыл? Главное, Дим, обаяние. И наивность.
        Наивность - да, ее у меня с излишком. А вот обаяние… где ж его взять?
        Лешка, видя мою растерянность, объяснил:
        - Улыбайся вовсю. Только не хихикай как дурачок. И не спорь по пустякам. Побольше соглашайся, кивай почаще и говори: «Как это верно! Как вы правы! Я тоже мог бы так подумать, но ума не хватило».
        Господи, вот набрался-то! В его возрасте я и половины таких хитростей не знал. Теперь я понимаю секрет его жизненных успехов. Ох и не прост мой братец!
        - Держи, - он протянул мне клочок бумаги, - адрес. Я его запомнил с визитки.
        Я посмотрел: «Улеца Богрискова, дом 2».
        Господи, в его возрасте я знал, как пишется слово «улица», и даже читал стихи Багрицкого.
        - Запомнил?
        Я кивнул:
        - Разжевать и проглотить?
        - Ты голодный, что ли? - удивился Алешка. - Как хочешь.
        Я повертел записку - неаппетитная какая, - на обороте обнаружил цифры: «4х1х2».
        - Это что за задачка?
        - Это, Дим, размер коробки для «Грозного», в пальцах. Вещественное доказательство. Зинка добыла. Рукой Кота Васьки написано.
        Грамотно пацан работает. Папина школа!
        На «улеце Богрискова» я без труда нашел дом под вывеской: «Старый Тоомас. Евроремонт офисов и квартир».
        Нажал кнопочку домофона.
        - Представьтесь, пожалуйста, - услышал приятный голосок.
        - Дмитрий Оболенский.
        В ответ хихикнуло: «Корнет Оболенский?»
        Я обаятельно ответил:
        - Полковник, постойте.
        Дверь пискнула и приоткрылась.
        В самой первой комнате сидела за компьютером красавица девица. Вроде нашей Жанны. Очень вежливая и доброжелательная. Несмотря на мой возраст.
        - Чем вам помочь? - спросила она.
        Я обаятельно хихикнул, как дурачок. И стал объяснять, жалобно и неуверенно. Меня попросил папа, он очень занят, а мы хотим сделать ремонт. Что для этого нужно? Сколько это будет стоить? Самим ли надо покупать материалы? И все такое прочее.
        Девица быстренько перебила меня и сказала:
        - Вы будете отвечать на мои вопросы, а я вам составлю примерную калькуляцию. Вам понятно?
        Я еще разок обаятельно хихикнул и сказал:
        - Как вы правы!
        - Садитесь вот здесь. - Она указала мне стул. - Только сначала ответьте на главный вопрос: какой категории ремонт вы желаете - высшей, средней или еще хуже? От этого зависят расценки.
        - Средней, - выбрал я. Все равно и дальше врать.
        Ну и пошли вопросы: площадь, полы, потолки, окна, двери и все остальное подряд. На каждый мой ответ девица кивала и кнопила калькулятор. Нормальные вопросы. А потом пошли ненормальные: кто проживает, кто прописан, есть ли ветераны войны и труда, престарелые?
        Видно, мой взгляд что-то выразил, потому что девица поспешно объяснила:
        - Эти сведения нужны для оформления скидок. Вы же заинтересованы в этом?
        - А как же! Вы очень правы!
        - Какой вы веселый юноша, все время улыбаетесь. У вас хорошая улыбка. Наивная такая.
        Тут я не растерялся и впервые за весь разговор сказал правду:
        - С вами приятно разговаривать.
        - Взаимно, - вежливо ответила девица. - Вот посмотрите. - Она вывела на листочке итоговую сумму.
        Я посмотрел. И хоть Алешка предупреждал, чтобы я не хихикал, как дурачок, но тут я не удержался.
        Однако взял себя в руки и спросил деловито:
        - Это со скидками?
        - Нет, что вы! Сейчас я их прикину. - Она опять побегала пальчиком по кнопкам калькулятора и выписала сумму скидок.
        На эти деньги я запросто мог бы купить Алешке мороженое или папе газету.
        Ну, ладно, нам этих денег все равно не платить. И никогда не видать. Не за этим я сюда припер. И я сделал самое обаятельное и смущенное выражение на лице:
        - Можно мне с вами быть откровенным? - Это я почти шепотом сказал, даже на дверь оглянулся.
        - Конечно, - шепнула в ответ девица. И даже приблизила ко мне свое розовое с бриллиантиком ушко.
        - Мой папа - зануда, - открыл я тайну.
        - Мой тоже, - откровенность за откровенность. - Он у вас кто?
        - Экономист. В банке. - Девица ждала продолжения. Она, видно, любила слушать откровенности.
        - Он мне сказал: «Если стоимость ремонта приемлема, обязательно оцени качество. Я за халтуру платить не намерен».
        - Не вопрос! - Девица встала, простучала каблучками к стеллажу, сняла с полки твердую папку. - Прошу вас.
        Положила передо мной папку и стала листать. Показывать мне цветные интерьеры отремонтированных «старым» Томасом квартир.
        Полный отпад! Дворцы наших эстрадных звезд! А девица еще и подсказывала:
        - Вот здесь мы эркер врезали. Тут перегородку убрали и арочку ввели - сразу воздух, пространство…
        - Клево, - вздохнул я. - А можно в какую-нибудь квартиру зайти? В натуре посмотреть.
        Девица моргнула и чуть ли не вслух подумала: «А ты, парень, еще больший зануда, чем твой папаша-экономист». Но клиента упускать нельзя, удачи в бизнесе не будет.
        - Да нет проблем. Пошли.
        Она усадила меня за компьютер (в котором, кстати, до этого тоже кроссворд висел) и стала листать списки клиентов.
        - Мне бы к нашему дому поближе, - обаятельно попросил я.
        - Можно и поближе.
        Я вперился в экран, отлавливал то, что мне нужно, и записывал адреса.
        Пожалуй, хватит. Список был очень подробный: площадь квартиры, ответственный съемщик, число проживающих, их социальное положение. Вот я и отобрал: ветеранов войны, одиноких пенсионеров.
        - Спасибо, - сказал я. - Папа будет доволен. Он обязательно обратится к вам. Все у вас здорово. И вполне разумные цены. Особенно - скидки.
        Я знаю, что в таких случаях положено отблагодарить девушку букетом цветов или коробкой конфет, но у меня в кармане завалялся только обломок «Юбилейного» печенья. Это, согласитесь, необаятельно.
        Поэтому я от души одарил девицу-красавицу улыбкой и откланялся.
        Список Алешка буквально вырвал у меня из рук.
        - Молодец! - сказал он. - Я в тебе не ошибся!
        Дома никого не было, и Алешка смело начал названивать. Да так серьезно.
        - Майора Степика попрошу. Оболенский на связи. Товарищ майор, срочно пробейте вот эти адреса. Жду. - И он задиктовал их по моему списку.
        Когда через два часа позвонил майор Степик, я схватил параллельную трубку.
        - Отлично сработано, Алексей, - прозвучал голос Степика. - Криминал полнейший. Два ветерана - ограблены. В основном украдены боевые награды и именное оружие. Четыре одиноких пенсионера исчезли из своих квартир, мы объявили их в розыск. А в их квартирах проживают совершенно посторонние лица. Мы их задержали и проверяем. Спасибо, дружище.
        - А мне? - спросил я в трубку. - Зря, что ли, я обаятельного дурака изображал?
        - В общем, Дим, тут все ясно. - Алешка, довольный, завалился на тахту, задрав ноги. - Этот Томас разведывал для Каштанова те квартиры, где живут одинокие старые люди, чтобы прибрать к рукам их жилье задаром, а потом продать задорого.
        - Да все я понял! А для себя он разведывал другую добычу - ордена и медали. И ценное оружие. А про адмирала он, я думаю, еще в тюрьме, от этого Колеса узнал. И подобрался с помощью этих гимназистов Шаштарыча.
        - Под их прикрытием, - важно уточнил Алешка. - Сегодня мы с ними разберемся. Мне Зинка-Корзинка все разведала. Я теперь знаю, где их логово. Они небось там и спрятали свою добычу. А мы с тобой как нагрянем!
        Вот уж ни к чему это «нагрянем». Да еще в какое-то логово. Можем круто попасть.
        - Давай лучше Степика попросим. Пусть лучше он нагрянет. Все ему расскажем, вы ведь с ним друзья теперь.
        - Мы - сотрудники, - так же важно уточнил Алешка. - Агенты в тылу врага. Степику нельзя раскрываться. Папа его за это не похвалит.
        Никак не пойму я братишку - чего в нем больше: наглости, смелости или легкомыслия? Наверное, всего поровну. Да еще азарта три кило.
        - Дим, - сказал Алешка серьезно. - Я ведь не для себя стараюсь. Мне за адмирала очень обидно. Он за нас воевал, он для нас книгу пишет, а мы его так подло ограбили.
        - Мы его не грабили, - буркнул я, сознавая в душе, что в общем-то Алешка прав.
        Тут пришла мама и заставила нас на кухне разгружать сумки с продуктами.
        - Столько денег в магазине оставила, - ворчала она, - а ничего не принесла. Курицу - в холодильник. Папа не звонил? Фарш - в морозилку. Он сегодня обещал не задерживаться. Картошку…
        - В холодильник? - спросил Алешка.
        - Почистить. О! - отозвалась она на звонок в прихожей. - Вот и папа. А у вас ничего не готово.
        Я пошел открыть дверь. И даже сначала немного вздрогнул. На площадке стоял… наш адмирал. Только без усов. Но в своем бело-золотом кителе. Только без орденов.
        Но это был не адмирал, а наш знакомый бомж Вася. Который живет в гнезде.
        - Вот! - улыбаясь, сказал он и протянул мне сумку. - Это вы потеряли. А я нашел. Возле помойки.
        Я заглянул в сумку - там лежали наши боевые кофемолки. А Вася радостно улыбался во весь беззубый рот.
        - Я сразу догадался, что они ваши. На них написано, что они - Оболенские. Думаю, потеряли и сидят расстраиваются. А тут Вася - с сюрпризом.
        Да, тот еще сюрприз!
        - А в другой помойке, - светился от радости Вася, - военный пинжак нашел. - Он повернулся кругом. - Здорово мне идет? Красивый Вася стал? Только вот дырок в нем много. Да они мелкие, сквозь них не дует!
        - А ну, снимай живо «пинжак»! - строго сказала за моей спиной мама. Она протягивала Васе папину куртку, вполне еще приличную.
        - Этот пинжак тоже ваш? - удивился Вася. - Только его, видать, моль на груди побила.
        - Бери куртку, - сказала мама. - Она без дырок.
        - А где ты его нашел, Вась? - спросил из-за маминой спины Алешка.
        - На хорошей помойке. Что возле парка.
        «Хорошая помойка» была рядом с новым домом (его элитным называли), где проживало семейство Каштановых.
        Мама забрала у Васи адмиральский китель, а он с удовольствием облачился в папину куртку. Повертелся:
        - Еще красивше стал Вася, да?
        - А вот это, - мама вернула ему сумку с кофемолками, - красивый Вася отнесет обратно на помойку.
        - Не нравятся вам? - удивился Вася. - Можно, я тогда их себе заберу? Красивые, с фамилиями.
        - Они не работают, - сказал я.
        - А у меня, на моем дереве, электричества все равно нет.
        Когда Вася ушел, довольный и курткой, и добычей, мама дала нам денег и послала в химчистку, привести китель в порядок.
        - Срочно попросите, - наказала она.
        В подъезде мы столкнулись с папой. Он был несколько удивлен. Но не нами.
        - Выхожу из машины, - сказал он, - а навстречу знакомая куртка идет. Ваша работа?
        - Мамина, - сказали мы. - Очень выгодный бартер.
        Но какой именно, мы не стали папе говорить - лучше мы его обрадуем, когда получим китель из чистки.
        - Надеюсь, - сказал папа, - она не обменяла мою куртку на Васину телогрейку?
        - Надейся, - сказал Алешка. - А мы пошли. У нас еще туча дел.
        - Куча! - поправил папа с улыбкой. - Куча дел. - И он вызвал лифт.
        Когда мы подходили к химчистке, Алешка вдруг сказал:
        - А мы, Дим, тоже сейчас с тобой бартер сделаем.
        - Может, хватит? - Осторожность никогда не оставляла меня при Лешкиных авантюрах.
        - А чё, Дим? Запросто. Он же ветеран. Ему скидка положена. А мы ему на эту скидку конфет купим…
        Я не дослушал. Потому что у одного из мусорных контейнеров увидел Васю и подбежал к нему.
        Вася без слов расстегнул «молнию» куртки:
        - Передумали? Обратно меняемся?
        - Нет, не передумали. Ты скажи: не видел, кто этот белый «пинжак» выбрасывал?
        Вася жил на краю парка, на дереве. У него было там гнездо, как у горного орла. Милиция его не беспокоила. А с этого дерева Вася много чего видел. Он поэтому на той хорошей помойке всегда первым был, «сливки снимал».
        - Видел, очень видел. Мужик такой. Тоже в пинжаке. В штанах. - Вася подумал. - И в шляпе.
        - Все?
        - Он из машины вышел. И бросил пинжак. А потом уехал. На машине.
        - А машина какая? Запомнил?
        - Легковая. На колесах.
        - Я знаю, что не на гусеницах! Какого цвета? Какой марки?
        Вася поскреб макушку.
        - Красивого цвета. А марки я не понимаю.
        Алешка оказался сообразительнее меня. Он показал Васе на ряд машин, выстроившихся вдоль тротуара.
        - Какая больше всех похожа? Вот эта? Или эта? Или та?
        Вася послушно пошел вдоль тротуара, разглядывая машины. Остановился возле зеленой «девятки».
        - Вот такая! На колесах, я ж говорил.
        - Точно? Похожа?
        - Она самая и есть.
        Бомж Вася не ошибся. Из подъезда вышел мужик в плаще, в штанах и в шляпе, сел за руль зеленой «девятки» и уехал.
        Это был Томас.
        Глава XI
        В ЛОГОВЕ
        Когда мы принесли парадный китель адмирала из химчистки, мама осмотрела его, осталась довольна и повесила в шкаф.
        - Теперь только орденов не хватает.
        - Будут ордена, - пообещал Алешка.
        Он уселся за свой стол и начал что-то конструировать. Разобрал плеер, загнал в него зачем-то лампочку и пищалку от старого медведя.
        - Это что? - спросил я.
        - Это такой прибор для вызова ОМОНа. Нам его одна немецкая фирма для проверки предложила. Нажимаем кнопку и ждем.
        Алешка нажал кнопку, на панели вспыхнул и замигал красный огонек. В такт ему приборчик стал негромко попискивать.
        - А где ОМОН? - усмехнулся я.
        - Через пять минут будет, - усмехнулся Алешка. - С автоматами, с дубинками и с собаками.
        Услыхав про собак, Грета сразу подняла голову, насторожилась.
        Алешка выключил прибор, снова включил его, проверяя.
        - Порядок! Работает.
        - А где ОМОН-то? - тупо спросил я.
        Алешка расхохотался:
        - Я отменил вызов, Дим! Пусть еще поспят, у них много работы.
        У каждой компании всегда имеется свое укромное местечко. Там она собирается, обсуждает свои, не всегда хорошие, дела - и только попробуй туда сунься, если ты чужой.
        Компания Шаштарыча тоже имела такое тайное местечко. Алешка его разведал. С помощью Зинки-Корзинки. Ее двоюродный брат Костик тоже учится в гимназии, Зинку туда не взяли - она занимает не то общественное положение, а Костю взяли, его отец зачем-то заседает в Городской думе. Ну и, конечно, кое-что о компании Шаштарыча Зинка знала. В частности, о месте их сборища. И всего за одну ржавую котлету для Чижика Алешке эти сведения продала. Более того, совершенно безвозмездно сообщила, что Шаштарыч собирает свою команду в логове всегда в одно и то же время - в семь вечера.
        - Они там курят! - тоже безвозмездно донесла Зинка. - И пиво пьют. А некоторые - ругаются. Сказать, как?
        - Не надо, - отказался Алешка. - А то я без них не знаю…
        Путь нам предстоял сложный. С препятствиями. Первое из них - забор вокруг гимназии. Второе - внешняя пожарная лестница на чердак. Ну, и проникновение на сам чердак, пожалуй, самая сложная преграда.
        - Несложная, - сказал Алешка и показал мне ключ.
        - Откуда?
        - Оттуда, - дал он короткий и понятный ответ.
        Но потом все-таки объяснил: все от той же Зинки. Сперла на время из кармана своего рассеянного кузена Кости.
        Алешка шмыгнул в папин кабинет и принес оттуда папин рабочий фонарь - очень сильный и яркий.
        - А это зачем?
        - Они, Дим, как монахи там сидят, при свечах. Пригодится. Пошли! Грета, рядом!
        - Зачем нам Грета? - Я уже ничего не понимал.
        - Это наш ОМОН, Дим, - пояснил Алешка. - Я тебе потом все объясню. Мам! Мы пошли с собакой гулять.
        - Давно пора, - сказала мама из кухни. - Она у меня уже половину ужина выпросила. И котлета куда-то пропала.
        По дороге Алешка, на ходу, инструктировал Грету:
        - Слушаться! Лестница! Собака! Голос!
        Я ничего не понял. А Грета все поняла, на каждое слово она отзывалась либо вилянием хвоста, либо грозным рычанием, либо задорным лаем. А когда Алешка спросил: «Все поняла?» - Грета подпрыгнула и лизнула его в щеку. Хотя ей это строго запрещалось.
        Мы обошли гимназию и подобрались к ее забору со стороны парка. Алешка уверенно повел нас вдоль ограды.
        - Здесь дырка должна быть. - Алешка внимательно шарил глазами среди пожухлой и мокрой травы. - Вот!
        Под забор, с территории гимназии, нырял бетонный желоб. Для стока дождевой воды с теннисного корта.
        Алешка шагнул в сторону и скомандовал Грете: «Ползи!» Грета с удовольствием выполнила команду и тихонько тявкнула нам с той стороны. Мол, ползите. Я вас жду.
        - Ползи! - скомандовал Алешка и мне.
        Я прополз. Грета тут же проползла обратно и лизнула в щеку Алешку, который уже стал на четвереньки.
        - Так до утра и будем ползать? Туда и обратно? - шепотом возмутился я.
        Алгоритм… Это нам на информатике объясняли. Как только Алешка и Грета оказались на территории гимназии, мне тут же захотелось выползти обратно.
        А может, это вовсе не алгоритм, а нормальная здоровая осторожность?
        Алешка взглянул на часы. И кивнул мне на беседку, обставленную кадками с пальмами.
        Мы забрались туда, вольно разлеглись на скамейках и стали ждать.
        Здесь было уютно. Раскатились по полу пустые пивные банки и бутылки от воды. Шуршали под легким ветерком обертки от жвачек и сникерсов, затаились под скамейками окурки сигарет.
        Я часто думаю: почему любой лесной зверь или птичка содержат свое убежище, свой дом в чистоте. И никогда там не гадят?…
        - Идут, - шепнул Алешка. - Грета, лежать! Молча.
        Да пожалуйста. Можно и лежать, можно и молча… Молча лежать даже лучше, чем стоя лаять.
        Из-за угла здания школы показалась стайка пацанов. Они шли тихо, не горланили, не свистели.
        Один из них, кажется, Лиса Алиса, остался на углу и, видимо, наблюдал за охранником и дворниками, которые подметали дорожки маленькой красной машинкой.
        Лестница, протянутая наверх, до самой крыши, снизу, чтобы не лазали пацаны, забрана щитом из досок. Но это была только видимость - пацаны приспособились ловко с ней расправляться. Они чуть приподняли щит и отставили в сторону - он давно уже не был наглухо прикреплен, а просто висел на загнутых гвоздях.
        Вся компания шустро взбежала по ступеням и исчезла за металлической дверью.
        - Давай еще подождем, - сказал Алешка. И был прав. Лиса Алиса, выждав время, тоже взобрался наверх. Пусть для нас был свободен.
        - Пошли. Грета, вперед!
        - Лестница, Грета! Вперед!
        Еще как вперед-то! Любимое упражнение. Долгожданная команда.
        Грета первой достигла площадки и, нетерпеливо размахивая хвостом, ждала нас. Ей все это - удовольствие, веселая игра. А у меня, честно говоря, под коленками дрожало. Успокаивало только то, что Грета нас в обиду не даст, особенно - Алешку.
        Я осторожно взялся за ручку двери, потянул - заперто. Алешка сунул мне ключ. Тихонько, чтобы не скрипнуло, не звякнуло, я вставил его и медленно, почти без щелчка, повернул.
        - Грета, место! - скомандовал Алешка. - Ждать!
        Мы проскользнули внутрь и оказались в темноте. Только где-то в глубине чердака что-то слабо, желтоватым цветом, светилось. И слышались приглушенные голоса.
        - Пошли поближе, - тихо-тихо шепнул Алешка. - Осторожно.
        Шажок за шажком мы двинулись вперед. Идти осторожно - это само по себе трудно. Идти осторожно в незнакомом помещении - еще труднее. А уж в темноте… На десятом шагу случилось то, что должно было случиться, - я обо что-то споткнулся.
        И тут же тревожный возглас:
        - Кто там?
        - Никого! Крыса небось. Васька, дверь запер?
        - Запер, - ворчливо ответил Кот Базилио.
        - А я не боюсь крыс, - сказал кто-то.
        - Я тоже, - ответили ему. - Мне только их хвосты противны.
        Веселые разговорчики. Я тоже не боюсь крыс, это не волки в зимнем лесу. Но вот хвосты - это да! Это не подарок в темноте, в незнакомом помещении.
        - А здорово мы этого Курицу сделали! - похвалился, кажется, Шаштарыч.
        Алешка толкнул меня в бок, я кивнул в темноте: мол, понял, о чем идет речь.
        - Теперь нам Томик хорошие баксы отвалит, - засмеялся второй. - Все расходы на старика оправдаем.
        - А я, - кто-то еще похвалился, - когда за продуктами ходил, никогда ему сдачу не отдавал! Лопух он такой!
        - Он не лопух, - вдруг хмуро сказал Кот Базилио. - Он герой войны и инвалид. Он младше нас был, когда его ранило…
        - Ты только не плачь, - зло перебил его Шаштарыч. - Кораблик кто хапанул? У героя-инвалида?
        - А я его завтра верну, - спокойно и уверенно сказал Кот Базилио.
        - Ты что! - заорал Шаштарыч. - Ты нас всех подставишь. Томик тебе и голову, и ноги оторвет!
        - Не подставлю. Скажу, что в кустах нашел…
        Мы с Алешкой стояли, замерев, чуть дыша. Глаза наши уже привыкли к полутьме, и в дальнем углу мы различали на фоне нескольких огоньков свечей движущиеся силуэты ребят.
        - …Этот кораблик, он дареный, - продолжал Базилио, - там табличка есть. Ему экипаж его подарил. На память. В День Победы.
        - Козел ты, а не Кот! - выпалил Шаштарыч. - Стукач поганый.
        За дверью, у нас за спиной, чуть слышно проскулила Грета - услышала угрожающие голоса, заволновалась.
        - Пошли, - шепнул мне Алешка. И включил фонарик.
        Яркий луч ударил в темноту, выхватил растерянные лица. Коробку из-под холодильника вместо стола, на которой стояли свечи и пивные банки.
        - Добрый вечер, - спокойно и дружелюбно произнес Алешка.
        Услышав его голос, пацаны еще больше растерялись - уже по-другому. От наглости. Какой-то малец посмел сюда явиться, да еще и нахально светит фонарем.
        - Это Леха Оболенский, - шепнул Лиса Алиса Шаштарычу. - У него отец - мент.
        - Я сам мент! - Шаштарыч встал. - Ты чего приперся? Убери фонарь! Алиса, дай ему в лоб для начала.
        - Попробуй, - сказал я Алисе, который уже шагнул к нам.
        - Это его брат. - Алиса повернулся к Шаштарычу. - И ему дать в лоб? Или ты сам?
        - Никаких лбов, - все так же спокойно сказал Алешка. - Сейчас вы все пойдете к адмиралу и вернете все, что у него сперли. А потом скажете: «Извините нас, пожалуйста».
        - Сейчас ты кубарем полетишь с лестницы. Вдогонку за братом. - Шаштарыч двинулся к нам.
        - Я вас предупредил, - сказал Алешка. - Больше не буду. Вызываю ОМОН.
        И он вытянул руку со своим приборчиком. Нажал кнопку. В полутьме ярко замигал рубиновый сигнальчик. В тишине звонко запикало.
        Ребята недоуменно переглянулись. Им и не очень верилось, и страшновато было. Кто его знает, этого Леху, сына мента? Не зря же он так нахально сюда приперся.
        Стало еще тише. Только пикал и пикал тревожный приборчик. И мигал красным глазком. Время застыло.
        Под коленками дрожь, в животе холодок.
        Шаштарыч опомнился первым. Злорадно усмехнулся:
        - И где ж твой ОМОН?
        - Здесь. Здание уже блокировано. - Алешка выключил первую кнопку и нажал другую. В приборчике послышались какие-то шорохи и трески. (Это крутилась пустая кассета.) Теперь это уже была «рация».
        Алешка поднес ее ко рту:
        - Пускайте собаку, капитан!
        Он шагнул назад, приоткрыл дверь и громко сказал:
        - Собаки вы поганые!
        Вот тут и ворвался «ОМОН»! Для Греты слово «собаки» - все равно что для служебного пса команда «Фас!».
        Она влетела как разъяренный снаряд, который вот-вот взорвется. Оскаленные белоснежные зубы, вздыбившаяся на холке шерсть, грозный рык!
        - На пол! - крикнул Алешка. - Всем лежать!
        И все мгновенно грохнулись об пол. Кстати, и Грета тоже. Команду «Лежать!» она тоже прекрасно знала.
        - Где вещи, украденные у адмирала? - спросил Алешка.
        Шаштарыч повернул к нему голову:
        - Скажу отцу - он твоего батю-мента размажет!
        - Не успеет, - спокойно ответил Алешка, будто что-то знал. - Провожу обыск. Вам же хуже.
        Алешка посадил Грету, сунул ей под нос перчатку адмирала:
        - Нюхай, Грета, нюхай! Ищи!
        Она удивленно взглянула на Алешку: мол, а что тут искать-то?
        Подошла к старому пожарному щиту, прислоненному к стене, села перед ним, скребнула его лапой и три раза гавкнула. Вот и весь обыск.
        Мы отодвинули щит. За ним была вентиляционная камера. А в ней - бинокль, десятка два мобильников, наручные часы, авторучки, плееры - добыча; сигареты и банки с пивом.
        Я взял бинокль и повесил его на плечо. И сказал:
        - Мобильники и все остальное завтра раздадите всем, у кого вы их отобрали.
        - Разбежался! - буркнул Шаштарыч. Мне захотелось изо всех сил пнуть его в бок. Но не так воспитан.
        - Где ордена и медали? - спросил я. - Уже продал? Где кортик?
        - Я их не брал! Больно надо с побрякушками возиться!
        - А кто взял? Томас?
        - Вот ты у него и спроси!
        - У него спросят, - сказал Алешка. И вдруг - я никак не ожидал этого - сказал, прямо как в боевике: - Задержанный, вы имеете право на один телефонный звонок.
        - Что? - вскинул голову «задержанный» Шаштарыч. - Да я щас бате позвоню! Не боишься?
        - Мечтаю, - сказал Алешка. - Звони! А то поздно будет. Можешь сесть.
        Шаштарыч выхватил из кармана трубку. Ему долго не отвечали. Наконец он заорал:
        - Батя! Выручай! На меня тут шпана какая-то наехала! Что? - Он опустил руку с телефоном, тупо уставился в стену.
        - На батю тоже наехали? - ехидно спросил Алешка.
        Шаштарыч выругался и злобно швырнул мобильник. Я еле удержал Грету. А она вдруг сердито стала облаивать старый огнетушитель, который висел на щите. Ну, это понятно. Огнетушители она тоже не любила. Потому что как-то на даче папа решил проверить огнетушитель, который несколько лет возил в машине. Он его включил, тот пискнул и… отключился. Папа положил его на землю, а тот вдруг одумался - начал шипеть и вертеться на месте. Грета не выдержала и атаковала огнетушитель. Понятно, что сейчас ей хотелось напугать его. Чтобы шипеть не вздумал.
        - Где ордена? - еще раз спросил я Шаштарыча. - Где кортик?
        - Он без адвоката говорить не будет, - усмехнулся Алешка. - Пошли. Всем оставаться на местах. Дим, забери у них ключ.
        Кот Базилио безропотно отдал мне ключ. И мы пошли к дверям. Свечи на коробке догорали.
        - А ты, - сказал вдруг Алешка Коту Базилио, - пойдешь с нами.
        Мы вышли на площадку и заперли за собой дверь. Спустились по лестнице, повесили зачем-то на место щит.
        - Иди за «Грозным», - сказал я Коту Ваське, - и сейчас же отнеси его адмиралу.
        - Только не ври, что нашел его в кустах, - предупредил Алешка.
        - Не буду, - пообещал тот.
        И мы ему поверили.
        По дороге домой Алешка сказал:
        - Бинокль мы сегодня адмиралу не отдадим. Будем радовать его постепенно. А то как бы ему от радости плохо не стало. Сегодня он получит своего «Грозного», завтра бинокль…
        - …Потом кортик, потом ордена.
        - Или наоборот, - сказал Лешка.
        - Стоп! - спохватился я. - А куда мы идем?
        - Как куда? Ключи отдать. Каштанову. И со Степиком надо посоветоваться.
        Все у него схвачено!
        Возле дома, где проживает семейство Каштановых, у их подъезда стояло несколько милицейских машин. В одной из них сидел и курил Степик. Он сказал нам, что Каштанова арестовали и что сейчас в его квартире идет обыск.
        - Мы надеемся обнаружить там документы, по которым сможем установить, где находятся старики, у которых он выманивал квартиры. А как твои успехи? - спросил он Алешку.
        - Бинокль и корабль уже разыскали, - деловито ответил Алешка. - Остались кортик и ордена.
        - Мы нацелили наших агентов, - сказал Степик, - на коллекционеров холодного оружия и наград. Они сейчас ведут проверку. Надо бы еще всякие толкучки и развалы просмотреть, но пока сил не хватает.
        - А где они, эти толкучки?
        - На Старом Арбате, в Измайлове. Да их много. Но боюсь, что этот кортик уже висит у кого-нибудь на стене.
        Алешка отдал ему ключи от чердака.
        - Там задержанные, - сказал он.
        - Ты что? - Степик даже выскочил из машины. - Разве можно?
        - А малышей обирать можно? У них там мобильников двадцать штук, наверное. И другие вещи.
        - Ладно, - Степик махнул рукой. - Сейчас пошлю туда участкового и инспектора по малолеткам. Пусть разбираются. А вы идите спать.
        - Нам еще уроки надо делать, - сказал Алешка. - Мы с вашими делами совсем учебу запустили.
        Глава XII
        ХОЖДЕНИЕ ПО РЫНКАМ
        Субботник мы все-таки отработали. Вся школа почти вышла на стадион.
        Семен Михалыч затребовал из своего бывшего славного полка целый бронетранспортер и даже достал где-то саженцы лип.
        - Осень уже, - зевнул Михал Потапыч. - Не приживутся.
        - Как раз очень даже приживутся, - возразила ботаничка. - Нужно только хорошенько их полить. Вот вам ведра.
        В общем, работа пошла. Бронетранспортер, весь облепленный пацанами, растащил все обломки бетонных плит, ржавое железо. И весь этот хлам тут же увезли зеленые самосвалы (из полка нашего директора). Лопатами и граблями мы заровняли все ямы, вырыли гнезда для саженцев.
        Малышня под руководством ботанички начала сажать будущие развесистые липы.
        - Воды, воды! - истошно вопила ботаничка. Будто не деревья сажала, а пожар тушила.
        Сонливый наш Михал Потапыч изнемогал, таская из туалета ведра с водой. И вот что удивительное я заметил. Мы все почему-то очень дружно работали. И все друг другу помогали - просить не приходилось. Как у кого-то что-то не ладится, тут же подскакивают непрошеные помощники - и дело сделано. Иногда, правда, так, что переделывать приходилось. Но все равно - дружно и весело. Но вот все видели, как толстяку Потапычу тяжело, как он один не справляется, какие у него уже мокрые брюки и ботинки, но никто не подумал взять у нашей уборщицы еще ведра и быстренько залить все деревья по уши.
        И, самое главное, это понял и Потапыч. Что-то до него дошло. Он остановился, опустил пустые ведра на землю, вытер со лба пот, тяжело вздохнул:
        - Ребята, не поможете? Совсем замучился.
        А ребята, видно, только и ждали от него именно этих слов.
        Короче говоря, через пять минут ботаничка уже не просила воды, она заполошно кричала:
        - Все! Все! Хватит! Нам стадион нужен, а не озеро.
        К вечеру, когда мы оглядели все пространство, то чуть не ахнули. Стадион радовал глаз. Все вычищено, выровнено, даже яма для прыжков была наполнена чистым речным песком. Даже футбольные ворота стояли на месте, радуя глаз свежей краской. И все это великолепие было обсажено тоненькими хвостиками будущих лип, утонувших по шейку в грязной воде.
        Семен Михайлович объявил всем благодарность, но напомнил: спорт спортом, а учеба учебой. Но дисциплина, она важнее всего.
        В общем, до дома мы с Алешкой еле доплелись. Переоделись и рухнули на свои спальные места.
        - Вот, - сказала мама, - дома вы так не работаете. Дома вас не допросишься. Ну и директор у вас - до чего загонял ребятишек. Ведь вы же не солдаты.
        Мама часто в своих монологах меняет темы. Иногда начнет с одного, а закончит совсем противоположным.
        - Но он все-таки хороший организатор, настоящий полковник. Чтобы такую безалаберную ораву заставить работать, талант нужен. И главное - какое полезное дело сделали. Я теперь тоже буду по утрам на вашем стадионе бегать. Вместе с Гретой.
        Грета вильнула хвостом, улыбнулась и явно дала понять, что бег на стадионе - не ее хобби. Ее хобби - это миска на кухне.
        - Ой! Да вы ж голодные! Бедняжки! Ну и директор у вас! Солдафон! Быстро мыть руки!
        Мы доплелись до ванной, помыли руки, кое-как поужинали и бухнулись в постели.
        - Ты не радуйся, Дим, - сонным голосом сказал Алешка. - Завтра кортик пойдем искать.
        Завтракали мы так же вяло, как и ужинали накануне. Ныли все косточки, болели все мышцы.
        Но мама будто и не замечала этого. И сказала со своей логикой:
        - Раз уж вы вчера так славно потрудились для родной школы, то уж сегодня потрудитесь для родного дома.
        Логика! Папа так и говорит: «Есть логика обычная, есть женская, а есть - мамина».
        Мы чуть не взвыли.
        А папа безжалостно сказал:
        - Это вам полезно будет. Разомнетесь немного. И все пройдет.
        - Мы вчера уже разомнулись, - буркнул Алешка. И вдруг глаза его хитро сверкнули - что-то придумал. - Придется, папочка, тебе сегодня дома разминаться. Мы никак не можем.
        - Это еще почему? - Папа здорово расстроился, у него на всякие домашние дела просто-таки аллергия.
        - Ботаничка велела, - коротко пояснил Алешка.
        - Не ври, ничего она мне не велела.
        - Не тебе. Нам велела. Сказала, что саженцы надо обязательно еще раз полить, на следующее утро. А то не приживутся. Правда, мам, жалко будет?
        Мама кивнул, но по ее глазам я понял, что ей жалко будет не саженцы, а папу.
        - А мне сейчас с работы позвонят, - сказал папа не очень уверенно. - У меня там дел полно.
        - Дома тоже дел полно, - сказала мама, со своей логикой. - Даже еще полнее.
        - Ой! - сделал папа последнюю попытку. - Я, кажется, сейф в кабинете забыл запереть. - И он стал выбираться из-за стола. - Надо съездить, проверить.
        Но мы с Алешкой оказались проворнее. Папа еще выходил в кухонную дверь, а мы уже вылетали в наружную.
        Начали мы поиски с Арбата. Там, посреди улицы, стояли всякие палатки - и чего в них только не было. Вся военная атрибутика. И форма, и солдатские сапоги, и погоны, и ремни, и каски, и пилотки, значки и звездочки. Всякие бюстики великих полководцев и других людей. Глаза разбегаются.
        - Чем интересуетесь, молодые люди? - спрашивали нас торговцы раритетами.
        - Кортиками.
        - Не держим-с. Идите на тот конец, предпоследняя палатка.
        В предпоследней палатке кортики были, но не настоящие. Муляжи, как объяснил нам продавец.
        - У меня, - сказал он, - на настоящие клинки лицензии нет. Езжайте в Измайлово. Вы там и пистолет купите, если денег хватит.
        - Пистолетов у нас полно, - сказал Алешка. - Сами продавать можем. Нам кортик нужен.
        И мы поехали в Измайлово.
        Там вообще было все! Я даже не стану перечислять. Но скажу: что бы ни захотелось вам купить, вы это обязательно там найдете. А если не сразу, то вам тут же подскажут: где, у кого и сколько стоит.
        Кортики на прилавках не мелькали. Но они были. Как только продавец узнавал, что нам нужно, он подмигивал, отгибал уголок какого-нибудь флага, а под ним пряталось то, что нельзя продавать в открытую.
        Кортиков мы перебрали, наверное, штук сто. Они были всякие, даже иностранные. Не было только нашего. То есть адмиральского.
        - Не поступил еще в продажу, - вздохнул Алешка.
        - Или уже его кто-то купил. И на стенку повесил.
        - Нет, Дим. Папа говорил, что такие краденые вещи сначала в отстойнике держат.
        - Где?
        - Ну, прячут некоторое время. Пока шум от кражи не уляжется. И пока опера искать не устанут.
        Не знаю, как опера, я уже здорово устал. И Алешка тоже. Даже не столько от ходьбы и впечатлений, сколько от отсутствия результата.
        - Поехали домой, - сдался Алешка. - Мы здесь уже все обшарили.
        Но даже возвращаясь домой, мы по привычке шарили глазами.
        И вот в одном переходе остановились у киоска, где торговали холодным оружием. Там его было полно: и кинжалы, и шпаги, и мечи, и сабли с шашками, и даже копья с алебардами. И даже рыцарь стоял во весь рост в своих доспехах.
        Но все это было не настоящее. Подделки современные. Все блескучее, нарядное, яркое, но сразу видно - это не оружие, а так, побрякушки на стену, чтобы гости удивлялись:
        - Ах, какая у вас прекрасная коллекция!
        - Да, моя гордость! От прадеда досталась. Вот этот меч - тринадцатого века. Сабля - четырнадцатого. А щит найден на поле Куликовом.
        - Да что вы говорите! Какая прелесть. А далеко это поле? Там что-нибудь еще осталось?
        А на самом деле всю эту прелесть три дня назад какой-то умелец из консервных банок склепал.
        Но вот охотничьи ножи в этом ларьке были хорошие - сразу видно. Мы стали их разглядывать… И вдруг среди них мелькнуло что-то знакомое. Желтая костяная рукоятка!
        - Дим, - шепнул Алешка, - действуй.
        - Можно вот этот кортик посмотреть? - спросил я продавца. Мордастый такой парень, стриженный наголо. На голой шее - цепочки.
        - А чего его смотреть? - лениво отозвался он. - Это не кино.
        - Мне нравится, - сказал я. - Я хочу его купить.
        - Ты? - Он даже глазами захлопал. - Покупай, - усмехнулся с презрением. - Штука баксов.
        - Покажите сначала, - настаивал я. - И думаю - торг уместен. Он штуку не стоит. Он где-то тридцатого года, не раньше.
        Я говорил так, будто был большим знатоком холодного оружия.
        - У нашего деда, - добавил я, - почти такой же. Ему за него семьсот баксов предлагали.
        Парень почувствовал покупателя. Неохотно вытащил кортик из кучки ножей и кинжалов. Настороженно протянул мне.
        - Если побежишь с ним, - шепнул, - стрелять буду.
        С замиранием сердца я взял кортик, вытянул немного клинок из ножен, сделал вид, что меня интересует его сталь, а сам впился глазами в номер. Сзади в меня дышал Алешка.
        Номер… Волшебный… 25121930! Нашелся!
        Справившись с волнением, я вдвинул клинок в ножны, протянул кортик парню.
        - Я его беру, - сказал я, стараясь, чтобы голос мой звучал равнодушно. - Но не за штуку.
        - Восемьсот пятьдесят, - сурово отчеканил парень.
        - Восемьсот, - так же твердо сказал я. - Не отдавайте его никому. Я схожу за деньгами. Я здесь рядом живу.
        - Лады. - Парень сунул кортик в ящик под прилавком.
        Мы быстренько зашагали по переходу.
        - Надо папе звонить, - сказал я. - Срочно.
        - Ой! Дим! - Алешку даже трясло. - Пока он приедет! Вдруг этому жлобу больше предложат? Вон милиционер! Скажем ему все. И даром кортик заберем!
        Он еще шутить в состоянии.
        Милиционер в полной «сбруе» - портупея, дубинка на поясе, пистолет в кобуре - важно стоял у киоска с кассетами и неторопливо лизал мороженое, поглядывая по сторонам внимательными глазками.
        Мы кинулись к нему:
        - Товарищ сержант! Вон в том ларьке продается краденый кортик! Его украли у знаменитого адмирала Курочкина. Он Герой Советского Союза! Он юнгой воевал с фашистами! Он инвалид и хромает. А у него кортик украли!
        Мы думали, что великий страж порядка сейчас же бросится к ларьку и наденет на парня наручники. Но сержант не спешил. Он огляделся, бросил в урну бумажку от мороженого, вытер ладонью рот и сухо сказал:
        - Документы!
        Я растерялся:
        - У меня нет с собой паспорта.
        - Ну-ну. Стойте здесь! Никуда ни шагу! - и он неторопливо зашагал к ларьку. Засунул в его окошечко всю голову и что-то сказал продавцу. Что он сказал и что тот ответил, мы не услышали - стояли вдалеке, да и говорили они негромко.
        Мы только увидели, что продавец что-то сделал и протянул сержанту узкий бумажный сверток. Тот сунул его в карман и направился к нам.
        - Документов нет. Придется проехать в отделение. Там установим ваши личности и разберемся: что и у кого вы украли. У какого такого адмирала.
        Ну вот и все. Кортика нам больше не видать!
        Я чуть было не заорал во все горло:
        - Граждане! Этот милиционер - жулик!
        Даже уже рот раскрыл. И он так и остался у меня раскрытым. Довольно надолго.
        Потому что откуда ни возьмись за спиной сержанта возникли двое крепких молодых людей. Один из них сунул ему под нос удостоверение, а другой ловко и не очень заметно надел на него наручники. И они сразу же, дружно, почти в обнимку, пошли по переходу.
        - Степик! - вдруг взвизгнул Алешка и сорвался к киоску.
        Степик и еще один крепкий молодой человек уже разговаривали с бледным продавцом.
        Он открыл им дверь, Степик вошел внутрь, а его напарник остановил двух прохожих и попросил их быть понятыми при обыске. Он сказал им:
        - Этот гражданин подозревается в скупке и перепродаже краденого.
        Тут все стало ясно. Этого жулика Степик и его сотрудники уже «вычислили» и готовились к его задержанию. Как же вовремя они тут оказались!
        Обыск длился не очень долго. Оперативники сложили в сумки вещественные доказательства - там, кроме нашего кортика, оказалась еще целая куча ворованного, - закрыли, заперли и опечатали киоск и повели парня к машине.
        Степик махнул нам, и мы помчались за ним.
        На улице в одной машине уже сидел бледный продажный мент, который за деньги подстраховывал жулика-продавца, в другой машине сидел бледный жулик-продавец. А в третью сели мы со Степиком.
        В ближайшем отделении быстренько все оформили, составили протоколы, и Степик, посоветовавшись с начальником, вручил нам кортик.
        - Подождите меня, - сказал он, - я отвезу вас.
        Еще бы! Я ни за что не решился бы ехать с этим драгоценным кортиком без охраны. Тем более что он едва не ускользнул от нас навеки.
        Мы посидели в коридоре, поскучали немного, а на душе у нас был праздник.
        А тут как раз провели мимо нас в камеру продажного сержанта. Он злобно взглянул на нас, но мы ответили ему такими взорами, что он даже споткнулся и чуть не упал.
        Из кабинета вышел Степик.
        - Все, - сказал он, - поехали. К адмиралу?
        - Нет, - сказал я, - сначала к нам. За биноклем.
        - А я думаю, - вдруг сказал Алешка, - лучше его сразу всем обрадовать.
        Может, он и прав. От счастья еще никто не умирал.
        Но вот ордена…
        - Найдем, - сказал Алешка. - Мы Грету по следу пустим.
        - С орденами непросто будет, - посетовал Степик. - Они сейчас на «черном рынке» очень дорого ценятся. И я думаю, что их похититель очень не скоро решится их продать. Если, конечно, он не украл их по заказу. Тогда вообще шансов не будет.
        - Так вы потрясите как следует этого Томаса, - сказал я. - Ведь он же украл ордена. Мальчишек натравил на кортик, на бинокль, а сам под их прикрытием ордена украл.
        - Скорее всего именно так и было. Он и рассчитывал подозрение на мальчишек бросить. Но доказательств у нас нет. А мальчишки в один голос утверждают, что Томас тут ни при чем. Боятся его, он опасный человек. Я ведь даже Каштанова-младшего предупреждал, когда заметил, что Томас с ним дружбу заводит.
        - А я, - сказал Алешка, - уверен, что ордена найдутся. Наш адмирал такой человек, что по-другому не может быть.
        Это Лешка у нас такой человек. Который не успокоится, пока не добьется справедливости.
        Глава XIII
        ПРИВЕТ ОТ ОГНЕТУШИТЕЛЯ
        Прямое участие Томаса в квартирном жульничестве установить пока не удавалось. Степик (он докладывал папе, а мы на всякий случай подслушивали) несколько раз вызывал Томаса на допросы, но ничего от него не добился.
        - Я, - объяснял Томас, - гражданин начальник, никаких прямых дел с Каштановым не имел. Вы мне это не шейте. Я только ремонтом занимался. Ну, в квартирах этих стариков бывал, конечно, оценивал ремонт, заключал договора, а больше ничего! Куда они потом делись, кто их квартиры заселил - знать не знаю, Каштанова спрашивайте.
        - Но его участие в аферах мы докажем, - уверял Степик папу. - Поработаем с Каштановым, стариков разыщем. Но время идет. Меня больше всего сейчас награды адмирала волнуют. На рынке очень большой на них спрос теперь. Особенно на Звезду Героя.
        - Томас молчит? - спрашивал папа.
        - Нет, не молчит. Все на ребят сваливает. Они, мол, все сперли, с них и спрашивайте. Мы уже установили, что наводку на квартиру адмирала он в заключении от Колеса получил, показания ему зачитывали. «Все врет Колесо. Ему это все в шкафу приснилось».
        - Надежного агента ему подставляли?
        - Конечно. И данные получили. Негодяй он, этот Томас. Признавался по секрету агенту: «Боюсь, доберется до меня ментура. Мне эти цацки адмиральские сберечь надо. Отсижу, из заначки их достану, верному человеку продам - и годика три на эти бабки из ресторанов вылезать не буду».
        Ну же и гад! Человек эти награды своим мужеством заслужил, Родину защищал, а ему они на пропой нужны! Нет уж, не уйдет от нас этот Томик! Все сделаем, на второй год, если придется, останемся, а «заначку» эту отыщем.
        Еще мы узнали, что на квартире и в гараже Томаса несколько раз проводили обыски. Но орденов не нашли. Ясно, что он прячет их в каком-то очень тайном месте. И ясно было, хоть за ним и велось постоянное наблюдение, Томас в это место не скоро сунется, чтобы не навести на него агентов.
        И еще Степик как-то сказал:
        - Я бы задержал его все-таки. Боюсь, не рванет ли он из города.
        - А если рванет, - сказал папа, - то с орденами. Глаз с него не спускать!
        Мы с Алешкой тоже несколько раз попытались «глаз с него не спускать». По пятам за ним незаметно ходили. Пока одна совершенно, казалось бы, посторонняя тетка с сумками и маленькой собачкой не шепнула нам в спину: «Не мешайте работать! Отцу доложу!»
        Тогда мы взялись за Шаштарыча. Лешка, например, был уверен, что Томас передал ордена ему и тот их спрятал в надежном месте. И никому никогда об этом не скажет. Узнать, где это место, можно, только «не спуская с него глаз».
        Шаштарыч теперь остался один, без своей компании - она, после бесед в милиции, вся от него разбежалась. Даже Лиса Алиса его покинул. К кому-то еще на службу перекинулся.
        Когда мы «случайно» встречались на улице, Шаштарыч с такой злостью смотрел на нас, будто это мы заставили его отца обманывать людей, а его самого попросили ограбить старика адмирала.
        В гимназию он теперь ходил пешком - ни машины, ни водителя, ни охранника у него уже не было. Да, наверное, из гимназии его скоро попрут - он уже не тот контингент.
        Несколько дней наши встречи не давали никаких результатов. Но вот однажды, в самом деле совершенно случайно, мы увидели его в магазине. Он выходил наружу и чуть ли не столкнулся с входящим в магазин Томасом. Они «не узнали» друг друга, но обменялись несколькими словами. И мне даже показалось, что Томас что-то передал Шаштарычу, какой-то мелкий предмет. (Потом мы узнали, что это был очередной ключ от чердака.)
        Все это явно неспроста. И загадка эта не была сложной. Шаштарыч должен был передать Томасу ордена. А Томас, вместе с ними, удрать куда-нибудь подальше.
        - Дим, - вдруг вспомнил Алешка. - Помнишь, Грета на чердаке на огнетушитель лаяла?
        - Ну и что? Она же его боится.
        - Она не так, Дим, лаяла. Она когда боится, то у нее лай немножко визгливый. А она тогда сердито лаяла.
        - Так чего надо-то?
        - Надо на чердак еще раз слазить.
        - Ты же ключи Степику отдал.
        Алешка на секунду замялся, а потом сознался:
        - Я, Дим, ему один ключ отдал. Ну зачем ему два, правда? А он нам теперь пригодился. Полезли?
        - Сейчас светло, Лех. Нас заметят.
        - Не заметят. Сегодня вся гимназия на ихнем корте будет. У них там теннисный турник.
        - Это как? - Я в самом деле не понял. - Может, не турник, а турнир?
        - Точно! Турнир. Ученики против учащихся.
        - Переведи.
        - А! Опять перепутал. Ученики против учителей. Они там все соберутся, им не до нас будет. Пошли!
        У этого маленького энергии, как у большого… танка.
        Насчет турнира Алешка оказался прав. Вокруг теннисных кортов собралась вся гимназия. Даже музыка играла. И охранники там же тусовались.
        И, кстати, на территорию мы прошли свободно - в ворота. Не пришлось, как в тот раз, крысиным ходом пролезать. Потому что по случаю «большого тенниса» в гимназии было много гостей - родители пришли, гувернантки, домашние работницы, и мы среди них замешались - главные болельщики.
        И забрались на чердак тоже без труда - весь народ тусовался по ту сторону здания, а со стороны парка нас мог заметить только бомж Вася, из своего высотного гнезда. Но он в это время помойки обходил, кофемолки собирал, наверное.
        Едва мы вошли на чердак, Алешка протянул руку и щелкнул выключателем - оказывается, здесь был свет.
        - Они, Дим, для романтики при свечах сидели.
        Романтики с большой дороги…
        Мы прошли в дальний угол и сняли со щита огнетушитель. И сразу поняли, что идем верным путем. По его весу сразу было видно - что-то не то.
        Повертели мы его, повстряхивали - внутри что-то есть.
        - А вдруг брызнет, Дим? - поосторожничал Алешка. - Ты на меня-то его не направляй.
        На всякий случай я прочитал на его боку инструкцию, направил раструб вдоль стены и включил. Огнетушитель даже не пикнул.
        Мы его еще осмотрели и свернули ему головку - она оказалась на резьбе. Мы ее вывернули, заглянули внутрь - ничего не видно.
        - Там что-то белеется, - сказал Алешка.
        - Там что-то чернеется, - сказал я.
        - А это что? - Алешка тронул бечевку, завязанную узелком вокруг горловины. Другой конец бечевки опускался в нутро огнетушителя.
        - Дернем? - спросил Алешка.
        - А если рванет?
        - А мы потихоньку. Тащи.
        Я натянул бечевку и почувствовал на ее конце какую-то тяжесть. Надеюсь, не взрывное устройство…
        Потянул и вытянул на свет полиэтиленовый пакет, набитый… орденами и медалями.
        Сам я едва не сел на пол, а Лешка только удовлетворенно отметил:
        - Я ж говорил…
        Вернув себе дар речи, я сказал:
        - Бежим к адмиралу!
        - А поумнее ничего не придумал? - холодно осадил меня Алешка. - Все счастливы: мы с тобой, папа с мамой, адмирал и… гадина Томас. Тебе же говорили, что его нужно схватить с поличным, с медалями в руках! Уж тогда ему ни за что не отвертеться!
        Тут уж я разозлился!
        - Правильно, Лешенька! Берем этот пакет, подходим к Томасу: «Дяденька, подержите, пожалуйста, пока я шнурок завяжу. И подождите, пока вас Степик арестует. Только пакет из рук не выпускайте - здесь награды адмирала, которые вы у него украли».
        Алешка меня терпеливо выслушал, даже улыбнулся. И с удивлением сказал:
        - А я и не знал, что ты такой умный. - И на всякий случай отошел в сторону от возможного подзатыльника. - Мы точно так и сделаем. Только еще умнее. - И он подмигнул в сторону пожарного щита. - Не понял? Потом поймешь.
        Алешка наклонил щит и скомандовал:
        - Залезай в нишу. Это будет наша засада.
        Надеюсь, не на недельку с гаком…
        Алешка шмыгнул ко мне, и мы снова, притянув щит, поставили его на место.
        - Отлично! Тут такие дырки! Все видно! Ой, Дим! А свет? А дверь? А огнетушитель? А медали?
        Пришлось снова вылезать на волю. Мы опустили пакет с наградами в огнетушитель, завернули его головку и повесили на место. Алешка забрался в нишу, а я пошел к двери, запер ее, выключил свет и стал осторожно возвращаться к щиту ощупью.
        - Лех, - попросил я, - подай голос, а то заблужусь.
        Лешка помолчал, а потом монотонно забубнил:
        - Спят усталые игрушки… Ты где? Мишки спят… Ну, скоро ты? - Глухой стук. - Ты прямо лбом, да? Огнетушитель не сбил?
        Потирая лоб, я занял нашу исходную засадную позицию. И опять вовремя. Дверь тихо отворилась, вспыхнул свет. Послышались легкие шаги. Это шел Шаштарыч. На плече его висела сумка.
        Он быстро проделал все то, что и мы делали с огнетушителем, вытащил пакет и опустил его в сумку. Жикнул молнией и ушел.
        Мы немного выждали и пошли следом. Осторожно приоткрыв дверь, выглянули. Сверху было хорошо видно, что Шаштарыч, миновав калитку, свернул в парк.
        Мы слетели с лестницы и теперь уже дыркой выскочили за ограду. Шаштарыч шел той аллейкой, которая вела в самую гущу парка, к большой двуствольной сосне, прозванной «рогаткой», окруженной старыми березами и зарослями орешника. В общем, для знающего человека - приметное место.
        Мы с Алешкой пробирались параллельной тропкой, стараясь не терять Шаштарыча из виду.
        Он шел осторожно, по сторонам не смотрел, а все время оглядывался назад, поэтому нас не замечал. Да к тому же мы передвигались порой не только на двух ногах, но и на четвереньках.
        В глубине парка, возле «рогатки», он еще раз оглянулся - мы уткнулись лицами в павшую листву - и подошел к старой березе с дуплом. Достал из сумки блеснувший на мгновенье пакет и опустил его в дупло. И дунул бегом из парка. Будто за ним собаки гнались.
        Мы вскочили. Переглянулись - что делать дальше. И тут у нас над головой раздалось спокойное «ку-ку». Оказалось, мы прятались прямо под гнездом бомжа Васи.
        Он свесил голову и сказал:
        - Я все видел. Спрячьтесь неподалеку. Как только кто-нибудь подойдет, я вам дам сигнал. По птичьей азбуке.
        - Это как? - спросил Алешка. - Будете крыльями махать?
        Бомж Вася хрипло рассмеялся, как старый ворон.
        - Слушай, птенец. Каркну раз - кто-то подошел. Два «ку-ку» - мужик. Один «ку-ку» - баба.
        - Не понял, - признался я. - Оба раза по два «ку-ку» получается.
        Вася пошебуршился в гнезде, сполз вниз.
        - Обратно объясняю: «Ку-ку, ку-ку» - мужик. Просто «ку-ку» - баба.
        - Так бы и сказал.
        - Слухай дальше. Если какой-нибудь «ку-ку» что-то из дупла взял - каркну три раза. Если положил - четыре. - И он покаркал для примера.
        Каркал он здорово. На его «карки» отозвались все вороны парка. Подняли такой грай, что мы с трудом слышали друг друга.
        Вася еще раз проговорил все «ку-ку» и «карки» и, как ловкая обезьянка, вернулся в свое гнездо.
        Постепенно в парке все затихло. Доносились иногда детские крики и собачий лай. А иногда женские голоса, созывающие разбежавшихся детей и собак.
        Я подгреб ногами листья в ямку возле дерева, мы улеглись и стали ждать Томаса. Листва с деревьев уже почти вся облетела, дергались только от ветерка на кустах последние жухлые листочки - видимость была отличная.
        Сначала было ничего, терпимо. Потом стало скучно. Потом холодно.
        Алешка вдруг завертелся, привстал:
        - Дим, на минуточку. В сторонку отбегу.
        Не терпится ему! Нашел время!
        Алешка отбежал за дерево и исчез. Довольно надолго, я даже заволновался. А он появился так же неожиданно, как и исчез. Плюхнулся, немного запыхавшись, рядом со мной и сказал с облегчением:
        - Порядок!
        - Живот схватило? - спросил я с сочувствием.
        Алешка не ответил, только странно взглянул на меня.
        И тут вдруг Вася каркнул - раз.
        - Томас идет, - шепнул Алешка.
        - Ага, идет, - отозвался я, стуча зубами. - Скорей бы уж.
        Каркнуло еще раз. И еще три раза.
        - Целая команда идет, - шепнул Алешка. - Он не один. Он один боится.
        Но тут сверху донеслось:
        - Не боись, это не я каркал. Это тут ворона присоседилась. Щас я ее шугану.
        Треск обломанной ветки, шелест высохшей листвы, стук палки по стволу, шепот: «Кышь, поганка!»
        Ворона опять каркнула и улетела в глубь парка.
        И тут же каркнул Вася. На этот раз по-человечески. Кто-то подошел к тайнику.
        - Ку-ку, ку-ку!
        - Два мужика, - сказал Алешка.
        - Один, - возразил я. - Два «ку-ку» - один мужик.
        Тут ворона каркнула во все воронье горло. Три раза.
        - Взяли или положили? - повернулся ко мне Алешка. - Я что-то с этой птичьей азбукой запутался.
        Тут с дерева рухнул Вася и горячо зашептал:
        - Мужик. Один. Взял дуплет из пакета… то есть пакет из дупла. Пошел в город.
        - Так бы и сказал, - проворчал я.
        - Ку-ку! - сказал Алешка и помчался по тропинке. Обернулся и сказал: - Кар-р!
        Томас торопливо шагал по тропке, задевая плечами кусты, сбивая с них последние в этом году листья. Пакета в руках у него не было - наверное, за пазуху засунул.
        Мы следили за ним издалека. Да он и не обратил бы на нас внимания - мало ли пацанов в это время по парку шляется. Алешка даже вприпрыжку тихонько напевал: «Раз ку-ку, два ку-ку, оба шлепнулись в муку».
        На выходе из парка Томас огляделся, пошарил в кустах и вытащил оттуда другой плащ - светлый, с поясом. Быстро переоделся, а зеленый плащ сунул под дерево. И шляпу бросил туда же. Вместо нее надвинул на лоб черный берет со значком.
        Удерет ведь, беспокоился я. Вместе с наградами нашего адмирала. Эх, был бы сейчас мобильник. Или тот приборчик, который папа оставил адмиралу. Как бы он сейчас пригодился.
        А Томас шел все быстрее и быстрее. Видно, сильно нервничал.
        Он перескочил канаву, пересек дорожку. Кругом - ни души. Никто нам не поможет.
        - Говорил я тебе, - обругал я Алешку, - надо было забрать ордена. Ну кто его теперь задержит? Да еще с поличным.
        - Кто надо, - спокойно сказал Алешка.
        - Откуда они возьмутся? Они его потеряли.
        - Он сам их вызовет, - ляпнул мой брат Алексей. - «Оба шлепнулись в муку».
        Да, подумал я, перетрудился малец.
        Томас тем временем миновал трансформаторную будку и вышел к магазину, где он оставил свою зеленую «девятку».
        Все, сейчас сядет и уедет. А на соседней улице остановится и - «Раз ку-ку!» - пересядет в другую машину. Или на этой - «Два ку-ку!» - номера сменит.
        «Оба шлепнулись в муку!»
        Томас еще за несколько шагов до машины вытащил из кармана плаща брелок, направил на нее, пикнул. Но машина не отозвалась. Не пикнула в ответ, не мигнула фарами.
        Он нажал кнопку еще раз - тот же результат. Вернее - никакого результата. Томас лихорадочно начал шарить по карманам в поисках обычных ключей. Но было уже поздно!
        Из толпы покупателей откуда ни возьмись возникли конкретные парни. А та самая тетка с сумками оказалась дядькой с наручниками. Томас попал в крепкие руки. И никто, кроме нас с Алешкой, этого даже не заметил - так было чисто и профессионально проведено задержание.
        Со стороны: трое приятелей обнялись, похлопали друг друга по плечам, сели в машину и уехали.
        Алешка посмотрел им вслед и каркнул. Другая тетка с сумкой, настоящая, шарахнулась от него в сторону и сказала: «Хулиган!»
        А он вовсе не хулиган. А даже совсем наоборот. Если бы у вас, тетенька, был такой сын, вы бы гордились им так, что об этом знала бы вся наша страна. И ближнее зарубежье…
        ГЕРОИЧЕСКИЙ ПОСТУПОК
        Домой идти почему-то не хотелось. И мы пошли на наш школьный стадион проведать наши нежные саженцы.
        Уже темнело. Осенью быстро темнеет. Быстрее даже, чем зимой. Зимой это не так заметно - кругом белый снег. И переход от дня к ночи идет плавно. А осенью - раз! - и «ку-ку!».
        Мы зашли на территорию школы и уселись на скамейку под березой. Эти березы сажали еще наши родители, когда учились здесь в первом классе.
        В школе еще кое-где светились окна, там еще шла учебная жизнь. И воспитательная работа.
        - Как здорово получилось, - сказал я. - Как они вовремя рядом оказались. Профессионалы!
        - Особенно - Оболенский, - как-то странно хихикнул Алешка.
        - При чем здесь Оболенский? - не понял я. - Папа ведь на работе, в министерстве.
        - Младший Оболенский! Алексей Сергеич! Дим, ты, может, когда-нибудь, на заре туманной старости, станешь великим писателем. Но великим сыщиком ты никогда не будешь.
        - А я и не собираюсь, - обиделся я. - Нам в семье и двух сыщиков хватает. У нас еще и собака - ищейка. Пусть хоть один писатель будет.
        - Не обижайся, Дим. Все очень просто. - У него все просто. - Степик, чтобы нас с тобой подстраховать, дал мне такой же брелок, какой папа дал адмиралу. И сказал: мы все время рядом. Вот и все!
        - А когда же ты успел кнопку нажать? Я не видел.
        - А я ее не нажимал, Дим. - Алешка, похоже, начал уставать от умных объяснений глупому брату.
        - Сама нажалась?
        - Томас ее нажал.
        - Не понял. - Это была истинная правда. Правдивая истина. - Ему-то зачем оперов вызывать? На свою шею!
        Алешка вздохнул.
        - Дим, я ему один брелок на другой заменил. Он думал, что машину отпирает, а на самом деле - оперов вызывает: «Все сюда! Будем брать!» Брелочки-то, Дим, совсем одинаковые. Вот он, его родной. - Алешка достал из кармана брелок. - Хочешь, покатаемся? Машина Томаса у магазина стоит. Ее еще не забрали. Поехали? Сделаем по парку круг почета.
        - А как же ты один брелок на другой заменил? По карманам у него шарил?
        Алешка опять тяжело вздохнул, подтянул коленку, обхватив ее руками, и положил на нее подбородок. Устал объяснять очевидное. Но снизошел.
        - Я сразу догадался, что раз уж он получит медали, значит, будет рвать ногти…
        - Когти.
        - Да, когти. Он знает, что находится под наблюдением, так? Значит, ему нужно изменить внешность. И я не ошибся. Ты думал, я правда в кустики тогда бегал? Я Томасу навстречу побежал. Увидел его и покрался за ним. Смотрю, снимает плащ, прячет под дерево, достает из сумки другой плащ, одевается. Тут бы и дурак догадался. Как только он за деревьями скрылся, я его плащ…
        - Обыскал! Здорово по чужим карманам лазить?
        - Это ты от зависти говоришь, что сам не догадался. В одном кармане у него пистолет (я из него на всякий случай все патроны вынул). - Алешка погремел патронами в кармане. - А в другом кармане - брелок. Ну я и сообразил. Поменял их - и все. Теперь, думаю, пусть пикает сколько хочет. А там всего два раза-то и надо.
        Вот честное слово - я не позавидовал. Я только загордился таким братом. На всю страну. И ближнее зарубежье вместе с дальним.
        Однако патроны у него забрал.
        - Покатаемся, Дим? Или покаркаем. Давай, ты будешь каркать, а я кукукать.
        И вдруг он в самом деле выдал два «ку-ку» - мужик идет. Но это был не просто мужик: в дверях школы возник Михаил Потапыч с двумя ведрами воды.
        - Поможем! - вскочил Алешка. - И маме врать не придется.
        Да, конечно. Но она обязательно скажет: вы, наверное, у меня молодцы - весь парк полили. На два года вперед.
        - Молодцы! - встретила нас мама. - Теперь я думаю, что смогу не только бегать на стадионе по утрам, но и по вечерам плавать.
        - Мы старались, - буркнул Алешка, переобуваясь. - А папа пришел?
        - Ждет вас.
        - С ремнем?
        - С палкой, - сказала мама. - Мыть руки и за стол.
        Папа уже был на кухне, ждал нас. Без ремня и без палки.
        Я молча высыпал перед ним патроны на стол. Он усмехнулся и сгреб их в кучку.
        - Можете мне ничего не рассказывать, - предупредил папа. - Я все знаю.
        И он даже признался, что на чердаке были установлены камеры наблюдения. И все, что там происходило, снято на пленку.
        - Интересное кино получилось, - сказал папа. - Особенно, Дим, когда ты в щит лбом врезался.
        - Пап, - спросил Алешка, поскорее уводя его от опасной для нас темы, - а вы старичков-то нашли? У которых квартиры Каштанов отбирал?
        Что-то его старички стали волновать?
        - Нашли, живых, к счастью. В далекой деревне, в старых сараях. Без всяких удобств.
        И папа рассказал, как легко обдуривал Каштанов доверчивых пенсионеров.
        Он предлагал им обменять их городские квартиры на загородные дома. Природа, свежий воздух, огородик… Что еще надо на старости лет? А когда они подписывали договор, их увозили в дальние деревни, в какие-нибудь развалюхи.
        - Знаешь, пап, - сказал Алешка. - В вашем министерстве надо еще один отдел ввести - по охране стариков от всяких негодяев. Ты дойди по министра. - И тут он вспомнил: - А насчет своего сотрудника, который немцу лицо набил, ты до министра дошел?
        - Дошел, - улыбнулся папа. - Все в порядке. Его вернули на оперативную работу. Да ты, кстати, его видел - тетка такая, с сумками и собачкой.
        - Ну и артист! - восхитился Алешка.
        - А настоящий опер и должен быть артистом.
        - Хватит о делах, - решительно сказала мама и поставила перед нами сковороду с яичницей. - Давайте о чем-нибудь веселом.
        - Кар-р! - сказал Алешка.
        - Ку-ку! - сказал я.
        На следующий день у адмирала Курочкина произошло событие.
        В дверь позвонили. Он распахнул ее настежь, потому что уже ничего не боялся - красть у него уже было нечего. Все самое ценное и дорогое его сердцу уже украли. Правда, какой-то пацан с мордочкой хитрого кота вернул ему накануне модель крейсера «Грозный».
        - Извините, - сказал он, - я без спросу взял его у вас посмотреть.
        - Посмотрел? - спросил адмирал.
        Базилио опустил голову.
        - Ну и иди отсюда. - И захлопнул дверь.
        А вот сейчас он распахнул ее во всю ширь. И было для чего. Адмирал сначала шарахнулся в глубь прихожей. Потому что ему показалось, будто на лестничной площадке стоит он сам. В парадном мундире (великоватом, правда, вроде пальто), на котором сияют ордена и медали, с кортиком на боку на золотой портупее. Рядом стоит его старший брат и помощник с большим морским биноклем на груди. А за ними хлопает длинными ресницами женщина с вазочкой в руках, полной шоколадных конфет. Рядом с ней - полковник милиции с бутылкой, кажется, рома в руке…
        После этого события адмирал немного поболел - конфет обкушался… или рома. А потом пришел к нам на чай.
        Грета сразу же уселась возле него и не сводила с него своих влюбленных карих глаз. Адмирал тайком кормил ее конфетами.
        Мы опять засиделись чуть ли не до утра. Вспоминали все эти события, снова их переживали и радовались, что они так благополучно закончились.
        Адмирал сказал, что завершил свою книгу. И сдал ее в издательство. Книга, сказал он, состоит из двух частей. В первой части рассказывается, как воевал с жестоким врагом мальчишка Егорка, а во второй - как уже в наше время воевал с подлым врагом мальчишка Алешка.
        - Это уж слишком, - сказала мама, хотя было видно, как она счастлива. - Он теперь зазнается. И школу бросит.
        - Не зазнаюсь, - сказал Алешка. - И школу не брошу. Как там будут без меня наши липы. Одному Потапычу с ними не справиться.
        - Да, - сказал папа, - а ты, Алексей, оказался прав насчет этого Корниловского ордена. Англичанин Смит в самом деле нанял грабителей, и теперь они вместе, в одном помещении, взаимно обогащают свои знания. Учат по очереди английский и русский язык.
        За окном неожиданно посветлело.
        - Какая прелесть, - сказала мама. - Снег пошел. Первый снег.
        - Какая прелесть, - сказал Алешка. - Липы поливать не надо.
        Адмирал стал прощаться. Мы собрались его проводить до дома.
        В прихожей он вдруг снял с себя кортик вместе с портупеей и протянул его Алешке. Алешка остолбенел. Мама захлопала ресницами. А папа почему-то чуть нахмурился.
        - Алексей Сергеич, - растроганно сказал адмирал, - я передаю тебе это оружие как достойному потомку славных борцов за честь нашей Родины.
        Алешка страшно смутился, что было для него редкостью. Потупился. Растерялся. Я чувствовал, как в нем боролись два чувства. А может, и не два, а гораздо больше.
        - Нет, - наконец с трудом выдавил он. - Спасибо. Но я не могу. Это вам награда за ваши подвиги. - И тут он пришел в себя. - Вы не беспокойтесь, Егор Иваныч, я тоже что-нибудь натворю, и меня тоже чем-нибудь наградят.
        У папы потеплел взгляд, а мама еще долго стучала ресницами.
        Мы шли ночной улицей, оставляя за собой следы на снегу. Высоко над городом сияла луна. Снег еще падал - крупный, влажный и тяжелый. Грета пыталась хватать на лету снежинки. И они мгновенно сгорали на ее алом горячем языке.
        Мы остановились у подъезда, дождались, когда за адмиралом закроется дверь. И пошли домой.
        А возле нашего дома Алешка остановился и каркнул во все воронье горло. На всю засыпанную первым снегом улицу.