Обычные командировки. Повести об уголовном розыске Игорь Дмитриевич Скорин
        Остросюжетные повести, составляющие эту книгу, посвящены будням советской милиции. Автор более тридцати лет проработал в уголовном розыске и мастерски строит занимательный сюжет, рассказывая о разрешении сложнейших детективных коллизий, приковывая внимание читателя до последней страницы. Но повести И. Скорина не только занимательны, они заставляют еще раз задуматься о главном - о воспитании нашей молодежи, о работе с «трудными» подростками, о том, что делается и должно быть сделано для профилактики преступлений.
        Игорь Скорин
        Обычные командировки
        Повести об уголовном розыске
        Исчезнувший нож
        Начальник Управления уголовного розыска еще раз взглянул на телеграмму и протянул ее старшему инспектору по особо важным делам Дорохову:
        - Придется вам, Александр Дмитриевич, разобраться с этим на месте. Вылетайте самолетом, с первым же рейсом. И хорошенько посмотрите. Впрочем, мне вас учить ни к чему...
        На следующий день полковник милиции Дорохов оказался в этом южном городе и сразу же познакомился с делом по обвинению дружинника Олега Лаврова в убийстве местного парикмахера Сергея Славина. Если верить Лаврову, то получалось, что покойный Славин напал на него первым, хотел его зарезать, и дружиннику пришлось защищаться. Однако почему парикмахер на него набросился, дружинник объяснить не мог. Не было и объективного подтверждения этой версии. Нож, которым, по словам Лаврова, был вооружен нападавший, не нашли. Существовала и вторая версия. Лавров, распоясавшийся хулиган, набросился на Славина и, применив прием самбо, не рассчитал своих сил. Этой версии придерживался работник местного уголовного розыска капитан Киселев. Дорохов побеседовал с городским прокурором, который пообещал в ближайшее время поручить расследование убийства Славина своему следователю, и вернулся в милицию. Ему отвели кабинет начальника уголовного розыска Макарова, который вот уже целый месяц находился в больнице. Дорохов полистал тоненькую папку, где было подшито всего несколько протоколов допроса, и решил сам познакомиться с
задержанным. Вскоре дежурный доставил к полковнику Лаврова.
        - Итак, вы не хотели его убивать?
        - Нет.
        - Зачем же нанесли удар?
        - А я его и не наносил. Парировал удар и выбил нож. Славин стал сопротивляться, и я сделал бросок. В самбо есть такой прием: подножка назад с колена. Все произошло быстро, подножка получилась почти рефлекторно. Раздумывать было некогда.
        - Вы хорошо владеете самбо?
        - Первый разряд.
        - Если бы вы применили другой прием, без броска, чем бы это кончилось для Славина?
        - Очевидно, я бы обезоружил его и доставил в милицию. В крайнем случае повредил бы ему руку.
        - Так почему же вы не провели такой прием?
        - Не успел. Он сказал, что меня убьет. Я увидел его глаза и поверил.
        - Как он замахнулся ножом? Сверху?
        - Нет. Замах был необычный. Славин выхватил нож из внутреннего кармана пиджака, резко отвел руку вправо и ринулся на меня.
        - За что? Где вы стали ему поперек дороги?
        - Не знаю.
        - У вас есть ко мне просьбы, заявления?
        - Нет.
        Отправив Лаврова в камеру, Дорохов решил разобраться в собственных впечатлениях. Из материалов дела он знал, что Олег Лавров - механик завода сельскохозяйственных машин, студент второго курса технологического института вечернего отделения. Единственный сын в семье. Мать - врач, отец - на пенсии.
        Держался он уверенно да и говорил, пожалуй, искренне. Иначе зачем ему нужно было рассказывать о других приемах, позволяющих обезоружить парикмахера без нанесения тяжелых телесных повреждений? Ну, допустим, самбист-перворазрядник знает не менее десятка различных приемов защиты от удара ножом. Мог предполагать Лавров, что Дорохову об этом неизвестно? Вряд ли. Он, наверное, слышал, видел в кино, читал - в общем, представляет, что сотрудников уголовного розыска обучают самбо. Следовательно, по меньшей мере глупо скрывать, что он не знает несколько других приемов.
        Лавров говорил, что замах ножом был особый: справа и сбоку. Есть такой коронный удар в старомексиканской кинжальной школе. Быстрый, резкий, с шагом вперед, называется «терция». А как бы он сам, Дорохов, парировал этот удар? Отбил бы руку нападавшего, ушел влево и вперед, затем ребром ладони ударил бы по предплечью, и нож вылетел бы в сторону. А потом? Потом правая рука должна была машинально лечь на плечо противника. Так, блестящее положение для задней подножки с колена. Лавров - парень высокий, метр восемьдесят, не меньше, и если допустить, что покойный Славин был не коротышка, то для броска следовало опуститься на колено. Похоже, что Лавров не врет.
        Полковник закурил, пододвинул к себе стопку чистой бумаги. Верхний лист чертой разделил пополам. С левой стороны написал: «Установлено», с правой: «Проверить». И тут же в левой части пометил: «Скорая помощь». В деле Дорохов прочел, что Лавров сам вызвал «Скорую», назвал свою фамилию и сказал, что он ранил человека. На другой стороне листа написал: «Уточнить время и очередность появления свидетелей на месте». Постукивая по столу карандашом, полковник задумался. За бытность свою в уголовном розыске он распутал множество разнообразных дел. Но действия преступников в одном были схожи - все они старались как можно быстрее скрыться. Мог ли Олег Лавров, совершив убийство, уйти незамеченным, не поднимая шума? Конечно, мог. И с левой стороны листа появилась еще строчка о том, что Лавров пришел в милицию сам и рассказал о случившемся.
        Дорохов отодвинул бумагу, отложил карандаш и начал рассуждать. Неглупый парень Лавров? Похоже, неглупый. А как должен поступить умный преступник, совершив убийство? Стоит ли ему бросать родной дом и бежать за тридевять земель? Нет, не стоит. Все равно найдут. Все равно поймают, это знает каждый мальчишка. Когда был вызов «Скорой помощи»? В 23 часа 42 минуты, сообщал... Так. В это время еще не все спят. Мог предположить Лавров, что его кто-то видел, ну, скажем, из окна дома? Мог. Мог допустить, что его узнали? Естественно. Ведь живет в этом района с детства. А раз узнали, сообщат, куда следует. Что же ему остается делать в таком случае? Лучше всего явиться с повинной, но при этом выдумать историю с нападением. Логично для умного человека? Вроде бы логично. Полковник прошелся по комнате, распахнул окно, выходившее на шумную, залитую солнцем улицу. Задержался возле книжного шкафа и сквозь застекленную дверцу стал рассматривать корешки книг. Увлекшись, не сразу заметил вошедшего старшего инспектора капитана Киселева.
        - Хорошая юридическая подборка у вашего начальника, - заметил полковник.
        - Он у нас по части теории специалист.
        - Как его здоровье?
        - Плохо. Давление высокое и с сердцем перебои. - Капитан вытер лицо большим красным платком. К московскому начальству он явился при полном параде. На долговязой, сутулой фигуре сидел мешковато штатский темно-синий костюм, воротничок белой рубашки, стянутый шерстяным галстуком, уже был мокрый от пота.
        Капитан просто изнывал от жары, но держал марку.
        - Макаров знает о деле Лаврова?
        - Знает. Он ведь у нас сам молодежью занимается, вместе с Роговым, начальником штаба дружины, в которой был Лавров. Рогов у нас внештатный инспектор уголовного розыска. Вот они вдвоем и доигрались. Подвела их профилактика.
        В голосе капитана Дорохову послышалась усмешка. И он удивленно переспросил:
        - А вы что, не верите в профилактику?
        - Почему? Верю. Только и она от всех бед не спасает. Вот Макаров все вечера в дружине, все свободное время там, а толку? Дружинник взял да и убил человека. Да что я вам все это рассказываю. Вы и сами разберетесь.
        - Разберусь, - согласился Дорохов. - Однако придется начинать все сначала. Давайте-ка съездим на место происшествия. Это далеко?
        - Квартала четыре, с километр. На машине?
        - Лучше пешком.
        Полковник собрал со стола документы, сложил их в сейф, оглядел экипировку Киселева.
        - Что, похолодало?
        - Да нет, в тени под тридцать.
        - Ну, тогда уж извините, я-то пиджачок оставлю.
        Достал из пиджака, висевшего на спинке стула, бумажник, авторучку, блокнот и рассовал по карманам брюк, одернул спортивную рубашку, надел темные очки.
        - Пойдемте.
        Вернувшись с допроса, Лавров разделся, аккуратно сложил брюки, расправил складки, разложил их на нарах, ковбойку повесил на деревянный колышек, забитый в стену, видимо, его предшественником. Оставшись в одних трусах, он подошел к полке, на которой лежали половина кирпичика черного хлеба, два белых батона, сливочное масло в стакане, яблоки и несколько пачек сигарет «Новость». Достал сигарету, улегся на нарах и, изредка стряхивая пепел в щель между отполированными до блеска досками, задумался.
        В первый день его посадили в общую камеру, а потом перевели в отдельную. Это хорошо: можно спокойно думать и никто не лезет с расспросами и советами. Вот уже какой день его преследовала одна-единственная мысль, она была надоедливой, навязчивой и просто не давала покоя. Он никак не мог понять и решить для себя, почему, за что его хотел убить Славин. Знать-то его Олег знал, да и кто в их городе не знал Сергея-парикмахера? Ну стригся у него, изредка перед торжественными днями брился. Встречал его на улицах с разными девчонками, иногда во Дворце культуры. Знал, что парикмахер частенько играл в карты. Но он, Олег, никогда с ним не ссорился, более того, наверное, не сказал ему и десяти слов. Встретятся: «Сергей, здорово!» - «Привет!», и все. За что же тот хотел его пырнуть ножом? Олег в который раз до мельчайших подробностей вспоминал тот вечер. Шестые сутки он здесь, а кажется, целый год... И зовется он теперь убийцей. Какой же он убийца? Ведь если бы не стал обороняться, то лежал бы в земле, а на его месте сидел бы этот Сергей... Сидел бы? А может, его еще и не успели бы найти. Интересно, пошел бы
Славин так же, как и он, с повинной? И зачем он выбрал этот безлюдный двор и арку, где не было ни души? Наверное, остерегался свидетелей. Тогда как же узнал, что он, Лавров, пройдет именно там? Следил за ним? Может быть, и следил. Нужно сказать полковнику, что скорее всего так и было. Сказать? Но поверит ли ему полковник?
        Когда вызвали на допрос, он сначала подумал, что снова Киселев будет уговаривать его, чтобы он не врал про нож, а прямо сказал, что не было ножа, а просто была драка и убил он Славина случайно, по неосторожности. Но как же можно убить случайно человека? Ведь он, зная приемы самбо, применил один из них в том самом исключительном случае, защищаясь, спасая свою жизнь. Тренер чуть не ежедневно твердил им, что приемы самбо можно применять только в спортзале.
        Олег обжег пальцы сигаретой, отбросил окурок в сторону, встал, прошелся, три шага туда, три обратно, взял с полки яблоко. Яблоки принесла мама. Бедная мама! Она всегда волновалась - то за здоровье Олега, то за его отметки, то лечила отца, то торопилась к своим больным, хлопотала дома. Капитан Киселев разрешил свидание с родителями. Мать бросилась к нему, обняла, с трудом сдерживая слезы, а отец молчал. И показался совсем-совсем старым. Потом подошел к Олегу, взял за подбородок, приподнял голову и горестно обронил: «Верю тебе, сын, верю, что ты защищался». И, поддерживая мать, ушел.
        Конечно, если бы накануне не подвернулся Степка Ручкин, наверно, ничего и не случилось бы. Надо же, нализался, как собака, и свалился на центральной улице. Не мог же Олег допустить, чтобы этого дурака уволокли в вытрезвитель! Он вспомнил, как тащил Степана домой, а потом выяснилось, что напился тот с отчаяния. Ушла от него жена и оставила маленькую дочку. Откуда только берутся такие подлые женщины? Ушла к другому, бывает. А вот чтобы бросить ребенка, нужно быть законченной негодяйкой. Когда Степан чуть-чуть протрезвел и начал изливать свое горе, девочка проснулась и заплакала. Олег накормил ее, благо в холодильнике оказалось молоко, и долго утешал обоих. Степан заснул, а девочка еще куксилась. Олег сидел допоздна, не решаясь оставить ребенка с пьяным отцом.
        На следующий день он опять заглянул к Степану. Нет, сначала зашел с ребятами в общежитие, потом пошли к кинотеатру посмотреть за порядком, а часов в десять вечера отправился к другу. Степан был трезвый как стеклышко. Девочка спала, и они долго разговаривали. Степан жаловался на жизнь. Ругал жену. Сказал, что взял отпуск за свой счет и отвезет дочку к тетке в деревню, что тетка у него хорошая, и, может быть, ему удастся перетащить ее к себе. У Олега были с собой деньги - пятьдесят рублей. Не раздумывая, он отдал их приятелю: уезжая, жена забрала деньги все до копейки. Посидел еще немного и заторопился. Это было в половине двенадцатого. Что произошло потом, врезалось в память с небывалой ясностью. Он вышел из подъезда. Накрапывал теплый дождь. На скамейках и в беседке никого не было. Олег пересек двор и, когда подходил к высокой арке, услышал сзади быстрые шаги, оглянулся и в ярком свете люминесцентных ламп увидел приближающегося мужчину. Он сразу узнал парикмахера. Тот шел пошатываясь: явно был пьян. Откуда он появился, Олег не заметил.
        - Лавров, подожди! Есть дело! - крикнул Сергей.
        Никаких дел с парикмахером Олег не имел и поэтому удивился. Ему не хотелось разговаривать с пьяным, и он миролюбиво посоветовал:
        - Пойди проспись, Сергей! - повернулся и пошел в глубину арки.
        Славин, выругавшись, бросился за ним.
        Олег не испугался, скорее, удивился наглости, в общем-то, всегда вежливого и спокойного парикмахера. Он остановился, когда парикмахер был от него уже в нескольких шагах, под самым фонарем, укрепленным в центре свода арки. Славин выхватил из внутреннего кармана пиджака большой нож, замахнулся и бросился к нему.
        Там было светло, очень светло, и Олег отчетливо увидел в глазах парикмахера отчаянную решимость. Все остальное произошло почти мгновенно. Олег блокировал вооруженную ножом руку парикмахера, тот взвыл, пытался вырваться, и тогда он сделал этот злополучный бросок. Когда парикмахер уже лежал, а нож, звякнув о брусчатку, откатился в сторону и Олег ждал нового нападения, он вдруг заметил, что изо рта лежавшего Славина поползла струйка крови. Еще не веря в случившееся, он бросился к парикмахеру, приподнял его, попытался нащупать пульс, потом выскочил на улицу и, увидев двух пожилых людей - женщину и мужчину, подбежал к ним и стал просить побыть с человеком, которому плохо, пока он вызовет «Скорую помощь». Они пошли к арке. Сам он опрометью побежал к телефону. Когда приехала «Скорая», под аркой уже собрались люди. Олег ждал, что скажет врач, нагнувшийся с фонендоскопом к Славину. Но тот обронил единственное слово: «Убийство» - и приказал шоферу своей машины вызвать по радиотелефону следователя и милицию. Олег как-то сразу обессилел и, пошатываясь в полузабытьи, побрел в городской отдел милиции. Вслед ему
неслись какие-то жуткие, зловещие голоса: «Убийство, убийство, убийство». Прошла почти целая неделя с той злополучной ночи. Но он никак не может понять, почему на него набросился парикмахер, куда делся нож, выпавший из руки Славина. Олег запомнил его отчетливо: широкое лезвие и белая ручка, скорее всего из пластмассы.
        Дорохов и Киселев вышли на широкую, людную улицу. Дневная жара сп?ла, и от политого асфальта тянуло приятной свежестью. Вдоль тротуара росли молоденькие липы, их веселые зеленые шапки уже давали желанную прохладу.
        - Когда-то здесь, - Киселев обвел взглядом окружающие дома, - были пустыри, бараки и мусорная свалка. - Показал на здание кинотеатра, возвышающегося над зеленью сквера: - Построили недавно, а раньше был рынок-толкучка.
        Дорохов слушал рассеянно, рассматривая дома и улицы. Действительно, в последние годы почти все города, в которых ему доводилось бывать, изменились, похорошели, выросли, покрылись зеленым нарядом парков и скверов. Такая у него работа - разъезжать по стране. Иной раз и не знаешь, куда попадешь на следующий день. Еще вчера он никак не предполагал, что сегодня ему придется разгуливать по этим местам.
        Дорохов давно взял себе за правило: принимаясь за новое дело, самому осмотреть место преступления, попытаться представить себе, как все произошло. Разобраться в показаниях очевидцев, убедиться в основательности выводов, сделанных другими сотрудниками. За долгие годы работы в уголовном розыске у Александра Дмитриевича выработалась своя тактика: доверяя, проверять и все подтверждать неоспоримыми доказательствами и только тогда делать выводы. Вот и сейчас, отправляясь туда, где было совершено убийство, он шел и думал о том, что разобраться в деле Лаврова помогут только факты - неопровержимые улики, реабилитирующие дружинника или подтверждающие его вину.
        Они пересекли длинный и широкий сквер и подошли к просторной беседке. Киселев дотронулся до руки полковника:
        - Вот смотрите, Александр Дмитриевич, здесь когда-то стояли сараи, а на месте беседки была голубятня, большая, в несколько отсеков и этажей. Принадлежала она троим дружкам, и голуби их славились на всю округу. Собиралась сюда местная шпана. Вечно пьянки, драки, поножовщина. Больше десяти лет нет этой голубятни, да и сами голубятники сгинули, а вот традиции кое-какие уцелели. Чего мы тут только не предпринимали: и разгоняли, и дружинников здесь целую группу держим, а толку чуть - продолжают собираться и, представьте себе, по вечерам концерты закатывают такие, что не хочешь, да заслушаешься: две-три гитары, аккордеон, и поют.
        - А что в этом дурного? Пусть себе поют.
        - Если бы только пели! Пьют, в карты играют, дерутся.
        - Это плохо. Поближе бы с ними познакомиться...
        Киселев усмехнулся:
        - Макаров с Роговым их всех наперечет знают...
        Они вышли из сквера и подошли к маленьким разнокалиберным домикам-гаражам. За ними открылась широкая улица, застроенная современными домами. Три больших здания вплотную примкнули друг к другу, как бы образуя букву «П». Капитан подвел Дорохова к арке одного из домов и остановился:
        - Вот здесь все и произошло.
        Дорохов осмотрелся. Высокая арка тоннелем проходила сквозь здание и открывала вид на зеленый двор. Киселев указал в глубину:
        - Видите вот тот средний подъезд? Там живет Степан Ручкин, оттуда и вышел Лавров, а здесь посередине, прямо под лампочкой, что под сводом, лежал Славин.
        Дорохов долго стоял под аркой, что-то обдумывая, ходил по двору, смотрел на подвешенные люминесцентные лампы. «Приду сюда еще раз вечером, - решил он, - ближе к тому часу, когда все произошло».
        - Что ж до сих пор Ручкина не допросили?
        - Не нашли. Уехал он, Александр Дмитриевич, взял отпуск на десять дней и повез ребенка к родственникам в деревню, а куда - неизвестно.
        - Нужно найти. Возможно, он что-то знает.
        - Найдем. Да он скоро и сам появится.
        Они походили еще по двору и направились в городской отдел милиции. Полковник спросил у Киселева:
        - Где тут у вас заводская дружина?
        - Штаб во Дворце культуры.
        - Далеко?
        - Да нет, будем проходить мимо.
        - Давайте заглянем!
        Капитан замялся. Видно, ему не очень-то хотелось идти к дружинникам, и он, взглянув на часы, отговорился:
        - Может быть, в другой раз? Уже восемь часов, а мне еще постовых милиционеров проверять.
        - Хорошо, я один зайду.
        ...В большой комнате было шумно. Сидящий за столом парень лет двадцати пяти сердитым голосом что-то втолковывал обступившим его дружинникам. Среди собравшихся мелькали девичьи лица. Остановившись в стороне, Александр Дмитриевич прислушался. Бойкий паренек лет девятнадцати пытался оправдаться:
        - А что мы можем? Вчера я им говорю: «Нужно соблюдать порядок», а они в ответ: «Пошел ты знаешь куда? Сами научитесь соблюдать». Я говорю: «Пойдемте в штаб», а они: «Если не пойдем - бить будешь?»
        - Подожди, Зотов, - отстранил говорившего здоровенный парень. Куртка так плотно облегала его торс, что казалось, стоит парню сделать резкое движение - и все швы тут же разойдутся.
        «Ну и здоровяк, - подумал Дорохов. - Копия чемпиона по штанге Василия Алексеева».
        - Нужно что-то придумать, Рогов, - возмущенным басом продолжал «чемпион», - С того дня, как все это случилось, шпана распоясалась. На что уж меня все слушались, а сегодня в обеденный перерыв подходят в столовке два пьянчуги и так нахально спрашивают: «Допрыгались, дружиннички? Вас еще не разогнали? А зря! Сами-то вы хуже бандитов стали».
        - Ну и что же ты им, Семен, ответил?
        - Не надейтесь, говорю, дружина как была, так и будет. А если нужно, то и беседку разберем.
        - Зачем же разбирать беседку? Пусть стоит, - медленно проговорил Рогов.
        - Да! Как же дальше-то, Женя? - протиснулась к столу худенькая черноглазая девушка с короткой стрижкой каштановых волос. - Как нам быть дальше? Вчера вечером иду через сквер, в беседке человек десять ребят, двое с гитарами. Пьют водку и орут песни. Увидели меня и кричат: «Зинуха, заходи! Выпей с нами за упокой души Сереги-парикмахера, а заодно и за упокой своего приятеля. Не миновать ему расстрела!»
        Рогов хотел что-то сказать, но увидел Дорохова, насторожился, решил, что и так было слишком много сказано при постороннем.
        - Вам что, товарищ?
        - Вы начальник штаба Рогов? - в свою очередь поинтересовался Дорохов.
        - Да.
        - Тогда я к вам.
        Полковник, порывшись в своем бумажнике, достал вчетверо сложенный листок и протянул его Рогову. Начальник штаба быстро пробежал глазами документ. По мере того как он читал, лицо его менялось, хмурые складки на лбу разгладились.
        - Ребята! Из Москвы прислали полковника милиции Дорохова специально заниматься делом Олега.
        Девушка, разговаривавшая с Роговым, подошла к гостю, которого сразу окружили дружинники, и с надеждой спросила:
        - Олега освободят?
        В комнате воцарилась тишина. Вопрос этот, видимо, волновал всех.
        - Вы думаете, это так просто? Одни посадили, другие освободили? Меня прислали специально разобраться. В ответ на телеграмму, которую товарищ Рогов отправил в Москву, - медленно подбирая слова, проговорил полковник.
        Сразу заговорили несколько человек, но их остановил Рогов:
        - Подождите, ребята! Дайте я скажу. Лаврова мы знаем давно. Многие вместе учились с ним в школе. Вот уже три года в одной дружине. Олегу мы верим. Если он говорит, что у парикмахера был нож, значит, нож был на самом деле.
        - Тогда у меня ко всем вам просьба: разыщите этот самый нож. А вы, товарищ Рогов, если, конечно, не очень заняты, помогите мне кое в чем разобраться, - попросил Дорохов и вместе с начальником штаба дружины направился было к выходу, но его остановил напряженный, ищущий взгляд той девушки, что спрашивала о Лаврове.
        - Вас, кажется, зовут Зина?
        - Да, Зина Мальцева.
        - Вот что, Зина, когда вы завтра освободитесь?
        - Я свободна, - быстро ответила девушка.
        - Ну и прекрасно! Приходите ко мне в городской отдел днем, часов в двенадцать.
        Дорохов и Рогов вышли из Дворца культуры, полковник с интересом поглядывал на парня.
        - Давайте знакомиться! Меня зовут Александр Дмитриевич, вас Евгений... а отчество?
        - Просто Женя.
        - Ладно, договорились. Вы знаете, где живут Лавровы?
        - Конечно.
        - Сходим к ним, хочу поговорить с родителями.
        - Скажите, Александр Дмитриевич, а как с ним, с Олегом?
        - Ну вот и ты, Женя, тоже. Об Олеге, будет время, мы с тобой еще потолкуем. Лучше расскажи о себе, о дружине...
        - Дружина как дружина, - в голосе парня послышалось разочарование.
        Полковник взял Рогова под руку и молча прошел несколько шагов.
        - Вы все хотите от меня скоропалительного ответа и не желаете понять, что я еще и сам толком во всем не разобрался. - Он остановился, придержал своего спутника: - Да ты не обижайся. Справедливость, она, брат, восторжествует. Не сомневайся. Ну, и какие у вас в дружине ребята?
        Они шли медленно, и Рогов не торопясь рассказывал, что народ у него хороший, дружный, в основном комсомольцы завода сельскохозяйственных машин, что они очень охотно принялись наводить порядок в своем районе, что дружина занимала первое место в городе, но вот случай с Лавровым может запятнать коллектив, но все равно они уверены, что Олег невиновен. Наконец они обогнули здание кинотеатра, и Рогов указал на многоэтажную башню.
        - Вот мы и пришли. Думаю, не очень-то нам обрадуются.
        На пятом этаже, на двери, обитой коричневым дерматином, была прикреплена медная дощечка с выгравированной надписью: «Лавровы». Им открыла дверь немолодая женщина с высоким лбом и скорбно сжатыми губами. Увидев Рогова и незнакомого мужчину, насторожилась.
        - Есть что-нибудь новое? - голос женщины дрогнул.
        - Калерия Викторовна, полковник из Москвы приехал, хочет с вами побеседовать, - сказал Рогов.
        - Проходите, пожалуйста. - Она провела их в скромно обставленную гостиную. Дорохов рассказал о цели своего приезда.
        - Вас в первую очередь, как я поняла, интересует истина... - несколько иронично произнесла Лаврова, - а местные товарищи считают, что она у них в кармане. - В ее глазах вспыхнули искорки гнева.
        «Какое хорошее лицо! - подумал Дорохов. - А сын похож на мать. Глупо отрицать физиономистику. Редко встречались мне подонки с красивыми, благородными лицами, просветленным взглядом». Он почувствовал, что мать Олега вот-вот спросит прямо в лоб, считает ли и он, что ее сын убийца, и поспешил ее опередить:
        - Расскажите мне, Калерия Викторовна, об Олеге. Как рос, чем увлекался, в общем, какой он.
        - Олег в детстве был болезненным, да к тому же еще у него плохо со зрением - сильная близорукость, - тихо начала Лаврова.
        Александр Дмитриевич вспомнил прищуренные глаза парня, когда его привели на допрос. Тогда он еще подумал, что Лавров позирует, а оказывается, все гораздо проще - он плохо видит. Осторожно спросил:
        - А он постоянно носит очки?
        - Постоянно, - вздохнула женщина. - У него минус четыре. Из-за этого все и пошло. Очки он надел еще во втором классе, а дети в этом возрасте довольно жестоки. «Очкарик да очкарик». А мальчишка был самолюбивым. Вот тут у него появилось желание стать сильным. Захотел заниматься самбо. Два года его не принимали в секцию. Ну, потом уступили упорству, да и муж помог, жаль, что его сейчас нет дома.
        Дорохов внимательно слушал и мысленно старался решить новую задачу. Если Олег плохо видит, то мог ли он в темноте рассмотреть нож? Не тут ли разгадка?
        - Терпеть не мог домашнюю работу: ни уму, ни сердцу, по его словам, а делал. Характер вырабатывал, - горько усмехнулась женщина.
        Она поняла, что увлеклась подробностями, но уже не могла остановиться и все говорила о друзьях сына, о недавно возникшей привязанности. О том, что Олег дружит с Зиной, да, да, с той самой Зиной Мальцевой, что они с мужем, заметив это, посоветовали сыну приглашать девушку к себе домой. Зина бывает у них часто. А когда случилось это несчастье, взяла отпуск и все дни сидит у них дома. Хорошая девушка: добрая, ласковая, отзывчивая.
        - Скажите, Калерия Викторовна, а какой у Олега характер - мягкий, уравновешенный, вспыльчивый?
        - Разве можно определить человека вот так однозначно? Какой он? Добрый? Да, когда нужно, то добрый, но не без разбора, не слюнтяй. Честный? Я уверена, что да. Я знаю, вы подумаете, какая мать скажет иначе. Но он действительно никогда нам не лгал. Мог бы соврать только в одном случае - если эта ложь кому-то очень понадобилась. Ну, скажем, захотел спасти друга. Но и тогда Олег просто сказал бы, что сделал он. Была однажды в школе у него такая история.
        - Часто ли Олег возвращался домой поздно? И всегда ли трезвым?
        - Олег не пьет. Совсем не пьет. И товарищи это знают. Ему один окулист сказал, что зрение сильно ухудшится, и он не прикасается к спиртному. Самбо, спорт тоже не любят пьяниц. Курить и то начал лишь в прошлом году.
        - Понятно... - протянул Дорохов. - У меня к вам просьба: позвольте взглянуть на комнату Олега.
        Дорохов знал, что мир вещей иногда может рассказать о своем хозяине куда больше, чем люди.
        Узкая, длинная комната заканчивалась балконом. В комнате стояла небольшая тахта, письменный стол и по стенам книжные полки. Рядом с дверью - секция шведской стенки, за ней - на деревянной платформе боксерская груша, на полу несколько пар гантелей разного веса. На письменном столе - стопка общих тетрадей, технический справочник, две авторучки. Казалось, что хозяин комнаты вот-вот вернется и снова сядет за свои конспекты. Дорохов взглянул на книги, расставленные на полках, попытался отыскать художественную литературу. Калерия Викторовна пришла ему на помощь:
        - Здесь у сына только учебники и по спорту. Вся наша библиотека в коридоре, на полках. Он много читает, но говорит, что хорошая книга под рукой ему мешает заниматься, отвлекает.
        «Не очень понятно, что же за парень этот Олег», - подумал Дорохов, выходя из квартиры Лавровых.
        - Жаль, что не было дома самого. Интересный у Олега отец и Калерия Викторовна славная. В прошлом году ей звание заслуженного врача РСФСР присвоили. Тяжко им. Верят они сыну. - Рогов сделал паузу. - Да и мы все ему верим.
        - Это хорошо, когда человеку верят, - согласился Дорохов и предложил: - Сходим с тобой, Женя, на то место, где все случилось.
        Рогов повел полковника проходными дворами, и они быстро пришли к злополучной арке. Александр Дмитриевич взглянул на часы. Стрелки показывали двадцать три часа тридцать минут. Несколько дней назад в это же время здесь разыгралась трагедия. Дорохов знал, что в тот вечер шел дождь, но сегодня было сухо. Оба прошлись по двору, спугнули в беседке парочку, подошли к подъезду, где жил Степан Ручкин, а потом вернулись к арке. Дорохов пристально осмотрел все вокруг, попросил Рогова снова вернуться к подъезду. Сам остановился возле клумбы, зачем-то пробрался в кусты жасмина, росшие в центре двора, подождал, пока Рогов приблизится к арке, и, крадучись, прямо по цветнику направился за ним. Под аркой он спросил Рогова, видел ли тот, где он, Дорохов, шел.
        Евгений не понял, чего хочет от него полковник, и извиняющимся тоном ответил, что его не заметил. Дорохов еще раз зачем-то вернулся к центру двора, что-то пытался отыскать на земле, но потом, безнадежно махнув рукой, возвратился к своему спутнику.
        Александр Дмитриевич пытался мысленно воспроизвести картину случившегося, понять и разобраться в действиях человека, совершившего преступление, а потом представить все его дальнейшие поступки. На месте ему лучше думалось. Вот и сейчас он пытался найти то, чего днем не заметил. Правда, он ничего не нашел, однако кое-что уже мог представить...
        Обратно шли через сквер. Возле опустевшей беседки, той самой, в которой, по словам Киселева, собирались хулиганы, остановились. Александр Дмитриевич, словно почувствовав невысказанную просьбу Рогова, предложил:
        - Посидим, покурим.
        Беседка была с большим самодельным столом посредине и длинными скамьями. Чисто выметенный пол. Ни окурков, ни пыли. Рогов улыбнулся:
        - У них тут свой порядок. Где-то в кустах прячут веник, ведро, тряпку и обязательно стаканы, а то и закуску. По очереди - конечно, не из тех, кто верховодит, - убирают.
        Александр Дмитриевич вдруг спросил:
        - А этот самый Славин бывал здесь?
        - Бывал. Здесь многие бывают. Соберутся выпить - и сюда. Беседка у них называется «Подожди немного».
        - Ну, не очень оригинально! Правда, у Луи Буссенара так называются небольшие рощи. Мальчишкой я этим «Капитаном Сорвиголова» зачитывался... Ну так вот, дорогой Женя, о Лаврове. Все, что есть в деле, работает против вашего Олега. Посуди сам: Лавров говорит, что парикмахер был пьян. А по заключению биологической экспертизы в организме Славина алкоголь полностью отсутствовал. Лавров говорит, что был нож, а его никто не видел. Есть еще одно, не менее важное обстоятельство. Вот ты скажи мне, Женя, почему Славин хотел убить вашего дружинника? Что между ними могло произойти?
        - Так вы Олегу не верите? - не выдержал Рогов.
        - Подожди! - поморщился Дорохов. - При чем тут верю - не верю? Я говорю о фактах. А они свидетельствуют против Лаврова. Криминалисты, следователь, прокурор, наконец, суд в первую очередь рассматривают факты.
        - Так что же делать?
        - Набраться терпения и искать факты, подтверждающие показания Лаврова. Кстати, у меня тоже появилось сомнение, - медленно проговорил Дорохов.
        - Какое?
        - Понимаешь, Лавров мог добросовестно заблуждаться. Ему могло показаться, что у Славина был нож. Все-таки зрение у него плохое.
        - Допустим, что нож Олегу привиделся, но ведь парикмахер прямо сказал, что его убьет. На слух-то Олег не жалуется.
        - Лавров - сторона заинтересованная. Нужны доказательства. Кстати, сколько у тебя дружинников?
        - Около трехсот. Я отобрал человек двадцать активистов, чтобы работать по этому делу. Сказал капитану Киселеву, а тот отмахнулся: «Хулиган ваш Лавров». Жаль, что Георгий Петрович Макаров болен. Был я у него сегодня в больнице.
        - Ну и как он?
        - Да пока неважно. Давление держится.
        - О деле Лаврова он знает?
        - Конечно. Это ведь он мне посоветовал вам в Москву телеграмму послать. Я три года работаю у него внештатным инспектором. А вы, Александр Дмитриевич, не собираетесь навестить Макарова в больнице?
        - Обязательно. Вместе и сходим. А вы как считаете, почему Киселев так настаивает на виновности Лаврова?
        - Киселев? - Начальник штаба как-то замялся. - Захар Яковлевич, мягко говоря, человек своеобразный. Например, терпеть не может тех, у кого длинные волосы. В его представлении все они, как один, балбесы. Ходят с гитарами и поют - плохо. Джинсы носят - нехорошо. В его время молодежь была другая. А какая? Хуже, лучше? Не такая, и все. Может быть, Киселев настроен так недоверчиво к людям, потому что все время имеет дело с подонками - он розыском преступников занимается: алиментщиками, теми, кто своих детей бросил и скрывается. Вот и потерял веру в человеческую порядочность.
        Они покинули беседку, подошли к гостинице, где остановился Дорохов.
        - Скажите, Женя, вы как завтра работаете?
        - У меня набралось дней десять отгулов за работу в колхозах. Я могу договориться на заводе и прийти к вам в любое время.
        - Тогда приходите завтра в отдел, а к вечеру соберем ваш актив и вместе решим, что делать дальше.
        Дежурная гостиницы, приветливая женщина, передавая Дорохову ключ, сказала, что около десяти вечера ему звонил капитан Киселев.
        - Что-нибудь просил передать?
        - Нет, только спросил, возвратились вы или нет. - Женщина помедлила и, вглядевшись в усталое лицо полковника, предложила: - У нас в гостинице душ работает круглые сутки. Есть чай.
        - Спасибо. С удовольствием.
        После душа Александр Дмитриевич словно воскрес. Дома знали, что, взявшись за новое дело, он мог пропустить обед и ужин, поэтому готовили ему с собой всякую снедь. Достал из чемодана целлофановый пакет с домашним печеньем, с конфетами и пачкой чая и спустился на первый этаж к дежурной.
        - Сами будете заваривать, Александр Дмитриевич? Заглянула в вашу карточку и прочитала, что вы полковник милиции, к нам в командировку, на какой срок, неизвестно. Меня зовут Нина Николаевна, я в этой гостинице с первых дней, как построили.
        Дорохов поколдовал над фарфоровым чайником, и, когда темный, точно устоявшийся гречишный мед, чай был разлит по стаканам, Нина Николаевна усмехнулась:
        - Я уже привыкла к тому, что у москвичей первое дело - чай. И не просто там засыпал в чайник, плеснул кипятку, и пей. У каждого свой способ, вот и не рискнула сама заварить. - Нина Николаевна задумалась и сразу стала серьезной. - Вы, наверное, приехали насчет Лаврова? - И, не дожидаясь ответа, вздохнула: - Я ведь обоих знаю. Сергей у нас тут в гостинице в парикмахерской поначалу работал, а года три, как перешел в салон. Ничего был парень. Раньше они с матерью в соседнем бараке жили. Знаю их давно. Очень уж убивается женщина. А то как же! Сын ведь родной. Вчера встретила в магазине, вся в черном и сама черная. Жалко мне ее стало. Да и Сергея жалко. Погиб-то уж больно глупо. Что у них там с Олегом получилось, не знаю, люди разное болтают.
        - Что же, Нина Николаевна, говорят?
        - Вам-то лучше знать, что правда, а что нет.
        - Не успел я еще разобраться. Ведь только сегодня с самолета.
        - Одни говорят, что Сергей хотел отомстить Олегу, только вот за что, никому не ведомо. Говорят, будто он даже следил за Лавровым.
        Дорохов насторожился. Отставил стакан, хотел спросить, но смолчал, решив дать Нине Николаевне высказаться.
        - Другие ругают дружинников: мол, распоясались, вот и убили парикмахера... А Олег с моим внуком вместе учился, раньше часто бывал у нас. Парень-то он вроде честный. Мать его, Калерия Викторовна, - наш участковый врач. Справедливая женщина.
        - Был я у них сегодня, - не вытерпел Дорохов.
        - Ну и как она?
        - Горюет.
        - Ну еще бы.
        - Нина Николаевна, а кто вам рассказывал насчет того, что Сергей следил за дружинником?
        - Сказали, а вот кто, никак не припомню.
        - Может быть, вспомните?
        - Ну тогда, ясное дело, скажу.
        Поблагодарив за чай, Дорохов поднялся в номер и улегся в прохладную постель. Лежал, ворочался, но сон все не приходил. Так и пролежал битых три часа с открытыми глазами. Едва рассвело, оделся и вышел из гостиницы, пересек пустынные улицы и через арку, где был убит Славин, вошел в сонный двор. Миновал беседку и прямо направился к кустам жасмина. Пробрался в самую гущу, где, как он и предполагал, оказалась маленькая, свободная от веток площадка. Наверное, здесь, играя, не раз прятались местные мальчишки.
        Александр Дмитриевич выпрямился. Верхние ветки кустов оказались довольно редкими. Хотя и закрывали его с головой, но вместе с тем позволяли видеть весь двор: подъезд, где живет Ручкин, и злополучную арку. Он опустился на корточки и обнаружил, что и внизу голые, без листьев, прутья не закрывают обзор. Увидел чахлую, редкую, пробивавшуюся у корневища траву. Она была вытоптана, несколько молодых побегов жасмина сломаны и засохли. Повыше на кустах также отыскались надломленные ветки. Жасмин давно отцвел, и на концах веток гроздьями висели семена. Сломать вот эти ветки мог только тот, кому они мешали.
        Значит, в кустах кто-то прятался. Старательно рассматривая все вокруг, он нашел несколько окурков, размытых дождем и покрытых пылью, но тут же их отбросил: за неделю они не могли приобрести такой древний вид. Поднял с земли старую, со сломанными зубьями расческу, она, видно, тоже лежала здесь давно. Расширяя круг поиска, Дорохов заметил, возле одного из кустов маленький бумажный шарик. Развернул и прочел: «Снежок», Москва, фабрика имени Бабаева». Чуть в стороне оказалась еще одна такая же скомканная обертка. Он подержал бумажные комочки на ладони, хотел развернуть и второй, но потом раздумал и снова забрался в центр кустов. Прикинув направление, в котором лежали скомканные конфетные обертки, повернулся лицом к арке. Размахнувшись как можно сильнее, бросил комочек и проследил за его полетом. Снова отправился его искать. К величайшему удивлению, рядом с брошенной на земле оказалась еще одна такая же, сжатая в тугой шарик бумажка. Заметив еще одну, бережно спрятал все в сигаретную коробку, потом побродил вокруг, но, ничего больше не найдя, напрямик отправился к арке. Он помнил все, что было найдено в
карманах Славина и записано в протокол: ключ, зажигалка, пачка «Беломорканала», в которой осталось четыре папиросы, любительские права на управление автомобилем и тридцать два рубля денег. Но разве те, кто составлял протокол осмотра, не могли пренебречь единственной конфетой, а тем более скатанной в шарик оберткой?
        Гостиница уже просыпалась. Возле Нины Николаевны стояли несколько человек, оформлявших документы, и Дорохов проскользнул незамеченным. У себя в номере выключил репродуктор, который должен был вот-вот заговорить, и, улегшись в постель, мгновенно заснул.
        Утро для Дорохова началось с сюрприза. В городском отделе его поджидал капитан Киселев. Сегодня он был в обычном для лета сером костюме и лимонного цвета тенниске. Поздоровавшись, он вынул из папки несколько исписанных страниц и положил их на стол.
        - Вы, Александр Дмитриевич, вот эти протокольчики почитайте.
        Дорохов молча взял листки. Это были показания свидетелей. Первый из них, слесарь завода Борис Воронин, девятнадцати лет, судимый за мелкое хулиганство, рассказывал:
        «3 августа этого года я вместе со своим приятелем Ершовым Левой пошел в кино. Смотрели иностранный фильм «Бей первым, Фредди». После сеанса мы стали выходить на улицу. В толкучке какая-то девушка споткнулась о мою ногу и упала. Я стал ее поднимать, но к нам подошли дружинники, несколько раз ударили меня и Ершова, скрутили нам руки и повели. Особенно нахально вел себя дружинник в очках. Фамилию его я не знаю, но, если нужно, смогу узнать. При мне другие дружинники называли его Олегом. Этот дружинник сбил Ершова с ног, а меня схватил за руку и вывернул ее так, что болит до сих пор. Сначала нас привели в штаб, потом отправили в милицию, а утром народный суд мне и Ершову дал по 15 суток за мелкое хулиганство. Еще раньше Лева рассказывал, что среди дружинников есть несколько человек, которых нужно опасаться: Плетнева из заводского общежития - он гирями занимается, и одного очкарика». Слово было зачеркнуто и сверху написано: «в очках».
        «Ну и ну!» - подумал Дорохов.
        - Кто допрашивал? - спросил он у Киселева.
        - Сам, товарищ полковник.
        Дорохов читал дальше: «Дружинника, который носит очки, следует также опасаться. Он неоднократно бил наших ребят, есть и еще несколько таких в дружине, которые действуют кулаками...» Ниже шла служебная фраза: «Протокол записан правильно», и подпись Воронина. Следующий протокол зафиксировал показания Льва Ершова, семнадцати лет, работающего учеником токаря на заводе, судимого два раза за кражи. Эти показания были несколько подробнее:
        «Дружинника в очках, Лаврова, я знаю почти полгода. Он меня просто ненавидит. Где бы я ни появился, он ко мне все время придирается. Прогонял из сквера, из Дворца культуры. Сказал и другим дружинникам, чтобы и те меня задерживали и приводили в штаб. Лавров при всяком удобном случае бил ребят. 3 августа он пристал ко мне и к моему приятелю Воронину за то, что мы нечаянно толкнули девушку. Бориса Лавров ударил, а меня, когда я хотел заступиться, отбросил в сторону. Я отлетел на несколько метров, упал и сильно расшибся. Потом мы же оказались и виноватыми, и дали нам по пятнадцать суток...»
        - Значит, все это произошло за три дня до убийства Славина?
        - Точно!
        - Как разыскали этих свидетелей?
        - Они сами попросились ко мне на прием и дали показания. Сидят тут у нас. Отбывают наказание за мелкое хулиганство.
        - Понятно.
        Дорохов молча посмотрел на Киселева и, достав из дела протокол осмотра, стал читать, потом отложил в сторону.
        - Скажите, Захар Яковлевич, все ли отражено в протоколе, что обнаружили в карманах Славина?
        - Конечно, все. Я сам был на месте.
        - А где одежда Славина?
        - Вернули матери. Да вы посмотрите, в деле должна быть расписка.
        Дорохов полистал страницы, отыскал расписку, написанную кривыми, дрожащими строчками, и предложил:
        - Давайте съездим к Славиной.
        - Тут нечего ехать. Это совсем рядом. А зачем?
        - Да вот хочу посмотреть... Поговорить...
        В дверь постучали, и в комнату вошел Рогов.
        - Очень кстати, - оживился Дорохов. - Прочти-ка, Женя, вот эти показания.
        Рогов полистал протоколы, удивленно взглянул на Киселева, хотел что-то сказать, но капитан его опередил:
        - Ты знаешь этих ребят?
        - Конечно. И историю с кинотеатром знаю...
        - Вот и отлично: выясни, с кем они дружат, где бывают, как ведут себя, - попросил Дорохов.
        Славина жила в пятиэтажном доме, ничем не отличавшемся от остальных, если бы не окружал его фруктовый сад. Было как-то удивительно, что в центре города на ветках висели самые настоящие яблоки, сверкая румяными боками сквозь зелень листвы.
        - Жильцам, кто получил квартиры на первых этажах, выделили под окнами крохотные участки земли, помогли достать саженцы. И вот результат. Сначала садоводством занимались только первоэтажники, а потом и остальные жильцы увлеклись и всю свободную землю вокруг домов заняли под сад. Я тоже увлекаюсь, - объяснил Киселев.
        Дорохов слушал рассеянно, обдумывая нелегкий предстоящий разговор.
        Мать Сергея оказалась высокой худой женщиной. Наброшенный на голову черный старинный кружевной платок почти сливался с землистым лицом, на котором выделялись лишь темные провалы глаз. Женщина остановилась в двери, невидяще скользнула по лицу Дорохова и, заметив Киселева, преобразилась, подобралась, сухие губы исказила сердитая гримаса.
        - Что надо? Загубили сына, а теперь Лаврова выгородить хочешь? - Ее хриплый голос взметнулся, перешел на крик: - Не дам! До Москвы дойду, а правды добьюсь! - И, обращаясь уже к Дорохову, тихо и горестно запричитала: - Одна я осталась, совсем одна! Невестку вот в дом ждала... Убили Сереженьку-то!
        Она закрыла лицо концом платка и, как-то вся изогнувшись, сделавшись меньше ростом, припала к косяку.
        - Успокойся, Степановна, - мягко заговорил Киселев. - Мы к тебе по делу. Вот полковник из самой Москвы приехал, поговорить с тобой хочет.
        Женщина безразлично взглянула на Дорохова:
        - О чем говорить-то? Теперь ему никакие разговоры не помогут. Ну, раз пришли, проходите, - и, посторонившись, она пропустила их в коридор.
        Квартира была стандартная, с двумя смежными комнатами. В глаза Дорохову бросились полосатые домотканые половики, закрывавшие пол в коридоре и устилавшие довольно большую, явно парадную комнату. Посредине стоял полированный стол, телевизор на тумбочке, чинно восседал на серванте гипсовый кот с облезшей краской, но черные намалеванные усы придавали ему бравый вид.
        Хозяйка провела их в кухню. Здесь тоже были половики и чуть ли не половину кухоньки занимал большой сундук, видно служивший кроватью хозяйке.
        Вытащив из-под стола табуретки, женщина жестом пригласила их присесть.
        - Понимаю ваше горе, Матрена Степановна, тяжело вам, очень тяжело... - начал Дорохов, с участием глядя на женщину, присевшую на край сундука. Руки ее, несоразмерно большие, жилистые, настоящие рабочие руки, безвольно свисали вдоль туловища. - Понимаю, какое это несчастье... Как трудно было сына вырастить...
        - А то легко! Спросите у Макарова, он знает. Соседями были. На его глазах рос.
        Дорохов про себя отметил, что факт этот необычный: оказывается, убитый и начальник уголовного розыска знали друг друга.
        - Одна ведь Сереженьку поднимала... Мой-то в сорок третьем на фронт ушел, Сережа еще грудным был. А я днем на заводе, вечером в госпитале - стирала. Присматривала за ним престарелая бабка. Подрос, из дому стал бегать. Побежишь, коли есть нечего. Только давно это было, ох давно... - Женщина смахнула слезы. - После армии самостоятельным стал. Работу хорошую, чистую нашел. И зарабатывал неплохо. Деньги все до копеечки домой приносил, не пьянствовал. Давно бы уж женился, да хотел сначала автомашину купить. Говорил, жена будет - ей на тряпки подавай, дети пойдут - тоже деньги нужны... И права получил еще в прошлом году, да вот на тебе! - она опять вытерла ладонью глаза.
        - А друзья-то у него были? - спросил Дорохов.
        - Не водился он с кем попало, говорю - самостоятельный был, а где дружки, там и водка. Знакомые были, много. Говорил, клиенты. Прошлый год, когда ему двадцать восемь стукнуло, я предлагала ему именины справить, а он отвечает: «Чего деньги зря тратить. Будет тридцать, тогда и справим». - Женщина отвернулась. - Полтора года до тридцати не дожил.
        Черная накидка соскользнула с ее головы. Дорохов подумал, что этому платку, наверное, не меньше лет, чем его хозяйке, а может быть, и больше, и лежал он, наверное, в сундуке вместе с черным платьем на случай, если, не дай бог, заявится в дом горе.
        - Я ведь почему про друзей спрашиваю: может быть, Сергей дружил с Лавровым, и потом враждовать они стали... Или угрожал когда-нибудь этот самый дружинник вашему сыну. Ведь сами понимаете, что вот так, из-за ничего, нельзя же просто убить человека.
        - Нельзя или можно, не знаю. Знаю, что нет у меня теперь сына. И кто убил, знаю. А угрожать моему сыну никто не угрожал. Мне не верите, поговорите с Жоржем-парикмахером, вместе они работали.
        - А нельзя ли на Сергееву комнату взглянуть? - спросил Дорохов.
        Женщина вновь насторожилась и с откровенной неприязнью посмотрела на Дорохова:
        - Зачем? Не дам в его вещах копаться! Пусть так и останется, как при нем было.
        Дорохов успокоил хозяйку, пообещав посмотреть лишь с порога. Проходя мимо серванта, задержался, рассматривая вазочку с карамелью.
        Заглянув в комнату, увидел небольшой шкаф для одежды, самодельную тахту из пружинного матраца, на стене - книжную полку; маленький стол, на котором стоял магнитофон «Романтик», а в углу - рижскую радиолу «Ригонда». На стене над тахтой были приколоты кнопками фотографии нескольких красавиц, переснятых с журнальных обложек. На двух снимках линии причесок были исправлены углем. «Модели», - решил про себя Дорохов.
        - Думала, женится, спальню ему тут оборудую. Уж и деньги накопила, хотела от себя гарнитур подарить. Теперь вместо гарнитура памятник закажу...
        Открывая им дверь на лестничную площадку, женщина неожиданно сказала:
        - Приходил к Сергею несколько раз механик с нашего завода, Костя Богданов. Серьезный человек. Спросите у него, какой был у меня сын. Может, ему веры больше будет, чем мне.
        Дорохов и Киселев молча шли по улице. Посещение матери оставило у них горький осадок.
        - Интересно бы заглянуть к Сергею в стол. Может, там записи какие-нибудь есть? - проговорил полковник.
        - Вряд ли. Кстати, у нас появлялась мысль произвести в его квартире осмотр.
        - Ну и что же? - остановился Дорохов.
        - Как что? Вы же сами видели, в каком состоянии мать.
        Вернувшись в кабинет, Дорохов включил настольный вентилятор, опустил на окна шторы и пожалел, что не сделал этого перед уходом. Начало припекать, и кабинет, выходивший на солнечную сторону, нагрелся, словно печка.
        Захотелось в лес. Без ружья, без собаки, так, побродить. Вот бы на Волгу, в ту деревню, в которой снимал домишко в прошлом году... Там постоянно дует ветер. Жена еще говорила, что тот дом в ложбине, как в аэродинамической трубе. Уж здесь бы она оценила ту «трубу»... Итак, в карманах у Славина не было конфет «Снежок», не было их и дома, по крайней мере на виду, в серванте. Но ведь могли же его угостить? А может быть, случайно купил их в ларьке? Все может быть. «Интересно, а не сохранились ли на этих обертках отпечатки пальцев?» - подумал Дорохов, рассматривая свою находку.
        Вошел капитан Киселев и с любопытством уставился на небольшие бумажные шарики.
        - Слушай, Захар Яковлевич, ты мог бы вызвать сюда эксперта-дактилоскопа?
        - Пожалуйста! - Киселев набрал номер, попросил эксперта зайти и сел возле письменного стола.
        - Скажи, пожалуйста, у вас много нераскрытых преступлений? - спросил полковник.
        - Да не очень... В этом году повисли у нас две квартирные кражи в новых домах и хулиганство в сквере. Возле той самой беседки. Вернее, не хулиганство, а драка с телесными повреждениями. Оба потерпевших в больнице лежали. Спрашиваем: «Кто избил». А они твердят: «Сами разберемся». Вот и все нераскрытые. А с прошлого года осталась кража из промтоварного магазина. Воры шерстяных вещей вывезли тьму-тьмущую. Была у преступников машина, но какая, точно неизвестно. Скорее всего, микроавтобус УАЗ или рижский РАФ. Всех своих перебрали, да без толку, думаем, гастролеры какие-то. Правда, этим делом сам Макаров занимался.
        - А у соседей как?
        - У соседей по-разному. В Степном районе всегда тишь да гладь, вот только в начале лета магазин обворовали тоже на машине.
        - Раскрыли?
        - Пока нет. Другой ближайший район у нас Железнодорожный. Райцентр - узловая железнодорожная станция, так там что твой проходной двор. У них всего хватает. Недавно магазин «Ткани» обворовали. Милиционер воров заметил и пытался их задержать, но они машиной сбили его и скрылись. С переломом бедра лежит в больнице. Преступники перед самой кражей угнали там же в райцентре частный «Москвич», а потом его бросили.
        Дорохов слушал и делал у себя в блокноте пометки. Оба не заметили, как в кабинет вошла молодая голубоглазая женщина с пышной копной светлых волос:
        - Вызывали, товарищ капитан?
        - Как же, как же, просил. - И обратился к Дорохову: - Позвольте представить вам, товарищ полковник, нашу криминалистическую науку: Анна Сергеевна Смирнова - великий специалист по дактилоскопии.
        - Ну так уж и «великий»! - улыбнулась Смирнова и протянула руку Дорохову.
        Дорохов молча пододвинул к ней найденные возле жасмина шарики. Эксперт взяла чистый лист бумаги, откуда-то из кармана платья достала пинцет, небольшое увеличительное стекло и развернула конфетные обертки, расправляя каждую бумажку концами пинцета. Стала внимательно рассматривать.
        - Что же вы хотите знать о них, товарищ полковник?
        - Все, и главное - кто съел то, что было завернуто, - усмехнулся Дорохов.
        - Это нашей науке неизвестно, - в тон ответила женщина. - Могу вам сказать лишь то, что конфеты одной партии.
        - А нельзя ли, дорогая Анна Сергеевна, на них отыскать следы пальцев?
        - То, что вы задумали, вряд ли получится. Нет, следы здесь, бесспорно, есть, я их проявлю, но использовать эти отпечатки для идентификации личности не удастся. Во-первых, слишком мизерная поверхность. Во-вторых, бумага была настолько скомкана, что особенности папиллярных узоров наверняка стерлись.
        - Ну что ж, нельзя так нельзя, - вздохнул Дорохов. - А жаль. Думаю, тот, кто съел эти конфеты, нас с Киселевым очень заинтересует. А вы, Анна Сергеевна, любите конфеты?
        - Как вам сказать, в меру, пожалуй.
        - А за какое время, по-вашему, можно съесть четыре-пять «Снежков»?
        - Ну это кто как ухитрится...
        - Товарищ полковник, - не вытерпел Киселев, - да при чем тут эти самые «Снежки»?
        - Этого я и сам пока не знаю... Кстати, поручи кому-нибудь разузнать, есть ли «Снежки» сейчас в продаже, а если нет, то когда продавались... И хорошо бы немного купить, ну хотя бы граммов сто.
        - Будет исполнено, товарищ полковник! - Киселев в недоумении пожал плечами.
        Едва капитан ушел, в дверь кабинета постучались, осторожно, неуверенно.
        - Входите, входите! - дважды повторил Дорохов.
        В комнату робко вошла девушка в простом темном платье, с большим потрепанным портфелем в руках. Дорохов сразу признал Зину Мальцеву и подумал: «Лицо совсем детское, а застывшая в глазах боль сделала ее взрослой».
        И его словно кольнуло: «Вроде Ксюши моей, чуть постарше. Да нет, та побойчее будет». И подумал суеверно: «Не дай бог и ей попасть вот в такую же историю».
        - Заходите, Зиночка. - Он вышел ей навстречу, подвинул стул и сам присел рядом. - Да не смущайтесь. - Ему захотелось провести рукой по ее волосам и прибавить: «Доченька», но он сдержался. - Располагайтесь поудобнее.
        Дорохов взял портфель из рук девушки, удивился его тяжести и бережно поставил на пол.
        - Ну, рассказывайте, - решительно сказал он.
        - Я не знаю, что... - почти прошептала девушка.
        - Как это - не знаю? - Дорохов повысил голос, увидев, что губы девушки задрожали. Он знал, что самый худший способ успокоения в таких случаях - это жалость и сочувствие. - Замуж собираешься, а не знаешь, какой у тебя жених. Ведь любишь?
        - Люблю, - почти с вызовом обронила девушка.
        - Ну и прекрасно, люби на здоровье, если он, конечно, того заслуживает.
        - Да как вы можете так говорить, если... раз вы его не знаете. Это такой парень! Я из-за него и в институт не пошла.
        - Времени на подготовку не осталось?
        - Вы не так меня поняли... Олег говорил, что нельзя выбирать профессию по принципу, где конкурс меньше или институт поближе к дому... Что профессия должна быть, как любовь, - одна и давать такое же счастье. Он говорил, что сначала надо пощупать своими руками ее, эту будущую профессию, а потом решать. - Зина раскраснелась, ее серые глаза стали почти черными. - Вы думаете, Олег не мог сразу поступить в институт? Да он лучшим в школе был, а пошел на завод. Говорил: позор руководить рабочими, не умея молотка держать в руках. А он умел, кстати, куда лучше, чем другие...
        - А почему это вы, Зина, все в прошедшем времени о нем говорите? Говорил... Умел...
        Девушка приободрилась и впервые посмотрела на Дорохова с доверием. Но, начав разговор о женихе, просто не могла остановиться.
        - Он все удивлялся, почему многие боятся, а то и стесняются «неинтеллектуальной» работы. Стыдил нас, уверял, что в нас сидит мещанская спесь.
        Зина поймала лукавый взгляд Дорохова.
        - Вы, наверное, не верите мне. Но он такой, и ничего я не придумала. Хотите верьте, хотите нет, - Голос ее упал. - Я вот изо всех сил стараюсь вспомнить отрицательное в его характере и поступках, и ничего не могу припомнить.
        Телефонный звонок прервал разговор. Дорохов снял трубку.
        - Товарищ полковник! Это я, Рогов. Разрешите зайти?
        Александр Дмитриевич закрыл трубку ладонью, подмигнул девушке:
        - Как, нам Рогов не помешает, нет? Ну и отлично, - и попросил: - Заходите, Женя, пожалуйста.
        Рогов появился тотчас, видно, звонил из соседнего кабинета, положил на стол тонкую папку.
        - Тут мне Зина рассказывает об Олеге. Где у вас показания тех ребят? В папке? - Дорохов вынул оба протокола, подал их Мальцевой.
        Девушка прочитала показания Ершова и Воронина и даже задохнулась от гнева:
        - Мерзавцы, негодяи! Извините, Александр Дмитриевич, никогда не ругаюсь, а тут такое...
        - А вы этих ребят знаете?
        - Не только знаю, но дежурила вместе с дружинниками возле кинотеатра, когда все это произошло. Они приставали к девушкам, ругались, у выхода из кинотеатра давку устроили. Встали - руки в стороны и начали девушек ловить. Крик, визг, задние напирают, передние падают. Мы никак не могли сквозь толпу пройти. Петя Зотов кое-как пролез, схватил хулиганов за шиворот, а они вырываются. Ершов ударил Петю по лицу, вырвался - и бежать. Олег поймал его, но поскользнулся, и оба упали. Тут подоспела я, мы своего подшефного под руки - и в штаб, а Воронина Зотов и двое посторонних привели. Олег потом уже, позже, пришел. Ходил на колонку мыться: у кинотеатра лужа после дождя была, и он, падая, угодил в нее.
        - Почему «подшефного»?
        - Ершова в конце зимы из детской колонии освободили досрочно, он там за кражи из ларьков сидел. Горком комсомола поручил нашей дружине над ним шефство взять. Вы вчера видели в штабе большого такого парня - Семена Плетнева? Вот его и определили шефом к Ершову и к нему в бригаду устроили. Плетнев от своего воспитанника первое время чуть не плакал. Ну а потом отношения у них наладились, и парень вроде к лучшему изменился, а на экзаменах в техникум он встретился с Борисом Ворониным. После сдачи на радостях выпили и пошли развлекаться в кинотеатр. Когда мы стали акт составлять, то и решили все смягчить. Про то, что они сопротивлялись, не написали, и что Зотова ударили, тоже.
        - Это почему же?
        - Плетнев просил, и мы с ним согласились. Если бы написали, как все на самом деле было, не видать бы нашему подшефному техникума. Ему за такое хулиганство не пятнадцать суток, а год дали бы.
        - Пощадили, значит, филантропы...
        Когда Зина уже собиралась уходить, Дорохов поймал ее нерешительный взгляд, обращенный на портфель.
        - Знаю, знаю: передача?
        Зина кивнула.
        - Можно?
        - Что там?
        - Книги и так кое-что, я испекла.
        - Оставляй, пожалуй, на мой страх и риск.
        Девушка ушла, и Александр Дмитриевич спросил Рогова, что он думает о показаниях Воронина и Ершова. Тот пожал плечами:
        - Наверное, этим парням все-таки попало.
        - Как попало? - не понял Дорохов.
        - Как вел себя Лавров, не знаю, но то, что Плетнев всыпал Ершову, это мне известно, - невозмутимо продолжал внештатный инспектор.
        Дорохов рассердился. Невозмутимость Рогова вывела его из себя. Чтобы сдержаться, он встал и зашагал по кабинету.
        - Вы, товарищ полковник, - предложил Рогов, - сами с Плетневым поговорите, тогда вам все будет ясно.
        - Поговорю, обязательно поговорю. Со всеми. Насчет «Снежка» удалось что-нибудь узнать?
        - Сейчас в продаже нет этих конфет.
        Рогов достал блокнот, полистал его и прочел:
        «Наш торг получил сто килограммов «Снежка» два месяца назад. Передали конфеты в магазин, и там их за два-три дня распродали».
        Дорохов взглянул на часы, шел третий час дня.
        - Когда удобнее навестить Макарова?
        - Удобнее всего сейчас, - не задумываясь, ответил Рогов.
        - Тогда идемте.
        Начальника уголовного розыска Макарова они нашли в саду городской больницы.
        - Очень рад вашему приезду, Александр Дмитриевич. - После взаимных приветствий майор первым начал разговор. - Боюсь, что Киселев с этим делом запутался. А сам, вот видите... - он беспомощно развел руками. - Перед ноябрьскими хотел грипп перехитрить, так с тех пор никак не выкручусь. Немного поработаю, и опять то сердце, то давление. Сейчас врачи обещают недельки через две выписать. Насчет дела Лаврова. Обоих я их знаю. Олега похуже, а Сережку Славина с детства. Раньше ведь мы в одном бараке жили. С его отцом вместе в сорок третьем ушли на фронт. В сорок четвертом вернулся домой с белым билетом. Сережка уже ходить начал, а отец погиб. Как подрос этот пацан, мать беды с ним натерпелась вдосталь. Сбежит Сергей из дому, соседка в слезы - и ко мне. Я уже в уголовном розыске был. И мы его ищем. Воровать стал, дважды в колонии побывал. Уговорил я нашего военкома и за полгода до срока отправил Сергея в армию. Домой вернулся совсем другим человеком, стал в парикмахерской работать. Старые дела бросил. Правда, иногда выпивал да в картишки поигрывал по мелочи. Года два назад был у нас с ним откровенный
разговор. «Вы, дядя Жора, не беспокойтесь, - сказал он мне тогда, - я больше в тюрьму не сяду, а то все по молодости было». Степановна, мать Сережки, сыном не нахвалится: с каждой зарплаты подарки. И деньги все отдавал. Что тут произошло, никак в толк не возьму.
        Макаров помолчал, потянулся к сигаретам, что возле себя на скамейку положил Дорохов, потом отдернул руку и снова заговорил:
        - У нас в уголовном розыске народу раз-два и обчелся. Я, Киселев и два инспектора: один в отпуске, а другой уехал сдавать экзамены в юридический. Киселев у нас на розыскных делах сидит, а два других текущими делами занимаются. Мы с Женей Роговым взяли себе работу с молодежью, приходится на внештатных опираться. Важнее профилактики дела у нас нет. Ворами да грабителями становятся-то не сразу. Начинается с ерунды, с мелочи, а повзрослели - глядишь, за крупное взялись.
        Макаров говорил с жаром, разнервничался, и Дорохов пришел ему на помощь:
        - Я полностью с вами согласен, Георгий Петрович.
        - А есть такие, что думают иначе: нечего с ними цацкаться, в тюрьму, мол, нужно их, тогда живо исправятся. Эка невидаль: за шиворот да в тюрьму... А ты попробуй не допусти до плохого мальчишку, останови вовремя! Вот мы с Роговым с ними и занимаемся, - усмехнулся майор и уже более спокойно продолжал: - Может, не всегда удачно. Что касается дружинников, то это основные наши помощники. Лаврова я помню, стоящий, справедливый. Я ему несколько раз серьезные задания давал.
        - Может, за эти задания с ним и хотели свести счеты? - спросил Дорохов.
        - Все может быть, но при чем здесь Славин? Он у меня ни разу ни по одному делу даже косвенно не проходил. Если Сергей действительно решил расправиться с Лавровым, то для этого должны быть веские основания... Ручкина не нашли? - обратился майор к Рогову.
        - Нет, Георгий Петрович. У него через четыре дня кончается отпуск. Приедет - поговорим.
        - Этот Ручкин, по-моему, должен пролить свет. Парень разбитной, общительный. Вам про беседку в сквере рассказывали? Так он там в первой пятерке. Была у нас тут воровская группка, так его однажды приглашали на дело, но Ручкин повел себя достойно, не только отказался, но и ребят отговаривал. С Лавровым они приятели, хотя как эта дружба сложилась, я себе и не представляю. Кстати, Женя сказал, что на месте происшествия была какая-то супружеская пара, забыл их фамилии. Вы с ними не разговаривали, Александр Дмитриевич?
        - Нет.
        - Может, они какие-нибудь детали припомнят?
        - Поговорю обязательно.
        - И еще, Александр Дмитриевич, просьба у меня к вам: кража из магазина висит с прошлого года, может выберете время, посмотрите, как говорится, свежим глазом...
        - А я уже сегодня просил Киселева дать это дело. Обязательно познакомлюсь.
        - Кстати, как вам показался наш старший инспектор?
        - Не знаю, что и сказать...
        - Не показался, значит. Розыскник он отличный и, в общем-то, человек неплохой.
        Майор взглянул на часы и встал:
        - Вы извините меня, товарищ полковник: здесь процедурная сестра строже армейского старшины. Опоздаю - всем врачам нажалуется.
        Они проводили Макарова к большому четырехэтажному больничному корпусу и, попрощавшись, ушли.
        Вечером, около семи часов, к Дорохову пришли дружинники. Рогов протянул полковнику список:
        - Здесь весь наш актив. Народ добросовестный, выполнят любое задание.
        Дорохов оглядел собравшихся. Все сидели чинно, настороженно, видно понимая, что им предстоит важное дело.
        - Вот что, друзья, придется обойти квартиры во всех трех домах, которые объединяют двор с той самой аркой, и поговорить буквально с каждым жильцом. Тех, кого не застанете сегодня, придется навестить завтра. Имейте в виду, нельзя пропустить ни одной квартиры, ни одного человека. Нужно отыскать всех, кто в тот вечер вернулся домой после одиннадцати, и побеседовать. Может, кто-нибудь видел во дворе Славина, а может быть, и еще кого-нибудь. Постарайтесь выяснить, не было ли у кого-то в тот вечер гостей, когда они разошлись и где живут. О ноже спрашивайте осторожно, лучше в конце разговора. Надеюсь на вашу вежливость и корректность.
        - Можно вопрос? - поднялся во весь свой огромный рост Семен Плетнев. - А как быть с теми, которые нам что-нибудь расскажут про нож или драку? Приглашать к вам сюда?
        - Не надо никого никуда приглашать. Поговорите, если сомневаетесь, что не запомните, то лучше запишите, а потом все доложите.
        Ребята ушли искать свидетелей и злополучный нож. «Найдут ли?» - думал Дорохов. Он пододвинул к себе два объемистых тома, на обложке первого было крупно выведено: «Кража из промтоварного магазина». Листая документы, наткнулся на список: «Посещающие беседку в сквере». Возле каждой фамилии был указан возраст, место жительства и кое-какие сведения. Об одних говорилось, что они играют в карты, другие постоянно пьянствуют, третьи хулиганят и дерутся. Дорохов стал внимательно изучать фамилии. Пятым в списке оказался Степан Ручкин, двадцати шести лет, техник механического цеха, злоупотребляющий спиртными напитками и любитель картежных игр. Четырнадцатым по счету в списке был Сергей Славин, о котором говорилось, что он угощает подростков водкой, играет на деньги в карты и пользуется авторитетом. Одним из последних оказался Ершов.
        Полковник набрал номер телефона дежурного по городскому отделу.
        - Говорит Дорохов. Где капитан Киселев? Ушел с дружинниками? А Рогов тоже?.. Тогда будьте добры, доставьте ко мне осужденного за мелкое хулиганство Ершова.
        Ершов независимо осмотрел кабинет, стрельнул глазами в Дорохова и небрежно уселся на стуле, всем своим видом показывая: «Спрашивайте - я готов отвечать». Александр Дмитриевич в свою очередь, не скрывая любопытства, смотрел на парня. «Парень как парень, - размышлял полковник, - неплохо одет, глаза живые, с хитринкой, видно, привык быстро схватывать обстановку. Но откуда такая самоуверенность? Ага! Вошел в роль «трудного», привык, что все с ним нянчатся, все опекают, даже целая дружина. А вот интересно, какие у них отношения с бригадиром - Плетневым? Боюсь, прав Рогов: однажды этот самый тяжеловес не вытерпел и намял бока своему подшефному. Вполне возможно. А что, если я вначале ему немножко подыграю?» Дорохов достал протокол допроса, повертел его в руках и протянул Ершову:
        - Это ваши показания?
        Парень взглянул на свою подпись и, облокотившись на стол, небрежно ответил:
        - Мои. Я давно собирался написать куда следует о безобразиях дружинников. Обнаглели они, гражданин полковник.
        «Ага, все-таки «гражданин», - мысленно отметил Дорохов, - и чин мой знает. Кто же тебя просветил? Киселев или старшина, что ко мне доставил? Значит, знаешь, что привели на допрос к полковнику, который в три раза старше тебя, и все-таки решил нахальничать? Ладно. Я с тобой буду предельно вежлив».
        - Скажите, пожалуйста, Ершов, а кто из дружинников особенно безобразничает? О Лаврове вы рассказали, а как другие?
        Ершов, прежде чем отвечать, поудобнее уселся, достал из кармана сигареты, спросил разрешения закурить, затянулся.
        - Все они одинаковые. Я писал про Лаврова. Надо бы еще вам разобраться с другими, они тоже не лучше. Как чуть что не по них, сейчас с кулаками. Они всем нашим ребятам проходу не дают. Вот спросите у Воронина, он вам то же скажет.
        Ершов продолжал говорить, а Дорохов думал, что просто необходимо преподать урок этому паршивцу, чтобы раз и навсегда понял, что наглость не может быть безнаказанной.
        Он озабоченно взглянул на часы, было около восьми часов вечера, и извиняющимся тоном обратился к Ершову:
        - К сожалению, нашу интересную беседу я должен на некоторое время прервать, но если вы не возражаете, то мы ее вскоре продолжим. Я прикажу, и вас отведут к дежурному.
        - Уж лучше в камеру, гражданин полковник, там как раз сейчас ужин.
        - Хорошо, - согласился Дорохов.
        Через полчаса Ершов, довольный, улыбающийся, на правах старого знакомого, снова вошел в кабинет. Едва он осмотрелся, как лицо его от удивления вытянулось. Видимо, рассчитывал застать одного чудаковатого полковника, которому, как он успел сообщить своему дружку Воронину, «залил мозги», а в кабинете оказались и Рогов, и Зотов, и его опекун Плетнев. Между ними стоял свободный стул, и полковник предложил его Ершову. Тот сел осторожно, на краешек, опасливо поглядывая на своих соседей.
        - Ну что ж, Ершов, расскажите о безобразиях дружинников, - предложил Дорохов. - Начните хотя бы с Семена Плетнева. Вы ведь в его бригаде работаете?
        Ершова словно подменили. Не было уверенного в себе человека, небрежно ведущего беседу. На стуле молча сидел явно нашкодивший, провинившийся парнишка.
        - Так вот, товарищи, Ершов как будто стесняется, придется мне самому передать вам, что он только что говорил. О безобразиях Лаврова он уже дал показания, потом я их вам прочту. Но Ершов сожалеет, что не написал жалобу и на других дружинников, занимающихся рукоприкладством. Кстати, он недоволен вами, Плетнев. Вы что, били Ершова?
        Большой, красный как рак Плетнев поднялся со своего стула:
        - Бил, товарищ полковник, два раза. Только, товарищ полковник, я его еще раз выпорю. Пусть отсидит свои пятнадцать суток и вернется к нам в общежитие. Его отдали в мою бригаду, а меня назначили шефом. Я с ним носился, уговаривал, время на него тратил... А он, лодырь, не хочет работать, и все тут. Только отвернусь, а он уже где-нибудь в закутке спит. Сколько раз всей бригадой обсуждали, уговаривали - не помогает. «Будешь работать?» - спрашиваю, а он мне: я, дескать, вор-законник, и нам работать не полагается. Ну я и согрешил: снял с него порточки и ремнем. Этот способ что ни на есть подходящий, сам знаю. Батя у меня строгий был. Ну, думаю, раз я шеф, так это что-то вроде нареченного отца, а раз отец, значит, имею право. - Семен повернулся к Ершову: - Что, Левка, рассказать, за что я тебя второй раз выпорол?
        - Не надо, Сеня.
        Парень совсем сник, в нем не осталось ни тени бесшабашности и наглости.
        Дорохов решил начатый разговор довести до конца. Он попросил Рогова рассказать, как составлялся акт о хулиганстве Воронина и Ершова.
        - Что тут рассказывать-то? Ты же, Левка, и сам знаешь. Вспомни, сколько мы с Семеном вечеров с тобой над математикой просидели. А Лена Павлова? Она тебе про грамматику и синтаксис, а ты ей пакостные анекдоты... А почему мы с тобой возились? Для отчета в горком комсомола? Нет, брат. Решили не пускать тебя больше в тюрьму. Ты вот экзамены сдавал, а мы с Семеном под дверями в техникуме торчали. Болели за тебя. Ну, и с хулиганством этим, если бы мы в акт записали, как все было на самом деле, ты бы год как пить дать получил. Значит, прощай техникум и все наше перевоспитание.
        Семен Плетнев сидел молча, сосредоточенно, потом вдруг стал рассматривать Левкины брюки, отряхнул с них какую-то пылинку, покачал головой:
        - Ну что ты за человек - без стыда, без совести? Эх, Левка, Левка. Дружинников хаешь, а ведь наши ребята в получку скинулись и костюмчик с рубашкой тебе купили. Твоих-то денег и на галстук бы не хватило. Лаврова ругаешь, а тот акт ведь Олег составлял... А ты узнал, что человек попал в беду, и на него наврал.
        Левка совсем согнулся, еще ниже опустил голову и молчал. Сейчас перед Дороховым сидел несчастный, запутавшийся мальчишка. Ушли дружинники, полковник с Ершовым остались вдвоем. Александр Дмитриевич палил в стакан воды.
        Парнишка облизнул пересохшие губы, жадно сделал несколько глотков, по-детски кулаком протер глаза.
        - Садись, Ершов, поближе, поговорим. Как же ты в людях не научился разбираться? Неужели не понимаешь, кто у тебя друзья? Думаешь, те, что водкой поят в беседке? Ты вот в прошлый раз за кражи из ларьков сел в тюрьму один?
        - Один, - протянул настороженно Ершов.
        - Герой! Никого не выдал. Все дела на себя взял. А дружки, которых ты выгородил, передачи тебе в колонии возили? А когда освободился, пальтишко, костюмчик преподнесли? В техникум устроили?
        - Ничего никто мне не преподносил. Избили за то, что с легавыми... ну, с дружинниками, связался. Хотели еще раз бить, да Сергей не разрешил.
        - Какой Сергей?
        - Славин... парикмахер.
        - И его послушались?
        - Еще как!
        Ершов разговорился. Но тут с задания стали возвращаться дружинники, и полковник прервал беседу.
        Зина Мальцева и Петр Зотов закончили обход квартир в одном подъезде, остановились у квартиры, где жил Ручкин. Позвонили, но ответа не дождались. Зина предложила:
        - Зайдем к соседям. Может быть, они знают, куда уехал Ручкин.
        - Зайдем, - согласился Зотов.
        Соседнюю дверь открыла пожилая рыхлая женщина в просторном халате, с полотенцем в руках. Она смотрела на них настороженно. Из глубины коридора появился ее муж, худой, болезненного вида мужчина, с седой щетиной на давно небритых щеках. Держался он несколько поодаль. Женщина, вытирая полотенцем потное лицо, быстро затараторила, не давая никому вставить слово:
        - И что вы все ходите, все выспрашиваете, высматриваете? Мы с Георгием ничего не знаем. Что видели, то сказали. У него, - она кивнула в сторону мужа, - после убийства давление поднялось, а я, как засну, каждую ночь покойников вижу. Что же вы, не знаете, что старым людям волноваться нельзя? Мы ж пенсионеры, нам доктор велел каждый вечер в садочке сидеть, по скверу прогуливаться. А тут на глазах убивать стали. Вы, дружинники, порядок должны наводить, а от вас одни неприятности. Тот высокий парень... ну, в очках который, подошел к нам и сказал, что его знакомому плохо, что он просит нас побыть возле него, пока он вызовет «Скорую помощь». Мы согласились, и что из этого получилось? Беда. Подошли, смотрим - лежит парикмахер Сергей. Раньше, когда Георгий еще работал, он к нему бриться через день ходил... А я глянула, пощупала руку, пульса нет, и говорю: «Ну, Георгий, пошли мы с тобой гулять, и мало того, что вымокли под дождем, так еще и попали в свидетели». Тут стали подходить люди. Пришел симпатичный, такой видный из себя, хорошо одетый мужчина. Он тоже пощупал пульс у парикмахера и сказал, что ему
теперь уж ничем не поможешь...
        Хозяин выглянул из-за плеча своей мощной супруги, видимо, хотел что-то объяснить, но женщина оттеснила его, заявив, что больше они ничего на знают и сожалеют, что остались ждать «Скорую», а не ушли, так же как тот симпатичный мужчина.
        Зотов перебил женщину:
        - А разве вас в милиции допрашивали не вместе с тем симпатичным и хорошо одетым человеком?
        - Нет. Нас допрашивали вместе с Георгием, а тот человек повернулся и ушел. Он сказал, что торопится.
        Зина тоже что-то хотела спросить, но ее жестом остановил Зотов.
        - Мы, в общем-то, к вам по другому вопросу. Вы не знаете, куда уехал ваш сосед Ручкин?
        - Конечно, знаю! В деревню к своей тете. Я говорю ему: «Слушайте, Степан, зачем вам везти Олечку, оставьте ее нам. У нас с Георгием детей нет, и мы за ней присмотрим». Он сказал, что девочке лучше будет у тетки... Где живет тетка? В деревне... В какой? Вот в какой, мы не знаем. Спросите Степана сами... Когда он приедет? Наверное, скоро.
        Когда молодые люди вышли из квартиры, Зина спросила:
        - Как ты думаешь, Петя, стоит нам рассказывать полковнику про этого «видного из себя и хорошо одетого человека»?
        - Стоит, Зиночка, стоит, только давай сначала попытаемся узнать, как его фамилия или как зовут. Мы еще вон сколько квартир должны обойти. - Он протянул Мальцевой список.
        - Хорошо, - согласилась Зина.
        В этот вечер дружинникам ничего существенного найти не удалось. Ребята расстроились, и Дорохов их успокоил:
        - Ладно, друзья, не огорчайтесь. Вы ведь и третьей части квартир не обошли. Возможно, и найдутся благоприятные новости. Завтра, я думаю, собираться здесь не стоит. Отправляйтесь прямо по квартирам, а вот вечером приходите в городской отдел, отчитаетесь. А может быть, - полковник сделал паузу, - и я вам что-нибудь сообщу. А сейчас всего доброго.
        Зина задержалась в кабинете, видно, хотела что-то сказать, но ее потянул за руку Зотов:
        - Пойдем, пойдем, ведь договорились!
        По привычке проснувшись чуть свет, Александр Дмитриевич отправился в душ. Вернувшись в номер, хотел бриться, но потом решил: в парикмахерской. Наскоро проглотил несколько бутербродов, стакан кофе в гостиничном буфете и вышел на улицу.
        На огромной стеклянной коробке неоновые трубки причудливо выписали французское слово «Салон». Ночью они светились, а сейчас, темнея, торчали над фасадом. Александр Дмитриевич смотрел сквозь стеклянную стену и встретился взглядом с брюнеткой, которой мастер заканчивал прическу. Женщина не отвела глаз, наоборот, с любопытством рассматривала Дорохова. Полковник улыбнулся ей и вошел в салон.
        Он еще вчера узнал, что тот самый Жорж Бронштейн, о котором говорила мать Славина, работает в утреннюю смену, на втором этаже, в мужском зале. Большинство мастеров, скучая, ждали клиентов. В углу направо средних лет мужчина с черными как смоль усиками и буйной копной волос склонился над своими инструментами. «Он», - решил Александр Дмитриевич и направился к креслу парикмахера с усиками.
        - Можно к вам?
        - Пожалуйста, - ответил мастер, разглядывая незнакомого посетителя. - Вы у нас впервые?
        - Да, вот хочу побриться.
        - Прошу!
        Руки Жоржа действовали уверенно, быстро, бритва была отлично направлена, и Дорохов даже закрыл глаза от удовольствия. Когда исчезли с лица остатки мыльной пены, Александр Дмитриевич согласился на компресс и начал разговор:
        - Собственно, я к вам еще и по делу. Хотелось расспросить о Славине. Мне поручили вести расследование.
        Руки Жоржа чуть сильнее прижали к его лицу горячую компрессную салфетку. «Хорошо, что салфетка, а не бритва», - подумал Дорохов.
        - «Шипр»? - словно оттягивая предстоящий разговор, спросил Жорж.
        - Терпеть не могу «Шипра»! - Александр Дмитриевич взглянул на выстроившиеся флаконы и попросил: - «Свежесть», пожалуйста.
        - Странно. Все ваши коллеги любят «Шипр», - удивился Жорж, меняя пульверизатор. - А Славина я знаю давно. Мы вместе с ним в доме приезжих работали, а здесь... - Жорж на секунду замолчал и указал в сторону кресла у стеклянной стены, где, устроившись с комфортом, читала книгу молодая мастерица, - вот его место. Хороший был мастер, ничего не скажешь.
        Он вместе с Дороховым подошел к кассе, подождал, пока полковник расплатится, и попросил:
        - Может, нам лучше поговорить там, внизу, у директора? Я только уберу инструменты.
        - Хорошо, - кивнул Дорохов.
        В кабинете директора за маленьким столиком сидела та самая брюнетка, которую он только что видел через стекло. Дорохов протянул ей свое служебное удостоверение, женщина прочла и рассмеялась:
        - Вот уж не думала, что вы из милиции! Когда вы меня рассматривали там, - она кивнула в сторону дамского зала, - подумала, что хотите со мной знакомиться.
        - Верно. Решил познакомиться. Еще вчера. А увидев сегодня, старался отгадать вашу профессию... Но, откровенно говоря, мне и в голову не могло прийти, что вы заведуете этим стеклянным ящиком...
        Женщина развела руками и предложила стул.
        - А как вас величать прикажете?
        - Наталья Алексеевна. Что же вас интересует в нашем заведении?
        - Модные прически и красивые женщины... Не найдется ли у вас комнатушки, где можно побеседовать с вашим сотрудником Бронштейном?
        - Разговаривайте здесь, а я пойду по своим делам. Понадоблюсь, Жорж меня найдет.
        - Понадобитесь, Наталья Алексеевна, обязательно понадобитесь!
        Жорж, Григорий Абрамович Бронштейн, наморщив лоб, старался подобрать нужные слова, о покойнике худо говорить ему не хотелось.
        - Трудно мне, товарищ полковник, в двух словах рассказать, какой был Сергей, Одно время я с ним дружил, вместе гуляли, иногда выпивали, иногда в одной компании бывали, а потом у нас дружба разладилась. Не ссорились, не ругались, а встречаться стали только здесь, в парикмахерской.
        - Это почему же?
        - Не знаю.
        - Может, простите, женщина тому причиной?
        - Да нет. Зачем же. У нас разные вкусы. - Жорж замялся. - В общем, чепуха какая-то. - Он пожал плечами, наконец полураздраженно бросил: - Сегодня я заплатил, завтра я, послезавтра я... В общем-то, я нежадный, поймите меня правильно. Но почему же так, где справедливость? Если он отлучится, я его клиента не возьму, попрошу вежливо, чтобы подождал минут пять-десять... А ведь если меня минуту нет, скажет: совсем ушел... Короче, уж больно деньги любил, - решительно заключил Бронштейн. - Больше, чем своих друзей. А я ему даже помогал. Попросит: подмени на час-другой, я - пожалуйста. И всю работу в его карточку записывал.
        - Добрый вы человек, Григорий Абрамович. И часто вам так приходилось?
        - Да бывало... Девчонку он какую-то завел, никому, правда, не показывал. Парень от нее бегал к нему с записочками. Телефона-то в нашем заведении все нет.
        - Особа-то, видно, великосветская, если еще и рассыльного имела... Брат, наверное?
        - Да нет, - рассмеялся Жорж. - Борька Воронин с завода, у него и сестры-то нет.
        Александр Дмитриевич, услышав фамилию приятеля Левы Ершова, по инициативе которого была написана жалоба на дружинников и Лаврова, насторожился и подумал: «Хорошо, что не успел поговорить с этим Ворониным. Теперь-то разговор будет более предметным». Не показав вида, что заинтересовался Ворониным, спросил:
        - А новых друзей Сергея вы знаете?
        - По-моему, друзьями он так и не обзавелся. Встречал я его в разных компаниях, сегодня с одними, завтра с другими.
        - Выпивал часто?
        - Когда угощали. В прошлом году задумал машину купить, так копейки зря не тратил. Пойдет в кафе обедать, берет самое что ни на есть дешевое.
        - Бывали ли случаи, когда Славин ссорился, угрожал кому-нибудь или дрался?
        - Нет, товарищ полковник. Я не слышал, чтобы Сергей кого-нибудь оскорбил или ударил. Но вот почему-то парни его побаивались. У нас в сквере беседка есть. Я часто туда хожу песни послушать. Приду, сяду где-нибудь в сторонке на скамейку и слушаю. А Сергей всегда прямо в беседку. Ему там и место кто-нибудь уступит, и водки нальют. Как-то, года два назад, пристали ко мне возле самой беседки несколько парней: «Похмели да похмели». Я уже хотел было от них откупиться, да вдруг приходит еще один, постарше: «А ну, мотайте отсюда, - говорит, - чего к Серегиному другу пристаете?» И тех будто ветром сдуло. На следующий день я Сергею рассказал, а он только смеется...
        Дорохов попросил отыскать Наталью Алексеевну и показать ему шкаф, где хранились личные вещи и инструменты Славина.
        В подвале в большой комнате, отделанной кафелем, по стенам длинной вереницей стояли узкие высокие шкафы. «Как в отеле «Мажестик», - вспомнил Дорохов один из романов Жоржа Сименона. Все шкафы закрывались на внутренние замки, и Наталья Алексеевна принесла с собой целую связку ключей.
        - Это дубликаты, - объяснила она, - я храню их у себя на всякий случай, а так у каждого есть свой ключ. Вот этот шкаф - номер четырнадцать - был закреплен за Славиным.
        Она отыскала ключ и открыла дверцу.
        На вешалке сиротливо висел белый халат, под ним стояли летние туфли, а рядом - небольшой черный спортивный чемоданчик.
        Дорохов сначала осмотрел карманы халата. В нижнем оказалась начатая пачка «Беломора» и металлическая газовая зажигалка, в другом - носовой платок, в верхнем торчала трехцветная шариковая ручка, а в глубине оказалась маленькая, сложенная вчетверо бумажка. Александр Дмитриевич бережно ее развернул. На листке, вырванном из небольшого блокнота, четкими, почти печатными буквами было выведено несколько слов: «Сегодня, а не завтра, как договорились, жду в буфете возле ЖДС». Ни подписи, ни даты не было. Не было и имени, кому она адресована. Записка могла пролежать в кармане Славина и неделю, и месяц. Дорохов протянул ее Бронштейну, тот прочел и иронически усмехнулся:
        - Лихая, видно, женщина! Сама назначает свидание, сама идет в буфет и, наверное, сама будет платить, потому что вряд ли Сергей стал бы тратиться даже на самую красивую. По-моему, эту записку принес Борька, когда Славин ушел обедать. Я ему советовал подождать, а он говорит: некогда, и убежал... У меня как раз были два клиента, и я их обслуживал. Когда вернулся Сергей, я сказал, что был Борька и оставил ему под мыльницей послание.
        - Когда это было?
        - Не помню точно, наверное, дня за три-четыре до убийства. В тот день я пришел с обеда, а Сергей ко мне: «Жорж, будь другом, выручи, поработай за меня, я часа на полтора раньше смотаюсь, потом за тебя отработаю». Я согласился и несколько человек обслужил на его имя. У нас с планом строго. - Бронштейн взглянул на Наталью Алексеевну: - Крутая женщина наш директор.
        В чемоданчике оказались бритвы, машинка для стрижки и несколько флаконов одеколона. Директриса отметила, что одеколона этих марок она со склада не получала.
        Прощаясь, Дорохов пообещал:
        - Теперь, Наталья Алексеевна, я каждое утро у вас бриться буду. Жаль только, что не вы меня будете обслуживать.
        - А что, я вас плохо побрил? - в шутку возмутился Жорж.
        - Могу и я, - улыбнулась женщина. - Я ведь тоже мастер, причем мужской и первого разряда.
        - Тогда, Жорж, извини, в следующий раз я к Наталье Алексеевне. - И Дорохов направился к двери.
        На улице, отойдя на приличное расстояние от салона, Дорохов остановился и еще раз прочел записку. «Буфет у ЖДС» - что это такое? Железнодорожная станция? Он знал, что железнодорожные пути к городу еще не подведены, что до ближайшей станции сорок километров. Не могла же знакомая Славина назначать свидание так далеко от дома. Не могла? А почему? Если она не хотела афишировать свое знакомство со Славиным, ей нужно было просто сесть в автобус или такси... А может быть, в городе есть какое-то предприятие, учреждение или завод, который называется этими тремя буквами? Нужно спросить у Киселева или Рогова.
        Кстати, Рогов... Нет, не так-то прост этот парень. Ловко он вчера его, старого воробья, заставил проверять ершовские показания. И ведь знал, что Левка наплел, но не стал убеждать его в этом. Сообразил, что ему, Дорохову, самому следует убедиться, что Ершов врет. И ни слова не сказал о Плетневе. Все-таки неясно, зачем понадобилось Воронину и Ершову оговаривать дружинников, особенно Лаврова? Что это они, по собственному почину или по чьей-то подсказке? Случайно ли, что Воронин носил записки парикмахеру, а потом дал ложные показания на того, кто обвиняется в его убийстве? Надо иметь в виду, что осужденные по указу о мелком хулиганстве хоть и отбывают наказание в камерах предварительного заключения, но днем их водят на работу, и они могут встретиться с кем угодно. «Посоветуюсь с Роговым. Он их тут всех знает. Интересно, как у него дела? Кого они с дружинниками разыскали сегодня?»
        Дорохов, размышляя, шел на завод знакомиться с Константином Богдановым, еще с одним приятелем Славина, о котором также слышал от его матери. Может быть, тот даст наконец какую-нибудь новую зацепку, наведет на след?
        В заводском комитете Дорохову предоставили свободную комнату и вызвали Константина Богданова. Это был мужчина невысокого роста лет тридцати трех - тридцати пяти. На нем ладно сидели джинсы. Короткие рукава черной шелковой рубашки едва прикрывали хорошо тренированные бицепсы и всем напоказ открывали довольно грубые татуировки. На левой руке красовался массивный браслет с квадратными японскими часами «Сейка». Достать «Сейку» даже в Москве не так-то просто. Дорохов знал, что эти часы весом больше ста граммов стали входить в моду, поэтому и продают их с рук втридорога. Вошедший задержался в дверях. На его лице было недоумение. Дорохов еще раз оглядел всю фигуру Богданова, заметил мягкие замшевые туфли, предназначавшиеся не для работы, и про себя решил: «Пижон».
        - Вы Богданов?
        - Да...
        - Это я просил вас зайти. Садитесь, пожалуйста.
        Богданов устроился на крае стула и продолжал с явным недоумением рассматривать Дорохова. Полковник протянул ему служебное удостоверение. Богданов прочел его раз, другой и, возвращая документ, с удивлением спросил:
        - Что же вам от меня нужно?
        - Мне поручили дело об убийстве Славина.
        - A-а... - протянул Богданов. - Я знал Сергея. Жалко. Был славный малый.
        - Так вот, у меня есть кое-какие неясности, а мать Славина рассказала, что вы с ним дружили.
        Богданов вздохнул.
        - Дружил. Может быть, особенно крепкой дружбы у нас и не было. Но мы встречались. Сергей бывал у меня дома. В прошлом году вместе ездили в отпуск в Сочи.
        - Расскажите о Славине поподробнее, пожалуйста.
        - Да что рассказывать-то? Парень он был хороший. Добрый, отзывчивый. Увлекался музыкой. У нас обоих магнитофоны. - Богданов говорил медленно, четкими, короткими фразами. - Я не сторонник пьянства, да и Сергей не очень-то любил выпить. Вот это нас пожалуй, и сблизило. Он был холостой, я тоже. Иногда ходили на танцы. Иногда к знакомым девушкам. Три года назад я купил «Москвич-407», не новый, и сам его ремонтировал. Славин в это время учился на курсах шоферов, он ведь, вы, должно быть, уже слышали, тоже мечтал купить машину. Когда мы познакомились, я как раз приводил в порядок, свое детище, и Сергей напросился мне помогать для практики.
        - Вы знаете, как он погиб?
        - Со слов матери и из разговоров знаю, что его убил какой-то дружинник. Во время ссоры.
        - А из-за чего они могли поссориться?
        - Трудно сказать, но говорят, этот дружинник уж больно задиристый. Конечно, наводить порядок нужно, дело это доброе, но ходят слухи, что дружинники не всегда пользуются, так сказать, дозволенными средствами.
        Перед Дороховым сидел мудрый, взрослый человек, сдержанная настороженность или, скорее, удивление, явно проявившееся вначале, совершенно прошло. Говорил он спокойно, уверенно, смотрел прямо, крупные черты лица, под стать фигуре, олицетворяли силу.
        - Скажите, а что за девушка была у Славина?
        - У него разные были, постоянством он не отличался. Последнее время дружил с одной медичкой. Серьезная женщина. Раза три мы вместе выезжали за город на моей машине.
        - Как вы думаете, не знаком ли с ней дружинник?
        - Не знаю. Думаю, что нет. Дружинник-то, говорят, совсем мальчишка, а эта женщина в возрасте. Мне лично представляется, что это несчастье не имеет какой-либо серьезной почвы. Этот парень мог сделать Славину замечание. Сергей - человек вспыльчивый, что-нибудь ответил резкое, дружиннику не понравилось. Больше того, допускаю, что Сергей мог его ударить, а тот, говорят, самбист - не рассчитал своих действий.
        Дорохов достал сигареты, закурил, предложил своему собеседнику, но Богданов отодвинул пачку:
        - Нет, спасибо, не курю.
        - Лавров показывает, что Славин ему угрожал, даже собирался его убить, в руке у него был нож. Что вы об этом думаете?
        - Наверное, этому Лаврову ничего не остается, как свалить все на Сергея. Но если бы у Славина появился враг, думаю, мне бы он рассказал. А нож у Сергея был, - Богданов опередил очередной вопрос полковника. - Складной, туристский, с вилкой и ложкой. Он с этим ножом всегда за город ездил да и в отпуск тоже брал.
        - Лавров описывает другой нож: большой, охотничий, с пластмассовой ручкой.
        - Такого ножа я у Сергея никогда не видел.
        - Я хочу вас попросить: напишите все, что мне рассказали.
        - Уж лучше вы сами, а то почерк у меня дрянной, да и не силен я в изложении.
        Дорохов достал из папки несколько чистых листков бумаги, записал биографические данные Богданова, предупредил его об ответственности за ложные показания и быстро написал протокол. Как выяснилось, Константин Богданов в прошлом был моряк, служил на Северном флоте. Он очень внимательно прочел написанное, взял ручку и в конце показания под диктовку вывел: «Мною прочитано, записано с моих слов верно, в чем и расписываюсь».
        На улице парило нестерпимо. Дорохов снял пиджак, перекинул через руку и направился к себе в городской отдел. Наступил обеденный перерыв, а идти в столовую или кафе совсем не хотелось.
        - Скажите, пожалуйста, где у вас рынок? - остановил он проходившую мимо женщину.
        - Рынок? - улыбнулась та. - Рынка у нас нет. У нас базар... Направо пройдете два квартала и там увидите.
        Дорохов направился в указанную сторону. Он знал эти южные базары, крикливые, расцвеченные всеми летними красками. С удовольствием побродил бы сейчас, забыв о том, что привело его в эти края. Но мысли упрямо возвращались к делу. Вчера он надеялся, что беседы с приятелями Славина внесут какую-то ясность, а сегодня, наоборот, все запуталось. Жорж говорит, что Славин жадный, а Богданов, наоборот, считает добрым. Жорж рассказывает, что Сергей никогда не ввязывался в драки, а Богданов говорит, что Славин был вспыльчив, следовательно, запросто мог повздорить с первым встречным, и не только повздорить, но и при случае ударить...
        Тем временем он подошел к базару, зажатому в бетон, стекло и пластик. Сделалось как-то грустно, что среди чинных столов из серых мраморных плит, укрепленных на металлических рамах, где были разложены овощи и фрукты, нельзя увидеть добрую, усталую лошадиную морду и телегу, доверху заполненную корзинами с фруктами. Не торгуясь, Дорохов купил большой полосатый арбуз, пристроился с ним возле продавца и попросил у него нож. Пожилой мужчина - скорее, даже старик с прокуренными желтыми усами - протянул ему основательно сточившийся, с узким лезвием нож. Дорохов сразу же узнал узбекский пчак. Вкрапленная в клинок позолота на трех полумесяцах еще сохранилась, а вот отделка на тонкой ручке вся высыпалась. Александр Дмитриевич разрезал арбуз, с удовольствием откусил красную прохладную мякоть и стал рассматривать нож. Есть у него дома в собственной коллекции несколько пчаков, но все их лезвия украшены маленькими пятиконечными звездочками, а здесь полумесяцы; очевидно, этот пчак намного старше своего хозяина и сделан до революции. Продавец, с симпатией поглядывавший на Дорохова, протянул ему кусок белого
домашнего хлеба. Хлеб был мягкий, свежий, наверное, испекли его рано утром, прежде чем отправить хозяина с арбузами на базар. Дорохов ел арбуз и мысленно возвращался к разговору с Богдановым и не мог понять, что именно в этом разговоре его насторожило, и в горотдел милиции он шел, размышляя над тем, что же ему не понравилось в облике Богданова. Татуировки? Большой, неуклюжий, от локтя до кисти якорь, обвитый цепью. На правой руке - спасательный круг, на пальцах той же руки - четыре буквы: «Море», обычные морские наколки, выполненные плохим специалистом. Конечно, неприятно, что молодой человек обезобразил себя такими аляповатыми рисунками...
        Пристроив пиджак на спинку стула, Дорохов достал из сейфа дело о прошлогодней краже и начал листать документы.
        Внезапно, отодвинув в сторону папку, на чистом листе во всю длину Александр Дмитриевич нарисовал пчак, которым только что резал арбуз. Узкое, сточенное лезвие показалось ему каким-то нереальным, незаконченным, и полковник пририсовал к первому второй нож, лезвием в противоположную сторону. Старый, мирный, предназначенный для арбузов и домашнего обихода нож сразу превратился в хищный обоюдоострый кинжал. Александр Дмитриевич взял мягкий черный карандаш и обвил кинжал неширокой лентой. У вершины ручки лента закончилась злой треугольной головкой с раскрытой пастью, маленьким глазом и длинным тонким жалом. Полюбовался своим рисунком, даже посмотрел на него издали, словно проверяя, так ли уж он хорош. Видно, хотел еще что-то дорисовать, но вошел капитан Киселев, и полковник отодвинул свое «художество» в сторону.
        - Скажите, капитан, что такое ЖДС?
        «Ну вот, вчера «Снежок», сегодня ЖДС! Кинжал какой-то со змеей нарисовал... Делать, что ли, ему нечего?» - подумал, а вслух сказал:
        - Железнодорожная станция, наверное, в сокращенном виде.
        - И я так думаю. Но ведь у вас в городе нет железнодорожной станции.
        - Нет, товарищ полковник. До ближайшей сорок километров. Ведут к нам железную дорогу, наверное, на будущий год и у нас будет станция.
        - А может быть, есть какое-нибудь учреждение с таким сокращенным названием? Нате, прочтите сами, - и отдал записку, что нашел в кармане халата Славина.
        Киселев повертел записку, даже посмотрел ее на свет.
        - Может быть, Александр Дмитриевич, это какой-нибудь Жуков Дмитрий Сергеевич.
        - Возможно. Но самое интересное, что записку Славину принес Борис Воронин. Тот, что сидит у вас за мелкое хулиганство и уговорил Ершова написать на дружинников. Не думал я, что он еще и в роли почтальона выступал у покойного Славина.
        - Давайте его вызовем и спросим.
        - Конечно, спросим, только позже. Нужно побольше собрать сведений об этом парне, и самых свежих.
        - Да чего собирать-то? У нас его как облупленного знают.
        - Неважно. Пусть Рогов им поинтересуется заново. Впрочем, я ему сам об этом скажу. У меня к вам, Захар Яковлевич, две просьбы. Первая - прикажите дежурному доставить ко мне Лаврова, и пусть этот самый дежурный не сетует, если я ему отдам передачу.
        - От себя, что ли? - не выдержав, съязвил Киселев.
        - Нет, капитан, не от себя, а от его невесты. И еще: поручите дежурному вызвать на завтра ко мне, ну, скажем, к девяти утра, начальников уголовного розыска Степного и Железнодорожного районных отделов вместе с сотрудниками, которые ведут дела по кражам из магазинов. С делами, конечно.
        - А в связи с чем, если будут спрашивать?
        - Не могу же я только одним делом Лаврова заниматься. Вернусь в Москву, спросят, какая здесь оперативная обстановка, что делают по нераскрытым преступлениям у вас и у соседей. Что я отвечу?
        - Как скажете, - недовольно буркнул Киселев, выходя из кабинета.
        Всего лишь двое суток прошло со дня их знакомства, а Олег заметно сдал. Под глазами появилась синева, лицо осунулось. Сейчас перед Дороховым стоял глубоко несчастный человек, начинавший терять самообладание и решивший, что все случившееся может обернуться действительно бедой.
        Полковник усадил Лаврова, отпустил конвой и подумал, как же вывести парня из подавленного состояния? Он был почти убежден, что если сумеет расшевелить Лаврова, вдохнуть в него оптимизм, то получит четкий, толковый ответ на свой вопрос. А такой ответ был просто необходим. Он был сейчас основным, главным и позволил бы все расставить на свои места.
        - Олег, я вчера не вызвал тебя просто потому, что замотался, некогда было. - Парень опустил голову. «Не тот ключ», - решил Дорохов. - Зато теперь я знаю о тебе значительно больше. - Помолчав, внимательно взглянул на парня, тихо добавил: - Мы ищем, ищем тот нож.
        Олег сидел все так же безучастно.
        - У меня вчера была Зина. Возьми вот тот портфель. Кстати, я не смотрел, что там, так уж не обессудь, взглянем вместе: не полагается передачи передавать без проверки... Хотя твоя невеста вряд ли положит что-нибудь неподходящее, или я ни черта не разбираюсь в людях.
        Олег несколько оживился, тут же отставил стул, на котором сидел, и стал выкладывать содержимое портфеля. В пергаментной бумаге были завернуты булочки, видимо, домашней выпечки, кружок колбасы, несколько крупных яблок, помидоры. Учебник по сопротивлению материалов, две тоненькие чистые тетрадки и записка на клочке бумаги.
        Лавров близко поднес записку к глазам и стал читать.
        «Значит, разбирает и без очков», - отметил про себя полковник.
        Настроение у парня явно изменилось к лучшему. Он даже как-то выпрямился. Только книгу отодвинул в сторону.
        - Учебник ни к чему. Без очков-то я неважно вижу.
        Дорохов положил руку на телефон, хотел позвонить, но потом спросил:
        - А в очках как?
        - Нормально.
        - Значит, там, под аркой, не мог ошибиться?
        - Не мог. Когда нож выпал, я даже заметил нарезную сетку на пластмассовой ручке. Правда, может быть, она не нарезная, а отпрессованная, точно сказать не могу.
        - У меня, Олег, разговор к тебе особенно важный. Вспомни хорошенько, не упуская ни единой детали, что с тобой происходило в последнее время... ну, скажем, за две недели или за десять дней до случившегося... Где ты бывал? С кем встречался? Ты помнишь историю с Ворониным и Ершовым?
        - Возле кинотеатра? Конечно.
        - Вот и припомни все другие подобные случаи, пусть и не такие яркие. Одним словом, попытайся воспроизвести каждый свой шаг. А впрочем, давай сделаем так: вот тебе тетрадь и ручка, опиши каждый свой день за две недели, не пропуская ни одной мелочи. Не спи, думай и пиши. Да, подожди. - Он набрал номер телефона. - Товарищ дежурный! Это полковник Дорохов. Возьмите у меня Лаврова и верните ему очки. Те самые, что изъяли при аресте. Под мою ответственность.
        Оставшись в кабинете один, Дорохов решил обстоятельно изучить дело о краже из магазина. Преступление, совершенное в прошлом году, накануне ноябрьских праздников, было дерзким. Воры подобрали ключи к двум замкам, однако замок на решетчатой двери склада магазина, где лежала основная часть только что полученного товара, открыть не смогли. Тогда они домкратом отогнули решетки и сделали свободный проход.
        Шерстяных изделий взяли изрядно: дамские костюмы, платья, кофты, мужские свитера. Такое количество нелегко продать. Обычно преступники попадаются на сбыте, а здесь не всплыло ни одной вещи.
        «Вывезли? - подумал полковник. - А может быть, сбывают постепенно, мелкими партиями, а основная часть где-то лежит до сих пор?»
        Когда он закончил изучение обоих томов и записал целый перечень вопросов, которые предстояло выяснить, снова пришел Киселев, плюхнулся в кресло и начал рассказывать:
        - В оба района сам позвонил. Явятся с делами завтра утром. Кстати, о Борисе Воронине ничего нового нет. Работает электриком в отделе главного механика. Живет с матерью и отцом, поступил в заводской техникум. От какой женщины приносил записки парикмахеру, узнать пока не удалось. На заводе много женщин. Есть красивые, одинокие. Но чтобы кто-то из них пользовался услугами этого Воронина или дружил со Славиным, не замечали. Давайте все-таки вызовем его и поговорим.
        - Подожди, Захар Яковлевич, еще немного. Сначала я с Ершовым разговор закончу.
        Лев Ершов вошел, когда Дорохов читал справку о Борисе Воронине, оставленную капитаном. Полковник молча указал ему на стул, а сам продолжал читать. Синим карандашом Александр Дмитриевич дважды подчеркнул: место работы Воронина - отдел главного механика, тот самый отдел, где работал исчезнувший Степан Ручкин и бывший моряк Богданов. Взглянул на Ершова, тот, насупившись, сидел на краешке стула и ждал от Дорохова новых подвохов. «Видно, дошел до него вчерашний урок, желторотик, совсем желторотик», - подумал полковник и подмигнул Левке:
        - Что нос повесил? Боишься, что снова мораль читать буду? Нет, брат, сегодня мне некогда. Есть деловой разговор.
        Парень облегченно вздохнул и даже подался вперед:
        - Я вот хочу вас попросить...
        - Давай.
        - Порвите тот протокол, где я про Лаврова наврал.
        - О протоколе потом. Хорошо, конечно, что сам решился об этом заговорить. Но вот о чем, братец ты мой, расскажи, почему вы с Борисом решили оговорить Лаврова? Только условие: или говори чистую правду, или не отвечай совсем.
        Ершов вздохнул, немного помолчал, рассматривая ногти на своих руках.
        - Расскажу. Что убили парикмахера, нам утром сказали. Мы с Борисом вышли тогда умываться, а один малый... - Ершов замялся, - он и шепнул про Сергея. Днем нас повезли на работу - овощи на базе перебирать. Сказали каждому, что за день полагается сделать, а Борька говорит: «Ты тут за двоих повкалывай, а я махну через забор и из дому пожевать чего-нибудь принесу да про Серегу узнаю». К концу работы вернулся, колбасы притащил и два батона, а узнать ничего не узнал. Потом через два дня снова домой рванул, а вечером лежим в камере, он и говорит, что Сергея убили дружинники. Они решили расправу устроить. Нас посадили, парикмахера убили, а потом и за тех примутся, кто в беседке собирается. Полежали мы, поговорили и решили пойти к капитану и немного наврать на очкарика, чтобы он не выпутался.
        - Кто предложил, ты или Борис?
        Наверное, впервые в жизни Левка на подобный вопрос ответил искренне и без запинки:
        - Борис, но и я, конечно, согласился. - Ершов все-таки не смог удержаться от привычки выгораживать приятелей.
        - Кстати, расскажи, Лева, что за ребята в беседке собираются?
        - Наши, заводские. Приходят туда, песни поют, на аккордеоне и гитарах играют. Кто с бутылкой, но больше так. Из дворов гоняют, говорят - спать не даем. Из подъездов тоже. Во Дворец культуры без билетов не пускают. Вот и идут в беседку.
        - В карты играют?
        - И в карты, и в домино.
        - А кто там у вас всем заправляет?
        - Гена и еще Зюзя.
        - Они что же, судились?
        - Почему судились? - искренне удивился Ершов. - Гена песни всякие сочиняет, музыку подбирает. Даже на конкурс посылал, только вот ответа до сих пор нет. А во Дворце культуры Генка знаете какой джаз организовал! Потом поссорился с директором, и тот его выгнал.
        - А кто такой Зюзя?
        - Да Ваську так зовут, который из автобазы. Зюзин его фамилия. У него такая маленькая записная книжечка, он туда сокращенно анекдоты записывает. Как услышит новый, так в книжку. Хочет потом, под старость, напечатать.
        - А судимых там много?
        - Есть, - смутился Ершов. - Вот я судимый, потом Борька Воронин, еще Толик...
        - А из взрослых кто?
        - Взрослые тоже приходят. Степан Ручкин на гитаре хорошо играет. Федя - баянист. Иногда парикмахер заходил. Многие бывают.
        - Ты меня не понял Лева. Кто из постоянных посетителей беседки - взрослых я имею в виду - раньше судился?
        - Степан Ручкин судился за драку, парикмахер - за кражи. Дядя Леша приходил. Только он еще в прошлом году в Сибирь завербовался. Жалко, что уехал: хорошие песни знал и рассказывал интересно.
        - А о преступлениях у вас заходит разговор?
        - Бывает. В прошлом году, когда обворовали наш трикотажный магазин, мы все гадали, чья это работа?
        - Ну и как?
        - Решили, что «залетные». Ну, а теперь там, наверное, только и разговору про Лаврова да про Серегу-парикмахера. Мы-то уж с Ворониным вторую неделю в беседке не были, здесь, в милиции, живем.
        Дорохов изучающе смотрел на Ершова и думал, спросить у него или не спросить о записках, которые носил Воронин Славину? И решил: «Рано еще, спрошу после разговора с Борисом». Отправляя Ершова в камеру, полковник его предупредил:
        - О нашем разговоре чтоб никому ни слова. Особенно Воронину.
        - Ладно, - не очень уверенно ответил Левка.
        А дружинники тем временем продолжали обход квартир. Мальцева с Зотовым снова отправились в подъезд, где накануне были. Они несколько раз звонили в квартиру Ручкина, надеясь, что кто-то откликнется. Но раскрылась дверь соседей. На пороге появилась вчерашняя знакомая, Александра Семеновна, и сразу полился словесный ливень:
        - Вы зря звоните. Он еще не приехал. Я его тоже жду: вдруг ему не повезло, и он приедет обратно с Олечкой. Вот тогда я ему буду нужна как воздух. Он скажет: «Александра Семеновна, присматривайте за моей девочкой». И мы с Георгием будем за ней ухаживать.
        - Ты звала, Лесинька? - за спиной женщины появился ее тщедушный супруг.
        - Нет, Георгий, не звала. Я говорю молодым людям, что жду, когда Степан отдаст нам свою дочку.
        - Тогда почему мы все тут стоим? Почему молодые люди не заходят в квартиру?
        - А может быть, молодые люди торопятся, - возразила женщина.
        - Мы действительно торопимся, - начала Зина, но ее остановил Зотов.
        - Если можно, мы зайдем, - сказал он и чуть ли не насильно втолкнул в дверь Мальцеву.
        В комнате Зотов обратился к хозяину:
        - Вчера, Георгий Михайлович, вы говорили, что после вас туда... ну, на то самое место, пришел молодой мужчина.
        - Ничего он не говорил, - перебила хозяйка. - Это я говорила. Ну, пришел? Так и что? Вы знаете, сколько там сбежалось народу?
        - Подожди, Александра. Раз молодой человек спрашивает, ему нужно рассказать.
        - Нет, вы подумайте! - всплеснула руками женщина. - Ему мало, что мы все подробно написали, ему надо еще рассказать! Георгий, я прошу тебя, иди и ложись в постель и не волнуйся.
        Мужчина нехотя, медленно переступая длинными, как у журавля, ногами, удалился в спальню. Женщина, завладев полем брани, победно взглянула на дружинников:
        - Вы хотите знать подробности? Так почитайте протокол, там гражданин следователь все записал на двух страницах. Он записал, я прочла и расписалась. Больше мы с Георгием ничего не знаем...
        Зотов хотел что-то спросить, но теперь уже Мальцева чуть ли не насильно вытащила его из квартиры.
        - Слушай, они определенно что-то скрывают.
        - Честно говоря, я тоже так подумал и хотел выяснить...
        - Бесполезно, - махнула рукой Зина. - А ты завтра как работаешь? С утра?
        - Нет, во вторую.
        - Тогда придем пораньше, и, как только женщина уйдет, мы поговорим с самим хозяином.
        - Что же, мы ее караулить будем?
        - Покараулим. В магазин-то она, наверное, ходит.
        - Ну что ж, это идея.
        Александр Дмитриевич велел дежурному разыскать Рогова и попросил зайти к нему. Когда тот появился, полковник показал ему записку, найденную в халате Славина, Евгений несколько раз прочел ее.
        - В Железнодорожном районе, товарищ полковник, возле вокзала открылось новое кафе. Кто знает, может, тут о нем говорится. Но почему понадобилось встречаться именно там, а не у нас в городе? Может быть, провожали кого-нибудь в отпуск и ждать поезда решили в кафе?
        - Возможно. Но я еще тебе не все сказал. Записки Славин получал не раз, и всегда их приносил Борис Воронин.
        - Воронин? - Рогов от удивления даже присвистнул. - Любопытно! Я наводил справки о нем и о Ершове, но за последнее время никто ничего плохого о них не говорит. Вот только дома у Воронина давно не был.
        - Пока не ходи... Завтра поговорим с ним, тогда решим, что дальше делать. Я хотел его сегодня вызвать - кстати, и Киселев предлагал, - но пока воздержался. Если в этих записках и встречах не все чисто - днем, когда их отправят на работу, Воронин кого угодно предупредит. Слушай, Женя, а ты завтра что делаешь?
        - Мы с ребятами договорились с утра продолжать начатые поиски.
        - У меня другое предложение. Понаблюдайте на овощной базе за этими хулиганами. Мне Ершов рассказал, что Воронин частенько с работы сбегает. Кстати, выяснилось, что дать ложные показания на Лаврова подговорил тоже Воронин.
        - Хорошо, Александр Дмитриевич, с Воронина глаз не спущу.
        - А сейчас, Женя, давай с тобой со стороны посмотрим на злополучную беседку. Уж больно много о ней разговоров. Ты завсегдатаев-то тамошних знаешь?
        - Знаю.
        - Вот и отлично. И я хочу с ними познакомиться.
        В сквере Дорохов и Рогов свернули на боковую аллею и направились к беседке. Издали до них донеслась песня. Под переборы гитары пело несколько человек. Пели стройно, вполголоса. В песню тихо вплетался аккордеон. Смолкали певцы, и аккомпанемент звучал громче. Дорохов не знал этой мелодии, а слов нельзя было разобрать. Он прислушался.
        - Красивая песня.
        - Что-то новое, - сказал Рогов и уверенно направился к кустам, обогнул один, другой и, приглашая Дорохова, указал на скамейку, кем-то перенесенную с аллеи в самую гущу деревьев.
        - Давайте посидим, послушаем.
        - Давай, - опускаясь на скамейку, согласился Дорохов, - послушаем, а ты расскажи мне об этих музыкантах.
        - Постоянных посетителей в беседке человек десять. Ну, кроме них приходит еще всякий народ. Сегодня один, завтра другой. Иной вечер человек двадцать соберется, а если в клубе новый фильм или концерт интересный, то в беседке сидит один какой-нибудь горемыка, не доставший билет. А главные у них, вокруг которых все собираются, Геннадий Житков, Павел Львовский да Васька Зюзин.
        - Расскажи о каждом.
        - Житков работает на заводе лекальщиком. Ему двадцать семь лет, холостой, зарабатывает хорошо, живет с родителями, почти не пьет, с детства любит музыку, играет на разных инструментах. В прошлом году ездил в Москву и купил итальянский аккордеон, очень дорогой. Деньги на него копил несколько лет. Еще мальчишкой сбежал из дому и поехал поступать в Ставрополь в музыкальное училище. Его приняли, месяца два он проучился, а потом исключили. За что, толком никто и не знает. Сам он об этом не говорит. Слух у него исключительный. Услышит в кино новую песню, а назавтра в беседке ее без всяких ошибок на аккордеоне играет. За Геной по пятам ходит его дружок Павел Львовский. У того гитара. Он помоложе, но играет тоже здорово. Павел учится в нашем заводском техникуме на последнем курсе. Сначала они оба в музыкальном кружке при техникуме были, а потом во Дворец культуры перешли. Житков джаз организовал. Прекрасный был джаз, да вскоре распался. Вначале Генка ушел, а за ним и Павел. А то, что ушли, можно ребят понять. Играл Генка на клубном аккордеоне. Появился во Дворце культуры новый массовик, не из умных, надо
прямо, сказать. Забрал у Житкова аккордеон, с которым тот не расставался. Не доверил. Генка обиделся и ушел. А буквально через несколько дней во Дворце культуры - кража. Исчезли саксофон, флейта и этот самый аккордеон. Массовик поднял шум, немедленно к нам: все это, мол, дело рук Житкова и Львовского. Георгий Петрович сам с этой кражей разбирался, несколько раз с Геннадием и Павлом разговаривал. Через неделю встречает меня Житков: «Передай Макарову, что все инструменты на чердаке семиэтажки лежат целехонькие. Кто украл, знаю, но не скажу... Только учтите, я к этому делу никакого отношения не имею». Мы с начальником уголовного розыска туда. Действительно, инструменты лежат целехонькие. Георгий Петрович послал меня за экспертом, она обнаружила на инструментах отпечатки пальцев, а потом у себя в картотеке нашла преступника. Оказался местный один. Он, кстати, никакого отношения к посетителям беседки не имел. Я Геннадия несколько раз спрашивал, как он узнал про инструменты, но тот ни мне, ни Макарову ни слова. Георгий Петрович уговаривал Житкова вернуться во Дворец культуры, но он уперся, говорит: «Пока
этот дурак на месте, ноги моей во Дворце культуры не будет». Павел Львовский считает Житкова своим учителем и от него ни на шаг. Играют они отлично. У Пашки еще и голос хороший, ну, вот к ним и липнут ребята, а им приятно. Им ведь слушатели нужны.
        - Что же они исполняют?
        - Да что хотите. Иду как-то вечером мимо, смотрю: в беседке полно народу, а эти двое полонез Огинского играют, и все притихли, слушают. А другой раз блатные песни чуть ли не во всю глотку орут. Тут был у нас один тип, Алексей Приходько, постарше вас. Раза четыре судился за ограбления. Так он столько блатных песен знал, что и не перечислишь. Голоса никакого, а память отличная. В городе его сейчас нет. Куда-то на лесозаготовки завербовался. Третий заводила - Зюзин Василий, слесарем на автобазе работает. На работе исполнительный, серьезный, а в компании кривляется, паясничает, анекдоты сыплет, словно из мешка. И где он их только отыскивает?
        В подтверждение его слов в беседке взорвался хохот. Рогов прислушался:
        - Зюзя, наверное, что-нибудь отмочил.
        Дорохов встал и предложил:
        - Пойдем туда, хочу познакомиться с этой братвой поближе.
        Они подходили к беседке, а там запели другую песню. Теперь уже можно было разобрать слова:
        Централка, все ночи, полные огня;
        Централка, зачем сгубила ты меня?
        Централка, я твой бессменный арестант,
        Пропали юность и талант
        В стенах твоих.
        Песня звучала все громче и громче. Но вдруг оборвалась на полуслове.
        - Ну, что же вы перестали? - усмехнулся подошедший Дорохов. - Пойте. Отличная песня, ей лет сто, а может быть, и больше, а сочинили ее знаете где?
        В беседке возле стола сидело человек десять парней. Чуть в стороне, на отдельной скамейке расположились двое гитаристов и аккордеонист. При появлении незнакомого человека в сопровождении всем им известного Рогова кто-то убрал со стола стакан, кто-то прикрыл газетой нехитрую закуску: хлеб, помидоры и остатки селедки.
        Ребята, насторожившись, молчали.
        - Подвинься, - попросил полковник крайнего, сидевшего за столом. Сел на его место. Оглядел всех, приподнял газету: - Небогато у вас. - Дорохов отщипнул корку хлеба, медленно разжевал.
        Рогов уселся в сторонке, рядом с высоким гитаристом.
        - Молчите, значит, не знаете об этой песне. Ну тогда я сам расскажу. В начале прошлого века в тайге, за Иркутском, построили большую каторжную тюрьму и по имени царя Александра назвали ее «Александровский централ». Страшная была тюрьма, с каменными мешками вместо карцеров, холодная, сырая. Строили ее для политических. Много там погибло людей, смелых, талантливых, настоящих. Вот там и родилась эта песня... А клуб у вас хоть куда, ничего не скажешь. Тесновато, правда, да и крыша малость протекает. Ну, сейчас-то ничего, а зимой куда же?
        Шустрый парень, тот, который спрятал стакан, усмехнулся: осень и зима теплые, а крышу в беседке починить можно.
        За столом напротив Дорохова сидел молодой человек лет девятнадцати. Он внимательно смотрел на полковника, а потом спросил:
        - Вы полковник из МУРа?
        - Почти, - улыбнулся Александр Дмитриевич. А про себя отметил, что весть о его приезде распространилась очень быстро. - МУР - это Московский уголовный розыск, а я работаю в уголовном розыске страны.
        Глядя на собравшихся, Александр Дмитриевич выделил парня, сидевшего в центре компании. На нем была белая водолазка, старательно расчесанные длинные белесые волосы блестели в электрическом свете и крупными локонами спускались на плечи. Он зло посматривал на Дорохова и Рогова.
        - Приехали дружинников выгораживать? - с вызовом заговорил он. - Ваши дружиннички и так никому проходу не дают. Мы, видите ли, живем не так. Песни не те поем, водку пьем. А пьем-то на свои. - Парень дурашливо растопырил руки. - Ну, плохого-то, плохого что мы делаем?
        Рогов подошел к парню, похлопал его по плечу:
        - Так уж и ничего? А ты, Вася, расскажи полковнику пару своих анекдотов, он и сам разберется. От твоих анекдотов даже у серого кота шерсть дыбом встает, а у ваших музыкантов слух пропадает. Или лучше похвастай, как Лешку Цыбикова избил.
        - Не бил Зюзя Цыбика, - вмешался худой рыжеватый парень, сидевший рядом с Дороховым. - А попало ему за дело. Он у пацана в ремесленном взял деньги и не отдает. А пацан год их копил на фотоаппарат.
        - Так, так... Значит, у вас тут не только веселье, тут же и суд, тут же и расправа, - усмехнулся Дорохов. - Пойдем, Евгений, не будем мешать. Счастливо оставаться.
        Как только они отошли от беседки, вслед им хлестнула озорная утесовская «Мурка»: «Ты зашухерила всю нашу малину и пошла работать в губчека».
        - Вы обратили внимание, что музыкальная тройка все время молчала?
        - Да, уж не снизошла до разговора...
        - Но и не помешала. А это уже сдвиг. Один раз мы пришли с Макаровым, поговорить по душам хотели, а они такой концерт закатили, что и слова не вымолвишь. А в общем, знаете, Александр Дмитриевич, в беседку ребята идут оттого, что деваться некуда. Одни повеселиться хотят, другим дома невмоготу сидеть. В кино сходил один раз, другой, а на третий нет полтинника на билет, или уже все картины видел. Во Дворец культуры идти на танцы, так опять-таки не все их любят. Вот и идут сюда. Здесь все свои, спрос меньше, никто не воспитывает, никто шпаной отпетой не называет. Привольно им здесь.
        - Ну, а насчет преступления здесь тоже договориться можно? - спросил Дорохов.
        - Открыто, чтобы все знали, вряд ли. Вот я рассказал, что кража музыкальных инструментов из Дворца культуры была, так я однажды с Житковым разговорился и спросил его, почему он не забрал себе аккордеон с чердака, где был спрятан. Генка удивленно посмотрел на меня и говорит: «Дурак ты, Рогов, и как тебя во внештатные взяли? Зачем же мне тот аккордеон, если он краденый?» Я так думаю, что если кто из них и обсуждает преступные планы, то где-нибудь под кустом и с глазу на глаз. Подраться, похулиганить они способны, а вот грабить или воровать не пойдут. - Рогов вздохнул, раскурил сигарету. - Большинство, по крайней мере.
        Они молча подошли к гостинице. Возле здания стояло несколько скамеек.
        - Посидим, - предложил Дорохов, - я что-то устал.
        Рогов уселся рядом.
        - А как думаешь, Евгений, если бы там Житков или, скажем, Зюзин, вдруг решились что-то украсть и пригласили кого-нибудь из тех, что возле крутятся, на кражу пошли бы они с ними?
        - Нет, скорее всего, - не сразу ответил Рогов.
        - Видишь, Женя, я хочу тебя навести вот на какую мысль. Если на смену здешним заводилам появится дядя типа того, что уехал на лесозаготовки, то может ли все измениться? Он ведь в большом авторитете был.
        - Кто его знает, - вздохнул Рогов. - Все может быть, Александр Дмитриевич.
        - Конечно, смешно считать, что дело в самой беседке. Сломать ее нетрудно, но ведь будут собираться в другом месте. А в подобных компаниях, по опыту знаю, очень быстро распространяется дурное влияние. Мальчишки-то живут без серьезных увлечений, интересы их довольно примитивны, неразвиты. Да и что опасно - пьют они частенько и считают, что это в порядке вещей. Нужно, Женя, подумать, как «приручить» этих ребят. Жаль, что твоих дружинников они считают представителями чуть ли не враждебного лагеря. Особенно важно вернуть расположение Житкова, который, естественно, на всех обиделся после того, как на него пало подозрение в краже инструментов. Попробуйте найти к нему ключик. И вот что думаю: не всех ты там раскусил. Может быть, уже сейчас кто-то пытается эту компанию прибрать к рукам. Надо быстрее действовать, а то будет поздно. Подумайте, поищите способ увлечь парней каким-то интересным делом.
        Попрощавшись с Роговым, полковник направился было в гостиницу, но раздумал и быстро пошел к зданию почты. Отправил телеграмму в Москву и, насвистывая мотив песенки, которую услышал возле беседки, вернулся в гостиницу.
        Рано утром выспавшийся, свежий, в хорошем настроении, Дорохов пришел в городской отдел. В дежурной части встретил Киселева.
        - С добрым утром, Александр Дмитриевич!
        - С добрым, с добрым. Что нового?
        - Происшествий не было. Степняки уже прибыли, из Железнодорожного полчаса назад звонили и сказали, что выезжают.
        - Как все соберутся, так и заходите. Рогова не забудьте прихватить... Ушел с дружинниками? Забыл совсем, я его послал за мелкими хулиганами понаблюдать.
        - Он мне докладывал.
        - Ну и отлично.
        Вскоре собрались все вызванные. Полковник познакомился с каждым. Собралось всего шесть человек: трое из Железнодорожного района, двое из Степного и Киселев. Заглянув в свои заметки, Дорохов встал:
        - Я хочу с вами посоветоваться, обменяться мнениями. Давайте устроим брейнсторминг.
        Собравшиеся вопросительно переглянулись, полковник перехватил их взгляды, усмехнулся:
        - Недавно я вычитал в одной книжке по психологии, что существует такой метод. В переводе с английского «брейнсторминг» означает «мозговая атака». В общем, все просто: собираются знающие люди вместе и думают, как лучше разрешить сложную проблему. Этот метод у нас на Руси известен с незапамятных времен. Правда, именовался он иначе: «Ум хорошо, а два лучше». У нас же тут собралось целых семь умов. А проблема - раскрытие краж. Начнем с Железнодорожного. У вас сколько нераскрытых краж?
        - Две, товарищ полковник! - ответил аккуратный, подтянутый майор лет тридцати восьми - сорока.
        - Вот и расскажите, пожалуйста, подробнее все обстоятельства.
        - Первая кража из магазина «Обувь» была в июле прошлого года. Преступники взломали замки и вывезли на машине обувь. Одиннадцать дней назад около полуночи совершена кража из магазина «Ткани». Перед кражей воры угнали частный автомобиль «Москвич». Мы его объявили в розыск. Постовой милиционер, зная номер украденной машины, заметил ее возле магазина, пытался задержать, но преступники сбили его с ног, повредили ему бедро и бросили машину на окраине города. В ней мы нашли бирку от шерстяного материала - целого рулона. Постовой заметил в машине двух мужчин, оба взрослые, в чем-то темном, без головных уборов. Магазин мы тщательно осмотрели, но никаких улик. Преступники сорвали пломбы, открыли три замка, причем без единой царапины. Перед уходом воры наружный замок снова закрыли, кое-как подвесили пломбы. Украли несколько рулонов дорогих материалов. По этому делу тоже пока ничего нет.
        - Милиционер может их опознать?
        - Нет, товарищ полковник. К сожалению, не сможет. Он успел рассмотреть лишь в общих чертах: мужчины, двое, и все. Кстати, машиной они пользовались около двух часов и, судя по спидометру, проехали всего семь километров. Случайно хозяин точно запомнил показание спидометра. Мы проверили все возможные версии, сигналы, всех подозрительных, но, - майор развел руками, - и преступники, и похищенное точно в воду канули.
        - Спасибо. Садитесь, пожалуйста. Послушаем начальника уголовного розыска Степного района, - предложил Дорохов.
        Поднялся поджарый капитан. На медном от загара лице выделялись темно-карие серьезные глаза, под носом топорщились усики, выгоревший на солнце чуб свисал на лоб. «Из казаков», - решил Дорохов и сразу припомнил дядьку, торговавшего вчера арбузами.
        - У нас кража была двадцать седьмого апреля, тоже с субботы на воскресенье. Магазин стоит посредине станицы. Новый, недавно построили. Преступники по переулку подъехали ночью на машине к задней стене, взобрались на крышу, проникли на чердак. Прорезали потолочное перекрытие и спустились в магазин. Из кабинета директора унесли маленький железный ящик. В нем были документы и денег тысяча девятьсот рублей. Из товаров мало что взяли. У нас магазин смешанный. В одной стороне промтовары, а в другой - продукты. В гастрономическом отделе воры взяли головку сыра, несколько банок шпротов и полтора десятка бутылок марочного коньяка. Судя по всему, орудовали двое. Но, кроме следов протектора от машины, мы никаких вещественных доказательств не нашли.
        - А отпечатки пальцев где-либо отыскали?
        - Ни одного. У нас в Степном нашли шесть окурков от сигарет «Опал». Есть анализ слюны.
        - У вас, в Железнодорожном, есть отпечатки пальцев?
        - Тоже нет, товарищ полковник.
        - А в автомашине, которую угнали преступники?
        - В «Москвиче» мы каждый следочек обработали, но, кроме отпечатков пальцев владельца и его жены, не оказалось ни одного мазка. Окурки были от «Беломорканала» и три обертки от конфет.
        - От каких конфет? - заерзал на стуле капитан Киселев.
        - Конфеты московские, фабрики имени Бабаева, «Снежок». Хозяин и его жена к конфетам отношения не имеют.
        - Интересно, очень интересно, - оживился Дорохов.
        В кабинет вошел старший лейтенант милиции. Он лихо щелкнул каблуками, кинул руку к козырьку и доложил:
        - Товарищ полковник! Вас к телефону, в дежурную часть.
        - Из Москвы?
        - Нет, по местному. Говорят, срочно.
        - Извините, товарищи. Пока посоветуйтесь сами.
        Полковник вышел в дежурную комнату, взял трубку и назвал свою фамилию.
        - Александр Дмитриевич! Здравствуйте, это Зина Мальцева. Олег говорит правду, нож был. Мы с Зотовым нашли свидетелей. Они видели нож. Приезжайте скорее! - голос девушки дрожал, прерывался.
        - Где вы находитесь? - обдумывая, как поступить, спросил Дорохов. - В том доме, где все случилось? Корпус «А», квартира пятьдесят восемь? А говорите откуда? Из автомата? Подождите минутку. - У вас есть машина? - обратился он к дежурному.
        - Есть, товарищ полковник.
        - Зина! Вы слышите меня? Ждите во дворе, сейчас приеду... Старший лейтенант, передайте капитану Киселеву, что я на некоторое время отлучусь и приношу мои извинения. Пусть перерыв сделают...
        Зина Мальцева не могла стоять на месте и в нетерпении ходила взад-вперед возле подъезда. Заметив милицейскую «Волгу», бросилась навстречу.
        - Александр Дмитриевич! Мы еще в первый день с Зотовым подумали, что она врет и мужу не разрешает сказать правду. Пришли второй раз - она просто не дала ему говорить... Сегодня мы сели в беседке и стали следить. Как только она ушла - сразу к нему, и Георгий Михайлович все рассказал. Идемте скорее...
        Ничего толком не поняв, Дорохов поспешил за Зиной. Дверь им открыл Зотов. Видно, он уже освоился в чужой квартире.
        - Здравствуйте, товарищ полковник, - обрадовался он Дорохову. - Идемте, Георгий Михайлович вам заявление пишет.
        За столом сидел хозяин квартиры, какой-то взъерошенный, растерянный. Увидев Дорохова, покорно встал, и дружинники, перебивая друг друга, рассказали, что Георгий Михайлович Кривоконь вместе со своей женой первыми подошли к убитому и увидели нож.
        - Да, я видел нож. Большой, блестящий, с белой ручкой. Потом подошел молодой человек, взял этот нож, подержал его у меня перед носом и спрятал в карман. А мне сказал, чтобы мы с женой помалкивали. Он ушел, а мы молчали. Но вот эти дети, - он указал на дружинников, - мне, старому человеку, начали объяснять, что такое правда, и мне стало стыдно за себя и за жену. И я подумал, что не имею права молчать. Пусть теперь меня судят, так мне и надо, старому дураку, но я расскажу все, как было. Когда мы гуляли, к нам подбежал высокий юноша в очках и сказал, что человеку плохо, и стал просить, чтобы мы к нему подошли. Под аркой я увидел парикмахера. Он лежал на боку и даже не стонал. Недалеко от него, по правую руку, валялся большой нож с белой ручкой. Жена нагнулась к парикмахеру, а к нам подошел еще этот молодой человек, пощупал у парикмахера пульс, потом сказал, что дело плохо, и взял нож. Потом замахнулся на нас этим ножом и говорит, чтобы мы не боялись, что он шутит, но если мы расскажем, что видели его и этот нож, то он нас найдет даже на том свете. Когда мы шли в милицию, жена мне говорит: «Георгий,
зачем нам тот свет? Давай будем тихо жить на этом. Если нужно милиции, пусть сами ищут нож». И мы не сказали...
        - Вот что, Зина! Мы втроем поедем в отдел, а вы подождите во дворе Александру Семеновну и вместе с ней приходите, - решил Дорохов. - Я бы оставил Зотова, но он мне понадобится.
        Вернувшись в кабинет, полковник объявил собравшимся, что в связи с обстоятельствами, не терпящими отлагательства, ему придется прервать совещание.
        - У вас возле железнодорожной станции есть буфет? - спросил он у майора.
        - Есть, новый, красивый, недавно построили.
        - Тогда свяжитесь, пожалуйста, со своими ребятами по телефону. Пусть они выяснят у работников буфета, не заметили ли они перед кражей каких-либо подозрительных среди посетителей. Если заметили, хорошо бы узнать их приметы. - Порывшись в документах, он отыскал записку, что нашел в кармане халата парикмахера, и передал ее майору. - Идите к Киселеву, он все вам расскажет. - А сам приказал по телефону дежурному немедленно доставить к нему арестованного Лаврова.
        - Все, Олег, - сказал он Лаврову, как только тот переступил порог кабинета. - Кончились твои неприятности. Невеста твоя - заметь, именно она - отыскала свидетелей, видевших нож. Посиди пока у меня здесь, я должен тут кое-что выяснить.
        Зина Мальцева дожидалась прихода жены Георгия Михайловича. От радостного возбуждения она не могла найти себе места. Ей вдруг представилось, что сейчас, сию минуту освободят Олега и, когда он придет домой, с его родителями от неожиданности что-то случится. «Ведь и от радости бывает инфаркт, - с тревогой подумала она. - Пойду-ка я позвоню им, подготовлю». Зина опрометью бросилась к телефону, что был за углом дома.
        Из автомата девушка вышла успокоенная и медленно побрела на свой «наблюдательный пост». Возле подъезда она остановилась и снова забеспокоилась. Ей подумалось, что ждет напрасно, что, пока она звонила, Александра Семеновна уже вернулась и сидит дома, а она тут стоит зря и, может быть, оттягивает освобождение Олега. Девушка бросилась в подъезд, торопливо подбежала к квартире и нажала на кнопку звонка. Но дверь ей никто не открыл. Она постояла на лестничной площадке и так, на всякий случай, позвонила в дверь напротив. Открыл высокий, плотный мужчина. Он был в расстегнутой серой рубашке, синих джинсах, босиком. Увидев девушку, быстро, так что она не успела рассмотреть, что-то спрятал за спину и довольно грубо спросил:
        - Что надо?
        - Вы уже вернулись? А где Олечка? - От неожиданной встречи Зина растерялась и говорила явно невпопад.
        Ручкин буркнул, что это не ее дело, и резко закрыл дверь. Девушка снова позвонила. Не дожидаясь, пока откроется дверь, она закричала:
        - Откройте, Степан! Меня посылал к вам Олег. Я приходила несколько раз, но вас все не было.
        Ручкин открыл дверь и сердито спросил:
        - Что же Олег сам не пришел?
        - Как же он может прийти! - Зина прижала к груди руки и подалась вперед. - Он ведь в тюрьме.
        - В тюрьме? Ну что ты городишь! Разыграть решила? - Ручкин рассердился и опустил руки. Зина увидела мокрую половую тряпку, с которой тоненькой струйкой стекала вода. Степан отбросил ее в сторону. - Ну, заходи да расскажи все толком. А я вот, - он пнул босой ногой тряпку и криво усмехнулся, - занимаюсь уборкой. Идем на кухню, там уже прибрал.
        На кухне действительно было чисто и даже кафель над газовой плитой сиял белизной.
        - Что же случилось с Олегом? Ты толково, по-человечески можешь рассказать? - Степан критически оглядел Зину с ног до головы.
        - Седьмого августа, когда Олег вышел от вас, на него напал Славин, хотел убить, замахнулся ножом.
        - Подожди, - перебил ее Ручкин. - Это какой же Славин?
        - Парикмахер.
        - Серега? Странно!
        - Ну вот, Олег оборонялся и применил самбо, выбил нож, а парикмахера отбросил. Славин упал, ударился головой об асфальт и умер. Олега арестовали, потому что нож исчез и ему не верят, что Славин напал первый.
        - Вот так дела... Я же ничего не знал. Где это случилось?
        - С той стороны двора, под аркой.
        Ручкин вскочил, зачем-то посмотрел в окно, снова повернулся к девушке:
        - Какой был нож?
        - Олег говорил, большой, с белой ручкой, а на ней насечка.
        - Куда же он делся?
        - До сегодняшнего дня никто не знал. А сегодня ваш сосед Кривоконь Георгий Михайлович рассказал, что видел нож, но его забрал какой-то тип и припугнул их с женой: если, мол, скажут, то он этим же ножом их зарежет.
        Степан метнулся в комнату, прямо на босу ногу надел сандалии и грубо потребовал:
        - Ты иди. В милицию. Я туда сам приду и принесу нож. Я знаю этот нож и знаю, у кого он может находиться.
        Дорохов решил прочитать записи Лаврова, но в кабинет точно пуля ворвалась Зина. Она бросилась к Олегу, обняла его, а потом, вдруг застеснявшись Дорохова, отпрянула в сторону, путаясь в словах, стала рассказывать, как отыскался Ручкин, как, узнав об Олеге, очень взволнованный, убежал куда-то за ножом.
        Дорохов попросил Зину вспомнить и точно повторить, что сказал Ручкин.
        - Он говорил, что знает, у кого нож, что возьмет его и принесет вам.
        - Вот это уж совсем плохо! - Дорохов поспешно набрал номер.
        Увидев входящего к нему ответственного дежурного, отодвинул телефон:
        - Я как раз вам звонил.
        - Вам телеграмма из Москвы.
        «На ваш запрос сообщаем, - читал Дорохов, - что интересующий вас человек судим четыре раза за квалифицированные кражи из магазинов, признан судом опасным рецидивистом. Последний раз освобожден из мест заключения шесть лет назад. Один год проживал по месту рождения, а потом уехал, не указав нового местожительства. Имеет татуировки. На левом предплечье кинжал, обвитый змеей».
        Дорохов попросил дежурного распорядиться, чтобы машину никуда не отправляли, а сотрудники из отдела не отлучались. Вошедший в кабинет Киселев с удивлением слушал эти распоряжения.
        - Что случилось, Александр Дмитриевич?
        Дорохов протянул ему телеграмму, тот прочел, хотел что-то спросить, но полковник его остановил:
        - Соседи разъехались?
        - Да нет, сидят у меня в кабинете.
        - Тогда пусть останутся... Возможно, им тоже найдется работа. А ты, Захар Яковлевич, отыщи свободный кабинет. Пусть там Лавров пока побудет. Мне думается, что еще некоторое время ему не следует показываться в городе.
        Степан Ручкин почти бежал. Он готов был к любой ссоре, к скандалу, даже к драке. Решил, что возьмет Богданова за горло и заставит отдать нож. Поэтому в квартиру буквально ворвался и с порога начал громко ругаться.
        - Ты что, с ума сошел? - холодно встретил его Богданов. - Орешь на всю лестницу, дурак! Заходи, поговорим.
        - О чем говорить с тобой? - продолжал орать Степан. - Отдай мой нож... Тот самый, что я тебе подарил.
        - Какой нож?
        - Не знаешь, гад?
        - А зачем он тебе вдруг понадобился?
        - В милицию отнесу, чтобы зря не путали хорошего парня.
        Богданов по-прежнему был спокоен. Он прошел в кухню, принес бутылку коньяку, две рюмки, наполнил их, и Ручкин, заметив, что руки у него совсем не дрожат, и сам как-то успокоился.
        - Отнесешь нож и скажешь, что взял у меня? - Богданов отпил глоток. - В легавые решил податься?
        - Если даже и не скажу, тебе от этого легче не будет... Мой сосед, которого ты припугнул, уже час сидит у московского полковника и дает показания.
        Богданов налил еще рюмку, встал, с сожалением посмотрел на Степана:
        - Ну что ж, я предполагал и такой вариант. Идем. Нож в твоем гараже, отдам.
        - За что вы хотели убить Лаврова?
        - А ты что младенцем прикидываешься? Не знаешь, что ли!
        Степан удивленно моргал глазами. Богданов пристально посмотрел на него, что-то обдумывая, допил свою рюмку, снова налил себе еще половину и, видно приняв решение, усмехнулся:
        - Ну, если не знаешь, давай расскажу. Взяли мы с парикмахером магазин, удачно. Едем домой, а нам навстречу постовой. Я говорю: «Отверни», а Серега его сбил. Мы смылись, милиционер-то, наверно, отдал концы. Приехали домой, все хорошо, все спокойно. Стали прятать тряпки. Серега понес, а я остался у машины, товару там - как на складе. Ну, смотрю, мимо дружинник. Я поднял капот и делаю вид, что копаюсь в моторе, а он остановился, подошел ко мне и спрашивает, нет ли спички, ему, видите ли, прикурить надо. Я говорю: «Спичек нет», а он снова пристает: «Что, искра в баллон ушла? Может, помочь?» «Да нет, - говорю, - спасибо, нашел уже эту проклятую искру». Он постоял, посмотрел, увидел тюки, спросил: «Что, в отпуск собираешься?» - «На юг, - говорю, - думаю махнуть, к морю». Ну, он и ушел. Хорошо, что Серега из гаража не вышел. А на другой день мы видели, как этот дружинник тебя, пьяного, тащил чуть ли не через весь город. Ну, думаем, этот малый не иначе Степкин дружок. Скажет тебе, что видел, как мы разгружались в твоем гараже, и вы вдвоем пойдете наводить ревизию. Заглянете, а там как на промтоварном
складе. Что же мне оставалось делать? Решил убрать парнишечку, да осечка вышла, парикмахер, видно, сдрейфил, а тот его и приложил. Сам видел...
        Богданов открыл гардероб, не спеша надел новый костюм, сунул в карман чистый носовой платок и предложил:
        - Пошли.
        Степан, так и не пригубив свою рюмку, вышел вслед за Богдановым. Они быстро пересекли несколько улиц, вышли в сквер, стороной миновали беседку, где уже сидели несколько парней, и подошли к гаражам. Крайний слева, из ребристого железа, принадлежал Ручкину. Вернее, это был гараж его отца и достался Степану по наследству. После того как отец с матерью поехали в отпуск на машине и погибли в автомобильной катастрофе, гараж долгое время пустовал. Потом Степан, поддавшись уговорам Богданова, с которым вместе работал, разрешил ему ставить в гараже «Москвич». У Степана оставался второй ключ от гаража, в котором хранились его инструменты и кое-какая утварь. Но он не бывал в нем, а иногда обходил стороной, чтобы лишний раз не переживать гибель родителей.
        Ручкин и Богданов перебрались через невысокий забор, окружавший гаражи. Богданов открыл навесной замок и с трудом оттащил перекосившуюся дверь. Машины в гараже не оказалось.
        - Где же твой «Москвич»?
        - Много будешь знать, скоро состаришься. Я предвидел, что полковнику из Москвы захочется со мной еще раз потолковать, ну и на всякий случай приготовился.
        В гараже было темно, и Ручкин, нашарив выключатель, зажег свет. Богданов стоял рядом, тронул Ручкина за плечо.
        - Слушай, Степа, а зачем тебе все это? Ты же сам влипнешь в нехорошую историю. Мы с Сергеем воры. Разве ты не знал? Но и ты не лучше выглядишь: кто поверит тебе, что гараж уступил мне вот просто так? Если заглянут сюда, в ремонтную яму, то увидят краденые тряпки. Думаешь, докажешь, что ты о наших делах ничего не знал? Помнишь, я твоей Ирке подарил платье? Оно ведь краденое. И свитер тебе отдал тоже краденый. А туфли коричневые? А?
        - Но ведь я же тебе заплатил за барахло деньги! - возмутился Ручкин.
        - Вот об этом-то никто и не знает. Будь уверен, на допросе я о твоих деньгах не вспомню. Может быть, тебе нужны гроши, Степа? У меня есть. Разойдемся по-красивому.
        - Отдай нож.
        - Нож? Ну что ж, бери. Вон там, за верстаком.
        Степан отодвинул верстак и увидел белую ручку ножа. Он нагнулся, хотел его достать, но, услышав сзади шорох, инстинктивно обернулся. Это и спасло его. Точно рассчитанный Богдановым удар в голову пришелся вскользь. Тяжелый гаечный ключ только разорвал кожу и мускулы.
        - Иди теперь, доноси! - донесся до него свистящий шепот Богданова.
        Выскочив из гаража, Богданов пытался закрыть дверь, но она не поддавалась, скрипела. А Степан Ручкин уже пришел в себя. Пошарив вокруг, нащупал ребристую рукоятку ножа. Шатаясь, поднялся, теплая густая кровь заливала глаза. Всем своим весом Ручкин навалился на дверь и выскочил наружу. Впереди мелькала фигура бегущего Богданова. Едва сдерживая крик от адской боли, Степан бросился следом. Он бежал тяжело, одной рукой отирая кровь с лица, в другой зажав нож.
        Впереди показалась беседка. В ней уже собрались парни, и с ними Зюзя. Они столпились у стола и были заняты какими-то своими делами, и тогда Степан закричал:
        - Эй, Зюзя, держи его! Смотри, что, гад, со мной сделал!
        Парни растерянно смотрели на окровавленного Ручкина. Потом, словно опомнившись, бросились к Богданову. Тот кинулся в одну сторону, в другую, но к нему полукольцом подходили парни. Тогда он остановился, сунул руку в карман:
        - Не подходите. Всех перестреляю.
        Ребята остановились, только Зюзя сделал несколько шагов вперед. Его опередил Степан, прямо шедший на Богданова.
        - Не бойтесь. Нет у него ничего в карманах. При мне одевался.
        Зюзя схватил Богданова и обшарил его карманы. Ручкин ножом разрезал пояс его модных брюк.
        - Теперь не уйдет!
        Действительно, брюки у Богданова стали медленно сползать, и ему ничего не оставалось делать, как подхватить их обеими руками.
        - За что он тебя? - спросил Зюзя, стягивая с себя рубашку. - Давай завяжу, а то смотреть страшно.
        Пока Зюзя неумело обматывал Степану голову, тот объяснил:
        - Вор он, да и подлец порядочный. Хотел смотаться, а меня подставить вместо себя. Я не соглашался, ну вот он и решил меня прибрать. Мало ему одного! Ну, пошли...
        - Куда? - испуганно спросил какой-то паренек.
        - Как куда? В милицию, там его какой-то полковник ждет не дождется.
        - А, из Москвы? Он вчера у нас был. Вроде бы ничего мужик.
        Вся ватага направилась в городской отдел милиции, беседка опустела. Процессия с каждым шагом обрастала. Присоединялись знакомые и просто любопытные прохожие. Когда поравнялись с Дворцом культуры, кто-то предложил:
        - Может, в дружину? А то Степану, чего доброго, не дойти.
        Дружинники опешили, когда в их комнату ввалилась вся компания «беседочников». Сразу стало тесно. Степан положил перед собой нож и, опустившись на стул, с усилием превозмогая боль, прошептал:
        - Вызывайте милицию и «Скорую».
        Полковник отдыхал, потягивая крепкий чай.
        Кто-то постучал в дверь и спросил разрешения войти. Стук повторился, и Дорохов крикнул:
        - Входите! Не заперто!
        Вошел Рогов, а вместе с ним еще какой-то чернобровый парень с мужественным, симпатичным лицом. Увидев, что Дорохов стоит в одних носках, они остановились у порога.
        Полковник нагнулся, полез под стол и объяснил:
        - Проклятая туфля! Вон где оказалась. Да заходите, Женя. Не стесняйтесь. Садитесь.
        - Александр Дмитриевич, наш секретарь городского комитета комсомола Володя Строков хочет с вами познакомиться.
        - Вот и отлично. Я сам собирался в горком. Садитесь, поговорим. Как вы насчет чая? Не хотите? Тогда я с вашего разрешения себе еще налью. - Плеснув в стакан крепчайшей заварки, Дорохов продолжил: - Чем кончилась лавровская история, вы знаете. Но у меня к вам другое дело. Вы, товарищ секретарь, в беседке бывали? Ну, в той, что в сквере.
        - Был раза два. Возле. И Рогов мне о ней рассказывал.
        - Нет, это не то. А вы знаете, что дружинники были не прочь разогнать ребят из беседки, а саму беседку сломать. Думается, это неправильно. Там обязательно нужен комсомольский вожак, умный, интересный - спортсмен, турист, музыкант или кто-нибудь в этом роде. Чтобы не речи толкал, не нотации читал, а сумел бы их заинтересовать каким-либо увлекательным делом и постепенно перевел бы их во Дворец культуры. Там же, в этой беседке, готовый музыкальный ансамбль, и свои чтецы-декламаторы. Репертуар, конечно, не тот, - улыбнулся Дорохов. - Но это дело поправимое. А будет гораздо хуже, если дирижировать в беседках начнут славины или богдановы, а они уже, имейте в виду, прицеливались. Кстати, из-за какого-то деятеля Геннадию Житкову пришлось уйти из Дворца культуры. Об этом не знаете? А жаль. Надо бы поинтересоваться.
        Беседа затянулась. Полковник рассказал о том, что он видел в других городах. Говорил об успешной организации группового шефства, об объединении ребят по интересам.
        Провожая молодых людей, Дорохов чувствовал удовлетворение - был уверен, что посетителями беседки займутся комсомольцы.
        Наутро Дорохов собрал всех местных и приехавших работников. Киселев подвел итоги операции:
        - В квартире Богданова мы ничего не нашли. Ни одной подозрительной вещи, разве что около килограмма конфет «Снежок». Попалось, правда, несколько писем. Думаю, они могут навести на тех, кому сбывались краденые товары. В гараже Ручкина нашли тридцать две пары туфлей, много шерстяных платьев и кофт и всю ткань, украденную в последний раз. Самое интересное оказалось в его автомашине «Москвич», которая стояла во дворе у Бориса Воронина. У них частный дом с садом, вот туда и спрятал Богданов свой автомобиль. Посмотрели - как будто ничего нет. Стали обыскивать, ощупывать и под приборной доской, возле руля, в специальных зажимах нашли пистолет, исправный, заряженный. В спинке заднего сиденья оказался тайник, в нем деньги, около трех тысяч рублей, и документы с фотографией Богданова, но на другую фамилию. Видно, ворюга почувствовал, что вот-вот его раскусят, и приготовился бежать. В квартире покойного парикмахера, - Киселев взглянул на Дорохова, - нашли краденые шерстяные вещи, семь пар новых туфлей, а в тайнике, в полу, облигации трехпроцентного займа на четыре тысячи триста рублей. - Киселев помолчал и
неожиданно попросил: - Александр Дмитриевич, расскажите, пожалуйста, как вы напали на след?
        - Ну что ж, тайны из этого делать не собираюсь. Начну с убийства Славина. Когда мне рассказали, что за парень этот Лавров, я ему поверил. Поверил не только потому, что он мне понравился. Просто его честность всеми подтверждалась. Сразу возник вопрос: почему Славин, абсолютно трезвый, решил расправиться с дружинником? Не мог же он вот просто так, ни с того ни с сего, взять нож и следить за ним. Ходить по пятам, выжидать, когда будет подходящий момент и удобное место. Редко, очень редко бывают безмотивные убийства. Вот я и стал искать мотив. Кроме того, мне казалось, что если убийство Лаврова подготавливалось заранее, то, естественно, убийца должен был наблюдать за жертвой. Проверяя это предположение, я разыскал обертки конфет. Сначала подумал, что их оставил Славин. Но потом сообразил, что это не так. Подумал, что любитель конфет и взял нож. Он ведь был заинтересован в том, чтобы скрыть, покушение на дружинника. Нет ножа, и все выглядит иначе. Значит, Славин был не один. А кто же второй? Так мог поступить только расчетливый, хладнокровный, закоренелый преступник, наблюдавший за происшествием.
Возникла идея, что Лавров, каким-то образом помешал группе преступников. Оказался свидетелем или осведомленным в их делах. И преступники испугались Лаврова настолько, что решили его убрать. Вот тут-то возникла необходимость изучить оперативную обстановку в городе и прилегающих районах. Все кражи объединяла автомашина, которой пользовались преступники, да и их квалифицированные методы действия. Меня насторожило то, что ни на одном месте преступления не оказалось следов. Ни обуви, ни пальцев. Сначала это показалось странным, а потом я решил: странного здесь ничего нет, просто характерный почерк опытных преступников, не оставляющих за собой следов. Дальше сам собой напрашивался вывод, что эти воры живут здесь, в самом городе. Тут они обворовали один магазин, а потом переметнулись к соседям. Дома-то ведь проще засыпаться. Тем более что парикмахера очень многие знали.
        Когда я нашел у Славина в халате записку, где говорилось о буфете против железнодорожной станции, полученную накануне кражи, то почти полностью был уверен, что Славин - участник кражи. При знакомстве же с Богдановым бросилась в глаза его татуировка. Особенно якорь. Он был неуклюжий, и тушь разных оттенков. Сразу не мог додуматься, какую именно татуировку он в якорь переделал. Потом уже сообразил, что это был кинжал, обвитый змеей. Одно время у блатных модны были такие кинжалы со змеями. В общем, как ни конспирировался этот матерый жулик, подвела его излишняя осторожность. А диктовал эту осторожность животный страх, когда тень за медведя принимают. Внешне Богданов держался хорошо. Но это только внешне. Запросил я Москву. Ответ вы знаете. Кстати, еще до получения телеграммы, как только выяснилось, что конфетные обертки нашлись в «Москвиче», я уже об остальном догадался. Теперь еще о страхе. Именно страх толкнул преступников на мысль убить Лаврова. Сейчас объясню. Я долго гадал, где же могли скреститься пути Лаврова, Славина и Богданова. Попросил Олега припомнить все, что с ним произошло, где он был,
с кем встречался, о чем разговаривал последние дни. Лавров исписал целую тетрадь и действительно припомнил возле гаража машину с тюками. Но Лавров - человек честный, и ему в голову не пришло, что это прячется краденое. А через день после кражи Богданов увидел Лаврова вместе с Ручкиным и решил, что все кончено.
        Уговорить парикмахера убрать Лаврова Богданову не стоило большого труда: ведь Славин считал, что насмерть сбил в Железнодорожном милиционера, и теперь ему уже все равно. Остальное вы знаете. Если нет вопросов, позвольте дать вам один совет: вы хоть изредка встречайтесь и обсуждайте свои дела сообща да молодежью занимайтесь поосновательнее. И не рубите сплеча. К молодежи надо относиться по-дружески, с душой. Поверьте, они это поймут и оценят.
        Сотрудники разошлись, в кабинете остались Дорохов и Киселев. Полковник, задумавшись, смотрел в окно, а потом обернулся к капитану:
        - Ты, Захар Яковлевич, можешь найти печать?
        - Могу. У дежурного есть.
        - Тогда отметь мне командировку да закажи билет на дневной рейс, я как раз успею. Устрою своим домашним праздник: они раньше чем через неделю меня не ждут, а я уж больно по дочке соскучился.
        Киселев вышел из кабинета и быстро вернулся.
        - Послал Рогова в аэропорт, он привезет вам билет в гостиницу. А вот печать. Давайте ваше командировочное удостоверение...
        В номер к полковнику Рогов пришел вместе с Киселевым. У него в руках была большая плетеная корзина, прикрытая газетой. Он поставил ее на пол и из кармана извлек билет.
        - Достал, Александр Дмитриевич, через сорок минут полетите.
        Дорохов расплатился за билет, хотел взять свой чемодан, но Киселев его опередил:
        - Мы с Роговым вас проводим.
        Евгений, улыбаясь, пододвинул корзину к полковнику:
        - А это вам. Персики.
        - Да что вы, ребята! - скрывая растерянность, заторопился Дорохов. - У нас в Москве фруктов на каждом углу навалом.
        - Эти персики особенные, - запротестовал Рогов и кивнул на Киселева, - их наш Захар Яковлевич сам выращивал. У него ведь сад под окном.
        Дорохов приподнял газету, прикрывавшую содержимое корзины, и увидел крупные розовобокие душистые плоды. Киселев, переминаясь с ноги на ногу, взмолился:
        - Возьмите, Александр Дмитриевич, от чистой души, честное слово, сам вырастил... А за сомнение, что к вам было поначалу, простите. Хороший мне урок преподали...
        Луну полой не закроешь
        На аэродроме во Фрунзе, где была пересадка, Дорохов слушал радио. Диктор «Маяка» говорил о приближающемся Международном женском дне, сообщил о событиях в мире, а в конце передал сводку погоды: в Москве шесть градусов мороза, во Фрунзе пять тепла, а на юге Киргизии, в городе Ош, куда он направлялся, четырнадцать. «Совсем весна», - подумал Дорохов. В ошском аэропорту его встретил старый знакомый - Касым Мамбетов. Они давно не виделись - больше шестнадцати лет, и в первый момент немного растерялись, а потом оба, не скрывая любопытства, с пристрастием стали рассматривать друг друга. Касым изменился мало. Подтянутый, молодцеватый, лицо без единой морщинки. В отлично сшитой полковничьей милицейской форме. Они обнялись, по русскому обычаю трижды расцеловались. А потом уже в шутку перешли к киргизскому ритуальному приветствию.
        Пряча в глазах улыбку, Касым начал:
        - Ассалям алейхем, аксакал Александр Дмитриевич!
        - Алейхем салам, Касым Мамбетович!
        - Как долетел?
        - Рахмат!
        - Как жена? Здоровы ли дети? Все ли в порядке дома?
        Дорохов подхватил старинное приветствие:
        - А как твой скот? Лошади не устали? Сыты ли верблюды? Как перезимовали бараны?
        Не выдержав, оба расхохотались, так как не было у них ни лошадей, ни верблюдов, ни баранов.
        ГАЗ-69, ожидавший у летного поля, повез их в город.
        - Значит, помочь решили? Прислали тебя ревизию произвести, в наших ошибках разобраться? Ну что ж, наши старики в таких случаях говорят: «Нет языка, который не заплетается, нет копыта, что не спотыкается...» Конечно, у вас в центре забеспокоились. Третью неделю деньги ищем. Вот и направили ревизора...
        - Какой из меня ревизор? - усмехнулся Дорохов. - Как был сыщиком, так и остался.
        - Ну ладно, о делах потом. Посмотри лучше, какая у нас красота. Начало марта, а уже на пороге весна.
        Дорохов взглянул в окно. Асфальтовую магистраль окружали деревья с толстыми стволами и причудливо подстриженной маленькой кроной, напоминающей то шары, то какие-то замысловатые геометрические фигуры. Деревья росли не только вдоль дороги. Прижавшись к арыкам, ровными полосами разделяли поля.
        - Тутовник, его всюду разводят, - сказал Мамбетов, поймав удивленный взгляд приезжего. - Листья с этих деревьев - кушанье для шелкопряда: шелкопрядильный комбинат у нас огромный.
        Дорохов украдкой поглядывал на приятеля и удивлялся, как быстро пролетело время. Познакомились они с Мамбетовым еще в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, целый год сидели вместе за одной партой на курсах по переподготовке руководящих работников уголовного розыска. Их собрали в Москву со всей страны. Невысокий подвижный черноглазый Касым ему сразу понравился. Он с таким упоением рассказывал о своей далекой родине, так горячо и откровенно приглашал в гости в аил Ак-Таш - Белый Камень по-русски, что всем захотелось побывать в этом селенье. Дорохов знал, что Касым пришел в милицию в канун окончания Великой Отечественной войны. Во Фрунзе закончил специальную школу. Тогда на курсах Мамбетов был старшим лейтенантом. А сейчас вот уже догнал его, Дорохова, и щеголяет в полковничьих погонах. Шутка ли, возглавляет уголовный розыск целой области.
        Проскочив десяток километров, машина нырнула в узкие улицы пригорода с низкими домами, крытыми плоскими глинобитными крышами.
        - Остатки старого Оша, - объяснил Мамбетов. - Сейчас новый увидишь, совсем европейский. Что же о делах не спрашиваешь? Ох и замучили нас. Каждый день доложи, что сделал, что нового. Из Фрунзе звонят, из Москвы тоже. В обком партии вызвали, спрашивают: «Чем помочь?» А чем поможешь? Все с ног сбились, сам бегал по городу, а толку чуть. Перепроверили уйму версий, и все бесполезно, на преступников никак не выйдем. Надежды не теряем. У нас говорят: «Луну полой не закроешь».
        В Управлении внутренних дел в просторном кабинете начальника уголовного розыска шел допрос. Показания давал мужчина лет сорока. От него веяло здоровьем, силой. Лицо с мягкими, несколько расплывчатыми русскими чертами. Ни в позе, ни в облике не чувствовалось ни малейшего напряжения. Говорил он с полуулыбкой, глаза смотрели прямо и бесхитростно. Словом, симпатичнейшая личность. «Свидетель», - едва взглянув, решил Дорохов.
        За письменным столом майор, морщась, словно от зубной боли, записывал показания. «Что-то, видимо, не в цвет», - резюмировал про себя Александр Дмитриевич. При появлении начальства все встали. «Свидетель» с любопытством взглянул на незнакомого человека и дружелюбно улыбнулся.
        - Не будем мешать, - извинился Дорохов. И они вышли с Мамбетовым в коридор.
        Касым открыл небольшой кабинет. Едва гость уселся за письменный стол, положил перед ним папку.
        - Вот, читай! Изучай! Но сначала я введу тебя в курс дела. Послезавтра, восьмого марта, будет ровно три недели, как это случилось. Воры ночью пробрались в административное здание мясокомбината, открыли дверь в кассу, взломали железный ящик и похитили сорок три тысячи рублей. Кассир деньги получила в банке в конце дня, часть успела выдать рабочим, а остальные закрыла в металлический сундук, который заменяет ей сейф. Утром пришла - денег нет.
        - Следы отыскали?
        - Да! - кивнул Мамбетов. - Знаешь, как говорят наши старики: «Где валялась лошадь, там остается шерсть».
        - Отличная пословица, - улыбнулся Дорохов, - прямо для криминалистов. Ну и что же вы нашли?
        - Наберись терпения. Пока охранник обходил здание с одной стороны, преступники, видно, проникли в помещение с другой - через форточку. Подобрали ключи к комнате, где касса, взломали замок, благо там замок, что его только поддень. Скрылись тем же путем. Следы присыпали махоркой. Но наш Акбар взял след, привел к арыку. Там мы нашли инструменты: ломик, монтировочную лопатку от автомашины, зубило и молоток. Ну а дальше, увы, след затерялся. Да, чуть не забыл, в кассе они сняли со стола скатерть, в нее и завернули инструменты. Так вот, недалеко от этого свертка оказалась еще пара мужских туфлей сорок второго размера, светло-коричневые, почти новые. И все. Позор на нашу голову! Прямо из-под носа у охраны украли. Начали мы работать по двум версиям. Во-первых, предполагали, что кражу совершили преступники-рецидивисты. Поручил майору Абитову проверить эту версию. Он в уголовном розыске лет двадцать и в городе всех чуть ли не в лицо знает. Во-вторых, считали, что кражу мог совершить кто-нибудь из своих, комбинатских. Проверили, между прочим, и кассиршу. Уж больно подозрительным показалось, что она такую
крупную сумму на ночь оставила, и тут как раз на третий день получил я письмо. Вот послушай.
        Мамбетов перевернул несколько страниц и стал читать вслух:
        «Нечего вам искать каких-то воров, проверьте кассира. Она давно готовила эту кражу, чтобы покрыть недостачу. На казенные денежки выстроила себе дом, купила обстановку, холодильник, телевизор, и все ей мало. Говорит соседям, что скоро с мужем купят автомашину».
        - Кто же это написал? - поинтересовался Дорохов.
        - Автор решил остаться неизвестным.
        - Ох, знаю я этих анонимов, - сказал Дорохов. - Сколько крови портят они людям! Сколько времени и труда напрасно уходит на проверку их заявлений. Редко анонимные сведения оказываются верными...
        - Да, ты прав, конечно... Вот посмотри, - Мамбетов показал Дорохову целую пачку разных справок и характеристик, подшитых в дело. - Кассир - женщина честная, на комбинате работает давно, пользуется уважением, ее все знают только с хорошей стороны. Короче, никакого отношения к преступлению не имеет. А вот на этого джигита взгляни внимательно. - Мамбетов протянул Дорохову снимок крупного мужчины в дорогом костюме, небрежно развалившегося в кресле.
        - Так это я его только что видел? - удивился Дорохов. - Мне показалось, что он свидетель.
        - Ха-ха-ха! Не торопись, да-ра-гой, - с нарочитым акцентом произнес Касым.
        Александр Дмитриевич взглянул на оборотную сторону фотоснимка и прочитал: «Преступник-рецидивист Нечаев, он же Зуев, он же Крылов, он же Второв Владимир Иванович, сорока двух лет, судим неоднократно», и уже с б?льшим интересом стал рассматривать снимок. Мягкая улыбка, веселые глаза, открытый лоб невольно вызывали симпатию.
        - Хорош? - вздохнул Мамбетов. - Вот на нем мы и застряли. Ну, кажется, сейчас дело сдвинулось. - Касым вынул еще неподшитые листки, вырванные из ученической тетради в клеточку, исписанные корявым почерком, и положил их сверху.
        - Его показания. Вчера написал. Ты пока познакомься, а я скоро вернусь.
        Вначале документ назывался «Исповедь сломанного человека», потом это название было зачеркнуто и ниже крупно выведено: «ЯВКА С ПОВИННОЙ». Дорохов стал читать:
        «Я, Нечаев Владимир Иванович, родился в Севастополе в 1929 году. Отец и мать погибли в Отечественную войну, а моя жизнь побежала по кривой дорожке. Из детского дома сбежал. Стал воровать. Поймали, осудили и отправили в колонию. Убежал и снова воровал. Поймали второй раз, опять суд и уже колония построже. Освободили по амнистии, устроили в Алма-Ате на механический завод, дали общежитие, записали в вечернюю школу. Все как у людей, и я стал работать и учиться. Но, как говорится, кому что на роду написано. Однажды встретил дружка. За встречу выпили. Он смотрит на меня и говорит: «Что-то ты одет как бродяга. Снимай свои вещички, я тебе сменку дам, есть тряпки, как на тебя шиты. Правда, они «темные», но это ничего, из другого города». Зашли мы с ним на одну квартиру, где он остановился, сбросил я свою честную рабочую одежонку, надел все новое - чужое. Снова потянуло на старую дорожку. Рестораны, девочки, а через несколько дней поиздержались, пришлось пойти на дело. Идем с вещами, а навстречу милиция. Такая у меня планида. Осудили уж как взрослого, учли мои первые судимости и дали на полную катушку. От
звонка до звонка пять лет просидел. Потом еще два раза попадался. Последний раз освободился, решил приехать в Ош. Мне об этом городе рассказывали. Тепло, фрукты какие хочешь... Устроился на хлебозавод. Дали койку в общежитии. Все бы хорошо, да, видно, на беду, разыскал в городе кореша - Вальку Лобанова, мы с ним на Колыме пять лет вместе баланду кушали. Оба без денег. Он мне и говорит: «Давай возьмем какое-нибудь стоящее дельце, а потом куда-нибудь на природу». Я говорю, что хотя и завязал, но по старой дружбе разок рискнуть согласен. Имейте в виду, граждане начальники, пишу здесь все правильно, честно, так как надоели мне по-страшному тюрьмы, наверное, это будет последний мой срок...».
        Дорохов еще раз взглянул на фотографию. Не исключено, что человек этот действительно устал от беспутной жизни, встречал он и таких.
        «...Месяца два мы с Валькой присматривались что к чему, решили пошуровать на мясокомбинате. Я ходил туда, смотрел, проверял. Узнал, что зарплату у них выдают семнадцатого числа, и вот семнадцатого февраля торчу у проходной, жду кассиршу. Приехала она поздно, ну, думаю, сегодня выдавать не будет, не успеет. Побежал к Валентину, говорю, ночью самый раз кассу брать, а сам решил подготовить себе алиби. В магазине купил водки, пива и - к своему приятелю Тигрову, с которым вместе работал на хлебозаводе.
        Тигров - работящий мужик, пьет нешибко. Был дома вдвоем со своим пацаном Санькой. Увидел меня, обрадовался, сели мы ужинать и выпивать. Однако сам я украдкой раза два выплеснул водку под стол, а хозяину подливал. Его сынишка в другой комнате смотрел телевизор. Притворившись пьяным, я улегся на диван, подождал, пока хозяева заснули. Около двенадцати ночи встал, взял у Тигрова мешочек махорки, надел его резиновые сапоги, брезентовый плащ, в сарае прихватил кирзовую сумку и ушел. Как договорились, стал дожидаться Вальку на трубах теплоцентрали. Потом мы пошли к мясокомбинату. Время было около двух часов ночи. В заборе я заранее оторвал доску, мы пролезли. Валентин сразу направился к двухэтажному дому. Решил, что вначале попробует вскрыть сейф сам. Если у него не получится, позовет меня. Валька ушел, а я подобрался к сторожке, заглянул в окно, вижу, охранники сидят, пьют чай».
        Дорохов еще раз перечитал последние строки и невольно пожал плечами. Уж больно берег себя этот Нечаев. Не пошел сам в кассу...
        Далее шли подробности.
        «...После того как Валентин ушел, прошло минут тридцать, потом час, я уже начал психовать. Вдруг вижу - идет, в руках два узла и инструменты. У арыка Валька остановился, потерял в грязи туфлю. После этого снял вторую и куда-то забросил. Я взял у него сверток с инструментами и кинул в воду.
        Возле чайханы на повороте к хлопчатобумажному комбинату Валька предложил ехать к знакомым девочкам, я отказался и строго-настрого наказал ему не напиваться, забрал у него деньги, вынул из узла пачку десятирублевок, отдал ему. Остановил попутную автомашину и доехал до Сулейман-горы. Поднялся на самый верх, нашел подходящее место и закопал деньги. Потом вернулся к Тигрову, в арыке вымыл его сапоги, поставил на место, повесил плащ и положил в сарай кирзовую сумку. На столе от ужина оставалась недопитая бутылка водки, я налил себе целый стакан, запил пивом и лег спать. При моем возвращении ни Тигров, ни его сын не проснулись».
        Дорохов прочел «исповедь» и задумался. Похоже, он прилетел к финалу, здесь и без него обойдутся. Поедут на указанное Вымечаем место, найдут деньги, а соучастника разыскать не так уж и трудно. Ну что же, это даже хорошо, что Мамбетов со своими сыщиками справился без него.
        Александр Дмитриевич снова перелистал тетрадные страницы - захотелось узнать, как же нашли этого рецидивиста. «Не пришел же он в самом деле сам с покаянием». В папке оказался протокол задержания.
        «Любопытно!» Ознакомившись с коротеньким документом, полковник нахмурился. Он взвесил на руке толстый том, где были подшиты справки, реабилитирующие кассиршу, и гармошкой склеенные фотографии с места происшествия: длинный унылый забор, за которым располагались цеха мясокомбината, арык, где были обнаружены инструменты грабителей и туфли. Затем шли снимки вещественных доказательств. Дорохов долго рассматривал изображение большого железного ящика, служившего кассиру сейфом. «Да, - подумал Александр Дмитриевич, - одному здесь не справиться. Наверняка орудовали двое. К тому же следует точно знать, что, где и как расположено. Без предварительной разведки не обойтись. А не могло их быть трое?»
        В кабинет вошел Мамбетов:
        - Удивляешься? Вот-вот. Есть чему.
        - А тут ничего не перепутано? - с сомнением спросил Александр Дмитриевич.
        - Нет, все ясно, как летний день на Джай-лоо. Действительно, задержали этого Нечаева при попытке забраться в кассу гостиницы «Советская», а потом он решил нам повиниться и в мясокомбинатской краже.
        - Зачем же он полез в гостиницу после кражи сорока трех тысяч? Сколько же денег там могло быть?
        - В обычный день рублей пятьсот. Иногда меньше, иногда больше.
        - Так что же, он полез туда ради острых ощущений?
        - Факт есть факт. - Мамбетов развел руками. - Узнали мы, что он сорил деньгами после кражи на мясокомбинате. Да и рабочие его опознали. Говорят, видели у проходной частенько, кого-то дожидался. А на вопрос, зачем в гостиницу полез, ответил: «Спьяну». Так что суди сам. В таких случаях у нас говорят: «Если рядом нет советчика, посоветуйся со своим ребром», пораскинь мозгами то есть.
        - А ты, Касым, чем не ребро?
        - Сам думай, тебя из центра прислали. Чужие ошибки всегда лучше заметишь. В общем, своими ребрами обходись. А я что, человек я маленький, - Касым притворно опустил вниз хитрые, узкие глаза. - Начальник управления вызвал и приказал: «Немедленно разыщи деньги». Я ему говорю, на Сулейманке сейчас полно народу, нужно утром, пораньше, пока никого нет.
        - Ну и как, согласился он на утро?
        - Нет, - вздохнул Мамбетов.
        - Ладно, я зайду к нему, представлюсь и договорюсь, чтобы выехать туда на рассвете.
        - Тогда подожду, пока от начальства вернешься, и поедем ко мне. С Алтынай познакомлю. Детей покажу. Сыновей, правда, дома нет. Один в Ташкенте, в аспирантуре. Второй в Ленинграде, в этом году диплом защищает. Третий в солдатах служит. Дома только дочки.
        Дорохов помнил, как в Москве на курсах Касым рассказывал о том, что у жены, в которую он был влюблен, как юнец, волосы с медным отливом. Не случайно ее зовут Алтынай - «золотая», и красива-то она на загляденье. А поет так, что из соседних аулов слушать приезжают. Александр Дмитриевич улыбнулся, вспомнив, с каким удовольствием тогда говорил Касым: «Первое богатство - здоровье, второе - белый платок - жена, значит». Повторив вслух эту пословицу, Дорохов спросил:
        - Не переврал? А?
        - Нет, друг Искандер, все правильно. Послал мне аллах напоследок двух дочерей - обе в мать. Буду под старость богатый - калым хороший принесут! Возьму баранами. Целая отара будет. Уйду на пенсию, заберусь в горы, поставлю юрту и поживу, как человек. Пенсию буду копить, барашков продавать, машину куплю, - балагурил Мамбетов.
        - А сейчас что же не купишь?
        - Сейчас? - Мамбетов усмехнулся. - Киргизы говорят: «Дом с детьми - цветник». Так вот вся моя зарплата идет на этот цветник. Даже старшие, и те не забывают: «Aта, помоги, ата, пришли...»
        - Давай, Касым, завтра твой цветник посмотрю. А сейчас схожу к начальству - и в гостиницу. Надо выспаться. А то спозаранку на Сулейман-гору ехать. Договорились? Ну и отлично.
        ...Александр Дмитриевич проснулся от сильного стука в дверь. Взглянул на часы - всего четыре часа утра. Удивился, что его разбудили в такую рань. Поднявшись с постели, открыл дверь. Мамбетов вошел бодрый, отдохнувший. Штатский светло-коричневый костюм придавал ему праздничный вид. Дорохов чертыхнулся и снова улегся в постель.
        - Вставай, Искандер, тебя ждут великие дела. - Мамбетов стянул с него одеяло.
        - Отстань ты, полуночник!
        - Смотри, солнце давно на дворе. Восьмой час. Ты забыл переставить часы на местное время.
        На улице Дорохов даже зажмурился от яркого, совсем невесеннего солнца. Мамбетов открыл дверцу машины и объяснил:
        - Шофер работал ночью, я его отпустил. Садись на заднее сиденье, открывай сумку, там тебе Алтынай завтрак собрала.
        Улицы были чистыми, словно их специально вымыли к женскому празднику. Вдоль тротуаров росли высокие деревья, набухшие почки готовы были вот-вот лопнуть, журчали широкие полноводные арыки. Следя за дорогой, Касым в зеркало наблюдал, с каким интересом гость рассматривает улицы, низкие дома старинной застройки.
        - Что, нравится? Ош - город древний, очень древний. Говорят, основан за несколько веков до нашей эры. Жили здесь какие-то племена земледельцев и скотоводов. Один из родов назывался Уш. Вот отсюда, наверное, и название города.
        Машина подъехала к высокой горе, город прижался к ее отвесному склону. Укрылся от южных суховеев и в это раннее утро казался спокойно спящим под ее сенью. Оставив машину у подножия, медленно пошли на гору.
        - Сейчас увидишь нашу Сулейманку, ее, брат, всем туристам показывают. Нечаева привезут через час, у нас время еще есть.
        Вначале дорога шла через обширное кладбище, раскинувшееся по склону. Медленно поднимаясь к вершине, Мамбетов рассказывал:
        - Сулейман-гора священная. Сам пророк спускался сюда на летающем коне. Вот так, ни больше и ни меньше. Среди правоверных мусульман еще в древности ходили слухи, что побывавшие на горе излечиваются от многих болезней, а после смерти попадают прямо в рай. Паломники стекались к Сулейман-горе со всей Ферганской долины, с Алайских хребтов и Памира. И конечно, не с пустыми руками.
        Они шли по дорожке, петлявшей среди камней. Чуть в стороне Дорохов заметил прямую тропинку, спускавшуюся с вершины к самому подножию. Она напоминала неглубокий, хорошо отполированный желоб.
        - Здесь бесплодные женщины съезжают на животе вниз, чтобы аллах послал им детей, - пояснил Мамбетов. - А вот взгляни! - Дорохов увидел почти отвесную скалу. - Туда наверх мусульмане доставляли своих жен, заподозренных в измене. Шейхи придумали для них целый ритуал проверок, и, если несчастная, часто почти девочка, испугавшись, не могла выдержать испытание, ее сбрасывали со скалы. Погибшую за плату, полученную с мужа, служители Магомета хоронили на этом кладбище.
        По крутой тропинке, вытоптанной паломниками за многие века, они поднялись к вершине Сулейман-горы, на полтораста метров возвышавшейся над городом. Весь Ош, раскинувшийся по берегу реки, был виден как на ладони. Из центра в разные стороны разбегались автомобильные дороги. Одна уходила к горным вершинам Памира, другая связывала районы Ошской области, третья соединяла Ош со столицей республики - Фрунзе.
        - Ну вот и конец нашей экскурсии, - вздохнул Мамбетов. - Надеюсь, и развязка близка. - Он указал на большую милицейскую машину, появившуюся на одной из улиц. Они стали спускаться вниз. Из подъехавшей машины вышел следователь Беляков, с которым Дорохов успел вчера познакомиться, двое понятых, эксперт-криминалист с фотоаппаратом и кинокамерой. Последним, не спеша, зажмурившись от яркого солнца, выбрался Нечаев. Он несколько раз взмахнул руками и, потянувшись, объявил:
        - Затекли. Хорошо-то как на волюшке, - и довольно улыбнулся.
        - А кто тебя неволил? Кто в тюрьму толкал? - недовольно пробурчал Беляков.
        Этот весенний день, такой яркий, чистый, сияющий, совсем не располагал к тому прозаическому занятию, которое им предстояло. Нечаев попросил сигарету, затянулся и заговорил как бы сам с собой.
        - Сейчас найдем... Сейчас отыщем денежки. Покажу. Засчитают добровольное признание? А грошей много! Ух, много! Надолго бы хватило. Жаль, попался.
        Беляков рассказал понятым, что они участвуют в следственном выезде к месту, которое укажет арестованный, и должны наблюдать за его поведением и действиями работников милиции. Мамбетов достал из своей машины поблескивающие на солнце наручники, подошел к Нечаеву, застегнул один браслет на его правой, а второй защелкнул на своей левой руке.
        - На всякий случай. Чтобы ты не потерялся.
        Дорохов стоял в стороне и наблюдал за приготовлениями. Несколько раз он ловил на себе взгляд Нечаева. Сквозь напускную веселость в его глазах проглядывала настороженность. Казалось, он исподволь изучал Дорохова, словно оценивая нового противника.
        - Пошли, полковник! - Мамбетов и вся оперативная группа направились к вершине горы. Но Дорохов отрицательно покачал головой:
        - Идите без меня. Я здесь посижу.
        - Как знаешь, - согласился Мамбетов.
        Примерно через час группа вернулась в напряженном молчании.
        - Не нашли? - спокойно спросил Александр Дмитриевич.
        - Нет.
        Дорохов с Мамбетовым поехали следом за машиной с арестованным. Касым рассказывал:
        - Влезли на самый верх, с той стороны, возле Чертова моста, есть пещера. Нечаев говорит, деньги там. Все углы осмотрели, все камни перевернули - хоть шаром покати. А Нечаев заявляет, что деньги забрал его партнер или еще кто-нибудь из тех, кто на Сулейманке околачивается.
        - У тебя нет на этот случай пословицы? - не выдержав, съязвил Дорохов.
        - Есть, - с готовностью, но без энтузиазма ответил Касым, - только русская: «Век живи, век учись»...
        В управлении майор Беляков доложил, что Нечаев потребовал, чтобы допросили его сожительницу Лидию Морозову. Он, дескать, ей отдал на хранение часть украденных денег.
        Лидия Морозова, средних лет женщина со скуластым лицом, жгучими черными глазами и ярко накрашенными губами, говорила громко и возмущенно, поочередно обращаясь то к Белякову, писавшему протокол, то к Мамбетову и Дорохову, устроившимся в сторонке на диване. Она была явно поражена предательством своего сожителя.
        - Да где же правда в этой жизни? Он, видите ли, мне деньги давал! Дьявол окаянный! Да я все заначки повытряхивала, чтобы он одет был и сыт!
        «Спасти его хотела, а он ее надул», - мелькнула мысль у Дорохова.
        - Вытащила из помойной ямы, пригрела, - в голосе Морозовой послышались слезы, - думала, человеком будет. Больно уж жалостливые письма из тюрьмы писал. И невезучий он, и судьба его «сломатая», и доля сиротская. Как познакомилась? С подругой возила передачу в колонию ее брату. А Володька меня увидел, просит адрес и разрешения написать. Я сказала, пусть пишет. Так он в неделю по два письма слал. Освободился, приехал. В общежитии-то он и не жил. Все больше у меня. - Женщина вытерла слезы, высморкалась. - Ведите его сюда. Посмотрю на его рожу бесстыжую.
        Привели Нечаева. Сцена разыгралась жаркая. Морозова еле сдерживалась, все пыталась дотянуться до волос своего сожителя. Нечаев проникновенно и очень спокойно ее убеждал:
        - Брось, Лидуша, все напрасно. Успокойся, дорогая.
        - Это я тебе «дорогая»? - женщина даже поперхнулась. - Доберусь до тебя, зенки выцарапаю...
        - Ничего не поделаешь, Лидуша. Денежки-то отдать придется, - невозмутимо продолжал свое Нечаев.
        - Это какие такие денежки?! - Морозова угрожающе поднялась со стула.
        Дорохов опустил голову, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
        - Ты же знаешь, Лидуша, те самые, что с мясокомбината взяли, - без тени смущения ответил Нечаев.
        «Чертовщина какая-то, - думал Дорохов. - Если эта Лидуша такая актриса, она бы любой театр украсила. Да и Нечаев говорит весьма уверенно, все выглядит довольно правдиво».
        - Да ты, ирод несчастный, за все время вот этот платок мне только и подарил. - Морозова сорвала с головы дешевый черный платок с аляповатыми яркими цветами и бросила его через голову следователя Нечаеву. Тот осторожно снял его со своего плеча и аккуратно положил на стол.
        - Расстроилась бабочка, - обращаясь уже к окружающим, усмехнулся он. - Понятно, пяти-то тысяч ей надолго бы хватило.
        Тут Морозова встала со стула и спокойно сказала:
        - Правильно. Кассу он ограбил. Говорил, что влезли туда через окно, взломали ящик. Все так. Но с деньгами врет. Не давал денег.
        Дорохов изучающе посмотрел на Нечаева. На этот раз он явно растерялся.
        После окончания очной ставки Морозова ушла, а Беляков забрал Нечаева к себе для допроса.
        Мамбетов и Дорохов остались одни.
        - Не нравится мне все это, - медленно произнес Касым. - Как только Нечаев написал свои показания, я первым делом послал ребят к Тигрову. И знаешь, тот все подтвердил. Он действительно неплохой мужик. Только горе у него. Недавно умерла жена, и он остался вдвоем с сыном. Тигров рассказал, что был у него Нечаев в тот вечер и он еще удивился, откуда у того деньги.
        - А много он видел?
        - Целую пачку десяток. Точно сказать не может, но по его словам, несколько сотен. Тигрову еще червонец дал.
        - Интересно, - улыбнулся Дорохов. - А ты про эти деньги спрашивал у Нечаева?
        - Нет, я больше про те, что с мясокомбината, - не очень уверенно ответил Мамбетов.
        - Тогда давай сделаем так: я с Абитовым съезжу к этой серьезной даме и постараюсь сам кое-что выяснить, а ты поговори с Нечаевым. Кстати, поинтересуйся, откуда и сколько у него было денег в канун кражи. Добро?
        - Как скажешь, аксакал. Ты теперь тут за главного. Прежде чем свернуть, верблюд слушает погонщика... Так?
        Морозова жила в небольшом глинобитном домишке на берегу бурной речки, окруженном маленьким палисадником. На хорошо ухоженной земле уже проклюнулись острые ярко-зеленые побеги ирисов, первые листки гиацинтов и множество каких-то мелких ростков. Видно, здесь любили цветы.
        - А у нее и дома порядок, - заметив изучающий взгляд Дорохова, пояснил Абитов.
        Действительно, обе крохотные комнатушки сияли чистотой. Хозяйка встретила нежданных гостей настороженно. Она предложила Дорохову и Абитову самодельные табуретки, а сама осталась стоять, прислонившись к двери.
        - Лидия Михайловна, вы знаете приятелей Владимира? - начал Дорохов.
        - Ни одного-то у него путного и не было. С карзубым Валькой все крутился. А тот нашел дуру, такую же, как и я, только побогаче, обобрал до нитки и смотался. Говорили, в Ашхабад, что ли...
        - Нечаев все время у вас жил?
        - Поначалу да. А когда отругала я его, что он все на моей шее сидит, перебрался в общежитие, но все равно больше здесь околачивался. Раза два ездил в Андижан к узбекам, приятель там у него какой-то.
        - Когда ездил? - поинтересовался Дорохов.
        - Один раз осенью и недавно вот, в прошлом месяце. Спросила у него, как съездил. Плохо, говорит. Чуть не заболел. И все... Я вот что вам хочу сказать, товарищ начальник... - Морозова задумалась, подыскивая слова. - Не давал он мне денег, поверьте на слово. Брать брал. То трешку, то пятерку, а когда и десятку выманит. И все хвастал, что скоро у него мешок денег будет. Мол, они с Валькой крупное дело замышляют. По-честному сказать, я ему не верила. Но на всякий случай твердила, что лучше черный хлеб дома есть, чем в тюрьме, что его снова упрячут туда, откуда жалостные письма слал. Вот так и вышло, как я говорила. А денег я от него не видала. Зачем он врет, ума не приложу.
        - Я вам верю, - серьезно ответил Дорохов. - Кстати, откуда вам известно, что он кражу на мясокомбинате совершил?
        - Слышала я, - женщина замялась. - Да он, конечно, кому еще?
        ...Касыма Дорохов застал в отличном настроении. Тот, и не спросив о результатах разговора с Морозовой, протянул ему несколько исписанных листков.
        - На, читай!
        Это были новые показания Нечаева.
        «Прошлый раз я кое-что от вас утаил, гражданин начальник! На кражу мы ходили втроем. С нами был еще один рецидивист, Генка, по кличке Косой. Он года на два меня моложе и тоже полжизни в тюрьмах да колониях проболтался. Валька рассказал ему про наши планы, и тот попросился, чтобы его на дело взяли. Сначала я не хотел деньги на столько частей делить, но Валентин говорит: нехорошо обижать старого друга, и я согласился. У этого Генки оказался кореш на мясокомбинате, он ему и сказал, что деньги привезли, а выдавать будут завтра. Ломали кассу Валька и Генка. Теперь хочу рассказать истинную правду про деньги. Еще до кражи мы решили, что деньги отдадут на хранение мне, как старшему, а делить их будем после того, как утихнет переполох. Я написал письмо своей тетке - Коленовой Надежде Семеновне и попросил ее приехать. В первых числах февраля, числа восьмого или девятого, она приехала. Через знакомых устроил ее в гостиницу без прописки и просил каждый день с четырех до семи часов вечера быть на автостанции, чтобы я мог передать ей крупные ценности, которые она должна отвезти домой и спрятать до моего
приезда. Тетке я доверял полностью.
        Перед самой кражей я разыскал тетю Надю, попросил забрать вещи из гостиницы и побыть на автовокзале ночь, пообещав ей, что под утро обязательно приеду. Ей я отдал сверток с деньгами и договорился, что она спрячет деньги и будет ждать моего приезда. Когда я привез деньги, тетя Надя подарила мне свитер, который связала, пока здесь жила. Я надел его и с тех пор не снимаю. Когда мы уходили с мясокомбината, я взял из узла одну пачку денег в банковской упаковке, разделил на три части, две отдал Вальке и Генке, а одну оставил себе. Часть этих денег у меня забрали при задержании. Здесь я написал все честно. Одну правду».
        - Ну как? - Мамбетов ожидающе посмотрел на Дорохова. - Может, поговорим с Нечаевым вместе?
        - Возьми у него под каким-нибудь предлогом свитер и пошли Абитова с этим свитером снова к Морозовой, пусть она хорошенько на него посмотрит. Ты спрашивал его про деньги, которые видел Тигров?
        - Нечаев говорит, что Тигров врет. Путает числа. Деньги он видел не до, а после кражи.
        - Интересно, новые показания он написал до твоего разговора с ним? До вопроса о деньгах в квартире Тигрова или после?
        - После, - помедлив, ответил Мамбетов.
        - Ну что же, ясно. Знаешь, не готов я к разговору с этим типом. Давай на завтра... Никак не привыкну к вашему времени, - и Дорохов, не сдерживаясь, зевнул.
        - А как быть с тетей? Поедем к ней в гости?
        - Может, лучше позвонить? - предложил Дорохов. - Ехать далековато, дай местным товарищам задание, и они все проверят.
        На следующий день, восьмого марта, Дорохов, позавтракав, отправился в управление. По дороге купил букет тюльпанов, плитку шоколада и первым делом поздравил девушку - секретаря начальника уголовного розыска. Она наградила его белозубой улыбкой, открыла кабинет Мамбетова и пригласила:
        - Располагайтесь здесь, товарищ полковник. Касым Мамбетович велел передать вам документы. Сам он уехал вместе с Беляковым и Абитовым.
        - Что-нибудь случилось?
        - Нет, все спокойно.
        - Куда же они отправились?
        - Не знаю. Сказали, что к концу дня вернутся.
        - Ну что ж. Я, пожалуй, догадываюсь, куда они направились...
        Дорохов внимательно перечитал протокол осмотра места происшествия. Один документ заинтересовал его особенно. Он вызвал секретаря.
        - Посмотрите, пожалуйста, здесь ли старший инспектор Байкалов. Если у него нет ничего срочного, пусть зайдет. Кстати, как его зовут?
        - Гриша... Григорий Свиридович, - поправилась девушка.
        Байкалов, высокий, крепко сбитый парень лет двадцати шести, с добродушным лицом, застенчиво остановился перед полковником.
        - Усаживайтесь, Григорий Свиридович, - пригласил Дорохов. - Давайте знакомиться. Вы давно в уголовном розыске?
        - Здесь второй год, переехал сюда из Иркутска, у жены здесь родители. Она училась в медицинском, а я четыре года работал в Иркутском угрозыске.
        - Значит, человек вы опытный. Я пролистал план мероприятий, а там сказано, что проверка вещественных доказательств поручена вам.
        - Мне, товарищ полковник. Я с этими вещдоками бегал, бегал, и все без толку. Монтировочная лопатка, молоток и зубило - из комплекта автомашины ГАЗ-69... А у нас их в области около двух тысяч! Начал проверять машины, и почти у каждой инструменты то утеряны, то заменены. Молоток, допустим, есть, но уже другой, монтировки самодельные, а с зубилом и того хуже. Искал машину, где инструменты исчезли перед самой кражей, но не нашел. Да и мудрено найти, через наш город в сутки сотни машин проходят. - Байкалов вздохнул, достал из кармана пачку сигарет, но, спохватившись, сунул их обратно.
        - Курите, - разрешил Дорохов. - А где все эти вещественные доказательства?
        - У меня, товарищ полковник.
        - Вы туфлями интересовались?
        - Еще как. Кому их только не «примерял», но хозяина так и не нашел. Туфли индийского производства, стоят тридцать пять рублей. Их к нам в город перед самым Новым годом завезли. В шести магазинах продавались, почти все раскупили. По заключению экспертов, на туфлях обнаружены микрочастицы стали, железа и меди. У нас металлообрабатывающих предприятий много, я их все облазил.
        - На правой туфле обнаружен пчелиный воск с примесью пищевого красителя. Что слышно насчет воска?
        - Искал, только без толку. Нигде у нас воск такого состава не применяется.
        - Давайте, Григорий Свиридович, поразмышляем, где же все-таки можно использовать этот самый воск?
        - Думал. Других спрашивал. На производствах искал. Может, со свечки новогодней?
        - Может... Только свечи-то стеариновые. А в домашнем хозяйстве, как вы думаете, он может использоваться?
        - У пчеловодов вощина чистая, без всяких красителей. Бывает, хозяйки, консервируя ягоды или фрукты, банки там или бутылки воском заливают. Говорят, если свежее яблоко опустить в чистый, теплый расплавленный воск, так оно до нового урожая сохранится. Еще из воска в смеси со стеарином делают искусственные цветы. Вот там, конечно, нужен и краситель. Только у нас такие цветы ни к чему. Почти круглый год живые есть. Я эти искусственные в Сибири на базаре видел.
        - Слушай, Гриша! А у вас тут рыбок из воска в таких маленьких аквариумах не продают?
        - Бывают, товарищ полковник. Один старик-инвалид в больших электрических лампах целые подводные царства устраивает. У него там рыбки, жуки, водоросли, гроты. Здорово делает. Но воском не пользуется. Все из парафина, да и человек он хороший. Не подходит к нашему делу, товарищ полковник, я проверял.
        - Зовут меня Александр Дмитриевич, - улыбнулся Дорохов. - Давай подумаем еще вот над чем. Как этот воск мог попасть на туфлю? Как говорят, нужно выяснить механизм следообразования.
        Байкалов принес туфли. Это была добротная пара из коричневой плотной кожи, на двойной кожаной подошве, с большими квадратными отверстиями для шнурков, отделанными медью.
        - Воск нашли, Александр Дмитриевич, в верхней части туфли под клапаном, в котором шнурки.
        - Как же он туда попал? - удивился Дорохов.
        - Думаю, в тот момент, когда капля воска откуда-то сорвалась, туфля находилась носком вверх, почти в вертикальном положении. Поэтому эта капля и затекла под клапан.
        - Как же это получилось?
        - Человек мог сидеть, выставив ноги вперед, или лежать.
        - В туфлях?
        - Всякое бывает. А может быть, он поставил туфли сушиться, и на них попал откуда-то воск, - продолжал рассуждать Байкалов.
        Дорохов, повертев туфлю и так и эдак, стал рассматривать подошву. Она была почти новая, лишь слегка стертая у носка. Да на каблуке металлическая подковка чуть сбилась с наружной стороны.
        - Я показывал обувщикам, они предполагают, что носили их мало, недели полторы-две от силы, - пояснил Байкалов.
        Дорохов прошелся по кабинету и неожиданно спросил:
        - Скажи-ка мне, Григорий Свиридович, где тут у вас зубная поликлиника?
        - Рядом с вашей гостиницей городская лечебница, там и зубные врачи есть.
        - Тогда так, - полковник взглянул на часы, - время обеденное, ты перекуси, и через часок здесь встретимся.
        Дежурный врач, пышная брюнетка в белоснежном халате, с удовольствием поблагодарила за тюльпаны и поздравление, прочла удостоверение личности Дорохова и указала ему на зубоврачебное кресло.
        - Нет, доктор. Я к вам за консультацией.
        - Садитесь, садитесь. Сначала взгляну. Не бойтесь, боли вам не причиню.
        Александр Дмитриевич искренне расхохотался.
        - Доктор, я прошу консультацию по уголовному делу.
        Теперь рассмеялась женщина.
        - Думаете, смогу быть полезной уголовному розыску?
        - Я очень рассчитываю на вашу помощь. Скажите, пожалуйста, у вас при протезировании применяется воск?
        - Ни один протез не обходится без воска.
        - Нельзя ли взглянуть на него?
        - Сделайте милость, - врач достала из шкафа плоскую коробку и вынула тонкую розовую пластинку.
        Дорохов взял ее, посмотрел на свет.
        - У вас всегда воск одного цвета?
        - Расцветка самая разная. Тональность необходима, чтобы имитировать цвет десен при изготовлении протеза.
        - А какой здесь состав?
        - Пчелиный воск и красители.
        - Какие?
        - Формулы я их не знаю, но, конечно, краска пищевая.
        - Разрешите все-таки посидеть в вашем кресле?
        - Сделайте одолжение.
        Дорохов уселся в кресло, поставил ноги на специальную подставку и увидел, что его туфли оказались почти в вертикальном положении. Прощаясь с любезной женщиной, он попросил у нее кусочек воска.
        ...Теперь предстояло выяснить, практикуют ли частные протезисты в городе, нет ли поблизости в окрестных районах зубопротезных поликлиник, много ли пациентов обращается ежедневно. Он понимал, что сведения о больных можно, так сказать, просеять - исключить женщин, стариков и уже среди оставшихся искать человека, потерявшего туфли сорок второго размера. Потом Александр Дмитриевич вдруг подумал, что можно сократить число поликлиник, если проверять только там, где есть или был воск с таким же составом, как капля. Значит, нужен срочный химический анализ. Сделают ли быстро? Но все это окажется мартышкиным трудом, если злосчастная капля упала на туфлю дома.
        В управлении секретарь Мамбетова подала Александру Дмитриевичу записку: «Александр Дмитриевич! Я понял, в чем ты сомневался. Решил проверить. С меня бешбармак. Приеду к вечеру. Мамбетов».
        Дорохов покачал головой, пряча улыбку.
        - Что-нибудь не так? - забеспокоилась девушка.
        - Все правильно, все как надо. Скажите, пожалуйста, Байкалову, пусть зайдет.
        Пока Байкалов рассматривал кусочек воска, взятый у докторши, Дорохов рассказывал:
        - Брали мы как-то еще перед войной - дело было в Сибири - одну шайку. Я в то время боксом занимался. Вошел в квартиру, а там вся компания полупьяная, и со страху кто за ножи, кто за кастеты. Один бандит бросился ко мне, смотрю, его кулак железными зубьями ощерился. Удар сблокировал. Поймал на стопинг, но у меня рычаг, рука в смысле, оказался короче. Дошел все-таки кастет. Выплюнул тогда несколько зубов и познакомился с дантистами. Ты лечил когда-нибудь зубы?
        - Нет, Александр Дмитриевич!
        - Счастливчик! Тогда где тебе знать, что у протезистов воск - первое дело. Бери кого-нибудь в помощники, и начинайте проверять поликлиники. Выписывайте всех пациентов, начиная эдак с конца декабря.
        - Почему с декабря? - удивился Байкалов.
        - Сам же говоришь: туфли в продажу поступили перед Новым годом. Вот с этой даты и начинайте. А что касается «беззубых», я по себе знаю: к празднику каждому хочется быть с зубами.
        Вечером в номер к Дорохову постучали. Вошел пожилой благообразный киргиз и, вежливо поклонившись, сообщил, что Касым Мамбетович ждет полковника, прислал за ним машину, а он, Нуриев, его шофер.
        - Что-нибудь случилось? - всполошился Дорохов.
        - Нет, аксакал! Все джакши, все хорошо. Полковник Мамбетов дома чай-пай ждет пить.
        Дорохов понял, что ему нельзя больше откладывать визита, тем более в праздник, и быстро собрался.
        - Как съездили?
        - Рахмат. Дорога хорошая.
        - А как этот тип?
        - Нечай? Плохой человек. Чистый шакал. Пока колесо менял, он прыг из машины и бежать. Мураталы с Касымом догнали. Ничего, Андижан тюрьма крепкий, теперь там сидит.
        Большего выяснить Дорохов не сумел: дорога была короткой.
        Машина свернула с асфальта в узкий переулок, вдоль которого тянулись высокие глинобитные заборы - дувалы. Возле одного из таких дувалов остановились.
        Дорохов захватил сверток с подарками, вошел во двор. Большой дом с мезонином светился просторной застекленной верандой. На пороге их встретил Мамбетов; в белоснежной рубашке и темных брюках он выглядел совсем молодо.
        - Заходи, аксакал! Заходи, дорогой. Ждем тебя всем домом.
        По обычаю оставили обувь у порога, прошли в дом. Дорохов отметил, что в комнате почти нет мебели. В толстые глинобитные стены были врезаны застекленные шкафы, на полках красовалась посуда.
        Вдоль стен прямо на полу лежали свернутые шерстяные и атласные с красивыми узорами одеяла, а на них разбросаны цветастые подушки. Однако посредине комнаты стоял обыкновенный полированный стол.
        - Небось, думал, на полу сидеть будешь? Могу такую экзотику устроить. Только долго не усидишь, к этому привычка нужна, - усмехнулся Касым, пододвигая гостю стул.
        - А где Алтынай и твой цветник?
        - Чучбору готовят. Пельмени такие, весной их стряпают, в начинку вместо мяса разная травка молодая с бараньим жиром идет. Вкусно. А уж плов я сам сготовлю. Это мужское дело. Аллах не разрешает присутствовать женщине при таком священнодействии. Но в мелочах нам можно пользоваться их услугами. Рис они уже перебрали, баранину нарезали, лук искрошили, морковку почистили... А остальное дело мужчин.
        Вскоре в комнате появились две девочки. Первую, пожалуй, уже можно было назвать девушкой. Она шла, бесстрастно опустив глаза, как и подобает восточной красавице. Выдавала ее только лукавая ямочка на смуглой щеке. Из-под короткого яркого узбекского платья выглядывали шелковые шаровары, но и они не закрывали стройных ножек, заканчивались чуть ниже колен. Длинные черные волосы струились по спине, перехваченные лентой. Девушка несла высокий медный кувшин затейливой формы и белоснежное полотенце. За ее спиной пряталась девчушка лет шести с небольшим тазиком в руках.
        - А вот и цветник, - представил дочек Касым. - Айгуль. А это Венера, - он взял на руки маленькую. Айгуль молча, с достоинством поклонилась, а маленькая поздоровалась и прошептала сначала «салам», а потом «здравствуй».
        Александр Дмитриевич развернул сверток и вручил девочкам по огромной кукле, опасаясь в душе, что старшей не понравится столь детский подарок. Но Айгуль обрадовалась не меньше сестры.
        - Вот они какие у меня! - похвастался Касым, когда дочери ушли. - Айгуль уже четырнадцать, в восьмом классе учится, музыкальную школу кончает!..
        В комнату вошла маленькая полная женщина с круглым румяным лицом и черными, как агат, глазами, с гладко причесанными, чуть отливающими бронзой волосами.
        - А это Алтынай, - представил Касым жену.
        В его голосе звучала неподдельная гордость, словно он говорил: посмотри, какая красавица, другой такой в целом мире нет. Дорохов подумал, что за много лет совместной жизни Касым и не заметил, как изменилась жена. Она осталась в его глазах той же маленькой стройной девушкой, какой была четверть века назад.
        Александр Дмитриевич вручил и ей подарок - украшения из янтаря. Подарки для сыновей - готовальню, набор фломастеров, складной нож - он передал Касыму.
        Алтынай быстро накрыла на стол и вышла.
        - Почему же она не села с нами? - спросил Дорохов.
        - Нам поговорить надо. Она потом придет. Ты ешь, пожалуйста, и слушай. Нечаев про кассу на мясокомбинате соврал. Не был он там.
        Дорохов согласно кивнул головой, с удовольствием уплетая пельмени с необыкновенно вкусной начинкой.
        - Я понял, что ты не веришь ему, когда отказался идти искать деньги на Сулейманке. Так ведь?
        - Так, Касым. Признаюсь, меня насторожило его многословное признание. Он будто специально громоздил подробности, чтобы ему поверили. К тому же лезть в гостиничную кассу с такими деньгами в кармане - ты уж извини! - Дорохов развел руками.
        - Вот здесь ты, друг Искандер, мала-мала ошибку давал. В гостиницу он залез совсем не за деньгами. Ему понадобились документы. Снова хотел фамилию сменить. Ага? Дошло? Как там у вас... на всякого мудреца довольно простоты?
        - Ну, давай, давай издевайся над гостем. Только я тебе еще один козырной туз припас.
        - Какой? - насторожился Мамбетов.
        - Нет, брат, давай сначала выкладывай все про Нечаева, а потом уже я тебе свои картишки открою.
        - Хорошо. Ты вчера ушел в гостиницу, а я стал гадать, почему тебе так Нечаев не понравился. Что же ты мог заметить такое, что ни мне, ни моим ребятам в голову не пришло? Стал снова внимательно читать его «явки с повинной», и тут меня осенило: врет все Нечаев. Врет самым наглым образом. И особенно в деталях, мелких подробностях. Потому что просто не знает их. Поделился своими сомнениями с Беляковым, а тот сразу: «Давайте вызовем Нечаева и поговорим о деталях». Вызвали, спрашиваю: «А вот те черные туфли, что твой соучастник у арыка бросил, вместе покупали?» «Нет, - отвечает, - Валька - их он купил без меня. В каком магазине? Не знаю». «Задолго до кражи?» - «За неделю». - «Почему же он купил черные к лету? Некрасиво, надо бы другого цвета». Ухмыляется Нечаев: «Что же ты, гражданин начальник, не знаешь, что к серым брюкам как раз черные и подходят». А туфли-то у нас коричневые! Значит, он не знает, какого цвета были туфли, значит, врет. Кстати, по твоему совету Абитов показал свитер Морозовой, что якобы тетя вязала. Эту кофту, сказала она, Володька привез из Андижана, когда второй раз туда ездил. Вот
я и спросил у него про поездку в Узбекистан. Нечаев сразу в лице переменился и прямо закричал, что в Узбекистане не был и, где этот чертов Андижан, понятия не имеет. Отправили мы его в камеру, а сами с Беляковым к телефону. Спрашиваю у начальника Андижанского уголовного розыска, как жизнь. А тот жалуется: нет, мол, у него никакой жизни, что с прошлого месяца всем составом с ног сбились, ищут преступников, что напали на склад и ранили сторожа, а потом исчезли, как сквозь землю провалились. Спрашиваю: приметы есть? А он сразу нашего Нечаева обрисовал. Ну, говорю, готовь плов, завтра приеду - раскроем. Сегодня с утра Нечаева в машину и - в Андижан. По дороге он чуть не удрал. Едва догнали. На месте его сразу же опознали очевидцы. А свитерок тот оказался из склада. В общем, старый верблюд наплевал мне в душу, как говорится в народе.
        Мамбетов умолк, а Александр Дмитриевич сделал вид, что внимательно рассматривает посуду в стенном шкафу.
        - Что же не спрашиваешь, аксакал, почему мы на удочку Нечая клюнули? Да потому, что уж больно хотелось ему верить. Тем более преступники, даже сознавшись, часто не торопятся вернуть похищенное: мол, потом, после отсидки, пригодится. Ну и понятно, еще соседи подвели. Республика-то не наша, свои-то нераскрытые все наизусть знаю, а у соседей - о чем сообщат. Я там, в Андижане, спрашиваю, почему сразу о разбое не телеграфировали, приметы преступников не передали? Отвечают: думали, мол, свои, надеялись, что вот-вот раскроем.
        Касым хлопнул в ладоши, и сразу же появилась Айгуль с новой порцией дымящихся пельменей, поставила миску на стол, хитро улыбаясь, присела в реверансе и исчезла.
        - В общем, хотел этот Нечаев на время укрыться в нашей тюрьме, пока андижанцы ищут его на свободе. Он думал, что сторожа зарезал насмерть. А тот в больнице, уже поправляется. Обрисовал приметы Нечаева и его соучастника. Кстати, сообщника его действительно Валентином зовут. Схватили его сегодня местные ребята. В общем, не удалось Нечаеву «разменять срок». Как у вас говорится: «Нет худа без добра».
        Дорохов знал этот воровской прием. Преступники, совершив серьезное «дело» и чувствуя, что на их след напали, стремились попасться на какой-нибудь мелкой краже, а затем охотно в ней сознавались. В этом был смысл, они получали меньший срок наказания. Освободившись, извлекали из тайников припрятанные раньше ценности и жили себе припеваючи. Правда, чаще всего на них тоже находились мудрецы, и «размен» не помогал.
        - Меня насторожили кое-какие детали, - сказал Дорохов. - В частности, готовность к признанию этого опытного рецидивиста. На очной ставке с Морозовой он показал умение «правдиво» врать. А главное, мне захотелось выяснить, откуда у Нечаева появились деньги еще до кражи.
        - Что же ты мне сразу не сказал?
        Дорохов улыбнулся:
        - Я хотел, Касым, да ты отказался. Советуйся, мол, со своим ребром. Помнишь?
        - Помню, Искандер, помню.
        - Кстати, показания Нечаева все равно следовало проверять, и я решил, что будет лучше, если вы сами доберетесь до истины. Ведь в нечаевскую версию не ты один верил, а и все твои работники.
        - Правильно, Искандер! Стал я ломать голову, что же тут за «размен»? Ведь есть смысл менять большой срок на маленький. Не мог же допустить Нечаев, что за кражу денег из кассы мясокомбината он меньше пятнадцати лет получит?
        - Да, - согласился Дорохов. - Нечаев, очевидно, был уверен, что судить его за кражу не будут, потому что ложь его всплывет наружу. Пока идет следствие, он будет выдвигать одну версию за другой, мы станем их проверять, а время-то бежит, следы его настоящего преступления стираются, свидетели забудут то, что видели. Короче, все это ему на руку.
        Мамбетов кивнул в знак согласия.
        - Кстати, он сегодня хвастался, что все задумал неплохо. На мясокомбинате узнал кое-какие подробности и сам искал преступников, думал их поприжать, чтобы они с ним поделились. Но, как говорится, правду можно ранить, а убить нельзя. Отправим в Андижан все материалы, что собрали по делу Нечаева, а они нам пришлют копию приговора, как только состоится суд. Вот так, - подытожил Касым, - завтра будет три недели, как мы работаем по этому делу, и две из них ухлопали на проверку липовой версии.
        - Ничего, Касым, бывает, наша работа такая... Зато товарищам помог, нечаевское дело тоже нешуточное. А мясокомбинатских воров разыщем, ей-богу, разыщем. Я тут без тебя одну зацепку сыскал, крохотную. - И Александр Дмитриевич рассказал историю восковой капли.
        Два дня ушло на «просеивание» пациентов зубопротезных кабинетов. Оперативный интерес представляли трое. Выяснилось, что у одного было алиби - он гулял на свадьбе брата, и это подтверждали чуть ли не сорок человек. Другой - бортмеханик самолета, в ночь, когда совершилась кража, летел в Харьков.
        А вот третий, которого отыскал Байкалов, оказался весьма интересным типом. Зубной протез для верхней челюсти изготовили слесарю автобазы Борису Муратову тридцати двух лет. Старший инспектор помчался на автобазу и едва заговорил о Муратове, как его самого засыпали вопросами: нашли ли преступников, что произошло с их рабочим? Байкалов не сразу сообразил, в чем дело. Оказывается, Борис Муратов уже десять дней, с первого марта, лежал в хирургическом отделении городской больницы с тяжелыми, проникающими ножевыми ранениями. Чуть живым подобрали его прохожие на окраине города.
        В уголовном деле, возбужденном Ошским городским отделом милиции по поводу ранения Муратова, было подшито всего несколько документов: о том, как и когда обнаружили раненого, протокол осмотра места происшествия, справка врача о невозможности его допроса и, наконец, короткое заявление Муратова, в котором он утверждает, что ничего не помнит.
        Следователь городского отдела разыскал людей, подобравших Муратова, и провел осмотр места происшествия. Обнаружились весьма загадочные обстоятельства. Судя по следам, ранения Муратову были нанесены во дворе пустующего дома в старом саманном сарае, откуда он, истекая кровью, прополз чуть ли не тридцать метров. При осмотре этого места был найден скомканный лист упаковочной бумаги ошского универмага, совсем свежий, о который преступник вытер нож. Кровь на земле и на бумаге при исследовании оказалась одной группы с кровью Муратова.
        Как только Байкалов в следственной части городского отдела познакомился с этим делом, он немедленно направился в общежитие, где жил пострадавший. В большой комнате за столом оживленно спорили два молодых парня, а третий полулежал на койке и задумчиво перебирал струны гитары. Никто не удивился появлению незнакомого человека.
        - Новенький? - спросил один из парней.
        - На Борькину койку? Так он, говорят, скоро вернется.
        Байкалов протянул ребятам свое удостоверение.
        - Что, бандита нашли?
        - Ищем. Может, и вы поможете.
        Парни неопределенно помычали. Лежавший на кровати решительно отложил гитару и присел к столу.
        - Скажите, ребята, что произошло с Муратовым? Мы никак разобраться не можем.
        Все переглянулись, пожали плечами...
        - Может, ограбить хотели... А сам-то он что говорит?
        - Ничего не помнит. С кем он хоть дружил?
        - Да он ведь постарше нас... С работы придет, переоденется и - привет. Вернется - сразу спать, а утром опять на работу. Да и не очень разговорчивый был. Другой раз спросишь, куда, мол, собрался, а он в ответ - на кудыкину гору камни ломать. Ну, после такого ответа второй раз затевать разговор и нет хочется.
        - У нас ведь хозяйство в комнате общее, вместе харчимся, - поддержал разговор совсем молодой парнишка. - А он с нами не хотел. Невыгодно, говорит.
        - Он у нас тут третий год живет, - вмешался гитарист, самый старший из ребят. - Я тогда только из армии пришел, а Борька незадолго откуда-то из России приехал. Вообще, он какой-то чокнутый. Заберется в постель, уткнется в книжку и молчит. Куда-нибудь уйдет, вернется, ни за что не скажет, где был. Пойдем в кино - а он и там один. - Гитарист встал, подошел к шкафу и снял сверху деревянную фигурку старика-киргиза, вырезанную ножом. Узкая, клинышком бородка, круглая шапка, халат, подпоясанный кушаком, и остроносые сапоги с загнутыми вверх носами. - Тут вот надпись «Борису на память. В. С.». Рассказывал, что это подарил ему приятель скульптор. Вот вы спрашиваете, кто его порезал... Может, из-за ревности? Он когда уходил, всегда прихорашивался. А однажды утром прибежал босиком. Кстати, туфли у него хорошие были. Что, спрашиваю, не успел надеть, муж застал? А он, злой как черт, послал меня куда подальше. На автобазе в душевой, говорит, украли. Мы-то в душ каждый день ходим, а никогда ничего не пропадало.
        - Когда это было? - насторожился Байкалов.
        - Когда туфли потерял? В день зарплаты в прошлом месяце. Третьего февраля, - ответил гитарист.
        - Не третьего, а восемнадцатого, - вмешался тот, что помоложе. - Третьего я домой ездил, а в тот день, когда Борька босой пришел, я здесь был.
        - А туфли-то хорошие, говорите?
        - При чем тут туфли? - удивился гитарист.
        - Тут, дорогой мой, все при чем. Преступников ищем - на каждую мелочь обращаем внимание. Может, его там и порезали, где до этого туфли оставил.
        - Туфли отличные, индийские... - начал было рассказывать мальчишка, но его перебил гитарист:
        - Человеку важно знать точно, какие они, какого фасона. Ну-ка, сбегай в семнадцатую к Лехе, притащи его «корочки». Скажи: сейчас вернем.
        Мальчишка опрометью выскочил из комнаты и через несколько минут вернулся с обувной коробкой.
        - Вот такие были у Бориса, только он их и на работу иногда надевал, а Леха свои бережет, - объяснил гитарист. - Эти новые.
        Перед Байкаловым лежали точно такие же туфли, как те, что хранились у него в сейфе. Это открытие было серьезным, требующим немедленной проверки, и Байкалов поспешил к начальству.
        - У Муратова в день зарплаты пропали туфли! А зарплату на автобазе выдают восемнадцатого числа! - выпалил он прямо с порога кабинета Мамбетова.
        - Ай, джигит, ай, молодец! Посиди, отдохни, чай пей, а то дышишь, как загнанный скакун. Зачем такси не брал? Позвонил - сам бы за тобой приехал! - Мамбетов ходил вокруг Байкалова, словно возле дорогого гостя. Теперь стало ясно, что Муратов может иметь отношение к краже.
        Хотя время было позднее, решили, не откладывая, отправить в больницу Байкалова вместе с майором Абитовым и следователем старшим лейтенантом Галиевым, у которого находилось дело о ранении Муратова, и еще раз тщательно осмотреть одежду пострадавшего, определить характер повреждений и выяснить, в каком он состоянии.
        В приемном покое больницы было пусто. Дежурная сестра сидела, уткнувшись в книгу. Байкалов и Абитов пропустили вперед Галиева, единственного из всех троих в милицейской форме, договориться с сестрой, чтобы дали им одежду Муратова. Вскоре принесли небольшой холщовый мешок.
        - У нас ведь как? Привезут больного, мы его одежду возвращаем родственникам. Когда выписывается, из дому ему все чистое, свежее, поглаженное... А у этого, видать, никого из родных нет, вещички-то до сих пор тут лежат. Их бы постирать, почистить... - Женщина посмотрела на старшего лейтенанта. - Хотела я об этом позаботиться, а он прошлый раз не велел.
        - И правильно сделал, - вступил в разговор Абитов. - Если бы постирали, нам бы теперь и смотреть было нечего.
        Женщина развязала шнурок и вытряхнула содержимое. Байкалов буквально остолбенел - сверху лежали совсем новые индийские туфли. Точно такие же, что хранились у него в сейфе. Но на подошвах этой вот пары даже не стерлась фабричная краска, только на носках и на каблуках присохли комочки грязи.
        «Что за наваждение, - думал Байкалов. - Как же он в них добрался на окраину города и не испачкал даже рантов? Почему не затерлись подошвы?»
        Самый тщательный осмотр брюк и носков не дал никаких результатов.
        - Где же все остальное, мать? - спросил Абитов. - Не мог же он в одних штанах по улицам разгуливать!
        - Вон его спроси! - кивнула женщина в сторону следователя. - Пиджак, джемпер, рубашку и плащ получил следователь Галиев, - перечислила она по квитанции.
        - На экспертизу брал, - подтвердил следователь. - Криминалисты установили, что ранение Муратову нанесено очень острым ножом с лезвием шириной 27 миллиметров. Кстати, в карманах ничего, кроме пропуска на автобазу, не было. Были ли у него деньги, часы, не знаю. При нем не оказалось.
        Майор Абитов, как старший по должности, решил:
        - Завтра пораньше повторим осмотр места происшествия.
        Галиев тяжело вздохнул:
        - Народ у меня с утра. Да и делать там нечего. Я все хорошо осмотрел.
        - Не сердись, Гасан. Ты уж приди пораньше. Еще раз взглянуть на всю картину не помешает. А вдруг что-нибудь новое обнаружится?
        - Свидетели у меня вызваны, - упорствовал следователь. - Один на девять, другой на десять. Оба люди почтенные.
        - Ну что ж, приходи к семи утра в управление, и поедем.
        - Ладно. В семь так в семь, - махнул рукой Галиев.
        По пути в управление Абитов и Байкалов высказывали разные догадки о Муратове. Но все предположения оказывались шаткими. Узнав о новых туфлях, найденных в вещах Муратова, Дорохов и Мамбетов растерянно посмотрели друг на друга.
        - Одни потерял и, чтобы не задавали ненужных вопросов, купил точно такие же, - предположил Абитов.
        - Я уже почти товароведом-обувщиком стал, - усмехнулся Байкалов. - С уверенностью говорю, что Муратов в них не прошел и ста метров.
        - Не будем гадать, - решил Дорохов. - Давайте договоримся, с чего завтра начнем. Ты, Касым Мамбетович, знаешь главного хирурга больницы?
        - Он меня, дорогой Искандер, два раза резал и зашивал! На охоту вместе ездили. Один раз целый отпуск в одной палатке жили.
        - Вот и отлично. Поезжай с утра в больницу и поговори там о Муратове с врачами, с сестрами, нянечками. Посмотри, кто с ним в палате лежит, с больными при случае потолкуй. И обязательно выясни, кто к нему приходит. Вдруг дружков-приятелей отыщем, тогда легче будет понять этого любителя индийских туфель. А я, если не возражаешь, тоже проеду на место, сам посмотрю как и что. Кстати, хорошо бы Галиеву потом допросить тех парней из общежития, с которыми разговаривал Байкалов.
        - Разрешите в общежитие мне вместе со следователем поехать, - попросил Байкалов. - У меня с ребятами контакт.
        - Поезжай, - согласился Мамбетов.
        - Нужно в общежитии хорошенько посмотреть все вещи Муратова, - посоветовал Абитов.
        - Вроде неудобно, - усомнился Мамбетов. - Как-никак Муратов потерпевший, а мы у него обыск!
        - И никакой не обыск, - настаивал Абитов. - Мы по закону обязаны все его имущество передать на хранение. А перед тем как передать, нужно еще и рассмотреть, что передаваться будет.
        На следующий день рано утром приступили к повторному осмотру места, где нашли раненого Муратова.
        - Вот здесь, товарищ полковник, и нашли его, - объяснил старший лейтенант Галиев. - Муж и жена Токомбаевы первого марта возвращались домой около девяти вечера, смотрят, на тротуаре под самым дувалом человек. Токомбаев зажег спичку, глянул - на плаще кровь. Вызвали «Скорую». Я в ту ночь дежурил. И сразу сюда. Темень страшная. Как только рассвело, снова приехал, смотрю - след. Сначала думал, что его тащили, а потом разобрался: сам полз. След вел до калитки и дальше во двор.
        Дорохов огляделся. Район оказался застроенным частными домами, кое-где новыми, богатыми, в два этажа, а в основном маленькими - из самана. Каждый саманный дом располагался в глубине участка за высокими глиняными заборами. В ближайшем дувале калитка находилась метрах в десяти от угла, где нашли Муратова. Прежде чем зайти во двор, Абитов поинтересовался у Галиева:
        - У тебя, Гасан, кто тогда понятыми были?
        - Вон оттуда, из дома напротив...
        - Ну так иди пригласи их, думаю, не следует звать других. Они первоначальную обстановку помнят, может, что подскажут.
        Вскоре старший лейтенант вернулся вместе со степенным стариком и женщиной, закутанной в большую плотную шаль, закрывавшую голову и половину фигуры. Понятым объяснили, что проводится повторный осмотр места происшествия, и они вместе со всеми вошли во двор. Напротив калитки стоял саманный дом, чуть в стороне - сарай и навес, служивший летней кухней.
        Дверь в дом была на замке. Сарай тоже был закрыт. Понятой сразу же стал что-то рассказывать Абитову по-киргизски, и тот, выслушав его, перевел Дорохову.
        - Это дом Валиулиной. Она уже несколько лет подряд уезжает осенью к дочери, в Узген, а весной возвращается. Здесь у нее виноград, персики, огород, ухаживать надо. Одежду и вещи у соседей оставляет. За ней каждый раз зять на машине приезжает.
        - Спросите у него, почему эта женщина не пускает к себе квартирантов?
        - Зачем квартирант! - старик встрепенулся, не дожидаясь перевода. - Деньги мало, скандал много. Пускал Фатьма квартирант, пять год назад будет. Плохой люди жил. Сам баба спокойный, а мужик плохая. Все время арака пил. Фатьму сильно обижал. Фатьма сына звал квартирант прогонять.
        Старший лейтенант Галиев направился к летней кухне. Она походила на крытую веранду. Были две стены - задняя и боковая, а спереди от земли до самой крыши поднимались толстые узловатые стволы винограда. Летом они покроются листвой и образуют зеленую стену, а сейчас хорошо просматривалась давно небеленая плита, широкая скамья и самодельный деревянный стол. В углу лежали мелко наколотые дрова. Возле стола на глинобитном полу можно было заметить большое пятно темно-бурого цвета.
        - Кровь, - объяснил Галиев. - В тот день кровь была на земле, возле калитки, тянулась до самого угла в том месте, где полз. Просто удивительно, как он только добрался. Других следов я не нашел. В дом не заходил, потому что двери туда всю зиму не открывались. Замок и на сарае не тронут. Бумагу, о которую вытирали нож, поднял на земле возле винограда.
        Дорохов, Абитов и Байкалов молча слушали следователя, стараясь представить, что же здесь произошло? Сколько людей было вместе с Муратовым? Зачем этот нелюдимый человек появился в чужой усадьбе? Кому и за что понадобилось его убивать? Характер ранений позволял думать о преднамеренном убийстве.
        Абитов предположил, что, может быть, Муратов раньше здесь снимал квартиру и забрел сюда с кем-то для разговора. Байкалов рассматривал нехитрую обстановку кухни и про себя рассуждал: если между Муратовым и кем-то другим вспыхнула ссора, а затем драка, то скамью бы свалили, могли рассыпать дрова. Но все было на месте.
        - Значит, так, - решил Дорохов, - вы, товарищ Байкалов, берите с собой понятую и тщательно обследуйте участок за домом. Мы с Галиевым еще раз осмотрим кухню, а вы, Мураталы Абитович, вместе со стариком займитесь двором.
        Дорохов обратил внимание на то, что толстый пласт пыли с одной стороны стола возле скамьи был стерт, и предположил, что кто-то, сидя на скамье, что-то перекладывал на столе. Бросились в глаза уж больно аккуратно сложенные дрова, и он сразу спросил:
        - При первом осмотре поленницу перекладывали? Нет? Ну, давайте на всякий случай переложим дровишки вот в тот свободный угол, - предложил он Галиеву.
        Вдвоем они быстро перекидали поленья, но ничего не нашли. Галиев заглянул в топку. Покопался в золе и вытащил скомканный клочок бумаги. Расправил его, удивленно прочитал:
        - «Ошский универмаг, товарный чек. Продано - индийские туфли, размер 42, цена 35 рублей, 1 марта».
        - Это уже кое-что, - решил полковник.
        - Наверное, чек имеет отношение к оберточной бумаге, что я в прошлый раз нашел, она тоже из ошского универмага.
        - Не только к бумаге, но и к новым туфлям Муратова, - согласился полковник.
        - Что же он, сюда переобуваться заходил?
        - Возможно, и переобуваться, - вмешался пришедший из сада Байкалов. - Глядите, что я нашел! - и старший инспектор показал два довольно поношенных черных ботинка. - Один валялся за сараем, а другой подальше, в саду.
        - Везет тебе, Гриша, с обувью, - усмехнулся Дорохов. - Взгляни на чек... Как вы думаете, зачем сюда Муратов приходил? - спросил он у следователя.
        - Ума не приложу. Вот посмотрите, за дувалом электрический столб, лампочка там в фонаре сильная, весь двор освещает. Посторонних мало, а те, что живут здесь, после работы сидят дома. Просто удивительно, что соседи на Муратова наткнулись. А то бы отправился к аллаху. А может, товарищ полковник, Муратов кому-то свидание здесь назначил? Место глухое, с улицы ничего не видно.
        В кухне больше ничего не нашли. Абитов с понятым, осмотрев двор, подошли к сараю. Дорохов видел, как они стояли у двери, разглядывая замок. Галиев тоже заглянул в замочную скважину. Потом Абитов что-то сказал следователю, и тот быстро вышел на улицу.
        - Товарищ полковник! Можно вас на минутку? - попросил Абитов. - Вот посмотрите. Замок провисел всю зиму, а в скважине для ключа металл блестит... Думаю, что его открывали. И не один раз. Послал Галиева за ключами к соседям.
        Вскоре старший лейтенант вернулся с тощей как щепка пожилой женщиной. Та довольно хорошо говорила по-русски и рассказала, что хозяйка дома Фатьма - ее подруга, когда уезжает на зиму, просит ее присматривать за домом, оставляет у нее кое-какие вещи, ключи. В подтверждение женщина передала два ключа, связанные пестрым цветным лоскутом.
        Галиев попытался вставить один ключ в замок, но он не вошел. Не подошел и второй. Женщина отстранила его и сама попыталась открыть замок. Но и у нее ничего не вышло.
        - Наверное, замок сломался, - объяснила она. - Но Фатьма при мне закрывала этими ключами, других у меня нет.
        Абитов взял ключи, сравнил со скважиной в замке, оказалось, что они совсем другой формы.
        - Что будем делать? - спросил полковник.
        - Нужно вскрывать, - не задумываясь, ответил майор. - Может быть, там найдем разгадку ранения Муратова.
        - Возможно, и не только ранения, - согласился Дорохов. - Но замок следует сохранить.
        Следователь принес из машины оперативный чемодан и быстро портативной ножовкой перепилил дужку. Вооружившись фонарем, распахнул дверь.
        - У Фатьмы в сарае электричество. Выключатель вот здесь, возле двери, - объяснила соседка.
        Сарай оказался почти пустым. В одном углу стояла железная кровать, покрытая старой кошмой, прямо на стене висело старинное седло с высокой деревянной лукой. У стены валялись пустые ведра, садовый инструмент. В углу - несколько рассохшихся бочек.
        Осмотр кровати ничего не дал. Вытащили во двор бочки, ни в них, ни под ними тоже ничего не оказалось. Абитов молча взял стоявшие в углу два пустых железных ведра и отправился к арыку. Вскоре вернулся и веером выплеснул из ведер воду на земляной пол. Вода, растекаясь, покрылась пыльной пленкой, подняла мелкий мусор и остановилась посредине сарая и под кроватью. А в том углу, где были бочки, вода затекла в небольшую впадину и довольно быстро впиталась в землю.
        Абитов взял лопату и начал копать там, где просочилась вода. Вскоре он вытащил плотный целлофановый мешок. Касым вынес его во двор, развернул и вынул из него кусок зеленой материи. Прямо на земле разостлал ее, и все увидели, что в центре сукно в нескольких местах залито чернилами, а по краям четко выделяются вытертые линии, образующие прямоугольник.
        Галиев, разглядывая находку, с недоумением посматривал то на Абитова, то на Дорохова. Вернулся из сада Байкалов. Нагнулся над сукном, перевернул его на другую сторону и с уверенностью сказал:
        - Это скатерть. С приставного столика кассирши мясокомбината. Наверное, в нее завернули деньги. У меня хранится точно такое же сукно с письменного стола, в котором были инструменты. - Байкалов, растерянно оглядел всех и, ни к кому не обращаясь, спросил: - Что же они здесь, деньги делили? И Муратова доли решили лишить?
        Ни Дорохов, ни Абитов не ответили. Оба думали о том же. Только Галиев, не зная деталей, еще не решался связать воедино ранение Муратова и кражу денег на мясокомбинате.
        - Наверное, мне следует здесь остаться, - обратился Абитов к полковнику. - Попробую выяснить, кто раньше жил на квартире у Фатьмы. Может, соседи скажут, а вдруг кто-то здесь видел Муратова? Скажи, Галиев, у тебя нет с собой пропуска этого раненого? Нет? Жаль, а то бы я его фотокарточку тут показал.
        - Добро, - согласился Дорохов. - А я, пожалуй, заеду в больницу. Возможно, Мамбетов еще там. Ты, Гриша, - повернулся он к Байкалову, - узнай, где до общежития жил Муратов, и на мясокомбинате кассирше предъяви на опознание скатерть.
        Едва переступив порог приемного покоя, Дорохов увидел начальника уголовного розыска.
        - Вот, жду, - объяснил Касым, пожимая руку приятелю. - Махмуд делает обход. Скоро освободится. «Хочешь подаяния - жди», - говорили у нас раньше. А у тебя как?
        - Пойдем на улицу, покурим - расскажу.
        - Хорошо, только предупрежу сестру, чтобы позвала, когда Махмуд-ака освободится.
        Друзья расположились на скамейке перед больницей, и Дорохов поведал Мамбетову о находках. Касым от удовольствия потирал руки, несколько раз в нетерпении поднимался со скамьи.
        - Считаешь, Муратова обделили? Решили не давать ему денег, а заодно и захотели избавиться от соучастника? Тогда нужно срочно привезти из Узгена хозяйку. Выяснить, кто у нее жил. Или просто в гостях бывал. А вдруг она знакома с Муратовым? Чем черт не шутит, пока аллах спит. Так?
        - Торопишься, даже пословицы путать начал. Не аллах, а бог.
        - Все равно, бог одна - только вера разный! - коверкая язык, пошутил Мамбетов. - Что же ты предлагаешь, полковник? - спросил уже серьезно.
        - В первую очередь организовать здесь, в больнице, наблюдение за Муратовым.
        - Думаешь, сбежит?
        - Бежать ему пока трудновато. А вот если его еще разок попытаются отправить к аллаху, это нам совсем ни к чему. В самом деле, Касым, представь... Хотели убить, допустим, из-за денег. Остался живым. Первое, что придет в голову преступникам, - скорее прикончить Муратова. Они же, наверное, боятся, что после такой расправы он может ведь рассказать все как было, даже если сам участвовал в краже.
        - Что будем делать, Искандер?
        - Договоримся с врачом и в палату, где он лежит, положим нашего человека, для охраны, а может быть, Муратов и разговорится.
        - Верно, только надо подобрать такого, чтобы его никто не знал. Город наш небольшой, мы тут все на виду, - Мамбетов ненадолго задумался. - В районе найдем. Меня другое смущает... Ты уверен, что мы сейчас-то на верном пути?
        - Есть у нас пословица: «Обжегшийся на молоке - дует на воду». Так и ты. Нечаев сбил вас с толку, так ты теперь во всем сомневаешься. Сам посуди, разве такие совпадения случайны? Туфли на месте преступления - раз. - Дорохов загнул палец. - Появление Муратова в общежитии утром после кражи без туфель - два, ранение ему нанесено там, где обнаружена скатерть, похищенная с места преступления, - три. И еще - почему Муратов не говорит, как попал на ту улицу и кто его там ранил? Действительно ли у него провал памяти?
        - Подожди, аксакал! Можем мы допустить, что Муратов сам спрятал деньги?
        - Можем, - согласился Дорохов.
        - Тогда, может быть, у него их отняли, а его самого хотели убить?
        - Не исключено.
        - А возможно, он хотел отнять у кого-то деньги?
        - А как же быть с туфлями, найденными возле арыка сразу после кражи? - не унимался Дорохов.
        Оба так увлеклись спором, что не заметили, как на крыльцо больницы вышел крупный, в белом халате и шапочке мужчина. Прикрыв от солнца глаза ладонью, он осмотрелся, заметил Мамбетова и крикнул несколько слов по-киргизски. Мамбетов оглянулся, подхватил Дорохова под руку и потащил к крыльцу.
        - Привет, аксакал. Как здоровье? Как жена? Здоровы ли дети? Здоровы ли ваши лошади, как перезимовали бараны?
        - Все шутишь? Ну и характер - позавидуешь! Идемте поговорим, а то мне скоро на операцию, - усмехнулся хирург.
        В просторном кабинете, утонув в мягких больших креслах, Дорохов и Мамбетов слушали главного врача.
        - Я полагаю, что ранения нанесены в тот момент, когда ваш Муратов нагнулся. Если бы первый удар пришелся на полтора сантиметра выше, никакая скорая помощь его бы не спасла. Второй удар был менее опасен, хотя тоже проникающий. Мы перелили больному кровь, и он ожил. Сейчас опасность миновала, через недельку-полторы можно снимать швы.
        - Скажи, Махмуд, почему Муратов не помнит, что с ним произошло? - спросил Касым.
        - Я сам его спрашивал, он и мне говорит, что ничего не помнит. Но тут что-то не так... Нет никаких оснований связывать его травмы с провалами памяти. Правда, весьма редко бывают случаи так называемой ретроградной амнезии, когда тяжелые травмы могут вызвать подобное состояние. Но здесь другая картина... Пусть немного окрепнет, а потом можете сами его спросить, почему он не хочет рассказывать.
        - У нас к тебе просьба, аксакал, - начал Мамбетов, - положи к нему в палату нашего человека, на всякий случай, чтобы с ним не расправились.
        - С потерпевшим? - удивился хирург.
        - Да, понимаешь... - Касым замялся, взглянул на Дорохова, и тот пришел ему на помощь:
        - Есть у нас предположения, причем очень веские, что Муратов замешан в преступлении и соучастники решили от него избавиться...
        Дорохов и Мамбетов, распрощавшись с главным врачом, собрались уходить. У порога Александр Дмитриевич задержал Мамбетова:
        - Давай попросим нашего любезного доктора еще кое-что выяснить относительно Муратова.
        Врач, начавший просматривать очередную историю болезни, недовольно оторвался от документов.
        - Посмотрите, пожалуйста, зубы у вашего пациента.
        - При чем тут зубы? - удивленно вскинул брови хирург.
        - А при том, да-ра-гой, - рассмеялся Касым, - что мы этого Муратова, еще не зная, что он тут у тебя находится, по зубам вычислили.
        - Зубы как зубы, в нижней челюсти все целы, а в верхней сбоку мост, металлический. Я только что смотрел у него язык, и этот мост в глаза бросился.
        - Ну вот и спасибо. А как и почему мы по зубам вычислили, я тебе в другой раз расскажу, - рассмеявшись, объявил Мамбетов.
        Когда они появились в управлении, секретарь доложила, что звонил Абитов и просил передать, чтобы обязательно дождались его звонка с мясокомбината.
        - А что он там делает? - удивился Мамбетов. - Он же остался на той улице, где все случилось.
        - Не знаю, - пожал плечами Александр Дмитриевич. - Да, видно, не зря он туда отправился. Что-то там на месте нащупал.
        Каждый раз, когда звонил телефон, Мамбетов стремительно снимал трубку, но это, как на грех, звонили другие люди. И только когда чайник опустел, а пепельница заполнилась окурками, раздался долгожданный звонок. Мамбетов пододвинул к себе блокнот, зажал плечом трубку и начал торопливо записывать. Закончив разговор, ой вышел из-за стола, подсел к Дорохову и облегченно вздохнул.
        - Теперь-то, кажется, все прояснилось. Отыскался квартирант Фатьмы. Вернее, бывший квартирант, разнорабочий мясокомбината. Фамилия его Сорокин. И главное, заметь, Искандер, второго марта этот Сорокин взял отпуск якобы в связи с болезнью родственника и куда-то уехал. Абитов узнал его адрес, записал приметы, хотел немедленно ехать к нему домой, но я не велел. Разберемся и лучше пошлем Байкалова. Его меньше знают, а выяснит он все не хуже нас с тобой.
        - Кажется, пахнет жареным, - усмехнулся Дорохов.
        Большой четырехэтажный дом Байкалов отыскал сразу. Нашел и квартиру Сорокиных на втором этаже - на двери висел замок. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в том, что дверь давно не открывалась.
        Байкалов спустился на нижний этаж, нерешительно постучал в квартиру, находившуюся как раз под квартирой Сорокиных. Дверь открыла пожилая женщина-киргизка. Григорий замешкался - не успел он научиться по-киргизски. Но женщина сама пришла на помощь. Она обратилась к нему на чистом русском языке. Старший инспектор предъявил ей свое удостоверение, попросил разрешения зайти, сказав, что ищет кого-нибудь из членов домового комитета.
        Хозяйка пригласила Байкалова в светлую, опрятную комнату, предложила стул, села сама.
        - Я член товарищеского суда нашего жэка, может быть, смогу вам помочь?
        Лейтенант рассказал о том, что его интересуют Сорокины, и женщина на минуту задумалась.
        - Дуся хорошая, отзывчивая, всегда поможет, хорошо относится к своему мальчику, а вот Валерий... Не поговорит, даже не поздоровается, пройдет мимо, будто первый раз видит. Иногда выпивает, больше один, дома, без друзей... Жену не обижает. Жили мирно. Как все. Говорила Дуся, что раньше ее муж пил, скандалил, безобразничал, а потом изменился. Может, повзрослел? Сейчас у них спокойно. Сына в детский сад, а сами - на работу.
        - А как у них с деньгами? - спросил Байкалов.
        - Оба работают, семья три человека, живут экономно. В конце февраля Дуся шубу купила каракулевую. Потом сразу телевизор «Рубин». Вроде бы никуда не собирались, а тут вдруг уехали.
        - Куда? - не вытерпел Байкалов.
        - Говорили, к Валерию на родину. Куда-то под Москву. У них там кто-то заболел. Мне Дуся сказала, что рожать сюда приедет. Она-то в положении.
        Байкалов поблагодарил женщину и решил, не откладывая, разыскать участкового инспектора - может быть, тот кое-что добавит о Сорокине. Ему повезло - участковый встретился на улице.
        - Слушай, младший лейтенант, это твоя территория?
        - Зачем спрашиваешь? Не знаешь, что здесь уже полгода преступлений не было? - скороговоркой заговорил участковый. - День и ночь работаю, хулиганов, воров в тюрьму отправил, профилактику провожу, теперь на всем участке одни хорошие люди живут.
        - Подожди, не говори лишнего, дело есть. Сорокина Валерия знаешь?
        - Конечно, знаю, в Москву поехал, мать заболела. Так себе парень... Немножко дурной, наверно. Ни с кем не дружит, никуда не ходит. Возьмет бутылку, дома выпьет, ни компании, ни друзей. Собирается квартиру свою на Москву менять. Только я думаю, кто из Москвы к нам поедет?
        - С кем дружил Сорокин? - спросил Байкалов.
        - Говорю тебе, ни с кем не дружил, ни к кому не ходил, дома сидел. Иногда картины рисовал, из глины лепил или из дерева фигурки резал.
        - Вот что, - решил Байкалов, - идем сейчас в управление, там Мамбетову все доложишь.
        - Зачем к полковнику? Нечего мне докладывать... Лучше идем ко мне обедать - шурпа-мурпа кушать будем, чай-пай пить будем. - По обычаю киргизских балагуров участковый прибавлял к словам бессмысленные рифмы.
        - Нет, мне некогда, а ты после обеда все-таки приходи в уголовный розыск, наверное, понадобишься.
        В кабинете Мамбетова обсуждалась предстоящая поездка Байкалова на родину Сорокина. Общими усилиями удалось узнать, что Валерий Петрович Сорокин родился в 1939 году под Москвой, в городе Ликино-Дулеве. По специальности он художник по фарфору, но по непонятным причинам на мясокомбинате был разнорабочим. Самой главной находкой была запись в кассе Аэрофлота, из которой следовало, что билеты Сорокин купил до Москвы.
        Ехать искать преступника рвался Абитов, но начальник уголовного розыска ему отказал:
        - Куда ты поедешь? Ведь там, наверное, во всем этом городке нет ни одного киргиза. Один раз попадешься на глаза Сорокину - и все: провал. Он сразу насторожится и сбежит. А за ним там, возможно, и последить придется.
        Остановились на кандидатуре Байкалова. Александр Дмитриевич долго инструктировал его, дал на всякий случай телефоны своих сослуживцев. Утром, с первым рейсом, старший инспектор вылетел в Москву...
        Через два дня Мамбетов и Дорохов снова отправились в больницу. Главный врач предложил им чай и, прихлебывая из пиалы, стал рассказывать:
        - Симулянт ваш Муратов. Анализы нормальные, температура спала, реакция отличная, разрешил сидеть - в общем, нет у него никаких отклонений. Спрашиваю, как его ранили, твердит, что ничего не помнит. Врет. А вашего деятеля, что уложили с Муратовым рядом, сами расспросите, сейчас я его возьму на «перевязку».
        Вскоре в кабинет на костылях вошел средних лет мужчина и, отставив костыли, плюхнулся на диван.
        - Ну и задание вы мне подсунули, Касым Мамбетович! Недельку полежу и ходить разучусь. Вечером, когда все заснули, у меня спрашивает, нельзя ли через мою жену записку одному другу передать? Я отвечаю, почему нельзя, попросим вместе, она для хорошего человека куда хочешь сбегает. - «Больной» вытащил из кармана пижамы четвертушку почтовой бумаги, расправил листок и прочитал: - «Валера, а я живой! И скоро поправлюсь. Что же ты передачу не принесешь? Кто меня резал и как попал в какой-то двор, не помню. Пропала память. Но ничего, вылечусь, все вспомню. От меня они никуда не денутся! Из-под земли достану. Убивать не буду, стребую расчет наличными сам, без суда. Привет. Борис». - «Больной» закончил читать и попросил: - Дайте покурить. Завожу контакты, и мои все искурили.
        - Берите все. - Дорохов протянул пачку «Явы». - Что вам говорил Муратов о своем приятеле?
        - Сказал, если, мол, моя жена его не застанет дома, то пусть записку порвет и бросит в арык.
        - Почему же так? - вмешался Касым.
        - Сорокин собирался куда-то уехать. Мне вот кажется, что дружок Муратова в курсе всех его дел. Обижается Борис, что нет ему передачи. Вот и думаю, раз ждет, что тот притащит передачу, значит, знает, что Муратова ранили и положили в больницу. Вот вы еще раз прочитайте записку. Сообщает, что он никому не рассказал об обстоятельствах ранения, вроде забыл, и все. И еще: пусть, мол, его не боятся - убивать никого не будет, лишь бы заплатили. Так?
        - Итак, что думаешь, аксакал, по поводу записки Муратова? - спросил Мамбетов, когда они возвращались в управление.
        - Ясно одно, Касым, Сорокин знает, что случилось с Муратовым.
        - Думаешь, только знает?
        - Трудно сказать, не исключено, что и вместе воровали.
        - Зачем же тогда это послание?
        - Представь себе, что Муратов - участник кражи, от которого хотел или хотели избавиться. Естественно, ему не хочется терять деньги, за которые уже и так заплатил слишком дорого. Что он в этом случае должен делать? Как ему выгоднее поступить? Обязательно следует успокоить тех или того, у кого деньги.
        - Подожди, Александр Дмитриевич, ты допускаешь, что кражу они совершили вдвоем?
        - Может быть, и втроем. Но скажи мне, к чему тогда свелась роль третьего при покушении на убийство? Явные следы в том дворе только муратовские, а тот, кто замыслил расправу, ни окурка не обронил, ни отпечатков не оставил. Больше того, даже следов обуви мы его не нашли. Почему? Старался их не оставлять. А как же третий? Ну второму удалось не наследить, а вот чтобы и третий ничего не оставил, трудно поверить.
        - Но может быть, дорогой полковник, третий также старался, как и второй, не наследить?
        - Возможно. Но понимаешь, Касым, когда я осмотрел двор, эту летнюю кухню, сарай, наконец как-то внутренне, интуитивно, что ли, почувствовал: мало участников было в этом преступлении.
        - Интуиция еще не доказательство, дорогой аксакал. Хорошо, допустим, двое совершили кражу - Муратов и Сорокин, но все-таки, пока Байкалов разбирается с Сорокиным под Москвой, мы тут хорошенько поищем их связи. На всякий случай.
        Вечером позвонил «больной» и передал, что его подопечный очень расстроился, когда узнал, что Сорокин со своим семейством отбыл в Москву. На предложение послать записку кому-либо еще только буркнул, что, мол, больше некому.
        А еще через неделю возвратился Байкалов из командировки в подмосковный город Ликино-Дулево.
        Вот что он рассказывал.
        Работники городской милиции встретили его радушно. Начальник уголовного розыска прикрепил к нему старшего лейтенанта Гурьянова. Однако Гурьянов работал в Ликино-Дулеве давно, с ним здоровалась половина жителей города, и Байкалову пришлось отказаться от его услуг, чтобы не напугать Сорокина, который старался держаться неприметно. Байкалов узнал, что Сорокин приехал из Средней Азии, но вскоре из города исчез. Выяснилось также, что, попросив на мясокомбинате отпуск на поездку к больной матери, он солгал - мать была вполне здорова, каждый день ходила на работу. Не сразу Байкалов напал на след Сорокина. Оказалось, что он купил дом в деревне неподалеку от города, но ночевал иногда и у матери.
        Байкалов тут же отправился в эту деревню. Брести по дороге через поле было невыносимо - грязный, мокрый снег расползался под ногами. Март, уже теплый в Киргизии, здесь, в Подмосковье, оказался холодным. А уехал он из Оша в туфлях и легком пальто. Возле деревни он увидел длинное каменное здание. Зашел, осмотрелся. Чистый цементированный пол, подвешенные к потолку какие-то механизмы, провода, шланги, а по бокам кабины, в каждой виднелась лоснящаяся спина коровы. Оказывается, он попал в коровник, где хозяйничало несколько девушек. Байкалов рассказал им тут же придуманную историю. Служил, мол, в армии, вернулся, демобилизовался, приехал в Ликино-Дулево, нашел работу, а жить негде. В общежитии не хочется, тем более есть деньги. Вот и решил он в деревне купить дом или хотя бы снять комнату. Девушки наперебой стали давать советы и тут же рассказали об учителе из городской школы, который недавно продал дом человеку, приехавшему из Средней Азии. Одна говорила, что дом стоил тысячу рублей, другая - две. Девушки погоревали о том, что в их селе больше домов для продажи нет, и назвали несколько человек, у
которых можно снять комнату.
        - А может быть, тот, что из Средней Азии, и не купил учительский домик, спросите у соседей, чем купля-продажа закончилась, - посоветовала одна из девушек на прощанье.
        Байкалов обрадовался и, уже не замечая мокрого снега и слякоти, направился на разведку. Дом, проданный учителем, был добротный, рубленный в лапу из толстых бревен, с резными наличниками и крыльцом, одетым в деревянные кружева. Калитка, примыкающая к забору, оказалась закрытой на внутренний замок. Дорожка к крыльцу была расчищена, но на выпавшей пороше свежих следов не было. Убедившись, что Сорокина дома нет, старший инспектор пошел в сельский Совет. Представившись председателю, он попросил разрешения познакомиться с документами на проданные за последнее время дома. Нужную купчую увидел сразу.
        Запомнив фамилию учителя, он вернулся в город, разыскал школу и учителя и попросил уделить ему несколько минут. В ответ на вопрошающий взгляд немолодого человека с серьезным, несколько хмурым лицом Байкалов сказал, что Сорокин, купивший дом, нашел себе другой, ближе к городу, и от купленного в деревне намерен избавиться, что ему, Байкалову, нравится этот домик, он согласен его купить, да вот беда - в сельском Совете сказали, что он стоит тысячу, а Сорокин требует две и божится, что сам заплатил столько. Вот он и пришел выяснить, так ли это на самом деле. Учитель, смущаясь, нехотя подтвердил, что дом продал за две тысячи, но, чтобы меньше платить за оформление купчей, он по просьбе Сорокина указал в договоре половинную сумму.
        Байкалов как бы между прочим сказал, что Сорокин произвел на него странное впечатление - отказался от задатка и потребовал рассчитаться за дом не деньгами, а предъявительской сберегательной книжкой. Учитель, торопясь закончить не очень приятный разговор, припомнил, что ему Сорокин заплатил двумя пачками десятирублевок в банковской упаковке. Байкалов попросил учителя не говорить об этом разговоре Сорокину.
        В конце концов старшему инспектору удалось увидеть Сорокина. Утром он вышел от матери и стал бродить по магазинам. Дважды заходил в ресторан. Требовал стакан коньяка, лимон, маринованные грибы и какую-нибудь рыбу. Небрежным жестом вынимал из заднего кармана брюк пачку трехрублевок, всякий раз оставлял щедрые чаевые. Так повторялось несколько дней. Знакомых, в которых можно было бы заподозрить соучастников, Байкалов ни разу не видел.
        Решив, что дальнейшее изучение сорокинских похождений ничего не даст, Байкалов стал действовать. Вместе с начальником уголовного розыска и Гурьяновым они договорились утром брать Сорокина. Эту ночь он провел у матери. Там его и задержали. Вел себя Сорокин, на удивление, спокойно, словно и не было за ним никакой вины. Когда Байкалов, просматривая его паспорт, поинтересовался новой пропиской, Сорокин объяснил, что прописался у дяди, скрыв, что дом принадлежит ему. Обыск в квартире ничего существенного не дал. В сумке жены нашлось девяносто рублей трехрублевками банковской укладки, а у Сорокина - такими же купюрами 126 рублей. Байкалов, правда, обратил внимание на плоский, замысловатой формы чемоданный ключ, который не подходил ни к одному чемодану в доме. Прежде чем уйти из квартиры, задержанный попросил разрешения попрощаться с расстроенной матерью. Он обнимал ее, успокаивал и, прижавшись к щеке, долго гладил седые волосы.
        Задержанного доставили в Ликино-Дулевский городской отдел. Начальник уголовного розыска тут же начал допрос, а остальные отправились в деревенский дом. Едва подъехав к дому, Байкалов заметил, что там уже кто-то успел побывать - на запорошенной дорожке тянулись две цепочки следов, туда и обратно.
        Оставив участкового инспектора возле дома, Байкалов вместе с Гурьяновым снова помчался на квартиру, где только что производили обыск. Старший инспектор нервничал, чувствуя, что допустил ошибку, никого не оставив в деревне. Еще большие неприятности ждали его в квартире. Жена Сорокина рассказала, что мать ее мужа ушла из дому сразу после обыска. Теперь уже Байкалов оставил на квартире Гурьянова, а сам поехал к пожилой женщине на работу, но ее и там не оказалось.
        Возвращаясь, он заметил, что возле дома остановилось такси и из него вышла мать Сорокина с довольно объемистым чемоданом. Едва она вошла в подъезд, как Байкалов бросился за понятыми. В квартиру, где Гурьянов поджидал возвращения хозяйки, все вошли почти одновременно. Мать растерялась настолько, что несколько минут не могла произнести ни слова. Но, придя в себя, женщина объяснила, что сын, прощаясь с ней, шепотом попросил немедленно забрать в его деревенском доме чемодан из подполья. Что в нем, она не знает, поскольку замки закрыты и ключа у нее нет.
        Байкалов достал недавно изъятый ключ, поставил чемодан на стол, пригласил поближе понятых и открыл замок. Под крышкой в большом целлофановом пакете лежал дорогой черный костюм, новенькие мужские рубашки, а под ними пачки денег. Мать, увидев деньги, в глубоком обмороке сползла со стула. Единственным хладнокровным свидетелем оставалась жена Сорокина. Она сидела, откинувшись на спинку дивана, и безучастно наблюдала за происходящим. Для матери вызвали «Скорую помощь», и стали считать деньги. В чемодане оказалось тридцать две тысячи семьсот пятьдесят рублей.
        А в городском отделе в это время продолжался допрос задержанного. Сорокин лгал, отрицая всякое участие в краже. Он не подозревал, что все это уже бесполезно. Но когда увидел чемодан, побледнел. Зло, цинично обругал мать и сразу же начал рассказывать о краже, утверждая, что совершил преступление один, без всяких помощников и соучастников. Заканчивая свой рассказ, Байкалов сообщил, что из похищенных денег, принадлежащих мясокомбинату, Сорокин успел безвозвратно промотать около двух тысяч рублей, остальные возмещаются изъятыми у него ценностями и стоимостью дома.
        Заканчивался пятнадцатый день командировки Дорохова. Пора было возвращаться. Он сидел в кабинете Мамбетова и размышлял. Кто же такой этот Валерий Сорокин? Хотелось понять причины, толкнувшие его на дерзкие преступления. Дорохов ждал возвращения Мамбетова, который вместе с Абитовым и Байкаловым повез в больницу Сорокина на очную ставку с Муратовым. Не терпелось услышать подробности. Может быть, они помогут разобраться в этом Сорокине?
        Байкалов вернулся первым, он внес в кабинет небольшой магнитофон. Включил, и в кабинете зазвучал тихий сиплый голос. Дорохов догадался, что это говорит Муратов.
        «Сидящего передо мной человека знаю. Это Сорокин Валерий. Мы вместе с ним украли деньги на мясокомбинате. Он выведал там все порядки, а я приготовил инструменты... Деньги мы закопали в сарае, где раньше на квартире жил Сорокин. Первого марта решили их разделить. Я хотел забрать свою долю и уехать в Прибалтику к родственникам. В тот день мы встретились под вечер, пробрались на усадьбу... Сорокин выкопал деньги... Но прежде чем делить, их нужно было пересчитать. Перед расчетом Сорокин преподнес мне подарок... Туфли - точь-в-точь такие же, как те, что я потерял около арыка. Вот, думаю, человек, вот друг. Стал шнурки завязывать, а он ножом в спину».
        Официальный голос коротко спросил:
        «Сорокин! Вы подтверждаете показания Муратова?»
        «Уведите меня отсюда. Уведите...»
        У Сорокина началась истерика.
        - Вот и вся очная ставка, - выключая магнитофон, сказал Байкалов.
        Александр Дмитриевич задумался и не заметил, как появился Мамбетов, взволнованный, весь красный от негодования.
        - Ты скажи мне, Александр Дмитриевич, откуда такой мерзавец взялся? Знаешь, что он мне сейчас сказал? Приехали мы к управлению, вышли из машины, Сорокину-то на ручку я браслетик нацепил... Идем рядом, и он спокойно так говорит: «Если бы Муратова в том сарае под бочками закопал, вы бы его сто лет не нашли». Беляков сейчас его показания записывает. Оказывается, после того как он дважды ударил ножом Муратова, он сложил деньги в портфель, отнес домой и сразу ночью вернулся, чтобы зарыть труп. Но его не оказалось. Обшарил весь сад, переулок - Муратов исчез. Слышал бы ты, с каким сожалением бандит сказал: «Не ожидал, что Борька оживет». Ну и подлец. Кражу эту он два года готовил, два года Муратова проверял. Ему нужен был слесарь, специалист, чтобы инструмент достал, ящик открыл и главное - на преступление согласился. Он понимал, что одному не справиться, а когда соучастник был уже не нужен, решил его убрать, расчетливо и хладнокровно. Ну ничего, получит по заслугам. Суд во всем разберется.
        Секретарь принесла вскипевший чайник. Касым сам заварил чай, разлил по пиалам и предложил Дорохову и Байкалову.
        - Ну вот и все с мясокомбинатской кассой, - отпивая чай, заговорил Дорохов. - Хорошо поработали.
        - Не делай вид, Искандер, что ты здесь ни при чем. Это ты «хлестнул бичом, когда надо было свернуть». Потому что раньше нас поворот увидел.
        - Брось, Касым! Вы бы и сами направились куда следует. Как это у вас говорят... «Луну полой не закроешь»?
        - Ай джигит, ай молодец! Запомнил. Ну так я тебе еще скажу: «Старика красит борода, а речь джигита - пословица».
        Дорохов усмехнулся, покачал головой:
        - Человека красит выполненный долг.
        Книголюбы
        Маленькая, хрупкая, насмерть перепуганная женщина в больших очках, напоминавшая подростка, с недоумением смотрела на майора милиции и говорила так, словно никак не могла поверить в случившееся. Волнуясь и запинаясь, она начала рассказывать:
        - Костя, муж мой, ушел рано утром в институт и обещал скоро вернуться. Я убрала квартиру и принялась обед готовить. Примерно в половине девятого пришел знакомый мальчик - принес мужу книжки и попросил за них деньги. Я сказала ему, чтобы подождал... Он сел вот на этот стул, а я в том углу на табуретке чистила картошку. Слышу, звонок. Ну, думаю, вот и Костя пришел. Руки у меня мокрые, и я сказала мальчику, чтобы он открыл дверь - у мужа ключей не было. Слышала, как он возился с замком, а потом вдруг как закричит: «Тетя Наташа! Тетя Наташа!» Вбежал в кухню, а за ним двое в масках. Высокие, прямо великаны какие-то, один с ножом ко мне. «Молчи», - говорит. Другой ударил мальчика по голове толстой палкой, тот сразу упал. Они накинули на меня мешок, связали, перетащили в комнату... И тут слышу: снова дверь хлопнула. Я решила, что пришел Костя и они его убьют. А слова вымолвить не могу - голос пропал. Один мужчина выскочил в коридор и начал кричать на второго. Оказалось, что мальчишка пришел в себя и убежал, они испугались, что приведет милицию, и заторопились... Я слышала, как заходили в спальню, как
открывали шкаф, вытаскивали магнитофон, что-то свалили, разбили... А мне все время твердили: «Молчи, а то хуже будет!..» Спрашивали, где деньги. Я сказала, что все наличные у меня в сумке. Около семидесяти рублей там всего было. Перед уходом предупредили, чтобы я не кричала, иначе вернутся и убьют...
        Майор Афанасьев вместе с потерпевшей обошел большую трехкомнатную квартиру. Перед платяным шкафом ворохом лежала одежда, ящики туалетного столика были выдвинуты, на полу валялись коробки от ювелирных изделий, оберточная бумага, какие-то лоскуты, квитанции...
        Хозяйка, рассматривая спальню, несколько успокоилась. Подняв с пола плоскую коробку, она даже улыбнулась.
        - Арабские медяшки взяли, а папины запонки оставили... А они из настоящей платины... И камушки в них - тоже настоящие.
        В гостиной сосредоточенно работали следователь и эксперт. Чтобы не мешать им, майор с женщиной вернулись на кухню. Он попытался выяснить приметы грабителей, но женщина, кроме того что они показались ей громадными, толком ничего сказать не могла.
        - Вы видели, как ударили мальчика?
        - Да! Кровь так и брызнула! Он упал, бедный, застонал и затих. Думала, что убили. А лежал он вот там, у стола, видите, где коврик сбит в сторону...
        Майор нагнулся, осмотрел пол и в самом деле заметил на линолеуме несколько капель крови.
        Афанасьев попросил эксперта взять кровь для анализа и вернулся на кухню - надо было поговорить с мужем.
        - Я был в институте, - рассказывал бледный, растерянный молодой мужчина, как оказалось, студент исторического факультета. - Один студент с нашего курса обещал мне принести кое-какую литературу. Мы встретились и тут же расстались. Я сразу же поехал домой. Выхожу из лифта, смотрю - дверь в нашу квартиру приоткрыта. Вошел, позвал Наташу и услышал плач. Бросился в комнату и ужаснулся: лежит связанная, с мешком на голове... Развязал веревку, стащил мешок, а жена в полуобморочном состоянии. Позвал соседку, она фельдшер, позвонил в скорую, в МУР...
        - Когда вы возвращались, на улице, возле дома или в подъезде никого не встретили? - спросил Афанасьев.
        - Вроде бы нет... Хотя постойте... Уже подходя к дому, видел, как от нашего подъезда отъехала машина... Кто в ней сидел, не заметил. Кажется, это была «Волга»... Наверное, такси. Светло-серая или беж. Когда она сворачивала на улицу Качалова, я заметил антенну - торчала из багажника, ну, как у таксистов... На манер удочки.
        - А что за мальчик к вам приходил?
        - Наверное, Паша... Тюрин его фамилия. Живет с бабушкой за городом, по Киевской дороге. Мы с ним знакомы довольно давно.
        - Зачем он приходил?
        Хозяин взглянул на кухонный стол, где лежали две толстые книги в красном сафьяновом переплете, судорожно вздохнул, словно услышал вопрос, которого опасался.
        - Видите ли, Павлик с бабушкой очень нуждаются и... поэтому продают книги. У них есть старые, редкие. Кое-какие я купил... Вот и сегодня он должен был принести...
        - Принес? Вот эти?
        - Да... Только я думал, что он придет попозже.
        Мужчина взял одну из книг и склонился над ней и, видно, сразу забыл обо всем...
        - Посмотрите, какая прелесть! Столько лет, а она как новая. Даже страницы не потемнели! - Сообразив, что говорит не то, что от него ждут, отодвинул книгу. - Жаль Павлика. Вы не знаете, что с ним?
        Этого Афанасьев не знал. Он прошелся по кухне, взял со стола книгу, машинально полистал и снова положил. Постоял в том месте, где лежал мальчик. В открытую дверь протиснулась серая морда овчарки с большими торчащими вверх ушами. Собака искоса взглянула на Афанасьева и уселась возле порога, высунув мокрый розовый язык. Вслед за ней вошел проводник.
        - Трижды применял Ладу от мешка, что оставили преступники, но, - он виновато развел руками, - дойдет до проезжей части - и ни с места. Последний раз даже заскулила.
        Овчарка сидела возле проводника, не сводя с него умных глаз.
        - Ну что же, ничего не поделаешь, - вздохнул Афанасьев. Он хотел погладить собаку, но та, давая понять, что не нуждается в сочувствии, отвернулась.
        - Как думаешь, Ладушка, пригодится нам еще этот мешок? - шутливо спросил майор.
        Собака вильнула хвостом, словно хотела сказать: «Все может быть».
        Афанасьев оставил в помощь следователю своего инспектора Ильина, а сам направился к себе в отделение. Перед уходом обратился к проводнику:
        - Тщательно осмотрите мешок и вместе со следователем его изымите. Может, пригодится. - И улыбнулся: - Лада того же мнения.
        Поднимаясь к себе в кабинет на второй этаж, Афанасьев столкнулся с молодым лейтенантом. Его новая, с иголочки милицейская форма сияла серебром и медью.
        - Что это вы, Звягин, в такую жару вырядились? - удивился майор.
        - Сегодня по графику поддежуривает Ильин... Мы с ним поменялись... А вы сами говорили... ну, чтобы в форме. - Лейтенант помялся. - Александр Филиппович, а вообще... как?
        - Что как? Такие преступления в один миг не раскрывают.
        - Да нет, я не про то... Как сидит? На заказ шил... Только вчера получил.
        Майор оторопело посмотрел на инспектора и еле сдержался, чтобы не чертыхнуться.
        - Сидит как надо! Не хватает только университетского значка для солидности.
        - Будет значок. Через три года, - пообещал лейтенант.
        - Да, Звягин! - Афанасьев усмехнулся. - То, что вы в форме, это, пожалуй, не так уж и плохо. Есть возможность блеснуть. Срочно поезжайте в центральную диспетчерскую таксопарков и выясните, была ли сегодня около девяти часов чья-нибудь машина на Суворовском бульваре. Возле дома, где произошло ограбление.
        - Ясно, товарищ майор!
        В кабинете майор по прямому телефону связался с дежурным по Московскому уголовному розыску.
        - Виктор Иванович? Да вот вернулся... У меня две просьбы: перед ограблением к потерпевшему приходил парнишка - Тюрин Павел. Хозяин его знает. Говорит, что живет он где-то недалеко от Москвы по Киевской дороге. Этот самый Тюрин по просьбе хозяйки открыл дверь. Она думала, муж, а оказалось, преступники. Она сама не могла, руки у нее, видите ли, были мокрые. Грабители ударили парнишку чем-то по голове. Он упал, а потом очнулся и дал деру. Ты, пожалуйста, скомандуй по городу, по селектору или телетайпу, всем отделениям: как только объявится, чтоб сразу сообщили. Пусть проверят поликлиники, скорую, больницы, может, у него ранение тяжелое, и убежал-то он сгоряча... Очень ценный свидетель. И второе. Как только приедет с места опергруппа, передай всем приметы похищенных вещей. Да, много. У меня все.
        Майор уселся поглубже в кресло и закрыл глаза. Он попытался собрать воедино отдельные, разрозненные факты.
        Маски, мешок, нож... Вероятно, дилетанты. Может, мальчишки? Однако хозяйка говорит, что они были огромные. Такими могли с испугу показаться. Хотя и мой Петька в свои шестнадцать меня перерос. Магнитофон забрали - это тоже для юнцов характерно. Да и в ценностях эти разбойничьи ни черта не смыслят... Стекляшки унесли, а настоящие камни оставили. Давненько в Москве ничего подобного не было. Видимо, группа новая. Но как они вышли на эту квартиру? Навел кто-то, не иначе. Знали, что женщина с утра одна будет. Знали, что есть чем поживиться... А что же все-таки с парнишкой? Как ему удалось удрать?
        Телефонный звонок прервал его размышления.
        - Александр Филиппович! Лейтенант Звягин докладывает. Я его нашел!
        - Кого?
        - Таксиста! Ну, который грабителей вез от Суворовского бульвара.
        - Где вы находитесь?
        - У центральной диспетчерской.
        - Подъезжайте к отделению, я выхожу.
        Афанасьев быстро направился к двери, потом вернулся к письменному столу и, взяв лист бумаги, что-то набросал. Выйдя из кабинета, он по-приятельски окликнул дежурного по отделению:
        - Слушай, Леша! Срочно разыщи старшего инспектора Павлова, он должен быть в районном управлении. Пусть все бросает и выполняет вот это задание. Я ему тут все написал. Если понадобится, обеспечь транспортом. Добро?
        На улице в потоке машин Афанасьев издали заметил автомобиль, в котором рядом с шофером светилась улыбающаяся физиономия Звягина. Едва водитель, немолодой уже мужчина с резко обозначившимися морщинами у рта, притормозил, Афанасьев на ходу сел в машину.
        - Выберите место, где поудобнее, и остановитесь, поговорим.
        - Николай Митрофанович, - обратился Звягин к таксисту. - Это мой начальник, майор Афанасьев.
        Майор молча пожал таксисту руку.
        Остановившись в тихом месте, шофер взял сигарету у Звягина, не торопясь затянулся.
        - Сегодня выехал из парка в семь утра, отвез домой сменщика, съездил на Белорусский вокзал и около девяти подъехал к площади Пушкина. Там двое ребят сели в машину. Один, постарше, с белыми длинными волосами, говорит: заедем, мол, сначала ко мне домой - на Суворовский бульвар, чтобы забрать вещи, а потом к Алику, это второй, значит, парень, на дачу - в Серебряный бор. Ну, подъехали к дому, они указали подъезд. Длинноволосый положил на сиденье червонец и попросил подождать. Минут через восемь-десять они вышли. Этот молчаливый, Алик который, нес чемодан и магнитофон. У беловолосого были две большие дорожные сумки и радиоприемник. Я хотел было положить вещи в багажник, но они говорят, не надо, засунули все на заднее сиденье, попросили ехать быстрее, а то у них времени в обрез. Доехали до Серебряного бора, свернули в переулок, подъехали к даче. Я еще, помню, спросил, почему она заброшенная, вроде бы нежилая. Алик ответил, что родители уехали на юг, а он больше в городе. Да, вход на участок там из маленького тупика. Ну, выгрузились ребята, дали мне еще пятерку. С тем я и уехал.
        - О чем по дороге-то говорили? - спросил Афанасьев.
        - Ни о чем. Белый все время песенку про крокодила Гену насвистывал. А Алик курил.
        - Вы их запомнили?
        - Белого хорошо рассмотрел. Интересный, высокий такой, ростом, пожалуй, с вас, здоровый парень. Когда сел, рукава у рубашки закатал, мускулы аж заиграли! Руки большие, загорелые, в рыжих волосах.
        - Наколок, шрамов не рассмотрели? - вмешался Звягин.
        - Вроде не было. А там кто его знает...
        - В чем они были одеты? - спросил Афанасьев.
        - На белом - рубашка с карманчиком на груди, чешская, серая, я себе такую в магазине облюбовал, да размер не подошел. В джинсах, а на ногах босоножки, наверное, тоже заграничные - спереди два широких ремня и пряжка желтая. В Алика как-то не всматривался. Он помоложе будет года на два, голос грубее. Волосы черные длинные, колечками на концах закручиваются. Я еще подумал, никак на бигуди завивает. Расчесаны на пробор, посредине. С бородкой. На Христа бы смахивал, только моложе, - усмехнулся шофер.
        - Вы помните место, где их высадили?
        - Конечно, помню.
        - Уж больно все просто получилось, - насторожился Афанасьев. - Подъехать прямо на такси, задержать преступников, и разбойное нападение раскрыто. Нет, что-то тут не так.
        Звягин, слушая разговор, не мог усидеть спокойно, все вертелся на сиденье и наконец взмолился:
        - Александр Филиппович! Шеф нас подвезет: и мы их на даче, прямо тепленьких...
        - Потерпи, - усмехнулся майор. - Вот что, Николай Митрофанович, едем-ка сначала на Суворовский бульвар. Как говорится, начнем от печки. Провезете нас тем самым маршрутом. Кстати, когда вы ждали пассажиров, кто-нибудь заходил в подъезд?
        - Вроде никто не заходил. А вот вышла пожилая женщина, затем мужчина в очках... Да, еще мальчишка выбежал лет четырнадцати-тринадцати. Прямо перед моим радиатором проскочил и - на проезжую часть. Чуть под грузовик не угодил.
        - Почему вы на него внимание обратили?
        - Да я же говорю: он чуть под машину не попал. Вот я и подумал, что шофер из-за моей «Волги» парня этого не видел. Запросто мог сбить. Водитель грузовика так крутанул баранку, чуть в чугунную ограду не врезался. Товарищ майор, вижу, вы со мной неспроста толкуете... Что эти двое натворили?
        - Квартиру ограбили. В общем, вы, Николай Митрофанович, сегодня на чай с бандитов получили.
        - Знать бы, так завернул бы с ними прямо к вам на Петровку.
        - Уж так бы и завернул! - усмехнулся Звягин.
        - А ты думаешь, раз таксист, то шабашник? - обиделся водитель. - Я ведь как услышал, что из диспетчерской по радио спрашивают, кто в девять утра был на Суворовском, сразу смекнул, что дело тут нечисто. Ну и сказал, потому что плевать мне на эту десятку!
        Афанасьев показал таксисту на милицейскую «Волгу»:
        - Возле нее и остановитесь. Ведь и утром вы останавливались где-то здесь, верно? А ты, Звягин, подымись на третий этаж, к пострадавшим... Там должен быть и Ильин. «Жигули» его здесь, значит, не уехал, позови его к нам.
        Инспектор Ильин постарше лейтенанта Звягина лет на пять, и в отличие от него в штатском. В светлых брюках и полосатой рубашке. Вопросительно взглянул на майора. Тот ввел его в курс событий.
        - Ты знаешь кого-нибудь в ГАИ Серебряного бора?
        - Конечно!
        - Тогда загоним к ним во двор такси, а с шофером на твоих «Жигулях» съездим к тому месту, где эти типы высадились. Неудобно нам на вашем такси ехать, они вас могли запомнить, - пояснил Афанасьев водителю. - Не возражаете?
        - А я на все согласился, еще когда к диспетчеру приехал, - пробурчал Николай Митрофанович.
        - Ну, тогда, Боря, жми вперед. Да, возьми к себе нашего щеголя. Может, найдется у тебя для него кое-какая одежонка? Ну хоть какие штаны или комбинезон?
        - Есть старенькие брючонки. Я в них машину мою.
        - Вот и одолжи их лейтенанту. А то он ненароком, как говорится, нам всю обедню испортит.
        - Я этого красавца в ГАИ экипирую. Там, конечно, тоже будут зрители, зато все свои.
        ...Когда въехали в дачный поселок, Николай Митрофанович тронул инспектора Ильина за плечо:
        - Поезжай медленнее. Тот самый тупик метров через двести.
        «Жигули» свернули на зеленую улицу, с обеих сторон тянулись обнесенные забором дачи. Афанасьев опустил стекло и полной грудью вдохнул чистый хвойный воздух. Вскоре показался узкий проезд, поросший невысокой травой.
        - Стоп! - таксист махнул рукой. - На том прогоне я их и выгрузил. А вот и след, где я разворачивался.
        На желтом песке обочины были заметны следы автомобильных шин. Напротив виднелся угрюмый двухэтажный деревянный дом, давно нуждавшийся в ремонте.
        Машина, не задерживаясь, проехала до конца улицы, повернула в переулок и опять оказалась на центральной магистрали Серебряного бора.
        - Останови, Борис, - попросил майор Ильина. - А ты, Звягин, возвращайся на ту улицу, найди себе наблюдательный пункт и смотри за дачей.
        Недавний блестящий лейтенант, вышедший из машины, был похож на бродягу. Старые, помятые брюки, застиранная рубашка и под стать одежде угрюмая физиономия.
        - Туфли-то свои модельные хоть пылью припороши, а то они у тебя как ворованные, - посоветовал Афанасьев. - И смотри - без всякой отсебятины. Только в одном случае разрешаю действовать: если преступники вздумают перевезти куда-нибудь вещи. Ясно? Ну, давай вперед. А вы посидите пока здесь. - Афанасьев, перекинув через руку куртку, расстегнул пуговицы на воротнике рубашки и направился вслед за Звягиным.
        Недалеко от угрюмого дома за оградой соседской дачи он заметил женщину с детской коляской. Майор подошел к калитке, кашлянул...
        - Нельзя ли вас на минутку?
        - Заходите. У нас нет собак, - женщина взглянула на коляску, поправила чепчик на головке ребенка.
        - У меня тоже двое карапузов. В Москве сейчас душно, далеко уехать не можем, а за город хочется. Не знаете, никто здесь не сдает комнату?
        - Вряд ли. Вчера приходила женщина, тоже искала комнату, да, кажется, так и ушла ни с чем.
        - А вот в той даче нет комнатушки? - и Афанасьев указал на угрюмый дом, видневшийся сквозь деревья.
        - Да он пустой. Его еще весной отдали нашим заводским конструкторам. Они уже переехать собирались, а там перекрытие рухнуло. В общем, аварийный дом.
        Женщина заулыбалась ребенку и, забыв об Афанасьеве, покатила коляску вдоль дорожки.
        Афанасьев подошел к даче, примыкавшей к участку, где находился тот самый дом, с другой стороны и остановился в раздумье. В этот момент из дачи вышла какая-то вся уютная старушка и заспешила к Афанасьеву.
        - Александр Филиппович, проходите, ваш помощник здесь, у нас.
        Афанасьева не так-то просто было сбить с толку, но осведомленность старушки явно его обескуражила. «Узнала одна, через пятнадцать минут будет известно всему поселку, - подумал он раздраженно, - а вот это уж ни к чему». Ругнув про себя Звягина, он изобразил на лице улыбку и направился в дом.
        Старушка провела майора в большую светлую комнату и указала на лестницу, ведущую на второй этаж.
        - Ваш молодой человек там.
        Размышляя, как бы это получше всыпать Звягину при первой же возможности, Афанасьев поднялся в мансарду. Довольный собою «оборванец» сидел у окна и смотрел на унылый дом, который отсюда был виден как на ладони.
        - Вы как сюда попали? - как можно спокойнее, сдерживая ярость, спросил майор.
        - Познакомился с Никитой Тихомировичем, он адмирал в отставке, и с Зинаидой Христофоровной - его женой. Адмирал спросил прямо: вы жулик? Я говорю: нет, я офицер. Удостоверение показал. Тогда, говорит, если нужно, помогу. Вы ведь, товарищ майор, сами говорили, что следует доверять людям... Адмирал сказал, что дача пустует, там только ребятня со всего Серебряного бора играет. Сейчас он пошел на разведку - посмотреть, что там и как. Я его отговаривал, но адмирал сказал, что и раньше там бывал.
        В окно Афанасьев увидел появившегося из-за угла дома старика, лысого, но с довольно густой бородой, с лопатой в руках. Он нагибался к заросшим грядкам, видимо пытаясь что-то там рассмотреть. Потом снова вернулся к дому, заглянул в закрытые окна и снова покопался в грядках. «Что это он там ищет?» - удивился Афанасьев.
        Через несколько минут адмирал вернулся. Афанасьев спустился ему навстречу, так и не решив, стоит ли наказывать Звягина. Отставной моряк усмехнулся:
        - Под старость и я в детективы записался... Ну, что вам сказать? В дом никто не входил. Двери-то явно не открывались. Позавчера дождь был, под окнами песок прибило, так он и сейчас целехонький. А вот в заборе за домом оторвана доска и свеженькие следочки видны. Вы не сомневайтесь, я охотник и в следах разбираюсь. Думаю, те, кого вы ищете, на даче не задержались, а прошли на соседний участок. Там малинник густой, дачники могли их и не заметить. Объясните по-человечески, в чем хоть дело? А то я вашего переодетого помощника спрашиваю, а он одно твердит: секрет, служебная тайна.
        Афанасьев рассмеялся. Ему ничего не оставалось, как рассказать старику вкратце все, что произошло.
        - Ну, правильно! - воскликнул адмирал. - Возле забора трава примята! Несомненно, там что-то лежало. Наверное, те самые вещи. Но куда же их смогли унести? Пойдемте посмотрим!
        Они еще издали заметили доску забора, она была оторвана и прислонена к перекладине. Не останавливаясь, оба прошли дальше, на перекресток.
        - Товарищ адмирал! А если на часок-другой я попрошу приютить и второго моего помощника, а? - спросил Афанасьев. - Уж больно здорово из ваших окон просматривается все вокруг. Лучшего наблюдательного пункта не найти.
        - Да, моя рубка что надо! Для пользы дела - пожалуйста. Могу предложить и отличный бинокль.
        - Ну что же, не откажусь, спасибо.
        Афанасьев быстро зашагал к машине. Ильин, прислонившись к двери, дремал на переднем сиденье, а Николай Митрофанович улегся на заднем да еще газетой прикрылся.
        - Недурно устроились, помощнички! - усмехнулся Александр Филиппович.
        - А мы замаскировались, - открыв газету, заулыбался шофер.
        Афанасьев объяснил Ильину, как найти адмиральскую дачу, и взял ключи от машины. Усаживаясь за руль, он заметил проходящего мимо парня в синем тренировочном костюме. Его тянула за поводок огромная овчарка.
        - Скажите, пожалуйста, где здесь милиция? - обратился майор к парню.
        - А вам, собственно, какая нужна? Речная поближе, вот там налево, в конце улицы. А местное отделение примерно в километре, у троллейбусного круга.
        - Ну, поехали, Николай Митрофанович. - Афанасьев плавно тронул машину.
        Вскоре в узкой, заросшей сиренью аллее сквозь кусты блеснула Москва-река, показались уткнувшиеся в причал милицейские катера. Вывеска сообщала, что здесь размещается линейное отделение Московской речной милиции.
        - Жарко. Почему бы вам не искупаться? - посоветовал Афанасьев водителю. - Или хотя бы пополощите ноги у бережка. Думаю, проторчим здесь минут сорок, а то и час, не меньше.
        В отделении Афанасьев по телефону связался с дежурным по Московскому уголовному розыску.
        - Виктор Иванович! Это опять я, Афанасьев. Знаешь, где в Серебряном бору речная милиция? Пришли сюда Ладу с проводником. Только пусть в штатское переоденется. Да не Лада, а проводник. Не остри, пожалуйста. Здесь собак полно. Она за местную дачницу сойдет. Таксист этих голубчиков высадил с вещами у «сквозняка». Думаю, далеко они не ушли.
        Николай Митрофанович плавал недалеко от причала, нырял, отфыркивался и снова погружался в воду. По его лицу было видно, что он доволен всей этой историей, которая неожиданно выбила его из привычной колеи... Афанасьев разделся, отдал кобуру с пистолетом дежурному, который вышел вслед за майором, и, разбежавшись по пирсу, без плеска ушел под воду.
        Через несколько минут оба одновременно выбрались на берег. Шофер начал было одеваться, Афанасьев его остановил:
        - Сходим на пляж, в буфет, как все люди.
        После того как они проглотили по паре пирожков, Афанасьев предложил:
        - А теперь, Николай Митрофанович, самое время пройтись: себя покажем, людей посмотрим. Может, и ваши пассажиры здесь прохлаждаются. В такую жару где еще и быть, как не на пляже.
        Они брели у воды по самой кромке, вышли на тропинку, петлявшую среди цветастых тентов и шезлонгов. Шофер внимательно рассматривал молодых людей, а Афанасьев вообще приглядывался к публике. Его внимание привлекла компания парней, которые разлеглись на песке и играли в карты, по очереди потягивая прозрачную жидкость из большой бутылки. Парень с длинными, выгоревшими на солнце волосами чаще других складывал выигрыш в карман джинсов, разложенных на песке. Ему, наверное, было лет восемнадцать-двадцать. Двое других - тоже длинные и худые, тоже гривастые. Разговаривали громко, вели себя развязно, не обращая внимания на окружающих.
        Беловолосый, отбросив карты, достал из джинсов яркую коробку, ловко выдернул зубами сигарету и небрежно перекинул пачку соседу. Затем долго любовался блестевшей на солнце зажигалкой, прикурил и пустил ее по кругу. Несколько раз затянувшись, глотнул из бутылки и что-то с жаром начал говорить.
        Эта группка заинтересовала майора. Он указал на нее Николаю Митрофановичу.
        - Не они?
        - Как будто нет, - произнес тот неуверенно. - Но чем-то похожи.
        - Давайте полежим, послушаем.
        Они улеглись на песок неподалеку от картежников. Один из игроков поднял бутылку, посмотрел сквозь стекло на солнце и, убедившись, что она пустая, размахнувшись, бросил в реку. Потом подтянул к себе клетчатую спортивную сумку, достал вторую, точно такую же. Длинным, с хищным лезвием ножом срезал пластмассовый колпачок, отпил несколько глотков и опять пустил бутылку по кругу.
        Блондин потянулся было к бутылке, потом раздумал, рывком выдернул джинсы из-под парня и бросил ему в лицо:
        - Гони деньги за трюзера! Два месяца жду. Вот сдеру их с тебя, и потопаешь отсюда голым.
        Второй что-то виновато отвечал. Видно, оправдывался, а блондин все более распалялся.
        - Что они не поделили, из-за чего спор? - спросил шофер.
        - Штаны делят, - усмехнулся Афанасьев. - Трюзера - это по-ихнему штаны, дорогой Митрофанович. Мои ребята недавно прихватили одного «деятеля», он этими самыми трюзерами торговал. Сейчас, брат, у стиляг портки чуть ли не в культ возведены. Вот индийские джинсы в магазине восемь рублей стоят. Но уважающий себя модник такие джинсы и бесплатно не желает. Нужно, чтобы они были сшиты фирмой «Леви стар» или «Блю доллар» и упакованы в запечатанный целлофановый пакет, тогда за них и двухсот не жалко. Но запечатанный пакет еще не гарантия от подделки. Нужно, чтобы на джинсах был «лейбл» - фирменная этикетка. Она вшивается под пояс где-нибудь сзади и цветным украшением торчит наружу. Но и этикетка может не спасти от подделки. Фирменными должны быть пуговицы. Они на ширинке сверху как украшение пришиваются.
        - И где же эти молокососы берут такие деньги?
        - Главным образом у добреньких родителей. А если родители не дают, то всячески изворачиваются, случается, даже воруют ради этого.
        - Мой-то в восьмирублевых ходит, - радостно сказал шофер. - Правда, отыскал где-то старые сапоги, отрезал голенища, выкроил из них два кленовых листа и пришил на задницу да еще на каждую коленку по заплате. Ну ладно бы дыры были, а то просто так. Говорит, модно.
        - Отстал он от моды. Но хорошо, что хоть двухсотрублевые не просит.
        - Я ему попрошу, - свирепо пробурчал шофер.
        Спор среди картежников разгорался. Люди, что находились поблизости, настороженно посматривали на них и потихоньку расходились. Полный белотелый мужчина быстро сложил свои вещи в портфель и невозмутимо удалился. Перешли на другое место парень с девушкой.
        - Пойдем и мы, Митрофанович! Недосуг сейчас с ними заниматься, а жаль. Пришлем сюда ребят из речной милиции, пусть посмотрят, что это за горлопаны. Обнаглели совсем...
        - У нас в деревне раньше - брякни что-нибудь при старших, потом неделю будешь ходить с синяком под глазом. А мы то ли подобрели, то ли боимся этих сопляков. - Николай Митрофанович еще долго ворчал, пробираясь среди лежащих на песке.
        Возле пирса из высокой травы выглядывала серая собачья морда. Лада узнала майора и радостно завиляла хвостом. Собаку держал на поводке переодетый проводник - в кедах, тренировочных брюках и голубой шелковой безрукавке.
        - Ну как, понравился Ладе Серебряный бор? - спросил Николай Митрофанович, когда все сели в машину.
        - Здесь другое дело, - заверил проводник. - В городе-то знаете сколько запахов?
        - Как же она след найдет? - усомнился шофер.
        - Есть такая наука - одорология, ученые доказали, что молекулы, из которых состоит запах, сохраняются очень долго, и если их законсервировать, то потом можно использовать этот запах через продолжительное время. Эти самые ученые сконструировали специальный локатор - «собачий нос». Но нам механический нос пока ни к чему, свой собственный лучше, верно, Лада? - проводник обнял собаку, и та, улучив момент, лизнула его в щеку.
        Афанасьев остановил машину в тупике возле унылого дома. Проводник раскрыл пакет, вытряхнул из него мешок, оставленный преступниками при ограблении, и, пока Лада старательно, даже с какой-то показной внимательностью его обнюхивала, Афанасьев инструктировал подошедших Ильина и Звягина.
        - Пойдете за проводником. Если Лада что-то найдет, немедленно сообщите - я буду в местном отделении милиции. Поехали, Николай Митрофанович. Есть у нас еще дома, то бишь в родной милиции, дела.
        Майор загнал «Жигули» во двор отделения, поставил в сторону. Взглянул на часы: было около трех часов дня.
        - Четыре часа я вас мучаю, Николай Митрофанович! И если не будете возражать, еще часок-другой.
        - Чего уж там. Вы мне внеочередной день отдыха устроили. Справку-то дадите?
        - Дам, конечно. С печатью, штампом, честь по чести.
        - Тогда ладно. Я вот там в тенечке на лавочке подожду.
        Шофер направился в тень, на ветерок, а Афанасьев - к своему коллеге, начальнику уголовного розыска местного отделения Михаилу Трофимовичу, которого знал много лет, нередко встречался на совещаниях. Из-за письменного стола ему навстречу вышел худощавый лысеющий мужчина небольшого роста с неожиданно пронзительными синими, как у врубелевского «Пана», глазами.
        - Знаю о твоем деле, Александр Филиппович. Виктор Иванович звонил, сказал, что ты где-то тут рыскаешь. Рано или поздно, думаю, все равно заявишься. Я даже своих ребят придержал, чтобы помочь тебе.
        - Тогда одолжи ненадолго двоих, - улыбнулся Афанасьев.
        - Хоть троих, лишь бы толк был. Нужно, так я и сам к тебе в помощники пойду.
        - Во дворе сидит шофер, что грабителей вез. Говорит, обоих запомнил. Мы с ним по пляжу прошлись, их там нет. Может, просмотреть закусочные и рестораны - хотя бы поблизости?
        Разговор оборвал телефонный звонок. Докладывал Ильин. На пустыре возле Москвы-реки Лада нашла вещи. За тайником остался наблюдать Звягин, а он звонит с адмиральской дачи.
        - Вас заметили? - перебил Афанасьев.
        - По-моему, нет. Мы со Звягиным держались в стороне, а проводник у тайника почти не останавливался. Сразу к реке, искупал собаку. В общем, со стороны это была обычная прогулка. Людей на пустыре нет. Вещи завернуты в целлофановую пленку.
        - Иди к Звягину, - приказал майор. - Загорайте, плавайте, но чтобы у вас из-под носа ничего не уплыло. Сейчас подъеду.
        ...Распахнулась дверь, и в кабинет вихрем влетела Лада. Она была очень довольна и вела себя весьма раскованно. В два прыжка оказалась возле Афанасьева, лизнула ему руку, хотела добраться и до лица, но ее окрикнул проводник. Собака прошлась по кабинету, заглянула под стол. С независимым видом обнюхала углы и улеглась у дверей.
        Проводник докладывал:
        - От пустой дачи мы прошли метров триста. Вышли на пустырь. Там когда-то была мусорная свалка.
        - Понятно. Поэтому это место отдыхающие обходят, - сказал Афанасьев.
        - Знаю я тот пустырь, - вмешался Михаил Трофимович. - Дачники там песок берут.
        - Вот-вот. В одной старой яме Ладушка и отыскала все. Яма метра полтора, а в стенке углубление. Все лежит вроде как в норе. Я пощупал: сумки, магнитофон, еще что-то. Сверху песком завалено. Любопытных не было, думаю, мы не наследили. Придут они за вещами, обязательно придут, - уверенно закончил проводник.
        - Если не заметили вас, то придут, - вздохнул Михаил Трофимович, - а если видели, как вы там с собакой шныряли, то не дождетесь.
        - У тебя, Михаил Трофимович, прибор ночного видения найдется?
        - Есть два. У дежурного.
        Михаил Трофимович подошел к шкафу, вытащил две маленькие рации.
        - Возьми и это. Отдай своим сыщикам. В засаде незаменимы.
        ...Афанасьев подъехал к продовольственному магазину, купил кое-какую еду и направился к дому адмирала. Зинаида Христофоровна сообщила, что муж забрал удочки и ушел.
        Майор оставил «Жигули» возле дачи, завернул в куртку продукты, рации, снял рубашку, повесил на шею фотоаппарат и не торопясь отправился к реке. Он сразу заметил на берегу адмирала, колдовавшего над удочками. Возле него в целлофановом пакете, наполненном водой, плавали два ерша и окунишка.
        - Невелик улов, - усмехнулся майор.
        - Да, не клюет, - пожаловался моряк, - я сюда каждый день по ведру подкормки бросаю и, представьте себе, на уху набираю. А сегодня будто кто сглазил. К непогоде, что ли? - Он осмотрел горизонт. - Парит здорово. Ну ничего, может, рыбка покрупнее клюнет. Вон там, возле кустов, расположился ваш молодой человек, а второй пошел проводить одну компанию. Да вон он возвращается.
        Ильин, выглядевший беззаботным отдыхающим в своих полосатых плавках, подошел с другой стороны. Афанасьев передал ему сверток с едой и рациями - одна ему, другая Звягину.
        - А к вечеру, - сказал он, - возьмете у дежурного приборы ночного видения.
        Афанасьев включил рацию для проверки и сразу же услышал:
        - Саша! Саша! Это я, Миша! Прием.
        Голос был явно искаженный, но Афанасьев узнал Михаила Трофимовича. Переключил тумблер на передачу:
        - Миша, слышу хорошо. Что ты хотел?
        - Виктор Иванович велел немедленно забрать все, что нашли. Понимаешь? Немедленно!
        - Почему?
        - Идет грозовой фронт. Обещают ливень. Испортится чужое добро, не расплатишься.
        - А как же наши «друзья»?
        - Дежурный сказал, что это потерпевших не касается. Им нужно все вернуть в полном порядке. А «друзья» - наша с тобой забота.
        Адмирал, слышавший весь разговор, раскурил трубку и проворчал:
        - Теперь ясно, почему клева нет. Вы тут сматывайте мои удочки, а я к себе. Погрузим вещи на садовую тачку, присыпем песком - и домой.
        Едва вещи были привезены, хлынул ливень. Дождь лил сплошной стеной. Афанасьев, рассматривая магнитофон, представлял, как тайник наполняется желтой жижей, и радовался, что все успели забрать вовремя. Но засаду возле тайника он все-таки решил оставить. А сам поехал в отделение милиции.
        Михаил Трофимович встретил его участливо:
        - Найдутся твои грабители, не журись, куда денутся... Тут тебе Павлов звонил. Мальчишка тот еще не отыскался. Говорит, в адресном по Москве и области несколько тысяч Тюриных. Да может, он и не Тюрин вовсе?
        - А не из той же он компании? Как думаешь?
        - Не исключено. Возможно, в этом деле кто-нибудь и из моих подопечных замешан. Пустых дач сейчас в нашем Серебряном бору раз-два и обчелся, а они, видимо, знали эту. Я дал команду всех местных парней перепроверить, особенно тех, что у нас уже побывали.
        - Ну, будь здоров, я поехал, - Афанасьев крепко пожал руку Михаилу Трофимовичу.
        Приехав в отделение, майор направился к старшему инспектору Павлову. Афанасьев застал его за изучением каких-то книг. Тот настолько увлекся, что не заметил даже, как вошел начальник. Афанасьев знал, что Павлов любит и собирает книги, что у него обширная библиотека.
        - Нашел время, Кузьмич, книжками любоваться. Что с мальчишкой?
        Павлов бережно взял со стола книгу.
        - Да ты только взгляни, Саша, это же просто невероятно. Уникальные издания. - Слово «уникальные» Павлов произнес по слогам и с каким-то особым почтением.
        - Я у тебя про Тюрина спрашиваю, а ты мне книжками голову морочишь.
        - Вот чудак, дослушай до конца. Эти самые книжки продал потерпевшему твой Тюрин. Ни в одну из поликлиник и больниц он не обращался и, видимо, по Киевской дороге не живет, надо сходить туда, на Суворовский бульвар, и поподробнее расспросить потерпевших об этом загадочном Тюрине.
        - Не надо никуда ходить. Потерпевшие оба здесь, им вещи сейчас предъявят. Пойдем посмотрим и поговорим. Кстати, объясни, зачем ты взял у них эти книги?
        - Очень просто. Книги настолько редкие, что их могут знать букинисты.
        - Ну что же, может быть, в этом есть резон.
        Потерпевшие рассыпались в благодарностях. Маленькая женщина торопливо осматривала вещи, с опаской взглядывая на дверь. Афанасьев перехватил ее взгляд.
        - Чего вы боитесь?
        - Бандитов! Их сейчас приведут?
        - К сожалению, их еще не поймали. Поймаем - обязательно покажем... Да вы не бойтесь. Здесь они все тихие, просто пай-мальчики. Ищешь чуть ли не громилу, а задержишь - смотреть не на что. И ростом поменьше, и голосок хлипкий. Скажите, Костя, где вы познакомились с Павлом Тюриным? - спросил Афанасьев у потерпевшего.
        - А вы его нашли? Что с ним?
        - Что с ним и где он, нам пока не известно, поэтому и прошу вас рассказать о нем...
        - Перед Маем я получил стипендию и зашел в «Находку» - это букинистический магазин. Книги, смею вам доложить, моя страсть. Там в сквере постоянно толкутся люди с редкими книгами. Смотрю, в сторонке стоит парнишка лет пятнадцати, в руках книга, завернутая в газету. Я спросил, что у него. Он развернул. Я так и ахнул. «География», изданная в 1718 году, еще при жизни Петра Великого. Книга старая, но довольно хорошо сохранилась. Я спросил: сколько стоит? А он мнется: видимо, не знает сам, сколько просить. Наконец называет цену - семьдесят пять рублей. А у меня с собой и пятидесяти не наберется. Я предложил ему пойти ко мне домой. По дороге разговорились. Я поинтересовался, есть ли у него еще какие книги. Он сказал, есть, но, прежде чем продавать, посоветуется с бабушкой. Позже я купил у него восьмитомник Костомарова, изданный в 1908 году... За сто рублей. Два томика Берсеньева «Московский Кремль в старину и теперь» за пятьдесят рублей, и вот сегодня Павлик принес вот эти две книги.
        - А скажите, сколько они могут, по-вашему, стоить?
        - Точно не знаю, - смутился молодой человек.
        - Ну, ну... Вы же историк... Книги-то по вашей специальности, - удивился Павлов.
        - Ну, примерно представляю, конечно...
        - Подороже, чем вы заплатили?
        - Ну, я думаю... - неопределенно ответил студент.
        - Допустим, знаете, тогда как же вы так, извините, «обжали» бедного мальчика с его бедной бабушкой? - съязвил Афанасьев.
        - Это уже из другой оперы... Если не я, так еще кто-нибудь, - пожал плечами Костя.
        Разговор зашел в тупик. Уходя, Костя задержался в дверях.
        - Может быть... книги с собой забрать?
        - Повремените, - ответил Афанасьев.
        Утро следующего дня не принесло новостей: засада не имела успеха, обход питейных заведений с шофером такси тоже ничего не дал. Мало того, дежурному позвонила хозяйка ограбленной квартиры. Оказывается, у нее пропали еще облигации трехпроцентного займа на шестьсот рублей. Значит, преступники с деньгами могли и махнуть куда-нибудь...
        Афанасьев с Павловым решили с утра навестить букинистов. По пути в «Находку» Павлов вводил Афанасьева в курс дела.
        - Директор «Находки» Александр Иванович Фадеев - интереснейшая личность. Ему под семьдесят, а память у него феноменальная. Он буквально набит всевозможными историями о редких книгах. Кстати, отец его тоже был книголюбом. В канун первой мировой войны он купил у князей Гончаровых две рукописные книги с миниатюрами в красках. Одна - пятнадцатого века «Апостол», вторая - «Евангелие» шестнадцатого века. Чтобы приобрести их, продал лавку, заложил дом, залез в долги, но все-таки купил, а после революции подарил их библиотеке имени Ленина. Книги эти хранятся в Государственном фонде и записаны как фадеевские.
        В магазине Павлов провел майора по каким-то узким коридорчикам, заваленным книгами, в кабинет директора, где тоже повсюду - в стеллажах, на столе, на стульях - были книги. Пахло здесь как-то особенно - старыми рукописями, бумагой, красками... При виде Павлова пожилой мужчина приветливо улыбнулся.
        - Давненько не заглядывали, Иван Кузьмич. Я уж думал, не заболели ли? - он бросил на Павлова зоркий взгляд и решил: - Хотя по виду этого не скажешь, загореть бы вот только не мешало. Видно, на солнце мало бываете.
        - Да все дела, все недосуг, дорогой Александр Иванович. Вот привел вам своего начальника, - ответил Иван Кузьмич и представил майора.
        - Просьба к вам, Александр Иванович! Оцените вот эти книги, - попросил Афанасьев.
        Старый книжник буквально ощупал каждый том и переспросил:
        - Вам как нужно их оценить: по каталогу или приблизительно? Хотя, в общем-то, и на память не ошибусь...
        Он пощелкал костяшками счетов и сообщил, что в общей сложности книги могут быть куплены магазином за шестьсот двадцать пять рублей.
        - Сдаете?..
        - Нет, Александр Иванович, - ответил майор. - Нас интересует, не попадались ли они вам раньше?
        - Это другой вопрос. Мне думается, что «Географию генеральную» я недавно видел. Минуточку, - он постучал в перегородку: - Зайдите, пожалуйста, Галина Ивановна!
        Сейчас же в кабинет вошла белокурая женщина с красивыми серьгами в ушах, кивнула посетителям и подошла к столу.
        - Посмотрите, голубушка, не эту ли книгу нам приносил недавно молодой человек?
        Женщина тщательно осмотрела книгу, взглянула на последнюю страницу.
        - Эту самую. Я еще обратила внимание, что у такой редкой книги разорвана последняя страница. Молодой человек спрашивал, сколько она стоит, и мы оценили ее в 150 рублей. Он наш частый клиент. Сказал, что сам заплатил за нее столько же и продавать не намерен. Если нужна его фамилия, я загляну в картотеку заказов. - Женщина вышла и вскоре вернулась. - Этот парень - студент, жаждет приобрести любые книги Костомарова, Покровского... Живет он на Суворовском бульваре, - и женщина назвала фамилию Кости.
        - Скажите, Галина Ивановна, вы все время на приемке книг? - поинтересовался майор.
        - Да, постоянно, если не выезжаю по адресам.
        - Вы не помните вот такого парнишку, - и Афанасьев описал приметы Павла.
        - Нет, не помню. Подростки к нам заходят часто, но книги мы покупаем только у взрослых. Такое наше правило.
        Женщина ушла, и Афанасьев, взяв одну из книг, показал на фиолетовый оттиск на титульном листе.
        - Посмотрите, пожалуйста, Александр Иванович, на эту печать. Я еще вчера обратил внимание, да забыл спросить у нашего книголюба, - и Афанасьев кивнул в сторону Павлова.
        Александр Иванович достал из ящика большую лупу и, разглядывая оттиск, стал рассказывать:
        - Это экслибрис. Личный знак владельца, персональная печать, если так можно выразиться. Экслибрисов существует великое множество. Они выполняются на дереве, на металлических клише, печатаются типографским способом. Есть и такие, как здесь, выполненные в виде печати. С латыни «экслибрис» дословно переводится: «из книг такого-то»... Вообще этот знак весьма древний, а у нас в России встречается чуть ли не со времен Ивана Грозного. Их обычно заказывали художникам или граверам, конечно, состоятельные люди, иногда и учреждения. Например, до революции Севастопольское военно-морское училище все книги своей библиотеки помечало экслибрисом. Вот здесь, на этих книгах, экслибрис весьма символичен. На нем изображены высокие горы, река и расположившийся на отдых караван. Можно предположить, что владелец библиотеки любил путешествовать в горах. Одинокий верблюд свидетельствует о том, что он побывал и в пустынях. Река здесь как символ отдыха. Вензель внизу - это инициалы владельца... Покажу-ка я книги нашим девушкам...
        Александр Иванович вышел и через несколько минут вернулся со стройной красивой женщиной, которая сразу же воскликнула:
        - Знаю я этого верблюда и горы помню, и библиотеку. В прошлом году я ездила на квартиру покупать книги. Помните, Александр Иванович? Еще оттуда вам несколько раз звонила, советовалась. В общем, насчитала примерно на четыре тысячи рублей. Сказала, что на руки они получат три с лишним. Хозяева пообещали привезти книги... И везут до сих пор, - рассмеялась она.
        - А у вас не сохранился адрес этого дома? - спросил майор.
        - Нет, не сохранился, но дом я помню. Старинный с колоннами, вход из переулка. Недалеко от парка культуры.
        - Вы не могли бы, Александр Иванович, разрешить вашей сотруднице съездить к тем людям? Вместе с Павловым.
        - Ну, коли нужно, пусть съездит, - согласился директор.
        Михаил Трофимович вместо приветствия стал шутливо отчитывать Афанасьева:
        - Сейчас двенадцатый час, мы твоих бандитов с самого утра ищем, а ты неизвестно где бродишь. Вот с Танюшей все ее кондуиты перебрали и, понимаешь, не нашли ни одного Тюрина. Подходящего, я имею в виду. Татьяна Александровна Коробочкина, старший лейтенант милиции, наш инспектор по несовершеннолетним, - представил ее подполковник. - Ты не смотри, что она такая молоденькая, у нее дочь уже на голову выше, а характер... О, дай бог другому мужчине.
        - Что-то вы уж больно меня расписываете, Михаил Трофимович, перевести куда решили?
        - Нет, Танечка. Никуда я тебя не отдам, но помочь коллегам придется. Разбуди нашего шофера, а то он, видно, все бока отлежал. Проверь своих подшефных да съезди к соседям. Посмотри-ка хозяйским глазом, нет ли где этого самого Тюрина.
        - Только просьба к вам, Татьяна Александровна, - не выдержал Афанасьев, - не просто Тюрина ищите, а попытайтесь разыскать ту самую группу парней, в которой может оказаться и парнишка, похожий на Тюрина... Приметы их помните?
        - Наизусть заучила, - усмехнулась женщина. - Вчера двух подходящих блондинов задержала. Один художником оказался, а другой мотористом из ОСВОДа. Пришлось извиниться. Так я поехала?
        Михаил Трофимович согласно кивнул головой, и женщина, забрав свои папки, вышла.
        Афанасьев поинтересовался засадой. Пока никаких сведений оттуда не поступало. В этот момент в ворота вкатился милицейский «Москвич». Из машины стремительно вышел Павлов. Через минуту он был в кабинете.
        - Давай, Кузьмич! Вижу по глазам, что есть чем похвастаться.
        - Точно. Есть. И похвастаюсь.
        - Неужто нашел?
        - Нашел, Михаил Трофимович. Еду к вам и думаю, не потерять бы снова.
        - Не томи, выкладывай по порядку.
        - Нашли мы владельцев книг. Оказывается, продали они книги еще в прошлом году к вам в Серебряный бор. Инженеру Тюрину.
        - Какому такому Тюрину? - заерзал Михаил Трофимович.
        - Тюрину, который живет в новом доме, недалеко от вашего районного управления в трехкомнатной квартире номер семнадцать.
        - Ты был там, что ли? - перебил Михаил Трофимович.
        - Да. Есть там и Павлик. Дома он. Сейчас расскажу.
        А было так.
        Оставив машину в стороне, старший инспектор Павлов подошел к дому, где проживал инженер Тюрин, купивший книги. Возле подъезда, обсаженного сиренью, сидели две женщины. Павлов поздоровался, поговорил о погоде и, как ему казалось, очень ловко начал расспрашивать о жильцах и как бы между прочим о Тюрине. Одна из женщин, полная, благообразная, седая, подтвердила, что Тюрин живет в семнадцатой квартире, вместе с женой и сыном Павлом. Говорила она бойко, шутливо, хвалила инженера, его жену, а затем стала рассказывать, какой замечательный мальчишка их сын - Павлик.
        - А зачем вам Тюрины? Кстати, замужем за инженером Тюриным моя дочь, а Павлик мой родной внук, - засмеялась женщина.
        Павлов едва выпутался. Он достал из портфеля книгу и объяснил, что она попала к нему случайно и он хотел бы узнать, нет ли среди книг, купленных Тюриным, остальных томов, добавил, что такие редкие издания просто грех разъединять. Женщина пригласила Ивана Кузьмича в квартиру и провела в большую комнату, уставленную книжными шкафами. За стеклами шкафов потемневшей позолотой поблескивали книги, под стать тем, что были у Павлова в портфеле. Женщина надела очки и попросила показать книги. Когда увидела «Географию» Петра Великого, с уверенностью заявила, что это их книга.
        - Как она к вам попала? - прямо спросила женщина.
        Старший инспектор был вынужден предъявить удостоверение.
        - С этого бы и нужно было начинать, уважаемый Иван Кузьмич, а то несете какую-то околесицу, а я никак не пойму, кто же вам нужен. То ли мой зять, то ли внук... На жулика вы не похожи, книги действительно знаете. Но я ведь тоже не лыком шита: тридцать с лишним лет в суде проработала. Сразу учуяла, что ваш визит неспроста. Говорите толком, что вы хотите? Кстати, меня зовут Тамара Николаевна.
        Она достала из кармана пачку «Примы», закурила, предложила сигареты Павлову.
        - Где ваш внук?
        - На лодочной станции, вот-вот явится.
        - А где он был вчера утром?
        - Дома. Спал чуть ли не до одиннадцати часов. С двумя приятелями с вечера рисовал какую-то газету, а закончили ее под утро. Мне в поликлинику нужно было к одиннадцати часам, перед уходом я его едва подняла.
        - А у Павлика с головой... все нормально?
        - Эх, милый Иван Кузьмич, у него с головой больше чем нормально. В прошлом году купили библиотеку, так он ее почти всю проглотил. Восьмой класс в этом году закончил и - ни одной тройки. Вот с глазами у него плохо.
        - Вы меня не поняли, Тамара Николаевна. Травм у него каких-либо вчера не было?
        - Что же вы хотите, чтоб мальчишка и без единой царапины? Но в последнее время не замечала. А вчера он весь день дома просидел. «Лоцию» читал. Отец пообещал ему купить лодочный мотор, как только он сдаст судовождение.
        - Ну что же, теперь очередь за мной, - решил Иван Кузьмич и рассказал о разбойном нападении.
        Тамара Николаевна сокрушенно покачала головой.
        - Кое-кому Павлик дает книги. Но только читать - не больше. Отец разрешил. Но мне сдается, никто по приметам под самозванца не подходит, да и мальчишки все хорошие, знаю я их давно, не пойдут они на такое.
        - Тогда у меня к вам просьба. Не говорите внуку о нашем разговоре, а я через часок вернусь. Если сможете, попридержите Павлика дома.
        - Вот так, товарищи начальники, с Павлом Тюриным получилось.
        Иван Кузьмич взглянул на часы.
        - Прошло уже тридцать минут...
        - Езжайте, Александр Филиппович, с Павловым, поговорите с мальчишкой, - посоветовал Михаил Трофимович. - А я попытаюсь выяснить, с кем этот парнишка водится.
        В темном проеме прихожей Афанасьев увидел блестящие стекла очков и белые плавки. Загоревшего до черноты маленького щуплого мальчишку он рассмотрел не сразу. На вид ему можно было дать лет одиннадцать, от силы двенадцать. Он стоял босиком, как-то по-цыплячьи поджав правую ногу.
        - Нам бы Тамару Николаевну, - выдавил из себя старший инспектор.
        Мальчишка широко распахнул дверь:
        - Ба! К тебе! - и юркнул в комнату напротив.
        В комнате, среди книг, Павлов и Афанасьев поджидали, когда Тамара Николаевна представит им внука. Вскоре в сопровождении бабушки в комнату чинно вошел Павлик, в светлых брючках, белой рубашке. Коротко стриженные белесые вихры торчали у него в разные стороны. Павлик внимательно посмотрел на гостей и, остановившись посреди комнаты, объявил:
        - Я вас слушаю.
        - Мы из МУРа, - сообщил Афанасьев, - и хотели бы у тебя кое-что выяснить.
        - Уголовный розыск? - белесые брови паренька удивленно вздернулись вверх.
        - Ты часто даешь ребятам книги из вашей библиотеки?
        - Когда просят.
        - Взгляни сюда, ваши книги?
        Мальчишка подошел к портфелю, взял одну, другую книгу и явно удивился:
        - Как они к вам попали?
        - Это мы тебе, конечно, расскажем, но сначала вспомни, кому ты их давал?
        Павлик взял томик Костомарова, открыл титульную страницу и с еще большим удивлением указал на серо-синий отпечаток.
        - Наша! Смотри, ба! И петровская «География» здесь, а ты меня все ругала: куда дел?
        - Эти книги наши, Павлуша. А попали к преступникам, и один из них назвался Павлом Тюриным, - не вытерпела до сих пор молчавшая Тамара Николаевна.
        - Как к преступникам? - паренек подошел к Афанасьеву и как-то очень серьезно, по-взрослому спросил: - А вы мне их покажете? И того, который Тюрин?
        - Ладно, садись сюда поближе и слушай! - И Афанасьев рассказал Павлику историю продажи книг и последующего ограбления.
        Когда майор обрисовал приметы самозванца, Павлик уверенно заявил, что такого не знает.
        - А ты подумай! - попросил майор. - Перебери в памяти всех, кто к тебе приходил. Ведь не могли книги сами по воздуху вылететь из дома. Их кто-то унес. Скорее всего человек, которого ты приглашал к себе, которому доверял.
        Павлик нагнулся над портфелем, в котором лежали книги, и стал их перебирать. Увидев «Историю Александра Первого», он растерянно спросил:
        - А эти два тома тоже были там? Ну, где ограбление случилось?
        - Да.
        Прижав обе книги к груди, Павлик отступил к двери и с каким-то внутренним трепетом, но с упорством сказал:
        - Нет. Эти книги я тоже никому не давал. И не знаю, как они очутились вместе с другими.
        - Не эти ли книги брал у тебя на прошлой неделе Саша? - спросила бабушка.
        - Что ты, ба! Он брал совсем другие, - нервничая, ответил Павлик.
        - Всё ли ты нам честно сказал, Павел? Тебе можно верить? - решил подвести черту Афанасьев.
        - Всё! - парнишка опустил глаза.
        В этом коротком слове прозвучала такая решимость, что было ясно - мальчишка больше ничего не скажет. Как бы в подтверждение этого предположения Павлик добавил:
        - Если я что-то узнаю, вернее припомню, где вас найти?
        Майор вырвал из блокнота листок и написал несколько номеров телефонов.
        Тамара Николаевна проводила Афанасьева и Павлова до лестничной площадки и, оглядываясь на дверь, прошептала:
        - Спасибо. Молодцы, что не нажимали на мальчишку. Если заупрямится, слова не вымолвит. Отец приедет, выясним. Отцу он все скажет.
        - Ну, что ж, будем надеяться. Книги ваши вернем попозже, - вздохнул Александр Филиппович.
        Услышав, что гости ушли, Павлик упал на кушетку и разревелся, слезы лились ручьем. Он всхлипывал и приговаривал: «А еще друг называется, ничего себе друг, ворюга проклятый...» Вдруг внезапно вскочил, прошел в ванную комнату, разделся и встал под душ. И уже успокоившийся заглянул в комнату к бабушке.
        - Ба! Ты хоть бы окно открыла. Надымила, как паровоз. Угоришь. Я уйду на полчасика.
        - Куда же?
        - Тут недалеко. Я скоро.
        - Смотри, глупостей не наделай.
        Павлик ушел, а Тамара Николаевна закурила новую сигарету. «Видно, мальчик что-то знает! - подумала она. - Нет-нет, не о бандитах. Наверное, догадывается, через кого к ним попали книжки, вот и захотел сам до всего дознаться. Не надо было до прихода отца отпускать его... Но ведь работники уголовного розыска не запретили ему выходить из дому... Возможно, они решили посмотреть, куда он побежит».
        Тамара Николаевна, загасив сигарету, решительно подошла к телефону, сняла трубку и, глядя в листок, оставленный Афанасьевым, набрала номер.
        - Ну, знаешь, Александр Филиппович, не добиться истины у того мальчишки... Допустим, ты прав, и Павел Тюрин нам ничего бы не сказал... Но ты ведь мог оставить в их доме Ивана Кузьмича или позвонить мне, и я подослал бы тебе двух ребят, чтоб понаблюдали за парнишкой, а вдруг он к кому-то пошел. - Михаил Трофимович явно был недоволен результатом визита в дом Тюриных.
        Раздался телефонный звонок. Афанасьев машинально взял трубку.
        Говорила Тамара Николаевна: «Павлик ушел, куда - не сказал, обещал скоро вернуться. Хотела не пускать, да предположила: вдруг его уход в интересах уголовного розыска. А теперь вот думаю, упаси бог, напорется на преступников, а те ведь по-всякому могут с ним обойтись».
        - Да, пожалуй, ты прав, - положив трубку, произнес Афанасьев. - Нужно было понаблюдать за парнишкой. В случае чего могли бы ему помочь из беды выпутаться. Что же теперь делать будем?
        - Ничего. Ждать, - решил Михаил Трофимович.
        - Ждать чего?
        - Инспектора Коробочкину, которую я послал проведать друзей Павлика.
        ...Саша открыл дверь и, не дожидаясь, когда Павел войдет, вернулся в комнату, где на полу была разостлана большая географическая карта мира. Улегшись прямо на карту, он предложил Павлику расположиться рядом.
        - Вот, смотри, здесь красным пунктиром я нанес путь Тура Хейердала на «Кон-Тики», а по синему пунктиру прошел «Ра».
        - Мне сейчас не до путешествий. Где «История Александра Первого», что ты брал на прошлой неделе?
        - В коридоре, на третьей полке.
        - Там ее нет, - сразу же ответил Павел, даже не взглянув на полку.
        - Как это нет! - недовольно поднялся Саша. Он был на голову выше приятеля, хотя оба учились в одном классе. Саша подошел к полкам, просмотрел их и, очень удивленный, заглянул в стенной шкаф. Зачем-то выскочил на кухню, вернулся в комнату и посмотрел в ящиках письменного стола. Павлик молча наблюдал, как он мечется по квартире.
        - Не ищи, Сашка. Не найдешь. Лучше скажи, кому ты их отдал?
        - Как это отдал? Ты же сам говорил, чтобы никому не давать.
        - Где ты вчера был?
        - Ты что, спятил? Мы же с тобой вместе были на речке.
        - Это днем, а утром?
        - Ты что, чокнулся? Мы же с тобой до утра газету делали... Мама меня по телефону в полдвенадцатого разбудила!
        - Ты в центр ездил?
        - А что мне там делать-то?
        - А ты не врешь? Дай слово, что спал, что никуда не ездил!
        - Честное слово!
        - Тогда куда делись книги?
        - Никуда они не делись. Тут где-нибудь. Вот сейчас поищу получше, и найдем.
        - Не найдешь ты книги, Сашка. Нет их у тебя.
        - Потихоньку забрал, а теперь требуешь? Паразит ты, Пашка.
        - Кто из нас паразит, в уголовном розыске разберутся.
        - Какой еще уголовный розыск?
        - Поклянись, что никому ни слова!
        - Честное слово, никому.
        - Кто-то украл у нас книги, одиннадцать штук, да еще те две, что у тебя были... Продал их одному мужику, а квартиру этого мужика ограбили. Пришли в масках, с пистолетами, ножами, связали хозяйку... Понимаешь, тот, который продавал, сказал, что его фамилия Тюрин, а зовут Павел. Он вроде бы принес книги, а потом впустил своих дружков. В масках.
        - Ну и врать же ты, Паша, здоров!
        - Нет, Сашка, не вру. Только что у нас были двое из МУРа. Пришли и спрашивают: «Ты Павел Тюрин?» - «Я!» - «Давал книги бандитам?» - «Нет!» - «Кто у тебя друзья?» И давай меня допрашивать. Где был, кого знаю. Потом один раскрывает портфель и вытаскивает книги. Я глазам не верю. Эти самые книжки я во второй ряд третьего шкафа ставил. Взглянул на титульный лист - наши. Помнишь, я у тебя про «Географию» спрашивал? Ну, ту, что потерялась? Она там. И те самые, что я тебе давал, тоже у них... Ну, думаю, не Сашка ли с бандитами связался! Они ушли, а я к тебе. Как думаешь, кто мог у нас книги взять? Да еще себя за меня выдать?
        Мальчики прошли на кухню. Саша достал из холодильника бутылку молока, налил себе и приятелю по стакану и, отпив несколько глотков, предложил:
        - Давай возьмем по листу бумаги и каждый напишет всех ребят, кто к нему приходил.
        - За какое же время?
        - Когда «География» исчезла?
        - В конце апреля, перед праздниками.
        - Ну вот, давай с конца апреля и начинай.
        Вскоре Саша с небольшим списком подошел к Павлу. Тот показал ему свой листок.
        - Закончил. С тобой вместе одиннадцать человек получилось. Вот смотри: Лелька приходила, я ей по физике помогал. Жорка заходил: то стержень ему дай, то пилку от лобзика, то еще что-нибудь. Он ведь в нашем подъезде живет. Дамир заходил несколько раз. Остальные приходили кто два, кто три раза.
        - А у меня, Павлик, было ребят куда меньше. Давай сверим. Лелька ко мне не приходила. Она не знает, где я живу. Жорка заходил, но до того, как я у тебя взял книгу. Постой, а Валька сколько раз у тебя был?
        - Раза два или три.
        - Он у меня на прошлой неделе был. И в книгах копался, просил что-нибудь почитать.
        - Валька и у нас книги рассматривал. Зимой он у меня Эдгара По брал, потом вернул. Весной Сименона читал. А в последнее время книг я ему не давал.
        Саша наморщил лоб и что-то соображал.
        - Сколько же у вас всего книг пропало?
        - Сколько пропало, не знаю, а показывали мне вместе с теми, что у тебя были, тринадцать штук.
        - Одну книгу стащить очень просто. Засунул за пазуху - и уходи. Можно и две.
        - Да нет, Саша! Незаметно унести восьмитомник Костомарова невозможно. Для этого хотя бы портфель нужен.
        - Вот и вспоминай, у кого были портфели.
        - Ты приходил. Лена тоже с маленьким таким портфелем синего цвета.
        - Ну, я-то твоих книг не брал. Это исключено. Про Лену потом. Кто еще?
        - Вроде бы никто, - неуверенно пожал плечами Павлик.
        - А Валька с чем заходил? Что у него было?
        - Да он все время со спортивной сумкой ходит. На ней «Спартак» написано.
        - Та-ак, - почесывая затылок, почти пропел Саша. - Ко мне он тоже со своей сумкой приходил. Ну вот что, - он потянул Павла за руку, - идем к Вальке, его работа, не иначе. Он еще с осени со шпаной связался. Придем и прямо спросим про книги.
        - Может, не надо, Саша? Может, наша самодеятельность помешает тем, из МУРа?
        - Да брось ты. Мы его сами так прижмем, он нам все выложит как миленький.
        Саша окинул взглядом свою прихожую, вытащил на середину ящик, где лежало несколько пар гантелей. Выбрав одну, поменьше, пятисотграммовую, опустил ее в карман.
        - На всякий случай, - объяснил он.
        Татьяна Александровна Коробочкина набрасывала на листке бумаги схему. Из-под карандаша, точно связки цветных воздушных шаров, появлялись сплетенные между собой кружки. В центре одного из них она написала: «Павел Тюрин», в других - имена его приятелей и знакомых. Подвинув схему на середину стола, Татьяна Александровна объяснила:
        - Вот здесь окружение Тюрина, его знакомые и друзья. О них все говорят только хорошее. Конечно, кто-то из мальчишек склонен подраться. Например, Саша Тиканов до прошлого года без синяков под глазами почти не ходил. Жоржик, что живет с Тюриным в одном подъезде, в соседнем доме выбил из рогатки два оконных стекла... С Тюриным знаком и некий Валентин Цыплаков. Его часто видят со взрослыми парнями, поведение которых далеко не ангельское. Учится он в техникуме, на третьем курсе. В прошлом году исключили из комсомола за кражу шапки из раздевалки. Отец инженер, работает в каком-то транспортном управлении, мать - фельдшер в заводском медпункте. Родители Валентина довольно строгие, особенно отец. Говорили, что после кражи шапки он устроил сыночку такую взбучку, что пришлось вмешиваться нашему участковому инспектору.
        - Как выглядит этот Цыплаков? - поинтересовался Павлов.
        - Худой, длинный, как мачта.
        - На продавца книг не похож, - вздохнул Павлов.
        - Я все-таки послала участкового к нему домой. Пусть узнает, где он был вчера утром во время ограбления, и выяснит, кто к нему ходит...
        В небольшом палисаднике во дворе многоэтажного дома было малолюдно. Жара разогнала жильцов с солнцепека. Только три парня что-то горячо обсуждали.
        - Не брал я ваших книг, чего привязались, - повторял Валька Цыплаков. Он был повыше Саши Тиканова, а Павел Тюрин даже не доставал ему и до плеча.
        - А кто же тогда брал? - горячился Саша. - Ты у меня на прошлой неделе был? Был. Рассматривал «Историю Александра Первого»? Рассматривал. Ушел, а книги тю-тю - исчезли.
        - Был. Смотрел. Но не брал.
        - Никого, кроме тебя, у меня не было, - настаивал Саша.
        - А у меня ты смотрел «Географию» Петра Великого, и она тоже пропала, - наступал Тюрин.
        - И у тебя не брал.
        - Мы вот тебе сейчас как вмажем хорошенько, - решил припугнуть Цыплакова Саша. - Сам все и расскажешь.
        - Плевал я на вас. Пошли вы знаете куда?
        Валентин встал. Поднялись и Павлик с Сашей. Тиканов сунул руку в карман, где лежала гантель, и угрожающе подступил к Цыплакову.
        - Последний раз спрашиваю, куда дел книги?!
        - Ты не пугай. А то кое-кому шепну, от тебя мокрого места не останется.
        Разговор, на который так надеялись Саша и Павлик, не состоялся. Что дальше делать с этим Валькой, они не знали. Наконец Тюрин решился:
        - Что с ним говорить, Саша! Ты, Валька, подлец! Мы к тебе по-дружески, а ты угрожаешь.
        Маленький, щуплый Пашка подошел к Цыплакову и взял его за руку.
        Цыплаков, не освобождая своей руки, чуть развернул корпус и, вкладывая в удар весь вес своего тела, двинул Павла кулаком в челюсть, одновременно вырвав правую руку и ногой намереваясь лягнуть Сашу. Тиканов успел приготовиться, ловко поймал ногу Цыплакова, изо всех сил дернул ее на себя, и Валентин растянулся на дорожке. Ребята радостно навалились на него, стараясь завести ему руки за спину, им казалось, что победа уже одержана, но в этот момент Цыплаков сильным движением вырвался из-под их копошащихся тел, и все началось сначала...
        Борьба шла молча. Вывалявшиеся в пыли, мокрые от пота, мальчишки и не заметили, как к ним подошел лейтенант милиции. Он решительно расшвырял в стороны всех троих и невозмутимо спросил:
        - Так о чем тут у вас спор, други? А?
        Тюрин стряхнул пыль с брюк, заправил за пояс рубашку, вытер лицо.
        - Да мы просто так. Решили побороться, - нашелся Цыплаков. И на всякий случай отступил на пару шагов назад.
        - Хороша борьба! - усмехнулся лейтенант. - Ты, Цыплаков, вечно с кем-нибудь «борешься». А твоя как фамилия? - обратился он к Павлу. - Тюрин? И Тиканов? Интересно. Ну вот в отделении и разберемся. Подойди-ка, Цыплаков, ко мне поближе и не вздумай бежать, а то в такую жару запыхаешься.
        Афанасьев, сидевший у окна, где ощущался легкий ветерок, увидел появившихся во дворе ребят и подозвал к окну Коробочкину.
        - Одного я знаю. Наш книголюб Тюрин, помятый и с синяком. А вот кто остальные?
        - Цыплаков и Тиканов, - объяснила Коробочкина. Перегнувшись через подоконник, она крикнула:
        - Сажин, веди всю компанию к начальнику!
        Трое ребят, переминаясь с ноги на ногу, молча стояли в кабинете Михаила Трофимовича. Цыплаков исподлобья смотрел на работников милиции. Тюрин рассказывал:
        - Мы с Сашей спрашивали про книги. Он не говорит. Стал нас пугать и полез драться.
        - Не брал я никаких книг.
        - Вот что, Иван Кузьмич, - сказал Афанасьев Павлову, - берите-ка всю троицу и разберитесь хорошенько, кто что у кого брал.
        ...В кабинете над нарисованной схемой склонились трое работников милиции. Коробочкина нехотя в одном кружке рядом с фамилией Цыплакова вывела: «Американец», а чуть ниже фамилию Жуков. И вздохнула, не скрывая того, что сильно расстроена.
        - Не верила я, что Яшка снова за старое принялся. Думала, совпадение. Думала, что и Цыплаков тут ни при чем, но, видно, не случайно эти «частные сыщики» пришли именно к нему. Наверное, были основания. Есть у Цыплакова приятель Яков Жуков, по прозвищу Американец. Он себе эту кличку присвоил после телефильма «Ждите моего звонка». Помните, был такой фильм об уголовном розыске двадцатых годов. Я с Жуковым четвертый год вожусь. То хулиганит, то в школу не ходит, то ворует. Отец его шибко пьет - вот беда. В прошлом году мы этого, с позволения сказать, отца в профилакторий для пьяниц определили. За восемь лет Яшка едва до седьмого класса добрался. Учиться не хочет, на завод не берут.
        - Подожди, Татьяна, - остановил ее Михаил Трофимович. - С кем он дружит?
        - Сейчас все с Романом Климовым и с этим самым Цыплаковым водится. Да вы, Михаил Трофимович, отца Романа хорошо знаете. Помните историю с коровой?
        - Ну как же, у нас тут настоящая трагикомедия была, и смех, как говорится, и грех, - заулыбался Михаил Трофимович. - Недалеко от троллейбусного круга сохранились частные дома еще от старой деревни, - стал он рассказывать Афанасьеву. - К старушке Климовой, что проживала в одном из домов, сын вернулся. Он на Севере по договору лет пятнадцать проработал. Денег привез мешок. Заново отстроил дом, хозяйство развел и в довершение всего купил корову. Это в Москве-то. Пока заставили его корову продать, намучились. Он на жалобы, наверное, бумаги пуда два извел. И куда только не писал - в Моссовет, в народный контроль, в Совет Министров: милиция издевается, милиция притесняет. А про корову ни слова. Но сын-то его вроде у нас не бывал?
        - Этот не был, - подтвердила Коробочкина. - А вот с Яшкой мы повозились. Я у него, у Яшки, дома была в прошлую пятницу. С матерью говорила. Она все: «Спасибо, спасибо, другой стал совсем Яшка». В прошлое воскресенье заходила в речной клуб. Сказали, что Жуков хорошо в лодочной секции занимается. Мотор дали, чтобы отремонтировал... - Она помолчала. - Вообще-то он замкнутый, неразговорчивый, лишь один раз по душам со мной разговорился, когда на завод ходила его устраивать. «Я, - говорит, - тетя Таня, у школы, как бельмо на глазу». Вообще-то, верно сказал. Пришли на завод, а мне говорят: «Что вы, законы не знаете? Пускай сначала паспорт получит, тогда подумаем». Законы-то я знаю не хуже их. Но Яшке ведь уже не до учебы: так отстал от программы, что теперь и с репетиторами не догонит. У меня у самой младшая четвертый закончила. Задачи им задают - взрослый не решит. Вы знаете, что мне в школе сказали? Купите книжку, специально для вас выпустили: «Математика атакует родителей», чувствуете? А Яшке кто поможет? Вначале он дома заниматься не мог - отец мешал. Теперь не мешает, но помочь некому - мать сама
всего семь классов окончила. Пошла в роно, а там: «Отправляйте его в специальную школу», для слаборазвитых, значит. А за что же его в специальную школу? Ведь в общем-то он нормальный парнишка, - вздохнула Татьяна Александровна. - Говорю, взяли бы и создали в обычной нормальной школе специальную группу для отстающих. Чтобы Жукову на каждом уроке на напоминали, что он второгодник, двоечник, а помогли бы усвоить то, что запустил. Мне отвечают: «Это дело спорное, и неизвестно еще, плохо или хорошо иметь такие группы». Узнала я, что парень увлекается моторными лодками, со скандалом записала его в наш речной клуб - в водно-моторную секцию. Всю зиму ходил. А тут как-то захожу в клуб, говорят: выгнали вашего Жукова. Почему? Двойки в дневнике. Пошла к руководителям, поссорилась. В общем, решили восстановить его и взять над ним шефство. Горько, - вздохнула Коробочкина, - но сдается мне, что именно Жуков похож на двойника Павла Тюрина.
        - Так что же будем делать? - спросил Афанасьев.
        - Нужно ехать к Жукову и выяснить на месте, где он был вчера утром. Мать его меня знает, да и Яшка мне скорее правду расскажет.
        - Ну, что же, поезжай. Только прихвати с собой Афанасьева. Вдруг у Яшки дружки окажутся. А я пока с Цыплаковым разберусь.
        Болезненного вида женщина лет сорока распахнула дверь и застыла на пороге.
        - Что, Татьяна Александровна, Яшка опять что-нибудь натворил?
        В глазах женщины затаилась тревога.
        - Да нет... Шли вот мимо, решили зайти, проведать Якова Андреевича, - ответила Коробочкина. - Что он сейчас поделывает?
        - Как занятия кончились, я ему говорю: поезжай на Волгу, к бабушке, поживешь, с огородом ей поможешь, а он все: нет да нет... А вчера сам напросился. Ну, я собрала гостинцев, дала деньжонок и проводила. В полпервого ночи уехал. Теперь уж, поди, купается или рыбу ловит. В последнее-то время он получше стал. Не грубит, что скажу помочь - всегда пожалуйста. Вчера пришла с дежурства часов в одиннадцать, он на реке был. К обеду заявился. «Можно, - спрашивает, - в кино схожу?» Сходил на дневной сеанс и стал собираться в Кимры. Говорю: останься до получки, бабушке кое-что из одежонки купить надо, так он нет: поеду да поеду. Может, кваску хотите?
        Жукова принесла трехлитровую банку. Афанасьев с удовольствием отпил несколько глотков терпкого игристого кваса.
        - Хорош у вас квасок, давно такого не пил... Бывал я в Кимрах. В охотничьем обществе путевку получал.
        - Охотничий магазин у нас в центре, - вздохнула Жукова, - а мать у меня на низах живет, прямо на берегу реки, улица Южная, может, знаете? Если когда еще попадете в Кимры, у нее и остановиться можно, дом большой, а старуха живет одна.
        - А номер дома? - невинно спросил Афанасьев.
        - Восьмой. Вы сразу найдете...
        Поблагодарив Жукову, Александр Филиппович и Коробочкина ушли.
        - Ну, что, Татьяна Александровна? Придется ехать на Волгу. Часа два езды, от силы два с половиной. К вечеру можем успеть.
        - Нехорошо получилось, Александр Филиппович, нужно было сказать Жуковой, что сын ее снова...
        - А может быть, Яшка ваш к этой истории и непричастен? Что же мы раньше времени пугать ее будем.
        Дмитровское шоссе было буквально забито машинами. Шофер-милиционер чертыхался, когда приходилось плестись в хвосте длиннющей автомобильной колонны, глотая смрад отработанной солярки. Коробочкина, откинувшись на спинку сиденья, погрузилась в свои, одной ей ведомые мысли. Александр Филиппович опустил боковое стекло и следил за мелькавшими дачами, поселками, перелесками. Шоссе шло вдоль канала, и от близкой воды тянуло прохладой. Канал то превращался в широченные разливы, то узкой лентой пропадал в высоких зеленых берегах. Тогда казалось, что пароходы и баржи плетутся посуху, пробираясь сквозь кусты и деревья. На высоком склоне открылся мемориал павшим в 1941 году защитникам Москвы, и у Афанасьева защемило сердце. Тридцать с лишним лет прошло после победы, а в их семье до сих пор живет горе. Ему, Сашке, было всего пять лет, когда началась война. Отца он помнит смутно, больше по фотографиям, а вот старшего брата, Колю, и совсем не помнит. Отец погиб где-то в Польше, а брат семнадцатилетним парнишкой ушел защищать Москву. Ушел и не вернулся. Погиб в этих местах. Александр часто приезжал сюда с матерью.
Был и этой весной в День Победы. Народу съехалось великое множество. Теперь-то уже почти не плачут, а первые годы все заливались слезами. Если собрать те слезы, что выплаканы на братских могилах, наверное, получится озеро, а может, даже море. Море скорби.
        Афанасьев припомнил, как однажды зимой ехал он с компанией на охоту по Минскому шоссе. Был в машине один пожилой незнакомый охотник. Проехали час или полтора и выехали на пригорок, он попросил остановиться. Сначала подумали, что ему плохо, а этот охотник вышел из машины и попросил выйти остальных. «Здесь под каждым деревом москвичи лежат 1922, 1923, 1924 годов рождения, - сказал он. - Добровольцы. В следующий раз будете ехать - поклонитесь... Из нашего батальона пять человек в живых осталось. Да и те калеки». Постоял, послушал лес и, прихрамывая, вернулся в машину.
        «Тем парням, что вместе со старшими легли за Москву, не пропустив фашистов, было по семнадцать-восемнадцать лет. Интересно, пошли бы они грабить, как те, вчерашние?»
        Афанасьев закурил, глубоко затянулся и разозлился на себя за глупое раздумье.
        Ну разве можно обобщать? Тем более ему, бывалому человеку, работнику МУРа. Случались и тогда преступления, есть они и сейчас, и неизвестно, когда их не будет. А по поступкам отдельных подонков грех судить о всей молодежи.
        У него хранилась вырезанная из газеты статья... Секретарь горкома партии Комсомольска-на-Амуре приехал на Даманский на следующий день после боя, побывал на месте, где вступили в схватку наши восемнадцатилетние... На свежей снежной пороше, той, что охотники называют печатной, не было ни одного следа в тыл... Все солдаты, принявшие бой, погибли, не отступая. Вот так-то...
        Афанасьев взглянул в окно. На последнем повороте к Савелову открылась Волга. По спокойной голубоватой воде мчались моторные лодки, поднимая высокие буруны. Медленно и степенно удалялся большой трехпалубный пароход. Прошло два с половиной часа, как они выехали, - и уже на Волге. А в Москве кажется, что она где-то за тридевять земель. Через несколько километров открылся старинный, чернеющий деревянными срубами город бывших кожевников и сапожников.
        В дежурной части кимрской милиции было несколько офицеров. Среди них оказался участковый, знавший не только бабушку Яшки Жукова - Лукерью Спиридоновну, но и ее внука, который прошлым летом увлекался катанием на чужих лодках и потому очень быстро познакомился с местной милицией. Участковый инспектор, узнав о цели приезда москвичей, охотно вызвался их проводить. Вышли на окраину города, и он указал на видневшийся внизу у самой Волги дом...
        - Вы идите бережком, а я побеседую со старушкой и между делом выясню, где ее внучек. Если дома, то вместе с ним выйду в палисадник.
        - Хорошо, - согласился Афанасьев.
        На берегу виднелись лодки. Одни стояли, уткнувшись в песок, другие, пришвартованные к заякоренным поплавкам, качались на мелкой волне в нескольких метрах от берега. Были здесь и новенькие заводские дюралевые лодки, и грубые, но устойчивые, сшитые из дюймовых досок «Волжанки». На некоторых висели моторы.
        «Личный транспорт, - догадался Афанасьев. - Есть лодка - значит, и прогулка, и рыбалка, и поездка за грибами и ягодами. Куда удобнее, чем автомашина. Да и дешевле...»
        Участковый появился как-то неожиданно. Он перепрыгнул через невысокий забор, помахал им руками и почему-то побежал к реке. Афанасьев с Коробочкиной поспешили в ту же сторону. Обогнув дом, они увидели, как какой-то мальчишка, отвязав от поплавка металлическую лодку, гребками отогнал ее от берега, опустил в воду мотор, стал судорожно его заводить.
        Первым к берегу подбежал участковый, он что-то кричал, пытался столкнуть в воду другую лодку, но не сумел распутать цепь. Коробочкина выбежала на берег, когда мотор на лодке взревел на больших оборотах. Как заправский моторист, прогоняв движок на холостых оборотах, Яшка Жуков прибавил газ и погнал лодку прочь от берега. В крутом повороте, заваливаясь на левый борт, лодка чуть не врезалась во встречную, и ее хозяин долго грозил Яшке кулаком.
        Все трое работников милиции растерянно стояли на берегу и смотрели, как «казанка» вышла на глиссирование и с большой скоростью пошла вниз по течению.
        - Только что подошел к ихнему дому, - начал рассказывать участковый, - как мне этот самый Яшка навстречу. «Здравствуйте, Леонид Алексеевич! Это с вами тетя Таня была?» - «Какая тетя Таня?» Я ведь и впрямь не знаю, как вас зовут, товарищ старший лейтенант, а он мне: «Коробочкина из Москвы». Я говорю: «Нет. Какие-то дачники спрашивали, не знаю ли я, где им комнату снять». Мальчишка вроде поверил. Тут ко мне его бабушка подошла - Лукерья Спиридоновна. Я разговариваю и все поглядываю, когда внучек из комнаты выйдет... Заглянул в боковушку, а его и след простыл. В окно выпрыгнул. Остальное вы видели. Ну, что будем делать? Догонять дурака надо. Вы постойте пока! - И лейтенант трусцой заспешил к причалам.
        - Вот уж никак не думала, товарищ майор, что Яшка от меня убегать будет. Все что угодно могла допустить, но не это...
        К ним тихо подошла маленькая сухонькая старушка. Из-под белого головного платка смотрели пытливые глаза.
        - Здрасьте! - вежливо поздоровалась старушка и осмотрелась. - А где участковый? Да и внучек тут должон быть?
        Афанасьев объяснил, что участковый куда-то ушел, а мальчишка уплыл на лодке, и махнул рукой, показывая, куда скрылся Яшка.
        - Это каку ж таку он лодку угнал? - спросила старушка. - Что вон там была? Ага, моих дачников лодочка. Вот стервец так стервец. Дачники на ней в ночь на рыбалку собирались и его с собой звали... Ну, погоди, только появись, окаянный, ужо я тебе задам... Приехал седни нежданно-негаданно. «Ты, - говорит, - бабуня, никому не сказывай, что я здесь». «Набедокурил, сынок, что ли», - спрашиваю. А он говорит: «Подрался». Вижу, такая шишка на голове...
        Неподалеку взревел мотор, и от причалов отошла большая дюралевая лодка с двумя двигателями. Участковый подогнал ее к берегу и пригласил садиться Коробочкину и Афанасьева. Не теряя времени, оба перебрались на катер, на борту которого было написано: «Прогресс».
        - Яшка на полпути к Белому городку, - объявил им участковый, запуская второй мотор. - Ничего, догоним, у него двадцатисильный «Вихрь», в час, поди, километров тридцать даст. А у нас скоростишка поболе - два «Вихря», и оба по двадцать пять сил. Догоним.
        Оба двигателя на полных оборотах вывели «Прогресс» на глиссирование.
        Инспектор, видимо, хорошо знал реку. Он быстро ушел с фарватера и вел катер, прижимая его к белым бакенам правого берега - срезал повороты. С каждым километром Волга становилась шире, просторнее. Лес на берегах расступился, то там, то тут открывая желтые пятна полей. На правом берегу это были небольшие квадраты, на левом - широкая лента пашни уходила за горизонт. Возле реки и протоков стеной зеленел камыш, а за ним раскинулись луга.
        Вдали, на высоком берегу показалась церковь. Она белела на мысу, вдававшемся в Волгу, и удивительно гармонично вписывалась в окружающий пейзаж.
        Проехав километров десять-двенадцать, участковый инспектор сбросил газ и погнал «Прогресс» наперерез встречной лодке. Лодка замедлила ход и остановилась. Участковый подвел свою почти вплотную.
        - О, Григорьич, это ты! Послушай, ты тут «казанку» с парнишкой не встречал?
        - Видал. Уж больно шальной какой-то!.. У Белого городка «Ракета» от причала отвалила и уже ход набирала, так он ей нос подрезал.
        - Куда же он направился, не заметил?
        - Да вроде к Дунькиному ручью. Под правым берегом, сразу за Хотчей, знаешь?
        - А в Хотчу он не свернул?
        - Нет, мимо проскочил. А что он натворил-то?
        - Лодку чужую угнал, да еще так, кое-чего по мелочи.
        Проскочив большой поселок с судоверфью и многоэтажными домами, участковый объяснил:
        - Это и есть Белый городок. Хороший поселок, и народ там приятный. Все больше строители...
        Коробочкина первая заметила впереди лодку с одиноким пассажиром. Она двигалась медленно, словно человек, управлявший мотором, что-то рассматривал на берегу. Вскоре лодка свернула в протоку и скрылась за островом. Татьяна Александровна тронула за руку участкового инспектора и указала в ту сторону. Но вместо того чтобы идти следом за лодкой, участковый свернул к фарватеру.
        - Ты куда? - Афанасьев даже приподнялся на сиденье. - Упустим!
        - Я тут все протоки знаю. - И инспектор уверенно повел лодку вдоль острова.
        Майор взглянул на ярко-оранжевый диск солнца, опускавшийся за лес. До наступления темноты оставался час, самое большее - полтора. Успеют ли они до темноты найти Яшку или им придется рыскать всю ночь?
        Остров заканчивался тонким и узким клином. Инспектор, приглушив моторы, повел лодку в небольшой пролив. Протока была видна от начала до самого конца, она словно по нитке протянулась вдоль берега и походила на небольшую речку, разрезавшую лес. Нигде, ни в начале, ни в середине яшкиной «казанки» не было видно. Вместе с лодкой Яшка исчез, словно нырнул под воду.
        - Наверное, домой вернулся, - решила Коробочкина.
        - Не думаю, - не очень уверенно произнес инспектор. - Вот что. Вы, товарищ старший лейтенант, идите на заднее сиденье, а вы, товарищ майор, садитесь рядом со мной. Хорошо бы, если бы вы еще тентом прикрылись. На полном газу пройдем по протоке, может, он нас и не узнает. Ведь тут как: загони лодку в камыш, и ее не видно. Мимо проскочишь и не заметишь.
        Участковый, докурив сигарету, вывел лодку на середину протоки. Они прошли ее быстро и вышли в Волгу. «Казанки» нигде не было.
        - Куда же он делся? - чертыхнулся Афанасьев. - Может, успел уйти вниз?
        Инспектор развернул «Прогресс» и снова прошел по протоке к проливу, из которого только что вышли. Теперь майор осматривал берег, а инспектор остров. На этот раз они заметили приткнувшуюся к маленькому заливу лодку, а возле нее, на берегу, троих мужчин.
        Катер подошел к берегу, и участковый сразу же выключил оба мотора. Наступила неестественная тишина. Слышался лишь мелодичный плеск воды да легкое шуршание песка.
        Первым выпрыгнул на берег участковый. Следом за ним вышел Афанасьев и помог Коробочкиной. Пока та выбиралась, инспектор здоровался с мужчинами.
        - Мои дружки из Белого городка, - объяснил он Афанасьеву. - Правда, мы с ними не всегда дружим, случается, и до драки дело доходит, но это редко. Так они мужики хорошие, работящие. Вот, знакомьтесь: Каркунов - отличный котельщик, сына хорошего воспитал - Сашку.
        Среднего роста загорелый мужчина поднялся и, улыбнувшись, проворчал, напирая на раскатистое «о»:
        - Ты, Лексеич, поговорки-то не забывай... В огород ходи, да глупости не городи, что это ты меня как хулигана представляешь?
        - Никакой ты не хулиган, а прошлый раз, когда я твои сети снимал, так ты вроде не прочь был поразмяться, а?
        - Ты же сам, Лексеич, вырос на реке, все знаешь-понимаешь... Мой дед тут рыбачил, отец рыбу ловил, а мне и на уху поймать запрет?
        - Лови удочкой.
        - Удочкой я и за два дня на сковородку не надергаю, а мне ведь работать надо, я не турист какой-нибудь... Прошлый раз мы с Сергеевной - жена моя, - пояснил Каркунов, - поехали за ягодами, а на обратном пути решили порыбачить, так он пристал к нам, обругал браконьерами, хотел сетчонку отнять, а я ее ползимы плел. И поймали-то мы всего с десяток подъершиков, только на уху, на сковородку и то не хватило.
        - Ладно хныкать, - усмехнулся инспектор, обошел куст, возле которого расположились рыбаки, и вернулся с большим целлофановым мешком, в котором угадывалось не менее шести-семи килограммов разной рыбы.
        - Не трогай улов, Лексеич, - попросили мужчины. - Каждому рыбаку разрешено ловить по пять килограммов на человека, а тут и до половины мы не дотянули.
        - Разрешено, - согласился участковый, - только вот как? Удочками. А я вашу удочку в клеточку знаю. Наверняка в лодке спрятана. Ну да ладно... Сейчас нам недосуг рыбой заниматься. Скажите-ка лучше, вы в этой протоке не видали «казанку» с парнишкой?
        - Мы, Лексеич, снизу идем. Ни одного парня не встретили...
        - За ним от самых Кимр шли, - объяснил лейтенант, - видели, как в протоку свернул. Шел на малых оборотах. Остров обошли, хотели ему путь обрезать, глянули в протоку, а его нет.
        - Значит, пристал где-нибудь.
        - Просьба у меня к вам. Переезжайте на остров и бережком пройдите, а? Если увидите, задержите. Рыжий такой...
        - Только поаккуратнее, - попросила стоявшая в стороне Коробочкина.
        - И самое главное, не упустите, - добавил Александр Филиппович, - а мы с Татьяной Александровной этим берегом пройдем.
        - Ладно, - согласился рыбак. - Ты, Лексеич, на «Прогрессе» пойдешь? Тогда на песчаной косе в конце острова и встретимся.
        Когда обе лодки ушли, Коробочкина сняла белые туфли и босиком медленно побрела по тропинке, начинавшейся на берегу.
        - Ноги наколете, Татьяна Александровна, - предупредил Афанасьев, шедший следом, но женщина только отмахнулась. Тропинка вела сквозь ельник, ныряла с бугра вниз, забегала в мелкий, недавно высаженный сосняк. В лесу было тихо. Внизу в протоке всплескивала крупная рыба, где-то в стороне всхлипывала кукушка.
        Афанасьев и Коробочкина поднялись на высокий бугор и сразу же заметили большое озеро, полукружьем растянувшееся вдоль берега. Сначала они хотели пройти к озеру прямо через чащу, потом решили не сворачивать с тропинки. И вскоре отчетливо почувствовали запах дыма. Неожиданно тропка круто пошла вниз, и в узком ручье за кустами они увидели исчезнувшую «казанку», а чуть в стороне под крутым берегом склонившегося над костром Яшку. Он пристраивал на рогульках закопченный чайник, деловито подкладывал сучья в костер, время от времени наведываясь к воткнутым в песок удочкам. На двух, поставленных на живца, клева не было, зато на третьей то и дело клевало. Яшка бросался, подсекал и снимал с крючка то подлещика, то окунька. Наконец звякнул колокольчик и на другой удочке. Мальчишка в ожидании протянул руку к леске, стараясь не упустить момента для подсечки. Наконец леска рванулась, затрещал тормоз катушки, укрепленный на удилище. Яшка быстро, коротким движением сделал подсечку. На этот раз, видно, клюнуло что-то покрупнее. Отбросив в сторону удочку, он стал выбирать лесу руками. Даже со стороны Афанасьев и
Коробочкина видели, как тонкая леса врезается в Яшкины ладони, как, натянувшись в струну, уходит под воду. И вот из воды показалась большая щука. Яшка выбросил ее на песок, отволок подальше и глубоко, полной грудью вздохнул. Он глянул на костер и обомлел, увидев подходивших незнакомого мужчину, а рядом с ним Коробочкину. Их появление было настолько неожиданным, что Яшка чуть не упал на песок рядом с пойманной рыбиной.
        - Ну, что ты, Яша, - подошла к нему женщина и ласково погладила его выгоревшие волосы. - Сбежал от меня, чуть под «Ракету» не угодил...
        Мальчишка опустил голову, бормоча неразборчивые слова. Афанасьев решил, что ей лучше поговорить с ним с глазу на глаз, и пошел искать рыбаков. Через несколько минут к берегу приплыли обе лодки. Участковый, увидев одного Афанасьева, удивился:
        - А где Татьяна?
        - С Яшкой!
        - Нашли, что ли?
        Рыбаки тоже прислушались к разговору, и, когда узнали, что Яшка пробрался к озеру, один из них заметил:
        - Не озеро это, а старица. Рыбы там невпроворот. Но нашей снастью ее не возьмешь. Кругом коряги да выворотни. Там на дне этих сеток с полсотни, поди, затонуло.
        - А мальчишка при мне здоровенную щуку на живца вытащил, - уколол их самолюбие Афанасьев. - Ну, что, Лексеич, заберем этого злосчастного Якова да в Кимры?
        - Теперь до утра ждать, - сказал участковый. - Без света рискованно. Можно на какую-нибудь пакость напороться.
        - Да, вам лучше свету дождаться, - подтвердил Каркунов. Он пошарил в лодке, достал сверток и передал его участковому. - Возьми, Лексеич, там хлеб и огурцы с помидорами. Может, рыбкой поделиться? Ушицу сварите. Ночь хоть и летняя, но на голодный желудок и она долга.
        - Ну что ж. Дай парочку, - согласился лейтенант.
        Обогнув выступ крутого берега, Афанасьев увидел мирную картину. Возле костра сидели Татьяна Александровна и мальчишка. Они не спеша потягивали чай из алюминиевых кружек.
        - Это вы, Александр Филиппович? Идите чай пить! - приподнялась Коробочкина. В ее голосе не было тревоги. - Яша, принеси из лодки еще кружку. Все равно хозяева предъявят нам иск и за хлеб, и за чай, и за сахар.
        - Ну, этот-то ущерб мы и сами возместим, - пошутил Афанасьев, радуясь настроению своей спутницы. Он понимал, что успокоение к ней пришло после разговора со своим подопечным.
        К костру подошел и Лексеич. Он принес целую охапку какой-то одежды и большое закопченное ведро. Одежду он сложил ворохом поблизости от костра.
        - У наших рыбаков всегда найдется, что надеть и чем накрыться.
        Выбрав свернутый брезент, разостлал его и широким жестом пригласил Коробочкину, положив возле нее телогрейку. Такую же телогрейку передал Афанасьеву, отыскал пиджачишко и набросил его на плечи Яшке. Тот смутился, что-то буркнул в благодарность. Участковый снова ушел в темноту и вскоре вернулся с рыбой, нанизанной на прут.
        - Где у тебя улов-то? - подошел он к Яшке. - Говорят, ты рыбак удачливый.
        Мальчишка вытащил из воды садок. Участковый опустил в плетеную сетку принесенную рыбу и, прикинув на руке, определил, что уха будет добрая.
        Со стороны казалось, что у костра расположилась тихая, мирная семья. Лицо мальчишки, обращенное к огню, было серьезным, сосредоточенным. Говорил он медленно, поглядывая на женщину, словно искал в ней поддержку.
        - Ромку Климова и Вальку Цыплакова я давно знаю. К ним пристал еще зимой Женька Лидов. Он вместе с Цыплаковым в техникуме учится. И постарше их обоих. У него мать шишка какая-то, по заграницам мотается. У Лидовых много книг... Ну, Жека, когда денег нет, потихоньку их продает. Один раз поймали его, и мать устроила бучу... Тогда они с Валькой попросили меня продать какую-то книгу. Я подался в букинистический, а там берут только у взрослых... Ну, потолкался немного, ко мне подошел один мужик и сразу пристал: продай да продай. Только, говорит, денег с собой нету, поедем домой. Мне Женька Лидов велел просить за книгу пятьдесят рублей, а парень сам предложил семьдесят пять... Поехали к нему. Квартира огромная, а их всего двое - он да жена... Да, когда Лидов с Цыплаковым посылали меня ту книгу продавать, ну, по географии, то велели свою фамилию не называть, скажи, говорят, Тюрин Пашка. Ну, еще велели наврать, что с бабушкой за городом живу... Чтоб кто-нибудь из книжных спекулянтов не навязался библиотеку смотреть... А во второй раз я этому мужику восемь книг понес. Со мной поехали Лидов и Цыплаков. Они
остались ждать на бульваре. Я как вышел от студента - мужик тот еще учится, - отдал им деньги. Женька разорался: «Почему мало, почему дешево продал!» Потом говорит, что я часть денег себе заначил. И тут же стали меня обыскивать.
        Перед тем как идти вчера, мы тому мужику позвонили. Я сказал, что продаются книги про царей. Тот попросил прийти с книгами часам к одиннадцати, потому что с утра его дома не будет. А Женька заставил меня идти пораньше, сказал, что не может ждать до одиннадцати... Ну, что, сели мы с Ромкой Климовым на двадцатый троллейбус и поехали. На остановке возле площади Маяковского нас встретил Женька, отдал мне две книги. Если, говорит, студента дома нет, то сразу же уходи, а жене передай, что остальные книги потом занесешь.
        Дома была одна жена, маленькая, вроде девчонки. Я собрался уходить, а она: посиди да посиди... Мол, Костя скоро придет. Потом звонок в дверь. Она говорит: Костя это, открой. Я открыл, а это Женька с Ромкой, я их сразу узнал, хотя они в масках и с ножами. А Женька шипит: «Ну, гад, пикнешь, убью». И сразу к жене, а я как закричу... И Женька меня стукнул чем-то по голове. Я быстро пришел в себя... Смотрю, лежу на кухне на полу, а из комнаты ихние голоса. Потихоньку встал - и бежать. Не помню, как домой добрался. А скоро Валька Цыплаков пришел. Молись богу, говорит, могли и убить. Если кому пикну, сказал, то жить мне останется три минуты.
        - А Женьку с Ромкой ты после этого видел? - спросил Афанасьев.
        - Нет. Я маме сказал, что пойду в кино, а сам с Валькой ходил их искать. Но нигде не нашли.
        - А где Цыплаков во время разбоя был?
        - Дома. Он мне говорил, что они и его звали, но он не пошел.
        Афанасьев тщательно записал фамилии преступников, номера их телефонов, адреса. Потом вырвал листок из блокнота и отозвал участкового инспектора в сторонку.
        - Сколько здесь ходу до Белого городка?
        - Минут десять-двенадцать.
        - Оттуда можно дозвониться в Москву?
        - Если постараться...
        - Тогда езжай немедленно и передай данные об этих типах. Пока они не скрылись...
        - Ну что ж, раз надо так надо. Минут через сорок - через час вернусь. Жаль, с ухой не управился.
        - Уху я и сам сварю.
        Вскоре запах ухи заполнил собой все вокруг, вытеснив запахи высохших водорослей, долетавший аромат скошенного сена. Откуда-то из темноты вдруг вынырнул Лексеич. Он сказал Афанасьеву, что его задание выполнил, и принялся «накрывать стол». Исчезла последняя ложка ухи, а от рыбы осталась лишь груда белых костей. Небосвод начал светлеть. Первыми зарождение дня почувствовали птицы. Сначала робко, а потом все сильней раздавались птичьи трели.
        Лексеич вместе с Яшкой старательно вымыли ведро, свернули брезент и разложили все по лодкам. Проверили горючее в «казанке» и вывели ее в протоку. Татьяна Александровна, устроившись на заднем сиденье «Прогресса», позвала:
        - Иди, Яша, ко мне! Тут теплее.
        Мальчишка с такой мольбой посмотрел на Афанасьева, что тот сразу понял.
        - Нет, Татьяна Александровна, мы с Яковом вдвоем поедем. Нам ведь лодку нужно на место поставить. Извиниться перед дачниками... Верно, Яша?
        Яков в ответ только горестно вздохнул.
        Подъехав к отделению милиции в Серебряном бору, Афанасьев увидел за столом под яблонями всех своих коллег - Павлова, Звягина и Ильина. Вид у них был довольный, какой обычно бывает у людей, хорошо и с пользой потрудившихся. Звягин заглянул в машину и, не дожидаясь вопроса, сообщил:
        - Мы их тепленькими утречком у Климова взяли.
        - Это хорошо, что тепленьких. Ты, Яков, выходи, - разбудил Афанасьев мальчишку, - а старшего лейтенанта Коробочкину подбросьте домой, - попросил шофера. - Согласны, Татьяна Александровна?
        - Я только посмотрю, как у меня там дома, и приду.
        - Ну, как знаете, - улыбнулся Афанасьев.
        Роман Климов - тот, что в такси назывался Аликом, высокий и худой парень, видно, уже освоился со своим новым положением. Он неторопливо вошел в кабинет, уселся на стул и опустил голову. Рядом с ним расположился Павлов. Он объяснил, что Климов намерен рассказать все честно.
        - А чего скрывать, - не поднимая головы, подтвердил Климов.
        - Тогда объясни, почему ты, рабочий парень, решился на преступление? - начал разговор Афанасьев.
        Роман поднял голову, зло сверкнул глазами.
        - Колонии не боюсь. Привык. У меня дома своя колония. Посмотрите на мать - в спичку превратилась. С огорода по три урожая в лето снимаем. Сначала редиска, потом огурцы, а под осень укроп, салат, петрушка - все на рынок. Всё деньги. Чашку из серванта не бери - это из сервиза, а вдруг разобьешь. На диван не садись - гарнитур надо беречь, на ковровую дорожку не ступи... Все дорого стоит. Надоело у отца копейки выпрашивать. Вот и на грабеж пошел...
        - А зачем тебе деньги? - спросил Афанасьев.
        - Как зачем? Меня угощают, а я ответить не могу? Получку отдаю полностью, а хожу в отцовских обносках. Все ребята в нейлоновых куртках ходят, а мне суконное пальто купили - говорят, теплее. А на кой мне теплее?
        - Дома у вас пьют?
        - Только по праздникам. С позапрошлого года наливка в подвале стоит.
        - Так, так... А чем же ты занимаешься в свободное время? - спросил Афанасьев.
        - У меня нет свободного времени. Днем на заводе, вечером учусь... А потом огород.
        - Когда же ты успел подружиться с Лидовым и Жуковым?
        - Нет, вы у него спросите, товарищ майор, кто их надоумил на такое преступление, - не вытерпел Павлов, - я ему этот вопрос уже задавал.
        - Я сказал, что Яшка. А он не верит, - кивнул парень в сторону Павлова. - Яшка поехал продавать книги этому Косте, привез деньги, рассказал, какая там квартира, про магнитофон, родители у нее за границей работают, посылки шлют. Ну мы с Женькой стали обдумывать, как бы нам там побывать. Яшке-то мы, конечно, об этом не сказали...
        - Кто придумал маски?
        - Женька.
        - Чем ударили Жукова?
        - Женька на всякий случай взял в сарае железку. С одной стороны расклепал. С другой заточил, завернул в бумагу.
        - Он же мог его убить!
        - Не знаю. Тут как получилось? По нашим расчетам, Яшка должен был уже уйти... А он вдруг сам дверь открывает... Не уходить же обратно...
        - Кто же у вас за главного был?
        - Никого не было... Все главные.
        - Кто еще знал, что готовите преступление?
        - Валька Цыплаков. Но как только разговор о квартире всерьез зашел, он отказался. Говорит, одно дело книжки воровать, другое - квартиры грабить.
        - В старину была умная сказка, как кража пятачка довела Иванушку до каторги. А вы начали с книжек и докатились до разбойного нападения с покушением на убийство, - подытожил майор.
        Когда парня увели, Афанасьев спросил:
        - А как с отцом этого молодого человека, Иван Кузьмич?
        - Поговорили...
        - Ну, и как он?
        - Интересный человек. Воевал, демобилизовался, окончил школу механизаторов, работал трактористом, шофером. Потом завербовался на север. Вкалывал там как проклятый, без выходных, без отпусков, не пил... Ну, сколотил деньгу. Со сверхурочными на лесоповале до тысячи в месяц выгонял. Все хотел детям красивую жизнь создать - у него две дочери и сын. Говорит, ему самому ничего не надо. И там, в тайге, и здесь все вроде о детях думал. Думать-то думал... Но как? - Павлов подошел к окну. - Взял у меня сигарету: разрешите, мол, на двор выйду, покурю. Да вот он на лавочке сидит.
        В ярком утреннем свете хорошо была видна сгорбившаяся фигура человека. Опустив голову, он словно пытался что-то рассмотреть под ногами.
        - Сколько же ему лет?
        - С двадцать четвертого он...
        - А издали совсем старик!
        - Тут, дорогой Александр Афанасьевич, за минуту стариком станешь, - вздохнул Павлов. - Сын ведь.
        Вернувшись в свой кабинет, Афанасьев заправил авторучку, достал стопку бумаги. Надо было писать сводку о раскрытии преступления. Вдруг кто-то требовательно постучал в дверь. Не успел он произнести «Войдите», как на пороге появилась незнакомая женщина, попросила кого-то подождать в коридоре и только потом вошла.
        Афанасьев пригласил посетительницу садиться и бегло оглядел ее явно ненашенский наряд: темно-фиолетовый жакет без рукавов, узкую, с разрезом юбку, пышную оранжевую блузку, в тон ей туфли на высоких каблуках и большую сумку с ремнем, перекинутым через плечо. Половину лица закрывали темные очки в дорогой оправе. «Иностранка, что ли? - мелькнула мысль. - Неужели обокрали?»
        - Я мать Лидова, - без предисловий сообщила женщина и села к приставному столику. Поднеся платок к лицу, она продолжала: - Какое горе, какое горе, я просто не могу поверить. Мой сын - и такое преступление... Вы, товарищ майор, его не знаете. Он хороший мальчик, тихий, скромный, увлекается музыкой, пишет стихи. Отлично учится. Я, правда, воспитывала его одна... У нас, знаете, с мужем не сложилась жизнь.
        Афанасьев откинулся на спинку кресла. Мать Лидова, заметив его интерес, сняла очки. Открылись морщинки, усталые глаза. Женщина рассказывала о детстве сына, подробности школьных лет, заискивающая улыбка сменялась страхом.
        Александр Филиппович остановил ее:
        - Одну минуту, гражданка Лидова!
        - Нет-нет, я не Лидова! Я - Иванова. Ношу фамилию второго мужа. Мы с ним, правда, тоже разошлись, но Евгению я сохранила фамилию отца. Меня зовут Ирина Владимировна.
        - Где вы работаете?
        - Разве это имеет значение? Сейчас для меня самое важное - судьба сына. Вот принесла вам заявление. Общественность нашего дома просит вас отдать мне сына на поруки.
        Ирина Владимировна вынула из сумки бумаги. На двух страницах было пространное заявление с перечислением всех достоинств Евгения Лидова, третья была покрыта подписями.
        - Со мной пришли член домового комитета и ближайший сосед, - объяснила женщина. - Они подтвердят, что готовы поручиться за Женю.
        Майор взял бумагу, от нее пахло тонкими духами.
        - Где же вы все-таки работаете?
        - Вообще, я окончила иняз, работала в системе «Интуриста». А сейчас... Сейчас я директор вагона-ресторана на международных линиях. Очень часто бываю в поездках, сегодня, к счастью, оказалась дома. Если моего заявления недостаточно, я принесу письмо с работы, из техникума. Обещаю вам - Женя исправится. Подобного с ним никогда не повторится! - Женщина говорила то вкрадчиво, то с искренней болью.
        Афанасьев заглянул в заявление. Оно было отпечатано на машинке и адресовано ему.
        - Когда у вас были мои сотрудники?
        - Около девяти утра.
        «Вот это оперативность, - подумал Афанасьев, - успела напечатать, обежать жильцов, упросить их подписать да еще ходатаев привела сюда».
        - Скажите, Ирина Владимировна, раньше ваш сын судился?
        - Что вы, что вы! Никогда в жизни! Что с ним произошло... понять не могу. Каждый раз из поездок я привожу ему подарки, у него есть всё.
        Майор открыл стол и потянулся за сигаретами. Ирина Владимировна пододвинула ему пачку своих:
        - Курите... Американские.
        - Благодарю, я привык к «Яве».
        - Может, Женю приятели увлекли? - Ирина Владимировна спросила осторожно, словно прощупывая собеседника. - Он добрый, ради друзей готов на все. Привезла ему в прошлом году джинсовый костюм, он его другу подарил. Привезла второй, он сейчас же отдал поносить кому-то... Зажигалки, ручки, пластинки у него не задерживаются, я уже к этому привыкла.
        - Пригласите ваших поручителей, я с ними познакомлюсь.
        В кабинет вошла, подслеповато щурясь, полная пожилая женщина в старомодном полотняном платье, следом за ней немолодой мужчина в поношенном костюме и несвежей украинской рубашке. Он переминался с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
        - Дора Аркадьевна - член нашего домового комитета, а это мой сосед Леопольд Антонович, - представила их Ирина Владимировна.
        - Наша общественность знает Женю и просит отпустить его на поруки. Мы всем коллективом будем его воспитывать, - с места в карьер заявила член домкома. - Общественность заверяет, что больше Лидов не позволит себе никаких дурных поступков.
        Все было как в плохом спектакле. Майору даже показалось, что Ирина Владимировна одобрительно подмигнула «представителям».
        - Ну, а вы что скажете, Леопольд Антонович? - спросил Афанасьев.
        - Я, как работник искусства, присоединяюсь к просьбе и могу заверить вас, что Евгений больше ничего подобного не совершит! - воскликнул «поручитель».
        - А вы где работаете?
        - В театре... осветителем сцены.
        - Значит, вы пришли спасать Женю Лидова по просьбе его матери. И не просто сами, а от имени общественности... Ну а вы хоть знаете, что он сделал? Нет? Так вот, позавчера утром в маске и с оружием в руках он ограбил квартиру. Связал хозяйку и похитил вещи на пять тысяч рублей. Это преступление на языке юристов называется разбой, и суд вправе приговорить молодого человека к пятнадцати годам лишения свободы. - Неторопливо произнося эти слова, майор следил за поведением всех трех просителей. «Представитель» вскочил и хотел что-то сказать. - Нет, подождите. Давайте поставим все точки над «i», - продолжал Афанасьев. - Судя по заявлению, вы намерены взять на себя ответственность за поведение Евгения Лидова и согласны отвечать за все, что он может натворить в дальнейшем. И за любое новое его преступление готовы нести ответственность вместе с ним, не так ли?
        - При чем тут ответственность, мы - общественность, - уже не так уверенно заговорила член домкома. - Согласны Женю воспитывать.
        - Подождите, - остановил ее Афанасьев, - Лидов приходил домой пьяным?
        - А кто теперь не пьет? Вот Леопольд Антонович хороший человек, а тоже выпивает, - быстро включилась в разговор мать Лидова.
        - Нет, сначала о Жене и уже потом, если хотите, о Леопольде Антоновиче.
        При этих словах Афанасьева «поручитель» густо покраснел и как-то стушевался, съежился, уменьшился в росте.
        - Вы видели, что Лидов бывает пьяным? Почему не подняли тревогу? Не обратились в детскую комнату милиции? Ведь пьяный подросток - это чрезвычайное происшествие! - Афанасьев достал свою «Яву», закурил и, успокоившись, спросил: - Как же быть с поручительством? Согласны вы нести ответственность за Евгения Лидова?
        - Отдайте наше заявление, - поднялась Дора Аркадьевна.
        - Я, как работник искусства, в уголовные дела вмешиваться не собираюсь, - решительно произнес Леопольд Антонович.
        - Это заявление я отдам в ваш общественный пункт охраны порядка и попрошу тщательно разобраться, а вас больше не задерживаю, - закончил разговор Афанасьев.
        Поручители ушли. Ирина Владимировна начала медленно укладывать в сумку сигареты, платок, очки.
        - Разрешите мне свидание с сыном! - попросила она.
        - Нет, не разрешу! - быстро ответил Афанасьев. - Пока нельзя.
        - Вы еще пожалеете! Я пойду на Петровку к вашему начальству! К самому генералу! Я своего добьюсь!
        - Не думаю, - ответил Афанасьев.
        Не прощаясь, Ирина Владимировна стремительно вышла. Едва Афанасьев написал первую строку отчета, как в кабинете появились Ильин и Звягин.
        - Ну, этот Женька - тип! - возбужденно начал Звягин. - Все овечкой прикидывался. А его еще два года назад привлекали за кражи. Ограничились возмещением убытков. Из школы за драку выгнали. В техникуме учится плохо, дома пьянствует, а мать все покрывает. Мамаша у него - не дай бог... Мы пришли обыск делать, а она сразу: «Кофе с лимоном или с коньяком? Есть французский... А может быть, завтрак на скорую руку?» Еле отвязались.
        - С мамой я уже познакомился, - проворчал Афанасьев. И обратился к Ильину: - У меня к вам просьба - немедленно соберите все материалы по этому разбою и отвезите в прокуратуру, там уже выделили следователя, и он мне звонил.
        - Значит, с этим делом все, - обрадовался Звягин. - Дайте мне завтра, товарищ начальник, отгул, мне нужно курсовую работу подготовить по криминалистике. И я хочу ее построить на этом самом деле.
        - Думаешь, все закончилось? - переспросил Афанасьев. - Нет, дорогой, нам еще по этому делу придется потрудиться. Завтра с утра, товарищ Звягин, езжайте в техникум и договоритесь, чтобы в ближайшие дни собрали всех студентов, и мы вместе выясним, как получилось, что учащиеся техникума Валентин Цыплаков и Евгений Лидов безнаказанно торговали крадеными книгами, а Лидов чуть ли не в открытую спекулировал иностранными тряпками, что ему мать привозила. Поговорим и о мнимой дружбе, которая якобы удержала Цыплакова помешать ограблению квартиры. А после техникума мы с вами, уважаемый товарищ Звягин, побываем в институте, где учится потерпевший, а потом - на заводе, где работал Роман Климов, откроем кое-кому глаза на слабую воспитательную работу. В общем, примем все меры, чтобы никто из других парней не пошел по дорожке этой троицы. Вот тогда я вам два отгула дам и вы в свою курсовую работу введете еще один раздел - «Профилактика».
        Расплата
        Глава первая
        Высокий, статный, спортивного вида парень не спеша шел по коридору. Против двери, где значились два номера сразу, остановился, пригладил слегка вьющиеся, не желавшие лежать чинно волосы. Поправил галстук, стряхнул невидимую пылинку с рукава темного пиджака и приоткрыл дверь. Напротив двери в конце длинной комнаты за письменным столом сидела немолодая, опрятно одетая женщина. Увидев молодого человека, задержавшегося у порога, она вежливо пригласила:
        - Проходите, пожалуйста.
        - Вот направили к начальнику уголовного розыска на переговоры. - Молодой человек протянул женщине синий листок.
        Женщина, видимо секретарша начальника, прочла, зорко взглянула на стоявшего перед ней.
        - Николай Сомов? А я ведь вас помню. Вы у нас проходили практику?
        - Да, да. - Обрадовался он ей, как старой знакомой. - А теперь вот закончил юридический... Хочу у вас работать.
        Женщина еще раз посмотрела на Сомова, покачала головой и с материнской заботой подумала вслух:
        - А я бы своего сына не пустила. Если бы был, конечно... Я-то знаю, какая это служба. Двадцать лет на оперативной работе. Это только сейчас по болезни меня в секретари определили. Трудно тут. Ох как трудно.
        Сомов чуть снисходительно улыбнулся:
        - Меня распределяли в прокуратуру, а я отказался. Уголовный розыск - давнее мое желание.
        - Ну что ж, раз уж сам захотел, как говорится, вольному воля. Здесь работать тоже кому-то надо. - Женщина взяла со стола папку с бумагами, сверху положила переговорный листок Сомова, предложила ему посидеть, а сама скрылась за боковой дверью. Сомов присел на краешек стула и стал рассматривать кабинет. На секретарском столе и примыкавшем к нему маленьком столике красного дерева - стайка разноцветных телефонов. Небольшой селектор, портативная пишущая машинка, возле нее диктофон. Несколько стульев, в углу большой сейф, вешалка, а рядом узкое, продолговатое зеркало.
        На столе заливались телефоны, заглядывали в дверь сотрудники, один даже поинтересовался у Сомова, где Тоня. Николай молча кивнул на дверь. Потом встал, подошел к окну. Его раздражало, что он вдруг разволновался и не может взять себя в руки. В окно был виден милиционер-регулировщик. Он стоял на перекрестке и очень четко, плавными отработанными жестами направлял поток машин. Размеренность движений завораживала, отвлекала. Задумавшись, Сомов не заметил, как дверь приоткрылась и секретарша жестом пригласила его к начальнику. Еще раз поправив галстук, он перешагнул порог. Вначале ему хотелось представиться четко, по-военному, а потом передумал, остановился почти посредине кабинета и очень штатски, с легким, как он сам определил, «полусветским» поклоном поздоровался с пожилым мужчиной, вышедшим ему навстречу из-за стола. Пожимая руку начальнику уголовного розыска, Сомов отметил, что у того длинные и сильные пальцы. Он, Сомов, всегда выделял в мужчине классические, как он считал, черты: мужественность, силу, решительность. Не красоту, не зряшную привлекательность, а именно мужскую стать. Начальник,
правда, показался ему староватым - под пятьдесят, не меньше. Но фигура ничего - подтянутая, и взгляд серьезный, прямой, заинтересованный.
        Полковник раздумчиво повертел в руках синий листок.
        - Так, так... Почему вы, Николай Павлович, хотите работать именно в уголовном розыске?
        - Нравится. Хочу раскрывать убийства.
        В глазах у начальника запрыгали чертики. Сомов, вспыхнув, достал из кармана новенький диплом об окончании университета, положил его на стол и выжидающе посмотрел на полковника.
        - Вижу, вижу по цвету - отличник. Да ведь у всех девчонок, что к нам приходили, тоже красные дипломы.
        - По методике и тактике раскрытия убийств я писал диплом, - несколько обиженно сообщил Сомов и добавил: - Моя дипломная работа рекомендована кафедрой к публикации.
        - Ну что ж. Практика, говорят, без теории слепа. Будь по-вашему. Пойдете работать в отделение по борьбе с особо опасными преступлениями, - решил полковник. - Начальник там майор Фролов, поучиться у него есть чему. - Полковник нажал на столе кнопку, и в кабинете появилась секретарша.
        - Антонина Ивановна, - полковник взглянул на часы. - Я уезжаю в нашу школу, у меня там лекция. Возьмите, пожалуйста, на себя заботу о Николае Павловиче, познакомьте его с Фроловым.
        Начальник уголовного розыска подвинул к себе переговорный листок и четким почерком выписал: «Назначить Н. П. Сомова инспектором в первое отделение уголовного розыска». Передавая листок Антонине Ивановне, он встал и подчеркнуто торжественно объявил:
        - Поздравляю вас, Николай Павлович, с должностью инспектора и желаю успехов на новом поприще. С любыми неясными вопросами обращайтесь ко мне, не стесняйтесь. Удачи вам.
        - Ну, вот и все. Волнения все ваши кончились. И я вас тоже поздравляю, - как-то по-домашнему, тепло говорила Антонина Ивановна, убирая со своего стола документы. - Идемте познакомлю с Фроловым, человек-то он, в общем, хороший, привыкнете.
        Николай шел по коридору, с интересом поглядывая на посетителей, расположившихся на деревянных диванах, расставленных вдоль стен. Вели они себя по-разному. Одни сидели с безразличием, облокотившись на спинки, другие делали вид, что внимательно изучают паркет, и искоса поглядывали на проходивших сотрудников и друг на друга. Сомов заторопился за Антониной Ивановной. Она остановилась в конце коридора. Из-за чуть приоткрытой двери, обитой коричневой клеенкой, доносились громкие голоса. Выделялся грубый, раздраженный, с хрипотцой мужской бас, явно перекрывавший другие, неуверенные голоса. Пока Антонина Ивановна в замешательстве раздумывала, входить или нет, Сомов разобрал следующую тираду:
        - И не совестно вам! Молодые, здоровые, с дипломами, а так опростоволосились! Он же у вас в руках был. Сам пришел, а вы уши развесили, нюни распустили. Вот вы, Шаламов, видели его фотографию?
        - Видел, товарищ майор!
        - Для чего же я ее вам показывал? Для чего битый час обрисовывал приметы? Преступник пришел к вам сам, а вы? Второй год я вам вдалбливаю, что голова у вас не только для прически, а толку с гулькин нос. Вы же должны понять простую вещь. Рецептов на все случаи жизни не существует. Работник уголовного розыска тем и отличается от бухгалтера, что он мгновенно оценивает ситуацию, связывает ее с оперативной обстановкой и умеет использовать случай в интересах дела. Если за пять лет в институте вас не приучили думать, то хоть тут присматривайтесь, учитесь у товарищей. Упустили его, а он мечется по городу, как разъяренный хорек. И бритва у него, опасная бритва. Это пострашнее, чем кинжал. Что, Потеряйко, вы все ерзаете. Боитесь, что ли?
        - Ничего я, Алексей Иванович, не боюсь, - ответил спокойно кто-то. - Вы нас отпустите, мы с Игорем из-под земли его достанем.
        В кабинете замолчали, и Антонина Ивановна шепотом объяснила Сомову, что это разбушевался Фролов - его будущий начальник, но он отходчив, пугаться нечего. Сомов пренебрежительно пожал плечами. Антонина Ивановна распахнула дверь в кабинет и осторожно подтолкнула вновь испеченного инспектора.
        За большим письменным столом стоял невысокий мужчина с простоватым, рязанским, как про себя отметил Сомов, лицом. Антонина Ивановна протянула ему листок с назначением Сомова и, пользуясь воцарившимся молчанием, сообщила:
        - Алексей Иванович, полковник приказал мне представить вам товарища Сомова, он назначен к вам инспектором.
        Хозяин кабинета, не взглянув на бумажку, прямо над столом протянул руку:
        - Я начальник первого отделения Фролов Алексей Иванович. А это мои помощники - инспекторы Шаламов и Потеряйко, дружные ребята, правда, пока еще не мастера, а подмастерья. - Фролов неожиданно подмигнул им: - Прошу любить и жаловать.
        Очень вежливо Фролов предложил Сомову сесть. Опустившись на стул возле письменного стола, Николай рассматривал Фролова. Тот был лет на пятнадцать старше его, Сомова, широкоплечий, видимо, очень сильный. Крупные, неправильные черты лица, на висках седина. «Костюмчик ничего, - определил про себя Сомов, - широкие лацканы и строчка что надо. Рубашка не какой-то там старомодный нейлон - чистый хлопок. - Николай поймал острый, изучающий взгляд и решил: - Не так уж и прост, пожалуй, этот дядя».
        - Где прежде работали, Николай Павлович? - опять подчеркнуто вежливо спросил Фролов.
        Александра Ивановна предупредила ответ:
        - Молодой специалист, диплом с отличием.
        Фролов горестно, с придыханием запричитал, хитро поглядывая на Николая:
        - За что же это мне, Тонечка, детский сад устраивают? У меня уже есть целых два отличника! Посмотри на них, милая! А эту вакансию я берег под опытного работника. - Он вытащил носовой платок и сделал вид, что вытирает слезы. Сцена Сомову не понравилась, он понял, что над ним откровенно потешались. Антонина Ивановна заговорила тихо, едва слышно:
        - Зря ты так, Алексей. Припомни, каким сам пришел. Это ты сейчас заматерел, опыта набрался. А тогда помнишь? Разве тебя так принимали? Помнишь, как мы с тобой на твое первое задержание ходили? Дальше-то припоминать?
        - Да ладно, Тонечка, уж и пошутить нельзя! Подожди-ка, Сомов, два года назад не ты ли практику у майора Гришаева проходил? Тогда он, значит, о тебе мне недавно рассказывал. По-доброму отозвался. Посмотрим, посмотрим. Вы, ребята, отправляйтесь, как договорились, а я «озадачу» наше пополнение, - хихикнул он, - и тоже к вам присоединюсь.
        Антонина Ивановна ушла. Фролов достал из стола связку ключей.
        - Пойдем, определю тебя на рабочее место. Отведу отдельный кабинет. Цени. А на меня не сердись. Мы с нуля начинали, а у вашего брата уже высшее образование. - Возле двери Фролов вдруг остановился. - Подожди, ты хоть знаешь, что собой представляет инспектор уголовного розыска, так сказать, с негативной стороны? Работа ненормированная - и днем, и ночью, когда как потребуется. Наши «клиенты» не признают ни восьмичасового рабочего дня, ни уик-эндов да и праздников тоже. Ты женат? Нет? Это хорошо. Жены, они не очень уважают нашу деятельность. Но я дам тебе спокойную работенку. По крайней мере на первые полгода. Пошли.
        Николай Сомов сидел в своем собственном кабинете за своим собственным письменным столом да еще с личным телефоном и селекторным аппаратном. Итак, он, Сомов, с сегодняшнего дня инспектор уголовного розыска. Конечно, кабинет у него небольшой, зато отдельный. Правда, не ахти как обставлен. Простенький письменный стол, возле него другой, поменьше - за ним будут сидеть те, кого он станет вызывать на допросы или для задушевных бесед. Несколько стульев, ни ковров, ни портьер, как в кабинете начальника розыска, ни дивана, как у майора Фролова. Хотя диван и здесь мог вполне поместиться. Ничего. Дайте срок, будут и у него кабинеты с диванами и коврами и даже с двойной дверью. Припомнился полковник. «Ничего мужик, только уж больно старомоден. Кто теперь носит узкие галстуки и остроносые туфли? И вообще мог бы и не посылать его, Сомова, к Фролову, а вызвать его к себе и просто приказать принять нового сотрудника. Эх, жаль что он, Николай Сомов, не сумел этого грубияна Фролова поставить на место. Ну ничего, бог даст, случай еще представится».
        Сомов взглянул в угол, где вплотную друг к другу прижались к стене два больших железных шкафа. У каждого на двери висели небольшие квадратные дощечки, красный пластилин прижимал к дереву концы шпагата, пропущенного через специальные отверстия над замком. На пластилине даже издали просматривался вдавленный оттиск печати.
        Уже с полчаса сидя за пустым столом, Сомов никак не мог решиться открыть железное хранилище и извлечь из могильной прохлады дело. Должность, отдельный кабинет, в общем-то, были куда менее важными событиями по сравнению с этим делом. Еще будучи на практике, он много раз слышал об этом убийстве, кошмарном, таинственном. Вот уже много лет его приводили в качестве примера на лекциях в университете. Николаю и во сне не могло присниться: ему, Сомову, едва он прибудет в уголовный розыск, для самостоятельной работы и розыска преступников поручат «Тайну» - так именовали в управлении это нераскрытое преступление. Он ждал чего угодно: пошлют ловить карманников, зачислят на полгода стажером...
        А тут сразу - на тебе! «Тайна». А как, с каких сторон к ней подступиться? Неожиданно резко зазвонил телефон. Николай даже вздрогнул, но решил трубку не снимать, так как был уверен, что звонят не ему. Однако после третьей трели все-таки произнес привычное «алло».
        - У нас, товарищ Сомов, полагается не «алекать», а называть свою фамилию, к ней можно прибавить звание или должность, - рассмеялась в трубку Антонина Ивановна. - Как вы там? Устраиваетесь? Вы будете у себя? Сейчас я к вам зайду.
        В коридоре раздался четкий стук каблучков, и в комнату быстро вошла Антонина Ивановна с большой кожаной папкой в руках.
        - Это вам, Коля, папка для документов, здесь блокноты для заметок, наш внутренний телефонный справочник, карандаши, ручки и бумага. Все необходимое на первое время.
        Заметив растерянный взгляд Сомова, женщина уселась напротив него.
        - Да вы не волнуйтесь: привыкнете потихоньку, - по-дружески заговорила она. - И дела этого не пугайтесь. Это же для науки, так сказать, чтобы поучился анализу, выдвижению версий... - Женщина осеклась, увидев, как лицо Сомова залилось краской, как обиженно поджались его губы. - А может быть, именно вам и удастся, - она торопливо отвела глаза, кляня себя за непрошеное утешение. - А почему бы и нет? Подчас неискушенному человеку проще отыскать то, что в свое время пропустили опытные из-за своей самоуверенности. Скажем, было предположение или малообоснованная версия, в нее не поверили и просто отбросили. А вообще-то, наши корифеи говорят, что по нераскрытым преступлениям преступники часто находятся в самом деле.
        Сомов недоуменно свел брови, хотел было что-то спросить, но Антонина Ивановна продолжала:
        - Что значит - преступники в деле? Это вот что: когда-то они попадали в поле зрения оперативных работников, но по каким-то причинам их не раскусили. Может быть, в то время люди увлеклись более правдоподобной, на их взгляд, версией, которая в конце концов закончилась пшиком. Или сведения о настоящих преступниках выглядели настолько нелепо, что их просто отбросили без всякой проверки.
        Антонина Ивановна поняла, что не услышит в ответ ни слова, уж очень огорченный вид был у Сомова, и предложила:
        - Открывайте-ка сейф, доставайте дело, вместе полистаем. Я ведь тоже по нему работала. Читайте все с самого начала, от корки до корки, и ни в коем случае не заглядывайте вперед. Прочтете, с неделю отдохнете и начинайте снова, но уже с закладками, с выписками. И вот только тогда, когда у вас сложится определенное мнение, когда вы в чем-то убедитесь, начнете действовать.
        Сомов встал, подошел к ближайшему сейфу, по номеру отыскал в связке нужный ключ и открыл дверцу. На трех полках, как в хорошей библиотеке, ровными рядами были расставлены одинаковые, переплетенные типографским способом тома. На каждом из них значился порядковый номер. Антонина Ивановна достала из кармана пачку сигарет.
        - Курите?
        - Курю. Но сегодня утром торопился к вам и не успел купить. Если можно, я у вас одну позаимствую.
        - Берите всю пачку. Да не стесняйтесь, берите, у меня еще есть. Кстати, у нас в управлении приличная столовая. Открывается в час. А деньги у вас на обед есть?
        Сомов улыбнулся:
        - Есть, Антонина Ивановна, спасибо. Родители субсидировали.
        - Тогда ладно. Доставайте вон тот первый том. Недавно мы проводили сверку всех документов, имеющихся в уголовном розыске, и я хорошо помню, что в этом деле тридцать шесть томов. По триста страниц в каждом.
        - Итого, десять тысяч восемьсот... Долгонько же мне придется их читать, даже если по диагонали, - усмехнулся Сомов.
        - Что вы, по диагонали нельзя, я же вам сказала: от корки до корки. Нужно вчитываться в каждый документ. Я думаю, для первого чтения вам понадобится в среднем дня по два, по три на каждый том. Документы-то там большей частью написаны от руки, и почерки разные - много людей по этому делу работало. Найдете там и мои опусы. Начинайте. Как говорится, с богом.
        Николаю очень хотелось остаться одному. Ему казалось, что Антонину Ивановну к нему специально подослали, проверить его реакцию. Но раз так, это испытание он выдержит, не смалодушничает. Они его еще узнают, он им докажет, что Николай Сомов - это личность.
        Он достал первый том, сел рядом с Антониной Ивановной и положил дело перед собой.
        На синей, порыжевшей от времени обложке было написано: «Дело № 0173, возбужденное по факту убийства семьи Яковлевых. Начато первого января 1961 года». В графе «Окончено» было пустое место. Стояли кавычки для числа, жирный пунктир для месяца и две цифры: единица и девять, за ними полагалось обозначить год окончания дела. В верхней части обложки крупным типографским шрифтом было набрано: «Хранить вечно», а ниже кто-то черной тушью отчетливо вывел: «Тайна». Прежде чем открыть обложку, он представил себе, как здесь вот, в графе «Окончено», он, Николай Сомов, проставит последнюю дату. Казалось, Антонина Ивановна угадала его мысли.
        - Кто знает, Николай, может быть, именно вам суждено сдать это дело в архив, а вот здесь написать: «Раскрыто». Давайте я объясню вам некоторые фотографии. - Она пододвинула к себе дело и привычно стала листать страницы.
        - Скажите, Антонина Ивановна, а почему ваш хваленый Фролов сам не раскрыл это преступление?
        - Не надо так о Фролове, Коля. Фролов - мастер своего дела, это все знают. Кстати, Алексей Иванович и товарищ верный. Не обманет, последним поделится, а уж своего подчиненного никакому начальству в обиду не даст... Правда, сам не всегда тактичен, да, впрочем, вы слышали. Но обижаться на него не советую. Поближе познакомитесь, тогда поймете. А раскрыть это дело он, возможно бы, и смог. Если бы освободили от других, особенно от текучки... Кстати, тогда он тоже молодым был, почти как вы.
        Антонина Ивановна говорила и медленно переворачивала страницы. Наконец она нашла подшитый в деле планшет со снимками и, еще не раскрывая его, стала рассказывать:
        - Это преступление совершено в первый день нового, 1961 года, днем, в три часа. В одном из домов на Бульварной в отдельной двухкомнатной квартире на первом этаже начался пожар. Сначала решили, что хозяев нет дома. Прибыла пожарная машина одна, другая, бросились к окнам, а там решетки, да такие, что их просто не выломаешь. Сунулись в дверь - она на трех замках, с трудом вскрыли. А когда загасили огонь и вошли в квартиру, обнаружили три сильно обгоревших трупа.
        Женщина развернула планшет, и он, как детская книжка-раскладушка, растянулся по всему столу. Снимки были страшными, и Сомова всего передернуло. На первой фотографии было видно: на сгоревшем полу лежали три трупа. Сомов всматривался в снимок и видел обуглившиеся бесформенные тела без лиц, без одежды. Дальше шли снимки комнат, прихожей и кухни, которая одна не пострадала от огня. На небольшом столе были чинно расставлены тарелки с разной снедью, стояла почти полная бутылка водки. На следующих фотографиях, сделанных уже в морге, на трупах отчетливо были видны повреждения, нанесенные каким-то тяжелым орудием.
        - Вот, смотрите, Николай, - указала Антонина Ивановна, - их фотографировали после соответствующего туалета. У старика и его дочери совершенно одинаковые раны. Их нанесли топориком на металлической ручке, его, кстати, обнаружили в квартире. Следов на нем никаких не оказалось. А у старухи повреждения другого характера: много колотых ран, причем несмертельных... А умерла она от асфиксии - удушения.
        - Что же, ее пытали?
        - Логично, молодец. Все пришли к такому же выводу. Старуху именно пытали. Кстати, и руки у нее оказались связанными. А пытали ее, видимо, вот ради чего. - Антонина Ивановна перевернула раскладушку - на другой стороне тоже были снимки, и указала на один из них. На обгоревшем полу в углу комнаты было поднято несколько дощечек паркета, под которыми отчетливо просматривалось квадратное углубление. В центре лежала линейка, видно, ее положили для определения масштаба. По ней Сомов решил, что углубление было примерно сорок пять сантиметров в длину и двадцать в ширину.
        - Так вот, уважаемый Николай Павлович, что было в этом тайничке, под паркетом, никто до сих пор не знает. Правда, есть кое-какие соображения.
        Она встала, еще раз пожелала Сомову успеха и направилась к двери.
        - Думаю, у вас пойдет, Сомов. По крайней мере, в сообразительности вам не откажешь.
        Как только Антонина Ивановна ушла, Сомов с жадностью закурил. Положил закрытый том прямо перед собой и задумался. Убийство Яковлевых совершено в январе 1961 года, в то время он учился во втором классе. Сейчас ему двадцать четыре года. В январе исполнилось пятнадцать лет, как погибли Яковлевы. Возможно ли через такой срок отыскать преступников? Ведь и они могли за это время, как говорится, почить в бозе. Но где же то, что было в тайнике? Ведь где-то оно должно быть? Сомов прикурил новую сигарету, снял телефонную трубку и набрал номер.
        - Мама! Это я. У меня все в порядке. Приду, расскажу. Позвони отцу и передай, что инспектор уголовного розыска Сомов пожалует к ужину. Сам я ему не смогу позвонить: готовлюсь к важному совещанию. Да, да, буду проводить совещание по методике и тактике расследования старых убийств. Привет.
        - С кем это ты будешь проводить совещание? - с удивлением и нескрываемой насмешкой спросил Фролов, появившийся на пороге.
        - Как с кем? - отпарировал Сомов. - Пока с Яковлевыми. С покойниками Яковлевыми, так как хочу узнать все их тайны и главным образом выяснить, что хранилось у них под паркетом.
        - Силен! - Фролов расхохотался. - Тоня говорит, ты расстроен, удручен, а ты, оказывается, орел!
        - Что вы, Алексей Иванович, какой же я орел? Подорлик я.
        - Подорлик, говоришь? - Фролов внимательно, с интересом посмотрел на Сомова. - Возможно, ты и подорлик, только еще желторотый. Ну ладно, запирай в сейф своих мертвецов, идем обедать. Устрою я тебе опытно-показательный обед в порядке заботы о подчиненных и ознакомления с управленческой обстановкой.
        Столовая была небольшая, при входе два монолитных умывальника, чистые полотенца. Чуть в стороне буфет с закусками. Каждый, выбрав что-то по вкусу, оставлял деньги на небольшом блюде. Сомов с Фроловым взяли по салату и один на двоих целлофановый пакет с яблоками. Оставили тарелки и яблоки на свободном столике и отправились к раздаче. Когда проходили мимо приоткрытых дверей в небольшую комнату, Фролов подмигнул Сомову и объяснил, что это генеральская столовая. Сомов удивился количеству генералов в управлении, но Фролов уточнил, что эта комната для старшего начсостава - от подполковников и выше. Николай подумал, что Фролову до этой столовой еще расти и расти.
        Взяв по солянке и шницелю, они вернулись за свой столик, молча принялись за еду. Когда дошло до яблок, Фролов полушутя-полусерьезно приказал:
        - Теперь рассказывай.
        - Что? - удивился Сомов.
        - Все. Про себя.
        - Так я же написал в анкете и в биографии.
        - Ну вот еще! Буду я ковыряться в твоих бумажках, когда ты сам налицо. Выкладывай, где родился, где крестился и так далее.
        - Родился здесь. Крестить не стали: боялись простудить. Окончил школу, немного работал на заводе, а потом пошел на юридический. Под судом и следствием не был. Отец военный, полковник в отставке. Всю войну был в разведке. Потом работал следователем, военным прокурором. Сейчас преподает на юрфаке. Мать учительница. Сестра инженер-экономист, старший брат в погранвойсках, пошел по отцовской линии.
        - Ты давай-ка о себе поподробнее.
        - Рост - 185, вес - 75, не женат. Не пью. Курю второй год. Предпочитаю «Яву», когда нет, сходит и «Памир».
        - Популярно объясняешь. А на кой черт тебе этот уголовный розыск понадобился?'
        - Семейная неприязнь к убийцам, бандитам и хулиганам.
        - Убийцы у нас бывают, хулиганы тоже найдутся, а вот где же я возьму тебе бандитов? А погони у нас только по глупости - когда провалим операцию по задержанию. Спугнем преступника или из рук выпустим, он бежит, а мы его всем хором догоняем, как в кино.
        Фролов взял еще яблоко, надкусил, с хрустом разжевал и с каким-то искренним сожалением обобщил:
        - Нет у нас романтики, Сомов, и не ищи. Больше в грязи топчемся. Вот прикинь, сколько весит «Тайна»... А в ней каждый листик - часы кропотливой работы. Вот, скажем, ходил я тогда за одной компанией целую неделю, можно сказать, с утра до ночи, но так ни за что и не зацепился. Больше того, в конце концов убедился, что люди те не имеют никакого отношения к делу. Вот и написал я короткий рапорт о том, что мои поднадзорные к убийству не причастны. Всего пять строчек, а за ними неделя на морозе. Это я тебе к тому, чтобы ты в документах еще и между строчек читать учился. Ты «Калину красную» видел?
        - Видел. Хороший фильм.
        - Не то слово. Отличный фильм. И какой славный мужик был этот Василий Шукшин. Я бы его, не задумываясь, взял к себе в отделение старшим инспектором.
        - А пошел бы он к вам?
        - Пошел или нет, дело не в этом. Только в своей «Калине» он малость запутался, не знал, куда девать своего Егора. Оставь он его в колхозе, сделай его таким усердным работягой, никто бы Шукшину не поверил. Была бы еще одна серенькая картинка про «благородных» подонков. Я так представляю: Шукшин думал-думал и, чтобы выпутаться, притащил в фильм банду и ее руками разделался с Егором. Так вот все бы ничего, все правильно, но «Калина красная» про сегодняшний день, а банд таких нет уже лет двадцать. Правда, и сейчас встречаются матерые преступники-рецидивисты, но самый-то преступный мир давно развалился. Рассылался, превратился в прах. Нет никаких «джентльменских» законов у сегодняшних преступников, ломаного гроша не стоит их честное слово, а разговор о «ворах в законе» - пустой треп. Помню, посмотрел я «Калину красную», вышел из кино, а впереди две старушки идут, обе, видать, туговаты на уши. Одна говорит: «Кругом у нас банды». А другая ей: «И не говори, милая, намедни, дьяволы, кладовку очистили, пять банок компота унесли да еще и самовар». - «Кладовка что, сноха рассказывала, магазин ограбили. И куда
только смотрит милиция!»
        Подозреваю, что ты, Николай, пришел в уголовный розыск раскрывать убийство Егора, ловить ту банду из «Калины красной» или еще какую-нибудь похлеще. Не надейся. Я тебе отдал самое страшное нераскрытое преступление в нашем городе за последние пятнадцать лет.
        Сомов слушал молча. Не хотел он Фролову ничего ни объяснять, ни доказывать. В уголовный розыск пошел потому, что давно нравилась эта престижная мужская работа. Вот интересно, если спросить самого Фролова, почему он здесь, почему сам пришел сюда, а не подался в киноактеры, что он ответит? А из него, наверное, запросто получился бы отрицательный герой, в особенности если скорчит зверскую рожу и заорет, как там, в кабинете. Фролов доел яблоко, вынул из кармана белоснежный платок и аккуратно вытер губы.
        - Забирай яблоки, и пойдем. Посмотрим вместе твою «Тайну». Я специально выкроил пару часов.
        Сомов еще не успел встать, как кто-то окликнул Фролова. Человек слишком громко для общественного места спрашивал с нарочитой ухмылкой:
        - Как живешь, Леша? Как твои разбойники? Всех поймал?
        Фролов ответил в тон:
        - Грозе спекулянтов привет!
        «Гроза спекулянтов», чернявый, плечистый молодой человек, подошел к Фролову, поздоровался и взглянул на Сомова.
        - Ба, кого вижу! Ты-то как сюда попал?
        - Проголодался, - вставая, ответил Николай. И тоже обменялся с ним рукопожатием.
        Фролов ткнул пальцем в живот чернявого и спросил удивленно:
        - А ты, Чельцов, откуда его знаешь?
        - Как же, мы с Николаем Сомовым близко знакомы. Ближе некуда. Вплотную. Он тебе не рассказывал, как этой зимой на мне первый разряд по самбо заработал?
        - Шутишь, Володька, - Фролов искренне удивился, - ты же у нас чемпион «Динамо».
        - Так то «Динамо», а на областных соревнованиях я продул схватку вот этому самому студенту. И заметь, Алексей, не по очкам. На третьей минуте он заставил меня сдаться. Не мог же я допустить, чтобы он сломал мне шею. Без шеи голова ни к чему. Ну а без головы как бы я спекулянтов ловил? Ладно, лучше расскажи, Николай, что ты у нас делаешь? Практика?
        - Сомов назначен ко мне в отделение инспектором, - не вытерпел Фролов.
        - Значит, ученье позади? Поздравляю. Тебе, Леша, повезло. Теперь не будешь бегать к моему начальнику и занимать меня на задержания. Теперь у тебя свой самбист. Да и на соревнованиях вы теперь в люди выбьетесь. Только ты учти, с этим Сомовым надо поосторожнее. Посмотрел я на него, думаю, интеллигент, телок, хлюпик, и расслабился. Ну, а он мне подсечку, потом рычаг и удушение. Хватка у него мертвая и выдержка дай бог. Можешь мне поверить. Ну, я пошел. Ты в какой комнате, Николай? В девятнадцатой? Забегу. Теперь тебе придется из «Науки» в «Динамо» перебираться.
        Чельцов пошел к кассе, а Фролов без всякого стеснения с любопытством рассматривал Сомова. Николаю это надоело, он взял пакет с яблоками.
        - Пойдемте?
        - Пошли, подорлик. Только сигарет купим.
        Пока Сомов доставал первый том, Фролов поставил возле письменного стола еще один стул. Усевшись, он пододвинул к себе дело, перелистал несколько страниц и остановился на документе, на котором было написано: «Протокол осмотра места преступления».
        - В делах при расследовании убийств почти все зависит от качества первоначального осмотра места преступления. Как бы ни был хитер преступник, но следы он оставляет. Так?
        - Это хрестоматийная истина, - ответил Сомов и про себя решил, что уж если ему предстоит экзамен, то он сумеет поставить экзаменатора на место.
        - Здесь к моменту осмотра все испортил пожар. А что осталось, перевернули вверх тормашками пожарные. Наши криминалисты работали несколько дней и установили следующее. Первое - запоры в квартире Яковлевых повреждений не имели. А у них были весьма серьезные замки! Три штуки, и все нестандартные, заказные. По заключению криминалистов, преступников, а их, возможно, было несколько, в квартиру пустили сами Яковлевы. Уходя, уже после того как начался пожар, бандиты аккуратнейшим образом замки закрыли. Ключами, на все обороты, снаружи.
        - Зачем? - забыв, что собрался «выдержать марку», спросил Николай.
        - Скорее всего, чтобы за время, пока будут вскрывать замки, огонь разгорелся сильнее и уничтожил следы. Второе. Эксперты выяснили, что преступники перед поджогом облили ацетоном мягкую мебель. У тебя есть чистая бумага?
        Сомов достал из ящика стола стопку бумаги, шариковую ручку, положил перед Фроловым.
        - Быстро ты обзавелся всем необходимым, - одобрил Фролов и четкими штрихами стал рисовать план квартиры. - Обрати внимание: Яковлевы были людьми осторожными. Во всем доме только у них на окнах оказались решетки. Причем такие, что здоровым ребятам из пожарки сразу сломать их не удалось. Замки на двери - они у нас в научно-техническом отделе хранятся - сделаны каким-то умельцем. Добротные, с секретами. Ни ключей не подберешь, ни отмычками не откроешь. Зачем решетки? Зачем замки?
        - Возможно, они боялись, чтобы не пропало то, что лежало под паркетом?
        - Верно. Если о том, что было в тайнике, кто-то знал. Яковлевы жили скромно. Ни в чем себе не отказывали, но и не швырялись деньгами. Старик получал пенсию по возрасту и еще работал сторожем в научно-исследовательском институте. Его жена вела хозяйство. Дочь их Людмила - невропатолог, работала в платной поликлинике. В общем, бюджет их семьи составлял в среднем триста рублей в месяц. За несколько лет до гибели старуха положила в сберкассу шестьдесят тысяч старыми и больше не добавляла, а только расходовала. Жили они замкнуто. Кроме подруги дочери, у них никто не бывал. Гостей не приглашали, спиртным не баловались. Дочь каждый год ездила на юг, по путевкам или самостоятельно, «дикарем». Как мы ни старались, никаких сомнительных знакомых у нее не нашли. Образ жизни погибших достаточно хорошо изучен. Все это ты найдешь в деле. Но вот проклятый вопрос, на который не могу ответить: кому открыла дверь старуха? Дочь в то утро до двенадцати дня находилась на дежурстве в поликлинике. Старик дома лежал больной. Причем учти, не вставал с постели. В деле есть допрос участкового врача, которая навещала его
накануне. Мы сразу проверили: врач не имела отношения к преступникам. Я думаю, что старуху вынудили сообщить секрет тайника под паркетом. Кстати, она умерла последней. Возможно, что у нее на глазах погибли муж и дочь. Вот ты и скажи мне, подорлик, что может заставить такую старуху, а характер у нее суровый был, пустить незнакомых людей да еще и угощать их. Если ответишь на этот вопрос, убийцы будут у нас.
        Николаю почудилась усмешка в глазах Фролова, он решил смолчать, во всяком случае не задавать лишних вопросов, однако не удержался:
        - Дайте срок... Отвечу.
        Теперь уже Фролов не скрывал улыбку, встал, давая понять, что разговор исчерпан, и уже у двери обронил:
        - Поживем - увидим.
        В конце дня начальник уголовного розыска вызвал Фролова. Выслушав его доклад о текущих делах, поинтересовался:
        - Ну как новичок?
        - Как вам сказать? Молокосос с гонором...
        - Я бы рекомендовал вам, майор, выбирать выражения.
        - Слушаюсь, товарищ полковник... Но если я перейду даже на французский, работать у меня все равно некому. Все старшие, опытные у меня заняты, вы сами знаете. Шаламов и Потеряйко хорошие ребята, но они только-только начинают самостоятельно разбираться в простейших вопросах. А вы мне еще и Сомова.
        - Ладно, Фролов. Доставайте фунты стерлингов, выпишем вам из Скотланд-Ярда двух агентов. - Окончательно рассердившись, полковник прошелся по кабинету, остановился против Фролова и продолжил уже более серьезно: - Где я найду вам опытных? Где? Сами-то вы, Фролов, когда пришли из средней школы, каким были? Не помните, как вас мошенница надула? Забыли? А зря... Что вы Сомову поручили?
        - «Тайну», - невозмутимо, глядя в глаза начальнику, объявил Фролов.
        - Как «Тайну»?
        - Так. Сомов писал диплом по убийствам, ну и пусть с самого начала посидит над серьезным делом, все равно кого-то нужно выделять. Не могу я, Анатолий Федорович, опытных от текущих дел отрывать. А Сомову сам помогать буду. Да и вы ему помощь обещали. Пусть парень на свежую голову изучит все материалы, поучится документы составлять. Может быть, у него и новые мысли появятся. Кстати, я слышал, что в Англии для усовершенствования производства приглашают людей, совершенно не знающих этого производства, просто имеющих голову на плечах, говорят, им со стороны виднее. Надо же, додумались, а? - серые глаза Фролова еще больше сузились.
        - В общем, я так понимаю, - проговорил полковник, - решил ты, Леша, цирк с новичком устроить...
        - Тогда прикажите, кому передать это дело. Я немедленно выполню ваше распоряжение. Только потом уж давайте этого работника не будем отрывать ни на какие свежие дела.
        - Не будем, говоришь? Не получится.
        - А с Сомовым получится. Все равно ему ничего свежего самостоятельно поручить нельзя.
        - Ладно, Фролов. Узнайте, когда удобнее Гришаеву приехать в управление. Попрошу товарища пенсионера быть наставником своего бывшего практиканта по этому делу. Как говорили о наставниках на семнадцатом съезде комсомола? Помнишь?
        Сомов с интересом читал дело. Оказалось, что на лестничной клетке, где располагалась квартира Яковлевых, было еще две квартиры. Одну занимала молодая чета. Они совсем ничего не знали о своих соседях. В другой проживала пожилая женщина-пенсионерка с дочерью, зятем и двумя внуками. Она на допросе рассказала, что в этот дом переехала почти одновременно с Яковлевыми. Раньше они жили в бараке, а Яковлевы где-то имели собственный дом. Но как ни пыталась она завести дружбу с новыми соседями, у нее ничего не получалось. Дочь, Людмила, была поприветливее, здоровалась. А старики, Родион Силыч и особенно Марфа Ильинична, встретятся с ней в подъезде, буркнут в ответ на приветствие и к себе - щелкать замками. Поначалу пыталась соседка поговорить с Марфой, но та приоткроет дверь, не снимая цепочки, и в щель спросит, что надо. Какой уж тут разговор или дружба? К старикам никто не ходил. Ни знакомые, ни родственники. Да и сами они сиднем дома сидели. Летом-то окна открыты, идешь мимо, видно - все больше на кухне или возле телевизора. К дочери, Людмиле, ходила одна женщина. Худая, высокая, черноволосая, лет,
наверно, за сорок. Иногда они отправлялись куда-то вместе. Но кто она, соседка не знает. Может, с работы? По магазинам или на базар все больше Родион сам. Тащит две авоськи или корзину, даром что хромой, а Марфа дома. Пять лет вместе на одной площадке прожили, а в квартире у Яковлевых быть не довелось. «Из нашего дома никто к ним не ходил. Газовщика там или монтера Марфа в квартиру ни в жисть не пустит. Приходите, говорит, когда хозяин будет. Есть ли у них кто из родственников, не знаю, не видела. Зять мой года три назад в нашей двери такой глазок врезал, в него смотришь и видишь, кто перед дверью стоит. Вот другой раз услышу, кто-нибудь парадной дверью хлопнул, подойду и загляну в глазок. В него вся дверь яковлевская видна... Так возле нее ни разу никого чужого не замечала. Если бы знала, что такое случится, весь бы день возле глазка просидела, даром что Новый год».
        Показания других соседей были более лаконичными. Все они в один голос заявили, что у Яковлевых не бывали, никого из их родственников или знакомых не знают. Жильцы со второго этажа из квартиры, что над Яковлевыми, рассказали, что слышали, как в тот день внизу заводили радиолу, решили, что справляют праздник. Музыка началась часов в одиннадцать утра и продолжалась до трех часов, до самого пожара.
        Еще страшнее показалась Сомову картина преступления. Он представил себе, как один преступник заводит радиолу или настраивает телевизор, а другой пытает связанную старуху.
        Николай и не заметил, как пролетел день. Он взглянул на часы и даже присвистнул - была половина девятого. Заложив лист чистой бумаги в первый том, он с удивлением заметил, что прочел только третью часть. Верно говорила Антонина Ивановна, что на каждый том уйдет три дня. Он поставил дело на полку, закрыл сейф и направился домой.
        Едва Николай открыл дверь квартиры, как из кухни выскочила Ксения:
        - Вот он, сыщик! Явился! Голодом уморить нас хотел? Рассказывай, кого поймал?
        В столовой грянул победный марш из «Аиды». Улыбаясь, выглянула мать, нарядная, красиво причесанная, помолодевшая. Сквозняк, гулявший по квартире, таил в себе праздничные запахи: в ноздри ударила ваниль, перемешанная с корицей, а запах лаврового листа, поджаренного мяса вызвал острое ощущение голода. Отец вышел навстречу в свежей белой рубашке и отутюженных брюках и нетерпеливым жестом поторопил: давай, мол, скорее. Но сестра потащила Николая в ванную, по дороге стаскивая с него пиджак.
        - Иди умывайся, смой с себя грязь преступлений, которые ты раскрывал, и ужинать. Есть хочу до одурения, а они не дают.
        В ванной Николай, растираясь после душа, внезапно ощутил некое предвкушение радости. Он не сразу разобрался в охватившем его чувстве. Пожалуй, это было ожидание победы, нетерпение, решимость взять верх, как перед началом схватки на соревнованиях. А, не поверили в него там, в уголовном розыске, решили, «Тайна» ему не по зубам, ну, дело ваше, дорогие товарищи! Вы еще узнаете, чего стоит Николай Сомов и как вам крупно повезло, что он пришел именно к вам!
        Стол был накрыт празднично, нарядно. Закуски, графинчики, цветы в хрустальной вазе. Видно, обрезали половину роз на садовом участке. А ведь мать не позволяла дарить их даже самым дорогим гостям.
        Отец, привычно усевшись во главе стола, пододвинул к себе графин.
        - Надеюсь, товарищ инспектор уголовного розыска, сегодня вы откажетесь от любимого морса и выпьете что-нибудь покрепче? Все-таки день вашего боевого крещения.
        - Если настаиваете, товарищ полковник, то, пожалуй, я выпью рюмку вашей полынно-зверобойной. По крайней мере, после нее вторую не захочешь.
        Все засмеялись. У Сомова-старшего было пристрастие настаивать водку перцем, чесноком или еще какой-нибудь горечью. Наполнив рюмки, Сомов-старший встал, посмотрел сквозь хрусталь на свет.
        - Помнишь, мать, как перед самой войной, когда меня только что назначили командиром, мы отмечали с тобой это событие? Была у нас комнатушка в бараке, кровать железная да стол колченогий. Слушай, а где те рюмки из зеленого стекла с беленькими цветочками? Давно это было, мы тогда еще вдвоем жили. А теперь, смотри, какие дети у нас выросли! Жаль, нет здесь Олега. Спасибо тебе за детей. Верю, что и из нашего последнего выйдет толк. Впрочем, поживем - увидим. Давайте пожелаем ему выдержки, ума, справедливости и внимания к людям, тогда и успех придет сам. В уголовном розыске, как в разведке, допустишь глупость или ошибку - и все. И пропал. Хорошо, если сам - один, а то и товарищей за собой потянешь. Ну, будь здоров, Николай Павлович!
        После чая с малиновым пирогом женщины, собрав посуду, отправились на кухню, а Николай подсел к отцу, чтобы рассказать о своем первом дне в уголовном розыске. Выходило, что Николая Сомова только и ждали, чтобы передать ему нераскрытое дело об убийстве семьи Яковлевых... Что на него надеются, что кто-кто, а он-то уж не подведет. Оказалось, что отец слышал об этом деле и в своих лекциях даже приводил его как казус: пожарные, спасая дом от огня, помимо своей воли уничтожили вещественные доказательства.
        - Припоминается мне, сынок, один случай. Стояла наша дивизия в обороне, это было на Северном фронте. Зима, мороз, снегу два метра. Знаем, что фашисты что-то замышляют, «язык» нужен позарез, а добыть его не можем. Пошлю разведчиков одних, других и всех на смерть. Комдив вызвал меня, всыпал по первое число, а потом велел пройти по передовой, с солдатами посоветоваться, как лучше в тыл пробраться. Может, мол, кто-нибудь что подскажет. Сам пошел, заместителя отправил, в одном, в другом блиндаже посидел - все без толку... А в третьем подошел ко мне солдат, маленький, худой, глаза раскосые, похоже эвенк, по-русски говорит плохо, но вижу, приклад на винтовке весь в ровненьких таких царапинах. Спрашиваю, что за отметины, он улыбнулся: битым фашистам счет ведет. Вот этот эвенк меня и спрашивает:
        «Птица косач тайга живет, знаешь?»
        «Знаю, - говорю, - тетерев».
        «Лиса его сильно любит кушать, слыхал?»
        «Слыхал».
        «Давай фашиста хватать, как лиса тетерев ловит».
        Показал мне этот эвенкийский охотник глубокий ров, что пересекал наши и вражеские позиции, снегу там было в два раза больше, чем на равнине, и предложил лаз в снегу прорыть. Я ему говорю, что в овраге мин навалом, и своих и чужих, а он отвечает: «Сапера давай, вместе рыть будем». И что ты думаешь, на третий день добыли «языка». Так под снегом его и приволокли... Может быть, и ты вдруг какой-то свой овраг отыщешь. Ну все, я пошел. Завтра рано уеду на дачу.
        Николай посидел немного с матерью и тоже отправился спать.
        Глава вторая
        На следующий день Сомов пришел в управление за полчаса до начала работы, ему не терпелось влезть с головой в дело. Не успел он раскрыть сейф, как в кабинет вошел один из двух парней, которых вчера распекал Фролов.
        - Давай знакомиться, я - Игорь Шаламов, уже второй год в этой фирме, сижу от тебя через комнату.
        Не такой уж он худой, этот Шаламов, как показался с первого взгляда, подумал Сомов, у него, наверное, приличная мускулатура, загорелый, светлые волосы выжжены до льняного цвета. Наверное, занимается плаванием, потому что ровный загар ложится хорошо на мокрую кожу. Держал себя Шаламов просто, по-дружески, рассказал, что он работал милиционером и окончил заочно юридический институт. Здесь ему нравится, народ дружный. Игорь взглянул на часы и заторопился:
        - Закрывай сейф, пошли. Опаздывать на пятиминутку не принято. Мне еще вчера Фролов велел тебя предупредить. Сейчас полковник будет представлять тебя всему отделу.
        Сотрудники стояли возле кабинета начальника уголовного розыска группками, курили, что-то обсуждали. Сомов остался в сторонке, не то чтобы как сирота, но и не как какой-нибудь нахал, лезущий на глаза.
        Шаламов подвел к Сомову голубоглазого парня с пышной копной белокурых волос, с небольшими белесыми усиками, их обоих вчера распекал Фролов. Парень назвался Степаном Потеряйко, шутливо спросил по-украински, как Сомов працювал. Николай ответил, что «працювать» он только собирается. Подошел Фролов, пожал всем троим руки, что-то проворчал насчет того, что они уже объединились, и исчез в приемной. Сомов рассматривал работников, ловил на себе любопытные взгляды. Затем в коридор вышла Антонина Ивановна и пригласила всех заходить.
        В кабинете полковника расселись быстро, без суеты. Шаламов с Потеряйко подтолкнули Сомова к середине кабинета, где оставались еще пустые стулья.
        Осмотрев собравшихся, полковник встал, взглянул на Антонину Ивановну, сидевшую с блокнотом и ручкой, и она, поймав взгляд, сразу доложила, что пришли все, за исключением трех человек, что в отпуске, двух больных и четверых в командировке.
        Начальник уголовного розыска полковник Смирнов объявил, что пора начинать. От приставного столика отделился капитан в милицейской форме и, разложив перед собой несколько листков, стал докладывать:
        - За сутки моего дежурства с шестого по седьмое августа сего года по области зарегистрированы следующие происшествия и преступления. На городском водохранилище и на реке в Пригородном районе из воды извлечены два трупа. Личности погибших известны - один рабочий машиностроительного завода, 35 лет, другой - студент третьего курса техникума связи, 18 лет, оба утонули во время купания. В результате судебно-медицинского вскрытия установлено, что они были в состоянии сильного опьянения.
        - Минутку, капитан, - попросил полковник. - Начальнику отделения по профилактике сегодня же подготовить представления на завод и в техникум, рекомендовать обсудить в коллективах оба случая. Выбрать еще несколько фактов, когда купание в состоянии опьянения привело к подобному исходу, и договориться с телевидением и радиовещанием о проведении профилактических бесед.
        Николай слушал рапорт дежурного и рассматривал своих сослуживцев. Пожалуй, третью часть уголовного розыска составляли старики. Лет по сорок пять, а то и старше. Хоть они и сидели порознь, но все равно выделялись не только старомодной одеждой, но и каким-то общим для всех видом усталой серьезности, грузом собственных забот. Другая треть, ровесники Фролова, была посовременнее, некоторые даже одевались с претензией на моду. Вот тот высокий черный, цыганистого вида, искоса поглядывая на полковника, часто приглаживал длинные, черные волнистые волосы. Подумалось Николаю, что для такой службы, как уголовный розыск, работнику нужно было бы постричься покороче. А «цыган» вырядился еще и в яркую рубашку в крупную полоску, видневшуюся из-под светло-серого пиджака. «Пижон», - подумал Сомов и стал разглядывать полковника. Тот уж чересчур внимательно слушал дежурного, который говорил о каких-то явно незначительных происшествиях: в новом микрорайоне, на третьей линии случилась квартирная кража. Жильцы только что перевезли вещи, не успели врезать свои замки, преступники проникли в квартиру, похитили хрусталь,
упакованный в отдельной большой картонной коробке, и два японских зонтика: мужской и дамский. Больше ничего не взяли.
        Начальник уголовного розыска жестом остановил дежурного.
        - Антонина Ивановна, запишите: начальнику отделения по борьбе с кражами собрать дела по всем аналогичным преступлениям. А вам, товарищ Корнеев, сколько понадобится времени на обобщение? - обратился он к поднявшемуся с места пожилому мужчине. - Сутки хватит? Тогда послезавтра доложите все нераскрытые кражи и свои мероприятия по поимке преступников. Это какая по счету нераскрытая кража?
        - Пятая, и тоже в новых домах. И берут эти воры только самое дефицитное.
        - Может быть, следует собрать и всех начальников районных отделов уголовного розыска? вслух подумал полковник.
        - Я сам хотел просить вас об этом, - ответил начальник отделения.
        - Так и решим. - Полковник полистал настольный календарь. - Антонина Ивановна, вызовите ко мне девятого августа в десять часов всех сотрудников, у кого в производстве нераскрытые кражи, а также начальников розысков всех районов. Ну и наших, конечно.
        Сомов подумал, что начальник уголовного розыска Смирнов, видимо, пользуется уважением. Все его слушают внимательно, никто не возражает. А вообще-то, зачем ему самому заниматься этими кражами? Приказал бы, чтобы тот же самый начальник отделения доложил ему готовый результат.
        - В двух районах, - капитан заглянул в свои записи, - имели место хулиганские выходки, в обоих случаях нарушители задержаны. Кроме того, по телетайпу получена информация из соседней области об угоне автомобиля «Жигули» первой модели лимонного цвета с черными сиденьями.
        «Жигули»... Отличная машина, - подумал Сомов. - Хорошо бы иметь такую, только не желтую, а светло-серую или «белую ночь». И лучше бы третью модель, она покомфортабельнее и движок мощнее. Да разве мать уговоришь? Все твердит, что Ксеньке нужна кооперативная квартира. А куда ей? Ведь уже двадцать шесть, похоже, что и просидит в девках... Придется пока обходиться «Явой». Но разве это транспорт? Ни одна приличная девушка не сядет на заднее сиденье».
        Дежурный закончил доклад. Полковник спросил, нет ли у кого вопросов, но их не оказалось, и тогда он встал и как-то торжественно объявил, что в их коллектив пришел новый сотрудник - Сомов Николай Павлович.
        Шаламов подтолкнул Николая в бок, и тот вскочил, чувствуя на себе изучающие взгляды сослуживцев, усилием воли заставил себя не покраснеть.
        - Сомов только что закончил юридический факультет, получил отличные оценки по криминалистике, написал дипломную работу по тактике расследований убийств, и его работа рекомендована к публикации. Назначен Сомов инспектором в первое отделение. Он спортсмен, перворазрядник. Ему поручено дело по убийству семьи Яковлевых.
        При последних словах среди собравшихся началось оживление. «Цыган» громко, на весь кабинет, спросил:
        - «Тайну» новичку? Это зачем же?
        - Чтобы поучился, как документы составлять, - съехидничал один из стариков - лысый, в чесучовом пиджаке, должно быть, еще довоенного фасона.
        Полковник поднял руку, требуя тишины.
        - Фролов меня убедил в том, что дело Яковлевых есть смысл отдать новому сотруднику, который по нему не работал. Иначе говоря, человеку, не связанному какими-то определенными, выводами или тенденциозными убеждениями. Все будет зависеть от того, насколько внимательно Сомов изучит это дело и беспристрастно разберется в допущенных ошибках.
        - Чтоб разобраться в ошибках, нужно их найти, Анатолий Федорович, - заявил «цыган», поднявшись со своего стула.
        Сомов неприязненно смерил взглядом стройную, подтянутую фигуру «цыгана».
        - Слушайте, Кузьменко, вы же знаете, что по этому делу работали самые опытные, в том числе и вы. А результаты на нуле. Теперь же я разрешил отдать дело Сомову. Пусть он изучает его самым тщательным образом. А когда будет нужно, мы ему поможем все вместе. Кстати, прошу всех, кто работал по убийству Яковлевых, не навязывать Сомову собственного мнения. Вам же, Николай Павлович, до полного изучения всего дела советую ни с кем не вступать в обсуждение возникавших по делу версий. Чтобы вас не сбили, как говорится, с толку. Мне интересно именно ваше мнение. Мнение свежего человека. Если нет вопросов, у меня все.
        Шумной гурьбой сотрудники выходили из кабинета. До Сомова, оказавшегося сзади, доносились отдельные реплики: «Хитрец Фролов, всунул дело человеку специально для отчета». «Этот парень живого убийцу и в глаза не видел, а ему сразу «Тайну». «Ничего, посидит полгодика на этом деле, а потом сам запросится ко мне мошенников ловить», - со смехом заявил «цыган». Николай несколько отстал, ему не хотелось слушать дальше. И так было ясно: никто не верит в то, что он справится. Им, Сомовым, просто-напросто прикрылись. И дали дело только для отчета, чтобы считалось, что по нему кто-то работает. Но открытие это не только не обескураживало Сомова, а еще больше распаляло, подстегивало, усиливало азарт. «Погодите, погодите, - билась у него мысль, - вы обо мне еще заговорите по-другому». Вдруг сзади кто-то тронул его за плечо. Сомов резко обернулся. Перед ним стоял один из «старичков» и смотрел на него доброжелательно и даже, как показалось Сомову, сочувственно. Он представился Макаром Васильевичем Перцовым, сказал, что работает тоже в отделении Фролова и сидит с ним, Сомовым, по соседству.
        - Заходи, коль вопросы будут, а дело читай. Читай внимательно. Убийцы в деле, поверь мне. Не пропусти место, где концы с концами не сведены. Где мы сошли со следа, сбились. Работай, а на досужие языки внимания не обращай.
        Видно, расчет у Фролова простой, думал Сомов, сидя за своим столом. Спросят у него: кто работает над делом? Ответит: молодой специалист, отличник. Результаты? Помилуйте, какие там результаты, рано еще. Пройдет время, Фролова снова спросят: как там с убийством Яковлевых? Да, знаете, никак. Думали, дескать, Сомов писал диплом по раскрытию убийств и сможет подойти к этому делу с теоретической точки зрения, подсказать какие-то новые пути, но ничего не получилось. Не сумел товарищ Сомов отыскать наши ошибки, хоть его дипломная работа рекомендована в печать. «Хотите, чтобы я сам добровольно от дела отказался? Ну нет, ребятки! Не доставлю я вам такого удовольствия».
        Николай прошелся по кабинету, раскрыл окно, с улицы вместо прохлады потянуло зноем. Он отыскал в телефонном справочнике нужный номер и позвонил. Резко, так, что Николай даже отстранил трубку подальше от уха, прозвучал ответ:
        - Майор Фролов слушает.
        - Это Сомов. Я уйду часа на два. Нужно сняться с комсомольского учета и в райкоме комсомола взять прикрепительный талон.
        - Иди. Но в конце дня будь на месте. Нужно поговорить.
        «Инспектор Сомов к концу дня будет на месте, уважаемый товарищ Фролов. Ему тоже следует поговорить с вами, - подумал Николай. - Есть смысл выяснить вашу позицию по отношению к инспектору Сомову и этой «Тайне».
        По пути в институт Сомов забрел в сквер. В летнем кафе посетителей оказалось мало. Он взял бутылку нарзана, двойную порцию мороженого и уселся за дальний столик под брезентовый тент. На спинку стоящего рядом стула повесил пиджак и медленно стал слизывать с ложки мороженое, запивая минеральной водой. В этом кафе он часто бывал с Леной. И сейчас ему было тоскливо от того, что ее нет рядом. Поссорились они глупо - из-за этой хорошенькой пианистки, которая и не нужна была ему вовсе. Ухаживать за ней он начал просто так, хотел лишний раз удостовериться в своем мужском обаянии. А Лена приняла всерьез, обиделась. Направили ее в областную прокуратуру следователем, но, когда она узнала об этой пианистке, сама напросилась в дальний сельский район. Со дня ее отъезда прошло почти полмесяца, а ему кажется, что чуть ли не полгода. В тот день она пришла к ним домой, как обычно, как приходила в течение последних двух лет. Казалась веселой, шутила с отцом, помогала матери готовить ужин, а перед самым уходом объявила, что завтра уезжает работать в районную прокуратуру. Отец сообразил, что у него с Леной что-то не
так, но промолчал, а мать все приставала с расспросами: отчего да почему? Николай пошел ее проводить, и они до рассвета просидели на бульваре.
        - Ты же знаешь, Коля, что я тебя люблю, - негромко, без всякой позы говорила Лена. - Но что-то у нас с тобой не клеится. Да и нужна ли я тебе? Иногда кажется - не только я, вообще тебе никто не нужен. Самолюбие в тебе непомерное. Всегда, везде, в любых ситуациях убежден в своей непогрешимости, исключительности какой-то. А мне это горько видеть. Устала я. Так что давай пока расстанемся. Время покажет...
        Так и уехала, даже не разрешив проводить. Ну и что? Разве плохо иметь самолюбие? Разве это не мужская черта? Разве успех, удача не связаны с самолюбием? А разве исключительные личности лишены самолюбия? Скоро, Леночка, ты и сама со мной согласишься.
        Костя Терентьев, секретарь комитета комсомола управления, пододвинул Сомову стул, сам сел напротив и стал рассматривать комсомольский билет Николая.
        - Где это ты умудрился летом зарабатывать такие деньжищи?
        - В студенческом строительном отряде. Платили здорово, - спокойно ответил Николай. - Наш отряд три лета подряд на Камчатке работал. Два раза я комиссаром ездил.
        - Значит так: ты поначалу присматривайся, привыкай, а потом мы тебе дадим поручение. Комсомольцы уголовного розыска в основном ведут работу в оперативно-комсомольских отрядах райкомов комсомола.
        - Я самбист. Есть разряд. Вот если бы комсомольское поручение совместить со спортом.
        - Самбо у нас Чельцов занимается, старший инспектор OBXCG, не знаешь такого?
        - Немного знаком, - усмехнулся Сомов. - Да тебе Чельцов о нашем знакомстве сам расскажет.
        - Заходи в комитет, а если срочно понадоблюсь и здесь не застанешь, найдешь в штабе. Спросишь старшего инспектора Терентьева. Я ведь раньше тоже в уголовном розыске работал, могу при случае и помочь. Так что заходи.
        В детстве Коленьке Сомову жилось совсем не просто. Он был младшим в семье, всеобщим любимцем. Мама даже бросила работу, чтоб заняться его воспитанием. С шести лет он стал учиться музыке. Учительница, приходившая к ним на дом, не переставала восторгаться его слухом и музыкальностью. Еще до школы мама записала Коленьку в детский спортивный клуб, и ему пришлось заниматься еще и гимнастикой. Учился он легко, без всяких усилий, его считали чуть ли не самым способным учеником, ставили без конца в пример. Ни один школьный утренник не обходился без того, чтобы Коленька не сыграл на пианино одну-две пьески. На соревнованиях он вместе со старшеклассниками отстаивал спортивную честь школы. Родители - особенно мать - не нарадовались на своего последненького. Знакомые и знакомые знакомых ставили его в пример и считали «золотым мальчиком». Николай и сам начал верить в свою исключительность. Как-то исподволь у него выработалось чуть снисходительное отношение к тем другим, «непервым». Правда, из-за своей исключительности ему частенько приходилось терпеть неприятности. Ребята со своего же двора нередко колотили
удачливого гимнаста, когда он возвращался с тренировок с аккуратным чемоданчиком в руках. Были случаи, когда в школе ему устраивали «темную».
        В четырнадцать лет Николай бросил музыку, поняв, что пианист из него выйдет только для домашнего употребления, и отказался от гимнастики, хотя имел уже юношеский разряд. Там же, в спортивном клубе, перешел в секцию самбо. Ему вдруг захотелось быть сильным. А самбо давало возможность одолеть своих недругов - уличных ребят, которые все чаще его поколачивали и называли зубрилой, маменькиным сынком и слюнтяем. И очень скоро, через год или полтора, Сомова перестали задевать все те, кто раньше мог его толкнуть или ударить. Теперь из школы он возвращался гордый, довольный, с высоко поднятой головой: желающих с ним схватиться не находилось.
        Тренировки по самбо подсказали Николаю Сомову правило: если хочешь выиграть бой, изучи противника, найди у него слабое место и тогда мгновенно действуй. Утвердившись в этом правиле на спортивном ковре, Сомов стал пользоваться им и в жизни. Нащупав, скажем, слабое место у преподавателя или лектора, часами просиживал в библиотеке, досконально изучая ту или иную тему, а потом на семинарах задавал трудные вопросы, вгоняя в краску не всегда глубоко подготовленных преподавателей. В конце концов это правило - бить по слабым местам - стало жизненным кредо Николая Сомова и очень способствовало его самоутверждению. Вот и сейчас, изучая дело, ожидая обещанного прихода своего начальника, он рассчитывал отыскать слабые места и в деле, и в характере майора.
        - Ну вот, едва вырвался, - с порога объявил Фролов и протянул Сомову стопку чистых картонных карточек.
        - Возьми. Есть идея. Когда будешь читать дело, заводи отдельные карточки на каждого подозреваемого. Указывай не только фамилию и имя, но и адрес, год рождения, страницы дела, кто производил проверку и в каком томе находятся документы об окончании работы. Потом мы вместе с тобой обсудим, достаточно ли глубоко произведена проверка, и решим, к кому есть смысл возвращаться, а к кому не стоит. - Фролов встал, прошелся по кабинету, вздохнул. - Знаешь, Николай, со вчерашнего дня не могу избавиться от мысли, что зря навязали тебе это дело. Скажи прямо, если ты и сам такого же мнения, пойду к начальнику отдела, скажу, что погорячился, а тебя прикреплю к Перцову, умному, опытному инспектору. Поработаешь с ним на свежих делах. Набьешь руку и, может быть, через год или даже через полгода возьмешься за «Тайну».
        Перед Сомовым промелькнуло смеющееся лицо цыганистого Кузьменко. Николай представил, как завтра после пятиминутки этот Кузьменко и другие будут смеяться, узнав, что новичок занимался «Тайной» только сутки и упросил начальство дать ему работу попроще. Николай вытащил из пачки сигарету, не торопясь размял ее и, не закуривая, посмотрел Фролову прямо в глаза.
        - Знаете, Алексей Иванович, я ведь подумал, что вы мне это дело поручили специально для того, чтобы я на нем опростоволосился. И тоже размышлял, не стоит ли мне от него отказаться. - Сомов встал, прикурил сигарету и, затянувшись, выпустил в сторону от Фролова струю дыма. - Так вот. Прошу оставить дело за мной. Как-то нехорошо получается: объявили схватку, вышел на ковер и, даже не поздоровавшись с противником, сдался. Тут и гадать нечего - сдался со страху.
        - Ну, подорлик, смотри. Я ведь тебе от всей души предложил.
        - Поработаю, Алексей Иванович.
        - Тогда так: со всеми вопросами, не откладывая, ко мне. В любое время.
        Фролов ушел, а Николай, закурив новую сигарету, подошел к окну. Только что политая улица поблескивала вымытым асфальтом, жара сп?ла. Николай представил, как сейчас вольно дышится на речке, около их садового участка и отец, наверное, уже начал таскать ведрами воду для поливки цветов. Интересно, а что сейчас делает Лена. Эх, Леночка, Леночка...
        Открыв первый том, где вчера вечером оставил закладку, он прочел справку, обобщавшую первую неделю работы после убийства. Она была написана общими, казенными фразами: «Принятыми мерами розыска преступники не обнаружены... Розыск лиц, близко знающих семью Яковлевых, положительных результатов не дал... Что похищено при ограблении, не установлено...»
        Дальше шло заключение судебно-медицинской экспертизы, в котором подробно описывались ранения, нанесенные Яковлевым. К справке были приложены три контурных анатомических рисунка человеческой фигуры и на них отмечены красным карандашом повреждения.
        Николаю захотелось побывать в бывшей квартире Яковлевых, чтобы на месте понять, как действовали преступники, попытаться выяснить, сколько же их было? Один, два? А может, больше? Почему жертвы не оказывали сопротивления? Он сделал первую запись в блокноте: «Разобраться с механизмом повреждений Родиона Силыча и Людмилы. Поговорить с экспертами. Почитать криминалистику, выяснить на кафедре, что можно узнать по этим ранениям о преступниках: рост, силу, возраст. Узнать, могли ли разные лица нанести одинаковые ранения Родиону Силычу, Людмиле». Отложив блокнот, Николай стал размышлять: кто же такие эти бандиты? Нужно быть зверем, чтобы хладнокровно, под музыку убить двух и пытать третью... А может быть, был один? Искали группу, а преступление совершил одиночка - кровожадный бандюга, сумевший расправиться со всей семьей? Представив себе всю эту жуткую картину, Николай почувствовал, как мурашки пробежали по спине. Он закрыл окна, прошелся по кабинету и усилием воли заставил себя снова приняться за документы. Прочитав несколько писем-ориентировок, разосланных в МУР, в милицию союзных республик, в которых
излагались подробности преступления и просьба искать преступников, принялся за следующий том.
        Второй том открывался подробной биографической справкой о семье погибших. Оказалось, что Родион Силыч Яковлев родился в 1888 году в селе Старицы Озерного уезда. Большое торговое село стояло на людном тракте. Ежегодно в Старицах проходило по нескольку ярмарок. Отец Родиона - Сил Яковлев вел кожевенное дело, держал водяную мельницу и занимался скобяной торговлей. В 1912 году он умер, завещав перед смертью все свое имущество единственному сыну. Вскоре Родион женился и вместе с молодой женой - Марфой Ильиничной, в девичестве Шутовой, продолжал дела. В империалистическую войну он ушел на военную службу. Пока воевал, хозяйством правила Марфа вместе со своим дальним родственником - Спиридоном Драгиным. В 1916 году Родион вернулся в Старицы с покалеченной ногой. Продал лавку, кожевенную мастерскую, а мельницу подарил или передал на каких-то условиях Спиридону Драгину, и тот продолжал жить в Старицах. В 1928 году этого родственника осудили за покушение на убийство председателя сельского Совета. Сначала приговорили к расстрелу, но потом заменили десятью годами. Отбывал он наказание в Сибири, да так там и
остался... Родион Силыч со своей семьей в 1924 или в 1925 году куда-то уехал, а в 1933-м появился в их городе. Купил небольшой дом. В конце пятидесятых годов, когда начали застраивать город, дом их снесли, а взамен дали квартиру. Родион Яковлев работал в потребительской кооперации заготовителем, заведовал складами, а перед самой пенсией был инспектором по кадрам. К работе относился добросовестно, спиртных напитков не употреблял. Жил скромно. Ушел по возрасту на пенсию за пять лет до гибели, года два не работал, а потом устроился сторожем в научно-исследовательский институт. Марфа Ильинична Яковлева не работала. Их дочь, Людмила Родионовна, родилась в 1915 году, окончила медицинский институт. На последнем курсе вышла замуж за своего однокурсника - будущего врача-хирурга. По настоянию отца оставила свою фамилию. В 1939 году у нее родилась дочь Полина, но в детском возрасте умерла, а в самом начале Великой Отечественной войны погиб муж. «Может быть, это муж Людмилы? Мстит им за что-нибудь?» - мелькнула мысль у Сомова, но дальше в деле оказался ответ Главного управления кадров Советской Армии,
подтверждавший его гибель.
        Следующий документ Сомов прочел и чертыхнулся. Открыл блокнот и зачеркнул свой первый вопрос. Оказывается, о механизме повреждений все было выяснено еще тогда, через несколько дней после убийства. Судебно-медицинская экспертиза ответила на целый ряд вопросов, поставленных следователем. Причем их оказалось куда больше, чем записал Сомов. Эксперты сообщили, что по характеру ранений, нанесенных Родиону Силычу и Людмиле, во всех случаях применялся один и тот же топор и что ранения, судя по их топографии, нанесены одним лицом: выше среднего роста, обладающим большой физической силой. «Да, попробуй отыщи ошибки в этом деле», - подумал Николай.
        В конце второго тома Сомову попалось письмо, адресованное начальнику уголовного розыска. «Начальник, вы ищети бандитов, што убили семю и подожгли квартеру. Я их знаю. Меня преглашали на это дело, но я отказалась. Боюсь «мокрых». Берите Зайца. Я видела, как он в пивной, што возле моста, с этой работы придлагал кольцо и серги Женьке-буфетчицы, а мне говорил: «Не пошла, шалава, теперь бы ходила вся в побрекушках». Берите его, он расколится».
        За анонимным письмом шли справки и рапорты. Сотрудники докладывали, что Заяц - это Зайцев Рудольф, вор-рецидивист, неоднократно судим - прибыл недавно в город, ночует где придется, нигде не работает, никаких связей с семьей Яковлевых не имел и в их районе не появлялся. Продавщица пивного ларька подтвердила, что какой-то мужчина предлагал ей серьги и кольцо сомнительной ценности, но она не купила. Приметы неизвестного запомнила плохо, но уверена, что раньше она его около своего ларька не видела. Несколько рапортов свидетельствовали, что анонимное письмо написано сожительницей Зайцева, которая однажды вместе с ним привлекалась к уголовной ответственности. Читая следующий документ, Сомов обратил внимание на то, что его составил Макар Васильевич Перцов. Он выезжал в командировку в соседнюю область и разыскал знакомую Зайцева. Та подтвердила, что сама написала заявление, но не решилась его подписывать. Женщина рассказала Перцову, что Зайцев, вернувшись из мест заключения, сразу же стал готовить какое-то крупное преступление. А ей хвастался, что пойдет еще на одно дело, и все, воровать больше не будет,
«завяжет». Но в той квартире, куда он хотел забраться, хозяйка сидит безвылазно, и ее придется связать. Где эта квартира, с кем Зайцев собирался пойти на преступление, не знает, но сама она наотрез отказалась участвовать в ограблении и перестала встречаться с Зайцевым, так как считала, что три года просидела в колонии исключительно по его вине. В деле оказался допрос Зайцева.
        Он утверждал, что после освобождения не совершил ни одного преступления и вообще решил бросить воровать. Разговор с сожительницей вел в шутку, просто хвастал, хотел произвести впечатление: мол, скоро буду при деньгах, что у него действительно есть серьги и кольцо из анодированного металла и стоят они всего несколько рублей. Оказалось, что Зайцев уехал из города в деревню к дальним родственникам, устроился в колхоз плотником, а кольцо и серьги у него целы. К протоколу допроса была приложена короткая записка о том, что показания Зайцева подтвердились. Первого января 1961 года он был в колхозе и никуда не отлучался. Серьги и кольцо были дешевой бижутерией.
        Дальше шли протоколы допросов знакомых Яковлевых. Первый допрос Сомов прочел дважды. Через неделю после убийства сотрудники уголовного розыска отыскали женщину, которая с начала Великой Отечественной войны и до пятидесятого года работала вместе с Родионом Яковлевым в конторе Заготживсырье. Свидетельница знала Родиона Силыча больше десяти лет, но о своем сослуживце рассказывала скудно. Сведения, ею сообщенные, были поверхностными: Яковлев исполнительный, аккуратный, непьющий. Очень необщительный, бывали дни, когда он мог не произнести ни одного слова. Придет на работу: «Здравствуйте», уходит домой: «До свидания». Ходил он постоянно с палочкой, сильно хромал, однажды сказал, что его ранили в гражданскую войну, а где, когда - не объяснил. Друзей у него не было, из посторонних никто ему не звонил. Женщина подметила одну интересную манеру в поведении Яковлева. Всякий раз, когда тот уходил домой, выйдя на улицу, внимательно оглядывался по сторонам. У свидетельницы сложилось впечатление, что старик чего-то опасался. Но тут же она оговорилась, что ее мнение может быть и ошибочным, что Яковлев из-за
больной ноги просто осторожничал. В следующих протоколах были записаны показания сторожей научно-исследовательского института, которые дежурили вместе с покойным. «Не компанейский он был старик, - рассказывали его сменщики, - как только придешь сменять, сразу торопится домой. Не поговорит, ни чайком не угостит. Звали в гости - отказался. С получки предлагали скинуться на бутылку красного, буркнет, что не пьет. Но дежурил аккуратно. Как только придет, первым делом проверит, все ли запоры закрыты, нет ли где открытого окна или форточки, а в комнате, где дежурили сторожа, обязательно на окна приколет бумагу - специально ее за шкафом держал - да еще шторами прикроет. Скрытный он был человек и, видно, трусоватый: пока два-три раза не переспросит: «Кто?» - ни за что дверь не откроет». Сомов в блокноте сделал заметку: «Об опасениях Яковлева три показания. Узнать бы, чего он боялся?»
        Дни у Николая Сомова потянулись однообразно. Утром пятиминутка, а потом весь день, иногда до поздней ночи пожелтевшие страницы «Тайны» с вопросами: зачем, почему, когда, с кем и как... Сомов не мог найти ответы на них. Временами ему хотелось все бросить, послать всех к черту и самому куда-то сбежать. Советоваться он ни с кем не хотел. Считал это равносильным поражению. Он похудел, взгляд его стал сумрачным и угрюмым. Дома все больше отмалчивался, совершенно не переносил сочувственных взглядов матери. Он хлопал дверью и уходил. Бродил по улицам, опасался заходить к знакомым. Заведут разговор о работе, а что он скажет? Нет, не привык Коля Сомов быть в тени! А разве с этой чертовой «Тайной» выйдешь в люди? Не хватало Ленки. Только с ней, единственным в мире человеком, он мог быть откровенным, как с самим собой. Теперь он понял, как ему плохо без нее. Даже зародилась опасливая мыслишка: «А вдруг она там кого-то найдет». Но тут же ее отгонял: никуда Лена от него не денется, любит, а каприз пройдет, и сама вернется. Вернется как миленькая.
        Ребят из отдела он просто сторонился. Ну чем они могли помочь? Если он сам, Николай Сомов, был далек от истины? А потом, ему же не велел полковник с кем-то советоваться, пока не прочтет все дело.
        Он обрадовался, когда однажды под вечер в кабинет зашел самбист Чельцов и чуть ли не силой потащил его в спортивный зал, расположенный здесь же в управленческом дворе, во флигеле.
        Сначала Сомов решил лишь взглянуть, что это там за секция у Чельцова, а когда увидел десятка два парней, с удовольствием занимавшихся разминкой, ему тоже захотелось на ковер. У него не было с собой костюма, борцовок, полотенца, чтобы растереться после душа, но Чельцов его так расписал своим ученикам, а те стали звать бороться, что ему просто не удалось отказаться. С этого первого дня и пошло. Чельцов разделил группу и половину ребят отдал Николаю, и ему сразу стало веселее жить. Правда, Сомов не захотел возиться со слабыми ребятами. Мысленно он их называл хлюпиками. Просто не обращал на них внимания, а стал упорно заниматься со «стоящими». Результаты не замедлили сказаться. Сомовские ученики стали побеждать чельцовских. Сработал принцип «бей по слабым местам».
        Как-то под вечер Фролов вызвал к себе Николая. Обычно он сам зайдет к нему и прямо от двери спросит: «Читаешь?» - и, не дождавшись ответа, буркнет: «Ну читай, читай», и уйдет. Другой раз просто молча посмотрит на Сомова, а то, приоткрыв дверь, крикнет: «Эй, подорлик! Пошли обедать».
        А на этот раз позвонил и велел зайти.
        - Ты до какого тома добрался?
        - Десятый заканчиваю.
        - Сколько карточек заполнил?
        - Я их совсем решил не заполнять.
        - Это почему же? - удивился Фролов.
        - Да путаница с ними. Их сразу по алфавиту не разложишь, приходится искать, зря время уходит. Я взял большую алфавитную книжку и в ней делаю записи. На каждую фамилию оставляю несколько свободных строк и в них отмечаю все последующие документы.
        - Молодец! - Фролов пытливо посмотрел на Николая. - Знаешь, а я ведь не догадался, с алфавитной книгой действительно проще. Я тебя вот зачем позвал. Первое: случайно узнал, что подруга Людмилы Яковлевой Валерия Петровна до сих пор жива, здорова, вот тебе ее адрес. Ты наведайся к старушке сам да узнай, когда ей удобнее к нам подъехать. Я тебе машину дам, чтобы привезти ее и отвезти. Как-никак ей за шестьдесят. Тут смысл вот какой. Может быть, она что-нибудь за это время еще вспомнила? Если, конечно, все окончательно не забыла. Кроме того, тебе самому стоит хоть с одним живым человеком побеседовать, а то как бы ты от бумаг не одурел. Вижу, трудился ты добросовестно. Молодец! Но, думаю, нужна тебе разрядка. Согласен? Ну и отлично. И второе: как только возьмешься за пятнадцатый том, скажи мне. После этого пятнадцатого полковник хочет нам «пресс-конференцию» устроить и объявит день, когда она состоится.
        На другой день после пятиминутки Сомов попросил у Фролова машину.
        - Был вчера у Валерии Петровны, она свободна и согласилась приехать. Как привезу, сразу вам позвоню.
        - А зачем мне звонить? - удивился Фролов. - Разговаривай сам. Только просмотри предварительно ее показания. - И вызвал из гаража машину. - Да, вот еще что, Николай. Если она вдруг что-то расскажет интересное, ну, то, чего нет в ее прежних показаниях, пусть сама и напишет.
        Пожилая элегантная женщина села на стул, предложенный Сомовым, поправила пышные, красиво уложенные седые волосы, из кожаной сумки достала большой конверт, пачку сигарет БТ, коробку спичек, какую-то квадратную картонку, исписанную мелким нервным почерком, и все это аккуратно разложила перед собой на приставном столе.
        - Я буду курить, - решительным, не допускающим возражений тоном объявила она и стала распечатывать пачку. Пока женщина раскуривала сигарету, Николай про себя отметил, что не такая уж она и старая, как показалось ему вчера. Правда, сегодня, видно, успела побывать в парикмахерской и сделала не только прическу, но и маникюр. Вчера не было ни этого бледно-розового лака, ни рубиновых сережек в ушах, это он хорошо запомнил. Строгий костюм из темной легкой ткани с серебряными искорками, белоснежная блузка с пышными кружевными манжетами и таким же жабо. Похожа на классную даму, решил Николай. Или на завуча английской спецшколы.
        - Вчера, когда вы ушли, Николай Павлович, я до самого утра не могла успокоиться. Все не верилось, что через столько лет кто-то будет искать убийц Людмилы и ее семьи. Откровенно говоря, считала, что дело это давным-давно кануло в Лету, затерялось в архивах. Наверное, возникли какие-то новые обстоятельства?
        Несколько секунд Николай соображал, как лучше начать разговор: готовился к беседе он со вчерашней женщиной, а сегодня перед ним сидела совсем другая. Решил быть искренним.
        - К сожалению, Валерия Петровна, должен сознаться, у нас нет ничего нового. А что касается архива, то там дело об убийстве Яковлевых и не бывало. - Николай открыл оба сейфа, указал на ряды томов, установленных в железных шкафах. - Вот так оно выглядит. По делу почти постоянно ведется работа, а некоторое время назад его поручили мне. - Сомов достал самый последний том и положил его перед свидетельницей. - Если вы расскажете мне что-нибудь новое, то ваше сообщение придется подшивать уже в тридцать седьмой том.
        Женщина достала из той же сумки металлический футляр со старомодным пенсне и, ловко укрепив его на носу, внимательно прочла надпись на обложке.
        - Вот этого я вообразить себе не могла... Так зачем же я вам понадобилась?
        - Я еще вчера говорил, что хочу просто побеседовать, из первых уст, так сказать, узнать кое-какие подробности жизни Яковлевых. И еще: у меня, а главное - у моего руководства, возникла надежда, что вы сможете рассказать что-нибудь такое, что в первое время не посчитали существенным. А может быть, что-либо вспомнили позже.
        - После того как я ушла на пенсию, я особенно часто думаю о Людмиле. Иногда она мне снится. И вот, представляете, сколько лет ее нет, а мне все кажется, что она придет, позвонит, я открою дверь и она скажет: «Здравствуй, Лера!» Я ведь бываю на кладбище, у них на могилах... Особенно, когда на душе противно. А вчера вечером после вашего визита я даже записала, не понадеявшись на память, о чем с вами говорить, составила целый конспект. - Женщина взяла со стола картонку, посмотрела на свои записи и отложила их в сторону. - О моих заметках потом. Наверное, у вас есть ко мне вопросы, какой-то план разговора. Так у вас полагается, Николай Павлович?
        - Так. Но вопросы свои я пока отложу. Мне бы хотелось попросить вас просто рассказать о Людмиле, простите, Людмиле Родионовне. Какая она была. В общем, все о ее семье, о ее интересах, знакомых. Мне надо знать все, Валерия Петровна, о Яковлевых, чтобы хоть чуть-чуть разобраться в этой трагической истории.
        Валерия Петровна снова закурила, разогнала рукой дым, нависший над столиком, взяла конверт и вытащила из него фотокарточку.
        - Смотрите, Коля. Можно я вас буду так называть? Вот этой карточке много лет. Мне сейчас шестьдесят первый, а тогда было восемнадцать. Это я, это Людмила, а в середине Семен. Потом, через несколько лет, он станет мужем Людмилы. Кстати, вы, наверное, знаете, что мы ровесницы.
        Николай смотрел на любительскую фотографию размером шесть на девять: высокий парень в расстегнутом полушубке, в косоворотке, в сдвинутой на макушку меховой шапке держал под руки двух смеющихся девушек. Правой он прижимал к себе ту, что была в пальто, опушенном мехом, и в круглой вязаной шапочке, из-под которой виднелся жгут косы, круглое курносое лицо было беззаботным и радостным. Слева к парню прижалась другая, высокая, ростом почти с парня, тоже в полушубке, укутанная в пуховый платок. Николай помимо собственной воли взглянул на Валерию Петровну, как бы сравнивая ее с фотографией, и та уловила его взгляд.
        - Да, да! Это я. Я его любила. Сейчас у нас семьдесят шестой год, а в медицинский мы поступили в 1933-м, сорок три года назад. А сфотографировались мы на первом курсе. Был у нас там один чудак, носившийся со своим фотоаппаратом. Он нас и щелкнул, когда мы только что сбежали с лекции. Спрашиваем, для стенгазеты? А он: нет, вам на память. Сошлись мы с Людмилой как-то сразу, с первых же занятий и дружили двадцать семь лет, до самой ее гибели. Семен тоже из нашей группы, пристал к нам еще на первом курсе, так до самого окончания института мы были неразлучной троицей. А потом он женился на Людмиле. Студенткой я хаживала к ней домой, бывал и Семен. Но у них всегда было уж очень тихо. Громкий смех казался чем-то странным, кощунственным. Марфа Ильинична обязательно чаем напоит, домашним печеньем угостит. Тогда ведь голодно было, но мы с Семеном стеснялись лишний кусок пирога съесть. Если Родион Силыч был дома, то и Людмила на цыпочках ходила. Так что неудивительно, больше у меня собирались. Конечно, Яковлевы в то время куда лучше нас жили. Сам Родион Силыч работал, а мы с матерью отца схоронили, когда я
еще в школе первой ступени училась. У нас домишко был неказистый, не чета яковлевскому, и угощенье - чаще картошка в мундире, зато хохотали, сколько хотели. Патефон заведем, потанцуем - и за лекции. К учебе мы серьезно относились и часто до полуночи засиживались. Случалось, Людмила во время экзаменов у меня ночевала. Закончили институт. Она с Семеном зарегистрировалась. Помню, Людмила очень огорчалась, что отец против. В конце-то концов он согласился: как-никак оба взрослые, оба врачи, но настоял на том, чтобы фамилию дочь оставила его. Что уж была у него за причина, не знаю. Семен махнул рукой: взбрело в голову старику, ну и шут с ним. После института они вместе уехали в сельскую больницу. Семен хирургом работал, а Людмила терапевтом. Родилась у них дочка. Полиной назвали. Когда началась война и Семена призвали на фронт, Людмила вместе с дочкой вернулась к старикам. Мы снова стали видеться. Правда, реже, чем в институте, как-никак у нее ребенок, а у меня появился жених. Я ведь тоже была замужем. Мой погиб первым... А потом и на Семена похоронка пришла. Мы с Людмилой стали работать в одном госпитале и
вместе растили Полину. Да не вырастили. Весной сорок пятого схватила девочка круп, и в неделю ее не стало. Уже года через три после победы Людмила занялась невропатологией и меня втянула. Учились мы в Москве на курсах усовершенствования врачей, ездили отдыхать на юг, но жизнь личная ни у нее, ни у меня так и не сложилась. Конечно, за нами ухаживали, делали предложения, да мы так и не нашли никого по сердцу... Однолюбками оказались... Вот, пожалуй, и все, если в общих чертах, - закончила Валерия Петровна и потянулась за новой сигаретой. - Мама моя вскоре после войны умерла, так и живу одна, впрочем, вы видели, уважаемый Николай Павлович.
        - В протоколе куда подробнее, - усмехнулся Николай.
        - Да, вам-то эти повторения ни к чему, - задумчиво произнесла женщина. - Вы ведь ждете чего-то другого. - Снова надев пенсне и взяв в руки карточку, Валерия Петровна продолжала: - На всех допросах меня спрашивали, какие ценности и сбережения были у Людмилы. Но ни ценностей, ни особых сбережений у нее не было. Уж я бы это знала. От меня Людмила ничего не скрывала. Но вот я припомнила: во время войны, когда Ферапонт Головатый на свои деньги купил самолет и отправил его на фронт, у нас в госпитале начались сборы ценностей в фонд обороны. Людмила принесла старинную брошь с драгоценными камнями, кольцо и серьги - целый гарнитур. Очень дорогой. На самолет, конечно, мало, а так, на крылья или хвост, наверное, вполне бы хватило. Я спросила ее, откуда такие красивые вещи, а она махнула рукой, сказала, что это наследство от бабушки и что у матери еще кое-что есть. Ни она, ни я никогда больше на эту тему не говорили. Был еще случай. Поехали мы с ней в отпуск в Гагру. Деньги, что я к отпуску откладывала, разошлись по мелочам. Я сказала Люде, та усмехнулась: не беспокойся, говорит, мать даст. И весь отпуск мы
прожили с ней вдвоем на деньги, что дала Марфа Ильинична. Сколько их было, точно не скажу, но ни в питании, ни в поездках по побережью мы себе не отказывали. Позже я пришла к Марфе Ильиничне, говорю: долг буду отдавать ей по частям, а та посмотрела на меня ласково: «О чем разговор, Лера, пустяки какие. Ничего ты мне не должна. Не обижай старуху».
        Валерия Петровна порылась в сумочке, достала шариковую ручку и аккуратно зачеркнула одну строчку на картонке.
        - В своих показаниях я говорила, что в доме Яковлевых жил страх. Сейчас я вам объясню. Вот, скажем, у нас на окнах ставен не было, а у них мало что ставни снаружи, но еще и раздвижные решетки внутри. На входной двери у нас был крючок, большой такой, кованый, а у них задвижки, засовы, цепочки да еще и замки. Как-то раз в прихожей снимаю я пальто, неловко так, и оно зацепилось за что-то... Я посмотрела - в углу ружье. Хотела взять его, переставить, а Людмила схватила меня за руку: «Не трогай, оно заряжено». Я спросила: «Зачем?» А она отмахнулась: «На всякий случай». Тогда на допросах мне было не до деталей: гибель Яковлевых меня просто потрясла, а сейчас, заметьте, я вам рассказываю подробности. Кстати, Коля, заходите как-нибудь ко мне. Я вам подарю книги по криминалистике и технике расследования убийств. Этой литературы накупила у букинистов целую кучу. И конечно, все прочитала. Пусть вас не удивляет, если я некоторые ваши вопросы опережу. В 1967 году завербовалась я на север, прожила там пять лет, заработала кучу денег и два года назад вернулась. В прошлом году собралась было съездить в Москву, в
уголовный розыск страны или в Прокуратуру Союза и подать прошение, чтобы возобновили розыск по делу Яковлевых, да заболела. Думала нынешней осенью отправиться, а тут и вас сам бог послал... Вернусь к фактам. Когда Яковлевы переехали из собственного дома в квартиру, первым делом стали снова укреплять оборону. Я еще удивилась. Ну, мол, ладно в частном доме жить страшновато. Мне и самой иногда в своей халупе жутко было, ну а тут, на людях, зачем решетки, зачем замки?
        Сомов слушал, не перебивая, весь насторожившись. Ему казалось, что эта женщина заглянула к нему в блокнот, где он, инспектор уголовного розыска, вывел печатными буквами: «Узнать, чего боялись Яковлевы».
        - Однажды я спросила у Людмилы, чего боится ее отец? И знаете, Николай, она искренне удивилась, посмотрела на меня так, будто я сморозила чепуху, и переспросила: «А чего ему бояться? Он смелый, у него «Георгий» еще с той войны». Я ей о замках, решетках, а она только плечами пожимает: мол, и решетки и замки у многих, чего же тут особенного?
        Валерия Петровна опять заглянула в свои записи.
        - Был случай еще до войны, мы с Людой на третьем или четвертом курсе учились. Сидим, зубрим у них дома. Марфа Ильинична собралась и ушла. Родион Силыч еще на работе. Вдруг кто-то позвонил в дверь. Людмила вышла и довольно долго не возвращалась. Я уже хотела было за ней идти, да смотрю, она вошла и сразу к окну.
        «В чем дело?» - спрашиваю.
        Она смеется, говорит:
        «Чудной какой-то дядька приходил. Я ему говорю: «Кого надо?» - «Якушевых». «Нет тут таких, - отвечаю, - тут Яковлевы». - «А ты им кто?» «Дочка», - говорю. «А где сами-то?» - «Отец на работе, а мать скоро придет». «Ну, - говорит, - извини. Мне не Яковлевых, а Якушевых надо».
        Когда Марфа Ильинична пришла, ей Люда сразу рассказала о посетителе, и она пристала с расспросами, а еще пуще стал нас расспрашивать Родион Силыч. Все допытывался, какой голос да какого роста, в чем одет. Кстати, и об этом, в общем-то, неярком эпизоде в протоколе моем не сказано. Я припомнила его теперь, когда ученых-криминалистов начиталась. Думаю, и вас эта подробность заинтересует. Слушайте, Николай Павлович, я вам, наверное, наскучила со своим частным расследованием? Старушка-детектив, такого, вероятно, еще не было?
        - Что вы, Валерия Петровна! Я вам искренне благодарен, все очень интересно, но мне кажется, у вас остались еще какие-то факты и предположения.
        - Остались, - закуривая, ответила женщина. - Но теперь уже без фактов. Вы шизофреников видели?
        - Очень мало, - признался Сомов.
        - Но слышали в институте, небось с психиатрией знакомились? Есть такая форма шизофрении, именуемая манией преследования. Я наблюдала Родиона Силыча, особенно в последние годы, и он мне иногда казался именно таким шизофреником. То есть я хочу сказать, что вам не стоит обращать внимание на все мои предположения... Если Яковлев действительно страдал манией преследования, пусть и в скрытой форме, то все эти его страхи - результат больной психики.
        - Ну вот, Валерия Петровна, как вы легко и просто зачеркнули все свои предположения... А мне вот кажется, что здесь есть та самая ниточка, за которую можно зацепиться, чтобы распутать весь клубок. Я ведь тоже пытаюсь разгадать, чего или, вернее, кого боялся Родион Силыч Яковлев. А он, оказывается, просто-напросто шизофреник? Вот мы и уперлись в тупик... Ответьте, пожалуйста, на мои вопросы.
        - Слушаю вас, Николай Павлович.
        - Хороший врач была Людмила Родионовна?
        - Не только хороший, а отличный невропатолог.
        - Правда, невропатолог не психиатр, но все же. Могла ли Людмила не распознать шизофрению у отца, с которым общалась постоянно?
        - Скорее всего, нет.
        - Случалось ли, что Людмила Родионовна жаловалась вам на его болезнь?
        - Случалось, и довольно часто, но разговор велся о больной ноге, о сердце, о давлении.
        - И последний вопрос из этой серии. Как вы считаете, могла скрыть от вас Людмила Родионовна, что отец болен шизофренией, если бы она вывела такой диагноз?
        - Нет. Я в этом твердо убеждена.
        - Тогда вопрос из другой серии. - Николай едва удержался, чтобы не сказать: из другой оперы. - Замечали ли вы признаки страха у Марфы Ильиничны?
        - Замечала. Настороженность постоянно, а страх временами. Факты? Пожалуйста. Едва Родион Силыч задерживался и вовремя не возвращался с работы, она просто места себе не находила. Хотя совсем иначе относилась к опозданиям дочери. Она никогда не открывала дверь, дважды не переспросив: «Кто там?» Мало того, обязательно через закрытую дверь перекинется с тобой несколькими словами и только потом откроет. Люда говорила, что мать ужасная трусиха, а отец ничего не боится.
        - А у Марфы Ильиничны не было мании преследования?
        - Что вы, ни намека. Если и говорить о какой-то мании, то уж, скорее, у нее могла быть мания величия.
        - А в чем она выражалась?
        - Так сразу и не скажешь, - задумалась Валерия Петровна. - Во-первых, была она властная, строгая. Я себе ее частенько представляла в розвальнях, закутанную в шубу, непримиримую, как боярыня Морозова. Во-вторых, все в доме держалось на ней, за ней было последнее слово. Но, пожалуй, и не это главное. Мне иногда казалось, что Марфа Ильинична несет на себе какой-то мученический крест. Бывало, спрошу у Люды: «Почему Марфа Ильинична сегодня какая-то замкнутая?» - а та ответит: «Да она всегда такая». Вот, видите, - улыбнулась Валерия Петровна, - и мания величия здесь ни при чем.
        - Ну а страх? Можно допустить, что у Марфы Ильиничны страх был следствием какой-то реальной угрозы?
        - Вполне согласна. В особенности если припомнить давний случай с приходом человека, разыскивавшего Якушевых. Кстати, тогда и сам Родион Силыч, который, по уверению Люды, ничего не боялся, был явно чем-то испуган. Люда, видимо, просто свыклась с домашней атмосферой, так как выросла в ней. Излишнюю предосторожность считала старческими причудами. Подождите, не уточняйте, - остановила она Сомова, собравшегося задать ей новый вопрос. - Между мной и Людмилой никогда не было разговоров о каких-то реальных угрозах ее семье. Вы ведь это хотели выяснить?
        - Валерия Петровна, вы не свидетель, а кладезь криминалистической мудрости.
        - Согласна. И сейчас вы в этом убедитесь.
        Снова в руках блеснуло пенсне, сквозь сигаретный дым женщина стала разбирать последнюю, не перечеркнутую запись на картонке.
        - Не кажется ли вам странным то, что старики Яковлевы жили в постоянном страхе, а Людмила ничего о какой-то опасности не знала. Может быть, эта угроза, опасность, породившая постоянный страх, возникла до ее рождения или в ее младенческом возрасте? Скажите, вы не были на родине Яковлевых? Может быть, там удалось бы найти разгадку? Хотите, я съезжу в Старицы? Наверное, там живы какие-нибудь старики или старухи, что помнят Марфу Ильиничну и Родиона Силыча. Не беспокойтесь, я постараюсь, чтобы приезд мой никакого шума не произвел. Я и раньше туда собиралась, а теперь моя поездка обретает еще больший смысл: дело-то не кануло в Лету, а им занимается мыслящий человек...
        - Ну говорите дальше, говорите, - усмехнулся Сомов.
        Валерия Петровна заметно растерялась и молча стала перекладывать с места на место конверт, сигареты, спички.
        - Тогда я закончу за вас. «Правда, этот «мыслящий» человек очень молод, не имеет опыта за своими плечами».
        - Опыт придет. Было бы желание, - усмехнулась женщина. - Я оставлю вам фотокарточки, те, что вы вчера просили, но прошу их вернуть.
        - Верну. Обязательно верну. Пожалуйста, напишите дома все, что вы мне говорили, в той же последовательности и с теми же рассуждениями. Я сейчас вызову машину, и вас отвезут домой.
        - Не нужно машину. У меня дела здесь в центре. Всего вам доброго.
        Сомов подписал женщине пропуск и вежливо проводил ее до дверей.
        Глава третья
        Совсем неожиданно пошел дождь. Мелкий, косой, и сразу темень стала густой, как будто дождь был из черной туши. Охапки привядших листьев, брошенных ветром на дорогу, впитали воду и стали скользкими. Мотоциклетная фара, переключенная на дальний свет, освещала желто-коричневый покров, устлавший шоссе плотным, толстым, как из верблюжьей шерсти, одеялом. Николай сбросил газ, переключил скорость, и мотоцикл пошел медленнее, разбрызгивая по сторонам дождевую воду вместе с опавшей листвой. Поеживаясь, так как короткая кожаная куртка едва прикрывала поясницу и вода стекала с куртки прямо за брюки, Сомов злился - черт его дернул выехать в ночь, а этот самоуверенный метеоролог тоже хорош: днем четырнадцать-пятнадцать, ночью десять, без существенных осадков. Его бы сейчас на заднее седло. Знал бы другой раз, как... Додумать не пришлось: под листвой оказалась довольно большая выбоина, и переднее колесо по вилку ушло в воду. Хорошо хоть успел притормозить, чуть сильнее удар - и в кювете. Три дня назад опять он дома затеял разговор о машине. Отец не стал слушать, ушел, а мать отказала. Сейчас ехал бы в «Жигулях»
сухой, в тепле и слушал бы какой-нибудь заграничный джаз... Что же он вот так, как мокрая курица, и явится к Ленке? Может, лучше вернуться? Вернуться, когда отмахал почти двести километров? Сомов с намеченного пути не сворачивает... Дорога вырвалась из леса и пошла на подъем. В свете фары черная лента шоссе оказалась чистой, и мотоцикл снова набрал скорость.
        Облачившись в тренировочный костюм, натянув толстые шерстяные носки - все это было сухим, теплым, приятно согревало озябшее за дорогу тело, - Николай развалился на диване: «Молодцы чехи, багажные сумки делают водонепроницаемыми». Он с удовольствием наблюдал, как Лена хлопочет с завтраком. Она металась по комнате, хватаясь то за одно, то за другое, выскакивала в коридор, видно в общую кухню, а Николай критически осматривал ее жилье. Впрочем, и осматривать-то было нечего. Комната чуть больше его кабинета, узкая деревянная кровать, вплотную к окну небольшой письменный стол, фанерный старенький гардероб, два стула да этот продавленный диван - вот вся обстановка номера в Доме колхозника, где жила Лена. «А следователь в районе, видать, крупная шишка, раз его поселяют в отдельном номере, - подумал Николай. - Интересно, чем завтракают тут ответственные работники?» На столе чинно были расставлены два прибора, извлеченные из верхнего отделения гардероба, стояла миска со свежими помидорами и огурцами, тарелка с ломтиками хлеба, в стороне горкой лежали его дары: коробки конфет, шоколадно-вафельный торт, две
банки растворимого кофе, плоская бутылка коньяку, как бы подчеркивая незатейливую простоту комнаты и скромный завтрак. Николай вспомнил, что ему предстоит обратная дорога, поежился, взглянул в окно: там за запотевшим стеклом просыпалось серое утро. Лена вошла в комнату и, вытирая руки полотенцем, объявила:
        - Туфли отмыла, застирала брюки и вместе с курткой повесила сушить. Ну рассказывай, зачем в такую погоду приехал?
        - Выезжал, было сухо. Это в ваших местах мокреть. Ты-то как в этой дыре живешь?
        - Я-то ладно. А ты, наверное, в какую-нибудь историю влип? Не ради же меня гнал в такую даль своего «Боливара». - И снова вышла в коридор.
        «Ух какая выдержка! - усмехнулся про себя Николай. - А когда открыла дверь, хотела на шею броситься. Да характер не позволил».
        Лена принесла в эмалированной миске дымящийся картофель, поставила на стол. Она была похожа сейчас на серо-коричневую перепелочку: маленькая, кругленькая, с гладкими каштановыми волосами, в светло-коричневом с мелкими бордовыми цветочками, напоминающем расцветкой перепелиный наряд, халате.
        - Садись завтракать! - и возле прибора гостя поставила граненый стакан. - Налей себе коньяку. Чтоб не простудиться. Выпила бы и я с тобой, но мне на работу.
        - Так сегодня же суббота.
        - С уборкой отстали и стараемся до заморозков убрать картофель и свеклу. Но ничего, я ненадолго. A ты пока вздремнешь с дороги. Что же вчера не позвонил?
        - А я экспромтом.
        - Не ври, - строго оборвала гостя девушка. - Вижу, собирался неделю.
        - Не позвонил потому, что боялся, возьмешь да и скажешь: «Тебе, друг любезный, делать здесь нечего».
        - Я рада видеть тебя, Коля. Если уж честно, сама собиралась в областную прокуратуру. Думаю, зайду в уголовный розыск и узнаю, как ты там существуешь.
        Николай потянулся к ней, хотел обнять, но Лена резко отстранилась:
        - Не надо, Коля. Я ведь для тебя скорее друг, так, свой парень. Ты просто одинок, а во мне всегда уверен.
        После плотного завтрака Лена принесла кофе и потребовала:
        - А теперь давай все подробно, с самого начала.
        Николай говорил долго, Лена не перебивала. Ее умение слушать Сомов ценил особенно. Из рассказа получалось, что убийство Яковлевых ему «подсунули», чтобы испытать на «крепость». Но он это преступление раскроет, чего бы это ему ни стоило. Именно он, Сомов, сумеет справиться с тем, что многим было не по плечу. Они просто не подозревают, с кем имеют дело...
        - А пока вот сижу скромненько, изучаю и ищу старые ошибки и промахи. В общем-то, мне несладко, сама понимаешь.
        Лена легонько провела рукой по волосам Николая и усмехнулась:
        - Ну полно, Коленька, ты и вдруг «скромненько». Мне-то не надо. Знаешь же, что я тебя и такого люблю, - грустно сказала девушка. - Ты ведь гордец отчаянный и считаешь, что сильнее и умнее тебя нет никого.
        - А ты сама-то как считаешь?
        - Ну, мое мнение что! Я ведь не могу быть объективной.
        Николай привлек девушку к себе, на этот раз она не отстранилась. Они лежали на тесной кровати, и Лена гладила его лицо, нежно проводила пальцами по его губам, ласково успокаивала.
        - Все будет хорошо. Ты все сможешь. Только не отгораживайся от людей. Не сторонись их. Не считай всех подряд своими недоброжелателями, и все будет хорошо.
        - Поедем со мной! Ты мне нужна.
        - Не могу! - Лена вздохнула. - Как же вот так я работу брошу? Подожди немного. - Девушка встала. - Ты поспи пока, я прибегу, и о деле твоем поговорим подробно...
        Николай прикрыл глаза и слышал, как осторожно, на цыпочках, чтобы не потревожить его, Лена ходила по комнате, направилась было к двери, но вернулась и склонилась над ним. Николай почувствовал ее дыхание на своем лице. Видно, хотела поцеловать, но побоялась разбудить. Волна нежности залила его. «Ах ты Леночка, Леночка, давно бы пора нам быть вместе...» - подумал Николай, засыпая.
        В тот же день вечером Лена знала о «Тайне» все подробности.
        - Да, ты, наверное, прав, мне тоже кажется, что Марфа Ильинична никому из посторонних дверь бы не открыла.
        - А знакомых, Леночка, у них, кроме Валерии Петровны, фактически не было.
        - Может быть, их еще просто не разыскали?
        - Что ты, Ленок! Все их связи за предшествующие десять лет не просто проверили, а буквально просеяли.
        - А вдруг у дочери, у той самой Людмилы, был кто-то, кого она с полным основанием могла скрывать от окружающих?
        - Тогда этот «кто-то» был бы знаком и с Марфой Ильиничной. Иначе она ему бы дверь не открыла. Кроме того, этот «кто-то» был бы известен Валерии Петровне.
        - Резонно, - согласилась девушка. - Но может быть, связи ее погибшего мужа?
        - Проверяли, Леночка! Проверяли все досконально, но ни одного сомнительного человека не нашлось. Позавчера после пятиминутки полковник попросил меня задержаться и велел в одиннадцать часов прийти к нему со всеми своими заметками и соображениями. Я быстренько обдумал, что и как, а когда подошло время, захватил блокнот, гроссбух, куда всех, кто проходил по делу, записывал, и к нему. Зашел, смотрю, а там еще и начальник следственной части областной прокуратуры сидит.
        - Свирский? Это мое высокое начальство, - объяснила Лена.
        - Это теперь он «высокое», а когда убили Яковлевых, он старшим следователем был и полгода вел расследование по делу. Потом пришел мой Фролов со старшим инспектором Перцовым. Говорят, садись. Если хочешь, кури, чувствуй себя как дома, а заодно расскажи, что нашел интересного. Ну, начал докладывать. Назову фамилию из своей амбарной книги, а кто-нибудь сразу заявляет, что он того человека или группу проверял и что все люди к делу не причастны. Первым так уверенно высказался Свирский, потом Перцов, а когда назвал еще одну группу, сам полковник головой мотает: дескать, эти тоже ни при чем. Да вдруг как засмеется: «Что же это получается, товарищи, - говорит, - я велел всем Сомову своих мнений не навязывать, а выходит, мы удержаться не можем. Так дело не пойдет. Давайте, товарищ Сомов, кто из вашего алфавита остался неясным, непроверенным и вызывает сомнения?» Ну, я отвечаю, что дело еще не дочитал и в отношении каких-то отдельных лиц ничего конкретного сказать не могу, но хотел бы поговорить о деле несколько в ином плане. Все насторожились, полное внимание, а я продолжаю: «Прежде чем говорить о людях,
что проходили по делу, может быть, есть смысл попробовать досконально разобраться в мотивах преступления?» Вижу, Фролов нахохлился, собирается что-то сказать, но полковник его опередил: «Вы, Алексей Иванович, - говорит, - погодите возражать, в том, что предлагает Сомов, что-то есть. Позовите Антонину Ивановну, пусть она наш дальнейший разговор застенографирует». Пришла секретарь, приготовилась, а полковник мне: «Продолжайте, Николай Павлович!..» Ты вот, Леночка, при каждом удобном случае эгоистом меня зовешь, а начальство по имени-отчеству величает.
        - Это они оттого, что тебя еще не знают. Придет время - разберутся.
        - Думаешь, разберутся?
        - Всенепременно. И наступит расплата. Ладно, рассказывай дальше.
        - Открыл я блокнот, заглянул в записи и спрашиваю: «Как вы думаете, товарищ полковник, если бы это убийство с ограблением совершили рецидивисты, за пятнадцать лет дошли бы до уголовного розыска о них какие-нибудь слухи?» «Скорее всего, - отвечает полковник. - Нам бы, наверное, стало известно, у кого из рецидивистов объявились большие деньги или другие ценности». Я опять вопрос: «А если предположить, что убийство совершено не рецидивистами, а какими-то аморальными, подлыми людьми, но опять-таки с целью ограбления, всплыли бы за эти годы на поверхность ценности, взятые у Яковлевых? Или во время сбыта, или в том случае, когда у сомнительных лиц вдруг появились от реализации награбленного крупные деньги?» Полковник смотрит на меня пристально, но молчит. А Свирский толкнул его в бок: «Силен твой Сомов. Хочет навести нас на мысль, что тут, может быть, месть, а ограбление - дело второстепенное». А я опять скромно опускаю глаза и тихо так рассуждаю: «Окончательно предположить что-нибудь я еще не могу. Все дело не изучил. Однако уже вырисовываются некоторые интересные обстоятельства. Во-первых, из
показаний сослуживцев Родиона Яковлева видно, что он постоянно вел себя крайне осторожно. Подобным образом держалась и Марфа Ильинична, и эта настороженность, а скорее всего, страх проявлялся еще тогда, когда Яковлевы жили в собственном доме». Посмотрел я на начальство, вижу, слушают внимательно, тогда я стал еще скромнее. - Сомов взглянул на Лену, увидел ее лукавую улыбку. - Не смейся, глупенькая, говорю, как было. И вот достаю я объяснения Валерии Петровны и спокойно так докладываю, что по рекомендации Алексея Ивановича Фролова, заметь, не по приказанию или там распоряжению, а именно по рекомендации, я беседовал с подругой покойной Людмилы и она к прежним своим показаниям кое-что добавила. И если мне разрешат, то я, мол, это объяснение готов прочесть. Полковник взглянул на Свирского, и тот кивнул: пусть, мол, прочтет. Зачитал я от строчки до строчки. Все молчат, потом Свирский говорит: «Этот разговор о шизофрении Яковлевых - дело пустое, никакой Родион не шизофреник. Я тогда это обстоятельство досконально исследовал. В деле есть справки, подписанные его лечащими врачами. Вот что, Николай Павлович.
(Заметь, опять по имени-отчеству!) Поезжайте-ка к Яковлевым на родину, в Старицы, найдите знавших их раньше людей. У нас кто тогда туда ездил?» Докладываю: «Майор Гришаев». - «А сколько он там был?» - «Три дня». - «Мог и пропустить самое существенное». А мне, Леночка, никак нельзя спешить с этой командировкой. Туда только что уехала Валерия Петровна, а я об этом решил пока никому не сообщать...
        - Ну как дальше будет, я-то знаю, - поежилась девушка, - если твоей Валерии Петровне удастся найти что-то интересное, тогда-то ты сам с полной готовностью все факты на стол начальству выложишь, а еще, чего доброго, сам съездишь в Старицы с заранее собранной информацией и потом все, что разыщет врачиха, выдашь за свои собственные труды. Кто же тебя лучше знает, чем я...
        - Ну зачем же так, Лена? Фу, как некрасиво. Просто я боялся помешать этой умной и милой женщине. Понимаешь, выручил меня твой шеф. Он говорит полковнику: «Может, этот молодой человек сначала все-таки полностью изучит дело, а потом уже и в командировку?» И ко мне: «Скажите, это не вашу ли дипломную работу по раскрытию убийств я рецензировал?»
        - А командировки тебе все-таки не миновать. У меня к тебе, Коля, просьба, когда вернешься, сразу ко мне. Или позвони, я сама приеду. Дай слово, что просьбу мою выполнишь и ничего предпринимать не будешь, пока вместе не обсудим.
        - Выполню, честное слово, выполню.
        Не повезло Николаю Сомову и на обратном пути. Стал подъезжать к дому - опять разыгралась непогода: пошел дождь, обильный, холодный... На следующий день слег с двусторонним воспалением легких. Почти два месяца, с конца ноября и до середины января, провалялся в госпитале. Навещали его родные, на Новый год почти всю ночь просидела у постели Лена, приходили Фролов, Шаламов, Потеряйко, но их появление не принесло ему радости. Он болел, а его «Тайна» не двигалась с мертвой точки. Лена по его просьбе сходила к Валерии Петровне, и та сама пришла его навестить. Валерия Петровна принесла варенье, мед и заговорщически шепнула, что ему прямой смысл скорее поправиться: есть интересный разговор, но, разумеется, не для больничной палаты. После ее ухода Николай разволновался не на шутку. Вдруг, чего доброго, не дождавшись его выздоровления, пойдет врачиха к Фролову или к самому Смирнову.
        Выписавшись из госпиталя, Николай Сомов на следующий же день отправился к Валерии Петровне.
        - Ах, Коля! Разве можно приходить к пожилой женщине без предупреждения. Хоть бы открытку послали или уж повестку... - Все это говорила Валерия Петровна в приоткрытую дверь, не снимая цепочки. - Погуляйте с полчасика, хотя подождите, вам же еще нельзя, а на улице мороз. Ладно, бог с вами, ступайте в гостиную и ждите. А я тем временем приведу себя в порядок.
        Николай снял пальто и вспомнил, что и в первый раз она его в квартиру не пригласила.
        - Берите книги, журналы. Читайте, наберитесь терпения, - крикнула ему вслед хозяйка.
        «Старая дура, - выругался про себя Николай, - прихорашиваться задумала. Рассказала бы все, что разведала, и привет». Гостиная оказалась светлой и просторной квадратной комнатой. Красивая стенка, диван, письменный стол, в углу цветной телевизор, а напротив, возле низенького журнального столика, два кресла. На стене полки с журналами и книгами. Увидев «Новый мир» за прошлый год, вспомнил, что Лена ему в госпитале все уши прожужжала: «Найди, прочти «Мартовские иды» Торнтона Уайлдера, интересно! Здорово!» Отыскал журнал и начал просматривать. Увлекшись, стал читать и не заметил, как прошло минут сорок, а то и больше. Хозяйка появилась в черных кримпленовых брюках, в шерстяном свитере такого же цвета и с наскоро уложенными волосами.
        - Извините, Николай Павлович, что заставила ждать. Не привыкла разговаривать с посторонними, чувствуя себя не в своей тарелке. Так что прошу не думать, что «эта старая дура» собирается кокетничать именно с вами.
        Николай ругнулся про себя: «Прямо телепатия какая-то. Узнала про старую дуру», и почувствовал, как на затылке, за ушами стало тепло, как к щекам приливает жар и вот-вот зальет их румянцем. Чтобы скрыть смущение, вскочил с кресла, неловким движением уронил журналы и, подбирая их с полу, еще больше смутился.
        Валерия Петровна стояла посреди комнаты и, прищурившись, сдерживая улыбку, наблюдала за Сомовым.
        - Располагайтесь, курите. Чаю или кофе? А может быть, чего-нибудь покрепче?
        - Спасибо, Валерия Петровна, я от горячего чая, пожалуй, не откажусь.
        Женщина вышла, а Николай, опустившись в кресло, чувствовал себя мальчишкой, чьи мысли угадываются взрослыми.
        Через несколько минут появилась Валерия Петровна, на большом цветастом подносе принесла стакан в серебряном подстаканнике, варенье в вазочке, конфеты, тарелку с бутербродами. Из-под цветной махровой салфетки выглядывал нос пузатого чайника.
        - Не буду вас томить, Коля, пейте свой чай, а я тем временем отчитаюсь о своей поездке. Как только я вернулась из Старицы, а это, надо сказать, совсем заштатная деревня, я пришла к вам. Позвонила раз, другой, никто не отвечает, звоню секретарю, говорит, Сомов болен, и любезно сообщает номер телефона Фролова. Алексей Иванович - так, кажется? Звонить ему не стала. У нас с ним с первых же дней не получилось контакта. Мне передали, что он чуть не причислил меня к тем, кто мог, по-вашему выражаясь, дать «наколку» на семью Яковлевых. Думаю, выздоровеет молодой, энергичный сыщик, сам меня найдет. Столько лет прошло, что же теперь поспешничать. - Валерия Петровна закурила и, улыбнувшись, посмотрела на Николая. - Вы сегодня из госпиталя?
        - Нет, вчера.
        - Ну все, больше не буду издеваться. Знаете что, откройте-ка вон ту дверцу, - женщина указала на лейпцигскую стенку, подождала, когда Сомов выполнит просьбу, - и, пожалуйста, достаньте вон ту бутылку и рюмки. Я, пожалуй, выпью. Налейте мне. Ужасно люблю, когда за мной ухаживают.
        Сомов опять чуть не чертыхнулся. Бутылка дорогого коньяка «Наполеон» была наполовину пустой. Он взял рюмку, неловко поставил ее перед Валерией Петровной и открыл бутылку.
        - Пожалуйста, немного.
        Она отпила и начала рассказывать:
        - В Старицах живет моя бывшая пациентка, и я поехала к ней, прихватив кое-какие медикаменты. Та приняла меня с распростертыми объятиями. Я ей откровенно рассказала о цели своей поездки, и мы вместе стали искать старожилов. Километрах в пятнадцати от Стариц есть деревня Голубино. Там мы нашли бабушку, маленькая, сухонькая такая старушка, а хозяйство у нее крепкое. И корова, и овцы, и гусей полный двор. Фамилия ее Лысова Агриппина Самсоновна. - Николай достал авторучку. - Вы не записывайте, - остановила его хозяйка, - я подготовила вам обо всем полный отчет и даже на машинке отстукала. Самое удивительное то, что у бабуси прекрасная память. Никаких старческих провалов. Кстати, она все время жаловалась на жизнь, как ей не везет. Раньше, говорила, народу было полный дом, а в доме хоть шаром покати. А теперь дом полная чаша, еды вдоволь, да едоки все разбежались. Помнит Самсоновна Родиона Яковлева. Хорошо знала и Марфу Ильиничну, эта бабушка моложе Марфы года на три. Прислуживала у них на свадьбе и говорит, что Яковлевы были самыми богатыми людьми в округе. Водились у них и золото и драгоценности.
Причем, с ее слов, Родион Силыч, как только почувствовал приближение революции, все свое хозяйство продал и в звонкую монету обратил. Человек он был экономный, бережливый, это я и сама знаю. Агриппина Самсоновна так и сказала: «Родион, бывало, и копейку оброненную подберет. Сурьезный человек был, крутой. Ты, - говорит, - отыщи Нюшку, она у них в няньках долго жила. Взяли ее Яковлевы девчонкой, как у них дочка народилась. Она тебе куда лучше все обскажет. Мне сказывали, что эта Нюшка сейчас птичницей в совхозе. А пошто ты все про них выспрашиваешь?» Пришлось мне, Николай Павлович, солгать старому человеку, грех на душу взять. Умолчала я о том, что они погибли. Просто, говорю, дружила с Людмилой, а где они сейчас, не знаю. А она мне в ответ: «Тут, милая, никто не знает. Разве только Нюшка что про них слыхала, вот ты ее и спытай». В совхоз я не смогла добраться: пошли дожди, началась слякоть, и я, как и вы, простудилась. Вы уж сами ищите эту Нюру - няньку Людмилы. Думаю, она значительно моложе Родиона и Марфы, в няньки-то в те времена девчонок брали. Кстати, вы слышали что-нибудь о родственнике Марфы,
Спиридоне Драгине?
        - Слышал. Это он был осужден за покушение на председателя сельского Совета?
        - За что его судили и сидел ли он, не знаю. Но бабушка Агриппина о нем вспоминала. Вот, пожалуй, и все, что для вас вызнала. Хотя нет, не все. Была я в Старицах возле дома Яковлевых. Ходила смотреть, где Людмила родилась. Стоит, наверное, лет сто и еще столько же простоит. Большой, каменный, двухэтажный. При Яковлевых в первом этаже магазин скобяной был. А на втором этаже жилые комнаты. Во дворе складские помещения, тоже каменные. Сейчас там контора Заготживсырье размещается. Чаю вам подлить или, может, все-таки коньяку?
        Николай Павлович Сомов - инспектор уголовного розыска - дочитывал «Тайну» и переживал жесточайшие муки. Вот-вот придется идти к начальству и убеждать его в том, что нужно работать на родине Яковлевых. Что там есть люди, с которыми за все шестнадцать лет никто из работников уголовного розыска и не разговаривал. Знал Сомов, что его сейчас же спросят, с кем же это до сих пор не поговорили, и придется ему выкладывать все про бабушку Агриппину и няньку Нюшу. Фролов, конечно, прищурится, смерит взглядом своего подчиненного и ехидно поинтересуется: «А откуда у вас, милейший Николай Павлович, эти сведения?» И придется показывать им второе объяснение Валерии Петровны и рассказать, что лежит оно, это объяснение, у него в столе третий месяц и что не доложил он о нем начальству своевременно потому, что сам лично хотел все факты перепроверить. Может, и не скажут, но уж зато обязательно догадаются, в чем тут дело. Поймут, что инспектор Сомов присвоил себе чужие сведения, присвоил для того, чтобы выдать за свое то, что сделала старая женщина... Ну и пусть думают что угодно, это он переживет. Хуже будет, если он
на месте не найдет ничего интересного. Ничего такого, что может пролить свет на «Тайну». А вот этого не может быть. Он, Сомов, уверен, что искать нужно в первую очередь там. Да ведь и полковник, и начальник следственной части согласились с ним в прошлый раз и оба не возражали, что нужно начинать работу на родине Яковлевых. А вообще, что тут гадать? Что раздумывать? Ведь врачиха поехала с его согласия. Он, Николай, фактически одобрил, организовал, что ли, ее поездку. И Сомов решил: «Пусть объяснение пока лежит... Съезжу, а там будет видно».
        Николай закончил изучать последний том в середине марта и сразу же доложил Фролову:
        - Все, Алексей Иванович! От корки до корки десять тысяч восемьсот страниц.
        - Прочел? Ну, молодец, ну, молодец! Идем брать.
        - Кого брать? - опешил Сомов.
        - Как кого? Убийц, грабителей. Тех, что погубили Яковлевых. - Фролов явно паясничал, но глаза оставались серьезными, настороженными.
        - Кого брать, не знаю, - насупился Сомов, - но самое слабое место в этом деле - проверка старых связей Родиона и Марфы, это очевидно.
        - Считаешь, что в Старицах надо искать? - уже серьезно спросил майор.
        - Ну а вы сами-то как думаете?
        - Возможно, ты и прав. Мало там тогда поработали. Да разве в то время могло кому-то прийти в голову то, что преступники могли знать Яковлевых еще с дореволюционных времен, что начинать нужно было в Старицах? Полистай еще раз дело по всем своим выпискам и заметкам, а я доложу начальству.
        К вечеру Фролов зашел в кабинет Сомова.
        - Полковник решил так: все, что ты считаешь необходимым сделать по «Тайне», напиши. Потом мы с тобой посидим и вместе составим общий план. Кстати, запиши себе, чтобы не забыть: снова послать запрос в уголовный розыск Бурятской АССР, пусть они еще раз проверят того старика-охотника, родственника Марфы. Я ведь сам тогда ездил к нему, допрашивал. Занятный старик. Вот только фамилию забыл.
        - Спиридон Драгин, - подсказал Сомов, заглянув предварительно в свои записи.
        - Вот-вот, пусть они поинтересуются, как этот Драгин живет. Может, старик что-то вспомнит? Если он, конечно, еще живой.
        Неделю просидел Сомов с Фроловым за составлением плана.
        В конце марта начались областные соревнования по самбо, половина группы, которую вел Сомов, принимала участие в схватках. Один за другим одерживали победы его ученики. Было обидно, что сам он не выступал: после болезни врачи запретили большие нагрузки. Вспомнился неприятный разговор с Чельцовым. Дело было так. Чельцов, как председатель секции самбо, однажды зашел к Сомову, поговорил о том о сем, а потом отвел глаза в сторону и начал нотации читать.
        - Не подумай, Николай, что придираюсь из-за того, что тогда проиграл тебе. Нет, наша схватка тут ни при чем. Но сдается мне, ты себя неправильно ведешь, да и ребята говорили, что ты неодинаково относишься к своим ученикам. Те, кто поспособнее, у кого лучше реакция, тренируются с большей нагрузкой, ты с ними занимаешься, а те, кто послабее, сами по себе... В общем, складывается впечатление, что их, этих слабых, ты почти не замечаешь. Так?
        Николай посмотрел на Чельцова, соображая, говорить с ним откровенно или, может быть, перевести все в шутку? Решил, что хитрить не стоит.
        - Ну, а как же иначе? Группа группой, но слабаки-то результатов не дадут. В любом виде спорта тренер отбирает в первую очередь тех, кто подает надежду, кто кроме желания заниматься имеет еще и какие-то данные. Я однажды начал стрелять на стенде. Отец-то у меня охотник, дома есть ружья. Записался в секцию, хожу на круглый стенд, неделю, месяц, другой, а потом бросил. А знаешь, почему? Тренер со мной первое время занимался, а потом видит, что из серии я только половину тарелок бью, и объяснять стал, что мишень летит со скоростью тридцать пять метров в секунду, заряд дроби в десять раз быстрее, что нужно упреждение брать такое-то, а я точку этого упреждения никак не нащупаю и поэтому бью только половину мишеней. И что ты думаешь, сократил мне тренер патроны, выдает на одну серию, и все. Другим сразу на две, а то и на три, а мне: «Надо дома работать с ружьем». Пришлось бросить. Ну вот ты мне и скажи, прав он был или нет?
        - Одно дело - стрельба по тарелочкам в «Науке». И совсем другое - самбо у наших оперативных работников. К тому же твой тренер был не прав. Не так уж и сложно было показать тебе эту самую точку упреждения. Но бог с ней, со стендовой стрельбой. Я ведь в чем хочу тебя убедить. Конечно, спортивные результаты учеников - показатель для тренера, но только не у нас. В «Динамо» спорт должен быть, как нигде, массовым, а самбо особенно. Ты ведь тренируешь своих ребят не только для того, чтобы они призовые места занимали. Им самбо в первую очередь нужно, чтобы отнять нож у хулигана, обезоружить пьяного дебошира и очень часто для того, чтобы оградить от преступников не самого себя, а других. Вот из этой позиции и надо исходить.
        - Зачем же тогда эти соревнования, призы для победителей? И вообще, оперативным работникам нужно преподавать не спортивную часть, а боевой раздел самбо. - Николай спорил вяло, понимая, что Чельцов прав, и возражал только для того, чтобы не сдаться.
        Вскоре после этого разговора вопрос о спортивной подготовке работников управления рассматривался в комитете комсомола. Когда разговор зашел о самбо, Сомова похвалили за результаты его группы в соревнованиях. Николаю приятно было слушать столь лестный отзыв, он даже решил увеличить группу и заняться подготовкой офицерского состава всерьез. Задумавшись, он не прислушивался к тому, что стал говорить невысокий щуплый лейтенант милиции, как вдруг услышал свою фамилию.
        - Вот здесь хвалили Сомова. Он действительно знает самбо и может передать свое уменье. Только он не всем это уменье передает. Я ходил на его занятия, а он меня даже на ковер ни разу не вызвал.
        Сомов смотрел на лейтенанта и никак не мог вспомнить, когда же это он приходил к нему на занятия? В лейтенанте действительно было от силы полсотни килограммов весу. И весь его тщедушный вид никак не вязался с офицерской формой. А тот продолжал:
        - Пришлось перейти к Чельцову. Он в своей группе в первую очередь тренирует тех, кто послабее, кому позарез нужно знать приемы. Мне думается, Николаю Сомову следует это учесть.
        «Ну, Чельцов... Сам отмолчался, а этого воробушка натравил. Ладно, - решил Сомов, - при случае я вам, уважаемый защитник слабаков, это припомню».
        В комитете комсомола на первый раз решили не записывать замечаний в адрес Сомова, но его фамилию вычеркнули из констатирующей части решения, где говорилось о положительных результатах. После бюро в коридоре Николая остановил Чельцов:
        - Ты не думай. Щекин сам, по собственному желанию выступил. Мне даже и в голову не приходило...
        - Ладно, Чельцов. Выступил и выступил. Он ведь, этот Щекин, еще и не все сказал. Я ведь рекомендовал ему вместо самбо настольным теннисом заниматься, а еще лучше шахматами.
        «А как бы хорошо было еще разок приложить этого Чельцова на его собственном динамовском ковре», - думал Сомов, снова и снова мысленно возвращаясь к неприятному для него разговору.
        Глава четвертая
        В конце апреля начальник уголовного розыска пригласил к себе Сомова, утвердил новый план работы по делу Яковлевых и похвалил Николая:
        - Вы отлично справились с очень кропотливой работой, и в такой короткий срок. Я все время интересовался, как вы там. А мне докладывают: «Сидит не вставая». Вижу, вы человек добросовестный, и не раскаиваюсь, что разрешил вам отдать «Тайну». А сейчас, Николай Павлович, не откладывая, подготовьте новую ориентировку в Главное управление уголовного розыска Министерства Союза с просьбой напомнить всем органам внутренних дел страны об этом нераскрытом убийстве и выслать нам любые сведения, которые могут иметь отношение к нашему делу. А пока я включил вас в предпраздничные мероприятия. Поработайте в праздники с людьми, подежурьте, а то вы совсем закисли за бумагами. Проведем майские праздники, обеспечим охрану порядка в День Победы, и езжайте в Озерный район, в Старицы. Я позвоню в тамошнюю милицию, чтобы при необходимости вам помогли. И последнее. Сейчас никуда не уходите, я послал машину за майором Гришаевым. Я думаю, вам есть смысл с ним поговорить, а может быть, и вместе выехать на родину Яковлевых. Гришаев в свое время был в тех краях.
        Сомов писал письмо в Москву в уголовный розыск Советского Союза. Письмо не получалось, и он нервным, торопливым движением рвал исписанные страницы и начинал снова. Нужно было кратко изложить суть дела и четко указать, какая необходимость возникла снова просить аппараты уголовного розыска заняться этим старым делом. Написав, как совершено убийство, Сомов подумал и стал продолжать: «Есть предположение, что у Яковлевых могли быть крупные ценности, золото, ювелирные изделия с драгоценными камнями. Поэтому просим распоряжения всем подразделениям уголовного розыска Советского Союза проверить, не поступали ли к ним сигналы в течение прошедших шестнадцати лет о сбыте золота и бриллиантов, а также ювелирных изделий в большом количестве. Кроме того, просим проверить, не появились ли крупные суммы денег у лиц сомнительного поведения, прибывших из нашего города или выезжавших к нам...» Николаю опять не понравился последний абзац, и он стал думать, как более четко изложить свою мысль.
        Но не думалось Сомову. Не давал покоя предстоящий приход бывшего наставника. Ох, не нужен ему сейчас этот Гришаев. Совсем не нужен...
        Внезапно к нему в кабинет вошли начальник уголовного розыска, Фролов и майор милиции в отставке Сергей Яковлевич Гришаев.
        Сомов без особой страсти поздоровался с Гришаевым. «Вот притащили мне этого пенсионера. А на кой черт мне сдался этот Дед?»
        - Вот привел, Николай Павлович, вашего наставника, - с каким-то веселым ликованием, точно вручая ему долгожданный подарок, говорил полковник. - Я попросил Сергея Яковлевича вам помочь, и он согласился. Хотя собирался уезжать в деревню на все лето.
        «Ну и пусть бы себе ехал», - мелькнула мысль у Николая.
        - Как тут не согласиться? - усмехнулся пенсионер. - Мы все этим делом занимались столько лет, так что месяц-другой просто не в счет. Знаешь, Анатолий, - обратился он к начальнику уголовного розыска, - другой раз ночью проснусь и все думаю, почему не раскрыли? Уеду в деревню, сижу на берегу речки и вдруг вспомню, что убийцы Яковлевых на свободе, и так на душе кисло станет.
        - Всем нам кисло от этого дела, Сергей Яковлевич, - согласился полковник. - Вот теперь на Сомова вся надежда. Верно, Фролов? Ладно, пойдем, пусть они тут вдвоем потолкуют. - Полковник взял Фролова под руку и увел.
        - Поздравляю тебя, Коля! С окончанием учебы, с инспекторской должностью и с «Тайной». Мне Смирнов говорил, что ты вроде как с ней разбираешься неплохо. - Гришаев прошелся по кабинету, остановился у окна, что-то рассмотрел на улице и повернулся к Сомову: - А мне вот с «Тайной» не повезло. Не сумел. Хоть и корпел над нею несколько лет.
        Сомов глядел на своего наставника и пытался скрыть от него свое удивление. Два года назад, когда он проходил практику, Гришаев был энергичным, подтянутым, хотя и тогда за ним ходило прозвище Дед. - Дед сказал. Дед просил. Посоветуйся с Дедом. А сейчас Сергей Яковлевич превратился в настоящего старика: обрюзгшее, испещренное глубокими морщинами лицо, обвисшие щеки, вместо волос какой-то редкий пушок на голове, шаркающая походка и эти очки в проволочной оправе. Опустился, видать, старик, наверное, и бреется-то раз в неделю. Верно говорят, нельзя под старость менять привычный ритм и образ жизни. Мигом в развалину превратишься.
        Гришаев сел напротив Николая:
        - Ну, рассказывай, что нашел в «Тайне».
        - Ничего особенного, Сергей Яковлевич. Кое-какие тома прочитал дважды, все искал, кто же из подозреваемых хоть чем-нибудь да обратит внимание, да так и не нашел. Вы были на родине Яковлевых?
        - Был. Через неделю после убийства. Жил в Старицах, а уехал ни с чем. С кем ни поговорю, отвечают, да, жили Яковлевы, вон дом стоит, его еще отец Родиона строил. Перед коллективизацией уехали. Куда? Никто не знает. С тех пор не появлялись. Оставался в их доме какой-то родственник Марфы, его вскоре после их отъезда осудили. Проверяли его. Фролов ездил куда-то в Сибирь, беседовал с этим бывшим террористом, но тот живет в тайге безвыездно и ничего о своих родственниках не знал. Впрочем, что я тебе тут рассказываю. Ты же все это сам знаешь, читал, поди.
        - Читал. - Сомов пододвинул рапорт с просьбой разрешить ему командировку в село Старицы и объяснил: - Хочу съездить, Сергей Яковлевич, и хорошенько поискать людей, знающих Родиона и Марфу. Может, кто еще остался? Да вдруг что-то расскажет.
        - Знаешь, Коля, мне и самому не раз приходила мысль, что там я опростоволосился, не сумел найти знающих людей.
        «Правду, Дед, говоришь, - подумал Николай, - не отыскал ни бабку Агриппину, ни тем более няньку. Интересно, что бы он стал говорить, если бы прочитал объяснение Валерии Петровны?»
        - Сергей Яковлевич, может, вместе съездим на родину Яковлевых? Я перепишу рапорт, и отправимся вдвоем? - пряча тревогу, боясь, что Дед согласится, предложил Сомов.
        - Какая уж там поездка, я еле хожу. Как вступит в спину, так полчаса разогнуться не могу, - отказался Гришаев, и Николай едва-едва скрыл радость. «Дать ему новый план прочесть или не стоит? - размышлял Сомов. - Пожалуй, дам, а то неудобно, спросит Фролов: «Читал, Дед, у Сомова план?» - а наставник руками разведет и в ответ: нет, мол, инспектор Сомов ознакомить меня с этим планом не удосужился».
        Пока Гришаев знакомился с планом, Сомов дописал письмо в Москву, отнес его машинистке. Когда вернулся, Дед, откинувшись на спинку стула, смотрел на противоположную стену или даже, скорее, на потолок. Он не изменил позы и при появлении Николая, и тот подумал, что старику плохо.
        - Что с вами, Сергей Яковлевич?
        - Со мной ничего. Я вот думаю, что, может, ты и прав. Но если преступление совершено кем-то затаившим злость на Яковлевых с давних пор, то нужно искать этих людей не только там, в Старице, но и здесь у нас, в городе. Впрочем, дай-ка мне телефон.
        Гришаев на память набрал номер и, когда ему ответили, весело поздоровался:
        - Привет, невеста! Как поживаешь? Это я - Дед. Уже не невеста, уже сын есть? Ну молодец, поздравляю. Да вот забрел в уголовный розыск, думаю, дай позвоню, узнаю, как славная девушка поживает, а она, оказывается, уже мужняя жена и мама. Слушай, Юлечка, скажи, вам в адресное бюро много иногородних запросов об адресах поступает? Единицы? Это отлично. А куда вы эту переписку потом деваете? В наряд подшиваете? Интересно, а наряды каждый год уничтожаются? Храните? Это, милая моя, совсем замечательно. Юлечка, я тут подошлю к тебе одного жениха, да не тебе, понятно... Там же у вас невест хоть пруд пруди. Так ты дай ему посмотреть переписку, сейчас соображу, с какого года. - Гришаев отвел трубку в сторону: - Когда они, Коля, переехали в этот дом, я что-то запамятовал? В 1955-м? Юлечка, ты меня, старого, слушаешь? Так вот, хотелось бы посмотреть твои наряды с 1955 по 1960 год. Найдешь? Ну умница. Передай папе привет, а маме поклон. Как они? Скрипят? Я тоже. - Гришаев положил трубку.
        - Сходи в адресное, полистай их переписку. Может быть, и найдешь там что-нибудь интересное.
        - Вряд ли, Сергей Яковлевич. Думал уже об этом. Ведь в любом справочном киоске за три копейки адрес дадут, и никаких следов не останется.
        - Это в том случае, если ты сам к киоску подойдешь. А если тебя здесь нет, если ты живешь в Старице или еще где-нибудь? Тогда самый раз будет письмо послать и справиться, где проживают Яковлевы. В общем, что тут толковать. Сходи, не откладывая, и посмотри. Мне дай четвертый том, я почитаю, кажется, там мой рапорт о поездке в Старицы? Посижу тут у тебя, подожду, пока вернешься.
        Молодая миловидная женщина любезно положила перед Сомовым шесть тоненьких папок-скоросшивателей. Хотела, видно, что-то спросить, но постеснялась. Николай с полной уверенностью в том, что он выполняет просто старческую прихоть, пролистал несколько папок. В основном это была переписка с различными органами милиции. Одни запросы начинались с просьбы проверить, не проживает ли в городе скрывающийся от уплаты алиментов. Другие были из вытрезвителей, или, как их теперь называют, медицинских приемников, где переночевавший клиент ухитрился не оплатить по счету за обслуживание и к тому же дал чужой адрес. Встречались и цивильные письма, в них просили адреса родственников и знакомых. В последней папке за тысяча девятьсот шестидесятый год оказалось письмо на кокетливом розовом листке почтовой бумаги. Строчки запрыгали у Николая перед глазами. «В вашем городе, - читал он, не веря своим глазам, - проживают мои родственники - Марфа Ильинична и Родион Силыч Яковлевы. Раньше у них на Садовой улице был свой дом, но его сломали, и они куда-то переехали. Хочется повидать стариков. Если нетрудно, сообщите их адрес до
востребования в почтовое отделение станции Лоо Кавказского побережья - Фридриху Иннокентьевичу Лыткину. Посылаю для ответа открытку с маркой. Пятнадцатого июня тысяча девятьсот шестидесятого года». К письму был приложен конверт, а на нем штамп с отметкой о том, что адрес Яковлевых сообщен в Лоо. Николай рассматривал листок почтовой бумаги, вглядывался в угловатый, с резкими штрихами почерк и никак не мог вздохнуть полной грудью. Было такое чувство, словно его ударили в солнечное сплетение. Проглотив подступивший к горлу комок, он вскочил, потом сел и опять стал читать. Его просто распирала злость - злость на себя, как же это ему самому не пришла мысль обратиться в адресное бюро и отыскать это письмо. Дождался, когда Дед ткнул его носом, как щенка. Постойте, постойте, но почему же он сам, этот, с позволения сказать, корифей, не сообразил пятнадцать, шестнадцать лет назад побывать здесь в адресном. Ага! Не так уж все и страшно. Первенство все-таки остается за ним, Сомовым. Это он подсказал возможный мотив убийства, и только тогда Дед сообразил, где следует кое-что посмотреть.
        - Как у вас дела? - оторвала от размышлений Николая начальник адресного бюро.
        - Трудно было и предположить, но я нашел то, что даже не думал отыскать. Скажите, каким образом изъять вот это письмо?
        - А за какой год у вас эта переписка? Шестидесятый? Можно не изымать. Папку эту за давностью времени надо бы уничтожить. Давайте расписку и забирайте всю папку.
        Николай не подозревал, что находка в адресном так обескуражит Гришаева. Совершенно не стесняясь молодого человека, он ругался и клял себя всякими черными словами. Потом бросился к телефону, торопливо, так что пальцы соскакивали с диска, набрал номер начальника уголовного розыска.
        - Слушай, Толя! Это Гришаев. Прими меня, старого дурака, вместе с Сомовым. Мы тебе кое-что покажем. Да, да, новенькое... Шестнадцатилетней давности, - горько рассмеялся он.
        В кабинете полковника Смирнова собралось много народу, и каждый чувствовал себя виноватым. Особенно переживала Антонина Ивановна. Целую неделю после убийства она просидела в адресном столе, разыскивая земляков Яковлевых, и не догадалась заглянуть в иногороднюю переписку. Все молча наблюдали, как старший дактилоскоп, вооружившись большой лупой, рассматривал письмо и конверт, и все ждали от него какого-то чуда. Но чуда не случилось.
        - Я возьму к себе всю папку, Анатолий Федорович, обработаю реактивами. Думаю, ангидрид проявит все отпечатки, - объявил эксперт-криминалист.
        - Потом передайте письмо графологам-почерковедам, - попросил полковник. - Пусть они скажут об авторе все, что возможно узнать по почерку. А вы, Сомов, давайте рапорт и утром первым самолетом на Кавказ. И хотя маловероятно, что вы там что-то отыщете, но проверить следует. Сначала побывайте в Сочи, я позвоню начальнику уголовного розыска. А вообще поищите этого Лыткина по всему побережью. Может, человек жил в Адлере, а письмо отправил из Лоо. Потом туда же приехал за ответом. Посмотрите, нет ли возможности выяснить в санаториях, не отдыхал ли там этот родич. Расскажите все начальнику уголовного розыска и попросите помочь. Перед отъездом загляните в научно-технический отдел. Может, эксперты что-то подскажут. И еще одно: я хотел завтра утром вас поздравить и при всем составе объявить приказ, но раз вам уезжать, сделаем это сейчас. Итак, «Приказ начальника областного управления внутренних дел от девятнадцатого апреля 1977 года по личному составу». Параграф седьмой. Инспектору отдела уголовного розыска Николаю Павловичу Сомову присвоить офицерское звание - лейтенант милиции. - Полковник выдержал паузу,
вынул из ящика стола новые погоны с двумя звездочками и, вручая их Сомову, пожал ему руку. - Желаю вам, Николай Павлович, долгой и безупречной службы.
        Спальный вагон оказался почти пустым: какой-то вальяжный старик с окладистой бородой, иностранцы, видно, муж и жена, поспешавшие на море, хотя сезон еще и не начался, да две пожилые женщины, и все. Сомов приплатил к казенному билету собственные деньги и с комфортом расположился в двухместном купе. Верхнюю полку он опустил, и сразу его нижнее место превратилось в большой удобный диван. Еще более удобным оказалось мягкое кресло, установленное напротив. Николай сидел в нем, развалясь и любуясь своей небрежной позой в огромном зеркале, вставленном в дверь.
        Увидел бы его Фролов в новых фирменных джинсах, за которыми он гонялся год, и в этом шикарном вагоне... Все-таки ядовитый он мужик. Вместо того чтобы сказать на прощание что-нибудь обнадеживающее, съязвил, что ему, Сомову, повезло, позагорает на песочке и искупается в море... Ну нет, дорогой Алексей Иванович! Сомов разыщет следы Лыткина, даже если для этого понадобится просеять весь пляжный песок.
        Николай встал, несколько раз присел, разминаясь перед зеркалом. Достал из портфеля фотокопию письма Лыткина, плюхнулся на диван, так что задребезжали пружины, и уже в какой раз стал читать. Перед отъездом Николай побывал в научно-техническом отделе, там ему сказали, что у Лыткина несвязный, невыработанный почерк, полностью отсутствуют запятые и слово «родственники» написано через одно «н», и все. Тоже мне специалисты! То, что почерк школьный, он и сам, без экспертов, отлично видит. Нет запятых, так их многие забывают ставить. Его, Сомова, интересует совсем не орфография с синтаксисом. Вот кто он такой, этот Лыткин? Об этом эксперты ничего не сказали, говорят, мало текста. Забегал Николай к себе в институт, хотел показать письмо одной даме, что преподавала почерковедение, но, к сожалению, не застал. Поговорил и с Валерией Петровной, та категорически утверждала, что о родственниках с такой фамилией от Яковлевых никогда не слышала. Сомов на свой страх и риск показал врачихе фотокопию письма, и она уверенно заявила, что никто в 1960 году к старикам не приезжал. Кто же все-таки такой Фридрих
Иннокентьевич Лыткин? Подожди, Сомов, подожди! Прислушайся, как бьет это словосочетание: Фридрих и вдруг Иннокентьевич да еще и Лыткин. Странно. Иннокентий Лыткин - звучит. Русские имя и фамилия. Русские-то русские, но, пожалуй, в Рязани или на Владимирщине человека с именем Иннокентий и не встретишь. Это, скорее, где-нибудь в Сибири: Иннокентий, Кеша, там на каждом шагу. Вот и артист Иннокентий Смоктуновский тоже, кажется, сибиряк. «А может быть, мне так хочется, чтобы Лыткин был поближе к Драгину, единственному родственнику Яковлевых? - размышлял Сомов. - Разберись-ка, лейтенант! - Николаю нравилось свое новое звание. - Разберись, при чем здесь Фридрих? Почему русскому человеку, да еще, возможно, сибиряку, захотелось назвать своего отпрыска заморским именем? Когда же появилась мода на такие имена?» Николай перебрал в памяти своих сверстников. Но среди представителей его поколения были Андреи, Сергеи, Александры, Иваны и ни одного Фридриха. А если вспомнить знакомых его родителей? Ага! Есть! Энергия Ивановна Хлебосолова. Николай улыбнулся, представив себе жизнерадостную полную даму - приятельницу
матери, которая прочила ему в невесты свою дочь. А еще к отцу приходил знакомый с невероятным именем. Как же его звали? Очень, странное имя. Интеграл? Нет, вспомнил - Гоэлро. Гоэлро Карпович. Он тогда объяснил, что родился в бурное время, когда план электрификации страны был у всех на устах, и детям давали звучные, эпохальные имена. Молодец, Николай Павлович! Сомов хлопнул себя по туго обтянутым джинсами коленям. Можно допустить, что Фридрих Лыткин появился на свет божий в конце двадцатых годов. На этом, к сожалению, нить рассуждений оборвалась. «Не богато!» - решил Николай. Как это не богато? Если считать, что Лыткин родился в двадцать девятом или даже в тридцатом году, то выходит, что в санатории он был тридцатилетним. Чего же он в таком возрасте по курортам разъезжал? Ну ладно, в Сочи там или в Ялту можно поехать, погулять, покутить, если, конечно, есть деньги. А в Лоо? Там же, наверное, скучища... Говорили, что это полустанок с небольшим поселком. Может, больной этот Лыткин? Тогда ведь путевки-то налево и направо не раздавали. Послали лечиться? Кем же этот тридцатилетний Фридрих доводился
старикам? «Если в Лоо об этом Фридрихе не дознаюсь, буду искать в Старицах, в Озерном районе». Подожди, Сомов, подожди. Давай-ка еще порассуждаем вот над чем: если Фридрих - преступник, узнал каким-то образом о ценностях Марфы и Родиона, но не знает их адреса, ему, конечно, проще всего назваться родственником, и адресок скорее пришлют. Значит, его надо искать не только среди родни. Но он же мог предполагать, что письмо с его фамилией отыщется? И тогда сразу примутся за него? Или надеялся, что его запрос, сделанный в июне 1960-го, не сохранится до января следующего года? А может быть, он действовал по чьей-то просьбе, не предполагая, как будет потом использована адресная справка? Ну-ка, давай все эти домыслы разложи по полочкам. Итак, первое: Лыткин действительно родственник Яковлевых и к убийству не имеет отношения. Но тогда почему он у них не появился? Не хватило денег на билет от Лоо к нам в город или не осталось времени? Что в таком случае сделал бы человек, жаждущий встречи с родичами? Написал бы письмо. Так и так, мол, хотел повидаться, мои дорогие, но обстоятельства не позволили. Но письма
такого не было. Уж кто-кто, а Валерия Петровна обязательно бы знала. Допустим, Лыткин - преступник. Тогда как он узнал о существовании Яковлевых? Сомов достал свой почти полностью исписанный блокнот и на чистом листке записал свои выводы.
        Туапсе, Сочи, а между ними маленькая, тихая станция Лоо. Зеленовато-синее море и всюду цветущие, словно присыпанные розовым снегом, сады. Сомов ошалел от весны и ощущения собственной силы и удачливости. В сочинском кустовом адресном бюро ему сказали, что Фридрих Лыткин на побережье от Туапсе до Сочи нигде не прописан. Не нашлось и однофамильцев, среди которых можно было бы поискать его родичей.
        - Наверное, отдыхающий, - решил начальник уголовного розыска. - Жаль, что в санаториях и домах отдыха не сохраняются архивы. Но все-таки попытайтесь в Лоо. Я дам команду, и вам помогут. Кстати, санаториев там совсем немного. Да и те построены недавно, уже после вашего преступления. Хотя подождите! Есть там профсоюзный санаторий, перестроенный из дома отдыха сразу после войны.
        Директора санатория в кабинете не оказалось.
        - Он у Гомера Ивановича, - сообщила секретарша, - у главного врача. Это в нашем же административном корпусе, с улицы отдельный ход.
        Едва поднявшись на крыльцо, Сомов услышал громкий хохот. Через небольшой коридор, в открытую дверь он увидел просторную комнату. Посредине, по ковру, ходили друг за другом двое крупных мужчин, и оба весело смеялись. Они, словно журавли, высоко поднимали ноги в каких-то замысловатых сандалиях и шагали неуверенно. Комната напоминала своеобразный спортивный зал. Один из мужчин, в расстегнутом белом халате, заметил посетителя.
        - Заходи, дарагой, зачем встал. Раздевайся, сейчас осмотрю.
        Сомов усмехнулся и сообщил, что он здоров.
        - Все равно заходи, все равно раздевайся, раз здоровый, бороться будем.
        - Подожди, Гомер, - остановил смеющегося врача второй мужчина. - Вы ко мне, товарищ?
        - Мне нужен директор санатория, - объяснил Сомов, протягивая удостоверение. Тот прочел документ, заглянул в него и врач, затем вернул его Сомову. Оба принялись снимать обувь, а врач объяснил:
        - Вот, дарагой. Ты присутствовал при испытании моего нового изобретения, понимаешь? Приехал больной, одна нога короче, как быть? Тянуть надо! А тут без всякой вытяжки, надевай, гуляй, сама вытянется. - И, пододвинув к Николаю только что снятые туфли, предложил: - Надевай, попробуй.
        Николай взял одну туфлю и с удивлением обнаружил, что она непомерно тяжелая, взглянул на подошвы и каблуки: на них оказались привинченными свинцовые пластины. Гомер Иванович, исподволь наблюдавший за Сомовым, спросил:
        - Тяжелый? Больному трудно - снимем пару пластинок.
        - Молодец, Гомер! - похвалил директор. - Будут результаты - в Москву пошлем. Рассказывайте, лейтенант, в чем нужда, - обратился он к Сомову. Выслушав, развел руками: - Не храним мы архив. Даже не знаю, как вам помочь.
        - Почему не храним? - удивился врач. - Обязательно храним. Чем болел твой Клиткин?
        - Его фамилия Лыткин. А вот больной он или нет - неизвестно.
        - Ладно, подожди.
        Врач грузно, вразвалку направился к стенному шкафу. Открыл дверцу, и Сомов увидел аккуратные ряды папок. Отыскав нужную, полистал страницы, раскрыл другую, третью и наконец торжественно вернулся к директору.
        - Зачем говорил «нет»? У нас все есть. Вот вам, молодой человек, ваш Лыткин. Закрытый осколочный перелом правого бедра, производственная травма. Массаж, ванны, велосипед и сухое вытяжение. Результат? Уехал не хромая. Куда уехал? Домой, конечно, дарагой. Где живет? Вот этого не знаю.
        Сомов чуть не выхватил из рук врача скоросшиватель и впился в медицинскую карту. Год рождения - 1930-й, так, молодец инспектор Сомов, это ты и сам высчитал. А где же он родился, крестился, где живет? Где родился - неизвестно, а живет в пятнадцатой палате. Так, а что же за диагноз: «Осколочный перелом бедра». Ага! Вот это уже интересно. «Боли усиливаются в сильный мороз». Да, по морозу и приблизительно не определишь, откуда он. Совсем невпопад Николай спросил у врача, нет ли у него фотографии Лыткина. Гомер Иванович взглянул на документы, провел рукой по пышной вьющейся шевелюре и уверенно ответил, что есть. Снова порылся в шкафу и извлек рентгеновский снимок, посмотрел на свет и, довольный, передал пленку Сомову. Но Николая привлекла совсем не сложность перелома, а оранжевая наклейка в углу пленки, на которой типографским шрифтом было отпечатано: «Читинская центральная поликлиника. Ф. И. Лыткин, 15/11-60 года».
        Сомов по акту изъял медицинскую карту и рентгенограмму, мужественно отказался от гостеприимного предложения пожить несколько дней в санатории, добрался до Адлера и первым самолетом вылетел домой.
        Утром в управлении, встретив Сомова, Фролов искренне удивился:
        - Ты что же, до сих пор не уехал?
        - Почему? - пожал плечами Николай. - Просто не захотел валяться на пляже и плескаться в море. Сделал все, что мог, и - домой. - И положил на стол своего начальника документы и рентгеновский снимок.
        - Интересно! Знаешь, от Читы до поселка, где живет Спиридон Драгин, рукой подать. Но, понимаешь, я тогда полностью убедился, что Спиридон во время убийства Яковлевых из тайги не выезжал.
        - Возможно, - согласился Николай, - послал дружков на расправу с родичами, а сам в стороне.
        - За что? Какой ему смысл?
        - А вот это я постараюсь узнать в Озерном, - усмехнулся Николай.
        Фролов задумался.
        - Знаешь, последние сюрпризы по делу настолько неожиданны, что я готов поверить, ты нас еще чем-нибудь удивишь. Только помню, при разговоре с Драгиным у меня сложилось твердое убеждение, что смерть Яковлевых была для него неожиданностью. Скорее даже ударом. Он был поражен, когда я рассказал ему подробности. Нет, он не мог так сыграть, если сам замешан. Вот что, готовь запрос в Читу о Лыткине, а сам отправляйся в Старицы. Надеюсь, и там тебе повезет...
        Сомов хотел ответить, что везение тут ни при чем, что он десять месяцев работал по делу как проклятый и если добился каких-то результатов, то только благодаря своей настойчивости и прирожденному таланту, но решил, что совсем ни к чему откровенничать с Фроловым.
        Глава пятая
        Николай с удовольствием пил молоко: холодное, густое. Наливал из глиняной крынки в граненый стакан и наблюдал, как стекло на глазах покрывалось влагой. На улице стояла жара, а в избе было прохладно. Пахло чебрецом, еще какими-то травами, свежевыпеченным хлебом. Напротив, у края стола присела Агриппина Самсоновна, и Николай, поглядывая на нее, удивлялся: бабке восемьдесят, а быстрая, проворная и присела-то лишь после того, как он настоял.
        - Кушай, сынок, кушай. Молочко у меня свое, некупленное, и хлебушек утром испекла. Так-то все в лавке беру, а иной раз душа своего запросит, вот и пеку себе, значит, в удовольствие, а тут вот и ты пожаловал. Скажи-ка мне, мил человек, поведай, пошто ты все про Марфу с Родионом выспрашиваешь, натворить они вроде ничего не могут... Коли еще живы, теперь дюже старые. Родиону-то должно девяносто годков быть. Мне вот в яблочный спас будет осемьдесят, а Марфа-то старше. Теперь уже им против закону не с руки. Это по молодости Родька все с властью споры заводил, а потом присмирел.
        Сомов убедился в том, что старушка не знает о смерти Яковлевых. Как же так, прошло столько лет, а на родину погибших так и не дошла весть о их судьбе? Значит, Гришаев еще тогда, когда был в Старицах и искал связи Яковлевых, никому не сказал о их гибели? Почему? Решил умолчать о том, что еще бывают такие преступления или просто не с кем было поделиться? Если бы сказал одному-другому, то наверняка расползлась бы по округе эта весть и добралась бы и до Агриппины Самсоновны. А что он, Николай, выиграет, если скажет вот сейчас о настоящей причине своего приезда? Захочет ли бабушка быть с ним откровенной или постарается уклониться от разговора? Пожалуй, все-таки нужно сказать. Даже самые безразличные люди, те, которые, как говорится, считают, что их хата с краю, не будут скрывать, что знают. Уж больно тяжкое дело - групповое убийство. «Интересно, прав я или нет? Выйдет из Николая Сомова психолог? Расскажу сейчас старушке и посмотрю». И Николай вкратце поведал бабушке Агриппине страшную кончину ее земляков.
        - Ах, господи! Ах, матерь божья! Люди в земле, я на них хулу возвожу. И Людмилу загубили? Нет, милый, не знаю тех душегубов. Не буду грешить, не знаю. - Старушка, вытирая слезинки концами белого платка, прикрывавшего ее темные, почти без седины волосы, задумалась. Перебирая узловатыми пальцами край клеенки, покрывавшей стол, начала вспоминать:
        - Как Советская власть стала на ноги, я со своим хозяином - мужем, значит, да с детишками сюда в Голубино перекочевала и в Старицах, почитай, с тех пор и не бывала. Дети, хозяйство, не до гостевания. Так что Марфу и Родиона редко видела. Но вот что, парень, я тебе скажу: найди Нюру. Она еще долго у них жила. Где найти, говоришь? Про это точно не знаю, сказывали люди, что в совхозе «Отрадный». Это за Старицей верст тридцать будет. Значит, Марфу про богатство пытали? Тяжкую смерть приняла? Царство ей небесное!
        Агриппина Самсоновна задумалась, зачем-то прошла на кухню и, погремев там посудой, вернулась.
        - Не знаю, сказывать тебе аль нет, может, напраслину на человека возведу, но ты сам разбирайся, а я скажу, чтобы греха на мне не было. Перед войной, года за два или за три, когда немец на нас напал, объявился в Голубине сродственник Марфы - Спиридон Драгин. Еще до революции, пока Родион на войне был, этот Спиридон у Марфы в приказчиках бегал, а люди болтали, что потом и в полюбовниках хаживал. Когда мы в Голубине жили, слух был, что Спирька Драгин у Родиона мельницу откупил. Ты-то знаешь про Драгина?
        - Слыхал, бабушка, - насторожившись, боясь спугнуть неловким словом старушку, ответил Сомов.
        - Жил тогда у нас Спиридон с неделю. С моим хозяином все вино пил да плакал, что обидели его. За чужое дело десять лет в дальней стороне горе мыкал и прямо говорил: не виноватый он. Марфу на чем свет клял, будто обманула она его шибко, а вот чем, не сказывал. А Родиону грозил, чтоб тот где-нито на тропочке ему не попадался. У всех по селу, кто знакомый был, справлялся, куда уехали да где живут его сродственники. А они уехали и будто в воду сгинули. Как ушел Спиридон от нас, боле об нем и не слыхала. Тут вскорости война, хозяина проводила да так и не дождалась назад. Может, и Спиридон где погиб, его ведь тоже, поди, в солдаты забрали...
        «Так-так! - думал Сомов о своей новой удаче. - Не скажи я про убийство Яковлевых, не припомнила бы бабушка драгинские угрозы. Эх, Сергей Яковлевич, Дед ты мой дорогой, - вспомнил он Гришаева, - дал ты маху...»
        - А вы тут Лыткиных не знали, Агриппина Самсоновна?
        - Лыткины? - старушка присела к столу, подумала, - Это из новых, что ли?
        - Не знаю, может, родственники у Яковлевых такие были?
        - Нет, парень, не было у нас никаких Лыткиных, а яковлевскую родню я всю знала. Да у них, окромя Спиридона, никого и не осталось. Не слыхивала я в наших краях Лыткиных. Если бы слыхала, запомнила. У меня память на имена да на прозвища больно хорошая.
        Сомов слушал рассуждения Агриппины Самсоновны и мучительно соображал, как ему быть дальше. Заявление старушки об угрозах Драгина было очень серьезным. По сути дела, оно подтверждало его предположение о том, что убийство Яковлевых не просто обычное ограбление. Тогда на совещании он очень осторожно выдвинул версию убийства с целью мести, ссылаясь на чувство страха и ожидание беды, которые не покидали Родиона и Марфу, и вот сейчас драгинские угрозы как раз и вписывались в эту версию. Теперь его, Сомова, версия обретала реальные очертания: требовала срочной перепроверки Драгина. Но была на этом пути одна загвоздка: Драгиным занимался сам Фролов и, по его словам, убедился в его непричастности к убийству. А вот как он проверял Драгина, никому не известно. Может быть, все свелось к пустой формальности? Ведь не нашел тогда Гришаев в Старицах ни старуху, ни няньку и не узнал об угрозах. Как же быть? По правилам, следует подробно допросить Агриппину Самсоновну. Но если всплывет объяснение Валерии Петровны, то станет ясно, что старуху нашла врачиха, а не инспектор Сомов. Грош ему цена, этому инспектору:
врачиха подсказала, а он поехал и просто записал показания старухи. Никакой он не психолог, этот Сомов. И сыщик так себе. Толкнули его носом в адресное бюро - нашел запрос, послали в Голубино - записал показания. Вместо него можно было бы обойтись обыкновенной секретаршей, она бы все отлично сделала...
        Четкий, ясный выход пришел внезапно. Нельзя допрашивать старуху. Нужно скрыть весь этот разговор, но хорошенько запомнить то, что она говорит, и использовать в дальнейшем, не раскрывая карт перед начальством. Тогда все, что появится потом, будет принадлежать только одному ему, Сомову. Должен же он в конце концов найти что-то сам, без подсказки заслуженных ветеранов, которым оказалось не под силу раскрыть убийство. А эта щепетильная Валерия Петровна? Видите ли, она плохо себя чувствует при посторонних, если не причесана, тоже мне Мерилин Монро... Но ведь и эта молодящаяся старуха будет думать, что ей принадлежит пальма первенства в раскрытии «Тайны». Нет, он, Николай, лавры делить ни с кем не будет.
        Попрощавшись с Агриппиной Самсоновной, Сомов отправился на поиски Нюши - бывшей няньки Яковлевых.
        Добираясь на попутных машинах, Сомов любовался второй весной - первую он видел на Кавказе, и здесь била в глаза яркая зелень полей и цветущих садов. В совхоз он приехал под вечер и сразу же разыскал местного участкового инспектора. Лейтенант, тоже из молодых, ровесник Сомову, внимательно выслушал историю Яковлевых и задумался:
        - Какая же это Нюша? Сколько ей хоть примерно лет?
        - Людмила - дочь Яковлевых - родилась в 1915 году, тогда этой Нюре было лет восемь, от силы десять. Значит, сейчас может быть семьдесят да еще и с хвостиком.
        - Тогда это, скорее всего, Анна Егоровна. Вы подождите здесь, а я быстро. Если дома, то привезу. - Участковый вышел, и сразу же на улице затарахтел мотоцикл. Сомов не ждал, что бывшая нянька сразу же назовет убийц, но где-то в глубине души теплилась надежда, что она хоть чуть-чуть приоткроет завесу тайны.
        Участковый очень быстро возвратился и еще с порога объявил:
        - Она самая, Анна Егоровна, жила у Яковлевых. Уговаривал ехать со мной в коляске, да отказалась. Говорит, приберется и придет. Я ей сказал, что вы специально прибыли с ней побеседовать. А то не хотела идти, пока дочь с работы не вернется.
        - Да, нянчила я Людмилу. Мне самой-то девять годков исполнилось, когда мать меня к Марфе Ильиничне свела. У нас в семье много ртов было, а в то лето как раз недород. Вот и отдали меня за харчи да ситцевое платьишко в няньки. Строгая была Марфа Ильинична, но зря не обижала. Я у них до восемнадцати годов прожила, целых девять лет. Родион Силыч, тот все больше молчком да в разъездах. Когда уезжали они из Стариц, звали с собой, но матушка-покойница не пустила.
        Анна Егоровна говорила спокойно, с достоинством. Сомов отметил, что в молодости, видно, красивой была. Даже сейчас обветренное, загорелое лицо оставалось приятным. Когда он рассказал о гибели Яковлевых, Анна Егоровна искренне расстроилась, расплакалась, встала и направилась к выходу и уже у двери объяснила:
        - Сейчас вернусь, успокоюсь только. Не привыкла на людях плакать.
        Через некоторое время она продолжала рассказ:
        - Не было у Яковлевых родственников. Родион - тот из целой семьи один остался. А у Марфы только и родни что Спиридон Драгин, какой-то дальний, то ли троюродный брат, то ли четвероюродный племянник. Фамилию Лыткиных никогда не слышала. Да, были Яковлевы богатые люди. Самые богатые на всю округу. У Марфы Ильиничны в приданом мало что мельница, еще и капитал был - в золоте да в каменьях разных. Родион Силыч, как только с войны по ранению вернулся, отправился в Казань и Спиридона с собой взял, для охраны. Вернулся и Марфе Ильиничне разных золотых вещей навез. Я поначалу только разговор слышала, что, мол, удачно съездили, а потом и сама у хозяйки видела колечки разные, серьги. У нее и раньше их много было, а тут сразу чуть не вдвое прибавилось. Говорили они промеж себя, что деньги бумажные ничего не стоят, а золото всегда в цене. Перед самой революцией Родион Силыч все свое дело продал. Одна мельница осталась. Большие деньги выручил. Поначалу они с Марфой хотели за границу ехать, да Людмила сильно заболела, так и остались. Родиона Силыча Советская власть сразу притеснять начала. Где золото? Где деньги?
А он мукой откупался. Соберет обоз в пять-шесть подвод и в район: примите для голодающих рабочих. И его не трогали, мельницу оставили и молоть людям хлеб разрешили. Незадолго до отъезда Родион Силыч мельницу на Спиридона переписал. Слыхала я, как он все деньги с него требовал, а Спиридон не отдавал, отказывался: нет, мол, у него, и все. А деньги у него были. Он уже потом, когда его посадили, Марфе Ильиничне шепнул, где спрятаны.
        Сомов слушал не перебивая. Рассказ старой женщины постепенно восполнял белые пятна в «Тайне». А Анна Егоровна говорила не торопясь, стараясь точно восстановить время и события и, видно, никак не могла смириться с тяжкой гибелью Яковлевых.
        - Уехали они в двадцать четвертом году, Людочке как раз во второй класс нужно было идти. Говорили, в Казань, будто дом там купили. Вскоре Драгин к ним решил наведаться. Вернулся злой, пришел к нам и все расспрашивал, что мне говорила Марфа, какой адрес оставила. Отвечаю, что нет адреса, обещала письмо написать, да, видно, не собралась. А он ругается и говорит, что скрылись родственнички, обманули. Нет, мол, их в Казани. Это осенью было, а зимой приехал сам Родион Силыч. С неделю жил у Спиридона, и они вроде как помирились, а через год на масленицу ранили нашего Кузьму Ивановича - председателя, когда он домой возвращался. Ехал в санях, перед самым селом в него из винтовки и пальнули. Спасибо, лошадь вынесла. Милиция стала искать и арестовала Драгина. Нашли у него в сарае винтовку, из которой по председателю стреляли. Не знаю уж как, но узнала Марфа про Спиридонову беду и сама в Старицы заявилась. Пришла к нам, плачет, просит меня помочь снести передачу родственнику. Отправились мы в милицию, я-то в дежурке сидела, а Марфа Ильинична по начальству ходила. Разрешили ей не только передачу, но и
свидание со Спиридоном. Вернулась, крестится, говорит: «Слава богу, теперь Спирьку не расстреляют». Уговорила его добровольно признаться. «Стрелял, мол, по пьянке». И верно: осудили Драгина на десять лет. Говорят, приезжал он, как освободился, но я его не видела. Да и Марфу Ильиничну с тех пор не встречала.
        - Скажите, пожалуйста, Анна Егоровна, а почему вы решили, что Драгин отдал свои деньги Марфе Ильиничне?
        - А как же, перед тем как уехать, после свидания со Спиридоном, Марфа Ильинична опять с просьбой: «Сходим, Нюра, к Спиридону. Я там кое-что с собой заберу, он велел». Ну отправились, их дом-то еще не заняли. Марфа отыскала ключи от амбара и долго там шарила, а потом выходит. Вижу, у нее в руках переметная сума от седла. «Вот, - говорит, - его документы, да и еще кое-что по мелочи». Мне думается, схитрила она тогда, не документы в сумке были, а деньги и ценности.
        «Эге... Вот откуда ненависть! Забрали деньги да еще и уговорили сознаться. А почему уговорили? Зачем это понадобилось Марфе? Впрочем, сейчас важно то, что подтверждаются слова бабушки Агриппины, она говорила: злой был Спиридон на Марфу и Родиона. Да, были основания, мягко говоря, для недоброжелательства. Всё, дорогой товарищ Фролов! Со Спиридоном вы тоже опростоволосились», - торжествовал Сомов.
        - А как, по-вашему, Анна Егоровна, мог Спиридон быть участником расправы над Яковлевыми?
        - Не знаю, не думаю... А там ведь кто его знает, времени много прошло... Помню, обижался он на них, но чтобы на убийство решиться... Вряд ли. Что сердился - это верно, сам мне говорил, а в общем, раньше-то он уважительно к ним относился.
        Сомов встал, прошелся по комнате, закурил и остановился у окна. «Вам ведь не известно, уважаемая Анна Егоровна, как относился Драгин к своим родственничкам после того, как срок отбыл. Вы ведь не видели его после тайги. За десять-то лет на лесоповале у него было время в них разочароваться. Не только сердиться, но и возненавидеть. Особенно если десятку ни за что отбыл, как жаловался бабушке Агриппине».
        Записывая показания Анны Егоровны, он подробно изложил ее службу в няньках у Яковлевых и все, что касалось хозяйских драгоценностей, и лишь вскользь коснулся приезда Марфы с передачей к арестованному Драгину. Тот эпизод, когда Марфа забрала переметную суму из амбара, он вообще опустил. Не захотел до поры до времени показывать свои козыри начальству.
        «Конечно, трудно будет убедить Фролова или Смирнова в необходимости снова взяться за Драгина. Но зато, если с этим родственничком выйдет осечка, никто не обвинит инспектора Сомова в том, что он не сумел использовать косвенные улики - те самые, что добыл собственными руками».
        Для очистки совести Николай попытался отыскать кого-нибудь еще, кто знал Яковлевых, но не нашел. Взял справку в паспортном столе о том, что Фридрих Лыткин в Озерном районе никогда не проживал, и через день докладывал результаты командировки своему непосредственному начальству.
        - Негусто, негусто, товарищ Сомов, - читая показания Анны Егоровны, басил Фролов. - Ведь в деле есть версия о том, что у Яковлевых были драгоценности. Кстати, это и Драгин не отрицал. Нате-ка лучше прочтите. - Майор достал из папки ответ из Читы, в котором сообщалось, что Фридрих Иннокентьевич Лыткин находился на лечении в больнице по поводу перелома бедра, потом наблюдался в центральной поликлинике, но никогда постоянно в городе не проживал и не проживает. Установить, откуда он поступил на стационарное лечение, не удалось, так как в больнице документы не сохранились. - Садитесь, Николай Павлович, снова за свой стол и готовьте запросы и все, что полагается, на объявление Лыткина во всесоюзный розыск.
        - Разрешите мне съездить к Драгину в Бурятию.
        - Проветриться хотите? Вы же только что побывали на Кавказе, неплохо прогулялись по Озерному... А теперь на Витим, в тайгу? По-моему, хватит. Начинайте работать. - Фролов увидел, что Сомов едва справился с раздражением, подошел к нему, похлопал инспектора по плечу и по-дружески, уже спокойно спросил: - Что же ты Драгину скажешь? О чем спрашивать будешь? Ну нет же у тебя ничего нового. А то, что есть, я ему еще шестнадцать лет назад выложил.
        Сомов строчил запросы. Ему было мучительно скучно. Надоело все: эта тесная комнатушка, громко именуемая кабинетом, и горы пыльных папок с пожелтевшей бумагой, и лица сослуживцев. Он представил себе, сколько времени пройдет, прежде чем начнут поступать ответы об исчезнувшем Лыткине. Да и не надеялся он на результаты. Кто такой этот Лыткин с экзотическим именем? Ну найдут, а окажется - десятая спица в колеснице... И зачем только он, Сомов, так упорно стремился в это уважаемое учреждение? Мог бы заняться наукой, оставляли же его в аспирантуре. Так нет, захотелось романтики, черт ее дери. Правильно говорил тогда ему Фролов: нет в их деле никакой романтики... Одна скука.
        Сомов сидел, обложившись осточертевшими папками, что позволяло со стороны думать, что занят делом, и в какой уже раз мысленно спорил с Фроловым. Однако спор этот то и дело заходил в тупик. Конечно, если бы он рассказал Фролову о всех добытых сведениях и фактах, не записанных в протоколы допросов, ему бы наверное разрешили командировку. Но тогда пришлось бы объяснить и причину, побудившую его, Сомова, опустить все эти важные подробности. Неизбежно всплыло бы объяснение Валерии Петровны, и вообще бы стало ясно, что инспектор Сомов не просто добросовестно работает по делу, а еще и готовит себе триумфальную победу. Мелькнула мысль пойти к начальнику уголовного розыска и рассказать все как есть. Но тут же Николай представил совещание, на котором будет обсуждаться его отношение к делу. Нет, так не пойдет. Посоветоваться с Леной? Понесло ее черт знает куда, а тут сиди жди, когда появится. Махнуть к ней? Значит, целую неделю возиться с мотоциклом, доставать нужные части и перебирать мотор. Что ж, так вот и сидеть сложа руки? Ведь надо что-то делать. А что именно - Николай не знал. И это не давало Сомову
покоя ни дома, ни на работе. До позднего вечера он засиживался в управлении. Возвращался попозже, чтобы избежать назойливых вопросов родителей. Однажды вечером на углу улицы, где он обычно сворачивал к дому, на рекламном щите бросилась в глаза новая разноцветная афиша, прославляющая туризм. Группа альпинистов в ярких костюмах шла вереницей по склону снежной горы. Николаю захотелось в горы, захотелось с увесистым рюкзаком идти далеко, чтобы устать, свалиться, заснуть и забыть о «Тайне», отдохнуть от бумаг и наконец избавиться от назойливого вопроса: что же делать дальше? Внизу плаката Сомов прочитал: «Время летних отпусков». Прочитал раз, другой и громко, на всю улицу захохотал. Он ломал голову, как быть, а ответ вот он - на заборе. «Идиот, как же я раньше не догадался. Мне же еще в прошлом году в отделе кадров объяснили, что после зачисления в штат я сразу же могу взять отпуск. Тогда я отказался, а сейчас мне отпуск нужен позарез. Каждый труженик должен отдыхать. Это в Конституции записано, а я работал на совесть, почему же мне не попросить отпуск?»
        Майор милиции Фролов повертел в руках рапорт инспектора Сомова, глубоко вздохнул, четко вывел: «Согласен» - и красиво, с росчерком расписался. Возвращая рапорт, спросил:
        - Здесь будешь отдыхать аль опять на Кавказ? Оружие сдай. Документы по «Тайне» подбери и ключи от сейфов и кабинета мне.
        - Спасибо, Алексей Иванович, в конце дня представлю ключи и пистолет.
        Весь день Сомов работал с особым усердием. Делал выписки, снимал копии. Долго перечитывал показания Драгина и рапорт своего начальника о поездке на Витим.
        Глава шестая
        В этот год Николаю Сомову довелось увидеть третью весну, сибирскую. На место он добрался быстро: за полдня до Москвы, несколько часов, и ТУ-134 опустился в Чите, а потом АНТ-2 перевалил Яблоневый хребет и мягко приземлился на аэродроме в поселке Романовка. Николай вышел на берег Витима, отыскал небольшой залив в каменистом берегу и расположился на обломке скалы, уходившей в темную быструю реку. Разделся до пояса, умылся холодной, пахнущей снегом водой, закусил домашними припасами. Дома он сказал, что отправляется в командировку, купил билет. К сожалению, отпускных денег на обратный путь не хватало и ему пришлось попросить у отца, тот поворчал, но все-таки дал. Конечно, это было глупостью - ехать за свой счет. «Черт с ними, с деньгами, - решил Николай. - Лучше думай, с чего начинать. Идти в районную милицию не стоит. Там могут спросить командировочное удостоверение... А потом, чтобы разговор с Драгиным получился, нужно выбрать подходящее место. В милицейских кабинетах с ним говорили и Фролов, и местные работники. Свой разговор с ним я начну внезапно. Нужен психологический эффект. Интересно, дома он
или нет. Зачем гадать, пойди и узнай», - подстегнул себя Сомов, быстро собрал рюкзак, набросил свою поношенную болоньевую куртку, в которой ездил со студенческими строительными отрядами, и уверенно зашагал по набережной.
        Новый поселок с высокими каменными домами оказался позади. Сомов отыскал маленькую окраинную улочку, на которой за высокими заборами выстроились рубленые деревянные дома с амбарами, коровниками - и всё под одной крышей. Не доходя до дома, в котором жил Драгин, он задержался. Ему захотелось исподволь, со стороны понаблюдать за Спиридоном. Посмотреть, какой он, как себя ведет, узнать, с кем дружит, где бывает, чем занимается. Поэтому тут же пришло решение обосноваться где-то поблизости - снять комнату или угол. В первом же дворе молодая женщина, возившаяся возле грядок, кивнула на соседний забор и объяснила, что бабка Настасья пускает жильцов и у нее как раз освободилась боковушка.
        Дом оказался наискосок от драгинского, через улицу. На стук вышла высокая сухощавая женщина, выслушала, критически осматривая Николая.
        - Студент, что ли? А чего ж ты один?
        - Остальные приедут позже, - нашелся Сомов. - Вот приехал с вашим начальством договариваться, что и где студенты строить будут. Все подготовлю, а потом уже и за работу.
        Уезжая из дома, Николай на всякий случай прихватил студенческий билет, который так и не удосужился сдать. Он протянул его женщине. Та, далеко отставляя книжечку, прочла вслух имя и фамилию.
        - Пойдем покажу тебе свои хоромы. Если понравится - живи.
        Большая изба, разделенная перегородками, не доходящими до потолка, оказалась чистой и уютной. Боковушка с окном на улицу, смотревшим на драгинский дом, была светлой. Железная кровать, застланная белым покрывалом, столик у окна и стул... Николай сказал, что остается.
        - Раз будешь жить, давай в залог документ и за месяц вперед червонец.
        Получив студенческий билет и десятку, хозяйка вышла на свою половину и через перегородку поинтересовалась, пойдет ли куда постоялец или будет дома. Узнав, что Николай сходит в райисполком, объявила:
        - Возвращайся пораньше. К вечеру баню изготовлю. Помоешься с дороги, постель-то чистая.
        Поставив в угол свой объемистый рюкзак, он отправился в поселок. Отыскал райисполком, узнал фамилию председателя. На всякий случай посмотрел дом, где размещается районная милиция. Купил в магазине чай, печенье, бутылку водки и вернулся домой. Шел по улицам и приглядывался. В каждом пожилом мужчине ему мерещился Спиридон Драгин. Но он не знал его примет, не имел фотокарточки, и досадливая мысль о том, что он, может быть, уже с ним встречался, вертелась в голове.
        Передавая хозяйке покупки, поставил на стол бутылку.
        - Ты что же, сразу с дороги гулять почнешь?
        - Какая гульба - работать приехал. А после баньки-то не грех. Анастасия - как вас по батюшке?
        - Зови, как все, баба Настя. Иди парься, а я пока вечерять соберу. В кадке холодная водица, а в котле кипяток. Ковшик-другой плесни на каменку, да смотри не сварись.
        - Спасибо, бабушка Настя. Я в таких баньках парился - разберусь.
        Сомов вернулся из бани в хорошем настроении, тревоги, связанные с Драгиным, отпустили. Баба Настя позвала его в кухню. Глянув на стол, Николай от удовольствия присвистнул. Старуха не поскупилась на домашнюю снедь. Соленые грибы, огурцы, моченая брусника и крупная разваренная картошка. Николай достал из рюкзака кусок колбасы, разлил по стопкам водку.
        Разговор начался за чаем. Баба Настя стала обстоятельно расспрашивать гостя, кто он да откуда, кто родители да почему не женат. Пришлось сказать, что из Москвы. Нельзя было назвать свой город раньше времени. Вдруг дойдет слух до Драгина о том, что появился на их улице земляк его убитых родственников.
        - Как там Москва? Не была я в ней сроду. Дальше Нижнеудинска да Читы не выбиралась. Дети-то по всему свету разъехались. Старик мой, как лед с Витима пройдет, со сплавом уходит. А зимой все в тайге - за охотой. Я больше одна, вот и пускаю жильцов. Не ради денег, а чтобы с тоски не пропасть.
        Сомов слушал да поначалу решил ни о чем не спрашивать. А хотелось. Ох как хотелось порасспросить о соседях и незаметно подвести разговор к Драгину!
        Весь следующий день, пристроившись за столом в своей боковушке, Николай делал вид, что поглощен расчетами несуществующего строительного отряда, а сам не отрываясь следил за домом Драгина. Утром вышла из него молодая женщина, прилично и по-городскому одетая. Двое мальчишек убежали в школу. Один, с ранцем, наверняка первоклашка, а второй чуть постарше. Несколько раз выходила на улицу и, оглядевшись по сторонам, возвращалась в дом женщина в возрасте, наверное ровесница бабы Насти. Высокая, с расплывшейся уже фигурой, в цветастом платье. Постоит в калитке, посмотрит - и назад. «Что это она? Проверяет кого, что ли?» - подумал Николай. Но вскоре все разъяснилось. Женщина вышла на улицу с большим бидоном, села на лавочку у ворот и стала ждать. Послышались звуки старинного автомобильного сигнала, на лошади подъехал продавец керосина. В телеге у него была большая железная бочка, а в руках автомобильный рожок с резиновой грушей. Женщина купила керосин первой. Потом появилась с канистрой в руках та самая особа, что вчера посоветовала Николаю обратиться к бабе Насте. Вышла и сама баба Настя. Завела разговор с
соседкой и, размахивая руками, несколько раз показала на свой дом. Видно, рассказывала о нем - Николае.
        Вот уже и дети в драгинский дом вернулись из школы, но ни один мужчина из него так и не вышел. Может, просмотрел? Ушел Драгин рано, пока Николай валялся в постели. И немудрено. В этих местах солнышко встает на целых пять часов раньше.
        В конце дня Николай, побродив по улицам поселка, вышел на берег Витима, посидел на скале в том же месте, что и вчера. Пошли вторые сутки его пребывания в Романовке, а он толком ничего не узнал. Что-то надо было предпринимать, действовать. Николай быстро направился в поселок, в магазине опять купил водку и еще бутылку вина. Вчера он заметил, что его хозяйка после третьей рюмки становится не в меру разговорчивой. Может быть, сегодня во время ужина удастся что-либо выведать?
        - Вчера-то ладно, была баня, а зачем сегодня выпивку принес? - скорее для порядка проворчала баба Настя, а сама споро стала собирать на стол.
        - Сегодня, бабушка, еще разок выпьем под грибки, а потом все. Ребята приедут, будет сухой закон. А грибочки ваши понравились, таких дома не попробуешь.
        - Для соленья груздь белый - самое гриб. Подожди-кася, я тебе еще рыжиков раздобуду да черемши, - и бабка метнулась за дверь. Вскоре вернулась с миской грибов и деревянной плошкой еще какой-то закуски.
        - Ты, Никола, в Москве-то своей черемшу соленую пробовал? На закуску первое дело. А Таська, соседка моя, ее отменно солит. Не серчай, я ее к нам зазвала. Сидит дома одна с детишками. На нашей улице почти все бабы без мужиков. Как навигация открылась, все хозяева на реке. Кто лес сплавляет, кто грузы, матросы да лоцманы. Заявятся летом после того, как вторая вода спадет. И то дома только до морозов, а потом в тайгу. Река да тайга нас кормят. Вот напротив Фроська живет, Спирька ее в годах, а ему дома тоже не сидится. Жил бы себе да жил, а он нет, старый черт, чуть не круглый год на реке пропадает.
        Пришла соседка, и разговор на время прервался. Она, жеманно поздоровавшись с Николаем, присела в угол. В этот раз баба Настя собрала ужин не на кухне, а в большой комнате, которую она называла залой. Николай принес банку шпротов, коробку мармелада. Хозяйка протестовала, советовала продукты беречь, объясняла, что у них все свое. Кончилась водка, они принялись за вино, и баба Настя разговорилась. Стала жаловаться на свою женскую долю.
        - Вот у вас в Москве каждый мужик дома, на месте. Работа под боком, утром ушел, а к вечеру пришел. А вот ее мужик, - она кивнула на гостью, - скоро на вертолете заявится - всего на два-три дня, чтобы жену приголубить да детей повидать. А за билеты деньги платить надо, так что ему каждая свиданка в пятьсот рублей обходится, коли по-старому считать. И не один он так, многие мужики взад-вперед катаются. Вот у Фроськи зять тоже скоро заявится. Спиридон - тот нет, пока река не станет, будет в затоне околачиваться. Хотя давно пора бы старику дома сидеть.
        Николай не вытерпел и, будто бы для того чтобы поддержать разговор, поинтересовался:
        - Ну молодые вкалывают - это понятно. А чего дед там торчит?
        - Он только по паспорту старик, - хихикнула Тася. - А так ему хоть молодуху подавай. Мужик справный, в силе, только бирюк какой-то, слова лишнего не обронит. Вот Федька у них был веселый, с гармошкой и спать ложился. Все за меня сватался, да я не пошла. А потом как ногу сломал да по курортам стал раскатывать... - Тася не договорила, потому что Сомов поперхнулся и громко закашлялся, неловким движением уронил вилку, и обе женщины - и молодая и старая - возле него засуетились. Проклиная себя за то, что помешал женщине договорить, Николай налил в рюмки вино и предложил выпить за веселых и хороших людей. Баба Настя, смакуя, медленно выпила, поставила рюмку.
        - Не горюй, бабонька! Слава богу, что за Федьку не пошла. Теперь бы одна детишек поднимала. Сколько лет, как уехал и глаз не кажет! Фроська-то и думать про него забыла, мало что двоюродный брат.
        «Спросить или не спросить - что это за Федька со сломанной ногой? Не будет ли подозрительно? Они тут все свои да еще и родственники. Жаль, что мало вина взял. Не хватает для откровенного разговора. Сбегать, что ли?»
        - Баба Настя, схожу-ка я еще за бутылочкой. Больно винцо хорошее да компания славная. Завтра работать начну, все - как отрежу.
        - Нечего тебе бегать, - решила старуха, - у себя погляжу, может, что найдется. Я тоже с вами разохотилась.
        Хозяйка вышла, долго что-то переставляла в кухне и вернулась с темной пузатой бутылкой.
        - Теперь мою распробуйте, с прошлого года настаивается. - И, уже обращаясь к Николаю, объяснила: - Есть у нас в тайге ягода, моховкой зовется. Я из нее варенье варю. Вот на нем спирт и настаиваю. Крепковата малость, но по рюмашке можно.
        Николаю было не до настойки. Он ломал голову, как вернуть разговор к пропавшему гармонисту. И начал рассказывать о каком-то немыслимом концерте, который он якобы недавно слушал в Москве, начал с Муслима Магомаева, приплел Эдиту Пьеху, выступавшую под аккомпанемент аккордеонистов. Тася сказала, что этот концерт передавали по телевизору, и Николай сразу же добавил, что именно тогда играл еще замечательный гармонист, видать из самодеятельности, случаем не тот ли самый Федор?
        - Гармониста я не видела, концерт до конца досмотреть не довелось, - с сожалением произнесла женщина. - Может, и правда Федор. Уж больно хорошо играл. Только его совсем и не Федором звали. Это мы тут все Федя да Федя.
        - Отец его, Иннокентий, хороший человек был, - припомнила баба Настасья, - сгубили его фашисты в войну. Он Федьке своему какое-то дивное имя придумал. Мать тоже померла, а Федька-то - чистый варнак: всегда ножик за голенищем, в любой драке первый и работать не любил, все за золотом шлялся по приискам. Твоей старшенькой, Тасюня, скоро шестнадцать? На свадьбе-то у тебя, помнится, другой гармонист был. Федька в тот год, сказывали, на север подался и больше так и не объявился.
        Сомова бросило в жар. Хмель, затуманивший было голову, мгновенно исчез. Ему захотелось обнять бабку, расцеловать соседку. Но Николай сдержался.
        - Налей, баба Настя, еще по одной, никогда такой вкусной наливки не пробовал. Хочу выпить за ваше здоровье, - а сам с торжеством подумал: «Все, дорогой Николай Павлович! Все! Эту рюмку выпей за себя. Молодец! Раскрыл-таки эту проклятую «Тайну». Ясней ясного, что Яковлевых убили Драгин с Лыткиным. Если здесь и нет этого самого Фридриха, то Драгин скажет, где он. Фролову не рассказал, а ему, Сомову, все расскажет. Он поднял стопку, встал и от души пожелал женщинам здоровья и исполнения желаний. Сказал, что устал, пойдет спать, потому что завтра начинается работа.
        Пройдя в боковушку и не раздеваясь, он упал на свою постель. Первый раз за много дней спал Николай Сомов спокойно, не просыпаясь до самого утра.
        Ночью Николай окоченел от холода. Спал он прямо на земле, подостлав махровое полотенце. Спал плохо, проснувшись, натянул на себя всю одежду, что оказалась в рюкзаке, но все равно никак не мог согреться. «Просто удивительно, какой климат в здешних местах, - думал Сомов. - Днем было жарко, хоть иди в одних плавках, а сейчас впору закутаться в шубу. Молодец баба Настя!» - похвалил он про себя старуху. Обрисовала всю дорогу в этот распадок так, что он вчера нигде и не сбился. Шел долго, а когда поднялся на сопку, глянул вниз - от величия и дикой красоты даже дух захватило. Витим, зажатый в серо-коричневые безлесые скалы, наконец вырвался в широкую ложбину и расплескался заливом. Видно, река за многие века размыла берег, и образовался глубокий и спокойный затон. Сверху было видно, как русло Витима повернуло к противоположному берегу и ушло под крутой скалистый обрыв. Рассматривая с сопки затон, сразу отыскал избушку Драгина. Да ее и нельзя было не заметить. Три избы возле складов и пристани стояли одна к одной, а Спиридон, как отшельник, срубил свою в стороне. Сомов решил вначале понаблюдать за
Драгиным, выяснить, нет ли кого-нибудь с ним, мелькнула мысль: «А вдруг здесь же обосновался и Федор Лыткин?» Николай очень удачно выбрал место для наблюдения. Прямо над ручьем, что сбегал в залив, на берегу Витима поднималась отвесная скала с навигационным знаком на вершине. Сомов подумал: раз люди водрузили там створный знак, значит, и он сможет туда забраться. И верно, с противоположной стороны отыскалась крутая тропа. По расщелине Сомов вскарабкался на небольшой выступ с углублением, похожим на нору или крохотную пещеру, и здесь провел остаток вчерашнего дня. Наблюдательный пункт оказался удобным: распадок и залив были как на ладони, а снизу его не видно. Драгина Николай узнал сразу, да и не с кем его было спутать. Возле затона жили еще двое: муж и жена, оба молодые. Две другие избы пустовали, однако выяснить, есть ли кто еще в драгинском зимовье, не удалось, и Николай остался в своей пещере на ночь, с тем чтобы понаблюдать утром. Постепенно Сомов согрелся, и сразу же его сморил сон...
        Крупная рыбина, освобожденная из сети, плюхнулась в лодку. Задыхаясь, она широко открывала рот, извивалась, пытаясь снова вернуться в воду. К ней потянулась рука, заскорузлыми пальцами схватила за хвост и перевернула спиной вверх. В другой руке мелькнула деревянная колотушка и сильным ударом размозжила рыбью голову. Руки подняли рыбу и швырнули в огромную корзину, стоявшую посредине лодки. Пальцы снова стали перебирать сеть. Сомов подкрутил кремальеру мощного бинокля и чуть приподнял его. В окулярах, словно в оптическом прицеле, возникло обветренное лицо Драгина. Сомов рассмотрел его до мельчайших подробностей. На правой скуле небольшая родинка, прямой, резко очерченный, гладко выбритый подбородок, узкие, тонкие губы, окаймленные морщинами, и холодные, безразличные глаза.
        «Вот так же хладнокровно убивал он Яковлевых», - подумал Николай и опустил бинокль. До лодки было метров полтораста, и ему даже без бинокля было отлично видно морщинистое загорелое лицо Драгина и вытянутая морда крупной серой лайки, расположившейся на носу лодки.
        «Убийца, зверь! Ну наконец-то я тебя выследил!» - Сомова захлестнуло какое-то неведомое чувство, он сжался, готовый к прыжку, и, пожалуй, ринулся бы прямо со скалы на Драгина и тут же вступил бы с ним в схватку и обязательно бы победил... Николай никогда не был охотником и не знал, что им овладел один из древнейших инстинктов - азарт охоты. Постепенно он пришел в себя, проследил, как Драгин втащил корзину с уловом в склад и вместе с лайкой отправился в зимовье.
        «Ничего я здесь больше не высижу. Нужно брать этого бандита. Притащу в его же логово и поговорю. Круто, по душам. Пусть все начистоту выкладывает, а заодно припомнит, где скрывается Фридрих Лыткин». А вдруг ничего не скажет? Упрется как баран в стену? Что тогда? Скажет. Еще как. Ему, Сомову, все скажет, а нет, так он перевернет вверх тормашками его избушку, а если понадобится, то и дом в Романовке и все равно найдет то, что лежало у Яковлевых под паркетом. Церемониться с этим убийцей нечего.
        Около восьми утра Драгин пришел на пристань один, без лайки, открыл склад и стал там возиться. Николай упаковал рюкзак, достал из кармана «вальтер», тайком взятый у отца, тщательно проверил патроны в обойме, один дослал в ствол, опустил пистолет в карман, выбрался на тропинку и зашагал к ручью.
        «Не будет сидеть в своем складе этот подонок весь день. Пойдет обедать. Вот и перехвачу его на полпути».
        Чуть в стороне от ручья еще с наблюдательного пункта Сомов высмотрел высокую ветвистую березу, окруженную мелким ельником. В этой чаще он и решил сесть в засаду, сбросил рюкзак и приготовился ждать. Сразу же на него накинулся гнус: мелкая отвратительная мошка лезла в глаза, в нос. Хищно дзенькали комары, забираясь под воротник. Пришлось снова развязать рюкзак и достать прихваченный из дома флакон «Ангары» - первое средство от кровососов. Он знал об этом по опыту прошлых поездок со стройотрядом. Увязывая рюкзак, Николай отрезал часть стягивающего шнура, положил в карман и приготовился ждать. Время тянулось медленно, он вставал, выходил на тропинку, пил из ручья воду и снова возвращался в чащу. Захотелось есть, но решил трапезу отложить. Как ни всматривался Сомов, но появление Драгина пропустил и не успел выскочить навстречу. Он в два прыжка догнал его, рывком за плечо развернул к себе и, наставив пистолет прямо ему в лицо, прохрипел:
        - Руки вверх, бандит! Шевельнешься, застрелю. Я из уголовного розыска!
        Возле избы остановились. Сомов приоткрыл подпертую колом дверь, осмотрелся, опасаясь новых неожиданностей, и только потом разрешил войти хозяину. Против входа, рядом с печкой были нары, застланные солдатским одеялом. Николай перетряхнул постель, убедился, что там нет оружия, и велел Драгину сесть. Снял со стены двухстволку, вынул из нее патроны и ружье бросил за печь. Успокоившись, сел на единственную табуретку, закурил, положил перед собой на стол пистолет и в упор стал рассматривать Спиридона. Тот сидел полуотвернувшись, безразлично опустив голову, словно давно приготовился к подобной встрече.
        - Ну, расскажи, как убивал Родиона, Марфу, а заодно и их дочь?
        - Не убивал я их.
        - Ах, не убивал! - снова взорвался Сомов, подскочил к старику и приставил пистолет к виску. - Застрелю подлеца! Ты же убийца! Где награбленные ценности?
        - Руки развяжи, покажу, - натужно выдавил Спиридон.
        Сомов отрицательно мотнул головой.
        - Боишься? Тогда сам оторви от стены доску. Вон ту, где гвоздь торчит.
        Николай спрятал пистолет и не очень ловко поддел топором доску. Она подалась, отошла. Под ней в нише лежал сверток парусины. Развернул материю и увидел объемистую шкатулку и сразу сообразил, что по своим размерам она должна свободно лечь в тайник под паркет в яковлевской квартире. Когда открыл крышку, шкатулка вспыхнула сотней маленьких солнц.
        - Драгоценности Яковлевых?
        - И мои тоже, - криво усмехнулся Драгин. - Достань из-под низу конверт, прочитай письмо.
        Николай вынул двойной почтовый листок. «Дорогие Людочка, Марфа и Родион. Пишет вам Спиридон Драгин...»
        Старик внимательно следил за Сомовым и видел, как тот, читая, побледнел, украдкой облизнул губы, рванул воротник рубашки, словно ему не хватило воздуха. Драгин подождал, когда письмо будет прочитано, опустил глаза, спокойно, со скрытой усмешкой посоветовал:
        - Прочитай на обратной стороне, что карандашом написано.
        Николай взглянул на серые карандашные строчки раз, другой, и они запрыгали, завертелись перед глазами. Письмо выпало из его рук, а сам он, согнувшись, медленно опустился на лавку. Нервное напряжение, в котором он жил, ожидая развязки «Тайны», ушло. Перед ним промелькнула вся его погоня за славой в уголовном розыске, на душе стало пусто и холодно. Всматриваясь в слова, выведенные карандашом, Сомов почувствовал себя глубоко несчастным и первый раз в жизни усомнился в своей правоте. Он потянулся за письмом, и резкая боль в руке вернула его к действительности. Взглянул на Драгина, подошел к нему, развязал руки и помог подняться. Тихо и вежливо попросил:
        - Собирайтесь, нам надо идти.
        - Куда?
        - В Романовку, в прокуратуру.
        Глава седьмая
        Объявление о комсомольском собрании, на обсуждение которого выносилось персональное дело комсомольца, инспектора угрозыска Николая Сомова, было вывешено за неделю до назначенного срока. На собрание приглашались и все коммунисты оперативных отделов управления. Немудрено, что Сомов стал чуть ли не самой популярной личностью среди молодых сотрудников. Правда, о нем заговорили несколько раньше, едва разошелся слух о том, что Сомов распутал старое, не раскрытое до сих пор, преступление, ставшее легендой. Поговаривали, что даже корифеи, опытнейшие сотрудники, на этом деле поломали зубы, а вот Сомов, мальчишка, всего за год распутал такое сложное дело. Но сами корифеи как воды в рот набрали: ни от кого из них никаких подробностей узнать было невозможно. Было над чем поломать голову.
        В столовой, в коридорах, в дежурной части, всюду, где соберутся два-три человека, разговор сразу заходил о Сомове.
        - Молодец! - говорили одни. - Всем мастерам сыска нос утер.
        - Молодец-то молодец, но как бы под суд не угодил.
        - Победителей не судят!
        - Судят. И еще как!
        - Это какой же Сомов?
        - Да новенький, высокий, молчаливый такой, в прошлом году юрфак окончил.
        - Это самбист, что ли?
        - Ну, да.
        - Как же он додумался?
        - Как додумался, не знаю, а вот останется ли он в комсомоле, неизвестно... Да из угрозыска, наверное, его вытурят...
        Костя Терентьев, секретарь комитета комсомола Управления внутренних дел, после избрания президиума постучал карандашом по графину, требуя тишины.
        - На нашем собрании, - объявил он, - присутствуют секретарь горкома комсомола, прокурор области и начальник Управления внутренних дел со своими заместителями. - Видно, Костю бросило в жар от присутствия таких высоких гостей, он достал платок, вытер лицо и, обращаясь в глубину зала, спросил: - Какие будут предложения? - и оглядел президиум и зал, поискав глазами Сомова.
        Тот сидел во втором ряду сбоку с каким-то безразличным и отрешенным видом.
        В управлении давно существовало неписаное правило: на собраниях, совещаниях каждая служба располагалась на своих давно облюбованных местах. Сотрудники ОБХСС, например, имели обыкновение рассаживаться впереди, во втором и третьем рядах, за ними располагался следственный отдел, потом служба охраны общественного порядка и уже в самых задних рядах уголовный розыск. Косте Терентьеву все это было давным-давно известно, и поэтому, увидев Сомова во втором ряду, он тут же подумал, что тот уже сам отдалил себя от своего коллектива. Объявив, что нарушение социалистической законности, допущенное комсомольцем Сомовым, расследовалось инспекцией по личному составу, Терентьев предоставил слово начальнику инспекции.
        На трибуну поднялся невысокого роста полковник с сумрачным лицом. Он положил перед собой картонную папку, раскрыл ее, тут же закрыл, старательно завязав тесемки, взглянул на Сомова и, обращаясь к нему, сказал:
        - Я, конечно, могу рассказать присутствующим все, что нам стало известно. Но думаю, куда больше будет смысла, если вы, Сомов, сами честно расскажете обо всем и дадите оценку своим действиям. Ну а если чего не договорите, тогда уж придется мне. В общем, предлагаю вначале послушать Николая Сомова.
        Сомов говорил долго. Изредка смотрел в зал, но не мог различить лиц: они все белели размытыми пятнами. Он постоянно ловил чьи-то взгляды: осуждающие, настороженные, любопытные, и чувствовал нависшую в зале атмосферу неприязни. Но она была для него не новой. Он уже с ней свыкся. С самого возвращения с Витима его окружало недружелюбное отношение сослуживцев.
        «Ну и пусть, - подумал Николай. - Завидуют». Он, Сомов, сделал то, что обещал. Самому себе обещал. Черной тушью на обложке «Тайны» крупно вывел: «Раскрыто» - и четко, разборчиво написал свою фамилию. Но эти мысли прогонял какой-то слабый, едва прорезающийся, но уже настойчивый голос, зазвеневший в душе еще там, на Витиме. Иногда он крепчал, становился уверенным и даже усиливался. Николай не мог его заглушить. Вот и сейчас этот голос твердил: «Скажи, что ты виноват. Скажи, что ты все понял, объясни, как тебе тяжко...»
        - Я доставил Драгина в прокуратуру, и он сознался...
        Ему не дали договорить, и вопреки правилам и регламенту с мест посыпались вопросы и реплики. Собрание бурлило.
        - Кто тебе дал право с оружием в руках добиваться признания?
        - Он убийца, - жестко отрубил Сомов.
        - А ты кто? Судья, а заодно и палач?
        В третьем ряду вскочила высокая девушка с прямыми длинными волосами, резким движением головы отбросила их с лица и категорично заявила:
        - Ну что мы обсуждаем Сомова? Он поступил как настоящий мужчина - решительно, смело. Пожертвовал своим отпуском, деньгами ради дела. Что же плохого в его поступке? Разве лучше быть формалистом или слюнтяем? Не рискуя, нельзя выиграть.
        - Эта формула хороша для картежников, - ответил сидевший рядом с ней Чельцов. - Мы же имеем дело не с картами, а с людьми.
        - Брось, Чельцов. - Девушка снова стряхнула с лица волосы и неприязненно посмотрела на соседа, - Теперь все вы умненькие да чистенькие, а Николай сделал то, что не смогли опытные за шестнадцать лет.
        - А какой ценой? - отпарировал за Чельцова лейтенант, сидевший сзади.
        Председательствующий постучал карандашом по графину и потребовал прекратить реплики, а вопросы задавать в письменном виде.
        - Подожди, Терентьев! - поднялся инспектор Шаламов. - Пусть он скажет: а где ценности?
        В этом вопросе Николаю послышалось оскорбительное подозрение, и он зло, с иронией сообщил:
        - В сейфе. На хранении в нашей финансовой части.
        Мгновенно в памяти всплыла картина, как там, на Витиме, он молча шел вслед за Драгиным. Поддерживал старика и все боялся, как бы тот не свалился с кручи, так как местами тропинка тянулась по самому краю обрыва над ворчавшим внизу Витимом. Он тогда не мог разобраться, чего же опасался больше - что погибнет старик или вместе с ним исчезнут яковлевские драгоценности и то злополучное письмо. Вначале, еще в избушке, он хотел все изъять, но решил, что письмо и драгоценности должен доставить и сдать сам Драгин, объяснив, как они к нему попали.
        В прокуратуру они пришли в конце рабочего дня, когда прокурор собрался домой. Сначала он нетерпеливо слушал Сомова, а потом, когда понял, в чем дело, вызвал следователя - пожилую женщину, велел ей найти понятых, и прямо в его кабинете начали переписывать содержимое шкатулки. Золотых и платиновых вещей с драгоценными камнями оказалось много. Перечень занял несколько страниц. Когда, наконец, с описью было покончено и шкатулка, упакованная в бумагу и опечатанная сургучными печатями, улеглась в прокурорском сейфе, дошла очередь до письма. Начался допрос Драгина, следователь записывала показания, а прокурор и Сомов задавали вопросы...
        - После допроса Драгина, - продолжал Сомов, - стало очевидно, что он семью Яковлевых не убивал и к этому преступлению не имеет отношения.
        - Хватит загадок, Сомов, не темни, давай подробно, - восстанавливая тишину, потребовал председательствующий.
        - Там, в прокуратуре, в Романовке, - продолжал Сомов, - Драгин рассказал, что вместе с Фридрихом Лыткиным он несколько сезонов белковал, заготавливал рыбу, добывал кедровые орехи и не раз рассказывал ему о своих богатых родственниках. Зимой 1959 года после окончания охоты они заготавливали лес и комлем падающей лиственницы Фридриху перебило ногу. Лечили его в Романовке, затем в Чите, а летом следующего, шестидесятого года отправили на курорт. Спиридон попросил его навести справки о родственниках, и Лыткин привез их адрес. В том же году зимой Лыткин собрался в Москву показать специалистам больную ногу, и Драгин попросил его заехать в наш город и передать письмо и гостинцы своим родственникам. Лыткин, как потом он сам говорил Драгину, через щель в двери передал письмо Марфе, она прочла и впустила его в квартиру. Преступник оглушил хозяйку, убил больного Родиона, а когда пришла Людмила, то расправился и с ней. Лыткин пытал Марфу, и она сказала о тайнике. Захватил шкатулку, наличные деньги, а заодно письмо и посылку Драгина, чтоб не оставлять улик, поджег квартиру и в этот же день отправился в Москву.
В столице Фридриха насмерть перепугала случайная проверка документов, и он вернулся в Романовку переждать, пока кончится переполох, связанный с убийством. Но и в Романовке Лыткину оставаться было страшно. Сестра, жена Спиридона, рассказала, что к ней приходили работники милиции и спрашивали Спиридона, который в то время по заданию заготконторы собирал у охотников пушнину, ездил по всему району. Пока Алексей Иванович Фролов отыскивал и затем допрашивал Драгина в Улан-Телембе, Лыткин распустил слух, что уезжает на север. Но ему было страшно выбираться на железную дорогу, где милиция, где проверяют документы, и он подался в тайгу, в затон. Решил укрыться в драгинской избушке, где были съестные припасы, порох и дробь. После разговора с Фроловым Драгин сразу же догадался, что убийство и ограбление Яковлевых - дело рук его племянника. Но свое предположение на допросе он скрыл и начал искать Лыткина сам. Совершенно неожиданно он встретил его в своей избушке. Вначале Фридрих солгал, сказав, что не был у Яковлевых, но Спиридон, зная подробности их гибели, заставил Лыткина сознаться в убийстве своих
родственников и собственноручно написать признание на том самом письме, из-за которого Марфа открыла дверь незнакомому человеку. Лыткин написал, а потом схватился за нож, но Драгин успел выстрелить первым.
        Вместе с прокурором, судебно-медицинским экспертом и работниками милиции мы уже на катере отправились в затон. Драгин показал место, где похоронил труп, и мы произвели эксгумацию. На останках судебно-медицинский врач нашел осколочный перелом правого бедра, и впоследствии экспертиза, сравнивая рентгенограмму, установила точно, что убит именно Лыткин. Убит выстрелом в грудь зарядом картечи. Еще там, на месте эксгумации, Драгину стало плохо: он потерял сознание. Мы на носилках перенесли его на катер, доставили в Романовку, положили в больницу, но с ним случился второй инфаркт, и он умер.
        - Есть к Сомову вопросы? - спросил председательствующий. Но зал молчал. Казалось, каждый старался осмыслить услышанное. - Если вопросов нет, предоставим слово начальнику инспекции.
        - К тому, что рассказал нам Сомов о деле Яковлевых, мне фактически добавить нечего, - начал полковник. - Жаль, конечно, что, выступая с этой трибуны, он не дал оценку своим поступкам. Мы много и подолгу с ним разговаривали, и я понял, что Сомов до сих пор не раскаивается в том, что сделал. А если и соглашается, что грубейшим образом нарушил законность, то тут же не забывает напомнить, что «он раскрыл».
        - За что наказали Фролова? - кто-то выкрикнул из зала. И сразу же еще несколько человек повторили этот вопрос.
        - Сегодня начальник управления по материалам нашего расследования подписал два приказа.
        Начальник инспекции развязал тесемки своей папки, вытащил документ и стал читать:
        - «...За слабую воспитательную работу и недостаточный контроль за подчиненными, в результате чего в отделе было допущено грубейшее нарушение социалистической законности, начальнику уголовного розыска полковнику А. Ф. Смирнову объявить строгий выговор. Начальника первого отделения отдела уголовного розыска майора А. И. Фролова предупредить о неполном служебном соответствии». - Начальник инспекции пристально оглядел примолкший зал, отложил приказ и продолжал: - Не разобрались они в характере своего подчиненного, не контролировали должным образом его работу. Не поняли, что раскрытие сложного преступления для Сомова стало самоцелью, способом самоутверждения. Он не считался ни с законом, ни со средствами достижения своей цели. Только цель. Любой ценой. Гипертрофированное честолюбие в нашем деле граничит с профессиональной непригодностью. С коммунистов - руководителей отдела мы еще спросим. Но виноваты и комсомольцы. Не обратили достаточного внимания на нового сослуживца, оставили его наедине с его честолюбивыми планами. Сомов, как инспектор, как сотрудник уголовного розыска, как комсомолец, должен был
поступить иначе. Ему достаточно было доложить майору Фролову или полковнику Смирнову сведения, которые он скрыл, и убийство Яковлевых было бы раскрыто законным путем. Кстати, Сомов подвел и отца своего - участника Великой Отечественной войны, кавалера многих правительственных наград. Отправившись в тайгу, он взял наградное оружие отца. Мы вынуждены были изъять именной пистолет. Как решите вы, комсомольцы, вопрос о пребывании Сомова в комсомоле, я не знаю, решение же руководства Управления внутренних дел я сообщу в конце собрания.
        - Я пытался подружиться с Сомовым, - неторопливо говорил взявший слово инспектор Шаламов. - Мы ведь в одном отделении, и комнаты наши рядом, но ничего не получилось. Спрашивал, как ему помочь, а он смеется. Я как-то предложил ему обсудить со мной все его выводы, так он ответил, что разговаривать со мной по делу не стоит, потому что я ничего в этом не смыслю. Не получилось у меня с ним дружбы. Что касается частного расследования и безобразий со стариком, то тут просто диву даешься. У нас о таких методах и приемах никто и не слыхивал. Сомов должен знать, что соблюдение социалистической законности для нас альфа и омега.
        - Что ты предлагаешь? - выкрикнули из зала.
        - Я предлагаю... - Шаламов задумался. - Предлагаю объявить Сомову строгий выговор с занесением в личную карточку.
        На трибуну поднялся инспектор Потеряйко и сердито обрушился на своего товарища:
        - Уж больно ты добренький, Шаламов. Давайте разберемся: Сомов заподозрил Драгина... Но ведь он мог подозревать и кого-то другого. Представь на минуту, Шаламов, что Николай с пистолетом в руках набросился на твоего отца и довел его до инфаркта? Что бы ты предложил тогда? Скажи нам, - обратился Потеряйко к Сомову. - Ты предполагал, что Лыткин убит? Нет? Это и понятно. Вот смотрите, товарищи. Он обвинял Драгина в убийстве Яковлевых. Так? Обвинял в том, чего тот и не думал совершать. Больше того, Драгин мечтал восстановить отношения с родственниками. А ты Драгина за грудки, а его собаку наповал? Нет, так не годится, нельзя нам творить то, что бог на душу положит, как захочет моя левая нога. Закон для всех один, и мы должны его строго соблюдать. А ты, Николай, его грубо нарушил, самым бесцеремонным образом. Нельзя же ради престижа лезть напролом в нашем деле. Я предлагаю исключить Сомова из комсомола и просить руководство управления отдать его под суд.
        - У тебя, Сомов, красный диплом. Все знают, что юридический факультет ты закончил с отличием, - говорила молодая женщина в форме старшего лейтенанта милиции. - Я закончила тот же факультет на два года раньше тебя, и просто в голове не укладывается: как ты - человек, прекрасно знающий советское уголовное право, смог так поступить? В газетах, по радио мы ежедневно читаем и слышим, как наша партия, государство, вся страна выступают в защиту прав человека, как постоянно, незыблемо укрепляется социалистическая законность. А ты, Сомов, своим поступком облил грязью весь наш коллектив. - Старший лейтенант направилась в зал. Остановившись у рампы, посмотрела на Николая. - Опасный ты человек, Сомов, для нашей работы. Очень опасный. Такие могут к собственной цели пройти по трупам. Я присоединяюсь к предложению Потеряйко.
        Прения продолжались долго. Николай плохо слушал, плохо воспринимал происходящее.
        Он понимал, что вот здесь, сейчас решается его судьба, и ему хотелось вскочить и громко, на весь зал, крикнуть, что он глубоко сожалеет и раскаивается, согласен на любое наказание, лишь бы остаться в уголовном розыске, что он полюбил эту работу и будет честно трудиться. Но решиться на такое признание не хватило сил да и не позволял характер.
        Когда майор Фролов попросил слова, зал настороженно притих. Алексей Иванович поднялся на сцену, молча постоял, словно размышляя, с чего начать, и со своей грубоватой прямотой заявил:
        - Я виноват в том, что натворил Сомов, и наказали меня правильно. Не заметил, когда и как парень превратился в кустаря-одиночку и со своим честолюбием погряз в тридцати шести томах «Тайны». Тут предлагают исключить и выгнать Сомова, а я прошу оставить его под мою ответственность...
        Сомов понял, что совсем не знает своего начальника. Он и не помышлял, что именно Алексей Иванович станет на его защиту. А он, Сомов, даже не рассказал ему о своем последнем разговоре с Драгиным. Спиридон перед смертью позвал его и, собравшись с силами, попросил: «Людям скажи, что нет на мне крови сродственников. Я давно им все простил. Марфу-то я любил. Тогда, в Старицах, Родион стрелял в председателя и свой карабин у меня спрятал. Оружье-то нашли, меня в каталажку, а тут Марфа на свидание приехала, плачет, в ногах валяется: сознайся, мол, возьми на себя вину, не оставляй Людмилу без воспитателя. Я и согласился прикрыть Родиона, как и он прикрыл наш грех с Марфой. Людмила-то - дочь моя кровная...». Это были последние слова Спиридона Драгина.
        После собрания Сомов подошел к Фролову:
        - Простите, Алексей Иванович, я все понял...
        - Ох, боюсь, что еще не все. - Фролов внимательно оглядел своего подчиненного, грубовато усмехнулся и посоветовал: - Прочти клятву Гиппократа. Она хоть и для медиков, но и нам тоже подходит. Там хорошо сказано, как будто специально для нас, дословно не помню, но смысл такой: борясь со злом, не причиняй сам зла людям.