Городок сорванцов Сергей Михайлович Голицын
        Ребята из школы-интерната решают не разъезжаться на лето, а провести каникулы вместе, раскинув палаточный городок под Москвой. Но где взять столько палаток? Как сложить печь для приготовления пищи? И кто будет руководить оравой мальчишек и девчонок?
        Сорванцы будут сами строить городок. И руководить собой будут тоже сами! А что из этого получится, вам расскажет повесть Сергея Голицына.
        Сергей Михайлович Голицыш
        Городок сорванцов

        ДОРОГИЕ РЕБЯТА!
        Многим из вас полюбилась книга С. Голицына» «Сорок изыскателей». Та самая, в которой автор делит человечество на две категории — «изыскателей» и «тюфяков». «Изыскатели» — сродни пионерам, это вечно ищущие, всегда стремящиеся вперед, к новым делам и свершениям боевые. люди. А «тюфяки», они и есть тюфяки, такие же противные, как само слово!
        Автор этой увлекательной книжки, несколько чудаковатый доктор, отправился вместе с отрядом пионеров-изыскателей в поход на поиски таинственного портрета и испытал множество разнообразных приключений.
        И это не фантазия — Сергей Михайлович Голицын и в жизни такой. Всегда его окружают ребята. Летом он ходит с ними в походы, лечит в палаточном лагере, а зимой живет вместе с ребятами прямо в школе-интернате. Вечерами рассказывает им разные веселые и страшные истории. И о путешествиях в дикие леса и горы с геологами. И об истории нашей Родины. И о фронтовых приключениях. Все это — страницы из его собственной богатой биографии.
        Новая повесть, которую вы сейчас раскроете, расскажет вам о забавной жизни «Городка сорванцов», необыкновенного самодеятельного лагеря, где ребята живут в палатках, все делают сами. В этом лагере «всем все можно»! Взрослые не ругают детей и не командуют ими, а ребята сами себе хозяева.
        Иным не поверится, будто в жизни может быть этакое сказочное житье! Но дело в том, что в создании такого лагеря под Москвой принимал участие сам автор. В этой книге вы снова встретитесь с тем забавным доктором, что ходил в поход с изыскателями. Весело изобразил его художник Станислав Забалуев, которому полюбились сорванцы и изыскатели и их верный друг Сергей Михайлович Голицын.
        Надеемся, что и вы полюбите героев этой правдивой повести.
        Николай БОГДАНОВ
        ДОВОЛЬНО ГРЫЗТЬ КАРАНДАШИ!
        Бульдозер, как танк, штурмовал низкий, вросший в землю барак. Сперва отъезжал, раскачивался, потом с разбегу устремлялся вперед, вздымая огромным стальным лемехом землю, ломая утлые стены барака.
        Молодой бульдозерист, переполненный азартом битвы, до бровей запачканный глиной и мазутом, оскалив зубы, с остервенением передвигал рычаги. И тяжелая махина, скрежеща гусеницами, вновь бросалась в битву, с треском сокрушала обклеенные разноцветными обоями деревянные перегородки, подымала пыль…
        По ту сторону развороченного участка возносился к небу только что построенный, сверкающий на апрельском солнце розовый дом. Правее голенастый башенный кран легко поднимал кружевной железной рукою массивные бетонные плиты для будущих стен. Тут же пыхтел и грыз землю экскаватор, громыхали самосвалы…
        - Строится старушка Москва. Через несколько лет так помолодеет — и не узнаешь, — замечтался я, рассеянно оглядывая штабель черных чугунных труб, ручей, текущий вдоль тротуара, нежно-голубое весеннее небо…
        Вдруг я увидел нескольких мальчиков. Вооруженные ломами и лопатами, они стояли гурьбой возле низких уродливых сараюшек. С ними была крохотная девочка в шароварах.
        Ребята с упоением глядели на поединок бульдозера с бараком. Разрушение старых жилищ, видимо доставляло им чрезвычайное удовольствие. Щурясь от яркого весеннего солнца, они любовались интересным зрелищем.
        Со звоном лопались оконные стекла, гремели ржавое железо сшибаемой крыши, во все стороны летели клочья бумаги и щепки.
        Вдруг бульдозерист неожиданно лихо поверну» машину и остановил мотор. Тотчас же смолк треск ломаемых досок и лязг стальных гусениц.
        - Давайте! — бульдозерист махнул мальчикам рукой, медленно и степенно полез в карман за спичками и папиросой.
        Мальчики бросились вперед на развалины: девчурка поскакала вприпрыжку следом за ними.
        Командовал самый высокий, худенький.
        - Толя, давай отсюда заходи! Володька, ну чего стоишь, помогай вытаскивать! — кричал высокий. От возбуждения у него горели глаза, раздувались ноздри тонкого правильного носа.
        Ребята ломами и лопатами принялись откапывать погребенные под мусором бревна, куски фанеры, доски, тут же все деловито сортировали, мелкие обломки и гнилье отбрасывали прочь, пригодные материалы складывали в кучи.
        Один из мальчиков клещами вытаскивал из досок гвозди и собирал их в ящик.
        Девчурка нисколько не отставала от других. Усердно орудуя ломиком, она что-то искала, но видно, не находила.
        Я ничего не понимал. Что затеяли ребята? Что с таким азартом ищут? Для чего им понадобились доски, бревна, гвозди? Поглядел по сторонам, увидел мостки, перекинутые через канаву, и, неловко шлепая по грязи, заторопился туда, поближе к ребятам.
        Должен признаться, не праздное любопытство влекло меня.
        Придется сказать о себе несколько слов.
        Дело в том, что до прошлого года я был обыкновенным детским врачом в районной поликлинике. Принимая ребят в своем лечебном кабинете, я нередко шутил и смеялся с ними, волновался, когда они заболевали, и радовался, когда выздоравливали. А по вечерам, в глубокой тайне от всех, запирался в своей комнате на ключ и писал приключенческую повесть: Когда мой многолетний труд был закончен, с трепетом отнес я рукопись в редакцию. Две недели ходил сам не свой от волнения и, наконец, получил ответ: «Нам понравилось».
        Мою повесть напечатали. Она имела успех, юные читатели присылали мне восторженные письма. Я был на седьмом небе от счастья!..
        Тогда я сказал самому себе: «Хватит лечить ребят! Буду детским писателем!» И снял свой белый халат.
        Но тут меня ждали неудачи.
        Каждое утро я брал в руки карандаш — и все без толку… Писал и тут же рвал листки, ни одна страница мне не удавалась…
        С утра до вечера я или грыз карандаши, или, как, например, сегодня, прогуливался по ближайшим улицам в надежде собраться с мыслями. Мне было скучно без ребят — моих пациентов. Ведь так давно не удавалось запросто поболтать ни с одним мальчиком, ни с одной девочкой.
        Вот почему сегодняшняя встреча с этими загадочными юными изыскателями сильно заинтересовала меня.
        Я шагнул через лужу, и только было собрался спросить: «А что вы тут делаете?» — как услышал за спиной резкий мужской голос:
        - Тонечка! Сюда!
        Я оглянулся и увидел невысокого, очень худого молодого человека лет двадцати пяти, в шляпе, в коричневом пальто. Лицо его было смуглое, как у индуса, темные волосы слегка курчавились; такие же темные, большие и блестящие выразительные глаза смотрели живо и пристально.
        Девочка в шароварах доверчиво подошла к нему,
        - Тонечка, почему ты не с другими девочками? — строго спросил ее молодой человек.
        - Владимир Викторович, с мальчишками куда веселее, — искренне призналась та, моргая длинными мохнатыми ресницами. Ее перепачканная румяная физиономия сияла, а красные пухлые губки были сложены в виноватой улыбке.
        - Ну ладно, ступай, — молодой человек махнул рукой.
        Девочка побежала вприпрыжку. Сзади у нее болтались растрепанные косички.
        К молодому человеку подошел тот высокий тоненький мальчик-командир, тяжело отдуваясь, поглаживая вьющийся белокурый хохолок.
        - Владимир Викторович, идемте, покажу, что мы нашли, — совсем серьезно, по-взрослому сказал он.
        Перешагивая через штабель отобранных ребятами досок, я двинулся следом за ними. Они остановились возле горки разного хлама, и я увидел самую обыкновенную чугунную кухонную плиту в две конфорки.
        - О-о-о! Молодец, Валера! — радостно воскликнул тот, кого называли Владимир Викторович. Словно он был археологом, а плите насчитывалось, по крайней мере, тысячу лет. Но вдруг его густые брови сдвинулись. — Одной плиты мало, надо найти вторую. Расшибитесь, а найдите.
        - Расшибемся! — твердо ответил Валера; едва заметная морщинка тотчас легла между его резко прочерченных бровей.
        Тут я заметил, что из ладони мальчика сочится кровь. Я не удержался и спросил:
        - Что это у тебя?
        - О гвоздь покарябал, — равнодушно ответил Валера, поднял грязную руку ко рту и стал слизывать кровь.
        Владимир Викторович искоса взглянул на рану мальчика и впервые не очень дружелюбно перевел свои черные глаза на меня. «Не мешайте и не суйте нос не в свое дело», — казалось, хотел он мне сказать, но из вежливости промолчал, повернулся спиной и пошел к строительным материалам.
        - Кирпичей двести штук — пожалуй, хватит. Маленькие стекла не берите, — говорил он мальчикам. — Гвоздей надо побольше, двоих дергать поставь.
        - Владимир Викторович, а Витька опять удрал бабочек ловить, — сказал Валера. В его голосе чувствовалась насмешка.
        - Как удрал? Почему удрал? — забеспокоился Владимир Викторович.
        - Он говорит, будет для нашего музея коллекцию составлять.
        - Ну, вы там сами на совете дружины решайте, что нужнее — коллекция бабочек для нашего будущего музея, или чтобы Витя лишнюю сотню гвоздей понадергал. А я тут ни при чем, — сказал Владимир Викторович и, кажется, собрался уходить.
        Тут я не выдержал, подошел к нему и спросил:
        - Простите, но меня крайне заинтересовало — что вы тут делаете?
        Молодой человек нахмурился. Моя назойливость явно его раздражала. Тогда я назвал себя. Смуглое лицо Владимира Викторовича тотчас просияло, темные глаза его заблестели, как у мальчика, услышавшего очень радостную новость.
        - Ведь вы, если не ошибаюсь, и писатель, и врач? — спросил он меня, почему-то заметно волнуясь.
        - Да, — признался я, — когда-то работал детским врачом.
        - Ах! Как вы нам нужны! — неожиданно воскликнул мой собеседник.
        - А что такое?
        - Нет, нет, это невозможно, — печально вздохнул тот, видимо, в ответ на свои мысли.
        - Да объясните же, — настаивал я.
        - Пойдемте, я вас провожу, — немного подумав, проговорил Владимир Викторович, — по дороге постараюсь вам рассказать все по порядку. — Он быстро обернулся к Валере. — Смотри не опоздай на совет дружины! А все остальные — чтобы к четырем часам в классе!
        Валера понял, какое оказано ему доверие, затеребил свой белокурый хохолок, нахмурился и по-военному отчеканил:
        - Будет сделано.
        - Грушицкий Владимир Викторович, представился мой спутник, когда мы с ним пошли по направлению к моему дому. — Я пионервожатый, раньше работал на фабрике табельщиком, полтора года тому назад по путевке комсомола пришел в школу-интернат. Хотите, расскажу о. своей работе?
        - Пожалуйста, — с готовностью ответил я.
        - Я провожу самые разнообразные пионерские сборы, — начал перечислять Владимир Викторович, — рассказываю всевозможные истории, изобретаю веселые игры по выходным дням вожу ребят в туристские походы на лыжах или пешком, а по вечерам иногда разговариваю по душам с кем-нибудь из них с глазу на глаз… Не правда ли, интересно?
        - От всей души вам завидую, — искренне признался я.
        - Но знаете, что мне очень не нравится? — продолжал мой спутник. — Прошлый учебный год мы так дружили, всегда и всюду ходили вместе, все делали сообща. Но вот наступили летние каникулы, и мои ребята разъехались кто куда — к бабушке в деревню, к тетке на дачу, в пионерские лагеря, и вся наша большая пионерская дружба сразу оборвалась, до самой осени…
        А в этом году, — продолжал он, — совет дружины решил, ну, а я, конечно, чуточку подсказал… Занятия кончатся, но мы не будем расставаться, выберем в лесу местечко, сами построим полотняный городок и проживем там все вместе целое лето.
        - Какой полотняный городок? Да еще сами построите? — удивился я.
        Оказывается, они собирались жить в лесу, в палатках. Правда, палаток нужно не менее тридцати штук, а пока достали только пять. Ну ничего, где-нибудь сумеют найти. Всю зиму каждый выходной день отряды юных лыжников отправлялись в разные стороны — искать подходящее место для будущего городка. В лесу, над рекой, возле города Звенигорода, нашли очень красивую поляну. Директор интерната сперва долго колебался: он считал, что городок принесет только лишние беспокойства да хлопоты, но в конце концов дал свое согласие.
        Мой собеседник рассказывал увлеченно, порывисто, темные глаза его сверкали.
        А я слушал и, должен признаться, слушал все внимательнее. Но какое-то чувство недоверия не покидало меня.
        - Зачем вам эти доски, бревна и все прочее?
        - Пойдут на строительство кухни, погреба, столовой и для многого другого, — без запинки ответил Владимир Викторович.
        - Как же вы намереваетесь доставить материалы в интернат?
        - А вот жду не дождусь, когда нашего директора Евгения Ивановича вызовут в роно на совещание. Он уйдет, а мы в час прогулки всей, дружиной — сюда. За пятнадцать минут на руках перенесем. Чувствую, за испачканную ребячью одежду от Евгения Ивановича мне попадет, но зато наши сокровища будут сложены во дворе интерната.
        - М-м-да! — я недоверчиво чмокнул губами. — А сколько же поедет народу?
        - Около восьмидесяти ребят, а взрослых — трое: воспитательница, да студентка-практикантка, да я — начальник городка. Ведь не забывайте — ребята все будут делать сами. Одним словом, все у нас есть, не хватает только одного — медсестры. Мы бы великолепно справились без всякой медицины, да директор требует. Что, наши девочки-санитарки не сумеют ногу или руку перевязать, что ли?
        - М-м-да! — я снова чмокнул губами. — А разве у вас в интернате нет своей медсестры?
        - Есть, и очень хорошая, высококвалифицированная, но она… не годится. — Владимир Викторович вздохнул.
        В этот момент мы подошли к дверям моего дома и остановились.
        Мой собеседник вдруг приблизился ко мне вплотную и настойчиво зашептал:
        - Поедемте с нами. Ведь вы же и писатель и врач — так будьте нашей медсестрой.
        - То есть как медсестрой?! — я даже отскочил.
        - Простите, я обмолвился, — смущенно замялся Владимир Викторович. — Я хотел вас пригласить на должность начальника лазарета нашего городка. — Он говорил слишком скоро и заметно волновался. — Десять девочек всю зиму занимались в санитарном кружке. Они великолепно все знают и все умеют, а вы ими только руководите. У вас останется масса свободного времени, вы сможете в спокойной обстановке собирать материалы для будущей повести.
        Я невольно вздрогнул… Но мне еще многое было неясно: как ребята сами построят этот городок, как они будут там жить? Неужели троих взрослых будет достаточно?… И вместе с тем это неожиданное приглашение казалось таким заманчивым, ни на что не похожим… Что же, бросить все свои дела и переехать жить к ним в палатки?… Не знаю… А если… Едва сдерживая внутреннее волнение, я поблагодарил Владимира Викторовича и сказал, что подумаю.
        - Идемте со мной в интернат, — порывисто воскликнул тот, — сейчас два часа, они уже кончили учиться, пообедали и до четырех свободны. Приглашаю вас на совет дружины.
        - Идемте, — ответил я, повернулся спиной к своему дому и пошел рядом с Владимиром Викторовичем, искусственно уменьшая длину шага. Я был высокий и худощавый, и его шляпа касалась моего плеча. Мне приходилось наклоняться, чтобы не пропустить ни одного слова из рассказа моего спутника.
        Я узнал, что в интернате есть «гениальный математик», как выразился Владимир Викторович, — ученик шестого класса, его зовут также «главным путешественником»; он изучил все путеводители по Подмосковью, достал больше десятка карт, разработал для полотняного городка двадцать два маршрута туристских походов на два, на три дня: куда какому отряду в какой день отправляться, что где можно найти, что где можно увидеть. Ребята облазят все окрестные овраги, будут исследовать все леса, все родники, речки и болота. Они побывают на ближайших фабриках, в колхозах, у памятников старины…
        Владимир Викторович не договорил; на углу переулка мы неожиданно столкнулись с парнишкой лет двенадцати.
        Был он эдакий, коренастый крепыш, вроде грибка-боровичка, краснощекий и конопатый, без фуражки и без пальто, с непослушным вихром на макушке. Он очень смутился, встретившись с нами нос к носу, и опустил глаза.
        - Витя, что ты тут делаешь? — спросил Владимир Викторович.
        - Ходил на сквер бабочек смотреть. Какие красивые летают! Да разве их платком поймаешь? — Витя закинул руки на затылок. Голубые глаза его сделались грустными.
        - А Валера тебя отпустил?
        - Отпустил, — нерешительно ответил Витя, наклонил голову и засопел. Владимир Викторович недоверчиво посмотрел на него, но ничего не сказал.
        - В юные годы меня увлекала энтомология, — заметил я.
        - Вы собирали бабочек? — обрадовался Владимир Викторович. — Витя, ты слышишь?
        - Ага! — хмыкнул Витя.
        Ах, если бы вы показали нашим ребятам, как ловить и как препарировать насекомых! — вздохнул Владимир Викторович.
        - С удовольствием, — ответил я и, вспомнив, что у меня дома где-то валяются расправилка, энтомологические булавки и сачок, пообещал все это как-нибудь принести в интернат.
        Витя тотчас же внимательно уставился на меня своими доверчивыми глазами, потом, видимо, какая-то мысль пришла ему в голову, и он поскакал от нас прочь, обгоняя прохожих.
        Владимир Викторович, шагая рядом со мной, продолжал рассказывать: восьмой класс в интернате — выпускной, семиклассники держат весной экзамены, а потом отправятся в дальний туристский поход. Ни те, Ни другие в полотняный городок не поедут и поэтому совершенно им не интересуются. Четвероклассники еще малы. Взрослые заняты своими делами. Вот почему всю подготовку и все строительство городка взвалили на свои не очень «могучие» плечиребята пятого и шестого классов — пионеры двенадцати-тринадцати лет.
        «Поразительно интересно!» — сосредоточенно думал я про себя, ускоряя шаги.
        Может быть, действительно поехать с ними в их городок? Ближе к ребятам, ближе к жизни. Начну собирать материалы для будущей повести. Довольно бездельничать за письменным столом! Довольно грызть карандаши!
        НАЧИНАЮ ЗНАКОМИТЬСЯ
        Мы очутились перед высоким, ослепительно белым пятиэтажным зданием, стоявшим в глубине двора.
        У крыльца бегали и копошились ребятишки. Мальчики были одеты в коричневые вельветовые куртки, а девочки — в разноцветные пестрые фланелевые платьица. Кто-то закричал:
        - Пришел! Пришел!
        И тотчас же из интерната выскочило несколько так же одетых мальчиков и девочек, только постарше.
        Шумная толпа окружила нас.
        - Владимир Викторович, а я! Владимир Викторович, а мне! А когда к нам? — повторяло множество голосов.
        Девочки прицепились к обоим рукавам пальто пионервожатого, мальчики, толкая один другого, встали перед ним, что-то увлеченно доказывая, размахивая кулаками…
        - Ти-и-и-ше! — старался перекричать всех Владимир Викторович, приставив ладони ко рту. — Валя Гаврилова-а-а, иди сюда-а-а!
        Чересчур длинная, с громадной копной волос, курносая девочка решительно растолкала всех, пробралась вперед и, глядя на Владимира Викторовича своими немного раскосыми, широко расставленными, восторженными глазами, воскликнула:
        - Вот и я! — Она была, видимо, сверх меры довольна, что именно ее изо всей толпы выбрал и позвал любимый пионервожатый.
        - А где остальные члены совета дружины? — спросил Владимир Викторович.
        Валя ответила:
        - Валерка с Володькой дом ломают, а остальные куда-то подевались.
        - Найди их всех и созывай совет дружины, — сказал Владимир Викторович и обратился ко мне: — Пойдемте, я вас представлю Евгению Ивановичу.
        Мы сняли пальто и по широкой лестнице поднялись на второй этаж. На площадке нас встретил директор.
        Он повернул в сторону Владимира Викторовича свое бледное, гладко выбритое усталое лицо и укоризненно взглянул на него. Так смотрят директора на учителей, когда ими недовольны, но не могут выразить свое недовольство, потому что вокруг вертятся школьники.
        - Евгений Иванович, вот детский писатель, он же — детский врач, — представил меня Владимир Викторович.
        Евгений Иванович подчеркнуто вежливо пожал мне руку и холодно сказал:
        - Очень приятно! Пройдемте в мой кабинет. Вы меня извините, я сейчас вынужден кое-что срочно выяснить.
        Гул голосов разом стих. Ребята ведь все подмечают, и притом куда более чутко, чем взрослые. Они отлично поняли — их любимому пионервожатому сейчас наверняка за что-то влетит. Встревоженные и растерянные, они проводили нас до самой двери с надписью «Директор».
        - Садитесь, пожалуйста.
        Евгений Иванович коротким жестом показал на стулья, выстроившиеся вдоль стен, сам сел в кресло за письменный стол и повернулся к Владимиру Викторовичу.
        - Где мальчики пятого класса? — сухо спросил он.
        - Они там. Они скоро придут, — Владимир Викторович неопределенно указал в окно.
        - Вы чересчур доверяете двенадцатилетним. Разве можно их пускать одних? А если с ними что случится на улице? Должен вас предупредить, я не очень доволен вами, — строго сказал директор.
        - Я всегда вместе с ними хожу, но сегодня меня позвали, — словно школьник, оправдывался Владимир Викторович, указывая на меня.
        - Я прошу, чтобы это было в последний раз, — тихо, но твердо произнес Евгений Иванович и добавил совсем другим тоном: — Я звонил еще в два учреждения, и опять безрезультатно. — Он вздохнул и впервые обратился ко мне. — Никак не можем достать необходимого количества палаток.
        - Палатки, палатки, — вспоминал я. — Где это я про них читал? А! Объявление в Доме литераторов: «Желающие получить во временное пользование палатки для туристских походов должны заблаговременно подать заявку…»
        Несколько дней тому назад я мельком прочел эти слова и равнодушно прошел мимо; но теперь мое отношение к палаткам круто изменилось. Я рассказал Владимиру Викторовичу об этом объявлении.
        Он выслушал меня, по-детски радостно закивал головой и выпалил одним духом:
        - Просите трехместные — двадцать семь штук, и четыре большие, шатровые.
        Я позвонил. Какой-то администратор поперхнулся в трубку, когда я назвал ему цифру.
        - Что вы, батенька, из космоса спрыгнули, что ли? Каждому писателю полагается по одной палатке. И подавайте заявку скорее, а то разберут.
        - Попробую связаться еще с одним учреждением, — сказал Евгений Иванович и завертел телефонный диск.
        Он позвонил раз, потом вторично, в третий раз… Никто ему не отказывал. Один советовал обратиться туда-то, другой говорил: такого-то нет на месте, вот если он разрешит, тогда пожалуйста.
        Словом, чувствовалось, что нужно звонить еще много раз, писать заявления, ездить, ждать в приемных…
        Владимир Викторович упавшим голосом сказал, что, видно, придется ему бросить заочный институт, а все свободное время бегать и искать палатки.
        Я понял — надо его выручать, и предложил свои услуги.
        - Я буду хлопотать насчет палаток.
        - Вы? — Владимир Викторович даже вскочил со своего стула. Он, видимо, не находил слов, как благодарить меня… — Значит, вы решили ехать с нами? — задыхающимся шепотом спросил он.
        - Поеду, — тихо ответил я.
        - Буду вам чрезвычайно признателен, — сдержанно кивнул головой Евгений Иванович.
        В дверь тихонько постучали. Вошла курносая Валя Гаврилова.
        - Совет дружины собрался, — робко улыбаясь, сказала она и опять восторженно взглянула на своего пионервожатого.
        - Да, да, сейчас, — ответил тот.
        Я сердечно пожал руку Евгению Ивановичу и вышел вслед за Владимиром Викторовичем.
        Когда мы оба появились в пионерской комнате, мальчики и девочки, сидевшие вокруг стола, тотчас же встали. Все были в школьной форме, с красными галстуками. Я заметил тоненького серьезного Валеру с мокрым, видимо, только что прилизанным белесым хохолком. Рядом стояла, глядя исподлобья, Валя Гаврилова. Остальных я увидел впервые.
        Владимир Викторович и я сели. Тут же с шумом расселись ребята.
        В конце стола на председательском месте сидела черноглазая, очень подвижная девочка с толстой черной косой, перевязанной белым капроновым бантом. На правом рукаве ее коричневого платья я заметил три красные нашивки. На рукавах остальных ребят было по две или по одной нашивке.
        Значит, эта девочка была председателем совета дружины, иначе говоря — «самой главной» пионеркой в интернате.
        Справа от нее небрежно развалился на стуле старательно причесанный мальчик. Правильные и нежные черты его несколько удлиненного лица были женственно красивы; изогнутые брови надменно приподнимались, острый подбородок выдавался вперед.
        Слева от девочки сидел толстый и румяный мальчик. Его взъерошенные волосы торчали ежиком, крошечные глазки быстро бегали. Он беспрерывно вертелся на стуле и вертел головой.
        Глядя на обоих мальчиков, я подумал: не похожи ли они на Дон-Кихота и на его друга Санчо Пансу? Скорее всего, один из них и был тот «гениальный математик», «главный путешественник», о котором рассказывал Владимир Викторович.
        Девочка с тремя красными нашивками встала и звонким, строгим голосом сказала:
        - Объявляю совет дружины открытым! Первый вопрос — о палатках.
        Тотчас же вскочил толстый «Санчо Панса», сделал круглые глаза, надул щеки-пончики.
        - Можно мне, можно мне первому? — нетерпеливо попросил он.
        - Слово предоставляется Саше Вараввинскому, — важно сказала девочка с тремя нашивками.
        - Я — о шалашах. Шалаши не годятся, — бойко заговорил Саша, — я все подсчитал: на каждый пойдет сорок четыре жерди. Значит, на двадцать семь шалашей будет погублено тысяча сто восемьдесят восемь молодых деревьев, а так как мы объявили себя друзьями леса… Выходит, нужно доставать палатки.
        Я понял, что именно он, Саша, и есть тот гениальный мальчик-математик.
        Все замолчали и вопросительно посмотрели на Владимира Викторовича.
        - Товарищи, во-первых, разрешите вам представить детского писателя… — Владимир Викторович назвал меня. — Если вы читали его повесть, вы должны знать, что он по специальности детский врач. Я пригласил его в наш городок на должность… — Владимир Викторович на секунду замялся, подбирая слова, — на должность, начальника нашего медпункта.
        Все взглянули на меня довольно-таки безучастно, просто из вежливости. Очевидно, я ни капельки их не интересовал.
        - А во-вторых, — продолжал Владимир Викторович, — доктор предлагает достать, знаете что? Двадцать семь настоящих палаток. — Он многозначительно поднял указательный палец, хитрые морщинки отпечатались на его висках.
        И тотчас же словно солнышко осветило комнату. Все радостно обернулись в мою сторону с приветливыми улыбками, с просиявшими лицами. А у меня похолодели ноги: никогда я не обещал достать столько палаток!
        - Владимир Викторович, Владимир Викторович, я подсчитал, — гениальный Саша заерзал на стуле, — двадцать семь палаток нам будет мало.
        Да, нужны еще две палатки для гостей, одна — для собранных экспонатов будущего музея, одна для игрушек и библиотеки, еще для чего-то…
        Не думая о последствиях, я сказал, что для мне пункта потребуется, не менее четырех палаток, при том больших, шатровых, — лазарет для мальчиков, лазарет для девочек, амбулатория, баня…
        После недолгих споров совет дружины постановил:
        «Поручается детскому писателю такому-то раздобыть тридцать семь палаток».
        - Расшибусь, а достану, — сказал я самому себе, вспоминая, как давал обещание Валера.
        «Самая главная девочка» вскочила, тряхнув косой.
        - Переходим к обсуждению законов будущего городка, — объявила она, явно волнуясь.
        Ее смуглые щеки покрылись нервным румянцем, быстро моргали длинные ресницы, верхняя губа подергивалась.
        - Мы решили добавить еще один закон! — воскликнула она. — Только не будем говорить о нем Евгению Ивановичу, а то он непременно запретит. Владимир Викторович, знаете, что мы тут надумали? Если все пионеры нашего интерната будут очень дружить между собой, если все они очень, очень захотят» чтобы наш городок был ужасно хороший, чтобы он удался, и всем нам было бы ужасно весело, надо, чтобы… — превозмогая волнение, она вдохнула в себя воздух и докончила фразу: — Одним словом, пусть в нашем городке будет всем все можно. Это наш самый важный закон. Мы его назовем — закон номер первый. — Она быстро отодвинула стул и подбежала к своему пионервожатому. Блеснули ее выразительные глаза, очень подвижные, черные, словно два жучка. — Всем все можно — ну, вы подумайте, какой это будет хороший закон! — и она с азартом оглянула всех.
        Я ничего не понял.
        - Позволь, позволь, это ты сама придумала? — недоумевал Владимир Викторович.
        А девочка покраснела еще гуще и взволнованно продолжала:
        - Это не я придумала, а все члены совета дружины. «Всем все можно» — значит, никто в нашем городке ничего не будет запрещать. Вот моя бабушка. Когда в субботу я прихожу домой, я знаю — бабушке очень хочется, чтобы я с ней два часа посидела и ей рассказала, какие у меня за неделю отметки, что в интернате случилось. И я сажусь возле ее кресла на маленькой скамеечке. А потом бабушка мне скажет: «Ну, иди куда хочешь». А если бы бабушка мне запрещала: «Не ходи в кино», «Не ходи гулять», я бы непременно от нее удирала. Когда не запрещают, ну, честное слово, совсем не хочется этого делать.
        - Дай я доскажу, — нетерпеливо передернув бровями, перебил «Дон-Кихот» (я потом узнал, что его зовут Эдик Шестаков). — При чем тут бабушка? — Он презрительно поморщился, вышел из-за стола и встал сбоку. — В нашем городке все будет можно. Это мы вот как понимаем: вы, Владимир Викторович, только вдалеке ходите да поглядывайте и нам ничего не запрещайте. А если кто из ребят вздумает хулиганить, вы на него пожалуйтесь в штаб, и мы его там… — Он красноречиво потряс кулаком.
        - Не будем так делать. Только я или ты подойдем к такому нарушителю и потихоньку скажем: «Нехорошо», — возразила «главная девочка». — А во второй раз на штаб вызовем, а в третий раз — на линейку.
        Вскочил толстый Саша. Волосы у него еще больше взъерошились.
        - Нет, не так. «Все можно» — это вроде автобуса без кондуктора. Я расспросил пятнадцать мальчиков шестого класса, а Шейкин, — он кивнул в сторону Валеры, — по моему поручению расспросил четырнадцать мальчиков пятого класса. И что же выяснилось: когда в автобусах были кондукторы, двенадцать ребят за спины других пассажиров прятались, в окна глядели, старались зайцами проехать. А теперь, когда хочешь, опусти монетку, хочешь — на мороженое прибереги, — только один Витька Панкин билеты в автобусе не берет. А. почему одиннадцать такими сознательными стали? Совестно обманывать, когда тебе доверяют, — закончил Саша свой монолог.
        Владимир Викторович взял слово:
        - Да, когда-нибудь настанет время, и у всех ребят мира будут такие палаточные городки, где всем все будет можно… Но неужели вы сейчас будете сознательными и не станете нарушать порядка? А мы сумеем ли построить городок с такими законами, где вас не будут держать на веревочке и бранить? Вон, семиклассники даже курят в уборной. В шестом классе пять пионеров двоечников, а Витя Панкин, вместо того чтобы гвозди дергать, побежал бабочек ловить.
        - Витька просто дурак — и все, — заметил Валера Шейкин.
        - Пусть в нашем городке будут порядки, как в автобусе без кондуктора, — мечтательно протянула «главная девочка».
        В конце концов Владимир Викторович сказал, что он обо всем подумает, обещал ни о чем не говорить ни Евгению Ивановичу, ни воспитателям, но выговорил два маленьких примечания.
        Примечание первое: если в городке разразится из ряда вон выходящий скандал, он прикажет горнисту дать четырехкратный сигнал боевой тревоги, объявит ЧП, то есть чрезвычайное положение, и сам будет командовать, сам бранить и наказывать.
        Примечание второе: во время купанья закон «все можно» не действует. На реке командует он сам — начальник городка.
        Члены совета дружины единогласно подняли руки за оба «примечания» Владимира Викторовича.
        На совете дружины рассматривался еще вопрос: как назвать городок?
        Пока еще никто не сумел придумать такое название, которое было бы и романтичным и боевым. Название городка — очень важный момент. Решили объявить по всему интернату конкурс на лучшее название.
        …Прозвенел звонок. Четыре часа. Ребятам пора было садиться за подготовку уроков. Заседание оборвалось. Мы тотчас же встали и вышли из пионерской комнаты. Владимир Викторович пошел меня провожать.
        Мне что-то не очень понравилось это самое «все можно», слишком многое хотят доверить ребятам, распустятся они до последней степени.
        Спускаясь вниз по лестнице с Владимиром Викторовичем, я спросил его:
        - Неужели ваши дети такие примерные?
        - Да что вы, они самые отъявленные сорванцы! — засмеялся он. — Но посмотрим, что из этих законов получится. Впрочем, я ничего не боюсь, буду держать в запасе свои два примечания.
        - А какие такие законы были выработаны вами раньше? — спросил я его.
        - О! — воскликнул он. — У нас целых четыре мудрых закона, на которых будет держаться вся жизнь в городке… Ну, да долго рассказывать, потом сами узнаете.
        На этом мы расстались.
        ИНТЕРНАТ ОХВАЧЕН БУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ
        Раньше я просыпался в десять или в одиннадцать. Теперь мне приходилось ежедневно вскакивать в семь. Наскоро проглотив чай, я выбегал из дому.
        Жена было испугалась столь разительной перемены в моей жизни, но я ей объяснил, что собираю материалы для будущей приключенческой повести, и она успокоилась.
        Вот как проходил мой рабочий день.
        Утром, когда все ребята уже сидели за партами, я появлялся в интернате. Евгений Иванович вежливо здоровался со мной и тут же начинал куда-то звонить. Потом Надя, интернатская секретарша, печатала красноречивую бумажку, нарочно оставляя широкие поля со всех сторон для резолюций, потом я ездил по всей Москве. После длительных переговоров, после беготни по, учреждениям, конторам, базам, складам моя бумажка постепенно украшалась разноцветными надписями. С каждой следующей резолюцией росла надежда: «прошу помочь», «на ваше усмотрение», «не возражаю» и, наконец, последняя, самая прекрасная и самая короткая — «выдать!».
        Я звонил в интернат: «Пришлите четырех мальчиков туда-то!» Это означало — нам дают во временное пользование четыре палатки.
        А однажды мне посчастливилось, и я вызвал сразу шесть мальчиков.
        После обеда я снова приходил в интернат. И с каждым днем все больше втягивался в деятельную подготовку к строительству полотняного городка.
        Ежедневно с двух до четырех пятиклассники отправлялись «заготовлять лес». И постепенно весь двор интерната заставился аккуратными штабелями бревен, досок, брусьев и фанерных листов.
        Убедившись, что «леса» набралось много, Владимир Викторович предложил ставить палатки не на землю, а на специальные щиты, сколоченные из досок и поставленные на круглые катки. Таких щитов нужно было шестьдесят восемь штук — по два на каждую трехместную палатку.
        Столярная мастерская интерната получила крупный заказ. Сроки окончания работ остались те же, а объем их увеличился в три раза. То работали на уроках труда одни шестиклассники, теперь пришли на помощь мальчики даже четвертого класса. От двух до четырех и по вечерам столярка наполнялась множеством добровольцев.
        Весело было смотреть на мальчиков: не поднимая головы, они стучали молотками, повизгивали ножовками, тесали топорами.
        Я любил вдыхать бодрящий запах стружек, смолы и опилок.
        Изредка в столярке появлялись Эдик и Саша, оба приглаженные, чистенькие, пахнущие душистым мылом. Они ходили между верстаками, щурились, критически осматривали готовую продукцию и записывали, сколько сколочено новых щитов.
        Командовал в столярке преподаватель по труду Павел Александрович — широкоплечий, краснощекий здоровяк лет тридцати пяти.
        Он проводил там все свое время — и рабочее и нерабочее — до самого отбоя.
        - Разве отсюда уйдешь? — частенько ворчал он басом. — Этим сорванцам ничего нельзя доверить; чуть зазеваешься — обязательно подойдут к зубьям пилы, или что-нибудь поломают, или куда-нибудь залезут.
        Он сам протаскивал тес и брусья через визжащее колесо циркулярной пилы; при этом он делал вид, что сердится, и предостерегающе гудел на всю столярку: «Семь раз примерь — один отрежь!», «Ударяй не по пальцу, а по гвоздю!», «Осторожно, руку убери!»
        Павел Александрович считал, что нужно как можно больше столярных работ сделать в интернатских стенах, чтобы везти на место готовые детали и там их только монтировать.
        Кроме щитов, неутомимые мальчики сколачивали части навеса над столовой и кухней, а также изготовляли множество мелочей — вроде лавочек, столов для настольного тенниса, грибка для часового, всякой всячины для «уголка тихих игр» и прочее и прочее.
        Заходил я в часы уроков ручного труда и в портновскую мастерскую, слушал там неумолчное однообразное журчание швейных машин. Девочки подрубали белые платочки и нашивали на них темно-синие номера. У каждой палатки будет свой номер.
        Не зря пятиклассница Тонечка говорила, что с мальчишками интереснее. Девочки скучали за шитьем этих номеров, хмурились и завидовали мальчикам, потому что визг циркулярной пилы, стук молотков и топоров издали напоминали веселую музыку.
        Многие родители сперва отнеслись к идее полотняного городка с недоверием, и я чувствовал, что тут предстоит упорная битва за некоторых сынков и дочек.
        Мамы зачастили в интернат. Если с мамой приходилось разговаривать мне, я говорил примерно так:
        - Видите, какой ваш сын малокровный и узкогрудый. Чистый лесной воздух, солнце и купанье будут ему очень полезны. Обещаю специально следить за его здоровьем, и вернется он к вам крепкий, загорелый, веселый.
        Мама уходила от меня успокоенная и сияющая.
        Владимир Викторович действовал иначе: он тащил маму прямо в столярку и, стараясь перекричат: шум, тыкал пальцем в щит и говорил:
        - Смотрите, палатка будет стоять на двух таких помостах, поднятых на двадцать сантиметров, снизу ее будет продувать ветерок, никакая сырость не заведется и змеи не заползут.
        - Только не очень моего мальчика заставляйте работать, — просила колебавшаяся мама, — он у меня такой слабенький, и купается он пусть поменьше; а в походы его совсем не берите — вдруг еще дождик пойдет.
        - Нет, нет, мамаша, не беспокойтесь. Работать он почти не будет, и в поход я его не возьму,
        За день Владимир Викторович раздавал десятка полтора таких обещаний.
        Познакомился я и с интернатской медсестрой Варварой Семеновной. Да, менее приспособленную для палаточной жизни медсестру трудно было сыскать — пожилая, очень полная, рыхлая, с испещренной морщинами кожей лица. Ее ужасала сама мысль — залезать в палатку на четвереньках, спать на холодном брезенте… Жизнь в полотняном городке ей казалась сплошной мукой.
        - Я Евгению Ивановичу говорила, — искала она меня сочувствия, — хоть увольняйте — не поеду. Нормальные школьники в пионерские лагеря едут. Там спальные корпуса в яркие цвета выкрашены, всюду дорожки асфальтовые, клумбы с цветочками, весь участок высоким забором огорожен, ребята спят на кроватях с пружинными матрацами. Какая там благодать! А в нашем интернате? Я знаю, это все пионервожатого затеи. Неугомонный какой выискался! Надо же придумать — на земле, в холодных и тесных палатках! Ведь ребята там перепростудятся, не ровен час воспаление легких схватят.
        Варвара Семеновна обещала полностью снабдить меня медикаментами и предметами санитарии, а также представила мне девочек-санитарок, недавно сдавших экзамен на значок ГСО. Иные из них были чуть повыше ростом, иные чуть пониже, но потому, что платья они носили одинаковые — фланелевые, никак не различал их и так и не успел с ними как следует познакомиться.
        А вот Витя Панкин взял меня просто своим упорством. Каждый раз, когда я его встречал, он осторожно трогал меня за рукав, заглядывал в глаза и задавал один и тот же вопрос:
        - Принесли сачок?
        Я ему неизменно отвечал:
        - Нет, к сожалению, забыл.
        В конце концов я сжалился над Витей. Он засопел от восхищения, когда впервые увидел paспpaвилку, сачок, энтомологические булавки. Мы с ним сговорились на следующий день после уроков идти ловить бабочек.
        Он повел меня на четвертый этаж, в спальню мальчиков пятого класса. Там стояли ряды ослепительно блестевших кроватей, накрытых ослепительно белыми
        одеялами. Витя подвел меня к своей постели и откинул подушку, прикрытую чистой накидкой из тюля.
        Но под Витиной подушкой не было безупречного порядка. Гайки, рыболовные крючки, гвоздики, поплавки, пустые спичечные коробки, почтовые марки — чего только не хранилось в этой драгоценной кладовой. Сюда же Витя спрятал расправилку и пакетик с булавками.
        Через две минуты большой сачок из белой марли мы надели на палку. Я показал Вите, как надо накрывать бабочку, сидящую на цветке, как размахивать сачком с вывертом, когда ловишь бабочку на лету.
        Вдвоем мы отправились за добычей. Дошли до сквера, я уселся на скамейку и стал издали наблюдать за мальчиком.
        Не раздумывая долго, он перепрыгнул через чугунную решетку и бесцеремонно побежал по бархатно-зеленому газону, побежал туда, обратно, остановился, что-то увидел… Крадется, крадется… Бац! Взмах сачком.
        Эх, шляпа, — промазал! Побежал, побежал, взмахнул с вывертом и с видом победителя протянул мне добычу. В марле трепетала бабочка. Я ее оглушил, щелкнув двумя пальцами грудку, и осторожно вынул из сачка. Бабочка была цвета крепкого чая с отливом в лиловый, переходящий в коричневый. На каждом из четырех ее крыльев сидело по голубовато-зеркальному глазку величиной с горошину. Впрочем, разве можно описать, как выглядит Дневной Павлиний Глаз — он был непередаваемо красив.
        А через полчаса я сидел в пятом классе за учительским столом и показывал, как расправляют бабочку, уже убитую эфиром, наколотую на булавку и вставленную брюшком в щель между дощечками расправилки. Вокруг меня затаив дыхание собрался весь пятый класс во главе с Валерой Шейкиным.
        Витя гордо поглядывал на товарищей. «Посмотрите, это я поймал», — уговорили его искрившиеся серые глаза.
        - Бедная бабочка, как мне ее жалко, — прошептала сидевшая на первой парте против меня маленькая Тонечка и быстро-быстро заморгала.
        Когда операция над бабочкой была закончена, Витя бережно понес расправилку в спальню.
        Я объяснил ему, что бабочка «должна сохнуть три дня, а потом ее нужно наколоть в специальный ящик.
        Через несколько дней я встретил Витю.
        - Ну как дела?
        Вместо ответа он скорчил жалкую, плачущую гримасу, вынул из кармана спичечную коробку и показал мне изрядно потрепанное единственное крыло Павлиньего Глаза.
        Я было решил, что Витя поймал другую бабочку, но вот что он мне рассказал, шмыгая от обиды носом.
        Три дня подряд он ходил в столярку, просил позволить ему сделать ящик самому, но Павел Александрович отвечал: «Не сумеешь, успеется». Тогда Витя отшпилил бабочку от расправилки: он боялся что она «вся пересохнет и развалится».
        - А дальше что?
        - Ящика-то не было, — пробормотал, глядя в пол, очень смущенный Витя. — Я думал, думал, что мне делать с бабочкой, принес ее в класс и наколол в верхний угол классной доски.
        Пять уроков подряд все мальчики и девочки, вместо того чтобы слушать объяснения учителей, любовались издали прелестным Павлиньим Глазом. На последнем уроке возмущенная учительница математики Марья Петровна заметила бабочку. Валера Шейкин полез ее доставать и нечаянно уронил на пол.
        - Ну вот и все, — вздохнул Витя.
        - Эх ты! — пристыдил я его и отошел, больше не желая с ним иметь дела.

* * *
        Наконец мальчики доставили в интернат последние четыре палатки.
        Ура-а! Теперь у нас набралось сорок два полотняных домика — тридцать четыре маленьких — для жилья и восемь больших — шатровых.
        Мы решили разместить в этих шатровых клуб, штаб, материальный склад, библиотеку, а четыре пойдут под лазарет.
        Строить городок поедут Владимир Викторович, Павел Александрович, восемь мальчиков и две девочки. Поедут за неделю до начала летних каникул.
        Кто же будут эти счастливцы?
        На втором этаже интерната в коридоре уже давно висела доска с заголовком: «Ребята пятого и шестого классов! Кто из вас завоюет почетное право называться покорителем целины?» Доска разделялась вертикальными полосами на три части; над каждой частью была надпись: «Лучший ученик», «Лучший пионер», «Лучший спортсмен», и далее шли фамилии ребят.
        Иногда некоторые фамилии заклеивались бумажками, иногда вписывались новые, но Саша Вараввинский и Эдик Шестаков с тех пор, как повесили ту доску, были самыми первыми и самыми бесспорными во всех трех списках.
        Оба они учились только на пятерки. Как активныe члены совета дружины, считались лучшими общественниками. В интернате привыкли, что на всех досках почета фотокарточки удлиненной физиономии «Дон-Кихота» и круглой — «Санчо Пансы» неизменно помещались в центре. Оба мальчика жили в интернате на так называемом «свободном режиме», то есть готовили уроки не вместе со всеми, в строго определенные часы, а когда хотели и где хотели.
        «Главный путешественник», если зададут ему две задачи, решал шесть и потом, желая похвастаться, подсовывал тетрадку учительнице математики Марье Петровне.
        Лучшего спортсмена Эдика, получившего второй разряд по легкой атлетике, прозвали в интернате «заслуженный мастер спорта». Он отдавал рапорт таким звонким голосом, так лихо и четко подходил к Владимиру Викторовичу, что все девочки замирали от восхищения.
        Словом, Саша и Эдик считались красой и гордостью интерната. Правда, и Марья Петровна и Владимир Викторович несколько раз просили, обоих мальчиков помочь отстающим, а те неизменно отказывались: им едва хватало времени на тренировки в кружке легкой атлетики.
        Был такой член совета дружины, ученик пятого класса Володя Дубасов — высокий и неуклюжий, большеголовый, медлительный и невозмутимый мальчик. Владимир Викторович считал его самым добросовестным и самым аккуратным, он наметил его на должность «хранителя сокровищ», то есть попросту кладовщика. Эти самые сокровища, иначе говоря, все имущество городка, повезут под Звенигород «покорители целины»; разумеется, Володя будет нужен на строительстве городка с первого дня. Но у Володи в табеле стояли троечки. Появлялись тройки и у «главной девочки» — председателя совета дружины.
        Валя Гаврилова по вечерам выручала свою подругу, помогала ей познавать алгебраические премудрости.
        Кстати, эту «главную девочку» звали довольно странно — Южка. Было у нее имя — Верочка, была и фамилия, которую я, признаться, позабыл… Но иначе, как Южка, ее не звал в интернате никто — ни ребята, ни воспитатели, ни даже сам Евгений Иванович.
        Мне рассказывали, что два года тому назад приехала она осенью из Крыма, похорошевшая, загорелая. И Марья Петровна — как известно, самая восторженная из интернатских учительниц — воскликнула:
        - Верочка, да ты у нас настоящая южная красавица!
        Услыхав эти слова, два дня подряд мальчишки только так и звали Верочку, а на третий день перешли просто на Южку — эдак ведь выходит куда короче. А Верочек в интернате было целых двадцати шесть, надо же как-нибудь отличать из них хоть одну.
        В конце концов с помощью Вали Южка получила четверки по геометрии и по алгебре. Из девочек только они попали в список счастливых «покорителей целины» на должности кухарок. Оказался в списке и «главный агроном», он же горнист — Валера Шейкин и незадачливый биолог Витя Панкин и другие мальчики.
        Володя Дубасов выправил все свои отметки, но по арифметике у него по-прежнему стояло «три». Значит, он не мог ехать «покорять целину».
        Но тут случилось непредвиденное.
        Мама Эдика и мама Саши, узнав, что их сыновья поедут строить городок, будто запротестовали; они явились в интернат прямо к Евгению Ивановичу и наговорили ему с три короба: да, их сыновья отличники, да, они гордость интерната, но это не значит, что «заслуженный мастер спорта» и «главный путешественник» должны (какой ужас!) копать землю. И мамы дали согласие отправить в городок свою мальчиков только потому, что Владимир Викторова твердо им обещал ни на какие работы их детей не посылать.
        Евгений Иванович вызвал Владимира Викторовича, тот было нахмурился, как же — столько времени ребята упорно боролись за право называться «покорителями целины», и вдруг — с самыми первыми кандидатами такое недоразумение! Но потом Владимир Викторович пожал плечами, усмехнулся, не стал спорить с мамами и прямо прошел в пятый класс.
        Пятиклассники кончили готовить уроки, благополучно решили задачи и разбежались кто куда; один Володя Дубасов сидел за своей партой и мутными глазами с тоской глядел в учебник арифметики.
        Владимир Викторович подсел к Володе за парту. Нет, нет, он не помог, а только чуточку подсказал.
        Володя тотчас же решил задачу. Владимир Викторович торжественно сообщил ему новость:
        - Поздравляю тебя с поездкой на строительство.
        Будущий «хранитель сокровищ» не сразу понял в чем дело, когда же до него дошло, то положил книжку в парту и радостно прошептал:
        - Спасибо.
        Другим счастливцем оказался шестиклассник Юра Овечкин — долговязый, нескладный, с оттопьренными ушами, с упрямым подбородком и толстыми губами мальчик. Он тоже получил две тройки. Но на его сторону встал даже сам Евгений Иванович. Дело в том, что Юра всю зиму свободные часы проводил на кухне, там он учился у старшей поварихи интерната тети Тоси постигать тонкости кулинарного искусства. В городке он займет должность «шеф-повара», но во время строительства его руки вместо половника и веселки будут держать лопату и мастерок. Да, да, мастерок печника, ведь Юра обещал сложить настоящую кухонную плиту по всем правилам.
        - У меня папа каменщик, я такую мировую плиту сложу, на четыре конфорки, только возьмите меня с собой, — умолял он.
        Владимир Викторович поверил Юре и включи его в список «покорителей целины».
        Эдик и Саша ходили по интернату с обиженными лицами; чтобы усилить выражение печали, они старались приподнять повыше брови, всем своим видом показывая, что очень хотели ехать. И совсем они не виноваты, что их мамы оказались такие несознательные. А потом — кто же будет проводить последний пионерский сбор? Да и календарный план летних спортивных соревнований еще не составлен. Так что волей-неволей, а придется им остаться в Москве и ехать вместе со всеми, когда городок уже построят.
        Наконец настал долгожданный день!
        Евгений Иванович не зря хвалился своими «богатыми» шефами. В то ясное и теплое утро конца мая въехало во двор интерната шесть порожних грузовиков.
        Ввиду исключительных обстоятельств уроки были на один час прекращены, и ученики высыпали во двор.
        Я подоспел как раз вовремя, когда погрузка была в самом разгаре.
        Юркий Владимир Викторович, одетый в синий комбинезон со множеством туго набитых карманов, носился между грузовиками, распоряжался и фотографировал.
        Евгений Иванович в своем темном в полосочку костюме степенно расхаживал по двору и тоже распоряжался.
        Павел Александрович ворчал басом и тоже распоряжался.
        Тетя Тося — дородная и ширококостная, в белом халате — стояла на крыльце, в последний раз перебирала звонкие кастрюли, миски, кружки, ложки и вздыхала:
        - Ах, если бы вы меня взяли с собой!
        Но Владимир Викторович и ребята делали вид, что не слышат ее жалоб.
        Ребята от полноты чувств вопили, визжали и без толку носились по двору. Даже взрослые были возбуждены и взволнованы.
        Машины никак не могли разойтись друг с другом. На них грузили круглый лес, доски, щиты под палатки, сами палатки в чехлах, рулоны толя, одеяла и прочие сокровища, в том числе два больших ящика с медикаментами и десять раскладушек для будущих больных. Все это грузили с шумом, со смехом, с веселыми возгласами.
        Эдик и Саша ходили с блокнотами в руках и старательно записывали, что на какую машину погружено.
        Появилась Южка в новеньких синих шароварах, в синей куртке, ее капроновый бант напоминал огромную белую бабочку. Она и Валя то вбегал в дом, то вновь выбегали; лица обеих девочек сиял таким нескрываемым счастьем…
        На крыльце сидела Южкина бабушка. Она пришла провожать внучку. Обе они были чем-то похожи друг на друга. Черные потухшие глаза маленькой, сморщенной, худенькой старушки с обожанием глядели на черноглазую девочку. Бабушка нет-нет подзывала Южку к себе и склеротическими руками то ласково поправляла ее бант, то смахивала случайную ниточку с ее шаровар… Видно было, любит бабушка свою внучку беззаветно и горячо, гордится и восхищается ею…
        Строители расселись по кабинам. Евгений Иванович дал торжественную команду трогаться в путь. Медленно и осторожно, слегка покачиваясь, высоко нагруженные машины выехали со двора.
        - До сви-да-ни-я! До сви-да-ни-я! — с завистью махали провожавшие и тут же замолкали и словно съеживались. Пора было идти садиться за парты. Неторопливо, один за другим ребята. с грустными лицами поднимались на крыльцо и исчезали внутри здания.
        Я тоже от всей души завидовал «покорителям целины».
        А день стоял солнечный и теплый; даже здесь, в центре Москвы, в саду интерната, пышно распустились свежей листвой тополя и липы, зазеленела молодая травка.
        «Непременно поеду к ним на строительство дня через три», — подумал я про себя и пошел домой через опустевший интернатский двор.
        Оставалась одна только Южкина бабушка. Сгорбленная, в своем темном стареньком пальтишке, она стояла у крыльца и прижимала платок к глазам.
        ОГОНЬ ГОРИТ!
        Погода в Москве резко переменилась. Мелкий дождик сеял беспрерывно, вдоль тротуаров текли мутные пенящиеся ручьи; асфальт на улицах, крыши домов не высыхали; ветер налетал холодный и резкий.
        Но в Москве можно было не думать о погоде: надел плащ, сел в троллейбус и поезжай куда хочешь…
        А там? Сердце сжималось: как они живут в холодных палатках? Как строят городок под дождем? Как «покоряют целину»? Ведь на самом деле сбудется предсказание медсестры, схватят ребята воспаление легких; невольно вспоминалась старенькая Южкина бабушка, вот кто сейчас ночи не спит, думая о любимой внучке.
        На четвертое утро я не вытерпел, сказал жене, что уезжаю на два дня собирать материалы для новой повести, надел шляпу, непромокаемый плащ и поехал.
        В кармане у меня был план, начерченный Владимиром Викторовичем: сперва ехать электричкой до станции Звенигород, далее автобусом, потом пешком направо по шоссе до телефонного столба № 187 и опять направо по проселочной дороге через поле и через лес до поляны, где строится городок.
        Когда я добрался до этого самого столба, пошел дождь. На строительную площадку я попал изрядно промокший.
        На краю поляны под высокими соснами стояло несколько палаток. Вот они где…
        Павел Александрович, всклокоченный и небритый, заметил меня издали. Закутанный в несколько одеял, лежа на животе, он выглядывал из палатки.
        - Давайте сюда, — позвал он хриплым басом и закашлялся, — закутывайтесь и ложитесь рядом.
        Я снял с себя плащ и ботинки, по примеру Павла Александровича лег на живот поверх стопки матрацев и накрыл себя тремя одеялами.
        Мой сосед, неистово кашляя, рассказывал; что дождь и холод никак не дают работать, что план выполнен всего на двадцать процентов и вообще даже на передовой, в болотах Полесья, не было так скверно и так сыро. Он не дождется конца строительства, чтобы уехать с этого постылого места и уйти в отпуск. А то здесь последнее здоровье растеряешь. Впрочем, пока еще, кроме него, никто не простудился, но скоро наверняка заболеют все. Владимир Викторович сейчас пошел в ближайший колхоз, а мальчики спят рядом в палатках.
        - А девочки где? — спросил я.
        Павел Александрович молча указал рукой.
        Невдалеке возле тощего дымка костра двигались две темные фигурки в шароварах. Вместе с девочками возился один мальчик — высокий и худенький; кажется, это был Валера Шейкин. Он только что приволок из леса две черные от сырости, корявые ветки и сейчас ломал их об коленку.
        Одна из фигурок медленно побрела к нам. Я узнал Южку. Пряди мокрых нечесаных волос свисали с ее лба. Когда-то нарядный капроновый белый бант превратился в жалкую тряпку, шаровары покрылись грязью. Только в черных и быстрых Южкиных глазах блестел живой огонек.
        - Ах, это вы приехали? Здрассте, — явно простуженным голосом сказала она.
        - Южка, Южка, когда же ты меня накормишь горячим супом? — со вздохом обратился к ней Павел Александрович.
        - Скоро, — торопливо бросила Южка, достала из палатки пакет с солью и повернулась к костру.
        - С самого утра варят и никак не сварят, — пожаловался Павел Александрович.
        Явился мокрый Владимир Викторович в синем комбинезоне с остроконечным капюшоном на голове, с громадной, туго набитой полевой сумкой у пояса, с фотоаппаратом на груди. Он был чисто выбрит, надушен одеколоном, видно только что из парикмахерской, и глядел возбужденно и весело.
        - Много сделали? — отрывисто спросил он.
        - Покидали землю с полчаса — и опять дождь, — с горечью в голосе хмуро ответил Павел Александрович.
        Владимир Викторович с азартом рассказал, как любезно его принял председатель колхоза, как удачно они заключили договор: каждый день работаем на полях по два, по три часа, колхоз за это нам начисляет трудодни, а в счет трудодней будет давать молоко и картошку, а также выделять лошадку — подвозить продукты. Колхоз этот — один из самых богатых в Московской области, поэтому при окончательном расчете мы, несомненно, получим порядочную сумму.
        - Кипит! — вдруг звонко закричали девочки. В соседней палатке зашумели, заговорили; полотнище приоткрылось, показалась сонная немытая физиономия Володи Дубасова.
        - Дождь перестает — айда работать, — позвал он начальническим тоном.
        - Ох, моя поясница! — пробурчал Павел Алексадрович и, не торопясь, стал обуваться.
        Один за другим все мальчики выползли из палатки. Одежда их была измазана грязью, шаровары кое у кого порвались. Нахмуренные лица мальчиков точно закоптели, по всем признакам в последний раз они умывались только в Москве.
        - А что сейчас бабочки делают? — спросил меня Витя Панкин, размазывая грязь по лицу.
        - Спрятались от дождя, только не в палатки, а под листьями, — ответил я.
        Мальчики взяли лопаты, топоры и, поеживаясь от холода, молча прошли мимо меня. Вслед за ними двинулись Владимир Викторович и Павел Александрович.
        Я встал и с двумя одеялами на плечах направился к костру. Дрова сипели, дымили; измазанный сажей Валера Шейкин, лежа на животе, раздувал огонь. Над костром на палке, положенной между двумя рогульками, висела большая, черная от копоти кастрюля; оттуда шел живительный пар.
        - Подержите, пожалуйста, — попросила меня растрепанная, заспанная Валя, передала мне палочку, придерживающую полуоткрытую крышку от кастрюли, а сама стала осторожно сыпать в суп соль из пакета.
        Ногой она встала на край ямки, тут же поскользнулась и — весь пакет ухнул в суп!
        Обе девочки вскрикнули, и, не боясь обжечься, одна прямо рукой, другая половником вытащили размокший картонный пакет из кастрюли. Часть соли была спасена, но наверняка изрядная порция уже успела раствориться. Южка подлила холодной воды, и суп перестал кипеть. Значит, час обеда отодвинулся на неопределенное время.
        - Только никому, никому не говорите, — просили девочки, умоляюще глядя мне в глаза. — Мальчишки так голодны, они ничего не заметят. Валера, и ты смотри, чтобы молчок.
        - Умру — не скажу! — твердо ответил Валера и в доказательство поправил свой русый хохолок.
        - Можете не беспокоиться, — обещал я. Стоять здесь у едва тлевшего костра было совсем неинтересно, и я пошел осматривать строительную площадку.
        По всей поляне вытянулись ряды белых, как свечки, колышков, торчащих из травы.
        «Это будущие улицы полотняного городка», — догадался я.
        Владимир Викторович и трое мальчиков копали ямки для стоек навеса столовой и ножек обеденного стола. По расчетам интернатских проектировщиков Саши Вараввинского и Эдика Шестакова, чтобы одновременно усадить обедать всех жителей полотняного городка, требовалось соорудить стол длиной в двадцать три с половиной метра и навес над ним поставить на двадцати столбах.
        Мальчики так усердно работали, что на меня никто даже не взглянул.
        Я двинулся дальше.
        Длинноногий, нахмуренный, непередаваемо важный Юра Овечкин; клал плиту, маленький крепыш Витя Панкин подносил ему воду, помешивал раствор.
        Оба мальчика измазались глиной, даже на волосах она налипла; куртки так густо покрылись грязью, что не понять, каким был их первоначальный цвет.
        Юра сделал вид, что не заметил меня, но тут же молодецки передернул плечами, бойко захлопал мастерком по бокам печи, раза два кинул глину в щели между кирпичами и неожиданно отругал Витю не то за медлительность, не то за чрезмерную спешку. Время от времени молодой специалист деловито проверял по отвесу вертикальность выложенных стенок.
        Витя глядел на Юру снизу вверх; его преданный взгляд говорил: смотрите, какому искусному печнику я помогаю.
        Вдруг откуда-то из-под земли раздался сердитый бас Павла Александровича. Я оглянулся и увидел отвалы свежевыкопанного грунта и комья, летящие вверх.
        На дне глубокого и широкого котлована возились Павел Александрович и четверо мальчиков, в том числе Володя Дубасов. Они копали погреб.
        Павел Александрович кого-то жестоко бранил:
        - Ну, чего тюкаешь! Ну, чего тюкаешь! Нажимай всей ногой!
        Я как-то неудобно себя почувствовал: все работают, все стараются, а я один слоняюсь эдаким праздным собирателем материалов для будущей повести. Раз приехал — надо помогать.
        Увидев лишнюю лопату, валявшуюся под деревьями, я взял ее и спрыгнул в котлован. Мальчики потеснились. Как раз пошел слой галечника, да еще с булыгами. Грунт был тяжелый. Павел Александрович пыхтел, отдуваясь, выворачивал тяжелым ломом самые большие камни, мальчики трудились над камнями поменьше.
        Наконец кое-как удалось пробить толщу; галька сменилась песком, мягким, как масло; стало легче нажимать на лопату.
        В самый разгар работы послышались звонкие голоса девочек:
        - Обедать! Обедать!
        Никто даже головы не поднял, все продолжали усердно размахивать лопатами. Володя высунулся из ямы.
        - Пока дождя нет, надо работать!
        Павел Александрович проворчал про себя:
        - Нашлись тоже «покорители целины». — И тут же снова нагнулся и с силой всадил лопату в песок.
        Южка подбежала к яме.
        - Почему не идете? Суп остынет, чай выкипит.
        - Уйди, не мешай! — сердито крикнул Володя. Еще целый час мучили себя землекопы, усердно
        выкидывая песок; они хотели кончить обязательно сегодня.
        Девочки были очень огорчены.
        - Старались, старались с самого утра, а они есть не хотят! — искала у меня сочувствия Южка.
        Наконец по сигналу Владимира Викторовича все бросили лопаты, обтерли руки о листья орешника и подошли к костру.
        Ели, по-моему, очень невкусный макаронный суп с мясными консервами, ели молча, только звякали ложками, чавкали, протягивали миски за прибавкой.
        После третьей прибавки Павел Александрович вытер губы, облизнулся, похлопал себя по животу и сказал:
        - Девочки, а вы вроде пересолили.
        Кроме веселого удивления, я ничего не заметил в широко раскрытых глазах обеих поварих, а Валера чуть не выдал тайны пересоленного супа, громко фыркнув прямо в миску.
        После обеда пошли работать, но потом вновь набежал мелкий дождик, подул холодный ветер. Мальчики тут же спрятались в палатки, девочки остались У костра.
        - А ну, давайте запоем песню! — воскликнул Владимир Викторович и запел тенорком:
        Девочки стараются,
        Мальчики лежат!
        Это называется
        «Строительный отряд».
        Мы засмеялись и выскочили из палатки.
        - Дождик совсем маленький, можно работать, — заметил Володя Дубасов.
        В этом сыром лесу, на мокрой траве мне в резиновом плаще было холодно и неприютно, пробирала дрожь. Заботливый завхоз Володя снял с себя согретый его телом теплый ватник и отдал мне.
        С лопатой в руках я снова спрыгнул в будущий погреб.
        Владимир Викторович не только копал ямки под столбы. Время от времени он подбегал то к одной группе работающих, то к другой, подбадривал всех, шутил, посмеивался над тяжеловесным Павлом Александровичем, успевал заглянуть к девочкам-поварихам и вновь брался за лопату.
        Он поднимал настроение, заставлял сильнее напрягаться мускулы. В нем так и кипела неистовая энергия.
        Работали до самого захода солнца, ужинали в полной темноте.
        От усталости я едва проглотил несколько ложек какого-то непонятного пересоленного супа и залез в палатку. Володя Дубасов укрыл меня чуть ли не пятнадцатью одеялами, и я тут же заснул под мерные удары дождевых капель о брезент палатки, под неумолчный храп Павла Александровича.
        Встали с рассветом, дождя не было, но по небу плыли темные рваные тучи; дождь, верно, шел всю ночь, с деревьев падали холодные капли; в мокрой траве поблескивали лужи.
        Пока девочки пытались разжечь костер, я отправился на строительную площадку подносить бревна для навеса столовой. С большим трудом подтащил я к готовым ямкам восемь тяжелых столбов и с ужасом почувствовал, что не могу разогнуть спину. К счастью, меня выручил подручный печника Витя Панкин.
        - Кончили! — на всю поляну закричал он. Все тотчас же бросили работу и поспешили к печке.
        Вот так печь! Высокая, ровная, в четыре конфорки, сбоку топка с дверкой, ниже маленькая дверка поддувала, на другом конце печи высокая железная труба с колпачком.
        Насупленный, очень важный Юра, ни на кого не глядя, хлопотал вокруг плиты. Нельзя было понять — взволнован он или невозмутимо спокоен. Ласково приглаживая мастерком слой глины поверх кирпичей, он изредка отходил и щурился, любуясь на свое несколько кривобокое создание.
        Сзади него прыгал юркий Витя Панкин и все повторял:
        - Ну как, Юра, хорошую мы с тобой плиту сложили? Правда, хорошую? А правда, я тебе хорошо помогал?
        Долговязый Юра снисходительно глядел на Витю.
        Витя принес охапку сухих еловых веток. Для столь торжественного случая была припасена шашка сухого спирта. Огонь зажег сам Владимир Викторович.
        Наверное, на государственных испытаниях доменной печи, на пуске турбины гидростанции так не волнуются проектировщики и строители, как волновались мы.
        Безотказно горящая плита — это значит вовремя приготовленный вкусный обед, это значит благополучие нашего будущего городка. Как же тут не переживать, не беспокоиться?
        Шашка вспыхнула, но вскоре погасла. Рыжий еловый сушняк затлел, полоски бересты зашипели. Но где же огонь? Почему растопка не хочет загораться? Мы со страхом переглянулись…
        Мы были уверены — Юра воздвиг изумительное инженерное сооружение, и вдруг такое: дрова не горят, воздух в поддувало не проходит, дым в трубу не идет… Словом, нет тяги.
        Юра, побледневший, с заострившимся носом, нагибался, дул что есть силы, то открывал, то закрывал дверку поддувала…
        - Я говорил — надо было нанять печника-частника, — ворчал Павел Александрович, — он, конечно, содрал бы три шкуры, зато сделал бы — не подкопаешься. А то нашли специалиста — Юрку Овечкина.
        Никто из мальчиков не укорял Юру, все они одинаково горячо переживали неудачу товарища.
        - Попробуй зажги бумагу, — отрывисто прошептал Владимир Викторович.
        Юра выгреб дрова из топки, зажег одну только газету, но пламя снова выбросилось обратно; дым по-прежнему шел через щели.
        Лицо Владимира Викторовича из смуглого стало землисто-серым.
        - Давай посмотрим, не застряло ли что в трубе, — глухо сказал он.
        Юра топором поддел чугунную плиту и приподнял ее. Владимир Викторович пошарил палкой в нижней части трубы. Нет, ничего не мешало выходу дыма. Дрожащей рукой Юра снова вмазал плиту.
        - Пойдемте завтракать, — хмуро позвала Южка. Все пошли, кроме Юры и Вити.
        За чаем никто не говорил ни слова.
        Южка молча и торопливо раздавала бутерброды с холодными мясными консервами. В черных глазах ее не заметил я вчерашнего задорного огонька. Передо мной стояла просто самая обыкновенная и довольно-таки грязная, немытая девчонка в измазанных шароварах.
        - Владимир Викторович, — неожиданно начала Южка, — а Валька говорит: ей Павел Александрович сказал, Юрка захотел ехать целину покорять, вот и прикинулся печником. Неужели Юрка обманул совет дружины?
        Все тотчас же вопросительно взглянули на начальника городка.
        - Не знаю, не знаю, не думаю, — рассеянно отвечал тот.
        Он ел медленно, поминутно поднимал голову и с беспокойством всматривался в противоположный край поляны; там возле печки возился незадачливый Юра Овечкин со своим верным помощником Витей Панкиным. Неожиданно Владимир Викторович сорвался с места и побежал туда. Мы удивленно посмотрели ему вслед.
        - Бедный наш пионервожатый! — вздохнула Южка. — Я знаю, он мучается и переживает больше всех.
        - Как мне его жалко! — еще глубже вздохнула Валя и откинула со лба прядь волос.
        Все продолжали молча завтракать.
        - Смотрите, смотрите — огонь! — вдруг радостно закричала Южка.
        Нет, огня мы не видели, но из-под железного колпачка высокой печной трубы тянулась едва заметная на фоне темной зелени струйка дыма.
        Мы помчались прямиком по мокрой траве.
        Юра и Владимир Викторович сидели на корточках перед печкой и слезящимися глазами заглядывали внутрь ее. Да, огонь полз вдоль сучковатых палок, лизал кору, легонько потрескивая между тоненьких веточек, огонь самый настоящий, еще робкий, но живой. Воздух, несомненно, поступал через открытую дверку поддувала и устремлялся в дымоход. Как на настоящей фабрике, голубые клубы дыма выходили из трубы и, подхваченные ветром, растворялись в воздухе.
        Юра осторожно закрыл дверку топки, и сразу огонь завыл, заиграл, веселее затрещали дрова…
        - Ура! Победа! — закричал Владимир Викторович, вскочил и, схватив Витю Панкина за плечи, как озорной мальчишка, запрыгал вместе с ним возле печки.
        Подошел Павел Александрович; опираясь на лопату, он долго смотрел на языки пламени, вырывавшиеся сквозь открытую конфорку, закашлялся и глубокомысленно изрек:
        - Ну, теперь порядок!
        А сам виновник рождения огня, лохматый и высокий Юра Овечкин, выпрямился, торжественно оглядел нас и заговорил прерывающимся голосом:
        - У меня дедушка мастер, он меня учил: не бойся, если печка сперва не горит и дым не идет, жди — как обсохнет, тогда полыхнет что надо.
        - Ну знаешь, Юра, заставил ты меня поволноваться, — радостно воскликнул Владимир. Викторович.
        - Юра, а обед тут можно готовить? — неожиданно спросила Южка.
        - Можно, — важно ответил Юра.
        Южка неистово завопила:
        - Валька, давай скорей кастр-ю-ю-лю! — Она ликующе обернулась к Владимиру Викторовичу. — Через час обед будет — во!
        - А не рано ли через час? — заметил, тот.
        - Нет, нет! А потом — еще раз! А к вечеру — еще раз! А перед отбоем — чай!
        - Да, конечно, девочкам надо было наверстать упущенное. Ведь из-за дождя первые три дня они едва-едва управлялись кормить «покорителей целины» только раз в день.
        Я не стал дожидаться обеда. Надо было рассказать в интернате, как идет строительство, и Отдать Евгению Ивановичу на подпись договор с колхозом. Я распрощался со всеми и зашлепал по лужам к автобусной остановке.
        ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
        Три больших красно-желтых автобуса были битком набиты ребятами. Мы приехали. Я выскочил самым последним, несколько оглушенный. Всю дорогу эти сорванцы, возбужденные до последней степени, кричали и смеялись столь неистово, что у меня разболелась голова.
        Как неузнаваемо здесь все изменилось! Тепло. Ярко светит солнце; свежевымытая дождями листва деревьев и кустов зеленеет. Полной грудью вдыхал я животворящий сосновый воздух, столь насыщенный кислородом, какой никогда и не снился москвичам.
        На круглой поляне вырос полотняный городок. Пионерская улица прошла вдоль склона горы. Туристская — поперек. В струночку, на равных расстояниях одни от другой вытянулись по линейке темно-зеленые палатки. На каждой был пришит белый сверкающий на солнце ромб с номером. Я вспомнил, как скучали девочки, нашивая эти номера…
        - Идемте, идемте смотреть! — позвали меня вынырнувшие откуда-то Южка и Валя Гаврилова. Сзади них бежало десятка полтора малышей.
        Мы двинулись по Туристской улице. В конце улицы высилась большая шатровая палатка.
        Голубой шелковый флаг повис над нею. Ветер подул, голубое полотнище развернулось, и я увидел нашитый на флаге белый шатер на фоне восходящего солнца — золотые солнечные лучи расходились во все стороны от шатра.
        Я понял: это эмблема городка. Здорово придумали — ничего не скажешь!
        Южка объявила мне, что с сегодняшнего дня высший пионерский орган — совет дружины — будет называться штабом городка, он будет помещаться в этой самой палатке с голубым флагом.
        Мы заглянули внутрь нее; там в полутьме Эдик и Саша спешно раскладывали на столе карты, папки, книги, альбомы; тут же на двух топчанах они будут спать.
        «Заслуженный мастер спорта» и «главный путешественник» так были заняты, так углубились в свою работу, что даже не посмотрели на нас. Мы сконфузились и пошли осматривать другую шатровую палатку — «материальный склад», стоявшую напротив.
        У ее входа стоял «хранитель сокровищ» Володя Дубасов и перебирал какие-то ящики; увидев ребят, он нахмурил брови.
        - Уходите, уходите! Не суйте носы, — сердито заворчал он, но, заметив меня, прикусил язык.
        Я понял, что и тут нам нечего делать. На той стороне поляны под тенью навеса у кухонной плиты в клубах пара священнодействовал долговязый «шеф-повар» Юра Овечкин, в белом колпаке, белом фартуке; возле него суетился и хлопотал дежурный отряд.
        Само собой разумеется, на «фабрику-кухню» вход посторонним строго запрещался.
        - Куда же нам идти? — растерянно спросил я.
        - Остается только «уголок тихих игр», — предложила Южка.
        Мы свернули налево.
        В уголке были вкопаны лавочки и столики, чтобы читать или сражаться в шахматы. Для малышей строители соорудили балансиры, деревянные горки, качели.
        Неожиданно из-за кустов орешника выскочила девушка в ярком цветастом платье; золотые растрепанные волосы словно сиянием окружали ее по-детски счастливое, успевшее уже где-то загореть лицо. Это была студентка-практикантка.
        Маленького роста, изящная, она больше смахивала на девочку лет тринадцати. Однако неумолимые законы педагогики заставляли называть ее Алевтиной Алексеевной — ну почему не просто Алей?
        Щурясь от солнечных лучей; она звонко воскликнула:
        - Как тут будет хорошо!
        Не успел я ответить ей таким же восторженным возгласом, как со стороны Туристской улицы появилась Марья Петровна, преподавательница математики, полная брюнетка лет сорока.
        - Изумительно! — радостно воскликнула она.
        В Москве я не успел обменяться с ней ни одной фразой, но я уже давно подметил, что она беспрестанно восхищается. Впрочем сейчас восхищались все.
        Тогда, в непогоду, я ничего не заметил. Полотняный городок, оказывается, стоял на высокой горе над самой Москвой-рекой, голубой лентой протекавшей внизу. По ту сторону реки расстилался зеленый луг, за лугом в темном лесу сверкали на солнце кое-где белые здания — санатории, дома отдыха. Вдали, у самого горизонта, туманная каемка лесных просторов незаметно переходила в голубое небо…
        - Побежали! — крикнула Южка.
        И ребята помчались к центру городка, на площадь Радости. Побежал и я — разве можно мне отставать от других?
        Вот она, облитая теплыми солнечными лучами, окаймленная полотняными улицами и ярко зелеными деревьями, самая радостная и самая зеленая площадь в мире!
        То поодиночке, то взявшись за руки, ребятишки носились туда-сюда, с визгом гонялись друг за другом. Особенно наслаждались малыши. Всякий пустяк возбуждал их: они подбирали палочки и камушки, восторженно вскрикивали; они находили жучка и тут же сбегались со всех сторон разглядывать и мучить беднягу; они рвали цветы, кидались шишками, пробовали залезать на высокие сосны…
        Еще в Москве мы постоянно говорили о том, что наш городок не будет похож на пионерские лагеря, поэтому у нас сформировали маленькие отряды — по девять пионеров в каждом, это прежние пионерские звенья. А нумерация отрядов начнется с младших: первый, второй, третий отряды — четвероклассники, следующие — пятиклассники, далее шли три отряда шестиклассников.
        Но с этого прекрасного дня забудем слово «класс», забудем зиму, уроки, учебники и тетради. Конечно, эти мальчики и девочки, которые в телячьем восторге носятся сейчас по площади Радости, не помнят об уроках, отметках, дневниках…
        Возле доски объявлений столпилась группа ребятишек. Невдалеке Владимир Викторович незаметно наблюдал за читающими.
        Мы подошли и тоже стали читать пришпиленные кнопками разноцветные листки бумаги: «Распорядок дня», «Расписание туристских походов», «Расписание дежурств отрядов на карауле и на кухне», «Календарь спортивных соревнований», «Адреса» (в каком номере палатки кто будет жить). Внизу каждого листка стояли размашистые подписи: «Составили члены штаба: заслуженный мастер спорта Эдик Шестаков и главный путешественник Саша Вараввинский», а в левом верхнем углу было выведено: «Утверждаю, начальник городка В. Грушицкий»
        В центре доски объявлений — голубой листок:
        СОСТАВ ШТАБА:
        1. Начальник штаба — Южка.
        2. Заслуженный мастер спорта и одновременно заместитель начальника штаба — Эдик Ш естаков.
        3. Главный путешественник — Саша Вараввинский.
        4. Главный агроном и одновременно горнист — Володя Шейкин.
        5. Хранитель сокровищ — Володя Дубасов.
        6. Шеф-повар — Юра Овечкин.
        7. Министр игрушек и книг — Валя Гаврилова.
        8. Главный врач — Наташа Толстенкова.
        9. Начальник городка — В. В. Грушицкий.
        Батюшки, какие они все важные! И когда только успели придумать все эти необыкновенные должности? Ниже этого удивительного списка был прикреплен другой листок- розовый.
        Законы нашего городка:
        1. В нашем городке всем все можно.
        2. Опаздывать разрешается не больше чем на двенадцать секунд.
        3. В городке ребята делают все сами и сами командуют.
        4. Взрослые никогда не бранят ребят.
        Примечания:
        а) В исключительных случаях объявляется чрезвычайное положение. После четырехкратных сигналов горна «Тревога!» начальник городка берет в руки всю власть.
        б) Во время купанья первый закон не действует. На
        реке командует начальник городка.
        Второй, третий и четвертый законы, а также примечания «а» и «б» — это понятно без всяких объяснений. Поживем — увидим, как ребята научатся двенадцатисекундной точности, как сами будут все делать и сами командовать, как взрослые не будут ни во что вмешиваться (хотя в этом последнем я несколько усомнился).
        Ну, а первый закон — «все можно» — я еще не совсем понимал. Саша Вараввинский говорил об автобусе без кондуктора. Значит, во всем, во всем мы будем доверять ребятам? Значит, мы верим им, значит, они никогда не станут обманывать нас? Согласен, что это возможно в далеком будущем. А сейчас?
        Недоуменный вопрос Вити Панкина прервал мои размышления.
        - «Все можно» — значит, никто ничего мне не будет запрещать? — спросил он, ехидно улыбаясь.
        - Да, Витя, — ответил подошедший Владимир Викторович, — никто ничего тебе не запретит. Но ведь ты же сознательный человек, неужели ты будешь, ну, скажем, — Владимир Викторович на минуту задумался, — ты будешь нарочно рвать свои шаровары?
        Коротышка Витя выпрямился.
        - Что я, маленький, что ли?
        - Знаю, знаю, что, ты никогда не будешь себе вредить, — закивал головой Владимир Викторович.
        - А если на тихом часе я захочу кричать и бегать? — не унимался Витя.
        Все засмеялись: экий Витя, здорово поддел членов штаба — составителей законов.
        Южка с Валей тревожно переглянулись.
        В глазах Владимира Викторовича забегали искорки.
        - Да, Витя, на тихом часе ты можешь не спать; пожалуйста, читай книгу, играй в шахматы, вырезай на палочке узоры. Но не шуми. А если ты начнешь кричать и бегать, то разбудишь товарищей. И вы, ребята… — Владимир Викторович обвел всех внимательным взглядом, — докажите, что вы сознательные. Вы получили нигде не слыханное, исключительное право «все можно». Неужели вы плохо воспользуетесь своей свободой и станете мешать и вредить другим?
        Все радостно закивали головами. Даже малышам было ясно — наши четыре закона очень хорошие; они совсем не похожи на те строгие запретительные правила, к каким ребята привыкли в пионерских лагерях.
        Южка взглянула на свои часы.
        - А теперь… — ее голос неожиданно зазвенел на всю площадь Радости, — пора купа-а-аться!
        Ух, как они все понеслись с горы! Даже земля задрожала от топота множества ног.
        - Южка, подойди сюда! — резко крикнул Владимир Викторович.
        Оторопевшая девочка подбежала…
        - Ты с ума сошла! А примечание «б»?
        - Да ведь по расписанию сейчас время купаться, — оправдывалась Южка.
        - Сейчас же выстраивай их всех на берегу, — . приказывал Владимир Викторович.
        Южка испуганно взглянула на него и помчала вниз, к реке.
        - Девочка — и начальник штаба! В первый же день все напутала.
        Я оглянулся. Сзади стоял «Дон-Кихот» Эдик и презрительно морщил переносицу.
        - Беги, беги, помоги Южке, — заметил ему Владимир Викторович.
        «Заслуженный мастер спорта» пожал плечами и не торопясь начал спускаться с горы.
        Я еще не знал, где буду жить, куда ребята дели мой чемодан, где находится лазарет, но все ж не утерпел и поспешил следом за всеми. Под нашей горой была тихая прозрачная неширокая протока глубиной никак не больше метра. Четыре белых столбика огораживали участок, отведенный для купанья. А сама Москва-река текла по ту сторону длинного песчаного острова, поросшего кое-где чахлыми лозами.
        Ребята уже на ходу скидывали одежду, но тут купальщиков перехватывали Южка, Эдик и сам Владимир Викторович.
        - Отряды, стройся! — на весь пляж крикнул начальник городка.
        Никто не ожидал такого строгого приказа. Все нехотя выстроились в трусах и купальниках, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
        Владимир Викторович медленно разделся и в одних трусах встал перед шеренгой.
        - Разве вы не знаете, как в пионерских лагерях: за самовольное купанье — вон из лагеря? Купаются все вместе и только тут, — резко отрубил он, показал на пограничные столбики, не торопясь распределил, где, какой отряд купается, кто из взрослых за каким отрядом следит. Сам он взял под свое наблюдение три отряда. Марье Петровне, Алевтине Алексеевне и мне досталось по два отряда.
        Посреди пляжа встал во весь рост Эдик в красных плавках, стройный, изящный, белый, точно гипсовая статуя. Он дал сигнал свистком, и ребята с криком и визгом бросились в воду. Протока наполнилась ребячьими головами. Дикие вопли, брызги, веселье, игры на воде… А ровно через десять минут Эдик снова дал свисток, и ребята с шумом выскочили из воды, подгоняя отстающих, и выстроились по отрядам. Мы принялись их торопливо считать.
        Так повторялось три раза.
        После купанья взрослые пошли в гору все вместе. Ребята по двое, по трое обгоняли нас, о чем-то отрывисто переговариваясь между собой. Я заметил, что лица у многих были хмуры и насуплены. Ну, понятно, им обещали свободу, обещали «все можно», а на самом деле, кажется, невидимые уздечки и вожжи тут будут куда прочнее, чем в пионерских лагерях.
        - Владимир Викторович, — начала Алевтина Алексеевна, по-детски выпятив губы, — тут же совсем мелко и никакого течения.
        - Так будем всегда купаться! — совсем незнакомым и жестким голосом неожиданно отрезал Владимир Викторович и тихо добавил: — Я, может быть, в тысячу раз больше вашего не хочу быть их сторожем во время купанья, но ничего не поделаешь.
        - Бедные детки! — искренне огорчилась Алевтина Алексеевна.
        - Дорогая моя, не спорьте, — возразила Марья Петровна, — «все можно» — это остроумное изобретение членов штаба и уважаемого начальника городка, — в ее голосе угадывалась легкая насмешечка, — а инструкция по купанью утверждена министерством. Вода всегда есть и будет коварной стихией! — патетически закончила она.
        Никто из нас не нашелся, что ответить на столь мудрое изречение.
        Я на минуту остановился перевести дух и тут же услышал за своей спиной недовольный голос:
        - Вы еще ни разу со мной не разговаривали.
        Я оглянулся. Меня догоняла маленькая кругленькая девочка с круглыми, словно надутыми, щечками и толстой светлой косой, обвитой вокруг головы. Девочка, подпрыгивая и семеня мелкими шажками, вскоре поравнялась со мной. Я раньше видел ее несколько раз на совете дружины, но там она упорно молчала и только хлопала глазами. Сейчас она тараторила так быстро, что глотала концы слов; впрочем, иные фразы она повторяла несколько раз, поэтому я кое-как понял скоропалительный поток ее речи.
        За две минуты толстушка мне успела рассказать очень многое… Зовут ее Наташа Толстенкова, ей двенадцать лет, она перешла в шестой класс с пятерками и четверками, в далеком будущем мечтает стать хирургом, а сейчас является членом штаба и главным врачом городка.
        - Кем? — переспросил я. Моя правая бровь невольно приподнялась.
        - Главным врачом, — повторила девочка таким невозмутимым тоном, словно уже год тому назад свыклась с этой ответственной должностью.
        - Вы давно должны были со мной познакомиться, — упрекнула она меня, обиженно сложив свои пухлые губы.
        - А что же ты сама ко мне раньше не подходила? — спросил я.
        - Некогда было, — коротко ответила она и, подпрыгивая, заторопилась вперед.
        Не успел я удивиться ответу «главного врача», как мы подошли к белому столбику, вкопанному на горке у начала городка.
        Я прочел надпись: «Госпитальная улица»; далее под деревьями выстроились в ряд четыре шатровые палатки. Большие белые с красным крестом флаги гордо развевались над ними. В палатке «Баня» я увидел ведра, шайки, тазы, вкопанные по краям лавочки. К центральному столбу были прислонены два цинковых корыта. В обеих палатках лазарета («для мальчиков» и «для девочек») мы нашли только сложенные стопкой раскладушки. К одной из сосен был привязан голубой рукомойник. Почему привязан? Ах, да! «Мы — друзья леса» и не должны даже гвоздик забить в дерево.
        В палатке «Амбулатория» стояли две тумбочки, столик, складные стулья и раскладушка для меня, аккуратно застеленная стеганым одеялом; тут же я нашел свой чемодан, принесенный чьей-то заботливой рукой. Лекарства в тумбочках были разложены совсем не по-медицински: красненькие пакетики отдельно, зелененькие отдельно, маленькие склянки — на одной полочке, большие — на другой. На обеих тумбочках стояли стаканы с цветами.
        «Главный врач», или просто Наташа, обратила мое внимание на две крохотные елочки, что росли на травяном полу посреди палатки-амбулатории.
        - Я их сперва хотела срубить, — сказала она, — но потом пожалела. Смотрите, какие они хорошенькие. Когда будете утром вставать с раскладушки, перешагивайте осторожнее, чтобы их не сломать.
        Я обвел глазами палатку-амбулаторию. Самое главное, что я увидел, — это сверкающая, стерильная, как в образцовой операционной, чистота.
        - Я сюда приехала на поезде еще вчера вечером с двумя мальчиками и привезла с собой часть медикаментов, — объяснила Наташа и скромно опустила глаза.
        - Так это ты тут все устроила? — я с уважением посмотрел на нее.
        Наташа молча кивнула головой.
        Я благодарно ей улыбнулся, но пока ничего не сказал. Посмотрим, как у нас пойдет дело.
        Вышли мы из темной палатки на солнышко. Невдалеке на скамеечке у столика, вкопанного под сосной, сидело несколько ребят. Это явились наши первые пациенты, успевшие за два часа кто обрезать палец, кто наколоть ногу или содрать коленку.
        Наташа и я надели белые халаты, вымыли руки. Она принесла бинты, вату, медикаменты, ножницы…
        - Становитесь в очередь, — начальственным тоном приказала «главный врач».
        И с тех пор эта скамеечка и этот столик под сосной сделались нашей амбулаторией.
        НАЧИНАЕТСЯ НОВАЯ ЖИЗНЬ
        Меня пробрал озноб. Я открыл глаза и не сразу понял, где нахожусь и какие звуки меня разбудили. Вместо привычного белого потолка московской квартиры надо мной нависал темно-зеленый брезент палатки. Светало. Сквозь щель входа просачивалась тонкая золотистая полоска.
        Спасаясь от холода, я закутался было в одеяло с головой. Но вдруг снова донеслись до меня те мелодичные звуки. А, вот это кто! Возле моей палатки свистел и щелкал свою предутреннюю песню соловей. Я закрыл глаза, с наслаждением слушая маленького прекрасного певца…,
        Нет, не могу спать! Быстро вскочил, оделся и вышел из палатки.
        Стояла туманно-молочная полутьма. Солнце вот-вот собиралось выглянуть из-за бронзовых стволов сосен, на кончике каждой травинки сидело по крупной жемчужине росы. Я остановился прислушиваясь: соловей, разбудивший меня, щелкал совсем рядом, в черемуховом кусту; ниже, в овраге, заливался другой, там, в кустах за площадью Радости, — третий…
        Темный ряд палаток на Туристской улице молчал, крепко спали жители полотняного городка, и только маленькая нахохлившаяся девочка-часовой с ружьем в руках сидела ко мне спиной на лавочке под большой красной шляпкой деревянного мухомора. Кто бы это мог быть?
        Да это Тонечка Баташова! Одетая в синий лыжный байковый костюм, она съежилась в комочек и, цепко сжимая ружье, глядела на меня.
        Тонечка, Тонечка, ты великолепно знаешь, что в руках у тебя просто духовое ружье, да еще со сломанной пружинкой, но с виду оно так похоже на настоящую винтовку! Поэтому ты ничего не боишься и смело вглядываешься в чащу кустов. Ты стережешь покой восьмидесяти своих друзей; ты стережешь и не подозреваешь, какие алмазы вспыхнули на каждом волоске твоих коротких косичек…
        Вдруг первый золотой солнечный луч проколол густую черемуху и прильнул к Тонечкиному затылку.
        - Здравствуй, Тонечка!
        Молчание. Только встрепенулось ружье, вскинулась белая панама.
        - Здравствуй, — повторил я, — ты что, замерзла?
        Ах, да, часовой на посту не немеет права разговаривать!
        Пришлось уйти. Я сел в «уголке тихих игр», над откосом и стал наблюдать, как из тумана постепенно выплывали неясные очертания того берега. Соловьи смолкли, но зато в орешнике проснулись зяблики, пеночки, еще какие-то птички и устроили настоящий концерт.
        Рассеялся туман, и передо мной предстали ярко освещенные солнцем голубые просторы, которыми я еще вчера любовался.
        Долго сидел я за шахматным столиком и издали слушал, как просыпался городок, как ребята делали утреннюю зарядку. Вот, весело переговариваясь и чирикая, они побежали на Москву-реку умываться и чистить зубы, потом один за другим вернулись в городок…
        И тут впервые на нашей солнечной поляне раздались звуки горна.
        Ах, почему я не художник! Я бы нарисовал Валеру — худенького, точеного, в ослепительно белой рубашке с красным галстуком — на фоне оранжевых сосен и светленьких березок. Красное с золотой бахромой полотнище свисало с золотого горна. Приставив мундштук ко рту, высоко подняв голову, Валера играл. Звуки призывно и победно рассыпались по окрестным лесам.
        Со всех сторон мчались пионеры. Отряды вставали по своим местам, Южка, Валя и Саша — отдельно, рядом — взрослые, потом — Наташа и я в белых халатах, один Эдик прогуливался сзади…
        Все пионеры были нарядные, чистые, сияющие Торжествующее солнце играло на зеленой листве, на оживленных лицах ребят, на их белых рубашках и блузках, на алых галстуках.
        Впереди каждого отряда стоял командир — такой же мальчик или девочка, только, может быть, немного более подтянутый и собранный.
        Выступила Южка. Она была в белой блузке с красным галстуком, в синих только что выглаженных шароварах, на ее затылке снова красовался большой белый капроновый бант. И только продранные тапочки на исцарапанных ногах напоминали о беспокойных днях строительства.
        - Отряды, равняйсь! — Южка крикнула так звонко, что зяблики в березовых макушках замолкли, и наступила выжидающая тишина. — Пионеры интерната, по поручению штаба объявляю туристский палаточный городок открытым!
        Наверно, она заранее прорепетировала свою речь; до чего четко, с каким подъемом выпаливала каждое слово!
        - К рапорту дежурного командира стоять смирно-о-о!!!
        И Валя Гаврилова, такая же нарядная, с узкой голубой ленточкой, едва державшейся в густых коротких волосах, вздернув свой курносый нос, печатным военным шагом подошла к Южке и встала против нее.
        - Товарищ начальник штаба… — «министр игрушек и книг» попыталась говорить Южкиным голосом, но тотчас же сорвалась, начала заикаться. — На утренней линейке присутствуют все восемьдесят один пионер, больных нет.
        Южка кивнула головой и ответила:
        - Товарищ дежурный командир, прочтите распорядок дня.
        Валя начала монотонно читать, что будут делать отряды: какой дежурит на карауле, какие пойдут в колхоз на работу… А я в это время смотрел на Валю и думал: удивительный третий закон! Значит, сегодня все без исключения будут слушаться эту самую курноску? Сегодня она сама организует завтрак, обед, ужин, сама будет следить за порядком, за дисциплиной, без ее разрешения никто не имеет права выйти за территорию городка. Неужели и мне придется у нее отпрашиваться, если я захочу, скажем, погулять вдоль реки?
        Командовать Валя будет всего только один день, завтра красную повязку наденет на руку другой пионер. Но по всему решительному виду Вали было ясно, что она воспользуется своей сегодняшней властью на все сто процентов и будет действовать куда энергичнее самого строгого взрослого руководителя.
        Мальчишки — нарушители дисциплины — берегитесь!
        Кончила Валя такими чудесными словами:
        А сегодня после обеда младшие отряды отправятся в туристский поход с ночевкой.
        В первый раз в жизни, да еще с ночевкой! Счастливцы зааплодировали. Они, кажется, готовы были лопнуть от радости…
        И снова зазвенела Южка:
        Флаг поднимает дежурный командир. Дежурный командир — на флаг! Отряды, стоять смирно! Равнение на флаг! Флаг поднять!
        Валя Гаврилова подошла к мачте и стала перебирать руками шнурок. Все глаза с волнением устремились на алое полотнище; вот оно медленно поползло кверху, на какое-то мгновенье застряло, но никто даже испугаться не успел, как флаг гордо заплескался на фоне голубого неба.
        - Разве так открывают городок? — услышал я за собой полный презрения шепот.
        Я оглянулся. Насмешливо приподняв одну бровь, стоял Эдик Шестаков. Меня он удивил. По-моему, церемония открытия городка проходила очень торжественно. Впрочем, может быть, я недостаточно разбирался в тонкостях пионерского рапорта.
        Владимир Викторович, чтобы казаться выше, вскочил на пень и поздравил всех с приездом в полотняный городок.
        Затем снова вышла вперед Южка и своим обычным голосом сказала:
        - Товарищи, а как же с названием нашего городка? Ведь это же скандал! До сих пор не сумели придумать! Может, кто-нибудь принесет сегодня вечером на заседание штаба хорошее название? А, ребята? — Но вдруг Южка вспомнила, что она официальное лицо, и звонко отчеканила: — Линейка, разойдись!

* * *
        И начал наш полотняный городок жить да поживать по своим четырем законам. Ежедневно два отряда оставались дежурить — один готовил обед, мыл посуду, прибирал всю территорию; ребята из другого отряда по очереди несли караульную службу и днем и ночью. Через день, через два один из отрядов отправлялся в туристский поход с двумя-тремя ночевками. А все остальные после завтрака шли на работу в колхоз, потом купались, обедали, снова купались, играли, устраивали спортивные соревнования, опять бежали купаться, ужинали, после захода солнца садились у «Костра дружбы» петь песни или слушать рассказы взрослых. В десять часов вечера Валера Шейкин играл отбой.
        Как ни странно, ребята очень скоро научились соблюдать все наши законы. «Вызовут на заседание штаба». Эта угроза казалась куда страшнее, чем caмая жестокая проборка взрослых. Все беспрекословно слушались членов штаба и очередного дежурного командира — начальника на одни сутки — и по сигналам горна пять раз в день с двенадцатисекундной точностью выскакивали из палаток, бежали на площадь Радости и выстраивались там по отрядам. Даже удивительный закон «всем все можно» ребята с первых же дней отлично усвоили. Раз ничего не запрещается, значит совсем не хочется безобразничать. Ходили они такими примерными, что я просто диву давался.
        «Неужели не надоест им быть паиньками. И жизнь в городке все лето будет идти так гладко, мирно, без сучка, без задоринки?» — спрашивал я самого себя.
        Один Витя Панкин, тот самый, который зимой ездил зайцем на автобусе, никак не хотел «разумно и сознательно», как выражался Владимир Викторович, соблюдать наш первый закон. То он на кухню заскакивал без белого фартука, то девочек дергал за косы, а однажды во время тихого часа завопил на весь городок:
        - Самолет! Смотрите!
        И все выскочили из палаток и, задрав головы, с восхищеньем стали смотреть на чуть видимый нежно-голубой самолет, стремительно летевший на огромной высоте.
        В тот же вечер Витю вызвали на заседание штаба и здорово пробрали. Ведь отряды устали после прополки кукурузы, легли после сытного обеда спать, а Витя всех разбудил.
        Нарушитель обещал, никогда больше не кричать на тихом часе, даже если будет пролетать целая эскадрилья.
        Витю выбрали вратарем нашей сборной футбольной команды. Во время матчей с звенигородскими командами он то и дело бесстрашно кидался вперед и ложился прямо на мяч. Понятно, что и свои и чужие игроки с разбегу жестоко стукали его по ногам, по бокам. Коленки его никогда не заживали; Наташа терпеливо перевязывала их по три раза в день, однако бинты неизменно соскакивали.
        Пришлось мне идти жаловаться на Витю в штаб. Я потребовал запретить ему играть в футбол, потребовал вообще запретить эту «опаснейшую» игру… Но Владимир Викторович и все члены штаба дружно мне отвечали, что Витя стойко защищает честь нашего городка и к тому же у нас «все можно», значит нельзя запретить футбол, которым, кстати, увлекается девяносто процентов мальчишек всего мира.
        Вообще Витя мне надоел ужасно и не только своими бесконечными ушибами и ранениями. Если он не играл в футбол, он обязательно ловил бабочек. И то и дело ко мне приставал:
        - Доктор, скажите, пожалуйста, как ее зовут?
        Я терпеливо отвечал — боярышница, капустница, крапивница…
        Но Витя забыл в интернате под подушкой pасправилку и энтомологические булавки. Поэтому он относил бабочек в палатку и там безжалостно давил их между страницами книги. Конечно, это было уже полное безобразие. Я несколько раз стыдил Витю, говорил ему: «Смотри, какую ты красавицу погубил», но он нисколько меня не слушался.
        Однажды после очередной футбольной потасовки Витя приковылял в нашу амбулаторию весь избитый.
        - Доктор, скажите, пожалуйста, а какая бабочка в Московской области самая красивая и самая редкая? — спросил он меня, подставляя Наташе чуть не в двадцатый раз свое израненное колено.
        Я рассказал Вите о махаоне — великолепной ярко-желтой, с черными полосами и пятнами бабочке; ее нижние крылья заканчиваются длинными острыми шпорами, а у основания каждой шпоры сидят прелестные глазки — пять голубых и один малиновый.
        Витя загорелся, раздулись его ноздри.
        - Поймаю махаона! — восторженно прошептал он, мечтательно закинув ладони на затылок.
        Я ответил, что махаон очень хитер и осторожен, при малейшей опасности взвивается к макушкам деревьев.
        - Поймаю махаона! — упрямо повторил Витя.
        МЕЛКИЕ ТРЕЩИНКИ
        Однажды ко мне в лазарет забежал Владимир Викторович.
        - Идемте на заседание штаба. Рыболовы такое натворили! Не знаю, сумеют ли их обуздать наши юные командиры.
        Как известно, в нашем городке было всем все можно, значит, в свободное время каждый мог пойти погулять. Например, захотели вы идти в лес цветы собирать или на берегу реки пожариться — пожалуйста, идите, только не поодиночке! А подойдите вдвоем-втроем к дежурному командиру и скажите ему, зачем и куда идете. Он достанет толстый «вахтенный журнал» и запишет. Только смотрите, ни в коем случае не опаздывайте к ближайшему горну. Так же и рыболовы. Они могли уходить, между прочим, и в 4 часа утра. Каждый из них давал перед штабом «честное пионерское», что никогда не полезет в воду глубже чем по щиколотку, даже если крючок зацепится.
        - Вы знали, что мальчишки придумали ловить рыбу стеклянной вершей? — спросил меня Владимир Викторович, подходя вместе со мной к палатке штаба.
        - Стеклянной вершей? — удивился я.
        - Да, да, они ежедневно вытаскивают штук по семьдесят мальков чуть подлиннее спички. А я и не догадывался о таком браконьерстве, — возмущался он, — все думал: как хорошо — ходят ребята рыбу ловить, увлеклись интересным делом.
        Тут и мне вспомнилось, как дня три тому назад шел я вдоль берега Москвы-реки на дальний ключ умываться и видел, как мальчики выкладывали из камней на мелком песчаном дне реки треугольную гряду, вершиной по течению. Я остановился и стал наблюдать за ними. В этой самой вершине они поместили боком стеклянную банку отверстием внутрь треугольника и всунули в банку горлышко бутылки с отбитым дном. Значит, это и была стеклянная верша.
        Мы с Владимиром Викторовичем пробрались в штабную палатку и сели в уголок. Все члены штабa, хмурые, важные, уже разместились вокруг стола. У входа в палатку толпились незадачливые рыболовы во главе с Витей Панкиным.
        Южка встала, хлопнула ладонью по столу.
        - Довольно обещаний! Предлагаю запретить ловить рыбу бутылками! — звонким голосом отрубила она.
        Эдик встал и сказал, что он не согласен, — раз в лагере все можно, значит, можно и мальков ловить.
        Южка возразила:
        - Ты знаешь, что они каждый раз опаздывают к ужину? А опаздывать — это значит нарушать второй закон.
        Тут вскочил Саша Вараввинский — наш толстый «Санчо Панса»:
        - Уничтожение мальков — это возмутительное браконьерство! Каждый экземпляр через год весил бы целый килограмм; а так как рыболовы ежедневно вытаскивают по сто мальков… — он чуть запнулся перемножая в уме, — значит, за два месяца будет уничтожено шесть тысяч килограммов разной ценной рыбы. — Саша сделал испуганные глаза и повторил: — Шесть тысяч килограммов!
        Эдик заспорил, он считал, что Сашины вычисления неверны — мальки, может, подрастут, а, может, их другие мальчишки или щуки поймают.
        Тогда одна за другой выступили все три девочки — Южка, Валя и Наташа. Каждая старалась как можно обиднее уколоть несчастных рыболовов.
        Те стояли кучкой, понурив головы, и ждали приговора.
        Снова вскочил Саша и предложил вынести такое «постановление»:
        - Ловить мальков стеклянными вершами категорически запрещается, потому что это приносит вред государству, бутылки разбить, банки сдать в кладовую. Пусть мальчики ловят удочками.
        - А на удочки не клюет — ни на червя, ни хлеб, — робко возразил Витя Панкин, — разве это ловля — на десять человек три уклейки?
        - И пускай не клюет, сидите на берегу и на поплавок смотрите, — сказала Валя Гаврилова.
        Члены штаба засмеялись, рыболовы еще ниже опустили головы.
        Приступили к голосованию.
        Володя Дубасов объявил, что он всегда на стороне мальчишек, и голосовал «против», Эдик и Южка воздержались, остальные судьи подняли руки за категорическое запрещение преступной ловли мальков бутылками.
        Тут встала Валя Гаврилова. Она поджала губы, ехидно сощурила свои широко сидящие глаза и сказала, что сегодня подсмотрела, как «хранитель сокровищ» Володя Дубасов по распоряжению Эдика выдал рыболовам постное масло, а «шеф-повар» Юра потихоньку нажарил на сковородке рыбу и все трое членов штаба подсели к рыболовам, слопали вместе с ними вкусное кушанье и никого не угостили.
        - После каждой рыбалки мы их так кормим, — угрюмо буркнул Витя Панкин.
        Наташа громко расхохоталась; Эдик, Володя и Юра густо покраснели, но смолчали.
        Владимир Викторович весь передернулся, но не сказал ни слова и потихоньку забарабанил пальцами по столу.
        - Это правда? — спросил Саша.
        - Правда, — пробормотал Володя.
        Юра молча кивнул головой. Эдик даже бровью не повел.
        - Значит, вы, вы… — глухо послышалось сзади меня.
        Я оглянулся.
        Южка стояла вся потемневшая от страшного гнева. Она смотрела то на Володю, то на Юру, потом на Эдика, вновь на Володю.
        Находчивый Саша перебил Южку.
        - Подожди высказывать свое мнение при посторонних, — выпалил он, быстро обернулся к рыболовам и ко мне.
        Рыболовы, не дожидаясь приказа, тут же умчались. А я?
        Нет, нет, я не посторонний! Я ни за что не уйду.
        - Значит, вы воры! — полным презрения шепотом бросила Южка трем мальчикам.
        Юра и Володя по-прежнему сидели пунцово-красные, даже пот выступил на их лбах, верно от стыда. Эдик, бледный, молча кусал губы и глядел вниз.
        Все вопросительно обернулись в сторону Владимира Викторовича. Он был единственный взрослый, кто входил в состав штаба. Все хорошо знали, что он нарочно молчит и ждет, когда выскажутся остальные. Что же он скажет сейчас?
        - Каково ваше мнение. — уверенным начальническим тоном спросил его Саша Вараввинский.
        Владимир Викторович ответил не сразу.
        - Я предполагал, что могут случиться разные мелкие трещинки, мелкие происшествия, — начал он, — трудно все заранее предвидеть. Но чтобы такое произошло? Чтобы члены совета пионерской дружины, члены штаба, городка — заслуженный мастер спорта, хранитель сокровищ, шеф-повар, которым доверено буквально все, и чем польстились — добро бы конфетами или сухими фруктами, а то постным маслом…
        Наташа не удержалась и фыркнула; на нее ceйчас же с негодованием зашикали.
        - Это принципиальный вопрос, — объявил Саша Вараввинский и поучающе поднял указательный палец…
        - Нас Эдик надоумил, — угрюмо пробормотал Володя.
        - Эдик? — Все обернулись к заместителю начальника штаба.
        - Эдик, это ты всех научил? — тихо спросила Южка.
        Только сейчас «заслуженный мастер спорта» осмелился поднять глаза. Он посмотрел на Южку исподлобья таким тяжелым взглядом, что мне сделалось как-то не по себе.
        - Это просто небольшая ошибка, — словно нехотя пробормотал он, — а вы раздули. Обещаем, не будем больше так делать — и все.
        - Не будем больше, — буркнули Юра и Володя. По предложению Саши Эдику объявили выговор, Юра и Володя получили по замечанию. Мы решили, что об этой нехорошей истории никогда никто никому не скажет и никогда никто не будет о ней вспоминать.
        Члены штаба встали и торжественно дали друг другу честное пионерское, что при малейших затруднениях всегда будут действовать вместе, заодно и никогда не станут ссориться друг с другом.
        - Ну как, интересно прошло заседание? — спросил меня Владимир Викторович, когда мы с ним вышли из палатки.
        - Очень, — признался я, — только вы не боитесь, что он ей будет мстить?
        - Кто он? Кому? — удивился Владимир Викторович.
        - Да Эдик Южке. Уж очень страшно он на нее взглянул.
        Владимир Викторович рассмеялся.
        - Вот выдумали! Вы же слышали, какую клятву мы только что дали друг другу. Уверяю вас, проскочила только мелкая трещинка, которую тут же тщательно заделали. Все три мальчика искренне раскаялись в своем проступке. А об Эдике не думайте плохо, я в него верю.
        Я покачал головой. Мне почему-то казалось, что это была не такая уж незначительная трещина. Впрочем, я, может быть, ошибался и потому не стал возражать Владимиру Викторовичу. Мы разошлись.
        В тот же вечер у помойки состоялось грандиозное уничтожение зловредных рыболовных принадлежностей.

* * *
        Благополучие в городке возможно при непременном условии: если все будут сыты. И, конечно, еда должна быть разнообразной и вкусной.
        Юра Овечкин — четырнадцатилетний пионер, член штаба, прилежный ученик интернатской поварихи тети Тоси — был не просто «шеф-повар» нашего городка. Он не только щеголял в сверкающем белом колпаке и таком же фартуке, он еще изобретал неожиданные кушанья или, точнее, придумывал всевозможные смеси из самых различных продуктов. Так, в молочную лапшу он бросал мясные консервы, а макароны мешал с морковкой и свеклой.
        Случалось, его изобретения хвалили, но чаще, попробовав две-три ложки, отставляли миски. Иногда Юра подавал пережаренные, пересоленные или подгорелые блюда.
        С каждым днем недовольство в городке против Юры росло. Как-то на заседании штаба его дружески пожурили. Он обещал больше не изобретать, но на
        следующий день за обедом на третье блюдо подал картофельно-гороховое пюре с сахаром и с соусом из клюквенного киселя.
        Это зеленовато-бело-розовое пюре было ужасно противное, никто не стал его есть.
        На заседании штаба Юре дали строгий выговор. Весь день «шеф-повар» ходил очень сердитый. А на следующий завтрак…
        Как обычно, в восемь двадцать Валера Шейкин на горне проиграл развеселое «бери ложку, бери хлеб» и все выстроились на площади Радости; «главный врач» Наташа Толстенкова после проверки рук дала отрядам команду садиться за стол.
        Все сели и, к своему удивлению, увидели миски пустыми. Почему? Что за безобразие! Оказалось, завтрак — горох с молоком — не поспел.
        Сегодня дежурным командиром был сам заместитель начальника штаба, «заслуженный мастер спорта» Эдик Шестаков.
        Эдик говорил, что дежурный отряд работал очень усердно, вовремя затопил плиту, вовремя съездил за водой, а во всем виноват Юра — поздно поставил на плиту кастрюлю с горохом.
        Юра утверждал обратное, что дежурный отряд работал скверно, за водой поехали поздно, а плиту никак не могли растопить. Кому верить? Конечно, все поверили Эдику. Горох-то должен полтора часа кипеть, а Юра не рассчитал. Лучше бы Юра в грязном колпаке ходил, чем так оскандалиться.
        Валера Шейкин был не только горнистом, но и «главным агрономом». Он посмотрел на часы.
        - Через девять минут я даю горн на работу, — коротко и решительно сказал он.
        Все великолепно знали, что второй закон гласит: «Опаздывать разрешается не больше чем на двенадцать секунд».
        Валера посмотрел на Южку, на Эдика, на Сашу…
        Южка нахмурила брови.
        - Будем пить чай с одним хлебом — и айда на работу! — крикнула она на всю столовую.
        Многие еще не успели кончить свой скудный завтрак, как Валера дал горн.
        Все встали, глухо ворча, но покорно построились и пошли. Работали сегодня на поле медленно, спустя рукава и какими только словами не честили растяпу Юру!
        Чтобы искупить свою вину, бедный «шеф-повар» подал за обедом четвертое блюдо — этот самый горох. Но до обеда все голодали целых полдня. Такие штуки не прощаются.
        Во время тихого часа было созвано внеочередное заседание штаба. Сегодня Юра не сидел за столом как полноправный член штаба, а стоял перед всеми, наклонив голову, в покорной позе подсудимого.
        И все члены штаба угрюмо смотрели на длинного, лопоухого, угловатого Юру и кидали ему разные обидные слова.
        Особенно горячился Эдик:
        - Оставить голодным весь городок! Да за такое не строгий выговор, а выгнать надо!
        Всем было ясно: так дальше продолжаться не может. Юра в «шеф-повары» не годится. Но кто же заменит Юру?
        Валя Гаврилова вспомнила, что интернатская повариха тетя Тося очень хотела ехать в городок, но ее не взяли. Почему?… Да, по правде говоря, еще в Москве совет дружины решил, что со всем хозяйством ребята сумеют справиться сами, без взрослых. А теперь, как видно, придется попросить у тети Тоси прощенья и позвать ее. Другого выхода не было.
        Владимир Викторович сказал, что сейчас поедет на велосипеде в Звенигород и постарается связаться с тетей Тосей по телефону.
        - Ну, а с Юрой что будем делать?
        Юра все стоял понурив голову, не зная, куда деть свои нелепо-длинные руки…
        В конце концов девочкам — членам штаба — Южке, Вале Гавриловой и Наташе Толстенковой сделалось жалко нашего самого высокого, самого сильного и самого несчастного мальчика. Юре дали выговор и оставили членом штаба; а после приезда тети Тоси он будет понижен в должности, станет работать помощником повара.
        Тетя Тося явилась на следующее утро с двумя мощными чемоданами в руках.
        С виду она была настоящая богатырша, высокая, плечистая и полная, с могучими кулаками.
        От штаба она получила такую инструкцию: самой не работать, а только давать дежурному отряду указания и советы вроде — «посолите», «пора положить мясо», «морковку подбросьте», «подбавьте сахару», ну и так далее… Одновременно она должна была учить Юру и дежурный отряд разным кулинарным премудростям.
        Не знаю, насколько точно она соблюдала эту инструкцию, но ее зычный богатырский бас теперь гремел на кухне с утра до вечера. Вместо меча она беспрестанно размахивала огромным половником, привезенным ею из Москвы. И однажды я издали увидел, как она — да, этим самым половником — хлопнула Юру по лбу. От неожиданности у Юры даже колпак слетел.
        Эдик Шестаков поставил было на штабе вопрос о нарушении тетей Тосей нашего четвертого закона: «Взрослые никогда не бранят ребят». А тетя Тося кричит ни за что ни про что, особенно на мальчиков. Но остальные члены штаба дружно встали на сторону тети Тоси, говоря, что ее крики «не считаются», что у нее просто голос такой страшный, а сама она очень хорошая тетенька и повариха.
        Да как же было не защищать тетю Тосю, когда она ежедневно потчевала нас просто дивными блюдами! Теперь мы уписывали за обедом то блинчики со сметаной, то ватрушки, то щавелевые щи, то… да всех ее вкусных выдумок не перечислишь.
        Раньше картофельные очистки и прочие кухонные остатки просто выбрасывались на помойку, теперь они шли колхозным поросятам, а взамен мы получали творог и сметану.
        Раньше малыши первых трех отрядов в свободное время бегали, прыгали и собирали цветочки, теперь они приносили полные панамки щавеля, сныти и кислицы.
        Тетя Тося постоянно говорила: «Больше всего на свете хочу, чтобы у всех ребят налились и разрумянились щечки».
        С тех пор завтрак, обед, полдник, ужин у нас подавались всегда вовремя, с точностью до двенадцати секунд.
        СЕМИКЛАССНИКИ ПРИЕХАЛИ
        Владимир Викторович каждый день ездил на велосипеде в Звенигород на почту; раз в три дня он разговаривал по телефону с Евгением Ивановичем. Сегодня он вернулся в полотняный городок взволнованный, весь в поту от быстрой езды.
        - Новость, важная новость! — закричал он на всю площадь Радости и что-то шепнул подбежавшей Южке.
        Я заметил, как та вздрогнула. Ее лицо моментально оживилось, потом помрачнело, сделалось сосредоточенно серьезным, опять оживилось.
        - Валера, давай горн на общий сбор, — коротко приказала она.
        Валера проиграл, и через пять минут все собрались в столовой. Сели на скамьи, тесно прижавшись друг к другу, нетерпеливо отмахиваясь от комаров.
        Владимир Викторович встал напротив навеса и сказал:
        - Товарищи, послезавтра к нам приедут семиклассники.
        По-разному встретили эту новость ребята. Я заметил, как нахмурились Эдик и Саша, как переменились лица старших, как искренне улыбнулись младшие. И никто не остался равнодушным. С одной стороны, мы обрадовались: нашему полку прибудет, мы сможем придумывать новые игры и развлечения. А с другой стороны, мы боялись их приезда. И я понимал, почему боялись.
        В Москве семиклассники не принимали никакого участия в подготовке к строительству городка. Им некогда было интересоваться, где проведут свои летние каникулы младшие — ведь они держали экзамены и все свободное время сидели за книжками и учили, учили, учили. Они дали слово Евгению Ивановичу и всей пионерской дружине, что сдадут экзамены только на «четыре» и на «пять». А Евгений Иванович сказал им, что, если они сдержат свое пионерское обещание, он достанет для них деньги на дальний туристский поход и сам поведет туристов.
        И с тех пор семиклассники жили мечтой о своем будущем походе — выдержат экзамены, наденут рюкзаки за спины и зашагают по необозримым просторам нашей Родины, по городам и селам, по полям и лесам… Наши ребята знали это.
        И вдруг выяснилось: вместо дальнего похода семиклассники едут к нам. Значит, их путешествие почему-то расстроилось.
        Всей душой мы любили свой полотняный городок, который построили своими руками. Мы считали его самым лучшим, самым прекрасным городком в нашей стране.
        Ну, а семиклассники?
        Правильно ли они поймут первый закон «все можно»? Привыкнут ли к двенадцатисекундной точности второго закона? Станут ли они беспрекословно слушаться своих товарищей, да еще младших? Не будут ли смеяться над нашими порядками?
        Вот почему лица многих ребят, сидевших сейчас в столовой, с каждой минутой вытягивались, делались все серьезнее.
        Но, разумеется, мы и виду не покажем, что боимся приезда гостей.
        Решили деятельно готовиться к встрече. Наши мальчики поставили на щиты два ряда палаток, вытесали из березовых поленьев беленькие ровные колышки, для веревочных оттяжек. Девочки сшили новые белые ромбики с синими цифрами номеров.
        Так выросла вдоль свободного края площади Радости новая улица. У ее начала на столбике прибили дощечку с надписью: «Проспект Гагарина».
        В день приезда семиклассников после тихого часа наши дозорные мальчики полезли на сосны, что росли по склону горы. Девочки отправились за цветами; маленькие букетики они расставили внутри новых палаток в стеклянных баночках, а большие букеты хотели поднести приезжим.
        Наконец наступила долгожданная минута. Витя Панкин скатился с сосны с криком: «Идут! Идут!», пронесся по Туристской и Пионерской улицам и тут же снова полез на сосну…
        Валера Шейкин выскочил из палатки и заиграл сбор.
        И тотчас же палатки словно зашевелились, оттуда послышались нетерпеливые голоса. Все спешно стали переодеваться в парадную пионерскую форму.
        Снова примчался Витя.
        - Подходят! Подходят! — закричал он.
        Валера вторично проиграл сбор, и через две минуты все, нарядные, подтянутые, выстроились на линейке на своих обычных местах.
        Гости показались из-за склона горы с чемоданами в руках, с объемистыми рюкзаками за спинами. Их цепочка растянулась на полкилометра. Меня неприятно поразил неряшливый вид шедших впереди мальчиков. Девочки были в пестрых платьях, иные — в шароварах и ковбойках.
        Приехавшие оставили свои вещи на площади Радости и гуськом, один за другим, направились к нам вдоль Туристской улицы.
        Первым шагал вразвалку, держа руки за спиной, высокий, костлявый мальчик, с узкими приподнятыми бровями, с едва заметными, так они были тонки и крепко сжаты, губами.
        Подойдя так же вразвалку к Южке, мальчик встал перед нею, небрежно выбросил руку из-за спины не то к шее, не то к уху и нехотя начал:
        - Товарищ начальник штаба палаточного городка…
        - Отставить рапорт! — как топором отрубила Южка.
        Семиклассники опешили. Кое-кто из них подтянулся, поправил ковбойку, ремень на поясе, провел рукой по волосам…
        Узкобровый вздрогнул, вскинул на Южку черные и злые глаза. А Южка впилась в него своими такими же черными и блестящими глазами.
        Несколько секунд при полном молчании ста шести зрителей продолжался этот поединок глаз, и мальчик не выдержал, опустил голову и как-то весь сжался и поник.
        - Не позорь свой класс, — шепнула стоявшая сзади него высокая белокурая девочка в очках.
        Узкобровый с усилием выпрямился, приставил руку к виску и заговорил резким, меняющимся баском:
        - Товарищ начальник штаба городка…
        - Отставить рапорт! — вторично отрубила Южка и встряхнула косой.
        Снова вспыхнул поединок двух пар черных глаз. «Ну, уж это она зря придирается, — подумал я. — Мальчик по всем правилам начал рапортовать».
        - Галстуки надо повязать, — негромко подсказала Южка.
        Семиклассники смешались. Им пришлось вернуться на площадь Радости, спешно перетрясти имущество.
        А мы по-прежнему неподвижно и молча стояли двумя шеренгами и ждали. Многие сурово и осуждающе глядели на оплошавших.
        Наконец семиклассники цепочкой двинулись вперед. Теперь узкобровый мальчик отдал рапорт по всем правилам.
        Все наши громко проскандировали заранее приготовленное приветливое: «Здрав-ствуй-те!» Маленькие девочки с улыбками преподнесли букеты цветов и залепетали, заикаясь и краснея:
        - Поздравляем с благополучным окончанием экзаменов.
        Южка дала команду разойтись.
        - Покажите нам скорее, где мы будем работать в колхозе, — обратился узкобровый к Владимиру Викторовичу. Он рассказал, почему семиклассники очутились у нас. Оказывается, Евгений Иванович после экзаменов сказал им: «Хотите отправиться в дальний поход — сами должны заработать деньги».
        Вот они и приехали, собираясь весь июнь усердно потрудиться на колхозных полях.
        - Работами в колхозе распоряжается главный агроном Валера Шейкин, — холодно сказал начальник городка, — обратитесь к нему. Но поведет он вас на поле только завтра в девять ноль-ноль. Сейчас устраивайтесь, а потом подойдите к моей палатке: Пионерская улица, номер один.
        Через десять минут семиклассники уже уселись вокруг Владимира Викторовича. Я подошел послушать их беседу.
        - Учтите, товарищи, — разъяснял начальник городка, — разговариваю с вами сейчас я, а не члены штаба и разговариваю только потому, что вы хорошо знакомы с зимними порядками в интернате и совсем не знаете законов нашего городка.
        И он начал подробно рассказывать, как построена жизнь в нашем городке, какие у нас законы. Семиклассники слушали его молча.
        - Вопросы будут? — спросил Владимир Викторович.
        Удручающее молчание было ответом.
        - Неужели. больше чем на двенадцать секунд нельзя опаздывать? — спросила, наконец, высокая девочка в очках.
        - Да, если опоздаете, получите выговор, — хладнокровно подтвердил Владимир Викторович, — а после трех нарушений правил вас вызовут в штаб.
        - Ну и пускай вызовут! — презрительно пожал плечами узкобровый.
        - Пускай вызовут, — поддакнул кто-то из мальчиков.
        - Пускай вызовут! — сказал Владимир Викторович, но совершенно иным тоном.
        Потом ребята заспорили с начальником городка о распорядке дня. Им хотелось работать в колхозе по шесть часов ежедневно.
        Владимир Викторович прокашлялся и терпеливо начал объяснять:
        - В восемь тридцать завтрак, в четырнадцать ноль-ноль обед. Наши за это время и поработать успевают и выкупаться. Хотите купаться только раз в день, купайтесь позднее, после полдника, в шестнадцать сорок пять. Учтите, завтрак — полчаса, дорога в поле и обратно да плюс мытье рук и ног — час. Значит, на работу вам останется четыре часа, ни на одну минуту больше.
        - Раз в городке всем все можно, значит нам можно работать не по четыре, а по шесть часов, а обед отодвинем. Иначе мы не заработаем на поход, — настаивала высокая девочка в очках.
        - А наш второй закон, — напомнил Владимир Викторович. — Еще раз повторяю: опаздывать к обеду можно только на двенадцать секунд. Извольте укладываться с работой в колхозе в этот промежуток времени между завтраком и обедом.
        Ребята поняли, что Владимира Викторовича не уговорить, и как будто покорились, но тут же вновь горячо заспорили. Они не хотели делиться на два отряда.
        Но Владимир Викторович и тут вышел победителем. Он доказал, что на карауле и на кухне лучше всего дежурить небольшим отрядом — в девять-десять человек; но ведь никто не запрещает вести дружбу с ребятами иных отрядов.
        Узкобровый мальчик, Миша Огарев, был выбран командиром десятого отряда, та высокая белокурая девочка в очках, Галя Клейн, — командиром одиннадцатого.
        Ребята обоих вновь сформированных отрядов отправились купаться. Это было их первое купанье. Но они не помчались с горы к реке с веселыми криками, а пошли медленно и молча, внимательно разглядывая траву под ногами.
        - Позови, пожалуйста, Марью Петровну и Алевтину Алексеевну, — попросил Владимир Викторович пробегавшую мимо девочку.
        К нам подошли обе воспитательницы. Владимир Викторович обернулся к ним и выразительно сказал:
        - Завтра будьте начеку. Завтра штаб держит серьезный экзамен.
        - Южка была просто восхитительна, я хотела ее расцеловать! — воскликнула Марья Петровна.
        - Рано еще, Марья Петровна, восторгаться, — тихо сказал Владимир Викторович. — Еще раз предупреждаю: будьте начеку. Возможно, завтра понадобится ваша помощь. Они молчат, и я не знаю, о чем они думают.
        ОПАЗДЫВАТЬ НЕЛЬЗЯ!
        Сегодня я встал в половине седьмого, чтобы успеть до подъема одеться и умыться.
        Когда я вернулся с реки и подошел к палатке штаба, Валера Шейкин, худенький, подтянутый, уже стоял посреди Пионерской улицы с горном в руках. Против него застыла маленькая Тонечка Баташова и уставилась глазами на свои ручные часы.
        - Скоро, скоро, секундная стрелка делает последний круг, — нетерпеливо шептала она.
        На рукаве ее ковбойки краснела повязка. В первый раз в жизни она была дежурным командиром. Всем своим решительным видом, нахмуренными, чуть заметными бровями, угрожающе растопыренными косичками она стремилась доказать, что будет очень строгим начальником, — только пух полетит от нарушителей дисциплины.
        - Подходит стрелка, подходит, — повторяла она, да как крикнет: — Давай!
        Валера поднял горн, откинулся и заиграл «подъем».
        Солнце выглянуло из-за леса посветило коньки зеленых палаток, белые ромбы номеров и дальний край площади Радости.
        И тотчас же палатки на Пионерской и на Туристской улицах зашевелились. Из той, из другой, из третьей
        выглянули заспанные лица. Солнце слепило ребячьи глаза, мешало смотреть; еще не совсем проснувшиеся мальчики и девочки жмурились от его ярких лучей и снова прятались в полутьму палаток, будили соседей и выскакивали наружу все в синих трусах, все в голубых майках.
        А на проспекте Гагарина палатки стояли неподвижно. -
        - Тонечка, побежали их будить, — крикнул я.
        - Нельзя, сами должны проснуться.
        - Тонечка, милая, да ведь они же не привыкли вставать по горну. Тонечка, они проспят, их накажут.
        - Ну и пускай накажут! — недобрая искорка блеснула в серых глазах девочки, полузакрытых мохнатыми ресницами.
        - Тонечка, это же не по-пионерски…
        Та дернула косичками и, не говоря ни слова, побежала, я — за нею.
        В палатках спят ногами к выходу. Туристы хорошо знают, как легче всего разбудить спящего: надо схватить его одной рукой за пятку, другой за носок — раз-два — и давай с силой крутить ногу.
        В иных палатках спало трое, в иных — двое. Тонечка принялась выкручивать ногу правого спящего, я — левого. Ну, а среднего соседи потом сами разбудят.
        От первого до второго горна было восемь минут. Палаток на проспекте Гагарина стояло тоже восемь. Успеем всех разбудить или не успеем? А у палаток, как нарочно, входы на все петельки застегнуты. На пятой палатке настиг нас горн Валеры. Поздно, поздно будить — Тонечке тоже пора бежать на утреннюю зарядку.
        - Мальчишки, девчонки, вставайте же — второй горн! — что есть силы крикнула Галя Клейн.
        Побежали, побежали на площадь Радости ребята с улицы Туристской, с улицы Пионерской. А с проспекта Гагарина спешили только две девочки.
        - Ого, сколько сегодня будет опоздавших! — насмешливо воскликнул Эдик Шестаков.
        Он стоял посреди площади Радости в красной майке и в белых трусах, собираясь проводить утреннюю зарядку. Тонечка, может быть, и пощадила бы кое-кого, но при Эдике это нельзя.
        - Раз, два, три, четыре! — хлопая в такт ладонями, считали те, кто первыми прибежал на площадь Радости.
        - Девять, де-е-есять, оди-и-и-и-над-ца-а-а-ать!.. — нарочно тянули ребята.
        Беда, если кто опоздает! На первый раз — замечание дежурного командира, на второй — выговор, на третий — ух, как страшно! — вызывают на штаб…
        - Две-е-е-на-а-а-дца-а-а-ать!
        Эти двенадцать секунд вышли очень долгими, но все равно опоздало восемь мальчиков и две девочки старших отрядов.
        Началась физкультурная зарядка. Все, в том числе Алевтина Алексеевна в голубом купальнике, Владимир Викторович в коротких штанишках, то бежали по кругу все быстрее и быстрее, то останавливались и по команде Эдика приседали, выгибались, выпрямлялись, снова мчались по кругу.
        Меня так и подмывало присоединиться к ним, но где уж мне в своем белом халате да со своей подагрой угнаться за молодостью.
        Возле своей палатки стояла Марья Петровна в длинном пестром халате. Не замечая меня, она зевала во весь рот и потягивалась.
        Как только зарядка кончилась, Тонечка с вахтенным журналом в руках забегала от одного опоздавшего к другому. Она была чуть не вдвое короче этих рослых семиклассников, но бесстрашно поднимала кверху голову и пищала:
        - Объявляю выговор! Объявляю выговор! — И тут же записывала в журнал.
        А на линейке она назвала фамилии опоздавших и не очень убедительно — уж оченьголосок у нее был тоненький — потребовала, чтобы больше не опаздывали.
        После завтрака Валера Шейкин повел всех на работу в поле.
        Я ни разу еще не видел, как наши работают в колхозе, и решил отправиться вместе с ними.
        Ребята частенько рассказывали о тете Нюше — колхозном бригадире. Недавно в Звенигородском музее на стенде «Знатные люди нашего района» я видел фотографию этой женщины. В своем добротном темном костюме с орденом Трудового Красного Знамени на груди она выглядела там важной и строгой.
        А здесь, посреди широкого, свежевспаханного поля, нас встретила пожилая, сутулая женщина в старой, выцветшей кацавейке, в нелепых, чересчур больших резиновых сапогах.
        - Сколько же вас нынче пришло-то! Да батюшки мои! — радостно воскликнула она.
        Все у нее улыбалось: морщинистый, обветренный лоб, круглые щеки, морщинки вокруг глаз, щелочки-глаза. И потому она выглядела очень доброй и простодушной.
        - А я вам новый участок приготовила, — с мягкой улыбкой объявила она и повела всех поближе к деревне, — будем капусту сажать..
        До этого дня ребята пололи кукурузу. Ежедневное выдергивание колючего осота и цепкой лебеды порядком-таки всем надоело, и «потому младшие очень обрадовались перемене.
        - Мы просим отвести нам отдельный участок и замерять нашу выработку тоже отдельно, — обратилась Галя Клейн к тете Нюше.
        Между бровями бригадирши тотчас же встали две строгие бороздки.
        - Ну, уж нет, нам некогда лишние бумажки выдумывать! — отрезала она.
        - Я предлагаю делить трудодни пропорционально затраченному времени у вас и у нас и пропорционально количеству работников у вас и у нас, — уверенно сказал «главный путешественник» Саша Вараввинский, подчеркивая умное словцо «пропорционально», — а я берусь вести весь учет.
        Сашино предложение показалось мне каким-то расплывчатым, меня неприятно поразило это «у вас и у нас»; но ребята привыкли верить в непререкаемый Сашин математический авторитет; все поспешили разделиться на группы — кто на какой работе будет стоять.
        Двое самых больших мальчиков с толстыми высокими кольями в руках точно, через равные расстояния начали метить ямки на свежевспаханных бороздах, мальчики поменьше поехали вместе с двумя колхозными возчиками за водой и за капустной рассадой. Одни девочки разносили в больших корзинах рассаду, другие — бережно брали нежные растеньица, сажали их в ямки, подгребая руками и осторожно приминая вокруг стеблей землю; самые младшие поливали.
        Возможно, мне самому тоже следовало бы взяться за корзину или за лейку, но, увы, годы мои были уже не прежние. И потому я встал в сторонке.
        Ребята скинули верхнюю одежду и тапочки, подставили под горячее солнце свои обожженные коричневые спины, руки и ноги. Рассыпавшись по всему черному полю, они перекликались, пересмеивались, звали друг друга; особенно оживленные голоса раздавались вокруг подвод; старшие отличались только белым цветом кожи и наравне со всеми весело и дружно помогали колхозу.
        - Какие же ваши ребята молодцы!
        Я оглянулся. Сзади меня стояла тетя Нюша и широко улыбалась.
        - Вот ведь какие — ходят работать одни, без взрослых, сами друг за другом следят, а чуть кто отстанет, сразу — цык на него.
        Она, конечно, преувеличивала. Владимир Викторович считал наших ребят сорванцами, только временно скрывающими свое озорство; но мне лично было очень приятно услышать от тети Нюши такую похвалу.
        Наконец «главный агроном» Валера Шейкин что есть силы крикнул:
        - Пора домой!
        Южка подошла к Мише Огареву и Гале Клейн.
        - Мы уходим. Если хотите, сажайте без нас. Только смотрите не опаздывайте к обеду, помните второй закон, — предупредила она.
        - Чтобы через полтора часа — как штык! — тоном важного начальника приказал Эдик.
        - Не беспокойся, не опоздаем, — буркнул Миша.
        Десятый и одиннадцатый отряды остались, прочие побежали купаться. Марья Петровна и Алевтина Алексеевна ждали ребят на Москворецком пляже под нашим городком, а я поднялся в гору один.
        На кухне в это время шла неустанная работа дежурного отряда.
        Мальчики только что приехали на подводе из леса, где заготовляли хворост и сушняк. Сейчас они начнут рубить, пилить и колоть дрова. Двое принялись нагружать на телегу пустые бочки, чтобы отправиться за водой.
        Девочки сидели кружком и сосредоточенно, насупившись, чистили картошку.
        Тетя Тося размахивала половником и по своей всегдашней привычке ворчала то на мальчиков, то на девочек.
        Юра Овечкин, чтобы показать свою власть постоянного помощника повара, тоже покрикивал.
        Дежурный командир Тонечка Баташова хлопотала вокруг горевшей плиты: подбрасывала дрова, открывала и закрывала кастрюли и от избытка усердия писклявым голоском делала очень обидные замечания. Ей хотелось во что бы то ни стало доказать, что дежурит она нисколечко не хуже старших. А дел ей доверили уйму, и самое главное, самое ответственное, конечно, — вовремя подать обед. Обед опоздает — да в городке только один раз случился подобный скандал!
        После обеда дежурный отряд должен будет перемыть на реке сто шесть ложек и столько же кружек и мисок, вымыть все кастрюли и котел, протереть клеенку на обеденном столе, до последней бумажки и щепочки убрать всю территорию городка, привезти на завтрашний день воду и заготовить дрова; только после всего этого Тонечка сможет сдать дежурство следующему командиру.
        Штаб на своих ежедневных заседаниях обсуждал, как работал дежурный отряд, и ставил в вахтенный журнал отметку.
        Тонечка должна сдать только на «пять», в крайнем случае на «четыре». Вот почему сейчас щеки ее так и горели.
        После купанья ребята вернулись в городок. Валера заиграл «Бери ложку, бери хлеб», и все начали считать:
        - Раз, два, три, четыре…
        Со всех сторон бежали толпы на площадь Радости и становились отрядами затылок в затылок. Но выстроились только девять шеренг. А где же десятый и одиннадцатый отряды?
        К Тонечке подошла Южка; черные глаза ее гневно сверкали.
        - Они не пришли. Что же делать? — спросила Тонечка.
        - Дай команду Наташе проверять руки, — глухо ответила Южка.
        Санитарки во главе с «главным врачом» побежали вдоль рядов, но никого с грязными руками не нашли.
        Южка подошла к начальнику городка.
        Тот сидел за столом и в ожидании обеда читал газету, всем своим невозмутимым видом показывая, что это чрезвычайное происшествие нисколько его не интересует.
        - Владимир Викторович, ну что же нам делать? — спросила Южка с дрожью в голосе.
        - А штаб что думает? — удивительно спокойно спросил Владимир Викторович.
        - Штаб только вечером соберется, а сейчас что делать? Ведь меня Тонечка спрашивает! — Южка говорила с самым неприкрытым отчаяньем в голосе.
        - Ну что, пока обедайте, а там видно будет, посмотрим, на сколько они запоздают, — ответил Владимир Викторович и снова углубился в чтение газеты.
        Когда дежурные девочки уже начали разносить второе, из-под горы показались десятый и одиннадцатый отряды. Они шли беспорядочной гурьбой, в нерешительности остановились посреди площади Радости и о чем-то потихоньку засовещались; но, завидев на своем конце стола дымящуюся кастрюлю с супом и куски хлеба в плетенках, они смело двинулись вперед.
        Южка, Эдик, Саша, многие другие бросили есть, вскочили.
        - А ведь они сейчас самым спокойнейшим образом сядут обедать и никто не осмелится им помешать, — съязвила Марья Петровна.
        Владимир Викторович тут же отставил миску, перепрыгнул через лавку, побежал наперерез опоздавшим и загородил дорогу. Невысокий, в коротких штанишках, в белой рубашке с короткими рукавами, он сам казался мальчиком перед теми, кто нестройной толпой двигался прямо на него.
        - А руки у вас проверяли? — спросил он.
        - Нет.
        - Придется вам подождать, пока главный врач Наташа Толстенкова не кончит обедать. Она встанет из-за стола и проверит.
        Опоздавшие переглянулись, потоптались на месте, затем отступили на площадь Радости и встали там нахмуренные, сконфузившиеся.
        - А мы виноваты, что ли? Уходить раньше никак было нельзя, — недовольно гудели они.
        Наташа обладала завидным аппетитом, и ничто на свете не могло помешать ей вкушать пищу. Она спокойненько уплела миску гречневой каши, попросила добавки, выпила кружку компоту, снова попросила добавки. Вышла она из-за стола одной из последних, не торопясь надела белый халат, повязала косынку и только тогда направилась к голодающим «преступникам».
        Галя Клейн, показывая руки, блеснула очками и процедила сквозь зубы:
        - Поручили проверять малышам!
        «Главный врач» вздрогнула, но сделала вид, что не расслышала этих колких словечек. Пятерых с грязными руками она заставила бежать на реку.
        Марья Петровна, Алевтина Алексеевна и я с интересом наблюдали издали за всей этой сценой.
        Владимир Викторович ушел в свою палатку и наглухо застегнул вход. Скоро наступит тихий час — почему же ему немножко не подремать?

* * *
        …Заседание штаба началось, как всегда, за полчаса до ужина.
        Пришли на него также я и дежурный командир Тонечка Баташова. Мы уселись с нею на низеньком чурбачке у входа в палатку. Отсюда будет удобнее наблюдать…
        Первым на повестке дня стоял вопрос «О массовом нарушении второго закона десятым и одиннадцатым отрядами».
        Вызвали одних командиров отрядов — Мишу Огарева и Галю Клейн. Они будут держать ответ за своих товарищей.
        Я вспомнил свои школьные годы. Случалось, за баловство меня отчитывали учителя или родители. Но насколько, оказывается, страшнее и обиднее, когда тебя бранят, честят и стыдят твои же, да еще младшие товарищи.
        Галя и Миша стояли перед судьями, опустив головы.
        В Москве в интернате оба они входили в совет дружины. Миша был в седьмом классе председателем совета отряда, Галя — звеньевой и главным редактором интернатской стенгазеты. Их обоих считали передовыми общественниками, пионерами-активистами. Галя училась всегда только на пятерки и была в интернате самой примерной девочкой.
        А приехали они в городок, и на следующий же день оба попали на скамью подсудимых.
        - Большие, а хуже маленьких, — пожимала острыми плечиками Валя Гаврилова.
        - На четырнадцать минут опоздали! Какое наказание мы им дадим за это? — Саша Вараввинский ерзал на скамейке, вопросительно вертел своей короткой шеей, смотрел направо, смотрел налево.
        - Чего с ними разговаривать? Выговор на линейке- и все, — небрежно бросил Валера Шейкин.
        - А я бы их обоих выгнал из городка, да в придачу и из пионеров, — презрительно щурясь, процедил Эдик Шестаков.
        У Гали Клейн заблестели слезы за очками.
        - Никогда в жизни я так не стояла! — чуть не разрыдалась она.
        - Мы не виноваты, — оправдывался Миша, — мы уже хотели уходить, как подъехала подвода с рассадой. Если бы мы сразу не посадили и не полили капусту, она к завтрашнему дню вся завяла бы.
        Члены штаба переглянулись.
        - А ведь и правда, они не виноваты, — неожиданно сказала Наташа Толстенкова и робко обвела всех своими круглыми глазами.
        Заговорила Южка:
        - Я тоже согласна, что на этот раз не виноваты. Привезли новую рассаду, а они не хотели, чтобы она в корзинах завяла.
        Саша Вараввинский вскочил, как на пружинах.
        - А я не согласен! Дайте мне слово! — воскликнул он и запальчивой скороговоркой затараторил: — Ни при каких обстоятельствах второй закон нарушать нельзя! Надо было точно рассчитать время и не посылать подводу за новой партией рассады перед концом работы. А сколько народу сегодня запоздало на утреннюю зарядку?
        Тут вскочила Южка и решительно сказала:
        - Довольно спорить! Давайте голосовать! Возьмем с них честное пионерское, что они и сами больше никогда опаздывать не будут и ребят своих отрядов отучат.
        За предложение Южки подняло руки шесть человек.
        Эдик, Саша и Володя голосовали «против». Оправданные вышли.
        Штаб перешел к обсуждению следующего пункта повестки дня: «Как сегодня работал дежурный командир и дежурный отряд?»
        Тонечка давно с нетерпением ждала своей очереди: она вскочила и, прижимая «вахтенный журнал» к груди, начала рассказывать, словно хорошо заученный урок, как прошло ее сегодняшнее дежурство.
        По предложению Владимира Викторовича штаб поставил Тонечке за дежурство пятерку.
        - А ваше мнение: виноваты семиклассники или нет? — спросил меня за ужином Владимир Викторович.
        - Пожалуй, что не виноваты. Они же сберегли народное добро — капустную рассаду, — ответил я.
        - Вы так думаете? А вам понравилось, как горячо члены штаба защищают наш второй закон?
        Я утвердительно кивнул головой.
        - Ну, то-то же. Даже из-за капустной рассады нельзя нарушать наши законы.
        Я давно уже стал пламенным патриотом нашего городка и его законов, поэтому согласился с Владимиром Викторовичем.
        - А обратили вы внимание, как дружно и сплоченно действует штаб? — с азартом продолжал мой собеседник. — Вот что значит — дали друг другу слово. А вы когда-то подозревали, что Эдик будет мстить Южке.
        - О, я давно уже забыл об этом случае и думать!
        Хотя я и ответил так, но мне почему-то постоянно вспоминалось то заседание штаба, когда судили рыболовов. И я не забыл того тяжелого, неприязненного взгляда, который Эдик бросил на Южку.
        ПОТЕРЯ НИЧТОЖНОЙ ЖЕЛЕЗКИ
        На следующий день восемь ребят десятого и одиннадцатого отрядов, в том числе и Миша Огарев, опять проспали утреннюю зарядку.
        Значит, вся вчерашняя проборка на штабе прошла впустую. Значит, зря простили виновников.
        На утренней линейке взял слово Владимир Викторович. Вскочив на пенек, он начал говорить тихим, казалось бы, безразличным голосом. Он был спокоен, только незнакомый блеск его слегка выпуклых карих глаз выдавал скрываемые чувства.
        Все повернули к нему головы.
        Сперва Владимир Викторович зачитал список опоздавших, а затем сказал:
        - Еще раз напоминаю: все должны выполнять второй закон. Неужели это так трудно — не опаздывать к сигналу горна? Почему младшие подчиняются? А вы в гости приехали, что ли? Или вы считаете себя умнее штаба, разработавшего и утвердившего второй закон? А если так — я найду способ, как заставить десятый и одиннадцатый отряды слушаться. Я только прикажу Валере Шейкину четыре раза проиграть сигнал «Тревога!». И тогда… — Владимир Викторович соскочил с пенька. Потому ли, что он ничего не добавил к слову «тогда», его угроза показалась особенно страшной.
        Завтрак прошел при удручающем молчании. Отправляясь на работу, все разговаривали вполголоса.
        Чтобы хоть немного разрядить тягостную обстановку, Южка посоветовала Валере взять с собой на работу горн.
        Валера обрадовался. Ведь в городке, чтобы не сбить с толку ребят, он мог Играть лишь давно надоевшие ему сигналы, а тут — вот удача! Он впервые покажет свои музыкальные способности, да еще перед девочками похвалится. И всю дорогу до самых капустных грядок Валера играл то плясовую, то торжественный марш, то пьески чуть не собственного сочинения.
        Валера ведь был не только горнист, но и «главный агроном». С утра он вместе с тетей Нюшей осмотрел намеченный для посадки капусты участок, расставил ребят, потом засунул руки в карманы и зашагал поперек борозд, наблюдая за ребятами. Под мышкой он все время держал свой горн.
        Тут мимо него вскачь пронеслась телега с бочкой и с тремя мальчиками.
        - Валера, к нам! — крикнули ему ездоки.
        Валера не выдержал, забыл свою важную должность и на ходу прыгнул в телегу, опять-таки с горном под мышкой.
        А к обеду, когда все возвращались домой, «главный агроном», рисуясь перед девочками, изящным движением поднес горн ко рту. И тут… увидел, что на горне не было мундштука — той маленькой блестящей металлической короткой трубочки, которую берут в рот, когда хотят извлечь из горна звуки.
        А девочки, как нарочно, обступили Валеру.
        - Валера, сыграй нам, пожалуйста, что-нибудь веселенькое.
        - Не хочу, — глухо отрезал тот, подошел к Южке и шепнул ей на ухо: — Мундштук потерял.
        Вид у Валеры был такой несчастный и растерянный, что Южка взяла злополучного горниста, как маленького, за руку, и они вдвоем пошли искать пропажу.
        Эдик повел первые девять отрядов в городок, старшие — десятый и одиннадцатый — остались работать.
        Где искать? Валера успел за это время побывать и на peке и на парниках, где выращивалась рассада, несколько раз вдоль и поперек пересек весь участок посадки капусты.
        Где искать? Земля на бороздах была рыхлая, только что распаханная. Кто-нибудь мог просто втоптать трубочку в землю. И, конечно, Валера и Южка ничего не нашли и следом за старшими отрядами вернулись в городок.
        Никто об этом происшествии еще не знал. В ожидании горна на обед ребята сидели перед своими палатками или в «уголке тихих игр» тренировались в стрельбе из лука, сражались в настольный теннис, рвали по склону горы цветы — словом, все разбрелись кто куда. А горна нет!.. Попробуйте-ка созвать всех! Минуты идут, а горн молчит.
        Южка шепнула о потере мундштука Вале Гавриловой и мне.
        - Подуди без мундштука, — посоветовала Валя. Валера приставил горн ко рту, подул что есть силы. Раздалось удивительно противное гнусавое урчание.
        - Как игрушечный мишка, если сильно сдавить ему животик, — воскликнула Валя, не удержалась и фыркнула в ладонь.
        - Валя, что тут смешного? — сурово упрекнула ее Южка. Она с надеждой посмотрела на меня, ища поддержки.
        Но чем я мог помочь?
        Пришлось признаться Владимиру Викторовичу; однако обсуждать и переживать потерю сейчас было некогда — до обеда оставались считанные минуты.
        И вот члены штаба с криками «обед, обед!» побежали в разные стороны. Они вынуждены были объяснять каждому, даже самому маленькому, почему молчит горн.
        В конце концов собрали всех на площадь Радости. Собрали с опозданием на три минуты!
        За обедом было оживленно и бурно. Все с азартом обсуждали событие, вспоминали, где в поле побывал Валера, давали советы, в каких местах искать, спорили, найдем или не найдем, и всем было очень интересно, как же городок будет существовать без горна. Многие так волновались, что потеряли аппетит; Южка и Валера даже не притронулись к еде; Наташа Толстенкова впервые не попросила добавки.
        Ребята десятого и одиннадцатого отрядов насмешливо улыбались и ехидничали.
        - Нам за пятнадцать секунд давали выговор, а сами на три минуты опаздываете, — поблескивая стеклами очков, говорила Галя Клейн.
        - А теперь без горна все опоздают, — презрительно двигая узкими бровями, отвечал ей Миша Огарев.
        Сегодня на тихом часе ребята десятого и одиннадцатого отрядов нарочно громко разговаривали и смеялись; возбужденные малыши то вползали в палатки, то выскакивали и носились по полотняным улицам; члены штаба, стараясь восстановить порядок, бегали по всему городку и кричали: «Тихий час, тихий час!»
        Вернулся Эдик Шестаков, посланный на велосипеде в Звенигород. Он сказал, что мундштуков для горна в культмаге нет.
        Час от часу не легче!
        Было созвано внеочередное заседание штаба, пригласили и всех взрослых.
        Южка вела заседание с большим трудом, потому что все одновременно спорили, кричали и перебивали друг друга. Мальчики обвиняли и бранили не столько Валеру, сколько Южку. Особенно горячился Эдик; он стучал кулаком по столу и громко требовал:
        - Нет, ты объясни, зачем приказала Валере взять с собой в поле горн? Изволь объяснить!
        - Не буду объяснять! — огрызалась Южка. — Ты не ори, а лучше посоветуй, что делать.
        Споры и крики то затухали, то вновь вспыхивали с удвоенной силой. Владимир Викторович сидел на своем обычном месте в темном углу и молчал. Как я ни вглядывался в его лицо, из-за темноты не мог заметить, что оно выражало. Эдик мне шепнул:
        - Вот, доверили должность начальника штаба девчонке, а теперь нам приходится расхлебывать ее ошибки.
        Меня поразил неприязненный тон его слов, однако я ничего не ответил Эдику.
        - На полдник, на ужин, конечно, все явятся и без горна, — сказала Алевтина Алексеевна. — На вечернюю линейку тоже все встанут. Куда труднее будет с отбоем, и самое страшное — как пройдет завтрашний подъем?
        - Придется объявить «чрезвычайное положение», — вздохнула Марья Петровна.
        - Как я объявлю! — с горечью в голосе воскликнул Владимир Викторович. — Ведь для этого нужно четыре раза проиграть сигнал «Тревога!», а Валере не на чем играть.
        Да, объявить ЧП было невозможно.
        Казалось, все рушилось, и из-за чего — из-за потери ничтожной железки.
        - Может быть, как временная мера кастрюля заменит горн? Валера будет стукать палкой по ее бокам, — нерешительно предложила Алевтина Алексеевна.
        Тетя Тося бурно запротестовала:
        - Не жалеете казенную посуду! Отобьется вся эмаль!
        - Тетя Тося, ну, пожалуйста, дайте кастрюлю! — просили Валя и Южка.
        - Без сигналов городок погибнет! — горячился Саша Вараввинский.
        - У нас же пять кастрюль, — убеждал. Юра Овечкин.
        В конце концов тетя Тося сдалась, она отдаст Валере ту кастрюлю, у которой отскочила ручка.
        Заседание штаба закончилось. Южка осталась в палатке и написала красным карандашом воззвание:
        «Всем! Всем! Всем! Тревога!
        Положение в городке — исключительно серьезное.
        Кому дорога честь городка — в 18 ч. 15 м. собирайтесь на площади Радости.
        Пойдем искать мундштук.
        Кто найдет — получит в награду десять вобл.
        Штаб городка».
        Двумя кнопками Южка прикрепила бумагу к доске объявлений.

* * *
        В нашем городке никогда ничто не отменялось. Так, однажды туристский отряд отправился в самую грозу, потому что именно на этот день и на этот час был назначен поход.
        Сегодня после полдника должен был состояться матч по волейболу между командой обоих соединенных отрядов старших и сборной командой остальных отрядов. Победителям будет вручена награда — каждый получит по соленой вобле. Об отмене этой ответственной встречи не могло быть и речи. Мундштук пойдем искать после матча.
        Вокруг волейбольной площадки собрались все, кроме часового.
        Ребята десятого и одиннадцатого отрядов, не участвовавшие в игре, уселись тесной кучкой отдельно, остальные зрители окружили площадку со всех сторон.
        «Мы набьем!» — «Нет, мы набьем!» — младшие и старшие хорохорились друг перед другом. Игра началась.
        Старшие были заметно выше и рослее. Но они, верно, давно не тренировались. Вот тот огромный — я прозвал его «Слоном» — ударял очень сильно, но его мяч обязательно попадал за черту.
        Судья «заслуженный мастер спорта» Эдик Шестаков бесстрастным голосом объявил еще одно очко в пользу младших.
        Команда младших (сборные отряды) была заметно ловчее и подвижнее. Вон Южка взяла совершенно безнадежный мяч, передала Вале Гавриловой, та — Юре Овечкину; длинноногий Юра подпрыгнул — и раз, перед самым носом оторопевшего Миши Огарева заглушил мяч.
        Побеждали младшие. И дело тут было не в одной ловкости и тренировке. За команду старших «болело» четырнадцать человек, за команду младших — семьдесят пять.
        И каждое очко в пользу младших встречали семьдесят пять звонких криков, семьдесят пять визгов и тысяча аплодисментов.
        Старшие заметно нервничали, при каждой неудаче злились, гневно оглядывались на болельщиков. Они проиграли первый тайм со счетом восемь — пятнадцать.
        Перед вторым таймом десятый и одиннадцатый отряды собрались в кучку и после горячих споров заменили двух игроков.
        Теперь борьба стала напряженнее, мяч редко касался земли, то и дело перелетал через сетку.
        Старшие начали нагонять.
        - Пять — семь! Шесть — семь! — повторял невозмутимый Эдик. — Семь — семь! — Тут голос Эдика впервые дрогнул — в душе-то он, конечно, сочувствовал младшим.
        Сравнялись, сравнялись! Даже я начал волноваться. А семьдесять пять болельщиков с каждой неудачей младших все больше неистовствовали — свистели, стонали, грозили кулаками.
        - Восемь — семь в пользу сборных отрядов, то есть в пользу младших! — радостно объявил Эдик.
        - Не было! Не было! Аут! Аут! — крикнул Миша Огарев. — Вот куда мяч упал — за черту! Аут, аут!..
        - Не было! Не было! Аут! — поддержали остальные игроки команды старших.
        - Было! Было! — завизжали семьдесят пять болельщиков.
        - Было! Было! — приставив ладони ко рту трубочкой, закричал и я, хотя, откровенно признаться, не заметил, куда упал мяч.
        Шум поднялся невообразимый, я не слышал, о чем говорил Миша игрокам своей команды.
        Те встали, закинув руки за спину. Матч прекратился.
        Как только крики начали затихать, капитан команды Миша Огарев подошел к судье Эдику Шестакову и срывающимся от волнения голосом сказал:
        - Мы протестуем, мы играть отказываемся. Ты судишь неправильно. А эти так орут, что головы трещат.
        Замолчавшие было болельщики начали с утроенным рвением вопить и свистеть.
        Эдик, не смог сразу ответить. Энергичными взмахами руки ему кое-как удалось утихомирить болельщиков. Как судья, он был неподкупен и безупречен; по крайней мере «заслуженный мастер спорта» так о себе думал. Сейчас он приподнял треугольнички бровей и отчеканил ледяным тоном:
        - Раз играть отказываетесь — значит, и второй и третий таймы проиграли вы! Объявляю результаты матча: три — ноль в пользу команды сборных отрядов.
        Ликующие болельщики зааплодировали, а Эдик торжественно развернул сверток газетной бумаги. В нем находилось шесть вкуснейших тускло блестевших вобл. Под гром аплодисментов судья вручил награды по очереди всем шести игрокам-победителям. И они с наслаждением принялись сдирать зубами кожу с рыбок и грызть соленые сухие кусочки. У меня от зависти потекли слюнки.
        Десятый и одиннадцатый отряды не могли вынести такого зрелища. Понурив головы, они ушли с площадки и уселись за кухней на склоне оврага.
        Было ясно — искать мундштук вместе со всеми они не пойдут.
        САМОЕ ГЛАВНОЕ — ЭТО ДРУЖБА
        Опустив головы, тщательно оглядывая каждый комочек земли, пятьдесят ребят медленно брели по капустному полю. Один из отрядов был послан к парникам, другой — на берег реки, где брали воду. Мы все, кроме десятого и одиннадцатого отрядов, оставшихся в городке, были заняты одним — во что бы то ни стало найти мундштук.
        Справа от меня брела по борозде «главный врач» Наташа Толстенкова, слева — одна из «медсестер» — Ирочка Растеньева.
        Ирочка была в городке самой слабенькой и маленькой, на работу в колхоз я ее не пускал, купаться она не могла, потому что даже в самую жаркую пору, залезая в воду, дрожала и стучала зубами. Беленькая и худенькая, с огромными растерянными голубыми глазами, она говорила едва слышным, замирающим голоском и напоминала выросшее в темноте бледное растение.
        Сегодня Ирочка в первый раз так далеко отошла от городка. Она искренне наслаждалась и даже приплясывала, но искала, по-моему, не очень внимательно.
        Наташа и Ирочка двигались по бороздам, переговаривались и мечтали, как они обе вместе найдут мундштук, как все их будут хвалить и поздравлять, как их премируют воблами и они вдосталь нагрызутся сами и угостят других.
        Отряды дошли до конца поля, и, не найдя ничего, повернули по тем же бороздам обратно. Смотрели, смотрели, искали, искали, но, увы, без всякого толку. Пришлось нам идти на реку мыть руки и ноги, а оттуда возвращаться в городок на ужин.
        Валера позвал нас на площадь Радости, отбивая палкой дробь по кастрюле.
        Я вспомнил, как раньше трубил Валера — ведь он был очень хорошим горнистом, в его сигналах всегда чувствовалась романтика, он заставлял бодрее биться сердца…
        А сейчас, услышав стукотню палкой по кастрюле, все невольно покатились со смеху и никому не было охоты подчиниться таким противным сигналам.
        Валера ходил по улицам городка потерянный и бледный, его шатало из стороны в сторону. Я даже поставил ему градусник, подозревая, уж не заболел ли он от таких переживаний. Но температура у него оказалась нормальной.
        На вечернюю линейку, как ни странно, все собрались быстро, думаю, просто из любопытства: уж очень было интересно, как пойдет дальше жизнь в городке. Когда отряды выстроились, Владимир Викторович взобрался на пенек. Он говорил тихо, ни на кого не глядя, словно думал про себя.
        - Потерян не только мундштук, — начал он. Потеряна моя давнишняя мечта о полотняном городке. Полотняный городок только тогда может существовать благополучно, когда все его жители будут дружить между собой, будут помогать друг другу. Если потребуется, я сумею заставить слушаться меня, но
        приказать вам быть дружными я не смогу. Вы думаете, городок построен, чтобы вам было весело тут жить и чтобы вы стали крепкими и здоровыми? О нет, я мечтал, что здесь — на поляне под соснами, в зеленых палатках, на колхозном поле, под навесом нашей столовой, на линейке, на купанье, у туристского костра — расцветет наша большая и благородная настоящая пионерская дружба. Я мечтал, что эту дружбу мы перенесем на зиму в наши интернатские спальни и классы. Я верил, эта дружба разрастется и дальше, когда вы закончите интернат и разлетитесь во все стороны. Увы, при первом же испытании ваша дружба лопнула, как мыльный пузырь.
        Владимир Викторович закончил, обвел глазами застывшие отряды. Ни одна голова не поднялась. Было тихо, тихо. Он посмотрел на часы и. добавил совсем другим, строгим, и твердым голосом:
        - Второй закон не отменялся. Через десять секунд идти на реку мыть ноги и руки. Напоминаю, через сорок минут — отбой. Линейка, разойдись!
        Через двадцать минут все вернулись с реки и, переговариваясь вполголоса, сели возле своих палаток. К сожалению, я не слышал, о чем совещались старшие ребята. До самого отбоя никто не смеялся, не разговаривал громко.
        И когда Валера застучал палкой по кастрюле: «Спать пора! Спать пора!» — все поспешили спрятаться в свои палатки, тщательно застегнув их наглухо.
        В городке установилась тишина.

* * *
        - Тра-та-та! Тра-та-та! — раздалось у меня над ухом.
        Я проснулся. Что это? Ах, да — Валера с кастрюлей! Уже утро. Сейчас подъем! Я вскочил, быстро оделся и вышел из палатки.
        Тоненький Валера, грустно опустив свой русый хохолок, едва-едва плелся по Туристской улице и вовсю барабанил палкой по кастрюле.
        На площади Радости стояли позевывая две девочки из отряда, дежурившего по кухне, и Витя Панкин с сачком в руках. Улицы были безмолвны, точно никакой сигнал к подъему и не раздавался. Владимир Викторович, нахмуренный, вышел из своей палатки.
        Прошло семь минут. Через минуту простучит второй сигнал. Я поспешил к Владимиру Викторовичу.
        - Послушайте, они не виноваты, — попытался я его убедить. — Они привыкли просыпаться только по сигналу горна; тут хоть из пушки стреляй — никто не проснется. Удары по кастрюле не действуют на их уснувшие мозги.
        - А вот я найду способ, как их разбудить! И Владимир Викторович на весь городок стал считать: — Раз, два, три, четыре…
        Что тут было! Из палаток послышались испуганные возгласы. Веревочные оттяжки готовы были выскочить вместе с кольями, петли никак не отстегивались, пропавшие тапочки не находились.
        Пока Владимир Викторович сосчитал до двенадцати, почти все успели выскочить и, нечесаные, полуголые, побежали на площадь Радости. Впрочем, человек двадцать (все больше ребята десятого и одиннадцатого отрядов) все же опоздали на несколько секунд.
        После завтрака пошли на работу. В городке остался только часовой под грибком да дежурный отряд. Воспользовавшись тишиной, я юркнул в свою палатку и взялся за книжку.
        Входное полотнище вдруг приоткрылось, и показалась Ирочка Растеньева с букетом васильков. Сегодня она была дежурной «медсестрой».
        - Я вам принесла цветочки. Я вас не разбудила? Я вам не нужна? Можно мне пойти погулять? — спрашивала она тоненьким голоском, пристально глядя на меня широко распахнутыми голубыми глазами.
        - Можно, можно, — ответил я, — больных нет, в лазарете чисто.
        Ирочка исчезла, а я вновь занялся чтением. Книга захватила меня. Прошло, наверно, часа три, как вдруг Ирочка снова явилась предо мной.
        - Я нашла! — задыхаясь от счастья, сказала она, улыбнулась своей чудесной солнечной улыбкой и протянула мне руку.
        На ладони у нее лежала короткая стальная трубочка — мундштук.
        Не мальчики-следопыты Саша Вараввинский или Витя Панкин, не девочки-проныры вроде Южки или Вали Гавриловой, которые все глаза проглядели, рыская по грядкам, а наша самая маленькая и хрупкая Ирочка нашла пропажу.
        - Ирочка! Какая ты умница! — на весь городок закричал я.
        Владимир Викторович выскочил из палатки и подбежал к нам.
        - Я пошла гулять, а потом подумала, зачем я буду цветочки собирать, — заикаясь от счастья, лепетала Ирочка, — лучше пойду, попробую поищу… и пошла, где маленькую капусту посадили, выбрала одну грядочку и медленно, медленно стала искать. Вдруг — в канавке комочек земли, я его толк ногой, смотрю — что-то блестит…
        Она была горда и счастлива. Ведь двое важных дяденек наклонились над нею и внимательно слушают ее рассказ.
        - Я так обрадовалась, так обрадовалась и прямо в городок, — закончила она. — Молодец, Ирочка, сегодня вечером надень парадную пионерскую форму, — ласково похвалил ее Владимир Викторович.
        - Ой, я пойду гладить! — радостно вскрикнула та и ускакала вприпрыжку.
        Владимир Викторович не торопясь начал продувать запачканный землей мундштук. К нему подскочил только что сменившийся часовой Витя Панкин.
        - Побегу расскажу, побегу! — глотая от нетерпения концы слов, выпалил он.
        - Беги, беги! — ответил, улыбаясь, Владимир Викторович.
        И Витя тотчас же умчался на колхозные огороды рассказывать радостную новость.
        Какие сияющие лица были у младших, когда они возвращались с работы! Ребята прыгали и бегали, разговаривали громче и оживленнее обычного. И солнечные блики играли на зеленой траве, на свежей листве берез, на стволах сосен, оранжевых у вершин и темных внизу.
        Но лица старших были безучастны. Семиклассники шли, тихо переговариваясь о чем-то своем, не имеющем никакого отношения к городку.
        Валера весь точно блестел от счастья. Он вышел на площадь Радости, поднял голову кверху и приставил горн ко рту. Солнце сияло на его ослепительно белой рубашке, на тоненькой загорелой шее и коричневых обнаженных руках. А золотой горн пылал ярче солнца.
        Валера заиграл на обед. Никогда еще так призывно, бодро и смело не гремели и не переливались звуки горна!
        И бежали отряды с улиц Пионерской, Туристской, с проспекта Гагарина.
        - Раз, два, три, четыре… — с особенным подъемом, звонко и весело считали все. Досчитали до двенадцати… Никто не опоздал! Все одиннадцать отрядов выстроились в одиннадцать рядов, Затылок в затылок.
        Ребята первых девяти отрядов щурились от яркого солнечного света, радовались и улыбались, шутливо подталкивая друг друга. А старшие стояли молчаливые, сосредоточенные. О чем они думали, мы не знали.
        На вечерней линейке Южка вручила Ирочке Растеньевой «высокую» награду — газетный сверток с десятью воблами.
        Под торжественные звуки горна, едва дыша, Ирочка начала спускать флаг. Она потянула за шнурок и подняла свои сияющие глаза ввысь, на красное полотнище. Флаг медленно пополз вдоль мачты к земле.

* * *
        С вечера я долго не мог уснуть. Сосны, что росли вокруг моей палатки, всю ночь тревожно шумели. А вдали, за Москвой-рекой, с тучи на тучу перекатывался гром. Наконец мне удалось забыться тяжелым сном, но ненадолго. Я проснулся, услышав чьи-то тихие, крадущиеся шаги, и открыл глаза. Сквозь брезент палатки проглядывал рассвет.
        Осторожно, не дыша, я спустил ноги с раскладушки, нащупал тапочки и притаился.
        Шаги затихли. Но до меня явственно донеслось чье-то прерывистое дыхание — вот тут, совсем близко.
        Схватив на всякий случай с тумбочки скальпель, я, как был в одних трусах, выскочил наружу…
        Позади моей палатки стоял Владимир Викторович. От неожиданности мы оба вздрогнули. Он был в белой рубашке, в своих неизменных коротких штанишках и держал в руках фотоаппарат, а также какой-то сверток серой бумаги.
        - Это вы? Здравствуйте! — с облегчением воскликнул я и невольно засмеялся, потом посмотрел на часы — стрелка показывала половину пятого.
        - Здравствуйте, — ответил Владимир Викторович. — Простите, кажется, я вас разбудил. А я вот прогуливаюсь и фотографирую. Смотрите, какое прекрасное утро.
        «И охота ему заниматься фотографией в такой ранний час?» — подумал я.
        Утро было чудесное. Солнце уже поднялось из-за дальних замоскворецких лесов, и сквозь листву окрестных деревьев его косые золотые лучи падали на площадь Радости и на зеленые палатки. Безоблачное голубое небо обещало жаркую погоду.
        - Я хочу сделать еще несколько снимков, — сказал Владимир Викторович. — Может быть, пока спрячете у себя вот этот пакет?
        Я не стал спрашивать, что за пакет, и положил его в чемодан. Владимир Викторович кивнул мне головой и ушел, а я снова забрался под одеяло и задремал.
        Тотчас же после подъема, прыгая то на одной, то на другой ноге, ко мне подскочил Витя Панкин. У него были туго забинтованы обе коленки, и он не мог заниматься утренней зарядкой.
        - Вы знаете, что случилось? — как всегда, глотая слова, выпалил Витя. — Флаг украли! Сегодня ночью! Пойдемте покажу.
        Мы подошли к мачте. На вечерней линейке спускали флаг почти до земли и привязывали к мачте шнурком. Сейчас белый капроновый шнур был перерезан в двух местах, а флаг исчез.
        - Вот, смотрите, — Витя нагнулся и показал на след ботинка.
        И каблук и носок четко отпечатались на песке, подошва была с затейливым витым рисунком; таинственные следы пересекали Госпитальную улицу и пропадали сзади моей палатки.
        Ужасная весть распространилась по городку за две минуты. Мундштук нашли, и вдруг — опять пропажа! Новые события совершенно огорошили ребят. Они ходили группами совсем растерянные, перекидывались бестолковыми словами. Кто украл? Чужие мальчишки, шпионы, воры?
        - Десятый отряд, вы караулили ночью? — спрашивала Южка. Ее черные глаза метали молнии.
        Миша Огарев, пошевеливая узкими бровями и заикаясь, пробормотал:
        - Не было флага еще с вечера…
        - Врешь! Был флаг! — на весь городок крикнула Южка.
        - Был флаг! — воскликнул Эдик. — Мы все палатки проверяли после отбоя.
        - Утверждаю, шнур перерезали только ночью, только до восхода солнца! — горячился Саша Вараввинский.
        - Линейки не будет. Передайте всем, сегодня в шесть часов вечера в столовой назначаю общий сбор, — бросил сквозь зубы Владимир Викторович. — Какая же может быть линейка в этом таборе, когда пропал флаг!
        Он уехал на велосипеде в Звенигород и сказал, что там задержится, будет у знакомого фотографа проявлять и печатать сегодняшние снимки.
        Меня удивило, как он мог в такое тревожное время не забыть о своем всегдашнем увлечении — фотографии.
        Вернулся он молчаливый и хмурый, не сказал никому ни слова и спрятался в своей палатке.
        В назначенный час в столовой собрались все.
        Сюда же из штабной палатки принесли маленький столик и лавочку. За столик сели Южка, Эдик и Саша, вышел из своей палатки и Владимир Викторович. Ребята устроились вокруг обеденного стола. У многих после купанья волосы были мокры и взъерошены, а сами они еще не успели отдышаться. Южка встала.
        - Объявляю общий сбор всех пионеров нашего городка открытым! Слово предоставляется начальнику городка Владимиру Викторовичу.
        Владимир Викторович также встал и негромким размеренным голосом начал:
        - Мундштук, к счастью, найден. Но я не о мундштуке хотел поговорить… — Он сразу резко крикнул: — Украден флаг! А вы знаете, как в армии? Если полк потеряет в смертном бою знамя, полк распускают. Десятый отряд сегодня ночью дежурил и проспал флаг. Какой позор! Отряд не достоин называться десятым. Считаю, что его надо распустить, а ребят распределить по другим отрядам. Палатки, занимаемые ими, сорвать, их обитателей расселить по другим палаткам. Но не будем жестоки. Если ребята бывшего десятого отряда покажут себя дисциплинированными, трудолюбивыми, честными, примерными, мы их простим и вновь сформируем отряд, а палатки поставим на место. Кто за мое предложение — пока не заслужат нашего доверия, десятый отряд распустить, — поднимите руки.
        Подняли все.
        - Кто «против»?
        Ни одна рука не поднялась.
        - Принято единогласно. — Владимир Викторович обернулся к членам штаба. — Эдик и Саша, ну-ка быстренько распределите всех по отрядам и по палаткам.
        - В две минуты! — Саша с готовностью ухватился за карандаш, и наши «Дон-Кихот» и «Санчо Панса» уткнулись в бумаги.
        А теперь полюбуйтесь. — Владимир Викторович вытащил из полевой сумки несколько больших фотографий, и они пошли по рукам.
        Раскатистый многоголосый хохот зазвенел на весь городок. Я выхватил из рук Наташи одну карточку.
        Ну уж и Владимир Викторович! Ну, молодец — поймал с поличным!
        На фотографии была изображена палатка № 38, из нее торчали чьи-то ноги в шароварах и кедах, а рядом валялось брошенное на землю ружье.
        Ребята долго не могли успокоиться, рассматривая фотографии, громко выражая свое негодование. Кто спит в тридцать восьмой? Миша Огарев. Конечно, ноги принадлежали ему.
        Миша сидел с каменным, бледным лицом, только правая бровь его судорожно подергивалась.
        Наконец фотографии вернулись на маленький столик, и общий сбор возобновился.
        Владимир Викторович снова поднялся.
        - Вы думаете, кто украл флаг? Это я его срезал — Все зашевелились, кое-кто привскочил, кашлянул, ахнул… Владимир Викторович продолжал: — Я встал рано утром проверить караул, наткнулся на эти самые ноги и на беспризорную винтовку, сфотографировал их, спокойненько стащил флаг и отнес доктору в лазарет. Вот и все.
        Встала Южка. Ее пальцы с силой надавили на крышку стола.
        - Одиннадцатый отряд, а вы сколько раз опаздывали? Вы смеялись, когда пропал мундштук, — гневно воскликнула она. — Вам просто подвезло, что не вы сегодня ночью караулили. Наверняка тоже проспали бы флаг. Вы живете на проспекте, названном в честь первого космонавта. Разве вы достойны жить на такой знаменитой улице? Предлагаю снять дощечку с названием проспекта!
        Все голосовали за «снять дощечку».
        Затем Эдик прочел список, кто из наказанных в какой отряд переводится и в какую палатку переселяется.
        - А теперь на линейку! — громко крикнула Южка.
        - И палатки валить! — еще громче закричал Витя Панкин.
        Мальчики бросились выдергивать колья оттяжек. Разрушение чужих квартир, видно, доставляло им огромное наслаждение. Пыль полетела от палаток. Их бывшие обитатели едва успели вытащить свои чемоданы и одеяла. Палатки повалили и свернули, но помосты, на которых они стояли, предусмотрительно оставили на месте.
        В десятом отряде были две тихонькие, всегда неразлучные девочки: одна — беленькая, другая — черненькая. Обе они были так примерны, так скромны, ни разу не опоздали, не проспали и сегодня пострадали, ну, совсем ни за что. С испугу они не расслышали, в какие палатки им переселяться, и сейчас жалобно спрашивали об этом Эдика.
        «Заслуженный мастер спорта» сосредоточенно привязывал флаг и только отмахивался от девочек, посылая их к Саше. «Главный путешественник» о чем-то увлеченно разговаривал с Владимиром Викторовичем, и бедняжки никак не могли добиться толку.
        Наконец горн Валеры призвал всех на линейку. Отряды построились по своим местам; место десятого отряда осталось пустым. Старшие были распределены по другим отрядам. Вот они, высокие и рослые, стоят рядом с малышами. Миша Огарев очутился в первом отряде среди самых маленьких. Он стоял сгорбившись, стыдясь поднять глаза.
        Двух неразлучных девочек разлучили. Одну записали во второй отряд, другую — в пятый. И пришлось им теперь жить на разных улицах. Обе они готовы были расплакаться от обиды.

* * *
        Крупных нарушений дисциплины, массовых опозданий в городке больше не было, нет-нет кто-нибудь получал на линейке замечание — и все. Но жизнь в городке пошла как-то вяло.
        Старшие ребята откровенно скучали. Они каждый день ходили работать в колхоз и работали там, надо признаться, здорово, но в общих спортивных соревнованиях почти не участвовали, в туристские походы не ходили.
        Был у нас патефон. Но до приезда семиклассников его ни разу не заводили — слишком много за день набиралось всяких интересных дел, и просто некогда было слушать музыку. Сейчас старшие полностью завладели патефоном, каждый вечер они усаживались в отдельный кружок, слушали изо дня в день одни и те же пластинки и пели песни, которые не знали остальные ребята. Сколько раз мы звали старших к общему вечернему «Костру дружбы», к нашему небольшому уютному огоньку, который мы разводили на краю площади Радости.
        - Давайте вместе петь, слушать, как Владимир Викторович декламирует стихи, как рассказывает занимательные истории, — говорили мы им.
        Но старшие не шли или забегали на десять минут и снова уходили. Они были равнодушны к жизни городка и рассматривали его только как место, где временно устроились, чтобы заработать деньги на дальний туристский поход. Они не скрывали, что очень хотят отсюда уехать, и с нетерпением ждали того дня, когда Евгений Иванович освободится от ремонта интерната и приедет за ними.
        Старшие подчас «подкалывали» членов штаба или кое-кого из младших мелкими «шпилечками».
        Особенно изощрялась Галя Клейн. В интернате она привыкла командовать, а тут все места в штабе заняли ребята моложе ее и распоряжались не хуже старших.
        И Галя выискивала самые мелкие недочеты: сломались качели, и она за обедом нарочно на всю столовую кидала: «Вот, не сумели как следует столбы вкопать»; прохудилась кастрюля, и Галя уже снова замечала: «Надо осторожнее обращаться!»
        Не было у нас в городке самого главного — ребячьей дружбы. Я видел, как это беспокоит Владимира Викторовича, сам много думал и передумывал, как тут быть, но ничего дельного посоветовать не мог.
        СОРВАНЕЦ ИЗ СОРВАНЦОВ
        Члены штаба, чтобы «не задаваться», одновременно были рядовыми в отрядах. Так, Южка числилась в восьмом отряде. А когда ее отряд дежурил на кухне, она наравне с другими дежурными чистила картошку, убирала щепки и мусор, накрывала на стол, мыла посуду. Когда восьмой отряд уходил в туристский поход, Южка тоже надевала рюкзак и во время пути полностью подчинялась командиру отряда.
        Однажды восьмой отряд отправился в поход вместе с Алевтиной Алексеевной. Не помню, куда они ходили и какие принесли экспонаты для Школьного музея, когда же они вернулись, то встали, как полагается, шеренгой посреди площади Радости. Только было дежурный командир собрался по всей форме принять рапорт, как вдруг из походного голубого эмалированного ведра выскочила маленькая рыженькая собачонка. Ведро стояло у ног Южки, и, конечно, именно она посадила туда щенка и принесла в городок.
        Криками восторга встретили появление нового жителя полотняного городка. Мальчики и девочки окружили его со всех сторон, каждый норовил потрогать и погладить.
        Расталкивая толпу, я хотел было пробраться к собаке. Это же возмутительное безобразие: ведро, в котором варят суп, — и в нем собака!
        Но Марья Петровна меня опередила. Она накинулась на Южку и при всем честном народе ее отчитала… На голову Южки посыпались упреки:
        - Безобразный поступок!
        - Отвратительная шалость!
        - Скверная девчонка!
        - Пожалуюсь бабушке!
        Все это было очень резко и для Южки, разумеется, очень обидно.
        Алевтина Алексеевна добавила, что ничего не видела и не знала; стало быть, Южка принесла собачку в городок потихоньку, обманом. Собралась толпа любопытных. Южка стояла-стояла, опустив вниз голову, в конце концов не выдержала и юркнула в свою палатку.
        - А крепко тебе досталось! — насмешливо бросил ей вслед Эдик.
        Марья Петровна пошла жаловаться Владимиру Викторовичу, а собачку захватил Витя Панкин.
        Впервые с открытия городка был нарушен четвертый закон («Взрослые никогда не бранят ребят»). Но я считал, что Марья Петровна поступила совершенно правильно, она увидела вопиющее нарушение правил гигиены.
        Я лично был очень доволен, что Южке так здорово влетело. Уже несколько дней, как я на нее крепко сердился и неизменно отворачивал голову, когда по утрам она приветливо здоровалась со мной.
        А зол я был на Южку вот за что. Как-то после полдника возвращался я с дальнего ключа с полотенцем и мылом. Настроение у меня было самое лучшее. Я любовался рекой, солнцем, барашками облаков. И вдруг вдали увидел кругленькую фигурку Наташи Толстенковой. «Главный врач», путаясь в долгополом халате, во весь дух бежала вдоль берега. Она явно искала меня.
        Я помчался ей навстречу. Уж не сломал ли кто ногу? Не проломил ли голову?
        - Отнимают, отнимают! — кричала Наташа, подбегая ко мне.
        В двух словах она мне рассказала, что штаб только что вынес ужасное решение — отнять у нас палатку, самую крайнюю, «для больных девочек». Одна Наташа самоотверженно голосовала «против». Члены штаба уже отправились исполнять свой черный замысел.
        Запыхавшись, Наташа и я побежали в городок. На Госпитальной улице мы увидели «врагов», которые как ни в чем не бывало стояли возле наших четырех палаток и о чем-то мирно беседовали.
        Легкий запах керосина доносился из палатки «для больных девочек». Я быстро подошел к палатке, откинул полотнище входа — и буквально остолбенел.
        Раскладушки были бесцеремонно сдвинуты в сторону, а на земле аккуратно разместились немецкая каска, ствол от ручного пулемета, гитара с балалайкой, несколько кирпичей, игрушечные грузовик и пианино, маленькая, мебель и еще что-то. У самого входа стояла канистра с керосином, фонари «летучая мышь» наших ночных, сторожей, какие-то ящики…
        - Что это такое? — строго спросил я членов штаба, едва сдерживая негодование. Даже сейчас я не забывал о четвертом законе.
        - Экспонаты для нашего будущего интернатского музея; их принесли из туристских походов. Пятый отряд был на фабрике игрушек, шестой — на кирпичном заводе, седьмой — на фабрике музыкальных инструментов, а военные трофеи мы нашли на бывшей передовой, — быстро объясняла Южка. — Да вы осторожней, не трогайте. А керосин Володи Дубасова, у него в складе и так тесно.
        - Кто вам разрешил все это здесь поместить?
        - Штаб постановил. Палатка-то вам совсем не нужна.
        - Кому лучше знать — нужна ли нам палатка или нет? — повысил я голос. — Куда мы будем девать больных девочек?
        - В палатку для больных мальчиков, — не задумываясь, ответила Южка.
        - А если мальчики заболеют?
        - Но ведь никто пока не заболел, — отпарировала Южка.
        Тут подоспел «хранитель сокровищ» Володя Дуба-сов. Я накинулся на него.
        - Володя, неужели для керосина не нашлось лучшего места, чем лазарет?
        - Да ведь я сплю в палатке-складе, от запаха керосина у меня голова болит. Штаб и разрешил отнести канистру в эту свободную палатку, — оправдывался Володя.
        «Штаб, штаб!..» — угрюмо пробормотал я про себя, вспоминая, что не имел права протестовать против решений штаба.
        Я круто повернулся и пошел жаловаться Владимиру Викторовичу. Начальник городка, выслушав меня, только улыбнулся.
        - К сожалению, ничем не могу помочь, — сказал он. — Высшая власть в городке, как вам известно, принадлежит штабу, а штаб по предложению Южки постановил одну палатку у медпункта изъять. Скажите откровенно, ведь палатка-то вам совершенно не нужна?
        Ну, как доказать, зачем нужно для госпиталя столько палаток, когда у нас нет ни одного больного? Я взглянул на растерянную союзницу Наташу, круто повернулся и пошел в лес.
        Вот почему сейчас, когда Марья Петровна так здорово отчитала Южку за собачку в ведре, я был доволен. Слишком девчонка зазналась. «Пускай прячется в своей палатке, пускай переживает», — со злорадством думал я.
        На обед Южка не явилась.
        Ко мне подошла Валя Гаврилова и сказала:
        - Южка заболела, у нее голова очень болит! А Наташа пошла за цветами. — Видя, что я еще обедаю, Валя мне предложила: — Давайте я сама поставлю Южке градусник, я знаю — он у вас на тумбочке лежит.
        Получив разрешение, Валя убежала.
        Не успел я выйти из-за стола, как она вернулась.
        - У Южки тридцать восемь и три! — с дрожью в голосе сказала она.
        Я недоверчиво взглянул на Валю, но ее немного раскосые, широко расставленные глаза глядели на меня так подкупающе правдиво… Я тотчас же встал и поспешил на Пионерскую улицу, в палатку к Южке.
        После яркого солнечного света я едва разглядел больную в зеленой полутьме палатки. Она лежала с мокрым полотенцем на лбу.
        - Южка, что с тобой?
        Я услышал протяжный жалобный стон.
        - Вот какие неприятности. Кажется, заболела серьезно.
        - Ты дойти до лазарета сможешь? — сухо спросил я. — Или тебя перенести?
        - Смогу, — простонала Южка. Я обернулся к Вале Гавриловой.
        - Валя, давай быстро простыни, одеяло, нет — три одеяла, подушку. Поместим ее в палатку для больных мальчиков, раз вы отняли у меня палатку для девочек.
        Мы повели Южку под руки. Валя с одной стороны, я-с другой. Больная едва передвигала ноги. Мы поставили раскладушку. Валя заботливо постелила…
        Я выслушал у Южки легкие и сердце, осмотрел горло и язык, пощупал живот, колени, но ничего тревожного не нашел.
        Южка едва говорила. Глаза ее были заплаканы. Мы уложили больную; я дал ей таблетку жаропонижающего, разрешил Вале посидеть рядом и почитать книгу, а сам отправился в свою палатку подремать-благо наступил тихий час.
        За полдником Владимир Викторович спросил меня, чем больна Южка.
        Чем больна? Каждый врач великолепно знает, что многие болезни начинаются с головных болей и высокой температуры. Я пожал плечами, пробормотал что-то насчет возможного гриппа или КВДП, то есть «катара верхних дыхательных путей», потом вспомнил сегодняшнюю сцену с Марьей Петровной и сослался также на нервное расстройство.
        После ужина я подошел к Южке и спросил, как она себя чувствует. Она только простонала и закатила глаза.
        Я поставил ей градусник и пошел смотреть, как Наташа Толстенкова перевязывает одному мальчику ногу. Истекли положенные десять минут, и я снова направился к Южке. Подошел к палатке очень тихо, осторожно откинул полотнище… То, что я увидел, было невероятно!
        Южка, которая только что едва говорила, сейчас сидела на кровати, стиснув от напряжения зубы, и изо всей силы терла между ладонями градусник.
        Я выхватил градусник из ее рук — температура подскочила до 42 градусов. Тронул Южкин лоб — он был совсем холодный.
        Первым моим порывом было схватить негодную девчонку за руку или за косу, неистово закричать «вон отсюда!» и вышвырнуть из палатки. Но — стоп! А четвертый закон? Чтобы сдержать свои чувства, я выскочил из палатки.
        - Доктор, милый, пожалейте меня, я такая несчастная! — услышал я за спиной приглушенные рыдания.
        Помнится, еще в раннем детстве мы, сорванцы-мальчишки, перед классными работами по алгебре вот эдаким способом иной раз нагоняли температуру; и тогда испуганные мамы укладывали нас в постель, но чтобы девочка, да еще председатель совета дружины, да еще начальник штаба, оказалась сорванцом из сорванцов…
        «Почему Южка так дико поступила?» — спрашивал я самого себя, сидя на лавочке перед амбулаторией.
        Сердце мое тяжело стучало. Как врач я был глубоко возмущен. Как писатель, собирающий материалы для новой повести, я должен был дознаться, — для чего понадобилась вся эта ловко разыгранная комедия. И я решил вернуться в палатку к Южке.
        Ее черные, смоченные слезами пряди волос слиплись на лбу, черные глаза глядели на меня с мольбой. Прерывающимся от рыданий голосом Южка начала говорить, говорила долго и убежденно, а я терпеливо слушал.
        Марья Петровна ее обидела и тяжко оскорбила, выругав при всех. Разве это плохо — притащить в ведре такую маленькую, такую хорошенькую собачку? Собачку они нашли у дороги на опушке леса, голодную, дрожащую; кто-то ее подбросил; если бы они не подобрали ее, собачка наверняка бы погибла. Она была такая слабенькая и жалкая, бежать за всеми не могла, пришлось ее посадить в ведро и нести. А Алевтине Алексеевне нельзя было об этом сказать.
        Она-то ведь шла далеко впереди. направляющей. Южка двигалась замыкающей. Эка беда! Она попросит Валю, та вымоет ведро, даже с содой прокипятит, и, пожалуйста, опять суп варите.
        Южка остановилась, но тут же вновь зарыдала. Она вспомнила, что Марья Петровна обещала пожаловаться бабушке, и, кажется, это было самое обидное.
        Марья Петровна нарушила четвертый закон! Если бы с глазу на глаз — еще ничего, а то весь городок слышал, как она ее срамила, а Эдик — такой вредный-смеялся. Как Южка теперь будет председательствовать на штабе? Как принимать рапорт на линейке?
        И закончила она такой красноречивой просьбой:
        - Доктор, милый, прошу вас, не выгоняйте меня. Я только три денечка у вас полежу! Все будут думать, что я сильно заболела, будут беспокоиться обо мне, а потом очень обрадуются, когда я выздоровею, и забудут всю эту историю. Только никому, никому не говорите, что я симулирую!
        Я не знал, что делать. Я всегда считал себя честным врачом. Но этот рассказ тронул меня. Мне было искренне жаль обиженную девочку.
        В эту минуту послышались торопливые шаги. Я сразу узнал их, выскочил из палатки, загородил вход…
        Передо мной стояла Наташа Толстенкова, «главный врач» городка. Она была одета в свой обычный чересчур длинный белый халат и доверчивыми круглыми глазами глядела на меня снизу вверх.
        - Южка заболела? А это серьезно? А какая у нее температура?
        Ну, что я отвечу Наташе? Неужели я ее обману? Я уже успел оценить Наташину добросовестность, ее неистощимую энергию и просто искренне ее полюбил.
        Каждое утро «главный врач» приходила к столику, вкопанному напротив палатки-амбулатории, надевала свой белый халат, мыла руки. Возле нее выстраивалась очередь. Проворно двигая короткими розовыми пальчиками, нахмуренная, непередаваемо важная, она решительно приступала к своим врачебным обязанностям.
        Ее помощница — очерёдная дежурная «медсестра»- ей «ассистировала», как выражалась Наташа, то есть подавала ножницы, бинты, вату. Изредка, во время передышки, Наташа выпрямлялась, торопливо заправляла под косынку выбившуюся светлую прядь и вновь наклонялась над «раненым».
        Любимым Наташиным лекарством была бриллиантовая зелень, в просторечии называемая «зеленкой». Всевозможные царапины, потертости, болячки «главный врач» неизменно закрашивала в зеленый цвет. Если у кого-нибудь на щеке или на лбу вскакивал прыщик от укуса комара, она уверенно сажала на физиономию пострадавшего зеленую кляксу.
        Какое же неслыханное количество ног она вылечила, именно ног, а не рук! Частые туристские походы, беготня по городку босиком, работа на кухне и в поле, заготовка дров, игра в футбол и в другие подвижные игры, наконец, вся деятельная, беспокойная и веселая жизнь — вот почему каждый, да, буквально каждый житель полотняного городка хоть один разочек да ставил свою израненную или ушибленную ногу перед Наташей, и та, деловито вздыхая, принималась за перевязку.
        Я часто думал: пройдет несколько лет, и из толстушки Наташи вырастет прекрасный и хладнокровный хирург, который справится с любой самой сложнейшей операцией. И если случится мне заболеть я с полным спокойствием и доверием лягу на хирургический стол под ее скальпель…
        И вот эту самую Наташу мне сейчас придется обмануть… Как я ей объясню? Ведь я ей всегда говорил, что врач должен быть безупречно честен…
        - Так чем же больна Южка? — переспросила меня «главный врач».
        Я медлил с ответом. Я знал, что еще в Москве Наташа мечтала ухаживать за страдальцами, дежурить по ночам у их изголовья, отирать пот со лба, подносить лекарства. К большому разочарованию Наташи и «медсестер», ее помощниц, таких трудных больных у нас в городке еще не появлялось. И, наконец, «заболела» Южка! Наташа сейчас готова была своротить гору.
        - Так чем же она больна? — в третий раз терпеливо спросила меня Наташа.
        Ну, как мне поступить? Прогнать Южку? Нет, это невозможно! А что я сейчас отвечу Наташе?
        В этот момент подбежала Валя Гаврилова. И опять ее серые глаза смотрели на меня открыто и правдиво…
        - Доктор, вас Южка зовет. Она целую мисочку слез наплакала.
        И тогда я решил: будь что будет — оставлю Южку в лазарете. Я повернулся к Наташе и деланно-ледяным тоном сказал ей, что Валя Южкина подруга и добросовестнее сиделки нам не найти. Валя будет ухаживать за больной, а градусник буду ставить я сам.
        - Да ведь Валька не медсестра, — дрожащим голосом пролепетала Наташа. Глаза ее наполнились слезами, круглые румяные щечки вспыхнули.
        - Наташа, не спорь, — достаточно твердо ответил я и повернулся к ней спиной.
        До этого часа Наташа рассматривала меня как своего помощника, «медсестру». И вдруг я вздумал не допустить ее к заболевшей Южке — ее, «главного врача» городка. Конечно, таким необъяснимым поступком я жестоко обидел ее. Но другого выхода у меня не было.
        Наташа мне ничего не ответила, низко-низко наклонила голову и ушла. Издали я видел, как вздрагивали ее плечи. Я направился к Южке.
        Мнимая больная лежала с полотенцем на голове. Узнав, что она остается в лазарете, Южка с благодарностью прошептала:
        - Большое спасибо. Когда-нибудь я вам тоже помогу, отблагодарю вас.
        Оказывается, только что заходили к ней Владимир Викторович и Алевтина Алексеевна, спрашивали о здоровье, сочувствовали ей. Рассказывала она, радостно, веселым голосом, и вдруг я почувствовал недобрую нотку.
        - А Марья Петровна не идет. Пускай мучается, пускай думает, что я из-за нее заболела. — Южка передохнула и добавила: — Доктор, а ведь у меня к вам большая просьба: мне одной тут страшно оставаться, можно Валя будет со мной ночевать?
        Раз я позволил одной вполне здоровой девочке спать в. палатке, предназначенной для больных мальчиков, придется разрешить и второй не менее здоровой поставить рядом раскладушку.
        Обе девочки меня горячо поблагодарили. Я вернулся в свою палатку, а через полчаса Валя снова меня потащила к «больной».
        - Доктор, — начала Южка, хитро заглядывая мне з глаза, — вы знаете, Джек так плохо себя чувствует.
        - Какой Джек?
        - А моя собачка. Валя говорит, ее Витька Панкин и Володька Дубасов совсем затискали. Доктор, милый, ну, пожалуйста, можно, чтобы Джек тоже у нас ночевал? Мальчишки хотят его на ночь под одеяло запрятать. А мы вот тут устроим, в уголке, в ящике. Валя свое пальто отдает.
        - В больницы собак не пускают, — ~ буркнул я. Наступил Валин черед уговаривать. Эта затараторила как сорока:
        - А наш городок не больница. А в нашем городке все можно — три дня собачка в лазарете проживет, пустяки какие!
        Когда две девочки так настойчиво уговаривают… Словом, я сдался^но с условием, что весь сор они потом сами уберут.
        - Все, все вычистим, — горячо обещала Южка, — внутри палатки даже песочком посыплем.

* * *
        За ужином Владимир Викторович снова спросил меня о здоровье Южки.
        Я покосился на Марью Петровну и Алевтину Алексеевну и нарочно громко сказал:
        - Первоначальное мое предположение о нервном характере заболевания девочки теперь окончательно подтвердилось.
        Услышав это, Алевтина Алексеевна откинула со лба светлые вьющиеся волосы, вздохнула и сказала:
        - Бедная девочка, она так тяжело переживает.
        - Марья Петровна, вы бы пошли к ней, — заметил Владимир Викторович, — поговорили бы по душам.
        - Ни за что не пойду! — жестко бросила та. — У этой скверной девчонки глазищи черные, ну просто разбойничьи. Как она на меня взглянула, будто хотела насквозь проткнуть. Меня и сейчас всю знобит при одном воспоминании.
        Владимир Викторович великолепно знал, что спорить с Марьей Петровной совершенно бесполезно и вместе со мной вышел из-за стола.
        На вечерней линейке рапорт дежурного командира вместо Южки принимал Эдик Шестаков. По этому случаю он надел парадную пионерскую форму.
        О, как он сейчас был великолепен — наш «заслуженный мастер спорта»! Чистенький, высокий, стройный, подтянутый. И все согласились, что Эдик выступает куда бойчее и лучше Южки.
        После линейки я вновь отправился посмотреть, что делают обе мои девочки.
        Южка лежала все так же с мокрым полотенцем. Ну, понятно, вдруг еще ненароком забежит кто-нибудь ее проведать. Валя сидела на раскладушке у ее ног. Джек, заботливо прикрытый Валиным пальтишком, мирно почивал на сенной постельке в ящике и потихоньку скулил.
        Южка села на постели и лукаво стрельнула в меня своими черными глазами.
        - Доктор, а скажите, я тогда очень похоже стонала?
        - Ну да, я ни на минуту не усомнился, что ты заболела серьезно.
        - Значит, я могу быть актрисой?
        - Безусловно. И притом талантливой актрисой.
        Южка, очень довольная, задергала плечами, вно легла и неожиданно тяжело вздохнула.
        - Да, я больше всего на свете хочу быть актрисой, — проговорила она, — такой актрисой, чтобы все зрители глядели на мою игру и не дышали, а потом возвращались домой и только бы о моей игре и думали, и у них голова бы закружилась от переживаний.
        Валя глядела на свою любимую подругу с явным обожанием. Наверное, она считала ее самой необыкновенной девочкой во всей Москве.
        Южка на минуту замолкла, и ее мечты перелетели на другое.
        Вон Владимир Викторович хочет, чтобы в нашем городке всем бы замечательно жилось. И он очень горюет, что нет у нас дружбы с семиклассниками. И я думаю, думаю: ну как сделать, чтобы у нас всегда все было бы вместе, и никак не могу ничего придумать…
        Заиграл сигнал отбоя. Беседа оборвалась. Я распрощался с девочками и вышел из палатки.
        Макушки сосен на фоне розовой догоравшей зари были совсем черные. В этот, вечер соловьи впервые молчали, и мне стало немножко грустно.
        Защемило под ложечкой. Я знал: уткнув лицо в подушку, сейчас в своей палатке лежит и плачет моя верная помощница Наташа. Она впервые поняла, что ей, двенадцатилетней девочке, до настоящего «главного врача» еще очень и очень далеко.
        НАДВИГАЕТСЯ ОПАСНОСТЬ
        Я заметил, что за последнее время Владимир Викторович очень сдружился с Эдиком Шестаковым и Сашей Вараввинским. Они были постоянно вместе. То они расхаживали по площади Радости и о чем-то оживленно переговаривались, то сидели на конце обеденного стола и усердно писали, рисовали, чертили и тут же перечеркивали, комкали и рвали бумагу.
        Саша и Эдик частенько забегали в палатку Владимира Викторовича.
        Казалось, ничего тут не было удивительного, что начальник городка особенно сблизился с двумя нашими самыми выдающимися мальчиками — «заслуженным мастером спорта» и «главным путешественником»; ведь один из них считался гениальным математиком, а другой был, как выражалась Марья Петровна, «самым активным активистом».
        Однажды они втроем забрались в «уголок для тихих игр», горячо там заспорили. Саша от нетерпения то вскакивал, то садился.
        Мне как раз понадобился Владимир Викторович. Я подошел к нему, и тотчас же все трое замолкли, переглянулись и спрятали свои бумаги. «Эге, да они затеяли какое-то таинственное дело и скрывают его не только от всех жителей полотняного городка, но и от меня!» — подумал я.
        Оба мальчика перестали ходить на работу в колхоз. Они уже не раз отправлялись то в лес, то вдоль реки; причем Саша обязательно надевал на левую руку компас, а Эдик перекидывал через плечо полевую сумку Владимира Викторовича.
        Эдик и Саша, отмечаясь в «вахтенном журнале» дежурного командира, записывали, что уходят «по особому заданию Владимира Викторовича».
        По всему городку пошли разговори куда это Эдик и Саша исчезают, что они делают? На все вопросы оба мальчика пожимали плечами и неопределенно отвечали: «Да просто так».
        И вдруг, как раз накануне «заболевания» Южки, все увидели на доске объявлений прикрепленный кнопками лист бумаги.
        Большими красными и синими буквами было написано:
        «Скоро, скоро, скоро!!!
        Операция-40.
        Кто хочет стать изыскателем?»
        Эти непонятные строчки совершенно сбили нас с толку.
        Член штаба Валя Гаврилова, как известно, занимала должность «министра игрушек и книг». В ее распоряжении была библиотека. Сейчас она вспомнила, что там есть книга, которая называется «Сорок изыскателей». Не связана ли эта книга с таинственным объявлением?
        Там описывалось, как пионеры пошли в туристский поход — искать портрет неизвестной девушки-красавицы и после многих совершенно невероятных приключений, преодолевая всевозможные трудности, на последней странице этот портрет, наконец, нашли. Пионеры эти были смелые, неутомимые, никогда не унывающие… Поэтому они и называются «изыскателями», то есть людьми, которые все время ищут, изобретают, придумывают или мечтают найти новое, неизвестное, таинственное… И они ищут — на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе.
        И наш Владимир Викторович, конечно, настоящий и несомненный изыскатель, ведь он самый первый придумал наш замечательный полотняный городок.
        Ну, а остальные, конечно, еще не заслужили такого почетного имени. Что мы искали? Только мундштук от горна — и все.
        И вдруг — воззвание без подписи, и нам предлагают стать изыскателями!
        Весь городок точно встрепенулся. Все — и старшие и младшие — толпились возле доски объявлений, гадали — что это за «Операция-40» И кто повесил листок с цветными буквами.
        Одна только Галя Клейн, презрительно блестя очками, фыркала: «Маленьких забавляют!» Но никто даже не обернулся на нее.
        Возникло подозрение: не дело ли это рук «заслуженного мастера спорта» и «главного путешественника»?Но никаких доказательств никто привести не мог, а оба мальчика самым категорическим образом уверяли, что знать ничего не знают.
        И вдруг на третий день «болезни» Южки Владимир Викторович и Саша исчезли. Да, да, обедали вместе со всеми, а во время тихого часа, даже не отметившись у дежурного командира (случай совершенно невероятный), пропали, да еще как — вместе с маленькой палаткой Владимира Викторовича; сейчас на ее месте остался только гладкий деревянный помост. А чемодан и другие личные вещи начальника городка обнаружили в штабной палатке; там же на столе лежал листок бумаги со ' следующим стихотворением:
        До свиданья, друзья, не взыщите,
        Мы не зря убежали от вас.
        Запаситесь терпением, ждите,
        И придет наших поисков час.
        Это малопонятное стихотворение без подписи только еще больше напустило туману. Почему Владимир Викторович и Саша «не зря» убежали? — спрашивали мы друг друга. Впрочем, как там сказано, надо запастись терпением, подождать, и мы отправимся на поиски.
        Марья Петровна вспомнила, что несколько дней тому назад Владимир Викторович говорил: «Хочу испытать, как городок проживет без меня». Он собирался уехать на несколько дней в Москву.
        Но вряд ли его нужно искать в Москве. Зачем ему там палатка? Он исчез при загадочных обстоятельствах в неизвестном направлении, да еще прихватил с собой Сашу и палатку.
        Спросили часового Ирочку Растеньеву.
        Та только удивленно вытаращила свои огромные глаза и дрожащим голосом залепетала:
        - Я ничего не видела, ничего не знаю.
        - А куда же ты смотрела? — спросили Ирочку.
        - А я смотрела, как птички на небе летают, — ответила она, всхлипывая.
        Тогда все набросились на Эдика.
        «Заслуженный мастер спорта», побледневший и несколько испуганный, стиснул свои тонкие губы, зажмурился и сказал:
        - Хоть перепиливайте меня пополам, ничего не открою.
        Мальчишки, не добившись никакого толку, напустили на Эдика девочек.
        Те обступили возможного свидетеля исчезновения начальника городка и Саши и начали его всячески увещивать:
        - Милый Эдик, ну, пожалуйста, ну, скажи! Мы — никому ничего…
        Эдик долго крепился, говорил, что скоро все откроется, но девочкам не терпелось узнать именно сегодня, даже сейчас.
        Валя Гаврилова отвела Эдика в сторону, и он ей под страшное честное пионерское, под строжайшим секретом признался, что он, Эдик, придумал одну «законную» игру, которая называется «Изыскатели». Владимир Викторович и Саша помогали разрабатывать подробности. этой игры. Скоро весь городок пойдет искать… А что искать и где искать, он, «заслуженный мастер спорта», никогда не скажет, потому что раскроет всю тайну и все дело испортит и тогда будет неинтересно.
        Валя поняла, что лучше отступиться от Эдика. По она была известная болтушка, и через пять минут весь городок уже знал, что скоро начнется игра в изыскатели. И все пойдут искать… А что искать? Ах, да, не иначе, как портрет неизвестной красавицы.
        Я обратился за разъяснениями к Южке, все еще лежавшей в лазарете.
        Южка вспомнила: да, еще весной в Москве Владимир Викторович говорил, что, если в городке станет хотя бы капельку скучно, он покажет такую общую игру, что все тотчас же забудут всякую тоску. И наверняка сейчас и начинается эта игра.
        - А Эдик мне сказал, что это он придумал игру, — воскликнул я.
        - Ну, чего он врет! — рассердилась Южка. — Разве Эдик сумеет? Придумал Владимир Викторович, а ему нужны были помощники, вот он и выбрал Эдика с Сашей.

* * *
        В день исчезновения Владимира Викторовича и Саши вернулся из туристского похода пятый отряд. Явились они вовремя, рапорт отдали по всем правилам, никакой собачки в ведре не притащили, значит — все было в порядке.
        После ужина мы собрались слушать доклады путешественников, побывавших на линолеумном заводе, но многие были так взбудоражены предстоящей таинственной игрой, что слушали против обыкновения плохо, шумели, шептались и цветные образцы, линолеума рассматривали совсем равнодушно.
        Перед самым отбоем зашел ко мне Володя Дубасов.
        - Доктор, пойдемте, Витька шибко заболел. Витя Панкин был одним из участников похода, но на докладе я его что-то не заметил.
        Я тотчас же встал, захватил с собой градусник стетоскоп и пошел к Вите. Нырнув к нему в палатку, я с первого взгляда понял, что Витя заболел серьезно. Лежал он весь красный и потный, дышал тяжело, прерывисто, а температура у него поднялась до 39,2.
        Кое-как я стал его слушать. Сердце билось очень сильно, как всегда при высокой температуре. В легких я не нашел ничего. Зато язык был весь белый и живот сильно вздулся. На мои настойчивые расспросы Витя только мычал и, наконец, невнятно пробормотал, что у него сильные боли в верхней части живота.
        Володя тоже участвовал в походе; он вспомнил, что Витя на каждом привале набрасывался на щавель и слопал его, наверное, целую охапку, еще из болота воду пил.
        - Видимо, просто засорился желудок, — решил я. — Во всяком случае, Витю надо немедленно в лазарет. Но куда? Вот, Володя, — упрекнул я нашего «хранителя сокровищ», — отняли вы у меня одну палатку. Куда мы теперь Витю поместим? В палатке для мальчиков ведь Южка и Валя спят.
        Володя низко опустил свою большую кудлатую голову. Он и так был очень расстроен болезнью друга…,
        - А если его к вам в палатку? — посоветовал он.
        - Да, к сожалению, больше некуда, — вздохнул я про себя и взял Витю под мышки. Володя схватил его за ноги, и мы понесли больного. Осторожно, чтобы не задеть маленькие елочки, которые росли в палатке, мы поставили вторую раскладушку рядом с моей и положили на нее Витю.
        Я применил все те средства, какие полагается применять при сильных болях в животе. Витя спал очень беспокойно, поминутно стонал, вскакивал, бредил. Я тоже не мог уснуть. Моя раскладушка стояла очень близко от Витиной головы; протянув руку, я касался его пылающего лба…
        - Я иду, иду, вижу — он сидит на цветке. Я подкрадываюсь, подкрадываюсь… — бормотал он в бреду. — Взмахиваю сачком… Это махаон. Он большущий, как носовой платок, весь желтый, с черным, а шпоры длинные, длиннее ножей… А какой красавец! Он на огонь похож!.. Поймал, поймал махаона! — Витя протянул обе руки вперед и вдруг бессильно откинулся на подушку.
        Перед рассветом он заснул тяжелым сном и проснулся только в десять часов.
        - Эх, Витя, Витя, другие туристы оказались сознательными, никто из них не заболел, а ты решил, раз всем все можно, значит можно наедаться всякой дрянью. И вот что с тобой получилось. Если бы Витя просто объелся, у него, несомненно, к утру спала бы температура. В десять часов я поставил ему градусник, оказалось 38,8. У меня даже дыхание приостановилось. Уж не дизентерия ли у него? Да ведь он перезаразит весь городок! Немедленно везти его в городскую больницу! Я побежал искать «хранителя сокровищ». Где Володя? Он распоряжается подводой.
        У входа в мою палатку на лавочке сидела Наташа Толстенкова.
        - Доктор, я вам помогу ухаживать за Витей, — кротко попросила она. Ее круглые широко раскрытые глаза глядели на меня с такой надеждой,
        - Уходи, уходи, еще заразишься, — не останавливаясь, ответил я.
        - Ну что я вам такое сделала? — горько упрекнула она.
        Я не обернулся, хотя и сознавал, что снова жестоко обидел «главного врача». Мне просто некогда было с ней объясняться.
        Не успел я сделать и десятка шагов, как меня снова позвали.
        Южкина голова выглядывала из палатки для больных мальчиков. Щурясь от яркого солнца и улыбаясь, Южка крикнула мне:
        - Здравствуйте, доктор! Что это вас сегодня не видно? А я выздороветь хочу. Скоро начнется игра в изыскателей.
        - Мне не до игры, — глухо бросил я на ходу, — Витя Панкин очень болен,
        - Чем, чем? Что с ним? — высунулась из-за Южки быстроглазая сорока Валя Гаврилова, а следом за Валей из палатки с лаем выскочила несносная собачонка Джек с явным намерением цапнуть меня за полу белого халата.
        Я не стал обращать внимания ни на Валю, ни на Джека и заспешил дальше.
        Младшие только что вернулись с купанья, старшие — с работы.
        По оживленным палаточным улицам сновали возбужденные и веселые ребятишки.
        Я хотел у них узнать, где найти Володю Дубасова, а они прыгали и танцевали вокруг меня и спрашивали:
        - А вы будете с нами играть в изыскателей?
        И никто из этих жизнерадостных сорванцов не подозревал, что тут, рядом с ними, страдает и мечется в жару тяжелобольной их товарищ, что, возможно, скоро вспыхнет эпидемия дизентерии.
        - Так где же Володя? Мальчики, не видели, где «хранитель сокровищ»? — обращался я то к одному, то к другому.
        Володя — хозяин подводы, только он может отвезти бедного Витю в больницу. Где же Володя?
        - А он пасет Разноглазку, только никто не знает, на какой поляне, — равнодушно ответил Юра Овечкин, сегодняшний дежурный командир.
        Колхоз ежедневно давал нам гнедую лошадку, очень смирную, старенькую; один глаз у нее был светло-голубой, другой — темно-коричневый. Вот почему прозвали ее Разноглазкой. Это добрейшее существо было самым ценным Володиным сокровищем. Каждое утро Володя приводил ее с колхозного конного двора, сам поил, задавал овса и сена и никому не доверял вожжей. За водой, за дровами, в город за продуктами ездили мальчики дежурного отряда, а правил только он, Володя Дубасов.
        - Мальчики, неужели никто не знает, где Володя пасет Разноглазку? — спрашивал я с нарастающим беспокойством.
        Нет, никто этого, не знал.
        Все эти дни мальчики и девочки самым бессовестным образом мучили и тискали лошадку, то заплетали в косы ее гриву и хвост, то, ухватив за уздечку, гоняли по площади Радости, то вдвоем, даже втроем садились на нее верхом.
        В конце концов Володя потерял терпение и в свободные часы стал уводить свою любимицу в какое-то неизвестное место. Там в тайне от всех он ее пас. Я знал, что даже к обеду он не всегда возвращается.
        «Что же мне делать? Как отправить Витю в больницу?» — с ужасом спрашивал я самого себя;
        В такой трудный момент мне особенно недоставало Владимира. Викторовича. Он бы немедленно поднял тревогу. Весь городок отправился бы искать Володю и Разноглазку.
        Я поймал Эдика. Тот шел с полевой сумкой, битком набитой бумагами, а в левой руке нес авоську, наполненную почему-то школьными компасами.
        - Эдик, ты не знаешь, где Владимир Викторович?
        - Знаю, но не могу сказать, — отчеканил «заслуженный мастер спорта». — Вам известно, что в один из ближайших дней начнется игра в изыскателей?
        Я вспылил.
        - Какое мне дело до вашей игры! Знаешь ли ты, что у нас в городке эпидемия дизентерии? Заболел Витя Панкин.
        - А это опасно? — быстро спросил Эдик.
        - Конечно, очень опасно. Могут другие заразиться.
        - Ну, хорошо, я скоро увижу Владимира Викторовича и все ему передам.
        Я начал сердиться.
        - Эдик, пойми, мне срочно нужен Владимир Викторович. Он организует поиски Володи Дубасова и Разноглазки.
        - Доктор, ну, послушайте, Владимир Викторович забрался так далеко… — начал уговаривать меня Эдик.
        - Ну, так помоги мне ты.
        - Не могу, мне некогда! — отрезал Эдик. — Обратитесь к дежурному командиру.
        «Заслуженный мастер спорта» очень невежливо повернулся ко мне спиной и важно зашагал со своей сумкой и авоськой.
        Дежурный командир Юра Овечкин, выслушав мой взволнованный рассказ, удивительно равнодушным голосом мне сказал, что сейчас ни о каких поисках Разноглазки нечего и думать. Старшие отряды работают на поле, младшие — купаются. Впрочем, до обеда осталось каких-нибудь сорок пять минут. И то Юра ввиду исключительных обстоятельств отменит тихий час и даст команду идти искать «хранителя сокровищ» с его конягой.
        Весть о том, что заболел Витя Панкин, распространилась по всему городку. То один, то другой прибегали ко мне в лазарет. Но в их вопросах что-то не чувствовалось тревоги.
        - А что с Витей? Чем он заболел? — И опять они мне задавали все то же назойливое: — А вы будете играть в изыскателей? — И, не дождавшись ответа, тут же убегали. Все были так переполнены предстоящей игрой, что в их Головах просто не хватало места для беспокойства за больного товарища. А о дизентерии я никому, кроме Эдика, не успел проговориться.
        После обеда отряды построились на площади Радости. Юра вкратце рассказал о предстоящей боевой операции.
        - Идем, идем искать Разноглазку!
        И поиски начались. Отряды разошлись в разные стороны. Одни начали спускаться в левый овраг, другие- в правый. Третьи углубились в густой ольховник. Я пошел вместе с ними.
        Искать что бы то ни было всегда очень интересно. А прочесывать лес, медленно пробираясь вперед, когда оба соседа едва различаются сквозь ветки… Да это совсем как на войне. Мы осторожно крадемся, раздвигая кусты…
        - Не разговаривать! Тише! — донеслась издали команда Юры Овечкина.
        Понятно, надо молчать. Володя ни за что не станет откликаться, а, наоборот, услышав наши голоса, постарается увести Разноглазку подальше в кусты.
        Мне пора было возвращаться в городок к больному. Я отстал от других и поднялся к нашей поляне.
        В зеленоватой полутьме палатки Витя лежал на раскладушке и тяжело дышал. Комары облепили его нос, лоб, щеки, но он не чувствовал их укусов. Я стал обмахивать ветками папоротника его пылающее лицо и ждать вестей о Разноглазке.
        Крадучись подошла к палатке «главный врач» Наташа.
        - Уходи, уходи! — прогнал я ее. Она молча покорно ушла.
        Только в пять часов вечера явились отряды — все исцарапанные, но переполненные изыскательским азартом. Они привели Разноглазку. Тут же Володя ее запряг, и мы с ним повезли бедного Витю в городскую больницу.
        Врач, пожилая женщина, осмотрела Витю и выслушала мой взволнованный рассказ. Ей тоже показалось, что у мальчика наблюдаются признаки дизентерии; впрочем, она не была уверена: окончательно может подтвердить только бактериологический анализ. Придется мальчика оставить в больнице. Врач меня напугала: в одном пионерском лагере сперва один заболел дизентерией, от него заразилось четверо, затем еще двое. На всякий случай нужно принять самые энергичные и неотложные профилактические меры. Не позднее завтрашнего утра все должны выпить по сто граммов дизентерийного бактериофага.
        Распрощавшись с бедным Витей, мы отправились на санитарно-эпидемиологическую станцию. Уже совсем к вечеру мы получили там сто восемь флакончиков этого самого бактериофага, упакованных в четыре деревянных ящика, и поехали домой в городок.
        По дороге я стал объяснять Володе, что слово «бактериофаг» в переводе на русский язык означает «съедающий бактерии». Вот выпьет каждый завтра утром натощак за полтора часа до еды по флакончику, запьет кружкой раствора соды, и все дизентерийные бактерии в его кишках и в желудке неминуемо погибнут — будут съедены этим чудодейственным лекарством. Я приду; сегодня на заседание штаба, все объясню, и мы вместе разработаем, как завтра утром организовать раздачу бактериофага.
        Флегматичный Володя долго думал, опустив большую голову, изредка понукая Разноглазку.
        Как медленно он соображает!
        - А штаба сегодня не будет, — вздохнув, сказал «хранитель сокровищ», — Владимира Викторовича нет, Южка больна, Сашки тоже нет, Эдик уходить собирается.
        Я начал волноваться.
        - Володя, тогда ты вместе с Юрой Овечкиным и Валерой Шейкиным мне поможете?
        - Ничего не выйдет, — совершенно равнодушно ответил Володя, — скоро начнется игра в изыскателей — пойдем какую-то красавицу искать, нам некогда.
        - Слушай, Володя, в одном пионерском лагере двадцать ребят заболело дизентерией. Откладывать ни на один день нельзя. Завтра утром — и все.
        Володя опять думал невыносимо долго, наконец открыл рот.
        - А все равно никто пить не станет. И я ни за что не выпью. Этот бактериофаг хуже керосина. В прошлом году в пионерском лагере силком заставляли. А у нас всем все можно, значит можно не пить.
        Я разозлился на Володю ужасно, но смолчал. Все равно с таким тугодумом ни о чем не договоришься. Надо же было случиться, что именно в такой ответственный момент исчез Владимир Викторович, а тут еще эту игру в каких-то изыскателей затеяли. Сегодня же объясню Марье Петровне, тине Алексеева и тете Тосе, какая нам грозит страшная опасность, взрослые мне помогут предотвратить эпидемию.
        Подвода между тем свернула с шоссе на проселочную лесную дорогу. Колеса прыгали по кочкам, корням и рытвинам. Чтобы ящики не упали, я поддерживал их левой рукой, а сам ухватился правой за край.
        Наконец сосны поредели, показались зеленые палаточные улицы.
        - Сворачивай ко мне, на Госпитальную, — приказал я Володе.
        ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД ИЗ ПОЛОЖЕНИЯ
        Мы приехали, когда шла вечерняя линейка. Эдик взобрался на пенек под мачтой и, звонко отчеканивая каждое слово, читал письмо, обращенное ко всем жителям полотняного городка.
        Я собрался было выступить, оглушить их все страшной вестью о грозящей опасности и рассказать как можно спастись. Но ребята слушали чтение та внимательно, иные даже вытянувшись вперед, что мне пришлось подождать.
        - «Кто не хочет играть, может оставаться в городке, — читал Эдик. — Но мы надеемся, что вы все, как один, встанете в ряды изыскателей. Каждому отряду будет вручен запечатанный голубой конверт; в нем вы найдете план маршрута вашего пути. Все маршруты разные, но везде вы встретите трудности и препятствия; ваше мужество, смелость и смекалка помогут вам их преодолеть. Победив препятствия, вы завоюете право называться изыскателями. Разными путями компас приведет вас к той неизвестной точке, где мы спрятались. Выигрывает игру не тот отряд, который первый увидит нас, а тот, который разведет костер и накормит нас горячим супом. Выигравший отряд получит право потребовать от других отрядов выполнить любое свое желание, и все будут обязаны подчиниться победителям. Итак, ждите! В неизвестный, но близкий день и час раздастся трехкратный сигнал тревоги и начнется игра!
        Проверь все вещи тщательно,
        Смотри, не забудь!
        Посчитай внимательно,
        А потом уж в путь!
        Получите от тети Тоси на один день продукты.
        Судейская коллегия игры в изыскателей:
        Заслуженный мастер спорта — Эдик Шестаков
        Главный путешественник — Саша Вараввинский
        Начальник городка — В. В. Грушицкий».
        Эдик кончил читать и передохнул. Он внимательно оглядел ряды слушателей, наверняка ему хотелось узнать, какое впечатление произвел его чеканный голос.
        - Командиры отрядов, ко мне! — прозвенел в воздухе его категорический приказ. — Получайте голубые конверты! — «Ах, как он задается!» — подумал я. — , Командиры отрядов, вы должны мне дать честное пионерское, что пока не услышите трех сигналов тревоги, этот конверт не вскроете.
        «Теперь пора!» — сказал я самому себе и выступил вперед.
        - Ребята, внеочередное сообщение! Не расходитесь!
        Эдик удивленно посмотрел на меня, однако крикнул:
        - Подождите! Стойте на месте.
        По-моему, я говорил горячо, красноречиво, даже страстно. Чтобы еще больше напугать слушателей, я сочинил басню о тридцати заболевших в двух пионерских лагерях и закончил свою речь пламенным призывом: всем завтра утром, еще до зарядки, безоговорочно выпить по сто граммов спасительной жидкости…
        Я кончил, кое-кто переминался с ноги на ногу, иные вполголоса переговаривались, иные словно с недоумением смотрели на меня, а были и такие, кто отрицательно мотал головой.
        - Надо было предварительно согласовать с Владимиром Викторовичем и с нами, — ледяным тоном процедила Марья Петровна.
        Я обернулся. Наша воспитательница глядела на меня с явным недоброжелательством.
        Эдик приказал:
        - Линейка, расходись!
        И все помчались с криками: «Изыскатели! Будем играть в изыскателей!» И ни одного слова о бактериофаге, словно я ни о чем сейчас не говорил.
        Марья Петровна и Алевтина Алексеевна подошли ко мне, и обе вполголоса, но весьма энергично стали доказывать, что бактериофаг — это выдумки, что еще неизвестно — действительно ли заболел Витя дизентерией или просто объелся. Конечно, все мои страхи сильно преувеличены и раздуты.
        - Лично я ни под каким видом не выпью, — отрезала Марья Петровна.
        - Это в пионерских лагерях над каждым младенчиком трясутся, — насмешливо вторила Алевтина Алексеевна, — а у нас городок палаточный, у нас совсем другие законы.
        Тетя Тося всячески меня утешала:
        - Доктор, напрасно вы так расстраиваетесь. Витя заболел — его сразу и увезли в больницу, никто и заразиться-то не успел.
        Я понял, что спорить с нашими женщинами бесполезно, и бросился искать Эдика. Он единственный, кто знает, где прячется Владимир Викторович. Пусть Эдик немедленно ведет меня к начальнику городка, я объясню, в чем дело. Владимир Викторович должен, обязан мне помочь.
        - Ребята, не видели Эдика? Ребята, не знаете, куда пошел Эдик?
        Нет, никто не видел пропавшего «заслуженного мастера спорта». И опять они прыгали и плясали вокруг меня и спрашивали, буду ли я играть в изыскателей, с каким я пойду отрядом.
        Тонечка Баташова, тряся косичками, подошла ко мне, посмотрела на меня снизу вверх, заморгала своими бархатными ресницами и эдаким злым голосом пропищала:
        - Все говорят — пить не будем. И я тоже не буду.
        - А Эдик уже ушел к Владимиру Викторовичу? _ воскликнула Валя Гаврилова. — Раздал конверты и ушел.
        - Ты видела, куда он пошел? Догони его, верни его.
        Валя смахнула со лба непокорные космы.
        - А где я буду искать? Он прямо в кусты шмыгнул.
        Отчаянье охватило меня. Я был один против всех.
        - Валя, — с мольбой в голосе потянулся я к девочке, — помоги мне раздать завтра утром бактериофаг.
        Валя замотала растрепанной головой, ее широко расставленные глаза выразительно и, кажется, с сочувствием взглянули на меня.
        - Ничего не выйдет. Ребята говорят, ваше лекарство очень гадкое. Значит, пить никто не станет, и мне тоже пить неохота.
        - Поговори с одним из командиров отрядов, — с тоской попросил я Валю, — пусть тот разорвет голубой конверт; я посмотрю план, узнаю, как найти Владимира Викторовича, и пойду* его искать.
        - Да что вы! — Валя удивленно уставилась на меня. — Они же дали честное пионерское не вскрывать конверты.
        Я понял, что и этот шаг бесполезен.
        У входа в амбулаторию сидела Наташа Толстенкова и старательно упаковывала в зеленую сумку медикаменты. Она даже не посмотрела на меня.
        - Наташа, помоги мне завтра утром раздать лекарство, — без всякой надежды попросил я.
        Наташа вскинула на меня свои круглые, непривычно строгие глаза.
        - То не хотели со мной разговаривать, не пускали ухаживать за больными, а теперь — помогите, — горько упрекнула она, внимательно проверяя пробку на склянке с йодом. — Я подслушала, Марья Петровна говорила Алевтине Алексеевне — ваше лекарство ни капельки не помогает. И никто пить не захочет, и я тоже. Вы мне лучше скажите, — переполненная чувством собственного достоинства, спросила «главный врач», — будете ли вы играть в изыскателей, или мне придется одной оказывать пострадавшим медицинскую помощь?
        - Не буду играть! — рассердился я и шагнул к своей палатке. Ах, зачем я согласился ехать в этот дикий городок, где такие дикие законы, спал бы дома на своей чехословацкой диван-кровати и не мучился бы на этой узкой «раскладушке. Ведь я, писатель, собираюсь писать приключенческую повесть. Я должен пристально наблюдать за ребятами, притом в спокойной обстановке, а на самом деле получается трепка нервов. А если начнется эпидемия?
        Южка высунула голову из палатки для больных мальчиков.
        - Доктор, доктор, вы знаете, какая приятная новость, — я сегодня ночью выздоровлю, — улыбнулась она. Должно быть, у меня был совсем убитый вид, потому что она тут же испуганно спросила: — Доктор, что с вами?
        Южка была той соломинкой, за которую ухватился я, утопающий.
        - Послушай, помоги мне. — Я тяжело опустился на раскладушку у ее ног.
        - Доктор, если смогу, я сделаю для вас все, все.
        Я посмотрел на участливые Южкины глаза, похожие на двух блестящих жучков. «Какая она хорошая и отзывчивая девочка», — подумал я про себя.
        Стараясь сдержать свое волнение, насколько мог подробнее и убедительнее я рассказал о грозной опасности, нависшей над городком, о том, что все захвачены предстоящей игрой, не верят в эту опасность, не хотят спасаться.
        - А говорят, оно очень противное — ваше лекарство, — заметила Южка.
        - Сказать по правде, вкусом напоминает воду из давно застоявшегося, тинистого пруда.
        - Ух! — фыркнула Южка. — Значит, пиявками пахнет.
        - Ну, не совсем пиявками, но…
        - Знаете что? — немного подумав, порывисто начала Южка. — Попробую вам помочь. Только это такая тайна, такая тайна… — Южка даже зажмурилась, чтобы показать, насколько сокровенна была тайна, и зашептала мне в ухо: — Валера под страшным секретом мне признался: Эдик передал ему записку Владимира Викторовича. Этой ночью, ровно в два часа, Валера выстрелит из стартового пистолета и продудит три раза тревогу. Начнется игра. А Валя выпросила у Эдика лишний голубой конверт и компас, мы с ней вдвоем потихоньку от всех тоже пойдем искать Владимира Викторовича. Наверное, ночью не так уж страшно. Все думают, что я больна, — закончила она, смеясь, шепотом, — то-то обрадуются, когда меня увидят, а Марья Петровна, воображаю, какую гримасу состроит. Доктор, хотите идти с нами? Мы с собой захватим ваши ящики. Дойдем до Владимира Викторовича, и вы ему все расскажете. Ну, а потом ребята выпьют, — неожиданно расхохоталась. Южка.
        - Ты уверена, что выпьют? — еще колеблясь, спросил я.
        - Если только Владимир Викторович встанет на вашу сторону, уверена, — убежденно сказала Южка.
        «Этого еще только недоставало! Вскакивать среди ночи, бежать в полной темноте неизвестно куда по неизвестной и наверняка нелегкой дороге!..»-так думал я, но в то же время мне было ясно, что Южка нашла единственный выход из положения. Иначе, как заставить всех выпить завтра утром бактериофаг?
        Тяжело вздохнув, я согласился отправиться в этот беспримерный ночной поход.
        - Больше всего я рада, — неожиданно перевела разговор Южка, — что наши семиклассники тоже взяли голубые конверты. Я так боялась, что они откажутся участвовать. Одна Галя Клейн не захотела. Вот задавала! Пускай остается вместе с тетей Тосей кастрюли стеречь.
        Наступил отбой. Однако из многих палаток еще слышались приглушенные, нетерпеливые голоса. Я подозревал: не иначе, болтушка Валя Гаврилова успела еще кое-кому шепнуть о тайне Валеры, а это значит, все до одного пронюхали, что сегодня ночью их разбудит сигнал тревоги.
        Члены штаба Юра Овечкин, Валера Шейкин и Володя Дубасов два раза проходили по палаточным улицам и стучали палками по самым беспокойным жилищам. Подействовали только угрозы: «Если не перестанете разговаривать, повалим палатку и не пустим играть в изыскателей».
        Ровно в два часа ночи раздался выстрел и троекратный сигнал горна. Я выскочил. Тьма была такая, что я не видел даже собственных рук. Мириады звёзд высыпали на темном небосклоне. Непривычно опрокинутый ковш Большой Медведицы виднелся между черными очертаниями макушек сосен.
        Вокруг черных палаток прыгали и кружились карманные фонарики, с каждой минутой все больше вспыхивало огоньков. Суетня и гвалт поднялись неописуемые. Кто-то побежал, кто-то споткнулся, там девочка завизжала, там мальчики налетели друг на друга. Командиры отрядов настойчиво звали свои «войска» к себе и спешно мчались на кухню. При свете двух «летучих мышей» тетя Тося выдавала каждому отряду продукты.
        - Ну чего ты спишь на ходу, подставляй рюкзак! — сквозь перезвон мисок и кружек услышал я сердитый бас тети Тоси.
        Ко мне подошли Южка и Валя Гаврилова, обе в ковбойках, в шароварах.
        - Никто меня не должен увидеть, — возбужденно шептала Южка.
        - Про меня думают, вот какая верная подруга — за больной осталась ухаживать, — потихоньку смеялась Валя.
        - Мы отправимся последними, когда все уже убегут, — подхватила Южка. — А теперь давайте посмотрим, что в голубом конверте.
        Мы зашли в палатку-амбулаторию. Южка щелкнула карманным фонариком, разорвала конверт и достала оттуда листок бумаги. Мы втроем принялись внимательно изучать вот этот самый чертеж.
        Ага, сперва к Шоссе. Составители чертежа предлагают идти по азимуту прямиком через лес. Нет, нет, пусть будет дальше, но мы лучше пойдем по знакомой дороге. Выйдем на шоссе, повернем направо до километрового столба 4/28 — отсюда начинаются трудности, — снова свернем направо и пойдем по азимуту 75° до какой-то расщепленной сосны. А как мы в темноте найдем эту сосну? Затем по азимуту 105° по дну оврага, а потом по его бровке, пока не выйдем к реке. Хотя названия реки не было, мы не сомневались, что это Москва-река. Вдоль берега дойдем до какого-то серого камня, и тут нас ожидает самое неприятное. Я тоскливо поморщился — придется переправляться вброд на остров.
        Крестик в кружочке, очевидно, означал местопребывание Владимира Викторовича. Мы прочли надпись: «Остров Изыскателей». Вот куда забрался начальник городка!
        Вдруг я услышал за своей спиной сдержанный
        кашель.
        Мы все трое обернулись — сзади нас стоял Валера Шейкин.
        - Ты чего подслушиваешь? — накинулась на него Южка.
        - Как тебе не стыдно! — возмутилась Валя.
        - А можно мне с вами? — робко попросил Валера. Из-за темноты я не видел, насколько густо он покраснел.
        - Вот еще, ступай со своим отрядом, — сердито буркнула Южка.
        Она и не подозревала, что «главный агроном» во время ее «болезни» каждый день перед вечерней линейкой потихоньку, опасливо оглядываясь, чтобы никто его не слышал, подходил ко мне и шепотом спрашивал о ее здоровье.
        Я уже давно заметил, что Валера очень внимателен к Южке. Может быть, и по ночам он о ней вздыхает? Придется помочь Володе.
        И я вслух сказал:
        - Послушайте, девочки, конечно, возьмем его с собой. Ведь у нас четыре тяжелых ящика.
        Так в нашем отряде стало четверо.
        А между тем прочие отряды, вскинув на плечи рюкзаки, один за другим исчезали во тьме. Я обратил внимание, что все они расходились в разные стороны — на север, на юг, на запад, на восток.
        Хитроумный «главный путешественник» Саша Вараввинский (а я чувствовал именно его руку) разработал самые запутанные маршруты, и наверняка всем отрядам придется преодолевать в темноте многочисленные препятствия. Ага, последний отряд скрылся в черном лесу. Настал и наш черед идти на кухню.
        - А Южке, видно, расхотелось болеть, — ворчливо заметила тетя Тося, передавая нам продукты и посуду.
        Валера побежал искать топор. Джек запрыгал вокруг нас, выпрашивая кусочек.
        - А можно мне с вами? — раздался из темноты чей-то неуверенный голос.
        Да это Галя Клейн. Я не видел ее лица, но вряд ли Галя сейчас смотрела на жизнь городка со своей обычной усмешечкой.
        - Мне что-то стало грустно одной оставаться, — тихо добавила она.
        Мы так удивились ее словам, что не сразу ответили.
        - Галка! Ну, конечно! — наконец радостно воскликнула Южка, подбежала к Гале и, кажется, обняла ее — в темноте я не разглядел.
        Так в нашем отряде стало пятеро. Впрочем, нет шестеро. С нами побежит еще Джек. Его так закормили за эти дни, что он, разумеется, дойдет пешком.
        Мы распределили продукты по рюкзакам. Южка отняла у меня ящик с бактериофагом. Она, Валера, Галя Клейн, Валя Гаврилова уложили в свои рюкзаки все четыре ящика. Я не забыл захватить килограмм питьевой соды.
        Мы выбрали Валеру командиром отряда, он с нул под мышку горн, надел на левую руку компас и скомандовал напыщенным начальническим тоном, явно подражая Эдику.
        - Вы готовы? Торопитесь..
        - Тс-с, погодите, — прошептала Южка.
        Все притихли; тишина в опустевшем темном городке была такая, что, кажется, я услышал, как трава растет. И вдруг с Туристской улицы явственно донеслось чье-то всхлипывание.
        Побежали прямиком на звуки и в одной из палаток нашли Ирочку Растеньеву.
        - Ирочка, что с тобой? Почему ты осталась?
        - Меня не взяли, меня забыли, — тоненько рыдала девочка, — я не знала, куда бежать, я в темноте потеряла свой отряд.
        - Доктор, возьмем ее с собой, — шепотом попросила меня Южка.
        - Гм-м, видишь ли, она в городке ведь самая слабенькая.
        - Ничего, ничего, возьмем. Ирочка, перестань реветь. Дойдешь с нами до острова Изыскателей?
        - Дойду, — встрепенулась Ирочка.
        - Ну, давай скорей вылезай, надевай джемпер, обувайся.
        Так в нашем отряде стало семеро.
        - Назовем его двенадцатым, — в шутку предложила Южка.
        - Отряд, в путь! — скомандовал Валера.
        И мы осторожно двинулись один за другим в непроглядную черную тьму. Впереди направляющим шел Валера, потом Ирочка, я, Валя, Галя, замыкающей шагала Южка, у ее ног семенил Джек.
        ВПЕРЕД, ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
        Я великолепно знал эту дорогу — мы же по ней постоянно ходили в город, иногда я просто тут гулял. Но сейчас в непроглядной тьме то один, то другой из нас спотыкался о корни, проваливался в канавы; невидимые ветки хлестали и царапали наши лица; я стукнулся лбом о дерево.
        Даже звезд не было видно. А тишина стояла полнейшая, ни вблизи, ни вдали не слышалось никаких звуков.
        Невыспавшиеся, дрожащие от ночной прохлады, мы двигались молча. Шагавший впереди Валера то и дело предупреждал:
        - Осторожно — корень! Осторожно — куст!
        До шоссе было не больше полкилометра, а мы все шли и шли. Казалось, конца не будет этой черной, как подземный ход, дороге.
        Южка несла с собой карманный фонарик, но зажигала его только в самых крайних случаях: когда кто-нибудь ушибался или падал; батарейка была истощена, и лампочка едва мерцала.
        Наконец впереди показалось тусклое пятно. У-ф-ф, вышли на шоссе!
        Мы сели передохнуть. И тут выяснилось, что Ирочка потеряла тапку. Как это она сразу не заметила? Непонятно. Возвращать растеряху обратно — она одна идти побоится да еще в лесу заплутается; взять с собой — а как она пойдет без тапки?
        - Эх, напрасно мы не оставили ее в городке, — досадовал я.
        - Я дойду, дойду, лучше вас дойду, — тоненьким упрямым голоском уверяла Ирочка.
        Идти по асфальтовому шоссе — это, конечно, не то что по лесной тропе. Все повеселели, посмеялись над незадачливой Ирочкой и твердо решили прийти самыми первыми.
        А вот и километровый столб. Нет не тот, 3/29, значит, до поворота придется шагать еще километр.
        Чуть посветлело. Серая лента шоссе была видна шагов на полсотни.
        Будь я поэтом, я писал бы стихи только о предрассветном часе. Кажется, ну что тут особенного — прямая асфальтовая дорога прорезает еловый лес. Но какие необычные краски! Деревья стали бархатно-серыми и сиреневыми, а под деревьями по-прежнему зияет чернота. На фоне тускло-зеленого неба возле шоссе — черные телеграфные столбы. Звезды на светлеющем небе гаснут одна за другой, и только Венера блестит, словно спутник. Отдельные придорожные молодые елочки, высокие бодылья конского щавеля выплывают из предрассветных сумерек, словно часовые сказочного царства. Все вокруг кажется таинственным, заколдованным.
        Мы двигались один за другим с туго набитыми рюкзаками за спинами, Валера — направляющим, Южка — замыкающей. Первый раз в жизни ребята видели лес, когда он только готовился проснуться, и все ждали этого часа пробуждения…
        По-прежнему было совсем тихо.
        Мы подошли к столбу 4/28. Валера поднял левую руку с компасом к лицу, отщелкнул зажим стрелки и нацелился через прорезь и мушку.
        - Вот сюда, — показал он рукой.
        Линия азимута 75° шла прямиком через кювет, правее березки и упиралась в густой темно-серый осинник.
        - Отряд, вперед! — скомандовал Валера.
        С решимостью лыжника, прыгающего с высокого трамплина, один за другим мы перескочили через кювет и ринулись прямо в лесную чащу.
        Под высокими осинами росли какие-то цепкие кустарники, садилась роса, седые листья были покрыты жемчужными капельками. Сперва промокли ноги и низ шаровар, потом — куртки на плечах, волосы на лбу. Мы попали в болотце, в кедах противно захлюпала вода. Я сжал челюсти, чтобы не стучать зубами от холода. Валера то и дело останавливался, проверял направление по компасу и показывал рукой, куда идти.
        Он, Галя, Валя, Южка безропотно несли в своих рюкзаках мои ящики. Несомненно, тверже крышки больно давили им спины, мешали идти. Додумались тоже на фабрике бактериофагов изготовлять ящики не картонные, не фанерные, а из таких тяжелых сосновых досок!
        Ирочка раза два вскрикивала — верно, натыкалась на что-то босой ногой. Но когда ее спрашивали: «Что с тобой?» — она неизменно отвечала: «Нет, нет, не беспокойтесь, я лучше вас дойду», — и прибавляла шагу, позванивая единственной своей ношей — ведром.
        Джек все чаще принимался скулить и повизгивать.
        - Ирочка, дай мне ведро, а сама возьми у меня топор! — крикнула Южка.
        Девочки поменялись. И Джек тут же замолчал.
        Валя сдержанно хихикнула. Я шел не оборачиваясь, делая вид, что ничего не замечаю.
        Нас беспокоило, как мы найдем в сумеречном лесу ту расщепленную сосну, что была нарисована на чертеже; ведь мы могли её попросту прозевать и пройти мимо.
        На наше счастье, рассвет приближался быстро, а лес редел. Одна за другой просыпались птицы. Где-то вдали иволга проворковала свою единственную музыкальную фразу, пеночка пискнула в кустах, зяблик сперва робко, потом уверенно запел утреннюю песенку.
        Наконец невдалеке на горе на фоне желто-зеленого предрассветного неба мы увидели громадную сосну без верхушки.
        - Ура-а Валере! Ура-а компасу! Не подвели, не ошиблись!
        Верно, еще весенняя буря сломала сосну. Ее верхушка с порыжевшей сухой хвоей, расщепленная на несколько частей, свисала вниз.
        Мы сели под сосной отдохнуть, переобуться, выжать носки и шаровары.
        - Смотрите! — неожиданно воскликнула Ирочка. Она нашла записку, засунутую неглубоко между корнями сосны. Я прочел:
        «Ко всем изыскателям:
        Вперед, без страха и сомнений!
        Вас ждут мильоны приключений!»
        Ну, уж тут наш поэт Владимир Викторович, конечно, загнул. «Мильоны приключений» ему понадобились просто, чтобы выдержать размер стихов.
        Но эти горячие слова здорово подняли наш боевой дух. Все выпрямились, гордо подняли головы. Наши стиснутые губы и сдвинутые брови говорили о решимости идти вперед, только вперед! Валера пошел в кусты и среди валежника отыскал там для каждого из нас по здоровенной палке — походному посоху.
        Трудно было идти, мы то прыгали по кочкам болота, то продирались сквозь чащу кустарников, то путались в высокой траве. Я забеспокоился, если мы задержимся или вовсе застрянем, остальные отряды успеют не только достичь раньше нас острова Изыскателей, но и сварят и съедят суп, а бактериофаг обязательно нужно принять только натощак, за полтора часа до еды. Нет-нет, нельзя отдыхать, надо торопиться. Скорее, скорее вперед!
        Когда я откровенно высказал свои опасения, Галя Клейн расхохоталась.
        - В таком случае я нарочно буду идти медленно.
        Мне тоже совсем не хочется пить ваше лекарство, — прошептала Ирочка.
        Вот что, — повысила голос Южка, — пока не думайте: пить или не пить лекарство. Самое главное — мы изыскатели! Мы должны прийти первыми! И не бойтесь: наверняка трудности остались позади, когда мы шли в темноте. Валера, вставай, наводи компас, — коротко закончила она.
        Теперь мы пошли, опираясь на палки, по азимуту 105°. Стало заметно светлеть; на розовом небе сверкала только одна Венера; скоро взойдет солнце.
        Спустились в овраг. По чертежу выходило, что некоторое время пойдем по его дну. Края оврага делались все круче, уже давно вместо травы и отдельных кустов спускались справа и слева размытые водой глинистые и песчаные обрывы. Полусгнившие деревья перекидывались с одного склона на другой; хворост местами завалил высохшее русло. Мы перелезали через стволы деревьев, проваливались в сухой валежник. Возможно, предрассветные сумерки преувеличивали опасности, но я никак не думал, что под Москвой могла оказаться такая глушь. Валера предупреждал о препятствии, перелезал первым, подавал по очереди нам всем руку и снова уходил вперед.
        Ковбойка моя разорвалась. Несколько раз я хотел сказать: «Фух, не могу идти!» — но ничего не поделаешь. И я поднимал ногу, с трудом перешагивал через очередное бревно и шел дальше.
        Галя Клейн жаловалась на трудную дорогу; однако она ни за что не хотела мне отдать свой рюкзак. Остальные шли и только пыхтели. Ирочка прыгала вслед за направляющим Валерой и нисколько него не отставала.
        Мордочка Джека выглядывала из ведра, но я по-прежнему делал вид, что ничего не замечаю.
        Так медленно двигались мы к заветной цели. Я все больше нервничал, боялся опоздать с бактериофагом.
        В конце концов идти по дну оврага стало совершенно невыносимо. Мы поднялись наверх и пошли вдоль самой левой бровки. Пробирались очень осторожно, ведь один неверный шаг — и сорвешься вниз.
        Вдруг Валера остановился и восторженно закричал: — Смотрите!
        Один за другим мы подошли к нему и встали рядом. То, что увидели мы перед собой, и впереди, и внизу, было необыкновенно красиво.
        Мы опирались на наши посохи над самой кручей. Где-то внизу угадывалась Москва-река. Я нарочно сказал «угадывалась», потому что никакой реки не было видно, а под нами плавали молочно-золотистые туманные облака. А дальше, где-то по ту сторону Москвы-реки, из перламутровых клубов тумана вырастали леса. Они начинались недалеко от нас и пропадали километров за двадцать в лиловой дымке. Наверное, среди лесов были и деревни, и санатории, и фабричные поселки. Не может быть, чтобы под Москвой сохранилось такое сплошное необозримое лесное море… Но солнце еще не вставало, и потому глаз не различал среди лесов ни построек, ни полей и лугов…
        Небо над нами было светло-зеленое, ниже к горизонту переходившее в желтое и оранжевое. Вдруг из-за дальней дымки показался огненный край солнца. И лес подернулся позолотой, а небо запылало ярко-оранжевой зарей.
        - Ура-а! — закричал Валера.
        Он хотел было взяться за горн и трубными звуками приветствовать восход солнца, но Южка тронула его за рукав.
        Да, такую величавую красоту надо встречать только молча. Мы стояли все рядом над обрывом, глядели вперед и молчали. Джек и тот присмирел и уселся у ног Южки.
        Хотелось верить: всю жизнь будут вспоминать юные изыскатели золотой туман внизу, бескрайние лесные просторы и восходящее солнце над лесом…
        - Пора идти. — Южкин задушевный голос вернул нас из волшебного царства грез, и мы осторожно, подавая друг другу руки, стали спускаться с нашей кручи. Валера выбирал дорогу, первым нащупывал палкой уступчики, показывал, за какие кусты, корни и камни можно безопасно цепляться.
        Стрижи со свистом носились вокруг нас. Они беспокоились за своих птенчиков, ведь их гнезда были совсем рядом, в норах обрыва.
        Никто не оступился. Мы спустились благополучно и сразу очутились в прохладном тумане. Вокруг ничего не было видно. Восходящее солнце вновь утонуло в золотой мгле. Подошли к самому берегу Москвы-реки, струйки пара поднимались с гладкой, как стекло, воды. Повернули налево и пошли скорым шагом. Галька захрустела под ногами.
        И вдруг мы услышали чьи-то оживленные голоса. Прямо к нам вынырнула из тумана маленькая Тонечка Баташова, за нею неуклюжий Володя Дубасов и еще две девочки и два мальчика пятого отряда.
        Увидев нас, они тотчас же смолкли.
        - Здравствуйте.
        - Здравствуйте, — ответили они и защебетали:- Южка выздоровела, Южка!..
        - Зачем вы идете обратно? — спросила Южка. Они захохотали.
        - А мы вам не скажем! — задорно крикнула Тонечка. — Сами скоро вернетесь.
        И вся ватага вновь скрылась в тумане.
        Прошли мы еще шагов двести, все так же по прибрежной гальке, и снова в тумане послышались голоса.
        На нас наткнулись Миша Огарев и малыши первого отряда. Бывает такая очень хорошая мальчишечья дружба, когда одному мальчику четырнадцать лет, а всем остальным по десять-одиннадцать И тогда с утра до вечера эти младшие с восторженно разинутыми ртами смотрят на своего старшего товарища, а тот покровительственным тоном взрослого что-то им рассказывает, куда-то их водит, чему-то их учит…
        Первые два дня, когда Мишу разжаловали к малышам и заставили в одной шеренге с ними ходить в столовую и в одной палатке спать, он ужасно страдал от унижения, но ребята так настойчиво тянулись к нему, что очень скоро между ними сплелась вот такая дружба.
        Он учил их плавать, насаживать червяков на крючки, закидывать удочку, вырезать на палочках замысловатые узоры, делать луки и стрелы. Малышам ни разу не удалось поймать на удочку даже самого заморенного пескаренка, их стрелы ни разу не попали в цель, но они искренне привязались к Мише и всюду ходили за ним по пятам.
        Вот и сейчас Миша рассказывал что-то необыкновенно занятное, и потому ребята заметили нас, только когда, столкнулись с нами нос к носу.
        - Южка выздоровела! — радостно воскликнули они все.
        - Вот она где, Ирка! — удивленно протянул один из мальчиков. — Идем с нами.
        - Не пойду! — сердито замотала головой Ирочка. — То бросили меня, а теперь зовете.
        Куда отправился Миша со своей ватагой? Нас всех очень заинтересовали эти непонятные ребячьи передвижения, притом без рюкзаков.
        - Почему вы возвращаетесь обратно? — спросила Южка.
        Только было малыши раскрыли рты, собираясь объяснить, как Миша предостерегающе крикнул:
        - Ребята! Как могила. Айда вперед.
        И они, так ничего нам не сказав, исчезли в тумане.
        Ну да, оба эти отряда — наши соперники, они нам вряд ли что расскажут.
        - А мы с вами ничего не забыли? — тревожно оглядела нас Южка.
        Кажется, взяли все. Картошка, хлеб, мясные консервы, масло, вермишель, сахар, соль, спички, миски, кружки, половник, ложки — все нам передала заботливая тетя Тося.
        А не пропустим ли мы в тумане тот серый камень? По чертежу мы должны будем круто повернуть от него направо через реку на остров.
        Впереди ничего не было видно, но зато до нас доносились далекие ребячьи крики; с каждым нашим шагом голоса приближались.
        Эх, сколько отрядов нас обогнало! Исчезла всякая надежда на выигрыш. Но почему те голоса были отнюдь не веселые, а скорее взволнованные, тревожные?
        Подул ветерок, и туман постепенно начал рассеиваться. Мы прибавили шагу. Ага, вот он, громадный серый камень, мокрый от росы.
        На той стороне узкой протоки виднелся длинный песчаный остров, поросший чахлым тальником. Это и был остров Изыскателей.
        Там и сям тощие дымки поднимались к небу. Вокруг костров суетились наши ребята. Я заметил, что нигде еще не сняли ведерка с огня — значит, мы еще не совсем опоздали.
        - Ребята, вы помните! — воскликнула Южка. — Мы должны самые первые сварить суп!
        - Сомневаюсь, — пожала плечами Галя Клейн.
        Мы уселись на песок, спешно стали расшнуровывать кеды, Ирочка сняла свою единственную тапочку.
        Нас заметили, многие побежали к краю острова.
        - Смотрите — Южка выздоровела! Южка выздоровела! — ликовали ребята.
        Они неистово прыгали по песку. Никто из них и не подозревал, какие «подарочки» мы притащили в своих рюкзаках.
        Подошел к самой воде возбужденный и улыбающийся Владимир Викторович в своих неизменных коротких штанишках.
        - Здравствуйте! — радостно приветствовал он нас. — А я вас совсем не ждал! Здравствуйте! Переправляйтесь правее, здесь наискосок совсем мелко.
        Он начал целиться в нас фотоаппаратом, собираясь заснять нашу переправу.
        НА ОСТРОВЕ ИЗЫСКАТЕЛЕЙ
        Туман совсем рассеялся, и засияло чудесное, безоблачное утро.
        Глубина в этом месте протоки была только по щиколотку, и вода — теплая-теплая.
        - Идемте за мной, идемте за мной! Валера, найди хоть одну сухую щепочку, — взволнованно говорила Южка, выскакивая, из воды.
        Мои спутники переправились на остров Изыскателей и тут же исчезли в кустах. А я поспешил к Владимиру Викторовичу.
        - Очень рад, очень рад, что и вас увлекла игра. — Владимир Викторович крепко пожал мне руку.
        - Я вам обязан доложить… — начал я.
        - Знаю, все знаю, — бедняга Витя Панкин заболел, а вы с профилактической целью хотите нас чем-то напоить… Но ведь еще неизвестно, дизентерия ли у Вити. Может быть, вашу бурду отложить до завтра, когда получим бактериологические анализы? А сегодня лучше будем наслаждаться на острове целый день. Надеюсь, и вы тоже…
        Я попытался прервать Владимира Викторовича, объяснить ему, что игра меня нисколько не увлекла, а этот сумасшедший поход я предпринял, чтобы…
        Выскочивший откуда-то Эдик бесцеремонно пере-бил:
        - Как они недогадливы! Я сейчас обошел все костры, ни у кого не горит. — И «заслуженный мастер спорта», помахивая прутиком, убежал.
        - А вы тоже не принесли из лесу дров? — спросил меня Владимир Викторович.
        Не слушая его, я заговорил:
        - Вы знаете, нам предстоит весьма серьезная процедура, я очень хотел бы…
        И опять мне не дали докончить. Валя и Южка подскочили к нам и, перебивая друг друга, застрекотали:
        - Владимир Викторович, ничего не выходит, костер не загорается, мы уже целую коробку исчиркали.
        - Значит, вы невнимательно слушали письмо судейской коллегии, — поучал Владимир Викторович, — вспомните, о чем там говорится в стихотворении?
        «Проверь все вещи тщательно,
        Смотри не забудь!
        Посчитай внимательно,
        А потом уж в путь».
        А вы шли мимо леса и ни одной сухой хворостинки не взяли.
        - Владимир Викторович, вы понимаете, только наш двенадцатый отряд, только мы должны победить. Ну что же нам делать? — с отчаянием в голосе твердила Южка.
        - Что делать? Идти в лес за дровами.
        - Идти обратно? Ведь ужас как далеко.
        - Конечно, далеко, больше километра. Торопитесь, другие отряды уже побежали.
        Огорченные и недоумевающие девочки отошли.
        - На этом острове растет только мелкий ивовый тальник, — показывал Владимир Викторович на гибкие, стелющиеся по песку прутья. — Как видите, для костра они не годятся. — Лицо его было лихорадочно возбуждено. Кажется, он еще больше, чем ребята, был захвачен игрой в изыскателей. И он не догадывался, что ивовые прутья меня нисколько не интересовали.
        - Вот, ребята, и пропали вы без дров, — продолжал он. — А если помните, выигрывает тот отряд, который первым накормит меня горячим супом.
        - Помню, отлично помню, — нервничал я, — но выслушайте меня до конца, прошу вас.
        Должно быть, вид у меня был очень несчастный. Владимир Викторович словно очнулся. Его карие живые глаза, наконец, внимательно всмотрелись в меня. Он беспокойно спросил:
        - Что с вами? Вы устали? Не выспались? Идите в мою палатку, отдохните.
        - Нет, нет, но я вам должен рассказать нечто весьма важное… — Я схватил Владимира Викторовича за руку — а то еще убежит — и, заикаясь, тяжело дыша, рассказал ему все, все, в мельчайших подробностях, начиная с Витиной болезни; в самых черных красках я обрисовал страшную картину грозящей эпидемии и особенно подчеркнул, что эти сорванцы готовы оказать мне яростное сопротивление.
        Мой красноречивый рассказ о том, с какими неимоверными трудностями мы притащили сюда четыре ящика с бактериофагом, заставил Владимира Викторовича нахмуриться.
        - А может быть, вы преувеличиваете опасность заражения дизентерией? — неуверенно спросил он меня.
        Я впервые вспылил.
        - Послушайте, с врачами не спорят, — твердо отрубил я.
        Владимир Викторович тяжело вздохнул.
        - Всю музыку вы мне хотите испортить. Я гадал — будут семиклассники играть в изыскателей или не будут. Все пошли играть, все увлеклись до самозабвения, последней оставалась Галя Клейн, и ту вы привели. Миша Огарев сдружился с малышами, еще между многими завязывается дружба. Я мечтал, что сегодняшний день будет самым веселым, самым сумасшедшим и интересным. И именно сегодня вы приволокли на остров Изыскателей ваши ящики. Как вам известно, в нашем городке всем все можно. Ну, как я уговорю ребят? Как я их заставлю выпить эту гадость? Единственный способ — я прикажу Валере проиграть четыре раза «тревогу», и тогда вся власть перейдет в мои руки.
        - Будете ли вы их уговаривать или заставлять, мне совершенно все равно, — начал я. Очень редко я говорю таким ледяным тоном, отчеканивая каждое слово. — Мне известно только одно: бактериофаг обязаны принять все без исключения, и именно сейчас, то есть за полтора часа до завтрака.
        - Ну, раз так, иду искать Валеру.
        От досады Владимир Викторович даже зубами заскрипел и решительным шагом направился прямиком сквозь ивняк; я последовал за ним. На противоположной стороне острова на песчаном пляже мы нашли Южку и Валю Гаврилову. Обе девочки лежали на песке возле кучки разрубленных наших походных посохов и усердно дули.
        Но пламя не разгоралось и едва тлело. Они нервно чиркали одну спичку за другой — и все без толку. Конечно, без порядочной растопки сырую палку не разожжешь.
        - Где Валера? — спросил я.
        - Ушел за дровами с Галей Клейн, — оторвалась на минуту Южка.
        - Зачем мне Валера? Я сам в двадцать раз лучше Валеры дам сигнал тревоги! — воскликнул Владимир Викторович. — Где его горн?
        - А я видела, Валера взял горн и ушел с ним в те кустики, — радостно пропищала Ирочка, — а обратно к костру он вернулся без горна, значит закопал его в песочек.
        Мы только сейчас заметили Ирочку, сидевшую в сторонке на одном из ящиков с бактериофагом.
        - Валера очень боится, — продолжала Ирочка, — что кто-нибудь возьмет его горн и мундштук опять потеряется.
        Владимир Викторович выразительно посмотрел на меня. Казалось, он хотел сказать: «Видите, как я стараюсь и не виноват, что не могу выполнить ваши невозможные требования».
        Южка вскочила, тяжело дыша.
        - Не загорается! — глухо пробормотала она. — Неужели победят другие?
        - Да, очевидно, победят другие, — очень спокойно ответил Владимир Викторович.
        - Нет, должны победить только мы! — убежденно воскликнула Южка. — Если мы победим, то скажем всем: «Вы должны выпить бактериофаг!» Ведь отряд-победитель может приказать всем другим исполнить любое желание.
        - Ах, вот в чем дело! — заволновался я. — Южка, милая! Как ты стараешься для меня! Но я не вижу, какая польза будет от твоих стараний.
        - Валя, Валера и я еще в городке договорились, — продолжала Южка. — Галя Клейн против. Ирочка не считается.
        - Да, конечно, только вы должны победить, — сказал Владимир Викторович. — Как же вам помочь победить? — Он задумался.
        Ирочка по-прежнему сидела на ящике с бактериофагом, вся скорчившись, обхватив руками колени.
        - Идут дрова, только не нам, — протянула она, указывая пальчиком.
        Мы посмотрели. Отсюда хорошо было видно цепочку ребят пятого отряда. Тонечка Баташова, Володя Дубасов и их товарищи с вязанками дров за плечами медленно переправлялись вброд через протоку. А там вдали показался первый отряд малышей, и среди них Миша Огарев, с трудом тащивший две вязанки, перекинутые через плечо.
        - Ну что делать? Что делать? — повторяла Валя,
        - Вот они, дрова! — вдруг завизжала Южка. Она с силой отпихнула Ирочку в сторону, схватила топор, поддела крышку ящика и бесцеремонно высыпала флакончики с бактериофагом на песок. Несколькими ловкими ударами топора она разбила ящик и ну колоть доски. Ровные белые колышки со звоном отскакивали под ее меткими ударами. Уничтожив один ящик, Южка принялась за другой, потом за третий, потом за последний.
        Валя сложила из наколотых полешек маленький колодец, сжала в руке несколько тонких лучинок и поднесла к ним спичку. Огонь тотчас же пополз по смолистому дереву. Валя сунула горящую растопку под низ колодца, и через две минуты костер весело затрещал.
        - А как вы намереваетесь повесить ведро над костром? — насмешливо спросил Владимир Викторович. — Рогулек-то у вас нет.
        - А вот как! — тут же нашлась Южка. Она подняла оставшийся походный посох и дала его в руки мне и Вале. — Держите за оба конца, пока суп не сварится.
        Мы протянули посох над костром, Южка повесила на него ведро с водой, то самое, в котором… впрочем, не буду напоминать. Джек сидел в сторонке, высунув длинный красный язык. Кстати, я не заметил, чтобы кто-нибудь догадался это ведро вычистить с песком или хотя бы прополоскать.
        Ирочка между тем принялась выстраивать на песочке все сто восемь флакончиков с буроватой прозрачной жидкостью.
        - Это я в солдатики играю, — радостно пропищала она.
        Костер пылал вовсю. Я держал в руке конец посоха и думал: «Молодцы руководители фабрики бактериофагов, что сообразили изготовить эти ящики не из картона или фанеры, а из крепких сосновых досок. А Южка? Честное слово, если бы не перекладина в руке, я бы кинулся ее целовать». Я посмотрел на девочку, которая тем временем сосредоточенно и спешно чистила картофель. «Настоящая изыскательница! Здорово придумала!»
        Подошли Валера и Галя с тяжелыми вязанками за плечами. Они были все красные, в поту и тяжело дышали.
        Владимир Викторович отступил в сторонку с фотоаппаратом в руках.
        Пожалуйста, не двигайтесь, — попросил он меня, — Я вас хочу сфотографировать.
        Пришлось покорно позировать. Владимир Викторович щелкнул фотоаппаратом раз, потом отскочил, снова щелкнул.
        Выскочил из-за кустов Саша Вараввинский.
        - Знаете новость? — злорадно объявил «главный путешественник». — У пятого и седьмого отрядов уже три минуты, как кипит суп.
        - И у нас закипает! — рассердилась Южка и разом бросила в костер большую охапку сушняка.
        Пламя с треском поднялось кверху и скрыло ведро. Стало больно держать палку. К счастью, Валера и Галя Клейн сменили меня и Валю.
        Прошло еще пятнадцать минут томительного ожидания. Южка вытряхнула в ведро банку мясных консервов. Суп закипел.
        - Обед готов! — звонко закричала она. Владимир Викторович торжественно взял в руки миску и ложку.
        Я усомнился: вряд ли картошка успела свариться?
        Но Южка уже схватила половник и наполнила миску кипящим супом. Не торопясь Владимир Викторович начал дуть, потом зачерпнул первую ложку. Пар шел вовсю, суп был, верно, горячий, обжигающий. Владимир Викторович ел невыносимо медленно, дул на каждую ложку. Затаив дыхание, мы ждали. Наконец он отставил пустую миску, облизнулся, обвел всех нас ликующим взглядом и громко крикнул:
        - Поздравляю победителей!
        Валера поднес горн к губам и три раза сыграл сбор.
        Трубные звуки возвещали победу. Они прокатились по всему острову, понеслись вдоль русла Москвы-реки; чуть слышное эхо отозвалось в лесу на том берегу…
        Неожиданно выскочил из кустов Эдик.
        - Кто победил? Кто первый сварил суп? — спросил он и вдруг сжал свои тонкие губы, все его разгоряченное лицо мгновенно окаменело: он увидел
        Южку и бросил на нее косой взгляд.
        - Южка выздоровела, — угрюмо пробормотал
        «заслуженный мастер спорта». Куда делась его прежняя самоуверенность? Поникший, он молча повернулся и заковылял в кусты.
        Горн услышали и те, кто собирал в лесу дрова, и те, кто хлопотал вокруг костров. Десять костров пылало, в десяти ведрах варился суп, но теперь, когда мы завоевали первое место, не все ли было равно, чей суп сварится вторым, а чей последним.
        Подбежала Алевтина Алексеевна, за нею подошла Марья Петровна.
        Узнав, с какими великими трудностями мы доставили на остров ящики, Алевтина Алексеевна принялась хохотать.
        - Доктор, ваша неистощимая энергия меня покорила. Обещаю вам помочь раздавать бактериофаг.
        Я прижал руку к сердцу и от всей души поблагодарил милую девушку.
        - Никогда в жизни ничего подобного не пила, — послышался сзади меня свистящий шепот.
        Я обернулся, но увидел только пеструю штапельную спину Марьи Петровны, Переполненная чувством собственного достоинства, гордая воспитательница медленно удалялась от нас вдоль берега, тяжело ступая босыми ногами по зыбучему песку.
        Ровным четырехугольником выстроились отряды на песчаном пляже недалеко от нашего костра.
        Первым выступил Владимир Викторович.
        Он говорил об игре, о запутанных маршрутах, о том, что никто не заблудился, никто, испугавшись трудностей, не вернулся в городок. Все отряды дошли до острова, и, значит, все завоевали право называться «изыскателями». Но самым мужественным, самым смелым, а кстати, и самым сообразительным оказался вновь сформированный двенадцатый отряд, отряд доктора.
        Я скромно опустил глаза. Владимир Викторович продолжал говорить.
        - Именно этот отряд — единственный, который нашел способ, как сварить суп. Ура-а победителю!
        - Ура-а! — подхватили все.
        И вновь победные звуки горна и радостные голоса ребят прокатились вдоль Москвы-реки, пугая рыбок, удивляя одиноких рыболовов с удочками.
        Выступила вперед Южка.
        - Пионеры интерната, победил наш двенадцатый отряд. Я сейчас вам скажу, что мы от вас потребуем, а вы обязаны наше желание выполнить. Помните уговор? Отряд-победитель постановил… — Она на секунду замолкла, окинула ряды эдаким хитрющим взором и разом выпалила: — Вы должны выпить бактериофаг! Валера, давай!
        Первым самоотверженно выпил Валера, вторым- я, третьей — сама Южка.
        - Да не бойтесь, ребята, так, кисленькая водичка, — убеждал Валера.
        Его слова заставили забыть все прежние протесты.
        Миша Огарев смело проглотил бактериофаг и облизнулся. Увидев, как он пьет, все остальные мальчики и девочки первого отряда безропотно последовали его примеру.
        В нашем «конвейере» заранее были распределены все роли: Ирочка подносила и взбалтывала флакончики, Валера откупоривал резиновые пробки, я наливал жидкость в ковшик, Южка брала у меня этот ковшик, совала его очередному пациенту и следила, чтобы тот все проглотил, Валя Гаврилова наливала из ведра в кружку разведенную соду и подавала запивать, Алевтина Алексеевна мыла посуду, Владимир Викторович ставил галочки в списках отрядов.
        После первого отряда покорно подошел пить второй.
        Я никак не ожидал, что ребята так легко, без всяких нажимов и уговоров будут подходить один за другим к месту раздачи бактериофага. Иные возвращались от нас и говорили: «Да оно совсем не такое гадкое».
        Вот подошел отряд Наташи Толстенковой.
        - Опять без меня! — обидчиво воскликнула она, вприпрыжку подбежав к нам.
        - Наташа, Наташа, помогай мне, — позвала «главного врача» Валя. Она никак не успевала разливать содовый раствор. Вдвоем у них сразу дела пошли быстрее.
        Отряды подходили в полном порядке. Только Галя Клейн замотала было головой, но все подруги так дружно застыдили ее, что она выпила до дна. Еще Эдик отошел в сторону с полным ртом бактериофага и хотел потихоньку выплюнуть. Спасибо, Южка заметила и при всех ему крикнула:
        - Нельзя жулить!
        Эдик даже весь позеленел, но проглотил. Все выпили. Владимир Викторович подошел ко мне и шепнул на ухо:
        - Знаете, а картошка-то в супе была абсолютно сырая.
        - Болей в животе нет? — коротко спросил я.
        - Нет.
        - Ну, тогда все в порядке.
        И мы с ним разошлись в разные стороны.
        - Четыре флакончика осталось, — пискнула Ирочка.
        Стали вспоминать: кто же ухитрился не пить? Ах да, нет тети Тоси. Ну, мы ей отнесем в городок.
        - Марья Петровна не выпила, — шепнула мне Южка. — Смотрите, — показала она рукой.
        Мы издали увидели, как Марья Петровна быстро удалялась от нас вдоль берега по направлению городка. Она ушла, даже никого не предупредив.
        - Сделаем вид, что мы ничего не заметили, — потихоньку предложил Владимир Викторович.
        Я согласился: что же, взрослые сами отвечают за свои поступки.
        Последние три флакончика мы отдали Джеку. Пес с величайшим удовольствием вылакал всю целебную жидкость.
        День на редкость выдался хороший — не слишком жаркий, солнечный, с мелкими барашками облаков по всему темно-голубому небу.
        Для старших ребят он был первым выходным. Сегодня они впервые не пошли работать в колхоз. И, может быть, именно по этой причине они, бросив свою напускную солидность, дурили и баловались куда неугомоннее младших.
        В протоке было не глубже чем по колено. Игры затеяли в воде, прыгали в чехарду, тянули в разные стороны канат, играли в водное поло, брызгали друг в друга, просто кувыркались и, конечно, визжали, и кричали так, что у меня звенело в ушах. Никак не верилось, что они всю ночь не спали.
        Алевтина Алексеевна забыла, что она студентка пятого курса, и, растрепанная, раскрасневшаяся, прыгала и носилась вместе со всеми.
        Только Эдик не принимал участия в общих играх. Он лежал на пляже в одних плавках и загорал, нацепив на нос лист подорожника.
        Владимир Викторович и я разделись. Мы легли на животы на песок, издали наблюдая за нашими сорванцами и потихоньку переговариваясь. Я показал на Эдика.
        Глядите, ваш «заслуженный мастер спорта» чувствует себя обиженным. А почему он сам никогда не купается, никогда не занимается утренней зарядкой, а только любит командовать» другими? У меня возникло подозрение, что он и плавать-то не умеет.
        Владимир Викторович расхохотался.
        - Я заметил, вы относитесь с предубеждением к моему лучшему помощнику, — сказал он. — Просто у него бактериофаг переливается в желудке, вот он и лег.
        Я хотел было возразить, но в эту минуту несколько мальчиков подбежало к нам. Все наперебой принялись рассказывать о невероятных ночных приключениях.
        Мы услышали поразительные истории. Изыскатели проваливались в болото, скатывались с обрыва, перелезали через колючую проволоку и через заборы, на них нападали собаки, осы, змеи; они видели зайца, белку, лису, даже лося и даже… во всяком случае, мальчишки уверяли совершенно серьезно, что встретили в темноте настоящего медведя.
        В эту ночь трое потеряли тапочки, трое — головные уборы, а у одной девочки каким-то совершенно необъяснимым образом пропало платье.
        Невдалеке от нас «главный врач» Наташа Толстенкова, засучив рукава, делала бесчисленные перевязки рук и ног и тыкала в физиономии зеленые кляксы. Не удивительно, что после ночной битвы оказалось столько раненых.
        «Эх, нехорошо, что в день всеобщего веселья Наташа на меня сердится», — подумал я. И, выбрав момент, когда ни одного калеки около походного лазарета не вертелось, я вскочил и подошел к «главному врачу».
        - Послушай, ты на меня не обижаешься? — спросил я.
        Наташа тотчас же вытаращила на меня свои круглые глаза, просияла, улыбнулась, ее румяные щечки зарделись.
        - Это очень хорошо, что вы первый попросили у меня прощения, — неожиданно сказала она.
        Мне не хотелось спорить с «главным врачом» за это самое «первое прощение», я молча взял ножницы и стал ей «ассистировать».
        Точно в тот же самый час, как и в городке, поспел обед. Он был сварен на громадном костре, во многих' ведрах. После обеда наступил тихий час, потом подали полдник. И так же, как в городке, строго в положенные часы Валера трубил в горн и так же усердно медсестры проверяли руки.
        После полдника мы с Владимиром Викторовичем вновь улеглись на пляже, а неугомонные ребята опять устремились играть.
        И вдруг вдали показалась маленькая коренастая фигурка мальчика, скачущего вдоль берега реки. Мальчик очень спешил, то бежал вприпрыжку, то быстро семенил по прибрежной гальке. Фигурка приблизилась. И каково было мое удивление, когда я узнал Витю Панкина. Да, это бежал он.
        Я глазам своим не поверил: еще так недавно в нашем лазарете лежал этот мальчик, метался в жару, бредил махаоном… И вдруг он стоит против нас по колено в воде, кажется совсем здоровым, да еще успел где-то изловить самую быстрокрылую бабочку.
        Выйдя на берег, Витя протянул бумажку.
        - Справка из больницы, только осторожнее.
        Оказывается, пойманного махаона Витя завернул в эту самую справку. С чего начинать: рассматривать ли махаона или читать бумажку? Нет, бумажка важнее.
        Справка была составлена на обычном труднодоступном для простого смертного медицинском языке, а в переводе на язык русский она означала, что в Звенигородскую больницу такого-то числа, то есть вчера, поступил мальчик Витя Панкин, 12 лет, с подозрением на дизентерию. В тот же день самыми разнообразными и энергичными способами ему прочистили желудок, после чего температура у него сделалась нормальной, а сегодняшний бактериологический анализ показал, что никаких дизентерийных палочек в его кишечнике не найдено, и, следовательно, мальчик здоров и выписывается из больницы.
        - Витя! Витя! — схватил я его за плечи. Кажется, никогда за всю медицинскую практику я так не радовался выздоровлению своего пациента.
        - Хороший махаон? А? — спросил меня Витя, шмыгая носом.
        - Покажи.
        Махаон был в ужасном виде — крылья истрепались, пыльца слетела, знаменитые шпоры оторваны… но разве я могу сегодня бранить Витю?
        - Как ты его поймал? — спросил я мальчика.
        Витя рассказал: он почувствовал себя сегодня утром совсем здоровым, сел на подоконник открытого окна палаты и от нечего делать принялся рассматривать зеленый палисадник, кусты сирени и большую клумбу с разными цветами. Вдруг на одном лиловом цветке он увидел его.
        - Кого его?
        - Да махаона. Он сидел, то раскрывал, то складывал свои — ух, какие красивые! — крылышки — желтые с черным…
        Витя посмотрел из окна вниз на землю. Сперва ему показалось ужасно высоко. Он заколебался. Да нет, пожалуй, не очень было высоко. Он быстро, но осторожно перекинул обе ноги за окно, на секунду повис на руках, держась за подоконник, и спрыгнул вниз. Сбросил с себя больничный халат, едва дыша подкрался к клумбе и накрыл халатом бабочку.
        Кончив рассказывать, Витя закинул руки на затылок и взглянул на меня и на Владимира Викторовича своими ясными и наивными глазами. Хлюпая конопатым носом, он терпеливо ждал, когда мы его, наконец, отпустим веселиться с другими ребятами.
        - А как ты нас нашел? — спросил его Владимир Викторович.
        - Марья Петровна дорогу объяснила, — ответил тот и добавил: — Там, на этой бумажке, она вам написала.
        Я развернул справку и на обороте прочел две строчки карандашом:
        «Как обычно, я была права. М. П.».
        Владимир Викторович тоже просмотрел записку. В его темных глазах мелькнули лукавые искорки. Он низко по-театральному мне поклонился и торжественно возгласил:
        - Вам, мудрый доктор, мой поклон.
        Вчера вы Южку воскресили,
        Сегодня Витя исцелен.
        Так для чего ж вы нас поили?
        Это стихотворение было сочинено экспромтом и явно в шутку. Значит, можно не отвечать на каверзный вопрос, заданный в четвертой строчке.
        Я деланно засмеялся и побежал по горячему песку к воде, купаться.
        ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
        На следующий день во время тихого часа я лежал на своей раскладушке, глядел на любимые елочки, что росли внутри палатки, дремал и думал: кончились все мои треволнения с дизентерией, и мы заживем теперь в городке спокойно и весело, будем вспоминать великолепную игру в изыскателей, придумывать новые интересные игры, отправляться в новые туристские походы. И я, наконец, смогу приняться за наблюдения над ребятами, смогу собирать материалы для будущей повести. А то получается так, что даже записывать в блокнот разные интересные случаи и то некогда.
        Сегодня за обедом Марья Петровна прошлась о чересчур осторожных врачах, которые мешают веселиться. Я сделал вид, что не понял намека: в таком городке, как наш, нельзя обижаться. И взрослые, и ребята должны только дружить между собой. Пусть исполнится мечта Владимира Викторовича о большой пионерской дружбе. А я напишу книгу об этой дружбе.
        Сегодня вечером будем праздновать день рождения Южки. Кажется, кроме Эдика, все ее очень любили, и торжество наверняка выйдет превеселое. От себя я приготовил Южке подарок — книгу.
        Лежа на раскладушке, я потихоньку повторял про себя отдельные фразы речи, которую я скажу в ее честь. Но постепенно глаза мои начали слипаться, слова забывались… И вдруг — бац! Спросонок мне померещилось, что возле моей палатки упал самолет. От неожиданности я даже слетел с раскладушки, выскочил наружу и в самой чаще ближнего куста черемухи увидел Сашу Вараввинского. Он съежился в комочек и притаился в нижних ветках.
        - Что с тобой? — крикнул я.
        - Тише, тише, молчите! Спасите меня! — жалобно повторял Саша. — Приехали мама с папой! Спасите меня!
        Надо сказать, что к этой черемухе у меня было особенно бережное отношение. В самой середине куста, в развилке двух черных веток, давно уже я обнаружил соловьиное гнездо. Теперь соловей не пел на зорях, потому что вывелись птенчики и оба пернатых родителя с утра до вечера усердно таскали своим деткам насекомых. Я потихоньку наблюдал за соловьиной парой, но никому в городке об их гнезде не говорил. Это была моя сокровенная тайна, и, понятно, сейчас я очень рассердился, когда толстяк «Санчо Пансо» угодил прямо в куст.
        К Саше приехали родители, так почему же он прячется от них, да еще умоляет его спасти?
        - Они меня хотят забрать в пионерлагерь, — чуть не плакал «главный путешественник». Его круглая, испуганная физиономия едва белела в зелени листвы.
        - А, вот в чем дело!
        В моей палатке еще стояла та раскладушка, на которой провел позапрошлую ночь Витя Панкин.
        - Вылезай сейчас же и прячься сюда! — приказал я.
        Саша прокрался в палатку и лег. Я накрыл его одеялом, а сам пошел знакомиться с Сашиными родителями.
        Как и почему очутились в нашем городке мама и папа Саши, да не одни, а вместе с мамой Эдика и Южкиной бабушкой? Ведь никто из родителей не знал, где мы находимся. Ребята попрощались с родными еще в интернате. Приехали тогда автобусы, в них посадили будущих жителей полотняного городка и увезли в неизвестном направлении.
        Позднее мне удалось прочитать одно письмо, которое Эдик написал своей маме в тот день, когда я отвез Витю Панкина в больницу.
        «Дорогая мама, я жив и здоров, только работать много заставляют. У нас в городке дизентерия. Твой Эдик».
        Письмо это произвело на маму Эдика впечатление разорвавшейся бомбы.
        Завертелись диски телефонных аппаратов.
        Надя, интернатская секретарша, всем отвечала, что Евгений Иванович уехал зачем-то в Музей восточных культур, сама она ничего не знает и ни о какой эпидемии не слышала.
        Тогда мама Эдика позвонила родителям Саши и Южкиной бабушке.
        Бабушка в это время пекла любимый Южкин пирог и думала о внучке, о ее дне рождения. Она начала торопливо собираться в дорогу, но, конечно, не забыла захватить с собой этот пирог.
        Мама Саши не поняла из письма Эдика, сколько ребят заболело дизентерией — трое или пятьдесят. Но она была уверена, что в число заболевших попал и ее дорогой Сашурочка, и она тут же позвонила к папе на работу. Обстоятельства были столь исключительны, что папу немедленно отпустили. Папа недавно купил «Волгу», он посадил в машину свою жену, маму Эдика и Южкину бабушку, и они вчетвером покатили в Звенигород.
        Из писем ребят они знали одно: палаточный городок находится где-то недалеко от Звенигорода, на высоком берегу Москвы-реки. Ездили они вдоль обоих берегов, и вверх от моста и вниз; где машина не могла проехать, пробирались пешком и после четырех часов упорных поисков с помощью всезнающих мальчишек-рыболовов отыскали-таки нашу поляну.
        Южкина бабушка узнала, что никакой дизентерии в нашем городке никогда не было, а сама Южка спит (к счастью, девочка успела перебраться из лазарета для больных мальчиков в свою палатку). И бабушка тотчас же успокоилась, отошла в сторонку и села на пенечек любоваться видом и ждать, когда проснется ее любимица.
        Папа Саши возился возле своей «Волги», ему пришлось клеить и надувать проколотую камеру.
        А обе мамы, что называется, взяли Владимира Викторовича в оборот. Хорошо, что был тихий час и никто из ребят не слышал всего того потока горьких и обидных слов, какие принял на свою голову бедный начальник городка.
        В этот самый момент как раз я к ним и подоспел, так сказать, Владимиру Викторовичу на подмогу.
        Эдик стоял в сторонке, прислонившись к сосне, бледный, с поджатыми губами и не говорил ни слова.
        Мама Саши — высокая худощавая женщина с пышными темными волосами и печальными глазами — больше поддакивала, зато мама Эдика — низенькая и очень полная блондинка — наступала на Владимира Викторовича весьма настойчиво.
        Переполох с дизентерией благополучно закончился. Но Эдик написал: «работать заставляют». Как же так? Владимир Викторович обещал, что их сыновья, как отличники, будут занимать командные должности (они же члены штаба!), а на самом деле у Эдика все руки в мозолях, все ноги исцарапаны…
        - Мы достанем путевки в пионерский лагерь санаторного типа, — говорила мама Эдика, — по крайней мере будем за них спокойны. Обслуживающего персонала там достаточно. А если хотите знать, мною подано Евгению Ивановичу заявление, я вообще забираю сына из интерната.
        Владимир Викторович выпрямился и впервые заговорил очень спокойно, тихо и даже как будто равнодушно, но я догадывался, каких трудов ему стоило так говорить.
        - Что ж, забирайте, — сказал он, — и хорошо сделаете, потому что за такое письмо общий сбор пионерской дружины сегодня же исключил бы вашего сына и из городка и из пионеров. — Он обернулся ко мне и тихо добавил: — Оказывается, вы были правы, когда предупреждали меня насчет Эдика и не доверяли ему.
        Я заметил, что у мамы Эдика очень маленькие и выхоленные розовые пальчики с ярко-красными ногтями; сейчас она этими пальчиками, с силой дернула сына за рукав.
        - Собирай свои вещи и едем! — приказала она. «Заслуженный мастер спорта» по-прежнему стоял, прислонившись к сосне, все такой же бледный, не смея поднять глаз, не смея сдвинуться с места.
        - А где же мой мальчик? Куда он убежал? — с беспокойством спросила мама Саши.
        - Он у доктора в лазарете спрятался, — едва слышно пробормотал Эдик и, так же не поднимая глаз, поплелся к штабной палатке, где он жил вместе с Сашей.
        - Приведу Сашу, — сказал я и пошел к себе.
        На раскладушке я увидел шар, накрытый одеялом, очевидно, «главный путешественник» свернулся калачиком.
        - Послушай, идем. Все знают, что ты у меня скрываешься.
        Из байкового шара высунулся короткий носик.
        - Я не пойду! Я не хочу в пионерлагерь!
        Куда делась всегдашняя размеренная и подтянутая солидность нашего «главного путешественника»! Просто очень хороший и живой, но самый обыкновенный толстенький мальчик прятался сейчас под одеяло.
        - Саша, будь мужественным, — уговаривал я его, — докажи, что ты изыскатель.
        Саша тотчас же вскочил и, не говоря ни слова, уверенным шагом поспешил к родителям.
        Мама, увидев его, обняла и прижала к себе.
        - Мальчик мой милый, — повторяла она, лаская его взъерошенные волосы, — поедешь в санаторный пионерлагерь, ты там так поправишься…
        Саша высвободился из маминых объятий и с тоской оглянул весь наш городок.
        Зеленые палатки с белыми ромбами номеров выстроились вдоль Пионерской улицы, вдоль Туристской… Там сейчас мирно спят Сашины друзья. Взглянул он на высокие сосны, окружавшие площадь Радости, перевел глаза на голубые просторы на том берегу Москвы-реки, что виднелись в просветах между березами, посмотрел на штабную палатку, в которой жил… Над палаткой реял знакомый голубой шелковый флаг с эмблемой — белый шатер на фоне восходящего солнца…
        - Мамочка, не поеду! — умоляюще и даже чуть не плача простонал он. — В пионерлагере ведь никуда не пускают.
        В разговор вмешался Сашин отец — высокий и костлявый мужчина с энергичным лицом. Удивительно, что у такого упитанного мальчика были такие высокие худощавые родители.
        - Послушай, мать, — сказал басом Сашин отец, — а может, на самом деле оставить его тут? Смотри, какое хозяйство развели, и все сами.
        Мама заколебалась. Она еще раз внимательно и любовно всмотрелась в своего сына, погладила его по голове, пощупала мозоли на ладошках…
        - Сашурочка, а тебе тут хорошо? — неуверенно спросила она.
        Саша выпрямился, выпятил колесом грудь.
        - Если бы все пионеры летом жили в таких же городках, как наш! — горячо и убежденно воскликнул он.
        - Ну, оставайся, сынок, — вздохнула мама, поцеловала Сашу и пошла садиться в машину.
        - Александр, до свиданья, — коротко сказал отец, кивнул сыну и зашагал следом за мамой.
        Эдик, одетый в темную байковую куртку и шаровары, уже стоял возле машины с чемоданом и рюкзаком.
        Сашин отец сел за руль, его жена — возле него, Эдик со своей мамой устроились сзади. А Южкина бабушка не поедет, она останется у нас на празднование дня рождения внучки.
        Я слышал, как мама Эдика презрительно заметила отцу Саши:
        - Вы неправильно воспитываете своего сына.
        - А вы своего воспитываете правильно? — грубовато, через плечо спросил отец Саши и, не дожидаясь ответа, завел машину.
        Бывший «заслуженный мастер спорта» не простился с нами, он даже головы не повернул, чтобы в последний раз взглянуть на городок.
        Голубая «Волга», шурша, покатилась по дороге и вскоре исчезла за кустами.
        И тотчас же к Саше вернулся его обычный самоуверенный тон.
        - Я вам хотел высказать кое-какие соображения относительно вчерашней игры, — сказал «главный путешественник» Владимиру Викторовичу.
        - Да, да, и я тоже хотел с тобой поделиться впечатлениями об игре в изыскатели, — ответил тот таким голосом, как будто десять минут назад ровно ничего не произошло в нашем городке.
        И оба они скрылись в штабной палатке.
        На вечерней линейке все выстроились. И снова давно знакомый Южкин голос прозвенел на весь городок:
        - Отряды, равняйсь! К рапорту дежурного командира стоять смирно-о-о!
        И все с улыбкой глядели на Южку, одетую в белую блузку с красным галстуком и в новые синие сатиновые шаровары. Белый капроновый бант, как огромная бабочка, сидел на ее толстой черной косе. И все радовались, что Южка вновь ведет линейку.
        Ей исполнилось тринадцать лет. По этому случаю очень торжественные речи произнесли Владимир Викторович и я. Валера проиграл туш. Все закричали «ура-а». Преподнесли Южке подарки: Владимир Викторович — книгу, ребята — альбом и два букета цветов, я от себя тоже книгу, Марья Петровна, видимо, помирилась с Южкой: она ей подарила плитку шоколада.
        Южкина бабушка стояла в сторонке с завернутым в кулечек праздничным пирогом; она слушала, как на все лады расхваливают ее любимицу, и слезы текли по ее румяным сморщенным щечкам.
        Южкины родители работали в далекой Арктике, а девочку воспитывала бабушка. И я думал, какая Южка счастливая, что у нее такая заботливая и добрая вторая мать.
        Приняв подарки, Южка положила их рядышком на травку и опустила глаза. Она, кажется, хотела сказать очень много, но только тихонько пробормотала одно слово — «спасибо».
        Затем выступил новый заместитель начальника штаба Миша Огарев. Наконец-то хоть один из старших получил право командовать!
        Миша, стараясь сдержать свою радость, очень серьезным голосом прочел приказ штаба о восстановлении десятого отряда.
        Прежние нарушители показали себя усердными, дисциплинированными, дружными и заслужили прощения. На линейке промежуток между девятым и одиннадцатым отрядами все эти дни оставался свободным. Миша Огарев и другие помилованные быстро заполнили это пространство. Две девочки-неразлучницы вновь встали рядышком. Их сияющие лица превратились в сплошную улыбку.
        Тут же после линейки мальчики и девочки десятого отряда поставили на прежние щиты свои четыре палатки, перенесли вещи и вкопали столбик с надписью «Проспект Гагарина». Девочки-неразлучницы сели у входа в свой зеленый домик и крепко обнялись — теперь уже никакая сила не могла их разъединить.
        Миша всех удивил.
        - Командиром отряда буду, а переселяться не хочу, — сказал он, хмуря свои узкие брови. Окруженный ватагой беззаветно преданных ему мальчиков первого отряда, он отправился копать червей к завтрашней рыбалке.
        А вечером на торжественном «Костре дружбы» Южкина бабушка раздала нам всем свой пирог. Она сумела разделить его на сто пять частей. Я тоже попробовал, но, к сожалению, не понял, какого он вкуса, кусочек размером с конфетку тут же растаял у меня во рту.
        ГОРДИЕВ УЗЕЛ
        В день, когда мама Эдика получила то роковое письмо, Евгений Иванович вообще не пришел в интернат. Только на следующее утро Надя-секретарша передала ему ужасную весть об эпидемии дизентерии в городке. И Евгений Иванович сразу помчался к нам.
        Когда он появился у нас, вид у него был ужасный-лицо бледное, осунувшееся, нос заострился.
        Владимир Викторович и я тотчас же поспешили его успокоить — никакой эпидемии не было и нет. Но Евгений Иванович до того разнервничался, что мне пришлось дать ему сердечных капель.
        Когда же, наконец, он пришел в себя и к нему вернулась его обычная директорская солидность, он отправился осматривать городок, прошествовал по всем улицам, заглянул в несколько палаток, в том числе и в амбулаторию, проверил на кухне чистоту посуды, не поленился залезть в погреб и всем остался очень доволен.
        Тут как раз наши вернулись с работы и окружили Евгения Ивановича. Здороваясь направо и налево, он улыбался сдержанной улыбкой, как полагается улыбаться директору.
        - Как они загорели! Да они даже поправились!.. — искренне удивлялся он.
        Валера проиграл на обед «Бери ложку, бери хлеб!». И со всех сторон помчались ребята на площадь Радости.
        - Раз, два, три, четыре… — выкрикивали они. За двенадцать секунд собрались все до одного!
        Медсестры в белых халатах побежали проверять руки…
        Евгений Иванович вновь поразился.
        - Дисциплина вполне удовлетворительная, — обратился он к нам, взрослым, — но все-таки опять напоминаю: будьте максимально строгими с ребятами. Они вас обязаны слушаться беспрекословно. Мало ли что может случиться.
        Алевтина Алексеевна поджала губы, Марья Петровна усмехнулась, а Владимир Викторович утвердительно кивнул головой, но в то же время незаметно подтолкнул меня локтем. Евгений Иванович не должен знать о наших четырех законах.
        Начался обед. Ребята уселись за стол и уткнули носы в тарелки с супом. Мы, взрослые, сели все вместе на свои всегдашние места у конца стола.
        Дежурные быстро разнесли на подносах вторые блюда. Обедающие притихли, только слышно было, как ложки позвякивали об эмалированные миски, многие ребята просили добавки, еще раз добавки.
        - Аппетит у них превосходный! — Еще раз поразился Евгений Иванович. — Почему же зимой в интернате иных чуть ли не силком заставлять приходилось? Видимо, это влияние бактериофага. Не так ли, Марья Петровна? — Евгений Иванович сдержанно засмеялся.
        Потом он стал нам рассказывать московские новости:
        - Ремонт интерната благополучно заканчивается, но самое интересное — это переговоры с Музеем восточных культур. Интернату предложили организовать туристский поход ни более, ни менее, как в Узбекистан, — собирать по кишлакам Ферганской долины национальные предметы домашнего обихода — посуду, одежду, зарисовывать национальные узоры. Я сам хочу возглавить поход семиклассников. Путешествие предвидится замечательное, у ребят на всю жизнь останутся в памяти чудесные впечатления. Через неделю можно бы отправиться в путь, но, к сожалению… — Тут Евгений Иванович вздохнул и печально добавил: — Денег не хватает…
        Оказывается, вчера он весь день хлопотал в различных организациях. Некоторую сумму выделяет Детская туристская станция, шефы кое-что обещали, но всего этого, к сожалению, недостаточно.
        - Будет очень жаль, если наше путешествие не состоится, — добавил он.
        А немного спустя Евгений Иванович осторожно спросил:
        - Сколько заработали ребята в колхозе?
        К его удивлению, Владимир Викторович этого не знал — весь отчет вели Саша Вараввинский и Валера Шейкин.
        - Идемте сейчас в правление, — предложил Владимир Викторович, — это недалекого, всего три километра, дорога лесом, мы очень хорошо прогуляемся.
        Марья Петровна, Алевтина Алексеевна и я тоже не прочь были пройтись.
        - Позвольте, — недоумевал Евгений Иванович, — если мы все уйдем, городок останется без взрослых?
        - Не беспокойтесь, Евгений Иванович, — засмеялся Владимир Викторович, — бандиты не нападут, палатки не загорятся.
        - Да в крайнем случае я пожар затушу, — раздался из-за плиты бас тети Тоси.
        Прозвучал горн на тихий час. Ребята медленно разошлись по своим палаткам. Дежурный командир, сегодня это был мой недавний больной Витя Панкин, прошелся по улицам.
        - Тише! Вот выговор на линейке закачу! — грозно шептал Витя в палатки.
        - Этот неисправимый воспитанник, который столько раз мне зимой снижал показатели по поведению, у вас тут всех спать укладывает! — поразился Евгений Иванович. — Если бы я лично не видел, честное слово, не поверил бы.
        Витя между тем подошел к нам.
        - Владимир Викторович, — сказал он, по привычке шмыгая конопатым носиком и искоса поглядывая на Евгения Ивановича, — все в порядке, все отдыхают.
        - Ну хорошо, Витя, — ответил Владимир Викторович, — мы сейчас пойдем в правление колхоза, ты останешься тут командовать.
        Витя кивнул головой и побежал вприпрыжку, стараясь поймать платком пролетавшую бабочку. Как будто Витя получил самые обычные указания, а ведь, в сущности, Владимир Викторович доверил ему весь городок.
        Евгений Иванович поколебался немного, потом решительно встал.
        - Ну, раз у вас Панкин за начальника городка, пойдемте в правление колхоза. — По дороге он спросил Владимира Викторовича: — Объясните мне, пожалуйста, как вы тут наладили дисциплину? И почему ребята самостоятельно распоряжаются?
        И тогда Владимир Викторович самым подробным образом рассказал о наших четырех законах.
        - Да неужели это так? — несколько раз переспрашивал Евгений Иванович. — Неужели всем все можно? И ребята не пользуются своими правами, потому что, когда не запрещают, не интересно не слушаться.
        - Не только поэтому, — ответил Владимир Викторович. — Скоро в нашей стране нигде не останется запретительных надписей: «Не сорить», «Не шуметь», «Не курить», — и, однако, никто даже нечаянно не будет нарушать порядок в общественных местах и портить народное добро. Надо уже привыкать к этому. Наши ребята действительно не шумят на тихом часе и укладываются спать за две минуты. Конечно, у нас всем все можно, но надо уметь разумно пользоваться этим «можно».
        Алевтина Алексеевна поправила свои пышные светлые кудри и мечтательно сказала:
        - Скоро настанет такое время, когда не только в нашем городке, а везде и всюду — в школах, на улицах и у себя дома, на фабриках, на заводах — всем, всем — и ребятам и взрослым — будет ВСЕ МОЖНО.
        Мы замолчали. И, шагая дальше по асфальтовому шоссе, каждый из нас думал про себя об этом прекрасном будущем.
        - А почему же вы весной о ваших четырех законах мне ничего не доложили? — неожиданно спросил Евгений Иванович начальника городка.
        - Откровенно говоря, — ответил тот, — боялся, что запретите.
        - Весьма вероятно, что запретил бы, — признался Евгений Иванович и повернул голову к Марье Петровне. — А неужели и вы с вашим не особенно покладистым характером подчинились четвертому закону?
        - Один раз все-таки взорвалась, — вздохнула Марья Петровна.
        За разговорами мы и не заметили, как пришли в ту деревню, где помещалось правление колхоза.
        Бухгалтер колхоза — сумрачный мужчина в толстых очках — поиграл, поиграл на счетах и сказал, сколько мы заработали на прополке кукурузы, на посадке капусты и помидоров, вычел, сколько мы забрали картошки и молока и сколько Разноглазка пробыла под властью «хранителя сокровищ» Володи Дубасова.
        После всех сложений и вычитаний денег осталось порядочно.
        На обратном пути Евгений Иванович заметил, что этой суммы вполне хватило бы семиклассникам на поездку в Среднюю Азию.
        Но ведь работали-то не одни семиклассники, а все, в том числе и самые младшие.

* * *
        Что будем делать с заработанными деньгами? Этот вопрос постоянно задавали себе ребята из первых девяти отрядов. Обсуждался он и на заседаниях штаба.
        «Какую-то часть отдадим десятому и одиннадцатому отрядам на дальний поход, а остальные деньги хорошо бы разделить между всеми, и пускай кто как хочет, так и тратит».
        «А может быть, всем несколько раз пойти
        в кино?»
        «А что, если купить:
        Сто фунтов шоколаду,
        Сто фунтов мармеладу
        И тысячу порций мороженого?…
        И пир устроить на весь мир?»
        Неприятный денежный вопрос надо было решить сегодня до отъезда Евгения Ивановича.
        Как только мы пришли в городок, за волейбольной площадкой прямо на траве собралось заседание штаба. Евгений Иванович и я сели на специально принесенные табуретки.
        Саша Вараввинский и Валера Шейкин показали свои записи: как велся учет, сколько выработали старшие, сколько остальные. Признаться, в их клочках бумаги я не понял ничего, но «главный путешественник» самоуверенно назвал такие цифры, что мы все ахнули: у него получилось, что старшие почти ничего не заработали, а младшие, наоборот, слишком много.
        Галя Клейн возмутилась и сказала, что Саша не знает таблицы умножения.
        Для нашего «гениального математика» это было величайшим оскорблением. Он покраснел до кончиков ушей, снова стал считать и признался, что отчеркнул где-то лишний нуль. Заработок старших увеличился в десять раз, но и эта новая цифра, по мнению Гали, была смехотворно мала; она сказала, что все записи Валеры и Саши сплошная путаница, что старшие работали куда усерднее младших, они спины не разгибали, когда те баловались, разве можно равнять слабеньких малышей с ними — семиклассниками.
        Теперь обиделся, «главный агроном» Валера, он сказал, что работали все очень хорошо, а баловались редко; к тому же старших только двадцать человек, а остальных целых восемьдесят один.
        Словом, дележ заработанных денег грозил перейти в крупнейшую ссору.
        Владимир Викторович беспокойно задвигался, видимо, собираясь говорить, но его опередила Южка.
        - Я хочу предложить одну вещь, — сказала она очень серьезно. — не надо сейчас спорить, я уже давно задумала, только буду говорить не здесь, а на общем сборе. Кто за общий сбор — руки поднять.
        Подняли все, кроме «главного путешественника».
        Саша сказал: дали бы ему два дня, и он бы все подсчитал совершенно точно. На Сашу все замахали руками.
        Валера проиграл «общий сбор».
        - Ты мне все-таки скажи, что ты затеяла? — шепнул Владимир Викторович Южке, когда мы все встали, чтобы идти на площадь Радости.
        Южка тряхнула косой и лукаво посмотрела на Владимира Викторовича.
        - Не скажу. Потом узнаете.
        Понемногу все собрались и уселись на травке.
        Первым говорил Евгений Иванович. Он поздравил всех с чудесными каникулами и сказал, что семиклассники, вероятно, поедут в увлекательное дальнее путешествие. Все младшие ребята останутся здесь, в палатках. Их тоже ожидает много удовольствий и интересная, деятельная жизнь. Сам он искренне завидует тем, кто будет жить в городке, где такая прекрасная природа и где всем все можно.
        Ребята переглянулись, они поняли: стало быть, Евгений Иванович узнал о наших долго скрываемых четырех законах и согласен с ними.
        Потом выступила Южка.
        - Ребята, вы знаете, что десятый и одиннадцатый отряды мечтают поехать в Среднюю Азию, — начала она. От волнения ее голос не был таким звонким и мелодичным; она нет-нет да и заикалась. — Мы с вами останемся, — продолжала она, — и на будущий год опять сюда приедем. Первый, второй и третий отряды будут три года подряд ездить, а старшие никогда, никогда больше не приедут, разве только в гости. Правда, их жалко?
        Последние слова Южка сказала таким печальным голосом, не иначе — хотела разжалобить ребят.
        К чему она клонит, я не понимал.
        Южка остановилась, оглядела ряды и заговорила совсем другим тоном:
        - А вот Сашка с Валерой так запутались, что не знают, сколько заработали десятый и одиннадцатый отряды и сколько заработали мы. Давайте, знаете, как разделим: все деньги отдадим этим двум отрядам, нашему седьмому классу, а в будущем году вы нам отдадите — теперешнему шестому классу, а через три года четырехклашкам все деньги до одной копейки пойдут. Видите, какие вы, малыши, счастливые. — Она внимательно осмотрела ряды. — А ну, кто за мое предложение: все заработанные деньги отдать десятому и одиннадцатому отрядам на дальний поход, — руки поднять!
        И все подняли. Честное слово, никто не колебался. Видно, Средняя Азия через два или даже через три года показалась куда заманчивее, чем завтрашний шоколад, мармелад и мороженое.
        Старшие зааплодировали, за ними и остальные принялись хлопать в ладоши.
        - Пионеры, расходись! — крикнула. Южка и подбежала к Владимиру Викторовичу. — Ну, как? — спросила она его.
        - Вот так всегда в жизни и поступай, — шепнул он ей.
        - Ты разрубила гордиев узел, — поучающим тоном сказал Евгений Иванович Южке.
        Он стал собираться в дорогу, обещая через неделю приехать на автобусе за семиклассниками. Владимир Викторович, я и группа ребят пошли немного проводить его, а вместе с ним и Южкину бабушку.
        Евгений Иванович взял меня под руку и сказал:
        - Я еще не успел вас поблагодарить за вашу неустанную заботу о здоровье ребят, за их цветущий, бодрый и веселый вид.
        Я скромно потупил глаза и признался, что я тут ни при чем, за медицину постарались «солнце, воздух и вода».
        - Ну, а как ваши литературные дела? — спросил меня Евгений Иванович.
        - Да набрал массу интересных фактов и впечатлений о полотняном городке, — ответил я. -
        Вот только никак не могу найти подходящее название.
        - Почему же? — удивился Евгений Иванович.
        - Мне хотелось бы назвать мою будущую книгу именем городка, а они до сих пор не сумели его придумать.
        - Как же так? — обратился Евгений Иванович к Владимиру Викторовичу.
        - Даже конкурс объявляли, — вздохнул тот, — да то работа в колхозе, то походы, то спортивные соревнования, игра в изыскателей — честное слово, нашим сорванцам просто некогда было думать.
        - Очень печально, — пожал плечами Евгений Иванович, — что такой достопримечательный городок остался без названия.
        - Да ведь много, много лет подряд целые поколения школьников нашего интерната, — загорячился Владимир Викторович, — каждые каникулы будут приезжать сюда, на эту поляну, будут строить, жить, веселиться и работать в своем родном городке. Для такого городка и название должно быть особенным, оно всегда и всем должно нравиться, должно звать вперед. Такое боевое название скоро не придумаешь.
        Евгений Иванович остановился, оглядел всех провожающих и покачал головой.
        - Очень жаль, что вы подвели нашего уважаемого писателя!
        - Можно мне сказать? — пискнула, едва дыша, Ирочка и покраснела; ее огромные, как у овечки, глазищи уставились прямо на меня. — Я давно придумала название, да все боялась сказать. Можно?
        - Говори, говори, не стесняйся, — подбадривали ее многие.
        - Вот и Владимир Викторович и доктор иногда называют нас сорванцами, в шутку, конечно. Ну и пусть будет «Городок сорванцов».
        Все засмеялись.
        - Какое там в шутку! — громко воскликнул Владимир Викторович. — Когда в нашем городке даже сам начальник штаба набивает себе температуру…
        Южка опасливо оглянулась на бабушку и даже сквозь загар стала вся пунцовая.
        - Владимир Викторович, ну, зачем вы? Ведь я же вам одному призналась, — притворно-плачущим голосом упрекнула она.
        Впрочем, никто, кроме Вали Гавриловой и меня, кажется, не понял намека.
        - Го-ро-док сор-ван-цов. Го-ро-док сор-ван-цов, — несколько раз глубокомысленно повторил по слогам Саша Вараввинский, — по-моему, не особенно удачное название.
        - Сегодня на вечерней линейке проголосуем вопрос о названии, — сказала Южка, поглаживая Джека, и добавила: — А если мы никогда не будем баловаться, честное слово, станет очень скучно, правда, Джек? — И она поцеловала собаку в самый нос.
        Евгений Иванович попрощался с нами. Бабушка вздохнула, в последний раз обняла Южку. Мы повернули обратно.
        Мое сердце не позволяло мне быстро подниматься в гору.
        Взгорок горы скрывал наш городок, и только самые его высокие точки — алый флаг на мачте и голубой флаг на штабной палатке — были видны между макушками сосен.
        Пришлось мне отстать от других, остановиться передохнуть.
        «А может быть, и правда назвать свою повесть «Городок сорванцов»?» — подумал я про себя и снова не торопясь продолжал подниматься.
        Постепенно показался весь городок: зеленые палатки с белыми ромбами номеров — улица Пионерская впереди, улица Туристская — направо, дальше Госпитальная… за ней проспект Гагарина. По ту сторону площади Радости на кухне и в столовой суетился дежурный отряд… Высокие оранжевые сосны окружали поляну…
        Вышел Валера, приставил горн ко рту и заиграл сбор на ужин. И тотчас же забегали повсюду ребятишки…
        Случайный ветерок развернул голубой шелковый флаг. И предстала перед моими глазами нашитая на флаге эмблема — белый шатер на фоне золотого восходящего солнца.
        К МОИМ ЮНЫМ ЧИТАТЕЛЯМ
        Собственно говоря, вы, дорогие мои читатели, смело можете захлопнуть книгу: ведь я написал слово «конец».
        А мне, должен признаться, ужасно жаль расставаться с моими героями, так жаль, что хочется рассказать о них еще кое-что. Когда я писал свою повесть, то не мог относиться к своим юным героям равнодушно: всех их, кроме Эдика, я искренне и горячо любил.
        …Чтобы никто не мешал мне писать, я уехал в далекую деревню за много километров от Москвы.
        На улице зима, мороз разукрасил белыми папоротниками оконце в той маленькой комнатушке, где стоит моя кровать и стол с черновиками этой самой рукописи. За перегородкой в русской печке весело потрескивают дрова, самовар поет тоненькую комариную песенку, старенькая бабушка — хозяйка — воюет с ухватами и чугунами, сейчас она меня позовет пить чай, подвинет ко мне кринку коричневого топленого молока, противень горячих румяных пышек…
        Пока самовар еще не поспел, я сижу за столом. Карандаш, не поспевая за моими мыслями, быстро бегает по странице; я черкаю и перечеркиваю, вновь заполняю листы…
        Может быть, ты, дорогой читатель, кончил мою книгу и удивленно сказал:
        - А здорово автор придумал — целый палаточный городок, битком набитый веселыми жителями!
        Отвечу тебе: ошибаешься. Я действительно жил в этом городке и лечил там ребят. И все эти сорванцы, описанные мною, живые, подлинные, притом самые обыкновенные мальчики и девочки из школы-интерната; я даже имена им оставил, а фамилии чуть-чуть изменил, а то еще вдруг обидятся или, наоборот, возгордятся.
        Да, все, что здесь написано, сущая правда: как городок строился, по каким законам жил и какие там случались необыкновенные происшествия, — все это действительно было. Только в повести описываются приключения одного' лета, а на самом деле я ездил в городок три лета подряд, лечил там ребят и одновременно очень осторожно наблюдал за ними. Я не обмолвился, написав словечко «осторожно». Выбирая какого-нибудь мальчика или девочку для своей книги, я должен был следить за их поступками, за разговорами осторожно, потихоньку: они никак не должны были догадаться, что мне взбрело в голову вылепить из них героев. А то одной девочке я нечаянно проболтался, так она стала вокруг меня вертеться, перед подругами «задаваться» да нос задирать. И пришлось мне ее из своей книги вычеркнуть совсем.
        Буркнет мальчик интересное словечко, выкинет какую-нибудь шалость, или появится у него особенно смешное или, наоборот, задумчивое выражение лица, я сперва только запомню, а уже вечером потихоньку запишу в блокнот. И пришлось мне держать свой блокнот на дне чемодана, чтобы мои пронырливые будущие герои ненароком не пронюхали и не прочли бы там о себе.
        Теперь я в школе-интернате свой человек. Ребята ко мне привыкли, но считают меня за писателя, так сказать, «третьего сорта». Для них я прежде всего доктор, который их лечит в полотняном городке. Они делятся со мной своими горестями и радостями, советуются о разных своих делах…
        За три года я набрал уйму записей в блокнотах и героев отыскал человек тридцать. Этого было, конечно, чересчур много; половину ребят, половину приключений и целую кучу мелких эпизодов пришлось выкинуть.
        Мои герои, наверное, очень бы удивились, узнав, как часто, буквально каждый день, я о них думаю и как бесцеремонно их перебрасываю с одной страницы книги на другую, перевожу из одного класса в другой или совсем выкидываю.
        Читатель, может быть, спросит: а по каким признакам вы выбирали своих героев?
        Когда я собирался ехать в первый раз в городок, я ведь никого не знал. Школьники бегали по двору интерната, занимались своими делами и нисколечко не интересовались мною. И я со страхом спрашивал себя: кого же из них выбирать? Их же целая сотня!
        Случайно я оказался в автобусе рядом с одной черноглазой девочкой, ну, понятно, разговорился, узнал, что ее зовут Верой, что она перешла в шестой класс. Другие почему-то называли ее Южкой, и тогда я решил: а хорошо бы главную героиню назвать таким необычным именем. Стал я за Южкой в городке следить — в то лето она еще никакой должности не занимала, а, между прочим, была здорово шаловлива и бойка. И мне очень захотелось, чтобы на следующий год начальником штаба в полотняном городке непременно выбрали бы именно ее.
        На том памятном сборе дружины я сидел в заднем ряду и волновался, как школьник перед экзаменом. Выберут Южку или провалят? Выбрали! И как же я был счастлив!
        Впоследствии Владимир Викторович мне несколько раз говорил, что он очень доволен Южкой как председателем совета дружины. Наши четыре закона были окончательно разработаны перед вторым летом при ближайшем ее участии.
        Как начальник штаба, она сперва повела дела великолепно: вместе с другими членами штаба сколачивала крепкую дисциплину и порядок в городке, следила за выполнением четырех законов, но напоследок у нее все рухнуло. Из-за чего? Из-за собачки…
        В общем, к концу второго лета образ Южки в моей голове был выкован — садись и пиши книгу. Но вот что мне очень мешало. Взрослые меняются сравнительно медленно. Каким был Владимир Викторович в первое лето городка, таким примерно он остался и на третье лето, а вот ребята, «к сожалению», растут очень быстро, их характеры, запросы, стремления с каждым годом меняются, их кругозор расширяется, а я ужасно медлительный писатель и никак за их ростом не поспевал. Они и не догадывались, какие мне создавали трудности. Еще одна история.
        И в городке и в своей книге я лично заведовал медпунктом, значит моя «старшая медсестра» — моя ближайшая помощница — обязательно попадала в героини.
        На второе лето эту должность занимала пятиклассница Люба Телятова; она усердно перевязывала руки и ноги, была тихая, внимательная, трудолюбивая, но какая-то… — словом, без огонька: не хватало для ее образа красок.
        Я предвидел, что на третье лето буду специально пристально наблюдать именно за нею. Но Люба совсем охладела к медицине и очень плохо мне помогала.
        Я испугался. Как же, материал для повести почти весь собран, а со «старшей медсестрой» получилось такое недоразумение.
        И тут меня выручила Наташа Толстенкова, которая была членом штаба и «главным санитаром» городка по чистоте. Я пригласил ее руководить также и амбулаторией.
        И вновь назначенная «главный врач» стала очень энергично мне помогать, чистоту навела, как в настоящей операционной, и сразу вошла в мою повесть именно такой славной толстушкой, которую несколько раз подряд я так жестоко обидел.
        Большое ей спасибо, что она меня выручила и в книге и на самом деле.
        Воображаю, как Южка, Наташа и другие удивятся, когда прочтут о себе: ведь они и не подозревают, что я их «обессмертил» в своей повести. Только бы не вздумали носы задирать.
        Я бы мог о каждом своем герое рассказать, почему я выбрал именно его или ее, но боюсь надоесть своим читателям.
        Теперь в седьмых классах экзамены отменили и, значит, в следующие годы ребята будут приезжать в городок все вместе. Значит, не будет больше ссор и все заживут в «Городке сорванцов» еще веселее, еще интереснее, еще дружнее.
        - Ну, а тебе зачем теперь туда ездить? Книгу-то ты написал? — спросила меня как-то жена.
        Я ничего не ответил жене. Но я знаю, что опять на лето поеду в городок к своим любимым сорванцам, буду лечить ребячьи руки и ноги, беспокоиться, если они заболеют. Буду ездить, пока собственное здоровье позволяет. Буду ездить только потому, что уж очень интересно жить в таком городке, где «всем все можно».
        Чувствую, что особенно любопытный читатель заинтересуется:
        - Раз все ваши герои не выдуманные, а на самом деле существуют, пожалуйста, расскажите, где в Москве находится этот интернат? Мне очень захотелось познакомиться с вашими героями.
        Придется признаться.
        Высотный дом на площади Восстания знаете? Так сзади него, в переулке, есть пятиэтажное белое здание с синей вывеской. Вот там и найдете моих милых героев.
        Вернусь в Москву и опять к ним снова начну ходить. Впрочем, в тот момент, когда пишутся эти строки, не все живут и учатся в интернате. Галя Клейн и Миша Огарев уже вылетели из его стен. Сейчас они и работают и ходят в вечернюю школу.
        Как-то летом они всем своим бывшим классом приезжали к нам в городок на воскресенье в гости.
        Где сейчас Эдик? Не знаю, говорят, родители его переехали куда-то на юг. Хорошо, если он попадет в такую школу, где пионеры, комсомольцы и учителя крепко возьмутся за него.
        Ну вот, хочешь не хочешь, а придется со своими героями расстаться. Напоследок скажу им:
        - Вы помогли мне написать эту книгу. За это и вам и всем другим жителям городка — ребятам и взрослым — огромное спасибо!
        Я верю, что с каждым годом все больше и больше школ будут расставлять свой палатки по берегам рек и озер. Может быть, и вы, дорогие юные читатели, с вашими школьными товарищами захотите провести лето в таком же «Городке сорванцов»? Если серьезно задумали, постарайтесь уговорить вожатых, учителей, родителей, постарайтесь достать палатки, лесоматериалы и все прочее, найдите подходящую лесную поляну. Утрясли все эти вопросы? Теперь засучив рукава принимайтесь за работу.
        И я вам помогу хотя бы советом.
        14 марта 1962 года
        с. Любец Владимирской области
        ЧТО МЫ ВЗЯЛИ С СОБОЙ В ГОРОДОК
        СТРОЙМАТЕРИАЛЫ
        Тес и Горбыли — I кубометр
        Щиты готовые под палатки — 68 штук
        Подтоварник, бревна и жерди- 2 кубометра
        Толь — | б рулонов
        Кирпич для кухонной плиты (из расчета на сто едоков) — 200 штук
        Гвозди разные- 10 килограммов
        Фанера- 15 листов
        ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ ИНВЕНТАРЬ
        Плиты для кухни 2
        Миски 100
        Ложки 100
        Половники 4
        Кружки 100
        Ведра оцинкованные 7
        Ведра эмалированные 3
        Кастрюли разные 5
        Бидоны для молока 1
        Сковороды разные 3
        Ножи разные 12
        Топоры простые 7
        Пилы поперечные 2
        Пилы-ножовки 2
        Веревки 80 метров
        Корыта для стирки белья 2
        Стиральные доски 2
        Утюги б
        Гладильные доски 3
        Шайки 5
        Фонари «летучая мышь» 7
        Ящики для хранения продуктов 3
        Лом 1
        Шкаф для хранения книг 1
        Лопаты 15
        Молоток 2
        Клещи 2
        Мешочки для продуктов
        (для походов) 10
        Мешки большие 6
        Кровати-раскладушки 100
        Будильник 1
        Халаты белые 6
        Халаты синие 4
        Канистра 1
        Бачки для воды 5
        Тумбочки 8
        Бачки для кипяченой воды__ 4
        Рукомойники 7
        Столы для кухни 2
        Зеркала 2
        ПОСТЕЛЬНЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ
        Матрацы 100
        Одеяла 200
        Подушки 100
        Наволочки 200
        Полотенца 100
        Простыни 200
        КУЛЬТ ИНВЕНТАРЬ
        Альбомы для рисования 20
        Акварельные краски 15 коробок
        Карандаши цветные 10»
        Карандаши простые 100 штук
        Гуашь 1 коробка
        Книги для чтения много
        Радиоприемник 1
        Патефон 1
        ТУРИСТСКИЙ ИНВЕНТАРЬ
        Палатки-полудатки 4-местные 34
        Палатки шатровые 8
        Рюкзаки 100
        Компасы 15
        Топоры туристские 5
        СПОРТИВНЫЙ ИНВЕНТАРЬ
        Мячи волейбольные 3
        Мячи футбольные 3
        Мячи для настольного тенниса 20
        Столы для настольного тенниса 3
        Волейбольная сетка 1
        Шахматы 4
        Шашки 4
        АПТЕЧКА И ПРИНАДЛЕЖНОСТИ САНИТАРИИ И ГИГИЕНЫ
        Кроме того, каждый взял из дома одежду и разные принадлежности туалета, какие всегда полагается брать в пионерские лагеря.