Ангел мщения Галина Владимировна Романова
        Несколько лет назад Инна нарушила закон, и, хотя никто из-за этого не пострадал, теперь ей приходится помогать старому приятелю, который слишком много о ней знает. А именно: согласиться передать его знакомому в зале суда термос с чаем и бутерброды. На первый взгляд в этой просьбе нет ничего криминального, и Инна свою миссию выполняет. Вот только в последний момент понимает, что в сумке у нее вовсе не термос, а взрывное устройство…
        Галина Романова
        Ангел мщения
        Глава 1
        — Встать, суд идет!  — скомандовала секретарь суда.
        Зал заполнился шорохом, все послушно поднялись.
        На ее взгляд, для такой важной должности девица была слишком молодой и оттого, наверное, казалась слишком взволнованной. Она заметила, что руки ее подрагивают. Волнуется? Возможно.
        Хотя…
        Хотя она запросто могла быть неврастеничкой. Или тайной алкоголичкой. И заедала по утрам ночной перегар чем-нибудь ароматным. И долго пыталась потом привести в порядок свою невзрачную внешность. Трясущиеся руки не слушались. Пряди волос выбивались из прически, стрелки на глазах выходили неровными.
        Да, наверное, девица и правда пьет. И на службе ее держат, не выгоняют, скорее из жалости, чем из-за ее профессиональных навыков. Какие навыки у секретарей суда? Что в них необычного? Ничего.
        Кстати, о жалости!
        Она обвела взглядом присутствующих.
        Интересно, кто они — эти люди? Много ли среди них искренне сочувствующих? Много ли жалеющих того, кто сейчас находится на скамье подсудимых? Или все же больше любопытных? Тех, кто любит чужие скандалы. Кто полощет их, как застиранные кальсоны в грязной воде. Кто смакует их, приукрашает подробностями, рассказывая, и засыпает ночью в своей уютной кроватке с ощущением счастья. С мыслями, что это не его беда, не его неприятности.
        Много ли здесь таких? Или она одна здесь такая — алчная до чужой беды?
        — Прошу садиться,  — скомандовала секретарь суда и неуверенно села сама.
        Точно пьет. Или тяжело болеет. А может, ее парень бросил? Или муж? И девушка страдает теперь, терзается мыслями: что она сделала не так. Не спит ночами, а утром кое-как собирается на службу, не подозревая, что станет предметом пристального внимания кого-то из зрителей. Может быть и такое…
        Зал наполнился тем же шелестящим шорохом, публика в зале суда опустилась на свои места.
        Она тоже села. Тут же привычно потрогала сумку с бутербродами. Все на месте. Все четыре бутерброда. По два на каждое заседание. Это было первым. Еще одно — обязательное для сегодняшнего посещения — в соседнем районе состоится ближе к вечеру. Она успевает.
        В перерыве первого заседания она съест два первых бутерброда с колбасой, запьет чаем из термоса. Оставшиеся два — с маслом и сыром — съест перед вторым заседанием. Допьет чай.
        Домой вернется поздно. Уставшей, пропахшей потом, с провонявшей едой сумкой, но, как обычно, на эмоциональном подъеме. Потому что совершенно точно ее заряжала чужая беда. Она делала ее сильнее. Чужая беда заставляла ее чувствовать себя счастливой. И даже собственная ненужность казалась как нельзя кстати.
        Вернувшись домой, она сначала привычно выпотрошит и вымоет сумку, повесит ее на балконе сушиться. Потом наберет полную ванну горячей воды и погрузится в нее минут на двадцать-тридцать. И будет блаженно жмуриться: вот как у нее все хорошо в жизни складывается. У нее есть ванна, горячая вода, пушистое полотенце, чистая байковая пижамка висит на крючке. В кухне ее ждет чашка теплого молока со сдобной булочкой. И мягкая постелька уже разобрана. А у того, кого сегодня вывели из зала суда в наручниках, ничего этого нет! И будет еще ох как нескоро. Он или она, в зависимости от того, кого минувшим днем осудили на долгий срок заключения, корчится теперь на нарах, терпит издевательства сокамерников и проклинает себя за ошибки.
        А у нее вот есть отдельная квартирка. Своя собственная, не арендованная. В квартирке этой есть все для удобного проживания — кухня, ванная комната, небольшая спаленка и самая настоящая гостиная с большим телевизором и мягкой мебелью, на которую она сама лично сшила красивые чехлы.
        Квартирка ей досталась не совсем праведно. Не совсем честно. Если уж совсем откровенно, то самым настоящим преступным способом она ею завладела. Но ведь сумела! Не попалась! Живет в ней уже семь лет. И наслаждается своим собственным счастьем, формулу которого вывела для себя еще десять лет назад.
        До этого мучилась. Ох как она мучилась и страдала, глупая! Считала себя некрасивой, обделенной вниманием, ущербной, неудачливой. Часто плакала в одиночестве. Ненавидела свое отражение в зеркале. И даже, дурочка, всерьез подумывала о самоубийстве. А потом случилось «вдруг». Это самое «вдруг» перевернуло всю ее жизнь. Все ее представления об истинном счастье. И она впервые осознала всю силу изречения: не было счастья, да несчастье помогло.
        Ей в самом деле помогло несчастье.
        Случилось это…
        Да, точно, почти десять лет назад. Они с подругами окончили школу, рассовали документы по вузам. С сентября собирались приступать к учебе. А пока было лето — знойное, свободное, пьянящее. Они пропадали на пляжах, ночами тусили в клубах, знакомились с парнями, спали с ними иногда.
        Честнее, подруги знакомились с парнями и спали с ними иногда. Ей не доставалось ни знакомств, ни секса. Она сомневалась, что ее вообще замечали. И страдала. И плакала. Мать, замечая по утрам ее опухшее лицо и красные глаза, подозревала ее в злоупотреблениях. И ворчала. И грозилась не отпустить на учебу в другой город.
        — Ты там совершенно опустишься!  — восклицала она, не догадываясь о причинах, поскольку считала свою дочку прехорошенькой.  — Без надзора! Ты же всегда была серьезной девочкой, чего тебя так перекосило?
        Да, она всегда была серьезной девочкой. И достаточно умной, чтобы понять: ее никогда не полюбит красивый парень. Тот, о котором она втайне мечтала. И, отчаявшись, она даже попытала себя с женщиной. Но была с позором изгнана.
        — Ты не из наших,  — было сказано ей в спину.  — Поищи парня.
        Легко сказать! А она чем все это время занималась? Она его искала. Но тщетно. Ее не замечали.
        И потом это — вдруг…
        Вечер был прощальным, августовским. Они собирались разъезжаться. Решено было собраться в любимом клубе. Собрались. Шумные, загорелые, красивые, заметные. Правда, не все.
        Они семеро заняли центральный столик, заказав его заранее. Он всегда был занят, если явиться без предварительного заказа. Было много выпито к тому моменту, как в клуб ввалились такие же шумные загорелые абитуриенты мужского пола. Их тоже было семеро. Они сразу обступили их столик, начали клеиться.
        — О, парни! Как говорится, каждой твари по паре!  — восклицала Нина — самая эффектная из них. И, не вставая с места, красиво переплела длинные ноги, выдвинув их из-под стола.  — По паре.
        Нина ошиблась. Пары не хватило. Не хватило пары их несчастной, незаметной подруге. Потому что сразу двое принялись обхаживать Нину.
        А очень привлекательной дочери заботливой мамы приходилось лишь жалко улыбаться и делать вид, что все хорошо. Что она всем довольна. Что ей весело. И что она тоже хочет попробовать тех дивных таблеток, от которых им станет еще веселее.
        А потом вдруг и случилось это самое «вдруг». Начались маски-шоу. В зал ворвались сотрудники ОМОНа и приказали всем лечь лицом вниз. Подчинились не все и не сразу, народу было очень много. Кто изрядно во хмелю, кто-то под «дурью». Бестолковились, кричали, размахивали руками, грозили расправой, звонили адвокатам. Хаос. На какое-то время в зале воцарился дикий хаос.
        Она скорее угадала, чем почувствовала чужие руки в своем заднем кармане новеньких джинсов. Чужие, мужские руки, ошибиться она не могла. Это было так ново, так волнующе. Перед тем как в ухо ей жарко шепнули, она даже подумала, что уже начался обыск и ее щупает кто-то из омоновцев.
        — Не поворачивайся,  — приказал ей жаркий шепот, который она тут же узнала.  — Вынеси то, что я тебе положил в задний карман. Я потом заберу.
        — Но как? Как я пройду? Выходы перекрыты.
        — Я сейчас их отвлеку. А ты дуй на выход. Тебя не остановят.
        Как в воду глядел! Ее и правда никто не остановил. После того как новый знакомый, весь вечер не отходивший от Нины, поднял отвлекающий шум, она проскользнула мимо двух омоновцев, болтающих друг с другом на выходе, совершенно незамеченной. Она словно превратилась в призрак. Ее просто не увидели!
        — Хорошее качество,  — похвалил ее на следующий день новый знакомый, забирая пакетик с таблетками.  — Для нашего дела — незаменимое.
        Оказалось, что это качество — быть незаметной, очень хорошо оплачивается. За неделю, которая предшествовала ее отъезду на учебу, она неплохо заработала, выполнив пару поручений симпатичного властного парня.
        Потом она уехала учиться. Училась средне, подрабатывала, несколько раз пыталась завязать отношения. Но все быстро угасало. Она оказывалась не той, парни оказывались не теми. Она не страдала. Просто жила дальше.
        Неожиданно пришло известие из родного города: скоро должен был состояться суд над тем самым парнем, которому она помогала. Он все же попался со своими таблетками и кое с чем посерьезнее. Ему грозил немалый срок. Так мать сказала. Подруги, которых она обзвонила, подтвердили. И это неожиданно причинило ей боль. И, отпросившись в университете, она поехала на родину. И просидела целых три дня в зале суда, внимательно слушая адвоката, прокурора, свидетелей и не сводя взгляда с того человека, который открыл в ней поразительное полезное качество — быть незаметной в нужный момент.
        Казалось странным, но подсудимый не сводил с нее взгляда. Пристального, загадочного и будто бы нежного. И последнее слово, которое он взял перед оглашением приговора, было обращено не к суду и присяжным, а именно к ней. Она была в этом уверена.
        — Пусть мой пример послужит уроком,  — говорил он, глядя только на нее.  — Пусть никто не повторяет моих ошибок.
        — Вы раскаиваетесь?  — спросил его судья.  — Вы раскаиваетесь в том, что совершали?
        — Я?  — Он, уже знающий, какой срок ему влепят, неожиданно отрицательно мотнул головой.  — В том, что совершал — нет, не раскаиваюсь. Раскаиваюсь в том, как я это совершал.
        — То есть?  — Лицо пожилого судьи недоуменно вытянулось.
        — Я наделал много непростительных ошибок, поэтому и попался. И хочу, чтобы никто их не совершал. Неуязвимость — удел немногих. Этому нужно и можно научиться.
        — Чему?!  — возмутился судья.  — Быть преступником?!
        — Быть неуязвимым, непойманным и оставаться безнаказанным.
        И с многозначительной ухмылкой, адресованной лишь ей, ей одной, он опустился на скамью подсудимых.
        Пятнадцать лет. Пятнадцать лет строгого режима он получил за свое преступление. А она — тупую боль в сердце, не покидавшую ее почти год. Потом прошло. Закрутилась в учебе, на подработках, в новых отношениях, не имеющих никакого будущего. Нахватала хвостов, и ее поперли из общежития. Пришлось искать комнату. Нашла. Нашла именно то, что искала: старая больная хозяйка квартиры требовала ухода, общения. И за это дополнение к комнате брала с квартирантки мизерную плату. Они сблизились. Подружились.
        — Была бы ты моей родственницей, запросто квартиру тебе отписала бы,  — восклицала неоднократно хозяйка за вечерним чаем.  — А так не могу. Ты не родня. Не могу, извини. У меня принцип.
        Она не возражала. Улыбалась. И потихоньку бегала на заседания суда, где рассматривались дела черных риелторов, аферистов с недвижимостью и алчных родственников, отправивших на тот свет кого-то из своих близких ради квадратных метров.
        Она внимательно слушала адвокатов, прокурорских, свидетелей, самих подсудимых. Слушала, анализировала, мысленно составляла схемы их преступлений по-своему. Она пыталась следовать совету. Пыталась быть умнее, изворотливее, расчетливее. Пыталась руководствоваться разумом, а не чувствами. Она училась быть неуязвимой.
        Он так велел.
        Оформить квартиру на себя по договору пожизненной ренты оказалось проще, чем она предполагала. Для начала был найден нечистый на руку нотариус. Она спросила: сколько? Он ответил. Она уговорила мать взять деньги в банке, соврав про ипотеку. Та не отказала. И все прошло как по маслу. Хозяйка квартиры подписала договор пожизненной ренты, даже не подозревая, что именно подписывает. До самой смерти была уверена, что общалась за чаем с представителем ЖЭКа. Умерла старая женщина, к слову, своей смертью. Без посторонней помощи. Она ее не торопила, испытывая что-то вроде угрызений совести из-за обмана.
        Квартира перешла в ее собственность.
        Она окончила университет. Устроилась на хорошую работу с приличной зарплатой. Отдала долг матери. Обустроила свое жилище, превратив его в уютное неприступное гнездышко. И… заскучала.
        Поняла, что просто жить, не претворяя в жизнь ЕГО наказы, невозможно скучно. И даже отношения с мужчинами, которые время от времени у нее все же случались, не радовали. Встречи с подругами казались скучными. Разговоры о тряпках, мужьях и новорожденных детях вызывали зевоту. Ей было мало удовольствия наблюдать их милые радости. Она не разделяла их щенячьих восторгов по поводу первого появившегося молочного зуба. Ей необходим был всплеск, контраст. И спустя какое-то время она вновь оказалась среди зрителей. Она вновь очутилась в зале суда. И поняла, что оживает.
        Она посещала не всякие громкие процессы. Не все ей было интересно. А уж то, что цепляло, не пропускала никогда. И ходила туда как на работу. Даже приходилось брать больничные или дни за свой счет, если дела, рассматриваемые в суде, оказывались резонансными, возбуждающими ее до бессонницы.
        Сегодняшний дневной процесс был как раз таким. Вечернее слушание отличалось, но тоже будоражило воображение.
        — В зал суда приглашается свидетель со стороны защиты,  — провозгласила судья, молодая женщина строгой внешности.
        Слушание началось…
        Глава 2
        — Ты куда это собрался?!
        Мать, нагнувшаяся, чтобы застегнуть молнии на демисезонных сапогах, резко выпрямилась. Кровь, хлынувшая ей в лицо, раскрасила щеки и скулы рваными пятнами. Ненакрашенные губы сделались синими. Глаза подозрительно прищурились.
        — Я задала вопрос, Владик!
        — Я с тобой.
        — Куда со мной?!  — Ее сизые губы приоткрылись, превратившись в букву «о».  — В зал суда?! Ты в своем уме?!
        Все это она выпалила, почти не шевеля губами, буква «о» почти не пострадала, выпуская сквозь себя материно гневное шипение.
        — Да, я в своем уме, ма. Я хочу присутствовать в зале суда, где станут выносить приговор моему отцу, который ни в чем не виноват. Я хочу видеть…
        Он запнулся, опустил голову. Подумал, что может сказать из правды, которая бы не так сильно напугала мать. Ничего не придумывалось. И он соврал:
        — Я хочу видеть отца, мам. Я соскучился.
        — Ох, господи!  — Мать шагнула вперед, схватила его за воротник джинсовой рубашки, рванула на себя, прижалась, прошептала ему в ухо:  — Врешь ты все, Владик. Знаю я, зачем ты туда рвешься.
        — Зачем?
        Стоять в обнимку с матерью было не очень как-то. Пацаны сказали бы, что так стоять с матерью — обнявшись — западло. Но их сейчас не было рядом. Значит, не увидят, значит, не осудят. А мать собиралась сказать что-то важное. Следовало потерпеть ее объятия и послушать.
        — Зачем, мам?
        — Хочешь всех, кто против отца свидетельствовать станет, рассмотреть повнимательнее,  — произнесла она, всхлипнув.  — Рассмотреть и запомнить. Только зачем?! Скажи, зачем?
        — Никого я не хочу запомнить, отстань!  — Он грубо отстранился, повернулся к матери спиной, шагнул к туалету.  — Подожди меня в машине, мне надо в туалет. Я быстро.
        Оба знали, что в туалет ему не надо, он оттуда вышел десять минут назад. А надо справиться со слезами, прихлынувшими к глазам, с рыданиями, перехватившими горло. Это матери позволительно было реветь день и ночь. Ему нельзя. Он должен быть сильным, ему уже шестнадцать лет. Он остался у нее один на сегодня. После того, как погиб Игорек — его младший брат. После того как взяли под стражу отца, он у матери остался один.
        — Я жду тебя в машине,  — проговорила мать задушенным голосом и выскочила из квартиры, чтобы он тоже не успел заметить ее слез.
        Владик прошел мимо туалета. Вошел в ванную, пустил воду, оперся ладонями о край раковины, согнулся от резкой боли в желудке. Эта боль изводила его. Она выжигала все его внутренности. Доктора и таблетки не помогали. Слезы не приносили облегчения. Лишь мысли о мести, страшной мести виновным делали ее слабее, как-то ее притупляли. И Владик был совершенно точно уверен, что как только он отомстит за брата и за отца, эта боль совершенно исчезнет. Только надо точно знать, кому мстить. И как-то подготовиться. Не лезть на рожон, как отец. Что он сотворил с пьяных глаз, а?! Взял и сбил на машине сына того мужика, который сбил на машине Игоря! Умышленно! Днем! Прилюдно! И, что особенно отягчало его вину,  — будучи пьяным.
        — В лучшем случае пять лет поселения,  — удрученно качал головой озабоченный адвокат.  — Я, конечно, сделаю все, что смогу, но я не Бог! Иван Гаврилович совершенно не сотрудничает со следствием. Твердит направо и налево, что осознавал, что делал. И имел неосторожность обмолвиться об этом при журналистах. Это была его роковая ошибка, Нина Николаевна. Понимаете?
        Нина Николаевна все понимала и поэтому уже готовила отцу рюкзак к приговору.
        — Разумеется, суд примет во внимание, что Иван Гаврилович находился в состоянии глубокого стресса после гибели младшего сына. Разумеется, суд учтет, что пострадавший в результате наезда отделался несущественными травмами, но…  — адвокат печально вздыхал.  — Но вы сами знаете, Нина Николаевна, кем является отец пострадавшей стороны.
        — Знаю. Он работает во власти,  — кивала мать, скорбно поджимая ненакрашенные губы.  — Все знаю. И про рычаги воздействия. И про подставное лицо, которое якобы угнало его машину в день гибели моего младшего сына. И про протоколы знаю, появившиеся задним числом в деле. Что мне-то делать, господин адвокат?!
        — Смириться,  — опускал голову адвокат, сидя за их столом в гостиной.  — И ждать решения суда. Но прошу вас, не уповайте особо. В лучшем случае пять лет поселения. В худшем — срок в колонии общего режима. Поговорили бы вы с ним, Нина Николаевна.
        Мать говорила. Плакала. Ругалась. Угрожала, что не станет ждать отца с зоны. Что не допустит старшего сына до свиданий с ним, если он не поменяет своего поведения. Отец оставался непреклонен.
        — Я эту властную рожу с довольной улыбкой видеть не могу, мать,  — скрипел отец зубами во время коротких свиданий.  — У его пацана четыре царапины. А нашего… А нашего Гошки нет!
        И они принимались в голос реветь. Так мать рассказывала. И она уже почти смирилась с тем, что отец сядет.
        — Не могу я заставить его унизиться перед этой…  — мать проглатывала ругательства.  — Не могу я заставить отца просить у него прощения, Владик. Я бы и сама не стала. Никогда!
        Владик тоже не стал бы просить прощения у человека, убившего его младшего брата и подведшего под обвинения подставное лицо. Ни за что не стал бы. Ни у него, ни у его сыночка. Пусть они просят у них прощения. И пощады. Пусть просят пощады, сволочи!
        Боль в желудке неожиданно прошла. Он умылся ледяной водой, кое-как вытерся полотенцем, вернулся в прихожую, надел куртку Игоря.
        Красивая куртка, фирменная. Она была великовата брату, и он изо всех сил старался поскорее до нее вырасти, чтобы сидела ладно, чтобы он в ней девчонкам из класса нравился.
        Не вырастет теперь. И никому уже никогда не понравится. Этого права его лишил водитель лихач, сбивший Игоря на пешеходном переходе. Лишил права жить. Но…
        Но не лишил права быть отмщенным. Да. И пусть будет так!
        Владик взъерошил перед зеркалом короткую челку, пшикнул на нее лаком, застегнул куртку брата до самого подбородка. И вышел из квартиры.
        — Чего так долго? Заседание вот-вот начнется,  — проворчала мать, подавила горестный вздох, заметив на нем куртку младшего сына.  — И чего, спрашивается, на вечер перенесли?
        — Чтобы истцам удобно было. Забыла? Адвокат говорил,  — буркнул он, отворачиваясь к окну.
        Он все время боялся, что мать прочтет в его глазах боль и примется его жалеть как маленького. И тогда он точно поплывет, рассопливится. Так нельзя! Он взрослый!
        Выглядит, во всяком случае, старше своих лет. Девчонка, с которой он переспал на прошлой неделе, думала, что ему восемнадцать.
        Это был второй секс в его жизни. Про первый даже вспоминать не хочется. Стыдоба одна. Второй вышел что надо. Он сам себе казался умелым, опытным и неутомимым. Девчонка тоже похвалила, а она в этом толк знала. Так пацаны сказали, когда рекомендовали ее ему.
        Так вот, она страшно удивилась, когда узнала, сколько ему лет.
        — А ты хорош, Владик!  — восхищенно крутила она головой, одеваясь.  — Может, увидимся как-нибудь?
        — Может быть,  — ответил он и, не стесняясь собственной наготы, принялся собирать свои вещи по комнате друга.  — Телефончик оставь…
        Всю дорогу мать молчала, сосредоточившись на дороге. И, лишь выйдя на улицу, коротко обронила:
        — Ну, с Богом!
        Владик скривился и промолчал. Он никому не молился. Ни в кого не верил. Ни на кого не надеялся. Ни на кого, кроме себя. Отец, видимо, тоже. Раз ни разу во время заседания не взглянул ни на него, ни на мать. Обособился, понял Владик. Или стыдится. Только чего — вопрос! Того, что жизнь так у него сложилась? Того, что доставил неприятности людям? Или того, что не сумел нормально выполнить то, что собирался?
        Владик искренне надеялся, что отцу стыдно за последнее. И у него от боли перехватило дыхание, и рот непроизвольно распахнулся, когда отец, взяв последнее слово, принялся каяться и просить прощения у этих… У этих…
        — Ма, зачем?!  — тихо простонал он, низко наклоняя голову.  — Зачем?!
        — Так надо, сынок. Так надо,  — прошептала мать.
        И по ее тону Владик понял: она знала. Она знала, что отец начнет каяться. Ну, разве так можно!
        В перерыве он выскочил из зала суда в коридор, сбросив с себя руку матери, которая пыталась его остановить. Пробежал коридором до лестницы запасного выхода, у которого дежурил охранник.
        — Я подышать,  — буркнул Владик, толкая дверь.
        Его не остановили. Он спустился по ступенькам на один лестничный пролет, встал у окна, прижался лбом к стеклу и глухо простонал:
        — Сволочи… Ненавижу… Убью…
        Неожиданно за его спиной кто-то осторожно кашлянул. Владик резко обернулся. Женщина. За его спиной стояла женщина с сигаретой на изготовку.
        — Куришь?  — спросила она, приглашающе дернув сигаретой.
        — Нет.  — Он пододвинулся, давая ей возможность встать у открытого окна.
        — И это правильно,  — она прикурила от изящной зажигалки в виде женской кисти. Глубоко втянула дым, зажмурившись, выдохнула в окно.  — А вот то, что не контролируешь эмоции,  — это неправильно.
        — Что?!  — Он отшатнулся от курившей тетки.  — Да кто вы такая, чтобы судить! Он, они моего брата… А отец! Он даже отомстить толком не сумел! Сидит на скамейке этой непонятно за что! И теперь еще и раскаивается!
        Последнее слово он выплюнул с брезгливой гримасой на лице.
        — Думаю, ты просто его не понял, парень.
        Она курила как-то странно: бережно, не торопясь. Не впопыхах, не как заядлый курильщик.
        — Вообще-то я не курю,  — поймала она его заинтересованный взгляд.
        — А сейчас что делаете, балуетесь?  — скривил он недоверчиво губы.
        — Сейчас я наслаждаюсь запретным,  — улыбнулась она мимолетной, странной улыбкой.  — И наблюдаю. И коллекционирую.
        — Что, что? Вы не в себе, что ли?  — Ему захотелось уйти от этой чудной тетки непонятной внешности неопознанного возраста.  — Чё коллекционировать можно здесь? Чё наблюдать?
        — Наблюдаю людей. Коллекционирую чужие ошибки.
        — Зачем это?  — Он все же притормозил.
        — Чтобы не наделать собственных. Твой отец молодец, вовремя осознал, что игра в гордость не принесет удовлетворения.
        — А что же может принести ему удовлетворение? Что? Раскаяние!  — он чуть не захлебнулся этим словом.
        — Месть, мой мальчик. Только она поможет ему вытерпеть боль…
        Глава 3
        — Условно?! Что? Ему дали условно?
        Лицо его жены, невероятно изменившееся за последние два года из-за частых косметических процедур, сделалось похоже на страшную маску. Губы, которые уже не держали форму из-за постоянных инъекций ботокса и напоминали истрепанные поролоновые валики, задергались.
        — Ты! Ты ни на что не годен! Ты… Слабак! Тряпка! Твоего сына переехало пьяное быдло, умышленно, белым днем, на глазах кучи народа, а ты… Ты позволил ему выйти из зала суда!
        Она не орала, нет. Она выговаривала все это тихим, до омерзения тихим голосом. Она ни разу за их совместную жизнь не накричала на него. Всегда оскорбляла тихо. Со стороны могло показаться, что его жена говорит о чем-то вежливо. Просто беседует. Но ее негромкий, вежливый речитатив был для него пыткой.
        Он ненавидел ее голос. Ненавидел ее изменившуюся внешность. Ненавидел манерность, способность мило улыбаться людям, которых она тайно презирала. Он ненавидел фальшь, которой были пропитаны их отношения. С некоторых пор…
        — Он раскаялся,  — ответил он так же тихо.
        Нет, нет, он вовсе не собирался следовать ее совету — ругаться так, чтобы не привлекать внимания прислуги, членов семьи. Просто через две двери от их комнаты располагалась спальня сына. И он еще спал. Не следовало его будить грубым криком. Парню и так досталось. А он ни в чем не виноват.
        — Что?! Раскаялся? И ты… Ты, тряпка, в самом деле в это веришь?
        Взметнув шелковым подолом длинного халата, его жена принялась носиться по спальне, благо разбежаться было где. Тридцать квадратных метров, не считая ниш, в которых были устроены отсеки для хранения одежды и обуви.
        — Он раскаялся! Этот…  — она помолчала, подыскивая нужное слово, и выплюнула, сморщив губы.  — Ванька! Он не может раскаяться! Он лжет! Он притворяется! Усыпляет бдительность!
        — Согласен,  — кинул он, чтобы не раздражать ее еще больше и не слышать уже ее отвратительного тихого голоса.  — Истины в его раскаянии может и не быть. Чего не скажешь, чтобы выйти из тюрьмы?
        Он пожал голыми плечами, ощутил игру хорошей мускулатуры и тут же поймал свое отражение в зеркальной стене напротив их кровати.
        Отражение ему понравилось. Он был в хорошей форме. Пожалуй, в самой лучшей своей форме за последние годы. Он с трудом, но избавился от наметившегося животика и излишне округлого зада. Обзавелся шикарным прессом, раздался в плечах. Еженедельные посещения солярия превратили его тело в мечту любой женщины. Так утверждала его последняя пассия, с которой он закрутил на новогоднем корпоративе. Эта девушка — молодая, амбициозная, на ходу рвала подметки, взбираясь по служебной лестнице. Конечно, не без помощи папы — персоны будто бы влиятельной и весьма загадочной. Но и сама она была большая молодец.
        Не то что его жена Дина!
        Заполучив его в мужья и родив ему сына, она как-то уж слишком быстро успокоилась. Она не перестала следить за собой. Нет, конечно. Напротив, спускала бешеные суммы, чтобы подправить, подтянуть, увеличить что-то на лице и теле. Просто она слишком спокойно стала воспринимать его присутствие рядом. Без уважения, без восторга, без прежнего поклонения. А ему надо, чтобы им гордились, черт побери! Чтобы им восторгались! А не оскорбляли тихим вежливым голосом.
        — Вот и ты со мной согласен, Глеб,  — не меняя интонации, произнесла Дина, замирая возле зеркала в полный рост.  — А все равно позволил ему выйти на свободу.
        — Это не я решал, а суд, дорогая,  — проскрипел Глеб неприятным самому себе голосом. Чтобы вдруг не сорваться на крик.  — Суд так решил. Учитывая незначительную степень повреждений на теле нашего сына, учитывая раскаяние подсудимого и… И учитывая ситуацию.
        — Ситуацию!  — фыркнула она, забрызгав зеркало слюной и не потрудившись его протереть.  — А что, собственно, за ситуация?
        — Не забывай, дорогая, он потерял сына. Тринадцатилетнего подростка.
        — И что?  — Еще одна порция слюны полетела в зеркало. Дина с надменным равнодушием наблюдала за мужем в отражении.  — Так сложились обстоятельства. Судьба! Все равно я считаю, что ты должен был подключить все свои связи. Дернуть за все рычаги, чтобы…
        И он не выдержал. Сорвался с места. Подскочил к ней, схватил за плечи, разворачивая на себя. И зашипел с ненавистью прямо в ее лицо, ставшее за два последних года чужим и противным:
        — А я уже это сделал, дорогая! Я уже подключил все свои связи и дернул за все возможные рычаги, чтобы спасти от тюрьмы… Напомнить — кого?
        — Не надо,  — буркнула она, опуская глаза.  — И отпусти, мне больно.
        — Нет, это мне больно, Дина! Мне!  — Он усилил хватку пальцев, хотя подозревал, что на ее бледной коже могут остаться синяки.  — В кого ты превратилась? В кого?! Чудовище!
        Он оттолкнул ее от себя легонько. Но, видимо, не рассчитал силы, она ударилась головой о зеркало.
        — Сволочь!  — тихо всхлипнула она ему в спину.  — Ненавижу тебя! Ненавижу!
        — Твое право,  — ответил он равнодушно.
        И, не повернувшись, пошел в ванную. Но все же услышал, что она бякала что-то о разводе, который готова ему дать.
        Она! Она готова ему дать развод! Смехота!
        Да он бы еще вчера умчался из этого дома, наплевав, что вложил в него немало собственных средств. Еще вчера развелся бы с ней, забыв и не вспомнив ни разу. Но его статус, его будущее, его карьера тогда были бы поставлены под удар.
        — Мой отец пророчит тебе великое будущее,  — мурлыкала рождественским утром его новая пассия.  — Говорит, что если ты поведешь себя правильно, то со временем можешь оказаться в губернаторском кресле.
        — А правильно — это как?
        Его душа пела в ту минуту. Он надеялся, он ждал, она скажет, что его блестящее будущее неразрывно связано с ее и все в этом духе. Каково же было его разочарование, когда она принялась перечислять:
        — Ты должен быть образцовым мужем и отцом — это первое…
        Потом было второе, третье и четвертое. И оно ему нравилось тоже. И он был готов. Но вот это первое отравляло все.
        — О разводе даже не думай. Никто не станет доверять политику, который бросил свою жену на самом взлете карьеры. Никто не отдаст за него свой голос. Тем более за не известного никому политика, который еще не сумел себя зарекомендовать, не сумел заручиться любовью и поддержкой своего электората.
        — А как же ты? Мы?
        — Какие мы, Глеб? Нет и не будет никаких мы! Вернее, будет, но не так, как ты себе придумал. У тебя уже есть семья. Там и существуй. Жена одна на все времена. А я — твой единомышленник, соратник, если хочешь, твоя правая рука, серый кардинал. И у меня, к слову, уже есть жених.
        — Да?  — Он искренне изумился.  — И кто он? Я его знаю?
        — Ох, вряд ли. Я и сама его толком не знаю. Отец нашел кого-то. Сказал, что надо выйти за него. Надо, значит, надо. Меня вообще семейная жизнь никак не забавляет. Я люблю политику. Ты тоже. Поэтому и срослось у нас.
        Глеб мог ей возразить. И напомнить, что когда корпоратив был в самом разгаре, она нечаянно ворвалась в мужской туалет, перепутала двери. И в тот момент она мало думала о политике. Она просто увидала его без штанов. Будучи изрядно навеселе, нисколько не смутилась, а пристала к нему. И все у них случилось прямо там, в туалете, в одной из кабинок.
        И уже потом они познакомились.
        Но Глеб промолчал. Возражать так вот с ходу, без подготовки, было не в его правилах. Тем более напоминать о ее поступке, который, мягко говоря, можно было счесть неблаговидным.
        Но совету он ее внял. И мечты о разводе с женой загнал в самый дальний угол. И не вспоминал ни разу. До тех пор, пока Дина сама сейчас об этом не проблеяла.
        — Ах ты, сука, а! Ах, сука!  — шептал Глеб, намыливая голову.  — Развода хочешь? Погубить меня хочешь? Мое будущее? Будущее нашего сына погубить желаешь? Я тебе такой развод устрою, тварь! Я тебе…
        Неожиданно в голову пришла мысль, что все проблемы в его жизни мог бы решить один-единственный несчастный случай. Несчастный случай, который оставил бы его вдовцом. Скорбящий по погибшей жене политик вызывает больше сочувствия и доверия, чем политик, состоящий в несчастливом браке. Надо будет сегодня вечером обсудить со своей…
        Нет, нельзя. Этим делиться ни с кем нельзя. Знаешь один — не знает никто. Знают двое — знают все.
        В конце концов, это только его мечты и ничьи больше.
        Глава 4
        Ей неожиданно позвонили. Было уже поздно. Она уже приняла ванну, влезла в пижаму, выпила теплого молока с мягкой сдобной булочкой и валялась в своей кроватке, прогоняя в мыслях сегодняшний судебный процесс. И тут звонок на мобильный. С незнакомого номера. Городского номера. Код ей тоже был неизвестен.
        — Алло. Кто это?  — ответила она настороженным голосом.
        И тут же отогнала прочь испуганные мысли о внезапной болезни матери. Она с ней говорила пару часов назад. С ней все было нормально.
        — Инна Владимировна Комарова?  — спросил незнакомый мужской голос.
        — Да, это я. А кто вы?
        — Это не имеет значения,  — с легким раздражением ответил мужчина.  — С вами хотят поговорить.
        Мгновение в телефоне было тихо. А потом…
        — Привет,  — произнес голос, который она никогда не забывала.
        — Привет,  — выдохнула она, и сердце ее заметалось.
        Инна резко села, оперлась спиной о кроватную спинку.
        — Узнала?  — спросил он безо всякого выражения.
        — Узнала.
        — Значит, представляться нужды нет. Это уже хорошо.  — Долгое молчание, а затем вопрос:  — Как жизнь вообще?
        — Нормально.
        — Работаешь?
        — Да.
        — Как с жильем? Все устроилось?
        — У меня своя квартира,  — ответила она.
        И внутри на мгновение сделалось очень холодно. Что за вопрос? Почему он так спросил? Ему что-то известно?
        — Надеюсь… Надеюсь, со старушкой проблем не возникло?
        — Что? С какой старушкой?
        Организм отозвался мгновенно. Инну затошнило. Перед глазами поплыли огромные радужные круги. Так случалось, когда она долго смотрела на солнце.
        — С той самой старушкой, которая оставила тебе квартиру, Инна. За которой ты ухаживала. Проблем, спрашиваю, не возникло?  — В его голосе появилось нетерпение.
        — Не было никаких проблем. Это была ее добрая воля. И я заслужила,  — быстро проговорила она, стараясь не слушать заполошный стук сердца.
        Откуда он узнал про старуху? Почему вообще о ней — о случайной девчонке — вспомнил спустя столько лет? Откуда узнал ее номер телефона? Она его поменяла не так давно. Его знали немногие.
        — Ну да, ну да, не было никакого мошенничества,  — промурлыкал он со странным утробным хохотком.  — Особенно в том, что старуха подарила тебе квартиру, пребывая в твердой уверенности, что подписывает договор с управляющей компанией.
        Инна слабо охнула и сжалась на кровати.
        Откуда?..
        Господи! Вот оно — возмездие. Вот оно! Настигло ее! А она-то, дура, думала, что все шито-крыто. Что подкупленный ею нотариус станет держать язык за зубами. Потому что сам совершил должностное преступление. Потому что вступил с ней в преступный сговор. И в его интересах было молчать.
        Он, получается, проболтался? Но кому?!
        — Олег, я…
        Он не дал ей договорить. Прошипел:
        — Молчи! Никаких имен, дура.
        — Хорошо,  — она даже кивнула, будто он мог ее видеть.
        — Мне все равно. Получилось — хорошо. Смогла — молодец. Значит, мои советы не пропали даром.
        Вот! Инна слабо улыбнулась. Она была уверена, что тогда — в зале суда — он говорил только для нее.
        — Ты многому научилась за эти годы, детка,  — протянул он с легкой ленцой.  — И как ты понимаешь, я наблюдал за тобой. Точнее, я не спускал с тебя глаз.
        Она промолчала, принявшись озираться по сторонам. Может, у нее тут системы видеонаблюдения установлены? Она, возвращаясь домой и запирая дверь, считала, что оказывается в полной безопасности. А у нее тут!
        — Камер нет,  — безошибочно угадал он ее мысли.
        — А как ты обо всем узнал?
        — Я все эти годы не упускал тебя из виду. Не сам, конечно, ты понимаешь, я не смог бы, находясь здесь. Мои люди.
        — За мной следили?!  — ахнула Инна, сжимаясь на кровати в комочек.
        — За тобой просто наблюдали. Тебя стерегли. Тебе помогали.
        — Помогали? В чем?
        — Ты такая смешная, детка.  — Олег едва слышно рассмеялся.  — Неужели ты могла подумать, что Новиков принял бы такое непристойное предложение от случайной девчонки с улицы?
        Фамилия нотариуса, который помог ей обмануть квартирную хозяйку, была Новиков. Это точно. И он, когда она первый раз к нему пришла, посоветовал ей обратиться к психиатру. А потом неожиданно сам позвонил. И вызвался помочь. И она почти не удивилась, репутация у него была та еще. К тому же она предполагала, что Новиков станет пробивать ее по своим каналам, чтобы убедиться, что она не подставная. И мысленно отпускала ему на проверку неделю. Он позвонил на третий день.
        — Я наводила о нем справки. Он не брезгует ничем,  — возразила она слабым голосом.
        — Но берет в разы дороже. И того кредита, который взяла твоя мама, не хватило бы ни на что, поверь мне.
        Он и об этом знает! Он знает о ней все. Она все эти годы прожила под наблюдением и даже не подозревала об этом. Ужасно!
        — Что тебе надо?  — спросила она слабым го-лосом.
        И от отвратительного чувства, что она в западне, перехватило дыхание.
        — Ничего особенного. Завтра рано утром, к десяти утра точнее, ты должна явиться на одно из судебных заседаний.  — Он назвал адрес.  — Со своими любимыми бутербродами и термосом. И, как всегда, занять место в самом центре во втором ряду.
        — Завтра я не могу. Мне на работу.
        Инна зажмурилась. Он и об этом знает! О том, что она посещает судебные заседания. И всегда занимает одно и то же место. Есть хоть что-то в ее жизни, что является для него тайной?
        — Утром позвонишь своему директору и отпросишься. Он не будет против. Я знаю. Я знаю о тебе, детка, все,  — проговорил он тихо и вкрадчиво.  — И мне нужна твоя помощь.
        Таким же голосом все это произнес, как много лет назад, когда засовывал ей в задний карман джинсов пакетик с запрещенными таблетками. И так же, как тогда, она не сумела ему отказать.
        — Что мне надо будет делать?  — осведомилась она деловито.
        В конце концов, это привычное для нее занятие — усаживаться на то самое место в зале суда и слушать, слушать, слушать.
        — Тебе сообщат,  — произнес он тихо и отключился.
        А она до утра не сомкнула глаз.
        Для начала она включила компьютер и нашла короткую заметку о завтрашнем процессе. Читала и перечитывала. И недоумевала.
        Ну, вообще ничего интересного. Какая-то пьяная драка в ресторане. Ни тебе серьезных последствий дебоша, ни серьезно пострадавших. Кто-то отделался парой синяков и вывихом плеча. Двум парням завтра будут выбирать меру пресечения, но и дилетанту было бы понятно, что их отпустят под подписку. Дело-то было пустяковым.
        Интересно, что она там завтра станет делать? Зевать от скуки? И бутерброды ей ни к чему. Подобные заседания проходят быстро. Там и народу-то почти не бывает. Неохотно пускают, неохотно туда идут зрители.
        Инна снова и снова перечитывала заметку о происшествии. В социальных сетях нашла информацию о пострадавшем друге хозяина ресторана и о хулиганах. Ничего особенного. Нормальные люди. Самые обычные. И ресторатор, и друг его, и хулиганы. Последние не имели криминального прошлого. И даже приводов у них не было.
        — В чем подвох?  — изумленно спрашивала Инна у своего отражения в зеркале, когда утром умывалась в ванной.  — Что не так?
        Она так ни до чего и не додумалась, пока на автобусной остановке к ней не подошел человек и, стоя к ней спиной, не наговорил короткий инструктаж. Потом повернулся, передал ей предмет, забрал у нее другой.
        — И это все?  — изумленно воскликнула она в сутулую спину, обтянутую черной болоньевой курткой.
        — Все.
        Мужчина шагнул от нее на шаг.
        — Могли бы обойтись и без меня,  — проворчала Инна.
        — Делай, что сказано,  — отреагировал он неожиданно зло и исчез.
        Инна даже не заметила, в какую сторону он скользнул. Только что вот стоял к ней спиной и тут же его не стало. Будто растаял!
        Она доехала на автобусе по адресу, который ей продиктовал по телефону Олег. Привычно предъявила паспорт, показала содержимое своей сумки. И даже маленький термос открыла, демонстрируя охраннику, что там всего лишь горячий чай. Улыбнулась и пошла к залу, в котором двум молодым хулиганам через несколько минут будут озвучивать меру пресечения.
        Войти сразу не удалось. Народу, на удивление, оказалось много. Много журналистов. Родственники. Любопытные вроде нее. Странно, что хулиганская выходка привлекла так много внимания.
        И лишь заслушав первых двух свидетелей, Инна поняла, в чем дело. И инструктаж, полученный ею на автобусной остановке, не показался пустым. И миссия, которая на нее возлагалась и о которой было сказано вскользь, вдруг показалась очень опасной.
        Наблюдать? Ей было велено просто наблюдать? Да чушь! Это мог сделать любой из его людей. Даже тот самый дядька с сутулой спиной, который ее инструктировал на остановке и который ей передал…
        — Черт!  — ахнула она едва слышно.
        И тут же свидетель со стороны обвинения, он же пострадавший, обернулся на нее. Следуя инструктажу, она сидела прямо за ним.
        — Что вы сказали?  — нахмурил мужчина кустистые брови.
        Женщина рядом с ним — очень ярко и дорого одетая — надменно ухмыльнулась и пробормотала что-то про суровое наказание, которого никто не ждет и которое непременно случится. Через мгновение они отвернулись. А Инна наклонилась, чтобы поставить свою сумку с бутербродами и термосом под стул сидевшего прямо перед ней свидетеля обвинения.
        Она догадалась. До нее наконец дошло, какую миссию на нее возложили. Ей надо было сбросить все сразу, вопреки рекомендациям! Оставить все здесь, как вошла. И бежать, бежать, бежать, куда глаза глядят!
        Распрямиться она так и не успела…
        Глава 5
        — Валера, ты телик смотрел сегодня?
        Возбужденный голос напарника Сереги Новикова не сулил добра. Его глухой от природы голос всегда взмывал на три октавы вверх, когда что-то случалось. Без разницы: хорошее или плохое. Валера осторожно ответил:
        — Нет.
        — Не смотрел, значит,  — разочарованно протянул Серега и добавил:  — Ага…
        — Не смотрел.
        Валера притормозил перед светофором, покосился направо и тут же подмигнул симпатичной дамочке за рулем шикарного внедорожника. Та улыбнулась. Другого он и не ожидал. Женщины всегда на него хорошо реагировали. Редко отказывали, чаще навязывались. Серегу это всегда доводило до бешенства. Он, как ни старался, такого уровня отношений с женщинами достичь не мог. Может, потому, что плохо старался? И потому досталась ему в жены его бывшая одноклассница. Там усилий даже прилагать не надо было. Она вздыхала по Сереге с третьего класса. Он просто позволил ей женить его на себе.
        Ольгу он свою не любил, скорее терпел, но все равно не обижал, жалел и частенько баловал.
        — Она же не виновата, что я не могу ее любить так, как она меня,  — всегда приговаривал Серега, расправляя цветочки в только что купленном букетике.  — Она не виновата…
        Светофор загорелся зеленым, дамочка резко рванула машину с места, успев ему посигналить. Он машинально глянул на номер, постарался запомнить. Мало ли!
        — А щас-то ты где, Валера?  — Голос Сереги сделался обычным, невыразительным, глуховатым.
        — Еду на службу, товарищ майор,  — ухмыльнулся Валера.
        — Что-то больно долго едешь,  — поддел Серега.  — Рабочий день три часа как начался. Далеко тебе еще? Ты срочно нужен.
        — Вообще-то я был на поквартирном опросе,  — немного приврал Валера.  — И я предупреждал. А что за спешка, товарищ майор?
        Валера краем глаза увидал, как красивый внедорожник с красивой дамочкой за рулем свернул к магазинчику на обочине. Страсть как захотелось последовать примеру. Притормозить рядом и навязать-таки дамочке знакомство. Не серьезное, нет. Так, на пару-тройку свиданий.
        Но Серега не просто так позвонил. Какая-то гадость опять стряслась в городе. Такая гадость, что ее даже по телевизору транслировали. Что же это такое? Когда успело что-то случиться, время-то всего ничего. Около одиннадцати утра.
        — Через десять минут расширенное совещание в кабинете начальника, Валера. И если ты опоздаешь и на него, то… Сам знаешь,  — буркнул Серега.
        — Я уже подъехал к шлагбауму, товарищ майор,  — не соврал Валера, показав охраннику пропуск.  — Через пять минут буду в кабинете.
        — Нет. Давай сразу к начальству. Опаздывать нельзя. Дело серьезное.
        Дело оказалось таким гадким, что у Валеры уже через полчаса ныло все тело от перспективы провести следующие недели без сна и отдыха.
        Говорили, докладывали, выстраивали версии. Их становилось все больше и больше. Пока наконец полковник не замахал на них руками.
        — Давайте все же начнем с изучения записей с камер видеонаблюдения. И с отработки подозреваемых. Все остальное — потом.
        — А как же мотив?  — ядовито поинтересовался представитель из другого ведомства.  — Что с мотивом?
        — Определим круг подозреваемых, тогда и мотив будет налицо,  — неуверенно отозвался полковник.
        Он не любил вступать в дебаты с представителями из другого ведомства. Ворчать на них за их спинами мог, но предельно осторожно. В открытую схватку вступать остерегался.
        — И все же, товарищ полковник. Мотив очевиден: убийство свидетеля со стороны обвинения. Фигура значимая. Эпицентр взрыва был именно под его сиденьем. Это установлено. Если бы он сидел в этом ряду один, то никто бы и не пострадал больше. Даже злоумышленник.
        — Но он сидел не один. С ним была женщина. И подозреваемый, точнее, подозреваемая у нас погибла. Итого — у нас трое!  — Полковник поднял вверх три пальца.
        — Это понятно. Но мне так же понятно и то, что удар был направлен именно на свидетеля со стороны…
        — Странно, что вы так уверены,  — вдруг встрял Валера и, не обращая внимания на то, что Серега испуганно закатил глаза, продолжил:  — А вдруг убить хотели женщину?
        — Которую? Погибли две.
        — Пока не знаю. Может, ту, что была на пару с важным свидетелем. Может, ту, которая принесла с собой эту дрянь. Кстати, как это могло случиться? Их что, на входе не проверяют? Кто она такая вообще?
        — Пока не установлено,  — нехотя признался полковник.  — Регистрация присутствующих велась из рук вон плохо. Точнее, регистрировали лишь свидетелей. У любопытных будто бы лишь проверяли паспорта и ручную кладь. Журнал регистрации приставом велся отвратительно. Треть посетителей им не была записана.
        — Товарищ полковник, а что у нее с собой было? Что говорит охрана, которая впускала людей в зал заседания?  — оживился Валера.
        — Утверждают, что сумка была почти пустой. Пакет с бутербродами и маленький термос с чаем. Она его открывала и демонстрировала горячий напиток.
        — В термосе.  — Валера приложил палец к губам.  — Скорее всего, взрывное устройство было в термосе. Если стенки двойные. Между колбой и корпусом запросто можно разместить. Убойная сила небольшая, конечно, но для одного человека хватит.
        — А погибли трое,  — напомнил полковник.
        — Это случайность. Наверняка случайность. Убить хотели кого-то одного.
        — И кого же?  — скривил тонкие губы представитель из другого силового ведомства.  — Что вы думаете по этому поводу? Арский Валерий Иванович, если не ошибаюсь?
        — Так точно, Арский,  — кивнул Валера.  — А насчет выбора жертвы я бы пока поостерегся прогнозировать. Надо изучать их личности, контакты, родственные связи и занятость. Поэтому…
        Представитель из другого силового ведомства неожиданно выставил руку щитом, сморщил лицо, словно извинялся. Влез в карман серого пиджака и достал телефон. Ему позвонили.
        — Это с места преступления,  — объяснил он, вылезая из-за стола и выходя из кабинета.
        Все затихли. Ждали новостей.
        — Их личности установлены, коллеги,  — скорбно сложил он губы трубочкой, возвращаясь в кабинет полковника через несколько минут.  — Один из них, как я уже говорил ранее, является свидетелем со стороны обвинителя. Он же был и пострадавшим в той пьяной драке. Ему вывихнули плечо, поставили пару синяков. Хозяин ресторана отделался в драке только синяками. Так вот свидетель жаждал справедливости и требовал от судьи заключения хулиганов под стражу. Кричал, что нароет на этих придурков, извините, еще на десять лет чего-нибудь. Но не это самое страшное, коллеги.
        — А что же?
        — А то, что через неделю этот господин должен был выступать свидетелем по одному очень серьезному делу.
        — Насколько серьезному?  — не выдержал Валера.
        — Очень серьезному! Я не могу вам открыть всех тонкостей, но дело это… На контроле на самом верху. И погибший гражданин был едва ли не одним из самых важных свидетелей.
        — И что, вот прямо надо было устраивать такую публичную казнь?  — Валера недоверчиво скривил губы.  — Вероятность прокола очень велика. Гораздо проще было прибить его где-нибудь в укромном месте. Да вон хоть в той же ресторанной драке.
        — Это было невозможно,  — перебил его коллега из другого силового ведомства.  — Его круглосуточно охраняли.
        — А в зале суда охраны не было?
        — Его личная охрана осталась за дверями. Сочли, что опасности нет и… Н-да!  — Он разочарованно выдохнул и грузно опустился на свое прежнее место.  — А они вон как зашли!
        — Считаете, что драка в ресторане была спровоцирована?  — Полковник поправил лацканы кителя.  — Чтобы таким вот замысловатым путем выманить его? В зал суда?
        — Может, так. А может, убить хотели в ресторане. Но там охрана быстро среагировала. Существенного ущерба его здоровью нанесено не было. Оставалось это место.
        — Так его могли бы и на другом заседании так же…
        — Нет. Там все серьезнее. И место другое, и возможности, и уровень безопасности. Там все круче. Никто не думал, что так все случится. К тому же его, как свидетеля, привлекли в самую последнюю очередь. До этого не хотели трогать.
        — Утечка информации,  — с печалью кивнул полковник.  — Кто взрывник, установили?
        — Да. Некая Алла Ивановна Иванова. Ничем не примечательная личность. Всего-то двадцать пять лет. Ее сейчас проверяют.
        — А кто была та женщина, которая сопровождала вашего свидетеля?
        — Ох, тут вот тоже готовимся к проблемам.  — Коллега из соседнего силового ведомства обхватил пятерней затылок.  — Нашего свидетеля сопровождала его двоюродная сестра — Панкратова Дина Альбертовна.
        — Ох!  — вырвалось у полковника.  — Это дочь Гончарова, если не ошибаюсь?
        — Да, совершенно верно. Это дочь Гончарова, бывшего… В общем, нет нужды перечислять все его заслуги и регалии. Все без меня их знают. Она его дочь. И жена Панкратова Глеба Сергеевича, которому прочат взлет в политике на следующих выборах. Сейчас он занимает высокий пост в администрации области. И… В общем, такие вот у нас проблемы, коллеги.
        Валера глянул на Сергея. Тот болезненно морщился и делал ему страшные глаза. Валера ответил тем же.
        Они понимали друг друга без слов.
        Дело было гадким и запутанным. Придется бок о бок работать с коллегами из другого силового ведомства. И наверняка быть им подотчетными. А они этого не терпели в принципе. Поэтому, на правах старшего по званию, Серега Новиков, откашлявшись, предложил разделиться.
        — Наш отдел будет разрабатывать Иванову Аллу Ивановну, а ваше ведомство возьмет под контроль…
        — Согласен,  — перебил его коллега, внезапно быстро согласившись.  — Тогда уж и по Панкратовой работайте. Нам с нашим свидетелем хватит проблем. Дело развалиться может. Дело, которое на контроле на самом верху.
        Глава 6
        Глеб был оглушен внезапной новостью. Он точно будто оглох и, кажется, онемел на какое-то время. Смотрел на помощника, которого послали доложить ему о страшной трагедии, и не понимал, отчего так беззвучно шевелятся его губы. И почему вдруг сделалось так тихо? Он же полчаса назад распахнул окно настежь. Просто захотелось свежего воздуха, и его кабинет тут же наполнился городским шумом.
        И вдруг тишина. Звенящая, противная, больно сдавившая виски.
        — Глеб Сергеевич, с вами все в порядке?  — прорвался сквозь ватную тишину голос помощника.
        — А? Что?  — Глеб мотнул головой, зажмурился.  — Прости… Повтори еще раз.
        — Полчаса назад на одном из заседаний городского суда прогремел взрыв,  — начал с самого начала помощник.
        — Так,  — согласно кивнул Глеб.  — Кажется, я это уже слышал. И дальше что? Есть жертвы?
        — Да.
        — И кто это?  — Он был не уверен, что снова хочет это услышать, но так было надо.  — Есть список погибших?
        — Да. Их трое.
        — И?  — Глеб вытянул шею, уставился на помощника отсутствующим взглядом.  — Кто эти люди?
        — Один из них — свидетель, он же пострадавший в этом деле. Еще один, одна — взрывник. И еще… ваша жена,  — произнес последнее предложение помощник очень, очень невнятно.
        — Моя жена. Моя жена — Дина Альбертовна Панкратова. Ты не знал?  — Его губы задергались.  — И что моя жена, Игорь?
        — Она погибла, Глеб Сергеевич.  — Помощник скроил скорбное лицо и тут же опустил голову.
        — Дина… Дина погибла? В суде? Что ты несешь, Игорь?
        Глеб вскинул левую руку, она сильно тряслась. Плывущим взглядом он попытался поймать циферблат часов. Получилось не сразу.
        — Она звонила мне всего час назад, Игорь. С ней все было замечательно. Она собиралась в гости к двоюродному брату и…
        — Он и есть тот самый свидетель, Глеб Сергеевич. Вообще-то его не должно было быть там. Там всего лишь выбирали меру пресечения для его обидчиков.
        — Кто его обидел?  — зачем-то спросил Глеб.
        Ему же было все равно. Он этого брата Дины видел пару раз, и то мельком. Слышал, что он весьма скандальная личность и что влез куда-то, куда не следовало. И Дина даже пару раз пыталась просить за него Глеба. Он ей категорически отказал, не забывая советы: не ввязываться ни в какие сомнительные предприятия. Тем более с родственниками. Тем более с дальними родственниками.
        — Пьяная драка в ресторане. Ему вывихнули плечо, кажется.
        — А Дина? Дина тоже была с ним в ресторане?
        Пьяной ресторанной драки в присутствии его жены ему только не хватало!
        — Не могу знать. Но в суде она его точно сопровождала. И она погибла, Глеб Сергеевич.
        Помощник Игорь мученически вздохнул. Миссия, которую на него возложили, доставляла ему страдания. Босс выглядел странно. Он словно не понимал, что ему говорят. Или понимал и не знал, как реагировать.
        Если бы Игорь мог доложить о своих личных наблюдениях, он бы сказал, что Глеб будто раздумывает: печалиться ему или радоваться.
        Игорь совершенно точно слышал странный выдох облегчения и заметил мимолетную сволочинку радости, мелькнувшую в глазах босса. Ошибиться он не мог. Он почти никогда не ошибался.
        Но Игорь не привык докладывать о своих личных наблюдениях. Никому! Не привык ими делиться. Потому и дорос до места помощника такого высокопоставленного чиновника, как Глеб Панкратов.
        — Что?! Что мне надо теперь делать?!  — Со слабым оханьем Глеб опустился на ближайший к нему стул, закрыл лицо руками.  — Игорь! Что мне делать?!
        Наверное, он мог бы посоветовать ему съездить на место преступления. Там много журналистов. Предоставлялась прекрасная возможность продемонстрировать свою печаль на публике. Но…
        Печали-то Игорь и не увидел. Растерянность, подавленность, сомнение. Все, что угодно, но не печаль.
        Это не надо демонстрировать на камеры. В зачет не пойдет.
        — Наверное, вам надо поехать сейчас домой. Там ваш сын.
        — О господи, Тарас!  — Глеб уронил руки на колени, лицо его исказила самая настоящая, неподдельная гримаса боли.  — Тарас!
        Он глухо застонал и зажмурился. Из-под ресниц просочились две слезинки, скользнувшие по щекам к подбородку.
        — Глеб Сергеевич, может, вызвать врача?  — предложил Игорь.
        — Считаешь?  — отозвался Глеб сдавленным голосом.
        — Думаю, так будет лучше для вас.
        И про себя добавил: и для вашей предвыборной кампании.
        — Хорошо, зови. Вызывай. Делай, что считаешь нужным. Я раздавлен! Игорь, ты понимаешь, что я раздавлен?!
        Игорь понимал, что так должно было быть. И понимал так же, что в этом Глеб скорее пытается убедить его, чем себя.
        Если уж быть честным, то сам Игорь никогда не понимал выбора своего босса. Дина Альбертовна была на семь лет старше Глеба. Проигрывала ему внешне. Не просто не казалась эпатажной личностью, вообще личностью не была. Вялая, инфантильная, при случае — сволочная особа.
        К тому же старая и непривлекательная, подумал Игорь, выходя из кабинета босса и набирая номер телефона их ведомственной поликлиники. Не то что Юлия Владимировна!
        Он коротко распорядился срочно прислать «Скорую» в кабинет Панкратова. Подержал телефон в руках, раздумывая, удобно ли будет самому позвонить Юлии Владимировне и сообщить о случившемся? Или все же это должен сделать сам Глеб?
        Игорь вздохнул с печалью.
        Юлия Владимировна, Юля, Юленька, самая прекрасная женщина на свете. Она была из тех женщин, ради которых совершаются подвиги. Из-за которых развязываются крупные конфликты. Она была из тех женщин, ради которых поступаются своими принципами, меняют свои привычки.
        Он был готов ради нее на все! Жаль только, ей это было не нужно. Он ей был не нужен. Ей был нужен Глеб. Она поставила на него с самого начала. С того самого дня, как трахнула Глеба в мужском туалете.
        Игорек был там в тот момент, сидел в соседней кабинке. Он вошел в туалет минутой раньше Глеба. Он вообще тем вечером не спускал с него глаз, потому что заметил, что глаз с него не спускает новенькая — жгучая брюнетка с удивительными синими глазами.
        Он задыхался, покрывался потом, слушая их вакханалию. И мечтал быть там, в соседней кабинке, вместо Глеба. Но Юля всегда смотрела сквозь него. Она так всегда на него смотрела.
        Он не успел ей набрать. Она ворвалась в приемную Глеба Панкратова через мгновение после того, как ее покинул врач «Скорой». Будто стояла в коридоре и ждала удобного момента. Хотя Игорь знал: это не так. Юлии Владимировне не нужен был специальный момент. Она на этой территории властвовала. Тайно властвовала.
        — Где он?!  — красивым, с легкой хрипотцой голосом спросила она, глядя мимо Игоря.
        — У себя.
        — Как он?
        — Наверное, плохо,  — позволил себе Игорь дву-смысленность.
        И — о, чудеса — был награжден ее пристальным взглядом. Потом утвердительным кивком. И доверительным:
        — Никого не впускай. Постереги тут.
        И скрылась за дверью, которая закрылась не плотно, чтобы он слышал, что за ней происходит. Дверь в приемную он запер. И, прижавшись спиной к стене, обратился в слух.
        — Привет,  — тихо произнесла Юля и сделала несколько шагов.
        — Привет,  — ответил Глеб слабым голосом.
        — Я только что узнала, что случилось.
        — А я чуть раньше!  — воскликнул он. И добавил с плохо анализируемой интонацией:  — Я вообще не понимаю, что происходит! Ты понимаешь?!
        — Насколько мне стало известно, твоя жена погибла случайно,  — деловито оповестила Юленька. Отчетливо скрипнула кожа сиденья двухместного диванчика в углу возле двери.  — Удар был направлен на ее спутника. Кто он?
        — Братец ее малахольный!  — фыркнул Глеб.
        И Игорь опять не понял, что за чувства тот сейчас испытывает: горечь или раздражение.
        — Он постоянно в какое-то дерьмо влезал! Постоянно! Она даже просила за него. Я отказал.
        — Молодец,  — тут же похвалила Юленька.  — Насколько я поняла, в настоящий момент он был замешан в самом гадком своем скандале. Собирался выступить свидетелем в одном коррупционном деле.
        — О господи! И Дина… Ей-то он был зачем?
        — Скандал?
        — Брат ее ненормальный! Какого черта она поперлась с ним на это заседание?!
        — Так это было другое заседание, Глеб.
        — Да, да, знаю. Игорь что-то такое говорил. И все равно! Зачем она была с ним? Так рано поднялась. Она обычно к обеду только раскачивалась. Одуреть можно!
        — То есть ты хочешь сказать, что она оказалась там совершенно случайно?
        — Да ничего я не хочу сказать, Юля! Мне незачем что-то вообще говорить!
        — А вот это ты зря, дорогой.
        Игорь чуть не задохнулся, услышав это «дорогой». И непроизвольно сжал кулаки.
        Они уже никого не стесняются! То есть его не стесняются. Считают его предметом мебели. Невидимкой. Вот сволочи, а! Хотя…
        Хотя, может, это и к лучшему. Они его не замечают, а он замечает все. Замечает и слышит. И весь инструктаж, которым сейчас снабжала Глеба Юля, он не только услышал и запомнил, он его потом еще и проанализирует. И подумает, как все это можно будет использовать потом в свою пользу.
        У него все выйдет. У него все получится. В этом он был практически уверен.
        Глава 7
        Она большая молодец! Она все успела! И, как всегда, осталась незамеченной.
        Она поставила сумку с термосом под стул сидевшего перед ней свидетеля. Так ей велели. И когда ставила, обо всем догадалась. Поняла, что она — отработанный материал. Ее списали! Она не должна была выйти из этого зала живой.
        Почему это не дошло до нее раньше? Почему она выполнила все, что от нее потребовали? Отдала безропотно дядьке на остановке свой термос, взяла у него другой. По виду точно такой же, только чуть тяжелее. Сунула его в свою сумку и даже ни о чем таком не подумала.
        Нет, конечно же, мелькали нехорошие мысли, что свидетелю хотят подбросить какую-нибудь запретную дрянь, чтобы его подставить и нейтрализовать. Или наоборот, решили дядю подпитать во время перерыва. Может, он не мог без этой дряни. Это ведь было в духе человека, который ей звонил из мест заключения.
        Но чтобы дела обстояли настолько гадко, она и представить не могла.
        Дура! Так подставиться! Так бездарно подставиться!
        Поставив сумку с термосом под стул свидетеля, распрямиться она так и не успела, получила сильный удар в бок.
        — Ты чего, сука, тут делаешь?  — прошипел кто-то женским голосом.  — Это что за фигня?
        Инна даже оглядываться на тетку не стала, понимая, как мало у нее времени. Она упала на четвереньки на пол и поползла прочь от своего места мимо чужих коленок, обтянутых штанами и колготками. Она так быстро это сделала, что взрыв, прогремевший несколькими секундами позже, ее совсем не задел. Только обдало легким жаром, и все.
        Взрыв был пустяковым, рассчитанным на одну жертву, поняла она, валяясь на полу среди других орущих от страха и паники посетителей. Но зацепил еще двоих. Ту самую женщину, которая гундосила что-то в ее адрес, и ту самую девицу, которая пнула ее ногой.
        Ей хватило мгновения, чтобы оценить ситуацию и понять, что если она не скроется с места преступления сразу, она не сможет этого сделать потом еще очень долго. Кто-нибудь из охраны и приставов, внимательно вглядываясь в лица, непременно вспомнит, сопоставит и укажет на нее, как на человека, который пронес термос с чаем в зал суда. И даже ее незапоминающаяся внешность и неприметная одежда не помогут. Ее вспомнят.
        Поэтому, вырвавшись вместе с другими людьми из зала, окутанного дымом, Инна тут же незаметно проскользнула в туалет на первом этаже. Она совершенно точно знала, что там нет камер видеонаблюдения. И знала, что окно в туалете не запиралось наглухо днем, не имело решеток и сигнализации и выходило в глухой двор, который охранялся только ночью.
        Ей понадобилось пять минут, чтобы умыться, пригладить волосы, отряхнуть одежду. Оглядев себя в зеркале, она осталась довольна. Она по-прежнему незаметная серая мышка, на которую смотри не смотри, не запомнишь с первого раза. Она надела перчатки, открыла раму. Внимательно осмотрела глухие стены двора-колодца. Села на подоконник. Свесила ноги на улицу. И уже через пару минут присоединилась к зевакам перед зданием районного суда. Ей надо было убедиться, что за ней никто не последовал, что ее никто не караулил на выходе из здания.
        Кого она имела в виду? Да тех умников, которые послали ее умирать.
        Все было чисто. Дождавшись полиции и медиков, Инна ушла почти сразу. Непременно найдется какой-нибудь глазастый опер, который вычислит ее среди зевак. Она такое видела в одном из сериалов. Светиться было нельзя. Даже с ее неприметными внешними данными.
        Она долго шла пешком, без конца меняя направление. По дороге избавилась от мобильного телефона, разобрав его на части возле урны и утопив сим-карту в одном из водостоков. Потом остановилась возле телефона-автомата, дождалась, когда оттуда выйдет пожилой дядька, и выкупила у него его карточку, наврав что-то с три короба. Дядька не сопротивлялся, продал, оставшись довольным выгодной сделкой. Инна заплатила вдвое больше, чем было денег на карте.
        Она набрала номер матери. Служебный номер.
        — Алло, мам?
        — Инна, ты?  — удивилась мать.  — Ты чего это в такое время?
        — Слушай меня внимательно и не перебивай.
        — Хорошо.
        — Ты сейчас, когда назвала мое имя, одна была в кабинете или с кем-то еще?  — уточнила она, чтобы понять, как дальше строить беседу.
        — Одна,  — порадовала мать.  — Я давно одна в кабинете. Мою коллегу сократили.
        — Отлично. Теперь слушай и не перебивай.
        — Не буду,  — с легкой обидой произнесла мать.  — Ты уже предупреждала.
        — Во-первых, если сейчас кто-то войдет, не называй меня никак. Ни по имени, ни дочка.
        — Поняла.
        — Во-вторых, если кто-то позвонит тебе или приедет к тебе и спросит обо мне, я тебе не звонила. Понятно?
        — Да.
        — И ты не знаешь, где я, что со мной. Последний раз мы общались с тобой по мобильному когда?
        — Вчера.
        — Молодец, мам.
        В носу у Инны защипало. Вдруг сделалось жалко и себя и мать. Когда-то еще они теперь увидятся? Когда смогут созвониться?
        — Сегодня я тебе не звонила. Со мной ты не разговаривала. Все понятно?
        — Да,  — голос у матери начал подрагивать от волнения.  — Можно немного подробностей?
        — Нет. История нехорошая, мам.  — Инна зажмурилась, представив, в какую истерику могла бы впасть мать, узнай она обо всем.  — Я оказалась не в том месте не в то время.
        — Это как-то… Как-то связано с твоей квартирой?
        — Почему ты вдруг вспомнила о квартире, мам?
        Инна повернулась лицом к улице, внимательно осмотрелась.
        Люди, много людей, посторонних, равнодушных. Никто не обращал внимания на худенькую невзрачную девушку в серых одеждах в телефонной будке. Она сместила взгляд на припаркованные автомобили. Все пустые. Ни водителей в них, ни пассажиров. Если за ней кто-то и шел от здания суда, ее потеряли. Она умела заметать следы.
        — Нет, ничего. Просто мне всегда казалось, что что-то в этой сделке не так. Как-то недорого она тебе обошлась. И… Ладно, забудь. Лучше скажи, куда ты теперь? Если ты так конспирируешься, значит, там тебе оставаться нельзя? И ко мне нельзя?
        — Все верно, мам.
        — И куда теперь?
        — Я не знаю. Куда-то. Сейчас заеду на работу. Возьму долгосрочный отпуск и улечу куда-нибудь за границу, возможно.
        Вот. Она уже и матери врет. И пытается путать следы. Улететь за границу она не могла. Ее загранпаспорт был просрочен. Да если бы даже она успела его поменять, вряд ли бы им воспользовалась. Это такой шикарный след! Разве могла она себе позволить так засветиться?
        Нет!
        — Ты еще позвонишь?  — Все, мать расплакалась.  — Чтобы просто я знала, что… Что с тобой все в порядке.
        — Конечно. Но не скоро. Может, недели через две-три. Звонить буду так же, на работу. И не плачь, слышишь! Со мной все будет в порядке. Я умная.
        — Я знаю,  — всхлипнула мать.  — Не вздумай пользоваться кредитками и…
        — Я всегда все обналичиваю, мам,  — улыбнулась Инна.  — И дома деньги не храню.
        — Молодец,  — похвалила мать сквозь слезы.  — Мой совет пригодился?
        — Да.
        Часть своих сбережений на «черный день» мать хранила в банковской ячейке. Часть на работе в своем сейфе. Инна делала так же. У нее не было банковских счетов и свои деньги она так же, как и мать, хранила в банковской ячейке и в сейфе на работе. Сейчас в банк соваться было нельзя. Там ее могли ждать. А вот на работу идти придется. Выхода не было.
        Ну, ничего, если она заметит хвост, она легко от него уйдет. Из их офиса можно было исчезнуть через запасные пожарные выходы. А вот в банк нельзя. Если о ее жизни так много известно, то уж про банк, услугами которого она пользовалась, известно тоже.
        — Давай, не тяни время. С Богом!  — благословила мать твердым голосом.  — Жду звонка.
        И отключилась. Видимо, кто-то вошел в ее кабинет.
        Инна вытащила карточку, смяла ее и выбросила в урну за пару кварталов от телефона-автомата. Через полчаса она добралась до своего офиса. Еще какое-то время у нее ушло на то, чтобы уговорить руководство отпустить ее в долгосрочный отпуск и выклянчить аванс. Ей пошли навстречу. С теми деньгами, что хранились в рабочем сейфе, набралась вполне хорошая сумма. Она прикинула: на дорогу, какую-то одежду и вполне приличное существование месяца на три ей хватит. Затем будет видно. Потом, возможно, полиция выйдет на заказчика взрыва, и о ней даже никто и не вспомнит.
        Главное, чтобы о ней забыли те, кто втянул ее во все это дерьмо.
        Главное, чтобы они о ней и не вспоминали даже.
        На автовокзале она поймала за капюшон шустрого студента, раздающего рекламные проспекты, и попросила его купить ей билет по его документам.
        — От мужа надо сбежать,  — призналась она, кусая губы.  — Просто достал! Бьет, пьет, из дома не выпускает.
        — Два рубля сверху,  — не стал ломаться студент.  — И покорми меня обедом.
        — Идет,  — кивнула она согласно.
        — А чтобы уж вообще было все тип-топ, накинь еще рубль, и я куплю тебе билет по паспорту своей девушки.  — И паспорт своей девушки он тут же вытащил из кармана.  — А то еще придерутся, что ты едешь по билету, на парня купленному. А? Как?
        Это все равно было дешевле, чем ехать на такси. Она согласилась. Оплатила его обед, заплатила три тысячи рублей за билет сверх его стоимости и через пару часов уже выезжала из города.
        Путь был неблизким. Ехать надо было почти сутки, но она не поедет до конечной станции, решила Инна, прикрывая глаза, чтобы избавиться от разговоров навязчивой соседки. Она выйдет где-нибудь в середине пути. И затеряется в каком-нибудь областном центре до поры до времени.
        И у нее все получится. Она умная. Она большая молодец.
        Глава 8
        Валера Арский барабанил по рулю большими и указательными пальцами обеих рук. Нервно барабанил. Он уже час ждал Илью Секачева — парня погибшей девушки, которая предположительно привела в действие взрывное устройство. Условились о встрече еще вчера. Парень Ивановой Аллы клялся, что будет дома. А дома его не оказалось.
        — А я почем знаю, где он?  — вытаращил на него глаза однокурсник, с которым Илья делил съемную квартиру.  — Секач — он блудный.
        — Может, запил?  — предположил капитан Арский.
        Он топтался на пороге квартиры, из недр которой не очень хорошо пахло, и методично отсчитывал числа, чтобы не беситься. Нет, ну договаривались же!
        — Илья не пьет и не употребляет ничего такого,  — как-то даже оскорбился сосед за Секачева.  — Он вообще приличный парень. Поэтому я и поселился по соседству. Мне же учиться надо.
        — Ты, стало быть, тоже приличный парень?  — ухмыльнулся Валера.
        — А почему нет?  — обиженно шмыгнул носом сосед Ильи.  — По-вашему, вся молодежь — отстойная? А я, между прочим, учусь на повышенную стипендию. И жду гранта. И…
        — Молодец,  — кратко похвалил Валера и кивком указал на длинную кишку коридора старой хрущевки.  — А чем же так у вас из квартиры несет, приличные парни? Мусор вынести недосуг? Заучились?
        Сам он не терпел громадных мусорных пакетов, еле влезающих в жерло мусоропровода. Именно с такими мусорными пакетами всегда вываливался из своей двери его сосед из квартиры напротив. И воняло на лестничной клетке еще час после того, как он с мусором проходил.
        Сам Валера собирал отходы по двум пакетам. В одном пищевые — их бывало крайне мало, он почти не питался дома. В другом пакете — всякие упаковки, бутылки, жестянки. Все это он, не ленясь, выносил из подъезда и оттаскивал к специальным контейнерам, установленным в глубине двора.
        Он слыл и был аккуратистом. Вот так.
        — Мусор?  — Парень почесал макушку.  — С мусором точно беда. Думал, Илюха вытащит вечером. А он, по ходу, не ночевал. И звоню ему, а телефон вне зоны.
        Об этом Валера уже знал. Сам звонил Секачеву уже трижды. И подумал даже, что Илья мог быть в чем-то таком замешан и по этой причине подался в бега. Но мысль эту он тут же отогнал. Потому что этот расклад его не устраивал. Он был скверным и добавлял массу проблем.
        Об этом даже думать не следовало!
        — Может, я зайду?  — попросился в гости капитан Арский.  — И подожду его здесь?
        — Не думаю, что это хорошая идея. У нас воняет,  — холодно улыбнулся талантливый студент и захлопнул дверь перед его носом.
        И в машине он сидит вот уже час. Илья Секачев либо сбежал, либо прячется по причине, понятной ему одному. Телефон его вне зоны. И что делать дальше, кого пускать в разработку, капитан Арский вместе с майором Новиковым пока не знали.
        Все родственники Ивановой Аллы открестились от нее как от чумы.
        — Дура дурой!  — орал в телефон ее отчим, проживающий с матерью Аллы на Дальнем Востоке.  — Пока жила с нами, все нервы измотала матери.
        — В чем это заключалось?
        Валере нужны были подробности, детали, которые он смог бы приложить к делу, чтобы не лететь в командировку в дальние дали. Но отчим отделывался общими фразами.
        Кое-что все же удалось извлечь из его пустословия.
        Алла до отъезда из отчего дома вела себя, мягко говоря, не как благовоспитанная девушка. Носилась на мотоциклах с дворовой шпаной. С этими хулиганами она частенько попадала в разные передряги. То они подерутся с ребятами из соседнего двора. То дачный участок чей-нибудь обнесут. То нахамят пожилым людям. Школу еле-еле окончила. Как сумела поступить в университет, осталось загадкой для родителей.
        Об Илье Секачеве, напротив, все отзывались только положительно. Ему прочили неплохое будущее. Его роман с взбалмошной девушкой Аллой вызывал у всех, мягко говоря, недоумение.
        — Надо было так вляпаться!  — возмущались его однокурсницы.  — Эта идиотка постоянно попадала в какие-то истории. Постоянно!
        При этом припомнить подробности хотя бы одной истории не смог никто.
        — Не слушайте девчонок,  — посоветовал Валере один из парней с курса Ильи.  — Алла была что надо.
        — Красивая?  — вспомнил Валера одну из ее фотографий.
        — Красота ни при чем, хотя она — да, была супер.
        — Тогда о чем речь?
        — Она была настоящим верным товарищем. Это редкость сейчас.
        — Верность? Вы имеете в виду верность?  — уточнил Валера.
        — Верность, товарищеская поддержка. Трахаться, понимаете, можно с кем угодно. А вот дружить так, чтобы душа в душу… Сейчас нечасто бывает. Илья по-настоящему страдает.
        И вот этот самый страдающий по своей погибшей девушке Илья куда-то вдруг подевался. Еще вчера вечером отвечал по телефону капитану Арскому, а сегодня вдруг исчез.
        — Ну, ты где, Валера?  — возмущенно завопил в трубку майор Новиков, когда Валера просидел в машине час и десять минут.
        — Жду, товарищ майор.
        — Так и нет его?
        — Нет.
        — Это… Это никуда не годится, Валера,  — озадачился Серега Новиков.  — Он мог что-то знать и скрыть. И теперь пытается сбежать.
        — Он мог что-то знать и не догадываться об этом. И теперь кто-то пытается скрыть это от нас, нейтрализовав его как знающего что-то свидетеля,  — закончил за него Валера.
        — Да, может. А кто?
        — Пф-фф!  — фыркнул Валера.  — Ну, ты и спросил! Этот вопрос интересует не только нас с тобой, но так же и ребят из другого силового ведомства! Ответим на него, раскроем преступление.
        — Это точно,  — загрустил майор Новиков.  — Долго планируешь его ждать?
        — Часок еще посижу, майор. Если не явится, значит, сбежал. Или его уже нет.
        — Да запросто!  — возмутился Серега, не уточнив, что конкретно имеет в виду.  — Слышал я, что он по свидетелям подался.
        — В смысле?  — Валера остановил барабанную дробь по оплетке руля.
        — Начальству уже звонили и жаловались, что какой-то парень… С его приметами, замечу. Так вот какой-то парень ездит по адресам тех людей, которые так же присутствовали на заседании в зале суда, и задает им неудобные вопросы.
        — Оп-па!  — Валера прищурился.  — А когда ты собирался мне об этом сказать, друг мой, майор Новиков?
        — Так затем и звоню, чтобы сказать. Сам узнал десять минут назад. Ладно, подожди еще немного и дуй в отдел. Писанины много.
        Илья явился через полчаса после этого разговора, разволновавшего Арского до ругани. Парень шел по двору, еле переставляя ноги. Вид у него был подавленным и уставшим. Лицо серое.
        — Секачев?  — окликнул его Валера, незаметно подобравшись сзади, когда тот уже подошел к подъездной двери.
        — А? Что?
        Он не дернулся, не побежал. Просто обернулся на Валеру. Минуту рассматривал недоуменно, потом узнал.
        — Это вы.  — Он тяжело вздохнул, тронул ладонью припухшие глаза.  — Простите, совсем забыл о нашей с вами договоренности. Замотался.
        — Не по адресам ли свидетелей мотались, гражданин Секачев?  — Капитан Арский сделал суровое лицо.  — Вы что вообще себе позволяете? Кто вам дал право?
        — А вам?
        Илья вдруг передумал входить в подъезд. Спустился по подъездным ступенькам и сел на лавочку, устало откинулся на жесткую деревянную спинку.
        — А вам кто дал право хулить ее? Смешивать с грязью ее доброе имя? Кто вам позволил, господа полицейские? Алла была чистым, добрым, справедливым и умным человеком. Я не знал никого другого с таким набором человеческих качеств, понятно?!
        Илья пытался гневно повысить голос, но сил не было. Вышло печально и устало. Он снова коснулся ладонью глаз.
        — Вы навешали на нее всех собак просто потому, что она погибла. Просто потому, что она не может защищаться.
        Его голос сел, и он замолчал на минуту. Смотрел все время мимо Арского, стоявшего напротив лавочки. Кадык судорожно дергался. Он старался не заплакать, понял Валера.
        — Понимаете, Илья, сразу несколько человек утверждают, что именно Алла пронесла в сумке термос, в котором, возможно, и было взрывное устройство.
        — Какая сумка?! О чем вы вообще?!  — резким движением он вскинул руки и прижал кончики пальцев к вискам.  — Алла ненавидела сумки! Их у нее не было ни черта. Ни рюкзаков, ни сумок. На занятия ходила с пакетом. А в обычной жизни все рассует по карманам и идет себе куда глаза глядят. Карточка, мобильник. Все. Никакой помады или пудры.
        — Почему?
        — Потому что ей это не было нужно. Она и без всякой этой штукатурки была красивой.
        Конец фразы у него вырвался со всхлипом. И Илья снова надолго замолчал.
        — Послушайте, Илья, я понимаю ваше желание защитить вашу девушку. Восстановить ее доброе имя, но… Но факты — вещь упрямая, как любит говорить мой друг. Масса народу видела ее с сумкой, в которой были бутерброды и термос с чаем.
        — Это не ее сумка. Это была не ее сумка!
        — Возможно,  — не стал спорить капитан и присел рядом с Ильей на скамейку.  — Может, ее кто-то попросил ее пронести в зал суда. Может, кто-то просто навязал, и у нее не было времени отказать. Зачем она вообще туда пошла? Что ей было в том судебном процессе? Какой интерес?
        — Алла знала одного из парней.
        — Которым в то утро выбирали меру пресечения?
        — Да.
        — И? Знала и знала. Зачем пошла-то туда? Даже занятия прогуляла, насколько мне стало известно.
        — Ну, она считала, что парней подставили. Что вся эта дурацкая драка была спровоцирована.
        — Настолько спровоцировали бедных мальчишек, что один из них выбил плечо пострадавшему? А второй наставил синяков хозяину ресторана?  — Валера недоверчиво хмыкнул.  — Всегда можно остановиться. Всегда, понимаете, Илья? И на любые провокации можно ответить просто уходом. Просто надо было повернуться и уйти, а не вступать в пьяную драку с хозяином ресторана и его другом. По причине, понятной только им.
        Илья помолчал. Потом кивнул согласно:
        — Возможно, вы и правы. Только Алла не хотела сдаваться. Она видела во всей этой истории какой-то политический подвох. Утверждала, что этот пострадавший какой-то важный фигурант в одном из коррупционных скандалов.
        — Ах, она была в курсе!  — обрадованно подхватил Арский и еле сдержался, чтобы ладонь об ладонь не потереть.
        — Какой секрет!  — фыркнул Илья.  — Этот фигурант на каждом телевизионном канале засветился. Везде его интервью.
        — Согласен,  — не стал спорить Валера.  — Так Алла-то зачем туда пошла? Восстановить справедливость? Или из любопытства? Она в свидетели не была заявлена. Зачем она была там?
        — Я не знаю,  — нехотя признался Илья и согнулся. Упер локти в колени, спрятал лицо в ладонях. Глухо повторил:  — Я не знаю.
        — Любопытной не была. В свидетели заявлена не была. Что ее туда погнало, Илья? Желание отомстить?
        И повисла пауза. И согнутая спина Секачева будто одеревенела. И когда он выпрямлялся, Валере показалось, что он слышит поскрипывание.
        — Знаете… Я долго думал и все никак не мог понять. А вот сейчас вы сказали, и я… Наверное, вы правы. Алла, возможно, и хотела чего-то подобного. Это… Это было у нее в крови — мстить обидчикам. Но как?! Где она взяла эту дрянь?! Кто ее направил?
        Глава 9
        — Масса хороших вопросов, Валера,  — звонко шлепнул в ладони Сергей Сергеевич Новиков.  — И это не абы какой, но прорыв. Согласись?
        Валера молча пожал плечами. Он вообще остерегался пока строить версии. Делать какие-то прогнозы. Его раздражало, что разработку по фигурантам разделили на два ведомства.
        — Слава богу, что хоть никто нас не контролирует, коллега,  — оскалился Новиков, когда Валера ему пожаловался.
        Да, не контролировал их никто, но и сведениями по расследованию особенно не делились. Сцеживали по капле.
        — Разве можно так работать, Серега?  — возмущался он.  — Пока они секретятся, из-под носа у нас может уйти важная информация и…
        — Не уйдет от тебя никакая информация,  — проворчал Новиков.  — Ты вон и сам сколько информации нарыл. Пусть завидуют!
        Валера не считал, что узнал что-то важное.
        Да, Секачев разговорился, раскрылся, но по сути нового ничего не сообщил.
        Алла была красивой, умной, доброй. Но при этом обладала скверным характером. Управлять им она не могла. Одному Илье как-то удавалось ее контролировать, но тоже не всегда.
        — Ее часто заносило,  — признался он, сидя бок о бок с Валерой на скамейке в своем дворе.  — Она была без тормозов.
        Новиков, услышав это, обрадовался.
        — Значит, запросто могла протащить в зал заседания что-то такое в термосе, что потом рвануло.
        — Ну да. Если не сама все это изготовила, то кто-то ей помог.
        А сама она могла. Илья рассказал, у нее были склонности и способности к этому.
        Почему тогда так неосторожно сработала? Почему сама подорвалась? Не рассчитала силы ударной волны?
        — Не знает он,  — проскрипел Валера, недовольно покосившись на майора.  — Это ты у спецов из соседнего ведомства спроси. Они наверняка в курсе.
        Новиков уставился на коллегу.
        Сколько они вместе проработали, а? Лет семь или восемь? Да, что-то вроде того. Сдружились достаточно крепко, чтобы понимать друг друга с полуслова. Прикрывали друг друга, когда надо. Вместе переживали неприятности, выпавшие на долю кого-то из них. Но вот все равно он частенько Валеру не понимал. Когда тот принимался бурчать, вредничать, искать черных кошек в темных комнатах. Как правило, он их там находил, да. Весьма успешно находил. Но вот процесс поисков, подготовительный процесс, всегда выбивал Новикова из колеи. Заставлял нервничать. Он в такие моменты не знал, что докладывать руководству. Доложит одно, а Валера потом, как фокусник из рукава, достает какой-нибудь козырь.
        — Вот скажи, что тебе не нравится? Что?
        Новиков машинально взъерошил отросшие темные волосы и тут же с неудовольствием подумал, что вчера забыл подстричься. А выделенные супругой из семейного бюджета деньги потратил на…
        Так, а на что он их потратил? Она достала ему тысячу из своего кошелька, а он купил вкусняшек. Точно! Пастилы, зефира, сырков творожных в шоколадной глазури. И — наглая морда — сожрал большую часть перед сном. А то, что осталось, притащил на работу к чаю. А потом еще удивляется, почему у него живот выпирает над ремнем?
        Майор скользнул взглядом по стройной подтянутой фигуре напарника. Тот стоял между столами спиной к двери, задумчиво рассматривал что-то за окном и завистливого взгляда майора не видел.
        А позавидовать было чему. Фигура у Валерки была для подиума. Длинные сильные ноги, плоский живот с рельефным прессом, широкие плечи. Мускулы, как веревочные жгуты, опоясывали его руки. Напарник был жилистым, сильным, выносливым.
        И, черт, он так нравился бабам! Хотя морда у него была, на взгляд Сергея, самая заурядная. Бледная кожа с веснушками на переносице, светлые волосы в легких завитках, губастый рот и крупный нос с горбинкой. Лицом Валерка ему точно проигрывал. Вот его лицо супруга Ольга называла пригожим. И смотрела на него, не отрывая взгляда, когда они сидели друг против друга за обеденным столом.
        Ох, уж этот обеденный стол! Он-то и испортил его фигуру. Вернее, то, что на столе всегда стояло. А стояло на нем на каждый прием пищи по два-три основных блюда. Ольга вкусно и много готовила, и обижалась, если он мало съедал. И как тут не расплывешься в талии?
        Новиков инстинктивно втянул живот, дотянулся до верхнего ящика стола, выдвинул, вытащил пластиковый контейнер, швырнул его на стол.
        — Угощайся, капитан Арский.
        — Что это?  — Валера скосил взгляд, недовольно сморщился:  — Опять углеводы жрешь, майор! Скоро в китель не влезешь.
        — А на тебя посмотреть, подумаешь, ты вообще не жрешь,  — пробубнил Новиков, запуская руку в пластиковую коробку.  — Вот скажи, а почему ты такой дохлый? Как это у тебя получается?
        Валера будто не слышал. Прислонил указательный палец к губам, покусал его.
        — Слушай, Серега, я тут подумал…  — его затуманенный мыслями взгляд заскользил по стенам, сместился на лицо Новикова.  — А что, если убить хотели не того важного свидетеля, который был замешан в коррупционном скандале?
        — А кого?  — с легким фырканьем отозвался Сергей и откусил ванильную пастилку.  — До судьи не достали бы. Эпицентр взрыва под стулом свидетеля. Не изобретай ничего, Валера. В смысле, новых версий. Скушай вот лучше зефирчик.
        — Что?  — Валера опустил непонимащий взгляд на пластиковый контейнер, брезгливо вывернул нижнюю губу.  — Да не терплю я такого, Серега! Я лучше кусок мяса съем или рыбы. Или два яйца вареных проглочу.
        — С хлебом?  — подозрительно прищурился Новиков.
        — Почему с хлебом? Без.
        — Ты у нас и хлеб не ешь?  — притворно опечалился майор, закрывая коробку с вкусняшками и убирая ее обратно в верхний ящик стола.  — И как у тебя только мозги работают?
        — Нормально работают,  — слегка улыбнулся Валера, пошел к своему месту, сел на вращающееся кресло, закинул ноги на стол.  — И вот мои мозги сопротивляются основной версии, хоть убей, майор. Вот не нравится мне ваше общее мнение, что убить хотели именно этого важного свидетеля. Его могли грохнуть где угодно. Не производя лишнего шума.
        — Наше общее мнение вам претит, сударь, по какой такой причине? Можно угадаю?  — Новиков растянул губы в фальшивой улыбке.  — Просто потому, что это наше мнение, а не твое? Просто потому, что мы успели его озвучить вперед тебя? Ты не успел и теперь сопротивляешься. И ищешь, как всегда…
        — И, как всегда, окажусь прав, вот увидишь,  — погрозил ему пальцем Валера Арский.  — А то, что под его стул поставили сумку со взрывчаткой, вполне могло быть отвлекающим маневром.
        — Хорошо. Допустим.  — Новиков скрестил пальцы на животе.  — Допустим, ты прав. Не его хотели убить. Тогда кого?
        — Либо его спутницу — Дину Альбертовну Гончарову, либо Аллу Иванову.
        — Если последнюю, получается, что не она сама изготовила взрывное устройство, хотя и мастерица была на этот счет. А кто-то его ей дал. Так?
        — Так.
        — Кто?
        — Не знаю. Будем искать. Ее парень — Илья Секачев — утверждает, что в прошлой жизни Алла нажила себе массу врагов. До него, то есть.
        — Ой, Валера! Валера, остановись!  — Щеки Новикова судорожно задергались, он расцепил пальцы, сжал правую руку в кулак и легонько шмякнул им о стол.  — К чему такие ухищрения с обычной студенткой? Могли ее запросто в темном переулке угомонить. К слову, не узнавал, чего это она в двадцать пять лет все еще студентка?
        — Не сразу поступила. В колледже училась, потом работала. В этом году должна была защитить диплом. Опережаю вопрос: сложно произносимая специальность, что-то связанное с химией.
        — О как!
        — Ну да, да, она разбиралась во всем этом. Но зачем самой-то гибнуть.
        — Ах, так тебе именно это и не нравится!  — развеселился майор, скосив взгляд на верхний ящик стола, там все еще прятались зефирки и творожные сырки в шоколадной глазури.  — Так несчастный случай, Валера, еще никто не отменял. Не рассчитала, не успела, прошляпила.
        — Может быть. А может быть, и нет,  — заявил настырный капитан, уставив в потолок странный мечтательный взгляд.  — А может, эта Алла и вовсе не при делах. Может, просто оказалась не в том месте, не в то время. И сумка вообще была не у нее в руках.
        — Ну вот, здрасьте вам! Договорились!  — Майор негромко выругался.  — Ты сейчас вообще чем занимаешься, Арский?
        — Чем?
        — Ты пытаешься разрушить стройную версию, которая в работе у солидных коллег из соседнего ведомства. Ты сейчас пытаешься опровергнуть свои собственные утверждения, что именно Алла Ивановна Иванова пронесла в зал заседания сумку с термосом.
        — Может, в зал-то она ее и пронесла. Но из квартиры она совершенно точно уезжала с пустыми руками. Это утверждает и ее парень, и их сосед. Алла в принципе не терпела сумок. Ключи, деньги и мобильник носила в карманах.
        — А пудра, а помада?
        — Она не пользовалась этим на улицах. Все это оставалось дома. И вообще она редко красилась. А что, если…
        Странный мечтательный взгляд Арского слез с потолка, забравшись Новикову на переносицу.
        — А что, если был кто-то еще, а, майор?
        — Кто?!
        — Тот, кто остался незамеченным. Кто-то еще пронес эту чертову сумку в зал заседаний. Некоторые свидетели уже понемногу приходят в себя и начинают сомневаться в правильности своих показаний, которые сделали сразу же после взрыва.
        — Это нормально, капитан,  — буркнул Новиков и чуть выдвинул ящик, скосил взгляд на пастилки. Манило до зуда в пальцах.  — Так часто бывает. И ты прекрасно знаешь, что самые первые показания и являются единственно правильными. Потом народ успокаивается, начинает анализировать, выдумывать. Да, да, не надо морщиться, Валерочка. Сам же знаешь, сколько может выдумать очевидец, когда пройдет какое-то время.
        Валера знал. Спорить не стал. Но все ему не нравилось. И преждевременные выводы тоже. И где могла взять сумку с термосом Алла, если из дома она уходила с пустыми руками? Илья с его одаренным соседом в один голос твердят, что ушла она пустой.
        А если нет? А если они оба врут? И все теперешние метания Ильи по розыску свидетелей — не более чем отвлекающий маневр? Надо, надо, надо сфокусировать на этих парнях внимание. Что-то не так. Что-то явно не так.
        — Эй, чего завис?
        Новиков пощелкал пальцами, облепленными зефирными крошками. Он успел проглотить одну зефирку, пока Арский витал в облаках. Смутился и тут же принялся вытирать пальцы о лист бумаги.
        Когда же он прекратит жрать сладости? Когда сядет на диету?
        — Я не завис. Я думаю, Серега.
        — О чем?  — Новиков незаметно от друга лизнул пальцы языком, липкие.  — О том, как поудобнее нагадить своему отделу, капитан?
        — Ой, да при чем тут отдел?  — возмутился Валера, скидывая ноги со стола и вскакивая.  — Вот хочешь, я тебе расскажу, по какому пути дальше пойдет расследование? Хочешь?
        — Ну!
        — Наши деловитые коллеги станут искать заказчика среди фигурантов их важного дела с коррупционерами. Будут искать очень-очень долго. Будут искать связь кого-то из них с нашей студенческой группой. И… И не найдут они заказчика. Не найдут, Серега, поверь. Сколько у нас громких заказных убийств было раскрыто, а? Молчишь? А я отвечу: по пальцам пересчитать можно. Истина зачастую бывает погребена под тоннами бумаг с протоколами допросов, очных ставок, опознаний и так далее. Не найдут они заказчика, Серега!
        — А ты, блин, найдешь!  — фыркнул Новиков.
        У него вдруг заныли верхние зубы. То ли от перспективы общения с начальством по данному несогласию — доложить-то он будет обязан. То ли от сладкого.
        — Не факт,  — честно ответил Валера.  — Но шансов у меня будет больше.
        — С чего это?
        — А я искать стану в другом месте, коллега!
        Глава 10
        Семейного завтрака, как раньше, теперь не было. Мать, конечно, по-прежнему готовила на утро кашу, омлет, какие-то блинчики или сырники, накрывала привычно на стол. И все ими съедалось. Только завтракали они теперь порознь.
        Мать хватала куски, пока готовила. Влад забирал тарелки и чашки к себе в комнату. Отец садился за стол в одиночестве и долго сидел, не прикасаясь к еде. Все остывало, делалось безвкусным, но он, кажется, этого не замечал, когда брал в руки столовые приборы и опустошал тарелки.
        — По привычке, сынок,  — сказала однажды мать, поймав недоуменный взгляд Влада.  — Он все делает по привычке, машинально. Даже живет и дышит так же. Ты не приставай к нему. Не обижайся на него. Он справится.
        Справляться у отца получалось как-то не очень. Он потерял работу. Его успели уволить еще до завершения судебного процесса. Незаконно, конечно. Адвокат советовал подать на работодателей жалобу. Отец отказался, буркнув, что он их прекрасно понимает.
        Он почти перестал общаться с друзьями и соседями по гаражу. Он вообще перестал туда ходить. Редко ездил за рулем. Сидел все больше дома. Почти не включал телевизора. И что-то читал. Постоянно что-то читал.
        — Мам, а что он читает?  — спросил Влад в пятницу вечером, вернувшись с прогулки.
        — Хорошие умные книги,  — туманно ответила мать и оглядела сына внимательным взглядом.  — Какой-то ты не такой, Влад.
        — Какой? Какой не такой?
        Он опустил глаза в стол, перед ним стояла большая тарелка тушеной картошки с курицей. Он не был голоден. Они с пацанами втрепали по бургеру полчаса назад. Но сейчас съесть следовало все до крошки. Иначе мать не отстанет с вопросами. А он не хотел ей врать. Не любил врать в принципе. Вранью всегда предпочитал молчание.
        — Какой-то возбужденный, нервозно возбужденный,  — уточнила мать и уселась напротив.
        Ясно, отставать не собирается.
        — Что, Владик? Что происходит?  — Она дотянулась до его волос, осторожно тронула, грустно улыбнулась.  — Ты ведь не попадешь ни в какую скверную историю, так? Ты не заставишь меня пожалеть о том, что я вообще осталась жива после…
        Она не договорила. Но он понял, что она имела в виду. И мотнул головой, зачерпывая ложкой картофель с куриным филе. Набил рот, принялся жевать. Долго жевал, надеясь, что мать устанет ждать и уйдет в свою спальню. К отцу, который сидел за чтением каких-то умных книг.
        Не помогло. Она настырно сидела.
        — Мам, все в порядке,  — выдохнул Влад, когда во рту не осталось ничего.  — Со мной все в порядке.
        — Точно?  — Она снова дотянулась до его волос. Тревожно глянула.  — Я могу быть спокойна на твой счет, сынок?
        — Да, мам. Я не влез ни в какую скверную историю.
        — Хорошо.
        Она встала, отошла к раковине, загремела чашками, налила воды в чайник.
        Ясно. Собирается пить с ним чай. То ли соскучилась по еще одной исчезнувшей семейной традиции, то ли решила раскрутить его на откровение по полной программе.
        Влад загремел ложкой, собирая со дна тарелки остатки картошки. Он объелся. И сразу потянуло в сон. Чай точно был лишним. Тем более с мамиными пончиками. Но уйти просто так, когда она уже разлила кипяток по чашкам, он не мог. Достаточно ей отца, замкнувшегося в себе.
        — Как прошел день, Владик?  — задала она забытый вопрос.
        — Да ничего, мам.  — Он громко заболтал ложкой в чашке, разгоняя сахар.  — В школе все как обычно. Кстати, несколько наших ребят из класса собираются после девятого класса в колледжи сливаться.
        — Ух ты,  — мать настороженно улыбнулась.  — Надеюсь, ты не в их числе?
        — Да нет. Хотя…  — Влад хлебнул из чашки, потянулся за пончиком.  — Это была бы неплохая идея.
        — И что в ней хорошего?  — Улыбка застыла на ее лице гримасой.
        — А там уже со второго курса начинают зарабатывать деньги, мам. Особенно те, кто на сварщиков учится и кому уже восемнадцать. Еще есть монтажники, токари. Ты знаешь, какой дефицит сейчас в этих специальностях! На них даже конкурс у работодателей объявлен. Платят хорошо.
        — Владик! Ты нуждаешься в деньгах?  — ахнула мать, роняя чайную ложку на стол.  — Ты куда-то влез? Влип?! Тебе нужны деньги?
        Ее голос сделался сиплым, лицо серым. Пальцы, повисшие в воздухе над чайной чашкой, сильно дрожали. У него просто внутренности свело от жалости к ней.
        — Да никуда я не влез, мам. Чего ты?  — И он, копируя ее манеру, дотянулся до ее головы и погладил возле виска.  — Просто не мне нужны деньги, мам, а нам. Сколько еще мы протянем на сбережения? Их наверняка уже почти не осталось. Ты одна пашешь. Отец…
        — Не надо, сынок.  — Мать поймала его пальцы, легонько сжала, жалко улыбнулась.  — Не надо про отца, Владик. И… зарабатывать пока не надо. Мы не нуждаемся. Во всяком случае, пока. И если твоя затея с колледжем…
        — Мам, да не было никакой затеи, поверь,  — он натянуто хохотнул.  — Ребята уходят, а я просто задумался.
        — Ну хорошо. Это понятно. А возбужденный-то ты почему последние несколько дней? Может, влюбился?
        Влад опустил взгляд.
        Да, у него были девушки. Целых две! Одна из его класса, ее он провожал домой, с ней трепался о школьных новостях и понемногу сплетничал об одноклассниках. А вторая девушка была чужой, почти незнакомой, и с ней он уже несколько раз занимался сексом.
        С одноклассницей — хохотушкой Анькой, полненькой, не закомплексованной, умной и проницательной — ему было как воды напиться. Ему было с ней не хлопотно, интересно, время бежало незаметно.
        О ней мать знала.
        Вторая девушка — Алла, была старше его. Мать про нее даже не догадывалась. Он и сам о ней почти ничего не знал. Встречался тайно на квартире приятеля, когда родители у того бывали на работе, на сутках. Алла была для него омутом. Она манила, пугала, она творила с ним такие вещи, о которых потом вспоминать было сладостно и немного стыдно.
        Любил ли он кого-то из них двоих? Если любовью называется то, что он чувствует к своей семье, то нет. Вряд ли. Он без семьи не мог. А без этих девушек запросто.
        — Ма, ты узнаешь, если я полюблю,  — неожиданно пообещал он.
        — Правда?  — Мать привстала, обхватила рукой за шею, наклонила его голову к себе и поцеловала в макушку.  — Ты мое сокровище родное. Спасибо, сынок. Спасибо. И все же!
        — Что?
        Он доел пончик, допил чай. И ему очень хотелось сейчас «слиться» к себе и зависнуть в Сети, где живо обсуждалось то самое происшествие, из-за которого его так лихорадило.
        — Почему-то ты так изменился в последние дни. Будто ожил,  — подумав, добавила мать. И упрека в ее словах не было.
        — Хорошо, я скажу.  — Влад поднял голову, глянул на мать открыто.  — Я радуюсь тому, что справедливость восторжествовала, мам.
        — Ты о чем?  — По ее лицу поползли красные пятна.
        — Я о том, что эти ужасные люди понесли заслуженное наказание. Кара их настигла, если говорить пафосно! Возмездие свершилось! И за это я не могу не уважать своего отца, мам.
        Спина матери резко выпрямилась. Глаза сделались огромными, пустыми, страшными. Рот приоткрылся. Она молчала какое-то время. А потом выдохнула:
        — Не смей!
        — Что?
        — Не смей, слышишь! Не смей так думать о своем отце!
        Ее рука приподнялась. Ладонь развернулась. Влад испуганно отпрянул. Не потому что боялся боли от пощечины матери. Боялся, что не простит ее потом никогда, если она это сделает. Хватит ему уже потерь в его недолгой жизни.
        — Почему? Почему я не должен думать о своем отце, как о достойном, сильном мужике, мам?
        Влад уже стоял на ногах, соскочив со стула. Он собирался уйти к себе. Потому что испугался возможной материнской пощечины. Потому что испугался неизбежных последствий, если бы это произошло.
        — Достаточно уже того, что он попросил прощения за то, за что просить прощения не должен был. Он не должен был просить прощения, мам!
        Влад стукнул кулаком по дверному косяку. Не рассчитал силы, и кулак тут же заныл. И грохота наделал. В родительской спальне открылась дверь, возник силуэт отца на пороге.
        — Что происходит?  — спросил он безжизненным голосом.
        — Ничего!  — грубо выкрикнул Влад.
        Ему не хотелось быть грубым. Не хотелось кричать. Как-то само выходило. Может, захотелось вдруг разбавить траурную тишину, поселившуюся в квартире, хотя бы этим? Раз уж веселиться ни у кого не выходило.
        — Ваня!  — позвала мать, не поднимаясь с места.  — Иди сюда.
        Отец с неохотой пошел на ее голос. Проходя мимо Влада, даже на него не глянул. Его это задело. Нет, он знал, конечно, что малой всегда был любимчиком отца. Но тот был любимчиком всей семьи. Влад его тоже обожал.
        — Что происходит?  — Отец тяжело опустился на свое место, которое всегда прежде занимал за семейными застольями.  — Мальчик вырос и подает голос? Ты пьян, что ли?
        Он внимательно осмотрел старшего сына. Отрицательно покачал головой.
        — Вроде нет. Чего тогда орешь? По стенам молотишь?
        Влад молчал. Растерялся как-то. Отец так давно не говорил с ними. Так давно на него не смотрел. Просто так. Без причины. Просто потому, что он его сын. Сын, оставшийся в живых.
        — Ваня, он думает, что это ты!  — некрасивым голосом пискнула мать, опуская голову.  — Думает, что это ты там… В зале суда…
        — Что ты мямлишь, мама!  — вырвалось у Влада еще более жестко, чем прежде.  — Да, да, да, я думаю, что это ты, пап, взорвал эту суку! Отомстил за Игорька. Уж не знаю, как у тебя это вышло. Кому и сколько ты заплатил, но ты… Ты молодец! Респект!
        И, выставив вперед оба кулака с оттопыренными большими пальцами, Влад ими энергично помотал.
        — Это куда лучше, чем просить прощения за то, чего не совершал. Тебя теперь все зауважали.
        — Все — это кто?  — отозвался отец, отвернувшись от них с матерью.  — Твои пацаны? Или та великовозрастная шлюха, с которой ты время от времени спишь в квартире друга, когда его родители на работе? Кому я обязан уважением? Отвечай!
        Влад мог поклясться, что пол под ним с чего-то вдруг сделался мягким, зыбким, он, честное слово, еле устоял. И открыв рот, чтобы огрызнуться, тут же его захлопнул. Сказать было нечего.
        — Ну!  — потребовал отец ответа, все так же не глядя на них с матерью.  — Кто меня так сильно зауважал?
        — Я,  — ответил Влад изменившимся голосом.
        — Ты… Ты, значит, зауважал меня. А за что, позволь узнать? За убийство? Жестокое убийство сразу трех человек? Двое из которых минимум были невинны.
        — Да ладно, пап. Пострадали как раз… Один — свидетель. О нем никто хорошего слова не написал. Сволочным был мужиком. Открывал рот везде, где надо и не надо. А еще подорвалась девка, которая притащила взрывчатку. И еще эта… Эта, которая…  — Владу сдавило горло, произнести вслух имя женщины из семьи, которую он ненавидел, не хватило сил. Закончил скомканно:  — Так что все получили по заслугам.
        — А судьи-то кто? Ты? Пацаны твои? Щенок!
        Лучше бы отец его обругал нецензурными словами, чем назвал так. Так обидно, так унизительно, как-то по-детски. Влад хотел удрать с кухни, но не успел. Отец резко поднялся, шагнул к нему, схватил за рукав толстовки и с силой тряхнул, глядя прямо в глаза.
        — Это не я, понял?! Не я!  — прошипел он, упираясь своим лбом в его лоб.  — Я бы никогда не посмел! Никогда! Это страшный грех, сын.
        — А как же око за око? Как же месть за Игорька, пап? Ты же… Ты же хотел, когда…
        — Я раскаялся, Владька. Я раскаялся!  — В горле у отца что-то забулькало, дыхание сделалось горячим и прерывистым.  — Мне еще долго искупать мой грех. Очень долго.
        — Какой, пап?! Ну, какой такой грех, пап? Ты ни в чем не виноват!
        — Я виноват, сынок. Потому что я хотел… Я хотел убить! Я хотел убить ребенка!
        Глава 11
        Сергей Голубев — молодой крепкий малый двадцати восьми лет с задатками лидера и амбициями представителя руководящего звена — страдал от страшного похмелья. Страдал он этим уже неделю. Напился сразу, как его отстранили от работы. А потом все похмелялся и похмелялся. И все никак не мог остановиться. И главное, что даже не понимал уже: хочет ли он останавливаться.
        Его жизнь, такая налаженная, такая комфортная, закончилась в момент взрыва в зале суда, который он был приставлен охранять вместе с другими охранниками. Вернее, они охраняли, а он вел регистрацию посетителей, поскольку должность у него была иная. С большей зарплатой, с большей ответственностью.
        Правильнее, он должен был вести регистрацию, но не вел.
        Еще правильнее, вел, но из рук вон плохо. И если уж совсем правильнее, то регистрировал лишь тех, кого видел впервые. Многие из тех, кто явился на это заседание, где должны были избирать меру пресечения двум хулиганам, уже были ему знакомы. Не лично, нет. В лицо просто их знал. Журналисты, любопытные, трое пожилых людей — жильцы из дома по соседству. Эти ходили в зал заседания, как в театр. Наслаждались действом.
        Какой смысл брать их на карандаш? Голубев не видел в этом смысла. Тем более что заседание было не показательным. Должно было закончиться уже через пару часов выносом решения по мере пресечения, и все.
        — Да я даже не ожидал, что это заседание такое внимание привлечет!  — ныл он в кабинете серьезного чина в штатском.  — Как повалил народ, как повалил! Сутолока образовалась. Я не справился с наплывом посетителей, тем более что один охранник в этот момент отлучился в туалет, а второй вышел покурить.
        — Ничего себе!  — тихо возмущался серьезный чин, заглядывая проницательными глазами на самое дно души Голубева.  — Сколько сразу нарушений Устава. Будто специально все было подстроено. Скажите, гражданин Голубев, это ведь специально все было подстроено, так?
        Сергей не понимал, куда тот клонит. Какие признания из него вытягивает. Он ныл, что не виноват. Просил прощения за халатность. Даже принимался плакать, жалея жертв. И сообщить ничего существенного, как ни странно, не мог.
        Его забывчивость суровый чин в штатском назвал нежеланием сотрудничать со следствием, чем вызвал новый поток жалких слез Сережи. Его отпустили под подписку о невыезде. На работу являться запретили до вынесения результатов служебной проверки. Он плохо соображал в тот момент, что это значит. Пока один из охранников, который с ним на пару проявил халатность, ему не пояснил:
        — Могут ограничиться выговором, могут уволить. А могут и посадить,  — вздыхал тот, страшно потея в коридоре перед кабинетом следователя.  — Все замкнулось на нас, Голубев. Мы — конечное звено. Мы проморгали. Люди погибли. И объясняйся теперь, не объясняйся, все без толку. Как они решат, так и будет.
        — А что решат-то?  — заглядывал в рот охраннику Голубев.
        Тот ему казался опытным, бывалым.
        — Из кого сделать козла отпущения, Голубев. На ком замкнуть все. Кого решат сделать стрелочником, того и сделают. Так что жди…
        Сидеть и ждать просто так Голубев не мог. Поэтому принялся пить. И пил уже неделю. А сегодня утром вдруг решил завязать. Не потому, что ему дозвонился наконец его начальник и пообещал вступиться за него. И даже сказал, что не все так плохо. И что он запросто может отделаться выговором. А потому, что его молодой и крепкий организм вдруг начал подводить.
        Перво-наперво в туалете, куда он с утра потопал по нужде, вдруг подогнулись ноги и он упал на коленки, едва не разбив себе нос о край унитаза. Не смог открыть кран в ванной, чтобы умыться, это второе. И третье, что было самым страшным, ему вдруг начало мерещиться всякое.
        Он жмурился, лежа на диване, содрогался всем телом. Молился, пытаясь прогнать призраки. Не выходило ничего. Его обступали какие-то люди, что-то бормотали, совали ему под нос сумки, в которых теснились термосы разных цветов и размеров.
        — Все, это «белочка»!  — вынес он себе приговор.
        Сполз с дивана. Отправился на кухню. Нашел в аптечке марганцовку. Навел в трехлитровой банке слабый раствор и часа два промывал желудок. Потом, измученный, уснул прямо на полу у дивана. Проснувшись в три часа дня, обрадовался тому, что призраков нет. Он в квартире один. И поплелся на кухню. Вспомнилось, что пару дней назад соседка — Мария Ильинична — приносила ему в кастрюльке куриный бульон. Она страсть как жалела его. И даже пьяного уговаривала обратить внимание на ее внучку, засидевшуюся в девках до тридцати лет. Он спьяну, кажется, пообещал жениться. И даже спросил:
        — А если меня посадят, она меня ждать будет?
        — А куда же она денется-то. Конечно станет ждать.
        Из этого заверения он даже пьяным сумел сделать вывод: дела у внучки Марии Ильиничны никуда не годятся. Наверное, она очень, очень, очень страшная.
        Он достал из холодильника маленькую блестящую кастрюльку, поставил на огонь. Дождался, когда разогреется, и выпил бульон прямо через край кастрюльки. Порадовался тому, что не затошнило, и пошел в ванную. Там в горячей воде он провалялся час. Вычистил наконец зубы. Первый раз за неделю. Побрился. Руки тряслись, конечно. Если бы не электрической бритвой брился, порезался бы. А так вышло хорошо.
        Он прочистил ножи, аккуратно уложил бритву в коробку. Как-никак, подарок. Прощальный подарок его девушки Стаськи. Подарила на двадцать третье февраля и свалила со словами, что все кончено, что она устала. Он долго потом ломал голову: от чего конкретно она устала, но так и не понял. И даже поблагодарил ее, что свалила до женского праздника, не заставив его тратиться понапрасну.
        Но что характерно! После ее ухода у него как-то все не заладилось. То в квартире что-то не так: батарея подкапывать начала, кран так и остался непочиненным и подтекал в ванной, пыль скапливалась гораздо быстрее, чем при Стаське. И машина без конца не заводилась. И тут, бах, еще и по службе проблемы.
        Все зло от баб, решил он, заваривая себе зеленый чай после того, как вышел из ванной. В них причина. Он отхлебнул огненного сладкого чая и поморщился. Ну не любил он зеленый чай. Стаська всегда настаивала, утверждала, что в нем больше пользы, чем в черном. А он и к черному был равнодушен. И от кофе не балдел. Пивка баночку выпить — это да, это наслаждение.
        — Так, стоп!  — приказал себе Сережа, рассматривая в темном стекле кухонного окна свою опухшую физиономию.  — Только вылез! Какое пиво!
        Он медленно брел в комнату с чашкой чая, когда его тормознул звонок в дверь. Он глянул в глазок и даже обрадовался, увидав на лестничной клетке Марию Ильиничну с какой-то миской в руках.
        — Сереженька, очухался?  — заулыбалась соседка широко.  — Вот молодец, вот хвалю. И даже побрился. Вот умница! Я войду?
        А уже вошла. И даже дежурные туфли со стоптанными задниками скинула. И успела шагнуть по коридору к его кухне.
        — А я тебе картошечки принесла с рыбкой жареной. Будешь?
        — Даже не знаю, Мария Ильинична, что сказать.
        Сергей пожал плечами. Голода он не испытывал. Его мучили физическая слабость и душевная тоска. Есть он точно не хотел.
        — Давай, давай, к столу. Сейчас я тебя накормлю и поговорим.
        Мария Ильинична вовсю хлопотала на его кухне. Доставала приборы, тарелки, выкладывала картофельное пюре, куски жареной рыбы, хлеб. Даже хлеб принесла! Видать, у внучки дела совсем плохи.
        — Садись и ешь,  — приказала Мария Ильинична, усаживаясь напротив.  — Чтобы все съел до крошки!
        Удивительно, но он и правда все смел с тарелок. Было невероятно вкусно.
        Насытился, разомлел, заулыбался. И вдруг, сам не понимая, как это у него вырвалось, спросил:
        — Как там ваша внучка поживает? Когда вы уже нас познакомите?
        — Ой, Сереженька, даже не знаю, как сказать.  — Мария Ильинична виновато улыбнулась.  — Уехала моя внучка-то. К матери в Сибирь уехала. Решила там счастья попытать.
        — Надо же, как печально,  — сложил он губы горестной скобкой, ничуть не печалясь, как раз наоборот.  — А вы вот меня все равно не бросаете, спасибо вам, Мария Ильинична.
        — Виновата я перед тобой вроде как, Сереженька. Наобещала с три короба, а девчонка — фьють и улетела, как птичка. Но это ничего. Мы тебя без невесты не оставим. Парень ты хороший. С углом. Так что… Все у тебя будет. Вот проблемы свои решишь и…
        — Какие проблемы?
        Он насторожился, перестав потешаться про себя над пожилой женщиной. Неужели он спьяну ей все выболтал? Как, как она узнала?
        — Так приходил к тебе на минувшей неделе один долговязый, тьфу, такой прилипчивый!  — Соседка сморщила лицо, виноватый взгляд ерзал по кухне.  — Я ему и так и эдак, а он не отстает. И все карточку свою мне сует и сует в руки. Позвоните и позвоните, как проспится. Ты, то есть.
        — И кто это был?
        — Так вот кто.  — Соседка достала из кармана темного домашнего халата визитку и с выражением зачитала:  — Капитан Арский Валерий Иванович. Из полиции он. Уголовный розыск.
        С этим типом Сережа точно еще не беседовал. И даже чуть повеселел. Уголовный розыск это не так серьезно, как то ведомство, которое истрепало ему все нервы и довело до запоя.
        — Так что делать-то, Сережа? Звонить или нет? Просил же. Обещала же!
        — Звоните, Мария Ильинична. Мне-то что.
        — Не напьешься, не сбежишь?  — Она глянула на него суровым недоверчивым взглядом.
        — Нет,  — пообещал он.
        — Хорошо.
        Она ушла, собрав свою посуду, а Сережа снова вытянулся на диване, прикрыв глаза. Если он уснет, уснет настолько крепко, что не услышит дверного звонка, он не виноват. Он не обязан сидеть под дверью, как пес, и ждать какого-то там капитана! Если он им так нужен, пускай вызывают повесткой.
        Хотя…
        Это не вариант. Лучше все же поговорить на своей территории, чем потеть на жестком стуле, пытаясь угадать свою участь в непроницаемых глазах того, кто ведет допрос.
        Он и правда задремал. И даже успел что-то увидеть во сне. Что-то неясное, некрасивое и тревожное, как видения, которые преследовали его давеча. И странно, но проснулся сразу же, как тренькнул дверной звонок. И чуть не бегом кинулся к двери.
        — Добрый вечер,  — представился высокий малый, стоило Сереже открыть дверь.  — Капитан Арский. Я войду?
        Сережа не стал спрашивать у него документы. Он видел этого мента. Тот слонялся со скучающим видом по коридору, когда Сережа ждал вызова в кабинет в том ведомстве, куда ему страсть как не хотелось бы возвращаться. Когда этот капитан несколько раз прошел мимо скамейки, на которой Сережа сидел вместе с охранником, тот прошипел ему на ухо:
        — Капитан из уголовного розыска. Крутой!
        — Да? А чего он тут делает?
        Ответа у охранника не было, и о капитане они вскоре забыли. Было чем голову забить.
        И вот он тут — на его пороге. Высокий, жилистый, опасный.
        — Так я войду?  — повторил вопрос Арский, продолжая стоять на лестничной клетке.
        — Входите,  — покорно отступил в сторону Сережа Голубев.  — Входите, товарищ капитан, раз уж вы здесь.
        Глава 12
        Часы в его гостиной были плохонькими. Они частенько бежали вперед. Еще чаще отставали. Иногда останавливались даже с новой батарейкой. Поэтому он не мог с точностью сказать, как долго они сидят с капитаном в его гостиной, ведут беседу, что-то чертят, рисуют, иногда шутят, но все больше пытаются освежить память Сережи, которую он изрядно подпортил недельным запоем. Его память сейчас была как побитая молью шерстяная шаль! Где ни тронь — дырка!
        А Арский действительно был крут. Он вел себя очень правильно. С пониманием. Он не пытался обвинить. Не угрожал. Он пытался заполучить Сережу в союзники, в помощники. Пытался заставить его вспомнить, залатать дыры в его прореженной водкой памяти.
        — Сергей, послушай, давай с самого начала,  — раз в пятый повторил Арский, переворачивая очередную исчерченную страницу своего блокнота.  — Ты успел зарегистрировать почти всех посетителей до начала заседания, так?
        — Так. Почти всех.
        — Даже девчонка, которая пронесла в зал взрывное устройство, попала в журнал. Правильно я понял?
        — Ну, д-да, вроде так,  — с запинкой произнес Сережа.
        Он вдруг засомневался. Понял: чем больше он проговаривает все события злополучного дня вслух, тем меньше они кажутся ему правдой.
        — А что тебе не нравится, Сергей?
        — Я как-то не уверен, она была с сумкой или нет,  — вымолвил он почти шепотом и побледнел.  — Точно!
        — Что точно? Не она?
        — Точно: не уверен!
        — Ладно. Хорошо.  — Арский подавил тяжелый вздох.  — Идем дальше.
        — Ага. Идем.  — Он уставился на капитана, как на поводыря, так ему с ним рядом все становилось ясно и понятно.  — Но вот теперь я точно не уверен, что она была с сумкой.
        — Если с сумкой была не она, не Иванова Алла, тогда кто? У кого-то ты проверил сумку перед тем, как пропустить в зал?
        — Да. Проверил. Сто процентов! И термос видел. И внутрь заглянул. Чай там был, ароматный чай. И еще бутерброды. И все. Больше ничего.
        — Кто тебе показывал этот чай? Мужчина, женщина, девушка, парень?
        Сергей приложил к губам указательные пальцы, устремил взгляд на часы, неточно фиксирующие время. Эх, отмотать бы его на неделю назад! На тот момент, когда он еще не напился первый раз. Было бы куда проще. Но…
        Но что-то, кажется, брезжит. Какая-то картинка рождается.
        — Девушка. Это была девушка.
        — Молодая? Сильно молодая?
        — Я бы не сказал. Даже помятая какая-то. Одежда…  — Сережа поводил по себе ладонью вверх-вниз.  — Серое все, будто неопрятное.
        — Красивая?
        — Нет. Точно нет.
        — Блондинка, брюнетка?
        — Не блондинка,  — быстро выпалил Сережа и тут же потух, глянул виновато.  — Не помню.
        — Ну, Сережа!  — Арский подмигнул ему.  — Запомнил бы ты блондинку! Точно. У них и взгляд-то особенный.
        — А она не смотрела в глаза. Никогда не смотрела.  — Голубев обнял себя руками.  — Не блондинка она, точно.
        — Что значит никогда не смотрела, Сережа?  — вкрадчивым, ласковым голосом спросил Арский.
        Так, бывало, говорила с ним мать, когда хотела добиться от него правды. Ласково, вкрадчиво, убаюкивая осторожность. И он, как лох, всегда попадался. Сейчас ему не грозило разоблачение. Сейчас ему пытались помочь.
        — Что значит никогда? Ты что, видел ее и раньше?  — помог ему Арский.
        — Да, кажется, да.  — Он обхватил ладонями затылок, зажмурился, пытаясь вспомнить хоть какой-то день своей службы. Что-то вспоминалось.  — Да, она бывала. Поэтому я ее и не записал.
        — Почему поэтому?
        — Потому что она часто приходила. Со своей сумкой. Садилась, смотрела, слушала. Таких там несколько человек.
        — Каких таких?
        — Любопытных. Еще пенсионеры есть, из дома напротив. Те к нам ходили как на работу. А потом небось на скамеечке все перетирали. Сплетничали.
        — Небось,  — эхом откликнулся Арский, застрочив в блокноте.  — Фамилии пенсионеров тоже не помнишь?
        — Почему? Одну фамилию помню. Деда. Отставной военный. Бравый такой, седой. Коммунист! Все за правду воевал всегда со всеми.
        — Так как его фамилия?
        — Как? Так это…
        И снова в памяти забрезжила дыра размером с кулак. Да что ты будешь делать!
        Он прикусил губу до боли и, ахнув, пробормотал:
        — Невский! Точно Невский! Звучно так. Я еще кино смотрел с похожим названием, поэтому и запомнил.
        — Хорошо, молодец,  — похвалил его капитан.  — Давай еще про девушку. Если она ходила туда как на работу, то что-то ты должен был запомнить в ней. Глаза, рот, нос, походку, фигуру.
        — Да, должен был. Но ни черта не помню. Серая! Неприметная. Лицо такое… Такое, как маска нераскрашенная. Не помню, капитан! Вы бы с пенсами поговорили. Может, они что вспомнят. Может, пересекались с ней на каком-нибудь заседании.
        — А ты ее никогда не записывал?
        — Почему? Раньше записывал.
        — Раньше — это когда?
        — Ну… Может, полгода назад. Как заступил на службу.
        — На записях с камер узнать сможешь?
        — Так не работали камеры в тот день,  — напомнил Голубев.
        — Я не про тот день, а про другие. Узнаешь, если увидишь?
        — Наверное. Постараюсь…
        Он ее не узнал и не вспомнил. Чудеса! И фамилий подходящих в журнале регистрации, повторяющихся более трех раз, не нашлось тоже.
        — Придется проверять всех,  — сонно отозвался Валера.
        Он только что явился на службу, хотя натикало половину десятого утра. И широко, с хрустом зевал, поводя вокруг себя мутными глазами.
        Майор не упрекнул. Он сам вчера вечером, между прочим, за семейным столом чревоугодию предавался, а Валера работал. Который день вечерами работает. И неплохо, скажем, работает. Ему удалось узнать то, что другим даже в голову не могло прийти. И он таки пошатнул основную версию, выдвигаемую коллегами из соседнего силового ведомства.
        — Придется,  — не стал спорить Новиков.
        Скосил взгляд на верхний ящик стола. Там в пластиковой коробке лежали фаршированные вареной сгущенкой блинчики. Ольга навязала.
        — Все равно не выдержишь без перекуса до обеда, Сереженька. Станешь магазинные пирожки жевать. Не стоит. Лучше ешь домашнее.
        Он и не особо спорил. Безропотно подчинился. Во всем, что касалось его желудка, он целиком и полностью полагался на мнение супруги. Может, и не следовало, а? Может, тогда бы он и не отрастил себе живот в тридцать пять лет и не завидовал белой завистью своему другу и напарнику. Тот был всего на пару лет младше его, тоже уже не юноша, а фигуру-то, фигуру сохранил великолепную.
        — Ты представляешь, майор, сколько народу придется опросить?  — с тоской пробубнил Валера и снова широко зевнул.  — Представить страшно, сколько прошло за минувших полгода посетителей. Сколько было судебных процессов. Это сотни три, Серега!
        — И чего? Страшно уже самому от своей затеи? Уже пожалел?
        — Да нет. Не пожалел. Как жалеть, майор? Ты же знаешь, что я за справедливость.  — Валера потер глаза, пощелкал себя по щекам ладонями.  — Ни фига не выспался… Понимаю, конечно, что на погибшую можно все списать. Очень удобно. Но правды-то в этом нет.
        — То есть ты считаешь, что взрывное устройство в зал заседания пронесла не Иванова?  — Новиков прочертил пальцем по столу, резюмируя.  — И наш основной свидетель — Голубев — может дать показания?
        — Угу.  — Валера прикрыл глаза, вытянул ноги, скрестил пальцы на животе, намереваясь задремать.  — Но согласен давать их только нам. С коллегами нашими опасается связываться. Считает, что они ему статью тут же припишут за дачу ложных показаний. А он просто перепутал.
        — Перепутал девушек,  — подхватил Новиков.  — Они что, настолько похожими были?
        — Судя по описаниям, нет. Иванова была симпатичной, спортивного телосложения, резка в движениях, походка стремительная. Принимала решения так же. А та — вторая девушка — была другой. Она была…
        Валера задумался. Он все пытался сформулировать невысказанную мысль Сережи Голубева. Второй день пытался сформулировать. Тот все мямлил, смотрел на него жалобным взглядом, словно помощи просил. И каялся, что не может ее описать. Вообще ничего о ней не помнит. В ней не помнит ничего. Никаких примет!
        — Та вторая девушка была безликой, незаметной. Есть такая категория граждан. Незапоминающаяся у них внешность. Общаешься с ними, можешь даже дружить, а описать не возьмешься. Голубев говорит о ней — обычная. И группа пенсионеров, которые с ней иногда пересекались, тоже так же говорят. Самая обычная девушка. Глаза, рот, нос, волосы, руки, ноги. Как у всех. А какое это все, никто ни черта не помнит.
        — Записи с камер?
        — Какие-то давно уничтожены, на остальных ее нет. Наверное, давно не бывала в этом зале,  — невнятно произнес Валера и вдруг, дернувшись всем телом, сел прямо.  — Слушай, Серега! Что мне пришло тут в голову!
        — Попробую угадать,  — улыбнулся Новиков.  — Что эта девица могла посещать и другие заседания? Другие громкие процессы?
        — Зачет, майор! Сто баллов!
        — Спасибо,  — фыркнул Новиков, но, честно, был польщен похвалой друга.
        Он иногда не успевал за стремительностью Валеркиных мыслей и дорабатывал их уже дома. А тут с ходу в тему въехал.
        — Значит, что, Серега? Значит, нам надо проехаться по другим участкам. Сверить списки. Просмотреть записи с камер.
        — Тоже работка ого-ого какая кропотливая,  — печально закончил Новиков.
        — Ничего, это все же лучше, чем опрашивать людей из списка регистрационных журналов за целых полгода. Все же лучше,  — закончил не совсем уверенно Валера.  — Не помнишь, дружище, какое у нас в городе в последнее время было самое резонансное дело? О котором трубили СМИ? И которое было на слуху?
        — Так это… Наезд на мальчика,  — вспомнил Новиков рассказы жены Ольги.
        Та неделю встречала его у порога, каждый день с новыми подробностями. И когда она рассказывала, то глаза ее некрасиво округлялись. Лицо, искажаясь, делалось совершенно несимпатичным, и Новиков спешил сбежать от ее переживаний. И слушал вполуха.
        — Подробностей не знаю, Валера, извини. Но процесс был громким. Точно.
        — Что-то такое припоминаю. Но тоже без подробностей.  — Валера запустил пятерню в густую шевелюру, почесал макушку, пожаловался:  — Вот что бывает, друг, когда телевизор не смотришь. А когда смотреть? Некогда!
        — Некогда.
        — Ладно. Освежим. А теперь давай, доставай, что там у тебя сегодня в верхнем ящике стола, майор? Я не успел позавтракать.
        Глава 13
        Она не могла спать. Не могла есть. Она все время вздрагивала, прислушиваясь к звукам на лестничной клетке. Дверь была надежной. Этаж — пятым. Она специально выбирала квартиру выше второго этажа, с надежной дверью, но это не спасало от страха.
        Она пыталась устроиться на работу, чтобы оставалось меньше свободного времени на страх, но у нее ничего не вышло. Ей все время казалось, что менеджеры по управлению персоналом смотрят на нее как-то не так. Подозрительно смотрят. И вопросы, их вопросы казались ей неправильными, въедливыми, мешающими сосредоточиться на правильных ответах.
        Она боялась включать телевизор и слушать радио. Вдруг уже знают, кто пронес в зал судебных заседаний злополучный термос, который взорвался почти у нее в руках? Вдруг она уже объявлена в розыск?
        Но больше всего она боялась тех людей, которые снабдили ее инструкциями и отправили на верную гибель.
        В них таилась настоящая угроза для нее.
        Они наверняка уже знали, что она осталась жива. И наверняка уже что-то предприняли, чтобы обезопасить себя. Она же все знала! Знала того, кто отдал ей распоряжение по телефону. По имени и фамилии знала, а не просто так. Знала в лицо того человека, который инструктировал ее на автобусной остановке и поменял ей термос в сумке. Хоть он и стоял к ней почти все время спиной, она смогла бы опознать его даже по фотороботу. Да что там, она бы сама могла помочь его составить!
        Но для этого ей надо было бы обратиться в полицию. И все там рассказать. И сразу стало бы легче дышать, и аппетит вернулся бы, и сон.
        Но ведь не поверят ей! Ни за что не поверят! Сочтут ее стопроцентной злоумышленницей, преступницей, убийцей! Потому что она…
        Потому что она не без греха! Она обманула старую женщину, дала взятку нотариусу. Она завладела квартирой неправедным путем. И теперь вынуждена расплачиваться. Да ладно бы только она. А вдруг под удар попадет ее мама? Вдруг они станут ее мучить, пытать, желая узнать, где прячется ее дочь?!
        Она же этого не переживет тогда! Она же просто свихнется!
        Позвонить матери хотелось уже несколько дней. Она подходила к телефону-автомату, вставляла карточку, снимала трубку и… уходила.
        Она боялась правды. Пока не знала ничего такого, плохо, но жила. Но если вдруг узнает, что с матерью случилось что-то страшное, то тогда все, тогда она точно за себя не ручается! Тогда она вынуждена будет действовать! Мстить!
        Через две недели своего скучного трусливого прозябания в полупустой квартире на пятом этаже Инна не выдержала. Она решилась на звонок. Правда, для этого ей пришлось записаться на экскурсию и три часа в дороге слушать бравурные песни вышедших в утиль комсомольцев. Потом еще пару часов бродить в составе группы по каким-то заповедным развалинам и слушать байки о странной, трагической любви неизвестных истории помещиков.
        От группы она отстала, узнав у экскурсовода время отбытия. Вернувшись к месту сбора, Инна обнаружила, что пока они спотыкались о старые камни, подъехали еще две группы. Один автобус был издалека. Народ только выходил из него, разминался. Спешил к туалетам и кафе, выпить дрянного кофе из пластиковых стаканчиков.
        — Простите меня, пожалуйста,  — жалобно улыбнулась она женщине средних лет.  — Телефон разрядился, а мама просила позвонить. Наверняка с ума сходит от беспокойства. Не позволите воспользоваться вашим? Я оплачу, сколько скажете.
        Женщину средних лет тронула такая забота о матери. Проворчав что-то неразборчивое о беспечной молодежи, она сунула Инне в руку свой старенький телефон-раскладушку.
        — У меня безлимитный тариф, так что не переживай, девочка. Позвони маме. И впредь перед дальней поездкой заряжай телефон,  — прозвучало ей в спину нравоучение.
        — Спасибо.  — Инна натянуто улыбнулась.  — Я быстро.
        Она набрала рабочий телефон матери. Была пятница, три пополудни. Она должна была быть на работе. Но ее там не оказалось.
        — Второй день не выходит и не звонит,  — сообщил Инне какой-то мужчина недовольным голосом.  — И до нее дозвониться не можем.
        Рабочий телефон матери замолчал. Трясущимися пальцами она принялась набирать номер их домашнего телефона, мобильного матери. Тишина.
        — Не отвечает?  — спросила женщина, заглядывая в телефон из-за ее плеча.
        — Нет!  — крикнула она излишне громко. В горле что-то клокотало, когда она выговорила:  — Что-то не так. Что-то случилось!
        — Позвони соседям,  — посоветовала тетенька.  — Есть такие, кому можно позвонить?
        — Да, есть,  — кивнула Инна.  — Только… Только мне нельзя звонить, понимаете? Мне не ответят. Я с ними не очень-то хорошо рассталась, когда уезжала. И говорить со мной не захотят. Может, вы позвоните, а? Пожалуйста! Я вас умоляю!
        Женщина посмотрела вслед своей группе, ходко двинувшейся по асфальтированной дорожке в сторону помещичьих развалин. Вздохнула, выдергивая телефон из рук Инны.
        — Диктуй номер,  — потребовала она недовольным голосом.  — Воистину, ни одно доброе дело… Ну! Номер! И как мать зовут?
        — Нина Витальевна.  — Она быстро продиктовала номер.  — А это номер соседки из квартиры напротив, тетя Света. То есть Светлана.
        — Что спросить?  — Женщина набрала номер и занесла палец над зеленой кнопкой вызова.
        — Попросите к телефону Нину Витальевну. Скажите, что с работы, что дозвониться не можете второй день. А отчет горит или что-то в этом роде.
        — Хорошо, поняла, не тараторь, девочка.
        Женщина набрала номер соседки Инны. Ей ответили не сразу. Когда ответили, она повторила слово в слово все, что просила сказать Инна. И минуту слушала ответ с каменным лицом. Потом со вздохом произнесла:
        — Спасибо. Я поняла. Извините.
        Она захлопнула крышку старенького телефона. Убрала его в сумку. И, не глядя на Инну, глухо пробубнила:
        — Несчастье случилось с твоей матерью, девочка. Тебе надо ехать домой. И как можно быстрее.
        — Что?! Что случилось?!  — Она дернула женщину за рукав толстого вязаного кардигана, уставилась в хмурое незнакомое лицо.  — Что там случилось? Что сказала тетя Света?
        — Сказала, что сегодня с обеда в вашей квартире работают оперативники. Это она их вызвала, когда твоя мать не открыла ей, когда ей позвонили с ее работы. Ей уже звонили с работы твоей матери, поняла! Моя легенда оказалась липой. Но не в этом суть.  — Женщина вскинула ветхие ручки старой сумочки на плечо, повернулась, чтобы уйти.  — Суть в том, что тебе надо срочно вернуться.
        — Что там стряслось?! Скажите!  — крикнула она в широкую спину, обтянутую толстой кофтой крупной вязки.  — Скажите!
        — Твоя мать сегодня была обнаружена мертвой,  — обронила женщина, не поворачиваясь.
        — Но как? Почему?! Она же не болела ничем!
        О господи! Зачем, зачем она выкрикивала все эти нелепые вопросы?! Она же знала, почему умерла ее мать. Ее…
        — Ее убили. В квартире все перевернуто вверх дном. Либо это грабеж, либо искали что-то конкретное. Все, прости, девочка. Мне пора.
        Женщина ушла.
        Инна побрела к автобусу, который привез их группу в это дурацкое место. Сказала водителю, что внезапно почувствовала себя плохо, запросилась внутрь. Он безропотно открыл двери, впустил ее. Инна прошла на свое место, села и, сжавшись в комок, тихо заплакала.
        Она! Только она во всем виновата! Она виновата в гибели единственного родного человека. Она подставила мать. Надо было, надо было все ей рассказать. И назвать место, в которое уехала. Может, если бы она знала и выдала ее, то осталась бы жива.
        Инна плакала и не подозревала, что та самая женщина, чьим телефоном она воспользовалась, и не подумала забыть про историю, которую ей неожиданно навязали. Отойдя от стоянки метров на двадцать, она снова сунула руку в сумку и достала телефон. На ходу ткнула пальцем в цифру два и долго ждала ответа. А когда ей ответили, спросила:
        — Все пьешь, Кузьмич?
        — Тебе-то что, Марья? Пожалеть хочешь?  — ответил ей нелюбезно скрипучий мужской голос.
        Она могла поклясться, что слышит запах недельного перегара, и поморщилась.
        — Вместо того чтобы работать над книгой, ты пьешь, скот,  — пробормотала она со вздохом.
        — Издеваешься, Маш?  — В трубке мелко захихикали, потом долго надсадно кашляли. Затем заговорили слабым голосом.  — Какая книга, Маша? О чем? После того как мое последнее творение завернули со словами, что все это уже кем-то было написано, я даже не пытаюсь сочинять.
        — Тебя просто обманули, Кузьмич,  — с жалостью произнесла Мария.  — Ты же сам знаешь. И книгу твою издали потом, только под чужим именем. И хорошая книга-то была, Кузьмич. Продается хорошо.
        — Дальше что?
        — И случилось так сам знаешь почему. Книгу ты свою пропил, сам знаешь. Был бы трезвым человеком, с тобой бы так не поступили. Побоялись бы судебных тяжб. А так тебя просто… Господи, как это сейчас называется-то? Вспомнить не могу! Ну, когда обманывают? Кузьмич, подскажи!
        — Ты хочешь сказать, что меня просто кинули,  — со скрипучим смешком подсказал ей старинный приятель и воздыхатель.  — Мы это уже обсуждали, Мань. Че ты опять?
        Мария, Маша, Маня. Она услышала свое имя в трех разных вариантах. Значит, он не пьян, просто мается душою. Когда он бывал пьян, то называл ее просто Марией, противно затяжно икая.
        — Ты же должна быть на экскурсии,  — неожиданно вспомнил Кузьмич.
        — Я на экскурсии.
        — И? Не понравилось? Скучно стало? Чего звонишь?
        Она молча проглотила упрек. Да, да, в последнее время они нечасто созванивались, еще реже виделись. Не будет пьянствовать! Слабак! Он и ее в свое время профукал из-за своей слабости к пороку. Талантлив же был, невероятно талантлив. А все пропил!
        — Звоню, потому что у меня для тебя есть сюжет.
        — О-о-о! Не начинай!  — взвыл Кузьмич.  — Даже слушать не хочу, что тебе там навеяло среди старых кирпичей. И даже хочу предупредить: вся эта трагическая любовь — выдумка. Сверялся с историческими фактами. Так что, Мань, отстань. Слышишь рифму?
        — Заткнись и слушай,  — приказала она, терпеливо выслушав его нытье.  — Внимательно слушай!
        Когда она закончила рассказывать, Кузьмич молчал непозволительно долго. Она даже засомневалась, дождался ли он конца ее истории, не заснул ли, завалившись на диван? Но он вдруг подал голос:
        — И ты хочешь, чтобы я написал эту историю?
        — Я хочу, чтобы ты для начала начал писать эту историю. Прямо с сегодняшнего дня. Прямо с того момента, как мои мокасины коснулись щербатого асфальта запущенной автобусной стоянки. А потом…
        — А потом?
        — А потом тебе надо будет съездить туда. Это не так далеко. Номер городского телефона, по которому девушка звонила, указывает на соседнюю с нашей область. Город и адрес найдешь по справочнику. Ты же следопыт. Что-то подсказывает мне, что девчонка в бегах. Даже с соседкой не стала говорить, наврав с три короба. Так что давай, Кузьмич, действуй! Уж эту-то историю точно никто еще не писал до тебя!
        Глава 14
        Полковник смотрел на Арского как на врага номер один. Своего личного, кровного, понимаешь, врага. Столько лютой ненависти было в его взгляде, когда он медленно протянул:
        — Та-а-ак! Это что еще, капитан, за новости?! Ты хоть понимаешь, что только что сказал, а?!
        — Так точно, товарищ полковник.
        Валера вытянулся. Он по такому случаю, по случаю сегодняшнего доклада, который по некоторым причинам не мог делать Новиков, потому что его невразумительная речь вызвала бы неминуемый скандал, явился сегодня на работу в форме. Чтобы полковник к нему прицепиться не мог еще и за это.
        — Ты только что скомкал стройную версию силового ведомства, с которым нам ссориться ну никак не резон, раз!  — рокочущим от еле сдерживаемого бешенства голосом проговорил полковник и положил остро отточенный карандаш в центр стола.  — Ты поставил под сомнение двухнедельную работу их отдела, попросту смял ее и отправил в мусорную корзину. Два!
        Еще один остро отточенный карандаш лег в центр стола.
        «Если полковник продолжит говорить, то на столе образуется целый частокол из карандашей»,  — лениво подумал Арский.
        Он не трусил. Не собирался отступать. И вполне понимал Новикова, который трижды репетировал свое выступление перед полковником и трижды его проваливал. Не находил веских аргументов, когда Валера, копируя манеру полковника, принимался задавать Сереге едкие вопросы.
        — Давай лучше я сам,  — предложил он вчерашним вечером другу Сереге.
        И тот согласился. Но на определенных условиях.
        — Я как бы тоже с тобой буду не согласен, Валер, ага? Иначе как объяснить, что ты поверх моей головы на доклад к полковнику суешься?
        — Не соглашайтесь со мной никто, мужики,  — ухмылялся Валера.  — Но я знаю, что я прав.
        — И этого, капитан, достаточно,  — ограничился двумя карандашами полковник, тут же смахнув их со стола на пол.  — Этого достаточно, чтобы я тебе приказал заткнуться. И не соваться со своим домыслами, и идти сам знаешь куда!
        — А я никуда, товарищ полковник, и не собирался соваться. Я к вам пришел на доклад.
        — А что майор?  — Полковник подозрительно прищурился.  — Тоже не согласен с тобой? Или не рискнул? Не рискнул выставлять себя законченным дураком?
        — Не могу знать, товарищ полковник,  — высоко вскинул Арский подбородок, чтобы не заржать.
        Полковник был умницей! В прежние годы у него была самая лучшая раскрываемость по району.
        — Ясно… Не сумел твой дружок толково объяснить, с какой такой стати ты собрался гадить коллегам из другого силового ведомства, а заодно и нам. Ты что, Арский, не понимаешь, что ли, ничего? Не разбираешься в политической подоплеке данного дела?
        Валера промолчал.
        — Даже если этот взрыв не был направлен на их свидетеля, то он все равно был направлен на него! Тебе это понятно?
        — Так точно.
        — Тогда чего ты здесь? Да по форме! Чтобы я тебя еще и за твои потертые джинсы не взгрел?
        — Так точно, товарищ полковник.  — Арский даже губу прикусил, расползалась в улыбке, гадкая.
        — Ладно, сядь уже, клоун,  — проворчал полковник и наклонился, собирая с пола карандаши.
        Валера послушно присел на стул. Когда полковник принимался ворчать, можно было не переживать — выслушает.
        — Давай с самого начала.
        И Валера начал:
        — Когда я более детально опросил пристава Голубева, работавшего в тот день в суде, то выяснил, что он сомневается. И под сомнение попали его собственные утверждения, что с сумкой в зал заседания в тот день прошла именно Алла Иванова.
        — Другими словами, с сумкой была не она?
        — Голубев сомневается,  — подчеркнул Валера.  — Поэтому и остерегается пока сотрудничать с нашими коллегами. Боится ответственности.
        — Ясно дело! Пустил следствие по ложному следу!  — фыркнул полковник со злостью.  — Он не в себе, что ли, капитан? Как можно было утверждать что-то, если сомневаешься?
        — Товарищ полковник, он, может, и не стал бы делать никаких заявлений, если бы его в спину не подталкивали.
        — Хочешь сказать, что на него оказывали давление?
        — Конечно, определенное давление было. Нужно было взять след в первые же часы расследования. Они его и взяли.  — Валера кивком указал на окно, намекая на коллег.  — Иванова была зарегистрирована. По свидетельствам очевидцев, сидела как раз за спиной их важного свидетеля. Водила дружбу с одним из подследственных, которых, к слову, теперь пытаются обвинить в провокационной драке в ресторане. Ох, так закрутили!
        — А ты думаешь, что все гораздо проще?
        — Нет, я так не думаю, товарищ полковник. Просто нет во мне уверенности, что взрыв был направлен именно на их важного свидетеля. Там же ведь рядом с ним сидела его двоюродная сестра — Дина Панкратова. Ее супруг и отец — не последние люди в городе. Могли кому-то перейти дорогу.
        — Угу…  — полковник задумчиво повертел в руке поднятые с пола карандаши, уложил их рядышком, накрыл ладонью, хитро глянул на Валеру:  — Вот скажи-ка мне, капитан Арский, что мешает нам вести свое собственное параллельное расследование, разрабатывая другие версии? А? Правильно, ничто не мешает. И мы этим самым никому не помешаем. То есть не будем путаться друг у друга под ногами. И посему я… Даю тебе добро, капитан. Что-то по существу можешь мне доложить уже сейчас?
        — Кое-что есть, товарищ полковник.  — Арский оживился.  — Голубев неохотно, но все же признался, что указал не на ту девушку. А ту, которая пронесла в зал заседания сумку с термосом и бутербродами, соответственно, и со взрывным устройством, он не помнит.
        — Как это? Помнит, что с сумкой была не Иванова. А ту, которая была с сумкой, не помнит? Чушь, не находишь?
        — Он не помнит ее лица. Указывает, что она была невзрачной, незаметной, незапоминающейся. Приходила неоднократно. Усаживалась со своей сумкой в зале, смотрела, слушала, в перерыве перекусывала. Она была из постоянных зрителей. Но на записях с камер нам не удалось ее зафиксировать. И в журнале регистрации повторов не было. Кое-кто из постоянных зрителей ее тоже помнят. Но описать не могут. Незаметная она, товарищ полковник. Совершенно незаметная.
        — Ишь ты!  — Полковник задумался, катая ладонью по столу карандаши, потом поднял взгляд на Арского:  — Что думаешь делать, капитан?
        — Хочу проехаться по другим отделениям. Просмотреть записи с камер. Может, что-то и выстрелит. Что-то подсказывает мне, что наша дама очень любила сенсационные заседания. Скандалы.
        — И с какого скандала хочешь начать?
        — С последнего.
        — Что там? Не тяни, Арский! Что я из тебя по слову тащу, ну!
        — На последнем заседании выносили приговор одному несчастному отцу семейства, который, напившись, попытался переехать на машине подростка.
        — Фамилии услышу?  — Полковник глянул исподлобья.  — Что ты тут мне, как в хреновом детективе, интригу затягиваешь?
        — Фамилия подсудимого Киселев Иван Гаврилович. Получил условный срок.
        — А почему он несчастный, я не понял? Хотел с пьяных глаз убить подростка, получил условно. В чем суть его несчастий?
        — Дело в том, что незадолго до того, как он совершил наезд, он потерял собственного сына. Того сбила машина на пешеходном переходе. Насмерть сбила.
        — Ничего себе.  — Полковник прищурился.  — И он решил отомстить виновнику? Решил наказать его так же, как наказали его?
        — Так точно, товарищ полковник.  — Арский покрутил шеей.  — С вами прямо неинтересно, честное слово.
        — А я тебе не актер в театре, чтобы со мной интересно было, понимаешь,  — отозвался полковник ворчливо.  — Что там было дальше? Подросток получил незначительные повреждения. Киселев твой раскаялся, адвокат представил суду хорошие характеристики, ходатайства и все такое, потому и получил он условно. Так я разумею?
        — Так точно, товарищ полковник.
        — Так в чем тайна-то, капитан? Вижу, глаз у тебя горит, а не пойму, с какой стати? Как ты хочешь нашу возможную фигурантку к последнему делу привязать? Даже если окажется, что она посещала процесс, где судили Киселева, то на кой черт ей тащиться со взрывчаткой на последнее заседание, которое никакого отношения… Что? Что ерзаешь, ну?
        — Связь есть, товарищ полковник.  — Арский вскочил на ноги.  — Киселев сбил на машине сына Дины и Глеба Панкратовых.
        — Что ты такое говоришь, капитан. Что…
        Полковник запнулся, округлил глаза и минуту молча рассматривал Валеру, застывшего в неестественной позе возле стола. Было понятно, что сиденье стула упирается ему под коленки, а двигать его ногами он не хотел. Стул был тяжелым, ножки все время корябали пол.
        — То есть ты хочешь сказать, что Киселев сам пострадал от этого семейства? Что его сын погиб на пешеходном переходе под колесами автомобиля, который принадлежал Панкратовым?!
        — Так точно, товарищ полковник.
        — Ничего себе! Вот это… Так это же все меняет, капитан! Это же…
        Не договорив, полковник выбрался из рабочего кресла и зашагал по кабинету, сцепив за спиной руки. Подошел к Арскому со спины, подивился его росту. Сам он был ростом выше среднего, но капитану едва до подбородка доставал. Но это так, машинально. Большее удивление в нем вызывала профессиональная хватка этого парня. Бульдожья просто хватка. Как он быстро, как он ловко!
        — Сядь,  — приказал он коротко. Арскому неудобно было стоять.  — Молодец.
        Вернулся на место, аккуратно поставил карандаши в подставку.
        — Кого судили за наезд на сына Киселева? Кого из Панкратовых?
        — Никого, товарищ полковник. Осудили постороннего человека. Думаю, что это подставное лицо, которому хорошо заплатили, чтобы он несколько лет провел за решеткой.
        — Скорее всего, скорее всего. И что, твоя подозреваемая с неприметной внешностью там была?
        — В настоящий момент это выясняется, товарищ полковник.
        — И кем же? Уж не майора ли Новикова ты туда послал, капитан? Ох, что творите, черти!  — Полковник погасил улыбку.  — Ладно, ступай, Арский. Будем надеяться, что там все в порядке окажется с записями с камер. И нам наконец удастся установить личность твоей подозреваемой.
        — С незапоминающейся внешностью,  — закончил негромко капитан Арский.
        Глава 15
        Он довольно быстро нашел адрес. Даже удивился и попутно похвалил себя. Ну а в чем, собственно, сложность? По коду телефонного номера установил город. Пошарил в Сети, нашел телефонный справочник города, установил личность женщины, которой звонила его подружка Мария по просьбе случайной знакомой. И уже через десять минут знал, кто эта женщина. Ее имя значилось в списке офисных работников фирмы, занимающейся рекламным бизнесом.
        Нина Витальевна Комарова.
        О ней писали как об опытном сотруднике, способном помочь в любой сложной ситуации. Недолго думая, он набрал номер ее служебного телефона и, возмущенным голосом озвучив свою проблему, потребовал домашний адрес Комаровой.
        Он просто наврал. Наврал, что Комарова в обход фирмы вела его дела в частном порядке. И что все его документы остались у нее дома.
        — А дома, я слышал, у нее проблемы!  — надрывался он в трубку телефона-автомата.  — И что теперь станет с моими документами, неизвестно!
        Осторожным голосом ему посоветовали обратиться в полицию. На что он едва не выругался матом. Видимо, на том конце провода решили, что в его лице могут получить еще одного клиента, и домашний адрес Комаровой ему все же продиктовали.
        — Но там, говорят, все опечатано,  — запустили вслед адресу сочувственный вздох.
        — Разберемся,  — буркнул он.
        — Если у вас получится вызволить свои документы, милости просим к нам,  — заверещал соловьем сотрудник фирмы, выболтавший ему адрес погибшей Комаровой.  — Я так понял, вы не все решили?
        — Не все,  — на всякий случай в очередной раз соврал он.  — Все находилось в стадии разработки.
        — Ну вот! Просим, просим. Все решим. Как я могу к вам обращаться?
        На этих словах он бросил трубку. Обращаться в рекламное агентство он не собирался. Все, что ему было нужно, это адрес Комаровой.
        Он поехал туда, припарковался на автомобиле так, чтобы не мозолить глаза самым наблюдательным и чтобы двор хорошо просматривался, и замер в ожидании.
        Чего он ждал?
        Ну, во-первых, каких-нибудь сплетников, к которым можно было подойти с пустяшным вопросом и попутно выведать все.
        Во-вторых, дочь погибшей. Она не могла не приехать домой после страшного известия.
        А в-третьих, он должен был установить личности преступников.
        Он был уверен, что мать пострадала из-за дочери. На сто процентов был уверен. Не просто так она шифровалась. Не просто так не стала звонить со своего телефона. И не решилась звонить соседям. Мать бы, возьми она трубку, не выдала никогда. Соседи бы однозначно проболтались.
        В чем в чем, а в этом он неплохо разбирался. Начал свой трудовой путь следователем, потом работал сотрудником детективного агентства, а закончил тем, что начал пробовать писать. И это было его ошибкой. Роковой ошибкой. Не надо было этого делать. Все Машка! Она виновата! Она заставила его поверить в свои силы и талант. А ни того, ни другого, по сути, не было. Он всегда был слабаком, нюней, алкоголиком. Кто с таким набором садится за перо?
        Машка… Машенька… Маня… Мария…
        Всю жизнь она ему исковеркала, все время заставляя верить в себя.
        Сначала обнаружила в нем аналитические способности. Еще на третьем курсе литературного факультета.
        — Ты так мыслишь, Кузьмич! Так мыслишь!  — восхищенно округляла она прекрасные карие очи.  — Шерлок! Просто Шерлок Холмс! Тебе надо идти в следствие!
        Он послушался и пошел. Не потому, что ему это нравилось, а потому, что она обнаружила в нем способности к дедуктивному мышлению.
        Продержался достаточно долго. И успешно работал. Но так ему было скучно, так невыносимо тягостно от грязи человеческих душ. И Машка-то, Машка к нему так и не переехала. Он ждал долгие десять лет. Слушал ее восхищенный лепет о собственных способностях и терпеливо ждал.
        Не дождался. Она не переехала. И он запил. И улетел с работы. Полгода она боролась за него. Спасала, так сказать. Потом нашла ему новую работу, заставив поверить, что там ему будет даже лучше.
        Ошиблась!
        Отслеживая неверных жен и мужей, он затосковал еще больше. И уже через пять лет ушел, оставив в недоумении хозяина детективного агентства, платившего ему приличный процент со всех сборов.
        И снова запил. И снова Машка его спасала. Договаривалась с врачами, укладывала на месяцы в клиники, записывала на приемы к психоаналитикам. Он послушно делал все, что она велела. И замуж больше не звал. Он уже не был ее достоин и понимал это. Понимал, что опускается.
        А потом она усадила его за написание книг. Заставила вспомнить все самые страшные истории из его практики с требованием перенести все это на бумагу. Он снова послушался. И даже удалось издать несколько его произведений. Он оживился, немного разбогател. Сделал ремонт в своем маленьком доме. Полностью поменялся: коротко подстригся, отрастил щегольскую бородку. Начал носить стильные очки и модную одежду. Даже осмелился снова сделать Машке предложение. И она, что главное, не отказала. Обещала подумать.
        И тут провал! Страшный, подкосивший его так жестоко, что он снова запил. И пил по позавчерашний день не переставая. Не так, конечно, как раньше пил, превращаясь в свинью и себя не помня. Нет. Он несколько поменял стиль. Он научился все время быть во хмелю, себя не роняя. И это Машку напугало больше всего. И она, всплеснув руками, сделала вывод:
        — Все, на этом конец, Кузьмич! С этим мне не справиться.
        И вдруг звонит. И снова предлагает ему какую-то авантюру. Очередной сюжет, будто бы для романа, еще никем не написанного. А ему плевать, если честно, на всю эту ерунду. И на Машкино одобрение, странно, но стало наплевать.
        Тогда почему он здесь?
        Сергей Кузьмич Авдеев, сорокапятилетний холостяк со странной биографией и странной привязанностью к одной-единственной женщине, не отвечающей ему взаимностью, осмотрел свое лицо в зеркале заднего вида.
        Нормальное лицо. Даже приятное. Бороду он сбрил сегодня утром, и отросшие русые волосы зачесал назад, открыв высокий лоб и глаза нежнейшего голубого оттенка. Прямой нос, жесткая линия рта, все по-мужски приятное. Ну да, да, красные прожилки на носу и скулах выдавали в нем алкоголика со стажем. Но вот взгляд…
        — Взгляд у тебя, Кузьмич, любую женщину способен соблазнить. Не ты, взгляд,  — констатировала как-то давно, еще в студенчестве, Машка.
        Было, было что-то такое в его взгляде бесовское. Он и сам этому объяснения дать не мог. Да и не старался. На Машку-то этот взгляд все равно не производил впечатления. Никакого!
        Сергей Авдеев заворочался на сиденье, снова задаваясь вопросом: зачем он здесь. Никакого литературного произведения из этой трагедии — он точно знал — он творить не станет. И своим бывшим коллегам помогать не станет тоже. Хотя раньше, когда работал в детективном агентстве, баловал их этим иногда.
        Тогда зачем?!
        Он снова внимательно оглядел чужой двор — ухоженный, в цветах и подстриженных кустарниках. Представил себе маленькую девочку, выросшую здесь в девушку с неприметной внешностью. Так ее описала Машка по телефону. Представил ее безрадостную юность, лишенную мужского внимания, и неожиданно проникся к ней сочувствием. Да, да, он пожалел ее — неприметную, неказистую, любимую только матерью. Она же наверняка одна. Одна во всем мире. И сейчас ей ой как плохо! Ее несет непонятно куда, как щепку в половодье. И точно затянет в какой-нибудь водоворот. Прямо как его! И это было страшно безнадежно.
        И он ее пожалел.
        И совершенно точно не станет писать о ней никаких книг, не пустит эту историю в тираж. Он сам станет частью ее трагической истории. Станет ее ангелом-спасителем. Вот для чего он здесь! Точно!
        Перед глазами возникло испуганное Машкино лицо. В ушах зазвучал ее тревожный голос. Этот голос требовал отказаться от этой опасной затеи, потому что девица сто процентов опасна! Она влипла в историю, которая стоила ее матери жизни. Она могла быть грабителем, убийцей и еще бог знает кем она могла быть. Он не должен. Он не посмеет.
        Кузьмич, настырно мотнув головой, отогнал от себя все видения. Впервые он Машку не послушается. Сделает все по-своему. Впервые он попытается сделать что-то полезное. Да, да, хотя бы попытается помочь попавшей в беду девчонке.
        Из подъезда, где до своей гибели проживала Нина Витальевна Комарова, вышла женщина средних лет в трикотажном спортивном костюме серого цвета. Без сумки, без внуков, без собаки. Ничем особо не занята, сделал вывод Кузьмич. Женщина, заложив руки за спину, неторопливо прошлась по тротуарной дорожке до последнего подъезда, вернулась, глянула на солнце, вздохнула и с удобством расселась на широкой скамье возле своего подъезда.
        Все, надо было идти. Это был его клиент.
        Он нацепил бейдж, который спер как-то на одном из литературных форумов. Бейдж был красочным, на английском было написано, что он является одним из представителей серьезного издательского дома. Даже если предположить, что скучающая женщина неплохо знала английский, придраться ей было не к чему. В руки он взял солидную кожаную папку, оставшуюся у него еще с тех времен, когда он работал следователем. Закрыл машину и пошел неспешно к скамейке, на которой распластала крупный зад праздная женщина.
        — Добрый день.
        Авдеев лучезарно улыбнулся, протянул руку, представился журналистом. Женщина руку с опасением пожала. Глянула на бейдж, ничего не поняла, лицо ее испуганно вытянулось.
        — Как я могу к вам обращаться?  — продолжил улыбаться Кузьмич, присаживаясь с ней рядом.
        — Светлана. Светлана Степановна,  — представилась она робким голосом.  — А что нужно-то?
        В глубоко посаженных глазах застыло любопытство, изрядно приправленное страхом.
        Это был его клиент. К тому же, помнится, Маша рассказывала, что соседку погибшей звали именно Светланой. Может, это она?
        — Меня откомандировали в ваш город писать статью о резонансных преступлениях,  — начал он говорить тихим, проникновенным голосом, каким когда-то обычно начинал допрос подследственных.  — В отделении полиции сказали, что как раз одно из таких не так давно произошло в вашем доме, в вашем подъезде. Я ничего не путаю?
        — Нет. Не путаете, гражданин журналист. Случилось ужасное!
        Она даже не спросила его имени. Ура, ура, ура!
        — Я внимательно слушаю вас, Светлана Степановна.
        И он глянул на нее тем самым бесовским взглядом, от которого, со слов Машки, у женщин бежали по спине мурашки. Видимо, Светлана Степановна не стала исключением, потому что впалые бледные щеки ее неожиданно зарозовели.
        — С чего начать-то, даже не знаю,  — пробормотала она, опуская голову и задумываясь.
        — А вы начните с самого начала. Угу?
        Он тепло, белозубо улыбнулся, отправляя мысленный благодарственный посыл Машке. Именно она в свое время выдернула из его гонораров солидную сумму и за руку отвела к стоматологу. Настояла на дорогостоящем лечении и протезировании. И улыбаться он теперь мог не стесняясь.
        — Ну, если с самого начала, гражданин журналист, то началось все с Ниночкиной доченьки.
        — Что началось?
        — Все вот это!  — Светлана Степановна широко повела вокруг себя руками.  — Ниночкины печали и тревоги. Инка ее в могилу свела, дрянная девчонка. Только она!
        — Она была проблемным ребенком?
        — Понимаете, вроде и нет,  — с удивлением воскликнула женщина, усаживаясь к нему вполоборота.  — И училась неплохо. И знакомств не водила скверных, но такая была вся себе на уме. Тихоня! Опасная тихоня!
        — Это вы сейчас про тихий омут, в котором черти водятся?  — попробовал он пошутить.
        — Именно!  — восприняла его слова совершенно серьезно Светлана Степановна.  — Еще какой омут! Еще какой, тьфу-тьфу-тьфу… Народ-то всякое болтал, когда она школу окончила. На каждый роток не набросишь платок, сами понимаете.
        — Понимаю.
        — Так вот народ болтал, что Инка перед отъездом на учебу промышляла в городе нехорошими делами. Связалась с людьми, которые наркотики продавали.
        — Она принимала наркотики?
        — Нет. Помогала будто ими торговать. Сама не видела, за руку не ловила, врать не буду. Но вот внук моей двоюродной сестры болтал как-то, что Инка могла незамеченной с дозой мимо полиции пройти. Как ни в чем не бывало! И не попалась ни разу. Потом укатила на учебу. Позднее, когда ее банду взяли, она приезжала.
        — Зачем?
        — На суд ходила. Сама видела. Тоже там была. Народу много набилось. Показательным процесс-то был. И Инка там была. Сидела чуть не в первом ряду. И этот дружок-то ее, когда последнее слово взял, только на нее и смотрел. Вот так…
        — Он еще сидит? Ее дружок?
        — Ой, да, наверное. Им там такие сроки надавали, ого-ого! А девка эта — тихоня, видать, опять с кем-то спуталась, раз мать ее до смерти замучили.
        — Ой, Светлана Степановна, давайте я все же начну записывать.  — Сергей Кузьмич Авдеев мягко тронул ее за локоть и полез в папку за диктофоном.  — Вы просто кладезь информации. Даже я — профессионал — путаюсь. Итак, начнем заново?
        Глава 16
        — Сынок, открой дверь,  — громко крикнула мать из кухни, где привычно, как в былые выходные дни, пекла утренние блинчики.
        — Сейчас,  — буркнул Влад недовольно и соскочил с турника, который был закреплен в простенке между его комнатой и кухней.
        И тут же подумал, что отец мог бы запросто открыть. Как раз выходил из ванной. Но на звонок в дверь даже не отреагировал. Ухом не повел! Прошел снова в свою спальню и плотно прикрыл дверь. И на сына он не посмотрел почти. И взгляд его, который Влад успел поймать, был пустым, отстраненным, будто неживым.
        — Ему сейчас очень сложно, сынок,  — каждый вечер говорила мать Владу, оправдывая холодность отца. И просила потерпеть.
        Он терпел, ждал, наблюдал. И чем больше наблюдал, тем меньше ему вся их жизнь нравилась. Отец все больше погружался в себя. Перестал бриться, стричься. Читал какие-то церковные книги, перед сном подолгу молился, стоя на коленях в углу своей спальни. Мать вдруг начала резко принаряжаться и подолгу задерживаться на работе. Владу было не восемь лет, чтобы понять: признак хреновый. Их семья рушилась на глазах.
        Он закрутил головкой замка, распахнул дверь, уперся взглядом в высокого стройного малого, лениво жующего зубочистку.
        — Чё надо?  — нелюбезно спросил Влад.  — Чё названиваешь в субботу утром? Может, люди спят еще!
        — Вижу, не спишь.  — Малый вытащил зубочистку, осторожно улыбнулся, спросил:  — Я войду?
        — С какой стати?  — Влад подставил ногу под дверь, не позволяя распахнуть ее шире.
        — Есть разговор. К тебе особенно.
        Высокий малый будто нехотя сунул руку в нагрудный карман теплой джинсовой рубашки, вытащил удостоверение, раскрыл перед его лицом.
        — Забыл представиться, извини. Так я войду?
        — Зачем?
        Он все еще придерживал дверь. Все еще пытался казаться сильным. Но внутри все съежилось от страха.
        Отец! Это снова по его душу! Они не оставят его в покое никогда! Так и станут трепать!
        — Разговор есть,  — капитан, какой-то там, не обиделся. Продолжил улыбаться.  — К тебе особенно. Парочка вопросов. Не более. Я войду?
        Влад со вздохом отступил. Если разговор к нему, он не против. Он в себе уверен. Косяков за ним нет.
        — Кто вы?  — Из кухни выглянула мать, мгновенно побледнела.  — Кто вы? Что вам нужно?
        — Капитан Арский.  — Высокий стройный малый снова полез за удостоверением, снова привычно его распахнул.  — Мне надо поговорить.
        — С кем?!  — Мать прижала руки с зажатым в них кухонным полотенцем к груди. Взгляд ее помертвел.  — Что случилось?
        — Я могу войти?  — И легким движением капитан сдвинул с пяток замшевые мокасины.
        — Входите,  — обреченно качнула мать головой и громко крикнула:  — Ваня! Ваня, иди сюда! К нам из полиции!
        Отец не очень-то торопился, сделал вывод Влад, следуя за всеми в кухню. Вышел минуты через три. Спокойным вышел, глянул на капитана полиции с легким вызовом, без унизительного страха. Кивком поздоровался.
        В кухне они все расселись за обеденным столом. Мать невнятно предложила кофе. Капитан Арский поблагодарил и отказался. Повисла тишина.
        — Мы вас слушаем, товарищ капитан,  — взял инициативу в свои руки Влад, потому что родители настороженно притихли.
        — Пару недель назад во время слушания в одном из залов суда нашего города прогремел взрыв, унесший жизни сразу трех человек,  — медленно заговорил капитан, внимательно оглядывая семейство.  — Вы слышали об этом?
        — Да,  — ответили они вразнобой.
        — Понятно…  — капитан помолчал, продолжая сканировать их взглядом.  — Что скажете по данному факту? Есть что сообщить? Мы были бы признательны вам за…
        — В общем так, капитан.  — Отец, хмыкнув, заложил руки под мышки, сразу став прежним, узнаваемым.  — Если пытаешься повесить это на меня, то зря пришел в субботний день, только себе выходной испортил. Я к этому непричастен. И зачем мне? По всем каналам и в газетах трубят, что взрыв был направлен на какого-то важного свидетеля, замешанного в коррупционном скандале. Разве нет?
        — Идет следствие,  — ответил Арский точно такой же ухмылкой.  — Выясняем.
        — К тому же девушка, которая привела взрывное устройство в действие, будто бы погибла. Об этом тоже писали. Разве нет? Врут СМИ?
        Влад опустил голову, чтобы не выдать своего изумления.
        Отец уже несколько недель в руки ни одной газеты не брал. Все больше церковные книги читал. И у телевизора он его не видел. Откуда он мог знать обо всем?
        — Средствам массовой информации свойственно иногда приукрашать действительность. И часто они грешат, чего уж там, тем, что предположение преподносят как неоспоримый факт. Так случается, Иван Гаврилович. Разве в случае с вами так не было? Разве они не сгустили краски, обвинив вас в преду-мышленном наезде на мальчика?
        — Нет, не сгустили. В моих действиях в самом деле крылся злой умысел. Я желал отомстить за погибшего…  — голос отца дрогнул, он зажал щепотью глаза, через мгновение продолжил, справившись.  — Я желал отомстить за погибшего сына. Сел пьяным за руль и… И едва не совершил ужасное. Слава Богу, он спас мальчишку! Уберег меня от страшного греха. Я раскаялся. Так что… В случае со мной СМИ не соврали. С чего же вы решили, что теперь они врут? А, капитан?
        Капитан Арский был поражен неожиданным признанием отца, Влад это понял. И как он ни старался скроить равнодушное лицо, глаза его выдали.
        — Так случается, Иван Гаврилович, что следствие иногда может идти по ложному пути,  — нехотя признался Арский.
        Его руки лежали на столе, длинные пальцы были сцеплены в замок. Он казался спокойным, расслаб-ленным. Но почему-то Владу казалось, что все наносное. Капитан нервничает. Ему в их доме неуютно. Он тут задыхается.
        Или он так думал, потому что сам здесь задыхался? И с радостью удрал бы уже на улицу. И позвонил бы Алле, они договаривались на субботу. Тем более что сегодня у его приятеля родители на работе на сутках. Квартира пустая. И он попробовал бы с ней сегодня то, на что в прошлый раз не осмелился.
        — Так в чем же сомневается ваше следствие, капитан?  — с легкой усмешкой спросил отец и по примеру капитана положил на стол руки с крепко сцепленными в замок пальцами.  — Что за сомнение пригнало вас к нам, заставив пожертвовать своим выходным днем?
        — Следствие, может, и не сомневается,  — нехотя признался Арский, уставив взгляд в стол.  — А вот у меня есть сомнения.
        — Относительно чего?
        — Относительного того, на кого был направлен взрыв. И кем он был направлен.
        — То есть вы считаете, что…  — возмущенно начал отец.
        Но Арский его перебил:
        — Да, я считаю, что убить хотели не важного свидетеля, а его двоюродную сестру — Дину Панкратову. Вам знакомо это имя?  — Арский исподлобья оглядел семейство.  — Думаю, нет нужды уточнять. И я считаю, что человек, который привел в действие взрывное устройство, сбежал. Остался жив. А та девушка, на которую пало подозрение, погибла случайно. Поэтому я здесь.
        — Зря теряете время, капитан.  — Отец чуть приподнял над столом сцепленные в замок пальцы и опустил их с ощутимым стуком.  — Здесь вы не найдете ответов на свои вопросы.
        — А вот это вы зря, Иван Гаврилович,  — растянул губы в фальшивой улыбке капитан.
        — Что зря?
        — Зря решаете за меня. Потому что мне совершенно точно известно, что подозреваемая, которой удалось скрыться с места преступления и которая в настоящий момент находится в розыске, знакома с вашим сыном.
        — Что?!
        Этот одновременный родительский вопль оглушил Влада. Матери тут же сделалось дурно. Она побледнела и стала заваливаться набок, отец еле успел подставить плечо, чтобы она не грохнулась на пол. Он взял ее лицо в ладони и тихо подул, и шепнул с нежностью:
        — Эй, малышка, успокойся. Все хорошо. Слышишь меня? Все хорошо. Это какая-то ошибка.
        — Дай воды,  — попросила она сиплым голосом.
        Из-под крепко зажмуренных век просочились слезинки.
        — Я подам, пап.
        Влад вскочил на ноги, метнулся к холодильнику, достал бутылку воды, налил полный стакан. Руки дрожали. Не от страха за мать, с ней, он знал, все будет в порядке, отец-то рядом. Ему было страшно за Аллу.
        Неужели это она?! Неужели она причастна к преступлению? Она ведь так много расспрашивала всегда о гибели его брата, об отце, о семействе Панкратовых. Если она причастна, что с ней теперь будет? Ее поймают и осудят! И он сейчас должен будет отвечать на противные вопросы капитана Арского, который похож на работника полиции, как их соседка баба Шура на супермодель. Слишком вальяжен, слишком пижонист. Вопросы задает будто нехотя. А сам в душу вгрызается, вгрызается. И он хочет, чтобы Влад сдал ему Аллу?!
        Не-е-т! Нет! Трижды нет!
        Он ни за что не предаст ее. И не потому, что она стала его проводницей во взрослую жизнь и научила понимать язык тела. Да что там говорить, целоваться-то по-настоящему его научила именно она!
        Нет, не поэтому он ее не предаст. А потому, что она — если это она, конечно — сделала то, что должен был сделать его отец. Должен был, но у него не хватило духу и смелости.
        — С вами все в порядке?  — на всякий случай поинтересовался Арский у матери, прежде чем продолжить допрос, который он мягко называл разговором.
        — Да, да, со мной все хорошо,  — отдышавшись, проговорила мать после нескольких затяжных глотков.  — Продолжайте.
        — Так вот, у нас есть предположение, что ваш сын Влад знаком с девушкой, которую мы подозреваем в совершении тяжкого преступления.
        Три пары глаз уставились на него. Он за столом больше не сидел, стоял возле окна. Нарочно так встал, чтобы яркий свет, бьющий в стекла, мешал рассмотреть его лицо. Руки заложил за спину, нервно комкая пальцами тонкую тюлевую шторку.
        — Что скажешь, Владислав?  — С уст Арского сползла очередная фальшивая улыбка.
        — А ничего.  — Влад переступил с ноги на ногу, вызывающе глянул.  — Мне сказать нечего.
        — Ты знаком с девушкой, которая, по нашим подозрениям, привела в действие взрывное устройство в зале заседаний?  — закинул еще одну сеть Арский.
        — Я ничего не знаю ни о какой девушке — раз. И девушек разных я много знаю — два.
        Влад сместил взгляд на отца. И по еле заметному его кивку понял — он отвечает правильно.
        — Вас какая девушка конкретно интересует?
        Тут последовала еще одна уловка со стороны капитана. Он полез в карман теплой джинсовой рубашки, вытащил листок бумаги. Кажется, вырванный из блокнота. Развернул его и зачитал, будто имя подозреваемой не знал наизусть! Умора вообще!
        — Инна Владимировна Комарова?  — повторил изумленный Влад и совершенно чистосердечно выпалил:  — Я не знаю такой!
        — А кто она?
        Мать, кажется, тоже немного успокоилась. Таких девушек в окружении сына она не знала.
        — Сколько ей лет?  — добавила она вопрос, недоуменно переглянувшись с отцом.
        — Двадцать семь,  — ответил Арский.
        Было видно, что он разочарован облегчением, испытанным семьей Киселевых.
        — Ого!  — Влад рассмеялся.  — Таких старух в моем окружении не водится.
        — Тогда как ты объяснишь факт своего общения с ней в день, когда выносили приговор твоему отцу?
        — Приговор? Отцу?
        Влад взъерошил волосы, задрал подбородок. Попытался вспомнить тот день. Но ничего, кроме жгучей обиды на отца, не вспоминалось. Он ведь в тот день едва не разревелся, как баба, когда, взяв последнее слово, отец начал говорить о раскаянии и просить прощения. Не помнил он никакой двадцатисемилетней девушки, с которой общался.
        — Хоть убейте, не помню!
        — Хорошо. Пусть так,  — не стал спорить Арский и снова полез в карман рубашки.
        Просто не карманы, а какой-то цилиндр волшебника, из которого таскают чудеса. Осталось Арскому кролика за уши вытянуть из кармана своей теплой джинсовой рубашки.
        Кролика не случилось. Случилась флеш-карта.
        — Есть на чем посмотреть?  — спросил он, помотав ею в воздухе.
        Отец незаметно подал Владу знак, и тот через минуту принес в кухню свой компьютер. По пути, конечно, лезли мысли в голову, что эта флешка может содержать какую-нибудь программу, способную считать всю информацию с его жесткого диска, и что Арскому как раз это и нужно. Но он тут же эти мысли прогнал прочь. Пусть считывает! Ничего опасного, что дало бы пищу для подозрений в его соучастии в преступлении, там нет. Есть, конечно, парочка запретных файлов с приватным видео, но за это не сажают.
        — Прошу,  — распахнул он перед капитаном ноутбук.
        Тот вставил флешку, дождался, пока на рабочем столе высветится значок, щелкнул по нему и запустил видео.
        Ролик был непродолжительным. Сначала Влад увидел себя, выскочившим из зала суда с лицом обиженного мальчишки. Потом потянулись еще люди. Далее запись сместилась на лестницу. Там он уже стоял возле окна и говорил с какой-то девушкой, которая медленно, с удовольствием затягивалась сигаретой и загадочно улыбалась.
        — Я ничего не перепутал? Это ведь ты, Владислав?
        — Я.  — Отрицать было глупо.
        — А это кто?  — Арский ткнул пальцем в лицо девушки, казавшееся смазанным на стоп-кадре.
        — А я-то почем знаю!  — фыркнул он.  — Я выбежал после того, как отец начал просить прощения. Просто психанул. Укрылся на лестнице, потому что там никого не было. Она подошла, закурила.
        — Но вы ведь о чем-то говорили, разве нет? Здесь же ясно видно, что у вас диалог,  — нервно дергал пальцем Арский, попеременно тыча им то в изображение Влада, то в расплывчато запечатленное лицо девушки.  — Разве нет?
        — Да какой там диалог? Чушь какую-то она несла, я даже не запомнил толком, что именно она говорила.
        Он мог врать сколько угодно. Ни один лингвист не распознает их речь на записи, потому что они стояли спинами к камере, когда говорили. У Влада это вышло как-то само собой. Он честно не видел ни одной камеры, когда вышел на лестницу отдышаться. Что двигало девушкой, он не знал.
        — Что она говорила, Владислав?  — Голос Арского сделался неприятно жестким.  — До слова!
        — Да не помню я!  — отозвался он возмущенно.  — Что-то про то, что вообще-то не курит. А в тот момент с сигаретой стояла просто так. Мне предложила сигарету. Я отказался. Я не курю.
        — Что еще?
        — Чтобы я на отца не обижался.  — Влад пожал плечами, вывернул нижнюю губу, помотал головой.  — Все.
        — Все?
        — Да, точно все. И не знаю я ее. И не видел ни разу прежде и ни разу после. Я, если честно, ее даже не запомнил. Лицо у нее какое-то…  — Влад заглянул в монитор через плечо Арского.  — Смазанное какое-то.
        — Это просто неудачный кадр,  — неуверенно отозвался капитан.
        — Нет, не в кадре дело,  — возразил Влад и помотал головой.  — Лицо у нее незапоминающееся. Вот пройди она мимо меня десять раз, не запомнил бы точно.
        — Хорошо, я понял.
        Капитан Арский свернул изображение. Вытащил флешку, убрал ее в карман теплой джинсовой рубашки. Будто с неохотой полез из-за обеденного стола Киселевых.
        — И все же мне непонятно,  — приложил он указательный палец к виску, уже стоя у выхода и успев обуть замшевые мокасины.  — Мне непонятно, что она от тебя хотела?
        — От меня — ничего,  — криво ухмыльнулся Влад.  — Мне кажется, она просто хотела покурить. И случайно наткнулась на меня.
        — Ладно, я понял.  — Арский выдавил очередную неискреннюю улыбку.  — Мне хотелось бы, чтобы ты с родителями приехал к нам в отдел для того, чтобы запротоколировать показания.
        — Приедем,  — ответил за всех отец и с облегчением вздохнул, когда за капитаном захлопнулась дверь.  — Ну, наконец-то!
        Они снова вернулись в кухню, снова расселись за столом. Влад, не выдержав их молчаливых вопросов, воскликнул:
        — Даже не думайте! Я ее не знаю!
        — Допустим,  — согласно кивнул отец.  — Но ты рассказал капитану не все.
        — Допустим,  — точно скопировал интонацию отца Влад.
        — И о чем же ты умолчал? Почему?
        — А потому, папа, что это могло бы навредить тебе.
        — Каким образом?  — Отец вцепился пальцами в отросшую бородку, взгляд его сделался чужим, непроницаемым.
        — Твой отец молодец, вовремя осознал, что игра в гордость не принесет удовлетворения,  — процитировал Влад, не сводя с отца взгляда.  — Это ее слова. И еще она была уверена, что ты это делаешь, в смысле, раскаиваешься, чтобы отомстить впоследствии. Почему она была в этом так уверена, папа?!
        Глава 17
        Ей не понадобился грим, чтобы проскользнуть неузнанной в свою квартиру. Во дворе никого не было. Вообще никого, ни своих, ни чужих. Она наблюдала достаточно долго, чтобы понять: ее не пасут здесь. Может, где-то еще, но не здесь. И не сегодня.
        Инна выше подняла воротник длинного свитера, достающего ей почти до коленей. Поправила ручки сумки на плече и шагнула из тени высокого кустарника. И почти сразу почувствовала себя голой.
        Она никогда, никогда прежде не чувствовала так собственную уязвимость! Никогда так не боялась, как теперь. Даже скорбь по погибшей из-за нее матери отодвинулась куда-то. Она приказала себе пока об этом не думать. Она не может сейчас об этом думать. Не может сейчас винить себя в ее гибели. Если начнет, то погибнет сразу, потому что раскиснет. А ей предстоит слишком много сделать, чтобы наказать тех, кто сломал ей жизнь.
        Как она станет это делать, Инна пока не знала. Она решила двигаться вперед мелкой поступью. От пункта до пункта. Никакой стратегии. Никаких далеко идущих планов. Только мелкой поступью. А уж куда она станет поворачивать, время покажет.
        Вечер наступил как-то вдруг. Солнце закатилось за дом, и минут через тридцать двор накрыло непроглядной теменью. Ни один фонарь, как и прежде, не горел. Но ей все равно было не по себе, пока она пробиралась от кустов до подъезда. Прежде чем открыть подъездную дверь, она еще раз осмотрелась. Во дворе тихо, никого нет вообще — ни своих, ни чужих. Свет в окнах в их подъезде горел только на первом этаже у стариков Мишиных. Но они наполовину глухи и слепы. Даже если и услышат ее шаги и откроют дверь, не узнают ее.
        Инна набрала код замка, вошла внутрь и снова замерла, прислушиваясь.
        Тихо! Так тихо, что даже страшно. И чудится не пойми что. Будто кто-то за шахтой лифта притаился и осторожно дышит.
        Чушь, решила она и шагнула вперед. Потом еще и еще. Никого. Поднялась на площадку второго этажа и от неожиданности вскрикнула. А шуметь-то ей было нельзя! Ее крик тут же разнесло по этажам услужливое эхо.
        Тот, кто поджидал ее, а ждал он именно ее, сомневаться мог только дурак, тоже понял, что ее крик может привлечь внимание. Поэтому, приложив указательный палец к губам, тихо прошептал:
        — Не кричи. Не надо.
        — Отойди в сторону, козел!  — прошипела она яростно и шагнула назад, на одну ступеньку ниже.  — Дай мне пройти!
        — Тебе не надо домой. Там тебя ждут,  — проговорил он негромко и сократил расстояние между ними до опасного минимума.
        Он сейчас протянет руку, сожмет ей горло, сдавит, и через пару минут она присоединится к матери! Он караулил ее не во дворе. Он поступил хитрее. Подождал ее в подъезде. Мимо него она не прошла бы ни за что. Она дура! Она снова вляпалась! И на кой черт ей нужен был чужой опыт, если она не смогла применить его на практике?! Зачем таскалась на судебные процессы, мысленно критиковала попавшихся?! Так бездарно попасться, как она, еще надо было постараться. Снова так бездарно попасться!
        — Убивай уже, ну!  — потребовала она негромко.
        Шагнула вверх, почти упираясь лбом в верхнюю пуговицу его легкой куртки. Зажмурилась, почувствовав его руки на своих плечах. Почти не удивилась, уловив запах застарелого перегара. Кто же идет на убийство с трезвых глаз? Почти никто! Всем для храбрости надо выпить. И если не в этот же прямо день, то накануне точно. Вот и этот высокий дядька со странно симпатичным лицом, так не вязавшимся с обликом убийцы, тоже выпил для храбрости.
        — Я не собираюсь тебя убивать, Инна. Я хочу тебе помочь,  — сказал он ей в самое ухо.  — И нам надо поторопиться и убраться отсюда, пока нас не обнаружили. Идем.
        Он обошел ее и легонько увлек вниз. А она заартачилась. Вцепилась в перила лестницы, замотала головой.
        — Не пойду! Никуда не пойду!  — зашипела она.  — Кончай здесь, сволочь!
        — Вот ты бестолочь, а!  — пробормотал он с досадой.
        И глянул как-то так, что у нее между лопаток сделалось болезненно холодно.
        — Я не тот, кто убил твою маму,  — произнес он, не выпуская ее руки из своей.
        Утешение было слабым, Инна кивнула со словами:
        — Но ты тот, кто убьет меня. Так?
        — Нет. Не так.
        — Тогда кто ты?  — Она вдруг послушно шагнула за ним на пару ступенек.  — Кто?
        — Я тот, кому позвонила моя студенческая подруга Машка после того, как ты попросила ее позвонить твоей соседке. Было это на экскурсии на графских развалинах.
        — Помещичьих,  — поправила она машинально.
        — Пускай помещичьих. Но это ничего не меняет. Как только она позвонила по твоей просьбе твоей соседке и ты ушла, Маша тут же позвонила мне.
        — Зачем? Ты мент?!  — Инна потянула руку из его пальцев.
        — Да не мент я никакой! Раньше был следаком. Потом частным детективом, затем пробовал писать детективы. Не очень вышло. А сейчас…  — он внезапно запнулся.
        — А сейчас ты кто? Наемный убийца?  — прошипела она ему в заросший затылок.
        — А сейчас я просто алкаш,  — признался он после минутного раздумья.
        — Алкаш?!
        Инна изумленно моргнула. Задрала голову вверх. Ей почудилось, что хлопнула какая-то дверь несколькими этажами выше.
        — А что алкашу здесь нужно? Почему он стоит и ждет меня на лестничной клетке? Вместо того, чтобы похмеляться!  — прошептала она, прислушиваясь к звукам наверху.
        — Скажу — не поверишь!  — Он негромко рассмеялся.  — Машке в твоем рассказе почудился интересный сюжет для очередного романа. Она порекомендовала мне сюда приехать и разузнать подробнее обо всей истории.
        — О какой истории?  — прошептала она, прислушиваясь.
        Нет, ей все же не показалось. Наверху кто-то отчетливо громыхал замками, запирая дверь. И даже слышался невнятный разговор. Или человек говорил с кем-то по телефону, или был не один и говорил со спутником.
        Может, стоило ей их дождаться, чтобы избавиться от навязчивого странного человека? Может быть, следовало попросить у них помощи?
        — О какой истории?  — повторила она вопрос и опустилась еще на три ступеньки.
        — О твоей истории, Инна.
        — И? Понравилась моя история?  — спросила она, не замечая, что уже почти бежит за ним следом вниз по лестнице.
        — Не очень.
        Он, не выпуская ее руки, нажал светившуюся в темноте красным кнопку на двери, толкнул, выскочил на улицу, вытянув ее следом за собой.
        — Станешь о ней писать?
        Она не понимала, почему мчится за ним через двор в самую темноту, в самое опасное место. Почему она вдруг почувствовала, что может довериться ему? Потому что случайная женщина Маша, которая звонила по ее просьбе к ней домой, а потом ее соседке, не могла никак быть связана с бандитами, подставившими ее?
        Может быть…
        Потому что человек, посланный ее уничтожить, не стал бы разговоры с ней разговаривать на лестничной клетке, рискуя привлечь внимание. Не стал бы тащить ее из подъезда через весь двор, на ходу что-то объясняя. Он бы просто убил ее еще там, на лестнице. Бесшумно. Быстро. Не привлекая внимания.
        Может быть…
        — Залезай, быстро,  — скомандовал он, влезая в машину, спрятанную так ловко, что Инна, проведя полдня в наблюдениях, ее даже не видела.
        Она со вздохом полезла на пассажирское сиденье. И они сразу тронулись. Сначала выехали из двора, потом из микрорайона, затем из города.
        — Куда едем?  — потревожила она наконец тишину, повисшую в автомобиле.
        — Ко мне. Ко мне домой.
        — Зачем?  — Инна потерла щеки. Произнесла с кивком:  — Попробую угадать… Писать с меня роман станешь. Как художник картину?
        — Не угадала, Инна Владимировна. Твою историю я описывать не стану.
        — Почему?
        — Потому что не хочу. Потому что я хреновый писатель. Хотя моя подруга и утверждает обратное.
        — И это все причины, из-за которых вы решили лишиться спокойной жизни?  — усмехнулась она криво.  — Вы же понимаете, что моя история небезо-бидна. Она опасна. Она стоила жизни… моей маме.
        У нее сильно защипало в носу и глазах. В груди сделалось так больно, будто у нее лопнуло сердце. Она готова была разрыдаться. Вот-вот готова была разрыдаться. Держала себя в руках, насколько это было возможно. Все минувшие дни, взращивая в душе ненависть, держалась.
        — И вас бы уже не было сейчас, не встреть я вас на лестничной клетке,  — произнес он, покосился в ее сторону и через минуту протянул ей коробку с платками.  — Ревите, Инна. Ревите сколько угодно. И чем сильнее, тем лучше. Можете даже кричать. Громко кричать.
        — Зачем?  — спросила она задушенным голосом.
        Слезы вот-вот готовы были прорваться.
        — Вы должны дать выход вашему горю. Со мной можно. Я пойму…
        Она прорыдала до самого его дома. Рыдала, причитала, жаловалась, каялась, просила прощения. Он не перебивал. Лишь изредка, когда ее дыхание заходилось, он осторожно трогал ее за плечо и легонько встряхивал.
        — Мы приехали, Инна,  — сказал мужчина, въехав в ворота и заперев их изнутри.  — Выходи.
        Опираясь на его руку, она выбралась из машины. Глубоко вдохнула ночной прохладный воздух.
        — Пахнет влагой,  — хрипло произнесла она. Плохо ориентируясь в темноте, шла за ним, спотыкалась на каждом шагу.
        — Рядом озеро. Рыбы полно. Ты удишь рыбу, Инна?
        — Нет. Никогда не пробовала.
        — И я никогда толком не пробовал. Выходит хреново,  — признался он.  — Может, следует начать учиться?
        — Не знаю,  — шепнула она со всхлипом.  — Для начала надо бы попробовать во всем разобраться. А уже потом заняться рыбалкой. Хорошо тут у вас. Тихо.
        — Да. Тихо. Дом на окраине. Соседи далеко. Никто не мешает.
        Он заворочал в замке ключами, отпер дверь, потянул на себя. Нашарил рукой выключатель. Свет в просторной прихожей зажегся сразу в трех местах — под потолком большая люстра в виде колеса от телеги, над большим зеркалом в пол в тяжелой дорогой оправе красного дерева и над вешалкой.
        Инна ступила за порог, глянула на затоптанный полосатый ковер.
        — Не разувайся. У меня пыльно,  — предупредил он, широко махнул рукой влево.  — Идем, там кухня. Надо чего-нибудь перекусить. И поспать.
        — Не хочу ничего есть,  — пожаловалась она, забираясь с ногами в широкое плетеное кресло возле узкого стрельчатого окна.  — Вообще ничего не хочу. Даже, наверное, жить не хочу.
        — А это вы зря, Инна,  — отозвался он, хлопоча возле плиты с омлетом.  — Инстинкт самосохранения такая настырная вещь, он не позволит вам ни за что умереть раньше положенного срока.
        — Считаете?  — усомнилась она, рассматривая мужчину со спины.
        Сколько ему лет? Сорок, пятьдесят? Или меньше? Понять по его внешности было сложно. В фигуре не было возрастной одутловатости, как у его студенческой подруги Марии, которой она навскидку дала бы все шестьдесят. Не спортсмен, конечно, но и не развалина. Волосы еще густы, зубы прекрасны. А легкий тремор в руках, это, видимо, от его тяги к алкоголю. Когда они вошли в кухню, Инна заметила строй пустых бутылок вдоль одной стены. Лицо немного помято, но стариковских морщин нет. Глаза ясные, невероятного голубого цвета. И взгляд…
        «Что за взгляд!» — восторженно воскликнула бы ее мама, познакомься она с ним.
        Кстати!
        — А мы ведь с вами так и не познакомились,  — произнесла она в его спину.  — Вы меня знаете. Обо мне немало знаете, как я поняла. А я о вас вообще ничего. Кто вы?
        И он вдруг засуетился, смутился. Стащил с бедер заляпанный жиром передник. Отставил с огня сковороду с приготовившимся омлетом. Подошел к креслу, на котором она ежилась.
        — Сергей Кузьмич Авдеев,  — представился он, манерно склоняя голову, и даже каблуками прищелкнул.  — Сорока пяти лет от роду. Не женат. Никогда не был. Детей нет. Не судим. Не привлекался.
        — Теперь привлекут,  — невесело пошутила она, протягивая ему руку.  — Готовьтесь к неприятностям, Сергей Кузьмич Авдеев. Я Инна… Инна Владимировна Комарова. Двадцать семь лет. Не замужем. Детей нет. Не судима. Не привлекалась. Но тюрьма по мне плачет, как вы поняли. И по пятам моим чешут бандиты, желая избавиться от нежелательного свидетеля в моем лице. Так что… Так что, Сергей Кузьмич, хорошо подумайте, прежде чем становиться персонажем моей скверной истории.
        — А я не хочу становиться персонажем,  — произнес он, уставившись на свои растопыренные трясущиеся пальцы.  — Я, может, хочу стать главным героем.
        — Ух ты!  — Она вяло улыбнулась.  — А я могу полюбопытствовать: зачем вам это нужно?
        — Чтобы спасти тебя. От них, от самой себя. Доброе дело хочу сделать. Может, впервые в жизни,  — озвучил он то, над чем так долго и сам ломал голову.  — Знаю, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным, и все же… Все же хочу попробовать.
        — Понятно. Заскучали. Утерян жизни смысл. Там не найден.  — Инна махнула рукой в сторону ровного ряда пустых бутылок из-под алкоголя.  — Считаете, поможет?
        — Хочу попробовать,  — улыбнулся он и вдруг сказал:  — Только прошу тебя об одном… Никогда! Никогда не называй меня Кузьмичем. Как угодно, но только не так.
        — А я и не собиралась.  — Она соскользнула с кресла, широко зевнула.  — Я и не собиралась. Покажите мне, пожалуйста, мою спальню, дядя Сережа.
        Глава 18
        Он стоял возле рабочего стола в приемной и методично перекладывал документы из одной стопки в другую. Лист за листом, лист за листом. Было тихо, только шелестели страницы. Ну и еще слышался приглушенный разговор за дверью кабинета Панкратова Глеба Сергеевича. За дверью, доводчик на которой был отрегулирован таким образом, что всегда оставалась небольшая щель. И это позволяло подслушивать. Доводчик он отрегулировал сам неделю назад, потому что неудобно было стоять, прислонившись ухом к блестящему лаком дверному полотну. Приходилось каждый раз запирать приемную, чтобы не застукали. И осторожничать сверх всякой меры. Получить дверью в лоб мог запросто. А последовавшее за этим увольнение — а оно бы непременно случилось — грозило не только потерей зарплаты и хорошего насиженного места. Оно грозило испорченной репутацией.
        — Глеб, что скажешь?  — спросила Юля, ворвавшись полчаса назад в кабинет к Глебу.
        Она влетела туда без доклада или приглашения. Игорь рта не успел открыть, не успел воспрепятствовать, как она промчалась мимо него и скрылась за полированной дверью.
        Хотя он бы не стал чинить препятствий и проползи она мимо него черепашьим шагом. Не стал бы. А зачем? Для него не секрет, что эти двое — любовники. Кажется, они догадываются, что он догадывается. Каждая сторона усиленно делает вид, что все в норме, в рамках приличий. И это по умолчанию всех устраивает.
        — А что я должен сказать?  — с вызовом ответил Глеб на ее первый вопрос.
        Потом был и второй, и третий, и четвертый вопросы, но все пустые, неинтересные. Игорь устал перекладывать страницы, слушая Юлин вздорный лепет.
        Она и правда оказалась весьма вздорной. И какой-то нелогичной.
        — Ты хоть понимаешь, что мы какое-то время должны держать в тайне наши отношения?
        Странно, да? Сама призывает к осторожности и тут же врывается без доклада!
        — Надо помнить, что ты в трауре. И эта рубашка, что на тебе сейчас, совершенно неуместна. Не находишь?
        На взгляд Игоря, темно-синяя в редкую желтую клетку сорочка Глеба никак не мешала ему скорбеть по погибшей жене. А он усиленно делал вид, что скорбит. И люди ему верили. Все, кроме Игоря.
        Юля лучше бы о своем наряде побеспокоилась. Является на работу в таком виде, будто у нее вот-вот случится показ. Сегодня, к примеру: лиловое платье до коленей смотрелось бы уместным, не имей оно глубокого декольте и разреза по бедру почти до кромки белья.
        Ну, разве это уместно? Итак, стоп!
        Что значит какое-то время держать в тайне отношения? Она же свистела постоянно, что у них нет совместного будущего. Что ее папа ей уже подобрал выгодную партию, и они вот-вот объявят о помолвке.
        Почему вдруг теперь все поменялось, а?
        Игорь замер с очередной страницей в руках, потому что Глеб, будто прочтя его мысли, сказал следующее:
        — Дорогая, что значит какое-то время держать в тайне наши отношения?
        Повисла пауза, заполняемая шелестом бесполезных страниц, которые перекладывал Игорь, и шелестом одежды. Судя по звуку расстегиваемой молнии, Юля, видимо, полезла к Глебу в штаны.
        — Ты собираешься их обнародовать?  — сдавленным, задыхающимся голосом спросил Глеб.
        — А ты нет? Не собираешься?
        — Я…  — он ахнул, охнул, тихо застонал.  — Я не знаю. Я не думал об этом. Ты же вроде говорила, что отец тебе нашел какую-то выгодную партию. И… О, Юлька, ну что ты делаешь! А если кто войдет?
        — Твой верный цепной пес никого сюда не пустит,  — хохотнула она противно, гортанно.
        Игорь передернулся. За верного пса он, конечно, мог бы сказать ей спасибо, но вот цепной…
        Почему цепной? Почему? Эта дура заблуждается! Он не на цепи. Его никто на нее не сажал. Он может уйти в любую минуту. Уйти, сбежать. Но прежде чем уйти, он должен будет выполнить то, ради чего сейчас подслушивает.
        Он должен будет извлечь из всей этой пикантной ситуации максимальную пользу. Он им покажет, он докажет всем, что не так прост. Он обскачет их всех. Обойдет на счет раз! И Юля круглая дура, если думает иначе. Дура, что поставила не на него.
        — Зря ты о нем так, Юля,  — вдруг произнес за дверью Глеб, застегивая штаны.  — Он не так прост, каким хочет казаться.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Я не знаю, как сказать. Как бы это точнее выразиться, но…  — Глеб прошагал по кабинету, скрипнула кожа сиденья его рабочего кресла.  — Но Игорь, на мой взгляд, тот человек, к которому не стоит поворачиваться спиной. Он далеко пойдет, вот увидишь.
        Ух ты! Игорь едва не принялся аплодировать. А Глеб-то не глуп. Весьма умен. И проницателен. И если окончательно не растратит себя, занимаясь непотребным на столе для переговоров, то сможет сделать хорошую карьеру политика.
        — Ты так считаешь?  — Юля неуверенно рассмеялась.
        — Считаю. И еще считаю, что нам пока не стоит этим заниматься здесь, Юля.
        — Ты всегда так говоришь. Всегда после того, как натянешь штаны.  — Ее голос зазвенел обидой.  — Что за странные настроения, Глеб? Что за раскаяния?
        — Юля, не начинай,  — произнес Глеб с легким раздражением.  — Мне не до разборок, поверь. На меня столько всего навалилось.
        — Ох, скажите пожалуйста!
        Она достаточно сильно повысила голос. Игорь смог бы услышать ее даже, если бы дверь была закрыта очень плотно. И помимо воли пожалел своего босса. Не успел от одной истерички отделаться, как ей на смену является вторая.
        — Что же навалилось на тебя, дорогой? Свобода? Наследство? Счастье не ощущать себя подкаблучником у старой некрасивой жены? Что из всего этого тебя угнетает сильнее всего? Скажи, скажи, стану печалиться вместе с тобой. За компанию!
        Вот дура, а! Игорь снова проникся невольным сочувствием к Глебу. Неужели не понимает, что творит? Не видит, что повторяет ошибки его покойной жены? Давит на него, пытается манипулировать, старается подчинить своей воле.
        Вот, Глеб Сергеевич, и снова те же грабли. Игорь, устав перебирать бесполезные бумаги, сложил их в одну стопку, выровнял края. Взял в руки папку, чтобы все убрать в шкаф до следующего раза. Глеб сейчас погрузится с головой в работу. Юле придется уйти. Конец прослушки.
        Он взял в руки папку, распахнул ее, разложив на столе, да так и замер. Потому что неприятная сцена, разыгравшаяся за дверью, не закончилась. Юля не выскочила из кабинета с красным от обиды лицом, а такое уже бывало. Она что-то такое сказала, Игорь не расслышал. Но что-то, видимо, обидное, раз Глеб гневно воскликнул:
        — У меня, если ты помнишь, сын есть! У которого погибла мать! И он плачет. Понимаешь ты или нет, кукла бездушная!
        Последовал энергичный стук каблучков, затем хлесткий звук пощечины. И голос Юли, совершенно неузнаваемый, совершенно не подходящий к ее облику и красоте, настолько он показался Игорю отвратительным, произнес:
        — Это тебе за куклу, скотина! И по поводу сына… Ты что же не предполагал, что твоему сыну будет больно?! Не предполагал, когда затевал все это?
        — Что это?  — пробубнил Глеб невнятно. Так, как будто прикрывал рот ладонью.
        Может, щеку тер после пощечины? А может, она ему по губам вдарила? Вот истеричка!
        — Ты не предполагал, что твоему сыну будет больно, когда заказывал свою жену?
        Ее голос снова стал прежним: вкрадчивым, обольстительным, опасным.
        — Что я делал?! Заказывал жену? Ты совсем свихнулась. Окончательно свихнулась, да?
        Он возмущался, да, но как-то снова неубедительно. Точно так же фальшиво он переживал в первые дни после трагедии. Актером он был никудышным. А это плохо. Плохо для политика.
        «Нет дыма без огня?  — подумал Игорь и принялся укладывать в папку старые документы.  — Она что-то знает? Или просто бахнула, чтобы его позлить?»
        Он как раз застегивал кнопку на папке, когда дверь за его спиной широко распахнулась.
        — Никто не заходил?
        Юля! Она вышла из кабинета и подобралась к нему со спины так близко, что он слышал запах ее разгоряченного тела, слышал ее дыхание. Понадобилось несколько секунд, чтобы справиться с волнением. Это плохо, он должен реагировать молниеносно.
        — Нет, Юлия Владимировна, никто не заходил.  — Он повернулся к ней с папкой в руках, шагнул в направлении стеллажей у восточной стены.  — Никто не заходил и никто не звонил.
        — Это хорошо,  — она покусала нижнюю губу, пристально его рассматривая. И вдруг спросила:  — Что ты делаешь сегодня вечером?
        — Что?
        Папка в его руках дрогнула. Он едва удержал ее в руках. Еще один промах. Надо дорабатывать.
        — Я спросила, Игорь, что ты делаешь сегодня вечером?
        Она отставила левую ногу в сторону. Ту самую, вдоль которой шел глубокий разрез на платье. Это ему стоило груды погибших нервных клеток! Но он выдержал это испытание. Не опустил взгляд на ее ноги.
        — После работы?  — уточнил он с мимолетной улыбкой.
        Улыбку эту он несколько недель в прошлом году отрабатывал перед зеркалом. Она была загадочной, едва уловимой, интригующей. И она удивительно преображала его скучное лицо.
        — После работы,  — кивнула Юля.
        Ее руки сошлись под грудью, которая обозначилась в декольте почти наполовину. Игорь мысленно простился с еще большей порцией нервных клеток. Но дыхание контролировал.
        — После работы я хотел сегодня поехать в спортзал,  — соврал он.
        — Не можешь отложить?
        — А что такое?  — сделал он озабоченное лицо.  — Что-то по работе?
        — Нет. Не по работе.  — Она уронила руки, встала ровно.  — Я хотела попросить тебя сопроводить меня в одно место. За город. У меня назначена встреча, но… В общем, не важно, забудь.
        Она повернулась, чтобы уйти. И он все же попался.
        — Я готов, Юлия Владимировна,  — проговорил он быстро, не сводя взгляда с ее туго обтянутого платьем аккуратного зада.  — Откуда вас забрать?
        — Я сама за тобой заеду. Диктуй адрес…
        Он умышленно не назвал номер своей квартиры. Она была съемной, из недорогих, со старой мебелью. Секционная стенка из советских времен, два продавленных кресла под чехлами из искусственного меха, диван не из гарнитура. На кухню ему самому не хотелось заходить, что говорить о Юле! В общем, ее прекрасным ножкам было ни к чему переступать порог его дешевого жилища. Поэтому он и не назвал номер квартиры. Указал лишь подъезд.
        — В двадцать ноль-ноль будь готов. Я подъеду.
        И она ушла. А он еле дождался конца рабочего дня. И все думал и думал, думал и думал. Что надеть? Как на работу — в костюме — будет неправильным. Одежду для клуба надевать тоже не имело смысла. Это же не романтическое свидание. Деловая поездка. Остановил свой выбор на демократичных темных джинсах и легком сером джемпере. Но обул-ся в замшевые мокасины яркого оранжевого цвета.
        Юля оценила!
        — Классно выглядишь,  — похвалила она, стоя возле своей машины и поигрывая ключами.  — Непривычно.
        — Спасибо.  — Игорь почувствовал, что краснеет.  — А вы, как всегда, Юлия Владимировна, безу-пречны.
        Она выглядела потрясающе. Шелковый серый комбинезон с широкими штанинами и запахом на груди. Высокие шпильки.
        — Садись за руль, Игорь. Я устала.
        Она швырнула ему ключи. Он ловко поймал, полез за руль. Тут же обругал себя. Поймал ключи, как кость собака. Решил быть настороже.
        — Слушай, давай без отчества. И на «ты», пока мы не на работе,  — предложила она, усаживаясь на пассажирское сиденье.  — Обстановка неформальная. Ты как, не против?
        — Я не против, Юля.
        Он глянул на нее с улыбкой. Уже с другой, тоже тщательно отрепетированной. В ней не было ничего загадочного. Она была открытой, почти счастливой. И он прибегал к ней, когда надо было приоткрыть какие-нибудь важные двери, за которыми важничали очень важные персоны.
        — Ну, едем, Игорек.
        — Куда?  — Он тронул машину от подъезда.
        — Даже пока и не знаю. Куда же нам поехать, где бы нам с тобой никто не помешал поговорить о серьезных делах.  — Она глянула на него с показным равнодушием.  — Ты ведь уже понял, что никакой встречи у меня не было назначено. Мне нужен разговор с тобой. Серьезный разговор.
        — Понял.  — Он кивнул, выворачивая руль влево.  — И я понял, что видеть нас вместе не должны.
        — Умный мальчик,  — она мимолетным движением коснулась кончиками пальцев его светлых волос.  — И даже знаешь, куда ехать?
        — Знаю.
        — Ух ты! Все-то ты знаешь! Или все же нет? Или все же есть что-то в настоящий момент, чего ты не знаешь? А?
        Тон был игривым, зазывным. И он часто слышал, как она говорит именно так. И знал, чему этот тон предшествует. Поэтому набрался смелости и выпалил:
        — Именно сейчас? Ну да, кое-чего не знаю.
        — И?  — И последовало еще одно касание ее пальцами его волос.
        — Я вот совершенно точно не знаю, как снимается этот твой дурацкий комбинезон!
        Глава 19
        Вот почему-то с самого утра, стоило ему открыть глаза, стало казаться, что день не задастся. Странное предчувствие, да, но не обмануло. Сначала кофе просыпал на пол в кухне и собирал старым веником. Он же чистюля. Оставить как есть не мог. Потом кофе выполз пухлой пеной из турки и расползся по плите. Уже напиток испорчен. Пришлось довольствоваться чаем. Из пакетика! Этого он не терпел. Но крупнолистового в шкафу не нашел. И вспомнил, что Серега весь заварил в прошлый свой визит. Четыре чашки выпил под сладкие ватрушки, навязанные Ольгой.
        Мелочь вроде все это, но противно. Выбивает. И дождь какой-то непрогнозируемый зарядил с самого утра, а у него с левым «дворником» что-то случилось. Размазывает воду по стеклу, как масло. Ничего не видно!
        Кое-как доехал до отдела, полез за удостоверением перед турникетом, как дежурный обрадовал:
        — Вас ждут давно, товарищ капитан.
        — Кто?
        Валера стряхивал с волос капли дождя. Тут же принялся вспоминать, кому он назначал, про кого забыл. Ничего не вспомнилось важного.
        — В кабинете полковника вас все ждут.
        — А что там?
        Валера поморщился, как от зубной боли. Вот оно гадкое утро! Плавно перетекает в отвратительный день. Наверняка коллеги из соседнего управления решили устроить расширенное заседание. Слишком уж давно не давали о себе знать. Целых три недели!
        Нет, через полковника сведения поставлялись, но по капле. Сцеживались буквально!
        — Там заседание. Расширенное,  — не обманул его предчувствия дежурный.  — Уже пятнадцать минут назад началось.
        — Понял.
        Валера, перескакивая через две ступеньки, на ходу стаскивая с себя ветровку, помчался к кабинету полковника. Не коллег испугался, нет. Сергея подставлять не хотелось. Тот теперь потеет и не знает, что и как отвечать на въедливые вопросы коллег. Правильнее, что именно отвечать не знает, чтобы не навредить другу, а заодно и себе. А еще и полковнику, который им дал добро на параллельное расследование. Дал добро на разработку совершенно другой версии.
        — О, какие люди!  — насмешливо протянул коллега.
        Кажется, он был в чине подполковника, и фамилия у него была такая… Такая неудобная. Самоваров, о! Точно, Самоваров. Надо же, вспомнилось отчетливо, хотя их друг другу никто и не представлял. Валера знал по рассказам.
        — Ничего, что мы вас ждем уже полчаса, капитан?
        «Врет»,  — прочел Валера в глазах друга Новикова.
        Полковник тоже недовольно нахмурился факту искажения действительности и молчаливым кивком указал Арскому на стул подле себя. С правой стороны. Признак был замечательным. Намекающим на особое его к Валере расположение. Удостаивался он этого, если честно, нечасто. Видимо, коллеги явились с серьезными намерениями, раз полковник брал его под свое покровительство.
        Валера молча проследовал на место. Уселся, подтащив к себе из стопки на столе чистый лист бумаги. И карандаш из подставки. Все сидели с бумагой и карандашами. Писать, что ли, собрались под диктовку.
        — Итак, продолжим, коллеги.  — Самоваров поднялся со стула, уставился на Валеру:  — У меня вопросы к вам, капитан.
        — Так точно, товарищ подполковник.  — Валера сделал попытку встать, но был остановлен Самоваровым.
        — Сидите уже. В ногах правды нет.  — Он сделал паузу, излишне ее затянув. Потом с шипением произнес:  — А правда заключается в том, капитан Арский, что вы саботируете наше расследование. Умышленно саботируете!
        — Никак нет, товарищ подполковник,  — пробубнил Валера, расчерчивая лист ромбами.
        — Тогда доложите, будьте любезны, что у вас имеется по существу вопроса,  — потребовал Самоваров.  — Какие вами были выявлены контакты погибшего свидетеля? Что он, к примеру, делал в ресторане, где случилась драка. С кем встречался там? О чем разговаривал? Кому платил деньги?
        — Думаю, вам обо всем этом известно лучше, чем мне, товарищ подполковник.
        Валера все же встал. Сидеть, когда тебя отчитывает старший по званию, некрасиво, счел он. И напрасно так подумал. Он был на голову выше Самоварова, и тому приходилось задирать голову при разговоре. И это его нервировало. И еще нервировала странная ухмылка капитана. Она, как приклеенная, сидела на его губах. Он будто с ней родился.
        — Почему, капитан, вы решились на разработку второстепенной версии, ответьте! Кто вам дал право саботировать наше расследование?!  — повысил подполковник Самоваров голос до непозволительных высот.  — Почему вы распыляете силы, ответьте?! Капитан!
        — Потому что я считал и считаю, что наша…  — он глянул на притихшего испуганного Новикова и поправился:  — Моя версия имеет право на существование.
        — Ну, ну! Слушаю вас, капитан! Доложите нам всем о существующих у вас сомнениях в нашей профпригодности!  — Самоваров был так взбешен, что не замечал, что брызжет слюной на шипящих.  — Вся рота не в ногу, один старшина, понимаешь, марширует правильно. Вам хотя бы известно, сколько сил было брошено на установление лиц, причастных к взрыву?! Вам хотя бы…
        — Осмелюсь доложить, товарищ подполковник, что расследование сразу пошло по неверному пути,  — перебил его Валера.
        И едва не зажмурился от того, каким страшным было самоваровское: «что».
        Но все равно продолжил:
        — Нашим отделом было установлено, что подозреваемая прежде Иванова Алла Ивановна никакого отношения к взрывному устройству не имеет.
        — Да ты что!  — Самоваров делано хохотнул и вдруг опустился на свой стул. И ворчливо произнес, удивив Арского:  — А кто же, по-твоему, имеет к нему отношение? Девушка с незапоминающейся внешностью? Комарова Инна Владимировна?
        — Так точно, товарищ подполковник. Я в этом практически уверен.  — Валера погасил свою усмешку, невольно зауважав коллег.  — Мы опросили сотрудников всех отделений, просмотрели множество видеозаписей, сопоставили с регистрационными журналами и…
        — Вы дышали нам в затылок, капитан,  — высокомерно заявил Самоваров.  — Думал, ты самый умный, да?
        — Никак нет, товарищ подполковник.
        — Ладно, усаживайся уже.
        Валера уселся, Самоваров снова встал. И начал говорить, не сводя с него взгляда, будто говорил только для него, а не для десятка людей, собравшихся на расширенное совещание.
        — Комарова Инна Владимировна, двадцати семи лет. Ничем не примечательная личность. Никогда не попадала в поле зрения правоохранительных органов. Получила высшее образование. Странным образом получила в подарок квартиру, которую снимала.
        — Она ухаживала за старой, больной, одинокой женщиной. До последнего дня,  — вставил Валера.  — Почему бы той не сделать ей такой подарок?
        — Потому, капитан, что женщина та была скверного нрава. И со слов соседей, не собиралась отдавать свою квартиру в чужие руки. Всегда говорила, что после ее смерти государство само распорядится ее недвижимостью. Не дословно, конечно, но смысл такой. Кое-кто из соседей пытался за ней ухаживать. И пытался оформить сделку. Ни у кого не получилось. А вот у Комаровой получилось. Странно, не находите?
        Валера промолчал. Хотя мог бы возразить. И сказать, что больным одиноким людям свойственно менять решения. Равно как и здоровым. Но тут Самоваров привел совершенно убийственный аргумент.
        — Еще более странно, что сделку оформлял один нотариус,  — он назвал незнакомую Арскому фамилию,  — который уже попадал в зону нашей видимости. Ему удалось уйти от ответственности, его никто не выдал. Но… Но факты говорят сами за себя: он не чистоплотен. Не чист на руку. К тому же почти в то же самое время, когда была оформлена дарственная на квартиру, матерью Комаровой был взят кредит на весьма солидную сумму. Видимо, на покрытие расходов за услуги нечистого на руку нотариуса.
        — Кредит погашен?  — вставил вопрос кто-то из коллег Валеры.
        — Да. Кредит погашен.
        Самоваров помолчал, комкая пальцами край чистого листа формата А4. Он словно собирался с мыслями или с силами. Он словно не хотел признавать что-то, способное ему навредить.
        — Мы понимаем, капитан, что в наших руках сосредоточены более влиятельные рычаги. И именно по этой причине, видимо, вам еще не удалось установить, что…  — он глубоко вздохнул-выдохнул.  — Что мать Комаровой Инны Владимировны была убита несколько дней назад. Убита с невероятной жестокостью. Я бы даже предположил, что ее пытали.
        По кабинету пронесся шорох. Кто с удивлением, кто с раздражением уставился на Арского. Опять он в точку попал! И даже скандал с представителями соседнего силового ведомства ему будто на пользу.
        — Что скажете, капитан?  — Самоваров снова опустился на место.  — Есть какие-то предположения?
        — Думаю, женщину пытали, чтобы узнать у нее, где ее дочь. Она наверняка выходила с ней на связь. Выходила, товарищ подполковник? Вы же точно уже знаете?
        — Со своего телефона она матери не звонила. Был звонок с таксофона нашего города спустя почти сорок минут после взрыва. Камер в том районе нет. Весьма осторожная девушка. Весьма.  — Самоваров подпер худую щеку кулаком. Скользнул взглядом по Арскому:  — Ну, какие мысли, капитан? Кто ее ищет? Заказчики?
        В голове у Валеры зашумело от мыслей. Перед глазами возникало и расплывалось лицо девушки — невыразительное, незапоминающееся, но достаточно привлекательное, если его долго рассматривать. Он мало успел узнать о ней. Приходилось осторожничать, чтобы не оскорбить коллег. Он же не принял на веру их версию, начав разрабатывать свою.
        Но к чести коллег, они его обошли. И обошли довольно круто. Наверняка у Самоварова имеется еще что-то. А вопросы он ему задает так, для экзаменовки. Из желания подловить и унизить.
        — Думаю, что она не должна была остаться в живых, товарищ подполковник,  — произнес Валера после трехминутного раздумья.  — Можно даже предположить, что она не знала о готовящемся взрыве. Ничего не знала… Можно предположить, что ее использовали втемную.
        — Кто?  — прищурил глаза Самоваров.
        — Кто-то, кто знал о ее привычке посещать залы заседаний. Кто-то, кто не спускал с нее глаз все это время,  — осторожно подбирая слова, начал говорить Валера.
        И запнулся. Что дальше? Мыслей пока не было. И вдруг всплыло.
        — И тот, кто знал о ее сделке с нечистым на руку нотариусом. Шантаж. Скорее всего, ее заставили, шантажируя.
        — Бинго, капитан!  — нехотя похвалил Самоваров. Перевел взгляд на полковника, сидевшего с молчаливым, задумчивым видом.  — А он и правда лучший, товарищ полковник.
        — Ей ведь кто-то звонил, так, товарищ подполковник?
        Сам Валера еще только-только отправил запрос на распечатку звонков с телефона Комаровой. Ответа пока не пришло.
        — Совершенно верно, капитан. Накануне злополучного заседания Комаровой позвонили. Вечером. Звонок был с городского телефона дальнего региона.  — Самоваров нехотя назвал населенный пункт.  — Это номер телефона колонии строгого режима. Сразу отвечу на ваш вопрос, капитан, установить звонившего не удалось. Камеры наблюдения в том кабинете нет. Кабинет принадлежит заместителю начальника, у которого на тот вечер стопроцентное алиби. К тому же аппарат с радиотрубкой. Покрываемость до двух сотен метров. Как раз до того места, куда заключенных выводят на прогулку. Установить причастных не удалось. Проверяем всех, кто дежурил в тот вечер. Допрашиваем заключенных. Пока никакого результата.
        Валера смотрел на него, не сводя взгляда. Самоваров через минуту самодовольно усмехнулся, произнеся:
        — Я знаю, что это отличная работа, капитан. Но и вы неплохо поработали. И у меня к вам вопрос.
        Все головы повернулись в сторону Валеры.
        — Почему в минувший выходной вы посещали квартиру неких Киселевых? Что натолкнуло вас на этот визит? Отвечайте. Можете не вставать.
        — На записях с камер видеонаблюдения был зафиксирован контакт Инны Комаровой и сына Киселева в день, когда выносили приговор его отцу. Она курила на лестнице и о чем-то говорила с Владом Комаровым. Он утверждает, что не помнит подробностей и что будто разговор был пустяковым.
        — Но вы не поверили?
        — Нет. Он что-то знает. Знает и не говорит.
        — Но вы же понимаете, мальчишка не может быть заказчиком убийства женщины, чья семья причастна к гибели его брата.  — Самоваров снова удивил Валеру своей осведомленностью.
        — Мальчишка — нет. Отец — вполне. Если учесть, что он провел какое-то время до суда в следственном изоляторе. Не исключен контакт с нужными людьми. И если учесть, что…
        — Что звонили Комаровой из колонии, то ваша версия, капитан, вполне пригодна к разработке,  — закончил Самоваров и встал.  — Коллеги, спасибо всем. Мы закончили на сегодня.
        Глава 20
        Валера слишком рано приехал в этот небольшой город. И слишком быстро нашел дом, в котором когда-то проживала Инна Комарова и где жестоко замучили ее мать, пытаясь выведать информацию о дочери. Он был уверен, что ее мать пытали только по этой причине. Что еще важного могла знать Комарова Нина Витальевна — рядовая сотрудница рядового рекламного агентства? Ничего, за что могла бы погибнуть.
        Погибла она из-за дочери. Просто не выдала ее и умерла мученической смертью. Хотя она могла и не знать, где в тот самый момент находилась ее дочь.
        Арский шевельнулся в водительском кресле. Поза «почти лежа», в которой он просидел уже больше часа, сводила все его тело судорогой. Хотелось выйти на улицу, размяться. Но это было невозможно. На улице полосовал такой дождь, что из-за воды, стекающей по ветровому стеклу, не было видно подъезда, в котором прежде жили Комаровы. Сам дом выглядел размытым уродливым пятном.
        И чего он в такую рань приехал? Шесть утра на часах. Сколько еще придется сидеть, ожидая, пока народ начнет просыпаться? Как назло, ни одного собачника. Видимо, помня пословицу про хорошего хозяина и дурную погоду, питомцам было позволено справить нужду дома.
        Он широко зевнул и набрал номер Новикова.
        — Доехал уже,  — пробубнил невнятно Серега.
        В трубке слышался шум льющейся воды. Либо брился, либо чистил зубы.
        — Я давно приехал. Торчу как проклятый в этом дворе. Ни одной собаки! Ни одной собаки или хозяина. В окнах свет не горит. Чего спят-то?  — возмутился он.  — На работу, что ли, никому не нужно!
        — Эх, Валера,  — послышалось легкое поскребывание, значит, все же друг брился.  — Это только нам не спится. Да таким, как мы. А нормальные люди еще спят. Кстати, что там подполковник? Лоялен?
        — Вполне. Дал «зеленую улицу». Обещал содействие по любому вопросу.
        — Еще бы!  — зло фыркнул Серега.  — Им такой человек, как ты, очень даже нужен. Лбом дорогу пробивать. А сливки потом они снимут. Снимут, не сомневайся.
        — Не принципиально,  — лениво протянул Валера, закрутив ступнями, ноги просто онемели.  — Ты же меня знаешь. Мне медалей не нать.
        — Да помню, помню, про закон и порядок. Про справедливость и все такое, только… Только вот в очереди на расширение жилплощади ты сколько лет уже стоишь, а? Напомнить?
        — Мне не тесно,  — буркнул Валера.
        Дернул рычаг, поднимая кресло, сел ровно. Повертел головой, хрустнул шеей.
        — И это я помню, Валера. Только вот ни одна уважающая себя девушка не захочет связать с тобой судьбу. С тобой и твоей малогабаритной однокомнатной квартирой.  — Новиков принялся споласкивать бритвенный станок, продувать его.  — А была бы у тебя «двушка»…
        — Серега, я жениться не собираюсь. Ты же знаешь. Чего ты завелся с утра?  — рассмеялся Валера.
        И тут же подумал, что его друг и коллега — Сергей Сергеевич Новиков, видимо, проснулся в скверном расположении духа по причине того, что не смог поехать вместе с Валерой в командировку. Потому что Ольга — его жена — приболела. И за Викой — его дочкой — просто-напросто некому присмотреть. Элементарно некому забрать из садика и привести домой. Он нервничал, звонил родителям, просил приехать, погостить. Но те не очень-то ладили с Ольгой и вежливо сыну отказали.
        — Хочешь, угадаю?  — Валера несколько раз сжал-разжал пальцы рук.  — Ты просто мне завидуешь.
        — Тебе? С какой такой стати?  — воскликнул Сергей, но без напора.
        — Ты завидуешь, что я холост. Свободен. Что никому не обязан отчитываться. Что могу в любой момент подорваться и ехать куда надо. Разве нет?  — Валера довольно улыбался, слушая ворчание друга.  — Так что, Серега, не надо мне навязывать никакую «двушку» со всеми вытекающими отсюда последствиями.
        — Семья — не последствие,  — укорил его Новиков невнятно, видимо, рот был забит зубной пастой.  — Семья, Арский, это платформа! Это фундамент. Ольга вон больная, с температурой, а встала и завтрак мне приготовила. Хочешь скажу, что?
        — Ну, скажи,  — без особого интереса отозвался Валера и положил руку себе на живот.
        Там было жуть как пусто. А магазины были еще закрыты. И пока ехал на адрес Комаровых, по пути не увидал ни одного работающего круглосуточно супермаркета. Ни одного ларька, торгующего кофе и черствыми булками, разогретыми в микроволновке.
        — Рисовую кашку с маслом. Сырники с изюмом. Кофе сварила с молоком. Целый кофейник!  — Новиков прищелкнул языком.  — Такие запахи по квартире.
        — Приятного аппетита!  — буркнул Валера и отключился.
        За струями дождя, заливающими его ветровое стекло, удалось рассмотреть какое-то движение возле дверей нужного ему подъезда. Он включил «дворники» на полную мощность. Да, в самом деле. Под подъездным козырьком стояла пожилая женщина в трикотажном спортивном костюме. У нее не было при себе сумки. Не было собачьего поводка. Она никуда не спешила. Просто стояла, уперев руки в бока, и смотрела на дождь.
        — Ну, я пошел,  — отчитался непонятно перед кем Валера и распахнул дверь автомобиля.
        От машины до подъезда он бежал, как бегал только в школе — на время. Но все равно сильно промок. И, встав бок о бок с женщиной в трикотажном спортивном костюме, пару минут отряхивался, поправлял промокший воротник джинсовой рубашки на флисовой подкладке. Приглаживал непослушные волосы, которые от влаги принимались завиваться кольцами. И он делался похожим на героя из русских сказок. И всерьез его мало кто воспринимал при первом знакомстве. Но женщине вдруг его завитки понравились. Она улыбнулась, проговорив:
        — Вот повезло вам с волосами. А тут попробуй, нос высуни.
        — Здрассте.  — Он широко улыбнулся, прихватил прядь пальцами, потянул, отпустил, та тут же скрутилась спиралькой.  — А я терпеть не могу. Замучили.
        — Ой, да ладно!  — не поверила она, осторожно ответив ему еще одной улыбкой.  — А что вообще под дождь-то полезли? Сидели и сидели бы себе в машине.
        — Да по делу я в вашем дворе. Время поджимает. И под дождь и под град полезешь.  — Валера полез в карман рубашки, достал удостоверение, показал его женщине.  — Из полиции я. Капитан Арский.
        — А имя у капитана имеется?  — спросила она, едва взглянув на его удостоверение.
        — Валерий Иванович. Валерий.
        — И что же капитан Валерий делает в нашем дворе в такую рань?  — Она насупилась, сделав осторожный шажок в сторону подъездной двери.  — И номера, смотрю, на автомобиле не наши.
        — Не ваши.  — Он встал так, чтобы не дать ей возможность улизнуть за железную дверь с кодовым замком.  — Но по вашим, так сказать, делам. Не конкретно по вашим, конечно. Вас как по имени-отчеству, простите?
        — Светлана Степановна,  — нехотя проговорила она, роняя руки вдоль тела.  — Везет же мне на вас.
        — На кого на нас?
        — Сначала полиция наша все допрашивала. Про Ниночку все вопросы задавала. А я что могу знать! Хоть и соседями были, но не особо-то она шла на контакт. Никогда ничего ни о себе, ни о дочери своей не рассказывала. Так все…  — Светлана Степановна неопределенно поводила в воздухе правой рукой.  — Сводилось к местным новостям да покупкам. Не могу я вам ничего рассказать о ней. И не видела я, кто к ней входил и кто выходил. И не слышала ничего. Да и не было криков-то. Я уже говорила нашим полицейским. Не кричала она. Никто из соседей не слышал. Ни этажом ниже, ни этажом выше. Не могу я вам помочь, капитан Валерий. Зря приехали по такой погоде в такую-то даль.
        Он минуту смотрел на редкие волосы на ее макушке, потом произнес со вздохом:
        — Да я уже понял. Общался с местными полицейскими. Все так. Все верно.
        — Ничего верного. Ничего правильного. Ниночку хоронить надо, а некому. Дочка мотается непонятно где. Тут на днях показалось, что кто-то в квартиру к Ниночке зашел. Я обрадовалась. Думала, Инка вернулась. Выскочила на лестничную клетку, дверь толкнула, а она заперта. Я звонила, звонила, никто не открыл. Значит, показалось. Я вообще после этого страшного случая все время вздрагиваю. Все мне что-то кажется. Разное кажется. Страшно…
        Они замолчали, одновременно уставившись на огромную сизую лужу, которую дождь взбивал крупными пузырями. Откуда-то из-за угла подул свежий ветер, и Валера поежился. Похолодание передавали, он помнил. Потому и надел теплую рубашку и высокие кроссовки. Но рубашка промокла и совсем не грела. По лопаткам вовсю разгуливали крупные мурашки. Хотелось обратно в машину, включить печку на полную мощность. Согреться, а потом поесть где-нибудь. Не рисовой каши с маслом и сырников с изюмом, такое только на кухне Новикова водилось. Но хоть чего-нибудь горячего. Хоть стакан чая. Хоть черствую булку, разогретую в микроволновке.
        — А была бы жена-то, она бы тебе термос в дорожку с чаем горячим дала,  — раздался в голове назидательный голос Сереги.  — И бутербродов сделала. И салатика настрогала в пластиковый контейнер.
        Валера тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Снова глянул на соседку погибшей Нины Витальевны Комаровой. Губы плотно сжаты, руки перед грудью. Она больше ничего ему не скажет. Зря прокатался.
        — Скажите, Светлана Степановна, а ее никто не спрашивал?  — задал он бесполезный, на его взгляд, вопрос.
        Просто, чтобы не молчать. И не глохнуть от грохота дождевых струй о металлический козырек подъезда.
        — Кого? Ниночку? Так ее никто и никогда не спрашивал. Жила себе тихо,  — нехотя проговорила женщина и снова плотно сомкнула губы.
        — Инну — ее дочь. Ее никто не спрашивал? Никто ею не интересовался?
        — Нет,  — слишком быстро, слишком громко ответила она и повернулась лицом к двери.  — Пора мне, простите…
        Она повернулась к нему спиной, набрала код, в замке пискнуло, щелкнуло. Светлана Степановна потянула дверь на себя. И тут окно первого этажа, расположенное слева от входа, с треском распахнулось. И через подоконник, не боясь вымокнуть, свесился старик в клетчатой байковой рубахе.
        Венчик седых волос торчал нимбом вокруг обширной лысины. Морщинистые щеки в порезах от бритья. В левом ухе слуховой аппарат. Его вытянувшаяся в сторону Светланы Степановны крючковатая рука подрагивала.
        — Чего вытаращился, Мишин? Чего тебе надо?  — грубо откликнулась Светлана Степановна, уставившись на артритные пальцы, указывающие в ее сторону.  — Не спится тебе, старик!
        — Ты врешь,  — сипло произнес тот.
        По его лысине звонко щелкали капли дождя. Голова на худой шее дергалась, бескровные губы ползли в сторону, но он и не подумал укрыться в комнате. И снова повторил:
        — Все врешь, Светка!
        — Чего я вру?! Чего я вру?!  — взвизгнула женщина, выпуская металлическую ручку подъездной двери, та снова закрылась, щелкнув замком.  — Сиди уже дома, полоумный! И бабка твоя такая же! Вот не спится вам ни днем, ни ночью!
        Дед глубоко втянул впалой грудью воздух и разразился такой отборной бранью в ее адрес, что Валера попятился. Принимать участие в соседских разборках, слушать оскорбительные воспоминания прошлых шальных лет не очень хотелось. Тут, как назло, ветер усилился. И в машину, под струю горячего воздуха из печки, захотелось пуще прежнего.
        И он бы точно ушел, не ткни старик пальцем в его сторону.
        — Она врет, парень. Все врет! И к Нинке Комаровой она убивцев направила. И журналисту все разболтала.
        — Какому журналисту?! Какому журналисту, старый придурок!  — с истеричным повизгиванием вскинулась Светлана Степановна и, подскочив ближе, смачно плюнула в сторону распахнутого окна первого этажа.
        Рука деда со скрюченными пальцами заметалась в воздухе, как старая высохшая ветка. Он пытался дотянуться до обидчицы. А она, довольная собственной неуязвимостью, сыпала в его адрес проклятиями.
        — Так, хватит!  — рявкнул Арский, заставив пожилых людей замереть с открытыми ртами.  — Хватит устраивать шоу, граждане!
        — Никакого шоу, парень,  — отозвался тут же дед с ворчанием.  — Она врет, эта старая проститутка. Люди, которые Нинку замучили, к ней обращались за адресом. Не знали они, где она живет. У нее спросили, она как раз скамейку жопой плющила, она им и сказала, где Нинка-то живет.
        Валера перевел взгляд на Светлану Степановну. Она отвернулась, успев хищно оскалиться в сторону деда.
        — А потом журналист к ней подсел. Высокий такой, типа тебя,  — сухая рука с болтавшимся на ней широким рукавом байковой рубашки указала на Валеру.  — С карточкой на шее. Она ему и разболтала все про Инку. Трещала так, что у меня слуховой аппарат фонил.
        Дед выругался, пару раз плюнул через подоконник. Смахнул с лысого черепа дождевые капли.
        — Все, как сорока, выболтала. Про всю Инкину жисть. А у ней жисти-то той — кот наплакал. И знаешь, что я тебе скажу, парень,  — дед пошамкал беззубым ртом, снова прошелся ладонью по лысине, приглаживая промокшие редкие прядки.  — Никакой он не журналист, дядя этот.
        — А кто же?  — выпалили они одновременно.
        — А черт его знает, кто он такой!  — Дед чуть выпрямился, прячась от дождя в квартире, но от окна не отходил, продолжая размахивать рукой.  — Но, скажи на милость, зачем журналисту Инку увозить? На кой черт она ему сдалась? Написал про нее и ладно. На кой черт ее спасать-то?
        Его нижняя губа вяло вывернулась. Голова маетно закачалась.
        — Незачем,  — добавил он.
        — Спасать? От кого спасать?
        Валера нахмурился. Его слегка поколачивало. От холода уже сводило мизинцы на ногах. Плохой признак. Запросто следом могла накрыть простуда. В желудке урчало от голода. И уйти нельзя, и в кабинет свой на допрос не вызвать, кабинет за сотни верст.
        — Так вернулись эти двое, которым эта старая проститутка адрес дала. Прям накануне того дня, как Инка вернулась, и они вернулись. И в квартиру Нинкину зашли. Эта-то ничего не перепутала. Дверь хлопала, моя старуха слепая совсем, но слышит за сто верст. И все замки в нашем подъезде узнает. Она сказала, Нинкин замок щелкнул. Они засели там. А потом и Инка обнаружилась. По двору по темноте кралась. Я слышу плохо, но вижу еще ого-го! В подъезд то она вошла, но до квартиры не дошла. Замок не открывался. Мы со старухой слушали нарочно. Дверь приоткрыли и слушали.
        — Хорошо, а что было потом?
        — А потом она с журналистом из подъезда выскочила. Бегом до его машины. И уехали. Так-то, парень. А теперь спроси меня: знаю я марку его машины или нет?  — Дед ощерил щербатый рот в хитрой улыбке.
        — Спрашиваю. Знаете марку его машины?
        — Нет,  — вздохнул дед.  — Не знаю.
        — Жаль.  — Валера развел руками.
        — А чего про номер не спросил?  — будто даже с обидой протянул старик.
        — Спрашиваю. Знаете ли вы номер его машины? И даже знаю ответ. Нет? Угадал?
        — А вот и не угадал,  — старик рассмеялся как ребенок.  — Записал номер-то. В тот день, когда он эту дуру обрабатывал, я номер-то и записал. Это уши у меня, как у тетерева. А глаза еще ого-го! И ты это…  — дед снова ткнул пальцем в сторону притихшей Светланы Степановны.  — Держи эту курву за шиворот. Ща мы все вместе в наш околоток поедем. Рисовать.
        — Чего?!  — вскинулась женщина.  — Я те ща как нарисую! Чего я рисовать буду, чего?
        — А того, кого ты в Нинкину квартиру отправила. Я-то их видал, но со стороны. А ты-то рожи их хорошо видела. Улыбалась еще им, дура! Сообща картинку-то сочиним. Все вместе…
        Глава 21
        Съежившись в комок, она лежала на широкой кровати странного человека, приютившего ее из странной прихоти. Он так и не смог ей толком объяснить, почему решил ей помогать. Почему ей поверил. У него был колоссальный опыт в общении с преступниками. Он должен был понять, что ее совесть совсем не чиста. Что ее совесть запятнана. Но он будто не понимал. Будто настырничал сам с собой. Слушал ее длинные истории не перебивая. Делал какие-то пометки в толстой общей тетради. И странно — верил.
        Она лежала на его широкой кровати, стоявшей по центру в маленькой комнате мансардного этажа, и слушала стук собственного сердца.
        Оно хорошо стучало, ровно. Его стук не предвещал ранних инфарктов. У нее всегда было отменное здоровье. У мамы не было с ее здоровьем проблем с ее раннего детства. У мамы начались проблемы много позже. Когда ее дочь выросла и затащила ее в чудовищный переплет, стоивший ей жизни.
        Инна судорожно втянула носом воздух, задержала его в себе, с силой выдохнула через рот. Сердце по-прежнему стучало ровно. Ровнее прежнего. Почему оно так? Так правильно работает? Почему не сбивается с ритма от горя, которое сидит у Инны глубоко внутри гнойным нарывом? Почему не разрывается от страха за будущее хозяйки? Может, потому что оно лучше ее мозга понимает, что будущего никакого у нее нет? Жизнь ее скоро закончится. И этот методичный ровный стук нечто иное, как обратный отсчет?
        Скорее всего, скорее всего.
        Инна выпрямилась, села на кровати. Нашарила теплые меховые тапки, которые купил ей Кузьмич. Она тайком про себя его именно так и называла. При общении называла дядей Сережей. Запахнулась в теплый длинный халат, который тоже он ей купил, и побрела к окну.
        Сильный дождь, начавшийся еще ночью, смазал все краски заканчивающейся весны. Листья деревьев, трава, дальний край озера — все казалось серым. Как ее жизнь. Как ее внешность. Инна скосила взгляд на зеркальные дверцы одежного шкафа, приобретенного хозяином на какой-то барахолке.
        Он утверждал, что шкаф старинный, сделанный рукой знаменитого мастера. Инне он показался просто старым. С растрескавшимся от старости лаком, почерневшими по углам зеркалами, скрипучими петлями. Вид его нагонял на нее еще большую тоску. И в зеркала она старалась не смотреться.
        А сейчас вот посмотрела. И увидела среднего роста худенькую девушку, кутавшуюся в длинный теплый халат. С невыразительным лицом, опухшими от слез глазами. Волосы были чистыми, распущенными по плечам. Но и они не представляли никакой значимой ценности в ее облике. Странно, что Кузьмич находил ее внешность замечательной.
        Может, он того — допился, в смысле? И в каждом чёрте ему видится ангел?
        С первого этажа потянуло запахом жарившегося бекона. Инна поморщилась. Этот мужик гробил себя не только водкой. Он еще отвратительно неправильно питался. Все старался пережарить до хруста. Сильно посолить. Поперчить. Полить майонезом и кетчупом. На завтрак ничего, кроме жареного бекона и яиц, не употреблял.
        — Вы так загнетесь лет через пять,  — предрекла она ему вчера за ужином.
        — Никто не знает, кто когда загнется, Инна,  — произнес он с беспечной улыбкой.
        Тут же понял, что сморозил что-то не то, и примолк. И доедал магазинные пельмени с майонезом уже молча. Сегодняшний завтрак будет обычным: жареный бекон, жареная картошка, маринованные покупные огурцы.
        Желудок Инны протестующе заныл. Он не привык к такой еде. На завтрак он привык получать молочную кашку. И слабо заваренный чай. И здесь она уже несколько раз себе ее варила и даже пыталась накормить этим Кузьмича. Он капризничал и не ел.
        Инна прошла в узкую дверь, за которой располагалась крохотная душевая, совмещенная с туалетом. Стены были непокрашенными. Пол просто залит бетоном. У хозяина так и не дошли руки доделать этот санузел. Но сантехника была установлена, причем не из дешевых.
        Она приняла душ, почистила зубы, зачесала волосы высоко наверх, скрутив «бараночкой». Вернувшись в отведенную ей спальню, надела спортивный костюм — очередной подарок Кузьмича. Он категорически не брал у нее денег. И пошла вниз, в кухню.
        — Доброе утро,  — поздоровалась она, входя.
        — Привет.  — Он не повернулся от плиты, энергично вымешивая деревянной лопаткой жареный картофель.  — Завтракать со мной будешь?
        — Завтракать буду, но готовить буду сама.
        Он потеснился у плиты. Она сняла с крючка маленькую кастрюльку, всыпала овсяных хлопьев, влила молока, поставила на свободную конфорку. Скосила взгляд в его сковороду. В самом центре картофельных долек плавился громадный кусок сливочного масла.
        — Вы себя просто убиваете,  — произнесла она со вздохом.  — Разве так можно, дядя Сережа? Вы же умный человек, должны понимать.
        — Понимаешь, Инна…  — его рука с зажатой в ней деревянной лопаткой повисла в воздухе.  — Если я так сразу, вдруг, посажу свой организм на правильное питание, лишу его канцерогенов и всякой другой дряни, он не выдержит. Он примется мне мстить. Водки его лишил! Так еще и пожрать не дам как следует! Он отомстит мне какой-нибудь страшной болезнью. А этого допустить никак нельзя. Будут, обещаю, будут и кашки и творог. И может, даже и йогурты, хотя я их ненавижу! Но потом. Когда-нибудь потом. Вот увидишь.
        — Я? Увижу?  — Она методично помешивала разбухающие в молоке овсяные хлопья.  — Сомневаюсь.
        — Почему? Ты куда-то собралась? Собралась меня бросить?
        Он скосил на нее взгляд. Она почувствовала на своей макушке его дыхание. И на пару минут задумалась.
        А хотела бы она остаться здесь — в его небольшом, не до конца обустроенном холостяцком доме? Доме, стоящем поодаль от другого жилья, почти на берегу старого озера, снабжающего округу полчищами комаров и развлекающего жителей лягушачьим хором? Смогла бы каждый день просыпаться в этом месте, засыпать? Даже не беря в расчет какие-то отношения между ними, которые со временем могли возникнуть. Просто, без отношений, просто в этом доме смогла бы остаться навсегда?
        Странно, но ответ «да» всплыл слишком быстро. Он буквально выпрыгнул, как поплавок удочки из темной озерной воды.
        Странно…
        — Я не собираюсь вас бросать, дядя Сережа. Вы прекрасно знаете, что собираться мне как бы некуда, но…
        — Но?
        Он подхватил сковороду с огня, отнес ее на стол, поставил на деревянную подставку.
        — Вы же умный человек, вы понимаете, что прятаться долго не получится. Они все равно найдут меня.
        — Кто?  — спросил он тихим голосом.
        И она снова почувствовала на своей макушке его осторожное дыхание. Значит, он подошел слишком близко и замер за ее спиной, и рассматривает ее шею и уши. И она покраснела. Как бывало уже не раз, когда она вдруг замечала, что он смотрит на нее как на женщину, а не как на друга. Ее это не пугало. Ничуть. Ее это волновало. Это было запретным и…
        — Не одни, так другие,  — оборвала она свои неправильные, неуместные мысли.  — Кто быстрее, не знаю. Но это вопрос времени. Вы же понимаете это? Моя участь предрешена. Приговор мне подписан.
        — Инна.
        Его голос сделался тихим-тихим, руки вдруг легли на ее худенькие плечи, а лоб уткнулся в ее макушку.
        — Я не отдам им тебя!  — прошептал он. И его дыхание защекотало ее шею.  — Я не позволю им тебя у меня отобрать. Ты ни в чем не виновата. Ты жертва обстоятельств! Ты ничего не знала! В органах поймут.
        — Я смогу это доказать?
        Она выключила газ, прикрыла кастрюльку крышкой, повернулась к нему. Глянула в глаза, сохранившие невероятную ясность и чистоту радужки после стольких лет запоя. И повторила:
        — Я смогу доказать? Смогу убедить их, чтобы они меня поняли и простили? Три, дядя Сережа. Три жертвы! Это… Это тянет на пожизненный срок. С учетом отягчающих вину обстоятельств. Вы же были следаком, вы же знаете. Мне никогда не оправдаться. Я даже не очень внятно помню лицо того человека, который забрал мой термос и передал мне тот, в котором, как оказалось, была взрывчатка. Что я скажу?! Что ко мне подошел какой-то дядечка, поменял термосы, попросил поставить сумку под стул впереди сидящей парочке. А когда я спросила: зачем?  — он ответил: они знают. Они ждут. Если честно, я подумала…
        — Что ты подумала?  — в который раз спросил он, заставляя ее повториться, чтобы это засело в мозгу, чтобы не ушло оттуда при перекрестном допросе, если он вдруг случится.  — Ну! Что? Только быстро отвечай!
        — Я подумала, что это какой-то особенный чай.
        — В смысле, особенный? Почему именно чай?
        — Так термос открывали потом. Пристав открывал. Кипяток, аж дымился. И пахло травами. Я подумала, может… Может, им передали какие-то препараты запрещенные, растворенные в этом чае. Которые дядя не может сам пронести в зал. На него же там было все внимание. Он какой-то важный был свидетель. Но, правда, сильно нервный. Вот я и подумала.
        — То есть ты сразу подумала про наркотики, которыми мог быть разбавлен чай?
        — Да,  — ответила она, тут же погружаясь в воспоминания. И повторила уже тверже:  — Да. Точно. Я сразу подумала про наркотики.
        — Почему? Что заставило тебя так подумать?
        — Человек, который мне позвонил.
        — Что за человек?
        Этот разговор у них уже имел место. Но был просто разговором. А сейчас он вел допрос. Как если бы вел его в своем бывшем кабинете.
        — Отвечай! Инна!
        — Олег… Олег Казаков…  — Инна покусала губы.  — Когда-то давно мы жили с ним в одном городе. Как-то зависли в ночном клубе. Накануне нашего отъезда на учебу. Веселились. Очень круто было. А потом вдруг маски-шоу. Всем предложили выложить запрещенное на стол. И он сунул мне в задний карман джинсов что-то и велел валить. Сказал, что я беспрепятственно пройду мимо охраны. Меня просто не заметят. Я и прошла.
        — Что было в кармане твоих джинсов?
        — Какие-то таблетки. Экстази или что-то в этом роде. Не знаю. Никогда не употребляла. Не знаю.
        — Что было потом?
        Он вел себя как самый жесткий следователь. Выстреливал вопросами, не давая опомниться. Он, как никто, понимал, что если ее возьмут, будет еще хуже.
        — Потом я пару раз выполняла какие-то его поручения. Что-то брала, что-то передавала. Не вникала, что именно. Затем я уехала и почти забыла о нем. И вдруг мне звонит одна знакомая девочка и говорит, что его будут судить. Что Казакова и его людей взяли с крупной партией. И что им грозят большие тюремные сроки.
        — Что сделала ты?
        — Я поехала в свой город. И пошла на суд. И слушала все, что говорили свидетели. Что говорил прокурор, адвокаты, судья. Но сильно меня поразила речь самого Олега. Он будто ко мне обращался. Будто мне советовал быть умнее его и не совершать его ошибок. Не в смысле не совершать преступлений, а в смысле совершать их, но быть изворотливее.
        — А вот этого повторять не следует, если тебя спросят,  — прервал он ее.  — Идем к столу, Инна.
        Она вылила кашку в глубокую тарелку, взяла ложку, села напротив него. Он тут же начал есть прямо со сковороды.
        — То есть ты подумала про наркотики, потому что тебе позвонил Олег Казаков, который был осужден за это? Правильно я понимаю?
        — Абсолютно! Особенно времени не было размышлять. Попросили передать дяде сумку с чаем и бутербродами. Я и передала. То есть поставила прямо под его стул. Но дядя, кажется, даже не ждал никакого подарка. Мелькнула мысль, что это подстава. Что важного свидетеля хотят нейтрализовать. Я нагнулась и тут же получила пинок в бок. Какая-то девка меня пнула. И… И тем самым спасла мне жизнь. Я упала между рядами и быстро поползла. И буквально через мгновение взрыв. Он не был сильным. Но… Но убил троих. Это ужасно!  — Инна уронила голову на сложенные на столе руки. Всхлипнула.  — На мне четыре жизни! Четыре загубленных жизни! Эти трое и мама. Они все погибли из-за меня. Я виновата. Мне нет прощения.
        — Я бы так не сказал,  — без особой уверенности произнес Сергей Авдеев.
        А про себя подумал, что шансов оправдаться у нее почти нет. Они почти нулевые. Сейчас, он предполагал, все силы брошены на то, чтобы по горячим следам раскрыть резонансное преступление. Наверху требуют результатов. Исполнители впечатывают каблуки в землю, пытаясь отыскать хотя бы исполнителя. То есть ее. Когда ее возьмут, то станут так прессовать, так ломать, что шансов оправдаться почти не будет.
        Кроме одного.
        — Явка?! С повинной?!  — Она резко выпрямилась, уставилась на него как на глупца.  — Да вы что, дядя Сережа! Вы в своем уме! Я там суток не проживу! Меня убьют!
        Спорить было глупо. Ее не оставят в живых. Она наивная неосведомленная исполнительница, которая должна была погибнуть во время взрыва. А она вдруг осталась жива. Это недопустимо. Через нее могут выйти на того, кто отдал ей приказ. А через него на заказчика. Конец цепочке.
        — Да, согласен. Шансов выжить там — ноль. Но должен быть! Должен же быть какой-то выход!
        — Да. Мне надо найти убийц моей матери и… И наказать их.  — Ее губы задрожали.  — Не знаю как, но надо их наказать.
        — Какая же ты дурочка, Инна! Какая же ты дурочка.  — Он тяжело вздохнул, дотянулся до нее через стол, слегка сжал ее острый локоток.  — Это преступное сообщество. Уголовники! Как ты собралась бороться с ними? Кулаками? Шансов нет.
        — У меня вообще нет шансов, дядя Сережа.  — Она глянула на него с благодарностью сквозь слезы, застилавшие глаза.  — У меня нет шансов оправдаться. Нет шансов выжить. То, что я здесь, у вас — не спасение. Это лишь отсрочка. И вы лучше меня это понимаете. Вы же умный. А знаете…
        Она широко улыбнулась сквозь слезы, и глаза ее заблестели почти счастливо. Хотя губы без конца горестно ежились. А он подумал, что так бывает только в солнечный дождь. Когда с неба льет, а солнце светит. И в непогоду не верится. Как не верилось в страшный конец жизни этой глупой запутавшейся девчонки.
        Конечно, бывшие коллеги возразили бы ему. И указали бы на факт подлога при оформлении квартиры в собственность. И на кое-какие преступные шалости по оказанию услуг наркодилерам. На что он бы им ответил:
        — А кто без греха? Кто хоть раз в своей жизни не совершал противоправных действий? Кому хоть раз в жизни не удалось скрыть это?
        Если за это всех закрывать, то тюрем бы не хватило. Так бы он закончил.
        — А знаете, я не боюсь умереть,  — закончила она с улыбкой сквозь слезы.  — Но очень бы хотелось, умирая, прихватить с собой какую-нибудь сволочь. И вас не подставить хотелось бы тоже. Только пообещайте мне, дядя Сережа, одну вещь. Пообещайте!
        — Обещаю,  — еле выговорил он.
        Вот не думал, не гадал, что такими страданиями наполнится его душа к сорок пятой его годовщине! Страдал, маялся какой-то непонятной любовью к Машке, а оказывается, и представления не имел, что это такое — любовь! Никогда прежде не саднило в горле от переживаний, не болело в груди и не сжималось от жалости. И никогда он прежде не задыхался от восторга, глядя на Машку. А вот на девчонку эту смотрит и задыхается. И петь, невзирая на трагизм ситуации, хочется.
        Расскажи кому, скажут — допился!
        — Обещайте мне больше никогда не пить, дядя Сережа,  — прошептала Инна горестно.  — Вот я умру когда, вы больше не пейте. Никогда. Обещаете?
        — Девочка! Девочка, ну что ты такое говоришь?!
        Он с грохотом уронил ложку на стол, сорвался с места, подлетел к ней, подхватил со стула, прижал к себе. Неправильно, неприлично прижал, как Машка бы охарактеризовала.
        — Не смей. Слышишь! Не смей думать о смерти!  — шептал он ей на ухо, целуя ее волосы, пахнущие его травяным шампунем.  — Мы что-нибудь придумаем. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Мы спасем тебя!
        Инна задрала голову, подставила ему рот для поцелуя. Прошептала:
        — Вы такой хороший. Я почти влюбилась в вас. Так жалко, что у нас почти не осталось времени.
        — Молчи. Молчи. Молчи,  — выдыхал он, скользя губами по ее мокрым от слез щекам.  — Все получится. У нас все получится.
        Не получилось! У них не получилось даже поцеловаться как следует. Зазвонил его мобильный телефон.
        — Машка! О господи! Ну чего ей-то нужно от меня?!
        Сергей нехотя отстранился, отошел к окну. Телефон лежал на подоконнике.
        — Да, Маша, говори.
        Он включил разговор на громкую связь. Зачем? Сам не понимал. Может, хотел продемонстрировать этой загнанной в угол девчонке наивысшую степень доверия? Лучше бы он этого не делал, идиот!
        — Она у тебя, Кузьмич?  — еле слышно прозвучал голос давней подруги, таким он был напуганным.  — Только не говори, что они не ошибаются и она у тебя?
        — Ты о ком?  — с наигранной бравадой отозвался он и даже сделал попытку хохотнуть.  — Маша, ты в себе?
        — Значит, у тебя. Значит, они не соврали.  — Маша заплакала, громко всхлипывая.  — Прости меня, Кузьмич! Прости дуру старую! Втянула тебя в скверную историю.
        — Слушай, дура старая, ты можешь сопли не лить и нормально высказаться?
        У него так все болезненно сжалось внутри. С похмелья так никогда не болело, как теперь. Он боялся смотреть на Инну, застывшую столбиком возле его обеденного стола. Он просто боялся! Потому что Машка просто так слезу не пустит. Не заставить!
        — У меня полчаса назад были серьезные люди. С удостоверениями. Целых трое. Они ищут ту самую девчонку, по просьбе которой я звонила, когда была на экскурсии. Кузьмич, все очень, очень скверно!
        — Что ты им сказала? Почему они пришли к тебе?
        — Кто-то из ее соседей видел тебя с ней. Видел твою машину в ее дворе. Запомнил номера. И цвет. Марку не запомнил. Похожих машин набралось десятка полтора. Они начали все проверять. Вышли на тебя. Хотели поначалу отбросить твою кандидатуру, учитывая твой послужной список. А потом… Потом пробили твой телефон, а там только мои звонки. С жуткими временными промежутками. Пробили мои звонки и обнаружили, что я звонила по двум номерам… По двум чертовым номерам, которые…  — Машка заревела в голос.  — Прости меня, Кузьмич! Прости! Я подставила тебя!
        — Маша, не реви. Я что-нибудь придумаю.
        — Если она у тебя, пусть бежит. Они поехали к тебе. От меня к тебе. У вас минут десять, пятнадцать, не больше. И не стой столбом, Кузьмич! Действуй!
        Маша отключилась.
        — Тебе надо уходить,  — проговорил он, еле сумев повернуть голову в сторону девушки.  — Быстрее! Через заднюю дверь. По тропе, к озеру. Через двести метров свернешь влево. Потом через сто вправо и еще раз вправо. Там есть пещерка. Ты уместишься. Ночью я приду к тебе с вещами и деньгами. Мы что-нибудь придумаем.
        — А может, не стоит?  — Она так сильно дрожала, что еле держалась на ногах.  — Я не смогу!
        — Быстро, быстро, быстро, Инна! Уходи!..
        Она метнулась наверх, схватила в охапку свои вещи, документы, наличность, сунула в рюкзак, который он стащил с полки шкафа и подставил ей.
        — Никуда оттуда не уходи. Ночью я приду. Все, беги…
        Как только задняя дверь хлопнула, он снова сел к столу. Взял в руки ложку и принялся черпать остывшую картошку, запихивая ее в рот большими порциями. Он медленно жевал и считал про себя. Считал минуты, поделенные на ее шаги. Сопоставлял со своими шагами, которыми обычно покрывал расстояние до пещерки, в которой прятал нехитрую рыболовную снасть, чтобы не таскать ее все время из дома.
        Она успеет. Она успеет. Она все успеет…
        Глава 22
        Поминки по Дине, устроенные тестем в его доме, были совершенно неуместны. Они, во-первых, не были приурочены ни к одной отведенной церковью дате. Во-вторых, назначены были на середину недели, а это рабочий день у него и последняя учебная неделя у Тараса, а парень и так пропустил много дней после смерти матери.
        Глеб нехотя собирался. Нехотя изображал скорбь. Ему больше удавалось изображать печальную задумчивость. Сиди себе, помалкивай, время от времени грустно вздыхай. Так вздыхать можно было и по Дине, и из-за мозоля на левой пятке, который тревожил третий день.
        А вот скорбь изображать не выходило.
        Надо было плакать, без конца вспоминать, восклицая, какой Дина была хорошей и славной девочкой. У тестя выходило, потому что он Дину любил. Потому что она была его дочерью. Любимой дочерью.
        Глеб настолько притворяться перед тестем не мог. Тем более что Дина последние месяцы его просто изводила. Она сводила его с ума своими придирками, подозрениями, бесконечным нытьем. Он настолько остыл к ней, что даже не мог вспомнить, а любил ли он ее вообще когда-то. А эти ее участившиеся разговоры о разводе! Это же с ума сойти можно было. Она без конца ему угрожала. Ему, его карьере. И это после всего, что он сделал для своей семьи. После ситуации, в которую они попали по милости…
        — Радуешься небось?  — вдруг вскинул на него покрасневшие от слез глаза тесть.  — Вижу, радуешься! Можешь даже своей башкой не трясти, зятек! И так все видно.
        — Альберт Вадимович, прекратите.  — Глеб недовольно поморщился, перевел взгляд на притихшего сына.  — Тарас, ступай в сад. Подыши воздухом.
        — Пап, там дождик льет. Ты чего?  — возразил сын, но со стула сполз и к выходу из гостиной направился.  — Я в маминой детской комнате посижу. Дед, можно?
        — Конечно, Тарас. Конечно.  — Голова тестя слабо качнулась, подбородок уткнулся в грудь, и тесть снова заплакал.  — Девочка моя… как же мне тебя не хватает! Как же так могло случиться!
        Глеб осторожно положил вилку на край тарелки. Он еле-еле впихнул в себя рыбный салат. Нет, вкус у салата был отменным. Аппетит никуда не годился.
        Какой аппетит под пристальным взглядом рыдающего тестя!
        — Вы знаете не хуже меня, Альберт Вадимович, что Дина попала в эпицентр взрыва совершенно случайно. Что покушение готовилось на ее двоюродного брата. То бишь вашего племянника, который не мог пропустить мимо себя ни единого скандала!  — Против воли голос Глеба зазвенел негодованием.  — Мало ему было одного дела с бандой коррумпированных чиновников, так он и в ресторанной драке ухитрился засветиться. И там нашел приключения. А Дина! Дина зачем с ним пошла?! Что ее заставило потащиться с братом в этот зал судебных заседаний?! Только-только свободно вздохнули после одного злополучного происшествия, как…
        — Гибель подростка под колесами твоего внедорожника ты называешь злополучным происшествием?  — противным скрипучим голосом отозвался тесть.  — Не горем, не бедой, а злополучным происшествием. Да ты циник, Глеб. Как я в тебе ошибся, однако!
        — Я вас умоляю, Альберт Вадимович. Сказал и сказал, чего к словам цепляться?
        Глеб нервно дернул уголками рта, пытаясь улыбнуться.
        Он мог бы, конечно, послать этого старика ко всем чертям. Скомкать салфетку, встать, забрать сына и уехать домой. Но сын не понял бы такого отношения к его дедушке. И спросил бы потом с него: а почему он так? Ну и старик, невзирая на то, что давно отошел от дел, обладал странным влиянием на ход некоторых событий. Мог как помочь, так и нагадить. И в преддверии выборов ссориться с ним не следовало.
        — Вам известно не хуже меня, чего мне стоило замять скандал,  — добавил Глеб шепотом, с опаской посматривая на дверь, за которой скрылся Тарас.  — Чего мне стоило найти человека, который взял на себя вину.
        — Понятно,  — согласно кивнул тесть, потянулся к рюмке с водкой, поднял ее.  — Давай помянем светлую душу доченьки моей. Или не желаешь?
        Глеб со вздохом налил себе водки.
        Ведь знает, старая сволочь, что он за рулем. Знает, что рабочий день в разгаре. И он к тому же планировал сегодня еще появиться на своем рабочем месте. Потому что разговор с Юлей следовало провести незамедлительно. Она вдруг вечерами сделалась жутко занятой. Перестала отвечать на его звонки. Перестала врываться в его кабинет без доклада. Поначалу это нравилось. Сейчас насторожило. И он планировал сегодня с ней серьезно поговорить.
        А этот старый дед, не выпускающий вожжей влияния из своих артритных рук, вынуждает его пить водку. Белым днем! И попробуй, откажись. Сразу углядит в его отказе крамолу. И… нагадит.
        — Пусть земля ей будет пухом,  — тихо проговорил Глеб и выпил, не чокаясь, до дна.
        — Пусть,  — кивнул тесть и тоже выпил. Тут же налил еще.  — Давай сразу, чтобы не согрелась.
        Снова выпили. Потом еще по одной.
        — Все, мне хватит. Альберт Вадимович, вам тоже не надо. У вас же сердце больное,  — решил Глеб продемонстрировать заботу сильно захмелевшему старику.
        — Ну и помру, кому от этого худо? Тебе, что ли, зятек? Только обрадуешься.
        — Ну, о чем вы таком говорите, Альберт Вадимович? Ладно на меня злитесь, непонятно за что,  — возмутился вполне искренне Глеб.  — О внуке подумайте!
        — А я о нем только и думаю, Глеб. И все, чем владею, подписал уже ему. Все! И Дина, умница моя, тоже все ему подписала. Вот вскроют завещание, узнаешь сам.
        Оп-па! Вот это новость!
        Глеб окаменел. Он был уверен, что завещания нет. Дина ничем не болела. Никогда не заговаривала о смерти. Зачем завещание? А оно, вон оно как! Завещание, значит. Все Тарасу! Супер, молодчина жена! Респект тебе там — на том свете!
        Все сыну достается, да? И половина дома, в котором они живут. И часть бизнеса, которым Дина владела на паях с отцом. И две огромные квартиры в центре города. Счета в банке.
        Ай да сука! Ай да удар ниже пояса! Хорошо, сыну пятнадцать лет. До совершеннолетия он как-нибудь сумеет распорядиться по-своему всем, что оставила Тарасу мать. А если бы мальчишка был совершеннолетним?! Что тогда? Глеб бы по миру пошел?!
        Ай да сука…
        — Меня не интересуют условия завещания, Альберт Вадимович.  — Глеб грустно улыбнулся, спасибо водке, помогала играть.  — Мне ничего не нужно. Я люблю работать. Зарабатывать. Мне хватает, вы же знаете.
        — Знаю,  — тесть уставил на него плывущий хмельной взгляд.  — Это я так тебе сказал, на всякий случай. Чтобы знал, что если это ты организовал покушение на Дину, то зря старался.
        — Господи ты боже мой!  — вскричал Глеб, вскакивая.  — Вы, простите, в своем уме, Альберт Вадимович? Что вы такое говорите?! Я никогда бы… Я бы никогда даже думать не посмел о таком! К тому же покушались на вашего племянника. Вы же знаете. Вам же говорили!
        Он почти задыхался от ненависти к этому старику. Или от водки почувствовал удушье. Пришлось ослабить узел галстука. Вот уж действительно, не знаешь, откуда ждать неприятностей. Ведь если старику взбредет в голову что-то, он непременно доведет дело до конца. В смысле расследование. Свое собственное расследование.
        О господи, только не это! Ему одного скандала хватило за глаза. Еле-еле отмылся перед лицом общественного мнения. Так теперь выдумки выжившего из ума тестя нарисовались.
        — Даже думать не смейте о подобном. И еще…  — Глеб поднялся из-за стола, наклонился в сторону тестя.  — Не смейте засирать мозг мальчишке.
        — Ишь, как заговорил,  — отозвался тесть через минуту, не отрывая взгляда от портрета дочери с траурной каемкой, стоявшего прямо перед ним.  — Слышишь, дочка, как осмелел твой наглый муж? Наверняка боится, что его опеки родительской лишат. Боится, боится. Ведь тогда тю-тю, плакали денежки. Что скажешь, Дина? Устроить ему веселую жизнь, а?
        — Ой, да идите вы к черту! Со своими деньгами, со своим старческим маразмом. Тараса я вам не отдам. Достаточно уже Дины. Вы ей очень удачно жизнь сломали, избаловав до неприличия. Тараса я вам не отдам.
        Глеб скомкал накрахмаленную льняную салфетку. Швырнул ее на тарелку со следами рыбного салата. Пошел к двери.
        — А у тебя никто и не спросит,  — прошипел ему в спину тесть.
        — У меня не спросят, спросят у Тараса. Он взрослый мальчик.  — Глеб склонил голову, остановившись возле двери. И повторил задумчиво:  — Он взрослый мальчик. У него никого, кроме меня, нет.
        — Есть еще я, не забывай.  — Альберт Вадимович взял в руки вилку, принялся рассматривать ее зубья на свет.  — Я еще достаточно здоров и влиятелен, чтобы требовать опеки над несовершеннолетним внуком. И я все время дома. И я не сплю со своими подчиненными прямо в своем рабочем кабинете.
        Старая сволочь! Старая сволочь! Что он себе позволяет? Как он смеет вообще? Как смеет сомневаться в его отцовских чувствах? Как смеет угрожать? Здоров он, влиятелен! Сегодня здоров, а завтра нет. Сегодня влиятелен, а завтра руки никто не подаст. Так бывает…
        — А еще бывает, что старики умирают в собственных постелях. Просто по причине внезапной остановки сердца,  — выпалил он, поглаживая голую спину Юли между лопатками.
        — Ну уж, Глеб. Это как-то слишком,  — она заворочалась в его руках, привстала на локте.  — Не надо так жестоко.
        — В каком смысле?  — Он глянул в ее темно-синие, как морская вода, глаза, подергал за прядку волос.  — Ты о чем сейчас?
        — Я о внезапной кончине твоего тестя, которую ты планируешь.
        — Да ты что!  — притворно испуганно ахнул он и рассмеялся:  — Ничего я не планирую, тьфу-тьфу-тьфу. Но ему за семьдесят, Юля. Не может же он жить вечно. Никто вечно не живет.
        — Никто,  — ответила она ему осторожной улыбкой.  — И никто в здравом уме не отдаст мальчишку старику. Невзирая на его влияние. Прежнее влияние.
        — Он и сейчас кое-что может.
        — Ой, да брось!  — Она скроила комичную мордочку, будто попробовала кислого.  — Что он может?
        — Гадить, к примеру.
        — Гадить он, Глеб, сможет скоро только под себя. Его время ушло.  — Она перекатилась с живота на спину, с хрустом потянулась, зевнула.  — Так что не бери греха на душу. Не желай ему скорой кончины.
        — Да я ничего такого. Просто мысли вслух.
        Он с удовольствием рассматривал тело любовницы. Он вдруг понял, что соскучился. И что в ее словах об их общем совместном будущем, после которых между ними повеяло холодком, есть что-то правильное. Действительно, их затянувшиеся тайные отношения должны прийти к логическому завершению. Они должны либо легализовать их, либо расстаться. Расставаться он с ней не хотел.
        Это точно.
        — Мысли или мечты?  — погрозила она ему пальчиком.
        — Нет, не мечты. Просто мысли. Просто мысли,  — повторил он громким шепотом, привстал на локтях и, склоняясь над ней, спросил:  — А ты не хочешь мне рассказать, где провела несколько вечеров минувшей недели, дорогая? Дома тебя не было. Об этом мне совершенно точно известно. Итак, где ты была?
        Глава 23
        Наверное, ему не следовало этого делать. Он не должен был так подставляться. Снова заставлять жену нервничать. Снова ставить под удар воцарившееся в семье, пускай и мнимое, спокойствие. Но просто сидеть дома, читать умные правильные книги и ждать чего-то он тоже не мог. Ему надо было как-то действовать. Что-то делать. Как-то обезопасить себя, защитить семью.
        Хотя метод, избранный им — он понимал,  — совершенно никчемен. Но другого у него просто не было.
        — Что вы тут делаете, Киселев?
        Следователь, который вел его дело, с изумлением уставился на него. Правильнее, он вытаращился на него, будто он заявился в его кабинет голышом.
        — У меня к вам дело, Иван Степанович.  — Он приложил руку к груди.  — На пять минут. Больше не отниму.
        — Хорошо, хорошо, говорите,  — следователь недовольно сморщился.  — Приговором, что ли, недовольны, Киселев? Так поверьте, в данной ситуации, учитывая обстоятельства, вы отделались легким испугом.
        — Согласен,  — он смиренно улыбнулся.  — И я не по своему вопросу, Иван Степанович.
        — А по чьему же?
        Иван Степанович заметно расслабился.
        Честно, этого человека он не ожидал здесь увидеть. Правильнее, совершенно не хотел.
        Трагедия семьи Киселевых его сильно задела. И напрямую, и косвенно.
        Напрямую — он взял с пострадавшей стороны приличную сумму денег. Но не тогда, когда она являлась пострадавшей, а тогда, когда против той стороны возбуждалось уголовное дело в связи с наездом на младшего Киселева на пешеходном переходе. Дело было скверным, грозило перерасти в грандиозный скандал в благородном семействе Панкратовых. И он взялся все это урегулировать, переговорив с Глебом Панкратовым в приватном месте, без лишних ушей.
        Панкратов оказался весьма щедрым в благодарности и накинул даже сверх того, что он запросил. И потом еще добавил, когда Иван Степанович вызвался подыскать подходящего человечка, способного взять вину на себя.
        Таким человечком стал его троюродный брат, страдающий неизлечимой болезнью. Он уже несколько раз пытался свести счеты с жизнью, но попытки его неизбежно проваливались по причине боязни страшного греха. К тому же очень уж ему хотелось перед своей кончиной совершить хоть какое-то доброе дело. И он плакал от счастья, когда Иван заключил с ним соглашение. И приговаривал:
        — В тюрьме, Ваня, подыхать все же лучше, чем на собственных загаженных простынях. Там на людях…
        Философию его Иван не разделял, не понимал, но был признателен, получив согласие. И обязал Панкратова обеспечить брата на пересылке всем необходимым. Так он косвенно коснулся дела Киселевых-Панкратовых. Не безвозмездно, конечно, тоже не безвозмездно.
        С семьи Киселевых он денег не тянул. Не имел никакого морального права. Ему их было в душе очень жаль. И он тайно порадовался, когда Киселев получил довольно мягкий приговор и со скамьи подсудимых отправился прямиком домой.
        И вот он вдруг снова здесь. Зачем, спрашивается, явился?
        — Иван Степанович, помогите.  — Киселев неуверенно улыбался, прижимая руку к груди.  — В изоляторе познакомился с одним мужиком. Правильный мужик, нормальный.
        — Угу.  — Он скептически опустил уголки рта.  — Туда только такие и попадают, Киселев.
        — Я не в том смысле. Я в другом.  — Киселев замялся.
        — В каком?
        — Ну… Помог он мне там. Заступился, когда прессануть меня пытались. Вступился за меня. Говорил со мной. Правильно говорил. О Боге.
        — А-а-а, тогда понятно.
        Иван Степанович откинулся на спинку рабочего кресла, расслабившись окончательно. Никакого отношения визит Киселева не имеет к подмене подозреваемых в деле с наездом на его сына. Волноваться причины нет. За сокамерника хочет попросить. Или передачу передать. Или на свидание рвется. А может, и то и другое вместе.
        — Как фамилия твоего благородного сокамерника?
        Киселев назвал.
        — Ну, сидит он еще. Суда ждет. А ты чего хотел-то? Адвоката ему оплатить? Так есть у него адвокат. Хороший адвокат.
        — Да знаю я про адвоката. Передачку ему хотел передать. Сигареты, сало, носки шерстяные. Там холод собачий. Бетон. А у него ноги больные.
        — Хорошо. Распоряжусь,  — следователь опустил взгляд в бумаги. Подождал. Визитер не уходил.  — Что-то еще?
        — А свидание нельзя устроить, Иван Степанович?
        — Свида-ание! Устрои-ить!  — Он хмыкнул, коротко глянул на Киселева.  — Нашел сводника.
        А про себя подумал, что мужик сильно сдал. От того, пышущего гневом, ненавистью и жаждой мести здоровяка, который выл, плакал, матерился и пытался дотянуться до шеи Глеба Панкратова через полчаса после аварии, почти ничего не осталось. Сильно исхудал Киселев-старший. Ссутулился. Взгляд потух. Борода какая-то нелепая прибавляла ему лет десять возраста.
        Сдал мужик, сильно сдал. И вопреки правилам, установленным самому себе, он снова пожалел Киселева.
        — Хорошо. Будет тебе свидание с твоим сокамерником. Что-то еще?
        — Нет, все, спасибо.
        Киселев попятился к двери, руку все так и держал у груди, словно безмолвную клятву давал.
        — Я распоряжусь,  — пообещал следователь.  — Позвонишь тогда, уточнишь дату.
        — Спасибо, Иван Степанович. Спасибо.
        Киселев исчез за дверью. И только тогда он встал с места и заходил по кабинету.
        Мысли. Его одолевали всякие нехорошие мысли.
        Что за блажь такая — напрашиваться на свидание с человеком, которого больше никогда в своей жизни не увидишь. Спасибо сказать?
        Возможно…
        Почему так долго ждал, освободившись в зале суда? В себя прийти не мог, душевные раны залечивал?
        Тоже возможно…
        А также возможно и другое.
        Он вернулся к своему столу. Снял телефонную трубку и набрал номер следственного изолятора. Попросил нужного человека к телефону.
        — Киселеву разреши свидание с одним из подследственных.  — Он назвал фамилию.  — Передачу еще прими.
        — Будет сделано, Иван Степанович.
        — Да, и на момент их свидания нужны уши. Сделаешь?
        — Конечно.
        — И обо всем потом доложишь.
        — Без вопросов, Иван Степанович.
        — Вот и ладно. Скажи… А там в самом деле холодно? В его камере? И правда носки шерстяные нужны? Ноги у него больные?
        — Ну да, ревматизмом вроде страдает. Застарелым. Ходка-то уже не первая. У наших с вами старожилов по букету болезней.
        — Это так.
        — Ну и в камере в самом деле нежарко. Не топим уже. Май заканчивается.
        — Ну, ты меня понял.
        — Так точно, Иван Степанович. Все сделаем.
        Он положил трубку. Дошел до окна, выглянул на улицу. Киселев медленно шел от управления в сторону автобусной остановки. Пешком явился? Не на машине? Ах да! Забыл совершенно, его же прав на управление транспортным средством лишили на два года.
        Он смотрел в его сутулую спину, обтянутую темной футболкой, не отрываясь.
        Что? Что на уме у этого человека, пережившего страшную беду? Беду, страшнее которой, по его мнению, в жизни нет и быть не может. Что он задумал? Зачем он рвется на свидание? Что-то узнать, о чем-то спросить или поблагодарить своего бывшего сокамерника?
        Только — вопрос — за что поблагодарить? За то, что помог ему пережить тяжелые недели заключения? Или за то, что тот сумел найти способ отомстить за него?
        Иван Степанович едва слышно выругался.
        Он знал о взрыве в момент заседания. Знал, кто там погиб. Но ни разу до сегодняшнего утра не проводил никаких параллелей. А тут вдруг будто в темечко стукнуло.
        В самом деле, почему следствие исключает вероятность того, что взрыв был направлен на Панкратову? С чего решили, что взорвать хотели ее брата? Только по той причине, что он являлся важным свидетелем в одном громком деле? Так чего его тогда не охраняли до суда? Почему позволили вольничать и принимать участие в ресторанных разборках?
        Нет, что-то тут не то. Как-то кособоко выглядит версия с покушением на важного свидетеля.
        Иван Степанович положил пятерню на затылок, слегка нахмурился.
        Ну да, да, он и сам поначалу разделял точку зрения коллег, занимавшихся расследованием громкого дела. Но теперь, после того как к нему пожаловал Киселев с неожиданной просьбой, он стал думать несколько иначе. И если из следственного изолятора поступит информация, подтверждающая его подозрения, то он может запросто идти на доклад к начальству. И это будет означать…
        Да, это будет означать прорыв в следственных действиях. И все благодаря ему. Это будет означать, что он может быть замечен и впоследствии поощрен.
        Да, такое может быть запросто. Но тс-с, пока молчок. Пока нет никаких сведений, подтверждающих его подозрения, надо просто держать язык за зубами. Через два дня состоится свидание Киселева с бывшим сокамерником по следственному изолятору, вот тогда и поглядим, что из всего этого можно вытянуть.
        Надо ждать звонка.
        Звонок раздался, когда он меньше всего его ждал. Иван, вернувшись домой около восьми вечера, уже успел поужинать, принять душ, забраться под одеяло, прижаться к теплому боку жены. И тут звонок на мобильный. Настойчивый звонок, с номера, которого не было в его справочнике.
        Он нехотя выбрался из-под одеяла. Нашарил тапочки, пол был холодным. Вышел из спальни, плотно закрыв за собой дверь. И только тогда ответил:
        — Да.
        — Иван Степанович, извини, что так поздно. Замотался. А завтра в командировку. Времени совсем не будет. Разбудил?
        — Ничего. Нормально.
        Он схватил с вешалки куртку, надел прямо на майку и вышел на лоджию. Это было хорошее место. Здесь можно было говорить в полный голос. Жену не разбудить, потому что ничего не было слышно. Он не раз проверял.
        — Ну! Не тяни.  — Иван Степанович сел в плетеное кресло с наброшенным на него байковым одеялом. Тут же обернул им голые коленки.  — Я весь внимание.
        — Был сегодня ваш клиент на свиданке.
        — Угу, и?
        — Я сам контролировал ситуацию и особо не торопил. Пусть, думаю, наговорятся.
        — Молодец,  — похвалил Иван Степанович и повертел головой в поисках пепельницы.
        И тут же спохватился. Он уже год как не курит. И пепельница давно исчезла с лоджии. Вместе с дежурной пачкой сигарет и зажигалкой. И даже запах давно выветрился. Но рука нет-нет да принимается шарить по столику в поисках запретной забавы.
        — Так вот, Иван Степанович, разговор-то шел о каком-то деле. Конкретно не оговаривалось, но, думаю, вы в теме.
        — Так, стоп, дорогой. Давай мне в лицах и со всеми подробностями. Идет?
        Он прихватил пальцами собачку от молнии на куртке и принялся таскать ее вверх-вниз. Хоть чем-то руки занять.
        — Идет. В общем, Киселев ваш поздоровался, спросил, передали ли ему передачу. Спросил про носки, печенье, чай. В общем, всякая вежливая ерунда. Тот ответил, что все в порядке, поблагодарил.
        — Дальше?
        — А дальше начинается самое интересное, Иван Степанович.
        — Не томи!
        — Ваш Киселев спрашивает, мне кого-то надо поблагодарить? Тот спрашивает: за что? Киселев: за хорошее дело, о котором я даже не просил. Второй отвечает: раз не просил, кого и за что благодарить собрался, брат? Киселев: кто-то сделал то, с чем я не справился. На что, мол, духу не хватило. Второй отвечает: не духу тебе, брат, не хватило, а выдержки и мозгов. И спрашивает: слышал про блюдо, которое лучше есть холодным?
        — Это он про месть!  — вырвалось у Ивана Степановича, бегунок от молнии в его руках на мгновение замер.
        — Так точно. Сомнений нет.
        — И что дальше?
        — Тот второй говорит: кто-то хорошо остудил. Киселев спрашивает: кто. Тот — не знаю. Киселев снова пристал, кого хоть благодарить должен за помощь такую. А второй отвечает: ты вообще ни при чем. Никто тебе помогать даже не собирался. Тут вообще другая история.
        — Да?  — Вздох разочарования был таким сильным, что качнул листья бегонии, стоявшей на столике.  — Значит, все-таки все было направлено против важного свидетеля.
        — Не знаю, Иван Степанович. Разговор потом начался какой-то пустой. Никчемный. Потом про церковь все больше. О книгах церковных. Но вот когда они прощались и Киселев снова начал благодарить своего бывшего сокамерника, тот как будто невзначай обронил: врагов, говорит, не ты один. Видимо…
        — Что?!
        — Да, точно, так и сказал. Видимо, говорит, врагов — не ты один. Быстро так, почти скороговоркой. Я еле разобрал. И все, и молчок. Но, думаю, Киселев его понял.
        — Да, думаю, понял.
        — На этом все, Иван Степанович.
        — Спасибо, спасибо тебе. Счастливо съездить в командировку. За мной должок.
        Простившись, Иван Степанович отключил телефон, сунул его в карман куртки и задумался.
        То, что сообщил ему человек из следственного изолятора, могло быть прорывом. А могло быть и ничем. Конкретного ничего Киселеву бывший сокамерник не сообщил, лишь снял с него подозрения в причастности к акту мести. Да, Киселев чист. А вот против кого был направлен взрыв, так и не прояснилось.
        Так что соваться на доклад к начальству и путаться под ногами у серьезных людей, занимающихся расследованием, смысла нет. Пока нет. Может, следует самому тихонько понаблюдать, а? Только вопрос — за кем?
        Глава 24
        Он выставил его сегодня из своего кабинета в совершенно неподобающей форме. Игорь с силой стиснул челюсти. Он даже не выставил его, он вышвырнул его как безродного щенка. Только что под зад не пнул коленом. Как это прозвучало-то, дай бог памяти?
        — Ступай на место, Игорь. На свое место!  — Панкратов поиграл желваками на скулах.  — И жди, когда я тебя вызову. Не смей заходить. Пока я тебя не вызову. Ты меня услышал?
        — Услышал, Глеб Сергеевич.
        Из кабинета Игорь выходил нарочито медленно. Пусть не думает, что он так уж его боится. Что так уж беспрекословно подчиняется. Шел черепашьим шагом, зная, что Глеб еле сдерживается, чтобы не запустить ему дырокол в спину.
        А с чего все началось?
        С улыбки, которой Юлия Владимировна наградила Игоря, когда он подавал ей кофе. С многозначительной, ласкающей улыбки, на которую он тут же, осмелев, ответил. Может, не следовало так раскрепощаться? Он, получается, бдительность утратил, подыграв ей?
        Да, нехорошо вышло. Глеб же не дурак. Он заметил их игру. И может, даже о чем-то таком догадался.
        Плевать!
        Или все же нет? Не плевать?
        Юлька — она шлюха. Умная, образованная, политически подкованная, но все же шлюха. Она и через Глеба перешагнет, когда необходимость возникнет. И про Игоря не вспомнит, если прозвучит сигнал опасности. Да что там! Она о нем забудет даже безо всяких сигналов.
        Кто он такой вообще? Помощник ее любовника, с которым она переспала пару раз. И которому доверила часть своих тайных планов. А существовали эти планы или нет, кто знает? Может, это вообще часть ее игры. И зачем она только сегодня устроила это представление? Зачем начала на глазах Глеба ему так зазывно улыбаться? А он, как дурак, повелся и ответил ей. Где его природная осторожность? Куда подевалась? Под юбкой у Юлии Владимировны осталась?
        Идиот! Обругав себя, Игорь сел за свой рабочий стол и погрузился в работу. Он так старался, что почти не заметил, как Юля вышла из кабинета Панкратова. Почти.
        — Работаешь, Игореша?  — промурлыкала она едва слышно, остановившись в самом центре приемной.
        Она, впрочем, всегда там останавливалась. Ее хорошо было видно от его стола. Свет удачно падал на ее лицо. Для демонстрации собственной пригожести лучшего места в этом помещении ей было не найти.
        — Да, Юлия Владимировна, работаю.  — Он едва взглянул на нее.
        Задерживать на ней взгляд было опасно. Она была бесподобна сегодня. Светло-серая юбка до колен не обтягивала ее бедра, она их обнимала! Бирюзового цвета шелковая блузка без рукавов с застегнутыми до самого подбородка пуговками. Нежный шелк скользил по ее телу, не пряча его, обнажая. Он видел каждый изгиб, каждый контур. Вроде и пристойно одета, а буквально — голая!
        Он чуть не застонал, почувствовав возбуждение. Эта девушка знала о своем тайном оружии. И умело им пользовалась.
        — Ты не сердись на Глеба. Он немного нервничает,  — проговорила Юля негромко.
        И многозначительным взглядом прошлась по периметру двери кабинета Глеба. Неужели знает о доводчике, не позволяющем двери закрыться плотно? А кто его так отрегулировал, тоже знает? Догадывается?
        — Есть причины. Ладно, пойду покурю.
        Это прозвучало как: «пойдем покурим». И хотя он никогда не держал в руках сигареты, вышел из приемной через пять минут, как за ней закрылась дверь.
        Нашел ее на лестничной клетке между пятым и шестым этажами. Здесь курить не разрешалось никому. И народу тут никогда не было. Она об этом знала. Она и не курила. Просто стояла, скрестив руки перед грудью, и смотрела в огромное окно на улицу.
        — Что случилось?  — спросил он, отойдя от нее подальше.
        Их никто не должен был застукать. Их никто не должен был заподозрить. Таковы были ее условия. Странно, что она сама сегодня нарушила собственные запреты.
        — У Глеба огромные проблемы, Игорь. Он буквально загнан в угол. И я не знаю, как ему помочь.  — Юля опустила голову, рассматривая пыльный подоконник.  — Кто здесь убирает, мне интересно? Такая грязь.
        — Что за проблемы? Может, я помогу?
        — Ах, оставь, пожалуйста,  — она с усмешкой оглядела его с головы до ног.  — Ты, конечно, силен, физически вынослив, но ты просто мальчишка перед лицом его тестя. Альберт Вадимович хоть и старый, но матерый. Он хищник!
        — А что он задумал? Он что-то задумал?
        Тестя Глеба — Альберта Вадимовича — Игорь видел не раз. Они нормально общались. И Игорь даже удостоился одобрительного похлопывания по спине от старого, вышедшего в запас политика. До гибели дочери он еще храбрился, старался высоко держать голову, время от времени играл в теннис со старыми приятелями. Но после трагедии он словно сломался. И когда Игорь случайно увидел его несколько дней назад, то в сутулом старике с подергивающейся головой едва его узнал. И даже пытался помешать ему войти в кабинет Глеба.
        — Хищник,  — повторил за ней Игорь и улыбнулся отрепетированной загадочной улыбкой.  — Мы говорим об одном и том же человеке, Юлия Владимировна? О тесте Глеба Панкратова? О том старике, которого я не узнал на днях?
        — Да, о нем.  — Она была свидетельницей конфуза.  — Только зря ты его недооцениваешь, Игорь. Он угрожает… Он угрожает Глебу. Он собирается отобрать у него сына.
        — Ничего себе,  — отозвался он безо всякого выражения.
        И вдруг вспомнилось. После страшной аварии, в которой погиб чей-то мальчик, а виноват был кто-то из семьи Панкратова, Глеб ругался со своей женой по телефону. И у него вырвалось:
        — Да мне иногда хочется, чтобы у меня вообще не было никакого ребенка, Дина! Ни мальчика, ни девочки. Вообще никого! Тем более такого проблемного, как наш Тарас.
        Далее последовал перечень сыновних грехов, но он был так иносказательно завуалирован, что Игорь, как ни старался, ничего не понял из этой тарабарщины.
        — Ты не удивлен?  — скользнула по нему Юля странным взглядом.
        — Не то чтобы… Просто у меня не сложилось впечатления, что Глеб привязан к мальчишке. Ну, заберет его к себе дед на воспитание, и пусть забирает. Глеб будет больше времени посвящать карьере.
        — Ну да, ну да.  — Ее красивый рот изогнулся дугой.  — Но вместе с мальчишкой дед заберет и все то, что завещала ему мать. Он наследник. Она все завещала своему сыну. Глебу ничего не достанется.
        — Упс,  — просипел он и умолк.
        И тут же принялся размышлять, насколько нужен ему в руководителях нищий политик. Политик, лишенный покровительства тестя, все еще держащего в руках пусть тонкие, но хоть какие-то нити влияния. Ну не выходило, что он ему будет нужен при таком раскладе. Никак не выходило.
        А Юле? Будет ли нужен Глеб Юле, останься он нищим и без покровительства тестя? Ой, вряд ли.
        Она слишком рациональна. Слишком! И даже если влюблена в Глеба, даже если очень сильно влюблена, она не останется с ним, если он превратится в неудачника. Ей нужен победитель.
        А он — Игорь Андреевич Воинов — сможет стать для нее таким победителем? Сможет обойти Глеба? Ответ всплыл сам собой: легко! Ему ничего не стоит, воспользовавшись непростой ситуацией, обыграть все под себя. Но…
        Но нужно ли это ему? Зачем? Ради чего? Ради Юли?
        Слишком велик риск. Слишком сомнительна награда. Юля — шлюха. Она, конечно, может быть полезна, но она не верна. И это скверно.
        — Игорь, ты… Ты сможешь помочь?  — спросила Юля, не дождавшись ничего, кроме многозначительного «упс».
        — Я? Помочь? Каким образом? Выкрасть завещание?  — Игорь обошел ее сзади, опасно приблизился и шепнул в самое ухо:  — Или я должен убить его тестя?
        Он ждал, что она отшатнется. Что она испуганно возмутится. Воскликнет:
        — С ума сошел! Как тебе такое могло прийти в голову?!
        Или что-то в этом духе. Но Юля, просто исчадие какое-то, а не девка.
        Юля просто хмыкнула и ответила со вздохом:
        — Какой умный мальчик. Какой Игореша у нас умный мальчик.
        И ушла вниз по лестнице.
        Он последовал за ней ровно через три минуты. И, надо же, успел. Она только-только вошла к Глебу. И успела сказать ему, что поговорила с ним.
        С ним, это, надо полагать, с ним — с Игорем. Так! И что же Глеб? Что он скажет?
        А Глеб противным дребезжащим голосом спросил:
        — И что он? Согласился?
        Что ответила ему на это Юля, Игорь не услышал. Не потому что она осторожничала, нет. Он просто оглох. Он буквально ополоумел от такой виртуозной подлости.
        Что получается? Сначала Глеб, заметив, как он запретно улыбается Юле, ставит его на место и в оскорбительной форме выдворяет из кабинета, а потом задает Юле странные вопросы. Это что получается? Что он стал пешкой в хорошо отрепетированной игре? А то, что они с Юлей переспали пару раз,  — это тоже часть игры? Глеб Панкратов вознамерился отделаться от своего тестя руками своего помощника, а в награду подсунул ему свою любовницу?
        Ах, суки! Какие же суки!
        Игорь, услышав частые шаги по направлению к двери, метнулся к стеллажу с документами и принялся переставлять папки. На Юлю он едва взглянул. Она постояла какое-то время в центре приемной, надеясь на внимание. Не дождалась и ушла.
        — Зайди,  — раздался в динамике аппарата внутренней связи голос Панкратова.
        Игорь вошел в кабинет.
        — Присядь,  — скомандовал Глеб, стоя возле окна спиной к нему.
        Игорь послушно опустился на стул. Осторожно поправил в кармане пиджака мобильник, включенный на запись.
        — Юля говорила с тобой?  — спросил Глеб.
        — Да, говорила,  — ответил Игорь.
        И про себя добавил: «Она со мной не только говорила. Она со мной еще и спала. Дважды!»
        — Значит, ты в курсе моих проблем.  — Глеб со вздохом повернулся к нему, прошел на свое место, сел.  — Старик совершенно выжил из ума, потеряв дочь. Поначалу я подумал, что это все был пьяный бред. Первый разговор у нас состоялся на поминках. Но теперь…
        Игорь молчал, не заполняя паузы дополнительными вопросами.
        — Но теперь он занял весьма активную позицию. И по сведениям, он нанял целую свору адвокатов, практикующих в бракоразводных делах и вопросах опеки. И поэтому, Игорь, я на тебя очень рассчитываю.
        Глеб опустил взгляд в стол. Игорь затаил дыхание.
        Вот он! Вот он момент истины! Сейчас Глеб скажет самые важные преступные слова, которые впоследствии помогут Игорю. Помогут стать влиятельнее, состоятельнее. Помогут занять в обществе очень завидное положение. Куда более завидное, чем теперешнее положение Глеба.
        — Что я должен сделать? В чем вы на меня рассчитываете?
        Все же Игорь решил помочь ему, пауза затягивалась. Запись на его телефоне не могла продолжаться бесконечно. Максимум десять минут. Потом она автоматически прерывалась. Это же все-таки не диктофон. Знал бы, прихватил из дома.
        — Ты должен будешь выступить в суде. Ты должен будешь свидетельствовать, что я хороший отец. Заботливый. Внимательный. Ты должен будешь помочь мне отстоять ребенка. Ты готов?
        — Конечно, Глеб Сергеевич. Какой разговор. Что скажете, то и повторю.
        — Не надо ничего повторять. Надо просто сказать правду.  — Глеб свел брови, поджал губы.  — Никаких ложных показаний, друг мой. Станем говорить правду, и только правду. Все, можешь идти.
        Игорь вышел. И минуту стоял возле двери, пытаясь отдышаться.
        Что это сейчас было? Что, мать их, это сейчас было?! Проверка на вшивость? Показательные выступления? Или ему ясно дали понять, что ему не доверяют?
        Ладно! Ладно, он переживет. Он перетерпит. Но пусть не думают, что им можно манипулировать. Что он — ручная собачка, которая за кусочек сахара станет плясать на задних лапках. Он им еще покажет! Он им обоим, ох, что еще покажет!
        Глава 25
        — Сережа! Сережа, не отводи взгляда, пожалуйста!
        Маша, ворвавшись в его дом десять минут назад, почти сразу после ухода Инны, смотрела на него с тревогой.
        — Что ты хочешь, Маша?
        Он глядел на стройный ряд пустых бутылок, выстроившихся вдоль кухонной стены, и думал о том, что в какой-то из этих бутылок может остаться на дне алкоголь. А может даже сразу в нескольких. И если он сейчас встанет и со стаканом обойдет этот ряд, то вполне может набрать граммов сто, а то и сто пятьдесят.
        Сто граммов водки. Вот то, что сейчас ему было нужно, чтобы освободить свою голову от противных, липких мыслей о девчонке, которую он приютил и которой позволил сбежать из-под носа полиции. Чтобы освободить свое сердце от ноющей боли. Оно же знало, что они больше никогда не увидятся. И ныло, и ныло, и ныло.
        И унять это нытье под силу было только алкоголю. Он знал об этом, как знал о том, что он слабак, тряпка, никчемный человек. Бездарно сгубивший свою жизнь. Не сумевший никому толком ни в чем помочь.
        Вот и несчастной, запутавшейся в жестких обстоятельствах девчонке не сумел помочь. Ее поймают. Это вопрос времени. Он будет держать оборону, насколько это возможно. Может, даже посидит за свое молчание в следственном изоляторе. Толку-то от этого? Толку от его жертвы никакого. Ее все равно поймают. А если ее поймают, то она умрет. В камере она протянет недолго. Те, кто поручил ей страшное, преступное дело, дотянутся до нее там легко.
        Ему ли не знать! Он проработал следователем не один год.
        — Сережа, посмотри на меня,  — потребовала Маша.
        Он поднял на нее взгляд. И впервые за минувшие годы не нашел ее красивой.
        Густые черные волосы, заплетенные в замысловатую косу, побила седина. Вокруг глаз, самых прекрасных для него когда-то карих глаз, сетка морщин. Странно, что он не замечал этого раньше. Того, что Машка так сильно постарела. И в бедрах раздалась, и животиком обзавелась. И ногтями уже не занимается с прежней тщательностью.
        Тьфу, гадость какая в голову лезет! Он не должен, не имеет права их сравнивать. Они разные. Одна — молодая, опасная, влекущая. Вторая — постаревшая, заботливая, привычная.
        Только вот от заботы и привычки этой все время хочется надраться. Странно…
        Сергей встал из-за стола, достал из шкафа рюмку, дошел до стены, присел на корточки. Взял в руки первую из ряда пустую бутылку, чуть наклонил. Посмотрел на свет. Пусто. Так же со второй, третьей, четвертой. Капля алкоголя нашлась в шестой. В восьмой чуть больше. К концу ряда, как он и предполагал, набралась рюмка. С ней он вернулся к столу. Сел. И, не глядя в лицо охнувшей беспомощно Машке, выпил рюмку до дна.
        Отвратительно! Алкоголь был невозможно теплым, попал не в то горло, и он долго надсадно кашлял. Машка попыталась постучать ему по спине между лопаток, он увернулся. Грубо приказал:
        — Отойди!
        Она вернулась на свое место, села, притихла. И, дождавшись, когда он откашляется, спросила:
        — Сережа, ты влюбился?
        И он не стал отнекиваться и врать. Просто сказал:
        — Да.
        И уставился на нее больными глазами.
        — Я влюбился, Машка. Да так, что… Это совсем не то, что было к тебе. Это сильнее, это страшнее.
        — Я вижу,  — кивнула она и покусала губы.
        Ему показалось, что с досады. Но могло и показаться.
        — Я не знаю, как это вышло. Сначала озарение, а потом мрак. Полный мрак. После того, как она ушла… Все внутри оборвалось. Что делать, Машка? Как же дальше жить?
        В голове немного зашумело от выпитого. Сразу захотелось повторить. Совсем не хотелось помнить, что обещал девчонке не пить. Плевать на обещания! Они больше никогда не увидятся. Она исчезла из его жизни так же стремительно, как и появилась. И ничего не оставила после себя, никакого яркого следа. Ничего, кроме болезненного ощущения его собственной неприкаянности. Все как раньше.
        — Как дальше жить, Машка?  — повторил он вопрос и похлопал себя по карманам штанов.
        Визитка одного славного таксиста, снабжающего его водкой, нашлась сразу. Он позвонил и заказал сразу три бутылки.
        — В кредит, как всегда?  — уточнил таксист.
        — Нет, оплачу все сразу.
        Он швырнул телефон на стол. На Машку старался не смотреть. Ничего нового он не увидит. Укоряющий взгляд, раздраженно изогнутые губы, укоризненное покачивание головой. Так бывало всегда.
        — Сережа, тебе не надо этого делать,  — произнесла Маша почему-то шепотом.
        — Я все равно выпью, Машка. Ты же знаешь.
        — Я не об этом. Я не об алкоголе.
        — А о чем?  — Он удивленно глянул на подругу.
        — Тебе не надо спасать ее. Не надо вовлекать себя в чудовищный переплет. Не мне тебе говорить, чем это чревато. Ты работал в органах, знаешь всю степень ответственности. За…
        — За что?
        Ему даже стало интересно.
        — За сокрытие опасного преступника,  — выдох-нула она и снова шепотом.
        То ли ей настолько страшно было, то ли боялась, что их подслушают.
        — Она причастна к чудовищному преступлению. Она подозревается в убийстве трех человек,  — немного с пафосом и чуть громче сказала Машка.  — Ты, конечно же, не мог этого знать. И я отчасти тоже виновата, что вовлекла тебя во всю эту историю. Я просто хотела, чтобы ты съездил и поговорил с соседями, с полицией, обзавелся историей для создания новой книги, а ты… А ты, скотина, влюбился! С первого взгляда, что ли? Я не могу понять! Как ты мог?
        — Мог что?
        Он посмотрел на часы. С момента его звонка таксисту прошло семь минут. Этого времени вполне хватало, чтобы зайти в магазин и купить водки. Десять минут на дорогу до его дома. Да, оставалось потерпеть десять минут.
        — Как ты мог влюбиться в эту девчонку? Она же… Она даже не симпатичная!
        — Машка, я не пойму, ты что, ревнуешь, что ли?  — Он поставил локти на стол, спрятал улыбку в крепко сжатых кулаках, на которые оперся щеками.  — Так не надо. Не надо ревновать. Наша с тобой история давно закончена. Она закончилась, не начавшись. И ты знаешь.
        — Знаю.  — Она покосилась на него с обидой.  — Наша с тобой история, Кузьмич, это затяжное ожидание. То я жду, пока ты проспишься, то ты ждешь, когда я дождусь, пока ты проспишься. И вот ты проспался. И попал в полное дерьмо, пардон.
        — Не без твоего участия,  — отозвался он лениво.
        Прошло еще пять минут. Скоро прибудет таксист. С водкой. И от его душевных мук через несколько дней останутся лишь воспоминания. Смутные, рваные, тошнотворные. Как само похмелье.
        — Ну, прости!
        Машка развела в стороны руки, упрятанные в широкие рукава трикотажной кофты. И сделалась похожей на самоварную бабу. Платка только на голове не хватало.
        — Хотела как лучше, а получилось как всегда. Сейчас ты напьешься и… Где она, Сережа? Где ты ее прячешь?
        — Что?  — Он вздрогнул, словно она его ударила.
        Резкий переход разговора был непривычен для нее. Она должна была еще долго ныть и осуждать его за слабость. Иногда Машка пускала в ход слезы, чтобы он уж окончательно посчитал себя падшим. Подобный переход был непривычен. Он настораживал.
        Сергей взял в руки свой телефон.
        — Что-то таксист задерживается,  — буркнул он и набрал номер телефона своей подруги.
        Пошли короткие гудки. Ее телефон был включен.
        — Все понятно.  — Сергей криво ухмыльнулся.  — Где они, Машка?
        — Кто?  — Она быстро заморгала, будто в оба глаза ей попало по соринке.
        — Где полиция? Ты же привела их ко мне, так? Но решила сослужить добрую службу и прежде разговорить меня? Оттого твой телефон сейчас включен.
        — Не-ет,  — протянула она блеющим голосом и замотала головой.  — Нет же, нет. Я его дома оставила, Сережа. Ты ошибаешься.
        — Ты оставила его дома. И по нему сейчас разговаривают все твои четыре кошки. Правильно я понял?
        Он протянул руку к ее сумке, которую она поставила на обеденный стол сразу, как вошла. Перевернул и вытряхнул содержимое. Телефон выпал. Он взял его в руки, нажал кнопку внизу, оживляя дисплей.
        — Ну да, все верно. Идет прямая трансляция на номер, который не забит у тебя в справочнике. И чей это номер, Маша? Кто слушал весь наш разговор? Полиция или бандиты, которые разыскивают бедную девочку?
        — Не такая уж она и бедная, гражданин Авдеев,  — раздалось от входа в кухню.
        — О! А вот и главные действующие лица.  — Сергей нажал кнопку отбоя на телефоне студенческой подруги.  — Необходимости в трансляции нет, как я понимаю. Входите, господа полицейские. Входите. Могли бы сразу все вместе войти. Не было никакой необходимости превращать мою старую знакомую в Иуду. Входите. Прошу вас, рассаживайтесь.
        Их было четверо. Первый вошедший — среднего роста, неприметной внешности, в штатском сером костюме из легкой ткани — представился подполковником Самоваровым.
        Второй, следовавший за ним, очень высокий, гибкий малый со странным скучающим выражением на симпатичной физиономии промолчал, не представившись. Он тоже был в штатском. Демократичные джинсы, темный джемпер, красные кеды. Он сразу прошел к окнам, выглянул, осмотрев его запущенный сад. Подхватил стул и уселся в углу лицом к двери и ко всем присутствующим.
        Двое других, как понял Сергей, выполняли роль конвойных. Они замерли с двух сторон от двери в кухню. Формы на них тоже не было.
        — Итак, гражданин Авдеев, по имеющейся у нас информации, вы способствовали бегству опасной преступницы.  — Подполковник Самоваров уселся напротив Сергея бок о бок с Машкой, не поднимающей глаз.  — Сейчас я задам вам несколько вопросов. И от того, как именно вы на них ответите, будет зависеть, как мы квалифицируем ваши действия в дальнейшем. Будете ли вы свидетелем или перекочуете в разряд соучастников. Ой, да что я вам тут рассказываю! Вы же работали следователем. Знаете все не хуже меня. Итак… При каких обстоятельствах вы познакомились с Инной Владимировной Комаровой — подозреваемой в тройном убийстве, совершенном с особой циничностью и жестокостью?
        — Обстоятельствах? Да не было никаких обстоятельств.
        Он судорожно сглотнул, с улицы посигналили. Это был таксист. Он привез водку. Глоток. Ему требовался всего лишь один глоток.
        — Послушайте.  — Сергей приложил руку к груди.  — На улице таксист. Он привез мне заказ.
        — Водку?  — приподнял одну бровь Самоваров.  — Вы хотите выпить?
        — Очень хочу!
        — Хорошо.  — Подполковник сделал знак одному из застывших у двери.  — Ступай, забери заказ. И расплатись. Но вы ведь понимаете, Авдеев, что утолить жажду вы сможете, если начнете активно сотрудничать?
        Самоваров очень гадко ухмыльнулся.
        — Да. Понимаю,  — он опустил голову.  — И повторяю. Не было никаких обстоятельств. Машка позвонила мне с экскурсии. Рассказала о странной девушке. О телефонных звонках, которые совершила по ее просьбе. Порекомендовала съездить мне в этот город и разузнать подробности. Считала, что история вполне могла пригодиться для нового сюжета.
        — Да, все так,  — поддакнула предательница.
        — Я приехал. Разговорил соседку Комаровых. И…
        — И не уехали. Не вернулись домой. Почему?
        — Я ждал девчонку. Я знал, что она приедет.
        — Откуда такая уверенность?
        — Она не могла не приехать. Из-за нее погибла мать. Она должна была приехать.
        — И она не обманула ваших ожиданий, она приехала,  — кивком подтвердил Самоваров.  — Что было дальше?
        — Прошу прощения, товарищ подполковник,  — вдруг подал голос из угла странный малый, совершенно по виду не похожий на сотрудника ни одного из силовых ведомств.  — Позволите?
        — Говорите, капитан,  — не без раздражения отозвался Самоваров.
        — Скажите, Сергей Кузьмич, а что было до того, как Инна появилась во дворе своего дома? Что-то же произошло? Почему вы решили увезти ее оттуда?
        Он странно разговаривал, чем удивил Сергея. Задавал вопросы лениво, без напора, будто все происходящее навевало на него жуткую скуку. Или так, как будто ответы на все вопросы ему уже заведомо были известны.
        — Мне удалось узнать приметы лиц, которые, предположительно, подвергли истязаниям мать девушки. Не мне вам рассказывать, как неохотно народ общается под протокол и с какой живостью сплетничает.
        — Вы узнали их приметы. А потом узнали по этим приметам людей, которые засели в квартире Комаровых. И именно по этой причине…  — капитан прервал повествование.  — Ну, Авдеев! Чего умолкли? Не все же мне за вас рассказывать!
        И он — чудеса твои, Господи!  — странно хохотнул. Чем привел подполковника Самоварова в состояние крайнего нервного возбуждения.
        «Либо они соперничают по службе,  — сделал вывод Сергей.  — Либо вообще из разных структур».
        — Вы правы, товарищ капитан.  — Сергей повернулся к парню, засевшему в углу.  — Я дежурил во дворе и видел их. И зашел в подъезд следом за ними. И видел, как они поднялись на этаж и вошли в квартиру Комаровых. Девчонку я ждал в подъезде. Боялся, что просмотрю. Увез ее оттуда к себе.
        — Зачем?!  — на очень высоких нотах спросил подполковник.  — Зачем вы полезли в эту скверную историю, Авдеев? Снова из-за сюжета к очередному роману?
        — Я не знаю.  — Он высоко поднял плечи. Резко опустил.  — Я не знаю. Наверное, потому, что поверил ей.
        — Повери-или?!  — протянул Самоваров со скверной ухмылкой.  — Поверили, что она не убийца? Не мошенница?
        — Я поверил, что она жертва обстоятельств, подполковник. Жертва чудовищных обстоятельств. И еще я поверил, что ее использовали втемную. Она должна была погибнуть там, в зале суда, и даже не подозревала об этом.  — Сергей снова повторил:  — Она должна была погибнуть.
        — Но не погибла же!  — возмутился Самоваров.
        — И именно по этой причине, по вашему мнению, те люди ждали ее в квартире ее матери?  — снова подал голос капитан.
        — Да. И именно по этой причине они замучили до смерти ее мать, пытаясь узнать о местонахождении ее дочери. Она не соучастница. Она — свидетель. И именно поэтому я помогал ей. Да.
        — А я-то полагала, что ты в меня влюбился, дядя Сережа,  — раздалось от двери в кухню.
        Вот дуреха! Зачем?! Зачем она вернулась?! Они же возьмут ее теперь, увезут, посадят в камеру. И даже если в одиночку, это ее не спасет.
        — Обещал не пить,  — укорила Инна, заходя в кухню.  — А таксист снова водки привез.
        — Ну и что,  — буркнул Авдеев.  — Кому я нужен трезвый?
        — Мне,  — серьезно заявила Инна и села с ним рядом за стол, коснувшись локтем его локтя.  — Кто-то же мне должен таскать передачки в тюрьму. Кто, если не ты? Она не понесет.
        Они оба уставились на Машку, съедающую Инну глазами. А та еще поддразнила: улыбнулась кисло и головой тряхнула с вызовом.
        — Ты с ней переспать успел?  — ахнула Машка и вдруг, привстав, потянулась неухоженными ногтями к лицу девушки.
        — Сядьте, Мария Ивановна,  — прикрикнул на нее Самоваров.
        И жестом фокусника извлек из кармана наручники, распахнул их, выложив на стол. Инна послушно сунула в них запястья. Наручники защелкнулись.
        — Зачем ты вернулась, Инна?  — воскликнул Сергей, не сводя взгляда с дверного проема.
        Мужчина в штатском, посланный забрать у таксиста водку, задерживался.
        — А смысл бежать?  — Она окинула его угрюмым взглядом.  — И куда? Лучше этим сдамся, чем те меня убьют. Ну что, поехали?
        Глава 26
        На мокрую ветку цветущей сирени уселась ворона. Страшная черная птица была слишком тяжела. Ветка с массивной цветущей гроздью нагнулась почти до земли. Закачалась. Ворону это не спугнуло. Она продолжала сидеть, балансируя на сиреневой ветке, как на канате.
        Дурной знак, решил Альберт Вадимович и заставил себя отвести взгляд. Не смотреть на большую черную птицу. Где-то он читал, что вороны предвещают недоброе. Особенно если прилетают в одиночку, не стаей. Особенно если смотрят на тебя. Альберт Вадимович снова глянул на сиреневый куст. Ворона по-прежнему качалась на ветке. Ее черные глаза-бусинки уставились прямо на него.
        Да нет же! Чушь полная! Она не может видеть его за тройным стеклопакетом. Чушь и предрассудки.
        Ворона словно услыхала его сомнения. Взмахнула большими черными крыльями, взлетела с ветки и переместилась на подоконник. Ее клюв коснулся стекла раз-другой-третий.
        Она стучала в стекло! Она принесла дурные вести!
        — Кыш-кыш-кыш!  — Альберт Вадимович замахал на птицу руками, с силой застучал в стекло.  — Пошла отсюда, пошла!
        Ворона прошлась по оцинковке подоконника и улетела.
        — Ну вот. Так-то лучше.
        С тяжелым вздохом он задернул тяжелые портьеры. Окна редко занавешивались. Некому было наблюдать за жизнью старика извне. Только грозным черным птицам. Он заставил себя отойти от окна. Проворчал:
        — Так ты скоро с ума сойдешь, Алик. Нельзя… Нельзя так распускаться…
        Аликом его называла только покойная жена. Аликом, Аличкой, любимым. Вспомнив о ней, он неожиданно прослезился. Он ведь дурно с ней обращался, если вспомнить. Она не заслуживала. Она была доброй, милой, до определенного возраста красивой женщиной. А он так мало уделял ей внимания. Так мало времени проводил с ней. Все дела службы. Потом появилась молодая любовница. Потом ее сменила другая. Он не успевал! Он совершенно не успевал замечать, как тает его жена. Ее страшный диагноз не испугал его, нет. Он немного выбил его из колеи. Заставил нервничать. Дом наводнили сиделки, без конца мелькали белые халаты вызванных врачей «неотложки». Он почти совсем перестал бывать дома.
        Дина, их дочь Дина все время была рядом с матерью. И когда матери не стало, часто упрекала его в равнодушии. Он не возражал, но от разговора все время уходил. Ссылался на занятость, поворачивался к ней спиной и уходил, уезжал. Попросту — сбегал.
        Так между ними и образовалась трещина. Она все разрасталась, разрасталась, пока не превратилась в громадную пропасть, дна которой не видно. Нет, он ей помогал, конечно. И деньгами и влиянием. Но вот поговорить с дочерью по душам, узнать, что ее тревожит, что радует, у него так и не вышло до самого ее последнего дня.
        Альберт Вадимович остановился возле ее портрета с траурной каемкой, погладил кончиками пальцев ее лицо, волосы.
        — Прости, дочка. Прости. Я все исправлю.
        Он понимал, что исправить уже ничего нельзя. Дины больше нет. Она его не слышит. Как раньше не слышал ее он. Старался не слышать. Но все равно говорил с ее портретом. Каждый день говорил. И обещал все исправить.
        В кармане пискнул мобильный телефон.
        — Да!  — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал по-прежнему властно, без старческого дребезжания.
        — Надо поговорить,  — ответили ему.
        — О! Глеб! А где же твое приветствие? Ни тебе здравствуйте, Альберт Вадимович, ни как ваше здоровье? Все, что взрастила в тебе Дина, ушло вместе с ней? Как был быдлом, так и остался?
        — Давайте обойдемся без оскорблений. И ваша Дина, уж простите, не смогла бы воспитать даже козу! Не мне вам рассказывать, чем обернулось для нашей семьи ее так называемое воспитание.
        — Заткнись, сволочь!  — скрипнул зубами старик.  — Я тебе… Ты за все ответишь!
        — Мне не за что отвечать,  — тихо возразил Глеб.  — Я ни в чем не виноват. Все, что я когда-то делал и делаю, я делал и делаю для своих близких. Ваша Дина ни в чем никогда не нуждалась. И мой сын Тарас… Не нуждается ни в чем тоже. И не будет нуждаться.
        — Разумеется, не будет,  — хмыкнул Альберт Вадимович в трубку.  — Он состоятельный мальчик. Гораздо состоятельнее тебя. А после моей смерти станет еще более состоятельным. Но произойдет это не скоро. Уж я постараюсь, будь уверен. Тараса во взрослую жизнь введу под руки. И это-то тебе и не дает покоя, так?
        — Послушайте. Послушайте, упрямый вы старик! Неужели вы не понимаете, что грядущий суд только все испортит? Мальчишка только-только лишился матери, а вы собираетесь его и отца лишить? Как, вы считаете, это скажется на его психике? Как?!
        — Ты со своей психикой разберись, умник!  — фыркнул Альберт Вадимович.  — Тарас — хороший мальчишка. И с психикой у него все нормально. Все, давай закончим пустой разговор. Мальчишку я тебе не отдам.
        — Да? Все нормально с Тарасом? Это вы так считаете. Вы просто многого не знаете. Да вы ничего не знаете, господи!
        Странный надлом в голосе ненавистного зятя заставил его насторожиться. Вдруг вспомнилась страшная черная птица на окне, методично постукивающая клювом в стекло.
        — А что я должен знать?  — нехотя спросил он после паузы.
        — Как думаете, Альберт Вадимович, кто был за рулем моего внедорожника в тот день, когда под его колесами погиб мальчишка? Как думаете?!
        — Я думаю, что за рулем твоей машины был человек, который получил за это реальный срок заключения. Угнал твою машину, которую ты неосмотрительно оставил открытой с ключами в замке зажигания и…
        — Наивный вы старик!  — захныкал вдруг Глеб.  — Вы просто слепец! Или страус! Уж простите, не знаю, как еще вас назвать! Дина что, вам ничего не рассказывала?!
        — А что она должна была мне рассказать?
        У него вдруг сделались ватными ноги. Вдруг вспомнилось, как она горько плакала сразу после беды, которая накрыла и их семью тоже. Если честно, он думал, что это Дина была за рулем. И Глеб, к чести его сказать, умело разрулил ситуацию. А Дина плакала, потому что раскаивалась.
        — Разве нет?
        — Нет!  — выкрикнул Глеб.  — Нет, нет и еще раз нет.
        — Тогда как? Кто? Не хочешь ли ты сказать…
        — Я ничего больше не хочу говорить по телефону, Альберт Вадимович. Ничего. Сами понимаете, что разговор назрел. Серьезный разговор.
        Зять замолчал, шумно дыша в трубку. Альберт Вадимович задумался.
        Может, это хитрость какая? Может, он решил навязать ему некую правду, компрометирующую собственного сына? А правды-то в той правде может и не быть? Глеб понимал, что может проиграть судебный процесс и играет на опережение? Он же неплохой политик. Поднаторел в подобных играх.
        Как разобраться?
        — Хорошо, приезжай сегодня вечером. Поговорим. Но…  — Альберт Вадимович тоже не разучился держать паузу.  — Но я ничего тебе не обещаю.
        Остаток дня он без дела слонялся по дому. Много думал о покойной дочери. Об обстоятельствах ее гибели. Нанятый им частный детектив не смог ничего добавить к тому, что ему было уже известно от полиции.
        Дина, по их версии, погибла совершенно случайно. Просто попала в эпицентр взрыва, направленного на ее брата — его племянника. Племянника, с которым он давно прервал всякое общение. Слишком в нем было всего, слишком! Правду отстаивал странными методами. Охотно конфликтовал со всеми. Не стыдился давать сомнительного содержания интервью, светился на телевидении.
        — При таком образе жизни, Альберт Вадимович, не перейти кому-то дорогу было бы просто удивительным,  — докладывал ему потом частный детектив, перечислив сразу с десяток потенциальных подозреваемых.  — А чего стоит его сотрудничество со следствием в громком коррупционном скандале!
        Дина попала случайно. Так он думал до тех самых пор, пока не узнал, что один из полицейских навещал семью погибшего мальчика. Мальчика, погибшего под колесами внедорожника его зятя.
        — Это может быть актом мести. Замысловато, конечно, но все может быть,  — докладывал все тот же частный детектив, которому он щедро платил.
        — Чтобы спланировать подобное преступление, надо было быть уверенным, что Дина будет сопровождать брата в суде,  — возразил Альберт Вадимович, выслушав доклад детектива.
        — Так это и не скрывалось вашим племянником. В интервью одной газете он заявил, что женщина, которая его сопровождает повсюду,  — это дочь известного политика, его двоюродная сестра. Они очень дружат с детства. И почти не расстаются. Она всегда рядом в трудную минуту. Ну и все такое.
        — Подонок.
        — Так что, сами понимаете, спланировать месть не составило бы особого труда. Ваш племянник был публичной фигурой и, кажется, этим гордился.
        Альберт Вадимович остановился перед дверью детской, которую когда-то занимала его дочь. Осторожно тронул ручку, поворачивая. Открыл дверь, вошел. И тут же попятился.
        — Что за…
        Комната Дины была разгромлена. Не в прямом смысле, конечно. Предметы мебели стояли на месте. Погром был учинен ее вещам. Детские платья, юбки, колготки все было разбросано по комнате. Альбомы с фотографиями валялись на полу раскрытыми. Многие фотографии, особенно те, на которых его маленькая дочь улыбалась, были разрисованы черным.
        — Господи!  — Альберт Вадимович схватился за сердце.  — Что здесь произошло?! Господи!
        И тут же вспомнилось: поминки, внук, запросившийся в мамину комнату. Неужели это он?! Он устроил весь этот погром? А кто еще? Уборщица? Она не заходила в эту комнату давно. Он запретил.
        — Там пылить некому,  — заявил он.
        Но причина крылась в другом. Он хотел, чтобы вещи сохранили следы прикосновений рук его дочери. Сохранили ее запах. Уборщица, если и не поняла его мотивы, подчинилась. И в комнату не заглядывала. А Тарас…
        Тарас тут провел больше часа, пока они выпивали с его отцом и разговаривали на повышенных тонах. Неужели у мальчика и правда проблемы? Неужели Глеб не соврал? Хотя бы в этом.
        О молодой, яркой любовнице зятя Альберт Вадимович знал. Сначала о чем-то таком намекала Дина, вскользь. Потом это совершенно точно было установлено детективом. Уже после того, как Дины не стало. Альберт Вадимович долго рассматривал фотографию красивой брюнетки, потом отложил со вздохом и счел, что, как бы тяжело ему ни было, упрекать зятя он не имеет никакого морального права.
        Он сам изменял своей жене и совершенно этого не стыдился. Считал это обязательным приложением к своему статусу. Другое дело, что он никогда не сваливал работу и сердечные дела в одну кучу. А вот любовница Глеба, по сведениям, ведет очень активную деятельность по претворению в жизнь его политических амбиций. Работает с ним почти бок о бок. Часто посещает его кабинет во время рабочего дня и подолгу там остается.
        Это было скверно. Это вообще никуда не годилось! Как он не понимает?! Одно дело находиться под каблуком у жены, тут как раз все объяснимо. Семья — это святое. Другое дело попасть в зависимость от своей любовницы. Человек знает гораздо больше твоих секретов, нежели жена. Человек осведомлен о твоих тайных пороках. И это мощное оружие в его руках. Да.
        Альберт Вадимович поежился, покосился на холодные радиаторы. Рано он приказал выключить отопление. На улице заметно похолодало. Дождь без конца принимается. И в доме сделалось прохладно, сыро, неуютно. Надо будет распорядиться снова включить тепло. Он ненавидел холод.
        Отдав распоряжения по дому, он зашел на кухню.
        — У нас сегодня к ужину гости,  — нехотя произнес он, рассматривая узкую спину кухарки.
        Почему он не затащил ее в постель сразу после смерти жены? Она же молодая тогда еще была. Незамужняя. И сочувствовала ему. А он просмотрел ее. Зря, наверное. Удобно, наверное, было бы всегда иметь под рукой кухарку и любовницу в одном флаконе. Так ведь?
        Нет! Не так, одернул себя Альберт Вадимович. Нельзя замешивать амурные дела на такой платформе. Нельзя. Глеб зря так себя ведет. Надо будет сегодня с ним об этом поговорить.
        — Приготовить что-нибудь особенное?  — Кухарка повернулась. Оглядела его с головы до ног.  — С вами все в порядке, Альберт Вадимович?
        — Да, все хорошо.
        — Так что приготовить? Что-то особенное?
        — Нет. Все как обычно. Просто на две персоны. Накроешь здесь.
        — Хорошо,  — отозвалась она с кивком и снова повернулась к рабочему столу, на котором разделывала курицу.
        Поглазев на ее колышущийся зад, выглядевший еще достаточно аппетитно, Альберт Вадимович вышел из кухни. И тут же поймал свое отражение в зеркальной дверце огромного шкафа в холле.
        Господи! В кого он превратился? Старик стариком! Кто в добром уме и светлой памяти отдаст ему внука на воспитание? Этой древней развалине! Домашние вельветовые штаны на коленках вытянулись пузырем. Потому что он в них уже неделю блуждает по дому. Трикотажное поло пахнет потом, измято. Тоже неделю носит. Волосы сальные. Глеб непременно это заметит.
        — Я в душ,  — зачем-то сказал он кухарке, вернувшись на кухню.
        — Хорошо,  — она не повернулась, заправляя куриные крылышки.
        — Если вдруг кто позвонит мне, ответь.
        И он положил на стол слева от нее свой мобильник. Это было жестом величайшего доверия. И она оценила. Улыбнулась, кивая. Послушала его шаги вверх по лестнице и снова погрузилась в домашнюю работу.
        Глава 27
        Когда мобильник хозяина зазвонил, курица успела уже наполовину приготовиться. И салат был сделан и стол накрыт. Не празднично. Обыденно. Наверняка ждал в гости зятя. Он его не баловал радушными приемами. Ей ли не знать! Чего стоили последние поминки по дочери хозяина! Они только что в горло друг другу не вцепились, поминая усопшую душу. Мальчишка даже сбежал в комнату матери. Заперся изнутри и пробыл там час с лишним. И она слышала, как он там плакал.
        Странно, чего он так долго в душе?
        Она покусала губы, обнаружив, что звонит нанятый хозяином частный детектив. Противный, въедливый мужик, перерывший всю ее прошлую жизнь. Отвечать ему не хотелось, но хозяин распорядился.
        — Да,  — ответила она на звонок.
        — Алло! Добрый вечер. Кто это?
        Ну вот, так она и знала! Каждая буква в каждом слове звучит с подозрением. Она виновата уже в том, что посмела притронуться к телефону хозяина.
        — Это Гуля. Кухарка,  — представилась она.
        — Альберт Вадимович где?
        — Он пошел принять душ.  — Она скользнула взглядом по часам. Против воли вырвалось.  — Давно пошел.
        — Как давно?
        — Да минут сорок уже нет его, а то и больше.
        — А телефон почему оставил?
        — Не знаю. Положил на стол. Попросил ответить, если кто позвонит. Видимо, не хотел пропустить ваш звонок. Он же в душевой, там вода повсюду.
        — Без тебя знаю, что в душе вода повсюду,  — грубо оборвал ее детектив.  — Мне надо с ним срочно поговорить. Не могла бы ты… Хотя нет. Не могла. Я сейчас приеду.
        Видимо, для этого человека в том числе она с таким старанием готовила сегодняшний ужин. Гуля поморщилась. Знала бы, не стала мариновать курицу в своем фирменном клюквенном маринаде. Сошел бы и чеснок.
        Неприятный человек. Очень!
        Она вернула мобильник обратно на то же место, на котором его оставил хозяин. Обошла накрытый к ужину стол. Поправила едва заметную складку. Вышла из кухни и прислушалась. Наверху слышался шум воды. Слишком отчетливо слышался, что было странным. Так он слышался, когда дверь в душевую комнату на втором этаже была открыта. При закрытой двери шума льющейся воды не было слышно.
        Пойти, посмотреть?
        Нет! Она не станет самовольничать. Ее территория — кухня. Территория дворника — сад. Территория рабочего по дому — все коммуникации. Он вот отопление включил после распоряжения хозяина. В доме сразу стало тепло. Уютно. Если бы не пыль, которая собиралась из-за того, что уборщица стала приходить не через день, а два раза в неделю, было бы вообще замечательно.
        Гуля поставила стул под дверью кухни. Села.
        Почему же так шумит вода? Альберт Вадимович уже собрался выходить и сейчас бреется? Или уже покинул душевую? Пройдя в гардеробную, забыл закрыть воду? Он забывчив стал после гибели Дины.
        Может, следовало подняться и сходить, проверить?
        «Нет! Сиди, дура!» — приказала себе Гуля и снова посмотрела на часы.
        Прошел почти час.
        Машину частного детектива она услышала еще издали. Его колымага так всегда ревела, что, казалось, развалится где-то на подъезде к дому. Рычание мотора прервалось, стук двери в воротах, частые шаги. Детектив вбежал в дом, едва не сорвав с петель входную дверь.
        — Где он?!
        — Наверное, там,  — Гуля указала пальцем наверх.  — Вода шумит громко. Будто дверь открыта.
        — Ты поднималась?  — По-азиатски узкие глаза детектива еще больше сощурились.
        — Нет.
        — Почему?
        — Боюсь! Сижу тут. Слушаю, как вода льется, и придумываю всякие оправдания.
        — Чему?  — Он скользнул по ней насмешливым взглядом.
        Никогда не принимал ее всерьез, никогда. Все с унизительными ухмылочками.
        — Чего его так долго нет. Думаю, может, воду забыл закрыть и сейчас одевается. Или бреется, а дверь открыл, чтобы зеркало не потело.
        — Разумно,  — неожиданно похвалил детектив и вдруг позвал:  — Идем.
        — Куда?  — перепугалась Гуля.
        — Наверх пойдем. Не могу же я один! Я тут не хозяин.
        — Я тоже.
        — Ты обслуга, работаешь в этом доме. Идем.
        Он вцепился в ее руку, поднял со стула, на котором она несла дежурство, и потащил вверх по лестнице.
        Ей так не хотелось заглядывать в открытую дверь душевой комнаты! Так не хотелось! Почем-то она была уверена, что ничего хорошего из этого не выйдет. Может, потому, что никогда прежде Альберт Вадимович не забывал закрывать воду. Не оставлял открытой дверь душевой. И не бывал там более двадцати минут.
        — Задыхаться начинаю от пара, Гуля,  — рассказывал он ей как-то, потягивая ромашковый чай на кухне.  — Потому и в баню никогда не хожу.
        А прошел почти час!
        — Стой здесь,  — приказал ей частный детектив.
        Выпустил ее руку из своей. Шагнул вперед. Заглянул в комнату, шум воды из которой сделался почти оглушительным. Замер и со стоном проговорил:
        — Твою же мать, а!
        — Что?!  — Гуля вытянула шею, округлила глаза.  — Что там?!
        — Там все плохо. Вызывай полицию…
        И началось!
        Приехала полиция. Следом за ней зять Альберта Вадимовича — бледный, перепуганный, с трясущимися руками, которыми он все норовил закрыть лицо, словно боялся не принять удар.
        Гуле вдруг вспомнилось из юности. Так же вот соседский мальчишка закрывал лицо от хулигана подростка. Боялся, что придется на следующий день пойти с синяком в школу.
        Глебу — зятю Альберта Вадимовича, как оказалось, не стоило так трусить. Все удары приняла на себя она — Гуля,  — обычная кухарка, проработавшая в этом доме более десяти лет.
        — Я что — под подозрением?!  — вытаращилась она на мужчину, который представился ей майором Новиковым.  — Но я же…
        — Вам нужно просто отвечать на мои вопросы,  — перебил он ее.
        Он вообще ее все время перебивал. Не давал нормально ответить. Ей и так было нелегко собраться с мыслями, а тут он еще перебивает. Вот и выходили ее ответы смазанными, невнятными. И подозрительными, да.
        — А как вы объясните, что сейф в кабинете вашего хозяина оказался открытым?
        — Не знаю. Я почти никогда не входила в его кабинет.
        — А если вдруг там обнаружатся ваши отпечатки? Может такое обнаружиться, нет?
        — Возможно. Я иногда подавала туда чай хозяину. Редко, но случалось. И в кабинете сегодня хозяин был. Может, и сейф открыл. И забыл закрыть.
        Она тут же подумала, что уборщица давно должна была смыть все следы ее редкого присутствия в кабинете хозяина, но вслух об этом не сказала, потому что…
        Потому что майор Новиков плохо на нее смотрел. Никуда не годились его взгляды. Не было в них ни сочувствия, ни понимания. Он был очень раздражен, догадалась Гуля. Вечер. В его семье наверняка ужинали. И тут его срывают из-за стола неожиданным телефонным звонком.
        — Простите. Можно я курицу из духового шкафа вытащу?  — попросила Гуля, беспомощно оглядываясь в сторону кухни.
        Ее допрашивали в гостиной, она располагалась напротив кухни, через полутораметровый перешеек коридора.
        Духовой шкаф сам отключился. Был поставлен на время. Но она не любила, когда выпечка или жаркое оставались долго в духовке. Запахи впитывались в стенки, буквально влипали, приходилось мыть дольше и тщательнее. И…
        Ох, о чем она думает! У нее больше нет хозяина. У нее больше нет работы. Она вообще майором Новиковым подозревается во всех смертных грехах.
        — Вот скажите, почему он вдруг вам оставил свой мобильник? Почему? Никогда не оставлял, а тут вдруг оставил?
        — Потому что ждал звонка.
        — Чьего звонка?
        — Ну, откуда же я знаю,  — попыталась она вежливо возмутиться и посмотрела в сторону частного детектива.
        Тот сидел в сторонке со скучающим видом и ковырял ноготь на большом пальце левой руки. На нее не смотрел. Будто и не знал ее вовсе.
        Она разозлилась.
        — Вот он позвонил,  — ткнула она пальцем в частного детектива.  — Видимо, его звонка Альберт Вадимович и ждал. Боялся, что в душе не услышит. Оставил мне.
        — И его же ждал к ужину?  — Майор Новиков жадными глазами издали оглядел накрытый к ужину стол.  — На две персоны накрыто, я не ошибся?
        — Совершенно верно. Велено было накрыть на двоих.
        — Его ждал к ужину?  — нелюбезно ткнул пальцем в сторону детектива Новиков.
        — Не знаю. Нет. Вряд ли.
        — Почему вы так думаете?
        — Он на него работал. Его никогда не приглашали к столу. Чай, кофе. И то не всегда. Альберт Вадимович ему платил за работу. Таких людей он не сажал за свой стол.
        — И вас тоже?  — усмехнулся с нехорошим намеком Новиков.
        — Я — не исключение.
        — Кого же он ждал к ужину?
        — Меня,  — раздался тихий голос из дверей гостиной.  — Мы созванивались. Условились о встрече.
        — Да? Среди недели? Что за необходимость?  — Новиков задрал голову к потолку, пробормотав все это будто для себя.
        — Назрел разговор. Решили встретиться. Это запрещено, майор?
        Руки зятя Алберта Вадимовича заметались. Он больше не прикрывал ими лицо, он словно пытался отряхнуть одежду.
        Нервничает! Такой вывод сделала Гуля. И тут же, поймав взгляд Новикова, поняла, что он с ней солидарен.
        — Это не запрещено. О чем вы, Глеб Сергеевич! Просто странно, не находите?
        — Что именно?
        — Вы назначаете встречу с тестем. Предстоит важный разговор. К слову…  — майор приложил кончик пальца к губам.  — Разговор не относительно опеки над вашим сыном? Слышал, у вас с вашим тестем возникли некоторые разногласия в этом вопросе.
        — По этому вопросу. Правильнее говорить, майор, по этому вопросу,  — взвился Панкратов.
        Он уже не стоял в дверях. Он уже энергично ходил по гостиной.
        — И да, да, мы собирались говорить и об этом тоже. Но уверяю вас, мы пришли к соглашению. И сегодня вечером собирались утрясти некоторые детали.
        — Точно?  — недоверчиво поднял брови покрасневший Новиков.
        Его задело замечание. Но больше задело то, что он не смог достойно осадить зарвавшегося политика. Не на Валеру он нарвался — Глеб этот, хлеб! Тот бы быстро на место его поставил. Но нет его, в командировке он с группой, возглавляемой подполковником Самоваровым.
        — Абсолютно,  — заносчиво ответил Панкратов.  — Я был приглашен к ужину. Вы лучше спросите у детектива, что ему понадобилось здесь в столь поздний час? Зачем он явился?
        Три пары глаз уставились на детектива, скромно сидевшего в углу на стуле.
        — Зачем вы приехали?  — спросил Новиков.  — Вам тоже было назначено?
        — Нет. Не было.
        — Тогда зачем вы здесь? Это ведь вы обнаружили тело и вызвали полицию?
        — Немного не так, майор,  — узкие глаза детектива превратились в крохотные щелки. То ли он так сердился, то ли веселился.  — Тело обнаружил я. Полицию вызвала работница Альберта Вадимовича.
        — Это детали,  — грубо осадил его Новиков.
        Не хватало еще этому частнику его поправлять!
        — Зачем вы приехали?
        — Мне нужно было поговорить с Альбертом Вадимовичем. Точнее, сообщить ему кое-что. Он не ответил на телефон. Ответила она,  — он мотнул подбородком в сторону Гули.  — Сказала, что хозяин уже сорок минут в душе. Я счел это подозрительным и приехал.
        — Почему? Почему подозрительно, что человек принимает душ сорок минут?  — задумчиво пробормотал Новиков.
        — Потому что он никогда прежде так не делал,  — вставила Гуля.  — Даже ванну принимал быстро. Детектив приехал. Мы поднялись, а там…
        — А там тело вашего хозяина со следами удушения на кафельном полу,  — закончил за нее Новиков. И вдруг дотронулся до ее руки.  — Вы не переживайте, Гуля. Вы вне подозрений. Наш эксперт уже сделал предварительное заключение. Убийцей был человек достаточно сильный. И не маленького роста. А ваш рост метр шестьдесят, если не ошибаюсь?
        — Метр шестьдесят два,  — поправила она его с грустной улыбкой. И кивнула на детектива.  — Он чуть выше. И он не убивал.
        — Тогда кто? Кто еще мог быть в доме?
        — Я не знаю. Я возилась с ужином. Не слышала ничего. Радио играло. Громко.
        Гуля замолчала. Беспомощно глянула на майора Новикова.
        — Я ничего не слышала.
        — Охраны не было?
        — Нет. Охрану сняли, как Альберт Вадимович вышел на пенсию. Сочли, что в ней нет необходимости.
        — А ее и не было, необходимости, в смысле,  — вдруг подал голос детектив и оставил наконец ноготь на большом пальце левой руки в покое.  — Альберт Вадимович не оставил в прошлой жизни врагов. Я имею в виду активную политическую деятельность.
        — Зато, получается, в нынешней ими обзавелся.  — Новиков повернулся к детективу, смерил его взглядом с головы до ног.  — Какие поручения вы выполняли для хозяина этого дома?
        — Я искал убийцу его дочери,  — ответил тот, просто и спокойно выдержал нехороший взгляд майора.
        — Ага!  — Майор ядовито ухмыльнулся.  — Нашли?
        — Пока нет.
        — Оно и понятно! Чем дольше ищете, тем дольше платится гонорар. Не так ли, господин…  — Новиков требовательно шевельнул пальцами в его сторону, требуя представиться.
        — Гаврилов. Гаврилов Юрий Александрович,  — подчинился тот и полез в карман стильной рубашки в полоску, достал визитку.  — Вот, прошу.
        — Хотелось бы взглянуть на документы,  — одним ртом улыбнулся Новиков, постукивая визиткой по ладони.  — При всем уважении, Юрий Александрович.
        — Водительское, пожалуйста, а паспорт с собой не ношу,  — тот сделал вид, что обиделся, показывая водительское удостоверение майору.  — Меня многие знают в лицо, майор. Многие из ваших коллег. Мы часто оказываем обоюдные услуги друг другу в процессе расследования.
        Новиков беззвучно пожевал губами.
        Он снова не знал, как правильнее ответить. Как отреагировать на обидчивого детектива, чтобы и того не сильно оскорбить, и себя не уронить. Угораздило же Валерке в командировку отправиться! Не хватает его, жутко не хватает рядом. Даже пожаловаться некому, что вкусный ужин остался нетронутым на кухонном столе. Только они семьей уселись, как этот звонок из дежурной части. Что ты будешь делать! И огромный бифштекс с кровью, который Ольге особенно удавался, теперь покрылся тонким слоем застывшего жира. И разогретым он никуда не годился. Разогретым им можно было только гвозди заколачивать.
        Ну что за жизнь, а!
        — Ну, коли так, то это все меняет,  — отозвался он ворчливо, возвращая водительское удостоверение детективу.  — Может, тогда просветите, зачем вам понадобилось приезжать поздним вечером к своему клиенту?
        — Это касается…  — Гаврилов выразительно глянул в сторону кухарки и зятя погибшего хозяина.  — Хотелось бы поговорить без свидетелей.
        — Хорошо.  — Новиков глянул на Гулю, перевел взгляд на Панкратова.  — Подождите в соседней комнате. Пожалуйста.
        — А как долго ждать?  — возмущенно отозвался Глеб, посматривая на часы.
        — До особых распоряжений,  — туманно пояснил майор.
        Дождался, когда за ними закроется дверь.
        — Свидетелей нет. Я вас внимательно слушаю, Юрий Александрович.
        — Можно без отчества,  — досадливо поморщился тот.
        — Хорошо,  — согласно кивнул Новиков, не предложив ему того же.  — Я вас внимательно слушаю. У вас есть информация?
        — Так точно, майор,  — и он, шутливо отдавая честь, приложился двумя пальцами к виску.  — Я, кажется, знаю, кто убил моего клиента.
        — Даже так? И кто же?
        — Его убил тот человек, у которого на сегодняшний день у единственного был мотив это сделать. Это его зять — Панкратов Глеб Сергеевич.
        — Зачем?
        Новиков настороженно прислушивался к шуму за дверью. Кажется, Панкратов затевал скандал с кем-то из их оперативной группы. Пытался вырваться на свободу? Приставить бы к нему конвойных, да как бы конфуза не вышло. Фигура-то значимая.
        — Альберт Вадимович собирался отобрать у него сына.
        — Кого отобрать?  — Новиков усмехнулся.  — Сына? Нам об этом известно. Но на каком основании?
        — Что-то у него на зятя было. Точно не могу знать,  — неуверенно сказал детектив, опуская взгляд.  — Но что-то у него на него было. И Альберт Вадимович был уверен, что выиграет процесс об опеке.
        — Даже так,  — задумчиво обронил Новиков и указал пальцем на закрытую дверь.  — И Панкратов собирался с ним бороться не на жизнь, а на смерть? Правильно я понимаю?
        — Абсолютно.
        — Так сына любит?
        — Так любит деньги.
        — В каком смысле?
        — А в том, что покойная жена Панкратова, дочь Альберта Вадимовича, все свое состояние завещала своему сыну. А поскольку практически все, что имелось, было оформлено на нее, то… Дальше продолжать?
        — Не надо,  — мотнул головой Новиков, встал с места, достал мобильник и пошел из комнаты.  — Мне надо позвонить, детектив. Не окажете ли любезность дождавшись меня?
        — Мне спешить некуда,  — согласно кивнул тот.
        Выйдя из столовой, Новиков поднялся на один лестничный пролет и набрал полковника. Хватило двух минут, чтобы понять: полковник категорически против задержания.
        — Все, что ты можешь, это попросить его проследовать за тобой для дачи свидетельских…  — полковник сделал паузу.  — Повторяю, свидетельских показаний, майор.
        — А если у него алиби нет?
        — Если у него нет алиби, то он тут же запросит адвоката, майор. А если он его запросит, то мы… То мы будем думать. Много и тщательно думать.
        — О чем, товарищ полковник?
        Бестолочью, конечно, не хотелось выглядеть в глазах руководства, но иносказания подобного рода он никогда не понимал. Он не Арский!
        — А мы, майор, станем тщательно думать, а не явилась ли смерть Альберта Вадимовича продолжением злополучного взрыва?
        Глава 28
        И ничего-то в ее жизни не случилось хорошего за прожитые двадцать семь лет. Ничего яркого, красивого. Она могла сколько угодно тешить себя мыслью, что все у нее замечательно сложилось. Это было не так.
        Она неудачница! А теперь еще и преступница.
        Но она же не хотела. Она не знала, даже не подозревала, что все так случится. Получается, она без вины виноватая? Невинная жертва обстоятельств?
        Инна обеспокоенно заворочалась на жестком тюремном ложе. Она уже третий?  — да, третий день находится под стражей. Подполковник, зачитывавший ей права, буркнул напоследок, что это временная мера. Для ее же блага. И добавил, что на воле она легкая добыча для преступников, которые идут по ее следу.
        — Может, даже ты избежишь суда,  — неуверенно предположил он.  — И отделаешься легким испугом и свидетельскими показаниями.
        Кузьмич, провожавший арестантку до машины, активно закивал, услыхав его слова. И даже широко заулыбался, разведя руки в стороны.
        В этом жесте она распознала: «Ну! А я что говорил!»
        Инна не поверила ни подполковнику, ни Кузьмичу. Первый от радости, что беглянка поймана, мог наговорить все, что угодно, лишь бы она согласилась сотрудничать. Лишь бы не артачилась, не объявляла голодовку, не требовала с ходу адвоката.
        Второй, выпив к тому моменту, моменту ее ареста, почти бутылку водки, мог радоваться любому вранью.
        Им она не верила. Она верила высокому парню в красных кедах. Выглядел он довольно странно. Держался отстраненно. Вопросов задавал немного, все по существу. Выслушав ответы, молча кивал. Верил или нет, было непонятно.
        Так вот он единственный не разделял оптимизма подполковника и Кузьмича. Единственный, кто не пообещал ей ничего. Со вздохом подтолкнул в спину к машине, и все.
        Потом ее каждый день допрашивали, допрашивали, пытались запутать разными завуалированными вопросами. Не вышло. Она четко говорила одно и то же. Она говорила правду.
        С ее помощью был составлен композиционный портрет того человека, с которым она обменялась термосами в день взрыва. Его же она опознала на записях с камер видеонаблюдения, установленных на соседнем с судом здании. Он прогуливался, курил за десять минут до начала процесса. Его же впоследствии опознал кто-то из свидетелей. Сидел с ним рядом на самом последнем ряду в момент судебного заседания.
        — Но зачем он там был?!  — изумилась она.
        — Видимо, в его кармане был пульт дистанционного управления,  — ответил ей подполковник, он все время ее допрашивал, почти всегда только он один.  — И он нажал кнопку, как только вы нагнулись, чтобы поставить сумку под стул мужчины.
        — Странно, я его не видела. Не заметила.
        — Он хорошо маскировался.
        — А в журнале он был зарегистрирован?
        — Конечно. Но загвоздка в том, что паспорт его оказался фальшивым. Нет и не было такого человека. Вот так-то, гражданка Комарова.
        — И что теперь? Вы его не найдете?
        — Ищем,  — туманно отвечал подполковник.  — Молитесь!
        — А мне-то зачем за него молиться?
        — А затем, гражданка Комарова, что он единственный свидетель ваших утверждений, что вы не виноваты. Единственный.
        — А как же Олег Казаков? Он же попросил меня встретиться с этим человеком. Послал в этот зал заседания якобы понаблюдать. Что он говорит?
        — А ничего он не может сказать в вашу защиту, гражданка Комарова.
        — Почему? Идет в отказ?  — Она с пониманием кивнула.
        — Нет. Никуда он не идет. Да уже и не пойдет,  — подполковник порылся в документах, вытащил короткую справку.  — Вот… Пришло вчера вечером из мест лишения свободы, где отбывал свой срок Казаков. Помер он.
        — Помер? Но от чего? Болел?
        В ушах, как по приказу, зазвучал насмешливый голос Казакова. Приятный, чуть насмешливый.
        — И болел в том числе. Печень его буквально разваливалась.
        — А что еще?
        — Наркотики. Как уж он их там доставал, через кого, неизвестно. Но умер от передозировки. Был бы здоров, выжил бы. А с такой печенью… Шансов не было. Так что подтвердить ваши слова или опровергнуть их он уже не сможет. Вся ваша и наша надежда на человека, которому вы отдали свой термос с чаем и у которого забрали другой. Если мы его поймаем, если он подтвердит вашу неосведомленность, то, возможно, вам удастся избежать сурового наказания.
        — А те, кто…
        Она запнулась. Выговорить: «Кто пытал мою мать», у нее до сих пор не выходило. Как не выходило все это представить. Ей уже сообщили, что тело матери забрала очень дальняя родственница. И похоронила. И Инна была отчасти даже этому рада. Видеть муку на лице покойной матери она не смогла бы.
        — А те, кто ждал меня в квартире? Их личности установлены?
        — Предположительно да. Поиск ведется. Но шансов немного. Так что, гражданка Комарова, молитесь.
        Она не молилась, не умела. Она проклинала. Себя. И втайне от подполковника Самоварова считала себя очень виноватой.
        Она же не дура, господи! Она же должна была предполагать, что человек, отдающий ей приказания из мест лишения свободы, замутил какое-то зло. Человек, шантажом заставивший ее это сделать, не мог послать ее на доброе дело. И в глубине души она что-то такое чувствовала, когда забирала из рук мужчины термос, показавшийся ей слегка тяжеловатым. Это не было прозрением, скорее легким подозрением. Очень легким, почти не осязаемым, тут же растворившимся. Потом, уже сидя за мужчиной с дамой, все время высокомерно всех оглядывающей, Инна подумала, что Казаков вполне мог через нее передать наркоту. Делал же он это раньше. Что мешало сейчас? Не передать, поправила она себя, заслушав адвокатов сторон, а подбросить. Дядька оказался скандальным. Ни в коем случае не хотел идти на мировую и прощать зарвавшихся молодчиков, которые нанесли ему телесные повреждения.
        Почему бы его не скомпрометировать? Подбросить ему сумку с термосом, в котором находился тайник, а в нем наркотики. Почему нет?
        Прозрела она в то мгновение, когда ставила сумку под его стул. Просто прострелило в мозг, будто шилом проткнуло.
        «Погодите!  — подумалось тогда.  — А как же отпечатки пальцев? Она же лапала своими пальцами этот термос. Саму сумку, пакет с бутербродами…»
        Потом какая-то девушка, кажется, свидетель со стороны ответчиков, ударила ее ногой в бок, отбрасывая почти на метр. И она поползла. Быстро, по-звериному. Потому что поняла, что могло быть в термосе. Поняла за мгновение до взрыва.
        Но не крикнула! Не предупредила об опасности, а трусливо скрылась. Обрадовалась, что осталась жива, и скрылась. И долго потом путала следы. И даже не попыталась пойти и сдаться властям, чтобы они смогли поймать и наказать…
        А кого?! Кого, кроме нее, они должны были наказывать? Она виновна! Она!
        Горло снова заложило. Сначала она все думала, что это от холода в камере. Теперь поняла. Это от слез, которые она все никак не могла выплакать. Глаза оставались сухими. А вот душу терзало. Душило презрение к самой себе.
        У нее ведь даже не хватило смелости сознаться в подлоге документов при оформлении квартиры. Нотариус, она точно знала через Кузьмича, отказался от дачи показаний. Назвал все это бредом. И предъявить ему было нечего. Документы были составлены по всем юридическим правилам. Вот и она промолчала. Не созналась, что обманом завладела квартирой.
        — Ты не причинила никому вреда тем самым, Инна,  — уговаривал ее молчать Кузьмич, добившийся свидания.  — А вот себе лишними откровениями можешь навредить.
        — Они же знают,  — вяло протестовала она.
        — Они не знают. Они предполагают. Доказательств нет. Как нет никаких доказательств того, что ты когда-то по глупости и молодости что-то такое кому-то передавала. Тот человек, который тебя посылал, уже сидит немалый срок. Станет ли он себе добавлять еще что-то?
        А теперь вот оказалось, что и человека того уже нет в живых.
        — Как же все-таки так вышло, Инна, что он уговорил вас на это? Подбил совершить преступление? Как?
        Подполковник Самоваров старался смотреть мягко, по-отечески почти. Но она-то знала, что ему просто не хватает информации. Что ему просто надо закрыть белые пятна в деле. И поэтому вместо того, чтобы ответить:
        — Он заставил меня, грубо шантажируя.
        Она отвечала:
        — Я не видела ничего предосудительного в том, чтобы передать кому-то термос с чаем. Я не думала, что все это — часть хорошо спланированного, страшного преступления.
        Видела предосудительное, еще как видела. В телефонном разговоре Олег Казаков слишком давил на нее, почти загнал в угол. Это было более чем подозрительно.
        И думала она, конечно, думала, что все это подстава. Для того самоуверенного дядьки, что фыркал громко и высокомерно, реагируя на каждое слово адвоката противной стороны.
        И поэтому она преступница! Погибли люди. Из-за нее в том числе. И она должна ответить, как это там: по всей строгости Закона.
        Но…
        Но она снова преступно молчала. Она снова выгораживала, оправдывала себя. Знала, что это гадко, но сотрудничала со следствием в той плоскости, которая ее устраивала, которая была ей выгодна.
        Потому что ей очень, очень, очень хотелось на волю. Все равно куда! Хоть в глухую деревню, хоть в тайгу или пустыню, но на волю. Ну а если удастся вырваться и соединить свою жизнь с милым неудачником дядей Сережей, которого она тайком про себя называла Кузьмичем, то она могла бы запросто считать, что жизнь ее не пропала, она удалась.
        Они бы забыли все. Начали бы все с чистого листа. И уж тогда-то все следующие за этим новым, чистым листом страницы они бы вместе расписали как надо.
        В замочной скважине заворочался ключ. Дважды повернулся. Потом громыхнул металлический засов.
        Это пришли за ней. Снова за ней. Снова на допрос. А смысл? Она уже все рассказала, что могла. Не выдумывать же!
        — Комарова, на выход,  — приказали ей из коридора.  — С вещами.
        Она вскочила с нар. Комкая, побросала в сумку теплую кофту и шерстяные носки с колготками, пошла на выход.
        Ей очень хотелось расспросить конвоиров, узнать, куда ее переводят. Но знала, что не ответят. И молчала. Ее отвели в допросную. Оставили одну. Через несколько минут вошел подполковник Самоваров.
        — Ну что, Комарова, освобождают вас до суда. Под подписку о невыезде. Не сбежите?
        — Нет,  — горло снова сильно сдавило, в глазах защипало.  — Не сбегу.
        — Город не покидать. Старайтесь поменьше светиться. Лучше будьте дома. Если вдруг что-то произойдет, звоните мне вот по этому телефону.
        Самоваров запустил по столу визитку. Она ловко поймала ее, подержала, пытаясь прочесть. Не вышло. Буквы и цифры плясали перед глазами.
        — А… А что должно произойти?  — спросила она у него, когда он уже повернулся к ней спиной, чтобы уйти.
        Самоваров не ответил. Кивнул и вышел. Потом конвойный, заглянув, скомандовал:
        — На выход, Комарова.
        Они так долго шли, такими ей показались бесконечными переходы, коридоры. Она потеряла счет дверям, которые открывались перед ними и тут же с грохотом за ними захлопывались. Потом они вышли на улицу и через пару десятков метров остановились у высоких ворот.
        — Все, Комарова, бывай. Больше не попадайся,  — буркнул конвойный и ушел.
        Что он хотел этим сказать? Он что, не знает, что ее освободили под подписку до суда? Что она непременно вернется, но чуть позже, и возможно не в это место. Или он всем такие слова говорит? Напутственные!
        Инна вышла за ворота, поежилась. На улице было сыро, хмуро. То ли вечер, то ли раннее утро. Определить было невозможно. Видимо, только что прошел дождь. Дорога в лужах, с листьев капает.
        Сколько же времени? Какой день недели? Она точно три дня провела в следственном изоляторе или больше? Почему ее вдруг отпустили? Ее преступление считается достаточно тяжким, и скрывалась она от полиции не один день. Что-то не то. Как-то не вяжется.
        Она повертела головой. Метрах в ста от ворот на стоянке три машины. В них люди. Кто они? Наблюдатели? Почему стоят, почему никуда не едут?
        Ее будто услышали. Та машина, что была припаркована между двух других, завелась и выдвинулась вперед.
        Господи! Кузьмич! Кузьмич, миленький! Он приехал за ней, он ее не оставил одну. И если он за рулем, то трезвый.
        Инна зашагала по лужам ему навстречу.
        — Садись,  — притормозил он и распахнул переднюю дверцу со стороны пассажира.
        Она влезла в теплый салон, захлопнула дверь.
        — Спасибо,  — улыбнулась она ему.  — Не ожидала.
        — Никто не ожидал,  — проворчал он и тронул машину вперед.
        — В смысле?
        — Никто не ожидал, что тебя выпустят до суда. Статья достаточно суровая. Ты скрывалась. И вдруг под подписку! Нелогично.
        — Может, поверили, что я не виновата?
        Инна широко зевнула и прикрыла глаза. Ее с такой силой потянуло в сон, что следующие слова Кузьмича она еле расслышала.
        — Что, что?  — завозилась она на сиденье.
        — Никто тебе не поверил, девочка.
        — Да? А почему тогда отпустили?  — Она сонно заморгала.
        — Потому что они к тебе приставили ноги.
        — Как это?
        — Наружное наблюдение, вот как.  — Кузьмич неинтеллигентно выругался.  — Во-он они сзади на темно-синей машине. Пристроились в хвост.
        — Странно,  — пробормотала она, снова закрывая глаза.  — Зачем тогда отпускать? Отпускать, чтобы следить? Как-то неумно.
        — Как раз все умно, Инна. Более чем умно,  — с тяжелым вздохом проговорил он.  — Они хотят выманить убийц твоей матери. Они решили взять их на «живца». Ты — приманка, Инна!
        Глава 29
        Он так разнервничался, что поднялось давление. Сильно поднялось, жену напугал. Она кинулась вызывать «неотложку», хотя он и был против. Хорошо, не дозвонилась.
        — Сейчас таблетку выпью, и все само пройдет,  — пообещал он ей и послушно проглотил таблетку.
        — Надо прилечь. И подремать. Все придет в норму,  — супруга подхватила его под руку и повела в спальню.  — И чего это тебя так разобрало? Неприятности, что ли, какие по службе?
        — Все нормально по службе,  — отозвался он ворчливо.
        Ворчанием он обычно маскировал тревогу в голосе. Она бы непременно прорвалась. Потому что он был так встревожен, так встревожен.
        — Отдыхай, Ванечка. Если что, зови. Я буду в гостиной. Приду на помощь.  — Она кротко улыбнулась и вышла, плотно прикрывая дверь.
        Его мобильник жена унесла с собой. Чтобы ему не досаждали телефонными звонками. И чтобы он никому не взялся звонить, сведя на нет действие лекарственных препаратов.
        А он и не собирался. Некому ему было звонить. Особенно по тому вопросу, из-за которого так разнервничался. И из-за которого давление шибануло вверх.
        На помощь она придет, хмыкнул Иван Степанович, припоминая слова жены, которые она обронила перед уходом. Как, интересно, она себе это представляет? В чем помогать собралась? Дело-то…
        Дело-то дрянь! Вернее, оно приняло такой неожиданный поворот, что он впервые не знает, как поступить. Как правильно поступить, чтобы не навлечь на себя беды? Как сделать так, чтобы извлечь из этого максимальную выгоду?
        Пока неясно.
        Иван Степанович погладил нежный шелк кроватного покрывала, поверх которого уложила его жена. Покрывало ему привезли из Франции. Он заказывал одному человечку. Жена случайно увидела в журнале, ей понравилось. Она размечталась. А он взял и претворил в жизнь ее мечту. Она даже попросить не успела, а он уже все выполнил.
        Он часто устраивал ей подобные сюрпризы. Потому что любил ее очень. И еще потому, что мог себе позволить побаловать жену. Материально не бедствовал. А все почему? А потому что всю свою жизнь был предельно осторожен. Каждый шаг просчитывал. Каждое действие свое выверял по сотне раз.
        И вдруг этот поганый случай, который, наверное, должен был произойти! Правильнее, случай был отменным, дорогостоящим, если им с умом распорядиться. Вопрос: как далеко он может зайти, не навредив себе. И своей горячо любимой супруге.
        — Так, так, так…  — отбил он пальцами такт по нежному шелку.  — Так, так, так… С чего же надо начать?
        Начинать, конечно же, надо было со звонка Панкратову. Он является лицом заинтересованным, к тому же достаточно платежеспособен. Да, надо звонить прежде всего ему. Позвонить и сказать…
        — А что я могу ему сказать?  — прошептал едва слышно Иван Степанович.
        Правду? Или часть правды? Если он скажет ему часть правды, то это будет стоить дешевле. А если он скажет Панкратову всю правду, то тот может соскочить. И может прямиком помчаться в полицию. И тогда уже объясняться Ивану Степановичу придется не только перед подающим надежды политиком, но и перед своими коллегами.
        Что он делал в коттеджном поселке неподалеку от дома, в котором потом произошло убийство? С какой целью занял место на парковочной площадке, куда не достреливали камеры видеонаблюдения? Он следил? А за кем? С какой целью?
        Не мог же он признаться Панкратову, что следил за ним! Признаться и тут же потребовать денег за молчание? Как-то глупо.
        — Н-да, глупо,  — ответил сам себе Иван Степанович, и рука его безвольно распласталась на дорогом шелке кроватного покрывала.
        Требовать денег с того, другого человека, вообще было преступно. Потому что тот человек предположительно совершил убийство, в котором пытаются заподозрить Панкратова. Он специально интересовался: Панкратов нанял сразу двух адвокатов, специализирующихся на уголовных делах. Значит, земля горит у парня под ногами, раз он готов выложить такую сумму денег.
        Так, стоп!
        А чего, собственно, он стесняется? Чего опасается? Панкратов в состоянии заплатить этим адвокатишкам, которые станут языками молоть, чтобы отвести подозрения от своего клиента. А зачем? У Панкратова совершенно точно имеется алиби. Правда, он об этом пока не знает. Потому что этим алиби владеет он — Иван Степанович. Только он и никто больше. И за это алиби пусть и платит Панкратов.
        Точно! Он потребует с него денег не за молчание, не за услугу, а за алиби. Алиби, которое будет подтверждено поминутно отснятым сюжетом про Панкратова. Сюжет на тему: «Как я провел вечер, когда в собственном доме был убит мой тесть».
        Кажется, этот материал стоит хороших денег. И может обойтись Панкратову дешевле, чем парочка адвокатов, которые непременно станут соперничать друг с другом и наверняка проиграют дело.
        Да, так он и поступит. Он позвонит Панкратову и назначит ему встречу. И предложит ему купить у него видео, оправдывающее Глеба на все сто процентов.
        Так, с этим разобрались. Как поступить с преступником? Сдать его коллегам или нет? Или все же попытаться вытянуть из него хоть что-то?
        Нет, не станет он его шантажировать. Все шантажисты рано или поздно плохо заканчивают. И коллегам он ничего говорить не станет. Тогда у Панкратова автоматически отпадает потребность платить ему за алиби.
        — Клава! Клава, зайди!  — громко позвал Иван Степанович жену.
        — Что?!  — Она влетела в спальню с невероятно бледным лицом.  — Что? Тебе плохо, Ванечка?
        — Нет, все в порядке. Все хорошо. Мне уже лучше,  — не соврал он жене.  — Принеси мой мобильник. Мне срочно надо позвонить.
        — А это не могло бы подождать, Ванечка?  — Клавдия недовольно поджала губы.
        — Нет,  — отозвался он резко.
        — Хорошо, сейчас,  — она укоризненно качнула головой.  — Когда-нибудь ты сгоришь на своей работе, тьфу-тьфу-тьфу. Но сначала померяем давление.
        — Хорошо. Неси аппарат. И телефон!
        Давление нормализовалось. Жена немного успокоилась. Сунула ему мобильник в руку, замерла на пороге спальни.
        — Ты чего? Ступай уже,  — он вяло улыбнулся.
        — Ты хочешь звонить по тому вопросу, из-за которого у тебя поднялось давление?  — Клава плотно сжала губы.
        — Нет,  — соврал он.  — Это рядовое дело, дорогая. Текучка. Ступай уже. Меня в сон клонит. Надо успеть позвонить, пока окончательно не сморило.
        Жена ушла, поворчав для порядка. Дверь закрыла плотно. Он набрал номер Панкратова, который выучил наизусть еще по прошлому разу. Тот звонок проигнорировал. И второй тоже. Пришлось отправить сообщение с требованием перезвонить.
        «Очень важно!» — дописал он в конце.
        Сработало. Панкратов перезвонил тут же.
        — Что случилось, Иван Степанович?  — спросил Глеб, холодно поздоровавшись.  — Какие-то проблемы у вашего родственника?
        — Нет, нет, что вы, Глеб Сергеевич. Проблемы с родственниками скорее у вас,  — он противно хихикнул.
        — Вы в курсе,  — со вздохом произнес Панкратов.  — Ну да, ну да, навалилось что-то в последнее время. Просто злой рок какой-то.
        — Слышал, у вас в связи с этим проблемы?
        — Да, неприятности,  — последовал краткий ответ.
        — Угу…
        Иван Степанович помолчал. Панкратов должен был задать наводящий вопрос. Должен был. Ему самому не хотелось начинать.
        — А вы чего звоните, Иван Степанович? Хотите предупредить меня относительно человека, который ведет расследование? Сначала был оперативник — майор Новиков. Теперь дело передали следователю. Желаете помочь советом?
        — Скорее просто хочу помочь,  — и он снова неприятно хихикнул.
        — Так вы не знакомы со следователем?  — с легким разочарованием протянул Панкратов.
        — Не знаком.
        — Тогда… Тогда не вижу необходимости тратить ваше и свое время, Иван Степанович.  — Панкратов начал раздражаться.
        — Это преждевременное заявление, Глеб Сергеевич. Я совершенно точно уверен в том, что способен помочь вам.
        — В чем?
        — В том, чтобы с вас были сняты все подозрения.
        — О как! Каким же образом? Как вы сможете это сделать?  — Голос Панкратова потеплел.
        — Я смогу снять с вас все подозрения, дорогой вы мой Глеб Сергеевич. Потому что обладаю материалом, который…
        И он замолчал, сделав вид, что его кто-то отвлек. Попросту сжульничал, принявшись разговаривать с женой, которая в этот момент гремела посудой в кухне. Это была пауза, которую он даровал Панкратову, для того, чтобы дать ему возможность все осмыслить. Подумать и подсчитать, во сколько же Иван Степанович способен оценить важный материал.
        Глеб Панкратов был умным человеком. Он все понял и предложил встретиться.
        — Давайте завтра в том же кафе,  — проговорил Иван Степанович, глянув на часы.
        Можно было бы и сегодня, но его отчаянно тянуло в сон после лекарства. К тому же кафе, где они с Панкратовым встречались в прошлый раз, было за городом. Езды туда-обратно почти час.
        — Сегодня,  — заявил Панкратов твердым голосом.  — Завтра у меня встреча со следователем. Хотелось бы явиться на нее подготовленным.
        — Ну хорошо, хорошо. Сегодня так сегодня,  — не стал противиться Иван Степанович.
        Он тут же подумал, что назавтра в следствии могут появиться новые детали, новые свидетели. Кто-нибудь вдруг да что-то вспомнит. И Панкратов может перестать быть подозреваемым. И прибыли от этого будет ноль.
        — Сегодня. Там же. Через час,  — он свесил ноги с кровати, осторожно сел, голова немного кружилась.  — И приезжайте, пожалуйста, подготовленным.
        — Как в прошлый раз?  — уточнил Глеб.
        Оба поняли, что речь идет о сумме, которую Панкратов заплатил в прошлый раз, чтобы избавить свою семью от судебного преследования. Он просто не учел, что на сей раз все гораздо серьезнее: и статья Закона и наказание, могущее потом последовать.
        — Нет. Как в прошлый раз не выйдет,  — осторожно заметил Иван Степанович.
        — А как выйдет?
        — Как три прошлых раза. Через час.
        И не дав опомниться Панкратову, он отключился. И громко крикнул:
        — Клава! Клава, иди сюда!
        — Что, Ванечка?!  — Ее лицо снова побелело от страха за мужа.  — Тебе снова плохо?
        — Нет, дорогая. Мне хорошо. Даже лучше, чем ты можешь себе представить.  — Он дотянулся до жены, погладил ее по бедрам.  — Достань мне одежду.
        — Ты куда? Нельзя!  — попыталась она его остановить.  — Может случиться криз и…
        — Клава,  — он предостерегающе повысил голос.  — Достань мне одежду.
        — Хорошо, хорошо,  — она открыла дверцы шкафа.  — Что наденешь?
        — Что-нибудь подемократичнее, дорогая.
        Она достала серые легкие брюки, голубую тенниску и темно-синий джемпер.
        — Там прохладно,  — пояснила она, заметив его недоуменный взгляд.  — Дождь принимается без конца. Далеко хоть едешь-то? Когда ждать обратно?
        — Часа через два,  — пообещал он.
        Но обманул, вернулся через два с половиной. Всему виной были проклятые пробки на дорогах. Но он не расстраивался. Дело выгорело. Панкратов заплатил, сколько было озвучено. И даже много больше, потому что заплатил еще и за вторую флешку, которую он захватил с собой так, на всякий случай.
        Даже не думал, что пригодится, а оно вон как вышло!
        Глава 30
        — Желаете взглянуть?  — спросил Иван Степанович, дождавшись опоздавшего Панкратова.
        — Разумеется,  — отозвался тот недовольным голосом, сел напротив за стол, портфель поставил рядом.  — Я должен знать, за что плачу.
        — Давайте, мы все же не будем с вами настолько…  — Иван Степанович недовольно пожевал губами, подыскивая слова. Подыскал.  — Прямолинейны.
        — А что? Чего боитесь-то, гражданин следователь?  — Красивое лицо Панкратова исказилось гримасой.  — Что я на хвосте полицию привел?
        — Минуточку…
        Иван Степанович резво встал, перегнулся через стол, подхватил портфель Панкратова и через мгновение высыпал его содержимое на соседний со своим стул.
        — Вы…  — Панкратов задохнулся от бешенства.  — Вы что себе позволяете, продажная вы сволочь! Кто вам позволил?! Вы…
        — Прошу прощения,  — хихикнул он, быстро возвращая все вещи по своим отсекам в его портфеле.  — Просто меры предосторожности. И еще кое-что.
        Он обогнул стол, поставил портфель на место и быстрыми щупающими движениями прошелся по телу Панкратова.
        — О боже!
        Тот даже сопротивляться не стал. Поставил локоть на стол. Уронил подбородок на кулак. Взгляд, обращенный на Ивана Степановича, был холоден и пуст.
        — Старая вы сволочь, Иван Степанович. Что за представление вы тут устроили? Решили, что я приведу ваших коллег, чтобы… Чтобы что? Схватить за руку продажного следака? А зачем мне это? Чтобы вы в ходе следствия озвучили условия нашей предыдущей сделки? Вы вообще в своем уме!
        — Простите, Глеб Сергеевич. Простите.
        Он хотел казаться искренне виноватым, расстроенным, хотя не чувствовал ни того, ни другого. Потому что он глубоко презирал человека, сидевшего сейчас перед ним. Себя — нет. Его — очень сильно.
        Он лично воспользовался ситуацией себе во благо. Он, по сути, никому не навредил. Он даже помог в чем-то. Помог не испортить дальнейшую жизнь этой семье.
        А этот человек, сидевший сейчас перед ним, платил в прошлый раз за то, чтобы всеми силами свалить вину на кого-то еще. Он боялся огласки. Боялся за свою карьеру. Плевать ему было на слезы семьи Киселевых. Даже плевать было на свою семью, это Иван Степанович понял сразу. Ему не плевать было только на самого себя любимого.
        Что бы Панкратов ни натворил в будущем, он не сядет в тюрьму ни при каких обстоятельствах. Он найдет тысячу лазеек, тысячу способов избежать наказания. Прямо вот как сейчас. Найдет людей, которым можно будет заплатить. И почему тогда этим человеком не стать Ивану Степановичу?
        Поэтому пусть платит!
        Вот такая была у Ивана Степановича философия. Неправильная, конечно, очень даже преступная, но он с ней как-то очень удобно ужился.
        — Я хочу взглянуть,  — требовательно произнес Панкратов.  — Прежде чем заплачу.
        — Хорошо.
        Он достал свой мобильный телефон, поставил его так, чтобы Панкратов мог все видеть, но не мог до него дотянуться. Включил запись. Тот смотрел, не отрывая взгляда.
        — То есть тем вечером вы следили за каждым моим шагом?  — уточнил он.
        И было непонятно, радует его это, удивляет или оскорбляет. А, плевать!
        — Следил.
        — Зачем? Что вас заставило?
        — Просто я вдруг заподозрил вас в смерти вашей супруги. Решил, что именно вы организовали тот злополучный взрыв, который унес жизни сразу трех человек.
        — Вы сумасшедший!  — ахнул Панкратов, загребая в ладонь половину лица.  — Я бы никогда этого не сделал!
        — Теперь я знаю об этом. И именно поэтому говорю сейчас с вами.
        Он ясно дал ему понять, что случись обратное, Панкратов не откупился бы никакими деньгами. Тот сразу понял. Кивнул. Подумал. Потом сказал:
        — Скорее это мог быть отец мальчика, который погиб.
        — Он этого не делал. Я знаю об этом совершенно точно.
        — Понятно… Тогда взрыв был направлен на брата Дины. Он личность…
        — Скандальная, знаю, знаю,  — замахал на него руками Иван Степанович.  — Но я сомневаюсь, что убить хотели его.
        — Почему?
        — Потому что убить его могли где угодно. Тихо, без лишних жертв и свидетелей. А не устраивать такую казнь. Публичную казнь. Не-е-ет, Глеб Сергеевич, казнить хотели именно вашу супругу. Я так думаю.
        — Кто и за что?
        — Я думаю над этим. Пока не понял. Так вы будете покупать эту запись?  — Он резво убрал телефон в карман.
        — А у меня есть выбор? Разумеется.
        Панкратов влез в карман дорогого пиджака, сидевшего очень плотно. Угадать во внутреннем кармане конверт с деньгами было невозможно, но он там был. Сумма крупными купюрами, оттого и незаметно было вознаграждение.
        — Можете не пересчитывать,  — пробубнил он, принимая из рук следователя флешку с записью его поминутного алиби.  — И… Спасибо, наверное. Вы снова меня выручили.
        — Всегда рад помочь.  — Иван Степанович аккуратно сложил конверт пополам и убрал его в сумку.  — Ну-с, засим прощаемся?
        И, отдав флешку с записью, он даже привстал, чтобы уйти наконец. Чтобы вернуться домой к жене, чтобы снова попасть в ее заботливые руки.
        — Погодите,  — повелительно махнул пальцами Панкратов.  — Сядьте.
        Он послушно вернул свой зад на стул.
        — Послушайте, Иван Степанович, я тут подумал.  — Панкратов уставился на него и, прищурив глаза, проговорил:  — Раз вы сумели снять мое алиби, то, возможно, сумели снять кого-то еще? Кого-то, кто…
        — Кто побывал в доме вашего тестя до вас?
        — Да.
        — Я не успел. Я не смог бы это сделать, следуя за вами по пятам, Глеб Сергеевич.
        Он улыбнулся ему одними губами, поймал разочарованный вздох. И вдруг решился. Понял, что это шанс. Шанс продать информацию, которой он еще пару часов назад совершенно точно не знал, как распорядиться.
        — Но мне кое-что известно,  — пробормотал он, и снова его тонкие губы растянула вялая улыбка.
        — Что?!
        Глеб напрягся. У него на правом виске даже жилка забилась.
        — Вам так уж необходимо знать, кто убил вашего тестя? Желаете наградить человека, который избавил вас от проблем?
        — О чем вы, не пойму,  — он нахмурился.  — Намекаете, что я желал смерти старику, потому что тот вознамерился отобрать у меня сына?
        — Да-с, намекаю-с,  — не хотел, но снова гаденько хихикнул.  — И считаю вас косвенно причастным.
        — Вы точно сумасшедший,  — выдохнул Глеб и гадливо передернулся.  — Ничего, что Альберт Вадимович был дедом моему сыну? И Тарас никогда бы и ни за что не простил мне его смерти. А мальчишка… Он так много для меня значит!
        И очень дорого стоит! Иван Степанович попытался отогнать прочь нехорошие мысли, но они стучали и стучали в мозг, как в запертую дверь непрошеные гости.
        — Это все, что у меня осталось от семьи,  — не совсем уверенно проговорил Панкратов.
        Поднял на следователя глаза, в которых прочесть ну ни хрена невозможно было. Просто две дырки, заполненные чем-то холодным и серым.
        — Вот с чего вы решили, что я мог быть причастен к смерти своего тестя? Раз вы знали, что у меня есть алиби, как вы могли меня заподозрить в причастности?
        — Потому что вы знаете человека, который его убил.
        — Что?!
        Панкратов некрасиво открыл рот, перестав на какое-то мгновение себя контролировать.
        Он ничего не знал, тут же понял Иван Степанович. И не готовил убийство. И не платил за его организацию.
        — Вы знакомы с убийцей, Глеб Сергеевич.
        — Не-ет! Нет, нет, нет!
        Минуту ничего не происходило. Панкратов замер. Думал. Потом в груди его странно всхлипнуло, он сильно побледнел и принялся с силой мотать головой.
        — Это не может быть он! Это не Тарас! Он не мог! Вы сумасшедший. Вы совершенно точно сумасшедший. Эксперт сказал, что убийца был высоким, как я! А Тарас — он же мальчишка. Он не мог!  — бормотал Глеб быстро, тихо, дыша со странным присвистом.  — Если он… Он не мог! Это не он! Вы сумасшедший, продажный мент. Что вы себе позволяете? Он не мог.
        — А он этого и не делал,  — спокойно отреагировал на все оскорбления Иван Степанович.  — Как вы вообще могли подумать, что это совершил ваш сын?
        Панкратов не ответил. Он сгорбился на стуле, уткнув взгляд в скатерть сомнительной чистоты. Потом прохрипел, будто его душили:
        — Кто? Кто это сделал? Вы ведь знаете?
        — Да. Знаю.
        — Кто это?
        — Хм-м…  — Иван Степанович положил руки на стол, сцепив пальцы, легонько постучал ими.  — Глеб Сергеевич, вы же понимаете, что эта информация…
        — Стоит денег, я понял.
        Панкратов продолжил буравить взглядом скатерть в пятнах.
        — Сколько?  — спросил он через пару минут, подняв на следователя тяжелый взгляд.
        — Столько же.
        Иван Степанович замер. С ценой он сымпровизировал. Он ведь даже не собирался продавать запись. У него на этот счет имелись серьезные сомнения. Вон даже давление поднялось именно по этой причине. Но Панкратов сам подвел его к этому.
        — Хорошо. Как раз совершенно случайно у меня с собой есть такая сумма,  — произнес Глеб не совсем искренним тоном. Помолчал и вдруг признался:  — Если честно, то чего-то в этом духе я от вас и ждал. Поэтому подстраховался и запасся дополнительными средствами. Итак, прежде чем мой конверт перекочует в ваш карман, Иван Степанович, я хотел бы знать, каковы гарантии?
        — Но вы же меня знаете!  — с улыбкой развел он в стороны руки.
        — Знаю. Но вы сказали, что не могли следить за двумя людьми одновременно. И…
        — Я не мог. А вот камера с соседнего дома очень даже.
        — Так в полиции заявили, что никаких свидетелей, никаких записей нет!
        — У полиции нет. У меня есть.
        — Каким образом вам удалось ее заполучить?
        — Праведным, почти праведным,  — с фальшивой скромностью потупился Иван Степанович.  — Пожилым супругам, живущим по соседству с вашим покойным тестем, очень не хотелось влезать во все это. У них имелся печальный опыт общения с полицейскими, когда их дом подвергся грабежу. Очень негативное впечатление осталось. Очень! Поэтому мы пришли с ними к некоему соглашению.
        — Какому соглашению? Чего вы тянете?!  — взорвался Глеб.  — Мне ни черта не понятно!
        — Скажем так… Я купил права на обладание этой записью.
        На самом деле он никому ничего не платил, просто договорился, что не станет трепать старикам нервы и привлекать их в качестве свидетелей. Он опередил своих коллег всего лишь на полчаса. Когда те явились, старики уже были подготовлены. И все, что могли, это разводить руками и говорить: нет, не видели, не знаем. А факт пропавшей записи с камеры объяснить никак не могут. Видимо, она исчезла, когда они отлучались. Нет, следов взлома не было. Понять ничего не могут. Помочь тоже.
        Коллеги Ивана Степановича ушли ни с чем.
        — Показывайте,  — потребовал Панкратов.
        — Сначала деньги, Глеб Сергеевич,  — вежливо улыбнулся он.  — Поймите меня правильно… Если вы просмотрите запись, узнаете убийцу, какой вам смысл платить мне? Вы просто назовете его имя полиции и пустите их по его следу. Мои доводы вам кажутся логичными?
        Панкратов, подумав, согласно кивнул. Достал из другого кармана точно такой же по размеру конверт и швырнул его на стол со словами:
        — Как знал, как знал. Вы ведь с таким двойным дном чемодан, Иван Степанович.
        — Здесь не хватает. И прилично не хватает!  — пересчитав купюры, возмутился Иван Степанович. Надув губы, пробубнил:  — Так не годится.
        — Не годится утаивать от следствия преступника, гражданин начальник. И подставлять своих коллег. Алчность-то она до хорошего не доводит. Так что? Продаете мне права на запись или возвращаете конверт?
        Конечно, он уже расслабился. Алиби его подтверждено. От него теперь отстанут. А найдут или нет убийцу старика, не так уж и важно. Да, это человек из его окружения, но не сын же. К тому же он может его вычислить самостоятельно. Напрячься и вычислить.
        Все это угадал в его заблестевших азартом глазах Иван Степанович и нехотя сунул конверт в сумку. Лучше столько, чем нисколько, решил он. Поимка преступника — вопрос времени. Наверняка он где-то по пути еще наследил.
        Он отдал вторую флешку Панкратову, но тот вдруг захотел посмотреть, за что уже отдал деньги. У него не было с собой компьютера, а до дома добираться прилично. Любопытство подстегивало.
        — Смотрите,  — он снова выставил экраном в его сторону свой мобильник.  — Смотрите внимательно.
        Панкратов смотрел не отрываясь. Когда запись закончилась, взгляд его был рассеянным, беспомощным.
        — Этого не может быть! Но зачем?  — Это единственное, что успел произнести Панкратов до того, как Иван Степанович ушел.
        Глава 31
        Она спала и не спала. Сама не понимала, что с ней. Она лежала на втором этаже в доме Кузьмича, в той же самой кровати, укутавшись одеялом по самые брови. Сознание было рассеянным, тело легким, она совершенно точно дремала, даже что-то видела во сне. Какие-то обрывочные видения. Будто мама ходила по спальне в доме Кузьмича, отчетливо вздыхала, гладила ее по голове, по щекам, мокрым от слез. И что-то говорила ей. Или предупреждала?
        Инна обеспокоенно заворочалась и открыла глаза.
        Мамы в комнате не было. Кузьмич был. Сидел в старом кресле-качалке возле окна и слегка похрапывал. Сторож что надо! Инна едва слышно фыркнула. Выбралась из кровати, накинула на плечи одеяло и подошла к окну.
        Начало пятого утра, уже рассвело. Кажется, день будет погожим. По верхушкам деревьев скользили солнечные блики. Птичий гомон скрадывал все звуки. Даже на какой-то миг заглушил храп Кузьмича. Инна покосилась в его сторону.
        Странный он все же. Каждый день говорил ей о своей любви, но не сделал ни единой попытки до нее дотронуться.
        — Я так не могу,  — сказал он ей вчера за ужином, который они провели вдвоем.
        — Почему? А вдруг меня завтра уже не будет? Вдруг меня убьют?
        Она дотронулась до его руки. Он ее тут же одернул со словами:
        — Тогда и меня убьют тоже.
        — Я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня.
        — Я уже по тебе страдаю. И…
        Он хотел еще что-то добавить, но в кухню вошли двое охранников, которых приставили к Инне. Первые два дня они торчала в машине под окнами его дома. Потом их перевели в дом, с согласия Кузьмича. И по его настоятельной просьбе.
        — Нечего светиться под окнами. Это неумно,  — сказал он, позвонив капитану Арскому.
        — Согласен,  — ответил тот и пообещал со дня на день приехать.
        Явился этой ночью. Кузьмич был в душе, когда Арский вошел в дом. Его впустили охранники.
        — Добрый вечер. Как вы?  — спросил он у Инны, обнаружив ее в гостиной Кузьмича за просмотром старых фотоальбомов.
        — Стараюсь делать вид, что все хорошо,  — она поприветствовала его кивком.
        Делать вид, что рада ему, нужды не было. Все знали, что ее дни на свободе сочтены. Сейчас ее используют в качестве приманки для убийц ее матери. Для тех людей, которые стояли за взрывом. После того как они будут пойманы, ее арестуют.
        — Скорее всего, вам изменят меру пресечения,  — нехотя проговорил Самоваров.  — И до суда вам придется посидеть в камере.
        — И после суда тоже, скорее всего,  — не стал врать Арский, когда Кузьмич пристал к нему с вопросами.  — Все будет зависеть от показаний ее…
        Выговорить слово «сообщников» он не рискнул.
        После того как ее выпустили из СИЗО, она три дня жила в своей квартире. Никто не приходил. Слежки за ней не было. То есть убийцы ее не вычислили.
        — Может, они попросту боятся действовать там?  — предположил Самоваров.  — Слишком людно. Слишком опасно. Надо создать им более благоприятные условия для нападения.
        И они переехали к Кузьмичу. И снова тишина. Никто подозрительный так и не появился.
        — Они могут не проявить себя,  — предположил сегодня ночью за чаем капитан Валера.  — Могли просто залечь на дно, и все.
        — А это плохо или хорошо?  — спросила Инна.
        — Для вас это плохо.
        — То есть, если они пойдут ее убивать — это для нее хорошо. А если просто исчезнут — это для Инны плохо?  — Кузьмич негодующе фыркнул.  — Ну, вы вообще, капитан… Договорились, что называется!
        — Я говорю правду,  — спокойно отреагировал Валерий.
        Он встал из-за стола, походил по кухне с кружкой остывшего чая. Остановился возле наглухо занавешенного окна. И сказал, не поворачиваясь к ним лицом:
        — Эти, с позволения сказать, люди — единственные свидетели ее непричастности к взрыву. Это ее единственный шанс остаться на свободе после суда. Есть надежда, что отделается условным сроком. А так…
        — А так?  — подала она голос.
        — А так придется ответить по всей строгости Закона,  — не стал он врать. Повернулся, глянул на нее без сочувствия.  — По совокупности совершенных преступлений это может тянуть на солидный срок, гражданка Комарова.
        Вот и не знала теперь Инна, чему больше радоваться. Тому, что ее придут убивать, или тому, что убивать ее не станут.
        Кузьмич снова всхрапнул и заворочался в кресле. Оно со скрипом качнулось. Инна подошла ближе. Протянула руку и слегка коснулась его небритой щеки.
        Благодарность. Она испытывала к нему благодарность, от которой щемило сердце. И еще немного нежности примешивалось, и легкой досады, что этот взрослый человек так неправильно распоряжался своей жизнью. Пил поначалу, теперь вот с беглой преступницей связался. Пусть теперь она не беглая, но от этого не легче. Потому что она теперь выступает в роли подсадной утки для убийц. Себя ей не было жалко, нет. Ну, если разве чуть-чуть. А вот Кузьмича она жалела.
        С какой стати ему было так подставляться! Она сама в жизни сделала свой выбор. А ему она его навязала. Он не достоин такой участи. Нет. Может, следовало освободить всех разом? Может, следовало просто выйти на улицу, где не было охраны. Встать посреди сада и ждать? Ведь они должны быть где-то рядом. Они не могли не использовать шанс убрать такого важного свидетеля, как она.
        Инна вернулась к кровати, швырнула на нее одеяло. Скинула пижаму и натянула спортивный костюм, который ей купил Кузьмич. Взяла в руки кроссовки и на цыпочках вышла из спальни. Обувалась на лестнице. Хорошо, что она не скрипела. Не перебудит весь дом. По пути на улицу захотелось пить, и она свернула в кухню. Рука сама собой потянулась к выключателю.
        — Тс-с-с, не надо этого делать.
        Арский! Перепугал, зараза! Хоть и шепотом велел ей не включать свет, но она все равно вздрогнула.
        — Что вы здесь делаете, товарищ капитан?  — тоже шепотом откликнулась Инна и прижалась к стене слева от входа.
        С правой стороны подпирал стену Арский.
        — То же, что и ты. Зашел попить воды.
        — А-аа, а это обязательно делать без света? И общаться шепотом? Кузьмича боитесь разбудить, так он спит и похрапывает,  — и ее рука снова потянулась к выключателю.
        — Я же сказал, не включать свет! Что неясного?!  — возмутился он, поймал ее руку и сжал.
        — Но почему? Я в темноте в шкафу всю посуду повалю. Всех перебужу. Всех ваших двоих охранников,  — фыркнула она насмешливо.  — Они тоже, к слову, храпят.
        И про себя добавила: «Хороша охрана! Ее можно брать голыми руками. Никто не вступится. Никто, кроме Арского».
        — Не надо лезть в шкаф и валить посуду,  — рассеянно отозвался капитан.
        Скользнул вдоль стены к окну, осторожно заглянул за штору. И пробормотал:
        — Они здесь, Инна. Ступайте, разбудите всех.
        — А! Кто здесь?! Кто?
        В ноги вдруг вступило, а сердце, подпрыгнув, подкатило к самому горлу. Страх! Страх тут же вылепил из нее убожество. Лишенное воли, сил, способности размышлять. Ведь еще десять минут назад она хотела покинуть этот дом, специально подставиться хотела. Чтобы не сидеть и утомительно не ждать. Чтобы не подставлять под удар Кузьмича. Он же хороший дядька, хоть и слабый очень.
        Она буквально готова была умереть еще десять минут назад. И вдруг перепугалась до судорог в руках.
        — Не кричи.  — Арский обернулся на нее недовольно.  — Чего голосишь?
        — Кто здесь, товарищ капитан?  — Она сползла по стене на пол, замерла.
        — Твои убийцы здесь, Комарова.
        — Мамочки!  — пискнула она, закрывая лицо руками.  — Что же делать?
        — Не орать для начала. Сосредоточиться и рассредоточиться,  — будто самому себе приказал Валера.  — Встала и пошла, быстро!
        Инна вскочила на ноги.
        — Куда пошла? Разбуди моих людей. Только тихо.
        Разбудить их оказалось не таким уж легким делом. Инна металась от дивана к дивану, на котором сладким сном спали двое парней из команды Самоварова. Шептала им на ухо, легонько толкала в плечо. Бесполезно!
        — Встать, живо!  — чуть громче, чем шепотом, приказала она.
        Один из парней зашевелился, приоткрыл глаза, приподнялся на локте. И Инна тут же уставилась в дуло пистолета.
        — Убери ствол, придурок,  — прошипела она и кивком указала на дверь.  — Они там!
        — Кто?
        Он широко зевнул. Убрал пистолет в наплечную кобуру, он в ней и спал.
        — Конь в пальто!  — огрызнулась Инна.  — Те, ради кого вы здесь.
        — Понял.  — Он резко поднялся, толкнул ногой товарища.  — Витя, вставай. Они здесь.
        Через минуту они все были в кухне.
        — Их трое,  — проговорил Арский, не отходя от окна и подглядывая в щель между шторой и откосом окна.  — Рассредоточились. Один пошел к двери. Второй к черному ходу. Третьего потерял. Третий, по ходу, тот самый, что тебе термос передавал. Какая ты у нас важная персона, Комарова.
        — Почему важная?  — Она так тряслась, что зубы стучали, а слова выходили смазанными.
        — Сразу троих послали.
        — Так понимают, что я тут не одна.
        — Оружие при них есть?  — спросил тот, кто целился из пистолета в Инну.
        — У двоих по пистолету. Третий вроде пуст. Но кто знает?
        Они втроем встали рядом и принялись о чем-то переговариваться вполголоса. Она ничего не слышала или не понимала. Сидела в углу и причитала вполголоса:
        — Господи, помоги! Господи, помоги! Господи, помоги!
        В какой-то момент, замолчав, они уставились на нее с изумлением:
        — Ты чего там бормочешь, Комарова?
        — А?  — Она дернула шеей.  — Молюсь! Подполковник велел молиться.
        — Ох, дура ты, Комарова,  — пробормотал Арский и, вытянув руку, шевельнул пальцами.  — Иди сюда, ко мне.
        — Зачем?
        В голову полезло: сейчас они сделают ее живым щитом и пойдут в атаку на бандитов, прикрываясь ею.
        — Я не хочу! Не пойду!  — замотала она головой.
        — Она истерит, товарищ капитан,  — подсказал заспанный охранник.  — Надо бы ее убрать куда-нибудь подальше.
        — Согласен.
        Они переглянулись с Арским и как по команде шагнули в сторону угла, где она корчилась и молилась. Зашли с двух сторон, подхватили ее под руки и потащили куда-то. Она еле успевала перебирать ногами, с такой скоростью они передвигались. Коридор, еще коридор, дверь, снова дверь, три ступеньки вниз, еще дверь. Арский толкнул дверь ногой, впихнул туда Инну, щелкнул выключателем. Под дощатым потолком загорелась лампочка на толстом шнуре.
        Инна завертела головой.
        Вдоль бетонных стен стеллажи с пустыми банками и бутылками. Десятки пустых банок и бутылок! Она в погребе. Ее хотят запереть здесь.
        — Я не хочу здесь,  — возразила она слабым голосом.  — Зачем вы меня сюда?
        — Для твоей же безопасности. Сиди тихо,  — погрозил ей пальцем Арский.  — Что бы ни происходило. Сиди и не рыпайся. Если…
        — Если?
        — Если хочешь жить, то послушайся меня, пожалуйста, Комарова.  — Он осмотрел дверь, нашел засов на внутренней стороне, подвигал им.  — Отлично. Запрись.
        — Ага.  — Она вцепилась двумя руками в дверь, не давая ее Арскому захлопнуть.  — А что дальше?
        — А дальше жди.  — Он с силой потянул дверь на себя.  — Ну и как сказал мой старший по званию коллега, молись, Комарова.
        Они ушли. Она задвинула щеколду, подергала дверь за ручку. Осмотрелась. Спрятаться было некуда. Помещение было совсем маленьким. Дверь хлипкая. Если кому-то взбредет в голову начать стрелять по двери, она окажется на линии огня. По сути, это была еще большая ловушка, чем если бы она пряталась в кухне. Хотя…
        Стеллаж с пустыми банками и бутылками, расположенный слева от входа, упирался в простенок, который был защищен, вздумай, кто-то стрелять по двери. Ей хватило пяти минут, чтобы освободить от стекла полметра. Все составила в проход. Уселась у самой стены, слева от двери. Перед этим выключила свет. Поджала ноги и замерла.
        Сначала было очень тихо. Так тихо, что она засомневалась, что способна слышать. Или просто никакие звуки не доходили сюда. А потом началось!
        Над ее головой, над дощатым потолком, с которого свисала лампочка на толстом шнуре, бегали, орали, стреляли. Ужасный грохот роняемой мебели и бьющегося стекла. Там, наверху, происходило что-то ужасное.
        И все это из-за нее! Она виновата в том, что люди рисковали своими жизнями, что дом Кузьмича разносили на щепки. Где он сам находился в этот момент, не попался ли шальной пуле, можно было только догадываться.
        И вдруг стало тихо. Так тихо, что снова стало казаться, что она утратила способность слышать. Инна шевельнулась на стеллаже, он загулял под ней, стеклянные банки и пустые бутылки зазвенели. Она опустила ноги на пол, сделала шаг, второй, приблизилась к двери. Прижалась к ней щекой.
        Господи! Она просто сходит с ума! Ей показалось, что по другую сторону двери кто-то стоит и шумно дышит.
        — Эй!  — позвала она негромко.  — Эй, товарищ капитан! Это вы?
        — Я,  — отозвался мужской голос, который она не смогла распознать.
        — Все закончилось?
        — Да. Открывай.
        Нет, это был не Арский. Скорее всего, кто-то из его помощников, которых оставил подполковник Самоваров. Инна пошарила руками по стенам с двух сторон от двери, нашла выключатель. Лампочка послушно вспыхнула под потолком. Щеколда не хотела поддаваться, заржавела сильно, но все же открылась с третьей попытки. Она рванула дверь на себя и уставилась в заросшее щетиной толстое лицо незнакомого человека.
        — Ну, наконец-то, детка. Мы с ног сбились, разыскивая тебя,  — оскалился незнакомец, поднял пистолет на уровень ее груди и выстрелил.
        Глава 32
        Глеб медленно спускался со второго этажа отделения полиции, куда его вызвали сегодняшним утром на допрос. По его осторожной поступи, спокойному выражению лица и медленному скольжению руки по перилам лестницы невозможно было догадаться, что он сейчас чувствует. Он казался почти задумчивым, спокойным. Почти!
        На самом деле он пребывал в таком бешенстве, что хотелось вцепиться в отполированное дерево перил, вырвать его вместе с гвоздями и начать крушить здесь все к чертовой матери. Двери, окна, плакаты с предостережениями и ссылками на статьи Уголовного кодекса.
        Он такой идиот! Он такой беспробудный идиот! О какой карьере он мечтает?! О каком политическом олимпе! Он лох. Он просто лох, которого способен развести на крутые бабки рядовой следователь, не имеющий к делу убийства его жены и тестя никакого отношения.
        Его поимели!
        Как он собирался утром на встречу! Ах, как был горд собой! Как мечтал, что утрет нос следаку, который все старался навесить на него убийство тестя. Он поминутно, с удовольствием отрепетировал разговор, простаивая в пробках на дороге, ведущей от его дома к отделу полиции. А уж когда представил, как достает флешку, где было запечатлено его поминутное алиби, он даже рассмеялся.
        Он не успел. Не успел достать флешку, не успел насладиться триумфом. Следователь, которому передали дело об убийстве Альберта Вадимовича, встретил его на пороге кабинета.
        — Простите, закрутился, едва не ушел,  — взмахнул он зажатыми в пальцах ключами.  — Входите, прошу вас, Глеб Сергеевич.
        Глеб сразу насторожился. Куда это он собрался уходить? Сегодня был решающий день. Сегодня он собирался, судя по предварительным намекам, предъявлять ему обвинение. И вдруг убегает, с ключами. Странно? Более чем!
        Он прошел в его кабинет, сел, портфель поставил на колени. Флешка с записью была там.
        — Глеб Сергеевич вынужден принести вам свои искренние извинения,  — проговорил следователь, усевшись на свое рабочее место.
        — Ничего. Я же успел. Вы не ушли.
        — Я не об этом,  — ткнул пальцем в дверь следак.
        — А о чем, простите?  — вторично насторожился Глеб.
        — Я о том, что с вас сняты все подозрения.  — Он широко развел руками и улыбнулся казенной неискренней улыбкой.  — Ваше алиби на момент убийства полностью подтвердилось. Вы непричастны. Так что извините еще раз и… Я вас больше не задерживаю. Давайте, я подпишу вам пропуск.
        Иван Степанович? Это он опередил Глеба и снабдил коллег записью? Сначала содрал с него крупную сумму денег, а потом…
        Ах, старая сволочь! Ах, мерзавец!
        Он чуть не расхохотался в полное горло злым сатанинским смехом. Сдержался. Похвалил себя за сдержанность. Молча кивнул. Встал, взяв в руки портфель. И вдруг спросил:
        — У вас уже есть подозреваемый?
        Следователь как-то поскучнел. Развел руками и отрицательно покачал головой.
        — К сожалению, нет. Ведется следствие. Но…  — он снова поднялся с места и зашагал с ним наперегонки к выходу из кабинета, ворча на ходу.  — Никаких следов, отпечатков. Ничего.
        — А свидетелей? Свидетелей нет?  — вспомнил Глеб о стариках соседях, продавших запись с камеры видеонаблюдения ушлому Ивану Степановичу.
        — К сожалению, нет. Никто ничего не видел. У соседей имеется камера наблюдения. И в нее попадает угол заднего двора вашего покойного тестя. Но она была неисправна в тот день. Все как нарочно.
        — Или специально,  — поддакнул Глеб и ушел.
        Еле сдерживаясь, чтобы не зарычать от бешенства, он спустился по лестнице, миновал дежурную часть, вышел на улицу и, не помня как, дошел до своей машины. И лишь когда сел за руль, взвыл.
        — Ах ты старая сволочь! Ах ты… Сволочь! Убить мало!
        Страшное слово его вдруг отрезвило. Глеб дернулся всем телом и затих. А потом медленно поехал. В голове родился коварный план разоблачения настоящего убийцы. Нет, он, конечно же, не станет с него требовать денег. Не было у убийцы средств, способных компенсировать его личные затраты. Он просто отыграет весь свой гнев. Он просто получит глубокое моральное удовлетворение, наблюдая за страхом человека, который считался близким.
        В офисе было малолюдно.
        — А где весь народ?  — спросил Глеб у охранника, делая пометку, что вернулся, в журнале регистрации.
        — Субботник. Почти всех выгнали.
        — Понятно. А мой помощник?
        — Он на месте, Глеб Сергеевич. И Юлия Владимировна тоже,  — зачем-то добавил охранник, тут же смутился и пробормотал:  — Извините.
        Надо же, даже этот малый знает об их романе. Неужели так заметно? Они вроде не афишировали, шифровались. А секрет-то и не секрет вовсе? Может, Юля языком болтает направо и налево?
        И он притормозил, обернулся.
        — Скажи, а откуда ты знаешь про меня и Юлю?
        Охранник дернул плечами, неуверенно пробормотал:
        — Говорят.
        — Понятно. А кто говорит? Кто конкретно говорит?
        — Бабы. Простите. Женщины,  — поправился он и отвернулся, схватившись за трубку внутреннего телефона.
        — Понятно,  — повторил Глеб и пошел к лифтам.
        Юлька наверняка разболтала кому-нибудь. Кому-то одному, самому болтливому. А дальше пошло по цепочке. Ей не нужен подобный секрет. Уже не нужен. Дины нет. Он свободен. Она может действовать. А все ее рассказы о богатом женихе, подготовленном ей папенькой, наверняка ложь. Даже если когда-то он и существовал, то теперь надобность в нем отпала. Глеб свободен. И теперь невероятно богат. Поскольку средствами, унаследованными Тарасом, он станет распоряжаться по собственному усмотрению до его совершеннолетия. Он читал копию завещания, нашел ее в сейфе тестя, знает, что никаких ограничений на этот счет в завещании нет.
        Он богат и свободен.
        — Добрый день, Глеб Сергеевич.  — Игорь вскочил с рабочего кресла, замер, взгляд его был изумленным.
        — Добрый день, Игорек. Что таращишься? Не ожидал меня увидеть? Думал, что я уже в кандалах? Правильнее, надеялся, что я уже в кандалах?
        Игорь потрясенно молчал. Глеб прошел до своей двери в кабинет, открыл ее, покачал.
        — Доводчик ты испоганил?
        — Нет, не знаю кто. Я не трогал ничего,  — на бледное лицо помощника поползли алые пятна.  — Так изначально было.
        — Ну-ну… Ты зайди ко мне минут через пять. Дело есть.
        — Хорошо, Глеб Сергеевич. Чай, кофе?
        — Спасибо, ничего не надо,  — отказался Глеб.
        А про себя подумал, что в данной ситуации не помогут ни чай, ни кофе. Нужно что-нибудь покрепче.
        Он повесил пиджак делового костюма в шкаф, распустил петлю галстука. Достал флешку, швырнул портфель под стол, из нижнего ящика вытащил бутылку коньяка, налил себе в стакан.
        Когда Игорь зашел, Глеб сидел, забросив ноги на стол и что-то внимательно рассматривая в мониторе компьютера.
        — Я слушаю вас, Глеб Сергеевич.
        Игорек старался говорить с достоинством, вид лепил невозмутимый, но было видно, что он трусит.
        — Не надо меня слушать. Лучше посмотри. У меня тут интересное кинцо имеется. Давай, давай, сюда, поближе.  — Глеб развернул компьютер в сторону Игоря.  — Сейчас я с самого начала поставлю. А ты присаживайся, присаживайся. Минут десять фильм идет. Устанешь.
        Следующие десять минут он внимательно следил за каждым движением своего помощника. Он наблюдал его агонию. И это не могло ему не нравиться. Это и было то самое моральное удовлетворение, о котором он мечтал всю дорогу. Которое хоть как-то компенсировало его материальные затраты.
        Когда видеосюжет закончился, Глеб спросил:
        — Мотив, Игорек? Я хочу знать мотив?
        — Я не понял,  — блеющим голосом отозвался Воинов, зажав коленями ладони.
        — Мне важен мотив. Почему ты убил моего тестя? Что тобою двигало?
        — Я не убивал!  — острым, как игла, голосом взвизгнул Игорь, сотрясаясь всем телом.  — Я никого не убивал! Эта запись — лажа полная!
        Глеб пропустил его слова мимо ушей.
        — Мне важен мотив, Игорек,  — произнес он нараспев, рассматривая на свет янтарную жидкость в стакане.  — Ты хотел подставить меня? У меня же мотив есть. Тесть мечтал оставить меня с голым задом. Мечтал отобрать сына. Мечтал лишить меня отцовских прав. Всем, подчеркну, всем об этом было известно. Уже шустрили адвокаты. Слушок по городу пополз. И вот после того, как я тебя попросил быть моим свидетелем, после того, как я попросил тебя подтвердить в суде то, что я хороший отец, ты его взял и убил. Чтобы подставить меня. Ты же знал, что на тот вечер у меня с ним назначена встреча. Мы говорили по телефону при тебе. И ты отпросился в тот день. Уехал с работы пораньше. Опередил меня. Чтобы… Чтобы подставить.
        Глеб сделал глубокий глоток, поморщился, снова спросил:
        — В чем причина? Зависть?
        — Нет, я не…  — Игорь с силой замотал головой, зажмурившись.  — Я не… Юля, она…
        — Ах, вот в ком причина! Юлька!  — перебив его, Глеб грустно рассмеялся.  — Бабы. Во всем виноваты бабы. Ищите женщину, как говорится. Ты спал с ней?
        Игорь замер, будто забыл дышать.
        — Отвечай!  — с силой стукнул каблуками ботинок по столу Глеб.  — Ты спал с ней?!
        — Да,  — еле выдавил его помощник.
        — Ну, тогда все становится на свои места.  — Глеб скинул ноги со стола, поставил пустой стакан на место.  — Ревность! Один из страшных пороков, который заставляет людей совершать страшные вещи. Ревность? Так ведь, Игорек?
        — Совершенно верно, вы правы, Глеб Сергеевич.  — Игорек расслабил колени, вытащил ладони, потер ими друг о друга, разминая.  — Ревность. Только не я ревновал Юлю к вам, а Юля ревновала вас.
        — Юлька? Ревновала? И к кому же?
        Он не верил ему. Конечно, не верил. Просто было интересно, как этот дурак станет изворачиваться.
        — Она ревновала вас к вашей семье. К жене, к сыну. Тестя вашего ненавидела за то, что доставлял вам хлопот.
        — То есть ты хочешь сказать, что это Юля уговорила тебя совершить преступление?
        — Меня не надо было уговаривать. Я не собирался никого убивать, хотя она меня подбивала на это. И не убивал никого.  — Игорь поднял на него холодные злые глаза.  — Когда я вошел в дом, чтобы поговорить с вашим тестем, как вы меня об этом просили, она уже была там. Она не видела меня, а я ее видел! Отлично видел.
        — Кто?  — Глеб замер.  — Кто был там?
        — Юля… Юлия Владимировна уже была в доме вашего тестя.
        Глава 33
        — Юлия Владимировна, я повторяю вопрос: где вы находились…
        Валера, будто забыв, заглянул в материалы дела, назвал точную дату и время смерти вышедшего в запас политика.
        — Почему вы задаете этот вопрос, Валерий Иванович?
        Ей очень хотелось быть надменной и уверенной в себе, но она трусила, и выходило скверно. Улыбка напряженная. Взгляд мечется. Руки тоже беспокойно себя ведут. Теребят без конца край короткой широкой юбки.
        — Потому что!  — ответил Валера, повысив голос.
        Подумал, вспомнил одну скандальную даму, забросавшую прокуратуру жалобами на предмет его громкого говора. И добавил чуть тише:
        — Потому что, Юлия Владимировна, у нас есть все основания полагать, что вы имеете отношение к смерти Альберта Вадимовича. Нет нужды говорить, кто это?
        — Я знаю, кто такой Альберт Вадимович,  — фыркнула Юля.
        — И кто же?
        — Это тесть Панкратова Глеба Сергеевича.
        — С которым вы какое-то время состояли в интимных отношениях. Так?
        — Мои интимные отношения с кем бы то ни было не должны вас волновать, товарищ капитан,  — она оскалила зубы в наглой ухмылке.  — В свою постель я не допускаю сторонних наблюдателей.
        — Зато вы допустили туда помощника Глеба Сергеевича — Игоря Воинова.
        — Это снова вас не должно беспокоить. Сплю, с кем хочу.
        Ее правая нога, закинутая на левое колено, соскользнула. Колени поползли в стороны. Валера даже сумел рассмотреть треугольник черных кружевных трусиков.
        Вот только сексуального скандала ему тут не хватало.
        — Одну минуточку.
        Он встал, дошел до двери и широко ее распахнул. Пояснил, в ответ на ее вопросительный взгляд:
        — Душно.
        Юлия Владимировна все поняла и села поприличнее. Так, чтобы из коридора, по которому без конца сновали люди, не было видно, как она пытается соблазнить капитана.
        — Итак, давайте начнем сначала.  — Валера хрустнул шеей.  — Вы были знакомы с покойным тестем Панкратова?
        — Ну да, а почему нет? Его многие знали.
        — При каких обстоятельствах вы познакомились с ним?
        — Да я уже не помню. Наверное, он приезжал к Глебу Сергеевичу, а я в тот момент была в его кабинете.
        — В его кабинете… Вы все время находились в его кабинете,  — откликнулся Валера.  — Сверх положенного времени. И, конечно же, знали обо всем, что происходило в его семье.
        — Мне незачем было знать. Зачем? Глеб не особенно посвящал меня,  — нехотя призналась Юля.  — Да и неинтересно было.
        — Ой, вот тут вы врете, Юлия Владимировна.  — Валера шутливо погрозил ей пальцем.  — Вас интересовало буквально все, что происходило в доме Панкратова. В его доме, в доме его тестя. Вы подслушивали сами. Вы поручили его помощнику докладывать вам о каждом шаге Панкратова. О каждом его телефонном звонке. Зачем? Пытались таким образом его контролировать.
        — Плохо вы знаете Глеба!  — огрызнулась Юля. Одернула юбку, села, забросив локоть на спинку стула.  — Его невозможно контролировать. Он этого не терпит. Его жена пыталась, не вышло. Вернее, видите, что из этого получилось.
        — Что вы этим хотите сказать? Что Глеб Сергеевич организовал убийство своей жены?
        Поворот был неожиданным. Понятное дело, она пыталась увести разговор от себя, но все равно сделала это неожиданным способом.
        — Может, и организовал. Мне-то откуда это может быть известно?  — вздохнула она с грустью.  — Но у них не ладилось. Очень сильно скандалили. Особенно после этой страшной трагедии с погибшим мальчиком.
        — Если я ничего не путаю, за рулем автомобиля был какой-то человек с не совсем здоровой психикой? Он угнал автомобиль и…
        — Может, угнал. А может, и не угонял.  — Юля, вытаращившись, сделала страшные глаза.  — История мутная, товарищ капитан. Сами вот говорите, что человек был психом, а его посадили. Почему не отправили на лечение?
        — Я не называл его психом. Я сказал, что он не совсем здоров. И экспертиза сочла его способным отвечать за содеянное.
        — Экспертиза, экспертиза! Да что она может — эта ваша экспертиза?! Она вон не нашла ни единого моего отпечатка в доме тестя Глеба. А вы мне, как это на уголовном языке, дело шьете!  — И она, стерва такая, рассмеялась в полный голос.
        Дослушав ее смех до финала, Валера поставил локоть на стол, подпер щеку кулаком и спросил:
        — А откуда вам известно, что в доме не было найдено ваших отпечатков? Я вас с результатами, насколько помню, не знакомил.
        — Знаю, потому что их там не могло быть. Потому что меня там никогда не было, в доме этом. Никогда!
        Юля села ровно, плотно сведя колени. Погрозила ему пальчиком.
        — И у вас не получится, капитан, повесить убийство старика на меня только потому, что какой-то неудачник решил меня оговорить.
        — Вы о Воинове?
        — О нем, о нем,  — покивала она.  — Надо же было такое придумать! Когда он вошел в дом тестя Глеба, то увидел, как я убиваю старика! Это просто… Это просто в голове не укладывается. С чего вы ему поверили, товарищ капитан? Почему поверили ему, а не верите мне? Этот ревнивый неудачник мог еще и не такое придумать!
        Он потратил на нее еще сорок минут, вилял в разговоре, перепрыгивал с темы на тему, но так и не поймал ее ни на одной несостыковке.
        — И это еще она с нами без адвоката говорит,  — побарабанил пальцами по столу майор Новиков, вернувшись в кабинет после ухода Юлии Владимировны.  — А если пригласит адвоката, то…
        — То шансов вывести ее на чистую воду практически никаких.  — Валера походил по кабинету, остановился рядом со столом друга, покосился на верхний ящик.  — Нет там ничего?
        — Котлеты. В тесте,  — уточнил он и с деланой печалью вздохнул:  — Но ты ведь не будешь наверняка.
        — Буду. Доставай.
        Они вскипятили чайник, разлили кипяток по чашкам, добавили жидкой заварки, разделили оставшиеся три чайные ложки сахара на двоих. Схватили по котлетке в тесте, приготовленной женой Сергея — Ольгой. И занялись перекусом. За едой не разговаривали. Валера все время думал о деле. Сергея больше волновала тема, всплывшая за семейным завтраком.
        Ольга вдруг ни с того ни с сего заговорила о правильном питании. Сначала печальным взглядом окинула стол, заставленный тарелками, а потом предложила начать правильно питаться.
        — Это как? Травой, что ли?  — покосился на нее Сергей.
        — Необязательно. Кашами можно. Овощными бульонами. Растолстели мы с тобой, Сережа. В прошлогодние летние вещи не влезаю. Мой диетолог говорит…
        Он просто булкой подавился. Свежевыпеченной булкой с изюмом и яблоком. Откашлявшись, зло протянул:
        — Дието-олог! О, как! Ты была у диетолога и не сказала мне? Почему?
        — Да потому, что мне стыдно, Сережа. Стыдно за то, что я за зиму набрала восемь килограммов.
        И, расплакавшись, Ольга ушла из кухни. И он доедал в полном одиночестве. И котлетки в тесте пришлось самому в контейнер собирать. Ольга так и не вышла из спальни, рыдая в полный голос.
        Честно? Вот это его сейчас волновало куда больше, чем лживые показания какой-то шлюхи. Опасения, что Ольга посадит его на жесткую невкусную диету, волновали. И слезы ее беспричинные волновали. И честно, ее лишние восемь килограммов он даже не заметил. Ей даже шло, когда она была полненькой.
        — Слушай, ты вот прямо всерьез считаешь, что нам ее не удастся прижать?  — расстроился Валера, котлету не доел, отложил на салфетку.  — Но это она. Я всеми частями своего тела чувствую, что это она!
        — Чувствовать можно все, что угодно.  — Сережа встал, подошел, потянулся к недоеденной котлете.  — Не будешь?
        — А?  — Валера проследил за его рукой.  — А, нет. Наелся. Спасибо.
        — И почему действительно ты веришь этому хлыщу, а ей не веришь? Вот посуди сам…  — пробубнил Сережа с набитым ртом.  — Он попался в камеры слежения, а она нет. Он признался, что был в доме покойного в момент убийства, а она — нет. У него был мотив: отомстить сопернику таким вот вероломным способом, а у нее нет. У нее не было мотива убивать старика, Валера.
        — Почему?
        Валера с сожалением смотрел на Новикова, безжалостно разрушающего его версию.
        — Если бы тесть забрал мальчишку, Панкратов остался бы нищим.
        — Если бы тесть забрал мальчишку, ее бы тогда ничто не бесило в доме Панкратова, которого она сто процентов женила бы на себе.
        — А почему его сын должен был ее бесить?  — не понял Валера.
        — Не знаешь ты женщин, коллега. Совсем не знаешь,  — снисходительно хмыкнув, Сергей отряхнул форменную рубашку, допил остатки чая из чашки Валеры и вернулся за свой стол.  — Не любят они детей своих предшественниц. И не полюбят никогда. Все эти киношные сопли — вранье полное. Своих им захочется, понимаешь? К тому же мальчишка стал бы постоянным напоминанием о том, что у Панкратова когда-то была жена, с которой он спал, с которой сделал этого вот ребенка, которую любил когда-то. Фотографии с комода можно убрать подальше, пацана — нет. Поэтому она в ноги должна была кланяться старику за то, что тот собрался забрать мальчишку, а не убивать его. Это не она. Врет твой Воинов.
        — Представляешь, доказать-то невозможно. Ничего! Ну, был он в доме и что? Под ногтями чисто. В одежде выбежал в сухой. На записи с камеры отлично видно. А он должен был, должен был вымокнуть. Это не он. Это она,  — настырно повторил Валера.  — И у нее нет алиби. И есть царапина на руке, происхождение которой она объяснила весьма невнятно.
        — У тебя, может, тоже на тот момент алиби не было. Может, спал ты. Это не делает тебя причастным к убийству. Как же презумпция невиновности, а?  — Новиков снова полез в верхний ящик стола.  — Что? Еще по котлетке, коллега?..
        День прошел бездарно. Рассматривая сумерки за окном, Валера с раздражением повторил про себя: бездарно. К допросу подозреваемого по взрыву в зале суда его пока не допускали. С ним работали люди подполковника.
        — Достаточно того, что ты и так нам помог, капитан,  — недовольно поджимал губы подполковник.  — Хоть одного свидетеля оставил в живых и то хорошо.
        Ну да, подстрелил он двух бандитов, но это не было превышением мер самообороны. Комиссия, рассмотрев все детали дела, пришла к выводу, что нарушений не было. Под угрозой была жизнь двух других сотрудников, Комаровой и Авдеева. Допустить их гибели он не мог. Поэтому и стрелял на поражение.
        — Не лезь ты туда, капитан,  — недовольно морщился начальник их отдела.  — Пусть разбираются, коли хочется. Дел, что ли, мало! А то загружу.
        — Товарищ полковник, я почти уверен, что эти два дела как-то связаны между собой,  — упирался он всеми силами.
        — Вот когда, капитан, не будет этого твоего «почти» и «как-то», тогда и доложишь.
        Докладывать пока было нечего. По всему выходило, что убил старика помощник Панкратова — Игорь Воинов. И мотив у него был. И на записи с камеры видеонаблюдения, которую им в качестве подарка преподнес Глеб Панкратов, он засветился. А все утверждения Воинова, что он стал свидетелем того, как старика убивала Юля, пыль. Новиков так и сказал сегодня, подбирая котлетные крошки со дна контейнера.
        — Все его слова — пыль, Валера. Никак ты не привяжешь эту красотку к делу. Никак.
        Ну, хоть что-то появилось бы, ну, хоть какая-то ниточка, за которую стоило бы потянуть. Ничего. Биография Юлии Владимировны замечательна. Ну да, выдумала она себе высокопоставленного отца, но за это же не сажают. Ну, спала с подающим надежды политиком, тоже не преступление.
        — Как же ее зацепить, как же ее зацепить?
        Он отошел от окна, взял телефон и набрал номер Панкратова.
        — Простите, что поздно беспокою, Глеб Сергеевич. Это Арский. Капитан Арский.
        — Ох, перепугали даже.  — Панкратов притворно зевнул.  — Я уже дремлю, если честно.
        Врал, конечно. Еще и девяти не было. С какой стати ему дремать так рано.
        — У меня к вам несколько вопросов по делу смерти вашего тестя.
        — Упс, а вы-то при чем? Этим делом будто бы занимался другой человек?
        — Я тоже занимаюсь этим делом. Параллельно, так сказать.
        Ну, не ставить же его в известность, что следствие считает, что взрыв в зале суда, в результате которого погибла его жена, и смерть его тестя предположительно могут быть между собой связаны. И этим занимается целая следственная группа, в составе которой и он — капитан Арский.
        — Ладно, спрашивайте,  — проворчал Панкратов.
        — Вы хорошо знаете дом тестя, Глеб Сергеевич?
        — Неплохо.
        — Там существует еще какой-то выход, кроме центрального и запасного, через который вошел и вышел ваш помощник?
        — Насколько мне известно — нет. Но я мог что-то и упустить. Позвоните лучше Гуле. Кухарке. Она все еще живет в доме. Я попросил ее там остаться. Садовника уволил. Домработница сама расчет взяла. А Гуля все еще работает. Некуда ей идти, что ли. Я попросил ее пожить пока. Ее устроило.
        — Ага, она и сейчас в доме?
        — Ну да. Девять почти. Куда ей уходить? Но вы созвонитесь. Телефон есть?
        Телефон был. И Валера позвонил. И договорился о встрече. И через полчаса уже сидел на чистенькой кухне покойного политика и угощался великолепным кофе со сливками.
        Гуля почти ничего не могла добавить к тому, что уже рассказала. Качала головой, вздыхала, разводила руками. Ничего не слышала, никого не видела. И то, что в доме побывал чужой человек, который вошел через заднюю дверь, для нее вообще новость. Она ничего не слышала!
        — Послушайте, Гуля, мы уже наверняка спрашивали. Но все же хочу повторить: каким еще способом можно попасть в дом? Так, чтобы незаметно? Чтобы не разбивать окон и…
        Он умолк, потому что Гуля вдруг прикусила губу и опустила глаза в стол, накрытый обычной, непраздничной скатертью.
        — Что? Что такое?
        — Понимаете, я совсем не хотела, чтобы так вышло,  — нехотя призналась она.  — Ни покрывать никого не хотела, ни защищать. Просто забыла. Со всем этим из головы вылетело. Да и не спрашивал потом уже больше никто, как помощника Глеба Сергеевича арестовали, так и…
        — Что, Гуля? О чем вы забыли?  — Валера поставил на блюдце пустую чашку из-под кофе.
        — Есть ведь еще один выход.
        — Какой?
        — Им сто лет никто не пользовался. Хлам там всякий. Отсек для прислуги. Для инвентаря прислуги, правильнее. Из этого отсека выход дополнительный. Это еще при живой хозяйке было, мне горничная рассказывала. Не любила она, когда прислуга по дому шастает без формы. Велела, чтобы приходили на работу и выходили через ту дверь. Хозяйка померла давно. Порядки поменялись. Про дверь давно забыли. А тут горничная убиралась перед тем, как уйти насовсем. Уже после того, как помощника Глеба Сергеевича арестовали.
        — И? Гуля, что?  — поторопил ее Валера, кухарка снова замолчала, покусывая губы.  — Она что-то обнаружила?
        — Да. Ключ.
        — Какой ключ?
        — Ключ пропал. Ключ от той самой двери, через которую раньше ходила прислуга. Ключ висел на крючке рядом с дверью. Запасной. Он всегда там висел, сколько помню, хотя я редко туда заходила. Но ключ заметный был. Длинный такой, золотистый, с цепочкой.  — Она раздвинула указательные пальцы сантиметров на пятнадцать.  — О, какой был длинный. С бороздками. И он всегда там висел. А тут пропал.
        — И что горничная? Объяснила это как-то?
        — А как она объяснит? Дверь заперта. Ключа нет. Может, говорит, хозяин куда дел. Может, говорит, выбросил. Только…  — и Гуля снова принялась терзать зубами свои губы.
        — Говорите, Гуля, не волнуйтесь,  — подбодрил Валера, тронул пустую чашку, похвалил с улыбкой:  — Потрясающий кофе вы готовите, Гуля.
        — Ой, спасибо. Альберту Вадимовичу тоже всегда нравился. Теперь-то уж что…  — она зачем-то задрала голову и долго смотрела вверх, будто могла проткнуть взглядом небеса и дождаться оттуда одобрения покойного хозяина.
        — Так что еще говорила горничная, Гуля? Что-то еще заметила, кроме потери ключа?
        — Игрушки с фотографиями.
        — Что?  — Валера наморщил лоб. Разговор напоминал ему игру в ассоциации.  — Какие игрушки?
        — Игрушки и фотографии в комнате молодой хозяйки были разбросаны. Я-то видела, но подумала, что это мальчик все сделал. Он же заходил в комнату матери на поминках. Когда хозяин с зятем начали спорить, он и ушел. И запросился в комнату матери. Я-то и подумала, что это он разбросал все. А горничная говорит, что убирала там после поминок, невзирая на запрет хозяина. Пылью все заросло, она не выдержала. Все было на местах. Потом даже подумала, что это ваши все разбросали. Обыск ведь был.
        — Идемте, Гуля, идемте, покажете мне дверь и игрушки с фотографиями.
        — Так она все убрала уже. По местам.
        — Не страшно. Покажите все равно. И телефончик горничной, если он есть у вас, дайте, пожалуйста…
        — Ну, спасибо, Валера! Ну, удружил!  — гундосил часом позже эксперт-криминалист, приехавший на вызов.  — Вот чего мне не хватало, так это игрушек!
        Взвалив на плечо мешок с игрушками и фотоальбомами, он пошел к дежурной машине. Валера снова повернулся к женщинам, присутствующим при работе эксперта.
        — Точно ничего необычного не было возле двери, через которую раньше ходила прислуга?
        — Ой, да что там кроме хлама могло быть-то!  — недовольным голосом отозвалась горничная, уволившаяся уже несколько дней назад.
        — А что из хлама показалось вам непривычным.
        — Хлам не может быть привычным, молодой человек,  — назидательно отозвалась она.  — Моя бы воля, я все оттуда выбросила бы. Альберт Вадимович не разрешал. Иногда даже заходил и проверял. Все ли старые цветочные горшки на месте, все ли швабры там. Музей будто! А мне приходилось таскать с места на место эту рухлядь, чтобы вымывать пол подо всем этим добром.
        — Значит, ничего необычного не было,  — выдох-нул Валера и повернулся к ним спиной.
        — Тряпка,  — раздалось за его спиной не очень внятное.
        — Что?
        — Тряпка. Влажная тряпка там под старой лейкой лежала. Хотела выбросить, да передумала. Вдруг садовник лейку-то эту время от времени берет. И чтобы пол не намокал, тряпку под нее подкладывает. Хотя, если честно, мне уже все равно стало. Увольняться собралась. До тряпки ли мне?
        — Она и сейчас там?
        — Тряпка?
        — Да.
        — Наверное. Если Гуля не выбросила.
        Гуля не выбросила. Она туда вообще не заходила. И эксперту пришлось вернуться и ползать еще минут двадцать по крохотному пятачку в тесном тамбуре, через который много лет назад ходила прислуга.
        Он ворчал, ругался и даже грозился уволиться, указав причиной наглость капитана Арского. Но на следующий день, ближе к обеду, позвонив Валере, буркнул:
        — Чутье тебя и на этот раз не подвело, капитан. Есть следы. Есть…
        Глава 34
        Бледное до синевы лицо Комаровой сливалось с белоснежной наволочкой на больничной подушке. Но оно вдруг перестало быть странно смазанным, незапоминающимся — ее лицо. Оно приобрело скорбное болезненное выражение и оттого сделалось узнаваемым. Теперь бы он ее узнал из сотен лиц в толпе. Точно узнал бы.
        — Инна, вы проснулись. Я вижу, проснулись, открывайте глаза,  — потребовал Валера и тронул подушку за уголок.
        Она со вздохом открыла глаза и глянула на него испуганно, затравленно.
        — Ну, ну, не надо так,  — угадал он ее беспокойство.  — Все более или менее нормально. Для вас нормально.
        — В каком смысле?  — спросила она хрипло и тут же закашлялась.
        Говорить ей было пока сложно. Пуля пробила легкое. Ее еле спасли.
        — Оставшийся в живых бандит дал признательные показания,  — вспомнил Валера подробности трудного допроса, длившегося почти пять часов.  — Он утверждает, что вас использовали втемную. Вы ничего не знали о взрывчатом веществе в термосе. Вас просто просили передать термос мужчине, который будет сидеть в первом ряду и будет лицом пострадавшим. Просто передать термос, и все.
        — Поставить сумку под стул,  — уточнила Инна шепотом.  — Он должен был сам взять.
        — Ну да, ну да, но это детали.
        — Меня будут судить?
        — Будут,  — не стал врать Валера.  — Но думаю, наказание не будет таким суровым, каким предполагалось. Кстати, вы должны были погибнуть.
        — Я догадалась. Но было уже поздно,  — она снова закашлялась.
        — Но им надо было избавиться от вас. Обязательно. Потому что от вас тянулись ниточки к Казакову. Только вы знали, что именно он велел вам встретиться с человеком, который снабдит вас инструкциями. Не стало бы вас, нить была бы утеряна.
        — Но звонок-то вы отследили.
        — И что? Звонил старый приятель, узнать, как жизнь. И только! К тому же не было установлено, с кем именно вы разговаривали. Это мог быть кто угодно. С вашим исчезновением терялось все. Нам бы ничего не удалось доказать. Не удалось выйти на преступников.
        — Тот, который в меня стрелял, он…
        Валера не дал ей договорить.
        — Я его убил,  — ответил он жестко.  — Он стрелял на поражение. Я тоже. В живых остался один. Тот самый, с которым у вас состоялся обмен. Он заговорил. Хотя и продержался довольно долго.
        — Понятно. Маму… Он тоже…  — она всхлипнула и прикрыла глаза. Снова подступил кашель.
        — Нет. Он не был там. Утешение, понимаю, слабое, но те, кто был там, мертвы.
        — Как Кузьмич?  — спросила она, отдышавшись.
        — Ничего себе. Жив-здоров.  — Валера улыбнулся, оглянулся на дверь.  — Марширует с букетом за дверью. Ждет, когда я выйду.
        — Ему не будет предъявлено обвинение, что он укрывал меня?
        — Все улажено. Зачли содействие следствию, все нормально,  — он потрепал ее по ладони, лежавшей поверх пододеяльника.  — Думаю, все у вас будет нормально, Инна Комарова. Если пересмотрите свои взгляды на жизнь, научитесь жить по-другому, Авдеева научите, все у вас будет хорошо.
        — Спасибо,  — она подняла руку, прикрыла ладонью глаза, в которых было полным-полно слез.  — Спасибо вам, капитан Арский. Вы хороший человек. Если бы я могла вам еще чем-нибудь помочь.
        — Все. Выздоравливайте, Комарова. Мне пора.
        — Постойте,  — она поймала его за коленку, придержала.  — А вы узнали, за что убили того человека?
        Он молчал минуту. Нелегко было озвучивать поражение, которое они потерпели. Оставшийся в живых бандит ничего не знал. Клялся, что никто ему не рассказывал подробностей. У каждого в этом деле была своя миссия. Он должен был передать термос девчонке, пристроиться в самом заднем ряду и просто нажать на кнопку.
        — Не боялся погибнуть за компанию?  — спросил его Валера.
        — Нет. Мощность была мизерной. Погибнуть должны были два человека. Кто из них — не знаю. Третья жертва — случайность.
        — Так что, Инна Комарова, так и осталось загадкой, кого и за что конкретно хотели убить. Мои коллеги склоняются к версии, что все же целью был их важный свидетель. А я думаю, что убить хотели женщину. А место и время выбрали специально, чтобы подумали иначе. Чтобы подумали, что мишень — как раз тот самый важный свидетель.
        — Доказать не можете?
        — Нет.
        — А подозреваемые есть?
        — Есть одна дама. Любовница мужа погибшей. Но доказать невозможно. Не прослеживается никаких связей.
        — И она уйдет от ответственности?  — ахнула Инна.
        И тут же подумала, что вот она-то и зла не желала, а судить ее будут. А какая-то дрянь…
        — Нет, не уйдет. Она за другое преступление сядет.
        — Она еще что-то натворила?
        — Ага.  — Валера не хотел, да улыбнулся довольно.  — Убила тестя своего любовника. Он ее в доме застукал после того, как она старые вещи покойницы крушила. Хотел вызвать полицию. Она его и… Ну это не важно.
        — А зачем она вещи крушила?
        — Не могла справиться с ненавистью. Даже к мертвой! Ну и заодно решила мальчишку подставить. Он последним в детскую комнату своей матери заходил. Решила напугать деда, который собрался его отобрать у своего зятя. Решила выставить мальчишку ненормальным, проблемным. Чтобы дед отказался от этой идеи. Так она говорит, во всяком случае.
        — Сама она ненормальная!  — выпалила Инна, слегка качая головой.
        — Да нет. Эксперты говорят, все у нее в порядке с головой,  — Валера постучал себя пальцем в висок.  — Старик столкнулся с ней на лестнице, когда собрался выходить из душа, и это стоило ему жизни. Она уверяет, что оборонялась. Но это вранье. Все она спланировала заранее. И в доме была загодя. Сделала слепок с ключей Панкратова, пробралась в дом его тестя, ключ от двери, через которую прислуга ходила, выкрала. Все спланировала.
        — Как попалась? Отпечатки пальцев?
        — Нет, как раз ни единого отпечатка не оставила. И следов обуви тоже. А вот мокрую тряпку под старой лейкой спрятала. Большая тряпка была. Не рискнула она с ней на улицу выходить. Боялась привлечь внимание.  — Валера подмигнул Инне.  — Старик оцарапал ее, когда сопротивлялся. Царапина закровила. Она схватила полотенце для ног, намочила, стала кровь смывать. Вроде справилась. Тряпку потом прополоскала и под старой лейкой у выхода спрятала. Только не до конца следы все уничтожила. Наш эксперт нашел следы, нашел. И у покойника под ногтями микрочастицы биоматериала обнаружились. Их поначалу не заметили даже, и сличить было не с чем. По базе нашей не прошли. С подозреваемым Воиновым не совпали. А уж потом…
        — Да! Жутко! Как же она справилась? Хоть и старик, но мужчина же,  — удивилась Инна, завозилась, пытаясь потянуться повыше на подушке, но сморщилась от боли и оставила попытку.
        — Спортсменка в прошлом. Высокая, красивая, спортивная,  — ответил Валера кратко, встал, вернул стул на место к стене и попятился к двери.  — Ну, выздоравливайте, Инна Комарова. И удачи вам.
        Она окликнула, когда он уже взялся за дверную ручку.
        — Я тут подумала, товарищ капитан. Вдруг вспомнилось. Юля?
        — Что?  — Он так резко обернулся, что белая накидка свалилась с его плеч.
        — Эту женщину как зовут? Юля?  — Ее щеки зарозовели, в глазах что-то заискрилось.
        — Да.
        — А у вас нет ее фотографии? Случайно?
        — Случайно есть.
        Он не стал признаваться, что изначально хотел показать ей это фото. Сдержался, потому что пожалел. Слишком уж слабой она выглядела. И кашляла без конца. И в груди у нее при этом свистело все, как в старой гармони.
        — Это она!  — выдохнула Инна с болью, возвращая ему фотографию Юли.  — Теперь все понятно. Теперь все на своих местах.
        — На каких местах, Инна?
        Его даже холодный пот прошиб, так поверилось вдруг в удачу.
        — Связь… Связь теперь отследить проще простого, капитан Арский! Она была его девушкой. Когда-то давно она была девушкой Олега Казакова. Приезжала к нему из какого-то города нечасто. Но светились они знатно. Бурно гуляли, бурно любили друг друга почти на глазах у всех. Бурно расстались. Кто кого бросил, не знаю, не спрашивайте. Но это точно она. Она его попросила помочь ей. Он бы ей не отказал. Он страдал, когда они расстались…
        Зачем-то позвонила Анька. Влад с ней уже больше месяца не виделся и не разговаривал, и не звонил. Они поругались. Сильно поругались. На повышенных тонах, с оскорблениями. Анька даже ревела.
        Она застукала его, когда он выходил из подъезда, где жил его приятель. Родители приятеля в тот день снова были в одну смену на работе, и приятель дал ему ключи. И он снова встречался с Аллой. А когда выходил с ней из подъезда, навстречу выбежала Анька и…
        И как врежет ему по лицу. И понеслось!
        — Что за колобок?  — высокомерно усмехнулась Алла.  — Твоя девушка, что ли, Владик? Ты не говорил, что занят.
        Он отмахнулся от нее, мимоходом обидевшись за Аньку. Никакой она не колобок, нормальная она. Маленькая просто и смешная. Оказалось, что еще и скандальная очень. И ревнивая.
        Это уже не он такой вывод сделал, а отец, которому уже кто-то все доложил.
        Прошел месяц, и вдруг Анька позвонила.
        — Привет,  — проговорила она в трубку как ни в чем не бывало.  — Время есть?
        — У такого козла, как я? Ой, вряд ли!  — решил он ей немного отомстить.  — Ко мне ведь надо в очередь записываться. Разве нет?
        Анька помолчала, повздыхала. Потом говорит:
        — В общем, так, Киселев, я бы ни за что не стала тебе звонить, но с тобой хочет встретиться один человек и серьезно поговорить.
        — А чего этот человек через тебя решил со мной говорить?
        — А то, что ты с ним можешь не захотеть встретиться. А ему очень надо.
        — Кто это?  — вдруг напряглось что-то внутри, заныло, предостерегая. Он повторил.  — Кто это?
        — Выйдешь на улицу, увидишь.
        И бросила, мерзавка, трубку. Пришлось одеваться, выходить на улицу.
        Анька, скрестив руки перед грудью, стояла возле качелей на детской площадке. Рядом с качелями, на скамейке, сидел, сгорбившись, какой-то подросток. Узнал его Влад, когда уже подошел вплотную.
        — Чего надо?  — спросил он, встав на равном расстоянии между ними. Покосился на Аньку.  — Предательница!
        Она молча проглотила оскорбление. Кивнула и ушла через минуту в сторону.
        — Чего надо?  — повторил вопрос Влад, рассматривая почти детскую макушку подростка.  — Зачем звал?
        — Поговорить,  — глухим голосом отозвался тот, выпрямился, но в глаза не посмотрел.  — Я просто… Просто не хочу, чтобы кто-то еще умер.
        — Это не мы!  — возмутился Влад, поддевая камушек, чуть подметку у кроссовка не вывернул.  — Наша семья непричастна к смерти твоей матери и деда! Зря пришел!
        — Я знаю. Знаю, что не вы.  — Тарас Панкратов, а это был он, тяжело вздохнул. Еле шевельнул пересохшими губами.  — Это женщина все сделала. С отцом работала. Она отца моего любила, что ли, не знаю. Она звонила своему приятелю в тюрьму, договорилась с ним, они вместе составили план, чтобы и дядя мой погиб заодно. И чтобы все подумали, что его убить хотели. Чтобы никто не подумал, что убить маму хотели. Как-то так… Полиция уже во всем разобралась. Скоро суд.
        — Тогда чего приперся?
        — Просто я не хочу, чтобы кто-то еще умер,  — как молитву, повторил подросток.
        Он встал, шагнул к Владу, заглянул ему в глаза. Это было несложно, они были почти одного роста. И глаза его Владу совсем не понравились. Какие-то недетские, какие-то больные.
        — Чего надо-то тебе, не пойму? Не собирались и не собираемся мы мстить,  — пробубнил он.  — Отец сотворил по пьяни, с горя. За это судили его. Знаешь.
        — Знаю. Но если я не скажу, то… То может еще кто-нибудь умереть,  — скороговоркой произнес мальчишка.
        — Ты больной, что ли, не пойму!  — заорал Влад, когда Тарас Панкратов вдруг шлепнулся в пыль на коленки.
        — Грех на мне,  — сказал тот, задирая голову.  — Простите меня! Я просто не хочу, чтобы кто-то еще умер! Из-за меня. Потому что я не рассказал. А теперь я хочу рассказать.
        — Больной точно.  — Влад схватил его за руку и резко поднял и зашипел в самое ухо:  — Тебе самое время уйти, пацан! А то я тебе сейчас точно…
        — Это я его убил,  — слабым голосом перебил он его и заплакал.  — Это я убил твоего брата. Я! Я был за рулем в тот день. Родители поругались. Сильно. С матами. Я пытался их остановить. Уговаривал. На меня никто не обратил внимания. И тогда я убежал. Сел за руль нашей машины, ключи были в ней. И я поехал. Никто даже не заметил. Я долго ехал, пока… Пока не убил его! И потом сбежал. На меня снова никто не обратил внимания.
        Влад отпрянул, выпустив его руку из своей. Мальчишка рыдал, размазывая слезы по лицу, голова его была низко опущена, плечи сотрясались.
        — Простите меня… Простите. Я не хотел. Мне очень жаль.
        — Кто еще знает?
        Ему сводило скулы от желания заорать в полное горло. У него болели кулаки, так крепко он их сжал. Дышать было почти невозможно. Жара еще эта чертова на улице установилась, а он в теплой толстовке. Вся спина мокрая от пота.
        Что он вообще… Что он несет вообще?!
        — Отец. Мама знала,  — всхлипнув, еле выговорил мальчишка.  — Следователь знал, но ему заплатили.
        — Кто еще знает, что ты здесь?  — Влад не узнал собственного голоса.
        Подросток поднял заплаканное лицо, долго-долго смотрел на Влада. А потом с пониманием кивнул. Даже обреченно как-то.
        — Никто. Так что ты можешь сделать это. Никто не узнает.
        — Что сделать?
        Влад часто заморгал, пытаясь рассмотреть пацана получше. Все плыло. Все, к черту, плыло перед глазами. Может, тоже слезы? Или все же жара? Или всему виной палящее солнце? Дышать-то нечем!
        — Ты можешь наказать меня, и никто не узнает. Можешь даже убить,  — мальчишка съежился и хрипло закончил:  — Даже жалею, что у твоего отца не вышло. Но ты можешь доделать то, что… Ты можешь наказать меня.
        — Слышь, ты, псих, вали отсюда!  — заорал на него Влад и попятился, размахивая кулаками. Он мутузил воздух, казавшийся ему горячей лавой. Он почти обжигался. Он орал и орал.  — Вали, вали, я сказал! Давай! Вали!
        Мальчишка повернулся, сделал пару шагов. Споткнулся, но снова медленно пошел.
        — Слышь, ты!  — вдруг окликнул его Влад.
        — Да.
        Мальчишка встал как вкопанный, не повернулся, вжал голову в плечи. Казни, что ли, ждал, дурак!
        — Я не стану тебя наказывать. Все… Все уже наказаны. Сполна! Уходи!
        Тарас послушно двинулся прочь, мелко переступая непослушными ногами.
        Ох как тошно-то! Как больно и тошно! И позавидуешь пацану, которому реветь можно не стесняясь. Он малой еще. Ему простится. А вот он не может. Анька смотрит из-за кустов. И тоже ревет, дурочка. Зажала рот ладошкой и ревет. Ей тоже можно. Она девчонка. А вот ему…
        — Слышь, ты!  — снова громко крикнул он, не сомневаясь, что мальчишка его услышит.
        Он и отошел-то всего на три метра. Ползет, как гусеница!
        — Да,  — он встал и повернул голову.  — Слышу.
        — Я…  — Влад до боли прикусил губу, с силой зажмурился и крикнул, не открывая глаз:  — Я прощаю тебя! Прощаю!..