Сын Мария Андреевна Белахова
        Сын
        Глава I
        Саня Рябинин
        Саня Рябинин считал, что ему здорово повезло в жизни. Дом на Бронной, где он живет, в двух шагах от Пионерских прудов; зимой здесь устраивают замечательный каток, а летом — катанье на лодках. Район красивый и недалеко от Красной площади. А Пушкинская площадь совсем близко. К памятнику Пушкина даже в лютые морозы люди приносят живые цветы. Школа, в которой учится Саня, окружена красивой оградой. На участке много деревьев и цветов. В школьном полуподвале, где раньше был навален всякий хлам, теперь устроены мастерские — столярная и слесарная.
        Саня гордится тем, что в прошлом году его школа заняла второе место в районе по успеваемости учащихся. Об этом сам директор школы Тимофей Николаевич сказал ребятам на комсомольском собрании. Саня считал, что, по справедливости, их школа могла бы занять даже первое место. У них замечательные учителя. Где, в какой школе найдется такой учитель английского языка, как Сергей Владимирович? Его и ребята любят, и сами учителя уважают. В этом году его избрали секретарем партийной организации школы. А Пелагея Антоновна, учительница математики? Попробуй не сделай у нее уроков!
        Девятый класс «Б», в котором учится Саня, тоже успевающий. В прошлом году никто из его одноклассников не был оставлен на второй год и не получил переэкзаменовки. В самой школе его класс знаменит тем, что в нем учатся лучший диктор школьного радио, самый сильный шахматист и известный силач и штангист. Диктор — это Ванька Молчанов. Он не только диктор — он читает стихи на школьных вечерах и говорит, что будет актером. Шахматист — это Витя Пахомов, отличник, член комитета комсомола. Силач и штангист — Аркаша Иванов. Роста он небольшого, но силы необыкновенной. Пять человек возьмутся на него нападать — он всех разбросает. У Аркаши лицо мрачное, а на самом деле он веселый и добрый.
        Свое место среди одноклассников Саня в прошлом году определил довольно точно. По росту он второй от правофлангового, по успеваемости — пятый, а по возрасту — моложе многих. Что будет в новом учебном году, загадывать трудно. Но Саня решил в девятом и десятом классах хорошо учиться. Десятилетку он окончит в шестнадцать с половиной лет. Дальнейшая судьба ни ему самому и никому другому еще не ясна. Возможно, он и выдержит конкурсный экзамен в вуз. Но Саня еще не решил, идти ли после школы дальше учиться или сначала поработать. Мать часто говорит Сане, что он должен пойти в медицинский институт и стать хирургом, как его отец. «Володя, — так мать называет отца, — всегда говорил, что нет лучшей профессии. Большое счастье сознавать, что ты можешь избавить человека от недугов, от мучительных болезней, а иногда и от смерти».
        Саня знает отца только по портретам и рассказам матери. Мать говорит, что Саня очень похож на отца, что у него такие же карие, с зеленоватым оттенком глаза, толстые губы и чуть широковатый нос. А уж фигура и походка точь-в-точь отцовские.
        Мать Сани работает с дошколятами. Она хорошая, и Саня ее очень любит. Недоразумения, которые возникают между ними, Саня объясняет тем, что мать не понимает новых веяний. Она человек первой половины двадцатого века, а не второй, как он.
        С сестрой Ирой отношения у Сани сложные. Ира старше его на два года. Она умеет убрать комнату, приготовить яичницу, сварить кашу, разогреть обед. Это дает ей значительные преимущества. У Сани все получается хуже — еда подгорает, тарелки не промываются. А комнату убирать он вообще считает излишним, потому что порядок и чистота все равно долго не сохраняются.
        Во всех домашних делах мать поддерживает Иру. Сане поневоле приходится кое в чем подчиняться большинству. Что касается серьезных вопросов, то даже Ира считает Саню умным и знающим человеком. Задачи, над которыми она прошлый год проливала слезы, Саня решает моментально. Историю, которую она с трудом одолевала, он даже не учит. О всяких там царях и полководцах он рассказывает как о своих знатных знакомых. Саня знает, как живут люди в разных странах, будто сам жил там. На карте и глобусе сразу находит все страны и города. Он знает все марки машин, типы самолетов, уверенно рассуждает об ученых, летчиках, актерах, шахматистах, умеет быстро разгадывать кроссворды. Саня интересуется диковинными деревьями, зверями и птицами, которые живут в далеких странах. Словом, для Иры Саня живая энциклопедия. Может, потому она сама так мало читает, что ей обо всем рассказывает Саня. А Саня читает все и всюду — дома, в читальнях, на витринах. Он берет книги в библиотеке и выпрашивает у ребят.
        Саня любит беседовать с Ирой. Не беседовать, а рассказывать ей о чем-нибудь. А она умеет хорошо слушать. Саня говорит, а Ира все время отзывается: «угу», «угу». Этого «угу» вполне достаточно Сане, и не переводя дыхания он сообщает ей о том, что наша земля покрыта двадцатью тысячами видов растений, что «Буэнос-Айрес» по-русски значит «хороший воздух», а «Монтевидео» — «вижу горы». С большим увлечением он рассказывает о строительстве электростанций на Волге и на Ангаре. Конечно, Саня никогда там не был, но его это нисколько не смущает — есть же фотографии в газетах и журналах, есть кино. Сколько раз он уже смотрел хронику о построенных и действующих гидростанциях, о новых морях и ясно себе все представляет.
        Ире интересно слушать о новых городах, о морях на реке или, например, о том, как переселяют деревни и поселки, как вообще готовят дно будущих морей. Но ей становилось скучно, когда Саня начинал рассказывать о каких-то бульдозерах и мостовых кранах, о том, где и сколько поставлено турбин какие строятся дамбы. Уж эти мальчишки! Ире стыдно признаться брату, но она не понимала и чувствовала, что никогда не поймет того, как вообще возникает электричество. Но разговор деловой, и она все время отзывалась своим «угу».
        Саня часто рисовал перед Ирой картины будущей жизни, когда во всем мире установится коммунизм, не будет никаких войн. Это будущее рисовалось Сане так: всюду — в городах, в селах, на заводах — машины, комбайны. А люди только кнопки нажимают. Например, идет машина по полю — сеет, пашет или убирает урожай. А человек сидит в тени, под навесом, наблюдает. Даже в квартирах будут такие комбайны — нажмет Ира кнопку, и какой-то нож почистит картофель.
        Когда Саня начинал разговор о любви, Ира умирала со смеху.
        - Ты, Ирка, знаешь, как надо объясняться в любви? Не знаешь? Слушай! Надо взять листок зеленой бумаги, надушить одеколоном, нарисовать сердце и внутри сердца копье. Потом надпись: «Я вас люблю», и отправить письмо. А можно без письма. Это так. Надо стать на одно колено… Ты не знаешь, на правое или на левое? Ну ладно, стать и сказать: «Я вас…» В этот момент на меня набрасывается соперник, и я начинаю с ним драться на шпагах. Я убиваю соперника, поворачиваюсь к девчонке и договариваю: «…люблю». Здорово!
        Конечно, Санька шутит, он знает, что теперь не так объясняются в любви, но все равно, он еще мальчишка. Когда в кинокартинах влюбленные начинают целоваться, Санька отворачивается и даже возмущается: «Фу, дураки какие-то!»
        Если в книгах начиналось что-нибудь про любовь, он, не читая, переворачивал страницы. Глупый! В вопросах любви Ира чувствует себя более взрослой.
        Но самые серьезные разногласия Иры с Саней возникали по поводу футбола. Ира терпеть не могла его болтовни о футболистах. К сожалению, именно в этом-то Саня и был неистощим. Он, сравнивая одного вратаря с другим, помнил сотни фамилий футболистов, вел учет результатов всех матчей.
        Когда Ире уже очень надоедало слушать о футболе, она затыкала пальцами уши. Саню это возмущало ужасно. Он так закипал, что иногда дело доходило до драки. Правда, Саня только махал руками, но Ира всерьез оборонялась и частенько награждала его тумаками. Мирились они быстро, и если мать вмешивалась в их отношения, как правило становясь на сторону Иры, она потом жалела об этом. Ира не хотела ее защиты, была всегда на стороне Сани и за него.
        Настоящий товарищ Сани — это Миша Фролов, который живет с ним в одной квартире, учится в одной школе. С Мишей Саня дружит полжизни, с тех пор, как они поселились в одном доме. Вот это друг! Уж он-то не станет затыкать уши, когда идет разговор о самом интересном.
        У Фроловых две комнаты. В них живут отец, мать Миши и сестра Нюра. Отец Миши, Павел Иванович, дядя Паша, — знатный рабочий завода, его портрет даже в газете был напечатан. Сестра Миши, Нюра, уже кончила десять классов, но в вуз не поступила. В аттестате у нее все тройки, а когда стала сдавать экзамены в вуз, сразу получила двойку по сочинению, и ей вернули документы. Родители очень горевали, а Нюра ничуть. Сейчас она стала, по мнению Миши и Сани, очень фасонить — завивает волосы, красит ногти и часто ссорится с матерью.
        У Рябининых одна комната, но зато окно выходит в маленький садик, где растут большой тополь и цветы на клумбе. Еще в квартире живет инженер Борис Васильевич Серегин, который выписывает Большую советскую энциклопедию и дает Сане читать ее. Этим Саня очень дорожит и старается сохранять хорошие отношения с женой Серёгина; Зинаидой Ивановной. Но это не всегда удается. Зинаида Ивановна постоянно сердится на ребят из-за Шельмы. Шельма — это маленькая собачонка с подвижной, как у обезьянки, мордочкой, вертлявая, юркая, сообразительная и хитрая. Зинаида Ивановна зовет собачку Эммой и очень сердится, когда ее называют Шельмой.
        Ребята очень любят Шельму, и она отвечает им полной взаимностью. Шельма встречает ребят из школы веселым лаем и всегда рада улизнуть от хозяйки и побыть в обществе веселых и жизнерадостных существ, каким была сама. Зинаида Ивановна сердится, когда Шельма уходит к ребятам, возмущается, что они сманивают ее любимицу и «пичкают всякой дрянью». Шельма прячется и выглядывает из своего убежища, ждет, когда остынет пыл хозяйки. А ребята в восторге от хитрости Шельмы.
        Иногда Зинаида Ивановна выходила из себя и начинала громко возмущаться:
        - Безобразие! Хулиганство! Сразу видно, что родители вас не воспитывают!
        Но когда затрагивались родители, тут Анна Павловна, мать Миши и Нюры, переходила от нейтралитета к боевым действиям. Она появлялась в коридоре, где разыгрывались события, и наступала:
        - Вы, Зинаида Ивановна, лучше молчите! Вы не пробовали детей рожать да воспитывать, с собачкой только лижетесь.
        Зинаида Ивановна сразу уходила в комнату, понимая слабость своей позиции.
        Анна Павловна и Татьяна Михайловна страшно возмущались тем, что собачонка Серегиных питается гораздо лучше, чем их дети. Ей варится специальный бульон, покупается ливерная колбаса, которую Шельма очень любит. Заболеет Шельма или просто становится скучной — Зинаида Ивановна вызывает на дом ветеринара. Но если родители возмущались привилегированным положением Шельмы, то их дети считали, что это в порядке вещей. Более того: самые вкусные кусочки со стола они по секрету от родителей приберегали для Шельмы.
        Маленькую комнату около кухни занимала Мария Петровна, работавшая санитаркой в больнице. Несмотря на то, что Мария Петровна была грубовата и ворчлива, дети любили ее. Она рассказывала им об интересных московских происшествиях. Работая в больнице, куда беда приводила людей из всех районов Москвы, она узнавала от них множество необыкновенных приключений. О больных Мария Петровна старалась говорить «по-научному».
        - Врачи, они, конечно, членообразно изучают человека. А у меня опыт большой и глаз верный. Я, как привезут больного, сразу могу сказать, выйдет он от нас или умрет. Мне ихние анализы ни к чему!
        Вообще-то Марию Петровну интересовали не больные, а катастрофы и происшествия, которые с ними произошли — ограбление магазинов и сберкасс, убийства со сложными розысками, где собаки-ищейки играли главную роль. Мария Петровна так умела рассказывать об этом, будто сама была участницей или, по крайней мере, свидетельницей происшествий. Если брать на веру все ее рассказы, то убитых и покалеченных в каждом случае насчитывалось не один десяток. Но страшно от ее рассказов, даже детям, не было. В ее историях дрались и убивали друг друга легко, походя, как мушкетеры у Дюма.
        Если Мария Петровна рассказывала о чем-нибудь специально детям — это обычно происходило на кухне, — она считала своей обязанностью прерывать сюжетную нить рассказа педагогическими наставлениями о том, что родителей надо слушаться, что курить вредно, а водка никогда к добру не приведет. Дети этих добрых советов слушать не хотели и просили:
        - Ну, теть Мань, ладно, ну, а что дальше?..
        Саня любил свою квартиру, и к нему все жильцы хорошо относились. У Серегиных он брал книги, у Фроловых они с Ирой смотрели телевизор. Мария Петровна разогревала ему обед, если дома не было матери или Иры.
        Большую радость в жизни приносили Сане его мечты. А мечтал он всегда. Долгое время Саня жил мечтой о том, что сделает выдающееся изобретение. Такое, чтоб узнал весь мир. Но потом он эту мечту отложил до времени, когда разберется во всех науках, потому что самые простые опыты — с электричеством, например, — ему не удавались.
        Года три назад он размечтался о том, чтоб стать гроссмейстером, и сразу взялся за дело — набрал в библиотеке книг о шахматной игре, записался и начал ходить в шахматный кружок Дома пионеров. Саня рассчитывал овладеть шахматами к двадцати годам так, чтобы стать в один ряд с лучшими шахматистами.
        Потом шахматы были заброшены, и он решил, что его истинное призвание — это работа в кино: кинооператором или режиссером. Кино, рассуждал Саня, — самый важный вид искусства. Оно знакомит людей с жизнью гораздо лучше, чем театр, живопись и литература. Еще бы! Кино может показать все — людей и их переживания, происшествия, природу, технику. Разве в театре можно показать войну? А в кино пожалуйста — любое сражение любой войны. Или, например, спортивные соревнования по футболу, велогонкам.
        А недавно Саня принял решение стать инженером-гидростроителем. В самом деле, разве это не чудо — заставить реку создавать энергию, которая дает силу машинам, тепло и свет людям? Он будет гидростроителем, это решено раз и навсегда. Если бы папа был жив и увидел то, что творится на Волге, он согласился бы с Саней.
        Саня много читал о природе, о происхождении человека, о Вселенной и звездах. Он был уверен, что на других планетах есть жизнь и есть люди, пусть непохожие на земных. Его занимали мысли и о том, что, умирая, человек не исчезает, он становится чем-то иным. Он читал и раздумывал о высшей нервной деятельности и решительно не соглашался с учеными в том, что у животных только инстинкт, а не разум. Со временем, когда станет ученым, он это докажет всему миру.
        Каждый раз, принимая то или иное, всегда твердое, решение — стать гидростроителем, шахматистом, биологом, географом и даже философом, — Саня немедленно начинал практическую подготовку к своему будущему. Он находил и книги, имеющие отношение к избранной профессии, зачитывался ими и начинал учиться на твердые пятерки по тем предметам, которые считал в это время главными.
        Школьные учителя знали, что Саня Рябинин паренек думающий, развитой, начитанный, но непостоянный в своем отношении к изучаемым наукам. По одному и тому же предмету он может получать то пятерки, то тройки. А случались и двойки. Но Санины двойки никого не волновали — стоит поприлежнее заняться, и двойку в дневнике сменит пятерка.
        В мир своих мечтаний Саня ни для кого не открывал настежь дверей. Ира не могла его понять, а Миша, хотя он и был лучшим другом, недоверчиво относился к мечтаниям Сани. Он часто говорил, что у Сани «семь пятниц на неделе». Сам Миша как решил, еще в первом классе, стать инженером-строителем, так ни разу не менял своего решения. Удивительный человек!
        В том, что в будущем его ждет что-то необычайное, большое и хорошее, Саня ничуть не сомневался. Он все сделает для этого. Будет отлично учиться и трудиться! Он, Саня, отдаст свою жизнь только труду и науке.
        В начале года Саня и в самом деле отлично учился. Татьяна Михайловна, просматривая дневник сына, радовалась — только пятерки. И, быть может, поэтому она охотно воспользовалась бесплатной путевкой на курорт и поехала лечиться.
        Разве можно все предугадать?
        …Однажды в конце сентября директор школы привел в класс нового ученика, одетого в морскую форму.
        - Разрешите представить: Игорь Дичков, — сказал директор. — Прошу любить и жаловать!
        Моряк в классе! Да еще какой! Высокий, сильный, настоящий физкультурник. В профиль моряк был похож на индейца — большой прямой нос и волосы как перья. То, что новый ученик был явно старше всех девятиклассников (ему не пятнадцать, а, наверно, семнадцать!), поняли все сразу.
        Моряка посадили на одну парту с Колькой Мазиным, и всем стало как-то неловко. Кольку — за одну парту с моряком! Маленькая, тщедушная фигура Кольки рядом с новичком выглядела еще меньше, а лицо Кольки с вытянутыми вперед губами и удивленными светлыми глазами казалось совсем детским.
        Колька и в самом деле был доверчив, как ребенок. Разыграть, обмануть его ничего не стоило. Вот хотя бы последний случай. На уроке английского языка Колька не понял и не успел записать название книги, которую надо купить. Он обернулся назад и спросил Ваню Молчанова:
        - Какую? Какую книгу?
        Тот, не моргнув глазом, серьезно ответил:
        - «Пушкин в Сочи».
        На следующем уроке Мазин подошел к учителю английского языка и пожаловался:
        - Сергей Владимирович! Я все магазины обегал, такой книги нет.
        - Какой? — удивился учитель.
        - Какую вы велели купить: «Пушкин в Сочи».
        - Что ты, что ты! Я сказал: «Аlisa in Wonderland». Как это будет по-русски? Не знаешь? Молчанов, помоги Мазину… Ну, правильно, «Алиса в стране чудес».
        Вот с каким пареньком оказался на одной парте моряк. С моряком всякий хотел бы сесть, а тут Колька Мазин!
        Пока шел урок, Саня придумывал разные комбинации, как бы ему оказаться на месте Кольки. Рядом с Саней сидит Зоя Стехова, староста класса. Но она больна и в школу не ходит.
        В перемену Саня обратился к Мазину:
        - Слушай! Садись на мою парту, а я на твое место. Ладно?
        Колька вытаращил глаза:
        - Что я, дурак? Он из морского училища — значит, в математике силен. Там вычисления всякие. А у меня, сам знаешь, по математике плохо. И вообще, это мировский парень! А знаешь что! Ты садись на последнюю парту, позади нашей. Там свободно. Все равно что вместе. Ладно?
        В первый же день из школы они вышли втроем — Игорь Дичков, Коля Мазин и Саня. Колька, забегая вперед, заглядывал в лицо своему новому другу, смеялся и подпрыгивал, как ребенок. Саня смущался, боялся сказать при моряке неумное или лишнее слово. Зато Игорь, который в классе вел себя сдержанно, теперь, шагая по-матросски, вразвалку, громко и весело рассказывал своим новым друзьям о себе. Оказывается, он семь лет учился в московской школе, здесь же, по соседству.
        - Потом отец устроил меня в Одесское мореходное училище. Он у меня известный моряк, капитан. Я тоже хотел стать капитаном, но здоровье подкачало. — Показал рукой на свою грудь Игорь и добавил: — Сердце. С детства порок. Вот и пришвартовался к вашей школе.
        «А на вид такой здоровый!» — подумал Саня.
        Игорь знал много морских происшествий. Оказалось, он знаком даже с капитаном китобойного судна.
        - Вот так я стоял, а он вот так, как Коля. Совсем рядом. Здоровенный такой, загорелый, как негр. Такой может с китом сразиться!
        Игорь, Саня и Колька стали неразлучными друзьями. В классе сидели рядом, перешептывались или передавали записки друг другу. Выходили из школы вместе и по домам расходились ненадолго. Саня едва успевал перекусить, как его вызывал к телефону Игорь.
        - Ну, как дела? Успел перекусить? Сколько сейчас склянок? Может, прогуляемся?.. Уроки потом вместе. Выходи, буду ждать на углу.
        Саня тут же выходил. Пока нет матери, у него полная свобода.
        Игорь был неистощим на выдумки и каждый день придумывал новое развлечение: то они шли смотреть старинную картину в Кинотеатре повторного фильма, то ехали на ипподром, когда проводились бега, то в Парк культуры, то в центр — бродить по магазинам, рассматривать заграничные машины.
        Мария Петровна стала замечать неладное:
        - Ты что ж это уроки не делаешь? И куда все время таскаешься с новым другом?
        Саня отвечал:
        - Я уроки делал, когда вы в поликлинику ходили. И вообще, не ваше дело.
        - Мое! — сердилась Мария Петровна. — Мне мать поручила за вами смотреть. Вот возьму и напишу ей письмо.
        Глава II
        В пути
        Татьяна Михайловна возвращалась из Сочи домой, в Москву. Поезд шел по берегу моря потихоньку, не торопясь, как будто хотел, чтоб напоследок пассажиры вдоволь налюбовались морем.
        Море! Никогда не устанешь смотреть на него, никогда не наглядишься досыта. Никогда оно не бывает одинаковым: то тихое, зеркальное, нежно-голубое или синее, то взволнованное, зеленое, то и правда черное, бурное, страшное. Однажды на рассвете Татьяна Михайловна видела море янтарным. Солнце еще не всходило, и на сине-голубом небе лишь обрисовывались силуэты гор. А море светилось, горело теплым янтарным огнем, и около берега плескалась золотистая влага. Татьяна Михайловна не могла понять, откуда этот цвет!
        Там, в Сочи, Татьяна Михайловна каждый вечер приходила к морю и, кидая камешки в воду, подолгу сидела на берегу. Когда солнце, нагревшее за день землю, накалившее воздух, окуналось в море, она возвращалась в санаторий. Шла одна-одинешенька, и все ее помыслы были с детьми — Ирой и Саней, оставшимися в Москве. В комнате с Татьяной Михайловной жили молодые девушки, веселые, беззаботные, такие же, какой она сама была много лет назад.
        Тогда она, Таня, впервые приехала к морю, в Крым. Там, в Крыму, солнце поутру выплывало из моря, а не с гор, как на Кавказе. За горы оно уходило вечером, на ночь.
        Таня выросла около речки и плавала так же легко, как и ходила по земле. На пляже дома отдыха учителей в Кастрополе, где жила Таня, не было никакого надзора, не было даже буйка, дальше которого путешествие пловцов считалось опасным. Таня уплывала далеко в море, ложилась там на спину и пела песни.
        Редко кто заплывал так далеко, и поэтому Таня удивилась и заинтересовалась человеком, который однажды поплыл за ней следом. Она плыла все дальше, плыл и он. Если она останавливалась — останавливался и он. Кто это? Незнакомец держался на расстоянии, и Таня не могла рассмотреть его. Когда она поплыла назад, поплыл и он за ней. Недалеко от берега он повернул на мужской пляж.
        За обедом Таня рассматривала всех, стараясь угадать того, кто плыл за ней. Но угадать не могла.
        На второй день все снова повторилось. Когда они были далеко в море, Таня не выдержала и крикнула:
        - Эй, вы! Плывите своей дорогой! Я не нуждаюсь в охране!
        Казалось, что пловец только и ждал, чтобы с ним заговорили. Он приблизился и, широко улыбнувшись, сказал:
        - Я не вас охраняю. Сам боюсь далеко плавать. С вами спокойнее. Если я буду тонуть, вы меня спасете?
        - И не подумаю!
        - Ну, тогда прощайте! — сказал он голосом, полным отчаяния, поднял руки вверх и плавно опустился в море.
        Таня улыбнулась — дурака валяет! Но прошло десять, двадцать, тридцать секунд, а он не появлялся. Тогда она быстро поплыла туда, где только что был этот парень. А он вынырнул там, где была она. И сразу оба рассмеялись.
        Так в море, далеко от берега, и познакомились они: Володя Рябинин и Таня Андреева. Пока плыли к берегу, кое-что узнали друг о друге. Оба они москвичи. Володе двадцать пять лет, он студент последнего курса медицинского института. Ей двадцать два. Она воспитательница детского дома. После обеда вместе пошли гулять, и только тут Таня разглядела Володю. Высокий, широкоплечий. Она не маленькая, но ей приходится, разговаривая с ним, смотреть вверх. Волосы Володи светло-каштановые, а глаза темно-зеленые.
        - Вызнаете, Танечка, — говорит Володя, — я, как сюда приехал, сразу увидел вас. Только сошел с машины — и увидел. Вы к морю шли. Посмотрел я вам вслед и подумал: вот она, моя судьба, с длинными каштановыми косами, задорным носиком, круглолицая судьба моя…
        - Володя, перестаньте! Если вы будете надо мной смеяться, я уйду от вас.
        - Я больше не буду! — смеется Володя.
        Им было очень хорошо вдвоем. Все казалось смешным, веселым, все представлялось необыкновенным, замечательным! Цикадный перезвон — лучшей музыкой крымского лета. Колючие мясистые агавы — волшебными цветами.
        Когда они поднимались на Ай-Петри тропинкой, проложенной молодыми туристами в дремучем лесу, Тане думалось: да наяву ли все это? На рассвете они с самой вершины Ай-Петри смотрели восход солнца. Никогда больше Таня не видела такого солнца. Громадный оранжевый шар выкатывался из глубины моря. В первые минуты восхода на это необычайное солнце можно было смотреть не щурясь.
        Две недели они были неразлучны — вместе бродили по горам, уплывали далеко в море, играли в волейбол, ездили по Крыму с экскурсиями.
        Володя прожил в Крыму всего две недели, а Танин срок уже кончился. Тане не хотелось уезжать, Володе не хотелось без нее оставаться. Обрывалось что-то очень хорошее, счастливое.
        Вспоминая, как провожал ее Володя, Таня всегда улыбалась. Отдыхающих отвозили в Севастополь в большой открытой машине. Около этой машины они и попрощались.
        Дорога, поднимаясь от дома отдыха к трассе Ялта — Севастополь, все время петляет. На первом же повороте Таня снова увидела Володю. Он стоял и махал ей рукой. Машина поднимается выше, еще поворот, и снова Таня видит Володю. Еще выше, и опять вот он, стоит, улыбается, как будто давно уже тут. Поднимаясь прямой пешеходной тропинкой, Володя успевал прибежать к следующему повороту раньше машины. Так много раз он снова и снова возникал на пути.
        - Вот она, любовь-то, какая! — сказал кто-то завистливо.
        Володя не дождался, когда кончится его путевка. Через несколько дней он неожиданно заявился к Тане в Ильинское, куда детский дом, где она работала, выехал на дачу.
        - Почему вы приехали? Что-нибудь случилось? — спросила его Таня.
        Спросила, а сама ведь все поняла. К ней он торопился. Володя, глядя на Таню радостными, любящими глазами, ответил:
        - Меня, Танечка, там задразнили. Даже частушку сочинили, что без тебя я нос повесил, и советовали либо до смерти напиться, либо в море утопиться. Не стерпел я насмешек, взял и уехал!
        - Вы когда в Москву приехали, Володя? — спросила Таня.
        - То есть как — когда? Сегодня, сейчас. Оставил вещи на хранение, сел на дачный поезд — и сюда, к моей судьбе.
        - Да ну вас, Володя, опять вы шутите! — говорит, отмахиваясь, Таня, а сама верит, что и правда это судьба. Счастливая судьба!
        - Володя! — помолчав, говорит Таня. — Я ведь дежурю. Идемте вместе к ребятам. Поговорите с ними. Они очень любят мужчин и редко их видят.
        - Да о чем я буду с ними разговаривать?
        - О чем хотите!
        - Скажу, чтобы они любили тетю Таню, как люблю я.
        …В вагоне транслируется музыка — нежная, певучая, мелодичная. Давно уже не видно моря. Поезд мчится в ущельях гор, выискивая равнинные места, ныряет в тоннели и снова выбегает на свет, открывая пассажирам чудесные картины осени в горах. Склоны гор, покрытые деревьями, разукрашены во все осенние цвета и оттенки — бордовые, красные, желтые и зеленые.
        Татьяна Михайловна стояла у окна. Она так ушла в воспоминания, что не замечала красоты, которая открывалась перед ней. И, только когда на маленькой станции увидела девочку с кулечками свежей клубники, она вернулась в мир реальности. Боже мой, клубника в октябре! Надо взять хоть один пакетик. Вот обрадуются и удивятся дети!
        Говорят, что когда человек возвращается домой, то первую половину пути он думает о том, что оставил позади, а вторую половину — о том, что его ждет впереди. Татьяна Михайловна даже не вспоминала Сочи и санаторий, который покинула только утром. Все ее мысли о том, что ожидало впереди. И если сейчас она вспоминала Крым, то ведь это только потому, что встретила там когда-то Володю, который стал ее любимым другом, мужем, отцом ее детей.
        Дети? Саня перешел в девятый класс, а Ирина уже в десятом. Выросли дети. Но для матери дети всегда останутся малышами. Как они жили там без нее целый месяц? Не хотелось ей уезжать из дому. Ну, в самом деле, время ли? Начался учебный год, и, хоть дети не маленькие, за ними нужен глаз да глаз. Но все-таки уехала. Уговорили друзья и соседи — путевка бесплатная, не всегда можно ее получить, надо и о своем здоровье позаботиться. Но, конечно, никто ее не уговорил бы, если бы соседка, Мария Петровна, не согласилась остаться с детьми.
        Последнее письмо Марии Петровны, полученное накануне отъезда из санатория, встревожило Татьяну Михайловну.
        «Я вас жду не дождусь, — писала она. — Не хочу быть в ответе за ваших детей. Жалею, что взялась за такое дело. Приезжайте как можно скорее».
        Что там случилось? Может, Марии Петровне просто надоело возиться с ее хозяйством? А может, заболела Ира или Саня?
        Саня… Неспокойна душа матери за сына. Хороший он мальчик, ласковый, но неуравновешенный, увлекающийся и дерзкий. Неужели с ним что случилось?..
        Весело мчится поезд мимо полей, деревень, лесов. Всюду мир и покой. Исчезли следы войны. Со дня победы прошло немало лет. Не видно больше разрушенных домов и вокзалов. Стоят новые, красивые и прочные здания. Пассажиры слушают по радио последние известия — правительственные сообщения, репортаж об уборке урожая на целинных землях, рассказ о красоте нового восстановленного Севастополя. Диктор с волнением читает слова, высеченные у подножия обелиска, воздвигнутого в память освободителей Севастополя:
        Слава вам, храбрые,
        слава, бесстрашные!
        Вечную славу поет вам народ.
        Доблестно жившие,
        смерть сокрушившие,
        Память о вас никогда не умрет!
        Татьяна Михайловна думает: пройдут годы, сменятся поколения, отойдет в историю и эта война. В памяти людей останутся лишь воспетые подвиги, сражения и герои. Но сейчас всякое напоминание о ней бередит незажившие раны тех, кто потерял родных, близких и любимых: матери — сыновей, дети — отцов, жены — мужей.
        Война отняла у Сани и Иры отца. Как они всегда завидовали тем детям, которых по праздникам вели в кино или в цирк отцы — сильные, уверенные. Скольких радостей, отпущенных счастливому детству, лишились ее дети — сын и дочь. А лишения материальные?
        Война отняла у нее чудесного мужа. Ей было всего двадцать шесть лет, когда она овдовела. Лучшие годы она прожила в одиночестве, в нужде и тревогах. На ее женские плечи легли все заботы о детях, которых она растит без отца. А со стороны часто и не замечали этого.
        - У вас, Татьяна Михайловна, детки сытенькие, складно так одеты. Помогает вам кто-то, наверно?
        Да, ей помогало и помогает государство — выдает пенсию на детей, принимало их в ясли, в пионерлагеря. Бесплатно обучает. Конечно, без этого не прожить бы. Но разве мало тревог выпало на ее долю?
        Тревоги? С ними она даже как-то и сжилась. Она всегда в тревоге за своих детей. И хоть Татьяна Михайловна педагог, умеет урезонивать не в меру боязливых родителей, сама она часто впадала в панику совсем напрасно.
        В шесть лет Саня заболел скарлатиной, и пришлось положить его в больницу. Болезнь инфекционная, и свидания не разрешали. Можно было только в окошко посмотреть на сына. Татьяна Михайловна, как и другие матери, ежедневно бегала к заветному окошку. Увидит, что сын жив, весел, и успокоится. Когда пришел срок брать Саню из больницы, врач сообщила, что у мальчика небольшая температура, и придется оставить его еще денька на два. Татьяна Михайловна хоть и видела Саню в окно, все равно ей мерещились всякие ужасы. А когда она пришла снова за ним и впервые за долгий срок смогла его обнять и расцеловать, Саня, отбиваясь от ее ласк, сказал:
        «Как хорошо, что ты меня тогда не увезла! Мы с Борькой изобрели телефон, и вечером надо было его испытывать». А она-то сходила с ума!..
        Дети часто болели, болели вместе и по отдельности, и всегда она тревожилась. Она в тревоге и за плохие отметки, и за поведение — за все, за все. А сколько тревог у нее за чужих детей, которых ей доверило государство?
        Дошкольницы! Так называют девочек дошкольного возраста, так обычно называют и их, воспитателей детей дошкольного возраста. Все ли понимают, как нужны обществу эти «дошкольницы»? Работа с маленькими детьми очень трудная. И трудна она особенно с детьми детских домов, с сиротами и полусиротами.
        В семье ребенка нянчат мать, отец, бабушка, с ним играют и разговаривают и родственники и соседи. А в детском доме одна воспитательница на двадцать — двадцать пять малышей! Она одна заменяет им и родителей и родственников. Она должна развеселить унылых и грустных, помирить тех, кто ссорится, помочь тем, кто в этом нуждается, защищать их, оберегать. И так держаться, чтоб во всем быть примером для детей.
        Когда Татьяна Михайловна была моложе, она умела весело работать с детьми — вместе с ними смеяться, играть, бегать. Теперь не то. Теперь она стала и спокойнее и строже. Но тревожится за детей она не меньше, а больше и работает с большим напряжением. Домой приходит усталая, но об отдыхе и не думает. Дома ее ждет множество дел — надо приготовить обед, постирать, погладить, убрать комнату, сшить что-то себе или детям. Этой домашней работе нет ни конца ни края.
        Татьяна Михайловна никогда и никому не жаловалась на одиночество. Разве она одна осталась одинокой? Их, вдов, миллионы, и им приходилось с удвоенной энергией бороться за жизнь, настоящую и будущую. Но одиночеством она, конечно, тяготилась. Не с кем душу отвести. С тех пор как погиб Володя, она перестала быть молодой и не боится надвигающейся старости. Никто не радуется на ее красоту, как умел радоваться Володя, никто не беспокоится, что она постарела подурнела. Верно сказала ей когда-то Мария Петровна: «Одна-то и головешка не горит!»
        Если б встретился в жизни такой человек, которого она полюбила бы и который полюбил бы не только ее, но и детей, так, может, и вышла бы замуж второй раз. Но такого человека она не встретила на пути.
        Да и не думала Таня о замужестве. Какой изменницей она оказалась бы в глазах своих детей!
        Ее счастье, ее жизнь — в детях! Завтра она их увидит. Мчится поезд, стучат колеса в такт музыке, которая транслируется по вагонам. Все, что близко к поезду — станции, платформы, дома, — все мчится в обратную сторону. А дальние леса, поля и поселки плывут вперед вместе с поездом.
        Так кажется Татьяне Михайловне.
        Она подолгу стоит у окна вагона — думает, вспоминает и, конечно, тревожится. Скорей бы Москва!
        Глава III
        Дома
        Поезд подходит к Москве. Полчаса назад Москва угадывалась по зареву, которым вдалеке было охвачено небо, теперь это зарево рассыпалось на тысячи отдельных огоньков.
        Только шесть часов вечера, а за окном уже полная темнота. Время от времени мелькают освещенные дачные платформы.
        Татьяна Михайловна давно собрала свои вещи и теперь сидела у окна вагона, вглядываясь в темноту. Чем ближе Москва, тем сильнее охватывало ее волнение и беспокойство.
        Поезд остановился. Татьяна Михайловна посмотрела из окна на платформу. Дети знают, что она приедет с этим поездом, и должны встретить. Но ни Сани, ни Иры не видно. Татьяна Михайловна рассеянно попрощалась с дорожными спутниками. Она нетерпеливо смотрела то в окно, то на выход. Никого! Когда вагон опустел, она попросила проводника помочь ей вынести вещи. Помимо чемодана, у нее была сетка с арбузами и ящик с сочинскими сливами.
        Она стояла одна на платформе и ежилась от холода. В Сочи было двадцать градусов тепла, а здесь в легком летнем пальто ее пронизывал холод. Густой поток пассажиров шел из дальних вагонов. Люди спотыкались о ее вещи и возмущались: что она тут стала, среди дороги! Татьяна Михайловна даже не замечала этого. Где же дети, что с ними? Что-то случилось…
        - Мама! Мамочка! — вдруг услышала она.
        Ира подбежала, обняла ее и поцеловала.
        А вот и Саня! Какой же он большой! Чтоб поцеловать его, матери приходится становиться на цыпочки.
        - Что же вы опоздали, ребятки?
        - Ой, мамочка! Это все Санька! Из-за него опоздали. А знаешь, как сейчас в метро, нас чуть не задавили!
        - И вовсе не из-за меня! — оправдывается Саня. — Говорили, что поедут на вокзал в половине шестого, а собрались в пять.
        Татьяна Михайловна забыла все тревоги и волнения. Вот они здесь, живы, здоровы, и ничего больше ей не надо! Она пожалела, что ее спутники не видели, какие хорошие у нее дети.
        - Здравствуйте, Татьяна Михайловна!
        - Мария Петровна! И вы приехали?
        - А как же! Разве можно на них положиться? Я уж Саню-то ругала. Надо ехать на вокзал, а его нет. Из-за тебя, говорю, мать будет торчать на платформе, как сирота. Так и есть!
        - Да ладно, тетя Маша! Хватит уж! — перебил ее Саня. — Пошли!
        Он взял сетку с арбузами в одну руку, ящик с фруктами — в другую и быстро пошел к выходу.
        Дома Татьяну Михайловну ждала чисто убранная комната. Занавеска, скатерти и покрывала были постираны и накрахмалены. Ребячьи учебники и тетради лежали в образцовом порядке.
        - Ой, Мария Петровна, большое спасибо! Уж вы, как видно, постарались! — сказала Татьяна Михайловна.
        Довольная похвалой, Мария Петровна ответила:
        - Я не люблю грязи. Чего-чего, а этого нет. Меня почему в больнице ценят? Другие тяп-ляп и убрали. А я нет. Я сил не пожалею!
        - Спасибо вам, Мария Петровна! — повторила Татьяна Михайловна. — Извините, я с детьми поговорю. Ира, Саня, рассказывайте новости! Как с отметками?
        Ира сразу взяла дневник и, показывая его матери, затараторила:
        - Ты, мамочка, все внимательно посмотри. За все четыре недели только одна тройка. Остальные — четверки и пятерки. Хорошо? Да? Ой, мамочка! Знаешь, как трудно в десятом! Ужас! У нас все девочки с ума сходят.
        Саня небрежно протянул свой дневник. Только тут Татьяна Михайловна, взглянув на него, заметила, что он очень похудел. Скулы на лице выперли, костюм висит на нем, как на вешалке.
        - Саня, — сказала она, глядя на него с беспокойством, — ты очень похудел! Болен, что ли?
        - Мура! — отмахнулся Саня. — Я здоров и ничуть не похудел.
        И сразу начал перелистывать какую-то книгу. Татьяна Михайловна услышала в его тоне что-то неискреннее, наигранное.
        - «Мура, мура»! — вступилась в разговор. Мария Петровна. — Ты скажи матери, когда спать ложился. Кажный божий день до двух часов ночи канителился.
        - Ну, знаете, тетя Маша! Вы не завирайтесь!
        - Саня! — строго перебила его Татьяна Михайловна. — Что за грубость? Как ты смеешь так разговаривать?
        Мария Петровна обиженно ворчала:
        - Бессовестный! Мать приехала, а он сразу свою хамству выставляет. Вот пойду сама к директору школы…
        - Вы уж извините его, — сказала Татьяна Михайловна. — И давайте лучше по-мирному: распакуем фрукты и поужинаем.
        Мария Петровна махнула рукой и начала собирать на стол. Она еще днем приготовила заливного судака и салат. А Татьяна Михайловна выложила на стол груши, сливы, арбуз и свежую душистую клубнику. Клубники всего было несколько штук, но разве в этом дело? На улице осенний холод, а у них на столе ароматная клубника. В общем, ужин роскошный!
        Татьяна Михайловна сидела счастливая. Все хорошо, дети с ней никакой беды не случилось. Вот они смакуют гостинцы. У Иры от арбуза щеки даже мокрые.
        После ужина Ира села рядом с матерью, прижалась к ней и гладила ее руку:
        - Ой, мамочка! У тебя мягкая-мягкая рука! Я хочу загореть, как ты!
        Саня подшучивает:
        - Мы тебя немедленно отправим на курорт. И в газетах сообщим: их сиятельство Арина Владимировна отбывает на воды. В экспрессе, конечно!
        - Ну, какой-то, — морщится Ира. — Перестань!
        Все по-старому. Саня дразнит Иру, а попробуй мать поругать ее за что-нибудь, он сейчас же вступится: «Мама, она больше не будет. Ира, иди ко мне!»
        - А знаешь, мама, — серьезно сообщает Ира, — Шельма породистая, только медалей у нее нет. Тетя Зина говорит, что мать Шельмы циркачка. Вот почему она умеет на задних лапках стоять.
        Когда все новости были рассказаны и дети улеглись спать, Татьяна Михайловна и Мария Петровна вышли в кухню, чтоб поговорить по душам.
        - Я с ваших детей глаз не спускала, — сказала Мария Петровна. — Но больше ни в жизнь не возьмусь за это дело. Ира, конечно, девочка спокойная да уж и взрослая. Ну, а Саня совсем от рук отбился. Уроков дома совсем не делал. И все-то у него непутем — то к девяти пойдет, то к одиннадцати. Никогда нормально не пообедает, все куда-то спешит. Тут у него новый товарищ объявился — Дьячков или Дичков, так он все с ним. А с Мишей чего-то раздружился. Меня совсем не слушался. Чего ни скажу, все «не ваше дело».
        - А вы, Мария Петровна, в школу ходили? — спросила Татьяна Михайловна.
        - Была. У них там классная молоденькая такая. «Ничего, говорит, мамаша, не беспокойтесь». Это она меня за мать приняла. А я все-таки думаю, неладные у него дела. Ну, вы теперь сами разберетесь. Сходите в школу, узнаете. Вам-то они всю правду скажут.
        - Я дневник смотрела — отметки приличные. Двоек нет. Вот только похудел он очень…
        - Вы, может, думаете, я плохо их кормила? Так спросите Анну Павловну или хоть Зинаиду Ивановну, как я им готовила.
        - Что вы, что вы! Да я об этом и не думала.
        Татьяна Михайловна снова заволновалась: «В чем же дело? Двоек в дневнике Сани нет, пропусков занятий тоже. Почему же беспокоится Мария Петровна?»
        Скорей бы утро! Завтра она во всем разберется.
        …Утром Татьяна Михайловна покормила детей завтраком, проводила их в школу и решила постирать дорожные вещи. В школу нет смысла идти так рано. Только в большую перемену можно поговорить с классным руководителем.
        Она нагрела воду и начала в кухне стирать. Зинаида Ивановна, проводив своего мужа, пришла и уселась около Татьяны Михайловны на табуретку. Она была в цветном длинном халате, с бигуди на голове. Лицо блестело от жирно наложенного крема. Но, как видно, кремы плохо помогали. Предательские морщинки, мелкие, около глаз, и крупные, прочертившие шею, выдавали солидный возраст Зинаиды Ивановны.
        - Ну, как вы жили на курорте? — спросила она Татьяну Михайловну и, не дожидаясь ответа, заговорила сама: — Обожаю Кавказ! В этом году я туда не поехала, врачи сказали, что лучше в подмосковный санаторий.
        Зинаиду Ивановну недаром в квартире прозвали Солисткой. Она умела говорить одна за всех. Если собеседник молчал, она сама задавала вопросы и сама на них отвечала. Так и на этот раз. Татьяна Михайловна молчала, а Зинаида Ивановна одна за двоих вела беседу.
        - Я на Кавказе была после Боренькиного инфаркта. Пока Боренька болел, я страшно измучилась… Что? Лежал в больнице? Конечно, не могла же я дома создать для него условия. Я же не профессор. Но это не значит, что я отдыхала, пока он болел. В доме всегда дела найдутся, да и в больницу надо было два раза в неделю ходить. Ну, словом, как только он поправился, я ему сказала: умри, а достань мне путевку. Достал. Пока меня не было дома, с ним тут жила его мать, старушка. Вы знаете Боренькину мать? Старая и бестолковая. Но какое у нее достоинство — так это умеет шить. Ну конечно, не моделистка. Новые платья мне шьет Варвара Петровна. Лучшая портниха в Москве. Конечно, дорого, но, как говорят на Западе, дорого, да мило. У меня ведь сложная фигура. Ну, а Боренькина мамаша, когда она к нам приезжает, все мелочи мне переделает — где удлинить, где расширить. Фигура меняется, обмен нарушен. Сама я ничего не могу делать. У меня отвращение к иголке. Ненавижу шить, да и нерентабельно это. Я вместо шитья лучше почитаю или к знакомым схожу… Что? Стара свекровь? Ну конечно, я и говорю — очень старенькая. Уже
семьдесят. Но знаете, все время что-нибудь делает. Даже от Боренькиных денег отказывается. Мне, говорит, хватает, я подрабатываю шитьем. Ну конечно, в провинции нетрудно угодить… Смотрю я на вас, Татьяна Михайловна, какая вы ловкая! Вы так вкусно стираете! Нет, правда. У вас хорошо мыло пенится. Я вот учу своих работниц — ни черта не понимают. Сейчас взяла новую, приходящую, через день. Так, знаете, одна мука. Я из-за домработниц все нервы свои истрепала. Возьмешь молоденькую — ей гулять надо или курсы какие-нибудь придумает. Боренька приезжает обедать в шесть часов, приходится самой подавать. А я к вечеру ужасно устаю. Возьмешь старую — та только о себе и думает: то ей к врачу, то привыкла рано спать ложиться. Я бы сама все делала, но у меня же гипертония. Сколько я лечилась, сколько ходила по врачам — ничего не помогает, ни лучше, ни хуже.
        - Скучно вам без работы, — вставила слово Татьяна Михайловна.
        - Конечно, скучно. А я что говорю? Как вы думаете, кто больше виноват — тот, кто не работает» понимает, что это плохо, или тот, кто не работает, но считает, что это в порядке вещей? Кто понимает? Я тоже так думаю. Я, например, понимаю и раскаиваюсь. Но знаете, как-то странно жизнь сложилась. Хотела быть певицей — голос потеряла. Потом, помню, курсы какие-то окончила, и меня послали на завод учетчиком. Меня эта работа, конечно, не удовлетворила. Если б я была художником, писательницей или артисткой — другое дело. А какой интерес работать каким-то учетчиком! Тем более, что материально я ни в чем не нуждаюсь. Боренька всегда хорошо зарабатывал. Это ведь размагничивает тоже. Будь у меня дети, тогда другое дело. Я обожаю детей, но они меня раздражают. На вас я удивляюсь. И своих у вас двое, и на работе вы с детьми. А какая благодарность вас ждет? Никакой! С детьми одно несчастье! Вон у Фроловых — Нюра: смотреть противно, как она с родителями обращается. Как со своими лакеями! А мать до сих пор ее белье сама стирает. И на заводе работает, и за дочь-лентяйку дома надрывается. А вы? Сколько вы своим
детям сил отдали, а теперь, когда они почти выросли, вам опять огорчения. Говорят, ваш Саня учиться не хочет… Ну что вы так побледнели? Разве не знали?
        Татьяна Михайловна не стала достирывать белье. Она положила его в таз, залила водой и, не слушая Зинаиду Ивановну, пошла в комнату. Скорей в школу!
        Неужели Саня не хочет учиться? Что за чушь!
        В коридорах школы было пусто и тихо. Только из классов доносились громкие голоса учителей. Татьяна Михайловна поднялась на второй этаж и остановилась около учительской комнаты. Она решила здесь подождать классного руководителя, Клавдию Ивановну.
        Клавдия Ивановна, молоденькая белокурая девушка, первый год работает в школе. Ей, вероятно, нелегко пришлось с девятиклассниками. В первый день учебного года Саня, заливаясь смехом, рассказывал матери, как Клавдия Ивановна рассаживала их по партам.
        Еще не познакомившись со школьниками, войдя в класс, она заявила:
        - Садитесь так, чтоб на каждой парте сидели мальчик и девочка. Таково решение педсовета. Слушайте! Анохин и Бекетова, садитесь вместе. Воронцов и Ванина! Гаврилов и Галина!
        Те, кого называла Клавдия Ивановна, поднимались с мест, но, не зная, куда сесть, отходили в сторону. Многие встали с парт, чтоб уступить им место. А Клавдия Ивановна, не замечая начавшейся сумятицы, продолжала:
        - Демина и Дудников! Елагин и Журкова! Задоров и Иконникова! Мазин и Малютина!
        Низенький, вертлявый Мазин поднялся и сказал:
        - Мазина нет в классе. Он болен менингитом!
        Класс грохнул взрывом смеха. Клавдия Ивановна, ничего не понимая, стала кричать, призывать к порядку. Это не помогло, смех не стихал. Чем бы это кончилось, неизвестно, если бы в этот момент не вошел директор. Все заняли ближайшие парты и затихли.
        Как-то Клавдия Ивановна справляется с этим классом?
        Когда раздался по всем этажам звонок, школа в одну минуту наполнилась шумом голосов я топотом ног. В учительскую один за другим проходили учителя с классными журналами.
        Пришла и Клавдия Ивановна. Она заметно побледнела и потускнела с сентября, когда Татьяна Михайловна впервые увидела ее.
        - Здравствуйте! — сказала Татьяна Михайловна. — Я мать Сани Рябинина. Скажите, пожалуйста, как ведет себя Саня, как его дела?
        Клавдия Ивановна, как видно, была озабочена чем-то другим и, рассеянно глядя но сторонам, ответила:
        - У меня, мамаша, приемные дни но средам, от трех до четырех. А сегодня суббота.
        - Вы извините меня, я беспокоюсь за сына. Я была в санатории, уезжала.
        - А почему беспокоитесь? Рябинин мог бы, конечно, лучше учиться. Но, в общем-то, ничего.
        - А ведет он себя хорошо?
        - Как все, — неопределенно ответила Клавдия Ивановна и взялась за ручку двери, чтоб войти в учительскую.
        - Подождите минутку, — остановила ее Татьяна Михайловна. — Скажите, ваш ученик Дичков, с которым Саня подружился, он хороший мальчик?
        - Обыкновенный.
        Клавдия Ивановна явно торопилась и хотела скорее кончить разговор.
        - Ну, спасибо, — сказала Татьяна Михайловна и пошла домой.
        Вероятно, думала она, все в порядке и не надо волноваться. Все в порядке? Но почему же все-таки Мария Петровна ее так настораживала? И сегодня Зинаида Ивановна… Наконец, еще вчера да и сегодня утром она заметила, как беспокойно бегают Санины глаза. Он явно скрытничает, избегает разговора с ней.
        Ах, опять это беспокойное материнское сердце! Не надо думать ни о чем плохом. Если бы было плохое, так в школе-то об этом знали бы.
        Она пришла домой, закончила стирку, отполоскала и повесила белье в кухне и занялась вещами детей. На рабочих столиках Сани и Иры — порядок. Это еще вчера они устроили уборку, к ее приезду. У Иры все тетрадки чистые, аккуратные, а у Сани они разрисованы фантастическими физиономиями, кубиками и квадратами.
        В гардеробе беспорядок. Ирины платьица висят как попало. Пыльные ботинки и немытые галоши свалены в кучу. Санин костюм грязный, весь заношенный. Татьяна Михайловна ахнула. Только осенью она купила ему новенький костюмчик, рассчитывая, что при форме его хватит на два года. Ведь на этот костюм она целый год копила деньги. А что с ним стало?
        Взволнованная, она пошла к Марии Петровне.
        - Мария Петровна, дорогая, почему так изношен Санин костюм? Ведь он ходит в школьной форме?
        - В форме? Да он день через день ходил не в форме, а в костюме.
        - Что? Да ведь в школу запрещено ходить без формы. Я сейчас там была — ни одного школьника без формы.
        - Я Сане говорила. А он мне: «Директор в отпуску, и никто в форме не ходит!»
        - Это же глупости!
        - Вот теперича я во всем буду виноватая. Я так и знала! Он в иные дни с утра вовсе в школу не ходил, говорил, что учителя хворают, так это тоже я виновата?
        - Ну, а вы узнавали, что действительно учителей нет? Ну хоть бы Мишу спросили!
        - Что я всех буду спрашивать? Миша сам все видел. Вот уж взяла я на себя мороку! Хоть у кого спросите, глаз с ваших детей не спускала, в церковь это время редко ходила, в кино ни разу не пошла, а теперь с меня спрос? Плоха, так не оставляли бы на меня! Что у меня, нервов нет? Мало у меня пережитков без ваших забот? Не жизнь, а одно дерзание!
        Мария Петровна разошлась так, что Татьяна Михайловна уже не знала, как ее успокоить.
        - Ну что вы, право! Я же только спросила. Ну что тут такого?
        Глава IV
        Обида матери
        Ира пришла домой после пяти уроков. У Сани сегодня шесть.
        - Ирочка, — спросила Татьяна Михайловна, — скажи мне, детка, как тут Саня вел себя? Он хорошо занимался?
        Ира покраснела и, запинаясь, сказала:
        - Я его совсем мало видела. Он уходил к ребятам заниматься. Мамочка, что кушать?
        - Нет, ты мне скажи все, что знаешь.
        Ира нахмурила брови и вытянула недовольно губы.
        - Я не хочу быть ябедой!
        - Как это — ябедой? Матери сказать правду — разве это ябедничество? Если ты будешь скрывать плохие поступки брата, значит, ты ему не друг. Ни ему, ни мне.
        - Так все взрослые говорят. А мальчишки нас ябедами зовут, если что-нибудь скажешь.
        - Какая ты трусливая! Мальчишек испугалась, а обидеть мать не боишься! — сердито сказала Татьяна Михайловна.
        Но на Иру это не подействовало. Она была довольна, что мать не задает ей больше вопросов. После обеда Ира сразу ушла гулять.
        Скоро пришел и Саня. Он страшно суетился: то рылся в портфеле, то искал что-то в карманах, делая вид, что занят, озабочен. Татьяна Михайловна поняла, что сейчас говорить с ним бесполезно. Она дала ему поесть и, когда он ушел из кухни, начала мыть посуду.
        В коридоре квартиры висел общий телефон. До сих пор дети почти никогда им не пользовались. Анна Павловна и Татьяна Михайловна запрещали ребятам болтать с одноклассниками, поэтому, когда звонил телефон, они не подходили к нему. На этот раз, как только послышался звонок, Саня побежал и взял трубку.
        - Я слушаю!.. Да, я… Ничего… Не знаю… Возможно. Сам должен понимать… Нет… Потом… Брешешь!.. Я не в выгодном положении… Ну, это ты такой храбрый!.. Не знаю… Не могу говорить… По алгебре? Не знаю… Ты войди в мое положение… Ну конечно! Правильно, оба не были… Будь здоров!
        Этот разговор сразу насторожил Татьяну Михайловну. Что значит «я не в выгодном положении»? Мать приехала, потому не в выгодном? Почему «не могу говорить»? Боится при ней что-то сказать?
        Нет, надо объясниться с сыном! Татьяна Михайловна вошла в комнату и спокойным голосом, так, как будто между прочим, спросила:
        - Кто тебе звонил?
        - Так, тут один, — ответил Саня.
        - Из школы? Одноклассник?
        - Да.
        - Как его зовут?
        - А какое это имеет значение?
        - Ну расскажи, что это за мальчик? Как учится?
        - Не знаю.
        - Что не знаешь? Не знаешь, как учится твой одноклассник?
        - Учится ничего…
        - Саня! Почему такие односложные ответы? О простых вещах не можешь рассказать?
        - Могу.
        - Ну и расскажи.
        - О чем?
        - Вот о нем, кто звонил.
        - Это тебе неинтересно.
        - Но я же говорю, что интересно.
        Саня молчал.
        - Саня! Ну говори же! — чуть не плача, просила Татьяна Михайловна.
        Но Саня молчал. Так и не состоялся разговор матери с сыном. А как хорошо было бы им поговорить откровенно!
        Татьяна Михайловна была человеком нетерпеливым. Она всегда старалась сразу же внести ясность во все. Выжидать, скрытничать, таить что-то в себе она не могла и не умела. Даже там, где очень нужна была выдержка, Татьяна Михайловна не находила в себе сил для этого. И теперь ей захотелось немедленно установить истину. Что за наваждение? Классный руководитель не знает, что ученик пропускает занятия? Не может этого быть! Но зачем станет выдумывать Мария Петровна? И почему так разговаривала Ира? Вот уж не ожидала Татьяна Михайловна, что дочка не захочет откровенно с ней разговаривать! Безобразие, увильнула от прямого ответа!
        Что делать? Кто скажет ей правду? С Саней, как видно, бесполезно разговаривать. Он ничего ей не скажет, ни в чем не признается. В школе теперь никого нет. Придется ждать до понедельника… Поговорить с Мишей Фроловым? Ну конечно! Как это она раньше об этом не подумала? Приехала домой, захлопоталась, лишь мельком видела вчера Мишу. Дома ли он сейчас?
        Татьяна Михайловна очень дорожила дружбой Сани с Мишей. Миша чудный мальчик! Спокойный, уравновешенный, честный, правдивый. Он хорошо учится, помогает матери по хозяйству, любит читать, любит мастерить — все умеет делать, даже приготовить несложный обед.
        Когда Саня ушел гулять, она постучала к Фроловым. Миша был дома. Татьяна Михайловна позвала его к себе в комнату.
        - Миша! Мне хочется поговорить с тобой, посоветоваться. С Саней, кажется, творится что-то неладное. Ты что-нибудь знаешь о нем?
        Миша молчал.
        - Я прошу тебя, не скрытничай. Я так обеспокоена! Я всегда тебе верила, скажи мне правду.
        - Я не собираюсь вас обманывать, — сказал Миша и посмотрел прямо, открыто в глаза Татьяне Михайловне. — Но я не хочу и ябедничать. Где Санька? Давайте я все скажу откровенно при нем.
        - Но он куда-то ушел! — чуть не плача, сказала Татьяна Михайловна. — Да и зачем он нужен? Раскричится, наговорит и мне и тебе дерзостей. Он сейчас сам не свой. Я очень прошу тебя, расскажи мне…
        - Ну хорошо, — согласился Миша. — Я расскажу. Только сегодня же я и ему скажу, что говорил с вами.
        Миша перевел глаза в пространство, стараясь сосредоточиться. Так он отвечал урок, когда его спрашивали. Так он всегда разговаривал о серьезных делах.
        - Саня прогулял, вероятно, половину занятий.
        - Что?! — ужаснулась Татьяна Михайловна.
        - Ну, может, немного меньше. Во-первых, по вторникам и четвергам он, как правило, в школу не ходил. Ну, и в некоторые другие дни.
        - Может, ты ошибся? Тебе это показалось?
        - Да он сам мне говорил, хвастался. Они с Дичковым вместе прогуливают.
        - А ты пробовал уговорить его, пристыдить? Ведь вы так с ним дружили!
        Миша нахмурился.
        - Я пробовал, а он меня святошей назвал. И сказал, что ему со мной скучно. Он с Дичковым. Тот стильно одевается и вообще… Санька тоже старается: перчатки черные надевает и пальцы растопыривает.
        - Миша! А почему ты никому не сказал, что Саня прогуливает уроки?
        - А кому говорить? Тетя Маша сама видела.
        - А в школе? Ты ведь комсомолец, комсорг в своей группе.
        Миша пожал плечами и виновато улыбнулся:
        - Ну это же неудобно. Там ведь есть учителя и свои комсомольцы. Правда, у них слабая комсомольская группа.
        - Миша! Как обидно, что вы с Саней в разных группах!.. И как жаль, что порвалась ваша дружба!
        Миша отвернулся к окну. А разве ему не жаль? Они с Санькой почти всю жизнь дружили. Миша и не помнит себя без Сани. Вместе на коньках бегали, вместе в школу пошли, в шахматный кружок Дома пионеров вместе ездили. Везде и всегда вместе. А теперь? Подумаешь, Дичков!
        Поздно вечером, когда Ира уже легла спать, Саня вернулся домой.
        Шельма выбежала ему навстречу, но в недоумении остановилась: ее не приласкали.
        Саня вошел бледный и злой. Татьяна Михайловна сразу догадалась, что сын разговаривал с Мишей.
        - Будешь есть? — обычным тоном спросила Татьяна Михайловна.
        - Не хочу! — крикнул Саня. — И, пожалуйста, не вмешивайся в мои дела. Не допрашивай никого!
        Татьяна Михайловна, гневно глядя на сына, тихо заговорила:
        - Натворил бед и на мне хочешь теперь злость сорвать? Как это я не должна вмешиваться в твои дела? Я что, не мать тебе? Ты скажи, сколько занятий пропустил? Мне Миша…
        - Этот паинька не такое придумает! — визгливым голосом кричал Саня. — И не вмешивайся, да! Вытирай носы своим питомцам, на большее ты не способна. Подумаешь, тоже педагог! Твоя воспитательная роль равна нулю.
        Татьяна Михайловна подошла к сыну и с размаху ударила его по щеке.
        - Мерзавец! Как ты смеешь!
        - Но, но! — злобно глядя на мать и задыхаясь, сказал Саня. — Попробуй еще раз… вини потом себя.
        Татьяна Михайловна упала на кровать и зарыдала.
        - Ну вот, теперь я буду во всем виноват! — буркнул Саня.
        Мария Петровна заглянула в комнату, но, видно, поняла, что лучше не вмешиваться. Человек должен выплакать свою обиду.
        Саня лег в постель и закрылся с головой одеялом. Ира приподнялась на кровати. Ой! Как рыдает мама! Санька тоже плачет. Что? Стыдно стало? Разве можно маме так говорить? Дурак! Она, Ира, тоже хороша. Видела, что Санька плохо учится и прогуливает… Но что она могла сделать? Саньке она говорила. Он и слушать не хотел. А матери Ира не хотела писать. Пусть лечится. Что теперь дальше будет?
        Недаром сложилась пословица «Маленькие дети спать не дают, а от больших сам не заснешь». Уснула Ира, как будто уснул и Саня, а Татьяна Михайловна лежит с открытыми глазами. Слезы все еще бегут из глаз, и временами она неожиданно для себя всхлипывает.
        Нет сил удержаться от слез, успокоиться, забыть, что произошло. Сын, ее любимый, единственный, которому она отдавала все силы, готова отдать и жизнь, этот сын оскорбляет ее так, как никто и никогда не оскорблял. На работе Татьяну Михайловну ценили и уважали, с соседями она жила дружно. И вдруг сын, родной сын, поносит! За что? И как это можно?
        Что с ним случилось за месяц? Будто подменили человека!
        Говорят, что матери всё прощают своим детям. Может быть. Но сейчас Татьяне Михайловне кажется, что она никогда не забудет и не простит сыну этой сегодняшней обиды. «Вытирай носы питомцам», «твоя воспитательная роль равна нулю»… Вспоминая эти слова, Татьяна Михайловна начинает снова рыдать. Саня! Саня! Если бы ты понимал душу матери, никогда бы ты не сказал ей ничего обидного! Но разве сын поймет обиду матери? Разве он знает, что такое вырастить человека? Подумать только — день за днем, час за часом выхаживать, кормить, одевать, беспокоиться поминутно.
        Видно, не спета еще самая хорошая песня о материнских подвигах, не сказаны самые сильные слова, которые тронули бы душу детей. Да что слова! Надо многое пережить, чтобы понять все это!
        Мать скорее поймет детей. Она была в их возрасте. Она помнит свою весну, с ее радостями и огорчениями, ошибками и увлечениями. Дети ничего еще не знают и многого не понимают, а советов не хотят слушать. Татьяна Михайловна вдруг улыбается, вспомнив пословицу, которую услышала недавно по радио: «На ошибках учатся; умные — на чужих, а дураки — на своих». Смешно, но ведь множество людей учится на своих ошибках. Одно дело — знать, слышать, другое — самому увидеть, пережить.
        Людям пожилым кажется, что в их пору молодежь была лучше, скромнее, послушнее. Плохая у них память! Разве одобрила бы Татьяна Михайловна свою дочь, если б та так же скоропалительно вышла замуж, как в свое время сделала она, Татьяна Михайловна?
        А разве сама Татьяна Михайловна не на своих ошибках учится? Она читала много книг о воспитании и слушала лекции хороших педагогов о сложности детской психологии, Особенно в переходном возрасте, о нестойкости характера и вспыльчивости подростков, о том, что в жизни человека наступает пора, когда ему всего дороже становится независимость и самостоятельность, когда он начинает пробивать свой путь — верный или неверный, но свой. И тогда матери и отцы, без которых до сих пор человек не мыслил своего существования, становятся помехой и малейшее их замечание принимается с болезненным самолюбием. Пройдет время, повзрослеет человек и оценит родительскую любовь и заботу. Но стремление к независимости начинается в возрасте незрелом, и плохо, если в эту пору чья-то посторонняя, злая сила столкнет человека с ровного пути. Так бывает и бывало в жизни. А Татьяне Михайловне все, что случилось с ее сыном, кажется неожиданным и необычайным.
        Разве правильно, что она ударила Саню? Разве так воспитывают? Нехорошо!
        Татьяна Михайловна начинает укорять себя. Ей обидно, а ведь и она виновата. Уехала от детей. Могла бы и уехать, но надо было предупредить об этом классного руководителя, директора школы, который хорошо ее знал.
        А так ли уж правильно она воспитывала своих детей? Учила других родителей, а сама разве не баловала своих? Ей хотелось, чтоб дети и без отца получили счастливое детство. Она старалась все делать для них и за них одна — убрать, постирать, купить, сварить. Хуже сделала и для них и для себя. Саня совсем не приучен к труду и потому не ценит ее труда. Да и Ира могла бы больше ей помогать.
        Наверно, она многое упустила в воспитании своих детей. А ведь она в первую очередь несет за них ответ…
        Татьяна Михайловна лежит без сна — думает, вспоминает день за днем свою нелегкую жизнь и нелегкое детство своих детей.
        …Одинокой Татьяна Михайловна осталась в первый же день войны, когда в один час пришла беда сразу ко всем советским людям. Беда страшная, жестокая, непоправимая.
        Сане в ту пору было два месяца: А дочке Ире два года. Жили они там же, где живет сейчас Татьяна Михайловна с детьми, — на Бронной. Володя работал хирургом в районной больнице на Красной Пресне. Она, Таня, с рождением второго ребенка временно оставила работу в детдоме. С ними жила мать Володи, Ксения Ивановна, маленькая, худенькая женщина с доброй, мягкой улыбкой и добрым сердцем. Таня любила свекровь, как родную мать, и жила с ней очень дружно.
        В то июньское воскресенье Володя, как всегда по праздникам, ушел после завтрака гулять с Ирой. Таня занялась обедом.
        И вдруг неожиданно Володя вернулся бледный, с широко открытыми глазами. Ира, недовольная, хныкала.
        - Что случилось? — спросила Таня.
        - Понимаешь, какое дело… — затягивал ответ Володя. — Говорят, война началась. Включи радио.
        Таня хорошо помнит, что в первую минуту она не испугалась и не взволновалась. Скажи ей тогда Володя, что заболела Ира, она больше бы расстроилась. Но этого спокойствия хватило лишь на несколько мгновений…
        В этот первый же день войны Володю мобилизовали, и он уехал. Таня поехала провожать его: на Белорусский вокзал, но даже не дождалась, когда отойдет поезд. Ей надо было торопиться домой — кормить Саню.
        И вот осталась тогда Таня с двумя маленькими детьми в Москве, где все подчинилось обороне, защите страны. С рюкзаками за плечами шли мужчины на призывные пункты и рядом с ними заплаканные жены и растерянные детишки. В магазинах появились очереди за продуктами. Подвоз на рынки почти прекратился.
        Вскоре начались воздушные тревоги. Они объявлялись и днем и ночью. Татьяна Михайловна брала на руки маленького Саню, а Ира цеплялась за ее юбку, и так они бежали в подвал соседнего дома, оборудованного под бомбоубежище.
        Домоуправление требовало, чтобы дети в самый короткий срок были эвакуированы из Москвы. Таня решила снова начать работу в детдоме, откуда она совсем недавно ушла, и вместе с ним эвакуироваться. Но заведующая детдомом развела руками:
        - Ну что мне делать с вами, Татьяна Михайловна? Как вы можете работать, когда у вас грудной ребенок и двухлетний. В группу к дошкольникам их не поместишь, а с кем же оставить малышей? И потом, дорога! Ведь нам в пути придется пробыть целую неделю.
        Оставалась одна возможность: поехать к сестре в Мичуринск.
        Там ее родина, там сестра и другие родственники. Мать Тани давно умерла. Сестра жила в деревне, в маленьком домике, оставшемся от матери. В деревне, вероятно, легче будет прокормить себя и детей.
        Свекровь наотрез отказалась с ней ехать.
        - Я, Танюша, с дорогой душой поехала бы, но как же мы всё бросим — комнату, вещи?.. А Володя? Напишет письмо сюда, а нас никого нет. Соседи тоже собираются уезжать. Нет, я останусь. А уж если и меня заставят уехать из Москвы, так я на свою самарскую родину поеду. Там мой старший сын, Николай. Если умру, все-таки в родном краю. А ты без меня обойдешься. К родным едешь, они тебя в обиду не дадут. Да и сама ты ловкая, толковая. Только тосковать я буду о внуках…
        Она даже не договорила и горько заплакала. До самого отъезда Тани Ксения Ивановна беспрерывно вытирала набегавшие слезы, но очень внимательно собирала ее в дорогу. Ну разве догадалась бы Таня взять с собой керосинку, термос, запас манной крупы, белой муки и множество других вещей, которые потом так пригодились!
        Аттестат мужа Тане выдали в военкомате. Ну что ж, это будет ей крепкой поддержкой.
        Татьяна Михайловна выехала из Москвы в десять часов вечера. В вагоне было душно, жарко, тесно. Взрослые ссорились, дети плакали. Все проходы забиты большими узлами, чемоданами, громоздкими ящиками и кошелками.
        Таня положила Иру и Саню рядом, а сама села так, чтоб загородить их от света, суеты и толчков. Ира притихла, видно, испугалась вагонного шума. Саня почти все время плакал, и, казалось, ничем невозможно было его успокоить. Жара и духота вызвали жажду, и скоро был выпит весь запас воды в термосе. Пришлось просить воду у соседей, которые взяли с собой трехлитровый бидон. Как в аду, прошла эта вагонная ночь с постоянным беспокойным плачем Сани и боязливым стоном Иры.
        И вот небольшая пегая лошадка уже везет их в родное село. На просторной телеге поместились и вещи и они сами. Сестра Поля, свесив ноги, держит вожжи в руках. Таня с Саней на руках и Ира уселись в телегу. Их трясет, ноги немеют, болит спина от непривычной позы. А крутом неизъяснимая красота — дорога пестрит полевыми цветами, колосится рожь и пшеница, в чистом небе вьются жаворонки, поют звонкие песни. И как будто нет на свете войны, нет убитых, раненых, сирот.
        Но нет, война идет, о ней не забудешь. Там, на фронте, единственный сын Поли — девятнадцатилетний Василий. Поля рассказывает, как провожала его, как болит у нее душа за сына. И горько плачет. Там, на войне, — Володя, ласковый, любящий муж, отец этих малышей…
        Вот они и приехали. Таня с удивлением смотрит на маленький старый домишко на краю села, где она родилась и прожила часть своей жизни. С Саней на руках она всходит на крылечко с покосившимся полом и узенькой скамейкой. В темных сенях с земляным полом еле находит дверь в избу.
        Какие крошечные оконца, какой низкий потолок! Как можно готовить малышам еду в этой уродливой большой русской печи, в чугунках, которыми заставлена скамейка? Как и где она будет купать Саню? Отвыкла она от такой жизни!
        - Да иди ты в горницу! — говорит ей Поля. — Я все для вас приготовила.
        В горнице, отгороженной от кухни дощатой перегородкой, — большая, громоздкая деревянная кровать со взбитыми подушками, сундук, два древних венских стула и старое-престарое зеркало, в котором Таня когда-то рассматривала свое озорное детское лицо.
        - Тебе тут будет хорошо, — говорила Поля. — Ты с Саней на кровати, Ира на сундуке, а я в кухне устроюсь.
        И в самом деле, казалось, что самое страшное — война, бомбежки уже позади. Здесь Таня далеко от всего. Не каждому так, как ей, повезет. Она у себя на родине, в своем домике, с родной сестрой. Есть жилье, огород, засаженный картошкой, коза, а это два литра густого, питательного молока в день. Но сколько малых и больших бед обрушивалось тогда на нее! Дни эвакуации она вспоминает как самые тяжелые дни своей жизни.
        Заболела Ира. У нее понос и температура. Необходимо везти к врачу, но врач в городе. Просить в колхозе подводу и трястись по ухабистой дороге туда и обратно, километров тридцать, немыслимо. Она начинает лечить Иру своими, домашними средствами.
        Утром Ира засыпает. Тут бы сходить Тане к колодцу за водой — он далеко, метров триста от дома, — но просыпается Саня. Он тоже с первого дня приезда куксится. И у него понос.
        Сестра с рассветом уходит на работу в колхоз. Тане хочется в чем-то ей помочь. Вот картошка на огороде заросла сорной травой. Надо обязательно прополоть. Татьяна Михайловна идет с Ирой и Саней на огород, расстилает одеяло в тени под ветлой, усаживает детей, а сама начинает полоть.
        Дети не выздоравливают, и она везет их в город. Оказывается, у обоих — дизентерия, какая-то своеобразная, без крови, «подобие дизентерии», — как объяснил ей врач. Нужны лекарства, диета. А как, чем она обеспечит диету? Запас белой муки и манки быстро иссяк… Страшно вспомнить все это. Ведь они оба умирали у нее!
        Глава V
        Письма
        Письма на фронт Таня писала часто, но о своих бедах — ни слова! В каждом письме она уверяла мужа, что живет очень хорошо, сытно и спокойно, что дети веселы и здоровы. Она сообщала ему, когда Саня впервые улыбнулся, когда стал узнавать ее, Иру и тетю Полю, как крепко он держит ручкой палец матери. Но больше писала об Ире. Девочка потешно разговаривала и задавала массу неожиданных вопросов: «Почему мухи называются окаянные?», «Есть ли у кошки руки?», «У рук есть ноги?»
        В одном письме Татьяна Михайловна писала про Бабая. С некоторых пор Ира стала верить, что есть на свете страшный-престрашный Бабай, который живет в речке. Если дети плохо кушают, не хотят вовремя ложиться спать или не слушаются взрослых, Бабай приходит и наказывает. Когда Ира болтает и не хочет спать, Бабай стучит в стену. Про этого Бабая Ире рассказала тетя Поля и была очень довольна. Бабай явно помогал ей в воспитании племянницы. Но однажды Ира рассердилась на тетю Полю и сказала:
        «Сейчас к тебе придет «пицлясный-пицлясный» (страшный-престрашный) Бабай!»
        Сказала, потом подошла к стене и начала стучать. Кто же кого обманывал?
        Таня писала мужу, что совсем освоилась в деревне. Начала даже помогать колхозницам — берет к себе детишек тех матерей, кому не с кем их оставить.
        В апреле Татьяна Михайловна сообщила мужу, что переехала на жительство в город и что ей дали продовольственные карточки. Детей приняли в ясли, а сама она работает воспитательницей в детдоме.
        Письма с фронта, от Володи, Таня получала довольно часто. Письма были короткие, лаконичные, как телеграмма. Писались они обычно на клочках бумаги, неровным почерком, с пропуском букв и слов. Таня понимала, что такие письма Володя мог писать только при крайней усталости. Но он успокаивал ее, писал, что живет в нормальных для фронта условиях и чувствует себя хорошо.
        «Ты умница, — писал он Тане, — что много пишешь о детях. Каждое твое письмо — подарок для меня. Когда выдаются свободные минуты, я читаю их вслух своим товарищам. И все мы в нашей санчасти мух называем «окаянными». Бабай у нас взят на «вооружение» — все раненые о нем знают и не стонут на перевязках. Пиши мне чаще и подробнее».
        И Таня писала. Писала о том, что Ира часто, особенно вечерами, когда укладывается спать, вспоминает отца.
        «Папа уехал на фронт? Побьет фашистов и приедет? А где наша комната?»
        «Какая?»
        «Где был папа. Где комната? Хочу комнату!»
        Умна, умна, а ничего еще не понимает, что с нами случилось!
        Почти год шла эта переписка. И вдруг Таня перестала получать ответные письма. Неделя, вторая — писем нет. Она поехала к сестре, — может, туда идут письма? Но и там не было писем. Татьяна Михайловна успокаивала себя и продолжала посылать письма на фронт. Ей казалось, что письма оградят Володю от беды.
        Но ничто не помогло. В конце июля сорок второго года она получила «похоронную»…
        С тех пор прошло много трудных, полных лишений и тревог лет. Теперь, когда подросли дети, казалось, можно спокойно радоваться на них. И вдруг такая обида от сына!
        Когда, с какого дня Татьяна Михайловна потеряла власть над Саней? Ведь он всегда любил ее, слушался. Он рос нервным, вспыльчивым, но ласковым и веселым. Без улыбки нельзя читать его письма, которые он присылал матери в разные годы из пионерлагерей и которые Татьяна Михайловна бережно хранила.
        Первые письма были получены, когда Саня вместе с детским садом уезжал на дачу. Написаны они на листках бумаги с неровными краями. И, прежде чем писать, Саня линовал бумажки цветными карандашами. А потом писал печатными буквами и раскрашивал буквы в разные цвета.
        «Дорогая мама! Я живу хорошо, я заболел ангиной. Врач велела пить лекарство и полоскать горло. Я сделал из конструктора гараж и машину. Я рисую. Сегодня кот со мной спал. Тетя Валя его выгнала, а он опять ко мне пришел. Кот баловается, но он хороший. Мы собирали землянику. Приезжай с Ирой. Саня».
        Следующее письмо написано уже на чистом листке бумаги, взятой из тетради в косую линейку. Написано аккуратно, старательно, как видно, с помощью учительницы. Саня учился тогда во втором классе.
        «Дорогая мама! Поздравляю тебя с Международным женским днем 8 Марта. Желаю тебе успеха в работе. Обещаю учиться и вести себя хорошо. Твой сын Александр Рябинин».
        На обратной стороне письма нарисованы знамена, кремлевские звезды и множество восьмерок, рассыпанных узорами. И лозунги: «Да здравствует 8 Марта! Да здравствует советская женщина!»
        А вот письма, присланные в разные годы из пионерских лагерей:
        «Дорогая мама! Живу я хорошо. Делаю бусы из ракушек, которые мы собрали на речке. Кормят хорошо, пять раз в день. Ребята здесь хорошие. У нас ведется соревнование по звеньям. Наше звено на первом месте. На втором месте третье звено. А второе звено — на третьем. Мы выпускаем стенгазету «Соревнование». У нас бывает линейка. Пришлите в письме два рубля на фотокарточки. Мы снимались в лесу. До свиданья. Привет Ире и Мише».
        «Здравствуй, дорогая мама! Мне этот лагерь больше всех нравится. Главное — интересная дорога. Сначала ехали три часа на пароходе. Потом на автобусах. Лагерь очень хороший, только один дом в одном конце, а другой — в другом. Признаю свою ошибку в том, что плохо тогда разговаривал с тобой. Я больше не буду повышать голоса. Передай привет Ире и Мише».
        «Дорогая мама! Я дружу со Славой. Мы с ним вместе ехали в лагерь, вместе сидим за столом, и наши кровати стоят рядом. Я сочинил стихи: «Эх, дружба, любить тебя нужно!» Меня избрали звеньевым 4-го звена. В нашем звене организован шахматный турнир. Первую встречу я проиграл. Зевнул ферзя и две ладьи. Сегодня мы взвешивались. Я потерял 600 гр. Мама! Сегодня я потерял галстук и теперь не могу найти. Я прочитал книгу «Овод». Она мне очень понравилась. Я еще взял в библиотеке «Гиперболоид инженера Гарина». Эта книга тоже интересная. Родительский день будет 30-го, приезжай обязательно.
        После матча «Динамо» — «Торпедо», когда «Динамо» выиграло, болельщики «Торпедо» и ЦДСА обозлились на болельщиков «Динамо», и началась потасовка. Шестнадцать цедесовцев, четыре торпедовца накинулись на семь динамовцев с подушками. Началась драка. Некоторые подушки рассыпались и разлетелись. Наш физкультурник Петя повел ребят, которые дрались, к Марии Николаевне. Чем кончится дело, напишу в следующем письме».
        «Мама! Я долго не писал тебе потому, что не было новостей. Вчера я разбил себе коленку, когда бежал с волейбольной площадки. Ты напрасно беспокоилась. В холод, когда шли дожди, я ходил в майке, трусах, носках, ботинках с галошами, в двух рубашках и в двух брюках. Сегодня мы смотрели в кино «Небесный тихоход». А до этого мы смотрели «Поезд идет на Восток», и мне эта картина совсем не понравилась. Когда шел дождь, мы играли в бильярд и делали репетиции спектакля. Больше новостей нет. Мама! Когда я ложусь спать, то сначала о чем-нибудь думаю, потом засыпаю. Вчера я думал о том, что живу на свете почти двенадцать лет, а сколько интересных событий произошло! Фашистов разбили, лесонасаждения какие сделали, сколько электростанций построили. Да! Забыл совсем! Телевизор появился! А ведь это какое достижение! Наверно, когда я вырасту, никаких интересных дел не останется. Мама! Ты не обижайся, что я редко пишу.
        Привет. Саня».
        Несколько лет назад Татьяна Михайловна заболела, и ее положили в больницу. Как она радовалась, когда получала там записки от детей!
        «Здравствуй, дорогая мама! Как ты себя чувствуешь? Тебе, наверно, скучно в больнице. Мы живем хорошо. Отметок у меня пока нет. Я учу, учу, а меня не спрашивают. Безобразие! У Ирки уже две пятерки.
        В воскресенье Миша, Ира и я были в зоопарке. У слонов родился второй слоненок. Еще мы там видели тигров, обезьян, львов и много других зверей. А бегемот все время сидел в воде и не вылазил. Приезжай скорей! Саня».
        «Здравствуй, дорогая мама! Сегодня мы получили твое письмо из больницы. Вчера у нас были две контрольные: по алгебре и по физике. Кажется, написал хорошо. Сейчас у нас вечер, и я уже сделал все уроки на понедельник. Телевизор у Миши испортился, и мы не смотрим его уже пять дней. Дядя Паша сказал, что в Москве испортилось триста телевизоров и мастера не скоро придут. А Миша говорит, что отец все это придумывает, чего-то сам сделал с телевизором, чтоб мы делали уроки. Саня».
        «Мама! Вчера я получил твое письмо и очень обрадовался. Значит, ты скоро приедешь. Без тебя как-то все не так. В школе все хорошо, получил одну пятерку и одну четверку. Телевизор все еще не работает. Дядя Паша сказал, что в каникулы обязательно будет работать. Прочел «Опасный беглец», «Алжирский пленник» и «Старая крепость». Больше писать нечего. Твой сын Саня».
        «Здравствуй, дорогая мама! У нас сейчас каникулы. Каждый вечер мы смотрим телевизор. Вчера днем мы смотрели два кино: «По щучьему веленью» и «Таинственный остров». Оба эти кинофильма я смотрел в третий раз. А вечером шел спектакль «Девицы-красавицы». Бузовый. Два дня назад мы смотрели английское кино «Приключение Робин Гуда». Кино очень интересное. Сегодня с Ирой съели полбанки варенья. Привет от Иры и тети Маши. Саня».
        Вот и все письма. Осталась только «нота». Татьяна Михайловна читает ее и смеется, как когда-то, когда получала эту «ноту».
        Стояли холода, и она заставила Саню надеть кальсоны. По этому поводу и получена «нота».
        «Нота
        Спешу уведомить Ваше почтение в искреннем моем уважении в преднамерении иметь величайшую честь соблаговолить изложить Вашему почтению нижеследующее:
        1. Несколько дней назад Ваше почтение соблаговолило заставить меня надеть хальсоны, в чем Ваше почтение соблаговолило оказать нам великую честь из всех великих честей.
        2. Спешу искренне уведомить Ваше почтение о совершенном неможении носить сию вещь — хальсоны, которые Ваше почтение соблаговолило оказать нам великую из всех великих услуг и заставило надеть их.
        3. Спешу уведомить Ваше почтение в скором возвращении сей вещи ввиду неможения ношения.
        С искренним уважением и почтением и соблаговолением
        Ваш Александр.
        Нота сия соблагоизволила иметь нумер 1».
        Откуда, из какой книги он взял этот стиль? Кто ж его знает! Он слишком много читал. Она, мать, и десятой доли не прочитала.
        Да, сын хороший, умный, веселый, ласковый. Но Татьяна Михайловна уже давно стала задумываться. Растет сынок, ломается голос — то басит, то кукарекает, пушок на верхней губе. Волосы становятся жесткими, непослушными, колючими. И сам он становится колючим.
        Было время, когда, подражая матери, Саня говорил: «Малс отсюда, не плиставай». Она умилялась тогда. Но потом ей приходилось не раз наказывать его. Мальчик рос вспыльчивым, дерзким. Видно, унаследовал ее вспыльчивость. Надерзит, а потом просит прощенья. Но, чем старше становится сын, тем обиднее матери выслушивать его грубости. Маленькому все прощается. А если это уже подросток или юноша, обида сильнее ранит, дольше помнится.
        Однажды, когда Сане было лет двенадцать, он сказал матери:
        - Ты меня неправильно воспитываешь!
        Татьяна Михайловна засмеялась:
        - Скажите, какой профессор нашелся! Это почему же неправильно?
        - Вон у тебя лежат журналы «Семья и школа». Я их все прочитал. Поэтому и говорю так. С детьми надо говорить спокойно, ровным голосом, а ты чуть что — кричишь на меня. Потом надо «неразрывную связь со школой держать». А ты пропустила недавно родительское собрание. Что, правда?
        Всюду сует свой нос! Читает ее журналы и, смотрите, начинает критиковать!
        Смешно? И все-таки ей было обидно. Вот с каких пор начинают дети осуждать родителей. Все считают, что она хорошая воспитательница, хорошая мать, а сын осуждает. Неправильно, видите ли, его воспитывают!
        Саня через десять минут забыл, что говорил матери, а она плакала тогда. Все чаще дерзости, все глубже и горше обида. А сегодня? Как он ей нагрубил! Все трудней и трудней справляться с сыном. Она не понимает его. Был бы отец…
        Отец! Как он сейчас нужен! Отец, вероятно, сумел бы поговорить с сыном. Правда, разные бывают отцы. Но Володя умел всех располагать к себе. К нему с полным доверием относились и взрослые, и дети. Он нашел бы ключ к сердцу сына.
        Вероятно, новый товарищ плохо влияет на Саню. А он хороший, добрый, но слабовольный, податливый. В нем мало мужского. Он вырос в женском окружении. Мальчику нужен отец. Он воспитал бы сына смелым, твердым в решениях.
        Что же теперь делать? Она, мать, чувствует себя беспомощной. Ей нужна поддержка.
        Как сделать, чтоб Саню пристыдили его же товарищи? Коллектив, даже у дошкольников, большая сила. Самая серьезная угроза для малыша — это когда ему скажут, что с ним ребятки играть не будут. Надо завтра пойти снова в школу, поговорить с учителями, может, даже с комсомольцами. Надо вытянуть сына из трясины, которая его затягивает. А может, не допускать огласки? Пока ведь ничего страшного не произошло.
        Так размышляла Татьяна Михайловна всю долгую бессонную ночь.
        Глава VI
        Соседи
        Наутро — это было воскресенье — Татьяна Михайловна поняла, что вчера в квартире все слышали скандал, который произошел у нее с сыном, и, наверно, потолковали об этом между собой. Мария Петровна заговорила с ней, как с тяжелобольным человеком — тихо и нежно. Мать Миши Фролова, Анна Павловна, не очень-то добрая и щедрая по натуре, сказала:
        - У вас, Татьяна Михайловна, я вижу нет картошки. Возьмите пока у нас. Мы целый мешок купили. Картошка нынче уродилась хорошая, рассыпчатая.
        - Спасибо…
        Татьяна Михайловна испугалась, что может сейчас расплакаться. Сочувствие людей расслабило ее, боль и обида снова вспыхнули в ней.
        Мария Петровна, как видно, поняла ее состояние и начала рассказывать о недавнем происшествии в одной московской сберкассе:
        - Стоят себе люди в очереди, кто за деньгами, кто с деньгами, а кто с облигациями. Вдруг входят два молодых человека. Один прямо к кассирше, а другой остановился в дверях да как гаркнет: «Руки вверх!» Так. А кассирша уже успела нажать кнопку. У них, у кассиров, есть секретная кнопка — нажмет, и сразу зазвонит звонок в милиции. Жулик это увидал и прямо ей в голову выстрелил. А сам к кассе и давай по карманам деньги рассовывать. Другой, который в дверях, начал обирать людей. Вдруг милиция. Который в дверях, увидал и крикнул: «Бегим!» Оба и улизнули. А милиция нет чтоб догонять воров — начала обыскивать честных людей. Ну, потом привели собаку. Говорят, нашла через день жуликов. Они в ресторане сидели.
        В кухню пришла Зинаида Ивановна.
        - С добрым утром! Ужасно плохо спала. И Боренька лекарства какие-то глотал. Вероятно, что-то в атмосфере неладное. Обещают моросящие осадки. Осенью вообще трудно. Грязь, слякоть. Надо в это время уезжать куда-нибудь. Вы, Татьяна Михайловна, хорошо сделали, что поехали в Сочи осенью…
        При этих словах Зинаида Ивановна взглянула на Татьяну Михайловну и ахнула:
        - Что это с вами? Глаза-то как распухли! Неужели из-за сына? Напрасно вы расстраиваетесь. Теперь вся молодежь такая. До чего дети доводят! Вот вы молодая еще, а гляньте на себя в зеркало. Пятьдесят, меньше не дашь! Но, конечно, раз есть дети, не стоило уезжать на курорт.
        - Да не растравляйте вы душу человека! — перебила ее Мария Петровна. — И без вас тошно!
        Татьяна Михайловна взяла сковородку с разогретой кашей, чайник и пошла скорее в комнату.
        Ира накрывала на стол. Саня застилал постель. Между собой они не разговаривали. Татьяна Михайловна украдкой поглядывала на Саню. Он был бледный и расстроенный.
        Завтракали молча. Саня ел мало и неохотно. Потом встал и, буркнув: «Я пойду, мне надо», — ушел из дому.
        Татьяна Михайловна сказала Ире:
        - Вот до чего дожила! Не только не извинился за хамство, но даже не взглянул на мать!
        Ира молчала, а Татьяне Михайловне хотелось, чтоб и она осудила Саню.
        - Ты что ж молчишь, дочка?
        - А чего мне говорить? Мне тебя жалко… а Саньку тоже. — И громко, как маленькая, Ира заревела.
        Татьяна Михайловна даже засмеялась:
        - Ну чего ты, дурочка? Все обойдется… Вот вы какие глупые!
        В дверь постучали.
        - Войдите! — сказала Татьяна Михайловна и очень удивилась, увидев отца Миши, Павла Ивановича. Он никогда не заходил к ним в комнату.
        - Где Саня? — спросил Павел Иванович.
        - Ушел куда-то. Он вам нужен?
        - Хотел с ним поговорить. Мне Михаил рассказал обо всем. Вот я и подумал: может, мне попробовать образумить его, посоветовать по-отцовски.
        - Спасибо вам, Павел Иванович, большое спасибо за участие!
        - Пожалуй, не за что благодарить, Татьяна Михайловна. Мы это дело проворонили, надо было всем нам приглядывать за вашими ребятками. Без отца ведь они растут. Вам, понятное дело, надо было полечиться. А парень-то он, Саня, башковитый, ученая голова, как и мой Михаил. Беречь их надо. Я обязательно с ним поговорю.
        …Саня всегда чувствовал доброе отношение Павла Ивановича Фролова к себе и к Ире. Он приглашал их к телевизору и частенько, даже теперь, когда Саня и Ира стали большими, угощал конфетами. Когда Саня был маленький, Павел Иванович, если шел куда-нибудь с Мишей — в зоосад, в планетарий или в цирк, — обязательно брал с собой и Саню.
        - Нам, мужчинам, надо вместе держаться, чтоб нас женщины не обидели, — говорил он иногда.
        Ребята давно понимали, что Павел Иванович шутит и что на самом деле он боится, как бы не обидеть женщин. Если Мишу за что-нибудь ругала мать, Павел Иванович моргал сыну: помалкивай, мол, она пошумит, пошумит и успокоится. С таким единомышленником Миша чувствовал себя крепко и снисходительно молчал, когда мать пробирала его. Сане нравились товарищеские отношения Миши с отцом, нравился сам Павел Иванович, и он во многом старался подражать ему. Но подражать ему не так-то легко! Можно быть веселым и добрым, как Павел Иванович, но, пожалуй, совсем невозможно стать таким же умелым, как он. Недаром Павел Иванович знатный человек своего завода. Он положительно все мог делать: сам ремонтировал радиоприемник и телевизор и умел делать так, что во время школьных экзаменов телевизор переставал работать. Он сам ремонтировал квартиру — шпаклевал, красил, клеил обои. И что самое удивительное — он умел готовить суп, жарить котлеты, чистить картошку. Зинаида Ивановна как-то сказала Павлу Ивановичу:
        - Вы удивительный муж! Таких редко встретишь. А скажите, вы не стыдитесь выполнять женскую работу?
        - Это почему же я должен стыдиться? Аня ведь не стыдится выполнять мужскую работу на заводе! Вы, Зинаида Ивановна, отсталый человек, хоть и кончили гимназию. В вас пережиток прошлого живет. Когда женщина только своим домашним хозяйством занималась, как вы, например, сейчас, тогда и спрос с нее другой, и отношение к ней иное. А моя Аня не хуже меня работает да еще выбрана членом месткома. Почему же она должна дома одна за всех лямку тянуть?
        Слова Павла Ивановича не расходились с делами. Он во всем помогал своей жене.
        Саня заволновался и испугался, когда Павел Иванович позвал его к себе. «Наверно, — подумал он, — Мишка и отцу разболтал».
        - Давай потолкуем, Александр, — сказал Павел Иванович. — Что там у тебя стряслось?
        Казалось бы, чего проще — взять и рассказать обо всем дяде Паше. Ведь он наверняка все поймет. Но как сознаться в плохих поступках человеку, мнением которого очень дорожишь? Нет. Кому угодно, только не ему. Может, все обойдется. И он сказал Павлу Ивановичу:
        - Да ничего, дядя Паша! Подумаешь, двойки! Захочу и все исправлю.
        - А что ж ты мать обижаешь? Вырастешь, поумнеешь, сам себе этой гадости не простишь. Мать — дело святое!
        - Я понимаю, — нахмурился Саня.
        - И хорошо, что понимаешь. Ты брось дурака валять, возьмись за дело. И мать успокой. Понял? Вот если б она работала на нашем заводе, у нас нашлись бы защитники. Знаешь, как у нас делают? Если чей парень не учится или хулиганство какое допускает, его самого, голубчика, вызывают на завод, в местком. «А ну-ка, парень, расскажи нам о своих художествах!» Парень мнется, мнется, видит — люди серьезные сидят, расскажет и обещание даст. «Хорошо, говорят, мы тебе верим, но на всякий случай проверочку сделаем. А не сдержишь слова, прикрепим к тебе общественного воспитателя». Мы наших женщин поддерживаем. Ну, а ты сам берись за ум. Даешь слово? По-честному?
        Конечно, Саня дал слово. Искренне. Но легко сказать «возьмись за ум!» Дядя Паша еще не знает, как на самом деле ему, Сане, плохо. Дело не только в двойках!
        Глава VII
        Возьмитесь за ум!
        В понедельник Татьяна Михайловна пришла в детский дом, но работать не стала. Она договорилась с педагогом, которая ее замещала, что та поработает еще три дня.
        В школу она успела к пятому уроку. На втором этаже через стеклянную дверь, которая отделяла коридор от лестничной площадки, она увидела группу школьников, толпившихся около одного класса. Сразу бросилось в глаза, что ребята из разных классов — седьмых и восьмых и даже десятых. Все они, как видно, волновались. Когда одна девочка вышла из класса, ее моментально окружили. Та, вся пунцовая, взволнованная, что-то рассказывала.
        И вдруг Татьяна Михайловна увидела Саню. Он подошел к группе, послушал, что говорит девочка, и засеменил к ребятам, стоявшим в стороне. В руках у него была книга. Он то открывал эту книгу и наскоро читал, то захлопывал и снова разговаривал с ребятами.
        Саня был выше других ростом, а вертелся как уж — жалкий, заискивающий. Матери невмоготу было смотреть на него. Она распахнула дверь и вошла в коридор. Саня сразу увидел ее, но постарался это скрыть и с независимым видом зашагал по коридору.
        Татьяна Михайловна обратилась к одной девочке:
        - Скажи, пожалуйста, зачем здесь собрались ребята?
        - Это мы по физике отметки исправляем, потому что конец четверти.
        - У кого двойки?
        - Не только двойки. Я, например, получила тройку, но пересдаю. Хочу пятерку.
        - Это хорошо…
        Дверь класса открылась. Оттуда вышел сконфуженный паренек, а вслед за ним учительница, с лицом строгим и сердитым. Выпроваживая паренька из класса, она говорила:
        - И передай матери то, что я тебе сказала! Понял?
        Заметив Татьяну Михайловну, которая грустным взглядом провожала мальчика, она спросила:
        - Это ваш сын?
        - Нет. Я мать Сани Рябинина.
        - Очень хорошо, что вы пришли. Ваш сын получил две двойки и по болезни пропустил много уроков. Вы не брали репетитора?
        - Нет.
        - И на дополнительные занятия он не ходил. Как же, в таком случае, он исправит отметки?
        Саня подошел и, опустив голову, слушал, что говорила учительница. Татьяна Михайловна посмотрела на него, вздохнула и сказала:
        - Видите ли, у нас с ним многое не выяснено. Если он пришел к вам, значит, на что-то надеется. Вы спросите его и по заслугам оцените ответ. Я подожду вас в учительской.
        Не посмотрев на сына, она ушла в учительскую. Там за одним из столов сидела Клавдия Ивановна и что-то писала. Взглянув на Татьяну Михайловну, она продолжала писать. Татьяна Михайловна остановилась около двери, надеясь, что Клавдия Ивановна пригласит ее. Потом решительно подошла к столу и резко сказала:
        - Вы же видите, что я к вам пришла. Почему вы так невежливы со мной?
        Клавдия Ивановна вскинула на нее глаза:
        - А в чем дело? Что вы на меня наскакиваете?
        - А вот что. Позавчера вы мне сказали, что с Саней Рябининым все благополучно. И две недели назад вы то же самое сказали женщине, которая приходила к вам. А на самом деле у Сани двойки, которых нет в его табеле, но, вероятно, они стоят в классном журнале. И у него прогулы, которые в табеле тоже не отмечены. В чем дело?
        Клавдия Ивановна опешила.
        - Разве? Откуда вы это взяли? Почему вы так думаете?
        - Зачем вы мне задаете вопросы? Возьмите классный журнал и давайте посмотрим его отметки и пропуски занятий. Дайте мне листок бумаги и карандаш, я все это запишу.
        По русскому языку пятерка, тройка и двойка. По литературе пятерка и тройка, по физике две двойки, по алгебре, геометрии и тригонометрии четверки, по химии две двойки, по английскому две пятерки, по географии тоже две пятерки, по естествознанию две тройки. В четверти будут выведены две двойки: по физике и химии. И пропуски занятий — только за октябрь девять дней. Все дни прогулов совпадают с пропусками Дичкова.
        Клавдия Ивановна начала оправдываться:
        - Дичков сердечник, у него есть справка. А почему ваш сын не давал мне дневник? Я бы ему все отметки выставила. А насчет пропусков — откуда я знала, что он врет? Вид у него как у туберкулезника. А почему вы, мамаша, не смотрели за ним? Я не могу за всеми уследить. Знаете, как нам трудно? Да, Татьяна Михайловна понимала, как трудно работать классным руководителем. Он и воспитатель, и в нескольких классах ведет свой предмет. Не хватает времени и сил. Все это так. Но учитель должен выполнять свой долг.
        Когда Саня учился в первых классах, он относился к школе как к святыне. Молодая учительница Галина Евгеньевна четыре года поднимала ребят со ступеньки на ступеньку. И малыши знали, что настоящая радость будет там, на самой высокой ступени, когда они станут комбайнерами, летчиками, моряками, знатными рабочими, учеными. Ребята любили Галину Евгеньевну и верили каждому ее слову. Саня до сих пор помнит и любит свою первую учительницу. А ведь она тогда была так же молода, а может, еще моложе, чем теперь Клавдия Ивановна. Но та всю душу отдавала работе с детьми!
        В пятом классе классным руководителем была Анна Павловна, учительница истории. Ее спокойный голос, доброе отношение к детям, материнская забота о них хорошо сочетались со строгостью, так необходимой в школе. И пятый, трудный класс, где впервые преподавание вели разные учителя, считался чуть ли не самым лучшим в школе.
        В седьмом — новая классная руководительница, тоже очень хорошая. Это была Пелагея Антоновна, преподавательница математики, пожилая и строгая. За глаза ребята звали ее бабкой, но боже упаси в чем-то ослушаться! Ее и уважали, и любили, и боялись. Она никогда не кричала на ребят, не жаловалась завучу или директору, спокойно сама разрешала все конфликты. Она умела высмеять, умела защитить, умела и гневно обрушиться, когда всерьез сердилась. Если како-либо учитель, недовольный классом, грозил, что расскажет Пелагее Антоновне, все затихали мгновенно, а в перемену просили:
        - Не рассказывайте! Мы больше не будем!
        Пелагею Антоновну ребята с радостью поздравляли 8 Марта. К ней обязательно приходили выпускники после экзаменов и, бывало, дожидаясь ее, часами сидели на лестнице около ее квартиры, распевая песни. Жильцы дома перестали даже удивляться такому паломничеству.
        Вот каких воспитателей знал Саня!
        А теперь вдруг Клавдия Ивановна — такая легкомысленная и равнодушная к их судьбам. И это в девятом классе, в трудном ребячьем возрасте.
        После того как все выяснилось, Татьяна Михайловна подумала, что Саня будет разговаривать с ней откровенно, одумается и пообещает исправить беду во второй четверти. Можно взять репетиторов, Татьяна Михайловна подработает на это дополнительными дежурствами. Но она ошиблась. На ее вопросы и упреки Саня отвечал односложным «да», «нет», «мура». Он отрицал теперь уже очевидные для всех прогулы занятий, говорил, что учительница физики неправильно ставила ему отметки. Татьяна Михайловна поражалась: что стало с Саней? Его будто подменили. Какая гадость врать, изворачиваться! Может, самолюбие мальчика не позволяет признать свои ошибки?
        Надо действовать! Она хотела в этот же день повидать директора школы, но его не было.
        Перелистывая телефонную книгу, она увидела номер телефона Дичкова, записанный на обложке Саниной рукой. Татьяна Михайловна набрала этот телефон.
        - Вас слушают, — отозвался слабый, нерешительный женский голос.
        - Мне нужна мать Игоря Дичкова, — сказала Татьяна Михайловна.
        - Это я.
        - С вами говорит мать Сани Рябинина. Наши сыновья одноклассники и дружат между собой.
        - Здравствуйте! Я вас слушаю.
        - Извините, что побеспокоила вас. Дело в том, что ваш сын по болезни часто не ходит в школу, а мой здоров и из солидарности к нему прогуливает занятия. Так я прошу вас…
        - Подождите! — перебила Дичкова Татьяну Михайловну. — Вы что-то путаете. Мой сын здоров, ходит в школу и неплохо учится.
        Так и есть! Татьяна Михайловна и не верила тому, что Дичков «сердечник». Конечно, он обманывает свою мать, как Саня. Ну, что ж поделаешь, придется все рассказать.
        - Я сейчас была в школе и сама по классному журналу проверяла. Пропуски занятий наших детей совпадают. Они много пропустили занятий. И двойки у них…
        - Спасибо вам, что позвонили, — совсем убитым голосом сказала Дичкова. — Я сейчас пойду в школу. Мне трудно, я больна, но ничего не поделаешь. Я позвоню вам потом.
        Она записала телефон.
        Татьяне Михайловне стало неловко — расстроила больного человека.
        - Вы не торопитесь, если больны. Что уж теперь. Пусть вечером муж сходит.
        И опять она сделала ошибку!
        - Отец Игоря давно нас бросил.
        Ой, как все нехорошо! Зачем надо было звонить Дичковой! Но Татьяна Михайловна совсем ужаснулась, когда вечером ей позвонила незнакомая женщина и сказала:
        - Я по поручению Дичковой, Инны Павловны. Ее в «скорой» увезли. Ходила в школу, вернулась чуть живая. Она и так-то еле дышала. Больная совсем. А тут Игорь… Она просила вас передать директору школы, чтоб он позаботился об Игоре.
        Директора школы, Тимофея Николаевича, Татьяна Михайловна знала столько лет, сколько лет Саня учился. Это был человек собранный, четкий, строгий с учениками, приветливый с родителями.
        Когда Татьяна Михайловна рассказала ему обо всем, он задумался на минутку, а потом решил:
        - Ну что ж, не будем откладывать этого дела. Я сейчас позову сюда Дичкова и вашего сына. Давайте вместе поговорим с ними.
        И вот они оба — Саня и Игорь Дичков — стоят в кабинете. Пожалуй, у них одинаковый рост, но Саня худенький, у него фигура высокого, не по годам вытянувшегося подростка.
        У Дичкова плотная, сложившаяся фигура юноши. Саня от волнения бледный, губы синие, глаза бегающие, испуганные, даже страдальческие. У Дичкова лицо спокойное, уверенное. Он смотрит как будто открыто, но глаза ни о чем не говорят, в них — пустота. Либо человек умеет глубоко прятать свои мысли, либо он действительно не чувствует за собой никакой вины.
        Татьяна Михайловна смотрела на сына и его нового друга и не понимала, что могло объединить этих разных по возрасту и, как видно, по характеру ребят. Зачем Сане такой друг, да и зачем Игорю нужен такой мальчик, как Саня?
        Директор обратился к Дичкову:
        - Давай, Дичков, рассказывай. Почему прогуливали занятия, где бывали… ну, словом, объясни, как и что.
        - А что объяснять? — глядя на Тимофея Николаевича все такими же пустыми глазами, спросил Дичков.
        - Как — что? Я же сказал тебе. Почему пропускал занятия?
        - Не знаю.
        - Кто же знает?
        Дичков молчит. Тогда Тимофей Николаевич обращается к Сане:
        - Рябинин! Ну, а ты что скажешь?
        Саня тоже не отвечает. Тимофей Николаевич сам заговорил:
        - Дичков! Когда тебя в сентябре привел сюда твой отец, ты что обещал нам? Помнишь? Тебя исключили из московской школы. Из морского училища ты тоже не по своей охоте ушел. Теперь за старое взялся?
        Дичков снова молчит. Молчит и Тимофей Николаевич, ждет. Эти паузы в разговоре, вероятно, были привычны директору, ему часто приходилось вести тягостные беседы. Для Татьяны Михайловны они были мучительны. Ни Дичков, ни Саня не хотели ни о чем рассказывать. Даже на такой вопрос где проводили время, еле удалось выудить ответ. Игорь сказал «гуляли», Саня добавил:
        - И в кино ходили.
        - А кто тебе деньги давал на кино? — быстро спросил директор Саню.
        Саня, еще больше побледнев, уставился в пол. Татьяна Михайловна поняла — больше он не скажет ни слова. И действительно, сколько ни пытался Тимофей Николаевич вызвать Саню на разговор, это ему не удалось. А Дичков продолжал отвечать на вопросы малозначительными, ни о чем не говорящими фразами: «не помню», «не может быть», «я так не думал».
        - Вот что, дорогие мои! — сказал выведенный из терпения директор. — Хватит тут резинку тянуть. Дайте мне письменное объяснение своих поступков. Напишите, кто и сколько пропустил уроков, где бывали в это время. Обо всем откровенно. Чтоб завтра у меня на столе лежали ваши объяснения. Утром приходите не в класс, а сначала ко мне. Опомнитесь, пока не поздно. Подумайте, где и в какой стране вы живете! Возьмитесь за ум! Мы поможем вам исправиться. Я надеюсь, что Рябинин скоро поймет и исправится. С тобой, Дичков, труднее. Боюсь, доведешь себя до того, что общество вышвырнет тебя за борт. Да, скажи-ка мне адрес отца.
        Вот тут вдруг у Дичкова появилось осмысленное выражение испуга.
        - Не надо, Тимофей Николаевич, не пишите! Я исправлюсь.
        - Ну вот, заговорил наконец! Ладно, неси объяснение. Ну, а как с матерью?
        - Я сейчас пойду к ней в больницу.
        - Хорошо, иди.
        Татьяна Михайловна была очень расстроена. Она не верила в раскаяние ни сына, ни тем более Дичкова. Они постараются выкрутиться из этой историй, но их дружба сохранится, и Саня увязнет в ней. Она увидела беспомощность директора. Он тоже не нашел ключа к сердцу ребят.
        Они долго сидели молча — брат и сестра. У Сани не было никакой охоты рассказывать что-нибудь Ире. Настроения нет, да и какие могут быть разговоры, если всем своим видом Ира показывает, что не хочет с ним иметь никакого дела? «Ну конечно, — думает Саня, — она всегда заодно с мамой. Если б мама поссорилась с Ирой, разве он, Саня, молчал бы сейчас? Он такое начал бы рассказывать, что Ирка обхохоталась бы».
        Саня подошел к репродуктору и включил его. Вот здорово! Как раз идет передача со стадиона о футбольном матче.
        - Выключи сейчас же! — сердито сказала Ира. — Сам не учишь уроков и мне не даешь.
        - Скажите, цаца какая! Радио, видите ли, ей мешает. Не слушай, если это тебе неинтересно.
        - Я так не могу заниматься. Меня завтра обязательно спросят по химии, а ты мешаешь.
        - И буду! — зло крикнул Саня.
        Тогда Ира молча собрала свои учебники и тетради и направилась к двери.
        Саня преградил ей путь:
        - Ты куда?
        - Пусти! Я к Марии Петровне пойду заниматься.
        - Ладно. Оставайся. Я сам сейчас уйду.
        Саня отключил репродуктор.
        - Куда ты пойдешь? — крикнула Ира. — Не смей уходить! Тебе уроки надо делать, а не шататься. Ты что, совсем учиться не хочешь? Дурак ты!.. — Тут Ира вдруг заплакала и стала кричать еще громче: — Ты нам всю жизнь хочешь испортить. Как нам было хорошо! А теперь целыми днями молчим как немые. Будто умер кто. Сбежать из дому хочется! — Слезы крупными каплями скатывались по щекам Иры. Смахивая их рукой, она продолжала: — А мама какая стала? Как старуха больная! Как ты смел ее обижать! Убирайся куда хочешь, уходи. Не хочу я с тобой жить…
        Саня опешил от потока обидных слов. Такой ссоры у них еще не бывало! Он не знал, что сказать Ире, как заставить ее замолчать. И не сказав ни слова, он ушел из дому, хлопнув дверью.
        Ира была довольна, что дала такую отповедь Саньке. Пусть знает!..
        Татьяна Михайловна, придя домой, сразу заметила заплаканное лицо Иры.
        - Что с тобой, дочка?
        - Ничего, так! — нехотя ответила Ира.
        - Как это «так»? Двойка?
        - Да нет, меня даже не спрашивали.
        - С Саней повздорила?
        Ира молчала.
        - Уж когда вы перестанете с ним ссориться? Ведь не маленькие! Что он тебе сделал?
        - Радио включал.
        - Из-за этого плакать?
        Ира незаметно фыркнула. Стала б она из-за этого реветь!
        Глава VIII
        Праздник
        Природа в этот год одарила ноябрь ярким солнцем. По утрам тучи заволакивали небо, но потом бессильно, вразбивку нестройно расползались, открывая планету солнечным лучам. Было совсем тепло, и казалось, что деревья поторопились сбросить с себя золотой осенний наряд.
        Наступило праздничное утро, яркое и солнечное. Уже на рассвете — а рассветало только в семь часов — Москву огласила бодрая, веселая музыка. В квартирах заговорили радиоприемники. Все в этот день проснулись рано, чтоб не проспать праздничных часов.
        Но общая радость не всегда совпадает с личной. В маленькой семье Рябининых было грустно и тягостно. Провинился один, а страдали все трое.
        Татьяна Михайловна за эти дни, после приезда, осунулась, побледнела и постарела. Неприятности с Саней свели на нет весь ее отдых. Еще бы, сколько огорчений! Чего стоит одно родительское собрание в школе! Тяжело вспоминать, как Клавдия Ивановна читала ей мораль.
        - Хуже всех, — говорила она, — учились Рябинин и Дичков. Говорят, что раньше Рябинин хорошо учился. Но в этом году он остался фактически безнадзорным. Вот здесь сидит его мать. Мать Дичкова, к сожалению, не пришла. Так вот, Рябинина пыталась на меня свалить вину за прогулы сына и за его бесчестное поведение. Но, товарищи родители, если семья хорошая, если в семье заботятся о детях, то с по мощью школы воспитываются будущие строители коммунизма. Если за детьми нет надзора в семье, одна школа ничего не сделает.
        Она долго говорила что-то в этом роде, видно, пересказывая учебник, по которому недавно еще сдавала экзамен. Татьяна Михайловна сидела молча, испивая до дна горькую чашу. Саней она совсем не разговаривала. Он не просил прощения за свое поведение и за оскорбления, которые нанес матери, и она не считала возможным без этого хоть в какой-то мере оправдать его. Но тем самым она отрезала путь к сближению с ним. И так плохо, и этак нехорошо.
        Татьяна Михайловна еще раз была у директора. Ни Саня, ни Дичков не написали ему объяснений. Саня обещал принести после праздников, а Дичков перестал ходить в школу.
        Состояние Сани было тоже неважное. Он вдруг остался совсем один. Дичков как в воду канул. Саня два раза заходил к нему домой, но соседка, приоткрывая немного дверь, отвечала: «Нету их никого». У кого узнать, где Игорь?
        На мать Саня был зол. Он считал ее чуть ли не главной виновницей всех неприятностей. Зачем она пошла в школу, да еще к самому директору? Может, все прошло бы незамеченным. Ну подумаешь, двойки! Это же не конец года. Все можно исправить. А она подняла целый скандал. Почему в табели не записывали прогулы? Почему то, почему это? Теперь он из-за этого опозорен. Клавдия Ивановна при всем классе назвала его лгуном, прогульщиком и плесенью.
        «Что ж, спасибо тебе, мамочка, за заботу», — со злостью думал Саня о матери. Потом с таким же негодованием он вспоминал одноклассников. Тоже хороши! Никто не подошел к нему, не сказал, как часто бывало: «Брось, не вешай носа». Правильно он считал, что в классе у него нет друзей.
        А Мишка Фролов! Ябеда, дрянь! Взял и рассказал матери и своему отцу. Разве это друг? Никогда в жизни он не будет с ним дружить!
        У него один друг — Игорь, и ради этой дружбы он готов на все.
        Игорь настоящий человек. С ним очень интересно. На все у него своя собственная точка зрения. Так, как Игорь говорит и рассуждает, Сане приходилось слушать впервые. Игорь все брал под сомнение, насмехался, а иногда и издевался над тем, что Саня привык считать правильным. Это было ново, неожиданно, в этом виделась смелость, самостоятельность, взрослость.
        А как Игорь умел рассказывать! Настоящий артист! Говорит о моряках — шагает, как моряк; рассказывая о своей тетке — шепелявит и мотает головой так, что умрешь со смеху. С учителями Игорь разговаривает вежливо, но только учитель отвернется, он тут же его передразнивает. Все признают, что у Дичкова талант. Конечно, Игорь многое привирает. Рассказывая о каком-нибудь происшествии, он уверяет, что сам все видел. А Саня вспоминает: где же и когда он читал об этом происшествии? Но все равно, это интересно и весело. Такого товарища он впервые в жизни встретил!
        Конечно, в Санином классе есть хорошие ребята: например, Витька Пахомов, Аркашка Иванов. Но Пахомов дружит с Бекетовым и к Сане относится безразлично, Аркашка пропадает на стадионе. Саню привлекал Толя Задоров, паренек с рыжей шевелюрой. Надменная улыбка Толи выводила из терпения учителей. Они, по мнению Сани, не понимали, какой он хороший, способный и какой у него сильный характер. Но и с Задоровым у Сани не получилось дружбы, А так в классе скука, ничего интересного нет.
        Вот хотя бы классные собрания. То утверждают план «мероприятий», которые никому не нужны, то делают отчеты о них. Недавно ввели внеклассные занятия. Все тогда подумали, что на этих занятиях они узнают что-нибудь новое о жизни писателей или о том, как разыскивались пропавшие рукописи, или будут, например, проводить интересные физические или химические опыты. Ну, словом, займутся чем-то интересным, за что не ставят ни пятерок, ни проклятых двоек. А на самом деле оказалось, что это такие же уроки. Что не успевали на уроках, проходили в часы «внеклассных занятий». Ну разве это не обидно!
        А политзанятия в классе, когда читают вслух газеты, как маленьким или неграмотным? Саня уже давно привык ежедневно читать газеты. Без этого и день не в день. Конечно, не все подряд. Его интересуют международные события и, конечно, спорт. Из мировых событий Саня особенно интересуется освобождением колоний. Колониальные страны интересны еще и потому, что там живут люди в необычных для европейцев условиях. Их нравы и обычаи всегда занимали Саню, и он прочитал много книг об Африке, например. Для него такие государства, как Конго или Сомали, знакомы так же, как свои, социалистические республики. А он должен сидеть и слушать чтение, как пятиклассник какой!
        С Игорем Саня чувствует себя взрослым человеком. Правда, ему многое не нравится в Игоре. Игорь интересуется не борьбой колониальных стран за свободу или борьбой рабочих против капиталистов. Ему нравятся заграничные рубашки, костюмы, модные ботинки. Сане это совсем не интересно.
        Не нравится Сане и то, что Игорь до сих пор не в комсомоле, не нравится и то, как он это объясняет:
        «Я личность, умею думать без шпаргалок и хочу остаться свободным».
        Это, конечно, он фасонит. Вероятно, его не приняли в комсомол.
        Не понимает Саня и отношения Игоря к девочкам. Одноклассницам он вынес приговор в первый же день:
        «Ерундовские! Ни одной пикантной. Посмотрели бы вы на одесских девчат. Вот это да!»
        Саня и Колька Мазин сделали вид, что и они не считают своих девочек «пикантными». А что значит «пикантная», не знали. Они знали, что Зоя Стехова добрая, справедливая и правильно, что ее выбрали старостой. Знали, что Надя Шапкина фасонистая, завивает волосы и красит ногти, что Демичева Вера ябеда и плакса. А что такое «пикантная», об этом и понятия не имели.
        В тот же вечер Саня обратился за справкой в Большую советскую энциклопедию. Оказалось, что слово «пикантный» в буквальном переводе с французского (piquant) значит «колющий». Но это слово имеет три разных значения. Первое — «острый на вкус, пряный, как бы покалывающий нёбо», Саня понял, что это относится к еде, а не к девочкам. Второе — «вызывающий особый интерес своей необычайностью». Это тоже не к девочкам, а к происшествию. И, наконец, третье — «соблазнительный, влекущий, возбуждающий». Саня решил, что и это к девочкам не относился. Тогда какой же смысл вкладывал Игорь в это слово?
        Когда они гуляли по городу, Игорь в упор смотрел на девочек, и те очень смущались, Сане при этом почему-то становилось и самому неловко.
        Но если Саня кое в чем относился к Игорю критически, то все-таки не настолько, чтоб порвать с ним дружбу. Об этом он даже не помышлял и делал все, что хотел Игорь: пропускал вместе с ним занятия, гулял по Москве и восторгался смелостью его суждений. Когда Колька Мазин расстался с ним, «перешел в лагерь правоверных», как указал Дичков, Саня был доволен. Он ревновал Кольку к Игорю.
        Саня понимал, конечно, как будет огорчена мать его двойками и прогулами. Но он не хотел об этом думать. Если мысль о матери возникала, он старательно отгонял ее и шел вместо школы разгуливать с Дичковым. Занятия они пропускали одновременно. Конечно, на уроках математики и английского языка они всегда присутствовали: Пелагею Антоновну и Сергея Владимировича не проведешь — они сразу потребуют медицинские справки.
        Свой дневник Саня давал учителям только в том случае, если за ответ ему ставили хорошую отметку. Если двойка, то заявлял, что забыл дневник дома. По пятницам Клавдия Ивановна собирала все дневники и переносила в них из классного журнала отметки, полученные за неделю. Он и ей не давал дневник.
        Саня понимал, что хорошим все это не кончится. Но что же делать? Если он откажется проводить время с Игорем, то потеряет его как друга. Этого Саня не мог допустить.
        Теперь все раскрылось. Положим, не все, но главное. Что будет дальше?
        Хорошо, если б все это окончилось сном. Проснулся, и опять все по-старому.
        Саня вспоминает, как раньше в октябрьский или майский праздник они с Мишкой, наскоро проглотив какой-нибудь пирожок или бутерброд, бежали на улицу Горького. Когда были еще маленькими, то, преодолев все заграждения, пробирались к танкам и артиллерийским орудиям, которые стояли в ожидании парада. Они не раз запросто разговаривали с танкистами и артиллеристами. И бывало, что им удавалось взобраться и посидеть на самом дуле орудия. Конечно, теперь они стали большие и, рассматривая танки или новые дальнобойные орудия, бронемашины, обсуждали всерьез их боевые качества.
        Когда на Красной площади начинается парад, по улице Горького проходят веселые, шумные, яркие демонстрации с цветами, знаменами и транспарантами. На тротуарах продаются газировка, бутерброды, фрукты, конфеты, разноцветные шары. Мать обычно давала ему и Ире деньги на гостинцы. Конечно, небольшие деньги, но кое-что на них можно было купить, например пирожное, конфеты, мороженое или газировку.
        Сегодня нет праздника. Они позавтракали молча, как немые. Ира неохотно собирается гулять, а он, Саня, уткнулся в книгу.
        Входная дверь с лестницы то и дело хлопает. Саня слышит, как уходят Мишка Фролов, Зинаида Ивановна с мужем и Шельмой. Потом отец и мать Миши. Все празднуют, а он, Саня, никуда не пойдет. Мать спрятала его костюм и запретила выходить. Потекли злые, обидные мысли: «Подумаешь, наказали! Что, я от этого буду лучше учиться? Еще хуже! Назло всем не буду учиться! А если и буду учиться, то тоже им назло. Принесу в следующую четверть одни пятерки, вот так небрежно брошу дневник. Начнут целовать: «Саня, Санечка!» А я отвернусь и скажу: «Не ценили меня? А теперь вы мне не нужны!» Потом, подумав, что Ира и мать все-таки будут ему нужны и после второй четверти, он решил иначе. Скажу им так: «Меня смешат ваши восторги», или что-нибудь в этом роде.
        С каким бы удовольствием он отомстил всем теперь же! Но как? Если покончить жизнь самоубийством — нет револьвера. Броситься с моста в речку? Нехорошо. Могут и тела не найти. Под машину? А если ноги отрежут, а сам жив останешься?
        Ира собралась и ушла. Тоже хороша сестра! Только о себе думает! Если б мать ее наказала, разве Саня ушел бы один? Ни за что! Он обязательно уговорил бы мать. А Ирка ушла. Предательница!
        Убирая комнату, Татьяна Михайловна искоса поглядывала на сына. Она ждала, что Саня сдастся, попросит костюм, пообещает исправиться. Хорошо бы. Так хочется покоя, радости! Ведь у всех праздник! Но Саня молчал. И тогда, чувствуя, что ей не дождаться раскаяния, она взяла ключ, открыла шкаф и, сняв с вешалки вычищенный и выутюженный костюм, сказала:
        - Бери, одевайся и иди куда хочешь!
        Саня ничего не ответил, продолжая читать книгу. Тогда она оделась и ушла, резко хлопнув дверью. Она понимала, что с точки зрения строгой педагогики сделала ошибку. Надо было выдержать, не отдавать костюма, оставить Саню дома. Но она не укоряла себя. Нельзя лишать человека такого праздника!
        Одеваясь, Саня думал: «Что, сдалась? Почувствовала сама, что перехватила!» Доброту матери он расценил как свою правоту.
        Держась за перила и перепрыгивая через две ступеньки на третью, Саня как будто слетел вниз с четвертого этажа. Во дворе пусто. Конечно, все, даже малыши — на бульваре и на улице Горького. А стоит ли теперь туда идти? Войска давно прошли, а демонстрации теперь короткие — наверно, тоже скоро всё кончится. Саня решил попытать счастья — зайти к Игорю, может, он дома.
        Игорь жил в старом двухэтажном доме на Бронной улице. Это в трех минутах ходьбы. Но только Саня завернул за угол, как увидел, что навстречу идет сам Игорь. Саня, мало сказать, обрадовался — он даже заволновался. Столько дней не видел друга, да каких дней!
        - Здорово! — стараясь не показать своей радости, сказал Саня. — Где ты пропадал?
        - Были дела, — рассеянно глядя по сторонам, сказал Игорь. — Мать заболела. В больницу часто ходил. Ну, и вообще решил бросить школу. Очень надо выслушивать нотации: «Будьте благоразумны», «Соблюдайте гигиену»! А ты все претерпел? Наверно, покаяние директору написал? И, как он любит, цитату включил?
        - Что я, дурак, что ли! — захорохорился Саня. — Ничего не писал.
        - Ну и правильно. Я знал, что ты парень крепкий. Давай вместе на работу устраиваться. А? Я хочу на кинофабрику — пусть сначала рабочим. Там пробьюсь, заметят меня. Актером стану!
        Саня с восторгом смотрел на Игоря. Вот молодец! Ну конечно, его заметят. Он талант!
        И если раньше появлялись минутами сомнения в том, что не такой уж хороший товарищ Игорь, то теперь все отлетело. Он был доволен, что судьба свела его с таким человеком. Вот здорово! Они устроятся на работу, Игорь станет актером, а Саня, ну, допустим, кинооператором. Он и раньше об этом мечтал. Актерского таланта у него нет, а оператором он сможет стать. Будет ездить по всей стране. Вот это жизнь!
        Игорь сочно, с упоением рисовал заманчивые перспективы своего будущего, когда он станет звездой экрана. Вдруг в самый разгар мечтаний Игорь неожиданно сказал:
        - Ты меня извини, мне сейчас некогда. Я тут одну девчонку поджидаю, таю уж давай с тобой завтра встретимся. Я тебе позвоню.
        Саня опешил. Какая Девчонка может прервать их встречу? Что за чепуха! Он остановился, вытаращив глаза на Игоря. Тот засмеялся:
        - Что ты рот разинул? Иди погуляй один, — и, повернувшись, пошел к Пионерским прудам.
        Саня стоял убитый, оскорбленный. Как можно менять друга на свидание с девчонкой?
        Глава IX
        На уроках
        Утром 9 ноября Татьяна Михайловна с опасением поглядывала на сына, который медленно и нехотя собирался в школу. Только за пять минут до звонка он вышел из дому. Но пошел ли он в школу? В этом Татьяна Михайловна не была уверена. Хватит ли у него благоразумия, воли и характера, чтоб перенести трудные разговоры с учителями и товарищами, хватит ли упорства, чтоб наверстать пропущенное в занятиях, выдержит ли все это самолюбие мальчика?
        О себе Татьяна Михайловна не думала. Она все выдержит, лишь бы с Саней ничего плохого больше не случилось.
        На работу Татьяне Михайловне идти вечером. Хозяйством она решила заниматься поменьше — ничего не случится, если вовремя не будет убрано и постирано. Главное внимание — Сане. К большой перемене она пойдет в школу, поговорит с директором, с учителями.
        До последнего момента Саня и сам не знал, пойдет он в школу или не пойдет. После встречи с Игорем в первый день праздника он больше не видел его. Игорь куда-то запропастился. Саня никак не мог дозвониться к нему по телефону. Вопрос о работе на кинофабрике так и остался нерешенным.
        В школу придется идти, иначе житья не будет. Начнут уговаривать, стыдить, мать снова заплачет. Надо идти!
        Он прибежал за полминуты до звонка. Сбросив пальто, помчался по лестнице, и, когда был на втором этаже, раздался звонок. В класс он влетел, чуть не сбив с ног учителя английского языка Сергея Владимировича.
        Саня сел на свою парту, рядом с Зоей Стеховой, где сидел раньше, до появления Игоря. Когда немножко отдышался, посмотрел вокруг и увидел вдруг Дичкова. Тот сидел на одной парте с Надей Шапкиной. Надя, как видно, была этим очень довольна, она улыбалась, блестя зубами и встряхивая кудряшками. Вот так раз! Опять Саня остался с носом. То Колька Мазин, то эта вертлявая хохотушка!
        Сергей Владимирович объявил, что будет диктант. Школьники зашуршали тетрадями, а затем все стихло в ожидании. На уроках Сергея Владимировича всегда был образцовый порядок. Никому и в голову не приходило пошептаться с соседом или заняться каким-нибудь посторонним делом. Если что-то и случалось, то стоило Сергею Владимировичу поднять голову, посмотреть на класс своими усталыми серыми, немного близорукими глазами, и порядок восстанавливался.
        Прохаживаясь по рядам, Сергей Владимирович диктовал четко, не спеша. Он видел всех — тех, кто пишет спокойно, уверенно, и тех, кто косит глаза в тетрадь соседа. Но учитель никому не делает замечания, чтоб не отвлекать класс от напряженной работы. Когда кончится диктант и он соберет тетрадки, тогда и вызовет к доске как раз тех, кто знал хуже, и как раз по самым трудным для них словам и правилам грамматики. От такого не укроешься! На этот раз он вызвал к доске Игоря Дичкова.
        Сергей Владимирович, по мнению ребят, был учителем справедливым, относился ко всем ребятам ровно. Но Игоря Дичкова он не любил — это было для всех очевидно. Сергей Владимирович не раз высмеивал его.
        Однажды он вызвал Дичкова к доске. Весь класс увидел, что на спине Игоря мелом было написано «дуся». Чтобы прервать смешки, Сергей Владимирович сказал об этом Дичкову. Тот снял пиджак и начал счищать написанное. А что оставалось делать? Но Сергей Владимирович с самым серьезным выражением спросил его:
        «А если у тебя на штанах будет написано, как тогда?»
        Класс грохнул раскатистым смехом. А Сергей Владимирович смотрел на Дичкова наивно-вопросительным взглядом, как будто и в самом деле ждал ответа. И это произошло тогда, когда Игорем восторгались все в классе — и девочки и мальчики.
        Вызвав сейчас Дичкова к доске, Сергей Владимирович продиктовал ему предложение и велел написать на доске, а сам тем временем проверял его тетрадку.
        - Написал? Так. Прошу перевести.
        Игорь молчит, с надеждой поглядывая на ребят. Сергей Владимирович замечает:
        - Торопись! Иначе я подскажу, поставлю пятерку, и мы честно разделим ее пополам.
        В классе смешки, шумок, сквозь который Дичков старается уловить подсказанные слова. Но Сергей Владимирович слышит их раньше и лучше.
        - Мазин! Не вводи товарища в заблуждение. Вот Задоров говорит правильно. Но я спрашивал Дичкова, а не Задорова.
        Сергей Владимирович сам переводит фразу, а Дичкова просит обдумать и дать разбор написанного на доске предложения. Пока Дичков размышляет, Сергей Владимирович задает новый вопрос, обращаясь ко всему классу. Кого он спросит, неизвестно. Поэтому все внимательны. Минуту спустя Сергей Владимирович ставит новый вопрос:
        - Ну, как у тебя дела, Дичков? Можешь отвечать?
        Но Дичков молчит. После тягостной паузы Сергей Владимирович подводит итог:
        - На первый вопрос правильно ответил Задоров. Мы ему за это благодарны. А ты и на второй ничего не ответил. И мы скорбим, тем более что в диктанте у тебя пять ошибок. Прошу дневник!
        И, пока Дичков шел к своей парте, Сергей Владимирович вызвал Мазина с тетрадью по грамматике. Тот конфузливо положил перед учителем листок бумажки.
        - А где тетрадь?
        - У меня одна кончилась, — вытянув губы, отвечает Мазин.
        - А другая?
        Колька молчит.
        - В продаже нет? Времени недостаточно? Средств не хватает? Может, здоровье не позволяет дойти до магазина?
        Сергей Владимирович задает вопросы голосом, полным сострадания и сочувствия. Лицо становится скорбным.
        Колька клянет свою судьбу. Выручает веселый, долгожданный звонок.
        В перемену Саня обычно гулял с Игорем. И сейчас он надеялся, что тот выйдет вслед за ним. Но, дойдя до двери, он оглянулся и увидел, что Игорь сидит с Надькой. Они весело разговаривали и оба что-то старательно жевали. Всю перемену Саня, тоскливый и обиженный, простоял один около окна. Когда он вернулся в класс, Игорь с Надькой по-прежнему жевали и смеялись. «Что такое они жрут и никак не могут проглотить?» — со злостью подумал Саня.
        На большой перемене Игорь вышел из класса вместе с Шапкиной, и снова они, гуляя по коридору, что-то жевали. Саня с ненавистью смотрел на них.
        - Что ты такой скучный? — спросила его Зоя Стехова.
        Саня пожал плечами:
        - Ничего, обыкновенный.
        Он взглянул на Зою и увидел, какие у нее голубые-голубые глаза. «Она, наверно, очень добрая», — подумал Саня. А Зоя вдруг сказала ему:
        - Ты что, перестал в адъютантах ходить?
        - В каких это адъютантах?
        - У Дичкова. Ты ведь его адъютантом стал. У тебя даже походка теперь такая же вихлястая, как у него.
        - Ну, ты! — обозлился Саня. — Думаешь, девочка, так тебе все можно?
        - А ты не грозись. Я тебя не боюсь. Мне только жалко тебя. Ты хороший был. А теперь даже и на комитет тебя вызывают и, наверно, на педсовет.
        Саня вдруг весь покраснел. Потом краска медленно сошла с лица, и он стал бледнее прежнего. Ах! Будь она проклята, жизнь! Ну зачем он на свет родился? Что такого он сделал, чтобы таскать его на комитет? Дудки! Он не пойдет. Где этот гад Дичков? Втянул его в историю, а сам с Надькой болтает!
        Саня решительно вышел в коридор. Игорь стоял один и, как видно, ждал его.
        - Ты о чем с Зойкой говорил? — спросил он, глядя на Саню беспокойными глазами.
        - Грозится комитетом и педсоветом!
        - Ты с ней не порть отношения, — сказал тихо Дичков. — Все-таки она староста класса. Пригодится.
        Саня вскипел вдруг:
        - Чего ты меня все учишь! Не буду я ни перед кем подлизываться! Что я такого сделал?
        Саня зло посмотрел на Дичкова. Тот опять что-то жевал. Саня спросил:
        - Чего ты все жуешь?
        - Хочешь, дам? Жевательная резинка. Американская. Мне подарили.
        Он дал Сане кусочек резинки. Тот взял в рот и сморщился от отвращения.
        - Фу, гадость! — и выплюнул.
        - Ни черта ты не понимаешь. — Игорь нагнулся, поднял с пола резинку, вытер ее о штанину и положил в карман. — После уроков жди меня у выхода. Поговорим.
        Начался урок литературы. Клавдия Ивановна вошла в класс сердитая. Она бросила журнал на стол и, нахмурившись, села на свое место, выжидая, когда класс затихнет. Было ясно, что свое дурное настроение она не хочет скрывать, наоборот — все делает для того, чтоб ребята видели, как она расстроена. И они сразу это поняли и ждали, когда Клавдия Ивановна раскроет им причину этого настроения. Ждать долго не пришлось.
        Отметив в журнале отсутствующих, Клавдия Ивановна сказала:
        - Очень рада, что Рябинин и Дичков в классе. Просто осчастливили! Может, совесть заговорила, что из-за вас страдают честные люди? Они, видите ли, хотят бездельничать, а классный руководитель пусть отвечает!
        Ну вот, теперь все ясно. Ребята поняли, что Клавдии Ивановне нагорело от директора за то, что не выставляла в дневнике отметок и не требовала справок с тех, кто пропускал занятия. Все поглядывали на бледного, взволнованного Саню и на Дичкова.
        - Мы сегодня на классном собрании обсудим поведение Рябинина и Дичкова, — заключила свою речь Клавдия Ивановна.
        Не меняя выражения лица, тем же недовольным, брюзжащим тоном она начала занятия:
        - Переходим к изучению творчества известного русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Тургенев родился в городе Орле двадцать восьмого октября тысяча восемьсот восемнадцатого года. Родители Тургенева были…
        В прошлом году литературу в классе вел Анатолий Петрович, тоже учитель молодой. Но как интересны были его уроки! Он так увлекательно рассказывал им о писателях, о героях произведений, что уроки литературы были самыми любимыми. Анатолий Петрович ценил тех, кто высказывал свое собственное мнение, свои мысли и раздумья. И ребята гордились тем, что учитель верит в их способности все понимать и размышлять. В школе был тогда литературный кружок, где ребята спорили, дискутировали, читали свои стихи и рассказы. А что сейчас?
        Клавдия Ивановна заученно говорит то, что написано в учебнике. Главное внимание уделяется «помещичьему быту», в котором рос писатель, датам его жизни и датам выхода в свет тех или иных книг. Как будто заполняется подробная анкета. Так же рассматриваются и герои произведений. Как на писателей, так и на героев наклеиваются четкие ярлыки «положительного» и «отрицательного», «демократического» и «реакционного». Временами Клавдия Ивановна прерывает свой рассказ замечаниями: «Прекратите болтовню!», или: «Я тебя выведу из класса!» Но угрозы не действуют. Ребята перешептываются, пишут друг другу записки, а кто сидит спокойно, у того мысли далеки от «помещичьего быта».
        Прошлый год ребята были моложе, а понимали больше и лучше. Сейчас они узнают, к какому классу принадлежит писатель, какие идеи проповедует, а самих произведений не читают. Как можно полюбить писателей, которых ребята не знают, а только «учат»?
        Отметки Клавдия Ивановна ставила не за понимание художественного произведения, а за дословный пересказ учебника и за выученные цитаты. Если кто-нибудь пытался выйти за рамки учебника, она обрывала:
        - Не философствуй. Усвой то, что полагается по программе, а большего от тебя не требуется.
        При изучении Островского довольно странно начался разговор о патриотизме.
        - Что такое патриотизм? — спросила Клавдия Ивановна Толю Задорова.
        - Это значит — любить родину, все для нее делать, может, даже жизнь отдать.
        - А если жизнь не нужна?
        - Ну… учиться хорошо…
        - Мало!
        - Стать культурным, образованным.
        - А еще? А ты чем полезен?
        - Пока ничем.
        - Хорошо, что сознаешь! — Обращаясь к классу, Клавдия Ивановна с пафосом произносит: — Патриотизм — это когда интересы народа выше личных.
        Но ведь и Задоров правильно отвечал. Почему она его так?..
        Ребята не любили и не уважали Клавдию Ивановну. Она это чувствовала и понимала. Но чем она хотела расположить к себе школьников? Предлагала устроить в ее комнате классную вечеринку. Ребята отказались. Однажды принесла в класс конфеты.
        - Это будет премия за хороший ответ.
        Конечно, и от конфет все отказались. Кто кого воспитывает?
        Ребята, которые с раннего детства читали книги, специально для них изданные, слушали радио, смотрели телевизор, эти ребята, развитые, умные, чувствовали не только неудовлетворенность, но и неловкость за своего учителя. Заглянув вперед в учебник литературы, они уже узнали, что сто лет прошло с тех пор, как учитель русской словесности саратовской гимназии Николай Гаврилович Чернышевский, восстав против схематизма и зубрежки, на деле доказал, как увлекательно можно поставить преподавание родного языка и литературы.
        Знала ли об этом Клавдия Ивановна? Наверно — ведь она окончила пединститут. Но все равно, после Тургенева начнет «проходить» тему о Чернышевском и не заметит, что ученики отвечают по учебнику, не прочитав бессмертного «Что делать?».
        Саня сидел на уроке недовольный и этой скучной лекцией, и разговором с Игорем, взволнованный тем, что ему сказала Зоя Стехова, и обозленный уколами Клавдии Ивановны. Может, убежать из дому? На стройку, на целину, куда угодно. А что, если в самом деле?.. Увлеченный новой идеей, Саня подошел в перемену к Игорю:
        - Пойдем, надо поговорить.
        Игорь выразительно взглянул на Шапкину — «что поделаешь, пристает», — встал и нехотя, переваливаясь, пошел за ним.
        Как только они вышли из класса, Саня радостно и взволнованно сказал:
        - Поедем на целину! Давай им докажем! Игорь посмотрел на него насмешливо:
        - Чего я там забыл? Ищи другого дурака!
        - Не хочешь? — злобно спросил Саня, сжав кулаки. — Ладно!
        Почувствовав прилив того гнева, с которым трудно справиться, Саня резко повернулся и ушел от Дичкова. Он хотел сразу же уйти из школы, но вдруг увидел, что по коридору идет мать. «Ну что ей тут нужно?» — подумал он раздраженно и поневоле вернулся в класс.
        Глава X
        С кем посоветоваться?
        Классное собрание началось сразу после пятого урока. Саня был уверен, что Дичков не останется. Но Игорь спокойно сидел на своем месте. Саня тоже решил остаться. А чего ему бояться? Подумаешь, судьи! Кто из них сам не прогуливал? Кто без двоек учился? Если будут ругать, он, Саня, прямо им скажет: «Что хочу, то и делаю. Не хочу учиться! Поеду на целину! Какое ваше дело!»
        Клавдия Ивановна рассказала, сколько дней и часов прогуляли Рябинин и Дичков, сколько двоек они получили, возмущалась их ленью, лживостью и неожиданно для всех закончила свою речь так:
        - По-моему, Рябинина и Дичкова вполне можно назвать вредителями. В самом деле, государство расходует на них большие средства, а они не учатся. Разве это не вредительство? Родители их кормят, одевают, обувают, а какой толк из них получится? Вот теперь у нас отнимают время. Мы должны, видите ли, их воспитывать! Прошу высказываться. Необходимо осудить поведение Рябинина и Дичкова.
        В классе гробовое молчание. Клавдия Ивановна любила громкие фразы, и обычно ее словам никто не придавал большого значения. Но «вредители» — это уж слишком!
        - Что ж вы молчите? Надо высказываться! — снова призвала Клавдия Ивановна.
        - А зачем высказываться? — сказал Коля Мазин. — Они больше не будут. Правда, ребята?
        И так это было наивно, по-детски искренне и так шло вразрез с тяжелым обвинением Клавдии Ивановны, что все расхохотались. Ну и чудак этот Колька!
        Когда ребята поуспокоились, худенькая девочка, по фамилии Каблукова, сказала с места, неофициально:
        - Ты, Колька, лучше молчал бы! Сам небось с ними прогуливал?
        - А ты видела? — подскочил к ней Мазин. — Да, видела? А ну, докажи, каблучок французский!
        И опять все рассмеялись.
        - Товарищи! — возмутилась Клавдия Ивановна. — Нельзя так! Вы уже не дети. Мы должны серьезно обсудить поведение Рябинина и Дичкова.
        Тут подняла руку Зоя Стехова, и все приутихли. Зоя что-нибудь дельное скажет.
        - Конечно, и Рябинин и Дичков виноваты. Мне кажется, они это сами понимают. Я, как староста, тоже виновата. Я знала, что они прогуливают, и молчала, не хотела быть ябедой. Только мне кажется, что Рябинина с Дичковым нельзя сравнивать. Санька хороший, но он бесхарактерный, и Дичков плохо на него влияет. А вы, Клавдия Ивановна, больше почему-то на Рябинина нападаете. По-моему, Дичкова надо перевести в другой класс. В наказание и чтоб их с Рябининым разъединить. А еще мне хочется спросить у Дичкова, откуда он достал жевательную резинку.
        Надя Шапкина, тряхнув кудряшками, затараторила:
        - Резинка тут ни при чем. Нечего цепляться к человеку! И потом, Рябинин не маленький! Подумаешь, Дичков на него плохо влияет! Каждый за себя пусть отвечает.
        После этого подняли руку сразу несколько человек. Но Аркаша Иванов не стал ждать, когда ему предоставят слово, встал и широкой развалкой подошел к столу. Аркаша говорил всегда искренне, но оратор был плохой, и все ждали, что он сейчас что-нибудь сболтнет несуразное.
        - Вопрос ясен, — забасил Аркаша. — Ребята, конечно, сдурили. Ну ошиблись, что ли. Только вы, Клавдия Ивановна, зря их так обижаете. Какие ж они вредители? Это мы все тогда вредители. А Санька, он, по-моему, академиком будет… Нет, правда, ну чего вы смеетесь? Может, не академик, но, в общем, хороший человек…
        - Ну, знаешь, — перебила его Клавдия Ивановна, — ты, Иванов, совсем заговорился. Академик! Какая главная обязанность школьника? Учиться, учиться и учиться. А твой Рябинин не выполняет этой обязанности. Может, он и не вредитель, но, уж конечно, и не патриот. Если он не выполняет простых обязанностей, то чего ждать от него в серьезной для родины момент? Я предлагаю осудить их поведение и вопрос о них перенести на решение педсовета.
        - А зачем педсовет? — забасил Аркаша, который продолжал стоять около стола. — Мы сами все решим. Только вот насчет американской жвачки ты, Шапкина, зря замазываешь. Ну-ка, Дичков, скажи, откуда у тебя эта резинка? И откуда у тебя американская карманная книжечка, которую ты мне утром показывал?
        - Ну подарили мне! — визгливо крикнул Игорь. — Какое твое дело!
        Тут поднялся такой шум, что невозможно было ничего разобрать. Аркаша подошел к Игорю и, махая кулачищами, явно угрожал ему. Шапкина что-то кричала Стеховой. Все зашумели, поднялись с мест…
        - Тише вы, тише! Что за безобразие! — старалась всех перекричать Клавдия Ивановна. — Я расскажу все директору, пусть он решает.
        И так как никто ее не слушал, она, стукнув кулаком по столу, еще громче крикнула:
        - Собрание считаю закрытым!
        Сане так и не удалось сказать ребятам те слова, которые он приготовил. Даже если б собрание шло гладко и ему предоставили б слово, он все равно ничего не сказал бы. Во-первых, потому что он увидел доброжелательность к себе одноклассников, во-вторых, его сейчас иное мучило.
        Клавдия Ивановна, как видно, не обратила внимания на разговор об американской жевательной резинке, а он, Саня, и на собрании и теперь думает только об этом. Ему кажется, что и двойки и прогулы — все это пустяки по сравнению с тем, что знает он и чего не знают еще ребята.
        Когда Саня спросил Игоря, откуда он достал жевательную резинку, он не придал никакого значения его ответу. Но, когда об этом говорила на собрании Зоя Стехова, а потом и Аркашка, Саня вдруг понял, что это не пустяк…
        …Они часто ходили с Игорем по улице Горького и либо на этой улице, либо у гостиницы «Националь» рассматривали новые заграничные машины. Разноцветные, необычной формы, они даже у Сани, который вообще не очень интересовался машинами, вызывали восхищение. Он смотрел на них, как на хорошие игрушки. Когда около машины появлялся хозяин, какой-нибудь иностранец, публика, рассматривавшая машину, скромно отступала. Но Игорю всегда хотелось выразить свое восхищение. Он хлопал ладонью по машине и говорил:
        - Машина олл райт! Гут!
        Саня сказал однажды Игорю:
        - Ну чего ты распинаешься? «Гут, олл райт»! Еще подумают, что у нас ничего хорошего нет. И вообще…
        - А что «вообще»? Почему не поговорить? «Распинаешься»! У нас-то таких машин нет?
        - Ну, легковых нет. А может, что посерьезнее и поважнее есть! Ты читал в «Знание — сила»…
        - Ладно, не агитируй! А почему нельзя с иностранцами разговаривать?
        Конечно, почему не поговорить. Но Игорь навязывался, подхалимничал. Это противно! Но сказать об этом в глаза Игорю Саня не решился.
        Однажды они увидели около телеграфа машину с черным низом и ярко-желтым верхом. Около нее стояло несколько любителей. Хозяин машины, высокий человек в спортивном костюме серого цвета, с беретом на голове, польщенный тем, что его машина обратила на себя внимание, гордо сказал:
        - Это есть американская машина.
        Игорь угодливо подхватил:
        - Машина олл райт! Карашо!
        Так как другие не выражали желания вступать в разговор, иностранец с веселой улыбкой обратился к Игорю:
        - Вы есть студент?
        - Да, да, — охотно соврал Игорь.
        - Как жаль, что у меня нет сувенир! Приходите завтра сюда же, я буду дарить сувенир.
        Игорь обрадованно сказал:
        - Приду, обязательно приду!
        Когда они остались одни, Саня, глядя на Игоря испуганными глазами, спросил:
        - Ты что, серьезно? Неужели пойдешь?
        - А ты испугался? Ну и пойду, что такого?
        Но потом Игорь добавил:
        - Очень мне нужны их сувениры! Плевать я хотел. Конечно, не пойду.
        Саня поверил Игорю и больше не вспоминал этого разговора. Но теперь, когда появилась жевательная резинка и какая-то американская книжка, Саня подумал, что это «сувениры», полученные Игорем от хозяина той красивой машины. Значит, Игорь обманул его, он встречался с иностранцем. Зачем это Игорю? Подумаешь, резинка! Невкусная. Чем она нравится американцам?
        Но не в резинке дело. Противно, что Игорь постоянно восхищается всем иностранным — легковыми машинами, кинокартинами, костюмами, галстуками, даже носками — и ничего не видит хорошего даже в самой Москве. Ну что это за человек?
        А зачем иностранец назначил свидание Игорю? Почему ему хотелось дать «сувенир»? Может, этот иностранец вербует шпионов?
        От этой мысли у Сани забилось сердце и пересохло во рту, Ведь и он бывал вместе с Игорем, вдруг и его обвинят?
        Нет! Это, конечно, ерунда. Он же ни в чем не виноват!
        Не виноват? А зачем он, комсомолец, волочился с Игорем по городу, вместо того чтоб сидеть в классе? Почему слушался его во всем, восхищался сомнительными рассуждениями и не очень-то хорошими, прямо сказать — скверными поступками? Почему, когда столкнулись те две машины, почему он убежал вместе с Игорем, а не остался на месте и не рассказал правды?
        …Они шли по Садовой. Игорь вдруг сказал:
        - Хочешь, я сейчас разыграю какого-нибудь водителя? Умрем со смеху!
        - Это как же? — удивился Саня.
        Машины шли по улице в несколько рядов. Увидев за рулем «Москвича» пожилого человека, как видно любителя, Игорь, сделав испуганное лицо, показал ему на колесо машины и крикнул: «Спустило!» Водитель резко затормозил. Шедшая позади грузовая машина не сумела повернуть в сторону и стукнула «Москвича» так, что он покатился вперед. Раздался свисток милиционера, машины сразу окружил народ, а Игорь побежал вперед и свернул на Бронную. Саня, конечно, за ним. И, когда они были далеко от места происшествия, в безопасности, Игорь сказал:
        - Ты смотри никому ни слова! За это может влететь. Старый дурак этот водитель. Разве я думал, что он так затормозит? Ну, да ведь ничего страшного не случилось!.. Ты чего молчишь?
        Игорь подозрительно и зло посмотрел на расстроенного Саню.
        И опять сказать бы Игорю прямо, что он хулиган. Но Саня трусливо промолчал. А ведь он не знает, что случилось с теми машинами. Может, там кто-то был ранен, может, напрасно кого-то обвинили. Так все это скверно, что не хочется вспоминать!
        Кому бы рассказать обо всем? С кем поделиться, с кем посоветоваться? Может, с дядей Пашей? Саня жалеет, что не рассказал ему ничего, что обманул хорошего человека. Правда, он надеялся, что начнет хорошо учиться и все забудется. А если рассказать директору, Тимофею Николаевичу? Нет, об этом можно только по душам разговаривать. Вот если Мише Фролову, старому другу? Ну хорошо, расскажет, а толк какой? Может, с Витькой Пахомовым поговорить? Он член комитета. Нет. Витька сразу поставит вопрос на комитете, затеется целое дело…
        О том, чтоб посоветоваться с матерью, Саня и мысли не допускал. Она перепугается, начнет его упрекать…
        Не с кем поделиться, не с кем посоветоваться!
        Глава XI
        Раздумье
        Комитет комсомола заседал по четвергам. В этот первый после праздника четверг вызвали всех двоечников девятых и десятых классов. Комсомольцев, получивших за четверть хотя бы по одной двойке, набралось немало.
        В пионерской комнате за большим, длинным столом сидели члены комитета комсомола — четыре девочки с белыми капроновыми бантами в волосах и три мальчика. Один из них - Витя Пахомов. Секретарь комитета комсомола, бледнолицая Сенина, заняла председательское место. Рядом с ней стоял свободный стул. Обычно здесь сидел Илья Львович, преподаватель географии, которому было поручено оказывать помощь в работе комсомольской организации. Но Илья Львович заболел. Вместо него обещал прийти Иван Кузьмич, преподаватель физкультуры.
        Иван Кузьмич, молодой, крепкий и стройный, пришел с небольшим опозданием и, усевшись на приготовленное место, сказал:
        - Ну что ж, все в сборе? Начнем заседание.
        Сенина встала и своим тонюсеньким голосом объявила:
        - Товарищи! Начинаем заседание.
        И замолчала.
        Иван Кузьмич тихо подсказал ей:
        - Объяви повестку дня.
        - Объявляю повестку дня. Первый вопрос — об утверждении плана работы комитета на вторую четверть. Второй — о комсомольцах-двоечниках, третий — о проведении школьного комсомольского собрания.
        - Может, первым поставим вопрос о двоечниках? — глядя на Сенину, спросил Иван Кузьмич.
        - Может, первым поставим вопрос о двоечниках? — спросила Сенина членов комитета комсомола.
        Никто не возразил.
        - А как будем вызывать: по одному или всех сразу? — спросила Сенина Ивана Кузьмича.
        - Надо бы по одному. Но уж очень много их там в коридоре. Шумят, а в соседних классах занятия вечерней смены. И потом, могут разбежаться. Давай всех сюда, комната большая. А разбирать будем по одному. Пахомов, зови!
        Пахомов, улыбаясь, вышел, и после короткой борьбы за дверью в комнату стали входить ребята и рассаживаться на стульях, вдоль стен.
        Первым вызвали девятиклассника Дудникова. К столу подошел рыжий высокий парень.
        Иван Кузьмич, глядя на него, сказал:
        - Ну вот, Дудников. Говорил я тебе раньше, что надо за ум взяться?
        - Говорили, Иван Кузьмич.
        - Ну, расскажи комитету, почему у тебя двойки.
        Парень помолчал, потом равнодушно вымолвил:
        - Ленился.
        - Уроков дома совсем не делал?
        - Почему? Делал…
        - А почему же двойки?
        Парень пожал плечами с таким выражением, будто он и сам не понимает, почему у него двойки.
        Пауза длится довольно долго, но этот односложный диалог Ивана Кузьмича с Дудниковым никто из членов комитета не нарушает.
        - Что думаешь делать дальше? — спрашивает снова Иван Кузьмич.
        - Учиться, — равнодушно говорит Дудников.
        - На педсовете говорили, что ты на контрольных списываешь.
        - Это я не знал.
        - Чего не знал?
        - Не знал, что есть решение класса не списывать.
        - Почему пуговицу до сих пор не пришил? — сердито и совсем не официально спрашивает Иван Кузьмич. — Я тебе неделю назад об этой пуговице говорил.
        - Я ее в субботу пришивал.
        - Плохо пришиваешь! Что, товарищи, будем с Дудниковым делать? — снова перейдя на официальный тон, спрашивает Иван Кузьмич членов комитета. И, поскольку те скромно молчат, он предлагает: — Дадим месяц срока на исправление. Смотри, Дудников, через месяц вызовем! Давай следующего! Кто там? Чуркин!
        Коренастый паренек низенького роста, с радостным, улыбчатым лицом, подходит к столу строевым шагом. Остановившись у стола и шмыгнув носом, он с независимым видом оглядел всех членов комитета комсомола и остановил свой взгляд на шевелюре Ивана Кузьмича. Послышались хихиканье, смешки. Иван Кузьмич поглядел на Чуркина и сам, еле сдерживая смех, сердито сказал:
        - Ну, ну! Брось дурака валять! Под Швейка работаешь! По каким предметам у тебя плохие оценки?
        - По вашему, Иван Кузьмич.
        - Знаю! А еще?
        - По физике.
        - И…
        - И по геометрии.
        - Почему двойки?
        - Не учил.
        - Почему?
        - Так.
        - А что делал дома?
        - Гулял.
        - Врачи прописали прогулки?
        - Нет, сам.
        - Послушай, Чуркин, почему у тебя пояс всегда сползает? Сколько раз я тебе об этом говорил!
        - Он сам сползает, Иван Кузьмич, — все так же улыбаясь, говорит Чуркин и чуть-чуть подтягивает наверх пояс.
        - Утреннюю зарядку делаешь?
        - Как вы учили! — браво отвечает Чуркин.
        Уже давно смеялись и члены комитета, всеми силами стараясь как-нибудь скрыть свою несерьезность, и школьники, ожидавшие своего вызова. Наскоро определив Чуркину месячный срок для полного исправления, Иван Кузьмич отпустил Чуркина. Тот снова сел у стены, но Иван Кузьмич приказал ему немедленно уходить домой.
        - Довольно чудить! Иди учись.
        Саня, слушая, как разбирают Чуркина и Дудникова, давно перестал волноваться и смеялся вместе со всеми. Сегодня на комитете весело и совсем не страшно. Был бы Илья Львович, не очень посмеялись бы. Без него и остальные члены комитета почему-то молчат.
        А какой это комитет, если разговаривает один Иван Кузьмич? А на Сенину и смотреть не хочется. Недаром ребята жалеют, что выбрали ее. Ну какой это секретарь? Говорит только по подсказке.
        Когда вызвали к столу Саню Рябинина, всем уже надоело это разбирательство, с одними и теми же вопросами и ответами.
        Поскольку все знали, что он хороший ученик, ему даже срока для исправления не поставили. А то, что он не давал свой дневник классному руководителю и прогуливал занятия, об этом никто, кроме Витьки Пахомова, не знал. А Витька промолчал, ничего не сказал. Когда Саню отпустили, он на прощанье моргнул ему: пронесло, мол!
        Хорошо ли это? Саня даже не обрадовался, что так легко проскочил на заседании комитета. Он шел домой вялый, разбитый и думал, что, может, было бы лучше, если б с ним поговорили серьезно, если б можно было рассказать все, о чем он думает. А так что ж! Камень на душе остался.
        Вечером, лежа в постели (он теперь даже спать стал плохо), Саня подумал, что так скверно ему никогда еще не жилось. Когда на фронте убили отца, он был маленький и ничего не понимал. Больше, пожалуй, ничего плохого в его жизни не было. А теперь? Мать из-за него плачет. Ира фыркает, как кошка. Мария Петровна специально для него разные пословицы и поговорки говорит: «Парень умом пообносился», «Ученье свет, а неученье тьма», «Кто родителей не уважает, тому счастья не видать». Слушать тошно!
        С Мишкой Фроловым они не разговаривают и, встречаясь в коридоре, не здороваются. Дяде Паше Саня боится на глаза показываться. Конечно, и телевизор он не смотрит у Фроловых. А какие мировые передачи были в праздник! Саня не решается попросить у Бориса Васильевича новый том энциклопедии, недавно полученный. Даже Шельма и та к нему не ласкается.
        В школе тоже противно. То к директору, то классное собрание, то, как сегодня, комитет. А еще, говорят, и на педсовете будут разбирать. Ребята если не сторонятся его, то и дружбы не проявляют. Только Аркашка все время зовет на стадион. И Зоя… она какая-то чудная. То сама его адъютантом обзывала, то на собрании защищала его. А сегодня в классе спросила: «Ну, как твои дела?» — и посмотрела на него, как на маленького или на больного. Вот до чего он дожил! Его даже девчонки жалеют. А он в начале года собирался стать героем-отличником. От себя скрывать нечего: думал, что девочки будут им восторгаться.
        Саня видит, что и учителя его жалеют. Как-то в перемену к нему подошел старый учитель математики Петр Андреевич, положил свою тяжелую руку на плечо и сказал:
        - Слышал я, Рябинин, что ты плохо стал учиться. Зачем же так? Ты умеешь думать, так подумай о себе. И о матери подумай, ведь вся ее жизнь в вас, в детях. Если сильно отстал по математике, приходи, я с тобой позанимаюсь.
        Петр Андреевич старый, больной, математику ведет в других классах, а ему, Сане, способному лентяю, предлагает помощь. Стыд!
        Когда-то Саня был первым по успеваемости — это в пятом и шестом классах. А теперь? Самым последним!
        Он всегда боялся, что, пока растет, все интересные дела в стране будут переделаны. И торопился все узнавать, учиться. Он гордился (и им гордились мать и сестра), что был начитанным. Теперь он почти ничего не читает и даже газеты иной день не смотрит.
        Жизнь стала скучной и неинтересной. Он добровольно превратил себя в болвана, шпаргалочника и ничтожество. Его стыдят в школе и дома, ругают, жалеют: «Ах, как ты похудел!» Никто как будто не понимает, что человека надо не жалеть, а уважать!
        Уважать? А за что?
        В мечтах Саня не раз бывал самым лучшим изобретателем, самым знатным рабочим, самым известным писателем, чемпионом мира, совершал удивительные подвиги. И не раз представлял, как Председатель Президиума Верховного Совета вручает ему орден или даже Золотую Звезду Героя. Ух! От такой мечты дух захватывало. И как приятно думалось о том, что все будут им гордиться — мать, Ирка и тот же Мишка Фролов. Мария Петровна начнет рассказывать в больнице, что живет в одной квартире с тем самым Александром Рябининым…
        Теперь он так обокрал себя, что даже и мечтать ни о чем не смеет. А кругом такая интересная жизнь!
        Что видел какой-нибудь средневековый мальчишка? Осликов, на которых люди ездили? Церкви? Да что средневековье! Еще в начале этого века не было ни настоящего электричества, ни радио, ни, конечно, телевизора. А теперь все это есть. Есть самолеты быстрее света, есть самолеты, которые управляются по радио с земли, есть лучшие в мире электростанции. Скоро построят ракеты, которые полетят на другие планеты. С помощью невиданных машин люди пророют землю до страшной глубины, изобретут такие скафандры или что-то еще и освоят все морские глубины. Ему, Сане, повезло, что он живет в такое время да еще в такой стране. Ведь сколько людей на свете завидуют советской молодежи!
        А он, Саня Рябинин, советский школьник, лежит без сна в постели, жалкий, испуганный, ни на что не способный. А ведь даже сейчас, в этот момент, ночью, многие люди совершают подвиги. Кто-то стоит за капитанским мостиком и ведет в океане советский пароход. Кто-то сидит за штурвалом самолета и летит к Москве вместе с солнцем. Где-то в больнице хирург делает операцию, спасает жизнь человека. На дрейфующих станциях Северного полюса и в Антарктиде работают ученые. На строительстве электростанций на Волге в ночной темноте сверкают огни электросварок. На границах стоят пограничники — прислушиваются, не пытается ли проникнуть в нашу страну шпион. Всем этим отважным людям хорошо, они чувствуют себя нужными, полезными, не то что он, Рябинин.
        Появилось много рассказов писателей, побывавших в разных странах. Как это интересно! Хорошо, если б и Сане когда-нибудь удалось совершить путешествие.
        Строить, летать, путешествовать! И это не просто мечта, это все может быть, если он, Саня Рябинин, возьмется за ум.
        Какая глупость! Связался с лентяем, позером, дрянью и вообразил, что нашел интересного друга. Довольно, хватит! Игорю он больше не друг! Надо учиться, надоело бездельничать.
        Но кому рассказать об Игоре, о сувенирах, об истории с машинами? Как сбросить с себя этот тяжелый груз?
        Глава XII
        Сергей Владимирович
        Татьяна Михайловна тихо постучала в дверь. Но в кабинете директора шел оживленный разговор собравшихся учителей, и ее стука никто не слышал. Тогда она приоткрыла дверь и заглянула. Тимофей Николаевич увидел ее:
        - Входите, пожалуйста, и садитесь.
        Она села на стул у стены, тут же, около двери.
        За длинным узким столом, покрытым зеленым сукном, сидели учителя. Заседание педсовета еще не началось, ждали опоздавших, и каждый занимался чем хотел.
        Сергей Владимирович, по близорукости низко наклонившись над столом, заполнял классный журнал. Обычно Татьяна Михайловна видела его днем, в перемены. Он казался ей крепким и молодым. А сейчас, в конце рабочего дня, у него усталое лицо с глубокими морщинами, и невольно подумалось: вероятно, ему уже около пятидесяти лет.
        Учительница математики Пелагея Антоновна, которая в седьмом классе была классным руководителем у Сани, разговаривала с учительницей истории. Пелагея Антоновна сияла своей улыбкой, серебристой сединой, белоснежной блузкой, чистой, голубого цвета вязаной кофтой и голубыми ласковыми глазами. Когда бы Татьяна Михайловна ни видела Пелагею Антоновну — утром, вечером, в праздничный день или в будни, — она всегда была вот такой же свежей и сияющей. А ведь ей далеко за пятьдесят.
        Учительница истории, с красивым именем Альбина — Альбина Александровна, сидела скучная, вялая и усталая, съежившись, закутанная в грубый серый платок, как будто ее знобило. Работать Альбине Александровне трудно — ребята совсем ее не слушаются, на уроках шумят.
        Учитель географии Илья Львович, красивый, стройный, как всегда, с палкой-указкой, равнодушно слушает Клавдию Ивановну, которая что-то тихо шепчет ему на ухо. Татьяне Михайловне показалось, что Клавдия Ивановна вербует себе союзников против нее.
        Директор, Тимофей Николаевич, сидя за своим письменным столом, разговаривал с завучем — Надеждой Алексеевной. Старый математик Петр Андреевич, опершись на свою палку, дремал и был похож на дедушку Крылова.
        За короткий срок подошли опоздавшие, последней — учительница химии, как видно, из магазина, с хозяйственной сумкой, которую она смущенно засунула под стул.
        - Ну что ж, начнем наше заседание, — сказал Тимофей Николаевич, постучав карандашом по столу. — Сегодня мы поговорим об итогах первой четверти, о том, как повысить успеваемость во второй четверти. Есть, как говорится, и персональный вопрос о двух «персонах» — Дичкове и Рябинине. Мать Рябинина здесь, а у Дичкова мать больна, отец не живет в Москве. Сами «герои», вероятно, дожидаются в коридоре. Начнем с этого вопроса. Предоставим слово классному руководителю девятого «Б» — Клавдии Ивановне.
        - Я, собственно, не знаю, что говорить, — пожимая плечами и неохотно поднимаясь со стула, проговорила Клавдия Ивановна. — Вероятно, уже все знают об этой неприятной истории.
        - Нет уж, простите! — заявил Тимофей Николаевич. — Почему все знают! Может, знают, да не так. Вы доложите педсовету!
        - Ну ладно. В первой четверти ученики Рябинин и Дичков пропустили много занятий. Как теперь выяснилось, оба они оказались здоровыми и занятия, попросту говоря, прогуливали: бродили по улицам, ходили в кино… ну, и не знаю, чем они еще занимались. Поскольку оба они не учились, то, естественно, у них много двоек. Но дневники они мне не всегда давали, и родители были не в курсе дел своих сыновей. Обман, обман и обман! Всех, и меня и родителей, ввели в заблуждение. А еще я вот что хотела сказать. Когда мне дали этот класс, Надежда Алексеевна уверяла, что мальчики хорошие, дисциплинированные. На самом деле это не так. Они не признают никакого авторитета, плохо ведут себя на уроках. Многие учителя жалуются.
        При этих словах Альбина Александровна согласно замотала головой. Иван Кузьмич поддержал:
        - Да, класс действительно недисциплинированный. Все на него жалуются.
        Клавдия Ивановна, довольная поддержкой, продолжала:
        - Что касается Рябинина и Дичкова, то это типичная плесень, о которой пишут в газетах. Учиться они не хотят, и я не понимаю, почему бы их не устроить в ремесленное училище. Такие приносят вред всей школе, развращают других. Мать Рябинина пытается всю вину свалить на школу. Но сама она мало внимания уделяет детям.
        Татьяна Михайловна даже вздрогнула и откинулась на спинку стула, как будто ее хлестнули по лицу. Она мало внимания уделяет детям? Один раз за всю жизнь поехала лечиться. Ведь ей только сорок лет, а у нее суставы семидесятилетней старухи, так скрутил ревматизм. Она всю жизнь отдала детям, своим и чужим, и вдруг такой оскорбительный упрек! Почему все молчат?
        И действительно, после выступления Клавдии Ивановны наступила пауза. Почему-то молчал, опустив голову, Тимофей Николаевич. Молчали и другие. Это длилось целую минуту.
        - Скажите, — обратился наконец директор к Клавдии Ивановне, — вы требовали у Дичкова и Рябинина медицинские справки, когда они пропускали занятия?
        - Я ведь вам, Тимофей Николаевич, об этом уже говорила.
        - А сейчас скажите педагогическому совету.
        - Хорошо. Однажды я спросила у Дичкова справку. Он сказал, что в начале года он представил справку о сердечном заболевании с правом пропуска занятий.
        Сергей Владимирович вскинул глаза на Клавдию Ивановну:
        - Вы поверили? И не узнали у школьного врача?
        - Поверила. Нельзя же не верить людям!
        - Ну, а Рябинина спрашивали?
        - Я не помню. Кажется, и у Рябинина спрашивала.
        - А почему вы не требовали их дневников? — спросила Пелагея Антоновна.
        - Я требовала, но они не давали. Ну, а потом я забыла. Ведь у меня немало дел.
        - Скажите, Клавдия Ивановна, вы были дома у Рябинина и Дичкова? — спросил директор.
        Клавдия Ивановна вдруг обиделась:
        - Я не понимаю, это что — допрос? Кого здесь разбирают — меня или Дичкова с Рябининым? Я не нянечка, чтоб ходить за ними по пятам да умолять — дайте табеля да, пожалуйста, учитесь. Сколько можно! Почему вы не спрашиваете с матери? — Она кивнула головой в сторону Татьяны Михайловны. — И потом, если уж на то пошло, какой будет у классного руководителя авторитет, если вы при родителях снимаете с него допрос, как с обвиняемого…
        Клавдия Ивановна вдруг заплакала и села, закрыв лицо. Тимофей Николаевич нахмурился.
        - Вы, Клавдия Ивановна, не волнуйтесь и не горячитесь. И плакать здесь не пристало. Вы педагог, а не капризная маменькина дочка. Мы решаем судьбы людей и должны хорошо во всем разобраться. Вот вы сказали здесь, почему, мол, не отдать провинившихся в ремесленное. Видите, как вы легко умеете расправляться! Но, во-первых, ремесленное училище — это не исправительный дом, а хорошая школа рабочей молодежи; во-вторых, вы, как видно, совсем не знаете ни Рябинина, ни Дичкова, а так смело беретесь решать их судьбу. А что мать Рябинина здесь — тоже ничего. Она сама педагог, да и вообще, почему нам вести закрытые педсоветы? Итак, я прошу вас ответить: были вы дома у Дичкова и Рябинина?
        - Нет.
        Тимофей Николаевич обратился к Татьяне Михайловне:
        - Вы хотите что-нибудь сказать?
        Она встала, бледная, взволнованная. У нее дрожали руки, в горле пересохло.
        - Я, конечно, виновата, что уехала в санаторий. Но теперь бесполезно казнить себя. Надо как-то поправить беду. Но я не знаю, как поправить. Хоть я сама и педагог, но чувствую, что потеряла… ну, способность, что ли, или возможность влиять на сына. Он со мной не считается. Я очень прошу всех вас — помогите, не дайте упасть человеку. И не плесень он! Будет хорошим человеком, я в это верю. Надо поддержать его сейчас. Прошу еще раз, помогите, я ведь одна…
        Татьяна Михайловна села на свое место. Если б она обвиняла педагогов или оправдывала, выгораживала своего сына, как делают многие родители, может быть, сидящие здесь педагоги остались бы равнодушными. Но перед ними стояла женщина с большими скорбными материнскими глазами, усталая, измученная беспокойством за сына, просила их и, главное, верила, что они ей помогут. И каждому захотелось помочь. Первым откликнулся старый учитель Петр Андреевич:
        - Рябинин всегда был хорошим парнишкой. Что-то с ним сделалось. Конечно, надо помочь. Взрослых воспитывают, а эти что ж, дети еще! Пройдет несколько лет, сами скажут: «Дураками были»! Что, впервые нам это? Я тут как-то подошел к Рябинину, поговорил. Конечно, надо помочь. Что за разговор! Хочу воспользоваться случаем и сказать о том, что давно уже на языке. Вот говорят о ребятах, что они «бродили по улицам, ходили в кино». Это вместо занятий. Бродят многие ребятки и будут бродить, если присмотра за ними не будет. Знаете, как в старое время было? Мы, учителя, дежурили на улице, как патрули, следили за своими гимназистами, чтоб они не бродили в позднее или просто неположенное время. Мы всё ругаем старую школу, а кое-что надо бы вспомнить, а может, и перенять. Но сделать по-своему, лучше. У нас воспитание общественное. А общество — это не только школа и семья, это и улица и дворики, где ребята проводят уйму времени. Почему на улицах и во дворах мы оставляем ребят безнадзорными? Вот я и думаю: взять бы эти улицы и дворики под контроль комсомольцев, учителей, пенсионеров — они охотно в таких делах
помогают. Знаете, мы бы куда меньше имели человеческих потерь!
        Когда Петр Андреевич кончил говорить, директор спросил:
        - Может, позовем наших «героев»?
        - Я бы, Тимофей Николаевич, подождал немного, — сказал Сергей Владимирович. — Давайте сами разберемся в этой истории. Разрешите мне сказать.
        - Пожалуйста!
        - Вы, Клавдия Ивановна, меня извините, — начал Сергей Владимирович, — но я буду говорить откровенно. Не оправдывая ребят, скажу прямо — вы во многом виноваты. Ваши ученики пропускают занятия, а вы не устанавливаете причины. Двоечники не дают дневников — вы не настаиваете. Так не годится. Вот вы тут сказали — «я не нянька, сколько можно возиться!». Надо «возиться» столько, сколько нужно. Всегда, всю жизнь. Мы воспитываем людей, и мы за это несем ответственность перед народом. Мне кажется, что вы ее понимаете еще всей серьезности и всей важности этой ответственности. Простите, но мне неловко было вас слушать. Давайте поговорим о «плесени», к которой Клавдия Ивановна причислила Дичкова и Рябинина. Конечно, у нас много неполадок с воспитанием. Тут хорошо Петр Андреевич про улицы и дворики сказал. Об этом надо бы позаботиться. Но нельзя сразу приклеивать ярлык «плесени». Это опрометчиво. Вообще, мне кажется, что люди, падкие на сенсации, не в меру раздули масштабы этой плесени. Конечно, плесень держится на поверхности и она заметна, но в старое время тунеядцев, лодырей и уголовников было куда
больше! Хоть и пугали тогда и богом и чертом, дряни было больше. Может, правила внешнего поведения строже соблюдались — это возможно. Мы часто этим пренебрегаем. Но плесени в наше время меньше. Судите сами. Через наши руки прошли тысячи ребят. А вспомните, много ли ребят мы исключили из школы или даже переводили в другие школы? Ну, одного, двух за год из тысячи. А сколько хороших ребят? Ведь у нас замечательная молодежь! Она много работает, много учится. Правда, ребята теперь трудные — немало больных, нервных. Это и понятно.
        - То, что вы говорите, всем давно известные истины. Я не понимаю, какое это имеет отношение… — вклинилась вдруг Клавдия Ивановна.
        Сергей Владимирович побледнел от негодования:
        - Прямое отношение и к разбираемому вопросу, и к вам лично! У Рябинина нет отца, он погиб на фронте, когда мальчику было несколько месяцев. Мать одна вырастила двоих детей, и у нее подорванное здоровье. Вы с этой истиной посчитались? Нет. У нас учатся сотни детей, осиротевших в войну. И немало детей, брошенных отцами или с прочерками в метриках. Вот почему я так говорю. Нам нельзя о таких вещах забывать. Так вот, в отношении Рябинина модное словечко «плесень» не к месту. Он парень честный, способный, скажу больше — одаренный. Таких надо беречь. Что касается Дичкова — я его мало знаю, но мне он представляется позером и неискренним человеком. Я много раз спесь с него сбивал. Но, может, кто-то лучше его знает, чем я?
        - Дичкова никто хорошо не знает, — сказал Тимофей Николаевич. — Он когда-то учился в соседней школе, потом год пробыл в мореходном училище, его отчислили там по неуспеваемости. У Дичкова неблагополучная семья. Мать тяжело больна, отец с ними не живет. Рябинин остался без отца в войну, а Дичков рос сиротой при живом отце. Я этого отца видел осенью. Он сам привел к нам Игоря, просил быть построже и, если что, писать ему в Одессу. Я уже написал.
        - Тимофей Николаевич! — сказал преподаватель физ культуры Иван Кузьмич. — Я сейчас выходил в коридор, там только Рябинин. Дичкова нет. Он и на занятиях не был.
        Слова попросила Пелагея Антоновна:
        - Я вот что предложу. Поручите нам с Сергеем Владимировичем разобраться во всем. Мы поговорим с ребятами, с их родителями. А на следующем педсовете мы этот вопрос снова поставим, если будет нужно.
        Предложение было принято.
        …Саня стоит один в пустом школьном коридоре. Начались занятия второй смены. Из классов доносятся голоса учителей. В кабинете директора идет педсовет.
        Саля уже целый час ждет, когда его вызовут. Он смотрит в окно. На улице сыро, зябко. Идет мокрый, липкий снег. На антенне соседнего дома уселись взъерошенные озябшие воробьи.
        Ночью, когда Саня принял твердое решение начать хорошую, складную жизнь, ему казалось, что это легко осуществить. А утром он проснулся вялый, усталый, ко всему безразличный. Не хотелось идти в школу, не хотелось ни с кем разговаривать. В голове какая-то каша. Таким он просидел все уроки. Хорошо, что его не спросили ни по одному предмету. Иначе он нахватал бы новых двоек.
        А тут еще педсовет! Ну что им надо? Написал же Саня объяснение директору и обещал, что будет учиться. Чего еще надо! Начнут снова читать нотации и стыдить. Они даже не знают, что сейчас его мучает. А вдруг Клавдия Ивановна расскажет про жевательную резинку? Все равно Саня ничего им не скажет. Пусть что хотят с ним, то и делают.
        Игорь не пришел, и Саня этим даже доволен. Может, вообще его не вызовут? Почему он один должен за все отвечать?
        Услышав шаги, Саня вздрогнул и оглянулся. Стараясь ступать неслышно, к нему шли Зоя и Аркаша. Саня невольно нахмурился — никого он не хочет видеть!
        Показывая на дверь кабинета, Аркаша спросил:
        - Еще не вызывали?
        Саня отрицательно мотнул головой. Зоя сказала:
        - Они, наверное, сначала о всяких главных делах, потом уж Саньку.
        - А где моряк с разбитого корабля? — спросил Аркаша Зою. — Сбежал, как крыса корабельная?
        Зоя ответила:
        - Очень нужно ему приходить на педсовет! Он сказал Надьке, что не будет у нас учиться.
        Саня молчал, как будто разговор совсем его не касался. И тогда Зоя спросила его напрямик:
        - Нам с Аркашей побыть с тобой? Может, тебе одному скучно? Или хочешь, чтоб мы ушли?
        - Да, — выдавил из себя Саня.
        Зоя толкнула Аркашу:
        - Пойдем.
        Они ушли, но тут же с другого конца показался Игорь. На уроках не был, а на педсовет пришел?
        Игорь подошел к Сане:
        - Здорово!
        - Здравствуй.
        - Ну как, приготовился к допросу?
        - А чего мне говорить, — хмуро ответил Саня. — Мне нечего говорить.
        - Ну и правильно! — обрадованно и ласково сказал Игорь. — Ты им ничего и не рассказывай. Ходили, мол, гуляли по улицам, и все. А то и меня и себя подведешь. Ты насчет американской резинки и книжечки не беспокойся. Это мне один моряк подарил. Друг мой. Он в заграничном плаванье был. Такие интересные вещи рассказывает! Я тебя когда-нибудь с ним познакомлю. Ладно?
        Впервые, слушая Игоря, Саня не верил ни одному его слову. Никакого знакомого моряка у Игоря, конечно, нет. Выдумки! Он ходил на свидание к тому иностранцу и от него получил подарки…
        Не дождавшись ответа от Сани, Игорь продолжал:
        - А чего Аркашка Иванов ко мне прицепился с этой резинкой? Ответь да расскажи! Подумаешь, я перед ним должен отчитываться! Я не посмотрю, что он боксер. Проучу его так, что всю жизнь будет помнить.
        С опасением поглядывая на дверь кабинета и снова не дождавшись ответа от Сани, Игорь заключил:
        - Я на педсовет не ходок! Но смотри и ты — не трепли языком!
        И, снова поглядывая на дверь директорского кабинета, быстро зашагал к выходу.
        Это уже угроза ему, Сане. Это что же, Игорь думает, что он трус? Запугивает? Зачем Игорь приходил сюда? Побоялся, что Саня все расскажет, и решил припугнуть! А что Игорь ему сделает? Изобьет? Пусть только попробует!..
        Саня вспоминает Аркашку и улыбается. Попробуй Игорь с ним сразиться! Тот его сразу на обе лопатки положит. С Аркашкой надо теперь вместе из школы ходить.
        Ну что они там так долго заседают? Скорей бы уж! Сане почему-то стало холодно. Он устал. Хотелось лечь или хотя бы сесть. Почему в коридорах нет скамеек?
        Странно! У человека большие неприятности, а он думает о каких-то скамейках. Как во сне.
        Когда открылась дверь кабинета директора, Саня сильно вздрогнул и оглянулся. Это была мать. Татьяна Михайловна подошла к нему и сказала:
        - Пойдем, сынок, домой. Отложили до следующего педсовета.
        Сказала ласково, нежно, как будто никогда между ними не было неприятностей. И Саня вдруг почувствовал, что вот-вот заплачет. Отчего это?
        Они направились к лестнице, но дверь кабинета снова открылась, и вышел Сергей Владимирович.
        - Рябинин! Подожди минутку. Вы, мамаша, — сказал он Татьяне Михайловне, — идите. Он скоро придет домой. — И, поглядев на Саню, сказал: — Пойдем, ну хотя бы в этот класс. Поговорим.
        Как это случилось — Саня потом сам удивлялся, — но он все рассказал Сергею Владимировичу. И не настаивал тот, не выпытывал, не стыдил. Начал с ним разговаривать запросто, как равный, как человек, который по-настоящему огорчен неприятностями друга. И Саня все ему рассказал, все, что его мучило и угнетало последнее время: как они проводили время с Игорем, как обманывали учителей и домашних, как осматривали иностранные машины, рассказал о разговоре с иностранцем о сувенирах, рассказал, как и почему столкнулись на Садовой две машины. И, когда кончил говорить, вдруг почувствовал, как ему стало легко. Что будет дальше, он не знал, но все равно, хуже, чем было в эти дни, ему не будет.
        Сергей Владимирович, глядя внимательно и по-доброму на Саню, спросил:
        - Ты мне все откровенно рассказал? Ничего не скрыл? Ты ведь знаешь, я секретарь партийной организации школы. Могу я поручиться своей честью — партийной, советской, — что все было именно так?
        - Можете. Все сказал.
        И тут Саня вдруг заплакал. Об этом ему неловко даже вспоминать. Мужчина, взрослый человек, и вдруг заревел. Как мальчишка какой!
        Сергей Владимирович обнял его:
        - Ничего. Не волнуйся. Положись на меня. Теперь ко мне перешла твоя тяжесть. А я должен хорошо с ней справиться. Иди домой, Рябинин, и занимайся. Мать свою успокой. Хорошая она у тебя. Береги ее.
        Когда Саня пришел домой, Татьяна Михайловна, посмотрев на его бледное лицо, покрасневшие глаза, поняла, что он находится в крайней степени напряжения. Она не стала ни о чем его спрашивать. А он сказал ей:
        - Мамуля! Я не хочу есть. Я спать хочу. Только ты не думай, что я заболел. Это так…
        Всего семь часов вечера, а Саня разделся, лег в постель, к стенке носом, и затих. Татьяна Михайловна погасила верхний свет, закрыла газетой настольную лампу и вышла из комнаты.
        Кажется, беда уходит. Конечно, ничего, кроме хорошего, и не могло быть после разговора Сани с Сергеем Владимировичем. Замечательный человек! Да и все учителя отнеслись к ней участливо.
        А где Ира? За это время мать все внимание отдала Сане. Как бы дочка не наделала каких-нибудь глупостей! Вон Нюра Фролова — росла тихой, скромной, а сейчас Анна Павловна извелась с ней. Гуляет допоздна, ничего не делает и на всякое замечание дерзостью отвечает. Где и когда прозевали человека?
        Татьяна Михайловна сидит в кухне. Она не хочет входить в комнату, пусть Саня спит спокойно. Она дождется Иры. Если ее не предупредить, ворвется с шумом и разбудит брата.
        Глава XIII
        Выздоровление
        Если у человека спокойно на душе, то и работа спорится, и окружающие люди становятся приятными. Так было и с Татьяной Михайловной. Когда на другой день, после педсовета, она пришла на работу, то, глядя на детишек с нежностью, подумала: «Милые вы мои малыши! Наверно, вам было скучно со мной все эти дни, когда я распустила нюни». И в самом деле, сегодня ее дети были веселыми, смешливыми и озорными.
        У Татьяны Михайловны средняя группа — пятилетки. За завтраком черноглазый Коля «подхалимским» голосом попросил:
        - Тетечка Танечка! Дай добавок.
        Татьяна Михайловна развела руки:
        - Ничего больше нет. Всё съели.
        Коля нахмурился и вытянул губы:
        - У, тетеха!
        Ребята рассмеялись.
        Будь у Татьяны Михайловны плохое настроение, может, она прочитала бы Коле нотацию за «тетеху». Но она смеялась вместе с детьми, а потом пошла на кухню и принесла для него добавок манной каши.
        Все у нее ладилось в этот день. Она хорошо провела с детьми лепку и рисование, охотно заполнила дневник и, кончив дежурство, со спокойной душой пошла домой.
        Входную дверь квартиры Татьяна Михайловна открыла своим ключом и, войдя в коридор, удивилась. Вешалка переполнена пальто. Из комнаты доносились веселые голоса. Что такое?
        Саня лежал в постели, а кругом на стульях, на кровати расселись одноклассники.
        - Что такое? Ты болен? — с испугом спросила Татьяна Михайловна Саню.
        - Ничего особенного! — ответил Саня. — В школу я ходил, но у меня температура тридцать семь и пять и поэтому отпустили. А ребята пришли навестить. Ничего особенного, горло немножко.
        - Вероятно, ангина. Вы, ребята, подальше от него сядьте.
        - Ничего, ничего, не заразимся! — на все голоса запротестовали ребята.
        Один паренек, сделав скорбное лицо, с сожалением сказал:
        - Не заразимся. Не каждому так повезет, как Саньке. Теперь на целую неделю его от школы освободят.
        Все громко и весело, и даже больной Саня, засмеялись.
        Что же все-таки произошло? Почему столько ребят? Хорошо, что к Сане пришли товарищи, но почему так много? Никогда еще не было такого нашествия. Спрашивать, пожалуй, неудобно, и лучше ей уйти в кухню, не мешать. Татьяна Михайловна так и сделала — взяла немытые чашки со стола и ушла.
        Саня и сам удивился, что к нему нагрянуло столько товарищей. Знал бы он, не валялся бы в постели в одних трусах. Неудобно: пришли не только ребята, но и девочки… и Зоя…
        Вот она и говорит сейчас:
        - Ну, ребята, скажем Сане главную новость?
        - Конечно, скажем! — поддержали все.
        Саня ушел из школы после второго урока, на большой перемене. Третий урок был английский. Пришел Сергей Владимирович и, вместо того чтобы начать урок, заявил:
        - С нынешнего дня я ваш классный руководитель.
        Все так и раскрыли рты. Сергей Владимирович, секретарь парторганизации, у него очень много общественной работы, и вдруг классный руководитель! Да еще среди года.
        А Сергей Владимирович, лукаво поглядывая на удивленные лица ребят, еще раз подтвердил:
        - Да, да. Удивлены? Я вам объясню. Клавдии Ивановне трудно вести ваш класс. Вы ей не очень помогали, а она молодая учительница и у нее много часов по литературе. Я добровольно согласился взять ваш класс. Но, если вы и мне не будете помогать, я тоже сбегу. Кто дежурный?
        Аркаша поднялся с парты.
        - Кто отсутствует?
        Аркаша сказал, что нет Дичкова и Рябннина.
        - А что с ними?
        - Что с Дичковым, неизвестно. А Рябинин был сегодня и ушел. Наверно, заболел.
        - А наверняка не знаете? Надо сходить к ним домой, узнать, в чем дело. К Дичкову я сегодня пойду, а к Рябинину вы уж сами. Договорились?
        После уроков стали спорить, кому идти к Сане. И решили идти все, кто хочет. Когда ребята рассказывали об этом Сане, Татьяна Михайловна два раза входила в комнату, делая вид, что ей необходимы какие-то вещи. И, пожалуй, она больше всех была потрясена новостью. Значит, вчера на педсовете снова стали говорить о Сане, после того как Сергей Владимирович беседовал с Саней. Клавдию Ивановну отстранили от работы классного руководителя. Что за разговор был у Сергея Владимировича с сыном?
        Новость поразила и Саню. Он подумал, что, видно, большое значение придал его рассказу Сергей Владимирович, если сам стал их классным руководителем. Вероятно, вся история, случившаяся с ним и Дичковым, серьезнее, чем думал об этом Саня.
        Ребята удивились, что Саня, услышав новость, стал вдруг серьезный и скучный.
        - У тебя высокая температура? Болит горло? — заботливо спросила Зоя. — Пошли, ребята, домой! Пусть Санька отдыхает!
        У Сани действительно оказалась ангина. Татьяна Михайловна заставляла его пить лекарство, полоскать горло, есть лимон. Уходя на работу, она просила Марию Петровну, если та была свободна от дежурства, почаще заходить к Сане — может, мальчику что-нибудь понадобится.
        - Уж иди, иди, пригляжу, — отвечала Мария Петровна. — Правду говорят, что материнское сердце в детках, а детское — в камне. Он тебе душу вымотал — нагрубил, учиться перестал, а ты, чуть захворал, сразу растаяла. Вот так жила у нас в деревне вдова одна. Сын у нее рос глупый да озорной. Один раз мать чем-то ему не угодила, он выхватил из печки огненное полено — да на нее. Баба выбежала из дому, сын за ней. Она оглянулась назад и кричит: «Сынок, брось головешку, руку пожжешь!» Вот какие вы, матери!
        - Ну полно, Мария Петровна, ведь больной он.
        - Уж такой больной! Температура небольшая. Ну, да ладно, иди. Зайду к нему. Он мне худого ничего не сделал. А потолковать с Саней я сама люблю. Мы с ним всё спорим о жизни и о религии.
        Кроме Марии Петровны, к Сане часто заходил Миша Фролов. Пришел однажды за учебником, заговорил, и они снова стали друзьями, как будто не было между ними никаких недоразумений. Мишка всегда приводил с собой Шельму. Та прыгала к Сане на кровать и укладывалась отдыхать. Зинаида Ивановна, конечно, знала, где Шельма, но молчала почему-то. В общем, не так-то уж плохо похворать иногда!
        Когда Саня выздоровел, мать снова стала беспокоиться. Он плохо, неохотно делал домашние задания. Рисовал всякую ерунду, писал таблицу по футбольным соревнованиям, а уроками не занимался. Татьяна Михайловна не выдержала:
        - Если дальше так же будешь заниматься, останешься на второй год!
        - Тебе все время мерещится страшное, — ответил сын. — Ничего я не останусь на второй год. Глупости!
        Опять рассердился, опять грубит. А ведь сам понимает, что дела плохи. И Татьяна Михайловна снова пошла в школу, к Сергею Владимировичу.
        - Плохо, говорите, занимается? Выбился из колеи, не может взять себя в руки? Ну что ж, придется буксир прицепить.
        Саня очень удивился, когда к нему однажды подошел Витя Пахомов и сказал:
        - Я к тебе сегодня приду домой. По химии заниматься. Сергей Владимирович поручил.
        А на другой день Зоя Стехова заявила:
        - Ты приходи ко мне физикой заниматься. Нам велели вместе. А у меня удобней. Ладно?
        Конечно, немножко обидно все это! Но отказываться тоже как-то неудобно. Да и лучше так. Саня почему-то никак не может заставить себя заниматься. Каждый день дает себе обещания, но какая-то голова стала плохая. Перед глазами учебник, а мысли бродят далеко. И, конечно, главное — это физика и химия. С остальными предметами он справится сам.
        Когда приходил Витька, они, позанимавшись, обязательно играли в шахматы. Скоро они стали встречаться только для шахматной игры. Но, чтоб не подводить товарища, Саня аккуратно занимался химией и получал в классе твердые тройки.
        С Зоей они по-честному каждый раз занимались. Саня все уже давно понимал и без нее, но отказываться от такой учительницы почему-то не хотелось. Сестре Ире Саня объяснил это тем, что, когда он приходил к Зое домой, Зоина мама обязательно угощала его конфетами. Ирка была большой сластеной и завидовала брату.
        Как будто дела налаживались. Но вдруг Саня получил двойку по русскому диктанту. Обычно Саня писал диктанты без ошибок, а тут такой скандал!
        На диктанте он, как всегда, сидел с Зоей, которая меньше четверки по русскому не получала. На всякий случай они заглядывали друг другу в тетрадки. Взаимное доверие и уважение привело к тому, что каждый позаимствовал у другого две ошибки. Саня к тому же по рассеянности сделал еще две, к счастью не замеченные Зоей, и получил пару. Татьяна Михайловна, увидев в дневнике двойку по русскому, так и ахнула. А Саня, заливаясь смехом, рассказал матери, как это получилось.
        Дичков в школу не ходил, и Саня давно не видел его. Но некоторые ребята встречались с ним и обязательно рассказывали об этом Сане.
        - Слышь, — сказал как-то Колька Мазин, — я Игоря видел. Говорит, что устраивается на работу, а учиться будет в вечерней школе.
        - Ну и ладно! — буркнул Саня.
        Однажды после перемены Зоя шепотом сообщила ему:
        - Сейчас видела Дичкова. Он с каким-то моряком к директору пошел. Наверно, с отцом. Зачем? Неужели он опять к нам вернется? Но ведь ты не будешь с ним дружить?
        Саня ничего ей не ответил. Чего Зойка в его дела вмешивается? Конечно, с Игорем дружба кончилась, и он не хочет о нем вспоминать.
        Но вспомнить пришлось.
        Глава XIV
        Комсомольское собрание
        Комсомольское собрание проходило в большом зале. Доклад — о роли комсомола в учебно-воспитательной работе школы — делала завуч школы Надежда Алексеевна. Она надела очки и, не глядя на ребят, монотонно начала читать заранее написанный доклад о достижениях школы в повышении успеваемости и недостатках в работе, поименно назвала многих отличников-комсомольцев, зачитала список тех, кто получил плохие отметки в прошлой четверти.
        Все было правильно в этом докладе. Но то ли потому, что Надежда Алексеевна была плохим оратором, или потому, что в ее докладе не было того волнения; душевного горения, которое поневоле захватывает аудиторию, в зале, пока она говорила, стоял сплошной гул.
        Председатель собрания несколько раз звонил и призывал к порядку.
        Идя на собрание, Саня боялся, знал, что его назовут в числе неуспевающих. Но в перечне, который привела Надежда Алексеевна, он сам еле уловил свою фамилию.
        Вслед за завучем выступил комсорг девятого «А» Миша Фролов. Мишу собрание охотно слушало. Он рассказывал, как в их классе организована помощь отстающим. К больным ходят домой, ленивых оставляют в классе. Очень интересную стенгазету выпускают. Мишка продекламировал сатирические стихи, которые сочинили ребята их класса о двоечниках. Все в зале смеялись и потом аплодировали Мишке. «Вот кому надо быть секретарем комитета комсомола», — подумал Саня о своем друге.
        Потом слова попросил Сергей Владимирович. Пока он шел к трибуне, в зале установилась полная тишина.
        Сергей Владимирович серьезно и искренне заявил, что без комсомольцев, без них, сидящих в зале, силами одних учителей, нельзя выполнить великие задачи коммунистического воспитания.
        Сергей Владимирович говорил четко, лаконично, неторопливо, как будто диктовал, и все сказанное им становилось значительным и важным. Некоторые факты и цифры, которые привела Надежда Алексеевна, он повторил и дал им такую оценку и такое значительное толкование, что всем стало неловко, почему плохо слушали доклад.
        Ребята знали, что в вуз поступить нелегко. Но Сергей Владимирович сказал им, что с каждым годом будет трудней и трудней. Оканчивающих десятилетку во много раз больше, чем могут принять вузы. И тем, кто захочет получить высшее образование, надо учиться отлично, чтобы стать победителем на серьезном конкурсе. Да что там вуз! Уровень техники теперь такой, что без серьезных знаний нельзя стать квалифицированным рабочим. Пришел век автоматики, и надо уметь управлять сложными машинами. Управлять машинами не значит сидеть в кресле и нажимать кнопочки, как думают многие ребята. Надо понимать работу каждого винтика машин, разбираться в схеме автомата. А для этого нужно крепкое среднее образование, без которого невозможна специальная подготовка.
        Под конец Сергей Владимирович сказал:
        - Сегодня у нас стоит вопрос не только об учебной работе, но и о воспитательной. Все ли у нас в порядке? Не слишком ли мы успокоились, убаюкивая себя тем, что каждый хочет быть строителем коммунизма? Мы часто говорим отдельно об учебной работе, отдельно о воспитательной. Пятерки и двойки, работа в мастерских — это учебные дела. А беседы, стенгазеты, экскурсии, вечера — это воспитательная. А ведь обычно это неразделимо. Конечно, иногда школьник отстает в учебе по болезни или по каким-то особым семейным обстоятельствам. Но ведь чаще всего двойки появляются там, где хозяйничает над человеком матушка-лень. Ведь правда? И в таком случае, чем хуже учится человек, тем хуже и его поведение — недоразумения с учителями, дерзости и скандалы с родителями. А когда мы на все это не обращаем достаточного внимания, вовремя не помогаем человеку, то он совсем с пути сбивается. Вот послушайте такую историю. Этой осенью в девятом «Б» появился новый ученик, Игорь Дичков. Учился плохо, пропускал занятия, а никто по-серьезному не вник в это дело — ни мы, учителя, ни комсомольцы, ни одноклассники. Оказалось, что
парень с серьезной червоточиной. Всё, чем живем мы, грешные, всё, что увлекает вас, советских ребят, Игорю Дичкову казалось скучным и неинтересным. Он все критиковал и высмеивал. А чем сам занимался? Бездельничал, развлекался хулиганскими проделками и делал множество попыток завязать знакомство с иностранцами, приставал к ним, льстил, восхищался всем, что им принадлежало. С одним иностранцем он завязал знакомство, несколько раз встречался и получил в качестве «сувениров» галстук, носки, жевательную резинку и какие-то еще мелочи. Потом он узнал телефон одного посольства, звонил туда, вызывал на свидания и выпрашивал «сувениры».
        У Сани так стучало сердце, что он боялся, как бы в притихшем зале этот стук не услышали сидящие с ним ребята. Какой ужас, какой позор! И какой он олух, разиня, ничего то он не видел и не понимал! Отыскал себе «дружка», нечего сказать!
        Сергей Владимирович продолжал:
        - Дичков недолго учился в нашей школе. Но разве это нас оправдывает? Нисколько! Проглядели мы его. А ведь Дичков пытался втянуть в свои авантюры хороших ребят. К чести их будь сказано, они не поддались.
        В зале поднялся гул, шум, раздались возмущенные голоса. Сергей Владимирович поднял руку, призывая к порядку.
        - Я слышу вопрос из зала: здесь ли Дичков? Нет. Дичков уехал из Москвы к отцу, который с семьей не жил, но теперь вынужден был взять к себе сына. Дело в том, что на днях умерла мать Дичкова. И кто знает, будь Дичков хорошим сыном, может, она и пожила бы еще. Может, огорчения ускорили развязку… Я заканчиваю. Думаю, что Дичков получил тяжелый урок, и надеюсь, он сделает для себя выводы. Но пусть эта история будет уроком всем нам. Надо вовремя оберегать друг друга от ошибок.
        После Сергея Владимировича многие ребята подняли руку, желая выступить. И те, кому дали слово, находили яркие и точные слова, чтоб передать свое отношение к поступкам Дичкова. Они строго судили его, строже, чем Сергей Владимирович. Они обвиняли Дичкова, но при этом они безжалостно критиковали себя, свою комсомольскую организацию.
        Сергей Владимирович слушал выступавших комсомольцев и с удовлетворением думал о том, что вот здесь у них, в школе, вырастают хорошие, честные люди, горячие патриоты. И правильно, что он рассказал комсомольскому собранию о Дичкове. Пусть не растут люди благодушными, пусть строже оценивают свои поступки и поступки своих товарищей.
        Для Сани Рябинина этот урок был очень тяжелым. Его не называли на комсомольском собрании, но сам он чувствовал себя виноватым. Ему казалось, что и одноклассники как-то сторонятся его. Ведь все знали, что он дружил с Дичковым. После уроков он старался уйти первым, чтоб не почувствовать этого лишний раз. Но на лестнице его обязательно догонял Аркаша, и они шли вместе домой. А Зоя даже обижалась, что Саня сторонится ее.
        Саня был доволен, что мать ничего не знала о Дичкове и о комсомольском собрании. Когда это собрание проходило, он уже неплохо учился, и мать не ходила в школу.
        Но обо всем Татьяна Михайловна в конце концов узнала. И рассказал ей обо всем сам директор.
        - Вот в какой компании оказался ваш сын! — говорил Тимофей Николаевич. — Но он все-таки молодец. Парнишка что надо.
        Видя, что Татьяна Михайловна онемела от испуга, он начал ее успокаивать:
        - Да вы не волнуйтесь. Ведь все уже позади. Теперь ваш сын закаленный. Помните, Макаренко говорил, что каждый человек должен входить в жизнь, умея сопротивляться вредному влиянию, что надо не только оберегать от вредного влияния, но главное — учить сопротивляться этому влиянию. В самом деле, уберечь бывает невозможно. Худое влияние и при коммунизме может быть. Да не только влияние. В молодости много делается неразумного, и воспитывать детей надо во все времена и эпохи. Вы, Татьяна Михайловна, правильно поступили, что не стали скрывать проступка сына. По сути дела, вы первая начали распутывать узел. Затянись он потуже, неизвестно, чем бы все кончилось и кому пришлось бы развязывать этот узел. Дело прошлое. Мы тоже виноваты: недоглядел классный руководитель, я не поставил Дичкова под контроль, хотя и знал, что парень он скользкий и дома у него не все в порядке. Да и комсомольская организация все проворонила. Урок один — за ребятами надо всем внимательно смотреть. Пока человек не вырастет, с него нельзя глаз спускать.
        Когда Саня и Ира были совсем маленькими, Татьяна Михайловна думала: подрастут дети, пойдут в школу, ей станет легче. Теперь на своем опыте она убедилась, что с большими детьми забот не меньше, чем с маленькими, и трудно сказать, какие заботы тяжелее.
        За эти два с половиной месяца она измучилась. А что впереди? Потечет ли жизнь спокойно или придется еще хлебнуть горя?
        Дети должны стать настоящими людьми с образованием и профессией. Без этого она не может считать выполненным свой материнский долг. Хватит ли у нее сил и здоровья? Скорей бы уж шло время!
        Глава XV
        Ценят ли?
        Нетерпеливым людям часто кажется, что время слишком медленно отбивает свои секунды, минуты, часы и дни. А потом они вдруг удивляются: как незаметно, как быстро пробежало время! Так было и с Татьяной Михайловной.
        Ира уже давно работает, а Саня студент медицинского института и скоро начнет работать врачом.
        А она сама? Татьяна Михайловна не замечает, как время исподволь и коварно наложило на ее лицо морщины и посеребрило сединой волосы.
        Давно ли Сане казалось, что он поздно родился, все интересные дела — позади! Теперь он смеется над этим. Сколько впереди интересного! А ведь сделано больше, чем мог хоть кто-нибудь предполагать. За эти годы произошло много таких событий, о которых не только современники, но внуки и прапраправнуки будут вспоминать. Чего стоит один только полет человека в космос!
        Как разрослась за эти годы Москва! Там, где были подмосковные поля и деревушки, теперь широкие проспекты с высокими домами, скверами и бульварами. Спрямились старые улицы Москвы, появились подземные проезды и проходы, пустили новые линии метро, построены новые мосты. Правда, их Бронный переулок остался таким же, каким был раньше, — те же серые, невысокие дома, так же мало зелени. Кажется, что здесь ничто не изменилось. Но нет, многое изменилось.
        Школа? Внешне она такая же, только чуть постарело здание. Но теперь школьники работают в мастерских, проходят практику на заводах и в колхозах. После школы умеют владеть рубанком, пилой, умеют работать на простых станках, умеют сшить что-нибудь, сготовить обед. А ведь совсем недавно из средней школы выходили совсем неприспособленные люди.
        С ним, с Саней, все обошлось благополучно. Он выдержал конкурсные экзамены и поступил в медицинский институт. Миша Фролов поступил в строительный. А вот Аркаша Иванов, Колька Мазин, Задоров да и многие другие, не поступившие в вузы, долго не могли устроиться на работу.
        Саня вспоминает, каким был он, когда отправлялся на целину. Их, студентов, посылали туда после первого курса, в каникулы. На отпущенные деньги он не захотел покупать ни стеганку, ни яловые сапоги. Купил обычные туфли и вязаный джемпер.
        Мария Петровна, провожая его, вздыхала: «Посылают вас курам на смех!»
        С дороги он отшутился, прислал телеграмму в стихах: «Жив, здоров, проехал Муром, еду дальше на смех курам». Отшутиться-то отшутился, только и в самом деле явился на целину «курам на смех». Не умел держать в руках ни лопаты, ни граблей. Да один ли он был таким!
        Пользу он какую-то, конечно, принес — работал много и старательно, — но сам получил еще большую: научился полоть, работать на току, на соломокопнителе да и многому другому.
        А уж мама-то беспокоилась! Всё писала: береги себя, одевайся теплее, ешь лучше. Знала б она, какой аппетит у него разыгрался на целине! Ел, пока не наедался досыта, а через два часа снова хотелось есть. Сыт был, только когда на кухне дежурил.
        Мать рассказывала своим дошколятам о целине и о героической работе молодежи на этой целине. Те рисовали палатки, вагончики, в которых живут целинники, и комбайны, на которых они работают. Некоторые рисунки ему были посланы туда, на целину.
        В Москву он вернулся круглолицый, загорелый, крепкий и возмужалый. Взвесился — оказывается, он прибавил пять килограммов. Когда Саня вручил матери деньги, заработанные на целине, первый свой заработок в жизни, она сказала:
        - Похоже, что не ты государству помог, а государство — тебе. Не одна я о тебе беспокоилась.
        Вот уже целых полчаса Саня ходит около своей школы. Зима, подморозило, а он по-модному, без головного убора. Поневоле втягивает голову в воротник пальто. Но что поделаешь, надо ждать. Зоя почему-то задержалась.
        Зоя Стехова работает в этой школе. Когда-то, еще в девятом классе, Пелагея Антоновна сказала своей любимой ученице:
        «Учись и возвращайся в эту школу, на мое место. А я, как ты придешь, уйду на пенсию».
        Пелагея Антоновна и не думала, что Зоя всерьез примет ее совет. Но Зоя после школы поступила на математическое отделение университета и этой осенью пришла к Пелагее Антоновне.
        - Я уже могу немного работать в вечерней смене. Мне нужна практика.
        Обрадованная Пелагея Антоновна тут же повела ее к директору:
        - Вот, Тимофей Николаевич, моя смена!
        Так в школе появилась новая молоденькая учительница математики, всегда сияющая и нарядная.
        Зоя выбежала из школы такая оживленная, раскрасневшаяся, как будто вышла не с работы, а из бассейна.
        - Ой, Санька! Я боялась, ты меня не дождешься! Я была у директора с одним семиклассником. Он сказал, что не хочет учиться у такой девчонки, как я. Прямо при всех ребятах. Вот сейчас он извинился передо мной. Но знаешь, как долго мы с Тимофеем Николаевичем ему нотации читали!.. Мы куда сегодня?.. Не знаешь? Ну, давай пройдемся, поговорим.
        С Зоей Саня может говорить обо всем. Она все понимает и во всем ему сочувствует. Она одна знает заветную мечту Сани. Учится Саня на лечебном факультете. А когда закончит институт, он будет изучать неизведанный ультрамикроскопический мир вирусов, возбудителей многих смертельных болезней. Не случайно о борьбе с вирусными болезнями специально сказано в Программе партии. Зоя с большим интересом слушает рассказы Сани (он уже прочитал много специальной литературы) о неисчислимой армии коварных врагов человека. Этих врагов, да и то не всех, можно увидеть только через новейшие электронные микроскопы, настолько они малы. Но они убивают насмерть и ребенка и взрослого, когда попадают в клетки организма.
        Одно время Саня поколебался. Полеты в космос Юрия Гагарина и Германа Титова увлекли многих студентов, в том числе и Саню, космической медициной. Но колебания были недолгими. Он остался верен своему решению — надолго, навсегда.
        Татьяна Михайловна в этот вечер сидит дома одна. Ира на работе. Саня забежал домой после института, поел и куда-то ушел снова.
        Выросли дети, у них теперь своя жизнь, свои интересы. Татьяна Михайловна чувствует себя одинокой. Была нужна детям, а что теперь? О себе заботиться? Зинаида Ивановна из самых добрых побуждений дает ей советы:
        - Женщине всегда надо за собой следить. Слушайте меня. Купите питательный крем для лица и покрасьте волосы. У вас такая чудная фигурка, что издали вас за девушку можно принять. Вот мне беда. Столько горя перенесла, а платья приходится все время расставлять. Даже после Боренькиной смерти не похудела.
        Вспоминая мужа, Зинаида Ивановна заливается горькими слезами, но через некоторое время, вытерев лицо, продолжает:
        - Все полнею и полнею. Кажется, с чего бы, какая мне радость в жизни? Вам хорошо, у вас дети, есть на кого радоваться. Я всегда говорила: дети — это счастье. И особенно в старости. Вот я теперь осталась одна. Не с кем слова сказать. Заболею — воды некому подать. А у вас хорошие дети — и умные и красивые. Ирочка чудная! Я ее очень люблю. Скажите, она, кажется, замуж выходит? Скрытничаете! А Санька женится? Вот будет смех! Недавно мальчишкой бегал, до сих пор энциклопедии у меня таскает — и вдруг женится!
        Татьяна Михайловна улыбается. Потешный человек эта Зинаида Ивановна. Вот теперь она говорит: есть дети — есть счастье. Забыла, что когда-то совсем иное толковала. Но зачем вспоминать, зачем возражать? Дети у Татьяны Михайловны действительно хорошие — умные, трудолюбивые и честные. Но и сейчас с ними много забот и волнений. Ире надо обязательно купить новое платье, Сане — ботинки: поступь тяжелая, разоряет на обуви. Они все трое теперь зарабатывают. У Сани стипендия повышенная, больше жалованья матери, но денег все равно не хватает.
        Да и другие, более серьезные заботы есть у матери. Ира после десятилетки не поступила в вуз. Окончила дошкольные курсы и сейчас работает воспитательницей в детском саду. Удастся ли ей получить высшее образование? Едва ли. Кажется, пришла к дочери любовь. Каждый свободный вечер с ним, с незнакомым ей, матери, человеком.
        Саня учится хорошо, увлекается медициной. Только, наверно, придет скоро к ней и скажет: «Мама! Вот моя Зоя. Мы решили пожениться». С Зоей у него давняя дружба и хорошая любовь, но матери кажется, что жениться сыну все-таки рановато.
        Женится Саня, выйдет замуж Ира, у Татьяны Михайловны появятся новые заботы. Улыбаясь, она думает, что, наверно, ей, как другим матерям, будет казаться, что невестка плохо заботится о Сане, что зять мало помогает Ире по хозяйству, что все они не умеют воспитывать своих детей, слишком строги и невнимательны с ее внучатами.
        Глядя на сына, Татьяна Михайловна каждый раз поневоле вспоминает своего Володю. Саня живой его портрет. Пусть только счастья побольше выпадет на его долю.
        Пусть будут счастливы все дети, выросшие без отцов. Пусть никогда не будет войны!
        Татьяна Михайловна много и по-разному думает о жизни, о будущем своих детей. О самой себе отдельно от них она никогда не думала. Недаром говорят, что материнское сердце живет до гроба.
        Ценят ли это ставшие взрослыми дети?