Артемка у гимназистов Иван Дмитриевич Василенко
        Артемка #3
        Третья повесть широко известного цикла из пяти повестей об Артемке, который прошел путь от бездомного мальчика до бойца Красной Армии.
        Иван Дмитриевич Василенко
        Артемка у гимназистов
        Человек с корзиной
        Попал Артемка к гимназистам спустя год, как Пепс, заронив в его душу страстную мечту о театре, неожиданно уехал из города. Трудный был этот год без отца. Никого у Артемки не осталось и из друзей. Даже дед Шишка, к которому он раньше ходил в гости, заболел какой-то нераспознанной болезнью и, похворав с неделю, умер.
        Артемка вколачивал в подошву деревянные гвозди, а осень дышала в щели будки мутной сыростью. Часто врывался ветер, и красный язык пламени пускался в пляс. Артемка бросал молоток, ругаясь заслонял ладонями горелку. В будке было холодно и неуютно.
        Но, когда Артемка тушил лампу и ложился на свою скрипучую скамью-кровать, укрывшись ватным отцовским пальто, он уже больше не слышал ни свиста ветра, ни стука дождя по крыше. Каждый вечер перед сном он вновь и вновь переживал свои встречи с цирковым борцом — негром Пепсом, и первое знакомство с девочкой-канатоходцем Лясей, и рыбную ловлю втроем, и пантомиму, и скандал в цирке — все то изумительное и невероятное, что случилось прошлым летом. «Почему он не пишет? — думал Артемка. — Может, заболел?» Он ждал письма от Пепса и каждый день испытывал тоскливое разочарование. Не было письма и от Ляси.
        Особенно плохо пришлось зимой. Зима выдалась на редкость лютая, и Артемка чуть не закоченел в своей будке.
        А летом он отогрелся и забыл о всех невзгодах. Этим летом Артемка и попал к гимназистам. Однажды в будку вошел коренастый смуглый человек с корзиной.
        - Здравствуйте, — сказал он, опуская корзину на пол, зорко глянул в запыленное окошко и сел на чурбан. — Пожалуйста, прибейте мне к туфлям подковки.
        - Можно, — сказал Артемка, польщенный тем, что ему говорят «вы».
        Человек прислонился спиной к стене и устало прикрыл глаза. Казалось, он дремал. Но иногда, будто разбуженный стуком молотка, вскидывал голову и тревожно оборачивался к двери. Артемка вбивал гвоздь за гвоздем, а сам поглядывал то на человека, то на корзину. Удивительно, как много всякого добра можно собрать в одно место. Чего тут только не было! Отрывные календари на картоне с глянцевитыми картинками, бритвы в черных с позолотой футлярах, перочинные ножи с блестящими змейками-пробочниками, открытки с целующимися голубями, атласные ленты, спутанные в большой многоцветный веселый клубок… Да просто невозможно всего разглядеть. А главное — книжки! Они сложены стопкой, и Артемка видел обложку только верхней из них: под малиновым балдахином лежит на подушках красавица и улыбается во сне, а по ковру крадется черноусый мужчина в феске, с кривым кинжалом в зубах. «Вот бы почитать!» — подумал Артемка.
        - Готовы, — сказал он, подавая туфли. Человек надел их и раскрыл кошелек.
        - Знаете что, — попросил Артемка, — вы лучше дайте мне книжку.
        - О, с удовольствием! «Тайны гарема» хотите? Впрочем, это вздор. Возьмите лучше эту.
        Мужчина подал Артемке небольшую книгу.
        - «Ревизор», — прочитал Артемка на обложке и тоном знатока спросил: — Роман?
        - Нет, пьеса.
        - Пьеса? — обрадовался Артемка. — Что в театрах представляют?
        - Вот именно. А вы разве любите театр?
        - Люблю. Только я еще в театре не был.
        Человек засмеялся:
        - Как же можно любить чего не знаешь?
        - Я не знаю, — откровенно признался Артемка. — Мне Пепс рассказывал, борец из цирка.
        Он опять взглянул на книжку и еще больше обрадовался:
        - Да это же Гоголя! Того самого, что «Бульбу» написал!
        - Того самого, — подтвердил человек и, протянув руку, назвал себя: — Попов Дмитрий Дмитриевич. А вас?
        - Артемка Загоруйко. Артемий Никитич, значит.
        - Вот и познакомились.
        Человек подошел к двери, чуть приоткрыл ее и долго куда-то всматривался.
        - Да, — прошептал он, — дело ясное. — И, повернувшись, спросил: — Что у вас в этом сундуке?
        - В сундуке? — удивился Артемка. — Кожа и парусина. Товар, короче. А что?
        - Артемий Никитич! — Темные, влажно блестящие глаза Попова глянули пристально и как-то очень серьезно. — Вы сможете оказать мне услугу?
        - Как это? — не понял Артемка и почему-то встревожился.
        - Выньте из сундука ваш товар, а я туда положу свой. Идет? Мне, понимаете, сейчас его таскать… несподручно — отнять могут.
        Артемка подумал: «Что он говорит? Такой большой, а боится». Но отказать не было причины.
        - Это можно, — сказал он деловито. — А мой тоже пусть в сундуке лежит. Там и товару-то кот наплакал.
        - Вот и отлично! — оживился Попов.
        Из-под кучи своего пестрого, празднично пахнувшего товара он вытащил кипу книжек и сунул в Артемкин сундук. Потом вынул из корзины новый замочек, продел дужку в кольца сундука и щелкнул ключом.
        - Ничего, что ваш товар заперт? Я вернусь скоро.
        - Ничего, — хитро подмигнул Артемка. — Понадобится — я достану.
        - И вот еще что, — понизил Попов голос до шепота: — не говорите никому. Ладно? А уж я вам за это такую книгу дам!..
        - Да я и без книжки… — сказал Артемка.
        Попов взял корзину, кивнул и быстро вышел из будки.
        «Чудной какой-то!» — подумал Артемка. Он подвинулся вместе со скамеечкой к сундуку и приподнял его. На полу лежала подошвенная кожа, а поверх нее — пачка книжек: сундук был без дна.
        «Пауки и мухи», — прочитал Артемка на обложке. Он стал перебирать книжки, но все они были одинаковы. Только на последних трех стояло: «Великая семья».
        «Зачем это про мух печатают? — подумал Артемка. — Муха — и муха… Что в ней интересного? Вот паук — другое дело. Тарантул, например, или скорпион».
        Он лег на скамью и в ожидании новых заказчиков принялся за книгу. Но, прочитав несколько страниц, вскочил, сгреб все брошюры и сунул их под сундук. Потом опять лег и, уже не отрываясь, прочитал книжку до конца. Прочитал и в удивлении сказал:
        - Вот так книжка! Такой я еще не читал. Думал, и вправду про мух.
        Артемка схватил другую брошюрку, с заголовком «Великая семья». Тут в будку затесался загулявший лавочник и с пьяной настойчивостью стал требовать, чтобы Артемка сейчас же сшил ему новые сапоги. После лавочника пришел грузчик с разодранным голенищем; потом кухарка из харчевни принесла чинить туфли. А потом уже и темнеть стало. Артемка боялся, что вот-вот явится Попов и заберет книги. «Что ж такое «Великая семья»? — думал он. — Может, и тут про такое же?»
        Базар опустел. Сквозь деревянные стены будки уже не доносился ни людской гомон, ни скрип возов, ни звонкие выкрики торговок. Артемка зажег лампу, запер дверь на крючок и раскрыл книжку И с первой же страницы понял, что в ней «про такое же».
        «Желаю удачи у гимназистов!»
        Попов явился только на третий день к вечеру. Был он в новом пиджаке, при галстуке, в желтых штиблетах. И налегке: без корзины.
        - Ну, Артемий Никитич, и задали ж вы мне задачу! — сказал он, улыбаясь глазами. — Человек любит театр, а никогда в нем не был. Запирайте-ка будку да пойдемте смотреть «Лес». Приехал знаменитый Ягеллов.
        - Какой лес? — Артемка с недоверием посмотрел на Попова. — В наших местах лесов нету.
        - Нет, Артемий Никитич, есть и в наших местах и дремучий «лес» и «филины». А пойдем мы с вами в театр. «Лес» — это пьеса такая.
        - В театр? — просиял Артемка, но тут же потускнел.
        - В чем дело? — не понял Попов.
        - Я уже ходил. Не пустили.
        - Не пустили?
        - И билет отобрали. Билетер сказал: «Это в ложу. Не может быть, чтобы ты сам купил. Вытащил, наверно». А я, вот с места не сойти, сам купил.
        Попов скользнул по нему взглядом. Да, костюм на мальчишке неважный: штаны по щиколотку и с бахромой на концах, рубашка хоть и целая, но вся в черных пятнах ваксы.
        Попов взял Артемку за руку:
        - Пойдемте. Со мной пропустят. Вы же видите, какой я франт.
        - И то, — согласился Артемка.
        Он вымыл лицо и руки, причесался, подпоясался ремешком, и они отправились.
        Темнело. В небе замигали первые звезды. Издали, вероятно из городского сада, доносилась музыка. И потому ли, что кончился день и ушло солнце, или от этих звуков, мягко таявших в теплом воздухе, Попов шел задумчивый и немного грустный.
        Но Артемка ничего не замечал. От нетерпеливого желания увидеть то, о чем так интересно рассказывал Пепс, его даже чуть познабливало. Боясь опоздать, он то и дело забегал вперед Попова.
        Вот наконец и театр. Он стоит посреди садика и снаружи ничем не отличается от обыкновенного сарая: такой же деревянный, длинный и глухой, без окоп. Только и всего, что очень большой да на стенах висят красные и зеленые афиши. Цирк — тот куда важней! Высокий, круглый и с куполом. Но Артемка крепко верил Пепсу и готовился увидеть самые необыкновенные вещи.
        Пришли к началу второго действия, когда вся публика уже сидела на местах. Спешили так, что Артемка едва успел прочитать на ярко освещенной при входе афише: «Лес», а внизу, помельче, хоть тоже крупными буквами: «С участием Александра Ягеллова».
        Фонари были притушены, и пробираться к своим местам пришлось в полумраке. Артемка сел и оглянулся. Внутри тоже было не так, как в цирке. В цирке скамьи поднимались одна над другой и закруглялись наподобие колец. Здесь же публика сидела на ровном месте. Это не так интересно. Зато в цирке нет такого занавеса. Ах, какой он тут огромный! Чуть не во всю переднюю стену. Раньше Артемка и представить не мог, чтобы на свете существовал такой занавес-великан. Снизу он освещался невидимыми лампами, а по его синему, в серебряных звездах, полю летели два крылатых мальчика и трубили в длинные-длинные трубы. Артемка решил, что занавес — это очень важная штука в театре.
        А галерка тут тоже есть, и публика на ней такая же беспокойная, как и в цирке. Лущит семечки, хлопает в ладоши и озорно кричит: «Вре-емя! Време-чко-о-о!»
        - Что там? — показал Артемка на занавес.
        - Там? Сцена.
        - Арена?
        - Нет, сцена. Арена в цирке. «Что же это такое?» — подумал Артемка. Как бы в ответ, по синей глади пробежала рябь, трубы перегнулись пополам, и, заворачиваясь, занавес быстро понесся вверх.
        И Артемка увидел… комнату. Обыкновенную комнату — с креслами, со шкафом, с гардинами на окнах. И он сразу понял, что в такой обыкновенной комнате и показывать будут обыкновенное, что по канату здесь ходить не будут и не будут, как клоуны, бить друг друга по щекам. Но какой же интерес смотреть обыкновенное? Когда занавес последний раз опустился и публика после шумных и долгих вызовов знаменитого гастролера двинулась наконец к выходу, Попов, посмеиваясь, сказал:
        - Я вижу, Артемий Никитич, вам театр не понравился. Зря время потеряли.
        - Не понравился? Мне? — Артемка всплеснул руками. — Да я б тут всю жизнь просидел!
        - А ты сторожем сюда наймись, — сказал какой-то парень и сдвинул Артемке на нос фуражку.
        - Иди ты!.. — Артемка поправил фуражку. — Сторожем… Я, может, сам актером буду.
        Возвращались по опустевшим, сонным улицам. По дороге Артемка то прижимал к груди руку, то отбрасывал ее и басил, изображая только что виденного Несчастливцева: «Когда приедет тройка, скажи, что господа пешком пошли!» Потом переходил на роль Аркашки, засовывал палец в воображаемый жилетный карман и дребезжащим тенорком сокрушался: «Вот тебе и тройка! А говорил, на тройке поедем!»
        Около небольшой лавчонки, где сонный грек допоздна торговал фруктами и всякой снедью, Артемка остановился:
        - Вы меня театром угощали, а я вас ужином угощу. Вот и квиты будем.
        Он взял пяток яиц, копченой колбасы и кулечек вишен:
        - Пошли до меня в будку, чаю вскипятим.
        - Пировать так пировать! — охотно согласился Попов.
        Удивительно, как меняется базарная площадь! Днем здесь даже у привычного голова кругом идет: гам, назойливые зазывания горластых торговок, верещанье поросят, гнусавое пение нищих, суета, толчея, озорная перебранка. Сейчас — ни одной живой души, и в ночной темноте молча громоздятся черными глыбами лавки и рундуки.
        - И вы не боитесь жить здесь? — почему-то шепотом спрашивает Попов, пробираясь вслед за Артемкой между какими-то ящиками и бочками.
        - А чего мне бояться? — Артемка подумал и хитровато добавил: — Разве за вашими книжками кто придет. Так они на замке… Ну, вот и мой дом.
        В будке душно, пахнет кожей и лаком. Артемка оставляет дверь открытой. Он зажигает керосинку и принимается мастерить ужин, а Попов ложится на скамью и думает. В этой затерянности Артемкиной будки среди базарных построек есть что-то притягательное.
        - Знаете, — говорит он, — кругом тьма и запертые немые лавки, а здесь кусочек жизни: уютно светит ваша керосинка, поет чайник — честное слово, хорошо!
        - Ну театр! — отвечает Артемка: ни о чем другом он думать не может. Недаром Пепс хвалил. Куда там цирку!
        - Да кто такой Пепс? — заинтересовался Попов.
        - Пепс? Я ж вам говорил: борец, негр, понимаете? Короче, товарищ мой. Вот еще зайдете как-нибудь, я вам про него все расскажу… Ну, кипит чайник.
        - Когда же это «как-нибудь»? — говорит Попов, подсаживаясь к столику. — Я ведь завтра уезжаю.
        - Уезжаете? — Артемка с досадой взглянул на гостя. — Ну что это такое! Как хороший человек попадется, так и уезжает.
        Он помолчал и уже по-детски, просяще сказал:
        - Вы хоть переночуйте тут.
        - О, это я с удовольствием!
        Они поужинали, и, как ни протестовал гость, Артемка уложил его на свою лежанку, а сам калачиком свернулся на полу, подостлав старое пальто.
        Керосинка потухла, и в будке стало совсем темно.
        - Ну, так чем же замечателен этот негр? Где вы с ним встретились?
        Артемка быстро повернулся на спину:
        - А вам интересно? Я с ним в сторожке встретился, в цирке. Я туда пантомиму принес, книжку такую, понимаете? А он лежит на топчане в американских ботинках и плачет.
        Артемка приподнялся и, всматриваясь в темноту, туда, где еле-еле обозначалось расплывчатым, бледным пятном лицо гостя, стал рассказывать. Боясь упустить какую-либо подробность, перебивая самого себя и возвращаясь назад, он размахивал в темноте руками и то и дело восклицал: «Вот он какой, Пепс! Вот он какой!»
        Артемка рассказывал, а пятно впереди делалось все четче и четче, и вот уже ясно видны внимательные глаза, темные брови и даже складка на переносице.
        - Ой, да уже светает! — опомнился Артемка. — Когда же вы теперь спать будете?
        - Не в этом дело. Дело в том, как вам помочь.
        Попов в раздумье закрыл глаза, потом быстро открыл их и остро взглянул на Артемку.
        - Вам надо себя попробовать в любительском театре. Может, из вас выйдет Щепкин, Варламов, Садовский. А может, и ничего не выйдет. Боюсь только, что вас ни в какой любительский кружок не примут: мальчик, сапожник… — Он опять задумался. — Разве вот что: на Сенной улице есть двор, где гимназисты ставят спектакли. Что, если вам пойти туда и поговорить? Может, они дадут какую-нибудь роль. Там есть два-три гимназиста из тех, кто сочувствует трудовому народу. Жизнь покажет, что из них выйдет. Пока это не очень серьезно. Но юноши, кажется, неплохие. Пойдите. В крайнем случае, посмотрите спектакль. Это в доме Зворого, сорок пятый номер.
        - Пойду, — твердо сказал Артемка и улыбнулся: — Вот кабы дали!
        - Попросите. А теперь давайте часок-другой поспим. Поезд мой уходит рано.
        Где-то далеко стучали о камни колеса и дребезжала подвешенная под телегой цебарка: начинался базарный день.
        Артемка опять свернулся калачиком, вздохнул и закрыл глаза.
        И ему приснился гимназист. Будто стоит он в будке и говорит Артемке: «Эх ты, желтоволосый! А хвастался, что на тройке поедем!»
        …Когда Артемка проснулся, во все щели врывались золотисто-дымчатые лучи солнца. Попов сидел на корточках перед сундуком и старался открыть замок.
        - Не тот ключ, что ли? — бормотал он в недоумении.
        - Да вы поднимите сундук, — сказал Артемка.
        Попов обернулся:
        - Извините, я вас разбудил, А чему это поможет, если я его подниму?
        Однако взялся двумя руками за сундук и приподнял его: прямо на полу лежали книги.
        - Жалко, что у вас нет зеркала: я бы посмотрел, какое у меня сейчас умное лицо. Кто-нибудь видел?
        - Я бы разве позволил!
        - А сами вы читали?
        - Ага!
        - Ну ясно. Незачем было и спрашивать. А я все думаю, как вам объяснить. Придется признаться.
        - Я знаю, — сказал уверенно Артемка. — Вы кого-то увидели из будки. Наверно, из тех, из фараонов?
        - Правильно. Я увидел шпика, который уже давно охотился за мною. Меня тут же, на базаре, и арестовали. В корзине были «Тайны гарема», «Бова-королевич», отрывные календари… А остальное, настоящее, лежало у вас в сундуке. Меня продержали три дня и приказали убираться вон из города. Я бы, конечно, не уехал, но те, кому я подчиняюсь добровольно, меня отзывают.
        Попов пытливо посмотрел Артемке в лицо:
        - Вам книжки понравились?
        - Ох, и книжки ж! Особенно та, что про великую семью. Я так понимаю: великая семья — это весь трудовой народ, правда? И все так хорошо описано, вроде как в романе. Прямо за сердце хватает. Вот бы такое в театре показать!
        Попов посчитал книжки, опять сунул их под сундук и укоризненно взглянул на Артемку:
        - Двух штук не хватает.
        - Правильно, не хватает, — подтвердил Артемка с таким выражением, которое ясно говорило: «И не проси — все равно не отдам!»
        - Ну-ну, — согласился Попов. — А теперь до свиданья. Спасибо за ужин, за ночлег, а главное — за помощь. Днем сюда заглянет один мужчина, принесет вам Гоголя, Пушкина. А вы ему все эти книги отдайте.
        Он взял Артемку за руку и уже совсем весело сказал:
        - Ну, желаю удачи у гимназистов!
        Театр во дворе
        Дома на Сенной улице небольшие, с тремя-четырьмя окнами. По бокам пыльной дороги дремлет бурьян. Вдоль длинных заборов шумят высокие тополя. Фонари на столбах хоть и горят, по от керосиновых ламп свет такой тусклый, что никак не рассмотреть номера на воротах.
        Увидев с десяток босоногих мальчишек, прильнувших к щелям деревянного забора, Артемка догадался, что там, за забором, и есть театр. У раскрытой калитки стояли с фонарем в руке толстый юноша с серебряными пуговичками на белой чесучовой рубашке и девушка в коричневом платье и белой пелеринке.
        Артемка в нерешительности остановился.
        К калитке подошли две девушки и молодой человек в студенческой, с голубым околышем фуражке. Толстый гимназист поднял вверх фонарь и весело сказал:
        - Ба, знакомые всё лица! Давайте ваши билеты и сыпьте в кружку деньги. Не стесняйтесь.
        Девушка в пелеринке подставила жестяную, с замочком кружку. Звякнули монеты, послышались восклицания, смех:
        - На строительство храма Мельпомены! Актерам погорелого театра!
        - Ладно, ладно, — урчал толстяк. — Только фальшивых гривенников не бросайте!
        Артемка нащупал в кармане пятиалтынный и подошел к калитке.
        - Ба, — сказал гимназист, поднимая фонарь, — знакомые все ли… — Но не договорил и быстро стал на пороге, загородив вход: — Нет, сия личность мне незнакома, к тому же она, кажется, без билета.
        - Билет я куплю, — сказал Артемка. — У меня деньги есть. — И протянул к кружке руку.
        - Стой! — Гимназист схватил его за руку. — Не трудись. Билеты не продаются. Надо иметь пригласительный билет.
        - У меня нет, — сказал Артемка озадаченно.
        - А на нет и суда нет. Поворачивай оглобли.
        Гимназист опять поднял вверх фонарь, приветствуя новых гостей.
        - «Ба, ба»! — рассердился Артемка. — Заладил одно. Пусти, мне к режиссеру надо.
        - К режиссеру — завтра днем, а сейчас режиссер занят. Ну, отчаливай!
        Артемка с укоризной посмотрел на толстяка и отошел. Но потом вернулся и без всякой уверенности сказал:
        - Я тоже актер. Пусти!
        - Актер? — деланно удивился гимназист. — А да четвереньках ходить умеешь?
        - Петька! Как тебе не стыдно! — возмутилась девушка. — Иди, мальчик.
        Она взяла Артемку за рукав и легонько потянула к калитке.
        И первое, что увидел Артемка, войдя во двор, был занавес. Как и в настоящем театре, он снизу освещался лампами и тихонько колебался от налетевшего ветерка. Артемка подошел ближе. Прямо во дворе, под открытым небом, — невысокие подмостки, на них круглая суфлерская будка и большие керосиновые лампы по бокам. А перед подмостками, на скамьях и стульях, уже полно публики: гимназисты, гимназистки, студенты и много взрослых мужчин и женщин. Так же, как в обыкновенном театре, шел несмолкаемый говор. В его ровный, как жужжанье шмелей, гул то и дело врывался рассыпчатый смех.
        Публика все прибывала. Некоторые приходили со своими стульями и любезно усаживали на них дам.
        Артемка поискал себе местечко, не нашел и взобрался на акацию, где уже сидело трое маленьких босоногих мальчишек.
        - Тю, здоровый! — сказал один из них. — Сейчас ветку обломит — мы и попадаем.
        Артемка хотел ответить, но тут занавес задвигался, одним краем поднялся до половины, наискось открыв сцену, потом упал, потом опять дернулся и наконец с помощью высунувшейся сбоку руки пополз вверх. И, как в настоящем театре, Артемка увидел комнату, только без потолка, письменный стол, диван и кресла. За столом сидел мужчина и писал. Он покрутил усы и голосом, срывающимся, как у молодого петуха, сказал:
        «Ужасна участь адвоката! Надо иметь не нервы, а канаты!» Вбежала пожилая очень маленькая женщина и совсем девичьим голосом стала жаловаться на своего зятя, а адвоката называла то Петрушкиным, то Помидоровым, то Арбузовым, хотя фамилия его была Огурчиков. Но вот вошел рыжий мужчина. Он так заикался, что адвокат ничего не смог от него добиться. А потом вбежал ревнивый муж и, приняв рыжего мужчину за своего соперника, стал обливать его из сифона. Это был веселый водевиль, в котором сначала все смешно перепуталось, все перессорились, а затем все выяснилось и все помирились.
        И, хотя юношески блестящие глаза исполнителей и их звонкие голоса плохо вязались с приклеенными бородами, публика от души смеялась и хлопала в ладоши. Артемка тоже смеялся. Но, когда занавес, все так же дергаясь, закрылся и стало ясно, что этим все кончается, Артемка почувствовал разочарование. Вчера он видел на сцене самую настоящую жизнь, только страшно интересную. Пепс правильно говорил, что в театре публика и ненавидит и любит. Артемке вчера хотелось вскочить на сцену и такими словами отхлестать притворщицу и скрягу Гурмыжскую, чтобы она не знала, куда деваться. Зато каков сам Несчастливцев! Отдал последнюю тысячу и ушел с Аркашкой пешком. Артемка ладони себе отбил, хлопая знаменитому Ягеллову. Нет, гимназистам до такого театра далеко!
        Из-за занавеса выбежал толстый гимназист, тот самый, который не хотел впустить Артемку, и объявил, что через пять минут начнется дивертисмент. В публике захлопали. Толстяк сказал: «Ба, знакомые всё лица!» — и, ухмыляясь, ушел.
        Когда опять подняли занавес, вышел худощавый, с рыжими волосами и светлыми глазами гимназист. Он взялся руками за спинку специально для этого поставленного стула и сказал:
        - «Осел и Соловей».
        Артемка знал басню наизусть, но гимназист прочел ее так хорошо, с такой забавной мимикой и живыми интонациями, что она показалась Артемке совсем новой. Это был тот гимназист, который исполнял в водевиле роль заики. Видимо, его любили. Когда он кончил, в публике долго хлопали и вызывали: «Лу-нин! Але-еша!»
        Потом выходили другие гимназисты и тоже читали стихи. Больше других Артемке понравилось стихотворение о мужиках, которые пришли к вельможе просить о своих делах, а их швейцар не пустил. Артемке и самому захотелось выучить эти стихи и читать их так, как читал большеголовый смуглый гимназист, — чтобы за душу хватало.
        - Это Клавдин, — сказал босоногий мальчуган. — Коля Клавдин, ихний режиссер.
        После Клавдина щупленький, но уже с усиками гимназист сыграл на скрипке. За ним вышел толстяк, встреченный возгласами из публики: «Ба, знакомые всё лица!» Он прочитал рассказ Чехова «Разговор человека с собакой» и так при этом заливисто лаял, что в соседних дворах откликались все собаки. Насмешив публику, толстяк объявил минуту перерыва.
        Некоторое время слышен был лишь стук стульев да звуки настраиваемых инструментов. С гитарами, мандолинами и балалайками гимназисты заполнили всю сцену. Гимназист с усиками стал впереди и, когда все смолкло, взмахнул руками. Тихо и задушевно оркестр заиграл какую-то украинскую песню, и от нее Артемке стало так грустно и так захотелось пожаловаться на свою жизнь!
        А потом вышла девушка в пелеринке, та, которая стояла у калитки с кружкой, и мягким, грудным голосом спела под оркестр песенку о жаворонке. Песня тоже была грустная, но глаза у девушки смотрели на публику со спокойной лаской, даже улыбались, и от этого никому не хотелось грустить. Когда она кончила и пошла к выходу, в публике захлопали, как не хлопали даже Лунину, и запросто кричали: «Леночка, еще! Еще, Леночка!» Леночка выглядывала из-за двери и, смеясь, качала головой.
        Наверно, ее все-таки заставили бы петь, но маленький дирижер взмахнул рукой, балалаечники яростно ударили по струнам, и под звуки марша, смеясь и перекликаясь, гости пошли к выходу.
        Босоногие мальчуганы, как груши, посыпались вниз. Артемка тоже слез с дерева. Он потер онемевшую ногу, постоял и нерешительно сел на скамью перед сценой. Там, за занавесом, еще слышались голоса. Из-за сцены вышла женщина и потушила лампы. Стало темно, и сразу высыпали на небе голубые звезды. Женщина подошла к Артемке:
        - А ты чего ждешь?
        - Я режиссера жду, — сказал Артемка.
        - Это Колю? Он уже ушел.
        Сбоку с подмостков на землю спрыгнул толстый гимназист и, повернувшись, протянул руку.
        - Я сама, — услышал Артемка знакомый голос, и девушка в пелеринке легко спрыгнула вниз.
        - Вот, Колю спрашивает, — сказала женщина. Гимназист и гимназистка приблизились к скамье.
        - А, это вы! — сказала Леночка, как знакомому. — Коля ушел. Вы приходите завтра днем. Днем он обязательно будет.
        Толстяк фыркнул, взял девушку под руку и пошел с ней к выходу.
        - Иди и ты, — сказала женщина. — Я сейчас буду калитку запирать.
        На улице было уже тихо и так темно, что Артемка едва мог различить идущих впереди Леночку и ее спутника.
        Толстяк что-то тихо говорил. Потом вдруг голосом, похожим на голос Леночки и, как ни странно, на кошачий крик, на всю улицу пропел: «Между небом и землей жаворонок вье-ется!»
        Артемка еще услышал смех Леночки, затем они свернули за угол и скрылись.
        Артемка постоял, вздохнул и, погружая ноги в мягкую, за ночь остывшую пыль дороги, побрел к своей будке.
        Первое знакомство
        «Идти или не идти? — думал Артемка на другой день. — Все они между собой свои, а я что? Высмеют и прогонят». Вспомнив, как толстяк сказал: «А на четвереньках ходить умеешь?», он усмехнулся: «Тоже актер! По-собачьему лает. Не пойду!» — и, плюнув на оселок, с ожесточением принялся точить нож.
        Но Артемка уже привык мечтать. Помимо его воли, перед ним поплыла одна картина за другой. Вот он приезжает в Москву, выходит из вагона. На платформе крик, гвалт, бегут носильщики; шипит, никак отдышаться не может паровоз. А над толпой уже плывет курчавая голова Пепса. Все его разглядывают, а он смотрит только на одного Артемку, смеется и издали тянет к нему свои большие черные руки. Потом Пепс и Артемка садятся на извозчика и едут в школу. Нет, школу Артемка себе не представляет. Может, она похожа снаружи на гимназию, а может, на деревянный сарай, вроде театра. Зато Артемка ясно представляет учителя. Учитель точно такой, как Геннадий Демьяныч Несчастливцев, когда он был в сюртуке и при медалях. И вот выходит этот учитель, строго смотрит на Артемку и недовольно говорит: «Нет, нам такой не подходит. Этого мало, что он в пантомиме играл. Там и немой сыграет. Вот если бы он в театре себя показал, тогда другое дело». Тут Пепс начнет просить учителя, кланяться и прикладывать руку к сердцу, а Артемка усмехнется и скажет. «В театре! Да я целое лето играл! Каких только ролей мне гимназисты не давали!
Публика все ладони поотбивала!» — «А, — удивится Геннадий Демьяныч… то есть не Геннадий Демьяныч, а учитель этот. — Ты с гимназистами играл! Ну, это дело другое. Тогда пожалуйста, ничего против не имею».
        «Черт! — выругался Артемка, дойдя в своих мечтах до такого приятного конца. — Пойду! Пусть смеются! А доведут — я тоже найду что ответить!»
        Днем Сенная улица еще более сонная, чем вечером. Окна домиков от зноя прикрыты снаружи зелеными ставнями. Роняя пух в траву, меланхолично пасутся гуси. А около колодца разлеглась в луже свинья и тихонько похрюкивает в блаженной истоме.
        Перед тем как выйти из будки, Артемка снял с полочки кусочек душистого мыла, тщательно умылся, причесался и, что самое главное, надел туфли! Туфли были не свои, а заказчика; заказчик не приходил третью неделю, и Артемка рискнул пощеголять в них.
        У калитки он уже взялся было за скобу, но, услышав за забором голоса, остановился. Говорили громко, будто спорили. Артемка нашел в заборе щелочку и заглянул в нее. На скамьях, в тени той самой акации, с которой он смотрел вчера спектакль, небольшим кружком, кто сидя, кто полулежа, расположились гимназисты. Их было человек десять. Посредине стоял коренастый, большеголовый гимназист, которого вчера мальчик назвал Колей Клавдиным, и на разные голоса что-то рассказывал.
        «Ладно, — подумал Артемка, — авось не укусят!» — и решительно открыл калитку. Но, подойдя к гимназистам, опять почувствовал неуверенность.
        - Здравствуйте, — сказал он негромко. Гимназисты обернулись, посмотрели и ничего не ответили. Артемка подождал и, видя, что на него никто не обращает внимания, молча сел позади гимназистов.
        У Коли были густые, сурово сросшиеся брови, а глаза живые и веселые. Артемка решил, что Коля сдвигает брови нарочно, потому что режиссеру надо быть строгим, на самом же деле Коля не сердитый. Но о чем это он рассказывает? Артемке казалось, что эти слова он уже слышал, и даже совсем недавно. Ах, да это же он про «Лес» говорит, это же там такие слова!
        Коля действительно рассказывал о гастроли знаменитого Ягеллова, и не только рассказывал, но и показывал в лицах. Гимназисты внимательно слушали, иногда смеялись. Многих из них Артемка узнал. Вот, например, Алеша Лунин, который вчера «Осла и Соловья» читал. У него даже ресницы рыжие. А глаза ясные-ясные, как у ребенка. Артемка подумал: «Он хоть и рыжий, а, наверно, хороший». И то, что Лунин худощавый и что на нем потертые брюки, Артемке тоже нравилось. А вот эта гимназистка, которую Надей зовут, вчера тещу играла. Очень уж она низенькая, будто карлица. Это Артемке не нравится. Но, когда она смеется, верхняя губа забавно поднимается, лицо делается розовым, и тогда смотреть на нее очень приятно. Другая гимназистка совсем не такая. Как бы Коля смешно ни рассказывал, она смотрит на нею серьезно. Глаза у нее печальные, как у Артемкиной матери, когда та болела чахоткой, и так же блестят, губы тонкие, бледные, нос острый. А богатая: все руки в кольцах. Тут же и тупоносый толстый Петька. Его Артемка узнал сразу. Да и Петька, наверно, Артемку узнал: все на него посматривает да рожи корчит. Артемка сначала
обидчиво отворачивался, а потом и сам скорчил ему рожицу. Самому младшему из гимназистов лет тринадцать, не больше. Ему никак не сидится на месте, так и кажется, что он сейчас вскочит и побежит. И глаза какие-то распахнутые, будто он когда-то испугался да с тех пор никак не успокоится. На гимназистах были летние чистые гимнастерки и черные лакированные пояса с серебристо-матовыми бляхами. От платьев гимназисток веяло чистотой и свежестью. И лица у всех такие, точно к ним никогда не пристает пыль.
        Коля кончил рассказывать и весело спросил:
        - Ну как? Попробуем? Роли я взял напрокат в театре, мизансцены записал, когда смотрел спектакль, декорации сделаем. Неужели нам «Леса» не поднять?
        - Правильно, — подтвердил Алеша. — Хватит водевили разыгрывать, клоунов из себя строить.
        Гимназисты заговорили все сразу, и все соглашались с Колей. Петька, оттопырив толстую губу, сначала молчал, потом почесал в затылке, вздохнул и уныло сказал:
        - Куда нам за «Лес» браться! Это пьеса трудная.
        Артемка не думал вмешиваться в разговор, а тут его будто подбросило чем-то. Он и сам не заметил, как у него вырвалось:
        - Ну и пусть трудная! Зато пьеса какая! Ему все трудно!
        Все удивленно оглянулись. Петя строго погрозил пальцем.
        - Это что за чудак? — еще сильнее сдвинул Коля брови. — Ты к кому?
        - К вам. Вы ж режиссер?
        - Ну?
        - Вот и дайте мне, роль. Я тоже буду играть.
        Гимназисты засмеялись.
        - Да ты кто такой? — опять спросил Коля. — Где ты учишься?
        - Я? Я не учусь. То я раньше учился, а, теперь уже кончил…
        - Университет, — подсказал толстяк. Артемка взглянул на него и ничего не ответил. Все с веселым любопытством рассматривали Артемку.
        - А что ж ты сейчас делаешь? — продолжал спрашивать Коля. — Чем занимаешься?
        - Починяю ботинки, калоши заливаю. Могу и новое делать. Мастерую.
        - Так что же тебе вздумалось на сцене играть? — удивился Коля.
        - А вам чего вздумалось?
        Ответ всем понравился. Алеша даже в ладоши хлопнул.
        - Молодец! — воскликнул он. — За такой ответ дать ему роль.
        А Артемка подумал: «Это, наверно, про него говорил Попов».
        - Ты уже играл где-нибудь? — спросил гимназист с усиками.
        - А то как же! В цирке.
        - Рыжего! — прыснул толстяк.
        - Ну чего ты до меня цепляешься? — не выдержал Артемка. — А сам ты что умеешь? — Он состроил глуповатое лицо и передразнил: — «Ба, знакомые всё лица!»
        Гимназисты громко и дружно засмеялись. Это Артемку ободрило:
        - Я в пантомиме играл прошлым летом, видели? А так, чтобы слова говорить, еще не пробовал.
        - Ну ладно, — сдерживая улыбку, сказал Коля, — когда будет подходящая роль, мы тебе дадим. Как тебя зовут?
        - Артемка, Артемий, значит. А когда будет подходящая роль?
        - Не знаю. Когда-нибудь будет… Раздавай, Сеня, роли.
        Мальчик, у которого было испуганное лицо, вскочил и схватился за тетради.
        Роль ханжи Гурмыжской дали бледной гимназистке Нюре, наушницы Улиты хорошенькой Наде, веселого Аркашки — Алеше Лунину. Благородного трагика Несчастливцева решил играть сам Коля. Петька получил роль купца Восмибратова. Леночка почему-то не пришла, и роль Аксюши послали ей на дом.
        Подняли занавес, расставили на сцене стулья, и репетиция началась.
        Об Артемке забыли. Он сидел на скамье для публики, чуть в сторонке от гимназистов, и смотрел так, будто на сцене показывали фокусы: с жадным любопытством и недоверием. То, что два дня назад он видел в настоящем театре, его околдовало. Такое, думал он, могли сделать только самые настоящие актеры, о которых рассказывал Пепс.
        Вдруг Коля повернулся, нашел Артемку глазами и поманил его пальцем.
        «Что такое? — подумал Артемка. У него замерло сердце. — Может, роль даст?»
        Он поднялся со скамьи и, стараясь не спешить, хоть его так и толкало вперед, подошел к подмосткам. Коля нагнулся и шепотом попросил:
        - Сбегай-ка в лавочку, тут вот, на углу. Купи «Ласточку» — десяток.
        Артемка взял гривенник и пошел к калитке. Он нашел лавочку, купил коробочку папирос, на глянцевой крышке которой раскинула свои острые крылышки белоголовая ласточка, и поскорей вернулся назад: ему ничего не хотелось пропускать в репетиции.
        Но только он сел на прежнее место, подошел Сеня:
        - Ты был в лавочке?
        - В лавочке.
        - Квас там есть?
        - Есть.
        Гимназист вынул кошелек:
        - Сбегай купи две бутылки.
        - Четыре, — поправил другой гимназист и протянул, в свою очередь, Артемке монету.
        «Это как же так? — подумал Артемка, выходя опять на улицу. — Лакей я им, что ли?»
        Он принес запотевшие бутылки холодного кваса, поставил их на скамью перед сценой и отошел в сторонку. Из флигеля вынесли стаканы. Хлопнула пробка, над горлышком зазмеился белый дымок. Толпясь и толкаясь, гимназисты окружили бутылки. Пили под шутливые тосты и смех. Но, когда взялись за последнюю бутылку, ее выхватил Петька и, гогоча, как гусак, побежал в глубь двора.
        - Отнять! — воинственно крикнул Алеша Лунин и понесся за Петькой.
        Несмотря на тучность, тот бежал быстро и легко, и Лунину пришлось трижды обежать двор, прежде чем толстяк споткнулся и повалился в траву. Лунин отнял бутылку, брызнул из нее Петьке в лицо и бегом вернулся к товарищам:
        - Добытое в бою вдвое вкусней!
        Все потянулись со стаканами:
        - Алеша, капельку! Алеша, глоточек!
        - Вот тебе капелька, вот тебе глоточек, — разливал Алеша по стаканам. — Петька, не подставляй, все равно не получишь. Ну и жадный ты! Немыслимо!.. Нюра, ваш стакан. Не стесняйтесь.
        Когда последний глоток был выпит, кто-то тихо и смущенно сказал:
        - А Артемке?
        У Артемки появляется надежда
        Прошло две недели, а Артемка все еще был чужим среди гимназистов. И не то чтобы они нарочно им пренебрегали — нет, после случая с квасом ему оказывали даже внимание: за руку здоровались, угощали грушами, предлагали закурить. Но интерес он возбуждал только в одном отношении: просто было забавно, что мальчишка-сапожник, может и неграмотный вовсе, тоже хочет на сцене играть. В Артемке видели чудаковатого парня и, задавая вопросы, всегда смотрели на него выжидательно смеющимися глазами: не брякнет ли что-нибудь уморительное?
        На репетициях Артемка сидел в стороне от других и молчал.
        Иногда к нему подходила Леночка и спрашивала:
        - Ну как? Нравится вам наша игра?
        У нее были карие теплые глаза, и смотрела она ласково и внимательно.
        Артемка прятал под скамью босые, в серой пыли ноги и хриплым от смущения голосом отвечал:
        - Да… нравится…
        Петька над Леночкой подшучивал, но она не обращала внимания.
        Подходил и Алеша Лунин. Этот больше расспрашивал, как Артемка живет и много ли зарабатывает. И то, что Артемке казалось обыкновенным — например, что он живет в будке и сам себя кормит, — Алешу удивляло и вызывало к Артемке уважение. Но к его упорному желанию играть на сцене Алеша тоже относился как к чудачеству.
        Как-то Артемка пришел на репетицию, а во дворе — никого, только ходят по сцене куры да носами о пол стучат. Артемка сел на скамью перед сценой и принялся ждать.
        Время шло, а гимназисты не приходили. Артемка решил, что репетиция отложена. Он опасливо посмотрел в сторону флигеля — не смотрит ли кто из окна — и взобрался на подмостки. Ему уже давно хотелось походить по сцене, посмотреть, как оттуда все выглядит. Стоя у самого края сцены, он подумал: «Да тут куда легче! В цирке на тебя со всех сторон смотрят, а тут что! Тут только с одной!»
        Он опять глянул на флигель, потом ударил себя кулаком в грудь и гулким «басом», как в бочку, заговорил, подражая Коле:
        - «Тетенька Раиса Павловна, у вас только и родных, что я да Аксюша: она уже больше не попросит, а мне приданого не нужно. Я бедный труженик, но если бы у меня были деньги…»
        Тут вдруг брякнула щеколда, и в калитке показалась Леночка, а за ней гимназисты.
        Артемка охнул, кубарем скатился со сцены и забрался под подмостки. Там, еле дыша, он и просидел, пока не кончилась репетиция.
        Спектакля Артемка ждал, как праздника, и в этот день явился на Сенную еще засветло, когда не только публика, но даже исполнители не все были в сборе, Алеша Лунин выглянул из-за занавеса и позвал:
        - Иди сюда, посмотри, как мы гримируемся.
        Переодевались и гримировались артисты за сценой, под открытым небом. Два густых куста сирени служили естественной перегородкой между артистическими «комнатами». На ветках сирени артисты развешивали и принадлежности своего гардероба.
        Артемке уже по цирку был знаком острый запах грима и лака, которым приклеивают бороды и усы, и теперь он с удовольствием опять ощутил его.
        Коля-режиссер сидел перед зеркалом и кремом мазал лицо. Увидев Артемку в зеркало, он, не оборачиваясь, сказал:
        - А, и ты тут! Ну-ка, помоги Сене Поставить павильон, а то, видишь, мы заняты.
        Весь вечер Артемка бегал то за кулисы, то в публику. В антрактах он прибивал к декорациям деревянные откосы, опускал сверху падуги, перетаскивал мебель. Потом забирался на акацию, и, сидя над головами публики, жадно смотрел на сцену.
        За время репетиций он выучил всю пьесу наизусть и теперь мысленно подсказывал гимназистам их роли. Если кто из исполнителей пропускал слова или комкал их, Артемка морщился и тихонько крякал. Невольно он сравнивал игру гимназистов с игрой актеров настоящего театра, и ему было обидно, что гимназисты говорят ненатуральными голосами и так ходят по сцене, будто их ноги спутаны веревками.
        Но, когда на сцене появлялся Коля, Артемка забывал, что сидит не в настоящем театре, и сам того не замечая, отражал на своем лице всю мимическую игру гимназиста.
        В одном месте Коля сделал такую длинную паузу, какой на репетиции никогда не делал. «Забыл!» — подумал Артемка в страхе за Колю и, повинуясь товарищескому чувству, с дерева подсказал:
        - «Аркашка, у тебя есть табак?»
        От неожиданности Коля вздрогнул и недоуменно посмотрел вверх. Публика расхохоталась, а Алеша, игравший Аркашку, машинально ответил:
        - «Какой табак, помилуйте! Крошки нет». И Коле ничего не оставалось, как продолжать:
        - «Как же ты в дорогу идешь и табаком не запасся?»
        По счастью, Артемка успел спрятаться в листьях акации, и гимназисты так и не узнали, кто был виновником «накладки».
        Но особенно нравилось Артемке, как Леночка играла Аксюшу. Там, в настоящем театре, Аксюша была какая-то неживая: ходит с женихом, о любви разговаривает, на горькое житье жалуется, а в голосе и в лице ни любви, ни горя. Даже не верилось, чтобы такая вобла всерьез топиться хотела. А вот Леночка совсем другая: что она ни скажет, всему веришь. Артемка чуть с дерева не соскочил, когда она крикнула: «Прощайте, братец!» — и, сбросив платок, побежала к реке топиться.
        После этой картины Артемка опять шмыгнул на сцену. Аркашка, бородатый купец Восмибратов, Карп — словом, все действующие лица «Леса» ставили павильон, таскали столы и диваны, вешали на окна гардины, а Несчастливцев стоял посредине и, как капитан на корабле, коротко выкрикивал: «Опустить падугу! Диван влево! Шкаф в угол!» Увидев Артемку, он весело скомандовал:
        - В сарай за стульями бего-ом!
        Артемка бросился к сараю, накинул на оба плеча по стулу и, похожий в полумраке на петуха, бегущего с растопыренными крыльями, понесся обратно. Впопыхах он залетел на женскую половину, чуть не наскочил на Леночку и в испуге остановился.
        - А, здравствуйте! — сказала девушка. Она оглянулась, не слышит ли кто, и лукаво спросила: — Вы куда тогда исчезли, а?
        К лицу Артемки жарко-жарко прилила кровь.
        - Ну, признайтесь же, — попросила Леночка, — только мне одной скажите: ведь это вы тогда читали монолог Несчастливцева?
        - Я, — чуть слышно шепнул Артемка.
        - Я так и знала. Слышали все, а догадалась только я одна. Бедный мальчик! Это вам так хочется играть, да?
        - Да, — еще тише ответил Артемка и отвернулся.
        - Это прямо свинство, что вам не дали роли! — рассердилась Леночка. — Ну, не огорчайтесь. Вот завтра мы начинаем репетировать «Женитьбу». Приходите, может, вам хоть роль Степана дадут.
        - Я знаю «Женитьбу»! — обрадовался Артемка. — Это Гоголь написал.
        - Да что он там пропал! — донесся недовольный голос Коли.
        - Несу-у!..
        Артемка подхватил стулья и, окрыленный надеждой, понесся на сцену.
        Бегство
        Спектакль кончился поздно. Вернувшись в будку, Артемка достал с полки «Женитьбу» и до тех пор не отрывался от книги, пока желтый свет лампы не потонул в блеске утра.
        Потом знакомый рыбак принес чинить сапог. Сапог был огромный, из тех, в которых рыбаки ходят по воде, когда тащат на берег невод, и Артемке пришлось долго повозиться, пока удалось зашить на этом сапоге-великане прореху.
        Боясь опоздать, Артемка не зашел даже в харчевню, а купил по дороге бубликов да ими и закусил на ходу.
        «Дадут или не дадут? — в сотый раз спрашивал он себя, шагая по заросшей бурьяном улице. — Ну, Подколесина будет представлять Алеша, Кочкарева-чудилу Коля, Яичницу — Петька толстый, а кто же Степана? На слугу-то не много охотников найдется. Значит, Степана дадут мне. Как это? «Эй, Степан, у портного был?» — «Был» — «Что ж он, шьет фрак?» — «Шьет». — «И много уже нашил?» — «Да уж довольно, начал уж петли метать». Чего ж тут не представить? Совсем просто. А вдруг опять Сене дадут? И очень может быть. Он у них всегда слуг представляет».
        И Артемка то прибавлял шаг, то останавливался и готов был вернуться назад.
        Когда он вошел во двор, там было всего лишь три человека: Коля, Алеша и толстый Петя. Петя рассказывал о каком-то надзирателе гимназии Брадотрясе, которому гимназисты насыпали в карманы шинели нюхательного табака. Копируя этого надзирателя, Петька уморительно чихал. Потом стал рассказывать Алеша, и тоже смешное. Учитель-француз после звонка приказал гимназистам разойтись по классам. Алеша остался стоять около рояля. Тогда француз сказал: «Вы плохой юноша: все разошлись, а вы не разошелся», Артемка тоже засмеялся. Но, когда, в свою очередь, стал рассказывать Коля, Артемка подумал: «Ну что ж вы тянете за душу: скажите же наконец, буду я играть Степана или нет?»
        Гимназисты сходились медленно, и каждый обязательно что-нибудь рассказывал об учителях. Все смеялись, а Артемка слушал и томился. Наконец пришли девушки. Опять расселись все под акацией, и началось распределение ролей. Коля называл действующих лиц и исполнителей. Большей частью гимназисты соглашались сразу; если же кто и пробовал возражать, Коля говорил: «Ничего, сыграешь» — и подавал белую тетрадочку.
        Артемка ждал, не подымая глаз; от волнения у него стучало в висках. Но вот Коля сказал:
        - Роль Степана…
        Артемка со страхом взглянул на Колю.
        Чуточку подумав, Коля неуверенно спросил:
        - Сеня, сыграешь?
        У Артемки упало сердце. Мир стал тусклый, как запыленный сапог. Сеня протянул руку и взял тетрадочку.
        - Вот и все, — сказал Коля. — Остается роль свахи. По ее у нас играть некому. Придется искать.
        - А Надя? — спросила Нюра.
        - Надя? — Коля с сожалением развел руками: — У Нади такие роли не выходят. Мы напрасно ей и роль Улиты давали. Правда ведь, Надя?
        - Так вы ж мне дайте! — чуть не подскочил Артемка. — Накажи меня бог, я сыграю!
        Все разом повернули к нему головы.
        - Кого? — не понял Коля. Он подумал, что ослышался.
        - Ну ту… как ее.. — Артемка коротко вздохнул и в отчаянии крикнул: — Сваху!
        Тут будто кто уронил на каменный пол поднос с посудой — такой звонкий, дружный грянул смех.
        Артемка мог вынести все: голод, холод, брань. Но смеха… нет, смеха над собой Артемка не терпел никогда. Руки его сжались. Он хотел крикнуть, выругаться, но проклятые слезы вдруг брызнули из глаз, и, всхлипнув, Артемка бросился вон со двора.
        Роль
        Сначала Артемка даже работать не мог — так расстроила его эта история. И ерунда всякая ночью снилась: будто вошла в будку белая кошка, открыла жестяночку с ваксой и принялась этой ваксой мазать себе мордочку. Полижет, полижет лапку, обмакнет ее в жестяночке и опять помажет. Всю мордочку испачкала. От этого сна на душе у Артемки еще мутнее стало.
        К счастью, утром пришел заказчик и поднял скандал из-за того, что Артемка не приготовил ему вовремя штиблеты. Артемка тоже распалился, стал кричать, что у него были дела и поважнее, и в ссоре отвел душу…
        А к обеду случилось такое, что Артемка даже подумал, не снится ли ему опять чепуха.
        Только закончил он штиблеты скандального заказчика, как в будку кто-то просунулся и знакомый голос крикнул:
        - Алеша, он здесь!
        Артемка поднял голову и побледнел; в дверях стояли Коля и Алеша.
        - Видишь, вот он, — сказал Коля. — А мы его на старом базаре искали.
        Алеша перешагнул порог и протянул Артемке руку:
        - Ну, здравствуй! Так вот где ты мастеришь…
        Лица гостей были слегка сконфужены. Артемка опомнился и подвинул Коле чурбан.
        - А вы сюда садитесь, — показал он Алеше на сундук.
        Гости сели и с любопытством огляделись. Потом, неловко улыбнувшись, Коля спросил:
        - Ты чего ж убежал, а?
        Артемка нахмурился и отвернулся к окну.
        - Обиделся, да?
        Артемка молчал.
        Алеша поднялся и положил ему на плечо руку:
        - Не сердись, брат, на нас.
        Артемка улыбнулся.
        - Ну вот и хорошо! — обрадовался Алеша, глядя на Артемку своими ясными глазами. — Значит, мир? Экий же ты обидчивый! Немыслимо!
        Артемку мучила одна мысль, и теперь он сказал:
        - Послушайте, я спросить вас хочу. Вот вы тогда смеялись. Ну хорошо. А я так понимаю: сваха — это все равно что торговка. Правда? Я три раза читал «Женитьбу», и мне даже удивительно было, как эта Фекла на нашу Дондышку похожа.
        - Ну и что ж? Что ты хочешь сказать? — не понял Коля.
        - А то, что эту Дондышку я могу голосом так представить, что закрой вы глаза — и не узнаете, кто говорит: я или она. Вот пойдемте.
        Артемка прикрыл дверь будки и повел гимназистов к рыбному ряду.
        По обеим сторонам, перед мокрыми, посеребренными рыбной чешуей корзинками, сидели на маленьких скамеечках краснощекие бабы и зазывали покупателей.
        - Вот она, — показал Артемка.
        Толстая женщина, с таким лоснящимся лицом, будто оно было смазано розовым маслом, одной рукой держала покупательницу за юбку, а другой вытаскивала из корзины клейких бычков и сладким голосом уговаривала:
        - Драгоценная моя, вы только посмотрите, это же не бычки! Разве бычки такие бывают? Это ж поросяточки! Тут весу в каждом по фунту. Это же сахар, рахат-лукум. Давайте вашу кошелочку. Полсотенки довольно будет? — И вдруг, побагровев от негодования, закричала вслед вырвавшейся женщине: — Жадюга кудлатая! Пойди, пойди, поищи дешевле!
        - Фекла! — крикнул Коля убежденно. — Честное слово, Фекла!
        Артемка опять привел гимназистов в будку и хитровато сказал:
        - Закройте глаза.
        Гимназисты послушно зажмурились. Минута прошла в молчании. И вдруг голос, точь-в-точь как голос Дондышки, нараспев затянул:
        - Мадам, драгоценная моя, да вы же только посмотрите, что это за бычки! Это же не бычки, это же перепелочки, истинный бог — перепелочки.
        Гимназисты открыли глаза и не мигая уставились на Артемку. А он сидел на корточках, вытаскивая из воображаемой корзины воображаемых бычков, и сладостно уговаривал:
        - Какая же это рыба? Это мед, халва, рахат-лукум!
        И, странное дело, Алеше и Коле казалось, что не только голосом, но и лицом Артемка был страшно похож на Дондышку, хотя у мальчика лицо было худое, со впалыми щеками, а у Дондышки щеки круглились, как свекла.
        - Немыслимо! — пробормотал Алеша в совершенном изумлении.
        Коля быстро сунул руку в карман, выхватил свернутую трубкой тетрадь и бросил ее Артемке.
        - Что это? — одними губами спросил Артемка, бледнея в предчувствии нестерпимой радости.
        - Роль Феклы! Бери!
        Первая репетиция
        Бывают дни, которые проходят, как минуты, и тонут в отжитом, не оставляя воспоминаний. Таких дней в Артемкиной жизни было много. Знал Артемка и другие дни, полные всяких интересных происшествий. Это большие дни, и их было мало, зато в памяти они сидели крепко, как железные гвозди в каблуке. Но длиннее всех были те дни, когда чего-нибудь ждешь, а сидишь без дела.
        Вот и теперь: роль выучена назубок, заказчики, как назло, не появляются, а репетицию гимназисты назначили только на шесть часов. Такой день целого года стоит.
        Чтобы убить время, Артемка несколько раз бегал в рыбный ряд, останавливался перед Дондышкой и бесцеремонно разглядывал ее. Один раз он даже вслух передразнил торговку, но та разразилась такой крикливой бранью, что Артемка огорченно почесал в затылке и отступил к своей будке.
        Наконец тень от соседней лавки подступила к самому порогу: время было идти.
        На углу Сенной Артемке стало холодно, у самой калитки — жарко. А когда он брякнул щеколдой и гимназисты повернули к нему лица, пятки приклеились к земле и не отставали.
        - Иди скорей, не задерживай! — крикнул Коля. Артемка сдвинул ногу и осторожно стал подходить. Нет, никто не смеется, даже на лице у Петьки не бродит ухмылка. Но в глазах у всех столько веселого любопытства, что Артемка опять остановился и подозрительно покосился на Колю.
        - Ничего, ничего, — успокоил тот, подбадривая взглядом. — Садись, Артемка.
        Гимназисток было только две: Леночка и Нюра. Леночка улыбнулась и кивнула Артемке головой. Поздоровалась и Нюра.
        Артемка сел и спрятал босые ноги под скамью.
        - Так вот, друзья, — продолжал Коля, — мы с Алешей уверены, что никто не догадается. Выходит очень натурально, ну и пусть все думают, что играет гимназистка. Зачем объяснять!
        Артемка подумал, не о нем ли идет речь, и даже хотел тихонько спросить Алешу, но Алеша уже шел на сцену, чтобы улечься на диван: он играл Подколесина.
        - Сеня, Артемка, приготовьтесь! — крикнул Коля. Артемка рванулся, но тут же сдержал себя. А ноги все-таки дрожали. Вслед за Сеней он поднялся сзади сцены на подмостки и в ожидании сел на табуретку.
        Алеша сделал губами «пах-пах-пах», будто курил трубку, потом повел глазами по «потолку» и начал:
        - «Вот как начнешь эдак один на досуге подумывать, так видишь, что наконец точно нужно жениться».
        И так это вышло у него по-домашнему, спокойно, что успокоился и Артемка.
        Потом вышел Сеня, и между Подколесиным и Степаном начался разговор о фраке. Сеня играл плохо.
        - Ты ж пойми, — поправлял его Коля: — Степан — слуга, крепостной, ленивый, ему не хочется подняться с лежанки, а барин только и знает: «Эй, Степан!», «Эй, Степан!» Отвечай ему скучно, гляди в сторону, а ты торопишься, говоришь с испуганным видом — зачем? Ну, сначала!
        «Вот голова!» — подумал Артемка, еще более проникаясь уважением к Коле. Он взглянул в «публику», как, мол, та считает, и сердито отвернулся: гимназисты смотрели не на Алешу и Сеню, а на него, Артемку, и перешептывались. Артемке опять стало не по себе.
        «Хоть бы скорей уж!» — подумал он с отчаянием. Наконец Степан доложил:
        - «Старуха пришла».
        - «А, пришла; зови ее сюда», — отозвался Подколесин.
        Артемка глотнул воздуху, вскочил и посмотрел на Колю. Тот жестом показал, откуда и куда идти.
        - «А, здравствуй, здравствуй, Фекла Ивановна! — сказал Подколесин, и в глазах Алеши Артемка увидел нескрываемое любопытство. — Ну, что? Как? Возьми стул, садись, да и рассказывай. Ну, так как же, как? Как бишь ее: Меланья?..»
        Артемке покачалось, что доска у него под ногами куда-то уходит. Неживыми руками он взял стул и вместе с ним, как на палубе парохода в качку, пошел к дивану.
        - Ближе, ближе, — показывал Коля, — вот сюда.
        Артемка поставил стул, сел и, сдерживая себя, чтобы не торопиться, сипло сказал:
        - «Агафья Тихоновна».
        - Так, — кивнул головой Коля. — Только громче немного.
        И от этого «так» у Артемки сразу освободилось дыхание. Он чуточку помолчал и уже чистым голосом медово протянул:
        - «Агафья Тихоновна».
        - «Да, да, Агафья Тихоновна. И, верно, какая-нибудь сорокалетняя дева?» — с возрастающим любопытством отозвался Алеша.
        Артемка взглянул на Колю. Тот поощрительно кивнул. По лицу Феклы разлилась сладость:
        - «Уж вот нет, так нет; то есть, как женитесь, так каждый день станете похваливать да благодарить!» — Артемка поднес ладонь к губам и чмокнул ее.
        - «Да ты врешь, Фекла Ивановна!» — воскликнул Алеша, с явным удовольствием входя в роль.
        Теперь Артемка даже не взглянул на Колю. Поджав по-старушечьи губы, он сказал:
        - «Устарела я, отец мой, чтобы врать; пес врет», — и такую состроил обиженную физиономию, что кто-то из гимназистов не выдержал и прыснул.
        Артемка вскинул голову: гимназисты смеялись весело, добродушно. Артемка посмотрел, понял, что победил, и тоже засмеялся.
        Артемка обзаводится гардеробом
        Заглянув в будку, всякий бы решил: с ума спятил парень. Иначе зачем этому парню строить перед зеркальцем гримасы и по-старушечьи болтать разный вздор! Впрочем, в эти дни Артемка действительно был вне себя. Он до того входил в роль, что, позови кто-нибудь на базаре: «Фекла Ивановна!», он обязательно выскочил бы из будки.
        С каждым днем репетиция шла все лучше. Хотя Артемка и удивлялся раньше, что гимназисты ходят по сцене как-то ненатурально, но и у него самого сначала путались ноги. И с руками была беда: иногда Артемка прямо не знал, куда их девать. Только на третьей репетиции догадался, что ими можно придерживать концы шали.
        Но от одного недостатка Артемка так и не смог избавиться: сваха Фекла и торговка Дондышка в его воображении почти полностью сливались в один образ, и он незаметно для себя уснащал речь Феклы такими оборотами, что Леночка и Нюра в испуге только глаза расширяли.
        - Стой! — вскрикивал Коля. — Иди сюда, посмотри в книгу. Ну, где здесь написано: «Чтоб тебе рожу перекосило»? Нет таких слов в роли!
        - Правильно, нет! — удивлялся Артемка. Потом смотрел в тетрадочку и опять удивлялся: — И тут нет. Чудно!
        Расписывая невесту, он сравнивал ее с медовой халвой. Яичницу называл толстобрюхим идолом, Кочкарева — брандахлыстом. Коля запрещал одни слова Артемка говорил другие, Коля запрещал другие — Артемка пускал в ход третьи. Ничего не добившись, режиссер махнул рукой.
        На четвертой репетиции Артемка подошел к Коле и тихонько сказал:
        - Юбки у меня нету — вот беда.
        - Юбки нет? — засмеялся Коля. — Ну, это не такая уж беда!.. Леночка, Нюра, вы поможете?
        - Поможем, — ответили девушки. После репетиции Нюра сказала:
        - Пойдемте с нами.
        Шли вчетвером: Леночка, Нюра, Коля и Артемка. В такой компании Артемке еще не приходилось ходить по улице.
        Шли к Нюре, а Нюра жила в самом центре. К счастью, солнце уже село и только алели края облаков. А когда вышли на Главную, и совсем стемнело. У парадного входа с эмалированной дощечкой на двери остановились. Нюра уже подняла руку к кнопке звонка, но потом повернулась и скользнула по Артемке взглядом:
        - Может, пусть пройдет в беседку? А то, знаете, мама…
        - Правильно, — подтвердил Коля. — Пойдем, Артемка, сюда.
        Он открыл чугунную калитку и через мощеный двор провел Артемку в садик.
        - Посиди здесь, — показал он на увитую диким виноградом беседку и ушел.
        В беседке было совсем темно. Артемка подумал:
        «Как бы дворник не застал одного! Обязательно по шее накладет». Ждать пришлось долго. Несколько раз по двору кто-то проходил, стуча сапогами о булыжник и пугая Артемку.
        Наконец послышались легкие шаги и знакомые голоса. Вошли Леночка и Нюра и положили на стол что-то бесформенное, смутно забелевшее в темноте. Следом вошел Коля. Он зажег свечу, и Артемка увидел большой узел.
        - Очень уж ты худой, — сказал озабоченно Коля. — Сваха выйдет тощая.
        Девушки развязали узел и стали расправлять платья. Повеяло духами и тем особым запахом, каким пахнут все сундуки и гардеробы.
        - Вот это, кажется, — сказала Леночка. — Ну-ка, поднимите руки.
        Над головой у Артемки зашуршало. Секунда пахучей темноты — и он увидел на себе шелковое лиловое платье.
        - Широкое, — смутился Артемка.
        - Ничего. Надо только вату подложить. Нате вот шаль, — подала Нюра.
        Шаль тоже была шелковая, в цветах, с густым масляным отливом. Артемка накинул ее на плечи и, посапывая от удовольствия, посмотрел на Колю.
        - Хорошо, — сказал Коля. — Ну-ка, пройдись.
        Артемка вспомнил, как он целый день ходил в теннисном костюме Джона перед пантомимой в цирке, И теперь робко спросил:
        - А можно мне так домой пойти? Я верну, вы не сомневайтесь.
        - Как, в женском платье? — в один голос вскрикнули девушки.
        - А что же, — поддержал Коля, — пусть упражняется. Вали!
        - Можно? — обрадовался Артемка и, не сказав даже «до свиданья», бросился из беседки.
        Когда Леночка, Нюра и Коля подбежали к калитке, они увидели только дворника. Старик поскреб в бороде и озадаченно сказал:
        - Вроде привиделось.
        - А что? — спросила Леночка, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
        - Да дамочка тут одна из нашего двора выпрыгнула. Платье, как на барыне, шаль на плечах, а босая. Вроде тронутая…
        Дебют
        Утром в самый день спектакля старьевщица принесла Артемке чинить сафьяновые сапожки. Починка требовалась пустяковая, но Артемка покачал головой и сказал, что раньше чем к завтрашнему дню готовы не будут. А вату Артемка купил на толкучке по случаю — чуть не целый тюк.
        С этим тюком за спиной, с узлом под рукой и в сафьяновых сапожках Артемка и явился на Сенную.
        Сначала вышло замешательство: никто не знал, на какую половину послать Артемку — на женскую или мужскую. Решили так: загримировать на мужской, а одеть на женской.
        Леночка и Нюра так умело принялись за него, будто всю жизнь только такими делами и занимались. Артемке было и приятно и в то же время неловко, что девушки возятся с ним. Он чувствовал на своем лице их дыхание, даже через вату ощущал прикосновение их тонких розовых пальцев и боялся шевельнуться.
        - Теперь посмотрите на себя, — сказала Леночка и за руку подвела Артемку к большому зеркалу.
        И Артемка увидел пожилую женщину в капоре, с шалью на плечах. Артемка прищурился — женщина тоже прищурилась; Артемка поджал обидчиво губы и покачал головой — женщина тоже обиделась и тоже покачала своим капором.
        Когда Артемка пошел на мужскую половину, то с радостью заметил, что идет «плавно и степенно», как учил Коля.
        Гимназисты уже надели парики с зачесанными вверх хохолками, форменные мундиры, взятые у своих отцов и дядей, и высокие, «гоголевские», воротники, подпиравшие подбородки. Увидев Артемку, Петя-Яичница загоготал, потом уперся кулаками в бока и грозно сказал из роли:
        - «Вот я тебя сведу в полицию, старая ведьма, так ты будешь знать, как обманывать честных людей».
        Артемка был так счастлив, что теперь ему даже Петька нравился.
        Феклу окружили, подхватили под руки и потащили на сцену показать Коле.
        - Ой, — вскрикивал кто-то смеясь. — Ой, не могу!
        Смеялись все, даже Алеша. Коля, сдвинув брови, кричал: «Да перестаньте вы!», но не выдержал и сам рассмеялся.
        И Артемке нисколько не было обидно.
        В самый разгар веселья на подмостки вскочил Сеня и испуганно крикнул:
        - Брадотряс.
        - Ну? — как один повернулись к нему гимназисты.
        - Ей-богу! На передней скамье сидит.
        Все бросились к занавесу, проделали в нем маленькую дырочку и столпились около нее.
        - Да, он! — сказал Коля. — Вот черт носатый!
        Артемке тоже захотелось посмотреть на надзирателя, которому гимназисты насыпали в карманы нюхательного табака, и он тоже заглянул в дырочку. Все скамьи были уже полны. На передней сидел длинноносый мужчина в темно-синем, с золотыми пуговицами сюртуке и, казалось, смотрел на Артемку. Со двора неслись гул голосов, смех, нетерпеливые хлопки.
        - Начали! — хлопнул в ладоши Коля. — По местам!
        Алеша лег на диван, остальные выбежали за кулисы. Сеня поднял вверх руку и затряс колокольчиком. Потом стал у двери и приказал Артемке:
        - Стой здесь, не отходи.
        - Знаю, — сказал Артемка, — не маленький.
        Кто-то задергал веревками от занавеса. Нестройный гул из публики сразу усилился. Потом стало так тихо, что даже за кулисами услышали шепот суфлера.
        Спектакль начался.
        Сеня то смотрел в щелочку, напряженно вслушиваясь в слова Подколесина, то распахивал дверь и, точно в воду, бросался на сцену. Ленивого равнодушия Степана он так и не усвоил.
        «Сейчас и мне выходить!» — подумал Артемка и вспомнил, как год назад стоял в цирке перед малиновой портьерой и глядел в жутком оцепенении на тысячеликое чудовище — публику. Не будь тогда рядом Ляси и Пепса, он ни за что не выбежал бы на арену.
        При мысли о своих друзьях у Артемки защемило в сердце, и стало жалко, что никто — ни Пепс, ни Ляся — не увидит его первого выступления в театре. А как бы Пепс радовался!
        - Волнуетесь? — услышал Артемка шепот. Рядом стояла девушка, нарумяненная, с густо подведенными глазами.
        - Нет, — обрадовался Артемка, узнав Леночку. — А вы в щелочку будете смотреть?
        - Конечно, — улыбнулась Леночка. Потом еще тише сказала: — Только вы никогда больше не играйте женских ролей.
        Не успел Артемка спросить почему, как Сеня распахнул дверь и испуганно сказал:
        - Приготовься!
        Артемка состроил старушечье лицо.
        - Выход!..
        И первое, что увидел Артемка, оказавшись на сцене, была суфлерская будка, а в ней гимназист с усиками. Приложив рупором руку, гимназист что-то отчаянно шипел в сторону Алеши.
        От двери до дивана было несколько шагов, но сцена Артемке показалась такой огромной, что у него отяжелели ноги и стали как чугунные. Алеша смотрел на Артемку и что-то говорил. Артемка ясно видел, как у Алеши раскрывается рот, но слова доносились слитые, гулкие, будто Алеша говорил в кувшин.
        И тут с Артемкой случилось такое, о чем он долго еще вспоминал с ужасом. С трудом оторвав от пола ногу, он наступил ею на подол своего платья. Сделал еще шаг — раздался треск рвущейся материи. «Пропал!» — подумал Артемка и в отчаянии двинул ногой. У пояса что-то дернулось, треснуло, и, взмахнув руками, Артемка грохнулся на пол.
        - Держись! — крикнул кто-то из публики. Несколько голосов охнуло. И все это покрылось дружным смехом.
        Алеша, забыв, что ему полагается быть медлительным, сорвался с дивана и вприпрыжку бросился к Фекле.
        - Ах, Фекла Ивановна, — говорил он, поднимая Артемку, — как же это ты, мать моя, на ровном месте спотыкаешься! Ну, иди, иди сюда! Садись да рассказывай. Как бишь ее: Меланья?
        Артемка обалдело молчал.
        Отвернувшись от публики, Алеша скорчил ему такое угрожающее лицо, что Артемка немедленно шлепнулся на стул и машинально ответил:
        - «Агафья Тихоновна».
        Гимназист с усиками отчаянно зашипел, подсказывая.
        Алеша лег на диван и уже спокойно спросил:
        - «И, верно, какая-нибудь сорокалетняя дева?»
        Артемка укоризненно посмотрел на смеющуюся публику, как бы говоря: «Эко вас!», потом сделал умиленное лицо и врастяжку ответил:
        - «То есть, как женитесь, так каждый день станете похваливать да благодарить».
        И от себя добавил:
        - Рахат-лукум! Инжир! Чтоб мне с места не сойти!
        И спектакль продолжался.
        Фекла говорила обыкновенные слова, будто ничем особенно не смешные, по публика уже заразилась смехом. К тому же в игре этой никому не известной «гимназистки» было столько живой непосредственности, что ей даже весело похлопали, когда Артемка, закончив сцену, пошел, покачиваясь, к выходу.
        За кулисами Артемка всплеснул руками и громко выругался:
        - Вот проклятые сапоги! Так на юбку и наступают!
        Сеня сердито на него зашипел, а Леночка и Нюра подхватили дебютанта под руки и потащили на женскую половину зашивать ему платье.
        Вечер, к которому Артемка столько готовился, пролетел с удивительной быстротой.
        Всякий раз, уходя со сцены, Артемка слышал трескучие хлопки и испуганно оборачивался: тогда хлопки сменялись взрывами смеха.
        Дебютант явно пришелся публике по душе. Все только и говорили об игре новой «артистки», обозначенной в рукописных программах инициалами «А. 3.». Что это означало «Артемка Загоруйко», не знал никто.
        Но вот и последний выход.
        Артемка подошел к рампе, посмотрел в публику смеющимися глазами и торжествующе сказал:
        - «Уж коли жених да шмыгнул в окно — уж тут просто мое почтение!»
        Да так, с разведенными руками и смеющимися глазами, и стоял, пока под треск аплодисментов не закрыли занавес.
        Вызывали Алешу и Колю. Но больше всего кричали:
        «А. Зэ!» «А. Зэ!»
        Артемка видел, что кричат это ему, но что такое «А. Зэ.» — не знал и, опасаясь подвоха, не кланялся.
        У Леночки
        Отношение к Артемке изменилось. Теперь уже никто не считал его чудаком и никто не смеялся над ним. Во французской мелодраме «Тайна коричневой комнаты» ему дали роль Жульена, чистильщика сапог. Роль была маленькая, почти без слов: сидит мальчишка на бульваре, хватает прохожих за ноги, орудует щетками. Но Артемка сделал ее такой яркой, Жульен получился такой забавный, что публика весь акт не отрывала от него глаз.
        Артемка повеселел и от жизни ждал только приятных вещей.
        Как-то он задержался и пришел на Сенную, когда уже темнело. Калитка, против обыкновения, оказалась запертой. «Что такое? — подумал Артемка. Неужели разошлись?» Он прислушался: нет, голоса доносятся. Артемка постучал. К калитке подошел сам Коля. Увидев Артемку, он переминулся с ноги на ногу и не сразу сказал:
        - Знаешь что: приходи, брат, позже — нам тут одно дело надо обсудить.
        Артемка смутился. Он уже повернулся, чтобы уйти, но Коля остановил:
        - Кстати, проводи домой Леночку. Будь кавалером. — И крикнул: — Леночка, идите, вас Артемка проводит!
        Вышла Леночка, поздоровалась, и они пошли.
        Была полная луна. Выбеленные стены домиков так и сияли. Артемка боялся, что если кто-нибудь увидит с ним гимназистку, то потом будет смеяться над девушкой, и держался в черной тени акаций. Но Леночка об этом, видимо, не думала и оживленно рассказывала о смешной дружбе, которую завел ее старый дворовый пес с курицей.
        Около небольшого домика, тоже выбеленного и тоже сиявшего под луной, она остановилась и взялась за ручку калитки:
        - Хотите посмотреть? Они даже спят вместе.
        Вслед за Леночкой Артемка вошел в маленький двор. Запахло сырой, недавно политой землей и петуньями. Кудлатый пес, лежавший возле будки, лениво поднялся, помахал хвостом и пошел к Леночке, но на полпути вдруг сел и яростно заскреб шею когтями.
        В будке действительно сидела курица. Артемка хотел ее потрогать, но пес перестал чесаться и предостерегающе зарычал.
        - Нельзя, — сказала Леночка. — Полкан ревнует. — И предложила: — Хотите молока?
        Молоко было холодное, только из погреба, и такое вкусное, какого Артемка не пил никогда.
        - Садитесь и рассказывайте, что вы делали в цирке, — приказала Леночка.
        Это было неожиданно и так приятно, будто девушка подслушала давнее желание Артемки рассказать ей, именно ей, о Пепсе и его чудесном обещании.
        Они сели на скамью под дуплистой грушей, и Артемка с готовностью начал:
        - Ох, он и большой же!
        - Цирк?
        - Да нет, Пепс!.. А цирк тоже большой. Прихожу я в сторожку, а Пепс лежит в желтых ботинках и плачет…
        Артемка рассказывал, а Леночка слушала и молча смотрела в его бледное от лунного света лицо. Один раз, чтобы ярче представить негра, она даже прикрыла глаза. Артемка подумал, не скучно ли ей, и разочарованно умолк. Но Леночка сдвинула тонкие брови и нетерпеливо приказала: «Ну же!» И все время, пока он говорил, больше не спускала с него своих внимательных ласковых глаз. Потом вздохнула и с завистью сказала:
        - Счастливый! А вот со мной ничего интересного не случалось.
        Она задумалась.
        Где-то в листве заворошилась проснувшаяся птичка.
        Стуча лапой о будку, зачесался Полкан. И опять все стихло.
        - Какая ночь! — вздохнула Леночка. Она сцепила пальцы рук и, глядя на небо, вполголоса прочла:
        Не знаю отчего, но на груди природы —
        Лежит ли предо мной полей немая даль,
        Колышет ли залив серебряные воды
        Иль простирает лес задумчивые своды,
        В душе моей встает неясная печаль.
        - Вам нравится? — повернулась она к Артемке.
        - Да, — сказал он равнодушно. И, вспомнив, оживился: — Вот то, что Коля читал, то здорово! Помните, про мужиков, которых вельможа прогнал? Вот бы переписать! Перепишу и тоже читать буду.
        - Вам обязательно надо разыскать своего Пепса. Обязательно! Он вас любит и для вас сделает все. Ведь вы очень способный. Коля говорит: «Если бы у меня были такие способности, я бы на сцену пошел». Алеша вам даже завидует.
        - Ну, завидует! — не поверил Артемка.
        - Да, завидует! — подтвердила Леночка. — Только вам учиться надо, вам очень много надо учиться. Хотите, я с вами буду заниматься? Ну, не по всем предметам, а только по русскому? А то вы очень неправильно говорите: «Что-небудь». Разве так можно? «Что-нибудь», а не «что-нёбудь».
        - Ну, что-нибудь, — согласился Артемка, — Я ж только приходскую школу кончил.
        - Вот видите! — с упреком сказала Леночка, как будто Артемка был в этом виноват. — Вам обязательно надо учиться. Вот если бы Коля и Алеша тоже помогли!
        Артемка спросил:
        - А почему они калитку заперли? Они и вас выгнали, да?
        Леночка рассмеялась:
        - И меня! — Потом серьезно сказала: — Нет, просто мне надоело слушать их споры.
        - Какие споры? — допытывался Артемка.
        - Какие споры? — Леночка подумала, взглянула на раскрытое окно дома и таинственно спросила: — А вы никому не скажете?
        - Я? — возмутился Артемка и положил на грудь ладонь, как делал в таких случаях отец: — Могила!
        - Да они вам все равно скажут, только Коля не хочет, чтобы вы слышали их споры. — Леночка опять взглянула на окно. — Коля и Алеша пьесу написали… такую, знаете?.. Только не все соглашаются ставить. Боятся…
        - «Великую семью»? — вскочил Артемка со скамьи.
        - Вы знаете? — удивилась Леночка. — Откуда?
        Артемка тоже взглянул на окно:
        - А вы никому не скажете?
        - Могила! — передразнила девушка.
        Артемка приблизил лицо и зашептал:
        - У меня тоже есть такая книжка. Мне дал ее один человек. Мы с ним сыщика обдурили. Это ж такой человек!.. Он меня в театр водил и про гимназистов мне рассказал. Без него я к вам не попал бы никогда. Я знаю: «Великая семья» — это против царя и буржуев, правда?
        В окно показалось чье-то лицо, и слабый женский голос осторожно спросил:
        - Леночка, тебе не сыро? Ты бы шла уже.
        - Иду, мама! — отозвалась девушка и встала. — Вот вы какой!.. — протянула она с уважением. — А я и не знала.
        У калитки Леночка спросила:
        - Так придете учиться?
        - Приду, — сказал Артемка. — Завтра же и приду.
        Сеня струсил
        Но на другой день учиться не пришлось. Утром, когда Артемка ставил на сапог латку, в будку вскочил Сеня. Вид у него был еще более испуганный, чем обычно.
        - Ты здесь? А я в соседнюю будку влетел… На!
        Он вытащил из-под рубашки тетрадь и бросил на Артемкин стол.
        - Что это? — обрадовался Артемка. — Роль?
        - Ну да! Я в твою пользу отказался, понял? Коля дал мне, а я решил: пусть лучше Артемка играет, а я уже много раз играл. Иди сейчас же на репетицию. Там ждут. А я уезжаю, понял? К дяде на дачу. Ну, скорей!
        И Сеня бросился вон из будки.
        Артемка схватил тетрадь. На первой странице стояло: «Великая семья». Роль Яшки».
        - Роль Яшки! — крикнул в восторге Артемка.
        Он швырнул сапог в угол и, даже не заперев будку, помчался на Сенную.
        «Роль Яшки! — ликовал он на бегу. — Это ж тот самый мальчишка, который расклеивал по ночам листовки, таскал их на завод, дурил головы городовым! Эх, роль! Вот это роль!»
        Когда Артемка вскочил в калитку, на сцене уже шла репетиция.
        Одним духом он промчался через двор, прыгнул на подмостки и остановился перед Колей.
        - Ты что? — спросил тот.
        - Я думал, опоздал, — с трудом перевел дыхание Артемка. — Мне еще не пора выходить?
        - Куда выходить?
        Коля с недоумением смотрел на Артемку, Артемка — на Колю.
        - Я думал, опоздал, — опять сказал Артемка.
        Леночка и Алеша, репетировавшие какую-то сцену, умолкли и с ролями в руках подошли ближе.
        - Ничего не пойму! — вздернул Коля плечом. — С луны ты свалился, что ли?
        Вдруг он заметил в руках Артемки роль. Взял ее и еще больше удивился:
        - Откуда это у тебя? А Сеня где?
        Удивился и Артемка:
        - Что такое вы говорите? Он же на дачу уехал.
        - На дачу? А роль тебе передал?
        - Ну да! И сказал, чтоб я скорей сюда бежал.
        - Слышали? — саркастически усмехнулся Коля. — На дачу уехал наш храбрец! А роль Артемке передал. Спасибо, хоть заместителя нашел.
        - И скатертью дорога! — засмеялся Алеша. — Трус несчастный! А Яшку и правда пусть Артемка играет. Это ж Яшка будет!
        Коля поморщился:
        - Не хотелось мне его впутывать. В случае чего, за него и заступиться некому будет. Ну, раз так случилось, пусть играет… Только, Артемка, уговор: никому ни гугу. Это, брат, такая пьеса…
        - Не сомневайся, — перешел вдруг Артемка на «ты», — не подведу.
        «Фараон идет!»
        Пьесу поставили не в воскресенье, как обычно, а в пятницу и пригласили только избранных. Приглашавшие предупреждали: никому ни слова.
        Как всегда, перед сценой гости спорили из-за мест, смеялись, перекликались, нетерпеливо хлопали. Петя вышел из-за занавеса, чтобы попросить публику не шуметь и не привлекать шумом кого не следует. Увидев на скамьях всех обычных посетителей, он только и мог сказать: «Ба, знакомые всё лица!» — и ушел, махнув рукой.
        Но когда открылся занавес и со сцены зазвучали далеко не обычные слова, у многих гостей вытянулись физиономии и не один папаша подумал: «Как бы тут не влипнуть!» Уходили, забрав детей, во время действия. В антракте Артемка, помогавший переставлять декорацию, заглянул в дырочку занавеса и в восхищении подпрыгнул:
        - Дёру дают! Вот пьеса!
        - Дашь тут дёру, — мрачно отозвался Петя, — когда такие речи.
        - Боишься? — откровенно спросил Артемка.
        Петя рассердился:
        - Дурак! Я, что ли, эти речи говорю! Я заводчика играю!
        Все-таки, когда начался второй акт, публики было еще много.
        В первом действии Артемка не участвовал. Теперь, ожидая выхода, он немного волновался.
        Почти все участники были на сцене. Там, на ступеньках террасы, одетый в пиджак, со шляпой-котелком на голове, стоял Петя и раздраженно говорил делегатам бастовавших рабочих:
        - Опомнитесь! Принимайтесь за работу! Или вам не жалко своих детей?
        Леночка играла роль дочери фабриканта. Она стояла за кулисами, недалеко от Артемки, и тоже ждала выхода. В белом атласном платье, со взбитой прической, с жемчужной ниткой на шее, она была так хороша, что гимназист-верзила, игравший полицейского пристава, опустился перед ней на одно колено и приложил руку к сердцу. Но Артемке она в этом богатом наряде показалась чужой, и он с неприязнью косился на ее пышный веер.
        Леночка подошла ближе и что-то хотела сказать, но в это время на сцене заговорил Коля. Он играл молодого рабочего, организатора забастовки, играл с подъемом, с большой искренностью, и от его голоса, мужественного и страстного, у Артемки по спине пробежал мороз.
        - Хорошо! — шепнула Леночка. Артемка от удовольствия даже зажмурился. Но тут же пренебрежительно сказал:
        - А Петька трус!
        - Трус! — согласилась Леночка. — Коля молодец. И Алеша тоже. Ведь если директор узнает, что они написали эту пьесу, их исключат из гимназии.
        - Как это «исключат»? — не понял Артемка.
        - Ну, выгонят. Не прозевайте, вам скоро выходить.
        Артемка прислушался.
        - Сейчас, — сказал он, подавляя волнение, и озадаченно спросил: — Неужто выгонят?
        Со сцены донеслась знакомая реплика. Артемка вздрогнул, порывисто вздохнул и, сделав два шага, оказался перед публикой. Волнение сразу исчезло. Осторожно, на носках, Артемка подкрался к толстому заводчику и приколол ему на спину листовку. В публике засмеялись. Артемка пригнулся и на четвереньках подполз к заводским воротам. Здесь он должен сидеть молча, а при появлении пристава криком предупредить рабочих:
        «Фараон идет!» Артемка принялся ждать. Сейчас говорит Петя-заводчик. Как только он кончит, рабочие закричат: «Не желаем! Не желаем!», а Алеша, играющий рабочего-китайца, поднимет вверх желтую руку и скажет: «Мы все есть великий семья!» После этих слов и появится пристав.
        Вот Петя договаривает последние слова. Вот уже кричат рабочие. Вот Алеша поднимает руку. Вот в воротах появляется фигура в белом кителе…
        - «Фараон идет!» — что есть духу кричит Артемка и окаменевает от изумления: на сцену в белом кителе вошел не верзила-гимназист в гриме полицейского пристава, а носатый чиновник, которого гимназисты называли Брадотрясом.
        В публике что-то грохнуло. Был ли это смех или крик, Артемка не знал, но звук вырвался сразу и сразу оборвался. Потом наступила такая тишина, что все явственно услышали, как кто-то приглушенно шепнул: «Доигрались!»
        Артемка перевел глаза на гимназистов. Они стояли неподвижно, застыв в тех позах, в каких их застало появление надзирателя гимназии.
        - А у него борода трясется, — сказал мальчуган, сидевший, как обычно, на акации.
        - Я прекращаю это безобразие!.. Прекращаю!.. — прохрипел чиновник.
        Петя вдруг бросился со сцены за кулисы. И сейчас же, судорожно дергаясь, опустился занавес.
        - Закрыл! — сказал Петя, опять вбегая на сцену. — Вот и все, Филарет Самсонович. И никаких недоразумений: нельзя — и нельзя, Филарет Самсонович.
        У надзирателя опять затряслась борода:
        - Так вот вы чем занимаетесь! Инсценируете запрещенные книжонки! Тайком нелегальщину показываете! Извольте сию же минуту сказать: кто состряпал эту, с позволения сказать, пьесу? Ну-с?
        Артемка подумал: «Неужто признаются? Выгонят же!» И спокойно сказал:
        - Да я написал.
        - Вы?.. — вскрикнул Брадотряс и сейчас же недоуменно забормотал: — Но… позвольте… вы… вы, собственно, кто такой? Я вас не знаю. Вы гимназист?
        - Чего? — удивился Артемка такому нелепому вопросу. — Сапожник я.
        - Сапожник? — выпучил надзиратель глаза. — Но как же вы сюда затесались? И потом… потом… вы врете! Разве сапожники пьесы пишут? Вы врете самым наглым образом.
        - А чего я буду врать? Написал — и написал! — нахмурился Артемка.
        - А я говорю: врете! — настаивал надзиратель. — Если не врете, покажите пьесу. Посмотрим, чья рука. Нуте-с!
        Артемка заглянул в суфлерскую будку. Но гимназиста с усиками и след простыл.
        - Нету пьесы, — развел руками Артемка. — Потерял. Да вы не сомневайтесь: та книжка у меня в сундуке лежит. Вот пойдемте в будку.
        - В будку? Это… куда же-с?
        - А на базар.
        - На базар?.. Ночью… Гм… А впрочем… Идти по Карантинному? Мимо участка?
        - Да хоть и по Карантинному.
        - Хорошо-с, отлично, — согласился Брадотряс и, обратясь к совершенно растерявшимся гимназистам, ханжески сказал: — Господа, я всегда был ходатаем за вас перед директором. Буду просить и теперь. Как знать, может быть, удастся вас отстоять. — Потом опять повернулся к Артемке: — Нуте-с, господин литератор, извольте проводить меня в ваш рабочий кабинет… хе-хе… в будку! Нуте-с!
        Арест
        Брадотряс и Артемка шли рядом. Фонари на улицах не горели, луна еще не взошла. Надзиратель вглядывался в темноту, жался от всякого шороха и все повторял:
        - Я, господин сапожник, ни черта не боюсь. Видите, что у меня в руке? Бахну из этой штуки — и наповал! Вот именно!
        Из освещенного окна дома на руку надзирателя упал свет. Артемка сказал:
        - А с виду будто портсигар.
        Брадотряс крякнул и молча спрятал «оружие» в карман.
        - Дядя, — спросил Артемка, когда свернули в Карантинный переулок, — а что за это гимназистам будет?
        - Что будет? Карцер — раз, вон ко всем чертям из гимназии — два и, если папаши не отстоят, волчий билет — три…
        Брадотряс от удовольствия даже прищелкнул языком. Потом с сожалением добавил:
        - Впрочем, если пьесу действительно написал ты, что невероятно, то только карцер, а тебе волчий билет — и вон ко всем чертям из города. А то и в тюрьму.
        - Ну, в тюрьму! Ловкачи какие!
        Артемка обиделся и больше уж не заговаривал. Около полицейского участка, где на полосатой будке горел одинокий фонарь, Брадотряс вдруг схватил Артемку за руку.
        - Чего вам? — удивился тот.
        - Городовой! — вместо ответа крикнул надзиратель. — Ну-ка, подержи!
        Из будки вышел полицейский, зевнул, перекрестил рот и взял Артемку за воротник.
        Брадотряс скрылся в участке. Спустя немного деревянные ступеньки заскрипели, и Артемка увидел толстого полицейского, в котором узнал старого знакомого — околоточного надзирателя Горбунова. За ним спускался Брадотряс.
        Горбунов посмотрел Артемке в лицо и равнодушно сказал:
        - Из моего околотка. Сапожник. Сомнительно.
        - Вот именно, сомнительно, даже невероятно. Врет он. А для чего, не пойму. — И Брадотряс вопросительно посмотрел на Горбунова.
        - Пошли, — буркнул тот.
        Шли молча: Артемка посредине, полицейский и гимназический надзиратель — по бокам. Некоторое время слышалось лишь поскрипывание сапог да сопение конвоиров. В конце переулка показались силуэты базарных построек. Горбунов с шумом вздохнул и равнодушно пожаловался;
        - Собачья служба! Ни днем, ни ночью покоя нет! — и уже до самой будки не проронил ни слова.
        Артемка открыл замок, нащупал в темноте спички и зажег лампу. Нагнув голову, шумно дыша, Горбунов вошел в будку и, как бык, заворочался в ней. Брадотряс остался снаружи, только голову просунул в дверь.
        - Ну, давай твои книжки! Где они? — скучно сказал Горбунов.
        Артемка приподнял сундучок и вынул две брошюрки — одну в зеленой обложке, другую в желтой.
        - Скажите пожалуйста! — оживился Горбунов. — И вправду нелегальщина. Где же ты достал?
        - От отца осталось, — не сморгнул Артемка глазом.
        - Это может быть: отец у тебя вредный был А еще что есть?
        - «Женитьба» Гоголя есть, «Шинель», «Конек-горбунок».
        Артемка снимал с полки запыленные книжки и по одной подавал Горбунову. Тот брал, плевал на пальцы и, косясь на Брадотряса, с сомнением перелистывал.
        - Разрешенная, — вздыхал Брадотряс.
        - А больше нету? — лениво спросил Горбунов.
        - Нету.
        - Ну, все. Так запирай будку и пойдем…
        Он для формы пошарил еще рукой по полке, скосил глаза под столик.
        - Пойдем, хватит и этого.
        На углу Карантинного Брадотряс остановился:
        - Мне налево-с. А протокол зайду подписать утречком.
        - Будьте здоровы! — буркнул Горбунов. Далеко, в самом конце переулка, поднималась огромная красная луна. Из подворотни на дорогу вышла собака и протяжно завыла. Артемке стало не по себе.
        - Куда это мы идем? — насторожился он.
        - Ну и дурак же ты! — удивился Горбунов. — Пьесу-то кто написал? Ты?
        - Ну, я.
        - А спрашиваешь, куда идем. К бабушке на свадьбу. Жалко, отец твой помер, а то бы сидеть вам вместе.
        Артемка вспомнил ржавые решетки на окнах каталажки и серые заросшие лица, вечно выглядывавшие из этих окон.
        «Не шмыгнуть ли в переулок? — подумал он. — Куда ему, толстому, гнаться за мной!»
        Но Горбунов, словно догадавшись, вынул из кобуры огромный наган и показал Артемке:
        - Видал? Попробуй только!
        Около участка околоточный передал Артемку городовому, а сам пошел дальше. Городовой опять взял Артемку за воротник и, подталкивая, повел сначала вверх по лестнице, потом, через прокопченную табачным дымом канцелярию, вниз, в подвал.
        Когда закрылась дверь и Артемка оказался в пахнувшей крысами темноте, ему стало страшно. Некоторое время он стоял у двери, вперив глаза в черное, как сажа, пространство. Вдруг близко кто-то сказал:
        - Пух!
        - Что? — шепотом спросил Артемка, сжимаясь от страха.
        - Пух, — ответили ему и тоненько присвистнули.
        «Какой-то знак, — решил Артемка. — Наверно, жульнический Как бы не ударили еще». И на всякий случай предупредил:
        - Не очень-то! Я и сдачи дам.
        Но «пух» и присвист чередовались с такой правильностью, что Артемка скоро догадался: спит кто-то.
        Он протянул вперед руки и, нащупав деревянную скамью, лег.
        «Чего я испугался? — подумал он. — Ну, посадили и посадили. Небось выпустят. А не выпустят — дёру дам!» — и, поворочавшись, заснул.
        В каталажке
        Первое, что увидел Артемка утром, были синие, как на иконах у святых, глаза, бледное, в морщинках лицо И рыжая, начинающая седеть бородка. Человек стоял у самой скамьи, наклонив голову в черной бархатной шапочке, какие носили монахи, и смотрел на Артемку:
        - Воришка?
        - Какой там воришка! — нахмурился Артемка. — Политический я.
        - Ну? Настоящий?
        Артемка подумал и с сожалением сказал:
        - Нет, еще не настоящий А ты кто? Монах?
        Человек поднял руку к шапочке:
        - Нет, путешественник я.
        - Путешественник? — Такой профессии Артемка не знал. — Это как же?
        - А так. Хожу из города в город, на людей смотрю, себя показываю.
        - Бродяга, — догадался Артемка.
        - Ну, бродяга, — согласился человек.
        - А как же тебя посадили? — заинтересовался Артемка.
        - А так и посадили. Встретил одного монаха. Познакомились, выпили. А потом стали о боге толковать. Я — одно, монах — другое. Ну и подрались. Монаха выпустили, а я сижу. Паспорт, видишь, у меня украли. А шапка — это трофей победы.
        - Вот оно как! — сказал Артемка с удовольствием. — А в Москве ты был?
        - В Москве? Всенепременно.
        У дверей кто-то завозился с замком, дверь приоткрылась и в комнату просунулась усатая физиономия городового:
        - Который хлопец, на допрос!
        Артемка вскочил и тут только огляделся: серые стены, сводчатый потолок, под самым потолком два узких окна за решетками, на цементном полу деревянные скамьи-лежанки. Кроме него самого и «путешественника», в камере никого.
        - Ну, долго будешь оглядываться?
        - Иду, — сказал Артемка. — Как тебе некогда!
        По гнилой лестнице поднялись в канцелярию. Горбунов, как будто еще более сонный, чем вчера, медленно поднялся из-за стола и, закрывая от лени на ходу глаза, пошел к обитой клеенкой двери. Городовой, стараясь не стучать сапогами, забежал вперед и открыл перед надзирателем дверь.
        - Иди, — буркнул околоточный Артемке. Потом выпятил колесом грудь, подобрал живот и шагнул через порог: — Господин пристав, писаку привел.
        Артемка тоже вошел, но сейчас же попятился назад: за письменным столом сидел мужчина с таким лицом, будто кто в шутку к человеческому туловищу, одетому в белый, с серебряными погонами китель, приладил бульдожью голову.
        - Куда! Стать сюда! — услышал Артемка густой, отрывистый бас, похожий на лай простуженной собаки.
        «Теперь пропал!» — подумал Артемка и подошел к столу. На зеленом, запачканном чернилами сукне лежали две брошюрки.
        - Ты что же это, мерзавец, морочишь нам голову? Отвечай сейчас же: кто пьесу написал? Ну?
        Артемка посмотрел в окно, откуда светило солнце, попрощался с волей и одним вздохом сказал:
        - Я написал.
        - Ты? — Пристав подскочил, как резиновый мяч, и Артемка под носом у себя увидел здоровенный кулак с золотым кольцом на пальце. — Ты?
        - Я, — повторил Артемка и подумал: «Ударит — укушу».
        Вероятно, эта же мысль отразилась и в его глазах: пристав быстро отдернул кулак, сел, отдышался и уже совсем другим тоном сказал:
        - Дурак! Научили тебя гимназисты, ты и повторяешь ерунду, пользы своей не понимаешь. Ну кто поверит, что сапожник, да еще мальчишка, может пьесу написать! Дурак и есть.
        Потупясь, Артемка молчал.
        Горбунов шумно вздохнул и отрекомендовал:
        - Он, господин пристав, вредный мальчишка, его добром не уломаешь.
        - А вот мы его подержим на одной селедке да без воды, он и заговорит. Уведите его!
        Артемка подумал: «Стану я есть твою селедку! Дурака нашел».
        В камере, как только закрыли дверь, «путешественник» спросил:
        - Били?
        - Селедкой морить будут, — сказал Артемка и попросил: — Ну, рассказывай.
        - Это про что?
        - Да про Москву же. Какая она? Верно, народищу там!
        «Путешественник» оказался словоохотливым, и Артемка до сумерек слушал его рассказы о далекой огромной Москве, где все как в сказке. Но вот черного великана Пепса «путешественник» там не встречал, и где помещается школа, в которой «учат на актеров», тоже не знал.
        К селедке Артемка так и не притронулся. Чтобы не соблазниться, он предложил ее Акиму Акимовичу (так звали «путешественника»), а сам только глотал слюну да хмурился.
        Когда стемнело, в решетке окна зашуршала бумага и что-то похожее на мячи стало падать на пол. Артемка и Аким Акимович вскочили и зашарили руками.
        - Лимон! — крикнул Артемка, нащупав что-то круглое, в мягкой кожуре.
        - Апельсины, — поправил Аким Акимович, нюхая поднятые два плода.
        Не успели они обшарить весь пол, как сверху опять что-то упало.
        - Колбаса! — с радостью вскрикнул Артемка.
        - А от Леночки — шоколад, — сказали сверху шепотом, и новый предмет увесисто стукнул Артемку по голове.
        - А ну, геть от окна! — крикнул кто-то. Послышался топот, и все стихло.
        От апельсинов Аким Акимович самоотверженно отказался, но остальное ел с удовольствием.
        - Вам, политическим, живется легче! У вас солидарность, — завидовал он, жуя колбасу.
        - Угу, — мычал Артемка с набитым ртом, — у нас это самое… Будь покоен…
        Ночью в камеру натаскали пьяных. Они буйствовали, свирепо ругались, стучали кулаками в дверь, но потом валились на пол и засыпали. Утром их выпустили. Артемка с Акимом Акимовичем опять остались одни.
        - Ну, рассказывай дальше, — потребовал Артемка.
        Аким Акимович принялся было описывать «царь-пушку», но тут открылась дверь, и городовой внес огромную ржавую селедку.
        - На, — положил он ее перед Артемкой на скамью, — ешь!
        - Сам ешь! — озлился Артемка.
        - Ешь, говорю, а то силком в рот засуну!
        Артемка проворно залез под нары. Сопя, городовой потянул его за ноги. Артемка вырвался и вскочил на нары. Когда наконец запыхавшийся усач притащил его к скамье, там лежали только голова и хвост.
        - Де вона? — вытаращил глаза городовой.
        - Селедка? — спросил Аким Акимович, невинно посвечивая синевой глаз. — Я ее скушал.
        Городовой хотел было раскричаться, но только плюнул.
        Утром следующего дня Артемку под конвоем повели через весь город в полицейское управление.
        Кто написал «Разбойников»?
        В большой комнате, за столом под царским портретом, Артемка увидел седую, веником бороду и сразу узнал в обладателе ее того самого полицейского офицера, который так кричал в цирке на бедного Пепса.
        «Ну, теперь пропал окончательно!» — подумал Артемка и даже глаза закрыл.
        Полицмейстер поднял голову и долго не моргая смотрел на Артемку. Потом отхлебнул из стакана крепкого до черноты чая, вытер усы и спросил:
        - Ты сапожник?
        - Сапожник, — подтвердил Артемка.
        - А может, ты писатель?
        - Писатель, — вздохнул Артемка.
        - Так, — сказал полицмейстер. — Значит, ты и романы писать умеешь?
        - Нет, романы не умею.
        - Только пьесы?
        - Да.
        - Он драматург-с, хи-хи-хи-с! — почтительно засмеялся прилизанный мужчина, тоже в полицейской форме, но без шпаги.
        - Ну, вот что, Загоруйко, — так, кажется, твоя фамилия? — дам я тебе бумагу и карандаш, а ты садись и пиши пьесу. Напишешь — выпущу, не напишешь пеняй на себя. Согласен?
        - Согласен, — сказал Артемка, а сам подумал: «Поведут обратно — дёру дам».
        - Петр Петрович, дайте ему бумаги, а денька через два пусть опять приведут его ко мне.
        Оставляя на паркете следы босых ног, Артемка пошел вслед за «прилизанным» в канцелярию. Там ему дали двадцать четыре листа линованной бумаги и огрызок карандаша. Затем «прилизанный», или, как его почтительно называли плюгавые, в потертых штанах писари, «господин секретарь», щелкнул Артемку по носу и приказал конвоиру:
        - Веди обратно!
        Конвоир взял Артемку за ворот да так этот ворот до самого участка и не выпустил.
        - Били? — опять осведомился Аким Акимович.
        Артемка положил бумагу на лежанку и утер с лица пот:
        - Нет еще. Обещали через два дня.
        Потом лег и принялся думать.
        Аким Акимович успел описать всю Москву, как она выглядит с колокольни Ивана Великого, а Артемка все смотрел в потолок и думал.
        Наконец он сказал:
        - Нет, с непривычки трудно.
        - Что трудно? — спросил Аким Акимович.
        - Пьесы писать трудно. Думаю, думаю и никак не придумаю. А требуется к сроку. Понял?
        - Нет, — признался Аким Акимович, — не понял.
        Пришлось Артемке рассказать всю свою историю.
        - Теперь понял, — засмеялся Аким Акимович. — Ничего тут трудного нет. Дай знак своим гимназистам, они тебе в окошко чего-нибудь и спустят, пьесу какую-нибудь. Мало их, пьес-то! Перепиши — и конец! Разве полиция разберет!
        - Ох, черт! — удивился Артемка хитроумию «путешественника». — А я и не догадался!
        Гимназисты спустили в окно толстый том драм Шиллера, и утром следующего дня Артемка, высунув от старания кончик языка, уже выводил на первом листе бумаги:
        «РАЗБОЙНИКИ»
        Драма в 5 действиях
        Сочинение Артемия Загоруйко
        И двое суток не думал больше ни о полицмейстере, ни о гимназистах — так увлекся «сочинительством».
        А через день его опять повели.
        Полицмейстер долго подписывал разные бумаги, которые ему подкладывал «прилизанный», потом положил перо, отпил глоток черного чая и взглянул на Артемку:
        - Ну, написал?
        - Написал, — сказал Артемка, которому надоело переминаться с ноги на ногу перед столом. — Только бумаги мало дали. Больше как на одно действие не хватило.
        - Что ты врешь! — вдруг крикнул полицмейстер. — Ну-ка, дай!
        С брезгливой гримасой он взял испачканные листы, бегло просмотрел их, вернулся к первой странице и внимательно, со все возрастающим недоумением прочитал ее.
        - Не понимаю! Судя по почерку, настоящий сапожник. А так все связно, даже… как это… литературно. Странно! Да ты ли это писал?
        - Я, — сказал Артемка. И тоном жалобы добавил: — Вы ему скажите — пусть не жадничает. Мне разве столько бумаги надо! Мне ее вот сколько надо! На целых еще четыре действия!
        - Чудеса!.. — удивился полицмейстер. — Петр Петрович, возьмите-ка эту писанину да вызовите учителя из гимназии. Разберитесь вместе.
        Секретарь забрал исписанные листы, вывел Артемку из кабинета и приказал отправить в участок. Бумаги же больше не дал.
        Артемка вернулся в камеру довольный.
        - Ну как? — встретил его Аким Акимович.
        - Проехало! — сказал Артемка и, раскрыв «Разбойников», принялся вслух читать следующий акт.
        Но конца «своей» пьесы Артемка так и не узнал: в середине пятого акта, когда Франц вешается на шнуре от шляпы, за Артемкой опять пришли и опять повели к полицмейстеру.
        На этот раз, кроме полицмейстера, у стола сидел еще какой-то чиновник, молодой и, как показалось Артемке, добрый. На коленях у него лежали исписанные листы, в которых Артемка немедленно узнал «свое» произведение.
        При виде арестованного у полицмейстера побагровело лицо и дернулся под глазом желвак.
        «Эге!» — подумал Артемка и оглянулся на дверь. Но там, пожирая полицмейстера глазами, стоял городовой.
        - Вот этот? — удивился чиновник, с живейшим любопытством разглядывая Артемку. — Ну-ка, подойди, молодой человек, поближе.
        Артемка сделал шаг и опять оглянулся.
        - Пооглядывайся, пооглядывайся, — я тебе оглянусь! — зловеще предупредил полицмейстер.
        При звуке этого голоса у чиновника потемнело лицо, но он опять взглянул на Артемку и добродушно улыбнулся.
        - Это ты сочинял? — показал он взглядом на листы.
        - Я, — ответил Артемка, на этот раз без уверенности в голосе.
        - А с Шиллером ты знаком?
        У Артемки на душе стало скверно, но сдаваться ему не хотелось:
        - Это с каким? С лудильщиком?
        - Я спрашиваю, читал ли ты пьесы писателя Шиллера. Например, его драму «Разбойники».
        - Ну! — состроил Артемка удивленное лицо. — Он тоже про разбойников сочинял?
        - Представь себе, «тоже», — засмеялся чиновник. — Разница только в именах и названиях. А так все точка в точку.
        Потеряв надежду на дверь, Артемка искоса взглянул на раскрытое окно.
        Но тут вошел секретарь и доложил полицмейстеру, что пришли гимназисты.
        - Те самые, которых вы допрашивали, — объяснил он.
        - Ага! Сами пришли. Ну, зовите. Посмотрим, — повернулся полицмейстер к чиновнику, — что еще скажут ваши питомцы, господин учитель.
        Секретарь открыл дверь.
        Вошли Коля и Алеша. Лица их были бледны. Но при виде Артемки Коля улыбнулся, у Алеши благодарно засветились глаза.
        - Что скажете, молодые люди, что скажете? — с притворной ласковостью спросил полицмейстер.
        - Мы пришли… — начал Коля. На секунду слово застряло у него в горле. Он остановился, кашлянул и уже твердо закончил: — Мы пришли сказать, что Артемка тут ни при чем.
        Минуту все молчали.
        Полицмейстер гладил бороду и внимательно смотрел на лица гимназистов.
        - Так, — сказал он наконец. — Очевидно, «при чем» вы, а не это чучело. Какими же путями попадают к вам этакие штуки?
        Он выдвинул ящик стола, и в его белой, будто мраморной руке все увидели зеленую книжку.
        - Правда, эту вещь отобрали не у вас, а у сапожника, но несомненно, что вы написали пьесу по такой точно книжонке. Мальчишка говорит, что получил ее от отца, а вы, господа гимназисты, от кого?
        Алеша и Коля смотрели на зеленую книжку и молчали.
        - Кто вам дал книжку, я вас спрашиваю? — вдруг хлопнул полицмейстер брошюркой по столу.
        У Коли дрогнули губы. Алеша побледнел еще больше. «Посадят ребят!» — сжалось у Артемки сердце. Он вздернул плечами и дерзко сказал:
        - Вот пристал! Кто да кто! Я им подсунул книжку! А то кто ж!
        - Убрать этого мерзавца! — взревел полицмейстер, вскочив с кресла. — Вон! Вон его ко всем чертям!
        Кто-то сзади вцепился Артемке в плечо. «Вот когда пропал!» — подумал Артемка и вдруг так рванулся, что у городового остался в руке только клок рубашки.
        - Держи! — бросился секретарь.
        Артемка вскочил на подоконник, взмахнул руками, как птица крыльями, и полетел вниз со второго этажа.
        Когда полицейские выбежали на улицу, Артемка вздымал пятками пыль в самом конце квартала.
        Артемку учат
        Леночка читала под старой грушей своего любимого Некрасова, когда кто-то осторожно звякнул щеколдой. Леночка подошла, открыла калитку — и ахнула: перед ней стоял Артемка. Он робко улыбался.
        - Выпустили? — вспыхнула от радости девушка.
        - Убежал…
        Артемка тяжело дышал, по лицу его катились горошины пота, изодранная рубашка обнажала загорелое тело.
        Леночка обеими руками схватила его за руку и потянула в калитку.
        Во дворе она усадила его на скамью, вытерла ему платочком лицо, пригладила волосы.
        - Как маленького! — засмеялся Артемка.
        Засмеялась и Леночка.
        Но сейчас же опять схватила его за руку:
        - Что с вами?
        В глазах у Артемки стояли слезы…
        Возвращаться в будку было опасно, и Леночка уговорила Артемку остаться пока в их дворе. Мать девушки, узнав, что в амбаре прячется бежавший арестант, страшно испугалась. Но, когда Леночка рассказала всю историю Артемки и показала его самого, старушка немного успокоилась, хоть и продолжала ворчать.
        Дело гимназистов продолжалось недолго. Отец Коли, известный в городе адвокат, пустил в ход свои связи и влияние, а Петин отец, рыбный промышленник, — деньги. Вышло так, что во всем оказался виноватым Артемка; он притащил запрещенную литературу, он подбил Колю и Алешу написать пьесу, а те и сами не понимали, что делали: молодые, увлекающиеся, глупые.
        Гимназистам было стыдно перед Артемкой. Они его тихонько навещали в амбаре и всё думали, как избавить его от беды.
        Артемка томился в чужом дворе и однажды ночью отправился к себе в будку. Он открыл дверь и осмотрелся: все на месте. Но все-таки отодвинул чурбан, слегка приподнял доску пола и просунул в отверстие руку. Рука сразу же нащупала круглую поверхность жестяной коробки. «Здесь!» — окончательно успокоился Артемка. В этой круглой коробке хранилось самое для него дорогое: часы с серебристым циферблатом — подарок Пепса, коричневый бумажник из мягкой шагрени, который Артемка с великой любовью сшил для своего черного друга, и шелковая, вся в золоте, парча. Из этой парчи юн сделает Лясе туфли, в каких не ходят и царевы дочки. Успокоившись, Артемка вернулся в амбар.
        На другой день во двор к Леночке пришли Коля, Алеша и белобрысый гимназист лет четырнадцати.
        Коля сказал:
        - Артемка, нам Леночка все передала: и про Пепса и про то, что ты хочешь стать артистом. Но без образования настоящим артистом быть нельзя. Ты это понимаешь? Вот мы и решили: Леночка будет заниматься с тобой по русскому, Алеша — по истории, Ваня (Коля показал глазами на белобрысого гимназиста) — по арифметике и алгебре, а я — по географии. Ты согласен? Потом мы соберем деньги и отправим тебя тайком в другой город.
        Усадив Артемку за стол, гимназисты принялись выяснять его знания.
        Увы, этих знаний было так мало, что Леночка даже расстроилась.
        Но и она не могла не рассмеяться, когда на вопрос о падежах Артемка ответил:
        - Сам не видел, а мужики на базаре говорили, что падежи в этом году большие были.
        Дроби он знал, но, когда Ваня спросил об отношениях между числами, Артемка обиделся:
        - Да какие же могут быть отношения между числами! Смеешься?
        Знал Артемка и о том, что Земля круглая, но был убежден, что только на Северном полюсе холодно, а на Южном жарища такая, что «аж трескается все».
        Услышав это, Алеша только прошептал:
        - Немыслимо!
        Письмо
        Дни мелькали быстро. Гимназисты задавали уроков много и были сначала очень требовательны, особенно самый младший из них — Ваня.
        Артемка старательно решал задачи, с величайшим удивлением узнавал, что можно складывать и вычитать буквы, даже деление и умножение отрицательных величин усвоил, хотя вначале и сказал Ване:
        - Что плюс на плюс дает плюс — это правильно; что плюс на минус будет минус — это может быть, но чтобы минус на минус давал плюс — это ты врешь!
        Грамматика давалась Артемке значительно легче, и Леночка с удовольствием слушала, как бойко он разбирал предложения по частям речи.
        Историю Артемка за урок не признавал. Учебник Иванова «Восток и мифы» он читал, как повесть, с историческими фактами обращался вольно и, отвечая Алеше, сдабривал прочитанное такой долей фантазии, что тот только качал головой да в ужасе шептал: «Немыслимо!»
        Засыпал Артемка усталый. Ночью ему снилось Москва, какой он ее видел на коробке от конфет — с зубчатыми стенами Кремля и золочеными макушками церквей, — и Пепс с Лясей Пепс слушал его рассказы о подвигах Геракла, качал черной курчавой головой и все допытывался, на какой минуте и каким приемом тур-де-бра или двойным нельсоном — Геракл победил Антея, а Ляся смотрела Артемке в лицо своими сиреневыми глазами и чему-то улыбалась. И от этой улыбки улыбался и спящий Артемка.
        Но прошло немного времени, и интерес к Артемке начал спадать. То забудет прийти на занятия Ваня, то уедет на дачу Коля. Объясняя урок, гимназисты тревожно прислушивались к каждому звуку, доносившемуся с улицы, а уходили так торопливо, будто убегали от опасности. Артемка все это замечал и все сильнее чувствовал себя здесь чужим. Только Леночка была по-прежнему с ним ласкова.
        Однажды она читала вслух «Каштанку». Описание цирка всколыхнуло в Артемке свежие еще воспоминания. Ему стало грустно.
        - Не пишут, — сказал Артемка. — Ни он, ни она.
        - Кто это «она»? — с любопытством спросила Леночка.
        - Она? Ну Ляся. Разве я не говорил вам?
        И, как раньше о Пепсе, Артемка рассказал о девочке-канатоходце.
        - Странно! — сказала Леночка. — Вот и она не пишет, хоть и обещала. Ни он, ни она. Да хорошо ли они знают ваш адрес?
        - Ка… какой адрес? — с внезапной тревогой спросил Артемка, поднимаясь со скамьи.
        - Ну, адрес, который на конвертах пишут. Улицу, номер дома, фамилию.
        - Улицу?..
        Побледнев, Артемка смотрел на Леночку. Вдруг губы его задрожали. Он опустился на скамью, упал головой на руки и заплакал.
        Только теперь, впервые в жизни, дошло до его сознания, что никакого адреса у него не было. В самом деле, жил он не по улице, а на базаре, среди беспорядочного нагромождения лавок и лотков. Дом? Но дома не было, была будка. Что касается номера, то Артемка отроду не помнил, чтобы на этой будке висело что-нибудь, кроме вывески с изображением сапога. И что всего ужаснее — ни Пепс, ни Ляся никогда не спрашивали у него фамилию.
        Выпытав наконец, в чем дело, Леночка и сама огорчилась. Сначала она не могла даже найти слов для утешения, но потом сказала:
        - Может быть, еще не все потеряно. Не отчаивайтесь. Надо справиться на почте. Нам вот тоже письмо долго не приходило. А потом что же оказалось? Оно лежало на почте. Адрес был неправильный.
        Почта помещалась далеко, в самом центре, да и опасно было выходить. Но Артемка тотчас же вскочил со скамьи.
        Оставив на столе тетрадь и книжки, с невысохшими полосками размазанных слез на щеках, он бегом бросился со двора.
        Почта была уже закрыта. Артемка принялся стучать в дверь. Сторож прогнал его.
        Артемка ушел в будку и всю ночь ворочался на своей скамейке, а утром, чуть свет, опять явился. В ожидании, пока открыли дверь, он измучился.
        Почтовые чиновники сидели за решетками, как звери в клетках, и к какому окну подойти, Артемка не знал. Выбрав наконец старичка, по виду самого доброго, Артемка спросил:
        - Дедушка, мне письмеца нету?
        Старичок записывал что-то в толстую конторскую книгу и не ответил.
        Артемка подождал и опять повторил вопрос.
        - Пишут, — сказал старичок, не отрывая глаз от книги.
        Артемка вздохнул и пошел к другому окошку. Там сидел чиновник помоложе, но с такой страшной бородавкой под носом, что Артемка решил лучше его не трогать. В третьем окне ему тоже сказали, что пишут, а в четвертом ничего не сказали.
        Увидев на двери эмалированную дощечку с надписью: «Начальник почтовой конторы», Артемка в отчаянии нажал ручку и оказался в кабинете.
        За столом сидел человек в форме и поверх очков смотрел на вошедшего.
        - Дяденька, — попросил Артемка, — ну хоть бы вы помогли. Прямо хоть помирай!
        - Короче, — сказал начальник.
        - Письма я жду. Целый год уже.
        - Так что же ты хочешь? Чтобы я тебе его написал?
        - Да нет, дяденька! Я говорю, номера на моей будке нету, вот в чем запятая.
        - Как это номера нет? — заинтересовался начальник. — Так и живешь без номера?
        - Так и живу.
        И Артемка рассказал про свою беду.
        - Да, — согласился начальник, — без номера жить невозможно.
        Он вызвал чиновника с бородавкой и приказал ему разобраться в Артемкином деле.
        Чиновник оказался не сердитым. Он подвел Артемку к длинному, под проволочной сеткой ящику, висевшему на стене, и долго перебирал пожелтевшие уже письма и открытки. Потом сказал:
        - Нету. Никаким Артемкой и не пахнет. Ты приди часа в три, когда почтальоны вернутся.
        В три часа чиновник послал сторожа за каким-то Первухиным. Первухин долго не приходил, а когда пришел, то оказался тем самым старичком, которого Артемка не раз видел на базаре с палкой в руке и кожаной сумкой на боку.
        - Вот, — сказал чиновник, — из твоего участка. Артемкой зовут. Целый год ждет письма. Вспомни-ка.
        - «Вспомни-ка»! — усмехнулся почтальон. — Разве за год все упомнишь? А номер какой?
        Артемка рассказал все сначала.
        - Теперь вспомнил, — сказал спокойно старик. — Было два письма без фамилии и номера. Одно в Москву вернули, другое — в Астрахань.
        У Артемки что-то в груди стукнуло и занемели ноги.
        - Что ты? — спросил старик. — Губы как посинели! Ясно, вернули, чего же им тут лежать! И третье б вернули, кабы не ваш базарный сторож. Один он только и догадался, что тебе оно написано. Уж больно адрес смешной. Получил?
        - Нет, — прошептал Артемка, еще больше бледнея. — Дедушка, родненький, где ж оно?
        - А тут уж я не виноват. Будка была заперта, я в щелку и сунул. Поищи, может, завалилось куда. Кажись, тоже штемпель московский был.
        Артемка не помнил; как он выскочил на улицу, как добежал до будки.
        Сундук, лохань, деревянную скамью-лежанку — все сдвинул с места, все перевернул и обшарил. Письма не было.
        И, когда, без всякой уже надежды, Артемка приподнял висевшую на стене рамку с зеленой картинкой Святогорского монастыря, что-то, прошелестев по стене, упало на пол.
        Артемка нагнулся, схватил серый от пыли конверт и проворно разорвал его.
        На листке линованной бумаги круглыми, почти детскими буквами стояло:
        «Артиомка, где есть ти? Я очень писал тебе письмо. Письмо много ходил и кэм бэк[1 - Кэм бэк — пришло обратно (англ.).] моя квартира. Я очень жду тебя Москва…»
        Дальше Артемка читать не стал. Он выскочил из будки, подпрыгнул и колесом проехал между рядами ошарашенных торговок.
        А немного спустя он уже бежал на вокзал, крепко прижимая к груди круглую жестяную коробку с шагреневым бумажником и золотистой парчой.
        1944
        notes
        Примечания
        1
        Кэм бэк — пришло обратно (англ.).