Самый счастливый день Анатолий Георгиевич Алексин
        Юные герои Анатолия Алексина впервые сталкиваются со «взрослыми», нередко драматическими проблемами. Как сделать правильный выбор? Как научиться понимать людей и самого себя? Как войти в мир зрелым, сильным и достойным человеком?
        Анатолий Алексин
        Самый счастливый день
        Учительница Валентина Георгиевна сказала:
        - Завтра наступают зимние каникулы. Я не сомневаюсь, что каждый ваш день будет очень счастливым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и какой-нибудь самый счастливый день. Я в этом не сомневаюсь! Вот о нем напишите домашнее сочинение. Лучшую работу я прочту вслух, всему классу! Итак, «Мой самый счастливый день».
        Я заметил: Валентина Георгиевна любит, чтобы мы в сочинениях обязательно писали о чем-нибудь самом: «Мой самый надежный друг», «Моя самая любимая книга», «Мой самый счастливый день».
        А в ночь под Новый год мама с папой поссорились. Я не знаю из-за чего, потому что Новый год они встречали где-то у знакомых и вернулись домой очень поздно. А утром не разговаривали друг с другом…
        Это хуже всего! Уж лучше бы пошумели, поспорили и помирились. А то ходят как-то особенно спокойно и разговаривают со мной как-то особенно тихо, будто ничего не случилось. Но я-то в таких случаях всегда чувствую: что-то случилось. А когда кончится то, что случилось, не поймешь.
        Они же друг с другом не разговаривают! Как во время болезни… Если вдруг поднимается температура, даже до сорока - это не так уж страшно: ее можно сбить лекарствами.
        И вообще, мне кажется, чем выше температура, тем легче бывает определить болезнь. И вылечить… А вот когда однажды врач посмотрел на меня как-то очень задумчиво и сказал маме: «Температура-то у него нормальная…», мне сразу стало не по себе.
        В общем, в первый день зимних каникул у нас дома было так спокойно и тихо, что мне расхотелось идти на елку.
        Когда мама и папа ссорятся, я всегда очень переживаю.
        Хотя именно, в эти дни я мог бы добиться от них всего, чего угодно! Стоило мне, к примеру, отказаться от елки, как папа сразу же предложил мне пойти в планетарий. А мама сказала, что с удовольствием пошла бы со мной на каток. Они всегда в таких случаях стараются доказать, что их ссора никак не отразится на моем жизненном уровне. И что она вообще никакого отношения ко мне не имеет…
        Но я очень переживал.
        Особенно мне стало грустно, когда за завтраком папа спросил меня:
        - Не забыл ли ты поздравить маму с Новым годом?
        А потом мама, не глядя в папину сторону, сказала:
        - Принеси отцу газету. Я слышала: ее только что опустили в ящик.
        Она называла папу «отцом» только в редчайших случаях.
        Это во-первых. А во-вторых, каждый из них опять убеждал меня: «Что бы там между нами ни произошло, это касается только нас!»
        Но на самом деле это касалось и меня тоже. Даже очень касалось! И я отказался от планетария. И на каток не пошел… «Пусть лучше не разлучаются. Не разъезжаются в разные стороны! - решил я. - Может быть, к вечеру все пройдет».
        Но они так и не сказали друг другу ни слова!
        Если бы бабушка пришла к нам, мама и папа, я думаю, помирились бы: они не любили огорчать ее. Но бабушка уехала на десять дней в другой город, к одной из своих «школьных подруг».
        Она почему-то всегда ездила к этой подруге в дни каникул, будто они обе до сих пор были школьницами и в другое время никак встретиться не могли.
        Я старался не выпускать своих родителей из поля зрения ни на минуту. Как только они возвращались с работы, я сразу же обращался к ним с такими просьбами, которые заставляли их обоих быть дома и даже в одной комнате.
        А просьбы мои они выполняли беспрекословно. Они в этом прямо-таки соревновались друг с другом! И все время как бы тайком, незаметно поглаживали меня по голове. «Жалеют, сочувствуют… - думал я, - значит, происходит что-то серьезное!»
        Учительница Валентина Георгиевна была уверена, что каждый день моих зимних каникул будет очень счастливым.
        Она сказала: «Я в этом не сомневаюсь!» Но прошло целых пять дней, а счастья все не было.
        «Отвыкнут разговаривать друг с другом, - рассуждал я. - А потом…» Мне стало страшно. И я твердо решил помирить маму с папой.
        Действовать надо было быстро, решительно. Но как?..
        Я где-то читал или даже слышал по радио, что радость и горе объединяют людей. Конечно, доставить радость труднее, чем горе. Чтобы обрадовать человека, сделать его счастливым, надо потрудиться, поискать, постараться. А испортить настроение легче всего! Но не хочется… И я решил начать с радости.
        Если бы я ходил в школу, то сделал бы невозможное: получил бы четверку по геометрии. Математичка говорит, что у меня нет никакого «пространственного представления», и даже написала об этом в письме, адресованном папе. А я вдруг приношу четверку! Мама с папой целуют меня, а потом и сами целуются…
        Но это были мечты: никто еще не получал отметок во время каникул!
        Какую же радость можно было доставить родителям в эти дни?
        Я решил произвести дома уборку. Я долго возился с тряпками и со щетками. Но беда была в том, что мама накануне Нового года сама целый день убиралась. А когда моешь уже вымытый пол и вытираешь тряпкой шкаф, на котором нет пыли, никто потом не замечает твоей работы.
        Мои родители, вернувшись вечером, обратили внимание не на то, что пол был весь чистый, а на то, что я был весь грязный.
        - Делал уборку! - сообщил я.
        - Очень хорошо, что ты стараешься помочь маме, - сказал папа, не глядя в мамину сторону.
        Мама поцеловала меня и погладила по голове, как какого-нибудь круглого сироту.
        На следующий день я, хоть были каникулы, поднялся в семь утра, включил радио и стал делать гимнастику и обтирание, чего раньше не делал почти ни разу. Я топал по квартире, громко дышал и брызгался.
        - Отцу тоже не мешало бы этим заняться, - сказала мама, не глядя на папу.
        А папа погладил меня по шее… Я чуть не расплакался.
        Одним словом, радость не объединяла их. Не примиряла… Они радовались как-то порознь, в одиночку.
        И тогда я пошел на крайность: я решил объединить их при помощи горя!
        Конечно, лучше всего было бы заболеть. Я готов был все каникулы пролежать в постели, метаться в бреду и глотать любые лекарства, лишь бы мои родители вновь заговорили друг с другом. И все было бы снова, как прежде… Да, конечно, лучше всего было бы сделать вид, что я заболел тяжело, почти неизлечимо. Но, к сожалению, на свете существовали градусники и врачи.
        Оставалось только исчезнуть из дома, временно потеряться.
        В тот же день вечером я сказал:
        - Пойду к Могиле. По важному делу!
        Могила - это прозвище моего приятеля Женьки. О чем бы Женька ни говорил, он всегда начинал так: «Дай слово, что Никому не расскажешь!» Я давал. «Могила?» - «Могила!» - отвечал я.
        И что бы ни рассказывали Женьке, он всегда уверял: «Никогда! Никому! Я - могила!» Он так долго всех в этом уверял, что его и прозвали Могилой. В тот вечер мне нужен был человек, который умел хранить тайны!
        - Ты надолго? - спросил папа.
        - Нет. Минут на двадцать. Не больше! - ответил я.
        И крепко поцеловал папу.
        Потом я поцеловал маму так, будто отправлялся на фронт или на Северный полюс. Мама и папа переглянулись. Горе еще не пришло к ним. Пока была лишь тревога. Но они уже чуть-чуть сблизились. Я это почувствовал. И пошел к Женьке.
        Когда я пришел к нему, вид у меня был такой, что он спросил:
        - Ты убежал из дому?
        - Да…
        - Правильно! Давно пора! Можешь не волноваться: никто не узнает. Могила!
        Женька понятия ни о чем не имел, но он очень любил, чтобы убегали, прятались и скрывались.
        - Каждые пять минут ты будешь звонить моим родителям и говорить, что очень ждешь меня, а я еще не пришел… Понимаешь? Пока не почувствуешь, что они от волнения сходят с ума. Не в буквальном смысле, конечно…
        - А зачем это? А?! Я - никому! Никогда! Могила!.. Ты знаешь…
        Но разве я мог рассказать об этом даже Могиле?
        Женька начал звонить. Подходили то мама, то папа - в зависимости от того, кто из них оказывался в коридоре, где на столике стоял наш телефон.
        Но после пятого Женькиного звонка мама и папа уже не уходили из коридора.
        А потом они сами стали звонить…
        - Он еще не пришел? - спрашивала мама. - Не может быть! Значит, что-то случилось…
        - Я тоже волнуюсь, - отвечал Женька. - Мы должны были встретиться по важному делу! Но, может быть, он все-таки жив?..
        - По какому делу?
        - Это секрет! Не могу сказать. Я поклялся. Но он очень спешил ко мне… Что-то случилось!
        - Ты не пережимай, - предупредил я Могилу. - У мамы голос дрожит?
        - Дрожит.
        - Очень дрожит?
        - Пока что не очень. Но задрожит в полную силу! Можешь не сомневаться. Уж я-то…
        - Ни в коем случае!
        Мне было жалко маму и папу. Особенно маму… Папы в таких случаях бывают как-то спокойнее. Я давно это заметил. А мама… Но я действовал ради высокой цели! Я спасал нашу семью. И нужно было переступить через жалость!
        Меня хватило на час.
        - Что она сказала? - спросил я у Женьки после очередного маминого звонка.
        - «Мы сходим с ума»! - радостно сообщил Женька. Он был в восторге.
        - Она сказала: «Мы сходим…»? Именно - мы? Ты это точно запомнил?
        - Умереть мне на этом месте! Но надо их еще немного помучить, - сказал Женька. - Пусть позвонят в милицию, в морг…
        - Ни за что!
        Я помчался домой!..
        Дверь я открыл своим ключом тихо, почти бесшумно.
        И на цыпочках вошел в коридор.
        Папа и мама сидели по обе стороны телефона, бледные, измученные. И глядели друг другу в глаза… Они страдали вместе, вдвоем. Это было прекрасно!
        Вдруг они вскочили… Стали целовать и обнимать меня, а потом уж друг друга.
        Это и был самый счастливый день моих зимних каникул.
        От сердца у меня отлегло, и назавтра я сел за домашнее сочинение. Я написал, что самым счастливым днем был тот, когда я ходил в Третьяковскую галерею. Хоть на самом деле я был там полтора года назад.