Прощайте, серебристые дожди... Анвер Бикчентаев
        Обе повести рассказывают об уфимском мальчике Азате Байгужине и других подростках, проявивших смелость и отвагу во время Великой Отечественной войны. Поздней осенью 1942 года мальчишка оказался на военной дороге. Совсем один! Прослужив по року судьбы денщиком у полицаев, Азат попадает в партизанской отряд и становится адъютантом командира Оксаны Белокурой. Нелегкие испытания, выпавшие на долю маленького героя, воспитывают в нем мужественного защитника Отечества.
        Анвер Бикчентаев
        Прощайте, серебоистые дожди…
        СКОЛЬКО ТЕБЕ ЛЕТ, КОМИССАР?
        ЧЕЛОВЕК РОСТОМ С КАРАБИН
        БЕГЛЕЦ
        «Бабье лето», «курячьи именины», «мушиные похороны» — какой только осени не бывает! И золотая она, и обильная, и пасмурная, и благодатная…
        Но бывает еще военная осень. И первая, и вторая…
        В тот ненастный день поземка зло рыскала по осиротевшим пашням и неглубоким оврагам, гоня перед собой перекати-поле. Этой суетливой и бесполезной работой громко восторгались лишь вороны, азартные и беспечные крикуньи. Они одни царили между обнаженными полями и хмурым пасмурным небом.
        Они одни, если не принимать в расчет мальчишку, бредущего по дороге, оставшейся теперь в глубоком тылу. На нем старая стеганка — заплата на заплате. Он ковылял, прихрамывая на Левую ногу, наверно, потому, что правый сапог был как сапог, а левый — вовсе худой, без подошвы — был неумело обмотан куском старой мешковины.
        Мальчишка то и дело облизывал сухие холодные губы. Он часто оглядывался назад. И каждый раз ему казалось: что-то навсегда уходит от него.
        Сперва скрылись все дома, какие только видны с дороги. И у мальчишки сердце будто оборвалось. Дольше держались на виду тополя, которые растут возле самой железнодорожной станции. Затем медленно отступила за горизонт водокачка, еще не разбитая войной. А к полудню совсем не стало видно трубы кирпичного завода, самой высокой трубы в городке.
        Путник продвигался медленно, хотя по-своему и спешил. Бывает и так. Его голова все чаще падала на грудь. Так шагают усталые солдаты, засыпая на ходу. Временами казалось, что мальчишка совсем изнемог вот-вот споткнется о вывороченный булыжник, каких тут, на бывшей мощеной дороге, немало, и свалится.
        В самую последнюю минуту ему чудом удавалось преодолеть страшную слабость и выстоять. Выстоять наперекор всему! И он еще находил немного сил для того, чтобы сказать: «Я бодрствую. Я иду. Меня так запросто не повалишь».
        Он даже ускорял шаг, потому что неумолимо приближалась ночь. Разве можно ночевать на большаке, запорошённом снегом? И обочина не место для ночлега.
        Мальчишке можно было дать самое большее лет двенадцать, но худоба делала его еще юнее, еще беспомощнее… Из-под мохнатой шапки выглядывало изможденное лицо.
        Он миновал уже два села. И первое, и второе были сожжены дотла. На месте пожарищ торчали лишь остовы спаленных хат. Да еще печи. Они уцелели.
        Первыми памятниками большой войны стали эти черные печи. И еще кладбищенская тишина… Сколько ни напрягай слух, ни звука: вой поземки не в счет.
        Даже воробьи не вернулись в разоренные войной села. Они улетели вслед за беженцами.
        Безотчетный страх охватывал юного путника в мертвых селениях. Мальчишка торопился дальше, с опаской оглядываясь назад, словно боялся, что призраки с пустыми глазницами будут преследовать его. Откуда только брались у него силы не останавливаться! Может, страх гнал его вперед?
        Но все чаще ему приходилось устраивать малые и большие привалы. Он боялся сесть и тем более лечь. Чтобы набраться силёнок, мальчишка прислонялся к телеграфному столбу или к дереву и стоял, закрыв глаза. Голова кружилась, и ноги сами собой подкашивались.
        Путник понимал: стоит только разок растянуться и уже не поднимешься. Рисковать никак нельзя.
        На перекрёстке, обозначенном чёткими указателями на чужом языке, он почти не задержался. Не раздумывая, свернул налево. Между прочим, с таким же успехом он мог пойти вправо. Ему было все равно, куда идти. Единственное, что толкало его вперед, это стремление как можно дальше уйти от городка, так внезапно выгнавшего его на военную разбитую дорогу.
        Сумерки еще более осложнили и без того трудное положение одинокого путника. Они по пятам гнались за мальчишкой. Им ведь нет дела до того, что у человека левый сапог худой и нога стерта до крови.
        Мальчишка замер, услышав за спиной шорох. Лишь когда перекати-поле, подгоняемое поземкой, пробежало поперек большака, он прошептал: «Чего тебе не сидится?»
        Мальчишка стряхнул рукавом пот, выступавший на лбу. Нет ничего удивительного в том, что его пугал каждый шорох.
        Сегодня утром в их каморку на Варшавской, 22, где они жили с матерью, ворвались гестаповцы. Он признал их сразу — по кокарде с изображением черепа на фуражке.
        Они явились за его мамой. Мальчишка кинулся, чтобы заслонить ее своим телом. Это не понравилось одному из полицаев, занятых обыском. Он выхватил пистолет и прицелился в мальчишку, но почему-то не выстрелил. Наверное, решил просто попугать. Мальчишка не отступил даже под дулом пистолета. Тогда длинный гестаповец, изрыгая какие-то свои, немецкие ругательства, схватил мальчишку за шиворот, подержал на весу, словно котенка, и толкнул в угол, прямо на старый сундук.
        Мальчишка крепко ударился, но не вскрикнул, не застонал. Гестаповцы перевернули комнату вверх дном, но так ничего и не нашли. Злые-презлые от неудачи, они приказали матери собираться. Но куда идти, не говорили. Да и так было ясно — в гестапо. Мать казалась спокойной, даже попыталась улыбнуться. Однако улыбка получилась какая-то жалкая, верно, волновалась и за себя, и за сына.
        Она не спеша надела, свое зеленое пальто, единственное, что сохранилось от мирного времени, накинула белую шаль. Вот-вот за ней должна захлопнуться дверь, может, в последний раз. Мальчишка бросился к матери. Он не рискнул спросить: оставаться ему тут или уходить? Ведь он притворился глухим и немым, как они договорились с мамой. А еще они договорились, если маму уведут гестаповцы, он должен будет немедленно скрыться, уйти из родного дома.
        В тот день мальчишка наревелся на десять лет вперед.
        Но слезами делу не поможешь. Ему нельзя оставаться в каморке и податься некуда: родные за фронтом, на Урале. Соседи вряд ли рискнут приютить его. Кому охота связываться с гестапо!
        А где искать маминых друзей, он не знал. Одни из них по ночам приносили оружие, другие уходили с медикаментами. Мама доставала лекарства в больнице, где работала.
        Может, мама вернется? На всякий случай в потайном месте, в саду, в дупле дерева, он оставил записку: «Я дам о себе знать».
        Так поздней осенью 1942 года он оказался на большой военной дороге. Один на всем белом свете…
        Внезапно мальчишке почудилось, что где-то впереди лают собаки. Самые настоящие, деревенские. Никогда раньше он так не радовался собачьему лаю, как в эту минуту.
        Вскоре показались дома с темными глазницами окон. Люди, вероятно, притаились в своих хатах, не ожидая никакого добра от подступившей ночи.
        Да и какого милосердия можно ждать от военной ночи?
        Дойдя до околицы, мальчик прислушался: может, кто-нибудь окликнет его? Заругает или проклянет? Все равно стало бы легче на душе. Не чувствовал бы себя таким одиноким в чужом краю.
        Сейчас здесь можно простоять, наверное, всю ночь, и никто к тебе не выйдет, никто не скажет слова сочувствия. Это хорошо понимал юный путник. И песню не услышишь. Она ушла вместе с нашими солдатами, вместе с его отцом, который воюет теперь где-то далеко на востоке.
        Еще не известно, может, в селе немцы. Поэтому надо действовать со всей осмотрительностью.
        Но получилось так, что осторожность оказалась ни к чему, мальчишку окружили собаки, тощие и злые. Костлявая свора в один миг набросилась бы на него, если бы почувствовала, что чужой мальчишка хочет сопротивляться.
        Но у него не осталось сил даже для того, чтобы нагнуться за камнем или палкой. Он проявил полное равнодушие к своре. Вот это-то и сбило собак с толку.
        Поэтому, когда он шагнул к воротам крайней хаты, свора молча расступилась. Одичавшие собаки лишь для виду проворчали.
        На настойчивый стук никто не ответил. Ему ничего не оставалось делать, как следовать дальше. Авось кто-нибудь сжалится. Ведь в селе так много хат!
        Он стучался в один дом за другим. Но никто не отозвался. Мальчишка со страхом подумал: неужели ему придется окоченеть посреди села?
        Хотелось упасть прямо под темными окнами и зареветь во весь голос ведь он уже давным-давно выбился из сил. И только слабая надежда поддерживала его.
        Мальчишке кое-как удалось подавить минутное малодушие. Глотая слезы, он пошел дальше.
        А затем, когда миновал несколько немых хат, устал и плакать. Просто высохли слезы, и сердце словно затвердело.
        Наконец ему повезло. Нашлась-таки добрая душа.
        — Кто там? — отозвался на стук старческий голос.
        — Прохожий. Пустите переночевать.
        — Проваливай дальше. Много вас тут, прохожих! Он не обиделся на старика, потому что понимал: война ожесточила людей. Мало ли какой человек и с какой целью среди ночи стучится в чужие двери?
        Вот в его городке все заборы оклеены приказами немецкого коменданта: «Местным жителям запрещается пускать переночевать случайных людей. За нарушение настоящего приказа — расстрел!»
        Кому охота ни за что ни про что быть расстрелянным?
        Маленького путника охватило отчаяние. Ему в эту минуту так нужен был человек, который бы чуточку его пожалел. Он очень нуждался в сочувствии. Он согласен на все, только дайте ему ломтик хлеба и теплый угол в хате. Нет хлеба не надо, да и выспаться можно, на холодном полу.
        Когда ему показалось, что все кончено, он приметил огонек. Мальчишка не стал раздумывать. Этот огонек, быть может, сулит ему спасение. Лишь одного он боялся: как бы вдруг огонек не потух, не исчез в темноте.
        Крадучись, мальчишка подошел к дому с высоким крыльцом. Хотел, было заглянуть в окно, но кто-то опередил его — задернул черную занавеску.
        Мальчик решительно поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Свет на мгновение ослепил его, а еще через мгновение он пожалел, что потянулся к огоньку: за столом сидели… полицаи.
        Он метнулся прочь, попытавшись в потемках убежать, но было поздно.
        — А ну вернись! Кто там? скомандовал высокий полицай, выскочив на освещенное крыльцо. — Считаю до трех! Раз…
        ЧЕРНАЯ ПОВЯЗКА
        Ему ничего другого не оставалось делать, как покорно исполнить приказание. Разве, хромая, далеко удерешь?
        — Шевелись, щенок! — прохрипел полицай с черной повязкой на левом глазу. — Живее, фердаммтер!
        Каждое свое приказание одноглазый сопровождал ударом по затылку. Он здорово умел драться. Как саданет — аж в пятках отдаётся.
        Мальчик кубарем влетел в комнату и в напряженном ожидании остановился посередине. Лишь когда глаза его освоились с ярким светом керосиновой лампы, мальчик разглядел сумрачных людей за столом.
        Их было трое. Полицаи уставились на маленького пришельца. Один из них, с глазами навыкате и кривым носом, наверно, был старшим. Все ждали, что скажет он. А тот не спешил начинать.
        Мальчик стоял перед ними, не сводя глаз со стола, обильно уставленного едой. Только гордость не позволяла ему облизать губы.
        А главный полицай поднял стакан на уровень глаз и стал через него, как в бинокль, рассматривать мальчишку. В том стакане, наверно, был спирт или самогон, делающий человека веселым и одновременно жестоким. Мальчишка стоял неподвижно, не отрывая жадных глаз от стола. Ему нечего было сказать этим полицаям.
        — Долго ли мы будем разглядывать эту дрянь, господин начальник? — сказал Одноглазый и сплюнул. И плеваться он здорово умел.
        — Займись им! — коротко скомандовал тот, кого назвали господином начальником.
        Третий полицай — Верзила, такой он был огромный и нескладный, — не проронил ни слова. Он знай себе играл на губной гармошке даже тогда, когда Одноглазый начал допрашивать мальчика.
        — Ну-ка, хлопец, сделай два шага вперед! — прохрипел Одноглазый. Сперва установим твою личность. Это, кстати, очень важно для великой Германии. Она не может обойтись без этого самого, без установления твоей личности…
        Мальчик подумал: если бы перед ним сидели свои, то он честно, ничего не утаивая, рассказал бы о себе. Сообщил бы, что зовут его Азатом Байгужиным. Родом из
        Уфы. Если надо, и про школу можно было бы сказать: окончил четыре класса в одиннадцатой школе. Перед самой войной отец — командир батальона — привез их с матерью сюда, в соседний городок, где стоял его батальон.
        «Правда, пожалуй, тут не нужна, — подумал Азат. — Чем меньше Одноглазый будет обо мне знать, тем лучше».
        Полицай, разглядывая чуть скуластое лицо мальчика, сказал себе: «Не такой уж простачок, каким прикидывается».
        У Азата мелькнула мысль: «Никто сюда добровольно не заглядывает, вот и обрадовались, когда сцапали меня». Не украинец? — начал допрос Одноглазый.
        — Нет.
        — Но и не русский…
        — Нет.
        — Это видно по скуле и раскосым глазам, — усмехнулся полицай. — Выкладывай всю правду, как есть. Обманывать меня бесполезно, ещё никому не удавалось. Докладай: кто таков и по чьему заданию? Для чего забрел к нам, в Холминки?
        — Меня зовут Азатом. Попал я сюда случайно, — сказал мальчишка. — Увидел огонёк и свернул к дому. Во всём селе, кроме вас, ни у кого не светится…
        — Сюда случайно не попадают.
        Мальчик глотнул слюну, покосившись на чугун с картошкой, исходивший паром. По столу был разбросан чеснок. Верзила отрезал толстый ломоть хлеба, положил сверху кусок розового сала и посыпал солью. Сало с хлебом! У Азата даже голова закружилась. А горячая рассыпчатая картошка с хлебом да чесноком!.. Ни один царь, наверно, так вкусно не едал!
        — Не вздумай водить меня за нос! — пригрозил Одноглазый.
        — Какая мне польза обманывать? Я круглый сирота. С тех пор как разбомбили дом и бабушка погибла, никого у меня не осталось.
        — Лжёшь, негодяй!
        Сильный удар кулаком пришелся по скуле. Азат, конечно, тут же шлепнулся на пол. Он и без того еле держался на ногах. Очнулся он не сразу. Когда пришёл в себя, увидел, что лежит в той же комнате, среди окурков, на заплёванном полу.
        Начальника за столом уже не было. Одноглазый тянул из стакана самогон. Верзила по-прежнему выводил какую-то мелодию на своей гармошке.
        Скула страшно болела. Азат попытался повернуться. Это не ускользнуло от Одноглазого.
        — Теперь ты знаешь, во что обходится ложь? — почти ласково спросил он.
        Азат крепко закрыл глаза, ожидая нового пинка. Но удара почему-то не последовало.
        — А ну живей подымайся! Устраивайся с полным удобством.
        От полицая всего можно ожидать. Ему ничего не стоит садануть или пнуть ногой. Большим усилием воли Азат заставил себя подняться и сесть за стол.
        Одноглазый подвинул к нему чугун. Там ещё оставалось несколько картофелин.
        Азат жадно потянулся к чугуну.
        — Погоди! — рявкнул Одноглазый. — Картошку получишь после того, как сообщишь, где прячется твой партизанский отряд.
        — Не знаю я никаких партизан!
        Полицай расхохотался. Он корчился от смеха как сумасшедший: глаза его налились кровью.
        — Я обшарил твои карманы, прощупал воротник и шапку. Понимаешь, ничего не нашёл, никакого письма. Где оно у тебя запрятано?
        — Какое письмо?
        — Вот что, маленький бандит, моё терпение лопнуло. Какое задание тебе дали? Или ты признаешься во всём, или же…
        На этот раз даже не потребовался удар. Азат как сидел, так и повалился без сознания. Голод и страшная усталость сделали своё дело.
        ПОДВАЛ
        — Оставь ты его в покое, пёс с ним…
        Азату показалось, что голос принадлежал Верзиле. Он доносился откуда-то издали…
        Мальчик почувствовал, как его схватили за шиворот и потащили по полу, затем — по ступенькам, по снегу и снова по лестнице…
        Что было потом, он не помнит.
        Азату снились кошмары. То его преследовали гестаповцы, то какие-то призраки. Он даже во сне хромал на одну ногу и никак не мог уйти от погони.
        Потом запершило в горле, перехватило дыхание. И наверно, от этого он проснулся. Казалось, всё вокруг было пропитано запахом керосина.
        Азат огляделся. Темно. Ничего не видно. Куда же всё-таки его приволокли и бросили?
        Когда рассвело, он понял, что лежит в подвале, потому что слабый свет просачивался сверху.
        Он почувствовал, что коченеет на холодном земляном полу, и попытался подняться, но застонал и повалился… Ему почудилось, что кто-то неотступно наблюдает за ним. Мальчик повернул голову и чуть не вскрикнул: из темноты на него уставились немигающие глаза!
        «Да ведь это собака!» — с облегчением вздохнул он.
        Собака была настроена мирно: не рычала и не лаяла. Просто ей, очевидно, было необыкновенно интересно наблюдать за мальчишкой, без движения лежащим тут. И когда Азат застонал об острой боли, собака тихо заскулила, по-своему проявляя сочувствие.
        Азат был благодарен овчарке. Но она, кажется, теряла терпение: гавкнула раз-другой, будто торопя его подняться, будто недовольная его медлительностью. Тявкнула вполголоса, без злости.
        Заскрипела и распахнулась дверь. Азат осторожно поднял голову: наверху, на первой ступеньке, широко расставив ноги, стоял Верзила.
        — Булка! — окликнул он собаку, — вот тут вся твоя порция — фронтовая и мирная.
        Он разговаривал с овчаркой, как с человеком, ласково и дружелюбно. Странно было такое слышать от полицая.
        Мальчик почувствовал тяжелый приступ голода, даже голова закружилась. Прошло более суток, как он ничего не ел.
        Верзила, очевидно, наблюдал за мальчиком.
        — Вставай! — приказал он.
        Азат с трудом поднялся и, чтобы не упасть, прислонился к бочке. Вот откуда, оказывается, идет запах керосина!
        — Следуй за мной!
        Страх вспыхнул в глазах мальчика: сейчас поддаст сапогом или саданёт по затылку, как тот, Одноглазый.
        Но нет, полицай вошёл в хату, а за ним — Азат, еле волоча ноги.
        СУДЬБА ДЕНЩИКА
        Теперь, при дневном свете, мальчик получше разглядел полицейский участок. Посредине комнаты стоял стол без скатерти, заставленный пустыми бутылками, грязными мисками и котелками, в углу — печка и рядом железная койка.
        Вдоль стен, направо и налево от двери, протянулись две деревянные скамьи. На противоположной от входа стене висела большая фотография Гитлера, а над койкой — портрет Тараса Шевченко. Мальчика это очень удивило. «Вот два человека, которые никак не могут быть в одной комнате», — подумал он.
        За печкой стояла чёрная классная доска.
        «Наверно, тут была школа, — сообразил Азат, — и портрет поэта сохранился с тех пор… Просто его забыли снять со стены и выкинуть вместе с партами. Зачем полицаям Тарас Шевченко?..»
        — А ну-ка дай посмотреть, бедолага, на что ты годишься? — проговорил Верзила, оседлав один-единственный стул. Наверно, тот самый, на котором еще недавно сидел учитель. — Сперва поешь, а потом — за уборку. Покажи, на что ты способен.
        Азат не заставил просить дважды. С жадностью он набросился на хлеб. Мигом проглотил три ломтя с чесноком, выпил две кружки квасу.
        Теперь можно приняться и за дело. Засучив рукава, Азат вымыл посуду, убрал со стола, подмёл пол. Трудиться он умел.
        Пока мальчишка был занят уборкой, Верзила сидел на кровати. Он, кажется, совсем забыл об Азате. На губной гармошке выводил какую-то мелодию.
        — Почистить винтовку? — спросил Азат, управившись по хозяйству.
        Оружие полицая стояло в углу.
        Отец научил Азата чистить винтовку — это пустяки для умеющего человека.
        — Разве ты умеешь чистить оружие? Мальчишка прикусил язык.
        — Если покажете, то смогу. — А про себя подумал: «Чуть не проболтался. Им не обязательно знать, что я сын комбата».
        — Не трожь! — буркнул полицай.
        «Нельзя так нельзя, — подумал мальчишка. — Я посижу, коли других дел нет. А ты наигрывай себе на своей губнушке…»
        Куда там! В комнату вдруг ввалился Одноглазый. Увидев его, Азат живо вскочил. При нём, пожалуй, спокойно не посидишь.
        — Проваливай отсюда! — Одноглазый грубо выругался. — Убирайся, фердаммтер!
        Однако мальчишка не знал, куда ему убираться и что означает это нерусское слово «фердаммтер».
        Вскоре вошел начальник холминской полиции. Он поморщился, взглянув на мальчишку, что-то буркнул себе под нос. «Если я им мешаю, почему они меня не отпускают?» — вздохнул Азат.
        — Допрашивал? — спросил главный полицай.
        — Нет, — ответил Верзила.
        — Неспроста он явился в село. Так я понимаю.
        — Разреши, начальник, я вышибу дурь из его головы? — вызвался Одноглазый.
        — Может, его и не подсылали? — сказал Верзила.
        — Надо кончать с ним! — стукнул по столу Одноглазый. — Чует мое сердце — наживем себе беды. Помяните мое слово. Где у него пропуск или какое другое разрешение? Ничего нет! За это расстрел полагается, сами знаете.
        Мальчишка осторожно скосил на него глаза: неужели так просто можно порешить человека? Наверно, шутит, грозится только для виду…
        «Он же пьяный! — вдруг понял Азат и вздрогнул. — Такому, пожалуй, убить человека ничего не стоит».
        — Не хочу брать грех на душу и тебе не советую, — рассудительно заговорил главный полицай. — Мы его запишем в команду, которая вскоре должна отправиться в Германию. Без шума и спихнем с рук.
        Одноглазый настаивал на своем.
        Когда спор затянулся, Верзила подал голос:
        — Долго я буду у вас на побегушках?
        — Тебе что, надоело служить у меня? — нахмурился начальник. — Так тебя понимать?
        — У нас должна быть прислуга. А хлопец работать умеет. Пусть поживет здесь. Я с него глаз не спущу. А там видно будет. Надо будет — отправим куда следует. Это у нас быстро делается.
        Одноглазый твердил свое:
        — Я не верю его нездешним глазам. Послушайте меня, дело говорю.
        Наверно, он слов попусту не тратил, потому что рука его уже потянулась к кобуре.
        — Отступись! — прикрикнул на него начальник полиции, потеряв терпение. — Ты того, не балуй оружием. А ну спрячь револьвер! На свой страх и риск оставляю хлопца при участке. А ты смотри, — повернулся он к Верзиле, — будешь за все в ответе. Верзила пожал плечами, точно говоря: «Чего вы боитесь?»
        Одноглазый никак не мог успокоиться:
        — Я ему покажу, почем фунт лиха! Он у меня будет знать сладкую каторгу. Я ему, азиату, устрою сладкую жизнь!
        БУДЕТ ЗАВАРУХА
        С того дня прошло две недели.
        «Четырнадцать дней и четырнадцать ночей — немалый срок, ой какой немалый, — говорил себе Азат. — Если бы полицаи не следили за каждым моим шагом, то давным-давно тут и духа моего не было бы…»
        Его сторожили почище, чём иного пленного. «Дело дрянь, — вздыхает Азат. — Какой я разнесчастный человек! Пожалуй, кроме меня, на всей оккупированной территории никто из наших ребят денщиком не служит. Денщиком у полицаев!»
        День-деньской Азат жил тайной мечтою: «Будет заваруха — убегу! Честное пионерское!»
        «У солдат одна задача — воевать. А у денщика девяносто девять нескончаемых обязанностей. Может, и больше, — горевал Азат. — Кто их считал!»
        Чего-чего не приходилось делать маленькому денщику! Он и уборщик, и сторож, и повар, и рассыльный, и… Ближе к вечеру голова идет кругом, ноги будто налиты свинцом, глаза слепнут. Тут некогда предаваться размышлениям.
        Однако не думать он не мог.
        «Если расставить полицаев не по ранжиру, не по чинам, — рассуждал Азат, — а по степени жестокости, то Верзила занял бы последнее место после Одноглазого и начальника полиции. Это уж точно».
        Азат всего повидал тут досыта. И сделал для себя кое-какие выводы. В двенадцать лет это уже необходимо.
        «Почему начальник на всех, кроме фашистских чинов, наезжающих время от времени, смотрит через стакан? — спрашивал он себя. — Ему, наверно, стыдно глядеть землякам в глаза, оттого он делает вид, что важничает».
        А вот Верзила, казалось, вовсе ни о чем не задумывался. День прошел — и ладно. Набил желудок — и хорошо. Поспал — чего же еще нужно?
        Порою, однако, и на него что-то нападало, вроде угрызения совести, что ли… Как-то раз, захмелев, Верзила
        выкинул в форточку немецкую губную гармошку, с которой в другие времена никогда не расставался.
        А то был еще такой случай. Ни с того ни с сего Верзила сказал:
        — Запутался я…
        Азат не понял: в чем запутался? Даже на его ноги взглянул, на них — никаких пут. И руки свободные.
        Сегодня на рассвете полицаи куда-то исчезли. Может, опять устроили облаву на партизан?
        «Хоть бы их всех, предателей, партизаны там уложили!» — вздыхал Азат.
        В мечтах своих он заходил порою далеко. Если бы у него была связь с партизанами, то он сумел бы заблаговременно предупредить их об облаве.
        Но у него нет знакомого партизана. Ему в его положении остается одно: ожидать счастливого случая.
        А тот счастливый случай, когда еще наступит!
        СНЕЖНАЯ БАБА
        За тонкой перегородкой завозился Верзила. Под ним жалобно заскрипела старая кровать. Минутой позже он стал чиркать спичкой. Полицай не встанет, пока не выкурит самокрутку.
        Скрип кровати — первый сигнал для денщика. Ему полагается вскочить с топчана, одеться и затопить печку, пока начальство, громко позевывая, втягивает в себя дым махорки.
        — Денщик обязан быть расторопным, — поучает Верзила.
        Потом полагается сходить за водой на колодец, поставить в печь чугун с картошкой… Так обычно начинается трудовой день денщика, если не случается какое-нибудь ЧП.
        — Эк его мотает! — прошептал Азат, взглянув на молодой тополь, раскачивавшийся на сильном ветру.
        Второй день метет метелица. Азат гадает: придут нынче ребята лепить снежную бабу или нет?
        Вчера они почти до сумерек играли на улице, напротив полицейского участка. Неужели в другом месте меньше снега или не так весело?
        А может, они за кем-нибудь следят? Например, за ним, за Азатом. Однако он сразу же отбросил эту мысль. Зачем им нужен денщик полицаев? Просто тут привычно играть, потому что здесь до войны была их школа.
        Как только ветер поутих и повалил крупный снег, мальчишки сбежались сюда шумною гурьбой. Они, как и вчера, смеясь и дурачась, начали лепить снежную бабу. Ребята спешили, точно опасались, что Снег растает, и они не успеют закончить начатое.
        Азату очень хотелось быть вместе с ребятами — чего уж таить! Водиться с такой веселой компанией — одно удовольствие, это каждому ясно.
        Среди них была одна-единственная девчонка, но какая! Бегала она не хуже ребят, дралась, пожалуй, побойчее, чем мальчишка. Вот это и дало ей великую власть над всей компанией. Вот почему и стала Маринка атаманшей.
        Снежная баба росла на глазах. Сперва скатали огромный шар — одному с места ни за что не сдвинуть, сверху поставили другой, поменьше, и, наконец, приладили третий, там, где положено быть голове. Все было хорошо. Только под рукой не оказалось подходящего материала для глаз. Так, во всяком случае, подумал Азат, наблюдая за ребятами. «Я бы вынес им пару угольков, да разве они возьмут…» — горестно вздохнул он.
        Маринка не растерялась. Недолго думая она оторвала две пуговицы от пальто. Не может же снежная баба остаться слепой!
        «Ишь, какая быстрая! Если все будут пуговицы отрывать, что ж это получится?» — усмехнулся Азат. И не особенно строго осудил Маринку. Она ведь это сделала сгоряча.
        Девчонка здорово верховодила, она знала толк в этом деле. Может быть, умение управлять людьми передалось ей по наследству от ее отца — учителя? Это, честно говоря, Азат утверждать не берется.
        И оспаривать тоже.
        У атаманши было два брата: старший и младший. Они играли вместе со всеми под ее началом.
        Младшего — вихрастого, конопатого — она ласково окликала Коленькой, хотя ему было, наверное, столько же лет, сколько и Азату. «И чего она с такой дылдой нянчится?» — не понимал Азат.
        Старшего звали Данилой. Как с некоторых пор считает Азат, Данила и есть самый бесстрашный человек во всем селе.
        Однажды, разорвав путы, вырвался на волю Тур, племенной бык. В один миг улицы опустели. Ловкий и сильный, Данила, втянув голову в плечи, один на один пошел на быка. «Спятил хлопец, что ли?» — спросил себя Азат, с перекошенным от страха лицом наблюдая за ним. А Данила — хоть бы что! В один миг скрутил быка.
        Это событие случилось неделю назад. А вот сейчас бесстрашный герой как ни в чем не бывало играл с малышами, безропотно подчиняясь Маринке-атаманше. Но все же время от времени, как казалось Азату, Данила бросал быстрый взгляд на тех, кто входил и выходил из полицейского участка.
        «Чепуха какая-то лезет в голову, — убеждал Азат себя. — Мальчишкам нет никакого дела до полицаев. Они сами по себе, предатели сами по себе».
        У всякой нормальной снежной бабы должна быть метла. Это Азат твердо знал. И он не сумел остаться равнодушным зрителем. Не таковский парень! Недолго думая Азат схватил старую метелку и выскочил на улицу. Он ведь давно искал повод, чтобы подружиться с деревенскими ребятами. И предлог, наконец, нашелся.
        Когда Азат появился с метелкой в руках, все сделали вид, что его не замечают.
        — Ну и рожа! — громко кричал Коленька, подпрыгивая и приседая перед снежной бабой.
        Конопатая орава шумела и возилась вокруг. Азат на миг оторопел. Неужели так и не удастся подружиться? Собрав все свое мужество, он сказал:
        — Снежной бабе нужна метелка. Возьмите… Маринка глядела мимо него, точно его, Азата, вовсе не было.
        — Берите насовсем. Не думайте, что я обратно заберу метелку…
        Маринка не пожелала его дослушать, метнулась к бабе и толкнула ее изо всех сил.
        — Пошли! — скомандовала Маринка, первой срываясь с места.
        Конечно, все сразу убежали за нею. Посередине улицы остался один Азат. Он не знал, куда сунуть старую метелку, не знал, куда деть глаза.
        От обиды брызнули слезы. В эту минуту ему отчаянно захотелось догнать Маринку и сказать ей: «Зря ты задаешься… Никакой я не предатель. Такой же мальчишка, как и все твои дружки. Только мне страшно не повезло. Мне некуда деваться, некуда сбежать. Неужели ты этого не понимаешь?»
        БУЛКА
        Часом позже Азат горько жаловался Булке:
        — Нас с тобой никто не понимает.
        Овчарка, сочувствуя маленькому другу, негромко скулила. Она была очень сообразительная. Ее дрессировал Верзила.
        Стоило приказать ей: «Голос!» — как Булка немедленно подавала голос. Лаяла глухо и сердито.
        Это тоже входило в курс обучения — воспитывать в ней злобу.
        Верзила мечтал иметь точно такую же ученую собаку, как у гестаповских офицеров.
        А Булка вовсе не желала походить на гестаповских овчарок. У нее был мирный характер. Добрая, ласковая и ленивая собака.
        С дрессировкой у Верзилы ничего не получалось. И тогда этим делом заинтересовался сам господин начальник холминской полиции. Ему тоже хотелось иметь на своем участке хотя бы одну ученую собаку.
        — Отчего собака тебя не слушается? — недоумевал он. — Или она непонятливая, или ты не умеешь?
        — Почем я знаю? — неохотно отвечал Верзила. — Обучаю, как предусмотрено инструкцией.
        — Где-то у тебя промашка! — взъелся господин начальник. — Почему хлопец тебе не помогает? Пусть побегает и поползает.
        — А ну надевай мешковину! — заорал Верзила, увидев Азата.
        В старой рогоже Азат сделался похожим на огородное чучело. Появился он, как и было приказано, из-за сарая. Но собака сразу признала своего друга. Не хочет бросаться — и баста! И команда строгая на нее не действует. Куда там! Скачет весело вокруг Азата.
        Одноглазый, наблюдавший эту сцену, поморщился и сплюнул.
        — Отродясь такой канители не видел. Слушай меня внимательно, не то в морду дам! — приказал он Азату. — Ты кувыркайся, размахивай руками, приседай и вскакивай. Понятно? Хрипеть умеешь? Стонать умеешь? Если не умеешь, научу. Понятно? — И саданул ему по спине.
        После такого наставления дело пошло на лад. Булку, как убедился Азат, нельзя было дразнить. Этого она терпеть не могла.
        И стоило перед ее глазами появиться огородному чучелу, которое размахивало руками, что-то сопело и бубнило, как сразу она теряла контроль над собой. С ожесточением бросалась на Азата, готовая растерзать его.
        Хорошо еще, что Верзила был начеку, удерживал собаку и оттаскивал ее назад.
        «Дело дрянь! — решил мальчишка. — Если она сорвется, меня никто не спасет».
        В тот день, как и надо было ожидать, Азату здорово досталось. Шишкам и царапинам не было счета.
        С тех пор одноглазый не пропускал ни одного занятия. Он умел и любил забавляться. Ради потехи готов был просидеть целый день на крыльце. Старший полицай корчился от смеха, хватался за живот, аплодировал, как в театре:
        — Распотешил! Повторить!
        Азат ненавидел Одноглазого, но скрывал свои чувства, а собака не умела прятать неприязнь. Каждый раз недобрый огонек вспыхивал в глазах овчарки, как только появлялся Одноглазый. Они между собой не ладили. Азат не знал причину этого, но догадывался. По-видимому, Одноглазый когда-то ударил Булку.
        — У-у, паршивая! — грозился старший полицай, заметив налитые кровью глаза овчарки. — Доберусь я до тебя…
        ВСТРЕЧА С УЧИТЕЛЕМ
        В сенях, запорошенных снегом, денщик остановился. Сюда доносился сиплый голос начальника: «Слушаюсь! Так точно, слушаюсь!»
        «Пьян в доску, вот и бормочет, заговаривается», — решил Азат. Осторожно приоткрыв дверь, он просунул голову в комнату. Главный полицай подобострастно склонился над телефонным аппаратом. Денщик понял: ведутся переговоры с важным чином.
        Азат немного подождал, а потом, осмелев, переступил порог. Начальник закончил разговор, положил трубку, выпрямился и увидел денщика.
        — Ты как здесь очутился? — заревел он. — Пошел вон! Ничего не оставалось делать, как юркнуть в дверь, однако голос начальника настиг Азата на лестнице:
        — Назад, паршивец!
        Теперь главный полицай сидел на стуле и, отдуваясь, недобро косился на мальчишку.
        — Доставить мошенников! — скомандовал он. «Мошенники» — полицаи. Начальник не жаловал своих помощников.
        Полицаи, как обычно, толклись в лавке, которую содержал сын старосты. Азат передал им приказ вернуться в участок, а сам счел более благоразумным держаться подальше от разгневанного начальства. «Лучше не попадаться ему на глаза: попадешь под горячую руку — поминай, как звали».
        Шум моторов отвлек Азата от размышлений: он увидел несущихся по улице трех мотоциклистов. В такой ситуации лучше не торчать на виду. Им ничего не стоит открыть автоматный огонь.
        Не успел Азат спрятаться за углом дома, как в конце улицы показались желтые танки с белыми крестами. Таких машин ему видеть еще не приходилось.
        — Три… пять… семь…
        Колонна, не задерживаясь, пронеслась через село. Лишь сейчас, когда машины скрылись, Азат спохватился: он первый раз позволил себе такую длительную отлучку. Пора спешить. Он вышел из укрытия. Однако почти рядом услыхал голос учителя и в испуге попятился назад. Ему не хотелось встречаться с отцом Маринки. Мало ли что он может подумать об Азате. Вдруг решит, что денщик подслушивает?
        — В их сводке вранья хоть отбавляй, — говорил учитель. — Между тем эти танки прибыли прямо из Африки. Или предназначены для Африки.
        — Да, не могут они покрыть свои большие потери на Восточном фронте.
        — По-видимому, что-то случилось на железной дороге, — сказал учитель.
        Собеседник почти неслышно засмеялся.
        — Узнаю почерк Сидоренко. Его мина сработала. Учитель и незнакомец завернули за угол и наткнулись на Азата.
        — Здравствуйте, — прошептал мальчишка. Незнакомец, строго взглянув; на него, спросил:
        — Ты чего тут жмешься?
        — Этот мальчик служит в полицейском участке, — пояснил учитель, многозначительно взглянув на собеседника.
        Азат вспыхнул: неужели учитель тоже считает его предателем? Не сказав им ни слова, бедный мальчишка помчался к участку.
        Весь день Азат находился под впечатлением от встречи с учителем. «Этот мальчик служит в полицейском участке…» Тон, каким учитель произнес эти слова, больно ранил Азата. Он рано лег спать. Ему хотелось забыться во сне.
        Проснулся он внезапно, словно кто-то толкнул его. За стеной шептались. «Если полицаи начали говорить вполголоса, значит, задумали недоброе, — решил Азат. — Не зря начальник вел таинственный разговор по телефону».
        Теперь Азату было не до сна. Он присел на кровати и напряженно прислушался. За стеной молчали. Кто-то осторожно ходил по комнате. Затем тихо скрипнула дверь. Азат взглянул в окно: ему показалось, что прошел Верзила.
        «Держись!» — приказал себе Азат. — Не дремать!» Верзила не возвращался.
        Ждать пришлось долго. Может, час, может, и больше.
        — Пора, что ли? — проговорил за стеной Одноглазый.
        — Тише ты! — остановил его начальник.
        — Хлопец спит мертвецким сном.
        — Не спеши. Ни одна душа не должна знать о том, что сегодня ночью случится. Еще раз предупреждаю.
        — Так что же мы сидим сложа руки? — спросил Одноглазый. — Что мешает нам сцапать их?
        «Кого они хотят схватить? — ужаснулся Азат. — Неужели учителя и того незнакомца?»
        — Ничего не мешает. Но спокойствие, прежде всего, — пробасил начальник полиции. — Ты не учитываешь одного. Они, видимо, хорошо вооружены. Окажут сопротивление. Данилу тоже не следует скидывать со счетов. Нас трое, а их четверо… Поэтому надо действовать осмотрительно. Я так полагаю: нагрянем сразу после полуночи.
        «Вот что они затеяли!» — схватился за голову Азат. Только сейчас он представил себе весь ужас своего положения. Если полицаи нагрянут к учителю, он непременно подумает, что их предал Азат. Ведь именно он подслушал разговор возле лавки. Это при нем говорили, что полотно железной дороги взорвано каким-то Сидоренко.
        Нет, он не мог позволить, чтобы учитель и его люди попали в руки полицаев. «Как поступить? — спрашивал себя Азат. — Если мне удастся вылезть через окно, сумею ли я незаметно проскользнуть мимо Верзилы! Ведь он, конечно, сторожит дом учителя.
        ПАРТИЗАНЫ
        «Долго ли еще?» — терзался Азат от нетерпения. Без часов трудно ориентироваться. Должен же Верзила когда-нибудь вернуться! Не заночует же он на улице?.. Как только полицай появится в участке, Азат двинется в путь.
        Решение принято.
        Теперь ничто в мире не остановит Азата. Непостижимая сила влекла его в дом учителя. В дом учителя, где не особенно жалуют его, денщика полицаев, и где совсем не ждут!
        Прошло еще сколько-то времени, и вот знакомо заскрипела дверь. И тотчас же стеною послышался хриплый, простуженный голос Верзилы:
        — Я там мерзну, как последняя собака, а вы здесь пируете? Я вас спрашиваю: кто-то должен был меня сменить или нет?
        — Не кричи. Хлопца разбудишь. Садись-ка лучше, согрейся! — примирительно проворчал начальник. — Скоро пойдем.
        У мальчишки гулко забилось сердце. Настал решительный момент. Он еще немного подождал: ведь полицаи могли заглянуть в его каморку. Но, кажется, беда миновала.
        Слышно было, как полицаи звенели стаканами, как с бульканьем наливали самогон. Полицаи чокнулись, выпили, крякнули, начали громко чавкать.
        Азат осторожно толкнул раму. Еще немного поддать — и можно прыгать.
        Соскользнув вниз, он беззвучно прикрыл за собою окно. Прислушался. Как будто все в порядке: ни шума, ни шороха. Но стоит полицаям заглянуть в его каморку — и тогда… Как подумал об этом, даже поджилки затряслись.
        «А-а, будь что будет!» Мальчик кинулся под тень сарая. Тут можно незаметно проскочить через дыру в изгороди.
        Азат крался вдоль заборов. Дом учителя — в переулке, пятый по счёту, если считать от лавки. Возле ворот мальчик замедлил шаг. Мало ли что могло встретиться на опасном пути!
        Маленький денщик немного передохнул, перед тем как юркнуть в ворота. На всякий случай ещё раз оглянулся. Ничего подозрительного не приметил.
        А вот и хата. Азат легонько толкнул дверь — к счастью, она была не заперта — и осторожно прошёл в сени.
        В доме ещё не спали. Азат распахнул дверь в комнату. Он думал, что увидит того самого незнакомца, которого встретил сегодня днём возле лавки. Но его здесь не было.
        За столом, справа от учителя, сидела худенькая девушка с черной шалью на плечах, а слева — парнишка в очках. «Вот какие молодые, оказывается, бывают партизаны!» — изумился мальчик.
        Ещё один партизан лежал на кровати. Данила стоял возле окна, а Коленьки не было в комнате.
        Маринка держала в руках раскрытую книгу. Она читала стихи:
        Что ищет он в стране далекой?
        Что кинул он в краю родном?..
        — Не до стихов теперь! — с ходу резко и громко сказал Азат. — В полночь к вам явятся полицаи…
        Тут что-то случилось с Маринкой.
        Играют волны, ветер свищет…
        Играют волны, ветер свищет…
        повторяла она, как испорченная патефонная пластинка. Наверно, перед её глазами запрыгали строчки. Первым опомнился Данила:
        — Ты откуда взялся?
        — Как откуда? — оторопел Азат. — Конечно, с улицы.
        — А разве ты не встретил возле ворот Николашку?
        — Нет.
        — Вот я его сейчас проучу! — обозлился Данила на своего беспечного брата.
        — Погоди, — остановил его отец.
        Азат диву дался: как они могут оставаться спокойными? Разве он сказал недостаточно ясно?
        Пот прошиб мальчика. По его губам скользнула растерянная улыбка.
        — Подойди ко мне поближе и повтори то, что ты сказал, — обратился учитель к Азату.
        Азат сбивчиво передал ему то, что сам слышал от полицаев.
        — Он всё это придумал! — воскликнула Маринка. — Мы его, предателя, не принимаем в свою компанию, вот он и пришел сюда подлизываться. Не верьте ни одному его слову.
        — Я правду сказал. — И Азат попятился к двери.
        — Маринка, дай нам поговорить! — Учитель укоризненно взглянул на дочь. — А ты, сынок, не ошибся? Речь шла именно о моих гостях, а не о других людях?
        — Нет, нет! Не ошибся.
        Теперь в разговор вмешался очкастый парень.
        — Ты уверен, что за тобой не было слежки? — очень серьёзно спросил он.
        — Я тихонько выбрался через окно. Они ничего не слышали. И когда шёл сюда, всё время оглядывался, — доложил Азат.
        Такая осторожность как будто понравилась всем.
        — Ты правильно поступил, — сказал Очкастый и тут же, повернувшись к учителю, добавил: — Если полицаям известна наша явка, то это коренным образом меняет дело. Нам всем немедленно надо уходить.
        В комнате наступила тишина. Все ждали, что посоветует учитель.
        — Вам надо спешить, вы правы. А я останусь. Полицаи, пожалуй, не осмелятся меня тронуть. Как ни стыдно мне в этом признаться, но должен сказать: один из них — мой ученик. Бывший, конечно. Ещё ветеринарным врачом собирался стать!
        После этого признания всем стало очень жалко учителя.
        — К счастью, мы тоже ваши ученики, — напомнил ему Очкастый.
        — Да, к счастью, — согласился учитель. — Я знаю, что ему не мила должность полицая. Раза два он уже пытался со мной заговорить…
        — А чего он раньше думал? — сердито буркнула девушка.
        — Надо будет им заняться. Не пропадать же человеку, — решил учитель. — А вы не задерживайтесь, времени в обрез.
        — До полуночи успеем улизнуть, — усмехнулся Очкастый. И, обращаясь к Азату, сказал: — Спасибо, хлопец, за то, что предупредил. Ты это здорово устроил.
        Партизаны оказались сноровистыми людьми: за две минуты обулись, оделись.
        ТАЙНАЯ ТИПОГРАФИЯ
        В последний миг девушка, точно вспомнив о чём-то самом важном, нерешительно остановилась.
        — А как же быть с нашей типографией? — спросила она. — Теперь нельзя, как мы намеревались раньше, оставить её здесь. И с собой чемодан не возьмёшь.
        — Почему? — рассердился Очкастый. — Испугались тяжести? Я понесу.
        — Не в этом дело, — отмахнулась она. — Полицаи кинутся по нашему следу, поэтому надо уходить налегке.
        — У них овчарка, — сказала Маринка.
        — Если ты имеешь в виду Булку, то она не умеет брать след, — поспешил успокоить их Азат. — Это я точно знаю.
        Партизаны переглянулись между собой, но промолчали.
        — Очень обидно, что вы мне не доверяете… — начал Азат и запнулся. — Я смог бы спрятать чемодан в подвале. Там, кроме овчарки, никто не живёт… — совсем тихо закончил он.
        Что тут было! Данила позеленел от злости. А Маринка так и взвилась:
        — Вот ещё что надумал!
        — Мне больше задерживаться никак нельзя, — сказал Азат. — Если решите оставить чемодан, то дайте пароль. Я же должен знать, кому потом в полной сохранности вернуть ваше хозяйство. До свидания.
        — Обожди, сынок, — остановил его учитель и обратился к партизанам: — Одно испытание он уже выдержал. Разве его приход не является риском и подвигом? На этот шаг мог решиться только верный и отважный человек.
        — Мой папа — командир батальона! — неожиданно даже для самого себя выпалил Азат.
        — По-моему, на сына комбата можно положиться, — убеждённо сказал учитель.
        Его слова произвели впечатление даже на Маринку. Она подошла к Азату и хотела пожать ему руку, но в этот миг со двора вернулся самый молодой партизан.
        — Пора уходить, мы не можем дальше рисковать. Что решили делать с чемоданом? — спросил он.
        — Подвал полицейского участка — самое безопасное место для хранения нашей типографии, — наконец согласился Очкастый. — Никому и в голову не придёт искать её в собственном доме полиции.
        — Вот что, — решил учитель, — ты, Данила, понесёшь чемодан: Азат один не справится. Лучше всего, пожалуй, пройти огородами. Улицей опасно.
        — Слушаюсь, — пробормотал Данила, не очень довольный таким оборотом дела. Ему, видимо, не хотелось отдавать чемодан полицейскому денщику. Но что поделаешь, когда за тебя решают взрослые.
        В сенях Очкастый положил руку на плечо Азата:
        — Слушай внимательно и запомни. Тот, кто придёт за чемоданом, спросит: «Сколько лет тебе, комиссар?». Понял?
        — Понял.
        Во дворе Данила чуть не вздул своего брата Кольку, стоявшего на часах.
        — Где ты был? Почему прозевал этого хлопца? Разве так исполняют приказание.
        — Я только разок отошел до сарая…
        — Эх ты… «до сарая»! — передразнил его старший брат. — Хорошо, что всё благополучно обернулось. Следуй за мной, шляпа!
        С каждой минутой Азату становилось всё тревожнее. «А вдруг они уже спохватились?» — думал он.
        Данила легко нёс тяжелую ношу, лишь время от времени сменяя руку. Для такого силача даже центнер, наверно, был нипочём.
        — Сперва подойди к окну и послушай, всё ли спокойно, — прошептал Данила, остановившись возле изгороди.
        Азат осторожно подобрался к дому и замер. Полицаи веселились вовсю. Верзила играл на гармошке, два других пьяно горланили какую-то песню.
        — Гуляют себе, — сообщил Азат, возвращаясь к изгороди. И, принимая у Данилы чемодан, сказал: — Ух и тяжелый! Пуда два. Вы, ребята, дальше не ходите, а то ещё Булка почует.
        Ребята ушли. Выждав немного, Азат потащил чемодан к дому. Овчарка глухо заворчала лишь тогда, когда Азат открыл дверь в подвал. Однако, узнав его, Булка сразу же успокоилась.
        Мальчик осторожно спустился вниз. В темноте он натыкался на какие-то ящики, лопаты, корзинки.
        «Чемодан можно поставить в углу и прикрыть всяким хламом. Тут он будет в полной безопасности», — решил Азат.
        Прежде чем вернуться в свою каморку, Азат ещё немножко постоял под окном, напряжённо прислушиваясь. Полицаи, конечно, ничего не слышали, иначе они не продолжали бы горланить свои песни.
        Он бесшумно открыл окно и пробрался в свою каморку. В полном изнеможении разделся и юркнул в кровать.
        «Сейчас и поспать можно», — сказал он и тихонько засмеялся.
        ПЕРЕПОЛОХ
        Где уж тут заснуть! При каждом шорохе мальчишка вздрагивал. О чём только не думалось в эту ночь… «Удалось ли скрыться подпольщикам? — гадал он. — А что станет с учителем?»
        Видимо, Азат всё-таки задремал, потому что, когда он очнулся, за стеной было тихо.
        Полицаи ушли и не возвращались. «Почему они задерживаются? Это неспроста. Неужели им удалось напасть на след беглецов?»
        Азат то садился, прижав коленки к животу, то откидывался на подушку. Неизвестность мучила его.
        Полицаи вернулись под утро. Услышав их возбужденные голоса, Азат понял, что преследователей постигла неудача.
        Больше всех шумел Одноглазый. — Учителя надо по меньшей мере трижды расстрелять! — орал он. — За связь с партизанами, за действия, направленные против безопасности Германской империи, за нарушение комендантского часа…
        — Чепуха! — вдруг рассвирепел Верзила. — Ты всегда преувеличиваешь. При чем тут учитель, если мы сами прозевали партизан?
        — Ты хочешь спасти голову учителя?
        — Нет, собственную! — отрубил Верзила. — Если мы, к примеру, доложим, что партизаны появлялись в нашем селе, а мы упустили их, представляешь, что станет с нами?
        — Что же ты предлагаешь?
        — Я ничего не предлагаю. Знаю только одно: партизаны не появлялись в нашем селе…
        Начальник не очень уверенно проговорил:
        — Может, и так… не появлялись. Это дело надо как следует обмозговать. Никто их не видел, верно? Но рано или поздно я доберусь до твоего учителя.
        — А не кажется ли вам, — вдруг спросил Одноглазый, — что партизан предупредили?
        — Что ты хочешь этим сказать?
        — А то. что сделать это мог только один человек!.. В ответ Верзила громко расхохотался.
        — Так скоро ты и меня начнёшь подозревать!
        — А мы сейчас проверим, — пробормотал старший полицай и внезапно перешёл на шёпот:
        Не надо иметь много ума, чтобы сообразить: полицаи заговорили об Азате. Но что они замыслили?
        — Ты меня сперва убеди, — узнал Азат голос начальника холминских полицаев, — и тогда я не стану тебе мешать, получишь его со всеми потрохами. А утром вздёрнем шельмеца.
        — Ладно. По рукам! — взвизгнул старший полицай. Мальчишка побледнел. Может, настал его последний час… «Дело дрянь!» — сказал он самому себе. Выход один — бежать, пока за ним не пришли. Азат стал лихорадочно одеваться. Оттого что он порядком растерялся — как тут не растеряешься! — долго не мог попасть в рукав пальто.
        Ломтик хлеба сунул в карман. Маленький запас никогда не помешает.
        Но тут он вспомнил о чемодане. Как быть с ним?
        «Придется захватить с собой. Не оставлять же его полицаям!» — решил он.
        Азат бесшумно толкнул раму. Окно — единственный путь к спасению. Остаётся только перекинуть ногу и соскользнуть вниз.
        И вот, сидя уже на подоконнике, мальчик вдруг спохватился: «Почему они не соблюдают осторожности? Громко говорят о расправе, так чтобы я обязательно их услышал? Не хотят ли они испытать меня этим? Ведь они не могут доказать, что это я предупредил учителя. Погодить надо. Что будет, то будет — остаюсь!»
        Раздевшись и снова юркнув в постель, он сказал самому себе: «Чуть не сыграли с тобой, Азат, злую шутку».
        В этот момент распахнулась дверь, и луч фонаря ослепил его.
        — Ты хлопец, не спал? — подозрительно спросил начальник полиции.
        — Разве тут уснёшь… — пожаловался Азат. — А что, пора уж печку топить?
        — И ты слышал, о чем мы тут говорили?
        — Конечно. Вы же вовсю шумели. А что? — произнёс он невинным голосом.
        Кто знает, чего стоило ему это спокойствие.
        «Теперь они убедились, что я тут ни при чём. После таких страшных угроз полагалось показать пятки, а я не сбежал. Не сбежал, потому что не виноват».
        — У-у, паршивец! — прорычал Одноглазый и убрал фонарь, которым только что освещал каморку.
        МАРИНКА
        В тот суматошный день, в конце февраля 1943 года, денщик был занят самым обыкновенным делом — в своей каморке старательно просеивал залежалую муку. Он получил строгий приказ от Верзилы: просеять и просушить муку, чтобы в ней не завелись клещи. Мальчишка трудился со всем усердием, на какое был способен, — не пропадать же муке. Ему оставалось пропустить через сито пуда два, не меньше, как вдруг позвал Верзила. «Чего ещё ему надо?» — недовольно буркнул денщик, отряхивая мучную пыль.
        — Ну, явился. Зачем звали? — проговорил Азат не особенно приветливо. С Верзилой можно и не церемониться.
        — Глянь-ка в окно, — сказал Верзила, не обратив внимания на тон. — Чего она вдруг вздумала озорничать? С ума спятила девчонка, — нахмурился полицай.
        Чего, в самом деле, Маринка — а это была она — озорует? Разве мало других окон? Если уж ей непременно захотелось бросаться снежками, то играла бы возле своего дома.
        Как только Маринка заметила Азата, она стала ещё усерднее бомбардировать снежками окна полицейского участка.
        Азат с опаской взглянул на Верзилу. Даже такого увальня не следует дразнить.
        Азат по-своему, по-мальчишески решил выручить ее.
        — Маринка противная девчонка и забияка, — сказал он. — Ей непременно надо кого-нибудь позлить. Больше всех она ненавидит меня. И чего взъелась, не понимаю! Даже разговаривать со мной не хочет.
        — Вон оно что! Нос воротит, гордячка? Ну так дай ей взбучку, сейчас самый подходящий момент.
        Ничего другого не оставалось делать, как исполнить приказание. «Придётся, — подумал Азат, — стукнуть её раз-другой».
        Не будет же он бить девчонку взаправду!
        Как только Азат выскочил на крыльцо, Маринка немного отбежала. Стоило Азату погнаться за нею, как девчонка со всех ног пустилась по улице. Тут уж в Азате заиграла-закипела спортивная страсть. Коли дело дошло до этого, он всё-таки догонит её и заодно проучит как следует, чтобы в другой раз так быстро не убегала!
        Она ловко свернула за угол. Азат за нею. Но не удержался на повороте и полетел кувырком. Вот неудача! Чуть шею не сломал.
        Девчонка должна была бы воспользоваться удобным моментом и удрать домой. А она стоит и ждёт, пока он поднимется.
        — Ты чего вздумала дразнить полицая? — хмуро спросил Азат, отряхивая колени. — Другого места не нашла озоровать?
        Она не стала оправдываться, спорить, как это полагается девчонкам.
        — Подойди, не бойся, не укушу, — вместо ответа сказала она. — Дело есть.
        И как только Азат подошел, она сказала строго:
        — Хорошенько запомни то, что я тебе скажу. Завтра в Холминки приедут немецкие фотокорреспонденты. Старосте приказано выйти к ним навстречу с хлебом-солью. Этот спектакль, как сказал мой батька, предназначен для берлинских газет. Поэтому мы решили…
        — А кто это «мы»? — не удержался Азат. Она не ответила ему: не твоего, мол, ума дело.
        — Пока фашисты будут заняты на площади, мы решили водрузить на крыше полицейского участка красный флаг. Понял?
        — Ну, понял. А почему ты обо всём этом мне рассказываешь?
        Маринка недовольно тряхнула головой:
        — Слушай дальше. В этот день тебе нельзя оставаться в доме. Вертись на площади, на виду у полицаев, иначе подумают, что это ты поднял флаг. Ясно?
        Девчонка заторопилась домой, но Азат удержал её:
        — Для этого ты швырялась снежками к нам в окна?
        — А как же ещё я могла вызвать тебя, чтобы предупредить?
        От её слов ему стало очень хорошо.
        — Ты рисковала, — сказал Азат дрогнувшим голосом. — Хорошо ещё, что в доме был один Верзила. А если бы наскочила на Одноглазого?
        Вот тут она не удержалась, сделала смешную гримасу и даже передёрнула плечами:
        — Неужели ты думаешь, что у нас не работает своя собственная мальчишеская разведка? Ещё как работает!
        САМЫЙ МАЛЕНЬКИЙ КРАСНЫЙ ФЛАГ
        На другой день утром, как и предупреждала Маринка, перед полицейским участком остановилась большая легковая машина. Из неё вышли три фашиста. Толстые и важные. Их поджидало всё местное начальство: хромой староста, начальник полиции, Одноглазый, еле стоявший на ногах, и Верзила.
        Позади всех пристроился Азат. Его съедало любопытство: чем же закончится сегодняшний день? «Неужели, — думал он, — Маринка и Данила решатся на отчаянный шаг?.. Может, они просто подшутили над ним? Или ещё раз, по заданию учителя, решили испытать его?»
        Приезжим фашистам почему-то сразу не понравился пьяный Одноглазый, хотя тот выказывал большое усердие: открывал и закрывал дверцы машины и вытягивался по стойке «смирно».
        — Я вижу пират. Убрать скоро! — скомандовал один из фашистов. Он неважно изъяснялся по-русски, но понять его всё-таки было можно. — Пират не может попасть объектив. Голову сниму. Так сказано будет — голову сниму?
        — Так точно! — рявкнул начальник полиции.
        Ничего другого не оставалось делать, как засадить своего подчинённого в участок. А это как нельзя лучше устраивало Азата.
        Далее пошло как по писаному. Приезжие фашисты и местное начальство двинулись на площадь, где уже собралась молчаливая толпа. Всё село от мала до велика было согнано по строжайшему приказу старосты.
        Как только фотографы подготовились, вперед выступил хромой староста, держа на вытянутых руках каравай. Староста и его дочь изображали народ, восторженно встречающий своих «освободителей».
        Немецкий офицер, который принимал хлеб-соль, почему-то повернулся спиной к объективу фотоаппарата. «Может, — подумал Азат, — они не хотят показать лицо офицера?..»
        Азат вертелся на виду у всех, как ему и было приказано. В толпе он отыскал Маринку и тихонечко шепнул:
        — Одноглазого засадили в участок…
        Она кивнула, дав понять, что дело складывается как нельзя лучше.
        Между тем на площади разыгрывался такой спектакль, какого Азат сроду не видывал.
        — Голова идёт, — старательно подбирая слова, говорил фашист, — быстро шагает. Мадам идет, Голова смеётся. Мадам смеётся. Все смеёмся.
        Раз десять фашисты заставили повторить одну и ту же сценку.
        Все с облегчением вздохнули, когда немцы направились к машине. И в этот момент кто-то из фашистов заметил красный флаг, развевающийся над полицейским участком. Что тут началось!
        Начальник полиции схватился за голову, а хромой староста принялся часто креститься. Лишь приезжие фашисты не растерялись. Дружно подняв подолы зелёных шинелей, они кинулись к полицейскому участку.
        Азат устремился за ними. Сердце его неистово колотилось. «Только бы Данила успел удрать, — отчаянно молил Азат. — Если задержался — он погиб!»
        Пока офицеры, разинув рты, уставились на развевающийся красный флаг, Азат обежал вокруг дома. Данилы нигде не было видно. «Вот молодец! Удрал-таки!» — немного успокоился Азат.
        Теперь он хотел увидеть Маринку. Куда же она запропастилась? Он нашел её в толпе. Встретившись с нею глазами, мальчик сразу понял — следует молчать. Лицо её побледнело, но глаза были озорными.
        В это время дверь участка распахнулась, и на пороге показался Одноглазый. Он, наверно, успел ещё немножко добавить.
        Фашисты приказали Одноглазому сорвать красный флаг, хотя и отлично видели, что полицай еле-еле держится на ногах. Одноглазый попытался шагнуть, но тут же свалился с крыльца.
        Старший фашист, рассвирепев, пнул его ногой.
        Тогда, не мешкая, начальник холминской полиции сам полез на крышу и сорвал флаг. Им оказался пионерский галстук.
        — Ты грязный собака! — Толстый фашист схватил Одноглазого за шиворот. — Куда смотрел? Чей галстук?
        Одноглазый бессмысленно кивал головой, подмигивал, гримасничал. С пьяного какой спрос?
        Брезгливо отшвырнув Одноглазого, фашист резко повернулся к начальнику холминской полиции.
        — Найти государственный преступник. Не позднее три дня донести комендатура… — рявкнул он, захлопывая дверцу машины.
        ПРОВОДЫ В НЕВОЛЮ
        В последующие дни полицаи были заняты поисками удальца, который вывесил красный флаг. Больше всех старался Одноглазый.
        — Взрослый не полезет на крышу с пионерским галстуком, — рассуждал полицай. — Он взял бы большое полотнище.
        По мнению Одноглазого, такую диверсию мог совершить лишь отчаянный храбрец, не понимающий, чем это ему грозит. Придя к такому предварительному заключению, старший полицай составил список десяти самых отъявленных сорванцов. В этом списке, конечно, оказались и дети учителя. Ведь все село знало, какие они отчаянные.
        Вооружившись списком, Одноглазый стал обходить одну хату за другой.
        — Они у меня признаются, чей это галстук! Я найду зачинщика, от меня не уйдешь, — похвалялся Одноглазый.
        Но его затея провалилась. Он не смог найти хозяина галстука. И тогда полицаи решили наказать сразу всех отчаянных удальцов, кто попал в список. Получив согласие оккупационных властей, полицаи в полной тайне готовились отправить ребят в неволю в Германию.
        Об этой затее полицаев Азат узнал лишь за несколько минут до облавы. Иначе он успел бы предупредить учителя.
        В то утро всех обреченных на рабство подняли с постелей и под конвоем согнали на площадь. Не застали лишь Данилу: он успел скрыться.
        Среди тех, кто должен был сегодня навсегда уйти из родного села, была и Маринка. Но даже в такой трудный час она оставалась верной себе — ни одной слезинки не уронила. Не плакал и Коленька, спокойным был и учитель.
        Маринка и Коленька прижались к отцу и о чем-то тихо перешептывались. Со стороны посмотреть — самые обычные проводы. Но это лишь со стороны…
        Денщику положено крутиться возле полицаев. На него никто не обращал внимания. Пользуясь этой относительной свободой, Азат сбегал в каморку и принес пять кусочков сахара, завернутых в газету, — весь свой неприкосновенный запас на случай побега! Сахар понадобился бы ему самому, но для Маринки ничего не жалко.
        Часам к десяти утра невольников отогнали от родных. На площади под охраной полицаев оказалось ровным счетом девять человек.
        В небольшом отдалении от ребят, возле лавки, выстроилось все село.
        И вдруг из толпы раздался пронзительный крик:
        — Супостаты! Ироды! — проклинала полицаев горбатая бабка.
        — Тише, мамаша! — пытался унять ее Верзила.
        — Цыц, старая! — прикрикнул Одноглазый. Горбатая бабка не унималась. Она повалилась лицом вниз и стала биться, исступленно клеймя полицаев. Отчаявшейся бабке, наверно, было все равно — что жить, что нет, потому что угоняли ее единственную внучку Дусеньку.
        — Уймись, старая, слезами горю не поможешь, — сурово сказал учитель. — Будет и на нашей улице праздник.
        Старший полицай так и перекосился от злобы, а Верзила сделал вид, что ничего не слышал.
        Бабку будто током ударило: она вздрогнула, встряхнулась, вскочила на ноги, словно молодая, в вытерла слезы.
        Маринка и в этот трудный час осталась атаманшей. Сорвав с головы пуховый платок, она укутала им Дусеньку.
        Учитель не удержал свою дочь ни словом, ни жестом Он лишь кивнул головой, безмолвно одобряя ее благородный порыв, хотя прекрасно понимал, что Маринке самой теперь нелегко будет в пути… Ведь пронизывающий ветер не щадит никого — ни гордого, ни красивого!
        Азат набрался мужества и подошел к Маринке.
        — На, возьми, — сказал он. — Хватит тебе хоть на первый случай, — добавил он, отдавая пять кусочков сахара, весь свой НЗ.
        — Спасибо.
        — Если встретишь мою маму — ее арестовали гестаповцы, — расскажи ей обо мне.
        — Где же я ее встречу?
        Он неопределенно махнул рукой на запад:
        — Она, должно быть, тоже где-то там…
        — Прощай, — сказала Маринка и даже попыталась ему улыбнуться.
        КАК ПЕРЕХИТРИТЬ ОДНОГЛАЗОГО
        Юному денщику этот день казался очень долгим. Ветер, принесший холод, резко изменил направление. На улице потеплело. Но даже южный ветер не порадовал Азата.
        Конвоиры, по всей вероятности, задержались в дороге. Поэтому начальник холминской полиции один коротал вечер. Съежившись на постели в своей каморке, Азат слушал, как полицай горланил песню о ямщике и ворочался с боку на бок. Азату не спалось. Все мысли его были с Маринкой и ее друзьями.
        Из полудремотного состояния его вывел сильный удар в бок. Вскрикнув от боли, Азат вскочил на ноги. Перед ним стоял Одноглазый.
        — Дрыхнешь, лентяй! — напустился он. — Изба холодная. Чай остыл.
        Денщик кинулся исполнять приказание. Пока он таскал дрова и затапливал печь, Верзила, поеживаясь, сидел на своей койке, подняв воротник шинели. Он, очевидно, простудился в дороге. Глухой кашель одолевал его.
        Азат суетился возле печки, стараясь как можно быстрее напоить полицаев чаем.
        — Подумать только, сто тысяч пленных оставили на Волге! — вдруг воскликнул Одноглазый, ни к кому не обращаясь. — Вот тебе и хваленая армия великого рейха!
        Он заметался по комнате, как загнанный зверь. В таком состоянии Азат видел Одноглазого впервые.
        Подавая Одноглазому чай, Азат думал: «Неужели это правда? Если уж старший полицай мечется; значит, не без причины».
        Маленький денщик невольно заулыбался. Заметив довольное выражение на лице Азата, Одноглазый вне себя от негодования заревел:
        — У-у, зараза, чему радуешься! Пошел прочь, болван!
        В каморке Азат сам себе хозяин. Тут даже можно посмеяться, только негромко.
        Немного придя в себя, он уже раздумывал над тем, как сделать, чтобы все село узнало о большой победе Советской Армии на Волге, чтобы у всех был великий праздник.
        Азат с нетерпением стал ожидать подходящего момента, чтобы ускользнуть из-под надзора полицаев и посоветоваться с учителем. Вот кто даст ему наилучший совет!
        Но как отлучиться из участка? Одноглазый сделался особенно подозрительным, словно чувствовал нетерпение денщика.
        Уже наступил вечер, а маленький денщик все еще не сумел выбраться на улицу. Старший полицай ни на минуту не спускал с него глаз.
        «Нет уж, дудки, — сказал себе Азат, приняв какое-то решение. — Я не я, если не перехитрю Одноглазого».
        — Больному все хуже и хуже, — громко сказал Азат, стоя над постелью Верзилы. — Ему бы сейчас медку или кипяченного молока с маслом…
        Верзила промычал что-то невнятное. Ему, пожалуй, было не до молока. Одноглазый прислушивался к словам денщика.
        — Подойди сюда, маленький шаман! — приказал он. — Ты, может, пытаешься заговорить болезнь? Ну, чего стоишь, вылупив глаза? Бегом, говорю, несись за молоком. Одна нога здесь, другая там!
        Мальчишке только это и надо было! Он пулей вылетел из дому.
        УЧИТЕЛЬ
        Даже на улице он не сбавил шага: ведь из окна за ним может следить дотошный полицай. Только повернув в переулок, Азат осторожна оглянулся: как будто все в порядке, Одноглазого не видно.
        Других людей Азат вовсе не боялся. Он спокойно проводил глазами двух девушек возвращавшихся с речки. Они несли в корзинах выстиранное белье. Не опасен был и подслеповатый старик, сидевший на завалинке.
        Поэтому Азат, не мешкая, сразу же направился к дому учителя.
        Он потянул к себе уже знакомую дверь. Учитель сидел за столом и читал толстую книгу. Он, конечно, не ожидал Азата и поднял голову, как только мальчишка переступил порог.
        — Ах, это ты, — сказал он, откладывая книгу, — опять принес важное известие?
        — Да.
        — Что-нибудь о Марине?
        — Нет.
        Азат еще не умел утешать людей. Тем более такого человека, как учитель.
        — Я пришел вам сказать: наши взяли сто тысяч пленных где-то на Волге.
        — Знаю, — подтвердил учитель. — После этого, идя по пятам противника, наши войска уже освободили Харьков. Мне порою чудится, что я уже слышу далекую канонаду.
        Учитель закрыл лицо руками. Азату стало невмоготу. Ему показалось, что Маринкин отец беззвучно плачет.
        — Я очень сожалею, что сейчас рядом со мной нет ни Маринки, ни Данилы, — глухо заговорил учитель. — Они сумели бы разнести радостную весть по селу. А тебе спасибо, что не забыл меня.
        …Молоко Азат достал у хромого старосты. Масло — у его сына. Теперь можно и возвращаться.
        На обратном пути Азат рассуждал: «Что сделала бы на моем месте Маринка? Или, например, Данила? Они бы не растерялись, как я…»
        Каждый раз, когда Азат открывал входную дверь полицейского участка, его взгляд невольно останавливался на приказах и распоряжениях оккупационных властей.
        Бедная дверь! Чего только она не изрекала, каких только угроз не расточала:
        «Ввиду весьма тревожного состояния, созданного безумцами партизанами…», «Хождение без пропуска — недопустимо…», «Освобождение, как правило, исключается…», «Лиц, уличенных в сочувствии партизанам…».
        Короче говоря, за все полагалась высшая мера наказания — расстрел. От этого страшного слова пестрело в глазах, от него подступала тошнота к горлу.
        Только когда больной требовал его к себе, Азат отвлекался от двери, изрыгавшей угрозы, на какое-то мгновение забывал ненавистное слово «расстрел!».
        Больной пылал в жару и бредил.
        Когда, бывало, Азат простуживался, мать его всегда лечила, горячим молоком. Полицай стонал, высоко подняв небритый подбородок, и кашлял, содрогаясь всем телом. Денщик с большим трудом поил больного.
        Именно в поздний ночной час, когда во всем полицейском участке бодрствовал только один Азат, в его голове созрел план действий. «На этой двери, пожалуй, найдется место и для моей листовки», — решил он.
        Мальчишка вздрогнул, представив себе, какое рискованное дело он затевает. Здесь можно ошибиться лишь один раз, так же как только один раз ошибается сапер.
        — Надо попытаться! — прошептал Азат. — Хотя попытка и… пытка. (Если уж он забрал что-нибудь в голову, хоть убей — не отступит.) На моем месте Маринка, пожалуй, сделала бы то же самое.
        Мальчишка не опасался полицая. Верзила в таком состоянии беспомощен, а другие вряд ли придут среди ночи…
        Крадучись, он подошел к шкафу, где хранились свечи. Долго топтался в дверях, пока рискнул перешагнуть порог. Осталось незаметно проскользнуть во двор и бесшумно спуститься в подвал.
        КОНСПИРАТОР ОШИБАЕТСЯ ОДИН РАЗ
        Булка, наверно, подумала: несут еду. Она довольно заворчала, увидев своего приятеля. Даже взвизгнула от радости, толкаясь холодным носом в его живот.
        — Вот что, дружок, — проговорил Азат нарочито бодрым голосом, — я сейчас займусь одним опасным делом, а ты мне поможешь. Идет? Тебя ведь не нужно учить, как охранять важные объекты? Инструкцию знаешь? Только на этот раз требуется быть вдвойне бдительным. Чуть что — сразу подавай сигнал.
        Собака, словно поняв Азата, растянулась у входа, насторожив уши.
        Пошарив руками, Азат нащупал ящик, куда можно было поставить зажженную свечу. После этого он разгреб мусор и извлек заветный чемодан.
        Чемодан был крепко-накрепко перевязан ремнем из сыромятной кожи. Тугой узел никак не поддавался.
        Немало пришлось повозиться, пока дрожащими от волнения руками Азату удалось откинуть крышку.
        Перед изумленным взором мальчишки открылся целый клад. Холщовые мешочки были туго набиты шрифтом. На каждом мешочке фиолетовыми чернилами была написана буква или цифра. Некоторые обозначения расплылись, и их было трудно разобрать.
        Перебирая и сортируя мешочки, Азат вдруг наткнулся на моток шпагата и сапожную щетку.
        — А для чего здесь щетка? — недоумевал он.
        Под шрифтом лежала банка с краской и какая-то металлическая штучка. Это была верстатка, назначения которой он не знал. Тут невольно потеряешь голову.
        Провозившись больше часа, Азат совсем надумал было отказаться от своей затеи. «Мне ни за что не справиться с этой походной типографией», — говорил он себе. Но стоило ему вспомнить слова учителя, как снова азартно загорались его глаза: он, Азат, не хуже Данилы или Маринки. Он напечатает листовку. Разве не так?
        И, складывая по алфавиту мешочки со шрифтом, Азат сказал себе: «Завтра еще раз вернусь сюда. На сегодня, пожалуй, хватит. Зато теперь я знаю, где какая буква лежит».
        Из подвала он выбрался крадучись, словно вор. Вокруг стояла глубокая тишина, какая обычно наступает в селе перед рассветом.
        Он осторожно обошел дом. Ему надо поторапливаться, если не хочет подвести самого себя. Даже самые отчаянные люди, когда это необходимо, бывают осторожными.
        Уже сидя у изголовья больного, Азат, зажмурившись, чтобы лучше думалось, стал сочинять текст листовки. Это дело оказалось тоже нелегким. Почти до утра юный денщик — и он же юный подпольщик — ломал голову, отбрасывая и отказываясь от того, что легко приходило на ум.
        Он еле дождался наступления следующей ночи. Нетерпение его росло с каждой минутой. То Азату казалось, что главный полицай в чем-то заподозрил его, то чудилось, что Одноглазый собирается расположиться на ночлег прямо в участке, а это вовсе не устраивало конспиратора.
        Наконец Верзила заснул крепким сном, Одноглазый и главный полицай убрались к себе. Лучшей обстановки для подпольщика, собравшегося выпустить листовку, не придумаешь.
        Пришло время спуститься в подвал, а текст листовки никак не получался. От злости хоть плачь! А без текста в тайной типографии нечего делать.
        Наконец после долгих раздумий он решил составить самый короткий текст: «Наши войска освободили Харьков, очередь за Холминками!» Можно было бы сочинить что-нибудь и получше, но время не терпит. «На первый раз и так сойдет», — решил он.
        Во вторую ночь Азат постиг еще одну истину: печатное дело — очень сложное дело. Вот они перед тобой все нужные буквы. А попробуй набери хоть одно-единственное слово! Только наберешь, оно тут же рассыпается.
        Если бы знал, что металлические палочки с буквами можно собирать и закреплять на верстатке, дело у него пошло бы быстрее. Но наш самозванный наборщик набирал и складывал слова прямо на крышке чемодана.
        Как только набрал первое слово, ему захотелось тут же получить отпечаток. Так не терпелось взглянуть на результаты своего труда!
        В эту ночь Азата постигла вторая неудача. Вместо слова «наши» на бумагу легло ненужное слово «ишан».
        Где же переродилось слово? В какой момент? «Неужели, — сообразил он, — надо набирать буквы справа налево, а не так, как пишешь, слева направо?»
        После такого важного открытия Булка некстати стала проявлять большое нетерпение, она заскулила, словно почуяв чужого. Волей-неволей пришлось прервать работу и поспешно спрятать чемодан.
        К счастью, тревога оказалась ложной.
        Однако третья ночь едва не оказалась последней для юного конспиратора. Не успел он разложить свое хозяйство, как с улицы послышался шум немецких машин.
        Сердце будто оборвалось. Азат не помнил, как сложил и спрятал походную типографию. Вдобавок ко всему, в спешке он чуть не устроил в подвале пожар.
        К тому моменту, когда он вылез из подвала, в село полным-полно понаехало фашистов. Они уже рыскали по дворам в поисках продовольствия.
        Наступил новый день, а он все еще был далек от цели… «Если сегодня ничего не получится — никогда не получится», — понял Азат.
        Одноглазый первым покинул участок. А вот главный полицай, как назло, задерживался То он звонил по телефону, стараясь переправить Верзилу в больницу, то рылся в папках.
        «Не нарочно ли он возится?» — вкралось сомнение. От отчаяния Азат готов был руки опустить. Так порою случается, наверно, у всех подпольщиков. Даже у взрослых.
        В тот вечер все не ладилось. Азат никак не мог вспомнить, куда в прошлый раз в спешке сунул свечку. После долгих поисков огарок был обнаружен под нарами…
        «Когда все валится из рук и в душу закрадывается сомнение, лучше не начинать дела», — думал Азат, не решаясь сразу направиться в подвал. Может, в нем вдруг заговорило предчувствие? Он и сам не знал, верить в предчувствие или нет.
        «В первый раз листовку можно написать и от руки, — сказал он сам себе. — А там видно будет».
        Он не стал лишний раз рисковать типографией подпольщиков. Все листовки — а их было только три экземпляра — старательно написал от руки печатными буквами, чтобы никто не мог, даже при большом желании, по почерку найти их автора.
        … В ту ночь сообщения об освобождении Харькова появились на стене деревенской лавки и на заборе, окружавшем хату сельского старосты, и, само собой разумеется, на дверях полицейского участка.
        ОДНА ЛОШАДЬ И ТЫСЯЧА МАРОК
        Весть о листовках моментально распространилась по селу. Поэтому ничего удивительного нет в том, что уже с утра главный полицай бушевал в своем участке. Первым делом он устроил разнос денщику, прикорнувшему в углу: «Спишь, лентяй! А партизаны не дремлют! Где был? Что делал?»
        На все вопросы следовал ответ:
        — Находился возле больного…
        К денщику трудно было придраться: действительно, он оставался сиделкой возле тяжелобольного. Такое дежурство хоть кого одолеет. После изнурительной ночи волей-неволей задремлешь.
        В самый разгар, когда начальник бегал по комнате, хватаясь за голову, явился Одноглазый. По какой-то случайности он один ничего еще не знал.
        — Чем это пахнет? — набросился на него начальник, вертя перед носом оторопевшего старшего полицая листовку. — Ты представляешь себе, что это такое?
        — Листок бумаги!
        - «Листок бумаги»! — передразнил его начальник. — Первосортная партизанская листовка, вот что это… Гестапо за такое дело семь шкур снимает.
        — Не накликай на себя беду, — сумрачно проговорил Одноглазый. — Может случиться, что сами установим, откуда взялась листовка. Без гестапо.
        Одноглазый так и впился в Азата взглядом. В душе денщика росло смятение. Ему показалось, что Одноглазый о чем-то догадывается.
        Начальник холминской полиции никак не мог успокоиться. Яростно потрясая кулаками, он грозил неведомым партизанам:
        — Я вам это не забуду, дрянь людишки! Не забуду и не спущу!
        Сообщили в гестапо о происшествии или нет, Азат не знал, но ровно в полдень подкатила крытая черная машина и остановилась перед полицейским участком.
        Гестаповец, косая сажень в плечах, как только вошел в дом, молча уставился на полицаев. Азат спрятался за печкой, поэтому не видел его холодных глаз, но и у него мурашки побежали по спине. Непроизвольно, словно завороженный, он сделал шаг и высунулся из своего укрытия.
        — Как ты сюда попал? — сквозь стиснутые зубы процедил гестаповец. — Почему мальчишка находится в участке?
        — Это мой денщик, — вытянулся Одноглазый.
        — Что?! — обернулся в его сторону офицер. — Разве денщику положено иметь денщика?
        Он отлично говорил по-русски.
        — Вон отсюда! — заревел гестаповец, наступая на испуганного мальчишку. — Лучше не попадайся мне на глаза.
        Азату оставалось лишь одно — дать деру. И этой возможностью он немедленно воспользовался.
        Он метнулся в подвал, но тут же птицей выпорхнул обратно. Ни в коем случае нельзя наводить гестаповца на след типографии.
        Возле сарая Азат перевел дыхание. «Может, с ходу податься в лес?» — мелькнуло в его голове. Но что он там будет делать без товарищей? Кроме того, он головой отвечает за чемодан подпольщиков. Теперь ни за что нельзя просто так сбежать.
        Все время, пока крытая черная машина торчала перед участком, маленький денщик благоразумно сидел в сарае, боясь шелохнуться. Ему, однако, пришлось ждать долго.
        Азат не знал, что произошло в его отсутствие, но, когда осмелился подняться на крыльцо после отъезда гестаповца, ему в глаза бросилось новое распоряжение, наклеенное на дверь:
        ВСЕМ! ВСЕМ!
        ГЕРМАНСКАЯ ВОЕННАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ ОБРАЩАЕТСЯ К НАСЕЛЕНИЮ С ПРОСЬБОЙ ОКАЗАТЬ АКТИВНОЕ СОДЕЙСТВИЕ ОККУПАЦИОННЫМ ВЛАСТЯМ В РОЗЫСКЕ И ПОИМКЕ ЛИЦ, РАСПРОСТРАНЯЮЩИХ ПАНИЧЕСКИЕ СЛУХИ УСТНО И ПИСЬМЕННО.
        ЛИЦА, ПОЙМАВШИЕ И ДОСТАВИВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОЛУЧАТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ: ОДНУ ЛОШАДЬ, ДВЕ КОРОВЫ, ДВА ГЕКТАРА ЗЕМЛИ И ТЫСЯЧУ МАРОК.
        ЛИЦА, УКРЫВАВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОДЛЕЖАТ НАКАЗАНИЮ ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ — РАССТРЕЛУ.
        Оберштурмфюрер Курт Керрер
        ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ
        После появления листовок полицаи с ног сбились. Они днем и ночью шныряли по селу, хватая всех подряд. Допросы следовали один за другим. В течение недели семь человек по доносу главного полицая попали в гестапо.
        Все село жило в страхе. Но и полицаи не чувствовали себя в безопасности. Они установили круглосуточное дежурство, опасаясь партизан.
        И вот в такое тревожное для всех время однажды вечером Одноглазый привел в участок неизвестного человека. Одет он был по-городскому: длинное пальто и богатая меховая шапка сразу выделяли его.
        Старший полицай, соблюдая осторожность, привел арестованного со связанными назад руками. Одноглазый большой храбростью не отличался.
        Ужас охватил Азата. На какое-то мгновение ему показалось, что арестованный — тот самый очкастый партизан, который дал ему пароль. Но очень скоро Азат понял ошибку. Этот горожанин был намного старше того Очкастого.
        «Совсем одурел. Скоро тени стану бояться, — осудил он себя. — Может, они еще отпустят этого человека?»
        — Чего глаза вылупил? — заревел Одноглазый. — Одна нога здесь, другая — там… Зови начальника!
        Теперь маленькому денщику приходилось выполнять и обязанности Верзилы, которого два дня назад увезли в городскую больницу.
        В былое время главного полицая вызывал младший полицай. Простой денщик этой чести не удостаивался.
        — Я, кажется, сцапал одного из тех, кого партизаны присылают с листовками, — доложил Одноглазый, как только появился начальник.
        Арестованный стоял посередине комнаты со связанными назад руками.
        — На месте преступления поймал, с листовками? — обрадовался начальник, с любопытством разглядывая арестованного.
        Старший полицай замотал головой.
        — Листовок, правда, не обнаружил, а вот газеты конфисковал…
        Начальник, рассмотрев протянутые ему газеты, вспыхнул:
        — Ну и насмешил ты меня! Зачем требовалось конфисковать газеты оккупационных властей? Их можно купить повсюду, от Одессы до Минска.
        — Ну и что ж? — не сдавался Одноглазый. — Разве дело в газетах? Для нас важен он сам. Не так ли? Я доподлинно установил его личность. Еще до войны я собственными ушами слышал его выступление в Киеве. Тогда он, надо сказать, пел здорово. Ох и артист был!
        — На этот раз он не врет? — спросил начальник, подняв глаза на арестованного.
        Горожанин кивнул головой:
        — Не врет.
        — Что привело вас в Холминки?
        — Меняю сахарин на картошку. В городе туго с хлебом… Чего уж тут объяснять, сами знаете. А спекуляция, как мне известно, не считается преступлением против властей.
        — Пропуск?
        — Есть.
        — Давай сюда.
        — Не могу… руки связаны.
        Начальник сам вытащил бумажник из кармана арестованного.
        — Как будто документ исправный, — задумчиво заключил он, складывая бумаги и возвращая бумажник. — Где и кем служишь?
        — Перебиваюсь случайным заработком.
        Городской житель, да еще артист, редко попадает в руки сельских полицаев. Одноглазый самодовольно улыбался; пока шел допрос.
        — Споешь? — начал приставать он к арестованному. — Чего тебе стоит спеть какую-нибудь песенку?
        — Нет.
        Одноглазому невдомек, что голодный человек не поет. Это понимал Азат. «А у него еще руки связаны!» — подумал маленький денщик.
        — Будет тебе важничать! — проговорил старший полицай. — Ведь ты отдаешь себе отчет в том, что с нами не следует портить отношения. Мы — власть!
        — Отдаю отчет, — спокойно подтвердил артист. — Вы — власть.
        — Вот что, поезжай-ка ты с ним в город, — неожиданно принял решение главный полицай. Ему, видимо, надоело возиться с арестованным и захотелось побыстрее сбыть его с рук.
        Артист взглянул на него испытующе и понимающе улыбнулся:
        — Честь имею кланяться. Только вот жаль, не успел обменять свой сахарин на картошку. Повез бы ее сейчас бесплатно, за счет холминской полиции. Но не беда. В другой раз приеду к вам с самим оберштурмфюрером. Тогда, надеюсь, вы станете обращаться со мной более вежливо.
        Он всем видом показывал, что очень доволен таким оборотом дела.
        Одноглазый во что бы то ни стало хотел послушать певца. То, что артист отказывался, почему-то задевало самолюбие полицая. Он настаивал.
        — Спой любую! — взмолился он наконец. — Одну-то можешь?
        — Просьба — другое дело, — после небольшого размышления согласился арестованный. — На войне как на войне… Только вот мне ни разу еще не приходилось выступать со связанными руками.
        — Это дело поправимое, — засуетился полицай. — Может, и чарочку примешь для настроения?
        — Пожалуй, и от угощения не откажусь.
        После того как ему развязали руки, он долго растирал их, сжимал и разжимал кулаки, точно желая восстановить кровообращение. «Дядька что надо, — залюбовался им Азат. — Не завидую тому, кто испробует на себе его кулачищи».
        Гимнастика не понравилась начальнику.
        — Не балуй, — нахмурился он, — у нас это не положено.
        Арестованный не стал спорить. Он вообще оказался покладистым дядькой. Артист выбрал себе удобное место между окном и столом, запрокинул голову и запел.
        Его голос грозной лавиной заполнил комнату и потряс душу мальчишки. Ошеломленный необычным, сильным голосом, Азат застыл с раскрытым ртом. Такое слышать не приходилось.
        Песня вещала бурю, сулила надежду и гремела как гром.
        — Осуши кружку да собирайся в путь-дорогу, — приказал начальник, как только песня тихо-тихо замерла. — Хорошо поешь, ничего не скажешь, но все же я вынужден тебя переправить до господина оберштурмфюрера. Не хочу иметь никаких неприятностей. С меня хватит.
        Артист уселся за стол спиной к окну и в одно мгновение осушил большую кружку самогона. Довольно крякнул и потянулся за закуской…
        Вдруг главный полицай ринулся к окну и, открыв раму, кому-то погрозил кулаком:
        — Пошли вон! Чего столпились?
        — А ну, выкормыш, маскируй окна! — приказал Одноглазый, зажигая керосиновую лампу.
        Светомаскировка тоже входит в обязанности денщика. Азат, как обычно, взобрался на табуретку и только-только собрался опустить старую мешковину, заменявшую в этом доме штору, как позади раздался грохот. От испуга Азат чуть не свалился на пол.
        Смотрит и глазам своим не верит: силач артист отшвырнул Одноглазого и смахнул со стола лампу. В следующее мгновение с грохотом опрокинулся стол. Азат увидел, как в темном проеме распахнутой двери мелькнула фигура артиста. Полицаи опомнились от неожиданности. Раздался выстрел. Один, другой, третий…
        «Артист убежал!» — ахнул мальчишка.
        Кто-то пулей кинулся к двери.
        «Вот сиганул, — восхитился Азат, радуясь за артиста. И тут же подумал с отчаянием: — Неужели убили? Стреляли ведь три раза подряд…»
        Азату стало страшно: а если это стрелял Одноглазый? Тот редко ошибается, и в погоню, наверно, он помчался.
        — Света! — прохрипел в темноте главный полицай. — Эй, кто тут есть? Поспеши с лампой!
        Азат не успел выполнить приказ, как со двора донесся душераздирающий крик.
        Начальник, а вслед за ним и Азат, каждый, беспокоясь о своем, толкая друг друга, сбежали с крыльца. Их глазам представилась страшная картина: на земле, сцепившись живым клубком, катались Одноглазый и овчарка.
        Улучив удобный момент, начальник выстрелил в собаку. Булка дернулась и уткнулась носом в землю.
        Одноглазый с трудом поднялся и осмотрел свое обмундирование. Особенно пострадали его галифе, которыми он очень гордился.
        — Я хотел пустить ее по следу артиста, — заикаясь, выговорил Одноглазый, когда к нему вернулся дар речи. — В такую ночь без собаки нечего делать, сам понимаешь.
        — Экая незадача! Такую собаку пришлось расстрелять по законам военного времени, — посетовал начальник холминской полиции. — И артиста упустили. Глупо получилось! А видать, крупная птица была, опытный партизан.
        — Одно слово — артист! — не то гордясь, не то огорчаясь, заключил Одноглазый.
        Когда полицаи ушли, Азат подкрался к мертвой овчарке, опустился на колени.
        — Бедная Булка, твоя гибель зачтется, — всхлипывал денщик. — Обязательно зачтется!
        ОПАСНЫЙ ПОВОРОТ
        На улице его поджидал Коленька. Азат обрадовался: «Может, от Маринки получили весточку?»
        Но достаточно было взглянуть на Коленьку, чтобы понять: нет, не принес он радостных известий. Коленька стоял хмурый и чем-то недовольный.
        — Отец тобою недоволен! — выпалил Коленька.
        — Чем, например? — изумился Азат.
        — Твоей листовкой.
        — Откуда он узнал, что я выпустил листовку? — спросил он, оторопев.
        — По почерку. Отец все почерки знает.
        — А почему недоволен?
        — Отец говорит, что ты превысил власть.
        — Ты тоже так думаешь?
        — Я тоже.
        Мальчишки помолчали.
        — Вчера у нас было ЧП, — начал Азат.
        — Ну?
        — Одноглазый арестовал какого-то артиста, но тот недолго думая смылся. Ему не понравилось ходить под конвоем.
        — Знаю, что сбежал.
        - «Знаю» да «знаю»! — рассердился Азат. — Откуда у тебя такие точные сведения?
        — Оттуда, — неопределенно пожал плечами Коленька. — А теперь слушай. Тот Артист приходил за типографией. Ему Одноглазый помешал.
        — Вон как! За моим чемоданом?
        — Слушай дальше. Отец приказал тебе нынче вечером переправить чемодан по назначению. В сумерках за ним явится Артист.
        — Разве он решится появиться в селе?
        — Решится. Он не таковский, чтобы бояться.
        — Нам может помешать Одноглазый. Он теперь по ночам почти не отлучается из участка.
        — Насчет того, чтобы быть осторожным, ты прав. Отец тоже об этом говорил. Нам надо сговориться. Если чемодан невозможно будет вынести, то ты под любым предлогом должен выйти ко мне навстречу и предупредить. Можешь подать какой-нибудь знак: например, поднять руку или чихнуть три раза. Чихнешь — значит, нельзя. Я услышу.
        — Я лучше чихну три раза. Это никому не запрещается. Тревога не покидала Азата до самого вечера.
        ПРОВАЛ
        «При нем надо держаться как ни в чем не бывало, — думал Азат, косясь на полицая, который в этот сумеречный час сидел за столом, устремив неподвижный взгляд в одну точку. (Одноглазый уставился на стену, где темнел след пули, которая предназначалась для Артиста…) — Самое главное, не выдать себя каким-нибудь неосторожным словом или поступком».
        Полицай, казалось, впал в какое-то оцепенение. Однако он притворялся, что не видит и не слышит ничего вокруг. На самом деле Одноглазый внимательно следил за денщиком.
        Он мысленно восстановил цепь событий. Ему с самого начала не понравился смышленый хлопец с нездешними глазами, который оказался не по летам ловким и хитрым. Да, денщик как будто исполнителен. Да, он, неразговорчив и сдержан. Но что скрывается за этим непроницаемым лицом? Заглянуть бы ему в душу: что хранит он у себя на сердце?
        Полицай ничего не забыл. Например, очень загадочной ему казалась история с неудачной облавой на партизан.
        Одноглазый до сих пор не уверен в том, что тут обошлось без участия денщика. А разве не подозрительна его роль и в таинственном появлении листовок? В ту злополучную ночь, конечно, нельзя было надеяться на младшего полицая — он тяжело болел, лежал без памяти. Но хлопец-то почти не спал, сам признался, что глаз не сомкнул всю ночь… Он же должен был услышать злоумышленника?
        Вот о чем думал Одноглазый, когда неожиданно увидел за окном младшего сына учителя. Мальчик бестолково кружил возле изгороди, не осмеливаясь войти во двор.
        «Заметил его денщик или нет? — Полицай стал внимательно наблюдать за обоими мальчиками. — Да, конечно, денщик заволновался. По-видимому, сын учителя явился сюда неспроста. Конечно же, денщик потерял покой, как только увидел сына учителя! Какая тут связь? Что между ними?»
        — Я выйду на минутку, — вдруг сказал Азат и поспешил к выходу.
        — Зачем?
        Одноглазый нарочно задержал его.
        — Я забыл заправить лампу.
        — Ах вон оно что… Но это, пожалуй, не к спеху.
        Маленький денщик неохотно подчинился, он вернулся в свой угол и сел так, чтобы все время быть лицом к окну.
        «Что за диво? — размышлял полицай. — У него дрожат руки. Все это становится очень интересным».
        А мальчишка, что был на улице, кажется потерял всякое терпение и осторожность. Он подошел к изгороди и ловко перелез во двор, туда, где были свалены школьные парты. «Теперь взглянем на второго… — подумал Одноглазый. — Любопытно, как отреагирует на это мой денщик? Ишь побледнел. Вся кровь отхлынула от лица. Отчего бы это?»
        — Мне надо сходить… — заявил Азат, решительно направляясь к двери. — Я должен…
        — Посиди со мной, — почти ласково остановил его? полицай. — Куда тебе спешить?
        Сын учителя, не заметив ничего подозрительного, осмелился шагнуть в сторону подвала. Тут уж по-настоящему заволновался маленький денщик…
        — Мне больше невтерпеж… — взмолился он. — Отпустите!
        — Ну, это другое дело. Иди…
        Однако полицай хотел выиграть время, поэтому он опять остановил Азата и, чуть усмехаясь, напомнил:
        — Заодно захвати и лампу. Ты же хотел заправить её.
        «Чего он прицепился, этот Одноглазый, — подумал Азат. — А самое главное — заметил он Коленьку или нет?»
        Азат не сомневался, что теперь полицай будет неотступно следить за каждым его шагом… Поэтому он сначала сходил по своим делам и после этого не спеша, повернул обратно к дому, Он сдерживал себя, чтобы не ворваться вихрем в подвал.
        Так и есть! Дверь распахнута настежь. Надо скорее предупредить глупого мальчишку, иначе беда!
        Навстречу Азату уже поднимался Коленька, из последних сил волоча тяжёлый чемодан. Только этого не хватало! Как он посмел?
        — Где же Артист?
        — Он еще не пришел.
        — Разве отец тебе поручил, забрать чемодан?
        — Нет, но… я решил помочь Артисту. Зачем же ему ещё раз рисковать собою?
        — Что ты наделал! — прошептал Азат, понимая, к чему может привести необдуманный поступок Коленьки. — Ты совсем голову потерял… — Азат был вне себя от негодования. — В любую секунду сюда может явиться Одноглазый! Оставь чемодан и беги, пока не поздно.
        Коленька заупрямился. Он не за тем пришёл, чтобы бросить чемодан в логове полицейских. Его за изгородью ждут, не дождутся.
        — Пусти! — потребовал он. — Я и один справлюсь. Азат начал молча сталкивать его в подвал вместе с чемоданом, другого выхода у него не было. А тот сопротивлялся, как мог. Так молча, они толкали и тискали друг друга. Маленький денщик готов был завыть от досады, да что толку…
        — Эй, кто там? Ни с места! Буду стрелять! Одноглазый, стоя на верхней ступеньке, освещал их фонариком.
        Ужас потряс душу маленького денщика. Уже слишком поздно отпираться и отнекиваться, да и ни к чему. Полицейский застал их с поличным. Теперь им нет никакого спасения.
        — Тащите сюда свой багаж!
        Ничего другого не оставалось делать, как подчиниться приказу.
        Азат оттолкнул Коленьку и стал первым подниматься по ступенькам, а вслед за ним и его помощник.
        — Золото, что ли, тут? — спросил Одноглазый, пробуя по весу оценить груз.
        Воспользовавшись тем, что руки полицая были заняты, Коленька рванулся в сторону, стараясь улизнуть из подвала.
        Ему, пожалуй, это удалось бы, если бы Одноглазый оказался менее опытным стражем. Он ловко сцапал мальчишку.
        Дальше все произошло с молниеносной быстротой: Коленька вывернулся, укусил руку полицая и кинулся бежать.
        Одноглазый выхватил пистолет. Как только мушка поймает беглеца — раздастся выстрел.
        Но Азат опередил Одноглазого. Под рукой, к счастью, оказалась лопата, и он со всей силой опустил её на голову полицая.
        Одноглазый рухнул.
        И в следующий миг маленький денщик увидел над собой искажённое ужасом лицо начальника холминской полиции.
        — Ну, гадёныш, ты у меня попляшешь на горячей сковородке! — прошипел он и ударил Азата кулаком по скуле.
        Мальчик, несколько раз перевернувшись, упал и покатился вниз по лестнице.
        ВОЗМЕЗДИЕ
        Ночь Азат провёл в подвале. В том самом, где уже однажды побывал, когда впервые появился в Холминках.
        Тогда он ещё мог надеяться, что выживет, а сейчас судьба его решена. Окончательно и бесповоротно. Полицаи не выпустят его живым.
        Ему стало очень жаль себя. До слёз жаль. Он знал, что никто в мире его не спасёт и не пожалеет. Кому он нужен?
        «Если бы маме каким-то чудом удалось сбежать из гестапо в партизанский отряд, тогда ещё можно было бы надеяться, — сказал он себе. — Партизаны могли бы напасть на полицейский участок и вызволить меня. И ещё отец мог бы спасти. Но он далеко». Услышав шум мотора, Азат заметался по подвалу. К полицейскому участку подкатила машина.
        — Хоть бы скорее настало утро! — шептал он белыми губами. — Пусть расстреливают при дневном свете. Ночью погибать не хочу!..
        Он подумал о Коленьке и о его отце: «Седому учителю тоже не на что больше надеяться. Им придётся уйти в лес».
        Азат услышал шаги. Это идут за ним! Наверно, Одноглазый, если, конечно, он уже опомнился, или даже сам начальник. Да и не всё ли равно — разве важно, кто поведёт тебя к месту казни?
        — А ну, ко мне! Шлёпай, гадёныш!
        Это был голос начальника холминской полиции.
        Маленькому денщику некуда было спешить. Он нехотя поднялся, останавливаясь на каждой ступеньке, будто прощался с ними.
        — Поторапливайся, партизанский выкормыш! Главному полицаю не терпелось. Он закатил мальчишке оплеуху и в сердцах пнул ногой.
        — Я бы с удовольствием сам всадил в тебя пулю, но пока нельзя. Потерпи, змеёныш, твой час уже настал… Само гестапо заинтересовалось тобой, — прохрипел он и осекся.
        Они вошли в дом. Посередине комнаты стоял гестаповец в расстёгнутой чёрной шинели и высокой фуражке, с железным крестом, прицепленным к мундиру чуть ниже левого кармана, почти на животе. Бледные полицаи вытянулись по стойке «смирно» и пожирали начальство глазами.
        Но тот гестаповец не был оберштурмфюрером Керрером — того отлично запомнил мальчик. Это был другой.
        «Неужели у всех фашистов одинаковые глаза?» — подумал Азат, встретившись взглядом с бесцветными глазами офицера.
        Справа от мальчика вытянулся в струнку переводчик. Он еле поспевал переводить то, что выкрикивал немец.
        — Этот малец околпачивал вас? Вот этот самый? — Офицер сделал удивлённое лицо. — Стыд и позор германской армии! Стыд и позор оккупационным властям! И гестапо! Будьте уверены, о вас, грязные свиньи, будет доложено гауляйтеру всей Украины! Вам придётся отвечать самому полицей-фюреру…
        Он швырял угрозами, как булыжниками. Полицаи посерели от страха.
        Маленький денщик не слушал гестаповца, он даже не смотрел на искажённое злобой лицо офицера. Азат не сводил глаз с правого сапога гестаповца.
        Носок сапога был измазан. Наверно, фриц неосторожно чистил зубы, вот и капнуло со щётки.
        Пятно как пятно. Но оно так не шло к аккуратной чёрной шинели и к чёрному мундиру.
        Офицер перехватил взгляд мальчика и внезапно замолчал.
        Теперь все — сам офицер, его вышколенный переводчик, начальник холминской полиции и Одноглазый — смотрели на белое пятнышко.
        И вдруг Одноглазый опустился на колени.
        В участке не было сапожной щётки. Свои сапоги полицаи мазали дёгтем. Сельские стражники не заслуживают большего! Вот почему Одноглазый вытащил из кармана носовой платок и нежно, почти лаская, раз-другой провёл им по сапогу.
        Белого пятна не стало. И все как будто с облегчением вздохнули.
        Офицер указал взглядом на мальчика. Этого было достаточно для переводчика.
        — Ступай! — приказал он Азату. — Забирай и чемодан.
        Начальник холминской полиции угодливо бросился помогать, но офицер удержал его.
        Переводчик и денщик двинулись к выходу. У мальчика ёкнуло сердце. Он невольно оглянулся назад, на полицейский участок. Пришло время прощаться.
        — Садись в машину! — приказал переводчик, ставя на заднее сиденье чемодан. И добавил, обращаясь к шофёру: — Заводи, сейчас поедем.
        Неожиданно в полицейском участке раздался выстрел и почти одновременно второй. Азат испуганно взглянул на свою стражу, но переводчик и шофёр сохраняли невозмутимое спокойствие.
        Они чего-то ждали.
        И вот на крыльце появился гестаповец. Он был один. Почему-то полицаи не сопровождали его.
        «Они не должны были пожелать офицеру счастливого пути, — подумал мальчик, но тут же вспомнил о двух выстрелах: — Неужели гестаповец пристрелил их?» Ему стало жутко.
        Как только офицер уселся впереди, шофёр дал полный газ. Чёрная машина промчалась по безлюдной улице. Ехали не к городу, а совсем в противоположную сторону. Это еще больше напугало Азата.
        Медленно занималось утро.
        «От этого гестаповца пощады не жди, — думал Азат, со страхом глядя на аккуратно выбритый затылок офицера. — Его пуля не ошибется».
        Шофёр, по-видимому, попался опытный, он хорошо знал каждый поворот, каждую выбоину и умудрялся держать большую скорость, несмотря на то что дорога была во многих местах основательно разрушена.
        Километров через двадцать — двадцать пять машина вдруг остановилась. Тут начинался лес. «Вот и пришёл мой конец», — подумал мальчик, глядя на две сосны, которые росли рядом.
        — Выходи, приехали, — заторопил шофёр.
        Все вышли из машины, даже чемодан с собой вынесли.
        — Сколько лет тебе, комиссар? — вдруг спросил офицер.
        Он говорил на чистейшем русском языке, без переводчика. И даже чуть улыбнулся.
        У мальчика отнялся язык. «Пароль! Он знает пароль! Значит, гестапо всё-таки напало на след тех партизан и они не выдержали пыток?»
        Азат опустил голову. Он решил молчать, что бы с ним ни случилось.
        Неожиданно офицер обнял его и ласково сказал:
        — Каких мальчиков мы вырастили! С ними нигде не пропадешь. Ведите его в отряд, он мне больше не нужен, — объявил офицер переводчику. И совсем просто и буднично добавил: — И пожелайте мне счастья.
        Мальчик растерянно смотрел то на одного, то на другого. Он всё ещё ничего не понимал. Эти фрицы говорили по-русски. Переводчик, несмотря на то что был в немецкой форме, отдал честь по-советски.
        Машина тронулась, набирая скорость. Вот. она дошла до моста, проскочила его и стала удаляться, постепенно превращаясь в маленькую точку.
        Мальчик провожал её взглядом. Он понял, что чёрный лимузин увозил храброго партизана, может быть, самого отважного человека в этих краях.
        И у него невольно правая рука поднялась к виску, точно так же по-советски, по-армейски, как это минутой раньше сделал человек, стоящий сейчас с ним рядом.
        — Нам надо спешить, — напомнил спутник.
        А мальчик всё ещё не мог оторвать от дороги глаз, затуманенных от слёз и светлых от надежды.
        Это ведь хорошо, когда надеждой светятся глаза!
        КРАСНЫЙ МОСТ
        ЛЕС ОБЫЧНЫЙ ТОЛЬКО С ВИДУ
        Верить или не верить в своё спасение? Мальчишке всё время кажется, что это не он, Азат, а кто-то другой шлёпает по лесу. Так и хочется оглянуться: не идёт ли за ним тот самый человек в форме оберлейтенанта, который так круто расправился с полицаями?
        Судьба переменчива. Какой-нибудь час назад мальчишечья жизнь висела на волоске. Кто же думал, что на чёрном лимузине в самый последний миг появится спаситель в форме немецкого обер-лейтенанта? Всё, что угодно, могло прийти в голову, только не это. И после всего, что приключилось с ним, не верилось в покой, который окружал его в этом лесу.
        Азат то и дело насторожённо оглядывался: не притаился ли кто вон за тем деревом или вон за тем? Беспокойство не оставляло его ни на минуту. Его угнетали
        корявые стволы голых деревьев. Его не успокаивала чистая голубизна небосвода.
        Но спина взрослого человека, вышагивающего впереди, казалась неподвластной никакому страху.
        Азат вздохнул. До чего же нелегко на войне, особенно если человеку немного лет!
        Тропинка петляла, углубляясь в чащу. Он старался идти строго по следу. Оступишься — и провалишься в неверный весенний снег по колено, а то и по пояс.
        Неожиданно откуда-то со стороны, может быть, от вековой сосны, вершиной уходящей в весеннее небо, донёсся свист. Азат поднял голову: откуда взяться певунье-птичке в такую рань? Он перевел взгляд на своего спутника. Тот даже не остановился, будто не слышал.
        Человек шел размеренным шагом, твёрдо ставя ноги. Он лишь ссутулился под тяжестью чемодана, набитого, как известно, не больно-то легкими предметами. В нём уместилась вся походная типография, это понимать надо.
        Время между тем шло своим чередом. Они, пожалуй протопали по лесу около двух часов, если не больше. Тут, в чаще, тропинка вдруг перестала петлять из стороны в сторону. Мальчишка заметил, что ею здесь пользуются чаще, чем там, возле большака. Шагать стало легче.
        Снова послышался свист. Но, как и в тот раз, ему не удалось разглядеть птицу-невидимку.
        Увидеть не видел, но узнал её. Азат не большой знаток пернатых, но зорянку отличает от всех других птиц.
        Зорянка первой во всем лесу встречает солнце, так уж заведено с давних пор и на веки вечные. Азат познакомился с ней, с веселой певуньей, еще до войны, в лагере, где стоял батальон отца. Зорянка будила солдат, лишь потом, уже, спохватившись, начинал трубить трубач.
        «Откуда же ей тут взяться? — озадаченно подумал мальчишка. — ей не полагается петь в такую раннюю пору, когда снега полным-полно…» Тут что-то неладно. Азату стало страшно. В лесной чащобе противно хрустел снег под двумя парами ног — взрослых и мальчишеских.
        Спутник не из пугливых — здорово повезло Азату! Мальчишка проникся к нему еще с большим уважением. Кроме того, он силач, каких мало. «Другой бы давно сдал, даже натренированный… — подумал Азат. — И откуда такая сила в худом теле?»
        Глазам путников открылась лесная поляна. Часть пути им надо было пройти по открытому месту. Взрослый не сунулся с ходу на открытую со всех сторон прогалину, хотя тропинка бежала дальше, как бы указывая им путь. Он поставил чемодан и снял с головы немецкую пилотку. Ту самую — мышиного цвета и с орлом. Он ждал чего-то. Он вроде бы прислушивался к чему-то.
        Ждать пришлось довольно долго. Внезапно резко прохрипел ворон. Сначала два раза, потом ещё. Всего четыре раза.
        Теперь Азат и не пытался разглядеть ворона. Он знал, что это бесполезное занятие. Вороний крик — тайная сигнализация. Тут уж нет сомнений.
        — Кончилось наше человеческое существование. Ахтунг! — усмехнулся переводчик. — Дальше поползём. Вон до этой опушки не высовываться и не отставать. И не задавать никаких вопросов.
        Взрослый пополз, подталкивая перед собою тяжелую ношу. Азат последовал его примеру.
        Поляна была неширокая, от силы метров двести или триста. Однако пришлось порядком попыхтеть, пока одолели половину пути. Ползти по снегу — нешуточное дело. Им уже оставалось меньше половины пути, когда гулко прогремел выстрел. Азат, не раздумывая, сунул голову я снег и почти не дышал.
        «С пулей не шути» — такова первая истина, которую постигаешь на войне.
        Они пролежали минут десять. Второго выстрела не последовало.
        — Выходит, на мушке другая цель, — проговорил переводчик, успокаивая себя и мальчишку. — Поехали прежним транспортом…
        Лишь укрывшись за первым деревом, они отдышались. Переводчик показал рукой налево, на опушку леса.
        — Что там, по-твоему?
        — Полевая вышка, колхозная.
        — Бывшая колхозная, — поправил переводчик. — А теперь фашистский НП. Ни днём ни ночью нет от них покоя.
        И мальчишка понял: никаких птиц не было. Время от времени сигналили секретные дозоры, прокладывая им путь через лес. Зорянка сказала, что дорога открыта, а ворон призвал быть начеку.
        А чужой человек тут ничего не поймёт. Со стороны кажется, что лес живёт своей обычной жизнью. Чирикают себе разные птицы, перекликаются время от времени по своей надобности.
        «Непосвящённого здесь ждёт западня. Лес только с виду такой безлюдный».
        От этой мысли мальчишка вовсе успокоился, но лишь на миг. Над головой зычно застрекотала сорока. Отчаянный стрекот был таким внезапным, что Азат едва не растянулся на снегу. Хорошо ещё, хватило ума взглянуть на спутника, спокойно продолжавшего путь. «Поделом тебе!» — выругал он себя. Чуть не попал в дурацкое положение. Потому что сорока-белобока на этот раз оказалась всамделишная. Вот и разберись, где у них настоящая сигнализация, а где ложная!
        В лесу переводчик заспешил. Он, наверно, пытался наверстать время, потерянное на прогалине.
        Рывок потребовал от Азата немалых усилий. Попробуй не отстать от такого лесного ходока, как его спутник!
        А тут ещё отчаянно хотелось есть. Он же со вчерашнего дня ничего во рту не держал. До этого ли было! Как ни крепился Азат, все же не выдержал, взмолился:
        — Я больше не могу…
        Переводчик, по-видимому, тоже не имел ничего против того, чтобы устроить малый привал. Он поставил чемодан, опустился рядом на снег и неторопливо стал вытирать пот, проступивший на лбу.
        Мальчишке захотелось как-то отблагодарить внимательного к нему спутника.
        — После привала я сам понесу чемодан, — решительно проговорил он.
        — Разве ты забыл, какой он тяжелый?
        — Может, вдвоем? Переводчик замотал головой:
        Лишь теперь, на привале, Азат как следует разглядел своего спутника. «Одна худоба!» — бывало, говорила мать о таких людях. Нос крючком и жёлтые зубы. Может, оттого, что курил махорку, или потому, что давно не чистил?
        Глаза чёрные, а брови белёсые.
        На нём та же немецкая форма. Но уж нет той идеальной выправки и чётких движений, что были в полицейском участке.
        «Он тогда исполнял роль переводчика. Ему бы артистом стать», — подумал мальчик.
        Птичий цокот ещё раз заставил его вздрогнуть. Сорока сидела на верхнем сучке и раскачивалась. «Она, наверно, очень удивлена, что чемодан несёт немецкий офицер, а самый обычный мальчишка вышагивает позади как барин», — размышлял Азат.
        МИКОЛА ФЕДОРОВИЧ И ПРОСТО МИША
        Азат не представлял себе, как живут люди в лесу, да ещё в зимнюю пору.
        Партизанская стоянка должна быть особенной, ни на что не похожей, так ему, во всяком случае, казалось. Ему даже подумалось, что стоянка должна выглядеть как крепость. Пусть её не окружают высокие каменные стены, как у старинных замков, но пушка-то должна быть. Хотя бы одна. И наведённые в сторону противника пулемёты обязаны находиться на огневых позициях.
        И когда они нежданно-негаданно вплотную подошли к лагерю, Азат не поверил своим глазам. Просто между тёмными стволами струились белые столбы дыма. Если бы не они, то за пятьдесят метров — куда там, даже за тридцать — не увидишь никаких примет партизанской стоянки, вся она была упрятана под землю.
        Лишь тут, у конечной цели, переводчик позволил себе пожаловаться:
        — И надо же было набить столько шрифта в один чемодан!
        «Неужели посёлок никто не охраняет? — удивился мальчик. — Должны же быть часовые. Может, они спрятались и откуда-нибудь за нами наблюдают?»
        Но ему не удалось обнаружить тайной охраны. Его внимание привлёк человек, который появился неожиданно, точно из-под земли. Азат замер, увидев того самого певца, который однажды зимой так нелепо попался в руки Одноглазому. Теперь Азат без смеха не может вспомнить, как Артист одурачил холминских полицаев.
        Мальчик несказанно обрадовался неожиданной встрече.
        — Я вас сразу узнал, — гордо заявил он Артисту, как старому своему знакомому.
        — Я тоже тебя узнал, — улыбнулся Артист. — Ты, случаем, тогда, во время пальбы, не пострадал?
        — Они же по вас пулями, не по мне.
        — Вообще-то да.
        Переводчик стоял в стороне и терпеливо ждал, когда о нём вспомнят.
        Артист, поговорив с Азатом, подошел к переводчику и крепко стиснул его руки.
        — Командир отдыхает после ночной вылазки, — сказал ему Артист. — Потом, ближе к вечеру, доложишь как полагается. Нам уже сообщили, кстати, что операция прошла по расписанию. Можно поздравить?
        — Можно.
        — А пока приказ такой: подкрепиться и выспаться. Чемодан остаётся у меня, переправлю его сегодня же в город по назначению.
        — Куда определим мальчика?
        — Забирай с собой, а там видно будет. Без командира такие дела не решаются.
        — Ясно… Пошли, сорвиголова, до дому.
        Это было сказано Азату. Он молча, зашагал за своим взрослым другом. Они миновали землянки и направились к густым елям, темнеющим невдалеке.
        А за теми деревьями открылась новенькая избушка. Обычно такими себе представляешь жилища лесников, непременно пахнущие сосною. Три весёлых окна без всяких занавесок и ставен приветливо улыбались Азату.
        — Тут разместился наш лесной госпиталь, — пояснил переводчик, остановившись в сенях и старательно вытирая ноги.
        Мальчик хорошо понял намёк: неряхам в госпитале делать нечего.
        Азат тщательно вытер свои сапоги, хотя еле держался на ногах. Долгое путешествие через лес вконец измучило его. «Вот бы сейчас прикорнуть где-нибудь в уголочке», — мечтал он, переступая порог. Но не тут-то было! Появление переводчика вызвало радостный переполох.
        — Ура! Дядя Ваня возвратился! — услышал Азат ликующие голоса. — Кого привели?
        В избе оказалось двое мальчишек: один белобрысый с курносым носом, другой смуглолицый и большеротый. На лице курносого были так густо рассыпаны разнокалиберные веснушки, что их, пожалуй, хватило бы на весь партизанский отряд.
        «Большеротый — занозистый, по всему видно, парень, — решил Азат. — Ишь важничает. Даже руки не протянул. Маринка не была такой задавакой…»
        — Принимайте гостя, как полагается! — скомандовал дядя Ваня. — Миша, раздобудь чаю.
        Миша — так звали, оказывается, того, который весь был усеян веснушками, — немедленно побежал исполнять приказание.
        Второй молча следил за Азатом.
        — А ты, Микола Фёдорович, будь радушным хозяином, — сказал дядя Ваня. Он уже снял немецкую форму и аккуратно повесил её на гвоздик. — Покажи, где будет спать Азат и где щель, куда прятаться в случае бомбежки.
        Да какой же он Фёдорович, если ему самое большее четырнадцать? Вот те на! Азат чуть не поперхнулся.
        Эта мимолётная ухмылка, промелькнувшая на лице Азата, не ускользнула от Миколы Фёдоровича. Он хмуро взглянул на новичка и сухо, совсем не так, как полагалось радушному хозяину, произнёс:
        — Будешь спать с краю, а щель вот тут, за домом. В случае чего можно махнуть через окно.
        Вскоре Миша притащил буханку серого хлеба, большой кусок варёного мяса и чайник с кипятком.
        — Наш лесной сухой паек, — улыбнулся дядя Ваня. — Садись за стол и принимайся за еду.
        Он поровну разделил хлеб и мясо. Себе, взрослому, больше не взял, хотя и имел на то полное право.
        Пока Азат и дядя Ваня ели, мальчишки сидели в стороне и с любопытством следили за новеньким.
        Потом дядя Ваня, забравшись на нары, немедленно захрапел, и Миша сказал, как бы оправдывая его:
        — Он не спал двое суток. Ему полагается двойная порция.
        Азат всё ещё сидел за столом, медленно дожёвывая кусок мяса. Приятели подошли к столу. Они, наверно, ждали, что первым заговорит новенький. А что им скажешь? Они тут свои, бывалые, не то что Азат. Им бы самим следовало начать разговор… Но они молчали.
        — Куда меня определят? — спросил, наконец, Азат. Ему, по-видимому, не стоило спрашивать об этом.
        — Это не твоя забота, — отрезал Миша. — На то есть начальство.
        — Наш командир не любит мальчишек в отряде. Лишняя обуза, — добавил Микола Фёдорович. — Вот такие дела…
        — Поэтому тех, кто негоден, переправляем в соседние деревушки, — радостно сообщил Миша. — На постоянное жительство.
        — Или на Большую землю, если от них пользы как от козла молока, — заключил Микола Фёдорович.
        — А вы годные?
        — Мы — другое дело. Мы спецы.
        — Какие же вы, к примеру, спецы?
        — Я работаю у повара, — важно сообщил Миша, — а он заместитель фельдшера.
        — Не торопись! — одернул его Микола Фёдорович. — Никакой я не заместитель, просто помощник у дяди Вани.
        Азат горестно вздохнул: куда ему до этих мальчишек! Они при деле. А его прогонят из отряда. Это как пить дать.
        — Я тебе, парень, не завидую, — произнёс Миша, словно сожалея, — ты не понравишься нашему командиру.
        — Ахтунг! — неожиданно вскипел Микола Фёдорович. Он, наверно, считал необходимым повторять любимые словечки дяди. — Ты, того, зубы не заговаривай. Сказано было, твой черёд мериться силами. Выходи в круг.
        Азат сперва не понял, о чем идет речь. Кто и с кем должен мериться силами?
        Однако Миша уже отступил на один шаг, расставил ноги, как это делают боксёры, и сказал Азату:
        — А ну выходи на середину! Будем бороться.
        — Ты что? — пробормотал Азат. — Очумел?
        — Давай, давай, нечего канителиться. Или труса празднуешь?
        Азату ничего другого, не оставалось делать, как выйти из-за стола.
        — Подходи ближе, пацанёнок, выбирай себе место, Куда хочешь упасть, — задирался Миша.
        Наверно, такой обычай у партизанских мальчишек: сперва бороться, а потом, уж знакомиться.
        «Что подумают ребята, если я им скажу, что тоже не спал двое суток? Пожалуй, не поверят и решат, что я трушу…» — размышлял Азат.
        Кому же охота прослыть последним трусом? Каждый порядочный мальчишка знает: такой позор не прощают. Азат не новичок в вольной борьбе. Мужчины в их роду никогда не отказывались от боевых схваток. Во главе династии стоял сам седовласый бабай. Даже в семьдесят лет он небезуспешно боролся на праздниках-сабантуях. А внуку такого бабая и подавно положено защищать честь батыра.
        «Главное — повалить, а припечатать соперника — плёвое дело», — думал Азат, насторожённо разглядывая Мишу.
        Миша показал себя увёртливым соперником, но с самого начала допустил большую оплошность — позволил своему противнику оторвать себя от пола. Азат этим не замедлил воспользоваться: покружил Мишу и, внезапно развернувшись в обратную сторону, повалил на пол.
        Не успел, однако, Азат отдышаться, как вперёд выступил другой боец, Микола Фёдорович.
        — Погоди отряхиваться. Дело будешь иметь со мной.
        — Ну вас! — огрызнулся Азат, еле переводя дыхание. — На кой мне сдались ваши схватки. Надоело мне…
        — Надоело, говоришь? — С этими словами Микола Фёдорович стал на место Миши, так же расставил ноги, а потом сказал: — Если ты одолеешь меня, я готов вызвать тебя тысячу один раз, вот сколько. Хоть до самого конца войны будем бороться.
        К удивлению Азата, Микола Фёдорович оказался слабаком. Азату почти ничего не стоило подмять его под себя.
        — Он после болезни, — немедленно бросился защищать своего друга Миша, — поэтому ты так быстро и положил его на лопатки. У него и сейчас температура тридцать восемь! Если не веришь, градусник поставим.
        — На этот раз его взяла, — вяло проговорил Микола Фёдорович, неуклюже поднимаясь с пола. — А болезнь не в счёт. Не болтай глупостей.
        — Как не в счет? — заартачился было Миша, желая во что бы ни стало выгородить друга, но тот только недовольно отмахнулся:
        — Болезнь не в счёт. Сила в счёт.
        НЕЛЕГКО БЫТЬ НОВЕНЬКИМ
        — Ба, никак новенький всё ещё дрыхнет? — шумно поразился Микола Фёдорович.
        В его голосе неприкрытая насмешка. Азат как ужаленный подскочил. Протёр глаза и огляделся:
        — Неужели проспал?
        — Вон оно, солнышко, куда укатило.
        Мельком взглянув на позолоченные макушки сосен, новичок стал натягивать сапоги. Как хорошо, что успел их починить, когда служил денщиком. Без них бы тут, в лесу, считай, пропал.
        — Готов! — доложил он, отдав честь по всем правилам. — Может, снова померимся силами? Ты же обещал мне тысячу и одну схватку наперёд, до самого конца войны…
        Помощнику дядя Вани, наверно, было не до шуток. Он лишь головой тряхнул. «Куда там бороться!» — как будто хотел сказать он.
        Его почти не видно из-за большой груды грязного белья. Он перебирает и сортирует вещи. Штаны откладывает в одну сторону, рубахи — в другую. По всему видно, что затевает большую стирку.
        «Бабьим делом занимается», — хотел съязвить Азат, но благоразумно промолчал. Другой бы на месте Миколы Фёдоровича от стыда провалился сквозь землю, а этот ещё важничает.
        — Дали два дня сроку, значит, жди добрую драку, — рассуждал он, на коленях перед железной печуркой и, пытаясь разжечь сырые дрова.
        Огонь не брался, печка дымила, и глаза у Миколы Фёдоровича отчаянно слезились.
        — Мы её, эту битву, за версту чуем, — говорил он, чихая и кашляя, но, не отступаясь от печурки.
        Затопив чугунку, помощник медика долго колдовал над мылом. Достал два куска, взвесил на ладонях, а потом спрятал один кусок обратно в вещевой мешок. Наверно, решил сэкономить для следующей стирки.
        Ему не понравилось, что новенький сидит? без дела. Хмуро покосившись на Азата, Микола Фёдорович спросил:
        — Как поживает твой отец, король французский?
        — Он у меня сроду королём не был!
        — А я подумал, может, поэтому ты рассказываешь…
        После такой оскорбительной шутки у Азата зачесались кулаки. Но Микола Фёдорович, не отвлекаясь от дела и не обращая внимания на вспыхнувшего обидой Азата, скомандовал:
        — А ну мотай к Мишке! Он, должно быть, оставил тебе пожевать. После без задержки топай к командиру. Ну!
        — Что «ну»?
        — Полагается отвечать по форме.
        — Буду я ещё всякому отдавать честь…
        Сердито грохнув дверью, Азат направился на кухню. До неё метров сто ходу — рукой подать. После такого отдыха Азат и трёхкилометровку мигом одолел бы. Однако не стал спешить, а укрылся под деревом, потому что услышал над головой шум мотора. Осторожно глянул вверх: над лесом висит «рама» — немецкий разведывательный самолёт. Не иначе как высматривает партизанскую стоянку.
        «Пусть себе жжёт бензин! — рассудил юный партизан. — Всё равно ничего не увидит».
        Ещё он подумал о Мише: «Дуется на меня после вчерашнего или нет? Наверно, дуется».
        Самолёт, по-видимому, ничего не высмотрел и улетел. Теперь можно пуститься во весь дух. Но не тут-то было. Не успел Азат сделать и нескольких шагов, как лицом к лицу столкнулся с партизаном в длиннющей шинели. Не вынимая изо рта потухшую трубку, партизан сказал:
        — Одобряю!
        — Что вы одобряете? — не понял Азат.
        — Боевую сноровку. Я наблюдал за тобою: выбежишь ты под немецкий самолёт или нет? Не сунулся на открытое место, правильно поступил. С того самолёта-разведчика можно сфотографировать самую малую букашку.
        Азат впервые видел этого человека. Кто он?
        Однако расспросить не успел. Партизан с потухшей трубкой исчез так же внезапно, как появился.
        Азат подошел к партизанской кухне.
        Мишка-поварёнок встретил его не более приветливо, чем вчера. Не обращая внимания на новичка, он хлопотал над огромным котлом, в котором запросто можно было сварить полслона.
        — Послушай — обратился к нему Азат. — Кто у вас тут ходит в длиннющей шинели и с потухшей трубкой?
        — Начальник штаба. А что?
        — Просто так спросил…
        Оба замолчали. Разговор явно не клеился. «Дуется», — решил Азат.
        — Ты чего не вовремя? — спросил Мишка-поварёнок. — Завтракать поздно, а обедать рановато. Проспал, что ли?
        — Угу…
        Мишка-поварёнок, не переставая ворчать, остановился перед ним с половником в руках.
        — Живо подавай тару. Мне с тобой возиться некогда, сам видишь.
        У Азата аппетит что надо. Тарелки жиденького горохового супа и маленького, с ладонь, куска хлеба точно и не бывало. Съесть-то съел, да не насытился.
        — Добавки не будет.
        — Я и не жду.
        — Так чего же сидишь? Сматывай удочку! Но Азат не торопился.
        — Понимаешь, надо идти к командиру.
        — Ну и иди.
        — Я хотел бы с тобой посоветоваться.
        — Чего тут советоваться? Вызвали, значит, надо явиться. Самое главное — не робей. Вот тебе и вся наука. А теперь выкатывайся.
        Но Азат опять не ушёл. Ему хотелось откровенно поговорить с Мишей.
        — Робеть не сробею, но вообще-то никакой я не смелый, — признался он.
        — В таком случае лучше тебе не ходить в командирскую землянку, — сказал с сожалением Мишка. — Значит, не суждено тебе остаться в отряде.
        Он не предполагал, какое большое впечатление произведут его слова. Новичок даже побледнел.
        Желая как-то утешить его, Мишка-поварёнок с участием спросил:
        — В бою, что ли, сдрейфил?
        — Нет. Струхнул, когда полицаи схватили меня с чемоданом. А в чемодане полно типографского шрифта. Я решил, что мне конец. Даже слезу пустил.
        — Перед полицаями ревел?!
        — Что ты! — отпрянул Азат. — Когда в подвале один сидел.
        — Один на один не в счёт, — авторитетно заявил Мишка, чуточку подумав.
        Азат с ним не согласился. Он понимал, что добрый Мишка утешает его и поэтому говорит, наверно, против своей совести. Разве партизан может лить слезы? Окажись здесь Микола Фёдорович, он утешать не стал бы. Микола Фёдорович не признавал человеческих слабостей.
        В тот день Азату не пришлось побывать в штабной землянке: командир снова участвовал в боевой операции. На второй день командование занялось срочной отправкой минёров на «рельсовую войну». Тут, конечно, не до Азата было. Лишь на третий день за завтраком Мишка шепнул ему:
        — Может, сегодня побываешь у начальства. Командир нынче доволен: два вражеских эшелона «спят под откосом.
        Сведения, которые Азат получил от друга, оказались точными.
        — Ахтунг! Нас вызывает командир отряда, — проговорил дядя Ваня, как только появился в избушке.
        — Я готов!
        Дядя Ваня недовольно покачал головой.
        — Совсем ты не готов. Мы же не лесные бандиты какие-нибудь. Партизан должен быть подтянутым.
        Азат оглядел себя. Конечно, на нём не праздничная одежда. Только сапоги крепкие, а всё остальное — рвань, заплата на заплате.
        — Микола Фёдорович! — окликнул своего помощника дядя Ваня. — Отдай-ка ему мою запасную пару. Великовата будет, но зато исправная одежда. Кроме того, вручаю тебе, Азат, карабин. Правда, он бывший кавалерийский, но в смелых руках отлично послужит и пехотинцу. Теперь запомни закон солдата: оружие любит смазку и ласку.
        Микола Фёдорович точно исполнил приказ дяди Вани и от себя добавил ещё старую пилотку.
        — Тут у нас лежал одни лётчик. Подарил мне, перед тем как вернуться на Большую землю. Получай…
        — Спасибо.
        — Чего благодарить? — нахмурился Микола Фёдорович. — Я не о тебе стараюсь, а о нашем отряде. Такого нигде больше нет.
        ЭТО КОМАНДИР?!
        Этой встречи Азат хотел и не хотел. За несколько дней он наслушался таких историй об отваге и удали командира, что-теперь ноги не держали его. «А вдруг я не понравлюсь командиру? — тревожился он. — Прощай, значит, отряд?»
        Азат плёлся по тропинке, стараясь не отставать от дяди Вани. Лишь за его спиной он чувствовал себя в безопасности.
        Но тот внезапно остановился, и Азат, шарахнувшись в сторону, отступился. Сперва он увидел начальника штаба, а потом рассмотрел женщину. Они стояли возле штабного блиндажа.
        Начальник штаба был в знакомой в длиннющей шинели и с потухшей трубкой.
        Про женщину можно было бы и не рассказывать. Ну, женщина как женщина. В полушубке, в шапке-ушанке. И сапоги обычные, кирзовые. Но что-то в ней всё-таки было особенное.
        А что, Азат объяснить не мог.
        Женщина между тем глядела на мальчика своими синими глазами. «Чего она меня так рассматривает?» — внутренне возмутился Азат.
        — Это и есть знаменитый денщик из Холминок? — спросила она, пряча улыбку.
        — Тот самый. Азат заметил, что дядя Ваня, отвечая ей, как-то преобразился: подтянулся, слегка поправил ремень. Вот те раз! Чего он так вытягивается перед ней? Чего так старается?
        А женщина уже обратилась к начальнику штаба:
        — Командиру группы вручили мою записку о шефе районной полиции?
        — Да.
        — Он пообещал быть на свадьбе?
        — Да.
        И начальник штаба с готовностью, чётко отвечал на все её вопросы.
        — Как решили поступить с хромым старостой?
        — Согласен сотрудничать с нами. Через день получим пудов пятьдесят муки и говядину.
        — Не подведёт, как тот, Каменский?
        — Не думаю.
        Мальчик, следя за их разговором, всё больше и больше поражался: «Она всё-всё знает: и про хромого старосту, и про свадьбу у начальника полиции».
        — Товарищ командир, — обратился к ней начальник штаба, — разрешите идти? Меня вызывает запасной аэродром..
        Кто же мог предположить, что отрядом командует женщина! И никто, даже Мишка-поварёнок, не предупредил его.
        «Неужели на пост командира не могли подобрать кого-нибудь из мужчин? Наверно, она была назначена на эту должность ещё в то время, когда в отряде не было ни Артиста, ни дяди Вани?» — размышлял Азат.
        — Как тебя звать-то? — обратилась командир, отпустив начальника штаба.
        — Азат Байгужин.
        — Родители живы?
        — Были живы.
        — Как тебя понимать?
        — Отец воюет. Мать увели гестаповцы.
        — А сам попал к полицаям?
        — Попал по глупости…
        — И не пытался убежать?
        — А куда? — Мальчик поднял глаза на командира. — А потом на. моём попечении оказался чемодан со шрифтом…
        — Что же мне с тобой, горемыка, делать? — спросила женщина. — Ну, что ты умеешь?
        — Всё. Денщик из солдат — на все руки мастак.
        — Таки-таки на все?
        — Стирать могу. Умею свистеть и подражать всяким птицам. Стряпать приучен. Или там разжигать костёр…
        — И, несмотря на такую разностороннюю одарённость, придётся тебя, мой мальчик, отправить на Большую землю, — задумчиво произнесла она. — Надобно тебе учиться.
        В безвыходном положении человек хватается за соломинку.
        — А Микола Фёдорович? Мишка-поварёнок? — задыхаясь от волнения, спросил он. — Они же не сидят за партой!
        Сказал и испугался: вдруг рассердится? С командиром торговаться не положено. Это ему, сыну комбата, очень даже хорошо известно.
        — Они другое дело, — спокойно ответила женщина, но при этом внимательно посмотрела на него. — Каждый из них, по существу, заменяет на своём посту взрослого.
        — А я этих ваших ребят на лопатки положил! — выпалил Азат. Он понимал, что и этого не надо было говорить. Он вовсе не хотел хвастаться. Но что поделаешь, когда у тебя такое отчаянное положение?
        — Как обоих? — От удивления у командира даже брови поднялись.
        — Не сразу, по одному.
        — А почему ты вдруг стал с ними бороться? -
        — Они сказали, что без этого нельзя.
        При этих словах женщина залилась заразительным смехом, что даже дядя Ваня не выдержал.
        — Ох, уморил! — проговорила она, вдоволь насмеявшись. — Но что же все-таки с тобою делать?
        И тогда дядя Ваня сказал:
        — Забыл вам доложить, что он один, по собственной инициативе, выпустил листовку. За это его голова в гестапо оценена в тысячу марок…
        РЫЖИЙ
        Вот какая важная шишка Азат! Если за твою голову дают тысячу марок, то волей-неволей вообразишь о себе невесть что.
        Только было Азат подумал, что, наконец, его судьба решится, и он останется в отряде, как неожиданно появился Артист — начальник разведки.
        — Привёл «языка», — с усмешкой доложил он. — Всякий фриц попадался: злой и добрый, храбрый и плаксивый, но такой экземпляр — первый раз. Как только узнал, что пути назад нет, кинулся в объятия, точно родственничек. Так радовался, что я глазам своим не верил. Может, думаю, по ошибке своего брата, советского разведчика, в плен взял?
        И про Азата забыли…
        Теперь была самая, пора ему исчезнуть, хотя бы за спину дяди Вани спрятаться, чтобы не торчать на глазах командира. Ведь взрослые, когда им чуть что не так, всегда в первую очередь избавляются от мальчишек.
        — Веди сюда, — распорядилась женщина-командир. — Допросим твоего оригинала по всем правилам в землянке и заодно узнаем, чему он так обрадовался.
        Вслед за ней в командирскую землянку спустился и дядя Ваня. Он, наверно, был нужен как переводчик.
        «А я? — подумал Азат, в нерешительности топчась на месте. — Может, мне тоже идти за ними?»
        Но пойти не рискнул. С таким командиром шутки плохи…
        Неожиданно из землянки выглянул дядя Ваня.
        — Где ты, хлопец, запропастился? Иди сюда!
        Азат уже немало повидал подземных убежищ. В городе от бомб и снарядов спасаются в подвалах. Дело знакомое. И тут за три дня в лесу успел побывать в нескольких землянках.
        Командирский блиндаж отличался от всех подземных жилищ, которые он до сих пор видел.
        Справа — нары, слева — стол, поставленный на трёх кривых ножках. В дальнем углу притулилась чугунная печка. На столе полевой телефон, планшет, советские и немецкие гранаты — словом, всё, что полагается командирскому блиндажу.
        Но больше всего поразила Азата вышитая дорожка, которую можно увидеть в любом доме. А на большом винтовочном патроне, вместо гвоздя забитом в стену землянки, висела красная дамская сумочка.
        «Тут, в лесу, случилось большое недоразумение, не иначе, — решил он. — Просто так не поставили бы во главе партизан женщину. Почему с ней так считаются? Может, потому, что она красивая?»
        Красоту ведь понимает каждый человек, тут уж ошибиться никак невозможно.
        Наверху послышались шаги. Мальчик посторонился, чтобы пропустить в землянку Артиста и немца.
        Пленный оказался высоченного роста, под стать начальнику разведки. Только ужасно рыжий. Даже ресницы отливали медью. А глаза бесцветные, светлые, как снятое молоко.
        Такого лица, с тяжёлой-отвисающей челюстью, Азату никогда ещё встречать не приходилось. «Неужели он отвисает оттого, что во рту у него полным-полно золотых зубов?» — подумал мальчишка.
        Пленный, казалось, должен был бы дрожать в страхе или, во всяком случае, молчать. А этот вел себя так, словно к друзьям пришёл. Не дожидаясь вопросов, залопотал по-своему.
        — Что он говорит?
        — Он уверяет, что у нас опытные и смышлёные разведчики, — стал переводить дядя Ваня. — Его, говорит, очень ловко сцапали… Почти не по правилам…
        Оксана Белокурая — так звали командира, — повернувшись к Артисту, спросила:
        — Разве так и произошло — не по правилам?
        — Пожалуй, он прав… мы все были одеты в немецкую форму. Он принял нас за своих. Мы сняли его за километр от Красного моста. Перехватили, так сказать, между постами. Он не попал к своим зенитчикам, зато попал сюда. Ему повезло. Ведь для него война уже кончена.
        — Обыскали его?
        Начальник разведки выложил из полевой сумки пистолет, записную книжку и несколько фотографий. Оксана стала просматривать личные вещи пленного, и её внимание задержалось на записной книжке.
        — На каждой странице автографы на русском или украинском языке. Всего девятнадцать подписей. Любопытная штука… Как он объяснит их происхождение?
        — Утверждает, что это автографы друзей. Все, кому он оказал хотя бы небольшую услугу, ставили по его просьбе свои подписи. Он говорит, что рисковал: это могло не понравиться гестапо.
        — Немец чувствует свою погибель, — заключил дядя Ваня. — Вот и запасается справками.
        — Странный фашист, — проворчала Оксана. — Не правится он мне. В своих показаниях он ничего нового не дал о Красном мосте?
        — По его словам, он прибыл сюда лишь три дня назад, — сообщил начальник разведки.
        Она не стала задавать пленному вопросы, наверно, решила, что им займутся другие, войсковые разведчики.
        — Завтра переправим его на аэродром. Он нам не нужен. Показания его тоже…
        — Куда его пристроим? — спросил Артист. — У нас же нет тюрьмы.
        — Мы его возьмём к себе, — предложил дядя Ваня — Тем более лазарет пустует.
        — Правильно, — согласилась Оксана. — Вас всех прошу задержаться, а хлопец отведёт его в лазарет. Один справишься?
        — Чего же не справиться? — улыбнулся дядя Ваня. — Азат — опытный воин. И к немцам привычный.
        — Оружие ему выдать, — распорядилась командир.
        — У меня уже есть карабин, — доложил Азат.
        — Пусть для него это будет первым боевым заданием, — сказала Оксана. — А теперь веди его.
        После тёмного блиндажа очень уж ярким показалось весеннее небо.
        Тот и другой — пленный и конвоир, — точно сговорившись, прищурили глаза.
        Немец, однако, не особенно радовался весне и солнечным лучам. Он вышагивал, понурив голову, точно стыдясь встречных людей. Особенно обидным было то, что его, офицера фашистской армии, конвоировал мальчишка.
        Одно утешение — никто из своих не видит его в столь унизительном положении.
        Мальчишка не знал, что творится в душе пленника, не освоился он и с новой для него ролью конвоира, не представлял и того, какую тяжёлую обузу возложили партизаны на его слабые мальчишеские плечи.
        В этот миг его грудь распирала большая шальная радость. Ведь не кто иной, а сама Оксана, командир отряда сказала: «Пусть для тебя это будет первым боевым заданием».
        Он шел, горло вскинув голову. Если говорить честно, то Азату здорово хотелось, чтобы побольше людей видели его.
        Пусть глядят! Пусть завидуют!
        Разве он мог предположить, что ему суждено на всю жизнь запомнить это утро, каждый шаг небольшого пути, который отделяет его сегодня от землянки командира до лазарета?
        — Эй, новенький! — окликнул его кто-то. — Не спускай глаз с этого гада.
        Азат не оглянулся. Он знал свои обязанности и не нуждался в подсказке.
        За долгую зиму партизаны стосковались по теплу. Каждому хотелось собственными глазами посмотреть, как, не спеша с сосулек, падают капли, как набухли почки, и услышать журчание ручейков.
        И вот высыпавшие под тёплые лучи солнца люди увидели фашиста, бредущего под дулом карабина. Партизанам показалось знаменательным, что вражеского офицера конвоирует мальчишка. «Время фашиста уходит, приходит наша весна».
        Азат зорко наблюдал за Рыжи, однако успевал бросить взгляд и на партизан. Одни из них молча провожали фашиста, другие, сердито сплюнув, отворачивались.
        Азата очень удивил Сидоренко. Этот бывалый партизан, казалось, не хотел сойти с тропинки. Он смотрел на фашиста с ненавистью. Старого партизана можно было понять: каратели поизмывались над его семьёй.
        Сидоренко не уступил дорогу. Ссутулившийся фашистский майор волей-неволей должен был обойти сурового партизана.
        А минутой позже произошёл совсем уже опасный и непредвиденный инцидент. Неизвестно откуда на тропку выскочил Титов, весельчак и шутник. Юный конвоир не сразу признал разведчика: глаза у того от ярости стали узкими щёлочками, лицо побледнело, словно в этот миг вся кровь его отхлынула к сердцу…
        Выхватив пистолет, Титов начал не торопясь целиться в немца.
        — Стой! — крикнул Азат, становясь между партизаном и немцем. — Отойди прочь! Вот доложу командиру, тогда узнаешь!
        Отчаянный крик конвоира возымел своё действие. Титов, очевидно, не ожидал, что ему помешают, да ещё какой-то мальчишка. Нехотя он опустил свой пистолет и сказал, криво улыбаясь:
        — Береги его, малыш, как следует. Помяни моё слово, ему очень не нравится в нашем лесу.
        Азат ничего не ответил.
        — Давай, давай!.. Шагай, шагай! — прикрикнул он па пленника.
        Ему поскорее хотелось убраться подальше от Титова. Ведь тот так и не спрятал оружия.
        ССОРА
        Гитлеровский офицер хотел распахнуть дверь, но Азат задержал его и показал, как старательно надо вытирать ноги.
        — Тафай, тафай! — сумрачно проговорил немец, запомнив странную команду, услышанную из уст Азата. — Шакай, шакай!
        Появление пленника вызвало переполох в избушке лесника. Мишка, сбросив одеяло, вскочил на ноги. Микола Фёдорович недовольно отложил ручку: он как раз писал письмо.
        — Чего ты притащил фрица? — спросил он.
        — Не твоё дело.
        — Разве он больной?
        — Не знаю.
        — Так чего же ведёшь в лазарет кого попало?
        — Распоряжение командира отряда.
        Это произвело впечатление, но даже добродушный Мишка заартачился:
        — Не стану ему готовить, сам будешь варить…
        Рыжий немец, не обращая внимания на ребячью перепалку, уселся на табурет. Уставившись невидящими глазами в окно, он вполголоса запел песню. Чужую и грустную.
        — Пусть прекратит! — вскипел Микола Федорович. — Не хочу я слушать немецкую песню.
        Азат, подумав, сказал:
        — На то не имею права. Командир такого приказания не отдавала.
        — В таком случае я сам заставлю его замолчать. Не желаю слушать, и все!
        — Только я один могу разрешить или запретить ему петь, и больше никто, — строго сказал Азат.
        Микола Фёдорович что-то хотел было возразить, но, махнув рукой, отошёл. Видать, здорово рассердился.
        — Тебе и раньше приходилось охранять пленных? — осторожно спросил Мишка, желая как-то уладить ссору. — Ты же говорил, что отец твой комбат? Раз он у тебя военный, наверно, и пленные у вас бывали.
        — Я же не служил в его части, как ты не понимаешь? Микола Фёдорович не вмешивался в их разговор. Он обиделся на Азата. Мишка это чувствовал.
        — Послушай, Микола Фёдорович, — проговорил он — Чем сердиться, рассказал бы лучше Азату, как ты попал в наш отряд.
        — Вот ещё, стану я рассказывать каждому!
        — Уж этот мне Микола! — вздохнул Мишка. — Другой бы на его месте во всё горло кричал о своём подвиге, а этот — нет… Но я должен рассказать Азату твою историю… Микола Фёдорович лишь с виду тихоня.
        — Молчи, — попросил его Микола Фёдорович…
        — Может, слыхал, как мальчишки в наших местах свой партизанский отряд организовали? Нет? Сейчас я тебе расскажу всё по порядку… Микола сделался командиром того отряда. Насобирали мальчишки всякого оружия и до поры до времени его припрятали. Чего полагается делать вооружённому до зубов человеку? Конечно же, стрелять. И Микола так и решил. Он, может, никогда бы в наш отряд не попал, если бы не стал пулять из винтовки. Первым делом он решил пугнуть полицаев в своем селе. Ночью зарядили винтовки и открыли пальбу. Полицаи, наверно, подумали, что это партизаны на них напали, и дали дёру. А ребята ещё целую неделю палили в небо. Кто их знает, сколько они ещё тратили бы патронов, если бы однажды не угодили в засаду, к счастью, она оказалась партизанской. А той засадой руководил дядя Ваня. Схватил он за шиворот Миколу и спрашивает строго: «Кто, такие-сякие?» Микола струхнул, но виду не подал. «А вы сами кто такие?» — «Мы партизаны! — отвечает ему дядя Ваня. — А вот вам незачем в небо палить, как в медную копеечку. Вы мешаете проводить военные операции, срываете ночные вылазки». После этого любой
мальчишка сдался бы, но не Микола. Вот до чего упрям! «Быть того не может, чтобы мы мешали!» — сказал он в ответ. Дядя Ваня понял, что с Миколой по-доброму не договориться, и отдал приказ отобрать у мальчишек оружие. «Так-то оно лучше, — сказал дядя Ваня на прощание. — Если ещё раз услышу стрельбу, худо будет». Микола, конечно, чуть не ревел от обиды, а потом, видать, решил: «И почему это я должен подчиниться! Я сам командир!» Тем более о партизанах ни слуху ни духу. Вооружил свой отряд и айда палить. И снова попал в засаду. В этот раз дядя Ваня задал Миколе отменную трёпку. «Почему нарушил приказ?» — «Я думал, — говорит Микола, — что вы из наших мест куда-нибудь подались». Ничего другого не оставалось делать дяде Ване, как опять обезоружить мальчишек: покончить с этим раз и навсегда! Вот тут Микола и не выдержал: отнимают честно добытое оружие! Ух и разозлись он: «Если у вас, партизан, не хватает оружия, я ещё штук сорок винтовок и три автомата смогу подкинуть!» Дядя Ваня недолго думая забрал весь мальчишеский арсенал, а заодно и самого Миколу. Вот с тех пор он в нашем отряде. А почему он такой
сердитый? Да потому, что никак не может забыть, что его разжаловали из командиров в рядовые…
        — Неправда! — вскипел Микола Фёдорович. — Я уже ту историю совсем забыл. Я просто не понимаю, зачем в наш лазарет привели поганого фашиста.
        ТАЙНА АВТОГРАФОВ
        Командир отряда срочно потребовал к себе Миколу Фёдоровича.
        Помощник фельдшера, взвалив на плечи полевую медицинскую сумку, отправился выполнять приказание.
        Азат не знал, что и думать. Может, какое-нибудь несчастье случилось с Оксаной? Может, Миколу Фёдоровича направляют с какой-то боевой группой для выполнения ответственного задания?
        Мишка, как обычно, ушёл на кухню. Там работы по Горло. Особенно тогда, когда старший повар выполняет боевое задание.
        Азату нельзя отлучиться из лазарета: он сторожит Рыжего.
        Азат с неприязнью взглянул на Рыжего. Из-за него, гада, Азат сидит в доме лесника как прикованный.
        Если бы не он, Азату ничего не стоило бы слетать в командирскую землянку или, на худой конец, к Мишке, на кухню.
        «Впервые так срочно вызывают санитара с сумкой, — размышлял Азат. — Что там могло приключиться?»
        Микола Фёдорович вернулся в сумерках. Он выглядел усталым и сердитым. Молча положил сумку, вымыл сапоги и начал старательно тереть мылом руки.
        Азат уже знал: сейчас лучше не лезть с расспросами. Если не захочет говорить, слова из него не вытянешь. Однако не выдержал и спросил:
        — Почему так долго пропадал?
        Микола Фёдорович домыл руки, выплеснул грязную воду и лишь тогда удостоил Азата взглядом:
        — Ходили разведывать Красный мост. Кое-кого потеряли.
        — А что это за Красный мост? Микола поморщился:
        — Самый обыкновенный, железнодорожный. Другие бывают синие или голубые, а этот красный.
        Азат почувствовал, что Микола Фёдорович что-то недоговаривает. «Не доверяет, вот в чём дело», — подумал он.
        Пленник между тем как будто даже повеселел. Неужели он знает русский язык и, узнав о гибели партизан, обрадовался.
        Микола уже спал глубоким сном, когда возвратился Мишка. Он тоже знал о случившемся, это было видно по его лицу, сосредоточенному и невесёлому.
        — А что это за Красный мост? — осторожно стал выспрашивать его Азат.
        — Самый простой, по которому взад-вперёд ходят поезда, — неохотно ответил Мишка.
        Азату ничего не оставалось делать, как отступиться и заняться своей основной обязанностью — следить за пленником.
        Поздно вечером в избушку ввалился дядя Ваня вместе с каким-то немцем. Сначала Азат подумал: это кто-нибудь из партизан, переодетый в немецкую форму. Но дядя Ваня коротко приказал:
        — Постереги и этого!
        И вышел. Может, пошел поужинать или помыться к родничку? Он любил окатывать себя холодной водой. Особенно когда уставал.
        Новенький был среднего роста, лет тридцати, не старше, большеносый, чернявый. Совсем не похожий на обычного немца. Брови у него были густые, а под ними серые глаза.
        Увидев Рыжего, немец издал удивленный возглас и быстро-быстро заговорил по-своему. Рыжий как ужаленный соскочил с пар и рванулся навстречу новенькому, точно желая растерзать его.
        Тут уж нельзя было зевать. Азат схватил карабин и скомандовал:
        — А ну-ка назад! Давай! Давай! Шагай! Шагай! Рыжий нехотя отступил. В ярости он еще выкрикивал что-то, а новенький молчал. Вскинул на Рыжего свои серые глаза, и ни слова в ответ.
        К счастью, в эту минуту вернулся дядя Ваня. Новый немец так и кинулся к нему.
        Вот бы знать, о чем они болтают!
        Чем больше говорил немец, тем бледнее становилось лицо дяди Ванн, а глаза темнее.
        — О чем это он? — не выдержал Азат, так как Рыжий страшно волновался и все время повторял лишь одно слово: «Врать Врать! Врать!»
        — Да, сложная обстановочка, — выдавил из себя дядя Ваня. — Он утверждает, что твой Рыжий — палач. Будто бы он, перед тем как расстреливать людей, заставлял их давать автографы… Н-да!
        — Теперь вы не отправите его на Большую землю? — спросил маленький конвоир. — Сразу расстреляете?
        — Такие дела быстро не решаются, — ответил дядя Ваня. — Откуда мы знаем, что новый пленный говорит истину? А тот врет?
        — А как же теперь?
        — Надо посоветоваться с командиром, — проговорил дядя Ваня. — Я забираю своего немца, а ты береги Рыжего, не спускай с него глаз.
        СТРАННАЯ НОЧЬ
        Время шло. Ночь вкрадчиво подобралась к избушке, постояла возле и не торопясь шагнула в окно. Даже семилинейная лампа не сможет теперь справиться с нею.
        Азат удержал себя, не зажег лампу. Он любит следить за тем, как приходит ночь. Вот-вот послышатся удивительные звуки, напоминающие чье-то невнятное воркование. Это переговариваются сонные птицы, устраиваясь на ночлег.
        Если бы не этот проклятый Рыжий, откинувшийся на подушку, Азат вышел бы на крыльцо. Мальчишка с ненавистью взглянул на пленного. Все-таки пора зажечь лампу. В темноте с пленным опасно сидеть. Рисковать, конечно, не стоит.
        И вдруг загрохотало небо. Поначалу Азату показалось, что это первый весенний гром. Он кинулся к окну. Разве под звездным небом бывает гроза?
        Один удар! Второй и третий…
        — Наверно, наши отбомбились над Красным мостом, — прошептал мальчишка. Но ничего не увидел в ночном небе — ни самолетов, ни зарева.
        Азат прислушался. Тихо. Партизанская стоянка ни звуком не выдавала себя.
        Дядя Ваня словно в воду канул, пора бы, пожалуй, вернуться. «Неужели все еще допрашивают немца?» — думал Азат.
        Сумрачная ночь не сулила ничего доброго. Что она может обещать, если за лесом враг, а рядом с тобой пленный?
        Слышно, как сопит во сне Микола Федорович. А Мишка-поварепок — тихоня. Уткнулся в подушку и затих до утра. Спят себе и не слышат, как рвутся бомбы. Еще умудряются, наверно, видеть сны.
        Рыжий тоже похрапывал. Но Азат настроен недоверчиво: в самом деле спит проклятый фашист или только представляется?
        Кто-кто, а Рыжий сегодня не должен был бы так спокойно спать. Если только что обвинили в тяжком преступлении.
        «Или он считает себя невиновным, или уж очень здорово владеет собой, — размышлял Азат. — Если он не испугался наговора, значит, надеется оправдаться… Не зря же он собирал автографы…»
        Однако тревожное чувство не оставляло Азата. Мальчик два раза подходил к изголовью, стоял над Рыжим, прислушивался: спит или притворяется?
        Конвоиру не полагается дремать. Вот почему он ходил взад-вперед: от двери до койки Рыжего. При этом он ступал тихо, почти крадучись.
        Но сколько же можно Ходить? Легко сказать: «Глаз с него не спускай!» А что делать, если веки сами собою слипаются?
        Азат ущипнул себя. Это верное средство против сна. Однако скоро убедился, что щипок не действует. Он попытался вспомнить самые тягчайшие преступления часовых, знакомые ему по книгам и по рассказам отца. Перед его глазами вдруг возник образ красноармейца, заснувшего на посту… Он дремлет, уронив голову на грудь, а тем временем беляки пробираются в расположение красного полка.
        Азат вздрогнул и испуганно оглянулся: где же беляки?
        Но ни беляков, ни красного полка, но есть непреодолимое желание сомкнуть веки… Хотя бы на секундочку. Самую короткую.
        В полузабытьи прошла минута или десять. Кто знает сколько!
        Пленник по-прежнему похрапывал. Казалось, ничто в жизни его не тревожит.
        Азат стал думать об отце. Что он, бедный, делает в эту пору? Еще больше тревожит его судьба матери. Кого только он не расспрашивал, стараясь что-нибудь разузнать о ней. Но никто ничего определенного сказать не мог. Артист пообещал взять его с собой в город. Азат ждет не дождется этого дня. Там в дупле дерева, может, лежит для него заветная записочка?..
        Внезапно Азату пришла в голову великолепная мысль: испытать Рыжего. Может, он прикидывается, что спит, а сам ждет подходящего момента, чтобы сбежать?
        Решено: ему ничего не стоит обнять карабин и уронить голову на грудь. А храпеть он умеет не хуже Рыжего.
        Азат здорово изображал из себя заснувшего на посту часового. Но вдруг ему почудилось, что на него пристально глядят.
        Нет, не может этого быть, некому следить за Азатом. Все спят сладким сном: и Микола Федорович, и Мишка-поваренок, и Рыжий.
        Может, Азату просто не хватает выдержки? Как тогда не хватало Маринке?
        Азат вспомнил, как он прокрался в дом учителя, чтобы предупредить о предстоящем налете полицаев… Тогда у Маринки тоже не хватило выдержки. Из-за этого она сделалась как испорченная патефонная пластинка: повторяла одну и ту же строчку…
        Все явственнее он ощущал на себе чужой взгляд. С трудом поборол он полудрему и широко раскрыл глаза.
        Рыжий не спал, рука его тянулась к карабину!
        Азат заорал не своим голосом. Ему бы вскинуть карабин, но в этот миг он даже думать забыл об оружии.
        Воспользовавшись минутой растерянности, Рыжий кинулся к двери..
        — Стой, буду стрелять!
        Но куда там! Рыжий успел нырнуть в дверь. Проснувшиеся мальчишки не сразу сообразили, что происходит.
        — Немец сбежал! — завопил Азат и бросился вслед за Рыжим.
        Но разве увидишь его, проклятущего, в такую непроглядную ночь? Рыжий как сквозь землю провалился. Он скорее всего притаился где-нибудь рядом. Но где его искать?
        Надо было немедля бежать в командирскую землянку, поднимать тревогу, пока не поздно.
        Азат бежал, спотыкаясь и падая. «Упустил! — горько упрекал он себя. — Первое задание не выполнил».
        — Кто идет? — окликнул его часовой.
        — Это я! Новенький.
        — Чего несешься как очумелый? Я мог нечаянно пристрелить тебя. Ночью скакать галопом не полагается, тем более возле командирской землянки.
        — Я упустил Рыжего!
        — Какого такого Рыжего?
        — Да немца проклятого!
        — Чего же тогда тут торчишь? — рассердился часовой. — Беги к командиру!
        — Где же ее землянка?
        — Вон, разве не видишь?
        Азат со всех ног бросился вниз по ступенькам.
        — Что случилось? — спросил дядя Ваня, поднимаясь навстречу.
        — Рыжий сбежал! — с трудом выговорил Азат. Мальчишка понимал, что ему, конвоиру, нет никакого снисхождения.

«Я ТАКОЙ ВИНОВАТЫЙ…»
        — Ну, расскажи, как было дело? Я хотел применить военную хитрость, — сдавленным голосом начал объяснять Азат.
        — Какую же? — спросил дядя Ваня.
        — Я притворился спящим, чтобы испытать Рыжего…
        — И незаметно для себя задремал?
        — Что вы! — отчаянно мотнул головой Азат. — Я в расчете ошибся и с закрытыми глазами просидел дольше, чем полагалось.
        — Так, так…
        — Сижу, значит, и думаю: пусть Рыжий убедится, что я в самом деле сплю. Он этим и воспользовался. Пока я сидел зажмурившись, он успел подняться и подойти ко мне. Я очнулся уже тогда, когда он стоял в двух шагах от меня.
        — Н-да… Дело дрянь. Я один тут виноват, — вздохнул дядя Ваня. — Мне не следовало бы доверять Рыжего Азату Байгужину…
        Оксана не вмешивалась в этот разговор. Лишь после того как дядя Ваня всю вину принял на себя, она устало потерла покрасневшие веки.
        — Давайте разберемся, что к чему, — сказала она. — До встречи с Отто (при этом она показала на нового немца) Рыжий был спокоен за свою судьбу. Появление Отто спутало все его расчеты. Он почувствовал, что у него не остается надежды на спасение. Что делает в таком положении любой человек? Решается на побег. В эту ночь он все равно попытался бы уйти. Если не из лазарета, так из землянки старшины.
        Все молчали.
        Почему ничего не говорит дядя Ваня? Хоть бы покричал на Азата!
        Пленный немец своими серыми глазами глядел на мальчика с упреком.
        И тогда Азат ясно понял: нет ему прощения. И не будет.
        — В конце концов, Рыжий облегчил нашу задачу, — проговорила Оксана, точно не замечая состояния Азата. —
        Теперь незачем наводить справки, отпали все сомнения. Он сам себе вынес приговор. Из нашего леса никто легко не уходит.
        Азат ожил. Будто тяжкий груз свалился с его плеч. Командир отряда по телефону вызвала начальника штаба.
        — Предупредите все посты и секреты, — проговорила Оксана спокойно, — особенно северный пост. Сбежал Рыжий. Скорее всего, беглец направится на север, в сторону дороги, по которой его привели сюда.
        Она провела ладонью по волосам, зачесанным назад, сняла с пояса тяжелую кобуру с трофейным немецким пистолетом.
        — Отправляйтесь-ка, Иван Иванович, с немцем к себе, — устало проговорила она. — Там, кстати, освободилась постель для Отто. Байгужин пока останется возле телефона. Мне тоже, пожалуй, надо вздремнуть. Будешь дежурить! — приказала она Азату. — Вот тебе часы. Ровно через два часа разбудишь. Не уснешь?
        — Нет. Теперь ни за что! Уже засыпая, Оксана сказала:
        — Твой Рыжий нынче встретит последнюю зарю в своей жизни.
        Она быстро уснула и, конечно, не слышала, как Азат вслух сказал себе:
        — Я такой виноватый…
        Он чувствовал себя очень скверно. «Пусть только представится случай, я оправдаюсь перед всем отрядом, — думал Азат, — и перед мальчишками». Азат хорошо понимал, что после этой ночи вряд ли Микола Федорович станет хлебать с ним из одного котелка. Ведь Микола Федорович не признавал человеческих слабостей. Лишь Миша, может быть, по своей доброте постарается как-то обелить его.
        Телефон не звонил. «Неужели упустят?» — тревожился мальчишка.
        В этот трудный час, когда некому было излить душу, он невольно вспомнил Маринку. Ему верилось, что они рано или поздно встретятся. Ей можно будет рассказать, как он страдал, упустив фашиста. Она поймет его, но не оправдает. Она такая же суровая, как и Микола Федорович.
        А вот мать оправдала бы. Она сказала бы, что мальчик устал, что уставшим мальчикам не надо доверять карабин и тем более пленного фашиста…
        Подступившая к сердцу волна нежности наполнила глаза слезами. Азат быстро смахнул их.
        Он вспомнил, как мать перед сном рассказывала ему сказки. В тех сказках мальчишки несли людям добро. Они находили, например, клад или выручали людей из беды.
        Ведь мальчишки все-все могут, если только захотят. Все мальчишки, кроме Азата. Он не выполнил своего воинского долга.
        Азат взглянул на циферблат и встрепенулся: пора будить командира.
        — Звонка не было? — спросила она, сладко-пресладко зевая.
        — Нет.
        — Ну что ж, будем ждать.
        Оксана не проявляла, большого беспокойства, видимо, очень верила своим постам и секретам.
        — Он непременно пойдет на север по знакомой ему дорожке, — вслух размышляла она. — Рыжий побоится заблудиться в чащобе.
        Взглянув на покрасневшие от усталости глаза мальчишки, она сказала:
        — Ложись на мое место. Дежурство твое окончилось. У него не осталось силенок даже на то, чтобы подняться. Как сидел, так и уснул, уронив голову на грудь.
        Сколько времени он проспал? Часа два, если не больше. Проснулся он от громкого разговора.
        — А как быть с мальчишками? — спрашивал Артист. — Их тоже построить?
        — Если я сказала — выстроить весь отряд, то имела в виду и их.
        — Может, не стоит? — колебался Артист. — Все же дети… Вы бы, например, взяли своего сына?
        Долго она не отвечала ему, наверно, размышляла.
        — И сына своего взяла бы, если бы он был, — с горечью сказала Оксана. — Мальчишкам надо знать очень многое в этом мире. По земле ходят не только добрые, но и злые люди, не только друзья, но и враги. Чем раньше ребята сделают такое открытие для себя, тем лучше.
        …На небольшой полянке выстроился весь отряд. И в том строю на левом фланге находились, мальчишки.
        Пока дядя Ваня очень тщательно, олово за слово, переводил Рыжему приговор партизанского трибунала, Азат стоял, опустив голову.
        — Боишься глянуть на Рыжего? — вдруг тихим шепотом спросил Микола Федорович.
        Азат поднял голову.
        Вот таким он запомнил Рыжего в его последние минуты: фашист был белее той березы, возле которой он стоял, чуть пошатываясь. А когда человек делается белее березы, то он уже перестает быть живым существом.
        ПОКА ВОДА КИПИТ В КОТЕЛКЕ
        Лазарет обычно пустовал, так как тяжело-раненных отправляли на самолетах в тыл, а легко-раненные, как правило, в лазарет не ложились. Если человек мог ходить, он оставался в строю, даже раненый.
        Целая история приключилась со знаменитым подрывником Махмутом Загидуллинным. Их было два брата, оба из Уфы. Махмуту случайным осколком мины оторвало левое ухо. Редчайший, надо сказать, случай. Обычно осколком, в ухо попадают один раз за всю войну. Так вот, человек истекает кровью, а лечь в лазарет не хочет, гордость ему не позволяет. Пришлось дяде Ване употребить всю свою фельдшерскую власть.
        — Ты что, малое дитя, чтобы тебя уговаривать, а я тебе нянька? — сказал он, вконец рассердившись.
        А на второй день в полном снаряжении разведчика, увешанный гранатами, с автоматом, кинжалом да ещё с двумя котелками явился старший брат раненого, Hyp Загидуллин.
        — Когда встречаются земляки, то они первым делом готовят себе бишбармак! — гремел он в избушке.
        Дядя Ваня недовольно посмотрел на него поверх очков.
        — Если ты пришел за братом, то должен тебе сказать, что поторопился. Отсюда он выйдет денька через два.
        Однако отчаянный разведчик продолжал шутить как ни в чем не бывало:
        — Тут, в вашем лазарете, как установила наша разведка, оказался не один уфимец, а два. Так и быть, я забираю обоих: брата — как раненого, Азата Байгужина — как сопровождающего. Не надолго, всего на один час уведу.
        — Куда же ты поведешь их?
        — До первого костра. Я решил приготовить брату бишбармак. Это здорово помогает раненым воинам. А наш земляк Азат Байгужин будет мне помогать. Не следует забывать обычаи дедов, если, конечно, эти обычаи такие вкусные.
        Дядя Ваня сдался:
        — Часок посидеть возле костра твоему брату не повредит. А меня ты разве не хочешь взять с собой?
        — Айда, доктор! — обрадовался разведчик. — Мы бишбармака столько наварим, что на весь лес хватит. Пусть у нас нет жирной баранины, изюма и перца — не беда, — балагурил он, — пальчики оближете.
        Повесив над костром котелки с водой и замешивая муку, он приговаривал:
        — Баранину заменим трофейными консервами, а тесто замесили. Вода, конечно, не та: болотцем отдает. То ли дело в Уфе: хочешь мягкую воду — иди себе к берегу Уфимки, еще мягче требуется — рядом Дема… Не нравится тебе мягкая вода, хочется жесткой — под рукой Белая, самая чистая река на Урале.
        Стоило ему произнести названия родных рек, как Азат будто наяву увидел родной город, раскинувшийся на высокой горе, окруженной тремя реками.
        — Самая зеленая улица — Социалистическая, я на ней родился, — вздохнул Азат.
        — Самая тихая — Лассаля, — подхватил Махмут. И тотчас же старший Загидуллин заключил:
        — А самая шумная — Цюрупы:
        Тут уж дали волю воспоминаниям. Вспомнили, что Октябрьская покрыта булыжниками, а на улице Володарского сплошные овраги, что самый красивый дом занимает художественный музей, а самая высокая башня возле мусульманского кладбища.
        — Я бы сейчас беляшей поел, — сказал Азат и облизнулся.
        — Я бы плова…
        Но старший Загидуллин громко рассмеялся:
        — Моя мечта — бишбармак. И она осуществится раньше вашей, уже через час.
        Они расшумелись, как дети. Стали вспоминать смешные случаи, какие приключались с каждым из них, и вообще какой он веселый, этот город Уфа.
        Дядя Ваня не сдержался:
        — Чего расхвастались, как сороки? Слушаю вас и удивляюсь: точно в одном вашем городе вся красота мира собрала. Кругом оглянитесь, разве здесь не красота? Где еще такие вербы и тополя растут?
        К костру подошел начальник штаба, со своей неизменной трубкой во рту.
        — Просвещаешь моих орлов-разведчиков? — спросил он дядю Ваню, присаживаясь к костру.
        — Да, они в этом, кстати, нуждаются, — с улыбкой согласился дядя Ваня. — Тут одни уфимцы собрались и хвастают своим городом. Булыжники и те в Уфе особые. А я им говорю: всюду красиво.
        — Ты это брось, — проговорил начальник штаба — Всюду хорошо лишь гостям…А мы — хозяева, и каждый привязан к тому кусочку земли, где родился. Кончится война, вернусь в родной Киев. Первым делом отправлюсь на Крещатик. И знаешь, что сделаю? Расцелую все дома подряд.
        — Может, к тому времени ни одного целого дома не останется на всей улице.
        — Если домов целых не останется, пройдусь по развалинам. Камни стану целовать. А теперь вот что скажу вам, друзья: неужели у вас гостей потчуют только словами? Хочу отведать вашего бишбармака, которым расхвастались на весь лес.
        КТО НЕ УВАЖАЕТ МОРЯКОВ?
        Всего полмесяца назад Азат волновался: оставят его в отряде или нет? Каким далеким кажется теперь это время.
        Дела у Азата пошли на лад. Думаете, его оставили в лазарете? Ничего подобного! Берите выше: он ответственный дежурный при командире отряда.
        Правда, некоторые называют его «посыльным», «курьером» и даже «дежурным телефонистом», но Азат твердо стоит на своем: ответственный дежурный при командире!
        Вот сейчас, наскоро позавтракав, он собирается на свой пост. Это рядом, но все равно надо взять карабин, телогрейку, вещевой мешок и котелок. Оставлять ничего нельзя. В любой миг надо быть готовым принять бой или уходить, куда прикажут.
        Насвистывая, Азат набивает патронную сумку. Боеприпасы дороже хлеба. Это знает каждый солдат. Попробуй повоюй без патронов! Не повоюешь! Нет.
        — Послушай, Микола Федорович, — говорит Мишка-поваренок, — одолжи Азату свою фляжку ничего с ней не случится.
        — У него же есть котелок, — хмурится Микола Федорович. — Пусть в нем носит себе воду.
        — Ты же остаешься тут, а он заступает на дежурство…
        Азат понимает: никакие уговоры не помогут. Мишка зря старается. Не таковский он парень, Микола Федорович!
        — Не нужна мне его фляжка! Обойдусь без нее. Зря ты…
        — Пусть себе в бою достанет трофей, — бурчит Микола Федорович. Он даже не смотрит в сторону Азата, а продолжает свой разговор с Мишкой: — Чего он в разведку не идет или на стычку с полицаями?
        — Дурень, разве это от него зависит? — заступается Мишка. — Чего-то, я смотрю, ты таким жадюгой стал.
        Мишка мечется меж двух огней. Ему хочется примирить ребят! Но с тех пор как Азат упустил Рыжего, Микола Федорович знать его не желает.
        Азат молча выходит из избушки. Не хочет Микола Федорович — не надо!
        Эта история с пленным фашистом на время заслонила Азату жизнь всего отряда.
        Что, например, он знал о Красном мосте? В полевом лазарете, где обитал Азат, или мало знали об этой операции, или умело скрывали ее.
        Лишь, после того как Азат появился в землянке командира, ему стало известно, какое огромное значение имеет этот мост. Вновь Азат услышал о нем из уст дяди Вани, вернувшегося с дальнего аэродрома.
        — Летчики снова бомбили Красный мост, но безрезультатно, — доложил он.
        В тот же день командир отряда приказала уточнить пропускную способность железнодорожного моста за последние сутки.
        — Двадцать два поезда прошло на восток и двадцать обратно, — доложил Артист. — Из них восемь с боевой техникой, главным образом с танками, шесть — с живой силой, три — с горючим. Остальное уточнить не удалось. Противник усилил охрану. На отдельные участки вывел собак. Вырубается лес вдоль железнодорожного полотна.
        Оксана хитро взглянула на начальника разведки:
        — Поэтому вы решили отложить минное наступление?
        — Как бы не так! Мы тоже предприняли кое-какие контрмеры… Они получат наши сюрпризы сегодня же.
        — Днем?
        — Да, днем.
        И они опять заговорили о Красном мосте, но уже шепотом.
        В последнее время в командирском блиндаже стали появляться представители соседних партизанских отрядов. Уже побывали люди из «Белой чайки», «Зубра», «Южного медведя».
        А сегодня пришел командир отряда «Беркут», широкоплечий моряк со шрамом на лице.
        Гость понравился Азату. Моряков он вообще уважал. Кто их не уважает!
        Из разговора Азат понял, что «беркут» сердится.
        — Мне Москва радирует. Да я и сам вижу: через Красный мост изо дня в день идут резервы противника. Тут бы перерезать его коммуникацию — и дело с концом, но находятся товарищи, которые…
        Оксана перебила его:
        — И мне Москва шлет директивы. И я вижу то, что видят ваши глаза.
        В голосе гостя послышалось раздражение:
        — Я считаю: нечего время тянуть. Наступать, взрывать — и делу конец!
        Вот тут моряк почему-то разонравился Азату. Азат не понимал еще, из-за чего спорят взрослые, почему выходят из себя.
        — Двум командирам, к сожалению, нельзя ссориться. И вот еще что: я не люблю, когда перед моим носом размахивают руками, — резко сказала Оксана. — Садитесь и слушайте, что я вам скажу…
        «Беркут» отпрянул, точно его ударили, но в следующую минуту сел, пристально уставившись на собеседницу.
        — На войне встречаются разного сорта командиры, — напомнила она. — Одни из них готовятся к бою два дня, два месяца затем ведут бой по захвату какого-нибудь населенного пункта. А другие месяц готовятся, чтобы в один прием выиграть сражение. Я считаю, что вторые поступают более разумно.
        Маленький партизан поймал себя на мысли, что с каждым днем все больше и больше привязывается к своему командиру. Она очень нравилась ему. Но чем?
        Вот этого он объяснить не мог. Может, потому, что она была отчаянная? О ее отваге в бою говорили все. Даже Микола Федорович.
        — Она у нас как фельдмаршал. При ней никто не отступает! Я сам видел, — с гордостью говорил он.
        БЫВАЮТ ЛИ ХОРОШИЕ НЕМЦЫ?
        На этот вопрос Азат отвечает отрицательно. Нет, не бывает хороших немцев. В том далеком теперь сорок третьем году не только Азат, но и многие взрослые думали, что все немцы — фашисты.
        И поэтому неудивительно, что к Отто — так звали перебежчика — не сразу привыкли в отряде. Присматривались.
        Отто, однако, оказался незаменимым человеком. Он был мастером на все руки. Без него теперь ни одно оружие не чинили. У себя в Германии он был инженером-механиком.
        Вскоре Отто стал незаменимым в разведке. Ему удавалось пробираться на самые опасные участки.
        И все же мальчишки избегали его.
        А командир отряда охотно советовалась с ним, когда речь шла об инженерных сооружениях или о немецкой тактике ведения ночного боя.
        Вот и сейчас над штабной картой склонились трое: командир, начальник разведки и Отто. Они уточняют карту по данным, которые принесли разведчики во главе с Артистом.
        — Вот тут появились две новые огневые точки, — указывал начальник разведки. — Восемь окопов отрыто на правом берегу.
        — А что у вас, Отто, нового?
        — В окрестных селах — вот тут и тут — зенитные батареи, — докладывает он, нанося на карту синие крестики.
        Оксану особенно интересовал крутой яр рядом с мостом.
        — Этот район отлично защищается, — говорит Артист. — Пулеметные гнезда на обоих берегах. Ряд колючей проволоки плюс минные поля.
        — Значит, не подойти и не подъехать? И мышь не проскочит, и муха не залетит?.
        Чувствуя иронию в словах командира, но, внутренне не соглашаясь, Артист молчит.
        — Вы все-таки отыщите не заминированную тропинку. Такая должна быть.
        — Вы думаете, что противник специально для нас бережет ее?
        Оксана усмехнулась:
        — Немцы пьют воду? Значит, и ходят за водой не куда-либо, а на реку.
        — Да, это верно.
        — Вот и прекрасно. Проследите, по какой тропинке они шагают на водопой.
        Оксана теперь как будто знала о противнике все: когда они обедают и ужинают, в каком окопе играют на губной гармошке и в какой траншее молчат, где сидят храбрые немцы, а где — трусливые.
        — Как же вы узнали, что существуют трусливые немцы? — осмелился спросить Азат.
        — Видишь ли, кто трусит, тот по ночам часто стреляет и освещает местность ракетами, — объяснила Оксана.
        Даже Азат, не искушенный в боях человек, представил себе, как отлично укреплен Красный мост. Но все же Оксана планировала мгновенный захват укрепленного района и взрыв моста.
        Она сказала Артисту:
        — Противник считает себя в полной безопасности за крутым яром. Вот тут мы, пожалуй, и ударим. Поэтому действуйте здесь особенно осторожно.
        Но однажды пришла беда. Группа разведчиков, которую возглавлял сам начальник штаба, не вернулась в назначенный срок. Не вернулась и на другой день.
        Отряд был поднят по тревоге.
        …Азат еле дождался зари. Ему не сиделось в командирской землянке. Что могло случиться с разведчиками, ведь они должны были вернуться еще три дня назад?
        Азат боялся думать о самом страшном, пытался успокоить себя: порою встречаются самые непредвиденные обстоятельства. Эти тревожные мысли выгнали Азата из землянки.
        Он выбрался наверх, но дверь оставил распахнутой. Если, случаем, позвонят, будет слышно.
        Взглянул на небо и ахнул: в рассветной синеве плыла стая журавлей. Он видел отчетливо малиновый клин.
        — Заря их так покрасила!! — прошептал он. Партизаны вынырнули из чащи молчаливой группой.
        Одного взгляда на них было достаточно, чтобы сразу понять: случилась беда.
        — Один… два… три…
        Это те, кто ходил на поиски. Азат увидел командира, и Артиста, и Отто… Вслед за ними шагают знаменитый минер Сидоренко и братья Загидуллины. Вон Титов… А где остальные?
        Сердце его затрепетало. Где начальник штаба и семь отважных разведчиков?
        Все партизаны, кроме командира, свернули в сторону. Каждый заторопился в свою землянку.
        Азат засуетился: надо что-то предпринять. Он нырнул в землянку и вынес полный таз воды. Азату хотелось чем-то порадовать своего командира, проявить самую обычную человеческую заботу.
        Пусть себе умывается. Если воды не хватит, он еще сбегает! Весь родничок перетаскает! Сил не пожалеет!
        Но Оксана даже не взглянула на заботливо вынесенный навстречу таз. Тяжело ступая, она спустилась в блиндаж.
        — Никто не звонил. Никаких происшествий не было, — доложил Азат.
        — Как это — не было происшествий? — глухо сказала она. — Случилось ужасное: наши разведчики подорвались на минах. Все до единого!
        Азат не знал, что сказать. Не умел он утешать.
        — Я принесу вам поесть, — с трудом проговорил он. Ему во что бы то ни стало надо уйти. Лишь бы не видеть страшных глаз командира.
        Никто из партизан еще не появился на кухне. Всем было не до еды. Мишка-поваренок спал. Он не уходил домой, ждал возвращения партизан.
        — Эй, вставай! — крикнул запыхавшийся Азат. — Мишка, — чуть не плача проговорил он, — разведчики все подорвались на минах.
        Поваренок кубарем скатился со скамьи, на которой спал, и вцепился в руку Азата:
        — Врешь!
        — Отпусти, — тихо сказал Азат. — Чего царапаешься?.. Дай командиру завтрак.»
        Как ни спешил Азат, все-таки запоздал. Оксана спала, положив голову на стол. Будить, пожалуй, не стоит. Кашу и подогреть можно.
        Резко зазвонил телефон. Пост номер два срочно требовал командира.
        — Она отдыхает.
        — Буди без разговоров! — потребовал далекий голос. Снова речь шла о Красном мосте и каких-то мотоциклистах.
        — Я принес вам завтрак, — смущенно сказал Азат, когда Оксана положила трубку. — Каша еще горячая.
        Оксана не успела поднести ложку ко рту, как в блиндаж, всхлипывая, ввалился Мишка-поваренок.
        — Чего тебе?
        — Начальник разведки ни за что прогнал с кухни…
        — Без причины ничего не случается, — недовольно сказала Оксана, — расскажи по порядку.
        Азат хотел прикрикнуть на Мишку: чего, мол, суешься в такое время? Но не стал вмешиваться. Командир сам знает, что делать. А потом Мишка все-таки друг.
        — Придрался ко мне из-за этого немца, — помедлив, начал Мишка. — Я всех накормил, как надо. Только его оставил без каши.
        — Кого же?
        В синих глазах Мишки блеснул злой огонек:
        — Немец всегда опаздывает. Он еще должен умыться, сделать зарядку да побриться! Другие и без зарядки обходятся, а этот не может. И вообще он — немец проклятый…
        Если бы Мишка поднял глаза, он увидел бы, как командир изменилась в лице.
        — Так, так…
        — Немец может жить и не жравши…
        — Как это «не жравши»? — изумилась она.
        Азат подумал: вот сейчас командир по всем партизанским законам накажет поваренка за самоуправство.
        — Ты спал этой ночью? — вдруг спросила Оксана.
        — Ну, спал.
        — А Отто не спал. Ему пришлось на виду у противника четыре раза ходить к траншеям и вызывать огонь на себя. Понимаешь, что это такое: четыре раза ставить себя под пулеметный огонь?
        Мишка, однако, упрямился:
        — Все равно он — немец, значит, враг. Она потерла покрасневшие веки.
        — Вот что, — приказала Оксана, — забирай мой котелок и накорми Отто! Командир — это ты сам знаешь — не имеет права есть, пока не накормлены бойцы. Об исполнении доложить.
        Такого исхода дела поваренок, видимо, не ожидал.
        — А как же вы? — растерянно спросил он.
        — Обойдусь…
        Мишке ничего не оставалось делать, как выполнять приказ. Он забрал котелок, но вскоре вместо каши принес жареную яичницу.
        Однако Оксана так и не поела. Она опять спала, положив голову на стол.
        УЖ ТАКОЕ МАЛЬЧИШЕЧЬЕ СЕРДЦЕ
        И все-таки Азату пришлось уйти из командирской землянки. Об этом не рассказать никак нельзя. Все равно люди спросят: прогнали его или он сам по доброй воле ушел?
        Все произошло из-за Отто. При ребятах Азат защищал его.
        — Вы не знаете, какой Отто смелый, — говорил он. — Почти как русский или башкир.
        Но, по правде говоря, Азату трудно было привыкнуть к мысли, что немец может быть своим, партизаном.
        С некоторых пор Азат особенно пристально стал приглядываться к Отто. Тот стал частым гостем в командирском блиндаже. Он присутствовал при допросах пленных, докладывал о результатах разведки.
        Азат видел немало горя за свою короткую жизнь, и все от немцев. Он помнил гестаповцев, которые забрали его мать; немцев, которые пришли фотографировать Холминки; оберштурмфюрера, который объявил за его голову денежное вознаграждение; Рыжего, оказавшегося самым настоящим палачом…
        И Азат твердо решил, что не останется в блиндаже, не хочет встречаться с этим немцем. Но как сказать командиру? Для такого большого разговора неожиданно представился подходящий случай. Старшина отряда увел из деревни Холминки корову.
        Как только об этом стало известно, Оксана немедля вызвала старшину к себе.
        Азат впервые увидел, как командир умеет сердиться.
        — Они все живут под немцем, — оправдывался старшина. — Фашистам, что ли, корову отдавать? Я заботился об отряде.
        — Эх, голова садовая, неужели непонятно, что речь идет не о корове, а о вере наших людей в партизан? В нашу честность и порядочность?
        — Мне куда важнее накормить партизан! — упорствовал старшина.
        — Придется тебе вернуться в Холминки вместе с коровой! Отгони корову и извинись перед хозяйкой. А чтобы все было исполнено, как следует, я пошлю сопровождающего.
        Азат воспользовался этим случаем и напросился пойти в Холминки.
        — Мне это село во как знакомо! — лихорадочно заговорил он. — Я же там был денщиком.
        — Тебе надоело служить телефонистом? — спросила командир.
        Азат смутился. Разве объяснишь, что ему вовсе не нравится ее дружба с Отто?
        Оксана с удивлением смотрела па Азата. А потом, очевидно что-то поняв своим чутким женским сердцем, улыбнулась.
        — Пусть будет по-твоему, — разрешила она. — Пойдешь в Холминки.
        Азат торопливо стал собирать свое имущество. Он понимал, что навсегда уходит из этой землянки.
        ПЕСТРУШКА
        — Марш вперед, соглядатай, — усмехнулся старшина, набрасывая на шею коровы веревку.
        Азат не обиделся, он понимал, что старшине стыдно.
        Над лесом стлался туман. Вокруг ни звука, все замерло.
        Старшина, наверняка желая избежать встречи с кем-либо из своих, круто взял на юг. Он торопился, а корова, шедшая за ним на привязи, еле передвигала ноги и будто не особенно торопилась домой.
        Занятый своими мыслями, Азат не сразу сообразил, откуда появились партизаны. Наверно, они шли на задание, и вот их пути случайно скрестились.
        — Вон какая здоровенная корова, — хмыкнул Титов, известный заводила. — По теперешним нормам — тысяча порций.
        Партизан вел себя как настоящий барышник: хлопал ладонью по хребту коровы, вздыхал, что-то бормотал себе под нос.
        — Слушай, старшина, называй свою цену. Сторгуемся, — охотно включился в игру Hyp Загидуллин.
        — Отойдите прочь!
        — За магарычом дело не станет.
        У Загидуллина взгляд доверчивый, лицо сияет от удовольствия.
        — По рукам, что ли? Остальные смеются.
        Понимая, что от насмешек ему теперь не избавиться, старшина сделал равнодушное лицо: говорите, мол, что хотите.
        — Что же, старшина, "молчишь? — вкрадчиво спрашивал Титов и, не удержавшись, расхохотался. — Речугу спою перед хозяйкой по бумажке читать будешь или на память выучил?
        — Заткнись! — не выдержал старшина.
        — Как ты сам себя в той речи величаешь? — не унимался Титов. — Старшиной партизанским или еще как?
        Весь отряд уже знал, что старшина идет в Холминки, чтобы вымаливать себе прощение. Все понимали, что старшина еще легко отделался… За мародерство по головке не гладили.
        — Смейтесь, смейтесь, ребята, — отвечал старшина. — Посидите у меня недельку-другую без мяса, вот тогда я послушаю, как вы запоете.
        Неизвестно, как долго продолжался бы этот спор, если бы их не нагнал Артист.
        — Подрывники — на правый фланг, группа прикрытия — на левый! — приказал он.
        Партизаны, построившись цепочкой, направились своей дорогой, Азат со старшиной — своей.
        Пеструшка, видать, не любила спешить. Старшина, сколько ни старался, не смог навязать ей более быстрый темп. Хотя старшина и делал вид, что не обращает внимания на насмешки, но партизаны доняли его. Вот идет он рядом с Азатом, криво усмехаясь и беззвучно шевеля губами.
        — До войны я служил в интендантской части, — неожиданно заговорил старшина. — Вот была житуха! Лопай сколько хочешь.
        Азат не совсем понимал своего спутника. Почему вдруг он заговорил о житухе и жратве?
        — Всех насквозь вижу: пожрать любит каждый, — все больше оживляясь, продолжал старшина. — Я, помнится, перед самой войной на свадьбе так объелся, что целую неделю животом мучился.
        Азату стало тоскливо. Неужели в жизни самое главное — сытно поесть? Сейчас надо думать, как они попадут в Холминки, и о том, как они оттуда целыми и невредимыми выберутся. Это главное! Чего он привязался к кастрюле и сковородке?
        Если бы в эту минуту старшина оглянулся на своего спутника, возможно, он оборвал бы свои воспоминания на полуслове.
        — Деревенский погреб — это да! — громко рассуждал он. — Особенно летом. Помнится, еще мальчишкой залез я в соседский погреб. Там одной сметаны было три кувшина! Вот наелся так наелся, во веки веков не забуду. А еще…
        Азат сердито сказал:
        — Давай помолчим!
        Они теперь шли, минуя тропинки. Под ногами шуршала прошлогодняя листва.
        Старшина, как видно, отлично ориентировался в лесу. Когда они подошли к опушке, оказалось, что до села рукой подать. Между лесом и селом лежала небольшая речка.
        — Вон церковь, — проговорил Азат, узнавая знакомые места. — Дом учителя под зеленой крышей. Видишь три тополя — там школа. В ней теперь полицейский участок…
        — Да тише ты! — зашипел старшина. — Мне что-то не нравятся твои Холминки.
        — Чем же они тебе не нравятся? — засмеялся Азат, скрывая волнение.
        — Видишь, улица пустая и на огородах ни души. Это неспроста.
        Теперь и Азат заметил, что село будто вымерло.
        — Может, сходить на разведку?
        — Я тоже об этом думаю, однако погодим. — Рука старшины легла на плечо Азата.
        Сколько Азат ни. глядел, ничего подозрительного не увидел: мало ли по какой причине селяне убрались по домам!
        И он предложил:
        — Я мигом сбегаю до крайней хаты!
        — Да помолчи ты! Тут дело серьезное.
        Не успел он это сказать, как где-то, кажется возле церкви, заурчал мотор. И через минуту грузовая машина, набитая фрицами, пронеслась через село в сторону города.
        — Вот бы ты сунулся! — погрозил Азату старшина. — Надо слушаться старших!
        — Вон ребята вышли! — воскликнул Азат.
        — Значит, немцев, нема. А теперь прямым ходом направляемся вон к той хате. Разувайся быстрее и штанины засучивай.
        Корова никак не хотела выйти из речки, она пила, точно целый год воды не видела.
        — Ну-ка вдарь!
        Корова замычала громко, точно жалуясь, что ее стеганули солдатским ремнем.
        — Дом свой чует! — ласково проговорил старшина немного погодя. — Смотри, как припустила!
        Не успели они подойти к хате, как навстречу им вышла женщина. Она держала за руки двух девочек.
        — Вот, привел обратно, — вздохнул старшина. — Принимай, хозяйка, по акту…
        Шутке никто не улыбнулся. Девочки почему-то опустили глаза. Крестьянка строго молчала.
        Азату стало неловко, поэтому он сказал:
        — Нашему старшине здорово попало за Пеструшку.
        — Живем-то как, — тихо заговорила женщина, — фашисты все разграбили, разорили. Привели Пеструшку, и ладно. Я ведь понимаю. Вам тоже несладко в лесу. Спешите, люди добрые, не ровен час, враги могут нагрянуть.
        — Я мигом, только к учителю сбегаю! — И Азат выскочил на улицу.
        — Карабин оставь! — крикнул старшина ему вдогонку. На площади Азат невольно замедлил шаг. Вот тут стояла Маринка под охраной полицаев. Тогда, помнится, на глазах у всех она сорвала с головы пуховой платок… Где она «мытарствует сейчас? Куда занесла ее горькая судьба?
        Прежде чем пробежать мимо полицейского участка, Азат настороженно огляделся. И не зря. Из-за угла, как ему показалось, кто-то за ним наблюдает. От вражьего взгляда даже спина заныла. Из-за угла опять выглянули: это был Верзила!
        Азат во всю мочь пустился обратно. Скорее, пока не поздно!
        — Погоня! — крикнул Азат, с ходу перелезая через плетень.
        Оба партизана перебрались через речку и юркнули в кусты. Только бы до лесу добраться, а там не страшно. Однако Верзила продолжал преследовать их.
        Азат не заметил, как потерял из виду своего товарища.
        Куда Он запропастился? Надо уходить одному.
        Ветки зло хлестали по лицу, кустарники цеплялись за штаны. Мальчишка задыхался. Но стоило ему услышать за собой шаги преследователя, как откуда-то брались новые силы.
        Но вот он споткнулся и упал, обессиленный. Долго лежал, прислушиваясь к тишине, и своим ушам не верил: неужели Верзила пробежал мимо, не заметив его?
        Азат осторожно приподнялся. И тотчас же из кустов высунул голову Верзила.
        — Постой! — крикнул полицай, увидев, что Азат снова собирается бежать.
        Где уж тут стоять! Азат кинулся влево — Верзила за ним, вправо — полицай следом.
        — Буду стрелять! — закричал Азат, укрывшись за стволом толстого дерева.
        И Верзила остановился, не рискнув пойти на карабин, хотя и сам был вооружен.
        Их разделяло всего двадцать шагов. «Может, снова пуститься наутек? — напряженно думал Азат, не спуская глаз с противника. — А куда бежать? Ведь я его веду прямым курсом на партизанскую стоянку. Будь что будет. Живым не сдамся!»
        — Руки вверх! — крикнул Азат. — Живо!
        Как ни странно, Верзила беспрекословно выполнил приказание.
        — Веди меня к своим, — сумрачно произнес Верзила. — Мне надо передать твоему командиру пакет.
        — А ты откуда знаешь, что у меня есть командир?
        — Откуда знаю… — последовал уклончивый ответ. — Это мое дело.
        — Кидай оружие! Кому говорят? Считаю до трех… Отходи на десять шагов! Нет, лучше на двадцать!
        И в это мгновение из-за деревьев показался старшина.
        — Я все время был рядом, — объяснил он с улыбкой. — Никуда, по существу, и не отходил. Хотел испытать тебя, думаю, справишься или нет.
        — Что-то ты долго меня испытывал.
        — А здорово как мы его в плен взяли. Даже не успел пикнуть! — радовался старшина. — Обменяли корову на полицая.
        — Он же сам!.. — попытался протестовать Азат, но старшина не дал даже слова вымолвить.
        — Эй ты, выходи вперед! — приказал он Верзиле. Азат оторопел: этот старшина еще и героем себя считает!
        ТРЕБУЕТСЯ ОДИН СМЕЛЫЙ ПАРНИШКА
        Никому не ведомо, как Титов узнал историю пленения Верзилы. Азат может дать честное слово, что никому не проговорился о том, как вел себя старшина. Однако на другой же день все стало известно!
        Титов расписывал историю, не жалея красок. Слушая его, партизаны покатывались с хохоту.
        По словам Титова, корова будто бы на полпути сбежала от незадачливого старшины. А на спящего полицая старшина с хлопчиком набрели в лесу случайно. Но и это еще не все. Когда брали в плен Верзилу, то, по словам Титова, старшина сидел на самой вершине сосны и оттуда руководил операцией…
        Титов, конечно, присочинил всякую небылицу — что с него, шутника, возьмешь? Начнешь спорить, себе же напортишь: так высмеет, что свету белому не будешь рад. И старшина благоразумно помалкивал.
        Оксана спокойно выслушала старшину и принялась очень внимательно читать письмо, которое вручил ей Верзила.
        После успешного завершения операции «Корова» — как назвал Титов поход в Холминки — Азат прямым путем явился в лазарет. Ему же больше некуда было податься.
        Дяди Вани, с которым он хотел первым делом посоветоваться, на месте не оказалось. Он, как обычно, повез на запасной аэродром раненых партизан, чтобы обратным рейсом доставить боеприпасы оружие, медикаменты и почту.
        Мальчишки отлично понимали, что Азат вернулся неспроста, и стали его донимать расспросами. Азат отмалчивался, отнекивался. У него не было охоты распространяться о том, что с ним приключилось.
        — Надоело торчать в штабе, — коротко объяснил он. — Одно безделье.
        — Одного твоего желания или нежелания недостаточно. Ты, может, плохо служил? — ехидно спросил Микола Федорович.
        — Да нет же! Просто захотелось быть при живом деле.
        На некоторое время ребята оставили Азата в покое. Неожиданно в дверях показалась рослая фигура Артиста.
        — Чего носы повесили? — спросил он, весело подмигивая. — Ну-ка живо строиться! Чтобы раз-два — и готово! Мне срочно требуется один смелый парнишка, — сказал он. — Кто согласен на отчаянное дело, три шага вперед!
        И все трое сделали три шага вперед. У мальчишек глаза заблестели. Они поняли, что начальник разведки не зря явился сегодня в их избушку.
        — Понятно, — проговорил Артист, пристально рассматривая мальчишек.
        Вот они стоят перед ним: большеротый суровый Микола Федорович, Мишка-поваренок, усыпанный веснушками, взъерошенный Азат — такие разные и такие одинаковые в своем стремлении к подвигу.
        — Действуете дружно — это похвально, — с удовлетворением сказал Артист. — Но вы не знаете, на что идете. Дело ответственное и рискованное.
        — А нам не страшно, — проговорил Мишка.
        — Мы готовы, — подтвердил Азат.
        Только Микола Федорович ничего не сказал, а важно кивнул головой, точно говоря: «Чего уж тут? Все ясно…»
        — Нужен мне разведчик не простой, а такой, я бы сказал, увертливый, как ящерица, быстрый, как ласточка; он должен уметь бесшумно нырять, быстро ползти, в один миг взбираться на дерево и свистеть не хуже соловья-разбойника… Понятно?
        — Понятно!
        — Кто согласен на такие условия, шаг вперед! Мальчишки опять дружно шагнули. В эту минуту каждый из них страстно желал сделаться тем самым отчаянным разведчиком, который нужен Артисту.
        Азат подумал: «Конечно, он Миколу Федоровича возьмет. Микола Федорович самый храбрый, свой отряд организовал».
        А Микола Федорович считал, что наиболее подходящим будет Мишка. Он самый смышленый и сообразительный. И храбрости ему не занимать. Каждый хотел понравиться начальнику разведки, вот почему каждый из них немного завидовал товарищу.
        «Я так думаю, — рассуждал Мишка-поваренок, — тем счастливчиком непременно окажется Азат. Он и листовку выпускал, и подпольщиков от смерти спас».
        Азат дрожал от радости и нетерпения. Он давно ожидал этого часа. Командование отряда не случайно о них вспомнило. Они нужны, требуется их помощь!
        —,Н-да, — проговорил Артист. — С этой минуты вы переходите под мое начало. Тот, кто покажет себя наилучшим образом во время испытаний, тот и пойдет в опасную разведку. Операция будет осуществляться под условным шифром «Скифы».

«СКИФЫ»
        На рассвете следующего дня Артист повел юных партизан на берег реки.
        — Тут по всем признакам не должно быть противника, это наша партизанская территория, — сказал начальник разведки. — Но на войне нельзя полагаться на авось. Поэтому один из вас постоит на часах, пока другие будут тренироваться. Сперва вот ты, Азат, будешь дозорным.
        — Есть! — Азат занял пост, он старался поймать каждое слово наставника.
        — Заниматься будем два дня, — говорил Артист. — Сегодня наша задача: научиться бесшумно преодолевать водный рубеж. Я вам открою тайну древних скифов. Они умели незаметно для врага перебираться через реку: воины шагали по дну реки, дыша через тростниковые трубки. Завтра займемся лазанием на дерево и партизанской сигнализацией. Все это очень важно для предстоящей операции… Итак, начинаем…
        Артист срезал несколько прошлогодних тростников, сделал из них длинные трубки и протянул мальчишкам.
        — Будете дышать через эти трубки, как скифские воины. Река неглубокая, от силы вам будет с головкой. И там, возле Красного моста, где вы понадобитесь, река тоже мелкая. Вот почему взрослых мы не можем использовать для этой задачи, а полагаемся на вас, — объяснял Артист. — Да и на дереве, где будет сидеть разведчик, не укрыться взрослому.
        Затем он показал, как надо дышать «по-скифски»: ноздри зажимаются пальцами левой руки, а в крепко сжатых губах — тростник. Дышишь ртом, через трубку. А на поясе надо закрепить какой-нибудь груз, чтобы нечаянно не всплыть. Как будто всё очень просто.
        — Когда переходишь реку, надо, чтобы торчал над водой лишь кончик дыхательной трубки, — учил Артист. — А самое главное — научиться дышать через трубку, не вбирая в рот воды.
        Мальчишкам древняя техника никак не давалась. Они чихали и кашляли, захлёбывались и тут же выскакивали на берег.
        — Начнём сначала, — терпеливо повторял начальник разведки. — Смотрите, как это делается.
        Он вошёл в реку и присел на глубине. Лишь кончик тростинки торчал над водой. Потом тростинка качнулась и двинулась в сторону противоположного берега.
        — Приседает, — почему-то шёпотом проговорил Мишка.
        Мальчишки, сменяя друг друга, входили в реку и скрывались под водой.
        — Практики маловато, — говорил Артист. — Но ничего, мы своё возьмём!
        Первым освоил технику скифов Микола Фёдорович. Азат даже позавидовал. У него дело шло хуже всех.
        — Не годится, пузыри! — останавливал его Артист. — Повторить.
        Азат весь посинел. Зуб на зуб не попадал. Но Артист был неумолим, заставлял лезть обратно.
        — Сползать с берега бесшумно и подниматься на другой берег скрытно — вот такая задача, солдаты, — говорил он.
        Труд оказался адским. Нелегко было дышать под водой.
        — Теперь полагается отдых, — проговорил наконец Артист, растягиваясь на земле. — Вот лежу себе и думаю: кого же из вас выбрать? Все вы, как положено, освоили
        технику скифов. Отважные ребята, как на подбор. Задал себе задачу, ничего не скажешь, даже голова идёт кругом.
        Друзья-приятели молчали.
        — Ну, чего вы, как щенята, прижались друг к другу? — спросил Артист. — Побегайте! Согрейтесь, а потом снова примемся за дело!
        Мальчишки не заставили снова повторять приказание. В один миг исчезли. Прошло минут десять, двадцать, полчаса… Куда же они могли деться? Пришлось идти на поиски.
        Обнаружил Артист их на поляне. Все его храбрые воины были заняты отчаянной схваткой. Мишка-поварёнок лежал на земле, придавленный Миколой Фёдоровичем. Азат, опустившись на колени, внимательно следил за борцами!
        — При-утю-жил! — говорил Микола Фёдорович, с трудом переводя дыхание.
        — Нет, не приутюжил! — срывающимся голосом доказывал Мишка-поварёиок.
        — Приутюжил! Баста! — кричал Азат.
        — Нет, — сопротивлялся Мишка-поварёнок, — неправда это!
        — Смирно! — скомандовал Артист. — Что тут у вас происходит? — спросил он, стараясь сохранить на лице серьёзное выражение.
        Ребята разом вскочили на ноги.
        — Выясняем, кто из нас сильнее, — доложил Микола Фёдорович, вытягиваясь. — Я говорю: «Приутюжил!», судья говорит: «Приутюжил!», а Мишка — вот упрямый — не соглашается!
        — Кто же из вас одержал верх?
        — Микола Фёдорович, — сообщил Азат. — Он всех уложил: сперва меня, а потом Мишку. В общем, — Азат тяжело вздохнул, — Микола Фёдорович вам больше всех подходит…
        — А уж это предоставьте мне решать, — улыбнулся Артист, — после окончания курса обучения.
        Наступил второй день учёбы. Мальчишки один за другим взбирались на дерево, используя поясной ремень. Надо было подниматься бесшумно и быстро.
        — А теперь покажите своё искусство: кто лучше умеет подражать птичьим голосам? — сказал Артист. — Разведчику положено, кроме всего остального, и подавать сигналы.
        — Тиу-ти, тиу-ти, — быстро-быстро запел Азат.
        Тут у него соперников не оказалось. Другие смогли подражать лишь ворону или кукушке.
        — Что за птица? — спросил начальник разведки. — Зорянка, что ли?
        — Точно, отгадали! — обрадовался Азат. — Она раньше всех просыпается. Даже раньше трубача.
        Начальник разведки и на этот раз не сказал ребятам, на ком остановил свой выбор. Мальчишки волновались: каждый из них хотел быть избранным. Мишка-поварёнок быстрее всех взбирался на дерево, Микола Фёдорович лучше всех освоил технику скифов, а в сигнализации на первое место вышел Азат. Кого же возьмёт начальник разведки?
        — Теперь я раскрою вам военную тайну. Завтра начинаем боевую операцию, — сказал Артист. — Вы пойдёте со мной в район Красного моста, и там я окончательно решу, кого из вас пустить первым… Высота моста сорок метров. На мосту миномёты. И свора собак. Все подступы пристреляны. Не струсите?
        — Нет, — сказал Микола Фёдорович.
        — С нами будет весь отряд, чего же бояться? — Мишка пожал плечами.
        — Не страшно. Теперь мы всё знаем о Красном мосте, — отозвался Азат.
        — Нет, ещё не всё. Наше командование пыталось разбомбить его — ничего не получилось. Идею подкопа пришлось отложить — долгая история. По реке плот со взрывчаткой пускали, но противник перехватил его. И вот остался один-единственный выход — отбить мост с суши и взорвать.
        ВЕРБЫ И ФИАЛКИ
        — Ну и гонял нас командир! — не то восторгался, не то жаловался Титов. — Раз двадцать штурмовали берег. Теперь я с закрытыми глазами смогу пойти на Красный мост.
        — Да тише ты!. — прикрикнул на него Артист. — Итак, рядовой Байгужин, повтори приказание…
        — Еще до рассвета я перехожу водный рубеж, — бойко стал докладывать Азат. — Незаметно выхожу на берег. Моя задача: быстро взобраться на высокий дуб, что растет у самого берега, и там оставаться до начала штурма. Если противник ничего не изменил в боевых порядках, я подаю сигнал…
        — Постой, постой, — перебил его Артист. — А что в это время должно происходить у противника?
        — Они обязаны завтракать в шесть ноль-ноль. Когда все направляются на кухню, в боевых порядках остается небольшая охрана: солдат и пулеметчик.
        — Что должно происходить в это время на самом мосту?
        — Солдат будет кормить овчарку.
        — Ясно. Продолжай дальше.
        — Если все будет так, как надо, я подаю сигнал.
        — Какой?
        — Тиу-ти, тиу-ти, ти-ти-ти-тиу…
        — Понятно.
        — Если случится что-то непредвиденное — появятся танки или вне расписания воинский эшелон, я выпускаю красную ракету. Значит, отбой…
        — Если тебя сейчас вызовет командир Оксана Белокурая, не собьешься?
        — Нет, ночью разбудите — все равно не собьюсь.
        Убедившись в том, что юный партизан отлично понимает боевую задачу, начальник разведки оставил его в покое.
        Перед боем партизаны отдыхали и тихо переговаривались.
        — Как я узнал, что части противника сменились? — объяснял кому-то Махмуд Загидуллин. — Почерк у радистов стал другой.
        В другом месте вниманием слушателей завладел Сидоренко.
        Моему напарнику было приказано громко стонать, — рассказывал Сидоренко о ночной вылазке. — Он и выл как помешанный. Немцы, конечно, сразу клюнули. «Погодить надо, — говорю я ребятам. — Пропустим их — и за ними». Так и сделали. Пропустили и ползем следом. Они приняли нас за своих. Одного мы убрали, а второго захватили в плен…
        — Проход на водопой закрыт лишь «ежом», — утверждал Титов. — Мы это место хорошо разведали, найду его хоть с закрытыми глазами.
        Мальчишки тихонько приткнулись к кустарникам.
        Время от времени слышался негромкий голос Артиста. Он докладывал о взрывчатке и других боевых припасах, о каких-то нахальных минах говорил. «Разве бывают нахальные мины?» — с удивлением подумал Азат.
        Немец Отто, из-за которого Азат в свое время ушел из командирского блиндажа, устроился под вербами, недалеко от мальчишек.
        Партизаны отдыхали перед решающим броском. Они сидели и лежали на земле. Хотя не совсем правильно сказать — на земле. Они лежали на цветах и на траве.
        Партизаны последний раз перед боем, а может и перед смертью глядели друг на друга, любовались зелеными вербами, красивыми фиалками и спокойным голубым небом.
        Азат услышал гневный голос Оксаны. Командир разносила старшину, который запаздывал с ужином.
        — Я мало требую с вас, вот что! — сказала Оксана, немного поостыв.
        И все вдруг почувствовали, что она действительно мало требует с них и что они бесконечно виноваты перед ней.
        Но разве мало?
        Это по ее приказу мальчишки раз сорок переходили реку, дыша через тростинки. А от взрослых она требовала куда больше. Почти невозможного.
        Пока Артист гонял мальчишек, она отрабатывала атаку с партизанами. Одни подползали к траншеям, другие налетали на огневые точки. Оксана требовала точности и слаженности всех действий. Она хотела сберечь жизнь своих бойцов и поэтому в учении была беспощадна.
        ШТУРМ МОСТА
        Кто знает, каким окажется этот день для Азата Байгужина? На войне нельзя загадывать. Тем более перед ожесточенным боем.
        Задумавшись, Азат начал восстанавливать в памяти события недавнего времени, час за часом, со всеми подробностями.
        Целый месяц весь отряд вел тщательную подготовку, чтобы за каких-нибудь несколько минут захватить и уничтожить важнейший военный объект на железнодорожных коммуникациях противника.
        На сближение с противником вышли сразу же после полудня. К ночи надо было добраться до исходных позиций на берегу, чтобы после небольшого привала быть готовыми на рассвете штурмовать Красный мост. Отряд шел, выставив сильное боевое охранение, соблюдая все меры предосторожности. Успех всей операции зависел от внезапности нападения. Поэтому все было подчинено тайному сближению с противником.
        Вечером командир объявила привал. Отдых тоже предусматривался планом боевой операции.
        — Товарищ Третьяков, ознакомьте отряд с моим приказом!
        Товарищ Третьяков — это и есть начальник разведки, Артист.
        — В пять часов пятьдесят минут через Красный мост проходит очередной эшелон, — объявил начальник разведки. — До следующего состава интервал в двадцать одну минуту. За это время мы должны захватить и взорвать мост.
        Он внимательно оглядел всех: дошло ли до их сознания то, как дорога каждая минута?
        — Командиры соседних партизанских отрядов за полчаса до нашей атаки начинают совместное наступление в трех направлениях. Их задача: отвлечь на себя основные силы противника. За эти двадцать минут мы должны преодолеть заграждения, пройти минное поле, подавить огневые точки и захватить траншеи. Специальная группа гасит сопротивление на самом мосту. Я руковожу штурмовой группой подрывников.
        После этого он прочел боевой приказ: кто и в какое время атакует тот или иной боевой объект. Все было рассчитано по секундам.
        Партизаны продвигаются гуськом. Шагают неслышно, так тихо, что даже чуткие птицы не встрепенутся. Мальчишки идут замыкающими, как это называется в строевом уставе. После них — лишь старшина. Сейчас нельзя ни останавливаться, ни разговаривать, ни курить, ни кашлять…
        Азат вовсе не следопыт. Однако даже он замечает свежие затесы на деревьях. Это ориентиры, оставленные нашими разведчиками. Тайные знаки ведут к реке.
        Внезапно отряд остановился. И тут все услышали ровный гул.
        — Самолет, — прошептал Мишка-поваренок. Раздался хлопок, и над лесом ярко вспыхнула ракета.
        На мгновение стало светло как днем.
        — Засекай время! — шепнул Артист Азату.
        — Пять минут прошло! — докладывает он, когда в небе разрывается новая ракета.
        — Тебе этого вполне достаточно, чтобы в темноте вскарабкаться на дерево и укрыться, — говорит Артист, успокаивая юного разведчика. — Вот тебе пакет. Там бинокль и продукты. Есть какие-нибудь вопросы?
        — Все понятно.
        — Ну ступай! — приказал Артист, слегка обняв Азата. — Мы за тобой будем следить и, в случае чего, окажем помощь. Одним словом, в беде не оставим.
        Азат осторожно соскользнул в воду. Сейчас самое главное — бесшумно уйти на дно.
        Вода была холоднее, чем он предполагал. Может, она кажется такой ледяной, потому что он волнуется? В первое мгновение Азат чуть не наглотался воды. Постоял немного и, сообразив, в каком направлении идти, двинулся вперед, ощупывая ногами дно.
        Ему надо выйти к точно намеченному месту. Ошибиться нельзя: возьмешь левее — наскочишь на немецкий секрет, выставляемый на ночь, отойдешь чуть правее — там минное поле.
        Высокий дуб, растущий на противоположном берегу, — наблюдательный пункт Азата.
        А вот, наконец, и берег. Азат бесшумно выбрался на сушу. Он знал, что на противоположной стороне за ним наблюдают и сильно волнуются.
        Дальше следовало действовать еще осторожнее. Где-то рядом немецкий секрет. При ярком свете ракеты Азат огляделся. Противника как будто не видать. Это успокоило его. При второй вспышке наметил себе маршрут до нужного дерева.
        Лишь, после того как погасла третья по счету ракета, Азат стал карабкаться на дуб. «Только бы успеть укрыться в ветвях!» — шептал он, проклиная мокрые штаны, которые мешали ему лезть наверх.
        Началась канонада.
        «Соседние отряды уже начали отвлекающие удары, — сообразил он. — Надо сверить по часам».
        Азат повесил бинокль на шею, поднес к глазам часы. При очередной вспышке немецкой ракеты взглянул на циферблат: в его распоряжении оставалась четверть часа…
        В предрассветных сумерках перед юным разведчиком постепенно открылась вся вражеская оборона. Засуетились фашисты в траншеях. Серо-синие фигурки заходили по мосту.
        — Танков нет, — сказал он сам себе. — Вон траншея, а ближе к мосту — две пулеметные точки. Все, как есть, без изменений. Минометы стоят за мостом, их отсюда не видно.
        Юный разведчик нетерпеливо поглядывал на часы.
        — Скорей бы пошли, что ли, за завтраком… Казалось, часы остановились — так медленно тянулось время.
        В бинокль ему хорошо видно, как в лощинку выползают фашисты, неся по нескольку котелков. Это для тех, кто ночью бодрствовал.
        Пора!
        И вот над берегом раздается: тиу-ти… тиу-ти… Это сигналит Азат.
        Пока все идет так, как и предполагал начальник разведки: фрицы завтракают, а боевая охрана проявляет полную беспечность. Конечно, никто не ждет атаки. Один пишет письмо, а второй тот, что на левом фланге, раздевшись, загорает.
        «Вот всыплют тебе, будешь знать, как загорать на посту!» — шепчет Азат.
        И тут он едва не вскрикнул. Только сейчас Азат заметил, как ловко и бесшумно подползают партизаны. Вот они уже совсем близко. Тот фриц, который загорал, даже пикнуть не успел.
        Скоро траншея оказалась в руках партизан, фашисты, которые сейчас возвращаются с полными котелками, попадут прямо в объятия лесных мстителей.
        Возле моста началась перестрелка, в немецкие пулеметные гнезда полетели гранаты.
        Тут Азат услышал голос Миколы Федоровича: — Слезай! Смотри, шальной пулей заденет!
        — Я не могу уйти с поста, — ответил Азат.
        — Поторапливайся! — рассердился Микола Федорович. — Это приказ командира. Если не веришь, у Мишки спроси.
        К этому времени противник открыл огонь из уцелевших пулеметов. Три раза бабахнул миномет. Ответный партизанский огонь был точным и мощным. Не зря готовились к этому бою с такой тщательностью.
        В течение семи минут, как и было, предусмотрено приказом, все траншеи и окопы оказались в руках партизан. В следующие семь минут надо было успеть заложить взрывчатку и поджечь бикфордов шнур, чтобы очередной вражеский эшелон не успел пройти по мосту.
        — Вон начальник штаба! И с ним Отто! — заорал Микола Федорович, забыв осторожность. — Они уже подходят ко второй опоре.
        — Тише вы! — прикрикнул дядя Ваня. Он только что переправился через реку.
        Вслед за ним шли Оксана Белокурая и Верзила. Вот уж кого не думал увидеть здесь Азат! Но удивляться некогда.
        — Спасибо, Байгужин, — сказал командир. — Я довольна тобой. А сейчас — все в укрытие. До взрыва осталось две минуты. Даю красные ракеты.
        Азат хотел вернуть ей часы, но она отмахнулась:
        — Часы потом, а вот бинокль оставь, понадобится. Мальчишки уже лежали на своем партизанском берегу, в заранее открытых щелях, когда отчетливо услышали стук приближающегося поезда.
        Будто сговорившись, мальчишки разом приподняли головы над окопом. Мост все еще стоял, тогда как он давным-давно должен был взлететь на воздух.
        — Что могло случиться? — простонал Миша.
        — Молчи! — набросился на него Микола Федорович. — Вон опять к мосту наши бегут.
        Азат разглядел Артиста, Отто и Верзилу. Мальчик с удивлением подумал: «Верзила-то зачем?» Он бежал далеко позади тех двоих.
        Артист и Отто уже скрылись с глаз, а полицай отстал от них. Азат почувствовал, как волосы его становятся дыбом. «Ведь теперь Артист и Отто, если взорвут мост, ни за что не успеют спастись».
        Вражеский эшелон уже стучал совсем близко, когда Азат сорвался с места и бросился в сторону Красного моста. Наверно, он хотел во что бы то ни стало спасти Артиста и Отто.
        — Ложись! — закричал ему Микола Федорович, но Азат ничего не слышал. Ему бы только добежать.
        Вот из-за поворота показался поезд. Азат бежал, спотыкаясь и падая. Ему, конечно, не надо было выбегать из укрытия. Но разве в жизни человек всегда поступает так, как надо?
        Азат вдруг увидел, как мост вздрогнул и медленно стал подниматься в воздух, разваливаясь на куски.
        Азату показалось еще, что половина поезда повисла над рекой. Больше он ничего не помнит.
        ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ, ТОВАРИЩ ЕФРЕЙТОР!
        Ржавые спирали окружали его. Попробуй выбраться из этого плена! Где же граната?
        Мальчишка напрягает память, стараясь восстановить картину боя. Но в голове полная сумятица.
        Никогда еще он не был таким беспомощным. Даже зло берет. Надо успокоиться.
        По бездонной синеве медленно плывут облака. Одно из них напоминает ветвистый дуб. Очень странно видеть
        белый дуб. Совсем седой! А следующее облако похоже на мост, на железнодорожный, проходит мгновение, и облака сходятся, долго клубятся, и по небу уже несется бесформенная серая масса.
        Он поймал себя на страшной мысли: почему в это утро такая глубокая тишина вокруг? Мальчишка встрепенулся. Даже в самые тихие дни в лесу что-то пищит, стрекочет, поет.
        Неужели его бросили?
        Он попытался приподняться, но не сумел. Словно из него ушла вся сила. «Лежу, как тесто в квашне», — вздохнул он. Но руки действовали. Он пальцами нащупал носилки, на которых лежал.
        Значит, сюда его принесли. Но где же люди? Большого труда стоило повернуть голову.
        На поляне, словно сраженные внезапным сном, лежали партизаны. Но почему такая страшная тишина? Может, все они мертвые? Ему стало страшно, как тогда, когда Одноглазый поймал его с чемоданом, полным шрифта. Даже дыхание перехватило.
        Он сделал еще одну попытку сесть. Но не тут-то было. Он даже не шелохнулся.
        Может, все это происходит не наяву, а во сне?
        Нет, Азат не спит, он рассуждает, бодрствует.
        Неужели он оглох?
        Азат убедился в страшной догадке, когда увидел над собой склоненную фигуру человека с автоматом. Это же один из братьев Загидуллиных — Hyp!
        Часовой что-то сказал, улыбнулся, показав белые крупные зубы, но Азат ничего не услышал.
        Hyp отошел.
        Но почему он ничего не слышит? Неужели оглох навсегда? Мальчишке стало очень плохо. Может, он здорово устал, поэтому ему и кажется, что он ничего не слышит. Вот отдохнет, проснется — и все будет в полном порядке.
        На его лицо упала тень, будто кто тронул его слегка. Стоило осторожно приоткрыть веки, как счастьем наполнилось его сердце. Вокруг него радостно плясали Мишка-поваренок и Микола Федорович. Живые! Веселые! Они что-то кричали, даже как будто пели. Только Азат ничего не слышал. Вскоре вокруг него собралась целая толпа: Оксана Белокурая, дядя Ваня, Сидоренко, Титов. Все они что-то говорили, но Азат ничего не слышал.
        Постояли над ним люди и разошлись. Даже друзья отошли. Может, дядя Ваня, главный медик, сказал: «Дайте человеку покой! Чего обступили?»
        Правда, время от времени кто-нибудь подходил к нему: то совал в рот какую-то пилюлю, то поил чаем.
        Первый звук, который глухо донесся до Азата, был звук разрывающейся бомбы. Наверно, где-то недалеко бомбили. Содрогание земли он ощутил спиной. Затем мальчику показалось, будто слух чуточку прояснился. Он услышал чей-то голос, очень слабый, будто доносившийся из-под земли:
        — Потащил я его волоком… Это же Титов рассказывает!
        — Я слышу! Я слышу! — прошептал Азат и заплакал! Слезы текли и текли по щекам, позоря юного партизана. «Даже вытереть нос не могу», — горько усмехнулся мальчик.
        — Я слышу, ребята!
        Азат старался внятно и громко выговорить эти слова. Но его никто не услышал.
        — Я слышу!
        Первыми кинулись к нему мальчишки.
        — Гоп-ля! Гоп-ля! — отплясывал Мишка-поваренок. — Ожил! Смотрите, уже разговаривает!
        Снова столпились люди около Азата.
        — Можно его усадить? — обратился Микола Федорович к дяде Ване.
        — Оставьте его в покое! — сказал он строго. — Ему положен госпитальный режим… Микола Федорович, побудь возле него и никого не подпускай, обеспечь полную изоляцию, какая положена в партизанском лазарете.
        Хорош лазарет — под открытым небом!
        Дядя Ваня вдруг замолчал. Все головы, словно по команде, повернулись налево. Что еще случилось?
        На поляну вышел Верзила, бывший полицай из Холминок. Его фигура выросла неожиданно, как призрак среди ночи. Верзила шел, сильно припадая на одну ногу. Лицо его было в ссадинах, на лбу запеклась черная кровь. Он подошел к командиру и начал докладывать, стараясь держаться прямо:
        — Я бежал вслед за начальником штаба и Отто. — Он говорил с большим трудом, время от времени выплевывая кровь: — А тут взрыв. После взрыва я искал их, но нигде не нашел. Наверно, взрывной волной унесло. Ночью я вернулся к мосту, думал, хоть что-нибудь…
        Он покачнулся и неожиданно рухнул наземь. К нему бросились дядя Ваня и Микола Федорович.
        Через час Микола Федорович вернулся к Азату очень расстроенный.
        — Его не стало, — проговорил Микола Федорович прерывающимся голосом.
        А потом, путая русскую речь с украинской, повел страстный разговор. Очевидно, он волновался, как никогда. Считал себя кругом виноватым.
        — Ты прости меня, — говорил он Азату. — Я був за старшого. Хи ба ж ты побежал, не послушался команды? Хотел им помочь, да? Усих простят, а меня не…. Чи вернешься в строй, чи нет…
        «Я сам виноват, — подумал Азат, — не надо было выбегать из укрытия».
        Микола Федорович, точно догадываясь о том, что хотел сказать его друг, замотал головой:
        — Все мы выскочили. Это и понятно. Но один ты был контужен. Со мной вот ничего не случилось…
        Прошел еще один день. Затихли шаги. Умолкли голоса. Азату не спалось. Он чувствовал себя лучше и уже мог двигать руками и ногами. Ему даже удалось сделать несколько самостоятельных шагов.
        Он долго прислушивался к ночным звукам.
        Стонали раненые. Кто-то хрипло всхлипывал, кто-то сонно звал к себе.
        Из рассказов партизан Азат уже знал, что эсэсовский полк вместе с остатками гарнизонов двое суток преследовал отряд. Лишь вчера от них оторвались, и первую ночь партизаны спали спокойно.
        Возле догорающего костра сидели командир отряда Оксана Белокурая и дядя Ваня.
        — Перед наступлением на Красный мост я получила письмо от бабушки, — говорила Оксана. — Умоляет меня беречься дурного глаза и лихого человека. Бедная, она и не представляет себе, сколько на войне лихих людей… Даже прислала заговор, чтобы кровь останавливать при ранении… «Шла бабка по речке, вела быка по нитке, нитка-то оборвалась, кровь-то унялась…» Вот такая она у меня, старая и наивная. Если бы она знала, что такое бой!
        «Почему она вдруг вспомнила бабкино письмо и смешные заговоры? — спросил себя Азат. — Может, хочет отвлечься? Три дня назад она потеряла таких людей… Она же тоскует».
        Азат заткнул уши, чтобы не слышать, о чём ещё они будут говорить…
        Отряд готовился к продолжению марша. Улучив свободную минуту, прибежал Мишка-поварёнок.
        — Ну как дела? — спросил он заботливо. — Меня Микола Фёдорович послал за тобой.
        — Сам видишь. Уже хожу.
        — Немного хромаешь, это ничего. Легко отделался, значит, повезло. — И, внезапно понизив голос, оглядываясь во все стороны, словно заговорщик, прошептал: — Пошли, что ли? Микола Фёдорович без тебя не велел вертаться. Он тебе место в телеге приготовил.
        — Иди. Я вас догоню…
        Уже отбежав порядочное расстояние, Мишка вернулся ещё раз.
        — Совсем забыл, — сказал он радостным голосом, — поздравляю тебя с повышением в чине! Дядя Ваня так и сказал: «Наша мальчишечья гвардия заслужила очередное воинское звание!» Война продолжается, товарищ ефрейтор!
        Азат и сам не знал, почему он не двинулся вместе со всем отрядом. Вот последний человек скрылся в чаще, Оксана. Белокурая неподвижно стояла, пока вокруг неё сновали люди, а потом, когда поляна опустела, сиротливо присела на пень и, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд.
        Азат растерялся. Он не верил своим глазам и ушам. Командир плачет?! И сразу же подумал: ведь она потеряла в бою самых близких людей. Он осудил её и… простил. Простил по-мальчишески, до конца.
        Ещё не отдавая себе отчёта в том, что совершит в следующий миг, Азат подошёл к своему командиру и, запинаясь и смущаясь, проговорил:
        — Я теперь никогда не уйду из вашего штаба. Что бы ни случилось. Только вы не плачьте, ладно?
        Оксана никак не ожидала увидеть возле себя Азата. Она испуганно взглянула на него.
        Мальчишеское сердце — мужское сердце. Почти мужское.
        — Теперь есть, кому вас защищать! — заявил он твёрдо.
        На какое-то мгновение ему почудилось, что Оксана Белокурая улыбнулась сквозь слёзы. Но он постарался не обидеться на неё, потому что в этот миг он стоял выше всяких обид.
        ПРОЩАЙТЕ, СЕРЕБРИСТЫЕ ДОЖДИ…
        ШЕСТОЕ ЧУВСТВО
        Знакомо ли тебе гнетущее безмолвие? Внезапно среди ночи, ежели ты один на посту, а то и поближе к рассвету, что ещё хуже, мёртвой хваткой берёт тебя тишина, давя на грудь, словно каменная глыба, заставляя почти что задыхаться.
        В такой миг всё твоё существо охватывает паника, будто ты остался один во всей вселенной. Первое твоё побуждение — затаиться, стать тенью, незаметным призраком…
        Азат Байгужин долго и пытливо прислушивался к ночи, бережно прижимая к себе карабин. «Что касается ночных привидений, то с ними как-нибудь справимся, — шепчет он, облизывая сухие губы. — Но куда хуже лесные ведьмы, ежели они к тому же на двух ногах…»
        Враг мог появиться со всех сторон и в любом обличье, даже в образе ведьмы. На войне ничего невозможного нет.
        Никто не приказывал ему охранять пустующий шалаш командира. Он сам напросился в часовые. Пусть шалаш — временный командный пункт, для Азата Байгужнна это никакого значения не имеет, для него, давшего клятву ни за что, ни при каких обстоятельствах не оставлять в беде Оксану Белокурую…
        Такое же вот полное одиночество он однажды ощутил после контузии, там, возле Красного моста… До боли в ушах Азат Байгужин прислушивается к ночи. Может, кто окликнет его? Может, раздастся стон? Может, донесётся шорох травы под чьими-то шагами?
        Нет, ни звука! Словно всё вокруг вымерло.
        Стоило, однако, чуть-чуть поредеть предрассветным сумеркам, как Азат стал над собой потешаться:
        — Ха! Зуб на зуб не попадает? Перетрусил по всем статьям, а? Ты, брат, видно, не из храброго десятка!
        Безмолвие — оно существует лишь в твоём воображении, а лес, между прочим, никогда не замирает…
        Рано-рано поутру, хотя даже слабенький ветерок не шелохнёт листочек, не пошевелит веточку, и всё же стоит настойчиво, до боли в ушах прислушаться, как до тебя донесётся робкое гудение, тихий стрекот и звон, а то и таинственный шорох.
        Лесной бог, ежели он существует на самом деле, не смыкает глаз круглые сутки, не давая никому покоя вроде старшины отряда. Дело его такое — поддерживать бдение!
        В эту ночь к пустующему командирскому шалашу подошёл лишь старшина Сундуков. Он ещё раз — который по счёту! — напомнил юному партизану, что случайный шорох — не шорох, нечаянный вздох — не вздох, неожиданный крик птицы — не стрекот сороки или ворчание филина, а всё это сигналы, полные глубоких значений. Лесные звуки в самом прямом смысле — военный телеграф!
        Мальчишка передёрнул плечами, давая понять, что сам знает, не маленький! Обидно, когда тебя опекают да опекают, поучают да поучают, забывая при этом, что Азат Байгужин вот уж, сколько времени в адъютантах ходит!
        Кроме всех остальных достоинств, адъютанту командира партизанского отряда полагается быть самой осведомлённой личностью. Он связной и посыльный, одним словом, правая рука командира, не может ходить и выспрашивать встречного да поперечного: где в данное время находится первая рота или взвод разведчиков? Ему в его положении полагается понимать командира с полуслова, с полувзгляда. В любой обстановке у него немедленно должна сработать интуиция. Без шестого чувства адъютант — не адъютант.
        …Опытные партизаны вроде Нура или Махмута за версту чуют топот чужих ног, читают следы на тропинке словно азбуку; иначе невозможно выжить и победить. Такую науку бывалого бойца в школах и на курсах не проходят, ею овладевают в сражениях. Она даётся не сразу и не вдруг. Если к тому же отсутствует у тебя внутренняя дисциплина, то боевая твоя малограмотность кое-кому может стоить жизни… Вот ещё на что намекнул старшина Сундуков перед тем, как отправиться восвояси.
        И без его намёков ясно: рискуешь головой!
        Сколько времени прошло с той поры? Час или два?
        На этот вопрос Азат не может ответить достоверно; к тому же его не на шутку стал беспокоить всё нарастающий шорох. Зверь приближается осторожно, прислушиваясь и принюхиваясь. Враг тоже.
        Похоже на то, что это человек. Пробирается сквозь чащобу и нисколько не таится. Азат даже подумал, не кликнуть ли старшину? Но, поразмыслив, решил, что подать сигнал всегда успеет. Кругом засады и заслоны, заяц и тот не проскочит, не то что вражеский лазутчик. Однако карабин следует держать наготове — мало ли что!
        Человек вынырнул из-за стволов всё-таки неожиданно.
        Ба! Ростом бог не обидел, пожалуй, два метра вытянет, а худущий, точно целый месяц ничего не жевал, кроме заячьей капусты! Подумать только, одна половина головы чёрная, другая совершенно белая. А не старый ещё — от силы тридцать лет…
        Азат молча продолжал его разглядывать. Одет по партизанской моде: брюки военные БУ, пальто с чужого плеча, на голове картуз неизвестной масти. Сам чёрт не разберёт, что это за человек!
        Пошарив глазами вокруг и не разглядев замаскировавшегося часового, незнакомец шагнул к командирскому шалашу. А вот этого Азат никак не мог позволить. На то он и поставлен, чтобы охранять и оберегать КП Оксаны Белокурой.
        — Куда попёр? — строго остановил он непрошенного гостя, пытаясь говорить басом, чтобы тот не догадался, что перед ним всего-навсего мальчишка.
        Незнакомец тут же отступил, стараясь определить на слух, где укрылся часовой.
        — Эй, где ты? — спросил он наконец. — Мне нужен командир отряда!
        «Вон чего захотел!» — снисходительно улыбнулся Азат.
        А где он, кстати, возьмёт командира, ежели Оксана Белокурая задержалась во второй роте, готовящей посадочную площадку для самолёта? Не может же он доложить незнакомому человеку, что строится партизанский аэродром. За такие разговорчики полагается по меньшей мере трибунал!
        — Нет его, командира… Стой, говорят!
        Азат наблюдал, что дальше предпримет пришелец. Не может же он вечно стоять вот так! А про себя твёрдо решил: не пущу в шалаш! И пожалуй, нельзя его отпустить в глубь леса — потом ищи!
        Длинный плюхнулся рядом с раскидистым дубом, затем не спеша извлёк из брючного кармана пожелтевшую от времени газету для самокрутки и насыпал из зелёного кисета махорки.
        Азат не стал задираться. Пусть себе курит, там видно будет. Только бы не вздумал удирать или баловаться с оружием. Автомата у него нет. Пистолет, судя по всему, тоже отсутствует. Во всяком случае, из кармана рукоятка его не торчит, из-под пальто не выпирает.
        После того как часовой на него прикрикнул, незнакомец, видать, твёрдо решил воздержаться от разговора, пока не явится командир. Сперва и самого Байгужина устраивала подобная ситуация — ведь ему не положено вступать в беседу со случайным человеком. Для этого в отряде имеются другие чины и должности. А между тем ему вдруг очень захотелось расспросить незнакомца: откуда он да по какому делу вдруг явился? Возможно, он земляк, ежели с Урала, — ничего невозможного в этом нет. Нынче воюет вся Россия! Пусть даже он из Сибири, всё равно в тутошних краях он почти что земляк…
        «Будь на моём месте Микола, он, ей-ей, не стал бы себя мучить неподобающими вопросами, — подумал Азат. — Помощнику фельдшера цепы нет, молчать может целую неделю, ежели надо. Такая уж у него отличная человеческая черта!»
        Время, между прочим, шло. Долговязого, наверное, стало беспокоить долгое отсутствие командира…
        — Поиграли в прятушки, пожалуй, хватит! — не то потребовал, не то попросил он. — Выходи из-за дерева, хочу на тебя посмотреть да кое о чём спросить. Сам видишь, по делу явился.
        Часовой мог бы и дальше отмалчиваться, его никто не может неволить. Он даже мог позволить себе такую роскошь и крепко осадить незнакомца. Будь на его месте Микола Фёдорович, тот, скорее всего так бы и поступил.
        «Однако чего же упираться? — подумал Азат. — Партизану отсиживаться в кустах даже некрасиво!»
        Нарочито медленно он выпрямился, словно говоря: «Коль захотел, нате, пожалуйста, глядите на здоровье. Вот мы тут какие!»
        — Ты не скажешь, где твой командир? — спросил незнакомец, внимательно оглядев часового.
        — Стало, быть, это военная тайна! — с достоинством ответил Байгужин.
        — Тогда может, скажешь, когда он вернется?
        — Не знаю.
        — Не знаешь или не полагается знать?
        Другой бы, возможно, уловил иронию в этом вопросе, но Азат не заметил или не захотел её заметить.
        — Не знаю! — подтвердил он.
        Казалось, на этом можно было поставить точку, но незнакомец спросил:
        — Давно партизанишь?
        Азат пораскинул умом: никакой военной тайны он не раскроет, ежели скажет правду, но всё же лучше дать неопределённый ответ.
        — Давненько!
        — Не трудно?
        — А как ты думал? — глянул исподлобья Азат, задетый вопросом. Все они, взрослые, на один манер. Все они вот так покровительственно, и снисходительно позволяют себе разговаривать с мальчишками. Он чуть не поддался соблазну надерзить.
        Во всяком случае, у Азата Байгужина пропала всякая охота продолжать разговор. «Помолчим-ка до возвращения командира, — твёрдо решил он. — А тем временем я тебя хорошенько посторожу». От наблюдательного собеседника не ускользнула внезапная перемена, происшедшая в поведении подростка. «Похоже, самолюбивый и гордый не в меру. Интересно, а как ты отреагируешь на самую обыкновенную шутку? Испытаем тебя, так сказать, на сопромат. Выведем средний коэффициент твоей сопротивляемости на уколы…»
        — Скажи на милость, неужели вам, мужикам, не обидно воевать под начальством бабы, а?
        Сперва Азату подумалось, что он ослышался. Затем, увидев, как скорчился и согнулся пополам от смеха Долговязый, он оторопел. Как этот чужак смеет?! Часовой побледнел. Его гордость была уязвлена. Гнев мешал ему подбирать соответствующие выражения.
        — За подобные разговорчики знаешь что полагается? — овладев собой, ответил Азат. — За оскорбление командира в боевой обстановке я могу отвести тебя самым прямым ходом в партизанский трибунал… Понял?
        — Ты что, шутки не понимаешь?
        — Я тебе вот пошучу! Встать!
        Долговязый, видно, растерялся, поднялся, не стал упираться.
        — Ну прости, — промолвил он, поскольку видел, что мальчишка кипит от негодования. — Ты истолковал мои слова превратно, хотя я и думать не думал обижать тебя, тем более товарища Белокурую.
        — Коли пошутил, тогда другое дело.
        У Азата отходчивое сердце. Понемногу потеплели его глаза, только что не обещавшие ничего хорошего. Чувство гордости за своё человеческое достоинство, явная запальчивость на этой почве, утончённая восприимчивость к обидам — национальная черта Азата Байгужина.
        За слова, которые в чем-то унижают Оксану Белокурую, он бы не знаю чего ещё предпринял! Если на то пошло, заставил бы стоять по стойке «смирно» даже с поднятыми руками, невзирая на личность, будь это хоть генерал, хоть кто! Так как Долговязый ничего предосудительного далее не предпринял, а, наоборот, стал оправдываться, часовой миролюбиво сказал:
        — Садись. Ежели хочешь, можешь закурить! — разрешил он.
        Незнакомец весело расхохотался и спросил:
        — Кто я, по-твоему?
        Азат оценивающе оглядел Долговязого.
        — Твой вид, прямо скажем, неважнецкий. Ежели судить по одежде, невоенный. Короче говоря, гражданский. А кто я сам, по-твоему? — в свою очередь спросил Азат Байгужин.
        — Разумеется, часовой.
        — Не ошибся, ответил правильно, — одобрительно кивнул Азат. — К тому же я, стало быть, являюсь адъютантом командира отряда. Уловил?
        — Весьма и весьма рад! — чуть усмехнулся собеседник. — Сразу бы так и сказал, что адъютант… Это меняет дело. Я могу, выходит, в отсутствие командира доложиться и тебе?
        — Выходит, что так.
        — Только в одном ты дал маху: не признал во мне военного.
        — Да ну?
        Азат глянул на собеседника с недовернем. Разыгрывает, ясно…
        — Ха! Что-то не верится, — небрежно заметил Азат. — Ну какой же ты военный, сам подумай? Ни выправки у тебя, ни офицерской формы… Только не обижайся, если скажу правду…
        — Попытаюсь…
        — В бою нужна сила, сам понимаешь. А что тебе делать в рукопашном? Посмотри на себя со стороны: ходуля и есть!
        Незнакомец опять расхохотался.
        — Ну и выдал ты мне, — сказал он. — Хоть помирай от твоих слов!
        — А кто ты, между прочим, будешь? — задал вопрос Азат. При этом на всякий случай сделал вид: хошь, мол, отвечай, хошь нет.
        — Комиссаром к вам прислали.
        Другого, возможно, оторопь взяла бы, в лице б переменился. Но Азат Байгужин даже глазом не моргнул. Как ни в чём не бывало протянул руку.
        — В таком случае давай знакомиться: Азат Байгужин.
        — Любимов, — ответил комиссар, пряча улыбку.
        ОПАСНАЯ ЖЕНЩИНА
        В то утро никто в отряде даже не подозревал о существовании женщины, которая сыграла такую роковую роль в судьбе многих партизан.
        Пока всё шло своим чередом. Часовой стоял в трёх метрах от шалаша, чутко прислушиваясь к лесным шорохам и незаметно следя за комиссаром. Тот как будто потерял всякий интерес к Азату. Ему что! Скинул пальто и растянулся под дубом во весь свой великий рост. Лежит в тени, на облака лениво поглядывает.
        Оксана Белокурая задерживалась, хотя должна была вернуться ещё до рассвета. Наверное, что-то не ладилось на строительстве аэродрома. Какой бы безупречный план ты ни составил, в боевых условиях предвидеть все случайности и опасности невозможно.
        После того как солнце вынырнуло из-за залитых золотом облаков, Азат невольно вздохнул. В такую погоду только загорать. Так и поступил бы Азат Байгужин, будь он сейчас в родной Уфе. Там шесть берегов у трёх рек, выбирай себе песочек по вкусу. А на посту о купании и думать не смей!
        …Оксана Белокурая явилась в полдень. Не успел адъютант Азат раскрыть рот и доложить, как комиссар сам вышел ей навстречу. Вот каким расторопным оказался!
        — Здравствуйте, товарищ Белокурая! — сказал он и протянул руку. Но представляться не стал и фамилии не назвал.
        Из этого Азат сделал для себя вывод: появление комиссара в отряде кое для кого не явилось неожиданностью. Командир и комиссар вели себя так, словно недавно расставшиеся знакомые.
        — Как у них там? — спросил комиссар.
        — Противник пока ничего не чует. Потихонечку строимся.
        Речь, как понял Азат Байгужин, шла об аэродроме. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, ожидая распоряжения своего командира.
        — У тебя, Байгужин, тут лады? — повернулась наконец к нему Оксана Белокурая.
        — Лады.
        Ежели бы она не знала, что весь отряд со вчерашнего дня сидит на голодном пайке, она, конечно, отослала бы своего адъютанта за завтраком для себя и для гостя. В данной ситуации она утешилась тем, что сама выпила родниковой воды и гостю предложила.
        — Угощайтесь, чем богаты!
        Гость пил долго, делая большие глотки. Явился он, наверное, издали. И порядком устал. Оторвавшись от солдатского котелка, комиссар сказал:
        — Между прочим, председатель колхоза имени Третьего Интернационала обещал подкинуть провиант. Договорились, мы вышлем навстречу проводников.
        — Вышлем, — глянув на адъютанта, добавила: — ступай отсыпайся. Но прежде пошли ко мне Сундукова.
        После подобного приказания Азату положено было рвануться в хозвзвод, который стоял рядом с госпиталем. Но он не спешил, шел спокойно. Его охватили сомнения. До появления комиссара никто не стоял между командиром и ее адъютантом, так, во всяком случае, Азату Байгужину казалось. Кто знает, как будет теперь? Вдруг комиссар отстранит его, Байгужина, и сам сделается незаменимым другом и товарищем командира. В истории такие вещи случались.
        Старшину Сундукова не так-то просто было разыскать, он всему лесу хозяин. Наконец, обнаружив его в кузнице, Байгужин со спокойной совестью вернулся в госпиталь. После контузии он все еще числился в команде выздоравливающих.
        Азат очень нуждался в дружеском сочувствии. Ему обязательно хотелось рассказать друзьям о том, как неудачно состоялось у него знакомство с новым комиссаром.
        Мишку-поваренка Азат не застал на месте, а Микола Федорович не стал его слушать. Помощник фельдшера разрывался на части: на его попечении был весь госпиталь. Это понимать надо!
        «Чего же мне посоветует Микола, ежели он не слушал
        нашего разговора с комиссаром и в глаза его не видел?» — рассуждал Азат Байгужин. И решил пока отсыпаться. Голова уже сама валилась на грудь.
        Положив под голову вместо подушки вещевой мешок, обняв карабин, Азат закрыл глаза и через миг спал уже крепким сном.
        Проспал он весь день и всю ночь. Пожалуй, спал бы еще, если бы вокруг He поднялась суматоха.
        Азат открыл глаза и ошалело глядел на людей Сундукова, явившихся с двумя самодельными носилками. Партизаны бережно опустили на землю носилки. Байгужин, расталкивая молчаливый круг, протиснулся вперед.
        На одних носилках лежал незнакомый старик с бородой торчком. Он тихо постанывал.
        — Восемь пулевых ран! — покачал головой Иван Иванович. — Три из них сквозные… Сволочи!
        Последнее слово явно относилось к фашистам или к их холуям-полицаям, либо к тайной полевой жандармерии.
        После того как фельдшер безнадежно махнул рукой, всем стало ясно — бородач не жилец на этом свете.
        — Кто он? — шепотом спросил Азат у старшины.
        — Председатель «Третьего Интернационала»! Вез продовольствие к нам в отряд.
        — А кто ж на вторых носилках?
        — Председателева жена…
        У нее, по словам фельдшера, тоже оставалось мало шансов на спасение.
        — Как только прилетит самолет, отправим их на Большую землю, — распорядился дядя Ваня.
        — Где их? Кто?… — спросил Байгужин у разведчиков.
        — Возле моста, — ответил Hyp и других подробностей не сообщил.
        Дядя Ваня всех, кто не имел касательства к госпиталю, разогнал. Он не любил, когда в госпитале было столпотворение.
        Пока Иван Иванович колдовал над аптечкой, а Микола кипятил воду над костром, Азат оставался возле раненых.
        Внезапно председателева жена открыла глаза и сделала знак, словно приглашая Азата наклониться.
        — Берегитесь женщины с… разными глазами! — еле прошептала она.
        Азат окликнул дядю Ваню, но председателева жена как-то странно дернулась и будто окаменела.
        На глазах Азата еще никто не умирал. Растерянный, убитый горем, он зарыдал.
        — Возьми ведро и сбегай за водой, — сказал дядя Ваня, положив руку на вздрагивающие плечи Азата. — Живо!
        …Похоронили бородача и его жену тихо, без стрельбы в воздух. Партизанское командование опасалось соседства с противником и потому не воздало им воинских почестей. Все находились под впечатлением смерти двух стариков.
        КТО ПОЙДЕТ, А КТО И НЕТ
        Вечерело. Трое мальчишек — Азат, Микола Федорович и Мишка-поваренок — молча сидели под деревом. Уставшие от походов и маршей, они мечтали, наверное, о куске хлеба. А еще, возможно, таясь друг от друга, грезили о материнской ласке.
        Хлеба и ласки в партизанском лесу не всегда хватало. Перед самым закатом партизаны, пытавшиеся в ближайшем селе добыть продовольствие, неожиданно наскочили на противника и вернулись ни с чем.
        Трое партизан были убиты, а один тяжело ранен: он то в тяжелом полузабытьи выкрикивал команды, то громко молил о помощи, выплевывая сгустки крови.
        Где-то рядом велась перестрелка, вдали рвались бомбы.
        Отрядный эскулап, как себя величал дядя Ваня, не слышал ни пальбы, ни бомбежки. Ему по штату сейчас положено было отсыпаться.
        Его заместитель Микола Федорович, медик без медицинского образования, тоже изрядно измотался за эти сутки, однако изо всех сил боролся со сном.
        Этот час был вроде бы малым привалом для изнемогающих от усталости мальчишек-санитаров. Благо, что пока не надо менять повязки, измерять температуру, поить раненого или переворачивать его с боку на бок.
        Особенно худо было этим юным санитарам, когда кто-нибудь из обреченных на смерть настойчиво их допытывал: «Доживу, миляга, до утра или нет?»
        И они заверяли: «Обязательно! Еще как повоюем!»
        А что им оставалось делать?
        Какое там завтрашнее утро! Мальчишки не ручались за следующий час. В любое мгновение фашисты могли возобновить атаки и опрокинуть слабые заслоны теснимых со всех сторон партизан. Боевая обстановка была хуже некуда!
        К тому же боеприпасы на исходе. Продовольствия в отряде нет.
        Глядя на впалые щеки мальчишек, на их тощие шеи, на глаза, вопящие о безмерных страданиях, хотелось спросить: что за чудо, что за могучая сила удерживает их на ногах, не дает упасть, смириться?
        Той силой являлась Родина. И пожалуй, еще вера в своего командира.
        Весь отряд был твердо уверен, что Оксана Белокурая и на этот раз вызволит их из беды, как вызволяла неоднократно. Кроме того, каждый знал и о себе: в час испытания он не подведет товарищей, не осрамит свой отряд.
        — Сейчас самое главное — нащупать, где жидковата немецкая подкова, и вдарить! — неожиданно проговорил Азат, невольно выдавая свои затаенные мысли.
        - «Вдарить»! — передразнил его Микола Федорович. — Тоже мне Тактик Стратегович! Все это знают — вдарить! Только где оно, слабое место, я тебя спрашиваю?
        — На то есть разведка! — горячился Азат. — Я это к тому, что если надо будет кому-то пойти доброхотно, то я…
        — Я бы на твоем месте помалкивал, — осадил его Микола.
        — Думаешь, не доверят?
        — Я не знал, что ты такой чокнутый. Тебе, если хочешь знать, после контузии положен полный госпитальный режим!
        — Который раз толкуешь одно: контужен да контужен! Я хоть разок пожаловался? Ну пожаловался или нет?
        — Это не имеет значения.
        Мишка-поваренок не принимал участия в перебранке друзей. Он был поглощен тем, как бы получше обернуть вокруг ног портянки. Мишка знал, какое значение имеют портянки на войне: не раз случалось, что из-за них человек погибал. В боевой обстановке за ногами уход да уход нужен.
        Лишь, после того как обулся, Мишка-поваренок весело сказал:
        — Я, например, не контужен, и мне не положен госпитальный режим.
        — Ну и что?
        — Портянки перемотаны, значит, у меня готовность номер один. Остается доложиться командованию: так, мол, и так, к выполнению боевого задания готов!
        Мишка прихвастнул, конечно. Поэтому Микола Федорович сердито уставился на сороку-белобоку, раскачивающуюся на соседней березе, словно желая получить от нее ответ: как пропесочить некоторых зарвавшихся пацанов?
        Болтливая птица, к его удивлению, промолчала, одним словом, не просорочила. Она тоже, наверное, не знала…
        — Мальчишки в разведке удачливы, — стоял на своем Мишка-поваренок. — Там, где взрослому не проехать, не пройти, мы и прошмыгнем и проскочим!
        — Эх ты, голова! — сказал помощник военного фельдшера, недвусмысленно показывая на то место, где у человека находится черепок. — Вот тут у тебя, кажется, минус плюс минут… Как я понимаю, обстановочку ты не знаешь!
        Мишка в долгу не остался:
        — Обстановочка обыкновенная, воюем!
        Но не таковский человек Микола Федорович, чтобы сдаваться.
        — Страх как не люблю, когда кто-нибудь хвастает, — нахмурился он. — Не хотел я тебя обидеть, да придется: понимаешь ли, мешком ударенный ты человек, что там, и там, и там — немцы!
        — А там, где большак и железная дорога?
        — В той стороне кое-что похуже, чём даже карательный гитлеровский отряд, — зыбучие болота к тому же. Скумекал?
        — Значит, вокруг нас не подкова, а полное окружение? — ахнул Азат.
        — А ты как думал? У партизан всегда полное окружение.
        Азат Байгужин хотел было спросить, а где же выход из их окруженного положения, есть ли какая-нибудь малюсенькая надежда выкарабкаться или ее совсем нет, той надежды, но так и не спросил, увидев командира отряда.
        Обойдя носилки, на которых лежал раненый, и постояв возле спящего дяди Вани, Оксана Белокурая подошла к Миколе.
        — Твой НЗ на полном исходе? — спросила она.
        — Израсходовал до последнего грамма, товарищ командир! Со вчерашнего дня весь запас вышел, если не брать в расчет бруснику и грибы. Но напоить напоил, товарищ командир!
        Он не сказал «раненого». И так, без уточнения, ясно было, о ком идет речь.
        — Н-да, — задумалась Оксана Белокурая. — Ну ничего. Что-нибудь да придумаем. А пока поддерживай в нем дух, как умеешь. Это тоже хлеб насущный. Лады?
        — Лады, товарищ командир.
        — Трудно? — в упор глянула она.
        — Трудно, товарищ командир, — сознался Микола Федорович.
        Другой бы на его месте похвастал. Дескать, нам усталость нипочем. Или дал уклончивый ответ: чувствуем мол, трудность, но терпеть можно.
        Командир, однако, осталась довольна честным ответом бойца.
        Всем людям, даже тому, кому исполнилось едва четырнадцать лет, известно, что льстецы не уживаются в партизанском лесу. Ей-ей, здесь нечего делать типу с лисьей мордочкой и собачьим хвостом, он за версту просвечивается, несмотря на то что дерево к дереву рядышком стоят и частенько из одного окопа другого не видно.

«ЛАДЫ, МОЙ МАЛЬЧИК!»
        После того как выяснилось, что НЗ военного фельдшера израсходован и что ему трудно на этой проклятущей войне, командир отряда долго глядела себе под ноги. Может, земля, самая обыкновенная суглинистая почва с запахом болотца, должна была ей ответить на вопросы, которые в данную минуту ее терзали?
        После затянувшегося молчания, точно очнувшись, командир отряда подняла голову, посмотрела на Миколу Федоровича, потом перевела свой, взгляд на Азата Байгужина. Казалось, она впервые увидела длинную тощую шею своего верного адъютанта и крайне поразилась… Старая гимнастерка с заплатками, снятая с чужого плеча, подчеркивала его тщедушную фигуру.
        Оксана Белокурая вздохнула. Ее взгляд, казалось, говорил: «Если б моя воля, ты бы сейчас сидел за партой. Или нет. Сейчас разгар лета. Бегал бы ты где-нибудь на приволье… Может, даже возле синего моря. А вместо этого я гоню тебя и таких, как ты, хлопчиков, случается, на смерть».
        Но такие слова не были произнесены. Было спрошено: — Отоспался после ночного дежурства?
        — Отоспался! — воскликнул Азат поспешно, опасаясь, что Микола каким-нибудь неуместным заявлением все испортит. — Выздоровел! — еще раз подтвердил он.
        — Коли так, бери карабин и следуй за мной!
        Пока Микола Федорович раздумывал, что ему сказать, Оксана Белокурая успела нырнуть в лес. Азат без раздумий кинулся вдогонку и второпях чуть вещевой мешок не забыл.
        Так-то вот изменчива военная судьба. Только что сидели и гадали, что ждет их впереди. Пошлют или не пошлют их, мальчишек, на боевое задание? И за какой-то миг жизнь, можно сказать, перевернулась. Азат Байгужин сразу сообразил, куда спешит командир — в самое пекло. Впереди, ближе к большаку, время от времени возникала перестрелка. Там и есть пекло!
        Азат следовал за командиром впритык, не отставая и не опережая. Другого распоряжения, кроме как «за мной!», не последовало. Однако это совсем не значило, что Азат не знает главную свою задачу на данный отрезок времени. Его обязанность, как и всегда в таких случаях, оберегать командира. Это и без всякого дополнительного приказа ясно.
        Идя по стопам командира, Байгужин беспокойно вертел головой. Божьи птички чирикают себе, почти, что на довоенный манер. И тишина стоит, какая полагается в дремучем лесу. Казалось, иди спокойно да внимательно гляди под ноги, чтобы ненароком не споткнуться о какую-нибудь пень-колоду.
        Бывалый воин, однако, не клюнет на такую приманку — тишину. Стоит тишине усыпить твою бдительность, и заработаешь себе пулю в лоб. Смерть метит в тебя из-за любого ствола, из любой ямы.
        В лесном бою побеждает тот, кто успевает открыть Огонь первым.
        Не потому ли карабин висит на груди Азата Байгужина, а не за спиной? Не потому ли его палец лежит на скобе, рядышком со спусковым крючком? Конечно, палец на скобе тоже таит в себе немалую опасность: стоит чуть-чуть оступиться, как вместо скобы нажмешь на спусковой крючок. Однако приходится рисковать.
        Чего уж тут мудрствовать, вся жизнь солдата состоит из постоянного риска. Не первый раз Азату приходит в голову самая что ни на есть шальная мысль: вот бы прямо на глазах командира схватиться с каким-нибудь отъявленным фашистом или продажной Шкурой — полицаем! Азат Байгужин сумел бы показать, на что он способен.
        Но такая возможность, к его огорчению, почти что исключена. Он понимает, что отряд, живя тут целую неделю, несомненно прочесал лес. «На вражеские заслоны и засады у нас собачий нюх!» — с гордостью думает он.
        Басистое рычание ручного пулемета где-то впереди вдруг разорвало тишину.
        — Похоже, у Туманова стреляют! — сказал Азат.
        — Похоже, у Туманова, — подтвердила Оксана Белокурая.
        Неожиданный разрыв немецкой мины, упавшей позади них и с шумом раскидавший вокруг осколки вместе с комками болотистой земли, заставил Азата вздрогнуть.
        Байгужин скосил глаза на командира: как она отреагировала на минометный огонь? Переполошилась или нет? И вообще, возможно ли оставаться равнодушным, когда по тебе вовсю пуляют из минометов?
        «Дело дрянь! — подумал Байгужин. — Как бы не заметила Оксана Белокурая, что у меня зуб на зуб не попадает».
        И тут окружающий мир будто преобразился. Из разрывов между облачками в чащобу упали яркие снопы лучей; пронзив густые шапки вековых деревьев, они словно бы замешкались, застряли на кривых сучьях сосен солнечными зайчиками — бликами.
        Запрокинув голову, Азат глянул в небо, ожидая, что вот-вот облака растолкают друг друга, чтобы пропустить само солнце.
        И тут командир повела себя странно: рванулась к ближайшей осине и застыла под ее тенью. Пока Азат что-либо сообразил, она юркнула в траву и, схватив в левую руку автомат, по-пластунски поползла к ближайшему кустарнику. Азат повторил все ее маневры, хотя ничего такого, чего стоило опасаться, не приметил.
        Как только он приполз к командиру, та шепнула:
        — Видишь деревцо, переломанное пополам? Там фашисты. Ничего себе ситуация!
        Раздвинув кусты, Азат чуть не вскрикнул. Противник, оказывается, рядом! Шесть фигур в маскхалатах мышиного цвета и седьмая в черной фуражке и холщовой рубахе стояли и внимательно изучали местность сверяясь с картой.
        — Несомненно, фрицев привел сюда вон тот изменник в рубахе, — вполголоса сказала Оксана Белокурая. — Бери «фуражку» на мушку. Не начинай пальбу, пока я не открою огонь. Лады?
        — Лады!
        Коли немцы отыскали пути-дорожки в партизанский тыл — радости для Оксаны Белокурой, прямо скажем, никакой, Там, где просочилась разведка, вскорости с таким же успехом может проследовать и целый батальон.
        Тип в черной фуражке суетливо вертелся вокруг высокого фрица, наверное командира, но не спешил вперед, хотя наверняка знал все тутошние тропки и овражки.
        Немцы, видно, спешили. Один из них бесцеремонно поддал «фуражку» ногой под зад. Тот поглядел направо-налево и, растоптав окурок, двинулся через поляну. Его путь лежал как раз мимо затаившихся партизан.
        Приближались фрицы бесшумно, тесной кучкой. Автоматы, само собой, внесли у них на животах, чтобы при первой же необходимости нажать на спусковой крючок. У каждого на поясе, справа и слева, болтались гранаты с длинными деревянными ручками.
        Расстояние между партизанами и немцами сокращалось. Оставалось шагов тридцать, не больше. Чего же тянет и выжидает командир? Азат не знал, что и думать. Предатель на его попечении. Командир ведь так и приказала: «Бери «фуражку» на мушку!»
        Ну что ж, предатель! Начинай отсчитывать последние минуты своей поганой жизни. Дорога тебе одна — без пересадки на тот свет!
        Азату показалось, что прошла целая вечность, пока бешено застрекотал командирский автомат. Несмотря на внезапный огонь с близкого расстояния, еще некоторое время фашисты продолжали идти — таково было ошеломляющее впечатление от внезапной стрельбы. «Неужели мимо?» Азат отчаянно нажал на спусковой крючок, почти не целясь. Потом механически отвел затвор, и еще раз дослал патрон в патронник…
        Всех уложили или кто-нибудь остался жив? Память рисовала, как «черная фуражка», раньше, чем открыли огонь, упал. Взбредет же такое в голову! Поди, угадай, на самом деле было так или это лишь воображение? Изменнику нельзя доверять даже после его смерти!
        ТЫ ЦЕЛИШЬСЯ В ЧЕЛОВЕКА
        Появление пушистых, просматривающихся насквозь облаков ничуть не огорчило Оксану Белокурую. А вот стая рваных туч, изрыгивающих молнии, расстроила не на шутку.
        — Не хватало только дождя! — буркнула Оксана Белокурая, подняв глаза к небу. — Начни моросить ближе к
        полуночи, кто возражает? Дождь нам тогда не помеха, даже союзничек в предстоящих наших действиях.
        Оксана Белокурая, чуть раздвинув кусты, медленно обвела лужайку взглядом, но искушать судьбу не стала. Вражеские разведчики лежали на земле, разбросав руки и ноги; лишь «фуражка» скрючился, обняв свои колени, словно отдавая последний поклон старой осине.
        …Не стоит спешить выбираться из-за естественного укрытия. Не раз бывало, когда победа, достигнутая в трудной схватке, сменялась тяжёлым поражением, если командир не сочетал в себе отвагу с осторожностью.
        Поляна быстро заполнялась сумерками.
        — Не спеши праздновать победу! — шепнула Оксана Белокурая своему адъютанту. И мягким прикосновением руки удерживала мальчишку, хотя прекрасно понимала, как ропщет в нём неудовлетворённая душа победителя.
        Если бы Азату Байгужину было разрешено действовать на свой страх и риск, чёрт-те что бы он натворил. Непременно выскочил бы на поляну, чтобы оценить поле боя, насладиться победой!
        Наконец Оксана Белокурая сделала знак Байгужину: дескать, пора. Они встали, постояли, прислушиваясь, посматривая по сторонам, и пошли. Азат шёл чуть левее кустов, держа наготове карабин, не спуская с командира глаз, и точно повторял все манёвры командира.
        Они вышли на поляну почти одновременно — командир и адъютант. И в это мгновение «чёрная фуражка» вдруг ожил, приподнялся и метнул гранату. Азат, как бывалый воин, мгновенно распластался на земле.
        Оксана Белокурая, на лету перехватив гранату, метнула её обратно.
        Вот теперь с фашистами действительно было покончено.
        «Эта стычка не пройдет бесследно для моего адъютанта. У мальчишки первый бой, — в смятении думала Оксана Белокурая. — Первый раз он увидел так близко смерть. И это я приказала ему стрелять. Что он при этом чувствовал: страх или любопытство? Ярость или исполнение долга? Но только б не равнодушие, не любопытство испытал он».
        Азат разглядывал опалённую огнём поляну и был очень далёк от мыслей, которые тревожили его командира. Он до них ещё не дорос. С тех пор как Азат попал к партизанам, его грызла зависть к обладателям автоматического оружия. Карабин он считал с некоторых пор первобытным оружием. Сегодня ему представился случай обзавестись трофейным автоматом.
        И ещё он думал, как будет об этом бое рассказывать ребятам. У них глаза полезут на лоб от зависти, когда он скажет им, что за три минуты они вдвоём с командиром укокошили семерых вражеских разведчиков. Энное количество, одним словом.
        Пока он подыскивал себе автомат да хороший ремень к нему, Оксана Белокурая разбирала полевую сумку командира немецких разведчиков… Вдруг из-за ближайшего кустарника метнулась тень. Азат схватился за оружие, но тут же узнал Туманова.
        — Товарищ командир! Туманов явился! — доложил адъютант.
        — Здравствуйте, — проговорил командир роты. — Слышу выстрелы у себя в тылу и разрывы гранат… Давай, думаю, схожу посмотрю, что к чему… Никак не мог взять в толк, что это у меня за спиной громыхает… Поди угадай, что это вы! — Туманов оглядел убитых фашистов, покачал головой.
        — Да откуда они тут взялись?
        — Дивись, дивись! — сказала Оксана Белокурая. — Ничего себе твоя служба охранения! Противник просачивается к тебе в тыл, запросто разгуливает, а он только головой качает!
        — Эх ты, башка, помнил же об этой лощинке! — вырвалось у Туманова. — Мое упущение, товарищ командир. Сегодня же посажу своих людей в эту чертову ложбинку!
        Оксана Белокурая промолчала, она внимательно разглядывала немецкую карту, низко склонившись над ней. В наступающей темноте трудно было разбирать условные знаки.
        — Знающий человек вёл, коли сунулись прямо ко мне в гости, — продолжал огорчаться ротный.
        Оксана Белокурая молча продолжала разглядывать карту.
        — Ишь ты, уж и автомат себе подобрал! — подивился Туманов, увидев в руках Азата немецкий автомат. — Только ты, того, оставь это дело. Все трофеи наши, понял? — После чего повернулся к командиру, точно ища подтверждения своим словам. — Я пришлю сюда своих людей за трофеями, и всё тут уладим, как полагается.
        — Пошли, ротный! — сказала Оксана Белокурая. — Придётся нам с; тобой сходить па рекогносцировку.
        Туманов больше и не заикнулся о трофейном автомате. Не до того ему было!
        Такой поворот дела вполне устраивал Азата — теперь считай, что автомат остался за ним. А карабин он даст Сундукову. Тот только спасибо скажет!
        …Заботливого и умелого командира сразу видно. Рота Туманова окопалась по всем правилам. За полсотни метров ни одного бойца не разглядишь. И тишина самая обыкновенная.
        — Больше пота — меньше крови! — усмехнулся ротный, услышав похвалу в свой адрес.
        На командном пункте Оксана Белокурая не задержалась.
        — Ты, Байгужин, жди меня тут, — приказала она.
        — Есть ждать тут!
        Азат остался в самом начале траншеи, уходящей в сторону немцев, в квадратном углублении, покрытом двойным настилом. Тут же спали двое партизан.
        Лишь только сейчас, когда пришла возможность передохнуть, Азат подивился: как вообще несли его ноги? Подумать только, сколько по буреломам да болотцам отмахали!
        Хорошо бы по примеру этих двух партизан задать храповецкого, да, может, он командиру понадобится. Чтобы не заснуть, Азат стал гадать: какой сегодня день? И тут же сам себе ответил: а какая разница? Партизан запоминает не название дня и не число, а село, где попал в засаду, или высотку, где оставил навеки близкого друга.
        Ещё он успел подумать о том, что никто ему сейчас не мешает хоть на минуту закрыть глаза…

«ОСТАВЬТЕ ХЛОПЧИКА МНЕ»
        Командиры шли по траншее бесшумно, приседая, если в небе вспыхивала осветительная ракета. Но всё равно даже в кромешной темноте их узнавали партизаны, притаившиеся в «ячейках» и «гнёздах», и тихо приветствовали.
        Под ногами чавкала болотистая вода, и командиры понимали, как тягостно сидеть тут солдатам целый день и целую ночь в ожидании противника.
        — Придётся выползать, — со вздохом произнесла Оксана Белокурая.
        — Неуютно тут, наверху, — ответил Туманов, помогая Оксане Белокурой выбраться из глубокой щели.
        Так они оказались немного впереди опушки.
        — Недавно сюда приходил ихний патруль, — вполголоса доложил партизан, сидящий возле пулемёта.
        Непроглядная темень позволила близко подойти к вражеским позициям.
        — Справа и слева две огневые точки, — шёпотом проговорил ротный. — Метров на двести вглубь — миномётные батареи.
        — Что слева?
        — Болота. Непроходимые.
        — Правее село, так?
        — Село. Оно набито войсками.
        Всё более Оксана убеждалась в том, что немцы заманивают их сюда, в коридор между болотом и селом, Создавая видимость слабой обороны. Чего, в самом деле, стоит её отряду опрокинуть три пулемётные точки и просочиться в этот коридор?
        Но Оксана Белокурая в западню не пойдёт. Нет. Остается попытаться вырваться из окружения на участке другой роты, в районе железнодорожной станции. В её голове зреет дерзкий план.
        — Пора уходить.
        — Пора так пора.
        Партизаны бодрствовали в своих «ячейках» да в «гнездах», втайне надеясь, что не зря два командира ходили на самый передний край и даже чуть далее…
        Знать им больше не полагалось. А строить догадки, пожалуйста, можно любые, даже самые фантастические.
        Ко времени возвращения командиров на командный пункт адъютант Оксаны Белокурой крепко спал.
        — Разбудить? — спросил Туманов, склоняясь над Байгужиным.
        — Пусть выспится.
        — А как же вы одна пойдёте? Ладно, я разбужу своего связного.
        — Погоди, потом… Утром сам явишься ко мне вместе с Байгужиным. Дело одно хочу тебе поручить. Только надо с комиссаром посоветоваться.
        — Разве у нас есть комиссар? — заинтересовался ротный.
        — Сегодня прибыл Любимов. — И, посмотрев на спящего Азата, вздохнула: — Завтра ночью ждем самолет. И первым делом отправлю на Большую землю всех мальчишек. А этого вне всякой очереди.
        — Что так?
        — Комиссар сообщил, что его мать три дня назад повесили гестаповцы. Она была подпольщица. Просто язык не поворачивается ему об этом сказать. Знаете, не могу глядеть в мальчишечьи глаза, наполненные тоской. Если и решусь, то скажу ему об этом перед самым вылетом.
        — Оставьте хлопчика мне! — внезапно вырвалось у Андрея Туманова.
        — Нет.
        — У нас с ним сходная судьба. Родителей моих расстреляли, братишек тоже, а любимую дивчину отправили в Германию. Я его буду оберегать, как сына, как брата.
        — Нет, и не проси! — И чтобы дать понять, что её решение непреклонно, Оксана Белокурая официально сообщила: — Пробиваться здесь не будем. Видишь сам, какую они приготовили ловушку. Ждут, не дождутся, что мы именно здесь пойдём на прорыв. Ведь знают, что на большак не полезем, на железнодорожное полотно тоже — там через каждые десять метров огневая точка. Вот тут и создали для нас специальный коридор: идите, мол, пожалуйста, суньте голову в петлю.
        СВЯЗАНЫ ОДНОЙ ВЕРЕВОЧКОЙ
        Андрей Борисович Туманов всю ночь напролёт просидел возле костра, под плащ-палаткой, поёживаясь под холодными каплями дождя. Ему по штату положено бодрствовать в такую непогоду: с минуты на минуту можно ожидать вражеского удара, ныне немец не пренебрегает и ночными вылазками. С нетерпением ожидал он вестей и от партизан, сидящих в конце ложбины, где Оксана Белокурая накануне уничтожила разведчиков противника. Враг мог ещё раз попытаться по тому же маршруту заслать своё подразделение.
        Глядя на спящего, сладко посапывающего Азата, Туманов думал о своей, судьбе.
        Разве его самого, Туманова, не коснулась война? Да ещё как коснулась! Насмерть обожгла! То, что перебита челюсть, нос всмятку, это не в счет. За эти годы военных испытаний от него что-то ушло безвозвратно. Ему ни за что теперь так безмятежно не заснуть, как этому хлопчику. Он в свои тридцать три года спит теперь всегда одним глазом.
        Перед тем как развязать и сбросить плащ-палатку, Туманов задумчиво оглядел вершины деревьев. Дождь вроде бы ушел окончательно. Наступающий день обещал быть ясным. Над лесом раскинулось по-осеннему высокое и прозрачное небо.
        После того как первые солнечные лучи робко осветили поляну, ротный сходил за родниковой водичкой. Над красными язычками костра повесил два солдатских котелка: с пшенной кашей да с чаем.
        Вот-вот должны явиться с передовой разведчики и те, кто просидел всю ночь в засаде.
        То ли звон котелка, то ли далёкий отзвук взрыва потревожил адъютанта. Он приподнял голову, но через миг, так окончательно и не очнувшись, снова погрузился в сон.
        «Надо будет разбудить хлопца, — решил Туманов. — Надо рискнуть рассказать ему о том, что стряслось с его матерью. Скрывать от него трагическую гибель матери недопустимо. Надо сказать! Ты, мол, только держись!.. Ежели слаб, пусть покатается по земле, поревёт. Не исключено, что молча уткнется в землю, не издав ни единого стона, потому что не баба!»
        Туманов наклонился над Азатом Байгужиным. А тот во сне улыбается, смешно чмокая губами.
        Какое диво увидел? Что ему снится? Может, впервые за войну перед ним поставили до краев наполненный котелок супа с большим куском мяса? Или приснилось ему ещё более невероятное — цирк! Возможно, хлопец в нём ни разу и не бывал, только слышал от других, как медведи танцуют, а обезьяна на мотоцикле катается! И тут Азат неожиданно раскрыл глаза.
        — А, это вы! — сказал разочарованно.
        — Подъем, адъютант!
        Поглядев вокруг, Азат Байгужин спросил:
        — Так, значит, я до самого утра малый привал себе устроил?!
        — Выходит что так. Желаешь помыться, родничок рядом.
        — Пойду до родничка, — кивнул Азат.
        — Автомат можешь пока оставить тут.
        — Не положено!
        — Ну, вещевой-то мешок доверишь?
        — Вещевой мешок можно…
        Ротный улыбнулся: у юного воина чувствуется хорошая школа.
        …На кашу Азат набросился бесцеремонно, наверное, забыл, когда последний раз вдоволь едал. Лишь опорожнив затем две кружки кипятка, он удовлетворённо улыбнулся и подумал: «С ротным кушал из одного котелка, во как! Такой чести не каждый удостаивается».
        А ротный тут как тут с предложением:
        — Почему бы тебе не остаться у нас? Мне тоже адъютант положен.
        — Ничего из этого не выйдет! — решительно замотал головой Байгужин.
        — Не нравлюсь я тебе, стало быть?
        — Как вы не понимаете? Я же дал клятву оберегать Оксану Белокурую!
        И чуть с его языка не сорвалось, что это произошло тогда, когда потеряла Оксана в бою за Красный мост самых близких людей: Отто и Артиста. Вовсе не всем следует знать о том, кого она любила и из-за кого плакала.
        С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ КОМИССАР?
        Всем своим видом и поведением Азат выражал нетерпение. Разреши ему, он сию же секунду помчался бы к себе домой, в штаб отряда.
        Между тем ротный Туманов, казалось, вовсе не замечал нетерпения своего гостя, он был в непрерывных хлопотах. Там, где можно, думалось Азату, обойтись одним-двумя вопросами, он час расспрашивал разведчиков. То никак не мог расстаться со своим заместителем, картавым сержантом, инструктируя его, точно маленького.
        «Ишь ты, какой Дотошный!» — злился Байгужин.
        Наконец ротный справился со всеми делами, одним словом, они с Азатом отправились в путь и сделали уже несколько шагов. Но тут Туманов, опять что-то вспомнив, снова вернулся к сержанту.
        Весь издёргался Азат Байгужин, пока не пошли они с ротным преодолевать тот же вчерашний путь, только в обратном направлении. Как знать, не придётся ли ему сделать ещё один подобный круговорот?
        Живя в лесу, волей-неволей становишься следопытом, хорошо запоминаешь дорогу. Азат Байгужин шёл впереди и шестым чувством чуял, где свернуть направо, где налево. Он уверенно вёл Туманова от бурелома к бурелому, от лужайки до лужайки, смело шёл вброд.
        Ротный молча следовал за ним, и лишь лёгкая усмешка временами появлялась на его губах: «Молодец, хлопец! Далеко забросила тебя солдатская судьба!» — и вздохнул.
        — Слушай, адъютант, ты уж повидал комиссара?
        Новый человек в отряде всегда вызывает любопытство. А тут появился не какой-нибудь рядовой, а комиссар.
        — Ну, видел.
        — Какой он из себя?
        — Ну, человек как человек. А что?
        Дорога петляла по чащобе, заставляя идти то рядом, то след в след, то расставаясь. Такой путь неподходящее место для задушевного разговора. И всё же Туманов спросил:
        — Ну, каким комиссар показался тебе с первого взгляда? Весёлым, хмурым, смелым или там ещё каким?
        — Не понял.
        — Как это не понял?! А впрочем, ты прав: с первого раза трудно понять человека. С человеком надобно, как говорят, пуд соли съесть, пока разберешь, что к чему…
        На это Азат ничего не ответил.
        — Ты, пожалуй, удивляешься, почему вдруг задаю подобные вопросы? Видишь ли, какое дело, комиссар — он всегда фигура: в полку ли, в отряде. От него, как и от командира, зависит успеха дела и твоя собственная судьба.
        Азат внимательно глянул на ротного и опять промолчал, только шаг поубавил.
        — Если хочешь знать, встречаются в жизни люди, про которых хочется сказать: человек высшей пробы! Один такой человек сделал из меня солдата. До партизанского отряда был я в действующей армии. И мне посчастливилось служить под началом батальонного комиссара, который тоже из тех мест, откуда и ты, к тому же и водохлёбом был не хуже тебя. Вот ты, Байгужин, скажи мне, с чего начинается комиссар?
        — Откуда мне знать?
        — Ты правильно отвечаешь, откуда тебе знать. А я знаю. Комиссар начинается не с беседы или с митинга. Не с того, что пропесочил тебя за что-то… Наипервейшая задача его — накормить людей и в бане помыть! С этого обыкновенного дела и начинал он свои обязанности. Для комиссара нашего важнее всего было, чтобы солдат в окопе чувствовал себя как в собственном доме. Дошло? Но, если схоронился ты во время атаки или в засаде храпел — пощады не жди. Суровый мужик был.
        Туманов помолчал.
        — Забота с еды начинается, но на ней не кончается. Главное, чтобы комиссар людям верил и они ему верили. Как-то немцы с самолётов сбросили листовки. Солдату лучше не читать эти поганые бумажки, потому что в них сплошной яд и обман. Один из нас не выдержал, прочитал любопытства ради. Что, думаешь, было? Комиссар нагоняй ему дал? Ничего подобного! Комиссар спросил: «Ну, доволен остался, что прочитал вражескую листовку?» Солдат со смехом ответил: «Не бойтесь, товарищ комиссар, не уговорят они меня ни в какую! Своих не предам, как советуют, и к единоличному хозяйству не вернусь, как обещают. Пусть-ка, накось, выкусят!»
        Ну и похохотали мы тогда до упаду. И комиссар вместе с нами. Потому людям верил! Посему и уважением солдатским пользовался.
        Комиссар, как я думаю, должен уметь смеяться. Честное слово, это ему по штату положено!
        Был такой у нас один рядовой, который часто промашку давал. Одним словом, оплошность допускал.
        Как-то приехали в наш полк, на передовую, артисты Большого театра. Среди них один солидный дядя оказался небритым. Спрашивает он, стало быть, у комиссара «Где тут у вас можно побриться?» — «Спуститесь в мою землянку, — ответил ему комиссар, — там найдёте всё, что нужно для бритья». Сам комиссар куда-то отлучился, а на пост заступил тот самый автоматчик, который донельзя часто промашку давал. И что же он видит? Из комиссарского блиндажа выходит незнакомец и, глянув в сторону немцев, начинает петь во всю глотку: «Дайте, дайте мне свободу!» Часовой решил, что незнакомец вроде бы неприятелю сигналы подаёт, и арестовал по всем правилам. Артист обиделся, выступать отказался. Но комиссар так смеялся, что и артист развеселился. А автоматчик тот даже благодарность заработал.
        Помнится ещё ближний бой под городом Изюмом — сладким городом. Неожиданно атаковав, фашисты добрались до нашего штаба; кто под рукой оказался, тот и пошёл врукопашную. В разгар схватки вижу я, из-под штабной машины чьи-то сапоги торчат. Подумал, это наш шофёр схоронился. Я лезу под машину, говорю: «Люди дерутся, а ты тут прячешься?» А это не шофёр, фриц спрятался. Вцепился он мне в горло, дышать не даёт. Я терять сознание начал, и вдруг слышу комиссаров голос: «Тут под машиной ещё два фрица!» Вытащили нас обоих за ноги… Отдышавшись, я проясняю обстановочку: «Это я, Туманов, — говорю, — а другой натуральный фриц!»
        Ну смеху было! И опять комиссар смеялся с нами.
        ЖРЕБИЙ БРОШЕН
        Возле бурелома из искалеченных сосен ротный устроил перекур, хотя Азату ой как не терпелось идти и идти.
        Всё выше и выше поднималось солнце. Его яркие лучи весёлыми бликами играли на листьях, покрытых росой.
        — Не надумал, а? — попыхивая самокруткой, обратился ротный к Азату.
        Понимай: не решил пойти ко мне в адъютанты?
        Азат только пожал плечами. Вот те раз! Обговорили же все ещё утром. К чему, дескать, трепаться без толку?
        Туманов вздохнул, затоптал окурок, и пошли они дальше.
        Их останавливали дважды тайные посты, окликая шагов за двадцать, требовали пароль, однако беспрепятственно пропускали, как только узнавали Азата Байгужина. Да и сам ротный Туманов был достаточно известен.
        — Гляньте, вот и наш штабной шалаш! — обрадовано сказал Азат.
        Не успели Туманов и Байгужин подойти к шалашу, как навстречу им вышли командир с комиссаром.
        — Разрешите доложить, прибыл по вашему приказанию! — произнёс по-уставному Туманов.
        — Здравствуйте, — кивнула ему Оксана Белокурая.
        — Любимов, — представился комиссар, пожимая руку ротного. — Туманов Андрей Борисович, если не ошибаюсь?
        Командир роты лишь головой кивнул. Любимову предстоит пролить много пота, чтобы заслужить любовь и уважение отряда, перед тем как утвердиться в новом звании. Без этого комиссар не комиссар!
        Любимов и сам, пожалуй, понимал, что к чему, вёл себя на равных.
        Прибыли как раз к завтраку, — пригласила их Оксана Белокурая, приметив Мишку-поварёнка, несущего два котелка с супом
        «Когда успели разбогатеть? — удивился Азат Байгужин. — Не иначе как ночная вылазка была».
        Увидев вместо двух четырёх человек, Мишка-поварёнок смутился.
        — Куда поставить? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
        — Ставь на пенёк, — приказала Оксана Белокурая. — Как-нибудь разделим по-братски. Ну, чего растерялся. Туманов? — усмехнулась она. — Бери котелок. Вам с Байгужиным на двоих.
        Мишка-поварёнок огорчился, увидев, что командиру с комиссаром досталось по полпорции. При иных обстоятельствах он непременно позволил бы себе растолковать Туманову и адъютанту, что на них никто не рассчитывал. Однако в присутствии начальства промолчал.
        Котелки опорожнили быстро, будто и не ели.
        — Вкусно? — поинтересовался Мишка-поварёнок. Как и все повара, он был неравнодушен к похвале.
        — Добавки не будет? — дипломатично спросил комиссар.
        — Где там! Мне ещё надо разведчиков накормить. Я ж не знал, что вас тут дивизия набралась.
        — Нет так нет, — улыбаясь, сказал командир. — Чаем побалуешь?
        Пока Мишка-поварёнок разливал заварку из листьев смородины и сушеной малины, Оксана Белокурая сказала Туманову:
        — До последнего времени я не верила в гибель начальника разведки Третьякова. Всё ждала, вот-вот появится. Не должен был такой человек погибнуть! Да, видно, придётся поверить… Вот мы с товарищем Любимовым надумали назначить вас на его место. Опыта вам не занимать, авторитет среди бойцов есть. Кроме того, вы местный человек. Вам, так сказать, и карты в руки.
        Другие с ходу бы ответили согласием или отказались. А Туманов, обжигая губы, принялся за чай. Наступила долгая пауза.
        — Ну и как? — спросил, наконец, Любимов.
        Туманов не спеша, отодвинул кружку, тыльной стороной левой руки вытер губы и только после этого сказал:
        — Оно, конечно, дело заманчивое — руководить разведкой. Но куда мне до Третьякова! Он-то как знал своё дело!
        — У него были свои достоинства, у вас свои.
        — Так-то оно так…
        — А если ближе к делу?
        Туманов помолчал, потом развёл руками:
        — Вам виднее.
        — Другого решения я не могла себе представить, — откровенно обрадовалась Оксана Белокурая. — Теперь слушайте, какова обстановка. Разведка доносит, что вокруг нас оживились вражеские гарнизоны. Кое-где они усилены вновь прибывшими частями. Активизировалась вражеская агентура. В последние дни нас преследуют неудачи. Два раза наши минеры наскакивали на засаду охранных отрядов. Кроме того, при очень загадочных обстоятельствах был захвачен наш фуражир, были смертельно ранены председатель колхоза и его жена. Нет сомнения, вокруг нас действуют опытные вражеские агенты. Не исключено, в самом отряде притаился предатель…
        — Задача более или менее ясна, — ответил Туманов, немного подумав. — Положение, сам вижу, сложное.
        — Да, ещё вот что. Наши минёры сегодня утром принесли весть. Говорят, в заброшенном домике лесника кто-то живёт. Не начать ли вам службу с этого самого домика?
        — Тем более, мы ждём самолёт, и не прошенные соседи нам ни к чему, — добавил Любимов.
        — Само собой, — согласился Туманов. — Так я начну у домика лесника.
        — Справитесь один или потребуется подмога?
        «Ух какая операция намечается! — затрепетал Азат Байгужин. — Вот бы мне с ним!»
        Туманов заметил, как заволновался адъютант. И сообразил: не иначе как хочет пойти с ним. «Почему бы нет? — подумал он. — Пусть идёт, если отпустит командир».
        — Я бы взял с собой вашего адъютанта, если позволите. Хлопец, как я заметил, сообразительный, самостоятельный. В случае чего использую его как связного.
        Комиссар долго разглядывал адъютанта, точно желая прощупать насквозь. Однако в просьбе Туманову не отказал.
        Почувствовав, что согласие почти получено, Азат расхрабрился:
        — Мишка-поварёнок сроду на задание не ходил. Надо же! Ну, ни разу, — умоляюще зачастил он. — Пусть тоже с нами идёт. Я за него головой ручаюсь.
        В тот миг хоть разок стоило бросить взгляд на Мишку-поварёнка, чтобы понять, какую внутреннюю борьбу парнишка выдерживает. Все чувства отражались на его курносом лице, которое становилось то кумачово-пунцовым, то бледным.
        Стоял Мишка-поварёнок ни жив, ни мёртв.
        — Решим так, — нарушил затянувшуюся паузу Любимов. — Вы, товарищ Туманов, берёте с собой Байгужина. Двух человек, по-моему, вполне достаточно… И сразу выходите в путь. Мы ждём вас до шестнадцати ноль-ноль. Если к тому времени не вернётесь, на подмогу иду я и беру с собой Мишу, если обстоятельства не потребуют более мощного кулака. Разумно?
        — Вполне, — кивнула командир отряда.
        Оксана Белокурая, перед тем как разрешить участие мальчишек в боевой операции, сказала сама себе: они ещё не знают, что улетают от нас с первым самолётом. Вправе ли я отказывать им в последней их солдатской просьбе?
        Мальчишки в душе ликовали. Подумать только, их берут в разведку! Каждый бы на их месте пустился в пляс! Однако Азат и Мишка держались солидно, как настоящие партизаны.
        — Ну ты, мощный кулак, на подмогу придёшь? — съязвил на прощание Азат Байгужин.

«ЗАПОЗДАЛИ МЫ С ТОБОЙ, МИША»
        Сентябрь — самый неверный месяц в этих краях. То, смотришь, погожий день всем на зависть, то заладит дождь, только держись.
        С утра была теплынь, пригревало, точно в августе, небо яснее ясного, никаких туч. К обеду негаданно нагрянул ревун-ветер, приволокший на своих могучих плечах набухшие тучи. Они ходили над головой, словно тяжелые бомбовозы. Как только тарарахнул гром, небо опрокинуло на землю ливень. Лес загудел, зашелестел на тысячи голосов.
        За несколько минут преобразилась партизанская база. Самая трудная доля, само собой разумеется, выпала караульной команде, несущей охрану лагеря. В такое ненастье ничего не стоит проглядеть вражеского лазутчика. Никакого уюта не сулит густая пелена дождя с пронизывающим ветром. Но служба есть служба! Разве легче тем, кто в этот миг подползает к железнодорожному полотну, чтобы под носом у вражеских патрулей заложить мину? Или солдату, который мокнет в окопе?
        Тот, кто был сегодня свободен от нарядов или боевой операции, зябко поёживался в сухих шалашах при мысли о том, каково-то их товарищам под таким дождём,
        В командирском шалаше тлел костёр, невидимый для воздушного разведчика. Командир и комиссар ожидали возвращения Туманова с Байгужиным, которые ушли на разведку и будто в воду канули.
        Прошли все сроки, обговорённые с ними, а их всё нет и нет. Гадали и так, и эдак, пытаясь объяснить себе их задержку. Неужели опять провал?
        — С ними ничего не могло случиться, — в который раз уверял командира и себя Любимов. — Вот-вот воротятся.
        Оксана Белокурая молча подбрасывала сухие ветки в огонь, не поддакивая комиссару и не опровергая его.
        Честно говоря, она пока не очень беспокоилась. Туманов — бывалый воин, выпутается из любого положения. Во всяком случае, до сих пор доверие оправдывал, не подводил.
        «Подождем ещё часик, — решила она, — а там видно будет. Если и тогда не дадут о себе знать, придется послать на выручку Любимова».
        Ливень продолжал бесноваться.
        «Из-за непогоды наверняка отменят вылет самолётов, а это очень осложнит положение. Под носом у противника задерживаться опасно, но и уходить отсюда без боеприпасов и продовольствия нельзя. Последние донесения командиров рот говорят просто об отчаянном положении: на каждого бойца по десять патронов, а на весь отряд восемнадцать гранат. Это ниже голодной нормы. С такими боеприпасами и думать не смей принять серьёзный бой», — невесело думала командир.
        Дождь лил и лил. Вскоре шалаш оказался вроде бы на острове, со всех сторон был окружён водой.
        Час отсрочки, назначенный командиром, проходил в тягостном молчании.
        Вдруг Любимов стремительно встал.
        — Однако сидеть в неизвестности выше моих сил. Я пошёл. С собою возьму Мишу, как пообещал.
        — Лады, — быстро согласилась Оксана Белокурая. — В случае чего сразу дайте о себе знать.
        Пока Сундуков принес плащ-палатку и автомат, пока явился во всеоружии Мишка-поваренок, прошло с полчаса… Ливень прекратился. Когда комиссар и Мишка добрались до опушки, опять ярко светило солнце.
        — Не выручите табаком? — спросил пулеметчик, стряхивая с себя дождевые капли. — Без хлеба можно выдюжить, а вот без махорки пропадаем.
        Комиссар полез за кисетом.
        — Похоже, кое-что наскребем. Бумага-то есть?
        — Сухой нема.
        — На, держи! — протянул комиссар клочок газеты. Жадно затягиваясь дымом, он внимательно следил за тем, как пулеметчик озябшими пальцами медленно и торжественно сворачивал самокрутку.
        — Туманов здесь проходил? — спросил комиссар.
        — Здесь.
        — Обратно не шел?
        — Нет. При мне нет.
        — И адъютант не возвращался?
        — И адъютанта не видел.
        — Со стороны большака никакой стрельбы не было слышно?
        — При мне никто не пулял.
        Перед ними лежала разбухшая и раскисшая земля, когда-то вспаханная, а сейчас заросшая травой. Болото и болото!
        — Дальше нам елозить придется? — солидно спросил Мишка.
        — Елозить, — кивнул Любимов и растянулся во весь свой, двухметровый рост, так что брызги во все стороны полетели.
        Мишка замешкался. У него с плеча сползал вещевой мешок и не держалась на спине свернутая плащ-палатка.
        — Ты скоро? Боишься пузо намочить?
        Мишка бросился в лужу. Теперь терять нечего.
        Месить грязь привыкаешь быстро, вроде бы всю жизнь только этим и занимался. Но вот что плохо — не смей лишний раз поднять голову. Демаскировался — значит, обрек операцию на провал. Да и жизнь свою под угрозу поставил.
        Они передохнули лишь тогда, когда до домика лесника оставалось с полкилометра. До него, правда, еще кружить да кружить. Но хорошо уже то, что они преодолели самый опасный участок пути — проклятый большак.
        — Устроим малый привал, — предложил Любимов, вытирая вспотевший лоб и стирая с лица прилипшие комья грязи.
        Комиссар долго смотрел в бинокль, но ничего подозрительного не обнаружил. И тут раздался выстрел.
        — Замри! — приказал комиссар.
        Оба разведчика распластались на земле, до боли в ушах прислушиваясь, не повторится ли выстрел?
        — Откуда, по-твоему, стреляли? — наконец спросил Любимов.
        — Как будто из домика… Что, не так?
        — Так… — подтвердил комиссар. — И ничего нам, брат, не остается, как ползти на выстрел.
        Мишка кивнул. На выстрел так на выстрел! Комиссар проверил диск автомата.
        — Твой заряжен? — спросил он.
        — Как же иначе? Чай, не в гости идем.
        — Тогда двинулись.
        — Двинулись.
        — За теми кустарниками я возьму правее, а ты левее, — прошептал комиссар. — Следи за мной и за домом. Понял?
        — Понял.
        — В случае опасности дашь знать. Свистеть-то умеешь?
        — Свистеть-то! — расплылся в улыбке Мишка. — Можем!
        — И вот еще что: ты страхуешь меня, если мне придется проникнуть в дом. Представляешь?
        — Представляю. С тем и расползлись.
        От солнца шла такая теплынь, даже не знаешь, от чего больше взмок, от пота или болотной жижи.
        Комиссар взял правее, а Мишка пополз левее и чуть позади. Ему ведь приказано страховать комиссара. А значит, гляди в оба! Не зевай, одним словом.
        До домика оставалось совсем немного, когда Мишка, скосив глаз на ближайший пень, чуть не вскрикнул. А, опомнившись, тихо свистнул…
        — Там вроде кто-то лежит. Вон под тем пеньком, — кивнул.
        — Бери на мушку дверь.
        Любимов ползал, как ящерица, хотя и был длиннющий: ноги в одних кустарниках, а голова уже в других. Он пополз к пню, но тут же вернулся.
        — Убитый! — прошептал он. — При нем никаких документов, только вот этот пистолет. Не нравится мне такая обстановочка. Вот что, твоя задача прежняя. А я рискну пробраться, в дом.
        Любимов рывком сорвался с места, согнувшись, пробежал несколько шагов и, прильнув к стене домика, вытянулся во весь свой рост. Осторожненько толкнув дверь, кивнул помощнику: дескать, мотай сюда!
        Они вошли в дом, и Мишку-поваренка даже в жар бросило. Перед ними в луже крови лежал Туманов, а рядом, спиной к двери, стоял Азат Байгужин, направив карабин на какую-то женщину. Та стояла лицом к стенке, поэтому видеть их не могла.
        — Что тут происходит? — окликнул комиссар.
        Азат вздрогнул и мгновенно направил карабин на вошедших.
        — Ты чего, своих не узнаешь! — завопил Мишка, хотя и сам едва узнал Азата: лицо у друга было какое-то застывшее, а взгляд — отсутствующий.
        — Байгужин, что тут произошло? — спросил комиссар.
        Байгужин молчал.
        — Кто убил Туманова?
        Азат словно не узнавал их, хотя и глядел во все глаза.
        — Азат, это я, Мишка! — И поваренок громко всхлипнул.
        Ну-ка перестань! — прикрикнул Любимов. Байгужин продолжал безучастно смотреть на них.
        — Запоздали мы с тобой, Миша, — вздохнул Любимов и стянул с головы пилотку.
        ЧЕРНОМОРДЫЕ ОВЧАРКИ
        «Значит, женщина связана с немцами. Нужно скорее уходить отсюда, — размышлял Любимов. — Лишь бы фрицы не успели перерезать пути отхода, дали бы перейти большак. А там, там мы будем почти, что у себя дома…»
        Над могилой Туманова все постояли молча, не стреляли, хотя Туманов и заслуживал всяческих воинских почестей.
        Затем комиссар отозвал в сторону Мишку и сказал:
        — Байгужина я освобождаю от охраны, сам видишь, не в себе он. Порядок следования будет такой: ты за ведущего, за тобой Байгужин, а за той сатаной иду я сам. Не собьешься с пути?
        — Средь белого дня да сбиться!
        — Так что валяй!
        …На обратном пути опять усердно работали локтями и коленями. Мишка старался держаться самого короткого пути, чтобы выйти к тому кряжистому дубу, под которым сидел партизанский пулеметчик, ну тот самый, которого угощали махоркой.
        Вторым полз Азат Байгужин. Он как будто немного очухался. Однако всю дорогу помалкивал.
        Про ту сатану Мишке и думать не хотелось, а думал. Как могла стать предательницей такая красивая женщина? «Может, Азат что-то перепутал и с перепугу на нее напустился? — размышлял он. — Встретил бы ее где-нибудь на дороге или в лесу, ни за что не стал бы опасаться!»
        Женщину допросить не успели. Пока хоронили ротного да собрались в путь-дорогу, немало времени прошло. Ей завязали рот платком, чтобы не посмела пикнуть. Руки, однако, связали так, чтобы самостоятельно могла передвигаться, а ноги не опутали, иначе пришлось бы тянуть ее за собой.
        А комиссар знай поторапливал.
        Ребята и так старались изо всех сил. Но сказывалось лесное питание, совсем не курортное. Коленки их дрожали, как струны, глаза от усердия готовы были вылезти из орбит.
        Пленница не отставала. Знала, в чьи руки попала, терпела.
        С ходу форсировать большак не удалось. По нему шел конный обоз. Пока не минула опасность, комиссар сторожил пленницу, нацелив на нее пистолет. Иначе было нельзя. Любая промашка могла привести партизан к гибели: в обозе раз в десять было больше фашистов, чем их, разведчиков.
        Лишь, после того как обоз скрылся за поворотом, партизаны одним броском перемахнули большак.
        — Ребятушки, поживее! — поторапливал то и дело Любимов.
        До опушки оставалось с полкилометра, когда на дороге затарахтели немецкие мотоциклы. Фашисты нагрянули на пяти машинах, и на каждой из них было по два человека и по одной овчарке в коляске.
        Сперва Любимов думал, что карателям до них никакого дела нет, промчатся мимо. Но фашисты притормозили машины там, где разведчики только что перебрались через большак, и повернули к дому лесника.
        — Ого, куда курс взяли! — прошептал Любимов.
        Свернуть-то фрицы свернули с большака, да не тут-то было! На жиже да на густой траве машины дружно забуксовали. Первая коляска, наверное командирская, тут же опрокинулась, а вторая врезалась в кустарник.
        Пока фашисты поднимали первую машину и ставили ее на колеса, прошло порядочное время. Но все же его было мало, чтобы разведчики смогли далеко уползти.
        Фашисты, оставив караульного возле машин, кинулись на опушку леса, держа на поводке нетерпеливо заливающихся овчарок.
        От визга и воя собак у ребят кровь стыла в жилах.
        Ползти дальше не имело смысла. И партизаны развернулись и залегли лицом к противнику, чтобы достойно встретить врага.
        — Где наша не пропадала! — бодрился Мишка. — Разделаем сейчас фрицев под орех!
        Овчарки, как только взяли след, опрометью кинулись через большак. На партизан неслись освобожденные от поводков, широкогрудые, рослые псы. За ними бежали фашисты, стреляя на ходу, подбадривая себя громкими криками.
        — Ишь ты, обрадовались! — усмехнулся Любимов. — Нехай покричат. Мы их одним махом скосим…
        Мишке показалось, что пять чудовищных псов, летели прямо на него. Сердце его бешено колотилось, страх тупой болью отдавался под ложечкой.
        — Цельтесь вернее! — раздался спокойный голос комиссара. — Сперва шуганем собак. Без моей команды не бабахать.
        Между комиссаром и ребятами за небольшим бугорком прильнула к земле связанная пленница.
        Комиссар приготовился к бою: слева от себя положил запасной диск, справа — две ручные гранаты.
        — Эй, гвардия, слушай мою команду, — отчетливо произнес Любимов. — Я беру на себя трех передних псов, а вы шугайте тех, которые обходят с флангов!
        Мишка указал Азату на собаку, которая неслась справа, а на себя взял левую.
        Гитлеровцы заметно поотстали от псов. Они почувствовали разницу между катанием по большаку на мотоцикле и бегом на собственных ногах. Кроме того им явно не хотелось удаляться от дороги в лес, где, по всем данным, обосновались партизаны.
        Партизан отделял от собак сущий пустяк. «Чего же комиссар не стреляет? — возмущался про себя Мишка. — Чего тянет?»
        И в это мгновение, словно отвечая ему, застрочил комиссаров автомат. Справа тотчас же открыл огонь Байгужин.
        А псам хоть бы что! Будто заворожённые от пуль, неслись они, оскалив зубы, роняя крупную пену из пастей.
        Но вот хлесткие автоматные очереди Любимова достигли цели: две овчарки из трех словно бы оступились и со всего маху повалились на бок.
        Пока партизаны отражали собачью атаку, пленница, сбив платок, закрывавший ей рот, опрометью кинулась навстречу фашистам, высоко подняв связанные солдатским ремнем руки.
        Партизаны на какой-то миг растерялись и даже перестали вести стрельбу, таким неожиданным и нелепым показался поступок женщины. Ведь овчарки, навстречу которым она устремилась, не разбирают, кто служит фашистам, а кто нет!
        — Надо по ней садануть! — решил Мишка и взял на прицел женщину.
        Но в эту минуту рыжая овчарка сбила женщину с ног. Раздался истошный вопль: от такого крика можно получить полное помрачение.
        Комиссар уложил рыжего пса наповал, и крик затих.
        Оставшихся двух псов, несущихся с флангов, укрывали густые заросли, потому было бесполезно вести по ним огонь. «С двумя как-нибудь справимся!» — подумал Мишка, рукавом вытирая пот со лба. И тут ударили из автоматов фашисты.
        Партизаны открыли ответный огонь. Во время этой ожесточенной перестрелки на бугорок, перед комиссаром, одновременно выскочили две овчарки.
        Одной очередью можно было бы их скосить в один миг! Но автомат Любимова вдруг заглох. Неужели заело? Вот положеньице!
        Овчарки подпрыгнули и, столкнувшись на лету, рухнули на комиссара.
        Пока псы секунду висели в воздухе, ребята по ним дружно выстрелили. Но был ли от их стрельбы толк? Мишка и Азат, забыв про опасность, кинулись на выручку комиссару.
        Одной из овчарок Любимов успел нанести ножом смертельный удар, а вторая мощными клыками вцепилась в шею комиссара.
        Азат Байгужин изо всех сил хватил овчарку автоматом по голове, и та рухнула.
        И тут Мишка увидел, что немцы дают от них стрекача. Чего это они испугались?
        Топот позади заставил Мишку оглянуться. На помощь им бежали партизаны, впереди всех Hyp Загидуллин.
        АЗАТУ ХУДО
        Через несколько часов на руках Ивана Ивановича, не приходя в сознание, скончался комиссар Любимов. О том, какого замечательного человека потеряли, отряд узнал лишь после похорон. Любимов, как сообщила командир отряда Оксана Белокурая, до появления в их отряде был прославленным разведчиком в глубоком тылу врага. О том, какие он подвиги совершал, Оксана Белокурая не стала распространяться, только сказала: такого страха Любимов нагнал на фашистов, что те оценили его голову в миллион марок.
        «Вот кого не уберег! — казнил себя Мишка. — И все из-за этой гниды!»
        Лишь позже, под большим секретом Микола Федорович сообщил ему, что труп гниды предали земле, а могильный бугорок сровняли с землей.
        …В командирском шалаше Мишка-новарснок подробно рассказал обо всем, что знал. Однако Оксане Белокурой так и осталось неясно, какая же драма разыгралась в доме лесника?
        В кармашке жакетки пленной женщины обнаружили пропуск, выданный комендатурой полевой жандармерии. Но кем был человек, убитый возле дома лесника? И вообще, что произошло там средь бела дня?..
        Азат Байгужин весь день метался в жару.
        — С Байгужиным. непорядок, — доложил дядя Ваня командиру отряда.
        Этой или следующей ночью ждали самолет, а на нем решили эвакуировать всех мальчишек и больных на Большую землю. Центральный штаб уже дал на это свое согласие. А как отправишь Байгужина, если он единственный свидетель происшедшего в доме лесника, но пока ничего не может рассказать?
        К вечеру адъютанту стало лучше, о чем Иван Иванович немедленно доложил командиру, но перегружать разговором не посоветовал.
        Оксана Белокурая поспешила в госпиталь.
        — Как себя чувствуешь, Азат? — спросила она.
        — Ну был жар. Велика важность! — отмахнулся Байгужин. — Теперь ничего.
        — Сможешь ответить на мои вопросы? Если чувствуешь себя плохо, разговор отложим до утра. Спешить не будем…
        Азат весь как-то съежился, пробормотал что-то невнятное, а потом, взяв себя в руки, спросил:
        — Можно, вам расскажу все по порядку? Ладно?
        — Хорошо, Азат.
        — Перед выходом на разведку я сказал Мишке: «Чего это ротный Туманов никого с собой на задание не берет, а меня берет?» А Мишка отвечает: «Может, потому, что ты остался сиротою? — «Как это сиротою?» А Мишка понял, что проговорился, замолчал… «Ну-ка повтори!» — заорал я на него и чуть не хватанул палкой. А он чуть не ревет… «Я, — говорит, — думал, ты знаешь, что твою маму казнили… В отряде все уже знают…»
        Я тут упал как сломленный и перестал белый свет видеть. Мишка рядом плюхнулся. «Прости! — говорит. — Дай мне по морде». А я в ту минуту одного хотел — умереть!
        Оксана Белокурая растерянно молчала. Азат справился с волнением и продолжал:
        — Я расскажу вам про маму, чтобы вы знали, какая она у меня была… Я еще тогда понял, что вижу ее в последний раз. Мы жили в то время в чужом доме, мама спала на деревянной кровати, а я на сундуке. В ту ночь окна были занавешены, потому что наступил комендантский час. Где-то все время палили из автомата. Я знал: кто чуть замешкается на улице, сразу пулю в лоб получает. А когда на улице завизжали немецкие овчарки, у меня появилось недоброе предчувствие. Я говорю маме: «Спать пора!» А она словно не слышит. Чуть приоткрыла штору и все смотрит, смотрит в ночь, будто кого-то ожидает. Вдруг мама говорит: «Все это мне не по душе!». Я спрашиваю: «Ты, мам, немножечко трусишь, да?» Мама удивилась: «С какой стати мне трусить!» — «Они могли сцапать того дядьку, который приходил к нам за аптечкой». — «Тебе лучше забыть о нем». — «Я уже забыл о нем, мам, — отвечаю я. — И о тетке забыл, которая унесла пять пистолетов». — «Вот и умница!» — «Мам, а мам, — спрашиваю я, — а почему дрожит твоя рука? Ты озябла, да?» — «Устала, сынок!» Тут кто-то четыре раза стукнул в нашу дверь. Это был пароль. «Свои, — сказала
мама, — отопри!»
        Вошел незнакомый дядя, но мама его знала. «За вами не было погони?» — спросила она. «За мной нет, — отвечает тот. — Фашисты оцепили все улицы, а я через забор, через забор…» Сам говорит и делает какие-то знаки маме. «При нем можно. Он у меня молодец!» — успокоила мама. «Они обыскивают дом за домом, надо унести чемодан, — сказал дядя. — Да вы не беспокойтесь. Мне перебежать через два двора, а там и след мой простыл!» Уже с чемоданом он задержался на пороге: «Если в течение трех минут не услышите выстрела, считайте, что я ушел. Прощайте!» Как только за ним захлопнулась дверь, мама предупредила: «Постарайся забыть и его!» — «Я сроду и не видел его, мам», — отвечаю.
        Мама села на сундук, и мы стали ждать. Минут через пять мама спросила: «Тебе, Азат, не показалось, что стреляют?» — «Нет, мам. Успел дядя. Ушел». И тут под нашим окном овчарки залаяли. «Слушай меня внимательно, — сказала мама. — Гестаповцы могут меня увести с собой, а ты скройся, пока и тебя не хватились». — «Хорошо, мам. С этой минуты я глух и нем. Ладно, мам?» Раздался сильный удар в дверь. «Входите! — крикнула мама. — Дверь не заперта!» Гестаповцев было пятеро.
        «Фрау Байгужина?» — спросил офицер. — «Да», — подтвердила мама. «Обыскать!» — приказал фашист. Я завизжал как резаный: «Ой-йый! Ио-йый!» — «На каком языке?» — быстро обернулся офицер к маме. «Да он у меня немой от рождения», — ответила мама.
        Гестаповцы ничего не обнаружили, потому что искали не там, где надо. «Одевайтесь, фрау Байгужина!» — приказал офицер. «За что вы меня арестовываете?. — спросила мама. — Мои документы в порядке». — «Идите!» — крикнул офицер. Я бросился к маме, но какой-то фриц так саданул меня, что дух вышиб…
        Азат побледнел, и Оксана Белокурая решила прекратить расспросы.
        У входа выросла фигура радиста Голосуева.
        — Радиограмма.
        Оксана Белокурая прочитала: «Завтра ждите самолет после двадцати двух часов». Значит, времени не остается и надо обязательно сегодня расспросить Азата о том, что же произошло в доме лесника.
        В ДОМЕ ЛЕСНИКА
        - …Мне здорово захотелось отомстить фашистам, но я еще не знал как, — продолжил свой рассказ Азат Байгужин. — Большак прошли мы с Тумановым уже под дождем. Ливень нам помог, лучшую маскировку не придумаешь. Шли мы без остановки, где ползком, где перебежками.
        Потом плашмя лежали под кустами, наблюдая в бинокль за домом лесника. Он казался необитаемым. Я здорово волновался. Мне все казалось, будто кто-то наблюдает за нами.
        «У тебя зубы болят, что ли?» — спросил Туманов. «Ничего у меня не болит», — ответил я. «А чего ерзаешь?»
        Я видел, что и ему не по себе. И его прямо-таки распирает от злости. Потом он сказал:
        «Пропади все пропадом! Я пошел, а ты давай за мной и следи за моими сигналами».
        Я сказал Туманову, что дом вполне может быть населен. Он не цыкнул, хотя имел на то право, и сделал мне знак — мол, поползли!! Елозил Туманов ох как ловко. Эдак ужом да ужом оторвется метров на пять вперед, махнет мне рукой: чего, дескать, плетешься, сокращай расстояние. Что далее было? — Азат потер глаза, точно снимая пелену… — Ну так вот, в кустарнике, метрах в пятидесяти от большака, пришлось нам замереть. Услышали мы грохот, который все нарастал. Потом показались две брюхатые машины, набитые немцами. Ладно еще, фрицы сидели, а не стояли в кузове. Я лежал на спине среди кустарника и благодарил бога за то, что тот не удосужился превратить небо в зеркало. Иначе никто бы не сумел укрыться… — Иной раз Азат позволял себе философствовать.
        Оксана Белокурая, с беспокойством следившая за лицом Азата с как бы отрешенными от этого мира глазами, нарушила паузу:
        — Я слушаю тебя, Азат…
        — Что было дальше? Дальше, — спохватился Азат, — распахнули мы дверь, ворвались в дом. Сперва Туманов, затем я. Увидели женщину. Стояла она как раз напротив двери, возле печи. Бледная-бледная.
        ПРЕДАТЕЛЬНИЦА
        — Запомнил ты ее лицо? — спросила Оксана Белокурая.
        — Я сразу заметил, что она красивая. А Туманов, как увидел ее, зеленым сделался. «Неужто это ты, Томочка?» — воскликнул.
        — Так они знали друг друга?
        — Конечно, знали. «Откуда ты? Как здесь очутилась?» — стал он ее расспрашивать. А она ответила: «Не дай бог никому испытать то, что я испытала».
        Туманов отослал меня на пост. «С этой минуты, — сказал он, — твоя задача, Байгужин, караульная. Выбери себе удобное для наблюдения место. Уловил?» — «Уловил!» — подтвердил я. «Выбери с таким расчетом, чтобы обзор открывался на большак и на подступы к дому. И лес, между прочим, должен оставаться в твоем поле зрения. Постиг?» — «Постиг!»
        «В случае опасности немедленно докладывай мне. Уразумел? Исполняй». — «Есть исполнять!»
        Я успел отшагать метров тридцать, не меньше, когда Туманов вышел на крыльцо и вдогонку крикнул: «Вскорости должен появиться один тип — так пропусти его, если с ним никого не будет».
        Простоял я на посту около часа, не более. За это время выпил полфляги воды и разгрыз два сухаря — точно помню. А еще три оставил как НЗ. Пост как пост — в тени деревьев. Ты все видишь, а тебя никто. Кругом бабочки порхают, осы кружатся, трава благоухает. Благодать! Вдруг вижу, человек в рыжей шапке крадучись идет со стороны леса. «Его имел в виду Туманов или кого другого? — думаю. — Попробуй разберись! Пойти спросить бы, да ведь отлучаться с поста не положено. А может, Рыжая шапка не один?» Стал я наблюдать за ним из засады. Шел-шел Рыжая шапка, остановился возле огромной липы и полез в дупло. Что-то запрятал. Я подумал: что-то тут не так! Что это за человек с фокусами! Не выходя из тайника, окликнул как положено: «Стой, кто идет?» Тот чуть не пустился наутек. Но, услышав, как щелкнул автомат, передумал. Однако глазами так и шныряет, так и шныряет. Я решил: значит, у человека совесть не чиста…
        «Оружие есть?» — спрашиваю. Рыжая шапка головой замотал — нету, мол. Я сам вижу, что нету при нем оружия. «Сюда шел? — на всякий случай спросил. «Сюда». — «Кто-нибудь ждет тебя?» — «Ждет», — ответил.
        Азат сжал кулаки.
        — Пропустить-то я его пропустил, как Туманов приказал, а душа болит. Ежели бы моя воля, задержал бы я эту Рыжую шапку и обыскал. Но перечить командиру не положено. Так простоял я минут десять, от силы пятнадцать. И тут стало мне невмоготу, беспокойство одолело, да и дупло не давало покоя. «Что он там припрятал?» — думаю.
        Пошел на риск, подбежал к липе. Сунул руку в дупло — нащупал вещевую сумку. Раскрыл, а в ней немецкая пилотка, форма эсэсовского капитана и парабеллум…
        Решил я, что надо доложить об этой находке Туманову, — вздохнул Азат Байгужин. — Пошел к дому. Ступаю на крыльцо, слышу, допрос идет.
        «Как звать-то?» — спрашивает Туманов. «Андрей», — отвечает Рыжая шапка. «Тезка, значит. А по батюшке?» — «Борисович». — «Ну и ну! — удивляется Туманов. — Фамилия, может, Туманов?» — «Точно так, Туманов», — подтверждает Рыжая шапка.
        Я осторожненько заглянул в дверь и увидел, как та женщина за спиной Туманова незнакомцу знаки подает. Что бы это значило?
        «Кем работал до войны?» — спрашивает Туманов. «Заведующим хлебопекарней». — «Образование какое?» — «Ветеринарный окончил». — «Каким же образом, — вдруг зарычал Туманов, — ветеринар в пекаря подался?» — «Все по воле батюшки. Не захотел, чтобы я, единственный сын, в свинарнике пропадал!»
        И тут Туманов расхохотался.
        «Видишь ли, гад ты эдакий, — зарычал он и направил на незнакомца автомат. — Андрей Борисович Туманов — это я! Понял, негодяй? И про свинарник слово в слово говорил мой отец, а не твой. Эй ты, иуда! — прикрикнул он на женщину. — Поднимайся! Живо! Ты не только сама продалась врагу, а заодно продала им и мою биографию. Я бы мог тебя сейчас прикончить, но погожу. Обещаю тебе хорошую смерть перед строем партизан!»
        Тут я решил, что самое время показать командиру находку.
        Товарищ Туманов, увидев меня, рассвирепел пуще прежнего:
        «Зачем пост бросил, а? Снимай ремень! Я тебя враз арестовываю!» Снял я ремень, как подобает арестованному. А он вопит: «Вон отсюда! На пост, сопляк!»
        Так я направился на свой пост без солдатского ремня, как ходят арестованные. Я знал, что он запальчивый, — проглотив слезы, продолжал Азат. — Не прощал он, ежели человек не исполнял приказание, и все же обидно было мне… Я же не ради себя старался. Из-за него беспокоился. Пока я на Туманова обижался, время шло. Вдруг опять меня беспокойство одолело: думаю, чего ради я его одного там оставил? Вместе с этой… предательницей. И как она сюда попала? Неспроста, наверное. Тут вспомнилось мне, как умирала в партизанском госпитале жена председателя колхоза «Третий Интернационал». Знала, что погибает, а хоть бы раз пожаловалась или застонала! Даже умирая, она продолжала воевать: предупреждала, чтобы мы остерегались женщины с разными глазами. Я бы об этом и вовсе позабыл, если бы не встреча с Тамарочкой. Нет, думаю, хоть разок на нее гляну, тогда успокоюсь. Я ведь упрямый. Думаю, пусть меня расстреляют за нарушение приказа перед отрядом, все равно пойду погляжу на нее.
        Пошел я к домику, потому что потерял власть над собой. Решил: дверь открывать не стану, а в окно погляжу. И увидел, как из дома с грохотом вылетела рама, из окна выпрыгнул Рыжая шапка. Вслед ему прострочил автомат. Он рухнул. Кинулся я во весь опор к порогу. Распахиваю дверь и вижу: возле окна на полу лежит Туманов, в его спине нож торчит, а вокруг лужа крови расплывается.
        Бросился я к ротному, чтобы первую помощь оказать, — поздно. «Кто же всадил ему нож в спину? — подумал. — Не сам же!» Поворачиваюсь к женщине и вижу: она ко мне крадется, руки ее к автомату тянутся. «Руки вверх!» — закричал я и взял ее на прицел. Она побледнела, но руки поднимать не стала. «Ты что, спятил? — говорит она. — Ты думаешь, это я убила Андрея? Я пристрелила убийцу, гада проклятого…» Я растерялся, думаю, может, правда? Но почему тогда автомат лежит у ног Туманова? Взглянул ей в глаза, вижу: разные они у нее! Один карий, другой зеленый. Я раздумывать не стал. «Стой! — подаю команду. — Чего руки опустила! Она подняла руки и стала меня уговаривать: «Ты, милый, ошибаешься. Я разве могла убить Андрея? Сам подумай, я его любила! Я сюда пришла, чтобы аусвайс, паспорт немецкий, достать. Мне его вон тот пес, который за окном убитый лежит, обещал продать за три кило сала и две бутылки самогона. Если не веришь, глянь в корзину. Там и мой аусвайс, будь он проклят!»
        Я не поверил ни одному ее слову. Ведь глаза у нес были разные. «Стань лицом к стенке! — приказал ей. — Ты ответишь нам за смерть командира…» И стал думать, как бы мне отсель вместе с этой сатаной выбраться. Ну, а тут как раз подоспели комиссар с Мишуткой.
        Рассказав все, что произошло, Азат Байгужин вздохнул и поднял глаза на командира, словно говоря: теперь казни! Кругом я виноватый…
        — В ее корзине мы обнаружили целый арсенал, — сказала Оксана Белокурая. — Яды и мины были замаскированы под куски мыла. Все это предназначалось для нашего отряда. Спасибо тебе, Байгужин, за боевую службу.
        — Служу Советскому Союзу!
        Оксана Белокурая сняла с себя поясной ремень и протянула Азату.
        — Это тебе от меня. Поздравляю тебя с отличным выполнением боевого задания. О твоем подвиге я сообщу в Центральный штаб.
        ЧАСЫ СО ЗВОНОМ
        Вам, наверное, приходилось, встречаться с мальчишками и девчонками, которые с быстротой телеграфа разносят всякие были и небылицы? В партизанском отряде этим отличался Мишка-поварёнок. Кому, как не ему, знать, кто вернулся с операции? Кто ранен или убит? Кто получил письмо? Много и других подробностей он знал о каждом партизане.
        Со всеми, кто приходил с котелком на кухню, Мишка, само собой, был накоротке.
        С невинным видом, например, в тот день он спрашивал каждого:
        — Слыхали про Байгужина? Разговор такой идёт, будто его к награде представляют. За что, спрашиваете? За то, что отличился в доме лесника.
        — Нет, не слыхал, — отвечали ему. — Я только что вернулся с задания.
        — По всему, ему медаль выйдет… — намекал Мишка-поварёнок.
        С его лёгкой руки закружился-завертелся слух про награду. Попробуй тут разобраться, где правда и где ложь, если каждый человек от себя что-нибудь добавлял? К обеду медаль чудесным образом превратилась в орден. Не просто в какой-нибудь, а орден Славы!
        Кто не мечтал, между прочим, о такой награде на войне?
        Широкоскулый старшина Фёдор Ильич Сундуков, человек суровый и требовательный, протягивая под половник свой котелок, без улыбки спросил:
        — Чего это ты, шалопай, куролесить языком вздумал? «Решил другу награду выхлопотать? Так, что ли? Орден Славы — твоя работа? Помалкиваешь? Вдруг язык проглотил, а?
        — Да что вы, товарищ старшина, — не особенно твёрдо отнекивался Мишутка. — Не я это…
        — Я ведь тоже знаю твои способности, пострел. Грех жаловаться тебе на свой язык. Накличешь беду, будет тебе шабаш, помяни моё слово. Ей-ей!
        После предупреждения Сундукова Мишка-поварёнок прикусил язык. Да разве остановишь слух, если он пошёл разгуливать по всем отряду и о награде стало известно более чем одному человеку? Секрет существует, когда его одна-единственная душа на всём белом свете знает. Если две души — тайна уже не тайна!
        Больше других просочившемуся слуху о награде обрадовался Махмут Загидуллин. Как-никак Азат Байгужин приходится ему земляком. Потому он раньше других и заскочил в партизанский госпиталь.
        — Куда подевали моего знатного земляка? — громовым голосом спросил он.
        — Никуда он не девался, — недовольно буркнул Микола Фёдорович, выглянув из шалаша. — У Азата режим!
        — Чего ты меня пугаешь режимом? — рассердился разведчик. — Мне всего-навсего на пару слов…
        — На пару слов разрешаю, но не более! И то под свою личную ответственность. Узнает Иван Иванович, обоим попадёт. А мне за самовольство на полную катушку.
        — Ладно, — согласился Махмут Загидуллин. — Только не стой над душой. Понял? Прогуляйся куда-нибудь, пока я с земляком посекретничаю.
        Ворвавшись в шалаш, где лежал Азат, Махмут Загидуллин крикнул:
        — Почему из госпиталя не вылезаешь? Лентяя празднуешь, а?
        — Я бы охотно, да дядя Ваня не отпускает.
        — Слыхал, слыхал. Поздравляю! — И Махмут хлопнул Азата по спине.
        — С чем поздравляешь? — удивился адъютант.
        — Скромность, конечно, украшает человека, но с земляком скрытничать не подобает!
        — О чём вы дядя Махмут?
        — Орден-то полагается обмыть!
        — Ну вас! Какой ещё орден? Я знаю, разыгрывать вы мастак! — обиделся Азат.
        Махмут приподнял Азата. — Заслуженному герою «ура!». Командир справедливо поступил, что не пожадничал, отвалив тебе полный куш.
        — Да вы о чём? — вырывался Азат из могучих объятий.
        Махмут Загидуллин прошептал:
        — Награда к награде! Это тебе от меня! Часы со звоном!
        У Азата от радости загорелись глаза.
        — Спасибо!
        Загидуллин с довольным видом глядел на Азата. Открыв крышку часов, Азат побледнел.
        — На, забирай обратно! — насупился он, протягивая часы Махмуту.
        — Ты чего? — удивился тот. — В своём уме? Кто от подарка отказывается?
        — Ни за что не возьму! Часы не твои! Комиссаровы! — выдавил из себя Байгужин. — Такая нажива никому не нужна…
        — Ах вон ты о чём… — беззаботно усмехнулся Махмут. — Сам посуди, зачем комиссару на том свете, часы?
        — Уходи! — простонал Азат.
        — Как знаешь, неволить не стану, — Махмут спрятал часы в карман. — Если бы не я, другой бы взял, — растерянно сказал Загидуллин, не ожидавший такого поворота событий.
        — Мародер ты, вот кто! — заплакал Байгужин, размахивая руками. — Убирайся. Махмут затрясся от ярости.
        — Это я, партизанский разведчик, мародёр? Это я? Ну-ка повтори ещё разок!
        — Отваливай отсюда!
        Махмут, залепив Азату пощёчину, выбежал из шалаша.
        На скандал прибежал помощник фельдшера.
        — Что у вас тут произошло? — с удивлением спросил Микола Фёдорович.
        — Ничего не произошло… С чего взял?
        — Поскандалили, что ли?
        Так ничего и не добившись от Азата, Микола оставил друга в покое. Что ему больше всех, что ли, нужно? Что он, судья?

«ЗА ЧТО КАЗНЯТ?»
        Над насторожившимся лесом, над безмолвствующими сёлами, над щербатыми, израненными взрывами дорогами, над поездами-призраками, без гудков, исподволь проскальзывающими мимо затаившихся станций, над людьми, живыми и мёртвыми, плыла полноликая луна. Ночное светило обливало всё призрачным мерцающим светом. Как непохожа лужайка, расписанная лунными бликами, на себя дневную. Деревья тоже потеряли свои реальные силуэты.
        Идёт человек и не отдаёт себе отчёта, попадает в плен сказочному свечению. И нет у него сил, чтобы вырваться из чарующего лунного света. Человек в нём упоённо купается и упоённо тонет, и нет у него сил вырваться из цепких серебристых паутинок.
        В такое сказочное пленение попадают и суровые воины, помногу раз в день встречающие смерть на равных.
        Вот и Оксана Белокурая попала в лунный плен — вся ушла в воспоминания. Откуда-то из небытия предстала перед ней её родная бабуся, седая, высокая, гордая. Сказочница она была изумительная. Как она умела мечтать и вселять надежду в других! Для одних героев она находила ласковые и возвышенные слова, дабы подчеркнуть: он-де как жемчужный лоск на серебре! Он-де светоч из высокопробного серебра. А вот для мерзких отступников у ней было припасено лишь одно выражение: «Кошачье серебро!»
        Под гипнозом воспоминаний, под воздействием прекрасной ночи можно потерять власть над собой. Оксана Белокурая начинает ходить вокруг шалаша, тереть виски, чтобы прогнать наваждение. Нет в такой ночи тишины! Нет в ней и покоя!
        И вдруг её пронзила мысль: «Не повинна ли она сама в гибели Туманова? Где она оплошала? Где? Где? Где?»
        А голубой туман льётся и льётся с небосвода.
        Неожиданно из лунного мира возник вполне реальный разведчик Махмут Загидуллин, младший из братьев, и молча протянул Оксане Белокурой большие карманные часы, отливающие серебром.
        — Что это такое? — изумилась она, окончательно ещё не успев вернуться в реальный мир.
        — Часы.
        — Вижу, часы. Зачем их принёс мне?
        — Комиссаровские.
        — Тем более. Отдай старшине. Пусть переправит часы семье.
        Махмут переступал с ноги на ногу, не уходил.
        — Что ещё?
        — Такая вот история приключилась. Хотел подарить их вашему адъютанту, да не взял он. Одним словом, отверг подарочек мой. К тому же мародёром обозвал.
        — Пожаловаться на него пришёл?
        — Погорячился я малость, стукнул его за такие неудобные слова. Пусть вперёд подбирает подходящие.
        — Ты хочешь, чтобы я тебя оправдала?
        — Да нет!
        — Тогда объясни, зачем пожаловал?
        — Мальчишку зря обидел. Душа вот болит.
        — Ах, вон оно что!
        Оксана Белокурая задумалась. И вдруг в её глазах забегали усмешечки.
        — Так вот тебе мой совет. Пойдёшь к нему и передашь мой приказ: пусть он вернёт тебе удар. Это будет справедливо и по-мужски.
        — А он осмелится?
        — Это уж его дело…
        — Есть передать приказ! — вытянулся во фронт Махмут Загидуллин и как будто даже обрадовался. — Бегу!
        А Иван Иванович в это время собирал мальчишек в путь-дорогу. Ребята, между прочим, и не догадывались, что это за сборы. Обычно кормят сытно перед трудным боем. Никому из них и в голову не взбрело, что их насовсем куда-то отправляют. Только после того как дядя Ваня расщедрился и одарил всех трофейными перочинными ножичками, Мишка-поварёнок подумал: «С чего бы это? Такого не было, чтобы дядя Ваня так по-царски расщедрился!»
        Но он так и не успел высказать вслух своё удивление, появился запыхавшийся Махмут Загидуллин, по всему видно, сам не свой.
        — Чего это с тобой? — нахмурился Микола Фёдорович. Он недолюбливал младшего Загидуллина.
        — Вдарь! — прокричал Махмут, обращаясь к Азату, и подставил грудь.
        — С какой стати? Чего ради я буду с тобой драться? Азат глядел на разведчика с некоторым опасением,
        другие ошарашенно. Микола Фёдорович вытянул шею от любопытства: «Сдурел, что ли?»
        — Ну жду! Чего вылупил глаза? Приказ командира отряда. Исполняй! — опять крикнул Махмут.
        И тут Азат Байгужин смело двинулся на знаменитого разведчика, засучив рукава. Мишутка тоже сделал два шага вперёд, чтобы при случае пособить.
        Вдруг Азат опустил руки.
        — Нет, не могу, — тихо сказал он, весь сникнув. — Я ведь тоже виноватый был.
        Дядя Ваня, всё это время державший нейтралитет, внезапно скомандовал:
        — Уходи, Загидуллин! Мы сейчас тут важную задачу решаем. Ты мешаешь! Иди!
        …Ивану Ивановичу всегда везёт с нелёгкими поручениями. Он всё ещё не знает, как подступиться к парнишкам, исполняя командирский приказ. С большой тяжестью в душе он начинает наконец нелёгкий разговор:
        — Вот что, пацаны. Пришло ваше время распрощаться с отрядом…
        Такого ошеломляющего эффекта, какой вызвали его слова, Иван Иванович не ожидал: мальчишки, где стояли, там и присели.
        — Как так?! — прошептал Азат Байгужин.
        — Так ведь не шутят, дядя Ваня! — побледнев, жалко улыбнулся Мишка-поварёнок.
        Лишь Микола Фёдорович удручённо молчал, он-то хорошо знал, что дядя Ваня не мастак шутить.
        — Какая там шутка! — воскликнул Иван Иванович. — Приказ командира, видишь ли, не обсуждается. Он исполняется.
        Этим заявлением он вроде бы дал понять — не его, мол, воля!
        Первым пришёл в себя Микола:
        — Когда будем отправляться?
        — Нынче ночью. Самолёт с Большой земли прилетит.
        — Неправда! — воскликнул Мишка-поварёнок. — Не верю!
        — Прекратить разговорчики! — нарочито сухо скомандовал Иван Иванович. — На сборы даю тридцать минут!
        Ребята, как только остались одни, дали торжественную клятву обязательно снова вернуться в отряд Оксаны Белокурой.
        В скорбном молчании мальчишки собирались в путь-дорожку. Азат Байгужин с остервенением набивал свой вещевой мешок. Всякого барахла набралось немало. Мишка-поварёнок во что бы то ни стало решил увезти диск с патронами. Наверное, чтобы похвалиться перед сверстниками там, где он будет жить.
        Только Микола сидел пригорюнившись и не собирался в дорогу. Он тяжелее всех переживал отъезд на Большую землю. Нет ему жизни вне отряда! Украдкой поцеловал Микола винтовку, осторожненько поставил её в угол, где уже стояли другие автоматы и карабины. «За что нас выгоняют? За что казнят?» — недоумевал он.
        Вот такими и увидела мальчишек Оксана Белокурая и в душе ужаснулась. Не потому ли она не шагнула к ним и осталась в тени деревьев? Не потому ли несколько минут спустя не окликнула их весело, как намеревалась?
        Они навсегда останутся в её памяти вот такими, скорбно-смятенными. Она стояла и думала: «Может, вам, будущим мужчинам, уготовлена ой какая нелёгкая судьба! Я-то её могу представить, а вам она даже ещё не мерещится! Но при всех обстоятельствах вас будет поддерживать в дни невзгод чувство Великого долга, которое рождает мир романтических подвигов. Расставание с вами нелегко. Вы, не осмысливая того, внесли в жизнь отряда чувство семьи, домашнего уюта, чего все взрослые бойцы лишены с первого дня войны. И теперь отряд невосполнимо лишается детского смеха, наивной привязанности мальчишек».
        Партизаны, вернувшиеся из боя, обычно делились с мальчишками тем скудным запасом, что оставался у них в карманах или вещевых мешках: сухарями, кусочками сахара, отдавая им большую долю.
        Отправляя мальчишек за тридевять земель, она сама словно кусок отрывает от своего сердца.
        Большая земля тоже в заботах, тоже в нужде. Неизвестно ещё, в какие руки парнишки попадут.
        «И если кто вздумает злоупотребить доверием мальчишек, пусть знает, наломаем бока!» — грозит Оксана Белокурая мысленно кому-то.
        Всё-таки, что же она скажет им перед разлукой? «До скорой встречи, мальчишки!», или «Будьте счастливы, боевые друзья!». Скосила глаза на часы — время истекало.
        — Доброй ночи! — шагнула командир отряда из тени на лунную лужайку.
        Мальчишки, услышав её голос, хором приветствовали её:
        — Здравствуйте, товарищ командир! Услышав голоса, явился Иван Иванович.
        — Готовы? — спросила его Оксана Белокурая.
        — Всё в ажуре, — пытаясь выглядеть весёлым, ответил фельдшер. — В полной мере, так сказать…
        Оксана Белокурая ловила обращенные к ней взгляды мальчишек, полные мольбы и отчаяния. Глаза как бы говорили: одно ваше слово, и нелепейший приказ будет отменён!
        «ДОБРОЙ НОЧИ, БРАТЦЫ»
        Впереди и по флангам, как и полагается, шёл всевидящий дозор. Под его охраной основные силы: дядя Ваня, радист Голосуев, человек пять партизан и «щенячье племя», как обозвал Голосуев отъезжающих ребят.
        Отмахали уже километров пять-шесть, но привала не делали. Разговор не клеился. Все вроде бы приуныли: «За что от хлопцев отступаемся?»
        Партизаны размашисто шагали, придерживаясь тени кустов и деревьев: луна щедро струилась голубым светом.
        — Гей, чего повесили носы? Хотите, братва, я вам про римских цезарей расскажу? — предложил Голосуев, — он был в отряде вроде «Последних известий» или «От Советского Информбюро».
        — Валяй! — буркнул бородатый старик.
        — Ну раз масса требует…. Римские цезари, между прочим, имели большое пристрастие к военным действиям. Чуть что лезут против Карфагена или там против Испании. С греками ссорились и французов не жаловали, которые назывались в то время галлами. Ну а солдаты — другое дело, им осточертела война. Они стали отлынивать и улепётывать, как только противник оказывал сопротивление. Видя такое дело, один цезарь римский, фамилию и имя-отчество уже не помню, стал отсылать перед боем всех коней в тыл. Представьте себе такую картиночку: сунулись кавалеристы в овраг, где только что оставили коней, а их там нету! Ха, ха ха! Ничего себе ситуация! Однако никто не рассмеялся, как ожидал Голосуев.
        — Вы что, лопухи, словно в рот воды набрали? Чего, спрашиваю, вас не слышно? — спросил Голосуев.
        — Какой там смех! — От полного расстройства чувств Иван Иванович демонстративно сплюнул.
        Голосуев собрался было подбросить ещё что-то смешное, но тут вышел командир второй роты Буянов из мрака леса навстречу им.
        — Доброй ночи, братцы. Всё подготовлено.
        — В случае чего поднимите людей, — попросил Иван Иванович.
        — Не сомневайтесь. Мы вовремя явимся.
        — Пока, бывайте.
        — Бывайте…
        И Буянов словно растаял. И снова замелькали меж кустов и деревьев неверные тени, то исчезая в густых зарослях, то обретая человеческий облик на освещенных луной полянках.
        Вскоре к группе Ивана Ивановича бесшумно присоединились хозяйственники во главе со старшиной Сундуковым. Они так тихо подсоединились, что даже замыкающие не почувствовали, что их полку прибыло.
        — Я решил явиться на место сосредоточения одной мощной группой, — улыбнулся Сундуков, обнажив белые ровные зубы.
        Старшина — вылитый горец: густобровый, черноглазый, с орлиным профилем.
        — Что-то я не вижу вашего краснобая? — спросил Сундуков.
        — Вон он там, Голосуев, среди хлопцев.
        — Опять треплется?
        Во всём отряде не сыскать такого франта, как Сундуков. Бляшка начищена до «золота», а на сапоги посмотришь, как в зеркале себя увидишь. Даже во время жаркой схватки он умудрялся сохранить франтоватый вид.
        На опушке Иван Иванович объявил привал.
        После такого рывка одно удовольствие растянуться на земле. Лежишь себе и смотришь бездумно на небо. К полуночи даже звёзды кажутся отяжелевшими и усталыми.
        Hyp Загидуллин, рослый, крепкий, а может, и самый сильный партизан в отряде, присел возле мальчишек.
        — Уезжаешь, земляк? — сказал он Азату. — По такому случаю умный человек не скисает. Так-то вот! Хоть подоплёку-то понимаешь? Объясню, если не понял, без всякой затейливости. На твоём месте радоваться надо, паря. Потому что в некотором роде счастливчиком оказался. Честно отвоевался для своих годков, а теперь возвращаешься к родному очагу. Не просто так, не самовольно, а по приказу высшего командования. Чуешь, дело как заворочено?
        — Я не скисаю. К тому же нос не вешаю, — не особенно искренне ответил Азат Байгужин. А про себя подумал: «Каждый норовит залезть в душу. Лучше бы оставили в покое!»
        — Так как мы снаряжаем тебя домой, по этому случаю, сама собой, будет просьба. В твои собственные руки вручаю письмо для матери. На, держи! Как приедешь, так сразу к ней заскочи. Ладно?
        — Ладно.
        — Адрес на конверте, — уточнил Hyp Загидуллин. — Разыщешь?
        — Разыщу.
        — Мать, конечно, просто так тебя, боевого друга её сыновей, не отпустит. Поставит по этому случаю на стол большой медный самовар, сверкающий как солнце. Заставит чаёвничать и обязательно начнёт выспрашивать. Вот тут ты не оплошай. Держи ухо востро. Сперва передашь ей, как мы тут фашистов бьём в хвост и в гриву. Одним словом, даём им нахлобучку. Соображаешь, что к чему?
        — Соображаю… Не маленький.
        — Мать на то и мать, чтоб беспокоиться. Скажи, так, мол, и так, в соприкосновение с противником входят редко, от случая к случаю.
        — Так то ж неправда!
        — Ты того, помалкивай, а лучше наматывай на ус, что тебе говорю. Дошло?
        Азат промолчал.
        — Сам знаешь, как ненастье, снег или там дождь, боевые действия прекращаются, и мы забираемся в домики. А те жилища у нас, как первоклассные гостиницы: сухо, тепло. Расскажи ей про мягкие подушки из гусиного пера. Не забудь и про тёплые одеяла. Что касается еды, тоже в положительном свете освещай. От себя вроде бы по секрету можешь добавить, что у Махмута, мол, часто бывает такая блажь: от второй тарелки плова отказывается. Но говори всерьёз, чтобы она тебе поверила.
        Байгужин внимательно слушает, но укоризненно качает головой. Hyp несёт чепуховину, хоть стой, хоть падай!
        — Ей во всём потакай, когда она нас будет хвалить, какими мы детьми были хорошими. Сделай, как я тебя прошу! В своих письмах она. очень беспокоилась, спрашивала меня: не обижают ли нас тут, на чужбине, злые люди? Успокой. Дай такое ей пояснение. С вашими сыновьями, дескать, никто не связывается. При удобном случае сами, мол, кое-кому по шеям дают…
        После этих слов Махмут, сидящий рядом, заёрзал.
        — Об этом ей не стоит говорить. Право слово, не стоит, — взмолился он.
        — Стоит, стоит! — налегал старший.
        Азат Байгужин заговорщики подмигнул ему, а про себя подумал: «Ну дает! Ни за что не расскажу! Какая мне корысть? Была охота!»
        По какой-то надобности Иван Иванович отзывает Нура Загидуллина. Его место рядом с Азатом занимает Махмут.
        — Ты того, — шепчет он, — не слушай Нура. Не обязательно передавать про рукоприкладство. Если хочешь знать, я ведь тебя шутя саданул. Дал самый что ни на есть рядовой подзатыльник.
        Азат хитрит.
        — Может, на прощание хочешь наградить меня ещё одним тумаком? Если охота, валяй!
        — За кого меня принимаешь? — обиделся Махмут. — В такой момент да чинить расправу?
        — А то попробуй! — плутовато засмеялся Байгужин. Почуяв, что Азат подтрунивает, Махмут пригрозил пальцем. Это ведь тоже проводы, приятельские, свойские…
        Hyp Загидуллин, наверное, успел получить новую боевую задачу. Автомат на плече, ноги широко расставлены, голова откинута назад, выглядит именинником.
        — Последний разговор, люди-мальчишки, — басит он. — По совести сказать, сами должны знать законы воздушной стихии и правила поведения в транспортном самолёте во фронтовых условиях. Но вы впервые попадаете в такую ситуацию… Чтобы при полёте фриц вас не приметил с земли, сразу забивайтесь в хвост самолёта. Ей-ей, говорю без подвоха!
        Кто-то прыснул.
        — Кого это там разбирает? — нарочито сердито спрашивает он. — Прекратить! При обстреле из вражеских зениток тоже есть хорошее средство безопасности. Крепко-накрепко зажмуриться и закрыть уши. Право слово!
        Теперь хохочут уже все. Hyp Загидуллин вошёл во вкус.
        — Ещё вот что. Когда вам стукнет по восемнадцать, сразу вертайтесь обратно.
        — Неужто ты так приохотился, что хочешь партизанить ещё целых пять лет? — воскликнул Мишка-поварёнок.
        — К тому времени войну, конечно, закончим, — ухмыльнулся Hyp. — Однако, как мне думается, придётся восстанавливать те самые мосты, которые сегодня взрываем, популярно говоря, рабочие руки понадобятся! Взял в толк?
        — С этим самым без нас обойдётесь, — вмешался молчун Микола. — Вон какие вы богатыри!
        Hyp был в ударе. Продолжая ломать комедию, он предложил:
        — В таком случае вертайтесь, когда придёт пора жениться. Всем вам по доброй невесте подыщем!
        — А как их хочешь женить? По общепринятому обычаю или исходя из собственного опыта? — съязвил Сундуков.
        — Могу и своим поделиться… — быстро среагировал Hyp. — Итак, слушайте… Ещё юношей меня послали в глухой аул работать избачом. При этом культурном очаге по штату полагалась библиотека. А при библиотеке, естественно, имелась библиотекарша. Такая гусыня, уточка, цыпочка попалась, что с первого взгляда ахнешь и тут же высохнешь. День держусь, к ней не подъезжаю. Второй — не показываю вида, что интерес к ней имею. На третий день попал в плен. Началось с того, что пошёл её провожать. Поговорили, конечно. И возле ворот я разок её обнял, на прощание. Наутро прихожу на работу и что вижу? За столом на моём месте восседает баба пудов на восемь и всякие распоряжения налево-направо отдаёт. А перед ней весь мой штат трясётся. Сторож и уборщица, одним словом. «Ты привезёшь мне воз дров! — приказывает она сторожу. — А ты, — кивает она уборщице, — у меня дома уборку проведёшь!» Я остолбенел. Думаю, что происходит? Может, заместо меня другого работника прислали? Иду в библиотеку, спрашиваю у своей возлюбленной, кто, мол, у меня распоряжается? Она шибко сконфузилась и прошептала: «Моя матушка!» Услышав такое,
я чуть сознания не лишился. После, когда её «матушка» убралась, я рискнул сесть за свой стол. «Вот не думала, что ты такой быстрый… — говорит мне уборщица. — Может, твой батя пожарником был?» — «Кстати, — отвечаю ей, — я ещё никакой не зять». И решил: в ауле мне оставаться нельзя. Спозаранку собрал вещи и дал ходу, куда глаза глядят. По сию пору дрожь берёт…
        Раздался взрыв хохота.
        — Небось наврал? — усомнился лишь Голосуев.
        — А ты сбегай в тот аул и проверь. Работал у них избачом Hyp Загидуллин или нет?!
        — Языки попридержать! — внезапно скомандовал Иван Иванович. — Далее пойдём по открытой местности. За любой шепоток ответите по всей строгости.
        СЛУШАЕМ ТЕБЯ, НЕБО
        Тишина, брат, тоже союзница, если предстоит тебе провести боевую операцию под носом у противника.
        Аэродром — лишь громкое название. А так, если разобраться, кусок поля, триста метров на двести, расчищенный от ям и пней. Ну к тому же в строго определённых точках в нужный момент вспыхнут костры.
        — Скоро прилетит-то? — допытывались мальчишки. Иван Иванович буркнул:
        — Поживём — увидим.
        Вскорости Иван Иванович и сам начал вроде бы суетиться. Подозвал старшину и начал выспрашивать:
        — Взгляни-ка на свои чугунные, Сундуков. Сколько остаётся времени в запасе?
        — Час с лишним. Точнее, час и восемь минут.
        — Видишь, какое дело, расхождение имеется. У меня час и пять минут остаётся. Ставь по моим.
        — Есть переставить! На этом мы сразу три минуты
        сэкономили.
        Глянул Иван Иванович на Сундукова: шутки шутит или от чистого сердца старается?
        — Возле костров поскольку человек поставил? — спросил.
        — По два.
        — Лично проверил?
        — Обязательно сам…
        — Ракетница в полной исправности?
        — Так точно.
        А мальчишкам от этого разговора ещё тошнее на душе. «Хоть бы не прилетел вовсе!» — думает Мишка-поварёнок.
        Остальные, пожалуй, с ним на сто процентов согласны, а может, и на все двести.
        Иван Иванович поднимает голову к небу и долго-долго прислушивается. Затем говорит приглушённо, но мальчишеский слух улавливает каждое его слово.
        — Нам отведено всего-навсего четверть часа на то, чтобы принять самолёт, разгрузить, погрузить и отправить, — напоминает старшине Иван Иванович.
        — Справимся! — уверяет Сундуков. — Людей пригнал более чем достаточно. К тому же в случае чего Буянов даёт свой взвод.
        — Посты проверил?
        — Порядочек.
        — О противнике что слышно?
        — Пока не чувствуется. А так все начеку.
        — Кстати, сверим-ка сигнализацию, — предлагает Иван Иванович. — Итак, разрешение на посадку?
        — Две зелёные.
        — Отмена посадки?
        — Две красные.
        — Груз на парашютах?
        — Красная и зелёная. А для того чтобы улепётывал обратно — три красные.
        — Так держать, лиходей!
        — Есть так держать! — вытянулся старшина, желая потрафить.
        И вот наступил момент, когда каждый начал считать про себя остающиеся секунды до прилёта ночного транспортного корабля.
        В голову лезла всякая чепуха: вдруг лётчик ошибся? Вдруг его сбили? Вдруг… Каких только «вдруг» не придумывали, тут же их отвергая. Само собой, нервы у всех были напряжены до предела.
        — Не слышно! — прошептал, шмыгнув носом, Мишка-поварёнок.
        — А ты, хлопец, не спеши, — посоветовал ему Сундуков. — Пока утри нос!
        — Между нами, мужчинами, сознайся, — спросил вдруг Голосуев Азата Байгужина, — не хочется, почитай, улетать?
        — А тебе, например, охота? Сундуков тут как тут оказался.
        — Гей, ликвидировать зыбкое настроение! — приказал. Повелел, и баста! А то зыбкое-то живучее! Одним приказом, может, нельзя его ликвидировать?
        — Будто самолёт гудит! — подошёл Hyp Загидуллин. Все навострили слух.
        — Летит! Летит! — послышались голоса. И тотчас последовала команда:
        — Приготовить ракеты! Зелёный и зелёный!
        Не успели ракеты с треском лопнуть в вышине, как справа, со стороны дороги, застрочил пулемёт.
        — Откуда он взялся? — загремел голос Ивана Ивановича.
        — Похоже, в самый последний момент противник подбросил, — предположил старшина. — Тоже, видать, хочет поживиться за счёт нас!
        — Загидуллин, принимай меры! — приказал Иван Иванович.
        — Есть принять меры!
        Разведчики рванулись на выстрелы, туда, где, вслед за пулемётом, застрочили автоматы.
        — Сундуков, подавай две красных до выяснения обстановки!
        — Есть две красных!
        Две ракеты багряными стрелами взлетели в небо. Прислушиваясь к выстрелам, Сундуков сказал:
        — Похоже, противник не атакует. Отсюда вывод — силёнок у него маловато. А помешать нам принять груз попытается.
        — Без груза возвращаться мы не можем. Командир голову снимет, — приглушённо заявил Иван Иванович.
        — Значит, запускать красную с зелёной?
        — Давай! Пусть сбрасывает груз. Лётчик сделал ещё один круг.
        — Повторить сигнал?
        — Повтори!
        Перестрелка то усиливалась, то затихала.
        — Смотри, посыпались грузы! — указал в светло-зелёное небо Иван Иванович. — Считайте парашюты. Один, два, три, четыре, пять, шесть.
        — Вижу седьмой! — отозвался Микола. — Вон с того края!
        — Итак, семь тюков. Задача одна — противнику ничего не отдавать.
        — Вы, хлопцы, тоже включайтесь в дело, — скомандовал Иван Иванович. — Далеко не уходите. Берите на себя вон тот тюк, седьмой… За него вы головой отвечаете.
        Мальчишки только того и ждали. Без лишних слов кинулись в ночь. В другую сторону рванулся Сундуков. Началась охота за тюками.
        СЕДЬМОЙ ПАРАШЮТ
        Парашют парил, словно сказочная птица, отклоняясь в сторону леса. Где он сядет: далеко или близко?
        Мальчишки неслись, запрокинув головы, стараясь не упустить из виду парашют. Ведь дядя Ваня, сказал: «За него вы головой отвечаете!» А такое говорится не по каждому поводу.
        Мальчишки спотыкались, падали, летели кувырком, но им было всё нипочём. Ещё не такое случалось, бывало и похуже!
        А парашют знай себе летел всё дальше и дальше. Ладно на его пути оказалась высокая сосна на опушке леса, иначе упал бы он где-нибудь в чащобу. Попробуй найди его тогда ночью. Парашют белым капюшоном покрыл крону сосны. Тюк повис на высоте трёхэтажного дома.
        — Будь ты проклят! — вырвалось у Мишки. — У других парашюты как парашюты. Падают на ровное место. А наш вон куда забрался!
        Трое ребят стояли под деревом, молча прикидывая в уме, что делать. А позади них продолжалась гулкая перестрелка. Мальчишки спокойно реагировали на неё.
        Их пальба не касалась. Перед ними было поставлено другое боевое задание.
        — А что тут думать да гадать? Стало быть, надо карабкаться на дерево. Да побыстрее! — сказал Азат Байгужин.
        — Ну-ка, погоди! Упредить всех захотел, а? — остановил его Мишка-поварёнок и легонько плечом отстранил своего друга-приятеля от сосны.
        — Лезу я! — решил Микола Фёдорович. — Лучшего спеца по деревьям лазать, чем я, тут, пожалуй, нет.
        Друзья вспомнили: Микола не раз говорил, что он из лесного края, почти дремучий житель.
        — Коли так, попробуй! — уступили ему нехотя друзья. Микола Фёдорович поплевал на ладони, почему-то взял в зубы раскрытый перочинный нож, как это принято у пиратов. Нож, конечно, его причуда! Мог бы его и в кармане держать.
        Какой он мастер по лазанию был у себя в лесном краю, это неведомо, но тут на сосну Микола никак не мог влезть. Сползал и сползал вниз. Ребята стали давать ему советы.
        — Доберись до первого сучка, а там как по маслу пойдёшь! — советовал Мишка-поварёнок.
        Ему поддакивал и Азат Байгужин. Между прочим, и Мишка и Азат думали при этом каждый про себя, что сам бы он куда ловчее вскарабкался на дерево.
        В конце концов Микола дотянулся-таки до первого сучка, чем доказал, что лазать всё-таки может. А там дело пошло: подтягивался от ветки к ветке и вскоре добрался до цели. И тут Азат вспомнил, что они в отрыве от основных сил. Как бы им тут не засыпаться!
        — Нас не потеряют? — спросил он.
        — Как достанем тюк, кто-нибудь на связь пойдёт, — авторитетно заявил Мишка-поварёнок. — Взял в толк?
        — Взять-то взял. А может, сейчас пойти?
        — Чтобы мне одному под деревом остаться? Нет, так дело не пойдёт! — отрезал Мишка.
        — Иди ты. Я останусь караулить.
        — Разве не слышишь, что ещё пуляют?
        Довод был убедительным. Перестрелка шла по-прежнему, хотя менее интенсивная, чем вначале.
        — Ну ты скоро там? — нетерпеливо окликнул Миколу Фёдоровича Мишка-поварёнок.
        Микола чуть не сковырнулся наземь, запутавшись в стропах парашюта.
        — Стропы не режутся, — пожаловался Микола. — Верёвки больно крепкие и шибко скользкие!
        — Давай полезу! Помогу, — нетерпеливо предложил Мишка.
        — Я тебе полезу! Я тебе так покажу! — пригрозил Микола, сидя на сучке.
        Через минуту с сосны донёсся удивлённый возглас:
        — Из тюка чем-то пахнет! Никак не разберу-пойму, чем…
        — Нюхни ещё разок. Может, провиант? — обрадовался Мишка-поварёнок. За время похода он, впрочем, как и другие, нагулял себе изрядный аппетит.
        — Вроде несёт табаком! — после продолжительной паузы донёсся разочарованный голос Миколы.
        Затем от Миколы Фёдоровича довольно долго не было никаких сигналов. Нелегко, конечно, на верхотуре орудовать перочинным ножом, когда дело имеешь с шёлковыми стропами! Ещё задача — аккуратно спихнуть груз и при этом самому не свалиться.
        Наконец с сосны раздался крик:
        — Эй там, сторонись! Не вздумайте хватать на лету!
        Друзья-приятели чуть успели отпрянуть. Тюк с грохотом шлёпнулся и перевернулся. Вслед за ним плавно скользнул парашют, а за ним вскоре спрыгнул довольный Микола.
        — Вот и мы!
        Друзья стали соображать: связаться с остальными или ждать, когда их самих разыщут?
        — Договоримся так: вы охраняете тюк, а я разыскиваю дядю Ваню или старшину, — скомандовал Байгужин.
        — Куда придёшь? У тебя оружия нет, — засомневался Микола.
        — А это? — И Азат вытащил из кармана складной ножичек.
        — Ну, допустим, пойти-то пойдёшь. А нас тем временем не потеряешь?
        — Разве мне впервые? Пока не плутал меж трёх сосен, — обиделся Азат.
        — Ну смотри! — крикнул ему вдогонку Мишка.
        Азат пошёл, часто оглядываясь на сосну. Ребята правы, потеряешь ориентир, придётся искать да искать.
        Не успел Азат отшагать метров сто, а то и того меньше, как ему показалось, будто впереди промелькнула тень. «Может, показалось?» — подумал.
        — Эй, кто там? — на всякий случай окликнул он. Тень и отвечать не отвечала, и убегать не убегала.
        — А ну поднимай руки! — приказал Байгужин. Команда подействовала: призрак вскинул руки. На голос Азата прибежали друзья.
        — Что тут у тебя? — спросил запыхавшийся Мишка-поварёнок.
        — Человек вон там стоит! — кивнул Азат. — Разве не видите?
        — Кто ты такой? — строго спросил Микола Фёдорович.
        Призрак отмалчивался. Ничего себе ситуация. Может, он фриц или полицай! Возможно, основательно вооружён. Но так ведь не простоишь всю ночь?
        — Сейчас окружать будем! — крикнул Азат Байгужин.
        Но и тут человек не сдвинулся с места, продолжал себе стоять. Не ахти положеньице! Не знаешь, поврозь дать шпоры или всем вместе.
        Мальчишки осторожно обходили «его», а он хоть бы что! Подошли совсем близко, видят: стоит рослый солдат, весь заросший, а из берета у него торчит большое перо.
        — Кто такой? — осмелился спросить Мишка. Человек, опустив одну руку, ткнул себя в грудь.
        — Дон Хуан!
        После чего опустил и вторую руку.
        — Как, как? — поразился Азат.
        — Дон Хуан!
        — По-моему, испанец! — вынес быстрый приговор Мишка.
        — Откуда он тут взялся? Неужели с самолёта на парашюте вместе с тюком его опустили? — предположил Микола.
        — Не должно этого быть, — усомнился Азат.
        Пока стояли вот так в полной нерешительности, из ночного мрака возник старшина Сундуков.
        — Где это вы пропали! — с ходу накинулся на ребят старшина, но, увидев дона Хуана, деловито спросил: — А это ещё что за чучело?
        - «Языка» мы достали, товарищ старшина, — доложил Мишка. Чего-чего, а докладывать он любил.
        — Одного?
        — Одного.
        — С ним потом разберёмся, — нетерпеливо махнул рукой Сундуков. — Где тюк?
        — Вон там!
        — Пошли за тюком. Не ровен час, немец налетит. Впереди размашисто шагал Сундуков, ребята трусцой спешили за ним, между ними шёл дон Хуан. Вдруг испанец споткнулся и растянулся на земле.
        — Я бы его подсёк, — рассвирепел почему-то Микола.
        — За что? — удивился Азат.
        — Все они одна шатия, что Фриц, что Хуан. Прихлопнуть его, и баста! Чтоб под ногами не путался!
        Вот те отгрохал!
        — Чего не поладил с ним? Чего вдруг взъелся? — огрызнулся Мишка-поварёнок.
        К счастью, в это время подошли к тюку.
        — Взяли! — скомандовал старшина Сундуков. — Будем катить до опушки! Работаем в две смены, сперва я и Микола. Потом Мишка и ты, Азат.
        Менялись через каждые десять минут. Нелегко было толкать несколько пудов! Только доволокли тюк до опушки, мальчишки плюхнулись на землю.
        — Вы тут разбирайте тюк, я тем временем остальных сюда соберу. Ты, Байгужин, отвечаешь за пленного! — приказал старшина.
        — Есть!
        Не успел старшина скрыться, как Микола зарычал:
        — Отведи своего гада подальше! Ему не обязательно знать, что нам подбросили.
        ДОН ИВАН
        Перед Азатом Байгужиным сидит испанец. Первый пленный в его жизни. Первая безмерная власть над другим человеком. Хочу — помилую, захочу — казню!
        На солдате одно отрепье, видно, долго где-то шатался. Может, убёг от своих? Скорее всего. Глаза у пленного огромные, печальные. О чём он думает в это мгновение, вот бы знать?
        Внезапно Азату стало тошно от своей власти, от всей этой суматошной ночи.
        — Потолковал бы с тобой, — сказал часовой. — Может, скажешь, а?
        Солдату-испанцу, видно, хочется понять мальчишку.
        — Говори напропалую! Выкладывай всё, что взбредёт в голову, — скомандовал Байгужин.
        С губ пленного сорвался поток слов. Они были разные по интонации и одинаково безликие, непонятные, чужие — ожесточённые, просящие, возможно, ругательские.
        Поощряя испанца, Азат вставил:
        — Обсказывай, обсказывай всё, что в тебе накопилось!
        И опять понёсся поток ничего не значащих слов для Азата.
        И вдруг Азату показалось, что произнесено очень знакомое слово.
        — Стой! — крикнул он. — Ну-ка повтори!
        Дои Хуан сосредоточился, прикидывая что-то в уме, и после паузы вдруг произнёс: «Барселона».
        — Ага, Барселона! — заулыбался Азат.
        — Барселона! — повторил пленный, закатывая глаза.
        — Барселона! — повторяет Азат.
        — Бар-се-ло-на! — чуть пропел пленный и вдруг счастливо засмеялся.
        Как там ни говори, очень важно знать, откуда происходит человек. Дон Хуан, видно, привязан к Барселоне кровью и любовью, как Азат к Уфе.
        К Байгужину приходит озарение.
        — Ты, — тычет Азат в грудь пленного, — не дон Хуан. Ты дон Иван!
        Тот старательно прислушивается, затем с улыбкой гордо произносит:
        — Дон И-уан!
        — Не Иуан, а Иван, — поправляет Азат.
        — Дон И-уан! — кивает испанец.
        — Я, — тычет Азат себя в грудь, — товарищ Азат.
        Дон Иван довольно кивает, понял.
        — Камрад Азаат!
        Азат не заметил подбежавших друзей-приятелей, так был увлечён разговором. Когда Мишка и Микола встали перед ними, он восторженно завопил:
        — Ребята, блеск! Ну и сообразительный испанец попался! Мы с ним тут разговариваем…
        Азат показал рукой на хлеб.
        — Ну, дон Иван! — подмигнул он. — Отличайся!
        — Ик-мак! — мгновенно последовал ответ.
        — А это что? — спросил Азат, демонстрируя ложку.
        — Кал-ак! — тотчас объяснил дон Иван.
        — Вот видите! — восхищался собой и пленным Азат. Мишка и Микола переглянулись, но, видимо, не разделили восторга Байгужина.
        — На каком же языке вы объясняетесь? — заинтересовался Мишка-поваренок. — Неужели за это время по испански выучился?
        — Да нет же! — отмахнулся Азат. — Он на башкирском вовсю шпарит.
        Друзья-приятели почесали затылки.
        — Мы, конечно, не против, — сумрачно промолвил Микола Фёдорович. — Никакой беды нет, что ты учишь его своему языку. Только подумай, однако, что, кроме тебя и Загидуллиных, его никто не поймёт. Будешь потом своего испанца переучивать по-русски.
        Азат подумал, подумал: друзья-приятели правы.
        — Мы это с ходу поправим, — улыбнулся он. И, показывая на хлеб, сказал пленному: — Хлеб!
        Дон Иван непонимающе смотрел: почему это «икмак» стал вдруг «хлебом».
        — Ху-леб! — неуверенно сказал он наконец.
        — Да нет же! Хлеб! — прерывающимся голосом втолковывал Байгужин.
        Испанец повторил:
        — Ху-леб!
        — Ну теперь видите! — обрадовался Азат, который здорово гордился своим учеником. — Слышите сами, как он старается. Ну и башковитый!
        — Схлопотал себе заботу! — не то похвалил, не то осудил Мишка.
        Мрачный Микола всё поглядывал на листочек бумаги, который торчал из нагрудного кармана пленного, и вдруг неожиданно выхватил его.
        Пленный не оказал сопротивления.
        — Гляньте, ребята! Это листовка. Он же контра! А вы с ним цацкаетесь! — Микола протянул бумажку Мишке-поварёнку.
        Мишка недоверчиво посмотрел на неё и громко начал читать:
        «Бойцы Красной Армии! Сдавайтесь в плен, выдавайте немецким властям комиссаров и командиров. Данная листовка является пропуском. Немецкое командование гарантирует вам жизнь».
        Наступила тишина. Затем Мишка-поварёнок, куда уж положительный человек, брезгливо бросил листовку на землю.
        Вереница мыслей пронеслась в голове Байгужина. Дело дрянь! Того и гляди, Микола опять потребует прикончить пленного.
        — Он же, право, не знает русского языка! Он, наверняка, подумал, это наша листовка! — замолвил слово Азат.
        — Пусть развяжет вещевой мешок! — властно потребовал Микола. — Может, он весь полон листовками.
        Дон Иван послушно отдал Байгужину свой мешок. Одних бритв в мешке было семь штук. С деревянной ручкой, костяной, перламутровой, янтарной… Кисточек три и ножниц четыре.
        — К тому же он ещё мародёр! — завопил Микола. Вздрогнув, пленный протестующе замотал головой.
        — Маэстро! — воскликнул он и ткнул себя в грудь.
        — Парикмахер, что ли? — недоумевал Миша-поварёнок.
        — Санта Мария! Санта Мария! — воскликнул вдруг испанец.
        — Это ещё что такое? — грозно спросил Микола.
        — Наверное, фамилия, — предположил Азат Байгужин.
        ПОКА ОТСТАВИТЬ ВОЛЬНУЮ БОРЬБУ
        После удачного ночного боя — подумать только, в короткой стычке взяли семь пленных и три подводы! — даже завтрак всухомятку проходил весело. К тому же старшина Сундуков раздобрился: раздал по горсти махорки.
        После завтрака Иван Иванович и старшина Сундуков занялись отправкой в отряд грузов, доставленных с Большой земли. Очень пригодились подводы, на которых явились полицаи. И вот теперь фашистские холуи-полицаи усердно работали под присмотром старшины Сундукова.
        На своём веку Байгужину приходилось служить денщиком у полицаев. Он-то уж нагляделся на них, натерпелся… Но таких противных рож, как у этих полицаев, ему не встречалось. Жалко было Азату только испанца, неведомо какими путями попавшего в компанию полицаев.
        Партизаны тем временем отдыхали.
        Махмут Загидуллин рассказывал:
        — Глянул я и обомлел. Совсем рядом лежат трое, пуляют из пулемёта. «Бросить гранату?» — спрашиваю разрешения у братана. «Я тебе брошу! — грозит. — Пулемёты живыми надо захватить». Так и сказал «живыми» про пулемёты-то! Ну кивнул я братану, дескать, уразумел, и он по-пластунски пополз. Я за ним. Обошли мы их, как полагается, наставили автоматы. «Тише, мошенники, ежели дорожите собой!» Пока Hyp связывал полицаев покрепче, я держал их на мушке. Сразу, как только обезвредили их, плюхнулся я за пулемёт и с ходу нажал на гашетку. «Сперва проверь, — приказывает братан, — прицельную планку». Сгоряча я об этом вовсе забыл. Довернул я в сторону урчащего в чаще грузовика и шуганул по нему. Фашисты, как и полагается, дали дёру. По совести скажу, трёх мы приголубили, а трёх кто-то ещё взял. Седьмого сцапали хлопцы. Что правда, то правда!
        Мишка-поварёнок не выдержал, ляпнул:
        — Дон Ивана Азат взял. Евонный пленный!
        Хотел сказать, как ловчее, а не вышло. Все прыснули со смеху, а кто-то сказал:
        — Ну-ка повтори, Евонный!
        С того самого дня Мишка-поварёнок стал вдруг «Евонным»: «Эй, Евонный, поди сюда!», «Евонный, давай добавки!..»
        — Никто в бою не потерялся? — весело спросил Hyp Загидуллин, подходя.
        — Эй, эй! Кого нет в живых, отзовись! — ему в тон ответил Махмут.
        — Шутки отставить! — произнёс старший Загидуллин, важно прошёл перед партизанами, словно начальство из вышестоящего штаба.
        Он умел изображать в лицах. Именно поэтому, наверное, к нему сделал шаг один из полицаев. Раболепно изогнувшись, он заканючил:
        — Товарищ главный, можно к вам обратиться?
        — Чего мелешь? Пёс тебе товарищ! — рассвирепел Hyp.
        — В таком случае, как же вас именовать?
        — Ауфштейн! — по-немецки рявкнул Hyp Загидуллин.
        Все полицаи и испанец мгновенно стали во фронт.
        — Ну, в чём дело?
        — Возьмите нас в отряд. Хотим остаться с вами.
        — Вот вы трое, которые слева, пять шагов вперёд! — скомандовал Hyp Загидуллин и покрутил в руках верёвку от парашюта, словно лассо.
        Что ещё он надумал?
        В этот миг Hyp Загидуллин был надменным и шикарным! Любой бы такого батыра забоялся.
        — Навались на один конец, кто кого перетянет! Мы в лесу сидели на голодном пайке, а вы зажрались за счёт народа и немецких подачек. Покажите-ка свои силёнки!
        Кому охота при этих условиях прихвастнуть тем, что сил он действительно набрался? Полицаи тянули верёвку без всякого рвения.
        А Hyp вошёл в азарт. Его такой противник никак не устраивал. Ему подавай настоящего.
        — Мы, враги, всерьёз играем, — предупредил он. — Если перетянете — останетесь в живых, если проиграете — пеняйте на себя.
        Веревка натянулась. Hyp поднатужился, весь побагровел.
        Полицаи тоже тянули теперь верёвку изо всех сил. Ежели жизнь поставлена на карту, как тут не постараться!
        Никто не заметил, как подошла Оксана Белокурая.
        — Опять куражимся, Загидуллин? — произнесла она без улыбки.
        — Мы тут сабантуй организовали, — пояснил Махмут, вроде бы заступаясь за брата. — Вольную борьбу, одним словом, затеяли.
        — Пока отставить вольную борьбу, — приказала командир и, обращаясь к Нуру, взводному, приказала: — Веди всех на базу. И чтобы у меня все живыми дошли!
        ПОКА КАПКАН НЕ ЗАЩЕЛКНУЛСЯ
        Со всех сторон по различным каналам на базу поступали тревожные вести: в Кружевницах появились танки; в Сорокино прибыла новая артиллерийская батарея; к станции Кривые Переулки подошёл эшелон; ожили вражеские гарнизоны; стали встречаться неизвестные доселе воинские подразделения противника; в самых неожиданных местах появились пулемётные гнёзда.
        Похоже было на то, что немецкое командование нацеливается на партизанские отряды, действующие в Междуречье.
        И на отряд Оксаны Белокурой тоже.
        Всем было ясно, что это неспроста. А командир отряда, Оксана Белокурая, отчётливо представляла себе направление острых клиньев, специальных фашистских отрядов, подготовленных для борьбы с партизанами, размеры «капкана», который вот-вот должен был захлопнуться.
        «Схватки будут жаркими, — думала она. — Но, быть может, удастся проскользнуть без больших потерь, пока капкан на защёлкнулся? Вдруг фронтовая обстановка сложится неблагоприятно для немцев? Тогда им будет не до нас…»
        Нет! Не надо тешить себя иллюзиями. Обмануться в данном случае значит подвергнуть отряд смертельной опасности.
        Судьба и жизнь множества людей зависели от неё, от её мудрости, расторопности. Сумеет она перехитрить противника? Одолеть его? Не сможет — положит всех до единого солдата на поле боя. Значит, надо собрать волю всего отряда в один кулак, надежды всех вселить в своё сердце.
        И Оксана Белокурая, внутренне мобилизовав себя, начала энергично и целеустремлённо действовать, готовиться к отчаянной, смертельной схватке.
        — Позвать Нура Загидуллина!
        Примчался Hyp немедленно, вытянулся, как полагается, перед командиром.
        — Что известно о противнике? Доложи!
        — Большак забит фрицами. Не иначе как долбанут после обеда, — высказал предположение взводный.
        — Где это видано, чтобы немец начал наступление, глядя на ночь!
        — Я тоже удивился, — признался разведчик. — Эти фрицы непохожи на тех, с которыми мы имели дело. По всему, появились специальные части, обученные лесным боям.
        — Однако кто же мне скажет, какие специальные части перед нами?
        — Прикажите — доставлю «языка»!
        Командир задумалась. Что сейчас важнее: охота за «языком», продолжение диверсионных актов или, наоборот, приостановка «булавочных уколов», дабы держать всю мощь отряда в едином кулаке? И не является ли демонстрация своей силы уловкой противника?
        — С «языком» погодим, — ответила командир, поразмыслив. — Ты сейчас нужен тут. Твой взвод будет моим резервом. Пока отдыхайте и… готовьтесь к бою.
        «Заслоны первой роты выдвинуты на южную опушку. Сама рота пока в траншеях, это убережёт её от артналёта. Вторую роту немедленно следует выдвинуть на северную опушку, лицом к железной дороге, — промелькнуло в голове Оксаны Белокурой. — Да, силы слишком малы для ведения длительного боя. Только бы удержаться до ночи… А потом. Что? Прорыв? В каком направлении? По какому маршруту?..»
        Над лесом пронёсся ветер, сорвал с деревьев листья. Они, прихваченные ночным морозцем, опалённые холодными туманами, загуляли, закружились золотистым бураном.
        Где-то бухнул пушечный выстрел.
        — Иван Иванович, как по-вашему, это случайный выстрел или?.. — спросила Оксана Белокурая.
        Фельдшер не спешил с ответом. Он сейчас и жнец, и на дуде игрец… Одновременно замещает и комиссара, и начальника штаба, и доктора.
        — Нет, пока не начало, — ответил, наконец, подумав. — Вот когда насчитаем тринадцать на дюжину, вздыбятся опушки от залпов, уж тогда жди настоящего начала боя. Я вот хочу спросить: как думаете поступить с пленными? — И скосил глаза на командира.
        Не вовремя попались они нам в руки. Как поступишь с ними? Содержать их негде. Возиться с ними некогда. Надобно бы снимать показания, раскрыть все их преступления, дабы воздать по заслугам. Да где на это взять времени? В её распоряжении от силы час.
        — Пусть приведут полицаев, — приказала она своему адъютанту Азату.
        Каких только людей не повстречала она за свои двадцать три года! Но такой выставки безобразных физиономий, ей-ей, видеть не приходилось.
        Рассматривая настороженных полицаев, несколько часов назад стрелявших в её людей, Оксана решала, как же поступить с ними? А если сделать неожиданный ход?
        — Сами видите, нет времени у меня с вами возиться, — не спеша сказала она. — Скоро начнётся бой, потому надо решить вашу участь немедля.
        Лица полицаев вытянулись. Такое начало ничего доброго им не сулило.
        — Фашисты, да и вы, полицаи, в подобной ситуации долго не раздумываете. Пускаете пленных в расход. Мы, в отличие от вас, не звери. Я думала вот о чём: не отпустить ли вас всех с миром, если, конечно, дадите слово никогда не поднимать против нас оружия?
        Лица полицаев осветились надеждой, некоторые откровенно вздохнули. Им не мыслился такой исход. Они уже приготовились к самому худшему.
        Лишь испанец не изменился в лице. До него не дошёл смысл того, что пообещала Оксана Белокурая.
        И ещё один из присутствующих не понимал того, что происходит. Азат Байгужин глядел на командира отряда, не желая скрывать своего возмущения. «Где это видано, чтобы кровопийц отпускали на все четыре стороны! Да ещё перед боем! Какая же им вера? Возьмут и приведут сюда, в лес, фашистов!»
        Оксана Белокурая справедливо рассудила, что в таком состоянии, когда чувство полной обречённости вдруг сменяется ослепительной надеждой, каждый словом или поступком выдаст себя.
        И она не ошиблась: пленные повели себя по-разному. Тюлень и Свинья — так мысленно прозвал двух полицаев Азат — первыми обрели дар речи.
        — Чтобы мы, когда ещё подняли на кого руки? — заспешил с обязательством Тюлень. — Я от своего имени и вот от его, — кивнул он на своего соседа. — Да разрази нас господь!
        Свинья усиленно закивал головой, подтверждая своё согласие.
        Остальные тягостно помалкивали.
        — А вам разве нечего сказать? Разве вас не устраивают мои условия? — вроде бы стала понукать Оксана Белокурая.
        — Да что там, устраивает или не устраивает, — пробасил рыжий парень Лужёная глотка, как про него подумал Азат Байгужин.
        — В чём дело?
        — Мы вот, четверо, никуда от вас не уйдём, хоть гоните, хоть казните. Мы твёрдо решили своей кровью смыть свою вину перед народом и родной землицей.
        — Может, страшитесь гестапо? Потому и решили спрятаться у нас?
        — И не без того! — быстро согласился Лужёная глотка. — Нам так или иначе обратного пути нет. За лесом — дело табак!
        — Разве я смогу вам довериться и вручить оружие? — задумчиво спросила Оксана Белокурая.
        — А и не доверяйте! Мы сами покажем себя в бою. И на поле боя добудем оружие. К тому же, — осмелел он, — не отпускайте с миром вот этих двух фашистских холуев. Вон тот, который с краю, — указал Лужёная глотка на Свинью, — на той неделе расстрелял трёх раненых красноармейцев. А тот, — кивнул он на Тюленя, — выдал на станции Кривые Переулки двух окруженцев.
        Азат ахнул. После того как стало известно о страшных преступлениях двух полицаев, полагалось бы, как он. думал, вытащить пистолет и на месте порешить их одного за другим.
        Однако командир не спешила с приговором.
        — А не наговариваешь ли ты на них, чтобы себя выгородить? — спросила командир.
        — Подтверждаем слова Рыжего! Какой тут наговор? — загомонили три полицая, которые до сих пор стояли, словно набрав в рот воды.
        Азат Байгужин поразился тому, как ловко Оксана Белокурая вела следствие. «Она заткнёт за пояс любого следователя!» — подумал и весь засиял.
        — Ну, вы сами-то что скажете? — обернулась Оксана Белокурая к двум обвиняемым.
        У Тюленя забегали глаза, отвисла нижняя губа, он пожал плечами, не пожелал, одним словом, оправдываться.
        — Всё едино, один конец, — выдавил из себя Свинья. И вдруг, побагровев от злости, добавил: — Жаль, что опередила. Попалась бы ты в мои руки, ох и показал бы я тебе!..
        У Азата Байгужина дух захватило. Вот сейчас командир возьмёт и разрядит в Тюленя и Свинью обойму. Чего уж медлить?
        — Ваше мнение, Иван Иванович? — спросила командир.
        — Оба заслуживают смерти! Тут Азат не выдержал.
        — Я бы их давным-давно! — гневно выпалил он, захлебываясь от злости. — Начисто таких надо уничтожать!
        — Загидуллина ко мне! И пусть уведёт их! — приказала командир своему адъютанту.
        Азат размышлял: под расстрел мог угодить и испанец, дон Иван, к которому он успел сильно привязаться. «Ну непутёвый он, дезертир! Не захотел против нас воевать, ну и что? За одно это уже нельзя его расстреливать!»
        Между тем дон Иван, не понимая русского языка, гадал, что происходит. Особенно забеспокоился он, когда двух полицаев увели, и он услышал короткие автоматные очереди, раздавшиеся невдалеке.
        Поди, угадай, как решится его судьба? Его взгляд, умоляющий, вопил о пощаде. Он не спускал глаз с маленького адъютанта Азата Байгужина.
        И Азат под гипнозом умоляющего взгляда, пораскинув умом, решил рискнуть. Объяснил жестами дону Ивану, что, дескать, ему надо постричься. Дон Иван словно ждал подобной команды. Мигом развернул своё парикмахерское хозяйство, и через минуту Азат Байгужин уже сидел на пне со свисающим с плеч полотенцем.
        Пока Оксана Белокурая с Иваном Ивановичем решали судьбу оставшихся полицаев, опытный мастер превратил космы в элегантную причёску. Взглянул Азат в зеркало, сам себя не узнал. Это было как волшебное превращение.
        Азата и дона Ивана, стоящего рядом с ножницами и расчёской в руках, первым увидел Hyp Загидуллин.
        — Мой черёд! — бесцеремонно занял он пень. — В бой пойдём, как на парад!
        Парикмахер старался вовсю.
        — Ты правильно придумал со стрижкой, — утверждал Hyp не то шутя, не то всерьёз. — Видишь ли, земляк, в чём дело? Бургомистры и волостные старосты расклеили повсюду листовки, призывающие хватать без разбора лохмачей. Каждый лохматый ими приравнен к партизану. А теперь моя голова не будет меня демаскировать!
        Стрижкой Hyp остался доволен и тут же свистнул весь свой взвод. Сунулся было без очереди Голосуев, но его окриком осадил Hyp Загидуллин.
        - «Всё, что приносит пользу Спарте, — процитировал Голосуев, отступая, — разрешается совершить даже без особого приказа!»
        Слова продувного парня, прозвучавшие со значением, привлекли внимание командира. Она сначала с недоумением переводила взгляд с одного на другого партизана, задержала глаза на счастливой мордашке своего адъютанта, замершего в ожидании, оглядела голову картинно стоявшего Нура Загидуллина. Видно, здорово он сам себе нравился после стрижки! Увидела сидящего на пне и подставившего свою голову мужских дел мастеру Махмута. Посмотрела на взвод разведчиков, стоящих на очереди.
        Оксана Белокурая поняла и оценила всё, что увидела, без объяснений и, улыбнувшись, отвернулась, как бы говоря: «Эх вы, бесшабашная братва! Перед боем открыли «салон красоты». Ещё молоды-зелены…»
        Ещё четверть часа назад Азат Байгужин вовсе не был уверен, как сложится судьба испанца, а сейчас она, его судьба, была решена как будто самым положительным образом. Однако на войне за что-либо крепко поручиться никак нельзя. И как бы в подтверждение этой его мысли невдалеке грохнул разрыв.
        Заваруха началась.
        КУДА КРИВАЯ ВЫВЕДЕТ!
        Снаряд разворотил кучу земли, повалив три сосны. Осколки с шипением разлетелись во все стороны, сорвав листья, поранив стволы деревьев, но, к счастью, не задев ни одного человека. Все юркнули в щель.
        Залп за залпом ударяли по южной опушке.
        — Лупит почём зря! — вздохнул Голосуев, высовываясь из щели.
        — Назад! — приказал ему Иван Иванович. — Порисоваться надумал?
        — Он же по опушке грохает! — оправдался Голосуев.
        — Поди угадай! Сперва по опушке, а потом перенесёт огонь в глубь леса!
        Испанец жался к Байгужину и старательно собирал своё хозяйство: бритвы и ножницы, кисточки и расчёски. Он осмелел: подмигнув одним глазом, незаметно показал на Мишку-поварёнка.
        — Товар-ищ Миша! — отчётливо произнёс он с явной симпатией.
        После чего, выпятив губы, изобразил хмурого Миколу, отказавшегося по принципиальным причинам стричься у него.
        — Сеньор Туф-Туф! Азат улыбнулся.
        Прибежал связной первой роты. Спрыгнув в щель, выпалил:
        — Пошла ихняя пехота! Их около батальона.
        Боя ждали все и всё же удивились, что враг пошёл в наступление на ночь глядя.
        — Голосуев, — позвала Оксана Белокурая радиста, — передай на Большую землю радиограмму. Записывай:
        «Второго сентября пущен под откос эшелон с танками. Дорога вышла из строя на десять часов. Третьего подорваны два грузовика. Четвёртого разгромили обоз противника. Пятого взяты в плен шесть полицаев и один рядовой из «Голубой дивизии». Сегодня, шестого сентября, противник со стороны большака атаковал отряд силой одного батальона». Всё! Радируй, — скомандовал командир, выбираясь из щели. — А вы, Иван Иванович, подготовьте все тылы к срочной эвакуации. Ну, мы пошли! — предупредила она Ивана Ивановича и, глянув на связного первой роты, добавила: — Веди в своё расположение!
        Само собой разумеется, адъютант Азат Байгужин зашагал вслед за командиром.
        Оксана Белокурая на ходу продумывала детали боя. Порою планы решающих сражений, подготавливаемые задолго и в глубокой тайне, в решающий момент меняются, если случается утечка информации из штаба, если не точно учли силу противника, а свою переоценили. Если не рассчитал манёвр противника, упустил время для контратаки или опередил события, не рискуя сделать вылазку, или слишком был дерзок. Но уж не зевай, если настал момент своевременно выводить из боя людей, из ловко расставленных врагом сетей.
        Прошло то время, когда на пулемёты противника лезли очертя голову. Нынче на бум никто не прёт. Нынче фрицы сами учатся воевать у партизан, перенимая их, так сказать, боевой опыт.
        …Только что закончилась артиллерийская подготовка. То там, то тут горели деревья: над лесом стоял запах гари.
        — Пришли, — приглушённым голосом сказал связной. Из-за дерева вышел навстречу сержант Коновалов, заменивший Туманова.
        Боевая обстановка никак не располагала к соблюдению уставных правил, однако Коновалов стал навытяжку:
        — Разрешите доложить, отбиваем вторую атаку!
        — Потери? — спросила Оксана Белокурая, поднося к глазам бинокль.
        — Двое раненых, товарищ командир.
        — После артналёта? — не поверила она.
        — Я отводил людей, пока шла артподготовка. В траншее оставалась лишь боевая охрана.
        — Постойте, где это орут? — насторожилась Оксана Белокурая.
        — Фрицы горлопанят, — пояснил сержант. — Напились и орут. Но мы их немало побили. Работы немецким санитарам на всю ночь хватит… Товарищ командир, прошу в мой НП, — пригласил Коновалов, с беспокойством поглядывая на опушку.
        — Если пойдут танки, пропустите, — посоветовала Оксана Белокурая.
        — Может, прежде подобьём их гранатами! — усмехнулся сержант. — Да в лесу им нечего делать, не полезут.
        Неожиданно опушка вздрогнула и будто опрокинулась от чудовищного грохота: немецкие артиллеристы накрыли позиции первой роты. К счастью, все были в укрытиях, и это спасло от больших потерь.
        Выплёвывая изо рта песок, Азат Байгужин ломал голову над тем, удастся ли выстоять на этот раз или нет? Такую навязчивую мысль, конечно, следует гнать прочь. «Турнём мы их! — убеждал он себя. — Дадим нахлобучку фрицу! Главное — удержаться дотемна».
        Мимо пронесли трёх раненых и одного убитого. Пулемёты и автоматы пока молчали: фрицы хотели подойти поближе, чтобы стрелять в упор, а партизаны подпускали их на короткое расстояние, чтобы стрелять наверняка.
        Азат, хотя и был в боевых делах желторотым птенцом, понимал: победит тот, у кого нервы более крепкие.
        И тут началось. Лес вдруг наполнился визготнёй пуль, дробным стуком пулемётов, писком пролетающих осколков.
        Бой был жестоким, но скоротечным.
        ФРИЦЫ ПРОСОЧИЛИСЬ В ЛЕС!
        Возвращались в штаб молча. За всю дорогу Оксана Белокурая не произнесла ни слова. Когда вернулись в своё расположение, узнали, что и вторая рота подверглась атаке.
        — Ну и как? — спросила Оксана Белокурая, исподлобья взглянув на Ивана Ивановича.
        — Дали им по шапке!
        — А наши потери?
        — Немалые…
        В целом, как понял Азат, положение пока было терпимое. Оборона не дала трещину, потери в личном составе обычные. Но и радоваться рано! На каждого партизана по десять, а то и более фрицев приходится.
        «Попытайся раскинуть умишком, — скомандовал сам себе Азат Байгужин. — Где же выход? Наполосуют, если командир что-нибудь срочно не придумает».
        Сильные разрывы опять раздались там, откуда только что вернулась Оксана Белокурая.
        — Третий раз пошли! — уточнила она, внимательно прислушиваясь.
        — Одним словом, столпотворение! — определил Голосуев.
        Пока тыловики без суматохи поднимали своё хозяйство, пришло неприятное донесение из второй роты: фрицы зацепились за опушку леса.
        «Мыслимо ли пускать фашиста в лес?» — думали партизаны. Бой складывался не так, как хотелось бы.
        А потом опять прибежал связной второй роты и доложил:
        — Командир убит. Его заменил командир первого взвода Акопян.
        — Сундуков, во вторую роту! — приказала Оксана Белокурая. — Попробуйте восстановить положение.
        Бой раскидал друзей-приятелей в разные стороны.
        «Мишка мыкает горе в хозвзводе, Микола санитарит в госпитале. Что с ними? Живы ли?» — предавался размышлениям Азат.
        Вражеская артиллерия неожиданно перенесла огонь на командный пункт. Снаряды стали падать густо вокруг.
        — В щель! — последовала команда.
        — Недолёт! Недолёт! Недолёт! — с надеждой шептал Азат Байгужин, то пряча голову от хлёсткой воздушной волны и комьев земли, то высовываясь из щели. — Перелёт! Перелёт! Перелёт!
        Мальчишка ещё не знал, что противник берёт их «в ножницы». Неожиданно фриц так шибанул, что показалось: наступил конец света. Азата Байгужина завалило землёй. Пришлось завопить, позвать на помощь:
        — Эй, кто там! Помогите!
        Когда его вытянули, он первым делом стал искать глазами командира. А она сидела на пне и разговаривала с невесть откуда появившимся Мишкой.
        — Тут недалече прорвались фашисты! — скороговоркой докладывал Мишка-поварёнок.
        — Откуда им взяться в лесу? — возразила командир. Спокойный тон возымел действие. Мальчишка совладал с собой и уже спокойнее пояснил:
        — Приказано было мне доложить вам, куда переместился хозвзвод. Иду себе и вдруг вижу: вереницей вышагивают фрицы. Чуть не нарвался на них.
        — Чай, померещилось, а?
        — Нет, не померещилось. Честное слово!
        — Евонный, а сколько их будет? — бесцеремонно вмешался Hyp Загидуллин.
        — Человек пятьдесят, не меньше.
        — Может, двадцать?
        — Может, и двадцать.
        — А не десять?
        Тут Мишка-поварёнок обиделся не на шутку:
        — Я же не считал!
        — Так, где твой немец?
        — Говорю же, по оврагу приближаются.
        — Но ежели так, чего ж лучше! — усмехнулся Hyp Загидуллин и своим разведчикам кивнул: — Пошли!
        ЗЕЛЕНАЯ ПЕЛЕНА БОЛОТ
        По тому, как точно бил артиллерией по командному пункту противник и упорно наседал в этом треугольнике между большаком и железной дорогой на партизан, чувствовалось, что он хорошо осведомлён об отряде.
        — Крепко взялись за нас! — вздохнула Оксана Белокурая, отстраняясь от карты и остановив невидящие глаза на адъютанте. — Я тебе скажу, сложная ситуация! Вовсе не лёгкая!
        «Сама с собой разговаривает, — догадался Азат. — В последнее время с ней это частенько случается».
        Пусть командир не посвящает его в свои планы, но всё же адъютанту ясно: помощи им ждать неоткуда, одна надежда на самих себя. Другое дело в армии. Там всюду фланги, сосед справа, сосед слева. А где здесь возьмёшь его, соседа-то, когда ты кольцом в кольце находишься?
        Время от времени Байгужин прислушивается к писку рации. В соседней щели колдует над своими точками и тире Голосуев. Может, он выловит из эфира какую-нибудь добрую весть?
        Командир опять склонилась над картой. Какие-то планы вынашивает, это ясно.
        Набежал ветерок. Заколыхались, зашумели роскошные кроны стройных, как на подбор, сосен. А ещё выше тех вершин заходили суетливые тучки. Солнце опускалось в жгуче-багровую подушку облаков.
        Каждый вечер, независимо от того, были бои или нет, командир подытоживает события дня. Что произошло? Что приобретено и что потеряно? Сколько молодцов остались в строю и сколько лихих парней сложили свои головы?
        Подошёл Иван Иванович, сумрачный, как никогда. Оксана Белокурая не спрашивает, что у вас, дескать, за новости? Ждёт, когда он сам начнёт разговор.
        — Восемь убитых и двадцать три раненых, не считая тех, кто остался в строю, — доложил он.
        После продолжительного молчания командир спросила:
        — На подводах всех поднимем?
        — Всех тяжёлых… Легко раненные пойдут сами.
        — Хорошо закопали боеприпасы? — интересуется командир. — Фрицы не отыщут?
        Азат знает: всё, что не роздали по вещевым мешкам, закопали в землю — провиант в одном месте, боеприпасы в другом.
        — Не отыщут, ежели, конечно, собак не пустят по следу…
        Раздаются возбуждённые голоса возвращающихся разведчиков. Вот и сам Hyp Загидуллин.
        — Погнали фрицев туда, откуда никогда не вернутся, — докладывает он. — Одни остались лежать в овраге, других мы загнали в зелёные болота.
        Командир молчит, будто вовсе не видит и не слышит. И все молчат.
        — Так что, Загидуллин, — нарушает командир тишину, — отбери трёх лучших хлопцев. На станцию пойдут!
        — Есть!
        — А ты, Байгужин, пока иди с ними. Наверное, у них богатые трофеи. На этот раз поужинай за их счёт! Не обеднеют!
        Адъютанта не проведёшь: знает, что у командира с Иваном Ивановичем сейчас состоится серьёзный разговор.
        «Топай, Азат, к разведчикам! Может, в самом деле угостят ужином?» — приказывает он сам себе.
        Байгужин следует за Нуром Загидуллиным, весёлым человеком.
        — Сейчас будем отбирать лучших из лучших, — заговорщицки подмигнул Hyp. — Поможешь, земляк?
        — А почему бы и нет!
        — Садись, земляк, — пригласил Азата Шереметьев. Во взводе Шереметьев появился недавно. Один глаз косой, ноги раскорякой, но какой гармонист! Разведчик ещё лучший!
        С лёгкой руки Загидуллиных весь отряд называет Азата Земляком.
        — Есть, верно, хочешь?
        — Не откажусь!
        После прилёта с Большой земли самолёта отряду довольно-таки сытно живётся.
        Шереметьев широким жестом показывает на котелки, висящие над огнём.
        — Первое-второе, конечно?
        Тем временем взводный садится на пень — это его КП. А сколько таких командных пунктов у него в каждом лесу было, не перечесть!
        — Слушай мою команду, — говорит Загидуллин. Это, естественно, не приказание строиться, а просто начало разговора. Все это понимают.
        — Нужны добровольцы. Кто пойдёт на станцию? — спрашивает Hyp.
        — Пожалуй, я, — откликается Махмут. — Безделье мне на нервы действует.
        — Выходи вперёд. Пойдёшь на станцию за машинистом. — И, точно оправдываясь перед остальными, Hyp добавляет: — Разве родному брату откажешь?
        — За компанию пошли меня, — откликнулся Хохлов, широкозубый и широкоскулый волжанин. — Твоему брату буду верным товарищем.
        — Что-то ты сегодня мне не нравишься, — говорит взводный и ударяет прутиком по голенищу. — Много разговариваешь. Тормозная система, как видно, вышла из строя.
        Взгляд Нура остановился на чернявом Рябове, большом специалисте по взрывам.
        — Ну а ты как?
        — Пойду. Чего ж не пойти, если надо? Сам знаешь, жизни не пожалею, — ответил тот.
        Hyp Загидуллин усмехнулся.
        — С души воротит, когда вот такие громкие слова люди произносят. Кстати, кандидаты в покойники нам тоже не требуются.
        — Ну как знаешь!
        Следующий разговор состоялся с красивым, как дивчина, Митрофановым — большим специалистом считался он в отряде по музыкальной части: умел играть на губной гармошке и на балалайке чудеса вытворял.
        — Немецкий мотивчик освоил?
        — Могём! Раз плюнуть! — ухмыльнулся тот.
        — Покажи своё мастерство!
        Послушал взводный немецкий мотивчик на губной гармошке и остался, однако, недоволен.
        — Из рук вон плохо! — объявил он. — Но выбора у меня нет. Пойдёшь с Махмутом на станцию! В случае чего будешь отвлекать немцев губной гармошкой. Пусть думают, что свои.
        — Какой толк от губной гармошки! — подал голос Рябов, который не оставлял надежды пойти на задание. — Сейчас тебе отважный человек требуется, так я понимаю, а не музыкант.
        — И ты, Рябов, пойдёшь с ними! — решил Hyp Загидуллин.
        КРИВЫЕ ПЕРЕУЛКИ
        Сколько раз Оксана Белокурая отправляла людей на подвиг и на смерть! На этот раз она поймала себя на том, как пристально смотрит разведчикам вслед. Махмут Загидуллин, чуть нагнув голову, пробирается сквозь чащобу вроде рыси — бесшумно. Такой противник очень опасен в лесном бою. Рябов, его напарник, не идёт, а будто небрежно шествует. Но все знают: в случае опасности он моментально преображается, действует хитро и быстро. Что касается Митрофанова, то он хорошо известен фашистам — за ним фрицы охотятся с сорок первого года. Много чего натворил он с первых дней войны. Ещё в одиночку сжигал деревянные мосты, нападал на полицаев, минировал дороги, пока не вступил в отряд Оксаны Белокурой.
        Последним его подвигом завершили прошлый месяц. На перекрёстке дорог Митрофанов соорудил вроде бы контрольно-пропускной пункт. Поставил немецкие указатели. На себя напялил вражью форму, на левый рукав повязал белую повязку. Ни к чему не придерёшься!
        На эту удочку попались три полицая. Он остановил их под видом проверки документов — и тут с близкого расстояния разрядил диск автомата. Одним словом, не промах Митрофанов парень!
        Отправить разведчиков Оксана Белокурая отправила, теперь оставалось одно — ждать. Пока разведчики не вернутся, ничего предпринять с уверенностью нельзя.
        В волнующем ожидании прошёл час, а потом и второй. Уже истекал срок, а разведчиков всё не было.
        На исходе дня Иван Иванович принёс страшную весть.
        — Махмут погиб, Рябов тоже, Митрофанов едва дополз до расположения первой роты и умер на руках Сундукова. Все трое наскочили на засаду, — сообщил он.
        — Где это произошло? — спросила командир.
        — Возле разбитой мельницы.
        Оксана Белокурая прислушивалась к стрекоту автоматов и раскатистым гулам разрывов.
        — И всё равно необходимо связаться с подпольщиками-железнодорожниками, — глубоко вздохнув, сказала она.
        — Да, другого выхода нет! — согласился Иван Иванович. — Но вот вопрос, как?
        — Вызвать сюда хлопцев!
        Иван Иванович недоумевал: до сей поры Оксана так оберегала мальчишек от пуль и от комаров, от нежностей и грубостей. Неужели хочет их направить на станцию Кривые Переулки?
        Те явились в штаб тотчас же, словно только и ждали вызова.
        — По вашему приказанию явился Азат Байгужин.
        - …явился Микола Харченко!
        - …явился Михаил Долгов!
        — Дело это добровольное, — начала очень трудный для себя разговор Оксана Белокурая. — Повторяю: никого насильно посылать не буду.
        — Понимаем! — хором ответили мальчишки.
        — На той неделе ты, Байгужин, побывал на станции, так?
        — Так.
        — Ещё раз сумеешь отыскать дом машиниста?
        — Сумею. Почему бы не суметь?
        — Связаться с машинистом дело сверхважное, а времени нет. Почти нет! Махмут, который знал машиниста, погиб.
        — Знаю.
        — Любого человека, кого пожелаешь взять с собой, бери. Возражать не стану.
        — Так разрешите пойти нам втроём!
        — Миколу не отпущу, — вмешался Иван Иванович. — Без него не управлюсь!
        — Вдвоем с Мишей справитесь? — спросила командир.
        — Справимся! — немедленно откликнулся Азат.
        — Без меня ему каюк! — трепанулся Мишка, за что получил чувствительный тычок от Азата.
        МОЖНО ЛИ УКЛОНИТЬСЯ ОТ СМЕРТИ?
        Друзья-приятели идут крадучись, прислушиваясь к каждому шороху, то и дело оглядываясь по сторонам.
        Кстати или некстати Азату вдруг вспомнилась байка, рассказанная ему как-то командиром отряда. Байка о верном адъютанте. О том самом, у которого хватило последних сил лишь на то, чтобы доложить генералу: «Я убит!» После чего верный адъютант и его верный конь разом рухнули.
        «Да, и в старину верные адъютанты тоже бывали!» — сказал сам себе Азат, не без чувства зависти к тому, другому, верному адъютанту.
        Мишка-поварёнок более практичен: он очень озабочен тем, чтобы ненароком не наступить на мину или не наскочить на засаду. Ведь какие были посланы опытные разведчики, и те засаду у разбитой мельницы проглядели. Да и ошибиться направлением им с Азатом никак нельзя.
        Вдруг Азату Байгужину, который шёл впереди, показалось, что мелькнула чья-то тень. Он остановился, схватил друга за руку, шепнул:
        — Погоди.
        И тотчас почти рядом прозвучала немецкая команда:
        — Хенде хох!
        «Вот те на!» — пронеслось в голове Азата, и, пока он пытался что-либо сообразить, почувствовал, что летит вверх тормашками. Фриц подсёк его в темноте, обшаривал руками, чтобы схватить за горло.
        Азат отбивался как мог: царапался, кусался, пинал куда попало. Не тут-то было! Фриц наотмашь стукнул его кулаком по голове, и в голове у Азата удар отдался взрывом по меньшей мере мины.
        Фриц, задержавший Байгужина, стоял возле, а второй, пришедший на помощь, без конца кашлял.
        «Лишь бы Мишутка избежал засады, — думал Азат. — Ежели улизнул, ещё успеет предупредить командование. Так, мол, и так: Байгужина не ждите».
        «Я на тебя надеюсь!» — говорила ему напоследок Оксана Белокурая. «Нашла на кого надеяться! Дурак я! Грош мне цена!» — ругал он себя.
        Только успел так подумать, как фриц стал его обыскивать. Сразу, конечно, обнаружил в голенище перочинный нож. Ой, как жалко нож Азату, просто нет слов. Считай, навсегда пропал подарок Ивана Ивановича!
        «Пока буду изображать оглушённого, — сообразил Азат. — А там видно будет!»
        Тут случилось неожиданное: рука немца, шарившего в его карманах, вдруг ослабла, и фриц сам грохнулся рядом. «Неужели Мишутка саданул его сзади?» — Азат вскочил на ноги и изо всей силы лягнул Простуженного. Тот со стоном повалился на землю.
        — Тикай! — взвизгнул Мишка.
        Байгужин во всю прыть пустился за другом. Раздумывать было некогда.
        Но не тут-то было! Простуженный, продолжая кашлять, кинулся за ними. Он почему-то не палил по ним из автомата: то ли потерял его при падении, то ли у него приказ был — достать «языка»? Уж на что быстро, не чуя под собой ног, неслись друзья-приятели, однако «простуженный» фриц никак не отставал.
        Внезапно Мишка угодил в большую яму. Вслед за ним туда же плюхнулся Азат, а через секунду фриц. Мальчишки замерли. Фриц тоже не подавал признаков жизни.
        Ждали, ждали юные разведчики, а потом тихонько выбрались из западни. Да тут же услышали, как, глухо кашляя, карабкается вслед за ними их преследователь.
        Им в их положении оставалось одно: нестись что есть мочи через боевые порядки противника. Надежды мало, но и выбора нет. Авось повезёт!..
        Внезапно Мишка отчаянно завопил:
        — Пулемёт! Ложись!
        Азат с ходу бросился на землю, даже расшиб себе правое колено.
        Пальба никак не позволяла поднять ребятам головы, где уж тут думать о бегстве! Вскочишь — заработаешь случайную пулю. Но это лишь так говорится «случайная»… Будто бы на войне есть и неслучайные пули.
        — Живой? — окликнул друга Мишка.
        — А что со мной случится? — обиделся Азат. — Только вот автомат мой отобрал окаянный фриц… Думаю, надо вертаться к нему…
        — Надо так надо!
        Байгужин осторожненько стал пятиться назад. Вот и фриц лежит. Лежит не шелохнётся. Видать, убитый. А вдруг прикидывается?
        Миша, подползший к другу, спросил:
        — Чего мешкаешь? Забирай автомат, да сиганём отселе.
        — Автомат-то уже у меня. Да вот беда, фрицы отобрали у меня ещё перочинный нож…
        — Чёрт с ним, с ножичком! Скажи спасибо, что живой остался, — рассудил Мишка.
        БЕДА ОДНА НЕ ПРИХОДИТ
        Где пробежками, где ползком, но друзья-приятели вроде бы прошли через боевые порядки противника. Теперь пулемёты стреляли в противоположную сторону.
        Опасаясь засад и ночных патрулей, Азат и Мишка крались по краю болота. А о том, что рядом с ними «зелёная смерть», догадаться им было нетрудно. Под ногами мягко, словно по перине идёшь.
        Болота подступали к самой железной дороге. Но выйти на неё никак нельзя. По шпалам взад-вперёд снуют патрули, и думать не смей проскочить между ними. К тому же из соседних блокпостов вёлся перекрёстный огонь.
        Рябило в глазах от вспышек ракет, мутило от болотной жижи, опять начал накрапывать дождь.
        Со стороны станции донёсся лай собак. Не хватало только встречи с ними! Даже при одном воспоминании о стычке с псами у дома лесника у Азата до сих пор кровь стынет в жилах.
        Пришлось сделать большой крюк. Хотели было уже друзья-приятели в одном месте перебежать железную дорогу, да в последний миг Мишка крепко сцапал Азата за рукав.
        — Глянь-ка! — прошептал.
        Мимо них в полной тишине шло подразделение фашистов. Человек сорок, а может, и больше. В темноте-то трудно сосчитать!
        Только прошла колонна фрицев, послышался рокот моторов. Подумали — танки. Но вскоре определили: по проезжей дороге идёт колонна грузовых машин. К счастью, фары потушены.
        Решили так: под шум моторов проскочить через пути, как только пройдёт последняя машина. Кто же мог предположить, что колонна застрянет как раз там, где скрывались юные партизаны. Вот те оказия!
        Эдак через полчаса солдаты засуетились, забегали вдоль колонны, а потом колонна тронулась. По привычке друзья-приятели начали считать — насчитали сорок один грузовик.
        — Пора! — шепнул Азат.
        Ползком взобрались на полотно, на четвереньках перебежали через пути. И тут позади раздался окрик:
        — Хальт!
        Где там стоять! Мальчишки рванулись вперёд, в ночь…
        — Пока нам здорово везёт! — заключил Мишка, когда опасность погони миновала.
        — Накаркаешь беду! — осерчал Азат. — Лучше помолчи-ка!
        В ЧЬИ РУКИ МЫ УГОДИЛИ?
        Дом на отшибе был тем удобен для связных, что к нему можно незаметно подкрасться. Но преимущество уравновешивалось недостатком: одинокий дом просматривался издали. Полевую жандармерию никак не могла не заинтересовать стоящая на окраине изба.
        Эти обстоятельства учитывали разведчики. Поэтому друзья-приятели не пошли прямо к дому. Кроме того, они знали: опасно входить в здание, в котором отсутствует жизнь.
        Подкрадывались не спеша. Часто останавливались, чтобы хорошо разглядеть каждую подозрительную кочку, камень, кустик.
        Дом как будто опасности не сулил. Однако обошли его два раза, перед тем как условно постучать.
        — Испытаем счастье? — приглушённо спросил Азат.
        — Валяй! — согласился Мишка.
        Азат четыре раза стукнул по ставне. Никто не откликнулся. Дом молчал.
        Закрался страх: не засада ли ожидает на явочной квартире? Такое не раз случалось.
        — Дадим дёру или ещё раз попробуем? — неуверенно спросил Мишка.
        Азат колебался, знал: без машиниста возвращаться нельзя.
        И вдруг дверь словно бы сама собой отворилась.
        Что же предпринять? Переступить порог или тикать? Что лучше? Кто-то должен же окликнуть их! Знать бы, кто притаился там, за чёрной пастью двери?
        — Иди за мной. Страхуй на всякий случай, — шепнул Байгужин.
        Первое, что Азат увидел, была девушка, чиркающая спичкой возле печи.
        — Кто там? Заходи, — пригласила она, осветив вошедших коптилкой.
        Огромная овчарка лежала на полу и внимательно следила за каждым движением ребят. Мишка спросил:
        — Собаку нельзя убрать?
        — Ты её не бойся, — успокоила девушка. — Немцы бросили её раненую, а я выходила. Без моего приказа она не кидается.
        К тому времени Азат вспомнил пароль.
        — Сапожник здесь проживает?
        — Жить — жил, да сплыл.
        Как будто гора свалилась с плеч: отзыв был правильный. Теперь можно заговорить о машинисте, вроде бы нет основания не доверять девушке. Однако что-то насторожило ребят. Что? Они и сами не понимали. Возможно, им показалось, что девушка глядит на них недобро. — Зачем пожаловали? — спросила хозяйка дома.
        — Нам приказано разговаривать с машинистом. Ему мы и скажем всё, что полагается, — ответил Байгужин.
        — Ах, вон оно что! — Девушка, склонившись над коптилкой, торопливо стала что-то писать. Записку засунула под ошейник собаке и прикрикнула:
        — А ну пошёл, Лорд!
        Поначалу друзья-приятели подумали, что записка писалась машинисту. Но, поразмыслив, пришли к выводу: тут что-то неладно.
        — Верни собаку, и без дураков! — потребовал Азат, вскинув автомат.
        Девушка не засуетилась, как полагалось бы, не вернула собаку, а спокойно уселась под дулом автомата.
        — Не баловался бы с оружием!
        Такое поведение озадачило Байгужина. Опустив автомат, он, однако, строго спросил:
        — Ты свою овчарку за машинистом послала?
        — Отца нет… Его гестапо увело.
        «Может, она вовсе не дочь машиниста, а подставное лицо? — промелькнула мысль у Азата. — Командир приказала доставить машиниста, а коли его нет, остаётся одно — уходить».
        — Тогда покедова, — решил Азат Байгужин. — Эй, пошли, друг!
        Мишка сразу шагнул к двери, словно только и ждал команды.
        — Я бы посоветовала вам подождать, — сказала девушка.
        — Мы сами знаем — остаться нам или уходить! — отрезал Байгужин, берясь за ручку двери. — Кто, интересно, нас удержит?
        — Я! — проговорил здоровенный парень, переступая порог. — Ни с места! Руки вверх! Кто такие и откуда явились? — спросил вошедший, держа ребят на прицеле.
        Глянули ребята на парня, увидели белую повязку на его рукаве и застыли от ужаса. Нынешней ночью им не хватало только полицая!
        — Гады! Продажные твари! — неожиданно всхлипнул Мишка. — Хоть душите, хоть четвертуйте, ничего мы вам не скажем!
        Друзья-приятели приготовились к худшему, а девушка вдруг бросилась их обнимать.
        — Мы не могли не проверить вас! — успокаивала она, сама чуть не плача. — Неделю назад вот так же явился человек с паролем и отзывом. Всё как надо, а оказался провокатором. В ту же ночь гестапо увело отца. Вы уж простите нас… — лепетала и плакала она.
        Обрадовались ребята, конечно, но обиду не сразу простили — нашла кого проверять?
        — Говорите, милые, с чем пришли. Может, я вам помогу? — спросила девушка, вытирая слезы.
        — Пусть сначала твой парень снимет повязку полицая, — потребовал Мишутка.
        — Не снимет он её. Он же настоящий полицай! — вздохнула девушка. — Да вы не бойтесь его. Он наш человек!
        Полицай помалкивал, не поддакивая и не опровергая её слов.
        — Нам приказано доставить в отряд машиниста, — тихо сказал Азат.
        — Я пойду вместо него! — предложила девушка. Байгужин прикидывал, согласиться или нет?
        — Овчарку возьмёшь с собой? — спросил полицай.
        — Без Лорда нам через минное поле не пробраться. Лорд пойдёт со мной.
        Разговор вёлся вполне открыто, и лёд недоверия начал таять. Поверив, Байгужин подумал: «По всему, девчонка — дочь машиниста, а полицай — её друг. Лихая, видать! Сообразительная, отважная!»
        Из дома выходили осторожно. Азат хотел оглянуться на полицая, который провожал их, но подумал: «Если бы хотели схватить, из избы не выпустили бы…»
        Со стороны партизанского леса доносились раскаты орудийного грома.
        — Азат, не ведёт ли она нас к фрицам? — прямо в ухо шепнул Мишка.
        — Не трусь! — ответил Азат, хотя его и самого мучили сомнения.
        На минном поле не больно-то будешь храбриться. Справа смерть, слева смерть! Она подстерегает тебя повсюду. Оступишься — сразу в гости к праотцам попадёшь!
        Лорд шёл впереди, принюхиваясь к каждой кочке. Девушка держала его на поводке, ни на секунду не отпуская от себя.
        След в след ей ступали друзья-приятели.
        Так шли они очень долго, целую вечность.
        — Слава тебе! — с облегчением вздохнула девушка, как только они вплотную подошли к болоту. — Минули!
        — Как ты узнала? — удивился Мишка, вовсю глазея на неё. Ведь позади, как и впереди, лежала одинаковая земля.
        — Грош цена нам, если бы мы не знали своё хозяйство! Кадры свои тоже знаем. Они у нас повсюду. Даже среди немецких сапёров.
        МИГ ПОСЛЕДНИЙ — МИГ ПЕРВЫЙ
        В дуплах древних тополей свистит ветер. Кривые ветки осин, сталкиваясь друг с другом, говорят на птичьем языке: спик-спик, спик-спик. А сосны стонут и стонут, навевая печаль и тоску…
        Сбор на северной опушке — таков приказ командира. Через два часа весь отряд сосредоточивается в одном месте, чтобы тенями проскользнуть через немецкое минное поле. Проводником пойдет девушка с овчаркой. Всем известна пока лишь первая часть приказа. А что будет дальше, никто не знает, кроме командира, само собой разумеется. Даже верный адъютант не посвящен в план боевой операции.
        Отпустив всех командиров, Оксана Белокурая села пришивать белый подворотничок к своей гимнастёрке.
        «Что за блажь! — удивился адъютант. — Так ли уж важно, в каком воротничке ты в бой вступаешь?» Он долго косится на своего командира, а потом говорит себе: «Это нужно, чтобы не дать сломить себя. Вот в чём дело!» Она, между прочим, поэтому всегда бодрая, вроде бы и не умеет уставать. Если поворошить старое, найдутся, конечно, часы и дни, когда она и горевала. Например, после взрыва Красного моста, когда потеряла Оксана Белокурая своих друзей — Артиста и Отто.
        Человек, сооружённый из костей и мяса, всё-таки легко раним и, честно говоря, почти беспомощен перед безносой. Если в своё время под кожу, набитую всякой всячиной, мать не сумела вдохнуть отважное сердце, неоткуда взяться и отважному человеку.
        А что у него, у Байгужина, под кожей в груди бьётся, а?
        …Рано или поздно наступает такая критическая точка, иначе говоря, разлад с собой, когда ты бессилен заставить себя сделать следующий шаг. Хотя с яростью приказываешь себе: а ну иди, а то каюк тебе! Но проходит пять минут, десять, четверть часа, а ты всё плетёшься и плетёшься за командиром. И не околеваешь. Просто ты выкладываешься до конца.
        Что тебя держит на ногах? Может, вера в то, что от твоего маленького подвига, от прилежного исполнения приказа в конечном итоге выдюжит отряд?
        Однако «второе дыхание» появляется лишь у отважных парней! Про то, есть ли у него, Азата, «второе дыхание» или нет, ничего определённого он сказать не может.
        А ветер надрывается. То пугает дьявольским смехом, то щенячьим визгом. Что ждёт партизан в ночной дали?
        …Ровно в полночь весь отряд подтянулся к месту сбора в ожидании жестокой схватки, возможно, и гибели. А внешне всё выглядит обычно, буднично. Единственно, что отличало нынешнюю ночь от предыдущих, это отсутствие зычных команд, хлёстких рапортов, взрывов смеха.
        Нынче не смей звякнуть, кашлянуть, застонать. Тем более баловаться табаком. Сама смерть не советует!
        В кромешной тьме молчаливая колонна партизан, похожа на стену из колышущихся призраков. А они между тем, эти призраки, своим дыханием согревают друг друга и вроде бы даже подпирают один другого.
        Ветер разносит тихий случайный шепоток. Каждый прислушивается не только друг к другу, но и к тому, что происходит у фрицев.
        — Слышишь, мотоциклисты шныряют?
        — Слышу. Кто-то вздыхает:
        — Ну и ветер!
        — Нынче он нам подмога. Ухудшает видимость, скрывает шум шагов, усыпляет тех, кто в дозоре.
        — Эй, эй, что клюёшь носом?
        — С чего ты взял? — доносится обиженный шёпот. С грохотом прошёл невидимый поезд.
        Как раз в это время всех выстроили. На самом правом фланге разведчики, затем первая и вторая роты; на самом левом — хозяйственники.
        По такому распорядку, друг за другом и пойдут партизаны на минное поле.
        Лишь Азат Байгужин не встал в строй. Как-никак он адъютант командира! Его место — на три шага позади командира отряда.
        «Неужели митинговать, как всегда, будем? Это под носом-то у противника?» — ужаснулся Азат Байгужин.
        То же, наверное, думали и другие. Но приказ есть приказ: все вытянулись по команде «смирно!».
        Вражеская ракета, взлетевшая вверх, вырвала из темноты опушку, и верный адъютант увидел такое, во что, если бы сам не был свидетелем, никогда бы не поверил. Оксана Белокурая, подойдя к Ивану Ивановичу, расцеловала его. Следующей приняла поцелуй командира девушка-подпольщица. Потом подошла очередь командира разведчиков — Нура Загидуллина.
        Азат Байгужин ущипнул себя: может, это ему снится? И то, что лес шумит, и то, что буря рыдает?
        А командир между тем шла и шла от одного к другому и всех подряд целовала. Сколько Азат её знает, никогда она никого не целовала. А тут, здрасте-пожалуйста, всех подряд!
        От крайнего изумления, наверное, Азат присел на пень, да так и остался сидеть.
        Но вот вышла одна промашка. Командир никак не могла дотянуться до щеки высоченного истребителя танков из второй роты, а тот никак не решался наклониться, потому что была команда «смирно!».
        Азат готов был отколошматить этого подрывателя танков.
        И вдруг Азата осенило: поцелуем командир и напутствует и прощается. Вроде бы говорит: мы будем рядом, если придёт победа; мы будем рядом, если придётся умирать.
        Много других прекрасных и необходимых слов несла она, наверное, своим поцелуем.
        «Этот «митинг» самый лучший, какой я видывал!» — подумал Азат Байгужин.
        Не беда, что она забыла поцеловать лишь его, Азата. Наверное потому, что он не стоял в строю, а скользил за ней как тень. А свою тень, как известно, не целуют. Но как Азат ни пытался себя успокоить, обида оставалась.
        Раздалась команда «вольно!». «Митинг» закончился. Вот-вот последует команда: «Марш — вперёд!»
        Но тут Оксана Белокурая обернулась к своему адъютанту и расцеловала его горячее всех.
        Наверное потому, что вернее верных адъютантов нет никого на свете!
        ДЫБОМ ВСТАЛА ЗЕМЛЯ
        «Все бы войны так просто делались: женщина поцеловала — мужчина победил!» — рассуждал юный партизан Азат, осторожно шагая по минному полю. В растянувшейся цепочке он занимает четвёртое место, сразу после овчарки, подпольщицы и своего командира. Одним словом, он четвёртый по счёту кандидат в покойники, ежели придётся встретиться с безносой. «Кто знает, может быть, ласка совсем не лишняя на поле боя? Ежели на то пошло, без поцелуев тоже никак невозможно воевать!» — к такому неожиданному выводу приходит Азат Байгужин.
        Отряд идёт вперёд тихо-тихо. За разведчиками — первая рота, за второй — Иван Иванович со своим госпиталем, а позади всех — хозяйственники. Все они идут по краю ночи, испытывая судьбу.
        Азат идёт и думает: «Если живой останусь, перво-наперво, как только представится случай, загляну в домик, где я жил с мамой. Кто знает, вдруг там есть какая весточка? И батьку буду отыскивать. Не может человек просто так потеряться на белом свете, от него всегда какой-нибудь след остаётся. А может, написать самому Верховному Главнокомандующему?.. Указать в письме на особые приметы? Он укажет, что отец его, Абдулла Байгужин, родом из Башкирии, у него трёх передних зубов не хватает, потому, дескать, шепелявит и усы, мол, рыжие… Должен же знать Главнокомандующий всех своих комбатов!
        Каждый может унестись в мечтах куда угодно. Ничего удивительного в этом нет. Только вот ежели ты, гонясь за той бескрылой мечтой, остановишься как потерянный… Это никуда уж не годится. В таком состоянии оступиться пара пустяков. А мины, чертяги, которые понатыканы здесь повсюду, чутко прислушиваются к твоим шагам…
        Забота сейчас такая — не. растянуться. Интервал должен быть самый короткий. Впереди идущий вроде маяка. Надо дышать ему в затылок и наступать на его пятки, это лучше, чем потерять невидимую тропинку…
        На какое-то мгновение всё вокруг озаряется светом. Когда в небо взвивается ракета, а весь горизонт, насколько хватает глаз, перечёркивается тысячами пунктирных строчек трассирующих пуль, волей-неволей пропадает охота отвлекаться от земных путей-дорожек. Невольно делаешь судорожное движение, инстинктивно втягиваешь голову в плечи и готов превратиться в самую маленькую точку-букашечку.
        Неровный колеблющийся свет ракет придаёт окружающим предметам причудливые очертания: кустарники превращаются в людей, обезображенные снарядами деревья — в стволы пушек. А твоя собственная зыбкая тень начинает отчаянно тебя преследовать.
        — Раз эдак, раз так! — шёпотом ругается Голосуев, наступая на пятки Байгужина.
        Что с ним? Дрожит из-за своей драгоценной шкуры или беспокоится за операцию? Поди знай…
        И вдруг дыбом поднялась земля. Чудовищная взрывная волна будто подняла тебя и опустила. Не знаешь, как быть: стоять или падать? Дьявольский грохот прокатился над минным полем.
        Первой пришла в себя проводница.
        — Стоять будем? — спросила она командира.
        — Ступай вперёд! — последовал приказ, и по цепочке пошла-побежала команда: «Подтянись!»
        Конечно, сейчас самое разумное двигаться вперёд. Не стоять. Оно, минное поле, имеет одну особенность — быстро превращаться в первоклассное кладбище!
        Но вот проводница остановилась и к чему-то долго приглядывалась, прислушивалась.
        — Что с тобой? — спросила Оксана Белокурая. — Заблудились?
        — Прошли! — еле выдохнула проводница. — Миновали минное поле…
        Словно подтверждая её слова, совсем недалеко заскрипел журавель колодца и раз-другой хлопнули беспризорные ставни. Это ясней ясного говорило, что посёлок рядом. Что они почти у цели.
        Постепенно стали подходить усталые люди. Первым доложил Hyp Загидуллин: дескать, с разведчиками всё в порядке. Бывалым да закалённым что станет? Ротный номер один даже в такой обстановке не забыл взять под козырёк.
        Все с нетерпением поглядывали назад. Кто скажет, что приключилось с теми, кто шёл последним? Не зря же так тарарахало!
        — Разрешите доложить, — подошёл командир второй роты. — Потерь в личном составе нет. Все, кто выходил в перелесок, сразу садились или ложились, несмотря на дождь. Всем нелегко дался путь через заминированное поле. Малый привал как никогда заслужили.
        — Что-то я не вижу Ивана Ивановича, — забеспокоилась Оксана Белокурая. — Где госпиталь? Где лошади?
        — Разрешите выяснить?! — подлетел Hyp Загидуллин, готовый кинуться обратно на минное поле, ежели последует приказ.
        Однако в это время, еле передвигая ноги, к месту сбора вышел Иван Иванович. За ним топал Микола.
        — Мы последние, — доложил устало фельдшер. — За нами никого.
        — Как так?! А раненые, а лошади?
        — Беда пришла. По вине Сундукова, — шумно глотнул Иван Иванович воздух. — Опять некстати проявил свой нрав. Полицаям, которые несли носилки, посулил «стенку», размахнулся пистолетом, а те, не ведая про мины, шарахнулись в сторону. А потом лошади сорвались, бросились врассыпную…
        «Как же ты так, Сундуков? — думает Азат Байгужин. — Мыслимо ли так оплошать? Тебя Оксана Белокурая целовала на опушке леса. Надеялась на тебя…»
        — Мишку тоже оставили! — разрыдался твердокаменный Микола. — Люди, нет более нашего Мишутки. Понимаете? Нет его!
        ПОСЛЕДНИЙ ПРИКАЗ НЕ УТРАЧИВАЕТ СИЛУ
        — За тем колодцем переулок. А в том переулке — патрули, — предупредила девушка, как только засветила очередная ракета.
        — Спасибо тебе, Стефа!
        Так случайно Азат Байгужин узнал, как зовут храбрую девушку, узнал, что Стефа — полячка.
        Между тем Стефа попросила кусок хлеба. Думали, себе, ан нет!
        — Набирайся сил, Лорд, — угощала она свою овчарку. — Впереди у тебя ещё немало дел!
        В темноте не различить её лица, цвета волос. Но голос такой ласковый, каждое слово западает в душу и отдаётся эхом где-то внутри тебя.
        Другой бы сам уминал хлеб, а если и вспомнил про собаку, то не стал бы беседовать, как с человеком.
        — Я сама вас поведу, — сказала девушка, услышав, что разведчикам отдан приказ очистить переулок от патрулей и засад. Надо было удержать её, не пускать на опасную операцию, но она тут сама себе хозяйка. Да и лучшего проводника, как ни верти, не отыщешь.
        …После того как Загидуллин со своими хлопцами нырнул в темноту, а вместе с ними Стефа, прошла целая вечность. Сейчас, под носом у противника, каждый шорох заставляет замирать и каменеть.
        Но вот со стороны колодца подан долгожданный сигнал — трижды мигнул карманный фонарик.
        — Продвигаться скрытно, по два! — приказала Оксана Белокурая, возглавляя колонну. — За мной!
        …А было так. До раймага, где размещался немецкий штаб, добрались без приключений. Стефа вела разведчиков переулками и через какие-то дворы. Ей удалось отвлечь часового — взяла да и отпустила Лорда. Заглядевшийся на овчарку фриц не успел и пикнуть, когда на него накинули плащ-палатку. Где уж там сопротивляться!
        Не мешкая, разведчики прошмыгнули к штабу. Однако здесь им не удалось обойтись без шума. Застрекотали автоматы, на улицу вырвались из штаба вопли. И всё же вскоре сопротивление было подавлено. Можно было занимать штаб.
        …Оксана Белокурая отдавала приказ за приказом: первой роте захватить тюрьму и освободить заключённых, после чего закрепиться на восточной окраине. Перед второй ротой поставили более сложную задачу: захватить станцию, вывести из строя путевое хозяйство.
        Да, партизанам сопутствовала удача, если не считать гибели раненых на минном поле… Но разве дело было только в удаче?
        Разве немецкому командованию могла прийти в голову такая шальная мысль, что обречённые на полное уничтожение партизаны вырвутся из двойного кольца, да ещё попытаются при этом атаковать станцию?
        В этом верном расчёте и заключался-блестящий план Оксаны Белокурой.
        Как она узнала, что скрытно можно пройти через минное поле? Был ли в том большой риск? Разумеется! Но кто побеждал, не рискуя, не искушая судьбу?
        Дальше события развивались так, как было намечено. Тюремную охрану с ходу забросали гранатами, а тюремные надзиратели сдались на милость партизан. Операция эта заняла менее четверти часа.
        Заключённые советские люди, вырвавшись на свободу, требовали оружия.
        В этой суматохе Стефа искала по камерам своего отца искала и не находила.
        А на станции дело чуть не застопорилось. Кто-то успел сообщить фрицам по телефону о партизанах. Словом, на станции партизан встретил огонь из восьми пулемётов, не считая автоматов.
        Партизаны залегли. В этом бою решающую роль сыграли разведчики, атаковавшие немцев с тыла.
        Казалось, всё обошлось прекрасно, чего ещё желать?
        А желать, оказывается, было чего. Иван Иванович, быстро разведав эшелоны и склады гитлеровцев, разошёлся.
        — Совестно, — сказал, — бросать такие богатые трофеи! Потом будем жалеть, поверьте мне.
        — Предложение, конечно, заманчивое, — задумалась Оксана Белокурая. — Да боюсь, как бы гитлеровцы не успели подбросить свежие силы.
        — Нет, нельзя оставлять такое добро! — настаивал Иван Иванович. — Продовольствие — какое хочешь. Боеприпасы любого калибра. Вещевое довольствие — на целый полк. А медикаментов сколько! В которых мы остро нуждаемся. Разведчики уже разыскали семь подвод. Сказочное богатство само просится в руки.
        И командир дала себя уговорить.
        ПРОЩАЙТЕ, СЕРЕБРИСТЫЕ ДОЖДИ…
        Оксана Белокурая как в воду глядела. Не успели выпроводить со станции заключённых, как от первого ротного прибежал запыхавшийся связной:
        — Фрицы пошли в контратаку!
        Уходить бы надо, да никак нельзя: на станции застряла вторая рота.
        Отослав на станцию связного с приказом — пусть рота срочно отходит на лесопилку, Оксана Белокурая повела оставшихся возле неё бойцов на помощь первой роте. Не густо, конечно, с войском — Байгужин да Микола, Стефа да Голосуев, — но если сюда приплюсовать Ивана Ивановича да Нура Загидуллина с его отборными разведчиками, получается немалая сила.
        У переулка, куда они вышли всей группой, пришлось остановиться: до слуха донёсся шум мотора и лязг гусениц.
        — Стой! Танк! — заглянул за угол Загидуллин. — К счастью, один-единственный. Его-то мы осилим! Ложись! — скомандовал.
        — Вот он, лёгок на помине! — кивнула Стефа в сторону выползшего серого чудовища с белым крестом на борту.
        Не ожидая команды, партизаны приготовили противотанковые гранаты.
        Им было не впервые вступать в единоборство с танком.
        Партизаны напряженно выжидали, какой манёвр предпримет танковый экипаж. Потому Азат Байгужин и проглядел, как приполз к ним дон Иван и вытянулся между ним и Голосуевым.
        — Ты откуда взялся? — поразился адъютант.
        Тот что-то пролепетал, однако Азат так далеко ещё не продвинулся в испанском, чтобы удовлетворить любопытство радиста Голосуева, спросившего:
        — Ты о чём с ним калякаешь?
        Танк то двигался, то останавливался. Экипаж его явно опасался засады, однако не переставал бабахать из пушки в сторону второй роты.
        И вдруг дон Иван, легко приподнявшись, побежал в сторону противника.
        Первым пришёл в себя Голосуев, заметив, что его гранату умыкнул дон Иван.
        — Обезоружил, гад! — прошипел он и схватился за автомат. — На ту сторону баррикады тебя потянуло? Не доберёшься ты до своих! Я тебе отмерю ещё только несколько секунд.
        Ствол голосуевского автомата, пошарив в пространстве, зловеще замер. Именно в этот миг Азат Байгужин повис на руке радиста.
        — Ты чего? Сдурел! — ошалело метнул взгляд на Азата Голосуев и, рассвирепев, зарычал: — Ты что? С ним заодно?
        Голосуев снова стал нацеливаться на убегающего дона Ивана.
        — Погоди! — остановила его Оксана Белокурая. — Похоже, он не собирается перебегать на сторону противника. Смотри!
        Дон Иван метался перед танком, стараясь попасть в мёртвое пространство. Но шальная пуля достала его. Дон Иван попытался подняться, но ему удалось лишь присесть. Все видели, как он зубами извлек чеку. Но брошенная доном Иваном граната взорвалась, не достигнув танка.
        Тут всех удивила Стефа. Она укрепила на ошейнике собаки две гранаты и скомандовала:
        — Пошёл, Лорд!
        Собака понеслась, прижимаясь к заборам. Расстояние между ней и танком, изрыгающим огонь, быстро сокращалось. Стефа закрыла лицо руками. Бесстрашный Лорд бросился под гусеницы. Последовал взрыв, и танк запылал.
        Бой, однако, не закончился.
        Перед разрушенной церковью залегла вражеская цепь. Отступать некуда. Оставалось одно: сбить противника с позиции и обратить в бегство.
        — Загидуллин, обойди фрицев с левого фланга! — приказала Оксана Белокурая. — По твоему сигналу мы пойдём в атаку.
        Через несколько минут разведчики Загидуллина открыли ураганный огонь.
        — Вперёд! — поднялась Оксана Белокурая, увлекая за собой партизан.
        Азат Байгужин несся рядом с командиром и во всю мочь вопил «ура!». Справа и слева бежали Голосуев, Иван Иванович, Микола, Стефа…
        Вдруг ликующий голос Азата Байгужина сорвался: перед ним рухнула на землю Оксана Белокурая. Бросился к ней верный адъютант помочь подняться, да остановился как вкопанный. Из шеи командира тонкой струёй сочилась кровь.
        — Дядя Ваня, командир погибла! — отчаянно закричал верный адъютант, проклиная себя за то, что не успел стать между командиром и пулей.
        Оксана Белокурая раскрыла глаза.
        — Я озябла. Прикройте меня! — внятно попросила она.
        — Сейчас, сейчас, — засуетился Иван Иванович и властно крикнул: — Микола, ко мне!
        Остановив взгляд на Азате, Оксана спросила:
        — Это ты, Азат?
        — Я, товарищ командир. Я, я! — скороговоркой горячо ответил Азат, словно желая подбодрить командира, согреть своим дыханием, помочь ей вернуться к ним.
        — Всё ещё идёт дождь, — сказала Оксана Белокурая тихо, тихо. — Прощайте, серебристые дожди…
        Невидящими глазами смотрел верный адъютант Азат Байгужин, как ловко двигаются пальцы фельдшера, забинтовывая махонькое отверстие на шее, куда вошла пуля. В его сознании всё ещё звучали слова: «Прощайте, серебристые дожди!» Неужели после ранения видела Оксана Белокурая, как с неба сыплются и сыплются капли, слышала, как стукнувшись о крышу, об оконные стёкла, о камни мостовой, о плащ-палатки, дзинькают они, словно множество вдруг оборвавшихся струн?
        — Приготовить носилки! — распорядился Иван Иванович. — Выслать разведку на лесопилку… Снять вторую роту… Выходить из боя…
        Бывает же такое состояние, когда тебе чудится, что само небо с тучами и солнцем вдруг качнулось и опрокинулось, когда с трудом осознаёшь, что, несмотря ни на что, тебе ещё надо дышать, шевелиться, исполнять чьё-то приказание, куда-то идти…
        Анвер Бикчентаев
        Для получения текста книги использован сайт http://bikchentaev.ruhttp://bikchentaev.ru(http://bikchentaev.ru)