Личная жизнь шпиона. Книга первая Андрей Борисович Троицкий
        Начало 80-х годов. Советский разведчик Алексей Разин работает в Нью-Йорке под прикрытием хозяина антикварного магазина. Ювелирные ценности поступают из России, выручка от продажи уходит на выполнение совершенно секретных операций. Накануне Нового года Разин пытался провести большую сделку с покупателями, которые прежде щедро платили за товар. Но на этот раз все закончилось стрельбой, Разин был ранен и чудом ушел живым.
        Придя в себя, он узнал, что в Москве при невыясненных обстоятельствах была убита его жена Татьяна, переводчица научного издательства. У милиции, которая занимается расследованием, пока нет серьезных зацепок.
        Разина отзывают в Москву. Перед отъездом он встретился с неким Стивеном Платтом, который уже много лет выполняет аналогичное задание. Платт собрал доказательства того, что значительная часть денег от продажи антиквариата уходит не на оперативные нужды. На сделках обогащаются несколько высокопоставленных сотрудников разведки. Платт хочет покончить с этими, Разин соглашается помочь, передать документы людям, которые займутся расследованием злоупотреблений.
        Однако в Москве он сталкивается с враждебной стеной подозрительности, за каждым шагом следят, ему устраивают подставы и провокации. Расследование убийства Татьяны останавливается. Кажется, что Разин попал западню, из которой нет выхода. На этот раз ему помогает случай и очаровательная женщина. Разину предстоит пройти трудный и опасный путь, чтобы узнать правду, разобраться в самом себе и попытаться найти убийц жены.
        Андрей Троицкий
        Личная жизнь шпиона
        Книга первая
        Глава 1
        Торговец антиквариатом, ювелирными изделиями и русскими иконами Алексей Разин получил по почте приглашение на ланч в ресторане «Лунный ковбой» от человека, с которым лично не был знаком. В конверте, кроме самого приглашения, написанного витиевато, была визитная карточка Майкла Робинсона, «коллекционера раритетов» из Бостона и номера его телефонов. Разин не любил сюрпризы, но, поразмыслив, решил не отказываться. Душу грела надежда, что Робинсон окажется состоятельным человеком, который захочет вложить большую сумму наличных в нечто нетленное.
        На своем «форде» Разин приехал на полчаса раньше назначенного времени к месту, где разместился «Лунный ковбой», чтобы немного осмотреться. Было около полудня, погода прохладная, мелкий дождик сеется на пустые тротуары и голые деревья. Вокруг доходные дома или частные коттеджи, пара магазинчиков. Прохожих не видно, может быть, из-за дождя, а может, здесь всегда так.
        Он остановил машину на противоположный стороне, наискосок от пивной. Это была одноэтажная приземистая постройка из темного кирпича с двустворчатой дверью, над которой были нарисованы два кактуса в желтой пустыне, над кактусами - техасская пятиконечная звезда. Выше располагались окна, продолговатые и узкие, как бойницы старинных укреплений. Слева от постройки находилась небольшая стоянка для клиентов, обнесенная стальной сеткой. На ней шесть автомобилей. Он запомнил их марки и цвет, а также номера тех двух машин, которые были видны.
        Один к пяти, что Майкл приедет не на своей, а на арендованной машине. Оставит он ее не на стоянке «Лунного ковбоя», а где-то на улочках, в двух кварталах от цели и придет пешком. Разин на его месте поступил бы так же. За следующие полчаса он дважды исколесил все окрестные закоулки. Будний день, машин, припаркованных вдоль улиц, совсем немного. Везде висят таблички, что по четвергам нельзя оставлять транспортные средства на правой стороне, там муниципальная служба проводит уборку.
        Не делая записей, Разин запомнил припаркованные машины. Он гордился памятью, которая не раз сослужила добрую службу, авось, и сейчас не подведет. Остановился, выключил двигатель, постоял немного и снова поехал тем же маршрутом. За время последнего объезда число машин, припаркованных у пивной, не изменилось. А вот на параллельной улице, позади «Лунного ковбоя», две машины прибавилось, а одна уехала. Еще одну, только что подъехавшую машину, он заметил на боковой улице. Это был «олдсмобил» позапрошлого года выпуска, темно-зеленый, не здешний, на номере два оранжевых персика и слоган Джорджии - «Штат персиков».
        Частенько путешественники оставляют здесь, в Нью-Йорке, машины, арендованные в других штатах. Эти машины с чужими номерами берут напрокат местные автомобилисты. Разин припарковал свой «форд» на стоянке «Лунного Ковбоя», вошел в заведение и остановился, дожидаясь, когда глаза привыкнут к полумраку. Впереди стойка, за которой бармен в черной рубашке и светлой ковбойской шляпе полировал салфеткой стаканы и кружки. Позади него три длинных полки с бутылками, над ними череп буйвола с длиннющими рогами. Работал телевизор, но его заглушала известная песенка Тони Беннета. Слева несколько игровых автоматов, справа два бильярдных стола, парни в кожаных жилетках и байкерских майках играли в пул.
        Навстречу Разину с барного стула поднялся мужчина лет пятидесяти, в темном костюме и галстуке в горошек. Человек помедлил, хотел подать руку, но в последний момент почему-то передумал.
        - Я Майкл Робинсон, - сказал он, - Тот самый. А вы… Да, я знаю, кто вы. Спасибо, что пришли, мистер Бергер.
        - Рад знакомству, - Разин подумал, что уже давно живет чужой жизнью, но почему-тот не может привыкнуть к чужому имени.
        - Честно говоря, я слабо надеялся, что вы придете. Казалось, что в последний момент решите остаться дома и даже не позвоните. Вообще в такие дни, темные и дождливые, мои дела идут так себе, не хватает удачи. Но все меняется в солнечную погоду. Странно…
        - У меня в дождливые дни тоже ничего не ладится. Но сегодня, видимо, исключение.
        - Справа от меня, вон там, за стенкой, где игральные автоматы, есть кабинеты. Для деловых встреч. Я распорядился, чтобы нам накрыли. Перекусим. Но, сначала по рюмке…
        Сели у стойки, Разин заказал двойную водку с лимоном. Майкл взял кружку ирландского красного эля, выпил его торопясь, большими глотками. Они прошли через зал, до двери в стене, за ней был довольно вместительный кабинет с прямоугольным столом посередине и двумя кожаными диванчиками. Разин скинул плащ, вытащил сигареты. Он был одет в темные джинсы и свободный пуловер, прикрывающий пистолет под ремнем. Возможно, это лишняя предосторожность, но с оружием он чувствовал себя спокойнее. Они сели друг против друга, перебросились наблюдениями за погодой и пришли к выводу, что с каждым годом она только портится.
        Робинсон, казалось, был немного взволнован, хотя держался уверенно. Могло показаться, что у него итальянские корни, но речь его была чистой, без малейшего акцента, он стопроцентный янки или, скажем так, последние четверть века прожил на севере, в больших городах. Робинсон носил классические ботинки, плащ цвета хаки и синий костюм от братьев Брукс, не самый модный, но вполне приличный, на запястье часы долларов за двести, золотой перстень и запонки с черным ониксом.
        Появилась милая девушка, ослепив улыбкой, сказала, что ее зовут Долли. Она была очень милой в своих ковбойских сапожках, коротких шортах, широкополой шляпе из искусственной замши и черной кофточке с разрезом до пупа, открывавшей нежную кожу шеи, тонкие ключицы и бюст, которому было тесновато под прозрачным гипюром.
        Долли, показывая в улыбке все тридцать два здоровых зуба, смотрела на гостей. Она выглядела так, будто прожила на свете двадцать пять лет счастливой жизни, но до полного стопроцентного счастья ей не доставало одной малости: увидеть Разина своими глазами и переброситься парой слов с его другом. И вот теперь мечта сбылась, жизнь прожита не напрасно. Долли немного наклонилась, оголяя бюст. Майкл сглотнул слюну:
        - Давайте по нью-йоркскому стейку? - сказал он Разину. - Тут их хорошо готовят.
        - Отличная идея, - кивнул Разин и стал смотреть в разрез кофточки, будто хотел сунуть туда свою визитную карточку. - Пожалуйста… Мне хорошо прожаренный. И еще вот чего… Вот чего… Пива, но какого-нибудь светлого, легкого.
        Разин отвел взгляд и, разгоряченный зрелищем, стал смущенно смотреть в пространство, будто это он был девушкой и стыдился ходить с голой грудью среди немолодых мужчин. Взглядом Долли сказала, что выполнит все его желания, может быть, даже самые порочные, и ускользнула, как трепетная лань. Разин положил на стол сигареты с зажигалкой и откашлялся.
        - Вы не курите? - спросил он Майкла.
        - Балуюсь. Но стараюсь не злоупотреблять.
        Майкл достал сигареты и зажигалку в медном корпусе, открыл колпачок и закрыл его, но не закурил.
        - Честное слово, я редко веду разговоры с незнакомыми людьми. Поэтому чувствую себя неуверенно, как-то по-дурацки. Впрочем, я вас немного знаю, но с чужих слов. Кто вы, что у вас магазин, что женаты…
        - Значит, у нас общие знакомые?
        - Да, знакомые. Уж наберитесь терпения. У вас время есть? Ну, до вечера хотя бы?
        Разин почувствовал, что этот человек хочет сказать нечто важное. Он был заинтригован этим предисловием и ответил, что он не спешит, и времени у него много.
        - И прекрасно, - отозвался Майкл. - Это я к тому, что здесь можно съесть ланч и отправиться куда-нибудь… Ну, в какое-то место, где мы будем чувствовать себя более или менее свободно. Где можно спокойно поболтать. Это место вы выберете сами. Чтобы знать…
        Он обвел взглядом стены и потолок, давая понять, почему он не хочет поболтать здесь. Потом закурил и рассказал пару анекдотов про тещу и зятя.

* * *
        Покончив с ланчем, они покинули заведение, дождик кончился, потеплело. Сели в машину Разина, минуту посидели молча.
        - Выбрали место для прогулки? - спросил Майкл. - Хорошо прогуляться там, где не достанет направленный микрофон. Если хотите, перед началом разговора мы можем зайти в туалет… Вы обыщите меня. И убедитесь, что прослушивающей и записывающей аппаратуры нет.
        - Хорошо, - кивнул Разин и завел машину. - Ботанический сад в Бруклине подойдет? Это недалеко.
        - Отлично. Давно там не был.
        - Тогда мы на правильном пути, - сказал Разин, он смотрел в зеркало заднего вида, ничего подозрительного. - Там есть хорошее кафе. Людей мало. Еще снег местами лежит. Подышим чистым воздухом. И еще в оранжерее недавно открылась выставка орхидей. На обратной дороге можно туда заглянуть. Откуда вы меня знаете?
        - Не могу назвать общего знакомого. Да и знаю я о вас не так много. Вы женаты на американке, хотя этнический немец. От этого брака детей нет. У вас два антикварных магазина, вы обеспеченный человек консервативных взглядов. У вас нет хобби, но вы любите американскую художественную литературу. От Уолта Уитмена до Уильяма Фолкнера. Хотя меня лично тошнит от этих напыщенных снобов. Совсем недавно я не знал о вас ничего, но случайно кое-что услышал. Так, чужие разговоры, не более того… И решил, что нам надо встретиться и поболтать.
        - Вот как? - усмехнулся Разин.
        - Иногда я думаю, что мы с вами стоим на гибельной дороге, которая скоро оборвется. Я немного фаталист и склонен видеть знаки судьбы везде и во всем. Знаки печальные, тревожные. Но чаще всего я ошибаюсь и вижу знаки там, где их нет… Возможно, моя тревога напрасна, возможно, нет. Но пока у нас остается время, пока мы живы, можно сделать парочку добрых дел. Чтобы мой рассказ был правильно понят, я не буду лезть в скучные подробности. По ходу дела вы можете меня остановить. Тогда я уйду, и мы больше не увидимся. Вы ничем не рискуете. Ну, привязался какой-то сумасшедший, молол всякую чепуху…
        - Любопытно будет послушать. Просто из любви к художественным рассказам.
        Они доехали за полчаса, прошли на территорию ботанического сада, свернули с центральной аллеи и оказались в кафе, окна которого выходили на пруд. Зал был небольшой, из посетителей только женщина с девочкой лет двенадцати. Да еще в дальнем углу жевал сэндвич старик в темном пальто. Они пили кофе, смотрели на воду. Потом поднялись, пошли к туалету и вернулись через десять минут. Разин сходил за новой порцией кофе.
        - Итак, я начну с середины. Так удобней. Некий Уильям или просто Вилли (имя выдуманное) жил в этой стране, точнее, находился здесь в долгосрочной командировке и вскоре собирался уже вернуться обратно на родину, в Лимонию. Несколько лет бедняга трудился тут в поте лица. Но начальство решило, что пора ему назад, в родные пенаты. Настало время отдохнуть. Наш герой собрал чемоданы и уже готовился купить билеты в Мексику. Он там должен был посидеть пару дней где-нибудь в гостинице, взять билет до Кубы, оттуда в Европу. А там уж и в Лимонию.
        - Долгая дорога, наверно, - заметил Разин.
        - Ну, ему так удобнее. Короткая дорога не всегда самая быстрая.
        - А почему Лимония?
        - Это просто. В той стране все кислое, что ни попробуешь. Кислая жизнь, кислая зарплата, начальство, жилье и все остальное. Кроме женщин. Женщины красивые. Так вот, перед самым отъездом нашему герою позвонил один приятель, назовем его Полом. Этот Пол, кажется, оказался тут по работе, буквально на недельку выбрался. По его словам, прилетел из Лимонии на международную выставку. А с Полом еще один приятель, тоже соотечественник, крепкий такой молодой мужчина. Назовем его Владом. И вот Пол и Влад вспомнили об Уильяме, ну, что живет в Нью-Йорке такой парень. И думают: как он тут? Можно встретиться и посидеть. Ну, позвонили ему. Наш Вилли обрадовался звонку. Вечерком они втроем отправились в какое-то злачное заведение. Вам не очень скучно?
        - Нет, отчего же, - Разин огляделся по сторонам. - Продолжайте.
        - Я слишком много говорю о деталях. Хотя детали не так уж важны… Но и пропускать не хочется. Главное, что Уильям в Мексику не улетел, вся эта затея с авиабилетами и отменилась. На той вечеринке что-то пошло не так. Два гостя расспрашивали Уильяма о его здешней жизни, о работе… А он отвечал не очень складно или не очень правдиво. У него, видимо, были причины что-то скрывать. А, может быть, он говорил правду, а друзья ему не поверили и захотели выяснить, почему он врет. Они решили продолжить разговор, но им нужно было местечко потише.
        - Простите, не хотите прогуляться? - спросил Разин. - Кафе рано закрывают. А на улице свежий воздух и солнце.
        - Хорошая идея, - Майкл поднялся.
        - А почему эти друзья из Лимонии захотели встретиться с Уильямом? Он ведь сам уже возвращался домой. Так зачем торопить события?
        - Значит, были причины. Мое мнение: начальство этого паренька почему-то сомневалось, что он вернется. Кто-то подозревал, что он свернет с пути истинного и затеряется неизвестно где. Или вовсе никуда не поедет, останется в Штатах и много чего расскажет заинтересованным лицам в обмен на свободу. Вы же понимаете. Да, невозвращенцы из Лимонии разбросаны по всему миру.
        Они вышли на воздух и направились в глубину ботанического сада. Действительно, посетителей тут оказалось немного, небо очистилось от облаков и сделалось синим, будто лето пришло. Робинсон остановился и сказал, что дальше идти не хочет. Он недавно перенес воспаление легких, врач просил не переохлаждаться. Он потоптался на месте и сказал:
        - Уильям не доехал до Лимонии. И никогда уже не доедет. Но сейчас, простите, я переоценил свои возможности. Это после болезни… Не могу рассказать всю историю целиком. Позвоните мне, когда будет время. И мы продолжим. А сейчас я пойду, а вы еще погуляйте. Такая хорошая погода.
        Робинсон повернулся и пошел к выходу.
        Глава 2
        На следующий день, взволнованный вчерашним разговором, Разин поднялся в шесть и больше не мог заснуть. В кухне, пока пил кофе, перекинулся парой реплик с Мартой, которая вставала еще затемно, слушала новости по радио, пила кофе, уже готовая отправиться на работу в больницу.
        - Мне нездоровится, - сказала она. - Какая-то я сама не своя. И голова болит.
        - Может быть, дома останешься?
        - Из-за головной боли? Ты шутишь?
        Марта допила кофе, вымыла чашку и сказала, что любит его, а потом поцеловала в макушку. Она взяла со стола сумочку, вышла в тесный коридорчик, соединяющий кухню и гараж. Через окно он видел, как серебристый «меркури» выехал на дорогу и пропал из вида. Марта всегда была аккуратной, пунктуальной и предсказуемой. Разин спросил себя: почему у них с Мартой нет половой жизни, разве что изредка? Он ведь относится к ней неплохо, и она говорит, что любит его.
        Около девяти он позвонил Джону, продавцу из антикварного магазина, и сказал, что сегодня не придет.
        - Плохо себя чувствую, - соврал он. - Может быть, завтра полегчает. Ко мне в полдень обещал придти хозяин магазина на Ист-Стрит. Возьми ключ от сейфа, ну, ты знаешь где. Вытащи коробочку в синей бумаге и отдай ему. Он оставит деньги.
        - Понял, - ответил Джон. - Что-то еще?
        Разин ответил, что еще надо убрать с прилавка серьги с бриллиантами и сапфирами. На них нашелся покупатель, просил отложить для него. Разин опустил трубку и вспомнил, что Векслеру следует отдать еще одну мелочь. Но перезванивать не стал, решив, что все остальное сделает сам, это не срочно. Следующие полчаса ушли на бесцельное хождение по дому. Он старался еще и еще раз прокрутить вчерашние события, словно кинопленку, вспомнить Майкла Робинсона, его лицо, одежду, манеру держаться, особенности речи. Разин накинул куртку и вышел на открытую веранду, но скоро замерз и вернулся назад.
        В голову лезли мысли, что вчера он рисковал без смысла и без пользы, когда поехал на встречу на чужой территории с незнакомцем. А ведь до этой встречи у него было время, чтобы все сделать по-умному. Первое дело - написать письмо в Москву своему куратору и дождаться инструкций. Так он должен был поступить. Из Москвы наверняка запретили бы это мероприятие, или приказали подпоить и разговорить Робинсона, выяснить, чего он хочет на самом деле. Кроме того, надо было привести с собой человека, а лучше двух, которые страховали бы Разина на улице. Но, вопреки логике, он поступил иначе. И теперь, совершив ряд грубых ошибок, решает, как все исправить.
        Еще не поздно встретиться со связным и отправить в Москву сообщение, что Разина провоцируют, видимо, фэбээровцы. Через подставное лицо ему пересказали некую историю про похищение человека. И, кто этот человек, Разин догадывается. Не хочется верить, что рассказ Робинсона - это правда. Но, возможно, и не ложь. К сожалению, некоторые события рассказа имеют нечто общее с реальностью. Павел Ткачук, бывший связной Разина, три месяца назад должен был вернуться в Россию. Он купил авиабилет до Мексики, а оттуда собирался отправиться на Кубу и только потом в Москву через Европу. Он исчез за неделю до отлета. Из Москвы пришла шифровка, что Ткачук благополучно долетел и шлет привет. Но это вранье, он не улетел бы, не попрощавшись.
        Ткачук как в воду канул. На съемной квартире в верхнем Манхеттене он не появлялся уже давно, его синий «шеви» со спущенным заднем колесом стоял в гараже многоквартирного дома, по вечерам окна его квартиры не светились.
        Если Ткачука убрали американцы, то жизнь Разина и нескольких его людей висит на волоске. И можно уже бронировать одиночку в Синг-Синге, лет на двадцать. Наверное, за ним следят парни из ФБР, хотят посмотреть, куда он кинется с перепугу, кому позвонит, с кем назначит встречу, что скажет в телефонных разговорах. Разглядывают его, как насекомое, которому место в их гербарии, выбирают момент, чтобы прихлопнуть. Дома он не держит никаких компрометирующих материалов, но по закону подлости что-нибудь обязательно найдется.
        Итак, первая версия, самая простая и убедительная: Робинсон работает на ФБР. Но есть другой вариант: Робинсон не врет. Самое разумное - не делать резких движений, не показать своего беспокойства. Он сел в большой комнате на диван напротив телевизора и стал смотреть городские новости.
        Мысли возвращались к Робинсону. На первый взгляд ему лет пятьдесят пять или чуть меньше. Волосы с проседью, рост около шести футов, среднего сложения, темный шатен с прямым носом и квадратным подбородком. Серые глаза смотрели на мир недоверчиво, иногда он проводил указательным пальцем по переносице, снизу вверх, будто очки поправлял. Заметно, что у собеседника близорукость, но на встречу он почему-то пришел без очков.
        Робинсона старила ранняя седина и кожа, бледная с серым оттенком, будто он долго просидел в помещении без дневного света и много курил. Руки были беспокойные, он щелкал пальцами, если не мог подыскать нужное слово, крутил пуговицу пиджака, открывал и закрывал колпачок зажигалки. Он был левшой и носил пистолет в подплечной кобуре справа. Когда он задумывался, левая рука непроизвольно скользила по груди, пропадала за складками плаща, кончики пальцев прикасались к рукоятке пистолета, Робинсон снова чувствовал себя увереннее. Временами он прерывал монолог, брал паузу и, словно собираясь с силами, поднимал голову и так сидел с закрытыми глазами минуту или около того.
        Он человек весьма образованный, читает «Нью-Йорк таймс». Иногда он поправлял узел галстука, будто тот был слишком тугим, словно воздуха не хватало. Обычно так делают люди, которые врут. Но Робинсон страдал одышкой, воздух был влажный, и не совсем здоровому человеку тяжело дышалось на прогулке. Вот, собственно, и все, что вспомнилось.
        Разин вошел в свою комнату, которую называл кабинетом, достал с книжного шкафа пишущую машинку в футляре. Сел к столу и быстро, пункт за пунктом, напечатал приметы Майкла, которые он хорошо запомнил, а также номера машин, стоявших неподалеку от пивной. Первым в этом списке был темно-зеленый «олдсмобил» из Джорджии с тамошними номерами, плюс еще несколько номеров машин, которые можно проверить. Затем он переоделся в спортивные брюки и теплую куртку, сел в машину и уехал. Разумеется, никто за ним не следил и все меры предосторожности, выработанные годами жизни в чужой стране под чужим именем, сейчас были лишними.

* * *
        По дороге он остановился у закусочной, купил сэндвич и сделал звонок из таксофона. Когда трубку взяли, он сказал по-английски:
        - Привет, это я. Как сам? И хорошо… Ты мне нужен прямо сейчас. Подъезжай на Манхэттен к Рокфеллер-центру. Там сзади улица, на ней огромный католический собор. Не помню названия. Ну, ты найдешь… Рядом магазин «Блюмингсдейл». Вот там, в соборе, а не в магазине, мы и встретимся. Хотя ты так любишь за покупками бегать по роскошным магазинам. Хлебом не корми…
        Разин рассмеялся, вспомнив, что человек, которому он звонит, ведет предельно экономный, почти аскетический образ жизни и, возможно, названий роскошных магазинов даже не знает.
        - Вдоль прохода пройдешь к алтарю. Где-нибудь там на скамье буду я. Что? Нет, он открыт в любое время в любую погоду. Поспеши, пожалуйста.
        Он сел в машину, съел сэндвич и выпил кофе из бумажного стаканчика. Затем проехал еще четверть часа, вышел возле почты. Оказавшись в здании, сделал звонок в детективную контору «Клаус и Спенсер», попросив позвать к телефону Чарльза Гудмена. Когда тот подошел, назвался Эриком Бергером и напомнил, что в прошлом году Чарльз помогал ему найти одного приятеля. Теперь есть новая работенка. Надо разыскать человека, точное имя которого не известно, но есть информация, которая упростит задачу. Это не очень срочно, но и тянуть не следует. Они поболтали еще пару минут, Разин повесил трубку.
        Снова сев за руль, достал из кармана конверт с машинописными страницами внутри: описание примет Майкла Робинсона, вероятные номера его машины. Разин вложил в конверт триста долларов двадцатками и запечатал его.
        Вскоре он вошел в Собор Святого Патрика на Пятой авеню. Внутри было тепло, пахло воском и лампадным маслом. Здесь было больше туристов, чем верующих. Он прошел вдоль рядов, сел на скамью недалеко от алтаря, взял библию, новую, в бордовой обложке с золотым тиснением, стал переворачивать тонкие страницы, пробовал читать, но не мог сосредоточиться, да и мелкие буквы в полумраке были плохо видны. Ник Колби, мужчина лет сорока, рано поседевший, прошел мимо, оглянулся и, узнав Разина, сел на скамью впереди и сдвинул на затылок зеленую шляпу. Наклонившись вперед, Разин сказал, что сегодня же надо отвезти одному господину из детективного агентства письмо, имя и адрес на конверте.
        Ник молча взял конверт, поднялся и пошел к выходу. Разин посмотрел ему вслед. На Нике Колби было серенькое потертое пальтишко букле, темно-зеленая шляпа и ботинки, не новые, но всегда хорошо начищенные. Последнее время он ходил медленно и сутулился. Разин полистал библию, положил ее на прежнее место и ушел.

* * *
        Через четыре дня Разин дошел пешком до почты и взял из абонентского ящика письмо из детективного агентства. Повернув к дому, Разин ускорил шаг, чувствуя нетерпение. Сидя на кухне, он выудил из конверта счет на тысячу долларов и прочитал письмо детектива Чарльза Гудмена. Этот парень работал быстро. Оказывается, настоящее имя Майкла Робинсона - Стивен Платт, пятьдесят пять лет, вдовец, жена умерла от рака несколько лет назад. Двое детей. Взрослая дочь живет в Лос-Анджелесе, работает управляющей в большом отеле. Сын живет в пригороде Нью-Йорка, он недавно женился, работает бухгалтером в крупной фирме.
        Стивен Платт жил в особняке викторианского стиля в пригороде Бостона. Дорогущий дом полностью выплачен, адрес такой-то, телефон такой-то. Сильных страстей, увлечений у Платта нет, он всегда сосредоточен на работе. Мало задумывается о впечатлении, которое производит на людей, живет скромно, хотя может позволить себе многое. Он хозяин антикварного магазина, дела идут хорошо. Плат решил начать новое дело, связанное с продажей картин европейских мастеров. Но до сих пор это лишь проект, правда, уже на финальной стадии.
        Платт собирается открыть выставку-продажу живописи и антиквариата в центральной части Бостона, экспозиция будет поделена на два раздела. В одном-двух залах картины современных художников, всю остальную площадь отдадут старинным картинам европейских художников, и европейскому антиквариату. Вазы, старинная мебель, гобелены, - у этого господина наполеоновские планы. Он собирается проводить торги с размахом, вроде тех, что устраивает «Сотбис» или британский «Кристис».
        Покупателями будут местные богачи и иностранцы со всего света. Аукционы будут проходить очно и дистанционно, по телефону. Все желающие смогут заранее приобрести каталоги за десять долларов. Сейчас Плат сосредоточен на переговорах с экспертами и юристами, которые будут готовить к торгам тематические коллекции. Далее следовали незначительные подробности его быта и сумм, которые он тратит на жизнь. Действительно, все весьма скромно, ничего лишнего.
        Разин сел в машину, доехал до закусочной, купил пару бургеров на завтрак и сделал звонок из телефона-автомата в детективное агентство «Клаус и Спенсер» Чарли Гудмену.
        - Мне нужно больше информации, - сказал он. - Запишите себе. Надо выяснить, и поскорее, прошлое этого парня. Кто родители, где учился, с чего начинал, его женщины. Может быть, были конфликты с законом, заметные скандалы. Что-то такое…
        Разин стоял и загибал пальцы, стараясь ничего не забыть.
        - Я хочу сделать ему одно выгодное предложение, как бизнесмену. Поэтому и выясняю подробности жизни… Хочу убедиться…
        - Это - ваше дело.
        - Да, да… Только надо все аккуратно. Не поднимать пыль.
        - Я понял, - сказал Гудмен. - Сейчас же дам поручение своим парням. Они за три-четыре дня раскопают все подробности.
        - Хорошо. Пришлите письмо на тот же ящик, экспресс-почтой. Чек я посылать не буду. К вам приедет тот же человек и все привезет. Ну, в конверте.

* * *
        Новое письмо Разин получил через четыре дня. В нем оказалось довольно много полезной информации о личности Платта и кое-какие подробности его жизни и быта. Его отец Джон Платт, крупный промышленник, владелец нескольких заводов по выпуску строительных материалов, в основном утеплителя и листового стекла. Семья жила в Питсбурге, затем переехала в Калифорнию, у его матери Изабель Платт в сорок лет врачи нашли туберкулез, ей посоветовали целебный воздух сосновых лесов Калифорнии. Стивен Платт, младший из трех сыновей, не захотел заниматься бизнесом, его тянули гуманитарные науки, он писал длинные поэмы, пьесы для школьного театра, рисовал сначала акварелью, потом маслом.
        Работать начал с четырнадцати лет, быстро скопил на первую машину, хорошо учился в школе. Внешне привлекательный, неглупый, он пользовался успехом у девушек. После школы учился в одном из колледжей Лос-Анджелеса, но бросил. Отец оплатил его учебу в Оксфорде. Платт не сумел стать художником, но стал отличным экспертом по европейской живописи и прикладному искусству девятнадцатого века. Одно время Стивен преподавал в Чикагском институте искусств, работал экспертом в Национальной галерее «Прадо» в Мадриде. В молодости ездил по Европе. Трижды бывал в Советском Союзе, читал лекции для советских специалистов в Пушкинском музее в Москве.
        Платт - убежденный демократ, человек либеральных взглядов. Он дважды был женат, первый брак - ошибка молодости, хоть он и продлился семь лет. Вторая супруга Тереза, дочь бывшего сенатора, стала настоящей спутницей жизни, она скончалась два года назад от онкологического заболевания. Платт-старший вместе с женой переехал в фешенебельный пригород Вашингтона, округ Колумбия, купил дорогущий особняк в Джорджтауне неподалеку от известного на весь мир особняка Марджори Мерриуэзер Пост, превращенного в частный музей русского искусства.
        Старший Плат с супругой жертвовали огромные деньги в бюджет Демократической партии и были на короткой ноге с сильными мира сего. В это время их младший сын вернулся из очередного путешествия по Европе. Около трех лет Стивен жил под одной крышей с родителями и работал экспертом в Вашингтонской Национальной галерее искусств. Он принимал участие в светской жизни, ему даже прочили карьеру политика. Разин подумал, что в свое время наверняка Платт стал настоящей находкой для КГБ.
        Из этой общей картины можно было сделать некоторые выводы. Очевидно, Платт был завербован Комитетом еще во время своего первого визита в Москву. Тогда ему было двадцать семь лет. Он не сильно брыкался. Как обычно бывает, для начала ему поручали разные пустяки. В Америке Платт никого не знал, кроме своего куратора, с которым встречается раз в месяц где-нибудь в местном кинотеатре, и связника. Платта некоторое время вводили в игру, поощряя, но не деньгами, к которым он был равнодушен, а вниманием, показным уважением.
        Возможно, с ним встретился курьер из Москвы и сообщил, что деятельность Платта очень важна для народов обеих стран, СССР и Америки, потому что Платт не занимается подрывной деятельностью против своей страны, напротив, он укрепляет мир между нашими великими народами. Благодаря его усилиям холодная война не стала войной ядерной. Это говорят всем дурачкам-идеалистам вроде него, чтобы человек верил: он живет и работает во имя мира во всем мире, а не из шкурного денежного интереса.
        Да, на Лубянке, наверное, долго ломали голову, решая, чем можно заинтересовать этого парня. Надо думать, Указом Президиума Верховного Совета СССР ему присвоено знание майора госбезопасности, какие-то медали и ордена. Сейчас, наверное, Платт уже полковник. За свою карьеру он получил два-три письма от первых лиц СССР, уж точно от Андропова, где тот высоко оценивал деятельность Платта и призывал его и дальше работать на благо мира и процветания. Что-то в этом духе…
        Глава 3
        Воскресный день был в антикварном магазине нерабочим, но с улицы, через витринное стекло, была видна горящая лампа в глубине помещения. Значит, Джон был на месте. Дом, где находился магазин, был кирпичным, четырехэтажным, старой постройки. Алексей Разин остановил машину на улице, прошел в проулок между зданиями и стал копаться с замком задней двери. Оказавшись в коридоре, он открыл стенной шкаф и скинул плащ. Джон вышел навстречу, это был мужчина лет шестидесяти пяти, в очках, немодных брюках и клетчатой фланелевой рубашке. Он прихрамывал на левую ногу, поэтому ходил с тростью.
        - Привет, - сказал Разин. - Я думал, ты уже ушел.
        - Сегодня некуда торопиться, - ответил Джон. - Пока еще светло, разбирал иконы. Из новой партии, которую в среду получили из Франции.
        - Есть что-нибудь интересное?
        - Всегда есть что-то интересное. Всего в этот раз пришло тридцать две иконы.
        Разин вслед за Джон прошел в рабочую комнату, заваленную раскрытыми коробками и упаковочной бумагой. На подставке, освещенная лампой, стояла икона «Оплакивание» размером примерно тридцать пять на сорок сантиметров. На переднем плане тело Христа, обвитое пеленами и готовое к погребению. К его лицу прильнула Богоматерь, к ногам наклонился Иоан Богослов, на заднем плане ангелы и пустой крест.
        - Любопытно, - Разин задержался у иконы. - Хорошее состояние. Кажется, конец девятнадцатого века?
        - Середина девятнадцатого, - сказал Джон. - Кто был тот мастер, самый первый, который придумал для красоты покрывать иконы олифой? Сначала они блестят, как пасхальные яички, но через сто лет становятся черными. Снять потемневшую олифу, не повредив рисунок, не так уж просто.
        - Сколько за эту можно взять?
        - Сотен пять, если без вопросов, - ответил Джон. - У меня есть парень, который купит кое-то. Хоть завтра.
        - Что за человек? Он здесь уже что-то брал?
        - Нет, у нас он пока не покупал. Но я его знаю. Обычный коллекционер, американец средних лет.
        - Отлично, - кивнул Разин. - Пусть в среду приходит. Поговорим. Я тут ненадолго. Когда будешь уходить, не забудь включить сигнализацию.
        Разин вышел из комнаты, по железной винтовой лестнице спустился в подвал. Там в проходной комнате стояли три сейфа для хранения денег и драгоценностей. А рядом - его кабинет, где тоже был сейф, черный и большой, похожий на полированный шкаф. На стене в рамочках висели лицензии на торговлю антикварными изделиями и драгоценностями, недавняя фотография Марты, той женщины, которая официально, по документам, является законной женой Разина. На снимке ей лет сорок, но Марта, наряженная в цветастый пиджак и розовые брюки, выглядит моложе своих лет.
        Он сел в кресло и постарался сосредоточиться на делах. Сегодня встреча с братьями Уилсон, которые обещали взять товар на девятьсот тысяч долларов. Они видели кое-какие дорогущие ювелирные изделия, выбрали, что понравилось, и обсудили скидки. Сверх этого ассортимента они возьмут золотые червонцы и пятерки царской чеканки и еще кое-что из золота. Братья никогда не встречаются с ним в офисе, а выбирают разные места, где немноголюдно, и откуда можно смыться, если вдруг нагрянет полиция.
        По большому счету, все почти законно. Антиквар с лицензией продает свой товар за наличные. Но если надеть очки и взять с полки Налоговый и Уголовный кодекс штата Нью-Йорк, вопросы появятся, и весьма серьезные. И к братьям Уилсон, и к Разину. Сегодня они выбрали место на подземной стоянке офисного центра, в пять часов, когда на втором уровне немноголюдно. Служащих по субботам почти не бывает, а те, кто бывает, к этому времени уже разъезжаются.
        Настораживает не место встречи, тут все по-старому. Настораживает сумма сделки - почти миллион, - Уилсоны никогда не заказывали ничего дороже ста десяти тысяч. И тут такой прыжок… Может быть, они разбогатели на спекуляциях и теперь играют по-крупному? Разин достал из сейфа чемоданчик, открыл его и несколько минут проверял, все ли на месте. Внутри были кое-какие женские драгоценности в футлярах и золотые монеты.
        По привычке он присел перед дорогой, вышел в коридорчик и запер дверь. Поднялся наверх по лестнице, крикнул Полу, что уходит, и вышел на улицу. Падал редкий снег, воздух был влажный, кажется, пахло йодом. Наверное, сюда долетал ветер с океана. Он сел в машину и полчаса ехал по тихим улицам, никуда не торопясь. Остановился у магазинчика, рядом с котором стояла телефонная будка, сделал два звонка своим людям. Вернулся в машину и поехал дальше. Самые ценные ювелирные изделия Разин хранил не в магазине и не в банковских депозитарных сейфах. Для этих целей была куплена и обустроена специальная квартира.

* * *
        Он вышел у старинного дома на шесть квартир. Открыл ключом дверь подъезда и долго копался с замками на первом этаже. Окна со стороны улицы забраны толстыми решетками. Он задернул шторы и включил свет. Квартира состояли из четырех отдельных комнат, гардеробной, кухни и кладовой, стены покрашены одной и той же серо-желтой краской. Квартира, хоть и была кое-как обставлена разномастной мебелью, сейчас выглядела пустой, здесь не было даже телевизора. При взгляде на эту нору становилось понятно, что здесь никто не живет.
        Разин вошел в большую кладовку, где не было вещей, за исключением трех пустых чемоданов. Вытащил с верхней полки бронежилет, снял плащ и свитер. Он надел жилет поверх футболки, затянул проймы с липучками. В оружейном магазине сказали, что это последняя модель, самая легкая и надежная, которая выдержит даже пулю семь шестьдесят два из Калашникова. Он натянул сверху свитер, влез в рукава плаща и посмотрел на себя в зеркало. Со стороны не скажешь, что он пользуется бронежилетом.
        Он сдвинул стеновую панель, взгляду открылся большой, в человеческий рост, сейф. Разин отключил электронную сигнализацию и вытащил большую плоскую коробку. Затем взял с верхней полки пистолет тридцать восьмого калибра, уже заряженный, и запасную обойму на двенадцать патронов. Закрыл сейф и включил сигнализацию. Он вошел в столовую, поставил коробку на длинный обеденный стол, снял крышку. В коробке хранились несколько женских браслетов с бриллиантами и сапфирами, брошки с крупными рубинами, колье с изумрудами и другие украшения, которые скоро станут собственностью братьев Уилсон. Разин проверил список и переложил драгоценности в свой чемоданчик, пустую коробку оставил на столе.
        Он присел к столу, выкурил сигарету и вышел из квартиры.

* * *
        До подземного гаража около часа дороги. Он оказался на месте раньше назначенного времени. Поднялась желтая загородка шлагбаума, полотно асфальта пошло вниз. На первом уровне стояло всего пять-шесть машин, Разин проехал вдоль длинных пустых рядов стояки, сделал поворот и спустился на второй уровень. Он свернул направо и поставил машину в углу рядом с дверью на лестницу для обслуживающего персонала. Дверь была металлической со вставкой из армированного стекла. У Разина был ключ от служебной двери, на третьем нижнем уровне стоял «додж», большая машина с мощным мотором, которую он подогнал сегодня утром. Это на случай, если что-то пойдет не так и надо будет уходить.
        От братьев раньше неприятностей не было, но репутация у них не самая лучшая. Сегодня большая сделка и некоторые меры предосторожности не будут лишними. Некоторое время он сидел в машине. Гараж был спроектирован на четыре ряда машин, два ряда в середине и два вдоль стен. Но сейчас почти все места пусты. Вдоль средних рядов четыре колонны. В бетонных ячейках потолка, похожих на пчелиные соты, установлены тусклые люминесцентные лампы, работавшие через одну, поэтому света не хватало.
        Скоро офисы закроют, после этого гаражом можно будет пользоваться еще час. Если посетитель машину не забрал, он должен будет дожидаться понедельника, чтобы ее получить. Разин постукивал пальцами по баранке, поглядывал на часы. Потом сказал себе, что волноваться не о чем. Были в его практике сделки покрупнее, и эти братья Уилсон не самые плохие парни, с которыми приходилось вести бизнес, все будет нормально.
        На противоположной стороне, у стены в углу, стоял серый «шеви», за стеклом Бориса не видно, он должен страховать Разина. Чуть поодаль, в том же дальнем ряду была синяя «тойота», старенькая, с заметной вмятиной на переднем бампере, - там тоже свой человек. Запищал зуммер, Разин открыл бардачок и достал рацию, работающую в ультракоротком диапазоне. На связи был Борис.
        - Прием, командир, - сказал он. - Какие новости?
        - Пока никаких. Ждем.
        - Скоро освободимся? - Борис вечно куда-то опаздывал.
        - Вопрос не ко мне, - ответил Разин.
        - У меня свидание в семь тридцать у Центрального парка. А туда еще ехать минимум час.
        «Кадиллак» Генри Уилсона бесшумно выплыл из полумрака, сделал полукруг и остановился в среднем ряду у второй колонны передком к Разину. Следом показался фургон «форд», он тоже развернулся и встал рядом.
        - Ну вот и братья, - сказал Разин. - Я выхожу. Оставайтесь на связи.
        Он сунул рацию под кресло, оставив ее включенной. Пару минут сидел, выжидая. Наконец «кадиллак» мигнул фарами.

* * *
        Разин вылез, отрыл заднюю дверцу и взял с сиденья чемоданчик, наручниками пристегнул его к левому запястью. Если разобраться, все эти тайные встречи в разных местах гораздо опаснее, чем, скажем, встреча в гостиничном номере, где можно все спокойно проверить, выпить по глотку, поболтать и разойтись. Но это трудно объяснить Уилсонам. Сколько ни говори, сколько ни убеждай, они все равно выберут для встречи темную стоянку, самый дальний пустырь, ночлежку или заброшенную фабрику, где сто лет не ступала нога цивилизованного человека.
        До «кадиллака» метров пятнадцать. Разин шел медленно и осторожно, словно сапер по минному полю. Он чувствовал тяжесть пистолета в кармане плаща. Генри вылез и встал между «кадиллаком» и фургоном. Это был белый худощавый мужчина лет сорока с небольшим в серой спортивной куртке, на голове черная бейсболка, из-под которой торчали пряди длинных волос. От правой половины носа до нижней губы протянулся белесый кривой шрам, похожий на гусеницу. Хотелось протянуть руку и смахнуть ее с лица. Глаза Генри были тусклыми и неподвижными, будто мертвыми.
        Распахнулась боковая дверца фургона, появились два белых парня, потоптались и встали за спиной босса. У одного из них в руке был пистолет. Братья Уилсон всегда брали с собой пару ребят с оружием и предупреждали об этом партнеров по бизнесу, чтобы не волновались. Генри помахал пятерней и растянул губы в кислой улыбке. Белая гусеница на губе ожила и зашевелилась.
        Разин приблизился на расстояние шага и сказал:
        - Кажется, у тебя новая машина?
        При таком освещении новый «кадиллак» было трудно разглядеть в деталях, но наметанным глазом Разин определил, что машина бронированная. Боковые стекла толщиной в три с половиной дюйма, и они не опускаются, лобовое стекло выглядит совершенно темным, с характерным коричневатым отливом. Значит, неприятности, которые могли произойти, - произойдут. Но теперь нельзя просто развернуться и уйти. Уйти не дадут, ни с чемоданом, ни без него. Он опустил руку в карман плаща и выключил предохранитель пистолета.
        - Тачка не совсем новая, - сказал Генри. - А ты, Эрик, меняешь машины раз в три года? Не понимаю, почему. Человек с твоими деньгами может брать новую машину хоть каждый месяц…
        Разин подумал, что его люди слышат разговор, они готовы ко всему.
        - Я привыкаю к своим машинам, как к друзьям, - ответил он. - А с друзьями трудно расстаться.
        - Наверное, ты и с женщинами так, - сделал вывод Генри. - Не любишь расставаться. Встречаешься годами, пока вы друг другу не надоели. Ладно, давай к делу. У тебя с собой все, полный комплект? Ничего не забыл?
        - Три раза проверил, - Разин приподнял чемоданчик. - Все по твоему списку, каждую вещь.
        Разин крепче сжал рукоятку пистолета, так было спокойней, на минуту показалось, что все обойдется. Он покосился на парня с оружием, высокого, в синей бейсболке. Второй парень, в красной синтетической куртке, по-прежнему смотрел в сторону и держал руки за спиной.
        - Где твой младший?
        - Стив приболел или притворяется больным, - Генри усмехнулся. - Почти всю ночь просидели в одном заведении… Я сам себя ругаю, что его с собой потащил. Не рассчитал силы. Он хотел приехать, но я сказал, чтобы сидел дома.
        - Все мы были молоды, - Разин подумал, что младший брат Стивен, а не Генри, всегда был генератором идей. Стивен моложе брата всего на полтора года, именно он продвинутый парень, который умеет делать деньги и не пропускает важных встреч, а сегодня вдруг взял и не приехал.
        - А зачем эти наручники? - Генри только сейчас заметил браслеты на левом запястье и ручке чемоданчика. - Ты никогда не увлекался мазохистскими штучками.
        - Времена меняются.
        Генри всплеснул руками:
        - Слушай… Перед тем, как начнем. Дай мне минуту. Всего одну. Специально для тебя, потрясающая вещь…
        Генри открыл заднюю дверцу «кадиллака», нырнул в темноту, дверца захлопнулась. Он всегда боялся случайной пули или рикошета. Парень в бейсболке поднял руку с пистолетом, направил ствол в грудь Разина и выстрелил. Все произошло так быстро, будто эту сцену уже не раз репетировали. Показалось, что правую сторону груди ударили тяжелым молотом, через мгновение молот ударил чуть ниже сердца. Разин на секунду ослеп от боли и почувствовал, что под ногами больше ничего нет, только пустота.
        Глава 4
        Он упал спиной на бетон, выдернул из кармана пистолет и выстрелил в парня в красной куртке, он стоял ближе. Человек сделал два шага назад и упал. Разин поднялся на ноги и, еще не веря, что не ранен, сжал ручку чемоданчика. Он слышал, как в стороне резанули три-четыре автоматные очереди. В ответ раздались одиночные выстрелы. И снова треск автоматов. Разин побежал к машине, чувствуя головокружение. Кто-то выстрелил ему в спину, пули прошли близко, но не задели.
        Он спрятался за «фордом», подождал немного и высунулся. Лобовое стекло «шеви», в котором сидел Борис, было прошито, как сито, автоматными очередями и провалилось в салон. На синей «тойоте» тоже не было живого места, лобовое стекло прострелено в нескольких местах и забрызгано кровью. Возле фургона и «кадиллака» никого не видно, если не считать парня в красной куртке. Он неподвижно лежал на боку вытянув руку, будто что-то хотел достать, но не дотягивался.

* * *
        Из-за дальней колонны выглянул человек, он вскинул автомат и дал три короткие очереди в сторону Разина. Пули прошили передние колеса, лобовое стекло и решетку радиатора. Разин подумал, что пора уходить через дверь, а там по служебной лестнице на третий уровень, где ждет «додж», - иначе будет поздно. Люди Генри сместятся вправо, дверь попадет в зону обстрела, ему не дадут уйти. Он привстал, выстрелил в ответ и увидел, как человек с автоматом сделал короткую перебежку и спрятался за ближней колонной. А тот высокий парень в бейсболке побежал на освободившееся место. Разин выстрелил прицельно и не промахнулся. Он видел, как бейсболка слетела с головы, человек бросил пистолет, запутался в ногах и упал навзничь, закрывая руками голову.
        Разин, уверенный, что из-за колонны появится тот первый стрелок, взял ее на мушку. Но раздалось несколько выстрелов откуда-то из темноты. Пуля обожгла левое плечо. Разин выстрелил наугад. Из-за фургона показался молодой парень в спортивной кожаной куртке, черной с белыми полосками на рукавах. Вооруженный винтовкой М-16, он встал в полный рост и прицелившись, выпустил длинную очередь.
        Разин присел, прислонившись плечом к заднему бамперу машины, инстинктивно прикрывая голову руками, на него посыпалось битое стекло. Машина осела на левую сторону. Человек в куртке с полосками перебежал от фургона ко второй колонне. Разин выстрелил, но не попал. Он перезарядил пистолет. Автоматная очередь прошлась по машине, а потом выше, по бетонной стене, не давая высунуться. Стрельба затихла. Левое плечо болело и не давало руке свободно двигаться.

* * *
        Казалось, что голос Генри Уилсона звучал совсем близко:
        - Эрик, мне ничего от тебя не нужно, кроме чемодана. Просто отдай его и уходи. Ты свободен.
        - Почему я должен в это верить?
        - Ты меня давно знаешь. Я не кровожадный. Не хочу никого убивать.
        Сейчас Генри готов пообещать все, что угодно, он нервничает. Камеры на втором уровне отключены, два охранника с первого этажа куплены, но выстрелы мог услышать посторонний человек - это нельзя исключать. Генри не хочет ждать, потому что здесь становится слишком жарко.
        - Я отдам, - крикнул Разин. - Это не проблема. Подходи, скотина, и забирай.
        Автоматная очередь прошла поверх машины. Разин сделал короткую перебежку в угол, к лестнице. Вытащил ключ, вставил его в замочную скважину и оказался на полутемной лестничной клетке. Тяжелая металлическая дверь со вставкой из армированного стекла захлопнулась. Разин бросился вниз, спустился на один пролет из трех. Остановился, услышав неясные звуки. Он выстрелил в люминесцентную лампу, висевшую на стене между маршами лестницы.
        Выдержал паузу, шагнул вперед и несколько раз выстрелил на звук. Снизу прозвучало три ответных выстрела и наступила тишина. Разин стоял и ждал. Свет пробивался сверху и снизу, но ясной картины не было. Кажется, на нижней площадке, привалившись спиной к стене, сидел человек.
        - Бросай ствол, - сказал Разин.
        - Я уже бросил.
        Голос знакомый, кажется, это Стив, младший брат Генри. Разин шагнул вперед, теперь глаза привыкли к темноте, он разглядел какого-то человека, лежавшего поперек площадки в черной луже. Другой человек, подняв руки над головой, сидел у стены. Разин спустился, подошел ближе, сунул пистолет в карман. Пнул пистолет Стива, схватил парня за воротник куртки и потянул вверх. Стив застонал, он был ранен в бок. Кажется, ничего опасного. Рукой он зажимал рану, будто боялся истечь кровью, и громко стонал.

* * *
        Они спустились вниз на два пролета, Разин открыл дверь, подтолкнул Стива вперед. На последнем уровне гаража царил полумрак, машин тут вовсе не было, только серый «додж». Разин дотащил Стива до машины, открыл багажник. Вынул оттуда красную пластиковую канистру с бензином. Стали слышны посторонние звуки, это сверху спускался синий фургон. Разин затолкал в багажник Стива, который не сильно сопротивлялся, только ныл и жаловался на боль в боку. От вида собственной крови он был в полуобморочном состоянии. Синий фургон остановился в двадцати метрах, перекрывая дорогу, включил фары. Теперь водитель и все пассажиры могли все видеть.
        Парни в фургоне ждали, когда прибудет Генри, он скажет, что делать дальше. Разин отвинтил от канистры черную крышку и вылил ее содержимое на «додж» и на бетонный пол. Уже через минуту подъехал «кадиллак» и еще одна машина, темный седан, который еще не попадался на глаза. Теперь мимо них не проскочишь, пути для отступления не было. Разин стоял в луже бензина и кожей чувствовал, как на нем сошлись враждебные взгляды. Он вытащил из кармана зажигалку «зиппо», откинул пальцем колпачок и крутанул колесико. Вспыхнул огонек.
        В суматохе Разин не успел отстегнуть чемодан от левой руки. Поврежденное пулей плечо болело, кисть руки и предплечье онемели. Прошла минута. Генри, видимо, просчитывал возможные варианты, наконец, он вышел из машины, сделал по направлению к Разину несколько шагов и остановился. Из фургона вылезли два парня с автоматами. Они просто стояли и смотрели, что будет дальше.
        - Эта зажигалка не погаснет, когда выпадет из моей руки, - сказал Разин. - Поэтому выстрел в мою сторону - это билет в крематорий для твоего брата.
        - Отпусти его, - сказал Генри. - Он ни в чем не виноват. Я сказал ему караулить лестницу…
        - Он только что стрелял в меня и чуть не убил.
        - Ладно, Эрик… Мы дадим тебе уйти. Чемодан можешь забрать.
        - Слушай, тут плохая вентиляция. Ты сам должен чувствовать. В воздухе столько бензина, что скоро все загорится без моего участия. И тогда уже ничего не исправишь. Стив сгорит заживо. Дай мне уйти на машине вместе с ним. Иначе не получится.
        Генри и сам чувствовал, что все вокруг пропахло бензином, он просто висит в воздухе, как болотный туман, и до пожара один шаг или того меньше. Зажигалка может выскользнуть из руки, тогда обсуждать будет нечего. Стрелять нельзя, значит, надо договариваться.
        - Делай, как он говорит, - закричал из багажника Стив. - Я не хочу тут подыхать.
        - Если с моим братом что-то случиться, - начал Генри. - Я с тебя живого шкуру спущу…
        Стив закричал еще громче, на высокой ноте:
        - Боже, хватит базарить. Дай нам уйти.
        Генри отошел назад, что-то сказал своим людям, сел в «кадиллак». Машины сдали назад, освобождая дорогу. Разин закрыл крышечку зажигалки, сел за руль и отстегнул запястье левой руки от чемоданчика. Он тронул машину, прибавил газу, проехал вдоль нижнего уровня, сделал поворот, не снижая скорости. Разин проскочил второй уровень, на выезд вела узкая полоса асфальта, впереди еще один поворот, а дальше путь по прямой, где его уже никто не остановит.
        Притормозив, Разин вписался в поворот, когда перед машиной из-за угла выскочили два мужчины. Тот, кто был ближе, выстрелил из пистолета в водителя, сделав две дырки левее цели. «додж» на скорости ударил его передком, человек, сломавшись надвое, упал на капот и отлетел к стене, словно тряпичная кукла. Второй мужчина в сером плаще с автоматом наперевес замер на месте и дал очередь, но слишком высоко задрал ствол. Две пули прошили стекло наверху, возле уплотнителя, сбили зеркальце, остальные ушли в темноту. Стрелок, бросив автомат, метнулся в сторону. Разин успел повернуть руль влево, ударил беглеца углом бампера и размазал по стене кузовом «доджа».
        Машина разломала желто-черный шлагбаум и вырвалась на улицу. Было уже темно, пошел дождь со снегом. Разин свернул налево, промчался по прямой, сделал несколько поворотов, путая след. Полиции у въезда в офисное здание не видно, - это хорошая примета. Улицы узкие, с бесконечными перекрестками и стоп-сигналами, надо бы свернуть на хайвей, но он, все взвесив, решил, что здесь, в жилых кварталах, безопаснее. Сейчас главное - уехать как можно дальше от места перестрелки, бросить машину, а дальше как повезет. Машина была куплена Борисом по чужим документам на полицейской распродаже транспортных средств, конфискованных у преступников, как раз для сегодняшнего мероприятия. На всякий случай Борис перекрасил “додж” и сменил номера.

* * *
        Разин оказался в малознакомой части города, здесь он бывал редко. Иногда попадались нежилые дома или пустыри, остовы сожженных автомобилей. Наконец, показался крошечный магазинчик, Разин притормозил, над входной дверью увидел название улицы и номер дома. Итак, он в Куинсе, если ехать прямо, то рано или поздно окажешься в аэропорту имени Джона Кеннеди, но аэропорт ему не нужен. Отсюда до съемной квартиры, о которой никто не знал, на машине минут сорок. Полтора года квартира стояла пустой, но теперь пригодилась.
        Стив отошел от испуга и стал подавать признаки жизни, он сначала робко, а затем сильнее, стучал в крышку багажника и что-то бормотал. От машины надо избавляться, полиция наверняка уже на месте. Ищет свидетелей и пересчитывает трупы. Возможно, у полицейских уже есть описание «доджа» и его номера. Темные улицы проплывали мимо, болело простреленное плечо, в багажнике ныл Стив.
        Наконец Разин загнал машину в проулок между двумя трехэтажными домами. Слева были помойные баки и сплошная кирпичная стена без окон. Справа столбики и натянутая железная сетка, за ней темный крошечный дворик. На третьем этаже горят два окна, занавесок нет, но бумажные жалюзи опущены. Если пройти до угла дома с палисадником, будет улица с двусторонним движением. Прямо над ней, на высоте третьего этажа, проходит линия надземки, стоят металлические опоры, тронутые ржавчиной, над ними железнодорожные пути. По одной ветке можно доехать прямо до Манхеттена, по другой до Джамайки, района, где редко встретишь белого человека, туда не ездят туристы, там часто стреляют.
        С интервалом в несколько минут по путям с грохотом проходил поезд метро. Разин достал из-под сидения тряпку и вытер в салоне все поверхности, к которым мог прикасаться и, захватив чемоданчик, вышел из машины.
        - Черт, открывай, - крикнул Стив. - Я ведь подохну тут.
        Дождь со снегом не кончался. Разин встал сзади, в багажнике ворочался Стив, ему казалось, что сейчас, в эту самую минуту, решается его судьба, жить ему дальше или… Разин напрасно мучался сомнениями, по дороге сюда он уже все решил, Стива отпускать нельзя. Бросив тряпку, Разин вытащил пистолет и почувствовал приступ какой-то странной слабости и тошноты. Он не ел с полудня, у горла стоял солено-кислый комок, хотелось отойти к бакам, пусть там его вывернет наизнанку.
        Стив постучал кулаком по крышке багажника:
        - Хорош, чувак. Без шуток, открывай. Я задубел тут, я истекаю кровью…
        Разин закурил, но легче не стало, сигарета оказалась кислой и противной. Надо было кончать, открыть багажник и выстрелить. Нельзя было после всего, что случилось, оставлять Стива живым. Разин взвел курок и минуту стоял, задрав лицо к небу. На кожу падали и таяли снежинки. Разин подумал, что не сможет, физически не сможет открыть багажник и выстрелить. Если он заговорит со Стивом или посмотрит ему в глаза, то не сможет…
        Разин стоял и ждал, когда проедет поезд. Наконец послышался далекий шум, будто по асфальту катили пустую бочку. Поезд подъехал ближе, он мчался мимо, грохотал, гудели рельсы. Ждать было нельзя. Разин отступил от машины и выпустил в багажник «доджа» пять пуль, оставшихся в обойме.
        Глава 5
        Он шел дальше по полутемной улице, чувствуя сильный озноб, и прикидывал, как добираться до съемной квартиры. Изредка попадались открытые лавки. Стекло витрин со стороны тротуара было защищено железной сеткой, натянутой снизу доверху, с внутренней стороны установлена железная решетка, продавцы хранят под стойкой обрезы или пистолеты. Здесь продают в основном продукты, полуфабрикаты, которые можно, придя домой, разогреть и съесть, продают зонтики и всякую мелочь.
        Может быть, в одной из этих лавок можно найти что-то вроде куртки. Но заходить в помещение в этом разорванном плаще, с кровавыми пятнами, нельзя. Продавец может позвонить в полицию. Он остановился возле лестницы, которая вела наверх, к кассам и дальше, на станцию, но подниматься не стал. На платформе или вагоне, где иногда ходят полицейские, его задержат, - в этом можно не сомневаться.
        Он пошел дальше, свернул в узкий проулок, снял плащ в пятнах крови, с разорванным рукавом, стянул свитер. Расстегнул липучки бронежилета. В этой штуке сидели две пули, которые чудом не схлопотал Разин. Он положил бронежилет на кучу мусора, сверху бросил плащ. Осмотрел рану. Все не так уж плохо, плечо прострелено, но, к счастью, кость не повреждена, пуля прошла навылет. Он потерял много крови, но сейчас рана по краям подсохла, кровотечение почти прекратилось. Он снова натянул свитер, темно-коричневый, из толстой пряжи, синтетика пополам с шерстью, и пошел дальше. Свитер впитал в себя так много крови, что почти весь рукав, сверху донизу, был насквозь мокрым.
        Если бы можно было поймать такси, но здесь они попадаются редко, а если иногда и проезжают, то поздним вечером не останавливаются, чтобы взять пассажира. Такси гонят в аэропорт или обратно в Манхеттен. Под опорой путепровода, на пластиковых мешках с мусором, сидел белый мужчина лет пятидесяти, одетый в плащ и шляпу. Время от времени он подносил к губам плоскую бутылку в бумажном пакете и делал глоток. Склонив голову на бок, он смотрел на вечернего пешехода, будто ждал чего-то. Мужчина примерно его роста, размер побольше, но это не критично.
        Разин подошел к бродяге и сказал:
        - Есть бизнес-предложение.
        - Ого, - сказал бродяга. - Я сразу понял, что ты управляющий банка Чейз. Я угадал?
        - Почти. Продай плащ. Плачу двадцать долларов наличманом.
        Бродяга уже рассмотрел свитер и пятна крови.
        - Всего двадцать? - переспросил он. - Сэр, без плаща я замерзну ночью.
        Этот дядька скидки не сделает. Разин сунул руку в карман, достал почти всю наличность, что была с собой, двести сорок долларов, и сунул их в руку бродяги. Тот пересчитал и, опасаясь, как бы покупатель не передумал, скинув плащ, пропал в темноте. Плащ, еще хранивший тепло прежнего хозяина, широкий в плечах, был сшит из толстой зелено-серой синтетической ткани. Его теплая подкладка пропахла дешевым виски.
        Все еще чувствуя озноб, Разин прошел несколько кварталов до станции метро. Поднялся вверх на два пролета железной лестницы с двухсторонними перилами. Здесь был застекленный павильон, окрашенный ядовито-зеленой краской, в нем размещалась билетная касса. Разин сказал «здравствуйте», достал банкноту и попросил билет на одну поездку. Пожилой мужчина-кассир, отделенный от мира высокой стойкой и пуленепробиваемым стеклом, просунул в узкую щель билетик, сдачу и пожелал ему доброго вечера.
        Разин вышел из павильона, миновал турникет, поднялся еще на два пролета и оказался на платформе, длинной, полутемной. Он достал из брючного кармана носовой платок, поплевал на него, сел на лавку, стер с левого ботинка и чемоданчика пятна крови. Минут через десять подошел поезд. Пассажиров оказалось немного. Вдоль вагонов прошли два полицейских, бросили на Разина быстрые взгляды и проследовали дальше.

* * *
        Разин снимал квартиру на втором этаже четырехэтажного дома на тридцать квартир. Окна выходили на задний двор, где была устроена автостоянка для жильцов, обнесенная забором. Поднявшись по скрипучей лестнице, он открыл дверь и включил свет в прихожей. Скинул плащ, помыл руки в ванной, посмотрел в зеркало: увидел там чужое лицо, немолодое и усталое, с глубоко запавшими глазами. Он кое-как умылся и промыл рану водой.
        Прошел на кухню, опустил жалюзи. Он выключил свет, встал спиной к стене, чтобы его не заметили снизу из двора и выглянул наружу. На огороженной железной сеткой территории устроили парковку автомобилей. Кажется, никого нет. Он постоял еще минуту и увидел женщину в восточной одежде, бурке и хиджабе, закрывающем лицо. Женщину выпустили на прогулку. Она доходила до сетки, поворачивалась, шла обратно, и снова поворачивалась. От кого скрывать лицо поздним вечером? Вскоре кто-то позвал ее, прогулка была закончена.
        В шкафчике стояла почти полная бутылка виски, он сделал глоток прямо из горлышка, как тот бродяга. Нашел на полке аптечку и чистое полотенце. В спальне он включил все осветительные приборы и сел перед трельяжем, разложив на нем аптечку. Надо спешить, скоро кожа вокруг раны станет дряблой, тогда нитками ее уже не стянуть, шва не получится. Через месяц на месте ранения появится большой розовый рубец. Надо сейчас. Он достал двухпроцентный раствор лидокаина, сделал несколько инъекций, подождал пару минут. Вдел хирургические нитки в ушко кривой иголки и приступил к делу. Шов получился не самым красивым, но на скорую руку сойдет.
        Он прошел в большую комнату, включил телевизор, лег на диван и стал ждать местных новостей. Показали короткий репортаж о перестрелке в гараже офисного здания, но никаких подробностей не сообщили. Разин подумал, что надо перекусить и лечь в кровать, с этой мыслью он заснул. Снилась ему та женщина, гулявшая во дворе, только теперь она поднялась в его квартиру и продолжала ходить здесь, от стены к стене и обратно. Чувствуя безотчетный страх, он закрыл глаза, женщина исчезла. Но остались ее тяжелые шаги и скрип половиц. Он хотел сказать, чтобы она уходила, иначе он не уснет, но был так слаб, что не мог пошевелить языком. Проснувшись под утро, выключил телевизор и снова заснул.
        Утром он долго сидел на краю кровати и думал, что дальше не сможет выполнять свою работу, не сможет жить прежней жизнью, торговать в магазине, встречаться с бандитами, отвечать головой за миллионы чужих долларов, пусть его забирают в Москву, куда угодно…
        По новостям передали, что в офисном центре в жестокой перестрелке с полицией убит криминальный авторитет Генри Уилсон и несколько бойцов из его бригады. Ближе к вечеру передали, что в Куинсе обнаружена машина с трупом Стивена Уилсона, брат которого погиб в перестрелке накануне вечером. Разин слушал новости невнимательно, его знобило, поднялась высокая температура. Когда стемнело, он нашел силы прошагать несколько кварталов, подальше от дома, позвонил Саше Липатову и попросил его приехать завтра вечером в пивную «Черная метка», до нее от квартиры полчаса пешком.
        Они встретились на следующий день, устроились за одним столиком. Липатов, мужчина лет сорока, среднего роста, с короткой стрижкой, сказал, что есть новости очень плохие и хорошие. То есть не совсем хорошие, но более или менее. Начал с плохих новостей. Оба помощника Разина, которые страховали его в подземном паркинге, - убиты на месте. Новость обнадеживающая - имя Эрика Бергера ни разу не прозвучало ни по радио, ни по телевизору. За два последних дня ни домой к Разину, ни в его магазины полицейские не приходили. Марта сказала, что из полиции никто не звонил, да и вообще никаких звонков не было, кроме рекламы.
        Еще есть информация из Москвы. Там все очень взволнованы этой историей. Они хотят знать подробности. Спрашивают, в каком состоянии Разин и что с посылкой. Разин попросил передать в Москву, что, в он в порядке, но сейчас не может вернуться домой или в свой магазин, он боится полицейской засады, возможного задержания и судебного разбирательства. Перед тем, как возвращаться домой, надо навести справки в полиции, что и как, через человека, которого Липатов хорошо знает. Разину надо полежать на дне пару недель и подождать, когда все немного уляжется. Адреса квартиры, где он живет, лучше никому не знать. Посылка у него.
        - Больше не звони Марте, - сказал Разин. - Зайди к ней завтра в госпиталь. И скажи, что у меня все хорошо. Что скоро я появлюсь.
        - Ты выглядишь так… Словно с того света сбежал. На каникулы. Я могу достать лекарства. Тебе еда нужна.
        - У меня есть лекарства, - сказал Разин.
        - Давай хоть до дома довезу?
        - Спасибо. Но ты же знаешь правила.
        Разин поднялся и ушел в дождь и темноту. Путь до квартиры отнял почти целый час. Он вошел в спальню, кое-как снял мокрую одежду, упал на кровать и впал в забытье, это были то ли сон, то ли явь, наполненные образами знакомых людей, каких-то событий, встреч, расставаний, поездок в метро, скором поезде и автомобиле… Все это длилось бесконечно долго и кончилось ничем.

* * *
        В следующий раз он встретился с Липатовым через неделю в закусочной возле железнодорожного склада. По-прежнему новостей из полиции не было. Убийц братьев Уилсон искать еще не начинали и не хотят начинать. В Москве начальство по-прежнему волновалось за Алексея Разина. Они хотели знать, где он находятся, спрашивали адрес. Друзья в Москве навестили его жену, отвезли ей продуктов и кое-какие мелочи к Новому году, искусственную елочку и подарки. Татьяна передавала Алексею, что ждет его и любит, поздравляла со скорым Рождеством. Трогательно…
        Почему сейчас они вспомнили о Тане? Что это за визиты друзей и подарки?
        Раньше, кажется, такой товарищеской заботы со стороны начальства не наблюдалось. Этот язык недомолвок и полунамеков он давно научился понимать. Возможно, они боятся, что Разин решил не возвращаться. Он набил чемодан драгоценностями и золотом, для отвода глаз устроил разборку с местечковыми гангстерами и забился в глубокую нору. А сам втихаря купил билет в один конец и даже не хочет попрощаться. Наверное, они и вправду волнуются, что он уйдет, как вода в песок, а им отвечать перед самым большим начальством.
        Поэтому его попросили не забывать, что Таня у них в Москве, она человек, у нее только одно здоровье, пока, слава богу, хорошее. И жизнь одна. Сейчас они ждут, какое решение примет Разин. А он уже две недели валялся с высокой температурой, витая где-то между небом и землей, и только первый день чувствует себя скорее живым, чем мертвым.
        - Меня вызывают в Москву, - сказал Липатов. - Командировка должна была продлиться без перерыва еще не меньше года. Но уже через неделю улетаю. На следующую встречу вместо меня придет другой человек. Он тебя найдет. Они пишут, что представили меня к внеочередному званию. Пишут, что мой отпуск продлится минимум три месяца. Давно хочу в Сочи съездить…
        - С чего бы они решили отозвать тебя в тот момент, когда ты мне нужен?
        - Ну, кажется, обстановка уже немного разрядилась, - ответил Липатов. - Ты почти в порядке.
        Через неделю Разин вернулся домой. Там все было по-старому. Марта работала в госпитале медсестрой и волновалась за него, когда он пропал неизвестно где. Она осмотрела рану, шов, оставшийся после самодеятельной операции и только головой покачала. В магазине дела шли своим чередом, за две недели Джон распродал все иконы, даже те, которые залежались еще с прошлого лета. Кроме того, он удачно продал несколько золотых безделушек с камешками. Выручка не бог весть какая, но и не самая маленькая.
        Вскоре дал о себе знать новый человек, который временно замещал Липатова. Они назначили встречу в закусочной «Вверх и вниз», которую из-за низких цен на обеды обожали туристы. Человека звали Майклом. Это был худощавый мужчина лет пятидесяти с вытянутым лицом, он носил очки в пластиковой оправе, ездил на «плимуте» и выглядел последним провинциалом. Наверное, он хотел произвести на Разина хорошее впечатление, поэтому все время улыбался.
        Майкл передал бумажку, исписанную цифрами, съел комплексный обед и уехал. Вернувшись, Разин ознакомился с содержимым московского письма. Начальство приказывало соблюдать все меры предосторожности, по возможности не жить дома и менять места ночевки, далеко не ездить, в общественных местах не появляться и прочую чепуху. Главное: он получил приказ возвращаться в СССР через Канаду. Нужно добраться на машине до Торонто, взять авиабилет до Парижа, а дальше поездом в Москву. На сборы дали месяц, наверное, они бы выдернули его из Америки хоть завтра, но предстояло много дел.
        Через пару дней снова дал знать о себе новый связник Майкл. Разин получил известие, что с ним хочет встретиться человек, который специально приехал сюда ради этого. Разин плохо спал, чувствуя приближение страшной неотвратимой беды, которая обязательно случится или уже случилась. Под вечер он оказался в закусочной «Красный лобстер», заказал кружку пива. В туалете курил Майкл, он сказал, что человек уже ждет в мотеле «Пирамида». Это прямо по шоссе, примерно восемь миль.

* * *
        Разин, стараясь не волноваться, выпил вторую кружку пива, сел в машину и вскоре оказался в мотеле, взял номер на втором этаже. Оставив дверь открытой, он сидел на кровати и смотрел телевизор. Вскоре вошел мужчина, грузный, с сединой на висках, одетый как гробовщик, в белую рубашку и черный костюм. Разин уже понял, какое известие его ждет. Он поднялся на ноги.
        Человек представился Глебом Сергеевичем, наверное, это было вымышленное имя, и сказал:
        - Ваша жена погибла. Я, собственно, приехал, чтобы вас подготовить… Но вы, видимо, обо всем догадались, как только меня увидели. Или даже раньше.
        Разин сказал первое, что пришло в голову, что он хотел услышать в ответ:
        - Это несчастный случай? Что там случилось…
        - Можно мне сесть? - человек закрыл дверь и опустился в кресло, но сидеть ему было неуютно и неловко. - Слушайте, соберите свое мужество. Все, которое у вас есть. Оно вам пригодится… Я не умею ходить вокруг да около. Поэтому буду говорить напрямик, без сантиментов. Короче… Татьяна Федоровна умерла насильственной смертью. Но мучилась, видимо, недолго. Она была задушена неизвестным преступником. Тело оставили на обочине проселочной дороги в Подмосковье. Оно пролежало там, может быть, сутки или чуть больше. Поверьте мне: сейчас в Москве делают все, чтобы быстро найти убийцу. И обязательно найдут. К расследованию подключены лучшие сыщики.
        - Когда это случилось?
        - Затрудняюсь назвать точную дату. Она пропала перед Новым годом. Нашли ее через несколько дней.
        - Почему мне сразу не сообщили?
        - По словам Липатова, вы были ранены, потеряли много крови. И ко всему еще и нездоровы, - Глеб Сергеевич мял пальцами сигарету, пока не сломал ее. - Кроме того, вы жили на съемной квартире, адреса которой у связника не было. Когда вы немного пришли в себя, в Москве решили подождать с плохими известиями еще несколько дней.
        - Подождать? - тупо переспросил он.
        - Ну, да… Я же все объяснил. Ваши кураторы уверяли меня, что в те дни вы, ну, были не в лучшей форме.
        - Тело сейчас в морге? Я хочу попрощаться…
        - Ее уже кремировали и захоронили урну с прахом рядом с могилой ее матери. Вроде бы ваша супруга хотела именно там… Тянуть с похоронами было нельзя. Она и так долго лежала… Сначала там, на талом снегу. Потом двенадцать дней в судебном морге. Делали вскрытие и некоторые важные исследования, и экспертизы для следствия. Да, тянуть с похоронами было нельзя.
        - Мне разрешат уехать отсюда прямо завтра?
        - Зачем так спешить? Вы должны довести до конца кое-какие дела. Кроме вас это некому сделать. Торопиться уже нет смысла. Да и вам надо успокоиться, в себя прийти. Такая темная полоса…
        Человек достал из внутреннего кармана стальную фляжку, довольно емкую, и стаканчик. В другом кармане лежали бутерброды с охотничьей колбасой, заправленные горчицей. Они разговаривали около часа, потом человек ушел. Тем же вечером Разин вернулся в Нью-Йорк.
        Глава 6
        Визитная карточка, которую оставил Стивен Платт, давно сгорела в камине. Но домашний и служебный телефоны Разин запомнил. Утром, поднявшись с кровати, он выпил кофе и доехал до здания почты. Позвонил из автомата Стивену и сказал, что был занят в последний месяц, но сейчас немного освободился и может встретиться у автобусной станции на окраине Куинса и объяснил, как туда удобнее добраться.
        Они встретились у кассы, где продавали билеты на междугородние поездки, вышли из зала и повернули к деревьям, за которыми угадывались крыши двухэтажных коттеджей. Платт, расстегнув плащ, неторопливо шагал по аллее.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил он.
        - Нормально, - ответил Разин. - Собственно, я приехал, чтобы дослушать историю о моем связнике. После этого я все решу.
        - Я так и подумал, что вы захотите узнать продолжение.
        Платт говорил негромко, иногда подносил ладонь к лицу, будто боялся, что его рассказ услышат или прочитают по губам. Но никого вокруг не было. Они миновали ряд пустых автобусов и пошли по асфальтовой дорожке вдоль края молодой рощицы. Разин почти не задавал вопросов, это бы путало и сбивало рассказчика.
        Платт, чтобы ничего не пропустить, рассказывал с самого начала.
        Он повторил, что в то самое время, когда Уильяму надо было улетать, в Нью-Йорке появились два приятеля из Лимонии, условно Пол и Влад. Эта троица неплохо отдохнула в парочке местных ресторанов. Но, при таком скопище народа, было трудно поговорить по душам. Они решили увести Вилли туда, где им не будут мешать. Его вывели из злачного места через черный ход, заковали в наручники, заткнули в фургон. И повезли в другой город, не так далеко от первого.
        А в другом городе жил некто Джон. Он не был обременен семьей, сидел один в старом викторианском доме с толстыми стенами и глубоким подвалом. Он занимался коммерцией и никогда не был знаком с Полом и Владом. Но в определенном смысле эти парни были для Джона начальством. Они работали в той же фирме. Только Джон на периферии, а они непосредственно в Лимонии, в центральном аппарате.
        Так вот, эти приятели с полдороги позвонили Джону, разбудили среди ночи и сказали, что скоро приедут. Надо подготовить место в подвале, где можно спокойно поговорить с одним человеком. И еще нужны две кровати или хоть матрасы, на которых можно выспаться. Неделей раньше из центрального офиса Джону пришло сообщение, что к нему, возможно, заедут друзья, их надо будет хорошо встретить. Правда, в том сообщении ничего не было сказано про подвал и про Вилли.
        Короче, они приехали, поставили фургон под тентом на заднем дворе. И втроем перебрались в подвал. Разговор продолжался часа два, потом они выдохлись, вдвоем поднялись наверх, перекусили, выпили немного. Джон спросил их, что за человека они привели, и что вообще происходит. Но ему ничего не ответили. Гости спустились в подвал и продолжили, а Джон остался в кухне. Он не мог ждать без дела, встал, помыл посуду. Голоса снизу были плохо слышны, ведь подвал глубокий. Разговор шел на высоких тонах, переходил на крик. Джон поднялся наверх, в свою спальню. Сидел на кровати и не знал, что делать. Честно сказать, ему было страшно.
        Джон не был рафинированным интеллигентным чистюлей, он прошел трудную школу жизни и кое-что видел на этой грешной земле, но пачкаться кровью не привык. Он ненавидел пытки. Очень трудно просто сидеть на своей кровати со вчерашней газетой, когда слышишь, как внизу о чем-то просит и плачет взрослый мужчина. Конечно, звуки приглушенные, можно включить радио и все исчезнет. Но нет, с радио только хуже.

* * *
        В глубине сознания сидела одна мыслишка. Он думал, что этот страшный эпизод имеет или будет иметь отношение к нему, как-то коснется, заденет, так что теперь старая жизнь кончилась навсегда. И от этих мыслей становилось не по себе, становилось страшно. На втором этаже были две гостевые спальни, одна хозяйская и еще была библиотека, небольшая комнатка, где стояли шкафы с книгами. За одним из шкафов был тайник с оружием и еще кое-какие полезные мелочи. В подвале стоял отопительный газовый аппарат, который нагревал воду для бытовых нужд и обогревал дом, от него теплый воздух через вентиляционную систему поступал в комнаты.
        Наш герой расчехлил спрятанный за полками диктофон, отвинтил решетку и по вентиляционному коробу спустил вниз микрофон на длинном шнуре, библиотека как раз над той частью подвала, где шел разговор. Джон как-то уже проделывал такой трюк и точно знал, что аудиозапись будет более или менее качественной, он услышит все, что будут говорить внизу. Погасив свет, он спустился вниз и сел с газетой на кухне. Люди внизу иногда делали паузы и, без разгона, начинали снова кричать. Этот крик становился все громче и громче и вдруг затихал. Минут десять стояла тишина. Снова слышались голоса, громче, еще громче… И наступала тишина. Джону казалось, что он слышит, как незнакомец внизу плачет.
        Наверх поднялся Влад. Он был в футболке и трусах, потный, с горящими глазами. Он плеснул в стакан из бутылки, что осталась на столе, выпил, хотел уйти, но вернулся и, не сказав ни слова, вымыл руки в кухонной мойке, захватил с собой бутылку и стакан. Потом наверх поднялся Пол. Из одежды на нем были только трусы. Ладони были испачканы кровью, бурые брызги на бедрах и на животе. Он посидел минут десять и спросил, есть ли еще виски или водка.
        Джон принес бутылку и спросил, нельзя ли отложить разговор, уже светало. Всем нужно было немного отдохнуть. Пол покачал головой и сказал, что ему эта возня тоже удовольствия не доставляет, времени мало, надо все кончить сегодня, прямо сейчас. Это мучение продолжалось еще около часа, а потом, уже в первых рассветных сумерках, голоса стихли. Стало ясно, что все кончилось, что Вилли больше не будет кричать. Так и вышло.

* * *
        Эти двое поднялись наверх, приняли душ и выпили по стопке. Они были уставшими и грустными, какими-то разочарованными, будто не услышали того, что хотели. Или наоборот: услышали то, что не хотели знать. Они сидели, курили и говорили на отвлеченные темы, о какой-то женщине, общей знакомой, которая строит из себя недотрогу, но по жизни сучка еще та, ее только ленивый не трогал. Потом перешли на тему рыбалки, Пол рассказывал, как он ездил куда-то далеко в командировку, но служебные обязанности ограничились ловлей на удочку форели.
        Пол сказал, чтобы Джон в подвал не спускался и не пробовал выяснить, что там произошло. Они уедут, как только выспятся. Они сказали, что сегодня под вечер появится человек, приятный в общении, он все устроит и приведет подвал в порядок. Только не надо ему мешать и лезть с расспросами. Они поспали часов шесть, поднялись и уехали.
        У Джона было желание сунуться в подвал и посмотреть, что там, но он помнил, что всегда любопытство оборачивается неприятностями. Джон не спускался вниз и ждал гостя до позднего вечера, ждал его весь следующий день, но тот появился только вечером третьего дня, приехал на пикапе «форд». Среднего роста, с усиками, в темном плаще, в руках здоровенная сумка, видимо тяжелая. Он вежливо поздоровался, пожаловался на капризы погоды и спустился в подвал.
        Джон ушел из кухни и сел перед телевизором. Ближе к ночи человек попрощался, сел в пикап и уехал. В подвале было чисто, ни капли крови, ни грамма человеческой плоти. Пахло какой-то химией. Была сломана дверь и фанерная перегородка между технической частью подвала и мастерской. Проломлена, будто и ее кувалдой обработали. Большой складной стул был тоже сломан, а его сломать чертовски трудно. В одном месте по полу разлита белая краска, уже засохшая.
        Инструменты, молоток, клещи, садовая пилка, лежали не на своих местах. Этот человек в плаще, чтобы избавиться от микрочастиц, пригодных для анализа полицейскими экспертами, разлил какой-то пахучий гель, дрянь вроде жидкой хлорки, все ей опрыскал. В мастерской из-за химических ароматов, которыми там пропитан каждый дюйм, трудно стало работать, долго находиться. Потом Джон все это убрал, но запах остался.
        Запись на кассете была не лучшего качества, видимо микрофон во время своего путешествия по вентиляционному коробу зацепился за что-то в середине пути и до подвала не добрался. Но многие слова разобрать можно. Платт понял, что речь идет вроде как о его коллеге, который работает в Нью-Йорке и занимается продажей антиквариата. Товар на продажу присылают в Америку из Лимонии, через Европу. Короче, так он узнал о существовании Разина.

* * *
        Теперь небольшое отступление. Антиквариат, ювелирные украшения, золото в изделиях или монетах, этот товар продают, а выручку, в основном наличные или банковские чеки на предъявителя помещают в тайники, но не в банки. Как известно, в Америке нельзя хранить наличные в депозитарных банковских сейфах. Точнее, на свой страх и риск хранить, конечно, можно, кто этому помешает… Но, если хозяин депозитного сейфа вдруг скончается, его наследники попадут в переплет. Мало того, что полицейские будут присутствовать при открытии сейфа, они еще и опись составят, а главное, изымут наличные.
        А пострадавший будет бегать по судам, доказывая, что деньги нажиты праведным трудом. А это трудно доказать, особенно если доказательств нет. Короче, банки Разин, он же Эрик Бергер, обходил стороной, оставляя выручку в квартирах-тайниках. Доходы ловко маскировал, чтобы оптимизировать налоги. Разин так навострился, что ему не был страшен ни один налоговый инспектор.
        Но одну из тайных квартир обворовали (это случилось за пару месяцев до расправы над Уильямом). Нагрянули воришки, отключили сигнализацию, покопались под полом. В Лимонии хотели выяснить, кто наводчик, кто вор и где деньги. На прицел к ним первым попал бедняга Вилли. От него надеялись услышать что-то важное о Разине, может быть, это он постарался. Но Вилли ничего не знал.
        Магазин, принадлежащий Разину, торгует антиквариатом. Много старинного фарфора, напольные вазы, расписанные вручную, серебряная посуда и столовые приборы, дорогущие безделушки. И конечно же, ювелирные изделия, - много интересных вещиц. Разин купил еще одно помещение, по заданию Лимонии хочет расширить бизнес, торговать старинной мебелью и картинами европейских мастеров. Дело весьма прибыльное.
        И вдруг эта неприятность с Вилли. Теперь Разин знает всю его историю. Она заставит задуматься о том, что воры могут проникнуть всюду. От этого нет страховки. И, если тебя обворуют, доверие кончится, никому не сделают поблажек за долгую службу.
        Они присели на скамейку, помолчали. Стало холоднее, подул ветер, они выкурили по сигарете и пошли обратно.
        - А что с той кассетой? На ней есть что-то еще, что-то важное?
        - Нет, ничего особенного. Вот дубль. Я переписал. Теперь вы знаете все, что знаю я. Послушайте на досуге, - он отдал Разину кассету в футляре. - Кстати, я написал вам длинное письмо. Изложил то, что собираюсь делать в ближайшее время, чему посвящу остаток жизни. Вот оно. Прочитайте и сожгите.
        Платт сунул в ладонь Разина пару исписанных листков. - Пока вы не уехали в Москву, мне нужно знать ответ.
        - Дайте два дня. В среду вечером я позвоню. И, возможно, приеду в Бостон к шести.
        - Что ж, прощайте, - Платт улыбнулся. - Разрешите мне уйти первым.
        Разин постоял немного, вспоминая, где оставил машину, свернул на боковую аллею, усыпанную гранитной крошкой, прошелся вдоль ограды из красного кирпича. Вышел на другую аллею, посмотрел на часы и вспомнил, что обещал жене заехать в магазин за продуктами. В машине он слушал кассету. Сомнений нет, в подвале пытали Ткачука.
        Глава 7
        Алексей Разин приехал в Бостон дождливым вечером, остановил машину на противоположной стороне улицы и некоторое время просто сидел, разглядывая витрину антикварного магазина. Ровно в шесть Платт повесил на двери табличку «закрыто». Через пять минут Разин перешел улицу, нажал кнопку звонка. Платт, сидевший в кресле спиной к двери, поднялся и впустил гостя.
        Торговый зал был довольно большим, со вкусом оформленным. Преобладали черные, золотистые и серебряные краски, освещение не слишком яркое. В левой половине магазина был выставлен коллекционный фарфор, бронза и столовое серебро, справа иконы. Из полумрака с образов на них смотрели лики святых, будто живые люди. Под этими взглядами Разин всегда чувствовал себя грешником, которому уже поздно думать о спасении души.
        Они спустились в подвал, похожий на подвал под магазином в Нью-Йорке, только этот был поглубже и больше. Тут были специальные стеллажи для хранения икон и произведений живописи, в отдельной комнате в стену были замурованы два сейфа с дорогими побрякушками. Платт, закончив показ своих владений, открыл стальную дверь в небольшую комнатушку, почти пустую, там стоял стол и четыре стула. Он сказал, что стены и потолок с секретом, под сухой штукатуркой листы меди, свинца и еще кое-что. Прослушать разговоры в этой комнате невозможно даже при помощи самых хитрых жучков.
        Разин сел к столу, на котором стояли бутылки с водой и кофейник с чашками. Платт запер дверь и сел напротив.
        - Я должен вернуться в Нью-Йорк завтра утром, - сказал Разин. - Времени не густо. Наверное, вы собрали обо мне много информации. Я о вас тоже кое-что знаю. Поэтому мы может приступить к делу без долгих преамбул. На все ваши вопросы или предложения обещаю сегодня же ответить. С чего начнем?
        - У вас неприятности?
        - Неприятности - слабо сказано. Не хотел об этом говорить, но не могу и не сказать. Сначала возникли проблемы с оптовым покупателем. Правда, к этому все и шло. И я сумел как-то подготовиться, но все же сплоховал. Началась стрельба, погибли люди… Я сам едва выбрался живым. Но это только начало… В Москве трагически погибла моя жена. Обстоятельства, какие-то подробности, мне почти неизвестны. Пришел приказ: меня отзывают, через две недели я буду в Канаде, а потом в Европе. Не уверен, что вернусь назад. Но я все обдумал и решил поговорить.
        - Мои соболезнования. Даже не знаю, что говорят в подобных случаях. Вы уверены, что ваши проблемы, ваша личная драма не помешает…
        - В нашей работе никогда не знаешь, что помешает, а что поможет.
        - Но вы сами более или менее в порядке?
        - Более или менее.
        - Хорошо, - кивнул Платт. - Постараюсь коротко. Последние годы я занимаюсь не только агентурной работой и прочими прелестями нелегальной деятельности. Я сосредоточен прежде всего на торговле драгоценностями и антиквариатом, который получаю из Москвы. А выручкой распоряжаюсь, как прикажут. Передаю доверенным лицам или помещаю в хранилище. Но во всей этой деятельности стало слишком много воровства, мошенничества, злоупотреблений, о которых, я считаю, не известно первым лицам КГБ. В том числе председателю Комитета Юрию Андропову. Вы занимаетесь в Нью-Йорке примерно теми же вопросами, что и я в Бостоне. И проблемы у вас похожие. Но позвольте мне начать с начала. Сказать пару слов о себе.
        Стивен Платт стал пристально смотреть куда-то в пространство, словно в свое прошлое. Он сказал, что без малого тридцать лет назад, когда согласился работать на русских, он был молодым человеком из уважаемой и богатой семьи, имел свое суждение обо всем, широкий кругозор и приличное образование и уже был доктором изящных искусств. Нет, русские не ловили его на каких-то страшных проступках, не шантажировали, не покупали за большие деньги. С ним работали люди из КГБ, он называл их друзьями, и сотрудничество с русской разведкой считал своим сознательным выбором. Да, ему было двадцать семь лет…
        В те годы он еще оставался наивным парнем. Ему казалось, что СССР в некотором смысле - прообраз будущего Америки, казалось, что в Союзе люди живут небогато, но честно, справедливо. В этом он убедился во время своей первой поездки в Москву и в Северную столицу, поездки, разумеется, совершенной под контролем КГБ, тогда ему показали именно то, что он хотел увидеть: люди строили новую жизнь, был душевный подъем, уверенность, что завтра будет лучше и так далее.
        Природу скудности российской жизни было нетрудно понять. Страна вынесла на себе основной груз Второй мировой войны, по сей день чуть не треть бюджета шло не на то, чтобы хорошо одеть людей и накормить их. Деньги шли на вооружение, советским людям надо иметь сильную армию. Будет правильно помочь России в создании оборонного потенциала, - так думал Платт. Все это было так давно, что, кажется, что и не с ним вовсе.
        Позднее он не раз жалел о своем решении. Но с поезда, на который он сел, нельзя было сойти на первой остановке и вернуться.
        С перерывами Платт прожил в Москве почти три года, потратив это время на специальную подготовку в школе сто один, как тогда называли базу, где готовили разведчиков. Периодически он возвращался в Вашингтон, там жила семья. А потом через третьи страны летел обратно в Москву, летом он отдыхал в Сочи и в Ялте, крутил роман с русской девушкой, и не одной. В Америке выполнял задания Москвы, которые касались политической разведки.
        Отец Платта был дружен с двумя сенаторами, жертвовал крупные суммы Демократической партии. Он открыл сыну двери в дома людей, которые занимались реальной политикой. Весьма значительные особы запросто приглашали его в гости или на партию в гольф. Платт был человеком на своем месте. В Москве ценили его работу, награждали орденами, но…

* * *
        Двенадцать лет назад все изменилось. Шло перевооружение советской армии, Советам были нужны компьютерные процессоры и интегральные схемы, а лучше всего, - уже готовые производственные линии. Но у Москвы иностранной валюты было до смешного мало, а ту, что была, тратили в основном на закупку за границей зерна.
        По приказу из Москвы Платт переехал из Вашингтона в Бостон, ушел в тень, открыл ювелирный магазин. Линии для производства микрочипов и интегральных схем в Америке продавались, но к вывозу во многие страны, в том числе социалистические, были запрещены. Предстояло наладить контрабанду электроники в третьи страны для дальнейшей переправки в СССР.
        Из Москвы через Германию, Италию и Францию стали поступать на продажу некие ювелирные изделия. Тогда Платт приоткрыл для себя темную историю Гохрана, его секретов. Большевики, едва встав на ноги, бросились продавать за границу золото и драгоценные камни. Однако торговать в Европе антиквариатом, с которого еще не смыта кровь прежних владельцев, не решались. Скандалов никто не хотел. Пришла идея ликвидный антиквариат переправлять в США и продавать через доверенных людей.
        Распродажи затянулись, цены долгое время оставались низкими, - русская старина медленно входила в моду. По окончанию Второй Мировой войны частично уже распроданные ценности Гохрана, были пополнены антиквариатом и драгоценностями, вывезенными после Второй Мировой Войны из Европы.

* * *
        Но в Москве решили расширить дело, приказали нанять дополнительный персонал и открыть второй магазин, там реализовывали, в основном, старинные русские и европейские ювелирные изделия. Партии товаров становились все больше. Часть антиквариата и драгоценностей поступала контрабандой, уходила за наличные, деньги оседали в квартирах-сейфах. Другую часть товара Платт, бывавший в Европе, якобы покупал у тамошних антикваров и ювелиров и перепродавал на родине, с доходов платил налоги.
        Руководили этой деятельностью два опытных генерала КГБ, еще из старых кадров. Позже куратором стал молодой генерал-майор Павел Ильич Деев, когда-то работавший в Америке под дипломатической крышей, и полковник, тоже относительно молодой, Иван Андреевич Колодный, он в свое время работал в миссии СССР при ООН.
        Со сменой начальства стали присылать больше товара. Рекомендовали повысить обороты, делать большие скидки постоянным клиентам и продавать драгоценности людям сомнительным, с криминальным прошлым, которым надо отмыть грязные деньги, - лишь бы поток наличных не обмелел. В Москве совсем не разбираются в специфике этого бизнеса и тонкостях продаж.
        Платт убежден, что куратор этой операции генерал Деев вносил в дело суету и неразбериху, подключая сомнительных людей, чтобы прикарманивать часть денег. В итоге, по подсчетам Платта, на нужды разведки было использовано не более тридцати-сорока процентов выручки, а остальное было расхищено и растрачено.
        Возможно, председатель КГБ Юрий Андропов неправильно информирован о том, что здесь происходит. Но как все исправить? Теоретически, Платт может приехать в Москву, записаться на прием к всемогущему председателю КГБ. Андропов его хорошо знает, дважды награждал Платта государственными наградами. На приеме можно рассказать о том, что здесь происходит, подать рапорт, где будут описаны подробности. Нужно, чтобы на самом верху провели расследование группы генерала Деева.
        Но надо быть реалистом: вероятность, что Платт запишется на прием к Андропову и до него доживет, - ничтожна. Поэтому, надо действовать иначе. Старый, еще с молодости, приятель Платта, некий Глеб Борецкий, работает помощником генерального прокурора СССР, год назад при встрече он вызвался помочь. Разину предстоит встретиться с Борецким и узнать, готов ли он действовать прямо сейчас, не откладывая. Если он согласится, Платт прилетит в Москву в течении недели, по чужим документам, разумеется.

* * *
        Закончив рассказ, Платт вытащил из папки машинописные страницы на русском языке и придвинул бумаги к Разину:
        - Вот письмо для Генпрокуратуры. Тут десять страниц. Есть тоже самое письмо, но более подробное, на сорок страниц. Но сначала почитайте это. Здесь подробности о некоторых произведениях искусства, которые по настоянию Москвы были проданы за чисто символические деньги. Подобных примеров много.
        - Вы сможете выполнить в Москве мою просьбу? Например, встретиться с Борецким, передать письмо. Текст придется выучить наизусть. А в Москве купите пишущую машинку и напечатаете.
        - Я постараюсь.
        - Но сначала надо встретиться с Гриценко. Этот человек из Внешторга ездил в краткосрочные командировки за границу, бывал в Америке, здесь мы запросто встречались. Он забирал у меня фотографии кое-каких ювелирных изделий и показывал их московским экспертам. А те делали описание и приблизительную оценку. Со временем собрался большой архив. Но случилась какая-то неприятность, Гриценко больше не выпускают за границу. Точно знаю, что он на свободе и живет по старому адресу. Надо встретиться с ним, выяснить, в каком состоянии архив и забрать его. За услуги Гриценко уже получил весьма щедрую оплату. Я ему ничего не должен.
        - Понял, я попробую. Вы упоминали вторую часть архива, которая касается икон.
        - Да, Карпова Нина Ивановна, бывший эксперт Гохрана. Несколько лет она составляла архив икон, которые были здесь проданы. Когда вышла на пенсию, переехала из Москвы в Коломну. Нужно забрать ее бумаги.
        - Еще что-нибудь?
        - Снимите две-три квартиры в Москве. Чтобы я, когда приеду, мог там жить без регистрации. КГБ наверняка будет донимать вас проверками, прослушкой, слежкой. И вам самому потребуется запасная квартира. Сейчас зима, можно использовать зимнюю дачу где-нибудь в ближнем Подмосковье. Кроме того, по подложным документам на чужие имена надо будет купить два-три автомобиля. Чтобы передвигаться по городу более или менее свободно. Документы, рубли и валюта, - не проблема.
        - Можно попробовать и еще один вариант, - сказал Разин. - Моя хорошая знакомая вхожа в Комитет партийного контроля СССР. Она сможет оставить письмо на столе Арвида Яновича Пельше. Если старик прочитает, он наверняка заинтересуется.
        - У вас есть знакомая, вхожая в кабинет Пельше? - Платт привстал. - С этого надо было начинать.
        - Но ей нужен чистый паспорт, чтобы выехать из Союза. И некоторая сумма наличных, чтобы прожить за границей хотя бы три-четыре месяца.
        Разин уехал далеко за полночь. На полдороге он так захотел спать, что остановился в мотеле, заказал пиццу и проспал девять часов.
        Глава 8
        Генерал-майор КГБ Павел Ильич Деев добрался до места не на служебной машине, а на метро, до станции Колхозная. Дальше - пешком по Сретенке в сторону центра, вдоль бесконечного ряда двух-трехэтажных купеческих домов постройки девятнадцатого века. И в будний день, даже в такую погоду, прохладную и дождливую, народа было много. Он шагал неторопливо, потому что приехал раньше, спешить было некуда. В раскрытый купол зонта, с модной бамбуковой ручкой, барабанили капли. Лица людей, попадавшихся навстречу, были невеселые, глаза настороженные, с прищуром, будто граждане высматривали среди прохожих жулика, от которого когда-то пострадали, и теперь были готовы его скрутить и доставить куда надо.
        Деев миновал кинотеатр «Уран», маленький, устроенный в двухэтажном доме. На противоположной стороне увидел магазин «Рабочая одежда». И вспомнил репортаж с фотографиями в американском журнале «Лайф». Недавно здесь продавали джинсы отечественного производства из фирменной импортной ткани, простроченные красными нитками. Поверх задних карманов пришита косичка из того же материала - ни к селу, ни к городу. Пятьдесят рублей пара, если с рук - за сто… Американцы писали, что очередь за этими тряпками растянулась на километр, при входе случилась такая давка, что женщине ребра сломали, здоровенные мужики перли напролом, покупали по десять пар…
        Он свернул в переулок, спускавшийся к Цветному бульвару. Еще метров сто, глубокая арка, подъезд, выходивший окнами во внутренний дворик. Он поднялся на последний пятый этаж. Дверь открыл мужчина много младше Деева, лет тридцати семи, с приятным лицом, темные волосы зачесаны назад, глаза зеленоватые. Это был оперативник из второго главного управления КГБ майор Виктор Орлов. Деев давно знал майора как человека ответственного, умеющего думать. В квартире было тепло, пахло чаем и табачным дымом. Они поздоровались за руку, гость повесил плащ на старинную настенную вешалку с медными крючками и тусклым овальным зеркалом, поставил в угол зонтик.
        По делу, которое их свело в этот раз, они уже встречались, но сюда, на квартиру для особых конфиденциальных визитов, генерал Деев попал первый раз. Оказавшись в новом месте, он из интереса заглянул на кухню, выходившую окнами во двор, и во все комнаты. Вернулся в гостиную, обставленную по-домашнему, там был старинный кожаный диван с высокой спинкой, этажерка с никогда не читанными книжками, декоративными вазочками и пятью фарфоровыми слониками. Когда-то были еще два, но их разбили во время допроса. Тогда и обои попортили, оконную раму и даже на потолке оставили какие-то темные пятна.
        На круглом столе у окна - пепельница из прессованного стекла и две папки с тесемками. Деев присел на венский стул, выложил из кармана пачку американского «Уинстона» и зажигалку «Браун», обтянутую полированной змеиной кожей. Орлов, не спрашивая, нужно или нет, по-свойски, принес из кухни поднос с чашками, заварочный чайник, кусковой сахар и пакетик сушек.
        - Хорошее помещение, - сказал Деев. - Не хватает кошечки или собачки, декоративной. Посадить ее на диван, и вот он, - полный мещанский набор.
        Деев не был похож на штабных генералов. Красивое лицо, темные с проседью волосы зачесаны назад, тонкие усики, темные глаза внимательно следят за собеседником, словно заглядывают в душу. Одевался он так, как мог позволить себе человек с возможностями и хорошим вкусом. Сейчас на нем был темно-серый, сшитый на заказ костюм, оксфордские черные ботинки, голубая рубашка и бордовый в синюю полоску галстук с золотой заколкой.
        - Да, удобное место, - кивнул Орлов. - Мы похлопотали, чтобы соседей снизу отселили. Там была коммунальная квартира, два ребенка. А сюда иногда доставляли людей, с которыми надо поболтать, так сказать, без официальных процедур. Без писанины… А мы, бывало, засиживались за своими разговорами. Жильцы снизу бросились жалобы писать. Сразу председателю Моссовета Промыслову и первому секретарю МГК КПСС товарищу Гришину: требуем принять меры…
        Деев хотел сказать, что в эту квартиру, где оперативники допрашивают без протокола всякую нечисть, хорошо бы доставить товарищей Промыслова и Гришина. И с ними поговорить накоротке, без свидетелей. Спросить, как могло до того дойти, что сейчас, в начале восьмидесятых годов, столицу Советского Союза превратили в проходной двор, в помойку, почему себя здесь вольготно чувствуют фарцовщики, проститутки, спекулянты, ворюги всех мастей и прочие отбросы общества, а преступность растет как на дрожжах, хотя об этом газета «Правда» не пишет.
        Московская партийная номенклатура погрязла в роскоши, взятках, воровстве, а прижать их некому, потому что на Старой площади в ЦК партии тоже бардак и развал. Об оргиях, которые устраивает Галина Брежнева со своими любовниками, слышали все, но ее папаше ни слова, боятся испортить настроение. Впрочем, задавать неудобные вопросы нужно не Моссовету или городским партийцам, а людям, которые сидят выше, гораздо выше. Деев только проворчал:
        - Да, сейчас все грамотные.
        - Короче, нижних жильцов отселили. А заодно уж и остальных. Сейчас в подъезде всего три жилые квартиры.
        - Ладно, теперь к делу… Итак, дней через десять, как ты знаешь, в Москву вернется из командировки наш агент-нелегал Алексей Разин, который долгое время работал в Нью-Йорке. Ваша задача - проверить все его контакты. Людей, с которыми он будет общаться. Официально после командировки Разин будет находится в кадровом резерве первого главного управления, что-то вроде отпуска за казенный счет. Жить он будет на старом месте, в квартире бывшего тестя, генерала. Три комнаты и вид на Москва реку. Старик давно устроился на зимней даче. Но ты ведь уже в курсе?
        - Да, без дела не сидел.
        - В Нью-Йорке Разин занимался делами настолько секретными, что круг посвященных очень узкий. Детали его работы тебе ни к чему. Но я открою самую суть. Через Разина проходили большие деньги, которые шли на наши оперативные нужды.
        Деев взял передышку, выкурил сигарету и продолжил.
        - Когда человек долго работает с большими деньгами, возникает много соблазнов, которым трудно противостоять. В минуту слабости человек может забыть о принципах, о долге, о своих товарищах чекистах, обо всем, что дорого и свято. Хочется набить портфель деньгами, сменить документы. Взять билет в Непал или еще дальше. И навсегда исчезнуть. Мы можем предположить, что нашего героя одолели соблазны. В декабре он пропал неизвестно куда, отсутствовал около трех недель. Где был, чем занимался, мы до сих пор знаем только с его слов. Разин утверждает, что был ранен и, кроме того, сильно простыл. Так простыл, что едва не умер. Он отлеживался на съемной квартире. Об этой квартире мы в Москве раньше ничего не знали. Он сказал, что снял жилье год назад. Что любопытно, на руках имел миллион долларов наличными. Со стороны впечатление такое, будто он хотел бежать. И там, на съемной квартире, кого-то ждал, но не дождался. В конце концов, он еще и еще раз все обдумывал и решил не делать глупостей. Вернуться.
        - Что это было за ранение?
        - В плечо, поверхностное. В день исчезновения Разин должен был передать деньги неким бизнесменам. Эти люди к разведке отношения не имеют. Но все закончилось стрельбой… История мутная. Когда Разин вернется, он даст показания, еще раз подробно все разъяснит. По его версии, на встрече возник конфликт, завязалась перестрелка. Скажу больше, два наших агента были убиты. Разин ушел раненым. Возможно, он слишком испугался. Испуг спровоцировал желание все бросить и бежать. Но позже одумался. Он подозревал, что в случае побега его будут искать и, возможно, найдут. По странному совпадению в Москве примерно в это время была убита жена Разина. Татьяна Федоровна работала переводчицей в издательстве. Сотрудничала с толстыми журналами. Милиция этим занимается…
        - Я так понимаю, у вас нет уверенности, что Разин ведет честную игру. И вы хотите выяснить, так это или нет? Вы планируете интервью с Разиным, долгие разговоры, беседы. Вы хотите узнать, он свой или… А моя оперативная группа должна присматривать за ним. С кем встречается, куда ходит и так далее. Я правильно понимаю?
        - Правильно. Если бы Разин был обычным нелегалом, мы бы просто отправили его на запасные пути, в резерв. А из резерва в действующие оперативники уже не возвращаются. Но он по-прежнему нам нужен. Пока заменить его некем. Мы хотели бы проверить Разина и, если наши сомнения не подтвердятся, отправить его обратно, за океан. Таков план.
        - Вы хотите ускорить проверку?
        - Вот именно. К его возвращению в квартире будет установлена прослушивающая аппаратура. Записи всех разговоров будут поступать не в седьмое управление, как обычно, а сразу к вам. Плюс вся информация о том, где был Разин и что делал. Но на слежку и прослушку я бы особо не надеялся. Эти вещи редко дают результат. Разин сам кому хочешь покажет класс. Тем более в Москве, в этом океане народа…
        Орлов улыбнулся:
        - Боюсь, эта возня надолго затянется.
        - Может быть. Но не забывай, что Разин пережил смерть любимой жены. Кроме того, он был ранен, болел. В таком состоянии человек, даже профессионал, не может себя полностью контролировать, допускает ошибки, ведет себя глупо. Ставлю рубль к сотне, что по приезде Разин с горя начнет выпивать. Это успокаивает на время, а потом только хуже. До меня дошли слухи, что его покойная жена за время разлуки наделала уйму долгов. Разин будет мучиться вопросом: почему она так много задолжала, не сказав ему ни слова? С какой целью она брала эти деньги? Разин приличный человек, он захочет вернуть долги. Придется как-то выкручиваться… Кроме того, по моим данным, у Татьяны был любовник. Разин отдохнет с дороги, придет в себя и наткнется на разные мелочи, которые заставят его усомнится в верности супруги. Вопросы есть?
        - Как идет расследование? Милиция далеко продвинулась?
        - Пока преступник или преступники на свободе. Милиция работает или делает вид, что работает, но результатов маловато. Возглавляет следствие майор ГУВД Москвы Феликс Судаков. Детали можешь узнать у него. По горячим следам милиционеры нашли некоего Евгения Столярова, тридцать семь лет. Рецидивист, две судимости за кражи, изнасилование и разбой. Вышел по УДО год назад, проживал у подруги в Мытищах, нигде не работал. Его, в стельку пьяного, задержали неподалеку от того места, где нашли труп. Ну, канителились с ним неделю и отпустили. Других кандидатов не было и нет.
        Орлов, сложил в папку бумаги, завязал тесемку. Деев в задумчивости потер ладонью подбородок и спросил:
        - Ну, Виктор, твое мнение об этом парне, о Разине? Без бюрократии.
        - Я мало знаю. Вообще-то мне его жалко. После случившегося Разин морально сломлен. Ну, после таких ударов вообще-то трудно на ноги подняться. Когда он сможет сбросить с души это бремя, и сможет ли вообще, - кто знает. Думаю, что с профессиональной точки зрения он ценности уже не представляет. Во-первых, Разин раздавлен семейной драмой. Во-вторых, он уже не молод, сорок два. В-третьих, в Нью-Йорке он засветился. Не мог не засветиться, ну, судя по тому, что мне известно. Мог оказаться на прицеле ФБР. После этого использовать Разина за границей - опасно. Мне кажется, он отработанный материал…
        Деев возразил:
        - На его стороне опыт, знание жизни и быта в Соединенных Штатах. Он выше среднего роста, темный шатен с голубыми глазами. Приятное лицо, располагающая внешность, легко находит контакт с людьми. Небольшой акцент. Его принимают за американца, который некоторое время жил за границей.
        - Простите, но для оперативной работы нужны другие люди, покрепче. Он запустил себя, он в плохой физической форме. Ко всем проблемам еще и выпивает. Хочет найти в водке спасение, хотя хорошо знает, что это путь в обратном направлении.
        - Ну, что, он один на весь Нью-Йорк выпивает?
        - Нет, но все-таки…
        - Но засветился он или нет, мы не знаем, - сказал Деев. - Да, было полицейское расследование, но наш герой там не упомянут. Свидетелей нет. В его дом не приходили с обыском, жену не допрашивали. В день перестрелки видеокамеры в подвале офисного центра были отключены. В конторе людей много. Все образованные, языки знают. Но когда надо найти человека, который что-то умеет, настоящего специалиста, - выбор оказывается весьма скудным. Начальство не против Разина… Но всем нужны гарантии.
        - Мне сунули папку с его файлами, - сказал Орлов. - Там буквально через слово все вычеркнуто черными маркерами. Я даже представления не имею, что он годами делал в Нью-Йорке, какие задания выполнял.
        - Витя, ты знаешь, как я к тебе отношусь, - сказал Деев. - В свое время ты мне жизнь спас. И до конца дней буду помнить добро. Но сейчас могу дать только самую скудную информацию. Какие он выполнял задания, сказать не могу. Да и это тебе и не нужно. Скажу только, что он занимался серьезными делами. Одна особенность: Разин всегда имел при себе крупные суммы наличных. Это не его деньги, а наши, комитетские. В центре им были довольны. Загляни в свой файл и еще раз посмотри, сколько у него наград. В том числе орденов, которые, как правило, дают офицерам на войне, за особые заслуги, за успешные боевые операции. Для тебя он останется человеком, который занимался нелегальной работой в США. И все… Без лишней лирики.
        - А каков от в быту? - спросил Орлов.
        - В быту он не самый продвинутый. А наш быт, советский, может доконать любого, самого крепкого человека. А у Разина ремонт на даче, там проблемы с фундаментом. Надо заботиться о самом себе, доставать продукты, стоять в очередях, что-то готовить, стирать. Тут все понятно… Курировать операцию будет полковник Колодный, ты его хорошо знаешь. Ну, вот и все, пожалуй.
        Деев посмотрел на часы и поднялся.
        Глава 9
        На исходе февраля Алексей Разин добрался до Москвы, это был сложный и долгий путь. Дорога началась в Пенсильвании, дальше машиной через границу, до канадского Торонто, затем перелет в Европу, сначала был Париж, после Варшава и Москва. В Шереметьево его встретили сослуживцы, довезли до дома. Около подъезда стояла темная волга Комитета госбезопасности, рядом топтался полковник Иван Андреевич Колодный.
        Самолет опоздал почти на полтора часа, ждать пришлось долго, но Колодный выглядел свежим. Когда Разин вышел из микроавтобуса, полковник быстро зашагал навстречу, остановился, поставил на асфальт темный портфельчик, обнял двумя руками за плечи и поцеловал в щеку. Потом отступил на пару шагов, вытащил платок и вытер глаза. Сказал, что Разин неплохо выглядит, словно из санатория, даже помолодел. Сослуживцы и Колодный поднялась на восьмой этаж сталинского дома.
        Вошли в квартиру, пропахшую табачным дымом и чужими духами или одеколоном, терпким, с ароматом сандалового дерева. Комнаты темноватые, две просторные, одна маленькая, кухня небольшая и вытянутая, зато из окна гостиной видно Москва-реку и Киевский мост. На окнах тяжелые пыльные занавески. В квартире появились какие-то предметы, мелочи, которых Разин никогда раньше не видел, или забыл, будто не переступал этот порог долгие годы.
        Скинули пальто и плащи, все почему-то были смущены, говорили тихо, будто боялись разбудить больного или ребенка, да и о чем тут говорить, - человек хотел вернуться к жене, в семью, а не в пустые стены. Задавать вопросы не полагается, да и незачем. Стали торопиться скорее выставить из сумок продукты, уже нарезанную колбасу, соленые огурцы, квашенную капусту, готовый салат и водку. Кухонный стол был длинным и широким, расселись.
        Выпили за возвращение, за дружбу, за Таню, чтоб земля ей пухом. Кто-то из сослуживцев заметил, что квартира прекрасная, Разин тут неплохо отдохнет, хотел еще что-то сказать, но остановился, решив, что уже сказал лишнее. Разин зачем-то пустился в долгие объяснения, которых от него не ждали, сказал, что квартира не его, а тестя, отставного генерал-майора, последние десять лет служившего в Генштабе. Разин с женой, теперь уже покойной, переехали сюда семь лет назад, а тесть к ним в Тушино, но вообще-то он почти весь год живет на даче.
        Налили еще по стопке. Тут поднялся Колодный и сказал, что ему надо уходить, но напоследок он хочет коротко переговорить с Разиным. Они зашли в спальню, начальник сказал, что надо держаться, - будет тяжело, но со временем боль утраты пройдет, немного помялся и добавил:
        - Ты вот что… Твой рапорт, составленный еще в Канаде, мы получили по дипломатической почте. Там у тебя, кажется, страниц восемь. Значит, надо подробнее описать последние дни и недели в Нью-Йорке. И то, с чего началось, - эту заваруху в гараже. Буквально по минутам. Ты все помнишь? И хорошо… Дело привычное. Желательно, послезавтра к вечеру. Успеешь? И хорошо… Как только закончишь, звони. Пришлют человека.
        Колодный улыбнулся, похлопал его по плечу, сказал, что Разин до ста лет дотянет, если сумел выбраться живым из такой заварухи и отделаться царапиной. Разин равнодушно кивнул, мол, мне очень жаль, что не меня убили там, в этой помойке. Даже как-то неловко, неудобно, что выжил.
        - Закончишь с писаниной, можно будет выспаться и отдохнуть, - ободрил Колодный. - Тебя не будут донимать неделю. А в понедельник, возможно, встретимся в Ясенево. В тот же день, видимо, будет первый разговор с руководством, надо подготовиться. Много вопросов накопилось.
        Колодный сел на кровать и сказал, что в жизни есть и приятные моменты, - копились не только вопросы, но и деньги, тут зарплата, премиальные, командировочные, еще кое-что на карманные расходы, - всего пять тысяч с копейками. С таким деньгами можно завтра же прийти в профком и записаться на новые «жигули», Разина из уважения пустят без очереди. Полковник надел очки, достал из портфельчика два пакета, один, очевидно, с вопросами к Разину, на которые надо ответить в течении суток, другой пакет был с деньгами, - и попросил расписаться в четырех ведомостях. Он потряс руку Разина и ушел, посоветовав долго не засиживаться, но все уже и так собрались на выход.
        Оставшись один, Разин принял душ, лег в кровать и спросил себя, что такое дружба. Наверное, это некий вид материи, еще не открытый учеными. А что она делает с человеком, помогает ему жить или наоборот, укорачивает жизнь? Он заснул, так и не разобравшись в этом вопросе. Проснулся под утро, посмотрел на наручные часы и с трудом понял, что проспал полутора суток.

* * *
        В первый же свободный день Разин съездил на могилу жены, это было старое кладбище, окруженное коробками новых домов. Он прошел по асфальтовой дорожке вдоль колумбария. Вокруг никого, накрапывал дождик, снег потемнел. Он остановился на дорожке, до могилы оставалось шагов пятнадцать, заправил джинсы в резиновые сапоги, прошел вперед. Здесь же была похоронена мать Татьяны, из снега выглядывала небольшая мраморная доска с ее именем и фотографией, железная загородка в пятнах ржавчины стояла косо. Земля не осела, венки давно убрали, снег покрыл грязь. Он зашел за ограду, положил букетик цветов.
        Постоял, достал из сумки недопитую бутылку водки и граненый стакан. Налил и выпил, закусил куском черного хлеба с солью. Постоял еще немного, допил то, что оставалось, и пошел обратно. Еще неделю назад, представляя будущий поход на кладбище, он был уверен, что на могиле скажет несколько слов, умных и важных для себя и Татьяны, но все слова исчезли. Хорошо, что есть этот участок на старом кладбище, иначе Таня лежала бы где-нибудь на огромном перекопанном пустыре далеко за городом.

* * *
        Следующим утром позвонил мужчина с дребезжащим голосом, представился именем и фамилией, которые невозможно запомнить, но разрешил, чтобы не напрягать голову, звать его просто Фимой. Есть разговор, очень важный и срочный, лучше всего переговорить дома у Разина часа через полтора, тот сказал «приезжайте», положил трубку и вспомнил, что не назвал адреса. Через полтора часа в дверь позвонили, появился человек с портфелем в черном пальто, с длинными пегими волосами. Он снял обувь и прошел в кухню так уверенно, будто бывал здесь уже раз сто и все хорошо знал.
        Он сказал, что познакомился с покойной Татьяной Федоровной через общую знакомую Наталью Ивановну, преподавательницу английского, еще пару месяцев назад. Эта учительница позвонила ему и сказала, что ее лучшей подруге срочно нужны две с половиной тысячи рублей. Фима не хотел связываться с этим делом, он занятой человек, но Наталья стояла на коленях, она дала поручительство, он нашел деньги, вот как было. Прямо здесь, на этом месте, на этой кухне, он передал все до копейки Татьяне Федоровне, увы, покойной. Фима вытащил паспорт и показал Разину. Сказал, чтобы не было и намека на обман, они сначала посетят юридическую контору, у тамошнего нотариуса оформляли все бумаги, это тут, совсем рядом.
        Фима показал копию договора, Разин прочитал текст, - подпись жены, это определенно рука Тани. Из комнаты, чтобы Фима не слышал, он позвонил учительнице, спросил про заемные деньги. Она испуганным надтреснутым голосом ответила, да у Танечки были проблемы с финансами, намечался ремонт дачи, спасибо Фиме, он помог, дал деньги под сорок процентов годовых, господи, сейчас взаймы дают на год по ставке сто процентов. Пришлось ехать в какой-то курятник, ждать на лестнице, потому что в коридоре и на площадке у входа все подступы заняла тесная группа людей. Нотариус, как договорились по телефону, вышел к ним, посмотрел договор, исчез, вернулся и сказал, что он все проверил: бумага правильная. Он сам ее подписывал, помнит женщину, очень интеллигентная.
        - Слушайте, у вас память хорошая, - сказал Разин. - Может быть, Татьяна Федоровна оформляла у вас еще какие-то бумаги?
        Нотариус ответил, что это весьма возможно, но на проверку может уйти время, которого сейчас нет, заходите в другой день. Они вернулись домой, сели за стол на кухне. Разин сказал, что Татьяна не имела права брать взаймы такие деньги, не посоветовавшись с ним, с мужем, она знала, что отдавать долг нечем. Теперь Разин совершенно не готов сорить деньгами. Из этого следует, что человек, который хотел заработать, проиграл, потерял свои бонусы и часть основного капитала.
        - Это вы про меня? - округлил глаза Фима.
        - Именно.
        Разин сказал, что готов выплатить половину той суммы, включая проценты, которую заняла Татьяна, это очень хорошее предложение, они оба об этом знают и не будут ломать комедию, в противном случае, процентщик может вообще ничего не получить, они вдвоем будут таскаться по судам, потратив на это остаток жизни. У Разина сейчас такая ситуация, что свободного времени очень много, он примет участие в судебных заседаниях, и обязательно выиграет. Фима поежился, будто уже получил повестку в суд.
        - Ладно, давай, - сказал он. - Все моя проклятая доброта.
        Разин ушел в спальню и вернулся с деньгами. Как только Фима убрался восвояси, он порвал расписку и бросил бумажки в унитаз.
        Глава 10
        Поутру душу стали томить странные тревоги и сомнения. Понятно, что Разин не учел или не сделал нечто важное. Он вошел в ванную, лег на пол и поковырял ножом три нижних плитки над бордюром. Плитки лежат аккуратно, между ними почти не было зазора, но все-таки это не то, что хотелось увидеть: он сам клал плитку, используя импортную светлую мастику, а сейчас все держалось на каком-то желтоватом клее. Он встал и вернулся с инструментом, отделил плитки от стены, засунул руку в пустое пространство, потянул на себя металлическую коробку, уже определив по весу, что она пуста.
        Коробка из-под конфет с рисунком Большого театра была немного мятой, будто выдержала два-три удара молотком. Он сел, поднял крышку, - пусто. Татьяна не могла знать об этой коробке. Нашла тайник не она, иначе зачем бегать по знакомым с протянутой рукой.
        Разин долго возился со вторым тайником, устроенным в стене между спальней и маленькой комнатой. Он отодвинул бельевой шкаф, отделил от пола кусок плинтуса. Когда-то сюда была помещена коробочка из-под чая, хранившая купюры, скатанные в твердые рулончики, прихваченные резинками. Коробку ему оставили, видимо, - как сувенир собственной беспечности. Увы, нельзя прятать в стенах металлические коробки, их легко найдут. Ясно, что это сделали люди не из конторы, они бы не взяли деньги, украл тот, кто был вхож в этот дом. Этот человек или эти люди забрали все, что было, и замаскировали кражу, чтобы хозяин не сразу хватился.
        Господи, где в этой стране прячутся люди с деньгами? Их не так много в СССР, но где-то они есть, живут и работают, вот бы встретиться и спросить: граждане, где вы храните капиталы, ваши доходы, не учтенные государством? В Сберкассе? Дома? У Родственников? На даче, в герметичной емкости, закопанной под кустом роз? Кажется, он перебрал все варианты. Давно наступила глубокая ночь, а он все сидел на кухне, курил, глядел на пустую банку и думал: если один человек потерял почти все деньги, значит, другой человек неплохо заработал. Просто и гениально. Видимо, это один из тех немногих разумных законов, который работает сейчас, в наши дни, при советской власти, когда в этой стране уже почти ничего не работает.

* * *
        Вскоре появился еще один персонаж, который ухитрился ссудить Татьяне две с половиной тысячи рублей. Это был общий знакомый, некий Леонид, который когда-то работал в Министерстве иностранных дел, знал три языка и объездил почти всю Европу, но вдруг из МИДа его вежливо попросили, пошли разговоры, что он деспот, издевается над женой и детьми, говорили еще что-то неприятное.
        После увольнения и развода Леонид успел позабыть дипломатический этикет, стал небрежно одевался и употреблять непечатные выражения. Как бы то ни было, он выложил расписку на две с половиной тысячи рублей и сам предложил съездить к нотариусу. Но не к тому, с которым Разин уже познакомился, к другому, этот сидит у Речного вокзала. Разин сказал: если подождешь хоть две недели, верну полторы тысячи. Леонид ответил: верни тысячу прямо сейчас, - и мы квиты. Разин пошел в спальню, отодвинул шкаф, за которым прятал деньги.
        Леонид долго считал и пересчитывал червонцы, сложил их стопками, завернул в газету и бережно опустил в спортивную сумку.
        - Она обещала накинуть сверху, - сказал он. - Но вот как вышло… Можешь радоваться.
        - Я каждый день только и радуюсь. Иду по улице и, кажется, подойдет первый же проходимец. И сунет под нос долговую расписку.
        Последним кредитором стала немолодая женщина, почти старуха, в сером коротком пальто и промокших войлочных сапогах. Трясущимися, не совсем чистыми руками, она достала договор займа на шестьсот рублей, оформленный у того, прежнего нотариуса. С женщиной Разин никуда не поехал и никому звонить не стал, отдал шесть сотен и проводил до двери. Женщина расплакалась.
        Разин устроился за кухонным столом, плеснул водки в стакан, сосчитал деньги, что оставались в бумажнике. Утром он поднялся с тяжелой головой, принял душ, выпил чашку горячего чая, почти чифиря, набил чемодан вещами покойной жены и поехал в комиссионный магазин.

* * *
        Через пару дней Разина вызвали на работу в Ясенево, собеседование было назначено с начальником, который ни за что, ни перед кем не отвечал, и было не совсем понятно, чем вообще занимался человек, просиживая целыми днями в кабинете с видом на березовую рощу. Возможно, он и сам этого не знал. Человек носил дорогой импортный костюм и курил «Мальборо». Он поговорил с Разиным за жизнь, как говорят друг с другом не коллеги по работе, не начальники с подчиненными, а родственники или старые приятели. Уже прощаясь, дал бумажку, список людей, которых Разин должен посетить в ближайшие две недели.
        Неприятным открытием стала слежка, плохо скрытая, которая продолжалась целыми днями. Он догадывался, почему и зачем устроили слежку, и успокоил себя мыслью, что это лишь страховка, которое нужна маразматикам с генеральскими погонами, чтобы поставить галочку в ведомости и сказать: мы все предусмотрели, даже самые плохие варианты. Если Разин уже не наш, не свой, не советский, если переметнулся к врагам, если снюхался с цэрэушниками, если продался госдепу, пусть знает, - мы контролируем ситуацию и не подарим ему ни единого шанса.
        Разин позвонил полковнику Ивану Андреевичу Колодному из уличного таксофона, сказал не напрямую, а какими-то образными, общими выражениями, что за ним целыми днями следят оперативники из конторы, как минимум на двух-трех машинах. Колодный онемел от изумления, и ответил: если слежку ведут из конторы, Колодный постарается разобраться, как и что, но по открытой линии они об этом говорить больше не будут.
        В воскресенье Разин поменял дверные замки, занавесил окна и, вооружившись отверткой, проверил есть ли в квартире записывающие устройства или микрофоны. Отечественная аппаратура большая, ее легко найти, особенно когда знаешь, как и где искать, - но ничего такого не попалось.

* * *
        Несколько раз по вечерам Разин звонил старой подружке жены, некоей Вере Игнатовой, у которой муж, как она говорила, без пяти минут академик, но трубку никто не поднимал. В прежние времена Вера ждала его возвращения из-за границы, точнее, ждала не его, а своих заказов, которые Разин выполнял, привозил сапоги, дубленку, кожаный плащ, несчетное множество костюмов и платьев, косметику. Вера нашлась-таки через неделю, сняла трубку, сдавленным голосом сказала, что в данный момент у мужа, без пяти минут академика, шалит сердце, а она при нем как «скорая помощь». Вере приходилось напрягать голос, прикрывала трубку ладонью, но все равно были слышны чьи-то голоса и музыка.
        Вера перезвонила следующим вечером, звонок был, разумеется, из телефонной будки, принесла соболезнования, и на этом хотела все закруглить, но Разин сказал, что у него есть кое-какие вопросы. Он может прямо сейчас приехать к ней домой, однако опасается, что его визит растревожит академика. Вера смягчила тон, сказала, что приедет сама, раз такое дело.
        Уже через час она переступила порог его квартиры, сбросила модную дубленку с вышивкой на груди, осталась во французском костюме, который он привез ей прошлый раз. Села за кухонный стол и спросила, нет ли в этом доме холодной водки. Разин отметил про себя, что Вера с каждым разом молодеет, хорошеет и одевается так, словно работает в Доме моделей на Кузнецком мосту. Она выпила рюмку, закусила хлебом и попросила снова налить. Потом немного поплакала и сказала, что лучше Танечки у нее подруг не было и, видимо, уже не будет. На этом лирическая часть выступления закончилась.
        Разин задал свои вопросы. Вера сказала «да», она знает, что Танечка, бедняжка такая, нуждалась в деньгах, очевидно, это связано с дачей, там в одном месте развалился фундамент, надо было что-то делать: искать хороших мастеров, доставать машину кирпича, а в наше время купить кирпич, даже самый паршивый, который в руках рассыпается, - невозможно. Ни за какие деньги.
        Он ответил, что на дачу уже съездил, дом в приличном состоянии. Один местный мужик, на все руки мастер, оценил весь ремонт, включая машину кирпича, купленную за три цены, несколько мешков цемента и саму работу в полторы тысячи рублей. Может быть, Танечка хотела что-то купить, скажем, старинный гарнитур: золотую цепочку с кулоном, браслетик и кольцо. Таня сама заезжала к ней на работу и показывала ей эти вещи, хотела узнать мнение подруги, цену не называла, но наверняка эти цацки дороже дачного ремонта.
        Браслет из желтого и белого золота, бриллиантики и большой сапфир, в колечке наоборот, бриллиант довольно крупный, а сапфирчики мелкие. Кулон на цепочке - почти копия колечка, только поменьше. Вера и сама мечтала купить что-то вроде этого гарнитура, но с мужем почти академиком это невозможно. Нужен солидный любовник, какой-нибудь подпольный ювелир, на худой конец заместитель председателя Внешторга. Таня не сказала, собрала ли она деньги, чтобы купить те штучки, или нет. Больше у старой подруги никакой информации не было, хоть ножом режь. Они помолчали, Вера выкурила сигарету, ей надо было уходить. Тогда он сказал, что последние два года много времени отнимали разъезды, командировки, жена надолго оставалась одна, а женщины не любят одиночества. Возможно, нашелся человек, который скрасил досуг Татьяны?
        - Господи, как ты легко задаешь сволочные вопросы, - Вера прижала ладони к груди, сыграв возмущение. - Не смей… Ты сам знаешь, что никаких мужчин у нее не было. И быть не могло. Поэтому не смей…
        - Я просто задал вопрос.
        - Ты по себе меряешь.
        - Что значит: по себе? Что ты хочешь сказать?
        - Ничего не хочу. Но мне трудно поверить, что ты в своих долгосрочных командировках обходишься без женщин. Так сказать, хранишь верность. Алексей, это же смешно.
        Разин хотел сказать в ответ пару колкостей, но решил, что устраивать здесь базар, - противно, и сил на это нет. Игнатова налила себе рюмку, выпила и задержала дыхание.
        - Ты просто сумасшедший, - сказала она. - Никого кроме тебя у Тани не было. Вот так. Кстати, запомни, если вдруг появятся какие-то новые вещи на продажу, звони прямо мне. Я с удовольствием возьму все, ну, на память. Нет, не для себя. Для бедных родственников.
        Она еще немного поворчала и ушла. Вера умела мастерски сочинять, переплетая правду с вымыслом, используя все приемы, доступные красивой женщине. Определить, где кончается ложь и начинается правда, было невозможно. Наверное, тут даже полиграф был бы бессилен.
        Глава 11
        Колодный на своей «волге» приехал на место раньше времени. Некоторое время он сидел в кресле, опустив стекло, разглядывал полутемный перрон, два тусклых фонаря под железными отражателями, будку, где продавали билеты, почему-то закрытую, с погашенным светом в окошке. Он смотрел на электрички, проходившие платформу без остановок. Дождя вечером не обещали. Колодный любил пешие прогулки в любую погоду, в любое время дня или вечера. Не дожидаясь приезда майора Виктора Орлова, он взял с заднего сидения зонт и запер машину на ключ. Сзади светился огонек торговой палатки и стоял, дожидаясь пассажиров, пустой рейсовый автобус.
        Колодный сделал два конца по платформе, шагал неторопливо, постукивая наконечником зонта, словно тростью. Он боролся с желанием курить: за день он уже прикончил семь сигарет, до границы нормы, ежедневной, назначенной самому себе, осталось еще три. На другой стороне путей, где было темно и пусто, трижды мигнули автомобильные фары, Орлов появился вовремя. Тут подошла электричка, появился десяток пассажиров, они пошли к автобусу и скрылись из виду.
        Орлов был в светлом плаще и кепке, надвинутой на лоб. Они прошлись по перрону, остановились под фонарем, будто что-то искали. Колодный спросил, какого мнения коллега о милицейском расследовании, как оно продвигается и какие перспективы. Орлов ответил осторожно, будто сомневался в своих же словах.
        Все идет ни шатко, ни валко, но так всегда происходит, когда тело жертвы находят не сразу, у преступника было время замести следы и лечь на дно. Конечно, на милицию можно поднажать, они закрутятся быстрее, но, если судить по конкретным прошлым делам, то вся расторопность милиционеров оборачивается тем, что ради галочки хватают какого-нибудь горемыку, бьют смертным боем, чтобы все подписал, а судьи отматывают на всю катушку, но вскоре выясняется, что убийства идут, как шли, - расстреляли невиновного. Таких случаев - без счета. Можно забрать дело у милиции, тут проблем нет, поскольку речь об общественно опасном деянии, возможно, орудует какой-нибудь психопат, а отсчет женских смертей только начинается. У КГБ больше картотека, возможности другие. И все же, все же…
        Орлов подвел итог своим рассуждениям:
        - Это будет выглядеть не совсем этично. Мне кажется, Судаков старается. Может, что-нибудь найдет.
        Колодный выразительно поморщился, морщины на лбу появлялись, разглаживались и снова набегали мелкими волнами. Так с ним бывало, когда он сообщал или слушал не самые приятные новости. Колодному не нравилось влезать в дела милиции. И уж совсем последнее дело, когда он сам, помимо воли, становился участником разных историй с душком, вроде этой. Но если уж так случилось, - значит, воля божья. Хотя Колодный атеист, но время от времени, когда чего-то очень хотелось, он обращался к богу. А сейчас хотелось быстрее закончить историю с Разиным, забыть все, как дурной сон, и взять отпуск.
        - Забрать дело у милиции, как ты догадываешься, не моя идея, - сказал Колодный. - Идея Юрия Владимировича Андропова. Он приказал приготовить ему выжимку из того, что накопали милиционеры. И тут же решил забрать у них дело и передать вам. После этого решения он отбыл в больницу. Говорят, что выглядел он плохо. И еще: в ЦКБ он, возможно, проведет недели три. Надо что-то успеть за это время.
        Колодный помолчал и добавил, что утром разговаривал с генералом Павлом Ильичом Деевым. Он тоже считает, что время идет, результатов немного, надежды тают с каждым днем, время работает против нас. А милиция ни на что не способна. Надо раскрыть это темное дело своими силами. Вот такие пироги…
        Сверх штатного состава Орлов может взять в группу десяток хороших оперативников и рассчитывать на любую поддержку. Уже в понедельник, во второй половине дня, ему привезут документы розыскного милицейского дела. Одновременно придется приглядывать за Разиным, - но эта реорганизация не потребует ничего лишнего, в бригаде опытные сотрудники, они знают, чем заниматься. Надо выбрать самого толкового опера, временно назначить его старшим в группе наблюдения.
        - Вы же сами когда-то начинали в милиции, - добавил Колодный. - Вы лучше меня знаете, что и как. И в общих чертах уже знакомы с делом Разиной.

* * *
        Орлов остановился прикурить сигарету, Колодный увидел его лицо, освещенное огоньком зажигалки, лицо уставшее и грустное. Понятно, такому подарку не очень обрадуешься: работы много, а в случае, если завалишься с этим расследованием, если не будет быстрого результата, жди неприятностей, хотя все участники истории будут знать, - твоей вины нет и быть не может.
        - Я с капитаном Судаковым встречался пару раз, - сказал Орлов. - Материалы смотрел. Протокол осмотра места происшествия, допрос свидетелей. Ну, по правде говоря, те свидетели ничего толком не видели и не слышали.
        - И что? Появились какие-то мысли, вопросы?
        - Плохо одно с другим складывается. Мотив убийства - корыстный, грабеж. На потерпевшей была короткая дубленка, дорогие сапоги, два кольца с камушками. Она планировала ремонт на даче. Собрала деньги не для того, чтобы на юге отдохнуть. С этим понятно. Все вещи и деньги пропали. Но, как утверждает судмедэксперт, последние трое суток Разину не кормили. Сапоги с нее сняли, ноги в голени были связаны веревкой. Гематомы и кровоподтеки на плечах, ногах, на лице… Кроме того, перед смертью, так пишет судмедэксперт, она имела половой контакт с двумя разными мужчинами.
        Со стороны Москвы мчалась электричка, давая долгие гудки и освещая прожектором платформу. Колодный отступил от края и потянул за рукав собеседника. Орлов отступил назад и сказал:
        - И еще одно… В свитере Татьяны Федоровны обнаружены споры грибка, который обычно живет в темных сырых помещениях. Может существовать при температуре близкой к нулю. Значит, ее держали в каком-то подвале. Когда все кончилось, ее тело, завернутое в простыню, оставили на обочине дороги, ведущей к садоводческому товариществу «Родник». Наскоро забросали еловыми ветками. Тело пролежало на земле, по мнению того же судебного эксперта, часов семь. Лесник, проезжавший по дороге, издали заметил женскую сумочку. Видимо, позабытую убийцами в канаве с талой водой.
        - Вот как? - Колодный решался на девятую сигарету. - Не знал этих подробностей. Любопытно. Если ее ограбили, зачем надо было держать женщину в подвале трое суток? Обычно от тела избавляются в первую очередь. По поводу наблюдения за Разиным, проинструктируйте людей. Пусть работают внимательно.
        - Мои люди сделают все, как надо. Не беспокойтесь.
        - Вспомнил одну историю, забавную. Это было в Америке. Наш человек встречался с американцем, осведомителем, на таком вот вечернем перроне. Дождь, слякоть. Наш агент упал под поезд. Провели секретное расследование и выяснили, что его гибель - случайность. Никто не помогал этому парню свалиться под колеса электрички. Наверное, он поскользнулся на мокрой платформе, голова закружилась… Виктор, вы верите в случайности?
        - Очень редко.
        - А я верю. История, которая случилась с Разиным в Нью-Йорке, могла случиться, - сказал Колодный, задумался и добавил. - Но нам с вами рано гибнуть под колесами поезда. Ну, даже если мы облажаемся.
        Он тихо, едва слышно засмеялся. Орлов передернул плечами, ощутив, как по спине пробегает холодок.
        Они погуляли еще немного и разошлись, Орлов, чтобы сократить дистанцию и долго не ходить, спрыгнул с платформы, оказался на насыпи, нырнул под другую платформу, вылез из-под нее. Он открыл дверцу серой «волги», сел за руль и поехал домой. По пути он завернул в большой продуктовый магазин, а там в торговом зале самообслуживания, может быть, в честь какого-то праздника, не указанного в календаре, вдруг выбросили в продажу мороженную треску. С радости Орлов взял три килограмма, добавил два десятка дорогих, по рубль тридцать, диетических яиц и бутылку подсолнечного масла. Он вышел, всего-то четверть часа простоял в очереди к винному отделу и взял две поллитровки «Пшеничной» и крымского десертного вина «Кюрдамир».

* * *
        Виктор Орлов, одетый в гражданский костюм, ботинки производства Югославии и модный оливковый плащ, приехал на служебной «волге» к новому здании управления КГБ по Москве и Московской области на улице Дзержинского. В его кабинете продолжались покрасочные работы, поэтому Орлов делил площадь со своими оперативниками. Он скинул плащ и устроился за столом. Полистал «Советский экран», посмотрел на фотографии артисток, которые, если разобраться, не стоили и пальца его Риты. Закончив с женской красотой, он взглянул на две папки, лежавшие на углу стола, их привезли из ГУВД Москвы, в них документы по делу убийства Татьяны Разиной.
        Папки не слишком толстые. Вывод - милиционеры не сильно усердствовали, - и это хорошо. Значит, они не везде наследили, распугали не всех свидетелей, оборвали не все ниточки, и ему, Виктору Орлову, теперь можно спокойно поработать. С другой стороны, милиция, может быть, копала глубоко, без халтуры, но не нашла концов, тогда дело плохо.
        Зазвонил телефон, Орлов снял трубку и узнал майора милиции Феликса Судакова. Милиционер говорил тихим, каким-то придушенным голосом, будто на шею набросили петлю затянули веревку.
        - Надо поболтать, - сказал он. - Но только не по телефону.
        - Что, важные новости? - спросил Орлов.
        - Ну, не знаю…
        - Подъезжайте, закажу пропуск. Вы наш адрес знаете. Если на метро…
        - Я на машине, - прохрипел Судаков и дал отбой.
        Через час он вошел в кабинет, это был высокий большой дядька, понятие здоровый ему не подходило. Орлов точно знал, что милицейскому майору сорок два, но выглядел он на все пятьдесят. Серый милицейский мундир с планкой наград ему не шел, к тому же был тесноват. Черты лица Судакова крупные, приятные, но кожа какая-то серая, бескровная, как у старого безнадежного курильщика. Серые незаметные брови, под тяжелыми веками - большие глаза неуловимого цвета. Через руку перекинут плащ, на голове картуз с красным околышком и кокардой. Он сделал вид, что не заметил протянутой руки Орлова, сел на стул возле письменного стола.
        - Вы, наверное, понимаете, зачем я здесь?
        - Догадываюсь, - кивнул Орлов.
        - Нехорошо получается. Не по-товарищески. Я ведь с первого дня, как только потерпевшую нашли… Я впрягся и пахал.
        - Понимаю, - сказал Орлов, больше сказать было нечего.
        - Что ты можешь понимать?
        Судаков так вздохнул, что показалось, - сейчас заплачет. Орлов отвел глаза, ему было неловко смотреть на этого человека, в его лицо, на его вычищенный и выглаженный мундир, на орденские колодки и памятную медальку самоварного золота - сто лет Ленину. Конечно, этот разговор должен был случиться, но не так скоро. С Судаковым поступили не очень красиво, но какие тут красивости, сейчас не до них. Милицейский майор сутки не спал перед этим разговором, мундир нагладил, нужные слова придумывал, а потом, как только оказался здесь, вдруг все позабыл.
        - Понимаю, - повторил Орлов. - Но и ты пойми: работа есть работа. Даже когда она не очень нравится.
        В ответ Судаков поерзал на стуле, откашлялся и на время затих, будто оцепенел. Но вдруг ожил, спросил, можно ли курить, получил утвердительный ответ, но не закурил. Опять замер, тяжело вздохнул, снял картуз и стал вертеть его в руках, будто только за этим пришел. Пальцы были желтые, обручального кольца не видно.
        - Ну, можно было просто позвонить: так и так… Феликс, мы тебе не доверяем. Поэтому заберем все, что ты накопал, и присвоим себе. А тебе даже «спасибо» не скажем. Вот это я бы еще понял. Сурово, по-мужски. Но вы все решили втихаря, а меня поставили перед фактом. Прихожу на работу, а какие-то люди уже побывали в моем кабинете и забрали дело, пока меня нет. Ну, блин, как жулики…
        Он расстегнул мундир, достал сигареты и закурил, огонек дрожал, когда Судаков прикуривал.
        - Слушай, ну, прости, - сказал Орлов. - Мы не хотели милицию обижать. Никто тебя от работы не отстранял. И заслуг твоих никто не присваивал. У тебя таких уголовных дел в производстве десятка два. Работай, как работал. Но контора делом Татьяны Разиной сильно интересуется. У нас свои расклады, свои причины, чтобы знать то, что известно милиции. Понимаешь, майор?
        Судаков скурил сигарету, но минуты не посидел, закурил снова. Развернул платок, протер высокий лоб и высморкался.
        - Поверь, никаких сомнений в твоей компетентности, - продолжал Орлов и вдруг засмеялся. - Вот какие слова я вспомнил. Компетентность… Сто лет уж его не вспоминал. Как на партсобрании. Короче, без обид… Одно дело делаем. Я готов тебе присылать для ознакомления наши новые материалы.
        Судаков немного обмяк, вздохнул, но уже не горько, а с чувством вновь обретенной жизни, с настроением. Он даже улыбнулся, не разжимая губ, и даже разрумянился. Орлов подписал пропуск, поднявшись, помог майору милиции справиться с плащом и проводил его вниз, до вахты.

* * *
        Пока шли душещипательные разговоры, капитан госбезопасности Юрий Горох ничем, - ни звуком, ни словом, не выдал себя, казалось, что его вовсе не было в кабинете, он даже не дышал, - все время неподвижно просидел за столом, склонившись к бумагам, переписывал план и расписание работы оперативников из их бригады. План составил Орлов, но потом все перечеркал, что-то удалил, внес что-то новое и приказал Гороху быстро переписать так, чтобы машинистка могла все разобрать и перепечатать.
        Гороху было лет тридцать с небольшим, он редко улыбался и с трудом понимал юмор. Лицо всегда оставалось серьезным, взгляд напряженным. Он одевался лучше любого киноартиста, потому что его мать была не последним человеком в правительственном распределителе, где по государственной цене можно было взять потрясающие шмотки, которые не завозят даже в валютные «Березки». Горох мог достать американские джинсы «левис» всего за двадцать пять рублей или французский свитер за тридцатку. Он носил тонкие щегольские усики, он имел привычку вертеть головой и трогать кончиками пальцев острый нос.
        Его другом мечтал стать каждый чекист, но Горох всячески противился новым знакомствам. Виктор Орлов был не только другом, но и непосредственным начальником Гороха, поэтому снимал сливки. В минуту, когда было трудно с деньгами, Орлов перепродавал кое-то из своих запасов фирменного ширпотреба, и жизнь налаживалась. Гороха он называл по фамилии или по-дружески - Царь Горох. Тот не обижался.
        Когда милиционер уплыл, Горох закончил работу, отложил ручку и сказал:
        - Вчера мать брякнула, что мохеровые шарфы утром завезут. Небольшая партия, Италия. В основном в клетку: красная с синим, зеленая с красным. Закачаешься. Может быть, их в валютном выбросят, но не за сертификаты. Двадцать пять долларов штука. И разберут за полчаса. Для своих - двадцать рублей. Сколько тебе: четыре, пять?
        - Слушай, я бы десять взял. Надо на подарки, позарез. Сможешь? Ну, постарайся.
        - Только никому ни слова, - прошипел Горох. - Ни единой душе.
        - Все, иди. Деньги сейчас?
        Горох даже не ответил, махнул рукой.

* * *
        Было решено, что первую милицейскую папку розыскного дела читает Орлов, вторую Горох, а потом они меняются. Гороху идея не понравилась, он хотел читать с начала, - бросили монету, Гороху все равно досталась вторая папка.
        Орлов взял простой карандаш, он читал и ставил галочки на тех местах, которые показались любопытными. Сначала подшиты были бланки с общей информацией, затем протокол осмотра места происшествия, в конверте большие черно белые фотографии. Покойная Татьяна Федоровна, лежавшая на несвежей промокшей простынке, смотрела на мир удивленно, словно хотела задать только один вопрос: за что? В глазах не было жизни, они были мутными и остекленевшими.
        В другом конверте фотографии местности рядом с проселочной дорогой, где нашли тело, - чьи-то следы на снегу, рядом со следами линейка эксперта, таким образом раскрыты размеры обуви возможных убийц. Все размеры начинались с сорок четвертого. Вот другие снимки, в неглубокой придорожной канаве, полной воды, плавает женская сумочка, потерянная или брошенная. Внутри не оказалось ничего или почти ничего: ни кошелька, ни бумажных денег, ни мелочи, только очки с треснувшим стеклом, единый проездной билет на январь, использованный тюбик губной помады.
        Но, главное, за дырявой подкладкой из искусственного шелка - кусочек старого пропуска с места работы. По этому кусочку эксперты сначала установили место работы, а потом личность пострадавшей. Далее - протоколы осмотра места происшествия, подписи свидетелей, случайных людей, подтверждавших, что тело было найдено именно в данном месте. Протоколы, установочные данные, свидетели обыска, проведенного милицией по месту жительства покойной, фотографии квартиры, комнат, кухни, балкона, лестничной клетки, пепельницы с окурками.
        Новые протоколы осмотра квартиры, новые понятые, их подписи, замечания. Иногда Орлов поднимался, прохаживался от двери к большому квадратному окну, выходящему во двор. Алексей Разин, муж пострадавшей, вернулся в Москву из заграничной командировки, когда со дня смерти Татьяны Федоровны минуло почти два месяца. Вот протокол его первого допроса в качестве свидетеля. Второй допрос… Но зацепиться не за что, Алексей Разин не имеет представления о врагах или недоброжелателях покойной жены, тем более о людях, желавших ей смерти.
        Детей не было, потому что он на заре туманной молодости уговорил жену сделать аборт, который оказался не слишком удачным… Молодо-зелено, тогда они были студентами, а ребенок помешал бы учебе и так далее. У Разина нет предположений, своих версий, которые терзают ночами его грешную душу, а ведь у родных людей всегда должны быть наготове предположения: кто, почему, зачем…
        Орлов поднялся, прошелся до окна и сказал:
        - В большинстве похожих случаев убивает муж или любовник. Но законы жанра не работают. Разин не мог незаметно приехать в Москву, убить и отправиться обратно за границу. Он отпадает…
        - Если все-таки Разин постарался, мотив у него - не корыстный, - сказал Горох. - А какой именно - это вопрос. Возможно, Разину позарез было нужно, чтобы Татьяна Федоровна погибла именно в то время, когда он находился в командировке. Тут не вредно подумать над складом характера нашего героя. В Америке он принимал участие в каких-то совершенно секретных делах, о которых мы ничего не знаем и вряд ли узнаем. В свою смену я наблюдал за Разиным. Он мужчина тертый-перетертый. Мне кажется, он способен на хладнокровное расчетливое убийство.
        - Но это все-таки не он. Надо найти бывшего любовника Татьяны.
        - Почему вы решили, что он есть? То есть был… Милицией допрошены три близкие подруги Татьяны Федоровны. Но они не вспомнили ни о каком любовнике.
        - Не беда, еще вспомнят, - ответил Орлов. - Любовник должен быть. Это закон жанра.
        Глава 12
        План майора Орлова включал в себя допросы трех ближайших подруг Разиной. Точнее, это должны быть скорее душевные беседы о жизни и судьбе Разиной, о ее маленьких радостях и больших удачах, о горьких поражениях, о работе и отдыхе. Такие разговоры - штука деликатная, почти интимная, нельзя загонять людей в угол и не позволять выйти из него, пока сотрудник госбезопасности не услышит правду, нет, надо сначала войти в доверие к женщинам, понравиться им настолько, что вранье стало бы чем-то оскорбительным, хуже уличной ругани.
        Три встречи состоялись в течении одного дня: утром, днем и вечером. Прежде Орлов полагал, что у него есть умение и профессиональное мастерство общения с женщинами, особый талант, подаренный богом. Полчаса болтовни с дамой любого возраста и социального положения, - и она становилась почти подружкой.
        На встречу он надел синий шерстяной костюм и пижонский бордовый галстук с серебряной заколкой, побрызгался одеколоном, уложил волосы, посмотрел в зеркало и остался доволен собой. Но, вопреки ожиданиям, доверительного разговора не получилось, собеседницы были встревожены, почти испуганы, они не понимали, почему после милиции гибелью их подруги занялся КГБ, и от этого волновались еще больше.
        Они не могли взять в толк, - чего от них хочет этот майор, ведь они не виделись с Танечкой и не разговаривали по телефону в тот трагический день. У них нет и не может появиться никаких новостей. Те вещи, о которых спрашивал Орлов, чтобы завязать беседу, никакого отношения к преступлению не имели, это просто воспоминания о Танечке. Каким она была чудесным человеком, как людям помогала, как умела дружить… Но зачем все это понадобилось госбезопасности? Все ответы и без Орлова были уже занесены в протоколы, подписаны и подшиты к делу.
        На следующий день Орлов перечитал три протокола допроса свидетелей, и решил, что даже милиционеру Судакову удалось выжать больше информации из этих трех граций, чем ему. Ясно, что дамы знают нечто важное, но не хотят говорить, потому что напуганы. Напрасно он наряжался в выходной костюм. Он решил, что допустил какую-то ошибку, но какую именно, что не так… Орлов огорчился и не смог этого скрыть, лицо стало неприятным, и даже клетчатые итальянские шарфы, заполнившие собой спортивную сумку, не растопили холода в глазах. Он забыл поблагодарить Гороха за услугу, засел за бумажную работу, в конце дня провел инструктаж оперативников, занятых наблюдением за Разиным.

* * *
        Уже вечером Орлов пообещал себе, что в лепешку разобьется, но этих красавиц расколет, не важно, каким способом… Этого способа Орлов пока не знал. Он положил в сейф оружие, а из сейфа достал и опустил в сумку бутылку красного крепленого вина. Ушел с работы позже всех, сел в «волгу» и направился к старшей сестре.
        Вика, миловидная женщина сорока с небольшим, жила на Академической и работала рядом, в ведомственной поликлинике. Он поел на кухне, выпил стакан красного вина, раскрыл спортивную сумку и отдал сестре два мохеровых шарфа: один для ухажера, второй для начальника. Пошел в комнату, сел на диван и невидящими глазами уставился в экран телевизора. Мысленно он листал личные дела трех подруг. Первая женщина, очень интересная брюнетка Роза Шор заведует секцией парфюмерии в магазине «весна», на этом месте трудится двенадцать лет, познакомились с Разиной восемь лет назад в санатории города Железноводска, на Кавказе.
        Парфюмерная секция большого универмага - место не слишком денежное. Это вам не торговля овощами или фруктами, где легко заработаешь на пересортице, обсчете и обвесе. Но сделать деньги можно и на парфюмерии, надо только уметь, Шор это умеет, у нее в личном деле - одни благодарности, плюс «жигули», ей светит поездка в Израиль. Минус - муж, она давно в разводе.
        Далее… Клавдия Захарова, заведующая производством на кондитерской фабрике, работает там десять лет. Как сейчас говорят, умеет жить. Прекрасная дача в Переделкино, новые «жигули», пять лет состоит в разводе. Дружила с покойной Татьяной Федоровной еще с институтских лет.
        Третья женщина - Вера Игнатова, эта дружба была самой прочной, самой давней, еще со школы. В своем «почтовом ящике», который проектирует что-то там очень секретное, она освобожденный секретарь профкома, работает на этом месте восемь месяцев. Раньше трудилась в другом «ящике», - но ушла по собственному желанию. Любопытно: на всех работах эта дама не задержалась дольше года. Муж - много старше Игнатовой, крупный ученый, член-корреспондент Академии наук, увлекается бегом и лыжами. Этакий седовласый красавец, высокий и жилистый.
        Орлов смотрел на экран телевизора и думал, что, возможно, пора самому создать что-то вроде крепкой семьи, есть парочка кандидаток. Взять, хотя бы, Риту Фомину. Внешность модели из западного журнала, выглядит и одевается, как богиня, умеет себя хорошо вести в компании - если сама этого захочет. Рита - это хорошо… Но эта девочка с характером, даже если жизнь согнет ее в бараний рог, доведет до самого края бедности, беспросветной нужды, она не станет варить борщ комитетчику и ждать его после трудной смены. О работе она знает нечто такое, чего симпатичным девочкам знать не надо, от этого портится аппетит и появляются лишние морщины. Нет, Рита с ролью жены не справится, ее амплуа совсем другое. А хуже, чем Рита, он женщин не хотел, и с женитьбой не торопился.

* * *
        Дочка сестры, шестиклассница Маша, писала сочинение в своей комнате, но на месте ей не сиделось, время от времени она подходила к Орлову, задавала вопросы и снова уходила.
        - Дядя Витя, скажи, а моя мама храбрее, чем Зоя Космодемьянская?
        Вопрос поставил Орлова в тупик.
        - М-да, наверное… Я уверен… Твоя мама храбрее. Но откуда этот странный интерес, дитя мое?
        - Их пионерский отряд борется за право носить имя Зои Космодемьянской, - сказала Вика. - Они уже ездили к дому, где жила Космодемьянская. Даже в какую-то квартиру заходили… Ездили в деревню Петрищево. Это где могила Зои. Где ее казнили…
        - Господи. Лучше бы детей в цирк сводили… Подробности пыток и казни им, надеюсь, не сообщали?
        - Сообщали. Они все знают.
        - Мы фотографии видели в Петрищеве, - сказала Маша. - Там могила Зои. Загородка железная. Мы были в том доме, где Зою пытали. Где ей, где ее…
        Маша убежала к себе в комнату и вернулась с большими фотографиями, которые учительница сделала в Петрищево. Вот три десятка замерших детей стоят на фоне снежного сугроба, а вот они в темной, некрашеной избе. Оказывается, в этом доме Зою до утра пытали. На другой фотографии пустырь, занесенный снегом, по полю натыкано несколько кособоких домишек. На переднем плане посередине пустыря обелиск, на взгляд - метра полтора, со звездочкой, на звездочку повесили венок из бумажных цветов. Вокруг обелиска железная загородка. Кажется, что время остановилось, война и разруха в деревне Петрищево еще не кончились и, возможно, не кончатся никогда. Бывают такие места.
        - Дядя Витя, а ты бы пытки выдержал? Ну, как Зоя?
        - Я только этим и занимаюсь на работе.
        Маша унесла фотографии и вернулась.
        - А жвачку в Болгарии делают?
        - А какая разница?
        - В наш класс пришли письма школьников из Болгарии. С фотографиями. Можно выбрать друга по переписке. Или подружку. Друг мог бы вкладывать в конверт пару пластинок жвачки. В подарок. Но если в Болгарии нет жвачки, тогда чего переписываться… Дядя Витя, а ты скоро опять в Америку поедешь?
        - Может быть. Разгребу тут одно важное дело. Тогда отправят месяца на два. Иди, радость моя, пиши сочинение.
        В комнате было душно, Орлов пошел в кухню, распахнул окно и стал дышать прохладным и сырым воздухом. Казалось, - теперь он знает, что делать дальше.

* * *
        Следующие полдня Орлов провел в отделении милиции, копаясь в бумагах, которые имели отношения к Вере Игнатовой. Это заявления граждан, которые были поданы в милицию сотрудниками института, где в свое время Игнатова занимала должность освобожденного секретаря профкома.
        В длиннющей цепочке оборонных предприятий этот «почтовый ящик» имел не только номер, - словно войсковая часть или колония, где держат преступников, - но еще и романтическое название «Клен - 44». «Ящик» разрабатывал некие элементы системы наведения ракет наземного базирования РСД-10 «Пионер» или СС-20 по натовской классификации, и еще кое-какие приборы.
        Заявления в милицию подали несколько сотрудников, - все женщины, - они утверждали, что из сумок или карманов верхней одежды, пропадали кошельки или косметички с деньгами. Как правило, эти безобразия происходили в день зарплаты. Еще у одной женщины исчезли облигации золотого займа на сумму тысяча восемьсот рублей. Они с мужем планировали продать облигации в ближайшей сберкассе, потому что подошла к концу двухгодичная очередь на румынский спальный гарнитур, полированный, под красное дерево, - мечта всей жизни. Облигации были оставлены без надзора буквально на пять минут, но вору большего не требовалось.
        Орлов по-свойски, без угроз и крепких выражений, поговорил с начальником отделения милиции, по возрасту еще не старым мужчиной, но уже похожим на сухонького старичка. Начальник отделения в ту пору выяснил, что краж в «Клене-44» было значительно больше, но милиционеры убеждали гражданок забрать заявления: кошельки все равно не найдутся, надо лучше смотреть за своими деньгами, к каждому карману милиционера не приставишь… Для милиции любое нераскрытое преступление, даже самая копеечная кража, - это неприятность, лишение премии.
        Три-четыре гражданки заявления не забрали, они в устной беседе без протокола показали, что подозревают в краже секретаря профкома Веру Игнатову, но боятся говорить открыто, потому что эта клептоманка - с большими связями, вредная и подлая, она может испортить биографию кому угодно.
        Вскоре Орлов оказался в кабинете секретаря партийной организации «Клена-44», добродушного дядьки по фамилии Жуков, которому оставалось всего полгода до пенсии. Парторг думал, что какая-то нелепость, разговор на политическую тему или анонимка может лишить его персональной пенсии, которую он высиживал столько лет. Парторг боялся сплетен, анекдотов на любую тему, даже о евреях. Боялся критики, похвалы тоже боялся. Поэтому сейчас, он быстро оценил все «за» и «против» - и решил не врать. Опустив глаза, повторил, что все подозревали Игнатову в воровстве, но никто эту сучку за руку не поймал.
        Жуков не мог допустить, чтобы безобразие и дальше тянулось. Собрав все мужество, он вызвал Игнатову и провел с ней беседу, трудную для них обоих. Через час она написала заявление по собственному и расплакалась. Жуков поднялся, запер дверь кабинета, чтобы любопытные не заглядывали. Вынул из сейфа папку без номера, выписал в столбик на бумажку имена потерпевших, а в другой столбик приблизительные суммы денег, которые были украдены. А потом упал в кресло и накапал в стакан валерьянки.
        Глава 13
        Все утро Алексей Разин потратил на то, чтобы оторваться от слежки. К полудню он убедился, что сопровождение потерялось, вышел из машины, нырнул в метро на станции Профсоюзная и вынырнул на Фрунзенской. Прошел пару кварталов, пересек сквер, зашел в подъезд и поднялся на шестой этаж. Пропел мелодичный звонок, послышались шаги с той стороны. Его долго разглядывали через глазок и спрашивали, к кому и по какому вопросу пришел, наконец загремела цепочка и щелкнул замок.
        Разин вошел в просторную прихожую, слева вешалка, на стене перед дверью деревянные маски, видимо, африканские, и полочка с книгами. Хозяином квартиры оказался мужчина лет сорока пяти в стеганном бордовом халате и войлочных шлепанцах. На носу очки в золотой оправе, мужчина улыбался, но светлые глаза смотрели недобро. Разин пожал вялую ладонь Гриценко, отступил на шаг и сказал:
        - Значит, вы и есть Валерий Иванович?
        - Он самый.
        - Вы письмо получили?
        Гриценко молча кивнул.
        Разин представился вымышленным именем, показал удостоверение сотрудника Разноэкспорта и скороговоркой выдал, что иногда бывает во Америке в краткосрочных командировках. С Платтом познакомился через приятеля американца и согласился без долгих раздумий, когда тот попросил о небольшой услуге. Действительно, почему бы не подработать, если дел на две копейки, а выручка…
        - Я вас понимаю, - ответил Гриценко. - Сначала мне тоже показалось, что деньги легкие. Но все легко и просто только на словах. Сейчас чертовски опасно встречаться с новым человеком. Дома или на улице - все равно. Везде глаза, уши. Всегда надо помнить, что каждое слово может быть услышано. И неправильно понято. А я прежде всего искусствовед, человек творческий, думающий. А какое тут творчество, когда вся жизнь соткана только из страха. Когда боишься каждого шороха. Пойдемте…
        Они оказались в проходной комнате с красными креслами и телевизором на длинных ножках. На двух стенах висели иконы в окладах и без, большая фотография Хемингуэя и календарь с обнаженными красотками. Гриценко показал гостю на кресло, а сам присел на диван. Нагнувшись, вытащил с первого яруса журнального столика бутылку коньяка и пару высоких стаканчиков. Разин отрицательно покачал головой, ему показалось, что в соседней комнате кто-то передвинул стул.
        - Мы не одни? - он кивнул на дверь.
        - Кроме меня тут никого. А там кошка.
        Гриценко плеснул коньяка в стаканчик, выпил одним махом, будто спирт, и сказал:
        - Может быть вы в курсе: я недавно с женой расстался. Да, двенадцать лет брака псу под хвост.
        - Нет, не в курсе. Как раз хотел спросить…
        - Мы с подругой уже подали заявление в загс. Зарегистрируют через полтора месяца. На работе пообещали, как только улажу все формальности с женитьбой, мне разрешат выезд за границу. Ждать недолго осталось. Однако, если вы насчет новых заказов… Сразу говорю, что мои услуги подорожали. Эксперты капризничают. Хотят больше. Раньше оценка одного предмета стоила пятьдесят долларов, теперь - сто двадцать.
        Разин решил, что Гриценко привирает, выпрашивает деньги себе, а не экспертам. Хозяин квартиры сразу не понравился Разину.
        Гриценко принял вторую порцию коньяка и сказал:
        - Две недели назад, когда получил письмо от Платта, был немного удивлен. От него вестей давно не было. Если честно, я даже не рассчитывал, что он пришлет человека. Сидел вечерами и думал, что делать с архивом? Сжечь его к чертовой матери или что…
        - Теперь проблема решена. Платт поручил мне забрать архив и все материалы, переведенные на пленку. Как и когда это можно устроить?
        - Как вы понимаете, я не храню дома эту канцелярию. Госбезопасности нужен пустяковый предлог, чтобы завалиться с обыском и выгрести все, что есть. Во-первых, мне нужно несколько дней, чтобы разобрать бумаги. Во-вторых, мы должны договориться о месте и времени встречи.
        - Кстати, сколько там бумаг? Все это влезет в большой чемодан?
        - Возможно, влезет. Коробки из-под вина вы себе представляете? Две такие коробки.
        - Времени не так много, - сказал Разин. - В нашей фирме меня могут задержать в Москве хоть на два месяца. А могут на неделю. Кстати, кофе не угостите?
        - Простите, что сам не предложил, - хозяин поднялся и ушел на кухню.

* * *
        Разин знал об этом человеке не так уж много. Гриценко увлекается русской стариной, покупает и продает иконы, серебренные портсигары, пепельницы, вазочки, конфетницы… Работал в Министерстве внешней торговли, связан с проведением выставок и других мероприятий, время от времени бывает в Северной Америке, там познакомился со Стивеном Платтом и согласился выполнять в Москве кое-какие поручения. Гриценко получал от Платта качественные фотографии ювелирных изделий или декоративных вещиц, а здесь, пользуясь своими связями среди антикваров, находил экспертов, которые по фотографиям оценивали стоимость изделий, интересовавших Платта. Все бумаги, - со временем набрался целый архив экспертных заключений, - хранились в каком-то секретном месте.
        Чтобы не таскать с собой в Америку папки с бумагами, Гриценко переснимал машинописные страницы на фирменную фотопленку, купленную в «Березке», сам или с оказией передавал проявленные негативы в Нью-Йорк. Но большая часть архива оставалась в Москве. Год назад Гриценко последний раз приехал в Америку с посылкой, затем несколько месяцев о нем ничего не было слышно.
        А там с оказией пришло письмо. Гриценко писал, что впал в немилость начальства, когда затеял развод с женой, а в загранкомандировки посылают только женатых мужчин. Но с супругой он жить дальше не хотел, даже если остаток жизни суждено куковать в Москве. Однако, - писал он, - развод много времени не отнимет. В заключении просил прислать немного денег, так как финансы в полном упадке.
        Позже Гриценко снова написал, что совсем скоро все поменяется, - заграничные поездки возобновятся. Дальше было то же, что и в прошлом письме: свою часть работы он выполнил, бумаги перевел на пленку. Он снова просил денег, - накладные расходы растут, он рискует шкурой…
        Три месяца назад Платт отправил в Москву своего родственника, которому купил туристический тур по России. Родственник вручил Гриценко из рук в руки полторы тысячи долларов и сказал, что архив заберет с собой. Однако на вторую встречу Гриценко не пришел, ничего не передал, на телефонные звонки не ответил. Родственник вернулся пустой. Вдогонку пришло письмо, Гриценко писал, что накануне встречи почувствовал за собой слежку, перепугался и срочно уехал из Москвы на дачу друга, сидел там почти месяц. Архив в сохранности, Платт сможет все получить, когда захочет.

* * *
        Гриценко принес кофейник, помолчал и перешел к главному.
        - Как я уже говорил, эти бумажки прибавили мне седых волос. И теперь, когда мои хлопоты, наконец, подходят к концу, я бы хотел озвучить цену…
        - Цену чего? Кажется, Платт с вами полностью рассчитался.
        - Ошибаетесь. Ну, посудите сами. Наше сотрудничество продолжалось более шести лет. Я сделал все, о чем он просил. Искал экспертов, брал заключения. Я перевел архив на пленку, это большая работа. Я забочусь об этих бумажках, будто о родных детях. Головой рискую…
        - Но вы уже получали деньги. Каждая ваша услуга была оплачена. В прошлый раз Платт прислал вам премию. А риск, о которым вы говорите… Экспертные оценки не содержат государственных тайн. Это всего лишь мнение специалиста о ценности той или иной иконки или золотой безделушки с камушками. Вы ведь родину не продаете.
        - Шутите? Вы не чувствуете, чем тут пахнет? А пахнет, уважаемый товарищ, лагерным сроком и сухарями. Которые мне уже пора сушить. А я вместо этого пью коньяк и кофе варю.
        - Не понимаю, о чем вы… Платт торгует ювелирными изделиями и другой ерундой. Ему надо знать цену того, что он продает или покупает. Мы не делаем ничего противозаконного.
        - Госбезопасность состав преступления быстро найдет. Об этом не беспокойтесь. А вы, уважаемый, в курсе, сколько стоят побрякушки Платта? Когда вы увидите экспертные заключения, наверняка очень удивитесь. Любая брошка, кулон, колье - это целое состояние. Я таких денег за всю жизнь в руках не держал. Когда я первый раз увидел оценочную стоимость одной вещицы, - стало страшно. Невзрачный на первый взгляд браслетик в пересчете на материальные ценности - это кооперативная квартира, машина плюс дача. Плюс модные шубы сразу для трех любовниц. Вы были у него в магазине?
        - Не довелось… Просто незачем.
        - В основном там всякий ширпотреб, который продается в «Мейсис». Я хочу сказать, что на прилавке редкие вещи не лежат. Это товар на любителя, под заказ. А эти любители, клиенты Платта, судя по всему, потеряли счет своим миллионам. Платт кое-что мне показал. Изделия лучших ювелирных домов конца девятнадцатого - начала двадцатого века. Попадались с клеймами Фаберже. Есть европейские вещи, немецкие, голландские. Одна другой лучше.
        - Наверняка подделки…
        - Но эксперты другого мнения. Нет там никаких подделок. А теперь задумайтесь: как они попали к Платту? Откуда наш с вами современник из далекой Америки, мог заполучить эти раритеты? Из каких закромов?
        - Ну, это не наше дело. У антикваров свои секреты.
        - В игре Платта участвуют большие люди, которые вывозят эти ценности из Союза. Скорее всего, в дипломатическом багаже. Частному лицу или евреям-иммигрантам с такой работой не справиться. Я вам говорю: Платту помогают большие чиновники. Они дербанят миллионы, а нам достаются крошки с барского стола. А он еще и торгуется из-за копеек, словно нищий на паперти.
        - Хорошо, я поговорю с ним. Наши сотрудники завтра приглашены в немецкое торгпредство по случаю будущей выставки. Из торгпредства можно будет позвонить в Штаты, буквально на пять минут. Пока к разговору госбезопасность не подключилась. Думаю, Платт обязательно выделит вам еще одну премию.
        - Я не договорил. Передайте Платту, что за архив я хочу скромную сумму: двадцать тысяч долларов наличными. Лучше всего купюры по двадцать долларов. Наличные в обмен на архив. Скажите ему, что у меня ни одна бумажка не пропала.
        - Я все передам, - кивнул Разин.
        - И запомните главное: если архив не нужен Платту, он понадобится товарищам из КГБ. Они уж точно заинтересуются. Денег от них я не получу. И спасибо не скажут. Но и в лагерь не посадят. Как говориться, повинную голову меч не сечет. В любом случае, бизнесу Платта придет конец.
        - Что ж, я все передам, - повторил Разин. - Давайте встретимся через три дня на ВДНХ, за павильоном Космос в полдень. Там пустынное место. Я хочу увидеть хотя бы несколько экспертных заключений. Хочу убедиться, что архив не пропал, что он жив. В полдень, годится?
        - Годится, - кивнул Гриценко. - Кстати, вы иконами не интересуетесь? У меня есть редкостные вещи на продажу.
        - В следующий раз. Я сам на мели.
        Разин попрощался и ушел. Гриценко, проводив его, вернулся, налил еще немного коньяка. Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, вышел плотный мужчина лет сорока пяти в тренировочных штанах и футболке. Мужчина встал у окна и долго смотрел вслед Разину, пересекавшему сквер.
        - Какой-то фраер. Дешевка. Видно, Платт кинул ему штуку. И за штуку он упирается. У этого олуха от счастья последние мозги превратились в кашу. А ты должен был сказать всего несколько слов: архив останется у меня, пока Платт не выложит двадцать штук.

* * *
        У главного входа ВДНХ Гриценко сел в микроавтобус, который тащил за собой три открытых вагончика, заплатил кассирше пятнадцать копеек и быстро доехал до павильона Космос. И вправду, место здесь пустынное, которое хорошо просматривалось со всех сторон. Гриценко, поставив рядом на скамейку портфель, развернул газету «Московская правда» и приготовился ждать. Но Разин уже приземлялся рядом и поздоровался.
        - Чтобы не копаться тут подолгу, забирайте портфель, - сказал Гриценко. - При случае отдадите.
        Разин открыл замок, заглянул внутрь. На дне перекатывались кассеты «Кодак» с торчащими из них целлулоидными язычками пленки. Всего пять кассет по тридцать два кадра каждая. Среднее заключение эксперта занимает две-три машинописные страницы. Гриценко фотографирует со штатива при хорошем освещении, на всякий случай делает по два снимка одной и той же страницы.
        - Значит, это мне на пробу? - спросил Разин.
        Гриценко не мог справиться с зажигалкой и прикурить сигарету.
        - Ему на пробу, - уточнил он. - Качество безупречное. И еще по поводу просьбы Платта. Он просил съездить в Серпухов и забрать экспертные заключения по старинным иконам. Их делала некая Нина Ивановна Карпова, она одно время работала в Пушкинском музее, а затем в Гохране. Карпова вышла на пенсию, переехала к сыну и внуку в Серпухов, последнее время болела. Я пару раз ездил туда, а путь неблизкий. С опозданием узнал, что женщина скончалась. Хотелось съездить за остальными бумагами, но это опасно…
        - С каких пор опасно?
        - С недавних. Вы требуете невозможного. Поймите, что меня в Москве на куски разорвали жена и любимая женщина. А потом у меня же, уже разорванного на мелкие части, начались на работе неприятности.
        Разин кивал головой и смотрел куда-то в даль, на голые ветки деревьев и голубое небо, гадая про себя, почему Гриценко ведет себя так странно. Прошлый раз сказал, что на работе у него все в порядке, скоро начнет по заграницам кататься. Разин побывал на Смоленской площади, в той высотке, которую делят друг с другом Министерство иностранных дел и Министерство внешней торговли, и через знакомого узнал, что Гриценко был уволен около года назад за темные делишки.
        После увольнения пытался устроиться в Трактороэкспорт, где у него работает родственник, но сорвалось, появилась вакансия в Автоэкспорте, но шансы не велики. Он по-прежнему состоит в законном браке, но живет отдельно от жены. Существование осложняют карточные долги и некая молодая особа, которая тянет с него деньги.
        - Есть добрые новости, - сказал Разин. - Мой отъезд за границу откладывается. Таким образом, время у нас есть. Но, самое главное, - Платт приезжает. Уже совсем скоро.
        Было видно, что глаза Гриценко просветлели, он улыбнулся.
        - Давно пора приехать… Я уж заждался. А когда?
        - Возможно, через месяц. Он просил договориться с вами о встрече где-нибудь в безопасном месте, не в Москве. Вы ведь собирались в Серпухов, забрать бумаги у сына покойной Нины Ивановны… Там подходящее место.
        - Вы передали ему мою просьбу насчет денег?
        - Он обещал подумать, - кивнул Разин.
        Глава 14
        Орлов еще раз встретился с Розой Шор, заведующей парфюмерной секцией универмага «весна», спустя пять дней после первого неудачного разговора. Повестку в милицию ей принесли на дом, дали расписаться в получении, Розе пришлось отпроситься с работы и ехать на машине на другой конец города, провести в отделении милиции почти целый день, первую половину дня она сидела в дежурной части, ждала Орлова, наблюдая за задержанными гражданами, томящимися в клетке.
        Один из них, почти старик, пригрозил вставить Шор, но совсем не то, о чем она думает, совсем не то, о чем мечтает в своей холодной кровати. Он вставит ей перо в мягкое место. И повернет ножик, словно ключ замке. Другой, парнишка лет двадцати, пообещал, что будет облизывать ее всю, от кончиков пальцев до кончика носа. Пока Роза Иосифовна не кончит. А потом она примет мучительную и сладкую смерть. Орлов и еще какой-то мужчина появились к обеду, вместе спустились в подвал. Он задал несколько вопросов, легко поймал женщину на вранье и пригрозил оставить ее в отделении до завтра, если соврет еще раз.
        - Для начала расскажите, что за человек Татьяна Разина? То есть, каким человеком она была? Не стесняйтесь, рассказывайте. Время у нас есть.
        - Она была чудесным человеком, - сказала Роза. - И подругой прекрасной. И советским гражданином… Да, в полном смысле этого слова. Советским.
        Роза растопырила пальцы и стала их загибать, будто подсчитывала достоинства покойной подруги. Жизнь Татьяны была простой и ясной. Она из хорошей семьи, отец инженер-строитель, коммунист, мать работает в сельскохозяйственной академии. Танечка тоже была членом партии, работала в научном издательстве. Была, знаете ли, на хорошем счету, морально устойчива, вела общественную работу и все такое прочее.
        Роза загнула еще один палец и добавила, что Таня сотрудничала с толстым журналом, на который трудно подписаться. Там уже дважды публиковали ее крупные художественные переводы: романы известного американского автора, разумеется, прогрессивного, своего, левых убеждений. Выход романов в ее переводе стал первостатейным событием в литературной жизни Москвы.
        Издатели говорили, что этот автор далеко пойдет, он почти коммунист, но только без партийного билета. Намечалась публикация третьего романа, договор давно был подписан и получен аванс. Но этот автор, будь он неладен, опубликовал у себя в Америке какую-то статью, где не очень лестно отозвался о Советском Союзе. И о советской власти. Роман отложили в долгий ящик. Видимо, ждали, когда автор изменит политические убеждения, снова станет прогрессивным и напишет о Союзе другую статью. Ну, хвалебную, восторженную.
        - Что вы знаете об Алексее Разине. По-вашему, что он за человек? Вы ведь с ним общались? Только правду. Обещаю: ваши слова дальше этого кабинета не уйдут.
        - Вы знаете, мне неловко говорить об Алексее за глаза. Неосторожным словом я могу навредить ему.
        - Вам, уважаемая Роза Иосифовна, сейчас нужно о себе думать, не о Разине. Вы, кажется, собрались уезжать из Союза. Вот об этом и думайте. Ну, чтобы отъезд прошел гладко. Без осложнений. А Разин и без ваших забот обойдется. Понимаете?
        Роза очень хорошо понимала, о чем толкует этот симпатичный молодой мужчина. В его силах сделать так, что дальше Москвы она никуда не уедет, даже если каждый день будет околачивать пороги ОВИРА и просить разрешения на выезд, - никто не поможет.
        - Да, да, - она горестно вздохнула. - Конечно…
        Она пустила слезинку и сообщила, что уже давно пришла к выводу, что муж покойной подружки связан с госбезопасностью. Однако для всех знакомых и друзей Алексей был ответственным работником общества Дружбы народов, а теперь вроде как сотрудник Внешторга, поговаривали, что там он далеко не последний человек, но среди своих старых знакомых не задирает носа. И вообще он умеет жить, ну, в смысле - без наличных он никогда не сидит, а за границей, наверное, на всем экономит. И это хорошо, это важно, что мужчина попусту деньгами не сорит.
        - А почему вы решили, что он умеет жить, что у него много денег? Откуда такая информация?
        - А я Алексею не наврежу своей болтовней?
        - Вы даете официальные показания следствию, а не болтовней занимаетесь.
        - А… Тогда конечно… Ведь все официально…
        Роза после минутных раздумий вспомнила, как пару раз назад Алексей возвращался из Нью-Йорка. Кораблем до Европы, а дальше поездом Париж - Москва. Багаж оказался такой, будто министр приехал, на Белорусском вокзале пришлось взять трех носильщиков с большими телегами, чтобы дотащить его коробки до стоянки, а там его ждал автобус, - с работы прислали. Трикотаж, дубленки, обувь - надо думать, это в основном подарки для начальства. Ясное дело, оставишь начальника без подарка, - другого найдут и отправят за границу вместо тебя. Когда-то Роза Иосифовна хотела слезно попросить его привести телевизор, фирменный, с большим экраном, - за него никаких денег не жалко. Но как-то не сложилось поговорить-то, все время вокруг было слишком много людей.
        В положении Разина, с его связями и деньгами, настоящие карьеристы начинают носом крутить, выбирать нужных знакомых, но Алексей от старых друзей не бегал. Возможно, сейчас его привычки изменятся.

* * *
        - Еще вопрос, - Орлов щелкнул пальцами. - Мне нужно знать, с кем, с каким мужчиной, встречалась Татьяна Разина? Ну, пока муж по командировкам катался?
        Роза прикрыла рот ладонью и надолго задумалась, что-то решая про себя. По всем прикидкам выходило, что Танечке она навредить не сможет, потому что подруга давно гуляет в райских кущах и не думает о плохом, да и Алексею как с гуся вода. А себе Роза может легко испортить жизнь. Думать нечего: пока следствие не вытянет из нее все, - об отъезде в Израиль можно забыть.
        - Танечка иногда встречалась с одним интересным мужчиной, я про него много не знаю. Но, кажется, он что-то преподавал в каком-то вузе. Помню только фамилию: Греков.
        Орлов сделал пометку у себя в блокноте.
        - Точно Греков?
        - Да, точно, Имени не помню. Я видела его только один раз. Он избегал Таниных знакомых. Не знаю, отчего так. И еще она поддерживала отношения с Константином Сергеевичем, ну, фамилию забыла, - сказала Роза. - Интересный высокий мужчина, веселый. Умеет на гитаре играть, поет.
        - А чего это он такой веселый? В лотерею выиграл?
        - Про лотерею не знаю. Он администратор, то ли в Москонцерте, то ли в Московской консерватории. Чего уж промеж них было, не знаю. Где-то год назад я достала натурального кофе, взяла бутылку вина и торт. И завернула к Танечке без звонка. Думала посидеть… А там уже этот Костя, да… С гитарой. И дым коромыслом.
        - И что за песни вам спел Костя?
        - Дворовые песенки, городской фольклор. «Дело было в старину под Ростовом-на-Дону», «Мамочка, я доктора люблю» и еще что-то… Вскоре мы встретились второй раз. Таня сказала, что хочет посидеть у меня. Отметить публикацию в литературном журнале. Она пришла, и этот Костя увязался. Принес свою гитару. Позже он то ли уехал, то ли с Танечкой разругался. Я о нем больше ничего не слышала.
        - Он употреблял жаргонные словечки?
        - Ну, может быть.
        - Татуировки у него были?
        - Да, на предплечье. Кинжал, что ли… Не помню точно. Может быть, он на флоте служил. Там это у всех.
        - Что в последнее время показалось вам странным в ее поведении?
        - Один раз я столкнулась у нее с каким-то спекулянтом. Я его и раньше видела, но в другом доме, в другой семье. Он покупал для перепродажи фирменные вещи. И еще деталь: Танечка взяла у меня деньги взаймы. Долг не отдала, но снова одолжила. Деньги у меня были. Перед отъездом в Израиль я продала старинную коллекционную мебель и фарфор, картины маслом, бабушкино наследство. Такие вещи все равно не позволяют вывезти. Первый долг она вернула. А второй не успела. И еще я слышала, что она связалась с процентщиками. Ну, гражданами, которые… Ну… Сами понимаете…
        - И много она у вас заняла?
        - Первый раз тысячу двести. Второй раз… Это уже не важно. Я ей все простила.
        - Вы часто встречались?
        - Раньше часто, но последнее время Таня была чем-то занята. Я не хотела мешать.
        Роза Иосифовна вышла на воздух в первом часу ночи, чувствуя, что коленки дрожат. Чудом в кромешной тьме поймала такси, пообещав три счетчика водителю. Сесть за руль своей машины, брошенной на улице, она после всего пережитого не смогла.
        Глава 15
        На следующий день на месте Шор сидела вторая подруга Разиной Клавдия Захарова, по образованию инженер-экономист, по должности заведующая производством на пищевом комбинате, по характеру веселая и романтическая женщина. На ней был импортный зеленый жакет, узкие джинсы, заправленные в сапоги на высоком каблуке, и песцовая шапка, которую Захарова то и дело поправляла. В отделении милиции она прошла ту же процедуру, что накануне Роза Шор. Захарова быстро сникла, устала от вопросов, странных намеков, скрытых угроз, и рассказала все, о чем спрашивали. Протокол вел капитан Юрий Горох, твердым разборчивым подчерком он быстро заполнял пустые страницы, Виктор Орлов расхаживал по подвалу и задавал вопросы.
        Драма Орловой была в том, что она замужняя женщина, но мужа не было рядом, он и звонил в Москву редко, разговоры длились не дольше пяти минут, много ли за пять минут скажешь. Иногда он присылал письма, передавал их, видимо, через командировочных, которые оттуда назад возвращались. Последний год-полтора одиночество Тани только усилилось. Работа как-то спасала, но живого человека книжные переводы не заменят.
        - Расскажите подробнее о Разине, что он за человек? - Орлов остановился и присел на стул у стены. - Это важно для следствия.
        Захарова сказала, что Алексей Павлович много ездил по миру, а супруга оставалась одна, не на неделю, а на месяцы. Разумеется, Захарова догадывалась, что Внешторг - это только крыша, вывеска, на самом деле Алексей занимался другими делами, а нюансы ей знать не положено.
        О важности работы Алексея можно судить по такой истории. Таня пошла в профком издательства и подала документы, чтобы в составе группы переводчиков и редакторов съездить в социалистическую Венгрию. У них можно было купить путевку и отдохнуть десять дней на озере Балатон. И вопрос, в общем и целом, решили положительно. Кому же ехать, как не ей: прекрасному переводчику и члену партии. Но почему-то наверху, куда ушли документы, из списка вычеркнули ее фамилию, одну ее. Секретарь профкома пожал плечами и сказал, что специально для Танечки есть утешительный приз - путевка в Сочи за копеечную сумму.
        Возвращаясь из командировок, муж любил ее так, будто вернулись молодые годы. Она забывала о том, что у них не будет детей, была счастлива с ним. А потом они расставались и все шло по-старому.
        - Еще что-нибудь о Разине вы вспомнить не можете?
        Захарова сказала, что он не бабник. Умеет одеваться, что при его возможностях не удивительно. Поговорить с ним можно на общие темы, но близко к себе он не подпускает. И еще: он обязательный человек, если что пообещает, - сделает. Если она просила купить за границей не только себе, но и какой-то подружке, он обязательно покупал. Захарова через Танечку передавала валюту и просила, чтобы Алексей поискал хорошую дубленку, но не дорогую, и модные сапоги.
        - Передавали валюту? - переспросил Орлов.
        - Вы же сами сказали, чтобы честно…
        Еще был такой случай… Об этом Танечка рассказала. Однажды, когда Алексей был в ванной, она нашла на комоде, под книгой Брэдбери, паспорт гражданина Федеративной республики Германии, выданный некоему Эрику Бергеру, этого имени она никогда не слышала, но в паспорт вклеена фотография Алексея. Судя по штемпелям, владелец паспорта побывал в Италии, а также во Франции и США. Это только в прошлом году и в этом, и раньше были визиты в те же страны. Алексей ничего о них не говорил. И о том, что путешествует под чужим именем.
        Орлов сел на стул и тут же встал, будто подброшенный пружиной:
        - Давайте подробнее об этом паспорте. Когда Татьяна Федоровна его увидела? Во время последнего отпуска Разина? Ах, предпоследнего… Как думаете: кому еще кроме вас она рассказывала эту историю? И назвала это имя?
        Захарова почувствовала, как задрожали руки. Она поправила шапку, решив, что за язык ее не иначе, как черт дернул. Теперь этот майор привяжется надолго. Так и получилось, вопросов оказалось без счета. Орлов повторял их снова и снова, только другими словами, и отступил, когда понял, что Захарова ничего больше не знает. Он дал ей десять минут отдыха, предложил сигарету. Она попросила воды, Горох вложил в ее дрожащую руку стакан мутного стекла с холодной водой из-под крана.

* * *
        Захарова сделала два глотка и смогла продолжить. Среди своих пошел слух, что у Алексея другая женщина, иностранка. Из последней командировки он вернулся нервным, видимо, намечались неприятности. Сказал, что следующий раз ему ехать не скоро, но прожил в Москве всего неделю, вдруг собрался за полдня и улетел. Захарова тогда подумала, что брак ее подруги скоро распадается, и тут нельзя ничего остановить, исправить, и кто в чем виноват, - уже не разобрать, по большому счету, это уже не важно.
        - Значит, вы утверждаете, что у Разина была связь с иностранкой?
        - Я сказала, слух среди своих пошел. Кто-то что-то сказал - и все… Больше я ничего не знаю.
        - Ну хорошо, тогда перейдем к сердечным делам покойной Татьяны Федоровны, - Орлов потер ладони, будто предвкушал пикантные подробности, будто ждал их. - Постарайтесь ничего не забыть. Иначе нам с вами придется встречаться гораздо чаще, чем вы хотите.
        - Я знаю человека, с которым Танечка иногда встречалась, - сказала Захарова придушенным голосом. - Мне показалось, он интересный мужчина. Если я ничего не путаю, Константин Сергеевич Бортник. Адреса и телефона, к сожалению, не записала. Первый раз это имя вылетело случайно, в разговоре. Спустя время я спросила Танечку, кто это. Оказалось, это очень симпатичный человек.
        Захарова замолчала, задумалась, но вспомнила обещание Орлова встречаться чаще, представила очередь у следственного кабинета и решила продолжать. Как-то раз по телефону Танечка упомянула этого Бортника, мимоходом… Ну, женщина женщину быстро поймет. Захарова решила, что это не легкое увлечение, а нечто серьезное. Она сказала Танечке, мол, что нехорошо прятать поклонника от лучшей подруги. Конечно, супружеская верность - великое дело, но где этот супруг? Его даже по праздникам в подзорную трубу не увидишь, а Танечка все-таки живой человек. Словом, Захарова просила устроить какую-нибудь встречу, дружеские посиделки, где можно свести знакомство и поболтать.
        Через неделю Таня сказала, что она заказала столик в ресторане «Арбат», она придет с Бортником, он тоже хочет увидеть Таниных подружек. Еще до встречи в ресторане Захарова решила, что у подруги закрутилась большая любовь, и, кажется, пламя страсти разгорается все ярче и ярче. И она не ошиблась: роман был на подъеме, кажется, все двигалось к развязке, не поймешь, плохой или хорошей…
        Помнится, столик был на троих, Бортник оказался высоким дядькой лет сорока пяти, склонным к полноте, с двойным подбородком, русыми вьющимися волосами, коричневый пиджак был тесноват в плечах. Он носил модные очки с дымчатыми стеклами, золотой перстень и туфли с пряжками и узкими носами. Выйти замуж за такого парня все равно, что очутиться за каменной стеной. Он не стеснялся Захаровой, сыпал смешными историями, анекдотами, и вообще вел себя так, будто они, все трое, знакомы многие годы.
        - Общение свелось к анекдотам и забавным историям? - спросил Орлов.
        Захарова заерзала на стуле. Нет, конечно, нет. Была и, так сказать, содержательная часть. О себе Константин рассказал, что был дважды женат, детей, правда, не завел. Может, оно и к лучшему. Всю жизнь он мечтал встретить Танечку, такую милую, человечную, - бог услышал его голос и помог. Костя работает администратором в областной филармонии, давно перешел на «ты» с самыми известными артистами и музыкантами. Ездит с ними по стране, даже за границу, правда, только в социалистические страны, но он всегда мечтал не о путешествиях, а о семейном счастье. Поэтому в планах - расстаться с работой и сделать предложение женщине своей мечты. Они танцевали, много выпили, было весело.
        Костя часто вытягивал из кармана бумажник, готовый лопнуть от наличности, официанты только успевали бегать к столику, на кухню и обратно. Если бы не этот ресторан, шумный, прокуренный, с оглушительной музыкой, обилием вина и шампанского, - вечер можно было бы назвать удавшимся.
        - Что еще можно вспомнить, какие мелкие детали?
        Когда танцевали, он снял пиджак, на внешней стороне правого запястья стала видна наколка: кинжал, рукоятку которого обвила змея. Он поймал взгляд Захаровой и сказал: юношеские шалости, сейчас надо бы свести, но времени не хватает. Запомнилось не московское произношение Бортника - протяжное «о» и мягкое «г», - часто встречается на юге, например, в Краснодарском крае.
        Ничего существенного Захарова больше вспомнить не могла, она впала в состояние, когда люди перестают реагировать даже на угрозы. Сидела, накрывшись своей шапкой, всхлипывала и комкала носовой платок. Орлов вызвал служебную машину, чтобы ее довезли до дома.
        Глава 16
        Виктор Орлов оставил машину во дворе оборонного института, работавшего над созданием нового поколения твердотопливных двигателей для межконтинентальных баллистических ракет, подождал внизу лифт и поднялся на пятнадцатый этаж в особый отдел. Он коротко переговорил с начальником отдела и секретарем институтской парторганизации. Сказал, что секретарь профкома Вера Игнатова проходит свидетелем по делу, которым сейчас занимается госбезопасность. Нет, Игнатова вне всяких подозрений, напротив, она сознательная гражданка, ей доверяют.
        Орлова проводили в большую комнату, которую занимал красный уголок. Здесь в беспорядке стояли несколько столов и стульев, в углу кумачовое знамя, стены украшали портреты передовиков социалистического соревнования и вырезки из газет, пожелтевшие от времени. Он расположился за одним из столов, но тут в комнату влетела женщина с чувственными губами, волосы светлые, до плеч, синий деловой костюм и желтая шелковая блузка. Вера Ивановна чудом сумела втиснуться в белый халатик, тесноватый в груди.
        Искушенный в ценах на импортную одежду, мужскую и женскую, Орлов задержал взгляд на замшевых светло-бежевых сапогах с высоким каблуком. Ясно, что муж Игнатовой, член-корреспондент Академии наук, такие покупки потянет с трудом. Вера сделала несколько шагов, остановилась, сказала «зрась». В глазах вопрос: случилось что-то ужасное? Она еще не поняла, что происходит и как себя правильно вести. Игнатовой было страшно, но она боролась со страхом изо всех сил.
        Орлов попросил ее закрыть дверь и сесть напротив. Вера придвинула стул, положила руки на столешницу, но спохватилась, спрятала их, и снова положила, - пусть майор видит, что она спокойна. Орлов сказал, что встречался с гражданкой Игнатовой, но в тот день разговор не получился. Новых вопросов он не придумал, но надеется сегодня услышать правду.
        - Я растеряна, - сказала Вера Ивановна насмешливо. - Не понимаю, о чем еще говорить, когда все слова сказаны… После того, как ушла Танечка, мир наполнился темными красками. Будто ночь настала. Эта ночь не кончается.
        Орлов поглядывал на наручные часы, показывая, что временем на лирические отступления он не располагает. Когда монолог стал затягиваться, он кашлянул в кулак и сказал:
        - Ну все, хватит. Теперь, Вера Ивановна, меня послушайте. Я про вашу жизнь узнать не поленился. И вышла такая картина… Драматичная и безрадостная.
        Он понизил голос и сказал, что, по словам бывших коллег, Вера Ивановна давно пристрастилась к воровству. В милиции есть заявления потерпевших граждан, они обвиняют гражданку Игнатову в том, что она похитила личные средства и еще кое-что. С предпоследнего места работы Игнатова ушла, потому что поймали буквально за руку. Были извинения, слезы, раскаяние. Был телефонный звонок, большой человек из профильного министерства просил не слишком уж стараться, изобличая женщину за ее проступок.
        Решили не доводить до милиции, Игнатова написала заявление по собственному и сказала «до свидания». С последнего места работы она ушла, потому что наличные средства профсоюзной организации, точнее, две тысячи двести рублей и сорок копеек, на которые планировали закупить товары для майской демонстрации, исчезли из ее сейфа. В объяснительной записке на имя директора института Игнатова написала, что ключ от сейфа был украден или утерян.
        Из-за этого пустяка, каких-то двух тысяч двухсот рублей, не стали долго теребить красивую женщину, ведь для «почтового ящика», который ворочал сотнями миллионов, не велик убыток. Но тут выяснилось, что директору и секретарю парткома уже поступали «сигналы», что с приходом нового секретаря профкома у сотрудников стали пропадать деньги. Кажется, никто не видел, как Игнатова рылась в чужих сумочках, однако заявления граждан можно проверить.

* * *
        - Картина ясна, - вздохнул Орлов.
        - Слушайте, какая картина вам может быть ясна? - на щеках Игнатовой проступил румянец, но не ровный, а какими-то пятнами. - И какие там свидетели… Которых нет и никогда не было.
        - Их раньше не было, - поправил Орлов. - А теперь появились.
        - Это чепуха, - ответила Игнатова, но не очень уверено. - Прошло столько времени… Вы тоже чудаки в госбезопасности, нашли себе заботу. Какие-то кражи. Столетней давности.
        Орлов вытащил бумажку, прочитал вслух несколько женских фамилий, знакомых Игнатовой, теперь они не подруги, а потерпевшие. Он назвал даты, когда случались кражи. В этом месте Вера Ивановна вдруг всхлипнула, полезла в сумочку, хотела достать платок, но не нашла. Вытащила бумажную салфетку.
        Она припудрила носик и сказала ровным голосом, что был грех, пару раз она похищала какие-то мелкие деньги, но не потому, что в них нуждалась, просто от природы у нее что-то вроде клептомании, душевной болезни, которую надо лечить, но не судить за нее по уголовной статье. Орлов попросил рассказать о кражах подробнее, он постарается разобраться и помочь.
        Сбиваясь и путаясь, Игнатова вспомнила, что одна кража случилась в позапрошлом году. За десять минут до обеденного перерыва она зашла в сметное управление, там никого не было, женщины вышли в буфет и сумочки взяли, но одна осталась. Она принадлежала женщине по фамилии Клюева, которая курила, она не пошла вместе со всеми, а вышла на черную лестницу с сигаретой. Это была одинокая немолодая особа, худая, с противным характером, говорили, что она потеряла пятилетнего ребенка.
        В полдень люди получили аванс. У Игнатовой была минута на все про все. Она испытала волненье, от него на душе сделалось томительно и сладко, словно при запретном свидании с мужчиной. Она наклонилась и взяла со стула сумочку из кожзаменителя, но вполне приличную. В ту минуту она ни о чем не думала, движения были точными и быстрыми, пальцы словно сами знали, где деньги.
        Она увидела толстый бумажник, лишь притронулась к нему кончиками пальцев, но тут что-то решила, вместо бумажника открыла косметичку. И на этом все, деньги оказались у нее под халатом, сумочка была уже застегнута и лежала на месте. Игнатова вышла из комнаты в общий коридор, а не на лестницу. Шума в тот день никто не поднимал, эта Клюева женщинам, своим подружкам, о краже не сказала. Сходила то ли к заместителю директора по хозяйственной части, то ли в партком.
        Во время рассказа Игнатова села в пол-оборота к окну, свет был мягкий, приятный. Иногда Орлов посматривал на халатик, не сходившийся в груди, на губки бантиком, этот бантик хотелось развязать. Наверное, эта Вера Ивановна штучка еще та, горячая. Затащить ее в постель ничего не стоит, она не будет сильно возражать. Такое знакомство не скоро забудешь. Наверняка Вера думала о том же самом или читала мысли майора, останавливая на нем рассеянный взгляд. Иногда она вздыхала, выпрямляла спину, чтобы открылся вид груди, стала лучше видна пуговка желтой шелковой блузки, готовая оторваться.
        - Что ж, тогда судите меня, - усмехнулась Игнатова. - Но вы же в госбезопасности не станете пачкаться о какие-то кражи. Господи… Нужны они вам… Или нужны?
        - Это - милицейская работа. Но мы готовы помочь.
        - Да, да, как же, помочь… От скуки я как-то читала Уголовный кодекс. Даже если я напишу явку с повинной, выйдет в пиковом случае - год условно. Что ж, все к лучшему. Буду сидеть дома. Научусь вышивать крестиком. Муж давно настаивал, чтобы я не ходила на эту дурацкую работу. Мне самой осточертело сидеть в этих клоповниках. За жалкую нищенскую зарплату.
        - Вы и раньше могли уйти…
        - Для хорошего дела понятие «раньше» не существует. Вы прицепились к этим кражам, чтобы меня шантажировать. Чтобы выдоить из меня информацию о Танечке?
        Он убрал бумажку и сказал, что Вера Ивановна должна будет проехать с ним, тут недалеко. У него «волга», они обернутся быстро, туда и обратно, успеют к обеду. Сегодня пятница, короткий день, но Орлов помнит об этом и будет экономить каждую минуту. Он говорил как-то весело, будто предлагал старой подружке на машине покататься и поболтать. Лицо Игнатовой сделалось злым, но спорить она не стала, зашла в профком, взяла демисезонное пальто букле, фиолетовое с кремовой подкладкой, повязала шарфик. Закрыла кабинет на ключ и пошла к лифту.

* * *
        Действительно, ехать было недалеко. Но почему-то Игнатова с майором оказались не на площади Дзержинского в главном здании КГБ, оказались они в каком-то старом рабочем районе, в дежурной части незнакомого отделения милиции. Она молчала, решив не унижаться, приставая с вопросами. Когда вошли в отделение, Орлов велел сесть на скамейку вроде тех, что стоят в скверах, и ждать его, и ушел. Света было мало, пахло хлоркой, народу никого, только дежурный в комнатке за стеклом слушал радио и, положив голову на ладонь, дремал. Это был молодой человек, коротко стриженный, какой-то трогательный… Наверное, бедолага из провинции, приехал сюда ишачить за московскую прописку, наверняка уже женился, завел семью и увяз в этом болоте.
        Думать было не о чем. Казалось, время остановилось, о ней давно забыли, может быть, этого Орлова вызвали на службу, он уехал, теперь не ясно, когда вернется, и вернется ли вообще. Все происходящее выглядело нелепым недоразумением. Зачем она здесь, кого или чего ждет. Обед прошел, рабочий день к концу. Игнатова подумала, что она официально не задержана и не арестована, значит, имеет полное право подняться и уйти, никого не спрашивая…
        Она привстала со скамейки и сделала робкий шаг к двери, в ту же секунду милиционер за стеклом дернулся, как от удара током, проснулся и сказал металлическим голосом:
        - Эй, куда вы? Сидите, гражданка.
        - Я… Я только хотела, - мысли разбежались. - Хотела покурить выйти. Я быстро.
        - Вас попросили сидеть.
        Но она не села, подошла к стеклу, сказала в окошко каким-то не своим, треснувшим голосом:
        - Ради бога, разрешите позвонить. За мной муж обещал заехать. Он будет нервничать, он пожилой человек. Очень заслуженный, он академик. Почти. Без пяти минут.
        Дежурный смотрел на нее мутными глазами и, казалось, не очнувшись еще от сна, даже не понял, о чем говорит эта женщина, чего просит.
        - Вам сказали, гражданка, садитесь.
        Он надел картуз с кокардой, окончательно проснулся и стал серьезным. Игнатова, готовая заплакать, села на место и подумала, что надо было в туалет попроситься и там покурить, но сейчас поздно, иначе этот черт разозлится и сделает какую-нибудь подлость. На улицу открылась дверь, два милиционера волоком втащили какого-то прилично одетого человека, в хороших ботинках и сером драповом пальто. Лицо было вытянутое, интеллигентное, волосы довольно длинные с проседью. Мужчина не сопротивлялся, то ли был без сознания, то ли пьян. Его втащили к клетку из арматурных прутьев, как раз напротив нее, оставили лежать на полу.
        Перекинувшись парой слов с дежурным, милиционеры, даже не взглянув на нее, ушли обратно на улицу и не вернулись. Мужчина лежал и не шевелился, возможно, у него больное сердце или диабет, но всем плевать на человека, пусть лежит и умирает. Она вглядывалась в его благородное бледное лицо и думала, что он похож на дирижера симфонического оркестра Эрнеста Селиванова. Это наверняка он… Селиванов ведь болен диабетом, вот почему он без сознания.
        Тут мужчина зашевелился, застонал, грубо выругался, снова застонал и перестал шевелиться. По помещению поплыл запах мочи и еще чего-то неприятного, какой-то отвратительной грязи. Она смотрела на открытый рот мужчины, похожий на гнилое дупло, из этого дупла вывалился синий язык. Теперь в сердце не было сострадания, а только ненависть, она закрыла глаза и прошептала:
        - Что б ты сдох, алкаш вонючий.

* * *
        Допрос Игнатовой закончился поздно вечером в понедельник. У отделения милиции ее ждала черная “волга”, которую прислал муж Геннадий Наумович Корсаков, ученый, директор одного из крупных научно-исследовательских институтов. Позже, когда совсем стемнело, он и сам приехал на такси, ждал жену расхаживая взад-вперед по тротуару, что-то бормоча себе под нос, иногда останавливался, один раз решился зайти в отделение, но долго там не задержался. Вышел и снова долго ходил.
        Это был высокий статный мужчина с гривой седых волос, но совсем не похожий на старика. Наконец, Вера Ивановна вышла из дверей, кинулась к нему и повисла на шее. Орлов вышел следом, стоял и наблюдал трогательную сцену встречи блудной жены с любящим мужем. Всмотревшись в лицо без пяти минут академика, освещенное фонарем, Орлов вздохнул и покачал головой.
        Он позвонил в НИИ, где работала Вера Ивановна Игнатова и поговорил с начальником секретного отдела и секретарем парторганизации, сказал, что никаких претензий комитетчики к Вере Ивановне не имеют, к работе ее можно допускать.

* * *
        Орлов распорядился, чтобы парочка толковых оперативников поискала в Москве людей, которые были упомянуты в показаниях Игнатовой. Одного типа, некоего Славу Мельмана, он же Константин Бортник, вычислили быстро, судя по милицейской картотеке, это был мужчина за сорок, без определенных занятий, привлекавшийся по уголовным статьям. Постоянного места жительства он не имел, снимал комнаты или квартиры, переезжая с места на место. Пробили свежий адрес.
        На звонки никто не открывал, с трудом нашли хозяйку, тетку с золотыми зубами лет пятидесяти, вместе с ней поехали на съемную квартиру, - там никого. Тетка пояснила, что квартирант съехал пару месяцев назад. Его физиономия сразу показалась сомнительной, какой-то гнусной, а сердце словно чувствовало беду. И точно, хозяйка как в воду глядела, - не досчиталась чашечки из импортного сервиза и пепельницы из штампованного стекла. Дивной красоты была пепельница. Не могут ли правоохранительные органы оказать помощь в розыске похищенных вещей?
        Глава 17
        Сигналом к встрече с помощником прокурора Борецким должна была стать открытка, которую у себя в ящике найдет Разин. Но неделя шла за неделей, открытку не приносили. Наконец, однажды утром, Разин вынул из ящика открытку с веткой сирени. Какой-то Николай Иванович поздравлял с днем рождения некую Дусю, впрочем, текст не имел значения. Найденная открытка с цветами - знак того, что помощник Генпрокурора Глеб Борецкий и Разин в следующую пятницу встречаются в ресторане «Прибой».
        Разин вернулся в квартиру и стал думать о завтраке, когда позвонили из Ясенево и попросили приехать в отдел кадров, надо привезти фотографии на новое удостоверение, если фотографий нет, они что-нибудь придумают. И еще появился вопрос по анкете, которую Разин на днях заполнил, то ли ошибка, то ли что… Он нашел в серванте несколько черно-белых фотографий шесть на четыре, положил в кейс копию старой анкеты, свидетельство о рождении и еще кое-какие бумаги.
        В Ясенево Разин на машине проследовал через две вахты, за второй периметр забора, вошел в подъезд для начальства, поднялся наверх отдельным лифтом, которому не имеет допуска служивый люд и офицеры ниже полковника.
        В пустом кабинете без окон его ждал кадровик полковник Борис Старостин, человек с лицом болезненно-бледным, похожим на ноль, вечно печальный, в темном костюме и галстуке, будто с работы собирался не домой, а на чьи-то похороны. Почему-то новым фотографиям Разина он обрадовался, даже улыбнулся, а улыбался он нечасто. Открыл папку с анкетой, поводил по ней пальцем и сказал, что в двух местах есть помарки, в одном месте исправление, еще в одном ошибка. Старостин не формалист, не бумажная душа, но правила есть правила. Анкету придется переписать.
        - Вот тут, в графе, где нужно указать родственников, которые во время войны попадали в немецкий плен или находились в лагере для перемещенных лиц… Вы пишите «не имел», а надо «не имею». В настоящем времени, не в прошедшем. Мелочь, но в глаза бросается. Можно ручку такую же подобрать и попробовать исправить. Но не хочется, это ведь важный пункт. Понятно?
        - Да, да, конечно.
        - И еще в том месте, где про награды. У вас три ордена, два боевых, что очень важно. И еще знак «Почетный сотрудник Госбезопасности», а также медали. И вот тут юбилейная медаль «За укрепление боевого содружества» в рамочку не влезла, половина последнего слова вы сократили. Надо постараться писать мельче.
        Старостин вынул из своей папки два чистых бланка.
        - Хорошо, сделаю. Бумаги можно домой взять?
        - Лучше заполнить все прямо сейчас, чтобы попусту время не терять. Садитесь в соседнем кабинете и пишите.
        Разин посмотрел на часы, прикидывая, сколько времени отнимет возня с анкетой.
        - У вас какие-то дела? - спросил Старостин удивленно, в его понимании дел важнее, чем заполнение анкеты у нормального человека, тем более офицера госбезопасности, быть не может и не должно. - Ну, если так, если спешите… Можно отложить, до лучших времен.
        - Никаких срочных дел. Сейчас все заполню.
        Старостин показал пустую комнатенку на другой стороне коридора, положил на стол чистые бланки и ушел. Разин достал из раскрытого кейса копию анкеты, чтобы было откуда списать все данные. И склонился над столом, раздумывая, кому и зачем понадобилось выдергивать его сюда по якобы срочному делу, из-за каких-то фотографий, которые на самом деле уже были сданы в отдел кадров, но вдруг потерялись, и еще из-за буковки в анкете. А ведь с анкетой Старостин недавно ознакомился и не сделал замечаний, но вдруг, - о, ужас, - нашел ошибку.
        Через десять минут вопрос решился сам собой: постучали, дверь приоткрылась. Полковник Иван Андреевич Колодный робко шагнул вперед, протягивая руку. Разин захлопнул кейс и поднялся навстречу, симулируя легкое удивление и радость встрече.
        - А я случайно услышал, что ты в кадрах, - улыбнулся Колодный. - Ничего что на ты? Мы ведь с тобой, когда один на один, без начальства, всегда были на ты. Извини, что рискнул оторвать от бумажек. Старостин, неугомонная душа, и тебя терзает своим крючкотворством?
        - Все нормально. Тут дел на полчаса. Как здоровье жены?
        - Неплохо, спасибо. Она молодец. Одолела болезнь, еще немного и заберу ее домой. Знаешь, я иногда удивляюсь мужеству советских женщин. Их стойкости.
        - А сын как?
        - Ну, что сын… Делает вид, что он самостоятельный, что отец уже не нужен. Про наших детей точно известно только одно: когда-нибудь они сведут нас в могилу. Это лишь вопрос времени. Точнее - ближайшего будущего.
        Колодный сел на единственный стул, немного поговорил об эгоизме детей, о женском мужестве, от него перешел к плохой погоде, от погоды к международной обстановке, которая тоже плохая, даже хуже погоды. Наконец, он вспомнил, зачем пришел, и спросил, не спешит ли Разин. И снова пришлось соврать.
        - Тогда заканчивай с бумагами, - и ко мне. Секретарша организует что-нибудь из буфета. Я уже знакомил тебя с Зоей Ивановной? Замечательная женщина. У нее сын - гениальный математик. Возьмем его в контору, если физтех окончит и не свихнется во время учебы. Давай, старина, подходи. Добро?
        И удалился, закрыв за собой дверь.

* * *
        Через час Разин, едва отделавшись от кадровика, подхватил кейс, поднялся на другой этаж и вскоре оказался в кабинете Колодного, светлом, с видом на рощу и снежное поле. Здесь все было по-домашнему, на книжной полке - большая фотография жены, рядом фотография поменьше, на ней молодой человек с открытым спокойным лицом что-то читает, - сын Колодного. Над столом портрет Феликса Дзержинского, главный чекист и друг беспризорников смотрел на посетителей с полуулыбкой и добрым прищуром. В углу за входной дверью мягкое бордовое кресло с вытертыми подлокотниками и диванчик. На журнальном столе тарелка с бутербродами, прикрытая салфеткой, горячий чайник и две бутылки «боржоми».
        Колодный распорядился ни с кем не соединять, кроме генерала Деева, закрыл дверь в приемную, предложил гостю кресло, сам сел на диванчик и закурил.
        - Мы с тобой давно по-свойски не болтали, поэтому позвал. Ждал твоего приглашения, но ты не зовешь. Шучу… Ну, какие уж тут гости. Тебе не до этого сейчас. Я порасспросить хотел, как жизнь-то? Если помощь нужна, выкладывай без лишних формальностей, сделаем. Деньги или еще что?
        - Спасибо. Пока обойдусь.
        - Леша, я ж не взаймы предлагаю, не из кассы взаимопомощи, - тридцать рублей до получки. Поговорю с генералом Деевым. Выпишем премию и подъемные. Тысячи полторы хотя бы, ну, а потом еще подбросим. Ты насчет денег никогда не стесняйся сказать. Я бы такому человеку, как ты, положил в месяц помимо твоего оклада еще двадцать окладов, деревянными. Чтобы хоть на родине не было проблем с деньгами. Хотя чего тут купишь… Отстаем мы еще по этой части, не дотягиваем.
        - Попрошу еще, если будет нужно. Я ведь не самый бедный человек.
        - Слушай, старина, у меня важный вопрос, - Разин закурил. - Можно?
        - Спрашивай…
        - Мой связник Павел Ткачук собирался в Москву, кажется, за три или четыре месяца до меня. Но уехал, не попрощавшись, даже не позвонил. Это на него не похоже. Здесь, в Москве, его домашний телефон не отвечает. Ты не в курсе, что с ним?
        - А Паша… Нашел о ком волноваться. От нас его забрали. Он сейчас на Ближнем Востоке, он ведь по-арабски свободно говорит. Вместе с женой и сыном. Ответственное задание. Деталей я не знаю.
        - Странно…
        - Наберись терпения, через полгода он вернется.
        Колодный поднялся, отошел к полкам с книгами, вытащил откуда-то плоскую поллитровую бутылку виски «Джи энд Би» и две серебряных стопки, наполнил их. Выпили за дружбу, за боевое братство, закусили бутербродами. Колодный порозовел и расслабил галстук.
        - Старик, в Нью-Йорке ты каждый день держишь в руках большие деньги, ювелирные украшения… Из этого богатства ты не имеешь права положить в карман даже какие-то три-четыре тысячи. Ну, чтобы хоть на день рождение побаловать себя. Купить в «Блумингдейле» приличное пальто, костюм и ботинки. А не бегать по распродажам, чтобы пару долларов сэкономить. Но на казенные деньги ты не позаришься и мухлевать не будешь, потому что партийный билет ставишь выше денег. Извини за пафос. Но я ведь от сердца.
        - Спасибо, ты меня растрогал. Честно. Если когда-нибудь ты придешь на мои похороны и помянешь меня этими же словами, - я буду очень благодарен.
        - Тебе бы только шутки шутить.
        Колодный расспросил о последних неделях жизни за океаном, в общем и целом, не конкретно. Поинтересовался, как в последнее время шла продажа ювелирных украшений, что уходило легче, а что труднее. Повысится ли, по мнению американских ювелиров, цена на изделия с бриллиантами и другими ценными камнями? И что лучше для рынка: ювелирные изделия царской эпохи или вещи, сделанные после Октябрьской революции? Ясно, что старина как бы проверена временем, это так, но современная огранка бриллиантов смотрится куда лучше, она качественнее.
        Может быть, следует переждать застой на ювелирном рынке, а пока мелким оптом реализовывать золотые монеты царской чеканки. Да, золото в цене пока не растет, но с ним меньше возни и не так опасно. Спрашивать о последних неделях и днях, проведенных в Нью-Йорке, Колодный не стал, только заметил, что Разину досталось сполна, но за одного битого двух небитых дают.
        - В том, что произошло, нет твоей вины, - сказал Колодный. - Я всегда был и буду на твоей стороне. Старик, ты же знаешь, что у конторы государственное финансирование. А у государства с долларами не очень… Для секретных операций за границей не хватает наличных, живой валюты. Поэтому твоя работа нужна позарез.
        - Не увлекайся похвалой, иначе я зазнаюсь.
        - Тогда перейдем к личной жизни, - засмеялся Колодный. - Как у тебя с тамошней пассией, с американской женой? Я читал бумаги, но хотел это на словах услышать. По-честному.
        - Ну, пока все гладко. У Марты полно забот, но она старается помочь в магазине. Я ей сказал, что пока не надо уходить с работы, из больницы. Она этого и сама пока не хочет. Мне нужно от Марты только одно: чтобы у нее не оставалось лишнего времени. Чтобы она не лезла в мою бухгалтерию.
        - Марта Морган… Удачный выбор. Она мне нравится. Спокойная, оптимистка. Привязана к тебе, любит деньги. Это сильное искреннее чувство. Когда это дело только начинали, я начальству говорил, что твоя инфильтрация пройдет гладко. Ты быстро превратишься из немца в американца. Хотя Деев, как ты помнишь, был против идеи с женитьбой на американке. Между нами говоря, на роль жены он рассматривал одну особу, бывшую гражданку СССР. Она выехала в Израиль, но сбилась с пути истинного и оказалась в Нью-Йорке. Зацепилась там и открыла свой бизнес. Деев тогда полагал, что с иммигранткой из Союза проще и легче управлять. Потому что здесь остались ее родители. Надо было мне тогда с Деевым на деньги спорить.
        - Рад за тебя, честно. Даже если Марта случайно узнает что-то лишнее, она ведь не побежит в ФБР? Она не захочет расстаться с обеспеченной старостью и семейной жизнью?
        - Думаю, что нет. Она трезвая натура. Жизнь у нее была не слишком сладкой. Первый муж погиб через полгода после свадьбы. Второй распускал руки и гулял. Она рада тому, что есть, и большего у бога не просит.
        - Марта не спрашивает, почему у тебя, гражданина ФРГ, не заметен немецкий акцент? - Колодный снова засмеялся. - И почему ты до сих пор познакомил ее только с одним только дядей? У тебя ведь еще полдюжины немецких родственников.
        - Она была сыта одной поездкой в ФРГ и одним дядей. Немецкая экзотика, все эти шнапсы, рульки, пиво и хоровое пение под баян, - ее быстро утомляют. А про акцент она, насколько помню, давно не вспоминала.
        - Помнишь, вы с Мартой приезжали в Москву? Ты был здесь по делам, но так все обставил, будто купил тур в СССР. С огромной скидкой. И ее с собой привез.
        - Что-то не так?
        - Нет, все нормально. Просто я вспомнил, что мы тогда посидели, как сейчас сидим, один на один. А потом еще в ресторане «Метрополь» потрепались, когда Марта поужинала и пошла наверх, в номер. Хорошая женщина, серьезно. Кажется, тогда мы выпили лишнего. Было весело. Просто вспомнилось…
        Колодный наполнил стопки, опустил в корзину для бумаг пустую бутылку и сказал:
        - Кстати, когда твоя Таня была жива, я иногда тебе завидовал. Вот живет человек: одна жена в Нью-Йорке, вторая в Москве. И обе красавицы. И наверняка есть еще много знакомых женщин, симпатичных и обаятельных. Я шучу, старик… Не обращай внимания.
        Выпили за удачу и красивых женщин. Колодный прищурился и сказал:
        - Я смотрю, у тебя физические кондиции неплохие. Живота нет и вообще… Бегал там?
        - Ходил в спортзал, боксировал немножко. Брал уроки карате у хорошего парня с опытом. Он был телохранителем одного большого человека в Южной Корее.
        - Ух ты, молодец. Карате лучше самбо?
        - Можно кое-что из самбо взять, и карате штука перспективная. Но один месяц в Москве, - Разин щелкнул себя пальцем по горлу, - и все физические кондиции превратились в воспоминания.
        - Да, Леша. В Союзе по-прежнему пьют. А у нас, в первом управлении, физическая подготовка ниже табуретки. В контрразведке с составом еще кое-как работают, готовят. Не дают зарасти жиром. А здесь… Как в болоте.
        Разин посмеивался, старясь расслабиться и больше не смотреть на часы, а разговор все не кончался.
        - Тебе, Леша, наверняка надоели оперативники из второго управления, которые вертятся под ногами. Когда я узнал о слежке, хотел страшный шум поднять. Но подумал и остыл. Ты же понимаешь, - это не наша, не первого управления, инициатива. И тем более не моя. Процедура символическая, для галочки. Тебя проверяют точно так, как в свое время, лет семь назад, меня проверяли. Я тоже вернулся из американской командировки и приуныл, когда узнал, что на все сто процентов мне не доверяют. Телефон слушают, оперативники шустрят.
        - Я понял. Опера для меня, как родные, я их всех в лицо знаю.
        - Поэтому я и говорю: потерпи, старина. Нельзя обижаться на своих. Тогда я набрался терпения и все пошло по-старому, даже лучше. Я правильно понял суть проблемы: доверие надо заслужить, его не присваивают, как звание. Кстати, если ты не забыл: тогда я был майором. А сегодня - полковник, у меня сейчас генеральская должность и большие возможности для роста. Не хвастаясь.
        - Что ж, рад за тебя и спасибо за поддержку, - сказал Разин. - Обиды у меня нет. Все-таки мы не в богадельне работаем…
        - И ладно, и молодец. Слушай, я хотел кое-что показать…
        Колодный наклонился, вытащил с нижней стеклянной столешницы большой конверт, высыпал на стол несколько больших черно-белых фотографий. Верхние снимки сделаны на улице, мужчина средних лет в плаще и шляпе куда-то спешил. Лицо хмурое и настороженное, будто он чувствовал тревогу или опасность. Последние фотографии крупнее, тот же человек один сидит за столиком в уличном кафе.
        - Некто Стивен Платт. Тебе этот мужчина не попадался на глаза, ну, невзначай? - спросил Колодный. - Знаешь, как бывает: средь шумного бала, случайно…
        Он, словно протрезвел за секунду, впился острыми внимательными глазами в Разина, будто не придавал значения его ответу, словно шелуха его уже не заботила, - будто он мог прочитать ответ на лице собеседника. Разин не дал себе труда рассмотреть фотографии и задуматься над ответом. Он покачал головой:
        - Не припоминаю. Что-то серьезное?
        - Как сказать… Это наш человек, жил в Бостоне. У него тоже был небольшой магазинчик. Три месяца назад он куда-то пропал. Сначала была надежда, но теперь ее нет. Не думаю, что он вернется. Ну все, забудь об этом.
        Колодный убрал фотографии, налил в чашки кофе. Через полчаса проводил Разина до лифта, пожал руку и похлопал по плечу.
        Глава 18
        Разин проснулся чуть свет, штора была не задернута, подумал, что на улице дождь, в квартире холодно. Можно спать еще хоть час, даже два, но вряд ли получится. Он прошел на кухню, зажег свет, переставил на пол со стола три пустые бутылки «Экстры» и четыре пивные «Ячменного колоса». Выпил теплого чая с сахаром. Встав на табуретку, вытащил с антресолей мягкий чемодан, дамский, кремового цвета, - блестящий, как елочная игрушка, - с большими хромированными пряжками и серебристыми ремешками.
        Четыре приличных женских чемодана были уже проданы, а мужской «Самсонит», черный с хромированными полосками, месяц пылился в починке. Разин вытянул длинную коробку с женским австрийскими сапогами, крест-накрест перевязанную веревкой. С чемоданом прошел в гостиную. Он раздвинул шторы, включил свет, постоял минуту, успев подумать, что вот эту шестнадцати-рожковую хрустальную люстру с подвесками и висюльками, купленную в Праге, наверное, тоже придется продать. И вместо нее купить то, что можно купить в московском магазине: какой-нибудь копеечный плафон а-ля слоновье яйцо или штампованную тарелку из каменного века.
        Он положил на диван раскрытый чемодан, стал шарить в шкафу, выбирая вещи, которые можно сдать в комиссионный магазин, комиссионка как раз по дороге, на Проспекте Мира. Три чуть поношенных свитера, блузки, кофта из ангоры с цветами, французское демисезонное пальто с накладными карманами и воротником стоечкой. Он постоял в раздумье, место в чемодане еще оставалось, нагнулся и выбрал две пары туфель, одни лодочки с лаковым верхом, другие - модерновые, на танкетке из грубой кожи, с множеством медных заклепок. Мечта любой модницы, у которой есть джинсы.
        Через полчаса он спустился вниз, мысленно умоляя создателя, чтобы тот избавил его от встречи с соседками, но едва открыл дверь и шагнул за порог подъезда, встретился глазами с Варварой Ивановной, женой отставного генерала КГБ и другой женщиной помоложе, вдовой генерала из Генштаба. Машина Разина стояла здесь же, у подъезда. По привычке, инстинктивно усвоенной после кончины жены, он сделал скорбное лицо, поздоровался, женщины выдержали паузу, переглянулись и ответили на приветствие. Он открывал багажник, спиной чувствуя их взгляды.
        - Давайте я чемодан подержу, - Варвара Ивановна шагнула вперед. - Вам ведь неудобно. Вы переезжаете куда-то?
        - Нет, просто вещи перевожу.
        - А-а-а… Вон оно как. Вещи… Ну, бог в помощь.
        Он открыл багажник, полный инструмента и ветоши, и решил пристроить вещи в салоне. Он подумал, что Варвара сейчас спросит про тестя, почему здесь долго не показывается, ведь это его квартира. И она действительно вспомнила тестя, сказала, что тут все по нему скучают, ждут обратно. Каждый раз соседки почему-то вспоминают тестя, будто у них с ним какие-то особые близкие отношения.
        По дороге разошелся дождь, зарядивший еще с ночи, в такое время хорошо бы посидеть дома, но Разин ехал хлопотать о надгробье для покойной жены. Контора Мосмраморфото, занимавшаяся распиловкой гранита и мрамора, созданием крестов, могильных плит и цветников, находилась далеко за кольцевой дорогой, в такой местности, куда и в хорошую погоду на машине лучше не соваться. Но в этот день удача сопутствовала Разину, он благополучно проехал по разбитому асфальтовому шоссе, взял налево по обочине, где не было жидкой грязи и прорвался через самые опасные места. Он не первый раз ездил сюда и знал, что и как.
        Он свернул с грунтовки и поехал вверх по темной прошлогодней траве, через кусты чертополоха, потом сделал крюк и посуху сзади подъехал к конторе. Разин давно усвоил: если хочешь попасть к начальнику, который принимает редко и по записи, выбирай плохую погоду. Дом был двухэтажным, кособоким, потемневшим от старости и бесконечных дождей. В стороне на взгорке торчали две каменные глыбы, за ними длинные дощатые постройки, что-то вроде сараев, ветер доносил визг дисковой пилы.
        У крыльца стоял «уазик» и «волга» начальника конторы. Разин в три прыжка достиг крыльца, остановившись под навесом. За спиной хлопнула дверная пружина, Разин, никого не встретив, поднялся на второй этаж, толкнул дверь приемной и втиснулся в комнатку, вмещавшую шкаф, два кресла, горшок герани и письменный стол. Секретарша, миниатюрная женщина лет сорока, подняла глаза от пишущей машинки, улыбнулась, но не успела и слова сказать, Разин толкнул плечом директорскую дверь и закрыл ее за собой.

* * *
        За столом сидел здоровый дядька с красным обветренным лицом, в еще не просохшем плаще. Видимо, заглянул ненадолго. Разин уже знал, что в конторе сменился руководитель, но видел этого человека впервые и сразу решил, что в жизни перемен много, и к добру, и к худу, но эта перемена - точно к худу. Он представился, сказал, что приехал посмотреть на гранит для надгробья, его обещали привезти. Хозяин кабинета усмехнулся каким-то своим мыслям, не поднимаясь, протянул огромную красную, будто сваренную в кипятке, ручищу. Кивнул на свободный стул, сказал, что он новый директор конторы Бакланов Серафим Юрьевич, и попросил зажечь свет.
        Разин сел и повторил, что он полтора месяца назад уже привозил письмо из министерства Внешней торговли, а сейчас, как договаривались, приехал посмотреть камень для надгробья. Бакланов отвернулся к окну и нахмурился.
        - Значит, у тебя жена…
        - Совсем молодая, - кивнул Разин.
        - Понимаю, люди с радости сюда не приходят. Вот и ты тоже…
        Появилась пачка «Столичных», над столом повисло облако табачного дыма, затянувшись, Бакланов разогнал дым ладонью. Кажется, он всех на свете называл на «ты».
        - Кстати, у меня не так давно тоже жена умерла, Алевтина. Да, в рассвете сил. Красавица… Только вспомню, - и слезы на глазах. Вот так. И после ее кончины я с письмами не бегал по инстанциям. Чего просить? Вторую жизнь? Не дадут, а больше ничего не нужно. Погибла и не вернешь… Такие пироги, дорогой товарищ.
        Бакланов говорил как-то бойко, весело, будто это прискорбное событие, кончина жены, его чем-то забавляло. Он привстал, протянул руку, достал с дальней открытой полки скоросшиватель и стал шелестеть бумагами.
        - Вот письма от государственных и партийных организаций, - Бакланов сделался серьезным, он водил толстым пальцем по машинописным строчкам, будто боялся потерять, где читает. - Вот со Старой площади, из Мособлисполкома. Надо помочь в изготовлении памятника из темного гранита. А вот это от ваших соседей, из Министерства иностранных дел. У старшего референта умерла старуха мать. А я должен помочь… Чем? Стать ему второй матерью, референту этому?
        - Насчет меня в вашем главке все решили. Иначе бы я не приехал.
        Бакланов не услышал.
        - Вот, взгляните, - он раскрыв второй скоросшиватель. - Письмо за подписью генерального директора ТАСС, у специального корреспондента родственник дуба врезал. Вот из Моссовета, вот из Госснаба, из министерства легкой промышленности… И для всех я должен разбиться в лепешку. А вот ваше письмо, из министерства Внешней торговли. «Прошу помочь в изготовлении…» И так далее. Вокруг начальства много, плюнешь - обязательно попадешь в начальника. А я один. И не могу для всех стать кормящей матерью.
        - Мы уже договорились с Осадчим. Он подписал все документы. Нам осталось решить, что будет вырезано на полированном граните. Лицо жены, то есть ее портрет по фотографии. Ну, парочка гвоздик…
        - Слушай, не поминай в этих стенах Осадчего. Что б ему… Он дров наломал, а мне отвечать? Большие люди из обкома партии за него слово замолвили. Поэтому он еще на свободе. Меня вызвали в главк и сказали: всю филькину грамоту, все, что Осадчий подписал, выбросить в мусор. Вот так… Я вам соболезную. Гранит, чтобы вы знали, - строго фондируемый материал. Пишите письма хоть целый день, - гранита не дадут. Ни на один кубометр. Тебя поставят в очередь. Нет, не с простыми смертными. А вот с этими товарищами, из папки. В льготную короткую очередь. Через какое-то время получите памятник. Два-три года можно подождать. Еще вопросы?
        Разин залез во внутренний карман, достал комитетское удостоверение, раскрыв его, сунул под нос Бакланова. Тот внимательно прочитал и сделал вид, что он воробей стрелянный, красной книжечкой его не испугаешь, и вообще, - сейчас не тридцать седьмой год. Высморкался в платок и сказал:
        - Майор КГБ… Ты же вроде из министерства…
        - Я на двух работах кручусь. Ты меня хотел разозлить и разозлил. На обратной дороге заеду в одну контору и поинтересуюсь… Откуда ты такой взялся. У тебя наверняка биография интересная. И приведу к тебе хороших ревизоров.
        Разин сделал вид, что собирается подняться и уйти, Бакланов встал первым.
        - Ладно, майор, не горячитесь. Пойдем, материал посмотрим.

* * *
        Дождь перестал, ветер затих и стало светлее. Они вышли на задний двор, где перед мастерскими на деревянном настиле лежала гранитная глыба до плеча Бакланову, с одной стороны уже ровно обрезанная и отполированная. Бакланов, наклонившись, вгляделся в фактуру камня, сжал кулак и поднял большой палец.
        - Вот такой материал, - сказал он. - Портрет сделаем. Под портретом пару гвоздик. Или, хочешь, сделаем ее цветную фотографию на фаянсе? Нет? А тут будет цветник. Метр сорок на семьдесят. В лучшем виде. Доволен?
        - Еще бы…
        - Слушай, просьба есть. У моей жены новая машина, «лада» седьмая. Мне нужна японская магнитола с колонками, ну, все как полагается. Желательно «сони». Десяток кассет, фирменных. Музыку мне ребята запишут. И еще чехлы, пятнистые, с ворсом… Я такие видел у одного… Ну, вроде из леопардовой шкуры. Жена спит, а у меня нет валюты, чтобы эти чертовы леопардовые чехлы купить.
        - Ты говорил, что жена скончалась?
        - Майор, не ловите меня на слове. Господи… Та скончалась, скоропостижно. Но на земле есть и другие женщины. Приезжайте через неделю, внесете в кассу две тысячи пятьсот. За музыку и чехлы я рублями отдам, - без вопросов. Ну, сколько скажешь.
        Из мастерских вышли работяги в комбинезонах, ждали от Бакланова какой-то команды, но тот в их сторону не посмотрел. Проводил до машины московского гостя и стал показывать, как лучше добраться до шоссе, не выезжая на старую грунтовку.
        Новая дорога на Москву, которую показал Бакланов, была асфальтированной. Проехав пару километров, Разин свернул к длинному дому без окон, видимо, раньше там помещался коровник, а сейчас склад. Одна створка ворот была распахнута. Встретил его дядька в ватнике и резиновых сапогах. Разин достал из кармана плаща поллитровку «пшеничной» и спросил, нет ли на складе азотированной селитры. Оказалось, что есть. Мужик, не набивая цену, дотащил до машины и бросил в багажник четыре мешка по двадцать килограммов и получил свой бонус.
        Глава 19
        Разин вернулся в Москву днем, но, казалось, наступил поздний вечер. Нависли тяжелые тучи, закрывшие собой все небо, собирался дождь. Разин остановился возле большого комиссионного магазина рядом со станцией метро Алексеевская. Достал сумку с вещами и продолговатую коробку. В комиссионке он побродил по залу, приглядываясь к ценникам. В служебном помещении, в узком коридорчике, который заканчивался прилавком, принимали вещи на комиссию.
        Очередь всего четыре человека. Тут же крутилась парочка молодых мужчин и какая-то девица в белой искусственной шубке, спрашивали, что принесли на продажу и обещали сразу заплатить, если понравится. Какой-то парень подошел к Разину, спросил, что принес, услышав про женские осенние сапоги, стал тянуть его за руку к выходу, что-то шептать в ухо, Разин вырвался и ответил, что времени у него много, он в очереди постоит. Подошел другой мужчина, спросил какого цвета сапоги, размер и чье производство.
        Разин отвернулся, но рядом уже оказалась девушка, симпатичная, коротко стриженная с ярко накрашенными губами. Она сказала, что два дня тут отирается, чтобы купить сапоги, ее силы уже на исходе, а через день надо обратно в Ставрополь, на родину. Сапоги там в продаже есть, но только резиновые, - больше никаких. Последнее время, сдавая вещи в комиссионки, Разин время от времени имел дело с мелкими барыгами, иногда это выгодно и быстро, но иногда может плохо кончиться. Тебе предложит зайти за угол ближнего дома, сосчитают деньги, сунут их тебе… Короче, можно остаться вообще без денег, без вещей и с пробитой головой.
        - Какой размер? - шепнула девушка и облизывала накрашенные губы, будто речь шла о чем-то очень интимном.
        - Тридцать восемь. Цвет - белый.
        - Господи - белый. Моя мечта. Будь человеком, дай взглянуть одним глазом. Меня Лена зовут.
        - В зале меня подожди, у двери, - сказал Разин.
        Он дождался своей очереди, положил на прилавок демисезонное французское пальто, темно-фиолетовое с золотыми пуговицами, почти не ношенное, два свитера и платье. Приемщица вертела вещи в руках, проверяя швы и качество ткани. За пальто предложила сто тридцать. Разин стал спорить: в зале он видел пальто хуже и вдвое дороже.
        - То пальто из зала не продастся, - вывернулась приемщица. - Женщина бедная сдавала, плакала. Просила поставить подороже. Его сегодня же уценят. И все равно еще долго не продадим. Я хорошую цену даю. Ладно, сто пятьдесят. Просто потому, что вы приятный мужчина.
        Поторговавшись немного, Разин получил квитанции, в зале его ждала девица, в сером свете близкого вечера она выглядела старше. Они оказались на улице, дул сырой ветер, людей было много, пошли в сторону метро Алексеевская, свернули за угол, двинулись дальше. Оказались во дворе, на пустой детской площадке, Разин развязал веревочку на коробке. Лена примерила обновку и так обрадовалась, что хотела повиснуть на шее продавца и поцеловать его взасос, но Разин ловко увернулся от объятий. Но тут глаза Лены вдруг померкли, улыбка пропала, Разин повернул голову, к ним подходили два милиционера в серых шинелях и шапках.
        - Вот тебе и сапоги, - вздохнул Разин.
        Тут же подогнали машину и доставили их в отделение милиции, там в крошечной комнате Разин отвечал на вопросы лейтенанта с черными усами, а тот писал протокол и тяжело вздыхал о чем-то своем. Лена сидела в другой комнатке, точно такой же, и отвечала на вопросы младшего лейтенанта: как, что, почему, сколько… Младший лейтенант быстро закруглил с протоколом и сказал, что девушка здесь хорошо известна, она просит граждан, как правило, мужчин, сдающих на комиссию вещи, продать их ей. Можно остаться без вещей и без денег. Она полтора года отсидела в женской колонии под Можайском, скоро снова сядет и лишится московской прописки. А дальше - только проституция, воровство, - и конец жизни в сточной канаве.
        Кстати, зовут ее не Лена, а Инесса. Редкое имя, легко запомнить. Симпатичная, но от таких девочек надо подальше держаться. Живет она не в Ставрополе, а в Москве. Если бы милиционеры вовремя не подъехали, Разин сейчас был не свидетелем, а пострадавшим.
        Младший лейтенант рассказал парочку поучительных историй из жизни потерпевших и ушел. Долго тянулось время ожидания, в маленькой комнате Разину разрешили курить в приоткрытое окно. Ждали начальника смены капитана Павла Матвеева, тот опоздал, но все-таки появился. Он заглянул в служебное удостоверение майора Разина, почесал затылок и сказал, что протокол милиционеры никуда отсылать не будут, но надо сделать выводы. Капитан проводил свидетеля до двери, тут Разин попросил отпустить и девушку, если к ней нет каких-то других претензий. Майор ответил, что через полчаса она выйдет. Разин спустился вниз по проспекту Мира, нашел машину, подогнал ее к отделению милиции и дождался Инессы.

* * *
        Разин пригласил ее на ужин в кафе «Лель», что у метро Алексеевская, они съели по цыпленку табака, выпили на двоих немного коньяка и бутылку румынского десертного вина, мило поболтали, вспомнив сегодняшнее приключение, даже посмеялись. Потом вернулись к машине, Инесса предложила заехать к ней домой, есть бутылка польского бренди и болгарский клубничный ликер, - фантастический. Плюс пакетик натурального кофе, пей хоть до утра.
        Разин отказался, он довез девушку до дома и сказал: если нужны австрийские сапоги на каблуке, плати сто двадцать. Инесса еще раз примерила сапоги, рассчиталась и поцеловала Разина в щеку, оставив яркий след своих губ.
        - Сколько тебе лет, Инесса? - спросил он.
        - Называй меня Леной. Так мне больше нравится. Ну, какая, господи, разница… Девятнадцать. Вру. Я уже совсем большая девочка. Двадцать семь.
        - Это правда, ну, что сказали в милиции?
        - Что я обманываю честных граждан, в основном мужчин бальзаковского возраста? - она засмеялась. - Было пару раз. А пусть эти мужчины, пусть они руки не распускают, не лапают. Они думают, что если помогли мне пятьдесят рублей заработать, то могут обращаться со мной, как со шлюхой. Будто права на меня купили.
        - Слушай, ты живешь в двух шагах от главного в стране Бюро обмена жилой площадью. Это уникальное место, где деньги рекой текут. Здесь крутятся маклеры, которые могут за деньги обменять плохую квартиру на хорошую или наоборот, сдать квартиру, снять дачу. Все, что угодно. В любом городе СССР, в любом районе… Маклеры берут за работу хорошие комиссионные. Тебе никогда в голову не приходило заняться этим бизнесом?
        - Бизнес хороший, - сказала Инесса. - И я, честно говоря, я кое-что в этих делах смыслю. Но теперь я боюсь…
        - Что-то случилось?
        - Дорогой товарищ Леша… Сколько лет можно получить за улучшение жилищных условий наших граждан, - написано в Уголовном кодексе. Короче, пять лет колонии усиленного режима с конфискацией имущества. Однажды я уже схлопотала год условно за спекуляцию. В следующий раз меня определят в колонию. Ты же меня дождешься?
        Она снова засмеялась.
        - Жаль… А мне нужно снять две квартиры в Москве, желательно недалеко от центра. И еще хорошую зимнюю дачу или дом в подмосковном поселке. С отоплением и городскими удобствами. Не дальше сорока километров от Москвы. И еще мне нужна машина. Я купил бы ее. Желательно, напрямую у владельца. Вот я и подумал, что ты можешь помочь.
        - У меня, товарищ Алеша, другие планы. Сейчас, когда разрешили выезжать в Израиль, я не хочу оставаться здесь. Все документы давно оформлены. Уже скоро я получу бумажку из ОВИРа. Но у меня есть на примете один парень, он снимет любую квартиру, которая тебе нужна.
        - Я не хочу иметь дело с незнакомыми личностями. А вот с тобой мы могли бы поладить.
        - Тогда знай: единственная вещь, которая меня интересует, ради которой я готова рискнуть, - это валюта. Я не хочу уезжать, имея на кармане двести семьдесят долларов, которые мне от щедрот отвалит советская власть. Кое-что я уже скопила. Но этого мало даже на первое время.
        - Я заплачу долларами, - сказал Разин. - Хорошо заплачу.
        - Это мне уже нравится. Сходя в гроб, родной дядя оставил мне «волгу М-21». Но я тянула с продажей. Наверное, тебя ждала. Хорошая машина, выпущена в 1970-м году. Пробег пятьдесят тысяч километров. Резина как новая. Садись и гоняйся. Я сама почти не ездила - старая «волга» не мой стиль. Итак… Две тысячи долларов. И эта красавица - твоя. Еще пять сотен - и получаешь гараж с погребом. Не гараж, а филиал Брестской крепости.
        - Если тачка на ходу, поговорим, - кивнул Разин. - И гараж заберу.
        - Позвони завтра в полдень из автомата, - сказала Лена. - Встретимся у магазина «богатырь» за Крестовским мостом. Помни: ни одного лишнего слова по телефону.
        Сунула в его ладонь бумажку с номером, вышла из машины и пропала в темноте. Разин возвращался домой окольными путями, но не заметил машин, которые бы висели на хвосте. Возможно, о встрече с этой девушкой, об этом маленьком приключении, никто не узнает.
        Через пару дней Разин стал обладателем «волги М-21» бежевого цвета с кожаным салоном, через две недели арендовал две квартиры в Москве и теплый зимний дом со всеми удобствами в ближнем Подмосковье.
        Глава 20
        Личность человека, который пользовался именем Константина Бортника и ухаживал за покойной Татьяной Разиной, установили быстро. Из картотеки отобрали несколько подходящих кандидатов, примерно одного возраста, похожих на него по описанию. Из общего числа вычли тех, кто умер или был убит, сидит в СИЗО, лагере или тяжело болен. Фотографии предъявили Шор и Захаровой, - они опознали одного из мужчин.
        Это был рецидивист, сорока двух лет, действительно носивший с рождения имя Константина Бортника, впрочем, у него били и другие имена: Гриша Витебский, Лазарь Портнов, Руслан Лебедь, Иван Сухоручко и так далее. Рост метр восемьдесят шесть, вес до последней посадки сто пятнадцать килограммов, левша, из особых примет татуировки на спине, груди и предплечьях. Чтобы казаться солиднее, иметь вид ученого человека, носит очки с простыми стеклами. Трижды судим за разбой, кражи со взломом, вымогательство, покушение на убийство, посягательство на жизнь сотрудника милиции, мошенничество. В милиции утверждали, что на Бортнике были дела и посерьезнее, его давно уж пора посадить лет на двадцать, но доказательная база так себе, хлипкая.
        Судя по милицейским материалам, в Салтыковке, неподалеку от ресторана «Русь», шесть лет назад Бортник убил богатого теневого дельца и его молодую жену. Те приехали на юбилей известного московского артиста, парковка была переполнена, они оставили машину где-то на улице, неподалеку от ресторана. По словам единственного свидетеля, появился Бортник, сел на заднее сидение «волги» и предложил кое-что обсудить. Видимо, переговоры провалились, Бортник вытащил ствол и разрядил всю обойму в подпольного миллионера и его женщину. Единственный свидетель, на показаниях которого строилась обвинение, неделей спустя попал под скорый поезд, дело заглохло.
        Полтора года назад Бортник освободился из мест заключения, не имея права проживать в крупных городах, он поселился за сто первым километром, где-то в рабочем поселке у женщины, скупщицы краденого, высланной из Москвы. Некоторое время он ходил отмечаться в райотдел милиции, но эта идиллия была недолгой, Бортник исчез, с тех пор в милиции о нем ничего не слышали.

* * *
        Это был старый восьмиэтажный дом с двумя подъездами в районе метро Кропоткинская. В пять утра оперативники поднялись на последний этаж, на звонки дверь никто не открывал, пришлось вскрыть два простеньких замка отмычками. Двухкомнатная квартира, кажется, еще пахла одеколоном «Шипр» и розовым десертным вином. Кровать была скомкана, под одеялом обнаружили импортный бюстгальтер и женские трусики. Платяной шкаф был пуст, тумбочки и секретер хранили в себе только бесполезный бумажный мусор: квитанции в химчистку, квитанции из женского ателье, из ломбарда и прочее, выписанные на незнакомые фамилии. Видимо, от прошлых жильцов осталось.
        К полудню с трудом нашли хозяйку, некую Марину Китаеву, женщину лет пятидесяти с золотыми зубами. Она прилетела в квартиру будто на пожар. Поздоровалась с Орловым и двумя криминалистами, которые уже осмотрели комнаты и туалет с ванной, и теперь возились на кухне. Хозяйке объяснили, что ее жилец замешан в нехорошей истории, и теперь его ищут компетентные органы. Опасаясь задержания, он съехал, не поставив хозяйку в известность. Кажется, в квартире все цело. В распахнутом зеленом пальто с желтым лисьим воротником, хозяйка стояла посреди большой комнаты и дико озиралась испуганными глазами, будто что-то искала, держалась за сердце.
        Орлов предложил ей снять пальто и присесть к столу, есть разговор. Сначала он выложил в ряд десяток фотографий мужчин примерно одного возраста и попросил сказать, на какой карточке бывший квартирант, - Китаева не ошиблась. Она объяснила, что сдавала квартиру большому человеку, который деньги не считал. Возле метро приклеила дюжину написанных от руки объявлений, что сдает квартиру со всеми удобствами, приписала внизу номер телефона.
        - Дорого. Но, я цену не спустила, - сказала хозяйка. - Продолжала ждать. Мне спешить некуда, я свое возьму. Хотя, чего уж там: каждый день приносил убыток, а не прибыток. И вот позвонил Грановский. И я сердцем поняла: мой человек. Встретились у метро. Высокий, представительный мужчина, вроде вас. Только постарше. В очках, с портфелем. Походка твердая. Он выделялся из толпы. Сразу видно, что начальник. Приехал в Москву по делам на пару месяцев, но пришлось задержаться.
        - Это вы сами решили, ну, что командированный и приехал по делам? Или он сказал?
        - Я его паспорт видела. Господи, не сбивайте меня с толку… О своих делах он мне не рассказывал. Только снял квартиру сразу на полгода и заплатил вперед. Осталось еще три недели оплаченного времени. И залог у меня.
        Она спохватилась, что сказала лишнее, залог могут отобрать.
        - Вы его данные записали: номер паспорта и прочее?
        Китаева выложила на стол исписанную бумажку.
        - Про меж нас уговор был, что я ничего записывать не буду. Он сам об этом попросил. Не знаю, чего он натворил по вашей части. Но по мне - хороший человек. Платил вперед и жил тихо, без пьянок и шлюх. А ведь у нас народ другой, только и норовят обмануть, украсть, испортить, обсчитать. И в большом, и в малом. Везде так. А мне жаловаться некому. Уже третий год - вдова.
        - Какая же месячная плата? - заинтересовался Орлов.
        - По деньгам плата, - Китаева нахмурилась. - Посмотрите какая шикарная квартира. Немецкий гарнитур. Рядом с метро. А какой тут ремонт… В горке и серванте сервизы. Хрустальная люстра. Телевизор цветной. Я людям доверяла…
        - Теперь осмотрите квартиру, - сказал Орлов. - Может быть, он какие-то вещи оставил или записи. Или, наоборот, не оставил, а забрал с собой…
        Хозяйка, томимая подозрениями, упала на колени перед сервантом, открыла дверцы внизу, стала греметь тарелками, переставляя их с места на место, пересчитывала, сбивалась, и вновь начиная счет. Кажется, со столовым сервизом на шесть персон порядок. Его из серванта даже не вынимали. Она принялась за чашки. Через час выяснилось, что ничего своего, даже коробка спичек, квартирант не оставлял. Но в чайном сервизе «Мадонна» нет двух блюдец и сахарницы, Китаева всю квартиру перевернула, - не нашла. С глазами, полными слез, она приблизилась к Орлову, стоявшему у окна, повисла на руке:
        - Товарищ… Сахарница пропала. И двух блюдец нет. Пожалуйста… Я этому человеку никогда не доверяла. С такими в один трамвай не садись. Выйдешь без сумочки. У нас был уговор, что он в сервант не будет лазать… А он… Я умоляю. Знаете, как бывает… Вы же найдете этого проходимца, - и сразу мне звоните. Заявление на него составлю. Чтобы вернул фарфор. Или деньгами. Господи… Как после этого жить дальше? Как людям верить?
        - Когда найдем жильца, спросим про сахарницу, - пообещал Орлов.

* * *
        Поиски Бортника продолжались. В нескольких ресторанах, которые прежде он любил посещать, совместно с милицией провели проверку документов, устроили облавы в катранах, но туда он не захаживал.
        Орлов навел справки через осведомителей, один из них, в прошлом валютчик и профессиональный катала, ныне инвалид, сообщил, что знает, где искать Бортника. Но услуга за услугу, информатору нужны несколько доз героина и немного денег, иначе он умрет раньше, чем что-то вспомнит.
        Орлов съездил на работу, взял из сейфа конверт, хранивший в себе несколько чеков героина и получил адрес: Подмосковье, Лесной городок, ближний от станции дом отдыха. Этот дом отдыха что-то вроде лежбища Бортника, возможно, его приютила старая подружка по имени Зоя. По информации другого осведомителя, тот якобы видел Бортника именно на платформе Лесной городок киевского направления. Одетый в бежевый костюм и пальто, он устроился на лавочке, поставил рядом объемистый портфель и развернул газету.

* * *
        Довоенной постройки дом отдыха был на хорошем счету в ЦК профсоюзов. Там работала сестрой-диетологом некая Зоя Клепикова, тридцати двух лет, уроженка Смоленской области, в Москве ее неоднократно привлекали к административной ответственности за спекуляцию и скупку краденого. Через человека в администрации дома отдых узнали, что мужчина, похожий на Бортника, иногда к ней приезжает.
        Года полтора назад, во время последнего задержания, Зою предупредили: если спекуляция не прекратится, - ей оформят реальный срок, лет пять как минимум. Спекулировать она, конечно, не перестала, но перебралась из Москвы в область, устроилась на работу в санаторий. Ее служебная квартира помещалась там же, по месту работы, на первом этаже двухэтажного деревянного флигеля.
        В двух смежных комнатах второго этажа оперативники КГБ устроили засаду. Из административного корпуса протянули телефонный кабель, но за неделю гости у Зои не ночевали. На девятый день в ранних сумерках через поле, отделявшее дом отдыха от станции, прошел мужчина. Рост и комплекция приблизительно как у Бортника, в руках толстый портфель. Он это или нет, разобрать невозможно.
        Вскоре снизу, из комнаты Зои, стали слышны голоса, мужской и женский. Значит, гость все-таки к ней. В десятом часу позвонили домой Орлову, он приказал пока ничего не предпринимать, если уж Бортник приехал, то до утра он никуда не денется. Озеров, Горох и еще четыре оперативника приехали на двух машинах около полуночи, поставили транспорт за жилым корпусом, по радиотелефону связались с оперативниками из верхних комнат. Уже первый час, а у медсестры заводят музыку, разговор стал громче, слышен смех. Группа оперативников обогнула административный корпус и трехэтажное здание, где останавливались отдыхающие, там было тихо, все спали.

* * *
        Прячась за молодыми деревцами, дошли до флигеля и остановились. Светили два фонаря на столбах, открывая хороший обзор. Справа, в двадцати метрах, флигель в два этажа с двускатной крышей. Светилось два окошка на первом этаже, задернутых одинаковыми желтыми занавесками.
        Перед домом уже не осталось снега, вылезли круги темной земли, видимо, с приходом тепла, они превращались в цветочные клумбы. За клумбами стоял сарайчик, в котором хранили огородный инвентарь. Играла музыка, Орлов приказал держать оружие наготове. У Бортника может оказаться ствол, пьяным он будет стрелять куда попало. Оперативники были молодыми, они волновались, как солдаты перед первым боем, и только у Гороха была скучающая кислая физиономия.
        - Потише, парни, - сказал Орлов. - Значит так, Горох будет за старшего. Когда музыку снова заведут, заходите в дом. Постучите в дверь под номером четыре. Горох, попроси хозяйку выключить музыку. Она тебя не увидит. Тут не город, глазков в дверях нет.
        - Якобы, я сосед? - спросил Горох.
        - Скажи, что прислал директор дома отдыха Усов. Люди жалуются, что из-за музыки уснуть невозможно. Когда дверь приоткроют, все заваливайте в комнату. Бортника на пол и пакуйте. Чуть что, применяйте оружие.
        Они простояли еще минут пять на холодном ветру. Музыка снова заиграла. Оперативники пошли к крыльцу, огляделись и исчезли за дверью. Орлов перебежал к сарайчику, встал в его тени. Музыку выключили. Через полуоткрытое окно было слышно, как Зоя что-то громко говорит. Она не хочет открывать, тянет время, но гости настойчивы. Орлов вытащил пистолет из подплечной кобуры, выключил предохранитель и передернул затвор.
        Одна штора приоткрылась, стало видно, как убирают с подоконника цветочные горшки. Снова громко заговорила Зоя. Кто-то раскрыл шторы, распахнул настежь обе створки окна. Это был крупный мужчина с всклокоченной шевелюрой. Он далеко высунулся из окна, посмотрел направо и налево. Сел на подоконник, перекинул одну ногу. Бортник был в брюках и светлой рубашке, то ли забыл о плаще, то ли решил, что скоро вернется.
        Он перекинул вторую ногу, соскочил на землю и осторожно прикрыл одну створку окна. Отступил на шаг, прикидывая, в какую сторону лучше уходить. До этой секунды Орлов, держа пистолет в опущенной руке, был невидим в тени сарайчика. Теперь он сделал несколько шагов вперед и попал в полосу света. Бортник стоял левым плечом вперед, он заметил человека и понял все. Их разделяло метров семь, или и того меньше.
        - Бортник, стой на месте, - громко сказал Орлов. - Не двигайся. Эй, стоять…
        Бортник сунул руку в карман штанов, потянул ее вверх, что-то доставая. Не теряя ни секунды, Орлов дважды прицельно выстрелил. Первая пуля попала в бок, вторая в грудь. Бортник шагнул вперед и повалился на землю, лицом в оттаявшую клумбу. Наступила тишина, стал слышен далекий шум поезда. Бортник захрипел. Из дома вывалилась группа оперативников. В верхней квартире, откуда вели наблюдение, зажглись оба окна. Одну створку открыли настежь, высунулся оперативник:
        - У вас все в порядке?
        - Нормально, - отозвался Орлов. - Можете спускаться.
        Он сел на корточки возле Бортника, потрогал шею. Пульс был слабым. Он перевернул Бортника с бока на спину. Разорвал ему рубаху, носовым платком постарался стереть кровь и увидел раны. Он скрутил платок в тонкий жгут, засунул его в рану на груди.
        Лицо было испачкано грязью. В шаге от тела лежал пистолет, кажется, иностранного производства. Горох догадался сбегать в дом, где-то нашел бинт, принес ковшик воды, плеснул на лицо.
        - Поднимись на второй этаж и вызови «скорую», - сказал Орлов. - Бинт давай сюда. Видишь, у него задета верхняя доля легкого.
        - Дело не в легком, - покачал головой Горох. - Вторая пуля в печени сидит.
        В доме зажигались окна, выглядывали люди. Вышла Зоя, она и вправду оказалась красавицей, такой, как на фотографии из картотеки. Набросив на плечи теплое пальто с меховым воротником, она стояла в трех шагах от тела и плакала. Бортник дышал тяжело, изо рта выходил какой-то темной кисель. Правое легкое, разорванное пулей, свистело и шипело. Это продолжалось минуты три-четыре. Затем Бортник заворочался, перевернулся на бок и затих. Кто-то сходил в дом и вернулся с простыней, сложил ее вдвое, накрыл тело.
        Орлов, не куривший с обеда, достал сигареты и щелкнул зажигалкой. Зоя угадала в нем начальника. Ее слезы высохли, она всхлипнула последний раз и спросила:
        - А труп так и будет под моим окном лежать?
        - А ты боишься? - Орлов усмехнулся - Ну, полежит день-другой. Он же тебе не мешает.
        - Ничего смешного. Я спрашиваю: скоро его заберут?
        - Я могу оставить это прекрасное тело тебе в подарок. А ты позаботишься о месте на кладбище и обо всем остальном.
        - Это на какие шиши позабочусь? У меня тут зарплата три копейки.
        - Займешь у старых друзей, - сказал Орлов. - Ладно, не переживай. Сейчас судмедэксперт приедет, напишем протокол и всех дел.
        Глава 21
        Первую половину дня Алексей Разин, как обычно, пытался отвязаться от наружного наблюдения. Он спускался в метро, поднимался наверх, стоял в очереди за мясными консервами, ездил на автобусе и снова спускался в метро, чтобы в час дня оказаться в районе Арбата, где два дня назад оставил свою машину. Он сел за руль и отправился на Цветной бульвар. Неподалеку от цирка нашел удобный двор, вылез и отправился на прогулку.
        Побродив по улицам, зашел в кафе, постоял возле прилавка с готовыми блюдами, запоздало вспомнив, что сегодня четверг, рыбный день, когда в московском общепите ничего мясного не готовят. Поэтому и посетителей немного. Он поставил на поднос тарелку с жареным минтаем и картофельным пюре, стакан яблочного сока и занял столик в углу, сев лицом к двери. До встречи оставалось десять минут.
        Сегодня предстояло познакомиться с Войтехом Вишневским, который должен будет выполнять его поручения и поддерживать связь со Стивеном Платтом. В час тридцать в кафе вошел мужчина лет тридцати в коротком сером пальто. Высокий лоб с ранними залысинами, русые волосы ежиком, плотно сжатые губы. Парень с первого же взгляда определил человека, который его ждал. Выбрал какое-то блюдо, поставил на поднос и пробил в кассе чек. Он подошел к столику, спросил, свободно ли место.
        Разин допил сок и сказал:
        - Как закончите, выходите на улицу и налево, по этой стороне. Второй поворот во двор. Я буду в бежевой «волге».
        Платт говорил, что уже давал этому парню ответственные поручения, на него можно положиться. Конечно, будь в запасе побольше времени и возможностей, Войтеха хорошо бы проверить, но времени слишком мало. Кроме того, нельзя во всем сомневаться, всех подозревать, - иначе с ума сойдешь.
        Разин сидел в машине и видел, как через арку во двор вошел Войтех. Он сел на заднее сидение за водителем и, достав из кармана кепку, надел ее.
        - Здравствуйте, Алексей Павлович, - сказал он.
        - Привет, Войтех, - отозвался Разин. - Рад вас видеть. Давайте немного покатаемся, чтобы не стоять на месте. И поболтаем заодно.
        Войтех Вишневский родился в Москве, по матери поляк. Имеет польское гражданство, в Москве ходил в школу, окончил институт связи, получил специальность радиоинженера, последние восемь лет работает в польском торгпредстве, ведает там телефонной и телеграфной связью с Варшавой. Женат на русской женщине, имеет ребенка шести лет. Живет в кооперативной квартире в районе Сокола. Два-три раза в год бывает за границей, у него открытая виза в Польшу.
        Разин выехал из двора на улицу.
        - Ну что, вы готовы поработать? - спросил он.
        - Называйте меня на «ты», мне так привычнее, - ответил Войтех. - Да, я готов. Правда, немного волновался перед встречей. Не мог ночью заснуть. Но не беда… Неделю назад я отправил жену и ребенка к матери в Варшаву. Это поможет мне. Ну, хотя бы за них не буду волноваться.
        - Ты правильно сделал, что отправил семью к маме.
        - По поводу связи вот что. Я повторю то, что вы уже знаете. А вы проверяйте. На всякий случай, чтобы не было нестыковок. Итак, все срочные сообщения я могу передавать в Варшаву по телефону. Ну, спустя примерно шесть-десять часов после того, как получу их. Из Варшавы в течении двух-трех часов все передадут нашему общему знакомому. Шифрованные сообщения записывайте на бумаге. Для этого пользуйтесь двумя почтовыми ящиками, которые вам известны. Звоните по телефону, предупреждайте меня о том, из какого ящика забирать сообщение. И как вы отправили письмо. Сами бросили в ящик или по почте.
        - А если срочно?
        - Если шифровка срочная, звоните. Скажите пару слов и положите трубку. Через два часа после звонка встречаемся в ГУМе на первом этаже на первой линии. Если я не пришел, значит, встреча откладывается на час. Если я снова не пришел, приходите еще через час. Мой телефон надежный. Если он будет занят, пользуйтесь резервным номером. Я ничего не перепутал?
        - Все правильно, - кивнул Разин. - А если у меня какой-то разговор или поручение, тогда встречаться в том же кафе, где сегодня. Я позвоню, скажу про кафе. Вы будете на месте через два часа.
        - Наш друг просил передать вам кое-что, - Войтех вытащил из внутреннего кармана два плотных конверта из толстой бумаги и положил их на переднее пассажирское сидение. - Тут пятнадцать тысяч рублями и две тысячи долларов. Он сказал, если еще понадобятся, сообщите, он передаст. И еще: если что-то нужно, обращайтесь. Я могу достать машину, могу снять квартиру.
        - Начинай искать. Еще парочка съемных квартир не помешает. Составь короткий список адресов. В расходах не стесняйся. Плати без торга.
        - Все, информации больше нет, - улыбнулся Войтех. - Высадите меня после дальнего перекрестка. Я на автобусе отсюда до работы доберусь.
        - Что ж, сообщение для нашего друга я напишу сегодня, через два дня можешь забрать письмо из первого почтового ящика. Ничего срочного. Передавай обычным способом.
        Разин остановил машину через сто метров, проводил взглядом Войтеха, спешащего к остановке, и подумал, что еще одна машина не помешает, но замыкать много заданий на одном человеке нельзя. Войтех обеспечивает связь, это уже очень много.

* * *
        В письме, которое Разин бросил в ящик, он сообщал Платту, что встреча с хранителем архива состоялась. Гриценко требует за бумаги двадцать тысяч долларов. Он утверждает, что, как и раньше, работает в Министерстве внешней торговли, но временно отстранен от заграничных командировок из-за развода с женой. В ближайшее время зарубежные командировки якобы возобновятся. Однако, как удалось выяснить, из Внешторга Гриценко был уволен около года назад за растрату, уже не первую. Его запросто могли под суд отдать, но не стали раздувать скандал.
        Брак Гриценко не расторгал, но проживает отдельно от супруги. Сейчас он числится консультантом при комиссионном магазине, где торгуют антиквариатом. Занимается скупкой и перепродажей икон и других церковных ценностей. Вероятно, как и большинство торговцев черного рынка, находится в разработке КГБ.
        Что касается эксперта по иконам Нины Карповой. Так и есть: она скончалась от онкологического заболевания. Последнее время проживала в Серпухове. Переехала туда, чтобы ухаживать за внуком. Разин побывал в Серпухове и, назвавшись бывшим сослуживцем Карповой, встретился с ее сыном Ильей, который заведует крупным продовольственным складом. Карпов сказал, что мать вела какие-то записи в толстых тетрадях и на отдельных карточках, вроде библиотечных. Однако, где находятся записи, остались они целы или пропали, не знает. Сын, возможно, просто не хотел откровенничать с чужим человеком.
        Возможности снова встретиться с сыном Карповой у Разина пока что нет.

* * *
        На следующее утро Алексей Разин, уже одетый, сидел на кухне, допивая чай, и думал, куда бы отправиться с фирменной коробкой, хранившей в себе большой и красивый магнитофон «Панасоник», чтобы выручить за него, желательно сегодня же, не меньше пяти с половиной сотен. Расходов прибавилось, деньги теперь были нужны постоянно, а рублевая зарплата, без валютной добавки, которую начисляли в заграничных командировках, уходила, как вода сквозь пальцы. И вот пора снова ехать в комиссионный в сопровождении оперативников, никуда от них не денешься.
        Разин поднялся их-за стола, подхватил коробку. Внизу у подъезда томилась, словно именно его ждала, общественница Варвара Степановна и ее новая подруга, женщина неопределенных лет в красном плаще, вселившаяся недавно в квартиру на верхнем этаже. Погода была пасмурная, но женщины вылезли чуть свет и, как заведено, будут стоять еще долго. Он поздоровался, открыл машину, поставил на заднее сидение коробку.
        - Что-то вы сегодня рано, - сказала Варвара Ивановна. - Далеко собрались?
        Разин принял подачу:
        - По делам, конечно же.
        Женщины весело переглянулись.
        - Я думала, вы в гости с утра пораньше, - Варвара понимала юмор, и сама шутить умела. - Ну, значит, ошиблась. А то хотела вам выговор сделать.
        - Да вы уж прошлый раз делали выговор.
        Не дожидаясь новых вопросов, он сел в машину и уехал. Следом увязались две машины с оперативниками, сегодня они составят донесение, что Разин толкался в комиссионках и снова что-то продавал.
        Комиссионных магазинов, где принимали импортную аудиоаппаратуру, по пальцем сосчитать, самый большой на Площади Восстания, рядом с американским посольством, но там слишком много товара, приемщики вертят носом и занижают цену. А лучшая аппаратура с хорошей скидной уходит своим людям.
        Есть и другие комиссионки, поменьше, победнее. Но там свои фокусы. Товар, может быть, и попадет в торговый зал, его поставят на дальнюю полку в самый темный угол, вдалеке от любопытных взглядов. Магнитофон простоит некоторое время, дня два-три, а потом исчезнет. Без ведома Разина с «Панасоника» сбросят полцены, перепродадут местным спекулянтам, а бывшему владельцу насчитают от силы рублей триста пятьдесят, и с них еще выдерут комиссионный сбор.
        Разин решил ехать на Площадь Восстания. Если повезет, он договорится с оценщиком-товароведом, сбросит цену и получит наличные. Перекупщики вокруг комиссионки стоят пачками, но самому связываться с ними рискованно, можно попасть под милицейскую облаву. Тогда придется провести весь день в отделении и лишиться «Панасоника». Милиционеры отправят телегу на работу: гражданин Разин спекулировал импортной техникой с целью незаконного обогащения, просим разобраться и дать ответ.
        Нет, до собрания и выговора по партийной линии, конечно, не допустят. Собственно, в конторе мало кто знает Разина в лицо, да и сама идея проработать на собрании человека, задействованного в секретных операциях за границей, кажется нелепой. Но оставить без внимания милицейскую бумагу тоже не нельзя, - перед законом все равны. Поэтому на словах, как бы по-дружески, ему укажут, что и как, сделают запись в личном деле, подшив туда милицейский протокол.
        Но и это еще не конец. В отделение милиции по месту жительства придет другая телега, его вызовут на собеседование, и на простых примерах объяснят, что такое хорошо, и что такое плохо. Придется заплатить штраф. На первый раз - это все.

* * *
        Он остановил машину в ста метрах от магазина, ближе места не было. Вытащил коробку и сразу попал на прицел нескольким гражданам, которые выбрали серенький денек, чтобы скоротать время, гуляя вокруг комиссионки. Навстречу заспешил один из перекупщиков, ухватил за рукав, побежал рядом, спросил, в каком состоянии техника и можно ли на нее взглянуть. Этот вопрос, пока он вошел в магазин и добрался до приемки, ему задали еще раз двадцать.
        Очередь оказалась маленькой, всего три человека. Приемщик-товаровед «Панасоник» осматривал медленно, с любовью и знанием дела. Модель не самая новая, но ходовая, приличный звук, система шумоподавления и еще много чего.
        - Себе не возьму, но могу поставить пять сотен, - сказал приемщик, закончив осмотр. - Минус комиссионные. Сейчас много привозят из Европы. У нас все полки забиты. Пройдите в зал. И сами убедитесь.
        - Слушайте, в торговом зале чиненная аппаратура. Не поймешь, чья. А я приношу в коробке, с чеком. Давай так: мне на руки пятьсот пятьдесят без квитанций. И по рукам.
        После небольшого торга приемщик поднял цену на четвертной, но дальше уперся. Разин забрал коробку, хорошо зная, что будет дальше. Снова набросятся жучки, которых здесь целое стадо. Что ж, придется рискнуть. Не тащиться же с этой коробкой на Арбат.
        Магнитофон достался дядьке лет сорока пяти, этакой серой личности в потертом пальтеце и кепке. Встретишь такого и не догадаешься, какие деньги он прячет за пазухой. Проверяли магнитофон в машине перекупщика, поторговались, Разин получил шестьсот двадцать пять рублей и остался доволен.
        Глава 22
        Рабочий день доцента кафедры экономики Московского государственного университета Романа Грекова затянулся. После лекции он провел внеплановый семинар на тему «экономика развитого социализма, от победы к победе», а когда учебные часы подошли к концу, начальница четвертого курса, очаровательная Зоя, попросила принять зачеты за прошлый семестр у отстающих студентов. Греков позвал двоечников в ту же аудиторию, где был семинар, раздал билеты и выделил на подготовку двадцать минут.
        Первой была Рая Иванова, одетая по моде красивая девица, тайно влюбленная в Грекова, впрочем, он знал об этом чувстве, но не поощрял его, романы со студентками многим хорошим людям сломали жизнь. Он слушал ответ Раи и бездумно кивал головой. Он думал, что студенты перегружены информацией, бесполезной, которой в жизни никогда не найдут применения, им надо изучить научный атеизм, диалектический материализм, за ним исторический материализм и, наконец, надо залезть на самую высокую вершину маразма, - овладеть научным коммунизмом. Поэтому экономику никто не знает, на нее почти не остается учебных часов.
        Рая отвечала по-детски беспомощно, с трудом подбирая слова. Он махнул рукой, мол, хватит, открыл зачетку, расписался и подарил Рае свою фирменную улыбку. Девушка, не своя от счастья, улетела. Он с тоской и отвращением взглянул на двух оставшихся парней, похожих на неандертальцев, но тут вошла начальница курса Зоя, сказала на ухо, что на кафедре ждет какой-то посетитель, видный мужчина, он сказал, что Роман Сергеевич нужен срочно, по важному делу.
        Греков, взволнованный и немного напуганный, сказал двоечникам, что у них сегодня счастливый день и расписался в зачетках. Тесным коридором, забитым студентами, он дошагал до кафедры, еще издали угадав в незнакомом мужчине человека, способного доставить всем окружающим и, в частности ему, Грекову, серьезные неприятности.
        Мужчина назвался Виктором Орловым, взял его под локоть, повел на лестницу, раскрыл красную книжечку и сказал, что надо будет проехать кое-куда и поговорить один на один, без протокола и свидетелей. Стараясь не показать испуга, Греков подумал, что сейчас ему надо выиграть время, чтобы кое-то предпринять, нужно всего лишь несколько часов, до завтрашнего утра. Мысленно он допускал, что милиция может им заинтересоваться. Случись какая-то неприятность, наверное, его вызовут в ближайшее отделение или даже на Петровку 38 повесткой. А эта повестка даст время, сутки, двое и даже больше. Он готовился к встрече с милиционерами, прикидывая вопросы и варианты ответов, но визита на кафедру офицере КГБ не ожидал. Он улыбнулся той улыбкой честного парня, которая нравится всем, и мужчинам, и особенно женщинам, посмотрел на часы и сказал:
        - Я с удовольствием. Но сегодня полный цейтнот. Дела на кафедре, а потом до позднего вечера индивидуальные занятия. Люди приедут издалека. Из области. Давайте отложим? Завтра я ваш в любое время. Хоть с утра, хоть вечером.
        - Давайте не будем спорить, - нахмурился Орлов. - Мы теряем время.
        Греков попросил минуточку, убежал на кафедру предупредить, что уходит. Он вошел в комнату, открыл портфель, решая, можно ли сделать один короткий звонок. Телефонный аппарат на столе у окна, там пересказывают друг другу сплетни две кошелки, они все услышат, а это все равно что гэбэшник услышит. Греков взял из стенного шкафа черный кожаный плащ, который не рисковал оставлять в гардеробе внизу, вещь дорогая, редкостная, таких в Москве по пальцам сосчитать. Он схватил записную книжку и сунул ее в мусорную корзину, под рваные бумажки, от книжки надо было давно избавиться, он и так все телефоны на память знает.
        Пока спускались вниз, Греков стал многословно объяснять, что сегодня он на машине, быстро довезет, куда надо. Но ехать пришлось не на его новенькой «ладе», а на казенной прокуренной «волге», и не на площадь Дзержинского, а почему-то в отделение милиции, расположенное в районе Лефортово, на старой кривой улице, местами вымощенной булыжником. Тротуары были узкими, по путям гремел трамвай.
        Грекову сказали ждать, оставили его в дежурной части отделения напротив клетки для задержанных граждан. За решеткой сидел неопределенных лет мужчина с кривым носом, синей, опухшей от побоев физиономией, и забинтованной головой. На несвежей повязке проступали бурые пятна, цветом похожие на ржавчину, один рукав пальто был вырван. Иногда человек хватался за голову, стонал и просил глоток воды. Справа за стеклом дремал молодой милиционер, играло радио и шипела коротковолновая рация. Минуты текли медленно, Греков смотрел на часы и думал, что гэбэшник спешил, машину гнал так, будто на пожар опаздывал, а теперь, ничего не объяснив, куда-то пропал.
        Спустя время милиционеры привели и заткнули в клетку еще двух задержанных, один, совершенно пьяный, лег на пол и захрапел. Второй оказался полным психом, руками показывал неприличные вещи, и грозил кулаком. Время от времени псих курил и кидал горящие окурки в Грекова, приходилось все время быть наготове и уворачиваться, иначе окурок, не дай бог, мог прожечь кожаный плащ. За окном темнело, раненый человек в разорванном пальто просил воды, милиционер дремал за стеклом. Томимый недобрыми предчувствиями, Греков весь извелся, устал так, будто мешки таскал.
        На ночь глядя появился Орлов, но не задал никаких вопросов, приказал садиться в машину и повез темными безлюдными улицами неизвестно куда.

* * *
        Машина остановилась во дворе старинного каменного дома, вошли в подъезд, спустились в полуподвал. Дверь квартиры открыл какой-то мужчина. По коридору прошли в большую комнату. Греков уже устал волноваться, справился со страхом и сказал себе, что надо потерпеть и пройти через все это. Если бы его хотели задержать, то давно уже посадили в камеру, а потом продержали без допросов дня три-четыре, дожидаясь, когда он сломается и сам захочет что-нибудь рассказать. Значит, у гэбэшников нет ничего, только какие-то подозрения, непроверенные догадки, - и на этом остановка. Они давят на него, ожидая, когда он дрогнет.
        В комнате было жарко, плавал табачный дым, у стены стоял конторский шкаф, посередине письменный стол с лампой, рядом стул, в полумраке терялись другие предметы интерьера. В углу сидел здоровенный мужчина, похожий на уголовника, и листал засаленную книжонку, на скуле и шее красноватый глубокий шрам. Греков снял плащ, сложив вчетверо, пристроил на коленях и опустился на шаткий стул. Орлов открыл папку, вытянул чистый бланк протокола, попросил у Грекова паспорт. Затем объяснил, что КГБ интересуют некоторые подробности жизни и быта гражданки Татьяны Разиной, увы, покойной. Поэтому оперативники опрашивают ее родственников и знакомых, сегодня очередь дошла до уважаемого Романа Сергеевича.
        - В паспорте указано, что вы состоите в разводе, - сказал Орлов. - Сын уже взрослый. По какой причине развелись?
        - Ну, характеры разные.
        - Сын чем занимается?
        - Студент, в МГИМО учится. На дипломата.
        - Ого. Вы ведь тоже в МГИМО преподаете?
        - Ну, это громко сказано. У меня там всего пару лекций в неделю. Я, в основном, в МГУ.
        - Вы были знакомы с Разиной?
        - Да, да, конечно. Ну, в определенном смысле. Мы не были друзьями, но перезванивались, общались. Да, общались иногда, изредка. Ужас какой. Не верится, что ее больше нет.
        - Где, когда, при каких обстоятельствах познакомились?
        - Ну, на вечеринке, - Греков бросил взгляд на наручные часы, допрос начался в восемь сорок. - В ресторане «Арбат» на Калининском проспекте. Подруга покойной Татьяны Федоровны отмечала день рождения.
        - Давайте ближе к делу.
        - Так вот, Игнатова собрала хорошую компанию, было весело. Оркестр, танцы до ночи. Там мы и познакомились, чуть больше года назад. А кажется, что давно.
        - Вас кто-то представил или вы проявили личную инициативу?
        - Нет, никакой инициативы, - Греков отметил, что волнение почти прошло, он отвечает уверенно, хотя гэбэшники сделали все, чтобы его напугать. - Какая уж инициатива… Мы сидели рядом, за одним столом. Случайно все вышло. Кажется, я попросил соль передать, а она немного рассыпала. Я сказал, что примета плохая. И завертелся разговор. Можно вопрос? Вы уголовное дело завели?
        - Роман Сергеевич, давайте так. Чтобы сэкономить время, спрашивать буду я один. Не возражаете? Кстати, кожаный плащ у вас красивый. Сейчас такой не достанешь. Ни за какие деньги.
        - Сейчас нет, - Греков покачал головой и мысленно выругал себя, что пришел на работу в шикарном плаще, хотя уже тепло, надо было надеть болоньевую куртку. - Сейчас с этим трудно… Ну, с товарами для народа. Конечно, трудности временные. Тут понимать надо. Все-таки у нас не капитализм. Слава богу.
        - А где вы его достали?
        Простой вопрос поставил Грекова в тупик:
        - У Разиной купил. У нас с ее мужем один размер. Я спросил ее, нет ли чего на продажу. А она говорит, что у мужа тут кожаный плащ пылится. Ну, болтается на вешалке. Он купил где-то за границей, а не носит. Муж у нее нормальный мужчина. Ну, без предрассудков.
        - Без предрассудков? - переспросил Орлов. - Значит, вы знакомы с Разиным, если делаете такие выводы? Что он без предрассудков.
        Стало ясно, что Греков, хоть и контролировал каждое слово, все-таки сболтнул лишнего, теперь надо дать задний ход, но как… Он поправил плащ, лежавший на коленях. Почему-то в эту минуту стало совсем тихо, слышно, как шуршат страницы, это человек в углу листал книжку. Греков обернулся, в углу никого, человек неслышно переставил стул, и теперь сидел прямо за спиной, в шаге от него.
        - Не знаком, к сожалению, - сказал Греков изменившимся голосом. - Случая не было познакомиться. Таня, то есть Татьяна Федоровна рассказывала, ну, что муж ее человек компанейский, свойский. А плащ вроде как ненужный оказался. Я сразу деньги отдал. У меня тогда были деньги, за уроки получил. Частным образом.
        Греков сглотнул слюну и поправил галстук. Лицо Орлова сделалось напряженным, неподвижным, казалось, он сейчас подойдет и даст кулаком по лицу или сделает такое, о чем лучше не думать. Может быть, не он, а этот уголовник со шрамом накинет сзади удавку и… Иначе, чего он стул передвинул. Греков испугался тишины и своих мыслей, откашлялся и сказал:
        - Я не думал, что это против закона, - вещи покупать.
        - У вас есть расписка, что деньги за вещь заплачены?
        - Была где-то дома, - бездумно соврал Греков. - Но вряд ли сохранилась.
        - В таком случае кожаный плащ придется оставить здесь.
        - Здесь? - переспросил Греков, не веря собственным ушам. - Но я же…
        Плащ отберут, - от этой мысли душа похолодела. Греков подумал, что многие подробности его товарно-денежных отношений с Разиной уже известны гэбэшникам, не случайно же они к плащу прицепились. Рассказать могла эта сучка Игнатова. Не надо обыска дожидаться, лучше завтра же перевести дорогие вещи и аппаратуру в квартиру матери, хотя нет, там тоже обыск могут сделать, и найдут. Надо к тестю Ивану Семеновичу. И вещи, и аппаратуру, и деньги.
        Сзади запыхтел здоровяк со шрамом, подошел, со словом «разрешите» вырвал кожаный плащ из рук Грекова и куда-то унес. Наверняка завтра же его продадут, одну часть денег поделят и в сберкассу положат, остальные пропьют. Орлов постучал ручкой по столу и сказал:
        - Попробуйте все-таки найти расписку. И много вы у Разиной вещей приобрели?
        - Ну, что-то купил, по мелочи. Рубашки какие-то, обувь. Ничего такого.
        - Вспомните все и составьте список. Это ваше домашнее задание. Итак, где вы общались с Разиной? На ее квартире или у вас?
        - Все не упомнишь. Когда, где…

* * *
        Допрос закончился глубоко за полночь, Греков поднялся наверх по истертым крутым ступеням, через какие-то темные дворы выбрался на улицу, пустую, с редкими фонарями. Окликнул женщину, бредущую куда-то, хотел спросить, в какой стороне ближняя станция метро. Но женщина, обернувшись, сначала ускорила шаг, потом побежала и пропала в темноте. Больше прохожих не попадалось, Греков шагал быстро, стараясь согреться, но это мало помогало.
        Его знобило даже не от ночного холода, достающего до костей, а от этой унизительной пугающей процедуры под названием «дача показаний», от перспективы, что эта встреча с оперативниками наверняка не последняя, будут и другие, сначала его притянут как свидетеля, из свидетеля он дозреет до подозреваемого, а там уж можно будет сушить сухари и запасаться махоркой. Пейзаж не менялся, по этой стороне улицы попадались сплошь старые покосившиеся дома с темными окнами и без номеров, наверняка жильцов давно выселили, в трущобах поселились бомжи, которым надо как-то существовать. Грабить припозднившихся прохожих, например.
        Он услышал за спиной дальний гул автомобиля, вышел с тротуара на мостовую и замахал руками. Притормозил частник на «москвиче», Греков назвал пожилому водителю адрес, обещал хорошо заплатить, чуть не прослезился от счастья, услышав «садись».

* * *
        Вернувшись домой, он потоптался в прихожей, вошел в спальню, на ходу снимая костюм. Квартира была просторной, он выменял ее на стандартную двушку в спальном районе и щедрую доплату, а потом обставил импортной мебелью. Когда занимаешь в обществе весьма завидное место, нельзя жить на помойке, где-то на выселках, надо соответствовать, - этом правилу Греков следовал всегда и во всем, даже в мелочах. У сына не было ключей от отцовских хором, Максиму он через знакомых снимал за сто двадцать рублей небольшую однокомнатную квартиру, это устраивало и отца, и сына. Греков зажег свет, сел на край кровати и перевел дух.
        Немного успокоившись, вошел в кухню и тут вспомнил, что дома хранится вторая записная книжка, от который хорошо бы избавиться прямо сейчас. Правда, в книжке не так просто разобраться, имена и телефоны зашифрованы, но береженого бог бережет. В большой комнате он долго копался в ящиках финской стенки и слышал, как в кухне свистит чайник. Не отрываясь на пустяки, заглянул в бар, в секретер, залез в верхнее отделение. И тут понял, что вещи лежат не так, как он оставил. Это открытие оглушило, словно удар табуреткой по голове.
        По второму кругу он стал копаться в ящиках, уже точно зная, что записной книжки не найдет. Пока его мурыжили в отделении милиции и допрашивали в подвале без адреса, здесь, в его квартире, побывали гости, которые обыскали каждый уголок, эти люди - не воры, они гораздо хуже, вреднее и опаснее. Они взяли только записную книжку. Он вспомнил, что хранил дома четыре купюры по пятьдесят долларов. Слыша свист чайника из кухни, он снова залез на стул, взял с верхней полки томик рассказов Тургенева. Деньги на месте.
        Вернувшись на кухню, он выключил чайник, который почти выкипел, положил купюры перед собой на стол, не зная, что с ними теперь делать. Разумеется, во время негласного обыска комитетчики деньги нашли. Он знал, что оперативники всегда книги просматривают, ни одной не пропускают. Сегодня они не спешили, у них было достаточно времени, чтобы найти злосчастные доллары. Будь обыск законным, только на основании этих, найденных в доме купюр, ему могли бы устроить веселую жизнь, - запросто накрутили бы лет пять, а то и десять колонии. Но, надо думать, его, человека с положением, к уголовной не привлекут, он все-таки не фарцовщик и не валютчик из подворотни.
        Если здесь проведут настоящий официальный допрос с протоколами и понятыми, первым делом обязательно спросят, есть ли в доме валюта. А он ответит, что нет, к тому времени доллары будут перепрятаны. Но тогда гэбисты поймут, что он лжет… Черт, проклятье.
        Лучше всего оставить их там, где прятал. Во время обыска он пояснит, что доллары остались с заграничной командировки. Но он же не был в Америке, только в европейских странах, тогда зачем же ему доллары? Друг дал на сохранение? На улице нашел и хотел сдать в КГБ, но боялся? Какие еще варианты… Покойная бабушка подарила? В денежно-вещевую лотерею выиграл? Купил билет за тридцать копеек, - и раз… Греков запутался в мыслях. Вернулся в комнату, сунул купюры в томик Тургенева, теперь трогать их в любом случае нельзя.
        Он еще некоторое время сидел на кухне, смотрел в окно и думал, что завтра будет много дел. В квартире на Пятницкой улице, ключи от которой дала ему близкая женщина, лежит вполне приличная сумма в рублях. До той квартиры комитетчики наверняка не добрались и вряд ли доберутся. Но все равно, надо все забрать завтра же. Вот же морока…
        ГЛАВА 23
        С майором внутренних дел Феликсом Егоровичем Судаковым довелось увидеться, когда Разина два раза вызывали на Петровку для дачи показаний. Это был крупный мужчина лет сорока с небольшим, с бледной кожей и светлыми глазами, рука, которую он протягивал для пожатия, была мягкой и белой, как свежий хлеб.
        В жизни он производил впечатление немного рассеянного, добродушного человека, который случайно попал в милицию, дорос до майора, потому что умел угадывать и выполнять желания начальства. На беседе в ГУВД Москвы Судаков спрашивал о знакомых Татьяны, о мелочах личной жизни, о том, не заметил ли Разин после возвращения пропажи из квартиры драгоценностей жены или приметных носильных вещей. Разин оба раза уходил разочарованным и почему-то думал, что это уголовное дело выше Судакова на две головы.
        Тогда Разин позвонил старому знакомому из Министерства внутренних дел и попросил узнать, как движется расследование. Не прошло и суток, как раздался звонок. Судаков говорил спокойно, без раздражения. Предложил встретиться на Пушкинской площади в четыре вечера, его светлые «жигули» будут стоять у редакции журнала «Новое время».
        Во второй половине дня на Пушкинской было по-весеннему солнечно, пахло талым снегом и бензином. Судаков уже был на месте. В салоне его «жигулей» было накурено. Сквозь табак пробивался запах женских духов, напоминая о том, что хозяин автомобиля тоже человек и мирские удовольствия ему не чужды.
        - Понимаю ваши чувства, - Судаков говорил медленно, как-то снисходительно, будто с мальчишкой. - Наверно, я бы на вашем месте тоже пытался выяснить, как и что. И беспокоил друзей из МВД. И хотел услышать обнадеживающие слова.
        - Простите, что я злоупотребил, - сказал Разин. - Просто время проходит. Иногда мне кажется, что следствие остановилось. Я каждый день жду звонка, но звонят не те люди. Кроме того, я не знаю, как погибла моя жена. Я знаю только, что труп был найден где-то в лесу на дороге, по которой ездили не каждый день. Характер телесных повреждений, время смерти и время обнаружение тела… Я ничего не знаю.
        - Уверяю вас, все движется, - сказал Судаков. - Но только не очень быстро. Поэтому конкретных результатов пока нет. Я бы мог на этом закончить разговор. Вы же понимаете, что я не имею права разглашать материалы следствия. Но вы, в некотором смысле, мой коллега… Я толком не знаю, что вы там делаете в своем первом главном управлении КГБ. Наверное, не бабочек ловите. Давайте так: я расскажу кое-что. А вы в знак доверия не будете больше звонить в МВД и дадите мне спокойно работать.
        - Обещаю, - кивнул Разин. - Но я хочу услышать правду.
        - Мы с вами встречались уже дважды, когда я вас вызывал. И тогда вы тоже хотели узнать некие нюансы. Учтите, эти подробности не прибавят жизненного оптимизма и настроения не улучшат. Тем более, что хвастаться нечем.
        - Говорите, - кивнул Разин.
        - Ваша супруга вела размеренную жизнь, а потом вдруг исчезла, никому не сказав «до свидания». Когда ее нашли на лесной дороге, которая вела от шоссе к дачным участкам, она была одета в светлую блузку и темную юбку. На одежде были обнаружены споры плесени. Такая плесень обычно появляется там, где нет чистого воздуха и света, то есть в подвалах с плохой вентиляцией. Была еще пара зацепок, но я их отложил на потом. Надо полагать, убийство произошло на каком-то складе или на даче, где есть подвал. Так вот, вашу жену задушили веревкой или электрическим проводом. Экспертиза показала, что незадолго до смерти она имела связь с двумя разными мужчинами. Труп какое-то время, приблизительно двое-трое суток, находился не на лесной дороге, а в другом месте. Наверное, в том подвале, где на одежду попали споры плесени. Затем тело вывезли и оставили там, где зимой не очень часто проезжает транспорт и люди не ходят.
        Судаков сидел молча, постукивая пальцем по баранке и щурился от солнца. Разин какое-то время молчал, а потом спросил:
        - Тело, наверное, можно было лучше спрятать.
        - Я тоже так подумал и решил, что действовали дилетанты. Но это лишь предположение. Мы очертили окружность с радиусом двадцать километров от места, где нашли тело, и стали проверять все объекты, которые нам подходят. Список не маленький, но и не очень большой. Зимние дачи, железнодорожное депо, свиноферма, склад государственного резерва…
        - Так можно год искать…
        - Ошибаетесь. Вокруг того места, в основном, леса. Нам в каком-то смысле повезло. У советских граждан в собственности не так много зимних дач с погребами или подвалами. В садоводческих товариществах подвалы запрещены. Оперативные группы из наших и местных милиционеров выезжают на объекты. Такая кропотливая работа принесет результат… Надо терпения набраться.
        - И как долго будет длиться эта проверка?
        - Не задавайте наивных вопросов. Мы ищем этих подонков и, я полагаю, найдем. Главная беда, что в этой истории нет ни одного свидетеля. Никто ничего не видел, не знает, не помнит. Например, никто точно не знает, в какой день Татьяна Федоровна исчезла. Где и при каких обстоятельствах это произошло. Мы искали свидетелей. Опрашивали родственников, соседей, знакомых, сослуживцев. И ничего. В ту неделю на работу она не ходила. Ей разрешили не отвлекаться от важного перевода и работать дома. Ориентировочно, она пропала пятнадцатого декабря, плюс минут два-три дня. Тело обнаружили через неделю. Мы ждем, что свидетель все же появится.
        - И это все, что накопала милиция?
        - Не совсем. Есть еще одна зацепка. Но об этом пока говорить рано. Я человек суеверный, и вам знать лишнего не надо. На вас и так много всего свалилось. Мы, кажется, обо всем договорились, правильно?
        Разин поблагодарил Судакова, пожал его теплую ладонь и вышел из машины.
        ГЛАВА 24
        Утро выдалось пасмурным и мглистым, обещая такой же серый день. Орлов остановил машину на улице Кирова, в двух кварталах от центрального почтамта, наискосок от кафетерия, как раз под знаком, запрещающим остановку. Он посмотрел на часы и понял, что приехал на четверть часа раньше времени, включил радио, повертел колесико настройки, стараясь найти хоть что-нибудь, достойное внимания, но на всех частотах Иосиф Кобзон исполнял песни про Ленина и революцию, а во время коротких перерывов передавили информацию о скором начале работы пленума ЦК КПСС.
        Развалившись на сидении, Орлов перебирал глазами прохожих на другой стороне улицы и вскоре нашел того, кого искал. К месту встречи неторопливо брел щуплый парень лет двадцати с небольшим, с патлами, достающими чуть не до плеч, одетый так, что встречные девчонки задерживали взгляд на его потертых джинсах, заправленных в ковбойские сапоги из натуральной кожи, с ушками и декоративным рисунком, куртку оливкового цвета с погончиками, накладными карманами и нашивками на рукавах. На плече болталась сумка из желтой искусственной замши с бахромой. Он был похож на непутевого сына большого человека из партийной номенклатуры или подпольного цеховика, человека состоятельного, привыкшего оплачивать любые прихоти сына.
        На самом деле парню было двадцать шесть, его отец работал старшим инженером на заводе «Серп и молот», а мать врачом в ведомственной амбулатории. Звали его Серегой или Сержем Виноградовым, он сочинял запутанные мистические рассказы, подражая Эдгару По, числился студентом литературного института, а в МГИМО пытался восстановиться после прошлогоднего отчисления. Когда-то, еще на заре туманной юности, Серж попался на перепродаже канабиса, посидел пару месяцев в следственной тюрьме, поумнел, и уже готовился провести молодость в Магадане, но получил деловое предложение госбезопасности. С тех пор он распространял среди студентов самиздат, в основном сочинения Солженицына, Лидии Чуковской, Войновича, Гинсбурга и другую литературу, а потом писал доносы на самых активных читателей.
        Орлов запер «волгу», перешел на другую сторону, толкнул дверь кафетерия. В небольшом помещении были расставлены круглые одноногие столы, было душно, буфетчица отпускала кофе с молоком по десять копеек стакан и бутерброды с сыром по той же цене. Он взял стакан яблочного сока и бутерброд, остановился у столика Сержа и сказал:
        - Привет, старина. По-прежнему тратишь все деньги на шмотки. И в свободное время небось пишешь нетленку… «Мастера и Маргариту». Ну, на современном материале. Тогда и про меня главу напиши.
        - Здравствуйте, Виктор Сергеевич. Предположим, напишу, а вам не понравится. Что тогда будет?
        - Ну, сядешь лет на десять, - улыбнулся Орлов. - Подумаешь… Какие твои годы, ты же совсем молодой. Я похлопочу, чтобы тебя на зоне библиотекарем сделали и не обижали. Отточишь там литературное мастерство, вернешься настоящим писателем. С большой буквы. И допишешь свой бессмертный роман. Кстати, у тебя фамилия не очень: Виноградов. Это не современно и не актуально. Придется брать псевдоним.
        - Я и сам об этом думал, о псевдониме. Есть варианты. А роман я допишу, чтобы снова сесть, уже с концами. И сгнить в лагерях. Нет, спасибо. Может, по пятьдесят грамм?
        - А чего у тебя?
        - Грузинский коньяк, три звезды. Неплохой.
        - Ну, давай вздрогнем.
        Серж отошел к прилавку, вернулся с двумя пустыми стаканами, под столом отвинтил бутылочную пробку, разлил коньяк, они выпили и минуту постояли молча.
        - У вас чего-то важное?
        - Срочное.
        Орлов достал фотографию, показал Сержу.
        - Вот этот кадр. Не помнишь его?
        - Ну, что-то знакомое. Из МГИМО?
        - Второй курс, дипломатическое отделение. Максим Греков.
        - Да, его отец лекции какие-то читает. Чего-то такое скучное.
        - Надо, чтобы паренька быстро отчислили на законных основаниях. С самиздатом возиться не будем, это слишком долго. Нужно милицейское задержание, протокол. Одного свидетеля достаточно. Пьяное дело со шлюхой, с дракой, скандалом, с канабисом. Пригласи его на хату, договорись с девчонкой, ну, сам выбери.
        - Может, еще по пятьдесят?
        - Давай, булькай.
        Выпили, постояли, чувствуя, как тепло разливается по телу. Орлов под столом передал Сержу Виноградову два ключа на стальном кольце и конверт, тот открыл и пересчитал, не глядя, буквально за три секунды.
        - Всего пять сотен? Слушайте… В прошлый раз было семь, а тут срочно.
        - Это только на расходы, - сказал Орлов. - За четвертной на Савеловском рынке возьмешь коробок канабиса. Квартиру ты знаешь, ты там работал уже. Двушка на Большой Полянке, рядом с книжным магазином «Молодая гвардия». Недалеко винный магазин и пивная. И милиция в двух шагах. Шлюхе, чтобы дала показания, сотню. Ну, еще полтинник добавь на маникюр. Остальное тебе. Обещаю: как все закончится, получишь штуку.
        С недовольным видом Серж убрал конверт.
        - Только для вас, из уважения. Вы же знаете, что я к вам всегда нормально относился. И вы вроде не обижали. Но тут дело такое: милиция, протоколы… Стремно все.
        - Ладно, старина, родина тебя не забудет. Как только начнется вечеринка, звони, чтобы я в курсе был. Если что-то не так пойдет, мы сами этого Максима оформим. Без милиции.
        - Шлюху снимать не буду, Людку попрошу. Для экономии. Но точно знаю, что ей все это не понравится.
        - Эх, молодежь, всему учить надо. Объясни ей, - дело выгодное, хорошо платят. Трахаться не обязательно. Кстати, насчет самиздата мысль пришла… Вот что, Максим придет в гости после занятий, ну, с кейсом или портфелем. Сунь туда какую-нибудь книжку. Так, на всякий случай. Чтобы в протоколе отметили: читает «Архипелаг Гулаг» или что-то в этом роде. В деканате, когда будут с документами знакомиться, за головы схватятся. Как этот парень вообще в МГИМО пролез…
        - Сделаем, - кивнул Серж и разлил остатки коньяка по стаканам. - Кстати, вы бы чего-нибудь нового из литературы подбросили. А то читать совсем нечего. Хорошо бы Набокова. «Приглашение на казнь», «Лолиту», «Защиту Лужина». Обещали же и опять забыли.
        - Чего тебе этот Набоков? Ты лучше на свою книжку налегай. И не думай, что сейчас ее напечатать цензура не даст. Булгаковского «Мастера» все же напечатали, хоть и с опозданием. Не унывай и пиши. После смерти выяснится, что ты гений.
        - Только после смерти?
        - Не раньше. До смерти у нас никого не признают. В упор не видят.
        Они поболтали еще немного и разошлись. Орлов подумал, что Сержу можно доверить и не такие дела, сделает запросто.
        Глава 25
        Орлов открыл дверь в квартиру своим ключом, он никогда не звонил, потому что тетя Лиза плохо слышала. Зажег свет в прихожей, скинул плащ и башмаки. Достав из-под ремня, положил на высокую полочку, до которой тетка не достает, пистолет, вторую снаряженную обойму, нож в кожаном чехле и латунный кастет. В своей комнате он скинул джинсы, пошел в ванную и принял душ.
        Вскоре Орлов устроился за столом на кухне и ел котлеты, купленные в буфете, и вчерашнюю картошку, разогретую на сковородке. Тетя Лиза сидела через стол, глядела куда-то в сторону и ни о чем не спрашивала. Она знала, что Виктор работает в какой-то конторе, очень важной, где ловят жуликов и убийц, - но не в милиции. Она была старая и Орлову казалось, что она родилась старухой, никогда не была молодой. К плохому слуху еще и видела неважно, спина сгорбилась, а голова клонилась куда-то на бок. И еще большая доброкачественная опухоль, похожая на горб, выросла на правом плече.
        Если посмотреть в теткины глаза, будет казаться, что они ничего не видят. Если о чем-то ясно и громко спросить, пожалуй, заволнуется и от волнения не поймет смысла вопроса. Но она не была развалиной, через день ходила в булочную за хлебом, возила на детских санках белье в прачечную, стирала вещи, свои и племянника, варила щи. У нее большая, по мнению самой тетки, пенсия: сорок пять рублей, недавно пятерку прибавили, с пенсии она каждый месяц платила за квартиру двенадцать рублей сорок пять копеек, и за свет.
        Он выпил вторую стопку водки и спросил себя, чем тетка занимается дома целыми днями? Иногда она разговаривает с собой, телевизор она не видит, радио почти не слышит, хотя оно громко играет целыми днями: повторяют одни и те же новости и поет Кобзон. Еще по телефону говорит, ну, всего два-три раза в месяц, она номеров ничьих не знает, изредка сюда звонят племянницы. Стирает, щи варит, его ждет с работы… Захотелось сказать тетке что-то хорошее, какую-то новость или про погоду, но хороших новостей давно не было, а погода уже месяц не менялась. Он отодвинул пустую тарелку и спросил:
        - Ну чего, как дела?
        - А-а-а?
        - Я спрашиваю, - Орлов возвысил голос, - спрашиваю, дела как?
        - А-а-а, - тетка махнула рукой. - Какие у меня дела…
        Вот и все общение, он поднялся и пошел в свою комнату, а тетка стала мыть посуду.

* * *
        Орлов успел обосноваться на диване, когда позвонила подруга Рита Фомина, она сказала, что сегодня пятница и сам бог велел отдохнуть, прошедшая неделя была какая-то дикая, чудовищная. На «Интурист», где она работала старшим администратором, с понедельника свалилось месячная норма иностранцев. Поэтому надо срочно, прямо сейчас, отправляться в «Аист» и взять то немногое, что позволяет человеку скудный и убогий социалистический быт. Она уже начала одеваться и ждет его.
        Орлов ответил, что уже выпил, и в этом состоянии не может сесть за руль, а такси в пятницу не поймаешь, а поймаешь - водила не повезет даже за тройной счетчик. Рита ответила, что под хмельком он водит лучше, чем трезвый. Орлов не стал держать глухую оборону, - единственной женщиной, которой он не мог отказать, была Рита. Он ответил, что заедет через сорок минут и стал одеваться. Он надел джинсы и пиджак, во внутреннем кармане пистолет незаметен. Сказав тетке, что уезжает, надо запереть дверь и ушел.
        Дорога заняла минут двадцать, он остановился возле подъезда Риты и дважды посигналил. Она выглянула в окно и быстро спустилась. Парни, курившие у подъезда, при ее появлении расступились. Рита, одетая в короткую искусственную шубку и высокие сапоги, закрывавшие колени, ходила как манекенщица, ставила ноги в линию и ни на кого не смотрела. Кто-то из парней присвистнул, другой захлопал в ладоши.
        Она села на переднее сидение, чмокнула Орлова в щеку и сказала, что он настоящий рыцарь. Через полчаса они сидели в «Аисте», где Орлова в любое время ждал резервный столик. Рита была натуральной блондинкой с прямыми волосами ниже плеч и пышным бюстом, который она подчеркивала кофточками с вырезом и обтягивающими водолазками. Может быть, на Мерлин Монро она не тянула, но очень старалась. Рита была в новой ядовито-желтой кофточке и черной юбке.
        Официант, принимая заказ, поглядывал в разрез кофты, на выпирающий бюст, который Рита вывалила на стол, что-то записал в блокнотике, нарочито медленно, будто вдруг грамоту позабыл. Он пропал, но моментально вернулся, принес водку в графинчике, бокал вина для дамы и тарелочку с финской колбасой и сыром, медленно расставил на столе закуску и выпивку. Пропал, появился и поменял пепельницу.

* * *
        Разговор зашел об общих знакомых, которые подали документы на выезд в Израиль, прошло уже полгода, но ответа из ОВИРа не было, а на их звонки отвечали одним словом: ждите. Прошло еще три месяца, знакомые продали все, что можно было продать, включая кооперативную квартиру, и теперь теснились у родственников, где очередь в туалет ползет медленнее черепахи. В результате распродажи имущества была выручена весьма значительная сумма, но тут выяснилось, что за границу нельзя вывести ничего ценного.
        - Я бы не поехала, - Рита не говорила, а шептала, а что шептала, можно понять по движению ее губ. - Чего я там забыла… В этой пустыне… Не дай бог…
        - Тебя пока и не зовут. Если позовут, я не отпущу.
        - Ну, перестань… У Миши я взяла три доски. Самые дорогие из его коллекции. Серебряные оклады с камнями, - шик. Он говорил - семнадцатый век. Но продать не может, боится, что заметут с деревяшками. И отправят на крайний север. Просил помочь. Короче, я отдала…
        Рита замолчала, показала пять растопыренных пальцев и нолик. Значит, пятьдесят долларов. Если попадется иностранец с толстым кошельком, многие приезжие теперь спрашивают, нет ли на продажу икон, - пятьдесят потраченных долларов легко превратятся в пятьсот, а то и в семьсот долларов, а при Ритином обаянии, если наденет кофточку с вырезом до пупа, - в тысячу. Явился официант и, глядя лунатическим взглядом в разрез кофточки, спросил, можно ли принести закуску.
        Орлов с аппетитом съел салат, махнул пару рюмок и почувствовал, что недельной усталости больше нет. Музыканты на сцене доиграли первое отделение: обязательные песни на военно-патриотическую тему, и теперь, после короткого перерыва, выдадут песенки отечественных композиторов и даже из репертуара «Битлз». Рита разрумянилась, позвала официанта и заказала бутылку вина.
        - Куда поедем после посиделок?
        - Ко мне, - сказал Орлов. - А завтра я тебя отвезу.
        - К тебе не поеду. Там сидит эта старуха и смотрит на меня, как на последнюю шлюху.
        - У тетки своя комната, она тебе не мешает.
        - Говорю же: я не хочу, чтобы на меня так смотрели. Она все время открывает дверь в коридор. Сядет на кровать, свет зажжет и смотрит. В ванну сходить неудобно. Надо какой-то халат надевать, от него пылью пахнет. Я с ней здороваюсь, а она молчит. Чувствую себя как шлюха на панели.
        - Господи, тетка почти не видит. И слышит плохо.
        - Все она видит и слышит лучше тебя. Но любит притворяться. Я тебе сто раз говорила, надо устроить ее в интернат. Она там еще с какой-нибудь старушкой подружится. Будешь иногда навещать ее, если соскучишься. В чем я очень сомневаюсь. Привезешь ей зефир в шоколаде. Она и рада будет. Лиза тебе не мать, всего лишь тетка. Ее давно надо было сплавить.
        - Когда мать умерла, Лиза меня растила, обувала и одевала. Она всю жизнь работала уборщицей. Она не была замужем, у нее нет своих детей. Я ей дороже всех на свете. И вдруг отправляю ее в богадельню, где старики с голоду пухнут.
        - Ну, смотри сам… Ты вечно все усложняешь. Ко мне сегодня нельзя. Из Питера на голову свалилась двоюродная сестра с дочерью.
        Орлов ел цыпленка, пил «нарзан» и старался не показать вида, что Рита, как и в прошлый раз, испортила ему настроение. Три года назад он вытащил ее из истории, о которой Рита сейчас не любит вспоминать. Ее взяли с поличным в номере богатого западного немца. Она принесла на продажу две старинные иконы, которые он заказал, и вернулся в Москву, узнав, что заказ готов. В тот вечер в люксе гостиницы «Москва» Рита уже получила на руки деньги. Она отказалась от секса, за который немец обещал хорошо заплатить, - это ее принципы, - не путать бизнес с развлечениями, особенно с развлечениями сомнительными.
        Она собиралась доесть пирожные, допить шампанское, уйти и все забыть. У оперативников КГБ, которые взяли ее прямо там, были все карты на руках, а у Риты никаких шансов отпереться. В гостиной немца была установлена не только прослушка, но и скрытая камера наблюдения. Тогда Рита работала гидом в «Интуристе», ездила с экскурсиями по Москве, водила иностранцев в Большой театр и на Таганку, а заодно проворачивала некие комбинации, без которых работа с интуристами теряла всякий смысл.
        Орлов с трудом вытащил Риту из той заварухи, ей пришлось задним числом написать агентурную расписку и превратиться в нештатного осведомителя КГБ. Позже, когда страсти улеглись, он помог Рите перебраться из гидов в центральный аппарат Интуриста и сделаться хоть и небольшим, но все-таки начальником. Теперь комитетские стукачи, а также сотрудники Интуриста, смотрели сквозь пальцы на Ритины эксперименты с валютой, иконами и модной одеждой.

* * *
        Орлов доел цыпленка, но почувствовал, что аппетит еще не утолен. Поманив официанта, заказал еще одну мясную закуску и двести водки в графине. Рита болтала о работе, об иностранцах из капиталистических стран, которых в Москве почему-то все меньше и меньше, но мало того, те, что приезжают, как на подбор - жадные и наглые, позволяют себе такое, чего на родине никогда не позволят. Орлов расправился с водкой и закуской и сказал, что один приятель, холостяк, оставил ему ключ от своей квартиры, а сам, бедняга, в командировке.
        Через час они оказались на Сретенке, поднялись пешком. В квартире было тепло и чисто, пахло луком. Он кое-как открыл бутылку, потому что штопор не нашли, вместо магнитофона с записями «Роллинг стоунз» здесь было трехпрограммное радио, вызывавшее икоту. А потом они лежали на широком диване и о чем-то говорили, хотя смысл слов ускользал, Орлов начал забавную историю про то, как в детстве, в пионерском лагере, у него образовался фурункул на попе и что из этого вышло. Он говорил, пока Рита не уснула на его плече, потом поднялся, посмотрел на машину внизу и, открыв форточку, выкурил сигарету.
        Глава 26
        Два дня потребовалось Разину, чтобы пройти медицинскую комиссию в больнице КГБ на севере Москвы, туда его отвозили на казенной машине. Вечером он возвращался, и, еще не успев принять душ, садился к столу на кухне и выпивал полстакана водки, но усталость и апатия не проходили.
        В следующий понедельник, в семь утра, Разин подхватил собранную накануне сумку с вещами, спустился вниз, где ждала служебная машина. На этот раз поехали не в контору и не в больницу, а в ближнее Подмосковье, там был какой-то методический центр, который свои люди называют домом отдыха. Разина никогда там не был, толком не знал, что это за место, в кадрах сказали, что там можно совместить приятное с полезным: хорошо отдохнуть, а заодно пройти кое-какие тесты. Водитель буркнул, что ехать недалеко, почти сразу за Мытищами.
        Дорога была незнакомой, запутанной. Когда выбрались за город, оказались в окружении пустырей, унылых производственных корпусов, мастерских с бетонными заборами и котельных, коптивших небо темным дымом. Потом начался лес, но быстро оборвался, снова потянулись склады, ангары, пустые заснеженные поля. Судя по времени, Мытищи они проехали уже давно. Свернули на узкую дорогу в хвойном лесу, с одной стороны за ближними деревьями - трехметровый дощатый забор, а поверху спираль колючей проволоки. Водитель посигналил на вахте, из будки с окном вышел солдат в шинели и с карабином, и прапорщик в коротком бушлате, проверили документы и открыли ворота.
        У административного трехэтажного корпуса, похожего на пансионат для заслуженных пенсионеров, ждал мужчина в коротком пальто и кроличьей шапке, он поздоровался с Разиным, но руки не протянул и не улыбнулся, попросил поскорей следовать за ним, потому что они и так уже опаздывают, надо спешить, но не уточнил, куда опаздывают. Здание изнутри оказалось пустым, будто сегодня воскресенье. Только на первом этаже в холле двое мужчин играли в шашки, а третий давал им советы. Мужчины, не сговариваясь, проводили Разина долгими взглядами и вернулись к своему занятию.

* * *
        В одном из кабинетов на первом этаже ждали двое мужчин в костюмах и галстуках. Тот, что постарше, седой, с красной мясистой физиономией, представился подполковником госбезопасности Петром Ивановичем Котовым, который здесь, можно сказать, в доме отдыха, заведует хозяйством. К нему можно обращаться в любое время с любыми вопросами. Второй мужчина был высокий, с бледной скорбной физиономией и бесцветными губами, имени он не назвал, только шмыгнул носом и сел в углу. Котов сказал, что он чертовски рад видеть Алексея Разина на родной советской земле, что особенно важно, - живым и здоровым, теперь ему, Разину, предстоит пройти здесь ряд тестов и собеседований.
        Но сначала медицинский осмотр, чистая формальность. Сегодня в программе этот самый осмотр, затем беседа с людьми, которые сами представятся, они какие-то ученые, будут задавать умные вопросы, - Котов их первый раз видит. На этом сегодняшние дела закончатся, ужин принесут в комнату, вечером можно пойти погулять, но только тут, недалеко, возле корпуса, где будет освещено. В лес по дороге уходить не надо. А завтра будут другие заботы. Котов наклонился и откуда-то из-под стола достал запечатанный пакет и сказал, что его привезли сегодня из Ясенева, сказали, что в нем какие-то вопросы. Бумаги отнесут в комнату Разина, впрочем, поработать с опросником еще будет время.
        Вся эта канитель с тестами займет дня три-четыре. До следующей субботы Разин назад в Москву не вернется, скучать ему не дадут, программа впереди плотная. Здесь неплохо кормят, есть финская баня и бассейн, правда, небольшой, плюс своя библиотека, попадаются даже книжки на английском. Главное, что место спокойное, живописное, не хуже гостиницы для интуристов, один воздух чего стоит, - чистейший кислород. А теперь можно задавать вопросы, если вопросов нет, тогда до скорого, сегодня они еще увидятся.
        Человек, встретивший Разина на улице, ждал в коридоре, он спохватился и запоздало представился: Валентин, к нему можно обращаться двадцать четыре часа в сутки. Сейчас в лаборатории все готово, возьмут анализы, доктор осмотрит. Но сначала можно взглянуть на номер, где Разин поживет несколько дней.
        Они поднялись на последний этаж, возле лестницы все было как в провинциальных гостиницах: пара мягких кресел, в кадках два фикуса, между ними конторка, где обычно сидит дежурная по этажу, но здесь не было ни души. Над конторкой жизнеутверждающая картина, такие попадаются в больницах и домах престарелых: оранжевое солнце, ярко синее небо и полевые цветы. Коридор покрывала ковровая дорожка, бордовая с желтыми полосками.
        Валентин достал ключ с деревянной биркой, открыл дверь. Они оказались в комнате, обставленной на манер городской гостиной. Сине-зеленый шерстяной ковер, желтенькие обои в цветочек, обеденный круглый стол под белой скатертью, у стены стеклянный сервант с посудой. Возле окна, выходившего на заснеженную поляну и хвойный лес, два кресла с деревянными подлокотниками, в другом углу телевизор. За одной дверью ванная комната, за другой спальня, маловато уюта и человеческого тепла, но в целом жить можно. Кроватка, узкая и твердая, у окна письменный стол с лампой, какой-то маленький, словно школьная парта.
        Разин включил верхний свет. Бросил на пол сумку с вещами, пристроил на вешалку куртку. В двухстворчатом шкафу несколько пар белья, три рубашки на вешалках, внизу тапочки, а в темной глубине что-то белое и волосатое, вроде женской шубки. Оказалось, банный халат. Разин подошел к окну и минуту смотрел на снежное поле и лес. На душе было тревожно и тоскливо. Он думал о том, что скоро начнется важный экзамен, трудно сказать, готов к нему Разин или нет. Впрочем, все эти «готов» или «не готов», - пустая риторика. Любые экзамены надо сдавать.
        Валентин стоял у двери, ожидая каких-то слов, но не выдержал и спросил:
        - Как вам здесь?
        - Это все, о чем я мечтал. Покой и тишина. А на ужин дают что-нибудь… Ну, вроде крепленого вина? Или водочки?
        - К сожалению, не полагается. Мы вернемся еще не скоро. У вас есть четверть часа, чтобы позавтракать. Я все быстро организую. Омлет, бутерброд, кофе. Хотите?
        Разин отказался и в сопровождении Валентина вышел в коридор. Место за конторкой возле лестнице уже занял молодой мужчина в костюме, он тихо поздоровался и спрятал глаза, склонившись к разложенным бумажкам. Другой мужчина дремал в кресле у окна.

* * *
        Спустились в подвальный этаж, плохо освещенный, Валентин открыл дверь, пропустил Разина и пропал. За дверью был кабинет, похожий на врачебный, с кафелем на стенах. За столом сидел мужчина в белом халате. Он представился, но имя тут же вылетело из головы, сказал, что сначала они поговорят, а потом сестра возьмет анализы. Врач задал вопросы, общие, простые. Нет ли бессонницы, не появляются ли мысли о самоубийстве, не страдает ли Разин галлюцинациями, бывают ли головные боли и мышечные спазмы, в какое время он ложиться спать, как часто просыпается ночью, часто ли потребляет алкоголь, какие медицинские препараты принимал, когда находился за границей, кто эти препараты прописывал, нет ли у него проблем с памятью, подвержен ли он гипнозу и так далее.
        Врач постучал молоточком по коленям, поводил перед глазами блестящим шпателем, измерил давление, попросил вытянуть руки и раздвинуть пальцы, а потом коснуться указательным пальцем левой руки кончика носа. Появилась сестра, отвела его в смежную комнату, попросила снять пиджак и закатать рукав рубашки выше локтя, взяла кровь, сказала, что за ширмой унитаз, надо помочиться в баночку, и на том все закончилось.

* * *
        Разин оказался в другой комнате, освещенной яркими люминесцентными лампами, она была больше врачебного кабинета, стены не белые, а желтые. Там его ждали мужчины в гражданских костюмах, один выглядел не старым, но волосы и усы седые, другой - брюнет лет сорока, худощавый и высокий.
        Мужчины представились, назвав фамилии, имена и отчества, сказали, что они сотрудники какой-то научной лаборатории, но Разин не стал запоминать, потому что никакой лаборатории в природе не существует, имена вымышленные, он окрестил новых знакомых Седым и Длинным. На большом широком столе посередине комнаты поставили что-то вроде макета из светлого картона, размером примерно метр пятьдесят на метр тридцать, а на нем несколько маленьких машинок, в ряд лежали пластиковые человечки разного цвета. С другой стороны стола фотоаппарат на штативе.
        Яркий свет резал глаза, Разин сел на стул и спросил, можно ли выключить половину люминесцентных ламп. Оказывается, нельзя, иначе трудно сделать четкие фотографии. И тут Разин заметил в дальнем углу еще одного мужчину, на столике перед ним стоял пленочный магнитофон. Рядом сидела женщина средних лет с блокнотом. Седой сказал, что Разин уже письменно объяснил, что именно произошло в подземном гараже, его рассказ логичный и понятный. Но в нем есть некоторые, как бы это лучше сказать, - шероховатости, которые надо убрать. И лучше всего это сделать, не описывая события словами, а показать на вот этом макете, что именно происходило в том гараже. По ходу дела ему зададут несколько вопросов.
        Удалось достать поэтажные планы гаража, на основе планов был выполнен этот макет двух уровней - второго и третьего. Вот игрушечные человечки, зеленые, - путь будут участники группы Разина. Серые человечки - это люди, попавшие под огонь. О пострадавших в перестрелке навели справки: трое мужчин, получивших ранения, умерли в больнице. Сейчас Разину надо вспомнить, что произошло на втором уровне гаража, а затем уже - на третьем. Машинки нужно поставить так, как стояли тогда. Все ли понятно?
        Что-то щелкнуло, закрутились катушки магнитофона. Разин привстал и расставил машинки, как запомнил. И сказал, что его группа приехала на двух машинах, если считать его «форд». Он выбрал машинки зеленого цвета и поставил их на места. Длинный положил перед макетом бумажный квадратик с напечатанной на нем единицей, подошел к фотокамере и нажал на спуск, фиксируя позицию на макете.
        Глава 27
        Часа через полтора, когда цифры стали двузначными, Седой предложил сделать перерыв, немного отдохнуть. Все вышли, остался только человек в углу, он не смотрел на Разина, делая вид, что занят своим магнитофоном. Но вскоре и он ушел. Женщина-стенографистка принесла Разину кружку холодной воды и сказала, что может сделать растворимого кофе, но он отказался. Сейчас Разин отдал бы год жизни, чтобы выключили этот свет, нестерпимо яркий, от которого хочется плакать и болит голова.
        Участники теста стали возвращаться, как-то неспешно, с ленцой. Седой внимательно посмотрел на макет, будто опасался, что в его отсутствие Разин украл одну из фигурок или машинку. Стали вспоминать, на чем остановились. А, конечно… На том, что стрельба началась почти сразу. Вот машины и люди Разина. Он сам отступал к стене, где оставил свою машину.
        - Оба моих товарища оставались у противоположной стены, - сказал Разин. - В команде Фостера-старшего было не меньше семерых бойцов. У нас была хорошая позиция, чтобы держать на прицеле центральную часть гаража, но нас перехитрили.
        Разин показам пальцем на фигурки и машину у дальней стены.
        - Это позиция Бориса. Он сидел в своей машине, когда все началось. Стреляли из автоматического оружия. Я думаю, он был убит почти сразу.
        - Почему вы думаете, что сразу?
        - Он пользовался «люгером». Так вот, насколько я помню, из «люгера» выстрелили два или три раза.
        - Точно такая же картина с моим вторым помощником, который сидел в синей машине. Он был убит сразу.
        Седой заглянул в блокнот, перевернул страницу и спросил:
        - В чем состояла задача Бориса?
        - Остаться незамеченным и прикрыть мой тыл, если начнется стрельба.
        - Его заметили и убрали первым. Значит, свет в гараже был нормальным?
        - Свет был слабый. Но Бориса заметили. Я остался без прикрытия.
        - Что сделали вы, когда прозвучали выстрелы?
        - Первая же пуля попала в меня. В бронежилет. Я упал.
        Разин говорил медленно, останавливался, стараясь вспомнить мелкие подробности до той минуты, когда началась стрельба и он бросился к машине, спасаясь от пуль. Он передвинул одну фигурку к ближней машине. Длинный положил бумажку со следующей цифрой и сделал фотографию.
        Разин сказал, что он, взвесив все обстоятельства, решил, что противники могли подняться на второй уровень по лестнице, расположенной за дальней стеной. У них, возможно, был ключ от служебной двери. Разин показал пальцем на стену и заметил, что на макете этой двери нет, а на самом деле она была вот здесь. Его слушатели переглянулись, Седой пожал плечами. Разин попросил стенографистку принести еще воды и продолжил.
        - Давайте, я облегчу вашу задачу, Алексей, - сказал Седой. - Не надо так много говорить о мыслях и чувствах. Нас интересуют только события, происходившие на стоянке. Их последовательность. Хотя… Рассказывайте, как вам удобно. Я хочу немного забежать вперед. В письменном отчете вы указали, что члены вашей группы погибли у вас на глазах. Это так?
        - Я написал, что гибели моих людей я не видел. Я слышал автоматные очереди и видел расстрелянные машины. Плотность огня такая, что остаться в живых не было ни малейшей возможности. Тело Бориса я видел мельком, он лежал возле автомобиля в том дальнем углу. Я уверен, что в конечном итоге из моей группы живым никто, кроме меня, не ушел.
        - Когда вы остались один, в вашем пистолете была почти полная обойма. Точнее, десять патронов. Вы написали в отчете, что расстреляли два патрона из двенадцати, что были в обойме. Десять патронов - это не так уж мало при вашем умении обращаться с оружием. Но вы решили применить рискованный трюк с зажигалкой и бензином. Почему вы не воспользовались пистолетом?
        - Против меня было несколько стрелков. Троих из них я видел. Но, думаю, нападавших могло быть пятеро. И даже шестеро. У троих - автоматическое оружие. Я прикинул все варианты. И решил, что со своей позиции, пожалуй, смогу положить одного. Потом положат меня.
        Разин продолжал говорить ровным спокойным голосом, стараясь тратить меньше слов. Закончив со вторым уровнем гаража, перешли к нижнему. Разин рассказал, как открыл ключом дверь на лестницу, стал спускаться вниз, на лестнице чуть ни лицом к лицу встретился с младшим братом Фостера и еще каким-то парнем, который был с ним. Картонный макет верхнего этажа сняли, отнесли на пустой стол и оставили там. Разин отметил про себя, что макет нижнего уровня сделан качественно. В общем и целом, все верно, даже пропорции соблюдены.
        Он рассказал о том, что произошло внизу, ответил на вопросы. Теперь было заметно, что устал не только он один. Концовка была немного скомкана. Седой поблагодарил Разина за рассказ, посмотрел на часы и сказал, что со временем просто беда, рассчитывали закончить опрос за полтора часа, а разговаривали почти пять.

* * *
        Разин вышел в коридор, где скучал Валентин, поднялся наверх. В комнате было прохладно, свет включен в обеих комнатах. Он лег на кровать, полчаса лежал с закрытыми глазами, казалось, что по-прежнему горел яркий свет, а он сидел пред макетом гаража и что-то говорил. Разин лежал бы так еще хоть целый час или целую вечность, но зазвонил телефон на тумбочке. Подполковник Котов, который встречал его утром, спросил, не поужинает ли Разин в его компании, если не против, - тогда пусть топает на первый этаж, они перекусят и выпьют по рюмке беленькой.
        Хотелось отказаться, но, услышав про водку, он передумал. Котову то ли скучно было, то ли начальство обязало его написать рапорт: впечатления о Разине и темы, которых касались в разговоре.
        Они посидели у телевизора, поужинали и даже не осилили поллитровку «столичной». Разина после теста клонило в сон. Котов не знал, о чем можно говорить с новым человеком, о чем нельзя, поэтому поболтал о погоде, о его деревенской родне, сыне и внуке. Он рассказал, что тесть живет в Ростовской области, у старика свое хозяйство, поросята, яблоневый сад. Живут со старухой так, что и райской жизни не надо, они уже в раю. Все свое, пенсию платят, сад и огород, так тестю мало, еще счетоводом подрабатывает, на полставки. От щедрот своих старик балует родню соленьями и не только… Котов щелкнул по горлу пальцем.
        Разин сказал, что после таких рассказов хочется самому все бросить к чертовой матери, поехать в Ростовскую область, записаться в колхоз и своими руками заложить яблоневый сад. И поросят заодно завести. Они рассмеялись. Разин спросил себя: про тестя Котов врет или говорит правду, приукрашивая счастливую колхозную жизнь? Котову здесь и поговорить особо не с кем. Да и какие темы для разговора сейчас можно считать безопасными? О женщинах нельзя, о пьянстве тоже, о деньгах нельзя, любимую партию не тронь, о недостатках ни-ни, про успехи социалистической экономики лучше не вспоминать, да и где они, эти успехи…
        Когда подняли по последней рюмке, Котов вздохнул с облегчением, будто тяготился обществом чужого человека. Такая у него служба, ничего сказать нельзя, ни единого лишнего слова. Мало того, иногда пугают не собственные слова, а свои же мысли. Бывает, ночью приснится или вдруг в голову вступит нечто такое, за что в прежние времена к стенке ставили без суда, а сейчас только из партии исключают и с работы гонят. А ведь подполковник Котов не рыба, чтобы всю жизнь молчать, ему тоже хочется пошевелить языком, особенно во время застолья. Но в заначке всегда остаются нейтральные спасительные темы: капризы погоды и мифический тесть с яблоневым садом и поросятами. Вот он и врет, чтобы не сидеть дураком.

* * *
        Разин поблагодарил за угощение, поднялся в номер и оделся. Вышел на воздух и остановился, на втором этаже в четырех окнах есть свет, на третьем этаже горело три окна. Наверное, Разин тут такой не один, по соседству мается еще какой-нибудь горемыка, в нем тоже сомневаются товарищи, мучают вопросами, умными и не очень, выворачивают душу, лезут туда немытыми ручищами. Разин обошел корпус, заметив, что какие-то мужчины гуляют неподалеку, делая вид, что заняты своим разговором.
        После ужина стало клонить в сон, он поднялся к себе, чувствуя внезапную слабость. Скинул одежду, лег на кровать, потянулся к лампе выключить свет, но, кажется, так и заснул с вытянутой рукой. Он провалился в сон, какой-то странный, похожий на явь. В этом сне было душно, пахло аптекой. У его кровати сидели двое незнакомцев, они старались его растормошить, держали за руку, даже хлопали по щеке, будто хотели разбудить, но не могли. Пришел человек в белом халате, видимо, врач. Он сел ближе других, померил давление, взял из вены кровь и сделал два укола в плечо.
        После укола стало тепло и приятно на душе, будто с нее свалился тяжкий груз. Захотелось рассказать этим симпатичным людям, которые пришли просто по-соседски поболтать, что-то занимательное. Появился недавний собутыльник подполковник Котов. Один мужчина сказал, что Котов перестарался с угощением, - и все заулыбались. Разину стало казаться, что его сущность разделилась на две части, одна часть хотела веселья, дружеских разговоров, другая часть будто омертвела и не давала ответить на вопросы, свободно высказать то, что приходило в голову.
        Поэтому люди, сидевшие у кровати, были недовольны, им не нравилось, что говорил Разин, - так ему казалось. Или тема разговора была им не интересна, не близка. Тот, который постарше, в клетчатом пиджаке, старался направлять разговор на какую-то определенную тему, но какую именно, Разин понять не мог. Его непонятливость, граничащая с тупостью, раздражала присутствующих. Разин переставал говорить, тогда врач мерил давление, холодной тряпкой вытирал лоб. Один из незнакомцев задавал все те же вопросы, другой что-то писал, переворачивая страницы блокнота.
        Разин снова начал говорить, но как-то косноязычно и опять не о том, - это он видел по реакции гостей. Самому казалось, будто чужая невидимая рука держала его за шею, сдавливая горло, не давая слова произнести, вторая рука зажимала рот. В те минуты, когда он освобождался от чужих рук, язык шевелился сам, он что-то говорил, но не понимал, что именно. Мужчина в клетчатом пиджаке иногда отвечал ему громко, почти кричал, его лицо становилось красным.
        Доктор сделал еще один укол, Разину снова стало легче говорить, но ненадолго. Свело ноги, мышцы будто выжали, как сырое белье. Казалось, что хрустели кости, и он слышал этот хруст. Было так больно, что из глаз выкатились слезы. Но после нового укола боль отпустила, он перевел дыхание. В комнату вошли еще двое, встали за спинами тех, кто сидел на стульях. В одном из новых посетителей Разин узнал подполковника Колодного, у того было уставшее, какое-то желтое лицо, будто он две ночи не спал. Второй мужчина стоял дальше всех, его не удалось хорошо разглядеть, но потом тот человек встал ближе к свету, и Разин узнал его, вспомнил имя, но в следующее мгновение все забыл.
        К горлу подступила тошнота, мужчины встали и вышли из комнаты, разговор был закончен. Остался Колодный, который что-то говорил врачу, что-то приказывал, но тот не хотел выполнять. Мир кружился и стремительно исчезал в этом круговороте.
        Глава 28
        Разин проснулся, когда уже рассвело, серый свет проникал сквозь прозрачные шторы. На тумбочке у кровати горела лампа, видимо, он так и не выключил свет. На часах, не снятых с руки, семь тридцать. Голова была тяжелой, будто вчера он выпил ведро неудобоваримого пойла. У кровати стояло пустое пластиковое ведро. Он сбросил ноги на коврик и сел. В дверь постучали, вошел Валентин, одетый в брюки и свитер. Он внимательно посмотрел на Разина и сказал:
        - Ведро я поставил. Подумал: вдруг вас стошнит. Я предупреждал, что тут пить нельзя. Подполковник Котов сам злоупотребляет, и вас втянул, а не надо бы.
        - Ну, я не знал, что Котов такой вредитель. Спаивает жильцов. Ну, бог с ним… У нас что сегодня по расписанию?
        - Сначала завтрак. Но вам никуда ходить нее надо. Отдохните, а я принесу. В девять тридцать полиграф. А дальше только свободное время. Пообедаете и отдохнете.
        Разин поднялся, чувствуя слабость и головокружение. Прошел в ванную, увидел в зеркале серое помятое лицо, запавшие глаза, слипшиеся, еще влажные от пота волосы, - и отступил назад. Он встал в ванну, пустил в душе теплую воду. Кое-как растерся полотенцем, вспоминая ночной кошмар, но не целиком, а отдельными фрагментами, и не мог решить, сон это был или явь. Когда он вернулся в комнату, на столе уже ждали две тарелки, накрытые стеклянными крышками и свежие газеты. Он развернул пахнувший типографской краской номер «Социалистической индустрии», но тут разыгрался какой-то нечеловеческий аппетит.
        Отложив газету, он мгновенно проглотил омлет, морской салат, сосиски и горку жаренной картошки, запив это яблочным соком и двумя чашками кофе с молоком. И только тут почувствовал, что жизнь возвращается, понемногу, по чайной ложке, но возвращается.

* * *
        В амбулатории в подвальном этаже у него снова взяли анализ крови, благообразный мужчина в белом халате подробно расспросил о самочувствии, заглянул в уши и опять постучал молоточкам по коленкам, предложил, закрыв глаза, притронуться кончиком указательного пальца к носу. Затем измерил давление, попросил сделать несколько приседаний, снова измерил давление и вынес вердикт:
        - Да, батенька, да, Алексей Павлович, вас можно в космос запускать.
        - Что, серьезно? - удивился Разин.
        - Абсолютно. Когда надоест работа в конторе, подайте заявление в отряд космонавтов. На вас, батенька, пахать можно. Целину поднимать. Но, батенька, целину подняли уже давно. Еще в шестидесятых годах. Туда вы не успели…
        В комнате с табличкой «прозекторская» ждали два мужчины в белых халатах. Здесь было много света, голубой кафель на стенах, светло бежевое кресло, кажется, позаимствовали из зубоврачебного кабинета. Рядом с креслом на столике стоял аппарат размером с небольшой чемодан, из которого торчали бумажная лента и самописцы, похожие на стальные паучьи лапки. Мужчина постарше, добродушный плотный дядька в очках с толстыми стеклами, представился Павлом Максимовичем, но доверительно, понизив голос почти до шепота, сообщил, что коллеги и сослуживцы для краткости называют его просто Максимычем. А он и сам любит, когда все по-простому, без лишних формальностей.
        Он попросил раздеться до пояса, Разин снял рубашку, сел в кресло и расслабился, наблюдая, как ассистент закрепляет на его шее, груди, плечах и ладонях датчики, провода которых тянулись к металлическому ящику с самописцами.
        - Алексей Павлович, вы наверняка уже знаете, что это за процедура, уже проходили ее, - сказал Максимыч. - Но я обязан еще раз пояснить, что именно мы попытаемся сделать. Итак, я задаю вопросы, а вы отвечаете односложно, только «да» и «нет». Аппарат фиксирует ваше дыхание, сердцебиение, слюноотделение, потливость и прочее… И выдает информацию о вашем самочувствии. По этим данным можно судить, когда человек говорит правду, а когда хочет немного слукавить. Некоторые специалисты, особенно зарубежные, считают, что полиграф можно обмануть. Мало того, в специализированных журналах пишут, что обмануть аппарат для профессионального разведчика не представляет особого труда. Но статистика показывает обратное. Этот железный ящик - очень крепкий орешек. Даже хронические лжецы могут легко проколоться. По нашим данным, вероятность того, что ложь останется незамеченной, - ничтожна, всего десятая доля процента.
        - А я-то думал, что у меня есть шансы, - улыбнулся Разин.
        - А я вас разочаровал, - Максимыч стал серьезным.
        Еще некоторое время он копался с проводами, потом, предупредив Разина, что настоящий тест еще не начат, задал несколько общих анкетных вопросов для разминки, чтобы проверить технику. Снова пощелкал переключателями, посмотрел, плотно ли прикреплены датчики, и выдержав долгую театральную паузу, сказал «поехали», повторил уже заданные анкетные вопросы, потом перешел на вопросы личные.
        - Вы умеете печатать на машинке?
        - Да.
        - Вы быстро печатаете?
        - Нет.
        - Ваш тесть - полковник вооруженных сил СССР?
        - Нет.
        - Он генерал-майор?
        - Да.
        - Вы часто ругались с женой, когда она была жива?
        - Нет.

* * *
        В соседней полутемной комнате за зеркалом, через которое на «прозекторскую» открывался широкий обзор, сидели полковник Иван Колодный и майор Виктор Орлов, не выспавшиеся после длинной бестолковой ночи, они уже давно позавтракали и теперь были готовы к работе. Орлов принес из пищеблока кофе в китайском термосе и несколько булочек с кремом в бумажном пакете.
        - Наверное, ему сейчас очень тоскливо, - сказал Колодный. - Я ведь Алексея давно знаю. Он тертый парень, но сегодня выглядит так себе. Похоже, это не его день. Впрочем, важно, как все пойдет с самого начала.
        - Сначала, как видите, темп разговора низкий, расслабляющий, - ответил Орлов и налил кофе в бумажный стаканчик. - Мы с Максимычем все обговорили. Сейчас он закончит серию обычных вопросов - анкетные данные, мелочи жизни и быта. Затем прибавит обороты, попытается вывести Разина из себя, разозлить. Разин должен потерять над собой контроль. И тогда будут заданы те вопросы, которые нас интересуют.
        Во втором ряду, за спинами начальства сидели двое оперативников под началом капитана Юрия Гороха. Они с любопытством наблюдали за происходящим в «прозекторской», молча обменивались взглядами и жестами.
        Максимыч, чему-то улыбаясь, говорил ровным голосом, сохраняя средний темп. Он посматривал на бумажную ленту, делал на ней какие-то пометки фломастером, кивал головой, будто узрел нечто важное. На столике перед ним лежали страницы с машинописным текстом, закрепленные зажимом на листе картона. Задав вопрос, он делал пометку крестиком, прочитав все вопросы на странице, откреплял ее и откладывал в сторону, на пустой столик.
        - Вы любите футбол?
        - Нет.
        - У вас были интимные отношения с несовершеннолетними?
        - Нет.
        - Вы когда-нибудь воровали в магазинах самообслуживания?
        - Нет.
        С каждым новым вопросом Максимыч чуть ускорял темп, чтобы не оставлять Разину времени на то, чтобы сдерживать себя, сохраняя спокойствие, обдумывать ответы. Иногда он повторял неприятные вопросы. Помощник, наблюдавший за самописцами, время от времени бросал на Максимыча выразительные взгляды, но тот был занят своей работой.
        - Вы умеете печатать на пишущей машинке?
        - Да.
        - Вы пользовались пишущей машинкой в течении двух последних месяцев?
        - Нет.
        - Вы насиловали женщин?
        - Нет.
        - Вы сотрудничаете с западными спецслужбами?
        - Нет.
        - Вы много зарабатываете?
        - Нет.
        - Вы занимались сексом с подростками?
        - Нет.
        - У вас были контакты с работниками ЦРУ?
        - Нет.
        Так продолжалось довольно долго, но вот вопросы кончались. Максимыч остановил полиграф, собрал листки, скрепил их и отложил в сторону. Махнул рукой ассистенту, чтобы снимал датчики. Затем прошелся от стены к стене, остановился посреди комнаты и громко сказал:
        - Гражданин Разин, вы не прошли тест. Что с вами делать, решаю не я. Но будь моя воля, поверьте, жалеть бы вас не стал. Предатели вроде вас ни жалости, ни сострадания не заслуживают. Но… Вы ведь не всю жизнь торговали родиной. Были и светлые минуты. В этом случае человеку иногда выдают пистолет и один патрон. Шанс покарать самого себя и достойно уйти. Но вы, на мой взгляд, этого великодушия не заслужили. Вас надо стереть в лагерную пыль, чтобы и могилы не осталось.
        - Заткнись, наконец, - ответил Разин. - Что ты мелешь, дебил?

* * *
        Орлов допил кофе, повернулся назад к трем оперативникам и сказал:
        - Ну, с богом. Ваш ход. Только не перестарайтесь. Никаких телесных повреждений. Ни синяков, ни царапин…
        Через минуту три оперативника в штатском вошли в прозекторскую. Лаборант уже снял датчики, Разин, натянул белую футболку и взял в руки рубашку, но остановился. Горох шагнул вперед, доставая из подплечной кобуры пистолет, и скомандовал:
        - Не дергайся - иначе пристрелю. Поднять руки. Встать лицом к стене. Расставить ноги.
        Разин стоял у кресла, замерев. В одной руке о держал рубашку, не зная, что теперь с ней делать, другая рука оставалась свободной.
        Глава 29
        Горох приподнял руку с оружием до уровня плеча. Стало тихо, в этой тишине был хорошо слышен сухой щелчок, Горох большим пальцем поставил курок в положение боевого взвода. Лаборант, впервые наблюдавший сцену задержания, впал в полуобморочное состояние, задом отступил в угол. Приподнял руки и замер.
        - Ну, чего ждешь? - рявкнул Горох. - Лицом к стене…
        - Какого черта тут происходит? - спросил Разин.
        Из-за спины Гороха выступили двое оперативников, подошли, повисли на руках. Заставили встать лицом к стене, но не слишком близко, упереться в нее раскрытыми ладонями и широко расставить ноги. Один из оперативников наступил мыском ботинка на ногу Разина, другой присел на корточки и стал ощупывать икроножные мышцы и бедра, словно старался найти под складками брюк заточку или шило. Ничего не обнаружив, он поднялся на ноги, левой рукой вцепился Разину в волосы, дернул на себя, опрокидывая голову назад, правой ладонью уперся в поясницу. В это время первый оперативник прошелся по карманам брюк и убедился, что за поясом нет ни ножа, ни пистолета.
        - Шире раздвинь ноги, зараза, - крикнул один из оперов. - Еще шире… Теперь на колени. Сказано тебе…
        Один из оперов, державший поднятые руки Разина, заломил их за спину и вывернул. Стали укладывать задержанного на пол, чтобы без малейшего риска надеть наручники. Разин дернул головой, оставив в ладони оперативника клок волос, резко развернулся и ударил его кулаком наотмашь по носу, а носком ботинка в колено. Второй оперативник, не ожидавший сопротивления, сначала отступил назад, потом передумал и пошел в атаку. Занес кулак. Разин левым предплечьем отбил удар и ботинком нанес прямой удар в низ живота. Когда противник согнулся, ударил сверху по шее основанием кулака.
        Человек боком повалился на пол, Разин шагнул к Гороху, державшему его на мушке. Противников разделяло метра три и тумбочка, на которую Максимыч положил свои листки.
        Задача, поставленная перед Горохом, была проста. Действуя осторожно, провести личный обыск, заковать Разина в наручники, а затем затащить в темную подвальную комнату с железной кроватью, унитазом и умывальником, что-то вроде тюремного карцера. Там Разина подержат сутки, в течении этого времени Горох и его парни должны запугать его, повторяя, что проверку на полиграфе он не прошел, а значит, впереди ждут бесконечные допросы, на которых хочется или нет, но придется говорить правду, потому что умирать медленно и больно, - слишком суровое испытание даже для крутых парней.
        Но весь план рухнул и теперь, перед лицом реальной опасности, Горох соображал, что делать дальше, но решения не было. В руке боевой пистолет, в обойме четыре патрона, но воспользоваться оружием, стреляя на поражение, он не имел права. Оба оперативника теперь не помощники, один валялся на полу, кажется без чувств, другой стоя на колеях держался ладонями за разбитое лицо и сломанный нос. Пост охраны в конце коридора, там двое, им еще надо прибежать, но сначала необходимо разблокировать входную дверь в «прозекторскую», которая открывалась из соседней «смотровой» комнаты.
        - Стреляю, - заорал Горох. - Поднять руки…
        Разин шагнул вперед и пнул ногой тумбочку. Падая, она краем больно задела ногу Гороха. Алексей сделал еще один шаг, даже не стараясь уйти с линии огня. В этот момент Максимыч, пребывавший в состоянии столбняка, стоял у дальней стены, в нескольких шагах от лаборанта. Он видел все со стороны, хорошо понимал, что в следующую секунду начнется стрельба, а пуля дура, отстрелит полголовы - и спасибо не скажет. Он ожил, сложил руки на груди, инстинктивно шагнул к лаборанту, словно молил молодого человека о защите и покровительстве.
        Горох решил, что в одиночку он с противником не сладит, поднял руку и дважды выстрелил в потолок. Одна пуля, срикошетив, отскочила в зеркало, но двойное стекло не рассыпалось на мелкие осколки, просто помутнело и пошло трещинами. Вторая пуля ударила сначала в потолок, а затем в полиграф, выбив из него сноп искр и короткую вспышку пламени. Разин рванулся вперед.
        Горох в отчаянии выпустил оставшиеся две пули вверх. Кусочек свинца разбил яркий светильник под потолком или повредил кабель. Свет погас. Из этой темноты дико, как подстреленная собака, завыл Максимыч, что-то прокричал лаборант. Горох почувствовал удар в живот и верхнюю челюсть, срубившие его с ног. В темноте ему показалось, словно из глаз, как из простреленного полиграфа, посыпались мириады искр, похожих на золотые монетки. Надо вытянуть руки, набрать монеток и рассовать их по карманам, тогда станешь богатым. Он так и не выпустил пистолета из руки, но, изловчившись, взял его за ствол и попытался ударить насевшего на него Разина по голове, словно молотком.
        В дверь уже ломилась охрана. Стало светлее, это вспыхнули резервные лампочки на стенах, защищенные толстыми противоударными плафонами. Горох сумел еще раз садануть Разина рукояткой пистолета, но тут противник приподнял его и с силой опустил на пол, приложив затылком о кафельные плитки. Входная дверь распахнулась, вломились три охранника в штатском, навалившись на Разина, сумели заломить руки за спину и защелкнуть стальные браслеты. Кто-то натянул на его голову черный матерчатый мешок, его подняли и потащили по коридору. Разин, не желая облегчать работу тюремщиков, подгибал ноги.
        Он еще долго слышал чью-то ругань и завывания Максимыча. Колодный и Орлов вошли в «прозекторскую», встали у двери, будто парализованные зрелищем разгрома. Горох кое-как поднялся на ноги и встал у стены, потому что его штормило, и без опоры он боялся упасть. Один из оперативников так и не встал. Второй занял кресло возле полиграфа, стараясь салфеткой протереть глаза от попавшей в них крови. У дальней стены на спине лежал Максимыч, пуля от которой он прятался, все же нашла его, по касательной задев живот. Он согнул ноги, обхватив ладонями рану, громко стонал. Лаборант в перепачканном кровью халате столкнулся в дверях с Колодным, отступил, стал копаться в карманах в поисках носового платка.
        - Вы ранены? - спросил Колодный.
        - Нет, это он меня всего перепачкал, - лаборант показал пальцем на Максимыча. - Вцепился, как черт в грешную душу, и не отпускает. Я ему: отстань. А он - нет…
        - Тогда вызовите врача. Тут, кажется, всем нужна помощь.
        Лаборант убежал наверх. Плохая новость разнеслась мгновенно, появилась еще парочка охранников, а с ними какой-то человек в верхней одежде, в пальто с каракулевым воротником и шапке пирожком, видимо, местный начальник. Колодный поднял с пола листок, подошел в раненому Максимычу. Бедняга перестал стонать, надеясь, что ждать помощи недолго, врач будет буквально через минуту.
        Колодный, злой как черт, присел на корточки, развернул листок и прочитал в слух первые фразы, попавшиеся на глаза:
        - Вы насиловали женщин? Вы сотрудничаете с западными спецслужбами? Вы занимались сексом с подростками?
        Максимыч шмыгнул носом и горько застонал. Колодный скомкал бумажный лист и бросил ему в лицо.

* * *
        Разина притащили в полутемную комнату, сырую и душную. Бросили на кровать и сняли наручники.
        Захлопнулась дверь, обитая листами железа, лязгнул засов и все звуки пропали. Он хотел взглянуть на светящийся в темноте циферблат часов на стальном браслете, но часы кто-то снял. Кончиками пальцев он ощупал два рассечения на затылке, кажется, довольно глубоких. Сочилась кровь, она уже залила правый висок и щеку, запеклась, превратилась в мелкие чешуйки, но кровотечение не успокоилась. Разин некоторое время пребывал в полуобморочном состоянии, вроде того, что он испытал прошлой ночью.
        Временами он проваливался в темный поток дремоты, словно в подземную реку, которая несла туда, где было еще глубже, еще темнее, откуда уже не подняться наверх. Он не пытался сопротивляться, понимая, что с этим потоком ему не сладить. Но вдруг становилось светлее, и появились новые силы, чтобы бороться.
        В камере включили верхний свет, поставили переноску на треноге: яркую лампочку с отражателем. Два незнакомых охранника помогли Разину сесть на складной стул. На другой стул села женщина в белом халате, она сняла салфетку с низкого столика, на котором в ряд были разложены хирургические инструменты. Низким голосом она попросила Разина наклонить голову, осмотрела рассечения, промыла их. Взяла опасную бритву и одним движением сняла волосы на линии их роста, сделала укол обезболивающего, взяла из эмалированного поддона изогнутую хирургическую иглу, попросила не шевелить головой. Она наложила несколько швов, закрепила повязку-сеточку. Поднялась и без лишних слов ушла.
        Разина пересадили со стула на кровать, забрали подушку, испачканную кровью, и принесли свежую. Он снова задремал и очнулся, когда включили свет. У кровати на раскладном стульчике устроился генерал Деев. От неожиданности Разин сморгнул глазами, с усилием спустил ноги и сел. Сбоку поставили столик на колесиках, вроде того, что использовала врачиха, на нем две тарелки со стеклянными крышками, под ними свежий омлет и какая-то каша.
        Деев протянул руку, грустно улыбнулся и похлопал Разина по плечу. Генерал умел стильно одеваться, сегодня он выбрал зелено-серый пиджак из английской шерсти в темную клетку, белую рубашку и бордовый галстук с золотой заколкой. Это был ухоженный мужчина того редкого типа, который сразу же, с первого взгляда, располагает к себе. Еще не сказав ни слова, лишь взглянув на тебя, - он сумеет внушить доверие и симпатию. Такого человека хочется похлопать по плечу и сказать: какой ты, братец, симпатяга.
        Деев пригладил ладонью темно-каштановые волосы, потрогал усы, словно проверял, на месте ли, и сказал:
        - Алеша, тебя хотели наверх перевести, в твою комнату наверху. Но я скомандовал, чтобы не трогали, пока спишь. Сейчас пожуешь и сам отправишься туда.
        - Рад вас видеть, Павел Ильич.
        - Если трудно сидеть, лежи. Эх, Алексей, хотелось с тобой встретиться по какому-то приятному поводу. Посидеть вечерок. Но жизнь нас не очень балует. Мне на работу отсюда позвонили часа четыре назад. Я примчался, как сумасшедший, чтобы просить прощения за наших раздолбаев. Старина, прости. Ты крепкий малый, два рассечения на затылке для тебя все равно что пара царапин. Но все равно, черт побери, обидно.
        - Не стоило так спешить из-за меня, - сказал Разин. - У вас сигареты с собой?
        - А тебе можно? Ладно, под мою ответственность.
        Он угостил Разина американской сигаретой и закурил сам.
        - Трое местных охранников пришли в смотровую комнату, когда ты проходил проверку, хотя не имели права там находиться. Сидели и семечки щелкали. Когда все шло к концу, Максимыч сказал, что ты не прошел проверки, эта троица вскочила, чтобы заковывать тебя в наручники. Хотя такой команды не было и быть не могло… Началась безобразная потасовка, а потом и стрельба. Сейчас охранники под арестом. Будут сидеть, пока создадим комиссию, та разберется, что к чему.
        - А этот, как там его…
        - Максимыч? В больнице с пулевым ранением. Врачи борются за его жизнь… Ты сам-то как?
        - Все в порядке.
        - Слушай, я ведь тоже проходил проверку на полиграфе. Мог отказаться, просто послать всех к черту. Но сначала хотел спросить этих проверяльщиков: разве всей своей жизнью, своей работой, тридцатилетним партийным стажем я не доказал, что честный человек? Вам обязательно нужно пропустить меня через эту унизительную процедуру? Но для чего, за каким чертом? Короче, я передумал задать эти вопросы. Оставил их при себе. И не стал отказываться, хотя, - подчеркиваю, - имел такое право. Ты вернулся из командировки, где… Короче, ты сам все знаешь… Там, в Америке, среди наших людей мог оказаться предатель. На эти вещи даже Рудольф Иванович Абель не обижался. А что уж нам с тобой, простым смертным… Тут уж надо без обид и оскорбленного самолюбия.
        - Я все понимаю, - кивнул Разин. - Надо, значит, надо. Эта проверка для меня не первая. И, может быть, не последняя.
        - И молодец, что все правильно понимаешь, - одобрил Деев.
        Генерал посидел еще минут десять, поговорил о пустяках, пожал руку Разина, похлопал по плечу и пропал. Скоро появились два охранника в белых халатах с больничной каталкой, но Разин поднялся и сказал, что наверх сам поднимется.
        Глава 30
        Половину ночи Роман Греков промаялся без сна, а потом впал в полуобморочную дремоту, странную и зыбкую, когда кажется, что провалился в глубокий колодец, но сознание почему-то ловит звуки внешнего мира, шорохи, автомобильные гудки за окном и сирену скорой помощи, вплетает эти звуки в ткань беспокойного сна, где действующие лица и не люди вовсе, а какие-то упыри с опухшими рожами, собрались в комнате или подвале, чтобы сделать с Грековым что-то отвратительное, но что именно, - не совсем понятно. И от этой неизвестности становилось еще страшнее, холодела душа, а тело покрывалось потом.
        Все ждали знака, удара напольных часов, стоявших в углу, или чьей-то реплики, что время вышло, пора начинать. Греков переступал с ноги на ногу, чувствуя слабость и неспособность к осмысленным действиям, к сопротивлению, он ждал вместе со всеми, поглядывал на часы и чувствовал, что время идет, срок жизни истекает, стрелки подошли к шести без двух минут. Но дальше не двигаются. Он хотел протиснуться к двери, но почему-то заранее знал, что она закрыта, выхода нет.
        Кажется, он крикнул и, проснувшись, увидел утренний свет и перевел дух. Вспоминая подробности сна, принял душ. Он залез в махровый халат, вышел на кухню и сделал чашку крепкого кофе. План будущих действий, их очередность, выстроилась в голове без усилий, будто бы он ночью об этом думал.
        Около девяти он позвонил на кафедру, но никого там не застал, тогда набрал номер старшего преподавателя, милейшего старичка Ильи Михайловича Шкловского, попросил передать начальству, что он сегодня и завтра вряд ли появится. Накануне вечером якобы была температура, он сходит к врачу, но бюллетень, пожалуй, брать не станет, договорится, чтобы его подменил доцент Юра Давыдов, тоже милейший человек, филателист и заядлый театрал. Сегодня и завтра в расписании всего два семинара, да и те по старому материалу, новых тем пока нет, Давыдов справится.
        - Привет супруге передавайте, - сказал он Шкловскому. - Пусть не болеет.
        - Спасибо, вы очень любезны. А она часто вас вспоминает. Говорит, что Роман Сергеевич Греков - лучший мужчина в Москве. С манерами и самый красивый.
        Греков поблагодарил супругу Шкловского, съел пару бутербродов, позвонил Давыдову и пообещал ему билет в Вахтанговский театр на «Принцессу Турандот». Затем сделал еще одну чашку кофе, но всю не выпил. Сидя на кухне, думал о том, что ценные вещи из этой квартиры просто так не вывезешь, если гэбэшники наблюдают за ним, то этой никчемной суетой, спасением от обыска и конфискации нескольких антикварных вещиц, он сделает себе хуже. Если же наблюдения нет, то и суетиться нечего.
        Вчера во время допроса он понервничал, отсюда ночные кошмары и пустые страхи. Что с того, что гэбэшники поболтали с ним, сняли показания. Они проводят первичные следственные мероприятия, уголовное дело по факту гибели Татьяны Разиной, видимо, не заведено, а если и заведут, придется повозиться, чтобы припереть к стенке Грекова.
        Но если комитетчики возьмутся всерьез… Значит, надо продумать плохой сценарий. Ума хватило не хранить дома крупных сумм, часть денег он держал в квартире двоюродной сестры, одинокой вдовы, проживавшей в Калуге.
        Другая часть денег и две сберегательные книжки на предъявителя спрятаны в Одинцово, на даче женщины-инвалида Ольги Николаевны, дальней родственницы, над которой Греков оформил опекунство. Бывал он у нее изредка, наездами, чтобы проверить, все ли на месте. Ольга, конечно, умная и симпатичная женщина, но о тайнике ей лучше не знать, чтобы не волноваться лишний раз, иначе сон нарушится.
        Значит, остались деньги, что хранятся у Жанны. Эта женщина еще не переехала в Москву из Питера, у нее тут будет приличная работа с командировками за границу по линии Внешторга. На счастье, год назад Жанна успела прописаться в квартире своей матери на Пятницкой улице, буквально за месяц до ее скоропостижной кончины. А в прошлом месяце состоялся развод с мужем-психопатом. На питерский кооператив Жанны есть покупатель, но документы пока не оформлены.
        С этой женщиной он крутил вялотекущий роман, но не спешил сблизиться, пока не утрясутся бытовые дела и, наконец, появится какая-то определенность. Жанна уже согласилась отдать возлюбленному выручку с продажи кооператива, мебели и еще кое-чего, а Греков обещал пустить наличность в выгодное дело и приумножить сбережения. Правда, он не сказал, что бизнес может лопнуть, а капитал исчезнуть, в денежных делах всегда есть риск. Но зачем огорчать даму, - не все сразу. Сейчас Жанна в Питере и не может оттуда уехать, пока не закончит с оформлением сделки, а он обещал раз в неделю заходить в квартиру покойной маман, чтобы полить цветы.
        Жанна - это самое слабое звено. Скоро комитетчики выяснят, с кем он поддерживает близкие отношения. Это не трудно. В Питере допросят Жанну, в Москве перетряхнут ее квартиру на Пятницкой. И денег там относительно немного, черт с ними, с деньгами, но если их найдут, то положение Грекова осложнится. Конечно, он заявит, что деньги не его. Но кто поверит…

* * *
        Он натянул синюю импортную куртку на искусственном меху, которая после роскошного кожаного плаща показалась жалкой нищенской одежкой, спустился вниз и через пару минут уже залез в такси. Пока ехали до Добрынинского универмага, не заметил сзади подозрительных автомобилей. Большой магазин, вечно полный людьми, с толчеей и длинными очередями - хорошее место, чтобы оторваться от слежки, если таковая имеется. Он потратил некоторое время, блуждая от прилавка к прилавку, пробил в кассе чек и в парфюмерном отделе взял два одеколона «Чародей» по рубль десять в плоских флаконах.
        После этого ускорил движение и попал на улицу через другой вход, прошел проходными дворами к Пятницкой, окончательно убедившись, что он один. Квартира находилась в большом доме послевоенной постройки. Греков поднялся на пятый этаж, открыл дверь.
        Полумрак, пахло застоявшимся табачным дымом и пылью. Во всех трех комнатах окна занавешены тяжелыми шторами. Он вошел в меньшую комнату, зажег свет и стал копаться в секретере, туда он положил отвертку, но долго не мог найти ее среди бумаг. Из кладовой вытащил стремянку, отнес на кухню и взобрался на верхнюю ступеньку. Здесь, под потолком, при перестройке дома устроили вентиляционный короб, соединявший несколько квартир. Греков открутил винты, снял решетку, протянул руку и вытащил пыльный продолговатый сверток. Тут зазвонил телефон. Греков вздрогнул, выронил деньги и отвертку.
        Минуту неподвижно стоял на стремянке, слушая, как надрывается телефон. Он спустился за отверткой, поставил решетку на место и тщательно вымыл руки и лицо. Упаковочная бумага при ударе разорвалась, на свет божий вылезли пачки банкнот, в основном фиолетовые четвертные. Он нашел новую бумагу, упаковал деньги, заклеив пакет пластырем на матерчатой основе. Положил в спортивную сумку, взял из ванны полотенце и бросил сверху. Можно и знакомых на улице встретить, если спросят, - он едет в Сандуны, туда у него годичный абонемент.
        Снова очутившись на воздухе, он вдохнул сладкий запах весны и неторопливо прогулялся дворами на параллельную улицу, встал на край тротуара и помахал рукой, останавливая машину. Оказавшись у здания нового цирка, издали заметил на общей стоянке свои «жигули» и обрадовался машине так, будто встретил после долгой разлуки любимую женщину.

* * *
        Греков поехал к тестю в поселок Красково. Быстро добрался до места, остановился у забора, нажал кнопку электрического звонка, укрепленного на столбе. Калитку открыл немолодой дядька в засаленной кепке и нищенских лохмотьях: резиновых ботах с латками, поношенном ватнике, прожженном на груди, и застиранных худых портках. Тесть так растрогался, что глаза увлажнились. Он помял в своих мозолистых лапах ладонь Грекова и повел его в дом.
        - Ты что ж без звонка? Я бы приготовил чего…
        - Я по-родственному, без церемоний.
        Иван Семенович Носов вышел на пенсию, пустил в московскую квартиру азербайджанцев, торговавших на Центральном рынке, и переехал в загородный дом, большой, с приличной мебелью и городскими удобствами. Тут был даже телефон, потому что тесть выправил документы, будто он участник войны, имеет награды и даже инвалидность, хотя пороха не нюхал, а в военные годы сбежал из Москвы в Самарканд, устроился где-то на железной дороге, только под самый конец, ближе к победе, собрался в армию.
        На участке росли вишневые деревья, только вишня, и ничего больше, почти как у Чехова. Летом все выглядит симпатично, но совсем скоро сценарий изменится, вишневый сад вырубят, землю и дом продадут. Греков шел по тропинке и думал: слава богу, недавно тесть закопал старую овчарку, невзлюбившую его, теперь можно приезжать в новых брюках.
        Греков вытащил из карманов пару плоских флаконов одеколона «Чародей», - он от комаров помогает, - и коробочку с зажигалкой «уотермен», подарочный вариант. Носов повертел коробочку в руках, вспоминая, нет ли такой штуки в его огромной коллекции, улыбнулся, показывая золотые зубы. Зимой он долго томился один, теперь зять приехал, ему можно выложить небогатые здешние новости и поговорить о международном положении, узнать, когда война начнется.
        Носов ушел к себе, вылез из телогрейки, сменил дырявую рубашку на новую. Заварил хорошего чая, открыл пачку овсяного печенья, насыпал в стеклянную вазочку карамель «снежок» и шоколадные конфеты. Сели на застекленной веранде, было тепло и солнечно, пахло весной. Тесть гордился, что зять в рот не берет ни водки, ни вина, поэтому своей вишневой наливки не предлагал.
        Глава 31
        Греков пил чай, тесть спрашивал, будет ли в следующем году война с Америкой или отложат. А если не будет с Америкой, может, китайцы нападут и, через год-другой, отхватят и заселят весь Дальний Восток и половину Сибири. Вот жгучий вопрос: если случиться война с китайцами, когда ее ждать.
        Наконец, удовлетворив любопытство, Иван Семенович, спросил:
        - А Людка моя так и не звонит, и не пишет?
        - Нет известий, - скорбно покачал головой Греков. - Я бы сразу…
        - Беспутная баба. Ну, черт с ним с отцом, с мужем. Но хоть сыну бы позвонила. А может, она звонила, а Максим не говорит?
        - Он врать не приучен, - покачал головой Греков. - Когда вернусь, напомню ему, чтобы приехал, тебя навестил. Ты у него сам все спросишь. Он вырос за зиму. Зимнюю сессию на четверки сдал. В секцию ходит по баскетболу и еще на плавание.
        - Максим в тебя, умный. Я вот что думаю… Может, пора снова в милицию сходить. Или в прокуратуру. Положить им на стол новое заявление. Ну, в розыск… Все-таки женщина ушла из дома почти три года назад. И все, ни слуху, ни духу. Будто ее на свете не было. Ты еще тогда рассказывал, что Людмила звонила несколько раз. В последнем разговоре прощения просила. И больше ни письма, ни звонка. Разве такое может быть, чтобы женщина пропала, а родные не чухаются. Если тебе долго этим заниматься, сам пойду.
        Греков с досадой подумал, что Иван Семенович мужичонка настырный, и вправду пойдет в прокуратуру, запишется на прием, найдет адвоката. Снова начнут проверки, дознания. Сейчас для полного счастья именно этого не хватало, прокуратуры…
        - Иван Семеныч, сколько меня таскали по допросам… Думал, предъявят обвинение в похищении или в убийстве. Запросто… И посадили бы. И не сел я только потому, что весь тот месяц провел в Сочи. Там каждый день меня видели десятки людей. А в милицию я столько раз ходил, что вспомнить тошно. И справки наводил через знакомых. Среди погибших ее нет. Числится пропавшей без вести.
        - Хоть бы письмо оставила. Сердцем чувствую - она жива. Максима жалко. Растет парень без матери.
        Почти каждый раз во время встречи Носов затевал этот муторный разговор о пропавшей дочери. А Греков, пересказывая обстоятельства ухода жены, своих разговоров с ней, последних недель и дней брачной жизни, сдабривал свои повествования все новыми и новыми нюансами. Будто эти мифические разговоры с Людмилой состоялись буквально вчера и были они длинными, почти бесконечными.
        - Она сама так решила, сама ушла к чужому мужику, - сказал он. - В последний раз, когда звонила, сказала: прости меня, я полюбила другого человека. И счастлива с ним. Обратно не вернусь. Просила, чтобы Максима позвал к телефону. Но этого я не позволил.
        - Правильно. Пусть возвращается. А потом уж с Максимом будет разговаривать.
        - Я про то и говорю: мы с сыном ее ждем. А милиция… Много от нее проку? Ну, найдут женский труп, - приезжай на опознание. Еще найдут, - снова приезжай. А эти женские трупы под Москвой, когда весна, когда снег сходит, - их находят десятками. И большинство в таком состоянии, что их мать родная не опознает. У Люды заметных примет не имеется, ни крупных родинок, ни шрамов…
        Иван Семенович согласился, что от милиции проку немного, а по опознаниям ездить еще то удовольствие. Тесть всегда прислушивался к словам Грекова, полагая, что он крупный ученый, у которого не голова, а Дом советов. Он уважал зятя за умение жить, Греков без особого труда зарабатывает, сколько захочет. Но не пропьет, не истратит на баб, отложит деньги на черный день или в дело пустит. Не нравилась только манера шиковать, стильно одеваться и ездить на заметной машине, впрочем, может быть, в тех местах, в том обществе, где крутится зять, без всего этого шика - просто нельзя.
        - Рома, я же к тебе как к сыну… Скажи, ты ничего от меня не утаиваешь?
        - Чего утаивать? - Греков прижал руки к груди. - Если бы я что узнал, к тебе первому бы приехал.
        - А, может, денег им сунуть? Я бы дал, сколько надо.
        - Не знаю, - покачал головой Греков, прикидывая, сколько денег Носов может дать на взятки милиции. - Подумаем. А пока, Иван Семенович, сиди и не высовывайся. Лучше про себя расскажи. Как жизнь-то?
        - Какая там жизнь, Рома, - вздохнул Носов. - Сам знаешь, какие пенсии у стариков. Слезы. Но если в долг тебе надо, дам без вопросов. Только скажи, сколько. Ну, заранее, хоть за пару дней. Чтобы собрать успел.
        Всегда удивляла привычка Носова прибедняться и вспоминать пенсию, как будто он жил или живет на эту пенсию. Всю жизнь тесть проработал на мебельных складах, где вечно подворачивалась оказия взять хороший гарнитур, тут же перепродать за три цены, тут же достать новую мебель и снова перепродать. Греков смотрел, как тесть налил в блюдце горячего чая и стал пить из него, будто ребенок. Интересно, почему его до сих пор не посадили? Других пачками сажают, а его нет. Ответ один: умел воровать человек, от бога талант.

* * *
        Греков смотрел в голубые глаза тестя и старался представить, сколько у него денег, где он их прячет, дома или, может быть, в огороде закопал. Предварительно разделил на части и зарыл в разных местах, чтобы при обыске, если такой случится, не нашли. Но ведь люди смертны, Иван Семенович может забрать секрет с собой в могилу, таких случаев без счета. Греков проявлял терпение ко всем его чудачествам, баловал зажигалками и ждал, когда же тесть заведет разговора о наследстве. Дочь у него была только одна и наследник один - внук. Значит, пора начать этот важный, самый главный в жизни разговор. Но Носов все тянул, будто сто лет себе намерил. Хитрый черт.
        - Ты вот что, Иван Семенович, - сказал Греков. - У меня кое-какие проблемы образовались. Ничего серьезного, но все-таки… Я позже расскажу. Попросить тебя хочу. Может, на днях зайдут из милиции или общественник из поселкового совета. Как бы без причины зайдут. Просто. И вдруг спросят, давно ли ты зятя видел?
        - И мне что делать?
        - Скажи, как есть: сегодня я приезжал на машине. Заночевал, на следующий день уехал. То есть, завтра в обед. Машина на участке стояла. С улицы ее не видно. Договорились? Это я на всякий случай. Наверняка никто не придет.
        - Какой разговор, Рома, все сделаю.
        Греков выпил вторую чашку чая, поднялся, сказал, что хочет забрать кое-что из своих вещей. Он зашел в комнату, в которой они с Людкой раньше останавливались, когда сюда приезжали, занавесил окна и включил свет. Он спрятал деньги в просторной кладовке, где хранились два тюка с вещами бывшей жены.
        В случае чего, если найдут сверток с червонцами, что ж, Греков об этих деньгах ведать не ведает, а тесть всю жизнь работал на складах, разумеется, воровал и спекулировал, хоть и не поймали ни разу. Вот и спрашивайте с него. А потом судите Ивана Семеновича Носова показательным судом, - и к стенке. Потому что в развитом социалистическом обществе не должно быть жулья.
        Глава 32
        После возвращения из комитетского «дома отдыха» Разин три дня не выходил их квартиры, голова побаливала и немного кружилась. На утро четвертого дня головокружение прошло, тут же ожил телефон. Это был офицер из конторы, он сказал, что начальство ознакомилось бумагами, все нормально, осталось всего два-три вопроса. В течении часа к нему домой приедет человек и привезет бумаги, просьба никуда не уходить. Действительно, час спустя через кухонное окно Разин увидел, как подъехала «волга», появился мужчина в гражданском сером плаще, а не в форме фельдъегерской службы, через пару минут в дверь позвонили. На пороге стоял мужчина средних лет с портфелем, он показал удостоверение, переступил порог, снял плащ и ботинки. Прошел на кухню, вытащил большой конверт коричневатой бумаги и спросил, можно ли закурить.
        Он сказал, что в конторе просили ответить на несколько вопросов, по возможности подробнее, не надо упускать даже мелких деталей, которые сохранила память. Но и без лишней бюрократии, простым человеческим языком. Завтра в это же время, приедет кто-нибудь и все заберет. Гость сидел на табуретке, курил и равнодушно посматривал то в окно на бледно-голубое, почти весеннее небо, на порхающих голубей, то на пустые бутылки, расставленные под кухонным столом, то на Разина, в майке без рукавов, какого-то смурного, с всклокоченными волосами, видимо, еще до конца не проснувшегося.
        - У меня подчерк плохой, - сказал Разин. - И мелкий, к тому же. Начальство разберет мою писанину? А то я напишу, а они половину не поймут…
        - Ничего, ничего. Вы об этом не беспокойтесь. В машинописном бюро разбирают любой подчерк.
        - А то я думал, может, машинку купить…
        - Нет, нет… Не надо попусту тратиться. Деньги не маленькие. Хорошую машинку еще и достать трудно.
        Вскрыв конверт и пробежав взглядом вопросы, Разин сказал, что ему все понятно. Мужчина попрощался и ушел. Разин сидел на кухне, слушал, как по жестяному подоконнику барабанит капель, и думал, что пишущая машинка нужна, конечно, не для того, чтобы писать рапорты и объяснительные записки для начальства, нужна она совсем для другого, но достать машинку в Москве не так просто.

* * *
        Разин нашел в ящике серванта старую записную книжку, вернулся на кухню и набрал номер некоего Анатолия Ивановича Белова, который некоторое время работал в Нью-Йорке под прикрытием журналиста-международника, а на самом деле по линии научно-технической разведки.
        В Америке у Белова развилась болезнь суставов, затронувшая позвоночник, его вернули в Москву и комиссовали. Перевели из крупного информационного агентства в какую-то газету, не самую престижную, но и не последнюю. Теперь он писал какие-то мелкие заметки и небольшие корреспонденции, но, кажется, был доволен, что карьера разведчика подошла к концу раньше, чем американцы его поймали на шпионаже и с большим скандалом выслали из страны. Или, что еще хуже, еще страшнее, - он чем-то проштрафился перед своими, например, закрутил роман с иностранкой и скомпрометировал себя альковными фотографиями или антисоветской болтовней, - и огреб такие неприятности, о которых даже подумать страшно.
        Разин набрал телефон, трубку снял какой-то очень нелюбезный товарищ, прорычал, что Белов здесь больше не работает и дал отбой. Пришлось звонить в секретариат газеты, потом в приемную главного редактора, потом домой, на счастье, трубку сняла дочь Белова и без расспросов назвала телефон папы. Белов обрадовался звонку старого приятеля, сказал, что обо всем знает, что сам хотел позвонить или заехать… Но все время хотелось отложить этот трудный разговор, - так уж человек устроен.
        Помолчал немного и сказал, что надо бы встретиться, можно посидеть у него на работе, поговорить, на людях говорить не следует. А потом можно поужинать, есть свой метрдотель в ресторане «Берлин». Слово за слово, оказалось, что не так давно Белов получил еще одно понижение, из международного отдела большой газеты был переброшен в «Сельскую жизнь», но ни на кого не обижается, поскольку родина велела поднимать сельское хозяйство. Конечно, газета не самая популярная в Москве, но в провинции ее читают и тираж огромный - три миллиона. Между прочим, орган ЦК КПСС. И редакция в том же доме, где «Правда». Кстати, Разин вовремя позвонил, бог подбросил интересный вариант: в клубе «Правда», это через дорогу, в пятницу закрытая премьера фильма…
        Это документальная вещь, - он не хотел сообщать подробности, - но в Америке таких фильмов народ не видел. Люди с расстроенными нервами падают в обморок. А у него в кармане два билета, которые вырвал по большом блату. Итак, в пятницу кино, а потом ужин в «Берлине». Разин ответил, что будет чертовски рад встрече, только пропуск надо заказать.

* * *
        В пятницу Разин поехал на Варшавское шоссе, единственного место, где можно найти одну пустяковину для «жигулей», проторчал там чуть не до обеда, встретил знакомого, сотрудника сервиса, подарил ему блок фирменных сигарет. И вскоре получил разрешение загнать «жигули» в помещение, а самому топать, куда глаза глядят, и не появляться здесь до следующей среды.
        Из телефона-автомата Разин несколько раз набрал номер Белова в редакции газеты «Сельская жизнь», но слышал только короткие гудки. Белов сидел на рабочем месте и, убивая время, болтал по телефону с интересной женщиной, не имевшей никакого отношения к сельской жизни, листал шпионский роман Джона Ле Карре, который один знакомый привез из Англии. Но не мог сосредоточиться ни на разговоре с женщиной, ни на романе. Он думал о сегодняшнем закрытом показе фильма «Филлипинские хилеры: реальность или легенда».
        Говорили, что цветной фильм, снятый на хорошую пленку, был показал всего в трех-четырех закрытых для простых смертных клубах, после чего Москва загудела, поползли слухи о каком-то невероятном, страшном фильме, где кровь с экрана льется рекой, снято без монтажа, одним длинным кадром, показаны реальные операции, в том числе по удалению раковых опухолей, но без хирургических инструментов и даже без наркоза, - голыми руками, эти чудеса творят филиппинские целители, темные люди без медицинского образования.
        Еще поговаривали, что слухи о фильме дошли до Центрального комитета КПСС, большие сановники якобы решили изъять копии из проката и тем закончить историю, похожую на идеологическую диверсию. Ясно же, что скандал с фильмом нужен только иностранным спецслужбам, чтобы подорвать доверие граждан к нашей советской медицине.
        Наконец, две копейки провалились в нутро телефона.
        - Привет, старина, - прогудел Белов. - Жду, приезжай.
        Разину повезло поймать такси, он видел, как вслед за машиной тащатся зеленые «жигули» с заляпанным грязью номером и, кажется, бежевая «волга». Он попросил водителя остановился у Белорусского вокзала, вышел, смешался с потоком людей, нырнул в подземный переход, оказался на противоположной стороне улицы Горького, тут повезло с троллейбусом. Вскоре он очутился в бюро пропусков. Сунул паспорт в темное оконце и получил оттуда клочок бумаги, открывающий двери в главные издания страны.
        Коридоры «Сельской жизни», застеленные красной ковровой дорожкой, были длинными, пустыми и тихими. Кабинет Белова оказался маленьким: два письменных стола и серые стены, только роман Джона Ле Карре с яркой обложкой напоминал о том, что здесь работают не роботы.
        Белов поднялся навстречу, обнял Разина, прижал к своему большому, теплому животу и долго не хотел отпускать. Белов по-прежнему вел свободную жизнь холостяка, хотя был давно женат, - это легко определить по засосу на шее, такие штуки жена не поставит. Засос был продолговатым, похожим на синяк, но все-таки это был не синяк. Значит, привычка обновлять список знакомых женщин никуда не делась.
        Обходя тему о гибели Татьяны, обменялись короткими сообщениями о пустяках, поговорили ни о чем. Разин сказал, что жизнь в Москве все такая же: все течет, но ничего не меняется. Белов ответил, что жить можно и так, но все же духовной пищи не хватает, в хорошие театры билеты не достанешь, читать нечего. Но иногда знакомые подбрасывают чтиво на английском. Хотя этот Джон Ле Карре такой же дурачок и фантаст, все из пальца высосано, будто он не в разведке служил, а в детском саду детишкам носы вытирал. Помолчал и добавил:
        - Хотя, какой с него спрос… Этот малый тоже из конторы, из своей, английской. И подписку давал, как и мы. Или не дай бог какая-нибудь история, похожая на правду, вдруг появится на страницах его новой книжки…
        - И что тогда?
        - Вполне вероятна скоропостижная смерть. Конечно, не от сифилиса. От инфаркта или несчастного случая. Плюс цветы на могиле… Да, от благодарных читателей.
        - Тогда совет - выброси книжку в мусор.
        - А что читать? - понизил голос Белов. - Журнал «Коммунист»?
        Разин вытащил из сумки поллитровку «пшеничной» и сказал, что выпить можно прямо сейчас, буквально по сто грамм, - это просмотру не помешает. Белов нырнул под стол, достал откуда-то хрустящие ржаные хлебцы, кусок вареной колбасы, уже порезанной, и два стакана. Сказал, что выпьют они в другом месте, а здесь ни пить, ни курить нельзя, хозяин второго рабочего стола, старый безграмотный сморчок, никак не хочет свалить на пенсию, сам мучается и другим жизни не дает.

* * *
        Они вышли в коридор и вскоре оказались в другом кабинете, просторном, с большим полированным столом, удобными стульями, креслом и огромной стеклянной пепельницей. Зам главного редактора оставил ключ Белову, а сам сидел на больничном. Устроились за приставным столиком для посетителей, Разин плеснул водку в стаканы, выпили за Таню, чтобы земля ей пухом. Закусили колбасой и хлебцами, еще выпили, - теперь за здоровье, свое и лучших друзей.
        Разин сказал:
        - Слушай, а тут у тебя…
        Он замолчал и выразительно посмотрел на потолок, а потом на стены.
        - Нет, нет. Ну что ты… Это моя тема. Кому нужно ставить дорогущие устройства у какого-то заместителя из «Сельской жизни»? Ну, кто он такой?
        Разин решил, что именно сейчас, когда еще не допита первая на сегодняшний вечер бутылка, пора сказать о том, ради чего он приехал, даже согласился смотреть неприятный фильм о хирургических операциях.
        - У меня просьба, - сказал Разин. - Нужна пишущая машинка. Не на время, насовсем. Я знаю, что у тебя дома она есть. Понимаешь… Неделю пишу рапорты. А пальцы уже отсохли. Дам четыре сотни. По рукам?
        Белов на минуту протрезвел и подумал, что машинка у него отличная, портативная, импортная, почти новая. Изредка он сам печатал что-то дома, - отдавать хорошую вещь нет никакого смысла. Он уже хотел соврать, что давно продал машинку, потому что… Потому что… Деньги были нужны. Так что, извини, но поезд ушел. Белов уже открыл рот, но неожиданно для себя сказал:
        - Черт с тобой… Умеешь ты подход найти. Но есть еще один пункт соглашения. Ты ведь один живешь. Ничего, если я как-нибудь заеду? Ну, с одной знакомой? Хорошая женщина. Комнаты ведь изолированные…
        - А как же супруга, как Настя?
        - Ты ведь знаешь, - одной маленькой любви не хватает на долгую жизнь. Вот и приходиться… Ну, крутиться. Ты ведь на машинке будешь не рапорты строчить, а что-то другое. Анонимки, например?
        Белов громко рассмеялся.
        До начала киносеанса оставался еще добрый час с гаком, Белов рассказал два свежих анекдота про евреев, Разин ответил двумя анекдотами про Брежнева. Белов сделался грустным и сказал:
        - Еще год-другой и начнутся большие проблемы. Мясо уже по карточкам в крупных промышленных городах, ну, кроме Москвы и Питера. Скоро карточки введут и здесь. А дальше - голод. А ведь скоро советской власти семьдесят лет. Смешно?
        Разин разлил оставшуюся водку по стаканам, выпили.
        - Может, не пойдем никуда? - спросил он. - Сейчас выйдем дворами к Савеловскому вокзалу. Там поймаем такси. И через двадцать минут будем уже в «Берлине». Как идея?
        - И что с билетами делать?
        - В приемной секретарша, как из журнала «Плейбой». Даже лучше. Отдай ей, она запомнит доброту. И ответит… Ну, добром ответит.
        - Что-то я сомневаюсь.
        Белов поднялся на ноги, вытащил из бумажника два билета. Разин смахнул в сумку оставшуюся закуску и пустую бутылку. Вскоре они вышли из здания, свернули в темноту дворов, оказались на широкой улице и поймали такси. Они посидели в ресторане «Берлин», хорошо поели, послушали музыку, Белов потанцевал с очаровательной женщиной и записал ее телефон.
        В двенадцатом часу спустились на станцию Дзержинская и проехали по прямой несколько остановок, поднялись наверх, прошли пешком пару кварталов. Они оказались в квартире Белова. Коридором прокрались в его комнату, Разин отсчитал деньги и стал владельцем пишущей машинки, напоследок попросил Белова упаковать ее в чемодан. Далеко за полночь Разин с чемоданом появился у своего дома и быстро шмыгнул в подъезд.
        Глава 33
        Заведующая детского садика Анна Николаевна Юткевич каждый день ходила на работу по Проспекту Мира от дома до метро Щербаковская, а там две остановки, и на месте. Путь ее пролегал мимо отделения милиции номер 58, которое располагалось на первом этаже современного дома и выглядело невзрачно. Если бы не табличка под стеклом, где было сказано, что это именно отделение милиции, не сразу поймешь, что деревянная дверь без крыльца ведет не в жилой подъезд, а в организацию, отвечающую за порядок в крупном столичном районе.
        Тут же у стены дома поставили две застекленные витрины, над ними сделали надпись красными буквами по трафарету «Их разыскивает милиция». Под стеклом портреты предполагаемых преступников или честных граждан, пропавших без вести или ставших жертвами воров или вымогателей. Проходя мимо витрин, Анна Николаевна замедляла шаг, с одного взгляда определяя, появилось ли что-то новенькое. Если появилось, она останавливалась, разглядывала снимок и читала текст.
        В непогожий день, спеша на работу, она заметила фото привлекательной женщины своего возраста или немного моложе. И сразу, вспомнив ее, остановилась. Фото было черно-белое, но снимок крупный, хорошего качества. Подойдя к стенду, она прочитала, что гражданка по имени Татьяна, москвичка тридцати восьми лет, не судимая, ушла из дома и не вернулась. В отношении Татьяны предположительно могли быть совершены насильственные действия. ГУВД Москвы просит граждан, видевших пострадавшую или знающих ее место нахождения, обращаться в отделения или опорные пункты милиции.
        Анна Николаевна посмотрела на милиционера, который стол рядом. Он о чем-то думал, к нижней губе приклеился тлеющий окурок. Анна Николаевна глянула на наручные часики в золотистом корпусе и подумала, что в полдень комиссия Мосгорисполкома, никаких сюрпризов не ожидается, все работники уже на местах, хозяйство в порядке, но задерживаться ей нельзя ни на минуту. С другой стороны, она ответственная гражданка и обязала сообщить информацию, которой располагает.
        Анна Николаевна уже хотела шагнуть к двери, но снова остановила взгляд на курящем милиционере. Он нахмурился, выплюнул окурок и, широко открыв рот, зевнул. Анна Николаевна повернула к метро. На обратном пути она попросила знакомого подбросить ее до дома на машине, потому что к вечеру чувствовала себя отвратительно, было зябко, голова раскалывалась. На утро пришел участковый врач, прописал лекарства, велел самой в аптеку не ходить и не гулять с собачкой.
        Юткевич пришла в себя через неделю, но она была настолько слабой, что с трудом, мелкими шажками передвигалась по квартире. К исходу второй недели она вспомнила о той женщине с доски объявлений, оделась и пошла в отделение милиции.
        Она переговорила с милицейским капитаном, тот позвонил кому-то и получил команду снять показания с ценного свидетеля. Они вдвоем около часа просидели в душном кабинете, Анна Николаевна рассказывала, перед Новым годом, дней за десять, отправилась к сестре, доехала до метро Пролетарская, а оттуда дворами решила дойти до места. Время было не позднее, едва начало смеркаться, прохожих почти не попадалось. Возле одного из домов, она точно не помнит какого, увидела, как мужчина что-то выговаривал женщине, симпатичной, в бежевой дубленке, без головного убора.
        Они стояли у стены дома. Мужчина говорил зло, потом коротко размахнулся и ударил женщину отрытой ладонью по щеке. Схватил за рукав и потащил за угол, когда она стала упираться, снова ударил. Женщина обхватила ладонями голову и опустилась на колени. Анна Николаевна сначала крикнула, мол, что вы делаете? Мужчина только тогда ее заметил, огрызнулся в ответ. Ухватил спутницу за широкий рукав дубленки и дернул со всей силы, кажется, разорвал.
        Анна Николаевна подошла ближе и громко сказала, что сейчас милицию позовет, в ответ тот мерзавец обложил ее матом, крикнул, чтобы проваливала, пока башку не открутили. Довольно высокий, симпатичный, лет сорока. В сером коротком пальто и темной кепке. Особых примет она не помнит. Пожалуй, она смогла бы его опознать. Женщина запомнилась лучше, ошибки быть не может, эта та самая гражданка с фотографии. Милиционер задал пару вопросов, дал расписаться в протоколе, потом попросил подождать в коридоре, скоро вернется заместитель начальника по оперативной работе, ему уже позвонили.
        Только через час с лишним появился человек в штатском, совсем не похожий на милиционера, невысокого роста, какой-то нервный. Кажется, по фамилии Иванов. Он пустил свидетельницу в кабинет, долго разглядывал ее паспорт и спрашивал про работу. Потом почитал показания, встал на ноги, подошел и пожал руку, поблагодарив за честный поступок, и сказал, что рад встретить сознательную гражданку. Но сложилось мнение, что начальник привирает, он не рад, скорее, наоборот. Иванов беспокойно походил по кабинету, согреваясь после улицы.
        - Я к сестре ездила, у сестры день рождения, - сказала Юткевич. - Идти осталось не очень далеко, и тут этот скандал…
        - Вы на дне рождения спиртное не потребляли?
        - Я только туда шла, еще не…
        - Понятно, еще не успели употребить.
        - Я не пью, у меня давление высокое. Так вот, этот головорез набросился на женщину, накричал, словно сам себя заводил. А потом толкнул ее кулаком в грудь. И сразу ударил. Я помню ее слезы, испуганные глаза. Потом этот тип схватил ее за руку и потащил за угол. Она упиралась, но все же сдалась.
        - У вас память на лица хорошая?
        - Отличная. У меня в детском саду несколько групп. Я помню любого ребенка в лицо и по имени. Ночью разбудите, не перепутаю.
        - Ну хорошо, положим, что так…
        Иванов продолжал ходить из угла в угол, потирая подбородок.
        - А кто показания снимал?
        - Там же в протоколе все есть…
        Иванов заглянул в бумаги, вышел из кабинета, вскоре вернулся, злой, с красными пятнами на лице. Он налил себе чая, сел и сказал, что произошла ошибка. Обращаться сюда, именно в это отделение милиции, - неправильно, ведь данное правонарушение было совершено не в Дзержинском, а в Пролетарском районе. Поэтому свидетельнице надо было сразу ехать туда, а не сюда. Таков порядок: правонарушения регистрируют там, где они были совершены. А коллега Иванова, оформлявший протокол, не до конца разобрался.
        Он сунул протокол в какую-то безразмерную папку, убрал ее под стол, отпихнул ботинком и написал на бумажке адрес правильного отделения милиции.

* * *
        На следующий день, поскольку больничный лист еще не истек, Анна Николаевна поехала на Пролетарскую. Вышла из метро, некоторое время путалась среди одинаковых ядовито-желтых пятиэтажек, хорошо, что место знакомое, иначе бы заблудилась. В отделении милиции дежурный позвал начальника. У того, как ни странно, тоже была фамилия Иванов, и внешне он был похож на вчерашнего Иванова: среднего роста, значок ДОСААФа на лацкане пиджака.
        Сначала она подумала, что это один и тот же Иванов, сразу в двух отделениях успевает командовать, потому что энергичный и одной зарплаты на жизнь не хватает. Но тогда для чего он погнал немолодую женщину через полгорода, да еще и к себе самому? Нет, все-таки не он, имя другое. Может брат или еще какой родственник…
        Этот здешний Иванов часто повторял слово «странно», даже когда ничего странного близко не было. Иванов завел ее к себе в кабинет, кивнул на стул и сказал:
        - Фамилия ваша как? Паспорт с собой?
        Потом немного смягчился, внимательно расспросил, на каком стенде объявлений висит фотография пропавшей без вести женщины. Когда и где, по какому адресу Анна Николаевна видела рукоприкладство, почему не обратилась сразу.
        - Да, странная история. Даже не знаю, что и думать. Наш стенд с объявлениями о преступниках и пропавших гражданах на углу. Там нет такого объявления. Когда пойдете обратно, обратите внимание.
        - Мне уже можно идти?
        - Посидите пока в коридоре. Еще вызову.
        Она вышла, плотно закрыв дверь, села на единственный стул. По коридору, длинному и темному, гуляли сквозняки, в торце у окна стоял пожелтевший фикус. За дверью Иванов долго говорил по телефону. Были слышны отдельные слова или реплики: куда я ее дену, на кой черт она мне тут нужна, да пусть хоть провалится… Потом наступила тишина, в кабинете Иванова надрывался телефон, но трубку почему-то никто не брал.
        Дверь открылась, Иванов выбежал в коридор, на ходу надевая шапку и пальто, и пропал. Юткевич не могла решить, дожидаться ей или уходить. Прождав час, она решила, что пришла напрасно, но тут появился Иванов, пробежал мимо и закрылся в кабинете. Она постучала и толкнула дверь.
        - Ну, заходите, чего вы там скребетесь, - начальник, замерзнув на улице, пил крепкий чай. - Мне уж уходить скоро. Странная история получается. С одной стороны, вопрос этот как будто наш, то есть нашего отделения милиции. Но все-таки, как я уточнил, - не наш.
        Последнюю фразу он произнес с нескрываемым чувством душевного облегчения.
        - Это как же понимать?
        - А так же и понимать, что теперь этим занимаются в главке, на Петровке 38. Странно это… Вот я напишу бумажку, куда идти и к кому. Езжайте прямо сейчас, чтобы не терять ни минуты времени. Ни одной минуты. Понимаете? Там сбоку в переулке здание красного кирпича, на первом этаже бюро пропусков.
        - А чего ж тогда меня к вам отправили?
        - Вы меня поняли, гражданка Юткевич? - Иванов снова сделался строгим. - Пока у людей рабочий день не закончился, поспешите.
        На счастье, Анна Николаевна поймала такси и поехала на Петровку, твердо уверенная, что встретит там еще одного Иванова. Какого-нибудь брата или свата… Она добралась до места, когда рабочий день еще не кончился. Встретить ее из основного корпуса через улицу пришел дядька лет сорока пяти, некий майор Судаков, пропахший дешевыми папиросами. Он сказал, что пропуск ей не нужен, они прямо здесь поговорят.
        На втором этаже была большая комната, где стояло несколько столов и стулья. Устроились у окна, выходящего во двор. У Судакова была с собой бумага и ручки. Он попросил свидетельницу рассказать, что она видела, а сам быстро записывал. Потом задал несколько вопросов и записал ответы. Дал почитать, попросил расписаться внизу.
        - Значит, вы мужчину запомнили?
        - Уж узнаю, если встречу.
        - А по фотографии могли бы опознать того человека?
        - Если фотография не очень старая. У меня хорошая память на лица.
        - Тогда я хотел бы вам кое-что показать.

* * *
        Судаков попросил у Анны Николаевны паспорт и ушел, через пару минут вернулся с пропуском. В основном здании ГУВД они поднялись наверх лифтом, Юткевич увидела длинный коридор, несколько человек сидели на стульях, ожидая вызова. Он открыл ключом дверь, усадил женщину за стол возле окна и включил верхний свет. Из застекленного шкафа с внутренними шторками он вынул несколько толстенных альбомов и сказал:
        - В этих альбомах свежие фотографии уголовников, которые отбывали срок за насильственные преступления. Нанесение телесных повреждений, изнасилования, грабежи, разбои и так далее. Листайте альбом, может быть, тот парень у нас на учете… Не торопитесь.
        На улице стемнело, зажглись фонари, когда Юткевич, разглядывая уже пятый альбом, перестала переворачивать страницы, ткнула пальцем в фотографию и сказала:
        - Вот этот.
        Судаков попросил Анну Николаевну лучше приглядеться, чтобы ошибки не было. Затем он вышел в коридор и вернулся с женщиной и мужчиной в верхней одежде, наверное, посетителями, попросил паспорта и сказал, что они будут свидетелями при опознании человека по его фотографии.
        Судаков составил протокол, что гражданка такая-то в одной из предъявленных фотографий, опознала Антона Сергеевича Крапивина, трижды судимого. Данный гражданин, по ее словам, напал на женщину в одном из дворов в районе метро Пролетарская. Юткевич видела, как Крапивин избил свою жертву и утащил за угол дома. В избитой женщине Юткевич опознала Разину Татьяну Федоровну, пропавшую без вести и объявленную в розыск.
        - Теперь и вы можете идти, - сказал Судаков Юткевич. - Кстати, почему же вы сразу не побежали в милицию? Боялись, что затаскают по допросам?
        - Вовсе нет. Я решила, что это муж с женой выясняют отношения. А в семейные скандалы я не лезу. Себе дороже. Пропавшую женщину нашли?
        - На этот вопрос не могу ответить, - вздохнул Судаков. - Вот что… Я всегда договариваю до конца. Чтобы людям голову не морочить. Так вот… Дело этой женщины у меня, то есть у милиции, забрали в КГБ СССР. Я поставлю их в известность и передам им протокол. Может быть, вас вызовут в Комитет и попросят все снова рассказать.
        - И что мне дальше делать?
        - Ждите звонка из Комитета госбезопасности.
        Судаков подписал пропуск и проводил Анну Николаевну до первого этажа. Вернувшись, позвонил по телефону майору Виктору Орлову и рассказал о сегодняшних событиях. Орлов спросил, что это за гражданка, как ее зовут, где живет и работает. И сколько ей лет. Он сделал в блокноте какие-то пометки и сказал:
        - У нас самих сейчас хорошие наработки. Вроде, нашли подозреваемого. Но спасибо за информацию. Я завтра кого-нибудь пришлю или сам.
        На следующий день Орлов не появился, не появился он и через неделю.
        Глава 34
        В среду утром полковник Иван Андреевич Колодный вошел в кабинет, сел за рабочий стол и увидел на углу две папки, которые только что доставил курьер. В одной папке распечатки телефонных разговоров Алексея Разина, в другой маршруты его передвижения по городу за последнюю неделю, большой пакет с фотографиями, плюс записка майора Виктора Орлова о проделанной работе.
        Колодный поднялся, встал у окна и прикурил свою первую сигарету. С высоты хороший обзор: на заднем плане березовая рощица, неровное поле, черная влажная земля в белых пятнах снега. Ближе сплошной забор с колючкой, - первый периметр охраны, за ним второй забор, словно на зоне строгого режима. А столько охраны в самом здании, на всех этажах, на каждом шагу.
        Колодный не заглянул в папки, он начал день не с них, а с просмотра «Правды» и «Советской России», читать было нечего, встречи на высшем уровне, речи и прочая ерунда. Тут зазвонил телефон спецсвязи. На проводе был старый знакомый, подполковник второго главного управления некий Иван Зорин. Он сказал, что у них в разработке есть человек из крупной газеты. Он познакомился в командировке с иностранкой, и теперь к нему появились кое-какие вопросы. Короче, слушали все его разговоры, установили аппаратуру в рабочем кабинете. В прошлую пятницу в этом самом кабинете состоялся любопытный разговор, один из его участников Алексей Разин. Непосредственный начальник Зорина просмотрел бумаги и попросил направить Колодному распечатки. Скоро принесут.
        - Наверное, Разин пару антисоветских анекдотов рассказал? - усмехнулся Колодный. - Хоть смешные?
        - Я не любитель анекдотов. Особенно антисоветских.
        - Я тоже. Просто так спросил, из любопытства.
        Он бегло просмотрел распечатки телефонных разговоров, которые вел Разин из дома. Взгляд скользил по машинописным строчкам будто по чистым листам, зацепиться было ни за что. Несколько бесед с давними знакомыми, один из которых маляр. Даже не беседы, а пустая никчемная болтовня о кирпиче, который надо достать, чтобы привести в порядок дачу…
        Дочитав до последнего слова, Колодный закрыл папку и просмотрел рапорты группы наружного наблюдения. Почти все маршруты Разина известны, установлены граждане, с которыми он встречался. Колодный стал просматривать фотографии, хотя ничего нового на них не увидишь. Разин выходит из магазина, в руках «дипломат» и пластиковый пакет, обтягивающий нечто похожее на бутылку. Вот Разин звонит из автомата, входит в метро, ловит такси… Колодный отодвинул конверт со снимками.
        Разин не делал попыток уйти из-под наблюдения, однако дважды, во вторник и пятницу, оперативники его теряли. Первый раз объект наблюдения оставил машину неподалеку от Красной площади, прошел пару кварталов и пропал в толпе у Исторического музея. Он вернулся через час, в руках была объемная покупка, завернутая в упаковочную бумагу. Второй раз он пропал у Белорусского вокзала, туда одновременно прибыли две пригородные электрички и скорый поезд из Минска. В толчее Разина потеряли. Он нашелся следующим утром, вышел из подъезда и купил в ближнем магазине две бутылки водки.
        Тут вошла секретарша Зоя Ивановна, симпатичная женщина лет сорока пяти, молча положила на угол стола большой конверт из темной бумаги.
        - Только привезли, - сказала она.
        - Как дела дома?
        - Все дела здесь, Иван Андреевич, на работе. Спасибо.
        - Тут у тебя все на высшем уровне, - Колодный, когда был в добром настроении, спрашивал секретаршу о личных вопросах и гордился, что помнил по именам и отчествам всю ее семью. - Максим справляется?
        - Старается. А супруга ваша как?
        - Неплохо. В субботу врач сказал, что химиотерапию заканчивают. Скоро выпишут. Зоя, сделай стакан чая покрепче.
        Колодный не прикоснулся к конверту, он открыл третью папку.
        В докладной записке майора Орлова была кратко рассказана история паспорта гражданина ФРГ Эрика Бергера. Паспорт якобы случайно попался на глаза жене Разина Татьяне Федоровне, ныне покойной. Татьяна рассказала о паспорте трем своим подругам.
        - Какая дура, - сказал вслух Колодный. - Кто ее за язык тянул…
        В частности, о паспорте Татьяна Федоровна сболтнула близкой подруге некоей Вере Игнатовой. Возможно, Игнатова вскоре забыла историю с паспортом, но через некоторое время она прямо в центре Москвы увидели Разина чуть ли не в обнимку с какой-то ярко одетой женщиной. А ведь в это самое время он должен был находиться за границей. Игнатова втянула в историю какого-то Алика из управления высотных домов и гостиниц и еще двух подруг. На этом служебная записка майора Орлова заканчивалась.
        Колодный дозвонился до информационного центра и попросил срочно подготовить информацию на трех гражданок под такими-то именами, а также справку о некоем Алике, сотруднике управления высотных домов и гостиниц. Затем связался с Орловым, задал несколько вопросов и обещал перезвонить. Из информационного центра сообщили, что у них есть объективки на всех трех женщин и мужчину, через пять минут файлы принесут. Колодный просмотрел папки, увидел фото Игнатовой и решил про себя, что женщина весьма недурна и, видимо, давно научилась пользоваться своей красотой.
        За Игнатовой водятся нечистые делишки, но ее муж Михаил Наумович Корсаков, член-корреспондент Академии наук, директор оборонного предприятия, не дает жену в обиду. Корсаков автор нескольких изобретений секретного характера, дважды лауреат Государственной премии и так далее. Веру Игнатову, конченную клептоманку, подозревали в воровстве, она увольнялась с одной работы и, стараниями мужа, находила новую. Знакома с иностранцами, фарцовщиками, валютными спекулянтами. Короче, пробу негде ставить.
        Другая подружка Роза Шор тоже не подарок. Вся родня Розы Иосифовны переехала в Израиль, и она туда же собирается. Сейчас распродает имущество и драгоценности. В ОВИРе документы на выезд готовы. Но вот как вышло, документы готовы, а Роза Шор никуда не поедет, нельзя ее теперь выпускать. Третья подруга, некая Захарова, работает технологом на пищевом комбинате, в разводе, не привлекалась.
        Игнатовой мало было увидеть чужого мужа с незнакомой женщиной, она стала выяснять, в какой гостинице живет Разин, в этом расследовании ей помогал Алик, чиновник из управления высотных домов и гостиниц. Этот чертов Алик выяснил, что Разин зарегистрирован в «Метрополе» под именем гражданина ФРГ, мало того, Разин тайно женат на американке, которую зовут…
        Колодный вытащил сигарету и скурил ее за полминуты. Дочитав третью, последнюю страницу, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Полковник чувствовал себя так, будто ему надавали пощечин, он потрогал ладонью лоб, сухой и горячий, и стал думать, что делать дальше.
        Немного поостыв, он разорвал конверт и вытащил листки с распечаткой разговора, происходившего в кабинете заместителя редактора газеты «Сельская жизнь», где уединились Алексей Разин и бывший сотрудник разведки Анатолий Белов.

* * *
        Белов с его антисоветскими разговорами и анекдотами пусть катится к черту, будет острить где-нибудь за сто первым километром. Тут интересно другое: Разин просит продать ему пишущую машинку. И, судя по всему, эту машинку он уже получил. Дело было в пятницу, когда он ушел от наблюдения на Белорусском вокзале, и никем не замеченный, вынырнул на улице Правды.
        Друзья собрались идти в кино, но направились в ресторан, а оттуда за машинкой. Для работы Разину она не нужна, он от руки пишет, тогда зачем он ее купил, заплатил столько денег? Колодный набрал прямой номер генерала Деева и сказал, что есть важный разговор. Услышав ответ, положил трубку, открыл блокнот, что-то записал, чтобы не забыть, собрал папки, поднялся и вышел из кабинета. Сказал секретарше, что уходит на полчаса, но вернулся только после обеда.
        Он попросил крепкого чая и снова стал рассматривать фотографии Разина. Поднялся, достал с полки плотную папку, открыл ее. Внутри были фотографии Разина, сделанные за последний месяц. Все разные, но на каждой есть нечто общее. Разин ни на минуту не расстается со своим «дипломатом» темно-коричневого цвета. После покупки пишущей машинки в этом чемоданчике могли появиться новые бумаги. Интересно их полистать. Он набрал номер Виктора Орлова и поделился своими соображениями.
        - Я тоже обратил внимание, что он таскается с этим кейсом, хотя его вес, - я уточнял, - шесть килограммов. Даже если выходит из дома в магазин, все равно берет «дипломат» с собой.
        - Странно, - сказал Колодный. - Можно как-то проверить, что там внутри? Желательно не повредив замки.
        - Я думаю, можно устроить, - ответил Орлов.
        - Тогда срочно займитесь этим, и только этим.
        Колодный положил трубку, встал у окна, закурил и стал смотреть на темное поле и снежные пятна. Кому пришла мысль убрать первое главное управление КГБ с площади Дзержинского и загнать сюда, в Ясенево. Там было тесновато, и что с того. Это здание построили для Совета министров СССР, но министры не дураки, они не хотят каждый день кататься сюда, в такую даль, за город. Тогда решили, что для разведчиков сойдет, не пропадать же добру.
        Утром людей привозят в автобусах, а вечером эти автобусы колонной отправляются обратно в город. Колодный все время куда-то едет и едет, вот и сегодня надо ехать по делам. Он подумал, что совсем скоро, когда жена умрет в больнице, скорбное известие не застанет его ни на работе, ни дома, а опоздает надолго, на полдня или больше. Он вытащил сигарету, которым уже потерял счет, и прикурил.
        Глава 35
        Разин решил пораньше отправляться на встречу с помощником Генпрокурора Глебом Максимовичем Борецким в ресторан «Прибой». Заправив машину и попетляв по вечерним улицам, он подумал, что в сумерках легко оторвался от сопровождения, но эти лишние километры по темному городу отняли много времени. Опоздав минут на сорок, он вошел в ресторанный зал в половине девятого, когда веселье было в самом разгаре.
        Метрдотель в бордовом пиджаке с золотыми пуговицами показал столик на двоих у дальней стены, получил десятку и, гордо вскинул голову, куда-то уплыл. Разин сел за стол, поставил на пол кейс и осмотрелся. Он не был в «Прибое» никогда. Довольно просторный зал утопал в табачном дыму, на стенах в тяжелых рамах висели копии пейзажей русских художников, по углам стояли фикусы в кадках, свободных мест не осталось. На полукруглой сцене четверо музыкантов исполняли фокстрот «Улыбка», рядом, на тесном пятачке, танцевал морской офицер в форменном кителе и женщина в длинном зеленом платье.
        Когда официант, долговязый парень в костюме, принес меню, Разин спросил, не присаживался ли за этот столик какой-нибудь мужчина, и получил отрицательный ответ.
        - И девушки не было? - спросил Разин.
        - И девушки тоже, - кивнул официант. - Но если интересуетесь девушками…
        - Нет, к этому я пока не готов. Позже.
        Официант многозначительно кивнул и поплелся на кухню. Повернувшись к залу, Разин взял меню и стал перебирать глазами людей. С его места просматривался почти весь зал, но пространство слева, возле входной двери, закрывала массивная колонна.
        Молодежи нет, в такие рестораны ходят те, кому за сорок. Среди посетителей можно было угадать двух-трех мужчин, которые пришли сюда в одиночестве, судя по лицам и костюмам - это командировочные откуда-нибудь с севера, они могли позволить себе ресторанный ужин с выпивкой и приятную женщину. Попалось несколько супружеских или любовных пар, целый стол женщин, отмечавших какой-то праздник. Но человека, фотографии которого показывал Платт, здесь не было.
        Если Борецкий выбрал именно это заведение, значит, он уже здесь или придет с минуты на минуту. Присутствие Разина, если он столкнется с контрразведкой, легко объяснимо, - зашел поужинать, все остальное побоку. Он подозвал официанта, сделал заказ и попросил не тянуть с закуской. Через десять минут на столе появился запотевший графинчик с водкой, столичный салат и мясное ассорти. Разин выпил, утолил первый голод, подхватил кейс и направился в туалет.
        Музыканты объявили короткий перерыв. Разин неторопливо пробирался между стульями, приглядываясь к людям. За колонной - длинный стол, за ним четверо женщин и двое мужчин подняли рюмки и бокалы с шампанским. Впереди дверь в служебное помещение. Направо отгороженный закуток, за ним вход на кухню.
        Туалет оказался небольшим, всего с тремя кабинками. Тут было окно во внутренний двор, неровно замазанное белой краской. Через стекло можно было разглядеть полупустую стоянку для машин.
        Разин мыл руки и думал, что место для встречи с работником прокуратуры выбрано неудачное, в людном зале не поговоришь. Высушив руки под горячей струей воздуха, он вышел в зал. У входных дверей с метрдотелем разговаривали двое мужчин в костюмах. Тот, что повыше, с сединой на висках, встретился взглядом с Разиным и словно обжегся, оборвал разговор, отвернулся. Другой мужчина нахмурился и вышел. Разин видел этих людей впервые, но внутренним чутьем угадал: это по его душу.

* * *
        Он остановился в проходе между столиками, прикидывая, что делать. Можно демонстративно уйти, а завтра пожаловаться Колодному, что никакой личной жизни больше не существует, даже с женщиной в ресторане нельзя встретиться без провожатых. Второй вариант - остаться, сделав вид, что ничего не произошло, и аппетит не испорчен.
        В эту секунду он увидел за своим столиком незнакомого мужчину лет тридцати пяти в клетчатом пиджаке. Лицо красное, приметные издалека светлые волосы по-особому блестели, будто намазанные маслом. При появлении Разина мужчина извинился за вторжение и спросил, нет ли сигаретки. Закурив, не стал уходить.
        Он был под хмельком, выглядел растерянным и огорченным, будто недавно в этом зале потерял кошелек с деньгами. Мужчина подозвал официанта и велел принести водку в графине.
        - Угощайся моей, - сказал Разин и наполнил рюмки.
        Мужчина представился Вадимом, инженером по снабжению в крупном главке, ездит по стране, иногда задерживается где-нибудь у черта на рогах, потому что такая работа, иначе нельзя. А жена - женщина с большим сердцем, еще не привыкла ждать.
        - Слышь, вот ты - умный человек, - говорил он. - Вот ответь… Меня дома не было всего три недели. Возвращаюсь, а какой-то поц стоптал мои новые тапочки. И что теперь?
        - Новые купи, - ответил Разин. - Чего еще…
        - Так с женщинами не везет… Хотя по натуре я везучий, один раз в лотерею стиральную машину выиграл. Взял деньгами.
        - А я холодильник выиграл. Взял холодильником.
        Разин прикидывал, чем кончится душевный разговор. На сцену снова вышли музыканты, появилась певица в длинном платье с кружевами на груди и запела «Темно-вишневую шаль». Разин подумал, что когда-то уже видел эту женщину в кинотеатре «Форум», она пела в буфете перед вечерними сеансами.
        - Я вот думаю: с женой как поступить? - крикнул Вадим. - К ногтю ее?
        - Отправь ее в Улан-Уде. А пока она там отдыхает, приведи домой девчонку. Ну, которая стопчет женины тапки.
        Вадик задумался, пригладил пятерней блестящие волосы.
        - А с любовью что делать, ну, к жене?
        Разин засмеялся:
        - Любовь забери обратно. И отдай той девчонке, которую уложишь в постель.
        Вадик вытер влажные глаза салфеткой и высморкался.
        - Тебе легко говорить. Смеешься над человеком. Гад же ты…
        Из полупьяного увальня Вадик превратился в трезвого мужчину, весьма сердитого. Он лишь привстал, рванулся вперед, стараясь дотянуться кулаком до физиономии Разина. Но тот, словно был готов к удару, качнулся на стуле, поставив его на задние ножки. Вадик навалился грудью на стол, стараясь обеими ручищами достать грубияна, ухватить за лацканы пиджака и порвать на части. Зазвенела посуда, на пол полетели тарелки и недопитый графин, пахнуло водкой.
        Чтобы не упасть, Разину вместе со стулом пришлось заваливаться назад, схватить край скатерти и дернуть ее на себя. Рюмки и тарелки с недоеденной закуской оказались на полу. В последнюю секунду перед падением Разин как-то извернулся, сдвинул стол обратно и вскочил на ноги. Вадик тоже оказался на ногах, выставил левое плечо, шагнул вперед, махнул правой, целя в голову, Разин легко ушел, отступив.
        Разин машинально подметил, что певица, дотянув последний куплет, неподвижно застыла на краю сцены, сквозь табачный дым она смотрела на силуэты мужчин, готовых сцепиться друг с другом. Наверное, она часто видела пьяные потасовки и уже знала в них толк. Интересно, за кого она болеет? Люди за соседними столами встали и расступились. Пьяным треснувшим голосом закричала какая-то женщина.
        К месту действия шел официант, но не очень спешил. Сохраняя дистанцию, замер на месте:
        - Эй, прекрати, - пискнул он, не понятно к кому обращаясь. - Слышь, ты… Немедленно.
        Вадик защитил правой рукой подбородок, сделал выпад, пытаясь достать Разина прямой левой. Пришлось отступить на полшага. Позиция была выигрышной, сзади стена, а до нее три-четыре шага, чтобы отступать. Разин, примерившись, сделал выпад левой прямой, и тут же ударил справа в грудь. Вадик покачнулся и остановился, после удара перехватило дыхание. Неожиданно он выбросил вперед прямую левую ногу, норовя рантом тяжелого ботинка заехать в надколенник и берцовую кость, и сломать ее. Разин увернулся и тут же нырнул под левый боковой.
        Вадик не был новичком в драках. Кроме того, он моложе и тяжелее его килограммов на десять, и руки длинные. Тут главное, не подпустить его ближе, иначе он сделает захват, борцовским приемом повалит Разина на пол и придушит по полусмерти. На отступление остался шаг.
        Вадик сделал отвлекающий удар левой, не достигший цели, и одновременно снова задрал ногу, целя в берцовую кость. Разин ждал этого удара, как только нога противника пошла вперед, он согнул колени, низко наклонился, снизу ухватил скользкий ботинок и с силой рванул его верх. Вадик взмахнул руками в воздухе, но устоять уже не мог, словно невидимая пружина подбросила тело вверх, а потом опустила вниз. Опорная нога скользнула по мокрому паркету. Вадик тяжело грохнулся спиной на пол, приложился затылком и на несколько секунд выпал из действительности.

* * *
        Люди, поднявшиеся из-за столов, встали полукругом, затаили дыхание. Разин стоял в полутора шагах от стены, сжав кулаки и не двигаясь с места. Он понимал, что у спектакля начинается второе отделение. Расталкивая посетителей, к месту спешил метрдотель, за ним едва поспевали люди в штатском, с которыми Разин недавно столкнулся в дверях.
        - Милицию сюда, - закричал метрдотель на ходу. - Олечка, где милиция? Вызывайте…
        Вадик зашевелился, попытался оттолкнуться рукой от пола, чтобы встать, но порезал ладонь стеклом, на полу в разливе водки быстро расплылось красное пятно.
        - Человека зарезали, - закричала женщина. - Посмотрите, что делается… Мужчину натурально зарезали.
        Немолодой дядька в голубой рубахе, стоявший в двух метрах, видимо, симпатизировавший Разину, громко сказал:
        - Эй, если дойдет до милиции… Это ничего. Подтвержу, что ты жертва нападения.
        - Дойдет, - пообещал Разин.
        Оперативник с сединой, набрав скорость, растолкал посетителей, рванулся веред и налетел на кулак Разина, устоял на ногах, получил прямой в голову, упал на столик, где пару минут назад еще сидела женская компания, повал его на бок, смахнув недоеденный ужин и пару бутылок вина, стал подниматься, но поскользнулся и запутался в скатерти.
        Второй оперативник, высокий и широкоплечий, сунулся сбоку, замахиваясь правой, но кулак не дошел до цели, скользнув по плечу. Разин отступил в угол, опрокинул деревянную тумбу, прикрытую парчовой скатертью и фикус в кадке. Второй удар в корпус Разин пропустил, но успел захватить руку противника. Притянул его к себе и ударил снизу вверх головой в лицо, оперативник молча стерпел боль, и, чтобы не упасть, повис на плече, удерживая правую руку, выдрал рукав пиджака.
        Периферическим зрением Разин заметил, что Вадик в мокром костюме, с растрепанной светлой шевелюрой и пятнами крови на пиджаке, уже оказался на ногах, шагнул вперед и разогнал кулак. Не сумев оторвать от себя высокого парня, Разин блокировал руку противника левой, в ответ ударил коленом в нижнюю часть живота.
        Снова закричала женщина, но слов было уже не разобрать. Вадик, прижав руки к животу, опустился на колени. Человек, повисший на плече, пришел в себя, попытался вывернуть правую руку Разина, но неудачно. Тогда ударил справа, кулак не достал подбородка, но попал в правую бровь, глубоко рассек кожу. Разин ткнул противника снизу вверх основанием ладони. Человек, схватился за разбитый нос, отступил. Разин ухватил его за лацканы пиджака, развернул и с маху ударил о стену.
        Из рассечения под бровью сочилась кровь, заливая правый глаз. Было видно, как к Разину спешат еще два мужчины в штатском. Верхний свет в зале почему-то стал мигать. Разин успел ногой перевернуть чей-то стол и выломать ножку. Он широко размахнулся и встретил одного из нападавших ударом ножки по корпусу. Человек в последнее мгновение успел согнулся, подставив спину. Разин ударил второй раз. Справа кто-то ухватил его за плечи, кто-то навалился слева, повиснув на руке. Кровь попадала в глаза, Разин не видел людей, которые выкручивали его руки.
        Лишь на секунду он вырвался и сумел ударить противника локтем в голову, другому съездил коленом в пах. Поскользнулся и оказался на полу, кровь заливала правый глаз, он почти ничего не видел, но чувствовал, как его руки сжали мертвой хваткой и завернули за спину, щелкнули стальные браслеты. Кто-то пнул его ногой под ребра и ударил кулаком в спину.
        Глава 36
        Он лежал ничком на полу и слышал, как бьется сердце. Пахло водкой, кто-то грубо ругался на метрдотеля, а тот оправдывался. Разин старался приподнять голову и повернуть так, чтобы хоть что-то разглядеть, но в поле зрения оставался только мокрый пол, битое стекло, чьи-то ботинки. Его подняли рывком за плечи, наклонили голову вниз и, заломив назад руки, куда-то повели. Дошли до административного помещение, оттуда во двор. И стало легче дышать.
        Задом подогнали полуторатонный грузовик с металлическим кузовом, по лесенке в три ступеньки подняли наверх, сунули в тесную клетку без света, закрыли решетку. Дверь в кузов захлопнулась, наступила полная темнота, грузовик тронулся с места.

* * *
        Симпатичный чемоданчик «самсонит» с кодовым замком Орлов исследовал в кабинете директора ресторана «Прибой» Степана Суворова, выставив хозяина за дверь и впустив техника. Этот моложавый спортивный мужчина четверть часа копался с кейсом, но так и не сумел его открыть, тогда просто сломал замок и ушел. Эксперт-криминалист, опытный и дотошный дядька по фамилии Седов сфотографировал содержимое чемодана и составил опись.
        Вслед за экспертом Орлов осмотрел каждую мелочь, страницу за страницей он перелистал книжку в твердой серой обложке с золотым тиснением, надеясь найти рукописные пометки, цифры, инициалы, номера телефонов, но ничего похожего не было. Книга хоть и старая, но не зачитанная, внутри нет пометок, только водянистая печать букинистического магазина и его адрес в Нью-Йорке. Глянцевые многоцветные журналы выглядели так, будто их даже не просматривали.
        Седов долго шуршал чистыми бумажными листами, хранившимися в зеленой пластиковой папке, смотрел их на свет и сказал, что как минимум три листочка были использованы как подложка. Кто-то печатал на машинке и, чтобы шрифт не пробивал лист бумаги, подкладывал под него другой лист. Возможно, на этом втором листе эксперты могут проявить текст, напечатанный на первой оригинальной страничке. Надо направить материалы на срочное исследование.
        Орлов выглянул в коридор. Директор ресторана Степан Суворов, дядька в белом халате поверх костюма, стоял в стороне и грустил. Орлов поманил его рукой и сказал:
        - Слушай, мне нужны несколько чистых листов бумаги. Обычных.
        - Черт, бухгалтерша куда-то делась…
        - Найди. Живо.
        Директор прошептал «прошу минутку», куда-то убежал и вскоре вернулся со стопкой бумаги. Орлов дал ему второе поручение: привести еще одного сотрудника, будет понятым. Суворов побледнел и заволновался, не его ли хотят взять за жабры. Он привел за руку растерянную женщину с красными заплаканными глазами, погрозил ей кулаком и приказал молчать. Этот директор был похож на своего однофамильца, знаменитого полководца Суворова, тоже щуплый, востроносый, с седым чубчиком на макушке. При понятых составили акт изъятия из чемоданчика «самсонит», принадлежащего гражданину А. Разину, шестнадцати листов конторской бумаги.
        Понятых отпустили, Суворов покинул кабинет медленным шагом, держась за сердце. Орлов сел в директорское кресло и под диктовку написал бумагу, в которой назначил исследование чистых страниц, поставив перед экспертами один вопрос: можно ли по данным листкам подложки воспроизвести содержание оригинального текста?
        Закончив с писаниной, Орлов забрал все материалы и ушел.

* * *
        Разин, закованный в наручники, оказался в подвальной комнате отделения милиции. За столом сидел капитан, который задал два десятка общих вопросов, заполнил протокол и надолго ушел. Часа через полтора Разина отвели в дежурную часть, посадили на скамейке, наручниками пристегнули руку к трубе отопления. Напротив, за деревянной стойкой, негромко переговариваясь, топтались три милиционера.
        По случаю этого, видимо, не совсем ординарного происшествия, прилетел полковник, но не местный, а из ГУВД Москвы, он очень сердился, чуть не ногами топал, но разговаривал негромко, сдавленным шепотом, чтобы задержанный не слышал. Разин по-прежнему почти ничего не видел правым глазом, кровь на лице засохла, голова раскалывалась от боли. Брюки и разорванный пиджак были влажными и пахли водкой, по ногам дуло.
        Полковник вышел из-за стойки, тронул за плечо. Разин поднял голову и увидел пунцовое, перекошенное от злости лицо.
        - Думаешь, если ты из конторы, тебя и посадить нельзя? - спросил полковник, не повышая голоса. - И не надейся. Я уж, мы уж все оформим, как надо, по закону. Будь уверен. Тут не надо козырять своим положением.
        - Я просто сижу и все. И в туалет сходить не могу…
        - Молчать, я тебе слова не давал. Мне это до лампочки, твои чины и заслуги. Я еще не таких сажал… Считай, что пять лет у тебя уже в кармане. Твоих заступников я даже слушать не буду. И начальство твое, когда звонить будет, пошлю подальше. И все, и привет…
        Он открыл дверь в соседнюю комнату, а за ним последовал милицейский майор из отделения и еще какой-то чин. Вскоре в дежурную часть вошли двое в штатском, их провели в комнату к полковнику. За дверью был слышен гул голосов, но Разин плохо понимал, по какому поводу спор. Рядом на скамейку присел мужчина лет сорока в синей курке. Он положил на колени Разина его плащ на теплой подстежке, который был сдан в ресторанный гардероб и сказал, что в отделении сквозняки, можно так простыть, что потом год не вылечишься. Встал, развернул плащ и накинул его на плечи Разина. И правда, стало теплее.

* * *
        Мужчина раскрыл удостоверение, - майор КГБ Виктор Орлов, - и похлопал Разина по плечу.
        - Сейчас мы вас вытащим, - сказал он. - Недолго осталось.
        - А как вы узнали, что я здесь оказался? - спросил Разин.
        - Из отделения позвонили дежурному по городу. Мы бы давно все закончили, но подъехало начальство из ГУВД. Им не нравится, что мы лезем на их территорию и еще командуем. Ну, ничего…
        Вскоре из комнаты выскочил полковник, пулей промчался мимо, хлопнул дверью в коридор. Через пять минут появился милицейский майор и сказал, что Разин пока свободен, может отправляться домой, в ближайшее время его вызовут повесткой. Надо расписаться, что вещи и деньги возвращены в целости, претензий к милиции нет. Разин поднялся, подошел к стойке, на которой лежал его бумажник, служебное удостоверение, на полу стоял кейс. Разин расписался и поблагодарил милицейского майора.
        Орлов проводил его до туалета. Разин кое-как смыл с лица запекшуюся кровь и вытерся платком. На улице похолодало, с неба падали редкие снежинки. Разин поставил кейс, вытащил пачку сигарет, прикурил, раздумывая, что делать дальше: поймать такси и поехать домой или вернуться к «Прибою» и забрать со стоянки машину.
        Подошел Орлов и, словно подслушав мысли, сказал:
        - Вам сначала надо в травмопункт. Это здесь рядом, на Таганке. Они сутками работают, ночью даже лучше. Нет очередей. Наложат несколько швов - и всех дел. Все остальное завтра. Вот моя «волга», подвезу.
        Разин поблагодарил и залез в машину, в салоне было тепло, пахло табаком и женскими духами. Только в машине Разин заметил, что кейс плотно не закрывается, а замок сломан.
        - Что-то не так? - спросил Орлов.
        - Ерунда… Кто эти парни в ресторане? Ну, которым хотелось подраться?
        - Мне не дали почитать протоколы, - ответил Орлов. - Я так понял, приезжие. Пришли отметить какую-то покупку. Не умеют себя вести в приличном месте. Выпьют сто грамм - и сразу драться. Не беспокойтесь, скоро все уладим. Без лишнего шума.
        Разин увидел, что небо светлеет, на востоке за домами занималась утренняя заря.
        Глава 37
        Виктор Орлов вернулся домой рано, еще засветло, сел на кухне и стал чистить копченую рыбу. Затем помыл руки, но рыбный запах не пропал, кажется, наоборот, усилился. Он выпил бутылку пива, но «жигулевское» показалось пресным, безвкусным, как святая вода. Тогда он достал из холодильника бутылку «экстры», налил рюмку под ободок.
        Он глядел в окно и думал, что Рита Фомина сегодня наверняка освободится до обеда, посередине недели начальница уходит рано, а вслед за ней Рита отпрашивается, якобы по семейным делам, на самом деле просто не хочет протирать юбку. Сейчас можно ей позвонить, в квартире на Сретенке холодильник, а в нем две бутылки румынского десертного, пьется легко, но голова закружится быстро, можно хорошо провести время. Он налил еще рюмку, выпил и доел рыбу.
        Тетка сидела у себя в комнате, ожидая, когда он поест, чтобы убрать со стола и помыть посуду. Тетка мало говорила. Из своей длинной и трудной жизни она сохранила пять историй, две грустные, две веселые и еще одну, которую она никогда и никому не рассказывала.
        Орлов вспомнил историю о том, как в булочную, где тетка работала уборщицей, - дело было после войны, в начале пятидесятых, - привезли пирожные, грузчики разгружали поддоны с хлебом и сладостями. Тетка долго смотрела на эти лакомства, которые ей не по карману, и сказала, что она бы таких пирожных десяток съела. Один из грузчиков: хорошо, заплачу за десяток, если ты съешь их без запивки. Ни глотка воды, а иначе сама платить будешь.
        Все четыре грузчика бросили работу, сели за стол в подсобке и смотрели, как она съела десять пирожных. Очень вкусные, только вот два последних едва осилила. Грузчики посмеялись и заплатили. И тетка всегда смеялась, когда рассказывала эту историю. Тетка считала себя счастливым человеком, потому как в старости все ее мечты сбылись. Мечтала она о своем полированном шкафе и своей собственной кровати. Теперь у нее было и то, и другое.
        Орлов выпил еще рюмку, отодвинул бутылку, пошел в комнату, лег на диван и поставил рядом телефон. Да, Рита уже дома… Он снял трубку, но вместо Риты по памяти набрал рабочий телефон Игнатовой.
        - Привет, Вера, - сказал он. - На работе скучаешь?
        - Здравствуйте, товарищ майор, - Игнатова сразу определила, что собеседник не совсем трезв и позволила себе эту фривольность, назвать его по званию, а не по имени и отчеству. - Мне скучать некогда. Дела…
        - Знаю я твои дела. К шести вечера подъезжай на Сретенку, метро Колхозная. Адрес запиши.
        Игнатова подумала, что Орлов хоть и выпил, но, кажется, не шутит. Она выругалась про себя и выдала первую ложь, которая сама собой придумалась.
        - Но я… Мы с мужем сегодня в консерваторию хотели. У нас абонемент.
        - Гражданский долг превыше всего, - Орлов продиктовал адрес. - Пусть муж возьмет в консерваторию свою секретаршу. У него секретарша красивая? Если хочешь, я тебе я справку выдам, чтобы ему показала. Ну, чтоб не волновался старик.
        Закончив этот содержательный разговор, он еще некоторое время лежал на диване, заложив руки за голову и глядя в потолок. Потом переоделся, сказал тетке, чтобы вечером не ждала и спустился к машине. Наверное, он ехал не очень внимательно, на первом же повороте попался милиционер, который сделал отмашку полосатой палкой. Орлов вышел, нетвердым шагом подошел к постовому и раскрыл удостоверение. Затем вернулся к «волге», сел за руль и поехал дальше.
        Добравшись до места, он поднялся не сразу, подумал, что Игнатова должна скоро появиться, не со стороны Сретенки и станции метро Колхозная, она приедет на такси или своих «жигулях». Он постоял внизу на тротуаре узкого переулка, чувствуя запах первой весны, в Москве этот запах не сразу угадаешь, к нему примешивается дух растаявших помоек, бензиновой гари и еще чего-то такого, чему и названия нет, наверное, в это время года так пахнут все большие города. Он выкурил сигарету и, от нечего делать, смотрел на еще темные окна старых домов, на молодую парочку, спускавшуюся вниз к Бульварному кольцу. Когда надоело стоять без дела, перешел на другую сторону, через темную арку попал во внутренний двор, поднялся по лестнице и вошел в квартиру.
        Он успел скинуть теплую куртку, вытащил из холодильника вино, как в дверь позвонили, вошла Вера Игнатова, похожая то ли на Снегурочку, то ли на королеву красоты, - в кремовом плаще, белых сапогах на высоком каблуке, по-новому подстриженная. Она с усилием улыбнулась, чувствуя, что ее смелость и уверенность в себе пропали. Осмотрелась и подумала, что это не квартира, а ловушка для доверчивых женщин. Просторная прихожая, овальное зеркало и вешалка с медными крючками, золотые пальмы на бордовых обоях, коридор в две стороны, на кухню и в комнаты. Видимо, сюда залетало немало красивых бабочек, которые оказались настолько глупы и пугливы, что написали какие-то дурацкие расписки, выразив желание сделаться нештатными осведомителями майора Орлова. Господи, какая она дура…
        Орлов принял плащ и сказал, что сапоги снимать необязательно. Она осталась в черной юбке, блузке в мелкий цветочек и легком сиреневом пиджачке. Он показал, где ванная комната, встав за спиной, смотрел как она намыливает и моет руки. Выгадывает время, старается справиться со страхом, долго копается, вытирая ладони полосатым махровым полотенцем.
        Она чувствовала его дыхание, водочный дух, тошнотворный запах соленой рыбы и каких-то дешевых папирос или сигарет. Казалось, прямо сейчас он задерет юбку, изнасилует на голом полу, а потом возьмет нож и воткнет ей в грудь. Вера вышла в коридор, повернула не туда, на большую кухню, с окном на задний двор.
        - Тут очень мило, - сказала она, голос звучал взволнованно, с дрожью. - Купеческий быт прошлого века. Русская старина. Так сказать…
        - Мне тоже нравится, - сказал он.
        Она постояла, привалившись плечом к стене и держась за дверную ручку, будто голова кружилась, будто ее уже куда-то тащили, а она не хотела идти. Игнатова сказала что-то, по ее мнению, веселое, игривое, но стало только хуже. Вздохнув глубоко, она повернулась и прошла в комнату. Он шел следом, задернул шторы, но тут же сказал, что прятаться не от кого, в доме напротив идет ремонт, там ни души, и здесь, в этом доме нет нижних соседей, так что можно плясать и песни орать всю ночь, никто ничего не услышит. Это прозвучало двусмысленно, пугающе.
        - А чья это квартира?
        - Дедушкина, - без запинки ответил Орлов. - Он старенький уже. С палочкой, видит плохо. Жил тут один, без присмотра. Теперь у родственников. А я прописался и… как говориться, вступил в права. Хотя еще не переехал. Некогда…
        - Тут хорошо, - сказала Вера.
        Про себя она решила, что дедушка, скорее всего, не у родственников, а скончался на этом диване. Может статься, Орлов помог старику, так сказать, ускорил процесс. Задушил подушкой, - и все дела. Может быть, сам не стал пачкаться, Гороха попросил. А тот выглядит тихоней, но на самом деле еще тот фрукт. И дедушка, наверняка, чужой. Майор просто польстился на квартиру, заставил себя прописать. Она почувствовала, как холодеют пальцы, и сердце останавливается.
        - Ты что приуныла? - улыбнулся Орлов, словно прочитал ее мысли. - Ты какая-то бледная…
        - Нет, все хорошо.

* * *
        Орлов налил вина в тонкие чайные стаканы, сказал, что теперь настала пора выпить за будущие успехи, за их сотрудничество, Вера не просто внештатный осведомитель госбезопасности, не бесправная рядовая пешка, нет, она еще и прекрасная женщина, поэтому он вправе надеяться, вправе ждать от нее… Он не смог закончить витиеватую мысль, которая тоже прозвучала странно, двусмысленно. Поднес к губам стакан и выпил маленькими глоточками.
        Вера, стараясь побороть страх, тоже выпила до дна, налила и снова выпила, стала рассказывать о работе, что коллектив большой, а начальство - не дай бог, все помешаны на безопасности, секретности, будто выпускают не запчасти ко всякому старью, а немыслимые ракеты, оружие двадцать первого века, которые мечтают украсть американцы.
        Когда она говорила, страх отпускал. Она смотрела на этажерку со старыми книгами и слониками, на широкий кожаный диван, местами потертый, дедушкин. В изголовье две подушки и стопка чистого постельного белья. Совсем скоро на этом диване ей предстоит держать экзамен на звание внештатного осведомителя. Скоро он полезет целоваться, будет лапать грязными ручищами, кофточку испачкает, а она французская. Этот отвратительный рыбный запах ей достанется. Зря в том милицейском подвале она так быстро сломалась и бумажки подмахнула. Надо было стоять насмерть, ничего не подписывать, пока не дадут встречи с мужем. А он бы выручил, позвонил кому надо… А, может быть, сейчас самое время сказать, что она не совсем здорова по женской части? Нет, это его только разозлит. Так она только хуже сделает.
        Глава 38
        Игнатова спросила разрешения и закурила, чувствуя, что хмель никак не берет, что она до неприличия трезвая. Наверное, она не лучшая женщина на свете, но и не шлюха, и не может просто отдаться незнакомому мужчине, который ей неприятен, который противен, которого она боится.
        - Тебе надо повышать уровень, поднимать планку, - Орлов поднял ладонь над головой, показывая, как высоко надо поднимать эту планку. - Со временем поймешь.
        Она прикурила новую сигарету.
        - Кстати, ты рассказываешь не все, что знаешь. - сказал Орлов. - Два дня я с тобой работал, три дня Горох, а в итоге…
        - Что?
        Показалось, что глаза Орлова вдруг стали ясными, будто он протрезвел.
        - Ты встретила Алексея Разина на улице 25 лет Октября, в двух шагах от Красной площади. Он был с какой-то дамой, не очень симпатичной, ярко одетой. Ты удивилась, поскольку знала, что Разин должен быть не в Москве, а в Нью-Йорке. Его жена говорила, что мужа срочно вызвали на работу и сказали собираться. А он никуда не улетел. Или улетел, но вскоре вернулся с этой бабой. Ты проследила, куда пошла эта парочка. Оказывается, в гостиницу «Метрополь». Ты хотела войти вслед за ними, но не пустили. Так? Ну, рассказывай дальше.
        Игнатова поставила стакан на стол, чувствуя, что рука задрожала. Это Роза Шор протрепалась, только она знала все подробности. Игнатова решила, что можно спастись, если сказать правду. Иначе этот тип сейчас изобьет до полусмерти, затем откроет окно и выкинет на мостовую.
        - Я позвонила из телефона-автомата Тане, чтобы все проверить. Спросила, улетел ли Алексей. Да. Улетел. Вечером я приехала к одной знакомой женщине… Ну, точнее, к знакомому мужчине, он работал в управлении высотных зданий и гостиниц. Мы посидели у него в кабинете, когда рабочий день закончился. Короче, я его попросила узнать, проживает ли в гостинице «Москва» гражданин Разин. Этот мужчина удивился, он ведь был знаком с Алексеем и Таней. Ну, шапочно, здравствуй и до свидания. Но Алик спросил: почему Разин вдруг остановился в «Москве», дорогой гостинице для иностранцев. Он вышел, вернулся минут через десять и сказал, что Разин в гостинице не зарегистрирован. Но я же знала, что не ошиблась.
        - Ну, и чего дальше?
        - Мы с Таней все-таки старые подруги. Я долго не думала. На следующий день поехала к ней и все рассказала про Разина и его подружку, я не могла промолчать. Она ответила, что этого быть не может, что ошибка. И тогда я вспомнила, что как-то по секрету мне Таня сказала, что видела паспорт гражданина ФРГ, выписанный на Алексея. Ну, мы же сплетницы, друг другу все рассказываем… Таня вспомнила имя: Эрик Бергер. Короче, я снова набрала номер Погосяна. На работе его не оказалось, позвонила ему домой. Алик взял отгул и дома отдыхал, родственники жены приехали или что… Он был слегка датый. Я попросила его навести справки, живет ли в гостинице Эрик Бергер. Алик перезвонил через полчаса. Он сказал, что в «Москве» человек с такой фамилией не проживает, но… Он проживает в «Метрополе». И с Бергером его супруга, американка.
        - И что дальше было?
        - Наверно, не надо было Алику звонить, но так уж карты легли. Я говорила, что Таня знакома с Аликом. Он свой человек, иногда кое-что привозил из Армении. Ну, на продажу. Хорошие вещи. Чеканку привозил, обувь. И он сказал Тане правду. Если бы был трезвый, может, промолчал. Алик ведь хорошо понимал, о ком идет речь. Он понимал, кто живет в «Метрополе». Алик ушлый, он расколол этот орешек за секунду и все-таки сказал ей правду. Таня не пошла в «Метрополь», не стала унижаться. И правильно. Она даже не заплакала. Но на нее было жалко смотреть.
        Игнатова замолчала, прикурила новую сигарету и сказала:
        - Факт, что Разин жил в «Метрополе» семь дней в одном номере с этой вульгарной бабой, гражданкой Америки, его женой. Факт… Я разочаровалась в Алексее. Я считала, что он человек честный, нравственный. И не лезет в кровать ко всяким теткам. Господи… Он ведь партийный.
        - Их брак дал трещину и все пошло-покатилось под горку?
        - Покатилось и разбилось. Когда Алексей через пару месяцев появился, ну, якобы из командировки вернулся, Таня пыталась поговорить. Но вышел скандал… Подробностей я не знаю. Понимаете, Алексей сам виноват. Он врал, врал, совершил отвратительный поступок… Предал любовь Тани. Ему мало было таскаться там, в Америке, по низкосортным женщинам. Он сюда ее пригласил. Но главное: каким-то образом он заполучил паспорт на чужое имя, женился по этому паспорту, разъезжал по всему миру с сомнительной бабой. А когда его поймали, стал изворачиваться. Это противно, когда мужчина так себя ведет. После этого случая Таня изменилась.
        - Она подавала на развод?
        - Нет, она не смогла. Надо было сразу расстаться, но она все тянула, тянула… А он мотался по своим командировкам. И, я думаю, он там много женщин поменял. Я раньше вам об этом не рассказала. И напрасно. Ну, я подумала, что к Тане, к ее убийству, это не имеет отношения. Это другое, личное.
        - Ну, хорошо, - сказал Орлов. - Татьяна Федоровна была готова отомстить мужу за измену. А теперь я хочу услышать его имя.
        - Греков Роман Сергеевич. Доцент кафедры экономики МГУ. Слушайте, я не утверждаю, что он причастен к смерти Тани. Это интересный мужчина, умный. И к тому же в разводе. Я бы сама с ним завязала отношения. Они изредка встречались, когда Алексей пропадал. Это было взаимное чувство. И больше ничего. Теперь мне можно уйти?
        - Можно, - кивнул Орлов. - Но не дальше этого дивана. Давай, стели кроватку. Кстати, с этой женщиной, с этой, как ты заметила, вульгарной бабой… У Разина ничего с ней не было. Никакого романа, никаких близких отношений. Ничего. Ты же умная. Наверное, ты догадалась, что это за паспорт, откуда он взялся. Догадалась, что Алексей работает не только в обществе Дружбы с зарубежными странами, но и еще где-то… В какой-то организации, под чужим именем…
        - Конечно, я не дура. Я почти наверняка знала, что у Алексея есть и другая работа. Но эта женщина, которая выглядит старше Алексея. Этот брак уже женатого мужчины. Приезд в Москву под чужим именем. Все это за гранью здравого смысла. В голове до сих пор не умещается.
        - Как тебе сказать, как объяснить… Эта женщина и была его работой. А остальные подробности знать необязательно. А теперь подумай хорошенько и скажи: ты хоть кому-то рассказывала эту историю? Делилась впечатлениями?
        Игнатова молча помотала головой.
        - Никому. Ни единой душе.
        Она перевела дух, стало тоскливо и тошно. Она подняла бутылку, плеснула в стакан вина и выпила.
        Орлов отпустил ее после полуночи, она вышла из переулка на пустую и темную Сретенку, не сразу сообразив, в каком направлении надо двигаться. Игнатова не чувствовала опьянения, только дикий первобытный страх. Расставаясь, Орлов сказал ей несколько слов, которые никогда не исчезнут из памяти. Он сказал: если когда-нибудь спьяну или не подумав, Игнатова расскажет кому-то эту историю, только заикнется про немецкое имя, чужой паспорт, вульгарную американку, то жизнь ее и, возможно, жизни самых близких и любимых людей, могут кончиться очень плохо и очень быстро. И некого тогда будет винить, кроме себя самой.
        Оказавшись на Садовом кольце, быстро поймала такси. Она ехала домой, опасаясь, что прямо в машине ее вывернет наизнанку, не от выпитого вина, а от страха и отвратительного запаха. Казалась, что кожа пропиталась чужим липким потом, дешевым вином и копченой рыбой. Муж открыл дверь, она, бледная и слабая, сбросив плащ, пошатываясь, дошла до туалета, опустилась на колени. Через пять минут она вышла в коридор, муж стоял в дверях кухни и смотрел на нее как на привидение, будто впервые увидел.
        - Только ни о чем не спрашивай, - сказала Игнатова. - Иначе меня снова стошнит.
        Глава 39
        Под вечер Алексей Разин заехал в Смоленский гастроном, продрался к винному прилавку, не потеряв ни единой пуговицы, взял бутылку десертного вина, а в хлебном отделе бисквитный тортик, посыпанный то ли орешками, то ли не поймешь чем. Он поехал по Старому Арбату, наблюдая в зеркальце за темной «волгой», которая приклеилась, как банный лист. Оставил машину на Старом Арбате, неподалеку от «Березки», легко ушел от оперативников проходными дворами. Вскоре он позвонил в дверь знакомой женщины по имени Маргарита. С ее покойным мужем Разин в свое время работал в Америке. Они с Костей не то, чтобы дружили, но были в хороших отношениях.
        Гостиная комната дышала уютом и покоем. Хозяйка дома Маргарита Докучаева, или просто Марго, темненькая, с большими зеленоватыми глазами и аппетитным алым ртом, похожая на красавицу ведьму, принесла чашки с кофе и высокие стаканчики. Она готовилась к визиту, надела по этому случаю французское приталенное платье с короткими рукавами из старых запасов, купленное ныне покойным мужем в Америке. Платье подчеркивало талию и выразительный бюст, его дополняла пластиковая розочка на груди и красные лакированные лодочки.
        Разин, немного смущенный, поглядывал на Риту и думал, что время идет, с момента их последней встречи он постарел на год, даже больше, а Рита помолодела лет на пять. И как только ей удается, впрочем, ведьмы стареть не любят или не умеют…
        Рита вернулась с кухни, упала в бежевое кресло, поджала под себя ноги. Она дотянулась до пачки длинных дамских сигарет и прикурила от настольной серебряной зажигалки.
        Разин под ее взглядами почувствовал себя неуверенно, как жених на смотринах, хотя смущаться давно разучился и подготовился к встрече капитально: почистил парадный пиджак, синий, с золотыми пуговицами, вытащил из упаковки розовую рубашку, отполировал черные полуботинки и теперь выглядел на миллион долларов крупными купюрами, вдобавок источал магнетический аромат одеколона «Диор».
        - Сколько мы не виделись? - сказала Рита. - Кажется, месяца… Нет, почти полгода. Это много. Давай выпьем за встречу. А то сидим как эти…
        Они выпили вина, которое оказалось слишком сладким. Маргарита исчезла и вернулась с бутылкой коньяка «Белый аист». Сама открыла пробку, налила коньяк в винные стаканчики.
        - Слушай, Разин, хочу спросить: может быть, не надо сейчас? Оставим все это на другой день? Выедем за город, погуляем и поговорим?
        - Я столько времени потерял, что трудно наверстать. Давай сейчас.
        Она обвела взглядом комнату, показала пальцем на потолок и на телефон. Разин покачал головой:
        - Господи… Нет, никто нас не слушает. Меня сейчас проверяют. Я к этому готов. Я не шпион и не предатель, иначе бы меня не вернули в Москву. Я бы просто исчез. Они это понимают, поэтому и отношение ко мне не очень строгое. Я ведь живу дома, а не в Лефортовской тюрьме. Езжу на своей машине, а не в автозаке. Если жить с мыслью, что тебя слушают днем и ночью, везде и всюду, - можно свихнуться.
        - Дурачок, ты живешь дома только потому, что за тебя еще не взялись по-настоящему.
        - Тогда им понадобятся сотни оперативников, технических работников, машинисток, аналитиков…
        - Музыку, пожалуйста.
        Разин покопался в пластинках, у покойного Кости оказалась неплохая коллекция. Он выбрал концертный альбом «Бич Бойс», включил проигрыватель. Рита, дождавшись музыки, сказала:
        - Когда Костя был жив, он никогда не говорил дома или по телефону о чем-то важном. Как-то мы ездили на машине к морю, снимали комнату у случайных людей или просто останавливались в месте, где нас никто не знал… Даже там, даже наедине со мной, он говорил о работе шепотом.
        - Но это его не спасло.
        - И ты ступил на ту же скользкую дорожку. Разин, мне внутренний голос говорит, что когда-нибудь родина мать задушит тебя в объятиях. Ну, у тебя еще осталось время, чтобы прекратить бурную деятельность по разоблачению всяких подонков.
        - Поздно поворачивать.
        - Вот видишь, уже поздно. Таня твоя так же мучалась с тобой, как я с Костей. Короче, я решилась не потому, что я борец за правду. Во-первых, мне тебя жалко. Я же знаю, что тебе больше помочь некому. Во-вторых, Костя мне снится. И он ничего не говорит в моих снах, а если и говорит, я не запоминаю. Но я чувствую вину перед ним. Будто я должна что-то сделать для него, но не делаю. Я уже сто раз рассказывала, как он умер полтора года назад. Вернулся из командировки в конце мая. Он не рассказывал, что происходит на работе. Но я понимала: у него неприятности. Он ездил в кадры, на собеседования. Иногда что-то писал и отвозил бумаги в Ясенево. А потом как-то повеселел, я так поняла, что все плохое скоро кончится. В сентябре его пригласил к себе на дачу кто-то из начальства, одного, без меня.
        - Не надо, я знаю…
        - Откуда ты можешь что-то знать? Я это говорю, чтобы ты подумал еще раз. Как говориться, решил: быть или не быть. Так вот, Костя поехал туда, а назад уже не вернулся. И мне сказали, что в ночь с пятницы на субботу они хорошо посидели. В субботу утром три сослуживца пошли в лес, прогуляться. Там, якобы, лес рядом. У Кости случился инфаркт. Его еще живого довезли до местной больницы. Там в субботу дежурил фельдшер. Оттуда потащились в районную больницу. Но было поздно… Тело из морга мне не выдали. Я с ним попрощалась уже перед гражданской панихидой, в крематории. У него лицо было - сплошной синяк. На этом синяке толстый слой грима. А на запястьях синяки от наручников. Я соглашаюсь тебе помочь из-за Кости.
        - Спасибо, я это очень ценю.
        - Когда я по службе была в Америке, ты спросил меня, смогу ли я передать письмо. И я ответила «да». Если бы ты спросил меня про любовь, я бы тоже сказала «да». Потому что я тебе никогда не скажу «нет». В моей бедной голове все смешалось, теперь там только твоя работа, эти поездки… Какие-то ваши вопросы, которые мне, нормальному человеку, никогда не понять. И которые мне до лампочки.
        - Давай без лирики, - кивнул он. - Мне не хотелось тебя втягивать. Но ты права: один я не справлюсь.
        Она потянулась за салфеткой, вытерла глаза и щеки.
        - Ну вот, ты меня напоил, и я заплакала. Кстати, Костя тоже ездил в Америку. Он, как и ты, не цветочки там нюхал. Поэтому давай без долгих предисловий. Раз уж я впряглась в эту телегу, то потащу ее, как лошадь Пржевальского… Как ты знаешь, я сама работаю в очень важной конторе. У меня там сейф, к которому ни один чекист близко не подойдет. Твое сочинение полежит пока там. Может быть, неделю или дольше. А потом попадет в Комитет партийного контроля к Пельше.
        Она выпила коньяка, рассказала матерный анекдот, засмеялась, а потом сказала:
        - Тебе не хотелось заняться собой, личной жизнью, а не этой шпионской чепухой? Ты ведь можешь выйти в отставку, переехать на дачу. Ты будешь читать по утрам «Пионерскую правду» и выращивать садовые ромашки. Не на продажу, для души… Ты, может быть, еще не утратил способность любить и наслаждаться жизнью. Которая, как известно, коротка.
        - Скоро я закончу с делами, тогда займусь любовью и ромашками. Буду их выращивать. И дарить тебе.
        - И ты возьмешь меня замуж?
        - Если ты к тому времени сама не передумаешь.
        - Все ты врешь. И я тоже шучу. Мне Кости хватит на всю оставшуюся жизнь. Скажи, ты ведь хочешь забыть то плохое, что с тобой там было и начать с чистого листа? Или хотя бы сделать вид, будто забыл? Неужели так важно искать правду и добиваться справедливости? Кому она нужна, твоя справедливость? Кому от нее лучше станет?
        - Может быть, мне самому.
        - Ты безнадежен, Разин. Ты не жалеешь ни себя, ни меня тоже. Ладно, валяй, рассказывай.
        - Прошлый раз я сказал, что хочу написать письмо, которое должно дойти до председателя Комитета партийного контроля ЦК КПСС Пельше. Я обратился к тебе, потому что ты можешь передать ему письмо лично или оставить в его бумагах. Я надеюсь, что все получится. Ты извини, что я так говорю, ну, по казенному…
        - Говори, как хочешь.
        - И еще одно важное обстоятельство. Я помню, что у тебя есть хорошая пишущая машинка. Она жива?
        - А чего ей сделается.
        - Тогда я напечатаю письмо прямо сейчас на твоей машинке. Сначала я хотел дать тебе письмо, ничего не объясняя. Только взять слово, что не будешь читать его. Но ты должна знать хотя бы общую фабулу, понимать замысел. Осознать, что дело опасное. Я уйду, письмо останется у тебе, прочитай его внимательно. А потом взвесь все «за» и «против». Если все-таки передумаешь, я не обижусь. Никаких претензий. Тогда сожги все бумажки и забудь.
        - Оно большое?
        - Десять страниц на машинке через полтора интервала.
        - Как ты вычислил, сколько страниц получится на машинке? Ведь письмо еще не напечатано. У тебя с собой рукописный экземпляр?
        - Я выучил текст и посчитал число знаков, а потом разделил на стандартное число знаков и строк на машинописной странице. Оно было больше, но я кое-что сократил. Осталось главное. Начальство не любит длинных текстов. Я помню его наизусть, каждое слово.
        - Ну, продолжай…
        - Содержание письма - это несколько эпизодов из практики хозяина антикварного магазина. Он коренной американец. Так вот, за последние годы он получил из Москвы много золота и ювелирных изделий, которые распродал. А деньги спрятал в надежном месте. Таков был приказ Москвы: получить товар, продать его и спрятать наличные. Сначала он думал, что все делает правильно, однако со временем стали появляться сомнения. Он уже не верил, что приказ, отданный первыми лицами КГБ, имеет законную силу. В письме он поделился мыслями о ценностях, которые пришли из Москвы и были распроданы частным коллекционерам и спекулянтам.
        - Письмо в одном экземпляре? В смысле, ты хочешь направить его кому-то еще?
        - Если письмо не дойдет до Пельше или ему не дадут хода, есть еще один адресат. Тоже большой человек.
        - Тогда сделай сразу два экземпляра.
        - Господи, Марго… Начальники не читают вторых экземпляров, сделанных под копирку. Это унижает их достоинство. Взглянут - и в корзину. Хранить второй экземпляр негде. Один обыск был перед моим возвращением. Они могут вытянуть меня куда-нибудь на целый день, подберут отмычки к новым замкам и войдут. Тексты двух писем должны быть напечатаны на разных машинках. У меня есть другая. Не забудь: перед передачей письма съезди на дачу, остановись на мосту и сбрось машинку в реку.
        - Хорошо, сделаю. Кстати, партийные функционеры осторожные люди, поэтому они там, сидят на белых облаках, свесив ноги, а мы с тобой здесь. У нас есть окно с видом на скверик, где выгуливают собак. Но скоро и этого не будет. Только решетка и снизу намордник, чтобы зеки даже тюремного двора не видели.
        - Если есть шанс, надо действовать.
        Маргарита встала, отдернула штору и открыла окно, чтобы комната проветрилась.
        - Ну вот, напрасно я маникюр делала, - сказала она. - Иди на кухню и печатай, пока я не передумала. Но послушай: я проснулась ночью и вспомнила: утром он приедет. И я скажу, что он сумасшедший. Ну вот, сказала. Ты хочешь выйти на чиновников, статус которых равен статусу председателя КГБ. И передать им, образно говоря, ящик динамита. Теперь подумай и скажи. Ты знаешь много людей, которые на партийной лестнице стоят выше председателя КГБ? Которые могут с ним тягаться? Сколько их? Двое, трое…
        - Марго…
        - Ну, ответь, пожалуйста…
        - Дело не в каком-то одном человеке. Нужно передать письмо председателю Комитета партийного контроля СССР. Если Пельше его прочитает, он должен будет подобрать людей и начать проверку. Все очень серьезно. И дело не в том, чтобы снять председателя КГБ Андропова с работы и отправить на помойку.
        - Алеша, дорогой мой, я не разведчица. Но вдова разведчика. И представляю сценарий будущих событий. Пельше подготовит документы, может быть, доложит Брежневу. Тот просмотрит бумаги, положит их в ящик стола. А на следующий день обо всем забудет.

* * *
        - Наверху главные решения принимает не один человек, - сказал Разин. - Не Брежнев решает, не Устинов, а Политбюро ЦК КПСС. Когда вводили войска в Афганистан, Брежнев был против. Но большинство членов Политбюро проголосовало «за». Все серьезные решения - коллективные. У Брежнева много власти, но он не может снять председателя КГБ и начать чистку в конторе. А Политбюро может. Говорят, Пельше - честный человек.
        - Послушай. Через некоторое время оперативники КГБ просчитают, кто автор письма, как оно могло попасть в Комитет партийного контроля, минуя канцелярию. Ведь письмо не было зарегистрировано. Значит, его подложил кто-то из сотрудников аппарата. Нас с тобой возьмут в одно и то же время, чтобы не успели друг друга предупредить. Потом несколько допросов. Говорят, что женщины умеют терпеть боль дольше, чем мужчины. И ты наверняка думал об этом. Не мог не думать.
        - Мы будем действовать так, как договаривались. Ты оставишь письмо у Пельше. На следующий день получишь испанский паспорт со всем штемпелями и печатями. Плюс приличную сумму, на которую можно прожить в Европе года два. Ты сможешь улететь из Москвы хоть в тот же день. Если у тебя есть сомнения, откажись. Последствия могут быть серьезными… Ну, ты представляешь. Мне не хочется об этом даже думать.
        - Я уже все обдумала. Вот тебе только одна короткая история. Помню я одну даму, ее муж работал под журналистским прикрытием, они жили во Франции лет пять, потом мужа отозвали обратно в Москву. Тут он года три работал в какой-то газете. И очень скучал по загранкомандировкам. И вот его отправили в Лондон, всего на пару недель, якобы освещать какие-там игры. Он перебежал к англичанам и сдал им всех, кого знал. Наверное, он не думал о жене и ребенке, которых оставил в Москве. Но с его близкими ничего ужасного не случилось. Может быть, его Женечка стала хуже питаться и хуже одеваться. И всех дел.
        - Ее выгнали с хорошей работы, - сказал Разин. - Выселили из хорошей квартиры. Не стало друзей, подруг… Она жила почти в полном вакууме. Не водила ребенка в сад, потому что боялась за него. Они сидели дома, но скоро кончились деньги и пришлось выйти. Женечка распродала ценные вещи и хорошую мебель, устроилась на одну копеечную работу, потом на две сразу…
        Разин закончил печатать чуть ли не ночью. Сразу засобирался домой, поцеловал Маргариту в щеку и поспешно ушел, словно боялся, что в последнюю минуту она окликнет и попросит остаться. А он не сможет отказаться.
        Глава 40
        Почти весь день Греков провел за рулем, он направился в другой конец области, по плохим дорогам кое-как добрался до Дмитрова, там заправил машину, эта процедура заняла всего минут двадцать, очередь шла быстро, на заправке не разрешали наполнять запасные канистры и, главное, работали обе колонки. Он двинул дальше по шоссе, но вскоре свернул на бетонку, а от нее на проселок к лесничеству.
        На пути попалась деревня, Греков остановился у магазина, здесь был продуктовый отдел, совсем скромный, и галантерея, побольше. Покупателей не видно, - только старушка болтала с продавщицей, - но и товара не осталось, молоко и хлеб местной выпечки разобрали еще утром, как только завезли, зато завалялись ржаные галеты.
        - В лесничество, что ли? - спросила рослая молодая продавщица в белом халате поверх теплого жакета. - Иль к нам в гости? Может, к Надьке?
        - Нет, не угадала, - Греков одарил продавщицу фирменной улыбкой. - Я исключительно по делам.
        Он взял двадцать банок марокканских сардин, здесь эту дорогую рыбу, по девяносто копеек, никто не покупал, морскую капусту, десять «нарзана», четыре бутылки водки «пшеничная», аккуратно сложил бутылки в спортивную сумку.
        - Значит, с водкой по делам ходишь?
        - Милая, а какие дела без водки делают?
        Мужчина ушел, продавщица вздохнула ему вслед и с тоской посмотрела на старушку. Греков поставил сумку на заднее сидение и пожалел, что не остановился в Дмитрове, там с продуктами получше. Дорога привела в лес, потом в поле, он проехал мимо поворота в контору лесничества, свернул в другую сторону, к дому, где года полтора назад жил один из местных лесников. Тот человек уволился и уехал, на его место Грекову удалось пристроить сводного брата Антона Крапивина, которому тогда нужно было зацепиться хоть где-нибудь, лишь бы выдали справку, что трудоустроен. На случай, если милиция привяжется, что вышел из мест заключения и болтается без работы. В лесничестве Крапивин получил синекуру с неопределенными обязанностями, где можно отсидеться, а летом отправиться на юг, на заработки.
        Дом с мезонином, крытый шифером и обнесенный штакетником, кажется, спал, но из трубы все же шел неприметный серенький дымок. На участке было еще много снега. Справа сарай, поленница дров под навесом и темная будка туалета, чуть дальше большой сенной сарай, одна створка ворот открыта, в его полумраке видна незнакомая белая «лада».
        Греков открыл ворота, сделанные из нескольких длинных жердин, загнал машину за забор, ближе к сенному сараю. Осмотрел чужую машину, номер московский, «лада» в хорошем состоянии на новой резине. Он вернулся, захватил сумки, поднялся на крыльцо и постучал ногой в запертую дверь. Открыл брат, мужчина лет тридцати семи с длинными русыми волосами и трехдневной щетиной. Голубые глаза смотрели тускло. Он подхватил одну из сумок, прошли в дом. Греков скинул куртку, помыл руки у рукомойника.

* * *
        Топилась русская печь, было жарко и душно, пахло подгоревшим луком и вареной картошкой. Он прошел в комнату, чтобы переодеться и застыл в дверях. На разложенном диване, отвернувшись к стене, спал незнакомый мужчина в трусах и желтой рубахе с длинными рукавами. Греков вышел, закрыв дверь, направился в кухню.
        У электрической плитки стояла незнакомая женщина лет двадцати пяти с рыжими волосами до плеч, она обернулась на Грекова, улыбнулась и поздоровалась. Он засмотрелся на ее белую кожу, россыпь веснушек, на зеленые глаза и вдруг подумал, что девушка эта - редкой красоты. Он не нашел слов, что-то буркнул сквозь зубы, кружкой зачерпнул воды из ведра, выпил всю и вернулся в комнату, чувствуя усталость, голод и желание выпить. Вытащил из сумки несколько банок консервов и бутылку, не скрывая своего недовольства, сел напротив брата за длинный самодельный стол, на который стопкой поставили несколько чистых тарелок и стаканов, а под салфеткой был нарезанный хлеб. Он открыл банку рыбы и банку морской капусты, торопясь налил грамм сто, выпил в один глоток и немного поел.
        - Кто этот мужчина там, в спальной? - шепотом спросил Греков. - И эта рыжая на кухне?
        - Просто хорошие приятели, - Крапивин откинул со лба прядь волос, взял чистый стакан и плеснул немного водки. - В субботу и воскресенье мы засели в карты. Под Москвой, в доме одного, ну, человека… Две ночи без сна. Вернулись только вчера, едва отдохнули.
        - А чья машина в сарае?
        - Моя, в карты выиграл.
        - У тебя и бумаги есть? - шепотом спросил Греков.
        Он почувствовал, что от злости и волнения перед глазами появились круги, а правая щека стала дергаться. Он налил еще немного и закусил морской капустой. Кажется, стало немного легче. Он сидел на длинной скамье и смотрел в окно на снежную полосу, отделявшую от дома спящий хвойный лес, и старался успокоиться. Было слышно, как в печке потрескивают дрова, а на кухне чем-то гремит рыженькая девица.
        - На тачку доверенность есть, - сказал Крапивин. - Ты приехал… Чего-то случилось?
        - Так… Потом поговорим. Хотя, чего откладывать. Приехал, чтобы тебя предупредить, кое-что рассказать. Меня допрашивали гэбэшники. Интересовались гибелью той бабы… Ну, ты понял. Они, видимо, забрали дело у милиции. Их изыскания не могли далеко зайти. Иначе меня бы не отпустили. Тебе надо срочно уезжать. Избавься от этой машины. В следующий понедельник будь в Москве. Постараюсь достать билеты на «стрелу» до Питера. Но там долго не задерживайся. Мякишев посадит тебя в самолет, - и в Краснодар. Там поживешь месяц у одного приличного человека.
        - Приличного? - переспросил Крапивин.
        - Нормального. Только в карты с ним не садись. Он возьмет тебе билет до Сочи.
        - Не могу один, - сказал Крапивин. - Я теперь с Кариной.
        - Господи… С Кариной… Я с ума сойду.
        - И еще, ты должен знать одну вещь. В маленькой комнате один тип. Ну, короче, сначала я должен избавиться от него, а потом от его машины. Его зовут…
        - Я не желаю знать, как его зовут.
        Греков вскочил на ноги, подошел к двери в маленькую комнату, толкнул ее и оцепенел. В углу, привалившись к стене, полулежал человек с разбитым лицом, одетый в белый свитер, разорванный или разрезанный на груди и залитый кровью. На вид ему было лет пятьдесят с гаком, волосы с сединой спутались и висели грязными сосульками. Руки и щиколотки ног были связаны веревкой. Человек дремал или был в забытьи. Греков прикрыл дверь и сказал:
        - Пойдем на улицу.
        Он надел куртку, вышел на крыльцо и постоял, стараясь дышать глубоко и ровно. Вышел и Крапивин в тулупе и резиновых сапогах. Они обошли дом, присели на лавочку возле сенного сарая. Стало прохладнее, лужицы схватились тонким льдом, солнце уже готовилось свалиться за лес. Греков смотрел с тоской на небо, словно больше его не увидит.
        - Слушай, - сказал он. - Ты понимаешь, чем я рискую? Чего мне стоило сюда добраться? Черт… Это из-за тебя я подставляюсь. Тебя спасаю.
        - Только этого не надо, - сказал Крапивин. - Это я подставился из-за твоих баб. Ты не меня спасаешь, а себя. Ты всегда хотел остаться чистеньким, а все дерьмо доставалось мне. Ты стоял в стороне и считал бабки, а я пачкался. Теперь ты заваливаешь сюда и говоришь, что к тебе пришли гэбэшники. И я опять должен куда-то бежать.
        - Сейчас не до личных счетов, Антон. Мы же заживо сгнием в какой-нибудь крытой тюрьме на самом краю света, где-нибудь в Казахской степи. Или подохнем в лагере особого режима под Магаданом. Ты это понимаешь?
        - Ну, теперь понимаю, - Крапивин усмехнулся. - Ты же просветил.
        - Антон, умоляю, сделай мне подарок. Поумней хоть на пять минут. Я достану билеты на твою Карину. Езжайте в Питер вдвоем. Оттуда прямым рейсом в Краснодар. Обещаешь? Ну, пообещай, чтобы мне было спокойно.
        - Обещаю. Мы и так собирались куда-то трогаться. На этой белой тачке. Ну, ты прав. Если такой расклад, лучше поездом. Скоро будем в Москве. Ты к себе ночевать приглашаешь?
        - Конечно, нет. Господи, ты с ума сошел.
        У Грекова снова задергалась щека. Он вытащил ключи на стальном кольце от квартиры на Пятницкой улице, сказал и дважды повторил адрес, объяснил, как добраться, хотя Крапивин хорошо знал Москву.
        - А что ты собираешься делать с этим человеком? Ну, который в комнате…
        - Тебе нужны подробности?
        - На кой черт мне их знать? Избавься от него поскорее, прямо с утра. Только никакого насилия. Договорись с ним, дай денег. Лучше деньгами, чем кровью. Если это его машина, пусть обратно заберет. Ты доволен, он доволен, - всем хорошо.
        - Он всегда был падалью, забудь. А про меня чего говорить… После всего, что уже было, мне никаких скидок не дадут.
        Они посидели немного и вернулись. В большой комнате появился человек в желтой рубахе, еще недавно спавший на диване. Он надел штаны, причесался и умылся. Это был парень лет двадцати восьми по имени Сергей, благообразного вида, похожий на сельского дьячка, он носил темные аккуратно подстриженные усики, бородку и знал много политических анекдотов. Карина принесла большую сковороду с котлетами и кастрюлю с картошкой, открыли водку, Сергей сел за стол рядом с Грековым, стал есть и рассказывать анекдоты.
        Греков, набравшись терпения, долго слушал, а потом сказал:
        - При Сталине за эти рассказы тебе десятку бы дали. Без вопросов.
        - Мне и сейчас десятку дадут, - сказал Сергей. - Без вопросов. А если с вопросами, - то больше.
        Сергей сказал, что про политику он закончил, теперь можно про евреев.

* * *
        Ужин показался Грекову бесконечно долгим. Он сидел напротив Карины, копался в тарелке, пил «нарзан» из стакана, осторожно поднимал взгляд и смотрел на нее, будто в жизни девушек не встречал. Карина надела розовую майку с коротким рукавом, под ней не было лифчика, ее грудь, приоткрытая кокетливым вырезом, казалась такой свежей и желанной, что он шмыгал носом и сглатывал слюну, как мальчишка. Она почти ничего не говорила кроме коротких реплик, ловила на себе взгляд Грекова и растягивала губы в странной полуулыбке.
        Казалось, что его греховные желания она даже не читает, а чувствует кожей, без усилий. Не осуждает, а просто отмечает про себя: ты не лучше остальных мужчин, такой же банальный, самодовольный, привыкший к победам над доступными женщинами. Он продолжал бросать быстрые взгляды в разрез майки и думал, что он слишком стар для этой девочки, хотя и не хочется в этом сознаваться. Еще он думал, что брат поиграет Кариной, развратит ее до предела, как может развратить молодую женщину видавший виды уголовник, а потом бросит, как кость, своим корешам. Запоздало он заметил на нежной коже ее запястья татуировку, там был крестик, сердечко и чьи-то инициалы.
        - Какая у вас наколка интересная, - брякнул он, не подумав. - Я у девушек редко видел такие штучки. Думал, что это только у зэчек встречается.
        - А я была зэчкой, - просто ответила Карина.
        Она посмотрела на него прямо, глаза в глаза, словно в душу заглянула, и по спине пробежал холодок, теперь Карина не казались красивой куколкой, которой играет его брат, такая особа собой играть не даст, сама кого угодно, даже тертого мужчину, запросто обломает.

* * *
        Наконец Греков сказал, что устал после длинной дороги и поднимется спать в мансарду, на свое место, а с утра выедет в Москву. Он допил «нарзан» и пошел к лестнице, а Крапивин и Карина, казалось, смотрели ему в спину и едва сдерживали смех.
        Наверху постель была застелена чистым бельем, влажным и холодным. Ночью он проснулся, будто кто-то толкнул, лежал и смотрел в потолок, вслушиваясь в ночные звуки, шорохи. Светившиеся стрелки наручных часов показывали без четверти три. Греков прислушался, ему казалось, что среди тишины шел чей-то разговор, или это ветер свистел. Он ворочался и хотел заснуть, но услышал, как внизу загремело ведро, а потом закричал человек. Сначала не очень громко, затем громче, еще громче…
        Кажется, этот страшный нечеловеческий звук набрал силу и заполнил собой все небольшое пространство комнаты, а потом и всего дома. Крик затих, наступила тишина. Она продолжалась минуту или больше. Вроде, кто-то плакал. Потом человек снова закричал, с каким-то хрипом, надрывом. Остановился, опять закричал. Греков подумал, что конца этому не будет, накрылся одеялом с головой, но звук залез под одеяло, оказался рядом с ним. Греков закрыл уши ладонями и подумал, что зря не уехал вечером, слушать это - выше человеческих сил. Он вылез из-под одеяла, сел на кровати и решил, что надо обуться и спуститься. Тут на смену крику пришел тонкий вой, потом хлопнул выстрел, за ним второй. Вой оборвался на высокой ноте. Больше ничего не было.
        Уже под утро Греков забылся странным беспокойным сном и проснулся, когда занималась заря. Он полежал немного, прислушиваясь к тишине, оделся и спустился вниз. Тут было еще темно, будто ночь не ушла. На столе горела свеча, освещавшая незнакомого мужчину лет тридцати пяти с внешностью профессионального мясника, очень плотного, с сильной шеей и широкими покатыми плечами. Одетый в черный свитер с засученными по локоть рукавами, он сидел за столом и ел что-то из миски, прямо руками, вытирая жирные пальцы о полотенце.
        Он поднял глаза на Грекова и сказал:
        - Здравствуйте. Вы Роман Сергеевич?
        Пришла глупая шальная мысль, что это комитетчик, Греков застыл возле лестницы, сердце дрогнуло.
        - Он самый.
        - А я Игорь, друг вашего брата. Недавно приехал.
        Греков с усилием улыбнулся и подумал, что, если дальше так пойдет, его имя и отчество будут знать все уркаганы от Москвы до Питера.
        - Понятно. А я вот в Москву собираюсь.
        Греков умылся, ему казалось, что в комнате пахло не печным духом, а свежей кровью. Хотелось заглянуть за ту дверь, где видел связанного человека, но было страшно. И спрашивать не стал. Он присел к столу, здесь все было прибрано, ему оставили три вареных яйца и кусочек сливочного масла на блюдечке. Греков глянул на предплечье Игоря и увидел два свежих пятнышка крови, хотя, может это была грязь. Игорь перехватил взгляд и усмехнулся. Греков очистил яйцо, но есть не смог, встал, закурил у окна.
        С тяжелым сердцем вышел на двор, открыл ворота и поехал обратно в город.
        Глава 41
        Субботним утром полковник Иван Андреевич Колодный позволил себе не вставать с постели раньше восьми часов. Он подумал, что сегодня планировал съездить к Маргарите Докучаевой, эту встречу лучше не откладывать. Около девяти он съел тарелку геркулесовой каши и три яйца с хлебом и маслом. В девять позвонил в госпиталь КГБ, где лежала его жена и поговорил с дежурной сестрой.
        - Ночь была тяжелой, - ответила сестра. - Вызывали врача из реанимации. У Марии Дмитриевны были рвота и судороги. Сейчас уже лучше. Я видела ее десять минут назад. Она спрашивала, когда вы придете.
        - Может быть, завтра. Нет, завтра не получится. Передайте Маше, что я помню о ней.
        Он ехал и думал, что в пакете хороший гостинец, - мороженная венгерская курица, кусок сыра, полбатона колбасы, коробочка конфет и еще кое-что по мелочи. Гостинцы были куплены на работе в буфете, на деньги, которые Колодный получал для представительских расходов. От себя была добавлена бутылка любимого вина, сладкого и крепкого.
        Колодный решил пожертвовать первой половиной субботы, чтобы внести ясность в один вопрос, не дававший покоя. Список людей, с которыми встречался Алексей Разин после появления в Москве, был не слишком длинным. Двоюродный брат, военный пенсионер, тетка и еще парочка персонажей, совсем дальних, дремучих родственников, чьи фамильные связи запутаны и не очевидны.
        Среди друзей и знакомых двое мужчин и одна женщина, очень соблазнительная вдова Маргарита Сергеевна Докучаева. Как показали оперативники, перед встречей Разин завернул в Смоленский гастроном, долго там толкался, старался отделаться от провожатых, но не хватило немного удачи. Почему Разин не хотел, чтобы в конторе узнали о визите к вдове старого приятеля, с которым некоторое время работал за границей?
        Покойный муж Маргариты Константин Докучаев - бывший сотрудник первого отдела первого главного управления КГБ, нелегал, наездами бывал в Америке, выполняя серьезные поручения. И вообще, Колодный, Маргарита и Костя старые знакомые. Когда-то они, как говорится, дружили семьями, ходил друг к другу в гости, пили вино и болтали о прозе Ремарка, футболе. Колодный был непосредственным начальником Кости, его куратором, их отношения вне работы можно было назвать товарищескими, добрыми. Потом одна за другой пошли командировки, отъезды и возвращения, человеческие отношения незаметно исчезли, на них не осталось времени, дух товарищества выдохся.
        Последняя командировка Докучаева прошла не совсем гладко, по возвращении к нему появились вопросы, начали проверку. Константин вроде бы старался помочь, прояснить обстоятельства, из-за которых сорвались передачи посылок, но был не совсем искренним. Как показала проверка, он утаил или неточно описал некоторые детали той командировки.
        Впрочем, подозрения, павшие на него, при жизни так и не удалось подтвердить или опровергнуть. Он был здоровым парнем, - если верить последнему медицинскому обследованию, - но сердце оказалось изношенным. Он умер, так и не открыв правды. Осталась вдова, привлекательная женщина, с которой поддерживает товарищеские отношения Разин. Встречу с вдовой нельзя списать со счета. У Разина много дел, его таскают в Комитет, а он находит время для этой женщины. Лабиринты чувств не поддаются проверке, поэтому Колодный не любил думать о человеческих взаимоотношениях.

* * *
        Минут через сорок они сели за стол.
        - А помнишь, как мы раньше компанией собирались и сидели до полуночи? - спросил Колодный. - Человек десять. Ты была самая молодая из нас. Наверное, я тебе тогда стариком казался. Нет, не возражай… Костя взрослый мужчина, тертый жизнью, взял в жены женщину, которая моложе на пятнадцать лет.
        - Всего на десять. Я чувствовала себя взрослой.
        - Ты выглядела совсем юной.
        - Тогда я уже закончила иняз, успела поработать в бюро технических переводов. Сносно говорила по-испански и по-английски. Умела готовить и водить машину. Я с парашютом прыгала. И вообще…
        Маргарита Сергеевна раза три-четыре виделась с Колодным после смерти Кости, он каждый раз заводил разговор о дружбе с ним и восхищался красотой Маргариты. Но все это не так, не совсем так. Не было никакого товарищества, были сухие, натянутые отношения по работе. Ну, несколько раз Колодный с женой приходил в гости, но к себе не приглашал. И сейчас он опять завел старую пластинку, муторный разговор о дружбе, будто Маргарита не помнит, как все было на самом деле.
        - А ты знаешь, что Алеша Разин из командировки вернулся? - Колодный посмотрел ей в глаза. - Вы ведь старые друзья. Он тебе не звонил?
        Маргарита Сергеевна свела брови, словно задумалась над простым вопросом, будто что-то старалась вспомнить.
        - Алеша? Да, звонил, конечно.
        Она взяла паузу, всего пару секунд на раздумье, и решила: может быть, Колодный приехал, чтобы спросить ее об Алексее Разине и посмотреть на ее реакцию.
        - Он заезжал, посидел полчаса. Сейчас у него много забот.
        - Да, да, забот много, - рассеяно пробормотал Колодный. - Главное в наше время оставаться человеком.
        Потом он вышел на балкон, не хотел курить в комнате. Вернувшись, выпил рюмку коньяка, хоть и был за рулем, и опять предался воспоминаниям.
        - Ты, когда за Костю выскочила, была такой красивой и трогательной. С голубыми глазами, тонкой талией. Взгляд мечтательный. Ты и сейчас красива, но другой, взрослой красотой. Я не завидовал твоему Косте, нет, но что-то такое было… Ну, может, и позавидовал, грешным делом. Не бойся, это в прошлом. Костя уезжал в опасные командировки, а ты ждала. Вот, вспомнил строчки Константина Симонова. «Как я выжил, будем знать только мы с тобой, просто ты умела ждать как никто другой». Здорово. Словно про тебя написано.
        Фальшивое сочувствие вызывало изжогу.
        - Слушайте, Иван Андреевич, это звучит как запоздалое признание в любви, - сказала она. - Вы меня в краску вгоняете. Прекратите, а то я в профком пожалуюсь на ваши комплименты.
        Маргарита засмеялась, Колодный тоже засмеялся, хотя шутка не понравилась. Извинившись, он поднялся из-за стола, вышел из комнаты в коридор и заперся в туалете. Он сидел и думал, что Маргарита и вправду хорошо собой. А жена разведчика из нее так себе, она старается складно врать, но получается плохо.
        Вопроса про Алексея Разина она, кажется, не ожидала, немного смутилась, а ведь жена, то бишь вдова разведчика должна отвечать без запинки. Сейчас сходу все решить трудно, но ясно, что проверка не помешает. Он заперся в ванной, размышляя, где лучше устанавливать прослушивающую аппаратуру. Здесь три комнаты и кухня, квартира не маленькая. Дом старый, электросети и телефонные кабели наверняка изношенные, возни техникам будет много.
        Он вернулся и не стал отказываться от второй рюмки.
        - Костю я часто вспоминаю, - сказал он. - Как он на гитаре играл, Окуджаву пел. Прости меня за высокий слог, но его командировки - тяжелая работа. Невидимый фронт, суровая романтика мужских будней.
        Колодный выдержал паузу и сделал вывод:
        - Поэтому сердце не выдержало. Кто бы мог подумать, что он в пятницу поедет на дачу друга, утром они втроем пойдут по грибы. И вдруг инфаркт. Да, пятьдесят четыре - это совсем немного.
        Маргарита Сергеевна не хотела этого говорить, особенно Колодному, но само вырвалось:
        - Не прощу себе, что отпустила его одного. Не могу вспоминать тот день, плохо становится… Мне позвонили в четыре вечера, когда все уже было кончено. Что, черт возьми, Костя забыл на этой даче? Не знаю.
        - Двое наших парней обратно Костю на себе тащили. Пока то, да се. Телефона нет, на машине повезли в больницу. А до нее двадцать километров. Да и то сказать - больница… Сильно мы еще отстаем, особенно в медицине. Меня там не было, жаль…
        Маргарита Сергеевна размешала сахар в чашечке и молча кивнула, словно ожидала продолжения. Она уже слышала этот монолог, почти слово в слово, но не понимала, почему сейчас Колодный вернулся к этой теме, и что она должна ответить. Вздохнуть, всплакнуть… Тогда она решила, что пройдет время, - все хоть немного прояснится. Но вот уже три года, и ничего.
        В их маленькой семье не было своей дачи, но, если бы эта дача была, Костя не отдал бы грибной охоте свой досуг, он ценил каждую свободную минуту и не стал бы тратить часы, блуждая по округе в поисках червивой сыроежки.
        Они поболтали еще немного, Колодный перед выходом сказал:
        - Поисками убийцы Танечки занимаются хорошие сыщики. Подонка найдут. Никуда он не денется. Если Леша к тебе завернет или позвонит, найди для него ободряющие слова. Ему это нужно.
        Колодный поджал губы, сурово сдвинул брови и подумал, что дальнейшая судьба самого Лешки пока весьма туманна. Разбирательство продолжается, и чем оно закончится, только бог знает, хотя при социализме бог - слово не модное. Сейчас, весной, еще далеко до грибного сезона. Но на даче все рано можно отдохнуть в кругу друзей. Можно просто пригласить Лешу, чтобы погулять на свежем воздухе.
        - Постараюсь, - кивнула Маргарита.
        Колодный сказал на прощание пару комплиментов. И заспешил, якобы в больницу к жене.
        Глава 42
        Вечером, когда Разин выходил в магазин, он нашел в ящике открытку от Борецкого. Какой-то Сережа поздравлял Лизу с 45-летием. Разин вместо магазина, окольными путями, добрался до дома на Таганской улице. Он вытащил из ящика письмецо без обратного адреса. Помощник Генпрокурора Глеб Борецкий сообщал, что они встретятся послезавтра в три часа на Чистых Прудах.
        В четверг утром, отправившись якобы на дачу, Алексей Разин ушел от слежки и около трех часов оказался на Чистых прудах. Там он нашел черную «волгу» с известным ему номером, открыл заднюю дверцу. Водителя в машине не было, на заднем сидении сидел мужчина в черном плаще и шляпе. Человека звали Глеб Борецкий, он был помощником заместителя генерального прокурора СССР.
        - Значит, вы и есть Разин, - Борецкий протянул руку.
        Борецкому можно было дать на вид лет пятьдесят или немного больше, это был плотный мужчина с крупными чертами лица, он зачесывал назад волосы и носил очки в темной пластиковой оправе. Взгляд был строгий, а голос грубоватый. Разин прежде не встречал этого человека, узнал его по фотографии, которую показывал Платт.
        - Приятно познакомиться, - сказал Разин. - Нам с погодой повезло: холодно и сыро. Чистопрудный бульвар совсем пустой. Давайте немного погуляем?
        Погода, действительно, была прохладной, накрапывал дождь. Они вышли на аллею, было пусто, вода отражала серое московское небо.
        - Я постараюсь коротко, только самую суть, - негромко сказал Борецкий. - Мой начальник внимательно прочитал бумаги, которые получил от Платта. И был очень взволнован. Я его давно таким не видел. Не подумайте, что он испугался. Но нам всем свойственна природная осторожность. Как известно, прокуратура отвечает за соблюдение законности всеми гражданами, организациями, министерствами… Но дела против сотрудников Комитета госбезопасности появляются редко. В данном случае, обвинения могут быть очень серьезными. Словом, мой начальник, как бы сказать поточнее… Он решил, что сейчас все это не ко времени. Он не произнес слова «нет». Сказал, что материал должен отлежаться. Это такое словцо, из его повседневного обихода. Если материал «отлежался», значит, он проверен временем.
        - И сколько времени отнимет эта, так сказать, процедура?
        - Ничем не могу вас порадовать. Возможно, пару месяцев. Или год.
        - Такого времени у нас нет.
        - Я, кажется, знаю, что вы чувствуете. Наверное, вы мне не слишком доверяете. Но у нас нет права на такую роскошь, как сомнение, доверие, недоверие… Нас с вами свели обстоятельства. Чтобы со мной работать, вы должны мне доверять, а я вам. Без этого ничего не получится. Кстати, мы с Платтом знакомы еще с молодости. Он вам об этом говорил?
        - Только намекнул.
        - Мы учились вместе, прошли специальный курс подготовки в одном заведении, которое называли сто первой школой. Когда-то я ведь тоже начинал по линии конторы. Но, увы, мое здоровье оказалось не самым крепким. Пришлось перейти на бумажную сидячую работу. Теперь я всего лишь работник Генпрокуратуры, юрист второго класса. Мы с Платтом последний раз встретились в Праге в прошлом году. Мой начальник принимал участие в международной конференции по вопросам уголовного права. А Платт приехал, чтобы встретиться со мной. Я ведь не так часто бываю за границей. Он передал бумаги и кое-то на словах. Я не обещал, что ответ будет быстрым и положительным.
        - Тогда я спрошу открытым текстом: почему он тянет?
        - Ну, я могу только догадываться, - пожал плечами Борецкий. - Мой начальник знает гораздо больше нас с вами. Но и мне крохи информации перепадают. Возможно, причина в том, что Брежнев совсем плох. Об этом идут разговоры. И после его кончины первым кандидатом на пост Генсека ЦК будет председатель КГБ Юрий Андропов. Если сейчас начать расследование против сотрудников Комитета, это могут расценить, как удар лично по Юрию Владимировичу. Генеральная прокуратура - это большая сила. Значит, эта сила хочет подставить Андропова и привести во власть своего человека. Все заинтересованные стороны будут рассматривать наше расследование, как схватку бульдогов под ковром. Скажут, они дерутся за власть, а офицеров-чекистов превратили в расходный материал.
        - На Западе болезнь Брежнева и притязания на власть Андропова тоже тема для дискуссий и пересудов. Там не ждут хороших перемен, если Андропов станет Генсеком. Ну, так что же нам делать? Сидеть и ждать, когда один член Политбюро умрет, а другого члена Политбюро пересадят в его кресло?
        - Это не самый плохой вариант, - кивнул Борецкий. - Кончина Генсека и передача власти не займут много времени.
        - Но тогда возникнут новые обстоятельства, чтобы не трогать КГБ. Скажут так: пока Юрий Владимирович у власти, контора - это нечто вроде священной коровы. Вот когда Андропов приберется, когда упокоится и с миром, - можно будет их потрясти.
        Борецкий остановился, посмотрел на часы и сказал:
        - К сожалению, водитель уже вернулся, мне пора. Напоследок хотел вот что сказать… Я знаю о трагедии с вашей женой. Генпрокуратура в порядке надзора может затребовать уголовное дело у милиции. Это их подстегнет. Мы сделаем так, что на поиски убийцы милиция бросит лучшие силы. Хотите, чтобы мы немного помогли?
        - Нет, - сказал Разин. - Теперь делом Тани занимается КГБ. Я сам узнал об этом случайно, с опозданием.
        - Давайте договоримся так: я дам вам знать, если что-то изменится. Позвоню вам домой из автомата. Когда вы возьмете трубку, скажу, что ошибся номером. В последующие два дня та же машина будет стоять на том же месте. Запомнили мой голос?
        - Что ж, буду ждать, - сухо кивнул Разин.

* * *
        Разин остановил машину в проходном дворе старого дома в районе Таганки и минут десять ждал Войтеха. Тот появился не с улицы, а из подъезда. Сел на заднее сидение, сказал, что все поручения выполнены и вынул из кармана бумажку с адресом съемной квартиры в районе метро Аэропорт.
        - Три комнаты, отличный вид с балкона, - сказал он. - И, главное, на кухне настоящий финский холодильник «розенлев», почти новый. Только не очень большой. Но на одного человека хватит. И вот еще…
        Он протянул конверт. В нем оказались документы на машину «москвич» и пара ключей.
        - Тачка списана с баланса одного проектного института, - сказал Войтех. - И, якобы, продана за наличный расчет гражданину Алексею Разину. Бумаги липовые, но сделаны аккуратно. «Москвич» не в угоне, ездить на нем можно запросто и не бояться ментов. Цвет серый, на кузове надпись белыми буквами «служба газа». Вы ведь хотели тачку, чтобы выглядела как служебная.
        - Он не сломается в первый же день?
        - «Москвич» на ходу, в отличном состоянии, - Войтех закурил. - Но больше сотни из него не выжмешь. Прямо сегодня можно забрать. Стоит возле дома десять по Большой Переяславской улице. Проезд от трех вокзалов на троллейбусе номер 14. По поводу надежной постоянной стоянки можно обратиться к заместителю директора по хозяйственной части института «Гидропроектснаб». Институт находится почти в центре. Бумажка с адресом и телефон в конверте…
        - Спасибо, старина, - сказал Разин.
        Войтех хотел открыть дверцу и уйти, но передумал:
        - Вы вот что… Вы, наверное, уже знаете, что у меня жена и ребенок в Варшаве. Я их люблю, мы хотим квартиру купить. Короче, я знаю, за что рискую. Но, одна просьба. Если станет опасно, если запахнет жареным, - позвоните. Ну, чтобы предупредить. Найдите минуту, наберите телефон и скажите, что пора… Ну, собирать монатки. Для вас это всего одна минута. Я успею слинять из Москвы за час. Через восемь часов меня уже не будет в СССР. Не забудете?
        - Об этом не думай - не забуду.
        Войтех ушел, а Разин отправился по адресу, чтобы договориться о стоянке для «москвича». На хозяйственном дворе института «Гидропроектснаб» он встретил мужчину лет сорока, одетого в новый синий ватник и поношенную кроличью шапку. Мужчину все звали Иванычем, у него были горячие влажные руки и бегающие глаза.
        - «Москвича» поставить? - Иваныч сдвинул шапку на лоб и стал чесать затылок. - И надолго?
        - Ну, месяца на два-три, - Разин тоже почесал затылок. - Для начала. А там посмотрим.
        - Под открытым небом или в боксе? - глаза Иваныча забегали быстрее.
        - Желательно под крышей. Буду очень благодарен.
        - Это само собой, - Иваныч задрал голову к небу. - Полтинник в месяц. Оплата вперед.
        - Годится, - кивнул Разин. - Завтра подгоню.
        - Плюс хорошая бутылка. Бумаги на машину с собой?
        Бумаги он так и не посмотрел, только тяжело вздохнул, решив, что продешевил. С этого клиента можно было взять на десятку больше.