Ночь голубой луны Кэти Аппельт
Сказочные повести
Вашему вниманию представлена повесть-сказка. Это история маленькой смелой девочки, которая попадает в отчаянное положение и в попытке всё исправить оказывается на волосок от гибели…
Кэти Аппельт
Ночь голубой луны
Повесть-сказка
Я слышал, как русалки пели, теша собственную душу.
Их пенье не предназначалось мне.
Т. С. Элиот[1 - Элиот Т.С. Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока. (Пер. с англ. А. Сергеева.)]
1
Берегиня перегнулась через борт шлюпки и посмотрела вниз. В ночной тьме тускло поблёскивала поверхность воды.
- Дурацкие крабы… - пробормотала она.
Синь, конечно бы, рассердилась, услышав слово «дурацкие». Но что было делать, если только оно тут и подходило? Только оно, и никакое другое! И Берегиня снова сказала, на этот раз громко и внятно:
- Дурацкие!
Она надеялась, что запретное слово скатится в воду, упадёт на самое дно пруда и потихоньку просочится под жёсткие панцири крабов. В темноте ничего не было видно, но она знала, что крабы где-то там, затаились на дне пруда.
Она никогда раньше не слышала, чтобы крабы говорили. Ни разу за те десять лет, что прожила на свете. Но сегодня утром все десять крабов вдруг стали звать её хором.
Из-за них весь день пошёл насмарку.
Дурацкие, дурацкие! Дурацкие крабы.
Берегиня потрогала верёвку, которой шлюпка была привязана к причалу. Нет, слишком туго. Не развязать. Нужно дождаться луны и прилива, когда волна поднимет лодку и верёвка ослабнет. Тогда можно будет развязать узел и приступить к осуществлению плана. Прекрасного плана!
- Ну давай же, луна, выходи побыстрее! - просила она.
Неужели луне всё равно? Неужели она не видит, что надо спешить? От нетерпения Берегиня закусила нижнюю губу. Ах, как много сулили голубая луна и тринадцатое полнолуние!
Во-первых, суп гумбо, который варила Синь.
Во-вторых, песенка, которую собирался спеть Доуги[2 - В оригинале героя зовут Dogie, что в переводе с английского означает «телёнок, отбившийся от матери». Таким образом, его имя можно назвать «говорящим».].
И наконец, цветение душистого цереуса, ночного цветка месье Бошана.
Ничему из этого не суждено было сбыться.
А всё из-за ДУРАЦКИХ КРАБОВ!
«Хватит, - твёрдо сказала себе Берегиня. - Больше она не станет связываться с крабами. Ни за какие коврижки!»
Ей оставалось только дождаться луны. Луна должна была вызвать прилив, а прилив - вынести шлюпку из пруда. Тогда Берегиня проплывёт по каналу, мимо волнорезов и подводной косы.
И осуществится задуманный план. Или по крайней мере - первая его часть.
2
Почему десятилетняя девочка решила, что она может отправиться в плавание тёмной ночью совсем одна, если не считать собаки - её верного друга?
Да потому, что она сильная!
Сидя в «Стрелке», Берегиня согнула руку в локте и пощупала мышцы. Конечно, она не супермен и не человек-паук, но всё-таки руки у неё сильные.
В последнее время Доуги, их сосед, часто звал её натирать воском доски для сёрфинга. У него есть магазинчик, где можно купить или взять напрокат всё, что нужно для сёрфинга и отдыха на пляже. Он располагался в старом жёлтом школьном автобусе, поэтому его так и называли - «Автобус».
Берегиня работала усердно, и Доуги стал называть её «Пчёлка». «Пчёлка» - хорошее прозвище для человека, который трудится в поте лица и весь перепачкан воском. Но вообще-то Доуги больше любил птичек. Он постоянно их рисовал. Рисунков с птичками у него было видимо-невидимо. Пчёлка - это, конечно, совсем не птичка. Но Берегине нравилось, что Доуги её так называет.
Он платил ей за работу. Правда, зарплата была небольшая: один доллар - за короткую доску, два доллара - за длинную и банка холодной газировки в придачу. Но Берегиня всё равно гордилась тем, что она работает и зарабатывает деньги. Доллары она складывала в красный кожаный кошелёк, который хранила у себя в шкафу. Этот кошелёк ей давным-давно подарила Синь. На распродаже он стоил пятьдесят центов. Теперь в этом кошельке было уже целых сорок два доллара. Берегиня ещё не решила, как она их потратит, но испытывала приятное чувство оттого, что у неё есть деньги и их постепенно становится всё больше и больше.
Однажды Синь принесла домой каталог большого торгового центра. Берегиня взяла его в руки и стала листать яркие глянцевые страницы. Перед ней замелькали мужские пиджаки, галстуки, ботинки, и она сразу решила, что в этом толстом журнале для неё нет ничего подходящего. Зачем ей мужские пиджаки или ботинки? Но Синь сказала:
- Спрячь-ка его до поры до времени. Может, пригодится?
И Берегиня положила каталог на свою книжную полку.
Каждый раз, когда Доуги выдавал ей зарплату, она возвращалась домой, открывала шкаф, доставала красный кошелёк и складывала в него деньги. А никому не нужный толстый глянцевый каталог пылился себе на полке.
3
Натирать сёрфборды воском вовсе не так легко, как это может показаться.
ШАГ ПЕРВЫЙ. Сначала с доски надо было смыть солёную морскую воду. В «Автобусе» не было водопровода, поэтому Доуги протягивал из дома в магазинчик шланг и Берегине приходилось всё время бегать между домом и «Автобусом», то включая, то выключая воду. Бежать было недалеко, от силы метров пятьдесят, но Берегиня всегда торопилась - ведь Доуги постоянно повторял: «Н-н-н-не лей воду зря! Воду н-н-надо экон-н-н-номить!»
ШАГ ВТОРОЙ. Теперь надо было удалить старый воск. Для этого у Берегини имелся специальный инструмент, который они с Доуги называли «гребень». Он действительно походил на гребешок, которым причёсывают волосы, вот только зубья у него были короткие, толстые, растопыренные, чтобы ими было удобно соскабливать с доски старый воск. Это была самая трудная работа, потому что старый воск, грязный и спёкшийся, въедался в доску, и Берегиня скоблила её изо всех сил, крепко держа гребень обеими руками.
Если доска попадалась короткая, футов пять, то справиться с ней было не так трудно. Но с большими сёрфбордами приходилось изрядно помучиться. Представьте себе, каково обрабатывать доску в восемь-десять футов!
Берегиня была вся в старом воске с головы до пят. Воск забивался под ногти, пачкал руки, одежду, и даже на обуви оставались жирные восковые пятна. Фу!
У Доуги был один сёрфборд, который он прозвал «винтовка», длиной целых одиннадцать футов! Берегиня терпеть не могла очищать эту махину с заострёнными концами. Доуги говорил, что на «в-в-винтовке» катаются «зелёные нов-в-в-вички», когда «идёт большая в-в-в-волна». К счастью, «винтовку» брали напрокат не так часто. Конечно, приятнее получить два доллара, а не один, но возиться с этой доской приходилось ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ!
Когда весь старый воск был счищен, Берегиня обрабатывала сёрфборд специальным составом для удаления воска. На ощупь казалось, что зернистый мешочек с чистящим средством набит мелкими фасолинами или горошинами. На самом деле там был мягкий, шелковистый порошок. Он отлично удалял все остатки старого воска. После чистки доска становилась как новенькая, а подушечки пальцев - сморщенными, словно изюмины. Избавившись от старого воска, Берегиня некоторое время любовалась своей работой. Доска так и сияла чистотой! Просто загляденье!
Каждый сёрфборд Доуги был настоящим произведением искусства. Доски сияли всеми цветами радуги, на них были изображены ракушки, волны, морские драконы и другие сказочные существа. Берегине больше всего нравился сёрфборд, на котором был нарисован волшебный конь, вернее, наполовину конь, наполовину комета с длинным сверкающим хвостом во всю ширину доски.
Доуги часто повторял, что сёрфингист на волне «п-п-парит, как п-п-п-птица». Берегиня верила ему на слово, сама она ещё ни разу не каталась на сёрфборде. «П-п-п-потерпи, п-п-п-пока п-п-п-подрастёшь», - утешал её Доуги. Но утешение было слабое. Получается, она достаточно взрослая, чтобы покрывать доски воском, но недостаточно взрослая, чтобы кататься на них? Где же справедливость? Но когда она попробовала заикнуться об этом, Синь тут же положила конец пререканиям.
- Об этом не может быть и речи! - отрезала она. - Кто тебя будет вытаскивать из-под доски, когда она перевернётся?
Берегиня пожаловалась Доуги, но тот только пожал плечами.
ШАГ ВТОРОЙ. ПРОДОЛЖЕНИЕ. Счистив старый воск, Берегиня проверяла, не появились ли на поверхности доски трещины, зазубрины или другие повреждения. Если они обнаруживались, то Доуги доставал свой набор для ремонта и чинил доску. Это был самый ответственный момент. Если повреждение останется незамеченным и его не устранить, то доска сильно впитает воду, станет тяжёлой и ею будет гораздо труднее управлять.
«О-о-очень важно ув-в-в-видеть трещинки», - говорил Доуги. И она старательно искала. Сёрфингисты постоянно оставляли трещинки и зазубрины на досках, особенно когда напарывались на подводную косу. Выдавая доски, Доуги всегда предупреждал спортсменов насчёт косы. То есть насчёт скалы де Вака.
ШАГ ТРЕТИЙ. Теперь на доску надо было нанести свежий воск. Это был тоже очень ответственный момент. Берегиня знала, что если базовый слой нанесён неправильно, то работа пойдёт насмарку и всё придётся переделывать. Доуги учил её, что главное - наносить воск в правильном направлении: сначала вдоль - «от к-к-к-кончика носа до к-к-к-кончика хвоста», а потом поперёк - «от к-к-к-края до к-к-к-края». Берегиня брала кусочек воска для базового слоя и короткими, точными мазками наносила его на всю поверхность доски. Воск был клейким, липким, и точно такой же - клейкой, липкой - становилась поверхность доски. «Тогда будет с-с-с-сцепление с-с-с-сёрфингиста с дос-с-с-ской», - объяснял Доуги. Если бы доска была гладкой, то она выскользнула бы из-под ног спортсмена во время катания. Не успел оглянуться - и ты в воде!
ШАГ ЧЕТВЁРТЫЙ, И ПОСЛЕДНИЙ. Наносим верхний слой воска. Тип покрытия тут зависит от температуры воды. Обычно в Мексиканском заливе она около двадцати пяти градусов и только зимой может опуститься до пятнадцати, а то и до десяти. Поскольку работа Берегини начиналась поздней весной, она чаще всего пользовалась воском для тёплой погоды. Он был нежно-розового цвета и тихонько поскрипывал, когда Берегиня накладывала его поверх базового слоя. Но если вдруг наступало похолодание, то нужно было доставать другой воск - с лёгким банановым запахом.
У Доуги в «Автобусе» был целый мешок с разными упаковками воска.
Вся эта работа - скрести, счищать, вощить доски от кончика носа до кончика хвоста, от края и до края нежно-розовым или пахуче-банановым воском - была отличным упражнением. Руки у Берегини стали сильными, мышцы окрепли.
Всё это пригодится ей сегодня ночью, когда она будет управлять шлюпкой.
4
Берегиня опустила руку за борт шлюпки и поболтала пальцами в воде. В эту тёмную тихую ночь поверхность пруда была гладкой и тускло поблёскивала, как огромное зеркало.
- Пусть скорее, скорее начнётся прилив! - прошептала она. И, помолчав, добавила: - Дурацкие, дурацкие крабы!
Вода казалась прохладной по сравнению с тёплым ночным воздухом. Она знала, что все десять крабов там, внизу. Утром она видела, как они, один за другим, торопливо бежали к воде. Настоящий парад крабов.
Внезапно она вспомнила, как они сердито щёлкали клешнями, и поскорее отдёрнула пальцы. Засунув мокрую руку в карман, она нащупала там деревянную фигурку Йемайи. Берегиня впопыхах сунула её в джинсы, когда тайком убегала из дома.
Йемайя - владычица морей, повелительница русалок, одна из семи фигурок, которые вырезал из дерева месье Бошан. Берегиня звала их «мерлинги», и Йемайя была самой любимой из них.
- Йемайя, - прошептала Берегиня и тихонько погладила деревянную статуэтку.
На корме шлюпки тоненько заскулил пёс Верт. Берегиня ласково потрепала его по голове.
Внезапно порыв ветра ударил ей в лицо. Берегиня поёжилась. Ветер. Это неспроста. Это напоминание.
Нет, конечно, дело было не только в крабах. Надо признать, что тут поработала целая компания: кот Синдбад, щенок Второй, чайка Капитан и пёс Верт. «Зверьё», как называл их Доуги. Четвёрка мохнатых и пернатых тоже внесла свою лепту во всю эту историю.
- Да-да! - сказала она Верту, который был явно недоволен происходящим. - Без тебя тоже не обошлось!
И тут налетел новый порыв ветра.
Ну ладно, если уж быть до конца честной, то свалить всё только на зверьё не выйдет. Увы и ах! Если быть совсем-совсем честной, то тут не обошлось и без доли её вины, пусть самой малости, самой крошечки, самой-самой крохотулечки!
- Дурацкие крабы! - громко сказала она и снова перегнулась через борт шлюпки, высунула язык, нахмурила брови и состроила крабам сердитую физиономию.
Пусть видят! Наверное, они и увидели, хотя было так темно, что она даже не могла разглядеть собственного отражения в зеркально-гладкой воде. Она и сама знала, что толку в этом не было никакого. Подумаешь, сердитая физиономия! Ну и что? Мало ли она на своём веку перевидала сердитых физиономий! Берегиня легла на дно лодки и стала смотреть в чёрное небо. Крупные сахарные звёзды лукаво подмигивали и хитро улыбались ей.
«Ну, где же ты, ленивица луна? - подумала она. - Выходи скорей!»
Берегиня знала, что луна всегда выходит после захода солнца. Но закат был уже давно! Ей казалось, что прошла целая вечность. И тут она вспомнила, что говорил месье Бошан: «Голубая луна всегда кокетничает. Она испытывает наше терпение. Она любит прятаться за облачной грядой, отсиживаться за песчаными дюнами. Голубая луна… Она никогда никуда не спешит».
5
Сегодняшний день начинался вовсе не с сердитых физиономий, наоборот - с радостных улыбок. Проснувшись, Берегиня зашла на кухню и оказалась там одновременно с Доуги, который вернулся с улицы, держа в руках алюминиевый бак. Берегиня знала, что в нём сидят злые, щёлкающие клешнями крабы. Синь уже вовсю помешивала в кастрюле соус ру для густого супа гумбо. Берегиня заглянула в бак, чтобы пересчитать крабов. И вдруг… по спине её внезапно пробежал озноб.
- П-п-п-привет, соня! - весело подмигнул ей Доуги, и она, позабыв про странный озноб, подмигнула ему в ответ:
- Приветик!
Наконец-то настал этот день! Осталось всего несколько часов - и наступит ночь, которую она ждала целое лето. Тринадцатое полнолуние. Ночь голубой луны! Ночь супа гумбо! Ночь душистого цереуса, что растёт в саду месье Бошана! И ночь ещё одного события. И это событие было самым радостным для Берегини. Доуги должен был спеть для Синь песенку, в которой всего три слова. Он репетировал её, подыгрывая себе на нежно мурлыкающей маленькой гавайской гитаре-укулеле: «Будь моей женой!»
Берегиня, натирая воском сёрфборды, частенько слышала, как Доуги напевает эту простую песенку. Он всегда исполнял её, когда Синь не было поблизости, просто пел и пел: «Будь моей женой! Будь моей женой!» - и, что удивительно, слова выходили у него такими приятными, нежными, ладными - без всякого заикания.
Увидев Доуги рано поутру на кухне, Берегиня сразу подумала: «Интересно, что скажет Синь, когда услышит заветную песенку? Что она решит? Что ответит? Да или нет?» Это был главный вопрос. И Берегиня надеялась, что Синь скажет «да». Она очень надеялась на это.
Тогда Доуги станет ей почти что отцом, потому что Синь была ей почти что матерью. Вот будет здорово! Берегиня от радости чуть не выпалила всё это вслух, но вовремя прикусила язык. Однако её так и тянуло запрыгать от радости или запеть во всё горло. Но она только скрестила на счастье пальцы и лукаво улыбнулась Доуги. Берегиня знала его давным-давно, с самого своего рождения. А родилась она, как известно, в воде. «Точь-в-точь как д-д-д-дельфинёнок!» - говорил Доуги.
В это время щенок Доуги по кличке Второй встал на задние лапы и начал потешно служить, умильно поглядывая на хозяина. Берегиня наклонилась и погладила его по пятнистой, бело-чёрной голове.
- Т-т-т-там надо почист-т-т-тить пару досок, - сказал ей Доуги.
Берегиня радостно кивнула. Вот и отлично! Значит, в её красном кошельке прибавится ещё денег, так что к концу дня у неё уже будет капитал в сорок четыре доллара. Это же целое состояние! Нет, определённо сегодня счастливый день! Доуги меж тем подхватил Второго и направился к выходу.
- Д-д-д-дела, - коротко пояснил он, кивнув Синь на прощание.
Та на минутку оторвалась от своего соуса ру, подняла глаза на Доуги и улыбнулась.
- Пока, - сказала она, добавляя в кастрюлю какую-то очередную приправу.
Берегиня заметила, что Доуги искоса взглянул на Синь, прежде чем выйти из кухни.
- Сегодня т-т-т-тринадцатое полнолуние, - тихо произнёс он, закрывая за собой дверь.
Берегиня едва не бросилась вслед за ним. Ей так хотелось попросить, чтобы он спел свою песенку для Синь прямо сейчас. Ведь до вечера ещё целая вечность! А Доуги уже спускался вниз по ступенькам. Она прислушалась к его тяжёлым шагам. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два… Шаги стихли. Но ведь ступенек всего десять. Значит, Доуги остановился перед последней. Может, он передумает и вернётся?.. Может, он тоже почувствовал, что не в силах ждать до вечера целый день, целую вечность?
Берегиня закусила губу от волнения.
Один. Последний шаг. Последняя ступенька. Доуги ушёл.
Но всё-таки это было утро радостных улыбок.
6
После ухода Доуги Берегиня ещё улыбалась. С улыбкой она подошла к плите и стала возле Синь, которая помешивала соус ру для гумбо - супа голубой луны. Его запах наполнял кухню. Казалось, если высунуть язык, то можно попробовать гумбо, не зачерпывая его ложкой. Достаточно просто лизнуть душистый, наваристый пар, что поднимается из горячей кастрюли.
Лук, чеснок, бекон - всё это плавало в густом бульоне, приправленном волшебными ароматными приправами «Филе».
- «Филе» делают из лавровых листьев, - объяснила Синь, нарезая бамию и помидоры, которые накануне вечером принесла из магазина.
Ммммм! Пальчики оближешь. Нет вкуснее запаха на свете!
- Ой как пахнет, Синь! Вкуснятина! - сказала Берегиня.
А Синь, стоя у плиты, уже вся пропиталась густым, душистым запахом. Её волосы, кожа, одежда пахли ароматным острым соусом ру.
Берегиня знала: кастрюля будет стоять на плите весь день - гумбо должен долго томиться на медленном огне. Вечером, перед самым ужином, Синь вскипятит на соседней конфорке воду, бросит живых крабов в крутой кипяток, а потом добавит их в готовый гумбо.
Свежие крабы. Те самые, что час назад угодили к Доуги в ловушку. Вкусные голубые крабы.
Берегиня вдруг стала думать о крабах в алюминиевом баке. Она знала, что они нервничают. Слышно было, как они сердито щёлкают клешнями. Но едва она склонилась над баком, как они сразу затихли. Берегиня внимательно рассматривала пленников и словно впервые увидела, каким нежным узором изукрашены их спинки. Она вдруг заметила, какие у них хрупкие и изящные панцири, по форме напоминающие сердечки, и какие смешные у них клешни - пара больших и пара совсем крошечных. Сердце у неё вдруг дрогнуло. Какие они красивые! И беззащитные. Они сидели в алюминиевом баке и все, как один, смотрели на неё. Все десять.
«О боже! - подумала Берегиня. - Они просидят здесь до вечера, а потом Синь бросит их в крутой кипяток. Живьём. Их красивые коричнево-бело-голубые спинки станут сначала розовыми, потом красными».
У Берегини вдруг засосало под ложечкой. Она не могла больше смотреть на крабов.
Отойдя от бака, она направилась в ванную комнату. Там она села на край ванны. Какой он был холодный! Холод пробирал даже сквозь пижаму. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди. Берегиня нервничала, как крабы в баке. Схватив прабабушкино белое махровое полотенце, она изо всех сил впилась в него зубами.
Что делать?
Эти крабы в баке смотрели прямо на неё, по спине пробежал озноб. Нет-нет, она не ошиблась. Крабы что-то хотели ей сказать. Что?
Синь постучала в дверь:
- Берегиня, дорогая!
Надо ответить. Надо что-то сказать. Что?
- Берегиня!
По крайней мере здесь, в ванной, не слышно крабов. Слава богу! Она сделала глубокий вдох и встала, чтобы открыть дверь. И тут вдруг её осенило. Ну конечно! Как же она сразу не догадалась? Ведь этих крабов должны заживо бросить в крутой кипяток. И они просили её о спасении. Их мольба звучала так громко, так ясно, так пронзительно…
Значит, они знали, что их ждёт. Если бы не знали, то не стали бы звать на помощь. Но как они догадались? Берегиня набросила полотенце на голову и зажала его концы под подбородком.
Вообще-то крабы ей никогда не нравились. Сколько раз они хватали её своими клешнями за ноги, когда она бродила вдоль пляжа по кромке воды. И ещё никогда они не смотрели на неё и ни о чём её не просили. И раньше Берегиня не замечала, какие красивые у них панцири. Она снова села на край ванны. Неужели их бросят в крутой кипяток? Нет, только не это. Как же быть? Что делать?
Крабы в алюминиевом баке. Она не хотела их ни видеть, ни слышать.
Синь настойчиво стучала в дверь. Надо открыть - не то Синь решит, что она больна, и отправит её в постель.
Нет ничего хуже, чем лежать в постели, когда за окном чудесный летний день. К тому же ей нужно натереть воском два сёрфборда в «Автобусе», а потом помочь месье Бошану полить цветы. Если Синь решит, что она больна, то отправит её спать сразу после заката. Это значит, что Берегиня так и не услышит песенку Доуги, ту самую, которую он собирался спеть Синь в ночь голубой луны.
Стук в дверь повторился. Надо открыть. Но если открыть, будет слышно крабов.
Открыть?..
…Или не открывать?..
Тук-тук-тук!
- Берегиня!
…И весь день пролежать в постели? И не услышать песенку Доуги? Так и не узнать, что ответит ему Синь!
Дудки!
- Сейчас, сейчас! - крикнула Берегиня.
Она встала, подошла к двери и прижалась к ней лбом. Она знала, что за дверью стоит Синь с деревянной ложкой в руке. Пряди её жёстких серебристо-белых волос топорщатся на голове, словно колоски на поле. Берегине очень нравились волосы Синь, которая говорила, что поседела, когда ей было всего четырнадцать лет, как раз перед тем, как уехать из Айовы. Берегиня вдруг вспомнила, что так ни разу и не поинтересовалась, какого цвета были волосы Синь, пока не поседели. Может, чёрные, как у Берегини? Или каштановые, как у Доуги?
А может, лиловые? Или розовые?
Или зелёные? Старенький месье Бошан, сосед, что живёт напротив через дорогу, рассказывал, что в России живут русалки с зелёными волосами.
А может, красные?
Волосы…
Они бывают разные.
Синие, лиловые,
Зелёные и красные.
Красные, как варёные крабы…
За дверью раздался голос Синь:
- Берегиня! Что с тобой?
Что с ней? Берегиня и сама хотела бы это знать. Стоя в ванной с полотенцем на голове, она слушала мольбу крабов - пленников, сидящих в алюминиевом баке.
Вот что бывает, когда у тебя в жилах течёт русалочья кровь.
7
Через несколько часов Берегиня оказалась в шлюпке вместе с Вертом. Из всех жителей Устричного посёлка она была единственным ребёнком.
- И ещё я единственная, в чьих жилах течёт не только человеческая, но и русалочья кровь, - объясняла она Верту, пока они сидели в ночной темноте, вязкой, словно густая чёрная жижа.
Берегиня вспомнила, как она попыталась обсудить это с Синь. Но та только покачала головой и сказала:
- Что за фантазии, дорогая!..
И заговорила о том, что дома дел хоть отбавляй, что нужно прибраться, покормить Верта и помыть посуду.
А теперь Берегиня так рассердила Синь, что та готова была её убить. И рассердила она не только Синь, но и месье Бошана, и даже Доуги.
В общем, теперь все сердиты на неё. ВСЕ, КАК ОДИН.
Синь часто говорила, что Устричный посёлок - это «замкнутый мирок». И вот пожалуйста - теперь этот «замкнутый мирок» был против Берегини.
- Есть только один человек на свете, который может нам помочь, Верт, - сказала Берегиня, - это моя мама. - И, помолчав, добавила: - Потому что она - русалка.
Сидя в шлюпке и глядя на зеркально-гладкую поверхность пруда, Берегиня накрыла ладошкой талисман, который всегда носила на груди. Талисман был холодный, словно льдинка. Сквозь майку он холодил ей пальцы. И ещё она чувствовала, как бьётся сердце. Тук-тук-тук. Другой рукой Берегиня нащупала статуэтку Йемайи, что лежала в заднем кармане джинсов. Даже сквозь плотную джинсовую ткань она ощущала рельеф деревянной фигурки.
Накрыв одной рукой талисман, другой - фигурку Йемайи, Берегиня загадала желание.
- Пусть нам повезёт, Верт! - сказала она. - Нам слишком долго не везло. Зато теперь пусть повезёт!
8
Услышав своё имя, Верт завилял хвостом. Хвост его зашуршал по дну шлюпки.
Верт - сокращённо «верный товарищ». Берегиня почесала у него за ухом, а он в ответ лизнул её в лицо мокрым горячим языком.
- Фу! Горячий поцелуй! - поморщилась Берегиня, вытирая лицо тыльной стороной руки.
Верт тоненько заскулил: «Вернё-ё-ё-ёмся! Скоре-е-е-ей! Вернё-ё-ё-ёмся!» Для убедительности он даже положил переднюю лапу на колени Берегини. «Скоре-е-е-ей! Скоре-е-е-ей!» - поскуливал он. Псу не нравилось, что они ушли из дома. Он чувствовал что-то неладное.
Верт боялся темноты. Она настораживала его, и он был охвачен тревогой. Ему не нравилось сидеть в шлюпке в такой поздний час. Лучше было бы спокойно лечь спать в комнате Берегини, чтобы всё было как всегда: хозяйка - в кровати, а пёс - на полу на коврике.
Тревога гораздо хуже блох. От неё всё тело ныло и зудело. Берегиня сняла лапу с колен и постаралась подбодрить пса:
- Всё в порядке, дружок. Вот увидишь. Всё будет отлично! Раз-два - и готово!
Пёс снова лизнул её прямо в нос. Он не считал, что всё в порядке, раз они сидят с хозяйкой в шлюпке в кромешной тьме.
- В конце концов, ты ведь у меня отличный пёс-ищейка, - продолжала утешать его Берегиня.
Это была правда. Верт легко находил любую пропажу: тапочки, завалившийся куда-то носок, чайную ложку, крохотный ключик от шкатулки, в которой Берегиня хранила свой дневник, серёжки Синь или тетрадку с домашним заданием.
А ещё Верт находил красивые ракушки и бездомных щенков - например он нашёл Второго, которого взял к себе Доуги. Верт находил полосатых губанов и пятнистых ящериц гекконов. Он мог бы найти всё, что угодно, даже упавшую звезду. Но сейчас псу-ищейке было не до находок. Его охватывала тревога.
9
Берегиня снова перегнулась через борт шлюпки.
- Я знаю, вы там, - сказала она, вглядываясь в чёрную воду.
А вдруг крабы снова позовут её? Она заткнула пальцами уши. Нет уж, хватит. Она больше не хотела ни видеть, ни слышать крабов. Ни одного, даже самого крошечного краба, ни через десять, ни через тысячу, ни через сто миллионов лет.
Дурацкие крабы!
И всё-таки удивительно: как из-за них случилось столько неприятностей?
НЕ-ПРИ-ЯТ-НО-СТИ.
Она положила подбородок на край лодки и уставилась в чёрную воду. В ушах у неё звучали слова Синь: «У вас неприятности, юная мисс!»
- Всё из-за вас, дурацкие крабы, - пробормотала Берегиня.
Ну зачем, зачем она не осталась утром в ванной комнате? Лучше бы она так и сидела на краю ванны с полотенцем на голове. Если бы она не открыла дверь и не вышла, то ничего бы не случилось. Она бы больше не услышала крабов, потому что до ночи просидела бы в ванной, а Синь тем временем благополучно сварила бы их и добавила в свой гумбо.
Но… она не осталась в ванной. Нет уж. Просидеть целый день в ванной? Как вы себе это представляете? Провести там весь день, с утра до ночи, и не сойти с ума? Весь длинный солнечный, чудесный летний день? Вы, должно быть, шутите? Нет, нет, нет. И ещё тысячу раз нет.
Берегиня не осталась в ванной. Она открыла дверь и вышла, отправившись вслед за Синь на кухню, туда, где в алюминиевом баке сидели десять крабов. Интересно, а слышала ли их Синь? Наверное, нет. Ведь у Синь в жилах не было русалочьей крови. Ни одной капельки. Синь очень хорошая. Но она не родная мать Берегини. Её родную мать зовут Мэгги-Мэри.
Так вот. Берегиня снова оказалась на кухне, где Синь мешала ложкой горячий соус ру. И тут прозвучал приказ. Он исходил от окружающего мира, от неба, от земли и моря. «Отпусти крабов!» - так звучал этот приказ. Едва Берегиня услышала его, как все мучения кончились. Всё сразу стало легко и понятно. Это был чёткий и определённый ответ на вопрос о том, что делать.
Но за ним тут же встал новый вопрос: как это осуществить? Как ей пронести огромный, тяжеленный бак к двери мимо Синь, выйти из кухни, спуститься по ступенькам и отнести его к пляжу, до которого не меньше ста метров?
Вряд ли у неё это получится.
А впрочем… если хорошенько подумать…
Ну конечно!
Решение вдруг нашлось. И оно было восхитительно простое.
Надо всего-навсего спросить.
Всего-навсего…
…И Берегиня спросила:
- Синь, а крабы… обязательно должны оказаться в гумбо?
Синь обернулась к ней, подняв вверх ложку.
- Что-о?.. - изумлённо протянула она.
- Я насчёт крабов, - повторила Берегиня. - Разве так уж обязательно класть их в гумбо?
- Берегиня, это крабовый гумбо.
- Я знаю… Но, может быть, один раз… один-единственный разочек… мы могли бы сделать не крабовый, а… сосисочный гумбо? - сказала Берегиня улыбаясь. Это была самая нежная и ласковая улыбка. Обезоруживающая улыбка. Улыбнувшись, Берегиня добавила: - Знаешь, Синь, сосисочный гумбо - это тоже очень вкусно. Вот увидишь, он всем нам очень понравится.
- Глупости! - отрезала Синь. - Между прочим, крабовый гумбо - твоё любимое блюдо.
Это правда. Так и было… раньше. Раньше Берегиня действительно очень любила крабовый гумбо. Но сейчас ей ужасно не хотелось признаваться в этом перед крабами, которые почему-то вдруг совсем затихли в своём алюминиевом баке. Может быть, они просто покорились судьбе? Может, поняли, что им не спастись? Что они обречены и выхода нет? Берегиня украдкой взглянула на них. Да, так и есть. Покорные и обречённые крабы (если, конечно, такие крабы вообще бывают на свете) должны были выглядеть именно так.
- Между прочим, - снова заговорила Синь, - если мы сварим гумбо без крабов, то Доуги будет очень обидно. Он специально встал сегодня на рассвете и отправился на пляж, чтобы наловить их и принести сюда.
В самом деле, Берегиня позабыла про Доуги… Она конечно же совсем не хотела его обидеть.
Крабы едва слышно шевельнулись в баке. Берегиня тяжело вздохнула.
Только вчера месье Бошан сказал ей: «Завтра мы увидим в небе парад планет». Берегиня знала: это верный знак, что произойдёт что-то из ряда вон выходящее. И, судя по всему, гумбо сыграет здесь не последнюю роль.
Гумбо. Укулеле. Цереус.
Парад планет.
Тринадцатое полнолуние.
Ночь голубой луны.
Она смотрела, как Синь, ловко орудуя ножом, резала стручки зелёного перца и бросала их в кастрюлю.
- К тому же, - сказала Синь, - мы всегда варим крабовый гумбо в ночь голубой луны. Это наша семейная традиция.
Берегиня уселась за стол и положила голову на руки. Горячий пар от плиты шёл ей прямо в лицо. Душный, липкий, клейкий пар.
И тут крабы вдруг решили напомнить о себе. Они снова подняли возню в баке. Берегиня старалась не смотреть на них. Но это было ей не под силу.
Один краб. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять.
Она даже не заметила, как Верт подбежал к ней и ткнулся холодным, влажным носом в колени. Вздрогнув от неожиданности, потрепала пса по загривку. Может, Верту тоже жалко крабов?
И тут вдруг случилось чудо.
- Как же так? - пробормотала Синь, держа в руках пустую банку. - Не может быть!
Она то вертела банку в руках, то встряхивала её, то закрывала, то открывала крышку, снова и снова заглядывая вовнутрь, словно бы не веря своим глазам.
- Что случилось? - спросила Берегиня.
- Томатный соус! - воскликнула Синь. - У меня закончился томатный соус!
- А нельзя обойтись без него? - спросила Берегиня.
- Острый мексиканский томатный соус с красным перцем. - Синь ткнула пальцем в свою книгу рецептов. - Без него гумбо не гумбо, а просто суп!
Берегиня отлично знала, что Синь всегда клала в гумбо только этот соус. И вот теперь он закончился. Банка была пуста.
Кастрюлька с густым варевом тихонько булькала на плите. Синь убавила огонь, чтобы суп не кипел, а потихоньку томился на тёплой конфорке, задумчиво потёрла лоб и неожиданно повернулась к Берегине:
- Послушайте, юная мисс, вы не могли бы приглядеть за соусом ру, пока я съезжу в город?
Берегиня не поверила своим ушам. Что за вопрос?! Вот уже целых пять недель она делает всё, чтобы Синь наконец поняла: её девочка - взрослый, самостоятельный человек. Она может оставаться дома одна и ей можно дать любое, самое трудное поручение. Неужели Синь до сих пор считает её маленькой? Вот уже пять недель, как она сама убирается в своей комнате. Никогда… ну, если быть совсем честной, почти никогда не бросает свои джинсы и майки на пол. Она сама моет Верту лапы после прогулки, чтобы пёс не наследил в доме. И между прочим, она работает в «Автобусе» и зарабатывает деньги! Она выучилась натирать воском доски для сёрфинга и скопила уже целых сорок два доллара! А сегодня добавит к ним ещё два!
Разве все вокруг ещё не поняли, что она взрослый, ответственный человек?
Синь никогда не оставляла её одну. Даже ненадолго уходя из дому, она брала Берегиню с собой или отводила её к соседям - к месье Бошану или к Доуги в «Автобус». Именно там - у месье Бошана или у Доуги - проводила время Берегиня, когда Синь уходила на работу в бар «Весёлая устрица». Но сегодня был нерабочий день. День гумбо.
Пустая банка из-под соуса - это был шанс. Шанс, который нельзя было упустить.
- Я быстренько. Одна нога здесь, другая - там, - торопливо пробормотала Синь. В дверях она обернулась и, подняв палец вверх, сказала: - Присматривай за кастрюлей. Если ру снова начнёт кипеть, убавь огонь и помешай его ложкой, а то мы потом с тобой плиту не отмоем.
Берегиня кивнула и помахала Синь рукой. Её сердце, словно птица, билось в грудной клетке. Дверь закрылась. Синь ушла.
Одна!
Сама себе хозяйка.
Одна дома.
Наедине с крабами.
Сколько же у неё времени? Синь нужно пятнадцать минут, чтобы доехать до магазина и обратно. Примерно столько же она проведёт в магазине. Полчаса. Синь вернётся через полчаса, и ни минутой позже.
Ни минутой позже.
Берегиня заглянула в бак. Крабы были прекрасны - коричнево-бело-голубые панцири в форме сердечек!..
Берегиня наклонилась и потрепала Верта по голове.
- За дело, дружок!
«Гав! Гав!» - ответил Верт и забился под стол.
Он всячески старался показать, что он здесь ни при чём.
Радость накатила на Берегиню, словно свежая, прохладная волна, словно она окунулась в шумный пенный прибой или только что залпом выпила большой стакан газировки и теперь весёлые пузырьки лопались у неё под кожей, приятно холодили и покалывали всё тело - от пят до макушки.
Надо было спешить. Синь вернётся через полчаса, и ни минутой позже.
10
Синь села в зелёный «додж-универсал» и повернула ключ зажигания. Пока мотор грелся, она привычно пробормотала дорожную молитву водителя и положила руки на руль. Машина тронулась с места и покатила по дороге.
Когда-то, много лет назад, Мэгги-Мэри ехала по шоссе в этой самой машине, сидя за этим самым рулём, и подобрала Синь.
Синь стояла на обочине дороги. Совсем одна, держа в руках деревянную миску - единственное своё достояние. У неё были только эта большая деревянная миска, которую она изо всех сил прижимала к груди, да два доллара, которые она засунула в свои старенькие ботинки. Больше у неё не было ничего - ни одежды, ни вещей. Хотя нет, было ещё кое-что: огромное желание во что бы то ни стало покинуть унылые равнины Центральной Айовы. И тут свершилось чудо. Вдруг возле неё затормозил зелёный «додж», и уже через минуту он увозил её из Айовы сюда, в Техас, к побережью Мексиканского залива. Он увозил её от постылых кукурузных полей, ферм и силосных башен, уныло торчащих на горизонте, от суровых зим с грязно-белыми, подтаявшими сугробами и родного дома, где её, как огнём, жгли воспоминания о детстве и о родителях, погибших в аварии на шоссе, когда ей было всего одиннадцать.
А здесь… Здесь всюду только пальмы, песок и вода. Среди бескрайних полей Айовы она чувствовала себя, словно узник в тюрьме. А здесь, в замкнутом мирке Устричного посёлка, ей было хорошо и привольно.
Она приехала сюда вместе с Мэгги-Мэри и нашла здесь дом, уютный и тёплый.
Синь миновала ворота парка, подъехала к Устричному шоссе и вдруг заметила, что до сих пор сжимает в левой руке пустую банку из-под томатного соуса. Бросив её на сиденье, она взглянула в зеркало и увидела свой призрачно-голубой дом с белой крышей. Он быстро удалялся и становился всё меньше и меньше. Ещё мгновение - и он исчезнет за поворотом. У Синь внезапно перехватило дыхание.
- Боже мой! - прошептала она. - Берегиня! Что же я наделала? Зачем же я оставила её одну?
Она ударила по тормозам. Раздался визг, машину занесло, и Синь, едва не угодив в кювет, в последний момент резко повернула руль. «Додж» как вкопанный замер на середине шоссе. Откинувшись на спинку сиденья, Синь перевела дух и вдруг подумала о Доуги.
Конечно, гумбо получился бы вкусным и без мексиканского соуса с красным перцем. В любой другой день она могла бы обойтись без него. Но только не сегодня. Сегодня гумбо должен быть идеальным. А для этого туда нужно было положить всё, что перечислено в рецепте.
Сегодня ночь голубой луны. Она повторится не скоро, только через несколько месяцев. К тому моменту много воды утечёт. Нет, откладывать больше нельзя. До следующего тринадцатого полнолуния её решимость может улетучиться.
Синь нажала на газ и поехала в город. Она ехала очень быстро, гораздо быстрей, чем обычно. Ей нужно всего полчаса, чтобы добраться до магазина и вернуться обратно. Если поспешить, можно успеть за двадцать пять или даже за двадцать минут. В магазине она управится быстро, потому как точно знает, в каком отделе и на какой полке стоит мексиканский томатный соус. Она вернётся через полчаса. Всего через полчаса, и ни минутой позже.
11
Дверь за Синь захлопнулась, затем послышался звук отъезжающего автомобиля. Берегиня схватилась за ручку огромного, тяжеленного тридцатилитрового бака. Когда Доуги утром доставил его на кухню, казалось, что в нём не больше трёх литров - так легко он его нёс. А Берегиня, как ни старалась, не смогла даже приподнять бак. И это несмотря на крепкие мышцы, которые она накачала, натирая воском сёрфборды.
Надо было вылить часть воды из бака, и как можно скорее. Крабы сидели очень тихо, но она чувствовала, как им не терпится высвободиться.
- Сейчас, сейчас… - прошептала она.
Самый большой краб высунулся из воды и щёлкнул клешнями. Берегиня отшатнулась, выпустила ручку бака и - плюх!!! Вода с шумом выплеснулась на пол.
- Ёлки-палки! - сердито прошептала Берегиня. - Теперь придётся убирать эту лужу, чтобы Синь ничего не заметила.
Берегиня открыла ящик и достала из него мерный стаканчик, чтобы вычерпать воду из бака. Но, повернувшись к нему, она замерла: все крабы высунули из воды свои клешни. Как же быть? Она не сможет опустить руку со стаканчиком в бак! Что делать? Берегиня взглянула на часы. Она не заметила, во сколько уехала Синь. Но, судя по всему, прошло не меньше пяти минут.
Крабы тихонько щёлкали клешнями в такт тиканью часов.
Берегиня снова попыталась приподнять бак, но безуспешно. Бак, должно быть, весил столько же, сколько она сама, а может, и больше. Впрочем, у Берегини не было ни минуты раздумывать об этом. Время уходило.
Она услышала, что суп опять начал закипать. Поспешно подбежав к плите, Берегиня хорошенько перемешала густое варево. Потом она оставила ложку на плите возле кастрюли и, немного подумав, переложила её на кухонный стол. На столе она увидела большую миску - деревянную миску Синь.
Берегиня называла её «миска-юла», потому что Синь часто рассказывала ей про свою любимую детскую игру: «Когда я была совсем маленькой, моя мама часто ставила эту миску на пол в кухне, усаживала меня в неё и кружила - сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее».
Эту деревянную миску, которая досталась ей от мамы, Синь привезла с собой из Айовы. Синь даже помнила песенку, которую пела ей мама, когда кружила её в деревянной миске:
- Лети-лети, миска,
Ни далеко, ни близко,
Мимо золотой звезды
До серебряной луны!
Синь, напевая эту песенку, всегда улыбалась и поглаживала деревянные бока миски. Берегиня представляла себе маленькую Синь, которая сидит в миске.
В деревянной миске.
В большой деревянной миске.
Такой большой, что в ней может поместиться маленькая девочка.
Такой большой, что в ней могут поместиться один или даже целых два краба.
Эврика!
Берегиня сняла миску с полки и поставила на пол возле бака. Потом она закрыла глаза, скрестила пальцы и прошептала:
- Только бы у нас был бекон! Только бы у нас был бекон! Только бы у нас был бекон! - и три раза постучала по деревянной миске.
Доуги показывал ей, как ловить крабов с причала: для этого нужна была крепкая верёвка и приманка - ломтик бекона. Она несколько раз видела, как Доуги ловил крабов. Она была уверена, что сможет выловить их из бака.
Моток верёвки отыскался в ящике, там, где лежали вилки и ножи. Берегиня подошла к холодильнику, закрыла глаза, глубоко вздохнула и рывком распахнула его дверцу.
- Только бы у нас был бекон! Только бы у нас был бекон! Только бы у нас был бекон!
Она открыла глаза.
Бекон!
В холодильнике лежала упаковка бекона.
- Эврика! Эврика!! Эврика!!! - закричала Берегиня, хлопая в ладоши.
Она осторожно отделила тоненький ломтик, обвязала его шнурком и опустила в бак прямо возле самого большого краба. Тот сразу же вцепился в шнурок. Медленно, очень-очень медленно Берегиня подняла его, вытащила из бака и опустила на дно большой деревянной миски. Миска была действительно очень большая. В ней хватало места ещё для одного краба. Берегиня отрезала от мотка новый кусок верёвки и привязала к ней другой ломтик бекона. Краб Номер Два вцепился в приманку, и она тут же выловила его из бака. Теперь уже два краба сидели в деревянной миске Синь, поедая кусочки бекона. Может, стоит добавить к ним третьего? Берегиня приподняла миску и решила, что не стоит. Крепко держа миску, она выскользнула за дверь и сбежала по крыльцу, по десяти ступенькам.
Она очень спешила. Но всё-таки, спрыгнув с последней, десятой, ступеньки, она на минуту остановилась в нерешительности. Что делать? Бежать на пляж? Это слишком далеко. Не успеет она сбегать туда-обратно, как Синь вернётся из магазина. А ведь в кухне дожидаются спасения ещё целых восемь крабов. Решено. Она отнесёт их к пруду. Правда, утром, во время отлива, там обычно совсем мелко. Но крабам и не нужно много воды.
Берегиня обогнула дом и побежала вниз, к пруду. Там действительно было едва по колено. Однако вскоре должен был начаться прилив, а покамест десять сердитых крабов посидят на мелководье и подождут, когда станет прибывать вода. Она поставила деревянную миску на траву, слегка наклонила - и Номер Один, а за ним и Номер Два выбрались на волю. Бочком, торопливо они побежали к пруду и вскоре скрылись под водой. Берегиня проводила их взглядом.
У деревянного причала «Стрелка» - шлюпка Доуги - глухо стукнулась о доски, словно приветствуя прибытие партии ракообразных: «бум! Бум-бум! Вау-вау-ву-у-у-у!»
Из кухни послышался вой и лай Верта. Он напомнил Берегине, что там, в баке, дожидаются своей очереди ещё восемь узников. Скорее!
Скорее.
Вверх по лестнице.
Верёвка.
Бекон.
Тихо-тихо-потихоньку…
Цоп! Попался! Давай в миску.
Верёвка.
Бекон.
Тихо-тихо-потихоньку…
Цоп! В миску!
Бегом по лестнице, за дом, вниз к пруду.
Скорей-скорей-скорей.
Синь вернётся с минуты на минуту.
С минуты на минуту.
12
Сидя на своём крыльце, Синдбад, кот месье Бошана, наблюдал за соседской девочкой. Она бегала взад-вперёд, от дома к пруду и обратно, с деревянной миской в руках и отпускала на волю крабов.
Синдбаду не было никакого дела до крабов. Ему вообще не было дела ни до кого на свете, за исключением разве что хозяина, месье Бошана. С ним они прожили бок о бок много лет, так много, что и не сосчитать. Они прекрасно ладили - серый пушистый кот и старый морской волк. Месье Бошан вёл хозяйство, а Синдбад жил-поживал в своё удовольствие: расхаживал по пляжу, задирал Верта, шипел на нахальных чаек, которые так и норовили усесться Верту на спину. Синдбад уходил с отливом и возвращался с приливом, зная, что дома его вкусно накормят, погладят по спинке и почешут за ухом.
Но в последнее время месье Бошан почти всё время спал. Он спал так много, что это тревожило кота. Слишком долгий и крепкий сон - что-то здесь не так. Глядя на девочку, что бегала взад-вперёд с миской и крабами, Синдбад раздумывал: а не зайти ли ему в дом и не разбудить ли месье Бошана? Кот взглянул на солнце, на длинные утренние тени. Нет. Пожалуй, ещё рано. Пусть хозяин немного поспит.
Кот выгнул спину, встряхнулся и улёгся на ступеньках веранды. Горячие солнечные лучи, словно жаркие струйки, впитывались в его меховую шубку. Возле веранды стоял горшок с землёй, а в нём - ночной цереус. Его тяжёлые бутоны уже готовы были распуститься. Кот зевнул и принялся вылизывать переднюю лапку, потом сонно моргнул, растянулся на солнышке и чутко задремал. Надо было как следует выспаться, чтобы после обеда поиграть в салочки-догонялочки с соседским псом.
Вот это жизнь. Милое дело.
13
Верёвка, бекон - цоп! В миску!
Верёвка, бекон - цоп! В миску!
Берегиня снова и снова повторяла операцию по спасению крабов, и с каждым разом у неё получалось всё быстрее и быстрее. И с каждым разом - плюх! плюх! - всё больше и больше становилась лужа, что растекалась на скользком полу. Ещё три раза возвращалась Берегиня к баку, чтобы выудить очередных двух крабов, пересадить их в деревянную миску Синь и отнести к пруду - на волю.
В промежутках она успевала подбежать к плите и помешать душистое варево в кастрюльке, которое становилось всё гуще и гуще. Его пряный аромат заполнил весь дом. Берегиня на мгновение застыла у плиты, закрыла глаза, сделала глубокий вдох и опустила ложку.
Операция по спасению крабов подходила к концу. Берегиня расправила плечи и потянулась.
- Осталось совсем чуть-чуть, Верт, - сказала она.
«Гав!» - откликнулся он.
Выпустив последних двух крабов в мелкую воду пруда, Берегиня немного постояла на берегу. Чувство огромного облегчения накатило на неё, словно волна. Она заглянула в опустевшую миску. На дне её виднелся сиротливый кусочек бекона. Берегиня отколупала его ногтем, выбросила в траву и потёрла руки одну о другую. Пальцы её были жирными и скользкими, как и края деревянной миски. Надо непременно вымыть её до того, как вернётся Синь.
Вначале она решила сполоснуть миску в пруду, но тут же ей пришла в голову мысль: «А что, если я упущу её?»
Нет, так не годится. К тому же ей совсем не хотелось опускать руки в воду, ведь теперь там сидели целых десять сердитых крабов. Рисковать тем, что кто-то из них схватит тебя клешнями за палец? Нет уж, дудки!
Берегиня заторопилась обратно. Проходя мимо дома месье Бошана, она заметила Синдбада, который мирно дремал на веранде. «Деревянная миска могла бы стать отличной лодкой для кота… - подумала она. Потом она обернулась, взглянула на пруд и закончила свою мысль: - …и для маленькой девочки тоже».
Солнце спряталось за облака. Берегиня представила себе, как маленькая Синь сидит в большой деревянной миске, которую её мама пустила кружиться по кухонному полу. Миска кружится, кружится, кружится… Кружится, кружится голова… Лёгкая тошнота подступила к горлу.
Скорее! Надо вернуть миску на место. Она ещё раз оглянулась, чтобы бросить последний взгляд на пруд и окончательно убедиться в том, что крабы засели там, что они не собираются выходить на берег и преследовать её - мало ли что взбредёт в голову крабам!
Но поверхность пруда была тихой и гладкой, она нежно серебрилась под утренним солнцем. По мелководью прыгали солнечные зайчики и лукаво подмигивали ей.
На один миг она с упоением ощутила себя настоящим героем! Хотя бы в глазах крабьего населения, обитающего в мелком пруду.
И тут вдруг раздалось до боли знакомое: хр-р-рст, хр-р-р-рст-хр-р-рст! Это был хруст ракушек под колёсами автомобиля, а затем послышался шум двигателя - звуки, которые ни с чем не перепутать.
- О боже! - прошептала Берегиня.
«Гав! - залаял Верт. - Гав!!!»
- Бежим! - крикнула ему Берегиня.
Крепко-накрепко прижав к груди миску, она бросилась к дому.
Скорей, скорей, скорей!
Вверх по ступенькам.
Скорей, скорей, скорей!
Звук автомобильного двигателя и хруст ракушек всё приближались. Засунув миску под мышку, Берегиня рванула дверь на себя.
На плите вовсю кипел соус ру.
На стене тикали часы.
За спиной со стуком захлопнулась дверь.
Всё было в порядке, не считая лужи.
Едва Берегиня переступила порог, как - вж-ж-ж-ик! - тут же поскользнулась на мокром полу и едва не упала. Она вовремя ухватилась за край стола и удержалась на ногах. Но миска - большая деревянная миска, в которую мама сажала маленькую Синь и кружила-кружила-кружила её по полу, миска, которую Синь привезла с собой из Айовы, миска, благодаря которой удалось спасти крабов, - эта самая миска выскользнула у Берегини из-под мышки и, сделав в воздухе сальто, с размаху шлёпнулась на керамическую плитку кухонного пола и - КР-Р-Р-Р-Р-РАХ-Х-Х-Х!!! - раскололась с оглушительным треском, словно разорвался артиллерийский снаряд. И в этот самый момент, в ту самую секунду, когда миска коснулась пола, на пороге появилась Синь. Берегиню вдруг обдало удушливым жаром, что шёл из вытяжки над плитой.
Верт стремглав выскочил из кухни и юркнул под кровать Берегини.
Синь словно изваяние застыла в дверном проёме. Её волосы походили на белое пламя, горевшее в солнечных лучах. И Берегиня услышала одновременно и шипение убежавшего ру, который лился прямо на конфорку, и стук ударившейся о пол банки с острым мексиканским томатным соусом, которая выпала из рук Синь, и её страшный крик: «БЕРЕГИНЯ!!!» - услышав который Верт жалобно взвизгнул и спрятал голову между лап.
Берегиня знала, что он сделал именно так, даже не глядя на Верта. Он всегда прятал голову между лап, если Синь принималась кричать.
Выход был только один: немедленно покинуть поле боя.
Берегиня так и сделала. Вслед за Вертом она выскочила из кухни, вбежала в свою комнату и захлопнула дверь.
14
Сердце Синь неистово билось, словно кузнечный молот. Что здесь произошло? Гумбо сгорел, под ногами лужи, а её любимая миска, память о маме, валяется на полу, расколотая надвое.
Как же Берегиня умудрилась устроить в кухне полный разгром за такое короткое время? Тридцать минут. Полчаса. Это совсем недолго. Но, как оказалось, достаточно для того, чтобы сжечь гумбо и разбить заветную деревянную миску.
Синь сняла соус ру с конфорки и погасила газ. Не заглядывая вовнутрь, она поняла: ру превратился в сплошную чёрную массу. От кастрюли шёл ужасный горелый запах. Синь поплотнее прикрыла крышку. Наклонившись, она подобрала с пола расколотую миску. Черепки были вымазаны чем-то жирным. Синь понюхала их - они пахли беконом.
Почему беконом? Она сложила черепки на стол и в недоумении уставилась на них. Бекон…
Зачем Берегине понадобился бекон? Странно… И тут она вспомнила про огромный алюминиевый бак. Синь заглянула в него. Там была вода. Только вода - и ни одного краба. Так вот оно что! Значит, Берегиня отпустила крабов на волю с помощью бекона и деревянной миски.
Синь бессильно опустилась в кресло. Её неподвижный взгляд упёрся в закрытую дверь Берегининой комнаты. В кухне стоял густой запах пригоревшего ру.
Берегиня, Берегиня… Что это на неё нашло?
Сердце у Синь заколотилось так быстро, что она начала задыхаться.
Что же она наделала? Как она могла оставить Берегиню одну дома? Маленькую девочку, которой едва исполнилось десять, которая до сих пор верит в эльфов, фей и ангелов и что её мать - русалка. Синь не разубеждала её. К чему? Для ребёнка это нормально - верить в чудеса.
«Но при чём тут крабы? Какая связь между крабами и чудесами?» - недоумевала Синь. С плиты донеслось тихое шипение. Капля пригоревшего ру медленно сползла по стенке кастрюли и упала на горячую конфорку. Казалось, сожжённый соус тоже удивлялся странному поведению Берегини.
15
Тёмной-тёмной ночью, сидя в лодке, Берегиня легонько дотронулась до кармана джинсов. Сквозь ткань кончики пальцев чувствовали контуры резной деревянной статуэтки Йемайи.
Месье Бошан называл её «владычицей, великой матерью морей».
Йемайя - великая матерь.
Повелительница морского народа.
Владычица китов и морских змеев.
Царица ручьёв и рек, затонов и озёр, морей и океанов.
Из всех обитателей моря Берегиня больше всего любила Йемайю - царицу морских глубин.
Йемайя.
Если она примет твой дар, то твоё желание обязательно сбудется.
16
У Берегини всегда было много разных желаний. Она загадывала их, когда видела падающие звёзды, или радугу, или молоденький месяц. Она загадывала всякую всячину: чтобы Синь купила ей банку пепси-колы, или пакетик солёного миндаля, или туфельки на каблучке с кожаными ремешками. Но это всё была такая ерунда. То ли дело теперь. Теперь у неё есть настоящее, очень важное желание, огромное, можно даже сказать, гигантское.
Это был ужасный день. Всё началось с этих ужасных крабов. Потом все на свете были ужасно сердиты на неё. Ужас стучал в ставни, шуршал занавесками, прятался по углам, выступал на лбу мелкими капельками пота, делал кожу холодной, влажной и липкой.
Наступил вечер. Берегиня сидела в своей комнате - тише воды ниже травы. На ужин ей досталась тарелка с кусочками сыра и ломтиками помидоров. Это было, конечно, совсем не то, что наваристый, ароматный гумбо, но Берегиня была не в том положении, чтобы жаловаться.
Ужас кружил по комнате холодным вихрем. Хотя за окном стоял жаркий летний день, ноги у Берегини были ледяные, словно фруктовое мороженое. Она подошла к шкафу, выдвинула верхний ящик, чтобы достать пару носков, и вдруг увидела талисман.
Мамин талисман!
Талисман ей, трёхлетней, дала на прощание мама, перед тем как уплыть далеко-далеко. Было это целых семь лет назад. Целых семь лет Берегиня хранила его в шкафу, в верхнем ящике, под стопкой носков. Семь лет.
Семь - счастливое число.
- Вот это да! - Берегиня плюхнулась на пол, приподняла покрывало, свисавшее с кровати, и ткнула талисман прямо в нос Верту: - Смотри-ка!
Пёс осторожно дотронулся до талисмана и тут же отпрянул. Талисман был ледяным. Ещё холоднее, чем ноги Берегини.
- Семь лет, понимаешь? - объяснила она Верту. - Счастливое число.
Её мысли вдруг помчались вперёд, обгоняя друг друга. Талисман… его дала ей мама. Мама-русалка.
Русалки приносят счастье.
Если кто-то и сможет вытащить её из омута беды, из этой каши, которую она сама заварила, то это мама-русалка.
Ну конечно!
В этот час, когда угасал день и наступал вечер, в ужасном одиночестве Берегиня вдруг сделала колоссальное открытие.
Она действительно слышала крабов. Вне всякого сомнения. Что бы ни думала об этом здравомыслящая Синь, крабы говорили с ней.
Но раз Берегиня слышала крабов, это значит, что она может слышать и понимать язык прочих морских обитателей, в том числе и русалок. А раз она может слышать русалок, вполне вероятно, что и русалки могут услышать её.
Ну конечно!
И может быть, ей удастся отыскать одну-единственную русалку, которая поможет склеить её вдребезги разбитый мир.
Единственного взрослого, который поможет.
Маму.
Так у Берегини возник план. План, который предстояло тщательно обдумать.
Прекрасный план!
17
Прекрасный план Берегини заключался в следующем:
А. Дождаться, когда Синь крепко уснёт.
Б. Незаметно выскользнуть из дома вместе с Вертом.
В. Забраться в «Стрелку».
Г. Дождаться прилива.
Д. Когда начнётся прилив, отвязать шлюпку.
Е. Прежде чем отвязывать верёвку, убедиться, что прилив скоро начнёт спадать, - не то шлюпку утащит в другую сторону, к солёному болоту.
Ё. Отвязать шлюпку и грести к каналу.
Ж. Пройти через канал (это будет трудно, потому что он очень узкий).
З. Добраться до косы.
И. Отыскать Мэгги-Мэри и…
К. …рассказать ей всё, что случилось в этот ужасный день, - всё-всё-всё.
Л. А потом спросить у неё, что же теперь делать.
М. Дождаться нового прилива.
Н. Вернуться по каналу обратно к пруду.
О. Привязать «Стрелку» к причалу.
П. Незаметно пробраться домой.
Р. Ни в коем случае не разбудить Синь.
С. Утром встать пораньше, чтобы Синь ничего не заподозрила.
Т - Я. Делать так, как скажет Мэгги-Мэри, и всё уладится!
Берегиня улыбнулась Верту. Не каждая девочка смогла бы придумать такой прекрасный план. Всем известно, что у косы любят плескаться русалки. Кроме того, именно там Берегиня в последний раз видела свою маму. Возле Устричной косы, или скалы де Вака.
Мэгги-Мэри знает всех обитателей Устричного посёлка. И уж конечно, знает, как всё уладить, как сделать так, чтобы Синь, Доуги и месье Бошан снова стали счастливы и чтобы они всегда были вместе.
Между прочим, если Берегиня возьмёт «Стрелку», то этим она не нарушит обещание, которое она давным-давно дала Синь. В ту самую ночь, когда Мэгги-Мэри уплыла далеко-далеко (Берегине тогда было всего-навсего три года), Синь взяла с неё слово - торжественное обещание, что Берегиня никогда-никогда не уплывёт от неё по морским волнам.
Если Берегиня сядет в шлюпку, она не нарушит слово. Она не поплывёт ни кролем, ни брассом, ни баттерфляем. Она станет грести. Насчёт гребли на байдарках, шлюпках и каноэ она не давала Синь никаких обещаний.
Замечательно! Прекрасно! Чудесно!
- Чудеснейше! - радостно шепнула Берегиня Верту, который всё ещё отсиживался под кроватью.
Чтобы довести дело до конца, она решила записать все пункты плана от «А» до «Я» на листочке из блокнота. Поставив последнюю точку, она принялась складывать листок, чтобы сунуть его в карман джинсов, но потом решила, что вначале нужно выучить его наизусть - на всякий случай. Джинсы могут намокнуть, и что, спрашивается, станет с чернилами? Их смоет водой, буквы расплывутся, и каково будет, если, например, выполнив пункт «Е», она начисто забудет, что было сказано в пункте «Ж»? Или если она перепутает пункты «Б» и «П»? Нет, так дело не пойдёт.
За несколько часов ей удалось затвердить план наизусть по пунктам от «А» до «Я». Для вящей уверенности она выучила его и в обратном порядке. На всякий случай.
18
Прошло несколько часов, и вот теперь она здесь, в шлюпке, а листок из блокнота у неё в заднем кармане джинсов. План начал претворяться в жизнь. Вот и отлично. Пункты «А», «Б» и «В» осуществились без труда. Примерно час назад Берегиня и Верт на цыпочках, тихо-тихо прошли по коридору мимо комнаты Синь, никак не потревожив её сон. Верт тоже шёл на цыпочках - он даже умудрился не цокать своими когтями по полу. Прикрыв за собой входную дверь, они бок о бок, лёгкими шагами пересекли лужайку, осторожно ступили на деревянный причал и бесшумно спустились в шлюпку так же неслышно и легко, как комар садится на обнажённое плечо.
«Стрелка» - шлюпка Доуги. У Берегини не было разрешения её брать.
- Не бойся, - успокоила она Верта. - Мы сто раз успеем вернуться назад до того, как он проснётся.
Она знала, что Доуги был ранней пташкой. Он поднимался ни свет ни заря, чтобы отпереть «Автобус» для первых сёрфингистов, которые, придя на пляж, хотели взять напрокат доски или купить упаковку воска. Сёрфингисты тоже встают ни свет ни заря. Берегиня это отлично знала.
Если ей удастся выполнить план, Доуги никогда не узнает, что она брала его шлюпку.
Кстати, о плане: хорошо, что ей пришла в голову мысль затвердить его наизусть, - ведь в кромешной ночной тьме она не смогла бы разобрать, что там написано на листочке. Вот так-то. Бог надоумил, сказала бы Синь.
Берегиня взглянула на восток.
- Ну, и где же луна? - спросила она вслух, обращаясь к звёздному небу.
«Гав!» - отозвался Верт.
Преданный пёс был готов для неё на всё. Если бы он мог, то достал бы луну с неба. Просто выгрыз бы её зубами, принёс бы своей хозяйке и положил на колени.
Сидя в шлюпке, Берегиня вдруг услышала шум поднимающихся волн. Он доносился с той стороны песчаных дюн. Неумолчный, ровный гул шёл из темноты. Странно, почему она стала различать его только сейчас? Ведь волны постоянно бьются о песчаный берег.
И где, будь она неладна, эта пропащая луна? Внезапно лёгкий ветерок растрепал ей волосы, играючи погладил по щеке и полетел дальше, унося с собой чей-то тихий шёпот:
«Береги-и-и-иня! Береги-и-и-ис-с-сь…»
Девочка схватилась обеими руками за борт шлюпки.
- Слышал? - шепнула она псу.
Верт сидел, насторожив уши и вглядываясь в темноту. Снова повеял игривый ветерок, лёгкий, как листок бумаги.
Это звучало её имя, которое семь лет назад дала ей мама, перед тем как уплыть далеко-далеко. С тех самых пор Берегиня никогда не слыхала о Мэгги-Мэри ни слова. И вот тихий шёпот:
«Береги-и-и-иня! Береги-и-и-и…»
Лёгкий бриз стих так же внезапно, как и налетел, оставив только шёпот. Только её имя.
19
Побережье Техаса похоже по форме на полукружье, на огромную радугу, прильнувшую к солёным водам Мексиканского залива, в которых водятся морские окуни, электрические угри, пятнистые форели, плоские камбалы, медузы-малышки и гигантские медузы-корнероты. Здесь между Галвестоном и Корпус-Кристи вдоль заросших солёных болот тянется узкая полоска песчаного пляжа. Её связывает с большой землёй одна-единственная дорога, сплошь усеянная ракушечной скорлупой, которая ведёт в городок Тейтер, что в десяти милях отсюда.
Но задолго до того как появился Тейтер, может быть, пятьдесят тысяч лет назад, а может, и сто тысяч, а может быть, и целый миллион лет тому назад, здесь, в сотне ярдов от берега, появилась колония устриц. Это было замечательное место для маленькой устричной семьи: тёплые воды, ровное дно, ласковый прибой. Слух об этом славном местечке быстро разнёсся среди устриц, маленькая колония стала расти и превратилась в большую. А устрицы прибывали и прибывали, к старым ракушкам добавлялись молодые, колония становилась всё толще, и выше, и шире. Волны натащили сюда песка и гальки, которые спекались с ракушечной скорлупой, и так образовалась длинная узкая отмель, выступавшая над поверхностью воды. Век шёл за веком, а волны тащили и тащили сюда песок, гальку, ракушки, которые всё новыми слоями ложились поверх устричной колонии. Устрицы в конце концов ушли и создали колонию на новом месте. Но старые ракушки остались. Они спеклись с песком и галькой, образовав устойчивую, плотную структуру, которую в геологии и океанографии называют «бар» или «коса», хотя больше всего это напоминает большую подводную скалу, чем
гору рыхлого песка.
Она была там, в ста ярдах от берега, слегка выступая из-под воды. Теперь она называлась скала де Вака в честь испанского конкистадора по имени Альвар Нуньес Кабеса де Вака, который, приплыв сюда в 1528 году из Испании, наткнулся на эту косу, так что в днище корабля образовалась огромная дыра. Корабль стал тонуть, но де Вака вместе со своими людьми, с курами и козами сумел добраться до берега, где его встретили местные жители - люди племени каранкава. Это было почти пятьсот лет тому назад.
Но не каранкава назвали скалу в честь Кабесы де Вака. В конце концов, его корабль стал далеко не первым, получившим пробоину на этом месте. Для каранкава скала оказалась примечательна тем, что здесь было место, где собирались стаи шипохвостых скатов.
И сегодня ночью скаты снова собрались у скалы, как это бывало всегда во время летних полнолуний в течение многих тысяч лет.
Сколько здесь было скатов? Сотня? Тысяча? А может, и больше? Скаты ждали, когда появится луна и её серебристый луч укажет им путь сквозь узкий канал, через Ключ, прямо в самую середину пруда. Его плотное, илистое дно идеально подходило для их целей. Там, меж тонких лезвий травы спартины, что густо растёт на дне, они откладывают яйца. А потом снова устремляются вслед за серебристым лучом в глубокие тёмно-бирюзовые воды залива. Это ритуал, который луна и скаты повторяют на протяжении тысячи, а может, и миллиона лет.
Скаты откладывают яйца в специальных капсулах-оболочках, в мешочках, которые называются «русалочий кошелёк».
Многие считают, что корабль Кабесы де Вака врезался в скалу из-за прелестной русалки, хотя это и не отмечено в вахтенном журнале. Что ж, вполне возможно, учитывая, что история записана в бумагах мореплавателя, которые хранятся в музее Испании целых пятьсот лет - с тех самых пор, как де Вака покинул берега Техаса и вернулся к себе на родину.
На скале Берегиня в последний раз видела свою маму, которая уплывала далеко-далеко при свете миллионов звёзд. Она исчезла так же, как Кабеса де Вака, как племя каранкава.
20
Поставив лапы на колени хозяйке, Верт дышал ей прямо в лицо. Глядя в собачьи глаза, Берегиня шепнула:
- Мы найдём её, дружок. Раз-два - и готово!
Ей вдруг стало легче на душе.
Верт прижался к ней, и Берегиня вдохнула его запах. От него пахло собачьим кормом и шампунем. Это были запахи, оставшиеся после его сегодняшнего обеда и после банного дня, который она устроила ему пару дней назад. К шампуню и корму примешивался собственный, собачье-чесночно-песочно-медовый запах Верта.
Над головой пса виднелись силуэты трёх тёмных домов - единственных, что стояли вдоль Устричного шоссе. Стоя на сваях, они походили на чаек - массивное тело, тонкие длинные лапы. Такие длинные, что вода не доставала доверху во время шторма.
Её дом, в котором она жила вместе с Синь, располагался ближе всех к пруду. Днём он был призрачно-голубого цвета. Впрочем, цвет скорее напоминал серый, чем голубой. Но сейчас, в темноте, цвета вообще не было видно. Там, в её комнате, стояла пустая постель, покрытая матрасом, на матрасе валялась скомканная простыня. А в соседней комнате спала Синь. Спала и не знала, что девочки и Верта нет дома, что оба они сидят на пруду в «Стрелке».
Вспомнив про Синь, она почувствовала, что лёгкость из её души улетучивается. И она прошептала:
- Ну когда же взойдёт луна?.. Эй, луна! - позвала она, глядя вверх, как будто небо могло её слышать.
Но луна и не думала спешить. Девочка отлично знала, что луна отвечает за приливы и отливы, - ведь она выросла возле океана. И вот теперь ей нужно было попасть туда, в океан, с помощью прибоя и луны.
- Давай же, давай, луна! Поторапливайся! - снова прошептала она.
Пункт «Г» занял гораздо больше времени, чем она рассчитывала. Она принялась нетерпеливо постукивать пальцами о борт шлюпки, словно это могло заставить луну поскорей появиться в небе.
Верт вдруг ударил по дну хвостом. Берегиня перестала постукивать по шлюпке. Вдали, на берегу, виднелись две низкорослые пальмы сабаль. На одной из них было гнездо, в котором спала чайка по имени Капитан - один из местных обитателей.
Очередной порыв ветра ударил Берегине в лицо.
Капитан! В том, что случилось сегодня, была и его доля вины. Разумеется, главными виновниками считались крабы. Но и Капитан внёс свою лепту. А теперь он мирно спал себе в уютном гнезде под пальмовыми листьями.
Под пальмой сабаль белела скорлупа устричных ракушек. Из-за дюн раздавался гул волн, которые бились о волнорезы. Дюны образовывали кольцо вокруг Ключа. Пруд связывал с заливом узкий канал, прорезавший дюны. Вода в нём убывала во время отлива и прибывала с приливом. Берегиня ждала, когда канал наполнится водой и откроется путь в море. Пруд и канал, ведущий к морю, у жителей Устричного шоссе назывались «Ключ».
Здесь, на Устричном шоссе, покрытом ракушечной скорлупой, возле дюн и волнорезов, возле заросшего спартиной солёного пруда с илистым дном, жили самые дорогие для Берегини люди: Синь, и Доуги, и месье Бошан (и все они были на неё сердиты), а ещё зверьё: Верт, и Синдбад, и Капитан, и Второй (но эти на неё не сердились).
Здесь не было только мамы - Мэгги-Мэри.
За все десять прожитых Берегиней лет она не знала и не видела ничего другого, кроме этого маленького мирка. Это был её мир, где жили Синь, и Доуги, и Верт. Здесь по прибрежному песку расхаживали длинноногие кулики-песочники, здесь водились морские ежи - целая выставка ежей была у неё в комнате, на подоконнике. Здесь, за волнорезами, покачивались на волнах рыболовецкие суда, и их сети трепетали в воде, словно крылья стрекоз.
Вот он, знакомый и родной мир, который она разрушила.
21
Вокруг царила непроглядная тьма. Хотя небо было усыпано звёздами, они почти не давали света. Глаза Берегини уже привыкли к темноте, но всё же ей хотелось, чтобы стало посветлее. Где же, ну где эта неспешная луна?
Вот если бы перед выходом ей удалось взглянуть на расписание приливов, которое сделал Доуги… Впрочем, даже если бы ей пришла в голову эта мысль, когда она выходила из дома, всё равно она не пошла бы к Доуги. Ведь он тоже сердит на неё, хотя и уверял, что вовсе не сердится. Но это была неправда, он конечно же сердился. Она сама виновата в этом. А также виноваты Верт, Капитан и Второй. Да-да, они тоже виноваты, да ещё как!
Берегиня глубоко вздохнула. Даже если бы она вспомнила про расписание, то всё равно она ни за что не стала бы просить его у Доуги, потому что она была уверена, что он не хочет её видеть.
И тем не менее жалко, что она не могла посмотреть расписание. Когда точно знаешь, сколько осталось времени, ждать становится гораздо легче.
Берегине это было точно известно. Она кое-что знала про ожидание.
Устраиваясь поудобнее на деревянной скамейке, она почувствовала, как деревянная статуэтка в заднем кармане врезалась ей в бедро.
Вообще-то она не собиралась брать с собой Йемайю, но как раз в тот момент, когда она тихонько пробиралась к двери, чтобы неслышно выскользнуть из комнаты, её взгляд упал на маленькую фигурку. Рядом с ней стояли ещё шесть статуэток. Всего их было семь. Счастливое число. Семь мерлингов. Всех их сделал из дерева месье Бошан.
- Возьму-ка я вас с собой - на счастье, - прошептала Берегиня и сгребла шесть статуэток в старую коробку из-под туфель, а седьмую, Йемайю, свою любимицу, спрятала в задний карман джинсов.
Верт горячим языком лизнул ей коленки.
- Ну хватит горячих поцелуев! - Берегиня строго погрозила ему пальцем.
Пёс завилял хвостом - слышны были гулкие удары по дну шлюпки.
Когда Мэгги-Мэри покинула их, Верт был совсем щенком - смешным лохматым комочком. Узнает ли он её при встрече? Честно говоря, Берегиня очень рассчитывала на его помощь.
Целых семь лет Берегиня ждала маму. Она подолгу стояла на берегу, всматриваясь в морские волны, в чёткую синюю линию горизонта. Она ждала маму, хотя и не очень нуждалась в ней, ведь у неё была практичная, разумная Синь, со светящимися белыми волосами, которая могла вправить чайке вывихнутое крыло, которая спала там, в доме, и теперь сердита на неё.
Но именно сегодня Берегине была очень нужна Мэгги-Мэри. Дело нешуточное. Ждать больше было нельзя.
- Если мы найдём её…
Неоконченная фраза Берегини тихонько растворилась в тёплом, влажном ночном воздухе. Где же, где долгожданная луна?
22
Берегиня и Верт были не одни в этой кромешной ночной тьме. Месье Бошан и его одноглазый кот Синдбад сидели на веранде своего дома и тоже ждали, когда взойдёт луна. Старик дремал в кресле-качалке, но сон его был чутким и тревожным. Человек и кот дожидались появления луны, которая должна была осветить цереус в саду, чтобы его бутоны раскрылись и превратились в огромные цветки.
Старик глубоко вздохнул во сне. Синдбад потёрся о костлявые ноги хозяина, прижался пушистой щекой к тонкой, словно пергаментной, коже, обтянувшей щиколотки. Незачем будить хозяина. Сломанный кактус больше не будет цвести этой ночью. Не будет ни лунного цветения, ни крабового гумбо, ни песни под укулеле.
Синдбад слышал, как тяжело дышит старик, как с каждым вдохом и выдохом что-то хрипит и клокочет у него в груди. Тревога вдруг вцепилась ему в загривок, дрожь прошла по спине. Кот и хозяин давным-давно жили вместе, и кот предчувствовал, что человек скоро покинет его.
Синдбад моргнул единственным глазом, легко вспрыгнул на деревянные перила веранды и стал изучать усыпанное звёздами небо. Голубая луна обычно никуда не спешит. Синдбад принялся тщательно вылизывать переднюю лапу. Покончив с умыванием, он взглянул на пруд, туда, где возле причала на воде слегка покачивалась шлюпка.
Уа-а-ау! А это что такое? Расположившись на перилах, Синдбад ясно увидел, что в шлюпке сидят двое - девочка и лохматый пёс. «Чтоб меня мыши съели! - удивился кот. - Что это они делают там в такое время? Одни в лодке? Неужели с ними нет никого из взрослых?» Кот огляделся. Никого. Все окна в обоих соседних домах были тёмные.
Синдбад снова посмотрел на пруд. Прилив уже начинался, вода прибывала, шлюпка поднималась всё выше, почти вровень с причалом. Кот подумал: «Хоть бы верёвка выдержала!» Впрочем, когда взойдёт голубая луна, шлюпку сорвёт с привязи и утащит вместе с девочкой и псом через узкий канал прямо в открытый океан.
Открытый океан… Фр-р-р-р-р! У Синдбада был неприятный опыт общения с морями и океанами. Кот потянулся и поточил острые коготки о деревянные перила. Может, стоит подать сигнал тревоги на всякий случай? Синдбад набрал в грудь воздуха и приготовился издать оглушительное «МЯ-А-А-А-А-А-А-АУ!!!», как вдруг его внимание привлекло странное мерцание, которое он приметил уголком единственного глаза. Мерцание шло из шлюпки.
Вот! Опять…
Этот блеск!
Что бы это могло быть?
Блеск!
В чём дело? Может быть, девочка зажгла спичку? Стоп! Вот он, снова!
Блеск!
Синдбад моргнул.
Неужели… Нет, не может быть! Ведь прошло уже столько лет… И всё же…
Блеск!
Опять!
Да, так оно и есть. Этот блеск ни с чем нельзя было перепутать. Талисман! Он висел на ленточке у девочки на шее. Неужели это тот самый? Или какой-то другой?.. Да нет же, это он. Но как эта магическая вещица оказалась у девочки?
Талисман - если только это был он - редкая штучка, которая таинственно исчезла много лет назад. Синдбад соскочил с перил, залез на колени к месье Бошану и свернулся клубком. Тревога разжала свои цепкие когти. Может быть, у девочки получится… да нет же, это невозможно… это было слишком давно… быть не может… или всё-таки может?.. С тех пор прошло столько кошачьих жизней… но всё же… талисман… кто знает, а вдруг и в самом деле…
Вдруг и в самом деле!..
Синдбад мысленно пожелал удачи девочке и псу: «Ну что же, ищите - быть может, вам суждено найти потерю…» Его пожелание заискрилось во влажном ночном воздухе, словно яркий кошачий глаз. Бросив последний взгляд на шлюпку, Синдбад устроился поудобнее и замурлыкал, вызывая долгожданную луну-ленивицу - голубую полную луну.
23
Как же ей найти маму?
Мгновенная тревога, которую Берегиня на одну секунду впустила в своё сердце, исчезла, как только к ней пришла успокоительная мысль: у неё есть чудесный талисман. Только теперь она поняла, зачем мама оставила ей этот дар. Разумеется, для того, чтобы Берегиня сразу узнала её!
Вот именно!
А чтобы усилить чары талисмана, у неё были с собой деревянные резные фигурки.
Месье Бошан отлично разбирался в русалках, он знал всех морских обитателей: полулюдей-полурыб, дельфинов, тюленей.
«Стоит только оказаться в море, - говаривал месье Бошан, - и ты тут же зачерпнёшь полные пригоршни морбаек».
Берегине очень нравилось это словечко - «морбайки», что означало «морские легенды, истории о морском народе».
Месье Бошан знал несметное множество морбаек и щедро делился ими с Берегиней.
Хотя месье Бошан не был родным дедушкой Берегини, но с успехом заменял его. Он вёл себя точь-в-точь как настоящий дедушка: рассказывал ей всякие истории, пел старые моряцкие песни и учил её играть в шашки. Берегиня была уверена, что настоящие дедушки именно такие, как месье Бошан.
А ещё он вырезал для неё из дерева мерлингов.
Шлюпка мягко покачивалась на волнах. Начался прилив, вода прибывала. Берегиня нагнулась и вытащила из-под сиденья старую обувную коробку. На дно коробки она постелила свою красную майку из магазина «Автобус», чтобы мерлингам было мягко и уютно. Даже в темноте она никогда бы не спутала их друг с другом. Она отличала их на ощупь - по рельефу, резьбе, маленьким шероховатостям.
Что же тут удивительного? Ведь она знала их ещё до того, как месье Бошан вырезал их из дерева. Откуда? Неизвестно. Её никто никогда не учил этому. Она просто знала их, и всё. Что же тут удивительного? Для девочки, в жилах которой течёт русалочья кровь, не составляет никакого труда различать фигурки морских богов.
Никогда, никогда не забыть ей самую первую из них - сирену.
Они гуляли вдоль берега с Синь и Вертом, шли по кромке воды, и вдруг что-то ударило её по ноге.
- Ой! - вскрикнула она, подпрыгнув от испуга. - Неужели краб?
Однако это оказался толстый деревянный брусок. Она осторожно дотронулась до него ногой. Прочный, крепкий, он был весь облеплен ракушками и водорослями, которые сопровождали его в долгом пути к этому пляжу. Верт обнюхал его и гавкнул. Брусок покачивался на волнах взад-вперёд, взад-вперёд.
Верт обожал играть в «апорт», а прибой всегда приносил к берегу множество палок, веток, щепок, с которыми можно было отлично порезвиться. Взяв в руки брусок, Берегиня кончиками пальцев ощутила его вибрацию: з-з-з-з-з-з… Она переложила его в другую руку. Дерево продолжало вибрировать: з-з-з-з-з… Она внимательно рассмотрела его. Он был тяжелее и плотнее тех кусков дерева, которые обычно приносило море.
- Хорошая деревяшка, - сказала Синь.
Берегиня снова взглянула на брусок и почему-то поднесла его к уху. Дерево гудело: хм-м-м-м-м-м-м… У Берегини захватило дыхание.
- Сирена… - прошептала она.
Синь строго посмотрела на неё.
- Берегиня! - сказала она. - Это просто кусок дерева.
Берегиня отлично знала, что Синь не любительница морских историй. Её больше интересовали земные дела. Разумные доводы Синь не могли убедить Берегиню. Она принесла деревяшку месье Бошану и сказала:
- Это сирена.
Сирена была первым мерлингом, который вырезал для Берегини месье Бошан. А потом появились ещё шесть:
Седна, богиня арктических морей;
Нингё, родом из Японского моря;
Меерфрау, у которой всегда влажный фартук;
Лорелея, та, что влюблялась в сбившихся с пути мореплавателей;
Русалка, коварная обманщица;
И наконец, Йемайя, великая матерь, владычица морей.
Итого семь, вместе с поющей сиреной.
«Дары-подарки», - любил повторять месье Бошан. Берегине они нравились. Она была рада, что они попались ей на пляже, что она смогла разглядеть их в куске дерева и что месье Бошан вызволил их из деревянного плена с помощью своего ножа. Она была чрезвычайно довольна тем, что все они разные и что она - единственная девочка на свете, у которой есть целое племя мерлингов.
Она подолгу играла с ними. Строила им города из песка, в которых были подземелья, замки, а в них - коридоры, спальни и обеденные залы, где они могли угощаться крошечными мидиями, слепленными из песка. Вечером, принимая душ, она расставляла фигурки на краю ванны, а садясь обедать, ставила вокруг своей тарелки. Куда бы она ни шла, она брала их с собой. Она клала их в карманы, или в рюкзак, или в старую обувную коробку.
И вот сейчас мерлинги были вместе с ней в «Стрелке», дары-подарки месье Бошана, которые теперь (если её план сработает) станут дарами ещё кое для кого.
Если всё сработает.
«Для пущей верности», - сказала бы Синь.
Семь фигурок - для пущей верности.
Да, у неё был хороший план. И вдобавок у неё были семь мерлингов, семь подарков для Йемайи - владычицы морей. Йемайя - самая главная среди морского народа. И хотя каждый из богов неповторим, только у Йемайи есть особая сила.
Она не прекрасна, как лорелея, у неё нет чарующего голоса, как у сирены, но месье Бошан объяснил Берегине, что, если принести ей дар, она исполнит любое желание.
Талисман, Йемайя, семь богов - всё, что нужно для везения. И даже больше, чем нужно.
Но ведь у неё ещё был план. Прекрасный план, записанный на бумаге, засунутый в карман джинсов и выученный наизусть.
«Оле-о-ле-о!!» - это восклицание она переняла у сёрфингистов. Оно ужасно ей нравилось.
Верт снова лизнул её в лицо мокрым горячим языком.
24
Но именно сейчас прекрасный план забуксовал из-за луны - приходилось ждать, пока наконец прилив наберёт полную силу. Иначе шлюпка никуда не поплывёт.
Берегиня не могла усидеть спокойно. От нетерпения она стала делать зарядку: ноги вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Прилив начался, вода прибывала, но Берегине казалось, что очень уж медленно. Она знала, что нужно дождаться, когда прилив достигнет полной высоты. Если отправиться раньше, то шлюпку утащит в другую сторону - к заросшим солёным болотам.
Верт тоненько заскулил:
«Вернё-ё-ё-ё-ё-ёмся! Скоре-е-е-е-ей!»
Он очень хотел обратно - под кровать в комнате Берегини, туда, где уютно, тепло и темно.
- Вот что, Верт. Без тебя в этой истории тоже не обошлось!
Берегиня сказала это, и вдруг ей стало не по себе. Так обошлось или не обошлось?
Нет, всё-таки не обошлось. Зачем, в самом деле, ему понадобилось гонять кота?
- И без Синдбада тоже не обошлось! - сердито прошептала Берегиня. - Он тоже внёс свою лепту в эту историю, это уж точно. Негодный старый кот…
Кот снова навёл её на мысли о месье Бошане. В последнее время он почти всё время сидел на веранде рядом с Синдбадом и смотрел на воду. Он поднимался всего два-три раза в день, чтобы пообедать, полить свои цветы или покормить кота. Раз в неделю Доуги отвозил его в город за покупками. Больше месье Бошан никуда не отлучался из дома.
«Значит, нам надо почаще навещать его», - говорила Синь.
Так они и делали. Синь, Берегиня и Доуги навещали старика каждый день. Берегиня брала с собой мерлингов и слушала его рассказы, поливая цветы в горшках и кадках.
Но сегодня от воспоминаний о месье Бошане, от чувства вины и от боли у Берегини образовался комок в горле.
Месье Бошан был самым старым жителем Устричного посёлка. Таким старым, что уже забыл день и год своего рождения.
«Рак-отшельник! - говорил он. - Я - старый рак-отшельник».
Он не только рассказывал морские легенды, но и разучивал с ней моряцкие песни, а она потом учила их с Доуги, но они никогда не пели их Синь, потому что знали, что она нахмурит брови и обязательно спросит: «Вы думаете, что это уместно?» Если честно, Берегиня думала, что хорошая песня всегда уместна. Она считала эти песни хорошими, хотя в них было несколько слов, которые, пожалуй, были покрепче, чем слово «дурацкие», и потому не приходилось рассчитывать, что Синь оценит эти песни по достоинству. Поэтому ни Берегиня, ни месье Бошан, ни Доуги никогда-никогда не пели их ей.
А ещё месье Бошан учил Берегиню ухаживать за чайными розами и за лунным цветком - ночным цереусом, который рос в большом фарфоровом горшке прямо возле крыльца.
Месье Бошан говорил: «Цереус цветёт только раз в году, и только в полнолуние». А потом он замолкал, глядя на воду. Становилось тихо-тихо, так тихо, что казалось, будто месье Бошана больше нет рядом. А может, наоборот: месье Бошан был, а не было окружающего мира, он исчезал для месье Бошана, когда тот путешествовал по глубинам своей памяти.
- Должно быть, у него много чудесных воспоминаний, - как-то раз сказала Синь, когда Берегиня спросила её, почему месье Бошан всё чаще исчезает из реального мира.
Каждый год в июле они ждали полнолуния, когда голубая луна взойдёт над крыльцом и навстречу ей раскроются волшебные цветы цереуса.
Как и Берегиня, месье Бошан тоже ждал кого-то и надеялся, что этот кто-то появится в тот самый волшебный миг, когда цереус раскроет свои тяжёлые лепестки и в ночном воздухе разольётся его сладкий, дурманящий аромат. И каждый год месье Бошан говорил Берегине: «Кто знает, ma petite[3 - Моя крошка (франц.).], быть может, он настал, этот самый год».
В этом году Берегиня особенно сильно надеялась, что месье Бошан, который окончательно стал похож не просто на старого рака-отшельника, но на древнего рака-патриарха, наконец встретит того, кого он так долго ждал. Что этот «кто-то» наконец появится, когда на крыльцо прольётся лунный свет и цереус раскроет свои волшебные цветки.
Беда случилась в это злополучное утро, случилась в один миг, так ужасно быстро, что Берегиня и глазом не успела моргнуть. Стоило ей на секундочку отвести взгляд от Верта, как тот пулей ринулся вверх по крыльцу, на веранду месье Бошана, и, ещё прежде чем пронзительный вопль - «НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!! ВЕРТ!!! НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!!» - вырвался из горла Берегини, горшок с ночным цереусом опрокинулся, упал с крыльца и разлетелся вдребезги.
И конечно, виновата в этом была Берегиня.
Но это ещё не всё. Это было далеко не последнее несчастье, случившееся в то злосчастное утро.
- Дурацкие крабы! - пробормотала она, в нетерпении ёрзая на скамейке в шлюпке Доуги. - Где же, тысяча морских дьяволов, застряла эта луна?
«Гав!» - залаял Верт.
Его мокрый горячий язык снова лизнул ей коленку.
- Тихо! - приказала она псу.
Её сердце изо всех сил колотилось о рёбра грудной клетки и пело:
«Скорей! Скорей! Скорей!»
25
«Кромешная тьма - хоть глаз выколи!» - подумала Берегиня. Было так темно, что она едва различала силуэты низкорослых пальм сабаль, что росли возле Ключа. На одной из них Капитан уютно устроился в своём гнезде. Берегиня ни разу не слышала, чтобы у кого-то была ручная чайка. Вот у них была своя чайка - здорово, правда? - уже целых пять лет, с той самой ночи, когда Капитан ударился о кухонное окно. В тот вечер начался сильный шторм, ветер подхватил беднягу и - БАЦ!!! Капитан пробил стекло и упал на подоконник, и на полу оказалась груда осколков и перьев.
Берегиня вскочила как ошпаренная.
- Э-э-э-эй! - изо всех сил закричала она. - На помощь!
Услышав жалобный клёкот чайки, Верт залаял как сумасшедший: «ГАВ-ГАВ-ГАВ-ГАВ-ГАВ!!!» - а потом забрался под стол и зарычал. Берегиня снова принялась кричать и плакать. Среди всей этой паники только Синь не потеряла самообладания. Она умудрилась поймать чайку: накрыла её большим блюдом, а потом сунула под мышку. Зажав клюв птицы рукой, Синь крикнула:
- Неси скорей скотч!
Берегиня перестала плакать и кинулась к ящику, что висел над стиральной машинкой. Наспех пошарив в нём, она достала серый рулон клейкой ленты, которую Синь называла «утиный скотч». Интересно, сгодится ли утиный скотч для чаек? Она протянула его Синь.
- Вот! Чайкин скотч!
Синь, улыбнувшись, принялась за дело. Она всегда знала, как организовать работу, - ценное качество, особенно когда под мышкой у тебя до смерти перепуганная раненая чайка, а под столом - обезумевший, рычащий пёс.
Синь обладала ещё одним свойством: полной невозмутимостью. Кажется, не было на свете вещи, от которой волосы бы у неё встали дыбом. Вот только сегодня утром она вышла из себя. Злополучное утро!.. Берегиня взглянула на пальмы. Ей были видны только их качающиеся тени. Но Капитана на горизонте не оказалось.
Берегиня снова стала вспоминать тот вечер. Когда Синь удалось угомонить чайку и Верта, она перевязала крыло кухонным полотенцем и закрепила полотенце булавкой так, чтобы птица не могла махать им и чтобы оно постепенно заживало.
- Ну вот, - сказала она и передала чайку Берегине.
Птица забилась у неё в руках, и Берегиня погладила её перья, тихонько приговаривая: «Оле-о-ле-о!» - потому что не знала, что говорят в таких случаях. Да и вообще, когда у тебя в руках настоящая чайка, что тут ещё скажешь, кроме «Оле-о-ле-о!».
Пока Берегиня убаюкивала чайку, Синь сняла скотч с её клюва. Потом она насыпала в миску овсянки и налила тёплого молока. После еды чайке стало легче, она перестала дрожать. Берегиня посадила её на пол и стала смотреть, как она вразвалочку, словно заправский моряк, ковыляет по кухне. А чайка сразу же направилась под стол и устроилась рядом с Вертом, чему все удивились, и больше всех Верт. Так чайка Капитан стала членом их семьи.
О семье Берегиня думала постоянно.
Жители Устричного посёлка не были родственниками. Доуги не приходился Берегине отцом, хотя она очень хотела бы иметь такого отца. Месье Бошан не был её дедушкой, хотя и очень походил на него. А Синь? Она не являлась мамой Берегини.
И всё-таки Берегиня помнила Синь с самого раннего детства. Можно сказать, что она была во всех её воспоминаниях, как и полагается матери. Берегиня немножко помнила и Мэгги-Мэри, особенно её длинные густые волосы - такие были у неё самой. Не то что короткий ёршик, что топорщился на голове у Синь. Она помнила голос Мэгги-Мэри - «зв-в-в-вонкий, как к-к-колокольчик», по выражению Доуги. У Синь голос был тихий, глуховатый, совсем непохожий на колокольчик. И ещё Берегиня помнила, что Мэгги-Мэри постоянно смеялась. Всё-то ей было смешно, и вдобавок она умела рассмешить окружающих, даже Синь.
Берегиня помнила, как они смеялись вместе с Мэгги-Мэри.
Потом Мэгги-Мэри исчезла. А Синь - нет.
С тех пор каждый вечер Синь укладывала Берегиню в постель, укутывала одеялом, целовала в лоб и говорила: «Сладкая моя горошинка. Мы с тобой вместе. Ты, да я, да мы с тобой». И каждый вечер все эти семь лет казалось, что нет ничего страшного в том, что Мэгги-Мэри обратилась в русалку и исчезла в синих волнах. Благодаря Синь мир вокруг был таким добрым и уютным. Таким прекрасным - оле-о-ле-о!
Так было.
Оле-о-ле-о.
До сегодняшнего утра.
До сегодняшнего утра, когда всё пошло прахом.
До сегодняшнего утра, когда всё полетело в тартарары.
До сегодняшнего утра, когда во второй раз в своей жизни Синь заплакала на глазах у Берегини.
26
Берегиня не могла перенести того, что Синь заплакала.
Синь плакала и плакала.
Впервые в своей жизни Берегиня почувствовала страх, глубокий, как морская пучина, и необъятный, как морская ширь, страх, в котором она тонула, как капля в солёном океане, и который выполз откуда-то из глубин её существа, словно мерзкая, склизкая жаба. Если твоя родная мать исчезла, уплыла от тебя, то ведь запросто может случиться, что исчезнут и все остальные. Охота была им возиться с такой скверной девчонкой, от которой одни только неприятности да заботы и хлопоты. Так нашёптывала ей на ухо склизкая жаба, мерзко хихикая: «Коакс! Коакс! Бре-ке-кекс!» - и в животе у Берегини холодело, а по телу пробегали мурашки.
Где же она? Где эта треклятая луна?
Берегиня потрогала верёвку. Нет, ещё туговато. Но оставалось совсем чуть-чуть. Немного терпения - и вода поднимется буквально на пару дюймов, верёвка окончательно ослабнет, и пора будет отвязывать «Стрелку». Тогда выполнится пункт «Г» и можно будет приступать к пунктам «Д» и «Е». Интересно, сколько времени потребуется воде в пруду, чтобы подняться на пару дюймов?
Доуги сказал бы точно. Он знал всё про приливы и отливы, знал, с какой скоростью прибывает и убывает вода. Надо будет расспросить его об этом.
Но сначала нужно, чтобы он перестал сердиться на неё.
А это целиком зависело от того, удастся ли ей выполнить план.
Берегиня вздохнула.
- Ну, давай же, луна! - прошептала она, поёживаясь от ночной прохлады: - Бр-р-р-р-р!
«Р-р-р-р-р-р!» - тут же отозвался Верт.
Логично было предположить, что пёс, всю жизнь проживший возле воды, не должен нервничать, сидя в лодке. Но Верт терпеть не мог сырости. Он не принадлежал к породе ретриверов, лабрадоров или спаниелей. Он не был из тех, кто борется с волнами, спасая утопающих, кого берут с собой на утиную охоту, чтобы вытаскивать добычу из озера или пруда. Раз в неделю Берегиня устраивала ему банный день, и он шёл в ванную без всякого удовольствия.
Верт был не из тех, кто чувствовал себя в море как рыба в воде. Ему явно не нравилось, что его загнали в эту убогую скорлупку, а кругом - непроницаемая толща воды.
«Вернё-ё-ё-ё-ёмся! Скоре-е-е-е-е-ей!» - тоненько заскулил он. Потом помолчал и жалобно добавил: «Гав!»
И едва он сказал это, как вдруг неизвестно откуда налетевшая волна сильно толкнула шлюпку, и та, ударившись о причал, жалобно заскрипела и глухо заскребла по его деревянным опорам.
Волна исчезла так же внезапно, как и появилась, поверхность воды снова стала зеркально-гладкой, и Берегиня увидела на ней сверкающие блики - отражения звёзд. Когда же она повернулась к причалу, то увидела, что вода поднялась ещё на дюйм и верёвка заметно ослабла.
- Класс! Класс!! Класс!!! - Берегиня от восторга начала боксировать воздух, и из неё вдруг сами собой стали выскакивать строчки одной из моряцких песен месье Бошана:
- Хэй-е-хо, волна идёт,
Хэй-е-хо, волна идёт,
Хэй-е-хо, волна идёт,
Нас она вперёд несёт!
И море, словно услышав её, тут же откликнулось: ещё одна волна мягко толкнула лодку и прижала её к причалу. Вода поднялась ещё на дюйм.
27
Берегиня от радости сжала талисман. Он был дан ей на счастье и действительно приносил удачу! Лента, на которой он висел, была ярко-розовая и гладкая как шёлк. Однажды Синь принесла её домой.
Берегиня отлично запомнила тот день. Водрузив на кухонный стол пакет с покупками, Синь выудила из него ленту и помахала ею в воздухе. Лента была ярко-розовая, такая яркая, что Берегиня вначале даже сощурилась, глядя на неё.
- Вот, купила. Сама не знаю зачем, - сказала Синь.
Странное дело. Обычно такого не случалось, чтобы Синь не знала, зачем она что-то делает.
А уж покупать розовые ленты… Для Синь это была не просто бессмыслица, но и пустая трата денег.
Пока Берегиня раздумывала об этом, Синь подошла к ней, расчесала её длинные густые волосы, собрала их в хвост и перевязала розовой лентой - очень яркой на фоне тёмных волос.
- Новая лента для моей старой подружки, - сказала Синь.
Берегиня удивлённо взглянула на неё:
- Разве я уже старая? Мне ведь только десять.
Синь ответила не сразу. Крепко стянув волосы в узел и завязав их лентой, она обняла Берегиню за плечи и прошептала:
- Ну уж во всяком случае ты старше Верта.
Так оно и было. Берегиня была старше Верта в человеческих годах. Однако если считать собачьи годы, то Верт значительно превосходил её по возрасту: ему было уже сорок девять собачьих лет. Если так считать, то Верт был даже старше Синь, которой только исполнилось двадцать пять. Что же касается Доуги, то Берегиня понятия не имела, сколько ему лет. Но чемпионом являлся месье Бошан. Он был старше Верта и вообще старше всех в посёлке.
- А для русалки десять лет - это много? - спросила Берегиня.
Синь внимательно посмотрела на неё и тихо сказала:
- Это вопрос на все времена, дорогая.
Когда Синь не хотела давать прямого ответа, она всегда говорила: «Это вопрос на все времена» - как будто только все времена могли знать на него ответ.
Берегиня заметила, что Синь всегда отвечает так на все вопросы о русалках и Мэгги-Мэри.
Берегиня потрогала рукой крепко стянутые волосы на затылке, перевязанные лентой. Лента была такой же гладкой и мягкой, как и волосы. Десять лет. Берегине исполнилось десять всего несколько дней назад. Ей очень нравилось это круглое полновесное число, которого как раз хватало, чтобы сосчитать все пальцы на руках или на ногах. Полный комплект. Десять.
- Горячий поцелуй, - сказала Берегиня и поцеловала Синь в щёку.
- Смотри не потеряй, - улыбнулась Синь.
- Не потеряю, - пообещала Берегиня.
Сначала она хранила ленту на комоде, рядом с коллекцией статуэток-мерлингов. Лента нежным облачком розовела среди семи деревянных фигурок.
В верхнем ящике комода Берегиня разыскала и талисман, который она когда-то спрятала там среди стопок чистых носков и носовых платков. Старая заржавевшая цепочка царапнула ей ладонь. Она сняла талисман и бросила цепочку на дно ящика. Потом взяла ленту и продела её в ушко талисмана.
Берегиня разжала кулак. Она вовсе не хотела нечаянно порвать ленту или сломать талисман - единственный подарок на память от Мэгги-Мэри. Вообще от мамы у неё остались три воспоминания:
1. Мамин звонкий смех и нежный шёпот на ухо: «С днём рождения, моя русалочка!»
2. Золотой талисман.
3. Мамин голос, который звал её, если она заплывала слишком далеко: «Берегиня! Береги-и-и-иня! Береги-и-и-и…»
Её голос звучал в ушах. Он звал её снова и снова. Голова тихонько кружилась. Синь обнимала её за плечи, прижимая к себе всё крепче и крепче, а Мэгги-Мэри уплывала всё дальше и дальше, пока не скрылась в морских волнах. Берегиня старалась догнать ее, доплыть до неё, но Синь не пускала.
Берегиня. Береги-и-и-иня. Береги-и-и-и…
Это было когда-то давно. Очень давно. Но она помнила это.
И ещё, сидя ночью в шлюпке, она вспомнила слёзы Синь. Это было совсем недавно.
28
Девочка, которая выросла возле моря, знает всё о гигантских медузах и зимородках, о водорослях, о песке и о морских звёздах, об устрицах, морских окунях и о травке униоле, которую называют ещё «морской овёс». Она вообще много всего знает.
Синь тоже обладала подобными знаниями, хотя она родилась далеко от моря. А ещё она знала, как причёсывать длинные волосы Берегини, как заплести их в косу или стянуть в тугой узел на затылке. Она знала, как перевязать чайке сломанное крыло и как очистить шерсть Верта от репейников и колючек. Она знала, как помочь месье Бошану взобраться по ступенькам, хотя он уверял, что отлично справится сам. Она знала, как поздним вечером сидеть на крыльце с Доуги и смотреть на небо, раскинувшее над их головами свой тёмно-синий звёздный шатёр. Она знала, как выйти на работу в бар «Весёлая устрица» в свой выходной день, чтобы заработать лишние деньги и купить на них розовую ленту для своей девочки.
И всё-таки кое-чего Синь не знала.
Она не знала, что посреди ночи её девочка ушла из дома и села в шлюпку.
29
Вода прибывала. Ещё одна волна, сильнее предыдущей, ударила в борт «Стрелки». Шлюпка качнулась и снова стукнулась о причал. Верт сердито гавкнул.
- Ш-ш-ш-ш-ш! Тихо! - прошептала Берегиня, почёсывая его за ухом. - Это всего лишь прилив, глупыш!
Верта это не слишком успокоило, но он послушно улёгся на дно шлюпки у ног хозяйки.
Бедняга Верт не был морским животным, не то что кот Синдбад, который, если верить месье Бошану, бывал в кругосветном плавании и путешествовал по разным морям-океанам.
«Синдбад происходит из знаменитого рода котов-пиратов», - утверждал месье Бошан.
Верт никогда не ходил в море.
- Синдбад… - недовольно пробормотала Берегиня. И, взглянув на Верта, добавила: - Ваксварт, вот кто он такой!
«Ваксвартом» или «восковой бородавкой» на языке сёрфингистов назывался слишком большой комок воска на сёрфборде. Разумеется, вощёная доска была всегда покрыта комочками воска, но если вдруг попадался слишком большой комок, да ещё в неподходящем месте, он назывался «ваксварт».
В тот день Синдбад оказался настоящим ваксвартом, восковой бородавкой, прилипшей не там, где надо.
- Ваксварт! - нахмурившись, повторила Берегиня.
Она делала вид, что всё ещё сердита на Синдбада, но на самом деле это было не так. Трудно всерьёз злиться на старого кота, единственный глаз которого был то синим, то зелёным в зависимости от настроения и времени суток. А иногда, в туманный облачный день, он даже делался серым.
Нет, Берегиня не сердилась на Синдбада. Она не сердилась ни на Верта, ни на Капитана, хотя все трое внесли свою лепту в совершившееся крушение.
Да, а как насчёт крабов? К ним тоже была масса претензий.
- Дурацкие крабы… - прошептала Берегиня.
И тут же подумала, что если кто и имел право предъявлять окружающим претензии, то это бедный месье Бошан.
Берегиня потёрла колени. Её пальцы привычно ощупали коленные чашечки. Она много раз изучала свои коленки - ведь у русалок их нет, а у Берегини есть. Вот они, пожалуйста. Колени… Она вспомнила, как месье Бошан стоял на коленях возле разбитого горшка с цереусом. Потом вспомнила Доуги с гавайской гитарой - укулеле. А потом вспомнила Синь и её слёзы.
Да, это был худший день в их жизни.
30
Плохо, что разбилась деревянная миска и сгорела кастрюля с супом гумбо. Берегиня целый час отдирала и скоблила почерневшее дно кастрюли. Пальцы у неё стали коричневые, руки болели оттого, что она драила кастрюлю, а её новая ярко-розовая майка, подаренная Доуги, на которой было написано «Магазин АВТОБУС», вся намокла и пропахла сгоревшим гумбо.
Как ни драила Берегиня кастрюлю, ей всё-таки не удалось полностью отчистить дно. В конце концов она бросила её вместе с мочалкой в раковину. Её преследовала мысль о разбитой миске и сгоревшем гумбо. Да ещё эта испорченная кастрюля, в которой Синь варила гумбо. Чтоб её!.. Берегиня вытерла лицо подолом майки, которая всё ещё сохраняла свежесть новой вещи, которая пробивалась сквозь запах горелого гумбо.
Она взглянула на свои коричневые пальцы. Они распухли и болели от скобления и отдирания. Берегиня заправила волосы за уши и вытерла пот со лба. Кухня вся пропахла едким запахом сгоревшего гумбо. В ней царил полный хаос.
Берегиня вытерла руки кухонным полотенцем. В этот миг в кухню вошла Синь. За ней трусил Верт. Он наконец-то решился вылезти из-под кровати. Верт подошёл к Берегине и растянулся у её ног.
Берегине очень хотелось сказать: «Прости меня, Синь, прости, что я испортила гумбо!» Но слова застревали в горле. Может быть, будет легче, если попытаться объяснить, что всё дело в крабах, которые звали её… И тут Синь сказала:
- А теперь, Берегиня, отправляйся в «Автобус» и расскажи Доуги про крабов.
Берегиня зажмурилась. Всё правильно. Конечно же Синь права. Но от одной мысли о том, какое лицо станет у Доуги, когда он узнает про крабов, Берегиню бросило в дрожь. Она услышала, как Синь повторила:
- Иди и скажи ему! - А потом вдруг добавила таким несчастным, упавшим голосом: - Сегодня вечером мы должны были… а теперь…
Голос её пресёкся, и Берегине стало совсем плохо.
В кухне повисло тягостное молчание. Такое вязкое, мрачное, тяжёлое, что даже падавшие из окна солнечные лучи, казалось, теряли свой золотистый блеск, едва попав внутрь, и увязали в этом тяжёлом молчании. Берегиня не знала, что делать. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу. Ей совсем не хотелось рассказывать Доуги о крабах.
И вдруг с улицы послышался знакомый крик: «Давай! Давай!» Это был Капитан. Заслышав его голос, Верт тут же завилял хвостом и, громко гавкнув, выскочил за дверь. Очутившись во дворе, он оглянулся на Берегиню. Потом перевёл взгляд на Синь. Синь стояла, скрестив руки на груди.
Синь, Капитан, Верт - все они были против неё. Она попала в засаду. Выхода не было. Придётся всё-таки идти к Доуги. О господи…
- Ладно, - пробормотала она. - Я пошла…
Но едва она вышла на крыльцо, как снова услышала голос Синь:
- И вот ещё что: глаз не спускай с этого пса! Ни в коем случае не позволяй ему гоняться за Синдбадом!
«Гав!» - залаял Верт и побежал впереди.
Его лохматый хвост развевался в воздухе, как парус. А над ними с пронзительным криком кружил Капитан: «Давай! Давай!»
31
Выйдя за дверь, Берегиня уселась на нижнюю ступеньку и стала завязывать кроссовки. Торопиться ей было некуда. Честно говоря, она вовсе не горела желанием рассказывать Доуги про всё случившееся. Почувствовав привычный зуд в щиколотке, она почесала место укуса. Не надо было надевать кроссовки на голые ноги, обязательно нужны носки. Они защищают от песчаных блох. А ещё надо взять баночку газировки и рассказать Доуги про крабов.
«Автобус» был совсем недалеко от их дома. Не дальше ста ярдов. В холодильнике у Доуги морозилка была забита газировкой. Интересно, угостит ли он её, как обычно, холодной баночкой, выслушав историю про крабов?
Синь никогда не давала Берегине сладких напитков. Она говорила: «Там один сахар!» - таким тоном, будто нет на свете ничего страшнее сахара.
Берегиня любила сладкое. А послушать Синь, сахар вреден, как разлившаяся нефть. Нефть губит водоёмы так же быстро, как сахар - здоровье. В общем, газировка была их с Доуги маленькой тайной. Кроме того, раз она совершенно официально работала у Доуги чистильщиком и натиральщиком сёрфбордов, газировка была частью её жалованья, хотя её она не хранила в своём красном кошельке. Она подумала о красном кошельке, и о накопленных сорока двух долларах, и о том, что Синь советовала ей «беречь их на чёрный день». Но пока никакого чёрного дня не предвиделось, как не предвиделось и супа гумбо в честь голубой луны, и всё из-за этих дурацких крабов, о которых, кстати, нужно было рассказать Доуги…
В животе у неё громко заурчало. Она вспомнила, что сегодня не завтракала и не обедала. Она почувствовала, как у неё засосало под ложечкой. Не то чтобы ей очень хотелось есть, но газировка была бы кстати. А вдруг Доуги рассердится не так уж сильно - ну разве что самую капельку - и всё-таки угостит её, как обычно, холодной, запотевшей баночкой? Берегиня поднялась с крыльца и зашагала по двору. Верт побежал за ней.
И тут вдруг с другой стороны улицы донёсся знакомый вопль Синдбада, утробный, душераздирающий кошачий вопль: «МЯ-Я-Я-Я-Я-Я-УУУУ-Я-Я-Я-УУУ!!!» А одновременно с ним лай Верта: «ГАВ! ГАВ!! Р-Р-Р-Р-Р-РГАВ!!!» - под аккомпанемент пронзительных возгласов Капитана: «ДАВАЙ! ДАВАЙ!»
Но громче всех закричала Берегиня:
- НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!! ВЕРТ!!! НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!!!
32
«Глаз не спускай с этого пса». Шесть коротких слов: «глаз», «не», «спускай», «с», «этого», «пса», - но Берегиня тут же забыла об этом. Не успела она вместе с Вертом и Капитаном сойти с крыльца, чтобы идти к Доуги и рассказать ему о крабах, как тут же вспомнила про свой кошелёк и о сорока двух долларах и стала думать о том, что этих денег, должно быть, хватит, чтобы заплатить Синь за разбитую миску.
Сорок два доллара - достаточно ли этого? Сколько, интересно, стоит миска? Берегиня знала, что на эти деньги можно купить мужской вельветовый пиджак. А вот хватит ли их на миску? Берегине, занятой этими размышлениями, было не до того, чтобы вспомнить хоть одно слово из тех, что сказала Синь про Верта. Не говоря уж о целых шести.
«ДАВАЙ! ДАВАЙ!» - Капитан описывал большие круги над крышами домов.
Берегиня проследила за ним, а затем её взгляд упал на чайные розы месье Бошана. Они были в цвету - огромные, яркие, блестящие в тёплом солёном воздухе. Берегиня гордилась ими - как-никак она тоже помогала месье Бошану ухаживать за ними. Эти розы были точь-в-точь как те, что росли на его родине, во Франции. Французские розы! Месье Бошан учил Берегиню, как подрезать их, как и чем удобрять и сколько воды нужно лить в их красивые керамические горшки.
«Раз ты Берегиня, береги эти цветы», - частенько повторял месье Бошан.
Она залюбовалась розовыми и оранжевыми розами, и в ней вдруг начал распускаться маленький бутон надежды. Быть может, месье Бошан разрешит ей подарить парочку роз Синь? Розы немного утешили бы её.
Но едва Берегиня начала переходить улицу, как Синдбад вскочил на перила крыльца и дугой выгнул спину. Он принялся шипеть и фырчать на них с Вертом, яростно сверкая своим единственным глазом.
Горящий глаз Синдбада мог бы напугать кого угодно, особенно вкупе с шипением и фырчанием.
Если верить месье Бошану, Синдбад был последним в роде грозных котов-пиратов. Его прапрапрапрапрапрабабушка и прапрапрапрапрапрадедушка ходили в море вместе со знаменитым французским флибустьером Жаном Лафитом ещё в 1800 году. Так рассказывал месье Бошан.
Интересно, почему все они рождались одноглазыми? Может быть, это помогало им выслеживать добычу? В самом деле, если вам надо как следует разглядеть что-то, скажем, мышь, вы обычно прищуриваете один глаз, а второй так и впивается в цель. Наверное, котам-пиратам надоело всё время щуриться, вот они и порешили, что второй глаз им не нужен.
Впрочем, Берегине было всё равно. Её это вовсе не касалось - ни пиратское происхождение Синдбада, ни его одноглазость.
А касалось её то, что Синдбад обожал дразнить Верта, и кончалось это всегда бешеными гонками, во время которых пёс и кот всё роняли, били и ломали на своём пути. Заслышав Синдбадово шипение и урчание, Верт мгновенно превращался в дикого, бешеного кошкодава.
Но в это утро Берегине было не до Синдбада и не до Верта. Она думала о чайных розах, о том, как они прекрасны и как бы обрадовалась им Синь.
Итак, сначала она срежет розы и отнесёт их Синь. А потом пойдёт к Доуги и расскажет ему про крабов. Она знала, она чувствовала: он поймёт её. И тогда порядок и гармония в мире будут восстановлены.
Она так погрузилась в свои мысли о крабах, цветах и Доуги, что не заметила - честное слово, просто-напросто не заметила! - как Синдбад вскочил на перила.
Это была её первая ошибка. С этого всё началось. Второй ошибкой было то, что она забыла: не спускать глаз с этого пса! Это довершило дело. Всё случилось так быстро, что она и глазом моргнуть не успела.
- НЕ-Е-Е-ЕТ! - крикнула она.
Но было уже поздно.
Верт - сокращённо от «ВЕРный Товарищ». Капитан - рифмуется с ХУЛИГАН. Синдбад - настоящий БАНДИТ, любитель дразнить и бесить. А Верт, заядлый охотник, тут же словно с цепи срывался, и летел, и мчался бегом-кувырком, с рычанием, лаем, рёвом, воем. АТУ! АТУ!! Р-Р-Р-Р-Р!!! Ату его! Ату его!! Ату его!!! Р-Р-Р-Р-Р-Р!!! Просто СОДОМ И ГОМОРРА!
И вот уже Верт в охотничьем азарте стрелой летит за Синдбадом, а Капитан сверху знай подзуживает: «Давай! Давай!» Берегиня видела Синдбада, который вздыбил шерсть, примостившись между горшком с розами и заветным ночным цереусом. А вдруг Верт его не заметит? А вдруг она успеет в последнюю минуту схватить его за ошейник?
А вдруг - а вдруг - а вдруг - а вдруг…
Но где уж тут угнаться за Вертом!.. Он стремглав пронёсся мимо неё и очутился у дома, прямо возле крыльца, где цвели в красивом керамическом горшке чайные розы и длинный колючий цереус - любимые цветы месье Бошана, которые он поставил поближе к веранде, на самую верхнюю ступеньку крыльца, чтобы сидеть и любоваться на них… Они были на высоте десяти футов от земли, слишком высоко, чтобы цветы могли уцелеть, если их сбросить оттуда.
И Берегиня отчаянно закричала:
- НЕ-Е-Е-ЕТ! ВЕРТ! НЕ-Е-Е-ЕТ!
БУХ!!! КР-Р-Р-РАХ!!! БАХ!!!
Берегиня застыла у нижней ступеньки крыльца.
- Нет! Ах! Ой! Ай! - словно стайка перепуганных птичек, короткие вскрики трепетали у неё в груди, вырывались из горла, спархивали с языка.
Один за другим горшки с цветами летели вниз - прекрасные розовые и оранжевые чайные розы, волшебный ночной цереус… Они летели вверх тормашками и с размаху шлёпались на землю, покрытую хрустящей ракушечной шелухой. Берегиня, не дожидаясь, пока все они очутятся под крыльцом, взлетела по ступенькам и ухватила Верта за ошейник. Он часто дышал, виляя хвостом, шерсть у него на спине стояла дыбом, а из пасти вывалился распухший красный язык.
Берегиня готова была поклясться, что он довольно улыбается!
Синдбад, сидя на перилах, безмятежно вылизывал правую переднюю лапку.
Берегиня потянула Верта за ошейник. Нужно было поскорее убираться с крыльца. Но было слишком поздно.
Месье Бошан открыл дверь. Берегиня снова застыла - на этот раз на верхней ступеньке. Ещё мгновение - и она услышала стон месье Бошана: «О-о-о-ох!»
Берегиня всхлипнула и стала спускаться с крыльца, яростно дёргая Верта за ошейник. Дверь сзади захлопнулась. Под крыльцом лежали красивые, благоуханные, любимые цветы - разбитые и изломанные. Верт послушно трусил рядом. Ей хотелось отпустить его, вернуться назад и броситься в объятия месье Бошана, как будто она - его внучка, а он - её дедушка. Но ноги не слушались её. Они словно приросли к земле, словно были налиты свинцом.
Крепко сжимая ошейник, она смотрела, как месье Бошан спустился с крыльца и встал на колени возле погибших цветов. И вдруг, откуда ни возьмись, рядом с Берегиней очутилась Синь. Её лицо было мрачнее тучи, снежно-белые волосы походили на яростную метель, ослепительно сверкавшую в ярких лучах утреннего солнца. Месье Бошан почему-то ткнул пальцем именно в неё, в Синь, как будто это она была во всём виновата, хотя Синь тут была ни при чём. Совсем наоборот, она предупредила Берегиню, сказав шесть заветных слов: «Глаз не спускай с этого пса», шесть простых коротких слов.
Берегиня смотрела, как Синь, пройдя мимо неё, подошла к стоящему на коленях, сгорбленному месье Бошану, как она помогла ему встать, подняться по ступенькам крыльца, как усадила его в кресло на веранде и он откинулся на спинку и замер, скорбно глядя прямо перед собой. Она слышала, как старый моряк, который был ей почти как родной дедушка, сказал Синь тихим, бесконечно печальным голосом:
- Видно, я так и не дождусь mon amie. Так и не дождусь.
И слёзы заструились у них по щекам. У обоих разом.
33
Ждать очень нелегко. Берегиня написала в пункте «Г» своего плана: «Дождаться прилива». Но ей и в голову не могло прийти, что придётся ждать так долго. Сидя в «Стрелке», она готова была закричать и завизжать со всей мочи: «Эй, луна, давай скорей!» Но это не было предусмотрено планом и к тому же разбудило бы Синь, и тогда пришлось бы всё начинать сначала (см. пункт «А»).
Берегиня ни за что не хотела снова увидеть, как Синь злится, или как она огорчается, или, не дай бог, как она плачет.
Синь плачет. Может ли быть что-нибудь хуже этого?
Вообще-то может. Когда Синь кричит, это ещё хуже.
Но и когда Синь плачет, тоже очень плохо.
А ещё Доуги… Какое у него было лицо!
Берегиня закрыла своё лицо руками. Лицо Доуги… Он был не просто огорчён. Он был опрокинут и сломан. Как цветы… Погибшие цветы…
В тот самый миг, когда месье Бошан ткнул пальцем в Синь, будто это она была виновата, Берегиня бросилась бежать. Она бежала, и бежала, и бежала прямо к «Автобусу». Рядом с ней нёсся Верт.
- А вот и моя д-д-д-дорогая д-д-д-девочка! - улыбнулся Доуги, когда они с Вертом оказались возле «Автобуса».
Так странно было видеть радостную улыбку Доуги среди всего этого ужаса. Надо всё рассказать ему. Надо рассказать… Берегиня глубоко вздохнула, как перед прыжком с высоты, и… не смогла вымолвить ни слова. Она боялась, что стоит ей попытаться заговорить, как вместо слов у неё польются слёзы. Поэтому она только молча кивнула в ответ на приветствие Доуги.
Доуги открыл холодильник, достал запотевшую баночку газировки и вручил Берегине. Не смея поднять на него глаза, она взяла баночку одной рукой, а другой принялась тщательно заправлять за ухо непослушную прядь волос.
Всё ещё не решаясь взглянуть на Доуги, она краем глаза увидела, как он, взмахнув руками, словно дирижёр симфонического оркестра, торжественно провозгласил:
- С-с-с-ступайте вон, с-с-с-собаки!
Верт и Второй сорвались с места и наперегонки помчались на пляж. Капитан парил над ними, покрикивая: «Давай! Давай!»
Берегиня сделала большой глоток из запотевшей баночки. Ледяная жидкость обожгла ей глотку, и она, поперхнувшись, пожалела о том, что утром не съела тарелку хлопьев с молоком, вместо того чтобы выпускать крабов.
Крабы. И розы. И ночной цереус. И разбитая миска Синь. И месье Бошан, сгорбленный, стоящий на коленях над погибшими цветами. И слёзы Синь. Обо всём этом надо было рассказать Доуги.
Она снова сделала большой глоток газировки из банки, стараясь ещё хоть немного оттянуть этот момент. Но рассказ так и не успел начаться: пока Берегиня глотала ледяной напиток, Доуги заговорщически подмигнул ей, взял укулеле и запел:
- Будь моей женой! Будь моей женой!
Он пел и улыбался, и улыбка его сияла, словно солнце, стоявшее высоко-высоко в жарком синем небе.
Берегиня сто раз слышала эту песню. Доуги репетировал всё лето, готовясь спеть эти три слова Синь именно сегодня, в ночь голубой луны, в ночь волшебного полнолуния. Сегодняшняя дата была специально отмечена у него в календаре, который висел в «Автобусе» на спинке водительского кресла.
Ну как она могла рассказать обо всём случившемся Доуги? Как она могла разрушить его мечту?
У неё вдруг начали зудеть и чесаться ноги так, что невозможно было стоять на месте. Берегиня хотела только одного: скорей бежать, бежать отсюда, бежать куда глаза глядят и больше не думать ни о крабах, ни о розах. Бежать прочь от Доуги, от его укулеле, бежать на берег, чтобы перед глазами были только поднимающиеся и падающие волны да скала де Вака - узкая полоска косы, едва выступающая над поверхностью воды. Сбивчивые объяснения и оправдания комом застряли у нее в глотке, а в животе уныло плескалась сладко-липкая газировка.
Надо рассказать Доуги прямо сейчас, рассказать всё: про крабов, гумбо - в общем, всё как есть. С чего же начать? Какое слово будет первым, чтобы, потянув за него, как за кончик нитки, начать разматывать весь этот ужасно запутанный клубок? Она зажмурила глаза и открыла рот, приготовившись выпалить всё разом, но вместо её голоса вдруг раздался пронзительный крик: «Давай! Давай!» Капитан пронёсся прямо над её головой, а за ним - оба пса, Верт и Второй. Не думая больше ни о чём, Берегиня повернулась и побежала за ними.
34
Доуги смотрел им вслед - двум собакам, чайке и девочке. Он вдруг почувствовал странную тревогу. Странно, Берегиня ни разу не взглянула на него. Она стояла всё время, уставившись под ноги, не поднимая глаз. Это явно неспроста. Интересно, что бы это значило? Что у неё на уме?
Он пожал плечами в такт своим мыслям. Ну да ладно, придёт время - сама всё расскажет. Кто-кто, а он-то знал, как оно бывает, когда слова во рту слипаются в один большой комок и, как ни старайся, ни звука не можешь из себя выдавить.
Доуги тоже не был техасцем или уроженцем Устричного посёлка. Он вырос в штате Нью-Джерси. Как раз накануне выпускных школьных экзаменов его пригласил пообедать настойчивый и ретивый сержант-вербовщик, и, не успев отпраздновать окончание школы на выпускном вечере, Доуги оказался в учебном лагере для новобранцев. Через несколько месяцев он уже топал по пыльным дорогам далёкой жаркой страны с автоматом через плечо, с ранцем за спиной, стуча зубами и дрожа от страха под грохот рвущихся снарядов. Когда всё это наконец закончилось и он оказался снова в родном Нью-Джерси, дрожь не прошла. У него дрожали руки, колени и даже голова. Он не мог ни спать, ни есть.
Сидя на диване в своей комнате, он чувствовал, что сейчас его кости и всё тело разорвутся на тысячи мелких кусочков, которые разлетятся по всей комнате. Наконец его мама села рядом с ним и крепко обняла его, сказав: «Доуги, милый, успокойся. Всё хорошо». Может быть, на него подействовали её объятия. А может быть, он давно ждал, чтобы кто-нибудь сказал ему это. Но так или иначе, дрожь его сразу прекратилась. Руки, ноги и голова перестали дрожать. Дрожал по-прежнему только голос.
Доктор в военном госпитале сказал, что он, может быть, будет заикаться до конца жизни. А может быть, и нет.
Услышав это, Доуги не огорчился. Ему было всё равно. Он мог прожить всю жизнь с заиканием. Главное, что унялась дрожь в руках, ногах и во всём теле.
Он взял деньги, которые ему заплатили в армии, и купил на них жёлтый школьный автобус. Мама сказала ему:
- Поезжай, милый, и отыщи свою половинку.
Он понятия не имел, где её искать, но точно знал, что не в штате Нью-Джерси. Ему очень не хотелось расставаться с мамой, но ему необходимо было отыскать свою половинку. И тогда он решил бросить монетку. «Если выпадет р-р-р-решка, поеду в г-г-г-горы. Если орёл - к м-м-м-морю», - загадал он, подбросив вверх новенький блестящий двадцатипятицентовик. Монетка упала на землю. Вышел орёл.
Можно было, конечно, перебраться на побережье в штате Нью-Джерси, но там слишком многолюдно. А может, отправиться на скалистый берег Калифорнии? Но он знал, что вода там слишком холодная. В конце концов он сел в автобус и поехал в Техас.
Ехал он три дня и три ночи, а когда добрался до Хьюстона, то повернул на юг: не к Галвестону, где тоже было полным-полно туристов, как и в Нью-Джерси, и не к Корпус-Кристи, где его ждало всё то же самое. Вместо этого он ехал потихоньку всё дальше и дальше, пока не доехал до крошечного городка Тейтер, где жила лишь малая толика обитателей, и оказался прямо у ворот Техасского государственного парка. Он въехал в ворота и через некоторое время оказался на странной дороге, усеянной ракушечной шелухой. Это было Устричное шоссе. Несмотря на то, что по обе стороны от него раскинулся государственный парк, оно целых сто лет находилось в частном владении. С незапамятных времён здесь стояли три дома. В одном из них жил месье Бошан. Второй занимала внучка прежнего владельца со своей подругой. Третий принадлежал одному жителю Тейтера, который раньше приезжал сюда на выходные ловить рыбу, а когда забросил рыбалку, стал сдавать свой коттедж.
Доуги снял его в тот же день, а потом отправился в дирекцию парка, чтобы получить разрешение на пляжную торговлю и прокат оборудования для сёрфинга. Он доехал на жёлтом автобусе до конца Устричного шоссе и припарковал его там. На этом самом месте жёлтый автобус и простоял последние десять лет, за исключением тех ночей, когда с океана приходил шторм. Тогда Доуги перегонял автобус подальше, чтобы его не смыло в море прибоем.
Каждое утро Доуги начиналось с того, что он ставил возле автобуса брезентовый навес и готовился принимать клиентов - сёрфингистов. Стоя под этим самым навесом, он впервые увидел Синь. Она понравилась ему с первого взгляда.
Он пристраивал возле прилавка старую доску объявлений, на которой было удобно раскладывать плакаты и майки, когда мимо него прошествовала высокая женщина с огромным животом. Она направлялась прямо к прибою, туда, где бушевали волны, а следом за ней бежала девушка-подросток с ослепительно-белыми волосами. Она громко кричала:
- Стой! Куда ты? Туда нельзя!
Но та не обращала на эти крики ни малейшего внимания. Вскоре они очутились за волнорезами, там, где вода уже была выше пояса. Он видел, как их головы качаются в волнах.
А потом он услышал их пронзительные крики. Кричали обе - и высокая темноволосая, и та, что пониже, с ослепительно-белыми волосами.
Вначале Доуги не обратил никакого внимания на их крики. Большинство отдыхающих кричат и визжат, когда заходят в воду. Кричат, потому что холодно, кричат, когда первая сильная волна ударит им в лицо. Обычное дело. Но потом он повернулся к воде и прислушался. Нет, это были не такие крики. Не обычные. В них было что-то странное.
Он ясно различил крик высокой темноволосой купальщицы. Она кричала от боли. А потом раздался крик той, что пониже. Она кричала от страха.
Всякий, кто бывал на войне, знает толк в криках.
Он помчался к воде, на ходу сбрасывая пляжные тапки, бросился в воду и поплыл изо всех сил. Крики то слышались отчётливо, то тонули в шуме и рёве волн. Подплыв к женщинам, он наконец понял, в чём было дело. В руках у той, что пониже, с белыми волосами, был новорождённый младенец. А в глазах у той, что повыше, темноволосой, стояли слёзы.
Он подумал: и где сейчас Мэгги-Мэри? Кто знает! Быть может, в Сан-Паулу. Или в Сингапуре. Или в Сан-Франциско.
Он почти не вспоминал о ней. В том, что она исчезла, не было ничего удивительного. Сразу было видно, что ей тесно в маленьком мирке прибрежного посёлка.
Доуги вовсе не скучал по ней. Но всё же он был ей благодарен по двум причинам. Во-первых, именно она привезла и поселила Синь в Устричном посёлке. А во-вторых, она родила на свет Берегиню. Две веские причины для благодарности.
Спасибо Мэгги-Мэри за то, что он нашёл свою половинку.
Доуги улыбался, тихонько наигрывая на укулеле. Потом он ещё раз во всё горло пропел свою песню из трёх слов. Целых десять лет он ждал заветного момента, когда наконец сможет спеть Синь песенку. Он ждал целых десять лет, хотя полюбил её сразу, с первого же взгляда.
35
Берегиня бежала очень быстро. Длинные ноги стремительно несли её по пляжу. Но куда ей было тягаться с двумя псами и чайкой! Вскоре они вырвались вперёд, и девочка стала отставать. Она перешла на шаг, хватая ртом воздух. Оказавшись напротив косы, она остановилась, глядя на неё.
На самом верху скалы сидели два коричневых пеликана. Но с того места, где стояла Берегиня, казалось, будто они уселись прямо на воду.
Всякому, кто когда-нибудь стоял на самом краю пляжа, глядя то на морскую даль, то на волны, что, пенясь, разбиваются у ног, знаком этот мощный зов. Зов моря. Стоя у края воды, Берегиня снова, в стомиллионный раз, ощутила эти цепкие объятия, могучий зов пучины.
Она снова взглянула на Устричную косу. Ей довелось однажды оказаться там. Она отлично помнила, как водяные брызги холодят лицо, как чешутся и горят глаза от морской соли. Именно там она в последний раз видела свою маму-русалку.
С тех пор Берегиня никогда не бывала на косе. Синь запретила ей, сказав:
- Пообещай, что ты никогда больше не отправишься туда.
И Берегиня дала Синь торжественное обещание. Ей было тогда три года. Но, дав такое обещание, она не перестала мечтать о том, чтобы снова оказаться на косе. Отсюда, где она стояла, казалось, что это очень близко и до косы можно доплыть, совершив всего несколько сильных взмахов руками.
Берегиня сделала шаг и вошла в воду. Но едва она ступила в полосу прибоя, как пеликаны взлетели с косы и, паря, стали медленно подниматься всё выше и выше в небо. Их резкие крики вывели Берегиню из задумчивости. Кроссовки намокли. Синь рассердится. Рассердится ещё сильней! Берегиня повернулась спиной к морю. Всё-таки придётся рассказать Доуги про крабов. Она сняла кроссовки, стряхнула с них воду и песок. Потом она скрестила пальцы и загадала желание: только бы Доуги понял её. Только бы он всё понял!
36
Доуги увидел, что Берегиня и зверьё возвращаются к нему. Впереди бежал Верт, за ним Второй. А когда Капитан камнем упал вниз и спланировал прямо на шезлонг, вцепившись когтями в деревянный подлокотник, Доуги слегка отпрянул и пробормотал:
- П-п-п-полегче, ты, п-п-п-птичий п-п-п-пират!
Капитан поудобнее устроился на подлокотнике и распушил перья на спине, словно говоря: «Всё в порядке, старина!» Доуги, смеясь, протянул ему сырный крекер. Вообще-то больше всего на свете Капитан любил арбуз, но у Доуги не было под рукой арбуза, а только сырный крекер. Ну что ж, чайки не привередливы. Капитан с удовольствием выхватил угощение из пальцев Доуги.
Псы заползли под автобус и устроились там в холодке, вывалив языки и часто дыша после сумасшедшей гонки по пляжу. Доуги нагнулся и посмотрел на них. Языки у обоих были ярко-розовые, лохматые бока ходили ходуном. Доуги наполнил миску водой из термоса и поставил её под автобус. «Ав-ав-вау!» - тявкнул Второй. Наверное, по-собачьи это означало «спасибо!».
«Давай-давай!» - потребовала чайка, снова распушив перья. Доуги достал ещё один сырный крекер. Капитан взял его клювом из пальцев Доуги, спрыгнул на землю и запрыгал по песку прямо под автобус, туда, где собралась вся звериная компания.
Занимаясь со зверями, Доуги краешком глаза следил за Берегиней, которая потихоньку (очень-очень медленно) приближалась к нему. Глядя на то, как она еле волочит ноги, увязающие в песке, на то, как она, понурив голову, упорно смотрит вниз, не поднимая глаз, он окончательно убедился: что-то тут не так, что-то случилось. Он взял было укулеле, но тут же бросил его обратно на шезлонг, туда, где стояла коробка с сырным крекером, и пошёл навстречу Берегине. Когда он приблизился к ней, она взглянула на него. Доуги стоял перед ней - сильный, загорелый, широкоплечий, полный солнцем, песком и ветром, полный до краёв светом этого прекрасного летнего солнечного дня. Тогда она вдруг ни с того ни с сего бросилась в его объятия, задыхаясь от слёз и повторяя как заклинание:
«Прости-прости-прости-прости…»
Доуги встал на колени и крепко обнял её.
«Прости-прости-прости-прости-прости-прости…»
Сколько раз она повторила это своё «прости»? Он просто сбился со счёта.
37
Забравшись под автобус, Капитан положил сырный крекер на песок и стал неторопливо расклёвывать его. Вкусный сырный запах добрался до чутких собачьих ноздрей.
«Ваф-ваф-ав-в-в!» - жалобно протянул Второй. Ему очень хотелось полакомиться сырным крекером.
«Гр-р-р-р-р-р-ав!» - поддержал его Верт. Ему тоже очень хотелось отведать сырного крекера.
Капитан усердно работал клювом. Оба пса подползли к аппетитному кусочку и стали осторожно обнюхивать его.
Носы у собак очень нежные. А клюв у чайки очень твёрдый. Лишь только Верт протянул свой нежный нос к аппетитному крекеру, как… ТУК! Капитан клюнул его прямо в нос, в самое чувствительное место.
«ВУ-У-У-У-У-УФ!!!» - Верт отчаянно взвыл от боли.
Хотя Второму пока ещё не досталось от чайки, он тоже завыл - на всякий случай.
Жалобное вытьё жутко расстроило Капитана. Он вовсе не хотел сделать Верту больно - ведь пёс был его лучшим другом на всём белом свете.
Вот если подумать, то зачем, собственно, он клюнул своего лучшего друга в его нежный, чувствительный нос? Из-за чего он обидел доброго пса? Из-за какого-то несчастного сырного крекера! Дурацкий сырный крекер. В конце концов, не так-то уж он его любит. Во всяком случае, не настолько, чтобы из-за него клеваться и драться с лучшим другом. Подумаешь, сырный крекер. Да провались он пропадом, этот несчастный крекер!
Занимаясь самобичеванием, Капитан одновременно наблюдал чёрным блестящим глазком за Вертом, который снова подполз к кусочку сырного крекера, аккуратно взял его зубами и потащил к дальнему краю автобуса. Ничего себе! Вообще-то это был мой крекер! Капитан подскочил к Верту и приготовился снова клюнуть его… И тут вдруг вспомнил! Целая коробка сырного крекера! Это же настоящий клад! Капитан выскочил из-под автобуса и подлетел к шезлонгу. Коробка так и лежала там, где её бросил Доуги. Красота! Тут на всех хватит!
«Давай! Давай!» - крикнул Капитан. Оглянувшись через плечо, он увидел, что псы высунули носы из-под автобуса. «Давай-давай!» - снова позвал он, призывно хлопая крыльями. Псы осторожно направились к шезлонгу, виляя хвостами и принюхиваясь. Капитан от нетерпения даже подпрыгнул на подлокотнике.
«Вот же они!» - силился сказать он.
Верт навострил уши. Второй тоже навострил уши.
Сыр-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-рный! Кр-р-р-р-р-р-р-рекер-р-р-р-р-р-р!!!
Оба пса бросились к коробке с крекером. Но Капитан успел соскочить с подлокотника на сиденье шезлонга, до того как на него прыгнули восемь собачьих лап.
Х-х-х-хр-р-р-р-р-рус-с-с-сть!!! Х-х-х-х-хр-р-р-р-р-рум!!!
Шезлонг ходил ходуном, коробка полетела вверх тормашками, крекер разлетелся в разные стороны.
Ап-оп-оп-ам!
Второй бегал кругами вокруг шезлонга, держа в зубах крекер. Верт тащил крекер, довольно виляя хвостом. Капитан подпрыгивал на сиденье, крича во всю глотку: «Давай-давай! Давай!! Давай!!!»
И тут раздался неожиданный звук: кр-р-р-рах-х-х… Зум-м-м-м-м!!!
Вошедшие как раз в этот миг под навес Доуги и Берегиня успели увидеть, как шезлонг сам собой сложился и раздавил маленькую гитару укулеле. Из недр шезлонга, из-под дерева и брезента донёсся жалобный стон порванной струны.
Берегиня застыла на месте, не веря своим глазам.
- Ох… - выдохнул Доуги.
Берегиня, оцепенев, смотрела, как он вытаскивает сломанную укулеле из-под сложенного шезлонга. Достав её из-под брезента и дерева, он стал молча разглядывать раздавленную гитару, держа её обеими руками.
Так они и стояли, не говоря ни слова, не произнося ни звука. Наконец Доуги попытался что-то сказать, чтобы утешить Берегиню. Но ему удалось только выдавить из себя:
- В-в-в-в-всё в п-п-п-п-порядке!
Но Берегиня знала, что не всё в порядке, и ещё она знала, что теперь никогда и не будет в порядке. Во всём виновата она. Если бы она не тянула время, а сразу честно рассказала бы Доуги про крабов, разбитую миску и сломанные цветы, тогда бы этого нового несчастья не произошло. Доуги не положил бы укулеле на сиденье шезлонга и смог бы сегодня вечером спеть Синь свою заветную песенку. Удивительно, но, когда он начинал петь, его заикание куда-то пропадало.
Как же теперь Доуги будет петь?
Берегиня схватила своего пса за ошейник и направилась к призрачно-голубому дому. До неё донёсся слабый голос Доуги:
- В-в-в-всё в п-п-п-порядке, Берегиня! П-п-п-правда…
Но не всё было в порядке. Совсем не в порядке.
38
И вот теперь Берегине очень нужно было отыскать Мэгги-Мэри.
Где-то в этом море.
Где-то в этом мире.
39
Кстати, о море. Берегиня ощутила, что у неё в душе шевельнулся совсем крохотный червячок сомнения. Доуги как-то раз сказал ей, что его «Стрелка» годится для пруда, но никак не для моря.
- Шлюпка годится т-т-т-только для п-п-п-пруда, - так сказал Доуги, после того как потрудился над этой шлюпкой несколько месяцев.
Но, с другой стороны, она вовсе не собиралась отправляться на «Стрелке» в долгое морское плавание. Ей всего лишь нужно добраться до косы. Строго говоря, коса, конечно, находится в море, но очень близко от берега. Смотри пункт «З», в котором ничего не говорится о море. Только о косе.
Берегиня сунула ладошку в задний карман джинсов и нащупала листок бумаги. План был при ней. Прекрасный план!
Она стала думать о слове «годится». Какая разница, о чём идёт речь - о пруде или о море (тем более, что в плане речь о море как раз и не шла)? Главное, что «Стрелка» годится для плавания.
Берегиня видела, как Доуги своими руками превратил старую, разбитую посудину, которую кто-то бросил на берегу, в новенькую, блестящую красную шлюпку, в которой она сейчас сидела. Она видела, как он часами шлифовал старую древесину, пока та не стала гладкой как шёлк, как он слой за слоем покрывал лодку ярко-красной краской. Слой за слоем. Столько слоёв, что она сбилась со счёта.
И вот наконец настал день, когда Доуги вытащил шлюпку из подвала своего дома, где он трудился над ней, и потащил её по траве прямо к Ключу. Берегиня шла за Доуги по пятам. Они оба залезли в шлюпку, Доуги оттолкнулся от берега, и новенькая «Стрелка» закачалась в прибрежных волнах.
Синь была против авантюр, связанных с морем и вообще с водой. В этом смысле она была точь-в-точь как Верт. «С-с-с-сухопутные к-к-к-крысы», - посмеивался над ними Доуги.
Берегиня не знала, кто был её родной отец, но это было не важно, потому что в соседнем доме, в двух шагах от неё, жил Доуги, который всегда дарил ей новые майки, чинил старенький зелёный «додж» и каждый вечер играл для них с Синь на укулеле. Он прозвал её Пчёлкой, глядя, как она начищает воском доски для сёрфинга, видел, как она родилась на свет. В общем, пока Доуги жил по соседству, Берегине и совсем не нужен был отец. Доуги был каждый день в её жизни, все десять лет. Он даже придумал ей ласковое имечко, каким отцы называют своих любимых дочурок, - Крошка-Хорошка.
Доуги был невысоким, ростом чуть повыше Берегини. Но он был сильный, плечистый, немножко похожий на медведя, и казался большим и внушительным рядом с миниатюрной, тоненькой Синь.
Когда Доуги предложил Синь присутствовать при первом спуске «Стрелки» на воду, она скрестила руки на груди и нахмурилась.
- Мне и тут, на берегу, неплохо, - покачала она головой и указала себе под ноги, на землю.
Берегиня знала, что Синь не любит воду, которую они с Доуги просто обожали, а Синь не согласится даже сесть в «Стрелку» ни за что на свете.
- Б-б-б-будем держать эту ш-ш-шлюпку здесь, - сказал Доуги («Здесь» означало: «На пруду, возле канала»). - Эт-т-то от-т-тличная ш-ш-шлюп-п-ка для п-п-п-пруда. - И добавил: - Здесь б-б-б-безопасно.
Червячок сомнения снова зашевелился в душе у Берегини сильней, чем раньше. Чтобы угомонить его, она досадливо тряхнула головой.
Доуги построил небольшой причал, который выступал вперёд, вдаваясь в мелкие воды пруда. Причал Синь.
Когда Берегиня отправлялась в плавание вместе с Доуги, Синь выходила на причал со своим жёлтым складным стулом и усаживалась на самом его носу. Она обязательно надевала спасательный жилет.
«Кто-то должен работать спасателем», - говорила она.
Доуги и Берегиня посмеивались над ней. Они-то отлично знали, что если Синь, пусть и в жилете, очутится в воде, то она никого не сможет спасти. Наоборот, придётся срочно спасать её. «Я дважды побывала в воде, - говорила Синь, не обращая внимания на их насмешки. - И, слава богу, осталась жива. Вот так-то».
Впервые Синь оказалась в воде, когда на свет появилась Берегиня. Это было не в пруду, а там, где катаются сёрфингисты, то есть прямо в Мексиканском заливе. Синь столько раз рассказывала про это Берегине, что та могла в красках представить себе всё произошедшее, словно сама побывала там. «Тогда я искупалась впервые в жизни, - этими словами Синь всегда завершала своё повествование. И прибавляла: - И ты тоже, сладкая моя горошинка».
Про второе своё купание она никогда не рассказывала. На все расспросы она коротко отвечала: «Всё. Хватит с меня двух раз».
Берегиня, впрочем, не слишком ломала голову над загадочными купаниями Синь. Гораздо больше её занимала шлюпка.
Доуги показал ей, как надо грести, научил её обращаться с вёслами, чувствовать движение шлюпки, управлять ею.
Это была чудесная маленькая шлюпка. Берегине нравилось, когда она покачивалась на вершине волны, но не очень высоко, так что двумя дюймами ниже, там, где в воду падает солнечный луч, можно было разглядеть поселившегося здесь морского окуня, а рано поутру - застать компанию шилохвостых скатов, которые дожидаются прилива, чтобы с ним вместе уйти обратно в океан.
Скаты были словно красивые морские птицы, летящие сквозь воду. Их широкие крылья развевались и трепетали в такт океаническим течениям. Они казались Берегине морскими ангелами. Берегиня никогда не видела настоящих ангелов, но представляла себе их именно такими, похожими на серо-коричневых шилохвостых скатов, когда те скользили рядом со «Стрелкой».
Они были - оле-о-ле-о! Лучше и не скажешь.
«Осторожней! С-с-с-следи за их хв-в-востами!» - предупреждал Доуги. Берегиня отлично знала, как опасны их колючие хвосты. Но каждый раз, видя, как скаты скользят под водой, она вспоминала про ангелов.
Потом Доуги добавил ещё одно предостережение, которое уже не касалось скатов. «Никогда не п-п-п-приближайся…» - начал он и, не договорив, показал пальцем на узкую прорезь между песчаными дюнами - канал, по которому в пруд поступала вода из океана, так что он то наполнялся во время прилива, а то мелел, когда начинался отлив.
Берегиня знала, что если оказаться возле канала во время отлива, когда луна начнёт вытягивать воду из пруда, то шлюпку утащит по каналу прямо в океан. На это и был расчёт. Смотри пункт «Ж».
Берегиня посмотрела вверх. Наконец-то показалась луна, вернее, крохотная горбушка, верхушка луны, выглянувшая из-за какой-то невидимой на чёрном ночном небе кучи облаков.
- Ну вот, уже почти! Осталось чуть-чуть! - сказала она.
И луна, словно откликаясь на её слова, послала ещё одну волну, которая прокатилась под днищем шлюпки, подняла её высоко вверх и с громким, решительным стуком ударила о причал. Верёвка совсем ослабла. Несомненно, это был знак.
- Наконец, пора! - с этими словами Берегиня изо всех сил рванула ослабевший узел, которым шлюпка была привязана к причалу.
Пункт «Е» - есть!
Есть! Есть! Есть! Возбуждение передалось и шлюпке, и по ней в предвкушении свободы прошла дрожь - от носа до кормы. Вперёд! В открытое море! Стоя в шлюпке, Берегиня принялась отплясывать пиратский танец под чёрным ночным небом, глядя на поднимающуюся полную луну.
Но, вместо того чтобы направиться к каналу, как задумала Берегиня, шлюпка вдруг развернулась, и её потащило в противоположную сторону, прямо к солёным болотам, то есть именно туда, куда Берегиня совсем не собиралась плыть.
40
- НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!! - закричала Берегиня. - Нет-нет-нет-нет!!!
Она вовсе не собиралась отправляться в болота, вот сейчас, когда наконец начался прилив, после долгого ожидания, после всего, что сегодня произошло. Ну уж нет, ни за что, дудки! Она не собиралась завязнуть там и торчать среди гигантских каймановых кусающихся черепах. Да и вообще среди какой-либо живности, будь то черепахи или больно кусающиеся кайманы-аллигаторы!
Вот ещё не хватало! Ни за какие коврижки она не позволит шлюпке Доуги застрять в болоте. Оттуда самой просто так не выбраться. А это значит: придётся звать на помощь и ко всем её неприятностям добавится такая СУПЕРНЕПРИЯТНОСТЬ, что всё случившееся днём покажется сущими пустяками.
- Нет, нет, нет и нет! - снова повторила Берегиня.
Она схватила вёсла, поспешно вставила их в уключины и принялась грести. Это было совсем не так легко, как кажется на первый взгляд, когда сидишь на корме и смотришь, как гребёт Доуги. Она изо всех сил налегла на левое весло, чтобы развернуть шлюпку, но прилив, которого она так долго ждала, наконец прорвался в пруд, и волны всё прибывали, становясь мощней и мощней.
Да, она поспешила. Она отвязала шлюпку слишком рано, не дождавшись, пока прилив, достигнув полной высоты, начнёт спадать. Как же она могла так ошибиться? Ведь она сама записала это в пункт «Е».
Но теперь всё. Дело сделано.
Она налегала на вёсла изо всех сил. Но это было бесполезно. Шлюпка не хотела разворачиваться.
- Давай! - простонала Берегиня сквозь сжатые зубы. - Ну давай же! Давай! - умоляла она.
Бесполезно. Нос шлюпки по-прежнему был повёрнут к болоту.
Она откидывалась далеко назад, изо всех сил загребая вёслами воду. Сквозь плеск и шум она отчётливо слышала: щёлк-щёлк! Это были каймановые кусающиеся черепахи, которые щёлкали своими зубами. Ещё чуть-чуть - и она приплывёт прямо в их каймановые пасти.
41
Капитан проснулся в своём гнезде среди листьев пальмы сабаль. Он проснулся оттого, что у него зудело в загривке. Не открывая глаз, он распушил перья и почесал загривок лапкой. Потом устроился поудобней и приготовился снова заснуть.
Но не тут-то было. В загривке по-прежнему зудело. Эх-хе-хе… плохо дело.
Капитан открыл глаза. Вообще-то он не страдал бессонницей. Среди ночи его мог разбудить только шторм, а ещё зуд или тревога.
Если он просыпался от зуда, всё было просто. Надо было только почесать там, где чешется, и спать себе дальше. А вот с тревогой справиться было куда труднее. Сколько ни чешись, она не проходит. Зудит и зудит себе.
Сегодня ночью зуд всё никак не проходил. Похоже, это не просто зуд, а тревога.
Откуда же она взялась?
Он посмотрел на дом, который был погружён в темноту. Окна и двери в нём были плотно закрыты. Всё как всегда.
Тогда он посмотрел на другую сторону шоссе и увидел месье Бошана с Синдбадом. Они сидели на веранде своего дома. В доме Доуги и Второго тоже всё было как положено. Темно и тихо. Тогда Капитан принялся разглядывать звёздное небо. Луна была на месте, ровно там, где ей и полагалось быть. Словом, всё было в порядке. Всё как обычно.
И тем не менее он никак не мог избавиться от беспокойства. Что-то было не так. Тревога. Откуда она взялась? Быть может, это Верт попал в беду? Зуд в загривке стал нестерпимым. Капитан встал в гнезде и внимательно прислушался. Верта не было слышно. Если бы он был в беде, то наверняка подал бы голос, позвал бы своего друга.
Влажный ночной воздух холодил перья. Темнота. Тишина. Ни звука.
Капитан снова распушил перья и расправил крылья. Он постарался протянуть здоровое крыло как можно дальше за край гнезда. С помощью молодых пёрышек на самом краешке крыла он мог измерять скорость ветра.
Ф-Ф-Ф-Ф-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р!!!
Затем он проделал то же самое другим крылом. ОХ!
Хотя больное крыло и зажило, казалось, в нём навсегда застряла крохотная иголочка, вонзавшаяся в кожу. Он пару раз потряс крылом, чтобы сбросить её, и снова огляделся. В животе у него урчало.
«Вот оно что, - подумал он. - Должно быть, мне просто хочется есть».
На самом деле чайки всегда хотят есть. Это их нормальное состояние. Они хотят есть все двадцать четыре часа в сутки. Они хотят есть даже во сне. Чайка - это просто машина для поедания пищи. И Капитан не был исключением.
Он залюбовался тем, как в лунных лучах серебрятся его белые перья и поблёскивают антрацитом чёрные. Но вопреки обыкновению он не стал уделять слишком много внимания разглядыванию своего чёрно-белого оперения. Теперь, когда оказалось, что он принял за тревогу просто-напросто голод, надо было сосредоточиться на самом главном - своём пустом желудке.
Он рассудил, что, раз сегодня ночь полнолуния, мелкие рыбёшки будут кишмя кишеть у поверхности воды. Значит, можно вылетать на охоту. Будет чем полакомиться. При мысли о рыбной трапезе Капитан снова распушил перья.
Он подпрыгнул на краю гнезда. Из-за больного крыла ему было трудновато взлетать и садиться. Кроме того, теперь ему приходилось тщательно следить за траекторией полёта. Вместо того чтобы лететь прямо, он всегда забирал немного левее, выписывая в воздухе большие полукружия. Поэтому он дольше, чем обычная здоровая чайка, добирался до места назначения. Но в конце концов ему, как правило, удавалось долететь туда, куда надо, хотя и не без труда.
Он ещё раз окинул взглядом поверхность пруда. В свете луны вода казалась жидким серебром. Он уже предвкушал, как схватит клювом солоноватую трепещущую рыбку, например гольяна. Вкуснятина! А потом можно будет вернуться в гнездо и спокойно спать до завтрака. Пара-тройка гольянов - как раз то, что нужно для лёгкого ночного перекуса.
Капитан сделал глубокий вдох - и прыг! - соскочив с края гнезда, стал медленно набирать высоту, поднимаясь прямо к тёмному небу. В воздухе он сначала немного забрал влево, потом накренился слегка вправо, пока наконец не взял курс прямо на пруд. Вот и вода. Капитан начал сбрасывать высоту, он летел всё ниже и ниже, почти уже касаясь крыльями воды. Но, завершая свой последний полукруг, он, вместо того чтобы сесть на воду, вдруг снова резко взмыл вверх.
На поверхности пруда что-то плавало, вернее, кто-то плавал. Хотя нет… Погодите… Ну конечно. Не кто-то один, а целых двое плыли в ночь полнолуния по серебристым водам пруда.
Капитан подлетел поближе. Вот так чудеса! Да это же девочка! Берегиня! А с ней лохматый Верт! Значит, им тоже пришла в голову мысль полакомиться гольянами на пруду! Здорово! Славная ночь! И славная будет охота!
«Давай! Давай!» - радостно крикнул он. Рыбёшек на всех хватит!
42
А внизу, в лодке, Берегиня из последних сил налегала на вёсла. Если ей не удастся развернуть «Стрелку», то с началом отлива шлюпка-плоскодонка завязнет в болоте среди осоки, остролиста и чавкающей солёной жижи.
За свою жизнь Берегиня выслушала десятки страшных историй про это болото. Там водились не только узорчатые флоридские черепашки, но и исполинские змеи и, хуже всего, гигантские каймановые кусающиеся черепахи. И хотя Берегине ни разу не привелось столкнуться с ними лично, она была наслышана о них. Это были горбатые черепахи с безобразным шишковатым клювом. Такая черепаха может моментально откусить человеку палец. Когда Берегиня думала об этом, она невольно поджимала пальцы в кроссовках.
Интересно, а может ли каймановая черепаха откусить собачью лапу? Берегиня решительно тряхнула головой, чтобы отогнать страхи.
- Никаких пальцев и лап! - твёрдо сказала она. - Не бывать этому!
Она не позволит, чтобы её пальцы или лапы Верта стали добычей хищных черепах.
Она снова изо всех сил навалилась на вёсла. Но шлюпка никак не хотела поворачивать. Впереди по-прежнему смутно виднелся контур берега.
ПШ-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!
Сильная волна с шипением приподняла лодку и толкнула её вперёд, прямо к болоту. Прилив явно издевался над горе-гребцом.
Берегиня вытащила из воды левое весло и гребла только правым, глубоко зачерпывая воду. Она гребла, гребла и гребла. Черпала и черпала. Весло вниз - весло вверх. Вниз - вверх. Вниз - вверх. Вниз - вверх.
- Ну поворачивай же! ПО-ВО-РРРРРА-ЧИ-ВАЙ! - повторяла Берегиня.
Она изо всех сил откидывалась назад. Мышцы её были натянуты, как струны на гитаре укулеле.
- ПО-ВО-РА-А-А-АЧИВАЙ! - простонала Берегиня.
Она стиснула зубы. Нет, нет, нет и нет! Она не должна попасть в это дурацкое болото к черепахам. Она опустила правое весло в воду и ЗАЧЕР-Р-Р-Р-ПНУ-У-УЛА глубоко-глубоко.
И тут вдруг…
тихо-тихо…
тихо…
потихоньку…
ветер затих…
и прилив замер,
а нос шлюпки повернул в другую сторону!
Наконец-то шлюпка направилась к дальнему берегу пруда, где между дюнами виднелся узкий канал.
- Ага!!! То-то же!!! - торжествующе крикнула Берегиня.
Она бросила вёсла, пощупала свои накачанные вощением сёрфбордов мускулы и тихонько пробормотала:
- Спасибо за работу, Доуги!
Огромная радость охватила Берегиню. Но она была недолгой и продлилась буквально две секунды. Двигаясь к каналу, они проплыли мимо причала Синь. Берегиня взглянула на него. Там было темно и совсем пусто. На нём не было Синь. Она не сидела там на жёлтом складном стуле и не работала спасателем.
Внезапно откуда-то из глубин памяти всплыла картинка. Синь подхватывает её, тащит из воды, втаскивает в какую-то лодку… Это было давно… очень давно. Синь обнимает её, крепко прижимает к себе. Они обе мокрые насквозь, с них ручьями течёт вода. Синь шепчет ей на ухо: «Сладкая моя горошинка! Мы с тобой вместе. Ты, да я, да мы с тобой…» - слова, которые с тех пор Синь говорила ей каждый вечер перед сном.
Пустой причал остался позади. Он становился всё меньше и меньше. Берегиня смотрела поверх него, туда, где над причалом виднелся их дом. Он тоже становился всё меньше и меньше. Там внутри, в своей комнате, мирно спала Синь. Берегиня инстинктивно протянула вперёд руку, словно бы для того, чтобы разбудить Синь, дотронувшись до её плеча, и прошептать ей: «Я здесь, я с тобой…» Но в этот момент она почувствовала, как талисман - подарок матери - тихонько ударил её в грудь. Она опустила глаза и взглянула на него. Талисман тускло мерцал в призрачном лунном свете.
- Веди меня, луна. Веди… - прошептала она, глядя в чёрное небо.
43
Луна поднималась всё выше. Берегиня снова взялась было за вёсла… Ой! От жгучей боли она тут же выпустила их и принялась дуть на стёртые до крови ладони. Они болели так, словно в них вонзали жала полтора десятка сердитых пчёл. Ну и ну! Доуги не предупредил её, что, сидя на вёслах, можно так изранить руки.
Когда она только начинала вощить сёрфборды, у неё были мозоли после работы с гребнем. Но так сильно её руки ещё никогда не болели. Берегиня потрясла руками и снова подула на ладошки.
Она мысленно внесла поправку в свой план. В пункте «Ё» надо вычеркнуть: «Отвязать шлюпку и грести к каналу» - и вписать: «Позволить приливу нести шлюпку к каналу». Это даст возможность её ладоням немного передохнуть до того момента, когда они окажутся в открытом море, где ей снова придётся грести. Поэтому она вытащила вёсла из уключин, спрятала их под лавку и предоставила шлюпке дрейфовать по направлению к дюнам, туда, где виднелся выход из пруда в открытое море.
Прилив тащил лодку туда, куда нужно. Отлично! И тут она вспомнила про дар, предназначенный Йемайе.
- Пора, Верт! - сказала она псу.
Месье Бошан объяснил ей, что Йемайя - это великая матерь, владычица морей. А ещё он рассказывал, что на неё нельзя полагаться: «Если она не примет твой дар, всякое может случиться. Шторм, ураган, цунами… - Месье Бошан помолчал и добавил: - Она может исполнить твое желание, но не за просто так. Она ждёт от тебя дара».
Берегиня сунула руку в коробку из-под туфель и вытащила одну из статуэток-мерлингов. Держа её кончиками пальцев, маленькую, гладкую, такую приятную на ощупь, она медленно поднесла фигурку к лицу, чтобы разглядеть, какую из богинь она наугад вынула из обувной коробки.
- О-о-о-о, да это Седна! - прошептала она, ласково поглаживая меховой воротник, круглое личико и согнутые в локтях руки богини.
В горле у неё вдруг образовался комок, и, судорожно сглотнув, она храбро обратилась к богине:
- Седна… - Комок мешал говорить. Откашлявшись, она продолжала: - Седна, мне жаль, что ты очутилась так далеко от дома…
Эта древняя богиня ледяной Арктики самая строгая и молчаливая из всего племени русалок.
Седну вырезали из куска ели, которую однажды зимой во время шторма прибило к берегу. Мокрая ель была душистой и нежно-шелковистой на ощупь. Статуэтка тоже была такой.
- Я буду скучать по тебе… - шепнула Берегиня, сжимая деревянную фигурку. Потом, всматриваясь в густую черноту непроглядной ночи, она тихо произнесла: - Йемайя, великая матерь, владычица морей, прими этот дар! - И поспешно, не давая себе времени передумать, бросила крохотную статуэтку в солоноватую воду пруда.
Плюх! Услышав, как фигурка упала в воду, Берегиня закрыла глаза и глубоко вздохнула. Седна была её любимицей, а после того, что случилось сегодня, месье Бошан вряд ли станет вырезать ей новую богиню.
Подумав о месье Бошане, она вспомнила, как недавно отнесла ему найденный на берегу можжевеловый брусок. Можжевельник лежал у него на столе рядом с ножом, которым месье Бошан резал по дереву. Берегиня точно знала, кого из мерлингов нужно вырезать на этот раз, и даже попросила об этом месье Бошана. Однако он всё никак не начинал работу. Ну а теперь он так сердит на Берегиню, что, наверное, вообще ничего не станет делать.
Она заглянула в обувную коробку. Шесть мерлингов по-прежнему тихонько лежали там на мягкой красной майке. Потом она потрогала карман. Сквозь ткань джинсов чувствовался рельеф седьмой деревянной фигурки. Верт тоненько заскулил. А сверху вдруг послышалось знакомое: «Давай! Давай!»
44
«Давай! Давай!» - это единственное, что мог сказать Капитан. Всякий, кто слышал чаек, знает, что они всегда повторяют это везде и всюду - на реке, на море или на озере. «Давай! Давай!» - вот и весь их лексикон. Но очень немногие люди понимают, что они хотят сказать. Например, матросы рыболовецких судов знают, что когда чайка кричит: «Давай! Давай!» - это значит: «Угостите меня рыбкой!» Матросы понимают язык чаек. Поэтому судно, идущее на промысел, обычно сопровождает целая стая птиц.
А ещё чаек понимают детишки, которые играют на пляже у полосы прибоя. За это чайки любят человеческих малюток. Они вьются над их головами и приглашают поиграть в догонялки, громко крича: «Давай! Давай!» - и малыши действительно начинают бегать за ними и стараются догнать этих красивых птиц.
Дожидаясь, пока заживёт крыло, Капитан постепенно научил всех обитателей призрачно-голубого дома понимать, что значит «Давай! Давай!». Теперь он каждое утро вылетал из своего гнезда в пальмовых зарослях, садился на крыльцо прямо у кухонной двери и громко, внятно говорил заветное слово. Берегиня сразу же впускала его в дом и угощала чем-нибудь вкусненьким - например кусочком дыни или крекером.
Справившись с угощением, Капитан повторял: «Давай! Давай!» Обычно Берегиня снова давала ему какое-то лакомство: ломтик жареной картошки, клубнику или самое-самое желанное, непревзойдённо-аппетитное, расчудесно-волшебное, умопомрачительно-изумительное, божественно - дивное кушанье - да, да, да, красно-сахарный, сочный арбуз!
Капитан обожал арбуз. За большой, спелый, сладкий кусок арбуза он был готов сделать всё, что угодно. Всё-всё-всё.
Да и вообще, он снова научился летать только благодаря арбузу.
Когда его крыло немного зажило после удара о кухонное окно, Берегиня взяла его под мышку, отнесла вниз и посадила в траву у крыльца, а Синь положила несколько кусочков спелого красного арбуза на перила, которые были примерно в двенадцати футах от земли. Капитан, сидя в траве, отлично видел тёмно-алые кусочки и чувствовал их головокружительно-сладкий аромат.
Он крикнул: «Давай! Давай!» - что означало: «Бросьте мне несколько арбузных кусочков!» Но Синь, вместо того чтобы выполнить его просьбу, вдруг повернулась к нему спиной и ушла на кухню. А Берегиня, став возле него на коленки, шепнула: «Арбуз, Капитан! Арбуз!» - и погладила его по спинке. Потом она раскрыла ему крылья, слегка подтолкнула и сказала: «Лети и возьми его сам!» И тут он, забыв о сломанном крыле, о страхе, что ему может стать больно, вдруг взмыл вверх и, описав круг в воздухе, приземлился на перила!
Конечно, этот первый полёт был неуверенным и некрасивым. Но всё-таки он смог взлететь и заодно полакомиться арбузом.
С тех пор как только Синь или Берегиня говорили: «Арбуз, Капитан!» - он тут же брал курс на призрачно-голубой дом, садился на перила крыльца и всегда обнаруживал, что там его дожидаются сахарные, сочные арбузные ломтики.
Вот его девочка. Вот его друг-пёс. Плывут по воде. Они не дома, не на крыльце, а почему-то в шлюпке на пруду. Он заметил их и пустился вдогонку. Оказавшись прямо над шлюпкой, он переключил скорость, перейдя на бреющий полёт, дал сигнал, пронзительно вскрикнув: «Давай! Давай!», что означало: «Иду на посадку!» - и камнем упал вниз.
45
В последний момент Берегиня успела нагнуться, и как раз вовремя! Увернувшись от пикирующего прямо ей на макушку комка чёрно-белых перьев, она увидела, что Капитан с размаху плюхнулся на спину Верту, который только жалобно тявкнул.
Верт, конечно, привык работать взлётно-посадочной площадкой для Капитана, но для порядка ворчал и жаловался на бесцеремонность пернатого друга. Впрочем, он был очень рад встрече с Капитаном. При ярком свете полной луны Берегиня видела, что Верт довольно улыбается.
А ещё она слышала плеск и шум волн. Приближаясь, он становился всё громче и громче, и она вдруг почувствовала, как червячок страха и сомнения ползёт у неё вдоль позвоночника. Может быть, повернуть назад?.. Сейчас ещё можно. Но это последняя возможность. Дальше будет поздно…
Она надела спасательный жилет. Он сдавливал ей грудь, его грубая ткань натирала её голые руки и нежную кожу под мышками.
Она взглянула на Верта. Пёс лежал на дне шлюпки, а на нём, как на скале, гордо восседал Капитан. Червячок всё полз и полз по позвоночнику. Наверное, это было нечестно - тащить с собой сухопутного пса в открытый океан да ещё среди ночи.
Почувствовав взгляд хозяйки, Верт ткнулся ей в руку мокрым холодным носом и лизнул ладонь. Она вытерла руку о грубую ткань жилета. И вдруг её осенило. Как же она не подумала об этом раньше?
- Тебе надо надеть спасательный жилет! - воскликнула она.
Услышав это, Верт яростно затряс головой, так что его длинные уши зашлёпали по пасти, разбрызгивая по сторонам слюну, и Берегине пришлось отодвинуться, чтобы не попасть под этот фонтан.
«Ещё чего не хватало!» - протестовал пёс.
- Нет уж, голубчик, давай-ка надевай за компанию! - погрозила ему пальцем Берегиня, доставая из-под лавки ярко-оранжевый жилет Доуги.
Он был на два размера больше её жёлтого жилета. Берегиня продела передние лапы Верта в прорези для рук и потуже затянула завязки. Надевая на пса жилет, она морщилась от боли в стёртых ладонях. Но зато теперь Верт был в полном снаряжении. Оглядев его, Берегиня осталась довольна.
- Вот теперь порядок! - сказала она.
Верт жалобно заскулил, пытаясь сбросить с себя тяжёлый жилет. Он был ему слишком велик и смешно свисал между задних лап, когда пёс вставал и начинал отряхиваться. Но самое главное - жилет держался прочно и не слезал с пса, как тот ни старался от него избавиться. На душе у Берегини стало легче.
- Сидеть! - скомандовала она Верту, и тот сразу уселся на дно шлюпки.
При этом жилет горбом торчал у него над головой, при виде чего Берегиня не могла удержаться от смеха.
- Ты похож на перепуганного туриста, который выглядывает из палатки, - сказала она, чувствуя, что удачно пошутила. Но потом, нахмурившись, строго произнесла: - Лишняя предосторожность нам с тобой не помешает. Так-то, дружок!
Но, похоже, это не убедило Верта. Он с грустным вздохом улёгся возле ног Берегини. Капитан подпрыгнул и завозился, поудобнее устраиваясь у него на спине.
Надев на Верта спасательный жилет, Берегиня немного успокоилась. Червячок сомнения исчез, а точнее, затих. По крайней мере на какое-то время.
46
Шлюпка скользила по поверхности пруда, и Берегиня чувствовала её плавное покачивание - ногами, всем телом, всем сердцем. А ещё она вдруг ощутила себя частичкой этого мира, неразрывно связанной и с жёсткой крепкой древесиной шлюпки, и с далёким хрупким мерцанием звёзд. И снова ей послышался тихий зов, будто кто-то повторял её имя: «Береги… Береги…Береги-ня…»
Ей вдруг припомнилась песенка, которую пела ей мама:
- Русалка-крошечка… русалка-дочечка…
Как ясно она слышала серебристый голос Мэгги-Мэри! Он звучал у неё в ушах…
- Ждёт тебя русалка-мама…
Да-да! Эта детская песенка - вот то немногое, что она запомнила от мамы.
- Плыви, русалка-крошечка,
Плыви, русалка-дочечка,
За моря, за океаны,
Где неведомые страны,
Где рассветы и закаты,
Отмели и перекаты,
Там, за бурей, за туманом,
Ждёт тебя русалка-мама…
Этот качающий, баюкающий ритм звучал и звучал у неё в ушах - полузабытый, родной. Шлюпка, вода, мамин голос в глубокой-глубокой непроглядной тьме…
И вдруг в воздухе пронзительно прозвенело: «Дз-з-з-з-зин-н-нь! А где же Син-н-нь?» Берегиня очнулась от грёз и почесала плечо: на нём горел комариный укус. Где Синь? Ну, разумеется, в доме. Спокойно спит себе в призрачно-голубом доме.
47
В призрачно-голубой цвет дом выкрасила нынешняя обитательница Синь. «Чтобы призраки и духи держались на расстоянии»[4 - Призрачно-голубой цвет - бледный серо-голубой цвет, который на американском Юге часто используют для покраски домов, так как, согласно поверью, этот цвет отгоняет от жилища злых духов, а также докучливых насекомых (ос, жуков, москитов). Традиционно краска готовилась из индиго, пахты и извести. Она действительно обладала свойством отпугивать насекомых.], - шутила она.
До ремонта дом был угрюмого тёмно-серого цвета, точь-в-точь как море в непогоду. Долгие годы он стоял открытый всем ветрам. Дожди, туманы и морской песок съели все следы старой краски, так что никто не помнил, какого он раньше был цвета.
«Морской песок - лучшее средство, чтобы вывести краску», - говорила Синь.
О призраках и духах Синь ничего не знала, пока не оказалась на Юге. Впрочем, может быть, они и водились в Айове, где она родилась и выросла. Кто знает?.. Но она не верила в духов и, значит, не боялась их.
Просто этот старый дом нуждался в покраске - вот и всё. Цвет, который здесь называли призрачно-голубым, был ничуть не хуже прочих. Дом обязательно нужно было покрасить, хотя бы снаружи. Внутри его всё осталось точно так же, как во времена бабушки Мэгги-Мэри. В буфете белые фарфоровые тарелки с каёмкой из синих вьюнков. На стенах полки, уставленные старинными книгами. По большей части это романы, написанные в девятнадцатом веке. Но были и книги о путешествиях, и это долго вводило Синь в заблуждение, пока месье Бошан не сказал ей, что прабабушка Берегини никогда не бывала нигде дальше Тейтера.
У старой леди было совсем мало одежды, но вся она по-прежнему висела в шкафу - в самой глубине, чтобы не мешала вещам Синь, Берегини и Мэгги-Мэри. Время от времени Синь, взяв выходной в баре «Весёлая устрица», брала какую-нибудь блузку или юбку и относила в секонд-хенд в Тейтере, а на вырученные деньги покупала что-нибудь для Берегини - ведь девочка растёт, ей нужны обновки.
На полочках в ванной по-прежнему лежали аккуратно сложенные мягкие белые махровые полотенца. А в бельевом шкафу - хлопчатобумажные белые и тоже очень мягкие простыни. На подоконниках были расставлены ракушки и высохшие морские звёзды, на окошках висели жёлтые занавески. Повсюду чистота и порядок.
Когда Берегиня спросила: «А этот цвет действительно отпугивает призраков?» - Синь пожала плечами и произнесла обычную в таких случаях фразу: «Это вопрос на все времена, дорогая».
Когда родилась Берегиня, Синь было пятнадцать. Ещё через три года ей исполнилось восемнадцать, и тут-то их и покинула Мэгги-Мэри.
Вскоре после её исчезновения Синь покрасила старый дом в призрачно-голубой цвет.
48
Берегиня заметила, что ветер усиливается. Капитан и Верт свернулись клубком у её ног. Похоже, их вовсе не волновало, что шлюпка приближается к каналу.
Как же они могут спать в такой момент? Ни один из них даже не пошевелился, не подвинулся, хотя бы на дюйм, ни к востоку, ни к западу.
«Вот лентяи, - подумала Берегиня. - Сони несчастные! Так и проспят самое интересное и не увидят, как мы будет проходить по каналу».
И тут она вспомнила, что настало время отдать следующий дар. Она запустила руку в обувную коробку и наугад вытащила фигурку мерлинга.
- Это ты, нингё, - прошептала она так тихо, что расслышать её могла разве что эта крохотная фигурка.
Берегиня не глядя определила, кто из богов оказался у неё в руке. Она узнала статуэтку на ощупь: по бокам у неё были следы от зубов, которые оставил Верт прошлой весной.
В тот весенний день после школы Берегиня забежала в свою комнату, вынула мерлингов из ранца, засунула их в карман джинсов и помчалась к «Автобусу». Там Доуги, как водится, уже ждал её с банкой холодной газировки.
Берегиня достала мерлингов из кармана и разложила их на песке. Пока Верт и Второй дремали, а Доуги что-то рисовал в своём блокноте, она строила дворцы и замки из песка для деревянных богов.
Наконец Доуги оторвался от блокнота и объявил, что магазин закрывается. Берегиня собрала мерлингов, положила их в карман и стала вместе с Доуги собирать пляжные зонтики и шезлонги и затаскивать их в «Автобус».
Вернувшись домой, Берегиня вынула мерлингов из кармана и, как обычно, принялась расставлять их на подоконнике. «Раз, два, три, четыре, пять, шесть…» И тут она вдруг осеклась. Фигурок было только шесть. Она пересчитала их ещё раз, потом ещё и ещё. Их было шесть. Одной не хватало. Она сразу вспомнила какой.
Нингё! Берегиня поглубже засунула руку в карман, вывернула его наизнанку. Карман был пуст.
Она направилась было к двери, чтобы пойти к «Автобусу». На улице уже стемнело, и, когда она сказала Синь, что собирается выйти, та строго покачала головой:
- Нет-нет, юная мисс. Придётся подождать до завтра, до конца уроков.
Берегиня сердито топнула ногой.
- Но!..
Синь многозначительно кашлянула. В призрачно-голубом доме было не принято топать ногами. Берегиня молча вернулась в свою комнату. Шесть оставшихся мерлингов пристально смотрели на неё. Она отвернулась от них, от их обвиняющего взгляда.
Ей нечего было сказать этим деревянным фигуркам. Какие слова она могла бы произнести в своё оправдание? Ночью она долго не могла уснуть. Нингё! Где и как она могла потерять её?
Проснувшись утром, она увидела Верта, который стоял у её кровати, изо всех сил виляя хвостом. Прежде чем она успела разобраться, в чём дело, он положил что-то на подушку прямо возле её щеки.
Нингё! Берегиня крепко обняла Верта, вскочила с кровати и помчалась к Синь, чтобы сообщить ей радостную весть. Только вернувшись в комнату и поставив фигурку на подоконник, она заметила на ней следы собачьих зубов.
- Р-р-р-р-р-р! - нахмурившись, зарычала она на Верта.
«Р-р-р-р-р-р!» - Пёс не остался в долгу.
Глядя на него, Берегиня покатилась со смеху.
Метки от зубов её не расстроили, она по-прежнему любовалась фигуркой, её тонкой резьбой. Странно, но благодаря этим шрамам мерлинг казался совсем живым, настоящим. Но Синь она об этом не сказала.
И вот теперь нингё лежала у неё на ладони. Она закусила губу. Однажды она уже теряла её. Теперь ей предстоит потерять её снова, чтобы всё снова стало хорошо.
Нингё почти целиком была рыбой: у неё не было ни туловища, ни рук, ни ног. Только лицо было человеческое, с длинными усами, свисавшими по обе стороны рта, как у сома. Берегине она всегда казалась серьёзной и надменной, недовольно косящейся на следы собачьих зубов, попортивших её красивую чешую.
Нингё была родом из Японии. Месье Бошан рассказывал, что эти морские существа иногда попадались в сети японских рыбаков, которые съедали их, потому что мясо нингё считалось в Японии деликатесом. А ещё верили, что съевший нингё человек будет жить тысячу лет. «Дольше морской черепахи», - шутил месье Бошан.
Берегиня напоследок погладила нингё кончиками пальцев и ещё раз дотронулась до отпечатков собачьих зубов. Потом посмотрела на Верта и улыбнулась: кто знает, может, он теперь проживёт тысячу лет, раз откусил кусочек нингё? Вот было бы здорово!
Порадовавшись за Верта, Берегиня поднесла статуэтку поближе. Они с нингё посмотрели друг другу прямо в глаза. Потом она опустила руку за борт, разжала пальцы и прошептала ей на прощание:
- Плыви обратно в море!
Ей казалось, что она не будет скучать по нингё так же сильно, как по Седне. Но она ошиблась.
Ещё несколько мгновений она провожала нингё взглядом - покачиваясь на волнах, та уплывала всё дальше и дальше, - а потом обратилась к владычице морей:
- Йемайя, прими ещё один дар! - и сразу почувствовала, что шлюпка стала быстро набирать ход.
Берегиня закрыла крышку обувной коробки. У неё осталось пять статуэток: четыре в коробке и одна в кармане.
«Как знать, если мой прекрасный план сработает, может быть, месье Бошан вырежет мне новую фигурку из можжевельника», - подумала она и громко объявила:
- Итак, пункт «Ё»!
49
На берегу в призрачно-голубом доме спала Синь, не зная, что Берегини нет рядом, что она с Вертом и Капитаном сидит в шлюпке, плывущей в открытый океан.
Когда она, донельзя измученная, наконец рухнула в постель после этого бесконечно длинного, тяжёлого дня, к ней пришёл сон, который, словно волшебный ковёр-самолёт, должен был унести её далеко-далеко от тревожных событий, а главное, от странного, непонятного поведения Берегини.
Но даже во сне она продолжала вспоминать свою ссору с ней. Снова и снова она оказывалась на пороге её комнаты с криком: «Что ты натворила?! Где была твоя голова?!» А та в ответ твердила какую-то ерунду про крабов, про то, что они разговаривали с ней, просили её…
О господи! При чём тут крабы? Крабы, которых наловил Доуги, ради которых он встал рано утром, ещё до рассвета, несчастные крабы, которых она собиралась положить в гумбо?!
Ладно, крабы крабами, но при чём тут её деревянная миска? И цветы месье Бошана? И Доуги?..
«То есть ты хочешь сказать, что во всём виноваты крабы?» - поинтересовалась Синь, едва сдерживая ярость, от которой по телу побежали мурашки.
Вот Берегиня стоит напротив. Они с ней уже почти одного роста. Девочка, что выросла у неё на глазах, стоит, выдвинув вперёд подбородок, точь-в-точь как Мэгги-Мэри перед тем, как в очередной раз произнести какую-нибудь явную и бессовестную ложь.
Сколько раз Мэгги-Мэри говорила Синь, что «на одну минуточку заскочит в магазин, чтобы быстренько купить там одну вещицу», и исчезала на целый день, забрав машину. А они с Берегиней сидели и ждали её. А сколько раз Мэгги-Мэри обещала Синь забрать её после работы из «Весёлой устрицы», но так и не появлялась, потому что данное обещание «вылетело у неё из головы», и Синь приходилось идти домой пешком или звонить Доуги и просить заехать за ней.
Да, Мэгги-Мэри была изрядной лгуньей.
Насколько Синь было известно, Берегиня ни разу не лгала ей. А вот её мать лгала на каждом шагу. И вот теперь Берегиня стоит, выставив вперёд подбородок, точь-в-точь как Мэгги-Мэри.
«Они говорили со мной», - твердила она.
«Говорящие крабы? - крикнула Синь. - Чепуха! Крабы не могут разговаривать!»
Берегиня ещё сильней выставила подбородок:
«Я понимаю их язык. Во мне есть русалочья кровь».
«Тоже мне объяснение! А-а-а-а-а!!!» - закричала Синь.
От злости все слова куда-то подевались. Русалки! Русалочья кровь!!! Она и представить себе не могла, что может так рассвирепеть. Дикая ярость, как острый нож, полоснула её по груди, по плечам, по лицу. Каждый её нерв, каждый мускул, каждая жилка были натянуты до предела. Она задыхалась, ловя ртом воздух, пока наконец не отыскалось одно-единственное слово.
«БЕРЕГИНЯ!!!» - крикнула она.
И всё. Все другие слова застряли у неё в глотке, слиплись в комок и наотрез отказывались выходить наружу. Единственное, что ей оставалось, - это изо всех сил хлопнуть дверью.
БУМ!!!!
Если вокруг дома и бродили какие-то призраки или духи, то они тут же бросились наутёк.
Синь так старалась вырастить девочку как следует. Она оберегала её и заботилась о ней, учила тому, что может пригодиться в жизни, старалась, чтобы девочка всегда была в ладу с собой и с окружающим миром. Но сегодня она поняла, что как мать никуда не годится, потому что всё это время она позволяла девочке лелеять безответственные и вредные фантазии.
Наконец Синь твёрдо решила: всё, хватит. Пора объяснить Берегине, что никаких русалок, говорящих крабов и вообще никакого волшебства не существует. Девочка, которой уже целых десять лет, должна расстаться с детскими выдумками.
- Берегиня… - шептала во сне Синь.
Она спала и не знала, что её девочка уплывает всё дальше и дальше, уплывает в открытый океан.
50
Синь не подозревала, что всё обернётся именно так. Накануне утром она поднялась рано, ещё до восхода солнца. Луна, оставшаяся с ночи - почти, но ещё не совсем полная, - висела на западном краю неба, прямо над Ключом. Синь взглянула на неё и приветственно подняла чашку свежего, дымящегося кофе.
- Сегодня будет полнолуние. Ночь голубой луны! - радостно прошептала она.
Через несколько дней, после того как исчезла Мэгги-Мэри, Синь отправилась в Публичную библиотеку Тейтера и набрала там книг о том, как растить и воспитывать детей. В одной из них (она точно не помнила, в какой) говорилось о том, как важны для ребёнка семейные традиции.
«Семейные традиции» - она запомнила это выражение и, закрыв книгу, принялась раздумывать о том, какие семейные традиции могут быть в такой необычной семье, как у них. А потом ещё через некоторое время на квакерской благотворительной ярмарке в Тейтере ей попалась старая поваренная книга, в которой был рецепт гумбо «Голубая луна». В рецепте было написано: «Подавать горячим в полнолуние, в праздник голубой луны, когда вся семья соберётся за столом».
Синь так и сделала. Два раза в год, когда начиналось полнолуние и луна становилась круглой и отливала синевой, она варила в большой кастрюле крабовый гумбо и приглашала на угощение всю свою «семью», то есть всех обитателей Устричного посёлка, в котором, кроме неё и Берегини, жили ещё два человека. На стол подавался гумбо «Голубая луна». Отлично! Ей удалось завести традицию.
Тем утром, сидя за чашкой кофе и пробежав глазами знакомый рецепт, она мечтала только об одном: чтобы поскорее настал праздничный вечер. Она выглянула из окна, чтобы бросить взгляд на дом Доуги. У него в кухне тоже горел свет, хотя она была уверена, что Доуги уже на берегу ловит крабов. Накануне вечером она сказала ему:
- Если ты наловишь нам крабов, у нас будет крабовый гумбо. - И улыбнулась.
Доуги очень любит крабовый гумбо. Скоро он войдёт сюда с большим баком, в котором сердито щёлкают клешнями крабы, только что выловленные из Мексиканского залива.
Страницы в старой поваренной книге были мятые, рваные и захватанные - верный признак того, что блюда очень вкусные (пальчики оближешь!) и рецептами пользовались не один раз. Так оно и было. Гумбо у Синь каждый раз получался просто замечательный - наваристый, ароматный, острый, пряный. Мммм!
Ей нравились эти праздничные вечера. Нравилось сидеть за столом с самыми дорогими и близкими людьми - Доуги, Берегиней и месье Бошаном. Всем вместе.
Она завела хорошую традицию: гумбо, суп голубой луны…
Закрыв глаза, Синь представила себе, как они соберутся здесь сегодня вечером. Доуги, месье Бошан, Берегиня, она и зверьё: Второй, пёсик Доуги, Верт, Капитан и Синдбад. Все будут есть гумбо, пока не наедятся до отвала. А Капитана, конечно, угостят арбузом.
А потом Доуги возьмёт укулеле и споёт все свои песни, в которых есть слово «луна». Этих песен у него очень много. Некоторые из них она тоже знает и будет подпевать. Берегиня, её высокая, гибкая, как тростиночка, девочка, станцует кружась. А месье Бошан уснёт в своём кресле, и они помогут ему добраться до дома и немного посидят с ним на веранде. Синдбад будет мурлыкать, выгибать спину и тереться о ноги, а потом вскочит на колени к своему хозяину и тоже будет дремать, уютно свернувшись клубком.
Наконец у Берегини глаза начнут слипаться, веки отяжелеют, она станет клевать носом, и Синь уложит её в постельку, укутав поплотнее одеялом, а Верт устроится рядом с кроватью на коврике.
И тогда наконец они с Доуги останутся одни, пойдут подышать воздухом и посидеть вдвоём на террасе, которая опоясывает призрачно-голубой дом. Синь закурит свою вечернюю сигарету (она каждый вечер позволяла себе одну сигарету, хоть и знала, что это очень вредно для здоровья). Доуги больше не будет петь, а станет потихоньку наигрывать на укулеле, перебирая пальцами нейлоновые струны.
А в это время там, с той стороны дороги, месье Бошан будет терпеливо ждать, когда луна поднимется выше, выше и ещё выше, когда доберётся до середины неба. Тогда расцветёт душистый ночной цереус. Он ждал целое лето, целый год, когда раскроются гигантские белые цветки. И вот сегодня, в ночь голубой луны, это наконец случится. Хоть месье Бошан и дремлет в своём кресле, Синь уверена, что он проснётся как раз в срок, когда белые цветы цереуса начнут раскрываться. Месье Бошан ни разу не проспал и не пропустил этот момент.
И когда раскроет свои волшебные цветы ночной цереус, тяжёлый, сладкий аромат разольётся над Устричным посёлком, обнимая и баюкая всех - и людей, и зверей.
Гумбо «Голубая луна» стал традицией. Но в рецепте было сказано ещё кое-что, а именно: «Варить, помешивая, загадав заветное желание».
Раньше Синь загадывала незамысловатые, хотя и важные желания: чтобы Берегиня была здорова, чтобы клиенты в «Весёлой устрице» давали побольше чаевых, чтобы Доуги заработал денег на новые шины для своего автобуса. Но сегодня у неё было особенное желание. Сегодня, помешивая гумбо, она загадает, чтобы Доуги наконец спел ей свою песенку, в которой всего три слова. Доуги с Берегиней хранили эту песенку в секрете, но как-то раз Синь, подойдя к «Автобусу», чтобы забрать Берегиню после рабочего дня, услышала, как они репетируют:
- Будь моей женой! Будь моей женой!
Десять лет она ждала, когда же он споёт ей эту песню. И вот сегодня ночью, когда Берегиня уснёт, а месье Бошан будет наблюдать, как благоуханный цереус приветствует восход голубой луны, может быть - если только очень-очень сильно захотеть и загадать заветное желание! - может быть, наконец-то он решится спеть ей эту песню. Ей одной. И тогда она сможет наконец-то сказать ему, как она его любит. Его одного.
Вот такой у неё был план.
Прекрасный план!
И вот теперь холодная, бледная луна, показавшаяся на восточном краю неба, медленно-медленно ползла вверх. Но всё пошло не по плану. Всё было не так. Никакого гумбо. Никакой танцующей девочки. Никакого ночного цереуса. И никакого укулеле.
И вот теперь Синь, вконец измученная после длинного тяжёлого дня, спит дома и не знает, что её девочка сидит в шлюпке в компании с верным псом и чайкой-инвалидом. Спит и не знает, что её девочка, одна-одинёшенька, уплывает в открытый океан.
Проснись, Синь. Проснись.
51
Дочка имеет право знать всю правду о своей маме, ведь так? Как-то раз давным-давно Берегиня спросила Синь:
- А моя мама меня любила?
И Синь без малейшего колебания ответила:
- Ну конечно, Берегиня! Конечно, любила!
Тогда Берегиня задала следующий вопрос:
- А мы её любили?
На сей раз Синь ответила не сразу. И пока она молчала, время ползло как черепаха, как предпоследний учебный день перед летними каникулами, - самый длинный день в году. Такой же длинной показалась эта пауза. Потом Синь посмотрела Берегине прямо в глаза и сказала:
- Мы любили её, сладкая моя горошинка. Конечно, любили!
На самом деле Берегиня этого не помнила. Не помнила, как она любила Мэгги-Мэри. Она помнила только, как её ждала. Интересно, любить и ждать - это одно и то же? Берегиня много раз задавала себе этот вопрос - вопрос на все времена.
Но в данный момент вопрос на все времена заключался в том, удастся ли ей справиться со шлюпкой и причалить к скале де Вака?
Итак, она уже выполнила пункты «А», «Б», «В», «Г», «Д» и «Е» своего прекрасного плана. Сейчас она выполняла скорректированный по обстоятельствам пункт «Ё». На очереди был пункт «Ж» - «пройти через канал», а потом «З» - «добраться до косы».
Берегиня знала, что нужно делать, - она должна направить нос шлюпки прямо навстречу волнам и держать курс на скалу де Вака. Сёрфингисты старались не приближаться к ней, чтобы не поцарапать доски. Но она двинется к ней по кратчайшему расстоянию. Прямиком к ней, вот так-то, братцы! На полном ходу!
И тут ей в голову пришла неприятная мысль. А что, если шлюпка получит повреждение - трещину или пробоину? Повреждение - очень неприятная штука, Берегиня знала это по сёрфбордам. Но, в конце концов, сёрфборды делаются из стеклопластика, а шлюпка сделана из гораздо более прочного материала - дерева. Берегиня легонько погладила борта шлюпки стёртыми ладонями.
Да, дерево было прочное, толстое, не то что эти несерьёзные доски-кувыркалки из тоненького стеклопластика. И она решила: для волнений нет никаких причин.
Берегиня нащупала на шее ленту, на которой висел талисман, и, повернувшись к Верту и Капитану, спросила:
- Как вы думаете, если я загадаю желание, талисман исполнит его?
Когда человеку десять лет, у него полным-полно желаний, которые можно загадать, например, когда падает звезда, или когда выпал зуб, или когда из воды выпрыгнула рыбка. Талисман на шее - тоже отличный повод загадать желание.
Как раз сейчас у Берегини было огромное-преогромное желание! Сжав талисман, она прошептала:
- Пусть всё станет хорошо, как раньше.
А потом, чтобы Йемайя не обиделась, загадала ещё одно желание и попросила великую матерь, владычицу морей:
- Помоги мне найти мою маму!
Целый улов желаний.
Чтобы просьба была услышана, Берегиня открыла обувную коробку и достала следующую фигурку. По острым плечам Берегиня угадала, что это была сирена. «Это всё, что осталось от её крыльев», - объяснял месье Бошан.
Быстро, боясь передумать, Берегиня отвернулась и бросила сирену за борт. У неё не было сил смотреть, как та исчезнет в воде. Но, загадав все эти желания, она приободрилась.
- У нас всё получится, братцы, - заверила она Верта и Капитана. - Всё получится. Раз-два - и готово!
52
Чего только не рассказывают о сиренах!.. У некоторых из них раздвоенный хвост, как у ирландской Шейлы-на-Гиг[5 - Шейла-на-Гиг - в кельтской мифологии богиня плодородия.]. Другие, совсем без хвоста, похожи на голливудских кинозвёзд. Сирена Берегини принадлежала к древнейшему племени. В составе греческого архипелага был зачарованный остров, на котором обитали кирены - крылатые женщины. Их песни были так дивно сладкозвучны, что моряки не могли устоять и направляли свои корабли прямо к скалистым берегам острова. Этих кирен видел Одиссей во время своих долгих морских странствий.
Со временем эти крылатые существа превратились в полуженщин-полурыб, и их стали называть не киренами, а сиренами.
Вполне возможно, что именно сирена, а не простая русалка пятьсот лет тому назад заманила Кабесу де Вака на косу неподалёку от Устричного шоссе. Возможно, он увидел сирену и услышал её чарующее пение.
53
Кстати, о песнях и пении. Поразительное дело: когда Доуги пел, аккомпанируя себе на укулеле, он никогда не заикался. Слова у него выходили чётко, кристально ясно. Берегиня каждый раз удивлялась этому. Да, немало на свете вопросов на все времена.
54
Синь спит и не знает, что её девочка отправилась на «Стрелке» одна в открытый океан. Зато она знает, что сказала Берегине правду. Она любила Мэгги-Мэри. Любила её, как родную сестру.
В маленькой комнатке призрачно-голубого дома она хранила фото Мэгги-Мэри. Старенькая чёрно-белая фотография в рамочке стояла на столике возле дивана. Она была вырезана из газеты «Галвестон дейли ньюс», которая напечатала статью под заголовком «Королева русалок возглавила парад». Фотография была мятая и пожелтевшая, но на ней была Мэгги-Мэри, стоящая на плавучей платформе, сделанной в виде гигантской раковины морского моллюска. На голове у Мэгги-Мэри была русалочья корона, на лице - улыбка, широкая и сверкающая, как океан. И очень похожая на улыбку Берегини.
Да, Синь любила Мэгги-Мэри. Хотя вовсе не скучала по ней.
55
Все океаны на земле связаны друг с другом. Шли века, имена океанов менялись, но вода текла себе и текла. Если, например, дельфин хотел попасть из одного океана в другой, он мог взять курс от Техаса южнее Галвестона и севернее Корпус-Кристи, поймать восточное течение кораллового архипелага Флорида-Кис (но только осторожно, чтобы не наткнуться на Кубу или Юкатан!) и плыть себе к северу через Атлантику, не останавливаясь ни у Виргинских, ни у Бермудских островов, нигде - до самого Средиземного моря, пока не покажется южный берег Франции и устье Ривьеры. Так можно проплыть всю дорогу - всё время прямо, и не надо нигде выходить на берег, садиться в поезд или ловить машину.
По воздуху это примерно пять тысяч миль (плюс-минус одна-две мили). Так что для чайки такой путь был бы, пожалуй, длиннее, чем для дельфина.
Дельфин, пустившийся в плавание, вполне мог бы встретить в океане старого пловца, такого старого, что его лицо покрыто не одним, а двумя слоями морщин. Когда мимо него в лунном свете проплывал дельфин, у древнего пловца начинало сильно биться его старое, усталое сердце.
Неужели опять?.. Не ошибся ли он? Он перестал грести, и вода понесла его, тихонько покачивая на волнах. Чу!.. Вот опять! Знакомый зов. Сначала он был очень слабым, но вот ветер донёс его ближе, и стало лучше слышно. Теперь он знал точно: кто-то загадал желание, глядя на талисман! Радость зазвенела у него в сердце, словно серебряный колокольчик. Сколько лет он ждал этого зова? Восемьдесят? Девяносто? Сто? Ну, может быть, и не сто, но очень-очень давно. Так давно, что уже сбился со счёта.
Он окунулся с головой в тёплую волну, потом вынырнул на поверхность и встряхнул головой. Зов становился всё отчётливей. Он привстал, опираясь на воду, и постарался определить, откуда слышится зов. Он поднял руки к тёмно-синему небу и развёл ладони, ощущая, как ветер холодит подушечки пальцев.
Техас.
Он нахмурился. Техас? Сколько раз он проплывал мимо техасского берега, и всё напрасно. Но сегодня этой ночью кто-то в Техасе снова загадал желание. Так оно и есть, вне всякого сомнения.
Он лёг на спину, и тёплая вода нежно подхватила его. Ветер кружился над ним в своём вечном танце.
Желание. Да-да. Это прекрасно! Чудесно!
Снова Техас. Снова.
«Быть может, - подумал он, - быть может, в этот раз…» - Улыбка озарила его старое, морщинистое лицо, и он рассмеялся громким, счастливым смехом.
56
Не только старый пловец расслышал зов этой лунной ночью. В доме Доуги Второй вдруг поднял голову со своей подушки, на которой он лежал в изголовье у хозяина.
У Второго было прозвище - Барометр. Барометр - это устройство, которое предсказывает погоду. Но, оказывается, некоторые люди и собаки тоже умеют предсказывать. Второй всегда чувствовал перемены в атмосфере, которые предвещают шторм, грозу, бурю или что-нибудь подобное.
Как только в атмосфере начиналось возмущение и на горизонте маячил шторм, Второй принимался без умолку тявкать: «Тяв-тявв! Тяв-тяв! Тяв!» - и пританцовывать на своих тоненьких задних лапках. Он был похож на чихуахуа, однако нос у него был круглый, а окрас как у далматинца - белый с чёрными пятнами, а ещё у него очень большие глаза - просто огромные.
У Доуги раньше никогда не было такой собаки. Из всех псов он больше всего любил Второго. И ещё Верта. Щенок тоже был верным товарищем, и Доуги назвал его «Верный товарищ Второй», а сокращённо - просто Второй. И все вокруг тоже стали звать его так.
Второй-Барометр поднял голову со своей подушки и принюхался. «Тяв-тяв-тяв!» Похоже, в воздухе что-то назревает. Будет шторм. Правда, запах его был пока едва уловим. Второй снова принюхался. Шторм, похоже, будет какой-то необычный, не просто сильный ветер, что дует с Мексиканского залива, гнёт и треплет пальмы на берегу, - нет, что-то другое. Что за странное атмосферное явление? Второй окончательно проснулся и уселся на своей подушке. Тёплый и мягкий воздух окутал его, словно мягкое покрывало.
Посидев немного, Второй снова улёгся на подушку, свернувшись колечком. Да, будет шторм, в атмосфере неспокойно. Но пока ещё буря далеко, он едва чуял её. Второй спрятал нос в растрёпанные дреды Доуги и снова уснул. Погружаясь в сладкий собачий сон, он успел подумать: «Скоро, скоро опять надо будет проснуться…»
57
Те, кто живут у моря, знают, что луна - царица приливов. Она управляет ими, то притягивая морские волны к берегу, то отталкивая прочь от него. Она движется по небесному своду, и волны послушно следуют за ней.
Примостившись на коленях у своего старого-старого друга месье Бошана и слушая его частое дыхание, Синдбад загадал желание. Это было очень большое желание, размером с тарпона…[6 - Тарпон - крупная прибрежная рыба, внешне напоминающая большую сельдь.] нет, с целого кита или даже ещё больше - величиной с луну! Кот мечтал, чтобы исполнилось желание месье Бошана, несмотря на сломанный цереус, и поскорее, пока не стало слишком поздно…
В руке у старика был зажат несчастный цветок, который уже никогда не распустится, после того как горшок, где он рос, был сброшен вниз с крыльца на землю, покрытую ракушечной скорлупой.
Месье Бошан с давних пор жил на Устричном шоссе. Некогда он покинул свой родной городок Сен-Мари-де-ла-Мер, что на юге Франции, в Камарге, где разводят крепких, выносливых пони. Давным-давно месье Бошан сел вместе с десятью пони камаргу на корабль, пересёк Атлантический океан и оказался на побережье Мексиканского залива.
Он вовсе не собирался надолго задерживаться в Устричном посёлке. Он должен был остаться на корабле и дожидаться возвращения команды, которой предстояло отвезти пони камаргу в галвестонский цирк. Месье Бошану тогда было всего пятнадцать лет, и он нанялся на корабль конюхом, чтобы ухаживать за пони во время морского путешествия.
Он любил лошадок, а они любили его. Им нравился его спокойный, мягкий голос и то, как он ласково похлопывал их по холке. Это успокаивало их во время качки.
Месье Бошан и не думал, что ему придётся остаться на узкой полоске техасской земли, тянувшейся вдоль Мексиканского залива. Он даже не сошёл бы на берег, если бы корабль не налетел на Устричную косу - точь-в-точь как это случилось с кораблём Кабесы де Вака пятьсот лет тому назад. Ну что ж, не он первый, не он последний. В ту ночь море штормило, и корабль месье Бошана, получив пробоину, стал быстро наполняться водой. Месье Бошан едва успел переправить перепуганных лошадок на берег, и они тут же разбежались, затерявшись среди солёных болот, заросших осокой, мхом и кустарником. Точь-в-точь такие же остались на их родине, в Камарге, на южном морском побережье Франции.
На родине остался ещё кое-кто. Тот, кого месье Бошан никак не мог забыть. С глазами синими-синими, как небо Южной Франции. С волосами чёрными, как безлунная ночь.
И вот теперь, по прошествии стольких лет, он, сидя в кресле, сжимал в руке сломанный цветок и вспоминал…
58
Двое мальчишек.
Анри Бошан познакомился с Джеком на площади возле рынка в центре городка Сен-Мари-де-ла-Мер, названного так в честь трёх библейских Марий, которые, по преданию, однажды побывали здесь, приплыв по морю.
Как-то раз поздним вечером, за пару недель до того, как он отправился через Атлантику в место под названием Техас, Анри, накормив и вычистив своих пони камаргу, умылся, причесался, надел новенькую куртку и пошёл прогуляться на площадь. Когда тебе всего пятнадцать и впереди тебя ждут долгое плавание и заморские страны, твой шаг лёгок, сердце бьётся часто, дышится легко и жизнь кажется чудесной.
Какой уж тут сон?..
Анри не спеша шёл по тихим ночным улицам, глядя по сторонам. Вот хозяин таверны, проводив последнего завсегдатая, подметает ступеньки своего заведения, а вот булочник вешает ржавый амбарный замок на дверь своей лавочки. Колокол церкви трёх Марий пробил одиннадцать. Анри посмотрел на колокольню, на церковный дворик, на маленькую площадь.
Там, в кругу света, который отбрасывал уличный фонарь, находился Джек. Он стоял у фонтана, лицом к Анри. Карман его был набит монетками, и он бросал их через плечо в фонтан, прислушиваясь к шелестящим всплескам, которые раздавались, когда монетки касались воды - «плинк-плинк-плинк». Словно кто-то играл на старинном клавесине весёлую мелодию.
Джек был удивительным, ни на кого не похожим. И очень красивым, ослепительно-прекрасным. Вот именно: ослепительно-прекрасным!
У Анри перехватило дыхание. Он не мог отвести глаз от Джека.
А вокруг фонтана ночной цереус раскрыл свои белоснежные благоухающие цветки, наполняя воздух густым, приторно-сладким ароматом, от которого кружилась голова.
С тех пор мальчишки встречались каждую ночь. Они приходили к фонтану ближе к полуночи, когда все лавочники, торговцы, все горожане запирали свои лавки, двери своих домов и готовились отойти ко сну - все, кроме ночного сторожа. Но он не обращал никакого внимания на двух мальчишек, которые болтались на улице, вместо того чтобы мирно спать в своей постели.
А они, стоя у сверкающего брызгами фонтана, разговаривали всю ночь напролёт. О чём? Да обо всём на свете: о пони камаргу, о цирке, о благоухающих ночных цветах, о разных чудесах, которых полным-полно в огромном мире… И вот однажды, в одну из ночей, когда они умолкли, потому что молчать вдвоём ещё лучше, чем говорить, Джек сунул руку в карман, достал целую пригоршню монет и бросил их в фонтан - точь-в-точь как в тот раз, когда Анри увидел его впервые.
- Зачем ты это сделал? - спросил Анри.
- Я загадал желание, - ответил Джек.
Анри взял Джека за руку и крепко сжал её. Их руки соединились, пальцы сплелись. Загаданное желание обязательно сбудется.
На рассвете, когда пришла пора прощаться, из-за фонтана вдруг выскочил кот и, прошмыгнув у них между ногами, как пушистый клубок из лап, ушей и усов, так же внезапно исчез в зарослях кустов, что росли рядом. И в ту же минуту во дворик вошла большая, грузная женщина. В руках у неё была корзина, в которых торговки носят на рынок рыбу. Женщина направилась прямо к мальчишкам. Подойдя к ним, она вдруг остановилась.
Глядя на неё, Анри явственно видел миллионы морщин, которые, словно лучи, прорезали её кожу. Он никогда ещё не встречал такой дряхлой старухи. От её корзины шёл кисловатый, прогорклый запах тухлой рыбы. Анри поморщился. Старуха пристально взглянула на него, а затем обернулась к Джеку. Тот отступил на шаг и закрыл лицо руками.
- Мама… - пролепетал он.
Анри никак не мог понять, что происходит. Похоже, что Джек знает эту женщину. Неужели она и впрямь его мать? Он поспешил к своему другу.
- Стой! - скомандовала ему морская ведьма, угрожающе подняв руку.
Затем она протянула ладонь Джеку и вкрадчиво спросила:
- У тебя, верно, найдётся что-нибудь для твоей старой матушки, сынок?
Джек покраснел и стал судорожно рыться в карманах в поисках монеток или, на худой конец, носового платка - хоть чего-нибудь, что он мог бы предложить старухе. Но в карманах его было пусто.
Старуха рассмеялась. Это был нехороший, недобрый смех.
- Как же так? Ведь твоё желание исполнилось? - И она ткнула крючковатым пальцем в Анри. - И тебе нечего подарить старухе матери?
В предрассветных сумерках Анри увидел, как лицо Джека покрыла смертельная бледность. И тут женщина повернулась к Анри и впилась в него взглядом, от которого он сразу съёжился, словно охваченный огнём бумажный лист. Скрестив руки на груди, старуха сказала:
- Вот что, милок. Забудь о нём. Он не твоего поля ягода.
- Не слушай её! - вскричал Джек. - Это просто старая глупая рыбачка!
Анри взглянул на своего друга, и сердце его оборвалось. Синие глаза Джека на побледневшем лице казались бездонными, как морская пучина. И в них стоял ужас. Тёмный ужас, всплывший из неведомых глубин. Неужели он и в самом деле знает эту старую ведьму? Почему он назвал её мамой?
- Он не твоего поля ягода, - повторила она.
- Не слушай, не слушай её! - донёсся до его ушей умоляющий голос Джека.
Анри растерялся. Старая женщина снова пристально взглянула на него. Наконец он нашёл правильные слова.
- Ступай с миром, почтенная матушка, - произнёс он тем ласковым, нежным голосом, каким всегда разговаривал со своими лошадками.
Старуха пожала плечами.
- Я-то уйду, будьте спокойны, - ответила она, обернувшись к Джеку.
Тот стоял, опустив голову, и разглядывал носки своих ботинок, словно не смея поднять на неё глаза.
- Значит, тебе нечего дать бедной старухе? - спросила она и снова засмеялась, поглаживая своё толстое, круглое брюхо.
- Всё прекрасно, всё хорошо, всё в порядке… - пробормотал Анри.
Старуха перестала смеяться, облизала пересохшие губы, затем подхватила свою корзину и пошла прочь. Анри провожал её взглядом, пока она не пересекла площадь и не исчезла из виду. И вдруг он заметил, что большой чёрно-белый кот, самый крупный среди собравшейся кошачьей стаи, стал вдруг совсем чёрным. Зачарованно глядя на кошачий хвост, который так и ходил ходуном - вправо-влево, вправо-влево, - Анри пытался выбросить из головы слова, сказанные страшной старухой: «Он не твоего поля ягода».
- Джек, не обращай внимания… - начал он, оторвав наконец взгляд от кота, и осёкся.
Джека не было. Он исчез.
Но было то, чего Анри не заметил в серых предрассветных сумерках: у большого чёрного кота недоставало одного глаза.
И вот по прошествии многих-многих лет месье Бошан, лицо которого теперь было сморщенным, как печёное яблоко, и напоминало лицо той старой рыбачки, дремал в кресле на веранде своего дома, далеко-далеко от того фонтана в городке Сен-Мари-де-ла-Мер, и беспокойно вздыхал и ворочался во сне. Поглаживая Синдбада, он печально повторял:
- Как давно мы здесь с тобой, дружок. Ужасно давно…
В ответ кот моргал единственным глазом, тихонько мурлыкал и думал про себя: «Давно… ужасно давно…»
59
Не успела Берегиня посетовать на то, что она слишком долго плывёт до канала, как вдруг буквально перед ней очутилось его устье! До него оставалось не больше пятидесяти футов. У Берегини перехватило дыхание. Отсюда, из шлюпки, вход в канал казался узеньким, как игольное ушко. А вдруг «Стрелка» не сможет пройти в него? На Берегиню вдруг напал панический страх. Что, если «Стрелка» застрянет в устье канала, её заполнит водой и она потонет? Что, если затонувшая шлюпка перекроет путь для приливов и отливов? И что делать ей, Берегине? Как выбираться из застрявшей шлюпки, если она и впрямь застрянет в канале?
Самые разные «что, если» толпились у неё в голове, а шлюпка меж тем неуклонно приближалась ко входу в канал.
- Ёлки-палки! - громко сказала Берегиня. Это было ещё одно выражение, которое ей вообще-то не полагалось произносить вслух. - Ёлки-палки! - повторила она.
И тут вдруг вспомнила: «Ну конечно же! Морская корова! Ламантин!»[7 - Морская корова, или ламантин, - большое морское животное, млекопитающее из отряда сирен, или травоядных китов.]
Для Берегини мир был полон знаков. Тучи на небе были знаком приближающегося ненастья. Медуза с ядовитыми щупальцами - знак опасности. Розовая лента, подаренная Синь, тоже была знаком - знаком любви.
Но все эти знаки не имели никакого отношения к русалкам. А вот ламантин - совсем другое дело. Месье Бошан рассказывал ей, что, если верить легендам, морские коровы, или ламантины, всегда сопровождают русалок. Об этом писал ещё Христофор Колумб во время своего плавания по Карибскому морю. Если увидел морскую корову, значит, где-то неподалёку русалка. И наоборот.
- Ламантины очень большие, - сказала Берегиня Верту, который, свернувшись калачиком, дремал у её ног. - Размером со слонёнка.
«Как же морская корова, - спросила она тогда месье Бошана (та самая морская корова, которую Берегиня собственными глазами видела в водах Ключа буквально пару дней назад), - как же эта морская корова смогла протиснуться в узкую прорезь - канал, соединявший пруд и Мексиканский залив?»
«Это загадка, - ответил ей месье Бошан. - На свете полным-полно загадок».
Берегиня глубоко вздохнула.
Даже во время прилива в пруду было очень мелко, не больше четырёх-пяти футов в самом глубоком месте. Вот и сейчас, если бы она вздумала выйти из шлюпки, то могла бы нащупать ногами дно, даже если бы для этого пришлось встать на мысочки. А в канале было и того мельче.
И тем не менее Берегиня своими глазами видела ламантина. Она стояла на крыльце, ела подтаявшее фруктовое мороженое, которое капало ей на руку. Берегиня стряхивала капли с руки, и они скатывались вниз, падая на ракушечную скорлупу, устилавшую землю возле крыльца.
Верт уселся рядом, с его розового языка тоже скатывались капли - точь-в-точь как с фруктового мороженого. Берегиня и глазом не успела моргнуть, как пёс встал на задние лапы, опираясь передними о колени хозяйки, и подарил мороженому горячий поцелуй!
- Р-р-р-р-р… - подразнила его Берегиня. И, потрепав по холке, сказала: - Наверное, ты единственный в мире пёс, который обожает фруктовое мороженое.
Верт вильнул хвостом в знак согласия, и Берегиня разрешила ему ещё разок лизнуть мороженое. Летний воздух был неподвижным, жарким, тяжёлым.
Вот тут-то до неё и донёсся плеск со стороны пруда. Если бы в этот миг подул хотя бы слабенький ветерок, то она, скорее всего, не расслышала бы его. Ветер отнёс бы звук в другую сторону.
Но воздух был неподвижен, и она услышала: с-с-спл-л-л-ла-а-аш-ш-ш!
Берегиня оторвалась от мороженого и взглянула на пруд как раз вовремя. Она успела заметить, как что-то большое, какая-то невиданная морская тварь мелькнула на поверхности Ключа и снова ушла под воду. Берегиня прищурилась: её ослепило яркое летнее солнце, поверхность воды в его лучах сверкала так, что было больно глазам.
Вот опять! С-с-спл-л-л-ла-а-аш-ш-ш! Что-то огромное, серо-коричневое. Кит? Нет, пожалуй, не кит. Морж? Тоже нет. Но, прежде чем Берегиня двинулась с места и сбежала по ступенькам к пруду, прежде чем позвала Синь, громадное животное исчезло. Но всё-таки она его видела!
- Морская корова! - сказала она Верту.
Это был знак.
Весь остаток дня она вместе с Вертом провела на причале, вглядываясь то в прибывавшую, то в мелевшую воду Ключа. Но диковинная тварь больше не появилась.
Вечером она рассказала об этом Синь, которая, пожав плечами, ответила:
- Всё может быть… - А потом добавила: - Вообще-то вряд ли, Берегиня. Морские коровы водятся у берегов Флориды и в Вест-Индии. Они никогда не заплывают так далеко на запад.
Но Берегиня знала, что это была морская корова.
И вот теперь, подплывая к устью канала, она вспомнила про неё. А как известно, где морские коровы, там и русалки.
«Они всегда рядом» - так сказал месье Бошан.
Так оно и есть. Это ещё один знак, которому Берегиня доверяла.
Морская корова никак не могла оказаться в водах Ключа. Но всё-таки она там оказалась.
60
В это время в оранжево-жёлтом доме Доуги почувствовал, что к его щеке прижался мокрый холодный нос Второго. Не открывая глаз, он потрепал щенка по спине. Он не хотел просыпаться. День был таким длинным, что Доуги хотел только одного - спать. Он повернулся на бок и натянул простыню до самого подбородка. Ему так хотелось спать, что он, наверное, мог бы проспать весь остаток лета, весь год, всю жизнь.
Треволнения дня были для него всё равно что холодный душ, который остудил его пыл. Слишком уж хорошо начинался день и слишком многое обещал.
Он поднялся ещё до рассвета и, стоя в воде, слышал тихий шелест осоки, доносившийся с солёных болот, лёгкий шорох кустарника от дуновения свежего ночного ветра.
Он забросил в пруд свою сеть и смотрел, как она медленно тонет в воде, оставляя на её поверхности мелкую рябь. Выждав минуту-другую, он не спеша стал вытягивать сеть на берег, где сидел Второй и наблюдал за хозяином. Щенок терпеть не мог сырости. Как и Верт, он был сухопутным, а не морским псом. Поэтому он уселся подальше от кромки воды, чтобы какая-нибудь случайная волна не намочила ему лапы.
Доуги вытащил на берег тяжёлую сеть. Он знал, что в неё угодило несколько крабов, и слышал, как они щёлкали клешнями, пытаясь вырваться на свободу. Нет уж, братцы! Он пообещал Синь, что наловит ей крабов для гумбо.
Гумбо голубой луны… Ночь голубой луны…
- К-к-красота! - сказал Доуги.
Он долго ждал этой ночи, ждал полнолуния, чтобы спеть Синь свою песню, в которой только три слова. Как замечательно, что будет гумбо! И песня. Он думал, что всю свою жизнь ждал этой ночи, волшебной ночи, главной ночи. Думая о ней, он улыбался. Его улыбка была широкой, как море.
Он принялся тихонько напевать свою песенку. Что скажет ему Синь? Ответит ли она «да»? Он напевал песню всё громче и громче.
«Да! - думал он. - Она ответит мне: “Да!”»
Подтянув сеть к берегу, он увидел крабов, щёлкающих клешнями, пытающихся вырваться из плотной снасти. Голубые крабы, которые водились у этих берегов, славились своей раздражительностью. Всякого, кто хоть раз купался в Мексиканском заливе, голубой краб обязательно хватал либо за пальцы, либо за лодыжку.
Вытащив сеть на берег, он подсчитал улов. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Ровно десять. Ровно столько, сколько нужно. Так он и думал. Да.
Когда вся вода вытекла из сети, он перевернул её и стал вынимать крабов. Он брал их одного за другим, сердитых и огрызающихся, за панцирь и опускал в большой алюминиевый бак, на три четверти заполненный солёной водой. Второй направился к баку, чтобы проверить, всё ли там в порядке.
- Эй! Ост-т-торожней! - крикнул Доуги, увидев, что любопытный щенок засунул нос в бак.
Щёлк! Второй чудом успел отскочить, клешни сомкнулись в миллиметре от его носа. Напуганный и рассерженный, пёсик принялся бегать вокруг бака, на чём свет стоит ругая злобного краба: «Р-р-р-р! Тяв! Тяв! Тяв!»
Доуги рассмеялся:
- Н-н-ну, хватит! П-п-пошли д-д-домой!
Вода в баке шумно плескалась от стенки к стенке, и Доуги остановился, чтобы дать ей успокоиться.
- Сегодня б-б-будет б-б-большой д-день, д-д-дружище, - сказал он.
И Второй, словно понимая, о чём речь, с готовностью отозвался: «Тяв! Тяв!»
Доуги снова засмеялся и ответил Второму на собачьем языке:
- Тяв-тяв!
Второму очень нравилось, когда хозяин разговаривал с ним на его языке, хотя Доуги знал по-собачьи одно-единственное слово - «тяв». Зато оно могло значить так много! Чаще всего это было пожелание доброго здоровья, радости и успеха во всём. Второй повторял его всю дорогу, пока они с хозяином шли от пруда к призрачно-голубому дому, где Синь, тоже проснувшаяся ни свет ни заря, уже стояла на кухне у плиты, помешивая в кастрюле коричнево-красный соус ру для своего знаменитого крабового гумбо. Он был так популярен в маленьком мирке Устричного посёлка среди всех его обитателей!
Всё лето Доуги ждал этого дня и этой ночи. Ночи голубой луны. Много недель он репетировал свою песню из трёх слов. Простую песню, в которой было только три слова: «Будь моей женой». Вот и всё.
Почему же Доуги до сих пор не сказал Синь этих слов? Трудный вопрос. Он много раз пытался произнести их, но каждый раз, стоило ему открыть рот, слова застревали у него в горле и никак не хотели выходить наружу. Каждый раз, когда ему казалось, что настал подходящий момент, язык его становился тяжёлым, неподвижным, словно его связали верёвкой и положили на него сверху камень, поэтому слова так и оставались несказанными. А Синь только краснела и отводила взгляд. И так продолжалось, пока в один прекрасный день он вдруг не услышал от Берегини: - «Знаешь, если тебе нужно сказать что-то важное и ответственное, то проще всего спеть!»
Ну конечно же! Это так просто! Тем более что он никогда не заикается, когда поёт. А спеть ему нужно было всего-навсего три слова: «Будь моей женой». Он споёт их ей. Он будет петь эту песенку снова и снова.
А что вышло?
Всё пошло насмарку. Не было ни гумбо, ни песни из трёх слов. Только длинный, нескончаемо длинный день, полный разочарований и огорчений.
И вот сейчас, ночью, лёжа в постели, Доуги перевернулся на спину. Он чувствовал, что холодный мокрый нос Второго прижимается к его щеке. Наконец он открыл глаза и взглянул в окошко. Небо было ясным. Если шторм и надвигался, то был ещё где-то далеко.
Доуги снова закрыл глаза и отдался ночной темноте, убаюкивающему ночному воздуху. Дрёма, как большая мягкая кошка, свернулась клубком в ногах у Доуги, а Второй - у него в изголовье.
- З-з-завтра… м-м-может б-быть… с-с-спи, д-д-дружище… - прошептал он щенку.
Может быть…
61
Сердце у Берегини бешено стучало. Наконец-то, наконец-то, наконец-то! «Стрелка» стала набирать ход! Она нацелилась на устье канала, словно сёрфборд «винтовка». Берегиня нетерпеливо подалась вперёд, будто это могло заставить шлюпку плыть ещё быстрее.
- Ну давай же! Давай! - умоляюще прошептала она.
И тут она вдруг подумала… Пожалуй, у неё как раз хватит времени, чтобы загадать ещё одно желание. Берегиня нащупала в обувной коробке ещё одну фигурку. На сей раз это была меерфрау.
Берегиня очень любила немецкую русалку - красавицу меерфрау. На ней был красивый накрахмаленный фартук, он так ладно сидел на её талии, прикрывая рыбий хвост! Боясь, что не выдержит - передумает и положит меерфрау обратно в коробку, - Берегиня размахнулась, бросила статуэтку в воду и крикнула:
- Это тебе, великая матерь!
Но буквально через секунду, услышав всплеск, с которым упала в пруд вырезанная из дерева фигурка, она почувствовала острое сожаление. Грусть и одиночество вдруг навалились на неё и тяжёлым грузом легли ей на плечи. Ведь меерфрау живёт не в морях, а в пресных водах. Например, в глубоком озере, в самой глуши старинного немецкого леса. Пожалуй, это было жестоко - бросить меерфрау в древний солёный океан. Ну пусть Ключ ещё не совсем океан, но вода в нём настоящая океанская. И очень солёная. Бедная меерфрау! Берегиня сгорбилась и замерла, обхватив плечи руками.
У её ног, съёжившись в своём спасательном жилете, лежал Верт, словно турист в палатке. Рядом виднелись взъерошенные перья Капитана, который устроился рядом с другом.
Внезапно налетевший порыв ветра с силой ударил о борт шлюпки. Верт тоненько заскулил: «Вернё-ё-ё-ёмся! Скоре-е-е-ей! Вернё-ё-ё-ёмся!» Усевшись на дне шлюпки, он прижался к ногам девочки и оставил на её коленке горячий поцелуй. Шлюпка раскачивалась вправо-влево, едва не зачерпывая воду, и Берегине пришлось ухватиться за Верта, чтобы не потерять равновесия. Наконец ветер стих.
Берегиня всматривалась в поверхность пруда. Что это там под ней, внизу? Но ничего не было видно - только бегущие навстречу волны.
- Пожалуйста, не сердись на меня, Йемайя, - умоляюще прошептала Берегиня.
Только этого ей сейчас не хватало: чтобы вдобавок ко всему на неё рассердилась ещё и могущественная владычица морей, великая Йемайя.
Месье Бошан говорил ей, что разгневанная Йемайя может наслать «во-о-о-от такой шторм!», и широко разводил руки в стороны, чтобы придать больше убедительности своим словам.
Берегиня потуже затянула свой жилет. А потом жилет Верта. Что, если Йемайя выкинет их из шлюпки? Что тогда будет?
Берегиня умела плавать. Говоря без ложной скромности, плавала она просто отлично. Каждое лето Синь записывала её на занятия в городской бассейн Тейтера. Но одно дело - плавать в чистой, спокойной, хлорированной воде бассейна, и совсем другое - в солёной воде Ключа, где без конца взад-вперёд шныряют шилохвостые скаты, не говоря уж об океане с его отбойными течениями и колодцами, с ядовитыми медузами и зубастыми акулами.
Хотя Берегиня почти каждый день плескалась в бирюзовой прибрежной воде Мексиканского залива и ей очень нравилось прыгать в волнах, набегающих на берег, хотя она никак не могла дождаться того момента, когда ей разрешат заниматься сёрфингом, она ни за что не решилась бы плавать в открытом океане. Девочка, которая всю жизнь наблюдала, как сёрфборд легко и красиво скользит то вперёд, то назад, прекрасно знала, какие опасности таятся под мутно-зелёной океанской водой.
К тому же Синь возражала против купания в океане. И Берегиня дала ей слово, что будет держаться подальше от воды.
Волны со стороны песчаных дюн, словно решив напомнить ей об этом, вдруг подняли оглушительный шум и рёв, словно стая голодных львов. Ужас удушливой, тёмной волной накатил на Берегиню. Она судорожно схватилась за вёсла и - ой-ой-ой! - мозоли на стёртых в кровь ладонях тут же дали о себе знать!
Вдруг она снова услышала своё имя. Звук шёл со стороны океана.
- Берегиня! Берегиня! Береги-и-и…
Мама?..
Ну конечно!
Кто же ещё мог звать её оттуда, со стороны океана? Она зажала в кулаке холодный диск талисмана. Холодный, словно ледяное фруктовое мороженое. Но и талисман не вернул ей спокойствия.
- Кто же ещё может звать меня? - спросила она Верта.
И тут её осенило. Жак де Мер! Как же она не подумала об этом раньше? Любая девчонка, что родилась на морском побережье Техаса, знает легенду о Жаке де Мере.
62
В каждой местности есть свои волшебные существа. На северо-западе, в древних лесах, что тянутся до берегов Тихого океана, обитает сасквоч. В сосновом бору Алабамы водится бигфут. А в Техасе, на побережье Мексиканского залива, - Жак де Мер.
Рассказывают, что как-то раз на выходные одна техасская семья - папа, мама, дочка и малютка сын, который ещё не умел ходить, а только ползал, - приехала на побережье и расположилась на пляже.
Малыш был очень тихим и спокойным. А на пляже было шумно: свистел ветер, бились о берег волны, громко кричали чайки. Отдыхающие загорали, купались, бродили босиком по мелководью. Девочка прыгала в набегающие волны, смеялась от радости, а родители не спускали с неё глаз. Они по очереди держали малыша за ручку, а тот, глядя на сестрёнку, мечтал тоже очутиться в прозрачной воде и поиграть с набегающими волнами. Но родители его не пускали. Однако в какой-то момент они отвлеклись и на минуту выпустили его руку, не заметив, как он пополз к воде. Не успели они оглянуться, как ребёнок куда-то исчез.
Родители были в отчаянии. Мама рыдала, папа звал малыша, крича во всё горло, а их дочка легла на песок, свернулась клубочком и спрятала лицо в ладони. Вокруг них собралась толпа отдыхающих. Одни спрашивали, что случилось, другие утешали родителей, третьи бродили по пляжу в поисках мальчика. Но всё напрасно. Малыш пропал. Исчез без следа.
А через несколько дней матрос, стоявший на палубе рыболовного судна, увидел в воде плывущего человека. Впрочем, не совсем человека. Человеком он был только выше пояса. А ниже пояса - рыбой. На спине у него виднелся огромный плавник. В руках обитатель морей держал крошечного мальчика.
Увидев это, матрос страшно рассердился. Он громко закричал:
- Морское чудище! Морской дьявол! Он украл и убил ребёнка!
На его крик на палубу сбежалась вся команда. Матросы кричали:
- Морской дьявол! Морское чудище! Бей его!
Однако «морского дьявола» уже и след простыл. Он исчез, и прибрежные волны качали только маленького мальчика - тихого и спокойного. Он был так же тих и спокоен в смерти, как и в жизни. Матросы были уверены, что морской дьявол - получеловек-полурыба - похитил и убил малыша.
Они объявили, что во всём виноват Жак де Мер, а не отбойные течения, которые тащат людей в открытое море, и не колодцы, которые засасывают их на дно, не волны, которые накрывают с головой и укачивают, укачивают, укачивают…
Жак де Мер. Берегись встречи с ним. Берегись.
63
Верт чувствовал, что «Стрелка» быстро набирает ход. Он положил голову на лапы. Что было делать верному псу? Он мог только тихо лежать в лодке и переживать. «Где же Синь? - думал он. - Где же ты?»
Словно вторя его мыслям, Капитан крикнул: «Давай! Давай!» Но на самом деле это значило: «Где же арбуз?» Но никто не обратил на него внимания.
Берегиня не придавала значения ни беспокойству Верта, ни крикам Капитана. Она смотрела на вход в канал, который был прямо перед ней, ярдах в тридцати, не больше. Она прищурилась, чтобы как следует разглядеть его и оценить ситуацию. Устье теперь уже не казалось таким узким. Пожалуй, шлюпка спокойно пройдёт по каналу.
- Ура! - крикнула она, ожидая, что Верт, как обычно, отзовётся: «Гав! Гав-гав!»
Но вместо лая со дна лодки послышалось только жалобное, тоненькое поскуливание.
Луна уже стояла высоко в небе. От неё лился густой серебряный поток. Шлюпка плыла в круге лунного света. Берегиня облегчённо вздохнула. Всё в порядке. «Стрелка» прекрасно пройдёт по каналу. Она взглянула на обувную коробку, стоявшую под сиденьем, потом на развёрстое устье канала. Пожалуй, она успеет, у неё ещё есть минутка-другая. Она успеет. Берегиня достала следующую фигурку - лорелею.
Если она сейчас загадает ещё одно желание, они наверняка смогут благополучно пройти канал.
Лорелея была сделана из сосновой щепки. Такие щепки время от времени оказывались на пляже. «Скорее всего, это обломки какого-то дома, смытого волной», - говорил месье Бошан. Наверное, так и было. На побережье было немало старых, заброшенных деревянных хибарок, в которых когда-то жили рыбаки. Вода, постепенно размывая берег, подбиралась к ним, срывала их с фундамента и уносила в море.
Сначала была высокая сосна. Потом из неё сделали дом. Потом от дома остались только щепки. А потом из щепки сделали лорелею. Да, дерево прожило не одну, а целых три жизни.
Лорелея была удивительно красива. Тёплая и приятная на ощупь фигурка лежала у неё на ладони. Берегиня прижалась к ней щекой.
Люди любят прижимать ладони к щекам своих любимых. Синь часто сжимала щёки Берегини своими ладонями или нежно гладила её ладонями по щекам. Это было знаком. Знаком любви.
Не давая себе времени передумать, Берегиня тихонько опустила руку в тёмную воду и отпустила лорелею, шепнув ей на прощание:
- Плыви…
Ещё некоторое время она смотрела на тёмную фигурку, которая покачивалась на волнах, посеребрённых лунным светом. Теперь у неё остались только две статуэтки - одна в коробке и одна в кармане джинсов. Ком подступил к горлу. Всего две. Как мало! Седна, нингё, сирена, меерфрау уже уплыли в море.
Она крикнула лорелее:
- Плыви к Йемайе - владычице морей!
64
И вдруг… Ву-у-у-у… Ш-ш-ш-ш-ш…
Канал с шумом и хлюпом раскрыл свою пасть, чтобы проглотить шлюпку, которая шла ровно посередине, между двумя дамбами.
- Ура! Ура! Наконец-то! - прошептала Берегиня.
Ву-у-у-у-у!!! Ш-ш-ш-ш-ш-ш!!! Ш-ш-ш-шлёп!!!
Резкий толчок - и шлюпка, накренившись вправо, вошла в устье канала. Берегиню отбросило назад, на корму. Она прижалась к левому борту, чтобы шлюпка выровнялась и её нос смотрел вперёд, по центру узкого пролива. Шлюпка заскрипела, чиркнула сначала по правой насыпи, потом - по левой. Берегиня, которая держалась за борта, поспешно отдёрнула руки, чтобы их не раздавило при ударе о дамбы, стеной вздымавшиеся слева и справа. Волны приливов и отливов, ежедневно шлифовавшие насыпи, отполировали их до блеска, сделали их твёрдокаменными, жёсткими, как скала. Пласты глины и известняка посверкивали в лунном свете.
Верт прижался к ногам хозяйки. Его била крупная дрожь. А может, это её бьёт дрожь? Берегиня изо всех сил сжала зубы, чтобы они не стучали.
«Стрелка» - самая шикарная шлюпка. Шик-блеск! Доуги своими руками заново сделал её с любовью и старанием - всю, до последней досочки. Берегиня не сомневалась, что «Стрелка» легко доставит их к Устричной косе. До неё всего-то ничего - какая-то сотня ярдов. Скоро она станет видна: как только начнётся отлив, волны побегут обратно в море и она выступит из воды.
Наконец-то удалось перейти к пункту «Ж»!
От этой мысли её охватила такая радость, что она была не в силах сдержать её и во весь голос крикнула:
- Эй! Эй! Вперёд! Скорей!
Боевой клич подбодрил её, и даже Верт изо всех сил завилял хвостом. Здорово! Она набрала в грудь воздуха, чтобы крикнуть ещё раз, как вдруг…
БУМ!
Корма глухо ударилась обо что-то твёрдое под водой, шлюпка накренилась и зачерпнула воды. Берегиню отбросило вперёд, и она упала навзничь, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не удариться головой о переднюю скамью.
На дне шлюпки плескалась вода. Берегиня с трудом поднялась, стараясь сохранить равновесие и не упасть на Верта.
Достав из-под скамейки весло, она упёрлась им в берег и попробовала сдвинуть шлюпку, действуя веслом как рычагом. Но ничего не получалось. Шлюпка засела крепко. Тогда она положила весло и постаралась изо всех сил оттолкнуться руками от насыпи. Её стёртые до крови ладони царапали жёсткий известняк и песок, разъедала солёная вода.
Наконец «Стрелка» слегка сдвинулась. Буквально на полшажка. Берегиня удвоила усилия, яростно упираясь руками в насыпь. Эх, раз, ещё раз!
И вдруг шлюпка внезапно скользнула вперёд - с-с-с-пл-л-л-а-ш-ш-ш-ш! - и Берегиня снова упала, на этот раз назад на корму. Нос шлюпки, ударившись о воду, поднял фонтан брызг, и солёные капли забарабанили о деревянную скамейку.
Берегиня с досадой подумала, что не захватила с собой ни ведёрка, ни ковша, чтобы вычерпать воду. Но не успела она толком расстроиться, как шлюпка вышла из канала. Вот это да!
Волна подхватила их, шлюпка взмыла вверх и на мгновение зависла на самом гребне - как доска для сёрфинга. Берегиня обернулась, но Ключ уже пропал из виду. Сзади был лишь мощный поток океанической воды, бегущей из узкой расщелины между дамбами, поток, который нёс шлюпку прямо к скале де Вака.
Берегиня захлопала в ладоши и изо всех сил крикнула:
- Победа! Победа!! Ур-р-р-р-ра!!!
65
Начался отлив, и вода, устремившись из пруда через канал обратно в Мексиканский залив, потащила с собой шлюпку прямо к скале де Вака. Несметное множество шилохвостых скатов скользили в волнах, влекомые мощным течением. Сколько их было здесь? Сотни? Тысячи?
Но ещё больше было их в Мексиканском заливе - стремглав они проносились под водой, словно стрелы. Они плыли от Бермуд и Сан-Томе, от западного побережья Африки. Вместе с ними бороздил океанские воды и старый пловец. Кто-то только что загадал желание, кто-то просил талисман о помощи. Старый пловец точно знал это. Он плыл к техасскому побережью, и его острый плавник со свистом рассекал волны.
66
Второй уселся на кровати Доуги и посмотрел в окно. В чёрном ночном небе он увидел луну, которая поднималась всё выше и выше.
Прохладный бриз холодил его мокрый нос. Он понюхал воздух. «Тяв-тяв-тяв», - подумал он. В атмосфере было неспокойно.
Второй взглянул на Доуги. Хозяин крепко спал. Может, стоит его разбудить? Пёсик прислушался к ровному дыханию спящего человека в ночной тишине - вдох-выдох, вдох-выдох. И снова принюхался. Нет, пусть пока спит. Можно подождать ещё немного. Торопиться некуда.
Второй не знал, что всего в нескольких ярдах от него в хрупкой шлюпке-скорлупке, которая то взмывала на гребень волны, то проваливалась в солёную бездну, сидел его друг Верт, который тоже смотрел на луну, загадав самое большое собачье желание: «Эй, там, на берегу! Проснитесь! Проснитесь! Проснитесь!»
Пора проснуться. Давно пора.
67
Глубокой ночью, когда случилось столько горьких разочарований, у самого уха месье Бошана струилось негромкое мурлыканье Синдбада. Кот примостился у него на груди, упираясь носом ему прямо в шею. Месье Бошан высвободил руку и погладил кота по шелковистой шкурке. Нет в мире прекрасней звука, чем кошачье мурлыканье.
- Кис-кис-кис! Синдбад! - тихонько позвал он.
На минуту ему пришлось задержать дыхание. Воздух вдруг стал плотным и тяжёлым: проходя вовнутрь, он давил на лёгкие. Месье Бошан кашлянул, и грудь пронзила боль, словно в неё воткнули нож.
Старик прижал руку к груди. Кот не пошевелился и замурлыкал ещё громче.
Рядом, на ночном столике, лежали деревянные щепки и нож для резки по дереву. Он начал вырезать новые фигурки для Берегини, но дело шло очень медленно. Он не был уверен, что у него получится сделать статуэтку, которую она попросила… Можжевеловый брусок, который девочка принесла ему, так и лежал нетронутый на столике.
Можжевельник… он помнил густые можжевеловые заросли родного Камарга. Может, этот брусок приплыл как раз оттуда? Кто знает…
Он снова погладил кота. В последнее время он ощущал какое-то беспокойство, настойчивое желание что-то исправить, что-то успеть… Он заглотнул ещё одну добрую порцию воздуха, а потом начал выдох - тихо-тихо, постепенно выпуская воздух наружу. Сегодняшняя ночь, думал он, должна была стать особенной. Необыкновенной. Полная голубая луна стояла высоко в небе в эту ночь. Ночь, когда сбываются желания.
Но вместо этого… Ночной белоснежный цереус, который рос в большом горшке на крыльце его дома, был сброшен вниз, на землю, покрытую ракушечной скорлупой.
Больше он никогда не будет цвести. Пустота… Она была такой же тяжёлой, как аромат цереуса, который обычно наполнял ночной воздух. Пустота зияла среди горшков с другими цветами, которые по-прежнему стояли на крыльце и на веранде рядом с его креслом.
- Это был наш последний шанс, mon ami borgne[8 - Мой одноглазый друг (франц.).], - сказал он чёрно-белому коту и вздохнул, припомнив родную французскую деревушку и двух мальчиков, что, крепко держась за руки, стояли у фонтана ночью в лунном свете.
Держась за руки… Тут он вспомнил о своих соседях: о девушке и молодом человеке.
- Он должен был сделать ей предложение, - сказал месье Бошан коту. И, помолчав, сердито добавил: - Чего он ждал всё это время? Он должен был сделать это давным-давно!
Синдбад знал, что хозяин говорит о Доуги. Если бы кот мог говорить, он, как эхо, повторил бы то же самое. Но говорить он не мог. Поэтому он просто спрыгнул бесшумно с кресла и, приземлившись на мягкие лапки, потянулся, подняв хвост трубой.
«Любовь… - подумал месье Бошан. - От неё нельзя отказаться. Нельзя убежать. Она слишком редкий дар». Старик знал это. Нельзя отказаться от любви. Надо хранить её, что бы ни случилось.
- Ему надо было сделать ей предложение… - повторил он.
Синдбад почесал за ухом задней лапой, потом улёгся на крыльце в круг лунного света, зажмурился и тихонько замурлыкал.
68
Угнездившийся на спине у Верта Капитан был единственным пассажиром шлюпки, который пребывал в прекрасном расположении духа. Море было для него родным домом, и он был очень рад, что его лучший друг пёс вместе с ним качается на тёмных волнах - вверх-вниз, вверх-вниз!
Капитан склонил голову набок и резко крикнул: «Давай! Давай!»
И тут его внимание привлёк яркий лучик света.
Вот он, блестит. Прямо между ключицами у Берегини. Капитан прыгнул на голову Верта, а оттуда - на борт шлюпки, чтобы получше разглядеть его. Лучик света снова попал прямо в чёрный глаз чайки.
Ну конечно! Конечно, он видел раньше эту блестящую штучку! Это же его упавшая звезда!
Он был уверен, что это та самая звезда, которую он нашёл несколько лет назад.
Он припомнил этот день… Сколько же лет прошло с тех пор? Тысяча? Или больше? Это было ещё до того шторма, до разбитого окна и сломанного крыла. Когда он был в расцвете сил. И в расцвете лет.
Он качался лодочкой на мелоководье, высматривая лакомый кусочек - зазевавшегося крабика или сочную морскую черепашку, - и вдруг заметил, как под поверхностью воды что-то блеснуло.
Он пригляделся. Без сомнения, это была она. Она лежала на дне и улыбалась ему. Круглая, светящаяся, прекрасная. Упавшая звезда. Он знал, что звёзды часто падают с неба в океан, много раз он видел звездопад в чёрном ночном небе. Всю жизнь он мечтал поймать летящую звёздочку. Но они падали слишком далеко от него и слишком быстро, чтобы их можно было поймать.
И вот она лежала прямо перед ним. Он глядел на неё, и каждый мускул, каждое пёрышко его тела стремились к ней. Чайки обожают всё яркое и блестящее, и Капитан, будучи настоящей чистокровной чайкой, не был исключением.
Он взлетел над водой, сделал круг, потом снова сел на воду, покачиваясь на волнах - вверх-вниз, вверх-вниз - и любуясь ярким блеском. Потом, хорошенько прицелившись, сунул голову в воду - нырк! - и ухватил звезду клювом. Она была тяжёлой, и, когда он схватил её, дрожь прошла по телу от головы до хвоста. Но он только крепче сжал клюв.
Он знал, что обладание звездой поднимет его статус в колонии чаек. Насколько ему было известно, никто из чаек, живших в этих местах, не мог похвастаться таким сокровищем. Он взмахнул крыльями и поднялся в небо. В клюве у него блестела упавшая звезда, в голове теснились самые радостные и приятные мысли, и с каждой минутой он всё больше и больше гордился своей восхитительной находкой.
Но его, как всегда, подвёл желудок. Он не смог устоять против арбуза. Что правда, то правда. Арбуз всегда был его главной слабостью.
Пролетая над пляжем, он увидел высокую, стройную женщину, которая загорала, лёжа на махровом полотенце. А рядом с ней, прямо на песке, стояла большая миска с чем-то ярко-красным, удивительно вкусным и сладким. С чем-то восхитительно-сочным и невероятно душистым. Почувствовав этот изумительный запах, он потерял голову. О радость, о блаженство! О счастливый, незабываемый день! Внизу, на песке, прямо под ним стояла огромная миска с ломтиками арбуза. Арбуз! Амброзия! Пища богов!
Это и впрямь было невероятное везение - две удивительные находки за одно-единственное утро. Миска притягивала его как магнит, и, пока он парил над ней, загоравшая на полотенце женщина сначала протянула руку к миске, потом подняла её вверх - и прямо перед глазами Капитана оказался зажатый между тонкими пальцами сочный, красный, спелый - ах! слюнки так и текли от одного вида! - истекающий соком, сахарный кусочек арбуза.
Известно, что чайки умеют быстро переключать внимание, но неспособны надолго сосредоточиться на чём-то одном. Едва перед ним оказался арбуз, Капитан позабыл обо всём на свете. В том числе и о звезде, которую он держал в клюве. Да! Он позабыл обо всём… кроме этого кусочка арбуза!
Не думая ни о чём, не поколебавшись ни минуты, он раскрыл клюв и выхватил сочный кусок из пальцев женщины. А сверкающая упавшая звезда в тот же миг выскользнула из его клюва и упала прямо на ладонь высокой, стройной женщины.
Проглотив арбуз, Капитан взмыл вверх и принялся описывать в воздухе круги. Но было поздно. Женщина удивлённо взглянула на парящую над её головой чайку, потом на свою ладонь. Капитан увидел, что она спрятала сверкающую звезду в свою пляжную сумку. И звезда исчезла из вида. Капитан больше не видел её сверкающих лучей.
Он был приятно удивлён, услышав, как женщина благодарит его.
- Спасибо! - с улыбкой сказала она и бросила ему ещё кусочек арбуза, который угодил прямо в его широко раскрытый клюв.
Проглотив лакомство, он снова принялся кружить над женщиной, и она вытряхнула из миски на махровое полотенце не меньше дюжины спелых кусочков. Красота! Настоящий пир!
«Давай! Давай!» - радостно крикнул Капитан. И - вж-ж-ж-жик! - спланировал на махровое полотенце.
Он так наелся, что едва смог оторваться от земли. Охваченный арбузной лихорадкой, он совершенно позабыл про звезду. А потом он позабыл и высокую женщину на махровом полотенце. Это было очень давно. Он никогда не вспоминал об этом. И никогда больше не встречал ту женщину.
И вот сейчас, сидя в шлюпке, он увидел эту звезду на шее у Берегини. Это была она, упавшая звезда. Она нашлась после стольких лет. Просто чудо!
Он взъерошил перья, развёл крылья, покрутил головой. Звезда была здесь. А вот где же арбуз?
«Давай! Давай!» - крикнул он Берегине.
69
Верт жалел, что ему недостаёт храбрости. Лёжа на дне шлюпки, пёс думал, что, будь он посмелее, он бы схватил зубами верёвку, выпрыгнул за борт и поплыл бы к причалу, таща шлюпку за собой на буксире. Скорей вернуться домой - вот о чём мечтал лохматый Верт.
Однако пёс, как известно, не был водолазом или хотя бы спаниелем, который обожает плескаться в море, речке или болоте. Он был сухопутным псом, и ему ничего не оставалось, как только тихо лежать на дне лодки и мечтать о возвращении домой.
Почему же никто так и не проснулся там, на берегу?
70
В то злополучное утро Синь стояла в кухне у раковины, вся перемазанная пригоревшим гумбо. Разве думала она, когда садилась в зелёный «додж» Мэгги-Мэри, что спустя одиннадцать лет она всё ещё будет здесь? И Доуги… Он тоже всё ещё был здесь.
Давным-давно, в тот далёкий день, она дождалась, когда её бабушка и дедушка уйдут из дома. Она не помнила, куда они пошли. Может быть, в магазин, а может, в город повидаться с друзьями. Она только знала, что её час настал. Пора уходить. И она ушла. Но, дойдя до конца шоссе, повернула обратно. Почему? Да потому, что на неё вдруг навалилось такое огромное, бесконечное одиночество и чувство утраты, что она пошла назад к дому, словно кто-то подталкивал её в спину. Она должна была что-нибудь взять с собой на память. Вбежав в дом, она схватила первое, что попалось ей на глаза, - мамину большую деревянную миску.
Когда она была совсем малюткой, мама сажала её в эту деревянную миску и кружила по кухонному полу. Счастливые воспоминания!
Синь схватила миску и побежала прочь. Она бежала изо всех сил: мимо соседских домиков, мимо садиков, где росли высокие деревья, мимо чисто выметенных двориков. Бежала, пока не очутилась на скоростной трассе. Рядом остановилась машина. Синь забралась в неё, даже не оглянувшись назад.
Мэгги-Мэри не сказала ей ни слова. Ни о чём её не спросила. Только включила погромче радио и, нажав на газ, покатила по трассе всё быстрее и быстрее, так что ветер развевал её густые чёрные волосы. За всё время пути они обменялись только несколькими короткими фразами: «Остановимся на минутку?», «Как насчёт кока-колы?», «Давай откроем люк и посмотрим на звёзды?». Так они и подружились - девушка за рулём и девушка с деревянной миской.
Семь лет Синь и Берегиня ждали возвращения Мэгги-Мэри. Берегиня верила, что её мама - русалка. Синь знала об этом. И до поры до времени не пыталась её разубедить.
Ей вдруг показалось, что в кухне невыносимо жарко. Сделав глубокий вдох, Синь с шумом втянула в себя горячий воздух. Кончиками пальцев она прикоснулась к деревянным бокам миски. Миска была расколота ровно пополам.
Эта миска напомнила Синь о матери, а ещё о Мэгги-Мэри и той ночи, когда она покинула их. Синь почувствовала, как кровь прилила к её щекам. Она всё ещё сердилась на Мэгги-Мэри, потому что её не было рядом и она не могла порадоваться, глядя на это чудо - Берегиню, которая в своё время очутилась из-за неё в опасности.
Синь положила половинки расколотой миски возле раковины, потом прислонилась к стене, прижалась лбом к прохладному кафелю и закрыла глаза.
Она не просила, чтобы ей достались этот дом и Берегиня. Но они достались ей от той, что спасла ей жизнь.
Синь знала: если бы она осталась там, в Айове, она так и умерла бы, как её мама, не увидев ничего на свете, кроме бескрайних кукурузных полей, силосных башен и безотрадных равнин Среднего Запада. Мама часто говорила: «Как бы я хотела перед смертью увидеть океан!» Но она так его и не увидела.
Да, Мэгги-Мэри спасла Синь, а потом доверила ей свой дом и свою девочку. И Синь берегла их.
Беречь их - это было поручение Мэгги-Мэри, её последние слова.
71
Когда взошла луна, шилохвостых скатов за косой стало ещё больше. Они собирались здесь: одни плыли с Ямайки, другие - с Виргинских островов. Всё прибывали и прибывали, широко расправив свои плавники, чтобы ловить океанические течения. Чуть позже они вместе с приливом пройдут через узкий канал, соединяющий Мексиканский залив и пруд. Кто знает, почему этой ночью они собрались именно здесь, почему выбрали эту косу, этот Ключ, а не какое-то другое место? Быть может, их вёл какой-то древний инстинкт, зов предков. А может, их просто увлекло за собой мощное океаническое течение. Кто знает…
А ночь всё длилась и длилась, и с каждым часом скатов становилось всё больше. Настоящий слёт скатов, собиравшихся в ночь июльского полнолуния отложить яйца в пруду, из которых потом получаются русалочьи кошельки[9 - Русалочий кошелёк - пустая оболочка яйца ската или акулы.].
72
Берегиня моргнула. Здесь, в заливе, было так светло по сравнению с прудом. От волн шло свечение, озарявшее пляж. Всё казалось таким большим, просторным: океан, небо, воздух… И даже луна была в два раза больше, чем когда она висела над прудом.
- Победа! - повторила она.
Всё шло по плану. Прекрасному плану! Пункт «Ж» был выполнен! Она вскинула голову, расправила плечи и подняла руки к небу. Её переполняла радость. Восторг. Ликование. Она крепко обняла Верта и крикнула во весь голос:
- Ещё чуть-чуть - и мы у цели!
Верт лизнул её в губы.
- Ф-ф-фу! Горячий поцелуй! - засмеялась она.
В сумерках волны казались мягкими и податливыми. Лунный свет поблёскивал на их завитках, а впереди, в сотне ярдов от них, тускло мерцали острые края скалы де Вака. Она была хорошо видна в свете полной, круглой, яркой луны.
Берегиня снова взялась за вёсла. Нос должен смотреть прямо на скалу, рассекать бегущие навстречу волны, иначе они развернут шлюпку и её пронесёт мимо: по морям, по волнам, нынче здесь - завтра там… Она вставила вёсла в уключины и принялась грести, морщась от боли в стёртых ладонях.
ВУ-У-У-УФ-Ф-Ф-Ф!!! Нос шлюпки вдруг резко взмыл вверх на огромной волне. Правое весло выскочило из уключины, и его мигом подхватило волной.
- Нет! Отдай! - крикнула Берегиня.
Её протянутая рука так и застыла в воздухе, словно ожидая, что весло вдруг чудесным образом вернётся на своё место. Ещё не до конца осознав, что произошло, Берегиня провожала его взглядом, пока оно не исчезло в волнах.
Да, теперь ей придётся грести вдвое энергичнее, чтобы направить шлюпку к скале. Получится ли это у неё теперь, с одним-единственным веслом? Она должна, она сможет. Ведь плавают же эскимосы с одним веслом на каяках? Или индейцы на каноэ? Если они справляются, справится и она.
Скала де Вака виднелась над водой. Она была совсем близко. Шлюпка непременно доберётся до цели, если только нос будет смотреть точно на скалу. К тому же здесь ещё неглубоко, не больше трёх футов. Так что шлюпка сможет, идя по волнам, потихоньку сдрейфовать туда.
Всё было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство. Отбойное течение может образоваться и на мелководье, и ему вовсе не нужно глубины, чтобы набрать силу. Этого Берегиня не учла в своём прекрасном плане, который не предусматривал отбойного течения.
Меж тем отбойное течение, промчавшееся перед знаменитой скалой де Вака словно бешеный локомотив, подхватило «Стрелку» вместе с её пассажирами - девочкой и лохматым псом - и потащило мимо косы, мимо стай шилохвостых скатов, мимо волнорезов прямо в открытый океан.
Не успела Берегиня понять, что происходит, как «Стрелка» оказалась далеко за скалой, за небольшими пляжными волнорезами и устремилась в открытый океан.
А что же пёс? Он мог только выть от страха, глядя на посеребрённые лунным светом волны в надежде, что проснётся хоть кто-нибудь там, на берегу, в Устричном посёлке.
73
На берегу, в Устричном посёлке, не зная, что осталась одна в призрачно-голубом доме, Синь спала и видела сон. Знакомый сон. Сон-воспоминание.
Вот она изо всех сил сжимает руку Мэгги-Мэри, тянет её и умоляет скорее выйти на берег, прочь из воды. Скорее, скорее! Но нет, слишком поздно. Мэгги-Мэри пронзительно вскрикивает: «Уже выходит! Ребёнок выходит!»
И тут новорождённый младенец, выскользнув из тела Мэгги-Мэри, всплыл на поверхность воды - прямо в руки Синь, и в ту же секунду их подхватил Доуги, словно сам морской бог Нептун с блестящими мокрыми кудрями! Подхватил и понёс к берегу.
Наверное, именно с этого момента она и полюбила его - его и дочку Мэгги-Мэри одновременно.
Но в тот момент она ещё не осознавала этого. Она поняла это гораздо позже, когда прошло много-много времени. А тогда она знала только одно: что на руках у неё новорождённый ребёнок, что она стоит в водах Мексиканского залива у побережья Техаса, там, где на полпути от Галвестона к Корпус-Кристи приютился крошечный городок Тейтер, а вокруг них плещут солёные морские волны. Всем известно, что бывают дети, которые родились в море - на корабле, на пароходе, на океанском лайнере. Но много ли на свете детей, которые родились В МОРЕ - в самом что ни на есть прямом смысле, выскользнув из тела матери в солёные морские волны?
Синь стояла в солёной морской воде, держа на руках новорождённую, и не могла отвести от неё глаз. Девочка. Это была девочка. Красавица. «Добро пожаловать на этот свет, сладкая моя горошинка», - прошептала Синь ей в крошечное розовое ушко. Первые слова, которые услышала малышка, были слова Синь. И потом всю жизнь слова Синь были первыми, которые она слышала утром, просыпаясь, и последними, которые она слышала вечером перед сном.
Синь видела, как Доуги перерезал пуповину своим складным перочинным ножом, взял Берегиню и вынес её из воды на берег. Держа её на руках, он нёс её по пляжу, мимо «Автобуса», пока не пришёл прямо к их дому на Устричном шоссе.
Чтобы помочь им, он бросил без присмотра свои сёрфборды, шезлонги, пляжные зонтики. Он ушёл с пляжа от морских волн. И Синь шла за ним всю дорогу до дома. Должно быть, именно с этого дня она и полюбила Доуги. Но ещё раньше она полюбила девочку, малышку, крошку-горошинку.
Синь спит и видит сон о том, как она полюбила свою девочку. А вовсе не о том, что её десятилетнюю девочку этой ночью уносит в хрупкой шлюпке-скорлупке в открытый океан.
Проснись, Синь! Скорее! Проснись…
74
- ВЕРНИСЬ!!! СКОРЕЕ!!! ВЕРНИСЬ!!! - закричала Берегиня.
Оставшаяся за кормой шлюпки коса стремительно удалялась, становилась всё меньше и меньше. В мгновение ока - так стремительно, как лягушка хватает муху! - шлюпка проскочила скалу. Прилив, который так медленно и неспешно тащил их через канал, теперь быстро - слишком быстро, чересчур быстро! - нёс шлюпку вдаль, в бездонный открытый океан.
- ОСТАНОВИ-И-ИСЬ! - отчаянно кричала Берегиня.
Позади уже оставались волнорезы; шлюпка шла именно туда, куда никак нельзя было заходить. Никак нельзя.
Берегиня изо всех сил работала единственным веслом, позабыв про боль в ладонях. Раз-два, раз-два, раз-два. Она отчаянно старалась повернуть к скале, но стоило ей направить нос куда надо, как волны тут же разворачивали шлюпку обратно.
Сильней, ещё сильней! Раз-два, раз-два, раз-два, раз-два! Ладони жгло как огнём, на руках вздулись жилы, в них бешено пульсировала кровь. Она гребла из последних сил. Но всё напрасно. Шлюпку уносило всё дальше и дальше от скалы, всё дальше от видневшегося за ней берега. Всего несколько минут - и Берегиня уже едва различала силуэты домов вдоль Устричного шоссе.
«Не по плану! Это совсем не по плану!» - думала она.
Она вытащила весло. Капли воды сверкали на нём в лунном свете словно жемчужины, скатываясь с него обратно домой - в воды глубокого, безбрежного Мексиканского залива.
Берегиня положила весло на дно лодки, сгорбилась на скамейке, сунув стёртые в кровь ладони под мышки, и закусила нижнюю губу, стараясь сдержать слёзы.
Потом она подняла голову и тихо, совсем тихо позвала маму:
- Мэгги-Мэри…
Но она не услышала своего имени в ответ.
Верт вскочил, сделал круг, потом ещё один, так что шлюпка закачалась ещё сильней. Потом он уселся на дно. Спасательный жилет, который был ему слишком велик, горбом торчал у него над ушами.
И тут Берегиня заметила, что Капитана с ними нет.
75
А в это время там, на берегу, месье Бошан слегка шевельнулся в своём кресле. Ночная прохлада прикорнула у него на груди.
Он снова мечтал, как и всегда, перенестись назад во времени, вернуться в ту самую ночь, когда двое мальчишек возле фонтана держались за руки. Двое мальчишек - он и Джек, обоим едва исполнилось пятнадцать, и впереди у них была целая жизнь. Они молча держались за руки - и этим было всё сказано. Им не нужно было слов.
Сидя в кресле и прислушиваясь к кошачьему мурлыканью, он потёр руки. Пустота… Он чувствовал её как-то особенно остро, как никогда раньше.
После встречи со старой рыбачкой Анри несколько ночей подряд приходил к фонтану, надеясь встретить Джека. Он не мог понять, что случилось. Почему Джек исчез так внезапно, ничего не объяснив? Каждую ночь Анри появлялся у фонтана и каждую ночь уходил, так и не встретив Джека.
Фонтан… Сколько друзей и сколько влюблённых проводили ночи, прислонившись к его мраморной чаше! Сколько их, держа друг друга за руки, вели тихую беседу, загадывали желания!
И вот наконец наступила роковая ночь, которой так боялся Анри. Последняя ночь перед его отъездом. Утром он должен был отплывать в Техас вместе с пони камаргу. Надолго ли? Неизвестно. Может, он уезжал на год. А может, на два. Судно с пони сначала шло в Галвестон, но куда оно направлялось потом, он понятия не имел. Ведь он был всего лишь младшим конюхом, мальчишкой, и капитан вовсе не намеревался посвящать его в свои планы. Ему было известно только одно: их судно выходит в море завтра на рассвете. Как же быть? Как отыскать Джека?
С тяжёлым сердцем пришёл Анри на площадь к фонтану в ту последнюю ночь. Он стоял у мраморной чаши и ждал, ждал, ждал… И когда он уже совсем собрался уходить, на его плечо вдруг легла чья-та рука. Знакомая рука. Вот оно - долгожданное прикосновение.
И в тот же миг всё тело Анри Бошана стало лёгким как пёрышко, ноги его оторвались от грубых булыжников, которыми была вымощена площадь. Сила любви уничтожила силу земного притяжения.
Но радость встречи была омрачена скорым расставанием. Уже совсем скоро наступит утро, которое разлучит их. Анри должен будет отправиться в море, оставив Джека на берегу.
У них не было ни сил, ни слов, чтобы заговорить. Как ни жаждал Анри замедлить ход времени, стрелки башенных часов неумолимо шли вперёд, ночь отступала, близился восход, а с ним и миг прощания. Вот и истекли последние минуты. В предрассветных сумерках Анри тяжело вздохнул и опустил голову. Ему пора было уходить.
Серебристая луна ещё несла свою вахту на побледневшем небосклоне, когда Джек вложил в руку Анри свой дар - талисман на счастье. Анри чувствовал его тяжесть, чувствовал, как он холодит ладонь. Талисман был золотой, размером с большую монету, на тоненькой золотой цепочке. Золотой диск блестел, лёжа прямо в серединке ладони. Анри осторожно дотронулся до золотой цепочки, потом прижал талисман к груди.
- Если я тебе вдруг понадоблюсь, положи его на ладонь и загадай желание, - сказал Джек.
Анри снова взглянул на талисман - сверкающий золотой диск - и дотронулся до него кончиками пальцев. Талисман согрелся у его груди и стал тёплым, словно яркий солнечный луч.
У Анри перехватило горло. Он хотел что-то сказать, но не мог найти слов. Никакие слова не способны были помочь. Они могли бы только всё испортить. И он молча опустил талисман в карман пиджака. Но и сквозь ткань он чувствовал его тяжесть и тепло, которое шло от него и согревало прижатую к карману ладонь. Сглотнув ком в горле, Анри наконец сказал:
- Я возьму его с собой и загадаю желание: чтобы ты переплыл через океан, добрался до Техаса и разыскал меня там.
И они дружно рассмеялись.
Им было пятнадцать, а в этом возрасте нет ничего невозможного. И можно, например, доплыть от Франции до Техаса.
И, словно скрепляя договор, возле них возник, откуда ни возьмись, огромный одноглазый кот и, громко мурлыча, стал тереться об их ноги. Но едва Анри наклонился, чтобы почесать у него за ухом, как на площади раздались чьи-то грузные шаги. Анри взглянул на своего друга. В лунном свете лицо Джека казалось мертвенно-бледным.
- Мама! - вскрикнул он.
Это была та самая морская ведьма. В руках она держала корзину, от которой шёл отвратительный запах тухлой рыбы. Крепкая вонь ударила Анри в нос, его затошнило, глаза начали слезиться. На сей раз старуха, даже не взглянув на Джека, направилась прямо к Анри:
- Ты, я слышала, что-то болтал тут о желаниях? А найдётся ли у тебя что-нибудь для меня? - спросила она, пригвоздив его к месту своим тяжёлым взглядом.
- Ступай с миром, почтенная матушка, - тихо и ласково произнёс Анри.
Но старуха, впившись в него взглядом, ухватила его скрюченными пальцами за рукав. Глаза у неё были цвета морской воды.
- Вот что, милок. Он мой, а не твой. Заруби это себе на носу.
- Но… я… не… - заикаясь, начал Анри.
Она оборвала его, повторив то же самое, что и в прошлый раз:
- Он не твоего поля ягода, милок!
Анри вырвал рукав из её сморщенного кулака. Нестерпимая вонь стояла в воздухе. От запаха тухлятины его снова затошнило. Он сунул руку в карман. Талисман всё ещё хранил тепло ладоней Джека.
Анри не боялся старой, морщинистой рыбачки. Но он никак не мог понять, что всё это значит. Кто эта таинственная старуха? Может, она и впрямь приходится Джеку родной матерью?
Меж тем старуха направилась прямиком к Джеку. Тот отступил на шаг, но было поздно. Старая ведьма с силой толкнула его в грудь. Джек пошатнулся, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но не устоял на ногах и, подняв целое облако брызг, упал в фонтан с пронзительным криком:
- Не-е-е-е-ет!!!
Анри рванулся к другу, чтобы подхватить его, но, поскользнувшись, ударился головой о мраморный край фонтана. В глазах у него потемнело, несколько минут он ничего не видел и не чувствовал, кроме тошнотворного запаха тухлой рыбы и боли, от которой раскалывалась голова. Старуха, наклонившись к нему, потянула его за руку, приподняла и окунула головой в фонтан.
Анри потёр затылок и поморщился от жгучей боли, полоснувшей его по лицу. Перед глазами стоял туман. Он моргнул, тряхнул головой, снова моргнул, стараясь сфокусировать взгляд. И вдруг вспомнил! Джек! Где Джек? Оттолкнув старуху, он встал на ноги.
В чаше фонтана лицом вниз плавал Джек. Анри поспешно схватил его за руку и замер в ужасе: знакомая рука его друга была покрыта твёрдой блестящей чешуёй. Там, где прежде были две ноги, появился рыбий хвост, а на спине виднелся острый плавник, который шёл вдоль позвоночника - от шеи до поясницы.
- Видишь, милок, - захихикала старуха. - Я тебе говорила: не твоего он поля ягода!
Анри ещё раз тряхнул головой. Что за наваждение? Быть может, всё это ему примерещилось в серых предрассветных сумерках? Боль в ушибленном затылке всё не стихала. Неужели он так ударился головой, что сошёл с ума? Может, у него начались галлюцинации? Он смотрел и не верил своим глазам, а точнее, не хотел верить в то, что Джек мог так сильно измениться. Да и Джек ли это? Нет, нет, это не он!
Он зажмурился, а когда вновь открыл глаза… О ужас!
- Морское чудище! - прошептал он. У него перехватило дыхание. - Морской дьявол! Не может быть!
Много раз он слышал рассказы моряков о диковинных морских обитателях - полулюдях-полурыбах, - о сиренах, которые увлекали мореплавателей на верную гибель к скалистым берегам и опасным рифам, чаровницах, в существование которых не до конца верилось.
Он никогда всерьёз не воспринимал эти басни и был убеждён, что моряки рассказывают их для забавы во время долгих плаваний, когда перед глазами расстилается однообразная безбрежная морская пустыня. И вот на его глазах Джек так жутко изменился, превратился в… страшно сказать… морского дьявола!
Нет, это невыносимо! Всё это время он верил, что у них с Джеком настоящая дружба. И вот теперь он смотрел на чудище в фонтане и понимал: «Нет, это не Джек!» Вместо Джека перед ним было существо с острым плавником на спине, с блестящей чешуёй, покрывавшей его плечи, руки и грудь. Анри отшатнулся от фонтана, словно молния пронзила его насквозь, до самого мозга костей. Предательская молния.
И тут раздался хриплый смех морской ведьмы. Ужасная старуха ткнула пальцем в фонтан и прокричала Анри:
- Что я тебе говорила, милок? Не твоего он поля ягода!
- Анри!
Он услышал голос Джека. Джек звал его! Но голос был слабый, словно шёл издалека…
- Анри! Постой… Анри…
Анри замер. Зов послышался снова:
- Анри! Анри…
Такой знакомый голос. Голос Джека.
Анри отвернулся. Его лицо горело от гнева и стыда. Стыд, словно липкая слизь, сползал ему за шиворот и растекался по плечам, по груди, по всему телу. А он-то думал, что у них с Джеком завязалась настоящая дружба. Как он мог быть таким наивным и доверчивым? Он бросился наутёк, прочь отсюда, скорее! На неверных, трясущихся ногах он бежал мимо доков, пока не очутился на причале у парохода, рядом с загоном, в котором уже толпились крепкие мохнатые пони - знаменитые пони камаргу.
Он бежал не оборачиваясь, не поднимая глаз, упорно глядя вниз, под ноги, на грязные булыжники, на солому из корабельной конюшни.
Наутро судно вышло в море. На его палубе стоял пятнадцатилетний мальчик. Он слышал не умолкающий ни на секунду плеск волн. Сердце его ныло. Глаза покраснели и распухли от слёз. В горле стоял ком. Он смотрел на бухту, в расстилавшееся перед ним открытое море. Он даже ни разу не взглянул назад, на город, который покидал.
Но сквозь предательский страх и стыд, что кипели в нём, он слышал идущий откуда-то изнутри тихий, настойчивый шёпот: «Обернись! Обернись…» Он потёр кулаком свои заплаканные глаза и оглянулся. Там, на пристани, на краю причала сидел и смотрел ему вслед одноглазый кот. Анри помахал ему рукой сам не зная зачем. А в ответ… Показалось ему или в самом деле кот подмигнул на прощание своим единственным глазом?
И в этот миг Анри понял, что совершил ошибку. Ужасную, непоправимую ошибку. Он не должен был бежать. Ему нужно было остаться там, у фонтана, хотя бы для того, чтобы попрощаться, чтобы сказать: «До свидания…»
Анри сунул руку в карман и нащупал талисман - он был всё ещё тёплый. Потом снова взглянул на причал. Кот сидел на том же месте. Анри Бошан вдруг закинул голову и воздел руки к ясному утреннему небу. Не всё ли равно, каким был Джек, кем он был? Главное, что Джек был его другом. Любимым другом.
76
Прижав стёртую ладонь к карману джинсов, Берегиня глядела на удаляющийся берег. Если Йемайя действительно такая могучая владычица, почему она не помогла ей? Ведь ей были принесены не один, не два, не три, не четыре, а целых пять даров, самых дорогих и любимых: Седна, нингё, меерфрау, сирена и лорелея. У неё остались только две фигурки, одна из которых - статуэтка самой Йемайи.
Берегиня ещё раз обратилась к морской богине:
- О, великая матерь, владычица морей! Помоги мне найти мою маму!
Повторив загаданное желание, она прислушалась в надежде услышать ответ.
Но ответа не последовало.
«Быть может, Йемайе недостаточно загаданного желания? - подумала Берегиня. - Но что же тогда ей нужно?» И тут же её осенило. Ну конечно же! Молитва!
Берегиня попыталась припомнить какую-нибудь молитву из тех, которым научила её Синь. Но это всё были молитвы благодарения - за синее небо, чистый воздух, за свежие плоды, за юрких ящерок… Прекрасные молитвы, но не о помощи.
Синь не позаботилась о том, чтобы научить Берегиню молиться о помощи.
Берегиня знала, что Синь не верила в то, что молитвы могут обладать действенной силой и способны что-то изменить.
«Надо реально смотреть на вещи», - часто повторяла Синь.
Берегиня, глядя на луну, подняла к небу руки и развела ладони, как вдруг… «Давай! Давай!»
Капитан! Он вернулся! Капитан, который куда-то пропал, пока шлюпка проходила канал, снова с ними! У Берегини отлегло от сердца. Раз Капитан здесь, значит, они не слишком далеко от берега.
Верт уселся на дне шлюпки. Капитан спикировал на скамейку, распушил перья, расправил крылья и пронзительно крикнул: «Давай! Давай!»
Потом настала тишина. Пёс и чайка молча и очень серьёзно посмотрели на Берегиню, словно хотели сказать ей: «Ну что ж, хорошенького понемножку. Морская прогулка удалась на славу. А теперь пора домой!»
«Домой… - подумала Берегиня. - Как же нам теперь вернуться домой?»
Берегиня вовсе не намеревалась заплывать за скалу де Вака. По плану она должна была добраться на шлюпке до косы и дождаться там появления Мэгги-Мэри. Вот так. Легче лёгкого. Раз-два - и готово.
В плане значились пункты «З», «И», «К» и «Л»: «Добраться до косы», «Отыскать Мэгги-Мэри», «Рассказать ей всё, что случилось в этот ужасный день, - рассказать всё-всё-всё», «А потом спросить у неё, что же теперь делать». Берегиня сунула большой палец в задний карман джинсов. Бумажка с планом по-прежнему лежала там. Но теперь от неё не было никакого проку. План нарушился, потому что в нём не было пункта: «Миновать косу и выйти в открытый океан».
Как же ей теперь отыскать Мэгги-Мэри? А сможет ли Мэгги-Мэри отыскать её? В душу Берегини вдруг закралось страшное сомнение: а вдруг мама не сможет её найти?
Она нащупала на шее талисман и сжала его в кулаке. Надо загадать ещё одно желание! Это должно помочь. А ещё надо отправить луне маленькую просительную молитву. Но не успела она придумать, о чём и какими словами она будет молиться, как огромная волна ударила о борт шлюпки. Верт взвизгнул. Берегиня ухватила его за завязки спасательного жилета.
- Держись, приятель, - сказала она.
И в ту же минуту возле них прокатилась другая волна, шлюпка подпрыгнула и закачалась из стороны в сторону, словно пробка. У Берегини похолодело в животе.
Где они? В какой стороне берег? Повсюду, куда ни бросишь взгляд, - океан. Вода, вода, вода. Без конца и края.
С замиранием сердца она подумала о том, что и пляж, и дома исчезли из виду. У неё захватило дух. Казалось, дыхание прервалось, она не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Берега не видно, не видно и косы. Берегиня попыталась собраться с силами.
- Дыши глубже! Ритмичнее! Вдох-выдох! Вдох-выдох! - скомандовала она себе.
Открыв рот, она вдохнула изрядную порцию воздуха и осмотрелась. Она зорко вглядывалась в темноту, но ни малейших признаков суши видно не было. Только волны, волны. Бегущие волны.
Луна находилась ни на западе, ни на востоке, ни на юге, ни на севере. Она стояла прямо над головой, в самой высокой точке небосвода. Здесь, среди океана, она казалась гораздо меньше.
Однако надо что-то предпринять. Судя по всему, от молитв и загаданных желаний толку мало. Берегиня решительно взялась за весло, но, едва опустив его в воду, сообразила, что не знает, куда нужно двигаться. Если она начнёт грести не в том направлении, то окажется ещё дальше от берега. К тому же стёртые в кровь руки ужасно болели.
Уронив весло, она согнулась в три погибели, подтянув коленки к подбородку. Стараясь не поддаваться отчаянию, она думала о том, что придётся запастись терпением и дождаться рассвета. Тогда, быть может, она сумеет разглядеть берег. Но сколько придётся ждать? К тому же ей не давал покоя страшный вопрос: как быть, если к утру её оттащит так далеко, что возможность увидеть берег исчезнет навсегда?
Ясно было только одно: надо во что бы то ни стало отыскать маму. И не важно, что по плану они должны были встретить её на скале де Вака. Пора переходить к пункту «И».
Медленно, осторожно встав на ноги, она произнесла:
- Это я! Берегиня! - и прислушалась. Вокруг раздавался только неумолчный плеск волн. Тогда она снова позвала: - Это я, Берегиня! Твоя дочка!
И снова прислушалась. На этот раз ей показалось, что в ответ эхом раздалось: «Берегиня!.. Берегиня…»
Мама?.. Или это только шум ветра?
Она снова села на скамейку и, садясь, почувствовала, что в бедро ей врезалась деревянная фигурка, что лежала у неё в кармане. Йемайя. Напоминание.
«Если она примет твой дар, то желание обязательно сбудется» - так говорил ей месье Бошан.
Она уже принесла ей в дар пять фигурок. Но кое-что ещё осталось. Берегиня сунула руку под скамейку, туда, где стояла старая обувная коробка. Она вся размокла, но в ней по-прежнему лежала одна-единственная фигурка. Берегиня вынула её и с сомнением покачала головой.
- Русалка… - прошептала она.
Русалки - коварные обманщицы. Они умеют сбрасывать хвосты, любят забираться на деревья и сидеть там, пугая одиноких путников.
Русалки обожают расчёсывать свои длинные зелёные волосы и водить хороводы в открытом море. Они любят танцевать и кружиться в волнах. Вот и «Стрелку» закружили волны.
Началась страшная круговерть. Обвело вокруг пальца обманчивое отбойное течение. Коварное течение.
- Плыви! - шепнула Берегиня русалке и, прежде чем разжать пальцы, поднесла фигурку к губам и поцеловала её на прощание. В этот поцелуй она вложила всю свою веру. Всю надежду. - Плыви… и помоги мне найти маму…
77
Второй уже в который раз поднял голову с подушки Доуги и принюхался. Шторм, который должен был скоро начаться, всё приближался. Снаружи, за окном, луна то ныряла за тучу, то снова появлялась в разрывах облаков. Наверное, она посылала на землю какие-то сигналы.
Может быть, она хочет сообщить что-то важное? Второй решил, что пора будить Доуги.
«Тяв-тяв-тяв-тяв!» - залаял он, а потом ухватил своими мелкими, но острыми зубками край простыни, которой укрывался Доуги, и стал стягивать её на пол.
78
В призрачно-голубом доме Синь тревожно заворочалась во сне. Лунные лучи проникли сквозь окно и вскоре исчезли. Темнота стала непроглядной. В полусне Синь протянула руку, нащупала на ночном столике будильник и нажала кнопку подсветки. На высветившемся циферблате зелёным огоньком загорелись цифры и стрелки. Ровно полночь.
«Как странно… - подумала она. - Надо же было проснуться ровно в полночь…»
Луна, словно играя в прятки, вдруг скрылась за тучей. Синь моргнула - и в тот же миг лунный свет вспыхнул снова. Сидя в темноте на постели, Синь потёрла кулаком глаза. Завтра, подумалось ей, надо непременно поговорить с Берегиней, терпеливо объяснить ей, что крабы не могут звать на помощь и у берегов Техаса не водятся ни ламантины, ни водяные змеи, ни морские драконы. В океане нет никаких морских богов, чудищ или диковинных существ. Не существует ни духов, ни привидений.
Но главное - не бывает никаких русалок. Она должна объяснить Берегине, что всё это выдумки. Синь отвернулась к стенке и натянула на голову простыню, чтобы не видеть манящей, обманчивой луны, что заглядывала в окно.
А в это время далеко-далеко от берега, сидя в шлюпке посреди бегущих волн, Верт глядел на ту же самую серебряную луну и загадывал своё собачье желание: «Проснись, Синь! Проснись! Твоя девочка одна в открытом океане».
79
В доме по соседству Второй справился с задачей лучше, чем голубая луна. Топчась по подушке, он не сводил глаз с хозяина, который сел на кровати, спустил ноги на пол и, зевая, почесал в затылке.
- Ш-ш-ш-шторм? - спросил он, поглядев на пёсика.
«Тяв-тяв!» - поддакнул тот.
Доуги натянул шорты, майку и сунул ноги в сандалии.
- С-с-сначала к-к-кофейку, - сказал он.
«Тяв-тяв-тяв!» - откликнулся Второй.
На сей раз он вовсе не соглашался, а спорил с хозяином. Если бы он умел говорить, то крикнул бы: «Нет! Некогда! Идём скорей!»
Впрочем, пёсик отлично знал, что Доуги никогда не принимается ни за какое дело, не выпив сначала крепкого кофе.
Поэтому он снова пролаял: «Тяв-тяв-тяв-тяв!» - и для пущей убедительности тихонько добавил: «Р-р-р-р-р!»
- Ладно-ладно, - отозвался Доуги. - В-в-всё понял.
Но, вместо того чтобы поспешить к двери, он всё-таки направился на кухню к кофеварке.
«Р-р-р-р-р-р-р!!! - громко прорычал Второй и уселся на коврике у задней двери. - Надо идти, и поскорей. Тяв-тяв-тяв!!!»
80
А в доме через дорогу месье Бошан тоже смотрел на луну. Как же долго тянется эта ночь! Он почесал Синдбада за ухом и откинулся на спинку кресла. Как же давно живёт он здесь, в доме на Устричном шоссе!
Он уже не мог припомнить, когда впервые очутился на этом берегу. Может быть, лет семьдесят назад? А может, и сто?
«Интересно, - подумал он, - куда подевались пони?»
Именно из-за них он оказался в Техасе. Он приплыл сюда на корабле, который наткнулся на Устричную косу неподалёку от пляжа. Пароход вёз пони из Камарга в Техас в цирк Галвестона. Он помнил тот страшный день, перепуганных пони, которые громко ржали и били копытами в запертых загонах на тонущем судне, постепенно наполняющемся водой.
Одну за другой он выводил лошадок на палубу и уговаривал спрыгнуть в воду. Они слушались его, и постепенно все оказались за бортом. Когда в загоне осталась последняя, угольно-чёрная кобылка, он вскочил на неё верхом и изо всех сил пришпорил, ударив пятками по бокам, так что она вскинула передние ноги, резко взбрыкнула, ударив копытами воздух, спрыгнула с палубы, и они вместе с Анри обрушились в воду.
Месье Бошан до сих пор помнил это удивительное ощущение полёта. Казалось, он оседлал крылатого коня - Пегаса. Восхитительное и пугающее чувство, от которого холодело в груди и сосало под ложечкой. Когда они очутились в воде, Анри соскользнул с лошади, и они поплыли, рассекая волны, к песчаному пляжу.
В тот вечер десять пони выбрались из моря на берег и исчезли среди солёных болот на техасском побережье. Среди техасских болот, точь-в-точь таких же, как солёные болота французского Камарга, разве только деревьев на них чуть меньше, чем на камаргских.
Пони исчезли. А с ними исчезло и ещё кое-что. Талисман. Он потерялся где-то между тонущим пароходом и пляжем, в солёных прибрежных водах, незаметно выскользнув из кармана Анри.
Никто не пытался искать и ловить лошадок. После того как подошёл буксир и снял судно со скалы, капитан отплыл в Галвестон, где получил возмещение ущерба, и сразу же отправился в Египет. Анри Бошан не поплыл вместе с ним. Вместо этого он сел на пассажирский пароход, который шёл во Францию. Он должен был вернуться обратно в Сен-Мари-де-ла-Мер и отыскать Джека.
Со стыдом вспоминал он о своём поступке: о бегстве, о предательстве. Но, в конце концов, это сейчас не главное. Главное - это его желание снова увидеть Джека и взять его за руку.
Вернувшись в свой городок, он сразу бросился на площадь, к фонтану. Он расспрашивал всех прохожих, но никто никогда не видел здесь никого, похожего на Джека. Тёмные волосы, ярко-синие глаза. Он расспрашивал даже о старой рыбачке, но и о ней никто ничего не слышал. Несколько месяцев он каждую ночь приходил к фонтану. Каждую ночь. Но Джек так и не появился, как и та старая рыбачка с корзиной.
И вот, когда Анри уже совсем потерял надежду, он вдруг увидел на площади одноглазого кота. Кот подмигнул ему своим единственным глазом и потёрся о ноги. Может быть, это был тот самый кот, который сидел на причале в день, когда Джек подарил ему талисман? Неужели это он? Сердце Анри забилось в груди, как птичка бьётся в клетке. Он наклонился и почесал кота за ухом. И, слушая кошачье мурлыканье, он твёрдо решил: если понадобится, он объедет целый свет и будет повсюду искать Джека, пока не найдёт.
Через неделю они с котом отправились в плавание. Они побывали в Лондоне, Сиднее, Ванкувере, Шанхае, Окленде, Сан-Франциско. Но всё было бесполезно. Наконец Анри вместе с котом высадился на берег в Корпус-Кристи. Прошло много лет. За все эти годы месье Бошан состарился.
А кот? Неужели с ним на берег сошёл тот самый кот - большой, чёрно-белый, одноглазый? Месье Бошан и сам не знал. Время от времени кот ненадолго исчезал, а потом появлялся снова слегка изменившимся: то исчезнет чёрное пятно на шкурке, то появится беленький носочек на передней лапке, и, что самое загадочное, зрячим оказывался у него то левый, то правый глаз.
Но кличка кота не менялась: Синдбад - в честь легендарного морехода.
Вдвоём они ходили вдоль уединённого пляжа, мимо широкого мелкого пруда и длинного узкого канала, который пролегал между линией прибоя и солёными болотами. Когда начинался отлив, им была видна коса, где когда-то сел на мель их пароход. Её угловатые края выступали из воды. Где-то там и потерял месье Бошан свой талисман. А вдруг он когда-нибудь отыщется?
День за днём и год за годом человек и кот мерили шагами пляж, в надежде, что однажды прибой выбросит на берег заветную находку.
Побережье Техаса. Он сказал тогда Джеку, что едет сюда. Быть может, думалось ему, всё будет наоборот и не он отыщет Джека, а Джек отыщет его? Он построил здесь дом, украсил крыльцо и веранду горшками, в которых цвели розы и ночной цереус. По ночам со стороны болот он слышал далёкое ржание: это пони камаргу окликали друг друга.
Год проходил за годом, и наконец он потерял им счёт, и потерял счёт своим попыткам отыскать талисман. Бесчисленное множество раз он плавал в прибрежной воде, осматривая дно в тщетной надежде найти свою пропажу. И вот наконец он почувствовал, что стал слишком стар для того, чтобы входить в воду. Он боялся не справиться с волнами, боялся, что отлив утащит его в океан и у него не будет сил доплыть до берега.
А потом стихли и далёкие голоса пони камаргу.
Теперь единственное, что связывало его с Джеком, - это кот, розы и ночной цереус. Розы цвели постоянно, но цереус - единожды в год, в таинственную ночь полнолуния, в ночь голубой луны. Он наполнял ночной воздух густым сладким и пряным ароматом, который напоминал Анри Бошану о Джеке и о тех далёких ночах в маленьком городке на площади возле фонтана.
Но в этот год цереус так и не расцвёл. И месье Бошан, сжимая в руке сломанный стебель чудесного цветка, думал о том, что вряд ли ему суждено прожить ещё целый год здесь, на Устричном шоссе, и снова увидеть голубую луну и вдохнуть аромат ночного цереуса.
В этот миг луна вдруг засияла ослепительно-ярким светом, и Синдбад обратил свой блестящий глаз к посеребрённой поверхности океана.
«Пор-р-р-р-ра, пор-р-р-ра!» - промурлыкал он.
А девочка в шлюпке тоже глядела на луну, снова и снова загадывая одно и то же желание: найти свою маму. Снова и снова.
81
Доуги посмотрел на часы, что висели в кухне. Полночь. Неудивительно, что в голове туман. Ему удалось проспать всего несколько часов. Так что Второму придётся подождать. Его хозяин никуда не пойдёт, пока не выпьет пару чашек. Доуги подошёл к раковине, открыл кран и наполнил кофеварку водой.
Дожидаясь, пока сварится кофе, он осмотрел укулеле. Дерево коа блестело, как новенькое, как в тот день, когда он получил этот инструмент в подарок от дяди.
Доуги нахмурился, покачал головой и накрыл гитару кухонным полотенцем, вспомнив сразу обычай закрывать лицо покойника. На душе у него защемило, и он потёр онемевшие кончики пальцев.
Доуги так любил эту укулеле. Когда он касался её струн, слова его песен лились согласно с её звучанием: ясно, звонко, радостно. Никакого заикания. Просто чудо. Он не считал себя музыкантом или тем более композитором. Конечно нет! Просто когда он вернулся после войны домой в Нью-Джерси и его била непроходящая дрожь, в один прекрасный день к нему пришёл его дядя Сильвестр и принёс ему укулеле.
- Вот, возьми, - сказал он. - Когда-то и я получил её в подарок. Тогда я тоже вернулся с войны, только с другой.
Доуги взглянул на крошечную гитару, не в силах вымолвить ни слова. Он не смог даже выдавить из себя «с-с-с-спасибо». Впрочем, дяде и не нужны были его слова. Он просто сказал:
- Каждый, кто был на войне и выжил, чтобы рассказать о ней, не может обойтись без музыки. - Помолчал и добавил: - Укулеле тебе поможет.
Больше дядя Сильвестр ничего не стал объяснять, а просто вручил гитару Доуги и вышел, закрыв за собой дверь.
Доуги не собирался никому рассказывать о войне, о том, что ему довелось там увидеть, услышать, почувствовать и пережить. Об этом невозможно было рассказать. Он просто не смог бы выжать из себя ни слова, даже если бы очень захотел. Он остался сидеть за столом, весь дрожа с головы до ног. А укулеле дяди Сильвестра лежала возле него на столе, крохотная и молчаливая.
Так она и лежала, пока мама Доуги не взяла её и не сунула ему в руки. И тогда он слегка коснулся нейлоновых струн большим пальцем. В ответ инструмент зазвенел. Вот этим-то укулеле и отличается от всех других гитар и от всех вообще струнных инструментов: она не поёт, она звенит. Звенит, почти как колокольчик, свежим, чистым, ясным звоном.
С тех пор Доуги не расставался с ней. Она лежала у него на пассажирском сиденье, когда он вёл свой жёлтый автобус по трассам, шоссе и городским улицам. Он ехал всё дальше и дальше, пока наконец не остановил автобус в Техасе возле солнечного песчаного пляжа. И с тех пор каждый вечер он сидел на крыльце призрачно-голубого дома, перебирал струны укулеле и пел свои песни ясно, звонко, радостно, ни капельки не заикаясь. Он пел для Берегини и для Синь.
Но всё это было до происшествия с крабами, расколотой миской, разбитыми цветочными горшками и сломанной укулеле. Так он и не спел свою песенку из трёх слов, глядя на луну, круглую, как тарелка с дымящимся гумбо.
82
В глазах у Верта застыла тревога. Волны становились всё выше, ветер - всё сильнее. Маленькая шлюпка предназначалась для тихого пруда, а не для Мексиканского залива. Даже самая незначительная из океанских волн была для неё слишком большой.
Надо было как можно скорей отыскать дорогу домой.
83
Берегиня огляделась. Кругом вода, вода, вода… «Стрелка» не шла в каком-то одном направлении, а кружилась, вертелась, всё время меняя курс. Её бросало то влево, то вправо, то вперёд, то назад. Порой она вдруг замирала на месте, словно для того чтобы перевести дух, а потом снова начинала кружиться. Берегиня чувствовала, как крепчает ветер и волны становятся больше.
Шлюпка всё кружилась и кружилась… И голова у Берегини тоже кружилась…
Где же Мэгги-Мэри? Берегиня снова попыталась позвать её:
- Эй! Эй! Мы здесь!
Голос у неё сорвался.
Её мать должна быть где-то рядом. Ведь именно здесь Берегиня видела её в последний раз. Она прислушалась. Ответа не последовало. Даже ветер перестал повторять её имя. Луна высоко над головой была величиной с донышко банки из-под газировки.
Берегиня вдруг почувствовала, какая она маленькая, размером с крошечного малька или даже меньше. Где же мама? Все эти годы она была уверена, что её мать здесь, рядом, что она присматривает за ней, ждёт её и помогает ей.
Мама… Где же она? Где?
84
Одна глубокая тёмная ночь,
плюс
одна маленькая-маленькая шлюпка,
плюс
одна девочка с талисманом на шее,
плюс
одна чайка со сломанным крылом,
плюс
один безбрежный океан,
плюс
одна полная голубая луна -
равняется
чему?
Равняется
одному испуганному псу.
От перемены мест слагаемых
сумма не меняется.
85
Капитану стало скучно сидеть в шлюпке, тем более что в ней не имелось съестных припасов. И он решил снова ненадолго покинуть своих отправившихся в плавание друзей, чтобы слегка подкрепиться.
Капитан взлетел со скамейки и взмыл прямо к небу. Отталкиваясь крыльями от влажного океанического воздуха, он поднимался всё выше и выше. С высоты своего полёта он взглянул вниз на Верта и Берегиню. Они казались такими крошечными посреди всей этой массы воды. Чайка, у которой вдруг возникло какое-то другое желание, кроме желания поесть, - это редчайший экземпляр. Капитан был типичной чайкой. Но в этот миг он оказался выше своей природы и от души пожелал, чтобы у девочки и пса выросли крылья, и чтобы его друзья вслед за ним поднялись в воздух, и чтобы они все втроём полетели домой.
86
А Берегиня, сидя внизу, в маленькой шлюпке, смотрела не на Капитана, а на волны. На волны, которые становились всё больше и больше.
Мэгги-Мэри пора появиться. Самое время.
- Где ты? Ау! - крикнула Берегиня. - Отзовись! Где ты?
Она сидела в шлюпке, нервно поглаживая её края ладонями. Дерево было тёплым и гладким.
Внезапно у неё возникло чувство, что всё это когда-то уже происходило с ней, что она вот так же держалась уже за края шлюпки, качавшейся на волнах. Вот только шлюпка была другая.
Воспоминание оказалось таким ярким, что у неё перехватило дыхание. Всё происходило точно так же. Но была другая шлюпка - ещё меньше. И было это давным-давно.
Она сжимала края шлюпки, качавшейся на всё растущих волнах.
Когда-то это всё уже было. Когда?
Свернувшись калачиком, она улеглась на дно лодки, тесно прижавшись к Верту. Верт весь дрожал. Свет луны, совершавшей свой путь по небосводу, померк, и шлюпка внезапно стала набирать ход. Казалось, её кто-то толкает вперёд. Берегиня снова села на скамейку и огляделась по сторонам.
И вдруг справа… Она протёрла глаза и присмотрелась получше. Наверное, ей только показалось в рассеянном лунном свете. Или это всё игра воображения? И тут она увидела это с другой стороны. Слева.
Огромный плавник.
Он описывал круги вокруг шлюпки. Берегиня сползла на дно, прижала к себе Верта и крепко обняла его. Другой рукой она сжимала талисман, висевший у неё на шее. Плоский диск холодил пальцы, но она не разжимала их.
87
Прохладный ночной ветерок влетел в приоткрытое окошко, покружил над спящей Синь и притаился на её подушке. Во сне Синь поёжилась и натянула простыню до подбородка. Она спала крепко. Так крепко, что даже не почувствовала, если бы легонько постучали по её плечу.
В конце концов, не всякий может видеть и слышать духов. Не всякий чувствует их прикосновение.
88
Паря высоко-высоко над шлюпкой в ночном небе, Капитан тревожно крикнул: «Давай! Давай!» Какая досада, что его друзья, девочка и пёс, не умеют летать. Он много раз пытался научить их, но, даже когда Берегиня порой размахивала своими беспёрыми руками, ему становилось ясно, что у неё ничего не получится. Нельзя летать, когда у тебя нет перьев.
Он парил над волнующимся океаном, но даже с высоты не было видно берега. Его охватила тревога. Он не знал, что они уплыли так далеко от суши.
Чайки обычно инстинктивно определяют, где находится берег, но повреждённое крыло Капитана не работало как надо, и это сбивало его с курса. Придётся подняться ещё выше и постараться разглядеть огоньки и дома на берегу.
«Давай! Давай!» - подбодрил он сам себя. И стал набирать высоту. Его белые перья отливали серебром в лучах лунного света.
89
Берегиня покрепче прижала к себе Верта. Какое счастье, что он здесь вместе с ней! Оставалось надеяться, что плавник, кружащий возле шлюпки, - это не акула. А если акула? Очень может быть. Она заставила себя открыть глаза, приподняться и посмотреть за борт. И сразу увидела плавник. Он был огромным. Вот он приблизился к шлюпке… и вдруг пропал.
Верт жалобно заскулил. Берегиня зарылась лицом в его лохматую шерсть. И в этот момент шлюпка пошла вверх.
Всё выше и быстрее. А потом так же стремительно «Стрелка» понеслась вниз. Шлюпка шла то вверх, то вниз. Она то взлетала, то падала, то взлетала, то падала, то взлетала, то падала, а Берегиня всё крепче и крепче обнимала Верта.
Но объятия Берегини не могли удержать шлюпку, что неслась по гигантским волнам, то вздымаясь вверх, то обрушиваясь вниз. Её объятия не могли утихомирить взволнованный океан и справиться с мощью волны, которая вырвала из её рук Верта и потащила за корму. Верт жалобно взвизгнул. Не помня себя, Берегиня рванула за ним, но не успела. Океан выхватил у неё Верта, волна поволокла его прочь, прочь от Берегини и от шлюпки и швырнула в кипящую, яростную водяную бездну. А обезумевшей от горя и ужаса Берегине оставалось лишь кричать ей вслед:
- НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!! ОТДА-А-А-А-АЙ!!! ВЕ-Е-Е-Е-ЕРТ!!!
90
Берегиня пыталась изо всех сил дотянуться до Верта, свесившись за борт так, что деревянный край шлюпки больно врезался ей в живот. Но ей не удалось поймать пса; его смыло за борт, когда огромная волна стала поднимать их всё выше, а потом обрушила вниз, в водяную бездну. Кругом, куда ни глянь, была стена воды, словно шлюпка попала в глубокую яму. А затем опять - вверх, вверх, вверх.
Вверх.
Вниз.
Вверх.
Вниз.
Вверх.
Вниз.
Берегиню бросало от одного борта к другому. Она ударилась о скамейку, больно ушибла локоть, потом её кинуло на корму. Бум! Бах! Наконец она схватилась за края шлюпки, схватилась изо всех сил и, крепко держась, постаралась разглядеть за бортом Верта. Не промелькнёт ли где-нибудь оранжевый спасательный жилет?..
Нет. Ничего похожего на жилет и на Верта.
- ВЕРТ!!! - крикнула она. - ВЕ-Е-Е-Е-ЕРТ!!!
И ей почудилось вдруг, что весь Мексиканский залив огласился её отчаянным воплем, который то взмывал вверх, то обрушивался вниз вместе с гигантскими холодными горько-солёными волнами.
91
«Верт-Верт-Верт» - стучало сердце в унисон её возгласам.
Берегиня звала пса снова, снова и снова:
- Верт! Верт! Верт!
В ответ ничего.
Пропал Верт.
Остался только плавник, нарезающий круги у шлюпки.
92
Второй волновался всё больше и больше. Он принялся повизгивать и царапать дверь. Доуги сделал большой глоток из дымящейся чашки кофе.
Второй вздрогнул; в тот же миг налетел порыв ветра, и дверь задребезжала.
«Тяв-тяв-тяв-тяв!» - Он бегал кругами возле хозяина, уверенный, что тот тоже слышал, как беснуется ветер.
И, словно отвечая на мысли Второго, Доуги сказал:
- Д-д-да, д-д-дружище, я с-с-слышу.
Второй бегал взад-вперёд - от хозяина к двери и обратно. «Р-р-р-р. Пор-р-ра. Пор-р-ра. Пор-р-ра». Снова подбежав к Доуги, он лизнул его пальцы, торчащие из сандалий. Доуги засмеялся и, нагнувшись, подхватил пёсика на руки.
«Сейчас не до смеха, - подумал Второй. - Не до шуток. Что-то случилось. Какая-то беда».
Он беспокойно возился в руках у Доуги, и наконец тот спустил его на пол и открыл дверь. Второй, не дожидаясь хозяина, выскочил из дома и помчался к пляжу.
Доуги закричал ему вслед:
- Эй! Второй! Назад! Ко мне! Ко мне!
Но пёсик даже ухом не повёл.
Он мчался вперёд, не оборачиваясь, вперёд, намного обгоняя хозяина.
93
Берегиня вымокла до нитки. Мокрые пряди волос прилипали к лицу, лезли в глаза. Она отбросила их назад. Она долго искала и звала Верта, надеясь вопреки здравому смыслу, что сумеет разглядеть его в океане. Но волны всё росли, становились злее, и Берегиня уже всерьёз опасалась, что и её тоже смоет за борт. Лёжа на дне содрогавшейся шлюпки, она вся сжалась, чувствуя, как холодная вода заливает её ноги. Она обхватила плечи руками - теми, что не смогли удержать и спасти Верта.
Потеряла. Она потеряла своего Верта.
«Стрелка» болталась в огромных волнах, и Берегиня поминутно чувствовала, что какая-то сила отрывает её от дна шлюпки.
А что, если её тоже выкинет за борт? Она огляделась, и тут у неё вырвался крик ужаса. Огромный плавник! Он был совсем рядом.
Берегиня закрыла глаза. А когда снова открыла их, он исчез.
Что это было? А вдруг это морское чудище охотится за Вертом? Эта мысль напугала её сильнее самой мощной волны.
Берегиня со стоном ухватилась за скамейку и забилась под неё как можно дальше и как можно глубже.
94
Доуги видел, что Второй вне себя от волнения. Едва он открыл дверь, как пёсик выскочил за дверь и помчался прочь. Доуги немного постоял на пороге, чтобы глаза привыкли к темноте. Откуда-то издалека доносилось заливистое тявканье Второго, но вскоре шум волн со стороны пляжа совершенно заглушил его. Что такое творится с собакой?
Доуги отправился вслед за Вторым. Лунная ночь всё ещё была светлой, на звёздном небе только-только начали появляться облака. Неужели и впрямь приближается шторм? Второй ещё ни разу не ошибся. Но пока ничто, кроме необычно прохладного ветра, не предвещало бури.
И всё-таки Второй никогда не ошибается.
Надо пойти и проверить, всё ли в порядке. Но прежде всего найти сбежавшего пёсика. Доуги громко позвал его:
- Второй! Ко мне!
Доуги выдержал паузу, но так и не услышал в ответ знакомого «тяв-тяв-тяв!».
Где же он?
Доуги снова позвал:
- Второ-о-о-о-ой! Ко мне-е-е-е-е!
Он прислушался. До него доносился только шум волн, бившихся о песчаный берег. Отлив всё ещё продолжался. В лунном свете песок казался мягким и гладким, как шёлк, который разгладила отхлынувшая вода. Луна клонилась к западу. Через несколько часов она начнёт уходить.
Доуги почувствовал острое сожаление. Голубая луна. Кто знает, сколько времени пройдёт, прежде чем снова настанет ночь голубой луны? Несколько месяцев? Или целый год? Он снова почувствовал страстное желание спеть свою песенку для Синь. Песенку, в которой только три слова.
Доуги повернулся к луне спиной. Куда же подевался Второй? И вдруг, словно в ответ на его вопрос, раздалось «тяв-тяв-тяв!». Второй подбежал к хозяину. Доуги хотел погладить его, но тот отскочил от протянутой руки и побежал на этот раз в другую сторону.
«Что происходит с собакой?» - озадаченно подумал Доуги. Решив, что пёс, видимо, почувствовал перемену ветра, он заторопился к тёмному автобусу. Отперев дверь, он вошёл внутрь. Яркие радужные цвета сёрфбордов казались блёклыми в тусклом, рассеянном свете луны. Пройдя по проходу, он проверил окна. Вроде бы всё в порядке.
Он вышел из автобуса и вдруг заметил одинокую белую птицу, парящую над поверхностью воды. Неужели Капитан? Что это ему не спится ночью? Он присмотрелся повнимательней. Да, это Капитан. Он узнал его по крылу. Доуги продолжал вглядываться в темноту. Но чайки уже не было видно. Не было видно ничего, кроме воды.
«Тяв-тяв-тяв!» - волновался Второй, бегая вокруг хозяина. Доуги попытался поймать его, но пёсик увернулся и снова бросился бежать. На сей раз он побежал к Ключу.
95
Берегиня лежала в шлюпке, свернувшись калачиком, когда очередная огромная волна подхватила её и понесла вверх, всё выше и выше. Берегиня прильнула к деревянному дну. Схватившись за скамейку, она готовилась к спуску - и вот - ву-у-у-у-уф-ф-ф-ф! - он начался.
Шлюпка падала всё ниже. Каждый мускул тела Берегини напрягся в ожидании дна, самой низкой точки падения волны. Как глубоко она спустится на этот раз?
И вот - БАМ-М-М-М! - шлюпка обрушилась в колодец. Берегиня ощутила это каждой косточкой, каждой жилкой, каждой клеточкой своего тела.
Судорога свела ноги, руки, живот, пальцы, стёртые в кровь, которыми она вцепилась в узенькую скамейку маленькой шлюпки, вцепилась изо всех сил, мёртвой хваткой. Она чувствовала, как талисман бьётся об её ключицы. Талисман - последний подарок Мэгги-Мэри, перед тем как она уплыла от дочери и Синь подхватила её. Синь… Синь подхватила её!
И вдруг Берегиня вспомнила всё с пронзительной ясностью. Да-да, конечно же всё это было раньше. Она плыла по волнам в маленькой шлюпке, в другой шлюпке, которая была ещё меньше «Стрелки». Это была круглая шлюпка, тоже с гладкими бортами. Она также качалась на волнах, и Берегиня вместе с ней. Вспомнила. Вспомнила.
Вспомнила. Вспомнила. Вспомнила.
Маленькая шлюпка. Грохот волн. Холодная вода.
Она одна. И в то же время не одна.
Нет. Она была не одна тогда. С ней была Мэгги-Мэри.
96
Большая деревянная миска, такая большая, что мама может посадить в неё маленькую девочку… и кружить на кухонном полу.
Красивая деревянная миска, такая большая, что мама может посадить в неё маленькую девочку… и пустить в плавание по морским волнам.
Вдруг страшное воспоминание нахлынуло на Берегиню - такое грустное и тоскливое, что от него стало больно.
Её день рождения. Вечер. Ей исполнилось три года.
Берегиня сжалась в комочек на дне «Стрелки». Воспоминания обвивали её, впиваясь как колючая проволока.
Она сидит в деревянной лодке, круглой и глубокой. У неё нет ни кормы, ни носа, ни правого, ни левого борта, ни паруса, и она далеко от берега, прямо за косой - за скалой де Вака. Её маленькая лодка ударилась о косу и ткнулась в старую скалу.
Она была примерно в сотне ярдов от берега. Отсюда, из воды, Берегиня едва различала мерцающий огонёк костра на пляже, где у них был пикник. Там, где возле костра спала Синь.
- Три года! Совсем большая девочка! - сказала Синь.
Вместо именинного торта она сделала любимый Берегинин пирог с бататом, украшенный взбитыми сливками - любимым лакомством Синдбада.
А потом все жители Устричного посёлка отправились на пляж жарить на костре сосиски и делать воздушную пастилу. Доуги играл на укулеле, а Синь улеглась возле костра, укрылась большим пляжным полотенцем и сладко заснула под звуки забавной песенки «про трёхлетнюю Русалочку, Морскую раскрасавицу, про Сладкую горошинку, что всем нам очень нравится». Верт тоже дремал у огня. Он устал, потому что весь день гонялся по пляжу за Синдбадом. А Синдбад устал, потому что объелся взбитых сливок.
Берегиня хотела, чтобы они проснулись и увидели, что она качается на морских волнах. Её круглая лодка подпрыгивала то вверх, то вниз. Было холодно. На ней были только купальник и майка Доуги. Лодку заливало волнами, купальные трусики намокли. Она заплакала, но тут прямо перед ней из воды вынырнуло красивое женское лицо. Это Мэгги-Мэри, её мама! Ей сразу стало легко, страх прошёл. Мэгги-Мэри встряхнула длинными волосами, и тысячи водяных капелек взлетели в воздух, ярко заблестев над поверхностью воды. Как хорошо, что она не одна, что рядом мама! Но почему же рядом с ними в волнах нет Синь? Она посмотрела в сторону берега, где горел костёр. Его огонёк угасал. Мэгги-Мэри улыбаясь смотрела на неё.
- Не бойся, - сказала она, - сейчас мы поедем обратно на берег верхом на волнах, как на лошадках. - И добавила: - Вот увидишь. Это легче лёгкого. Раз-два - и готово!
Берегиня очень хотела верить своей маме-русалке, хотела улыбнуться ей, но вместо этого только опустила глаза и закусила нижнюю губу. Русалки - коварные обманщицы. Им нельзя доверять. Только что была с тобой рядом, а потом глядь - и нет её. Мэгги-Мэри принялась напевать знакомую песенку:
- Русалка-крошечка, русалка-дочечка, ждёт тебя русалка-мама…
Песенка… Берегиня помнила её, и она помнила, как потянулась к Мэгги-Мэри, но круглая лодка накренилась, и она снова вцепилась в деревянные края, а в горле у неё встал ком. Русалка-мама поцеловала её в макушку.
И тут на шее у мамы Берегиня увидела талисман. Он ярко светился на гладкой, матовой коже. Раньше она никогда не видела его. Она протянула к нему руку.
- Подарок чайки, - сказала Мэгги-Мэри, засмеялась и снова нырнула в волну. Исчезла. Пропала.
И вдруг она появилась опять - смеясь, выглянула из воды, сняла с шеи талисман, надела на Берегиню и сказала:
- С днём рождения!
У Берегини захватило дух: талисман был такой холодный! Просто ледяной.
Качание лодочки, смех Мэгги-Мэри… У Мэгги-Мэри была одна особенность: она всегда смеялась. Берегиня тоже попыталась засмеяться, но от испуга у неё ничего не получилось. Она промокла, устала, ей было страшно и хотелось обратно на берег, где лежало её большое махровое полотенце, разрисованное красными и голубыми рыбками, - подарок Синь на день рождения. Она хотела забраться на колени к Синь и прижаться головой к груди.
Мэгги-Мэри вдруг поднырнула под деревянное изделие и подтолкнула его плечом.
- Седлай волну! Поскакали! - скомандовала она. Потом ещё раз. И ещё. - Вперёд! Скачи! Смелей, моя русалочка-дочка!
Мэгги-Мэри снова рассмеялась, взялась за миску и крутанула её небрежно, неосторожно, резко. Миска бешено завертелась, наклонилась, зачерпнула воды и начала тонуть. Это была плохая шутка. Так делают, когда хотят напугать или обидеть. В глазах Берегини появились звёздочки - и у неё закружилась голова. Она взглянула вниз и увидела, как в миску хлынула вода, которая быстро стала заполнять её маленькую круглую лодку. Берегине было мокро, холодно и одиноко, а на берегу огонёк всё угасал.
Мэгги-Мэри снова нырнула, толкнула её к берегу и крикнула:
- Смелей! Волны-лошадки, эй! Волны-пони, эгей! Скачи смелей!
Лодка закачалась. Волны скакали галопом сверху и снизу, слева и справа, вода лилась через края. Берегиня попыталась закричать, завизжать, заплакать, но её горло свело судорогой, и она не смогла выдавить из него ни звука. Кругом были волны, волны, волны, их белые гривы кружили и кружили, скакали и прыгали вокруг неё.
Что же было дальше? Она помнила только, что появилась Синь и вынула её из круглой лодки. Синь нашла её и взяла на руки. Волны-пони били копытами по берегу. Наконец ком в горле растаял, и у Берегини вырвался всхлип, а за ним - неудержимый плач. Она плакала так, что у неё заболела грудь и свело живот. Синь тоже пробирала дрожь. Синь держала её на руках, а волны бились вокруг них. Синь была в ярости. С чем можно сравнить её ярость? С ослепительной, раскалённой, испепеляющей молнией.
- Не смей! - кричала она. - Не смей больше так делать! Никогда!
Берегиня молча кивала головой - вверх-вниз. Вверх-вниз. Тогда, в свой третий день рождения, она дала Синь торжественное обещание: никогда-никогда не заплывать в открытый океан, не доверяться океанским волнам.
А потом их обеих разразил смех - колючий и шелковистый одновременно. К ним подплыла Мэгги-Мэри.
- Синь, разве можно быть такой серьёзной? - сказала она, кружась в воде, закручивая воду своими длинными пальцами. - Мы просто немножко поиграли, правда, моя девочка-русалочка?
Она стала брызгать водой им в лицо, зачерпывая её своими длинными пальцами, и снова засмеялась. Синь направилась к ней, рассекая плещущие волны.
- Ты хоть понимаешь, что ты натворила? - закричала она на Мэгги-Мэри, лицо которой казалось серебряным в жемчужном свете луны.
И тут настала тишина. Синь посмотрела Мэгги-Мэри прямо в глаза и сказала:
- Тебе пора. Уходи.
Мэгги-Мэри уже не смеялась. В её лице появилось какое-то новое выражение. И вдруг она стала звать девочку по имени, но это было какое-то новое имя, которое она никогда не слышала от неё прежде. Не Русалочка, не Хорошка, не Сладкая горошинка. Нет. Это было новое имя - Берегиня. Мэгги-Мэри повторяла его снова и снова.
«Береги… береги… береги…» - звенело вокруг неё и кружило над её головой, словно волшебный обруч, что делался всё тоньше и тоньше, пока от звука не остался лишь призрачный шёпот. Синь повернулась и пошла к пляжу. Она вынесла Берегиню на руках из солёного моря на берег к угасающему костру. Она сняла с неё мокрые майку и купальные трусики и завернула в новое махровое полотенце с красными и голубыми рыбками.
Берегиня прислушалась - не прозвучит ли ещё раз её новое имя, но не услышала ничего, кроме плеска волн и их шороха по песку. Почему здесь, у берега, они вдруг стали такие маленькие?
Она посмотрела на тёмную воду - в светящемся белопенном гребне волны вдруг мелькнул рыбий хвост, блеснув в лунном свете серебряной чешуёй. Блеснул - и исчез. Талисман у неё на шее был холодным как льдинка. Она снова заплакала. Взглянув на Синь, она увидела, что та тоже плачет. Потом Синь взяла её на руки, завёрнутую в полотенце, и прижалась к ней щекой. Так они и плакали вдвоём, пролив целое море горючих слёз. Целый Мексиканский залив горьких, солёных слёз.
Лёжа в шлюпке, прижимаясь ко дну, Берегиня вдруг всё поняла.
Не было никакой русалки-мамы.
Не было и нет.
А была всего лишь Мэгги-Мэри, которая чуть не утопила её в море звёздной, лунной ночью, такой же, как эта, и заставляла её скакать на волнах-лошадках, волнах-пони.
«Легче лёгкого. Раз, два - и готово!»
Берегиня содрогнулась от ярости. От гнева. От обиды. Сорвала с шеи талисман, порвав розовую ленту, и изо всех сил швырнула его в корму шлюпки.
97
Высокая женщина с чёрными, гладко зачёсанными волосами. Где она сейчас? Может быть, она сидит в кафе маленького высокогорного городка и пьёт горький чёрный кофе с круассаном? А может, она в Индии, едет на поезде и смотрит в окно на юрких обезьянок, как они ловят на лету кусочки манго, которые бросают им пассажиры? А может, она идёт по улицам огромного города - Нью-Йорка, Гонконга или Сиднея?
Может быть, она вспоминает шоссе, усыпанное ракушечной скорлупой, и дом своей бабушки? Она аккуратно платит за него налог на недвижимость, каждый год, точно в срок. Быть может, наступит день, когда она вернётся туда.
И быть может, вспомнив об этом, она вдруг забывает обо всех своих делах, поднимает взгляд к небу и смотрит на красавицу луну. Может быть, в эту минуту она думает о своей маленькой дочке, которую она оставила там? Может быть.
И может быть, она прижимает руку к сердцу, которое бьётся сильнее, когда она вспоминает о дочери. И, глядя на луну, тихо шепчет всё ту же просьбу, умоляя, заклиная: «Береги… береги… Береги её».
98
И Берегиня знает, что так и есть: Синь сберегла её.
99
Висящая в небе луна принимает молитвы матерей с древних времён до наших дней. Луна принимает всё, поднимающееся с земли, - молитвы и проклятия, песни и стоны. Но может ли она ответить на молитву? Может ли исполнить желания? Кто знает… Зато всем известно, что луна может, во-первых, испускать яркие серебристые лучи, а во-вторых, командовать морскими приливами и отливами.
Всю ночь луна ждала сигнала от шилохвостых скатов. Они собирались сюда много дней в ожидании этого момента. Этой ночью луна уже дважды притягивала и отталкивала океанские воды. Летняя луна. Голубая луна. Настало время нового прилива. Луна знает об этом. И знают скаты. Тысячи и тысячи их скопились за косой, ожидая, пока луна поднимет прилив так высоко, что они смогут на гребне его пройти по каналу в пруд. Их животы набиты яйцами, которые они отложат на дно пруда, в заросли спартины. Из них потом получатся русалочьи кошельки.
Специально для этого они и приплыли сюда. И теперь ждут, когда луна высоко-высоко поднимет прилив.
100
Доуги бежал за Вторым к солёному пруду. Добравшись до него, он пошарил лучом фонарика по берегам и по воде. Вода ещё стояла низко, но он знал, что вскоре океанская вода хлынет через канал и наполнит пруд. Доуги стоял у пруда, пытаясь понять, что здесь не так. Чего-то не хватает. Но чего?
«Тяв-тяв-тяв-тяв!» - Второй помчался к причалу.
Доуги направил на него луч фонарика. Пёсик пробежал по причалу и остановился в самом конце.
Там, где стояла «Стрелка», было пусто. Шлюпка исчезла. Доуги озадаченно почесал затылок. Он отлично помнил, как своими руками привязал шлюпку и сделал двойной морской узел. Неужели он каким-то чудом развязался? Доуги оглядел поверхность пруда. Пусто.
Нет, не может такого быть, чтобы двойной морской узел развязался сам собой в тихую, погожую ночь. Тогда остаётся только одно объяснение: кто-то взял шлюпку.
Но кто? Кому могла понадобиться шлюпка посреди ночи? Месье Бошану? Уж конечно, не ему.
Синь? Она никогда в жизни не садилась в эту шлюпку ни днём, ни тем более ночью.
Доуги снова посветил фонариком по воде. Может быть, всё-таки узел развязался сам собой? Он направил луч в сторону солёных болот. Шлюпки и там не было. Если предположить, что шлюпка отвязалась из-за высокого прилива, то она поплыла бы в сторону болот.
Снова и снова он шарил фонариком по болотам - ничего похожего на «Стрелку».
Вдруг мурашки побежали у него по спине, и каждый волосок на теле стал дыбом.
- Нет! Не может быть… - пробормотал он.
«Тяв-тяв-тяв-тяв!» - решительно подтвердил Второй.
- Нет! Только не это! - простонал Доуги.
Берегиня.
Только Берегиня могла взять шлюпку.
Доуги повернулся и поспешил через дорогу, к призрачно-голубому дому. Взбежав по ступенькам, он изо всех сил забарабанил в дверь.
- Синь! - кричал он. - Синь! Проснись!
Он потянул за ручку - и дверь открылась.
Уходя, Берегиня не заперла дверь.
Доуги распахнул дверь и вошёл. Его должен был встретить Верт.
Но Верта не было.
И тут Доуги всё понял. Они уплыли на шлюпке. Вдвоём.
- Синь! - снова крикнул он. - Проснись!
101
Шея ужасно болела - Берегиня поранила её розовой лентой, когда срывала талисман. Она откинула голову назад, чтобы уменьшить боль, и увидела, что луна спустилась ниже. Море стало успокаиваться. Шлюпка уже не взлетала вверх, не падала вниз, а только вся дрожала, словно задыхаясь, словно пытаясь перевести дух. Берегине казалось, что она качается в маленькой деревянной колыбельке.
Кружилась голова, было холодно. Она по-прежнему лежала на дне, свернувшись калачиком. Вокруг была вода. Ноги она просунула под скамейку, голову положила на руки. Уставшее тело нуждалось во сне. Ей ужасно хотелось спать. Ещё мгновение - и она уснёт… Сон… Отдых…
Веки её отяжелели, глаза слипались. Она так устала, что уже не могла больше плакать.
Спать…
Берегиня резко встряхнула головой, отгоняя подкравшийся сон.
Она не имеет права спать. А вдруг ей удастся разглядеть Верта? Вдруг он подплывёт к шлюпке, а она будет спать и не заметит его?
Верт.
От слёз и усталости у неё болела грудь. Море становилось всё тише и тише. Она потеряла Верта. Каждая клеточка её тела болела, каждая мышца ныла. Пальцы свело судорогой оттого, что она долго, отчаянно цеплялась за скамейку. Коленки были ободраны до крови.
Верт.
Вода ударяла в борт шлюпки, монотонно повторяя его имя: «Верт. Верт. Верт».
Волны всё спадали. Веки её снова отяжелели. Глаза опять стали слипаться. Она села, чтобы не заснуть. Нельзя спать. Нельзя…
И тут из темноты до неё донеслось: «Давай! Давай!»
Капитан! Она вся напряглась, ожидая его приземления. И вот он обрушился на дно лодки прямо рядом с ней. «Давай! Давай!» - повторял он. Берегиня поняла, что он спрашивает, где Верт. «Давай! Давай!» - не унимался Капитан.
- Прости меня! Прости… Прости… - вот и всё, что она смогла сказать ему.
Птица, будто бы поняв, что случилась беда, тесно прижалась к её груди.
102
Капитану вскоре надоело лежать тихо, прижавшись к Берегине. Где же Верт? Когда он покидал шлюпку, Верт был здесь, вместе с девочкой. Куда же он подевался? Капитан добрался до носа и вскочил на самый верх. Отсюда отлично была видна вся лодка - от носа до кормы.
Верта не было. Капитан спрыгнул на дно лодки и заглянул под переднюю скамейку. Может, пёс забрался под неё?
Нет.
Пса не было.
Тогда Капитан направился к середине лодки. Он заглянул за спину Берегине, которая сидела, прислонившись к задней скамейке. Может быть, пёс спрятался за ней?
«Давай! Давай!» - позвал он.
Берегиня протянула руку, чтобы погладить его, но в этот миг Капитан краем глаза заметил прямо рядом с её кроссовкой что-то блестящее… У-у-у-ух! Да это же его упавшая золотая звезда!
Его единственная и неповторимая, восхитительная и бесценная, изумительная, прекрасная, волшебная находка блестела в лунном свете. Она лежала на дне лодки, прямо возле ног девочки. Он подпрыгнул к ней и схватил её клювом. Бр-р-р-р… Какая холодная! Всё такая же холодная, точь-в-точь как тогда.
Но холодная или нехолодная - это было не важно. Ведь это была она, его упавшая звезда! Он снова нашёл её - ура!
Поскольку и птицам, и людям присуще желание хвалиться своим богатством, Капитан запрыгнул на лавку и подскочил к Берегине, очутившись прямо возле её лица. Он не мог крикнуть своё обычное «Давай! Давай!», потому что держал в клюве звезду. Поэтому единственное, что ему оставалось, - это ткнуть своей находкой прямо девочке в щёку.
103
Ледяное прикосновение вывело Берегиню из оцепенения. Она моргнула раз-другой - прямо перед глазами появился золотой диск. Её талисман. Он по-прежнему висел на разорванной розовой ленте.
- Ага! Ты нашёл талисман, дружок! - сказала она чайке.
Она была очень рада, что Капитан здесь, с ней. Жаль только, что у неё нет ни кусочка арбуза, чтобы угостить его.
Арбуз…
Эврика! Берегиня приподнялась с пола и села, опираясь спиной о скамейку.
Талисман. Арбуз. Талисман. Арбуз.
Дрожащими от холода пальцами она попыталась вытащить диск из клюва чайки. Она тянула его на себя, но у неё ничего не получалось: её руки были стёрты в кровь, пальцы соскальзывали и ей никак не удавалось крепко ухватить талисман.
Оставался только один способ.
- Арбуз! - Она постаралась сказать это как можно громче своим охрипшим голосом.
«Давай! Давай!» - тут же крикнул Капитан. Талисман выпал у него из клюва прямо в ладонь Берегини. Она торопливо, непослушными пальцами накинула ленту на шею птице и завязала её.
- Арбуз, Капитан! - хрипло сказала она чайке. - Арбуз! Лети! Ищи арбуз!
Капитан отлично понял её. Он точно знал, где найти арбуз. Разумеется, в призрачно-голубом доме. Капитана не надо было просить дважды. Стоило только сказать заветное слово. Она помогла ему взлететь, подняв его повыше обеими руками. Проследила взглядом за тем, как её посланец набирает высоту, пока он не исчез из виду.
- Может быть, - прошептала она, глядя в небо. - Может быть… может быть… может… может… - шептала она, прислонившись спиной к скамейке и закрыв глаза.
Усталость навалилась на неё. Она не заметила, как сон накрыл её своим мягким, уютным одеялом.
Она спала и не видела, как огромный плавник рассекает поверхность воды. Не видела, как луна скользила по небу, спускаясь всё ниже и ниже, склоняясь к горизонту.
104
Сколько может продержаться в воде сухопутный пёс?
Упав в воду, Верт вначале старался забраться обратно в шлюпку к Берегине. Он изо всех сил колотил по воде передними лапами, но стоило ему приблизиться к шлюпке, как очередная огромная волна отшвыривала его прочь. И он снова бил лапами по воде, так что всё тело у него ломило и болело. Спасательный жилет помогал ему держаться на поверхности, но при этом больно врезался в шею, и от этого псу было трудно дышать.
Его лёгкие горели, словно внутри у него кто-то развёл костёр. Повсюду вокруг себя он наблюдал только воду. Ни шлюпки, ни девочки, ни луны уже не было видно.
Все мышцы его отчаянно болели, но он продолжал плыть, пока мог. Наконец он выбился из сил, и его понесло течение. Потом пара сильных рук вытащила его на берег, на сушу, бережно положила на песок у кромки воды, где он лежал, ничего не видя и не слыша, провалившись в темноту.
Если бы возле берега были люди, например вахтенный с рыболовного судна или какой-нибудь охотник за сокровищами, они бы в страхе закричали: «Морское чудище! Морской дьявол!» А Верт не видел ничего страшного. Всего лишь старого пловца с белыми как снег волосами и ярко-синими глазами. Вместо ног у него был рыбий хвост. А на спине - огромный плавник.
105
Пёс был не первым, кого Жак де Мер вынес из моря и положил на песчаной полосе пляжа в этой части техасского побережья.
Первым был мальчик - маленький утопленник, который тихо, очень тихо лежал в глубоких водах. Лежал на дне позади косы, вершина которой виднелась над волнами.
Он смотрел на тихое, спокойное лицо мальчика, зная, что кто-то потерял малыша. Он сразу понял это. Потери… Он кое-что знал о потерях. Поэтому он нежно поднял маленького утопленника и отнёс его на берег.
Но он зря это сделал. Его заметил матрос с рыболовного судна и поднял крик:
- Морское чудище! Морской дьявол! Он похитил и утопил ребёнка!
На крик сбежались все моряки, и он поспешно уплыл подальше в океан, чтобы не попасть в сеть или какую-нибудь другую жестокую и хитроумную человеческую ловушку. Но он спасался не только от ловушек. Ещё сильнее его ранили слова: «морское чудище», «морской дьявол» - жестокие и несправедливые.
Много-много лет он не заплывал в эти воды. Он даже думал, что никогда не вернётся сюда. Никогда и ни за что на свете.
Но этой ночью из темноты вдруг раздался зов. Призыв снова вернуться туда, к побережью Техаса, на уединённый пляж напротив Устричной косы. Напрасно он надеялся… Это опять был другой зов, не тот, которого он тщетно ждал столько долгих лет.
Ему пришлось собрать всё своё мужество, чтобы решиться отнести пса на берег. Что, если его заметит какой-нибудь другой моряк и поднимет тревогу? Сможет ли он ускользнуть в океан? В тот раз ему чудом удалось спастись. А вдруг на сей раз его поймают? Что с ним сделают тогда?
Да и пёс едва дышал. Он не был уверен, что донесёт его до берега живым. Но эта маленькая девочка в шлюпке… Было ясно, что пёс ей очень дорог.
И что теперь будет с ней? Как она оказалась одна-одинёшенька в этой хрупкой лодочке-скорлупке?
Что она здесь делает?
Вернувшись обратно, он подплыл к красной шлюпке, заглянул в неё и увидел, что девочка уснула. Девочка в шлюпке… Кто-то очень любит её, заботится о ней. Это было видно по её лицу. Любимая девочка, у которой есть любимый пёс. Он видел, как она горевала, как звала, как плакала, когда пса смыло волной.
Он тихо плыл за шлюпкой, легонько подталкивая её к далёкому берегу.
Взглянув на небо, он увидел, что скоро наступит рассвет. Ему больше нельзя приближаться к побережью. Он не мог так рисковать. Тогда он издал низкий, протяжный свист. И тут же вокруг него стали собираться шилохвостые скаты, похожие на серых водяных ангелов. Они окружили шлюпку. Сотни скатов. Тысячи скатов. Целая флотилия.
- Позаботьтесь о ней, - сказал он скатам. - Заберите её с собой, к Устричной косе.
И тут же он увидел, как красавцы скаты, широко распластав свои крылья-плавники, повели шлюпку к берегу и доставили её к скале де Вака.
Он долго смотрел им вслед. А потом уплыл обратно в океан.
106
Всё тело Синь гудело от тревоги, как высоковольтная линия электропередач. Синь была так заряжена тревогой, что от неё просто искры летели, к чему бы она ни прикоснулась. Как же, как она могла допустить, чтобы это стряслось?
Это она, только она во всём виновата. Если бы она не накричала на Берегиню, когда та рассказывала ей про крабов и русалок, девочка мирно спала бы сейчас в своей комнате рядом с ней и всё было бы в порядке.
Звонить. Срочно звонить! Но куда? Кому?
Доуги протянул ей телефонную трубку.
Она стала звонить всем подряд: в береговую охрану, шерифу, в полицию, даже ветеринарному врачу - доктору Скармардо, который лечил больных животных в Тейтере. Синь разбудила его своим звонком, сама не зная зачем.
И все отвечали ей одно и то же: «Подождите у телефона. Не кладите трубку».
Береговая охрана: «Не кладите трубку, мадам».
Шериф: «Сейчас приедем, подождите, не вешайте трубку!»
Полиция: «Ждите у телефона!»
Доктор Скармардо: «Подождите! Я буду через час».
- Как же так?! - закричала она.
Как же так - ждать, не вешать трубку, ждать целый час, когда Берегиня там, в открытом океане, одна-одинёшенька, в шлюпке, на которой можно кататься только по мелкому пруду? ОДНА-ОДИНЁШЕНЬКА!!! Синь казалось, что с неё заживо содрали кожу, что всё тело её жжёт огнём, что её вот-вот разорвёт на клочки, что весь мир вот-вот разлетится на куски, молекулы, атомы. Ей казалось, что она должна немедленно броситься в воду и переплыть весь Мексиканский залив - от берега до берега.
- Ну уж нет! - сказала она.
Синь не собирается ждать у телефона. Она не сможет. Не вытерпит.
Словно шаровая молния, Синь полетела к двери, выскочила наружу и скатилась по ступенькам.
Доуги ринулся за ней. А за Доуги - Второй.
Так они и мчались всю дорогу до пляжа и остановились только у самой кромки воды. Огромный залив, тёмный, безбрежный, бессонный, вдруг поразил Синь. Она застыла на месте, глядя в непроницаемую тьму. Она знала только одно: где-то там Берегиня. Где-то там. И тут стоявший рядом Доуги стал кричать в темноту изо всех сил:
107
БЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Р-Р-Р-Р-Р-РЕ-Е-Е-Е-Е-ГИ-И-И-И-И-И-НЯ-А-А-А-А-А-А!!!
108
БЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Р-Р-Р-Р-Р-РЕ-Е-Е-Е-Е-ГИ-И-И-И-И-И-НЯ-А-А-А-А-А-А!!!
109
БЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Р-Р-Р-Р-Р-РЕ-Е-Е-Е-Е-ГИ-И-И-И-И-И-НЯ-А-А-А-А-А-А!!!
110
«Конечно же, - думала Синь, - она не могла уплыть далеко. Конечно же не могла, правда?»
Как далеко способна заплыть на шлюпке маленькая девочка?
Неужели «Стрелка» могла бы пройти по глубине между волнорезами?
Синь прижала ладони к щекам и потёрла веки кончиками пальцев.
Вопросы теснились в её голове. И вдруг слёзы - поток слёз, море слёз, целый океан слёз полился по её лицу.
Она должна была рассказать Берегине о её матери. Она давным-давно должна была это сделать, чтобы та знала, как она, Синь, заставила Мэгги-Мэри уехать, что Мэгги-Мэри вовсе не русалка. Но вместо этого она позволяла Берегине верить сказкам про эльфов, фей, русалок и говорящих крабов.
Что она наделала? Или чего она не сделала? И вслед за этими вопросами у неё возник главный, самый страшный вопрос: «Какая же я после этого мать?»
У кромки воды ноги её вдруг подкосились, и она упала на влажный песок.
- Береги её… - всхлипнула она. - Я должна была… я не уберегла…
Она смотрела на волны, катившиеся через волнорезы. Огромные чёрные волны. Они шли одна за другой, их белопенные гребни мерцали в темноте. Она чувствовала, что Доуги стоит рядом с ней. И вдруг странный, чужой звук, никогда прежде ею не слыханный, вырвался из её тела - низкий, глухой вой. Словно тёмной шалью он обвил её грудь, плечи, колена, обвил плотно, туго, так что казалось, что он вот-вот задушит её прямо здесь, на мокром песке.
Синь хотела остановить этот вой, но у неё никак не получалось.
Она закрыла глаза. Если она так и останется здесь, застывшая, окостеневшая, как пустая устричная скорлупа, брошенная в песок, быть может, океан хлынет и заберёт её? Ей казалось, что она никогда не сможет сдвинуться с этого места, с этой мёртвой точки. Ей казалось, что никогда не остановится рвущийся из неё жуткий вой, что она не может его остановить, не хочет остановить, не в силах остановить…
И тут Доуги обнял её за плечи и осторожно поднял на ноги. Потом взял её на руки и держал в своих сильных объятиях, крепко прижимая к себе, а вой по-прежнему рвался наружу из её утробы, из груди, из глотки, откуда-то из глубин её тела. И так они стояли - на краю мира, и он держал её в объятиях, самых нежных на свете, держал до тех пор, пока вой не вышел из неё весь, до последнего звука, который отлетел в ночную тьму.
- Будем ждать, - сказал он.
Она только молча кивнула. У неё внутри не осталось ни воя, ни звука, ни голоса. И с каждой минутой океан подступал всё ближе, прилив поднимался, небо становилось светлее.
111
Йемайя. Она больше не исполняет желаний. Она стала слишком старой. Сумасбродной. Усталой. И туговатой на ухо. Ей надоело выслушивать просьбы.
Но всё-таки сердце её ещё не до конца очерствело. Статуэтки, одна за другой падавшие в воду, вызвали у неё слабую улыбку. Дары.
Она расставила их рядком на своём подводном комоде и любовалась тем, как искусно они сделаны. Здесь были Седна и лорелея, сирена и нингё, меерфрау и русалка. Особенно её развеселила русалка с длинными спутанными волосами. Она подкинула её вверх, как мячик, и ловко поймала, весело рассмеявшись.
Йемайя. Она любит посмеяться. Её круглый живот колыхался от смеха. Она была в хорошем настроении. Что там? Всего лишь желание? Одно-единственное?
Девочка хотела повидать маму? Так это легко устроить. Легче лёгкого.
Йемайя. Она исполнит это желание.
112
Синь казалось, что прошла уже целая вечность и Доуги так и будет держать её в объятиях до скончания века на этом песчаном берегу у самой кромки воды. И вдруг из темноты раздался знакомый звук: «Давай! Давай!»
Доуги отступил на шаг, и в тот же миг Капитан с шумом приземлился у их ног с криком: «Давай! Давай!»
В предрассветных сумерках Синь увидела, что на шее птицы что-то блестит. Она наклонилась, но Капитан отпрыгнул в сторону и снова настойчиво повторил: «Давай! Давай!»
Синь ловко схватила чайку, прежде чем та успела увернуться. Крепко держа птицу обеими руками, Синь плотно прижала крылья, чтобы Капитан не хлопал ими. Потом она сунула чайку под мышку и ощупала её шею.
- Талисман! - воскликнула она.
Она узнала талисман, который Мэгги-Мэри подарила Берегине перед исчезновением. Мэгги-Мэри рассказала ей, что этот талисман ей принесла чайка, которая уронила его прямо ей в руки. Тогда Синь не поверила этому. И вот теперь талисман был привязан к шее Капитана. Привязан той самой розовой лентой, которую она «просто так» подарила Берегине.
И тут Синь всё поняла. Это была весточка. Берегиня привязала талисман к шее Капитана. Это было весточка от неё. Она означала: «Скорее! Скорее!»
113
Во сне Берегиня почувствовала, как шлюпка ударилась обо что-то твёрдое. Она открыла глаза. Всё ещё было темно, но от луны шёл яркий свет. Она села и огляделась. Вокруг был песок. И ещё скала де Вака!
Должно быть, прибоем её принесло обратно к берегу.
Прямо напротив она видела тёмные силуэты домов. Дом! Она почти дома. Скорее бы попасть туда. Каждая клеточка, каждая косточка, каждая мышца её тела рвалась к дому.
- Синь… - прохрипела она.
Её голос был еле слышен, это был не голос, а сиплый шёпот, но это не важно. Она должна скорее попасть домой и увидеть Синь.
Она перелезла через борт шлюпки и ступила на торчащую из воды скалу. Та была гораздо жёстче, чем это казалось издалека. Не песок, а камень. Настоящая, прочная, твёрдая скала.
Ноги Берегини дрожали, а вместе с ними и всё тело. Она присела на корточки возле шлюпки и схватилась за борт, стараясь удержать равновесие. Берегиня определила, что снова начался прилив и прибой бьётся о пляж в ста ярдах от неё. Всего лишь в ста ярдах. Сможет ли она преодолеть их?
На горизонте показалась розовая полоска зари - розовая, как её лента.
Она привычно дотронулась рукой до шеи, где был талисман, и тут же вспомнила, что отдала его Капитану. Добрался ли он до берега? Поняла ли Синь, что значит её весточка?
И тут, словно в ответ на вопрос, она услышала своё имя: «Берегиня! Берегиня!» Но на этот раз оно прозвучало не со стороны волн. Не из открытого океана. И не шёпотом. Это было не воспоминание, не зов призрака или русалки.
Радость охватила всю её - от макушки до пят.
«Берегиня! Берегиня!»
Вот опять её имя!
Это Синь.
Она зовёт её.
Синь!
Берегиня смотрела в сторону пляжа, туда, где Синь уже наверняка вошла в воду, точь-в-точь как семь лет назад, когда та стояла по колено в воде и звала её.
«Иду! Я иду!» - постаралась крикнуть Берегиня. Но голос у неё совсем пропал. Впрочем, это было уже не важно. Она потуже затянула свой спасательный жилет и бросилась в воду. Берегиня спешила - скорей, скорей! Она плыла, как сёрфингисты, на которых она смотрела изо дня в день, плыла так, как она плавала в городском бассейне Тейтера. Раздвигая воду руками, она взбиралась на волны, седлала их, как лошадей, ехала на их спине к берегу, прямо в объятия Синь.
114
Как только она добралась до пляжа, Доуги взял её на руки. Он посадил её на свои широкие плечи, как делал, когда она была ещё совсем маленькой. Берегиня зарылась лицом в его волосы. Она крепко вцепилась в Доуги. А сзади её придерживала Синь.
Здесь, в этом маленьком мирке, они чувствовали себя одной семьёй.
115
Беда заключалась в том, что пропал один из членов семьи. Верт.
Радость, которую почувствовала Берегиня, когда Синь выловила её из воды, улетучилась, когда она вспомнила, что потеряла Верта.
«Верт…» - попыталась сказать она, но у неё так болело горло, что ей не удалось произнести ни звука. Слёзы лились из глаз, она снова и снова открывала рот, но из него выходило только слабое хрипение. Так у неё и не получилось объяснить, что произошло.
Чем крепче Берегиня прижималась к Доуги, тем острее становилось чувство потери. Оно росло и росло и наконец стало большим, как гора, или даже больше.
Берегиня потянулась к Синь.
- Мы будем искать его, Сладкая моя горошинка, - вот и всё, чем могла утешить её Синь.
Берегиня всхлипнула.
116
Не только Берегиня очень любила Верта. Его любил кое-кто ещё. Это был Капитан. Кому-то, может быть, покажется странным, что чайка и пёс могли так подружиться. Но с той самой ненастной ночи, когда Капитан вместе с порывом ураганного ветра влетел в кухонное окно призрачно-голубого дома и Верт накрыл своим тёплым мохнатым телом раненую чайку, дрожавшую от боли и страха, Капитан всей душой полюбил этого пса.
И вот теперь он кружил над этим псом, лежащим на прибрежном песке у кромки воды. Он приземлился на него, уселся прямо возле мохнатого уха и тихонько позвал: «Давай! Давай!» Но пёс даже не пошевельнулся.
Капитан прыгал на боку Верта. Пёс лежал тихо. Очень тихо. Капитан, наклонив голову, стал смотреть на него. Он смотрел долго, очень долго. Он обошёл по песку вокруг своего лучшего друга по часовой стрелке, затем - против часовой. Потом он понял, что надо сделать. Капитан захлопал крыльями и поднялся в воздух.
Не прошло и минуты, как он уже нагнал маленькую компанию, что брела по пляжу - Берегиню, Доуги, Синь и Второго, - и полетел низко, прямо над их головами с громким криком: «Давай! Давай!»
Так во второй раз за эту ночь он принёс весть.
117
Мир полон тайн, верно?
Как шилохвостые скаты узнают, что пришло время плыть к скале, где луна должна осветить им путь через узкий канал в пруд, а потом обратно в океан?
Как звезда узнаёт, что пришло время падать с неба на землю?
Почему ламантины плавают вместе с русалками?
Откуда славный пёс мог догадаться, что девочка любит его так же сильно, как он её?
Вопросы на все времена.
А вот и ещё вопрос: как славный пёс успевает сделать целых сто горячих поцелуев за одну минуту?
Когда Берегиня наконец нашла Верта в оранжевом спасательном жилете у самой кромки воды, он покрыл её лицо горячими поцелуями, то есть, попросту говоря, вымыл ей лоб, нос и щёки горячим мокрым языком. Берегиня отыскала своего пса.
118
Можно было бы на этом закончить историю, но когда за одну ночь загадывается столько желаний, хотя бы некоторые из них обязательно должны исполниться. В конце концов, ведь не только Йемайя исполняет желания. Луна тоже может сыграть свою роль, особенно когда речь идёт о любви.
Когда они все вместе шли по пляжу, в голове у Доуги снова зазвучала та самая песенка. Песенка из трёх слов. И он стал напевать её потихоньку, себе под нос, хотя у него и не было в руках укулеле. А потом как-то само собой оказалось, что он держит в своей руке руку Синь.
На глазах у всех он опустился на колени и сказал ей те самые три слова. Он сказал их без малейшей запинки, без всякого заикания, глядя Синь прямо в глаза:
- Будь моей женой.
Синь удивлённо посмотрела на него.
И тогда Доуги сказал их снова, так же ясно:
- Будь моей женой.
Синь молчала. Как же долго она ждала этой минуты! Десять долгих лет. С того самого дня, когда они впервые встретились с Доуги. С того самого дня, когда родилась Берегиня.
По её щеке скатилась слезинка. Она смахнула её и вдруг залилась краской. Давным-давно ей не приходилось краснеть. А потом - такое бывает только в кино, только в старых сказках - Доуги привлёк её к себе и поцеловал.
Вот так.
А что же Синь?
А Синь сказала ему:
- Да!
119
Через несколько дней Берегиня сидела дома за кухонным столом. Синь сидела рядом с ней и заполняла бланки, которые оставили ей шериф, береговая охрана и ветеринар Скармардо, который осмотрел Верта и объявил, что пёс жив и здоров.
Берегиня и Синь побывали у месье Бошана и помогли ему пересадить розы и ночной цереус. В благодарность он отдал им один из горшков с розами. Теперь он красовался на столе, где раньше стояла большая деревянная миска, а в нём цвели ярко-розовые розы - розовые, как лента Берегини.
Месье Бошан был очень рад, когда они пришли к нему. Берегиня заметила, что он ещё больше постарел.
- Как черепаха, - сказал он. - Я старый, как черепаха.
На этот раз он не усмехнулся, сказав эти слова, как это бывало раньше, и не добавил «ma petite». Сидя в кресле-качалке, он поглаживал чёрно-белую шкурку Синдбада и задумчиво смотрел на волны.
И вот теперь Берегиня сидела за кухонным столом и пересчитывала деньги в своём красном кошельке. Всего сорок четыре доллара. Синь советовала их хранить «на чёрный день». Как только руки у Берегини зажили, она вернулась на работу и опять начала натирать воском сёрфборды. Прямо перед ней на столе лежал каталог, который Синь привезла из торгового центра и сказала, что его надо спрятать до поры до времени.
Но Берегиня решила, что ждать чёрного дня, поры или времени не имеет смысла. Зачем копить деньги на какой-то там чёрный день? Не лучше ли потратить их на прекрасный и радостный день? И до каких пор надо хранить каталог? Может быть, уже пришло время? Берегиня достала каталог и, пролистав его, нашла прекрасный подарок на свадьбу Синь и Доуги. Новую красивую блестящую кастрюлю из нержавеющей стали. Отличный подарок! И стоит всего $34.95, так что у неё хватит денег ещё и на доставку, и на красивую упаковочную бумагу.
Когда она показала Синь эту кастрюлю на фото, та улыбнулась и сказала:
- Теперь мы будем готовить только сосисочный гумбо. Больше никаких крабов!
И всё-таки, глядя на розы на столе, Берегиня сильно переживала. Если она купит кастрюлю для гумбо, у неё не останется денег, чтобы заплатить месье Бошану за разбитые горшки, и в первую очередь за горшок для ночного цереуса.
Даже если она будет каждый день натирать воском сёрфборды, ей потребуются месяцы, а может, годы, чтобы возместить ущерб месье Бошану. Поставив локти на стол, она уткнулась лицом в ладони. Что же делать?
У неё есть единственная ценная вещь. Это талисман, подаренный ей мамой. Вот и выход из положения!
Берегиня была уверена, что теперь он ей больше не понадобится. Она вынула его из ящика комода и положила в карман. Сквозь джинсы она чувствовала, как он леденит ей бедро.
- Оле-о-ле-о-ле-о-ле! - напевала она, прыгая по ступенькам и перебегая Устричное шоссе к дому месье Бошана.
В ту ночь месье Бошан стоял у кромки воды, сжимая в руке талисман. Он был такой же тёплый, как много лет назад в маленьком приморском городке на южном побережье Франции. Синдбад, мурлыкая, тёрся о его ноги.
Чуть позже, сидя на крыльце, он вдруг услышал в темноте ржание пони. Это была та самая угольно-чёрная кобылка. Он мог поклясться, что это была она. А впрочем… быть может, это был только ветер. Кто знает…
Тем временем далеко в океане среди лунного серебра на поверхности показался старый пловец. Он поднял голову и прислушался. Это снова был он - зов старинного талисмана. На этот раз пловец был уверен, что талисман попал в нужные руки. Джек нырнул в воду и заспешил к побережью Техаса. Он поплыл изо всех сил, так быстро, как только мог.
120
Доуги и Синь принесли друг другу клятву вечной любви и верности прямо на пляже, а свидетелями были Берегиня, Верт, Второй и Синдбад.
На торжество приехали мама Доуги и его внучатый дядя Сильвестр. Они проделали долгий путь из Нью-Джерси. Мама Доуги сказала:
- Я наконец-то должна познакомиться с внучкой, - и кинулась обнимать всех подряд.
Она обняла Берегиню, Доуги и Синь, даже Верта и Второго. Это был настоящий вечер объятий.
А ещё на торжестве присутствовали два старых джентльмена. Они сидели в плетёных креслах. У одного из них в кармане лежал давным-давно потерянный и вновь обретённый талисман. Его тепло он чувствовал даже сквозь рубашку.
Рядом с ним сидел Джек, такой же старенький и морщинистый. Но его глаза по-прежнему были ярко-синими, как летнее небо. Джек и Анри держались за руки точно так же, как много-много лет назад на площади у фонтана.
А Берегиня?
Рядом с ней сидит пёс, который лучше всех ищет потерянные сандалии, деревянные ложки и палочки от фруктового мороженого. На спине у пса примостился Капитан, словно жокей верхом на рысаке. Одной рукой Берегиня гладит лохматую голову Верта, а в другой у неё деревянная статуэтка - изображение старой-старой женщины. Эта фигурка чудом уцелела тогда в кармане джинсов Берегини. Она единственная из мерлингов, которых когда-то было семь. Берегиня легонько касается её пальцами и прижимает к сердцу. Она давным-давно загадала желание: чтобы её мама нашла её и вернулась к ней.
- Йемайя, - тихо шепчет она, - спасибо, спасибо тебе, - и опускает деревянную фигурку обратно в карман.
Йемайя будет лежать там рядом с другим мерлингом - Жаком де Мер. Месье Бошан только что вырезал его из можжевелового бруска, который Берегиня нашла на пляже.
Берегиня смотрит на сине-зелёный Мексиканский залив. В солнечных лучах его воды отливают серебром. Она достаёт из заднего кармана джинсов листок бумаги, на котором крупно написано: «ПРЕКРАСНЫЙ ПЛАН», аккуратно разглаживает его и пускает плыть по поверхности воды. Она уверена, что листок поплывёт к Устричной косе.
Если верить легенде, пятьсот лет назад русалка заманила Кабесу де Вака на эту скалу. Что ж, вполне вероятно, что это правда.
А в пруду, на мелководье, вдруг на одно мгновение показалась голова ламантина, а потом морская корова снова нырнула в воду и исчезла из виду.
notes
Примечания
1
Элиот Т.С. Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока. (Пер. с англ. А. Сергеева.)
2
В оригинале героя зовут Dogie, что в переводе с английского означает «телёнок, отбившийся от матери». Таким образом, его имя можно назвать «говорящим».
3
Моя крошка (франц.).
4
Призрачно-голубой цвет - бледный серо-голубой цвет, который на американском Юге часто используют для покраски домов, так как, согласно поверью, этот цвет отгоняет от жилища злых духов, а также докучливых насекомых (ос, жуков, москитов). Традиционно краска готовилась из индиго, пахты и извести. Она действительно обладала свойством отпугивать насекомых.
5
Шейла-на-Гиг - в кельтской мифологии богиня плодородия.
6
Тарпон - крупная прибрежная рыба, внешне напоминающая большую сельдь.
7
Морская корова, или ламантин, - большое морское животное, млекопитающее из отряда сирен, или травоядных китов.
8
Мой одноглазый друг (франц.).
9
Русалочий кошелёк - пустая оболочка яйца ската или акулы.
|
