Семь ангелов Николай Усков
        # В руки влиятельного российского олигарха, занимающего верхние строчки списка Forbes, попадает уникальная историческая реликвия - завещание папы римского Климента VI с сенсационным признанием о сокровищах, спрятанных в Авиньонском дворце. Эта тайна убивает всех, кто к ней прикоснулся. Климент VI, оберегая богатство от алчных глаз, зашифровал путь к сокровищам и тем самым положил начало запутанной истории, дожившей до наших дней. Через 658 лет Иннокентий Алехин, главный редактор журнала Gentleman, волею случая оказался втянут в расследование смерти олигарха. Поиски убийцы приводят его на юг Франции под своды древнего замка…
        Николай Усков
        Семь ангелов
        Пролог
        Авиньон, лето Господне 1352 год,

6 декабря
        Cмерть пришла неожиданно. Не так, как он себе представлял. Кардинал Хуго де Бофор получил записку, которая сообщала, что он сейчас умрет. Хуго прочел ее, поморщился и спрятал в молитвенник. «Интересно, сколько мне осталось? - де Бофор облизал пересохшие губы. Его действительно весь день мутило. - А вот и объяснение… Яд».
        Портшез, в котором несли князя церкви, тряхнуло. Он услышал голос своего капитана:
«Смотри, куда прешь, пес!» - закованный в броню человек влепил тяжелой плетью по спине оборванца, посмевшего перебежать дорогу. От удара тот подпрыгнул и, ссутулясь, засеменил прочь. Сильный ветер, пришедший с Севенн, трепал стяги, прикрепленные к бокам портшеза. На красном сукне золотом была вышита кардинальская шляпа. Она венчала рыцарский щит с шестью розами.
        - Дорогу его светлости кардиналу Хуго де Бофору! - грозно провозгласил капитан.
        Люди испуганно жались к домам, снимая шляпы и кланяясь скрытой в портшезе его светлости. От всей светлости была видна только правая рука, которой Хуго де Бофор держался за дверцу, чтобы смягчить тряску. Руку обтягивала белая перчатка тонкой телячьей кожи, на пальцах сверкали массивные кольца - золотая печатка и два перстня с рубином и изумрудом необыкновенной величины. Князь церкви поежился и плотнее завернулся в свою лиловую мантию, подбитую горностаем. С кардинальским пурпуром он расстался по причине траура. Накануне ночью умер папа Климент VI, и отныне кардиналам не полагалось носить красного в течение девяти дней прощания.
        Молодое лицо Хуго - ему шел двадцать седьмой год - не отличалось красотой, теперь же брезгливой гримасой оно напоминало одну из химер, пугавших народ с церкви святого Дидье. «Это мой последний день, быть может, час, - прошептал кардинал. - Конечно, я же оставил бумаги на столе. Как я мог быть таким беспечным… Хорошо хоть днем все спрятал. Эта тайна должна умереть со мной… Надо успеть… - Что именно хотел успеть де Бофор, осталось загадкой. Снизу, из разбухшего желудка, подступила тяжесть. Кардиналу сдавило грудь. Он почти не мог дышать. Мысли путались.
        - Ваша светлость, - торжественно провозгласил капитан, распахивая дверцу портшеза, и вдруг осекся. - Прибыли… - Это слово закованный в броню молодец произнес тихо и растерянно. В глубине кибитки полулежал совершенно серый человек. На лбу блестели капли испарины, на губах выступила белая пена.
        - Пресвятая Богородица! - испугался капитан. - Эй, Мордехай, сюда! Его светлости нездоровится. - Толпа окружила портшез, через плотный кордон спин с трудом и ругательствами протиснулся личный лекарь кардинала - жалкий еврей в черной хламиде. Хуго де Бофор еще дышал. Он, казалось, собрал последние силы только для того, чтобы всучить еврею молитвенник. Затем попытался что-то сказать, но губы уже не слушались его. Кардинал дернулся и обмяк. Мордехай пощупал запястье, затем оттянул веко хозяина и сухо сообщил:
        - Мертв.
        Барвиха
        Май 2010 года
        Черное небо всполыхнуло молниями, застоявшийся воздух дрогнул от раската грома. Откуда-то налетел ветер и мгновенно сдул предгрозовую духоту, тяжелые редкие капли упали на голову Алехина. Он оторвался от розовых губ девушки. Ее веснушчатое лицо разрумянилось, взмокшая прядь темно-русых волос прилипла ко лбу. Ровные ряды белых зубов искрились в полумраке. Алехин уловил жаркое, молочное на вкус дыхание. Ее медовые глаза были широко распахнуты и выглядели глупыми. То ли от страха, то ли от удивления. «Я хочу тебя», - его рука забралась под короткую юбочку, он стянул микроскопические трусики, подсадил ее на садовый стол и вошел, не раздеваясь. Было неудобно - мешали штаны, - но зато получилось как в кино, которое предназначено для семейных пар, скучающих на своих ортопедических матрацах с неуместным названием «Сенатор». Сам Алехин давно предпочитал заниматься сексом в комфортабельных условиях, хотя бы и на ортопедических матрацах, но знал, что на неискушенную девушку такие мгновения произведут неизгладимое впечатление. Лиза выросла после окончательного решения квартирного вопроса и, очевидно, не
занималась любовью по ночным скверам, как это делал Алехин в своей советской юности.
        Этим памятным вечером из светской знакомой Лиза стала любовницей Алехина. В дом они вернулись мокрыми и счастливыми. 37-летний Иннокентий Алехин - друзья его звали Кен, главный редактор журнала «Джентльмен». И наследница десятимиллиардного состояния, Елизавета Климова, 23 лет от роду, веснушчатая и смешливая.
        Гости уже съезжались к ужину. Их голоса были слышны из залы, находившейся в противоположной части огромного дома, который напоминал Малый Трианон, если бы он был очень большим. Лиза отвела Кена к себе наверх по лестнице для прислуги и принялась сушить мощным феном намокший черный пиджак, взъерошенные мягкие волосы. У Алехина не получалось сидеть смирно. Поначалу она отбивалась от его шаловливых рук, но потом не выдержала и сдалась. Одежда в беспорядке полетела на пол и любовники отдались только что вспыхнувшей между ними страсти. Матрацев опять не было, но мягкий ковер с высоким ворсом Алехину положительно понравился.
        Когда Кен с Лизой наконец спустились вниз, все уже сидели за столом. Огромный зал выглядел как гостиничный вестибюль, то есть абсолютно нежилым и каким-то арендованным. Ни трещинки, ни пылинки, ни случайно забытой книги - здесь ничего не напоминало о слабостях и привязанностях хозяев, все было официально, стерильно и дорого. Абстрактная живопись на светлых стенах, абстрактная скульптура, продолговатый темно-вишневый стол, сервированный угловатым белым фарфором. Прислуга в белых кителях с золотыми пуговицами то подливала вино из пузатых декантеров, то подхватывала порожние тарелки.
        Еще пару часов назад Кена страшно заинтересовала бы собравшаяся компания. Высокий рыжий мужчина с усталыми проницательными глазами что-то язвительно говорил седому носатому человеку в очках, а тот отбивался:
        - Анатолий Борисович, мультипликатор кредита всегда больше того, что дает государство. Он растет, если хороший климат, если все спокойны за свои деньги, которые не бегают туда-сюда, а превращаются в длинные деньги.
        - Тут я с вами не соглашусь, - вступил хозяин дома, Федор Алексеевич Климов, - вы, как министр финансов, не можете не знать, что правительство который год не имеет стратегии, а занято управлением экономикой в ручном режиме. Толя как раз и предлагает вернуться к инфраструктурным реформам и стратегическим инвестициям. - В это мгновение Климов заметил дочь с ее новым другом и обратился к ней:
        - А я уж думал, Лизонька, ты в Москву уехала.
        Девушка подошла к отцу, приобняла за мощные плечи и чмокнула в щеку, покрытую седой аккуратно подстриженной щетиной.
        - Посмотрите, какая у меня красавица-дочь, - из самодовольного хозяина заводов, газет, пароходов Климов мгновенно превратился в счастливого отца-рохлю.
        Министр финансов снял очки и стал сосредоточенно протирать толстые стекла, словно собирался проверить, правду ли сообщил хозяин дома.
        Другие гости не без труда расстались с деловым выражением лиц и принялись мучительно вспоминать слова, которые принято было говорить в подобных ситуациях. Нашелся только курчавый смуглый мужчина. Одет он был неуместно отвязно, впрочем, так же как при Деде, когда шокировал электорат белыми брюками. Климов приглашал этого невозможного в новых реалиях человека из-за сентиментальной преданности
90-м. Меж тем невозможный мужчина, совершенно не осведомленный о своей невозможности, весело провозгласил:
        - А девочка созрела! Спортсменка, комсомолка! - Глаза его блеснули озорными искорками, и он продолжил тоном опытного ловеласа: - Барышня, приглашения в парк Горького принимаете?
        - Расписаны на жизнь вперед, Борис Ефимович, - парировала Лиза и обняла Кена, который при этом необыкновенно смутился. Тут вмешалась женщина, сидевшая в голове стола. В продолжение всей сцены она изображала родительское умиление, несмотря на то что нисколько не походила на родительницу Лизы. Третьей жене Климова - Полине Одоевской - едва исполнилось 27 лет, она была старше падчерицы только на четыре года. Носик Полины был заблаговременно смоделирован опытным хирургом, а губы превращены в так называемый «московский свисток», но очень искусно, как того требовала новая мода на духовность.
        - Иннокентий, а как же ваш роман с этой… поп-исполнительницей? - обратилась она к Алехину с улыбкой. - Вы ведь планировали свадьбу, я читала в Tatler, - произнося имя почтенного журнала о знаменитостях, женщина перешла на безупречный английский, выдававший филологическое образование. - Да, я даже помню, где именно вы намеревались отпраздновать свадьбу. В Турции! - слово «Турция» она провозгласила так, словно на Земле не было места страшнее.
        - Все врут, - Алехин замялся, не зная как обратиться к хозяйке дома, которая была его младше, но потенциально могла стать «мамой». В конце концов Кен решил назвать ее по имени-отчеству. - Все врут, Полина Станиславовна. - Главный редактор сделал опять паузу и продолжил с улыбкой: - Не в Турции, а в Сочи.
        - Правильный выбор, между прочим, - не к месту поддержал Алехина известный спортивный функционер с ямочкой на массивном подбородке.
        Лиза с притворной обидой отпихнула Алехина, а компания рассмеялась.
        - И все-таки, - продолжила Полина, - что с этой поп-исполнительницей? Не помню ее имени, то ли Хлорок, то ли Морок.
        - Хохлушка, - весело вступил в беседу молодой человек в узком френче, туго сидевшем на его полнеющем теле. - «Ты ж менэ пидманула, ты ж менэ пидвела», - пропел он сочным тенором.
        - Заткнись, дурак, - в голосе Лизы чувствовалось раздражение на сводного брата Ивана, который был приемным сыном Климова от второй жены. Он работал, точнее, получал высокую зарплату в одной из компаний Федора Алексеевича, но главным образом занимался своей последней дорогой игрушкой - футбольным клубом «Красный комбайнер».
        - Господи, это светская сплетня полугодовой давности, - вступил наконец Алехин.
        - И много за вами таких сплетен? - не унималась Полина Станиславовна.
        - Полечка, да дай ты человеку присесть, выпить, закусить, - примирительно начал Климов-старший, - садитесь, молодежь, - распорядился он, - у нас сегодня за кухню старик Жерве отвечает.
        - Жервушечка, - воскликнула Лиза, - здорово! - Молодые барышни из богатых новомосковских семей вдруг все стали напоминать Наташу Ростову. В них появилась та беззаботная веселость, которой напрочь были лишены их зашуганные советские бабушки и хищные новорусские мамы.
        - Трехзвездный мишленовский повар Жерве де Бриссак, - важно пояснил Климов Алехину, - люблю я его, насилу уговорил на вечерок вырваться для дорогих гостей. - Повара доставили на климовском джете прямо из Лондона. Только на один ужин.
        Алехин был равнодушен к еде и совсем не знал гастрономических звезд, но счел своим долгом понимающе кивнуть.
        - Кто это справа от Бориса Ефимовича? - спросил он шепотом Лизу.
        - Это моя сестра Лена, хмурая такая.
        - Господи, сколько же вас?
        - Папа был женат трижды. До По-д-лины, - голосок Лизы стал металлическим, а тонкие пальцы сжали вилку, - была еще Светлана Петровна - это от нее жирдяй Иван, - но он не папин сын, а приемный. Зато Лена папина.
        - Стало быть, ты старшая и унаследуешь миллиарды? - в глазах Алехина появились игривые искорки. - Десять миллиардов - это неплохо. Кстати, я давно хотел признаться, Лиза, что влюблен в тебя без памяти. Не могу жить и все такое. Давай поженимся. - Алехин придвинулся к самому уху девушки.
        - Иди в жопу.
        - Прямо здесь, при всех? - он осторожно обнял ее.
        - Дурак, - рассмеялась Лиза, - во-первых, никто здесь ничего не унаследует. Она ждет мальчика.
        - Полина?
        - Да! Хватит, на нас смотрят, - отрезала Лиза. В продолжение всего разговора за ними действительно наблюдала Полина Станиславовна, пытаясь по губам прочесть, о чем шепчется ее самая опасная соперница в борьбе за бабье счастье в «Малом Трианоне».
        Разговор за столом курсировал вокруг строительного бизнеса, металлургии и золота. Алехин смертельно боялся показать свою некомпетентность - ему было лень следить за трудной судьбой каких-то активов, некогда принадлежавших Климову. Накануне кризиса удача или звериное чутье позволили Федору Алексеевичу продать их своему многолетнему партнеру по самой невероятной цене. Климов вышел в кэш, а его партнер оказался на грани банкротства. Алехин услышал непонятное ему словосочетание
«маржин-колл» и подумал, что надо бы выпустить кризисный напиток «маржин-кола».
«Праздник к нам приходит, праздник к нам приходит. Все будет маржин-кола», - пропел он про себя.
        - Да шут с ним, с этим Навахолюпинским УГМК, - неожиданно громко провозгласил Климов. - Завтра лечу в Авиньон.
        Услышав знакомое всякому историку имя, Алехин встрепенулся.
        - Папский дворец покупаете? - с улыбкой спросил он.
        В XIV веке римские папы выстроили в Авиньоне грандиозный дворец, который в течение
70 лет был средоточием всего западнохристианского мира.
        - Уже купил, только не папский, а кардинальский, - поправил Климов.
        - Ливрею какого-нибудь непота[Термин «ливрея» происходит от старофранцузского livrе€e - выделенное или пожалованное имущество. В Авиньоне так называли резиденции кардиналов. Непот (лат. Nepot) - племянник. Непотизм, то есть назначение близких родственников на высшие церковные должности, был в Средние века одним из самых действенных механизмов упрочения личной власти папы.] ? - иронично продолжил Алехин. Все посмотрели на него как на сумасшедшего. Все, кроме Климова:
        - Совершенно верно, - с удовольствием подтвердил Федор Алексеевич, - это дом племянника папы Климента VI, Хуго де Бофора. Злые языки говорили, что он был его сыном. - Климов явно не ожидал, что кто-то из его гостей сможет поддержать разговор об Авиньоне. Еще меньше он ожидал этого от редактора глянцевого журнала. Федор Алексеевич не знал, что Алехин был кандидатом исторических наук и среди прочего когда-то занимался историей средневекового папства.
        - Дело в том, что сначала ко мне попал один интересный документ - собственноручная духовная Климента. - Климов хотел продолжить, но Алехин перебил его:
        - Поздравляю, это фальшивка. Все, что написано рукой Климента, известно и хранится в Секретном архиве Ватикана.
        - Это духовная не папы, а человека, носившего имя Пьер Роже.
        - Федя, ну хватит об этой рухляди, - перебила мужа Полина Одоевская, - я уж не знаю, чем тебя привлек этот, с позволения сказать, дом. Тесный, стены кривые, вида нет. На лестнице можно шею свернуть.
        С лица Климова сбежала снисходительная улыбка, на мгновение оно стало неподвижным, глаза уперлись в хорошенькое личико Полины словно двуствольный обрез. Жене сразу показалось, что прическа у нее поехала, губы поплыли, а ресницы отклеились. Она смолкла, заерзала и принялась осторожно поправлять волосы. Климов продолжал смотреть на нее, и за этим взглядом стояла вся непростая история русского капитализма. Неизвестно, что бы сталось с бедной Полиной через какую-нибудь минуту - может, расплавилась бы как шоколадный заяц или вспыхнула и унеслась в небо сизым дымком (скорее, второе), но двери в столовую отворились. Явилось горячее. И компания облегченно переключилась на обсуждение судака со спаржей под апельсиновым соусом с эстрагоном.
        После ужина в гостиную подали дижестив и сигары. Гости медленно переместились туда, занимая кресла и обширные диваны, обтянутые белой кожей, какие стоят обычно в бизнес-лоунжах арабских аэропортов. На выходе из столовой Климов поравнялся с Алехиным и спросил:
        - Кстати, не хотите взглянуть на духовную папы Климента? Там есть одна шарада.
        - Конечно, хочу, - в глазах Алехина читалось вежливое снисхождение к простецу, которого фатум вознес на вершину жизни, но не научил отличать подлинники от липы. - Дорого дали, наверное? - глумливо спросил он.
        - Дорого, но этот документ может принести в разы больше, - в голосе Климова чувствовался пионерский задор, свойственный всем строителям российского капитализма.
        - Неужели там про тамплиеров и чашу Грааля? - Алехин давно понял, что из всей мировой истории только это могло представлять какую-либо ценность в глазах обывателя.
        Климов улыбнулся:
        - Почти. Сейчас увидите.

* * *
        Кабинет олигарха находился во втором этаже. Ореховые панели, стеллажи с золочеными переплетами, бронза - здесь все было так, как дизайнеры интерьеров обычно представляют себе кабинеты важных людей, оттого все эти кабинеты мало чем друг от друга отличаются. Фотографии Климова с Путиным, покойным и здравствующим патриархами, Сечиным и Шойгу стояли киотом на маленьком столике.
        - А где же у нас Дмитрий Анатольевич? - спросил Алехин, который давно заметил, что серьезные люди как-то обходились без фотографии с новым президентом. Временами это производило впечатление дерзкого поступка, а временами нет, то есть вообще не производило никакого впечатления. Ну, неудачные вышли фотографии. Вот и все. В иных кабинетах Путин был запечатлен многократно в разнообразных мгновениях своего общения с хозяином дома: Путин смеющийся, Путин внимательно слушающий, Путин пристально смотрящий, Путин идущий, Путин говорящий, Путин жестикулирующий. И чем больше было таких мгновений c Путиным, тем ярче, богаче, красочнее казалась жизнь обладателя киота. А с Медведевым почему-то так не было.
        - Ха, - хмыкнул олигарх. - Действительно, нет Дмитрия Анатольевича… На столе не поместился. Надо будет стол побольше заказать, - голос Климова звучал добродушно.
        - Да уж, социально безответственный у вас стол, Федор Алексеевич, - пожурил Алехин. Впрочем, безответственным выглядел не только он. Его старший брат - огромный лоснящийся дорогой древесиной письменный стол, казалось, выполнял исключительно декоративные функции. На нем даже не было компьютера. На удивленный вопрос Алехина Климов самодовольно ответил:
        - А зачем он мне? У меня и мобильного нет. Зато есть ассистенты. Все, что нужно, здесь. - Он ткнул пальцем в свой широкий уколотый ботоксом лоб. Алехин хотел было возразить, но Климов уже протянул ему папку из мягкой телячьей кожи цвета спелого апельсина. Кен открыл ее и мгновенно забыл про мобильники и компьютеры. Наметанный глаз сразу оценил, что перед ним не фальшивка.
        - Позвольте, - не дожидаясь ответа, Алехин бесцеремонно опустился за стол и стал разглядывать слегка пожелтевший, но все еще достаточно белый и гладкий пергамент, плотно исписанный угловатыми заостренными буковками. Климов приподнял брови и осведомился:
        - Вы читаете по-латыни?
        Вместо ответа Алехин сообщил:
        - Французский vе€lin - пергамент из нежнейшей телячьей кожи. Стиль письма - фрактура, ну то есть готика, заметно влияние канцелярского курсива. Автор - скорее не профессиональный переписчик, а бюрократ, причем высокого ранга. С одной стороны, он пользуется явно недешевым пергаментом, с другой - у него не слишком дисциплинированная рука. Видите, - Кен ткнул пальцем в середину пергамента, - какая нехорошая лигатура. Профессионал такого себе бы не позволил.
        - Что такое лигатура?
        - Это слияние любых закруглений в одну закорючку. Здесь o и d, но выведены очень неряшливо. Парень разучился самостоятельно писать. У него, как и у вас, определенно были ассистенты, причем давно были… М-да, - глаза Алехина оторвались от пергамента и уставились в бронзовые часы с пастушками, которые стояли на камине. Климов проследил за взглядом главного редактора и самодовольно сообщил:
        - Между прочим, Людовик XVI. Эти часы были сделаны в двух экземплярах. Второй находится в Версале. А тот, что вы видите, король подарил генералу Лафайету… - Климов не успел закончить.
        - Какой еще Людовик XVI?! - недоумевал Кен. Он даже не видел часов, а просто попытался сосредоточиться, отчего его серые глаза остановились на первом попавшемся предмете, стали огромными и бессодержательными. - Я не специалист, но могу уверенно сказать, что это либо XIII, либо XIV век. XV исключается: стиль письма не достаточно рубленый, еще слишком много округлостей, хотя это может объясняться южнофранцузским происхождением документа.
        - Для редактора гламурного журнала вы неплохо разбираетесь в древностях.
        - Я занимался Средними веками тринадцать лет.
        - Похоже, вы-то мне и нужны. Я, естественно, заказал перевод этого текста, но не могу понять ни слова, - он протянул распечатку Алехину. Тот взглянул на нее и ухмыльнулся:
        - Нет уж, я предпочитаю оригинал.

«Посмотрим, почему этот высокопоставленный бюрократ решил обойтись без помощи ассистентов. Вероятно, не хотел, чтобы содержание стало известно посторонним», - подумал Алехин.
        Он стал читать, шевеля губами и по-школьному высовывая кончик языка, что в его возрасте выглядело трогательно.
        Возлюбленному сыну нашему во Христе Хуго де Бофору, кардиналу Святой Римской церкви привет и т. д.
        Благочестивый Создатель и податель всего направляет дела уповающих на него и рассеивает тьму разума нашего светом своих доблестей. И так удерживает нас от ложного пути греха. Тем не менее по бренности плоти и по наущению древнего врага не можем не оступиться, ибо даже дитя, всей жизни которого на земле один день, не избежит падения. Надлежит тебе знать, что мы, первейшие среди всех грешников, удостоились ярма апостольского служения незаслуженно, а только по великой милости Божьей. Многое совершили мы, о чем ныне, одолеваемые болезнями и немощью, просим прощения у Господа. Более же всего сожалеем о том, что является ныне единственной нашей отрадой и утешением, а именно о тебе, сын мой по плоти, воспитанию и призванию. Ведь сначала согрешил, презрев святые обеты и вступив в связь с женщиной, которая тебя родила, чтобы затем добавить к этому новое преступление, запятнав уста свои ложью. Ведь всем говорил я, что ты есть не сын, а племянник от сестры нашей Дельфинии. И тем также и ее принудил ко лжи, ибо родила тебя другая. Остается мне единственно уповать на милость Господа, чтобы сподобил пройти
через очистительные испытания и так удостоил прощения, которого я, грешный, не заслуживаю. Хочу же, чтобы и ты присоединил свои молитвы к моим, ибо многие плачут о страданиях Сына, но кто подумал о страданиях Отца. Некогда сильный, лежу я, раздавленный немощью, и понимаю, что нет проку ни в имени моем, ни в славе. Вот уже хищные звери, чуя слабость мою, приблизились к постели, готовые к нападению. Едва Господь призовет меня, как сорвут они пурпур и золото и оставят нагого и растерзанного лежать со срамом, открытым чужим взорам.
        - Климент рассказывает о древнем обычае ограбления покойного папы, - пояснил Алехин, поблескивая ошалевшими глазами.
        - Ограбления? - недоумевал Климов.
        - Видите ли, средневековые люди считали, что поскольку папа не может иметь детей, то с его смертью все имущество становится ничьим, то есть принадлежит народу. Грабить начинали уже слуги, забиравшие одежду, посуду, другие личные вещи, например, бритву и серебряную миску, в которой эту бритву полоскали. Но особенно ценились предметы, к которым папа прикоснулся в последний раз: его кубок, тарелка или приборы. Частенько народ врывался во дворец и разбирал все, что плохо лежало, включая драгоценные реликвии. Случалось, что и в церковь, где было выставлено тело папы, проникали воришки и оставляли викария Христа нагишом, «со срамом, открытым чужим взорам».
        - Мудаки, - заметил Климов.
        - Мрачное средневековье, - хмыкнул Алехин и вернулся к пергаменту:
        Пока жив, хранит отец сына, а когда умрет, то сын хранит отца. Кому теперь буду нужен, мертвый, кроме тебя, знающего о рождении своем. Прошу же, не оставляй тела моего без присмотра, пока не упокоится оно в месте, нами определенном.
        Таково служение великого понтифика, ибо является он всем отцом по духу и никому по плоти, разве, как я, втайне произведет потомство, но то будет потомство тела человеческого, не тела мистического, которое вечно, нетленно и непогрешимо.
        Алехин поднял глаза на Климова и прокомментировал:
        - Учение о двух телах понтифика впервые было сформулировано в XII веке: одно тело бренно, другое вечно, одно грешит, другое непогрешимо, одно ничтожно, другое владеет полнотой власти. Прямо как учение Путина об олигархах. Вы, конечно, бизнесмены, но, так сказать, по мистическому телу. Список Forbes у нас тоже по мистическому телу проходит. А по человеческому - вы управляющие недрами, пока нам это выгодно. Надоели - в Краснокаменск. Из грязи вышли, в грязь обратитесь. Нагими пришли, нагими и уйдете.
        - Излишне схематично, - ухмыльнулся Климов, - но вы дальше читайте. Сейчас будет самое интересное. - Алехин уставился в пергамент и продолжил:
        И ту полноту власти, которой наделил меня Господь по мистическому телу, не могу передать сыну своему по телу человеческому. Хотя ты кость от кости и плоть от плоти моей, наше деланье и творение, не смогут все богатства мои во временных и духовных вещах возвеличить тебя и других ближних, как это заведено среди мирян от века. Чтобы оставить тебе должное, когда только стал строить этот дворец, повелел спрятать в нем потайную камеру, куда надежно укрыл великие сокровища: золотые и серебряные сосуды, множество сапфиров, рубинов, изумрудов, 10 тысяч флоринов, и драгоценные реликвии: ребро святого Марциала Исповедника, волос святого Николая, епископа Мир Ликийских, чашу, в которую ангелы собрали кровь Спасителя нашего, рог единорога и гвоздь, которым была прибита на кресте правая рука Господа нашего Иисуса. Путь же в эту тайную камеру известен только мне и теперь будет открыт тебе, ибо, как сказано в Писании, ты есть мой сосуд избранный. Не раз водил тебя этой дорогой и рассказывал историю о надежде, которую все мы имеем. Чтобы помочь памяти твоей, составил я стихи, которые укажут верный путь. И если
ноги твои не вспомнят, то тайные знаки приведут их к тому, сын мой, что принадлежит отныне тебе, ибо мой возлюбленный у меня ты, а я у тебя.
        - Я не понял, - перебил Климов Алехина, - они что в кровосмесительной связи состояли?
        - Нет, это известная цитата из Песни Песней царя Соломона. Ее обычно использовали для описания взаимоотношений папы и кардиналов или папы и церкви. Климент был набит подобными цитатами под завязку, вот они и выскакивали из него в самых патетических местах. - Далее в послании следовали стихи, написанные откровенно коряво и туманно. Алехин читал медленно, иногда поправляясь и возвращаясь к предыдущим строчкам:
        Семь ангелов хранят секрет.
        Когда найдешь из них ты четверых,
        Идя дорогой пилигрима,
        Увидишь остальных сначала в голове своей, потом в камнях. Внимательно прочти скрижали их.
        И якорь обретешь, который погрузит тебя в глубины.
        Там пятый ангел будет ждать тебя.
        Так, розу сладкую вкусив,
        В бутоне древо жизни угадаешь.
        Слепца прозревшего возьми в проводники
        И вниз спеши, налево и направо.
        Надежды знак даруем мы тебе.
        Его ты поверни навстречу свету.
        И тьма разверзнется.
        - Какая-то абракадабра, - задумчиво проговорил Кен и дочитал последние строки письма:
        Не забудь же дядей своих Гильома и Хуго, сестер моих Элеонору и Дельфинию, братьев своих двоюродных Петра, Гильома и Николая и всех ближних. Да пребудет с тобой мое апостольское благословение.
        Дано в Авиньоне, в декабрьские календы[В средневековых официальных документах было принято обозначать дни месяца не цифрами, но по трем главным дням, как это делали еще в Древнем Риме. Их называли календами (первый день или в лунном месяце - новолуние), нонами (пятый день, соответствующий первой четверти луны) и идами (тринадцатый день, на который приходится полнолуние).] одиннадцатого года.
        - То есть 1 декабря в одиннадцатый год понтификата Климента VI. Cтало быть, в 1352 году. Папа, если я не ошибаюсь, умер где-то через пару дней, - констатировал Алехин.
        - 6 декабря, если быть точным, - подтвердил Климов.
        - Должен вас разочаровать, Федор Алексеевич. Документ, очевидно, подлинный, но Хуго де Бофор, конечно же, нашел сокровища, если, как пишет Климент, знал дорогу.
        - А вот тут вы заблуждаетесь. Папа умер ночью, а уже во второй половине дня 6 декабря не стало самого Хуго де Бофора. Он скончался внезапно при загадочных обстоятельствах 7 декабря, на следующий день после смерти своего отца. - Климов торжествующе смотрел на Кена. В глазах Алехина появился блеск.
        В Авиньонском дворце спрятано величайшее сокровище мира, которое так и не нашло наследника. Ребро святого Марциала, волос Николая Чудотворца и чаша Грааля - это, конечно, прекрасно, но 10 тысяч золотых флоринов, да драгоценные камни, да посуда потянут на порядочное состояние. Рог единорога можно будет изящно пожертвовать в какой-нибудь музей Клюни. Стоп. Сокровище Авиньонского дворца принадлежит, очевидно, Франции. Алехин опять включил сарказм:
        - Федор Алексеевич, даже если тайник остался нетронутым, в чем я сильно сомневаюсь, даже если вам удастся его обнаружить, находка вам не достанется. Это собственность французского народа.
        - Деньги меня не интересуют, Иннокентий. Меня интересует правильное позиционирование. У меня есть кое-какие виды во Франции, один старинный банк хочу купить. Сейчас за него дают правильную цену. Но его никогда не продадут участнику залоговых аукционов из страны матрешек и медведей. Громкий качественный пиар дороже, чем ребро святого Марциала. Это как клуб «Челси», только тоньше и изысканнее. - Внезапно хлопнула дверь, на пороге стояла раздраженная Лиза.
        - Кен, вот ты где, оказывается? Ты пропал на целый час, - голос ее звучал обиженно.
        - Прости, твой отец показал мне документ папы Климента VI, о котором мы говорили за обедом. Впечатляюще! - Кен даже не думал испытывать угрызения совести, настолько любопытным показалось ему дело. И он опять обратился к Климову:
        - Как к вам попала эта духовная?
        - Долгая история. У меня на юге Франции есть дом, познакомился там с соседом. Он интересный такой пассажир. - В России серьезные люди любили называть других серьезных людей пассажирами, черт его знает почему.
        Алехину пришла на ум популярная в Средние века цитата из Библии: «Все мы странники в этом мире».
        - Все мы пассажиры, - закончил он от себя.
        - Так вот, - продолжал Климов, - сосед - коллекционер из древнего французского рода. Влюбился в моего Шагала - Лиза знает, - голос Климова стал довольным, - у нас там в столовой висел отличный зеленый Шагал. Ну мы и поменялись. Он мне ливрею Хуго де Бофора в Авиньоне - она к нему от каких-то родственников перешла, - а я ему Шагала. Думал поначалу, отреставрирую и открою публичную галерею ради того же правильного позиционирования. Стал ремонт делать, ну и обнаружил в часовне при кабинете тайник с бумагами. Целая пачка пергаментов. Отдал на перевод - все какие-то счета, письма дьяконам, архипресвитерам, деканам. Мусор, одним словом. И тут такая неожиданность. Ну что, летим завтра в Авиньон? - в глазах Климова играли озорные искорки.
        - Папа, никуда он не полетит, - отрезала Лиза. - Мы собирались завтра на день рождения к Томке, обещают Мэрайю Кэрри. - Томка была Лизиной подругой и дочерью молочного короля, перед которой надо было непременно похвастать белоснежным платьем Yves Saint Laurent и новым бойфрендом.
        - Может быть, послезавтра? - расстроенно предположил Кен, которому еще недавно льстила функция аксессуара при Лизином Yves Saint Laurent, а теперь хотелось скорее ввязаться в поиски сокровища Климента?
        - Ну послезавтра так послезавтра, - щедро согласился Климов. - Я вам пришлю самолет. В Лионе вас встретят. Лиза, ты летишь?
        - Пап, ну не хочу я в Авиньон. Каменный мешок. Можно, я лучше к нам в Кап-Ферра? - Именно там в одной из самых прекрасных бухт Лазурного Берега находилась резиденция Климовых, благоухающими террасами спускавшаяся к голубой воде. Она положительно была лучше Авиньона, продуваемого ураганным мистралем, а когда не было ветра, то в тесном средневековом городе стояла удушающая жара.
        - Потом приедете ко мне, смоете пыль веков в море. Идет? - примирительно предложила Лиза.
        - Хорошо, полетите в Ниццу, - согласился Климов. - А это мой небольшой сюрприз - дневник Хуго де Бофора. Иннокентий, вы будете первым его читателем. Он пролежал в тайнике авиньонской ливреи почти семьсот лет. Я его еще не давал переводчику. Приедете ко мне, расскажете, что там интересного.
        Позднее Алехин радовался, что не удовлетворился одним дневником, а догадался-таки попросить копию с духовной Климента. В тот вечер в кабинете Климова он последний раз держал ее подлинник в руках.

«Семерка» BMW
        Ранним утром Климов вышел из своего особняка в Барвихе, ни с кем не попрощавшись. Начальник его охраны Игорь Петрович ждал хозяина перед домом. Он не курил и не переминался с ноги на ногу. За долгие годы службы сначала в КГБ, а потом у Климова он научился выглядеть как начальник охраны, который ждет хозяина, и никак иначе. Игорь Петрович просто стоял там, где ему было положено стоять, - слева от парадной двери с массивными золотыми ручками, и смотрел в одну точку - прихотливый картуш, венчавший псевдодворцовое окно второго этажа. Климов буркнул ему: «Доброе утро» - и направился к машине. Как и все настоящие олигархи, Федор Алексеевич предпочитал простые машины, чтобы не раздражать высокопоставленных госчиновников, которые должны были мыкаться в служебных «авоськах», «бехах» и «мерсах», а потому отчаянно ненавидели тех, кто передвигался по миру на «Бентли» и «Майбахах». Перед домом стояла черная «семерка» BMW c тонированными стеклами в ранге федерального министра. Сами предприниматели называли такие машины «чиновничьими». «Подай чиновничью» - на языке российской бизнес-элиты значило, что предстоит
встреча с вертикалью. Перед BMW пыхтел белый милицейский Land Cruiser с мигалками, а позади - черный с охраной. Водитель, судя по выправке, бывший военный, поздоровался и открыл тяжелую бронированную дверцу.
        Игорь Петрович разместился на соседнем с Климовым сиденье и, когда машина мягко тронулась, шурша протекторами по влажному гравию, отрапортовал:
        - Федор Алексеевич, через тридцать минут мы будем во Внуково-III. Вас ждет борт Global Travel. Завтрак и газеты, как обычно.
        - Игорь, я хочу посмотреть пару номеров этого журнала. Как его? - Климов поморщился - все, чем занимались другие люди, вызывало у олигарха профессиональное снисхождение, иногда презрение, а при хорошем расположении духа сочувствие. - Вспомнил. Журнал называется «Джентльмен».
        - Есть, - отчеканил Игорь Петрович, щелкнул чем-то у левого лацкана пиджака и приказал в гарнитуру: «Доставить на борт номера журнала «Джентльмен» за последние три месяца». - Будут другие распоряжения? - обратился он к Климову. Хозяин молчал. Игорь Петрович выдержал паузу и продолжил: - В 10.55 мы приземлимся в аэропорту Лиона. Предположительно в 12.00 будем в Авиньоне. Все как обычно?
        - Да… - неохотно отозвался Климов. Игорь Петрович знал это «да» хозяина. Он его называл «задумчивым», а соответственно напрягся, ожидая дальнейших распоряжений. - Нужно будет приготовить другой самолет до Лиона, - Климов замялся - нет, пожалуй, до Ниццы. Для Лизы и ее друга, Иннокентия… Фамилии не помню. Он главный редактор журнала «Джентльмен». - Федор Алекссевич лукавил. Он отлично знал фамилию Кена, но ему было неловко обнаружить это перед охранником.
        - Уточним, - с энтузиазмом заверил Игорь Петрович.
        - Пусть их встретят. Лизу доставят в Кап-Ферра, а Иннокентия - в Авиньон.
        - Есть. - Игорь Петрович опять щелкнул чем-то у лацкана и передал сидевшему в гарнитуре джинну приказание хозяина. - Будут еще распоряжения?
        - Пусть мой борт заправится и будет готов к вылету.
        - Куда? - Игорь Петрович постарался подавить неуместное удивление. Он полагал, что хозяин собирался провести в Авиньоне пару дней.
        - Куда… - нерешительно произнес Климов. - Еще через мгновение он сказал: «Лондон».
        - Приготовить ваш дом? - осведомился Игорь Петрович.
        - Да. - Начальник охраны опять классифицировал это «да» как «задумчивое», а потому ждал. Но Климов молчал.
        Игорь Петрович еще какое-то время подглядывал за хозяином вполглаза, но убедившись, что тот погружен в размышления, предпочел уставиться в стриженый затылок водителя. Вовремя включаться и выключаться было высшей добродетелью хорошей прислуги.
        Климов думал о дочери. В последнее время, любуясь ее оформившейся красотой, он все чаще боялся, что однажды придет мужчина и заберет ее у него. Изведавший все бездны человеческого падения, Климов не ждал от людей ничего хорошего. Наоборот, Федор Алексеевич обожал выявлять тайные пороки и слабости, коллекционировать их, поощрять и пестовать. Он умел просчитывать и использовать людей, но совсем разучился им доверять. Неслучайно Климов часто называл Библию лучшим пособием по бизнесу. «Один раскаявшийся грешник дороже ста праведников», - говорил Иисус.
«Потому что грешником проще управлять», - добавлял Климов.

«Неважно, раскаялся он или нет. Какой-нибудь истинный патриот, скажем, сенатор или префект, гораздо полезнее в деле, когда он педофил и коррупционер. Если знать о его слабостях, он будет податливее тайской проститутки».
        Сейчас на душе Федора Алексеевича было особенно тревожно. Не то чтобы будущий муж дочери представлялся ему непременно патриотом или тайской проституткой. Совсем нет. Он мог и не быть патриотом - ради бога! - родиться не в Таиланде, а в каком-нибудь Надыме. Климов представлял себе эдакого шустрого честолюбивого парня, которого можно приладить к делу, подсадить на деньги и тем самым намертво привязать к Лизе и дому. Климов собирался обрушить на гипотетического зятя такие деньги и возможности, чтобы он не посмел бы даже подумать об измене. «Деньги и власть кастрируют его», - был уверен Федор Алексеевич.
        И вот пару недель назад Климов прочел о Кене и Лизе в «Коммерсанте». Их преподносили как новую московскую пару. Тогда же Федор Алексеевич спросил дочь, как это понимать. Она ответила, что познакомилась с Кеном на коктейле в одной арт-галерее: «Пару раз куда-то сходили вместе. И все». Климов заметил, что это «и все» Лиза произнесла с досадой. Он попросил пригласить Алехина в гости, и тот пришел. Точнее, они пришли вдвоем с сильным опозданием, румяные и растрепанные. Климов испытал безотчетную ревность к этому самоуверенному субъекту. До того памятного вечера Алехин вполне устраивал Федора Алексеевича: не мальчик, с карьерой, положением, но без особых денег. По-настоящему его насторожил только один эпизод - то, как Кен вцепился в духовную папы Климента. Очевидно, что в жизни Алехина было нечто неясное, не поддающееся просчету, какая-то страсть, которая не умещалась в классическую градацию человеческих пороков и слабостей. Он видел, как главный редактор полностью погрузился в документ, забыл о существовании Климова и даже Лизы, которую беспардонно бросил на целый час.

«Алехин себе на уме. И это опасно, - решил Климов. - От такого можно ожидать любой пакости. Непросчитываемый, а потому неуправляемый человек - самый опасный». Климов, как и большинство строителей русского капитализма, делил людей на понятийных - то есть логичных, и отморозков, живущих эмоциями. Кена он подозревал в самом страшном - «отморозок, прикинувшийся понятийным, как ДАМ, то есть Дмитрий Анатольевич Медведев в отличие от cтопроцентно понятийного ВВП. «Вот Полина - идеальная жена. Все, чего она хочет, очевидно. И она будет держаться за это зубами и когтями, примет и простит любой закидон. Конечно, есть такие пассажиры, которые постоянно едят себя поедом, дескать, она любит не меня, а мои миллионы. А мне по фигу, что на самом деле любит Полина. Главное, что меня в ней все устраивает. И глаза, и попа, и оксфордский английский. Ладно, - решил Климов, - надо будет этого Алехина в Авиньоне прощупать. Посмотрим, что за пассажир».
        Maserati Quatroporte
        Полина Одоевская смотрела из окна своей спальни, как кортеж мужа медленно тронулся со двора. Она нервно закурила тоненькую сигаретку Vogue - при Климове Полина не позволяла себе вредных слабостей. У нее под сердцем уже теплилась новая жизнь, которая навсегда обеспечит ее положение в обществе. Какая бы шалава ни завладела Федором в будущем, Полина навсегда останется матерью его ребенка. Это круче, чем все шопары и лоренсы-графы, которые он уже подарил ей, это безлимитный кредит, по сравнению с которым ее черный Американ-экспресс - мелочь на мороженое. Она сможет растолстеть, подурнеть, даже облысеть - какая разница. Полина Одоевская останется матерью ребенка Климова, занимающего пятую строчку российского Forbes. Она затушила сигарету в изящную пепельницу с крышечкой, спрятала ее в стол и распахнула высокое французское окно - Полина скрывала свои слабости не только от мужа, но и от многочисленной прислуги. Ей вообще пришлось долго учиться жить на виду - охранники, водители, помощники, стюарды, садовники, повара, горничные, матросы и пилоты, - десятки глаз постоянно были рядом: пялились, следили,
улыбались, моргали, щурились. Носы принюхивались, а уши прислушивались. В мире Климовых не было подлинного одиночества.
        Полина причесалась, поправила тонкий белого шелка халатик и спустилась по мраморной лестнице в бассейн, занимавший почти весь подвальный этаж дома.
        - Доброе утро, Полина Станиславовна, - включился седовласый дедушка в белом кителе с золотыми пуговицами.
        - Привет, дайте мне апельсинового сока, пожалуйста… Спасибо, и можете идти. - Полина отхлебнула оранжевой жидкости с мякотью, сбросила халатик и нырнула в голубую слегка подогретую воду.
        Как и все советские люди, жена олигарха когда-то ходила в школу, где было 35 человек в классе, рисовала принцесс с огромными ресницами, предлагала мальчикам заполнить «Анкету» - толстую тетрадь с непременным вопросом «Что такое дружба?» и циничным мальчишеским ответом «Плавленый сырок». Когда-то она жила в пятиэтажке, хранила все фантики от иностранных шоколадок, мерзла на автобусной остановке, любила Ахматову и не любила Цветаеву, занимала у подружек юбки и покупала в подземном переходе крикливую бижутерию на гроши, выпрошенные у матери - научной сотрудницы Ромгерма. Все это было так давно, как будто никогда не было. А были личные джеты, огромная 120-метровая яхта с вертолетной площадкой, белоснежный пентхаус с видом на Центральный парк в Нью-Йорке, дворец в Кап-Ферра, вилла на Сардинии, дом в Лондоне. И еще много чего - самого лучшего: античные статуи, Вермеер и Кандинский, Рубенс и Демиан Херст, Мане и Шагал. Полина вдруг с досадой вспомнила о прекрасном зеленом Шагале, в которого сразу влюбилась. Он висел в их доме в Кап-Ферра. Но однажды она обнаружила на его месте какого-то английского
романтика с болотом, коровами и церковью.
        - Куда ты перевесил Шагала? - спросила Полина у мужа.
        - Продал, - коротко ответил он.
        - Как ты мог? - почти закричала она. Климов отложил бумаги, удивленно приподнял брови и спокойно сказал:
        - Я всю жизнь продаю и покупаю.
        - Ты мог бы спросить меня?!
        - Прости, чего ради? Он мне надоел - я его продал. Главные члены предложения здесь
«мне» и «я».

«Этот проклятый Авиньон, - думала Полина, яростно рассекая воду тонкими смуглыми руками. - До него все так было хорошо. - Внезапно ею овладела тревога: - Зачем он туда таскается?» Полина вынырнула из бассейна и взяла небольшую черную трубку телефона, ей ответил приветливый женский голос:
        - Доброе утро, Полина Станиславовна.
        - Мне нужен джет сегодня. Я лечу в Ниццу.
        - Одну минутку, Полина Станиславовна, - девушка пропала, а потом вернулась с услужливым вопросом:
        - Вам только в Ниццу? Федор Алексеевич зарезервировал борт для Елизаветы Федоровны на завтра. Вы отпустите джет сегодня? Или хотите, я попрошу приготовить для вас один из корпоративных самолетов?
        - Нет, ничего не надо, - отрезала Полина и разъединилась. Упоминание о Лизе разозлило мачеху. Ей-то что в Ницце надо? И мамаша ее где-то там ошивается. Одоевская знала, что виллу для бывшей жены и матери Лизы Климов купил по соседству, в Жоан-Ле-Пене. Полина поняла, что должна действовать ради будущего, ради себя. Но действовать надо было внезапно, а значит, забыв про телефоны и услужливых девушек. Она вернулась к себе, быстро оделась - простые джинсы, маечка, вязаный светло-коричневый кардиган, легкие парусиновые кеды. Волосы убрала назад и схватила резинкой, спешно побросала какое-то полупрозрачное белье в крокодиловую дорожную сумку цвета какао, надела черные очки в поллица и выбежала в вестибюль. Включился клон дедушки, стоявшего у бассейна. Этот сидел на банкетке у мраморного Адониса, утопленного в полукруглую нишу. Тоже седовласый, в белом кителе с золотыми пуговицами.
        - Доброе утро, Полина Станиславовна, - сказал он, поднимаясь ей навстречу.
        - Доброе. Подгоните мне Maserati, пожалуйста. Я сама поведу, - предупредила она строго.
        Когда Полина взялась за руль полированного дерева, она поняла, что не знает, где покупают билеты на самолет, и откуда они вообще летают, если это не частный джет. Кажется, Шереметьево-II. И как туда попасть? Из всех дорог Полина помнила только Рублево-Успенское шоссе и Третьяковский проезд. Она решила позвонить маме. Потом передумала, испугавшись ненужных вопросов всего боявшейся немолодой женщины. Мама даже Климова считала каким-то изуверским обманом воображения. Тем не менее этот
«обман» купил ей чудную квартиру на Патриарших прудах с горничной и поварихой. Наконец, Полина набрала свою университетскую подругу Аньку. Она была переводчиком с английского, замужем за простым айтишником, а потому наверняка знала, откуда летают рейсовые самолеты.
        Во-первых, выяснилось, что Шереметьево-II теперь называется F, но нужен вовсе даже не F, а какой-то D.
        - Что, прости? - не поняла Одоевская.
        - Ну ты даешь, это же новый терминал, совсем от жизни оторвалась. - После обстоятельного инструктажа Анька томно спросила: - Со своим, что ли, поссорилась?
        - Да нет, просто хочу сделать ему сюрприз.
        - Ну-ну, - недоверчиво пропела подруга, считавшая, что Полина обязательно должна быть несчастлива, раз ей так повезло с мужем.
        Москва, дом «Коперник»
        У Ивана Климова все шло из рук вон плохо. Настолько плохо, что у него внезапно пропала эрекция. Он слез с девки, откинулся на спину и стал изучать плавные изгибы гипсокартона на потолке. Предполагалось, что слоистый потолок, утыканный светодиодами, сломает штамп гладкого потолка с люстрой и придаст помещению футуристический вид. Поначалу все так и было, но теперь гипсокартон сам стал штампом и придавал помещению вид пятизвездочной гостиницы в провинциальном миллионнике.

«Надо убрать эту фигню и сделать лепнину», - зачем-то подумал Иван. Между тем девка сдаваться не собиралась. Она приподнялась, посмотрела в остановившиеся глаза мужчины, чмокнула его в загорелое плечо и с энтузиазмом сообщила:
        - Не боись, ща подымем. - Изогнувшись кошкой она стала работать губами, мерно раскачивая вознесенным вверх задом. Ивану это движение напомнило метроном, стоявший на мамином пианино, хотя обладательница зада, очевидно, надеялась вызвать другие ассоциации.
        - Ларка, ничего не получится, - капитулировал Иван, аккуратно, но властно отодвинул ее, встал и пошел в туалет. Ларка проводила глазами жиреющее тело парня и подумала, что еще успеет заскочить в ЦУМ и выпить кофейку в «Воге». Она закурила тонкую папироску и представила себе воговский «эстерхази» с хрустящей крошкой и нежным несладким кремом. «Ням-ням», - зажмурилась от удовольствия Ларка.
        - Не дыми мне тут, - вывел ее из мира грез Иван.
        - Ванечка, ну ты не расстраивайся. Тебе просто надо отдохнуть.
        Иван был в белом махровом халате. Он подошел к барной стойке у окна, выходившего на ХХС, накатил виски, высыпал льда в стакан и осушил его залпом. «Срочно нужны деньги», - подвел он итог своим размышлениям. Вчера Иван пытался было попросить денег у Климова, но тот ответил:
        - Каждый месяц ты получаешь от меня 500 тысяч долларов, тратишь миллион и не зарабатываешь ничего. При этом ты не моя жена.
        - Федор Алексеевич, вы же понимаете - кризис. Если я не внесу пять миллионов процентов, кубанский холдинг отойдет кредиторам. А это означает, что «Красный комбайнер»… - Климов не дал ему договорить, потому что больше всего презирал страсть пасынка к провинциальной футбольной команде, из которой тот пытался сделать «Манчестер Юнайтед».
        - Вот именно, что кризис. Проведи оптимизацию, закрой убыточные предприятия, договорись с банками о реструктуризации, распусти своих клоунов, наконец, - футбольную команду Климов пнул с особым удовольствием. - Работай, - олигарх откинулся в кресле и посмотрел фирменным прожигающим насквозь взглядом, - предоставь мне бизнес-план, я тебе помогу советом. В этой стране мало людей, которым я помогаю советом. Возможно, поэтому здесь все так… - Климов хотел сказать
«хуево», но по российской бизнес-традиции предпочел литературное «плохо» в сочетании с пацанской ухмылкой.
        Мат ворвался в медийное пространство, завоевал салоны и гостиные, но в высоких бизнес-кругах по-прежнему считался лексикой табуированной, атрибутом шпаны, шестерок, ментов и гламура. Сказывалось генетическое родство российского бизнеса с криминальными авторитетами. Серьезные мужчины никогда не позволяли себе употреблять страшные слова всуе, шкурой чувствуя, что они как-то связаны с таинственными силами космоса и могут вызвать бесплодие, тайфуны, землетрясения или ФСБ.

«Он сам виноват. Он загнал меня в угол», - думал Иван. Именно теперь он понял, как ненавидит Климова. С самого раннего детства. Климов украл у него маму. Светлана Петровна была помощницей Климова и моталась с ним по всей стране. Иван сидел в детской и не мог понять, за что мама его бросила. Наверное, он плохой мальчик, наверное, это потому, что он боится засыпать без света, как маленький. Однажды Светлана Петровна вернулась с каким-то высоким мужчиной. С сыном она не виделась почти месяц. Иван обрадовался и крепко прижался к широким ладным маминым бедрам. Ему мгновенно стало тепло и спокойно. Он захотел рассказать ей про то, какой замечательный домик нарисовал, как поймал жука и потом отпустил, как построил очень сложную железнодорожную развязку. Мама присела, чмокнула его в лобик и сказала, что он «страшно вырос». Ивану послышалось, что он стал страшным. Теперь-то его наверняка бросят. Так и случилось. Мама приобняла какого-то высокого мужчину, топтавшегося в коридоре, и велела Ивану идти спать. Ванечка решил лежать в темноте, чтобы попытаться вновь заслужить мамину любовь. Было жутко. Он хотел
крикнуть, потому что по потолку ползала огромная кобра. Очевидно, она ждала, когда Иван провалится в сон и не сможет сопротивляться. Но Ванечка пообещал себе крепиться. И даже признался кобре, что боится закричать, а то мама его бросит. Казалось, что змея на какое-то время устыдилась своих коварных намерений и отползла в угол, но продолжала там шевелиться и вздрагивать. Иван не спал и прислушивался. Взрослые о чем-то долго говорили, а потом мама плакала и стонала. Наверное, ей было больно расставаться с сыном - сообразил малыш.
        Очень скоро Ванечка вполне позитивно оценил мамин выбор. У него появились новые железные дороги, космические бластеры, роскошный телевизор, свой бассейн. Правда, когда у Светланы Петровны родилась от Климова дочь Лена, Иван вторично утратил мать, зато получил отличный велосипед, затем мотоцикл и, наконец, автомобиль - джеймсбондовский aston martin. Ему давали все девчонки в классе, он ездил с охраной, приобрел собственный футбольный клуб. И теперь Иван никак не мог понять, почему Климов уперся из-за сущего пустяка - «каких-то пары лямов». Ведь он украл у него маму и должен ему. Всегда будет должен. Ивану было невдомек, что Климов покупал его расположение до тех пор, пока в этом нуждался. Расставшись со Светланой Петровной, он считал свои обязательства выполненными сполна.
        Между тем Ларка уже оделась, подбежала к Ивану, приобняла за плечи и выдала прощальную порцию пошлятины: «Ну, ты держи хвост пистолетом. Не кисни, не пропадай», - весь лексический запас Ларки состоял из готовых фразеологических блоков на разные случаи жизни. Когда Ларка оказывалась в новых для себя ситуациях, она загадочно смотрела в сторону и молчала. То есть «тупила», как было принято выражаться в ее среде.
        Вертолет Eurocopter 350
        Шасси мягко стукнули о бетонную посадочную полосу аэропорта Ниццы. Кен и Лиза поцеловались. Как и все недавние любовники, они отмечали каждый новый эпизод совместной жизни поцелуем. «Елизавета Федоровна, Иннокентий Александрович, добро пожаловать в Ниццу! Погода отличная», - ласково объявил пилот по громкоговорителю. Global Travel c надписью «Контек» пронесся мимо пальм и белого здания аэровокзала.
        Слово «Контек» украшало не только борт, но также спинки кремовых кресел и диванов салона. Таково было название компании Климова. Заграничное и непонятное, как и все, что появилось в конце 80-х после горбачевского указа об индивидуальной трудовой деятельности. Оно абсолютно ничего не значило. Тогда на фоне кризиса всех отечественных смыслов это выглядело новаторски. «Креативность, ответственность, независимость, технологии», как пиарщики компании расшифровывали «Контек», надо признать позднейшим апокрифом. «Контек» начинал с варки джинсов и делал это не особо креативно, местами безответственно, зависимо - они «заносили» некоему Шавкуту, - а из всех технологий располагал кастрюлей да деревянными щипцами. Впрочем, затем «Контек» перепробовал все, чем жила страна, - торговлю оргтехникой, банковскую деятельность, приватизацию, залоговые аукционы, нефть, цветные металлы, строительство и нанотехнологии. Проявил немало креативности и технологий, но с ответственностью и независимостью у компании все равно имелись очевидные проблемы, хотя бы потому, что под «ответственностью» при Путине стали понимать
полную зависимость от вертикали.
        Кен и Лиза быстро попрощались, зато долго махали друг другу из вертолетов, в которые их рассадили служащие аэропорта и охрана. Вообще-то, Алехин воображал, что у трапа будут стоять большие черные лимузины, как в кино. Но времена изменились, и не в лучшую сторону. Гостей встречал серебристый микроавтобус «Мерседес», который сначала доставил их на специальный паспортный контроль, а потом к вертолетам.
        Лопастные агрегаты были тесными и шумными, а то, что они позволяли увидеть, совершенно не радовало глаз. «Сущий Адлер», - мрачно констатировал главный редактор «Джентльмена». Уродливые следы человеческой жизнедеятельности, обычно скрытые от глаз, когда едешь на машине, теперь предстали во всем курортном бесстыдстве: бетонные курятники многоэтажных отелей и блочные пятиэтажки торчали, словно гнилые зубы, по всему Лазурному Берегу. «Вертолеты здесь надо запретить, - подумал Алехин, - это как увидеть гейшу голой, совершенно непонятно, из-за чего было столько шума. Обычный курортный гадюшник. Одним словом, ЮБФ», - так было принято сокращать Южный берег Франции в московском обществе. Кену стало грустно, что технический прогресс лишил его красивой дороги, которая петляла прямо над морем в окружении старинных вилл и террасных садов. «Хотя, - утешил он себя, - в Авиньон меня все равно повезли бы по автобану». Скоростная трасса пролегала выше, но и она, плавно изгибаясь между гор и виноградников, была лучше разоблачительного путешествия на вертолете.
        Кен решил не смотреть в окно. Он достал копию с духовной Климента и стал думать:
«Семь ангелов хранят секрет». Семь? Почему не четыре, не шесть и не восемнадцать? Есть число зверя, а есть число лоха. Семь - число лоха: 777 - самый лошиный номер автомобиля, но во времена авиньонского папства еще так не думали. Семь небес, семь циклов Земли, семь планет, однако ангельских чинов не семь, а девять: серафимы, херувимы, престолы, господства, начала, власти, силы, архангелы и собственно ангелы. Тут Алехин вспомнил теорию средневековых астрологов, согласно которой за каждым человеком закреплен не только ангел-хранитель, но и своя планета, а у той в свою очередь имеется особый планетный ангел. Планет действительно семь, но имен ангелов Кен припомнить не смог.
        В любом случае, судя по стихам Климента, только четыре из них как-то заметны пилигриму, то есть путнику. Еще три Хуго де Бофор должен был представить в своем воображении. «Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь». При чем тут роза? Ну, положим, что древо жизни - это крест Спасителя, древо вечной жизни. Своей искупительной жертвой Иисус открыл врата Царства Небесного для праведников, то есть указал путь вечной жизни. Крест дает нам цифру четыре. Четыре ангела. 4+3
= 7. Что-то знакомое - он схватил за саван призрак некоей средневековой формулы, который, однако, мгновенно распался, и в голову стали лезть ненужные: E = mc2,
90-60-90, fifty-fifty. «Точно!» - внезапно вскрикнул главный редактор. Француз-пилот, получивший по ушам через переговорное устройство - массивные наушники с микрофоном, опасливо оглянулся на русского пассажира, мысленно сказал:
«Merde», а вслух произнес вежливо-вопросительное: «Pardon, monsieur?» Но Алехин не ответил. Семь - число вселенной, микрокосма: первое число, которое содержит одновременно и духовное, и мирское: четыре, кажется, обозначает что-то земное, телесное. Это так называемые элементы - первоосновы мироздания: земля, воздух, огонь, вода. Три - Троица, духовное начало. Правда, энтузиазм Алехина был недолгим: «И якорь обретешь… Там пятый ангел будет ждать тебя. Так, розу сладкую вкусив… Слепца прозревшего возьми в проводники» - ну вот, нельзя было обойтись без роз, слепцов и якорей. Просто сказать: иди вниз по лестнице, поверни сначала налево, потом направо и будет тебе счастье. Вероятно, старик опасался, что письмо может попасть в чужие руки.
        В наушниках заговорил пилот. Сквозь гул лопастей Кен услышал певучее «Le palais des papes, monsieur». Над упитанной дугой полноводной Роны высилось нагромождение башен охристого известняка, властно подавлявшее утлое малоэтажье окрестностей. Золотая статуя Девы Марии, венчавшая шпиль дворцовой церкви, парила над оскалившимися в небо стенами. Она была в позе «вольно», со слегка согнутой в колене ногой, словно хотела сказать взиравшему с небес Сыну «расслабься»: людишки здесь хоть и тщеславные, но не до конца пропащие. Где-то там Климент водил Хуго де Бофора к тайнику, в котором укрыл то, что считал принадлежащим своей семье.
        Кап-Ферра
        Лиза не стала распаковывать вещи, а сразу побежала купаться. Путь к морю спускался террасами, благоухавшими душными южными цветами. Они были в земле, горшках, амфорах, кадках, утопали в сочной маслянистой зелени деревьев, кустарников, плющей и пальм. Изредка в листве мелькали сероватые мраморные статуи, представлявшие то полноватых красавиц, то щекастых героев со смехотворным хозяйством. Журчала вода фонтанов, где-то далеко гудели моторы лодок.
        Лиза успела окунуться - море все еще было холодным, - раскинулась на ротанговом шезлонге и даже немного вздремнула, как вдруг зазвонил ее айфон.
        - Кенчик! - обрадовалась она. - Тут такая красота, бери папу и приезжай.
        - Лиза, что-то случилось, - голос Алехина был сухим и неуверенным. - Меня привезли, а вокруг дома полиция. Ваш начальник охраны, по-моему, сошел с ума. Он бегает в одной майке и кричит французам на русском языке, что Климова похитили черти. Я ничего не понимаю.
        - Как похитили?
        - Видишь ли, я толком не разобрался. Меня встретили, привезли, а у дома полиция, человек тридцать, и этот сумасшедший. Офицер сказал мне, что Климов исчез. В одной из комнат они обнаружили следы борьбы и кровь.
        - Кровь! - вскрикнула Лиза.
        - Все, не могу разговаривать, меня хотят допросить. - Алехин разъединился.
        Лиза, привыкшая к тому, что в любой чрезвычайной ситуации надо просто позвонить папе, машинально набрала его номер. Это был секретный телефон, только для семьи. Механический английский голос предложил перезвонить позже. Только теперь Лиза поняла, что, собственно, сказал ей Кен. Папа либо убит, либо пропал. Папы нет. Что-то крутилось у нее в голове, какая-то странная, мимолетная мысль, но сосредоточиться на ней Лиза не смогла. Она побежала в дом и уже через четверть часа голубой «Bentlеy Azure» уносил ее в сторону автобана, ведущего в Авиньон.
        Неаполь, лето Господне 1344, месяца ноября 2-й день
        Отца моего я не помню. Мать же зовут Дельфинией, и приходится она сестрой господину нашему папе. По исполнении семи лет дядя забрал меня в Париж, где он, будучи тогда архиепископом Руанским, служил советником королю Франции Филиппу. По достижении десяти лет принял я обеты ордена Святого Бенедикта в аббатстве Святого Германа[Имеется в виду аббатство Сен-Жермен-де-Пре в Париже.] , но вместо того, чтобы отринуть мир, в мир погрузился. Монастырем моим стал королевский дворец, ибо по воле дяди предназначен был изучать не божественное, а человеческое. То, что для сверстников было пустой забавой, для меня сделалось ремеслом: кто заметит ребенка, спрятавшегося за портьерой, сундуком или в камине, но не праздности ради, а чтобы выведать тайное. В пятнадцать лет дядя определил меня в Парижский университет изучать искусства[То есть семь свободных искусств. Так, начиная с Поздней Античности, называли фундаментальные научные дисциплины, которые подразделялись на тривиум (грамматика, диалектика, риторика) и квадривиум (арифметика, геометрия, музыка, астрономия).] , философию и теологию. Когда же в лето Господне
1342 он был избран папой, переехал к нему в Авиньон. По исполнении нам девятнадцати лет решил наш господин отправить меня в Неаполь, дабы, как некогда в Париже, служил ему тайным оком и, если понадобится, рукой.
        Город этот ужасен и видом, и запахом, но особенно людьми, его населяющими. Чванливые, тщеславные, низкорослые, смуглые лицом и телом, неумеренные в словах и невоздержанные в поступках, они сбиваются в стаи, в которых младшие раболепно преклоняются перед старшими. Своеволие старшего заменяет им закон человеческий и божественный. Ни один из здешних сеньоров не выйдет на улицу без ватаги своих близких, которых сарацины[То есть мусульмане. В результате исламской колонизации Южного Средиземноморья Сицилия в IX-XI вв. оказалась под властью арабов, а многие области Южной Италии страдали от их постоянных набегов. Но и после завоевания Южной Италии и Сицилии норманнами во второй половине XI в., на юге Италии еще долго ощущалось присутствие мусульманской культуры.] называли mahyas или mafiusu, а сами неаполитанцы - мафиози, что значит беснующиеся. Ибо достаточно одного неосторожного взгляда, чтобы вызвать у этих людей ярость.
        Горе любому, кому судьба определила жить на чужбине. Горе вдвойне, если ты принужден покинуть землю мягкую и плодородную, людей честных и умеренных, чтобы оказаться у самого входа в преисподнюю. Ибо, как известно, располагается он здесь, в Сицилийском королевстве[Официальное название Неаполитанского королевства, хотя после «сицилийской вечери» 1282 года, когда был вырезан весь анжуйский гарнизон Палермо, Сицилия стала фактически независимой от Неаполя, а с 1302 г. вошла в состав Арагонского королевства (Испания).] , а именно в чреве горы, которую древние называли Везувием.
        Близость адского пламени испепелила окрестности Везувия настолько, что они большею частью являются пустыней. Иногда даже можно видеть, как геенна огненная исторгает искры, пламя и серу из глубин своих. Иные несведущие считают, что вход в царство Люциферово располагается в горе по имени Этна, что находится на большом острове к югу от Неаполя. Мы же думаем, что в королевстве этом, запятнавшем себя языческими суевериями, изменой и многими неправдами, демонам удобнее всего вырываться на поверхность земли, чтобы лететь отсюда по миру в поисках отпавших душ. Как свидетельствует некий Дант из Флоренции[Имеется в виду «Божественная комедия» Данте Алигьери (1265-1321), который был старшим современником Хуго де Бофора.] , есть у ада множество отсеков или кругов. Часть демонов пользуется для целей своих Этной, а часть - Везувием. Ведь многие видели, как возвращаются они в Везувий со своею добычей. Один придворный математик, заслуживающий доверия, рассказал нам, что демоны, хохоча, уволокли с собой мага по имени Исаак, каковых здесь великое множество. Едва они взлетели на вершину горы, как оттуда вырвались
языки пламени и поглотили нечестивого чернокнижника. Тот же математик, который проходил неподалеку, долго слышал еще стенания этого Исаака, ибо даже за малый грех ожидает нас праведный огонь, а грехам того Исаака не было числа. Многие считают, что любовь к колдовству началась в этих местах с поэта Вергилия[Вергилий (70-19 гг. до н. э.) - древнеримский поэт, которого в Средние века почитали как самого искусного стихотворца в истории. Данте в «Божественной комедии» вывел его в качестве своего проводника по Аду и Чистилищу.] , могилу которого мне показывали. Находится она в пещере близ Неаполя, но, кроме пыли, искать там нечего. Мы же думаем, что простецы ошибаются, полагая латинское слово для обозначения поэтического сочинения - сarmen - родственным слову «шарм» или «чары», которым в народе обозначают колдовство. В наших краях колдовство, напротив, зовут «грамуром»[По наиболее распространенной версии современное слово «гламур» происходит от древнеанглийского grammar, обозначающего тайное знание.] , ибо пусто оно и иллюзорно. Но занимаются им не поэты, а старые грымзы да иудеи, вроде того нечестивого
Исаака, которого черти по справедливости забрали в ад.
        Мне же, многогрешному, надлежит молиться, предаваться постам и бичеванию, ибо, по юному своему возрасту, не смог устоять перед одной девой, которой овладел, будучи пьян вином. Но и после того не смог избавиться от постыдного наваждения до самого праздника святого Януария.
        Деве той, по имени Клара, было уплачено два флорина[Флорин - золотая монета, которую с 1252 г. чеканили во Флоренции. Ее вес составлял 3,53 г. Название происходит от изображения лилии - гербового цветка (лат. Flos, floris) Флоренции. Флорины отличались очень высокой пробой, а потому быстро стали одной из первых европейских «резервных валют».] , а также подарен отрез лучшего сирийского шелка. Еще двадцать флоринов ушли на покупку лошади, пять - на стол и три - на достойное облачение из лучшего флорентийского сукна.
        Авиньон, ливрея Хуго де Бофора
        По нынешним нравам ливрея Хуго де Бофора представляла весьма скромное жилище: массивный серый фасад с разнокалиберными окнами, расположенными в каком-то произвольном порядке, словно здание сначала возвели, а потом по мере необходимости прорубали в нем отверстия для света и воздуха. По центру фасада шла большая кухонная труба, напоминавшая колбу алхимика. За пухлым выступом в цоколе находился камин. В XIV веке, когда Хуго де Бофор выстроил этот дом, кухня как отдельное помещение была еще в новинку, и ее не прятали, а выставляли напоказ для пафоса. Дескать, у нас тут много едят, пока у вас там голодают.
        Апартаменты кардинала располагались, вероятно, в бельэтаже, их обозначало самое большое окно стрельчатой формы. Где-то там, думал Кен, Хуго и устроил тайник, обнаруженный Климовым. Через 650 лет в этой комнате нашли кровь и следы борьбы, имеющие отношение к исчезновению русского олигарха. Полицейский провел Алехина в небольшой внутренний двор, опоясанный галереей, и оставил ждать.
        Снаружи дом, напоминавший крепость, выглядел неприветливо, зато внутри, со двора, стены украшали затейливые безделицы - вырезанные из камня розы и антропоморфные фигурки на капителях галереи. Алехин вспомнил стихи Климента: «Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь». Он вздрогнул и бросился бежать обратно на улицу. Прямо над воротами был помещен рельефный герб - щит, увенчанный кардинальской шляпой. На щите - шесть пятиконечных роз. «Пять», «Пять», «Пять» - повторил он вслух - «Там пятый ангел будет ждать тебя», - бормотал главный редактор, не заметив, как к нему подошел офицер:
        - Мосье, сейчас не время осматривать памятники. Я оставил вас на секунду во дворе, пройдемте, комиссар ждет вас.
        Они опять пересекли дворик, вошли в низкую стрельчатую дверь и оказались в прохладной продолговатой зале. На стенах висели какие-то гобелены, под ними стояли старые резные сундуки. Остальная мебель - пара белых кресел, диван и журнальный столик - была современной. На диване сидел человек в штатском, похожий на мятого европейского профессора. Алехин видел таких в большом количестве во времена своей академической жизни: дешевые очки вполстеклышка на кончике рыхлого красного носа, вельветовый пиджак с замшевыми фальш-заплатками на локтях, синяя рубашка-поло, заправленная в бежевые слаксы.
        - Комиссар Комндом, - отрекомендовался «мятый профессор». Алехин хотел было переспросить, так ли он расслышал, но потом решил, что «профессора» с детства зовут «гандоном», и постарался переформатировать гаденькую улыбочку, появившуюся на лице, во что-то европейско-приветливое.
        - Что вы тут делаете? - обратился к нему бесцеремонно комиссар.
        - Меня пригласил погостить хозяин дома.
        - Как давно вы знакомы?
        - Я друг его дочери. Она уже едет сюда из Кап-Ферра.
        - Чем занимаетесь?
        - Я редактор журнала.
        - От вас, русских, одни неприятности. Наркотики, проституция, убийства, - хмуро заявил «Гандон».
        - Простите, вы знаете, что господин Климов - один из самых богатых людей в Европе. Никакого отношения ни к наркотикам, ни к проституции он не имел. - Комиссар грубо заржал, обнажая пожелтевшие зубы, и продолжил свои клеветнические инсинуации:
        - Как тот здоровенный олигарх, которого мы взяли за сутенерство в Куршавеле.
        - И очень глупо поступили, - холодно заметил Алехин. - Вот представьте себя на месте господина Прохорова. Вы бы стали заниматься сутенерством с состоянием… - Кен на секунду задумался, - на тот момент в пять миллиардов долларов, кажется?
        - Это к делу не относится. Чем занимался Климов?
        - Большой бизнес, я точно не знаю, - предпочел уйти от прямого ответа Алехин.
        - Связан с мафией? - комиссар посмотрел на главного редактора так, как будто и тот был связан с мафией.
        - Нет, он торговал матрешками и переодевался медведем. Тем и зарабатывал себе на жизнь.
        - Тут не место для шуток, мосье, это допрос.
        - А что здесь, собственно, произошло? - голос Алехина звучал раздраженно. Комиссар недоверчиво смерил русского с ног до головы, словно выясняя достоин ли он ответа, и нехотя продолжил:
        - Нас вызвал охранник этого Климова, который находился, прямо скажем, в смятении. Сейчас его отвезли в госпиталь и сделали ему укол успокоительного. Он утверждает, что вчера последний раз видел Климова около семи вечера, тот работал в кабинете. А сегодня удивился, что его босс долго не спускается вниз. Постучал, заглянул, видит, все перевернуто вверх дном, а на полу кровь. При этом охранник клянется, что в доме все было тихо и никто к боссу не приходил.
        - Либо начальник охраны врет, либо в доме есть подземный ход, - сообразил Алехин.
        - Мы его, вероятно, задержим, - сказал в раздумьях комиссар. По всей видимости, мысль про подземный ход не пришла ему в голову и теперь медленно стала ворочаться в его мозгу.
        - Вы осмотрели дом?
        - Ребята сейчас исследуют место преступления.
        - Можно взглянуть? - вкрадчиво осведомился Алехин.
        - Это не театр, мосье, - с достоинством сообщил комиссар.
        - Просто я мог бы быть полезен. Климов пригласил меня помочь с одним документом, представляющим немалую ценность.
        - Вы сказали, что вы редактор журнала.
        - Да, но по образованию я историк-медиевист.
        - Что это за документ? - комиссар приготовился делать пометки в разлинованном блокноте.
        - Письмо папы Климента к хозяину этого дома, - сухо ответил Алехин.
        - К Климову? - деловито осведомился комиссар.
        - Да нет, к Хуго де Бофору.
        - Француз! Это интересно. Вы с ним знакомы?
        - Послушайте, вы живете в Авиньоне и не знаете, кто такой папа Климент?
        - Папа? Русские так называют боссов своей мафии? - на лице комиссара застыло деловито-серьезное выражение, отчего Алехин чуть не рассмеялся.
        - Папа - это папа, босс Римско-католической церкви. В XIV веке папы жили в Авиньоне. Ну, так случилось. Долго рассказывать почему. Одного из них звали Климент VI. Перед смертью он написал письмо кардиналу Хуго де Бофору, который был хозяином этого дома. В XIV веке! - раздраженно подчеркнул Алехин. - Это письмо, мосье, я и имел в виду. Климов пригласил меня с ним поработать.
        - Древности, - разочарованно констатировал комиссар и отложил блокнот.
        - Тем не менее письмо представляет большую историческую ценность.
        - Оно могло бы стать мотивом для убийства? - комиссар опять взял блокнот.
        - Не думаю, - Алехин решил перестать откровенничать, - но было бы неплохо, если бы вы позволили мне взглянуть, на месте ли оно.
        На лице комиссара отразилась мучительная внутренняя борьба:
        - Хорошо, только ничего не трогайте.
        Они встали и отправились в кабинет. Через низкую стрельчатую арку комиссар и Алехин попали в башенку, где располагалась узкая винтовая лестница с каменными ступенями, продавленными сотнями ног за сотни лет. Они оказались на втором этаже и прошли через несколько почти не обставленных комнат. По углам стояли какие-то коробки, на одной из которых Алехин заметил штамп Christie’s. Видимо, Климов уже покупал аукционную мебель и картины для дома, но заняться обстановкой так и не успел. Наконец, они остановились перед распахнутыми коваными дверями, за которыми были видны синие спины жандармов и вспышки фотоаппаратов. Комиссар торжественно замер и сурово повторил:
        - Ничего не трогайте, мосье.
        В кабинете было тесно от людей и того, что теперь стало вещдоками. У стрельчатого окна стоял стол с выдвинутым ящиком, из которого в беспорядке торчали листы бумаги. Стул валялся рядом, резной шкаф эпохи барокко был распахнут, какие-то книги и коробки вывалены и живописно разбросаны по узорчатой плитке пола. Один бронзовый канделябр Наполеона III c пастушками стоял на старом камине, другой валялся на полу, там где полицейские очертили мелом бурые следы. На золоченой ножке канделябра также просматривались пятна, напоминавшие кровь.
        - Мы предполагаем, - важно начал комиссар, - что Климов сидел за столом, когда в комнату вошел преступник. Он взял с камина канделябр и нанес удар потерпевшему. Падая, Климов уронил стул. Затем преступник начал что-то искать. Исполнив свой замысел, он спрятал тело.
        - Зачем? - холодно спросил Алехин. На лице француза появилась досада.
        - Мы пока этого не знаем. Преступника, по-видимому, действительно интересовали бумаги Климова. Как выглядел ваш документ?
        - Это пергамент, он лежал в оранжевой кожаной папке. - Комиссар обратился по-французски к кому-то из копошившихся в комнате жандармов. Отозвался смуглый молодой человек с птичьим лицом, который пропел: «No, monsieur le commissaire».
        - Нет, папка, вероятно, пропала, - торжественно заявил Комндом и сделал пометку в своем разлинованном блокноте.
        Жоан-ле-Пен
        Ирина Сергеевна - первая жена Климова и мать Лизы - почти безвылазно жила на вилле, которая в 20-е годы прошлого века принадлежала английскому пэру, сбежавшему на Кот д’ Азюр со своей любовницей - танцовщицей варьете. Дом был выстроен в стиле арт-деко, а внутри расписан монументальными фресками, воспевающими чувственную любовь на лоне природы. Ирина Сергеевна - однокурсница Климова по институту стали и сплавов - называла все это «мазней старого папика».
        Пэр всю жизнь занимался торговлей кофе, но в пятьдесят четыре года вдруг бросил дела, георгианское поместье с колоннами и прозябавшую там жену - к тому времени сушеную мымру. Увлекся театром, стал баловаться кокаином и носить бархатные куртки с кистями. Ирине Сергеевне доставляло удовольствие проводить параллели между пэром и ее собственным мужем. Правда, бес, стукнувший в ребро англичанина, совсем не тот бес, что разлучил их с Климовым.
        Однажды пэр понял, что жизнь его, в сущности, прошла и в ней не было ничего, достойного рассказа за рюмкой бренди. Как и многие джентльмены его круга, пэр пришел к выводу, что лучшее лекарство от старости - молодая любовница. Для мужчин новой России смена жены была не борьбой с возрастом, а неизбежным этапом карьеры. Первые жены, как правило, институтские подруги. Пока их мужья карабкались вверх, они - уютные, верные и самоотверженные - обустраивали быт и растили детей. Им казалось, что жизнь замерла в точке комфорта и благополучия. Они сами там замерли, а мужья тем временем стремительно шли вперед, скупали активы, делили сферы влияния, решали проблемы, откатывали и лоббировали. Мир жен мимикрировал в лучшем случае до дома на Рублевке, мир мужей жил экспансией: они захватывали города, рынки, страны. И в какой-то момент с женами их разделяла целая историческая пропасть: она живет в том времени, он - в этом, она - вчера, он здесь, сейчас и немного завтра.
        Когда-то Ирина Сергеевна знала Федора по прокуренным комнатушкам общаги, где он бренчал что-то на гитаре из Визбора и Окуджавы. У него были большие жилистые руки, в которых он приносил ей тюльпаны, сорванные ночью на городской клумбе. Они ездили на картошку - на поверку это была вовсе не картошка, а кормовая брюква. Много пили теплой водки и занимались любовью прямо в лесу. Потом все произошло мгновенно. Однажды Климов купил «Жигули»-«копейку» белого цвета и сообщил ей, что стал богат. Они приехали в кооперативное кафе на Остоженке есть шашлыки. Он пил виски «Ред лейбл», а она - ликер «Бейлис». Ей казалось, что это сон. Затем они перебрались от родителей Ирины Сергеевны в собственную сталинку, сделали евроремонт, отдохнули в Турции и на Канарах. Муж сменил джинсы на серый костюм с галстуком в огурцах, вместо «Жигулей» появился «шестисотый» «мерин», у них родилась Лиза. Однажды Климов пригласил Иру прокатиться за город, они ехали по Кутузовскому проспекту, потом куда-то свернули и оказались на узком шоссе, проложенном в сосновом бору.
«Это наш дом», - сказал он, остановившись у двухэтажного кирпичного особняка с башенкой. Правда, сам Федор бывал там редко, зато Ирина пару раз видела его по телевизору с Чубайсом и какими-то другими мужчинами, такими же молодыми и в одинаковых серых костюмах, купленных словно на вырост. Ирина Сергеевна привыкла верить Климову и просто жила. Работать она перестала. Ее и раньше не особо занимала «механика деформируемого твердого тела», еще меньше - унылая контора со старыми тетками, цветочками в горшках и алюминиевым чайником. Теперь она ездила на примерки к Валентину Юдашкину, а прическу делала у Долорес, обросла подругами - чьими-то женами. Пока мужья осваивали страну, жены осваивали прелести нового быта.
        Говорить с мужем ей было не о чем. Поначалу она еще пыталась сохранить их историю, готовила его любимую еду к памятным датам и даже подарила ему очень дорогую гитару, чтобы он иногда пел из Визбора или Окуджавы. Но муж дат уже не помнил, а на гитаре сыграл всего пару аккордов. Его большие жилистые руки казались теперь чужими. Она однажды напомнила ему про тюльпаны с городской клумбы и на следующий день получила букет циклопических роз. От Климова там была только карточка с подписью «Целую, Ф.» и та продиктованная по телефону. Ирина Сергеевна иногда спрашивала себя, живет ли она с тем же Федей или это другой, новый, человек. Он изменился, повзрослел, отдалился от нее. Но нечто главное Климов сохранил. Она понимала, что в нем всегда была какая-то удивительная уверенность в себе. Даже на продавленной койке общаги Климов выглядел не нищим провинциалом, а хозяином жизни. Дело было в его открытой улыбке, в том, как он говорил «решим», в ровном спокойном тембре голоса. Ей казалось, что ее поместили в волшебную капсулу, которая надежно защищала от опасностей внешнего мира. Едва они познакомились, тот мир
отступил, погрузился в вату, растворился в тумане. За Фединой огромной спиной было спокойно и в колхозном бараке, и на Рублево-Успенском шоссе.
        Да, секса у них давно не было. Ирина чувствовала, что причина не в усталости мужа. Конечно, Климов ночевал дома не чаще пары раз в месяц. Он называл какие-то города в Красноярском крае, аббревиатуры комбинатов, но она понимала, что у него кто-то есть. Однажды Климов сказал об этом просто: «Я хочу уйти».
        - А как же я? Как же Лиза? - всполошилась Ирина Сергеевна - на мгновение ей показалась, что ее волшебная капсула вот-вот лопнет. Нечто подобное она испытала в ранние 90-е, когда боялась, что Федю могут убить.
        - Лиза - моя дочь. Вы будете обеспечены на всю жизнь. - Федор Алексеевич произнес эти слова веско и спокойно. Теперь Ирина Сергеевна поняла, что волшебной капсуле ничего не угрожает. В результате они расстались без истерик, она действительно никогда не знала нужды. Более того, сейчас первая жена Климова жила в подлинной роскоши, которой даже не могла себе представить, будучи замужем за начинающим олигархом. Тем не менее Ирина Сергеевна боялась.
        Светлану Петровну - вторую жену Климова - она приняла стоически. Света была соратницей Климова по борьбе, его помощницей по связям с общественностью. Федор проводил с ней все время. И однажды решил зарегистрировать отношения, «чисто логистически», как он любил выражаться, чтобы оптимизировать распорядок дня и минимизировать издержки. Третья жена - Полина Станиславовна Одоевская, была птицей иного полета. Она никак не была связана с Климовым по бизнесу. Полина появилась потому, что в отношениях Федора с женщинами наступил новый этап. Сначала была инерция по имени Ира, затем - логистика в виде Светы, и, наконец, пришла консумация. Просто Федор понял, что ему нужна другая женщина.
        Не случайная знакомая, не сотрудница, а жена Федора Алексеевича Климова, который привык получать от жизни все, включая рабочий свисток и свободный английский. Теперь Полина ждала мальчика, наследника. Ирина Сергеевна не раз читала про мистику отношений отца с сыном и была не на шутку встревожена.
        В этот день она ездила в Авиньон. К себе Ирина Сергеевна вернулась поздно совершенно разбитой. Она опустилась в плетеное кресло на мраморной террасе. Ей хотелось принять ванну, смыть с себя то, что в журналах называли «негативом». Но у нее не было сил.
        Она смотрела на лазурное море, раскинувшееся внизу, за садами, и думала о его руках, больших, жилистых и совсем чужих.
        Место не установлено
        Зазвонил телефон.
        - Лейтенант Перебейнос! - отрапортовала трубка. - Товарищ полковник, только что доложили: в Авиньоне пропал Климов.
        - Как пропал?
        - В доме обнаружили следы борьбы и кровь, но трупа нет.
        - А что Махаон?
        - Махаон улетел в неизвестном направлении. Пытаемся установить контакт.
        - Как улетел?
        - Выясняем. Но, похоже, у Махаона прокол случился.
        - Слышь, ты, Перебейнос, у тебя что, перебеймозг?! - заревел полковник. - Махаон не такой, я лично с ним работал. - На противоположном конце провода установилось робкое молчание. - Так, срочно Махаона достать, - скомандовал полковник. - Кто там у нас есть?
        - Петр Евгеньевич, это же Франция, а не Чечня, - заныла трубка.
        - Перебейнос, пощупай свой нос! Щупаешь? - голос полковника звучал страшно. - Он у тебя ровный? А теперь скажи ему бай-бай, потому что я его лично сломаю своими ботинками Berluti.
        - Товарищ полковник! - взмолилась трубка. - Мы работаем, дайте время, пожалуйста.
        - Работать ты у меня будешь на лесоповале, - грозно пообещал опричник. - Там у тебя будет очень много времени. А здесь мне нужен результат! - Трубка, кажется, умерла от страха.
        - Хм, - полковник сменил гнев на сомнения, - может, Махаон самостоятельно приступил к плану «Сиренко»? - предположил он.
        - Да нет, Махаон без команды не стал бы трепыхаться.
        - Ты говоришь, трупа нет. Вообще, на Махаона похоже. Нет человека - нет проблемы - так он, кажется, любит говорить. Может, принял решение по обстановке? - засомневался полковник. - В общем так, - голос Петра Евгеньевича стал решительным, - с Махаоном вступить в контакт. Раз. Узнать, не плешь ли за всем этим стоит. Два. Пробейте Ивана Климова. У них с Махаоном был контакт. Три. Доложить сегодня вечером по горячим следам. Четыре.
        - Есть, Петр Евгеньевич! - Трубка излучала такую радость, будто бы ее только что вытащили из печи по экологически чистому сжиганию мусора. Впрочем, из экологически чистого сжигания мусора, по идее, должен получаться огнеупорный чекист, чем трубка уже являлась.
        Авиньон, Hotel d’Europe
        Лиза не захотела оставаться в доме отца. В узких коридорах и темных комнатах кардинальской ливреи было столь же уютно, как в хичкоковском фильме. Кен без труда снял лучший номер в самой почтенной гостинице города, и теперь они сидели на террасе, откуда открывался вид на черепичные крыши и дворец. Уже совсем стемнело. Где-то на улицах галдели подвыпившие подростки. Лиза находилась в прострации, Кен, наоборот, - в невероятном возбуждении.
        - Понимаешь, собственно, что мы видели. Кровь? Беспорядок в комнате? Из этого не следует, что Федор Алексеевич убит. Единственный несомненный факт - пропал документ, из-за которого я здесь. Духовная папы Климента.
        - Господи, ты можешь хотя бы теперь, когда все случилось, не упоминать про эту детскую ерунду.
        - Прости, но из-за этой ерунды, как ты говоришь, возможно, погиб твой отец.
        - Уйди, пожалуйста, - неожиданно звонко сказала Лиза. - Я устала! Устала! Устала! - Она зарыдала, уронив лицо в ладони. Спина ее истерически вздрагивала.
        - Налью тебе чего-нибудь, - тихо сказал Кен и ушел в комнату. Странно, ему не захотелось ни обнять, ни успокоить Лизу. Но анализировать свои чувства Алехин не стал. Он думал про то, зачем могло исчезнуть тело. В мини-баре из приличного обнаружился только Hennessy XO. Разлив небольшую бутылку по пузатым бокалам, он вернулся на террасу.
        - Спасибо, - страдальчески протянула Лиза, шмыгнула покрасневшим носом и осторожно отхлебнула коньяку. - Хорошо, извини, что ты там говорил про эту треклятую духовную?
        - Лиза, твой отец обнаружил документ, в котором зашифрована дорога к несметным сокровищам. Он приезжает в Авиньон, исчезает при загадочных обстоятельствах, а вместе с ним пропадает и этот документ. Кстати, а почему там не было прислуги, поваров, конюхов, садовников, подавальщиков ночного горшка, не знаю… У вас же всегда десятки слуг? - спросил Кен.
        - Для папы Авиньон - любимая игрушка. Он хотел играть в нее в одиночестве без пакистанцев с филиппинцами.
        - Он что, сам мыл посуду?
        - Да, папа очень гордится тем, что может все сам. Он и Игоря Петровича брал с собой только потому, что тот грозил иначе уволиться. Папа говорил: «В Европе с охраной ходят только русские бандиты».
        - А ты пробовала ему звонить? - Кен задал неожиданно идиотский вопрос и тотчас извинился. - Ах, да, он же говорил мне, что не пользуется мобильниками.
        - Кто не пользуется? - удивилась Лиза. - Папа? По работе - нет, но для семьи у него есть телефон. Я настояла, надоело общаться с его помощниками. Понимаешь, он хотел сам решать, когда и с кем говорить. Он у нас контрол-фри… - она вдруг остановилась.
        - Фрик? - подсказал Алехин.
        - Постой, когда ты меня набрал в Кап-Ферра, я ведь машинально перезвонила папе. Телефон не отвечал. Точнее… - лицо ее стало сосредоточенным. - Вспомнила, что меня удивило, - Лиза почти закричала, - меня удивил голос механической тети. Она говорила по-английски.
        - А что в этом странного? - Кен закурил.
        - Балда, мы же во Франции. Если папа во Франции и, положим, преступник украл его телефон, голос должен отвечать по-французски.
        - Гениально. Значит, мы знаем, что по крайней мере телефон Климова находится в Англии или в США. Набери еще раз.
        Она схватила айфон, ткнула в него пальцем, прижала к уху и стала слушать.
        - Странно, теперь вдруг говорит по-французски.
        - Может, ты перепутала.
        - Нет, меня это тогда очень удивило.
        - Хорошо, давай подведем итог, - Кен докурил сигарету и сразу прикурил новую. - Твой отец обладает ключом к несметным богатствам. Он загадочно исчезает. В его кабинете обнаружены следы борьбы и обыска. Ключ к сокровищам тоже пропал. Но преступник не знает, что накануне Климов ввел меня в курс дела и я снял копию с документа. Если бы преступник это знал, он бы, наверное, предпочел напасть на меня. Я же не олигарх, в самом деле. Постой… - сообразил Кен. - А что, собственно, намеревался сделать твой отец? Он ведь не собирался оставить клад себе. Наоборот. Он хотел шумно подарить его Франции. То есть со дня на день Климов бы просто объявил о том, что в его руках находится ключ к великой тайне.
        - То есть ты хочешь сказать, - перебила Лиза Алехина, - что папа не стал бы сам искать клад.
        - Конечно, как ты это себе представляешь?! Искать клад в хорошо охраняемом музее.
        - Тогда я вообще ничего не понимаю.
        - Как раз теперь-то все и стало понятно. Смотри. Преступник знает, что Климов собирается опубликовать духовную, потому что рассчитывает не на сокровища, а на признание во Франции. Преступнику, наоборот, нужны именно сокровища. Так что мотив очевиден.
        - Он хотел остановить отца, завладеть духовной и самостоятельно обнаружить клад.
        - Именно. Поэтому действовать надо было решительно, нахрапом. Помедли он еще хотя бы день, и о сокровищах заговорил бы весь мир, да и искать этот клад приехал бы не любитель медиевистики из гламурного журнала, а лучшие специалисты по средневековым секретам.
        - Ты говоришь, у тебя есть копия? - спросила Лиза и, не дожидаясь ответа, продолжила: - Нужно немедленно об этом сообщить всем. Так мы по крайней мере отомстим этому негодяю.
        - У меня есть идея получше. Мы можем попробовать поймать его на живца.
        - То есть?
        - Сделать заявление прессе о наличии копии, но саму это копию не предъявлять. Рано или поздно преступник придет за ней, - глаза Кена блестели азартом.
        - Я боюсь.
        - И я тоже, - весело поддержал ее Кен. На самом деле ему дико не хотелось расставаться с замысловатой головоломкой.
        - Кен, давай не ввязываться в это дело. Прошу тебя.
        - Посмотрим с другой стороны, - Кен не собирался сдаваться и продолжил голосом юриста: - Твой отец исчез, и, пока мы точно не знаем, что с ним случилось, мы не имеем права распоряжаться тем, что принадлежит ему. - Аргумент был беспроигрышным. В Лизе мгновенно заговорили климовские гены собственничества.
        - Пожалуй, но где же папа? - Она опять задрожала и стала всхлипывать. Коньяк иссяк, поэтому Кен заказал новую бутылку в номер, вернулся, приобнял ее за плечи и тихо сказал:
        - Это самое странное обстоятельство.
        Авиньон, Hotel d’Europe
        Ни Кен, ни Лиза не подозревали, что в соседнем с ними номере находился приемный сын Климова от второй жены, Иван. Полуголый, с выпяченным вперед животом, он напоминал большую розовую свинью, почему-то забравшуюся на диван а-ля Людовик XVI. Свинья пила водку прямо из горла и тупо глядела в никуда. Сеанс оскотинивания прервал звонок Vertu. Видимо, Иван его ждал. Он отбросил бутылку, водка вылилась на ковер, и взял трубку. Несмотря на то что ковру досталось совсем немного, Иван говорил вполне связно и к тому же по-английски.
        - Да, то, что вы искали, находится у меня.
        - …
        - Я жду вас прямо сейчас. Мне нет смысла здесь задерживаться.
        - …
        - Я рискую гораздо больше вашего. Hotel d’Europe. Через час.
        Он разъединился. Икнул. Затем поднялся и поплелся в ванную. Пустил холодную воду через душ, оголился и без колебаний встал под струю. Хмель отступил, но точившая его изнутри тревога не отпускала. «Все будет чипок, - успокаивал он себя, - бабки приедут через час. Кубанский холдинг спасем. «Красного комбайнера» поднимем. А там все как-нибудь само». Выйдя из ванной, Иван натянул голубые джинсы, кашемировый свитер цвета инжира и потребовал кофе в номер. Ожидание было мучительным. Иван включил видео для взрослых и стал смотреть, как неповоротливый качок монотонно шпилит визгливую блондинку. Он переключился на другой канал. Там курчавая шатенка лежала в ванне и мусолила соски своих огромных буферов, закатывая глаза и издавая притворные стоны. В ванную заглянула блондинка в белых трусиках, якобы чтобы развесить белье, но вскоре засунула пальцы в себя, тоже открыла рот и закатила глаза. Стонов стало больше. Опять зазвонил Vertu. Иван глянул на часы. Прошло только сорок минут.
        - Вы уже здесь? Я спускаюсь.
        - …
        - Хорошо. Номер 27. Деньги с вами, я надеюсь?
        - …
        - Жду.
        Он выключил телевизор. Убрал бутылку водки с ковра. Закурил сигарету. Стук в дверь был очень тихим.
        - Спасибо за пунктуальность. Мне здесь как-то не по себе, - сказал Иван, впуская посетителя в комнату.
        - Раз вы спешите, давайте прямо к делу. Но, пожалуйста, угостите меня чем-нибудь покрепче. Я волнуюсь не меньше вашего.
        - Здесь есть Hennessy XO.
        - Отлично, обожаю блестящие коньяки. Они мне напоминают о самолетах. Помните, много-много лет назад, когда самолеты были роскошью, в них всегда была черная икра и Hennessy XO.
        - Не помню, - неприветливо ответил Иван и разлил коньяк по бокалам.
        - Ах, ну да, вы же совсем молоды, - посетитель обворожительно улыбнулся, - здесь ровно пять миллионов евро. Для вашего удобства все пятисотевровыми купюрами. - Он поставил мягкий кожаный баул рядом с круглым столиком, на котором сообщников ждал коньяк. - Хотите пересчитать?
        - Хочу, деньги любят счет, - проявил настойчивость Иван. Из сейфа, спрятанного в гардеробе, он достал оранжевую папку и протянул посетителю. Тот взял ее бережно, словно драгоценную реликвию.
        - Какой вкус! Мягкая телячья кожа цвета апельсина. Достойное обрамление для такого раритета, - посетитель, казалось, с головой ушел в чтение. Иван презрительно глянул на сумасшедшего, взял баул и высыпал его содержимое на диван. Сев пересчитывать деньги, он краем глаза заметил, что гость отхлебнул коньяка и прошептал по-французски:
        - Прелестно, невозможно прелестно. Господи, какой слог!

«Конченый идиот», - мысленно констатировал Иван и углубился в пересчет. «Идиот» словно ждал этого. В тот момент, когда Иван пренебрежительно мотнул головой и перестал косить в сторону посетителя, тот ловким движением пальцев сдвинул камень на массивном перстне и высыпал белый порошок в бокал Ивана.
        Приемный сын Климова закончил дело нескоро, но «идиот» все еще читал. Блаженная улыбка приросла к его лицу.
        - Все в порядке. Давайте выпьем и разбежимся, - предложил Иван.
        - Огромное вам спасибо, мой юный друг. Я ваш должник, - посетитель очаровательно улыбался.

«Форменный кретин», - подумал Иван, взял бокал, чокнулся и выпил залпом.
        - О, как русским идет эта удаль, - восторженно заявил «кретин». Но Иван уже не расслышал слов. Резкий спазм сдавил его грудь, он дернулся, схватился за шею и упал.
        - Жирная свинья, - брезгливо проговорил отравитель, - сладких тебе снов. - Он натянул перчатки, сполоснул в ванной свой бокал, тщательно протер, поставил обратно в бар. Затем достал из кармана какой-то клочок бумаги - в такие обычно упаковывают порошки в аптеке, - потер его о пальцы Ивана и положил на круглый столик. Сунул папку в баул с деньгами и вышел из комнаты.
        Неаполь, лето Господне 1344, месяца ноября 20-й день
        Господин наш папа определил меня жить при королеве этого королевства по имени Иоанна из рода Анжу, родственного нашему доброму королю Франции. Она всего на год младше меня, а значит, ей восемнадцать лет. Госпожа Иоанна стройна, златокудра, кожу имеет гладкую и белую, походку легкую. Нам, монахам, не подобает поднимать глаз на дев, но трудно смирить жар плоти, особенно в мои годы. Муж ее - король Андрей Венгерский семнадцать лет от роду, хоть и происходит из того же рода, а Иоанне является кузеном, наоборот, лицом уродлив, ростом мал, сложением хил, а нрав имеет самый надменный. Его здесь никто не любит, но больше всех сама Иоанна. Ведь женой означенного Андрея Венгерского стала она в семь лет, тогда как ее супругу шел только шестой год. Да и Андрей этот косоглаз и ужасен, о чем я уже писал выше. Он с трудом говорит по-латыни и на местном наречии, предпочитая всему лай, который заменяет венграм человеческий язык.
        Иоанна не отличается целомудрием, приличным жене и королеве, но предпочитает общество мужчин. С ними проводит она большую часть дня в прогулках верхом, беседах и играх. Много раз подходил к ней с благословением, но она удостаивала меня лишь кивка головой, ибо не дала мне природа тех черт, которые способны возбудить в деве жар плоти. Я, ничтожный, должен был бы радоваться сей благоразумной ограде от греха, сооруженной вокруг меня ангелами. Но едва заслышу ее голос, подобный журчанию горного источника, как забываю и о своем сане, и о своем облике, за что должен буду, по справедливости, держать ответ на суде Божьем.
        Один клирик из Ареццо по имени Франциск Петрарка[Поэт Франческо Петрарка (1304-1374).] рассказывал нам, что все здесь было по-другому во времена деда этой Иоанны, короля Роберта, прозванного Мудрым[Король Роберт Мудрый (1309-1343).] . Умом подобный Платону, а мудростью - Соломону, он собрал в садах своего дворца поэтов и философов, математиков и богословов, астрологов и медиков. Со смерти того Роберта прошло не более года, но вижу я здесь людей праздных и любострастных, разряженных в шелка и бархат, которые, подобно блудницам, предлагают свои тела юной королеве, только что открывшей в себе плотские стремления.
        А теперь расскажу, как случилась в Сицилийском королевстве эта беда. Один из здешних государей женился на дочери венгерского короля[Карл II Хромой (1285-1309) женился на Марии Венгерской из династии Арпадов (+ 1323).] . Так их потомки смогли претендовать сразу на два трона. Младший сын от того брака, Роберт Мудрый, дед Иоанны, стал править в Неаполе, а его племянник Кароберт сел в Венгрии. Но этот Кароберт происходил от старшего брата Роберта Мудрого и по праву первородства должен был занять трон Неаполя, который уже принадлежал Роберту[Речь идет о старшем брате Роберта Мудрого, Карле Мартелле (+1295). Когда он умер, его сыну Кароберту было только семь лет, и король Карл II решил завещать трон Неаполя своему второму сыну, более зрелому Роберту. Кароберту досталась Венгрия.] . Чтобы умилостивить строптивого родича, король Роберт решил выдать свою внучку Иоанну за сына Кароберта, по имени Андрей. Хотя прошел год, как умер король Роберт Мудрый, с коронацией Иоанны и Андрея здесь не спешат, объясняя это малым возрастом государей. Подлинная же причина в том, что в Неаполе никто не хочет, чтобы венгры
прибрали к рукам это королевство.
        Издержал два флорина золотом - уплачены все той же деве по имени Клара, еще ей преподнесен искусной работы сундук и два бронзовых канделябра по цене пять флоринов. Пять флоринов ушли на стол и три - на игру в кости с королем Андреем. Надменность его не имеет границ.
        Неаполь, лето Господне 1344, месяца декабря 2-й день
        Я считаю, что для пользы нашего дела нужно убить человека. Я не испытываю к этому человеку ни злобы, ни ненависти. Такова его судьба - умереть. Когда хочешь кого-то убить, необязательно обнажать меч. Рядом всегда найдется человек, который почтет убийство другого своим долгом. Поищем.
        Неаполь, лето Господне 1345, месяца января 15-й день
        Есть здесь один могущественный царедворец, черный лицом и телом. Еще мальчишкой его похитили из Эфиопии пираты и обратили в рабство. В Неаполе мавра купили для королевских кухонь. В крещении получил он имя Раймунд. Остался бы этот Раймунд на кухнях, если бы не великая страсть к обжорству одного из здешних королей[Имеется в виду король Карл II Хромой, прадед Иоанны.] . Заприметив расторопного малого, прислуживавшего ему за столом, этот государь скоро уже не мог принять без его совета ни одного решения. Эта история многому нас учит. Слаб человек. Путь же мудрых - изучать слабости других и ставить их себе на службу, ибо как еще мог вчерашний раб стать сначала другом своего господина, а потом советником и военачальником, приобрести богатство и могущество, если бы король не был обжорой. Говорил даже Франциску Петрарке, что жизнь этого мавра достойна поэмы. Правда, имя, данное ему в крещении, Раймунд, не африканское и не героическое, а потому назвал бы я его Ганнибалом или Ателлой. Но Петрарка поэму писать не стал. Он, хоть и увенчан лаврами как самый искусный поэт нашего времени[Петрарка был коронован
лавровым венком в 1341 г. в Риме.] , ленив, а ремеслу своему предпочитает праздность при дворе королевы Иоанны или нашего доброго господина папы.
        Достигнув высокого положения, Раймунд женился на женщине похожей с ним судьбы. Звали ее Филиппа, и была она дочерью рыбака из Катании, что на Сицилии. Там поблизости стоял тогда королевский лагерь. Обнаружилось, что королева, бабка госпожи Иоанны[Королева Виоланте, первая жена Роберта Мудрого (+1302).] , беременна. Вот Филиппу, стиравшую белье, и взяли ей прислуживать. Будучи ласковой и заботливой, Филиппа скоро стала самой близкой служанкой многим королевам этого королевства. Ей доверяли они сердце и свои интимные поручения. Не удивительно, что мать госпожи Иоанны[Мария Валуа (+1331), она была замужем за сыном Роберта Мудрого, Карлом, герцогом Калабрии (+1328).] , будучи на смертном одре, поручила той Филиппе воспитание дочери. Так королева Иоанна выросла среди детей бывшего раба и прачки. Из этих детей умом и телом выделялся некий Роберт. Не удивительно, что едва Иоанна и Роберт открыли для себя плотские соблазны, игры их утратили былую невинность. Не удивительно также, что Филиппа добилась для сына титула графа Эболи и великого сенешаля. Уверен, что старая ведьма грезит о браке госпожи Иоанны с
Робертом, ибо их естественное влечение друг к другу ни для кого не является секретом. Правда, не могу себе представить, как смеет он черными своими руками касаться золотистой кожи этой благородной дамы.
        От одного медика, по имени Мордехай, который, хоть и иудей, но достоин доверия, слышал, что многих дев привлекает в маврах невиданных размеров пенис. Будто бы поэтому мавры являются не людьми, а разновидностью больших животных, живущих в Африке. Древние называли их гориллами. Там они ходят нагишом, потому что покрыты шерстью. Когда же пожелают переселиться в города, сбривают всю шерсть, облачаются в одежду и становятся похожи на людей. Полагают, что у них имеется длинный хвост, позволяющий им висеть на деревьях. Не раз разглядывал великого сенешаля Роберта, пытаясь выяснить, есть ли у него хвост. Вероятно, он его искусно прячет под одеждой. Недаром здесь говорят: «Любовь не без изъяна, полюбишь обезьяну», ибо мавров в этом королевстве великое множество.
        Тем не менее для пользы нашего дела не существенно, имеет великий сенешаль Роберт хвост или нет. Важно, как далеко готов он зайти в своей страсти к госпоже Иоанне. Несмотря на приписываемую маврам свирепость, не вижу я в нем ни воли, ни вспыльчивости.
        Будучи происхождения низкого, умеет он скорее служить, чем повелевать. К тому же черный цвет кожи не дает ему права претендовать на трон католического королевства. Я уже не говорю о хвосте. Такого бесчинства да не допустит святой архангел Михаил.
        Все. Не могу долее писать. Девушке по имени Клара уплачено пять флоринов и еще три послано ее матери в отдаленную деревню на юге, что зовется Ашея. Три флорина ушло на стол и еще два - на вино.
        Жизнь на чужбине скрашивает мне этот напиток, который почти так же хорош, как и у нас в Авиньоне, хотя и вызывает частое опорожнение желудка. Так и все мирские радости, каковых обычно желают маловеры. Даруют они веселье призрачное и кратковременное, чтобы затем опорожнить тебя и наполнить страданием.
        Неаполь, лето Господне 1345, месяца марта 3-й день
        Мавр Роберт - не единственный претендент на ложе королевы. Номер второй - кузен Иоанны, а именно принц Роберт из Таранто, сын императрицы Константинопольской[Екатерина Валуа, императрица Константинопольская (+1346). Этот титул был номинальным, его история восходит к Четвертому крестовому походу (1202-1204), в результате которого армия крестоносцев заняла Константинополь. На землях Византии - греческой Восточно-Римской империи - была основана Латинская империя. Она просуществовала до 1261 г., когда греки вернули себе власть над Константинополем и большей частью империи.] . Благородному принцу идет двадцатый год. Он высок, кожу имеет гладкую и розовую, волосы золотистые. Чтобы подчеркнуть свою красоту и знатность, носит он одежды из золотой парчи, обильно украшенные жемчугом. Хотя этот Роберт напоминает мне разряженную женщину, нрава он не изнеженного, а самого свирепого. В любом деле надо ему быть первым. И если он видит, что кто-то обходит его, то страшно злится. Думаю, что Роберт из Таранто уверен: не будь Андрея Венгерского, Иоанна сделала бы его мужем и королем. Но нет ничего удивительного, что
сама королева Иоанна предпочитает этому надменному принцу мавра. Ведь не ищет она мужа, которому должна будет подчиняться, но желает мужчину, покорного ее прихотям. Муж у нее уже есть. К тому же в последние месяцы король Андрей все чаще дает понять, что как только будет коронован, многое изменится. Мышь показывает свои зубы. Вот и сегодня сказал нам, что намерен разогнать зверинец при своем дворце, поскольку дворец есть обиталище льва, а не обезьян и павлинов. Последние слова он произнес настолько громко, что их услышали те, кому они были предназначены. Мавр, хоть и блеснул глазами, словно бес, но благоразумно промолчал. А Роберт из Таранто, напротив, язвительно ответил: «Наш дворец скорее обиталище хорька. Будем надеяться, что когда-то сюда придет лев». В зале повисло тягостное молчание. Одна королева, выдержав паузу, произнесла: «Хорош лев, который будет сражаться с хорьком, обезьяной и павлином!» Сказала - и вышла, полная достоинства. Будь Роберт из Таранто умнее, то заполучил бы Иоанну улыбкой, красотой и кротостью, но не натиском. Однако он, будем откровенны, глуп и заносчив. И для наших целей
совершенно непригоден, ибо королева Иоанна не хотела бы подчиняться, наоборот, она жаждет повелевать. Еще Философ[Так в Средние века было принято именовать Аристотеля, который обладал непререкаемым авторитетом.] считал знатных и богатых плохими гражданами, высокомерными и не заслуживающими доверия. А уж для королев из них получаются отвратительные мужья.
        Теперь расскажу о номере третьем. Это самый интересный экземпляр, и он вполне годится на ту роль, для которой ищем исполнителя. Зовут его Людовиком. Означенному Роберту из Таранто является он младшим братом, а королеве кузеном. Между Людовиком и Робертом всего год разницы. Природа наградила его почти той же красотой, что и Роберта. Однако черты у Людовика грубее, нос крючковат и сильно выдается вперед. Впрочем, в этих местах такие носы не редкость, а потому, я думаю, люди не считают их чем-то уродливым, но, напротив, ими гордятся. Не раз видел, как в минуту гнева они буквально задирают носы, как будто те заменяют им меч. В одной арабской анатомии я прочел, что большой нос свидетельствует о великой мужской силе, которая, надо полагать, и привлекла госпожу Иоанну к означенному Людовику. Чем другим объяснить ее выбор? Ни добродетелей, ни богатства за Людовиком мы не обнаружили. Ведь по праву старшинства вся слава и имущество рода Таранто достались брату, Роберту. Речи Людовика грубы так же, как и черты лица. Впрочем, не раз могли убедиться, что неверные и слабые создания, каковыми являются все
женщины, предпочитают изысканности манер грубость, уму - ребячество, а добродетели - похоть. К стыду, королева Иоанна не исключение, а подтверждение этого печального правила. Истинно говорил Платон, нет отличных женщин, одна хуже другой. Единственный закон ими правит: они ищут пустого, а страшатся малозначительного.
        Увы, не в состоянии женщина различить внутренней красоты за внешней скромностью. А потому надлежит нам совершенно оставить свои пустые мечтания о королеве и больше внимания уделять тому, кто не будет мучить меня ежедневно своим звонким голоском, ибо голос у Людовика низкий и хриплый, несмотря на юность лет. Ведь для целей, ради которых прислал меня наш господин папа, Людовик этот может оказаться очень полезным. Во-первых, он не мавр и доподлинно не имеет хвоста. Во-вторых, принадлежит благородному роду, а потому в состоянии повелевать. В-третьих, и это по справедливости надо признать главным: умея повелевать, повелевать не может, ибо младше брата своего Роберта. И то, что Роберту досталось без всяких усилий, Людовик вынужден будет завоевывать сам. А пока он постоянно нуждается в деньгах на утехи юности и служение своей высокородной даме. Поэтому решил его снабдить приличной суммой золотом. Чем другим могу я привязать его к себе, не беседой же о духовных истинах? Ведь и раньше случалось, что Святой матери церкви приходилось избирать себе слуг ничтожных и нечестивых, чтобы стали они в руках ее
нерассуждающим оружием.
        Означенному Людовику вручил я пятьсот флоринов, каковых денег тот, кажется, отродясь не видел, потому как благодарил меня самым униженным способом и даже поцеловал руку, будто добрый христианин. Еще пятьдесят уплатил я некоему Джованни Боккаччо из Чертальдо[Джованни Боккаччо (1313-1375), автор «Декамерона».] , который когда-то познакомил меня с девушкой по имени Клара. Боккаччо состоит здесь в купеческой компании отца, но не испытывает к этому делу нужного рвения, равно как и к любому другому. Всему предпочитает Джованни шумные компании да женщин, именуя себя поэтом. Многие праздные люди, вроде того же Франциска Петрарки, оправдывают свое безделье тем, что якобы служат музам. Мы же знаем, что служение их заключается в пьянстве, сочинении скабрезных песен и блуде. Впрочем, такие люди иногда могут быть полезны в нашем деле. Веселый нрав сделал Боккаччо желанным при этом дворе, а потому не раз давал ему разные секретные поручения. Вот и сейчас без его глаза, опытного во всем, что касается женщин, не смог бы распознать, какому из любовников королевы выпадет главный приз. За это и заплатил Боккаччо
означенные пятьдесят флоринов, ибо тот всегда без денег.
        Неаполь, лето Господне 1345, месяца мая 7-й день
        Золото заставляет весь этот призрачный мир крутиться. Не истина, как думают наивные умы, а золото. Истина слишком велика, а потому открыта лишь избранным. Хорошо, когда золото находится не в руках праздных и сладострастных, а у тех немногих, которые владеют смыслами и ведают путь истины. Оттого-то Святая матерь церковь волею Божьей собрала несметные сокровища в недрах своих. Если не сможет словом или чудом подвигнуть людей на путь истины, то приобретет их за золото, дабы служили нашей великой цели, пусть не душой, но рукой, пусть ради мирского тщеславия и любострастия, пусть думая, что используют нас для собственных удовольствий. Сластолюбие и гордыня суть грехи перед Господом. Но они же полезны для нас, его верных слуг, ибо превращают человека в раба собственных слабостей. А раб лишен свободы воли. Дитя малое, которое нашло сладкое, не остановится, пока не съест все до остатка. Так и миряне, не ведающие смыслов, будут искать всегда большего. Рыбаки называют это наживкой. Не знает глупая рыба, что, проглатывая пищу, попадется на крючок. Удовлетворяя слабости сих неразумных сынов Евы, делаем их
рабами нашей воли. Они думают, что зрячи, на самом деле слепы, думают, что свободны, на самом деле рабы, думают, что преисполнены важности, на самом деле обречены на ничтожество.
        Некогда гордый Людовик, прежде не замечавший моего присутствия, теперь при всяком нашем появлении встает и бросается с самыми ласковыми речами, на которые только способен этот неотесанный мужлан. Моя радость не видна миру, ибо только неразумные миряне радуются собственному возвышению. Я же ликую втайне, наблюдая, как все глубже проглатывает наживку наша глупая рыба. Этот Людовик в ничтожестве своем дошел до того, что превозносит мой ум и добродетели в присутствии госпожи Иоанны. И эта недоступная женщина уже стала улыбаться мне и даже запомнила наше имя. Теперь я желанный гость при ее особе, что, признаюсь, доставляет моей плоти немало страданий. Верую, что ниспосланы они Господом для укрепления меня в Истине.
        Людовику передал еще тысячу флоринов. Девушке по имени Клара преподнесены коралловые серьги и шкатулка тонкой работы, вырезанная из дерева, которое называют бразильским[Ценная красная древесина, которая была известна в Европе с XII в. благодаря торговле с арабами. Когда европейцы стали осваивать Южную Америку, они нашли похожее дерево, которое и дало имя стране Бразилия (от порт. Pau-brasil - дерево бразил). Его обнаружение как будто подтверждало гипотезу Колумба об открытии им морского пути в Индию.] . В стране Лошак[От Ло или Лохэ, древнекитайского названия Таиланда.] , откуда она была доставлена одним купцом по имени Томазо Генуэзец, этого дерева растет видимо-невидимо. Лошки, то есть жители страны Лошак, добились немалого мастерства в обработке бразильского дерева. Цветом подобно оно спелому красному винограду. Та шкатулка была сплошь украшена искусно вырезанными человеческими телами, непристойно оголенными и творящими блуд. Не хотел платить за нее пятнадцать флоринов, но Клара очень просила.
        Воистину грех соблазняет слабейших, ибо таковы все женщины. К этим пятнадцати флоринам добавил еще три за серьги и пять отдал той же девушке, как обычно на нужды. За стол и вино уплачено восемь флоринов. В другой раз запишу здесь рассказ Томазо-генуэзца, который повидал многое достойное памяти.
        Неаполь, лето Господне 1345, месяца июня 1-й день
        Купец Томазо из Генуи рассказал нам много удивительного о тех странах, в которых побывал, так что решил представить его госпоже Иоанне для увеселения. Женскому роду свойственно любопытство. Людовик же, напротив, был равнодушен к истории Томазо и оживился, лишь когда тот приступил к описанию мучительных пыток, свидетелем которых был в Китае, находясь при дворе великого хана. Я заранее попросил Томазо поярче изложить эту сцену, чтобы проверить свои наблюдения по поводу Людовика. Тот, зевавший в продолжение всего рассказа, теперь словно проснулся и стал задавать вопросы по поводу устройства различных пыточных приспособлений, в которых китайцы великие мастера. Его жестокость я и раньше приметил, ибо не пропускает здесь ни одной казни, зрелища сколь развратного, столь и бессмысленного. Но для наших целей это хорошо, ибо искали мы человека, не знающего меры в жестокости своей. Такой, как Людовик, не подсыплет яду и не пустит стрелу в спину, но будет наслаждаться убийством врага.
        Означенный Томазо выехал из Генуи в марте 1325 года от Рождества Христова на корабле, державшем путь в Акку, оттуда переправился морем в страну турков. Люди они простые, язык у них грубый, тело сплошь покрыто черной шерстью, как у зверей, да и нрав их подобен звериному. Очень вероятно, что скоро дойдут они до Константинополя[Туки взяли Константинополь только в 1453 г.] , если греки не бросят суеверия свои и не воссоединятся со Святой матерью церковью. Тогда господин наш папа благословит вассалов своих взять крест[То есть выступить в Крестовый поход.] и защитить Константинополь от турков. Только, зная греков, во все это я не верю. Нет более подлого, вероломного и ленивого народа, которому за грехи его и вероотступничество приготовил Господь кару посредством турков.
        Некогда один из государей этого королевства приобрел титул короля Иерусалимского[В
1277 г. основатель Анжуйской династии в Неаполе Карл I купил титул короля Иерусалимского, восходящий к крестовым походам. Он также получил герцогство Ахейское от последнего латинского императора Константинопольского Балдуина II в обмен на помощь в войне с греками. Карл II Хромой передал это герцогство своему сыну Филиппу, князю Таранто. В 1312 г. Филипп женился на десятилетней Екатерине Валуа, внучке Балдуина II. Так номинальный титул императора Константинопольского достался Анжуйскому дому, правда, его боковой ветви.] , другой - императора Константинопольского, хоть оба никогда не были ни в Иерусалиме, ни в Константинополе. Королева Иоанна унаследовала титул королевы Иерусалимской, тогда как императрицей Константинопольской является ее тетка и мать принцев Таранто, Роберта и Людовика, которые теперь борются за постель своей кузины и королевы. Помимо пустого звания принадлежит той императрице только герцогство Ахейское, что располагается на юге Греции. Остальное вернули себе греки, но, думаем, ненадолго.
        От турок двинулся Томазо на север, в страну, которая называется Великая Армения. Там находится гора, высотою до самого неба, на которой стоял Ноев ковчег. Еще севернее живут грузины. Есть у них подземный источник масла, и много его - до сотни судов можно зараз загрузить тем маслом. Есть его нельзя, а можно жечь или мазать им верблюдов, у которых короста. Издалека приходят за тем маслом, и во всей стране только его и жгут. Турки называют это масло нефтью. Горит оно долго, так что с небольшого кувшина можно отапливать день и ночь целый дом, если бы не отвратительный запах. Впрочем, кто будет принюхиваться, когда стоит холод, какой бывает у нас в Авиньоне.
        Дальше писать мне недосуг.
        Девушка Клара сообщила, что ждет ребенка. Подарил ей отрез тончайшего шелка из страны Лошак, за который заплатил Томазо десять флоринов. Этот плут хотел взять с меня двадцать, но я проявил твердость, чему весь день радуюсь. На вино и стол - как обычно.
        Неаполь, лето Господне 1345, месяца сентября 2-й день
        Простецы получают удовольствие от убийства себе подобных. Видел, как сегодня на рынке казнили одного преступника. Его раздели, привязали к столбу и долго терзали раскаленным железом, прежде чем распороть живот и выпотрошить, словно барана. Толпа неистовствовала, некоторые, самые бойкие, давали палачу советы, как продлить мучения несчастного. Я предпочитаю смерть быструю. Радость не в мучениях жертвы, радость - в достижении цели.
        Неаполь, лето Господне 1345, месяца сентября 10-й день
        Цедулу[Лат. Cedula - неофициальное секретное послание папы.] от господина нашего папы ждал я долго, и вот она у меня в руках. Святой отец пишет, что я изрядно проявил себя в искусстве знания чужих душ, которое греки называют психологией. И что господин наш не ожидал от зеленого еще юнца такой мудрости, выдержки и хладнокровия. Эти слова услышал только я, но не нужна мне громкая слава, которой так ищут придворные павлины. Оттого-то и достигли мы многого в столь юном возрасте, что не разменивали себя на суету мира и его соблазны. Что может быть прекраснее власти над людьми, которую имеешь не по праву крови и не по должности, но в силу тайного знания их душ.
        На 20 сентября назначена наконец коронация Иоанны и Андрея, которую уже не раз откладывали. Думаю, что сама Иоанна не спешила возлагать на себя и мужа корону, чтобы не дать Андрею власти. Ведь трон получила она по праву наследства. Иоанне одной надлежит править, тогда как Андрей должен, по справедливости, подчиняться ей как своей государыне. Полагаю, что Андрея такая роль не устраивает. Он только и ждет короны, чтобы стать господином не только жене, но и всему королевству. Ведь пока не является он ни тем ни другим и вынужден покорно сносить насмешки рыцарей, окружающих госпожу. Кстати, не ошибся я по поводу Людовика, который теперь стал ближе к Иоанне и почти с ней не расстается. Одна служанка королевы сказала нам, что госпожа ее брюхата. За эти сведения уплатил честной девушке пять флоринов.
        Завтра двор отправляется за город, в замок под названием Аверса. Мышеловка захлопнется. Только в нее попадет совсем не тот, кого здесь все считают мышью. Не мышь он, а сыр.
        Вспомнил сейчас, как господин папа водил нас по прекрасному своему дворцу. Он говорил о семи ангелах, которые хранят дом этот и его секреты. Четыре из тех ангелов явные, три - тайные, имена и места которых известны только доброму господину и мне. «Посмотри на эту розу на нашем гербе, - говорил святой отец. - Пять лепестков ее видны всем. Но лепестков может быть семь». «Как же, отче, их может быть семь, когда их всего пять?» - по неразумию своему спрашивал я. «Что видит простец? - продолжал папа. - Только то, что доступно его глазам. Явное туманит разум. Достаточно прикрыть глаза, и обретешь глубину». Святой отец называл это 3 D, что значит третье измерение[Лат. tertium Dimensium.] . Простецы живут в двух измерениях, только людям мудрым открыто третье. Думает Людовик, что приобретет сейчас славу и корону, на самом деле разрушит он королевство это, а себя ввергнет в ад.
        Замок Аверса, лето Господне 1345, месяца сентября 18-й день
        Свершилось. Не терпится доверить пергаменту события сегодняшнего дня и ночи. Итак, прибыли мы в замок под названием Аверса, чтобы в прохладе деревьев отдохнуть перед предстоящей коронацией, назначенной на 20 сентября. Утром 18 сентября двор отправился на конную прогулку. Сам король Андрей неожиданно помог осуществлению наших замыслов. Надо полагать, что внутренние соки, которые наполнили его тело мужественностью, совсем ударили ему в голову, вероятно, оттого, что долго не имели естественного выхода. А это опасно. Потому-то и сочли мы разумным иметь при себе девушку по имени Клара, чтобы давать выход кипящим в молодом теле сокам. Иначе затуманят они разум и лишат нас хладнокровия. Хорошо известно, что семя, или, как говорят греки, сперма, оплодотворяет, коли выпустить его в нужный момент, который устанавливают по звездам. Так поступили мы. Оттого-то Клара и брюхата. Но та же сперма способна отравить тело. Подобно другим испражнениям требует она выхода. Недуг этот медик, по имени Мордехай, называет спермотоксикозией, или отравлением посредством семени. Им-то и страдал несчастный король Андрей,
который, как только покинули Аверсу, приблизился к госпоже Иоанне и прогнал ехавшего с ней по привычке Людовика. Тот в ярости удалился. Я же подъехал к нему и сказал с притворным сочувствием:
        - Часто судьба дает власть ничтожным над достойными. - Людовик покраснел от ярости и на своем варварском наречии назвал короля Андрея содомитом.
        - Как знать, - продолжил я задумчиво, - наш добрый король сильно возмужал за последний год, чему подтверждением является плод, который королева носит под сердцем.
        Людовик на это вскипел, из чего я понял, что, несмотря на близость с Иоанной, сомнения по поводу ребенка лишают его разума, и без того небольшого. Припустив коня, Людовик вернулся к госпоже Иоанне, ехавшей подле своего мужа. О чем они говорили, не знаю, но полагаю, что король Андрей второй раз попросил невежу удалиться. Людовик бросил на меня яростный взгляд и поехал к своим людям, таким же мужланам, как он сам.
        Привал сделали мы в прекрасной роще. Король все время находился подле супруги, которая, замечу, была чудо как хороша в этот день. Развлекались они игрою в мяч, потом обедали телятиной и овощами, а слух их услаждали искусные музыканты. Народ этот весьма преуспел в игре на инструменте, который простецы называют гитарой. Особенно красива одна канцона. Написана она на варварском наречии и начинается так: «О, солнце мое, солнце лесное». Посвящена та канцона ложным радостям плоти за городом.
        В замок Аверса вернулись мы на закате. Заблаговременно взял я с собой Томазо Генуэзца со всеми его диковинами, которых у него было пять сундуков. Чем еще занять женщину на целый вечер, как не тканями, безделушками и украшениями. Ведь нужно было, чтобы госпожа Иоанна оставалась у себя, не пытаясь встретиться ни с Людовиком, ни с Андреем. Так и случилось. Королева решила рассмотреть все, привезенное Томазо из дальних странствий, я же смиренно удалился, чтобы приступить к осуществлению второй части своего замысла. Еще по прибытии в Аверсу взял я за правило отправлять пару бочонков славного авиньонского вина стражникам короля Андрея из венгров, ибо ничего так не любят эти люди, как вино. К тому же считают они папское вино спасительным[Имеется в виду Chateauneuf du Pape. Первый авиньонский папа, Климент V, некогда был архиепископом Бордо - главного винного региона Франции. Обосновавшись в Авиньоне в 1309 г., он купил небольшой участок земли к северу от города, где разбил виноградник. Лозу доставили непосредственно из региона Бордо. Преемник Климента, Иоанн XXII, выстроил там замок - буквально
«новый замок папы», который и дал имя знаменитому по сей день вину.] . Вот и теперь, выйдя от королевы, послал им свой обычный подарок, добавив в вино сонных трав, которыми снабдил меня Мордехай. Еще два бочонка припас я для моего Людовика. Даже людей мудрых вино распаляет на непотребное, в чем сам мог убедиться. Людей же грубых и ничтожных превращает оно в зверей. Главное, чтобы в нужный момент оружие наше не размякло и не разблевалось от выпитого. Дождавшись cумерек, отправился в покои Людовика, якобы с намерением загладить собственную неучтивость в продолжение утреннего разговора. Застал его со своими. Сидел он мрачнее тучи и о чем-то тихо шептался. Подарку моему, однако, обрадовался, что не удивительно. Ничего так не любят люди, как выпить вина, не заплатив. Расслабив себя первым кубком, Людовик выложил причину своего расстройства:
        - Прав ты, отче, насчет женщин. Гнусное племя.
        - Женщина - есть сосуд греха, - подтвердил я.
        - Во-во, бочка греха, отче. Весь день она с ним.
        - С ним она, сын мой, потому, что он является ее господином и мужем перед Богом и людьми. И да будет так.
        - Не бывать этому! - закричал Людовик, выхватил нож и с яростью вонзил в стол.
        - Не бывать! - закричали сидевшие тут же мужланы, здоровенные и глупые, как и их патрон. Я же приказал подать им еще вина, а затем продолжил:
        - Разве ребенок, которого носит Иоанна, не подтверждение ее преданности мужу? Разве не согласилась она на коронацию Андрея, которая назначена на послезавтра? Разве не долг твой покориться своей судьбе?
        - Шлюха, - зашипел Людовик.
        - Разве хватит у тебя храбрости, чтобы защитить свое?
        - Ты что, монах, трусом меня назвал?! - рассердился Людовик.
        - Он назвал его трусом! - завопили его товарищи. Я же сделал вид, что испугался и прошу прощения:
        - Думал я, сиятельный господин, что ты покоришься своей судьбе, но вижу, что характер твой не таков. Возьмешь ты то, что принадлежит тебе по праву силы. - Все поддержали мои слова одобрительными выкриками. Выпили еще вина. Между тем за окном совсем стемнело, и я перешел к последней части своего замысла.
        - Странно, что не было вестей от госпожи нашей Иоанны. Ночь уже, - как бы размышляя, произнес я, - видимо, игры на свежем воздухе сильно сблизили ее с добрым нашим королем, да и молодая плоть у господина наверняка распалилась в присутствии столь прекрасной дамы.
        Тут Людовик вскочил и с дикими воплями выбежал из комнаты. Люди его шумно поднялись и последовали за патроном.
        Я поспешил за ними. По дороге хватали они факелы и так бежали под сводами замка, топая ногами и бряцая мечами, что боялся, как бы не разбудили они стражу. Но сонные травы Мордехая нас не подвели. Как я и предполагал, Людовик направился к королю Андрею, чтобы удостовериться, не с ним ли госпожа Иоанна. Покои государя располагались во втором этаже и примыкали к галерее, выходившей во двор. Король Андрей, вероятно, услышал шум и вышел навстречу. Был он в одном исподнем. Увидев любовника своей жены, пьяного и с обнаженным мечом, он пришел в дикую ярость. И стал звать стражу, чтобы та схватила смутьяна и немедленно повесила. Обнаглевший от вина Людовик прорычал в ответ, что сейчас сам повесит мальчишку. И приступил к осуществлению своего замысла. Но господин Андрей выскользнул и убежал к себе. Тогда они взломали двери, ворвались в комнату, и кто-то накинул на шею королю веревку, которой подвязывают здесь портьеры. Андрей ослабел и упал. Его потащили обратно, нанося удары и оскорбления, выволокли на галерею и сбросили вниз, пытаясь повесить. Король вцепился пальцами в веревку, не давая петле сломать
себе шею. Тогда часть пьяных мужиков побежала вниз, схватила государя за ноги и стала тянуть на себя. Слабые пальцы короля не выдержали, и петля лишила его дыхания навсегда. Удостоверившись, что король мертв, они отпустили его. Тело Андрея рухнуло вниз. Голова его сильно ударилась о камни и треснула как арбуз. Лежал он с веревкой на шее, почти нагой и в луже крови, словно про него было сказано древними: «Так проходит слава мирская». Об упокоении души его да не устанем молиться Господу и Пречистой нашей Госпоже и Деве Марии.
        Борт Global Travel
        В то ужасное утро, когда в Hotel d’Europe был обнаружен труп Ивана, Лиза била Кена туго сжатыми кулаками в грудь и кричала:
        - Увези меня отсюда! Сначала папа, потом Иван. Я ненавижу этот проклятый город!
        Алехину не хотелось уезжать, теперь - в особенности. Головоломка усложнялась. Зачем Иван, не проявлявший никакого интереса к древностям, оказался в Авиньоне, да еще в день исчезновения Климова? Зачем этот здоровый и, в сущности, недалекий парень решил выпить цианиду? К тому же Кену очень хотелось попасть в папский дворец и как следует изучить его. Вместо этого пришлось везти то буйную, то всхлипывающую Лизу в Москву, отпаивать ее коньяком, обнимать и повторять: «Тише, тише, я здесь». «Здесь» он был только отчасти. Алехин перебирал в уме свои находки: «Семь ангелов хранят секрет» - семь планетарных ангелов и одновременно число микрокосма и макрокосма - состоит из тройки и четверки. «Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь». Шесть роз с герба Хуго де Бофора, каждая роза имеет пять лепестков, крест - древо вечной жизни дает число четыре. Но картина не прояснялась, особенно Алехина добивали «слепец» и «якорь»: «И якорь обретешь, который погрузит тебя в глубины…
        Слепца прозревшего возьми в проводники…»
        Оказавшись в тупике средневековых метафор, Кен возвращался к событиям последних дней. Самоубийство Ивана, очевидно, связано с исчезновением Климова. Может быть, Иван был как-то причастен к беде, приключившейся с отчимом, раскаялся и убил себя? Он припомнил розовощекого молодца и никак не мог вообразить его переживающим раскаяние. «Должна быть другая, более серьезная причина для самоубийства. Скорее, какой-то жизненный крах». Алехин хотел разузнать у Лизы, как обстояли дела с бизнесом Ивана, но она огрызнулась и спрятала заплаканное лицо в плед. Толку от нее не было никакого.
        Тогда он достал дневник Хуго де Бофора и стал читать. Тренированный глаз сразу обнаружил, что заголовок - «Начинается книжица кардинала Святой Римской церкви Хуго де Бофора о его жизни» - автор записал много позже основного текста. Буквы были выведены необыкновенно ровно и торжественно, тогда как ниже встречались записи, небрежные и торопливые, с массой ошибок и произвольных сокращений. Очевидно, что Алехин имел дело с текстом, который жил вместе с автором. Это была история не выпрямленная финалом, не причесанная, не додуманная до конца, а создававшаяся по следам событий. Все крутилось вокруг убийства короля Неаполя Андрея - до сих пор не раскрытого преступления, имевшего далеко идущие последствия для южной Европы. В дневнике была разгадка, но зачем убийство понадобилось монаху, Алехин пока что не понял. Зато порадовался новым свидетельствам о первых титанах Возрождения - Петрарке и Боккаччо, которые оказались приятелями Хуго: «Боккаччо состоит здесь в купеческой компании отца, но не испытывает к этому делу нужного рвения, равно как и к любому другому. Всему предпочитает Джованни шумные компании
да женщин, именуя себя поэтом. Многие праздные люди, вроде того же Франциска Петрарки, оправдывают свое безделье тем, что якобы служат музам. Мы же знаем, что служение их заключается в пьянстве, сочинении скабрезных песен и блуде».
        Латынь кардинала была несложной. Язык явно служил ему средством, но нигде не был целью. Такой текст не вышел бы из-под пера писателя или ученого. Впрочем, Хуго был человеком дотошным, наблюдательным, холодным и лишенным всякой романтической ерунды, которую следовало ожидать в мальчишке 19-20 лет от роду. Напротив, временами де Бофор казался намного старше, настолько циничны, выверены и спокойны были его поступки и мысли о них. Чувствовалось, что во взрослую жизнь он вступил гораздо раньше, чем это принято теперь.
        Все герои его истории были людьми молодыми, по нашим меркам детьми или подростками. Но человек в XIV веке взрослел раньше, раньше и умирал. Тот, кто в XIV веке успел бы жениться и сделать карьеру, в XXI еще скучает за школьной, в лучшем случае институтской партой. В возрасте, который Алехин называл «поршевым», люди того времени считались стариками. В наши дни они купили бы желтый «Порш», встали на серф, завели двадцатилетнюю любовницу и вкололи ботокс. Алехин сам приближался к «поршевому» рубежу, который психологи именовали «кризисом среднего возраста». Неожиданно он понял, что тоска, сопутствующая этому периоду жизни, объясняется генетической памятью о старости и смерти. Слишком долго люди умирали сорокалетними, чтобы теперь могли миновать этот рубеж без рефлексий и взбрыкивания. Затаившийся в нас пращур злобно нашептывает: «Все, жизнь тю-тю, кончилась», а ты вопишь ему: «Нет, нет, я еще хоть куда». - «Куда? - изумляется пращур. - На кладбище?» - «Нет, к девчонке», - сопротивляешься ты, покупаешь желтый «Порш» и вкалываешь ботокс.
        Поначалу Алехин старался искать в тексте только то, что могло как-то указать на местоположение сокровищ. Он слегка улыбнулся, прочтя про 3 D в интерпретации папы Климента VI: «Простецы живут в двух измерениях и только людям мудрым открыто третье…» - да уж, Дэвиду Камерону точно открылось третье измерение. Ради трех миллиардов долларов, которые собрал «Аватар», и не такое откроется. «Что видит простец? - продолжал поучать Климент своего юного отпрыска. - Только то, что доступно его глазам. Явное туманит разум… Пять лепестков розы видят все», - повторял Алехин вслед за дневником Хуго де Бофора, - но на самом деле их не пять, а семь». - «Семь ангелов хранят секрет. // Когда найдешь из них ты четверых, // Идя дорогой пилигрима,// Увидишь остальных сначала в голове своей, потом в камнях… Там пятый ангел будет ждать тебя», - писал Климент в духовной. То есть, по мысли папы, все могут увидеть четырех ангелов. Так же, как любой «простец» заметит пять лепестков на гербовых розах Климента. Но есть еще два тайных лепестка, три тайных ангела, которых нужно сначала увидеть «в голове своей». Алехин закрыл
глаза, но сколько ни думал, ничего не увидел. Только захотел в туалет.

«Должно быть, существует некая логика, по которой четверка и пятерка превращаются в семерку», - заключил он в тот момент, когда пилот сообщил о заходе на посадку. - Если понять эту логику, путь к сокровищам будет открыт».
        Барвиха
        Алехина и Лизу встретили во Внуково-III и доставили в Барвиху, где, как сообщил Лизин водитель, Полина Одоевская планировала что-то вроде семейного совета. Они прошли в знакомую Кену гостиную. Полина была в черном, лицо скрывали огромные солнцезащитные очки. Она быстро поздоровалась с Лизой и попыталась ее обнять. Та устало отстранилась и плюхнулась на диван. Полина Станиславовна, вошедшая в роль матери семейства, прошептала: «Бедная девочка», но тотчас нанесла ответный удар.
        - Иннокентий, и вы здесь! Я очень признательна вам за поддержку, которую вы оказали Лизе, но нам нужно обсудить кое-какие семейные дела. - Слово «семейные» она произнесла почти по складам и с неким укором Алехину.
        - Полина, отстань от него, - устало буркнула Лиза, - Кен, садись ко мне. - Алехину оставалось только вежливо улыбнуться и развести руками. Почтительно ссутулившись, словно в кинотеатре после начала сеанса, он пробрался к Лизе.
        Теперь можно было осмотреться. Под окном тихо всхлипывала Лена, худая, угловатая, некрасивая девушка - сестра Ивана и дочка Климова от второй жены - Светланы Петровны. Лена казалась еще более жалкой, чем во время памятного обеда, когда Федор Алексеевич впервые заговорил о духовной Климента VI. Ее обнимала незнакомая Кену женщина средних лет, напрочь лишенная светского лоска, как-то странно выпадавшая из антуража московской жизни. Алехин решил, что это, наверное, няня. Но Лиза зло сообщила: «Забавно, Светлана Петровна притащилась, несмотря на то что сынок ее в морге авиньонском валяется». Кену эти слова показались жестокими, поскольку в глазах женщины он не заметил ничего, кроме собачьей тоски.
        - Лиза, я говорила с Ириной Сергеевной, - объявила Полина, - она уже прилетела в Москву и будет с минуты на минуту. Может быть, пока чаю?
        - Мама здесь? - неуверенно спросила Лиза, вдруг вспомнив, что не слышала голос Ирины Сергеевны все эти дни. «Действительно странно, что мама даже не позвонила, зато теперь живенько собралась в Москву». Кену же она истерически прошептала: - Сейчас дележ начнется. Видишь, все всё побросали, почуяли запах миллиардов. - Алехину ничего не оставалось, как обнять ее и повторить фразу, которую он уже ненавидел:
        - Тише, тише, Лиза, я здесь.
        Время до появления Ирины Сергеевны прошло в напряженном молчании. Принесли чай, но, кроме Полины, никто к нему не притронулся. Она сидела необыкновенно ровно за круглым столиком в центре залы, полагая, вероятно, что грацией скорби напоминает Джеки Кеннеди. Волосы ее были тщательно убраны назад и заколоты простыми шпильками, украшения демонстративно отсутствовали, колени плотно сжаты, а голени слегка скошены по диагонали, как у всех хорошо воспитанных женщин из общества. Алехин перевел взгляд на Светлану Петровну с Леной. Несчастная мать Ивана все так же гладила дочку, но смотрела куда-то в пустоту, тоскливо и жалко. В доме, где царила скорбь, только Лиза вела себя непочтительно: она ерзала, нервно встряхивала головой, что-то бормотала и, очевидно, хотела устроить скандал. Алехину была неприятна сама мысль о том, что он будет втянут в семейную склоку, для которой сложились самые благоприятные обстоятельства.
        Ирина Сергеевна появилась тоже в черном. Она подошла к Лизе и обняла ее. Алехин зря боялся, инстинкт победил истерику. Девушка прижалась к матери и мгновенно из злобной стервы превратилась в обиженного котенка. Полина сама поднялась и подошла к первой жене своего мужа, слегка кашлянула и сообщила:
        - Ирочка, спасибо, что выбралась. Нам теперь всем нужно держаться друг друга. - Ирина Сергеевна, не отпуская дочь и не оборачиваясь, кивнула головой. Полина постояла с минуту, не зная, чем занять руки, подошла к столу и громко предложила всем чаю. Ирина Сергеевна усадила дочь рядом с собой. Кену пришлось из вежливости подняться с дивана и пересеть в кресло.
        - Полечка, спасибо, дорогая. Чай - это то, что нужно, - первая жена светски поддержала третью. Скучавший у колонны дедушка в белом кителе ожил, подошел к серебряному чайнику, наполнил чашку из веджвудского фарфора, аккуратно поставил ее на серебряный поднос, где уже имелась пузатая сахарница, и торжественно понес к дивану. Все погрузились в напряженную тишину, ожидая, когда прислуга снова выключится.
        - Ну что же, - сообщила Полина Станиславовна, - в нашей семье произошли два ужасных несчастья. Будет очень много разговоров, пересудов. Нам надо оградить честное имя Федора Алексеевича и Ивана от всех этих гнусных домыслов.
        - Полина, что вы имеете в виду под гнусными домыслами? - впервые открыла рот Светлана Петровна. Голос ее показался Алехину совершенно не соответствующим внешности, твердый, деловой.
        - Ну как же, это ведь самоубийство, да и еще и в Авиньоне. Что Иван там делал в день, когда пропал Федя? И почему решил отравиться? Журналисты будут делать предположения, что обе смерти… - она осеклась, - исчезновение Федора Алексеевича и смерть Ивана связаны напрямую.
        - А разве непонятно, что они действительно связаны? - в Лизе вновь проснулась фурия.
        - Конечно, нет, - твердо ответила Полина, как будто речь шла о совершенно очевидном деле. - Здесь не может быть никакой связи. Это просто совпадение.
        - Ты че, дура совсем? - неожиданно грубо выпалила Лиза. Она вырвалась из материнских объятий и вышла в центр комнаты. - Папа пропал, его ограбили, а на следующий день его приемный сын, тайно приехавший в Авиньон, выпивает цианистый калий. Это совпадение?! - заорала она. Эхо ее голоса отдалось в просторной зале. Алехин понял, что должен подойти к Лизе, но ему стало интересно посмотреть на реакцию собравшихся. Все молчали, фурия не унималась: - Иван ненавидел папу, который столько всего для него сделал.
        На эту реплику сочла своим долгом отреагировать Светлана Петровна.
        - Лиза, я понимаю, что ты очень любила Федора Алексеевича… - она запнулась, - прости, любишь и расстроена, но, поверь, ты ошибаешься насчет Ивана. Он был настоящим учеником и соратником Федора Алексеевича.
        - Соратником?! Ой, не смешите меня. Он только тянул из него деньги и тратил их на своих дурацких футболистов.
        - Мама, Лиза права, - всхлипывая, сказала Лена. В комнате повисло молчание. Все были ошарашены тем, что обычно тихая Лена вступила в разговор.
        - Что ты говоришь, доченька?! - изумилась Светлана Петровна. Лена, как раньше Лиза, высвободилась из объятий матери и вышла в центр комнаты. Мизансцена начинала напоминать античную трагедию. Две немолодые женщины, испуганные и удивленные, сидели на противоположных диванах, в центре за столом застыла третья с полуоткрытым от удивления ртом, а две растрепанные девушки - красавица и дурнушка - стояли рядом, с вызовом глядя в глаза старшим.
        - Лиза совершенно права, - твердо продолжила Лена, - Иван был никудышным бизнесменом и злился на то, что папа не хотел заливать деньгами любые его капризы и провалы. Незадолго до отъезда у них был очень тяжелый разговор. Я подслушивала, - сообщила Лена.
        - Что ты делала?! - притворно изумилась Полина.
        - Подслушивала. Иван хотел срочно получить от отца пять миллионов евро, а папа сказал, что он не жена ему, чтобы тянуть из него деньги.
        - Да как ты смеешь? - закричала Полина.
        - Ой, смотрите, нашу бессребреницу задело, - злобно зарычала Лиза, - ты всегда тянула из папы деньги. Ты его не любила!
        Бог весть чем бы кончился этот семейный совет, если бы Алехин все-таки не подал голос:
        - Дамы, прошу прощения, давайте успокоимся и посмотрим фактам в лицо: Федор Алексеевич пропал, вместе с ним пропал документ, ведущий к несметным сокровищам, скрытым в авиньонском дворце. Трагическая смерть Ивана, как мне кажется, с этим действительно не связана. Думаю, что Иван приехал в Авиньон, чтобы еще раз просить эти злосчастные пять миллионов евро. Вероятно, он получил решительный отказ и не сумел найти иного выхода из своего более чем печального положения, в которое нас посвятила Лена. - В комнате опять все стихло. Дамы, кажется, оценили логику главного редактора «Джентльмена». Не давая опомниться самой опасной из них, Алехин подошел к Лизе, обнял ее и сказал: - Мне кажется, сейчас всем не помешает отдохнуть. Нервы у вас ни к черту.
        Место не установлено
        Полковник ФСБ Петр Евгеньевич Севастьянов снял трубку кремового правительственного телефона, увенчанного двуглавым орлом, дождался высокого: «Слушаю» - и доложил обстановку:
        - В Авиньоне покончил с собой приемный сын Климова, Иван. Сам Климов, как помните, пропал ночью того же дня. На месте обнаружены следы борьбы и кровь. Из кабинета Климова Федора Алексеевича похищены некоторые бумаги. По предварительным данным, бумаги не имеют отношения к деловой жизни Климова.
        - Выполняешь свой план? Как ты его там назвал? «Нимфетка»?
        - «Сиренко» - Силовое решение нестандартных коллизий. Отмашки на осуществление плана я не давал.
        - Есть версии?
        - Есть. Рабочая. Исчезновение и, возможно, смерть Климова связаны с каким-то средневековым документом, который похищен. Однако… - замялся полковник, - дело в том, что у нас возникла проблема с агентом. Похоже, он ведет самостоятельную игру.
        - Как зовут?
        - Махаон.
        - Основания?
        - Во-первых, Махаон пропал и не выходит на связь. Во-вторых, почерк. В первом случае характерно отсутствие тела на месте преступления. «Нет человека - нет проблемы», - говорил обычно Махаон. Во втором - самоубийство. Это вообще классика жанра.
        - Согласен, но Махаон - агент проверенный.
        - Вы правы. Однако, по нашим данным, Махаон находился в контакте с Иваном Климовым. - Севастьянов помолчал, а потом добавил: - В личном контакте.
        - То есть?
        - Имеются материалы видеонаблюдения.
        - Понятно, держите меня в курсе… - голос на секунду умолк, - если установите факт самостоятельной игры, Махаона ликвидировать. Только смотрите, без спецэффектов. Хватит с нас полония.
        - Есть, - ответил Петр Евгеньевич. Положив трубку, полковник неторопливо раскурил сигару, улыбнулся чему-то своему. И повторил слово «есть».
        Барвиха
        - Ты рядом, и все так ясно, так понятно, - шепнула Лиза Кену, когда они выходили из гостиной. Алехину удалось погасить начинавшийся скандал, но он был уверен, что это была пристрелка орудий. Невыясненным оставался главный вопрос, как три женщины поделят между собой огромное состояние Климова. Очевидно, что ни одна из них не собирается упустить своего куска.
        - Если ты успокоилась, могу я с тобой поговорить? - спросил Кен, когда они поднялись в комнату Лизы. Глядя на белый ковер с высоким ворсом, он вспомнил, что еще пару дней назад они здесь валялись и любили друг друга. Жизнь казалась беззаботным праздником. Теперь та жизнь навсегда закончилась.
        - О чем ты хочешь поговорить? - вяло и без интереса отозвалась Лиза, усаживаясь в кресло под огромным закругленным окном. Алехин сел на кровать напротив нее.
        - Все это время мы упускали из виду вопрос денег, очень больших денег. Тихоня Лена вернула нас с небес на землю, рассказав про пять миллионов евро, которых так мучительно недоставало твоему брату.
        - Он не мой брат, он не климовский, - четко сформулировала Лиза.
        - Брат - это только слово.
        - Ошибаешься, это вопрос крови, - в глазах ее мелькнуло высокомерие, сменившееся снисхождением. «Тебе никогда меня не понять, ты ведь тоже не климовский», - прочел Алехин. На самом деле то, что Кен принял за снисхождение, было совсем другим чувством. Лиза, обессиленная и не готовая спорить, просто вяло отбивалась, а тут внезапно заметила пронзительно голубые глаза своего друга. Он сидел напротив света, и глаза, казавшиеся обычно серыми, светились так, будто были нарисованы на компьютере. Она хотела сказать ему об этом, но осеклась, потому что Кен встал, достал сигарету и закурил. На свое волшебное место он не вернулся.
        - Ну, конечно, Лиза, это вопрос крови, - раздраженно продолжил он, - вашей бело-сине-красной крови. Увы, во мне тоже нет ее ни капли.
        - Я не об этом, глупый. Папа особенный, Иван был совсем на него не похож.
        - Полина тоже не похожа. И тем не менее она, судя по всему, получит все.
        - Отнюдь, милый, согласно папиному завещанию основное состояние получу я. За мамой, Светланой Петровной, Леной и Полиной закреплены внушительные суммы на их содержание. Долю Ивана, вероятно, получит Светлана Петровна.
        - Интересно, а ты уверена, что Федор Алексеевич не изменил завещания? Ведь Полина ждет мальчика.
        - Папа ничего об этом не говорил, хотя он никогда не ставил никого в известность о своих действиях. - Она посмотрела в потолок, вероятно, пытаясь что-то представить про своего отца. - Он не испытывал сомнений, ему не нужно было знать, что думают другие. Его мозг работал как компьютер, перебирая за доли секунды все возможные сценарии и останавливаясь на единственно верном. Он никогда не обременял себя объяснениями для других. Он просто повторял: «Я так решил. В этой фразе главный член предложения - местоимение «я».
        - Представим на секунду, что за событиями последних дней стоят именно деньги. В вашей семье все заинтересованы в сохранении status quo, кроме Полины и Ивана. Ивану были очень нужны деньги. Настолько нужны, что, не получив их, он покончил с собой. Остается Полина, - Кен замялся.
        - Она, конечно, сука, но чего ради Полине убивать папу. Она ждала наследника. Ей, наоборот, нужно было сдувать пылинки с мужа, превратившего ее из лягушки в царевну, - в глазах Лизы появились озорные искорки. - Правда она на лягушку похожа?
        - Неправда, - сухо ответил Кен. - Лиза, если другого завещания нет и ты действительно являешься главной наследницей, тебе стоит подумать о надежной охране. По-моему, Полина тебя не очень жалует, а сейчас ты для нее - кость в горле.
        - Мой дорогой, это взаимно. Впрочем, спасибо за беспокойство. Неужели я и для тебя теперь представляю повышенный интерес? - в Лизе начала оживать фурия.
        - Конечно, жениться на миллиардерше - мечта моего детства. Особенно радует, что миллиардерша такая аппетитная, - Алехин вернулся на кровать, и солнце вновь выхватило пронзительно голубой цвет в его глазах. Лиза пересела и обняла его. Вскоре они забыли и о духовной Климента, и о царевне-лягушке.
        Авиньон, госпиталь святой Терезы
        С того момента, как начальник охраны Климова Игорь Петрович сообщил об исчезновении хозяина, прошло всего три дня. Теперь Игорь Петрович лежал в отдельной палате, тщательно охраняемой полицией. Комиссар Комндом, занимавшийся расследованием, навещал его дважды, но всякий раз уходил ни с чем. Карие глаза Игоря Петровича, некогда цепкие и наблюдательные, были широко распахнуты и, казалось, лишены даже отблеска мысли. Большую часть дня он смотрел в одну точку на стерильно белом потолке. Одет он был в смирительную рубашку.
        Когда к дому Климова прибыла полиция, Игорь Петрович еще немного напоминал собранного и четкого начальника охраны. По-офицерски ясно изложил комиссару обстановку, которую застал в кабинете босса. Странности начались в тот момент, когда комиссар, говоривший с начальником охраны по-английски, прошел в дом. Комндом стукнулся головой о низкий свод лестницы, ведущей на второй этаж, и помянул отца всякой лжи.
        - Дьявол! - сказал он негромко, но искренне. И тут Игорь Петрович прозрел.
        - Конечно, комиссар! Как я раньше не догадался! Именно! Вот дурак! - Комндом с интересом посмотрел на начальника охраны. Глаза русского светились бешеным огнем.
        - Вы о чем-то вспомнили? - спросил полицейский.
        - Тут и вспоминать нечего, - Игорь Петрович истерически захихикал, - конечно, дьявол! Это он! Хвостище во-о-о! - Начальник охраны перешел на русский и сделал характерный жест руками, которым бывалые рыбаки описывают размеры своей добычи.
        - Простите? - забеспокоился Комндом.
        - Я лично все проверил, запер. Мышь не проскочит. Тишина была такая тихая! - нес околесицу Игорь Петрович.
        - И что же?
        - Как что?! Тут вечером раздался стон, страшный такой, нутряной.
        - Вы слышали, как стонал раненый Климов?
        - Да какой там Климов. Это был нечеловеческий стон, где-то глубоко. Это он, чертяга, стонал, - безумец опять перешел на русский.
        - Успокойтесь, пожалуйста, - комиссар отечески похлопал Игоря Петровича по плечу, они все еще стояли на лестнице. - Давайте пройдем в комнату, и вы мне все подробно расскажете.
        Мужчины поднялись. Начальник охраны гулко топал и сопел за спиной так, что Комндому стало немного страшно. «Надо было пропустить его вперед», - подумал он.
        Они сели на стулья в еще не обставленной комнате, загроможденной большими коробками с маркировкой Christie’s. Игорь Петрович сдвинул колени как школьник, положил на них свои огромные руки и стал слегка раскачиваться, смотря куда-то поверх Комндома. Выглядело это странно. Немолодой стриженный бобриком мужчина в майке-алкоголичке, обнажавшей монументальные плечи и буханки бицепсов, был явно не в себе.
        - Итак, вы слышали стон?
        - Да! - Игорь Петрович стал истово креститься и бормотать по-русски: «Изыди, сатана».
        - А потом что?
        - Потом стало тихо, я поднялся к боссу, постучал, а он мне так со смехом отвечает:
«Ты что, выпил, что ли?»
        - Вы видели Климова?
        - Никак нет, мы через дверь разговаривали.
        - Вы уверены, что это был голос Климова?
        - На все сто. Я двадцать лет с ним бок о бок. Такое вместе пережили.
        - А почему вы все-таки решили, что тут побывал дьявол?
        - А кто же еще сквозь стены толстенные пройти сможет? Человек не сможет. Однозначно! Вспомнил! - почти закричал Игорь Петрович. - Из-под двери, когда я подошел, красный свет исходил. Как из преисподней.
        - Свет? Это очень интересно.
        Комиссар осторожно достал трубку телефона и по-французски приказал вызвать
«Скорую». Но он опоздал. Начальник охраны вскочил и побежал вниз, выкрикивая по-русски: «Черти, черти, святой водой надо окропить! Это за грехи наши!»
        Игоря Петровича госпитализировали силой. В результате операции у одного полицейского была сломана челюсть, под глазом другого красовался здоровый фингал. И все-таки Комндом проверил насчет «красного света». Ничего похожего на следы возгорания в кабинете Климова обнаружено не было. Камин давно не топили, дымовых шашек не зажигали. «Русский явно сошел с ума», - констатировал комиссар.
        Теперь, после уколов успокоительного, Игорь Петрович вроде бы унялся, хотя врачи благоразумно решили держать пациента в зафиксированном состоянии. Начальник охраны раз за разом прокручивал в голове тот день. Он хорошо помнил, как они с боссом садились в Лионе в «Майбах». За границей Климов позволял себе ездить на сверхдорогих лимузинах, которые никогда не использовал в России, чтобы не злить вертикаль. Все было как обычно. Климов молчал, читал журнал «Джентльмен», даже процитировал несколько понравившихся ему мест:
        - «Одряхлев, восклицательный знак становится вопросительным». Классно сказано. Или вот еще: «Если вы прожили год и видели смену времен - зимы, весны, лета, осени, - то вы уже все видели! Ничего нового вы уже не увидите».
        Потом они приехали в Авиньон. Никаких распоряжений Климов не оставил, только сказал, что сегодня же может отправиться в Лондон. Игорь Петрович попытался припомнить, не сделал ли он чего лишнего или неосторожного, но все было, как обычно, тип-топ.
        Неаполь, лето Господне 1345, месяца ноября 5-й день
        Долго не писал сюда, чему были свои причины. К удивлению моему, госпожа Иоанна не только не наказала Людовика за совершенное преступление, но даже никого из его людей, хотя, по правде сказать, мудро было бы предать этих злодеев жестокой казни. Зрелищем этим уняла бы кровавую жажду толпы и отвлекла ее внимание от собственной персоны. Будто не нашла бы она другого любовника взамен ничтожного Людовика. Но этого не случилось. Воистину глупость сильных мира сего - большая помощница в наших замыслах.
        Народу объявили, что короля убили неизвестные лица. Никто, конечно, этому не поверил. В тот же день на рынке поймали бродягу, который возмущал народ слухами, будто сама госпожа Иоанна кромсала ножом несчастного своего мужа, пока Людовик со товарищи держал его. Бродягу следовало бросить в тюрьму, но госпожа Иоанна повелела лишить его языка, а потом высечь. Для народа другого доказательства ее вины уже было не нужно. На следующий день весь Неаполь был охвачен слухами. Некоторые же вполне почтенные граждане стали собираться в группы и требовать справедливого суда над убийцами. Стражники попытались было задержать кого-то из смутьянов, но народ их отбил и с ликованием носил на руках по улицам, словно героев. Как часто случается, кто-то сочинил песню о добром короле Андрее, прекрасном, как Антиной, кротком, как агнец, и мудром, как Соломон, что от начала и до конца было вздором. Покойник был уродлив, заносчив и глуп, но кого теперь интересовала правда. Песню пел весь город по тавернам и рынкам. Люди ведь любят творить себе кумиров, особенно из тех, которых, как они считают, несправедливо умертвили.
Одной якобы парализованной старухе было видение явиться на могилу короля Андрея. Ее принесли, положили на каменную плиту, и она, полностью излечившись, пошла восвояси на собственных ногах. Вскоре туда устремились все косые, бесплодные и хромые в пустой надежде на помощь и заступничество.
        Наконец, у королевы проснулся разум. Ее советники приказали схватить одного из слуг короля Андрея, объявили его убийцей и возили в клетке по городу, прижигая раскаленным железом. Делали они это якобы затем, чтобы весь народ услышал признания в страшном преступлении. Но несчастный только мычал, ибо, по тайному приказу, ему заблаговременно отрезали язык. Надо сказать, затея эта показалась мне очень полезной. Ведь для народа зрелище важнее истины, особенно когда пытаешься истину скрыть. Однако вскоре поползли слухи о том, что наказали невиновного. В народе стали называть имена едва ли не всех знатных господ этого королевства, якобы замешанных в убийстве государя.
        И что же наша златокудрая королева? А ничего. Иоанна, не дожидаясь окончания траура по мужу и не разрешившись от бремени - ведь носила она под сердцем ребенка, - заявила, что собирается второй раз выйти замуж. Воистину глупы женщины. Только из снисхождения к их скудоумию наградил Господь женщин плавными формами, нежной кожей, упругими выпуклостями и полными неги отверстиями. Иначе кто из мужчин обратил бы внимание на эти бессмысленные, пустые и ничтожные создания. Как только королева заявила о своих намерениях, первым в очереди к ее руке оказался принц Роберт из Таранто, старший брат того злосчастного Людовика. Ведь привык он везде быть первым. И не мог теперь допустить, чтобы королева досталась кому-то еще, особенно младшему в семье. Приехал тот Роберт в королевский замок, сидя на белом коне, словно уже считал себя государем. Вся сбруя, платье и даже волосы принца были усыпаны жемчугом и драгоценными камнями в пустой надежде затмить собою солнце. Камни разглядели мы и в ушах Роберта, к которым на манер женщин прицепил он серьги. Со встречавшими его принц говорил милостиво и снисходительно,
полагая, что так обычно разговаривают короли со своими подданными. Иоанне преподнес он щедрые подарки и прочел стихи собственного сочинения, смысл которых сводился к следующему: я так красив, богат и знатен, что тебе, никому не нужной дурнушке и нищенке, сильно повезло. Королева все это выслушала с улыбкой, но ответила уклончиво, дескать, польщена столь благородным предложением от столь прекрасного юноши, согласившегося призреть бедную вдову. Роберт был так доволен собой, что не заметил насмешки в голосе Иоанны, но, напротив, поспешил распространить по городу весть о предстоящей свадьбе. И даже написал об этом нашему господину папе.
        Людовик, услышав о бракосочетании королевы, которую считал своей, пришел в ярость. Особенно его задело, что избранником назвала она старшего брата, которому и так досталось в этой жизни все по праву первородства. Людовик явился к Иоанне и в самых последних выражениях обругал и ее, и своего брата. Королева была немало удивлена жестокими словами любовника, ибо полагала, что не давала своего согласия на брак с Робертом, а лишь посмеялась над его заносчивостью. Воистину эта женщина проявляет тонкость там, где она не нужна. Если бы дала она Роберту четкий отказ, не случилось бы того, чему мы, к стыду своему, стали свидетелями. Людовик заставил Иоанну публично объявить, что весть о ее помолвке с принцем Робертом из Таранто - плод воображения того Роберта, поскольку она давно выбрала себе в мужья его младшего брата. Роберт, который уже рисовал картины пышной свадьбы, надеясь затмить пир в Кане Галилейской[Упомянутый в Евангелии свадебный пир, на котором Иисус превратил воду в вино (Ин. 2, 1 - 11).] , получил двойное оскорбление. Он обвинил королеву в нарушении слова, данного ему. А чтобы привлечь к себе
симпатии толпы, заявил, что, выходя за Людовика, королева намерена избавить убийц Андрея от праведного наказания. Покинув Неаполь, Роберт направился в свои владения, чтобы собрать армию и силой заставить Иоанну выйти за него, а брата своего единоутробного схватить и казнить. Так в стране, где жена изменяет мужу, а подданный убивает короля, брат идет на брата. Глядя на все это, я заскучал. Замысел наш осуществлялся сам собой, без каких-либо усилий с моей стороны.
        Поскольку в Неаполе стало небезопасно, отправил Клару, брюхо которой заметно округлилось, к матери ее, в деревню Ашея. Выдал ей порядочное содержание в двадцать флоринов. На стол и вино потрачено десять флоринов. Причина такой расточительности - скука, а также брожение телесных соков, не находящих выхода. Ведь брюхо той Клары столь велико, что не мог возлечь на нее для расслабления. Вот и приходилось заливать внутренний пламень вином. Наш медик по имени Мордехай предлагает в лечебных целях собственной рукой выпускать соки. Но он так говорит, поскольку иудеи всегда следовали мерзостному обычаю проклятого Онана. Что не удивительно, ибо мало найдется в мире женщин, готовых разделить ложе со столь уродливыми мужчинами, каковыми являются все иудеи. За рукоблудие и другие свои преступления будут в свое время по справедливости наказаны.
        Неаполь, лето Господне 1346, месяца января 15-й день
        В декабре королева Иоанна благополучно разрешилась от бремени. Я присутствовал при этом деле и молил Создателя лишь об одном, чтобы ребенок не был черным и хвостатым. Ведь встречалась она с мавром, пока не остановила свой выбор на Людовике. Хвала Господу, у Иоанны родился белый мальчик. По сморщенной его мордашке не смог установить, похож он на убитого короля или кого-то из принцев Таранто. Ибо, думаем, на ложе ее побывал не только злосчастный Людовик, но и брат его Роберт. Чтобы умаслить венгров, младенца назвали в честь деда Андрея Карлом Мартеллом[Именно от Карла Мартелла (+1295) происходила венгерская ветвь Анжуйского дома.] . Венгров это известие нисколько не обрадовало, ибо не хотели они передавать трон сыну Иоанны, но намеревались заполучить его сами. Ведь король Венгерский по имени Людовик[Людовик, король Венгерский (1342-1382), был внуком Карла Мартелла.] приходился Андрею старшим братом, а лет ему исполнилось двадцать.
        Не было времени рассказать, как сразу после убийства Андрея попросил одного честного слугу, который служил покойнику, написать письмо королю Венгерскому. Праведное желание того слуги поддержал я суммой в десять флоринов. Не составило особого труда убедить его поведать королю Венгерскому, будто бы сама Иоанна придумала убить мужа. Злодейство же осуществила она при помощи сеньора дикого нрава, ею же и соблазненного в нарушении святых обетов брака. Остальное было изложено по правде, ибо сам слуга при этом присутствовал, разбуженный криками пьяных мужиков. Просил его не упустить ни одной яркой детали, каковых было немало, но и добавил кое-что. Мордехай рассказал нам, что в момент повешения, как он не раз видел - ибо часто покупал трупы казненных для своих исследований, - происходит извержение всех внутренних соков: мочи, спермы и кала. Сам я не уверен, так ли это было, когда душили короля Андрея, но слуге продиктовал, что несчастный король висел на веревке с обнаженным срамом, а по ногам его стекали экскременты. Пока сочинял это, представил себе, как должен багроветь король Венгерский. Чтобы от людей
бесхитростных добиться нужного, недостаточно сухим языком изложить суть событий. Надо найти такую деталь, которая поразит их воображение и заставит действовать яростно и безрассудно. Замысел мой достиг своей цели. Король Венгерский публично обвинил Иоанну в убийстве мужа и покрытии соучастников злодейства, о чем он писал нашему господину папе. Король также заявил, что папа должен благословить его, Людовика Венгерского, занять трон убитого брата, который принадлежит ему по праву крови и по справедливости. Слышал еще, что готов он прийти в Неаполь с великой армией, чтобы покарать преступников и возложить на себя корону этого королевства.
        Королеву Иоанну оставила прежняя невозмутимость. Теперь ей стало страшно. Роберт из Таранто начал против нее войну, Венгерский король готовит армию, чтобы высадиться в Неаполе, любовник ее ездит по стране, пытаясь отыскать хоть кого-то на защиту себя и королевы, а народ на улицах требует казнить убийц Андрея. В канун праздника Крещения оборванцы схватили одного из людей того Людовика, связали и долго водили по улицам, осыпая оскорблениями и нанося побои. А потом, не зная, чем еще занять свою праздность, привязали несчастного за руки и ноги к лошадям да разорвали на части. Упокой, Господи, его душу. Голову его и прочее нанизали на пики и, распевая песни, носили по городу, словно реликвии, пока не воткнули под дворцом госпожи Иоанны. Указывал ей в окно на столь печальное зрелище и умолял принести народу необходимую и спасительную жертву. Королева на мои слова расплакалась и сказала:
        - О чем ты меня просишь, монах? Ты хочешь, чтобы я отдала им свое сердце. На, вырви его и кинь им, - и тут она, о Боже, порвала на своей груди тонкий шелк и показала мне свои тайны, от которых и сейчас туманится в голове. Слезы ее текли по нежным щекам, а в глазах была такая тоска и боль, что дал себе клятву отныне ее во всем защищать, сколь бы глупой и пустой она нам ни казалась.
        По моему совету королева на следующий день покинула свой дворец, который все здесь называют Новым, и перебралась в более безопасный замок Яйца. Теперь расскажу, почему он так называется. Некогда Вергилий положил в основание замка яйцо, предупредив, что, когда яйцо разобьется, Неаполь падет. Чтобы не допустить этого, многие здешние короли не жалели сил, делая замок Яйца неприступным. Эта крепость - лучшая во всем королевстве. Стоит она на скале и со всех сторон окружена морем так, что королева могла чувствовать себя там в безопасности.
        Не думал, что буду томиться без моей Клары, которая скоро родит. Каждую неделю пишу ей письмо и получаю ответ. Слава Создателю, Клара здорова и весела. Если дела позволят, хочу посетить Ашею, где живет она у своей матери. На стол и вино потратил десять флоринов из-за бурления соков, о чем уже писал. К стыду своему, тайно последовал пагубному совету Мордехая. Обретя короткое облегчение, решил отныне проводить время в посте, бичеваниях и коленопреклоненных молитвах, ибо, как учат отцы, только это спасает нас от телесного зуда. Нанес себе сегодня 25 ударов плетью. По малодушию своему не смог продолжать очистительного испытания. Томления, хоть и отступили ненадолго, вернулись опять с еще большей силой. Как прекрасны были мои времена в Авиньоне, когда не знал еще плотских искушений. Господин наш папа показывал нам много тайн и диковин во дворце своем, куда я хочу вернуться. Называл он это место нашим якорем, ибо таково значение его имени. «Сколь бы далеко ни отходил ты от этих мест, да притянет тебя якорь наш обратно в глубины любви», - повторял мне святой отец. Аминь.
        Ашея, лето Господне 1346, месяца февраля 8-й день
        Клара моя родила мальчика, которого нарекли при крещении Хуго. Я назвался его дядей. Младенец, хвала Создателю, здоров, упитан, жаден до молока и любопытен. Маленькими ручонками своими хватает он все, что у него в досягаемости, и цепко держит. Когда же пытаешься отнять, то начинает пыхтеть, румяниться и издавать обиженные звуки. Любимым его словом является «агу», будто зовет он пречистого агнца, которому всем нам надлежит служить. Привез я домочадцам множество подарков: золотые кольца и жемчуга, купленные для Клары у того Томазо Генуэзца за сто флоринов. Мешочек перца и резной сундук для матери ее. Уплачено двадцать флоринов. Ребенку же подарил золотой крест на цепочке да добрый отрез индийского хлопка. Уплачено десять флоринов. Клара сначала нашла ткань бедной, но затем обрадовалась ее необыкновенной нежности, которая принимает тельце младенца словно в любящие объятия. Неделю наслаждался я покоем в деревне, которая называется Ашея. Хотя место это христианское, есть здесь театр да капища поганые, за древностью почти разрушенные. Встретил там коз и творящих блуд подростков. Раньше призвал бы их к
покаянию пинками да зуботычинами, но теперь, смягченный своею радостью, не стал даже окликать. Море у них не так смердит, как в Неаполе. Люди же добронравны, хотя уродливы и падки на сплетни. Надо будет купить моим приличное поместье подальше от этих мест, чтобы не шептались за спиной, когда идут они на рынок или в церковь. Подумал о господине нашем папе, которому по святости его не подобает иметь потомства. Сколь же печальна участь человека, лишенного счастья, хотя бы и тайного, которое теперь подарила мне моя Клара. Видимо, тем и объясняется любовь папы ко мне. Не зная, куда устремить щедрость свою, нашел в племяннике замену сыну.
        Неаполь, лето Господне 1346, месяца марта 20-й день
        Не раз возблагодарил Создателя за то, что уговорил королеву перебраться в замок Яйца, ибо в Неаполе нет больше мира. В столицу вошли войска Роберта из Таранто, чтобы силой взять Иоанну в жены, которая, как считал этот принц, его обманула.
6 марта 1346 года люди Роберта схватили сенешаля Раймунда, мавра, некогда служившего на королевских кухнях, а потом ставшего могущественным сеньором и военачальником. Зная здешний обычай устраивать из пытки публичное зрелище, я, не мешкая, поспешил к принцу Роберту. Властью, вверенной мне господином папой, убедил его поступить так же, как некогда сделала Иоанна с одним из преступников, а именно перед пыткой отрезать Раймунду язык, чтобы не смог очернить праведных, а только тех, кто, по справедливости, должен умереть. Думаю, Роберт внял нам, потому что боялся вызвать гнев господина папы, без благословения которого не мог он рассчитывать на брак с Иоанной[Анжуйский дом отнял Неаполитанское королевство у Штауфенов, опираясь на поддержку папства. В 1265 году Карл I признал себя вассалом папы и обязался платить Святому Престолу ежегодно восемь тысяч унций золота, а каждые три года преподносить папе по белой лошади. Как вассалы Святого Престола короли Неаполя должны были также получать от него разрешение на брак.] . Ведь стремился тот принц не к истине, а к власти над толпой и к имуществу тех, кого сможет
обвинить и казнить. К радости нашей, все случилось так, как мы задумали. Нотариус, ведший допрос, прислушивался к мычаниям несчастного Раймунда, а потом провозглашал в толпу те имена, которые заранее назвал ему Роберт из Таранто.
        Народ, распаленный зрелищем пытки, двинулся теперь к Новому замку, требуя выдачи мнимых преступников. Единственное, что меня удивило, среди имен, обреченных на заклание, не было нашего глупого Людовика. Полагаю, принц Роберт в очередной раз доказал отсутствие у себя ума, ибо нет у него в этом королевстве более страшного врага, чем собственный брат. Могли мы лично убедиться, что королева скорее вырвет свое сердце, чем откажется от Людовика. А значит, пока Людовик жив, не видать Роберту ни Иоанны, ни трона.
        Три дня толпа стояла перед запертыми воротами замка в предвкушении крови. Не знал тупой сброд, что нет там королевы, а только те, чьей выдачи на верную смерть народ теперь добивается. Среди обреченных был и великий сенешаль Роберт, сын замученного мавра, престарелая мать его, Филиппа, которая воспитывала саму королеву Иоанну, и юная дочь ее, графиня Санкия, брюхатая младенцем. Теперь их обвиняли в убийстве короля Андрея. На самом деле все их преступление состояло в том, что были они богаты и могущественны, королеве - друзьями, а Роберту из Таранто - врагами. Выманить несчастных удалось только хитростью. Один из сторонников принца Роберта, граф Хуго, сказал, что заберет всех обвиняемых на свою галею, чтобы морем доставить в замок Яйца, где они смогут в безопасности ожидать суда, достойного их высокого положения. В этом он целовал крест, чтобы вскоре нарушить свою клятву.
        Когда несчастные спустились на галею того Хуго, пришвартованную к новому замку, их схватили и предали жестоким пыткам на глазах у всего города. Думаю, и сама Иоанна из окон замка Яйца видела, как корчились на дыбе ее кормилица Филиппа и бывший любовник мавр Роберт. В бессмысленной ярости своей люди принца не прекращали пыток и всю последующую ночь, бросив несчастных в одну из своих крепостей.
        Наслаждаться страданиями врагов, пусть и самых злых, - путь, противный разуму и Богу. Свидетельствует он не о силе, а о слабости.
        Вскоре после случившегося принц Роберт заставил королеву Иоанну, вопреки моим возражениям, переехать с ним в Новый замок, где стал издавать указы, словно король. Там сидел он на троне, облаченный в золотую парчу. В светлые волосы его были вплетены золотые нити, унизанные драгоценными камнями. Четверо мавров, одетых в пурпур, держали над ним белый балдахин, словно над господином папой или императором. Ведь cо временем должен Роберт унаследовать от матери титул императора Константинопольского, которым очень кичится, хотя империя к этому пустому званию отнюдь не прилагается. За трапезой пользовался принц особым орудием. Напоминало оно трезубец, которым демоны низвергают грешников в пекло, только маленький. Был он изготовлен из золота и украшен камнями. Этот бесовский символ заменял Роберту пальцы. Спросил однажды, почему не ест он, как подобает людям, руками. На это гордец ответил, что в Константинополе руками едят только идиоты, а благородные господа используют вилки - так называют греки это сомнительное орудие. Оттого, думаем, и терпят они справедливый гнев Господа.
        Добрую королеву Иоанну Роберт всегда сажал по правую руку от себя, словно жену. И так сидела она вся в черном, бледная и потерянная, ибо каждый день приносил ей известия о поражениях, которые терпел Людовик от войск своего брата в областях этого королевства. И с этим-то братом должна она была вкушать пищу и беседовать так, как будто они добрые друзья. Глядя на горе и унижение госпожи Иоанны, решил тайно отправить тому Людовику две тысячи флоринов. Но не по малодушию, как может показаться, а чтобы не давать сильному усилиться, ибо труднее будет договориться с Робертом, чем с Людовиком.
        Интересную новость принес нам Мордехай, присутствовавший на пытке мавра Роберта, которую не буду здесь описывать. Терзали его совершенно голым, а потому Мордехай доподлинно установил, что мавры не имеют хвоста, а утверждающие это заблуждаются. Отсюда следует, что являются они не животными, а людьми, почерневшими от постоянного нахождения на солнце. Ведь и сам заметил, что, если долго быть здесь под открытым небом, кожа начинает темнеть. Чтобы не почернеть, подобно маврам, решил теперь прятать лицо и руки от солнца. Пусть Господь поскорее заберет бедного мавра в царствие свое. Аминь.
        Малыш мой, слава Создателю, здоров. Кларе отправил двадцать флоринов. На себя издержал как обычно.
        Неаполь, лето Господне 1346, месяца октября 15-й день
        Не писал сюда долго, чему были причины. Много сил потратил на помощь Людовику из Таранто, и, кажется, не зря. Господин наш папа хотел было облечь меня апостольской властью, дабы от его имени завершил я наказание преступников, повинных в убийстве короля Андрея, и тем привел дело к миру. Но впервые вынужден был отказать его Святейшеству, ссылаясь на то, что не готов карать невинных людей. Хоть и понимаю, что такова их судьба и должны они умереть. В результате папа назначил своим посланником верховного судью королевства, кузена того клятвопреступника Хуго, который заманил друзей Иоанны на свою галею.
        Теперь предстояло несчастным встретить смерть, в том числе бывшему любовнику королевы, мавру по имени Роберт. Их долго возили по городу, терзая плетьми и раскаленным железом, люди плевались в них и кидали камни. Потом осужденных - многие из которых, хвала Пресвятой Деве, уже испустили дух - бросили в костер. Но ненасытная толпа вытащила тела из пламени, разорвала на куски и с воплями кидала обратно в пекло то руки, то ноги, то гениталии.
        Одного не смог этот верховный судья, хоть человек он грубый и жестокий, а именно добиться от Иоанны разрешения на казнь ее престарелой кормилицы Филиппы с дочерью - графиней Санкией. Не понимает королева, что, упорствуя, лишь продлевает их страдания.

4 октября умерла императрица Константинопольская, мать принцев Таранто. Уповаю на то, что теперь Роберт, который наследует ее пустой титул, займется отвоеванием империи у неверных греков, а нас оставит в покое. Похороны императрицы состоялись через пару дней в церкви Святого Доменика. Роберт с великой помпой покинул новый замок, чтобы проститься с матерью, в то время как Иоанна, по моему совету, велела перебить его воинов, а ворота запереть. Живем мы теперь в осаде, правда, избавились от счастья ежедневно наблюдать Роберта с его серьгами, балдахинами и бесовским трезубцем. Королева грустит по Людовику, который воюет, как лев. Я грущу по своей Кларе. Купил ей поместье за пятьсот флоринов в окрестностях Ашеи, но сам там еще не был. Клара пишет, что малыш наш здоров. Сил сопротивляться плоти не осталось совсем, ибо каждый день по многу часов провожу в беседах с королевой Иоанной, прекрасней которой нет на свете. Боюсь, как бы эта страсть не затуманила мне разум и не помешала нашему замыслу.
        Неаполь, лето Господне 1346, месяца ноября 2-й день
        В продолжение вынужденного заточения в новом замке слушали рассказы Томазо из Генуи о его удивительных странствиях. В прошлый раз записал сюда историю о пребывании того Томазо в Грузии. Оттуда отправился он в город, что находится на берегу Понта Евксинского[Античное название Черного моря.] . Древние называли его Севастополем, а варвары именуют Сухумом[Сухуми в современной Абхазии.] . Там живет немало генуэзцев, есть у них и свой епископ по имени Варфоломей. В Севастополе Томазо сел на галею, направлявшуюся в главный город генуэзцев на Понте Евксинском, который зовут они Каффой[Каффа, современная Феодосия, была столицей генуэзских факторий в Северном Причерноморье.] . Располагается та Каффа в Таврии, на землях, подвластных великому хану, с которым генуэзцы находятся в дружбе. Затем прибыл Томазо в город Херсонес. При упоминании этого славного места сердце наше вздрогнуло. В древние времена претерпел там мученическую смерть понтифик Римский Климент[Святой Климент I, папа римский (90/92-101?).] , в честь которого господин наш папа и принял свое спасительное имя. Является наш дядя шестым Климентом на
престоле апостола Петра. А умер первый Климент так. Язычники схватили его, отвезли на корабле в море, привязали к якорю и сбросили в пучину. Поэтому почитаем мы якорь нашим особым символом. По Божественной милости море в месте, где покоился Климент, отступало только в день его рождения, чтобы раз в году люди могли приникнуть к спасительным мощам слуги Божьего. Так было, пока не прибыл в эту область папа Юлий для своих нужд. Когда, сделав дело, папа отправился было назад, явился ему ангел Господень и сказал: «Не уходи, ибо от Господа велено тебе вернуться и перенести тело святого Климента, которое до сих пор лежит в море». Юлий ответил ангелу: «Как я сделаю это, если море отступает только раз в году?» Ангел сказал: «Знаком тебе будет отступившее море». Папа отправился туда, увидел посреди моря остров, взял с него тело святого Климента и перенес на берег, где построил церковь. Затем, отделив от тела часть, увез ее с собою в Рим. Случилось так, что в тот день, когда римский народ встречал с высочайшими почестями принесенные им мощи, могила, оставленная в море, опять поднялась вместе с дном над водами и
сделался остров, на котором жители той земли построили церковь и монастырь. Теперь из-за набегов татар пришли они в упадок. Томазо посетил этот остров и обрел там якорь, который стал орудием мученической кончины папы Климента. Лежал он брошенный и весь в пыли, ибо татары не увидели в нем никакой ценности. Якорь этот как великую святыню Томазо взял с собой. Я же приобрел у него столь драгоценную реликвию за тысячу флоринов, чтобы преподнести потом господину нашему папе.
        Покинув Херсонес, направился Томазо по большой реке вверх к некогда главному городу русов, Киеву. Была эта земля плодородна и обильна, но великий хан всю ее сжег, людей частью убил, частью обратил в рабство. Так что Томазо, прибыв в Киев, обнаружил немногое. Среди полуразрушенных храмов и монастырей ходили козы да изредка люди, жившие либо в руинах, либо в пещерах. В одной из церквей, кое-как восстановленной после пожара и разграбления, видел он драгоценные головы святого Климента и ученика его Фива, доставленные сюда королем русов из Херсонеса[Имеется в виду Владимир I Святой (ок. 960-1050).] . Называется эта церковь Десятинной. Далее Томазо продолжил свой путь по той же реке на север. Варвары именовали ее Данаприсом в честь богини своей Дианы.
        Долго шел тот Томазо лесами да реками к городу, который его проводник считал великим. На варварском наречии называется он Москов, что значит «болото». Когда же они, наконец, прибыли, никак не мог поверить, что это и есть место, где сидит самый могущественный герцог этой земли с ее архиепископом. На слиянии двух рек находился холм, некогда покрытый лесом, отчего местные называли его Боровицким. На том холме Томазо едва разглядел невысокие деревянные стены да несколько крыш. Всего он насчитал в Москове не более пятидесяти дворов, сплошь деревянных. В деревянном доме живет и сам великий герцог, которого зовут Иоанном, а прозвище у него Большой Кошель[Имеется в виду Владимир I Святой (ок. 960-1050).] , ибо жаден он сверх меры, в чем Томазо не раз смог убедиться. Показывал тот герцог и единственное каменное здание на главной площади города, а именно церковь Успения Пречистой Девы, еще не достроенную[Первый каменный Успенский собор был заложен на территории Московского Кремля в 1326 г.] . Никак не мог генуэзец понять, почему герцог так бахвалится этой церковью и называет ее чудом. Едва ли в ней
поместится даже пятьдесят человек одновременно. Когда же Томазо сказал, что в его родном городе Генуе десятки таких церквей, только они большие и искусно сложенные, герцог ему не поверил. Ибо земля эта так бедна, что многие здесь отродясь не видели каменных зданий и даже самое убогое и кривое почитают за великое. Улиц в том городе нет, между домами лежит жидкая грязь, поверх которой иногда набросаны бревна и всякий мусор. Оттого, вероятно, и зовется сам город болотом. Люди здесь не бреются и не стригут волос, но похожи на диких зверей. Сам великий герцог имеет бороду до пояса, по которой можно прочесть, что он сегодня ел на обед. Даже летом носит он меховую одежду, блестящую, как шкура тюленя.
        Несмотря на бедность, жители считают страну свою благодатной и подозревают всякого иноземца в желании эту землю захватить. Оттого, когда видят чужестранца, никогда не улыбаются, но отворачиваются и сплевывают. Татары не раз ходили на Русию, убивали людей и жгли города, однако сами жить здесь не пожелали, поскольку земля эта к жизни почти не пригодна. Русы же, видя, как из года в год приходят к ним татары, вообразили, что и все прочие иноземцы ни о чем другом не помышляют, только хотят отнять у них их сокровище. Но теперь даже татарам, склонным по природе своей к грабежу, надоело бывать в этих убогих краях. Земля там бесплодна, солнце редко, небо серо и низко, а зимой вода от холода превращается в камень. Вот татары и решили сделать здешнего великого герцога своим вассалом, чтобы он сам покорно ездил к хану с установленной данью. За эту услугу помогают ему подчинить тех сеньоров, которые восстают против его власти. Чего еще ждать от подражающих грекам еретиков, каковыми являются все русы? Ведь не побоялся тот великий герцог гнева Господня и пришел во главе войска безбожных татар сжечь христианский
город под названием Твер[Разгром Твери в 1327 г.] . Впрочем, сам герцог и вся его родня грамоте не обучены и святого Евангелия не читали, хотя и называют всех иноземцев немцами, что на их наречии значит немые. Ведь не только землю свою убогую почитают обетованной, но и себя ставят выше любого чужестранца. В Писании сказано, посрамлены будут гордые и унизятся. Аминь.
        В столь диком месте, к удивлению своему, встретил Томазо человека из наших краев, который некогда был рыцарем Храма[Рыцари Храма, или тамплиеры (от лат. Templum - храм). Этот духовно-рыцарский орден был обвинен в ереси, разгромлен в 1307 г. и окончательно распущен в 1311 г., а его великий магистр был сожжен в Париже в
1314 г.] , но, опасаясь разоблачения в ереси своей и грехе содомском, бежал из Парижа сначала в Германию, а потом в Русию. Случилось это после того, как господин папа распустил орден Храма, а магистра его и главных рыцарей предал заслуженной смерти. Зовут того человека кавалером Андреем, варвары же кличут его Кобылой, ибо не понимают, что кавалер есть не прозвище, но рыцарское звание, позволяющее сражаться верхом. Русы почитают того рыцаря астрологом, и даже сам великий герцог не принимает ни одного важного решения, не посоветовавшись с этим кавалером[Андрей Кобыла (+ после 1347), московский боярин, первый достоверный предок рода Романовых.] . О других удивительных историях Томазо напишу, когда будет время.
        Неаполь, лето Господне 1347, месяца января 5-й день
        Миссия моя почти исполнена. Еще до наступления этого года прибыл в Неаполь папский легат кардинал Бертран де До, чтобы предать смерти последних пленных, которых Иоанна защищала от казни, как могла, а именно престарелую кормилицу Филиппу с дочерью, графиней Санкией, и другими знатными сеньорами, родственными королеве. Ведь не могли мы поступить иначе, ибо желали очистить Иоанну от обвинений в укрывательстве преступников и соучастии. Сам я не решался открыто противостоять королеве. Потому и умолял нашего господина прислать сюда кардинала, которому Иоанна под страхом отлучения от церкви должна будет покориться. Ибо выбор сделала она сама. Не смогла пожертвовать Людовиком - единственным виновником злодейского убийства. И теперь должна была увидеть, как умрет ее кормилица Филиппа с дочерью, графиней Санкией. Было время, когда та кормилица носила Иоанну на руках, а с Санкией безмятежно играла она в садах этого замка в младенчестве своем.
        Филиппа, хвала Господу, умерла от ран, только начали они ее казнить на галее, что стояла под окнами Нового замка. Санкию же подвесили за руки к мачте и стали поливать кипящей смолой, а потом утопили. Да позаботится о ней Царица Небесная, коль скоро царица земная спокойна внимала крикам несчастной, даже не шелохнувшись. Казни продолжались до конца проклятого 1346 года.
        Поскольку все, слава Богу, шло, как мы предполагали, решил навестить свою Клару и маленького Хуго, живущих в счастливом уединении в Ашее. Взял с собой Джованни Боккаччо из Чертальдо, который, как писал выше, познакомил меня с моей Кларой. Чтобы не привлекать назойливого внимания, решил я переодеться в платье, какое носят миряне. Выбирал его сам Боккаччо, весьма охочий до нарядов. Купил он мне колет такой короткий, а панталоны столь узкие, что весь срам мой был открыт миру, по богопротивной моде нашего развратного времени. Лишь когда набросил поверх плащ, почувствовал, что снова одет. Боккаччо же говорил мне, что зря прячу я ноги и зад, особенно когда еду к конкубине, ибо ничего так не возбуждает женщину в мужчине. Странно, ведь нередко читал в поэмах, что женщины влюбляются в глаза, иногда в мужественный голос или в великие подвиги, но про зад и ноги не было там ни слова. Думаю, поэты эти говорят пустое, ибо у Боккаччо женщин великое множество. А почитаемый первым поэтом Франциск Петрарка всю жизнь влюблен в одну замужнюю даму из Авиньона, с которой, кажется, встретился только раз, мельком, и даже
не познал ее. Зовут ту женщину Лаура. Когда вернусь в Авиньон, пожалуй, пойду на нее посмотреть. Может, оттого у Франциска всю жизнь одна женщина, что носит он длинный плащ и пишет о женщинах то, чего не знает. Ведь когда приехали в Ашею, Клара просто поедала меня глазами, и, думаю, не только из-за долгой разлуки.
        Поместье, которое купил ей, находится на горе, откуда открывается прекрасный вид на море. Дом - просторный и добротный, окружен оливковой рощей и садом, есть еще поле, ручей и виноградник, а также десять рабов. В саду сидели мы подолгу с Кларой и Боккаччо, ели сыр и пили вино, а он рассказывал нам бесконечные истории самого скабрезного содержания. Хочет их потом собрать в одну книгу, но, полагаю, едва ли сделает, поскольку ленив и жаден до блуда, который предпочитает любому занятию. Хуго наш ползает повсюду и даже пытается ходить, хоть и падает. Из всех слов говорит пока отчетливо только «дай».
        Оставил им двести флоринов на расходы, а также преподнес подарки - золотые серьги с камнями, расшитый пояс, расписной сундук и отрез отличного шелка из Сирии. За все уплатил 25 флоринов.
        Неаполь, лето Господне 1347, месяца декабря 20-й день
        Весной дела у Людовика из Таранто пошли к победе, что стоило нам еще 2000 флоринов. Он уже подступил к Неаполю с большой армией, но от решительного сражения с братом мы его, волею господина папы, удержали. Сказал ему, что если прольет кровь еще и брата, то не даст ему папа своего благословения на брак с Иоанной. К тому же принц Роберт, которого теперь называют императором Константинопольским, как мы и предполагали, занялся возвращением себе империи. В июле 1347 года от Рождества Христова сочетался он браком с Марией Бурбонской, королевой Кипра. Соединив их владения в Греции, надеется он захватить затем Константинополь. В результате Людовик, беспрепятственно въехал в Неаполь и соединился с королевой Иоанной в ее замке. Свадьбу сыграли они в августе без обычных торжеств, ибо заплатили слишком большую цену за свою любовь.
        Однако вскоре пришлось Людовику вновь покинуть госпожу, поскольку король Венгерский пересек Адриатическое море и высадился в Абруццах, на востоке этого королевства, как давно грозил. Было с ним пять тысяч рыцарей и четыре тысячи пехотинцев. Сопротивления он почти не встретил, ибо армия нашего Людовика разбежалась. Ведь многие через свое предательство надеялись заслужить милость Венгра, который шел наказать королеву Иоанну и ее мужа за убийство брата своего Андрея. Один за другим сеньоры этого королевства, присягнувшие некогда Людовику как своему государю, уходили от него. И так остался он с немногими рыцарями близ Капуи, где надеялся дать бой захватчику. Видели мы, как изменники возвращались в Неаполь и слали Венгру свои посольства с изъявлениями любви и преданности, а к Иоанне даже не заглядывали, стыдясь своего предательства.
        Теперь ее мало кто считает королевой. Осталась она в замке одна со слугами. Когда же приглашает кого-то из знатных разделить с ней трапезу или послушать музыкантов, либо не получает никакого ответа, либо приходит слуга и говорит, что господин его болен и явиться не сможет. Двор королевы, прежде блиставший принцами в золотой парче, теперь состоит из конюхов и прочей прислуги. С ними проводит она все дни, именуя рабов благородными именами и титулами. Те же, довольные своим возвышением, жрут, пьют и горланят песни, не стесняясь ни королевы, ни Бога. Грязь за ними убирать некому, оттого даже в парадных залах валяются блюда с объедками, пустые кувшины вина да кучи нечистот. Повсюду собаки ведут войну с крысами за оставленное пропитание, в то время как чернь, облачившаяся в дорогие одежды, спит в блевотине своей или занимается блудом. Видел, как сама королева, полуодетая и неприбранная, восседала во главе своего вавилона с кубком вина и непристойно ворошила волосы лежащих у ее ног рабов и даже - о стыд! - хлопала иных по задним частям тела, словно трактирщица.
        Правда, утешение находит она не только в вине, которого пьет сверх всякой меры, позволенной женщине ее положения. Джованни Боккаччо из Чертальдо сообщил нам недавно, что подозревает Иоанну в связи с ее камерарием Энрико, сыном конюха и поварихи. Истинно, женщины есть гнусное племя! Сколь много кровавых жертв принесла Иоанна ради своего Людовика, чтобы теперь, когда стал он ей мужем и королем, осквернить себя прелюбодеянием со слугой. Боккаччо полагает, что я не должен судить королеву строго, ибо так бывает со многими. Ведь за два последних года редко удавалось Иоанне познать своего мужа, был он при ней не более месяца лишь в августе 1347 года, когда сыграли они свадьбу. К тому же, говорит Боккаччо, если чего-то страстно хотим, жизнь кажется прямой и осмысленной. Но едва достигнем, погружаемся в скуку. От скуки и совокупляется Иоанна с новым своим любимцем. Потому, полагает Боккаччо, брак есть смерть любви, ее высшая и, увы, последняя точка. Жаль только, что не решила Иоанна от скуки совокупиться со мной, о чем, к стыду своему, все еще мечтаю, хотя каждый день приносит мне разочарование в этой
любострастной, бессовестной и жестокой женщине.
        Народ на рынке ставит деньги на то, как именно умрет госпожа Иоанна, в костре или на виселице. Женщины - худшие из созданий - обсуждают наряды, в каких выйдут встречать Венгра, и удобно ли будет в том же явиться потом на казнь королевы. Или стоит докупить лент, чтобы украсить волосы ради такого великого зрелища. Местные купцы в надежде умилостивить будущего государя приобрели на свои деньги три балдахина, чтобы Венгр при въезде в Неаполь мог выбрать тот, который будет лучше соответствовать его величию. Ибо рассчитывают эти люди на прибыль от пребывания в городе нового монарха с войском. Весь Неаполь превратился в ожидание.
        Jaguar XJ

«Конечно, жениться на миллиардерше - мечта моего детства», - повторил Алехин слова, в шутку сказанные Лизе. Жениться на ней? Теперь, выйдя из климовского дворца, он впервые задумался над этим всерьез. Кен по-хозяйски оглядел круглую площадь перед домом: стриженые кусты, березы, сосны, какой-то художественный бурьян в стиле романтической запущенности. Он попытался представить свою жизнь здесь. Дедушки в белых кителях, завтрак за большим столом, собственный джет - все это совсем недурно, согласился Алехин. Но что-то не складывалось.

«Можно использовать задницы, но не чувства», - сказал ему однажды старый Карл Лагерфельд. На сегодняшний день жизнь Кена с Лизой была удобной. Ему нравилось в ней то, что она никогда не карабкалась наверх, а родилась там. Ее характер не был испорчен ни бедностью, ни амбициями. Она воспринимала Кена как человека. Он не должен был доказывать ей свою состоятельность. Она ценила в нем не деньги - их она никогда не ценила, - а внешность, известность, ум, чувство юмора, what ever.

«Лиза - молоденькая неоперившаяся дочка богача, - убеждал себя Алехин. - Ей нужны качественные «штаны», которые выведут ее в свет. В Москве не так много холостых
«штанов» уровня Климовых. Я, ну еще Малахов, - самонадеянно заключил Алехин. А дальше, когда ее уже будут узнавать светские фотографы, Лиза найдет себе хорошего парня с приличным капиталом. Климов (если он, конечно, жив) сделает его топ-менеджером, и заживут они долго и счастливо. Лиза будет растить детей. Муж трахать секретаршу. Мы часто называем любовью то, что на поверку оказывается страхом одиночества», - отрезал Алехин.
        На самом деле чувства его были чуть сложнее. Прижимаясь к ее плечу или купаясь в ее роскошных золотистых волосах, он не думал ни о чем. Мысли скреблись в его голову потом. Так бывает с мужчинами, которые давно и прочно захолостели. Их желания легко сдаются перед сомнениями. И тогда все то, что должно было привлекать в Лизе, превращалось в препятствия:
        - нас тянет друг к другу - положим, мы протянем еще год, максимум три;
        - у нас хороший секс - однажды я скажу ей, что очень устал, поцелую в нос и отвернусь к стене;
        - она молода и прекрасна - когда ей будет тридцать, мне стукнет пятьдесят;
        - она сказочно богата - зато я беден.
        В положении Алехина правильнее всего было перестать думать, что он и попытался сделать. Но это оказалось самым трудным.
        К подъезду Климовской резиденции подъехал новенький Jaguar. Заботливая прислуга позвонила водителю Алехина. Еще недавно он ездил на белом Maserati, но с началом кризиса счел его «вызывающим». В моду, как он шутил, пришла духовность, а потому
«думающим людям» надлежало передвигаться на чем-то скромном и демократичном. Впрочем, Алехин так увлекся выбором нового авто, что скоро забыл о своих исходных намерениях. Белый Jaguar нельзя было назвать ни скромным, ни демократичным, если не считать атрибутом демократии дизельное топливо. Алехин любил рассказывать, особенно сидя на чьей-нибудь лодке стоимостью сто миллионов долларов, что теперь экономит пару тысяч рублей на заправке. Именно это он называл «глэмдуховностью» - спиритуализацией гламура в эпоху кризиса, вызванного потерей аппетита по причине систематического переедания.
        Устроившись на кремовых сиденьях Jaguar, Кен ощутил необыкновенную свободу и облегчение. Все последние дни он делал только то, что требовали от него обстоятельства, и прежде всего самое главное обстоятельство в его новой жизни - Лиза. Теперь ему хотелось вернуться в тот мир, где все как-то давно текло своим чередом. Но вернуться не получилось. Едва Jaguar тронулся, как в приемнике раздался знакомый голос Ксении Собчак.
        - Вы слушаете программу «Будни Барабаки». Марьиванны из Бирюлева уверены, что олигархи тратят деньги исключительно на девочек модельной внешности, с которыми коротают время на своих лодках в каких-нибудь теплых морях, - сладко повествовала Ксения. - Так вот, уважаемые Марьиванны, это не так. Самый настоящий «форбс» Федор Алексеевич Климов купил в Авиньоне средневековый дом и отреставрировал его, чтобы открыть там музей. На этой неделе стало известно, что Климов пропал. Именно в этом доме. Вскоре в гостинице города Авиньон нашли мертвым пасынка Климова Ивана. А сейчас я позвоню моей подруге и дочери Климова, Елизавете, чтобы разузнать, что же все-таки случилось в Авиньоне, - Алехин услышал длинные гудки, а потом голос Лизы:
        - Да…
        - Лиза, здравствуй, дорогая. Это Ксюша Собчак. Знаю, что тебе сейчас нелегко, - голос Собчак звучал сочувственно. - Скажи мне, пожалуйста, появилась ли какая-нибудь ясность в деле об исчезновении твоего отца. - Алехин думал, что Лиза бросит трубку, но она ответила твердо и решительно:
        - Привет, Ксю, нет, ясности не появилось.
        - А какие есть версии у следствия?
        - У папы был похищен один документ.
        - Связанный с бизнесом?
        - Совершенно нет. Накануне исчезновения папа обнаружил в тайнике своего дома грамоту, которая пролежала там 650 лет. Это духовная папы римского Климента VI.
        - Я поясню для радиослушателей, - перебила Собчак, - в XIV веке римские папы жили в Авиньоне.
        - Совершенно верно. Из этого документа следует, что в папском дворце спрятаны сокровища.
        - Но почему же их до сих пор не нашли?
        - Потому что адресат этой духовной - один кардинал, он приходился римскому папе то ли племянником, то ли сыном, - внезапно умер. Это случилось через пару дней после получения письма. Кардинал просто не успел им воспользоваться.
        - А теперь исчез Климов, - подытожила Собчак. - Авантюрный роман какой-то. Средневековье. Тайник. Клад. Пропадают люди, - Ксюше явно хотелось сморозить что-то острое, но мешала наследственная деликатность профессорской дочки, - я представляю себе… Федя Климов ночью, с фонариком, под сводами мрачного замка…
        - Да нет, Ксю, он и не собирался искать сокровища самостоятельно. Полагаю, что папа хотел передать документ Франции.
        - Правильно ли я поняла, что духовная папы римского Климента пропала?
        - Пропал оригинал, - сказала Лиза веско и торжественно. - Ксюша! Ты первая, кому я это говорю. У меня осталась копия.
        - То есть ключом к несметным сокровищам обладает не только преступник, но и простая советская девушка Елизавета Климова. Спасибо, Лиза! С вами была Барабака… - Алехин не дослушал, он быстро набрал Лизу:
        - Зачем ты это сделала?
        - Что именно?
        - Сказала про копию.
        - Мы же решили, что будем ловить преступника на живца. Так ты выразился? - Алехин услышал в трубке отдаленные гудки. - Ой, прости мне звонят. - Телефон разъединился. «Вот она, климовская порода, - подумал Кен. - Сама все решила и даже не хочет разговаривать. Зачем? Главный член в этом предложении - «сама». Я никогда не стану ее мужем, даже если распишусь с ней по глупости. Мужем будет только она. Или ее папаша, если он, конечно, найдется. Когда женишься на дочери олигарха, женишься на самом олигархе. Дочь - страшнее всего. Это главная женщина в жизни отца. Если переспишь с его женой, он подбросит тебе наркотики, если обидишь дочь - Климов заставит тебя пожалеть о том, что родился. Если Климов мертв, то ситуация, пожалуй, даже хуже. Дочь, потерявшая отца, словно овдовела. Теперь она бросит все силы на то, чтобы доказать себе и миру: я не хуже, я сильная, я могу».
        Барвиха
        Полина Одоевская знала, что, согласно завещанию Климова, все десятимиллиардное состояние должно перейти дочери от первого брака Федора Алексеевича, Лизе. «Я отдала ему лучшее, заботилась о нем, - убеждала пустоту Полина, - и что теперь? Она будет выдавать мне деньги на карманные расходы? Эта ссыкушка, которая не знает, что такое жизнь. Пришла на все готовенькое и свесила ножки. Надо позвонить адвокату. Я могу оспорить завещание. Я его жена, я мать его сына». - Полина подошла к зеркалу, словно проверяя, заметно или нет. Ее живот действительно округлился. «Надо позвонить адвокату», - велела она себе и взяла трубку. Только теперь Полина поняла, что не знает, куда, собственно, звонить. По привычке она решила посоветоваться со своей университетской подругой Анькой. Ведь знала же та, как проехать в Шереметьево-D.
        - Привет, ну ты в курсе? - спросила Полина.
        - В курсе чего? - голос Аньки звучал настороженно. Она подозревала, что муж Полины купил новую лодку за миллиард долларов и подруга по привычке собиралась хвастаться.
        - Федя пропал.
        - К бабе, что ли, ушел? - с надеждой спросила Анька.
        - К какой бабе?! Пропал, исчез! Ты что, новости не смотришь?! - разозлилась Полина.
        - Ты же знаешь, я телевизор не смотрю, - гордо заявила подруга, - все мужики пропадают, потом приходят, не боись - найдется, - попыталась она ободрить Полину. - Мой Сашка тоже однажды пропал, потом через три дня явился. Говорит, пил с друзьями. А я у него в кармане посадочный талон нашла из Шарм-эль-Шейха.
        - Это где? - зачем-то спросила Полина.
        - Ну, конечно, куда вам?! Вы же в Ниццу да на Сардинию летаете.
        Разговор явно не клеился. Полина соврала, что ей звонят на другой телефон, и разъединилась. «А если, - спросила она себя, - если поговорить со Светланой Петровной? Ведь она же в бизнесе разбирается, с Федей вместе работала. К тому же ей по завещанию тоже шиш достанется».
        Полина набрала мажордома и попросила пригласить Светлану Петровну в библиотеку. Вторая жена Климова, мать его дочери Лены, задержалась в Барвихе, потому что боялась остаться один на один со своим горем - самоубийством сына Ивана.
        - Светлана Петровна, как это все ужасно, - на всякий случай объявила Полина. - Может, чайку?
        - Спасибо. Вы хотели поговорить? - Светлана Петровна аккуратно и с опаской закрыла дверь, словно чувствовала себя горничной в богатом доме.
        - Да, я хотела поговорить… Ну вы садитесь… Может, чайку?
        - Вы уже спрашивали, Полина. Спасибо, нет.
        - Ах, ну да. А я выпью, - вдруг заявила Одоевская и потребовала бокал вина.
        - В вашем положении?! - изумилась Светлана Петровна.
        - Именно в моем положении! - истерично огрызнулась Полина. - Он оставил меня одну без средств к существованию. И это при том, что я жду его ребенка.
        - Вам нужны деньги, дорогая? - спросила Светлана Петровна не без иронии. - У меня есть немного, отложила на черный день.
        - Не смешите меня. Вы прекрасно знаете, о чем я. Я про завещание. Вы в курсе, что все достанется этой ссыкушке?
        - Простите? - Светлана Петровна приподняла брови, изображая крайнюю степень недоумения.
        - Неужели вы не понимаете? Ни Лена, ни вы, ни я ничего не получим. Это справедливо, вы считаете?
        - По-моему, Федя отлично о нас позаботился.
        - Отлично?! - вскрикнула Полина. Она вскочила и стала ходить по комнате. Появился дедушка в белом кителе с серебряным подносом в руках. Он подошел к Одоевской. Та взяла с подноса бокал, отхлебнула и буркнула:
        - Можете идти. - Дедушка кивнул и тихо вышел.
        - Я хочу оспорить завещание, - торжественно заявила Полина.
        - Полечка, дорогая, это ваш первый бокал? - недоверчиво спросила Светлана Петровна.
        - Вижу, что вы не настроены говорить, - обиделась Полина. - Я ошиблась.
        Светлана Петровна поднялась, улыбнулась и объявила:
        - Ошиблись, дорогая, и не в первый раз, - она оправила юбку и вышла с достоинством.
        Полина со всей силы бросила хрустальный бокал об пол. И громко назвала Светлану Петровну ложкомойкой. Нужно было что-то делать. И тут ее осенило. То, что казалось неразрешимой проблемой, теперь выглядело сущим пустяком.
        Москва, Смоленская набережная
        Вернувшись в свою квартиру на Смоленской набережной, Кен наконец почувствовал облегчение. После олигархического антуража Климовых собственное жилище выглядело ветхим, скукожившимся и каким-то слишком личным. Было понятно, что его обитатель ведет жизнь для себя и по преимуществу с самим собой. В отличие от климовского дома, образцово-показательного, а потому стерильного, у Алехина все сохраняло следы характера и привычек хозяина, было приручено и освоено.
        Повсюду лежали стопки книг - на столах, на полу, на невысоком расписном сундуке, в кухне, туалете и на подоконниках. Многие из них, судя по сизому слою пыли, находились в этом рассеянии не первый месяц. Диван в гостиной очевидно был продавлен в своей правой части - там, где Кен предпочитал сидеть. Какие-то зарядные устройства выползали из самых неожиданных углов. Оторванные от питания и утратившие связь с приборами, для которых были предназначены, они напоминали мертвые растения. Неожиданно Алехин заметил под креслом отбившийся носок, свернувшийся калачиком и обросший комками пыли. Кусочек полиэтиленовой упаковки, сорванный с пачки сигарет, валялся на комоде под марокканским зеркалом, кривоватым и топорным. Кен вспомнил, что его гид по Марракешу, увидев этот трофей, презрительно фыркнул: «Нехороший человек тебя обманул. Это плохой сувенир - кости коровы, но крашенные под верблюжьи». Кен понятия не имел, почему верблюжьи кости лучше коровьих, но теперь подумал, что Климовы не позволили бы себе такой дешевки.
«Стоп! Никаких Климовых».
        Он заглянул в холодильник. Из еды там скучали заплесневевшие огурцы в зверски разодранной упаковке и бутылка «Вдовы Клико». Выбор был сделан мгновенно. Естественно в пользу дамы, которая, хоть и была вдовой, чувствовала себя неизмеримо лучше огурцов. В опытном кулаке пробка сдавленно ухнула и отделилась от бутылки с выдохом глубокого облегчения. Налив бокал, Алехин придвинул его к лицу. Ему нравилось, как пузырьки, подпрыгивая, щекочут и обжигают кончик носа. Отхлебнув немного, Кен плюхнулся на диван ровно в том месте, которое было продавлено, и достал из портфеля папку с дневником кардинала Хуго де Бофора. Рассказ петлял между событиями политической истории Сицилийского королевства. Коварный монах то трепетал от любви к Иоанне, то ненавидел ее за те чувства, которые она в нем разбудила. Но более всего он радовался своей закулисной роли в этой истории. «Интересно, зачем Хуго нагородил такое: убийства, пытки, казни, распад королевства? Зачем?» - спрашивал Алехин и вдруг споткнулся о слово «якорь»:
«Называл он это место нашим якорем, ибо таково значение его имени». Кого «его»? - говорил сам с собой главный редактор. Этого места? Или папы Климента? Значение имени понтифика было сlemens, то есть «кроткий». Название же Авиньона, вообще, отсылало к галльским племенам каваров, у которых был клан некоего Авиния. Ancora - изначально греческое слово, к которому восходил и русский «якорь», не имело отношения ни к Клименту, ни к Авиньону. Алехин выпил уже полбутылки «Вдовы» и выкурил пачку сигарет. За окнами совсем стемнело.
        Барвиха
        Первая жена Климова и мать Лизы, Ирина Сергеевна, не хотела задерживаться в Москве, особенно в доме, где царствовала Полина, но ее беспокоило состояние дочери. Через час после того, как уехал Алехин, Ирина Сергеевна решила зайти к дочери.
        Лиза говорила по телефону и, не отрываясь от трубки, помахала матери рукой:
        - «Эхо Москвы»? Ну, хорошо.

…
        - Да, оригинал духовной пропал. Но у меня сохранилась копия.

…
        - Я еще не решила, как поступить. Это все.
        - Привет, мам, - Лиза бодро улыбнулась, - ох, замучили. Сначала Собчак, потом Business FM, BBC, РБК, НТВ, вот теперь «Эхо Москвы».
        - Ты что, даешь интервью? - испугалась мать.
        - Да, если все э т о случилось, чтобы украсть у папы грамоту XIV века, я должна заявить, что у меня есть копия.
        - Зачем?
        - Преступник обязательно объявится, - легкомысленно сообщила Лиза. Ирина Сергеевна присела на край кресла и быстро заговорила:
        - Мало тебе горя. Федя пропал, Иван покончил с собой. Лиза, не наше это дело. Федя всегда так жил, он рисковал. Я чувствовала, что однажды… - она осеклась. - Знаешь, как я боялась за него? Помню, слышишь по телевизору, что сегодня расстреляли очередной «Мерседес», смотришь, вроде такой же, как у Феди. И внутри - мужчина. Вот камера ползет по телу. Рубашка его, галстук, боже, нет. А потом показывают - какой-то другой мужчина, седой совсем. И так каждый день, каждый день, - она зарыдала. Лиза присела к матери на подлокотник кресла и обняла ее. - А знаешь, каково было ждать его ночью? - продолжала Ирина Сергеевна. - Вот машина подъехала к подъезду - мы тогда еще на Никитской жили, - выглядываю в окно и думаю, что, может, вижу его сейчас в последний раз: слава богу, сел в лифт, слава богу, едет, бегу открывать, вроде на лестнице никого. Обнимаю так, словно с войны вернулся, а он отстраняется…
        - Мама, ну сейчас другие времена.
        - С такими деньгами времена всегда одинаковые. Ни к чему нам это, Лиза! Я, когда Федя ушел, даже обрадовалась. А потом он стал совсем чужим, словно и не он это был. Я и волноваться перестала. Там в Авиньоне - другой, не Федя.
        - Мама, не начинай, - заныла Лиза, - он мой отец.
        - Давай уедем отсюда. Будем тихо жить. Ты выйдешь замуж, родишь детей. Я внуков хочу. Зачем нам эти проклятые сокровища?!
        - Я должна понять, что случилось с папой, - твердо ответила Лиза. - И эта авиньонская духовная - единственная зацепка.
        Снова зазвонил телефон, Лиза ответила:
        - Привет, Андрюш, да нет, ничего пока не известно.
        - …
        - Ну, давай кофейку попьем на следующей неделе. - Лиза разъединилась. - Малахов звонил, хочет посвятить исчезновению папы свою «Пусть говорят». Мама, я же теперь наследница. Ты это понимаешь? - важно спросила Лиза.
        - Понимаю, - Ирина Сергеевна перестала плакать. Она подошла к тяжелому барочному зеркалу, поправила прическу, аккуратно промокнула слезы и сказала: - Лиза, мы, - она осеклась - ты… ты очень богата, но ты не сможешь заменить Федю, давай уедем.
        - Нет, завтра я намерена встретиться с топ-менеджментом «Контека».
        - С кем? - изумилась Ирина Сергеевна.
        - Я намерена встретиться с топ-менеджментом папиной компании. Мама, главный член предложения здесь «я».
        - Ты не сможешь как он, ты ничего в этом не смыслишь.
        - Положим, ты права, но я должна защитить то, что делал папа.
        - Почему ты? У него есть жена. Ты с Полиной говорила?
        - Она никто. По завещанию ей не достанется ничего.
        - Я знаю. Но Федя ведь собирался изменить завещание, - устало ответила Ирина Сергеевна, - просто не успел.
        - Может, мы вообще рано его хороним, - сказала Лиза.
        - Не думаю, - Ирина Сергеевна покачала головой. - Не думаю.
        Лиза с удивлением посмотрела на мать:
        - Тебе что-то известно, мама? - Она схватила ее за плечи и уставилась в покрасневшие глаза. Но Ирина Сергеевна молчала.
        Париж, авеню Монтень
        Он взял брусок рубленой морковки и отправил его в рот. Потом тщательно вытер белой крахмальной салфеткой пальцы - он не терпел, когда они оставляли даже микроскопические следы на стекле, взял стакан молока и с удовольствием осушил его наполовину. Развернул свежий номер «Фигаро» и, насвистывая арию Царицы ночи из Моцарта, углубился в чтение. Газета с тревогой сообщала, что ситуация в Греции близка то ли к дефолту, то ли к революции, а может, и к тому и к другому одновременно. «Греки - поганый народец. Всегда были такими - ленивыми, лживыми бездельниками», - подытожил он.
        Далее следовала хроника борьбы вулкана Эйяфьятлайокудль с человечеством - он несколько раз попытался произнести трудное имя, но безуспешно - язык спотыкался и путался во всех этих «эйя», «фья», «айо» и «дле». Газета напоминала, что Эйяфья… - он плюнул и решил именовать вулкан «эйякулятором» - располагается в 125 км к востоку от Рейкьявика между ледниками Эйяфьятлайокудль и Мирдальсйокудль - тьфу ты! - и переводится как «остров горных ледников». Строго говоря, вулкан не имеет имени, это имя ледника. «Фигаро» успокаивала читателей тем, что, по данным американских лингвистов, название ледника правильно произносят лишь 0,005 % населения Земли.

«Славненько, - выдохнул он с облегчением, - вот помяните мое слово, читатель
«Фигаро», - обратился то ли к автору статьи, то ли к леконтовскому бюсту Марии Антуанетты, который стоял на колонне между двумя французскими окнами, - скоро объявится какая-нибудь вшивая компания по производству бессмысленных фильтров для авиатурбин и продаст этим идиотам свои сеточки. Мир превратился в психбольницу. То у них свиной грипп, то эйякулятор». Он с досадой перевернул страницу и тут же впился глазами в небольшую заметку. Под фотографией улыбчивого мужчины, выходившего из «Майбаха», было написано: «Русский олигарх пропал во Франции. Его дочь делает сенсационное заявление:
        Вчера в Москве дочь олигарха Федора Климова, Елизавета, 23 года, заявила, что исчезновение ее отца, возможно, связано с кражей документа из его личной коллекции древностей. По оценкам журнала Forbes, Федор Климов владеет состоянием в 10 миллиардов долларов. В 2008 году он приобрел историческую недвижимость в Авиньоне, которую собирался отреставрировать и использовать в качестве картинной галереи. По словам г-жи Климовой, при реконструкции этого дома русский бизнесмен обнаружил тайник, в котором находилась духовная папы Климента VI (1342-1352). В ней Климент извещал, что спрятал в папском дворце клад. Елизавета Климова заявила, что духовная Климента, которая может привести к одной из самых значительных и сенсационных находок в истории человечества, пропала вместе с ее отцом. Комиссар криминальной полиции города Авиньона г-н Комндом сообщил корреспонденту «Фигаро», что на месте исчезновения русского олигарха были обнаружены кровь и следы борьбы. Г-н Комндом подтвердил слова г-жи Климовой о краже важного раритета, о котором он узнал от друга г-жи Климовой, Иннокентия Алехина, главного редактора
русской версии журнала «Джентльмен». С его слов, он помогал г-ну Климову в расшифровке документа. Директор музея папского дворца в Авиньоне, профессор Пьер Фоскани сомневается в подлинности грамоты, обнаруженной г-ном Климовым, а также предполагает маловероятным наличие клада во дворце, который не первый год является объектом пристального внимания специалистов. Будущее покажет, прав ли профессор Фоскани, поскольку г-жа Климова заявила, что располагает копией духовной папы Климента».

«Меrde!» - выругался читатель «Фигаро». Он обратил внимание на фотографию, явно заимствованную из светской хроники: брюнет средних лет в черном костюме обнимал двух девушек. Подпись гласила: «Елизавета Климова (слева) с бойфрендом Иннокентием Алехиным и Мэрайей Кэри на вечеринке русских олигархов». «Merde! - повторил он. - Я должен был это предвидеть». Когда он забрал у убитого Ивана Климова папку с духовной Климента, то надеялся, что сможет насладиться тайной, зашифрованной в послании. Медленно, неторопливо разгадывать ее хоть несколько лет. Теперь у него оставалось, быть может, несколько дней. Или несколько часов.
        Москва, Большая Дмитровка
        Алехин почти не спал эту ночь, а потому до редакции журнала «Джентльмен» добрался поздно, к обеду. Не снимая темных очков и ни с кем не здороваясь, он пересек редакцию, вошел в кабинет и с шумом закрыл за собой дверь.
        - Что это с ним? - спросила у ассистентки главреда тонкая изящная девушка - продюсер. Она уперлась ладонями в поясницу и с наслаждением выгнула подвижный молодой позвоночник. Ассистентка озадаченно пожала плечами, отлично зная, что за сплетни можно вылететь с работы.
        - Устал, наверное, - политкорректно предположила она.
        - Да у него роман с Лизой Климовой! - хмыкнул стилист, которому было известно все и обо всех.
        - Это дочь олигарха? - оживилась фоторедактор. - Другой бы радовался.
        - Ты чего? - изумился стилист. - Не слышала? Климов пропал, а сынок его с собой покончил, так что у Кеши вместо медового месяца на 120-метровой яхте сплошной сериал «Богатые тоже плачут».
        - Она же наследница! - воскликнула обозреватель светской хроники. - Поплачет и поедет на свою лодку. Я, кстати, там была вместе с Лагутенко, - девушка мечтательно закатила глаза, - два бассейна, джакузи, вертолет…
        - Где ты только не была? И главное - тебе ничего за это не было, - огрызнулся стилист, который нигде не был, но очень хотел.
        - Между прочим, Климов - интеллигентный человек, - с укором заметила обозреватель светской хроники.
        - У тебя все интеллигентные, у кого яхты.
        - Не яхта - так лохи говорят, - а лодка, - с презрением поправила обозреватель.
        - Да хоть байдарка. Интеллигентный человек! Профессор, б…., духовной академии! - раздраженно заявил стилист. - А на самом деле он гей. - По мнению стилиста, все известные мужчины были геями.
        - Да ну? - изумилась девушка-продюсер. Она открыла пудреницу и взглянула на свое хорошенькое отражение.
        - Абсолютно точно. Мой друг… - начал было стилист, но тут распахнулась дверь кабинета Алехина. Кен оглядел компанию и гаркнул:
        - Здесь кто-нибудь будет работать?
        Стилист уткнулся в номер Vogue Homme, который держал в руках, прочие спрятались за мониторами.
        - Я повторяю вопрос, - голос Алехина звучал раздраженно, - здесь кто-нибудь будет работать?
        В комнате повисла тишина. Только перепуганная ассистентка клацала пальцами по клавишам.
        - Что стряслось-то? - равнодушно осведомился заместитель главного редактора по имени Глеб. Он пришел в «Джентльмен» из настоящей, как он считал, журналистики, а именно из газеты «Ведомости», и презирал все это «гламурье».
        - Я, собственно, к тебе обращаюсь, Глеб! - рявкнул Алехин. - Это что??? - Он держал в руках синюю папку формата А 4, в какие укладывали страницы «Джентльмена» на подпись в печать. - Мы издаем бабьи сплетни Ксантиппы Пылкой, женщины трудной судьбы?
        - Ты же сказал, что нам интересно про лодку Абрамовича. К тому же Пылкая - твоя подружка, нет?
        - У меня нет ни друзей, ни подружек, - стиснув зубы, процедил Кен, - у меня есть люди, с которыми я сплю, и люди, с которыми я работаю.
        - Я думал, ты спишь с Пылкой, - поделился своими подозрениями замглавреда, - но ты меня успокоил. Я уже хотел было подать заявление. Мне казалось, что у нас появились принципиальные разногласия, - голос зама звучал ернически. - У нее толстые икры. Согласись, если моему боссу нравятся женщины с толстыми икрами, а мне - нет, это - принципиальные разногласия…
        - Икры у нее нормальные, а статья - говно, - ответил Алехин.
        - Ок, дай я поковыряю. - Зам взял папку у главного редактора и стал разглядывать его пометки.
        - Запомни, Глеб, нас не интересует, что одна баба сказала другой. «Джентльмен» не сплетничает…
        Глеб глумливо перебил босса:
        - «Джентльмен» не сплетничает, но интересуется ближними, потому что порядочному человеку надлежит думать о ближних.
        - Ксантиппа никогда не была на лодке Абрамовича, - тихо, но жестко объявил главный редактор, - и поэтому исходит ядом. Нам интересен Абрамович, а не страдания девочки, которую злые мальчишки не пустили в песочницу. - Алехин опять хлопнул дверью.
        - Я же говорю, «Богатые тоже плачут», - подытожил стилист. - Смотрите в следующей серии: Климов нашелся в Бангкоке, но впал в кому.
        В комнате раздались смешки.
        Едва Алехин сел за стол, как зазвонил его редакционный телефон. Ассистентка неуверенно сообщила, что звонит какой-то профессор из Парижа, по имени Бриен.
«Бриен, Бриен, - задумчиво повторил Кен. - Ну, соединяй». Голос был вежливым с едва заметным французским акцентом:
        - Мосье Алехин, это профессор Бриен из Сорбонны, если помните, мы встречались с вами на конгрессе по канонистике в Сиракузах, штат Нью-Йорк, я делал доклад по глоссаторам Экстраваганций Иоанна XXII.
        - Ах, ну как же, - воскликнул Алехин так, как будто речь шла о шашлыках на Истре в прошлый уикенд, - мы еще с вами переписывались, мосье Бриен!
        - Вы мне очень помогли, мосье Алехин, - голос профессора звучал ласково, - как жаль, что вы решили оставить медиевистику.
        - Сам иногда жалею, - признался Алехин, которого стал утомлять разговор ни о чем.
        - Простите, что отнимаю ваше драгоценное время, но прочел сегодня в «Фигаро», что вы держали в руках духовную папы Климента VI, обнаруженную этим олигархом, - Бриен замялся, - АбрАмович, кажется, - иностранцы выучили фамилию только одного русского богача, но и ту произносили с ударением на второй слог.
        - Его зовут Федор Климов, - поправил Алехин.
        - Ах, ну да, извините, мне нелегко даются трудные славянские фамилии. Так это правда?
        - Профессор, я не специалист по XIV веку, но могу вас заверить, я держал в руках подлинник.
        - Насколько я понял, оригинал пропал.
        - Судя по всему, да, - сухо подтвердил Алехин.
        - Но у вас, кажется, осталась копия? - голосом престарелого сладострастника спросил профессор.
        - Она мне не принадлежит, - соврал Алехин. Документ лежал у него на столе рядом с пергаментными листами дневника Хуго де Бофора.
        - Как бы я хотел с вами встретиться, - пропел профессор, - я заканчиваю книгу о Клименте VI. Этот документ стал бы несомненно сенсацией…
        - Повторяю, мосье Бриен, он мне не принадлежит.
        - Но вы могли бы представить меня наследнице мосье… - профессор замялся, - Ка-лы-мо-ва, - выговорил он, наконец, по слогам.
        - Я спрошу госпожу Климову, мосье, обещаю вам. - Алехин стал раздражаться.
        - Большое вам спасибо. Могу я попросить ваш мейл, мосье Алехин, я вышлю вам все свои контакты. - Алехин продиктовал и разъединился.
        Главный редактор немедленно вернулся к интересовавшему его куску из дневника Хуго де Бофора. «Конечно, якорь Климента! Об этом всякий школьник знает», - Алехин преувеличивал познания школьников в атрибутике святых, но история о якоре Климента, папы римского, которого замучили в Крыму и почитали святым даже в православной церкви, действительно, была хорошо известна. Итак, «Семь ангелов хранят секрет. // Когда найдешь из них ты четверых, // Увидишь остальных сначала в голове своей, потом в камнях», - писал Климент в духовной. То есть, по мысли папы, все могут увидеть четырех ангелов. Так же, как любой «простец» заметит пять лепестков на гербовых розах Климента. Но есть еще два тайных лепестка, три тайных ангела, которых нужно сначала увидеть «в голове своей». Определенно, существует некая логика, по которой четверка и пятерка превращаются в семерку. Он взял листок бумаги и начертил крест, а рядом якорь. «Ах, я осел! - воскликнул Кен. - В кресте не четыре точки, а пять. «Там пятый ангел будет ждать тебя».

«Снова пять! - он поставил цифры на концах перекладин и на их пересечении в центре. Как раз об этой центральной точке он не подумал. Теперь все сходилось: -
«В бутоне древо жизни угадаешь» - пять лепестков гербовой розы совпадают с пятью точками «древа жизни», то есть креста. Якорь же дает семь точек. - Алехин пронумеровал их на листке бумаги. - Пятерка превращается в семерку. Так-так».
        Вновь зазвонил телефон, на этот раз мобильный. Алехин раздраженно ответил. Трубка клокотала грудным и страстным голосом:
        - Кенчик, это Ксантиппа Пылкая. - Звонок светской писательницы не предвещал ничего хорошего. - Кенчик, ты можешь меня взять в джетик?
        - Ксантип, какой джетик?
        - Ну, вы же летите в Ниццу, я правильно поняла?
        - Кто это мы? - изобразил недоумение Алехин.
        - Мне Ленка говорила - знаешь Ленку? Она подруга девушки Мамута. Так та, ну в смысле девушка Мамута, сегодня пила с Лизетт кофе в «Веранде у дачи»… Твоя Лизетт просто прелесть. Я всегда говорила, что эта лучшая невеста Москвы. В ней чувствуется настоящая порода. Ну вот, сидит Лизетт с этой, ну не важно… Да, а ты представляешь, кого они там видели? Это финиш. Нет, я тебе должна рассказать. Ты Димку Рыболовлева знаешь? Ну «Уралкалий», он еще дом Дональда Трампа купил за сто миллионов…
        - Ксантипп, короче, ты о чем хотела спросить? - не выдержал Алехин.
        - Подожди, я сейчас тебе расскажу, ты упадешь. Кенчик! - восхищенно тараторила Пылкая. - Именно ты это должен знать. Так вот, Лизетт сидит с этой, ну не важно. Заказали кофе, взяли по маковому тортику - ты же знаешь, там тортики - объедение, не такие, конечно, как у меня в булочной на Патриках… ты же там был? Вот у кого лучшие в Москве маковые тортики! И еще обязательно попробуй макароне. Нежнейшие… - У Алехина заболела голова.
        - Извини, Ксантип, - он едва вклинился в паузу, которая понадобилась Пылкой, чтобы вдохнуть воздух в легкие. Кислород еще не достиг ее мозга, и Кен успел-таки продолжить:
        - Ксантипп, я сейчас очень занят. У меня совещание.
        - Ой, прости. Один вопрос. Мне срочно надо в Ниццу. Этот мой мужчина всей жизни, ну которого ты видел в Лондоне, на белом «Роллсе», я еще тогда каблук сломала на своих лабутанах. Мне их, кстати, испортили. Никогда не сдавай обувь в Кисловском. Там такая хамка работает. Так вот этот мужчина всей жизни, представляешь, гад… - У Ксантиппы была напряженная, запутанная и времена трагическая личная жизнь. Алехин грубо перебил ее:
        - Я понял, я спрошу Лизу, если она, конечно, летит в Ниццу и не собирается взять с собой хор кубанских казаков, чтобы не скучать в дороге, - он с облегчением разъединился посреди потока пламенных благодарностей Ксантиппы.

«Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь», - повторил Алехин, рисуя рядом с крестом и якорем еще и розу. Снова зазвонил телефон. Главный редактор выругался и сломал пополам пластмассовую ручку. В трубке был испуганный голос ассистентки, которая умела по малейшим вибрациям в голосе начальника угадывать его раздражение. Теперь она явственно слышала ярость.
        - Перезвонить попозже? - робко предложила она.
        - Нет, все в порядке.
        - Вам звонят из комиссариата полиции Авиньона, комиссар… - она долго не решалась произнести фамилию, - Гандон.
        Алехин вздрогнул и напрягся.
        - Соединяй.
        - Мосье Алехин? Это комиссар Комндом. У нас появилась новая информация.
        - Очень хорошо, но не лучше ли вам позвонить мадемуазель Климовой.
        - Это касается вас и документа, о котором вы упоминали. Мы сможем встретиться?
        - Я в Москве, комиссар.
        - Понимаю, но нам необходимо переговорить. Это срочно. Когда вы сможете вылететь?
        - Комиссар, дайте мне ваш телефон, и я перезвоню вам попозже. Мне надо посоветоваться.
        Алехин записал номер на листке, где до этого нарисовал крест, якорь и полрозы.
        Место не установлено
        Полковник ФСБ Петр Евгеньевич был мужчиной среднего возраста, но весьма спортивным. Он только что проплыл пятьсот метров. Вышел из бассейна, взял с табурета белое пушистое полотенце, наскоро промокнул тело и сел на гимнастический мат. В положении полушпагата он находился минуту-другую, изучая высокие мачтовые сосны, стоявшие за стеклянными стенами бассейна. Вошел молодой парень в дурно сидевшем костюме. Он вежливо кашлянул, сутулясь и пряча лицо, прошмыгнул к небольшому журнальному столику, положил туда папку, подождал немного, исподтишка изучая мускулистую спину начальника, а потом решил удалиться. У самой двери его настиг вопрос:
        - Там что-нибудь интересное? - Петр Евгеньевич сидел в той же позе. Молодой человек вытянулся и попытался убрать с лица выражение школьника, которого поймали за курением. Но выражение не убиралось:
        - Пустяки, товарищ полковник, пара распечаток из газет, которые вас могут заинтересовать, кое-что из Интернета.
        - Свободен, - сказал полковник и закрыл глаза. - Да, а где вам такие убогие костюмы выдают?
        - Известно, где. - К выражению лица школьника, которого поймали за курением, добавились красные уши.
        - Свободен, - повторил Петр Евгеньевич. Молодой человек стукнул каблуками не менее убогих ботинок с квадратными носами и вышел.
        Полковник поднялся, набросил халат и взял папку. Там были распечатки, относящиеся к каким-то сделкам в металлургии и нефтегазовой отрасли, клеветническая статья из Washington Post, разоблачение коррупционных схем ВТБ от известного блогера и много прочей нудной мути. Петр Евгеньевич совсем было потерял интерес к папке, как вдруг заметил на одной из распечаток смутно знакомое лицо. «Алехин…» - произнес он вслух. На снимке был изображен мужчина в черном костюме в обнимку с двумя девушками. Подпись гласила: «Елизавета Климова (слева) с бойфрендом Иннокентием Алехиным и Мэрайей Кэри на вечеринке русских олигархов».
        - Как же, как же, - бубнил полковник, - дело об убийстве в Милане. Страсть и смерть. Так значит, Иннокентий Александрович, вы теперь к богатой наследнице пристроились? - спросил Петр Евгеньевич у фотографии. - Пора нам возобновить знакомство.
        Он прочел небольшую заметку из «Фигаро» и замурлыкал:
        - Славно, средневековые тайны, это я люблю. - Полковник взял трубку и попросил разузнать, где сейчас находится Алехин Иннокентий Александрович.
        Кап-Ферра
        Ленка, которая была подругой девушки Мамута, не ошиблась. Лиза действительно призналась за маковым тортиком в «Веранде у дачи», что не может оставаться в Москве и хочет развеяться. Кен взял пару days off, быстро собрался и отправился во Внуково-III. Услышав про Ксантиппу, Климова-младшая, конечно, поморщилась, но Кен сказал, что у девушки проблемы не только с «мужчиной всей жизни», но и с кэшем. К тому же «эта ужасная Ксантиппа», как выражалась Лиза, говорит без умолку, и у Лизы просто не будет шанса погрузиться в депрессию. За три с половиной часа Пылкая поведала притихшим друзьям историю про неравную войну, которую отчаянно вела с троллейбусами, паркующимися по ночам под ее окнами, про хамку в магазине электроники, про равнодушных продавцов в бутике нижнего белья, про ноющую боль в пояснице после падения с лыж в Куршавеле, про новую линию косметики, кардинально выводящую пигментные пятна и многое другое: страшное, удивительное и парадоксальное. В результате Лиза даже пригласила «Ксантипку» провести с ней пару дней на вилле в Кап-Ферра. Кену она шепнула, что Пылкая - отличное средство для
отключки мозга. Она не дает шанса не только вставить слово, но даже начать думать.
        Кен решил посмотреть на легендарную виллу, прежде чем звонить комиссару Комндому и ехать в Авиньон.
        Ксантиппа, слава богу, отправилась разбираться с «мужчиной всей жизни», пообещав
«держать их в курсе». Алехин предположил, что она скоро нагрянет, раздавленная, униженная и в слезах. «Нас ждет веселая ночь», - подмигнул он Лизе.
        На огромной террасе высоко над морем подали ледяное шампанское и фрукты.
        - Мадемуазель, что вы желаете на обед? - осведомился седовласый дедушка в белом кителе. На этот раз дедушка был французским.
        - Какой-нибудь рыбы, Алэн, - она жестом показала, что не закончила и перешла на русский: - Кен, ты ведь будешь рыбу?
        - Угу, - пробурчал он, роясь в своем мягком бауле, - куда я мог засунуть телефон этого Гандона?!
        - Ерунда, сейчас тебя соединят, - сказала Лиза и перешла на французский: - Алэн, не могли бы вы соединить Кена с криминальной полицией Авиньона. Он хотел бы поговорить с комиссаром Ганд… ой, пардон, - смутилась Лиза. - Кен, как правильно?
        - Комн-дом, - по слогам произнес Алехин.
        Дедушка кивнул и удалился.
        Алехин взглянул на Лизу, по лицу которой блуждала блаженная улыбка. Она смотрела на белые лодки, бороздившие голубое море, и слегка щурилась. Хоть на террасе и лежала глубокая тень крыши, солнца было так много, что оно золотило волосы, кожу и глаза Лизы, ставшие совсем янтарными. Кен нежно поцеловал ее в пахнущее пирожным плечо. Она прижалась к нему. Время остановилось.
        - Мосье, - вывел их из благостного оцепенения дедушка, - комиссар Комндом.
        - Здравствуйте, комиссар, это Иннокентий Алехин, вы хотели встретиться. Я смогу завтра быть в Авиньоне.
        - Простите, кто это? - ответил голос, полный недоумения.
        - Иннокентий Алехин, - растерянно повторил Кен, - вы же мне звонили в Москву по делу об исчезновении Климова. Вы сказали, что у вас появилась новая информация.
        - Ах да, припоминаю… Вы тот русский, который работал с каким-то пропавшим документом.
        - Именно так, - облегченно выдохнул Кен.
        - Но, уверяю, мосье, у меня не было и в мыслях вам звонить. Извините, меня ждут, - довольно грубо сообщил комиссар и разъединился.
        Кен, который в процессе разговора стал нервно ходить по террасе, сел в кресло напротив Лизы:
        - Кто-то хотел нас сюда выманить, и этот кто-то, возможно, убил твоего отца.
        - Наш план сработал, - спокойно сказала Лиза, - теперь мы наживка.
        По пути из Неаполя в Марсель, лето Господне 1348, месяца января 16-й день
        Несмотря на то что Иоанне грозила смертельная опасность, не просто было вырвать ее из состояния безразличия, в котором она оказалась вследствие пристрастия к вину. Наконец в последнее мгновение королева все-таки решилась покинуть Неаполь, чтобы укрыться в принадлежащем ей графстве Прованс, на землях которого находится город Авиньон. Там, под защитой верных ей людей, сможет переждать опасность. Мы же сделаем все, чтобы завершить это трудное дело к выгоде Святого Престола, которая одна являлась мне утешением среди крови и предательств нашего века. В дорогу решил взять купца по имени Томазо из Генуи да лекаря Мордехая, которые, к радости моей, согласились. Вышеупомянутому Джованни Боккаччо передал пятьдесят флоринов, чтобы сообщал мне обо всех событиях в Неаполе. Устроившись, позову к себе Клару с ребенком и матерью. Пока же отослал им пятьсот флоринов на нужды.
        Чтобы сделать отъезд королевы незаметным, взял на себя снаряжение галей, будто бы это я собирался отбыть из Неаполя к господину нашему папе. Ибо опасался, как бы у кого из знатных не возникло соблазна схватить Иоанну и тем заслужить милость Венгра. Галеи, которые я нанял, достал нам купец Томазо из Генуи, опытный в таких вещах. Туда под видом моего скарба перенесли всю сокровищницу Неаполя, надо сказать, весьма скудную. Кроме короны, пары сережек, браслетов и поясов, что носила королева, была там золотая статуя орла, меч правосудия, два покрытых бархатом седла да двести флоринов.
        Из-за бурного моря не смогли подойти к Новому замку, где волна легко могла бросить нас на камни. А потому решили доставить королеву в гавань сушей. Там под защитой пирса море было спокойнее.
        Итак, ночью 15 января покинули мы Новый замок, причем Иоанна была одета как простая женщина и шла подле Мордехая, словно его конкубина. Мордехай сжимал под плащом обнаженный меч, чтобы в случае чего защитить Иоанну. Тут же семенил и наложник королевы, камерарий Энрико, бледный и перепуганный до смерти. Я же важно шествовал впереди, а окружала нас стража с алебардами в руках. Немногие прохожие, хоть и смотрели подозрительно, подойти или как-то остановить нас не решились, опасаясь знамени Святого Апостольского Престола, которое несли передо мной солдаты самого устрашающего вида. Черное небо рассекали молнии и лил дождь. Но не могли мы ждать другой погоды, ибо Венгерский король стоял уже в двух днях пути от Неаполя.
        Казалось, что бежит королева от одной смерти к другой. От плахи к бушующей пучине. Но куда бежал я? Об этом думал, когда во мгле глядел на исчезающий из виду Неаполь. Что ведет меня в этой жизни от одной печали к печали еще большей?
        Буря продолжалась до половины следующего дня, так что не могли поднять парус, но шли на веслах. Болтало и кидало нас немилосердно. Не получилось дочитать ни одной молитвы до конца, поскольку все время блевал. И, если бы не Мордехай, припасший нужные травы, думаю, не увидел бы рассвета этого дня. Королева же, хоть и страдала от качки, но была спокойна. Ведь при ней находился тот юноша по имени Энрико, с которым предавалась она блуду, когда оба не блевали. Не забыла взять его в дорогу, хотя ребенка своего двух лет от роду, Карла Мартелла, без колебаний оставила в Новом замке, полагая, вероятно, что Венгр насытится им и не будет искать ее смерти. Пытался я убедить королеву взять малыша с собой. Она же лживо отвечала, что под защитой дяди, короля Венгерского, ребенку будет спокойнее. Как же может быть ему спокойнее, если его дядя вознамерился сам сесть на Неаполитанский трон? Думаю, жить маленькому Карлу Мартеллу осталось всего ничего[Сын Иоанны и Андрея Венгерского умер в 1348 г., едва его привезли в Венгрию.] . Да позаботится о нем Пречистая Матерь Божья, коль скоро его собственная мать глуха и
бессердечна. Утешает меня лишь то, что является Иоанна «наемником»[«Наемником» тогда называлась фигура в шахматах, которая соответствует нашей «пешке».] в моей игре, которая, надеюсь, скоро закончится во славу Господню.
        Марсель, лето Господне 1348, месяца января 21-й день
        На пятый день пути, хвала Господу, достигли мы Марселя. Я сошел на берег первым, чтобы известить городской совет о прибытии его королевы.
        Как только ступил на твердь земную, показалось, что продолжает она подпрыгивать под ногами, словно палуба. На самом деле подпрыгивал я, ибо привык так сохранять равновесие на шатком нашем суденышке. Истинно, не создан человек для плавания по водам, но от гордыни своей плавает, за что и терпит заслуженную муку.
        В совете новость восприняли с ликованием и тотчас велели звонить в колокола по всему городу. Пухлощекие патриции, отродясь не видевшие ни королевы, ни даже какого-нибудь принца, тотчас вывалили на улицу и побежали в гавань встречать Иоанну. Насилу успел уговорить их прислать за госпожой белую лошадь да балдахин, чтобы могла она с достоинством проследовать в здание совета. Балдахина в Марселе не нашлось, патриции даже не поняли, о чем я их спрашиваю. Хорошо хоть отыскали белую клячу у одного рыцаря, худую и неказистую. Велел накрыть ее красным бархатом, чтобы ребра не торчали.
        Наконец, все прибыли в гавань.
        Королева вышла на палубу своей галеи увенчанная короной и облаченная в золотую парчу. Золотые волосы, ниспадавшие на плечи, блистали в лучах солнца так, будто над головой ее был нимб. Едва увидев Иоанну, патриции и весь народ пали ниц. И долго не поднимались, пока она ласково не попросила их об этом. Иоанна, отвыкшая от людской любви, теперь ликовала. Грудь ее быстро вздымалась - мне на погибель, - щеки разрумянились, а глаза блестели.
        Сначала на берег спустилась стража, которую я взял из Неаполя. Бряцая оружием, растолкали они народ и патрициев, чтобы Иоанна могла подойти к своей лошади. Золотая королева отражалась в начищенных до блеска доспехах и так соперничала с самим солнцем. Сила и богатство, сталь и золото - чему еще служат простецы в этом мире?
        Любовник Иоанны, Энрико, должен был вспомнить, что является ее рабом. Подобно псу, встал он на четыре конечности подле лошади. Королева же, усаживаясь в седло, воспользовалась его спиной как ступенькой. Томазо Генуэзец был увенчан пышной шляпой и играл роль важного вельможи. Ведь в Марселе никто не видел важных вельмож. По крайней мере в шляпах, подобных тюрбану самого великого хана. Томазо держал лошадь Иоанны за повод и вел ее с такой надменностью, что его можно было принять за канцлера или даже принца. Мы с Энрико шли сзади: я, перебирая четки, мальчишка - скаля зубы, ибо радовался своему мнимому величию. Замыкал процессию Мордехай, захвативший для важности увесистый фолиант, чтобы все считали его астрологом. Ведь власть, как принято думать, есть не только сила, но и тайное знание.
        С трудом удалось Иоанне протиснуться по улицам, поскольку народ запрудил всю мостовую, свисал из окон и с крыш. Женщины бросали ей цветы, а мужчины, разинув рты, пожирали похотливыми глазами.
        В совете Иоанну посадили на лучший стул, установленный, будто трон, во главе зала. Стул этот скрипел немилосердно, поэтому госпоже пришлось сидеть очень прямо и почти неподвижно. Выслушав присягу Марселя, королева подтвердила все привилегии, данные ее предками городу, и вкратце изложила причину своего прибытия. С ее слов выходило, что Венгерский король пришел в Неаполь не затем, чтобы отомстить за убийство брата своего Андрея, но по причине врожденного бешенства. А потому долг Марселя во всем помочь своей несчастной королеве. Хоть и была замужем, назвала себя бедной вдовой, которую некому защитить, кроме верных марсельцев. Клянусь, что глаза Иоанны были полны слез, а голос дрожал так, что даже я на мгновение поверил в ее искренность. Патриции в едином порыве стали кричать, что прямо сейчас, бросив жен и детей, отправятся в Неаполь. И, несомненно, одержат верх над жалким варваром. Госпожа Иоанна шмыгнула носом, покрасневшими глазами обвела грузные фигуры своих новоявленных защитников и слабым голосом принялась отговаривать их от столь геройского поступка, достойного римлян. В этих речах провела она
много времени, расписывая свирепость и коварство венгров. Патриции, кажется, стали сожалеть о своем предложении. И тут госпожа как будто замялась, а потом осенила себя крестным знамением и, призвав в свидетели Господа, объявила:
        - Я жена вам всем и не могу отдать на заклание супостату лучших своих мужей, - у собравшихся эти слова вызвали явный вздох облегчения. Патриции замерли и обратились в слух, а Иоанна продолжала:
        - Не дам в обиду наиславнейших мужей своего королевства. Никому. Лучше умру среди вас в нищете и унижении, но не пошлю на погибель! - И опять зал словно выдохнул.
        - Поклянитесь, что не откажете мне хотя бы в стакане воды, когда придет мой час предстать перед Создателем, - королева прикрыла глаза и плотно сжала губы, словно была готова принять самый жестокий ответ с подобающим достоинством.
        - Бери все, госпожа, - заголосили обрадовавшиеся патриции, которых избавили от необходимости рисковать жизнью. Королева молчала, потом медленно приоткрыла глаза. Теперь в них читалось удивление и признательность.
        - Нашла я в Марселе не только людей храбрых, но и великодушных.
        - Да здравствует наша королева! - ликовали патриции.
        - Нашла я в Марселе не только людей великодушных, - продолжала Иоанна, - но и щедрых.
        - Да здравствует наша королева!
        - Столь славные люди не лишат бедную вдову своей помощи.
        - Скажи, что сделать!
        Иоанна замолчала. Вновь прикрыла глаза. Наконец, медленно произнесла:
        - Мне нужно десять тысяч флоринов.
        Тут на лица патрициев опустилась ночь. Они принялись изучать шахматный узор пола, будто бы в нем были скрыты ответы на главные вопросы мироздания.
        Иоанна немного помолчала и начала тихо всхлипывать. Любовник ее, Энрико, крикнул:
        - Вина госпоже Иоанне, бессердечные вы люди! - Мальчишка, кажется, сам был готов разреветься.
        По справедливости, присутствующие были не бессердечными, а здравомыслящими. Наконец, заговорил старший из них, которого на народном наречии называют мэром:
        - Милостивая госпожа, готовы тебе служить, ибо ты наша королева. Но дай нам срок, чтобы мы могли достать столь большую сумму денег.
        Иоанна отхлебнула вина из кубка, который ей, наконец, доставили, всхлипнула и произнесла:
        - Спасибо, - голос ее стал ядовитым, - знала, что в этом мире стоит рассчитывать лишь на милосердие Всевышнего. - Королева вновь закрыла глаза. Слезы текли по ее щекам, а грудь вздымалась самым угрожающим для меня образом.
        - Достанем денег! - мрачно, но уверенно произнес один из патрициев с бородавкой на носу. Все оглянулись на него с удивлением и ненавистью.
        - Не надо, - объявила королева. - Видно, судьба моя такова, что должна я забыть правду и закон. Пусть гибнет вдовица и сирота под копытами варвара. Пусть торжествует дьявол, пусть гордится своей победой враг рода человеческого, - голос Иоанны, сорвавшийся было на крик, вновь стал тихим. - Пусть… В смирении приму я волю Господню. - В зале повисло молчание. Красный от стыда мэр заговорил:
        - Госпожа, дай нам день, и завтра объявим о своем решении.
        - Завтра?! - насмешливо переспросила королева и умолкла, окинув гневным взором пристыженных патрициев.
        - Я даю три тысячи флоринов, - веско заявил гражданин с бородавкой. Он гордо оглядел своих товарищей. По залу пронесся шепот.
        - Я даю столько же, - гаркнул другой.
        - Спасибо, - прошептала Иоанна, которая, казалось, уже давно находится при Царе Небесном и деньгами больше не интересуется.
        - А у меня есть тысяча, - вышел вперед хлипкий юнец в бархатной шапочке.
        - И тебе спасибо, прекрасный юноша, - улыбнулась королева.
        Через четверть часа получила она от марсельцев тринадцать тысяч флоринов.
        Если так пойдет и в других городах богатого графства Прованс, труднее будет сторговаться с королевой. Наше правило - иметь сильных мира сего слабыми. Решение нашел я быстро. И тотчас приступил к его исполнению.
        Кап-Ферра
        Утром Алехин по привычке совершил часовую пробежку в парке. Она часто заменяла ему прогулку, которой, по его мнению, недоставало визуальной динамики. Бег напоминал зеппинг - бездумное переключение каналов телевизора, только под открытым небом и при минимальной технической оснащенности. К тому же бег как занятие полезное оправдывал потраченное на него время. «Бегал», еще лучше - «занимался джоггингом» звучало неизмеримо собраннее, чем «гулял» или «бродил». «Гуляют» и «бродят» те, кто лишен позитивной цели и не готов к созидательным усилиям, - считал Алехин, - они созерцают, но не действуют.
        Приняв душ, он надел плавки и в таком виде вышел к Лизе, которая завтракала прямо у воды. Там была установлена беседка, покрытая на османский манер прозрачным белым тюлем. Нежный морской ветер романтически трепал легкие занавеси. Лиза лежала на канапе и ковыряла фруктовый салат.
        - Гадость какая! - фыркнул Алехин. - А есть что-нибудь не настолько женское?
        - Овсяная каша, омлет, сыр, колбасы, - Лиза указала на серебряные резервуары, какие он видел обычно в гостиницах. - Собираешься плавать? - протянула она, с интересом разглядывая любовника. Лиза еще не привыкла видеть его голым. Кен стоял к ней спиной и энергично накладывал в тарелку то, что в гостиницах именовали scrambled eggs:
        - Ага! Поплаваю после завтрака. Классное здесь место. - Он обернулся и подмигнул ей.
        - Иногда мне кажется, что ничего не случилось. Папа просто куда-то уехал…
        Невесть откуда возник дедушка в белом кителе. Кен попросил у него капучино.
        - Разберемся, - он поставил тарелку на стол, присел перед Лизой и поцеловал в нос. Она смешно сморщила личико, подражая то ли котенку, то ли ежику.
        - Привет, - прозвучало откуда-то сзади. Кен вздрогнул от неожиданности и обернулся. На пороге беседки стояла Полина Одоевская в мягкой соломенной шляпе и белом сарафане.
        Лиза посмотрела на нее с изумлением и тихо произнесла:
        - Кого черт принес…
        - Какая ты умница, Лиза, что уехала из Москвы, - бодро начала Полина, сделав вид, что не расслышала грубость падчерицы. - Привет, Кен! - Она наградила застывшего Алехина лживой улыбкой. - Там сплошная тоска, а здесь… Ах, какой воздух! - Полина наигранно раскинула руки, словно собиралась обнять всю здешнюю красоту. - К черту Москву, Лизанька, будем жить здесь!
        - Полина, почему ты не позвонила…
        - Не позвонила? А зачем?
        - Ну так принято, - растерянно продолжила Лиза. - Пипец! - Она поднялась, пожелала приятного аппетита тоном «сдохни, сука». И быстро направилась к вилле. Алехин, оставшийся сидеть на корточках у опустевшего канапе, тоже поднялся, кивнул головой и вышел.
        - Кен, тебе очень идет быть в плавках, - проворковала Полина напоследок.
        День, который начинался так прекрасно, был безнадежно испорчен. Но кончился он еще хуже. К вечеру приехала Ксантиппа Пылкая, униженная, раздавленная и в слезах. Полина смотрела телевизор в гостиной. Кен и Лиза пригласили Ксантиппу на террасу. Разместившись в креслах, Пылкая потребовала налить себе красного вина и, прижимая платочек то к носу, то к глазам, стала описывать свою встречу с «мужчиной всей жизни»:
        - Приезжаю к нему в «Негреско» - чудовищный отель, он всегда выбирает такие отели для буржуа, сытых и тупых… Ой, какое вкусное вино! Это у нас что? «Шато Марго»! Обожаю. Я пила его в последний раз у леди Габриэллы Виндзор, на мне тогда было ланвиновское платье. Здесь все узко, а тут - роза огромная и складочки, складочки. В «Крийоне» хамка из Пакистана прожгла утюгом! Дура! Я ей еще говорю: не надо гладить, только отпаривать. А она не бельмесу, твердит как кукла заводная: «Ви, мадям, ви, мадям». Я тогда чудовищный скандал закатила. Кричала, что их менеджер должен немедленно купить мне такое же платье. Как же! Принесли, cцуко, букет цветов и клубнику. Так я им в морду цветами запендюрила. - Ксантиппа жадно отхлебнула вина и облизнулась. - Я это так не оставила. Теперь везде пишу, что самый плохой отель в Париже - «Крийон». - Лиза хихикнула. - А что ты смеешься? - обиделась Ксантиппа. - Меня такие люди читают! - Она закатила глаза.
        - Да я не потому смеюсь, Ксантипка. Счастливый ты человек. Только что была в слезах: «мужчина всей жизни», «гад». А вспомнила про платье - и уже в другом мире. Мне бы так, - мечтательно сказала Лиза.
        - Ах, ну да, - лицо Пылкой вновь обрело скорбное выражение, - выходит он ко мне в лобби такой весь вальяжный. В белых штанах, напомаженный. У него еще рукава у рубашки закатаны, а руки такие загорелые, волосатые, сильные. Обожаю мужские предплечья. У меня у папы такие же были. Помню, в Ялте отдыхали в пансионате, по профсоюзной линии… О чем это я? - встрепенулась Ксантиппа. - Ну так вот, выходит он ко мне, и улыбочка такая гаденькая, как у Михалкова, когда, помните, они с Ларисой переспали…
        - С какой Ларисой? - оживился Алехин, слушавший бред Ксантиппы вполуха.
        - Ну из «Бесприданницы». Обожаю этот фильм. А какая там роль у Петренко! - Ксантиппа выпучила глаза, пытаясь изобразить выражение лица народного артиста. - А Фрейндлих!
        - Ксантипка, - вмешалась Лиза, - мы остановились на том, что он выходит к тебе с гаденькой улыбкой. Что дальше-то?
        - Ну да. А я сижу такая скромная вся, заказала себе только чашку чая. Я всегда пью молочный улун. Но в этой говногостинице его, разумеется, нет. Пришлось сцуко пить ромашку. Там еще печенье принесли. Курабье. Мусор, одним словом… Мне подруга говорила. Она офигенский дизайнер. Я тебе потом телефон дам. Будешь делать ванную, звони только ей. Так вот она мне говорила: «Знаешь, почему француженки такие стройные? Они никогда не едят между едой». Но я это курабье отодвинула не из-за диеты, - голос Пылкой стал патетическим. - Хотела показать, что у меня нет аппетита! А за соседним столиком сидит эта корова из «Ростехнологий», ну, Кен ее знает. Настоящая рвачка, вся в шанели и лопает здоровенный кусище «наполеона». У меня аж в животе все сцуко скукожилось. Ах, какой я «наполеон» ела в кондитерской на Банхофштрассе! Ну, это в Цюрихе. Крем - не заварной, свежайший, ни комочка, не течет…
        Кен не выдержал. Он поднялся, подошел к Лизе, поцеловал ее в губы и сказал, что прогуляется в парке. Обернувшись к Ксантиппе, он с усмешкой объяснил:
        - Мужчин удобнее обсуждать в их отсутствие.
        Последнее, что он услышал, спускаясь по мраморной лестнице в темноту парка, был сдавленный шепот Ксантиппы: «Ну, как у вас с ним?»
        Гравий дорожки аппетитно шуршал под ногами. Гудели цикады, словно где-то был спрятан огромный электрический щит. Пахло душистыми южными цветами. Среди черных стволов и крон деревьев проглядывало море, посеребренное луной. Парк, как везде на побережье, лепился к холму и террасами спускался к воде. Дорожка почему-то совсем не была освещена. Только где-то внизу у пирса горело несколько огоньков. Алехину стало немного страшно одному посреди ночной природы, равнодушно занятой собой. Он заставил себя перестать вслушиваться в шорохи и попробовал сформулировать вопросы, которые его интересовали.
        Первое: где Климов, живой или мертвый?
        Второе: почему его телефон отвечал сначала по-английски, а потом по-французски?
        Третье: что делал в Авиньоне Иван?
        Четвертое: зачем он покончил с собой?
        Пятое… Алехин умолк и напряг слух. Ему показалось, что снизу донесся звук лодочного мотора…
        Пятое, продолжил Кен, отгоняя детский страх перед темнотой. Пятое: почему солидный вроде бы человек, начальник охраны Климова, сошел с ума и утверждает, что Федора Алексеевича забрали черти?
        Шестое: после того, как Лиза сообщила прессе, что располагает копией пропавшей духовной, мне позвонили три человека. Профессор Бриен, лжекомиссар Комндом и Ксантиппа Пылкая. Сколь ни пытался, Алехин не мог вспомнить, как выглядел профессор Бриен. В сущности, любой человек в вельветовом пиджаке мог подойти к нему в кафе и назваться Бриеном. Лже-Гандон был очевидно преступником. Ксантиппа… У Алехина не получалось представить ее ни убийцей, ни воровкой. Выходило, что следовало просто ждать нового шага лже-Гандона. «Мы - наживка», - повторил он слова Лизы.
        Дорожка вывела Кена на террасу с фонтаном. Он подошел к мраморной балюстраде и закурил. Теперь море раскинулось перед ним целиком, сколько хватало глаз. В темноте оно казалось гигантским животным, которое пыхтело, вздрагивало, отряхивалось. Алехин подумал, что находится в точке земли, где сконцентрированы усилия множества людей - тех, кто добывает золото, уголь, плавит железо, гонит воду через турбины - тысячи неизвестных судеб. Они живут в своих хрущобах и бараках, лузгают семечки, пьют водку и смотрят футбол. Кен представил себе их усталых жен, которые моют бесконечную посуду, детей, ковыряющих в носу, темные дворы и грязные подъезды - тупую монотонную жизнь от получки до получки, от 9 Мая до Нового года, от рождения до смерти. И все это только для того, чтобы здесь - в месте, которое они не смогут представить себе даже во сне, - журчала вода в фонтане, мраморный Антиной прятался в кустах, а Ксантиппа Пылкая пила «Шато Марго».
        Власть и собственность - не меньшее чудо, чем талант писателя или музыканта: как Климов, родившийся в такой же грязной хрущобе, сумел вырваться из монотонной тупой жизни и заставить тысячи людей посвятить себя тому, чтобы где-то на Лазурном Берегу цвели рододендроны и пели цикады? И почему я не такой, как он? Но и не такой, как они? Идея равенства - вечный тупик сознания. Люди не равны. Одних неведомая сила толкает вверх, других, наоборот, прибивает к земле, превращая в винтики чужой судьбы.
        К жизни проще пристроиться с левого боку. Ты всегда будешь в большинстве со всеми бессребрениками, бездельниками и бездарностями. При этом бездельники и бездарности будут, конечно, называть себя бессребрениками. Мы такие бедные, потому что честные. Не воруем и не кланяемся. Но, может, вы не воруете, потому что место не доходное? Не кланяетесь, потому что уже ползаете на четвереньках?
        Во все времена только насилие могло заставить примириться с тем, что один может быть выше другого по способностям и таланту. Тем не менее иллюзия равенства постоянно возвращалась, и не только в виде бунтов и революций, но прежде всего в ежедневной мстительной травле всех, непохожих на унылое большинство: чудаков, мечтателей, евреев, «черножопых», «интеллихентов» - тех, кого аппарат насилия не хотел или не мог защищать.
        Неизвестно, до чего бы додумался Кен, стоя так над Средиземным морем, если бы вдруг не заметил какую-то черную полоску у самого пирса. Это была, очевидно, чья-то лодка. «Может быть, охранника?» - подумал он, но решил аккуратно спуститься вниз и посмотреть.
        Воздух становился все более морским и свежим. Удушающий запах цветов уступил место йодистой прохладе воды, словно после пряной свинины подали устрицы. Синхронный скрежет миллиона цикад уже не мог заглушить плеск волн. Вдруг ему показалось, что где-то совсем рядом хрустнула ветка. Кен прижался спиной к дереву и стал медленно изучать окрестности. Тени стройных кипарисов лежали на освещенной луной дорожке. Одна из них зашевелилась и двинулась. Теперь он явно видел человека в черном. Самое неприятное - человек видел его. Все случилось мгновенно. Черный пружинисто прыгнул на Алехина и попытался воткнуть что-то в шею. Движение было по-медицински точным, но Кен поймал руку в сантиметре от себя. Шприц - теперь он видел, что рука сжимала одноразовый шприц, - царапнул его по шее. Алехин что есть силы двинул негодяя коленом промеж ног, но ожидаемого эффекта не последовало. В ответ он получил короткий, но мощный удар кулаком под подбородок, прикусил язык и заорал от чудовищной боли. Игла проткнула кожу, Кен мгновенно ослаб и упал во влажную от росы траву.
        Марсель, лето Господне 1348, месяца января 22-й день
        Королева, окрыленная успехом, сообщила мне, что собирается отправиться в столицу графства Прованс, Аквы Секстиевы[Экс-ан-Прованс.] , чтобы там собрать еще больше денег, чем в Марселе. Счастливая, удалилась она вместе с Энрико в отведенные ей покои, оставив меня в раздумьях. Пока размышлял, сообщили, что Людовик из Таранто, муж королевы, бежал во Флоренцию на рыбацкой лодке. Там надеялся он найти поддержку в своей борьбе с Венгром, но флорентийцы благоразумно отказались от столь сомнительного предложения. Брошенный всеми, решил он ехать в Прованс к своей королеве.
        Чтобы сделать сильных мира сего слабыми, надо помешать их объединению. Властвуешь, когда разделяешь, говорили древние. Если б знал, куда направить Людовику письмо, то сделал бы это тогда же, ибо хотел рассказать о прелюбодеянии королевы. И совершил бы ошибку. Человек он бурного нрава. Такой в ссоре с женой может упомянуть о моем свидетельстве или, чего доброго, предъявить собственноручное наше письмо. Потому надлежало нам найти человека, который вызвал бы доверие к своим словам, но не указывал бы на мою роль в этом деле. Озарение пришло внезапно, пока по привычке ходил из угла в угол, грызя ногти. Нужный нам человек - это сам Энрико, слуга и любовник королевы. Но как убедить мальчишку признаться в преступлении, за которое ждет его пытка и смерть? Когда нашел решение, даже подпрыгнул от радости. Сел за стол и мигом написал два письма. Затем вызвал к себе Томазо из Генуи и приказал немедленно доставить эти письма в столицу графства, Аквы Секстиевы. Одно, официальное, было адресовано магистратам графства и извещало их о великой чести, которую оказала Провансу королева, решив навестить своих
счастливых подданных. Другое, тайное, - брату Ансельму из ордена святого Бенедикта. Ансельм учился со мной в Париже, а теперь был канцлером герцога Оранского, самого влиятельного в Аквах сеньора. Писал я Ансельму, что следует ему немедленно сообщить герцогу, будто в Аквах Секстиевых надеется скрыться от праведного возмездия один из убийц короля Андрея, а именно камерарий королевы Иоанны по имени Энрико. Предателя надлежит арестовать и держать в тюрьме, пока господин папа не вызовет его на допрос. Иоанну же следует окружить охраной и доставить в королевский замок, где содержать со всем почтением к ее сану вплоть до дальнейших указаний от господина папы. Ведь видел, как легко завоевала она сердца марсельцев. И теперь боялся, что сумеет без нашей помощи собрать деньги, необходимые для борьбы за трон Неаполя. Посмотрим, сможет ли Иоанна добиться своего, когда все начнут говорить: помогая королеве, помогаешь убийцам избежать заслуженной кары.
        Едва Энрико окажется в тюрьме, уверен, сознается он брату Ансельму в своем прелюбодеянии. А если не сознается, то Ансельм передаст его в руки толкового палача. Думаю, хватит с Энрико и десяти ударов плетью, чтобы поведал обо всех тайнах своей ничтожной жизни. Сначала не хотел причинять юноше вреда, чтобы не множить скорбь нашего времени, но, видит Господь, иначе не могу поступить в этом трудном деле ради пользы Его же сада. Тем более что, посылая Энрико на малую пытку, спасаю от другой, более страшной. Ведь от гнева Людовика мальчишку защитит тюрьма, ибо попадет туда по обвинению в другом преступлении. И не будет выдан обманутому мужу на расправу. Когда размышлял об этом, невольно рассмеялся. Энрико содеял преступление против чести Людовика. Убийство же, совершенное самим Людовиком, теперь защитит Энрико от законного возмездия.
        Там, за стеной, лежит он в объятиях королевы или, того хуже, предается блуду, не подозревая, что судьба его уже решена. Думал несчастный, что взошел на ложе блаженства, но уготовано ему другое ложе - гнилая солома в тюрьме. Еще ласкает его королева, но завтра будет ласкать плеть палача. Призрачно все в этом мире и преходяще.
        Аквы Секстиевы, лето Господне 1348, месяца февраля 3-й день
        Случилось, как и предполагал. Когда приблизились к Аквам, были окружены солдатами герцога Оранского. Сам герцог почтительно подъехал к королеве, спешился и преклонил колена. Затем сообщил, что в ее свите находится человек, причастный к смерти короля Андрея, и он, повинуясь долгу перед покойным государем, должен негодяя схватить и предать суду. Королеву потрясли эти слова. Кошмар Неаполя, о котором она стала уже забывать, настиг ее снова. Когда же услышала, что речь идет о камерарии Энрико, разрыдалась. И успокоилась лишь после того, как герцог поклялся, что передаст Энрико на суд папы. Камерария, бледного и перепуганного, связали и, перекинув через хребет лошади, увезли в тюрьму. Позднее брат Ансельм сообщил нам, что юноша покаялся в своем прелюбодеянии, едва его вздернули на дыбу. Хвала Господу, не пришлось Энрико терпеть долгих мучений, хоть и заслужил их по справедливости. Под надзором брата Ансельма записал он историю своего греха во всех подробностях и отдал себя на милость Людовика из Таранто, перед которым совершил гнусное преступление. Как только муж королевы вступит на землю графства
Прованс, получит он от брата Ансельма эту исповедь. Мы же позаботимся о том, чтобы не получил он самого мальчишку.
        Герцог Оранский верхом сопровождал Иоанну до самых Акв. У ворот он спешился и повел лошадь королевы за повод. Народ встречал госпожу радушно и весело. Сама же Иоанна пребывала в расстроенном расположении духа. Бледная и потерянная, равнодушно взирала она на ликование народа. Разместившись во дворце - то ли как королева, то ли как узница, - Иоанна велела сеньорам и магистратам графства прибыть к ней для принесения присяги.
        Пока гости собирались в зале, я по привычке ходил между ними и слушал. Кто-то шептался об убийстве короля Андрея, другие о новой смертоносной болезни[Эпидемия чумы, известная как «черная смерть». Она унесла от трети до половины населения Западной Европы.] . Рассказывали, будто еще осенью прибыла из Таврии одна галея, принадлежавшая генуэзцам. Зашла она в гавань Мессины, что на Сицилии, и бросила якорь. Но на берег никто не вышел. И на палубе не видно было обычной суеты. Так стояла эта галея пустой и страшной. Наконец, люди из любопытства поднялись на нее и обнаружили одних мертвецов. Сидели они за веслами, бледные и давно окоченевшие. Вскоре все, кто побывал на том корабле, умерли. А потом и половина жителей Мессины. В январе болезнь добралась до Прованса. Один рыцарь утверждал даже, что в Ницце улицы завалены трупами и убирать их некому. Думаю, говорил он правду. На его храбром лице, изуродованном шрамами, прочел я такой ужас, что сам невольно вздрогнул. Тотчас нашлись и другие очевидцы. Купец, много путешествовавший по свету, рассказывал, будто новая болезнь пришла уже в Париж, Рим и Авиньон.
Повсюду оставила она по себе страшную жатву.
        Вскоре все столпились вокруг свидетелей этого бедствия и совсем забыли о причине, по которой пришли во дворец. Так что, когда герольд объявил о выходе королевы, не смогли сразу умолкнуть. Купец, о котором сказал выше, продолжал вещать во весь голос. И чем бледнее становились лица его слушателей, тем больше был собою доволен:
        - Сначала на теле появляется фурункул величиной с яйцо или даже яблоко…
        - Тишина! - грозно крикнул герольд. Купец перешел на шепот:
        - Искать этот фурункул надо под мышками… И в паху.
        - Силы небесные! - пронеслось по залу.
        Я заметил, как некоторые стали опасливо щупать себя в указанных местах. Выглядели они при этом весьма глупо.
        - Тишина! Королева будет говорить! - Герольд стукнул жезлом о каменный пол, но никто к нему даже не обернулся.
        - Постепенно фурункулы покрывают все тело, - голос купца стал густым и страшным, а глаза сверкали.
        - И что? Что? - посыпались вопросы со всех сторон.
        - Потом на руках и бедрах появляются черные или багровые пятна.
        - И все?
        - Нет, не все. Через день-два человек умирает. Словно его и не было, - провозгласил купец и важно оглядел присутствующих.
        - Умерли уже тысячи, тысячи… - заговорил опять рыцарь со шрамами на лице. Глаза его смотрели куда-то в сторону, словно ему одному было известно о будущем, которое нас ждет.
        - За грехи это, за грехи! - запричитали тут и там.
        - Почто задушили доброго короля Андрея? Вот оно наказание Божье за убийство невинного агнца! - выкрикнул один из сеньоров.
        - Молчать! - Герольд сорвался на визг. - Порядок! Королева будет говорить. - Иоанна, видя неподобающее поведение собравшихся, решила, что в Аквах ее ненавидят и даже не хотят слушать. Будучи женщиной хитрой и изворотливой, она по привычке намеревалась прикинуться слабой и несчастной. В глазах ее, как и в Марселе, появились слезы, а голос задрожал:
        - Возлюбленные мои подданные, приехала к вам не в блеске своей власти, данной мне Богом, а в рубище бедной вдовы, чтобы просить… - Но королеве не дали договорить.
        - Ты его убила! Вместе с тобой пришла к нам невиданная доселе болезнь! - выкрикнул кто-то. - Господь гневается на нас!
        Королева, казалось, растерялась и промолчала.
        Голос продолжал:
        - В свите королевы был ее камерарий Энрико - один из тех, кто задушил нашего доброго короля Андрея. Благородный герцог Оранский сегодня арестовал его. Должны мы немедленно взять негодяя и сжечь, если не хотим, чтобы Господь и на нас обратил свой карающий меч.
        - Сжечь его! - раздались возгласы в разных концах залы.
        - Я бедная обманутая женщина, которую окружают лжецы и лицемеры! - закричала вдруг королева. - Я благодарю герцога Оранского, верного своего вассала, за то, что изобличил предателя и убийцу. Сама бы подбросила хворост в его костер, если бы не долг перед господином папой, которому обещала передать на суд всех убийц своего мужа, - сказав это, прикрыла глаза, словно решила погрузиться в молитву. В зале повисло молчание.
        - Госпожа, - провозгласил, наконец, герцог Оранский, - скажи нам, чем можем тебе помочь.
        - Будьте верными христианами - другого от вас не жду, другого не прошу, - сообщила королева, развернулась и вышла из зала.
        Хоть Иоанна и вела себя умно, но битву эту проиграла. По справедливости, виной тому был безотчетный ужас, который завладел людьми, когда узнали о страшной болезни. Вечером рассказал Мордехаю об услышанном. Голос его был холодным и равнодушным, ибо лекари всегда говорят так о чужом страдании и смерти:
        - Чума это. А фурункул есть не что иное как бубон, - последнее произнес он с такой надменностью, будто сидел перед ним не магистр искусств[Научная степень. Она приблизительно соответствует современной степени кандидата наук.] и брат ордена святого Бенедикта, а тупой виллан[То есть крестьянин (от лат. Villa - деревня).] .
        - О, мудрейший, есть ли какой-то способ борьбы с этой болезнью? - спросил я не без насмешки.
        - Есть, - важно продолжал Мордехай, не заметив моей иронии. - Бежать сломя голову подальше от людей. Закрыть ворота и не пускать на двор даже собак. Не пить воды. Только вино…
        - Про вино неплохой совет, - лукаво заметил я.
        - Это не шутка. Чума живет во всем, кроме закупоренных заранее бочек.
        - А есть ли способы лечения?
        - Есть, - Мордехай стал таинственным, - пока ты терся рядом со своей королевой в Марселе, я уже опробовал на нескольких заболевших методу, о которой читал в арабских книжках. Надо вскрыть бубон острым ножом и прижечь раскаленным железом. Не знаю, живы ли те люди сейчас, но когда уезжал, были еще живы. Другие, кого не оперировал, умирали на третий, иногда пятый день.
        - Как же ты позволил им умереть?
        - Чтобы найти метод лечения, нужно кем-то пожертвовать.
        - Христопродавец!
        - Люди все равно умрут. Днем раньше, днем позже.
        - Мордехай, не могу я бежать и спрятаться, как ты советуешь…
        - А в гробу лежать можешь?
        - Нет ли какого-то способа остаться среди людей и не заболеть?
        - Есть два проверенных способа, - Мордехай прикрыл глаза и замолчал, пытаясь придать себе значения, затем медленно объявил: - Если хочешь обезопаситься от чумы, каждое утро пей по пинте козлиной мочи.
        - Неужели козлиной?
        - Сама по себе моча не спасет. Так думают невежды. Но если добавить в нее щепотку толченого рога единорога, будешь здоров.
        - Ты говоришь, что существуют два способа. Каков же второй? Вкушать овечий кал?
        Мордехай промолчал, но запустил руку в свою мантию и извлек оттуда маленький кожаный мешочек. В мешочке хранил он перстень необыкновенной красоты.
        - Это индийский эмеральд. - Камень был большим и зеленым, словно листва деревьев. - Выменял его у Томазо Генуэзца на порошок, восстанавливающий мужскую силу.
        - А что у Томазо с мужской силой?
        - Пропала, но теперь больше не жалуется, - Мордехай самодовольно ухмыльнулся, а потом посмотрел на меня серьезно. - Ты много сделал для бедного иудея, брат Хуго, и еще сделаешь. Поэтому хочу подарить этот перстень тебе. Если повернешь кольцо на восток - не заразишься чумой, если на юг - не возьмет тебя никакой яд. - Он нажал на потайную пружину, спрятанную в завитках, обрамлявших эмеральд. Перстень щелкнул, и камень отделился от своей оправы. Под ним находилось небольшое углубление, в котором заметил порошок.
        - Это сильнодействующий яд. Случится тебе сидеть со своим врагом за кубком вина, вспомнишь и возблагодаришь своего бедного иудея за услугу. У тебя ведь много врагов, брат Хуго? - Мордехай оскалился.
        Столь драгоценный подарок принял я от него с благодарностью и щедро наградил золотом за верность. Оставшись один, тотчас написал своей Кларе, чтобы закрыли ворота, никого не пускали на двор и пили только вино. Подумав, добавил, чтобы принимали по утрам по пинте козлиной мочи с толченым рогом единорога. К письму приложил я мешочек этого драгоценного средства, за который уплатил Мордехаю сто флоринов. Да хранит Господь мою Клару, маленького Хуго и всех ближних!
        Аквы Секстиевы, лето Господне 1348, месяца февраля 5-й день
        Хвала Деве Марии, получил сегодня весточку от своих. Пишет мне Клара, что, как только стало известно о чуме, прибыл к ним Джованни Боккаччо из Чертальдо с большим запасом вина. Не знаю от кого, но слышал он, что бороться с чумой следует, затворившись в доме, подальше от городов и людской толчеи. Ворота нашего поместья надежно закрыты, дни проводят они в усердном винопитии и беседах. Клара пишет, что в мире нет более искусного рассказчика, чем Боккаччо. Наверное, забил ей голову всякими скабрезными историями, которых знает великое множество. Тот же гонец доставил мне письмо от самого Боккаччо. В нем сообщал он о новостях из Неаполя. Венгр обвинил многих знатных в убийстве короля Андрея. Кого казнил, кого велел предать мучительным пыткам или бросить в тюрьму. Сам принц Роберт из Таранто, хоть и избежал смерти, был лишен своих золотых одежд, закован в цепи и брошен в одну из тюрем на хлеб и воду. Интересно, пользуется он там вилкой или ест руками? В городе все напуганы происходящим и, кажется, начинают тосковать по временам Иоанны, ибо устали от толп пьяных венгров, которые грабят честных граждан,
насилуют их жен и дочерей, захватывают дома и владения, если те им понравились. Люди говорят, что чума есть кара Господня, ниспосланная на Неаполь по вине Венгра. Дивлюсь я на людишек. В Аквах, как мы помним, думают прямо наоборот, и считают виновницей нынешних бедствий Иоанну. Человек, по слабости своей, видит причину несчастий не в себе, а в чужих преступлениях. Если Господь кого и карает, то вовсе не потому, что Венгр сидит в Неаполе, а Иоанна в Аквах. С себя спросите, коли придет за вами смерть. Не за Иоанну и не за Венгра будете нести ответ на Страшном Судилище Христовом, но за себя.
        Сходил к королеве, чтобы пересказать донесение Боккаччо. Застал ее бледной и заплаканной. На всякий случай решил не верить глазам своим, поскольку не видел более лукавой и изворотливой женщины. Однако ошибся. На этот раз слезы Иоанны были искренними. Королева выслушала мою историю без особого интереса и стала просить отправиться в Авиньон, чтобы уговорил папу принять ее. Я сообщил, что не могу так поступить, пока сам папа не призовет меня к себе. Ведь святой отец велел находиться при ее особе. А на переписку с ним уйдет не менее двух недель.
        - За две недели сожгут его, - грустно промолвила королева.
        - Кого? - изобразил я удивление.
        - Энрико, - она опять стала всхлипывать.
        - Госпожа, ты сказала, что готова сама подбрасывать хворост в его костер, - смиренно промолвил я.
        - Что еще могла сказать этим плебеям? - голос ее звучал раздраженно - Ты должен немедленно ехать в Авиньон и забрать с собой Энрико. Там будет он в безопасности. Сделай это ради меня! - Королева поднялась - и о ужас! - обняла меня. Кожа ее пахла абрикосом. От этого запаха потерял я всякий стыд. И даже прикрыл глаза.
        - Что это с тобой, монах? Ты никак покраснел и дышишь часто? - весело спросила она. Я отодвинулся от Иоанны, собрался с силами и кое-как ответил:
        - Хорошо, госпожа. Но будет трудно уговорить папу принять ту, кого люди обвиняют в столь тяжких преступлениях.
        - У меня есть деньги и драгоценности. Преподнеси их в дар святому отцу во благо церкви, - голос ее стал деловым, словно она всю жизнь что-то продавала или покупала.
        - Благодарю тебя за щедрость, госпожа. Но позволь спросить, сколько намерена ты пожертвовать Святому Престолу?
        - Бери все. Тринадцать тысяч флоринов, что получила я от марсельцев, золотую статую орла, седла, украшения. Оставь мне только корону и платья, чтобы было в чем предстать перед Его Святейшеством.
        Думала Иоанна, что подкупает меня или, того хуже, господина нашего папу. И радовалась, что согласился служить ей за столь ничтожную сумму. На самом деле все было наоборот. Ради спасения любовника готова пожертвовать тем, что имеет. Сама лишила себя последнего. Явится она нищей в Авиньон искать милости то ли для себя, то ли для наложника своего. В любом случае будет королева в наших руках, чему залогом станет Энрико. Если не проявит сговорчивость, всегда смогу пригрозить тем, что отдам любовника на расправу обманутому мужу. В очередной раз похвалил себя за то, как ловко и своевременно упрятал мальчишку в тюрьму. Воистину ради слабостей своих готова Иоанна на все. Слабость человека - самое большое наше богатство, и сила, и слава.
        Вернувшись в свою комнату, встретил гонца от брата Ансельма. Он сообщил нам, что муж королевы, Людовик, прибыл, наконец, в Марсель. Завтра же получит он исповедь Энрико о прелюбодеянии его с Иоанной. Написал Ансельму, что собираюсь в Авиньон и заберу узника с собой. Просил его выделить нам надежную охрану, чтобы народ, чего доброго, не отбил несчастного и не предал костру в пустой надежде отвратить от себя кару Господню.
        Кап-Ферра
        - Недавно за двенадцать тысяч купила Барбару Буи, - трагически сообщила Ксантиппа Пылкая Елизавете Климовой. - Не маленькие деньги, между прочим. Штаны оказались говно. Черные, из такой сцуко ткани, которая все на себя собирает. И до кучи мнутся, а я ненавижу в мятом ходить. Хотя покрой изумительный. Но форму не держат и за несколько раз превратились в позорную тряпку. Кроме того, обнаружился «пророк покроя» - «звезда от пизды», лучи такие расходящиеся, - Ксантиппа отхлебнула вина.
        - Куда-то Кен пропал, - задумчиво сказала Лиза, воспользовавшись паузой в длинном списке душевных мук и волнений Ксантиппы.
        - Мужику надо побыть одному. Это я тебе точно говорю. Знаешь, сколько раз обжигалась. Был у меня один случай… Я, вообще-то, сразу поняла, что он мудило. Мерзкий хохляцкий лох! А знаешь, как познакомились? - Ксантиппа закатила глаза, но тут зазвонил ее айфон. Она посмотрела на номер и объявила: - Сейчас ты умрешь, я такого встретила, не поверишь…
        Она проворковала в трубку по-английски:
        - Да-а-а, Антуан.
        - …
        - Спасибо, с ногой все в порядке. Вы мне очень помогли. И все пакеты целы.
        - …
        - Одну минутку, - Ксантиппа зажала трубку рукой. - Представляешь, выхожу я от своего из «Негреско», вся в слезах. А каблук на моих Gucci как назло сломался, барахло. Ну, я забежала в бутик к Сандре - это третий дом от «Негреско». Вещи ломовые. Я в прошлом году нашла там белые-пребелые брюки от Theory, которую я раньше презирала. Брюки сидели изумительно, исключительно, то, что надо. Купила и собралась носить с неземной красоты блузкой Кавалли - желтой с белым. И вот, ну б… , это какой-то е….. рок! - возопила Ксантиппа. - Штаны с загадинкой оказались. Вот ты мне скажи, какой идиот догадался в летние штаны - белые - добавлять 18 процентов шерсти, а? Ну, не суть… Выхожу я такая вся с пакетами, ах да, туфель сцуко моего размера не оказалось. Пришлось идти босиком. И тут, бля, битая бутылка. И я сдуру напоролась. Завизжала.
        - Ксантипп, тебя ж человек ждет на трубке, - с тревогой сказала Лиза.
        - Ой, прости, ты ведь не против, чтобы он сейчас к нам зашел? Вот такой мужчина! И он меня спас. Прямо натурально спас!
        - Ну, пусть заходит… - растерянно согласилась Лиза. - Где же Кен?! - Она взяла трубку охраны и попросила пропустить «вот такого мужчину».
        - Так… Серый Aston Martin - диктовала Ксантиппа Лизе. - Обожаю Aston Martin! - Она пересказала Лизе номер машины, проворковала что-то сладкое в трубку и разъединилась. Затем Пылкая закурила папироску с видом «Не торопите меня, сейчас все расскажу» и, устроившись в подушках поудобнее, действительно рассказала:
        - В общем, стою я на Английской набережной. Босиком. С пакетами. Кровища хлещет. Реву. И тут останавливается мужчина. Седой, но без пуза. Такой сцуко поджарый, энергичный. Настоящий аристократ с платочком в кармане. Не то что наши говновопросовы, в тридцать лет уже обросли салом. Хрюкалки вместо лиц! Зовут Антуан. Романтично, правда? А говорит как?! Представляешь! Я как стояла, прямо с пакетами, чуть не упала: «Какое несчастье, мадемуазель! Позвольте, я вам помогу». Ну я, конечно, согласилась, а сама смотрю, на руке не какой-нибудь там ролекс-хуролекс, а платиновый Vacheron. Клянусь! - глаза Ксантиппы так вылупились, словно она видела не часы, а саму Пречистую Деву и та с ней говорила.

* * *
        Новый знакомый Ксантиппы, Антуан, не произвел на Лизу никакого впечатления. «Тоже мне «вот такой мужчина», обычный ухоженный папик. Волосы подкрашивает в серебро», - подумала она. Антуан с неподдельным интересом слушал бессмыслицу Пылкой, подливал ей вина, мгновенно предлагал зажигалку - серебряную, дюпоновскую - и задавал вопросы так, что Пылкая чувствовала себя наверху блаженства. Ею интересовались, ей служили, ее хотели. «Втюхался», - констатировала Лиза.
        Когда на часах было полвторого, она не выдержала, прервала очередную балладу Ксантиппы про лучшие в мире блузки и объявила, что пойдет в парк искать Алехина. Антуан с некоторой досадой заметил:
        - Может быть, молодой человек уже спит?
        - Я спрашивала у прислуги. Он не возвращался в дом, - раздраженно отрезала Лиза.
        Ксантиппа и Антуан вынуждены были согласиться на поиски Кена, хотя были не прочь отправиться куда-то еще. Когда компания оказалась почти в полной темноте парка, Лиза вдруг всполошилась и стала звонить на охрану, чтобы выяснить, почему отключили освещение. Извиняющийся голос сообщил, что сломалось какое-то реле, но раньше утра рассчитывать на починку не приходится. Антуан сходил в машину и принес фонарь. Друзья бродили по парку около 20 минут, пока луч не упал на тело, лежавшее под одним из кипарисов. Голова Алехина была неестественно запрокинута назад, рот полуоткрыт. Лиза бросилась к любовнику, обняла его за голову и заорала:
        - Кена убили, убили! - Она целовала его в щеки и волосы. «Вот такой мужчина» быстро присел рядом, взял Алехина за запястье, потом приложил пальцы к шее и деловито сообщил:
        - Он жив, мадемуазель, - Антуан вежливо, но властно удалил опешившую Лизу. - Надо отнести его в дом. Лучше, если у вас найдутся носилки. Может быть, поврежден позвоночник. - Он осветил фонариком бледное лицо Алехина, скользнул лучом по шее и уверенно сообщил:
        - Судя по всему, с позвоночником все нормально. Кто-то вколол ему в шею сильнодействующее снотворное. Видите эту точку?
        - Кто-то?! - вскрикнула Лиза.
        - О, боже, - растерянно произнесла Ксантиппа, - я побегу в дом за подмогой.
        - Дамы, лучше, если вы вызовете прислугу по телефону. Нам не помешает держаться вместе, - ответил Антуан. Лиза стала звонить и требовать носилок. Ксантиппа ужасалась, а Антуан шарил фонариком вокруг спящего Алехина:
        - А, вот и след, хороший след. Видите, у мосье туфли на кожаной подошве… Хм… А это что-то ребристое. Кроссовки. Подозреваю, что фирмы Oasis. Размер не слишком большой. Быть может, след принадлежит азиату. Тут полно воришек из Пакистана.
        - Антуан, вы сыщик, настоящий Шерлок Холмс! - затараторила Ксантиппа.
        - О нет, мадемуазель, я просто служил в Иностранном легионе. Нас там обучали таким штукам.
        - Иностранный легион… - с восхищением выдохнула Пылкая.
        - Надо вызвать полицию, - решительно заговорила Лиза.
        - Не думаю, мадемуазель, что это хорошая идея. Тупые полицейские ничем не помогут, только лишат вас ночного отдыха. У меня есть предложение получше… - он не успел договорить.
        - Это все проклятая духовная. Завтра же опубликую ее, к чертовой матери. Завтра! - крикнула Лиза в кусты, словно азиат в кроссовках Oasis скрывался именно там. - Сначала отец, потом Иван, теперь они добрались до Кена!
        Антуан спокойно снял темно-синий блейзер и укутал в него девушку.
        - Вам надо отдохнуть. Убежден, что мосье столкнулся с обычным вором. В прошлом году я сам получил битой по голове. Уверяю, по сравнению со мной мосье дешево отделался, - голос Антуана звучал столь уверенно, что Лиза понемногу успокоилась. Ограбления домов на Лазурном Берегу действительно были не редкостью.
        Через пару минут появилась прислуга. Алехина перенесли в спальню. Его аккуратно положили на кровать. «Вот такой мужчина» еще раз осмотрел Кена и удовлетворенно причмокнул языком:
        - Обыкновенный крепкий сон. Завтра проснется как с похмелья. Седативный эффект, ну и в челюсть двинули… Несильно. - Он обернулся к Лизе: - А вам, мадемуазель, нужен покой. Вы очень расстроены. Рекомендую полтаблетки феназепама.
        Лиза стала раздевать Алехина. Ксантиппа причитала и ужасалась. Через некоторое время Антуан деликатно вывел ее из комнаты. Вскоре они уединились на террасе.
        - Что это за духовная, о которой говорила мадемуазель Климофф? - вежливо осведомился «вот такой мужчина».
        - Какой-то средневековый документ, из-за которого пропал отец Лизы.
        - А почему его так важно опубликовать?
        - Я толком не поняла, но Лизетт говорила, что вместе с Климовым пропал оригинал этой духовной. Преступник не знал, что у Лизы осталась копия. Если ее опубликовать, то гаденыш останется с носом. Представляете, все помешались из-за какой-то ерунды. Сокровища, тайны папства.
        - Очень интересно… У вас такие красивые глаза, - вкрадчиво сообщил Антуан, - вы необыкновенная девушка… Но мне, наверное, пора.
        - Ах, умоляю, посидите еще. Мне так страшно, - польщенная Ксантиппа поспешила продемонстрировать свой самый эффектный, как она считала, взгляд. Она широко распахнула глаза и посмотрела на собеседника снизу вверх по-щенячьи, с обезоруживающим доверием и надеждой. «Мужчины обожают наивных простушек, которые ищут их покровительства» - так Ксантиппа обычно объясняла свой приемчик. Антуан улыбнулся прекрасной металлокерамикой и подлил ей вина.

* * *
        Лиза разделась и легла в постель. Она прислушалась. Алехин мерно и спокойно дышал. Лиза гладила его мягкие волосы и думала о том, что теперь, именно теперь, она никому его не отдаст. Завтра же она опубликует духовную, возьмет Кена на лодку и уедет с ним далеко. На Мальдивы! Они будут плавать в лазурной воде, только они.
        Спать совсем не хотелось. Перебрав в уме все мыслимые картины предстоящего счастья, Лиза принялась считать до пятисот и вдруг вспомнила: «Феназепам!» Она встала и направилась на кухню, где хранились лекарства. В доме горел приглушенный нижний свет. За окнами стояла непроглядная темнота. Сошедшая с Альп туча съела луну. Лиза порылась в металлической коробочке для лекарств, но ей попадались какие-то имодиумы и колдакты. У Климовых не было принято злоупотреблять снотворным. Вдруг она услышала тихие шаги в коридоре, будто кто-то крался. Лиза боялась обернуться. Она стала искать глазами что-нибудь, что могло бы ее защитить. Шаги были уверенными, но осторожными. Вот они остановились. Тишина. «Оглядывается, прислушивается», - подумала Лиза. У плиты стояла подставка с кухонными ножами. Всего в нескольких метрах. Она с трудом оторвала ноги от пола и почти прыгнула. Нож был у нее в руке. Лиза застыла. Большой темный дом. Маленькая испуганная девушка в полупрозрачной ночной рубашке, с ножом. Со стороны сцена напоминала фильм ужасов. Сейчас должно вдребезги разлететься окно, выходившее в темный сад. Лиза
обернется туда, но коварный преступник уже затаился за холодильником и ловким движением набросит ей на шею удавку. Встряхнув головой, Лиза громко и отчетливо спросила:
        - Кто здесь?
        Авиньон, лето Господне 1348, месяца февраля 15-й день
        Возрадовался, едва увидел с дороги родной сердцу город Авиньон. Громады дворцовых башен взлетали ввысь и так парили в облаках над темно-зелеными водами Роны. Казалось, что в лучах предзакатного солнца вижу я сам Горний Иерусалим. Какова же была моя печаль, когда услышал колокол церкви Святой Девы Марии, который звонил жалобно, словно скулил и всхлипывал в растерянности. Подъезды к столице христианского мира были запружены людьми. Кто-то лежал в изнеможении, кто-то молился, многие усердно хлестали себя плетьми в надежде так заслужить милость Господню. У иных со спины свисали куски мяса, ибо использовали для бичевания плети с тремя хвостами, на концах которых были закреплены железные крюки. Как объяснил мне один из стражников, все эти люди пришли к папе, чтобы защитил их от чумы. Правда, в город все равно никого не пускали из-за боязни, что умножат заразу. Увидев знамя Святого Апостольского Престола, разрешили мне проехать через одни-единственные ворота, которые были открыты. Пока добрались до них, стало смеркаться. Картина, которая предстала перед нашими глазами, была ужасной. На улицах лежали
трупы. Не один, не два - а десятки и сотни, словно ими мостили дороги. Лошади так и ступали по головам, туловищам и конечностям несчастных. Кости их хрустели и крошились под нашей тяжестью. То и дело появлялись люди в черных масках и, связав трупы веревкою, словно хворост, волокли куда-то. Потом видел телеги, доверху нагруженные телами. Ими управляли эти паладины смерти, которые везли свою ношу на захоронение. От торчавших в раскорячку рук, ног, голов стало мне нехорошо. Встретил я и десятки застывших глаз, с ужасом взиравших из своего небытия. Воздух был наполнен запахом разложения и ладана так, что ни дышать, ни обонять не было никакой возможности. Закрыл лицо капюшоном, что не слишком помогало. Над всем этим ужасом, как сказал ранее, скулил и всхлипывал колокол церкви Святой Девы Марии. А ведь был этот город полон людей богобоязненных, прекрасных и добронравных!
        У одного из домов увидел священника, который дрожащими руками насаживал на длинную палку святую гостию[То есть облатку (лат. Hostia) - евхаристический хлеб в католической церкви. По традиции, миряне-католики причащаются только хлебом.] . Потом просовывал ее в отверстие, прорубленное в двери, и шептал какие-то молитвы. Спросил его, что он делает. Священник ответил не сразу. Он посмотрел на меня красными измученными глазами и, наконец, тихо молвил:
        - Творю последнее причастие, брат. - Святой отец вытянул палку, надел на нее другую гостию и просунул обратно. Так сделал он несколько раз. Когда в пятый раз вытаскивал палку, увидел, что гостия осталась на ней.
        - Отмучились! А ведь какой был дом. Честные купцы, семеро детей: пузан Жак, бойкий Арман, шалунишка Пьер, красавица Матильда, непоседа Луиза… - священник осекся. Он заплакал, а потом махнул рукой, осенил себя крестным знамением и пошел своей дорогой.
        Специально записал сюда эти имена, чтобы после помолиться об упокоении несчастных во Царствии Небесном. От тяжких мыслей отвлек меня Мордехай:
        - Много мертвых христиан - значит будут бить иудеев. Ты защитишь меня?
        - Конечно, - сказал я прежде, чем подумал. - А почему ты решил, что иудеев будут бить?
        - Христиане считают, что если у них упал пенис или умерла корова, в этом виноват бедный Мордехай.
        - Ерунда, ты же медик. Людям сейчас нужна твоя помощь.
        - Я, конечно, медик, но сначала я бедный Мордехай, а потом уже медик.
        В разговорах об этом добрались до дворца господина нашего папы. Ворота были наглухо заперты. Стражники стали стучать стальными своими перчатками в кованые двери, провозглашая мое имя. Но не скоро добились ответа.
        - Ступайте прочь! - сердито крикнули сверху.
        - Здесь господин Хуго де Бофор, племянник святого отца нашего папы, - не унимался капитан моего эскорта по имени Гвидо.
        - Да хоть сам Иисус, - цинично отвечал голос ниоткуда.
        - Господин Хуго де Бофор имеет наиважнейшее дело. Доложите святому отцу.
        Долго стояли мы так перед запертыми воротами, пока наконец из темноты не появился человек с замотанным черной тряпкой лицом.
        - Кто тут Хуго де Бофор? Проходи. Остальные - убирайтесь.
        Я попросил своих подождать, а сам отправился за человеком с черной повязкой на лице.
        Мы прошли через небольшую дверь сбоку. Во дворе горели громадные костры. Искры от них взвивались в черное небо и возвращались сизым пеплом на голову и плечи. В самом дворце, наоборот, было темно и пусто. Мы шли по каким-то залам и лестницам и не встретили ни единой души. Господина нашего застал я в зале Иисуса. Сидел он на своем троне между двух жарко полыхавших костров. Вместо приветствия Климент сказал:
        - Медик мой уверяет, что пламя отпугивает чуму, - голос папы звучал растерянно. - Дай посмотреть на тебя, человек, который называет себя именем покойного моего племянника, Хуго.
        - Я это, отче, Хуго де Бофор. Хвала Создателю, жив я!
        Папа недоверчиво сощурился и даже привстал. Наконец, увидел в его глазах знакомые с детства тепло и любовь. Он бросился ко мне и обнял:
        - Хуго, ты жив! Мне сообщили, что ты умер в Аквах Секстиевых, где, говорят, никого больше не осталось. Значит, врут они, а ты живой. Живой! - Лицо его растеклось в блаженной улыбке.
        - Королева Иоанна в Аквах! - вскрикнул я, ибо понял, что все, чем жил последние годы, может быть враз уничтожено слепым роком.
        - Не хочу ничего про нее слышать. Хвала Создателю, живой. Кровь моя, - говорил папа, и слезы счастья текли по его осунувшимся щекам.
        - Отче, со мной люди. Надо их впустить и дать им кров.
        - Конечно, конечно, - быстро заговорил Климент. Никогда не видел я великого понтифика таким взволнованным.
        - Жив, жив, жив, - словно безумец повторял он. - Эй, пустите всех, кто пришел с моим племянником и разместите их как самых дорогих гостей этого дома.
        Папа распорядился накрыть стол на двоих. После дороги был я расположен к вину и сыру. Святой отец слушал мой рассказ, но, казалось, его не слышал, поскольку соглашался с любым моим советом и просьбой. Ни в чем не встретил я препятствий, даже в том, чтобы не держать Энрико в цепях, а накормить и разместить в комнате, из которой не сможет сбежать. Только бы Иоанна была жива и здорова. Иначе весь долгий и трудный путь прошли мы зря.
        Авиньон, лето Господне 1348, месяца марта 5-й день
        Сегодня господин наш папа возвел меня в сан кардинала-диакона[Изначально кардиналами называли священнослужителей главных римских церквей и соседних епископских кафедр, участвовавших в папских богослужениях. В результате в коллегию кардиналов вошли кардиналы-епископы, кардиналы-пресвитеры и кардиналы-диаконы.] . Со мной стало в коллегии 25 кардиналов. Мы суть столпы церкви, часть тела папы, соль земли и сенаторы Святой Римской церкви, ибо, по праву, соучаствуем во всех делах понтифика, а когда перейдет в мир иной, выбираем нового. Обращаясь к консистории, Климент назвал нас своей рукой и оком беспристрастным. Был я в черной тунике ордена святого Бенедикта, лицо же мое вдруг стало одного цвета с кардинальской шляпой, которую папа возложил мне на голову. Ведь едва достиг 23 лет, а удостоился такой великой чести. Спрятал глаза, чтобы собравшиеся не видели смущения и радости, переполнявших меня. Ни то ни другое не подобает испытывать кардиналу Святой Римской церкви. Должен он иметь вид строгий и отрешенный. Понтифик передал нам множество бенефициев[Речь идет о пожаловании доходов с церковных должностей
- епископств, приходов и монастырей, - которое не предполагало непосредственного присутствия кардинала. Это так называемые синекуры (лат. sine cura - без пастырского окормления).] , дабы смог вести образ жизни, достойный столь высокого сана, и выделил участок земли, недалеко от своего дворца, где я начну строительство подобающей резиденции. Рядом расположено несколько ветхих строений, хозяева которых умерли от чумы. Получил и эту землю, чтобы возвести там дом для моей Клары и сына нашего Хуго. Соединю оба дома подземным ходом. Так смогу, не привлекая лишнего внимания, бывать у моих хоть ежедневно.
        Из Акв Секстиевых меж тем приходят самые неутешительные сведения. Никто ничего не слышал о королеве, ибо в живых осталось там немного народу. Дворец же стоит пустым и разграбленным. Наш человек видел в нем множество трупов, почти совсем разложившихся так, что не смог никого опознать. Принес он грустную весть о смерти брата Ансельма. Да упокоится его душа в сонме праведных подле отца нашего Бенедикта!
        Людовик из Таранто, укрывшийся от чумы в одной из горных деревень Прованса, шлет нам письма с требованием выдать ему прелюбодея Энрико, ибо намерен предать его жестокой казни. Иоанну же собирается заточить в монастырь и править самостоятельно. Кажется, лишился он рассудка, если таковой, конечно, у него был. Пожалуй, будет полезно показать это письмо королеве. Молю Бога, чтобы была жива. Признаюсь, не осталось у меня на это надежды. Думаю, придется вступить в переговоры с Венгром. За признание его прав на неаполитанский трон и выдачу Людовика сделает для нас все, чего так долго добивались. Правда, торг будет трудным, ибо имеем дело с победителем, а не с проигравшей. Тем не менее приглашу Людовика в Авиньон, чтобы, если понадобится, сразу заковать в цепи и бросить в тюрьму. Когда идешь на базар, должен иметь товар под рукой. Заманить Людовика к нам нетрудно. Пообещаю ему, что сможет вдоволь насладиться казнью Энрико, которую он уже придумал во всех отвратительных деталях. Глупая рыба проглотит очередную наживку, как тогда в Неаполе, ибо не понимает, что сам скоро станет пищей на нашем столе.
        Каждый день в Авиньоне умирают десятки людей. Папа благословил Рону для погребения несчастных, поскольку кладбища переполнены, а могильщиков не хватает. С башни дворца вижу, как подъезжают к берегу телеги, заваленные телами. Сбрасывают их в воду без всякого почтения и церемоний. Словно бревна, отправляются они в свой последний путь, и Бог ведает, где обретут, наконец, покой. Везде, сколько хватает взора, торчат над водою окоченевшие руки. То ли грозят они небу, то ли воздеты в безмолвной своей молитве. Мордехай говорит, что трупы нельзя ни зарывать в землю, ни бросать в реку, дескать, чумной яд, содержащийся в них, отравляет все вокруг. Он хотел, чтобы я упросил папу сжигать покойников. Воистину, такое бесстыдство мог придумать только иудей. Как же воскреснут мертвые, если тело их обратится в прах?
        Правда, Мордехай оказался прав в другом. В обезумевшем от горя народе распространилась басня, будто иудеи отравили колодцы, чтобы при помощи чумы извести христиан. За один день были разгромлены дома всех иудеев в городе. Многих тут же убили самым зверским способом: кого повесили, кого сожгли, кого распилили на части. Не жалели они ни женщин, ни детей. Сам Мордехай едва избежал ужасной участи. Ведь все эти дни был он в городе, пытаясь найти противоядие от чумы. Многих спас, многому научился, проверяя действенность то одних, то других средств. За этим делом и поймала его озверевшая толпа. Поскольку Мордехая схватили поблизости от папского дворца, решили устроить расправу на площади перед нашими воротами. Долго совещались, как именно казнить мнимого отравителя. Наконец, сошлись на том, что повесят его вниз головой и распилят пополам. За этим делом застал их капитан моей стражи по имени Гвидо и бросился вызволять товарища. Не хотели отдавать ему свою добычу, предвкушая яркое зрелище. Но капитан спас бедного Мордехая. Кого изрубил насмерть, а кого ранил. Глупый Мордехай хотел перевязать раненых, чтобы
не истекли кровью. Воистину, хоть и иудей, преподал всем урок любви, о которой христиане совсем забыли. Ведь ныне жены бросают мужей, мужья - жен, дети - родителей, а родители - детей, едва заметят у них бубоны. Не понимают несчастные, что не о том пекутся, о чем следовало бы. Нет в этой жизни ни ценности, ни радости, если утратишь родных и любимых.
        Когда капитан Гвидо привел к нам оборванного и избитого Мордехая, хотел ему настрого запретить выходить в город. Но Мордехай сказал, что не может бросить свои исследования. К тому же нужен многим больным, которым уже помог. Если останется во дворце, то умрут они. Скрепя сердце, поддался его уговорам, но приказал ходить в одежде священника, а капитану - всегда следовать за ним. Между тем со всех концов христианского мира получали мы известия о жестоком преследовании иудеев. По моему совету, господин наш папа издал буллу[Булла - официальное папское послание. Своим названием обязана свинцовой папской печати, привязанной к грамоте бечевкой или шелковой тесьмой. Эта печать напоминала пузырек на кипящей воде - «буль-буль» от лат. bullire - кипеть. С одной стороны на печать наносились изображения апостолов Петра и Павла, а с другой - имя действующего папы.] , в которой осудил слухи об отравлении колодцев иудеями. Понтифик грозил отлучением от церкви всем, кто будет обвинять, преследовать, грабить или убивать иудеев. Их жизнь и имущество взял он отныне под свою апостольскую защиту. В другом послании
пригласил всех иудеев прибыть в Авиньон, где даровал им мир и безопасность. Как Мордехай пытался помочь своим мучителям-христианам, так теперь и отец всего христианского мира явил милость и любовь иудеям, ибо все мы созданы по образу и подобию Божьему. Только одних беда возвышает, других превращает в скот.
        Кап-Ферра
        Нож был у нее в руке. Лиза застыла. Большой темный дом. Маленькая испуганная девушка в полупрозрачной ночной рубашке, с ножом. Со стороны сцена напоминала фильм ужасов. Сейчас должно вдребезги разлететься окно, выходившее в темный сад. Лиза обернется туда, но коварный преступник уже затаился за холодильником и ловким движением набросит ей на шею удавку. Встряхнув головой, Лиза громко и отчетливо спросила:
        - Кто здесь?
        - Боже, Лиза! - раздался выдох облегчения из коридора. На пороге кухни появилась Полина Одоевская. - Представляешь, захотела поесть. Это у меня нервное. Иду по коридору и вдруг слышу шорох на кухне. А мне ведь уже рассказали, что кто-то напал на Кена. Какой ужас!
        - Кто рассказал? - холодно спросила Лиза.
        - Как кто? - удивилась Полина.
        - Кто тебе рассказал, что на Кена напали? - повторила Лиза.
        - Ну этот… - она замялась, - Пьер или Жак - не помню. Он его помогал нести. Надо завтра же усилить охрану виллы. Тут кругом одни грабители. Боже, что у тебя в руке? - Полина с ужасом посмотрела на длинный нож, который сжимала Лиза. Лиза пожала плечами и вернула нож в подставку.
        - Полин, не могу заснуть. У тебя есть феназепам?
        - Нет, конечно. Я же беременна. Но есть хороший транквилизатор - дифенхидрамин. Я после того, как пропал Федя, только с ним и засыпаю. Вместо мужа у меня теперь этот дифен… Тьфу! - Полина говорила с искренней грустью, и Лизе вдруг стало ее жалко. Одоевская порылась в кармане халата и достала оттуда серебряную коробочку: - На, возьми. У меня наверху еще есть.
        - Красивая вещица, - Лиза взяла в руку коробочку, которая, вероятно, когда-то служила табакеркой. На овальной эмали, прикрепленной к крышке, была изображена пухлая женщина в короне.
        - Это Мария Терезия. Вена, 40-е годы XVIII века, - сообщила Полина, уже заглянувшая в холодильник.
        - Я возьму одну таблетку, - Лиза открыла табакерку.
        - Лучше возьми все, одна может и не сработать… Это муж должен быть один, а дифенхидраминчика нужно много… Завтра вернешь.
        Лиза поблагодарила Полину и пошла к себе, думая, что не так уж была справедлива к жене отца.
        - Только не пей больше четырех, слышишь? - крикнула ей Полина вдогонку.

* * *
        Алехин проснулся от оглушительного пения птиц. Солнце неистово рвалось в комнату сквозь наглухо задернутые шторы темно-зеленого бархата. Хрустальные консоли тяжелой барочной люстры поймали несколько лучей и теперь отбрасывали блики по росписям на потолке. В плафоне прихотливой формы была изображена толстушка с розовыми сосками и складчатыми ножками. Она покоилась на облаках в окружении младенцев с крылышками. «Настоящий XVIII век, - зачем-то подумал Алехин, - какой-нибудь Тьеполо. Триумф Венеры». У него затекла левая рука. Казалось, что она была окаменевшей деревяшкой, которая зачем-то лежала под головой и давила на шею. С титаническим трудом Кен вытащил руку, и та бессильно шлепнулась рядом. Солнце слегка позолотило волоски на предплечье. «А руки такие загорелые, волосатые, сильные. Обожаю мужские предплечья», - в сознании неожиданно всплыла абракадабра Ксантиппы. «Так… я в Кап-Ферра, у Лизы. С нами Ксантиппа Пылкая, - Кен поморщился. В голове был невообразимый мусор из слов и ощущений. - Я пошел в парк. Цикады. Устрицы. Хрущобы. Антиной. - Он поднялся и подошел к зеркалу. - Надо меньше пить».
Оттуда смотрело голое взъерошенное чудовище со здоровенными мешками под глазами. Лицо заметно округлилось и почернело. «Б…., - прошипел Алехин. - Надо меньше пить, - повторил он. - Член уже не стоит. - Между ног болталось что-то, абсолютно не характерное для обычного алехинского утра. Он зашел в ванную и жадно присосался к крану. Потом смочил волосы, расчесал их и стал искать сигареты. Сознание постепенно возвращалось. - Я видел в парке человека. Он напал на меня. Ой, и Лиза здесь». На кровати явно кто-то был. Из-под одеяла торчали милые темно-русые кудряшки. Алехин бухнулся в постель и прижался к макушке девушки. Облако родного любимого запаха наполнило его силами. «Не все потеряно», - удовлетворенно заметил Кен и слегка отдернул одеяло. Солнце позолотило пушок на точеном плечике. Алехин жарко приник к нему и тут же отпрянул. Что-то было не так. Он потрогал Лизу. Она не шелохнулась. Тогда Алехин стал тормошить и звать ее. В комнате стало оглушительно тихо. Он повернул ее к себе лицом. Лиза бессильно обрушилась на подушку. Глаза были закрыты. Тут он заметил, что она не дышит. Алехин прижался к груди,
обтянутой тонкой маечкой. «Холодная. Вся холодная». Он не слышал стука ее сердца. «Лиза!» - закричал Алехин и тряхнул ее. Тело покорно подалось вперед, но голова упала на подушку. «Мертва. Она мертва», - пронеслось в голове главного редактора.
        Авиньон, лето Господне 1348, месяца марта 17-й день
        Хвала святым апостолам, жива королева Иоанна. Как только чума обрушилась на Аквы, она покинула город и укрылась в небольшом замке, построенном ее дедом. Отсюда королева написала мне письмо, больше заботясь об участи своего Энрико, чем о других делах. Я же, беспокоясь о хрупкости всего в этом мире, приказал ей от имени господина папы немедленно явиться в Авиньон на его суд. Дал ей понять, что папа колеблется и может признать Венгра законным королем Неаполя, если госпожа не попытается его переубедить. Новым письмом вызвал сюда Людовика, чтобы прижал королеву с другой стороны.
        Сегодня же прогуливался с понтификом по стенам дворца. Воздух стал совсем теплым. Несмотря на смерть, царившую в городе, там, наверху, жизнь казалась вечной и непобедимой. Голубое небо рассекали стрижи, стремительные в своем полете. Ярко светило теплое солнце, пели птицы, легкий ветерок доносил до нас сладкий запах лугов и трав. Казалось, нет никакой чумы и не было.
        - Сын мой, - обратился ко мне понтифик, - уверен ли ты в невиновности королевы, не падет ли ее грех на нас?
        - Уверен, святой отец. Королева виновата лишь в том, что не покарала истинного убийцу своего мужа.
        - Ну, не за это мы будем ее судить, - лукаво улыбнулся Климент, - нам, хвала Господу, достаточно ответить только на один вопрос: убила или нет.
        - Нет, отче, не убивала и не знала о том, что делал Людовик в спальне ее мужа.
        - Аминь. За остальное ответит Иоанна перед другим Судией, - папа осенил себя крестным знамением и, помолчав, спросил: - Говорил уже с ней о деле? - В глазах Климента загорелся огонек, который видел я у игроков в кости.
        - Рано, отче. Должны довести ее до нужного состояния. Советую вам принять ее холодно и не разговаривать нигде, кроме как в консистории[Зал дворца, в котором проводились официальные совещания (лат. сonsistoria) папы с кардиналами.] , чтобы чувствовала себя подсудимой, но не королевой.
        - Хороший из тебя получится папа, - сказал вдруг Климент. Я смиренно склонил голову, ожидая его благословения. Когда получил желаемое, продолжил:
        - Вызвал сюда Людовика.
        - Господи, зачем? - святой отец поморщился, словно наступил на жабу.
        - Знает он о прелюбодеянии Иоанны с камерарием ее Энрико. Королева очень беспокоится о жизни своего наложника. Уверен, что Людовик будет громогласно требовать выдачи несчастного. В своем письме посвятил он три строчки описанию тех пыток, которым намерен предать юношу.
        - Похоже, Иоанна попала в надежную западню, - довольно улыбнулся понтифик.
        - Видит Бог, сама себя туда загнала.
        - Ну ты, маленький Хуго, не прибедняйся. Думаю, что нет в этом мире человека более опасного для тебя, чем Иоанна, если, конечно, узнает правду.
        - Правда известна вам, святой отец, и Господу.
        Мысленно же добавил, что и тебе, мой дорогой дневник, тебе доверил даже то, о чем побоялся сообщить господину.
        - Хорошо, если так, - с сомнением заметил папа. - А что ты намерен сделать с Энрико?
        - Это частный вопрос, не достойный вашей милости, - не хотел говорить понтифику, что принял решение пожертвовать Энрико. Чтобы восстановить мир в королевстве, нужно вернуть Иоанну на ложе к Людовику. Не о мальчиках надлежит ей думать, но о мужах, которые мечом проложат ей дорогу в Неаполь. Конечно, Людовик захочет наказать и Иоанну. Ведь сам писал нам об этом. Но объясним ему, кто он есть на самом деле. Прелюбодей, совративший королеву, и убийца ее мужа.
        - Знаешь, как называется это место? - вдруг отвлекся понтифик. Мы стояли посреди строительных машин и лебедок.
        - Помойка, отче?
        - Запомни, - укоризненно покачал головой Климент, - место это станет самым прекрасным в нашем дворце. Ворота, которые находятся ниже, будут увенчаны двумя башенками, а названы они в честь апостолов Петра и Павла. - Я немного растерялся, пытаясь сообразить, к чему мне об этом знать, особенно теперь.
        - Вы о чем, отче?
        - О том, что тебе надлежит все знать. - Я с беспокойством посмотрел на папу, но он махнул рукой, затянутой в белую перчатку, и продолжил: - Не хочу я больше крови. В этой истории достаточно пролито крови.
        - Но разумнее будет отдать Энрико Людовику, чтобы успокоился и насладился местью.
        - Придумай что-нибудь. Ты же у меня сообразительный, - отрезал святой отец и жестом показал, что аудиенция закончена.
        Ницца, комиссариат полиции
        Алехин уже однажды пережил смерть близкого человека. Ему и тогда казалось, что он был виноват. Не защитил, не уберег, не смог остановить того, кто убивал из-за тупой необъяснимой страсти. «Я приношу несчастье», - убеждал себя Кен в какой-то мелодраматической пошлятине. Хорошо, если бы он делал это только про себя. Но главный редактор поделился своим выводом с комиссаром криминальной полиции Комндомом, которого вызвали в Кап-Ферра, поскольку он уже занимался исчезновением отца Лизы. Комиссару казалось в высшей степени подозрительным, что Алехин постоянно попадается на глаза. Услышав про несчастья, которые главный редактор якобы приносит, Комндом важно спросил:
        - Мосье, вы хотите сделать признание?
        - Признание? Да, комиссар, я хочу сделать признание. Ее убили из-за меня.
        - Мосье, - причмокнул губами комиссар, - вы находились в комнате, когда мадемуазель Климофф выпила яд. Вы дали его ей?
        - Я?! - растерялся Алехин. - Какого черта мне убивать Лизу?
        - Очень просто, мосье, обычная ревность. Или вы и теперь будете говорить про какую-то средневековую тайну?
        - Что значит «и теперь»? Вы соображаете, что несете?! - закричал Алехин. Комндом надменно посмотрел на него и заявил:
        - Не советую говорить со мной в таком тоне. Я представляю здесь республику!
        - Вы представляете здесь республику идиотов! - оскалился Алехин.
        - Мосье, я научу вас уважать закон и его представителей. Объявляю вам, что вы арестованы по подозрению в причастности к убийству мадемуазель Климофф.
        - Вы спятили?
        - Взять его! - твердо скомандовал комиссар.
        Алехина скрутили и увели из дома. Полина Одоевская сидела на террасе вместе с Ксантиппой Пылкой. Последнее, что услышал Кен, были слова Одоевской:
        - Прекрасно! Я всегда говорила Лизе, что он человек не нашего круга.
        Кена доставили в Ниццу и поместили в обезъянник. Его соседями оказались огромный негр в майке-алкоголичке, албанец и молдаванин. Будучи в белых фланелевых штанах и замшевых лоферах, Алехин внес последний штрих в панораму основных социальных слоев Лазурного Берега. Теперь в камере сидели: сутенер, наркодилер, гастарбайтер-нелегал и обитатель олигархической виллы. Негр дружелюбно толкнул Алехина в плечо и одобрительно сообщил, что у него красивые лоферы.
        - Твои пять евро - мои шюз, - предложил негр.
        - Нет, мосье, - вежливо отказался Алехин. Негр закачал головой.
        - Твои шесть евро.
        - Лучше соглашайся, он ночью все равно снимет, - доверительно сообщил молдаванин.
        - Ночью?! Я не собираюсь здесь оставаться на ночь! - возмутился Алехин. Мужики заржали.
        - Он не собирается! - пуще всех ржал чернявый албанец с тонкой шеей.
        - Мошенничество с кредитками? - сочувственно поинтересовался молдаванин.
        - С чего ты взял?
        - Значит, наркотики, - констатировал албанец, - знаешь Штыря?
        - Твои семь евро - мои шюз, - снова вступил в разговор негр.
        - Отвали! - Алехин поднялся и подошел к решетке. - Я гражданин России и требую, чтобы вы вызвали консула! - крикнул он офицеру, скучавшему с «Paris Match» в руках. Тот даже не повернул головы.
        - Так ты русский? - перешел на язык Пушкина молдаванин. - Это хорошо. Вместе мы сделаем черножопого!
        - Зачем? - удивился Алехин.
        - А заебал.
        В это время негр и албанец с опаской наблюдали за двумя людьми, говорившими на непонятном языке.
        - Русская мафия, - глубокомысленно предположил албанец.
        - Русская мафия очень жестокий, - подтвердил негр и больше не предлагал Алехину продать лоферы.
        - Этот в белых штанах похож на босса. Они всегда такие чистенькие, - зашептал албанец. - В прошлом году распилили пилой такого хорошего человека.
        - Пилой? - ужаснулся негр. - За что?
        - Кто их, русских, разберет? Живьем распилили, а потом на рынке продали словно телятину.
        - Врешь.
        - А череп главный босс себе оставил для коллекции - такой у русских обычай. Они из него водку пьют. Об этом их писатель рассказывал, Достоевкиным зовут. Он в тюрьме сидел за то, что зарубил топором старую бабку. У нее еще дочь была. Так этот Достоевкин ее изнасиловал прямо у трупа старухи. Ну, а когда голубчика замели, то он типа раскаялся. Срок ему впаяли порядочный. В тюрьме-то он воровские обычаи и изучил, а потом описал их в книге «Преступление и показания». Очень хорошая книга, - подытожил албанец.
        Молдаванин тем временем говорил Алехину тихо и по-русски:
        - Надо держаться вместе. Этот негр сука еще та. Будет нас ночью насиловать.
        - С чего ты взял?
        - А ты не видишь? Он же пидорас и наркоман. Черножопые все пидорасы… - молдаванин подумал и добавил: - И наркоманы.
        Алехин внимательно посмотрел на упитанного наркопидораса. Албанец что-то шептал в самое ухо негра. Его лицо становилось все серьезнее.
        - Договариваются, гандоны! - констатировал молдаванин.
        - Видишь, как зыркает, - прошептал албанец негру, косясь на Алехина, - такой распилит пополам и не моргнет глазом.
        - Вот суки, пидорасы! - огрызнулся молдаванин. - А я их бритвой, только суньтесь. Все вам подстригу! - молдаванин явно пытался завестись. Он так угрожающе смотрел на негра, что тот не выдержал, вскочил и закричал:
        - Мосье офицер, здесь русская мафия, они хотят распилить бедного черного парня!
        К тому моменту, как в комиссариате наконец появился Комндом, невольники уже сидели молча по углам. Офицер стучал дубинкой по решетке и пламенно объяснял, что всем им надлежит уважать Французскую республику и ее законных представителей. Комндом что-то рявкнул. Офицер, который только что казался Дантоном на трибуне Конвента, превратился в суетливого хорька и бросился отпирать камеру.
        - Вы свободны, мосье, - важно сказал Комндом Алехину.
        - То есть, вы больше не считаете меня убийцей?
        - Я этого не исключаю. Но ваш друг, мосье дю Плесси, подтвердил, что вы были вчера без сознания.
        - Мой друг?
        Комиссар проигнорировал вопрос Алехина.
        - Прошу вас не покидать пределов Франции до уточнения всех обстоятельств, - отрезал он и повернулся к Алехину спиной.
        Кен вышел на улицу. Яркое солнце мгновенно ослепило его. Отткуда-то из сияющей белизны раздался восторженный вопль Ксантиппы:
        - Вот он! Ну, слава богу!
        Прежде чем Алехин успел сообразить, что происходит, на нем повисла Пылкая. Рядом возник какой-то ухоженный папик.
        - Ты представляешь, когда тебя увели в цепях, я бросилась звонить Антуану. Ему понадобилось всего пять минут, чтобы этот Комндом сник… Вот же какая фамилия говорящая! Нинка, - ну ты ее знаешь, она подруга Светки из ВТБ, - помнишь, которую муж сцуко бросил… не важно. Нинка всегда говорила, как лодку назовешь, так она и поплывет. Вот «Пелорус» что по-латыни значит?
        - Ну… - Алехин замялся.
        - Привратник! - завопила Ксантиппа. - Привратник он путинский!
        - Кто, Ксантипп?
        - Балда, «Пелорус» - это лодка Абрамовича.
        - Ксантипп, я слышал, «Пелорус» переводится с английского как «пеленгатор», что-то указывающее путь…
        - Клянусь! Привратник! - не успокаивалась Пылкая.
        Алехин на секунду пожалел, что вышел из тюрьмы. К счастью, вмешался папик:
        - Какой идиот этот комиссар! Надеюсь, с вами все в порядке. Мои глубочайшие соболезнования, дорогой мосье Кен.
        - Мы знакомы? - удивился Алехин.
        - В некотором роде. Вчера я помогал искать вас в парке… Бедная мадемуазель Климофф, - сдавленно промолвил папик, - всегда ужасно, когда умирают молодые. Ее ждала такая безоблачная красивая жизнь. - Кену показалось, что в глазах мужчины навернулись слезы. - Моя машина в вашем распоряжении, - папик указал на перламутровый «Роллс-Ройс», который был припаркован на противоположной стороне тротуара.
        - Отвезите меня на виллу, пожалуйста, - попросил Алехин.
        В машине Кен узнал, что Антуан настоящий полковник, к тому же герцог и потомок самого Ришелье, а главное - «вот такой мужчина, каких больше не делают». Еще он понял, что Ксантиппа по уши влюбилась в Антуана. А тот, кажется, отвечал ей взаимностью.
        Они остановились у виллы Климовых. Но бронзовые в завитушках ворота остались неподвижными. Антуан нажал на кнопку переговорного устройства. Голос ответил:
        - Мосье, мы не ждем гостей.
        - Но здесь мосье Алехин и мадемуазель Пылкая? - изумился Антуан.
        - Мадам Одоевский просит принять во внимание постигшее ее горе, - заявило переговорное устройство.
        - Какое варварство! - переживал Антуан.
        Алехин спокойно по слогам произнес:
        - Там остались мои вещи.
        Антуан повторил слова Алехина. Переговорное устройство на мгновение утихло, потом снова ожило:
        - Мы сейчас принесем вещи мосье Алехина и мадемуазель Пылкой. Подождите минуту.
        - Шустрая девушка Полина, - констатировал Кен.
        - Офигеть! - выдохнула Ксантиппа. - Сучка какая, а я ей еще Анжелкин телефон дала. Вот такенская маникюрша!
        - Могу ли я предложить вам, мадемуазель, и вам, мосье, быть моими гостями? - жарко заговорил Антуан. - Какая жестокость!
        Алехин вышел из машины и закурил. Там, за рокайльными завитками ворот, в буйной зелени утопал дворец Климовых. В нем только что умерла Лиза. «Ее ждала такая безоблачная, красивая жизнь», - Алехин повторил слова Антуана и заплакал.
        Много позже Кен попытался разобраться в своих чувствах к Лизе. И был вынужден признать, что скорее жалел о смерти девушки, чем о смерти своей любви. Любил ли он ее вообще? Или то, что случилось между ними, не успело стать всепроникающим, надежным ощущением счастья? Им было хорошо в постели и на страницах светской хроники. Просто хорошо.
        Дойдя до этого утешительного вывода, Кен проглотил комок в горле и почувствовал, как слеза сбежала по его щеке. Он тряхнул головой, и в ней, словно в игровом приложении к айфону, возникла ослепительно яркая картинка. Алехин видел Лизу в профиль. По ее лицу блуждала блаженная улыбка. Она смотрела на белые лодки, бороздившие голубое море, и слегка щурилась. Хоть на террасе и лежала глубокая тень крыши, солнца было так много, что оно золотило волосы, кожу и глаза Лизы, ставшие совсем янтарными. Кен нежно поцеловал ее в пахнущее пирожным плечо. Она прижалась к нему… Алехин опять встряхнул головой. Айфон его жизни выдал новый образ. Стол. Стакан. Пепельница, ощетинившаяся десятками окурков. Полупустая бутылка виски Glenmorange.
        Сен-Жан Кап-Ферра, бульвар Шарля де Голля
        Летом профессор Бриен жил в небольшом тесном особнячке в центре Cен-Жан Кап-Ферра. Он достался ему от прадеда, известного гинеколога, и служил профессору, который работал в Париже, дачей. В роду Бриенов все были врачами. Только он отступил от семейной традиции, увлекшись историей. И сделал это, очевидно, зря. К сорока годам Бриен осознал, что полностью профукал свою жизнь. Его отец - крупнейший проктолог Франции - говорил, что провел пятьдесят лет «в жопе» и не променял бы это место даже на Версаль. «Жопа», в которой жил Бриен, была, увы, экзистенциального свойства. Он занимался какими-то мелкими, пыльными сюжетами, о которых не хотел ни думать, ни говорить, ни писать. Самым значительным достижением профессора стал труд о малоизвестных юристах XIV века, убивших свою жизнь на толкование каких-то бесцветных постановлений папы римского. И теперь столь же малоизвестные люди толковали не менее бесцветный труд самого Бриена, хотя было очевидно, что им не хочется ни думать, ни говорить, ни писать об этом.
        На глазах профессора рухнула Берлинская стена, «русский медведь» взобрался на танк, принцесса Диана разлюбила, полюбила и погибла, Майкл Джексон из мальчика стал мертвецом, пали башни-близнецы, Cтив Джобс придумал айфон и айпад, Китай стремительно превращался в сверхдержаву. И только в его, Бриена, жизни были все те же малоизвестные юристы, давно умершие, бесцветные и благополучно забытые. Статья в «Фигаро», в которой профессор прочел о потрясающей находке в Авиньоне, вернула ему надежду совершить что-то по-настоящему важное. Но и эта надежда теперь таяла.
        После того как Бриен позвонил Алехину в Москву, прошло несколько дней. Русский так и не связался с ним. И вот теперь профессор прочел в местной газете о смерти наследницы миллиардов, Елизаветы Климовой. «Курьер Ниццы» сообщал:

«Вчера в Кап-Ферра на вилле русского олигарха Климова был обнаружен труп его дочери, Елизаветы, 23 лет от роду. Девушка была найдена мертвой в постели со своим любовником. Им являлся Иннокентий Алехин, главный редактор русской версии журнала
«Джентльмен».
        - Не может быть. Значит, Алехин здесь! - Бриен буквально сожрал заметку за секунду:

«Полиция сначала задержала мосье Алехина по подозрению в причастности к убийству наследницы миллиардного состояния, но затем вынуждена была отпустить. Комиссар полиции Комндом от комментариев отказался. Однако, по данным наших источников, мосье Алехин является одним из боссов русской мафии, причастным к жестокому убийству гражданина Албании в прошлом году. Он был распилен циркулярной пилой в отместку за хищение партии героина у подпольного синдиката наркоторговцев, который возглавляет некто по кличке «Штырь», уроженец Таджикистана. По свидетельству нашего информатора, мосье Алехин является его правой рукой. Наш корреспондент, дежуривший вчера у комиссариата Ниццы, видел, как мосье Алехин садился в перламутровый Rolls-Royce Silver Cloud 1965 года. Его встречали охранник и женщина, по виду жрица любви из Украины или Белоруссии. Мосье Алехин никак не был похож на человека, раздавленного горем. Уединившись с девушкой, он проследовал к одной из роскошных вилл, расположенных в Вильфранш.
        По данным патологоанатомов, мадемуазель Климова была отравлена цианидом, который, возможно, содержался в ее снотворном. Несколько дней назад в Авиньоне пропал отец Елизаветы Климовой, Федор Климов, а затем был обнаружен труп его сына, Ивана. Кто-то объявил охоту на семью русского олигарха».
        Профессор понимал: Алехин рядом, где-то в 5 - 10 минутах ходьбы, а вместе с ним и ключ к сокровищам. Бездарная заметка содержала только одну зацепку - перламутровый Rolls-Royce Silver Cloud 1965 года. Он открыл лэп-топ и задал в поиске
«силверклауд ницца кап ферра вильфранш». Вывалилось несколько страниц, повествующих о всевозможных ралли олдтаймеров на Лазурном Берегу, в двух из них действительно принимал участие перламутровый Silver Cloud, который был заказан министром времен де Голля. А вот и его потомок - улыбающийся ухоженный господин лет пятидесяти - победитель ралли Борд-дю-Мер в 2006 году, мосье Антуан дю Плесси. Бриен почувствовал себя сыщиком.
        Вильфранш
        Кен неплохо устроился на вилле своего нового знакомого. Она была много скромнее климовской, но зато здесь присутствовал почти неуловимый аромат старых денег. Алехин поначалу не мог понять, в чем это точно выражалось. Но потом догадался: у Антуана все случилось очень давно, каждая вещь - от паркового шезлонга до книжки, забытой на ломберном столике в гостиной, - была с историей. Ничто здесь не резало глаз новизной, все имело свои трещинки, шероховатости и потертости, скрипело и пахло стариной. На любой вопрос «вот такой мужчина» отвечал: «О, это отличный Левефр. Он написал мою прапрапра… бабку, когда та была представлена ко двору Людовика XVI. Ведь, правда, не скажешь, глядя на эту милашку, что через пятнадцать лет якобинцы отрубят ей голову? А этот кабинет, инкрустированный черепахой, побывал в России. Он принадлежал еще одному родственнику - наполеоновскому генералу. Его проткнули вилами под Смоленском. Генерал, кстати, писал неплохие стихи…»
        Понятное дело, что такой истории не могло быть у Климова, вообще, ни у кого в России, перепаханной большевиками. У русских, будь то аристократы или крестьяне, экспроприировали прошлое. Само настоящее было у них скорее в пользовании, чем в собственности.
        Неудивительно, что у Климова не сохранилось даже личной истории. Ведь не стал бы он тащить в свой дворец продавленный диван из хрущобы или подшивку «Техники молодежи». Конечно, Федор Алексеевич окружал себя аукционными вещами, заказывал мебель, фарфор и технику у лучших производителей. Но Алехина не покидало ощущение иллюзии дома, какую умеют создавать в гостиницах. Красиво, богато, основательно, но к дому это не имеет никакого отношения. «Все мы странники в этой жизни, все мы пассажиры, - думал Кен, - Климов пожил свое в гостинице, Лиза пожила, теперь будет жить Полина, потом остановится коррупционер из МВД или хозяин какого-нибудь «мира картузов на Войковской». Другое дело Антуан. Он даже ездит на «Роллс-Ройсе» 1965 года - Silvercloud - это не какой-нибудь «Роллс-Ройс» фантом для нуворишей из Дубаи. Это машина его отца - министра времен де Голля».
        Ксантиппа ворвалась в комнату, когда Антуан показывал Алехину редкое издание Эразма Роттердамского начала XVII века:
        - Оно в нашей семье от Жана Армана.
        - Кардинала де Ришелье? - вежливо осведомился Алехин. Ответить Антуан не успел.
        - На террасе чудо как хорошо! - заявила Ксантиппа. - Там у нас будет штаб.
        - Штаб? - удивился Алехин.
        - Да, штаб расследования. Должны же мы, наконец, понять, кто стоит за всем этим. Итак, - провозгласила Ксантиппа, - чур я буду вести расследование. У меня прекрасная интуиция. Мне все об этом говорят. Я вот Светке Богдарчук твержу, что ей не идет фуксия. И ведь правда - не идет!
        - Женщины действительно много проницательнее нас, мужчин, - вежливо поддержал Пылкую Антуан. Когда все расселись за столом на террасе, Ксантиппа объявила:
        - Я уверена, что это Полина. Она выигрывает от смерти Лизы.
        - Но не от смерти Федора Алексеевича, - скептически заметил Алехин.
        - Дудки! Она решила сначала избавиться от него, чтобы отдаться своей страсти с молодым любовником. А уж потом…
        - Каким любовником? - удивился Алехин.
        - Как каким? Ты что, с неба свалился! - Ксантиппа посмотрела на Алехина как на инопланетянина. - Да у нее же роман с Дэном, инструктором из Ворлд Класса в Жуковке. Об этом все знают, - Ксантиппа возмущенно фыркнула. Дедушка в белом кителе принес белое вино и тарелку треугольных сэндвичей с лососем и огурцом.
        - Не может быть! - воскликнул Алехин, отхлебнув ледяного вина.
        - Ты бы видел, как они воркуют.
        - Где?
        - В спортзале, конечно.
        - Ксантипп, мы сейчас с тобой тоже воркуем, но из этого ничего не следует.
        - Меня не проведешь, я по глазам вижу влюбленную женщину.
        - Ты разве ходишь в Жуковку? - улыбнулся Алехин, который отлично знал, что Ксантиппа живет в съемной «однушке» около Тишинки, хотя и твердит всем: «У меня на Патриках».
        - Я сама не видела, но мне Аленка сказала, ну, жена форбса… этого, который трубами торгует.
        - Хорошо, - устало согласился Алехин. - А как ты объяснишь самоубийство Ивана и исчезновение оригинала духовной?
        - Элементарно! - торжествующе заявила Ксантиппа. - Иван увидел, как Полина убила Климова, и не смог с этим жить. - Тут, кажется, не выдержал даже Антуан, который стоически переносил все предыдущие умозаключения Пылкой:
        - Постойте! Иван - это тот юноша, который покончил с собой в Авиньоне. Думаю, для самоубийства должны быть очень веские основания. А что это за духовная, мосье Кен? Мадемуазель Ксантиппа немного рассказала мне… Но я бы хотел услышать это от вас.
        - Можно просто Кен.
        - Тогда просто Антуан, - широко улыбнулся «вот такой мужчина». Алехин пересказал всю историю, упомянув даже про дневник кардинала Хуго де Бофора.
        - Очень интересно, Кен. Знаете, я прожил две жизни. Одну увлекательную, рисковую, когда я был так же молод, как вы. А другую - скучную и буржуазную: «Ваш кофе, мосье, ваша газета… Что вы будете на обед, мосье? Вам звонила ваша тетушка из Экс-ан-Прованс… Не угодно ли будет отправить ей букет пионов из вашего сада, мосье? Ваши анализы, мосье… Доктор Жерар не рекомендовал вам есть мясо, мосье…» Господи, как я от всего этого устал! - Антуан залпом осушил бокал с вином и заявил: - К черту пионы, тетушку и доктора Жерара! Мне остался год-два… я знаю. Я хочу их прожить увлекательно, - Антуан обворожительно улыбнулся. - И прежде всего я хочу сделать предложение мадемуазель Ксантиппе. Выходите за меня. Вы будете безумно богатой вдовой. - Ксантиппа посмотрела на Антуана с ужасом и любопытством. - Я искал вас всю жизнь, - продолжал папик. - Будьте моей.
        - Я, я, - замялась Ксантиппа, - я должна подумать, Антуан. Это так неожиданно. - Ксантиппа поправила прическу.
        - Второе предложение я хочу сделать вам, Кен. Возьмите меня в игру. Я многое умею. Во-первых, я проведу вас в папский дворец. Он будет в полном вашем распоряжении на целую ночь. Во-вторых, вам, учитывая обстоятельства, не помешает охрана. Я офицер, - глаза Антуана светились молодостью и решимостью.
        - Кенчик, - вступила Ксантиппа, - это так романтично. Антуан… я… ты… ночью в средневековом замке. Мы ищем сокровища… - Она закурила сигарету и решительно заявила: - Я - за.
        - Мадемуазель, правильно ли я понял, что вы принимаете мое предложение? - Антуан неожиданно покраснел как подросток. - Я сейчас. - Он вскочил и убежал в дом.
        - Какой мужчина! - завороженно пропела Ксантиппа. - Ты меня представляешь хозяйкой этой виллы, Кен? - Она выпрямилась, опустила ресницы и проговорила: - Подайте, пожалуйста, на обед окуня под соусом из белого вина… Да, не забудьте, к нам прибудут герцог и герцогиня Йоркские. Они не переносят тимьяна.
        - Вот, мадемуазель. - Антуан явно был сильно взволнован. Лицо его покраснело, дыхание было тяжелым и прерывистым. Он протянул Ксантиппе маленькую коробочку, обтянутую красной телячьей кожей с золотым тиснением. Внутри было кольцо с квадратным изумрудом, обрамленным бриллиантами багетной огранки.
        - Боже, какая красота! - сдавленно проговорила Ксантиппа.
        - Будьте моей женой, мадемуазель, умоляю! - папик осторожно прикоснулся к ее рукам как к величайшей святыни.
        - Я согласна, - тихо сказала Ксантиппа.
        - Кен, вы слышали?! - завопил Антуан. - Эй, шампанского сюда!
        Церемонные дедушки в белых кителях принесли подносы с бокалами, запотевшие бутылки с оранжевыми этикетками в серебряных ведерках со льдом.
        - В моем доме принято подавать «Вдову Клико». Я слышал, русские очень любят этот сорт.
        - Русские любят жидкие дрожжи по цене пятьсот евро за бутылку. Называется
«Кристалл».
        - Но «Клико» упоминал ваш поэт Пушкин, - не унимался папик.
        - Это было 150 лет назад. Уверяю вас, русские с тех пор сильно переменились.
        - Ах, русские, - мечтательно произнес он. - Кстати, вы знаете, что именно отсюда начался Лазурный Берег?
        - В каком смысле? - удивился Алехин.
        - Здесь, в Вильфранш, в XIX веке стояла русская эскадра. В Ницце тогда жила ваша царица Александра Федоровна, жена царя Николая I. За ней сюда потянулся весь русский бомонд. Именно русские открыли Лазурный Берег. Англичане пришли много позже.
        - Как вы интересно рассказываете, Антуан. Я потрясена, - с восхищением произнесла Ксантиппа.
        - В этом доме, мадемуазель, вы будете достойной наследницей ваших предков, - Алехин посмотрел на Антуана и решил: «Форменный идиот. Ксантипке повезло».
        У него зазвонил телефон. Кен ответил, а затем машинально встал. В трубке был голос Лизиной мамы, Ирины Сергеевны:
        - Кен, нам надо срочно поговорить. Приезжайте на виллу.
        - Но Полина не пустила меня в дом.
        - Это недоразумение.
        Пылкая сразу же вызвалась сопровождать Алехина, но он отказался. Антуан и Ксантиппа со своим новоиспеченным счастьем не слишком подходили для встречи с матерью, только что потерявшей дочь.
        Ницца, Английская набережная
        - Следует разделять две природы - божественную и человеческую. Первая принадлежит ангельским созданиям. Это природа творящая, в отличие от человеческой - природы тварной. Различаются три неба: материальное, доступное человеческому зрению, интеллектуальное, в котором пребывает Пресвятая Троица, и духовное, или Эмпирей, - в нем живут ангелы и души праведников. Небесный дворец Господа - Сион или Горний Иерусалим - наполнен только совершенными созданиями - ангелами. Эти избранные воины Царства Небесного составляют десять чинов - истинное число неподвижности и стабильности.
        Человек, назовем его лже-Гандоном, шел по Английской набережной, но мысли его были очень далеко от красномордых туристов в шортах, их сутулых жен в джинсовых мини-юбках и детей, ноющих, жующих или жрущих.

«Они были подобны пчелам в медовых сотах или косточкам граната. Не вы, - мысленно обратился лже-Гандон к чете веснушчатых американцев, усевшихся в дрянном туристическом кафе. Выражение их лиц сообщало окружающим: «Мы сидим в романтическом французском кафе на Английской набережной и едим…» - Что мы едим? - поинтересовался лже-Гандон. - Конечно, мулии. Мы же во Франции, дорогая, - представил себе их разговор прохожий. - Еще розового вина? Это не штат Огайо, детка. Здесь тебе не подадут пиво и стейк. Ах Франция, как это прекрасно, не правда ли».
        Некоторые из ангелов, - лже-Гандон вернулся к своим размышлениям, - десятая их часть, отступила от правильного пути и пала. Треснула кожура граната. Нарушилась гармония Царства Божьего. Но Царство не может быть лишено гармонии, совершенное число десять должно быть восстановлено. Поэтому к девяти оставшимся ангельским чинам прибавился десятый чин - души избранных, праведных людей, умерших во Христе».
        К лже-Гандону подошел пакистанец со связкой поддельных сумок «Луи Вюиттон»: «Очень хороший прайс, мой френд, возьми для своей Сюзи». - «Какой еще Сюзи?» - поинтересовался лже-Гандон. - «Нет Сюзи, возьми для Маташи». - «Но Маташи тоже нет», - с улыбкой ответил прохожий. - «Тогда хочешь шишу? - пакистанец перешел на шепот и подмигнул. - Очень гууд». - «Нет, спасибо». - Лже-Гандон отмахнулся рукой и ускорил шаг, ветер донес до него последнее из заманчивых предложений торговца
«Есть очень гууд таблетки для твоего маленького Дика. Хороший прайс». «Видимо, пакистанец решил, что раз нет ни Сюзи, ни Маташи, то есть проблемы с «маленьким Диком», - сообразил лже-Гандон.

«Мышление средневекового схоласта предельно каталогизировано. Все прекрасное должно быть упорядочено. Ангелы - это прекрасно, а потому имеют свою иерархию. Существует три иерархии: наднебесная (Троица), небесная (ангельская) и поднебесная (прелаты и государи). Число три является определяющим в структуре всякой иерархии. Ангельская иерархия - есть эманация божественного света, в которой высшие освещают, средние передают свет, низшие освещаемы. Итак, наши девять ангельских чинов (без праведников) разделены на три триады: серафимы, херувимы и престолы; господства, силы и власти; начала, архангелы и ангелы. Согласно мнению философов, достойных доверия, - уточнил лже-Гандон, - серафимы имеют шесть крыльев, херувимы - четыре, престолы - два, господства - шесть, начала - четыре, власти - два, силы - шесть, архангелы - четыре, ангелы - два. То есть внутри каждой триады количество крыльев убывает на два. Неудивительно, что люди, обладающие маниакальной страстью к иерархиям и различению понятий, придумали готику - застывший в камне винегрет чисел, имен и силлогизмов. Вся эта махина смыслов несется вверх, к
небу, стрельчатыми окнами, острыми сводами, вытянутыми ликами святых, шпилями, башнями. Она словно штопор, ввинченный в небо. Так и мысль схоласта постоянно обращена в Эмпирей, прочь от бледных теней сущего».
        То, что открывалось взору лже-Гандона, нельзя было назвать бледными тенями. Тонны жирных туш, словно тюлени на лежбище, громоздились на узкой полоске пляжной гальки: они лежали, тискались, ворочались, жевали сэндвичи, мазали друг друга кремом. Между них сновали шустрые торговцы - негры и пакистанцы - с платками, бижутерией и мороженым. Лже-Гандон вспомнил Плотина: чтобы познать мир, нужно закрыть глаза. «Как я его понимаю! Хорош же наш реализм - пошлая жизнь разжиревших недоумков. Она ли должна занимать ум философа? Нет, в Средние века реальным называли только тот, лучший, мир, скрытый от смертных глаз, куда можно было проникнуть либо в молитвенном экстазе, либо по лесенке безупречных логических посылок. Лже-Гандон вернулся в свой Эмпирей:

«Ангелы - посредники между Богом и миром людей. Ангелов - правителей планетарных сфер - семь: Кахабиэль, Кадасиэль, Самаэль, Рафаэль, Абраэль, Михаэль и Габриэль».
        - Ва-а-ль, а Ва-а-ль, - услышал он русскую речь, - не поедем в ентот Сент-Тропез. Мне и тут хорошо.
        - Дура, нужно говорить Санкт-Тропе.
        - Какая, на х… разница! Я кушать хочу. Ва-а-аль!!! Ну, я ж на каблуках, не чеши так.
        Голоса принадлежали невысокому мужчине и крашенной в баклажан девушке. Мужчина гордо нес впереди объемное пузо, приближавшееся к состоянию передней жопы. Пузо обтягивала майка с надписью Reebok. На ногах у русского были спортивные трусы с лампасами и сандалии, надетые поверх бежевых носков с узором елочкой. Лицо выражало презрение к окружающему миру, недостойному тех денег, которые были уплачены за турпоездку. Девушка неловко шла на высоченных каблуках, в мини-юбке и леопардовом топике, обнажавшем плечи и живот. Лже-Гандон подумал: «Русские девушки хороши, но совершенно не понимают главного правила элегантности: оголять надо что-то одно - либо ноги, либо плечи. Ну уж про голый живот тем, кто придумал правила элегантности, даже не могло прийти в голову. Бедный мир».

«Есть еще и сенаторы, - продолжил прохожий, - восседающие в барониях на почетных тронах семи сфер тверди небесной: Орфинель, Сингра, Дампнааль, Кальми, Асинор, Паскар, Боель. Интересно, какую из этих двух иерархий подразумевал папа Климент VI. «Семь ангелов хранят секрет…», - повторил он слова, которые занимали его не первый день.
        Кап-Ферра
        Ирина Сергеевна вышла на крыльцо виллы встречать Алехина. Она неожиданно обняла его. Кен выразил соболезнования. Ирина Сергеевна грустно хмыкнула и сообщила:
        - Не обращайте внимания на Полину. Она тут никто, - в голосе Ирины Сергеевны звучали незнакомые покровительственные нотки. «Неужели она теперь наследница?» - пронеслось в голове у Алехина.
        - Я должна сказать вам что-то очень важное, - продолжила Ирина Сергеевна, - хотите выпить?
        Они прошли на террасу. Прямо у балюстрады стоял мужчина в мятом белом костюме, смотрел на море и курил сигару.
        - Знакомьтесь, - деловито предложила Ирина Сергеевна, - мой старый приятель… - она не успела договорить.
        - Здравствуйте, Иннокентий Александрович, - мужчина обернулся, аппетитно выпустил дым и расплылся в приветливой улыбке. В лице его не было ничего примечательного, обычное такое лицо. Алехин отметил только серый галстук в мелкую салатовую клетку.
«Преппи-стайл», - одобрительно решил он. В переводе с глянцевого на человеческий это означало, что мужчина оделся в духе частных колледжей восточного побережья США, когда там еще не перешли на мешковатые джинсы и бесформенные майки.
        - Петр… - Кен замялся.
        - Петр Евгеньевич Севастьянов, полковник ФСБ, - помог ему мужчина.
        - Вы, я вижу, знакомы. Отлично! - подытожила Ирина Сергеевна. Женщина явно суетилась. Движения ее были бестолковыми и резкими. Она схватила со стола бокал, спросила сама у себя «Что это?», быстро отхлебнула, поморщилась - «Тьфу, коньяк!», поставила бокал обратно, вновь взяла и выпила залпом. Кен наблюдал за Ириной Сергеевной с тревогой.
        - Да, мы знакомы с Иннокентием, - прервал Севастьянов затянувшуюся паузу. - Давняя история, Ириша… - От этого ласкового «Ириша» на террасе потеплело. - Если разобраться, поразительное вышло совпадение: Иннокентий Александрович и тогда оказался в эпицентре детектива со множеством жертв.
        - К делу, - Ирина Сергеевна показала на диван и кресла. Именно здесь два дня назад Кен пил вино с Лизой и слушал бредни Ксантиппы. «Если бы можно было все остановить. Все - это что? - спрашивал сам себя Алехин. - Кто мог подсыпать яд девушке? Кто напал на меня в парке и превратил в овощ?»
        Появился седой дедушка в белом кителе. Ирина Сергеевна попросила еще коньяку. Алехин ограничился rose. Севастьянов последовал его примеру. Он сообщил, что юг Франции - единственное место, где rose пьется легко и непринужденно. Прохладное колючее вино освежало. Кен выпил свой бокал почти залпом.
        - Налейте себе еще, не стесняйтесь, - сказала Ирина Сергеевна. Все-таки это был не покровительственный тон, решил Алехин. Ирина Сергеевна находилась в состоянии истерического возбуждения.
        - Я была там, - заявила она. Кен разглядел на шее Ирины Сергеевны большие красные пятна. Несомненно, она очень нервничала.
        - Где ты была, Ириш? - удивился Петр Евгеньевич.
        - У Феди, конечно. В день, когда он пропал. Я все видела, - она отхлебнула коньяку, поморщилась, судорожно повела плечами, и продолжила: - Я видела Полину. Именно Полина дала девочке яд. Я узнала. Мария Терезия. Вена.
        - Простите, - опешил Алехин. С Ириной Сергеевной творилось что-то неладное. - Какая Мария Терезия?
        - Как какая? - изумилась Ирина Сергеевна. - Конечно, императрица. - Алехин понимающе кивнул, но тотчас глянул на собеседницу с опаской.
        - То есть, вы хотите сказать, что Мария Терезия, императрица Священно-Римской империи, как-то причастна к гибели Лизы?
        - Разумеется. - Ирина Сергеевна смотрела на Кена с досадой.
        - Ирина Сергеевна, - твердо начал Алехин, - я понимаю, смерть дочери… Но Мария Терезия… Это же двести с чем-то лет назад.
        - Какая глупость! - воскликнула Ирина Сергеевна. - Вы, наверное, думаете, что я сошла с ума. - Она допила коньяк, снова поморщилась, снова судорожно повела плечами и только потом продолжила: - Это табакерка со снотворным… Я видела ее у Полины.
        - Табакерка с портретом Марии Терезии? - уточнил Севастьянов.
        - Именно.
        - Полиция обнаружила там яд? - вновь поинтересовался полковник.
        - Не знаю, - сказала Ирина Сергеевна, но я видела ее в Лизиной комнате сегодня утром…
        - Минуточку, - перебил Севастьянов. - Ты сказала, что была в Авиньоне, - он вернул разговор в нужное русло, а затем умолк, предоставив Алехину задавать вопросы.
        - Ну так вот, приезжаю в Авиньон… Я еще удивилась, что никого нет.
        - Никого?
        - Ну, конечно! Обычно там охрана. Вечный Игорь Петрович - Федин начальник охраны. А здесь - никого.
        - Очень любопытно, - Алехин глянул на Севастьянова. Тот сидел с покерным лицом и попыхивал сигарой.
        - Федя был жив-здоров и даже весел. Копался в каких-то бумагах. На вопрос «Где все?» - он пожал плечами. Тут появилась она…
        - Полина?
        - Да нет, его ассистентка. Помогала с латинским переводом. Она где-то в доме была. Я еще подумала, неужели у него с ней роман. Она, знаете, такая непростая девочка. На первый взгляд ученая крыса. Вы, Кен, таких дурнушками-интеллектуалками называете. Мне Лиза читала ваш… как это? Блог? - Ирина Сергеевна имела в виду нашумевший пост Алехина в ЖЖ. Однажды он довольно грубо прошелся по московскому околоинтеллектуальному болоту, в котором задавали тон женщины с толстыми лодыжками, в очках и крикливой бижутерии. Их неудовлетворенная сексуальная энергия мутировала в энергию критическую. Они были постоянно чем-то недовольны, оскорблены и потрясены, но пуще всего ценами на лифчики, социальным дарвинизмом, творчеством писателя Виктора Ерофеева, гламуром и террором женского глянца.
        - Было в этой ассистентке что-то нарочитое, - продолжала Ирина Сергеевна, - пучок, очки, вязаный кардиган… все такое серенькое, немаркое, бесформенное. Но не удивлюсь, если по вечерам эта особа выступает в стриптизе. Днем умная, а вечером стриптизерша, - подытожила Ирина Сергеевна.
        Кен вспомнил, что Федор Алексеевич действительно предлагал ему прочесть духовную Климента в переводе. «Вот и переводчик нашелся», - решил он.
        - Вы хотели рассказать про Полину, - перебил Ирину Сергеевну Севастьянов.
        - Ну так вот. Приехала Полина и увидела эту девушку.
        - Увидела, и что? - нетерпеливо спросил Алехин.
        - По-вашему, это не мотив? Застать мужа с другой женщиной?
        - Она их действительно «застала» или эта девушка просто помогала с переводом? - Алехин опять посмотрел на Севастьянова, но его, казалось, эта тема совсем не интересовала.
        - Я ничего такого не видела, но я же вам говорю, девушка не такая простушка, как может показаться.
        - И что же было дальше?
        - Ну мы попили чай, поболтали, а потом я ушла, - грустно сообщила Ирина Сергеевна.
        - Давайте, наконец, позовем Полину и спросим ее, - предложил Алехин.
        - А вы не знали? - удивилась Ирина Сергеевна. - Полина только что улетела в Москву. Она говорит, что в ее положении нужен покой. - Ирина Сергеевна попыталась передразнить Одоевскую, втянув щеки и выпучив глаза.
        - Ириша, если это все, то, позволь, я пройдусь по фактам. - Севастьянов по-европейски сжал кулак и стал по очереди отгибать пальцы. - После тебя и Полины в доме должен был побывать еще как минимум один человек - Иван Климов. Раз. Из дома пропал документ, представляющий немалую ценность. Два.
        - Но постойте, - вмешался Алехин, - может, Иван побывал в доме первым.
        - Маловероятно, - снисходительно начал полковник. - Ирина Сергеевна утверждает, что Климов вместе с ассистенткой безмятежно работал с какими-то бумагами.
        - Может быть, документ взяла Полина, - не унимался Алехин.
        - Не исключено. Но мне не дает покоя самоубийство Ивана. Причина? - спросил Севастьянов.
        - Кажется, мы выяснили это раньше. У Ивана были тяжелые финансовые проблемы. Вероятно, он приехал просить денег и получил отказ.
        - Вероятно, - задумчиво сказал полковник. - Ему, кажется, не хватало какой-то ерунды… пяти лямов, если я не ошибаюсь, - Севастьянов сделал паузу, любуясь эффектом, который произвела его фирменная осведомленность, и продолжил: - Либо… - Петр Евгеньевич выпустил сигарный дым. - Либо Ивана убили, чтобы забрать у него то, что он взял у своего отчима.
        - Убили?! - испугалась Ирина Сергеевна.
        - Конечно, Ириша, в нашем деле это называется почерк. - Он отогнул четвертый палец. - Цианид убил Ивана, цианид обнаружен в теле бедной Лизы. А у Лизы, как я понимаю, не было никаких мотивов сводить счеты с жизнью. Очень важно, что ты опознала табакерку со снотворным. Я ее пробью. Преступник умело имитировал самоубийство. У парня действительно были проблемы. Но, проделав то же самое во второй раз, он себя выдал. Иван был хладнокровно убит. Это очевидно.
        - Полине-то зачем убивать Ивана? - встрепенулся Алехин.
        - Теоретически затем же, зачем и другим… Но продолжим. Кто-то напал на вас в парке, - Севастьянов отогнул еще один палец. - Вы можете описать нападавшего?
        - Нет, он был весь в черном. Очень больно ударил меня под подбородок.
        - Профессионал, - удовлетворенно сообщил полковник.
        - А потом вколол что-то, - Алехин показал на еле заметную ссадину слева на шее.
        - Иными словами, вы оказались без сознания. И именно в тот момент, когда все внимание было приковано к вам, кто-то дал бедной Лизе цианид, - Севастьянов отогнул последний палец и торжественно продемонстрировал свою ладонь.
        - Итак, господин Алехин, либо вы будете со мной откровенны, либо я буду разговаривать с вами в другом месте, - голос полковника стал резким. - Зачем вы приехали сюда с Лизой?
        Алехину пришлось в очередной раз рассказать все и про духовную, и про дневник Хуго де Бофора, и про то, что они с Лизой решили стать наживкой.
        - Вы поступили крайне самонадеянно! - повысил голос полковник. - Именно вы несете ответственность за смерть бедной девочки, - Севастьянов смотрел прямо в глаза Алехина, - дело очень сложное и одновременно простое, на одну сигару. - Петр Евгеньевич, кажется, успокоился. Он медленно раздавил догоревшую сигару в пепельнице. Табачные листья с хрустом разъехалась по хрусталю.
        - Завтра, в худшем случае послезавтра, я назову вам имя убийцы, - объявил Севастьянов.
        Авиньон, лето Господне 1348, месяца марта 20-й день
        Господи, благослови этот день, ибо принес он развязку нашей трудной истории. Накануне, 19 марта отправился встречать королеву.
        Мордехай не выпускал меня из дворца, пока не разрешил ему привязать к бортам повозки пучки сухих растений, якобы убивающих заразу, - можжевельника, полыни, мяты, лавра, лаванды и прочей мерзости. Растения эти он подпалил. Пришлось нам двигаться в облаке дыма, точно ехал не кардинал Святой Римской церкви, а поганый божок, окруженный курильницами. В столь блистательном виде явился я к воротам Авиньона.
        На подступах к городу, где еще недавно было многолюдно, теперь лежали одни мертвецы да бродили дикие звери, что питаются падалью. Природа равнодушно взирала на гибель и тлен человека, занимаясь своим делом. На деревьях появились первые свежие листочки - нежные, словно дымка. Гудели пчелы, повсюду распускались цветы, желтые и лиловые, пели птицы. Ибо за зимой всегда приходит весна. За смертью - воскрешение. Аминь.
        Белую лошадь королевы увидел я издалека. Ее покрывала лазурная попона, вышитая золотыми лилиями. Думаю, хотела Иоанна напомнить народу, что является одной крови с добрыми королями Франции. Сама госпожа была в золоте, как тогда в Марселе, прекрасная, хоть и слегка утомленная дорогой. Людей с ней ехало немного, держали они в руках кто копья, кто штандарты с гербами многочисленных земель Иоанны: королевства Иерусалимского, королевства Сицилийского, герцогства Апулийского, княжества Капуя, графства Прованс, Форкалквир и Пьемонт. Когда подъехала к нам и остановилась, долго не могла разглядеть, кто прячется в повозке за завесой дыма. Наконец, спросила в изумлении:
        - Брат Хуго, ты ли это? В кардинальском пурпуре?! Должна ли я теперь называть тебя вашей светлостью?
        - Здравствуй, королева. Да. Подобает тебе так обращаться к кардиналу. Но не из уважения ко мне, ничтожному, а единственно из почтения к Святой Матери Церкви.
        - Ваша Светлость, - притворно улыбнулась мне королева. Хоть и покрывала нас кардинальская мантия, но сердце под ней билось так же.
        - По приказу господина папы должна ты оставить свой эскорт и въехать в город под охраной наших солдат, - эти слова произнес я сколь возможно строго. Ведь не хотел, чтобы чувствовала себя госпожой, хоть и принадлежал ей Авиньон по праву, как графине Прованской.
        - Я арестована?
        - Нет, госпожа. Если пришла во имя Господне, ничего тебе не угрожает, - дал знак своим солдатам, чтобы окружили Иоанну. Так и въехали в город. Впереди - телега с красным божком в курениях, затем королева в золоте и, наконец, папская стража со стягом Святого Апостольского Престола. Немногие вышли встречать свою госпожу. Бледные, замученные люди тихо смотрели на Иоанну. Не на такой прием рассчитывала королева. Я же ехал и втайне радовался. Все складывалось как нельзя лучше.
        Когда спешились во дворе папской резиденции, к королеве подбежал Мордехай с пучками дымящейся травы и стал махать ими прямо в лицо. Иоанна растерялась и чуть не заплакала. Ведь рассчитывала предстать перед отцом нашим в благоухании розового масла и жасмина. А пропахнет полынью и можжевельником.
        - Не бойся, королева, это медик наш - Мордехай. Помнишь его?
        - Да, но пусть он уйдет немедленно. Какая вонь!
        - Мордехай считает, что эта вонь отгоняет чуму.
        - Могу я переговорить со святым отцом?
        - Не сейчас, примет он тебя в консистории, когда сочтет нужным. Пока же отдохни с дороги. - Я развернулся и ушел, оставив королеву с Мордехаем и его курениями. Ведь решил дождаться прибытия Людовика, чтобы быть в разговоре с королевой во всеоружии.
        Людовик появился к вечеру. Свиту его также не пустил в город. Велел капитану Гвидо встретить короля у ворот и доставить для разговора с Иоанной. Вошел он к ней с гордо поднятой головой, источая упреки и оскорбления. Их разговор я подслушал через секретную отдушину в стене.
        - Как могла, стерва, обмануть меня?! - кричал Людовик. - Буду медленно убивать гаденыша, а тебя заставлю смотреть.
        - Меня оклеветали, - заплакала Иоанна, - видит Бог, верна я тебе. - Королева избрала самую мудрую тактику - отрицать все. Какая женщина! Не усомнился бы в правдивости ее слов, если бы не знал, как обстоит дело.
        - Лжешь! Есть у меня собственноручное письмо от твоего любовника! - заорал Людовик.
        - Его заставили это написать под пыткой.
        - Ну так давай его спросим. Вежливо спросим, - прорычал Людовик. - Я только немного поковыряюсь в его кишках раскаленной кочергой. Где ты прячешь мерзавца? - Я услышал, как Людовик стал переворачивать сундуки в пустой надежде обнаружить Энрико. Иоанна рыдала, а потом стала молиться.
        - Муж мой, обрушились на нас великие беды. Одна я… Всеми оставлена, - наконец произнесла Иоанна в слезах. - Вот и ты ненавидишь меня. Не этого ли хотели наши враги?
        Людовик вдруг замер и стал ее слушать. А главное - услышал. Ясно, что такому бесхитростному болвану не под силу справиться с лукавой королевой.
        - Так это ложь, Иоанна? - спросил он растерянно.
        - Конечно, обними меня, истосковалась по твоей силе и мужеству. - Когда слушал это, едва не осквернил уста свои именем дьявола. Далее, кроме шуршания одежд и стонов, не смог ничего различить. Только однажды назвала она своего болвана
«котиком».
        Ушел к себе и стал думать. По здравому разумению, все случилось так, как следовало, тем не менее этот ее «котик» долго не давал нам уснуть.
        Утром пригласил к себе королеву для беседы. Была она свежа и румяна, как всякая жена после соития. Объявил ей, что папа вызовет в консисторию ее, Людовика и Энрико, чтобы задать интересующие его вопросы. Заметил, как королева побледнела. Притворно спросил Иоанну, здорова ли она.
        - Не надо звать Энрико. Умоляю, пощади меня, Хуго, ты же друг мне, я знаю, - Иоанна попыталась подойти ко мне и обнять, но я, хвала Господу, успел остановить ее рукой.
        - Таково решение папы.
        - Погибла я, совсем погибла! - Королева в бессилии опустилась на стул. Глаза ее наполнил ужас.
        - Есть одно средство, - сказал я загадочно, - должна ты принять решение прямо сейчас. Тогда попробую уговорить отца нашего изменить свои намерения.
        - Что? Я все сделаю. Что ты хочешь?
        - Сущий пустяк, если разобраться.
        - Не томи, Хуго!
        - Вот купчая на город Авиньон, который принадлежит тебе. Продай его Святой Матери Церкви, и сделаю все, как хочешь.
        - Нет, никогда! - Иоанна из униженной просительницы вдруг стала королевой. - Авиньон - драгоценнейший бриллиант моей короны. Я получаю по пятьдесят тысяч флоринов в год…
        - По пятнадцать, - хмыкнул я.
        - Что?
        - Ты получаешь не более пятнадцати тысяч флоринов.
        - Как смеешь ты сомневаться в моих словах?
        - Я не сомневаюсь, королева, я знаю. Впрочем, поступай, как хочешь. Завтра, может, послезавтра Энрико казнят, ибо в консистории будет изобличен в своем преступление. Вот почитай, - я протянул ей письмо, в котором Людовик описал все пытки, придуманные им для камерария. - Услышишь не только крики своего любовника, терзаемого палачами. Придется тебе испытать бесчестие, которое ожидает неверную жену. - Я умолк на мгновение, чтобы королева смогла покончить с письмом, а потом продолжил: - Видя многочисленные грехи твои, папа отдаст корону Неаполя Венгру, тебе же предложит удалиться в монастырь. Что касается Людовика, то ответит за смерть короля Андрея, как того требует справедливость. - Я помолчал, а потом спросил: - Должен ли я объявить папе, что таково твое решение? - Королева посмотрела на меня, потом взяла перо в руку.
        - Где я должна подписать?
        - Здесь, - я ткнул пальцем в пергамент. Она стала читать и вдруг вскрикнула:
        - Всего восемьдесят тысяч флоринов за Авиньон. Я каждый год получаю пятьдесят!
        - Пятнадцать, королева, пятнадцать.
        - Ну дай хоть сто, - сказала она с надеждой. Грудь ее вздымалась так часто и бурно, что вынужден был прикрыть глаза.
        - Господь наш сказал, блаженны дающие, а не берущие. Вижу, пренебрегаешь ты словами Спасителя, - я взялся за край пергамента, как будто хотел забрать грамоту, но она удержала меня.
        - Велю доставить тебе деньги, когда пожелаешь, - в голосе моем появилось облегчение, - купчую эту будем держать в тайне, пока не завершится суд.
        - Суд! - вскрикнула королева.
        - Должен же папа восстановить справедливость и снять с тебя тяжкие обвинения. Разумеется, ни Энрико, ни Людовика там не будет. А когда очистишься, сможешь на полученные деньги собрать армию и вернуться в Неаполь. С камерарием своим поступай, как знаешь. Можешь взять его с собой, можешь оставить нам. Велю его выпустить на волю, когда уедет твой муж.
        Королева больше не колебалась. Она обмакнула перо в чернильницу и, хвала Создателю, подписала грамоту: «Иоанна королева». Я взял пергамент и бережно сложил в резной ларец.
        - Теперь папа примет меня?
        - С распростертыми объятиями, как самую дорогую из своих дочерей. Ведь Климент любит повторять, что никто не уйдет от него в унынии.
        Вечереет… Вспомнил, что говорил нам Боккаччо: «Бойся не мечты, а ее исполнения».
        Ницца, Английская набережная

«Теперь только Хуго де Бофор», - сказал себе Алехин, усевшись в такси. Но ехать он решил не к дю Плесси, а в Ниццу, чтобы поискать что-нибудь про папский дворец в Авиньоне. Водитель - пакистанец - не знал никаких книжных, и, вообще, кажется, ничего не знал, кроме Английской набережной. Алехин смутно помнил, что где-то в переулках у набережной он видел книжную лавку. На поверку лавка оказалась антикварной - крохотной комнатушкой с колокольчиком на входе и ядовитым запахом пыли. Кен покрутился немного среди стеллажей, плотно заставленных старыми фолиантами, а потом обратился к продавцу. Седой мужчина с лихо закрученными усами лениво пропел ему:
        - Bon jour, monsieur.
        Алехин сразу перешел на английский и попросил что-нибудь про Авиньон.
        - Мы не фродаем фуфоводителей, - высокомерно отрезал усатый.
        - У вас есть книги про средневековое папство?
        - Фьють! - закатил глаза продавец. - У меня многО книг фро фафствО. - Алехин подождал, но усач даже не шелохнулся. В глазах его читалась ненависть к человеку, который мало того, что ищет «фуфоводителей», так еще и не говорит по-человечески.
        - Меня интересует понтификат Климента VI, строительство palais neuf, «Иерархии» Алана Лилльского или хотя бы его же «Об Ангелах»… Словом, что-нибудь про корпус
«Ареопагитик».
        Усатый уставился на Алехина с изумлением. Сделал знак рукой, дескать, подождите, и полез куда-то вверх по стремянке. Из горних сфер он вернулся с большим пыльным томом «Авиньон и графство Венассен»:
        - Вуаля. Ошень хороша книгА. Фравда, трезьен публикасьон. - На фронтисписе значилось: Париж, 1921 год, издание третье. Продавец отправился куда-то еще, на этот раз в каморку, спрятанную за шторой.
        Алехин открыл книгу наугад и остолбенел. Прямо посреди мелованной страницы прихотливой антиквой было набрано: «Ubi papa, ibi Roma».
        - Ах, я болван! - вскрикнул главный редактор. Усач с опаской выглянул из-за занавески. - «Где папа, там и Рим», - повторил Алехин по-русски. Конечно, это сформулировал парижский профессор XIII века Гостиенсис… - в XIV веке слова Гостиенсиса обосновывали пребывание папы в Авиньоне. - Ах, я болван! - Он продолжил читать: «Христос сказал: «Дана мне вся власть», его же викарием является Петр, ему, хоть и не по заслугам, стали мы наследником. Римский понтифик не потому начальствует над миром, что владеет городом[То есть Римом.] , а наоборот, начальствует над миром, поэтому владеет и городом», - Алехин стремительно прочитал сноску в низу страницы. Это были слова Климента VI, проповедь № 14. «Папе ни к чему находиться в каком-то определенном месте, поскольку он есть викарий Того, чье место - небеса и чьи стопы попирают землю», - вторил Клименту один современник. Ниже Кен увидел другую цитату, на этот раз из Петрарки: «Говорят, Авиньон - малый Рим, я же имею обыкновение называть его новейшим Вавилоном». - «Чертов халявщик!» - не сдержался Алехин. - Он так увлекся, что поделился своим возмущением с
продавцом, который к этому моменту уже окончательно бросил ковыряться в каморке и с интересом наблюдал за странным посетителем: - Представляете, этот Петрарка жил за счет папы и называл Авиньон Вавилоном. Дурнушка-интеллектуалка какая-то! - Строкой ниже автор книги приводил другую цитату из Петрарки: «Известно, что часть твоего дворца называется Римом». Точно. Рим!
        - У вас есть карта Рима? - Алехин посмотрел на продавца с мольбой и надеждой.
        - Мосье, я уже говорить вам, мы не фродаем фуфофодителей. Вы будете фокюфать книгЮ?
        - Нет, спасибо! - Алехин выскочил из книжного и получил в спину вполне заслуженное
«Merde!».
        Едва он оказался на улице, как налетел на жирного мужчину в майке с надписью Reebok.
        - У, б…., куда прешь, педрило! - обратился тот к главному редактору на языке Пушкина.
        - Извините, ради бога.
        - Извините?! - возмутился мужик. тут Кен заметил, что в руках у мужчины был вафельный стаканчик, а розовый шарик мороженого растекся аккуратно в области левой сиськи. - Сука, майку мне испортил.
        - В-а-аль! - к мужу подковыляла полуголая девица. - Ну, вечно ты чешешь, я же на каблуках.
        - Во, посмотри на этого мудозвона. Че ебало разинул? Хуесос!
        Алехин буркнул «сорри» и побежал от греха подальше. Про себя он зачем-то подумал:
«Отчего русские бабы трахаются с жирными козлами и какого хера они оголяют ноги, плечи и живот одновременно?»
        - Э, не понял?! - крикнул ему вдогонку мужик.
        На этом приключения не закончились. Когда Кен добежал до перекрестка, он понял, что русский решил с ним разобраться по-мужски. За спиной явно гремели шаги командора, заляпанного мороженым. Алехин бросился к такси, из которого выходила ветхая старушка. Он нагло оттеснил пару веснушчатых американцев. Кен крикнул им:
«I am very sorry!» - и плюхнулся на сиденье. Американцы застыли, разинув рот. В это самое мгновение Алехин увидел, что к такси бежит вовсе не русский жиртрест, а вполне благообразный мужчина в вельветовом пиджаке. Пока Кен пытался объяснить пакистанцу, что Вильфранш - это не улица, а городок к востоку от Ниццы, вельветовый рванул дверцу машины и объявил:
        - Мосье Алехин, наконец-то!
        - Вы кто?
        - Так куда мы пудем въехать? - раздраженно вмешался пакистанец.
        - В Вильфранш, козел! - заорал Кен.
        - Не знаю никакого Пильсранша.
        Вельветовый что-то объяснил ему по-французски и тот воскликнул:
        - А Вьильпранш! Так бы и сказали!
        - Меня зовут Бриен, - быстро заговорил вельветовый, - профессор Бриен! Из Сорбонны. Мы с вами знакомы. Господин Алехин, умоляю, выслушайте меня.
        Авиньон, папский дворец
        Первый камень в основание дворца был заложен в апреле 1335 года по приказу папы Бенедикта XII. В общих чертах ансамбль был завершен его преемником, Климентом VI к
1352 году. Представления о прекрасном у тогдашних правителей были банальными. Прекрасно - это прежде всего башня. Более чем прекрасно - это когда много башен, что не удивительно для фаллократической культуры. Эту матрицу воспроизводят по сей день в любом амбициозном центре земли: еще больше, толще, выше и причудливей. А если на полноценную башню денег нет, то надо хотя бы припечатать дом башенкой.
        Папа Бенедикт XII начал строительство с 45-метровой папской башни: в цоколе - казна, наверху - личные апартаменты понтифика, ибо если башня - это прекрасно, то только там может жить самый прекрасный человек на земле. В финале башен стало двенадцать - некоторые достигали пятидесяти метров. Их соединили между собой корпуса разной протяженности и вместительности. Это был первый и долгое время единственный комфортабельный дворец в Западной Европе. Он вообще был первым порядочным дворцом со времен Древнего Рима.
        Многие средневековые властители жили серо и убого, часто довольствуясь одной большой комнатой, где одновременно готовили пищу, принимали людей и спали вперемешку со слугами и пьяными гостями. Одна дырка вела в небо - туда уходил чад от жарившейся на вертеле дичи. Другая - вниз, напоминая современный водосток. Эта последняя предназначалась для возвращения в природу съеденной дичи. Сильные мира того испражнялись буквально на головы копошившихся внизу нищебродов. Авиньонский дворец стал первой попыткой архитектурного осмысления высшей власти в различных ее проявлениях - от отхожих мест до парадного окна для благословения толпы. И каждое из этих проявлений должно было выглядеть прекрасно, утонченно или хотя бы благообразно. Именно отсюда, с берегов Роны, начинается история всех Версалей и Петергофов.
        Стоя на площади перед махиной папского дворца, вы отчетливо видите два мира: слева эпоха Бенедикта, справа - Климента, старое и новое. Бенедикт XII был нудным монахом, в прошлом суровым инквизитором. Он полагал, что находится на передовой борьбы добра со злом - в своих белых ангельских одеждах против армии демонов, еретиков и неверных, ведущих постоянную осаду добродетели. Оттого задуманный Бенедиктом дворец походил на крепость. Основательные башни, громоздкие, массивные стены, узкие бойницы - все предельно просто и функционально. Окаменевшая сила, вертикаль добра посреди хаоса зла.
        Будущий Климент VI тоже был монахом, но в силу недюжинного честолюбия и отличной памяти довольно быстро сделался советником французского короля. Большую часть времени он проводил не в монашеской келье, а в королевском дворце. В результате жить Климент предпочитал широко и помпезно, а на упреки в обмирщении обычно возражал: «Мои предшественники просто не знали, что такое быть папой». Бенедиктова
«вертикаль добра» показалась Клименту несовременной - тесной, темной и не слишком комфортабельной. Новый дворец был выдержан в готическом стиле. Стрельчатые окна, арки и своды придавали ему легкость и даже некоторую «транспарентность», как выразился бы Дмитрий Анатольевич Медведев. Кое-где появились откровенные излишества - легкомысленные завитки, шишечки и финтифлюшки. Жизнь - ведь не только борьба.
        Но это потом. Началось все с бытовых улучшений. Первым делом Климент пристроил к старому дворцу кухонную башню, увенчанную 18-метровым восьмигранным дымоходом. На нижнем этаже находилась печь, поверх нее, на нескольких уровнях, были установлены решетки и вертела для гриля, которые позволяли одновременно готовить еду для множества гостей. Папа любил шумные и обильные застолья. Вот меню одного из торжественных обедов Климента, рассчитанного на три тысячи гостей: 1023 овцы, 118 коров, 101 теленок, 914 козлят, 60 свиней, 10 471 курица, 1440 гусей, 300 щук, 69 центнеров бекона, 1500 каплунов, 3043 голубя, 6 центнеров миндаля, 2 центнера сахара, 46 856 сыров, 50 000 пирогов, 39 980 яиц, 95 000 буханок хлеба. Кроме того, за обедом было выпито 200 бочек вина.
        После кухонной башни Климент возвел гардеробную. Папе надлежит одеваться только в лучшее. Блеск его одежд отражает сияние Царя Небесного. Например, в 1347 году на покупку сорока мер парчи из Дамаска было потрачено 1728 флоринов. Шелк заказывали в Тоскане, белую шерсть в Каркассоне, лен - в Париже или Реймсе. Из мехов Климент предпочитал горностая. Известно, что однажды он получил более тысячи шкурок горностая, которые пошли на утепление всевозможных мантий и пелерин.
        Под гардероб викария Христа были отведены два из пяти этажей Гардеробной башни. Другое ее название - Башня омовений. Дело в том, что на первом этаже располагалась баня понтифика. Предпоследний ярус занимали личные апартаменты - Комната оленя, которую Климент использовал как кабинет и библиотеку. Стены были сплошь расписаны сценами охоты - основного развлечения средневековых государей. Когда папа уединялся, его окружали не лики святых и пророков, не откровения и страсти Христовы, а сцены беззаботной жизни на лоне природы: леса, полные диких плодов и птиц, белые борзые, преследующие оленя (отсюда название комнаты), серебристые щуки, вьющиеся в прозрачной воде, рыбаки, готовящие сачки и сети, соколиная охота, наконец, дети, резвящиеся на поляне под присмотром некоей дамы. Полагают, что на этой фреске Климент велел изобразить своих племянников или даже незаконных детей. А загадочная дама - не кто иная, как прекрасная Сесилия, графиня Туреннская, которая была замужем за племянником Климента. Судачили, будто она нередко наведывалась в личные покои папы. Неблагодарный Петрарка характеризовал их отношения
пронзительным словом «инцест», хотя Сесилия была Клименту племянницей не по крови.
        Гардеробная башня непосредственно примыкала к старой папской башне Бенедикта так, что их очень скоро стали воспринимать как единое целое. На последнем этаже гардеробной Климент устроил небольшую капеллу, которую освятил в честь архангела Михаила. Собственно, она и дала имя всему комплексу личных покоев папы - старой папской башне Бенедикта и пристроенной к ней гардеробной Климента. Их стали называть Ангельской башней.
        Туда-то и вошел человек, которого Алехин заочно именовал лже-Гандоном. По осмысленным движениям и отсутствию аудиогида было понятно, что он не от мира сего, то есть не имеет никакого отношения к туристам, пасущимся в музее как овцы на лугу. Лже-Гандон шел уверенной походкой человека, прекрасно ориентирующегося в запутанных лабиринтах папского дворца. На лице его блуждала мечтательная улыбка:
«Ах, люди, я бы с удовольствием уложил вас из пулемета, но у меня мало времени, живите пока».
        Лже-Гандон миновал главную клюкву ангельской башни - Комнату оленя - и вышел на винтовую лестницу. Отсюда можно было попасть в личную капеллу папы, освященную в честь архангела Михаила. Проход наверх был закрыт, но не для всех. Лже-Гандон спокойно перешагнул картонную табличку «Entree interdite», преодолел несколько ступенек винтовой лестницы и оказался у кованой двери. Он достал большой, причудливой формы, ключ, размерами напоминавший револьвер, вставил в замок и повернул.
        Свет проникал в сводчатое помещение из трех высоких окон, выходивших на восток, юг и запад. Лже-Гандон запер за собой дверь и остановился. Здесь должна была находиться разгадка тайны Авиньонского дворца. Когда-то стены капеллы украшали фрески, заказанные Климентом знаменитому итальянскому художнику Маттео Джиованнетти. Маттео работал над ними в 1345 году с 19 января по 24 сентября. Правда, фрески погибли. Лже-Гандон знал об этом. Он пришел только затем, чтобы прочесть пару уцелевших на стене строк. Они были начертаны красной краской, но почти стерлись: «Ангелы семи сфер тверди небесной… ангелы низвергают отпавших…»
«Точно! - воскликнул мужчина. - Орфинель, Сингра, Дампнааль, Кальми, Асинор, Паскар, Боель. Есть!» Снаружи кто-то нетерпеливо дернул дверь. Кованая ручка несколько раз опустилась и поднялась вверх. Лже-Гандон не шелохнулся, он мечтательно смотрел в окно. Там за прозрачными витражами проплывали большие белые облака. «Семь ангелов», - сказал он тихо.

* * *
        За ручку дергал не оболтус из местного лицея и не краснорожий клерк из Манчестера, как подумал лже-Гандон. Перед дверью в капеллу архангела Михаила стоял главный редактор журнала «Джентльмен» Иннокентий Алехин.
        - Ну и х… с ней, - буркнул себе под нос Кен. В руках у него была почему-то карта Рима.

«Это и есть мавзолей Адриана, - Алехин думал что-то странное. - Мавзолей был построен между 135 и 139 годами после Рождества Христова. Здесь покоился прах императора Адриана, его жены Сабины и первого усыновленного сына, Луция Эелия. Римским императорам понравилось гнить в этом месте. Последним сюда отвезли Каракаллу в 217 году от Рождества Христова. Во времена лангобардов тут прятался папа Григорий Великий, - продолжал нести околесицу Алехин, - разумеется, Григорий никогда не был в Авиньоне, да и умер он почти за 800 лет до строительства Авиньонского дворца, уже не говоря про Каракаллу с Адрианом. Папа Григорий, - продолжал Кен, - установил на мавзолей Адриана первую статую архангела Михаила в честь избавления от эпидемии чумы 590 года. Отсюда современное название - Castello Sant’ Angelo. Нынешний бронзовый архангел - дело рук Петера Антона фон Фершаффельта. Середина XVIII века. Ну что же, впереди Ватикан», - заключил главный редактор.
        Вильфранш
        Кен провел весь день в бегах. От Ирины Сергеевны он поехал в Ниццу, оттуда вернулся в Вильфранш, где позаимствовал в библиотеке дю Плесси карту Рима, оттуда отправился в Авиньон, едва не столкнувшись с лже-Гандоном, и прибыл обратно в Вильфранш только к десяти вечера. Ни Ксантиппы, ни Антуана - хвала святым апостолам - не было дома. Алехин поднялся в отведенную ему комнату и попросил принести бутылку белого вина. Он погрузился в дневник Хуго де Бофора, надеясь найти еще какие-нибудь подсказки.
        Хуго описывал разговор с Климентом где-то на стенах папского дворца:
        - Знаешь, как называется это место? - вдруг отвлекся понтифик. Мы стояли посреди строительных машин и лебедок.
        - Помойка, отче?
        - Запомни, - укоризненно покачал головой Климент, - место это станет самым прекрасным в нашем дворце. Ворота, которые находятся ниже, будут увенчаны двумя башенками, а названы они в честь апостолов Петра и Павла. - Я немного растерялся, пытаясь сообразить, к чему мне об этом знать, особенно теперь.
        - Вы о чем, отче?
        - О том, что тебе надлежит все знать, - я с беспокойством посмотрел на папу, но он махнул рукой, затянутой в белую перчатку, и продолжил…
        Алехин был расстроен. Нечто, названное в честь апостолов Петра и Павла, совершенно не вписывалось в его концепцию. В Риме есть отдельно собор Святого Петра на Ватиканском холме, где апостол претерпел мученическую смерть около 67 года после Рождества Христова, и церковь Святого Павла за стеной - San Paolo fuori la mura. Эта вторая по размерам базилика Рима была построена в IV веке на месте захоронения апостола Павла. По древнеримским законам хоронить покойников в пределах крепостных стен было запрещено. Соответственно, гробница апостола Павла оказалась за стенами Рима.
        Кен стал читать дальше. Однако других указаний на тайны Авиньонского дворца в дневнике не было. По-видимому, Хуго де Бофор отнес лирические отступления папы на счет его старческого слабоумия и не стал тратить на них чернила.
        Зато Алехин убедился, что находится на правильном пути. Хуго рассказывал о том, как прекрасная Иоанна предстала перед судом понтифика и как папа провозгласил:
«Невиновна. Более того, выше всех обвинений». Затем де Бофор уединился с Климентом в Комнате оленя. Незаконнорожденный сын спрашивал своего грешного святого отца:
        - Отче, и все это ради Авиньона?
        - Ради нового Рима, сын мой. Я построил этот дворец и навсегда закрепил Авиньон за Святым Престолом.
        - Разве не должен понтифик Римский мечтать о возвращении к апостольским пределам?
        - Где папа, там и Рим, - ответил Климент. - Церковь есть мистическое тело Христово. Оно не ограничено какими-то стенами. Мистическое тело там, где пребывает его голова, то есть я, ибо сам Иисус вручил апостолу Петру ключи от Царства Небесного и всю полноту власти. От Петра унаследовали их Римские понтифики, в том числе и я, недостойнейший из смертных. А после меня примешь ты. - Я с изумлением уставился на Климента. Он взял мою руку. - Ты станешь мне преемником, ты мой сосуд избранный.
        - Но папу выбирают кардиналы, - растерянно поправил я понтифика.
        - А папа назначает кардиналов, - улыбнулся Климент. - В коллегии кардиналов большинство за моими племянниками и клиентами. Они будут голосовать так, как я скажу. Ты молод и проживешь долгую жизнь. Ты навсегда закрепишь за Авиньоном славу нового Рима. Там, на Тибре, мы никогда не будем хозяевами. Отвлеченные идеи - шаткая опора для власти. Власть - это собственность. У кого собственность, у того и власть.
        Алехин знал, что Рим был неспокойным местом. Даже в XIII веке - в эпоху, казалось бы, наивысшего могущества, папам приходилось несладко. Тогда они отсутствовали в Риме в общей сложности шестьдесят лет. Шесть пап XIII века даже ни разу не были в Риме. Вечный город представлял собой настоящую банку со скорпионами. Влиятельные кланы римской знати - Конти, Аннибальди, Орсини, Колонна, Каэтани - постоянно вели борьбу за верховенство. В нее неизбежно были втянуты папа, кардиналы и курия. В Риме добиться верховенства означало занять трон викария Христа. В результате папская тиара становилась игрушкой в руках мелких и чванливых сеньоров. Ощетинившийся феодальными башнями, вечный город жил злобой, завистью и изменой.
        Ситуацию усугубляло противостояние папства и Священной Римской империи. С одной стороны, папа и император боролись за первенство в христианском мире. С другой - за владения на Апеннинском полуострове. Нередко понтифик, спасаясь от императорских войск, вынужден был бежать из Рима. На его место приходил антипапа, избранный под давлением императора. «Добавьте к этому малярию и жару, царившую в Риме с апреля по октябрь, и вы поймете, почему Климент не хотел покидать Авиньон», - заключил Алехин. Cредневековый Рим был похож на заваленный рухлядью чердак, раскаленный под всепроникающим солнцем. Перенаселенный, грязный, болезненный город, по которому крысами сновали убийцы, грабители и заговорщики.
        Климат Авиньона был мягче, от вторжения императорских войск его надежно защищали владения Франции и неприступный Монблан. Там не было сколько-нибудь влиятельных знатных фамилий. Авиньон вообще был крохотным местечком. И его несомненно ждала участь тысяч захолустных городов Франции. Провинциальная тоска, памятник какому-нибудь второсортному писателю как единственной яркой личности прошлого, свой сорт колбасок и сельскохозяйственная ярмарка на день местного святого. Если бы не случайность: в 1316 году на папский престол под именем папы Иоанна XXII вступил епископ Авиньона. На самом деле уже его предшественник - папа Климент V приметил Авиньон и жил в нем с 1309 года.
        Спокойствие и оседлость позволили авиньонским папам создать лучший финансовый и административный аппарат в Западной Европе. Не случайно современники называли их
«алчными волчицами». Огромные деньги дали возможность построить величественный дворец, подкармливать художников и поэтов, в частности Петрарку. Именно в Авиньоне папство впервые стало покровительствовать искусствам. К XVI веку длительный брак флоринов с талантами подарил миру Высокое Возрождение.

«Получается, - думал Алехин, - если бы кто-то не отравил де Бофора и он бы стал новым папой, Микеланджело строил бы собор Святого Петра на берегу Роны, а не Тибра. Да и был бы тогда Микеланджело? Закономерности - вздор. История - это цепь случайностей».
        - Вот ты где! - Кен услышал торжествующий вопль Ксантиппы - она стояла на пороге его комнаты. - Представляешь, Антуан накупил мне столько шмоток, ты умрешь! Штаны зыкинские! Здесь все узко, а тут завязочки…
        - Где вы были? - перебил Алехин, пытаясь скрыть раздражение.
        - В Ницце и Монте-Карло, а потом Антуан отвез меня в один отель. В горах! Там лучшее в мире фиш-спа.
        - Фиш? Это что, бросают в бассейн с пираньями, чтобы уж наверняка, вместе со всеми шлаками?
        - Ты что? - оскорбилась Ксантиппа. - Никакие это не пираньи, а garra rufa. Ложишься в корытце, там эти рыбешки копошатся, мелкие такие, сущая плотва. Они тебя слегка покусывают, - лицо Ксантиппы излучало блаженство, - отшелушивает лучше любой хамки из Конотопа. Тебе обязательно надо попробовать. Так вот… Только расслабилась, как сразу наебали! Выхожу вся умиротворенная, распаренная до косточек, пью чай с имбирем, а мне дебилка одна говорит - и так вежливо, вкрадчиво, сразу должна была насторожиться: не угодно ли приобрести у нас исключительное средство от кругов под глазами и морщин. Ну, я размякла, то-се… Приносят - не поверишь - мой любимый Crema Nera от Армани. Только оказалось, что это не тот, который я всегда покупаю, а другой. В него входит обсидиан! - Пылкая выпучила глаза, будто речь шла о яде кураре. - Ну, он якобы уплотняет все, что можно уплотнить. А у меня этот обсидиан в катышки скатывается, тяжелый, как вакса. - Ксантиппа попыталась изобразить тяжесть обсидиана, чем сразу же воспользовался Алехин:
        - Завтра идем на дело. Надо предупредить Антуана.
        - Как завтра?! - изумилась Ксантиппа. - Я, дура, этого обсидиана на пятьсот евро взяла. Поедем сдавать. - Голос ее звучал обреченно.
        - Ксантип, ты скоро от пятисоток прикуривать будешь. Привыкай к жизни богатых. Они в таких случаях дарят косметику прислуге.
        Авиньон, папский дворец
        Антуан договорился, что их пропустят во дворец сразу после закрытия. Какой-то человек ждал дю Плесси прямо у ворот Шампо, увенчанных гербовыми розами Климента VI. Он проводил кладоискателей внутрь и вручил Антуану связку увесистых старинных ключей, к каждому из которых была привязана небольшая бирка.
        - Это от тех помещений, которые обычно закрыты для туристов, - быстро пояснил дю Плесси.
        - Как вам это удалось? - изумился Алехин, когда человек удалился, почтительно пожелав «доброго вечера».
        - Я сказал, что вы правая рука Путина, министр нефтегазовой безопасности, а Ксантиппа - депутат курултая. Твоя очаровательная хризантема, Ксантиппа, - Антуан дотронулся кончиками пальцев до цветка, прикрепленного к бретельке сарафана, - это просто чудо какая конспирация. Ты вылитый депутат курултая. - Он обернулся к Алехину: - Самое время, дорогой Кен, посвятить нас в суть дела.
        Они прошли в большой внутренний двор, который образовывали постройки времен Бенедикта XII и Климента VI. Солнце еще не скрылось за башнями и изрядно припекало. Небо рассекали стремительные стрижи. За стенами, на придворцовой площади, гремели скейтборды. Друзья присели на край деревянного помоста, который уже соорудили для Авиньонского театрального фестиваля. Алехин достал листок бумаги с шарадой Климента VI и прочел первое четверостишье:
        Семь ангелов хранят секрет.
        Когда найдешь из них ты четверых,
        Идя дорогой пилигрима,
        Увидишь остальных сначала в голове своей, потом в камнях.
        - Я сначала сконцентрировался на слове «ангелы». И это было ошибкой, - признался Кен. - Главная строка здесь: «Идя дорогой пилигрима». «Пилигрим» - не просто путник, это паломник. Не случайно крестоносцев называли «пилигримами». В Средние века всякое действие обретало высший смысл, если было устремлено к Богу. Бог есть начало и конец. По латыни fines - «конец» - это одновременно «цель» и «смысл». Соответственно наиболее осмысленным перемещением в пространстве считалось посещение святых мест.
        - То есть «ангелы» - это не обязательно «ангелы»? - недоумевал Антуан.
        - Именно, десятым чином ангелов называли праведников - мучеников, молельников, столпников и подвижников, то есть святых, - Алехин рассказал о том, что Климент задумал заместить старый Рим новым. Авиньонский дворец должен был стать подобием Вечного города, его отражением. Поэтому «семь ангелов» - это семь почитаемых святынь Рима. Авиньонская Башня Ангела, где располагались личные апартаменты папы, - не что иное, как проекция Замка Ангела, бывшего мавзолея Адриана, который защищал подступы к Ватикану. На Ватиканском холме располагается собор Святого Петра - он от нас справа, - Алехин указал на продолговатое здание, испещренное оконцами.
        - А San Giovanni di Laterano - это капелла Иоанна в парадных покоях Авиньонского дворца? - предположил Антуан. В глазах его появился азарт.
        - Абсолютно верно - «матерь всех церквей», первая христианская базилика в мире, построенная самим Константином Великим в IV веке. В Средние века папы жили именно на Латеранском холме. Ватикан стал их резиденцией только в XV веке. Характерно, что папские апартаменты в Авиньоне так же, как и в Риме, примыкают к капелле Иоанна.
        - San Lorenzo fuori la mura, - Антуан назвал еще одну римскую святыню, - это южная башня Авиньонского дворца, которая носит имя святого Лаврентия.
        - А Santa Maria Maggiore, - поддержал его Алехин, - это церковь Девы Марии - кафедральный собор Авиньона. Он примыкает ко дворцу с севера.
        - Стоп! - воскликнул Антуан. - У нас уже не четыре, а пять ангелов: архангел Михаил, святой Петр, святой Иоанн, святой Лаврентий и пресвятая Богородица.
        - Обожаю умных мужиков, - восторженно призналась Ксантиппа.
        Алехин поцокал языком и сказал с сомнением:
        - Вообще-то, остается не два, а три ангела - San Paolo fuori la mura, - гробница апостола Павла, Santa Croce in Jerusalemme и San Sebastiano, - Кен продолжил читать духовную Климента:
        Когда найдешь из них ты четверых,
        Идя дорогой пилигрима,
        Увидишь остальных сначала в голове своей, потом в камнях.
        Внимательно прочти скрижали их.
        И якорь обретешь, который погрузит тебя в глубины.
        Там пятый ангел будет ждать тебя.
        Так, розу сладкую вкусив,
        В бутоне древо жизни угадаешь.
        - Значит, три последних пункта нужно сначала угадать, а потом найти им соответствие «в камнях». Далее, - рассуждал Алехин, - следуют две подсказки:
«якорь» и «древо жизни». Якорь - личный символ Климента - орудие мученической смерти папы Климента I, которого утопили под Херсонесом. Он, по-видимому, отпирает сокровищницу: Там - где-то в районе сокровищницы - пятый ангел будет ждать тебя.
«Древо жизни» - это крест. Роза Климента имеет пять лепестков, крест - пять точек. А что, если речь идет о римской базилике Santa Croce in Jerusalemme? - в раздумьях спросил Кен. - Она была воздвигнута императрицей Еленой в IV веке в честь обретения Креста Спасителя.
        - Где же тут «ангел»? - удивилась Ксантиппа. - Не может же крест быть с крылышками.
        - Крест не может, но Иисус - такая же эманация божественного света, как херувимы и серафимы.
        - Эманация, - зачарованно пропела Ксантиппа.
        На мгновение Алехину показалось, что в ажурном окне второго этажа мелькнула фигура. Это было окно индульгенций. Из него папа благословлял толпу, собиравшуюся в большом дворе. За окном индульгенций находилась лоджия, откуда можно было попасть в капеллу святого Петра. «Идеальное место для подслушивания», - решил Кен. За готическими виньетками легко спрятаться, а акустика каменного мешка донесет любое слово, сказанное внизу.
        - Вероятно, это зал Иисуса, - неуверенно предположил Антуан.
        - Что, простите? - Алехин продолжал смотреть в окно индульгенций, но больше ничего подозрительного не заметил.
        - Зал Иисуса. Он находится недалеко от капеллы Иоанна, - пояснил дю Плесси, - одно из самых торжественных помещений дворца. Стены его когда-то украшала монограмма Христа - IHS.
        - Положим, вы правы. - Алехин перестал задирать голову. - Одна из главных реликвий римской Santa Croce - табличка с креста Иисуса. Правда, там другая монограмма - INRI, то есть «Iesus Nazarenus Rex Iudeaorum» - «Иисус из Назарета, Царь Иудейский». Но самое сложное - это San Paolo и San Sebastiano. Насколько мне известно, в Авиньоне нет ни одной капеллы, посвященной этим святым.
        - Да, San Paolo… Постойте, - Антуан оживился, - а вам не кажется, что San Sebastiano как-то вываливается из этого ряда: Иоанн Креститель, Дева Мария, святой Петр и вдруг какой-то Себастьян? Как он оказался в этой компании?
        - Почитаемый святой…
        - Это такой симпатичный? Которого расстреляли из луков? - вступила в разговор Ксантиппа. - Очень красивый юноша. Мне всегда было жалко его до слез… глазки как у теленка. А какой пресс?! Ах я дура! - вскрикнула Пылкая. - Знаешь, на кого он похож, Кен?
        - На кого?
        - На Мамута, как две капли воды! - Ксантиппа втянула щеки, страдальчески полуоткрыла рот и посмотрела на Кена усталым мудрым взглядом то ли мученика, то ли олигарха. - И кудряшки, точь-в- точь, как у святого Себастьяна!
        - Ну, конечно, мой дорогой мосье Кен, - перебил Ксантиппу Антуан, - Римская базилика святого Себастьяна находится над катакомбами, где во времена Веспасиана христиане прятали мощи апостолов Петра и Павла. Поэтому ее называли «базиликой апостолов», поэтому она и входит в число самых почитаемых святынь Рима.
        - Апостолов? - переспросил Кен. - Тогда я знаю, о чем идет речь. В дневнике Хуго де Бофора Климент указывает на некое место во дворце, которое названо в честь апостолов Петра и Павла. Оно должно быть отмечено двумя башенками.
        - Это ворота Шампо, через которые мы входили. Их, действительно, обрамляют две изящные башни, словно свечи на алтаре…
        - Два апостола… ad limina apostolorum… - заговорил Кен.
        - Ад чего? - удивилась Ксантиппа, переставшая понимать мужчин окончательно.
        - Ad limina apostolorum - средневековый синоним Рима, что значит «к апостольским пределам» - прекрасное название для ворот, которые являются пределом, границей нового Рима.
        - Подождите, подождите, - перебила Ксантиппа, - я всегда говорила, что у мужчин плохо с арифметикой. У вас получилось восемь.
        - Действительно, восемь… - заговорил было Кен, а потом вдруг вскочил и заметался, - постойте, я точно видел там человека, - он тыкал пальцем в сторону окна индульгенций.
        - Может быть, это уборщик, - равнодушно предположил Антуан и обратился к Пылкой: - Если быть точным, то все-таки семь, Ксантиппа. Святой Петр упоминается дважды - собор святого Петра и ворота Петра и Павла.
        Алехин смотрел на окно. Все было спокойно. Из напряжения его вывел Антуан:
        - Так что там дальше, Кен?
        Слепца прозревшего возьми в проводники
        И вниз спеши, налево и направо.
        Надежды знак даруем мы тебе.
        Его ты поверни навстречу свету.
        И тьма разверзнется.
        - Ничего не понимаю, - признался Кен.
        - Учи матчасть! - по-русски заявила Ксантиппа голосом отличницы и ябеды. - Слепец, - она перешла на английский, - это, конечно же, апостол Павел. Когда он еще был Савлом и шел в Дамаск, к нему обратился голос, явившийся в столбе света. Будущий апостол прозрел и одновременно ослеп на три дня.
        - Умница! - Алехин обнял Ксантиппу. Она просияла.
        - Все равно получается восемь, - мрачно заметил Антуан. - Многовато.
        - Отсечем ненужное, - предложил Кен. - Есть такое понятие «титульные базилики» Рима. Изначально tituli - тайные церкви в домах верующих римлян, когда христианство еще подвергалось гонениям - позднее некоторые из них стали stationes, буквально станциями или остановками. Это церкви, в которых понтифик делал остановку во время торжественных процессий по городу. Так или иначе они все входили в число мест, обязательных для посещения паломниками.
        - Все, кроме Замка Ангела - это святыня скорее для современных паломников, в шортах и с мыльницей, - заметил Антуан.
        - Вычеркиваем. Остаются: ворота апостолов Петра и Павла, капелла св. Петра, башня св. Лаврентия, капелла св. Иоанна, церковь Пречистой Девы, зал Иисуса и нечто, связанное с апостолом Павлом.
        - Вуаля, - выдохнул Антуан.
        - Ну и где же сокровища? - радостно спросила Ксантиппа.
        - Вот это самое сложное, - признался Кен. - Разгадка несомненно здесь:
        Внимательно прочти скрижали их.
        И якорь обретешь, который погрузит тебя в глубины.
        Там пятый ангел будет ждать тебя.
        Так, розу сладкую вкусив,
        В бутоне древо жизни угадаешь.
        Алехин достал ручку, перевернул листок бумаги и стал рисовать.
        - Сначала я думал, что надо нанести карту Рима на схему Авиньонского дворца, - в разных концах листа он изобразил какие-то квадратики и кружочки. - Но получилась абракадабра. Cвятой Петр в Риме находится на западе, а здесь на юге и т. д. Потом я вспомнил, что в Средние века пространство не воспринималось как абстракция с раз и навсегда заданными расстояниями, сторонами света - равнодушными и объективными характеристиками. Важно не то, где юг или восток и сколько километров от Петра до Иоанна, а мистическая география мира.
        - Кенчик, ты, конечно, умница, но я ничего не понимаю, - призналась Ксантиппа.
        - Смотри, это просто. Иерусалим - лучший город на Земле, поэтому на средневековых картах его изображали в центре. И все остальные населенные пункты наносились на карту по принципу, есть в них искра Горнего Иерусалима или нет. Те, что считались священными, находились близко от Иерусалима, остальные - в жопе. Проще всего это понять на примере средневековой живописи. Художники абсолютно не использовали линейную перспективу. Она была им просто не нужна. Перед ними не стояла задача воссоздания видимого мира в его физических пропорциях - мир плох и несовершенен. Иконописец пытался постичь глубинные мистические сущности. Художников совершенно не беспокоили кажущиеся несоответствия. На одной картине одновременно могли быть изображены сюжеты, происходившие в разное время. Если что-то, например, гора не помещалась - ее рисовали маленькой, чтобы влезла. Опять-таки фигура святого всегда будет выше домов, гор, деревьев, обычных людей. Просто потому, что святой лучше. А Иисус в свою очередь будет выше любого человека. Все это похоже на творчество кремлевских фотографов. Рост Путина - 170 см, а рост Медведева -
162, но на фотографиях кажется, что они не ниже Обамы и Шварценеггера. Потому что хорошие. Их мистическая сущность опрокидывает пропорции несовершенного мира. Забавно, что по мере укрепления власти Медведева он стал расти, и теперь вроде как даже преодолел Путина. Климент именно это называл 3D - третьим измерением.
        - Точно, - подтвердил Антуан, - реализмом средневековые люди считали вовсе не «как в жизни», а как должно быть на самом деле в соответствии с библейской картиной мира.
        - Я блондинка, - грустно призналась Ксантиппа. - С дурацкой хризантемой на бретельке. - Она расправила лепестки пышного цветка. - То есть в спа мы уже сегодня не успеем?
        - Куда? - удивился Антуан.
        - Ну я же тебе говорила, что набрала этого обсидиана на пятьсот евро и хотела сдать обратно.
        - Итак, - встряхнул головой Алехин, - все точки, которые назвал Климент, несомненно образуют какую-то мистическую сущность. - Он принялся рисовать схему дворца, но мистическая сущность не возникала. Стало смеркаться.
        - У меня предложение, - сказал Антуан, - давайте методично обойдем всех «ангелов».
        - Понял! - Алехин неожиданно вскочил и побежал во дворец. Ксантиппа с Антуаном едва поспевали за ним. Кен обернулся и крикнул:
        - Святой Лаврентий - не башня! Это же элементарно!
        Антуан и Ксантиппа догнали Алехина в зале, который назывался Великой Казной. На самом деле здесь не хранили, а считали деньги. Когда-то сюда стекались мешки золотых флоринов со всего западнохристианского мира. Папские казначеи раскладывали их стопками и заносили в счетные книги.
        - Что за озарение? - спросил Кена запыхавшийся Антуан.
        - Вы гений! - затараторил Алехин. - Именно вы нашли сокровища.
        - Как, уже нашли? - Ксантиппа, наконец, доковыляла до мужчин.
        - Пока нет, - улыбнулся Алехин, - но Антуан - гений!
        - Да скажите же наконец! - в голосе дю Плесси звучало раздражение.
        - Помните, вы отметили, что святой Себастьян как-то вываливается из этой компании. Святой Петр, Дева Мария, Иоанн Креститель и вдруг какой-то Себастьян.
        - Кажется, да, - согласился Антуан.
        - Ну, а чем святой Лаврентий лучше Себастьяна? Тем, что является покровителем поваров?
        - Это еще почему? - удивилась Ксантиппа.
        - Когда язычники поджаривали его на решетке, как отбивную, он попросил перевернуть себя, чтобы хорошенько прожариться с другого бока.
        - Бр-р, - замотала головой Пылкая.
        - Тем не менее, - робко начал Антуан, - церковь Святого Лаврентия - одна из самых почитаемых базилик Рима, она тоже была «станцией» во время папских процессий. И в Авиньоне есть башня Святого Лаврентия.
        - Один нюанс, - торжествующе объявил Алехин. - В Риме есть еще одна церковь Святого Лаврентия, которую и имел в виду Климент.
        - С чего вы взяли?
        - Sancta sanctorum!
        - Ах, я осел! - Антуан хлопнул себя по выбеленным волосам. - Cвятая святых!
        - Пожалуйста, объясните бедной блондинке, что происходит, - взмолилась Пылкая.
        - В комплекс папской резиденции на римском Латеране входит так называемая капелла святого Лаврентия «во дворце». Именно ее именовали «святая святых». Отсюда пошло само это выражение. Разумеется, капеллу так называли не потому, что она была посвящена святому Лаврентию. Здесь хранились драгоценные реликвии Иисуса. Нынешние паломники - в шортах и с мыльницами - обычно идут в капеллу ради мраморной лестницы, якобы перенесенной сюда из дворца Понтия Пилата в Иерусалиме. Поскольку этой лестницы касались ноги Иисуса, по ней принято подниматься ползком на коленях. Великолепный аттракцион для туристов из штата Небраска! Но «святая святых» - не лестница, а тайная папская капелла. В Средние века на ее алтаре мог служить мессу только сам викарий Христа и никто больше, ибо там хранилась пуповина Спасителя, его крайняя плоть…
        - Как это крайняя плоть? - Ксантиппа выпучила глаза.
        - Ксантип, Иисус был евреем. Разумеется, ему сделали обрезание на восьмой день после рождения. Когда будешь есть оливье на Новый год, помни, что делаешь это в светлый праздник Обрезания Господня.
        - Неужели это Новый год? - ужаснулась Ксантиппа.
        - 1 января. Ну так вот, помимо пуповины и так заинтересовавшей тебя крайней плоти, в «святая святых» хранились еще капли молока Пречистой Девы. Эти важные реликвии были помещены в золотой крест, инкрустированный драгоценными камнями. Крест, кстати, регулярно мироточил.
        - Крест, - мечтательно сказал Антуан.
        - Именно крест, - подтвердил Алехин, - «в бутоне древо жизни угадаешь» - пятая точка, извините за неуместный каламбур, - Кен положил листок на застекленный стол, в котором были собраны какие-то экспонаты для туристов, и нарисовал крест. У верхней перекладины он написал «Святой Иоанн», у левой - «Дева Мария», у правой -
«Святой Петр», внизу - «Апостолы». В центре - «святая святых» - Крест, вписанный в крест. - Вот она - мистическая сущность Авиньона: Там пятый ангел будет ждать тебя, - подытожил Алехин.
        - И где же он нас ждет? - заволновалась Ксантиппа. Алехин словно не заметил вопроса и обратился к Антуану:
        - Кстати, авиньонская башня святого Лаврентия была спроектирована Климентом, но построил ее его преемник. Так что она по-любому мимо.
        - Да… да… - рассеянно подтвердил дю Плесси.
        - Итак, в «святая святых» нас отведут два незримых «ангела». Один из них точно апостол Павел - «слепец»…
        - Это угадала я! - обиженно вставила Ксантиппа.
        - А другой… - Кен замялся, - нечто, связанное с Иисусом. Может быть, крест.
        - Но мы же решили, что Santa Croce in Jerusalemme - это зал Иисуса, - перебил его Антуан.
        - Не думаю. Все-таки зал Иисуса, - Алехин показал на потолок, они находились ровно под ним, - был построен еще при Бенедикте XII.
        Между тем за окнами почти стемнело. Антуан объяснил, что включать свет ему не разрешили, чтобы не привлекать внимание любопытных. Пустой каменный дворец жил своей жизнью. Скрипы, шорохи, хлопки птичьих крыльев - все это заставляло постоянно задерживать дыхание, прислушиваться, оглядываться.
        - Интересно, здесь есть привидения? - спросила Ксантиппа и сама испугалась своего громкого голоса. Казалось, что на ее вопрос решили ответить стены: «есь эния эния». Друзья затихли. И тут все трое отчетливо услышали шаги. Они были где-то сбоку в стене. Ксантиппа вцепилась в руку Антуана и прошептала «мамочка». Стены ответили «чка, чка». Потом снова раздалось «чка, чка, чка», хотя Пылкая молчала.
        - Это шаги, - сказал Алехин. - Мы здесь не одни. - Они застыли посреди Великой Казны, пытаясь понять, откуда раздавались звуки. Время тянулось мучительно.
        - Надо идти, - Кен провел пальцем по айфону. Дисплей загорелся. - На первое время света хватит.
        - Куда? - спросил Антуан.
        - Искать подсказки. Наши два «ангела» могут прятаться где-то на розетках свода, пятах или капителях колонн[Элементы готической архитектуры. Розетка - замковый камень нервюрного свода. Пята - буквально опора свода. Капитель - венчающая часть колонны или пилястры. Все они украшались резными фигурами или орнаментами.] .
        Задача оказалась не из легких. Кладоискатели бродили по темным комнатам дворца и в конце концов окончательно вымотались. На розетках чаще всего были изображены пятиконечные розы Климента, на пятах - неведомые уроды. Тем большего внимания заслуживало все необычное. В Великой Аудиенции, где папа вместе с кардиналами разбирал наиважнейшие вопросы церковной жизни, Алехин увидел розетку с надписью SPR.
        - Знаменитая аббревиатура, - заметил он, - так в Древнем Риме обозначали высшую власть - Senatus Populusque Romanus - «Сенат и народ Рима». Под этой розеткой, вероятно, и сидел римский понтифик, который считал себя прямым наследником не только апостола Петра, но и римских цезарей. Отсюда папская тиара - колпак с тремя коронами. Папа - царь царей. Кстати, возвращаясь к Замку Ангела или мавзолею императора Адриана: во время литургических процессий папа не только служил мессу в главных базиликах Рима. По сути его путь воспроизводил триумфы древнеримских императоров, например, на Рождество понтифик шел мимо храма Юпитера и цирка Фламиния, проходил под арками императоров Грациана, Феодосия и Валентина, потом пересекал Тибр по мосту Адриана, который ведет к мавзолею Адриана, то есть Замку Ангела, и заканчивал свой путь рядом с обелиском Нерона и мемориалом Ромула. Знаете, где это? - самодовольно спросил Алехин. Усталые кладоискатели молчали. - Обелиск Нерона когда-то стоял на цирке Нерона. Там, по преданию, претерпел мученическую смерть апостол Петр. Этот обелиск и сейчас там, только площадь называется
по-другому. Обелиск находится напротив собора Святого Петра.
        - Все бесполезно, - упавшим голосом сказала Ксантиппа. - У меня ноги болят.
        - Постойте! - взорвался Антуан. - Я припоминаю тут одну розетку. Это в Башне Ангела. Там было что-то такое знакомое. Тоже аббревиатура, - он растворился в черном отверстии стены. Алехин и Ксантиппа почти сразу его потеряли. Они вышли из Великой Аудиенции во двор и опять направились к Великой Казне, оттуда поднялись в башню Ангела. Было слышно, как где-то вверху гремят подошвы Антуана. Вероятно, он знал более короткую дорогу. Ксантиппа позвала его, дю Плесси что-то крикнул. Кен расслышал лишь «царь Иудейский». Они столкнулись с ним уже в Комнате Оленя. Антуан был запыхавшимся и довольным.
        - Там наверху, - дю Плесси ткнул пальцем в потолок, - находится капелла архангела Михаила. И в розетке свода - щит с монограммой INRI - «Иисус из Назарета Царь Иудейский». Вы понимаете? Вот она Santa Croce in Jerusalemme! На кресте должна быть табличка с именем.
        - То есть верхняя перекладина мистического креста берет начало не в капелле святого Иоанна, которая находится в старой части дворца, а в капелле архангела Михаила, построенной Климентом.
        - Смотрите, - сдавленно прошептала Ксантиппа. Она, по примеру Кена, тоже использовала свой айфон в качестве фонарика - на фризе под потолком повторялся орнамент из гербовых щитов Климента. Но в одном месте на щите был изображен бутон, в центре которого находился крест.
        - «В бутоне древо жизни угадаешь», - прочел Алехин.
        - Так, - подытожил Антуан, - эта роза указывает на дверь, которая ведет дальше в новый дворец.
        Они прошмыгнули в темный тамбур со ступенями. Антуан и Ксантиппа куда-то сразу исчезли. А Алехин задержался. Он нервно водил айфоном по стенам и внезапно вскрикнул:
        - Пята! - В месте, где нервюры свода опирались на небольшой выступ, находилась скульптурка - скрючившийся бородач, прикрывавший глаза руками. - Вот он слепец!
«Слепца прозревшего возьми в проводники».
        Алехин спустился на один пролет. «И вниз спеши, налево и направо», - повторил он слова Климента, - так… сначала налево. - Алехин вошел в крохотную комнатушку. - Теперь направо, - он прошел сквозь низкую сводчатую арку и опять оказался на небольшой лестнице. - «Надежды знак даруем мы тебе». Кен поводил фонариком, но стены были голыми. Еще несколько ступенек и… Алехин очутился в Великой Аудиенции. Огромный зал с высокими стрельчатыми окнами был залит лунным светом.
        - Блин. Вход в тайник Климента совсем рядом. - Он попытался сориентироваться. Пространство между Великой Аудиенцией и башней Ангела занимала постройка, которую иногда называли «башней Медников». Дело в том, что на нижнем этаже этого строения находились ворота. Выйдя из них, можно было попасть в квартал медников, примыкавший к папскому дворцу с юга.
        Алехин присел у стены и прикрыл глаза. Он увидел огромный крест. Вверху, на продуваемой ветрами 45-метровой высоте ангельской башни, была прибита табличка с именем Иисуса. «Так и должно быть, - согласился Алехин. - В соответствии со средневековыми представлениями об иерархии имя Господа не может находиться в одной плоскости с именами земными». Над Великой Аудиенцией, где Кен теперь сидел, заканчивалась поперечная перекладина креста - там располагалась капелла святого Петра. Он мысленно представил, как эта балка продолжается на север - сквозь своды капеллы, Большой Двор, суровые аскетичные корпуса старого дворца папы Бенедикта.
        Огромная перекладина ухнула ниоткуда, обращая в пыль игрушечные стены и башенки. Из той же космической темноты на нее опустилась рука. Изможденная, с набухшими венами. На запястьях чернели следы от веревок, словно реки, полные запекшейся крови. Далее, сколько хватало глаз, простиралась низина ладони, испещренная линиями, глубокими, как овраги. Вот маленький бугорок - место, где пересекаются линии сердца и головы. Сейчас сюда вонзится гвоздь. Кен увидел четырехгранную башню - колокольню собора Пречистой Девы, - вспарывающую острыми ребрами кожу, разрывающую мышцы и сухожилия. Хрустнули кости, горячая как лава кровь брызнула в лицо. Алехин вздрогнул и проснулся.
        Если бы главный редактор открыл глаза мгновением раньше, то заметил бы у противоположной стены человека. Он стоял в нерешительности, раздумывая, как ему поступить. Потом тихо, на цыпочках, растворился в темноте дверного проема. Так что когда Алехин очнулся, перед ним простиралась совершенно пустынная зала, залитая лунным светом. Кен проглотил слюну и мотнул головой. Видение креста было настолько реальным, что его мутило. Тем не менее он заставил себя снова закрыть глаза и мысленно вернулся наверх, на 45-метровую высоту, туда, где к кресту была прибита табличка «Iesus Nazarenus Rex Iudeaorum». Над головой в мягком лунном сиянии проносились бледные облака. Алехин осторожно глянул вниз. Между двумя башенками, венчавшими ворота апостолов, крест уходил под землю. Вероятно, «святая святых» - пересечение перекладин мистического креста - должна быть севернее капеллы Петра и Великой Аудиенции, возможно, под большим двором. Алехину понравилась эта идея. Когда-то на месте большого двора находилась Аудиенция папы Иоанна XXII. Ее снесли еще при Бенедикте XII, когда началось строительство современного
Авиньонского дворца. Но не исключено, что под землей остались подвальные помещения.
        Контуры старой Аудиенции Иоанна XXII были вскрыты археологами. Именно там Кен сидел сегодня с Антуаном и Ксантиппой. Под настилом, который служил сценой Авиньонского театрального фестиваля, возможно, и спрятаны сокровища, заключил Алехин. Тут он спохватился, что совершенно потерял своих спутников. Кен набрал Пылкую. Номер оказался недоступен. «Айфон сдох», - решил главный редактор.
        Место не установлено
        Севастьянов сидел на балконе, пил розовое вино и курил сигару. Все складывалось как нельзя лучше. Он удовлетворенно отметил, что именно авиньонская тайна помогла ему решить этот сложнейший вопрос. Не будь ее, он бы несомненно стоял на месте. Теперь все сошлось. Климов убит Иваном, Иван похитил у него «карту сокровищ», потом его самого отравили, вероятно, чтобы не платить по счетам. Преступник рассчитывал, что сокровища у него в руках, но выяснилось, что Лиза обладает копией с духовной Климента. Злодей устранил и ее. Ему нужно было выиграть время и найти клад раньше, чем духовная будет опубликована.
        - Чудесно, просто чудесно, - прошептал Севастьянов. Он вернулся в комнату, сел за стол красного дерева и начертил на листке бумаги знак «икс». Это первый «хуй его знает», - сообщил он в пустоту, - убийца Ивана и Лизы. - Рядом он вывел другой
«икс», поменьше. - А это второй «хуй его знает», - тот, кто напал на Алехина в парке климовской виллы. Едва ли это одно и то же лицо. Хотя… - Севастьянов встал и принялся ходить по комнате, - нет, слишком изощренно. Убивают просто. Люди всегда убивают просто, - назидательно сообщил он столу и стульям. «Итак, первый «икс» - это человек, который хорошо знал Климовых, особенно Ивана, - Севастьянов сжал кулак и выкинул мизинец. - Это раз. Ему было известно нечто, ради чего Иван сможет пойти на огромный риск. Это два. Ивану срочно нужны были пять миллионов евро, - Севастьянов отогнул средний палец. - Ах, я осел! - вскрикнул он. - Ну, конечно!»
        Петр Евгеньевич стал рыться в папке, лежавшей на столе, там имелась распечатка акта о приобретении Климовым недвижимости в Авиньоне, несколько фотографий Ивана с какими-то людьми, Севастьянов на секунду задержался на одной из фотографий:
        - Ах, мой махаон! Где же ты летаешь? - мечтательно пропел он. Полковник поднялся, потом сел. Еще раз прочел акт о приобретении Климовым дома в Авиньоне.
        - Получается, что Алехин находится в опасности, - отметил Петр Евгеньевич. - В смертельной опасности. Крайне опрометчивый поступок - ехать так вот в Авиньон, - полковник взял айфон и набрал Кена.
        Механический голос ответил, что абонент находится вне действия сети.
        Севастьянов отыскал другой номер и через секунду принялся диктовать:
        - Срочно свяжитесь с комиссаром криминальной полиции Комндомом. Мне надо с ним встретиться. Объясните ему, кто я, чтобы не было вопросов.
        - Есть, - ответила трубка.
        - Спецгруппу на низкий старт. Координаты сообщу дополнительно. - Севастьянов был так увлечен, что забыл сбить пепел с сигары. Сизые хлопья упали на одну из фотографий. На ней был запечатлен Иван в объятиях какой-то сисястой особы. На этот раз оба были без всего. - О времена, о нравы, - устало констатировал многоопытный опричник.
        Авиньон, папский дворец
        Алехин набрал Пылкую. Номер оказался недоступен. «Айфон сдох», - решил главный редактор. У него заряд тоже был в красной зоне. Высокотехнологичная игрушка всегда разряжалась быстро. Пришлось идти обратно. Кен прошел знакомой дорогой и вдруг приметил небольшую нишу с кованой дверью в глубине. «Как я мог ее не заметить раньше?» - удивился он. Главный редактор подергал ручку. Дверь была заперта.
        - Я боюсь! Я его видела! - услышал он сверху клокочущий голос Ксантиппы. - Увези меня отсюда! - Пылкая явно была на грани истерики
        - Сюда! - бешено заорал Алехин. - «И якорь обретешь!» - На металлической двери был отчеканен небольшой якорь. - Мне нужны ключи!
        - Я видела привидение! - вопила откуда-то из толщи стен Ксантиппа.
        Антуан появился первым. Он был собран и спокоен:
        - Во дворце несомненно кто-то есть.
        - Я нашел дверь. Скорее! - Алехин выхватил у Антуана ключи и стал лихорадочно их перебирать.
        - Полагаю, мы находимся где-то около лестницы, которая ведет в школу теологии. Она непосредственно под Великой Аудиенцией, - сообщил Антуан, снисходительно наблюдая за суетливыми движениями Кена.
        - Позвольте, - он вернул себе связку ключей, потом что-то буркнул, выбрал один из них и вставил в замочную скважину. - Черт, это не он, смотрите - тут есть ключ с биркой obscur, то есть неизвестный.
        Дю Плесси попробовал его - дверь поддалась. Затаив дыхание, друзья вошли внутрь. Сразу после порога шли крутые ступени вниз.
        - Смотрите, тут что-то написано! - вскрикнула Ксантиппа. Полустертые буквы еще хранили крупицы красной краски. Слева на уровне глаз можно было прочесть: scala sancta.
        - Святая лестница - вот он, вход в «святая святых»! - воскликнул Антуан. Друзья добрались до конца и оказались в просторной зале, заваленной какой-то рухлядью: сломанными офисными креслами, прожекторами, коробками.
        - Ничего… - разочарованно выдохнул Алехин. Антуан стал отодвигать коробки:
        - Пожалуйста, посветите мне.
        - Якорь! - взвизгнула Ксантиппа. - Мамочки, якорь! - Действительно, к стене был прислонен огромный ржавый якорь. На нем висели пластиковые пакеты с надписью Auchan. - Я первая увидела!
        - Боюсь, этот якорь не имеет отношения к нашей истории, - скептически отметил Антуан, - ему не больше 40 лет.
        Алехин закурил и сел у стены рядом с маленьким столиком, на котором громоздились жестяные банки с гвоздями.
        - Хорошая новость. Мы несомненно находимся в «святая святых». Якорь, который погружает в глубины, уже был. Он выдавлен на двери, ведущей в это помещение. Мы в тупике, поэтому - плохая новость. Сокровища находились здесь, и их давно обнаружили. Возможно, еще во времена Французской революции, когда дворцом завладела чернь. Или позднее. В период Третьей республики, когда здесь квартировали военные. В капелле святого Петра они, кажется, фехтовали, а в Великой Аудиенции - держали лошадей. Не исключено, что тут у них была гауптвахта.
        - Глядите, - дю Плесси бесцеремонно тыкал пальцем в Алехина.
        - Что?
        - Ваш дым сносит к стене. Там есть щель.
        Сизая струйка дыма слегка дрожала и изгибалась. Кен вскочил и стал осматривать стену, но ничего необычного не обнаружил. Чтобы снять напряжение, он машинально подвигал жестяные банки по столешнице. - Здесь, очевидно, была вотчина слесаря.
        Вдруг столешница накренилась. Банки с грохотом полетели на пол: дзын, дзын - стукнулись они о камни; дзин, дзин, дз-и-и-н - высыпались гвозди. Там-да-дам-дзан - потерявшая равновесие столешница последовала за своей ношей. «Тан-тан-тан», - ответило эхо. Алехин хотел было вернуть столешницу на место, но заметил, что держалась она на одной довольно толстой железной ножке, вмурованной в стену. Между ножкой и кладкой было спрятано несколько номеров порнографических журналов.
«Саманта знает, как сделать погорячее» - сулил вынос на обложке. На ней с трудом помещалось тело пышной блондинки с влажными персями. Антуан потрогал верхнюю часть железной ножки и сказал: «Спилена, причем довольно давно».
        - «Надежды знак даруем мы тебе. Его ты поверни навстречу свету. И тьма разверзнется» - где здесь свет? - спросил Алехин. Окон в комнате не было.
        - На Востоке, - объявил Антуан. - Ex oriente lux[Лат. Свет приходит с Востока.] . - Он что-то мысленно представил себе, выкидывая пальцы то налево, то направо. Затем взялся за ножку и попытался повернуть. - Намертво, - мрачно констатировал он.
        - Ничего не намертво, - Алехин бесцеремонно оттолкнул дю Плесси. - Свет сверху. Мы же внизу. - Он навалился на ножку, пытаясь пригнуть ее к полу. Где-то внутри лязгнула цепь, и часть кладки отделилась от стены.
        - Добро пожаловать в «святую святых». - Из открывшейся тьмы пахнуло сыростью и гнилью.
        - Как изящно! - восхитился Антуан, пропуская Ксантиппу и Алехина вперед. - «Его ты поверни навстречу свету, и тьма разверзнется». То же чувствовал Савл, когда услышал голос Иисуса. Он прозрел и ослеп одновременно. Вот и мы прозрели, погрузившись в темноту. - Дю Плесси замер в восторге и вышел из оцепенения, лишь когда свет от алехинского айфона почти растворился во тьме подземелья. Он осторожно ощупал конструкцию потайной двери - теперь было понятно: то, что казалось ножкой, было спиленным рогом старого якоря. С другой стороны торчал второй рог со стрелообразной лапой и веретено. К рогу была прикреплена цепь с противовесом, открывавшая дверь. Антуан хмыкнул и бросился догонять друзей. Они шли довольно долго, пока наконец не оказались перед кованой дверью, закрытой на засов.
        - Это здесь, мы находимся в подземелье Великой Аудиенции папы Иоанна XXII! - торжественно произнес Кен.
        Проржавевший засов поддался не сразу. В тусклом свете умирающего айфона их взорам предстал низкий сводчатый зал. По стенам стояли кованые сундуки. Поверх них громоздились золотые сосуды, кубки и стопки блюд.
        Ксантиппа открыла один из сундуков и зачерпнула пригоршню камней.
        - Кен, посвети, - деловито попросила она. - Мамочки, это же сцуко рубины!
        - А тут! - закричал Антуан. - Чаша Грааля - вот она! - Дю Плесси извлек из сундука большую чашу из оникса и поцеловал ее край. Алехин напрягся и спросил Антуана ледяным голосом:
        - Откуда вы знаете, что это чаша Грааля?
        - Боже! Обожаю изумруды! - клокотала Ксантиппа. - Сцуко большие, как перепелиные яйца!
        Алехин стоял за спиной у Антуана. Тот сидел на корточках и держал в руках чашу. На лице его играла блаженная улыбка.
        - Антуан, - не унималась Ксантиппа, - какой кубок. Это же пять килограммов чистого золота!
        Телефон Кена сдох. Комната погрузилась в полный мрак.
        - Блин, Кен! - возмутилась Ксантиппа. Внезапно яркий луч разрубил вязкую темноту. Пылкая увидела Антуана. Он стоял и держал в руке фонарик. Алехин прикрывал глаза от непривычно яркого света.
        - Неужели до вас дошло? - вдруг заявил дю Плесси, в голосе его звучала снисходительная ирония. - Конечно, я знаю про «золотые и серебряные сосуды, множество сапфиров, рубинов, изумрудов, десять тысяч флоринов и драгоценные реликвии: ребро святого Марциала Исповедника, волос святого Николая, епископа Мир Ликийских, чашу, в которую ангелы собрали кровь Спасителя нашего, рог единорога и гвоздь, которым была прибита на кресте правая рука Господа нашего Иисуса».
        - Вы убили Климова? - сухо спросил Алехин.
        - Нет-нет… Зачем? - ответил Антуан. - Его убил сынок Иван. Вы, русские, алчны и беспринципны. Иван взял у папаши духовную Климента и надеялся обменять ее на пять миллионов евро. Мальчику нужны были деньги. Но я решил его наказать…
        - Ах, вы решили наказать?! - разозлился Алехин. - Вам просто было жалко расставаться с пятью миллионами.
        - Возможно. В любом случае и эта духовная, и эти сокровища принадлежат мне по праву.
        - С какой стати?
        - Ах, мой бедный Кен! Забыл вам сказать. Я ведь де Бофор. Я единственный прямой потомок кардинала Хуго. Осмотрительный де Бофор выдал свою конкубину по имени Клара за одного знатного рыцаря, чтобы пресечь всякие слухи. От этого рыцаря и происходит мой нынешний титул. Но в семье бережно хранили предание об истинном своем родоначальнике, а также о том, что в Авиньонском дворце спрятаны наши сокровища. Наши, - повторил Антуан. - Увы, это я обменял ливрею своего пращура на замечательного Шагала. Однажды я увидел его в столовой Климова. Я глубоко сожалел об этом безрассудном поступке, как только узнал, что Теодор нашел в часовне де Бофора тайник с документами. Это была катастрофа. Случайно мне стало известно, что у Ивана проблемы. Договориться с ним оказалось крайне просто. Он, и только он - истинный виновник гибели Климова.
        - Но именно вы убили Лизу, - Алехин сжал кулаки.
        - Эй-эй! Без глупостей, - предупредил Антуан. Он перекинул фонарик в левую руку и ловко достал из кармана пиджака маленький револьвер. - Да, мне пришлось ее устранить. Когда вы там валялись в парке без сознания, мадемуазель Климова заявила, что завтра же опубликует духовную Климента. У меня не было выбора. Не надо было шляться по паркам, мой дорогой мосье Кен.
        - Ах ты, сука, - Ксантиппа бросилась на Антуана, но тот резко отшвырнул ее в сторону. Пылкая отлетела и плюхнулась на пол.
        - Каблук! Мои лабутаны! Сука! Говнорыло! Свиноматка крашеная! - визжала Ксантиппа, потрясая в руках отвалившимся каблуком. Раздался дикий грохот: Антуан выстрелил. Алехин мгновенно оглох. В комнате стало тихо.
        - Я не хочу никого убивать, вы и так умрете, но, ради бога, заткнитесь, - страдальчески процедил дю Плесси.
        - Ксантиппа, ты жива? - испуганно спросил Алехин. - Слава богу! - он увидел Пылкую, сидевшую на полу с каблуком в руках. Она с изумлением смотрела на дю Плесси.
        - Мадемуазель, неужели вы могли подумать, что я польщусь на вашу сомнительную красоту? Вот и сейчас эта ваша чудовищная хризантема на бретельке! Какой моветон.
        - Лучшие женщины носят хризантемы на груди. Это символ чистоты, - возмутилась Ксантиппа.
        - Ну, наш разговор, по-моему, подошел к концу. Я, если позволите, пойду…
        - Постойте, - перебил его Алехин, - а что вам мешало просто выкрасть дневник де Бофора? Вы же поселили меня в своем доме.
        - Во-первых, я скверно знаю латынь. Увы! Во-вторых и в главных, мосье Кен, вы специалист, и я хотел посмотреть, как вы будете действовать. Я, в отличие от вас, шел по совершенно ложному пути - искал каких-то ангелов семи сфер небесных. Впрочем, именно благодаря этой гипотезе я оказался в капелле архангела Михаила. Что ни говори, без монограммы INRI, которую я разглядел там в розетке, пока мадемуазель Ксантиппа отмокала в фиш-спа, - он обворожительно улыбнулся Пылкой. Та презрительно прошипела: «Гнида». - Так вот, если бы я не разглядел тогда эту монограмму, мы бы здесь сейчас не беседовали.
        - Но вы же познакомились с Ксантиппой случайно?
        - Случайностей не бывает, мой дорогой друг. Сначала я позвонил вам в Москву, представившись комиссаром Комндомом, потом узнал, когда приземляется ваш борт в аэропорту Ниццы и решил проследить за мадемуазель Ксантиппой. Она явно находилась в поисках, а потому познакомиться с ней не составило большого труда.
        - Это я в поисках? - вскрикнула Ксантиппа.
        - Мадемуазель, при всем уважении к вам, закройте рот, или мне придется закрыть его при помощи этой игрушки, - Антуан раздраженно тряхнул револьвером. - За пару дней нашей совместной жизни вы меня очень утомили.
        - Как вы убили Лизу?
        - Ох, очень просто. Я вообще убиваю просто. Лиза, Ксантиппа и слуги были заняты вами. На прикроватном столике мирно стояла бутылка минеральной воды. Я открыл ее и высыпал туда цианид, - я его постоянно ношу с собой. Привычка, - извиняющимся голосом сообщил Антуан. - Оставалось только посоветовать Лизе выпить полтаблетки феназепама… Ну ладно, мне пора…
        Алехин зажмурился, ожидая, что сейчас прогремит выстрел.
        - Мой дорогой мосье Кен, вы умрете собственной смертью, не волнуйтесь. Мне некуда торопиться. Через неделю-другую я вернусь сюда и заберу свое имущество. Я принесу вам цветочки, мадемуазель Ксантиппа, - издевательски сообщил Антуан, - а теперь, мосье Кен, отойдите от двери и без глупостей. Иначе я прострелю вам коленные чашечки, и вы умрете не от голода и жажды, а от болевого шока и потери крови.
        Алехин отошел в сторону.
        - Прощайте, мои дорогие, - раздалось уже из-за двери. Засов щелкнул. В комнате стало темно. Ксантиппа всхлипывала. Алехин услышал, как где-то далеко ухнула дверь.
        - Кенчик, мы умрем, - прорыдала Ксантиппа.
        - Наверное, - согласился Алехин.
        Авиньон, лето Господне 1348 года, месяца декабря 3-й день
        Долго ничего не писал сюда, чему были причины. Сегодня, наконец, прибыла в Авиньон моя Клара со своей матерью и маленьким Хуго. Встречать их отправил Томазо из Генуи, чтобы не было потом разговоров. Томазо препроводил Клару в новый дом, который стоит на моей улице отдельно. Это видят все. Под землей же наши дома соединяет потайной ход. Могу я теперь прямо из своего кабинета спуститься по лестнице в некую каморку, а оттуда добраться до опочивальни Клары. И как же хитро придумано. Внешне каморка эта выглядит как кладовая или келья для уединенных размышлений. Но одну из плит пола можно поднять при помощи механизма, спрятанного в стене. Когда открыл Кларе секрет наших домов, она прыгала от восторга.
        Сколь радостно было снова прижать ее к себе. Даже не поехал в консисторию, сославшись на недомогание.
        Малыш Хуго вовсю говорит, правда, свое. Могу только предполагать, чего он хочет или на что указывает. Клара ребенка понимает, я же решил записывать сюда слова его языка, чтобы в другой раз знать, о чем он бормочет.

«Око» - это окно,

«дяка» - дядя,

«тульчик» - стульчик,

«феб» - я с ужасом подумал, что поминает он поганого и нечестивого Аполлона, но Клара пояснила, что это всего лишь «хлеб».

«пукок», то есть «пушок» - тыкал он пальцем в мою накидку из горностая,

«ляпа касная» - это кардинальская шляпа, красная, ибо одного она цвета с кровью мучеников во Христе,

«цаца» - святое распятие, которое увидел у меня на груди. Сначала Хуго очень обрадовался и дергал за него. Когда же я собрался уходить, то разревелся так, будто лишили его самого важного. Отсюда следует, что и в несмышленом возрасте живет в нас упование на Господа.
        Малыш успокоился, лишь когда я снял святое распятие и дал ему подержать. Видя его счастливым и смеющимся, решил, что не смогу теперь забрать свой крест обратно. Клара рассердилась, говоря, что распятие стоит очень дорого, сплошь покрыто эмалями и камнями и нельзя неразумному созданию не только дарить, но даже давать подержать такую красоту. Я же ответил, что единственное, что ценно на этом свете, - это счастье нашего Хуго. Подумав, добавил, что вижу в этом происшествии знак Божий, ибо сам Господь предопределил Хуго к святому служению. Внезапно с Кларой случилось что-то странное. Она разрыдалась так, что не сразу смог ее успокоить.
        - Не хочу ему твоей судьбы, не хочу всей этой лжи, не хочу, чтобы жил он во грехе, чтобы прятал жену свою и детей от чужих глаз. Хочу, чтобы носил он меч и жил как Боккаччо.
        - Твой Боккаччо лентяй, плут и развратник.
        - Не тебе его судить, - всхлипывала женщина.
        Хоть и ушел от нее в раздражении, и даже поклялся, что будет по его, сам стал думать. Должен сын наш носить честное имя. В этом женщина права. Будет разумно выдать ее за какого-нибудь богобоязненного рыцаря, чтобы дал моим и титул и достоинство, но и меня не лишил возможности жить, как живем.
        Авиньон, папский дворец
        Ксантиппа всхлипывала:
        - У меня всегда так. Дура я доверчивая. А я еще этому говновопросову запонки подарила. Monblanc за триста евро. Как ты считаешь, хорошие?
        - Неплохие… - рассеянно ответил Алехин. - Ксантип, он подонок, а я мудак - Лиза из-за меня погибла, теперь ты тут сидишь. Я же его подозревал, просто привык хорошо относиться к людям.
        - Ты его подозревал? - удивилась Ксантиппа.
        - Я и тебя подозревал, - устало ответил Алехин.
        - Меня?!
        - Конечно. После того как Лиза сделала заявление, что располагает копией с оригинала духовной, мы ждали, что на нас выйдет преступник. Мне позвонили три человека: во-первых, ты, во-вторых, один профессор, с которым я был давно знаком, и, в-третьих, Антуан, выдававший себя за комиссара полиции Комндома. Но он так ловко обвел меня вокруг пальца. Случайный знакомый, чудаковатый благородный старик, аристократ…
        - Настоящий полковник, - поддержала Алехина всхлипывающая Ксантиппа.
        Кен ответил словами песни:
        Так вот, под этой личиной
        Скрывался, блин, уголовник!
        Ксантиппа меланхолично закончила:
        Гложет сердце кручина,
        Давит грудь подоконник.
        Ой, где ж ты бродишь, мужчина,
        Настоящий полковник.
        - И вот же дрянь, - Ксантиппа перешла от меланхолии к ярости, - каблук мне сломал на совсем новых лабутанах. Знаешь, как на мою ногу трудно колодку правильную подобрать. Вот, в Лондоне… - она осеклась.
        - Зачем тебе теперь лабутаны?
        - Ты слышишь? - вдруг зашептала Ксантиппа. Где-то далеко раздался скрежет, потом что-то ухнуло.
        - Мамочки, он возвращается, - пискнула Ксантиппа, - сейчас будет нас убивать. - В той части комнаты, где, как предполагал Алехин, сидела Ксантиппа, что-то задвигалась.
        - Ты чего там?
        - Спрячусь за сундуки, - деловито ответила Пылкая.
        - Все пустое, - Алехин пошарил вокруг и поймал рукой чашу Грааля. «Размозжить череп можно, - подумал он. - Не самое лучшее применение для святой чаши, но у меня, пожалуй, нет выбора».
        Теперь они явственно слышали шаги за дверью. Взвизгнул засов. Сначала в лицо ударила волна воздуха, потом яркий свет фонаря.
        - Слава богу, мосье Алехин, я вас нашел.
        Кен не мог разглядеть говорившего, но узнал голос.
        - Бриен, черт возьми! Я ведь думал, что вы - это он, лже-Гандон. Какой я осел!
        - Лже кто? - удивился Бриен.
        - Неважно! Так это вас я видел в окне индульгенций.
        - Да, я подслушивал и пытался за вами следить, но мадемуазель так заорала в капелле святого Петра, что я был вынужден спрятаться и почти вас потерял.
        - Надо убираться отсюда. Человек, который был с нами, - убийца, - сказал Алехин.
        - Боже, что это у вас?! - Бриен выхватил у Кена чашу Грааля и стал осторожно вертеть в руках. - Тут мало света, - с досадой сказал он.
        - Еще успеете насладиться. Сейчас надо разобраться с дю Плесси, - сказал Кен. - Ксантип, ты где? - Пылкая высунулась из-за сундука.
        В машине Бриен вспоминал, как следил все эти дни за Алехиным, как попытался с ним переговорить, забравшись в такси в Ницце.
        - Извините, дружище, что я вас высадил… - заговорил Алехин.
        - Слава богу, - перебил его Бриен, - мне не составило большого труда проникнуть в папский дворец. Все-таки я занимаюсь Климентом VI, и меня тут все знают. Немного сложнее было с ключом. Этот человек запер дверь… Пришлось долго ждать, пока он вернет ключи в условленное место.
        - А что это за место?
        - Да каморка одна при входе. Неважно. Он, кстати, долго не уходил. Гулял по двору, насвистывал арию Царицы ночи.
        - Из Моцарта. Обожаю! - заклокотала Ксантиппа. - Я была на таком шикарном исполнении в Вене. Меня графиня Ракоши пригласила. Я еще тогда укладку удачную сделала. Знаешь, тут все поднято, а по бокам пряди спускаются. Вьюном! А платье какое?! У Айзельки откопала. Таких платьев больше не делают. Грудь как нежный бутон, жопа - футбольный мяч. Суперическое платье. Цвет - испуганная нимфа в лесу! Вообрази, пепельно-розовый! И хризантема - такая, как сейчас, только крупнее, - уточнила Пылкая.
        - Ксантипка, это какой-то сюр. Мы только что нашли величайшее сокровище христианского мира, едва не погибли, а ты про испуганных нимф в лесу и вьюны на голове.
        - Подумаешь… сокровище! - обиделась Пылкая.
        Вильфранш
        Подъезжая к Ницце, кладоискатели поняли, что не готовы к встрече с убийцей один на один. Алехин и Пылкая согласились на приглашение Бриена - выпить по стаканчику у него в Кап-Ферра и все хорошенько обдумать.
        - Вы знаете, - гордо заявил профессор, - я из старинного еврейского рода…
        - Очень интересно, - вяло сказал Алехин. - Мне надо позвонить, но номер у меня в айфоне, а он разрядился. - Кен хотел связаться с полковником ФСБ Севастьяновым. Однако выяснилось, что Бриен - идеологический противник «всех этих новомодных штук», а потому зарядника для айфона у него нет. Профессора вполне устраивал покоцанный LG.
        Главный редактор нервничал. Петр Евгеньевич обещал назвать имя убийцы через день или два. Кен уже знал имя, но не понимал, что делать дальше.
        Ксантиппа рисовала картины мести - одна была страшнее другой. Она представляла, как явится к Антуану в строгом черном костюме «с узкой ласточкой белого топа» и бросит презрительно: «Неужели ты думал, что меня привлекает твоя подкрашенная седина?» В другой фантазии Пылкая возникала в коротком синем платье с хризантемой на груди и швыряла обручальное кольцо к ногам негодяя. Она была холодна и непреклонна. Изменник ползал у ее ног и молил о прощении.
        Пока Ксантиппа говорила, Кен меланхолично глушил розовое. Внезапно он встрепенулся:
        - Ах, я болван! Нужно заехать к Ирине Сергеевне. Она же дружит с Севастьяновым.
        Бриен и Ксантиппа решили составить ему компанию. По пустой дороге они долетели до виллы Климовых за пять минут. Ночь стояла непроглядная. На улицах застыла душная тишина. Переговорное устройство долго не отвечало. Наконец раздался сонный мужской голос. После препирательств голос счел, что «срочно» и «касается убийства мадемуазель Климовой» - достаточное основание для того, чтобы «разбудить мадам». Прошло минут пять и ворота открылись. Ирина Сергеевна, как и при последней встрече c Алехиным, уже стояла на крыльце. Она была в белом домашнем халате, непричесанная и дерганая. Через две минуты Ирина Сергеевна набрала Севастьянова.
        - Он просит передать вам трубку, - сказала она с тревогой. Кен хотел было сообщить в подробностях о случившемся, но полковник перебил его:
        - Я обещал назвать вам имя убийцы. Он сидит сейчас передо мной. Мы мило беседуем. Приезжайте к дю Плесси.
        Алехин разъединился и растерянно сообщил, что Севастьянов ждет их на вилле Антуана: «Они мило беседуют».
        Ирина Сергеевна взяла три минуты, чтобы переодеться, Ксантиппа - пять, чтобы подыскать замену сломанным лабутанам. «Ой, Иришечка Сергеевна, - вы прелесть! Какое чудо! И каблучок гвоздиком!» Еще через семь минут автомобиль профессора Бриена въезжал в ворота виллы в Вильфранш.
        Мизансцена, которую они застали в гостиной, совсем не походила на задержание особо опасного преступника. Антуан сидел в кресле у мраморного камина с пузатым бокалом красного вина в руке. Севастьянов пыхтел сигарой и раскладывал пасьянс за столиком напротив. Комиссар Комндом разместился на диване и сосредоточенно изучал барочное великолепие люстры. Среди аристократической роскоши он чувствовал себя явно чужим.
        - А вот и вы, - приветливо встретил Севастьянов гостей. - Познакомьтесь, перед вами организатор убийства Федора Климова, убийца Ивана и Лизы - мосье Антуан дю Плесси.
        - Негодяй, - тихо прошептала Ирина Сергеевна.
        - Ах ты мразь, гандон! - завизжала Ксантиппа. - Он хотел нас убить, там в Авиньоне.
        - Это все какой-то бред, - невозмутимо отрезал дю Плесси. - Заявление было столь наглым, что в комнате воцарилось молчание. - Друзья, - продолжил Антуан, - уже поздний час, и я, право, немного утомился, - он улыбнулся. - Очень рад видеть вас, мадемуазель, я, признаться, начал волноваться.
        - О’кей, - терпеливо сказал Севастьянов. - Повторю еще раз. - Он сжал кулак. - Именно вы продали Федору Климову дом в Авиньоне. Раз. - Он отогнул мизинец. - Вы встречались с Иваном Климовым за неделю до исчезновения Федора Алексеевича. Два. Вас видели в Hotel d’Europe в Авиньоне в день смерти Ивана. Три. Мои люди нашли у вас оригинал духовной, похищенный у Климова. Четыре. На бутылке воды из спальни Лизы обнаружены ваши отпечатки. Именно там был цианид. Пять, - Севастьянов показал ладонь. Но она не произвела на Антуана никакого впечатления.
        - Все это ерунда, мой дорогой друг, - начал он. - Климовы мои соседи. Мне полюбился этот весельчак Иван. Открою вам страшную тайну. Мы встречались с ним не один раз. Мы играли в теннис, когда Иван бывал в наших краях. Очень одаренный молодой человек… - Антуан с грустью прикрыл глаза, словно вспоминал счастливое время, проведенное с Иваном. - В продаже дома я не вижу ничего необычного, - продолжил он бодро, - соседи часто что-нибудь друг другу продают. Я не знал, что делать с этим обветшавшим строением - в доме надо жить, а Климову очень хотелось открыть свою галерею во Франции. Он был благородным человеком, редким. Это такая потеря для всех нас, - голос дю Плесси звучал трагически. - Вы говорите, меня видели в гостинице в Авиньоне? Это абсолютно естественно. Я навещал там мою тетушку из Экс-ан-Прованса. Мы пропустили по стаканчику «Шатонеф дю Пап». Она страстная поклонница местного кролика. Знаете, там отменно готовят кролика. И то и другое, дорогой мосье Севастьянов, очень легко проверить. Когда соберетесь, не забудьте взять у меня адресок папаши Готье - у него лучший кролик в Провансе, - Антуан
смачно поцеловал кончики пальцев. - Оригинал духовной Климента в моем доме стал для меня не меньшей неожиданностью, чем для вас. Хотя ваши люди и вторглись в пределы частного владения, я им весьма благодарен. Вы знаете, я доверчивый человек и жизнь меня не раз за это наказывала. Когда я познакомился с мосье Алехиным, я считал, что встретил человека образованного, благородного и честного. Мне и в голову не могло прийти, что он как-то может быть причастен к трагедии, обрушившейся на семью моих друзей…
        - Что?! Что ты несешь? - взорвался Алехин. - Еще пару часов назад ты рассказывал нам, как хладнокровно отравил Ивана и Лизу!
        На лицо Антуана опустилась печаль. Он тягостно вздохнул и обратился к полковнику:
        - Почему же, дорогой мосье Севастьянов, вы не скажете, где именно нашли оригинал духовной папы Климента?
        - Хорошо, - Севастьянов пристально посмотрел на Алехина, - Иннокентий Александрович, оригинал был найден в вашей комнате, в сумке. Как вы это объясните?
        - Кен, боже, как ты мог?! - вскрикнула Ирина Сергеевна. - Как ты мог? Она же так тебя любила?!
        Алехин застыл, не зная, что ответить.
        - Вы что-то говорили про отпечатки, - продолжал Антуан. Лицо его вновь стало печальным. - В ту трагическую ночь мы все отправились в парк искать мосье Алехина. Он был без чувств. По крайней мере, так казалось, - поправился дю Плесси.
        - Что значит «так казалось»?! - разозлился Кен. Дю Плесси устало махнул рукой - дескать, не мешайте мне, с вами и так все понятно.
        - Я помог доставить мосье Алехина в спальню. Мадемуазель Климова была очень взволнована. Я налил ей стакан воды. Уверяю вас, на тот момент цианида в бутылке не было. Этот яд действует мгновенно, не так ли, мосье Комндом?
        - Абсолютно верно, - важно подтвердил комиссар.
        - Мы оставили мадемуазель Климову с мосье Алехиным. Был поздний час, и я счел бестактным находиться в спальне молодой девушки. Какая ужасная смерть! Не могу себе простить. Если бы мы оставались рядом, мадемуазель была бы сейчас жива, - он сокрушенно вздохнул.
        - Тебе это так с рук не сойдет, гнида лоснящаяся, - зарычала Ксантиппа. - Я свидетель - ты сам признался, что убил Ивана и Лизу, ты и нас с Кеном хотел убить.
        - Дю Плесси! - вступил в беседу профессор Бриен. - Я вас видел в Авиньоне. Вы заперли мосье Алехина с мадемуазель в подземелье и потом уехали.
        - О боже, - страдальчески поморщился Антуан, - подземелье, Авиньон, - мы просто гуляли, а потом разминулись… К тому же… - дю Плесси замялся. Казалось, что он не хочет говорить, но его вынуждают обстоятельства. - Бедная мадемуазель Ксантиппа, я понимаю, что разрыв наших отношений стал тяжелым ударом для вас, и я искренне сожалею, что причинил вам боль. Я много читал о женской мести, но всему есть предел. Итак, надеюсь, я ответил на ваши вопросы, дорогой мосье Севастьянов, - Антуан отхлебнул вина и обворожительно улыбнулся.
        - Как бы не так, - спокойно объявила Ксантиппа. - Тебе, кажется, не понравилась моя хризантема? - она коснулась цветка, прикрепленного к бретельке сарафана. - Так вот, зайчик, там спрятан диктофон - это маленькая хитрость светского журналиста. Моя работа заключается в том, чтобы пересказывать читателям, кто и что кому сказал. Без этого цветочка я как без рук, особенно если выпью. Когда ты стал откровенничать в Авиньоне, я незаметно нажала на «запись». Будь уверен, вся твоя эффектная речь записана, - она торжественно отколола цветок и медленно направилась к Севастьянову. На лице ее играла самодовольная улыбка. - Жаль, что во Франции больше не казнят на гильотине, - заключила Пылкая.
        С Антуаном произошло что-то невероятное. Лицо его мгновенно стало серым, глаза яростно впились в Ксантиппу. Он вскочил и выхватил револьвер:
        - Стоять, сука! - Ксантиппа замерла. - Сюда цветок, живо!
        Пылкая была похожа на кошку, которую ослепило фарами.
        - Я сказал, сюда! - повторил Антуан. - Севастьянов, без глупостей, иначе я прострелю этой балаболке печень.
        Грянул выстрел, но не оттуда, откуда все ожидали. Никто не обращал внимания на Ирину Сергеевну. Она скромно стояла у двери. В тот момент, когда Антуан выхватил револьвер, она достала из сумочки маленький дамский пистолет и спокойно выстрелила. Ксантиппа инстинктивно присела, а потом быстро заползла за диван. Раздался второй выстрел - стрелял дю Плесси. Пуля угодила в тяжелое бра рядом с диваном. Оно с грохотом обрушилось на наборный паркет. Потом - третий. Антуан рухнул.
        - Отличная работа, мосье Севастьянов, - одобрительно объявил комиссар Комндом. Он присел к дю Плесси, который лежал на полу. - Вы вышибли ему мозги. - Комиссар поднялся и важно обратился к Ксантиппе, которая все еще пряталась за диваном: - Мадемуазель, от имени Французской республики позвольте поблагодарить вас за смелость и находчивость, - он подал ей руку, - надеюсь, вы передадите мне диктофон.
        - Какой диктофон? - удивилась Ксантиппа.
        - Как какой? Вы же только что рассказывали… хризантема… маленькая хитрость… - растерялся Комндом.
        - Это был блеф. Я же не Мата Хари, в самом деле.
        - Браво, Ксантипка! - с восхищением протянул Алехин.
        - Он назвал мою хризантему чудовищной. Козел! Лучшие женщины носят хризантемы на груди. Это символ чистоты.
        Кап-Ферра
        Следующие два дня потрясли мир. Новостные передачи всех телеканалов планеты открывали репортажи из Авиньона. Даже с Первым творилось что-то странное.
        В тот день и Медведев, и Путин переделали массу важнейших государственных дел. Президент посетил школу для вундеркиндов в селе Пыжиково, где подарил айпад мальчику Пете, потом отчитал косного чиновника, хлестко назвав его доклад
«какой-то презентацией», и даже успел обсудить с патриархом (в присутствии Владислава Суркова) предстоящее празднование дня святителя Агафангела Пермского - покровителя инноваторов. Свершения Путина выглядели не менее судьбоносными. Он прививал теленка на фоне умиленных животноводов и зоотехников, затем встречался с недовольными рабочими. На вопрос фрезеровщика Рюхина Путин ответил, не мигая:
«Богатым надо будет раскошелиться. Раскошелиться, я сказал!» На нем была отличная клетчатая рубашка, расстегнутая на одну пуговицу. Вечер премьер завершил молитвой в сельском храме Костромской области. Он печально стоял среди косынок, размышляя о судьбах России.
        Одним словом, и президент, и премьер по справедливости должны были открывать тот памятный выпуск новостей. Но этого не случилось. Уже пятнадцать минут Жанна Агалакова восторженным голосом рассказывала и показывала из Авиньона. Сначала притихшая страна увидела внушительные башни и стены, потом кадры из старого фильма с Инной Чуриковой в роли Жанны д’Арк. Жирные церковники плотоядно взирали на актрису, одетую в одну рубашку. Голос Жанны Агалаковой стал тревожным. Потом телезрителям продемонстрировали сводчатые залы, узкие лестницы и, наконец, полутемную комнату, заставленную сундуками, кувшинами и другой посудой. Камера взяла лицо Агалаковой крупно: «А сейчас вы увидите легендарную чашу Грааля». Изящные пальцы телеведущей почтительно придерживали небольшой сосуд из полированного камня. «По легенде, чтобы завладеть этой чашей, папа отправил на костер магистра ордена тамплиеров», - сообщила Агалакова. В доказательство Первый канал опять привел сцену из фильма про Жанну д’Арк. Стриженная под мальчика Инна Чурикова была привязана к столбу и действительно подходила на роль несчастного магистра
тамплиеров. В кадре появились мужчина-брюнет и девушка с огромной хризантемой на груди. Агалакова спрашивала, брюнет отвечал. Девушке с хризантемой слова не предоставили, хотя было видно, что она многое может сообщить телезрителям. Затем возникла фотография Федора Климова. Она оказалась частью страницы из списка журнала Forbes. Жанна Агалакова подчеркнула: «Состояние Федора Климова оценивалось в десять миллиардов долларов». Следом появилось довольное лицо какого-то жиреющего парня, окруженного футболистами. И, наконец, фотография девушки с темно-русыми волосами. Она стояла между брюнетом, который выступал раньше, и Мэрайей Кэри. В финале шла съемка, предоставленная французским телевидением. Из кованых ворот виллы выезжала машина «Скорой помощи». Полицейские теснили толпу зевак и фотографов. Неприятный мужчина в очках что-то важно объяснял в микрофон. Титры внизу экрана сообщили: «Комиссар криминальной полиции Комндом». В самом конце корреспондент Первого канала снова предстала перед телезрителями, чтобы заявить: «Это была Жанна Агалакова, Арсен Глаголев, Илья Кабанов, Ксения Колесниченко и Ксения Пыж
специально из Авиньона». Дальше возникла студия Первого. Там сидела суровая Екатерина Андреева. Судя по всему, ей не понравилось, что Агалакова слишком долго отвлекала страну от действительно важных событий дня. После стремительной подводки телезрители наконец увидели новость про президента Медведева. Дмитрий Анатольевич пружинистым молодцеватым шагом входил в школу для вундеркиндов в селе Пыжиково.
        - Ну вот, - расстроилась Ксантиппа, - я так хорошо сказала, а Жанка, сука, все вырезала.
        - Не расстраивайся, - поддержал ее Алехин, - ты герой.
        Ирина Сергеевна пригласила всех на виллу, чтобы вместе посмотреть новости Первого и заодно отпраздновать завершение трудного дела. Правда, сама она заявила, что неважно себя чувствует. Лицо ее было заплаканным и усталым. Сразу после новостей Ирина Сергеевна извинилась и вышла, по дороге обняв Алехина и махнув рукой Севастьянову. Теперь голоса в гостиной стали громче, на лицах появились улыбки. Подали шампанское. Ксантиппа царила безраздельно.
        - Когда он мне лабутаны сломал, я так разозлилась. Реву, а сама думаю, ну этого я тебе никогда не прощу. Ложь, измену прощу, а это - нет, потому что подлость. Мелкая такая, пакостная! Он же знал, гад, как на мою ногу трудно колодку подобрать, - я ему рассказывала, - знал и специально сломал. Настоящая гнида!
        - А как, мадемуазель, вы отлично придумали про хризантему! - скалился Бриен. - Я был на все сто уверен, что у вас там диктофон.
        - Рискованный шаг, безбашенный, - наставлял Севастьянов. - Вы очень храбрая женщина. Надо признать, дю Плесси всех нас посадил в лужу. И если бы не вы… - Севастьянов отхлебнул шампанского.
        - Служу России, товарищ полковник! - Пылкая отсалютовала, прогнула спину и кокетливо выставила вперед внушительный бюст.
        - Если бы не вы, этот Комндом, чего доброго, арестовал бы Иннокентия Александровича, - заключил Севастьянов.
        - Да уж, - поддержал Бриен, - местная газета назвала мосье Алехина «боссом русской мафии». Вы, кажется, кого-то распилили циркулярной пилой?
        - Бриен, - начал Алехин, - вы нас спасли там в Авиньоне, а я ведь, дурак, вам не верил. После того, как я высадил вас из такси, вы имели полное право забыть о моем существовании. Извините, дружище. Чтобы хоть как-то искупить вину, я хочу сделать вам подарок. - Алехин торжественно взял папку, лежавшую рядом с ним на столике. - Здесь дневник Хуго де Бофора и копия духовной Климента, - заявил он. Оригинал, подброшенный Кену, Комндом приобщил к делу. - Надеюсь, Ирина Сергеевна будет не против. Это сенсация не меньшая, чем сокровища Климента VI.
        - О боже! - вскрикнул Бриен. - Я не имею права. Я уверен, что вы, и только вы должны быть редактором и издателем этих драгоценных документов.
        - Бриен, я ушел из медиевистики. Мне это ни к чему. Это ваш период, вы работаете над биографией Климента…
        - О, благодарю! - профессор бросился к Алехину и стал жать ему руку.
        - Расскажете потом, чем там дело кончилось у де Бофора. Я не успел дочитать.
        - Вы должны мне пообещать, что напишете предисловие, - взволнованно говорил Бриен.
        - Разумеется, - согласился Кен.
        - Кенчик, не забудь меня упомянуть. Это я отгадала про апостола Павла! - ревниво вставила Ксантиппа.
        - Конечно, ты наше все, - признал Алехин. - За Ксантиппу!
        Друзья громко чокнулись и принялись опять обсуждать события памятного дня. Кен долго рассказывал, как они плутали по Авиньонскому дворцу, как непросто оказалось разгадать тайну Климента, как много раз он ошибался. Ксантиппа периодически вставляла, что мужчины не умеют считать даже до семи, что это она знала про ослепшего Савла. А еще именно она увидела якорь. Впрочем, потом выяснилось, что якорь не имеет отношения к делу, но все равно у нее, Ксантиппы, очень зоркий глаз. И ей все об этом говорят. И Лерка, которая Роднянская, и Полина, которая Дерипаска. В доказательство Ксантиппа привела драматические истории утраты означенными дамами мобильного телефона и авторучки. Когда Ксантиппа наконец умолкла, слово взял Бриен. Он радостно вспоминал, как прятался в окне индульгенций, увидел Алехина, заснувшего в Великой Аудиенции, как не решился будить его, как завизжала Пылкая, заметив его тень в капелле святого Петра, как он мучительно ждал, пока Антуан, наконец, повесит ключи на место.
        Солнце уже садилось над морем, сад тонул в пении цикад, разговор все чаще стал ходить по кругу.
        - Одного я не могу понять, - внезапно заявила Ксантиппа, - куда все-таки пропал труп Климова?
        В гостиной повисло тягостное молчание.
        Авиньон, лето Господне 1352, месяца декабря 6-й день
        О том, что скончался господин наш папа, мне сообщили около четырех часов утра. Хоть и нелегко было оставить ту, которую искал так долго, пришлось ехать во дворец. Облачился в лиловую мантию, ибо на время прощания с папой запрещено нам носить пурпур.
        Было еще темно, когда собрались с кардиналами в зале Иисуса, чтобы, по традиции, разбить печать с именем Климента. Две печати есть у папы. Одна с его именем, на другой изображены апостолы Петр и Павел. Первая печать должна умереть вместе с понтификом, последняя остается нетронутой. Климент умер, но церковь жива. Вице-канцлер ударил своим молотком по печати моего господина… Боль сдавила мне сердце, ибо видел, как навсегда уходит дорогое для меня имя.

…Подошел к окну. Свирепый авиньонский ветер трепал натянутую белую занавесь, пропитанную воском. Ко мне приблизились старейшие кардиналы.
        - Брат Хуго, просим тебя принять великое бремя, - сказал мне кардинал - епископ Остии.
        - Да свершится воля Божья через выбор кардиналов, - ответил я ему так, как велит заповедь смирения.
        Из зала Иисуса я сразу поднялся в опочивальню папы. На дубовом столе лежало тело нашего драгоценного отца, дряблое, серое, бесстыдно оголенное. Церемониал запрещает кому-либо из коллегии кардиналов присутствовать при приготовлениях покойного понтифика к отпеванию, но мы настояли, ибо такова была последняя воля нашего господина. Процедура омовения была долгой - телу святого отца предстоит девять дней лежать в церкви, а затем отправиться в длительное путешествие до Дома Божьего[Аббатство Chaise-Dieu в Оверни, где будущий Климент VI когда-то принял монашеские обеты.] - так называется аббатство, где Климент принял монашеские обеты и завещал себя похоронить. Естественно, пахнуть викарию Христа подобает райской негой, а не могилой.
        Я несколько раз проглотил слюну, меня слегка мутило. К тому же в воду для омовения добавили каких-то горьких трав, от которых появилась резь в глазах. Цирюльник подровнял волосы на голове Климента и сбрил щетину - вспомнил в это мгновение, как читал в книгах, что у святых отцов, уложенных в гроб и сто и двести лет назад, росли ногти и борода. В лучах зимнего солнца, пробивавшегося через занавеси, седые волоски казались серебряными. Они падали на разноцветные плитки пола, вплетаясь в рисунок из птиц и виноградных лоз. Так проходит слава земная, ибо призрачно все в этом мире и преходяще.
        Оказалось, что самое страшное было впереди. Когда цирюльник закончил свою работу, аптекарь принялся затыкать отверстия на теле папы. Грубыми, сильными движениями он запихивал комки коричневой шерсти, смоченные в мирре, в рот, ноздри, уши и анус нашего доброго отца. Я отвернулся и попробовал помолиться, но было поздно - только что увиденное уже стояло перед глазами, двоясь и троясь. Мне казалось, что это в мой рот проталкивают вязкие колючие сгустки. Стало трудно дышать, и я, по малодушию своему, удалился.
        Она ждала меня с обедом и была облачена по привычке своей в золото. Есть я не смог, ибо понимал, что именно в это мгновение тело Климента повторно омыли, на этот раз белым вином, и приступили к бальзамированию. Осушив кубок, я поговорил с ней немного и затем уединился в кабинете, чтобы все как следует записать. В желудке у меня тяжесть, на сердце боль, в голове - пустота… Еду во дворец.
        Автобан A8
        На следующий день Алехин попросил у Ирины Сергеевны разрешения посетить ливрею Хуго де Бофора. Протягивая увесистую связку бронзовых ключей, она сказала:
        - Лизе тут доставили новый кабриолет. Она заказывала недели две назад… Я ничего не понимаю в машинах, но Лиза сказала, что это ваша любимая марка. Она хотела сделать вам сюрприз, - Ирина Сергеевна тяжело вздохнула, - возьмите его. На такси будет очень дорого.
        - Ирина Сергеевна, я не знаю, как теперь жить… Но как-то надо, - Алехин чувствовал, что должен что-то сказать. Слова - плоские и фальшивые - прилипли к небу.
        - Вчера пришла эта чертова машина, сегодня утром доставили платье от Алойя. С записочкой «Моей принцессе». Старый олух, - она имела в виду культового парижского дизайнера, - не читает газет, - Ирина Сергеевна закрыла лицо руками. - Сколько это будет продолжаться! Извините меня, - она вышла.
        В сущности, Ирины Сергеевны давно не было. Была жена Климова и мать Лизы, потом только мать Лизы, а теперь - пустота, которая по недоразумению должна была говорить, ходить, есть и чем-то интересоваться. И тем не менее из этой пустоты вдруг возникли простые и теплые слова: «На такси будет очень дорого». Она остается матерью, решил Кен, заботиться и отдавать - это все, что она умеет. У нашего жестокого Бога есть чувство юмора… - теперь именно Ирине Сергеевне достанется состояние человека, который в этой жизни умел только брать.
        Алехин сел за руль, обтянутый серой телячьей кожей. Он опустил крышу кабриолета и тотчас услышал клокотание Ксантиппы:
        - Кенчик, какая красота! Кремовая кожа, коричневое дерево и этот благородный оттенок серого. - Она зачарованно смотрела на роскошный салон автомобиля. - Что это?
        - Jaguar XKR. Лизина новая машина, - грустно ответил Алехин. - Машина пришла, а хозяйка ушла.
        - Охренеть! Обожаю британцев! - при виде красивых вещей Ксантиппа была не в состоянии соблюдать приличия. - А этот пепельный голубой! - Кузов авто был окрашен в голубой металлик. - У меня были точно такие же тени. Диоровские! - Алехин вспомнил, как Лиза назвала Ксантиппу «лучшим средством для отключки мозга».
        - А куда ты собираешся? - заискивающе спросила Пылкая.
        - Хочу съездить в Авиньон и попытаться найти ответ на твой вопрос - где труп Климова? Полагаю, там был подземный ход.
        - Подземный ход? И без меня?! - в голосе Пылкой чувствовалась обида.
        Алехин обреченно процедил:
        - Садись.
        Всю дорогу Ксантиппа вспоминала, на каких машинах и с кем ездила. Алехин отметил закономерность. На дешевых машинах ей попадались «говновопросовы», и это было сразу очевидно по запаху пота или, в худшем случае, по какому-нибудь мелкому свинству, типа заросших подмышек или слова «лОжить». Поэтому отношения заканчивались, не успев толком начаться. Впрочем, на дорогих авто ездили те же
«говновопросовы», но тщательно замаскированные белой фланелью и ароматом Terre от Hermes. Этим оборотням Ксантиппа и отдала лучшие годы жизни. Она, как правило, их спасала, лечила, прятала от разбойников, отпаивала, холила и бинтовала. Словом, была нянькой, жилеткой, грелкой и кошелкой, ожившей мечтой русской классической литературы, но с объемистым бюстом. Правда, как только в жизни Ксантиппиных мужчин что-то налаживалось, они безжалостно бросали ее. И непременно в тот самый момент, когда у Пылкой была страшная ангина, цистит, ремонт или заблокирована карточка.
        Ксантиппа как раз заканчивала очередную сагу про бессердечного хозяина вещевого рынка, когда Алехин заметил нечто странное. Прямо за ними нарисовался огромный, зверского вида «Хаммер». Кен утопил педаль газа в пол, пятисотсильный двигатель
«Ягуара» издал фирменный рев и выбросил машину вперед. Плетущийся перед ними
«Ситроен» в ужасе ретировался в правый ряд. Но «Хаммер» не растерялся. Он мгновенно настиг «Ягуар» и - Алехин не мог поверить - боднул его хромированным кенгурятником. Все произошло так быстро, что Кен даже не успел испугаться. Машину подбросило. Впереди начинался вираж - дорога плавно изгибалась, опоясывая невысокие горы. От удара автомобиль несло прямо на металлическое заграждение. Кен рванул руль вправо, вылетел в другой ряд. Раздался вой клаксонов. Видимо, кто-то шел на него сзади и теперь бешено тормозил. Газ в пол - и «Ягуар» оторвался.
        - Уу-х, - выдохнул Алехин.
        - Мамочки! Что это было? - завопила Ксантиппа. Ответить Алехин не успел.
        Они въезжали на мост. «Хаммер», который было пропал из виду, вновь образовался сзади. Новый удар был значительно сильнее. Алехин стукнулся грудью о руль и на секунду потерял контроль. Этого было достаточно, чтобы «Ягуар», не вписавшись в вираж, снес заграждение и сорвался вниз. Машина плюхнулась в воду, подняв облако брызг. Их спасло только то, что это был кабриолет.
        Оказавшись под водой, Кен отстегнул ремень, Ксантиппа уже освободилась, но вела себя странно, выпускала каскады пузырей и показывала рукой куда-то вниз. В мутной речной воде автомобиля почти не было видно. Алехин не стал разбираться, он бесцеремонно обхватил Пылкую и потянул наверх.
        Когда они, наконец, добрались до берега, Ксантиппа взвизгнула:
        - Это е….й рок какой-то! Мои новенькие лодочки Prada. Вот дура! Я их сняла в машине. Кенчик, может, их еще можно спасти?
        - Она всегда так много говорит? - раздался женский голос.
        Алехин и Пылкая вздрогнули. Перед ними возникла девушка в спортивном костюме, на глаза у нее была надвинута бейсболка.
        - Целы? Идти можете? - спросила она по-русски.
        - Да, - растерянно признался Алехин.
        - Тогда быстро. Он сейчас будет здесь.
        - Но Антуан же мертв, - всполошилась Ксантиппа.
        - Антуан… - она на секунду умолкла, пытаясь, вероятно, вспомнить, о чем идет речь. - При чем тут Антуан?!
        - То есть как при чем?! - обиделась Ксантиппа.
        - Вам надо уходить, - отрезала девушка, - этот человек убивает без сожаления.
        - Кто это?
        - Еще пять минут, и, думаю, вы с ним встретитесь, - они дошли до небольшой тропинки, уходящей в рощу.
        - Труп Климова находится в доме, Иннокентий Александрович. Вы абсолютно правы, - продолжила девушка, - он пролежал там все это время. Я знаю, что вы знаете, где именно.
        - Я? - удивился Алехин.
        - Агалакова сделала дурацкий репортаж. Но Глускер обратил внимание на то, на что следовало.
        - Вадик Глускер с НТВ? - уточнила Ксантиппа. - Обожаю его! Он такой большой умный сенбернар. А какие глаза?! Утонуть можно! Черная средиземноморская ночь, Гефсиманский сад, - мечтательно мурлыкала Пылкая. Хрустнула ветка, Алехин оглянулся, девушки в бейсболке нигде не было.
        - Вы в рубашке родились, господа! - Кен услышал знакомый голос. - Я, признаться, был уверен, что вы расшиблись насмерть. «Страшная трагедия на автобане, - ернически объявил голос, - до каких пор эти сумасшедшие русские будут гонять по нашим дорогам на своих заряженных тачках?»
        - Севастьянов! - вскрикнула Пылкая.
        - Ах, Ксантиппа, все так отлично складывалось до тех пор, пока вы не вспомнили про труп Климова. Это был явный перебор. - Перед ними стоял полковник ФСБ Петр Евгеньевич Севастьянов.
        - Судите сами, Иван убил Климова, Антуан убил Ивана, я застрелил Антуана. Все довольны. Нет же, Ксантиппе зачем-то понадобилось задавать лишние вопросы. А тут еще в репортаже НТВ был один момент. Иннокентий Александрович говорил про подземный ход, который связывал ливрею кардинала с домом его любовницы. Конечно, мой друг, вы же прочли дневник Хуго де Бофора. Я не сомневался, что вы - единственный человек, который в состоянии обнаружить тело Климова. Как бы удивились в полиции, если бы выяснилось, что олигарх погиб не от удара бронзовым канделябром, а от выстрела в голову. Когда Ирина Сергеевна позвонила мне и сказала, что вы собиратесь в Авиньон, я понял, что должен действовать. Добрая она душа, - расплылся в улыбке Севастьянов. - Кен, вы, кажется, заменили ей дочь…
        - Так это вы убили Федора Алексеевича? - Алехин был потрясен.
        - Конечно, я. Знаете, сначала мы разрабатывали традиционную операцию прикрытия. Климов якобы пропал, есть кровь, но трупа нет, вдруг его телефон оказывается в Лондоне, самолет летает по Европе и т. д. Скукота. У публики складывается ощущение, что с Климовым все в порядке, просто он пустился в бега. Скажем, прячется от жены, - Севастьянов обворожительно улыбнулся. - А потом меня осенило. Средневековье! Этот идиот дю Плесси был просто подарком судьбы. Лучше не придумаешь. Да и вы с Лизой ухитрились поднять такую волну, что я вообще перестал париться.
        - Но зачем?
        - Вы еще спрашиваете?! Я полжизни курировал бизнес Федора Алексеевича, знал все. В какой-то момент я понял, что мог бы двумя кликами мыши перевести его состояние в одну симпатичную конторку на Кипре. И заняться чем-нибудь по-настоящему прекрасным. Естественно, при живом Климове за эту эквилибристику пришлось бы ответить. Федор Алексеевич был жестоким и сильным противником. У меня не было шансов. А в случае его исчезновения миллиарды бы зависли. Нет тела - нет наследства. Потом состояние, конечно бы, перешло к Лизе, точнее, то, что от него осталось. Это меня вполне устраивало. Ирина Сергеевна - моя лучшая подруга. Она поверила бы в любую чушь.
        - Опричник, - сдавленно пискнула Ксантиппа.
        - Вообще-то, я надеялся, что вас укокошит дю Плесси там, в Авиньоне. Идеального убийства не получилось. Жаль! - Севастьянов достал пистолет из кобуры - она была спрятана под пиджаком, - вытянул из кармана брюк глушитель и принялся его прикручивать.
        - Кровавая гэбня! - зашипела Ксантиппа. Она хотела сообщить полковнику нечто ужасное, но внезапно осеклась. Раздался хлопок. На лбу Севастьянова образовалась черная точка, он пошатнулся и рухнул.
        - Извините, что я использовала вас в качестве наживки, - сказал знакомый женский голос. - Старый лис так упивался собой, что не заметил меня там, в кустах. - Девушка в бейсболке подошла и посмотрела на труп. В руках ее был пистолет с глушителем.
        - Кто вы? - спросил Алехин.
        - Меня зовут Катя, некоторые называют Махаоном, я агент этой скотины. Мне была поручена операция прикрытия, но потом он решил меня слить. Чертовски умный и беспринципный человек! Когда-то я была в него влюблена, считала своим учителем…
        - У вас есть сигареты? - спросил Алехин, он бессильно опустился на траву и обхватил голову руками.
        - Я не курю, - отрезала девушка, - вставайте, нам нужно уходить.
        Они прошли по тропинке немного вверх. Там стоял знакомый «Хаммер». Еще через двести метров Алехин увидел съезд с автобана. Здесь был припаркован небольшой старенький «Фиат». Оказалось, что он принадлежит Махаону. На мосту уже были видны полицейские машины. Какие-то люди бегали вокруг сломанного заграждения.
        - Успели, - удовлетворенно сказала Катя.

* * *
        Через полчаса они сидели в небольшом кафе на площади крохотной деревушки. Надо сказать, компания выглядела престранно. Девушка в спортивном костюме и два мокрых субъекта в порванной одежде и в ссадинах. «Вам нужна помощь?» - с тревогой спросила полная сердобольная хозяйка. «Не беспокойтесь, - Катя говорила на отличном французском. - Мои друзья в порядке, они просто катались по пляжу на скутере и шлепнулись в воду». Хозяйка понимающе кивнула, словно сама занималась этим каждый божий день.
        Ксантиппа увлеченно набросилась на жирный торт, заявив, что это у нее нервное. Алехин курил и пил коньяк. Катя рассказывала:
        - Я устроилась к Климову под видом переводчицы с латыни. Севастьянов узнал от Ирины Сергеевны или Лизы - сейчас точно не помню, - что Федор Алексеевич обнаружил какие-то средневековые грамоты. Я по профессии филолог. Кстати, помню вас, Иннокентий Александрович, по МГУ, вы читали у нас спецкурс «Топика житийного жанра в Средние века». - Алехин кивнул головой. - Во-первых, я должна была изучить дом. Подземный ход обнаружил сам Климов. Он-то и показал мне его. Бедный Федя, - Катя мотнула головой.
        На мгновение Алехину показалось, что у Кати был роман с Климовым. «Днем умная, а вечером стриптизерша», - вспомнил он характеристику, которую дала ей Ирина Сергеевна. Агент Махаон действительно была красивой девушкой, но умела прятать свою красоту. Она доставала ее в нужный момент, словно револьвер.
        - Вторая задача, которую поставил передо мной Севастьянов, заключалась в работе с начальником климовской охраны.
        - Игорем Петровичем? - уточнил Алехин.
        - Да, я экспериментировала со всякими психотропными веществами, которые вызывают расстройство психики и галлюцинации.
        - Бедняга совсем рехнулся, - мрачно заметил Кен.
        - Тот день как нельзя лучше подходил для начала операции, хотя никаких команд из центра я не получала.
        - Какой операции? - спросил Алехин.
        - Структура Севастьянова в ФСБ занималась разработкой так называемого плана
«Сиренко» - силовое решение нестандартных коллизий. Если конторе понадобится устранить какого-нибудь бизнесмена, она просто дает отмашку. Формально я работала над подготовкой этого плана применительно к Климову. Убивать его никто не собирался. Он же карманный и со всеми вась-вась. Это так, профилактическая мера.
        - Ну, а почему же его тогда убили? - Ксантиппа застыла с открытым ртом.
        - Севастьянов же вам сказал. Он решил прибрать к рукам деньги Федора Алексеевича, то есть начал свою игру.
        - Так что же произошло в тот день?
        - Говорю, что этот день как нельзя лучше подходил для начала операции. Климов зачем-то хотел лететь в Лондон. Мне об этом шепнул Игорь Петрович. Он единственный, кто знал о планах хозяина. Так что борт Климова уже запросил коридор. Потом вдруг неожиданно приехала Ирина Сергеевна, за ней Полина. Если бы мы начали операцию, на каждую из них пало бы подозрение. Когда все ушли, заявился Иван. Думаю, он следил за домом. Я слышала, как они с Федей ругались в кабинете. Что-то звякнуло, и Иван выбежал. Я поднялась. На полу лежал Климов. Иван его только слегка оглушил. Я бросилась вниз, чтобы вызвать «Скорую», потом передумала. Решила сообщить Севастьянову.
        - А что Игорь Петрович?
        - Он был в беспамятстве. Я вернулась наверх, привела Климова в чувство. Федя был очень расстроен, но велел никому ничего не говорить. Он явно не хотел портить жизнь Ивану. Климов попросил меня открыть окно, впустить воздух. Я подошла и увидела, как к дому подходит Севастьянов. В одну минуту мне все стало ясно. Ведь он же должен быть в Москве. Если он в Авиньоне, то почему мне об этом не сказал?
        - О господи, - прошептала Ксантиппа, - вот это жизнь!
        - Севастьянов решил меня подставить, чтобы слить.
        - Это как? - удивился Алехин.
        - Понимаете, я и раньше подозревала, нас учат просчитывать разные сценарии, что Севастьянов ведет собственную игру, то есть работает не на контору, а в своих интересах. Ему нужно было подготовить прикрытие для своего начальства. На лабуду вроде той, что Климов пустился в бега, там никто не купится. Агент вышел из-под контроля - гораздо более весомое объяснение.
        - Ничего не понимаю, - признался Алехин.
        - Я ведь сделала всю грязную работу. Вошла в доверие, докладывала обстановку, превратила Игоря Петровича в овощ. А дальше я - лишний свидетель. Думаю, там, рядом с трупом Феди, Севастьянов собирался уложить и мою тушку. Встает вопрос, как убрать агента, не вызвав вопросов у конторы. Ответ? - Махаон требовательно посмотрела на Алехина.
        - Черт вас разберет, - хмыкнул Алехин.
        - Это же элементарно, Иннокентий Александрович. Нужно получить от конторы санкцию на ликвидацию агента. А для этого агента надо подставить. Уверена, что сразу после убийства Климова он сообщил, что не давал отмашки на операцию «Сиренко», что это моя самодеятельность, что меня завербовал Иван Климов…
        - Завербовал? Он что, тоже чекист?
        - Разумеется, нет. Просто у него был внятный мотив для убийства. Ему срочно нужны были деньги. Однажды Севастьянов приказал мне вступить в тесный контакт с Иваном, - она поморщилась, - я все никак не могла понять, зачем ему понадобился этот девственно глупый поросенок. Теперь знаю: Севастьянову нужно было предоставить конторе нашу фотографию «ню».
        - Гениально! - не удержался Алехин.
        - Да, у Севастьянова были прекрасные мозги, - Катя отхлебнула воды и продолжила: - Так вот, когда я увидела полковника там, в окне, я поняла, что у меня есть минута, может быть, две, чтобы уйти.
        - Но как Севастьянов узнал, что Иван собирается напасть на Климова?
        - Петр Евгеньевич любил повторять: «Мы следуем тенью за человеком, просто в какой-то момент тень начинает действовать самостоятельно».
        - Кровавая гэбня! - огрызнулась Ксантиппа.
        - Он элементарно установил слежку за всеми членами семьи, знал о каждом их шаге. То, что Иван тайно, на рейсовом самолете, отправился в Авиньон, не могло не заинтересовать его. Он, вероятно, вылетел следом. Когда я сообщила Севастьянову, что Иван повздорил с отчимом, полковник начал действовать. Он хладнокровно застрелил Федю. Спрятал его труп и сразу же открыл охоту на меня.
        - Но это же авантюра, - недоумевал Алехин, - ведь Иван мог и не напасть на Климова.
        - Но напал же. Как-то Севастьянов сказал, что дверь судьбы открывается на одно мгновение. Он всегда подолгу жил в любой ситуации, знал ее до мельчайших подробностей, чувствовал болевые точки. В результате у него была молниеносная реакция. Там, где обычному человеку требовался час-два, чтобы только начать думать, ему хватало секунды, чтобы все сделать.
        - То есть, когда вы увидели Севастьянова в окне, вы поняли, что открылась ваша дверь судьбы?
        - Петя был хорошим учителем, - согласилась Катя. - И очень везучим. Вскоре судьба преподнесла ему новый подарок - смерть Ивана. Это было невероятное стечение обстоятельств. Разумеется, план «Сиренко» не предусматривал безумного кладоискателя с цианидом в кармане. Кстати, этот кладоискатель меня и спас.
        - Неужели вы и с дю Плесси знакомы? - изумилась Ксантиппа. - Правда, гнида? Он мне лабутаны сломал. Представляете?! - Катя усмехнулась.
        - Нет, с дю Плесси я не знакома. Мне искренне жаль ваших лабутанов, но именно он меня спас. Если хотите, это была очередная дверь судьбы. После убийства Ивана основной версией стала не самодеятельность агента, а авиньонская тайна. И тут на сцену выступили вы, Иннокентий Александрович.
        - Я никуда не выступал, - обиделся Алехин.
        - Я знала, что единственный способ переиграть Севастьянова - это тоже следовать за ним тенью. Не бежать - так поступил бы любой, а быть рядом и ждать момента, когда его внимание будет занято чем-то другим.
        - Например, мной и Ксантиппой, - предположил Алехин.
        - Я следила за вами, потому что знала: Севастьянов рано или поздно окажется у вас за спиной. Я была уверена, что вы вспомните про подземный ход. И тогда станете для Пети мишенью номер один.
        - Откуда такая уверенность? - удивился Алехин.
        - Мне ведь Климов говорил, что он нашел дневник Хуго де Бофора. А накануне смерти я спросила, не начать ли мне с ним работать. Федя сказал, что отдал его вам. Кстати, я должна признаться, - Катя замялась. - Тогда в парке… на вилле Климовых. Вы обнаружили меня, и мне пришлось вывести вас из игры.
        - Так это были вы? - изумился Алехин.
        - Я так испугалась за Кенчика, - вставила Ксантиппа.
        - Мне очень жаль. Невольно я стала причиной гибели Лизы, - Катя внимательно посмотрела в глаза Алехина. - Вы меня простите?
        - Жуткая история, - вздрогнул Кен.
        - А я всегда говорила, что чекисты - главное говно, - Ксантиппе периодически нравился образ борца с кровавым режимом. Обычно Пылкая вступала в бескомпромиссную войну с «балтийской килькой» - так она называла Чекиста Номер Один, когда в ее жизни образовывалась пауза между суаре, шопингом, спа-процедурой и сердечными муками.
        - Власть гораздо более человечна, чем кажется, - задумчиво сказала Катя, - и ничто человеческое ей не чуждо.
        - И вы это называете человечностью? Да они все подонки, - возмутилась Пылкая.
        - Быть подонком, Ксантип, - это как раз очень по-человечески, - заметил Алехин. - И что же вы теперь намерены делать? - обратился он к Махаону.
        - Начать новую жизнь, где-нибудь подальше от России. Я не смогу ничего доказать, да и не хочу. Там давно все ведут свою игру. Порою кажется, что вся Российская Федерация - это такое тщательно разработанное прикрытие.
        - Точно, - согласился Алехин. - Мы живем в какой-то галлюцинации. У нас якобы президент, якобы премьер, якобы конституция, якобы список Forbes, якобы свобода, якобы звезды, якобы телевидение, якобы мораль, якобы религия, якобы армия, якобы собственность. Якобы, якобы, якобы. В 90-е любили говорить «как бы» и смеялись над этим. Теперь никто не смеется. Может, уже никого и не осталось.
        - А я считаю, что надо бороться, - решительно заявила Ксантиппа, - гнать балтийскую кильку ссаными тряпками.
        - Ксантип, это якобы борьба. Якобы тряпки. Да и якобы килька. Надо просто жить.
        - Вести свою игру, - улыбнулась Катя.
        - Знаете, что забавно в нашей истории, - Алехин коснулся ее руки. - За нами везде следовал добрый ангел и злой. Ровно так представляли себе жизнь человека в Средние века. Один ангел защищает, другой - ждет, что ты оступишься.
        - У мужчин проблемы с арифметикой! - возмутилась Ксантиппа. - Не два ангела, а четыре. Ты про Бриена с дю Плесси забыл.
        - Действительно, четыре ангела. «Когда найдешь из них ты четверых…» - Алехин помолчал. - Прошло два дня, а ощущение, что это было так давно… В другой жизни.
        Эпилог
        Париж, октябрь 2010 года
        - А что Полина? - Алехин мучительно искал темы для разговора с Ириной Сергеевной. Смерть Лизы эти темы исчерпала. Ирина Сергеевна осталась в той жизни и теперь цеплялась за Алехина как за последнюю ниточку, связывавшую ее с дочерью. У Кена жизнь продолжалась, но мать Лизы не хотела его отпускать и заставляла вновь и вновь возвращаться туда, где Алехину было больно.
        Они договорились встретиться в ресторане «Бургер» на бульваре Сен-Жермен, чтобы потом отправиться на лекцию Бриена в Сорбонну. Это была не просто лекция, а триумфальный доклад профессора об авиньонских находках последних месяцев. Алехин специально назначил встречу с Ириной Сергеевной так, чтобы она не могла съесть весь его день. Конечно, ему было жалко не столько времени, сколько себя. Да и Ирине Сергеевне не мешало немного отвлечься. Уже то, что он заставил ее одеться, причесаться и приехать в Париж, было немалым достижением.
        - А что Полина?! - хмыкнула Ирина Сергеевна. - Полина вот-вот родит. Я отдала ей наш дом в Барвихе и виллу в Кап-Ферра. Все равно после смерти Лизы я не смогу там жить. Кстати, хотите лодку? Она мне ни к чему.
        - Лодку? - удивился Алехин. - Я не смогу ее принять.
        - Всегда знала, что вы порядочный человек. И Лиза это знала. Боже! За что мне такое?! - Ирина Сергеевна стала вздрагивать. Алехин сжал ее руку и налил в бокал красного вина. Она выпила.
        - Кто будет заниматься бизнесом?
        - Понятия не имею. Я оставила себе треть состояния. Остальное отдала Полине и Светлане Петровне. Пусть делают, что хотят. Я никогда не вернусь в Россию, - она замялась, - кажется, Лена, дочка Феди от Светланы Петровны, собирается развивать туристический бизнес. У Феди была небольшая сеть отелей в Италии. Подарю-ка я ей лодку, переделает в отель. Для туристов ведь это отличная приманка - романтический круиз на яхте русского олигарха, загадочно погибшего в средневековом замке.
        Принесли горячее - кусок аргентинской говядины, сочившийся кровью. Ирина Сергеевна поглядела на мясо, немного поморщилась и сложила приборы на край тарелки.
        - Вы не обращайте внимания, голубчик, вам надо кушать. А я что-то совсем не могу… Хотите, я вам свою порцию отдам? - в глазах Ирины Сергеевны читались радость и надежда. «Если не лодку, то хоть кусок мяса, - подумал Алехин, - дарить и отдавать - это все, что она умеет в жизни».

* * *
        О Бриене писали все газеты Европы. Молодой профессор сделал одну из самых громких публикаций в истории медиевистики. Общественности был представлен комплекс документов из личного архива кардинала Хуго де Бофора. Но главной сенсацией стала не духовная папы Климента VI. После обнаружения авиньонских сокровищ ее цитировал даже любекский «Вестник рыбака», в разделе «О чем поговорить с другом за стаканчиком шнапса». Бомбой, взорвавшей научное сообщество, был дневник Хуго де Бофора.
        Алехин и Ирина Сергеевна сидели в переполненной аудитории Сорбонны и слушали профессора.
        - В моем роду все были врачами - признался он. - Только я отступил от семейной традиции. Во-первых, я падаю в обморок при виде крови. - В зале раздались смешки. - А во-вторых, и в главных… - Бриен отхлебнул воды, - в детстве меня поразила вот эта книга, - профессор продемонстрировал томик, обтянутый коричневой кожей. - Это не продолжение «Твин Пикс», - заверил он собравшихся, зал хохотнул. - Это очень скучная книга. Молитвенник XIV века. Он хранился в нашей семье многие столетия. Род Бриенов прослеживается как раз до XIV века, когда в источниках впервые был упомянут некий Мордехай Брин, личный врач кардинала Хуго де Бофора. От него-то и сохранился этот молитвенник, который вручил Мордехаю сам кардинал перед своей смертью. Видите? - Бриен снова повертел молитвенник в воздухе. На обложке был выгравирован щит с шестью розами. - Это герб де Бофора. Очень хорошо, скажете вы. У нас тоже есть семейные реликвии. Настенные часы и дедушкин велосипед. Что дальше? Дело в том, что этот молитвенник привлек меня не сам по себе, - Бриен сделал драматическую паузу. - В него был вложен листок пергамента, покрытый
корявыми буковками на старопровансальском, - профессор достал сизый кусочек кожи и предъявил ошарашенному залу. Юноша в последнем ряду, потихоньку оттягивавший юбку своей смуглой соседки, уже добрался до трусиков, но неожиданно замер. Соседка была явно расстроена, она украдкой глянула на парня. Тот, открыв рот, смотрел на кафедру, боясь шелохнуться. Бриен стал читать:

«Ты, хитрый и коварный хорек, - в зале засмеялись, - сделал большую ошибку, оставив свой мерзкий дневник на столе. Знай же, что выпил ты чашу, полную яда. Отправляйся к дьяволу, тебя породившему. Не князь церкви, а князь тьмы. Ты уже чувствуешь смерть. Надеюсь, умираешь в мучениях».
        - Именно с этой записки началась моя страсть к истории, - торжественно объявил Бриен. - Кто, кому и когда налил чашу, полную яда? - профессор торжествующе оглядел притихший зал. - Мне шел девятнадцатый год, когда я опубликовал эту записку в журнале «Общества любителей древностей департамента Воклюз». Тогда я предположил, что она объясняет смерть папы Климента VI: «Не князь церкви, а князь тьмы» - очевидно, указывало на высокий церковный сан адресата. С критикой моей гипотезы выступил один немецкий профессор из Фрайбурга. Он настаивал, что смерть папы стала итогом длительной болезни, возможно, венерической, как о том свидетельствует хронист Маттео Виллани. Петрарка, напротив, приписывал папе другой порок - алкоголизм.
        - Отпад! - воскликнул студент, который еще две минуты назад был всецело поглощен загорелыми ляжками соседки.
        - Кроме того, тот же Петрарка указывал, что Клименту в 1343 году была сделана трепанация черепа. Так хирург предполагал справиться с малярией. По причине лихорадки в голове викария Христа якобы образовался избыток соков, который вызывал головную боль и красноту лица. Представьте себе - череп бедного Климента долбили ломиком.
        - Мамочки! - взвизгнула какая-то девушка.
        Профессор улыбнулся:
        - Я люблю Средние века, но иногда я рад, что живу в XXI. - Студенты захихикали. - Пару лет понтифик правил христианским миром с дыркой в голове, в состоянии, которое Петрарка тактично описывал как «дебильное». К тому же в момент смерти понтифику шел 61-й год - возраст более чем преклонный для тех времен. Так что ничего загадочного в его смерти не было. Да и герб с шестью розами принадлежал не только папе, но и Хуго де Бофору, его племяннику, или, как мы теперь знаем, сыну. Соответственно, считал мой достопочтенный коллега из Фрайбурга, записка могла быть адресована самому де Бофору. Он-то как раз умер внезапно и в довольно молодом возрасте, в 27 лет. - Бриен опять отхлебнул воды. - Я был раздавлен и уничтожен. Хотя разгромная рецензия появилась на немецком, к тому же в «Записках общества изучения истории земли Баден-Вюртемберг», мне казалось, что мой позор очевиден решительно всем: и булочнику, и молочнику в родном Кап-Ферра. Я поклялся, что найду разгадку. Многие годы я пытался идентифицировать почерк отравителя, но так ничего и не нашел. Автор, очевидно, не являлся клириком. Он писал на
старопровансальском, а не по-латыни, да и вообще владел пером паршиво. Убийца, кажется, взял перо в руки лишь однажды. Или не представлял для современников никакой ценности, а потому прочие его писания были либо стерты с пергаментов, чтобы дать место более талантливым, либо банально съедены крысами - да-да, крысами, - подчеркнул Бриен, - самыми страшными врагами исторической науки. Ясно было одно: убитый вел «мерзкий дневник», который попал на глаза злоумышленнику и стал причиной отравления.
        И вот я нашел разгадку. Я нашел убийцу. Через 658 лет.
        - Браво, профессор Бриен! - завопила подлиза, сидевшая в первом ряду.
        - Мадемуазель, по правде сказать, ваши восторги должны быть адресованы моему коллеге из России, доктору Алехину. Прошу вас поприветствовать его. - Все стали оглядываться в поисках доктора, Алехин неподвижно сидел в темных очках.
        - Доктор Алехин? - позвал его Бриен, Кен поднялся и быстро сказал:
        - Бриен, не тяните. Интересно же.
        - Скромность всегда отличает истинных ученых. - Профессор хотел присовокупить к этому еще какой-то витиеватый комплимент, но Алехин рявкнул:
        - Кто убил де Бофора?
        - Конечно, королева Иоанна, - ответил Бриен, - она приехала к Хуго в тот момент, когда поняла, что Климент умирает. Ей нужно было укрепить отношения с будущим папой… У них была бурная ночь…
        - Э-э, профессор, а нельзя ли поподробнее, - попросил коротко стриженный верзила.
        Бриен улыбнулся и сказал:
        - Читайте мою публикацию, молодой человек. Там все есть. Так вот, Бофор долгие годы страстно желал королеву Иоанну, но она не замечала его. Мужчины для Иоанны делились на красивых и нужных. Де Бофор не был красив, но и в число нужных вошел не сразу. Теперь же он стал очень нужен королеве Иоанне. Вскоре ему предстояло взойти на трон викария Христа. Она явилась к нему. Прекрасная златовласая королева. Не удивительно, что де Бофор потерял голову и… совершил роковую ошибку - оставил свой дневник на столе в кабинете. Кстати, не забывайте, в ночь их любви скончался папа и кардинала срочно вызвали во дворец. Он просто забыл о мерах предосторожности. Вероятно, королева ходила по пустынным комнатам дома и случайно наткнулась на дневник своего друга. Да-да, она считала маленького некрасивого де Бофора преданным другом, тайно влюбленным в нее. Королева прочла дневник и поняла, что на самом деле Хуго был трезвым и коварным политиком, который методично разрушил ее королевство и саму ее жизнь с одной-единственной целью, чтобы папство смогло завладеть Авиньоном - жемчужиной ее короны. Она была потрясена,
оскорблена, раздавлена. Она жаждала мести. Но что она могла сделать? Слабая женщина против всесильного кардинала, против будущего папы? Королева ничего не нашла лучше, чем подсыпать любовнику яда.
        Днем де Бофор вернулся домой. Он хотел немного отдохнуть. С наслаждением Иоанна наблюдала за тем, как Хуго осушил кубок. Но этого было мало. Ей хотелось нанести последний удар. Де Бофор должен был узнать, кто стал его Немезидой. Ближе к вечеру кардинал снова отправился во дворец, чтобы участвовать в траурных мероприятиях. Яд уже начал действовать. Он медленно убивал де Бофора. Кардиналу оставалось не более четверти часа, когда ему доставили записку от Иоанны. Теряя последние силы, Хуго вложил ее в молитвенник и вручил моему пращуру, Мордехаю Брину. - Профессор умолк. Зал выдохнул и взорвался аплодисментами.
        Бриен застенчиво улыбнулся, снял очки и стал тщательно протирать стеклышки. Он был невероятно смущен. Еще год назад, даже в самых смелых своих фантазиях, профессор не мог представить, что будет стоять здесь перед полной аудиторией и, подобно Саре Бернар, вызывать у зрителей то смех, то трепет, то удивление. Еще год назад ему удавалось вызывать только зевоту и крепкий молодой сон. Бриен вернул очки на нос и остановил овацию рукою:
        - История изменила свой ход. Какие-то две-три минуты той памятной ночи изменили европейскую историю навсегда. Мы часто спрямляем прошлое, втискивая его в прокрустово ложе закономерностей. Между тем простая случайность может направить жизнь целых континентов по другому пути. 27-летний Хуго де Бофор, стань он папой, был бы самым молодым понтификом в истории Римской церкви. Он правил бы долго, быть может, 30-40 лет. И нет никаких сомнений в том, что апостольский престол навсегда бы остался в Авиньоне. Именно таков был завет папы Климента.
        - А что случилось с королевой Иоанной? - выкрикнула подлиза из первого ряда.
        - О, это очень грустная история! - Бриен мелодраматически сник, окончательно войдя в образ Сары Бернар. - Убийство де Бофора не принесло Иоанне ни удовлетвоврения, ни счастья. С мужем своим, Людовиком, они оставались всю жизнь врагами. В частности, он добился казни любовника Иоанны, камерария Энрико. После смерти самого Людовика королева снова вышла замуж, опять неудачно, потом еще раз. Все дети Иоанны умерли во младенчестве. Наконец, пришел и ее черед. Королеве шел 54-й год. К тому времени законно избранный папа уже находился в Риме. В Авиньоне сидел антипапа, которого, на свою беду, решила поддержать Иоанна[Речь идет о великой схизме (1378-1417). В 1378 году на папский престол в Риме вступил Урбан VI. Однако очень скоро часть коллегии кардиналов, прежде всего французская партия, объявила, что выборы Урбана прошли с нарушениями. Недовольные прелаты покинули Рим и избрали папой другого иерарха под именем Климента VII, который обосновался в Авиньоне. В результате на долгие годы раскололась не только церковь, но и весь христианский мир.] . В результате истинный папа отлучил ее от церкви, а трон
передал ее племяннику. Престарелая королева была схвачена и заточена в уединенный замок в горах Базиликаты. Ее тюремщики обращались с ней жестоко. Кормили отбросами и даже сорвали с ее пальцев драгоценные кольца. Однажды она молилась в небольшой часовне при своей комнате. Строгие лики святых взирали на некогда прекрасную королеву, теперь морщинистую и совсем седую. В ту минуту Иоанна, быть может, вспоминала, как хладнокровно подсыпала яд в чашу де Бофору. Будь он папой, ее судьба сложилась бы иначе. А может, она сожалела о том, что отдала на расправу свою кормилицу и многих близких друзей в надежде спасти от наказания любовника, ставшего нелюбимым мужем. Или оплакивала своего первенца, которого бросила в Неаполе, когда туда вступил король Венгерский. Сейчас мальчик был бы уже мужчиной и защитил бы свою мать. Но он умер в Венгрии, одинокий и никому не нужный. Королева молилась и не слышала, как кто-то подошел к ней сзади. Убийца набросил ей шелковый шнурок на шею. Через мгновение Иоанна была мертва.
        Ее могилу непросто найти в Неаполе. Она до сих пор отлучена от церкви. В монастыре Святой Клары есть небольшой закуток по пути из храма в покои монахинь. Где-то здесь без надгробия и упокоилась королева Иерусалима и Сицилии, графиня Прованса, Иоанна I из рода Анжу.
        notes
        Примечания

1
        Термин «ливрея» происходит от старофранцузского livrе€e - выделенное или пожалованное имущество. В Авиньоне так называли резиденции кардиналов. Непот (лат. Nepot) - племянник. Непотизм, то есть назначение близких родственников на высшие церковные должности, был в Средние века одним из самых действенных механизмов упрочения личной власти папы.

2
        В средневековых официальных документах было принято обозначать дни месяца не цифрами, но по трем главным дням, как это делали еще в Древнем Риме. Их называли календами (первый день или в лунном месяце - новолуние), нонами (пятый день, соответствующий первой четверти луны) и идами (тринадцатый день, на который приходится полнолуние).

3
        Имеется в виду аббатство Сен-Жермен-де-Пре в Париже.

4
        То есть семь свободных искусств. Так, начиная с Поздней Античности, называли фундаментальные научные дисциплины, которые подразделялись на тривиум (грамматика, диалектика, риторика) и квадривиум (арифметика, геометрия, музыка, астрономия).

5
        То есть мусульмане. В результате исламской колонизации Южного Средиземноморья Сицилия в IX-XI вв. оказалась под властью арабов, а многие области Южной Италии страдали от их постоянных набегов. Но и после завоевания Южной Италии и Сицилии норманнами во второй половине XI в., на юге Италии еще долго ощущалось присутствие мусульманской культуры.

6
        Официальное название Неаполитанского королевства, хотя после «сицилийской вечери»
1282 года, когда был вырезан весь анжуйский гарнизон Палермо, Сицилия стала фактически независимой от Неаполя, а с 1302 г. вошла в состав Арагонского королевства (Испания).

7
        Имеется в виду «Божественная комедия» Данте Алигьери (1265-1321), который был старшим современником Хуго де Бофора.

8
        Вергилий (70-19 гг. до н. э.) - древнеримский поэт, которого в Средние века почитали как самого искусного стихотворца в истории. Данте в «Божественной комедии» вывел его в качестве своего проводника по Аду и Чистилищу.

9
        По наиболее распространенной версии современное слово «гламур» происходит от древнеанглийского grammar, обозначающего тайное знание.

10
        Флорин - золотая монета, которую с 1252 г. чеканили во Флоренции. Ее вес составлял
3,53 г. Название происходит от изображения лилии - гербового цветка (лат. Flos, floris) Флоренции. Флорины отличались очень высокой пробой, а потому быстро стали одной из первых европейских «резервных валют».

11
        Поэт Франческо Петрарка (1304-1374).

12
        Король Роберт Мудрый (1309-1343).

13
        Карл II Хромой (1285-1309) женился на Марии Венгерской из династии Арпадов (+
1323).

14
        Речь идет о старшем брате Роберта Мудрого, Карле Мартелле (+1295). Когда он умер, его сыну Кароберту было только семь лет, и король Карл II решил завещать трон Неаполя своему второму сыну, более зрелому Роберту. Кароберту досталась Венгрия.

15
        Имеется в виду король Карл II Хромой, прадед Иоанны.

16
        Петрарка был коронован лавровым венком в 1341 г. в Риме.

17
        Королева Виоланте, первая жена Роберта Мудрого (+1302).

18
        Мария Валуа (+1331), она была замужем за сыном Роберта Мудрого, Карлом, герцогом Калабрии (+1328).

19
        Екатерина Валуа, императрица Константинопольская (+1346). Этот титул был номинальным, его история восходит к Четвертому крестовому походу (1202-1204), в результате которого армия крестоносцев заняла Константинополь. На землях Византии - греческой Восточно-Римской империи - была основана Латинская империя. Она просуществовала до 1261 г., когда греки вернули себе власть над Константинополем и большей частью империи.

20
        Так в Средние века было принято именовать Аристотеля, который обладал непререкаемым авторитетом.

21
        Джованни Боккаччо (1313-1375), автор «Декамерона».

22
        Ценная красная древесина, которая была известна в Европе с XII в. благодаря торговле с арабами. Когда европейцы стали осваивать Южную Америку, они нашли похожее дерево, которое и дало имя стране Бразилия (от порт. Pau-brasil - дерево бразил). Его обнаружение как будто подтверждало гипотезу Колумба об открытии им морского пути в Индию.

23
        От Ло или Лохэ, древнекитайского названия Таиланда.

24
        Туки взяли Константинополь только в 1453 г.

25
        То есть выступить в Крестовый поход.

26
        В 1277 г. основатель Анжуйской династии в Неаполе Карл I купил титул короля Иерусалимского, восходящий к крестовым походам. Он также получил герцогство Ахейское от последнего латинского императора Константинопольского Балдуина II в обмен на помощь в войне с греками. Карл II Хромой передал это герцогство своему сыну Филиппу, князю Таранто. В 1312 г. Филипп женился на десятилетней Екатерине Валуа, внучке Балдуина II. Так номинальный титул императора Константинопольского достался Анжуйскому дому, правда, его боковой ветви.

27
        Лат. Cedula - неофициальное секретное послание папы.

28
        Лат. tertium Dimensium.

29
        Имеется в виду Chateauneuf du Pape. Первый авиньонский папа, Климент V, некогда был архиепископом Бордо - главного винного региона Франции. Обосновавшись в Авиньоне в 1309 г., он купил небольшой участок земли к северу от города, где разбил виноградник. Лозу доставили непосредственно из региона Бордо. Преемник Климента, Иоанн XXII, выстроил там замок - буквально «новый замок папы», который и дал имя знаменитому по сей день вину.

30
        Упомянутый в Евангелии свадебный пир, на котором Иисус превратил воду в вино (Ин.
2, 1 - 11).

31
        Именно от Карла Мартелла (+1295) происходила венгерская ветвь Анжуйского дома.

32
        Людовик, король Венгерский (1342-1382), был внуком Карла Мартелла.

33
        Анжуйский дом отнял Неаполитанское королевство у Штауфенов, опираясь на поддержку папства. В 1265 году Карл I признал себя вассалом папы и обязался платить Святому Престолу ежегодно восемь тысяч унций золота, а каждые три года преподносить папе по белой лошади. Как вассалы Святого Престола короли Неаполя должны были также получать от него разрешение на брак.

34
        Античное название Черного моря.

35
        Сухуми в современной Абхазии.

36
        Каффа, современная Феодосия, была столицей генуэзских факторий в Северном Причерноморье.

37
        Святой Климент I, папа римский (90/92-101?).

38
        Имеется в виду Владимир I Святой (ок. 960-1050).

39
        Имеется в виду Владимир I Святой (ок. 960-1050).

40
        Первый каменный Успенский собор был заложен на территории Московского Кремля в
1326 г.

41
        Разгром Твери в 1327 г.

42
        Рыцари Храма, или тамплиеры (от лат. Templum - храм). Этот духовно-рыцарский орден был обвинен в ереси, разгромлен в 1307 г. и окончательно распущен в 1311 г., а его великий магистр был сожжен в Париже в 1314 г.

43
        Андрей Кобыла (+ после 1347), московский боярин, первый достоверный предок рода Романовых.

44
        Сын Иоанны и Андрея Венгерского умер в 1348 г., едва его привезли в Венгрию.

45

«Наемником» тогда называлась фигура в шахматах, которая соответствует нашей
«пешке».

46
        Экс-ан-Прованс.

47
        Эпидемия чумы, известная как «черная смерть». Она унесла от трети до половины населения Западной Европы.

48
        Научная степень. Она приблизительно соответствует современной степени кандидата наук.

49
        То есть крестьянин (от лат. Villa - деревня).

50
        То есть облатку (лат. Hostia) - евхаристический хлеб в католической церкви. По традиции, миряне-католики причащаются только хлебом.

51
        Изначально кардиналами называли священнослужителей главных римских церквей и соседних епископских кафедр, участвовавших в папских богослужениях. В результате в коллегию кардиналов вошли кардиналы-епископы, кардиналы-пресвитеры и кардиналы-диаконы.

52
        Речь идет о пожаловании доходов с церковных должностей - епископств, приходов и монастырей, - которое не предполагало непосредственного присутствия кардинала. Это так называемые синекуры (лат. sine cura - без пастырского окормления).

53
        Булла - официальное папское послание. Своим названием обязана свинцовой папской печати, привязанной к грамоте бечевкой или шелковой тесьмой. Эта печать напоминала пузырек на кипящей воде - «буль-буль» от лат. bullire - кипеть. С одной стороны на печать наносились изображения апостолов Петра и Павла, а с другой - имя действующего папы.

54
        Зал дворца, в котором проводились официальные совещания (лат. сonsistoria) папы с кардиналами.

55
        То есть Римом.

56
        Элементы готической архитектуры. Розетка - замковый камень нервюрного свода. Пята - буквально опора свода. Капитель - венчающая часть колонны или пилястры. Все они украшались резными фигурами или орнаментами.

57
        Лат. Свет приходит с Востока.

58
        Аббатство Chaise-Dieu в Оверни, где будущий Климент VI когда-то принял монашеские обеты.

59
        Речь идет о великой схизме (1378-1417). В 1378 году на папский престол в Риме вступил Урбан VI. Однако очень скоро часть коллегии кардиналов, прежде всего французская партия, объявила, что выборы Урбана прошли с нарушениями. Недовольные прелаты покинули Рим и избрали папой другого иерарха под именем Климента VII, который обосновался в Авиньоне. В результате на долгие годы раскололась не только церковь, но и весь христианский мир.