Библиотека / Детская Литература / Аргунов Анатолий : " Кирюшкины Миры " - читать онлайн

Сохранить .

        Кирюшкины миры (сборник) Анатолий Васильевич Аргунов
        Анатолий Аргунов рассказывает о жизни мальчика, которому исполнилось пять лет, и он живет на небольшом полустанке, среди лесов, мимо день и ночь грохочут поезда. Но, самое главное — он живет среди людей, своих сверстников и взрослых. От того, как они ведут себя, чему учат, во многом определяется характер и будущее ребенка.
        Перед глазами читателя проходят события, на первый взгляд, обычные и незатейливые, но именно они оставили глубокий след в душе мальчика, потому что они стали первыми в его жизни.
        Автор рассказывает обо всем, что сопровождает жизнь этого маленького человечка: о печалях и радостях, о хорошем и плохом, о дружбе и товариществе… Рассказы настолько трогательны и наивны, что кажутся нереальными, из другой жизни, но они о том, как было на самом деле. Для сегодняшних детей и их родителей жизнь глазами пятилетнего ребенка, выросшего вдалеке от цивилизации, может показаться почти сказочной. Но это не так! Прочитайте, и вы поймете, почему.
        Анатолий Аргунов
        Кирюшкины миры
        Предисловие
        Кирюшка — маленький мальчик лет пяти. Родился и живет он вместе со своими мамой и папой на маленьком полустанке, затерявшемся среди лесов и болот бескрайней России. Ему хорошо и уютно в деревянном родительском домике с русской печкой, котом на ней, коровой, курами и петухами во дворе, и со всем тем огромным миром, который его окружает.
        В этом мире Кирюшке всё интересно. Кто, например, его бабушка и дедушка? Долгими зимними вечерами он слушает рассказы о них, и мир в его глазах становится шире и ярче. Оказывается, есть города с каменными домами, этажами и лестницами в них, есть другие страны и другие люди, хорошие и плохие… Он засыпает под мурлыканье кота Сеньки и просыпается от голосистого крика петухов.
        Но больше всего он любит наблюдать за живой природой, которая его окружает. В этот учебник жизни Кирюшка вчитывается со всей страстью и любовью, свойственной лишь детям. И книга жизни открывает перед ним свои тайны.
        Став взрослым, красивым и сильным мужчиной, Кирюша часто вспоминает своё детство, свои уроки жизни. А когда у него появились дети, а потом внуки, он рассказывал им обо всём, что с ним случалось в детстве.
        Так и родилась эта книга рассказов о детстве Кирюшки. И вы, дорогие читатели, не потратите время зря, если прочтёте её сами или своим детям.
        Кот Сенька
        Рассказ первый
        На маленьком полустанке жил Кирюшка, мальчик лет пяти. У него были любимый кот Сенька и отец, которого все звали дядей Ваcей. Сенька был огромного размера, серого цвета, с разорванным ухом. У него были длинные усы и зеленоватые с поволокой умные глаза, которые Сенька прикрывал при ярком свете, а в усы мурлыкал свою любимую бесконечную песню: мур-р, мур-р, мур-р…
        Кирюшка очень любил своего кота, и зимой они спали с ним вместе на печке. Кот Сенька отвечал Кирюшке взаимностью. Он позволял ему играть своим длинным пушистым хвостом или запрягать себя в санки и кататься по двору.
        Сенька жил в доме исключительно зимой. Как только наступала весна, и в лесу сходил снег, Сенька уходил из дома. Уходил обычно ночью, ни с кем не попрощавшись. Кирюшка сначала горевал, но потом привыкал жить без кота.
        Когда наступало лето и приходила пора сенокоса, отец Кирюшки собирался на покос. Покос был далеко, в пойме реки Кушаверки. Туда нужно было идти сначала по шпалам железной дороги, потом, свернув в лес, идти по тропинке, потом пройти через небольшое болотце по настланным в воду лавинам, а затем, выбравшись в сосновый бор, называвшийся веретью, пройти несколько километров. И только тогда выходили к пойме реки, где и был покос.
        Отец собирался на покос основательно. Ставил в плетёную корзину несколько бутылок молока, закрытых вместо пробок свёрнутыми кусками газетной бумаги, пресные лепёшки, которые пекла к покосу мать, варёную картошку, буханку чёрного хлеба и несколько сваренных вкрутую яиц, свежие огурцы и зелёный лук. Для себя отец брал ещё кусочек ароматного от чеснока шпика, завёрнутого в белую материю. В уголок корзинки мать обязательно прятала несколько конфеток-подушечек и баночку чая с вареньем, специально для Кирюшки.
        Вообще-то косить ходил один отец, выбирая для этого пасмурную погоду, чтобы легче было работать. А в вёдро они с Кирюшкой шли убирать сено, собирая его деревянными граблями в валки, а потом складывая в кучки. Из кучек отец с матерью метали стожки. В остальное время мать Кирюшки оставалась дома по хозяйству, и весь сенокос падал на плечи двух мужчин — отца и Кирюшки.
        Кирюшка очень гордился этим. И хоть на покосе была тяжёлая работа, жара и слепни, Кирюшка любил это время года больше всего. И вот из-за чего. Как только они с отцом поднимались на вереть, в сосновый звонкий бор, Кирюшка ждал встречи с котом Сенькой. Сенька встречал их всегда здесь. Появлялся он неожиданно, в разных местах, но непременно на верети, где было сухо и просторно. Вот и в этот раз, как только они с отцом вышли из болотца и присели переобуться, так как промокли ноги, они тут же услышали хриплое мяуканье. Это был Сенька. Он вышел из молодого ельника, весь в лохматой шерсти, но сытый и ленивый.
        Увидев Сеньку, Кирюшка кричал от восторга:
        - Сенька, Сенька! Иди сюда!
        Сенька, как тигрёнок, мягко ступая по мшистой траве, подбегал к Кирюшке, мяукая на ходу, и лизал его прямо в лицо шершавым языком.
        - Сенька, Сенька! — радостно лепетал Кирюшка. — Чего домой не приходишь? Чего по лесу шатаешься?
        Конечно, Сенька ничего не отвечал. Он подходил к Кирюшкиному отцу и терся об его ноги в знак уважения и радости встречи.
        - Ну что, отшельник, так и бродишь по лесу один? — спросил у кота отец.
        Кот замяукал в ответ, мол, да, один и брожу.
        Отец погладил кота по шерсти и стал доставать молоко и хлеб. Сенька с удовольствием лакал молоко с размоченным в нем хлебом, съедал кусочки мелко нарезанного сала, но от картошки отказался, мол, не его еда. Потом Сенька сопровождал Кирюшку с отцом до самого покоса, идя позади них.
        На покосе Сенька садился на самую высокую кучу сена и оттуда наблюдал, как Кирюшка с отцом убирают сено. К вечеру, уставшие и голодные, они заканчивали работу и шли домой. Кот Сенька бежал впереди них, иногда останавливался и мяукал: «Здесь, здесь я», — говорил он Кирюшке с отцом.
        Кирюшка шёл к коту, нагибался и видел, что Сенька привел их к ягодному месту, где были кусты черники или ароматной земляники. Иногда это были большие заросли малинника с медовым вкусом сочной лесной малины. Кирюшка лакомился ягодами, а отец незаметно собирал их в корзину, для дома.
        Так кот Сенька благодарил Кирюшку с отцом за вкусный обед. Потом он доводил их до дома, но в дом не заходил. Останавливался около забора и, мяукнув на прощание, снова уходил в лес. И так продолжалось на протяжении всего сенокоса. Иногда Кирюшка с отцом встречали Сеньку, когда ходили за грибами или ягодами.
        Возвращался Сенька ближе к зиме, когда с деревьев слетали листья, а птицы улетали на юг. Обычно в это время ударяли первые заморозки, и в воздухе летали первые снежинки. Кот появлялся внезапно, так же, как и уходил. Только возвращался он всегда днём, жалобно мяукая за полкилометра до дома. Видно, жаль ему было расставаться с вольготной жизнью в лесу.
        Его приходу радовались все: мать Кирюшки пекла ему блины со сметаной, а Кирюшка доставал заранее припасённую конфету в обертке. Но кот Сенька не ел конфет, он лишь лизал в знак благодарности Кирюшку и с удовольствием съедал целую чашку ещё теплых блинов, облизывая свои потрёпанные за лето усы. Потом он начинал мурлыкать свою любимую песню: про лето, про удачную охоту, про Кирюшку, про тёплый дом, куда вернулся. В общем про всё на свете, что нравится котам.
        Рассказ второй
        А вот ещё одна история, которая приключилась с Кирюшкой, его отцом и котом Сенькой.
        Поздней осенью, когда с огородов была убрана картошка, морковь и свёкла, отец Кирюшки решил, что пора убирать капусту и вскапывать последние грядки. Погожим солнечным днем он срубил капусту, и мать вместе с сыном носили тяжёлые кочаны на веранду дома. Кот Сенька как обычно сидел на завалинке дома и урчал на тёплом осеннем солнышке, прикрыв глаза.
        Отец, срезав капусту, стал перекапывать грядки, выкидывая кочерыжки в общую кучу, вокруг которой толпились куры с выросшими за лето цыплятами. Они лакомились свежими червячками и гусеницами в остатках капусты. Беда подкралась совершенно незаметно.
        Большой серый ястреб давно охотился за цыплятами, но ему всё не удавалось схватить добычу. Цыплят зорко охраняли мать-курица и вездесущий пес Шарик. Ястреб долгие дни кружился над домиком Кирюшки, но так и не осмеливался напасть на цыплят. Благо, что другой пищи было вдосталь — неумелые птенцы становились ему лёгкой добычей. Другое дело поздней осенью, когда бывшие птенцы повзрослели и стали на крыло или сбились в полётные стаи, улетая на юг. Попробуй сунься — без перьев останешься.
        А сейчас холод и голод заставил стервятника охотиться на домашнюю птицу. И тут как тут — удача сама шла ему в когти. Набравшие за лето вес молодые курочки могли стать его легкой добычей, тем более, что их главного защитника, старого пса Шарика, давно не было видно. Похоже, заболел и не выходит из будки.
        Ястреб взмыл в небо, выбрав себе в жертву — копошащуюся чуть в стороне пугливую курицу, — и ринулся вниз, сложив крылья в тугой узел. Со стороны могло показаться, что падает какой-то серый кусок земли, сброшенный с высоты. Однако перед самой землёй ястреб расправил крылья, выпустил лапы с когтями, как шасси у самолёта, и, спланировав над курицей, схватил её за перья и уже было сделал взмах крыльями, чтобы унести несчастную птицу ввысь, как вдруг, откуда ни возьмись, на ястреба налетел кот Сенька. Мощным ударом своей огромной лапы Сенька опрокинул ястреба на бок, на землю. Тот острым клювом стукнул что есть силы по голове Сеньки. Кот успел увернуться от этого смертельного удара птицы и, изловчившись, вскочил на спину обидчику. Этого ястреб не ожидал, и чтобы самому не стать жертвой огромных зубов и лап кота, он отпустил схваченную курочку. Взмахнув своими мощными крыльями, с размахом чуть ли не в метр, ястреб рванулся ввысь, таща кота Сеньку на себе. Сенька не смог удержаться на спине ястреба и грохнулся на землю, держа в зубах и лапах перья грозной птицы.
        К разыгравшейся молниеносной схватке бежал с деревянной копалкой отец Кирюшки, но битва уже закончилась. Победил Сенька. Он, мурлыча, стал вытаскивать изо рта и цепких когтей ястребиные перья, вертя головой из стороны в сторону.
        Отец Кирюшки подошел и погрозил ястребу вслед кулаком:
        - Ужо я тебя, ворюга, с ружья пальну! Будешь знать, как курей воровать.
        Но ястреб и так уже понял, что здесь ему делать больше нечего, поднялся высоко в небо и, сделав прощальный круг, улетел в сторону леса.
        - Так-то, нахал, поделом тебе от кота досталось! — всё ещё ругался отец Кирюшки.
        Потом он подошёл к коту и погладил его по голове:
        - Молодец, Сенька, спас наших курочек. Теперь тебе яичко будет причитаться. А как же? Ты курицу спас, а она тебя яичком отблагодарит, когда совсем подрастёт.
        Кот радостно мурлыкал, тёрся о ноги хозяина.
        - А ты, старая растяпа, куда смотрела? — стал ругать Кирюшкин отец курицу-мать. — Бдительность потеряла? Мол, выросли, сами пусть думают? Рано им ещё себя защищать. Вот к следующему лету, пожалуй, смогут. Так что смотри в оба.
        Курица взволнованно ходила вокруг сбившихся в кучу своих цыплят, как будто пересчитывая их снова и снова, и всё квохтала: «Ко-ко-ко, ко-ко-ко». Наконец она поняла, что всё её семейство цело и невредимо, подскочила к курочке, которая чуть не попала к ястребу на обед, дважды клюнула её гребень. Мол, не разевай рот, а смотри в оба и не отрывайся от коллектива. Та что-то пискнула в ответ и побежала в центр стайки.
        Кирюшка, наблюдавший всю сцену из окна дома, бегом сбежал с крыльца, неся хвост трески. Мать готовила обед и разделывала большущую рыбину для жарки.
        - На, Сенька, на тебе, — кричал Кирюшка, неся хвост коту.
        Сенька неторопливо подошёл к Кирюшке, понюхал рыбий хвост, бережно взял его зубами из рук мальчика и, мурлыча, ушёл с ним под куст сирени обедать.
        Так кот Сенька стал знаменит на весь полустанок своей победой над ястребом-стервятником. А Кирюшку всё просили рассказать, как его кот Сенька победил грозную птицу, справиться с которой могла не каждая собака.
        Рассказ третий
        Кирюшка рос, рос и скоро пошёл в школу. Школьные годы замелькали ещё быстрей, словно листы в календаре. Из Кирюшки, маленького голубоглазого мальчика, вырос рослый красивый парень, которого все уважительно звали Кириллом. А Сенька незаметно старился и старился. И вот уже он совсем занемог: перестал запрыгивать на печку и мурлыкать. Все больше он лежал в тени под лавкой на кухне, поближе к теплу. Мать Кирилла по-прежнему каждый раз наливала ему в чашку его любимого парного молока, но Сенька, понюхав и лизнув пару раз, отходил и снова ложился под лавку.
        - Видно, пропадёт кот, — забеспокоился отец Кирилла. — Надо бы сходить к ветеринару. Пусть Захарыч его посмотрит, может, какие капли пропишет, а то совсем отощал, ничего не ест.
        Но кот Сенька слушал отца Кирилла и пытался в знак признательности мурлыкать, как он делал это прежде, но ничего не получалось. Лишь слабое бульканье раздавалось из горла кота.
        Придя вечером из школы, Кирилл решил угостить Сеньку пирожком с мясом, который он купил в сельпо. Но Сеньки нигде не было.
        - Сенька, Сенька! Сенюшка! — стал звать кота Кирилл.
        Но ему никто не отвечал.
        - Да ты не ищи его, — ответил Кириллу отец. — Ушёл он сегодня утром, когда ты в школу пошёл. Посмотрел на тебя, всех нас обошёл и запросился на улицу. Я открыл дверь, думаю, прогуляется как всегда по двору и вернётся. Нет. Смотрю, вышел и направился через дырку в заборе в огород, потом посеменил по тропинке. Так и ушёл в лес, как когда-то. Только теперь, наверное, умирать.
        - Как умирать? — расстроился Кирилл.
        - Да так. Как кошки и собаки уходят из дома в лес, чтобы там, вдали от хозяев, умереть.
        - Зачем же уходить? Мы бы его похоронили.
        - Нет, сынок, кроме собак и кошек у человека нет друзей, и они не хотят огорчать хозяев своей смертью. Поэтому уходят умирать в одиночестве. Таков их закон жизни, и ничего нельзя сделать. Да и слава Богу.
        Больше кота Сеньку никто не видел. Он умер достойно, как и жил: тихо и спокойно.
        Кирилл вырос, уехал учиться в большой город и через много-много лет, вернувшись погостить на свой полустанок с внуком, ничего от прежней жизни не увидел. Не стало отца Василия, ещё раньше умерла мать. Дом обветшал и стоял посреди поросшего бурьяном огорода. Только построенные ещё Кирюшкой скворечники, покосившись, свисали на длинных лапах разросшихся берёз.
        Из соседского дома, где жили теперь дачники, вышла женщина. На руке она держала серую с разорванным ухом кошку.
        - Вам чего? — спросила она поздоровавшись.
        - Да ничего, — тихо ответил Кирилл Васильевич. — Приехал вот свой дом проведать.
        - А-а-а, — равнодушно произнесла женщина, а потом встрепенулась. — Может продадите? Мои знакомые купят и цену хорошую дадут.
        - Подумаю, — ответил Кирилл Васильевич. — А у вас интересная кошка. Ухо-то что, порвала?
        - Нет, с рождения такое, — женщина погладила кошку.
        Та замурлыкала, и что-то совсем родное и давно забытое почудилось в этом мурлыканье Кириллу Васильевичу.
        - Порода такая, с разорванным ухом. Вот котят недавно принесла, и все как один — серые, с разорванными ушами.
        - А можно их посмотреть? — попросил Кирилл Васильевич.
        - Да чего ж нельзя? Проходите в дом. У нас трое кошечек и один кот. Смотрите сколько хотите. За просмотр денег не берём, — засмеялась женщина. — А это кто у вас, внук?
        - Да, — кивнул Кирилл Васильевич.
        - Похож, вылитый дед.
        Слушая женщину, они пошли вслед за ней. На веранде кошка соскочила с рук хозяйки и прыгнула в ящик, откуда донеслось мяуканье котят.
        - Можно мне кота посмотреть? — странным голосом спросил Кирилл Васильевич.
        - Да отчего же, вот он.
        Хозяйка засунула руку в ящик и через секунду достала маленького зеленоглазого котёнка с разорванным ухом. Тот тихо попискивал в руках хозяйки.
        - Можно я куплю его у вас? — неожиданно сделал предложение Кирилл Васильевич.
        Пятилетний внук с любопытством посмотрел на деда:
        - А куда мы его денем?
        - С собой возьмём.
        Женщина замахала руками:
        - Ещё чего! Берите даром. Куда мне их столько?
        - Спасибо, — сказал Кирилл Васильевич и бережно взял котёнка в руки, прижимая его к щеке.
        Тот лизнул его шершавым языком, как когда-то кот Сенька.
        - Ну вот, признал меня, — заулыбался Кирилл Васильевич.
        Он ещё о чем-то поговорил с женщиной, а котёнок тем временем свернулся клубочком и спал на руках, изредка шевеля своими длинными усами.
        Так, в большом городе, на квартире Кирилла Васильевича, снова появился кот — Сенька-второй. Внук был без ума от весёлого и сообразительного котенка и все время спрашивал:
        - Дедушка, а почему ты его Сенькой-вторым назвал? Кто был Сенька-первый?
        - Как-нибудь я тебе обязательно расскажу, — отвечал Кирилл Васильевич.
        Так и родились эти рассказы про кота Сеньку.
        Сиротка
        Сиротка появилась в доме Кирюшки совершенно случайно. Сосед-путеец переезжал работать на Север и продал корову отцу Кирюшки.
        - Забирай, Василий Иванович, — сказал сосед. — На севере вместо коровы оленей держать буду, — и засмеялся.
        Отец привел корову во двор на верёвке, привязанной за рога. Корова упиралась и никак не хотела заходить в новый для неё двор. Помогла мать Кирюшки: она вынесла из дома два куска чёрного хлеба, посыпанного крупной солью, и это решило исход дела. Корова съела сначала один кусок, затем потянулась за вторым. Но Кирюшкина мама, протягивая второй кусок, поманила корову за собой во двор.
        - На, на, Сиротка. Не бойся, никто тебя не обидит.
        Так корова получила своё новое имя — Сиротка, хотя прежние хозяева звали её Бурёнка. Корова послушно пошла за матерью, помахивая своим длинным хвостом, зорко озираясь своими большими глазами на маленького Кирюшку.
        Известно, что коровы маленьких детей не очень любят. А вот откуда эта нелюбовь — неизвестно. Видно, когда они были ещё телятами, их пасли малолетние ребята. А ребята есть ребята, без шалостей не могут. Вот и доставалось телятам от них. Но зато потом, став взрослыми коровами с длинными рогами, они не пропускали случая отомстить своим обидчикам. Во всяком случае, так объяснил Кирюшке бодливость коров его отец.
        Когда корова была уже во дворе и мать пошла готовить ей пойло из воды и хлеба, Кирюшка как хвостик последовал за матерью.
        - Мама, а почему ты её Сироткой назвала? — допытывался он.
        - А как почему? — ответила на вопрос вопросом мать и терпеливо пояснила. — Сам посуди: прежние хозяева уехали и оставили одну, сирота она стала, вот отсюда и Сиротка.
        - А она привыкнет к новому имени? — не унимался Кирюша.
        - Привыкнет, — отвечала мать. — Человек и тот привыкает, а животное ещё быстрее, — добавила она как бы самой себе.
        - А молоко она давать будет? — надоедал вопросами Кирюша.
        - А как же. Для этого мы её и купили, чтобы молоко давала.
        - А кто доить будет?
        - Я и буду.
        - А ты умеешь?
        - А как же. Я же в деревне выросла. Мои родители — бабушка Таня и дедушка Саша — когда-то трёх коров держали.
        - Как это — держали? — не понял Кирюша.
        - Ну, это значит, они у нас во дворе жили, — пояснила мать. — Я с десяти лет обращаться с коровами приучена. И пойло для них делать, и помыть, и подоить… Всё умею, Кирюшка.
        Но Кирюшка не мог остановиться, всё ему было интересно. Конечно же, он видел чужих коров. Видел, как они идут в поле и обратно, как едят зелёную травку, но откуда у них белое молоко, не мог понять.
        - Мам, а, мам, а где они молоко берут? — опять приставал Кирюшка.
        - Где-где, на языке у них молоко, — неохотно отвечала мама.
        - Как на языке?
        - А так! Сколько травы съедят, столько и молока дадут.
        - Какой травы? — не понимал Кирюша.
        - Да отстань, Кирюша. Некогда мне. Надо корову обрядить. Иди к отцу, он тебе всё объяснит.
        Кирюшка, обиженный, пошёл к отцу.
        - Пап, а, пап, откуда коровы молоко берут? — задал он мучивший его вопрос.
        - Из травы.
        - Как из травы? Она же зелёная, а молоко белое.
        Кирюшку ответ отца удивил ещё больше, чем материнский.
        - Вырастешь — поймёшь, а сейчас мне недосуг. Надо идти к соседу, помочь вещи упаковать, да в багаж сдать, — отвечал отец и, видя, что Кирюшка обиделся, похлопал его по плечу. — Ну-ну, не дуй губы-то. Приду — объясню, если поймёшь, — и ушёл по своим делам.
        Так Кирюшка познакомился с Сироткой и с тех пор стал за ней наблюдать, изучая её привычки, характер. Первым делом Кирюшка понял, что корова любит ласку и хлеб с солью. Поэтому, когда они с отцом и матерью встречали Сиротку с поля, Кирюшка всегда вытаскивал из кармана кусочек хлеба с солью и давал Сиротке. Та хоть и не любила детишек, к Кирюшке стала относиться как к своему другу, позволяла даже похлопать себя по шее.
        - Ну-ну, хорошая, Сиротка, — приговаривал при этом Кирюшка, — пойдём домой, там я тебе зелёной травки дам. Кушай…
        Сиротка обводила Кирюшку своими огромными глазами и согласно кивала головой.
        - Пошла, пошла, Сиротка, — так же ласково зазывала корову мать Кирюши.
        Сиротка, в общем-то небольшая, чёрной масти с белой грудкой и длинными рогами, быстрёхонько шла за Кирюшкой и его мамой, обгоняя других, медленно шагающих коров. Несмотря на свои неказистые размеры, летом Сиротка давала ведро молока; не каждая крупная корова могла похвастаться таким удоем.
        - Повезло тебе, Мария! Коровёнка-то чуть больше козы, а вон сколько молока надаивает! — завидовали Кирюшкиной матери местные женщины, когда она приносила два трёхлитровых бидона молока на сдачу.
        - Не всё то золото, что блестит, — отшучивалась мать. — Ухаживать нужно как следует, вот тогда молочко и любая корова даст.
        - Не скажи, — не соглашались с ней женщины. — А мы что ли своих не холим? Но чтобы ведро молока — редкий день, да и то, если пастух их не загоняет.
        Мать дальше не спорила и, брав Кирюшку за руку, с пустыми бидонами шла домой.
        По пути домой Кирюшка всегда задавал какие-нибудь вопросы. Вот и сейчас спрашивал мать:
        - Мам, а зачем мы молоко сдаём?
        - А как же? Ребятки, которые в городе живут, тоже молока хотят. Там коров держать нельзя, вот мы и сдаём, чтобы их накормить.
        - А что такое город?
        - Город — это где много-много домов из камня и высотой вон с ту сосну, — показала мама на большое дерево, стоящее у дороги.
        - Такие большие? — удивился Кирюша
        - Ещё и больше есть — отвечала мать.
        - А как в них жить? Высоко…
        - А там лестницы есть, по ним люди в свои квартиры поднимаются.
        - Как поднимаются?
        - Ну, идут по лесенке, с этажа на этаж.
        - Какой этаж?
        - Это трудно тебе объяснить. Вот поедем зимой к тёте Лене в Ленинград, она как раз на шестом этаже живёт, и тогда узнаешь, что такое этаж и лесенка.
        - Мам, а я не хочу в город, боюсь города… Мне страшно, что дома высокие из камней. А вдруг они упадут?
        - Ладно, Кирюша, можешь и не ехать в город. Живи себе в деревне, или вот как мы, на полустанке, — устав от вопросов сына, ответила мать и, чтобы сменить тему, спросила: — А ты сегодня Сиротке зачем моркови натаскал, почти целое ведро? Кто разрешил?
        Кирюшка насупился, не зная что ответить.
        - Ладно-ладно, — видя, что сейчас он расплачется, успокоила сына мать. — Это ты последний раз без спроса сделал. Так ведь?
        - Так, — согласился Кирюшка.
        Молока, которого давала Сиротка, хватало не только на сдачу, но и для всей Кирюшкиной семьи. Мать снимала сметану и готовила на ней и яичках великолепную по вкусу картофельную запеканку или заливала яичницу на огромной, чугунной сковороде. Особенно любил Кирюша яичницу, залитую взбитыми на молоке яйцами с зажаренными на сметане гренками. Слаще еды для Кирюшки не было. А днём, набегавшись с ребятами, Кирюшка любил налить стакан холодного молока из кринки и выпить его с чёрным хлебом. Реже мать готовила творог и пекла ватрушки. В основном делала она это по большим праздникам или когда начинался покос.
        - Кормить мужиков в покос нужно как следует, — говорил отец Кирюшки, — а то до покоса не дойдём…
        Много лет Сиротка исправно кормила небольшое семейство Кирюшки, и ещё её молока хватало на сдачу государству, в счет налога на живность. Но однажды случилась беда — Сиротку укусила змея. Пастух, дядя Павел, привёл Сиротку к дому раньше времени, с распухшим выменем и налившимися кровью глазами.
        - Хозяйка! — крикнул он матери, постучав кнутом по стеклу. — Сиротку вашу змея укусила, забирай скорей и ветеринара вызывай.
        Мать выбежала сама не своя.
        - Как же так случилось? Что же ты не досмотрел? — закричала она на пастуха.
        - Да как тут усмотреть, если пятьдесят коров и ещё двадцать телят. Сегодня очередь была Шурке Брязгиной пасти, так она не вышла — заболела. Я вот один. Спасибо Мишке Рубилину. Шёл он на рыбалку, так я его упросил за коровами присмотреть, пока твою Сиротку отгоню.
        - Сиротка, Сиротка, тебе больно? — стала причитать мать Кирюшки, гладя корову. — Сейчас холодненькой воды из колодца достану, место укуса помою, все легче будет.
        Мать поспешила к колодцу достать ведро холодной воды.
        - А кто укусил-то? Гад или гадюка? — поинтересовалась Мария, поднимая ведро воды из колодца.
        - Видно, гадюка. Я рядом стоял, вижу: Сиротка взбрыкнулась. Если бы гад, то он далёко не уполз бы после укуса, а ждал результата. А тут никого. Все кочки обшарил, так никого и не нашел. Гадюки они ведь небольшие, уползут и скорей в нору. Не найти, — отвечал пастух, обтирая рваной кепкой пот со лба. — Дай-ка, Мария, мне водицы-то холодненькой, весь пересох, — и он, припав, к краю ведра стал жадно пить воду. — Да она у тебя почти ледяная! — оторвавшись от ведра, выдохнул Павел.
        - Родничок бьёт на дне, потому и ледяная — ответила Мария пастуху и, схватив ведро, торопливо понесла обмывать вымя Сиротке.
        От холодной воды той и вправду стало легче, и она в знак благодарности лизала шершавым языком руки хозяйки.
        - Ну вот, ну вот, хорошая моя, тебе и полегче будет. Кирюшка, принеси чистое полотенце на сундуке. Вымя-то вытирать надо!
        Кирюшка, толкавшийся около матери, стремглав побежал в дом и вскоре вернулся с белым холщовым полотенцем.
        Мать обтёрла все соски у коровы и на одном увидела след от укуса.
        - Вот куда она, гадюка, ужалила, — сокрушалась Мария. — Прямо в сосок. Ох, горе-то какое!
        - Ты, Мария, не причитай, а ветеринара вызывай. Пусть уколы какие-нибудь делает, а не то пропадает коровёнка-то. Вон в прошлом году у Кольки Очкаря такая же история случилась. Пришлось корову забить. А она куда здоровей вашей была, — стал давать советы пастух.
        - Типун тебе на язык! Иди, иди к коровам, а то, не ровён час, ещё какую ужалит. Вон сухотища-то какая, змеи свирепствуют в такую погоду, — отвечала пастуху мать Кирюшки.
        - И то правда, пора мне, — нисколько не обиделся пастух Павел, натянул свою кепку прямо на глаза, взял посох и пошёл.
        - Спасибо тебе, Павлуша! — крикнула вдогонку мать Кирюши.
        Тот махнул в ответ рукой, не оборачиваясь, мол, не за что.
        Сиротка после укуса змеи долго болела. Но вовремя принятые меры и уколы ветеринара сделали своё дело — коровка медленно, но верно, побеждала болезнь. Первые две недели молоко доилось с кровью. Но постепенно отек вымени спал, Сиротка повеселела, стала есть принесенную Кирюшкой свежую траву и ботву от капусты. Вскоре она полностью поправилась и снова стала ходить в поле вместе со всеми коровами.
        Но последствия от укуса остались. Сиротка давала молока намного меньше, чем раньше. Первое время мать Кирюшки не обращала на это внимания, но потом это стало заметно всем. Вместо двух бидонов на сдачу Кирюшка с матерью стали носить один.
        Бабёнки судачили около сдаточного пункта:
        - Не будет, Мария, больше такого молока. Решай свою Сиротку, заведи другую корову, — советовали они матери.
        Но та отмахивалась:
        - Свою Сиротку не променяю ни на какую другую.
        Но вскоре Сиротка почти совсем перестала давать молоко. Мать Кирюшки не на шутку встревожилась: вымя совсем опустело, молока не больше двух-трёх литров надаивала. Что делать? Сиротка виновато глядела своими грустными глазами на всех: мол, я стараюсь, но не получается. Тут вмешалась в дело бабушка Таня, мать Марии. Она приехала погостить к дочери из соседней станции, где жила в собственном доме вместе с дедом Сашей.
        Бабушка осмотрела Сиротку и решила, что укус тут ни при чём.
        - Сглазили корову, — коротко сказала бабушка. — Пошли-ка ты Кирюшку с Василием за речной водой, пусть принесут бидончик. А я пошепчу что надо, глядишь, и поможет, — посоветовала она Марии.
        Та ответила:
        - Да Василий и сам сходит, чего ребёнка гонять?
        - Нет, доченька, воду должен забрать мальчик, да ещё и с середины реки, где большое течение или протока. Детская рука лечит сглаз. Так-то вот, доченька.
        Мать не стала спорить.
        Вскоре Кирюшка с отцом уже были на реке. Отец выбрал протоку с большим течением, забросил туда бидон с привязанной верёвкой и крикнул Кирюшке:
        - Тяни!
        Кирюшка, быстро перебирая руками, вытянул почти полный бидон воды.
        - Ну, пошли. Может, теща действительно чем поможет, — хмуро сказал отец, и они зашагали к дому.
        И действительно баба Таня сняла наговор с коровы. Сиротка стала, как и прежде, доиться по ведру. Вот было радости у всей Кирюшкиной семьи! Но больше всех радовалась бабушка Таня:
        - Давно не снимала и не заговаривала порчу, думала, забыла, — говорила она, крестясь на икону.
        А Сиротка верой и правдой служила своим хозяевам много-много лет и стала гордостью и достопримечательностью маленького полустанка, затерявшегося среди лесов и болот России.
        Ёлки зеленые
        Перед самым Новым годом Кирюшка стал просить отца:
        - Папа, давай ёлку ставить! Уже пора! У Витьки Рыжего поставили, у Пуши тоже. А мы-то когда? Опоздаем! Придёт Дед Мороз, а у нас и ёлки нет. Где он подарки оставит?
        Кирюшка дёргал за рукав отца, занятого по хозяйству, канюча:
        - Дава-а-ай, а-а-а…
        - Рано ещё, Кирюша. Ёлка в тепле осыплется, пока Новый год наступит. Будет стоять как веник, без иголок. Тогда точно Дед Мороз мимо пройдёт, не узнает, и подарки твои ту-ту…
        Отец показал рукой, как они пролетят мимо, как редкие поезда, которые проносились под окнами их домика, стоящего на маленьком полустанке в ста метрах от железной дороги.
        - Ладно, — соглашался Кирюшка, — подождём. Только скажи, когда поставим — завтра или ещё через ночь.
        - Ещё через ночь, послезавтра, — объяснил, улыбаясь, отец. — Достанем топорик и пойдем ёлку выбирать в лес, на Мощенник. Летом я там пару таких красавиц заприметил, растут рядком, бочок к бочку, друг другу мешают. Вот одну из них и срубим.
        - А чего мешают? — не понял Кирюшка.
        - А то, что когда два дерева близко друг к дружке растут, мешать начинают: солнца им не хватает и света. Тесно им, понял?
        - А чего тесно? — никак не мог сообразить Кирюшка. — Вон небо какое высокое, расти и расти, — и он показал руками вверх.
        - Небо-то высокое, а им надо расти не только в вышину, но и вширь.
        - А зачем?
        - Чтобы красивыми быть. Ты видел дядю Гошу? Видел, какой он высокий и худой, что его все оглоблей зовут? Это от того, сынок, что он жил в маленьком домике, на хуторе бабушки Марфы. Помнишь, мы к ней за мёдом летом ходили?
        Кирюшка напрягся, и в его памяти всплыл маленький, совсем как игрушечный, домик из тонких брёвнышек, с совсем малюсенькими оконцами, где жила бабушка Марфа.
        - А как же он туда, в домик, заходит? — удивился Кирюшка. — Дядя Гоша такой высо-о-окий! Ребята его кличут: «Дяденька, достань воробышка».
        - В том-то и дело, что высокий, выше не бывает. А вырос дядя Гоша таким высоким, когда уехал в город. Там народу много, тесно, дома высокие. Вот он ввысь и пошёл, — с усмешкой ответил отец, продолжая хлопотать по домашним делам.
        Кирюшка уже знал, что в городе большие каменные дома высотой с сосну. Там ездят среди домов маленькие поезда по рельсам и зовут их трамваями. Но чтобы народу было много и тесно, как в вагон-клубе, который приезжал раз в полгода на их полустанок показать кино, — не знал и сильно удивился.
        - Чего ж это люди в город едут, раз там тесно? Живи здесь, вон сколько места…
        С такими мыслями пролетел незаметно этот и весь следующий день. Рано утром Кирюшка, дождавшись, когда отец придет с ночного дежурства, сразу бросился к нему:
        - Папа, пойдём за ёлкой! Две ночи прошли.
        Отец, устало улыбнувшись, погладил сына по вихрастой голове:
        - Пойдём, пойдём, Кирюша. Сейчас поем и пойдём.
        Пока отец ел наваристые щи большой деревянной ложкой и потом пил неспешно горячий чай из блюдца, Кирюшка вместе с котом Сенькой вертелись около его ног.
        - А ты, Кирюшка, поел? — спросил отец, давая корочку хлеба, смоченную в щах, коту.
        - Ел, ел, мама, когда на работу уходила, покормила меня.
        - Ну хорошо, иди одевайся потеплей и жди меня. Я сейчас соберусь да топор возьму.
        Ещё через полчаса они оба, одетые в тёплые полушубки и ватные штаны, в валенках на широких самодельных лыжах, утопая в высоком снегу почти по пояс, медленно брели по зимнему лесу. Застывшая сказка окружила их. Ничто не нарушало тишину этого сказочного царства. Лишь резкая барабанная дробь дятла напоминала людям, что лес не сказочный, а живой. Только притаился на время — переждать суровую зиму.
        Вскоре отец с сыном, запыхавшиеся и усталые, подошли к опушке леса, на которой рос молодой ельник.
        - Ну вот и дошли, — сказал отец, отирая вспотевшее лицо носовым платком. — Да и ты, Кирюшка, смотрю, вскипел, как чайник, пар от тебя так и валит, — пошутил отец, отирая лицо сына.
        - Жарко что-то, — ответил Кирюшка, хватая снег и поднося его ко рту.
        - Нельзя, Кирюшка, снег есть, ангину схватишь. Потерпи, само пройдет.
        Кирюшка все же украдкой лизнул холодный снежок, и ему сразу стало лучше.
        - А где же мои ёлки зелёные? — стал размышлять вслух отец. — Не вижу. Осенью знал, а сейчас снегом всех занесло. Поди разберись. Ты, Кирюшка, здесь постой, а я пойду поищу двух сестричек-ёлочек.
        И он шагнул в сторону ельника, сбивая лыжной бамбуковой палкой снег с деревьев. Кирюша ждать не стал, а пошёл по следам отца. Вскоре послышался и его голос.
        - Иди, Кирюша, сюда! Нашёл наших сестричек.
        Кирюшка заспешил и упал в глубокий снег, который накрыл его вместе с шапкой. Пока выбирался и тихо брёл к отцу, тот, уже срубив ёлку, шёл навстречу, держа её на плече.
        - Папа, папа! — закричал со слезами в голосе Кирюшка. — Хочу посмотреть, как они росли вместе.
        - Ну-ну, не шуми, тут рядом, пойдём, покажу.
        Отец развернулся и пошёл обратно.
        На небольшой полянке росла пушистая-пушистая ёлочка, метра два высотой, а рядом стоял пенёк от срубленной ёлки. Отец приставил срубленную ёлку к пеньку и, подойдя к Кирюшке, показал:
        - Вот так они и росли вместе. Видишь: одна мешает другой. А теперь мы одну срубили и заберём с собой. А эта останется, ей, видишь, места больше будет. И она ввысь и вширь расти будет, понял?
        Кирюшка кивнул головой. Но все равно ему было жаль срубленную ёлку, и всю дорогу обратно он молчал, что-то обдумывая про себя.
        Когда стали устанавливать ёлку в доме, Кирюша упросил отца не прибивать её в деревянном кресте, лежащем на полу, а поставить ёлочку в банку с водой.
        - Может она так жить будет, — сказал Кирюшка.
        Отец не стал спорить. Перевернул табуретку вверх ножками, поставил трёхлитровую банку с водой на дно и туда же опустил ствол ёлочки, привязав её к ножкам табуретки.
        Мать завернула табурет белоснежной накрахмаленной занавеской от окна. Получилась очень красивая снежная горка, из которой росла ярко-зелёная пушистая ёлочка.
        Наряжал ёлочку сам Кирюшка. Он повесил самодельную длинную цепочку, сделанную из бумаги, которую заранее раскрасил карандашами, потом — несколько настоящих игрушек из папье-маше: птичек, зайчика и других, а также серебристый домик. Эти удивительные игрушки привезла ещё в прошлом году тётя Лена, которая жила в большом-большом городе Ленинграде. Ещё они вместе с матерью развесили конфеты, печенинки и пряники, протыкая их иголкой, а потом продевая нитку и нанизывая на ветки. Вместо конфетти распылили мелкие-мелкие бумажные снежинки и кусочки ваты. А на самый верх отец повесил красную звезду, сделанную из фанеры.
        Ёлка получилась такая нарядная, что у Кирюшки от восторга закружилась голова. В канун Нового года Кирюшка долго не спал, всё ждал, когда Дед Мороз принесёт подарок. Не может же он теперь не заметить такую красавицу ёлку. Мать с отцом брякали посудой на кухне, оттуда вкусно пахло свеженькими пирогами с капустой и ватрушками с черникой. Они тоже готовились встречать Новый год, но как — Кирюшка не знал. Знал, что к ним должны прийти в гости соседи, тётя Люба, дядя Валя и ещё кто-то из отцовских друзей по работе. В заснеженные окна Кирюшке был виден краешек тёмного звёздного неба, освещённого серебристым светом луны. Кирюшка смотрел-смотрел на мигающие звёздочки, ожидая прихода Деда Мороза, да и уснул.
        Утром Кирюшка первым делом бегом бросился в комнату, где стояла ёлочка, и от удивления раскрыл рот: под ёлочкой стоял маленький Дед Мороз в красном халате, с бородой, и держал в руках какой-то мешок. Кирюшка долго боялся подойти к Деду Морозу: а вдруг он настоящий? Страшно! Но потом любопытство взяло верх. Он подошёл, присел около Деда Мороза и, увидев, что это игрушка, осторожно взял мешочек. Там был пакет с подарком — шоколадные конфеты, печенье в пачках, яблоки и две ярко-оранжевые мандаринки. А ещё на дне мешочка лежали небольшой блокнотик и коробка настоящих цветных карандашей. Кирюшка от восторга запрыгал на одной ноге:
        - Мама, папа! Мне Дед Мороз подарки принёс. Смотрите, какие! — и он побежал к родителям в спаленку за печкой.
        Все дни после Нового года Кирюшка отворачивал занавеску на табуретке и смотрел на банку: если вода убавлялась, подливал под самое горлышко.
        - Мама, а почему вода у ёлочки уходит? — спрашивал он мать.
        - Она её выпивает.
        - Как выпивает?
        - А так, как ты пьешь чай или молоко, так и ёлочка, только вместо чая и молока она любит водичку.
        Кирюшка удивлялся:
        - Так у неё же рта нет!
        Но мать отмахивалась:
        - Не мешай мне, Кирюшка. Вырастешь — узнаешь.
        Но любопытный Кирюшка заметил, что дней через десять около ствола, стоящего в банке с водой, появились маленькие беленькие корешки.
        - Мама, мама! Ёлка корешки дала!
        - Да ну? Не может быть, чтобы зимой — и корешки, — не поверила мать.
        - А ты посмотри.
        Кирюшка откинул занавеску и показал на банку.
        - И правда — корешки, — удивилась мать, посмотрев вниз на банку. — Вот чудо-то какое!
        - Мама, мама, а давай ёлку в землю посадим? Пусть растёт, раз корешки есть.
        - Нет, Кирюша. Зимой они в земле замёрзнут. Нужно до весны ждать. А это долго, ещё четыре месяца, — отвечала мать.
        Но Кирюшка не сдавался. И когда отец решил, что ёлку пора выносить во двор, Кирюшка расстроился.
        - Она замёрзнет! Пусть стоит в тепле, я водичку ей буду каждый день сам подливать.
        Отец с матерью переглянулись и сказали:
        - Хорошо, пусть стоит. Только игрушки уберём, и не забывай сам воду доливать.
        Счастливый Кирюшка целых четыре месяца следил, чтобы в банке, где стояла ёлочка, была вода. Корни у ёлочки постепенно окрепли и превратились в большие мохнатые нити, густо заполнившие всю банку. В конце апреля, когда снег сошёл с огорода, Кирюшка вместе с отцом понес ёлочку к баньке, и там, около неё, ёлочку и посадили в землю, хорошо удобрив коровьи навозом.
        Ёлочка, как ни странно, прижилась, поболев лишь первое лето. Зато потом она была ярко-зелёной в любое время года и росла вместе с Кирюшкой. Вскоре она обогнала в росте не только Кирюшкиного отца и мать, но и баньку, и зелёной красавицей стояла у них во дворе, радуя всех, кто к ним приходил.
        Больше ёлок на Новый год в семье Кирюшки не рубили, а наряжали красавицу прямо у баньки, радуясь, что она, живая и такая красивая, отмечает праздник вместе с ними.
        Баба Таня
        Баба Таня в жизни Кирюшки значила очень многое. Его мать, Мария, всё время была занята: то работой, то домашним хозяйством, с коровой, курами и огородом. Так что времени для Кирюшки у неё почти не оставалось. Он рос вместе с такими же без родительского пригляда соседскими ребятами. Летом он проводил время на речке, в лесу за грибами и ягодами, а когда стал постарше, с отцом на покосе. Зимой большая часть ребятишек сидела по домам: холодно, а валенки и тёплая одежда не у всех водились. Послевоенное поколение жило ещё бедно.
        Кирюшку спасала баба Таня. Она приезжала посреди зимы, в самые сильные морозы, привозила для Кирюшки подшитые валенки или связанные из толстой шерсти рукавички и носки.
        - На, Кирюшка, носи на здоровье, — радовалась бабушка. — Теперь ни руки, ни ноги не наморозишь. Вишь, какие тёплые!
        И бабушка показывала обновки.
        - Ты, Мария, обшей их сукном, меньше рваться будут, да и теплее, — советовала бабушка матери Кирюшки.
        - Да есть мне время! — отвечала мать и возмущалась: — На нём как ни обшивай, как на огне всё горит!
        - Да ты не ругай, не ругай. Сама забыла, какой была? — осаживала бабушка Марию.
        Мать смущённо замолкала.
        - А-а-а, то-то же, — удовлетворённо говорила бабушка Таня.
        Сколько лет было бабе Тане, Кирюшка не знал. Выглядела она худенькой старушкой с добрым и всегда сочувствующим лицом, которое не портил слегка длинноватый нос. Её лицо удивительно напоминало лики святых со старинных икон, которые висели в её доме. Баба Таня была верующей и набожной, часто крестилась и по любому поводу говорила:
        - Так Богу угодно…
        Родственники и соседи любили бабушку Таню, и хоть она жила в маленьком, разделённом на две семьи домике, вместе с дедом Сашей, в их половине всегда были люди. Они приходили поговорить и отвести душу в разговоре. Кто ещё выслушает тебя молча, не перебивая, да ещё даст совет? Никто! Вот и шли люди к бабушке Тане за успокоением.
        Бабушка Таня всех принимала и как могла помогала. Бывало, перекрестит какую-нибудь молодую плачущую женщину, от которой ушёл муж, и скажет ей:
        - Без Бога — не до порога. Молись и терпи. Бог услышит и поможет. Не гневайся, молись, — и отправляла женщину домой, шепча ей вслед какой-то заговор.
        Глядишь, через месяц-два и возвращался муж в семью. То-то радости было у женщины. Прибежит к бабе Тане, яички принесёт, мёда банку или ещё чего вкусненького.
        - Вот тебе, бабушка Таня, от меня от всего сердца. Спасибо, помогла. Век помнить буду.
        А бабушка радостно улыбалась и снова крестила женщину:
        - Ты, Анфиса, не забывай Богу-то молиться, не забывай. Он ведь счастье-то как даст, так и возьмёт. Молись и мужа уважай. Муж от Бога тоже, — и опять крестила, отправляла женщину от себя и благодарила. — А за подарки спасибо. Мне не надо, а вот внучат много, отдам им. Всё гостинцы будут, радость будет, — благодарила бабушка женщину.
        Бабушкину легкую руку, умение снять сглаз или порчу знали во всей округе. Люди тянулись к её дому круглый год. Бабушка Таня радостно всех принимала, никому не отказывала. Одного она только не делала ни за какие подарки и деньги: сама не наводила порчу, не отлучала мужей и жен друг от друга, да и вообще не делала ничего дурного, чтобы навредить человеку, считая это большим грехом.
        Кирюшка был самым младшим внуком в её многочисленном семействе, и бабушка Таня его очень жалела. Отец железнодорожник всё время на работе при поездах, мать тоже занята. Растёт парень сам по себе, без присмотра и особой родительской любви. Поэтому бабушка Таня всячески привечала своего внука, отдавая ему всю свою любовь и душу.
        Мальчишка рос непоседливый, озорной, но очень впечатлительный. Очень рано он стал ходить с бабушкой по святым местам: в разрушенные церкви, где бабушка молилась шёпотом, поглядывая на обвалившиеся стены и облупившуюся штукатурку с ликами святых.
        Иногда Кирюшка спрашивал:
        - Бабушка, кто стены сломал с картинами?
        Бабушка ему отвечала:
        - Не картины это, это святые: Лука и Матфей. А стены разрушили плохие люди и время.
        - А их починят? — не унимался внучок.
        - Обязательно починят, вот только время такое настанет — и починят.
        - А когда настанет?
        - Точно не знаю, но оно обязательно настанет, в это я верю. Все церкви восстановят, нельзя без души и веры русскому народу жить. Дети и внуки тех, кто разрушил, их и восстановят. Помяни моё слово, — и бабушка замолкала, опять шепча какие-то молитвы и долго кланяясь: — Прости, Господи, не ведали что творили…
        Действующая церковь в районе была одна, за пятьдесят километров, и бабушка раз в году ходила туда пешком помолиться. Внучка с собой не брала: мал ещё, да и родители смотрели на это косо. Мол, нечего мальчишку к попам таскать, время сейчас безбожное, пусть растет как все. Бабушка Таня только качала головой:
        - Грех это, Мария, так говорить. Не гневи Бога.
        - Да что он тебе дал-то, Бог? Всю жизнь работала, спину гнула, то на барина, то на колхозы. А тебе даже пенсия не положена, — отвечала Кирюшкина мать.
        Бабушка Таня обиженно поджимала губы и отворачивалась:
        - Я работала, чтобы вас накормить и вырастить. А теперь вы обо мне должны заботиться, а не колхозы. А Господь мне помогает — без хлеба не сижу, — и, обижаясь, совсем уходила из дома.
        В престольные летние праздники бабушка Таня ходила в лес около посёлка, где жила. Если Кирюшка гостил у бабушки, то она брала его с собой.
        - Только родителям не говори, а то ругаться будут, — предупреждала она внучка.
        - Не буду, не буду, баба. Возьми только меня с собой! — просился Кирюшка.
        И они шли в сосновый лес километра за три, приходили на полянку. Там среди молодого ельника стоял какой-то столб из дубового дерева, почерневший от времени. Трава вокруг столба всегда была утоптана, на небольшом холмике около него лежали полевые цветы. Бабушка тоже укладывала букетик из ромашек и колокольчиков с иван-чаем на холмик, а потом долго-долго молилась около столба. Кирюшка стоял поодаль, не зная, что ему делать. Молиться бабушка Таня его не заставляла.
        - Вот окрестишься, тогда и молиться можно будет, — говорила она ему.
        Когда они возвращались обратно, Кирюшка спросил:
        - А что это за столбик такой, бабушка?
        - Это место, где святой Марк Пустынник жил.
        - Как жил? — не понимал внук.
        - Жил в землянке, Богу молился.
        - Зачем молился?
        - Чтобы людям жилось лучше, чтобы дети не болели, чтоб пожаров не было, чтобы урожай был хороший и хлеба народилось много. За всё хорошее молился.
        Кирюшка шёл рядом с бабушкой Таней и всё думал: «Как же можно жить одному в землянке среди леса? Страшно ведь. И молиться ещё надо. А что же он ел, где готовил?» И не мог найти ответы на свои наивные детские вопросы. А бабушку Таню об этом спросить он стеснялся.
        Так и остался в его памяти на всю жизнь незримый образ таинственного Марка Пустынника, как и образ бабушки Тани.
        Дед Саша
        Александр Михайлов, или дед Саша, казался маленькому Кирюшке олицетворением какой-то русской мощи, потому что походил на русского богатыря. Высокий, с крепкой широкой грудью, с абсолютно седой головой и такой же седой окладистой бородой, которая всегда была аккуратно подстрижена и расчесана. При беглом взгляде на него дед Саша производил впечатление даже на взрослых, что уж говорить о ребятишках, особенно когда в престольные праздники он надевал свой сюртук с тремя георгиевскими крестами. И за свою долгую жизнь дед Саша много чего повидал и много чего успел сделать. Главным в его жизни были две вещи — любовь к России и любовь к детям, что, собственно, практически одно и то же.
        Внешне эта любовь никак не проявлялась. И даже наоборот, некая строгость, если не сказать жестокость, в воспитании своих собственных детей, а потом и внуков, как-то отталкивала от него детей, делала из него чуть ли не монстра, способного лишь строжить и наказывать. Но как ни странно, никто не мог вспомнить, чтобы дед хоть раз кого-нибудь ударил или шлепнул. Один его суровый вид внушал детям страх и почтение. Но вот когда все выросли и разъехались кто куда, они почти всегда с ностальгией вспоминали своего сурового деда Сашу.
        Так случилось и с Кирюшкой. Когда он увидел деда Сашу в певый раз — он обомлел. Такая мощь и строгость в одном человеке! И это его дед!
        Первым делом, когда пятилетний Кирюшка приехал погостить к бабушке Тане, дед спросил его:
        - Что умеешь делать?
        Кирюшка ответил, что умеет считать до семи.
        - Да-а-а, крякнул дед. — Тогда вот бери этот инструмент, — он показал на ящик с ручкой, — и разрежь на нем семь стеблей табака.
        - Ладно тебе, дед, дай внуку освоиться, прийти в себя. А ты сразу за свой табак, — заступилась было за внука бабушка Таня.
        Но дед строго посмотрел на нее и произнес:
        - Пусть учится делом заниматься. Ты забыла, что сама делала в свои пять лет?
        - Полы в доме мыла, белье на каталке гладила, коров в поле гоняла… Да мало ли чего. Но тогда другое время было. Ты, дед, не вспоминай об этом лишний раз. Чего хорошего, что в такие годы работать начала? — опять запричитала было бабушка Таня.
        - Труд еще никого не испортил. И чем раньше человек поймет это, тем больше от него пользы, — пробурчал дед, доставая инструмент для резки табака. — Вот смотри, Кирюшка, ставишь сюда сухой стебель табака, с самого краешка и начинай вверх-вниз ручкой водить. Только пальцы не суй, отрубит.
        И дед показал Кирюшке, как нужно резать табачные стебли и листья. Кирюшке работа понравилась, и, разрезав семь стеблей, он попросил у деда поработать.
        - Можно, деда, я еще порежу?
        - Нет, хватит, — строго сказал дед. — Для первого раза хватит. Работа в радость должна быть, а в тягость нужда заставит, — добавил он, пряча ящик на место. — А ты, смотрю, с руками растешь. И голова на месте.
        Кирюшка потрогал голову — действительно, на месте, и руки тоже как руки. Непонятно, что дед сказал? Но горевать мальчик не стал, а занялся своими мальчишечими делами.
        В обед дед Саша садился во главе стола на своем большом стуле. Около него всегда стоял самовар в праздники и выходные дни, а в будни — только что снятый с керогаза горячий чайник. Дед любил чаепитие. Пил чай только из стакана, причем первые три разливал на блюдце с голубой каймой и пил медленно, вприкуску с сахаром. Остывший чай дед Саша выпивал прямо из стакана. Кирюшка, умевший считать только до семи, сбивался со счета.
        Сам Кирюшка сахар не любил. Ему нравились конфеты, которые в ярких обертках лежали на блюдечке рядом с сахарницей. Дед Саша строго следил, чтобы внук чай пил только после того, как все съест. Обязательное условие — одна конфета на один стакан чая. Кирюшке очень хотелось съесть лишнюю конфету, но не получалось. Под строгим взглядом деда он с большим трудом выпивал два стакана, и, обессиленный, падал на спинку стула. Бабушка Таня просила деда:
        - Ну пусть еще конфетку возьмет, он ведь ребенок…
        Дед же понимал свою роль иначе:
        - Баловство! Сказано: сколько стаканов, столько и конфет, — не уступал он, вставая из-за стола, давая понять, что обед окончен.
        Любимым занятием деда Саши в свободное время было курение трубки. Вырезанная из огромного сучка вишни старым ленинградским мастером Федоровым, она как нельзя лучше дополняла облик деда, делая его похожим на позднего Тургенева, но только с трубкой во рту. Курил дед много, за день мог выкурить целый кисет крепчайшего табака — самосада, который растил и готовил сам на целый год. Половину небольшого участка, где жили дед с бабушкой Таней, занимал табак.
        Кирюшка как-то попросил:
        - Дед, дай и мне попробовать твою трубку?
        Дед усмехнулся:
        - Ну на, попробуй, — и протянул Кирюшке мундштук.
        Тот, прямо как дед, попыхтел сперва, а потом глотнул дым и, закашлявшись, чуть ли не выбросил трубку:
        - Забери, забери обратно, — закричал мальчик, чуть не плача.
        - Ну что, накурился? То-то, знай, что курить могут только взрослые, да и то не все, — засмеялся дед, забирая трубку у внука. — Будет тебе впредь наука.
        А еще дед очень любил давать поручения. Они вроде бы и не трудные, но всегда требовали внимания и сосредоточенности. Например, он посылал внука в магазин купить хлеба — буханку черного, пять коробков спичек и селедки ровно на один килограмм.
        - Только смотри, селедка должна быть серебристая, а не желтая. Понял? — напутствовал дед внука. — На вот тебе один рубль, купи себе потом стаканчик мороженого.
        Кирюшка несся со всех ног в сельмаг. Там около чайной всегда кипела жизнь. Мужики толпились у буфета, ожидая свежего бочкового пива, женщины стояли в очереди за продуктами, ребятня бегала вокруг них, выпрашивая мелочь на мороженое. Кирюшка встал в очередь за женщинами, и когда дело дошло до него, продавщица с ярко накрашенными губами спросила:
        - Чего тебе, мальчик?
        Кирюшка растерялся. Спросил сначала спичек, потом вспомнил про буханку хлеба.
        Отсчитав пять коробков спичек и подав буханку черного хлеба, продавщица еще раз переспросила:
        - И все?
        И тут Кирюшка вспомнил:
        - Селедок килограмм.
        Продавщица кинула три больших селедины на серой оберточной бумаге на весы.
        - Ровно кило, — сказала она, заворачивая селедки в бумагу. — Теперь все?
        - Все, — тихо ответил Кирюшка, складывая покупки в сетку-авоську.
        - Ну тогда держи сдачу, — и продавщица отсчитала десять копеек пятачками.
        Счастливый Кирюшка сразу же направился к мороженщице и на оставшиеся десять копеек купил так любимое им сладкое мороженое. Мороженщица подала бумажный стаканчик с белым-белым как снег мороженым и деревянную палочку. Примостившись на пеньке в парке под акациями, Кирюшка с наслаждением съедал мороженое, выскребая ложечкой до дна стаканчика. Вздохнув, что мороженое быстро закончилось, Кирюшка поплелся к дому. Дед уже, кажется, ждал внука.
        - Ну, показывай, что купил.
        Кирюшка радостно отсчитал пять коробков спичек, вынул буханку хлеба и выложил уже промокшую бумагу с селединами.
        - Все как ты говорил, — отрапортовал Кирюшка.
        Но дед, развернув бумагу, тут же завернул ее.
        - Неси обратно. Не та селедка. Я тебе сказал купить серебристую, а ты принес желтую.
        И только сейчас Кирюшка вспомнил наказ деда. Слезы навернулись на глаза:
        - Я забыл… Забыл я…
        - Ладно тебе, дед, ребенка ругать. Я схожу, обменяю. Мне все равно туда надо, — как всегда заступилась бабушка Таня.
        - Нет, пусть сам исправляет ошибку, — строго сказал дед Саша.
        Спорить с дедом бабушка не смела. Она знала его крутой нрав. Все равно своего мнения не переменит.
        Кирюшка, схватив селедку, бегом побежал в магазин. Продавщица сразу же заметила стоящего со слезами на глазах мальчика.
        - Ну что, не то купил?
        - Тетенька, мне нужна селедка серебристая, а не эта, — и он протянул мокрый сверток.
        - А чей ты? — незлобно спросила продавщица, забирая обратно селедку.
        - Да верно бабы Тани, кажется, к ней внук приезжал, — ответила какая-то женщина из очереди.
        - Деда Саши, — усмехнулась продавщица. — Тот не только ребенка, бабку свою куда не надо пошлет, если не по нему, — сострила она.
        Но ее никто не поддержал.
        - На вот, твои серебристые селедки. Ровно кило, — подала продавщица новый сверток из той же серой бумаги. — А сдачи тебе не будет. Еще семь копеек мне задолжал. Серебристая-то селедка немного дороже. Ну да ладно, баба Таня отдаст. Деду-то не говори об этом, а то снова рассердится, — напутствовала продавщица Анфиса.
        Так, шаг за шагом Кирюшка, познавал сложный мир взрослых отношений. И когда говорят о конфликте поколений, отцов и детей, всегда нужно помнить о детстве. Если в детстве были такие воспитатели, как дед Саша, никаких конфликтов не может быть, нет почвы.
        Дед Саша умер как-то вдруг, за несколько лет состарившись до немощи, на квартире у дочери в Ленинграде. Кирюшка сильно переживал смерть своего любимого строгого деда.
        Петух-забияка
        Когда Кирюшка подрос, он часто ходил играть к ребятам в соседние дома, где жили семьи рабочих путейцев. Дома были большие на четыре семьи, с общим коридором и дворами, с застроенными сараями, и окружены со всех сторон огородами. В народе такие дома звали бараками.
        В одном из таких домов жил приятель Кирюшки — Вовка по прозвищу Чиж. Вовка был разбитным парнем с вечно всклокоченными волосами и манерой все время шмыгать носом. Чиж был на полгода старше Кирюшки и очень важничал по этому поводу. Отец Вовки, дядя Петя по прозвищу Нос, был большой любитель петушиных боев и держал для этих целей трех петухов на десяток кур-несушек. Петухи у дяди Пети были отменные, ярких цветов. Но особенно выделялся среди них один. Высокий, огненно-красного цвета, на длинных ногах со шпорами, он целый день важно шагал по двору, зорко оглядывая окрестности своими круглыми навыкате глазами, склонив голову набок.
        - Ко-ко-ко, — квохтал петух, периодически встряхивая гребнем.
        Все ребята и даже взрослые боялись этого петуха. И если кто-то шел по двору, то старались стороной его обходить. Известен он был не только громким на всю округу голосом, но и очень крепким клювом. Уж на что драчуном и задирой был Вовка Чиж, а и он боялся своего собственного петуха.
        За глаза соседи ругали дядю Петю за клевавших всех петуха. Но весь полустанок ценил петухов за их пение. Такого дружного хора не было ни у кого. Но главное, что по их пению можно было сверять часы, и все жители полустанка знали, что если запели первые петухи у Пети Носа, то на часах три утра, тютелька в тютельку. Второй раз петухи пели в четыре, третий раз — в пять утра, и так до шести раз, когда большая часть взрослых шла на работу, а ребятишки бежали в школу.
        Конечно, пели петухи не только у Петьки Носа, но и в других дворах, но как-то не в один голос, разнотонно, хрипло голосили, словно отбывали трудовую повиннность. А эти петухи пели от души! Первым начинал петух-забияка. Он своим громким и чистым голосом начинал возвещать, что утро на пороге: пора, мол, трудовому народу досматривать последние сны, а подзагулявшим парочкам возвращаться домой.
        Петуха-забияку подхватывали своими более тонкими голосами два других. Кукареканье сливалось в единый мощный порыв живой энергии, от которой на душе становилось радостно: ночь прошла, впереди утро, солнце, новый день. Пение трио разносилось по всему полустанку, и постепенно к нему присоединялись другие соседские петухи, и минуты три-четыре над полустанком стоял петушиный праздничный гимн новому дню. Ради этих минут дядя Петя любил и холил своих питомцев — петухов. Если он даже был уставшим от работы и спал как убитый, все равно при петушиной песне улыбался во сне.
        Со вторыми петухами просыпались любители рыбалки. На утреннюю зорьку лучше всего подниматься затемно, добежать до реки и уж при первых лучах солнца закинуть удочки. Улов в это время отменный. Ах, как хорошо бывает в эти минуты на душе рыбака — знает только рыбак.
        С третьими петухами просыпались хозяйки: сходить и подоить коров, приготовить завтрак для семьи. Солнце уже вовсю играло на верхушках деревьев, но утренняя прохлада ещё не исчезала, и хозяйки, поеживаясь, шли на дойку. К четвертому пению просыпались все, кому нужно было справляться на работу. За час нужно было умыться, побриться, причесаться, одеться, позавтракать и дойти до работы. С пятыми петухами просыпались все ребята: кто в школу, кто по своим ребячьим делам в лес по грибы-ягоды, на рыбалку или просто в огороде грядки прополоть. С утра, когда солнце было ещё ласковым и не жгучим, делать это было легко и просто. С шестыми петухами просыпались лишь лентяи и лодыри, как говорил отец Кирюшки. Ну а седьмых петухов никто уже не замечал и считал их пение лишь петушиным кукареканьем.
        Кирюшка просыпался с пятыми петухами. Но вот однажды, когда Кирюшка собрался с Вовкой Чижом на рыбалку, взяв с собой удочку и заранее накопав в жестяную баночку из-под консервов червяков, и уже подходил к дому дяди Пети Носа, как на него внезапно налетел тот самый петух-забияка. Тот ходил по двору со стаей своих пестрых курочек, деловито вытягивая шею, наблюдая за порядком, и увидел мальчишку с длинной палкой на плече.
        «Ужо я его проучу, как по двору шататься, да ещё с лозиной», — подумал, наверное, петух. Нечего, мол, его курочек пугать. И со всей силы разбежавшись по двору, петух подскочил наверх, целясь в темечко Кирюшки, чтобы клюнуть наверняка. На счастье, на голове у Кирюшки была выгоревшая на солнце камиловка, и когда Кирюшка услышал за спиной какое-то шебуршанье, то резко повернулся и увидел перед собой раскрытый петушиный клюв. От испуга Кирюшка сильно пошатнулся в сторону, так, что камиловка слетела с головы. Этого оказалось достаточно, чтобы уберечься от ужасного удара петушиного клюва. Петух промахнулся. Целясь в яркую камиловку, он клюнул её в тот момент, когда она уже слетала с головы Кирюшки. Петух же со всего разбега ударился грудью о стенку сарая. Да оказалось так сильно, что он несколько минут лежал неподвижно, словно умерший.
        Кирюшка отошел от первого страха, подошел к петуху и потрогал его за ногу — тот лежал неподвижно.
        - Надо же, горе какое! Петух погиб!
        Кирюшка побежал к Вовке, чтобы рассказать о случившемся. Каково же было их удивление, когда через пару минут, придя на место петушиной драмы, Кирюшка с Вовкой никого не застали — ни драчливого петуха, ни курочек.
        - Ну и врать ты, Кирюха, — незлобно выругался Вовка Чиж. — «Петух погиб, петух погиб…», — передразнил он. — Ну и где твой петух? Кукареку, улетел!
        Посмеявшись над незадачливым Кирюшкой, друзья ушли на рыбалку. Но с тех пор петух-забияка стороной обходил Кирюшку, стараясь просто не замечать его. Да и вообще, перестал он с той поры без нужды нападать на людей.
        Тетя Люба
        Тетя Люба работала на полустанке стрелочницей. Она, как и отец Кирюшки, и другие работники железной дороги, дежурила по сменам: день работает, сутки отдыхает, потом идет в ночь, а затем два дня свободные.
        Такой график работы предопределял весь ритм жизни полустанка. Раньше девяти часов утра или вечера ничего не начиналось и позже не заканчивалось. Это для того, чтобы родители могли успеть на работу и без спешки сделать свои хозяйственные дела. Сельская школа и магазинчик открывались в девять утра, вагон-клуб, который иногда приезжал на полустанок, кино для детей показывал только днем, а для взрослых — после девяти вечера. Даже местные поезда, казалось, были приспособлены под работу железнодорожников. Они прибывали на полустанок с таким расчетом, чтобы отвезти жителей в районный центр к началу работы, а потом забирали их и отвозили домой.
        Взрослые и ребятишки быстро привыкали к такой жизни и нисколько не расстраивались, если кто-то куда-то не успевал: значит, опоздал на поезд, и весь разговор. Все жители полустанка относились к такому образу жизни серьезно и с уважением.
        У тети Любы была очень странная фамилия — Колотильщикова. «Словно она всю жизнь что-то колотила», — думал Кирюшка. Раза два он спрашивал у матери:
        - А отчего тетю Любу Колотильщиковой зовут?
        - Ну ты же Кирюша Чуриков, а она Колотильщикова. У каждого человека есть фамилия, и у тети Любы тоже. Понял?
        - А почему я Чуриков?
        - А потому, что у твоего отца фамилия Чуриков, и у твоего дедушки Ивана была такая фамилия.
        - А у тебя, мама, какая?
        - У меня тоже сейчас фамилия Чурикова.
        - А почему сейчас?
        - А потому, Кирюша, что когда замуж выходят, берут фамилию мужа, а раньше, до замужества, у меня была фамилия Ильина.
        - Как Ильина? А теперь Чурикова? — не понимая, переспросил ещё более удивленный Кирюшка.
        - Вот вырастешь, все и узнаешь. А сейчас если много будешь знать, скоро состаришься, — шутливо припугнула Кирюшку мать.
        Кирюшка задумался: стариться ему не хотелось, но и любопытство не проходило. И он время от времени с этими вопросами приставал то к отцу, то к матери. Но те либо отмалчивались, либо отвечали односложно:
        - Так надо.
        Зато тетя Люба всегда была готова объяснить Кирюшке любую проблему, поэтому с ней у Кирюшки сложились особые отношения. Работала тетя Люба почти напротив их дома — в маленькой желтой будочке стрелочника. Когда к полустанку подъезжал поезд, ей звонили по телефону, и она шла переводить стрелки, потом крутила рукояткой на железном столбе, стоящем рядом, и поднимала семафор, который был размещен в полукилометре от будки. Поезд проносился, поднимая зимнюю или летнюю пыль, в зависимости от времени года, и тетя Люба снова опускала семафор и ставила стрелку на нейтральное положение. И так до следующего поезда.
        В промежуток, когда поездов по расписанию не было, тетя Люба чистила метелкой рельсы: летом от пыли, а зимой от снега. К стрелкам было особое отношение, она всегда протирала их промасленной ветошью. Когда погода была устойчивой, убирать было особо нечего, и тетя Люба читала книги, сидя у себя в будочке, или заходила к Кирюшкиным родителям попить горячего чайку, поболтать с матерью.
        Кирюшка всегда был рядом и с любопытством следил за их разговорами. Ему было интересно все, о чем говорила тетя Люба: о поездах, о своих соседях, о том, кто к кому приехал, кто куда уехал. Обо всем тетя Люба знала и могла красочно пересказать. Часто тетя Люба рассказывала интересные случаи или истории, о которых она прочитала в газетах или книжках.
        Особенно она любила книги.
        - Ты, Мария, если сама не читаешь, приучай к чтению Кирюшку. Он уже большой, ему будет интересно. Нечего ему на собаках шерсть бить, пусть к книгам приучается с детства.
        Мать охала:
        - Верно, верно, Любушка. Только когда я ему читать-то буду? То корова, то куры, то готовка, то стирка, а ещё и на работу успеть надо.
        - И то правда, — соглашалась сердобольная тетя Люба. — Когда тебе, Мария? Знаешь что? А ты его ко мне присылай: пусть у меня хоть в будке, хоть дома побудет. Я и научу парня читать. Верно, Кирюшка? — спрашивала она смотрящего на нее любопытными глазами мальчика.
        Кирюшка слушал и молчал, не зная что и ответить.
        - Ладно, приходи завтра ко мне домой. Знаешь, где я живу? Рядом с семафором путейский домик на четыре семьи стоит, сразу же за домом Пети Носа.
        - Знаю, знаю! — радостно кричал Кирюшка.
        - Ну вот и приходи часам к двум. Я как раз приберусь, обед сготовлю.
        - Спасибо тебе, Люба. Если озорничать не будет, то научи. А если не так поведет себя — отправляй назад.
        Так Кирюшка первый раз попал к тете Любе в гости. В её квартире все понравилось Кирюшке — и фотографии, развешанные на стенах, и много-много книг. Книги были везде — в шкафчике, на полке, на столе и даже разбросаны по дивану. Ещё Кирюшка обратил внимание на большую стопку газет, лежащую на тумбочке под зеркалом и перевязанную бечевкой. На одной из фотографий Кирюшка узнал тетю Любу, только молодую-молодую, всю в кудряшках. А рядом с ней стоял серьезный военный в форме, с черными, как смоль, волосами.
        - Это мой муж, Эдуард. Его на войне убило, — привычно рассказывала тетя Люба, видя Кирюшкино любопытство. — А вот мои дети.
        Она показала на три больших снимка, висевших на стене около кровати.
        - Вот старший сын, Виктор. Сейчас на Дальнем Востоке военным моряком служит, офицер. А это дочка Катерина. Она окончила техникум и теперь работает в Калуге, замуж скоро выйдет. А это Женька, младшенький. Да ты его знаешь. Он сейчас тоже в техникуме учится, только в Ленинграде, как и твоя тетя Лена. Там и живет.
        Кирюшка знал Женьку. У того с детства была повреждена нога и из-за этого он прихрамывал. Мальчишки часто его дразнили «хромым». Но Кирюшка уважал Женьку за его умение играть в шахматы. Он всех обыгрывал — и взрослых, и ребят.
        - Научи меня, — просил его Кирюшка.
        - Вот подрастешь чуть-чуть — научу, — обещал Женька.
        А теперь он уехал. Кто же теперь научит его, Кирюшку, играть в шахматы? А так хочется! Кирюшка долго смотрел на фотографию кудрявого Женьки и вздохнул.
        На других фотографиях, стоящих в рамочках на комоде, были видны большие каменные дома и какие-то улыбающиеся люди.
        - Это мои родители, родственники. Мы же в Ленинграде до войны жили. У нас была большая дружная семья. Вот все, что от нее осталось, — показала на фотографии тетя Люба. — Война все разрушила.
        У тети Любы на глаза набежали слезы. Она их вытерла платочком и продолжала уже как ни в чем не бывало:
        - Муж погиб сразу же, в начале войны. А меня с тремя детьми эвакуировали. Попала сюда, обучилась на стрелочницу и работаю. Дом наш в Ленинграде разбомбили, родственники поумирали в блокаду, и папа с мамой, и брат с сестренкой. Так что возвращаться мне было некуда. Здесь и прижилась. А сама я до войны училась на библиотекаря, но так и не пришлось по специальности поработать. Зато книги до сих пор люблю. Читаю запоем. Там столько интересного! Хочу и тебя этому научить. Будем учиться-то, Кирюша?
        - Будем, тетя Люба! — бодро отвечал Кирюшка.
        - Вот и замечательно. Сейчас чаю попьем с моим печеньем и начнем учиться.
        Так началась их дружба — пятилетнего Кирюшки и женщины, у которой уже было трое взрослых детей, — тети Любы. Кирюшка оказался очень способным учеником. Через пару месяцев он не только освоил весь алфавит и научился считать до ста, но и бойко читал по складам. Это была первая и самая значимая победа маленького мальчика с полустанка. Выше этой победы, считал Кирюшка, в его жизни больше не было, хотя и достиг он очень многого. А тетя Люба, его первая учительница, всегда незримо присутствовала рядом с ним, особенно когда было трудно и нужно было решиться на что-то очень важное или начинать сначала.
        Дай Бог каждому из вас встретить в жизни свою тетю Любу, и тогда многие несчастья минуют вас, мои дорогие маленькие читатели, и жить вы будете в любви и согласии сами с собой и со всем миром.
        Степан Андреевич
        Кирюшка очень боялся уколов. Однажды, когда он заболел, к нему пришел их сельский фельдшер Степан Андреевич. Он долго осматривал раздетого до трусиков Кирюшку, изучал какие-то пятнышки на теле, потом слушал его маленькой деревянной трубочкой, приставив один конец к спине, а другой к своему уху. Потом он залез чайной ложкой прямо в горло Кирюшки, заставив его говорить «а-а-а». Он очень щекотно щупал живот, потом сказал Кирюшкиной матери:
        - Слава Богу, не скарлатина, но укол от температуры я ему поставлю, видишь, горячий весь.
        Мать согласно кивала головой:
        - Делайте что надо, второй день мается. Ночью температура была за сорок, думала, градусник лопнет, так горел. Сделала примочки с уксусом, вроде полегчало. Что у него, доктор?
        - Затрудняюсь ответить. Думаю, простуда. Может в ангину выльется. Ноги-то мочил? — задал вопрос Степан Андреевич, строго глядя поверх очков на Кирюшку.
        Тот испуганно молчал, не зная, что отвечать, и закрывшись одеялом по самые глаза.
        - Да как не мочил! Намедни как зюзька мокрый пришел, хоть всего выжимай. С соседским мальчишкой, сыном Петьки Носа, кораблики на канаве пускали. Видно, под снег и провалился. А там вода. А у моего-то вместо сапожек валенки с калошами…
        Мать ещё что-то хотела рассказать о наболевшем сельскому доктору, но Степан Андреевич перебил ее:
        - Ты, молодуха, смотреть должна за мальчонкой получше, во что и как одет, обут. Сейчас весна только началась, погода на дню раза три меняется. Видишь, сейчас солнце, а через полчаса снег снова пойдет, а ночью заморозок ударит. Гнилая погода стоит, заболеть можно враз. Беречь маленьких нужно.
        - Да неужто я, Степан Андреевич, не смотрю за ним? — оправдывалась виновато мать. — Отвернулась на минуту корову напоить, а он уж и был таков. Вовка Чиж, друг-то его, бессовестный парень, выманит кого хошь. Я его в дом к себе перестала пускать. Так его в дверь гонишь — а он в окно норовит залезть. Сколько раз отцу жаловалась, а все бесполезно, — сокрушалась мать Кирюшки.
        - А ты, Мария, не гоняй его, а объясни толком Чижу-то этому, что к чему. Больше пользы будет, — наставлял опытный в житейских делах Степан Андреевич.
        - И то верно, — согласилась мать. — Придет в следующий раз — поговорю с ним.
        - Ну вот и ладно.
        За разговором с матерью Кирюшки Степан Андреевич незаметно достал шприц, потом какую-то стеклянную штучку, такую малюсенькую, с водичкой внутри, и, наконец, вытащил из своего ящика иголку. Надев её на шприц, Степан Андреевич стал набирать водичку из маленькой стеклянной бутылочки, сломав перед этим её тонюсенькую головку. Кирюшка все это видел, но не обращал никакого внимания, думая, что все это Степан Андреевич делает для кого-то, но не для него. Лишь когда Степан Андреевич попросил Кирюшку лечь на живот и, откинув одеяло, попросил мать снять трусики, Кирюшка заподозрил неладное. Но было уже поздно. Степан Андреевич, не теряя времени на уговоры, быстрым и привычным движением сделал Кирюшке укол в попу. Кирюшка ойкнул от боли и хотел было вскочить с постели, но мать крепко держала его руками. Кирюшка заплакал от боли и от обиды.
        Сделав жгучий укол, Степан Андреевич смазал место укола мокрой ваточкой, пахнущей чем-то острым, от чего у Кирюшки запершило в горле.
        - Ну вот и все, — сказал Степан Андреевич. — Следи за температурой, Мария, а я пойду. У меня сегодня около десятка вызовов ещё осталось. Надо дотемна ко всем успеть.
        Степан Андреевич пошёл на кухню, помыл в умывальнике руки с мылом, вытер их чистым рушником, поданным матерью Кирюшки, и на прощание сказал:
        - Давайте выздоравливайте. Если что, пусть Василий до меня дойдет, снова приеду…
        И, взяв в руку чемоданчик, вышел из домика Кирюшки.
        Кирюшка вскоре выздоровел, но с тех пор стал бояться всего, что было связано с медициной. Даже простые бинты и горчичники, купленные матерью на всякий случай и лежащие в банке из-под монпансье, вызывали у него неприятные ощущения. А самого Степана Андреевича Кирюшка старался обходить стороной: так, на всякий случай, а то мало ли что… Вдруг опять укол захочет сделать.
        Но тут подошло время прививок, и Степан Андреевич стал обходить дома, где жили маленькие ребятишки, и делать им прививки. Уже и Вовка Чиж получил свою прививку, и Пуша тетки Вари, и даже Витька Свистунов, совсем уже большой мальчишка, года на два старше Кирюшки. Но к их дому Степан Андреевич пока не подходил. Пуша хвастался перед Кирюшкой:
        - А что мне прививка, я даже не дрогнул, когда Андреевич мне в руку кольнул. Как комар укусил, совсем не больно. На, смотри, — и Пуша загибал рукав рубашки, показывая место укола.
        Но Кирюшкой овладел страх, и он не хотел смотреть на место укола у Пуши, и даже разговаривать на эту тему.
        И вот однажды, в воскресенье, когда мать пекла блины, и Кирюшка, радостный, вместе с отцом ждал их появления на столе, в открытом окне промелькнула седая голова в шляпе. «Степан Андреевич», — сразу же сообразил Кирюшка. Больше никто на их полустанке шляп не носит. Кирюшка мгновенно соскочил со стула.
        - Ты куда? — спросил удивившийся отец. — Сейчас блины будут со шкварками, ты же их любишь.
        - Мне во двор надо, на минутку, — соврал Кирюшка, бросившись к двери, ведущей на веранду к выходу и во внутренний двор, где жила скотина.
        - Иди-иди, только поскорей, а то когда блины остынут, это уже не блины, а хлеб…
        Кирюшка же стремглав выскочил в узкий коридорчик, ведущий на веранду и во двор, толкнул, что есть силы, дверь, успев заметить, что Степан Андреевич поднимается к ним в дом. Проскочив курятник и выскочив на огород с зацветшей картошкой, Кирюшка стал думать, где бы спрятаться. Отец, если надо, найдет где хочешь. В баньку? А может лучше в сарай с сеном? Но банька закрыта на замок, а в сарае сена ещё нет. Куда же? Мысли Кирюшки лихорадочно неслись в голове, перебирая вариант за вариантом.
        В это время хлопнула дверь, и он услышал требовательный голос отца.
        - Кирюшка, иди сюда! Ты где?
        Кирюшка понял, что больше раздумывать некогда, и он, отбежав на центр огорода, рухнул вниз на землю, в промежке между цветущими густыми кустами картошки. И там затаился. Его сердечко бешено колотилось в груди и, казалось, вот-вот выпрыгнет. Постепенно он успокоился. Отец ещё минут двадцать обходил все постройки, ища Кирюшку, но, так и не найдя, ушел в дом. Вскоре он вышел вместе со Степаном Андреевичем. Кирюшка хорошо видел из-за зеленой ботвы, как тот прощался с отцом за руку:
        - Извините, Степан Андреевич, что время зря потеряли. Найду, задам ему трепку.
        - Не дури, Василий, ребенок же! Объясни и приходите оба ко мне в амбулаторию, а то и второй раз будет без пользы. Пока мальчишка не поймет, трудно что-то силой сделать…
        На том они и расстались. Кирюшка, пролежав на теплой земле ещё полчаса, вышел, подошел к колодцу и, достав холодной воды, умылся, но в дом побоялся войти. А вдруг Степан Андреевич все же не ушел, а лишь сделал вид. Отца Кирюшка не боялся — тот никогда сильно не наказывал. Он мог слегка подшлепнуть или что-то не дать, но никогда не бил и не унижал Кирюшку. Степана Андреевича в доме не оказалось, а остался лишь тот больничный запах, который всегда сопровождал его, куда бы он ни шел и чем бы ни занимался.
        А вскоре отец вместе с Кирюшкой сами пришли в амбулаторию, где работал Степан Андреевич. Его не было на месте. В тесной приемной комнатке, побеленной белой известью, пахло так же, как и от Степана Андреевича, только гуще. Казалось, что и стены, и все вещи, и люди пропитаны этим специфическим запахом больницы.
        Их встретила седая санитарка в длинном белом халате, с завязками на спине. «Как же они их завязывают?» — недоумевал Кирюшка, увидев их на тете Шуре.
        - Александра Семеновна, — вдруг неожиданно для Кирюшки обратился отец, — когда Степан Андреевич будет?
        - Да вот-вот должен подойти. Он к Авдотье пошёл, та, говорят, при смерти, а Степан Андреевич все ходит и ходит к ней. Больше некому, одинокая она. — Санитарка тяжело вздохнула и перекрестилась. — Может, Бог приберет, а то совсем извелся Степан Андреевич, два раза на дню ходит уколы делать. Он же не мальчик, семьдесят давно разменял.
        Все замолчали, каждый, думая о своем. Часы, висевшие в приемном покое, мерно тикали, ни на кого не обращая внимания, словно отсчитывали свое только им известное магическое время…
        Наконец пришел Степан Андреевич. Они поздоровались с отцом.
        - Ну что, Василий, созрел твой сын для прививки? — спросил он шутливо отца, моя руки в рукомойнике.
        Отец промолчал.
        - Не слышу ответа, — улыбаясь как бы сам себе, проговорил Степан Андреевич.
        - Сам пусть ответит, — кивнул отец на Кирюшку.
        Кирюшка набрал полную грудь воздуха и выдохнул ответ:
        - Я готов!
        - Молодец, — похвалил Степан Андреевич. — А раз готов, давай рукав засучивай повыше.
        - Какой? — осмелел Кирюшка.
        - А любой, — ответил Степан Андреевич, доставая из стеклянного шкафчика малюсенький шприц с иголкой. — Ну-с, давай руку, Кирилл.
        Степан Андреевич взял протянутую руку Кирюшки, смазал едким раствором предплечье и со словами: «Хоп — и готово», — сделал укольчик. На этот раз Кирюшка даже не почувствовал, как все произошло — быстро и без боли.
        - А мне не больно! — радостно сказал он.
        - Это оттого, что ты, Кирилл, осознал необходимость прививки. Болеть теперь не будешь.
        Кирюшка согласно кивнул головой.
        - Ну вот, а ты прятался от меня, — съязвил Степан Андреевич.
        - Он больше не будет, — заступился за Кирюшку обрадованный отец.
        - Ну, смотрите-смотрите. Проверю, когда в следующий раз приду к вам, — заулыбался Степан Андреевич.
        С тех пор Кирюшка перестал бояться людей в белых халатах и уколов. Он понял, что любую боль человек может вынести и преодолеть, если ему объяснить, что и зачем. И когда Кирюшка вырос и перед ним стал вопрос кем быть, ему сам собой пришел на память образ того самого фельдшера, Степана Андреевича, которого все с любовью называли «наш доктор». И выбор оказался очевидным — Кирюшка стал врачом.
        Метро
        «Метро» назывался длинный коридор в доме-бараке на двенадцать семей. Кто и почему так прозвал коридор, никто не помнил: метро и все тут. Возможно, все дело было в его длине и вечном полумраке, царившем в этом коридоре в любое время года: электричества ещё не было, а два небольших окошечка над дверями входа и выхода света почти не давали. Люди находили свои квартиры скорее на ощупь и по памяти. Но никто не роптал. Жильцы барака к этому привыкли, а редкие гости, заходившие в этот дом, чиркали спички, чтобы хоть как-то сориентироваться в обстановке.
        У ребятишек полустанка была своя радость от этого коридора. Они собирались ватагой и что есть мочи пробегали по длинному коридору, словно вагоны настоящего метро, хотя, конечно, никто из них в жизни его не видел.
        И вот однажды, когда Кирюшка гулял около своего дома, к нему прибежали его дружки — Вовка Чиж и Пуша.
        - Айда в метро кататься! Там сегодня никого нет, можно запросто бегать.
        - Как это никого нет? — переспросил Кирюшка, зная, что его отец строго-настрого запретил ходить в барак и бегать по коридору.
        - Да так, — нетерпеливо выпалил Пуша. — Никого. Одна глухая Зинка-топалка осталась, все остальные в кино ушли.
        - Как ушли? — снова переспросил Кирюшка.
        - А ты что, не знаешь? Сегодня днем взрослое кино показывают. Вагон-клуб приехал, перед выборами бесплатное кино будет. Объявление даже на станции висело. Мне батька ещё утром об этом сказал. Так и брякнул матери, что, мол, бесплатное кино сегодня в два часа будет, и чтоб она собиралась. Они уже ушли, значит и кино началось, — подытожил Вовка Чиж.
        Кирюшка подумал-подумал, да и согласился. Ему давно хотелось посмотреть на это самое метро. Ребята постарше говорили о нем, делились впечатлениями, как они проносились мимо дверей на полном ходу, как потом выскакивали в выходную дверь, и кто-то из жильцов грозил им вслед:
        - Ну погодите! Ужо я вам уши надеру!
        Подойдя к бараку, ребята прислушались. Ничего подозрительного они не заметили.
        - Значит так, — скомандовал Пуша, как самый старший из них. — Одну дверь приоткрываем, вот эту, — он показал на разбитую обшарпанную дверь на низком крыльце барака.
        Вовка Чиж ловко подсунул найденный им по дороге булыжник, и дверь осталась открытой.
        - А оттуда бежим прямо сюда, — командовал Пуша.
        Они так и сделали. Зашли с другой стороны барака и, приоткрыв такую же обшарпанную дверь, замерли, всматриваясь в темноту коридора.
        - Бежим все вместе на счет «три», — опять командовал Пуша, когда все трое оказались в коридоре, и начал считать. — Раз… Два… Три!
        И ребята рванули по коридору на другой конец, где светилась приоткрытая дверь.
        И тут произошла осечка. Одна из дверей неожиданно открылась, и Кирюшка, бежавший позади всех, не успел увернуться, задел ногой открывающуюся дверь и кубарем покатился по полу. Загремели пустые ведра, что-то с хрустом упало со стены. И не сразу Кирюшка понял, что оказался в западне.
        В светлом пятне открывшейся двери появился человек в жилетке. Он увидел запутавшегося в пустых ведрах и корзинах мальчика и приподнял его за шиворот:
        - Ну и кто же это у нас здесь хулиганит?
        На звук гремящих ведер вышли ещё несколько соседей. В одной из женщин Кирюшка узнал тетю Шуру Брязгину, работавшую с его матерью в одной бригаде. Вторая женщина была ему незнакома, но тетя Шура назвала её Эльвирой Васильевной. «Да это же бухгалтер из их лесопункта, где работала мать!» — догадался Кирюшка. Тут открылась ещё одна дверь, и из нее, прихрамывая на одну ногу, вышла известная всему полустанку Зинка-топалка, прозванная так за свою походку. Она сначала ставила одну ногу вперед, а потом второй ногой как бы прихрамывала рядом, печатая шаг. Словом — топалка. Без Зинки-топалки на полустанке никто не обходился. Она была портнихой и парикмахером одновременно. Праздник какой, свадьба, или просто человеку хотелось подстричься — все шли к Зинке. Она и оденет как надо, и прическу сообразит соответствующую. И хоть была Зинка невзрачна на вид, хромала и даже была глуховата, все её уважали. И если кто из ребят постарше кричал ей вслед: «Топалка, топалка!», — она беззлобно отвечала: «Погоди, прибежишь в следующий раз стричься — уши отстригу». И ребята побаивались её — вдруг и впрямь отхватит уши
ножницами.
        За Зинкой с небольшим опозданием выскочила её маленькая болонка, беленькая, вся в завитушках, что глаз не видно. Она громко и звонко залаяла, подбегая к Кирюшке. И хоть Кирюшка знал, что та не кусается, испугался и заплакал.
        - Да никак это Марии Чуриковой сын? — раньше других опознала Кирюшку Шурка Брязгина. — Кирюшка, это ты? — спросила она, ещё не веря своим глазам. — Такой тихий мальчик, слова лишнего не скажет, и на тебе, хулиганит! — продолжала она.
        - Вот-вот, в тихом омуте, как известно, черти водятся, — подхватила Эльвира Васильевна. — Надо будет с матерью поговорить.
        - Это он, разбойник, мою кадушку с замоченными грибами в тот раз опрокинул, — накинулась на мальчика Зинка-топалка. — Только-только грибков свежих набрали, замочили, поставили в коридор, а вчера все опрокинули. Пришлось все грибы перемывать, — сокрушалась она.
        Кирюшка плакал уже навзрыд:
        - Не я… Это не я… Я первый раз сегодня…
        - Тише, тише, женщины, — скомандовал мужчина в жилетке. — Давайте, разберемся по порядку. Значит, ты сын Василия Ивановича Чурикова?
        Кирюшка мотал головой, брызгая слезами.
        - С кем ты был? Я слышал, что бежали ещё минимум двое ребят. Говори, кто был с тобой?
        - Вовка Чиж и Пуша.
        - Кто ж это такие? — не понял мужчина в жилете.
        - Да Пети Носа сын и Вари, уборщицы из школы, — ответила Шурка Брязгина.
        - А-а-а, знаю. Озорные ребята.
        - Не то слово, — Эльвира Васильевна скривила гримасу на своем холеном лице. — Все в отцов пошли.
        - А ты что, отцов хорошо знаешь? — съязвила Шурка Брязгина.
        Эльвира Васильевна замолчала, поджав губы.
        - Ну вот что, — сказал мужчина в жилетке. — Давайте на первый раз ему простим. А ребят надо позвать и поговорить, чтобы не бегали по коридору. Мало того, что нам покоя нет, так ещё и сами разбиться могут.
        - А как с ними поговоришь? У нас даже места такого нет. Вот и бегают где придется. Клуб надо строить. Тогда ребятишки будут при деле, — заступилась за мальчишек Шурка Брязгина.
        - Верно, верно, — подхватила идею Зинка-топалка. — Там же можно и парикмахерскую открыть, библиотеку, игры в шашки, шахматы, да мало ли что ещё.
        - Размечталась! А на какие шиши строить будем? — недовольная исходом разбора, съязвила Эльвира Васильевна.
        - На свои, не на ваши же, лесопунктовские. Хоть и могли бы деньжат немного дать. Лесом-то налево и направо торгуете, деньжата-то, наверное, водятся? — встряла опять Шурка.
        - Говори, да не заговаривайся, на неприятности можешь нарваться, — зло ответила Эльвира Васильевна.
        Тут в разговор вновь вмешался мужчина в жилетке:
        - Идея хорошая, я с мужиками обсужу. Соберем по нитке голому на рубаху, — пошутил он. — И лесопункт, думаю, поможет, Эльвира Васильевна. Лесу бесплатно на общее дело можно выписать. Так ведь?
        - Это не ко мне, к начальству, — отпарировала Эльвира Васильевна.
        - Ну, значит, к начальству. Доведем до сведения нашу позицию, — вежливо ответил мужчина в жилетке.
        После этих слов все замолчали. Взрослые хорошо знали, что Алексей Силантьевич, так звали мужчину в жилетке, был что-то вроде адвоката. Он писал кому нужно просьбы, жалобы, заявления и слыл законником.
        - Дадим ход этому делу, — отрывисто сказал он. — А ты давай, дуй домой, и ребят предупреди, чтобы впредь по коридору не бегали. Понял?
        Кирюшка все ещё не веря, что так легко отделался, закивал головой:
        - Я, дяденька, больше не буду.
        - Ладно-ладно, беги уж.
        Алексей Силантьевич отпустил ворот, за который держал мальчишку.
        - А как же мои грибы? — запричитала было Зинка-топалка.
        - Новых наберешь.
        - Это я-то? С моей ногой?
        - С твоей ногой, Зинка, можно до Москвы дотопать, — под общий хохот ответил Алексей Силантьевич и повернулся к Кирюшке. — Ну беги, беги, — и подтолкнул мальчика, все ещё стоящего рядом.
        Кирюшка со всего маху ринулся по коридору, пулей выскочил во входные двери и на одном дыхании добежал до дома…
        - Что с тобой, Кирюшка? Ты никак плакал? — спросила удивленная мать, увидев состояние сына и его заплаканное лицо.
        - Да ничего, мама. Это я споткнулся и упал. Теперь уже не больно.
        - Ну смотри, сынок, так ведь можно и без головы остаться.
        Мать ещё долго что-то говорила, вытирая мокрым рушником грязное от слез лицо Кирюшки.
        Через пару недель мужики полустанка собрались на субботник и начали строить клуб. А ещё через пару месяцев клуб засветился первой на полустанке электрической лампочкой от работающего дизельного движка. История полустанка вступила в новое время: кино, библиотека… Но хорошо это или плохо Кирюшка ещё не знал.
        А настоящее метро Кирюшка увидел, когда ему исполнилось десять лет. Но это уже другой, не менее интересный рассказ. И если у меня будет время, я обязательно об этом расскажу.
        Паровоз
        Под стук колес рождались и уходили в мир иной жители нашего полустанка. Вся их жизнь была связана с железной дорогой и поездами. В поездах многие из них проводили большую часть своего досуга или работы. И не было такого чудака, кто бы хоть раз не проехал на поезде.
        Паровоз — это другое дело. Черная громада из железа, чугуна и стали, фыркающая паром, с длинным свистком и строгим машинистом в оконце будки наверху, и называлась паровозом. Только машинистам, их помощникам и кочегарам разрешалось входить на паровоз. Это была их работа. Всем другим вход был строго запрещен. А самих машинистов по значимости и уважению смело можно было бы приравнять к нынешним космонавтам. Ребята с завистью смотрели, как важно выходили они с паровоза на стоянке, осматривая колеса или проверяя тормозные буксы, или, если надо было, доливали туда масло из большущих масленок с длиннющим носом.
        И кто из ребят полустанка не мечтал стать машинистом, чтобы вот так же, запросто, кататься на такой огромной махине, тянущей за собой бесконечный состав из вагонов! Мальчишки грезили паровозом, но попасть туда не могли.
        Кирюшка, как и все, испытывал уважение к паровозам, но побаивался их черного грозного вида. Хотя он понимал, что без паровоза поезд не сдвинется с места. Отец Кирюшки был составителем поездов и иногда брал его с собой на работу в соседнюю узловую станцию. И он видел, как отец, стоя на подножке маневрового поезда, ловко составлял из разных вагонов составы товарных и пассажирских поездов. Но внутрь паровоза он Кирюшку все-таки не брал — не положено.
        Однажды, когда Кирюшка ушел с соседской девчонкой Надюшкой в лес за голубикой, что росла на выжженных от пожаров болотных местах, они заблудились. Дети долго плутали по болоту, потом по лесу, а когда, почти выбившись из сил, присели на кочки отдохнуть, услышали гул приближающегося поезда, а потом и перестук колес.
        - Поезд, поезд! — радостно закричала Надюшка. — Айда скорее, вон туда! — она показала рукой на звук удаляющегося поезда.
        Кирюшка согласился с ней. И не потому, что Надюшка была на пару лет старше его, а потому, что сам явственно слышал, где прошел поезд. С бидонами, полными голубики, они медленно пробирались сквозь глухой ельник и заросли леса и наконец вышли на полотно железной дороги. Усталые, голодные, они сели на теплые рельсы и не знали, куда им идти дальше: то ли вперед, то ли назад. Где их дом — они не имели понятия.
        Надюшка, как старшая, решила командовать.
        - Давай пойдем вон туда, — и она показала рукой налево.
        Кирюшка спросил:
        - А почему туда?
        - Не знаю. Но сперва пройдем немного, посмотрим, может, мы близко узнаем места. А если не узнаем, то вернемся и пойдем обратно.
        Кирюшка подумал, подумал — и согласился. Других предложений у него не было, да и как искать дорогу домой, он не знал.
        Надюшка, перекинув с руки на руку тяжелый бидончик с ягодами, смело зашагала вперед. За ней, не отставая, засеменил и Кирюшка. Они шли и шли, усталые, голодные. Им хотелось пить, но ни колодца, ни людей, ни дорог им не попадалось. Вокруг один лишь лес да болотца.
        Вдруг Надюшка насторожилась, поставила бидон с ягодами на промасленную шпалу, а сама прильнула ухом к рельсу:
        - Точно, гудит, сейчас товарняк пойдет! — радостно вскрикнула она.
        - А почему товарняк? — не понял Кирюшка.
        - Потому что рельса гудит тяжело: «Гу-у-у-у», — безошибочно ответила Надюшка. — Как бы нам теперь на него попасть? Может не остановиться, — забеспокоилась она. — Вот что, давай, Кирюшка, притворимся, что мы глухие, идем по железке и не слышим поезда. Машинист затормозит, обязательно затормозит!
        Она так решительно произнесла это, как будто всю жизнь была машинистом.
        - А вдруг не затормозит и на нас наедет? — испугался Кирюшка. — Мне страшно, я боюсь.
        - Ладно, я одна пойду. А ты иди с краю, только не бойся и не отпрыгивай раньше времени.
        Кирюшка согласно закивал головой:
        - Не буду бояться.
        - Вот и хорошо, — ответила Надюшка. — Поезд идет как раз сзади, так что мы его и не должны видеть, — опять рассудительно заговорила она.
        Тут уже и Кирюшка услышал гул приближающегося поезда. Рельсы уже явственно загудели, а потом раздался длинный хрипловатый свисток паровоза, и ещё через какое-то время ребята почувствовали, что поезд вот-вот появится за их спинами.
        Кирюшка по инерции отскочил на край железнодорожного полотна и в испуге оглянулся назад. Поезд только-только появился позади них, их разделяли несколько сот метров. Кирюшка испугался ещё больше, отскочил почти на самый край насыпи и закричал:
        - Аайй! Страшно!
        - Кирюшка, не оглядывайся! — заругалась Надюшка. — Все дело испортишь! Ты что? Нам пешком не дойти! Не трусь, смотри на меня. Видишь, я иду и не боюсь.
        Надюшка шла по центру между рельсами, прямо по шпалам, словно шла на прогулку или на речку купаться. Паровоз был все ближе и ближе. Кажется, Кирюшка уже ощущал его могучее горячее дыхание, но, боясь стать трусом в глазах девчонки, все шел и шел вперед.
        Машинист, заметив детей, стал давать свистки: сначала короткие, потом длинные. Но Надюшка с Кирюшкой словно их и не слышали, упрямо шли вперед. Наконец машинист стал тормозить, и тяжелый состав из вагонов, груженных лесом и углем, стал медленно тормозить. Надюшка это поняла по тому, как заскрежетали рельсы от тормозных колодок. Понял это и Кирюшка. Наконец состав остановился, не доехав до детей метров десять. На насыпь выскочил взволнованный машинист.
        - Вы что, глухие?! — закричал он. — Не слышите, поезд идет? Задавит же!
        Тут Надюшка сделала круглые и удивленные глаза:
        - Дяденька, дяденька, простите нас. Мы устали, заговорились между собой и не заметили поезда.
        Видя, что перед ним совсем ещё сопливые дети, машинист не стал больше ругаться.
        - Ладно, отходите в сторону, вон на ту сторону канавки. Мы проедем, а вы шагайте себе к дому.
        - Дяденька, дяденька, а мы не знаем, где наш дом. Мы заблудились!
        - Заблудились? — удивился машинист. — А чьи вы будете?
        - Я Надюшка Иванова, у меня папа тоже машинист. А это Кирюшка Чуриков, — она показала на испуганного Кирюшку.
        - Василия Ивановича сын? — не то спросил, не до констатировал машинист. — Ладно, садитесь к нам в паровоз, довезем до дома. Не бросать же вас одних в лесу.
        И вот через несколько минут, поднявшись по длинной черной лестнице, Кирюшка с Надюшкой оказались в паровозе. В кабине было жарко от такого же черного котла. Огонь гудел за толстыми створками печи, кругом прыгали стрелки на манометрах и постоянно шипел пар.
        - Стойте здесь, — показал машинист на место около заднего угла за своей спиной, — и держитесь вот за эту ручку.
        Он показал на узкий металлический стержень, проходящий вдоль всей стенки. Ребята ухватились за него руками, поставив бидоны с ягодами себе под ноги.
        - Трогай, Иваныч! — крикнул машинист своему закопченному от пыли и угля помощнику.
        Тот ответил:
        - Есть трогать! — дал длинный гудок, и паровоз медленно начал движение. Чувствовалось, что тяжелый состав не дает ему разогнаться, пробуксовывали колеса.
        - Прибавь пару, — скомандовал машинист.
        Помощник рванул рукоятку на себя. Паровоз резко дернулся вперед. Ребята чуть не ударились об стенку кабины. Состав дернулся и мало-помалу пошёл вперед.
        - Ну вот, давай, держи на максимуме пар, опаздываем на целых пять минут. Нужно догнать, а то влетит мне за самовольную остановку.
        Помощник мотнул головой:
        - Догоним, Семен Христофорыч, непременно догоним.
        - Давай, Никита, поддай жару в котле.
        Никита, молодой здоровый мужик с черным от угля лицом, заулыбался. На чумазом лице белели зубы.
        - Не беспокойся, сейчас сделаем, — и он весело стал кидать в топку лопаты с углем. Топку помощник открывал, раздвигая створки. Ярко и горячо показывался огонь в зеве печи. Туда Никита кидал совковую лопату угля, и створки снова закрывались. И так каждый раз, пока огонь в топке не загудел натужным звуком.
        - Хорош, — скомандовал машинист, — а то котел взорвем.
        Кирюшка от страха весь дрожал. Он в первый раз видел такое чудо — живой паровоз — изнутри. Раньше ему казалось, что в паровозе лишь сидели дяденьки и катались по рельсам на этом огромном ярком великане, дымя трубой и свистя в свисток. А оказывается, тут надо работать в поте лица! Вот тебе и красивая картинка с улыбающимися машинистами на станции!
        Кирюшка понял, что везде нужно работать, трудиться, чтобы это чудо техники могло ехать. Он с восхищением и страхом смотрел на все происходящее и ликовал в душе: он едет на паровозе. Скажи кому — не поверят.
        Поезд набрал нужную скорость, и через полчаса в боковое окно Кирюшка красными от дыма глазами увидел семафор и приближающиеся дома. Это их полустанок! Приехали! От угольной пыли и дыма у Кирюшки запершило в горле, и он закашлялся.
        - Что, трудно быть машинистом? — смеясь, спросил самый главный дяденька на паровозе. — Ну, ничего, не так страшен черт, как его малюют. Привыкнешь. Хочешь после школы машинистом работать?
        Кирюшка ничего не ответил. Он не знал ещё, кем хочет быть, но машинистом, пожалуй, точно не будет. Но в ответ он лишь вымученно улыбнулся. Он очень устал, да и был потрясен всем увиденным.
        На станции машинист снял с паровоза первым Кирюшку, а потом Надюшку.
        - Мигом домой, и чур никому не слова, а то нам попадет.
        - Не скажем, дяденька, — ответила за них Надюшка. — Спасибо вам, — и она поклонилась, как это делала её бабушка, когда кого-то благодарила.
        - Ладно, ладно, бегите. И не плутайте больше!
        Машинист улыбнулся. А счастливые ребята пошли домой.
        - Кирюшка, зубы на замок, — показала на ротик Надюшка. — Никому. Понял?
        - Понял, — ответил радостно Кирюшка, завидев свой дом.
        Погост
        В Троицын день отец взял Кирюшку на погост — кладбище, где были похоронены дедушка и бабушка. Погост находился в семи километрах от полустанка и назывался Симоновским.
        - Пойдем завтра на Симоново, — сказал отец Кирюшке накануне. — Не проспи. Выйдем рано, чтобы до обеда успеть.
        Кирюшка никогда не ходил так далеко, разве что на покос. Но это другое дело. Тут тебе не лес и заливные луга, а настоящая дорога, по которой ходят машины.
        Утром, собравшись в дорогу и взяв необходимую снедь в корзиночку, отец с сыном вышли за полустанок и по пыльному большаку зашагали в сторону Дровцова, деревни, за которой и находилось это старое кладбище. По дороге они раза два присели отдохнуть и через пару часов неспешной ходьбы дошли до деревни. Обогнув её слева, они вышли за околицу, и посреди ржаного поля Кирюшка увидел лесной островок.
        - Это что, папа? — спросил Кирюшка.
        - Это и есть Симоново, — ответил отец.
        Они повернули на узкую тропинку, виляющую среди начавшей колоситься ржи, и зашагали к островку в поле. Тропинка была узенькой, и догонявшие их люди, одетые в нарядные белые рубашки и пестрые платья, аккуратно обходили Кирюшку с отцом, чтобы не помять рожь, и здоровались:
        - Здорово, Василий, — басил какой-то высокий мужчина, подавая отцу руку. — Это что, уже твой пострел вырос?
        - А то не видно, — отвечал отец.
        - Видно, видно. Но больше на Марию похож.
        - Значит счастливым будет, — говорила женщина, идущая следом за высоким мужчиной. — На-ко вот тебе конфетку, — угостила она, Кирюшку. — Вылитая Мария, — продолжала она улыбаясь отцу и здороваясь с ним.
        Потом они сами догнали несколько старушек, медленно бредущих одна за другой, в черных одинаковых платках и таких же черных платьях.
        - Ну, бабули, пропустите-ка нас вперед, — весело воскликнул отец, догнав их.
        Те вежливо расступились, давая дорогу.
        - Это же Васька Чуриков, — вдруг узнала отца какая-то бабуля.
        - Привет, привет, бабушки, — обходя, их отвечал отец. — А вы все такие же, не стареете, словно время вас не берет.
        Отец с Кирюшкой остановились, чтобы вытереть потное лицо.
        - Солнце-то как жжет сегодня, — отец отер платочком лицо сына.
        - Не скажи, Васенька, — отвечала все та же бабуля. — Вишь, желанный ты мой, к земле-то матушке совсем Господь пригнул. Если бы не палка, и пойти не смогла бы. — Бабушка показала суховатую толстую палку. — А это твой хлопчик-то? — спросила она с любопытством, рассматривая подслеповатыми глазами Кирюшку.
        - Мой, баба Даша, разве не похож?
        - Ну как же, Васенька, Мария на лицо-то, Мария и есть. Как она поживает, наша красавица?
        - Да ничего, живет, — ответил отец.
        - А чего же с собой мамку не взяли? Хоть бы посмотрела на нее, давно не видела. Да как на твоей свадьбе была, больше и не видела.
        - Некогда ей, баба Даша. Хозяйство, работа… На кого бросишь? У нас ведь няньки нет. Домна Макарьевна умерла, сама знаешь. Пока она Кирюшку нянчила, Мария могла куда-то и отлучиться, а теперь парня не с кем оставить.
        - А бабушка Таня? — полюбопытствовала старушка.
        - Так она же отдельно живет, с дедом Сашей, в райцентре. Приезжает иногда, но ведь не каждый день.
        - Верно, верно, Василий. Ну, дай Бог тебе здоровья и мальчику твоему. Как зовут-то тебя? — спросила бабушка Кирюшку.
        - Кирюша!
        - Хорошее имя, в честь прадеда твоего. Вас так все и звали когда-то — кирюшата.
        Бабушка Даша достала из завязанного в узелок белого платочка два пирожка и подала Кирюшке:
        - Угощайся и мамке привет от бабы Даши передавай.
        - Спасибо, — тихо ответил Кирюшка, беря пирожки.
        Бабули перекрестили их с отцом.
        - Ну идите, идите, Василий, храни вас Бог. А мы потихоньку доковыляем следом за вами. Поклонись от нас всех Домне-то с Иваном. Видно, до них не дойдем, далеко.
        - Обязательно, — ответил отец и, взяв Кирюшку за руку, зашагал быстрее вперед.
        - А кто эта бабушка Даша? — стараясь поспевать за отцом, спросил Кирюшка.
        - Дальняя родственница по линии матери.
        - По какой линии? — не понял Кирюшка.
        - Кирюша, погоди с вопросами, давай сперва дойдём до погоста, отдохнём, а там и поговорим, — озабоченно ответил отец.
        Вскоре они вышли из ржаного поля и оказались у каменной ограды кладбища, буйно заросшего деревьями и кустами сирени. Ещё через какое-то время Кирюшка с отцом, кривляя между оградками, выкрашенными в голубой или серебристый цвет, оказались около двух холмиков, огороженных металлической узорчатой оградой, выкрашенной в бледно-голубой цвет. Около каждого холмика росли большие кусты цветущей сирени. Сильно пахло прохладой, настоянной на травах, и сиренью. У Кирюшки от усталости и запахов закружилась голова.
        - Садись, Кирюша, на лавочку. Я вот сейчас оботру — и готово.
        Отец усадил сына на маленькую лавочку, поставил на стоящий рядом рассохшийся столик корзинку.
        - Отдохни, Кирюша, ты устал. Дорога длинная, да жарко-то сегодня как, так и печёт, — приговаривал отец, хлопоча над могилками и заодно прикрепляя к крестам бумажные цветочки, сделанные матерью.
        Оградка и могилы были хорошо ухожены. Хоть и не близко, но отец регулярно ходил сюда с весны, что-то поправляя, подкрашивая и выкашивая быстро растущую траву. Сделав свои дела, отец стал доставать из корзинки напечённые матерью пирожки с рисом и изюмом, конфетки в бумажных фантиках и крашеные яички. Положив на каждый холмик по пирожку, паре конфет и по яичку, отец достал бутылку с водкой, откупорил, налил небольшой стаканчик до половины и поставил на одну из могил поближе к кресту.
        - Здесь мой отец лежит, значит, твой дедушка Иван, — показал отец на могилу, где оставил стаканчик с водкой, прикрыв его кусочком чёрного хлеба. — А здесь моя мама, твоя бабушка, Домна Макарьевна. Она тебя нянчила года два подряд, пока не умерла. Встань, Кирюша, подойди, поклонись им, — попросил отец Кирюшку.
        Тот встал, но с испугу забыл, как это делается, и стоял столбом рядом с отцом. Отец поклонился сперва могиле матери, потом отца, отошёл к столику, налил себе стаканчик водки и выпил, сказав перед этим:
        - Царство вам небесное, простите, что редко хожу.
        Кирюшка нашёл в корзинке приготовленную матерью для него бутылочку с колодезной водой, разведенной клюквенным вареньем, налил в пустую кружку и с удовольствием напился. После пирожков и конфет у него пересохло во рту.
        - Ну вот и помянули бабушку с дедушкой, — подошёл к Кирюшке отец. — Это славно, что ты пошёл со мной. Теперь будешь знать, где дед с бабкой лежат. Место это святое. Тут наши родичи до десятого колена лежат. Можно сказать, весь погост — наша родня.
        Отец невесело вздохнул.
        - Все там будем, только в разное время.
        Кирюшка сидел притихший, и как-то по особенному увидевший мир, в котором он живёт. Наверное, это был его первый шаг к той взрослой жизни, к которой так неосторожно стремятся все дети.
        Потом к отцу в оградку пришли какие-то дяди и тети. Они здоровались, целовались, поминали деда с бабушкой и все говорили и говорили, вспоминая минувшие дни, свою молодость, и стариков, и знакомых, которых уже нет на этом свете.
        На Кирюшку уже никто больше не обращал внимания. Он тихо вышел из-за оградки и стал ходить рядом, осматривая погост. На некоторых могилках вместо крестов он увидел серебристые пирамидки с красными звёздочками наверху. К нему подошёл пожилой дяденька на костылях, в белой рубашке, с закатанными по локоть рукавами, в чёрных брюках. Одна штанина у него была загнута чуть выше колена.
        «Нет ноги», — понял Кирюшка.
        - Тут, сынок, мои боевые товарищи схоронены. Видишь звёздочки? Это солдаты, погибшие в войну. Так-то вот. Сходи, отнеси им по цветочку, а то больше некому, а я вот не могу. Видишь? — он показал на костыли.
        В одной руке безногого оказался букетик с ромашками. Кирюшка взял цветы и отнёс их на могилки со звёздами, по два цветочка каждому, как попросил его безногий дяденька.
        - Ну вот, молодец! — похвалил тот мальчика. — Чей будешь-то?
        - Чуриков Кирюша, — ответил мальчик.
        - А, Василия сын. Вон как время-то летит, — неожиданно сказал дяденька. — Передавай отцу привет, скажи, что Мишка Летунов просил.
        И он, не попрощавшись, тяжело заковылял на своих костылях, ловко лавируя между могил.
        На обратном пути Кирюшку с отцом застала гроза. Небо неожиданно потемнело, на верхушки деревьев набежал резкий ветер, лес зашумел. На пыльную дорожку упали первые редкие, но крупные капли дождя. Вмиг стало неуютно и страшно.
        - Пойдём скорее, Кирюша, здесь рядом у дороги должен быть сарайчик, — сказал отец.
        Они сбежали на обочину дороги и рядом на кромке поля увидели стоящий сенник. Удары грома и разразившийся ливень застали их уже в сеннике. И хотя крыша была дырявой, они все же сумели найти сухое место и, примостившись на брёвнышке, кинутом кем-то из таких же путников, как и они, стали пережидать грозу.
        Кирюшка первый раз оказался вот так, в открытом поле, в грозу. Гром гремел так, что закладывало уши, а молнии сверкали часто и ярко. Даже в сеннике стало светло, как дома при керосиновой лампе.
        - Ну вот, теперь это настоящая Троица, — улыбаясь и прижимая к себе трясущегося Кирюшку, сказал отец. — А то что за Троица без грозы! Так не бывает.
        И они ещё долго-долго сидели, прижавшись друг к другу, ожидая, когда закончится дождь. Кирюшке стало тепло и уютно у отцовского плеча, и он заснул, так и не заметив окончания грозы…
        Много-много лет спустя, на этом же самом месте, так же в Троицын день, остановился большущий чёрный лимузин. Внезапно, как когда-то, ударил гром и пошёл дождик. Из машины вышел высокий седой мужчина в светлом летнем костюме. Он перепрыгнул через канаву, отделявшую асфальтированную дорогу и, оказавшись в поле, стал что-то искать, оглядываясь вокруг себя.
        - Дедушка, ты что ищешь? — крикнул в открытое окно машины маленький мальчик.
        Но седой человек ничего не отвечал. Он всё озирался вокруг, ничего не находя. Не мог же он ответить своему внуку, что ищет свое детство и не находит его. Он ходит и плачет, но следов от слез не было видно на мокром от дождя лице.
        Солёные грибы
        Однажды Кирюшка с отцом пошли в лес за грибами. Отец взял с собой большую заплечную корзину, гуменную, а Кирюшке досталась небольшая корзиночка-набирушка.
        До грибного места, двенадцатого разъезда, они добрались поездом. Разъезд представлял собой небольшой домик, в котором жили две семьи путевых обходчиков. Окружал его со всех сторон большущий тёмный лес.
        Отец с Кирюшкой сразу же углубились в лесную чащу. Долго шли по лесной дороге, петлявшей между деревьями. Наконец вышли на поляну, по краям которой рос огромных размеров осиновый лес.
        - Дошли, — сказал отец. — Вот здесь и будем грибы ломать.
        - Как ломать? — не понял Кирюшка.
        - А так. Найдём гриб, сломаем его за ножку, посмотрим, хороший ли, не червивый, тогда и кладём в корзинку. Понял?
        Кирюшка согласно закивал головой, но тут же снова вопросительно посмотрел на отца:
        - А где грибы искать?
        - Да вот здесь, по кромке осинника. Летом здесь был покос, траву скосили и увезли колхозники. Видишь, где зелёная отава пробилась — тут грибов нет, и не ищи. А вот поближе к лесу, где косцы траву не тронули, и листья осины осыпались, там и должны быть грибки-то.
        Отец подошёл к кромке леса. Под ногами зашуршала опавшая и поблекшая листва осин.
        - Папа, смотри, какие на деревьях листья красивые: красные, жёлтые! А упали — грязными стали.
        - Ты, Кирюшка, не на деревья смотри, а под ноги. Пора грибы искать.
        Отец уверенно подошёл к опавшим листьям, стал на колени и разгреб листву.
        - Ну вот, тут они и есть, — радостно воскликнул он. — Иди сюда, Кирюша, посмотри, как грибки растут.
        Кирюшка бросился со всех ног:
        - Где они?
        - Да вот они тут, — и отец показал на большие белые с бахромой шляпки грибов, росших целой стайкой. — Белый груздь — это всем грибам гриб. Лучше его для засолки не бывает.
        Отец срезал ножичком первые несколько грибов, поднёс один из них к носу и с наслаждением понюхал.
        - Запах-то какой! С прошлого года такого не слышал, — сказал с радостью отец. — На, и ты понюхай, запоминай, Кирюшка. Слаще запаха, может, в жизни не будет.
        Отец поднёс грибок к Кирюшкиному носу. От него остро пахнуло мокрой землей, перепревшей травой и листьями и ещё чем-то таким, каким есть только у грибов, запахом, и какой запомнил его Кирюшка, когда мать варила посреди зимы любимый у всей семьи грибной суп из сушёных грибов.
        - Ну давай, будем собирать. Ломай ножку, вот так, — и отец показал Кирюшке, как нужно ломать ножку у груздя, — и клади в свою корзиночку. Наберёшь целую — приноси и высыпай вот сюда. — Отец показал на разостланный около своей корзины брезентовый плащ-дождевик, с которым всегда ходил на дежурство. — Начинай отсюда, а я зайду вон с того края, — показал рукой отец и ушёл.
        Кирюшка стал усердно собирать грибы. Грибов было много. Раздвигая руками опавшие листья, Кирюшка видел, что грибы стояли плотными рядами, как оловянные солдатики. Грибной слой только что пошёл, поэтому старых и червивых грибов почти не было. Кирюшка раза два уже отнёс полную корзиночку грибов, устал и сел отдохнуть на рядом стоящий пенёк. Красота перед ним открылась неописуемая. Большущая поляна с ярко-зелёной травой, по краям огромные вековые, высоченные, в два обхвата, осинки, с серебристой корой и ярко окрашенными багряным и золотистым цветом листьями, уходили в самое синее-синее небо. Изредка между соснами виднелись тёмно-зелёные лохматые, с сединой от старости, ёлки. И над всем этим светило неяркое осеннее солнышко.
        «Вот тут, наверное, Баба яга и живет», — почему-то подумал Кирюшка, и стал оглядываться, испугавшись собственных мыслей. Но, увидев отца, собирающего рядом грибы, успокоился. Наконец, отец подошёл, сел рядом на бугорок и достал пачку папирос, закурил.
        - Не знаю, Кирюшка как мы с тобой все грибы унесём. Тут их тьма. Давно я столько грибов не ломал. Отодвинешь листву — конца и края им не видно. Это надо же какой нынче грибной год. Не зря меня тетка, баба Таня, за грибами посылала ещё на прошлой неделе. «Сходи, — говорит, — на поляне должны грузди пойти. Дожди прошли и тепло стоит — быть грибам».
        Но Кирюшка, очарованный красотой природы, почти не слышал отца и не разделял его забот. Он весь был растворен в этом безграничном лесном мире. Ему даже стало казаться, будто он травинка, растущая из земли и тянущаяся к солнцу. Ему стало так хорошо и спокойно на душе, что слёзы сами по себе покатились из его глаз.
        - Ты чего, сынок? Никак соринка в глаз попала? — увидев слезы у Кирюшки, озабоченно спросил отец и достал из кармана мятый носовой платок. — На-ко вот, вытрись, а я посмотрю, где у тебя соринка застряла.
        Кирюшка взял платочек, вытер слёзы, больше размазав их по лицу.
        - Нет у меня соринки, — ответил он, шмыгая носом. — Я так, сам по себе.
        - А-а-а, устал? — не так понял его отец. — Хорошо, хорошо, Кирюша, ты посиди ещё, отдохни. Я сейчас грибы переберу, рассортирую и пойдём обратно потихоньку. Больше брать не будем. Нам их не донести. В следующий раз ещё придём.
        Отец затушил папиросу и отправился перебирать грибы. Набив полную корзину, остатки грибов отец аккуратно ссыпал, завернул в плащ, перевязав его верёвкой, так что получился огромный узел-баул, и сказал:
        - Ну, Кирюшка, пора. Давай перекусим и обратно пойдём. Время к обеду подошло.
        Они с удовольствием съели по варёному яичку с ломтем чёрного хлеба, посыпанного солью, выпили по стакану молока, взятому отцом из дома. А стаканы отец ловко сделал из свежей бересты, содрав белую кору. Он загнул одну сторону так, что получился широкий рожок-стакан.
        Посидев ещё пару минут, отец выбрал толстую сучковатую палку, поставил около дерева, потом перекинул перевязанную бечёвкой большую корзину с грибами за плечи, а спереди привязал плащ с грибами, потом взял палку в руки и скомандовал Кирюшке:
        - Пошли.
        Когда дошли до разъезда, Кирюшка с отцом очень устали. У обоих подкашивались ноги. Взобравшись на высокую насыпь около домика путевых обходчиков, отец сразу опустил грибы на траву и, тяжело дыша, сел рядом. Кирюшка хоть и шёл с маленькой корзинкой, тоже шлепнулся рядом от усталости. С обоих пот тёк струйками по разгорячённым лицам. Отец достал платочек, вытер лицо Кирюшке, потом себе.
        - Так-то вот, сынок, грибки достаются. Чтобы их кушать, надо потрудиться.
        - Папа, а чего пот солёный? — неожиданно спросил Кирюшка, которому в рот попала солёная капелька пота.
        Отец устало усмехнулся.
        - Оттого, сынок, что настоящий человек состоит из соли, чтобы крепким быть. Просолённый человек долго не портится. А если кисель или варенье внутри, глядишь — и нет его.
        - Как нет? — не понял Кирюшка.
        - Да это я так, к слову. Ты не обращай внимания, пошутил я так, — ответил с улыбкой отец. — Вырастешь — поймёшь.
        Вскоре подошёл поезд. Машинист оказался знакомым отца.
        - Как грибы, Василий Иванович?
        - Видишь, какие, едва дошли, — показал отец на свой груз. — Ты немного задержись, дай нам с Кирюшкой сесть.
        Отец быстро поставил в тамбур Кирюшку, потом корзину, а затем втащил плащ с грибами. Проводница только ахнула:
        - Где же столько грибов набрали?
        - Места знать надо, Валентина, — оветил молодцевато отец. — Помоги-ка лучше Кирюшке пройти, пусть в вагоне посидит, а я тут в тамбуре доеду. Не таскать же всё туда обратно, через несколько минут выходить будем.
        Дома мать долго чистила, мыла, мочила несколько дней грузди в холодной колодезной воде и всё приговаривала:
        - Надо же, сколько нанесли. Теперь засолю — на всю зиму хватит.
        Грибы мать солила только одним ей известным способом — с укропчиком, листом смородины и ещё какими-то корешками, в деревянной, ошпаренной кипятком и запаренной можжевельником кадушке на два ведра.
        Солёные грузди поспели к ноябрьским праздникам. С первыми морозцами на праздничный стол вместе со свежими пирогами мать поставила большую глиняную тарелку с груздями, заправила их подсолнечным маслом и лучком. Ничего, кажется, вкуснее, чем те солёные грузди с растительным маслом и отварной дымящейся картошкой, Кирюшка в жизни не ел.
        - А я понял, почему грузди солёные, — вдруг огорошил всех Кирюшка.
        - Это почему же? — удивился отец.
        - От пота нашего стали солёными, — ответил Кирюшка и важно посмотрел на родителей, сидящих за столом.
        - Наверное, ты прав, Кирюшка, — согласился отец. — Ешь, ешь, до весны хватит. А в следующем году ещё наберём. Так ведь?
        - Так, — согласно ответил Кирюшка.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к