Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает Людмила Ивановна Милевская
        В городе только и говорили о маньяке. Радио, телевидение, пресса — все вещали лишь о его несчастных жертвах. Дусина болезнь от всех этих ужасов обострилась: она не решалась одна выходить из квартиры, а дома постоянно проверяла, нет ли маньяка в холодильнике, в собственном гардеробе и даже в мусоропроводе. Да еще подруги подливали масла в огонь: то у одной неизвестно от чего появляется кровь на клавишах рояля, то у другой Дуся обнаруживает спрятанный в ванной окровавленный нож. А самое главное — это кошмарные Дусины сны, где она в ночной рубашке, босиком шляется под луной по улице с каким-то незнакомым мужчиной в пижаме, и разговоры у них исключительно о маньяке. Но однажды Дуся с удивлением обнаружила, что это вовсе не сны — она действительно бродила по ночам! И самым ужасным было то, что она наконец-то поняла, кто был маньяком, вернее, маньячкой. Маньячкой была она сама!
        Людмила Милевская
        Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает
        Только ленивый не писал о маньяках.
        Я — не ленивая.
    Л. Милевская.
        Глава 1
        Последний день отдыха показался счастливой чете Лагутиных каторжнее разгрузки вагонов. Вагоны, правда, разгружать им не доводилось, но чувство усталости пришло уже на третьем чемодане (вместе с вышеупомянутыми ассоциациями). Бархатную курортную идиллию будто корова вдруг языком слизала — раньше времени начались брачные будни. Где эти нежные взгляды? Где эта сладкая томность?
        Он поигрывал желваками, она зло шипела.
        Оба спешили домой, с нервной суматошностью упаковывали багаж, перекрикивая звуки радио, спорили и психовали…
        Дважды скандалили!
        Впрочем, быстро опомнились и, пугаясь собственной смелости, долго объяснялись — тьма извинений! Тьма! Потом, давая друг другу уроки мудрости, были предупредительны и злились только на чемоданы, которые сузились враз (почему-то?!) и обмельчали.
        — Раньше у нас все помещалось,  — недоумевал Леонид Павлович, зверски тираня замок английского кейса и утрамбовывая одежду коленом.
        Еще вечером кейс этот Евдокия тайком набила морскими камнями, а хрупкие ракушки, не вполне доверяя мужу, она рассудительно уложила в свой рюкзачок, радуясь, как ребенок: «Ах, какой сад камней у меня получится! Сразу займусь, как только вернемся домой!»
        Она любила возиться в своем саду, не зря муж подсмеивался: «Садистка ты у меня, дорогая».
        Вот именно, что садистка, натолкала во все чемоданы супруга камней — пусть таскает садика ради, а у него, между прочим, радикулит. И возраст. Шутка ли, сорок пять! Жуткий возраст, когда тебе двадцать.
        Пока Евдокия в чемоданы камни запихивала, совесть ее не мучила — все мысли только о саде, теперь же она о камнях тех сто раз пожалела. С опаской поглядывая на мучения мужа, Евдокия сочувствовала ему, с ужасом ожидала разоблачения и молила бога: «Пронесло бы мимо скандала».
        Лагутин, навоевавшись с кейсом, горько вздохнул, вытер пот и взмолился:
        — Дашенька, может хоть часть моих рубашек к себе заберешь?
        Дашенька оцепенела: под рубашками камни ее и лежали.
        «Сейчас начнется»,  — паникуя, предположила она и, просияв фальшивой улыбкой, с оптимизмом спросила:
        — Неужели не закрывается?
        — Абсолютно,  — заверил он, меча стрелы-молнии только в сторону кейса, хотя появилось желание обрушиться на жену: чему она радуется?
        Евдокия, догадавшись о настроении мужа, убрала улыбку с лица и поспешила на помощь:
        — Дай, попробую я.
        С трудом подавляя новый прилив раздражения, Лагутин скептически осведомился:
        — Думаешь, у тебя больше сил?
        Евдокия фыркнула и пожала плечами:
        — Не жалуйся мне тогда.
        Он мысленно констатировал: «Все, последняя капля. Нервы мои похожи на марлю; сейчас я ее убью!»
        Женская самонадеянность бесила его всегда, однако руки на жену он ни разу не поднимал, потому что интеллигентно ее берег. Обращая гнев на злосчастный кейс, Леонид Павлович с яростью щелкнул замком — замок счел за благо закрыться. Евдокия облегченно вздохнула и вернулась к своим чемоданам.
        «Что это я сегодня противная такая?  — удивилась она.  — Ко всему придираюсь, во всем возражаю, фыркаю, дергаюсь, закатываю глаза… Будто нарочно злю его даром».
        Со вздохом, заталкивая не пригодившийся свитер в кулек, она про себя заключила: «Нет, это не болезнь возвращается, просто день получился жуткий. Поскорей бы он кончился. Оба на взводе, магнитная буря, оба перегрелись вчера, не выспались, к тому же, этот чертов маньяк одолел».
        О маньяке, о его жутких злодеяниях, и здесь, на курорте, говорили буквально все, а ведь Лагутины надеялись от него отдохнуть. С самых первых сообщений впечатлительная Евдокия слишком близко приняла к сердцу убийцу-маньяка, ужасно боялась — он снился ей по ночам. Она искала его глазами на улицах города, не хотела одна оставаться в квартире: маньяк лез из всех щелей, даже из мусоропровода. Вздрагивая, Евдокия открывала уже и холодильник, и собственный гардероб.
        — Дашенька,  — успокаивал жену Лагутин,  — ты только подумай: откуда в нашем доме взяться маньяку? Третий этаж, консьержка внизу, охрана, надежные замки на каждой двери, на окнах решетки. Он ищет жертву на улице, вечером, и в кустах ее убивает. Если будешь меня слушаться, бояться совсем тебе нечего. И вообще, слишком ты мнительна. Успокойся, тебе нельзя так часто и сильно чего-то бояться — может вернуться болезнь.
        — Я спокойна,  — она заверяла, но муж — опытный психиатр и ее лечащий врач — горестно качал головой:
        — Не верю. Чувствую, пойдет весь мой труд насмарку: обострится твоя болезнь.
        И действительно: все чаще она икала, все реже притрагивалась к еде, не решалась одна выходить из дома, мучили жуткие сны — просто кошмары! С чувством вины Евдокия ловила тревожные взгляды мужа и пожимала плечами:
        — Не виновата я, Леня. Это маньяк.
        Наконец Леонид Павлович постановил:
        — Нельзя тебе больше бояться. Это слишком опасно. К тому же, давно пора сменить обстановку. Беру отпуск и две путевки.
        — Ура-аа!  — обрадовалась Евдокия и, зная пристрастия мужа, взмолилась: — Только не надо в Испанию.
        Он нахмурился:
        — Хорошо, а куда?
        — В Сочи хочу! В Сочи! Скучно мне в тех заграницах. Все там искусственное, чужое, все там стерильное: даже улыбки.
        — Сочи так Сочи,  — нехотя согласился муж,  — но учти: в Сочи тоже маньяк.
        — Ерунда,  — отмахнулась счастливая Евдокия,  — там будешь ты. Господи, рядом со мной все время! Даже не верится,  — восхитилась она.
        Леонид Павлович оказался прав: и в Сочи маньяк преследовал их на каждом шагу. Радио, телевидение, пресса: все — только о трупах. Будто маньяк свел мир с ума.
        Но права оказалась и Евдокия: больше маньяк ее не волновал. Первое время она еще цепко впивалась своими хрупкими пальчиками в надежную руку мужа, но и это быстро прошло. К ней вернулись хорошее настроение и аппетит, исчезли икота, ночные кошмары и, самое главное, страхи исчезли. Леонид Павлович успокоился, постановив: «Здорова Даша моя, здорова».
        И вот в самый последний день будто все разом вернулось: нервная, вредная и снова икота.
        «Конечно,  — злилась на весь белый свет Евдокия,  — как тут болезнь не вернется, когда все о нем говорят. Кажется, только маньяк интересует людей. Нет у них дел поприятней, чем кости поганцу перемывать. Маньяк — в магазинах, маньяк — на базаре, маньяк — ресторанах и даже в салоне красоты, там тоже только маньяк. Впрочем, там больше всего. Когда одни женщины собираются…»
        Волнующий, слегка хрипловатый бас мужа вплелся в тревожную мысль Евдокии:
        — Уфф, упаковался. И, кажется, проголодался. Дашенька, сейчас отнесу вещи в багажник и — в ресторан. Надо как следует подзарядиться перед дальней дорогой.
        — Как скажешь любимый…
        Леонид Павлович поднял свой кейс и крякнул ошеломленно:
        — Почему тяжелый такой? Даша,  — он строго взглянул на жену,  — чего ты туда натолкала? Неужели камней?
        Евдокия лгать не решилась. Она робко кивнула и прошептала с мольбой:
        — Ленечка, для нашего садика.
        К пущей убедительности она два раза икнула и напустила капельки слез в глаза.
        Леонид Павлович хотел было взорваться, но, увидев слезы, подумал: «Она же ребенок. Икает уже. Еще, не дай бог, приступ начнется, вернется болезнь…»
        Махнув рукой, он обреченно поволок чемоданы к автомобилю, удивляясь и себе, и своей молодой жене. Каким-то непостижимым образом они успели обжиться в номере «люкс» сверх основательно, а ведь там все уже было, от туалетной бумаги до зубочисток. Евдокии же мало. Пристрастие у нее окружать себя хламом. За двенадцать дней она столько в номер свой натащила, что сборы домой все больше напоминали основательный переезд в другую страну. И, что ужасней всего, выбросить даже вшивой салфетки не смей, ни-ни! За что ни ухватишься, все самое нужное — непременно надо тащить с собой! А тут еще камни эти!
        И как добрый заботливый муж, и как опытный психиатр Леонид Павлович понимал, что с женою надо быть понежней — и южное солнце, и его возражения, и хлопоты отъезда (черт их дери!) не самым лучшим образом сказываются на ее нервной системе.
        «Разумеется, надо бы с Дашенькой бережней,  — думал он, внешне легко, но не без труда влача неподъемные чемоданы.  — Надо меньше ей возражать, хотя, с другой стороны, и я не железный. На ее выдумки и капризы никаких нервов не хватит. Спрашивается, зачем тащить эти камни с моря, когда их можно и дома купить? Тонкая натура! Любительница прекрасного!
        А что она выкинула, натура эта, вчера! Попросил ее на столе прибраться, так она, задумчивая моя, „прибрала“ дорогущую пепельницу прямо в мусорное ведро. В то ведро, в которое загодя вывернула тарелку сациви и объедки со всей санаторной столовой — очередная дворняжка, видите ли, на свидание к ней не пришла. И я, чистоплюй, должен был лезть своими руками во всю эту гадость за пепельницей. Настоящий стресс пережил.
        А эти ее собачки. Любительница животных! Уж не знаю как и бороться с отзывчивостью такой. Купил ей отличного пса стоимостью в автомобиль — целуйтесь сколько хотите, нет же, „пса не хочу“. Не знал потом как даром его в хорошие руки пристроить, приплачивать пришлось, иначе не мог избавиться, она же по-прежнему подбирает паршивых каких-то и шелудивых… Поборница чуткости!
        И все вокруг восхищаются: „Вот она, настоящая доброта!“ Дать бы пожить им с такой добротой, мигом в петлю бы запросились…
        А эта ее рассеянность! Платья и сумочки устал покупать: теряет, портит, защемливает во всех дверях, смешит таксистов, швейцаров…
        И я все прощаю, все понимаю, но камни можно и дома купить!»
        Камни Леонида Павловича добили. Очень он рассердился, и не потому что тяжелые. Леонид Павлович в свои сорок пять был молод, подтянут, красив и силен — не переборщи он с фитнессом, не докучал бы ему и проклятый радикулит. Да и с радикулитом он понес тяжеленные чемоданы легко, едва вышел из номера, демонстрируя дежурной по этажу (моднице и милашке) выправку да осанку.
        «Какой мужчина!» — с удовольствием прочитал он в ее голубых глазах, но… все омрачали камни.
        Камни добили его. Леонид Павлович терпеть не мог беспорядка. Ни в чем: ни в делах, ни в одежде… Особенно не переносил он беспорядка в мозгах, может, поэтому и стал Леонид Павлович психиатром.
        Может, по этой причине и женился он на Евдокии. Вот где работы край непочатый — как говорится, и конь не валялся. Леонид Павлович засучил рукава и терпеливо, стиснув зубы, с героической мудростью, шаг за шагом, день за днем лечил редкую болезнь жены, заодно прививая Дашеньке зачатки логики и порядка.
        И неплохо же получалось! И вылечил, и к порядку привел, и многому научил — настырный и терпеливый…
        Правда, порой и он не выдерживал с ней. Камни же — откровенная глупость. Зачем их тащить, если продаются они повсюду? И, кстати, совсем не дорого…
        Впрочем, Леонид Павлович быстро взял себя в руки — сразу же, как отправил чемоданы в багажник машины, женушку и возлюбил. В номер он входил уже с улыбкой нежности на губах:
        — Дашуня, радость моя, а вот и я. Ты готова?
        Глава 2
        Войдя в номер, Леонид Павлович обмер и озверел, и даже хуже. На этот раз все было не так — все неправильно! Даша сидела на кровати! В обуви! В позе «лотоса»! На дорогом покрывале! И ела мороженое!!!!!
        «Откуда она только его взяла?  — задался горестным вопросом Лагутин и тут же отметил: — Если испачкает покрывало, заставят платить».
        Но это было еще полбеды. Управляясь одной рукой со стремительно тающим пломбиром, другой — жена прижимала сотовый к уху, с кем-то одновременно болтая.
        Леонида Павловича окатило новой волной горячего гнева.
        «С кем это там она? Разумеется с подругой. Без моего присмотра. Я же ее просил! Наверняка растрепала уже, что мы в Сочи. Теперь всем известно, что мы в отъезде, что брошен дом… Милости просим, воры-разбойнички! Любой приходи, все бери, что честным трудом нажито…»
        Здесь Лагутин покривил изрядно душой: он, как председатель экспертной комиссии, брал приличные взятки. Но с другой стороны, покажите того чиновника, который не считает пресловутые взятки кровным своим, заработанным честным трудом — ведь это главный его доход. Впрочем, мы не о том…
        Леонид Павлович был взбешен, он подумал: «Какой ужасный непорядок! Мало, что пачкает покрывало, вещи бросила собирать и с подругой о запрещенном болтает, так еще и привыкнет, и дома так станет сидеть, в обуви на кровати с мороженым…»
        Евдокия, обнаружив в дверях мужа, приветливо кивнула ему и шепотом сообщила:
        — Это Майка!
        Он решил: «Хоть майка, хоть фуфайка, сейчас я ей покажу!»
        Но, почувствовав как неконтролируемая волна негодования поднимается из глубин его сущности, Леонид Павлович спохватился и бросил все силы на подавление этой волны. Идиллическая атмосфера счастливого брака была спасена.
        — Дашенька,  — ласково спросил он,  — где ты взяла мороженое?
        — В холодильнике. Кое-что там испортилось, я это выкинула, но мороженому-то что сделается? Тем более, в морозилке,  — со всею нежностью ответила жена и уже небрежно добавила, явно подруге: — Слышь, Майка, Ленечка мой пришел. Позже перезвоню.
        Отправив сотовый в карман, Евдокия расплела из «лотоса» тонкие ноги и шустро заерзала задиком по атласному покрывалу, сползая с кровати навстречу мужу. Леонид Павлович строго смотрел на жену, мысленно собираясь перед нотацией и размышляя с чего начать: с обуви, или с мороженого, или с того, что в определенные моменты подругам звонить не полагается.
        Хотелось говорить обо всем, однако он и слова сказать не успел, как снова затренькал сотовый. Прижав к уху трубку, Евдокия изменилась в лице.
        — Ма-моч-ка! Кажется, я сейчас умру!  — пропищала она, и в глазах ее отразился такой запредельный ужас, что Лагутин струхнул.
        — Что случилось?  — воскликнул он, бросаясь к жене.  — Нас затопили?! Дома пожар?!
        — Хуже! Гораздо хуже!  — истерически закричала Евдокия, и нервы его не выдержали.
        Леонид Павлович вырвал телефон у жены и лихорадочно прижал его к уху.
        — Сначала я не поверила,  — неистовой скороговоркой, пронзая барабанную перепонку Лагутина, строчил женский голос,  — ну капелька и капелька. Всего одна. Я думала, это варенье вишневое. Сестре-сладкоежке накостыляла, чтобы и близко к роялю не подходила со своими дурацкими бутербродами, а потом вижу, лужица. Лужица, Дуся! А потом целая лужа!
        — Что-оо?!  — взревел Леонид Павлович.  — Какая лужица-лужа?! Какие бутерброды?!
        Он в ярости отшвырнул от себя трубку — правда не на пол, а на кровать, на мягкое покрывало — и гневно уставился на жену:
        — Хочешь в могилу меня загнать? Довести до инфаркта решила?!
        Евдокия нервно икнула:
        — Леня, у Евы в доме жуткие творятся дела!
        — Ха! У Евы творятся дела! А у меня еще хуже: родная жена издеваться изволит! Взялась меня извести! Неужели не ясно, когда ты так завопила, ноги мои подкосились! Я думал, что в нашей квартире пожар!
        Евдокия снова икнула и покосилась на трубку, упавшую рядом с ней:
        — Ленечка, я не шучу! У Евы такое творится!
        — Да слышал я, слышал,  — разом вдруг успокаиваясь, насмешливо констатировал Лагутин.  — Все я слышал. Лужица, бутерброды — кошмары, солнышко, еще те. Как тут не посочувствовать. Непонятно, зачем ты сотовый прихватила с собой. Я же тебя просил. То Майка, то Ева… Уверен, о нашем отъезде знает теперь весь белый свет…
        Евдокия испуганно затрясла головой:
        — Нет, Ленечка, как мог ты подумать? Я с подругами так говорила, что невозможно было понять, в городе мы или нет. Вот если бы мне звонили, а я бы не отвечала, вот тогда бы всем стало ясно…
        Оправдания обрывая, опять зазвонил телефон. Евдокия, не решаясь брать трубку, с растерянной мольбой посмотрела на мужа. Леонид Павлович обреченно махнул рукой:
        — Чего уж там, бери, слушай про бутерброды. Да не проболтайся, смотри, что мы в Сочи. Впрочем, скоро мы возвращаемся, если вообще когда-то отсюда уедем с такими странными сборами.
        Лагутин зло пнул ногой чемодан и тут же, его подхватив, и коробку со шляпами, поспешил вон из номера к автомобилю.
        Едва дверь за мужем закрылась, Евдокия ловким (обезьяньим) движением цапнула трубку и закричала:
        — Ева! Евочка, это ты?!
        Конечно, это была Ева.
        — Дуся!  — вопила она.  — Нас разъединили?!
        — Разъединили? Евочка, как возможно такое? Душой я с тобою всегда! Рассказывай, что у тебя происходит? И поподробней!
        Об этом и не надо было просить (женщины любят детали), Ева опять застрочила:
        — Сначала была капелька, едва заметная капелька крови. На клавише, на одной, на «до» первой октавы. Но я-то не знала, я думала, что вареньем намазано. Вишневым. Юльке накостыляла слегка и успокоилась. Через несколько дней смотрю, капелек уже пять: на «ре», «ми», «соль» первой октавы и на «до», «фа» — второй. Присмотрелась, на варенье совсем они не похожи. Еще присмотрелась — кровь! Ох, как я рассердилась на Юльку, даже ее отшлепала и наказала: «Со своими вечно ободранными лапами к роялю и близко подходить, мерзавка, не смей!» И что же? Через несколько дней на «ре» третьей октавы лужица. А сегодня уже настоящая лужа на «ми», «фа» «соль» пятой октавы и сильно испачканы черные клавиши. Но самое страшное то, что Юлька здесь ни при чем, зря ее колотила. Целых три дня я дома одна! Абсолютно одна!
        Оцепеневшая Евдокия, заикаясь, спросила:
        — К-куда же все делись?
        Ева всхлипнула:
        — Я еле живая от страха. На дачу уехала вся семья. Сама их выгнала, чтобы не мешали мне к фестивалю готовиться. Едой запаслась и над новым концертом работала, три дня не выходила из дома.
        — Может, кто-то к тебе приходил и решил подшутить,  — замирая от ужаса, прошептала в ответ Евдокия.
        — Если бы, в том-то и дело, что не приходил в эти дни никто. Одна я была в квартире. Кровь с клавиш начала вытирать и вдруг так страшно мне стало, что потемнело в глазах. С воплем забилась в ванную, под унитазом сижу, выйти боюсь. Слушай, Дуська, ты мне не веришь?
        — Про то, что под унитазом сидишь?  — удивилась та и озадаченно осведомилась: — Да, в самом деле, Ева, как ты умудрилась забраться под унитаз?
        — Ой, Дуся, сижу-то я рядом, но черт с ним, с унитазом моим! В то, что кровь на клавишах появляется, веришь или не веришь?
        — Верю!  — не задумываясь, выпалила Евдокия.  — Я самая первая увидела эту кровь!
        — Ой, мамочка!  — взвизгнула Ева.  — Сейчас я от страха умру! Ты видела кровь?!
        — Да! На твоих клавишах!
        — Ой, мамочка! Точно умру! Когда?!
        — В тот день, когда появился маньяк!
        — Да ты что?!
        — Евусик, я сидела возле рояля, уставившись в телевизор. Ты на кухню кофе варить пошла. Тут начали про маньяка рассказывать, я разволновалась и на клавиши оперлась рукой, то есть, локтем… Ева, знаю, ты за это ругаешь, инструмент расстраивается и все такое… Честное слово, я по рассеянности,  — бросилась оправдываться Евдокия, но подруга ее перебила:
        — Хватит, Дуся, мне уже не до клавиш. Дальше-то, что с кровью было?
        — Да ничего. Я про кровь только дома узнала, когда блузку сняла. На локте было пятно.
        — Что же ты мне не сказала?!
        — А о чем говорить? Знаешь сама какая я недотепа. Спасибо еще, что только пятно.
        — Да, спасибо, что на месте рукав,  — саркастично вставила Ева.
        — Именно,  — не обиделась Евдокия.  — Со мной и похуже приключения каждый день происходят, а тут всего лишь пятно. В тот день я не задумалась, но когда я опять оперлась на клавиши…
        На этот раз Ева взвилась:
        — Вот в чем дело! А я удивляюсь, почему рояль так часто расстраивается! Оказывается, она на него опирается! Каждый день!
        — Не каждый день!
        — Дуся, нельзя быть упрямой такой! Если просят тебя по-хорошему, изволь выполнять! Он кучу денег, рояль этот стоит. И настройщик нынче не дешев.
        Евдокия ядовито спросила:
        — Тебе уже не интересно про кровь?
        — Интересно,  — буркнула Ева,  — дай только слово, что больше не будешь…
        — Не буду! Даю! Никогда! И не имею привычки такой, но в тот день, видимо, черт попутал: про маньяка снова по телику говорили, снова я увлеклась, снова на клавиши оперлась и снова локоть в крови. На этот раз видела след. Когда ты вошла, я быстро локоть убрала, а на клавишах…
        — Капля?!
        — Нет, кровью намазано. Каплю блузка впитала и уж потом я по клавишам развезла кровь рукавом.
        — Что же ты мне не сказала?  — опять сокрушилась Ева.
        Евдокия вдруг рассердилась:
        — А что я должна была говорить? Что на клавиши твои опиралась да комара невзначай придавила? Ведь именно так я тогда подумала, только теперь уже все поняла. Выходит, это был не комар. Но что же?
        — Дусенька, миленькая,  — с ревом взмолилась Ева,  — приезжай скорее ко мне!
        — Прямо сейчас?
        — Прямо сейчас!
        — Сейчас я не могу, занята. Почему бы тебе не вернуть с дачи семейство?
        — Пыталась, но сотовый не отвечает.
        — Попробуй еще.
        — Да пробовала сто раз! Сколько можно? К тому же, мне никто не поверит. Мама скажет, что я сочиняю опять. Дусенька, приезжай или я здесь, под унитазом, от страха умру! Если не хуже!
        Этим заявлением она насторожила подругу.
        — А что может быть хуже?  — втянув голову в плечи, спросила Евдокия и два раза нервно икнула.
        Ева сделала длинную паузу и экзальтированно прошипела:
        — А хуже: меня прикончит маньяк!
        — Евочка, миленькая,  — заголосила Евдокия и… вынуждена была мгновенно прервать разговор.  — Я позже перезвоню, Леня пришел,  — испуганно сообщила она и, прошептав «да, бабуля была права», спрятала трубку.
        — Леню своего боится больше маньяка,  — со вздохом подивилась Ева и, сидя под унитазом, покорно принялась ждать.
        Она знала свою подругу: раз Дуся выдала обещание, значит не подведет.
        Глава 3
        Леонид Павлович и вещи в багажник автомобиля отнес и даже успел пофлиртовать на прощание с милашкой-дежурной. Он видел, что очень ей нравится: кокетничала, чертовка, отчаянно с ним все эти двенадцать дней и Дашу сразу же невзлюбила — провожала презрительным взглядом. Во взгляде недоумение и вопрос: «И что он, красивый, умный, интеллигентный мужчина в этой дурочке и страшилке нашел?»
        А Даша, неосознанно чувствуя неприязнь, словно назло, проходя мимо дежурной, то на ровном месте вдруг спотыкалась, то сумкой цепляла стоящие в холле цветы. Горшки падали, бились — Лагутин сокрушался, качал головой, извинялся — дежурная, торжествуя, со сладкой улыбкой в ответ ворковала:
        — Не волнуйтесь, ужасного ничего, подберем.
        Но Дашу с такой брезгливостью злыми взглядами провожала, что к Лагутину (читавшему эти взгляды) сразу просилось на ум: «чокнутая» да «удолбище». Он и не ошибался совсем — как раз такими словами дежурная полна и была, провожая нескладеху-Дашу злыми глазами.
        Простосердечная Даша же, как обычно, с лаской ко всем и со всею душой — дежурную комплиментами баловала, дорогими фруктами угощала, шоколадками пичкала…
        И чем больше завистницу улещала, тем сильней ее та ненавидела.
        Леонид Павлович, для которого человеческая душа, что учебник, до дыр зачитанный, видел какие страсти тут происходят, какие движения и куда, но поделать не мог ничего. Жену он предупреждал, советуя быть недоступнее, но бестолку все. Прямо сказать ей нельзя: слишком уж впечатлительна, а намеками — что об стенку горох. Он ей:
        — Даша, обслуга бедная, а мы живем в номере «люкс» и за день способны истратить то, что хорошая горничная и в месяц не получает.
        Она же ему в ответ:
        — Потому я дежурную фруктами и кормлю. И не пойму, чем ты не доволен.
        Вот и говори с ней после такого ответа. Дежурная — стерва — ведет себя внешне солидно, а Даша — добрячка — выглядит дура дурой.
        Но с другой стороны, Лагутин не держал на дежурную зла: он мужчина ее мечты — очевидно, а Даша счастливая конкурентка. За что же дежурной ее любить?
        Лагутин поэтому с чистой совестью на прощанье с дежурной пофлиртовал, покупался в лучах ее обожания — не смог себе отказать. В свой номер по этому поводу он вернулся в приподнятом настроении — после (пусть и легкой) измены как-то особенно хочется любить родную жену.
        — Дашутка! Радость моя! Я уже здесь!
        И что же он видит: Радость сидит по-прежнему на кровати, в обуви на покрывале — Лагутин нахмурился, в нем самом радости, как ни бывало, только злоба одна.
        «Что это, черт возьми, происходит? Я, как ишак, с чемоданами, знай себе, бегаю по этажам, а она прохлаждается?»
        — Даша, почему до сих пор не собран твой рюкзачок? В конце концов, это бессовестно. Я устал, страшно голоден, мне предстоит долгий путь за рулем. Эдак мы и к ночи не выберемся…
        Разумеется, после такой сентенции, Евдокие и в голову не пришло делиться с мужем загадками Евы. Во-первых, он не поверит. И не захочет слушать. А во-вторых…
        Во-вторых, много чего. Вплоть до скандала. Не стоит испытывать, пожалуй, судьбу.
        Евдокия вспорхнула с кровати и — прямо на шею к мужу:
        — Ленечка! Как я рада, что мы едем домой! Ленечка! Я страшно тебя люблю! Ты — самый лучший!
        Он смягчился:
        — Ну-ну, хитрунья, хватит, задушишь. Лучше иди собери рюкзачок.
        — Считай, он уже собран!
        И действительно, быстро все собрала (может же, если захочет) и помчалась к дежурной сдавать ключи и прощаться.
        Лагутин, предвидя ужасную сцену, (Даша — сама простота, та, стерва,  — ехидство одно) схватил последние чемоданы и к автомобилю сбежал.
        — Встретимся в ресторане,  — бросил он жене на ходу и вскоре сильно о том пожалел, что ее без присмотра оставил.
        Теперь он жену вообще потерял: и в ресторане зря ждал — не дождался, и у дежурной ее не нашел, сбегал к автомобилю — и там Даши нет.
        — Черт возьми! Это уже никуда не годится!  — взорвался бедный Лагутин.  — Ох, она меня доведет!
        И в этот трагический миг он увидел свою Евдокию: негодница сидела под пальмой на лавке с сотовым, приложенным к уху. С кем и о чем болтала жена Лагутин не слышал — был от нее далеко — но разъярился он не на шутку и завопил:
        — Даша! Ты издеваешься?!
        Вздрогнув, она оглянулась, поспешно спрятала трубку и… возликовала:
        — Ленечка, ты нашелся! Я потеряла тебя!
        Леонид Павлович оторопел:
        — Ты меня потеряла?! Это я тебя потерял!
        — Я здесь была, как ты и велел.
        — Я велел? Я ждал тебя в ресторане.
        — Правда? Слышу впервые.
        Он впился пытливым взглядом в ее голубые глаза: «Врет или снова все перепутала?»
        Евдокия была расстроена — искренне, ошибаться никак он не мог: знает свою жену.
        — Ленечка, по всему санаторию бегала, искала тебя, и в ресторане была, и к дежурной сто раз возвращалась,  — защебетала она.
        — Ладно, нашлась и нашлась,  — махнул он рукой.  — Смотри, больше не пропадай.
        — Ни на шаг не отойду,  — заверила Евдокия и протяжно вздохнула.
        Лагутину вдруг почудилось, что внутри у жены неспокойно: идет там мучительная борьба. Но спрашивать было некогда: во-первых, проголодался, во-вторых, надо было спешить — неотвратимо близился вечер…
        В общем, было не до того. Потом же, набросившись на еду, и вовсе он не заметил, что Даша особо задумчива и грустна.
        А ее напугал разговор с Евой, точнее, продолжение их разговора. Вопреки ожиданиям мужа, Евдокия не стала долго прощаться с дежурной. Как только Лагутин скрылся из вида, она извлекла из кармана свой сотовый и, помахав дежурной рукой, помчалась вниз по ступеням:
        — Евусик, это твой Дусик. Как обещала, звоню. Ты где?
        — Там же, где и была.
        — А где ты была?
        — Что-оо?!
        Евдокия взмолилась:
        — Евусик, прости. Мало, что я рассеянная, так еще и Ленчик мой сильно не в духе. Ко всему придирается, просто кругом идет голова. Видно, бабуля была права, ну да бог с ним, напомни, ты где?
        Ева со вздохом напомнила:
        — Под унитазом я, Дуся, сижу.
        — Зачем?
        — На всякий случай.
        — На всякий случай?! Что это значит?
        — Ой, Дуся! Неужели не ясно? Кровь, капельки эти… Я сама не своя. От страха, полные, Дуся, штаны — самое место мне под унитазом. И потом, здесь безопасней: щеколда, дубовая дверь…
        — И долго ты собираешься в туалете сидеть?
        — До тех пор, пока ты не приедешь.
        — Пока я не приеду?!
        Евдокия нервно икнула и решила открыть секрет:
        — Евусик, я приехать никак не могу.
        — Почему?
        — Я далеко. Мы с Ленчиком в Сочи. Вернемся не раньше утра.
        Ева трагично восприняла весть: она зарыдала, зло и беспомощно приговаривая:
        — Зачем эти друзья, когда на них положиться нельзя? Ирка в Париже, Майка за городом, с любовником на пикник укатила…
        — Она мне звонила, хвастала, знаю,  — вставила Евдокия.
        — … Ты завеялась в Сочи. Всем на меня плевать,  — продолжила Ева и завопила: — Я погибла! Погибла!
        Паникуя, и Евдокия в унисон завопила:
        — Погибла?! Ты?! Почему?!
        — Тебе-то какая разница,  — отмахнулась, рыдая Ева.  — У тебя есть дела поважней.
        — Евусик, не вредничай, я тоже сейчас от страха умру! Давай, по-быстрому все выкладывай, пока Ленчик меня не нашел!
        И Ева ошеломила подругу:
        — Это маньяк!
        — Маньяк?  — с ужасом пискнула Евдокия, подумав: «Теперь ясно, почему я так сильно его боялась. Предчувствие! Это оно! Как всегда, не подводит! А сны мои! Сны!»
        — Помнишь, по телевизору сообщали,  — продолжила Ева,  — есть подозрение, что маньяк не случайных девиц убивает, а только тех, с кем отношения как-то завязывает. Перед тем, как жертву зарезать, он, якобы, долго с ней забавляется.
        У Евдокии потемнело в глазах:
        — Как?!
        — По-разному, думаю. Со мною вот так: кровью рояль поливает.
        — Зачем?
        — Стращает и страхом моим наслаждается, ужасов хочет нагнать, а потом, когда я, обезумев, на улицу выскочу, он затащит меня в кусты и…
        — Мамочка!  — содрогаясь, пискнула Евдокия и два раза нервно икнула.  — Евик, что же нам делать? Может, в милицию позвоним?
        Ева с сарказмом спросила:
        — Думаешь, грустно им без тебя? Хочешь ментов рассмешить? Так они нам и поверили. Им же это не выгодно, придется работать…
        — Да, ты права. Слушай, Евусик, а как он в квартиру к тебе попадает, этот маньяк?
        — Думаю, через балкон. Балкон-то всегда в кабинете открыт. Ой! Я его не закрыла!  — ужаснулась она.
        Евдокия охнула и наказала подруге:
        — Так пойди и закрой.
        — Дуру нашла,  — заупрямилась Ева.  — Нет уж, я лучше от страха под своим унитазом умру, чем отправляться под нож зверя-маньяка!
        — Глупостей не болтай,  — психуя, отрезала Евдокия.  — Он убивает только на улице и только в кустах.
        — А что ему стоит меня подстеречь и с балкона на улицу выбросить?
        — Зачем? Разве есть у тебя во дворе кусты?
        — Да, асфальт там один,  — согласилась Ева.
        — Кстати,  — озадачилась Евдокия,  — а почему он привязался к тебе, этот маньяк? Мало, что ли, девиц в нашем городе?
        Ева нервно хихикнула:
        — А сама не догадываешься?
        Евдокия гаркнула:
        — Нет!
        — Потому, что маньяк убивает самых красивых. А наш концерт по телевизору недавно показывали,  — с важностью сообщила Ева, чем окончательно испугала подругу.
        — Евик!  — завопила она.  — Это так! Евик, ты сразу в глаза всем бросаешься! Тебя не заметить нельзя! И маньяк тот концерт увидел! Господи! Как я сама не додумалась! Жди меня! Жди! Я скоро буду!
        — Будешь?  — с надеждой спросила Ева.
        — Буду!
        — Когда?
        — Завтра утром!
        В трубке раздался истерический хохот Евы:
        — Ха-ха-ха! Уморила! Думаешь, он станет ждать утра? Сегодня ночью меня и прикончит! Тем более, что он давно не убивал. Руки, небось, уже чешутся.
        Евдокия хотела ответить, хотела приободрить подругу, но в этот самый момент раскатисто прогремел возмущенный глас мужа — Евдокия очнулась, обнаружив себя под пальмой на лавке.
        Как оказалась на лавке она, Евдокия не помнила — рассеянно забрела за страхами и разговором.
        — Евик, я позже перезвоню,  — пискнула спешно она подруге и спрятала трубку в карман.
        Пока препиралась с мужем, мысли одни: «Сны! Эти странные сны! Слишком они похожи на явь!»
        Нет, Евдокия не верила, что ее ночные прогулки под луной с незнакомым мужчиной были в действительности. Она боялась другого — предчувствия. Ее редкая болезнь каким-то неведомым образом обостряла шестое чувство — Евдокия (как и брат ее, Боб) умела угадывать и предугадывать мысли, события, о которых на самом деле знать не могла.
        Вот и сны эти она сразу связала с маньяком, да и как не связать. Время от времени она вдруг находила себя не в кровати, а на улицах города — ночного города — где прогуливалась сонная в нижнем белье. В одну из таких прогулок она повстречала того, у кого был похожий сдвиг: симпатичный молодой мужчина в пижаме сидел в кустах и… громко рыдал. Евдокия, зная, что это сон, бесстрашно к нему подошла и спросила:
        — Могу ли я вам помочь?
        Молодой человек испугался и хотел убежать, но она взмолилась:
        — Пожалуйста, не оставляйте меня здесь одну.
        Он, прячась за ветками, осведомился:
        — А почему?
        Евдокия призналась:
        — Мне страшно.
        — Вы боитесь маньяка,  — догадался молодой человек и тоже признался: — Я еще больше маньяка боюсь.
        — Еще больше? Отчего еще больше?  — удивилась она.
        Он, смущаясь, ответил:
        — Я знаю, кто он, этот маньяк.
        — Знаете?!
        — Да. И поэтому нам лучше расстаться. Прямо сейчас, немедленно.
        — Вы не можете так сразу уйти,  — воскликнула Евдокия.  — Я вас не отпущу!
        Молодой человек рассердился:
        — Уж здесь-то я все могу.
        — Здесь, это где?
        — Конечно во сне. Девушка, вы всего лишь мой сон. Вы мне снитесь.
        Евдокие стало смешно.
        — Нет, милый мой, это вы снитесь мне.
        — Да что вы! А вот мы сейчас и проверим. Я ухожу, а вы попробуйте сделать так, чтобы я остался.
        — Согласна!
        И Евдокия попробовала, но мужчина ушел. Ощущая мучительное бессилие, она проснулась и обнаружила, что лежит на кровати, яростно сжимая комок простыни, а за окнами брезжит рассвет…
        — Слава богу,  — обрадовалась Евдокия,  — это всего лишь был сон, и я не гуляла в ночной рубашке по спящему городу.
        А через несколько дней…
        Глава 4
        Совершив над собой усилие, Евдокия забыла про сны и вернулась к проблеме Евы. Теперь она боролась с собой: с одной стороны, мучительно необходим совет мудрого мужа, но с другой — как ему все рассказать? Не поверит, рассердится, скажет «невовремя»…
        Дело в том, что все они: Майя, Ирина, Ева и сама Евдокия были его пациентками — они познакомились в группе, созданной пять лет назад.
        «Надыбал» группу Борис — Боб — старший брат Евдокии. Он тоже был болен — эта болезнь передалась им по наследству и почти не лечилась. Евдокия сдалась и махнула рукой: «такой и умру», Боб же не унывал — перепробовал все: амбулаторку, гипноз, физиопроцедуры, фито-терапию, иглоукалывание, даже к народной целительнице ходил и к колдуну — из него изгоняли нечистую силу…
        Так Боб добрался и до группы психиатра Лагутина, делавшего первые в нашей стране шаги по стезе психоанализа.
        — Вылечить там нас не смогут,  — поделился с сестрой впечатлением Боб,  — но душу слегка отвлекут. Научат кое-чему и вообще, там интересно. Не ленись, Даша, сходи,  — посоветовал он, и Евдокия решилась.
        Сам Боб быстро к группе той охладел — «одни бабы собрались», а Евдокия нашла там подруг и… даже мужа. Серьезных больных, кроме нее, в группе не было. Как съязвил умный Боб, собралась толпа истеричек.
        Впрочем, он был не прав. В группу к Лагутину шли не лечиться, к Лагутину шли за помощью в решении жизненно-важных проблем. Простым обывателям представлялось, что психиатр, изучая чужую душу, должен бы научиться манипулировать не только больными, но и здоровыми — вот и пускай передаст мастерство. Ирина хотела наладить отношения с мужем, Майя — облегчить поиск любовников, красавица Ева — сделать карьеру. Евдокия искала только здоровье — хотела конкретного избавления от своего недуга, ломавшего всю ее жизнь. Группа Лагутина несчастных женщин свела.
        Ирине было тогда 35, Майе — 30, Еве — 24, а Евдокие всего лишь 16 лет, и все же они подружились: крепко, по-настоящему. Евдокия была застенчива, а подруги — «отвязны», современны и чрезвычайно болтливы. Психиатра Лагутина они заставляли скучать. Заинтересовала его только болезнь Евдокии. Сначала — редкая болезнь, потом — сама Евдокия, в общем-то, тоже редкая, неординарная.
        А группа недолго существовала — вскоре распалась. Лагутин понял, что наука не сытно кормит. Он стал чиновником, женился и, быстро сделав карьеру, занял высокий пост. Но и практику Лагутин не бросил: взял лицензию и очень скоро стал модным психоаналитиком — настоящей знаменитостью стал, со всеми атрибутами местной звезды: обзавелся толпой воздыхательниц, не чурался тусовки, охотно интервью раздавал и прочее, прочее…
        Такая жизнь несла массу соблазнов, однако перезрелым плейбоем Лагутин себя не считал. Как интеллигент в пятом колене он во всем любил чинность, солидность. Правда, изредка вольности он себе позволял — лишь легкие и невинные, на его мужской вкус. Но внешне все было благопристойно: Лагутин очень любил жену. Настоящей мужской любовью. Он вложил в Евдокию много своей души и любил уже в ней себя. Надежней таких мужских чувств нет никаких, поэтому брак Лагутиных был счастливым и прочным — все о том говорили.
        Несмотря на пристрастие к менторству, на дружбу жены со своими бывшими пациентками Лагутин взирал безучастно, не обнаруживая ни отрицания ни одобрения. Но Евдокия прекрасно знала, что бойкую Майку терпеть он не может, рассудительную Ирину считает глупой, а красавицу-Еву — мечтательной фантазеркой, если не врушей.
        А какой же ей быть? Артистка, талант, натура тончайшая. Да, Ева склонна приврать, но все эти ее смешные истории о женихах так безобидны. А на этот раз она вообще ничего не придумала.
        «Что же мне делать?  — глядя как муж уплетает телячьи почки с беконом, спрашивала себя Евдокия.  — Ева вполне убедительно объяснила откуда появляются пятна крови: разумеется, их оставляет маньяк. А кто же еще? Но Ленечка скажет, что не было крови, что Ева из тех, кто борется с прозой жизни сочинительством сказок. Скажет, что Ева стремится в центр событий любою ценой».
        Осознав, что рассчитывать на помощь мужа не стоит, Евдокия принялась ломать голову чем подруге помочь.
        «Не будет мне покоя,  — решила она,  — если Ева этой ночью одна останется. Придется уговаривать Боба, чтобы он взялся ее охранять, но как ему позвонить? Ленечка глаз с меня не спускает. А, была не была!»
        — Ой!  — вскрикнула Евдокия.  — Ой-ей-ей! Что-то мне плохо!
        Лагутин, бросив почки с беконом, с тревогой спросил:
        — Что случилось?
        — Кажется, меня вырвет!  — давясь, сообщила она и беспомощно воззрилась на мужа: — Ленечка, что мне делать?
        — Скорей в туалет беги.
        — Угу!  — Евдокия вскочила и понеслась.
        Сломя голову влетев в туалет, она схватила сотовый и на глазах удивленной уборщицы торопливо набрала номер.
        Боб откликнулся сразу. Он младшей сестрице обрадовался, но, узнав чего та захотела, воспротивился и разозлился.
        — Страшные глупости!  — закричал он.  — Мало, что эта истеричная Ева крутит тобой, так ты еще хочешь, чтобы и я подписался нянчиться с нею! Нет, не буду! И не проси!
        — А что ты скажешь, Боб, если ее этой ночью грохнет маньяк?  — всхлипывая, спросила Евдокия и пригрозила: — Я тебе этого не прощу!
        Борис рассмеялся:
        — Она маньячка сама. У нее глаза сумасшедшие, я еще в группе заметил. Зря твой муж не взялся ее лечить.
        — Ленечка говорит, что Ева здорова.
        — Он ошибается.
        Евдокия сменила тактику.
        — Бобик, братик мой дорогой,  — спросила она,  — ты хочешь со мной поругаться?
        Борис не мог терпеть, когда его называли Бобиком — разумеется, он вскипел и нагрубил Евдокии. Она только этого и ждала — мигом зашлась в рыданиях, жалобно приговаривая:
        — Я тебя очень люблю, я тебя ласково называю, а ты постоянно орешь на меня. Ты меня напугал. Вот, кажется, приступ от этого начинается. Вот, я икаю уже. Ик! Ик! Ик!  — старательно заикала она.
        Борис всполошился:
        — Не надо, Дуняша, не нервничай, я сделаю все, что ты просишь.
        Евдокия прекратила икать и деловито осведомилась:
        — Что, прямо сейчас к Еве поедешь?
        — Да, брошу все и поеду,  — пряча от сестры раздражение, пообещал Борис.  — Так и быть, с риском для жизни буду маньячку твою улещать.
        — Боб, ты самый лучший!  — обрадовалась Евдокия.  — Теперь я спокойна!
        Она действительно успокоилась: если Борис обещал, значит выполнит — главное вырвать его обещание, а там уж можно не волноваться. Осталось, предупредить Еву.
        — Евик,  — довольная собой, проворковала она,  — больше не надо бояться; к тебе едет Боб.
        — Твой Борис?  — удивилась Ева.  — Зачем он едет ко мне?
        — Охранять тебя от маньяка.
        — Не смеши, Боба соплей перешибешь. Дуся, какой из него охранник?
        Евдокия за брата обиделась:
        — Ты не права. Боб немножко худой, но зато очень сильный. Знаешь, какой он накаченный!
        — Да ну? Никогда не сказала бы.
        — Да-да, он просто высокий и любит одежду просторную, вот и выглядит, словно жердь. Это ты его голого не видала. У Боба очень красивое тело.
        Ева немедленно согласилась:
        — Что ж, пускай приезжает. Уж лучше с Бобом, чем одной. Не станет же этот маньяк убивать меня при свидетелях, а мужчин он не трогает.
        — Вот и чудесно,  — обрадовалась Евдокия,  — а к утру мы с Леней вернемся, и я сразу к тебе.
        — Спасибо, ты настоящий друг,  — умилилась Ева, в уме перебирая уже в чем ей встретить Бориса.
        «Странно, теперь и я припоминаю, у него действительно красивое тело,  — вмиг забыв о маньяке, размышляла она.  — И почему я раньше не обращала внимания на брата Дуси? Боб симпатичный и довольно высокий. Короче, будет чем этой ночью заняться…»
        А Евдокия, разрешив проблему подруги, хотела вернуться к мужу, но, случайно глянув в окно, она увидала паршивого пса. Голодный, убогий, он прятался в кудрявом самшите под рестораном, жадно вдыхая вкусные запахи и не решась приблизиться к кухне. Опыт прошедших дней псу говорил, что это очень опасно. Пес был расстроен. На его унылой облезлой морде выступили все поражения тяжелой собачьей жизни.
        Евдокия поражения эти прочла и прониклась сочувствием. Не задумываясь, она открыла окно и, махнув через подоконник, устремилась к несчастному псу. Пес насторожился и попытался забиться поглубже в кусты, но она оказалась ловчей и преградила ему дорогу. Пес зарычал с вялой угрозой и жалобно заскулил, чем рассмешил Евдокию.
        — Ну-ну, дурашка,  — ласково прошептала она, погладив его плешивую шерсть своей нежной холеной рукой.  — Не трать понапрасну силы. Оголодал. Где же ты раньше был, никудышный? Почему я тебя не видела, не кормила? Некрасивый, да? Никому не нравишься? Прятался, да? Обижали тебя? Людей боишься?
        Пес мгновенно пошел на контакт: он вздохнул и лизнул ладонь Евдокии.
        «Людей я боюсь, но ты мне мила»,  — говорили его глаза.
        Она все поняла и скомандовала:
        — Пошли!
        Пес еще раз лизнул ее руку, но идти наотрез отказался: он пятился, отчаянно ввинчиваясь костлявым задом в самшитовые кусты — густые кусты упруго его не пускали.
        — Что ж, придется тебя на руках нести,  — посетовала Евдокия и, бесстрашно прижав к себе ворчащего пса, помчалась к автостоянке, приговаривая на бегу: — Не бойся, бродяга, там еще гуще растительность. Надежно спрячу тебя, в обиде, бродяга, ты не останешься. Господи, какой же ты легкий!  — ужаснулась она и, переполнившись состраданием, чмокнула в лоб паршивого пса.
        Просто счастье, что не видел этого психиатр Лагутин — удар бы хватил его. Пес же, ласку учуяв, успокоился и притих. Евдокия определила бедолагу в кусты, что рядом с автостоянкой и, с улыбкой глядя ему в глаза, с нежной строгостью наказала:
        — Сиди здесь, не уходи. Я скоро вернусь и тебя накормлю.
        Пес ее взгляда не выдержал и смущенно отвел глаза. Но не ушел, остался в кустах. Возвращаясь бегом в ресторан, Евдокия несколько раз на него обернулась и крикнула:
        — Бродяга, жди меня! Жди!
        Ей показалось, что пес кивнул, мол согласен, мол буду ждать. Она успокоилась.
        Глава 5
        Лагутин давно пообедал и угрюмо сидел за столом, с тревогой поджидая жену. Когда Евдокия вернулась, он буркнул:
        — Тебя рвало?
        — Да, немного,  — кивнула она.
        Он нахмурился:
        — Ты не беременна?
        — Нет-нет, на солнце перегрелась вчера,  — испуганно затрясла головой Евдокия.
        Леонид Павлович категорически не хотел размножаться, объясняя это свое нежелание слишком юным возрастом Евдокии. Однако она подозревала, что виною тому ее болезнь: муж просто боится передать своим будущим детям нездоровые гены жены.
        — Все в порядке, мой дорогой, я уже отлично себя чувствую,  — с нежной улыбкой сообщила она.
        Лагутин поверил и уже мягче спросил:
        — Что же ты так долго отсутствовала?
        — Взвешивалась. В туалете оказались весы,  — не моргнув глазом, солгала ему Евдокия и, кивнув на свои тарелки, (нетронутые совсем) пояснила: — Есть не буду. Барашка и рыбу придется собачке отдать.
        Леонид Павлович насторожился:
        — Почему это вдруг?
        — Ленечка, ты не пугайся. Это не симптомы болезни. Я ужасно здесь растолстела, так что, снова пора на диету.
        За два года супружеской жизни Лагутин почти смирился с дурацкими диетами жены, он лишь изредка протестовал. И на этот раз мудро решил промолчать.
        На самом деле Евдокия его обманывала. Она не полнела — не склонна была, но муж вский раз так пугался, видя отказ жены от еды, что она шла на хитрость: частенько ему приходилось лгать. В его возрасте трудно понять как это нет аппетита, если здоров. К тому же, Лагутин мечтал нарастить жирку на тощее тело Даши и первое время пичкал деликатесами ее сверх всякой меры. От этого у Евдокии появилось отвращение к пище, она взбунтовалась и прибегла к диетам.
        Сейчас же она есть хотела, но желание накормить облезлого пса оказалось сильнее голода. Мысленно облизываясь, Евдокия опустошала тарелки в кулек и планировала перекусить где-нибудь по дороге домой.
        «Я перебьюсь, зато как будет рад бедный песик»,  — сердобольно размышляла она.
        Глядя на то, как жена собирает ресторанный обед очередной бездомной собаке, как расползается по целлофану мятный соус из-под барашка, Лагутин уже и не злился. Лишь с брезгливой гримасой сказал:
        — В связи с твоим увлечением я всерьез начинаю подумывать, не покупать ли нам для этих дворняг сухой корм. Какой-нибудь Дарлинг или Педи Грипал, на мой взгляд, выглядят аппетитней.
        — Вот и лопай их сам,  — отправляя и рыбу в кулек, ответила Евдокия.  — Дворняги не станут есть заграничную лабуду.
        — Ясное дело,  — саркастично заметил Лагутин,  — им привычней барашек из ресторана.
        — Вовсе нет, просто наши дворняги знают толк в жизни: они привыкли к натуральной еде.
        — Зато ты, со своей диетой, от еды скоро отвыкнешь,  — поднимаясь из-за стола, попенял Лагутин жене и строго добавил: — В автомобиле тебя буду ждать. Изволь не задерживаться. Догоняй.
        — Ленечка, как ты можешь?  — рассердилась вдруг Евдокия.  — Когда я задерживалась? Знаешь, мне уже надоело! То дворнягами упрекаешь, то диетой, ко всему придираешься. Почему ты все время ругаешь меня?
        Леонид Павлович удивился:
        — Я ругаю тебя? Это ты постоянно меня ругаешь. Что ни скажу, все не так.
        Она закатила глаза и громко три раза икнула:
        — Ик-ик-ик!  — И ту же выдала комментарий: — Ну вот, опять начинается. Придрался опять. Я уже нервничаю.
        Лагутин пошел на попятную:
        — Ладно-ладно, не будем.
        Он поспешил расстаться с женой. Во-первых, не хотел слушать ее упреки, а во-вторых, он не мог смотреть на все эти нежности с бездомными псами.
        «Уж лучше неспешно прогуляюсь после обеда и почитаю газету»,  — подумал Лагутин, выходя из ресторана и направляясь к лотку, на котором продавался дежурный набор туриста: от журналов до купальников, не искулючая пива и прочих, необходимых курорту продуктов.
        — Купите жене шоколаду,  — посоветовал осетин-продавец, протягивая газету.
        Евдокия, за мужем бежавшая по пятам, застыла в надежде: «Хоть шоколаду поем, коль собачки им не питаются». Но Лагутин, хмурясь, ответил:
        — Ну что вы, моя жена на жесточайшей диете.
        Осетин удивился:
        — А что же она ест?
        — Только меня, но поедом.
        Продавец рассмеялся, а Лагутин неспешно направился к автомобилю — обед из шести блюд приятно отяжелил. Он любил послеобеденные променады. Голодная же Евдокия, сглотнув слюну, вихрем помчалась тайной тропой туда же, куда направлялся и муж. Только на автостоянке его ждал автомобиль, ее же — собачка.
        Пес в мгновенье одно расправился с рыбой, затем с барашком и, несмотря на раздавшиеся бока, уставился на благодетельницу с призывной надеждой.
        «Ведь это еще не все?» — говорили его глаза.
        — Все,  — разочаровала его Евдокия, и ей стало стыдно.
        «Все так все»,  — пес вздохнул и покорно прилег к ее ногам.
        Евдокия вдруг осознала, что не может бросить его — именно этого пса бросить не может.
        — Ладно, бродяга, фиг с тобой, уговорил,  — сказала она и, подхватив его на руки, поспешила к автостоянке.
        Ей преградил путь охранник.
        — Куда вы?  — осведомился он, с отвращением глядя на паршивый, ослабленный организм, примостившийся к дорогой и симпатичной девчонке.  — С этим на территорию автостоянки нельзя.
        «Черт возьми!  — мысленно ужаснулась Евдокия.  — Вот-вот мой Леня придет!»
        Нервно оглянувшись на дорогу, она захныкала:
        — Что же, мне с этим здесь под солнцем стоять? Пропустите меня, пожалуйста. Мы все равно уезжаем.
        Сердце охранника дрогнуло:
        — Ладно, девушка, проходите.
        — Ой, спасибо!  — обрадовалась Евдокия, стремительно пролетая мимо него.
        Она торопливо открыла дверцу автомобиля и усадила пса между передним и задним сиденьем. Достав из сумки свой свитер, она набросила его на собаку и строго-настрого наказала:
        — Знаю, жарко, но ты, бродяга, не шевелись, не дыши, и боже тебя упаси залаять.
        Пес покорно прилег, уложив облезлую голову на тонкие серые лапы. Из-под свитера Евдокии выглядывал только его черный нос.
        — Вот и умница,  — похвалила она.  — Все понимаешь. Смотри же, и впредь будь таким.
        Пес промолчал, даже не шелохнулся.
        «Может и пронесет?» — подумала Евдокия.
        Окрыленная, она села за руль и двинула с места машину. Поравнявшись с охранником, протянула в окошко талон оплаты — шлагбаум открылся. Мужа подобрала она на половине пути — он шел медленно, читая газету.
        — Ты обогнала меня?  — удивился Лагутин и с надменным прищуром предположил: — Собачка опять не пришла на свидание.
        — И пришла, и барашка поела,  — хохотнула в ответ Евдокия, перебираясь на пассажирское сидение и уступая руль мужу.
        — В чем же дело?  — поддергивая штанины и присаживаясь на водительское кресло, спросил Лагутин.
        — Просто я все бегом. Хотела избавить тебя от похода в крутую гору. Видишь, успела к половине горы.
        — Ты у меня метеор,  — похвалил он жену и спросил: — Ну что, все дела сделаны? Можно отправляться домой?
        Евдокия, радуясь, что номер ее удался, чмокнула мужа в щеку:
        — С богом, любимый! С богом!
        — С богом,  — согласился он и, трогая с места машину, по-мальчишески закричал: — Ура-а! Наконец-то домой!
        Однако, выехав на трассу, Леонид Павлович утратил хорошее настроение. Он посмотрел на часы и недовольно проворчал:
        — Управились только к вечеру, а собирались — к обеду. И отдохнули не слишком, так себе. Ох уж, этот наш русский сервис.
        Евдокия на всякий случай икнула, испуганно оглянувшись — пес сомлел и сбросил с себя теплый свитер, но помалкивал, прядая ушами опасливо и настороженно.
        «Ой, что тут будет, если Леня его обнаружит»,  — подумала Евдокия.
        Она вздохнула, стараясь вызвать к себе сочувствие мужа снова икнула, и попросила:
        — Ленечка, не ругайся. Я так люблю когда у тебя хорошее настроение.
        — Хорошее настроение?  — удивился Лагутин.  — Да откуда же ему взяться? Ехали на двенадцать дней, а притащили целых пять чемоданов! А увозим уже семь и еще коробки, баулы…
        Речь его обрывая, зазвонил телефон Евдокии.
        — Вот, пожалуйста!  — взорвался Лагутин и сам себе приказал: — Тебе, Леня, лучше заткнуться.
        — Ленечка, милый,  — пропищала жена,  — пожалуйста, разреши мне ответить.
        — Да кто запрещает тебе? Говори!
        Евдокия глянула на табло и сообщила:
        — Это Борис.
        Лагутин вздохнул с облегчением:
        — Хоть в чем-то мне повезло.
        К шурину он относился с симпатией и уважением: Боб не станет на каждом перекрестке трещать, что их в городе нету.
        Получив разрешение мужа, Евдокия легла ухом на трубку и радостно закричала:
        — Боб, ты где?
        — Еще спрашиваешь?  — удивился Борис.  — Где, по-твоему, я могу находиться?
        Евдокия, старательно опуская имя подруги, приступила к допросу:
        — Боб, ну как? Как там вообще? Ты там все осмотрел?
        — Слушай, сестренка, тут такое странное дело…
        Смущенно крякнув, Борис замолчал.
        — Боб, какое дело?
        — Снова кровь,  — растерянно констатировал он.
        — Какой ужас!  — схватилась за сердце Евдокия.  — Ты сам ее видел?
        — Да, кровь на клавишах. Опять проступила. Теперь я видел своими глазами. Похоже, на этот раз твоя подруга не врет.
        — А где она?
        — Ужин готовит.
        — А где ты?
        — Как дурак сижу перед роялем.
        — Зачем?
        — Жду, когда кровь снова проступит,  — смущенно сообщил Боб и вдруг всполошился: — Все, больше я говорить не могу. Ева идет.
        — Боб, ты мне еще позвонишь?  — забеспокоилась Евдокия.
        — Хорошо, позвоню,  — согласился Борис.
        «Замучает братца»,  — подумал Лагутин и, строго взглянув на жену, спросил:
        — Скучно тебе?
        Она кивнула, признавшись:
        — Я всегда скучаю, если не с кем поговорить.
        Леонид Павлович жене посочувствовал:
        — Да, я плохой собеседник, когда за рулем.
        «И когда не за рулем — тоже,» — подумала Евдокия, но высказать мысль не рискнула. Тем более, что Лагутин был настроен миролюбиво.
        — Дашенька, может приляжешь?  — заботливо предложил он.  — Давай остановимся и устроим тебя на задних сидениях на подушках.
        — Нет-нет, не надо,  — поспешила отказаться Евдокия, испуганно вздрагивая.
        Ей вдруг почудилось, что пес шевельнулся. Она в смятении оглянулась — тревога была ложной. Улавливая опасность, пес вел себя очень смирно. Свернувшись в грязный клубок, он уткнулся облезлой мордой в велюр заднего кресла и одним только глазом транслировал на Евдокию свою безграничную благодарность.
        Опасливо покосившись на мужа, она повторила:
        — Нет-нет, я совсем спать не хочу.
        — А напрасно, ты явно устала. Надо бы тебе отдохнуть,  — качая головой, произнес Лагутин.
        Он было собрался развлечь жену очередной лекцией на тему как надо беречь здоровье, но опять зазвонил мобильный.
        — Это Боб!  — обрадовалась Евдокия и тут же сникла: — Это не Боб.
        Леонид Павлович, не сводя глаз с дороги, раздраженно спросил:
        — А кто же это?
        — Это Майка, но ты все равно не разрешишь мне с ней поболтать.
        — Да болтай уже с кем хочешь,  — сжалился Лагутин и с усмешкой добавил: — Болтай, раз мы едем домой, во что я никак не могу поверить.
        Но жена его уже не слышала — в одно мгновенье трубка была извлечена из ее кармана, и Майя сходу застрочила:
        — Дуська, ты где? Короче, делюсь только с тобой! Это полный улет! Стопроцентный отпад! В сексе он каскадер! Даже хуже, десантник! На бабу идет как на врага: яростно и иступленно! Ой, что было у нас! Это просто коррида! Экстремальная страсть! Мы решили остаться! Не хотим возвращаться в город!
        — Что, в роще решили заночевать?  — опешила Евдокия, опасливо покосившись на мужа.
        Внутренний голос ей говорил, что Лагутину речи подруги вряд ли понравятся. Однако муж смотрел на дорогу — и ухом он не повел, а вот Майка болезненно на вопрос отозвалась.
        — Что? В Роще? Ну, Дуся, ты у меня простая! С чего ты взяла, что я люблю на соломе? Охота была пиписку колоть! Мы шашлычки пожарили и заполировали их хорошим винцом, а знакомиться начали уже в приличном мотеле…
        Евдокия, краснея и вжав голову в плечи, приготовилась слушать чудовищные откровения прямо в присутствии мужа. Сексуально озабоченная Майя постельные темы любила и подробнейше их смаковала, но на этот раз Евдокия зря испугалась. Майка, вдруг себя обрывая, и, словно опомнившись, закричала:
        — Ой, Дусь, я че звоню. Тренькни мне прямо сейчас на мобилу.
        — Зачем?  — опешила Евдокия.
        — Да мобилу я потеряла свою, а там у меня записная книжка…
        — Откуда же ты звонишь?
        — С телефона, что в нашем номере. Понимаешь, потрясно удобный момент: он умаялся, в душ пошел, а у меня память ни к черту — только твой номер и помню, а тут приключений тьма! От впечатлений меня распирает и, как назло, мобилы с книжкой нет под рукой! Выручай поскорей, подружка!
        — Ну ты, Майка, и бестолковая,  — подивилась Евдокия.  — Зачем на меня время тратила? Сама себе и звонила бы.
        — И что?
        — Сотовый зазвенит, а ты по звуку его обнаружишь.
        Майя пришла в восторг:
        — Дуська, ты гений! Как я не сообразила? Но все равно, я звонила не зря. Должна же и ты знать как мы потрахались.
        Сообщив эту «потрясную» новость, Майя переключилась на других подруг и знакомых, но телефон Евдокии не остался без дела: в тот же миг зазвонил снова.
        Леонид Павлович, покачав головой, проворчал:
        — Ну, началось.
        Евдокия его успокоила:
        — Это Борис.
        — Опять?  — удивился Лагутин.
        — Я же его просила,  — напомнила Евдокия.  — Или ты против?
        — Да нет, говори.
        — Большое спасибо.
        Голос брата был глух и даже напуган:
        — Слушай, Дуняша, еле к тебе дозвонился: все занято и занято…
        — Я с Майкой болтала,  — просветила его Евдокия и, переходя на шепот, спросила: — Ну как?
        И Борис перешел на шепот:
        — Даже не знаю как тебе и сказать. Зрелище жутковатое.
        Евдокие вспомнился сон. Она снова оказалась на той же улице, босиком и в ночнушке, и почему-то в тех же кустах. Незнакомец был тоже там. Он теперь не рыдал, просто сидел под луной в глубокой задумчивости, явно витая в каких-то других местах. Евдокия к нему подошла вплотную. Он ее не заметил и очнулся, лишь услышав вопрос.
        — Почему вы опять на моем месте сидите?  — спросила она, чем изрядно испугала беднягу.
        Он дернулся и вскочил, но ответил:
        — Я вас жду.
        — Ждете? Меня?
        — Да.
        — Зачем?
        Мужчина удивленно пожал плечами:
        — Сам не знаю. А вы здесь почему?
        Настала очередь Евдокии:
        — Не знаю сама,  — сказала она, тоже пожимая плечами.  — Ноги меня принесли.
        Ей захотелось проверить из плоти ли он. Евдокия сделала жест, собираясь коснуться пальцем плеча незнакомца — он проворно отпрянул и, пятясь в кусты, воскликнул:
        — Нет! Не надо!
        В глазах его был запредельный ужас.
        Она растерялась:
        — Не надо? Но почему? Я же ваш сон.
        — А нож настоящий,  — прошептал незнакомец, уставившись куда-то ниже ее лица.
        Проследив за его испуганным взглядом, Евдокия наткнулась на нож и похолодела.
        Нож сжимала ее рука!
        Уверенно!
        Профессионально!
        — Откуда это у меня?  — растерянно спросила она.
        — Вот именно, что откуда! Я собирался поинтересоваться еще в прошлый раз, но не решился,  — признался молодой человек.
        — В прошлый раз?!  — ужаснулась Евдокия.  — Вы хотите сказать, что я и в прошлый раз гуляла с ножом? Здесь? Под луной?
        Он ответил:
        — Как ни странно, но да. Вы гуляли.
        — Это кошмар!  — воскликнула Евдокия, поворачивая домой, но с ножом не расстоваясь.
        — Куда же вы?  — позвал незнакомец.
        — Вы забыли, я — сон,  — съязвила она.
        — Да, вы мой сон.
        — Тогда попробуйте меня остановите,  — ответила ему Евдокия и… проснулась.
        Глава 6
        Отправляясь к Еве, Борис был настроен скептически. Если бы не болезнь сестры, он вообще не пошел бы, так Ева была ему неприятна. Пожалуй, даже была ему отвратительна.
        И не потому, что она частенько врала — как умный мужчина, Борис не считал большим недостатком если женщина склонна ко лжи. У мужчин своя ложь, у женщин — своя.
        И не потому, что Ева заносчива — он сам был заносчив.
        И не потому, что фальшива — в этом он находил даже шарм.
        И не потому, что сплетница и распущенна. И не потому…
        Что отталкивало его в красавице Еве, на самом деле Борис не знал, но теперь, отправляясь к ней в гости, он вынужден был копаться в себе, чтобы определиться с тактикой поведения — хочешь-не хочешь, а придется с этой развязной девицей общаться.
        Прекрасно образованный Борис был склонен и к самоанализу, и к анализу, и вообще, он любил философствовать.
        «Раз уж сестрица приправила мне объект, постараемся с пользой потратить время,  — решил он.  — Что ж, посмотрим, побачим поближе, кто она, эта Ева. Выведем врушку на чистую воду, а заодно и простофиле Дуняшке глаза откроем. Хороший человечек сестренка моя, но слишком доверчивая…»
        С такими мыслями Борис подошел к квартире и потянулся к звонку, но на кнопку нажать не успел — дверь распахнулась.
        — Я на балконе поджидала тебя,  — приветливо улыбнулась Ева и, делая шаг назад, пригласила: — Боб, прямо в обуви в холл проходи. Я тебе очень рада.
        Бориса она ошеломила. Видел он фифочку эту не раз: и в группе и позже, у Евдокии. На пару с Майкой, обе они были из тех обольстительниц-женщин, у которых греховные мысли во всем: в походке, в прическе, в мимике, в жестах, в улыбке, в словах, не говоря уже об одежде. Такие не ходят, не сидят, не едят и не живут — они себя предлагают.
        Но на этот раз Ева была другой. Встреть он подругу Дуняши не здесь, не в ее же квартире, мимо прошел бы, совсем не узнав — так она изменилась. Кокетства ноль. Потертые джинсы, мужская рубашка, волосы кое-как собраны в хвост и карандаш рассеянно грызется в зубах — задумчива и серьезна.
        «Охотно сходил бы с ней в… библиотеку»,  — поймал себя на мысли Борис.
        Ева же поймала на себе его взгляд и хищно отметила: «Впечатление произвела. Мой „ботаник“!»
        Что-то вспыхнуло между ними, зажгло их сердца.
        Она удивилась. Он смутился.
        И подумал: «Что это я так грубо на подругу сестры упялился?»
        И, чтобы скрыть свой конфуз, развязно спросил:
        — Так что тут за ужасы?
        И вновь сюрприз: Ева смутилась и покраснела — от нее он такого не ожидал. Всегда она казалась ему неисправимой нахалкой, а тут…
        — Боб, может не надо?  — с мольбой попросила Ева.  — Дуська — сумасшедшая добрячка, и ты потрясный человек. Бросив свои дела, по первому зову примчался ко мне, а кто я тебе? Просто знакомая. Прости, Боб, что время твое заняла. И тебе, и Дуське, я вам за все благодарна, но лучше справлюсь с этим сама.
        Таким заявление Ева окончательно отрезала Борису пути к отступлению.
        — А в чем дело?  — озадаченно поправляя очки, спросил он.  — Почему ты, собственно, отказываешься от моей помощи?
        — Ну-уу, мне неловко. Я знаю, ты занятой…
        Он поспешил сообщить:
        — У меня много лишнего времени.
        — И потом, ты мужчина, а мужчины обычно в такие вещи не…
        Она запнулась и опять покраснела.
        «Боится моего скептицизма, боится, что врушкой ее назову»,  — догадался Борис и неожиданно понял какая черта настораживала его всегда в Еве. Настораживала и даже отталкивала.
        «Она же болезненно самолюбива,  — прозрел он.  — Самолюбива до умопомрачения и так же обидчива».
        Борис опасался таких людей: никогда не знаешь где их ущемишь. Будучи человеком наблюдательным, он сделал вывод: обидчивость — самая опасная в человеке черта. Не подлость, не жадность, не зависть и не безнравственность даже — все эти качества быстро себя обнаруживают, а вот болезненное самолюбие и обидчивость так умеют маскироваться, что узнаешь о них только тогда, когда уже слишком поздно. Еще наивно держишь человека в друзьях, а он давно уже ненавидит тебя лютой ненавистью и только того и ждет, когда ты спиной к нему повернешься — мгновенно с радостью всадит нож.
        Вот что Борис знал с высоты своего двадцатишестилетнего опыта. Опираясь на этот опыт, он проницательным взглядом окинул Еву — она была смущена, теребила рубашку дрожащей рукой и боялась. Явно боялась, но не маньяка, а самого Бориса, его насмешек, неверия…
        Он еще раз отметил: «Жутко самолюбива. Самолюбива и обидчива. Несомненно».
        Но это его почему-то уже не отталкивало.
        «Глаза у нее очень добрые, значит отходчива. Чрезмерное самолюбие и злопамятство, вот какое сочетание опасно»,  — успокоил себя Борис и сказал:
        — Я тебе верю. Показывай.
        Ева облегченно вздохнула и развела руками:
        — А показывать-то и нечего. Я вытерла клавиши.
        — Тогда покажи свой рояль.
        — Пожалуйста, пойдем в кабинет.
        Войдя в комнату, Борис первым делом обратил внимание на открытый балкон. Он действительно уже поверил Еве, но в чудеса все еще поверить не мог.
        — Я живу в этом доме давно и всех своих соседей знаю,  — упредила она его вопрос.  — Если маньяк и проник через балкон, то или тайком, или зайдя к тете Маше в гости.
        — Почему к тете Маше?  — удивился Борис.
        — А с другой стороны живет инвалид. Он даже дверь никому не открывает.
        — Но кто-то за ним ухаживает?
        Ева кивнула:
        — Да, его дочь, но она всего два раза в неделю заходит и всегда одна.
        — Ладно, давай осмотрим рояль.
        Осмотр рояля не дал ничего — следов крови нигде не было. Борис даже начал уже сомневаться, была ли вообще эта кровь, но, вспомнив про обидчивость Евы, он спохватился и, деловито потирая руки, сказал:
        — Надо понаблюдать.
        — Боб, мы что, будем здесь сидеть?
        — А почему бы и нет?
        — А может лучше пойдем в столовую и выпьем по чашечке кофе,  — предложила Ева.
        — Так поздно я кофе не пью, а вот от стакана сока не отказался бы.
        Она обрадовалась:
        — У меня есть сок!
        — Да-а? Какой?
        — Выбор огромный, фрукты из нашего сада. Мама стряпуха отменная.
        Ева оказалась гостеприимной: к соку нашлись и варенье ореховое, и прочие сладости маминого приготовления. Борис сладкого не любил, но ел, опасаясь обидеть хозяйку, а Ева радушно его угощала.
        — Ой, я же забыла!  — вдруг хлопнула она себя по лбу.  — У нас же еще есть варенье из роз. Боб, ты когда-нибудь пробовал?
        — Из роз?
        Он задумался: «Не стошнит ли?»
        — Боб, из розовых лепестков, я сейчас принесу, у нас три банки осталось в кладовке. Если понравится, одну тебе подарю.
        Не успел он ей возразить, как оживленная Ева вспорхнула из-за стола и умчалась. Борис вскочил с намерением ее остановить — столько сладкого ему не осилить — но напоролся на жуткий визг. Бросился в кабинет — там визжала Ева. Визжала, пятясь от рояля.
        — Боб! Кровь! Снова кровь!
        Он придирчиво смерил глазами расстояние от девушки до рояля и до книжных шкафов: «Да нет, я вылетел сразу за ней: разрыв был три-четыре секунды. В руках у нее не было пузырька и зацепить его было негде. Она едва-едва успела добежать до рояля…»
        — Ева, а почему ты мимо рояля прошла?  — заглушая ее визг, прокричал он.
        Она замолчала и, упав к Борису на грудь, разрыдалась. Плакала, обхватив его шею руками. Это было так неожиданно, что он растерялся. Ее била нервная дрожь; его мучал вопрос: что она делала в кабинете? Зная ее обидчивость, Борис с вопросом повременил — гладил ее по плечам, приговаривая:
        — Успокойся, я здесь и в обиду тебя не дам.
        — Я от с-страха у-умру,  — всхлипывала она.
        Так продолжалось довольно долго: Ева убирать свою голову с груди Бориса не спешила. Он уже начал было подумывать как бы потактичней ей объяснить, что пора бы и к роялю приблизиться да рассмотреть эту странную кровь, как вдруг Ева сама прекратила поливать его грудь слезами и, отходя на шаг, прошептала:
        — За роялем кладовка. Мы часто ходим туда.
        Борис внимательно присмотрелся и обнаружил дверь. Он сразу ее не заметил потому, что дверь была оклеена теми же обоями, что и стены.
        — Ты крышку рояля не закрывала?  — спросил он.
        Ева испуганно потрясла головой:
        — Нет. Вообще-то, я аккуратная и раньше всегда закрывала, чтобы клавиши не пылились, но с тех пор, как эта кровь появляться стала, я почему-то перестала рояль закрывать. Это будто гипноз. Всякий раз, проходя мимо, смотрю на клавиши и ничего не могу поделать с собой.
        Объяснение показалось ему логичным, и недоверие снова ушло.
        — Понятно,  — кивнул Борис, склоняясь над роялем и разглядывая крупные багровые пятна.  — Похоже на кровь, но может быть и что-то другое. Ты говорила Дуняше, что раньше здесь была лужица.
        — Да, сначала была капля, потом — много капель, а потом лужица и целая лужа.
        — А теперь снова капли. Почему? С чего такая экономия? У маньяка кончается кровь?  — Борис с улыбкой взглянул на Еву.
        Она нахмурилась:
        — Боб, мне не до шуток.
        — А по-моему, надо просто закрыть балкон, что я прямо сейчас и сделаю. Не возражаешь?
        Ева не возражала. Тщательно (на все шпингалеты) закрыв балконную дверь, Борис озорно подмигнул и сообщил:
        — Говорят, что сладкое аппетит перебивает, но лично я зверски проголодался, отведав твоих варений. Надеюсь, в доме найдется немного еды?
        — Ой, я ужин сейчас приготовлю,  — всплеснула руками Ева.
        Глава 7
        Всякий раз, пообщавшись с братом, Евдокия попропитывалась его скептицизмом. Здравомыслие, трезвая логика Боба, его умение подбирать аргументы опускали ее на землю. Недавно еще она верила в то, что Ева не лжет, но, послушав рассказ брата, уже усомнилась — так эта история с кровью была похожа на розыгрыш.
        — Боб, а Ева не дурит тебя?  — спросила она и удивилась, услышав в ответ:
        — Нет, не дурит. Во-первых, она от страха дрожит и даже рыдала у меня на плече…
        Евдокия напомнила:
        — Боб, она артистка. Если ей надо, она какой угодно прикинется: и напуганной, и счастливой.
        Борис, морщась, вынужден был признать, что ему неприятно слышать такое про Еву. От сестры он скрыл этот факт, но от себя-то не скроешь. Поэтому его возражение прозвучало слегка раздраженно:
        — Дуняша, ты не права, здесь все гораздо сложнее. Согласен, в первый раз она как-то могла успеть капнуть кровью на клавиши, но во второй-то раз я глаз с нее не спускал. Она хлопотала на кухне, ужин готовила…
        — Что-о?
        — Ужин готовила.
        — Да-а?
        Сообщение брата потрясло Евдокию — пожалуй, даже больше истории с кровью. Ева была известной лентяйкой и неумехой. Единственное, что она сносно умела делать, так это выколачивать своими длинными пальцами из рояля какие-то звуки. Порой, даже волшебные звуки — в остальном же Ева полный профан.
        — Боб, не ешь у нее ничего,  — испуганно предостерегла Евдокия.  — Еву я очень люблю, но не доверю ей даже пожарить глазунью. Даже укроп не доверю с грядки сорвать. Она совершенно не умеет готовить. Она вообще ничего не умеет.
        Теперь удивился Борис:
        — Да ну! А мне она сказала, что любит шить, вязать, а в стряпне просто фанатка.
        — Не может быть!  — поразилась Евдокия.
        Борис рассердился:
        — Выходит, я лгу?
        — Не ты…
        Она растерялась и, заподозрив неладное, настороженно спросила:
        — Боб, а как Ева все это время себя вела?
        Борису вопрос не понравился.
        — Как порядочная женщина,  — буркнул он.
        — Это как?
        Он понял, к чему сестра клонит, и окончательно разозлился:
        — Ты не знаешь как ведут себя порядочные женщины?
        — Откуда мне знать?
        — Они провоцируют, но не дают,  — рявкнул Борис, чем окончательно Евдокию расстроил.
        — Значит я непорядочная,  — пропищала она.
        Ему стало смешно:
        — Что, совсем не даешь?
        — Нет, не провоцирую.
        — Не провоцируешь? Нужели сразу даешь?  — шутливо испугался Борис, поддразнивая Евдокию.
        — Иди ты к черту, пошляк!  — рассердилась она.  — Что ты себе позволяешь?
        — Что?
        — Ты не забыл? Я твоя младшая сестра, а ты меня гадостям учишь.
        — Гадостям?! Ха! Учитывая, что я не женат, а ты давно уже замужем, нужно подумать кто кого раньше научит. Как раз брак и кишит всеми гадостями,  — парировал Боб и миролюбиво добавил: — Ладно, Дуняша, хватит нам цапаться.
        — Никто и не цапается, всего лишь хотела предостеречь тебя, братец: смотри в оба, как бы дурака из тебя не слепили. Кое-кто это очень умеет, хоть и не скульптор, а музыкант.
        — Я понял, о ком идет речь, но Ева ведет себя скромно. И ей не до меня. Говорю тебе, кровь действительно появляется на этих чертовых клавишах. Уже третий раз. Когда Ева готовила ужин…
        Евдокия фыркнула, но промолчала.
        — Когда Ева готовила ужин,  — настойчиво повторил Борис и мягко продолжил,  — я сделал вид, что хочу помыть руки, но завернул в кабинет вместо ванной.
        — И что?
        — На клавишах снова была кровь.
        Хмыкнув, Евдокия спросила:
        — А балконная дверь?
        — Закрыта.
        — Ужас какой!  — против своего желания содрогнулась она.
        Борис согласился:
        — В том-то и дело. Кстати, Ева об этом не знает. Кровь я вытер, ничего ей не сказав.
        — А потом? Что было потом?  — нетерпеливо воскликнула Евдокия.
        — Потом мы ужинали.
        — Ха-ха!
        Борис раздраженно повторил:
        — Да! Мы ели!
        — Что?
        — То, что она приготовила!
        — И как?
        — Очень вкусно!  — бодро заверил Борис.
        Евдокию передернуло.
        — Брр! Может скажешь, что это было?  — брезгливо поинтересовалась она.
        — Котлеты по-киевски. И ты, сестренка, совсем неправа: Ева отлично готовит.
        — Ева отлично дурит тебя,  — не скрывая торжества, сообщила Евдокия.  — Даже обезьяне под силу достать готовую котлету из вакуумной упаковки и сунуть ее в микроволновку.
        — Выходит, и Ева что-то умеет,  — рассмеялся Борис,  — выходит, и она на что-то способна.
        — Тебе виднее,  — ядовито заключила Евдокия.
        — Сестренка, ты злючка.
        Евдокия подумала: «Вижу, вы спелись, мои котлеты ты никогда не хвалил».
        Но упрекнуть брата вслух она не решилась — не посочувствует, засмеет.
        — Это странно,  — удивился Борис,  — не даешь мне сказать ни слова. Вот и пойми этих женщин. Речь о жутких вещах, а сестрицу мою беспокоя котлеты. Почему ты всегда зависаешь на пустяках? Тебе что, не интересно про кровь?
        — Уже не интересно!
        — Почему?!
        — Я абсолютно уверена, что Ева всех нас искустно дурит,  — отрезала Евдокия.  — Осталось выяснить, зачем ей это понадобилось.
        — Так давай выяснять.
        — А я чем, по-твоему, занимаюсь? Это ты зависаешь на мелочах: капли, лужицы — все ерунда. Истина только в котлетах!
        — Вот она, женская логика!  — поразился Борис.  — Убей, не пойму о чем идет речь. Дуня, куда ты клонишь?
        — Если дашь мне два-три часа, я тебя просвещу,  — заверила Евдокия, чем привела брата у ужас.
        Он завопил:
        — Нет-нет! Не сейчас! Давай, лучше я тебя просвещу.
        — Бесполезно,  — не согласилась она.  — Твой разум молчит, после котлет в тебе остался только самец.
        Борис обиделся:
        — Почему это?
        — Мясо способствует созданию адреналина, а уж Ева знает на какие подвиги направить этот гормон.
        — Слишком ты стала начитанная.
        — Не забывай: мой муж медик,  — напомнила Евдокия.  — Поэтому я могла бы продолжить, каким непоправимым химическим изменениям теперь подвергнется твой организм после злосчастной котлеты.
        — А может быть лучше продолжу я, ведь я начал первым.
        — Так и быть, попробуй,  — сжалилась сестра.
        — А тут и пробовать нечего. После ужина раздался телефонный звонок…
        — Соседка!
        — Соседка.
        Евдокия немедленно вставила:
        — Представляю чего ты наслушался.
        — Да, женщины немного поговорили,  — мягко согласился Борис.
        — Немного? Ах да, минут сорок болтали, не больше, меня же ты упрекать начинаешь уже в первые секунды разговора с подругой.
        — Ева отправилась открывать дверь соседке,  — не обращая внимания на очередную ремарку сестры, деловито продолжил Борис,  — я же времени не терял. Заметь, перед этим мы с Евой находились в одной комнате и ни на секунду не расставались. Так вот, Ева пошла к соседке, а я снова метнулся к роялю.
        — И что?
        — Опять кровь на клавишах.
        — А Ева?
        Борис рассердился:
        — Что — Ева?
        — Ева-то где?
        — Сейчас?
        — Ну конечно!
        — Она в столовой, с соседкой беседует, а я, пользуясь этим, тебе звоню. Дуня, здесь чертовщина какая-то: опять (уже в третий раз!) на клавишах кровь. Заметь, Ева снова об этом не знает.
        — Это ты так думаешь,  — ехидно вставила Евдокия.
        — А как еще я думать могу, если мы с ней не расставались? Дуня, пойми, Ева на кухне была, потом в столовой. Она стопроцентно в кабинет не ходила.
        — Боб, не хочу тебя обижать, но иногда ты бываешь ужасно рассеянным…
        — Не смей делать из меня дурака!  — вспылил Борис.  — Или ты забыла, что я здесь по твоей просьбе?! Сначала ты впутываешь меня, а потом… Ты что, издеваешься?
        Евдокия пошла на попятную:
        — Ладно-ладно, пусть так, как ты говоришь, но от меня-то чего ты хочешь? Ведь не за тем же ты мне звонишь, чтобы впечатлениями поделиться.
        — Само собой, не за тем. Дуняша, мне нужен совет врача.
        Она испугалась:
        — Речь о муже?
        — Да, я хочу эту кровь сдать на анализ. Чья она: животного или человека? Или это вообще не кровь. Короче, Леня рядом?
        — Да.
        — Тогда передай, пожалуйста, трубку ему.
        Затея совсем не понравилась Евдокие.
        — Об этом не может быть речи!  — закричала она, с ужасом представляя, что Лагутин узнает о деятельности, которую жена развернула за мужней спиной, нарушив все свои обещания и его запреты.
        Борис удивился:
        — Не может быть речи? Почему?
        — Сейчас объяснить я тебе не могу, но поверь (умоляю!) на слово: у меня от этого могут быть неприятности. И очень большие. Вплоть до развода,  — воскликнула Евдокия, нарочно сгущая краси.
        Но разве этим Бориса проймешь — каким-то разводом. В развод-то он и не поверил:
        — Глупости, пустяки. Леонид Палыч поймет. Он трезво мыслит, тем более, что я сам ему все объясню.
        «Ха! Трезво мыслит и потому в кровь на клавишах непременно поверит — вот она, хваленая мужская логика!» — подивилась Евдокия и заявила:
        — Как раз твоего объяснения мне слышать и не хотелось бы. Я не позволю с ним говорить.
        — Ладно, обойдусь без тебя,  — разозлился Борис и чертыхнулся: — Черт возьми, зря только время потратил! И это моя родная сестра!  — сокрушился он и вопросил: — От кого же еще мне ждать помощи?
        — Боб, миленький, ты пойми…
        Но Евдокия не успела оправдаться перед братом: он прекратил разговор, не стал ее слушать. Трубку она укладывала в карман с таким рассеянным видом, что Лагутин тревожно спросил:
        — Что-то случилось?
        — Нет-нет, все в порядке,  — вздрогнув, поспешила ответить она и нервно оглянулась на пса.
        Пес не шевелился и почти не дышал.
        В его желудке (тесном от частого голода) тяжелел ресторанный ужин. Ничего подобного пес не едал даже во времена своего младенчества — когда он не ходил, а катался толстым смешным клубком и с изумлением пробовал взрослую пищу. Он тогда был прелестным молочным щенком, забалованным щедрым братом-туристом.
        Теперь же, когда пес запаршивел — редко еда ему перепадала, все больше тычки, тумаки…
        «Не начал бы он храпеть,  — с опаской подумала Евдокия.  — Обожрался и вот-вот заснет. Эх, и зачем я только с ними связалась: и с псом этим шелудивым, и с чокнутой Евой? Плохо вышло и там, и там. Того и гляди нарвусь на скандал! Ох нарвусь!»
        В лад ее мыслям Лагутин спросил:
        — Если я правильно понял, Боб сейчас у твоей подруги?
        — Вроде, да.
        Он удивился:
        — Вроде? Ты что, не уверена?
        — Я уверена! Да! Боб у Евы!  — взвизгнула Евдокия.
        — А почему ты злишься?  — поразился Лагутин.  — Часами по сотовому болтаешь, разоряешь меня, я молчу, а ты еще злишься? Даша, где справедливость?
        Она сникла:
        — Я устала, Леня, прости.
        — Устала и поругалась с Бобом,  — догадался он.
        — И поругалась.
        Лагутин усмехнулся:
        — Оказывается, моя доброта тебе впрок не идет, оказывается, по телефону болтать не всегда полезно.
        Едва успел он это промолвить, как сотовый вновь зазвонил.
        — Кто же на этот раз?  — нервно спросил Лагутин.
        Евдокия вздохнула:
        — Ирина-аа. Из Парижа. Что мне делать?  — Она воззрилась на мужа.  — Если ты против, я не отвечу.
        Он отмахнулся:
        — Делай как знаешь, мне все равно.
        — Но потом не говори, что я тебя разоряю,  — проворчала Евдокия, извлекая из кармана трубку.
        Ирина подробно про всех распросила. Особенно Майя почему-то заинтересовала ее, точнее, очередная интрижка подруги.
        Евдокия, чтобы не выглядеть дурой, не стала рассказывать про ужасы Евы — кто его знает как там оно: что правда, что неправда, пойди, разберись. Поэтому и она с охотой напирала на Майю, расписывая ее новый успех. Когда же дело дошло до «экстремальной страсти-корриды», Ирина ее удивила.
        — Майка что же, к себе в дом привела полузнакомого мужика?  — строго спросила она.  — А на маньяка нарваться Майка уже не боится?
        — Майка шутит: «Где он, этот маньяк! Дали бы мне его!» — рассмеялась в ответ Евдокия.  — Помнишь тот анекдот, где за групповое изнасилование грузина судили? Судья интересуется: «Подсудимый Чавадзе, вы признаете свое участие в групповом изнасиловании?» Грузин: «Нэт!» Судья: «Группа изнасилованных, встаньте!» Вот так и наша Майка. Дай ей волю, она всех маньяков враз изнасилует. Ой! Я, кажется, увлеклась!  — опомнилась Евдокия.
        Испуганно покосившись на мужа, она прикусила язык, Лагутин же усмехнулся и покачал головой:
        — Ну у вас, девочки, и разговоры. Ладно ты, но Ирина, сорокалетняя женщина.
        — Ленечка, ты прости, но подслушивать тоже нехорошо.
        — Подслушивать? Ты так громко кричала, что я начал переживать за свои перепонки.
        — Больше кричать не буду,  — Евдокия виновато пожала плечами и перешла на шепот, обращаясь уже к подруге:
        — Ты не волнуйся, Майка ночует в гостинице.
        После ее сообщения, Ирина окончательно разволновалась.
        — Что-о? В гостинице? В какой?  — запричитала она.
        — Не знаю, в каком-то отеле. А ты на сотовый ей позвони,  — посоветовала Евдокия.
        — Именно так я и сделаю!  — сердито пообещала Ирина.  — И, уж поверь, сладко ей точно не станет! Нет, ну надо же! Бесшабашность какая!
        И, продолжая ругаться, она повесила трубку, чтобы наверняка тут же набрать номер Майки.
        «Вот кто получит сейчас разгон,  — мысленно позлорадствовала Евдокия.  — Вот пускай Майка Ирке теперь и расскажет какая у них там „коррида“. Степенную Ирку такими страстями никак не проймешь».
        Глава 8
        — О! Это то, что нам нужно!  — радостно сообщил Лагутин, жадно поедая глазами убегающую вдаль ленту дороги.  — Кажется, придорожный рынок. Даша, ты видишь?
        — Где?
        — Там, впереди показался.
        — Ты хочешь остановиться?  — встревожилась Евдокия.
        — А почему бы и нет? Даша, ты же любишь дорожные рынки. Это здорово! Купим меду, фруктов, орешков,  — начал было уговаривать Лагутин жену, но спохватился: — Ах да, я забыл, ты теперь на диете…
        — Именно,  — уныло подтвердила она.
        — Но ничего,  — вновь приободрился Лагутин,  — купим в дорогу воды. Про воду-то мы забыли.
        — Ну почему, я бутылку взяла…
        Он отмахнулся:
        — Что такое одна бутылка.
        — Хорошо, давай остановимся,  — вынужденно согласилась Евдокия и в который раз тревожно оглянулась на пса: «Как там, бродяга?».
        Бродяга приоткрыл один глаз. Ошеломленный ее щедростью и гостеприимством, пес в счастье свое плохо верил и старался не подкачать, отзывчиво понимая озабоченность своей покровительницы: она нервничает и явно побаивается мужчину, сидящего за рулем.
        Пес догадывался, что этот мужчина не подозревает о нем.
        Более того, пес предполагал, что мужчина ему и не обрадуется.
        Незаметным кошмарным комком пес лежал в прохладе автомобиля, среди чистейших велюров, среди верблюжьих подушек, среди запахов изобилия…
        Он прекрасно знал как пахнут туристы и ценил свой успех. Куда везут его, было ему все равно. Его хозяином мог стать любой, кто не поскупится на ужин. Евдокия не поскупилась, и теперь пес готов был умереть за нее. Разумеется, не сейчас. Потом, позже, когда переварится рыбка и барашек под мятным соусом. Теперь же пес засыпал — сладкая томная дрема окутывала его.
        «Только этого мне не хватало, точно сейчас захрапит,  — встревожилась Евдокия.  — Или Леня заметит бродягу, когда будет садиться в машину».
        — Хорошо, остановимся,  — вздыхая, сказала она,  — но, Ленечка, я тебя умоляю, давай вплотную к прилавкам подкатим и не надо, не надо, пожалуйста, выходить. Из машины по-быстрому скупимся и дальше поедем.
        Леонид Павлович удивился:
        — Почему?
        — Ночь на носу. Если ты выйдешь, выйду и я, не утерплю, а уж как меня вытащить с рынка ты, милый, знаешь.
        — Знаю,  — мгновенно согласился Лагутин.  — Хорошо, скупимся, не бросая руля.
        Автомобиль, шурша колесами, медленно подкатился к прилавку.
        — Здравствуйте, люди добрые! Чем можете нас побаловать?  — жизнерадостно поинтересовался Лагутин.
        Он любил иногда побалагурить на рынке. Спеша на его призыв, «люди добрые» устремились к машине: кто с орехами, кто с овощами, кто с горячими блюдами.
        «Вот орешки! Ядреные!  — А вот помидорчики, только что с грядки!  — А вот пицца, с мясом и сыром, пахучая да вкуснючая!  — А вот картошечка в маслице! С лучком и укропцем!» — перебивая друг друга, кричали они.
        Увидев румяную пиццу, картошечку да укроп, Евдокия сглотнула слюну и подумала: «Боже, какая же я голодная!»
        А Лагутин в ответ замахал руками:
        — Спасибо-спасибо, я сыт!
        — Сыты вы — купите жене!  — бойко последовало в ответ.
        Евдокия воспряла и оживилась, но муж отклонил и это аппетитное предложение:
        — Нет-нет, жена моя на диете. Она не ест ничего, кроме меня,  — повторил он уже имевшую успех шутку и добавил: — Но зато меня уж ест поедом.
        Продавцы рассмеялись и вопросили:
        — Так чего ж вам тогда, господин?
        Лагутин локонично ответил:
        — Воды.
        Нашлась и вода — пару бутылок в бардачок загрузили и продолжили путешествие.
        «Мама моя дорогая, есть-то как хочется!» — подумала Евдокия, провожая пиццу прощальным, полным трагизма взглядом.
        Аромат сыра и лука распространялся такой, что даже пес взволновался. Однако, не слишком — носом повел и опять задремал.
        «Конечно,  — вдруг обиделась на него Евдокия,  — слопал рыбку мою, барашка, попробуй теперь пиццей его удиви, а я рада была бы и пицце. Даже корочке хлеба была бы рада, да какой там…»
        Впрочем, тут же она и порадовалась: «Слава те, господи, что не разоблачили меня и тебя, бродяга. Леня, бедный, сойдет с ума, если увидит, кто с нами едет».
        Но радость Евдокии была преждевременна, как выяснилось чуть позже.
        Леонид Павлович вдруг спросил:
        — Почему ты все время оглядываешься?
        Евдокия подпрыгнула, фальшиво икнула и зарделась:
        — Я оглядываюсь? Тебе показалось.
        — Ну да, по-твоему я дурак и слепой,  — проворчал Лагутин и сам оглянулся, но пса не заметил.  — И что она там нашла?  — поинтересовался он незнамо у кого.  — Все оглядывается и оглядывается. Вертлявая ты девчонка, вот-вот себе шею свернешь.
        — Да нет же, нет, это не так,  — стояла на своем Евдокия.  — Может однажды назад поглядела, а ты уже сразу рад и придраться.
        Леонид Павлович опять оглянулся.
        — Вот, сам и оглядываешься,  — надувая губы, констатировала она.
        — Да, я смотрю хорошо ли ты повесила мой новый костюм.
        Евдокия насторожилась:
        — А в чем дело?
        — Утром он мне пригодится. Я в нем на работу пойду. Важная встреча на завтра у меня запланирована; не хотелось бы, чтобы помялся мой новый костюм.
        Она удивилась:
        — Да у тебя же костюмов тьма! Именно этот понадобился?
        — Да, именно этот. Уж мне виднее.
        — Тогда и не говори, что капризная я.
        — Зачем? Об этом и так все знают. Из-за чего, по-твоему, мы так припозднились? Да-аа. Придется нам ехать ночью,  — сердито пробурчал Леонид Павлович, бросая озабоченный взгляд на «брегет» — наследство от деда.
        Часы утверждали, что вечер поздний, однако было еще светло. Остывающее солнце торопливо уносило гаснущие лучи за горы, но сумерки создавались пока лишь листвой деревьев, раскинувшихся пышными кронами над петляющей лентой дороги. Казалось, день продолжается, тем ни менее близилась черная южная ночь. Солнце еще разбрызгивало свои, спешащие на запад лучи, то тут то там, но из горных лесов уже выползал влажный таинственный холодок.
        Этот холодок наполнил вдруг Евдокию плохими предчувствиями.
        «Зачем я Ленечку злю?  — ежась, удивилась она.  — Зачем придираюсь? Надо мне паинькой быть».
        Она робко спросила:
        — Может, остановимся в ближайшем мотеле?
        Лагутин рассердился:
        — Зачем это?
        — Чтобы ночью не ехать.
        — Еще чего. Я только что тебе толковал: у меня завтра важная встреча. К тому же, ночью только и надо ехать: не жарко и дорога пустая. А ты, если устанешь, ложись на заднее сиденье и спи.
        — Нет-нет, я спать не хочу,  — бросилась заверять Лагутина Евдокия, и вот тут-то случилось ужасное.
        Случилось то, чего она страшно боялась.
        Случилось даже хуже! Гораздо хуже!
        Пес дремал и видел сон. В этом сне его звали Бродяга, часто ласкали и вкусно кормили…
        И вдруг он проснулся от странного ощущения: все то, что доселе сладко тяжелело в желудке, вдруг вздыбилось и запросилось наружу. Пес еще героически сдерживал натиск барашка, но рвотные спазмы давили сильней и сильней — пес гмыкал; барашек шел на таран. Пес понимал: долго ему не выстоять — еще немного и случится… непоправимое.
        — Что это?  — насторожился Лагутин, оглядываясь назад и прислушиваясь к «гмыканью» пса.
        Пес сидел за его спиной, он опять пса не заметил. Евдокия же, поняла что происходит, и обомлела.
        «Это конец!  — пронеслось у нее в голове.  — Что сейчас будет!»
        И все же она, уповая на чудо, попытала прикинуться дурочкой:
        — Ты о чем, дорогой?
        — Я о звуках. Что это? Неужели не слышишь? Там что-то живое!
        — Нет, тебе показалось…
        Спазмы усиливались, пес давился, Лагутин уже психовал. Он вопил:
        — Что за звуки? Что ты опять притащила?
        Евдокия пожимала плечами:
        — Какие звуки? Их нет!
        И… И… И-иии!!!
        И барашек прорвался!
        Фонтаном!
        Бедные кресла! Бедный костюм! Бедный пес…
        Впрочем, трудно сказать, кто из них был бедней: собака, кресла, костюм, женщина или мужчина, или подушки. Всем было плохо.
        Лагутин вопил:
        — Это Армани! Черт вас дери! Мой костюм! Моя встреча!
        Фонтанировал рыбой с барашком пес — гибли кресла — менял цвет пиджак от Армани.
        — Леня, я не знаю как это сюда попало!  — отчаянно клялась Евдокия и икала, икала, икала.
        Уже не шутя. Уже на полном серьезе.
        Первым опомнился сам Лагутин.
        «Что я делаю?  — ужаснулся он.  — До истерики жену довожу. Фиг с ним, с костюмом…»
        — Ладно, Даша,  — обреченно махнул он рукой,  — убери из машины это убожество и поехали. Уже почти ночь, а нам кресла еще надо мыть у ближайшей колонки. Фу-уу!  — брезгливо сморщившись, он отвернулся.
        Евдокия растерянно оглянулась на пса — пес с барашком расстался и скис. Поникнув ушами, глазами и носом, и головой, он грязным комом сидел на полу, источая чувство вины, неприятные запахи, страх и одиночество. Он был жалок сердцещипательно.
        Евдокия еще раз икнула и спросила у мужа:
        — Как — убери? Леня, как я его уберу?
        — Как?!  — опять психанул Лагутин.  — Хорошим пинком под зад! Только так с ним и надо! Эта дрянь такого здесь натворила, что, клянусь, сейчас брошу машину вместе с любимым костюмом и пешком отправлюсь домой со всеми твоими камнями и чемоданами! А-а, что это я?  — разъярившись, вскочил он и, распахнув заднюю дверцу, со сладострастной ненавистью вышвырнул пса на обочину.
        Пес покатился с обрыва. Евдокия, вжав голову в вплечи, услышала его визг откуда-то снизу. Визг резанул по ушам и смешался со слабым журчанием реки, петлявшей вместе с дорогой.
        — Вот так-то!  — злорадно воскликнул Лагутин, старательно вытирая руки о траву.
        Однако машину свою он не бросил, как угрожал: брезгливо уселся за руль и медленно тронулся с места.
        — Я приношу всем только беду-уу,  — горько заплакала Евдокия, оглядываясь на дорогу.  — Зачем я только его брала-аа!
        — Вот именно, зачем ты его брала?  — строго поинтересовался Лагутин.
        — Я хотела как лучше, хотела его накормить, а теперь ты его уби-ил!
        — Ничерта этой ходячей заразе не сделается. Дворняги живучие…
        — Ой! Ой-ей-ей!  — завизжала вдруг Евдокия.  — Ленечка! Он карабкается! Он жив!
        — Очень рад,  — процедил Лагутин, сдерживаясь из последних сил.  — Мавр сделал свое дело и может уходить, только как теперь быть с подушками? Про костюм я не говорю.
        Он мог бы вообще не говорить: Евдокия его не слушала — она не спускала полных слез глаз с бедного пса, который уже смешался с кустами, с дорогой и превратился зовущую точку.
        — Ленечка, миленький,  — взмолилась она,  — давай на минутку вернемся. Только посмотрим все ли лапки его целы…
        Леонид Павлович хотел накричать на жену, но передумал.
        «Может и за меня будет так же переживать, когда и я запаршивею»,  — подумал он и… развернул автомобиль.
        Пес оказался цел. Он не сидел на обочине, а, прихрамывая, трусил — похоже, за Евдокией.
        — Даша, только смотри, не трогай его,  — предупредил Лагутин.
        — Ленечка, я не буду, я с ним попрощаюсь,  — пообещала она, бросаясь к бездомному псу словно к отцу родному.
        Пес все понимал. Он знал и кто ему враг, и кто — друг. Опасливо скосив один глаз на Лагутина, он остановился и подался вперед, другим глазом радуясь Евдокие, но не решаясь к ней подойти.
        Леонид Павлович предостерег:
        — Да-ша!
        — Ну, бродяга, прощай. Видишь, как плохо все получилось,  — обливаясь слезами, пропищала она.
        Пес видел и был не в обиде. «Что ж тут поделаешь,  — говорили его глаза.  — И хуже бывало. Жаль одно: опять пусто в желудке».
        — Да-ша!  — Лагутин был на пределе.
        — Иду, Леня, иду.
        Евдокия украдкой погладила пса и, приказав:
        — Сиди, не смей ковылять за мной,  — с громким ревом уселась в машину.
        — Ну вот, началось!  — воскликнул Лагутин, яростно нажимая на газ.
        Пес не ослушался — остался сидеть на обочине, с тоской провожая автомобиль, уносящий ее, даровавшую счастье.
        «Я так рассчитывал на тебя»,  — говорили его глаза.
        Евдокия взгляд его расшифровала и завыла по-бабьи:
        — Он так рассчитывал на меня! Леня! Милый!
        — Нет, Даша! Нет!  — рявкнул Лагутин, значительно превышая скорость.
        Он, щеголь и чистоплюй, не мог представить себя и паршивого пса в одном пространстве.
        «Из санатория утащила заразу»,  — догадался Лагутин и его едва не стошнило.
        — Я так долго дышал одним воздухом с этим уродом!  — ужаснулся он.  — Ты чудовище, Даша! Чудовище!
        — Я хотела его откорми-ить!  — и нападала и оправдывалась Евдокия, не прекращая рева.  — Это я виновата! Он лишнего съел! Он лет десять не кушал! А ты все имеешь! У тебя все есть, но тебе мертвый костюм важнее чужой живой жизни!
        — Собачьей жизни, заметь!
        — Да! Да! Собачьей жизни! Неужели трудно его осчастливить? Больного, голодного!
        — Он же дряхлый. Он от старости скоро умрет.
        — Вот и умер бы по-человечески. Есть же гостинницы для животных, там лечебницы, и стоят не дорого, тебе это тьфу…
        — Даша, не зли меня! Даша, лучше молчи!
        И она замолчала. Уцепившись побелевшими пальчиками в кресло, молчала, но слезы градом текли по бледным щекам. А потом к ней вернулась икота.
        «Шантажирует,  — заподозрил Лагутин.  — И пускай. Скоро ей надоест, успокоится, а через час и вовсе забудет про старого пса».
        Но вскоре он понял, что ошибается: жена не обманывала его. Она и сама испугалась и уже виновато смотрела на мужа, беспрестанно икая.
        «Ну вот, весь мой труд насмарку,  — сокрушенно подумал Лагутин.  — Годы терпения и труда, все псу под хвост. Грязному мерзкому псу — откуда он только взялся на мою бедную голову? Неужели болезнь возвращается?»
        Он внимательно, с пытливой тревогой посмотрел на жену — она, обнаружив смятение в его добрых глазах, поняла все и, устыдившись, сказала:
        — Нет, Леня, не надо, он старый. Не беспокойся, я водички сейчас попью и икать перестану.
        «Это можно остановить, если сразу, успею»,  — решил Лагутин и, поворачивая назад, сказал, потрепав по щеке жену:
        — Он не старый, а пожилой, совсем как я.
        И (о чудо!) Евдокия перестала икать.
        — Леня, он старый, ты прав, он действительно очень старый,  — пропищала она, благодарно заглядывая мужу в глаза.
        — Ну тогда пусть по-человечески хоть умрет, устрою его в собачий «хоспис» — ответил Лагутин, с облегчением отмечая возвращение румянца на щеки жены.
        Глава 9
        Вдохновленный своим благородством, Лагутин простил и пса, и жену, и обрел присутствие духа. Жизнь уже не казалась ему юдолью слез и печалей. Щедро отблагодарив работницу мотеля за отмытый салон, он погрузил случайно разросшуюся семью в пахнущий дезодорантами «БМВ» и помчался домой, удивляясь себе безгранично.
        «Даше со мной повезло,  — думал он, уже снисходительно глядя на пса, смирно сидящего на полу у ног нежданно приобретенной хозяйки.  — Кто бы еще так героически терпел ее детские шалости и капризы?»
        Покопавшись в уме, он с удовлетворением не нашел подобных себе среди друзей и знакомых.
        «Да, такой я один,  — вынужден был признать Лагутин.  — Больше нет дураков любую заразу на шею себе сажать».
        Имелся ввиду только пес, не жена. Пес действительно смотрелся ужасно. Даже зоошампуни его не спасли: отмытый сто раз, он выглядел во столько же раз паршивей.
        «Серьезное испытание послано мне,  — насладившись своим благородством, вернулся на старые рельсы Лагутин.  — Скорей бы до дома доехать, да сплавить его с глаз долой. Как Даше моей не противно его к себе прижимать?»
        Евдокия дремала на переднем сиденье, обнимая голову пса, а вот пес не дремал. По двум причинам. Во-первых, он по веленью души мгновенно присягнул благородной хозяйке и тут же счел своим долгом беззаветно служить; а во-вторых, он не верил мужчине, который с хозяйкой рядом. Пес знал: кто однажды к тебе обратился пинком, тот правил своих не изменит. Поэтому пес бдел, затравленно и враждебно поглядывая на злого мужчину.
        В конце концов Лагутину надоела такая неблагодарность и он разбудил жену:
        — Даша, насколько я понял, сиденья сушили феном.
        — Да,  — потирая глаза, подтвердила она.
        — Значит они сухие?
        — Не совсем. Высох только велюр, а внутри…
        Лагутин жену оборвал, задав законный вопрос:
        — Ты что, полагаешь, что этот вот организм во время осенних дождей спит на перинах?
        Так Евдокия не полагала.
        — Ты собрался его переселить?  — спросила она.
        Лагутин скрытничать не стал.
        — Да,  — ответил он и, пытливо всматриваясь в лицо жены, продолжил: — При условии, что ты его не кормила. Если пса укачает опять…
        Евдокия поспешила заверить:
        — Нет, я его не кормила и охотно на задние кресла с ним перейду.
        Лагутин хотел возразить, но, взглянув на враждебного пса, согласился:
        — Идите.
        «Хоть не буду видеть как вы обнимаетесь»,  — брезгливо подумал он.
        С этого момента все пошло как по маслу: настроение поднялось, ночь посветлела, шустрей замелькали цифры спидометра, асфальтовое полотно стало глаже, километры — короче и жена (и даже пес) показались милее, несмотря на коллизии.
        Ранним утром, как и планировали, на обочине вырос дорожный пост родного города. И «брегет» сообщил Лагутину, что на работу он не опаздывает, и даже успеет выбрать новый костюм к важной встрече.
        «И даже кофе без спешки выпью, и плотно позавтракаю. Сейчас же разбужу Пенелопу, пусть мчится к нам, встречает хозяев»,  — строил планы Лагутин, с радостью отмечая бодрость во всех своих членах.
        Будто и не было длинной дороги с опасными приключениями — свеженький, точно с грядки огурчик.
        «Есть еще порох в пороховницах»,  — нетерпеливо ерзая в кресле, восхитился собой Лагутин, вспоминая (почему-то) некоторых молоденьких пациенток из своей частной практики.
        — Да-ша!  — жизнерадостно воскликнул он, оглядываясь на задние сидения.  — Дашенька, подъем! Наконец-то мы…
        Наткнувшись на пса, Лагутин осекся и, утратив часть настроения, с досадой подумал: «Черт, избавиться от обузы сегодня я не успею: день расписан едва ли не по секундам».
        Евдокия проснулась и, протирая глаза, спросила:
        — Ленечка, мы приехали?
        — Да,  — ответил Лагутин.  — Дай мне, пожалуйста, свой мобильный.
        — Зачем?
        — Вызову Пенелопу. Она еще завтрак успеет нам приготовить. Времени предостаточно.
        Пенелопа, призванная помогать по хозяйству, делала за Евдокию все, исполняя роль и кухарки, и прислуги и домоправительницы. За это она получала не только жалование, но и любовь обоих супругов. Лагутины понимали на чем держится их счастливый брак — как и все благополучное, брак держался на отсутствии всяких проблем.
        Услышав имя своей домработницы, Евдокия пришла в восторг:
        — Пенелопа! Моя Пенелопа! Как я по ней соскучилась! Увижу и зацелую!
        — Надо решить неприятный вопрос,  — омрачил ее радость Лагутин.  — Надеюсь, ты понимаешь о чем пойдет речь.
        — Догадываюсь: о собаке.
        Леонид Павлович, предвидя сопротивление, нахмурился и попытался дипломатично зайти с другой стороны.
        — Сокровище, знаешь, что такое зло?  — мягко спросил он.
        — Знаю,  — ощетинилась Евдокия,  — это добро для тебя за мой счет.
        — Я не понял: ты хочешь нарушить наш договор?  — притворно удивился Лагутин.
        На самом деле ничего другого от жены он не ожидал, но Евдокия его удивила.
        — Нет,  — сказала она,  — сегодня же я пристрою пса самолично.
        — Умница!  — похвалил супругу Лагутин.  — Наконец-то взялась за ум.
        Дальнейшее показало, что с выводами он поспешил.
        — Можешь не волноваться,  — продолжила Евдокия,  — но и не делай вид, что обрекая на смерть животину, ты творишь святое добро.
        Брови Лагутина встали дыбом:
        — На смерть? Животину? Ты полагаешь, что в Хосписе пес быстрее умрет, чем в подворотне?
        — А ты надеешься, что он выживет несмотря на то, что его будут лечить ваши врачи?  — скептически поинтересовалась Евдокия.
        Леонид Павлович усмехнулся и мягко поправил жену:
        — Ветеринары, Дашенька, ветеринары.
        Она погладила пса:
        — Бродяга, видишь, что ожидает тебя?
        «Психическая атака началась»,  — мысленно констатировал Лагутин и с ужасом осознал, что у «заразы» есть огромные шансы провести этот день в его доме.
        — Даша,  — строго воскликнул он, с отвращением кивая на пса,  — клянусь, если хоть одна его лапа переступит порог моей квартиры…
        — Не переступит,  — успокоила мужа Евдокия,  — я занесу пса туда на руках.
        Леонид Павлович не интеллигентно вдруг завопил:
        — Нет, черт возьми! Только не это!
        — А что?!  — с угрозой спросила жена.
        — Оставим собаку консьержке,  — миролюбиво свернул со сканадала Лагутин и попросил: — Дашуньчик, не мешай мне, пожалуйста, заниматься делами.
        И он с преувеличенно деловым видом приступил к беседе с Пенелопой, которая с радостью приняла сложный заказ на завтрак.
        Едва их автомобиль въехал во двор дома, Евдокия схватила в охапку собаку и попыталась выскочить чуть ли не на ходу.
        — Куда ты?  — рассердился Лагутин.
        Она с обидой ему сообщила:
        — К консьержке, пристраивать пса.
        — Ну уж нет, этим я сам займусь, а ты поставь машину в гараж.
        — А вещи?
        — Вещи потом Пенелопа поднимет.
        И Лагутин, не доверяя важнейшее дело жене, брезгливо поволок собаку в подъезд. Евдокия схватила сотовый и, тараторя с панической скоростью, начала уведомлять консьержку:
        — Тетя Маша, это Дуня.
        — Приехали!  — обрадовалась та.
        — Да, но дело не в том. К вам идет мой супруг!
        — Чудесно!
        — Он будет вас кое о чем просить!
        — Великолепно! Ни в чем ему не откажу…
        — Умоляю вас, откажите ему! Откажите!
        Консьержка, тайно влюбленная в красавца Лагутина, смущенно призналась:
        — Отказать Леониду Павловичу я вряд ли смогу. Даже не знаю.
        — Умоляю вас, постарайтесь!
        — Ну… Это будет совсем нелегко.
        Евдокия схватилась за голову:
        — Горе мне! Горе!
        Поставив машину в гараж, она ворвалась в подъезд и метнулась к консьержке:
        — Тетя Маша, вы мужу моему отказали?
        — Легко,  — выдохнула та и, содрогнувшись спросила: — Где вы Кабысдоха такого себе откопали?
        — На это я мастерица,  — радостно сообщила Евдокия и помчалась домой целоваться с разлюбезной своей Пенелопой.
        Там ее встретил Лагутин — совсем другой. Поручив пса заботам домоправительницы, он снова обрел хорошее настроение и, с азартом потирая ладони, шутливо вопрошал:
        — Пенелопа, а не пора ли нам лопать?
        — Пора, Леонид Павлович, конечно пора. Дуняшу дождемся и буду кормить,  — соглашалась она, криво и нежно ему улыбаясь.
        Время скосило ее рот и глаза, но душа Пенелопы под давлением тяжестей и невзгод окончательно распрямилась: любой мог туда войти, не спотыкаясь. Услужливые быстрые руки ее не знали покоя, и к приходу хозяйки был и завтрак готов, и пес накормлен, и заперт на время в ванной.
        Сели за стол.
        «Неужели я наконец-то поем?» — обрадовалась Евдокия и напоролась на окрик мужа.
        — Пенелопа, Дашеньке овощи,  — категорически сообщил Лагутин и пояснил: — На диете она, но зато я оттянусь по полной программе.  — И восхитился: — До чего же дома-то хорошо!
        Пока Евдокия уныло заправлялась морковкой с бобами, Пенелопа вилась вокруг хозяина, подкладывая в его тарелку разлакомые куски.
        — Леонид Павлович, вот это возьмите, вы же копчености любите,  — суетилась она.
        — Нет, я сальности обожаю,  — шутил Лагутин и скромно просил: — Мне, пожалуйста, во-он тот кусочек с жирком, что побольше.
        Голодная Евдокия втихомолку сердилась: «Семейная идиллия, черт возьми. На столе лишь амброзии не хватает, а я жри эти бобы. И, как назло, Пенелопа безмолвствует, не волнует ее диета моя, Ленечкой увлеклась. А он-то как хвост распустил от ее внимания, прямо светится удовольствием».
        Но долго благодушествовать хозяину не пришлось. Насытившись, он с наслаждением выпил кофе и поднялся из-за стола с восклицанием:
        — А теперь бриться и в душ, но перед этим загляну в кабинет, приготовлю кое-какие бумаги и новый костюм подберу.
        Здесь последовал строгий взгляд на жену. Евдокия потупилась, а Пенелопа, услышав про душ, метнулась в ванную. Открыв дверь, она поняла, что появилась непредвиденная работа: непривычный к конфорту пес плохо решил проблему, возникшую после обильной еды. Пришлось мыть и пса, и полы, и…
        За этим занятием Лагутин ее и застал. Когда он, рассеянно перебирая бумаги, попытался войти в ванную, Пенелопа испуганно закричала:
        — Простите, он здесь неловко наделал.
        — Так путь переделает,  — равнодушно посоветовал Лагутин, не отрываясь от своего занятия и привычно игнорируя суть домашних проблем.
        — Я хочу сказать, что пес наделал в штаны,  — неуклюже поправилась Пенелопа, стараясь выразиться покультурней.
        — Наделал в штаны? Недеюсь, не в мои,  — пошутил Лагутин и, поведя носом, прозрел.
        И завопил дурным голосом:
        — Нет, я так больше жить не могу! Даша! Срочно сюда! Немедленно!
        У Евдокии свою была жизнь. Пользуясь отсутствием мужа, она разговаривала по телефону с Евой, которая высыпала на подругу ворох вопросов:
        — Дуся, ты где?
        — Я дома.
        — А разве ты не собиралась ехать с утра ко мне?
        — Этим и занимаюсь!
        — Что — едешь?
        — Нет, собираюсь.
        — В таком случае знай: приехала я!
        — Да ты что?!
        — Под дверью твоей стою!
        — Мама моя дорогая!
        — Что — мама? Скорей открывай!
        Вот тогда-то, впустив Еву в квартиру, Евдокия и услышала нечеловеческий вопль супруга. Вопль сказал ей о многом, она содрогнулась и помчалась на зов. Ева, разумеется, от подруги отстать не могла. Влетев в ванную, обе они были поставлены перед выбором.
        — Придется выбирать: или пес, или я!  — громогласно сообщил Леонид Павлович.
        Ева брезгливо посмотрела на многократно отмытое животное, перевела взгляд на Лагутина и с отвращением шепнула подруге:
        — Я бы выбрала пса. Он моложе.
        — Я знаю, тебя на щенков потянуло,  — не осталась в долгу Евдокия, намекая на Боба.
        — Это совсем не щенок,  — демонстрируя отменный слух, встрял в их беседу Лагутин.  — Это недоношенная зараза постпенсионного возраста. Дряхлый кобель!  — Лагутин пустил петуха и строго предупредил жену: — Даша, я не шучу. Ты слышала?
        — Да.
        — Чтобы к моему приходу и духу заразы здесь не было!  — рявкнул он и удалился на службу небритым.
        — Ну, с духом мы раньше всего разберемся,  — сообщила ему вслед Пенелопа, яростно натирая полы.
        Пес забился под раковину и скулил. Он был напуган. Совершенно не представляя как угодить новым хозяевам, он страдал. Евдокия прекрасно его поняла и, горестно уставившись на подругу, воскликнула:
        — Да-а, бабуля была права!
        — О, да!  — согласилась с ней Ева, не зная о чем идет речь.
        — Бабули правы всегда,  — компетентно заверила Пенелопа и, покончив с полом, приступила к уборке новенькой душевой кабины.
        И душевую кабину не оставил без внимания пес: решая куда бы очистить желудок, в ванной он побывал везде.
        — Видишь, что у меня творится!  — сокрушилась Евдокия.
        Ева мгновенно ее успокоила:
        — У других творится похуже.
        Евдокии досадливо отмахнулась:
        — Опять ты про кровь.
        — Кровь — ерунда. Теперь со мной настоящее горе стряслось!
        — Что еще?  — опешила Евдокия.
        — Я с Бобом твоим развожусь, а от Ирки муж ускакал!
        Сказать, что сообщение Евы потрясло Евдокию, значит ввести читателя в заблуждение. Сообщение Евы Евдокию убило.
        — Ты разводишься с Бобом?! С Бобом моим?!  — завопила она.
        — Да, развожусь. А что тебя так испугало, ведь детей у нас еще нет.
        — Да вы не женаты!
        Ева кивнула:
        — Почти.
        Глава 10
        Туманное «почти» подруги Евдокию напугало. Она схватилась за сердце:
        — Почти? Что значит «почти»?
        Ева потупилась и зарделась.
        «Ну что тебе объяснять, сама ты уже немаленькая»,  — радостно сообщили ее глаза.
        — Та-ак!  — подытожила Евдокия и, дернув подругу за руку, гаркнула: — Ну-ка, пошли!
        Затащив Еву в свой будуар (подальше от ушей Пенелопы), она приступила к допросу.
        — Вы что, с Бобом спали?  — строго спросила она.
        — Бессонницей мы не страдаем,  — нахально ответила та.
        — Немедленно прекрати дурой прикидываться!  — рявкнула Евдокия.
        — Не шуми! Шуман ты мой экзальтированный!  — рявкнула Ева.  — Разве я виновата, что тебя не возможно понять?
        — Прекрасно ты все понимаешь! Сейчас же мне признавайся, ты ему отдалась?
        Заметив решимость подруги, Ева струхнула.
        — Не сразу, не сразу,  — оправдалась она.
        Евдокия убилась за брата:
        — Боб еще и настаивал! Горе мне горе! Вот же дурак!  — вынесла приговор она.
        — Почему это он дурак?  — обиделась Ева.
        — Потому, что позарился на тебя!  — откровенно ответила Евдокия и передразнила подругу: — Ах, кровь! Ах, капельки-лужицы! А самой Боб мой понадобился! Какая же ты коварная!
        — Дусенька, кровь правда была. Твой Боб ее видел.
        — Не зли меня, Ева! В гневе я просто страшна!
        — И без косметики тоже,  — вставила та, чем окончательно разъярила подругу.
        — А вот ты как!  — набросилась на нее Евдокия.  — Не ты ли мне пела, что я хорошенькая?
        Ева напомнила:
        — А не ты ли мне говорила, что дружба — это самое приятное состояние вражды.
        Евдокия отрезала:
        — Все приятное в прошлом! С тех пор, как ты совратила Боба, осталась только вражда!
        — Я совратила Боба?  — задохнулась от возмущения Ева.  — Твой Боб удивил даже меня! За малым я не сошла с ума! Падала в обморок даже моя кровать! Стены мои краснели, когда он…
        — Хватит!  — взвизгнула Евдокия.  — Слушать тебя не хочу!
        — А я не хочу говорить о том, как ваш хваленый Боб развращал твою бывалую подругу, то есть меня!
        — Вижу, ты издеваешься! Вон! Во-оон с моих глаз! Больше ты мне не подруга!
        Ева остолбенела.
        — Дуся, я не ослышалась? Дуся, ты гонишь меня?  — растерянно прошептала она, и в мыслях не держа уходить.
        Евдокия, словно очнувшись, вздрогнула и заплакала.
        — Мне больно, больно, Евусик,  — причитала она.  — Я так своего Боба люблю!
        Ева зашла в тупик.
        — Да что тебя не устраивает?  — поинтересовалась она.  — Разве мы с Бобом пара плохая?
        Евдокия вытерла слезы и заявила:
        — Ты, Евусик, старуха!
        — Оба-на!  — выдала Ева.  — Мне 29, ему 26! Разница плевая! Хочешь, чтобы его окрутила писюшка?
        — Ему не такая, как ты, нужна!
        — Ах вот оно что! Не ты ли меня хвалила? Еще недавно я ох как тебя устраивала!
        — Как подруга — да, а как жена Боба ты никуда не годишься. Ты лентяйка и будешь ему изменять!
        — Ну-у, верности я не обещаю,  — задумчиво ответила Ева и с жаром продолжила: — Но в наше время верность и не нужна. Главное — это карьера. А у меня есть и красота. Слышала бы ты, какие Боб пел мне дифирамбы. Сначала я ему не поверила, а утром сегодня принарядилась, глянула в зеркало и чуть сама не влюбилась в себя.
        — В себя ты давно влюблена,  — заверила Евдокия.
        Ева с ней согласилась:
        — Да, я в моем вкусе. Что ж тут плохого?
        — Плохого не видела бы совсем ничего, когда бы речь не зашла о брате.
        — Ах вот оно что! Не ревнуй, я Боба сильнее люблю.
        — Сильнее себя?
        — И тебя тоже,  — заверила Ева.
        Евдокия ехидно отметила:
        — Хоть что-то приятное ты сказала.
        — Не обижайся, всего лишь стараюсь быть откровенной с будущей родственницей. Ведь ты мне теперь золовка.
        — А ты мне невестка?
        — Точно.
        — О, горе! Невестка старуха!  — сокрушенно воскликнула Евдокия.
        Ева ее успокоила:
        — То, что я старше, совсем не помеха. Молодые слишком тяжело и конкретно смотрят на жизнь. Они чрезмерно много хотят, часто к мужьям придираются. Совсем недавно и я такою была, а с возрастом в моей голове появилась приятная легкость.
        — Твоя легкость в народе дурью зовется. Как хочешь, Евусик, но тебе обещаю только одно: буду настраивать Боба против женитьбы, сил не жалея.
        Подруга совсем не обиделась.
        — Чудесно!  — обрадовалась она.  — Дусенька, я обожаю соревнования! Посмотрим еще кто кого!
        — А зачем ты пришла?  — наконец-то озадачилась Евдокия.  — Если тебя уже не тревожит кровь…
        Ева всплеснула руками:
        — Тут столько всего произошло! Ирка-дура руки почти на себя наложила! Этот Зая, этот ее импотент-муженек точно в гроб нашу подружку загонит!
        — Она же в Париже! Кстати, ты не знаешь, зачем Ирка туда летала?
        — Реструктуризировать Заин супружеский долг в рамках парижского клуба.
        — Что-что?
        — Понимаешь, Зая или не может, или не хочет, козел, отдать Ирке супружеский долг, просит списать,  — пошутила Ева и уже серьезно добавила: — Редактор ее послал материал какой-то важный готовить. Прилетела сегодня и сразу в петлю полезла.
        — О, господи, почему?
        — Да из-за Заи! Говорю же, этот урод когда-нибудь точно ее угробит! Бедная Ирка!
        — А сейчас она где?
        — У себя дома, нас ждет.
        Евдокия, вылетая в прихожую, призвала подругу:
        — Так что же мы тут сидим? Надо ехать на помощь Ирке!
        — Я же за этим к тебе и пришла,  — с трудом поспевая за ней, пробубнила Ева.
        Уже в лифте Евдокия вспомнила про бедного пса и вернулась. Пенелопа убрала его на балкон.
        — Дуняша, надо бы с животинкой что-то нам сделать,  — посетовала она.  — Был бы он поладней, пристроила бы в деревню к сестре, а так, просто не знаю как быть. Но в доме ему нельзя оставаться. Не ровен час, Леонид Павлович на обед пожалует, а тут…
        Пенелопа горестно развела руками и, закатив глаза, предсказала:
        — Тогда не сдобровать ни мне, ни тебе, а псину он просто убьет.
        Евдокия задумчиво уставилась на собаку.
        «Я очень рассчитываю на тебя»,  — прочитала она в его грустных глазах и решилась:
        — Возьму бродягу с собой!
        — С ума сошла!  — ужаснулась Ева.  — Он дикий, сам не пойдет. Что, будешь его на руках таскать?
        — Он легкий,  — успокоила подругу Евдокия, сгребая в охапку пса.
        Ева брезгливо отшатнулась, неодобрительно пропуская вперед странную парочку.
        — Легкий, но очень гадкий,  — прошипела она, оглядываясь на Пенелопу в ожидании сочувствия.
        Но Пенелопа поддержала свою хозяйку.
        — Зато у него душа хорошая,  — сказала она.
        А вот консьержка не оценила хорошей души. Увидев в руках Евдокии пса, она удивилась:
        — Зачем ты дрянь с собой тащишь?
        — Истину глаголешь, тетя Маша,  — одобрила комментарий Ева.
        — Это бродяга, это не дрянь, он на меня рассчитывает. Я не могу его бросить,  — воскликнула Евдокия и, вылетев из подъезда, запрыгала и закричала: — Такси! Такси!
        Ева подивилась наивности своей младшей подруги.
        — Кто тебя с ужасом этим возьмет?  — спросила она и, усмехнувшись, добавила: — Пойдем, я на машине, оставила за углом.
        Всю дорогу Ева жаловалась на отсутствие женского счастья, изощренно проклиная злую судьбину. Шарманка известная: красивая, но несчастливая, не везет с мужиками, долго влюбиться никак не могла, а как повезло, тут и налетела коса на камень.
        — Погоди, ты о чем?  — опешила Евдокия.  — Не хочешь ли ты сказать, что в моего Боба уже влюбилась?
        — Только об этом и говорю, считай с полчаса. Влюбилась с первого взгляда.
        — Да как же возможно такое? Почему же я раньше не замечала?
        — Ненаблюдательная ты,  — попеняла подруге Ева.
        Евдокия, машинально лаская пса, возмутилась:
        — Что? Ненаблюдательная? Пять лет с вашего первого взгляда прошло, а я не заметила? Так не бывает! Где-нибудь и прокололась бы ты!
        — При чем здесь пять лет?  — удивилась Ева.  — Речь совсем не о том взгляде идет. Я пять лет Боба вмертвую не замечала, а вчера с первого взгляда влюбилась в него. Он в дверь вошел, высокий, умный такой! Я как глянула на очки, так сразу его увидала и до смерти сразу влюбилась.
        — Погоди-погоди, а что ты мне про развод говорила?  — с надеждой вспомнила Евдокия.
        — Мы с ним вчера друг друга до гроба любить поклялись, а утром уже дошло до развода!
        Ева резко остановила машину, рухнула на руль и такого реву дала, что у Евдокии защипало в носу.
        — Первый раз в жизни клялась, первый раз и, как назло, твоему Бобу,  — сквозь слезы причитала она.
        — Хорошо, хоть что-то у тебя было в первый раз. Я думала, ты все уже перепробовала,  — съязвила Евдокия и изумленно подумала: «Ну и дела. Евка-то плакать умеет оказывается. Неужели и в самом деле влюбилась?»
        Слезы текли рекой — Евдокие стало жалко подругу.
        «Будь что будет,  — решила она.  — Кто его знает, может это судьба. Может у них и сладится, под моим присмотром, а уж я постараюсь, чтобы Евка поменьше наставляла Бобу рога».
        — Рассказывай,  — приказала она,  — что у вас приключилось?
        И Ева затараторила:
        — Он не хотел есть на завтрак котлету, а я подогрела, он отказался, а я настояла, он психанул, я назвала его козлом, а он назвал меня дурой, я — ах, он — да, я — пошел вон, он сказал, что развод! Теперь я его не прощу! Никогда!
        И она опять зарыдала. Евдокия занервничала и, откладывая в сторону заласканного пса, сказала:
        — Подожди, Евусик, давай по порядку. Значит он не хотел есть вчерашнюю котлету?
        — Да.
        — Это нормально. Зачем ты его заставляла? Больше не было ничего?
        — Да,  — промямлила Ева.  — Накануне все съели.
        — А потом ты его оскорбила, и он назвал тебя дурой. Это правда?
        — Да.
        — Да? Значит ты дура? Тогда чем же ты недовольна?  — подытожила Евдокия.
        — А ты была бы довольна, если бы после ночи любви тебя обозвали бы дурой?  — вызверилась Ева.
        — Но он же правду сказал, только что ты признала сама, а на правду грех обижаться.
        — Что я признала?
        — Что дура. Я спросила, а ты признала, сказала: «Да!»
        — Слушай, ты меня запутала!  — рассердилась Ева.  — Вот и Боб твой такой же!
        — Никто его тебе не навязывает,  — парировала Евдокия.  — Куда подальше тебя послал и правильно сделал!
        У нее много было чего подруге сказать по этому важному поводу, но зазвонил телефон. Евдокия прижала к уху мобильный и растерянно пролепетала:
        — Боб… Это Боб…
        И вспышкой молнии вдруг страшный сон: ее борьба с молодым человеком. Она убегала, он ее догонял. Евдокия неслась босиком по ночному городу, а в руке у нее был огромный нож. Молодой человек кричал:
        — Куда же вы? Погодите! Я не сделаю вам ничего плохого! Я сам вас боюсь!
        — Зачем же тогда за мной бежите?  — задыхаясь, выкрикнула она.
        — Я хочу угостить вас клубникой. Я специально для вас принес.
        Евдокия остановилась и, стараясь увидеть во мгле его глаза, спросила:
        — Откуда вы знаете, что я клубнику люблю?
        — Вы сами мне говорили,  — растерянно отступая, ответил молодой человек…
        Евдокия вздрогнула, сон быстро с себя стряхнула и подумала: «Если это предчувствие, то оно касается Боба».
        Глава 11
        Боб был странный — совсем не такой, как всегда. И следа не осталось от его обычной самоуверенности с аристократической наглецой.
        — Дуняша, я че звоню,  — глухо пробубнил он, явно смущаясь,  — ты только не удивляйся, но мы с Евой немного поцапались, а тут дело такое…
        — Какое?  — звенящим голосом поинтересовалась Евдокия.  — Какое?  — уже закричала она.
        — Непростое,  — повысил голос и Боб.  — У Евки кровь на клавишах появляется, а мы поцапались. Теперь не могу к ней запросто заявиться. Надо бы что-то нам предпринять.
        — Похоже, ты предпринял все, что мог и даже кое-что сверху,  — вскипая, рявкнула Евдокия.
        А смышленая Ева добавила:
        — И не только сверху, и снизу, и по-всякому было. Даже так, как я не люблю.
        Этим она подругу добила. Евдокия прожгла ее взглядом и прошипела:
        — Знаешь что, Боб, ты мне не брат. Я самое дорогое тебе доверила, а ты это совратил!
        — Не твое дело,  — мгновенно взяв себя в руки, отрезал Борис.  — Мала ты еще, чтобы старшим указывать! Еще ты сопля!
        Евдокия против напора не устояла — тотчас сдала позиции и из мудрой дуэньи превратилась в малышку-сестру. Но мириться с таким положением не захотела.
        — Так и скажи, что хочешь к ней подлизаться, но не хватает ума придумать как это сделать. Гордыня мешает! Ты боишься унизиться,  — в качестве мщения выпалила она.
        Борис разъярился.
        — Дура ты,  — рявкнул он.  — Я бросить в беде ее не могу. Кровь действительно появляется. Про последние три раза Ева даже не знает. Она успокоилась, а успокаиваться нельзя.
        — Почему это?
        — Предчувствие у меня плохое.
        Вспомнив про легендарное предчувстие Боба, Евдокия ощутила свое и испугалась, а потому психанула.
        — Надоели вы мне со своей любовью!  — крикнула она и сунула трубку Еве, буркнув: — Это Боб, он на самом деле хочет тебя.
        — Сейчас я ему покажу,  — делая страшные глаза, пообещала Ева и действительно напустилась на Боба.  — Не смей кричать на сестру!  — потребовала она.  — Как ты можешь кричать на мою подругу?! Я не дам ее оскорблять! Вижу, ты со всеми себе позволяешь!
        — Как ты с братом моим обращаешься?  — подпрыгнула Евдокия и, выхватив трубку у Евы, рявкнула Бобу: — В три шеи ее гони!
        Борис погнал их обеих. Классической русской фразой прекратив разговор, он рявкнул:
        — Да пошли вы!  — и бросил трубку.
        — А пошел он! Вот ему!  — психанула и Ева.
        Она сделала неприличный жест и попыталась сдвинуть с места машину, но не смогла — слезы залили глаза.
        Евдокия пригорюнилась: «Сошлись тайфун с ураганом. Еще не известно кому сильней повезло. Одна — ох, „подарок“, другой — еще хуже».
        — Боб меня обманул,  — скулила Ева,  — он совсем не любит меня.
        «Как ни странно, но вижу, что любит»,  — подумала Евдокия и с пафосом изрекла:
        — Свершилось, подружка, и на твой переулок явился праздник.
        Ева перестала рыдать и, открыв рот, спросила:
        — Че?
        — Тебя постигла непоправимейшая удача: Боб любит тебя!
        — Че?!
        — Ох ты теперь с ним и настрадаешься,  — со знанием дела посочувствовала подруге Евдокия.
        Ева же в непоправимость удачи поверить никак не могла.
        — Думаешь, любит?  — сомневаясь, спросила она.
        — Стопроцентно! Уж я Боба знаю! Влюбился до мозга костей!
        И Ева поверила.
        — И-иии!  — подпрыгнув, восторженно завизжала она.  — Ну теперь я ему покажу!
        Евдокия нахмурилась.
        — И что ты братику сделаешь?  — настороженно спросила она.
        — Мириться не стану. Помучаю в свое удовольствие твоего Боба, а потом еще посмотрю как дальше с ним поступить. Может, и вовсе пошлю, а то что это он нас с тобой посылает.
        Узнав, какая участь ждет ее братца, Евдокия загоревала: «Мучать Боба? Ранимого Боба? Его посылать?! Креста нет на ней, на этой бестыжей Евке!»
        — Евусик, пойми, с ним так нельзя,  — бросилась она увещевать подругу.
        — Нельзя? Почему?  — последовало в ответ.
        — У Боба гордость и самолюбие,  — открыла тайну Евдокия, чем Еву лишь разозлила.
        — Ха, с ним так нельзя, а со мною можно! Твой самолюбивый неплохо умеет других посылать, а у них, между прочим, гордость тоже имеется!
        — Евусик, он не виноват, у него такой темперамент, Боб холерик.
        — Это уже не холерик, это уже холера!  — рявкнула Ева и, трогая с места машину, приказала подруге: — Не смей мне советовать, как с мужиками себя вести. Хочешь, чтобы я до ручки дошла, как сделала это Ирина? Знаешь, что Зая ее теперь выкинул?
        — Что?  — встревожилась Евдокия.
        — Хуже уже некуда! Ты в курсе, что на Заю напала злостная импотенция?
        — Все уже в курсе. Ирка недуга его не скрывает.
        — Вот поэтому Ирка перед отъездом в Париж и дала ему «Золотого конька».
        — Перед отъездом? За-чем?
        Ева игриво тряхнула кудрями и пояснила:
        — Что ж тут непонятного, Ирка с мужем проститься хотела по-человечески перед длительной командировкой. Майка ей присоветовала «Золотого конька». Якобы ядерное средство от импотенции, она всех своих хахалей тайно «Коньком» этим кормит и месяцами держит в постели. Вот Ирка, Майкой подъученная, Зае своему исподтишка «Конька» и дала.
        — И что?
        — Зая повел себя как жеребец: «Конька» заглотнул, заржал, хвост задрал и ускакал зверской рысью!
        Евдокия схватилась за голову:
        — Куда?
        Ева, на секунду бросая руль, развела руками:
        — Уж не знаю, он до сих пор не вернулся. У Заи если что заведется, он это на сторону сразу несет. Ирке нашей полный облом. Бедняжка прилетела из Парижа, а в квартира пыль только одна — прах с туфель Заи.
        — Да где же он?
        — И след простыл. Отведав «Конька», Зиновий Давыдыч так далеко ускакали, что до сих пор не вернулись. По этому поводу Ирка в петлю и лазила. Ты только прикинь: в аэропорту ее Зая не встретил, и дома не ночевал несколько дней, а Ирка к нему спешила, чемодан подарков из Франции привезла. Во дела!
        — Да-аа, бабуля была права,  — философски констатировала Евдокия и возмутилась: — Я не пойму, почему Ирка все это терпит? Зачем она возится с Заем пузатым, плешивым?
        Ева с высоты своего возраста посмотрела на подругу и рассмеялась.
        — Поймешь, когда до Иркиных лет доживешь,  — пообещала она.  — Майке еще 35, но и она уже за каждого мужика, как за последнюю надежду хватается. Иной раз глянешь, говным говно, а Майка и этим «добром» не гнушается, что же про Ирку тогда говорить. По Ирке нашей аж сороковник целый ударил. Чуть лопухнешься, и все, гуд бай сексуальная жизнь.
        — Ну и что? Тем более,  — фыркнула Евдокия.  — На кой ей эти мужчины, старухе такой?
        Ева хохотнула и хорошо поставленным голосом, подражая рекламным дивам, с надменной патетикой сообщила:
        — Морщины и мужчины? Эт-то не для меня! Я их ненавижу!
        И уже серьезно добавила:
        — Нет, Дуся, ты не права. Худо бабе без мужика: и в двадцать, и в шестьдесят, и до самой смерти худо. Я-то как раз хорошо понимаю Ирину.
        — А я даже понимать не хочу.
        — И зря. Сам возраст приговорил ее ценить то, что имеется. Жаль, только, делает Ирка все без ума, ошибок тьму допускает, слишком перед мужем своим расстилается. А с мужиками надо бы по-другому.
        — Как?  — мгновенно заинтересовалась Евдокия.
        Ева охотно ее просветила:
        — Им почаще надо отказывать, а Ирка навязывается. Муж, к примеру, стучит в дверь спальни: «Дорогая, я пришел свой супружеский долг исполнить». А жена в ответ с презрением: «Он и без тебя уже полный, вали». Вот тогда в доме будет порядок,  — подытожила Ева.  — Запомни, Дуська, секс — это наше оружие!
        Евдокия впала в сомнения, промычав:
        — Да ну…
        — Слушай опытных женщин. Только с этим оружием умные бабы и ходят на мужика,  — заверила Ева, заруливая во двор дома Ирины.  — А вот и приехали! Дуська, хватай своего паршивого пса и вылезай,  — скомандовала она, лихо тормозя у подъезда подруги.
        Евдокия замешкалась, сосредоточенно решая свою проблему: ее лоб собрался в гармошку, глаза закатились в бесплодной попытке увидеть пунктир бровей.
        — В чем дело? Почему ты сидишь?  — удивилась Ева.  — О чем размышляешь?
        — Евусик, я вот думаю, Ирке про кровь рассказывать или не надо?
        Ева тоже задумалась: тоже собрала в гармошку лоб, но брови свои искать глазами не стала — вытаращилась на подругу:
        — А ты как думаешь?
        Евдокия потрясла головой:
        — Я думаю, что не надо. Ирка жуткая реалистка. Она даже в бога не верит.
        — А ты веришь?  — поинтересовалась Ева.
        — Я — да!
        — Тогда и не будем подставляться под Иркины злые насмешки, под ее журналистский язык,  — согласно какой-то своей логике постановила Ева и прикрикнула на подругу: — Дуська, а ну убери из моей дорогой машины своего паршивого пса!
        Евдокия послушно вскочила и скрылась в подъезде.
        — Не баба — стрела, попробуй успей за ней,  — понесся ей вслед крик восхищенной Евы.  — Дуська! Стой! Ноги поломаешь! Нитки свои!
        Глава 12
        Не успела Евдокия утопить кнопку звонка, как дверь распахнулась.
        — Девчонки, куда вы пропали?  — обиженно пропела Ирина, кутаясь в белый махровый халат.
        Увидев только одну подругу, она испуганно вопросила:
        — А Евка где?
        — Ирусик, я так соскучилась!  — радостно взвизгнула Евдокия и тут же обыденно пояснила: — Евка за мной телепается на своих каблуках бесконечных.
        — Да, каблуки у нее из ушей растут,  — согласилась Ирина и бросилась целоваться к подруге, но, наткнувшись на облезлого пса, торчащего из подмышки Евдокии, шарахнулась в сторону:
        — Фу-у, гадость какая! Зачем ты это сюда притащила? Выбрось немедленно!
        — Ирусик, я не могу!
        — Почему?
        — Он на меня рассчитывает!
        Несвежее, утомленное лицо Ирины начало собираться в гримасу — плаксивую и некрасивую.
        — Совсем как мой Зая,  — простонала она.  — Всю жизнь на меня, гад, рассчитывал, а под старость черной неблагодарностью отплатил. Теперь я ему не нужна, импотенту. Смотри, и с этим уродом тоже получится,  — предсказала Ирина, кивая на пса.
        Евдокия, помотав головой, возразила:
        — Не-а, не получится.
        — Почему?
        — Он древний беспредельно; много не проживет. Да и мне от него ничего не надо. Не умру, даже если он импотент.
        Ирина вздохнула и приказала:
        — Тогда оставь в прихожей это «сокровище». Пусть лежит под вешалкой и молчит.
        Евдокия присела на корточки и пристроила пса на коврике, рядом с батареей Заиных туфель.
        — Лежи здесь, бродяга, и тихо, ни слова не говори,  — наказала она, погладив облезлую шерсть собаки.
        В знак согласия пес лизнул ее руку и с места не тронулся — было видно, собрался покорно лежать.
        — Ну и ну,  — подивилась Ирина,  — послушный какой. А зовут его как, Бродяга?
        — Нет, он просто бродяга, его никак не зовут,  — ответила Евдокия и, снова погладив пса, пояснила: — Нет смысла имя ему давать, Ленечка против. Почему-то его невзлюбил.
        — Не удивительно,  — усмехнулась Ирина,  — но имя дать надо. Невежливо к живому без имени обращаться. Давай, Заей его назовем, в честь моего сволочного мужа.
        — Зиновием, что ли?  — спросила Ева, неслышно подкравшаяся сзади.  — Не приходил твой гуляка?  — спросила она, игриво толкая Ирину в бок.
        Та махнула рукой:
        — Нет!  — И лицо ее снова собралось в гримасу: — Не приходи-ил!
        — Ну-ну, не плачь, он слез не стоит,  — обнимая Ирину, воскликнула Ева.  — Лучше на кухню пошли, ударим по кофейку и кости ему перемоем.
        — Пошли-и!
        Евдокия снова погладила пса и собралась отправиться за подругами, но в батарее Заиной обуви заметила туфли Ирины, свеже испачканные мокрой глиной.
        «Странно,  — подумала она,  — Ирка из Парижа только что прилетела. Из аэропорта сразу в такси или в автобус, а дом ее в центре города, здесь асфальт. Где она умудрилась грязь-то найти?»
        — Евусик,  — прогорлопанила Евдокия,  — сегодня ночью здесь дождик был?
        — Не дождик, а настоящий ливень!  — ответила Ева и сердито спросила: — Ты где? Иди к нам, на кухню!
        — Только руки сначала помой!  — приказала Ирина.
        Евдокия послушно отправилась в ванную, вымыла руки и, не обнаружив на вешалке полотенца, полезла в шкаф. Когда вытаскивала украинский рушничок, между стопками белья вдруг что-то сверкнуло. Евдокия приподняла аккуратно сложенные комбинашки и ахнула: это был нож.
        «Где-то я уже такой видела»,  — подумала Евдокия.
        Нож был длинный, охотничий, с загнутым острым концом и стоком для крови.
        «Зачем Ирка хранит в своем доме холодное оружие?  — удивилась она.  — Да еще в ванной, да еще в нижнем белье».
        Евдокия открыла рот, чтобы задать этот вопрос подруге, но, вспомнив про грязные туфли, передумала и молча отправилась в кухню.
        Ирина там разливала по чашкам кофе и жаловалась на равнодушие мужа.
        — Что я, что мебель, все одно для него,  — плаксиво ворчала она.
        — А ты искуственно на себя обрати внимание,  — советовала Ева, таская из вазочки бисквитное печенье.
        — Искуственно? Это как?
        — С помощью искусства. Ты у нас кто? Журналист?
        — Вроде, да,  — согласилась Ирина.
        Ева передразнила подругу:
        — «Вроде да». В этом ты вся. Побольше уверенности, куколка! Возьми и прославься. Зая увидит какая жена у него крутая, и будет ее ценить. Запомни, успех современной женщины только в карьере.
        Ирина горестно вздохнула:
        — Знаю, я и стараюсь. В командировки охотно летаю. Я книгу пишу,  — вдруг призналась она.
        Евдокия подпрыгнула, пискнув:
        — Да ну!
        Ева лениво поинтересовалась:
        — И как книга твоя называется?
        Ирина смутилась, но все же сказала:
        — «Страстная шапочка».
        Евдокия опять подпрыгнула:
        — Это о чем?
        — О маньяках,  — краснея, призналась Ирина.
        — Жаль,  — разочарованно зевнула Ева.
        — А ты о чем думала?
        — Я-то подумала, что о детском разврате. Даже другое название хотела тебе предложить, гораздо продвинутее и круче. Такое название! Такое…
        Ирина, оживляясь, спросила:
        — Какое?
        — «Растлительная жизнь тинэджера».
        — Это о чем?  — снова подпрыгнула Евдокия.
        Ева снисходительно изложила:
        — Это о том, как опытный юнец развращает наивного папашу. А вот еще: «Отдающиеся малолетки!» Здесь хорошо бы поднять злобу дня: продвинутая дочь учит жизни мамашу, забитую, как все ваше брежневское поколение. Вот о чем надо, Ирка, писать.
        — Фу-у! Это пошло!  — пискнула Евдокия.
        — И эта туда же!  — хлопнула себя по ляжкам Ева.  — Критики, мать их ити! Чтобы ты понимала, малявка! Читать кто будет? Народ. А народ жаждет пошлости! У народа отрада одна: узнать, что творится в чужой постели. А ваши изыски вот у народе где!
        Ева полоснула ребром ладони по своей лебединой шее и вдохновенно обратилась к Ирине:
        — Ты вот что, подруга, срочно роман перекраивай. Название можешь оставить. «Страстная шапочка» тоже пойдет, если писать будешь о шестиклассницах-лесбиянках. И я тебя прошу, возьми себе крутой псевдоним. К примеру: Анжелика Всемотдашкова. Или, что еще лучше, Эмануэль Дамснова.
        Ирина, пятясь, спросила:
        — Надеюсь, ты шутишь?
        — А по-моему, очень неплохо,  — рассмеялась Ева.  — Дуська, ты как считаешь?
        Евдокия задумалась, но поделиться впечатлением не успела — едва приоткрыла рот, как сама же Ева ее оборвала.
        — А вообще, Ирина, ты все через задницу делаешь,  — попеняла она подруге.  — У Заи свирепствует импотенция, а ты книгу решила писать. Книга, это не враз. Пока ты ее напишешь, у Заи не то, что импотенция, член рассосется, жиром, блин, заплывет. Тут надо что-то другое придумать. Ты должна в кратчайшие сроки стать местной звездой.
        Ирина, всплеснув руками, пришла в отчаяние:
        — Ой, да как я только перед ним не становилась, бесполезно. Он все равно не смотрит. Уж такой он, видимо, уродился, мой Зая, ему не до баб.
        Евдокия задумчиво предположила:
        — Возможно, он для каких-то других уродился дел.
        Ева скептически осведомилась:
        — Для каких? Ты знаешь такие дела, которые можно доверить Зае?
        Вопрос всех поставил в тупик — женщины погрустнели — в кухне повисло молчание.
        В молчании этом телефонный звонок был подобен раскату грому — Ева вздрогнула, Евдокия пискнула, а Ирина охнула и потянулась за трубкой.
        Ева, к аппарату сидящая ближе, подругу опередила.
        — Алло, на проводе человеческая прародительница!  — важно сообщила она и возмутилась: — Как это какая? Давно знать пора кто ваша прародительница. При чем здесь бабушка? При чем здесь дедушка? Какой Адам! Ева я! Ева! Князева! Да! А вы кто? Признавайтесь немедленно!  — с шутливой строгостью потребовала она и брови ее поползли вверх.
        Ирина схватилась за сердце и прошептала:
        — Если это редактор мой, тогда я уволена.
        — Не бойся, Евусик не дура, знает что и кому сказать,  — успокоила ее Евдкоия.
        А Ева уже поражалась:
        — Ритка, ты что ли? Ах ты Паганини моя, моя ты Верди Чайковснутая, как ты меня нашла? Почему на мобилу мне не звони… Что-оо?! Не может быть!
        Ева растерянно уставилась на подруг и простонала:
        — Ой, девочки, у Майки авария!
        Евдокия подпрыгнула:
        — Авария? Где?
        — В мотеле.
        — В мотеле?  — удивилась Ирина.  — Откуда же взяться аварии, если Майка в мотеле, там, где всю ночь провела, и никуда не выезжала. В постели, что ли, авария с ней приключилась?
        Ева рассердилась:
        — Какая ты бестолковая, Ирка! Я образно выразилась: у Майки авария — любовник погиб.
        — Это уже не авария!  — схватилась за голову Евдокия.  — Это уже катастрофа!
        — Катастрофа, это если Майка погибла, а любовник — это авария,  — презрительно дернув плечом, сообщила Ева.  — Ритка сказала, что любовника мертвым нашли. Сто пудов, Майка его в усмерть затрахала. Бьется теперь в истерике, Вагнер она мой Рахманутый.
        Ирина поежилась и прошептала:
        — Бедная Майка, надо к ней ехать.
        — По коням!  — призвала Ева.  — Я на машине! Покажу вам полет шмеля!
        — Девочки, можно я собачку возьму с собой?  — жалобно пропищала Евдокия, раньше всех выбегая в прихожую.
        Девочки поспешили за ней, дружно глянули на собачку и мгновенно испепелили взглядами Евдокию.
        Она, втянув голову в плечи, насупилась и пояснила:
        — Мне деть ее некуда, а она на меня рассчитывает.
        — Майка тоже на тебя рассчитывает,  — назидательно рявкнула Ева.  — Все мы рассчитываем, а ты приправляешь нам это убожество!
        — Да пускай берет,  — вдруг сжалилась над младшей подругой Ирина.  — Забавный же пес.
        Евдокия добавила:
        — И очень послушный.
        — Ой, любим, мы, бабы, послушных,  — поразилась Ева и согласилась: — Ладно, бери.
        Глава 13
        По дороге в мотель не скучали: очень лирично выла собачка, и Ева, бесконечно углубляясь в круговерть мелочей, передавала подругам минутный разговор с Риткой-соседкой. Именно Рита сообщила о горе, постигшем многострадальную Майку. На разговор с ней ушло не больше минуты, на его пересказ — полтора часа. Именно столько понадобилось, чтобы добраться до злополучной придорожной гостиницы, названной «Стильным мотелем». В безвкусном названии явно прослеживается заскорузлая тоска русской души по заморским шику и роскоши, ну да бог с ней, с этой тоской — вернемся к нашим событиям.
        Из автомобиля Евдокия с Ириной вышли щедро напичканные новостями — благодаря Еве знали все: начиная от биографии самой Ритки-соседки (по иронии судьбы работавшей администратором в том же мотеле) и кончая разводом ее третьего мужа, который женился на худой балерине, отсудившей у него жирный кусок: дачу с машиной да мебельный гарнитур.
        И гарнитур, и дача с машиной, и балерина, и Риткин бессовестный муж, разумеется, к горю Майки отношения не имел, как и сама Ритка, но никого это не взволновало. Повесть Евы была выслушена предельно внимательно и воспринята положительно. Никаких отвлеченных вопросов (и это странно) ни у кого из подруг не возникло.
        Лишь переступая порог отеля, Евдокия учуяла отсутствие логики и осведомилась у Евы:
        — А откуда соседка узнала, что ты у Ирины?
        — И в самом деле, откуда она узнала?  — озадачилась Ева и бросилась на мобильный Ритке звонить.
        — Что ты делаешь?  — поразилась Ирина.  — Мы же в мотеле. Ритка работает здесь, сейчас у нее вживую и спросишь.
        — Ага, пока мы ее найдем, пока то, пока се… Была халва ждать,  — ответила Ева и, прижав трубку к уху, зажужжала словно пчела.
        Ирина безнадежно махнула рукой:
        — Неисправимая. И это культурная женщина, пианистка. Пойду Майку искать. Дося, оставь на улице пса,  — походя приказала она, оглянувшись на Евдокию.  — Что ты дрянь эту на руках все таскаешь. Того и гляди погонят отсюда тебя с заразой и правильно сделают.
        Евдокия послушно открыла дверь, выпустила собаку во двор и растерянно остановилась, выбирая к кому из подруг примкнуть. Она уже собралась увязаться за стремительно шагающей по коридору Ириной, но Ева перехватила ее.
        — Дуська, здесь что-то не так,  — прошипела она, цепко хватая подругу за руку.
        — Что не так?
        — Ритка не мне, а Ирке звонила.
        — Не может быть!
        Ева, сокрушенно качая лохматой своей головой, заключила:
        — В этой жизни все может быть. Ладно, пошли, я узнала: Майка пускает сопли в кулак в пятом номере.
        И, не давая времени на вопросы, она потащила растерянную Евдокию по коридору.
        Когда подруги вошли в номер, Майка рыдала уже на плече у Ирины и, несмотря на страшное горе, изумлялась в нескольких направлениях. Интересовали ее целых три вещи:
        — Как вы меня нашли? Откуда узнали? И зачем приперлись?
        Но едва Ева переступила порог, Майка вскочила и завизжала:
        — Увезите меня отсюда! Увезите немедленно!
        Подруги прыти такой не оценили — не за этим же ехали на край света, чтобы, не полюбовавшись на труп, отчалить обратно. Всем хотелось подробностей и, по-возможности, зрелищ.
        — Уехать всегда успеем,  — не снимая заготовленной скорби с лица, строго сказала Ева.  — Вводи в курс давай, что здесь произошло? Это маньяк?
        Майя растерялась:
        — С чего ты взяла?
        — Как — с чего? Ритка-администраторша доложила, что любовника твоего втихую прибили, так почему я думать должна, что маньяк здесь не при делах? Этот вопрос меня сильно касается! Сами судите,  — обратилась Ева к подругам,  — человечество одолела всеобщая импотенция, молодеющая на глазах. От этой беды мужичье подалось в «голубые». Тех, которые уцелели, отправили на войну. Бабам остались жалкие крохи, не годные ни туда, ни сюда, и теперь выясняется, что и эти остатки истребляет маньяк. Меня это очень волнует.
        — Да-да, меня это тоже волнует,  — согласилась Ирина.
        — И меня,  — пискнула Евдокия, старательно загоняя внутрь очень плохое предчувствие.
        — … Значит можно делать маньяку заказы,  — продолжила свою мысль Ева и против всех правил заржала: — У меня штук пять кандидатов найдется, не считая Дуськиного Боба. Непочатый край маньяку работы.
        — Маньяк здесь ни при чем, любовника не убили,  — шмыгая носом, сказала Майя.
        Ева застыла, Евдокия с Ириной — тоже.
        — Так он жив?!  — хором спросили они.
        — Нет, он умер, то есть, погиб,  — промямлила Майя и горько заплакала, виновато глядя на Ирину.
        — Ничего не пойму,  — призналась та.  — Руки, что ли, на себя наложил твой любовник?
        — А тебя это удивляет?  — спросила Ева.  — Как еще он мог поступить после ночи с занудой Майкой? С ней же тоска, с ней же не о чем поговорить. Нормальный человек не может всю ночь только трахаться.
        — Ночью можно и спать,  — резонно вставила Евдокия.
        Ева, покрутив у виска пальцем, сообщила со знанием дела:
        — Спать с любовницей неприлично.
        — Перестаньте,  — рассердилась Ирина и обратилась к Майе: — Ты можешь нам рассказать, что здесь стряслось?
        — Могу,  — отводя глаза, простонала та.
        — Тогда рассказывай!  — хором взвыли подруги.
        И Майя начала свой рассказ:
        — Сначала все было хорошо…
        — Пока трахались,  — вставила Ева.
        — А потом он странно себя повел,  — продолжила Майя,  — вернулся из душа, мы немного с ним поболтали и…
        — О чем?  — спросила Ирина.  — О чем вы болтали? Это может быть важно.
        Майя прикусила губу и нахмурилась:
        — Об этой, о, как ее, о политике.
        — А конкретней?
        — О дефлорации прав человека.
        Ева, смачно хлопнув себя по ляжкам, сей же миг восхитилась:
        — А у нее одно на уме! Шопен ты мой ненаглядный! Вспомнила бабка как девкой была! Тебе 35! Какая тут, блин, дефлорация? Откуда она у тебя взялась, Жопен ты мой, безразмерный?
        — А при чем здесь я?  — растерялась Майя.  — Мы о правах человека с ним говорили.
        — Дефлорация — это лишение девственности,  — пояснила Ирина.  — Он что, в этом ключе говорил о правах человека?
        — А что, очень образно!  — одобрила Ева.  — Хотела бы я взглянуть на любовника Майки. Толковый, чувствую, парень; такое сказать: дефлорация прав человека! Прям взяла бы его и рас-це-ло-вала!
        Евдокия удивленно спросила:
        — Ты любишь трупы?
        — Прекратите!  — возмутилась Ирина.  — Кого вы слушаете! Ясно же, что о декларации прав человека шла у них речь!
        — Да-да,  — подтвердила Майя,  — он о декларации мне говорил. Я его слушала, очень внимательно, а потом что-то ляпнула.
        — Что?  — спросила Ирина.
        Майя пожала плечами:
        — Уже не помню сама.
        — Что-нибудь умное наверняка,  — заржала Ева.  — Другого тебе не дано, Тоска ты наша, продукт Пуччини.
        — Сама ты доска!  — огрызнулась в ответ Майя.
        Ирина прикрикнула на подруг:
        — Хватит валять дурака! Особенно ты, Ева. Хихикать время нашла! Майка, а ты продолжай, что было дальше? Ты ляпнула и…
        — Он сник и спросил: «Ты хочешь спать?» Я удивилась: «Спать? В два часа ночи?» Он обрадовался и сказал: «Тогда я почитаю».
        Ева пришла в восторг:
        — Ну, что я вам говорила! Все было хорошо, пока «енто» делали, а как наступило время им о высоком потолковать, тут ему и облом. С Майкой-то не растолкуешь, образование у нее на нуле.
        — А ты, конечно, сразу биографию Моцарта ему рассказала бы,  — скептически заметила Ирина.
        — Почему, Моцарта?  — обиделась Ева.  — Я бы про Баха ему забабахала. Знаешь каким он развратником был! Любовник и глазом моргнуть не успел бы, как улетела бы ночь, Майка же тормоз. Она до сих пор верит, что город Гомель — это столица геев.
        Евдокия хихикнула, Ирина же разозлилась.
        — Ева, немедленно прекрати!  — закричала она.  — Откуда такой цинизм? У подруги горе, а ты измываешься! Лапочка, продолжай. Что было дальше?  — уже нежно обратилась она к Майе, отчего та попятилась и побледнела, но продолжила:
        — Он книжку достал, одел очки и начал читать.
        — Очки надевают,  — вставила Ева и спросила: — Какую?
        Майя растерялась:
        — Че — какую?
        — Какую книжку читал твой покойный хахаль? Сберегательную?
        — Разве это имеет значение?  — удивилась Ирина.
        — Имеет,  — заверила Ева.  — Должны же мы знать его уровень. Какую книжку читал он, лохудра, хоть здесь ты в курсе, надеюсь, Леонкавалло ты наш неожиданный!
        Майя закатила глаза и зашевелила губами, из чего всем стало ясно, что она напряженно думает.
        — Забыла книжку какую,  — призналась она.  — Знаю только, что связано с гомами.
        — Ну, что я вам говорила!  — обрадовалась Ева.  — Майку трахнул и про геев читал!
        — Да нет,  — рассердилась Майя и, вытирая слезы, горестно пояснила: — Фамилия у автора такая, связана с гомами. Вроде Голубой,  — принялась гадать она,  — или Пидарков, что ли? Может, Гомелев?  — бедняжка зашла в тупик.
        — Гумилев!  — воскликнула Евдокия.
        Майя отмахнулась:
        — Да нет, Гумилева я знаю, он муж Ахматовой.
        — Вы только посмотрите какой прогресс!  — поразилась Ева.  — Умнеет прям на глазах!
        — Девочки, это Гомер,  — упавшим голосом сообщила Ирина и пояснила: — Мой Зая, если что-то подобное с ним приключается, всегда Гомера читает, его «Илиаду».
        Ева съязвила:
        — Ага, или Зину, или Аду — что угодно, лишь бы не видеть тебя. Раз в год с ним чудо такое приключится под названием «секс», вот он и читает, чтобы ты ему кайф собою не поломала. Зая любит высокое, а у тебя метр с кепкой в прыжке.
        — Да как ты можешь…  — Ирина хотела ее пристыдить, но не успела.
        — Точно, Гомер!  — воскликнула Майя и зарыдала.  — Он Гомера долго читал, а потом сказал: «Пойду покурю». Вышел на улицу и не вернулся.
        Подруги растерянно переглянулись.
        — А может он рванул домой от тоски?  — предположила Ева.
        Майя прикрыла лицо руками и сообщила:
        — Он там, в карьере лежит. Точнее, уже не лежит. Его уже вытащили и увезли.
        — Куда?  — бледнея, спросила Ирина.
        Майя всхлипнула:
        — В морг. Умоляю, простите меня,  — вдруг завопила она.  — Я не знала, я не хотела!
        Все растерялись, а Ева расстроилась:
        — Жалость какая, увезли в морг Ромео. Мы что же, его не увидим, экс-любовника твоего?
        Евдокия тяжко вздохнула:
        — Только в гробу.
        Дальнейшее вызвало шок. Ирина ни с того ни с сего вдруг схватилась за голову и с воплем «о, боже!» выметнулась из номера.
        — Что это с ней?  — удивилась Ева.  — С ума что ли баба сошла?
        Евдокия все поняла. Окаменев, она и слова сказать не могла — на стул указала одним только взглядом.
        — Ну вы даете!  — опешила Ева и изумленно повела глазами в указанном направлении.
        И наткнулась на галстук, висящий на спинке стула.
        — Ну и что?  — спросила она.
        — Этот галстук в прошлом году Ирина купила Зае,  — прошептала Евдокия и, испуганно прыкрывая ладошкой рот, пояснила: — На выставке. Эксклюзив. Таких всего два на свете.
        Ева, напротив, свой рот распахнула и тупо посмотрела на Майю.
        — Там Зая лежит?  — так, с раскрытым ртом, и спросила она.  — Зая, что ли, в карьере?
        Майя поежилась и ответила:
        — Уже нет, уже не лежит. Он уже в морге.
        Наступило молчание.
        Длительное.
        Наконец нервы Майи не выдержали — она завопила:
        — Да! Что уставились на меня! Да! Это Иркин муж! Да, это Зиновий! Я трахалась с Заем!
        — Тогда я знаю от чего бедняга погиб,  — хлопнула себя по ляжкам Ева.
        Это было так неожиданно, что никто не удивился. И Майя и Евдокия лишь хором спросили:
        — От чего?
        — У него лопнул член! Ирка «Коньком» его накормила, и он ускакал к Майке. А Майка зарядила нашего импотента новой порцией «Конька», троекратной. Кто же выдержит дозу такую? Зая даже не жеребец, он всего лишь классический жеребчик, а вовсе не конь с огромными яйцами. Зая «Коньком» обглотался и с места в карьер. Сердце его не выдержало, вот он, начитавшись Гомера, замертво в карьер и упал. Вот и вся ваша коррида.
        Евдокия ужаснулась цинизму подруги:
        — Евка, что ты болтаешь? Человек уже умер. Неужели тебе Заю не жаль?
        — Заю?  — истерично заржала Ева.  — Заю! Ха-ха! С чего я Заю должна жалеть? Может и Майку еще пожалеть присоветуешь, Вагнер ты мой ненаглядный? Нет уж, дудки! Кого мне жаль, так это Ирину. Хотя,  — подумав, добавила она,  — Ирка поплачет с денек, а потом вздохнет с облегчением. Этот Зая подлюшный всю кровь ее выпил. Ирка похожа уже на скелет, тощая, что тот Лист, разумеется, Ференц.
        — Это да,  — промямлила Евдокия и с укором посмотрела на Майю: — Маюсик, как ты могла?
        Та покраснела и пожала плечами:
        — Сама не знаю, как получилось.
        — Вот именно!  — негодуя, воскликнула Ева.  — Как ты могла отбивать у лучшей подруги последнего импотента, коварная ты Сальери?!
        — Да не импотент он!  — взвизгнула Майя.  — Ты слышишь, сучка, Зая не импотент!
        Евдокия трезво рассудила:
        — Уже опять импотент, раз он в морге.
        — Нет, видели эту отраву! Я же еще и сучка,  — обиделась Ева.  — Дать бы тебе промеж твоих отмороженных глаз, чужих мужей совратительница!
        Она замахнулась, но Майя не дрогнула.
        — Дай мне! Дай!  — завизжала она.
        Евдокия, повиснув на руке у Евы, взмолилась:
        — Не трогай ее, Евусик, у нее же истерика.
        Словно по команде Майя в три ручья заревела, завыла в три горла и лихо завалилась на пол.
        — Я не виновата! Не виноватая я!  — вопила она, энергично катаясь по комнате.  — Он сам! Он совращал меня на каждом шагу!
        Евдокия испуганно смотрела на подругу и всхлипывала, не зная что предпринять, Ева же спокойно развила старую тему.
        — Нет, ну надо же,  — удивилась она,  — Зая не импотент оказался. Хуже даже. Ненасытной Майке корриду устраивал Зая. Дуська, эта выдра про корриду тебе рассказывала?
        Евдокия, хлюпая носом, кивнула:
        — Ага.
        — А про то, что он в любви каскадер и десантник, что на бабу идет, как на врага?
        — И про это тоже.
        — Ты и Ирке про это рассказывала?  — с изумлением обратилась Ева к Майе и прикрикнула: — Хватит орать!
        Майя послушалась и замолчала так же мгновенно, как и начала импровизацию бурной истерики.
        — Ирке я ничего не рассказывала,  — медленно поднимаясь с пола, простонала она.
        — Нет, это наглость!  — воскликнула Ева и констатировала: — Майка, ты сволочь! Ирка-то раньше других знать должна!
        Евдокия пришла в ужас:
        — Зачем это Ирке знать?
        — Ну вы дурные, Штраусы мои дорогие! Разве можно от Ирки радость такую скрывать? Ну надо же,  — опять восхитилась Ева,  — Зая не импотент! Он даже корриду устраивал!
        — Перед смертью,  — вставила Евдокия и залилась слезами.
        — Поплачь-поплачь,  — одобрила Ева.  — Это полезно. Нет, ну и Зая!  — еще раз восхитилась она.  — Между прочим, я всегда знала, что он помешан на сексе. Я подозревала, что он не импотент. Жаль умер наш половой гигант, а то и я бы попробовала, что там за коррида такая, блин, у него! Кстати, мысль у меня была… Дуська, ты помнишь Ирка все жаловалась?
        — Ирка все время жалуется, всего не упомнишь,  — заливаясь слезами, промямлила Евдокия.
        — Да я не про это,  — поморщилась Ева.  — Я про то, как Ирка на Заю из-за шампуня ругалась. Помнишь, она нам рассказывала: «С этими мужиками глаз да глаз. Мой прочитал на этикетке: „Шампунь, увеличивающий объем…“. Не успела я отвернуться, а он уже моим шампунем член свой моет»,  — плакалась Ирка. Ты слышала, Дуся, моет свой распутный член, значит хочет его увеличить. А зачем импотенту увеличивать член?  — спросила Ева и тут же дала дельный ответ: — Для этой подлой заразы!
        — Отстань от меня!  — взвизгнула Майя.  — Зачем ты эту пургу метешь?
        — Кша!  — осадила подругу Ева.  — Еще она голос тут подает! Рехнуться можно, раньше меня разведать успела где потенции залежи! И, главное, чего бы мне, дуре, еще тогда ни задуматься? Ведь явно на сексе помешан мужик. Слышь, Дуська, ты бы член свой шампунем мыть стала? Ой, кого я спрашиваю,  — спохватилась она.
        — Девочки, мы все сошли с ума,  — ужаснулась Евдокия.  — Почему мы тут сидим?
        — А что нам делать?  — опешила Ева.
        — Ирка где?!
        — Сто пудов Ирка в обмороке,  — захныкала Майя.
        Глава 14
        Майя оказалась права: Ирину приводили в чувство в кабинете директора. Когда узнали, что она жена в карьере погибшего, в мотеле поднялся переполох. Вызвали сразу всех: милицию, «скорую помощь» и даже пожарных.
        Впрочем, пожарных потом отменили: Ирина передумала мотель поджигать — она тривиально упала в обморок. Подруги, растолкав посторонних, ее окружили и принялись причитать:
        — Господи, что же делать?! Муж в морге, и жена, того и гляди,  — туда ж!
        Громче всех причитала виновница-Майя — она капала на Ирину слезами и оживила ее. Ирина пришла в себя, отпустила Майе пощечину и завопила:
        — Где этот гад?! Своими руками его убью!
        — Зая в морге,  — локонично заметила Ева.
        А директор мотеля хладнокровно добавил:
        — Вам не придется себя утруждать.
        Ева внимательно на него посмотрела и не удержалась от комментария.
        — Кто-то уже постарался, подруженька, за тебя,  — сказала она.
        Ирина воскликнула:
        — О, боже!
        И опять отключилась.
        Все вокруг нее снова засуетились, а директор мотеля, пристально глядя на Еву, настороженно спросил:
        — С чего вы взяли, что труп убили? Он просто вышел покурить и в темноте споткнулся.
        — Ага, и неудачно свергся в карьер,  — съязвила Ева.
        — Да, именно так и было. Я уже приказал, чтобы над карьером фонарь повесили.
        — Красный? Вашему заведению красное очень идет.
        — Обычный фонарь,  — с обидой ответил директор.  — Несчастные случаи нам не нужны.
        — Несчастные случаи? Все бы так, да голова у трупа дюже побита.
        — А вы пойдите попробуйте упасть в тот карьер… Кстати, а кто вы такие?  — запоздало спохватился директор.
        Ева компетентно ему сообщила:
        — Мы знакомые трупа, мы подруги его жены.
        — Кто-о?
        Евдокия решила, что пора и ей внести ясность.
        — Это жена,  — пропищала она, указывая на бесчувственную Ирину,  — а мы ее подруги. И хватит ее здесь нашатырным спиртом пытать. Того и гляди глаза пострадавшей пожжете. Прикажите-ка лучше ее отнести в нашу машину.
        — В мою машину,  — не без гордости уточнила Ева.
        — Как это — отнести? Мы вызвали «скорую»,  — возмутился директор.
        — Да пока ваша «скорая», бля, приедет, Ирка совсем завернется,  — гаркнула Ева, чем окончательно распалила директора.
        Он завопил:
        — Вы бескультурье и хулиганка! Что за «бля»?! Не смейте здесь выражаться!
        — Это вы бескультурье,  — с достоинством ответила Ева,  — всего лишь какой-то директор, а я-то как раз представитель культуры. У меня за плечами четыре конкурса и еще один на носу. Не сегодня завтра лауреата присвоят.
        Директор был поражен:
        — Вы представитель культуры? Да от вас только и слышно, что «бля»!
        Ева окинула его презрительным взглядом и заявила:
        — Советую уши почаще мыть. Не «бля», а «ля». Поняли? Ля-ля!  — пропела она.
        — Что за «ля-ля»?  — опешил директор.
        Ева фыркнула и ответом не удостоила, а Евдокия с гордостью пояснила:
        — Это нота одна из семи. Нота «ля», неужели не слышали? Евусик у нас музыкант. Играет на фортепианах, поэтому срочно Ирину в машину несите. Ей нельзя здесь находиться,  — согласно какой-то своей логике заключила Евдокия и, топнув ногой, приказала: — Немедленно!
        — Да, ей нечего делать в этом вертепе,  — подтвердила Ева.  — У вас здесь коррида, считай, в каждом номере, а у нее и без этого горя хватает.
        Как только речь зашла о вертепе, директор свел воедино всю информацию и счел за благо с подругами согласиться.
        — Да,  — сказал он,  — везите бедняжку домой.
        Ирину быстренько погрузили в автомобиль, уложив ее голову на колени соперницы. Ева уселась за руль, Евдокия пристроилась рядом, машина тронулась с места и вот тут-то раздался нечеловеческий крик:
        — А-ааа! Забыли Бродягу!
        Вопила, конечно же, Евдокия. Ева сказала:
        — Ну ты хуже Шаляпина!  — Сплюнула: — Тьфу!  — И резко затормозила.
        У Майки загорелись глаза.
        — Что за бродяга?  — спросила она, кокетливо подаваясь вперед и роняя на лицо несчастной Ирины свой впечатляющий бюст.
        — Боюсь расстроить тебя,  — ехидно ответила Ева,  — но этот кобель тебе не подойдет. Это всего лишь собака, убогий, паршивый пес. И убери свою нагло прущую плоть с лица полумертвой жертвы,  — приказала она и добавила: — Совесть надо иметь, в Ирке во всей около пуда, а у тебя за пазухой тонны! Ты задавишь ее, Кабалье!
        Когда речь заходила о Майкиных пышных формах, она молчать не могла — подруги сцепились. Евдокия не могла их оставить в таком состоянии и сидела, выбирая в их колкостях паузу, чтобы вставить туда свой тоненький голосок. Обмен «комплиментами» подзатянулся (сказалась нервозная обстановка)  — Евдокия задержалась в машине. Наконец, между «жирным жопеном» и «необхватным серенадом» Ева ее заметила и завопила:
        — Дуська! Ты еще здесь? А ну шпарь за псом! Эдак мы Ирку угробим!
        Евдокию сдуло с сиденья и понесло ее криком прямо во двор мотеля, но пса она там не нашла. Пока Ева и Майя старательно искали друг у дружки изъяны, Евдокия металась вокруг мотеля, взывая:
        — Бродяга! Бродяга!
        Этим она привлекла внимание сторожа. Он высунулся из окна своего домика и спросил:
        — Девушка, не ту ли дворнягу вы ищете, что упала в карьер?
        — Бродяга в карьере?  — заплакала Евдокия.  — Как он попал туда?
        — От любопытства, видать,  — сказал сторож и пояснил: — Я повизгивания услышал и хотел его вытащить, но уж больно пес запаршивел. От такого и заразу немудрено подцепить, я там его и оставил. Уж не знаю как доставать будете пса.
        Евдокия взмолилась:
        — А разве вы не поможете мне? Пожалуйста, я вам заплачу!
        — Ну, это другое дело,  — оживился сторож.  — Это мы враз, только деньги вперед.
        Он вышел из домика и, получив «гонорар», деловито зашагал в противоположную от мотеля сторону. Евдокия попыталась увязаться за ним, но сторож не разрешил:
        — Куда вам, идти далеко и грязи там выше колена; всю ночь, до утра шпарил дождь.
        — Дождь?!
        — А то! Дорогу так развезло, что не знаю сам как добраться. Эх, чертова глина!
        Евдокию словно током пробило:
        — Глина?!
        — А что же еще? Карьер-то глиняный. Добывают в нем глину для вашего городского завода в непосредственной близости от нашей гостиницы. Директор и взяток уже тьму раздал, а карьер все одно не закрывают. Вы не стойте здесь, девушка, в машину идите. Я собачку туда принесу, только прежде отмою. Она у вас знатнейше вывозилась: не поймешь что такое, ну чистый черт!
        С этими словами сторож и удалился, а Евдокия поковыляла к машине на ватных ногах.
        — Ну, где твой пес?  — увидев подругу, спросила Ева и, вздохнув с облегчением, возликовала: — Не нашла!
        Евдокия ответила:
        — Пес нашелся, он в карьер угодил. Сторож его достает, но дело не в этом. Майка, расскажи еще раз как это случилось? Зая с какого места в карьер попал? Он Гомера читал, а потом?
        — Сколько можно,  — проворчала Майя,  — мне уже надоело. Да, читал, да, пошел покурить.
        — Шел дождь,  — заметила Евдокия.  — Шел или не шел?  — строго спросила она.
        Майя рассерженно отмахнулась:
        — Отстань, че прилипла? Откуда я знаю. Я музыку слушала. И Зая про дождь ничего не знал, вот и пошел покурить.
        — Он мог покурить на балконе,  — вставила Ева.  — С чего это Заю вдруг понесло с кровати в карьер? Перед этим ему звонили?
        Евдокия подпрыгнула:
        — Да! Звонили ему? Припомни, он покурить после звонка пошел?
        — А что тут припоминать,  — промямлила Майя,  — звонили ему сто раз. Он в туалет уходил и там долго шептался, а уж с кем я не спрашивала, я не такая, чтобы допросы мужикам учи…
        Не давая подруге закончить, Евдокия схватилась за голову и закричала:
        — Мама моя дорогая!
        И тут же, заговорщически глянув на Еву, она прошептала:
        — Евусик, нам надо кое-что обсудить. Выйдем-ка из машины.
        — Что еще ты придумала?  — занервничала Ева, но все же вышла.
        — А я-я?  — вслед подругам обиженно протянула Майя.  — Секреты у вас от меня?
        — Отстань, зараза! Ирка на коленях твоих лежит, вот за ней и смотри, раз угробила бабу!  — гаркнула Ева и, опираясь на бампер машины, проворчала уже Евдокие:
        — Выкладывай быстро, что там у тебя. Ирка лежит, вон, без чувств, никак в себя не придет. Не дай бог, баба помрет, пока мы лясы тут точим.
        Евдокия ее успокоила:
        — Ирка спит, снотворным ее отрубили и сама она, думаю, еще раньше успокоительного напилась. Вот одно и легло на другое.
        — С чего ты взяла?
        — Давай-ка, Евусик, подальше-ка отойдем, чтобы Майка не слышала. Я такое сейчас тебе расскажу — упадешь и не встанешь!
        — Да-а!
        Своим сообщением Евдокия такое любопытство пробудила в подруге, что Ева сама ее потащила от автомобиля подальше.
        — Выкладывай,  — приказала она, стреляя глазами в сторону Майки,  — здесь нас никто не услышит.
        И Евдокия ей выложила:
        — Ирка грохнула Заю!
        — Знаю я-я,  — разочарованно протянула Ева.  — В усмерть уделали бедного мужика с Майкой на пару. Сексуальные террористки, «ля-ля»! Сначала одна «Коньком» Заю пичкала, потом — другая. Настоящие секс-убийцы.
        — Ага, и поэтому он, полумертвый, уполз покурить в карьер. Лежал себе в теплой постели под бочком у любовницы, Гомера читал, а потом вдруг вскочил и ни с того ни с сего почесал побарахтаться в глине. Ты хоть знаешь сколько шагать до того карьера?
        — Сколько?
        — Да ужас сколько, неближний свет. И еще по грязной дороге. Там машины колдобины так развезли — глина одна! К тому же, всю ночь шпарил дождик.
        — Точно!  — припомнила Ева.  — Не знаю как здесь, а в городе даже лил ливень.
        Евдокия, победоносно подбоченившись, гордо спросила:
        — Ну? И как теперь выглядит нарисованная Майкой картина? Какой дурак попрется к карьеру курить по грязной дороге без зонта под дождем?
        Ева с ней согласилась:
        — Да, здесь и не пахнет несчастным случаем.
        — Конечно не пахнет! Это же бред, не поддающийся нормальному сознанию. Заглотнуть такое может лишь наша милиция, которая во что угодно поверит, лишь бы увернуться от дела.
        — Да, похоже на правду. Ну и что из того?
        — Ирка маньячка!
        — С чего ты взяла?  — поразилась Ева.  — Разве бабы бывают маньяками?
        — Еще как бывают! Я больше тебе скажу: это Ирка с кровью балует.
        — Перестань, когда кровь появлялась, Ирка в Париже была. Я-то думала, ты умное скажешь, а ты все о глупостях.
        Евдокия обиделась:
        — Умное скажешь ты, а я говорю, как умею, но все же послушай. Во-первых, Ирка в Париже или совсем не была, или прилетела значительно раньше. Туфли в прихожей видела?
        Ева задумалась и спросила:
        — Какие туфли?
        — Все ясно, значит не видела. Вот сейчас отвезем Ирку домой и своими глазами посмотришь.
        — На что посмотрю?
        — На туфли в глине! В свежей глине!
        — Ну и что?
        — А то, что в Париже, думаю, глины-то нету!  — рявкнула Евдокия, чем озадачила Еву.
        — Да-а,  — пропела она,  — в Париже нет глины, и у нас в городе нет. Что же это выходит?
        — Что Ирка маньячка! Заю пришила она!
        — А знаешь, вполне возможно, что Ирка прихлопнула Заю,  — задумчиво согласилась Ева и мысль подруги продолжила: — Ирка сообразила, что Зая не импотент, и решила за ним последить. Якобы в командировку в Париж уметнулась, а сама осталась и…
        — Точно!  — подпрыгнула Евдокия.  — Точно! Когда мы с Леней домой возвращались, Ирка мне на мобильный звонила и про Майку разнюхивала, а когда я ляпнула, что Майка в мотеле, Ирка так взволновалась!
        Ева тоже разволновалась.
        — Нет, ну надо же, сходится все!  — закричала она.
        — Да тише ты!  — зажала ей рот Евдокия.
        — Сходится все,  — повторила Ева уже шепотком.  — Ирка метнулась в мотель, Зиновию звякнула на «мобилу», пригрозила разводом, тот наделал в штаны и вышел к ней на разборки. Потом она заманила его к карьеру, огрела тяжеленьким по башке и помчалась домой себе петлю намыливать.
        Евдокия одобрила ход мыслей подруги:
        — Точно! Кстати, а как ты к ней утром попала? Ты откуда узнала, что Ирка вернулась?
        — Она позвонила, и очень кстати. Я только что с Бобом твоим поругалась, сижу, горюю, в ужасе вся, а тут жилетка вдруг подвернулась.
        — Ха! Жилетка!  — воскликнула Евдокия и прошептала: — Ты видела какие сегодня у Ирки были глаза?
        — Какие?  — машинально переходя на шепот, спросила Ева.
        — Бешеные.
        — Да они у нее всегда такие, когда речь о Зае заходит. Хотя…  — Ева задумалась и согласилась: — Знаешь, Дуська, а ты права. Я к Ирке утром сегодня после ссоры с Бобом твоим прилетела, хотела поплакать, да какой там! Ирка меня позвала и давай сама убиваться, с суицидом комедь ломать. А глаза ее и мне не понравились. И вообще, она странная сегодня была. И, что всего удивительней, из Парижа прилетела и ни слова о нем. Какая баба не похвастала бы?
        — Никакая,  — подтвердила Евдокия.
        — А Ирка полный молчок.
        — Потому что в Париже она не была. Почему она из Парижа с мобилы своей звонила? Какой в этом резон? Почему бы не позвонить с телефона отеля?
        — И нервная, жуть,  — добавила Ева.  — Руки все время что-нибудь теребят.
        — Вот видишь, все говорит о том, что Ирка убийца,  — подытожила Евдокия и пропищала: — Ой, мамочка, страшно-то как!
        — А я-то все думаю, зачем это она про импотенцию так надрывается?
        — Зачем?
        — Ирка алиби себе зарабатывала, мол я не в курсах об измене, мой муж импотент,  — просветила подругу Ева и сама озадачилась: — Как же ей удалось так держаться? Вот артистка!  — восхитилась она.  — Вижу, в интригах Ирка гений! Чайковский! Но с чего ты взяла, что она маньяк?
        Евдокия резонно осведомилась:
        — А разве нормальная женщина сможет грохнуть собственного мужа? Да еще заранее хладнокровно спланировав все, а не в состоянии кратковременного аффекта.
        — Нормальная женщина только так поступать и должна,  — восхищенно воскликнула Ева.
        — Значит я ненормальная,  — обиделась Евдокия.  — Мне слабо Ленечку хладнокровно убить.
        — Хладнокровия нет и у Ирки. Во-первых, она в состоянии аффекта просто жила. И очень долго. Ирка, считай, зомби, нервов комок. Шутка ли сказать, рушится семейная жизнь. Она, дура, помешана на своем Зае, а он, урод, ей пошлейшим образом изменяет. Да еще с кем? С этой жирной свинье, с лучшей подругой, с Майкой! Как у мужиков на нее только встает?!  — горестно вопросила Ева и заговорщически прошептала: — Дуся, честно тебе признаюсь — я Ирку не осуждаю. Не удивлюсь, если она и Майку пришьет. За это я заранее Ирку прощаю.
        — А я осуждаю,  — отрезала Евдокия.  — А я не прощаю. Убивать людей отвратительно при любых обстоятельствах.
        — Хотела бы я увидеть тебя на Иркином месте.
        — Типун тебе на язык!
        — Да-да, типун мне на язык,  — испуганно согласилась Ева и пояснила с чувством вины: — Я имела ввиду, что еще не известно как ты повела бы себя на Иркином месте.
        — Я бы с Ленечкой развелась,  — решительно выпалила Евдокия.
        Ева с интересом посмотрела на подругу и загадочно пропела:
        — Да-а-а.
        — Именно! Уж убивать бы не стала,  — заверила Евдокия.
        — Ты так говоришь потому, что тебе не изменяли еще,  — снисходительно изрекла Ева и уточнила: — Или ты об этом не знаешь.
        — Что-о?
        — Ни про какого мужика нельзя с уверенностью сказать, что он не кобель. Скорее наоборот, с уверенностью можно сказать только одно: он кобель. Любой. Я ни одному мужику не верю, чтобы он мне ни говорил: ни одному слову. Даже если скажет: «Я в борделе, водку пью и с бабой лежу»,  — и этому не поверю. Мужики всегда лгут! Так уж они устроены.
        Евдокия не стала спорить. Эта тема не слишком ее волновала. В своем Ленечке она была уверена на все сто, а вот Ирина еще та загадка. И хотя разговор с Евой посеял в душе Евдокии сомнения, она все же призналась, рискуя попасть под обстрел насмешек:
        — Сегодня я случайно у Ирки ножик нашла.
        Однако Ева не стала язвить, она удивилась:
        — Да-а? И где?
        — В ванной, в белье. Длинный, охотничий, со стоком для крови.
        — А Зая наш, если он и охотник, то не до зверья, а до баб.
        — В том-то и дело,  — охнула Евдокия.  — Как думаешь, зачем Ирке в доме такой специальный нож?
        — И зачем его прятать в ванной?  — удивилась Ева и возразила: — Но из этого вовсе не следует, что Ирка маньячка. Может она этим ножом собиралась Заю изменщика грохнуть.
        — Почему же не грохнула?
        — Придумала поумней как расправиться с ним. Нож — слишком грубо, несчастный случай — вот это изящно. И Зае отомстила, и осталась вне подозрения. Надурила ментов.
        Евдокия кивнула:
        — Может и так, а может и по-другому. Короче, скажу все начистоту,  — решилась она.  — Нож этот я по телевизору видела. Помнишь, месяц назад сенсация с маньяком была?
        — Это когда его кто-то вспугнул, и он нож прямо в жертве оставил,  — вспомнила Ева.
        — Именно! Так вот у Ирины нож точно такой. Один к одному.
        — Ты хочешь сказать, что маньяк накупил одинаковых ножей и ими орудует?
        Евдокия пожала плечами:
        — Ничего удивительного в этом не вижу. Маньяки любят такие штучки. Зачастую они вообще склонны к театрализации. Убивая жертву, маньяки наслаждение получают не только от ее мучений, но и от того, что злодеяние обнаружится. Их все боятся. Им нравится властвовать над людьми. Таким образом маньяки доказывают свою исключительность.
        — К чему ты клонишь?  — скептически осведомилась Ева.
        Уязвленная скептицизмом подруги, Евдокия с жаром заговорила:
        — Если Ирина маньячка, тогда ясно откуда на клавишах кровь появляется. Ирке очень легко вымудрить дубликат ключей от твоей квартиры, а дальше все проще простого: заходи и капай на клавиши сколько душе угодно. Ты в ужасе, а она наслаждается страхом твоим.
        — Но зачем ей это?
        — У маньяков своя логика. Зая столько ей выпил крови, что крыша съехать у Ирки вполне могла. К тому же, с изменой Заи у нее появилась причина ненавидеть всех женщин. Если Майка, ее подруга, на Заю позарилась, то чего же тогда ей ждать от других?
        — Брр!  — содрогнулась Ева.  — А ко мне-то она привязалась с чего? Что я-то плохого ей сделала?
        — Много чего,  — рассудительно подытожила Евдокия.  — Ты красивая и охочая до мужиков. И они до тебя охочие. Ты бойкая, разбитная, любовников как перчатки меняешь, а Ирка с Заем своим совладать не смогла. За что же ей тебя обожать? Уже одним своим существованием ты оскорбляешь ее, безвольную и некрасивую.
        Ева снисходительно посмотрела на подругу и с опаской спросила:
        — А тебя я не оскорбляю?
        — Ну спасибо!  — обиделась Евдокия и бодро заверила: — Не оскорбляешь!
        — Почему?
        — У меня цели другие и очень счастливый брак. Да, я не красавица: узкие бедра, тонкие ноги, огромная грудь… Ох, лучше не будем о грустном.
        — Точно,  — согласилась с ней Ева,  — у меня-то все наоборот.
        — Но Ленечка выбрал меня, так что,  — Евдокия с усмешкой посмотрела на Еву и заключила: — Я прощаю, подружка, тебя. Живи.
        Ева ехидно в ответ улыбнулась:
        — Ну, спасибо. Хоть кто-то мне жить разрешил.
        Евдокия пожала плечами:
        — Разве дело во мне? Проси разрешения у нашей свихнувшейся Ирки.
        — Да нет. Чтобы Ирка свихнулась! Вот в это я не поверю ни в жисть!  — воскликнула Ева и деловито спросила: — Ладно, как мы с тобой, Дуська, поступим? Маньячка не маньячка, а Заю Ирка на полном серьезе пришила. Надеюсь, не будем подругу сдавать?
        — Нет, конечно, подождем пока она грохнет тебя,  — съязвила Евдокия, осознав бесплодность своих стараний.
        Глава 15
        Вечером Евдокия решала всего две проблемы, но какие!
        Куда деть собаку?
        Очень волновал ее этот вопрос, но еще больше ее беспокоило, как убедить Еву, что Ирина опасна.
        Собака, извлеченная сторожем из карьера и бог знает по какому разу отмытая, в Зимнем садике среди камней на траве возлежала и благоухала фиалками — сторож от щедрого вознаграждения ошалел и не пожалел дорогого шампуня. Но лучше собака не стала — шерсть ее так же неровно росла, где корой покрываясь, а где розовея проплешинами, зато морда у псины была благодушная.
        И очень сытая — Пенелопа обильно Бродягу кормила, ласково приговаривая:
        — Ой, прибьет хозяин тебя…
        Пес смысла речей не понимал и, млея от нежного голоса, благодарно подвизгивал. Пенелопу он полюбил. Конечно не так, как хозяйку. Евдокия была «его всем» — на нее он сильно рассчитывал.
        Она же страдала, с ужасом поджидая мужа с работы. В страдания из-за пса, вплетались страхи за Еву.
        — Позвоню-ка я ей,  — решила в конце концов Евдокия.  — Может удасться ее убедить.
        Ева сопротивлялась, высмеивая подругу на все лады.
        — Заю — да!  — твердила она.  — Грохнула Ирка Заю, и поделом ему, но меня-то ей грохать зачем? Только не вздумай опять убеждать, что Ирка маньячка.
        Евдокия все-таки убеждала, но новых доводов не было у нее, а старые почему-то Еву никак не устраивали. И крови, как назло, больше на клавишах не появлялось. Вот это как раз особенно настораживало Евдокию: Ирине сейчас не до крови, значит все сходится. Маньячка она!
        Но как доказать это Еве?
        Евдокия настойчиво продолжала увещевать подругу — та возражала. Разговор длился долго.
        Наконец Ева сказала:
        — Что-то я не пойму, Дуся, к чему ты клонишь. Хочешь Боба опять ко мне подослать? Что ж, я не против, пусть охраняет.
        — Точно!  — обрадовалась Евдокия.  — Пришлю к тебе Боба!
        — Думаешь, Боб согласится,  — усомнилась вдруг Ева.  — Он же обругал нас сегодня утром.
        — Если я попрошу, согласится. В крайнем случае буду икать. Боб испугается, что вернется болезнь, и сделает как прошу.
        — Хорошо вам, психам,  — позавидовала Ева.  — А тут хоть икай, хоть не икай… Ладно, скорей звони уже Бобу, а то я соскучилась.
        — Он тоже псих,  — напомнила Евдокия.
        — Может, это мне в нем и нравится. Звони!
        Уговаривать долго Бориса Евдокие на этот раз не пришлось. Поспешность, с которой брат согласился отправиться к Еве, Евдокию слегка уколола, но время было неподходящее для обид. Евдокия смирилась. А тут и муж вернулся с работы и с порога спросил:
        — Устроили пса?
        Короче, не до ревности было потом Евдокие — сначала она старательно плакала и икала, изображая истерику, а затем, когда истерика к ней пришла, она так же старательно слезы и «ики» скрывала — но было поздно. Ее трясло, лоб покрылся испариной…
        Заметив это, Лагутин мигом остыл и сдался.
        — Черт с ним, с этим паршивым псом. Пусть живет,  — рявкнул он и пошел за лекарствами.
        — Не надо уколов! Ик! Ик! Я не хочу… Ик! Ик! Мне нельзя сейчас… ик-ик… спать!  — завопила вслед ему Евдокия.
        — Но придется,  — сожалея, сказал Лагутин и успокоил жену: — Я совсем небольшую дозу введу.
        Сделав укол, он присел к Евдокие и нежно спросил:
        — Тебе лучше?
        — Ленечка, а бывают у психов такие болезни, когда человек видит во сне то, что потом происходит с другими?  — вместо ответа поинтересовалась она.
        Лагутин кивнул:
        — Да, наблюдалось. У шизофреников иногда открывается такой дар. Правда, он скоро проходит.
        — А ты говорил, что чудес не бывает,  — напомнила Евдокия.  — Дар предвидения разве не чудо?
        — Настоящий дар предвидения — чудо, но я не встречал его у больных. Я о другом говорил. У людей с чрезвычайно развитой логикой мозг во время ночной работы, порой, выдает удивительные решения. Их можно принять за предсказания, да так оно зачастую и есть, только выводы мозга основаны на реальных событиях и деталях. Это нечто вроде логической задачки, которую мозг решил, опираясь на мелочи, забытые самим человеком.
        Евдокия, пытаясь бороться с наползающим сном, спросила:
        — Ленечка, я сегодня была у Ирины и случайно увидела нож, который мне несколько раз до этого снился. Разве возможно такое?
        Лагутин подхватил жену на руки и, укладывая ее в кровать, прошептал:
        — Возможно. Это значит только одно: ты и раньше где-то нож этот видела, но забыла о нем. А мозг твой все помнит.
        — Но теперь-то я точно знаю, что по телевизору я видела нож не впервые. Он раньше мне снился во сне. Я держала его в руках.
        Леонид Павлович заверил супругу:
        — Тебе кажется.
        Евдокия с ним согласилась:
        — Возможно, но откуда Ирина узнала, что я обожаю клубнику?
        — Ты клубнику уже обожаешь?  — удивился Лагутин.
        Клубнику Евдокия с детства терпеть не могла, с тех пор, как у Бориса, объевшегося этой ягодой, вырезали аппендицит.
        — Нет,  — вздохнула она,  — но мне снился сон, в котором я незнакомому парню почему-то соврала, что обожаю клубнику. А сегодня Ирина, когда я отказалась придти на поминки, пообещала накормить нас клубникой. С чего Ирина взяла, что я обожаю клубнику? И как это связано с моим сном?
        Лагутин предположил:
        — Видимо, в этом сне сошлись те события, которые и раньше волновали тебя, но чем, ты ясно не осознала. Мозг же доработал все то, над чем ты когда-то думала, да забыла. Меня удивляет одно, зачем ты лгала Ирине? Слишком уж твоя выдумка с клубникой на защиту похожа. Зачем ты хотела сбить с толку Ирину? Ты в чем-то явно ее боишься.
        — Да-а,  — погружаясь в сон, ответила Евдокия,  — видимо я ей когда-то врала, что люблю клубнику, да и тут же об этом забыла. Видимо, я и раньше в чем-то ее подозревала, но не понимала того… А сегодня, когда она позвала меня на поминки…
        — Подожди, на какие поминки? На чьи?  — удивился Лагутин.
        Но поздно, Евдокия уже спала.
        Леонид Павлович в задумчивости вышел из спальни и уставился на Пенелопу:
        — Про какие поминки Даша мне говорила?
        Пенелопа, скорбно качая своей кривой головой, ответила:
        — У Ирины Латыниной муж этой ночью погиб, Зиновий Давыдыч.
        — Латынин погиб? Может, умер? Помнится, у него с печенью некоторые проблемы…
        Пенелопа упрямо ответила:
        — Сказано было — погиб.
        — Как погиб?
        — В какой-то карьер, вроде, упал.
        — В карьер?  — удивился Лагутин.  — Откуда в городе взяться карьеру? Может, в канаву?
        Пенелопа пожала плечами:
        — У Дуняши спросите, я не очень вникала; работы полно.
        И она принялась натирать в доме мебель — слава богу, мебели там хватало.
        Глава 16
        А Евдокия, уже сквозь путы Морфея, пыталась спросить у мудрого мужа как узнала Ирина про сон, который снится самой Евдокие уже много ночей. Ведь не случайно Ирина интересовалась сегодня нет ли на примете у Евдокии симпатичного молодого человека. И так странно при этом, так загадочно посмотрела. И обрисовала точный портрет того незнакомца, который является Евдокие во снах.
        Правда, Ева по-своему все объяснила. На вопрос Евдокии: «Разве это нормально: муж еще не остыл, а Ирина такими пустыми вещами интересуется»,  — Ева ответила:
        — А что тебя удивляет? Ирина из тех, кто стерпит все, что угодно, только не одиночество. Знакомиться сама она не умеет, вот про мужчину и спросила тебя. А что с тобой церемониться? Да, муж погиб, да, вроде как траур, но ты же подруга — авось поймешь. А то, что осудишь, Ирке плевать. Она эгоистка.
        — Но почему спросила меня?  — поразилась Евдокия.  — Почему не тебя?
        Ева фыркнула:
        — Потому, что знает: все мужики самой мне нужны. Я не склонна делиться.
        — Но она обрисовала точный портрет того незнакомца, которого я вижу в снах.
        — Ой, Дуська, ты меня рассмешила,  — грустно ответила Ева.  — Да все бабы видят в своих эротических снах точно таких незнакомцев. Когда ты описывала мне его, я сразу подумала: эталон. Кстати, у тебя память куриная. Может, это твое заблуждение, что ты не рассказывала Ирке про сны.
        — Нет, я помню,  — заверила Евдокия.  — Я точно ей не рассказывала. Она же в Париже была.
        — Как выяснилось, не была.
        — Но я-то так думала. И про клубнику я ей не говорила, а она с чего-то взяла, что я обожаю клубнику. И тот незнакомец тоже с чего-то взял. Они оба взяли…
        — Ой, Дуська, отстань!  — отмахнулась Ева.  — Даже я не могу эту глупость слушать.
        Но упрямая Евдокия пыталась убедить подругу в том, что здесь налицо загадка, нечто необъяснимое, опасное и даже грозное. Ева только смеялась.
        Наконец, исчерпав все свои доводы, Евдокия пожаловалась на плохое предчувствие, и Ева, испугавшись, спросила:
        — Хорошо, а от меня-то чего ты хочешь?
        — Чтобы ты признала Ирину маньячкой. Она убивает красивых женщин. Мы должны ее остановить,  — потребовала Евдокия.
        — Остановить? Но как?!
        — Не знаю,  — растерянно призналась Евдокия.  — Может, в милицию надо пойти или в прокуратуру…
        — Нас не догонят,  — пропела Ева.  — Нас не поймут. Или запрут в психушку, когда услышат этот твой бред, эти твои сплошные прогоны. Короче, Дуська, отстань от меня. Я знаю Ирку пять лет. Она не маньячка. Заю грохнуть она могла, он заслужил. И все. Остальное полная чушь. И, уж если начистоту говорить, то из нас четверых на роль маньяка больше всех подходишь именно ты.
        — Я?!  — ахнула Евдокия.
        — Да! Именно ты! Сама посуди: крыша у тебя регулярно едет, память хронически отшибает, многосерийные снятся сны… И про клубнику скажу. Мне ты тоже врала, что любишь клубнику. Спрашивается, зачем? И про нож ты придумала.
        — Нет!
        — Да, Дуся, да!  — твердо сказала Ева.  — Любишь ты сочинять. Я в Иркин шкафчик заглядывала, нет там никакого ножа.
        — Да, нож куда-то пропал,  — заплакала Евдокия.  — Когда мы к Ирке вернулись, я сразу проверила, в ванной ножа уже не было. И что из того?  — спросила она.
        — А вот что: отстань!  — рявкнула Ева.
        И Евдокия отстала, и теперь, уже засыпая, она снова об этом думала и боялась, точно не зная чего.
        «Странно, все очень странно,  — шептала она.  — Ленечка, ты меня слышишь?»
        Ей казалось, что она рассказывает мужу о загадочных событиях прошедшего дня, но это было не так. Евдокия уже спала: сначала мелькали знакомые образы — Майя, Ева, Ирина — а потом она провалилась в кромешную тьму, лекарство подействовало.
        Обычно после лекарства Евдокия снов не видела: опускалась в вакуум и выныривала с чугунной пустой головой. Но в этот раз сон приснился — как бывало и раньше, под утро.
        Глава 17
        Снова Евдокия на улице ночного города, опять босиком и в ночной рубашке, и в тех же кустах — и там же молодой человек. Увидев ее, он радостно закричал:
        — Давно не видались!
        — Да уж, так вышло,  — ответила она, не собираясь его посвящать в события своей жизни.
        Но молодой человек ее удивил, спросив:
        — Как отдохнули?
        «Это же сон»,  — вспомнила Евдокия и оживленно воскликнула:
        — Море теплое! Солнце яркое! И каждый день рядом муж! Просто фантастика!  — заключила она.
        Молодого человека ее признание совсем не обрадовало.
        — Вижу, сегодня вы прихватили собаку с собой,  — уныло констатировал он, явно желая сменить эту тему.
        Евдокия оглянулась и увидела пса. Он ковылял с виноватым видом и рассчитывал на нее.
        — Да,  — сказала она,  — это Бродяга, боится расстаться со мной. Я не заметила как он увязался. Только, пожалуйста, не говорите, что он ужасный,  — испуганно попросила Евдокия.
        Молодой человек удивился:
        — Ужасный?
        — Ну да, все так говорят.
        — Неправда, симпатичный и добрый пес, приветливо машет мне хвостиком.
        — Симпатичный? Вы так действительно думаете?  — опешила Евдокия.
        — А разве здесь надо думать? Я просто вижу.
        — Ах, вот оно что!  — прозрела она.  — Конечно, ночь на дворе, темно, а я-то и в самом деле поверила, что пес вам понравился.
        Молодой человек рассердился:
        — И правильно вы поверили. Я никогда не лгу.
        Она пояснила:
        — Вы не лжете, вы ошибаетесь.
        — Ошибаюсь?
        — Да, вам только кажется, что пес симпатичный, а на самом деле он старый и очень облезлый.
        Молодой человек поразился:
        — Вы таким его видите?
        Евдокия вздохнула:
        — Не я, все остальные, а мне он друг. Друзей не по внешности выбирают.
        — Зачем же вы смотрите на своего друга чужими глазами?  — удивился молодой человек.  — Смотрите своими.
        — Своими я и смотрю.
        — И что видите?
        — Вижу его одиночество, доброе сердце и желание мне служить.
        Незнакомец опять рассердился:
        — Тогда и не уговаривайте меня разлюбить этого пса.
        — А вы его уже любите?  — обрадовалась Евдокия.
        — А что мне остается делать, когда он так приветливо машет хвостом.
        — Значит вы любите всех, кто вам приветливо машет хвостом,  — разочарованно заключила она.
        — А почему бы и нет? Всех, без исключения,  — заверил молодой человек и спросил: — А по-вашему я должен любить тех, кто меня обижает? Вы-то за что полюбили этого пса?
        — За то, что пес явно во мне нуждается,  — со вздохом призналась ему Евдокия,  — но я, дело другое. Кто там вертит хвостом, я не смотрю, я не мужчина. Это мужчины любят тех, кто вертит хвостом.
        Незнакомец нахурился и уточнил:
        — Я сказал: машет. Не вертит.
        — Какая разница, суть-то одна. Начни я сейчас перед вами хвостом махать, вы и меня полюбите.
        — Не полюблю.
        Евдокия обиделась:
        — Это несправедливо. Вы сказали, что любите всех без исключения, кто перед вами вертит хвостом. Почему же я выпадаю из вашего правила?
        — Потому, что вы женщина. И вообще, я не так сказал. Вы все переврали.
        — Нет-нет, вы сказали, что полюбите всех без исключения. Без исключения, значит без исключения. Ничего я не переврала. Не выкручивайтесь, пожалуйста, и сейчас же признавайтесь, почему вы меня полюбить не хотите?  — спросила она, наступая.
        Молодой человек попятился и воскликнул:
        — Я имел ввиду совсем другую любовь!
        — Какую?
        — К животным!
        Евдокия саркастически рассмеялась:
        — Так вы зоофил!
        — Вы издеваетесь?  — спросил незнакомец.  — Очевидно же, о чем идет речь.
        — О чем?
        — О любви вообще: к людям, к природе, к миру.
        — Вранье!
        Молодой человек презрительно заявил:
        — Я никогда не вру!
        Евдокия подперла руками свои худые бока и тоже презрительно заявила:
        — А я знаю почему вы не хотите меня полюбить!
        Незнакомец оторопел:
        — Почему?
        — Потому, что у меня задницы нет и слишком большие груди!
        Он рассмеялся:
        — Глупости! Задница… Простите, попа у вас есть и груди ваши мне нравятся, и все осталь…
        Евдокия его перебила:
        — В чем же дело тогда? Только не врите!  — прикрикнула она.
        — Я никогда не вру!  — психанул незнакомец.  — И вообще, почему вы ко мне пристали?
        — Потому, что мне очень обидно!
        — Но дело не в вас! То есть, не только в вас, но и во всех женщинах. Я их не люблю!
        Она отшатнулась:
        — Вы нас не любите?
        Он смутился:
        — То есть, не то чтобы совсем не люблю, просто стараюсь быть равнодушным.
        — Зачем?
        — Это личное. Я не могу вам ответить, но очень прошу не принимать на свой счет. Вы прелестны.
        — Тогда сейчас же полюбите меня!  — прикрикнула Евдокия.
        Заметив в его глазах пылкий протест, она быстро сменила тактику и взмолилась:
        — Пожалуйста, хоть чуть-чуть объясните, почему не хотите меня полюбить, хоть вот столечко, самую малость.
        Евдокия сложила пальцы щепоткой, показывая как мало просит она, но молодой человек был непреклонен:
        — Не могу.
        И Евдокия заплакала. Пес испугался и громко завыл.
        — Что вы делаете со мной!  — воззвал к ней незнакомец.  — Вы же мучаете меня!
        — А вы меня,  — пропищала в ответ Евдокия.
        И незнакомец решился:
        — Хорошо, я скажу, только это секрет.
        — Он останется в нашем сне,  — поспешно заверила Евдокия, прекращая реветь.
        — Дело в том, что я болен,  — признался молодой человек.  — Я не такой как все.
        — А какой вы?
        — Впечатлительный.
        — Как интересно!  — обрадовалась Евдокия.  — И я точно такая!
        — Какая?  — ревниво осведомился он.
        — И впечатлительная! И больная!
        Он удивился:
        — Вы тоже больны? Но чем?
        — Очень нервной болезнью!  — с гордостью сообщила она, несмотря на то, что всю жизнь этой болезни стыдилась.
        Незнакомец сочувственно закивал:
        — Да-да-да, вот и у меня такая же штука. Не знаю, что именно вас беспокоит, но у меня из-за недуга вся жизнь наперекосяк. Даже теперь и не знаю, мужчина я или нет. Или что-то другое, незнамо что.
        Евдокия призналась:
        — Я тоже в связи с болезнью своей не каждый день женщиной себя ощущаю. Поэтому очень хорошо понимаю вас.
        Молодой человек с задумчивой благодарностью на нее посмотрел и решился:
        — Так и быть, раз мы друзья по несчастью, вам я, пожалуй, скажу.
        — Буду вам благодарна,  — сгорая от любопытства, пискнула Евдокия.
        — Понимаете, мне влюбляться нельзя,  — выпалил он.
        Она своим ушам не поверила и растерянно переспросила:
        — Влюбляться нельзя?
        — Да!  — воскликнул он, трагическим жестом прижимая к груди ладони.
        — Почему?
        — Любовь меня убивает!
        — Всех убивает любовь,  — философски заметила Евдокия.  — Когда я мужа своего долго не вижу, то, кажется, медленно умирать начинаю.
        — Вам только кажется, а я — в самом деле. И вовсе не медленно, а очень быстро,  — посетовал молодой человек.  — Мгновенно.
        Она прониклась сочувствием:
        — Ужас какой! И как это происходит?
        — Всегда одинаково: внизу живота появляется шар, раскаленный и очень тяжелый. Этот шар поднимается к сердцу, все выжигая, потом — к лицу. Я бледнею, на лоб ложится испарина, ноги слабеют, шумит в ушах, темные пятна кружат перед глазами, к горлу подкатывает тошнота… Меня начинает рвать, сильно, жестоко, просто нутро выворачивает. Сознание уплывает и все.
        — Как это — все?  — содрогнулась Евдокия.  — Вы что же потом, умираете?
        Незнакомец пожал плечами:
        — Не знаю, не пробовал. Такое со мной было один только раз. Едва я почувствовал, что влюбился, посмотрел на нее и…
        — Что «и»?  — бледнея и чувствуя в горле ком, прошептала струхнувшая Евдокия.
        — И началось,  — пояснил молодой человек.
        — Что началось?
        — Все, о чем я вам рассказал. Мне тогда повезло, что я чувств лишился, и любовь не разрослась. В противном случае я бы умер.
        Евдокия схватилась за голову:
        — Не-ве-ро-ят-но!
        — Именно так,  — согласился с ней молодой человек.  — Мой врач меня долго лечил и строго-настрого наказал ни в коем случае не влюбляться.
        — И получается?  — поинтересовалась Евдокия.
        Он кивнул:
        — Пока да.
        Она удивилась:
        — Как же это у вас получается? Куда вы деваете эти, как их…
        — Гормоны?
        — Ну да, вы же мужчина. Надеюсь, вы не голубой?  — спохватилась она.
        Молодой человек ее успокоил:
        — Нет-нет.
        Евдокия махнула рукой:
        — Впрочем, какая мне разница.
        Он согласился:
        — Вам-то, увы, никакой, а мне трудновато приходится. Но я выкручиваюсь.
        — Можно спросить, как?
        — Стараюсь общаться лишь с теми, которые мне мало нравятся, стараюсь на жизнь смотреть легкомысленно, стараюсь в душевные отношения с женщинами не вступать. И всякий раз напрягаюсь, когда внизу живота тяжелеет. Словно молнием пронзает меня: «Это шар!» Тогда я от этой женщины просто бегу, сломя голову.
        Молодой человек настороженно взглянул на Евдокию и спросил:
        — Теперь-то вы, надеюсь, понимаете, почему я женщин боюсь?
        — Теперь я не понимаю, почему вы со мной встречаетесь,  — удивилась она и, желая прекратить этот, тягостный уже для нее разговор, воскликнула: — Кстати, я давно хочу вас спросить.
        — Спрашивайте, если кстати.
        — Вы скажете правду?
        Незнакомец напомнил:
        — Я никогда не лгу.
        — Допустим.
        — Где ваш вопрос?
        Евдокия спросила:
        — Почему мы так часто с вами встречаемся?
        Молодой человек усмехнулся:
        — Вас это удивляет?
        — Конечно,  — рассердилась Евдокия.  — Мне уже надоело. Какой-то многосерийный сон.
        — Но я не виноват,  — ответил ей незнакомец.  — Вы сами свидание мне назначаете. По-вашему, я должен не приходить? Это невежливо будет.
        — Я вам свидание назначаю?  — не поверила Евдокия.  — Как возможно такое?
        — Я, по-вашему, лгу?
        Она растерялась:
        — Не знаю.
        Молодой человек рассердился:
        — Я вообще лгать не могу. И в этом моя болезнь заключается. Вот спросите сейчас у меня что-нибудь. Спросите.
        И Евдокия неожиданно для себя спросила:
        — Откуда вы знаете мою подругу Ирину?
        Он удивился:
        — Ирину? Какую Ирину?
        — Журналистку, Ирину Латынину.
        — А-а, подругу Евочки Князевой,  — рассмеялся молодой человек.  — Почему вас это интересует?
        — Сами просили вопрос задать, вот я и задала,  — скрывая свое удивление, ответила Евдокия.
        Незнакомец вдруг перестал улыбаться и раздраженно воскликнул:
        — Пожалуйста, уберите подальше этот ужасный ваш нож!
        — Какой нож?
        — Вы нарочно меня им злите? Почему обязательно надо на свидание являться с ножом?
        Евдокия хотела его высмеять, но, покрываясь испариной, обнаружила в своей руке нож — точь в точь такой же, какой она видела у Ирины.
        — И это происходит с вами постоянно,  — напомнил молодой человек.  — Если так и дальше пойдет, знайте, я больше не приду.
        — Простите,  — прошептала она.  — Я сама понять не могу как этот нож ко мне попадает. Вы опять уйдете?  — испугалась она.
        — Конечно уйду.
        Молодой человек сделал вид, что уходит, но Евдокия взмолилась:
        — Останьтесь, пожалуйста!
        Он насторожился:
        — Зачем?
        — Я хотела вас только спросить, это вы про клубнику Ирине моей проболтались?
        — Что-о?!
        — Нет, не это! Что-то другое…
        Молодой человек посоветовал:
        — Вспоминайте быстрее, а то я проснусь.
        — Я стараюсь, очень стараюсь,  — усердно напрягая извилины, промямлила Евдокия и ее осенило: — О! Наконец-то! Помните, в первую нашу встречу вы мне признались, что знаете кто маньяк?
        Молодой человек смутился:
        — Да, я это вам говорил, только не надо об этом. Это страшная тайна.
        — Откройте ее, пожалуйста!  — взмолилась она.
        — Нет, не могу.
        Евдокия пошла на хитрость:
        — Но это же сон. Я же вам снюсь, так почему вы боитесь правду сказать?
        — Я не боюсь, я не хочу.
        — Но почему?
        Молодой человек сделал паузу, подчеркивающую важность момента, и с пафосом сообщил:
        — Потому, что правда моя прозвучит как предательство!
        — Предательство? О каком предательстве вы говорите, когда гибнут красивые девушки?  — возмущенно воскликнула Евдокия.
        — Я говорю о предательстве друга,  — с достоинством ответил молодой человек.  — Если я скажу вам, кто на самом деле маньяк, мой друг…
        В ужасе он схватился за голову и закричал:
        — Нет-нет! Не просите!
        Евдокия мгновенно с ним согласилась:
        — Хорошо. Не надо мне говорить, кто маньяк. Скажите только одно: кто ваш друг?
        — Хитрая вы,  — усмехнулся мужчина.
        — Если бы вы знали, как мне правда важна, то сразу же все рассказали бы!  — заливаясь слезами, воскликнула Евдокия.
        Незнакомец нахмурился, призадумался и… неожиданно согласился:
        — Хорошо, я скажу…
        И Евдокия проснулась.
        Глава 18
        Пенелопа разбудила Евдокию.
        — Дуняша, пора вставать,  — нежно прошептала она.  — Леонид Павлович приказал, чтобы ты не спала позже, чем до одиннадцати.
        — А сейчас сколько?
        — Уже двенадцать,  — горестно морща кривое лицо ответила Пенелопа и сообщила: — Тут страшное что-то творилось. Я даже рада, что ты спала.
        Евдокия подпрыгнула на кровати:
        — Был сканадал?
        Пенелопа кивнула:
        — Был скандал. Еле отбилась. Леонид Павлович сильно ругался. Он недоволен.
        — Бродягой?
        — Да, я закрыла его в чулане, но пес как-то выбрался и самовольно залез в твой садик.
        — И поломал цветы?  — ужаснулась Евдокия.
        — Нет, но вывозился в земле, как чума, а потом придремал на диване в гостиной.
        Заметив испуг на лице любимицы, Пенелопа поспешно добавила:
        — Но я уже все почистила и помыла. И Леонида Павловича утихомирила. Он спокойный на службу пошел.
        Евдокия облегченно вздохнула:
        — Спасибо тебе, дорогая моя.
        Но Пенелопа на благодарность не обратила внимания, Пенелопа уже сердилась.
        — И знаешь что, Дуняша,  — раздраженно сказала она,  — из-за этого пса я теперь останусь у вас: его рано утром и поздно вечером надо выгуливать. Вы долго спите, он столько не может терпеть. Удивительно просто, что сегодня он не наделал. Так что, я остаюсь,  — подытожила Пенелопа.
        — Ура! Давно бы так!  — обрадовалась Евдкия и нежно посетовала: — Что за упрямство каждый день мотаться домой на другой конец города, когда у нас столько комнат пустует.
        Пенелопа не согласилась:
        — Человек должен свой дом иметь.
        — Дом у тебя не отнимают, а я теперь счастлива, что ты всегда под рукой. С тобой мне уютней.
        — Не радуйся,  — усмехнулась Пенелопа,  — я не перехожу к вам жить. Просто остаюсь из-за Бродяги. И еще забыла сказать, Ева звонила. Я не стала тебя будить. Она просила связаться с ней сразу же, как только проснешься.
        Протянув телефон, Пенелопа с достоинством удалилась, сердито обронив на ходу:
        — Завтрак уже на столе.
        Евдокия торопливо набрала номер подруги и, ежась от страха, вместо приветствия выпалила:
        — Ну как?!
        Ева с восторгом ей сообщила:
        — Боб потрясный мужик!
        — Зачем это мне? Я о другом,  — разгневалась Евдокия.  — На клавишах кровь этой ночью была?
        — Не было.
        — Так я и знала! А Ирка где?
        — За этим я тебе и звонила,  — затараторила Ева.  — Ирка осталась совсем одна, а Заю надо похоронить.
        Евдокия пришла в ужас:
        — Ты предлагаешь мне этим заняться?
        — Не тебе, а нам, ее подругам: то есть, мне и тебе. Майку Ирка видеть не хочет, так что сию же минуту дуй быстро ко мне. И не вздумай снова пса своего притащить, если только не хочешь, чтобы я это чудо природы прибила,  — полушутливо пригрозила Ева.
        — Нет-нет,  — заверила Евдокия,  — я же с ума не сошла. Клянусь, дома его оставлю.
        Наспех позавтракав, она чмокнула в щеку ворчащую Пенелопу и собралась покинуть квартиру, но вдруг (не глазами, не рассудком — спиной) «увидела» чей-то страдальческий взгляд. Обернулась — Бродяга. С виноватым укором он смотрел на нее и как-то слишком по-человечески морщился и вздыхал.
        «Я так ждал, когда ты проснешься, я страхов больших натерпелся пока мне объясняли, что диван не для бездомных собак, а теперь ты уходишь? Что же будет со мной? Я так на тебя рассчитывал!» — прочитала в грустных собачьих глазах Евдокия и потонула в чувстве вины.
        — Ну что ты, Бродяга,  — прошептала она,  — как ты мог обо мне такое подумать? Конечно же я не оставлю тебя. Друзей я не предаю. Прыгай быстро в мои руки, пока Пенелопа не видит.
        Пес тревожно повел ушами, как бы не веря в свое счастье, воровато оглянулся на кухню, где колдовала над ужином Пенелопа и одним прыжком занял место, которое было по праву его — в тайниках своей песьей души он нагло приватизировал теплые женские руки. Уткнувшись носом в грудь Евдокии, он почти замурлыкал, хоть был и не кот.
        Ева остолбенела, когда увидела на пороге своей квартиры неразлучную парочку: Евдокию и пса.
        — Ты же клялась,  — возмутилась она.  — Ты же мне обещала!
        Евдокия виновато вздохнула:
        — Но выполнить не смогла. Леня утром его наказал. Он теперь такой уничтоженный…
        — И потому ты решила уничтожить меня!  — рявкнула Ева.  — За что ты меня наказываешь?
        Евдокия напустила слезы в глаза и скорбно пожала плечами. Ева, сжалившись над подругой, махнула рукой и приказала:
        — Проходите! Черт с вами, уродами!
        — Евусик, пойми,  — по-лисьи скользнув в прихожую, бросилась оправдываться Евдокия, но Ева ее перебила:
        — Знаю-знаю, он на тебя рассчитывает. Латынина, кстати, тоже. Тут Заю надо в последний путь проводить, а она с псом приперлась. Ты и к Ирке с ним что ли пожалуешь?
        — Я Бродягу в подъезде оставлю.
        — Где хочешь, только не у меня,  — опять рассердилась Ева и, вспомнив приятное, живо затараторила: — Мне есть что тебе сказать. Майка звонила, хвастала шубой облезлой и помощь свою предлагала. Ох, и дура она! Я ей: «Совсем что ли с ума сошла? Заю до гибели довела, да еще хочешь полюбоваться как он, твой сексспецназ-тореодор, в дубовом гробу смотрится». И знаешь, что Майка ответила?
        — Что?
        — «Неужели гроб будет дубовый?» — спросила она. Вот и вся ее нравственность. Дуська, послушай меня, Майка зверь, а не баба. Иркину жизнь разрушила, но интересует ее в первую очередь гроб!
        — А гроб действительно будет дубовым?  — пристраивая пса на коврик, спокойно поинтересовалась Евдокия.
        — Да, гроб дубовый,  — ответила Ева и завопила: — Куда ты заразу примащиваешь здесь у меня! Мы же сейчас уезжаем!
        Пес с радостью вернулся на руки Евдокии, Ева вытолкала их за порог и, закрывая дверь на все замки, сообщила:
        — Ну-у, началось!
        Хотя на самом деле ничего и не начиналось — напротив, для Зиновия Давыдовича даже кончалось.
        Похоронили его в тот же день. В доме Латыниных на поминки собралась толпа народу: друзья и сослуживцы покойного, подруги и сотрудники Ирины.
        Все они, натыкаясь на пса, шарахались со словами: «Ужас какой!»
        Но Евдокия упрямо не расстовалась с Бродягой. Точнее, ее ни на секунду не отпускали его глаза. «Смотри, не бросай меня, я на тебя рассчитываю»,  — говорили они.
        И Евдокия пса не бросала. Не забыла о нем она и тогда, когда началась трапеза и все принялись поминать покойного.
        — Слышь, Евусик, а что это за парень вокруг нашей Ирины сегодня крутится?  — спросила Евдокия, отправляя украдкой куриную ногу под стол.
        Бродяга, хватая щедрое угощение, успел благодарно лизнуть хозяйскую руку.
        — Ишь как, зараза, урчит, наш он Пуччини, того и гляди обосрется,  — ядовито заметила Ева и, сунув под скатерть голову, приказала Бродяге: — Смотри не обхезайся здесь, обжора, и Заю нашего памяни.
        Лишь после этой сентенции она ответила на вопрос:
        — Рядом с Иркой Мишка Казьмин, новый приятель Заи. Мишка часто в их дом захаживал.
        — А кто он?
        — Предприниматель без образования и юридического лица, но деньжата водятся. И немалые. Этот сморчок давно вокруг Ирки вьется. Видишь как радостно Заю хоронит.
        — Да, он негрустный.
        — Еще бы, гроб дубовый он оплатил. И поминки взял на себя. Ох, и что он только в нашей Ирке нашел?  — с какой-то неясной скорбью подивилась вдруг Ева.  — Мишка младше ее лет на десять!
        — Да ты что!  — не поверила Евдокия.  — А выглядит как Иркин ровестник.
        — Можно подумать твой Боб не выглядит старше меня,  — ревниво заметила Ева.
        — При чем здесь мой Боб?
        — А при том, что Мишка на Ирке мечтает жениться. Еще несколько дней назад Ирка его и в упор не видела, а теперь глянь как томно зыркает на него.
        — Может, у них был роман?
        — Пока еще нет, но, бьюсь об заклад, сегодня Мишка ее оприходует. И не осуждаю. Горе у бабы, надо ее утешать.
        Евдокия испуганно прошептала:
        — Да ты что, У Ирки же траур.
        — Вот и будут они медленно и печально кроватью скрипеть,  — заржала Ева и, спохватившись, добавила: — Господи, прости меня дуру, прости.
        — Это нервное,  — пояснила она недоуменным гостям и шепнула на ухо Евдокие: — Сейчас сами напьются и запоют. Или хуже, в пляс пойдут чего доброго. И правильно сделают. Ирке кажется только, что смерть Заи — горе, а на самом деле сплошной это праздник. День независимости. Освобождение от рабских оков самым коротким образом.
        — Что-то я не пойму,  — растерялась Евдокия,  — что с тобой происходит?
        — А что со мной происходит?  — опешила Ева.  — После ночи с Бобом я в полном порядке.
        — Да я тебе столько фактов собрала, и ты вчера согласилась, что Заю Ирка сама и убила, а теперь…
        Ева отрезала:
        — А теперь я уверена, что это не так. Ирина абсолютно чиста.
        — С чего это вдруг?
        — Я в редакцию утром звонила насчет похорон, и главный редактор очень Латынину нашу хвалил за собранный материал. Говорил, что усердная и талантливая. Понятно тебе? Ирина была в Париже.
        — А туфли? А глина на них откуда взялась?
        Ева пожала плечами:
        — Не знаю.
        Евдокия хотела пылко ей возразить, но случилось событие, пред которым все на стозадний план отошло: на пороге выросла Майя!
        Глава 19
        На пороге выросла Майя, и все ахнули. А Ева шепнула на ухо Евдокие:
        — Мессалина явилась. Рискнула. Что сейчас будет! Или пан, или попал.
        — А по-моему сейчас будет ласковый хай,  — ответила Евдокия и почти не ошиблась.
        Майя скривила лицо и прорыдала:
        — Ирочка, миленькая, прости меня, если можешь. Если хочешь, грохни меня, но я не смогла, не усидела одна. Такая тоска-а-а!  — надрыно завыла она.  — С ума сойти можно!
        И Ирина, заливаясь слезами, обняла подругу предательницу и простонала:
        — Да чего уж там, не держу на тебя зла-а.
        И с тех пор уже Майю она от себя не отпускала: по левую руку ее посадила — по правую Миша Казьмин сидел и сверлил разлучницу презрительным взглядом.
        А Майя, виною омытая, кротко себя вела, но Евдокия в кротости этой затаенную обиду почуяла и угрозу. Угрозу непонятно кому. И обиду непонятно с чего.
        — Майка не просто пришла, что-то затеяла,  — шепнула она Еве.
        Та лишь зло прошипела:
        — Убила бы тварь.
        Евдокия изумилась:
        — А ты здесь причем? Это Ирина должна ее убивать.
        — А Ирка уже и не смотрит на нас, целуется, блин, с вражиной. Вот она, благодарность. Оказывается, для того, чтобы тебя любили, нужно гадким все время быть, а потом вдруг осчастливить одним хорошим поступком. Рецепт до безобразия прост. А Майка на сложности и не способна,  — заключила Ева и удивилась: — Дуська, а где твой пес? Под столом его нету.
        Евдокия полезла под стол и собаки не обнаружила.
        — Надо срочно его искать,  — шепнула она подруге,  — пока Бродяга дел здесь не натворил.
        Ева злорадно пропела:
        — Да-аа, «собакевич» знатно покушал, ты постаралась. Теперь у него найдется что оставить на Иркиных коврах и диванах.
        Подхлестнутая этой фразой Евдокия поспешила на поиски пса и тут же его нашла. Бродяга скромно дремал в прихожей, зажав меж передних лап белый конверт: игрушку себе приготовил, да сморенный сном, поиграть не успел — на коврик с обувью завалился, придавленный вкусным обедом.
        Евдокия одной фразой охарактеризовала состояние пса:
        — Вот оно, непереваримое счастье пришло,  — и извлекла из облезлых лап белый конверт.
        Это было письмо Ирине Латыниной посланное на адрес редакции. Похоже, что анонимное.
        Секунд пять Евдокия боролась с собой, а потом письмо прочитала. В нем сообщалось, что Латынин Зиновий Давыдович намеревается провести эту ночь в мотеле с Багрянцевой Майей. И подпись: доброжелатель. И дата внизу.
        «Число вчерашнее,  — констатировала Евдокия и мысленно возмутилась: — И еще Ева будет выгораживать эту Ирину. Видимо Ирка в Париже была, но вернулась чуть раньше: не утром, как говорит, а поздно вечером накануне убийства. И сразу в редакцию заглянула, а там письмо. Вот она и помчалась в мотель».
        Потрепав по ушам сонного пса, Евдокия его похвалила:
        — Молодец, третий раз мне уже помогаешь. Сначала туфли обнаружил, потом — карьер, а теперь и письмо. Ты не Бродяга, ты пес, который все знает.
        Евдокия знаками вызвала Еву и показала письмо. Та прочитала и восхитилась:
        — Дуська, ты просто Холмс!
        Евдокия кивнула на пса:
        — Не я, это все он.
        — Он?  — не поняла Ева.  — Как это — он?
        — А вот так. Сначала рядом с туфлями Ирины улегся, как бы на глину мне показал. Потом угодил в карьер, как бы давая понять, что карьер далеко и в нем глина. А теперь откуда-то из Иркиных покладушек притащил это письмо.
        Ева с интересом уставилась на Бродягу и спросила, обращаясь к нему с уважением:
        — Это правда? Это ты такой умный у нас, Собакевич?
        Но Бродяга ей не ответил — он спал.
        — Евусик, я тебя умоляю,  — пропищала вместо него Евдокия,  — факты о жутком нам говорят. Ты их учти. Если Ирина к тебе придет, ты ей дверь не открывай, даже если будешь совсем не одна, а…
        Смущенно запнувшись, она все же закончила:
        — Не одна, а с моим Бобом. И вообще, лучше ты замки поменяй.
        — С чего это?  — опешила Ева.
        — Сердце мое не на месте. Ирина Заю похоронила и примется за свое. Вот увидишь, сегодня же кровь появится. Попомнишь мои слова.
        Так и случилось. И даже не так, а страшней.
        Вернувшись с поминок, Евдокия спрятала пса на балконе и остаток дня провела за беседой с супругом. Он поделился своими успехами, она рассказала ему про поминки. Не все, а лишь то, что безвредным сочла. Лагутин к Ирине чувств не питал, но и убийцу в ней вряд ли увидел бы. Во всяком случае Евдокия рисковать не стала — и без того ей хватало менторства мужа. Поэтому ночью она легла в своей комнате, сославшись на женские недомогания. На самом деле она ждала звонка, и Ева ей позвонила.
        — Дуська, ты просто колдунья!  — прошипела она.  — Просто Вагнер какой-то! Я от страха сейчас умру!
        — Что, опять кровь?!  — содрогаясь, воскликнула Евдокия.
        — Если бы! Теперь уже хуже! Боб сегодня в двери поменял замки, и мы с ним ночью…
        — Пожалуйста, без постельных подробностей. Я готова слушать только о деле.
        Ева обиделась:
        — О деле и говорю. Короче, только что Ирка ко мне ломилась.
        — Ломилась?!
        — Ну не совсем… Короче, хотела придти.
        — И что говорила?
        — Что-то плела про судьбу, мол что-то решается, мол помощь моя нужна… Ты только представь, это в третьем часу-то ночи! И ненормально настойчивая была.
        — Ой, мама моя дорогая!  — пискнула Евдокия.  — Именно этого я и боялась.
        — А я про что!  — согласилась с ней Ева.  — Короче, как ты и приказала, я Ирку отшила. Боб у меня, говорю, и маньяк по ночам шурует. Так что дома сиди. Утром судьбу твою и решим.
        — Ой, мамочка, мамочка,  — запричитала опять Евдокия.  — А Ирка в ответ?
        — Хорошо, говорит, я дома останусь. На том и простились. И вот тут-то, Дуська, слушай меня! Вот тут-то самое страшное и начинается. Только трубку я положила, Боб твой с кухни зовет…
        — Неужели на кухне кровь!  — пискнула Евдокия.
        — Далась тебе эта кровь!  — взбесилась Ева.  — Невовремя перебиваешь меня, весь накал нарушила. Вполне возможно, что Ирке уже надоело с кровью шутки шутить. Ты Дуська права, мания у нее. Я сегодня ей Боба расхваливала…
        — Зачем?
        — Хотела бедняжку приободрить.
        Евдокия пожурила подругу:
        — Странный ты выбрала способ. Ирина осталась одна, а ты Бобом, умным да красивым моим, глаза ей бессовестно колешь. Мол, вот я какая, далеко тебе до меня. Ох ты и стерва!
        — А почему бы и нет?  — обиделась Ева.  — Она же подруга. Вот пусть и радуется теперь за меня, раз мне счастье на старости лет подвалило. Эх, Дуська, не сегодня — завтра тридцатник, еще в прошлом веке выйти замуж должна бы, да все некогда. Вот сейчас этим вопросом и подзаймусь.
        — На Боба моего не рассчитывай,  — отрезала Евдокия и сердито напомнила: — Ты, кажется, что-то рассказывала. Позвал тебя с кухни Боб, а дальше-то что?
        — А дальше полный завал!  — пришла в оживление Ева.  — Ирка сбрехала, что из дома звонит, а Боб в окно тычет и говорит: «Посмотри, кто это там из подъзда только что вышел? Не Ирина ли ваша? Очень похожа». Я глянула: «Точно! Она!»
        — Ой, мамочка!
        — Именно, «мамочка»! Тут и у папочки намокнут штаны. Представляешь, Дуська, черным платочком накрылась и крадется безлунной ночью мимо кустов. Хотела стерва меня на улицу выманить да и прирезать в моих же кустах тем ножом, который ты в шкафчике видела.
        — Ой, мамочка!  — снова пискнула Евдокия и завершила картину: — А перед этим Ирка страхом твоим насладиться хотела, кровью на клавишах собиралась тебя попугать, да дверь не смогла открыть.
        — Точно, Боб замки поменял и Ирку оставил с носом,  — торжествуя, воскликнула Ева и тут до нее дошло, что для радости места как раз и нет.  — Дусечка,  — запричитала она,  — это что же теперь получается, это Ирка охотится что ли теперь на меня? Раз так, рано или поздно точно пришьет,  — трагически заключила она.
        Евдокия с ней согласилась:
        — Именно так.
        — А что же мне делать?
        — Боб сейчас где?
        — Рядом стоит,  — промямлила Ева.  — Да и что из того? Ирка Заю уже убила. Заю, здоровяка. Что ей твой хлипкий Боб?
        — Немедленно дай ему трубку,  — отрезала Евдокия,  — и хватит, Евусик, паниковать.
        Борис трубку взял и сестре сообщил:
        — Дуняша, я в курсе твоих гипотез. Не все разделяю, но зерно разума в бреде сознания есть.
        — Боб, умоляю, не спускай с Евы глаз в ближайшие дни ни утром ни днем.
        — Охотно,  — ответил Борис.  — И ночью не оставлю одну. Кстати, о панике. Бороться с маньяком проще простого, кто бы он ни был. Если следовать его логике и упорной системе, то достаточно ночью мимо кустов не ходить. Ночи вообще целеобразней проводить в теплой постели, как это делаю я.
        Боб сказал это таким гнустным тоном, что Евдокия представила, как он держит трубку одной рукой, а другой обнимает Еву и тянется к ней губами.
        — Спокойной вам ночи,  — рявкнула она и гневно отбросила трубку.
        Борис растерялся:
        — Вот дуреха, на самом интересном разговор прекратила. И неизвестно что собирается предпринять. Вот чем она сейчас занимается? Кто это знает?
        — Я знаю,  — ответила Ева.
        — Чем?
        — Молит бога чтобы Ирка меня пришила в кустах. Но фиг им, не дамся. Я вообще из дома не выйду. Буду с утра до ночи в постели с тобой лежать.
        — Надеюсь, не только лежать,  — игриво усмехнулся Борис.
        Ева грациозно завалила его на кровать и прошептала:
        — Надежды юношей питают.
        — И почему твоя мама не назвала тебя Надеждой?  — выключая свет, риторически поинтересовался Борис и, целуя Еву, добавил: — Век бы тобой питался.
        А Евдокия тем временем ревновала. И все же, Ева ошибалась, утверждая, что подруга желает ей зла. Евдокия ревновала, но совсем не желала зла любовнице брата — она за нее волновалась. Евдокия усердно сочиняла сценарии будущих преступлений Ирины, и выходило все страшней и страшней. По всем признакам получалось, что Ирина не собирается медлить и намерена в ближайшее время Еву убить.
        В конце концов нервы не выдержали у Евдокии, и она позвонила подруге. Но Ева не отвечала. Тогда Евдокия набрала мобильный Боба. Боб тоже не отвечал. И Евдокия запаниковала.
        — Надо идти!  — решила она.
        И тут же восстал голос разума: «Куда? К Еве? Ночью! Одна! По городу! Надо Ленечку разбудить!»
        Едва она так подумала, как раздался телефонный звонок. С криком «Ева, наконец-то она!» Евдокия схватила трубку, но это была Майя.
        — Дуська, срочно выручай,  — потребовала она.  — Позвони мне на мобильный.
        — Зачем?  — удивилась Евдокия.
        — Я его потеряла.
        — Опять?
        — Да, я все время его теряю,  — с какой-то неясной гордостью пожаловалась Майя.  — Понимаешь, я тут не одна, ну он, конечно, отпадный мужчина.
        — И ты звонишь среди ночи, чтобы сообщить потрясающую весть, что у тебя завелся новый любовник,  — раздраженно констатировала Евдокия.  — Что может быть банальней?
        — Нет, я звоню, чтобы ты помогла мне найти мой мобильный, а любовник совсем не новый, а даже наоборот,  — с обидой ответила Майя.  — Это Трифонов Юрий Иванович, старый козел. Ты его знаешь, вы виделись несколько раз. Дуся, ты мне позвонишь?
        — Сама себе и звони,  — отрезала Евдокия,  — совсем у тебя совести нет.
        — Совесть есть, ума маловато,  — самокритично заметила Майя.  — И почему я не догадалась, что и без тебя обойтись могу? Ну прости, Дусенок. Пока! Целую-целую! Завтра все тебе расскажу!
        — Смотри не забудь,  — буркнула Евдокия.
        После бестолкового разговора с подругой внутренний нервный накал упал, и она успокоилась.
        «Я же знаю теперь кто маньяк,  — рассудила она,  — значит буду сверхосторожной. Ленечку не надо будить. Он мне не поверит. И не отпустит из дома. И сам не пойдет, а мне ничего не грозит до тех пор, пока Ирина на Еву охотится».
        С этой мыслью она из квартиры и выскользнула. Чтобы охрану гаража не будить, решила пешком добежать до подруги — благо недалеко. Уже подходя к подъезду Евы, Евдокия заметила пса. Не решаясь идти с ней рядом, Бродяга плелся позади, но дистанцию сохранял аккуратно.
        — Как ты выскочил, глупый?  — удивилась она и тут же порадовалась: — Это даже и хорошо. Какая ни есть, а охрана.
        Пес важно задрал облезлую морду.
        «Знай наших»,  — прочитала Евдокия в его глазах и приказала:
        — Не вздумай в подъезд заходить. Здесь, на крылечке сиди. Я скоро.
        Однако, скоро не получилось. Долго, долго жала она на кнопку звонка — Ева не открывала. Евдокия даже себе позволила робко (слегка) ногой постучать — бесполезно.
        — Умерли они что ли?  — прошептала она и, ужаснувшись, захотела кричать, звать на помощь соседей, но передумала, потому что мелькнула мысль:
        «А что если Евка Боба моего собой так упахала, что спят теперь оба без задних ног. У них сон мертвецкий, а я панику зря подниму. Вот будет позорище!
        Но что же делать?»
        И Евдокия выход нашла: надо бежать к Ирине!
        Если дома она, значит Боб и Ева в порядке. Времени немного прошло, авось зла совершить не успела.
        Ирина была дома — нервная, всклокоченная и растерянная. Увидев в четыре утра на пороге своем Евдокию, она закричала:
        — Что случилось?
        Та спокойно пожала плечами:
        — Ничего, просто мимо тебя проходила и решила зайти.
        Ирина, не в силах сказанного постичь, молчала.
        «Ну ты даешь!» — говорили ее глаза.
        С деланым равнодушием Евдокия спросила:
        — Ты, кажется, чем-то взволнована?
        Ирина кивнула:
        — Да.
        — Чем?
        В лице Ирины мелькнули испуг и смущение.
        — Ты меня не поймешь,  — прошептала она.
        Евдокия взяла ее за руку и ласково попросила:
        — Говори, обещаю: я все пойму.
        — Нет!
        Ирина неловко оттолкнула подругу: ее рука угодила в грудь Евдокие, но вместо мягкой упругой плоти наткнулась на нечто твердое, торчащее из кармана.
        — Дося, что там?  — спросила она.
        Евдокия не стала лгать:
        — Твое письмо.
        — Мое письмо?  — поразилась Ирина.  — Я сто лет никому не писала.
        — Зато писали тебе.
        — Мне?
        Несмотря на то, что изумление подруги казалось совершенно искренним, Евдокия ей не поверила.
        — Да, тебе,  — сказала она,  — и не притворяйся, пожалуйста. Это письмо я нашла у тебя в квартире. Точнее, не я, а Бродяга.
        — Бродяга? Ничего не пойму, какой бродяга? Откуда в моей квартире бродяга?  — растерянно пролепетала Ирина.
        — Хватит ваньку валять,  — прикрикнула Евдокия.  — Бродяга — мой пес!
        — Ах, да, пес Бродяга, и что он?
        — Он умыкнул письмо во время поминок.
        — У кого-нибудь из гостей,  — предположила Ирина.  — Письмо не мое.
        — Но письмо тебе адресовано,  — глядя подруге в глаза, воскликнула Евдокия и с удивлением прочитала не только растерянность, но и смятение, и ошеломление в ее лице.
        Все эти чувства говорили о том, что Ирина совсем не играет, (так притвориться нельзя) она натурально потрясена.
        — Мне письмо?  — закричала Ирина.  — Что там? Дай я прочту!
        Не веря своим глазам, но доверяя фактам, Евдокия ядовито спросила:
        — Не хочешь ли ты сказать, что не читала это письмо?
        — Как я могла прочитать, когда оно у тебя?  — удивилась Ирина.
        Евдокия подумала: «Одно из двух: или Ирка актриса сверхгениальная, или не помнит совсем ничего, потому что крыша поехала».
        — Что ж,  — сказала она,  — возьми, почитай.
        Ирина долго читала короткий текст, а потом тупо уставилась на Евдокию:
        — Дося, что это?
        — Там же написано.
        — Но я понять не могу. Кто написал?
        — Какая разница,  — рассердилась Евдокия.  — Дело не в том, кто писал, а в том, что было после письма.
        — А что было после письма?
        — Умер Зая! В связи с этим ты ничего рассказать мне не хочешь? Кажется, ты собиралась.
        — Да-да,  — затрясла головой Ирина.  — Конечно же я расскажу, только с духом вот соберусь. Дай мне минуту, и все расскажу. Ничего не скрою. Только тебе. Никому другому.
        Бессмысленный ее взгляд блуждал, но глаза горели каким-то странным шальным огнем, от которого у Евдокие холодело за пазухой.
        — Да-да, сейчас, подожди,  — рассеянно лепетала Ирина, перебирая пиджак дрожащей рукой.
        «Все сходится,  — подумала Евдокия,  — все сходится, черт возьми! Как это ни жутко и ни печально, Ирка маньячка. Мама моя дорогая, какие сумасшедшие у нее глаза! До самых костей пробирают. Ирка маньячка! Даже внешне я могу это определить, не говоря уж о том, что я заявилась к ней в дом среди ночи, а Ирка не в ночной рубашке встречает меня, а в костюме. Куда она собралась? Или откуда-то пришла? Господи! Боб! Ева!»
        Ноги у Евдокии подкосились, она рухнула на диван, рядом с Ириной и простонала:
        — Господи! Спаси и помоги!
        Ирина вздрогнула и, словно очнувшись, сказала:
        — Все, я собралась. Теперь я тебе расскажу.
        Глава 20
        Евдокия приготовилась слушать ужасную, холодящую кровь историю — кто их знает, маньяков, приступы откровения, возможно, бывают даже у них,  — но Ирина призналась:
        — Я согрешила: в первый день траура не осталась одна. Казьмина Мишу оставила у себя. Теперь буду гореть в аду.
        — И это все?  — не поверила Евдокия.  — Да на тебе нет лица! Мишу она оставила. Хочешь сказать, что только это пугает тебя?
        — А что еще может меня пугать после смерти Заи?  — спросила Ирина.  — Зая чувствовал, чувствовал, и потому пошел к Майе.
        — Чувствовал что?
        — Что я развратная!
        Евдокия схватилась за голову:
        — Ты развратная? Ира, это смешно!
        — Дося, ты не все знаешь.
        — Так скажи мне.
        — Я пошла по рукам. Потому я и Майку простила. Как мне Майку теперь осуждать, когда я сама гораздо подлей.
        — Ничего не пойму,  — воскликнула Евдокия.  — Ты можешь ясней говорить?
        Ирина зарделась, глаза ее лихорадочно загорелись, к сердцу потянулась рука, губы залепетали:
        — Молчи, Ира, молчи, говорить не смей…
        — Ты должна мне сказать,  — вторила ей Евдокия.
        Наконец Ирина решилась.
        — Все, не могу больше скрывать!  — простонала она.  — Дося, прости, но я лучше признаюсь!
        — Только об этом тебя и прошу!
        — Да! Я признаюсь!
        Евдокия решительно тряхнула в ответ головой:
        — Признавайся!
        — Дай клятву, что точно простишь и оставишь прежними наши с тобой отношения?
        — Даю!
        Ирина после мучительной паузы хотела что-то сказать, но снова вернулась к прежнему:
        — Дай клятву, что точно постараешься меня всецело понять, со всех сторон, объективно.
        — Даю! Даю!  — с нетерпением крикнуула Евдокия и запричитала: — Ирочка, умоляю, говори, не тяни.
        — А я в свою очередь тебе стопроцентно клянусь, что больше этого не повторится. Мишу я выгнала… Ты меня понимаешь?
        Евдокия ничего понять не могла, но во избежание лишних затяжек, ответила:
        — Прекрасно понимаю тебя.
        — Дося, спасибо, это сильнее меня,  — скороговоркой застрочила Ирина.  — Я над собой не властна. Разумом понимаю, что Зая умер, что траур, что я грешна. Но винить надо только меня. Он не виноват, он мужчина, я должна бы прогнать его. Ясно же, сам не уйдет. Я и гоню. А потом возвращаю.
        Ирина запнулась, вздохнула, махнула рукой и устало сказала:
        — Гони не гони, дело во мне, не в мужчинах. Я его прогоню, а потом позову. Вот и сейчас он должен придти, да ты здесь, возможно, совсем не случайно и пусть… Это даже удачно,  — рассмеялась она и продолжила с ярым задором: — А и пусть все узнают какая я подлая тварь!  — И тут же себе возразила: — А мне и не важно, что там все знают! Мне главно одно: чтобы ты простила меня! Ты, Дося, только ты вправе судить меня!
        Говоря все это, Ирина то кусала губу, то косилась на дверь; ее лихорадило.
        — Да почему только я?  — воскликнула Евдокия.
        — Не потому, что ты сейчас подумала, вовсе нет, а по-другому. Потому, что ты лучше. Да, лучше всех остальных.
        — Да чем же я лучше?
        — В тебе совсем нет корысти. И нет злобы. И зависти нет. И ты любишь страдальцев. И умеешь прощать. И всегда подставишь плечо.
        После каждого заключения Ирина делала паузы, во время которых Евдокия кивала, обозначая конец предыдущей фразы и начало следующей. Так часто с ней происходило в моменты волнения, но на этот раз привычка ее все испортила. Ирина с ненавистью посмотрела на Евдокию и завизжала:
        — А-ааа! Прекрати трясти головой! Зря стараешься! Зря меня раслабляешь! Не получится! Вон! Вон пошла! Во-он!
        Она яростно тыкала в дверь. Это была уже не Ирина — это было животное, дикое, злое.
        Евдокия, пятясь, подумала: «Ужас какой, сильно крышу у Ирки снесло! Но что же делать? Надо за Леней бежать!»
        — Ирочка, ты только дома сиди,  — запричитала она,  — ты только не выходи никуда, я сейчас уйду, но быстро вернусь, только за Леней сгоняю. Он поможет тебе, укольчик уколет и станет значительно легче…
        — Вон!  — взвизгнула Ирина.  — Беги, пока отпускаю! От греха подальше беги!
        Евдокия поежилась и пулей вынеслась в дверь. И налетела на пса, который покорно сидел на коврике.
        — Бежим, Бродяга, бежим,  — закричала она, не трогаясь с места, доставая мобильный и дрожащими пальцами набирая номер Евы.
        Теперь уже у Евдокии были все основания опасаться и за ее жизнь, и даже за жизнь брата. Но на этот раз Ева ответила и сходу подружку свою отчитала.
        — Ты что ли, Дуська?  — возмутилась она.  — С ума сошла мне звонить в пять утра? Боб, выдай ей оплеху,  — обратилась она к Борису и тут же продолжила: — Вот видишь, Дульсинея тобольская, братец твой спит, а ты его будишь. Нет совести у тебя.
        — Евусик, прости, тут такое творится,  — начала было рассказывать Евдокия, но осеклась.
        Виною тому был Бродяга. Пес вел себя странно: возбужденно крутился, зубами тянул ее за подол, бежал вверх по лестнице, потом возвращался — он явно хозяйку куда-то звал. Евдокия застыла, прислушиваясь как в область сердца забирается тяжесть. Сдвинуться с места она не могла, пес же не унимался.
        Из мобильного доносился истерический голос Евы.
        — Почему ты молчишь? Что там творится? Дуся, ты где?  — напрасно надсаживалась она.
        Евдокия ответить ей не могла, она не могла шелохнуться и даже перестала дышать.
        Наконец пес уморился, перестал рвать подол Евдокии, кружить и метаться. Он сделал грозную стойку и, возмущенным лаем ругнув хозяйку, припустил вверх по лестнице без призывов «за мной» и без оглядки.
        Евдокия очнулась.
        — Я потом перезвоню,  — бросила она Еве и устремилась за псом.
        Далеко бежать ей не пришлось: этажом выше она наткнулись на тело, неловко распластанное по площадке. Это был Миша Казьмин.
        Евдокия прозрела: «Вот Ирка о чем так странно и путано говорила. Мало ей баб, мужиков убивать пошла. Но Михаила она за что? Он же хотел на Ирке жениться».
        Ответ пришел сам собой.
        «Мстит! Не успела мужа похоронить, как закрутила роман и оставила на ночь друга Заи-покойника, а потом его прогнала, а потом вернула и из мести за свой страшный грех тут же Мишку-беднягу с лестницы и спустила»,  — сделала заключение Евдокия, обнаружив на теле убитого только ушибы, один из которых пришелся в височную часть головы. От чего Казьмин, скорей всего, и скончался.
        Евдокия содрогнулась от страшной догадки: «Ирка и меня хотела убить! Потому и прогнала. А перед этим она перечисляла мои достоинства… Точно, так и есть. Она свихнулась на почве собственного несовершенства. Не зря же она так долго и путано о грехе своем говорила и признаться хотела, да не смогла. Она грешников убивает! И Заю убила не потому, что он изменил, не из-за ревности и обиды, а из-за его развратности. И красивых женщин она убивает следуя пошлой истине, что от них все зло. Боже мой, а какие безумные у нее глаза! Ирку срочно надо остановить! И сделаю это я!»
        Все эти мысли пронеслись в голове Евдокии за очень короткий миг — пока она пятилась от мертвого Михаила. Приняв решение, Евдокия собралась уже развернуться и бежать со всех ног, но не успела: вдруг потемнело у нее в глазах, и тяжелый чугунный удар опустил Евдокию на холодный бетон ступеней. Она вскрикнула:
        — Ма…
        И погрузилась в тот неведомый мир, который нам позволяет одновременно и жить и не чувствовать этого.
        Очнулась Евдокия в своей кровати. Огляделась: ее комната, ее шкаф, ее письменный стол и горящий ночник в форме гриба, и фикус в углу (вечно наказанный), и икона над ним.
        На душе стало легко.
        «Это сон,  — обрадовалась она и тут же насторожилась: — А почему я в одежде лежу? И почему так болит голова?»
        Евдокия проверила свой карман — письма нет. С тревогой она запустила руку в копну своих рыжих волос и обнаружила шишку — огромная шишка пристроилась на затылке.
        По коже продрал мороз: «Это мне не приснилось! Все было!»
        Евдокия вскочила с кровати и под треск в голове и раскатистый шум в ушах заметалась по комнате.
        — Что делать, что делать?  — приговаривала она.  — Я должна что-то сделать! Если не поздно!
        Эта мысль окончательно ее напугала.
        — Мамочка!  — взвизгнула Евдокия.  — Поздно! Конечно поздно! Сколько же я пролежала без чувств?
        Она глянула на будильник — будильник показывал на двенадцать.
        — Двенадцать чего?  — озадачилась Евдокия.  — Ночи или утра?
        За окнами было светло, но будильник обманывал, точнее, он совсем не работал.
        — Да сколько же сейчас!  — горестно воскликнула Евдокия и, словно по заказу, часы, что стояли в гостиной, начали бой.
        — Раз, два, три,  — считала она, но досчитать не успела.
        Дверь распахнулась — на пороге выросла Пенелопа.
        Глава 21
        — Ты оделась уже,  — обрадовалась Пенелопа и пожурила любимицу: — Позднехонько ты повадилась, Дуняша, вставать.
        — А который час?  — воскликнула Евдокия.
        — Да уж двенадцать пробило.
        — Значит будильник работает.
        — В этом доме работают все уж давно. И я без устали хлопочу, и завтрак трудится: остывает, и Бродяга уж исстрадался, рысью тоскует, не покладая лап, и подруги твои (не ленивые) донимают.
        — Подруги звонили?  — подпрыгнула Евдокия и с укором уставилась на Пенелопу.  — Что ж ты не разбудила меня?
        Пенелопа махнула рукой:
        — Да я хотела, но Леонид Павлович приказал не будить. «Накануне,  — говорит,  — Даша была слаба, так пусть силы свои восстановит». Только глупости это все, барство ваше. Не доводит оно до добра. Разве в постеле наберешься здоровья? Работать надо. Только работа силы дает эту жизнь выносить.
        Пенелопа любила поговорить о жизни, и о пользе труда и о здоровья. И Евдокия готова была ее слушать, потому что знала: Пенелопа мудра. Частенько об этом они говорили часами, однако на этот раз беседа не удалась — помешала им Ева.
        Она позвонила и сразу же начала подругу ругать:
        — Ты что этой ночью панику подняла? Нет от тебя покоя! Крутишься все под ногами, с Иркой нас стравливаешь, Стравинский ты наш! Я тебя не пойму: позвонила, но ничего не сказала. И не перезвонила, как обещала. Короче, я у Майки сижу, дуй быстро сюда!
        — Евусик, я такое тебе расскажу!  — воскликнула Евдокия.  — Беда! Надо на ноги всех поднимать!
        — По телефону? Еще чего! Дуй сюда! Я у Майки сижу. Расскажешь — с ней и поднимем. Поднимать Майка умеет. Если за дело берется, у мертвого не улежит. Наша Комбинашка придаст надлежащую форму даже самому вялому содержанию,  — заверила Ева и, громко заржав, оборвала разговор на двусмысленной фразе.
        Евдокия виновато глянула на Пенелопу:
        — Завтракать некогда.
        Та вздохнула:
        — А теперь-то куда?
        — Я к Майке, а ты, я тебя умоляю, запри на балконе пса,  — вылетая из комнаты крикнула Евдокия.
        Но как бы не так — пес не дурак: он поджидал Евдокию в прихожей с первых ее слов. Опираясь на опыт, пес знал: раз хозяйка проснулась, непременно куда-то пойдет. И надо принять все меры, чтобы увязаться за ней.
        «Я на тебя рассчитываю!  — нагловато сообщали его глаза.  — Не вздумай меня оставить! Я такого тогда здесь наделаю…»
        Евдокия с тяжелым вздохом подхватила на руки пса и поспешила к подругам.
        — Бродягу хоть дома оставь!  — крикнула вслед Пенелопа.
        — Нельзя, он такого наделает…
        Дверь открыла не Майя, а Ева. Впрочем, и Майя стояла рядом: улыбаясь, она озорно выглядывала из-за стройной спины Евы. Евдокия с изумлением отметила, что подруги в приподнятом настроении.
        — Здравствуй, урод!  — бодро воскликнула Ева, увидев на руках Евдокии Бродягу.  — И этот Мусоргский здесь,  — оглянулась она на Майю и добавила, с отвращением обращаясь опять к собаке: — Фу-у, какой же ты грязный! Снова пришел вынюхивать, детектив?
        «Я не грязный и не пришел, меня принесли»,  — ответил глазами Бродяга, но Ева по собачьим глазам читать не умела.
        — Посмотрите, пес со мной согласился,  — обрадовалась она.  — Сейчас, говорит, все тут вынюхаю. И вынюхает же, чертяка!
        — Ой, Дуся, что я сейчас тебе покажу!  — радостно взвизгнула Майя из-за спины подруги.
        Ева мгновенно пожаловалась:
        — Вот же стерва развратная. Битый час ее уговариваю «шуберта» показать, а она ни в какую. Ждет тебя. Хочет разом нас ошеломить.
        Евдокия окончательно растерялась:
        — Какого Шуберта?
        Майя выступила из-за спины подруги и кокетливо сообщила:
        — Мне старый любовник новую шубку песцовую подарил!
        — Ей только песец и идет!  — ехидно вставила Ева.
        — Да,  — подтвердила Майя и победоносно развела руками: — Вот тебе и Юрий Иванович!
        — Вот тебе и хитрюга Трифонов,  — передразнила Ева подругу и, подмигнув Евдокие, сказала: — Слышь, Дуська, ты только не падай, сейчас такое тебе отмочу. Этот Трифонов, старый козел, нашей дурочке руку какую-то предложил. Комбинашка, быстро скажи, какую старый козел предложил тебе руку?  — с шутливой строгостью потребовала Ева ответа и опережая подругу, сделала вывод сама: — Тут ясно и дураку: волосатую руку свою и предложил в старческих пятнах-веснушках. Другой же нет у него.
        — И сердце,  — ревниво добавила Майя.  — И руку, и сердце, и прочие органы. А на фиг мне нужен этот утиль? Ха! Трифонов хочет на мне жениться, но дудки! Я за него не пойду!
        — Шуберта сцапала и от ворот поворот,  — с одобрением отметила Ева и заключила: — Так, бабы, это дело надо отметить!
        Она щелкнула пальцами по подбородку и приказала:
        — Майка, «шуберта» и бутылку неси! Оценим и сразу обмоем!
        Евдокия была потрясена. Страшная, жуткая ночь никак не вязалась с удалым и развязным днем.
        — Вы что, ничего не знаете?!  — воскликнула Евдокия.
        — А что мы знать-то должны?  — хором спросили подруги.
        — Я еле осталась жива! Девочки, это не вы мне, это я вам такое сейчас расскажу, сразу попадаете!
        — Зачем это нам?  — хихикнула Майя.  — Падать я этой ночью уже утомилась; Трифонова словно сорвало с цепи.
        — Как будто можно посадить на цепь этого кобеля,  — скептически вставила Ева.
        От равнодушия подруг Евдокия пришла в отчаяние.
        — Да будете вы меня слушать или не будете?!  — гневно закричала она и пригрозила: — Я вас так сейчас огорошу, не до смеху вам станет.
        Ева насторожилась и, бросив косой взгляд на Майю, спросила:
        — Ты опять про Ирину?
        От наплыва чувств Евдокия за малым не задохнулась:
        — Про Ирину! Да, про Ирину! Этой ночью страшное произошло!
        — При этой рассказывать хочешь?  — удивилась Ева, кивая на Майю.
        — Теперь уже все равно,  — выпалила Евдокия.  — Теперь уже все будут знать. Этой ночью Ирина убила любовника!
        — Мишку?!  — охнули обе подруги и хором сделали вывод: — Не может быть!
        Евдокия заверила:
        — Я своими глазами видела труп. Кокнула так же, как Заю.
        Ева осведомилась:
        — Сбросила что ли в Глинку? Тьфу,  — тут же поправилась она,  — в глину что ли Мишку спустила, в этот, в как его?
        — В карьер,  — подсказала Майя.
        — На этот раз с лестницы уронила,  — ответила Евдокия и запричитала: — Ой, девочки! Ой, мамочка! Я как увидела! На площадке лежит! А перед этим! Ирка, клянусь, не в себе!
        — Черт возьми! Я ничего не пойму!  — гаркнула Ева и приказала: — Дуська, Мусоргского — на коврик в прихожей и айда на диваны, на кресла. Там расскажешь. И повнятней, пожалуйста.
        Выполнив приказание Евы, Евдокия сложилась гармошкой в кресле и начала излагать события ночи и предыдущих дней, перемежая рассказ своими догадками и подозрениями.
        Подруги внимательно слушали, не перебивая. Их не пугали подробности. Пользуясь этим, Евдокия вникала в такие детали, которые вряд ли позволили б ей закончить рассказ в этом году. Возможно и следующий год показался бы им коротким, если бы Майя вдруг не воскликнула:
        — А где это письмо?
        Интерес к письму возник невпопад — повествование Евдокии дошло до момента ее пробуждения в собственной постели и плавно (без всякой причины) уходило к истокам истории: к капелька крови на клавишах. Стройной логики во всем этом не было, и любой мужчина давно бы суть потерял, но женщины мастерицы цепко держать нить беседы как бы многоообразна она ни была. Женщинам это удается легко, ведь о чем бы они ни говорили, главная мысль одна: мы, бабы, дуры, а мужики подлецы. Остальное — лишь варианты того как исправлять вопиющую несправедливость: кнутом или пряником?
        Поэтому, когда Майю заинтересовало письмо, Ева значительно разозлилась.
        — Думаешь, у меня нет вопросов?  — закричала она.  — Я же молчу, вот и ты не встревай! У Дуськи в башке и без тебя нет порядка!
        Против всех правил Майя не покорилась.
        — А что там «не встревай»?  — рассердилась она.  — Дальше все ясно, пришла Дуська домой или ее «пришли». Остальное фигня. Так где письмо?  — вернулась она к своему вопросу.
        Евдокия призналась:
        — Письмо осталось у Ирины в руках.
        — Вранье! Не было у нее письма!  — рявкнула Майя, ошеломив и Еву, и Евдокию.
        Но поделиться своим впечатлением они не успели: в тот же миг зазвонил мобильный.
        — Это Боб!  — подскочила Ева.  — Извините, но наш разговор не для ваших ушей,  — пояснила она, удаляясь в прихожую.
        Едва Ева вышла, Евдокия насела на Майю:
        — А ну, признавайся, что значат твои слова? Ты что, этой ночью была у Ирины?
        Майя растерянно залепетала:
        — А в чем дело? Может я и не была, может только по телефону болтала…
        — Не ври! Я не в том состоянии Ирку оставила, когда по телефону спичит трещать! Ее колотило! У нее зубы стучали!
        — Да видела я,  — ляпнула Майя и прикусила язык.
        — Вот ты и проболталась!  — воскликнула Евдокия, подлетая к подруге.  — Сейчас же во всем признавайся! Что ты видела, говори?
        — Да ничего я не видела,  — начала мямлить Майя, но из прихожей раздался крик Евы:
        — Дуська! Немедленно дуй сюда! А ты, Комбинашка, там оставайся! У нас с Дуськой секрет!
        Евдокия метнулась в прихожую, а Майя покорно осталась в гостиной — она редко решалась ослушаться Еву, хоть та и младше была.
        Евдокия подскочила к подруге и заговорщически прошептала:
        — Что тебе Боб сказал?
        — Сказал, что любит, но дело не в Бобе.
        — А в ком? Что случилось?
        — Пока не знаю,  — ответила Ева, глазами стреляя на пса.  — Кажется, Мусоргский ищет другую улику.
        Пес действительно занят был делом: распластавшись по полу, он пытался нечто извлечь из-под тумбочки. Криминала большого в том не было. Нормальный пес везде нос сует — на то он и пес.
        Но Евдокия насторожилась:
        — Евусик, почему ты меня позвала?
        — Мне кажется, под тумбочкой нож,  — зловеще прошептала Ева в самое ухо подруге.
        — С чего ты взяла?  — поразилась та.
        — Я под тумбочку заглянула.
        — Мама моя дорогая!  — пискнула Евдокия.
        Ева же гаркнула:
        — Слышь, Комбинашка, ты чем там занимаешься?
        — Пытаюсь подслушать о чем вы там шепчетесь,  — честно призналась Майя.
        — Немедленно прекрати,  — приказала Ева.
        — А что мне делать? Мне скучно одной.
        Евдокия пообещала:
        — Маюсик, сейчас мы вернемся, а ты пока телевизор включи.
        В тот же миг из гостиной донеслись звуки работающего телевизора, а Евдокия, отодвинув в сторону пса, сама полезла под тумбочку и извлекла знакомый предмет: нож! Точь в точь такой же, какой она видела у Ирины, по телевизору и в своих удивительных снах.
        — На лезвии кровь!  — ахнула Ева.
        — Ой, мамочка!  — взвизгнула Евдокия, роняя нож на пол и возвращая ногой его обратно под тумбочку.  — Как этот нож попал сюда?  — прошептала она.  — И почему он в крови?
        — Ты у меня, что ли, спрашиваешь?  — озадачилась Ева.  — Сама удивляюсь. Слушай!  — закричала она, осененная страшной догадкой.  — Ты на Ирку грешишь, а вдруг это Комбинашка наша орудует? Да-да! Это она! Сама посуди, разве нормальная баба станет шубы от Трифонова принимать да еще и песцовые?
        После легких раздумий Евдокия пришла к разумному выводу: подозревать Майю — полный абсурд. За пять лет их «мушкетерской» дружбы Майя ни в одном сильном поступке уличена не была. Даже Еве она не дает отпора — покоряется беспрекословно.
        — Да нет, Евусик, Комбинашка совсем безобидная. На убийство она не способна. Я уверена, что этой ночью она встречалась с Ириной.
        — Зачем?
        — Похоже, у них есть общий секрет. Майка темнит, но я чую, что Ирка сама приходила сюда. Она-то нож и подкинула. Ой!
        Осененная мыслью, Евдокия подпрыгнула и, зажимая ладошкой рот, завопила:
        — Ой, Мамочка!
        — Что случилось?!  — попятилась Ева.
        — Нож в крови! Ирка снова красавицу загубила! Кого? Ты телевизор сегодня смотрела?
        — Не-ет.
        Евдокия расстроилась:
        — Вот и я не смотрела. Когда там у нас новости?
        Ева глянула на часы и сообщила:
        — Да вот прямо сейчас и начинаются по второму каналу. Слышь, Комбинашка,  — гаркнула она,  — переключись на второй канал!
        — Хорошо,  — ответила Майя и следом подруги услышали ее душераздирающий крик.
        — Ирку за-ре-за-ли!  — вопила она.  — Нашу Ирку-уу!
        Ева и Евдокия одновременно, застревая в дверях, бросились в комнату.
        С экрана телевизора крупным планом смотрело лицо Ирины. Евдокию поразили ее широко распахнутые глаза: были в них и надежда, и жизнь… А вот страха в них не было. Подруга умерла в приподнятом настроении.
        Глава 22
        Перед лицом злодеяния все улики повисли в воздухе одним огромным вопросом.
        Теперь бесспорно было одно: Ирина — очередная жертва маньяка. Евдокия ошиблась в своих заключениях. Ошибка ее потрясла даже сильнее гибели близкой подруги.
        — Как же так?  — растерянно бормотала Евдокия, глядя в экран телевизора.  — Как же так? Все же сошлось, Ирина сама почти мне призналась…
        — Тридцать ножевых ударов,  — тем временем поражалась Ева, нервно кусая ногти.  — Страшная, страшная смерть!
        Майя молчала. Будь подруги понаблюдательней, они поняли бы, что Майя не с ними, что она где-то витает. Майя уже не видела мертвого тела Ирины, и про Евдокию она забыла и даже про Еву. Майя решала свою проблему, но проблема никак не решалась. И Майя перешла к действиям.
        — Бабоньки,  — закричала она,  — я забыла!
        Остальное она сообщала, уже вылетая из комнаты:
        — Я забыла! Меня давно ждут! Я срочно должна уйти!
        — Как это — ждут?  — опешила Ева, вылетая за Майей.  — Как это — уйти? А «шуберт»?
        — А мы?  — воскликнула Евдокия.
        Но Майя подруг не слушала, она лихорадочно собиралась: меняя тапки на туфли, она одновременно пыталась натянуть блузку на пышную грудь и стянуть с гвоздика связку ключей. Майя очень спешила.
        — Все, бабоньки, выметайтесь,  — приговаривала она.  — Некогда мне, потом созвонимся.
        Евдокия с Евой и глазом моргнуть не успели, как очутились на лестнице. Майя же заскочила в лифт и, никого не дожидаясь, была такова.
        Когда перед носом подруг закрылась дверь лифта, они потрясенно переглянулись и хором сделали вывод:
        — Ну и дела!
        Подумав, Евдокия добавила:
        — Майка маньячка.
        — Ой, только не надо мне голову снова морочить!  — взъерепенилась Ева.  — Из говна быстрей пуля получится, чем из Комбинашки маньячка.
        Евдокия задала резонный вопрос:
        — А почему тогда Майка сбежала?
        Еву вопрос окончательно разозлил.
        — Вот уж не знаю,  — взревела она.  — Разве можно найти логику в Майке? Один дурак тысячу мудрецов озадачить умеет, так и что из того? Хватать и вязать Комбинашку? Короче, Дуся, если ты рассчитываешь, что я подвяжусь тебе маньяков искать, заблуждаешься. У меня дел по горло. Ты с Иркой меня морочила…
        Евдокия гневно перебила подругу:
        — Ирину убили!
        — В том-то и дело,  — гаркнула Ева,  — а ночью она ко мне приходила, рассказать что-то хотела! А я не пустила ее! И все из-за тебя! О! А это что за сюрприз?  — вдруг поразилась она.  — Дуська, лучше глянь на урода, чем мне парить мозги!
        Евдокия глянула и с ужасом обнаружила, что Бродяга не утерпел. Он давно уже честно просился, но хозяйка другим была занята. Пес страдал, но в прихожей у Майи он не посмел, а уж здесь, в подъезде, где столько знакомых запахов, где витает дух настоящей свободы… В общем, разгрузился пес от души — Пенелопа обильно кормила.
        — Могучая кучка!  — констатировала Ева и, сморщив нос, с отвращением приказала: — Дуська, немедленно убирай, а я пошла.
        Проходя мимо Бродяги, Ева пнула пса ногой в бок и обругала его:
        — Ты не «мусоргский», ты «паганини»!
        «Я не хуже тебя»,  — ответили ей собачьи глаза, но Ева в них читать не умела.
        Евдокия вернулась домой в полном смятении чувств; Бродяга — в отличном расположении духа. Увидев его довольную морду, Пенелопа спросила:
        — Дуняша, он уже сделал свои дела?
        — О, да!  — закатывая глаза, ответила Евдокия и попросила: — Я тебя умоляю, не перекармливай больше пса! И вообще, я видеть его не хочу!
        — Если пес не нужен тебе, тогда кому он здесь нужен?  — поинтересовалась Пенелопа в качестве разминки перед длинной нотацией, но Евдокия ее прервала.
        — Ирину убил маньяк,  — сказала она и, зарыдав, скрылась в своей комнате.
        Невозмутимая Пенелопа задумчиво посмотрела ей вслед, пожала плечами и со словами «все будут там» пошла заниматься Бродягой.
        А Евдокия, упав на кровать, погрузилась в сложную гамму эмоций, замешанных на страхе, ярости, боли, растерянности и чувстве вины. Она не могла простить себе роковой ошибки. С чего она заподозрила милую, добрую и несчастную Ирину Латынину? Ведь все говорило о том, что убийца — развратница-Майя!
        Перед мысленным взором тотчас вставала Ирина: маленькая, хрупкая, беззащитная.
        «И у такой хватило бы сил сбросить в карьер толстозадого Заю?  — спрашивала у себя Евдокия и тут же себе отвечала: — Никогда! Скорее Зая в карьер ее скинул бы!»
        За дверью раздались шаги Пенелопы. Смущенно потоптавшись у порога комнаты, она робко напомнила:
        — Дуняша, обедать пора.
        — Я не хочу,  — ответила Евдокия.
        — Как же не хочешь, если и от завтрака ты отказалась?
        — Я на диете!
        Пенелопа пришла в ужас:
        — Какая диета? Это с твоим-то куриным весом?
        — Отстань от меня!  — крикнула Евдокия и подумала: «Точно. Вес у меня криный, но как-то же я ночью попала на свою кровать. Огреть меня по башке Ирина могла, это несложно, но утащить на себе — никогда! Веса во мне, что в том котенке, но Ирине и этот вес не осилить. Зато Майка, с ее телесами, как пушинку поднимет меня и перенесет куда только захочет. Да! Надо Еве звонить!»
        Ева на все аргументы зло возражала.
        — Не станешь же ты обвинять Майку в убийстве Заи и Михаила на одном лишь основании, что она сильнее Ирины,  — сердито бухтела она.
        Евдокия стеной на своем стояла:
        — Майка маньячка! Она послала Ирине письмо.
        — Зачем?  — вопрошала Ева.
        — Чтобы бросить на Ирину тень подозрения. Суди сама: Майка с любовником всего лишь на пикничок собиралась, пожрать шашлычков на природе. В таком случае, откуда «доброжелатель» (автор письма) мог знать, что Майка и Зая залягут в том дурацком мотеле, если это экспромт?
        Ева хихикнула:
        — Лично я уверена, что Зая о предстоящем свидании даже не знал и не помышлял ни о каких пикничках с шашлычками. Успех Майки только на том и держится, что она вырастает перед жертвой внезапно и, не мешкая, мертвой хваткой тащит ее в постель, пока та столбенеет в растерянности.
        — Следовательно,  — подытожила Евдокия,  — ты не отрицаешь, что мотель — затея типично Майкина.
        — Да,  — согласилась Ева,  — почерк ее.
        — А письмо, между тем, шло почтой несколько дней. О чем это нам говорит?
        — О чем?
        — Да о том, что Майка письмо и послала. Только она имела возможность запланировать именно этот мотель. И нож в дом Ирины подложила она, а потом сама же нож и забрала, когда мы бесчувственную Ирину на кровать волокли.
        Ева спросила:
        — Не слишком ли сложно для Комбинашки?
        Евдокия изумилась:
        — А что тут сложного? Схема простая: Майка грохнула Заю, забрала его ключи, проникла в квартиру Латыниных, подбросила нож, а туфли Ирины глиной измазала. Ира была чистюля. Подумай сама, разве бросила бы она грязные туфли? Тем более, если это улика. Когда Ирина вернулась из командировки и обнаружила, что Заи в квартире не было несколько дней, ей уже было ни до чего. Туфель своих она не заметила.
        — Да, Ирке некогда было, вешалась в это время она,  — задумчиво подтвердила Ева.
        Наконец-то выводы подруги подорвали ее решительный скептицизм.
        — Дуська,  — прозрев, закричала Ева,  — выходит, Ирина вообще не была в том карьере?
        — В том-то и дело, что нигде она не была!  — воскликнула Евдокия.  — Ирина прилетела из Парижа, заглянула в редакцию, прочитала письмо, про измену Заи узнала и культурно начала вешаться согласно своим морально-этическим принципам. Не ее это стиль, убивать, мстить и выслеживать. Слишкой гордой Ирина была. Ей легче повеситься.
        — Ага, а что ты недавно плела?  — напомнила Ева.
        Евдокия, всхлипнув, призналась:
        — И у меня ошибки бывают. Я увлеклась. Ты Майку дурочкой всю дорогу считаешь, я влиянию твоему поддалась. А Майка хитрой и умной неожиданно оказалась.
        Ева охотно согласилась с подругой:
        — А знаешь, Дуська, здесь ты права. Сейчас и я припоминаю, как Майка Ирине завидовала. Кто она, Майка? Просто шалава без всякого образования, а у нас с Иркой карьеры блестящие. Ты видела с какой ненавистью Майка смотрела на Казьмина? А знаешь, что она мне говорила незадолго до гибели Заи?
        — Что?
        — Что Ирке на путевых мужиков по жизни везет. Вокруг самой Майки кобели ходят стаями, да все не то, все шушара, а Казьмин бизнесмен. Он без вских и яких дубовый гроб отвалил непутевому Зае. С позолотой и лакированный, изнутри весь в атласе и велюре — не поскупился, только лежи. Теперь ты можешь представить как он Ирку осчастливить намеревался?
        — Могу,  — всхлипнула Евдокия.
        — Вот Майка от зависти Мишку и грохнула. Заметь, сначала мужа у Ирины она отняла, потом жениха, а потом ей надоело и Майка решила ликвидировать первопричину. Ох, бедная Ирка,  — всхлипнула Ева.  — Если бы я тебя не послушала, была бы она жива.
        Евдокия завыла:
        — Не рви мое сердце-е! Я сама себе простить не могу-у!
        Но вредная Ева подливала масла в огонь.
        — Будто не видела ты какая Майка завистливая,  — зудела она.  — Вот кого опасаться мы были должны, ты же окрысилась на Ирину. Майка от зависти и тебя завтра убьет, и Ленечку твоего!
        — Типун тебе на язык!  — взвизгнула Евдокия.
        Ева мгновенно с ней согласилась:
        — Типун мне на язык. Кстати, и Боб мой не может считать себя в безопастности.
        — Боб не твой, Боб только мой!  — отрезала Евдокия.
        — И я, талантливая и красивая, не могу жить спокойно,  — продолжила Ева, игнорируя заявление подруги.  — Зависть — страшная сила. От зависти у людей крыша со свистом едет. Вот что, Дуська, Комбинашку надо остановить. Что будем делать?
        — В милицию обращаться,  — сквозь слезы пискнула Евдокия.
        — В милицию? Да как мы докажем, что Майка Заю и Мишку убила? А уж в то, что она так жестоко искромсала Ирину, хоть убей меня, Дуська, поверить я и сейчас не могу.
        Евдокия передразнила подругу:
        — «Хоть убей меня». Не по адресу обращаешься. Майку попросишь, убьет. А с доказательствами полный порядок. Помнишь как она уцепилась в письмо? Верещала все: «Где оно, где оно!»
        — Я-то помню,  — вздохнула Ева,  — да что толку? Письма-то у нас с тобой нет.
        — Но есть твои показания. И мои. Кстати, накануне обоих убийств Майка ко мне со странными плетушками подъезжала. Прикинулась, что мобильный свой потеряла и просила ей перезвонить. Будто сама себе перезвонить не могла, если дело только в мобильном.
        — И зачем ей это понадобилось?
        Евдокия задумалась: «И в самом деле, зачем?»
        — Очевидно одно: Майке нужен был от меня звонок,  — заключила она.  — В случае с Заей объяснений я дать не могу, а вот по поводу второго звонка скажу: Майка была с Трифоновым и искала причину улизнуть от него. Если бы я ей позвонила, она плетушку ему сплела, что ее срочно вызывают куда-то, а сама наметом к Ирине. Там она грохнула Казьмина, потом меня по башке ударила, домой отвезла, Ирину выманила на улицу, прирезала ее в кустах и обратно к Трифонову под бочок.
        На Еву нашли сомнения.
        — Не слишком ли шустрая Майка?  — спросила она.  — Да и Трифонов не стал бы так долго ждать.
        — Конечно, старик сразу уснул. Я уже подсчитала, на все про все ей понадобилось не больше двух часов. Спешкой объясняется и тот факт, что она плохо спрятала нож: просто зашвырнула его под тумбочку, как следует не отмыв. Кстати, Майка нам проболталась, что у Ирины не было никакого письма. Этим самым она призналась, что видела вчера ночью Ирину.
        — Это так,  — согласилась Ева,  — но как-то в голове не укладывается, что наша чокнутая Комбинашка способна на кровавые злодеяния.
        Евдокия напомнила:
        — Но ты же не отрицаешь, что Майка убила Заю и Михаила.
        — Не отрицаю. Мужика в карьер между делом спустить — поступок почти святой. Я бы их всех, кобелей, туда между делом отправила б. А вот подругу зверски зарезать, это сможет не каждый.
        — Согласна, но лишь при условии, что человек абсолютно здоров,  — вставила Евдокия.
        — Да в том-то и дело, что на маньячку Майка никак не похожа. Но с другой стороны,  — рассудила Ева,  — о самых жутких маньяках сослуживцы и родственники обычно так хорошо отзываются, что хоть медали за воплощение гуманизма злодеям давай. И Майка в жизни совсем неплоха: глуповатая, добрая, насмешки мои безропотно сносит. Черт возьми! Я Комбинашку люблю!
        — Не увлекайся,  — напомнила Евдокия,  — у Майки под тумбочкой нож.
        — Да-да,  — согласилась Ева,  — и от зависти у нее таким шальным огнем глаза полыхают, что не возникает сомнений: дай Майке волю, схватила бы она жертву свою и на месте убила бы. Именно так она на Ирину смотрела во время поминок. И Казьмина прожигала глазами. Да, ты права, Дуська,  — в конце концов подытожила Ева,  — сходится все. Похоже, Комбинашка маньячка.
        Глава 23
        Сделанный вывод требовал решительных действий. После долгих обсуждений подруги постановили отыскать Майю и хитростью затащить злодейку в милицию. Или наоборот, милицию натравить на нее. В любом случае необходима была Майя, и действовать нужно было не мешкая.
        — Евусик, я сейчас же еду к тебе!  — как только возникло решение, воскликнула Евдокия.
        — И что это даст нам?  — озадачилась Ева.  — Будем друг за другом ходить? Комбинашка, узнав, что мы парою ходим, на хитрость нашу не клюнет. Она же от нас и сбежала.
        Евдокия нервно спросила:
        — Хорошо, какие твои предложения?
        Ева «по-дружески» постановила:
        — На тебя будем Майку ловить! Ты, Дуська, мелкая; Комбинашка легко с тобой совладает, а встречаться со мной она побоится. Тут еще не известно кто кого: она толще, зато я выше. Майку поймать должна ты.
        Евдокия поежилась:
        — Евусик, а если получится как в том анекдоте: «Робяты, я медведя поймал!  — Так тащи к нам Топтыгу скорей!  — Дык он не пущает!» Вдруг я Майку на горе себе отыщу, а она меня и прикончит?
        — От судьбы не уйдешь,  — оптимистично заметила Ева и посыпала поговорками: — Волков бояться, в лес не ходить. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Или пан или попал.
        — Это ты уже говорила,  — промямлила Евдокия.  — В моем случае скорее «попал».
        Ева жизнеутверждающе пообещала:
        — Да я тебя подстрахую. Я все время буду на связи; ты, главное, «мобилу» не потеряй.
        На том и остановились. Ева отправилась на поиски Майи своим путем, Евдокия собралась идти своим, да не успела — Лагутин у лифта супругу перехватил и строго осведомился:
        — Даша, куда ты собралась?
        — Ой, Ленечка, у меня все такое!  — пытаясь улизнуть, туманно ответила Евдокия, да как бы не так.
        — Какое — такое?  — строго спросил муж, хватая жену под локоток и водворяя ее обратно в квартиру.
        — Быстро мне признавайся что происходит?  — потребовал он.  — Думаешь, я не вижу, что ты дома почти не ночуешь?
        Его вопрос Евдокию потряс.
        — Ты знаешь, что я вчера выходила?  — ошеломленно спросила она.
        — Я догадался по грязному виду пса. Пенелопе я приказал следить за чистотой его лап, и, ты знаешь, Пенелопа ни разу еще не ослушалась, а вот ты нарушаешь режим на каждом шагу. Ты что мне обещала?  — прогремел Леонид Павлович.
        — Пристроить Бродягу,  — промямлила Евдкоия.
        — Тогда почему он до сих пор не пристроен? Обжился у нас, имя себе получил, Пенелопу в прислуги. А тебе, бедной, некогда другую жилплощадь ему найти. Хотелось бы знать, чем ты занимаешься все эти дни, с тех пор, как мы из Сочи вернулись?
        Евдокия мужу лгать не могла — во всяком случае, не всегда у нее это так получалось, как требовал мир в их семье.
        — Ленечка,  — робко призналась она,  — я маньяка ищу.
        — Что-оо?!  — ошеломленно воскликнул Лагутин и утратил дар речи.
        Не навсегда, но на какое-то время. Он с напыщенным видом молчал, зато глаза его так матерились, что Евдокия сочла не лишним пояснить в свое оправдание:
        — Ленечка, я не зря искала маньяка, я маньяка почти нашла.
        И Лагутина прорвало.
        — Ты ищешь маньяка!  — завопил он.  — Какой ты храбрец! То ты дрожишь, из дома из-за маньяка выйти боишься, а то уже бегаешь за ним по ночам! Даша! Что это такое?! Куда это годится?!
        — Никуда не годится,  — согласилась она и робко добавила: — Ленечка, я сейчас объясню. Вокруг меня происходят странные и страшные вещи…
        — Вокруг меня тоже, теперь вижу и я!  — гаркнул Лагутин и приказал: — Из дома не выходить! Пенелопа!  — завопил он.  — Ко мне! Быстро! Сию же минуту!
        Пенелопа на зов прибежала и хороший дала отпор.
        — Почему вы все время кричите?  — возмутилась она.  — Дуняшу это пугает! И собаку это пугает! Пес забился под стол и жутко воет!
        — А я что, не вою? А я что, не жутко?  — обиженно рявкнул Лагутин и, похерив интеллигентность, пошел всех честить.
        — В моем доме бардак!  — вопил он и топал ногами.  — Жена плюет на меня! Прислуга и в грош не ставит! Я тебе, старой дуре, доверил свою жену!  — бросился он к Пенелопе.  — Что, не можешь девчонку к порядку призвать? Почему случайно теперь выясняется, что моя жена дома уже не ночует! Почему-у?!
        — Почему?  — растерянно молвила Пенелопа, обращаясь к своей любимице.  — Дуняша, ответь, почему?
        Евдокия потупилась и не нашла в себе сил признаться вторично, что виною тому маньяк.
        Зато в Лагутине сконцентрировался переизбыток всех сил. С этими силами он начал вопить:
        — По ночам она ищет маньяка! Вот до чего докатилась моя жена!
        Пенелопа остолбенела:
        — Дуняшенька, это все правда?
        Евдокия, поникнув, промямлила:
        — Да.
        — А я в командировку на этой неделе собрался!  — продолжал бушевать и убиваться Лагутин.  — А у меня дел по горло! Но теперь выясняется, что работать нельзя! Я должен жену свою сторожить! В доме настоящий бардак и не спасает прислуга!
        Обессилев, он присел на диван, вытер пот и спросил:
        — Скажите, милые дамы, как теперь должен я поступить? Уж и не знаю я что мне и делать!
        В голосе его было так много растерянности и обреченности, что Евдокия Лагутина пожалела, но выразить чувства свои не решилась.
        А Пенелопа равнодушно пожала плечами.
        — Да и езжайте себе с богом, благодетель вы наш, а за Дуняшей я присмотрю,  — спокойно сказала она, чем вызвала вторую волну скандала.
        — Ты уже присмотрела, дура кривая!  — снова взбесился Лагутин и, подскочив с дивана, яростно затопал ногами и завопил: — Я вас обеих! Я вам обеи! Одна — дура молодая! Другая — дура кривая!
        Запала надолго не хватило — он рухнул опять на диван и, вытирая пот, устало сказал:
        — Командировку нельзя отменить, придется брать хулиганку с собой.
        На оскорбления Пенелопа совсем не обиделась, только спросила:
        — И не стыдно вам при ребенке меня обзывать?
        Ребенок, то бишь, Евдокия, несправедливости не потерпела.
        — Знаешь, что, Ленечка!  — закричала она.  — С тобой, с таким грубияном, я не поеду! Я здесь останусь! С моей Пенелопой! И вообще, бабуля была права!
        В чем бабуля была права, Евдокия (по обыкновению) не сообщила, да и Лагутину было не до бабули — он сник и развел руками:
        — Ну, дамы, пристыдили вы обе меня. Лишку хватил. Сгоряча. Искренне каюсь.
        — Так-то лучше,  — буркнула Пенелопа и исподлобья спросила: — Я вам еще нужна?
        Потряхивая головой от смущения и недовольства собой, Лагутин коротко буркнул:
        — Мне не нужна.
        Евдокия же в отместку ему заявила:
        — А мне ты всегда нужна!
        — Ну тогда пойду приготовлю ужин,  — растроганно улыбнувшись, молвила Пенелопа и проплыла мимо сердито глядящих друг на друга супругов.
        Едва дверь за нею закрылась, Лагутин схватил жену за руку и утащил в свой кабинет.
        — Даша, присядь,  — попросил он, придвигая ей кресло,  — нам нужно поговорить и очень серьезно. Дальше так продолжаться не может.
        Евдокия с ним согласилась.
        — Конечно не может,  — падая в кресло и складывая худое тело в гармошку, сказала она.  — Ты ругался хуже сапожника. Я едва не сгорела со стыда за тебя.
        Лагутин смущенно крякнул:
        — Да, нехорошо получилось, еще раз прощенья прошу, но прошу и то принять во внимание, что я долго терплю. Не диво, что и сорвался; достаточно накопилось. Даша, ты должна мне обещать…
        — Что?  — подпрыгнула Евдокия.  — Если речь снова про пса, то знай: я с ним и уйду! Ты непостоянен: то разрешаешь, то запрещаешь! Подладиться я никак не могу и уже устала!
        Лагутин пошел на попятную.
        — Нет-нет, пса твоего я не выгоняю, но уж если ты с ним ночью бродишь, то ходя бы лапы ему потом мой,  — попросил он и сам себе ужаснулся: — Черт возьми, что я тебе говорю? Совсем ты, Даша, меня заморочила! Я уже черт-те что жене разрешаю! Не смей по ночам гулять! Обещаешь?
        Евдокия обещать не рискнула и вяло пробормотала:
        — Да я всего один раз выходила, только лишь этой ночью.
        — Даша! Не смей мне врать!  — взвился опять Лагутин.  — Или твой пес не пачкал диванов?
        — Он же в садике моем вывозился,  — с искренним изумлением воскликнула Евдокия.  — Я в тот день никуда не ходила, я как убитая после укола спала.
        Лагутин устало покачал головой и пожаловался:
        — Даша, когда ты так бессовестно лжешь, у меня, честное слово, руки совсем опускаются. Тут уж не знаю что и сказать. И поверить никак не хочу, что жена моя лгунья.
        Евдокия закричала с отчаянием:
        — Но клянусь, я не выходила из дома тогда!
        — А я с лупой облазил весь твой садик и нигде паганый пес не вредил, не разрыл ни одной он грядки. Ты гуляла с ним ночью, гуляла! И давай поставим точку на этом. Считай, что уже простил, но впредь обещай быть послушной. Обещаешь?
        — Обещаю,  — промямлила Евдокия, теряясь в догадках как могло случиться такое, что грядки не тронуты, а пес в грязи.
        — И еще обещай,  — попросил Лагутин,  — даже больше, ты мне поклянись, что оставишь своих маньяков. Ночью ты будешь спать и только в своей постели, а я за это обещаю тебе оставить в покое пса. Вот тебе мое слово: чтобы пес ни сотворил, ругать его я не буду. Даша, ты на сделку согласна?
        «Мама моя дорогая!  — поразившись, подумала Евдокия.  — А я еще собиралась поделиться с ним своими догадками насчет маньяка. Какая я глупая. Ленечка готов полюбить ненавистного пса, лишь бы я дома сидела, свитер вязала и нос свой никуда не совала. А на то, что мне скучно, ему плевать. Ему нужна наложница, а не жена. Да-а, бабуля была права!»
        — Зверски убита Ирина, подруга моя, и торг здесь неуместен,  — надменно ответила Евдокия.  — Отыскать маньяка теперь мой долг.
        — Ну уж нет,  — рассердился Лагутин.  — Твой долг жить в доме так, чтобы близкие были спокойны, а маньяков пусть ищет милиция. И насчет торга скажу: брак, это общественное образование, где торг очень даже уместен.
        — Почему ты мне раньше этого не сказал?  — сверкая глазами, воскликнула Евдокия.
        Лагутин опешил:
        — А не по этим ли ты законам живешь? «Я тебе то-то и то-то, а мне чего? Ах, это. Маловато будет, я тебе вон сколько навалила, добавь еще». Я читаю это в каждом твоем движении, а порой получаю и прямо в словах. И не понимаю, как возможно иначе?
        Евдокия ответила:
        — Иначе — люди должны от души хорошее делать, а не договариваться, как на базаре.
        Едва жена это сказала, как в Лагутине заговорил психиатр. У него появилась настоятельная потребность подробно и длинно ей все разъяснить.
        — И делать и договариваться,  — оседлывая своего конька, начал Лагутин.  — В браке уместно все. Обязательно люди должны договариваться, иначе — война. Присутствие четкого договора совсем не предполагает отсутствие того, что каждый захочет от брака получить все, что ему пожелается, давая, соответственно, только то, что ему пожелается. Именно эта почва как раз и наиболее благоприятна для жестокой войны: возьму все, что пожелаю, а дам только то, что сам захочу. Надо справедливо взвешивать качество и количество жертв и уступок. Только так может поступать цивилизованный человек. Остальное — дикость…
        Леонид Павлович был уже так увлечен, а Евдокия настолько уже не понимала о чем муж толкует, что, находясь в одной комнате, супруги были далеки, словно разлетелись по разным планетам. Он, врачеватель человеческих душ, не видел, не слышал ее, родную, а она его слушать и не хотела…
        Ужасно, конечно, но это нормальное состояние современной семьи.
        По опыту зная, что Лагутин нескоро «вернется», Евдокия решила заняться своими делами. Пользуясь временным «отсутствием» мужа, она тут же, с ним рядом, достала свой сотовый, набрала номер Евы и прошептала:
        — Евусик, ты знаешь кто такой доктор?
        — Доктор, это человек, с которым приятно поговорить,  — сообщила подруга.
        — Приятно поговорить?  — опешила Евдокия.  — С чего ты взяла?
        — Да с того, что с любым доктором разговор обязательно о любимом себе, о своих болячках.
        — Тогда мне очень плохой доктор достался, настоящий зануда.
        Ева быстро смекнула в чем дело.
        — С Ленечкой поругалась?  — спросила она.
        — Почему поругалась, процесс продолжается,  — пожаловалась Евдокия.  — Ну да ладно, об этом не стоит. Как там поиски Майки?
        — Пока в тупике. А у тебя как?  — спросила Ева и за подругу ответила: — Муж тормознул.
        Евдокия хотела ей объяснить как это вышло, но не успела. На беду Леонид Павлович случайно выпал из собственной речи и обнаружил отсутствие аудитории.
        — Даша! Совсем ты не уважаешь меня!  — рявкнул он.  — Я с женой разговариваю, она же — с подругами.
        — Евусик, потом перезвоню,  — протораторила Евдокия и посмотрела на мужа самым невинным взглядом из тех, что имела в своем арсенале.
        Лагутин развел руками, вздохнул, взял с письменного стола сувенирный флюгер, поднес его к губа Евдокии и попросил:
        — Ну-ка дунь.
        Она дунула — флюгер неистово завращался.
        — Видишь, сколько ветра у тебя в голове,  — усмехнулся Лагутин.  — А исправляться не хочешь.
        — Хочу,  — ответила Евдокия.  — Я все поняла, и сделаю так, как ты говорил.
        — Ты же не слушала,  — поразился Лагутин.
        — Слушала и сейчас тебе расскажу все, что собираюсь согласно твоим рекомендациям делать.
        — Что ж, охотно узнаю, только…
        Леонид Павлович озабоченно посмотрел на часы и продолжил:
        — Я жду звонка от Трифонова, поэтому заранее предупреждаю, что наша беседа может прерваться в любой момент.
        Евдокия подпрыгнула:
        — От Трифонова? Ленечка, ты его знаешь?
        Она чуть не ляпнула: «Это же Майкин любовник!» — но, слава богу, вовремя прикусила язык.
        Муж ответил:
        — Что значит — знаю? Разумеется, Трифонова я в чем-то знаю, но не совсем. Он и сам не знает себя достаточно. Если ты, ставя вопрос, хочешь понять знакомы ли мы, то отвечу.
        Сгорая от нетерпения, Евдокия взмолилась:
        — Ответь поскорей!
        — Изволь. Трифонов слишком видный в нашем городе человек, чтобы я с ним не был знаком. К тому же, у меня с ним дела. Но вернемся к нашему разговору. О чем, бишь, я тебе толковал?
        — Это я тебе толковала,  — неуверенно пискнула Евдокия, находясь в сомнениях стоит ли продолжать — разговор и без этого подзатянулся.
        Но Лагутин и не собирался слушать жену. Он был поглощен своим и, нервно взглянув на часы, раздраженно воскликнул:
        — Но что же это Трифонов мне не звонит? Давно уж пора, он человек пунктуальный.
        И словно по заказу зазвонил телефон.
        — А вот и Юрий Иванович,  — обрадовался Лагутин, бросаясь к аппарату и делая знаки жене оставить его одного.
        Но разговор был очень коротким. Евдокия не успела из комнаты выйти, как Леонид Павлович оторвал трубку от уха и растерянно сообщил:
        — Новые неприятности.
        Чрезвычайное недоумение, сквозящее в голосе мужа, заставило Евдокию спросить:
        — И крупные неприятности?
        Обычно она не интересовалась делами Лагутина, и он жену в свою внесемейную жизнь не посвящал, и вопросов о службе никак не приветствовал. Однако на этот раз Лагутин был столь выбит из колеи, что против правил ответил:
        — Пока знаю одно: неприятности есть, а крупные или некрупные, время покажет.
        Евдокия воскликнула:
        — Ленечка, ты пугаешь меня! Что случилось? Умоляю, скажи!
        Лагутин, морщась, словно во рту сто лимонов, промямлил:
        — Юрий Иванович Трифонов только что умер.
        — Трифонов умер?!  — обмерла Евдокия.  — Но от чего?
        — Сказали, трагически погиб от удара в височную кость.
        — Его убили!  — хватаясь за голову, вскрикнула Евдокия.
        Глава 24
        В голове Евдокии стремительно пронеслось: «А Трифонова Майка за что убила? Он же шубу ей подарил!»
        Но мыслей своих она мужу не выдала, ограничилась воплем: «Его убили!»
        Услышав такой странный вопль, Лагутин снисходительно посмотрел на жену и проворчал:
        — Даша, нельзя во всем искать детектив. Трифонов только что с лестницы раскладной сорвался в универсистетской библиотеке. Глупая смерть,  — вздохнул он и с досадой добавил: — И очень невовремя.
        Евдокия заметила:
        — Зая, то есть, Зиновий Давыдович, он точно такой смертью погиб.
        — Насколько известно, Латынин упал в карьер, а не с лестницы,  — напомнил Лагутин.
        Евдокия поморщилась:
        — Ленечка, я не о том. И у него смерть наступила от удара в височную кость.
        Леонид Павлович с недоумением посмотрел на жену и согласился:
        — Да, странное совпадение, но криминала здесь нет. На своем веку я навидался достаточно похожих смертей и могу констатировать: в природе разнообразия много, но и оно ограничено.
        — Тогда почему все это однообразие концентрируется вокруг моих близких?  — воскликнула Евдокия.
        Лагутин удивился:
        — Даша, о чем ты? Что-то я не пойму.
        — Я о Казьмине, такого ты знаешь?
        — Может знаю, может не знаю,  — задумался Леонид Павлович.  — Фамилия очень знакомая. Ты расскажешь? Вижу, имеешь что рассказать.
        Евдокия, опуская подробности, поведала о смерти друга семьи Латыниных.
        — И Казьмин тоже умер от удара в височную кость?  — поразился Лагутин.
        — Ленечка, этого я не знаю. Известно только одно: Михаил упал с лестницы, что этажом выше квартиры Ирины. Упал и разбился, а от чего конкретно смерть наступила я сказать не могу.
        — Когда это произошло?
        — Этой ночью, а чуть позже погибла Ирина.
        Лагутин с досадой поморщился:
        — Об этом я слышал. История жуткая. Очень нехорошо, что ее так широко тиражируют. Здоровью людей это совсем не полезно. Разве можно на женское кровавое месиво по телевизору сто раз на дню смотреть? Транслируют все каналы. Вот беда, то Зиновий погиб, то Ирина. А тебе, Дашуня, опасны волнения. Кто бы ни умер, помнить надо одно: все мы смертны, все будем там… Впрочем, где — не известно. Мне кажется, ты слишком близко все это к сердцу взяла.
        — Я в полном порядке,  — заверила Евдокия.
        Лагутин кивнул:
        — Вижу, родная, вижу, держишься ты прекрасно, и все же, надо бы, Даша, профилактический курс нам пройти. Ах, как Ирочке не повезло,  — вздохнул он.
        — Не повезло, мягко сказано,  — всхлипнула Евдокия.  — Ирина умерла с ясным лицом. Из этого делаю вывод, что она знакома с убийцей и плохого не ждала от маньяка. А из этого делаю вывод, что и я могу быть с маньяком знакома.
        Леонид Павлович с задумчивым огорчением посмотрел на жену и признался:
        — Ах, Даша, не стану скрывать, ты и на меня страхов нагнала. Пожалуй, я тебя под замок посажу. Что же касается Казьмина, так это легко выяснить, какой он смертью погиб.
        Потянувшись к телефону, Лагутин сказал:
        — Сейчас я секретарше своей дам поручение, она узнает и нам позвонит.
        Ожидание доклада секретарши Леонид Павлович заполнял длинной нотацией на тему «Кто такая жена и каким образом она должна слушаться мужа».
        Лагутин, как опытный психиатр, умел говорить и был убедителен. В результате Евдокия и глазом моргнуть не успела, как пообещала супругу все, чего он хотел: и спать по ночам, а не бродить; и с подругами не общаться; и даже о маньяке забыть.
        Бог знает, чего бы она еще пообещала, но позвонила секретарша Лагутина. Он снял трубку, растерянно выслушал и сообщил:
        — Дашенька, ты права. Вскрытие показало, что Казьмин Михаил умер от удара в височную кость, причем, смертью мгновенной.
        Евдокия подпрыгнула:
        — Ленечка, так что это, если не преднамеренное убийство? Три несчастных случая в такой короткий срок и все со смертельным исходом. Я уверена, Трифонов твой сначала получил удар в височную кость, а уж потом и свалился.
        — Да, на убийство похоже,  — согласился Лагутин.  — Но куда же смотрит милиция?
        Евдокия с гордостью сообщила:
        — А милиция не может воедино три этих смерти свети. Между собою они не связаны и все — на разных участках.
        Супругу гордость жены не понравилась.
        — Это, Даша, не значит, что ты должна бросаться милиции помогать,  — сердито сказал он и позвал: — Пенелопа! Зайди на минуту сюда!
        Пенелопа мгновенно явилась и, вытирая о фартук руки, спросила:
        — Ну, что тут случилось опять?
        — Пока ничего,  — ответил Лагутин,  — но может случиться. Нельзя нам, голубушка, бдительности терять. Тут уж дело жизни и смерти.
        С этими словами он полез в письменный стол, извлек из сейфа ключ и, вручая его Пенелопе, строго сказал:
        — Отныне входную дверь закрывать на этот замок и ночью и днем. И от Даши ключ должен быть спрятан к ее же пользе.
        — Будет сделано,  — ответила Пенелопа.  — Уж теперь не волнуйтесь, теперь не погуляет она.
        Евдокия взмолилась:
        — Ленечка, ну зачем? Я же и сама обещала…
        — Так тебе будет легче клятвы свои держать,  — прикрикнул Лагутин и приказал: — И все, и хватит, и на этом покончим. Мне надо работать.
        Евдокие осталось одно: радоваться, что ее не лишили связи. Забившись в свою комнату, она позвонила Еве и рассказала о смерти Трифонова. Когда подруга наохалась вволю, Евдокия поведала об открытии, сделанном с помощью мужа.
        Ева, узнав, что Зая, Миша, и Трифонов погибли от удара в височную кость, тут же припомнила, что Майя когда-то в юности получала медицинское образование: то ли закончила курсы медсестер, то ли — медучилище, но работать по полученной специальности почему-то она отказалась.
        — Наверняка Майка училась спустя рукава,  — заключила Ева,  — но, видимо, имеющихся знаний дурочке нашей хватило, раз нашла то слабое место, от удара в которое человека сразу дух испускает.
        — Еще одно подтверджение того, что Майка маньячка. Ее надо срочно найти, а я под домашним арестом. Евусик, как же теперь нам с тобою быть?  — всхлипнула Евдокия.
        Ева сочувственно подбодрила подругу:
        — Не унывай, постараюсь одна справиться. А чтобы ты не волновалась, будем держать связь. Кто знает, может оно и лучше, что твой Леня тебя дома оставил. Будешь целей.
        — Евусик,  — пискнула Евдокия,  — одна ты не справишься, не надо Майку искать. Ты тоже из дома не выходи. И береги моего Боба.
        — Хорошо, буду беречь,  — пообещала Ева.  — Целую. Пока.
        И потянулись долгие часы ожиданий. Ева еще несколько раз звонила, но сообщения были все одинаковые: «Майка как сквозь землю провалилась. Нигде ее нет».
        Евдокия от беспомощности злилась на мужа и Пенелопу и в знак протеста из комнаты своей не выходила. Леонид Павлович перед сном к жене заглянул и виновато спросил:
        — Дорогая, как себя чувствуешь?
        — Я чувствую себя оскорбленной!  — ответила Евдокия, и он исчез, не желая принимать вызов жены.
        Потом пришла Пенелопа и едва ли не силой заставила Евдокию поужинать.
        — Я приведу к тебе пса,  — сказала она, выходя из комнаты с подносом, полным грязной посуды.  — Мы уже погуляли и будем прилично себя вести.
        — Бродяга всегда себя прилично ведет, в отличие от других членов семьи,  — сердито ответила Евдокия.
        Пенелопа и ухом не повела. Оставив нападки любимицы без внимания, она, тем ни менее, сделала то, что в обязанности ее никогда не входило: полила все цветы в садике Евдокии. Управившись с домашними делами и впустив в комнату пса, Пенелопа пожелала Дуняше спокойной ночи и важная уплыла в свою комнату. Еще один день прожит с достоинством: все она сделала так, как подобает хорошему человеку. Пенелопа была довольна собой. С этим довольством она чаще всего засыпала, с ним же и просыпалась — никакие беды ее не касались.
        А вот Евдокия частенько ругала себя. Вот и сейчас считала она, что день прожит бездарно, что все ее бросили, что никто не любит ее, что все с нею жестоки, что сама виновата, что одиночество и прозябание слишком мучительны, и вообще, так жить нельзя — нет в жизни счастья.
        Бродяга прямо с порога в глазах хозяйки все это прочел и набросился на Евдокию со всею своею собачьей любовью: с ног до головы облизал. На душе у Евдокии сразу же отлегло — жизнь показалась светлее.
        — Мой ты хороший,  — прижав морду пса к своей пышной груди, нежно шептала она в мохнатое ухо.  — Один ты меня понимаешь, тебе одному я нужна.
        Так, в обнимку с собакой она и заснула, не раздеваясь — тоже назло Пенелопе и мужу.
        Разбудил Евдокию телефонный звонок. Она схватила мобильный и обмерла: это была Майя.
        — Дуська,  — прошипела она,  — ты можешь на сотовый мне позвонить?
        От неожиданности Евдокия испугалась и задрожала, но вида не подала.
        — Опять телефон потеряла?  — словно ни в чем ни бывало, спросила она.
        Майя шепнула:
        — Да, так что? Позвонишь? Мне сотовый нужно срочно найти.
        — Сейчас позвоню,  — ответила Евдокия.  — Маюсик, а где ты?
        — Потом расскажу, ты делай, что просят,  — рявкнула Майя, и больше Евдокие ни слова не удалось сказать — в трубке раздались гудки.
        Евдокия вздохнула и послушно набрала номер подруги, но безрезультатно — Майя не отвечала. Еще и еще Евдокия набирала все тот же номер, пока ей не показалось, что где-то в квартире в какой-то из комнат звонит телефон и, похоже, что сотовый.
        Первой мелькнула мысль: «Надо Ленечку разбудить. Он крепко спит, а звонок настойчивый, значит важное дело».
        Но потом Евдокия вспомнила, что на Ленечку зла — будить его охота отпала.
        Она уже собралась снова обнять пса да и заснуть, но из коридора донеслись чьи-то осторожные шаги.
        «Кто там может так поздно ходить?» — удивилась она и, подкравшись к двери, заглянула в узкую щель.
        Мимо проплыла спина Пенелопы.
        Глава 25
        Пенелопа мгновенно скрылась за поворотом петляющего коридора. По характерному скрипу Евдокия догадалась, что она входит в чулан. Минуту спустя она выплыла, что-то пряча под блузку, и скользнула в прихожую. Пенелопа очень спешила и, покинув квартиру, забыла закрыть дверь на ключ.
        Как только она ушла, Евдокия метнулась к чулану, зажгла свет, придирчиво огляделась и поняла куда лазила Пенелопа: один из сундуков был слегка приоткрыт.
        «Куда же она торопилась?  — подумала Евдокия.  — Известная аккуратница, а в спешке даже не накинула на замок сундука „язычок“. Видимо предмет, который она унесла, в скором времени должен вернуться обратно. Но что она прячет в том сундуке?»
        Евдокия открыла крышку и ахнула: на черной бархатной скатерти, смертоносно сверкая сталью, лежали в ряд трагически знакомые ей ножи-близнецы — штук десять, а может и больше. Евдокия считать не стала. Схватив один нож, она пулей вылетела из квартиры, не замечая, что Бродяга увязался за ней.
        Евдокия неслась по ночному пустынному городу — впереди, далекой и еле заметной точкой маячила спина Пенелопы. Евдокия мчалась со всех сил, но дистанция не сокращалась.
        «Ох и крепкая же баба, эта старая Пенелопа»,  — изумилась Евдокия, чувствуя как стремительно сбивается дыхание, но упрямо намереваясь если уж не догнать беглянку, тот хотя бы от нее не отстать.
        Пенелопа не просто бежала: она петляла узкими и короткими улицами в одном районе, удаляясь от центра города и вновь туда возвращаясь. Порой Евдокии казалось, что старуха не знает сама куда сумасшедше несется: то она темп сбавляла, то разгонялась до немыслимой скорости, то вдруг тормозила и стояла столбом, давая надежду ее догнать. Но едва под натиском упрямства Евдокии расстояние сокращалось, как Пенелопа срывалась и легко восстанавливала прежнюю дистанцию.
        «Да она и сама в погоне!  — прозрела наконец Евдокия после очередных маневров старухи.  — Но за кем? Кто ей нужен? И странно, что я не могу эту бабку догнать. Здесь уже пахнет нечеловеческой силой».
        Только Евдокия об этом подумала, как Пенелопа остановилась и перешла на медленный шаг.
        «Ну слава богу,  — обрадовалась Евдокия,  — теперь я ее догоню, надо лишь газу поддать».
        Но едва на третьем, чудом открывшемся дыхании, она разогналась, как некто выскочил из-за угла и повалил ее на земь. И сам упал сверху. И тут же отпрыгнул и закричал:
        — Вы?!
        И то же самое крикнула Евдокия:
        — Вы?!
        Перед ней был персонаж ее снов — приятный молодой человек.
        — Почему вы не в пижаме?  — растерянно поднимаясь с земли, спросила она.
        — Вы тоже сегодня не в своей дурацкой ночнушке,  — грубо ответил ей молодой человек и, оглядев ее с ног до головы, раздраженно добавил: — Зато нож прихватить не забыли. И собака с вами опять.
        Только теперь Евдокия увидела пса и согласилась:
        — Да, и Бродяга здесь снова. Но в чем дело?  — удивилась она.  — Почему вы на меня налетели? Почему сбили с ног? Разве я опять назначала свидание?
        Молодой человек рассердился:
        — В том-то и дело, что нет. Наша встреча случайна, и надо бы нам разойтись. Ей богу, я рад вам, но очень спешу. Встретимся в другом сне,  — крикнул он и помчался по улице.
        Не по той, по которой неслась Евдокия, а по другой, расположенной под углом к основной. Очевидно, молодой человек тоже спешил, потому что помчался он крайне стремительно. И Евдокия, не выпуская ножа, полетела своим прежним курсом. За ней потрусил и Бродяга.
        Однако движение длилось недолго: буквально мгновенье спустя все дружно остановились и ахнули — разумеется, все, кроме Бродяги.
        — Бог мой, это не сон!  — прозрел молодой человек.  — Так вы настоящая?  — спросил он у Евдокии.
        Она, ощупав себя рукой, подтвердила:
        — Кажется, да.
        Он изумленно воскликнул:
        — Выходит, мы и в самом деле неоднократно встречались!
        — Получается именно так, потому что я сейчас точно не сплю,  — не в силах переварить открытия, согласилась она.
        Для обоих действительность стала вдруг нереальностью, чудом, фантастикой, волшебством. Пораженная до шума в ушах, Евдокия забыла свою погоню и хотела броситься к незнакомцу, чтобы подробнейше обсудить с ним открытие.
        Но молодой человек вздрогнул, словно очнулся, махнул ей рукой и со словами: «Все это чрезвычайно мне удивительно, но я спешу!» — помчался своим путем.
        Тут и Евдокия вспомнила про Пенелопу и с ужасом осознала, что не видит ее спины. Длинная ровная улица, тускло подсвеченная фонарями, на расстояние глаза была абсолютно пуста. Куда беглянка свернула, пойди угадай — переулков десятки.
        «И что теперь делать?» — уныло подумала Евдокия и мгновенно решила догнать незнакомца — догнать и подробнейше расспросить. У нее же сотни вопросов. Кто он? Где живет? Куда спешит? Или он тоже гонится ночью по городу? Тогда за кем?
        — Я даже не знаю как незнакомца зовут!  — воскликнула Евдокия и к досаде своей обнаружила, что молодого человека и след простыл.
        Лишь Бродяга стоял с ней рядом, готовый в любой миг сорваться и вновь бежать незнамо куда — только бы не отстать от хозяки.
        — Что ж, тогда пойдем искать Пенелопу,  — сказала псу Евдокия, и друзья отправились бродить по ночному городу.
        И долго бродили, изредка натыкаясь на бездомных влюбленных, на их сплетенные и распластанные по стенам, по лавкам и стволам деревьев тела, но Пенелопы нигде и в помине не было.
        Евдокия уж с ног валилась, и Бродяга лениво лапы переставлял да и рассвет забрезжил.
        «Надо домой отправляться,  — сдалась она.  — А то Леня, не дай бог, проснется и, не обнаружив меня, поднимет скандал».
        С этой мыслью она повернула домой, но не успела сделать и десятка шагов, как с ближайшей соседней улицы донесся визг тормозов и следом — ужасный, нечеловеческий вопль. Евдокия метнулась на крик и, пораженная, остолбенела — даже Бродяг застыл. В центре дороги раскинулась Пенелопа, а вдали исчезал газовый след машины-молоковозки.
        Происшедшее было так очевидно, что не возникало вопросов: старуха не ожидала движения транспорта на пустынной ночной улице, а «молоковозка» не предполагала, что кто-то выскочит из-за угла и кинется под колеса.
        Первым очнулся Бродяга: он бросился к теплому, но уже неживому телу старухи и протяжно завыл. Евдокия заплакала и робко приблизилась. Лицо Пенелопы смотрело в небо, а в широко раскрытых глазах застыл вечный ужас — ужас перед колесами. На холодном асфальте медленно собиралась горячая алая лужица, и в лужице этой Евдокия, цепенея, увидела знакомый охотничий нож. Ни секунды не думая, она нож схватила и, вытерев его об одежду покойной, помчалась домой, оплакивая Пенелопу.
        Как вернулись они с Бродягой, как в квартиру вошли, Евдокия почти не помнила. Долго в молчании на кровати своей сидела, и в голове у нее был полный разброд: мысли метались беспомощно, цепляясь одна за другую, но суть проходила мимо.
        Обессиленный всенощным гулянием, Бродяга приткнулся к коленям хозяйки и задремал. Евдокия пса обняла и незаметно тоже уснула.
        Проснулась Евдокия от возмущенных криков Лагутина. Вскоре и сам он появился у нее на пороге, но ругать супругу не стал — беспомощно разводя руками, спросил:
        — Даша, что у нас происходит?
        Евдокия, с которой сон слетел недостаточно, зевая, спокойно ответила:
        — Ничего не происходит. Я с Бродягой спала…
        Лагутин нахмурился:
        — Вижу. И собаку в кровать затащила, и сама в одежде легла. И здесь непорядок,  — сокрушился он, по-женски всплеснув руками.
        Жена удивилась:
        — И здесь? А еще где?
        — Да везде!  — рассердился Лагутин и начал перечислять: — Во-первых, меня не разбудили, оттого и проспал; во-вторых, входная дверь нараспашку: заходи и что хочешь бери, а я честно вору… Тьфу! Зарабатываю! Зарабатываю я честно!  — сам себя убеждая, повторил он несколько раз и продолжил: — Ко всему, на кухне большой непорядок: жизни нет, завтрака нет, Пенелопа пропала!
        Евдокия вскочила:
        — Пенелопа пропала? Куда?
        Леонид Павлович сокрушился:
        — А кто ее знает? Я уже и консьержке звонил, спрашивал, не выходила ль, да кто правду скажет? Консьержка твердит: «Я всю ночь не спала, дом сторожила, после полуночи из подъезда не выходили. Никто».
        Евдокия с тревогой спросила:
        — А охранник что говорит?
        Лагутин махнул рукой:
        — Охраннику я не стал и звонить. Тот с три короба мне наврет не хуже консьержки. Зарплату зазря они получают, придут на работу и спят. Пойди теперь, узнай куда и когда утопала Пенелопа. И вернется когда? И завтрака нет. И нет свежей рубашки. И на работу, считай, опаздал.
        С брюзжанием муж удалился. Евдокия, сбросив оцепенение, в догонку ему закричала:
        — Свежих рубашек полно в гардеробной, а завтрак я приготовлю тебе!
        Лагутин вернулся и саркастично спросил:
        — Если ты приготовишь, то кто это будет есть? Лично я не рискну. Нет уж, ты занимайся своей паскудной собакой. Она тебе всех дороже. Впрочем, буду тебе благодарен, если отыщешь мне Пенелопу. А хотя,  — он с обидой махнул рукой,  — я голодный сейчас уйду. Весь день пошел мимо. Важное дело проспал. Чувствовал себя в полном догляде, а оказалось, что некому разбудить. Положиться нельзя ни на кого,  — отчаянно заключил Леонид Павлович и, еще раз махнув рукой, вышел из комнаты.
        И яростно пошагал в гардеробную. Возился он там недолго — вскоре хлопнула дверь, и Евдокия услышала усердное ковыряние ключа. Она поняла, что муж ее закрывает.
        Глава 26
        Если открыла глаза Евдокия с легким свободным сердцем, то визит мужа ее на землю вернул. Против всех ужасов, сон ей снился прекрасный — предвестник счастливого приключения: огромный зеленый луг, бездонное ясное небо и присутствие чего-то надежного и родного…
        Чего?  — Евдокия не знала. Определенности не было в сне — был рядом Бродяга, да дело не в нем.
        В ком? Она сказать не могла — одними лишь чувствами располагала, но все они были дивные и волшебные…
        И после этого — пробуждение: словно кипятком окатили. Словно обухом по голове.
        Евдокия сидела в кровати, а мысли ее неслись вразнобой: Майка, сундук с набором ножей, Пенелопа-беглянка, «молоковозка», страшная смерть и молодой человек, не в пижаме — в костюме…
        Да-а, ночные приключения ее таковы, что разумней принять их за сон — да как тут принять, когда в доме нет Пенелопы.
        «А куда я нож ее дела?!» — подхватилась вдруг Евдокия, да тут же и вспомнила: «Помыла и вместе с тем, что с собою брала, обратно в сундук уложила на старое место к другим ножам».
        Это была ее последняя мысль, оформленная в нечто разумное, остальное — снова полный разброд.
        Сплошь череда вопросов. Кто она, Пенелопа? Куда бежала? Зачем ей сундук ножей? А молодой человек, кто он? Как попал в центр событий? Случайно или нарочно? И почему не ответила Майка? Ведь просила сама позвонить и, следовательно, ждала от Евдокии звонка, но не ответила. Что с ней случилось? Маньячит по городу?
        Вопросы — одни вопросы. И все без ответов. Ясно было только одно: просто чудо, что ни охранник, ни консьержка не заметили путешествия Евдокии.
        «Хотя, какое тут чудо?  — вяло решила она.  — Леня прав, дрыхнут они на работе. Как выяснилось, я убегала ночью из дома не в первый раз и всегда это делала незаметно. И в том Леня прав, что Бродяга лапы испачкал не в садике, а я, глупая, думала, что гуляю во сне. Ужас какой,  — содрогнулась она,  — вдобавок ко всем моим нервным болезням еще и лунатиком стала! Как же это? Даже страшно подумать, бродила по городу в ниглиже! В мятой ночной рубашке шастала на свидание к незнакомцу! К мужчине! Вот кто я после такой измены?  — горестно озадачилась Евдокия.  — Приличных слов для себя не нахожу, и Леня прав…
        А что же тот молодой человек? Он тоже, выходит, лунатик!»
        И тут до нее дошло, что, вероятней всего, и Пенелопа не всегда спала по ночам — и с ней не полный порядок: не зря же она хранит в чулане сундук ножей.
        В голове Евдокии словно щелкнуло что-то, будто сила неведомая кнопку нажала, и беспорядок исчез — потекла стройная мысль.
        И сразу все воедино сложилось. Майя не ей позвонила. Точнее, ей, но для того, чтобы она разбудила кого-то. А кого? Не Пенелопу ли? Ну да, Евдокия Майе звонила, а Майя не отвечала, но зато у нее у самой в квартире зазвучала телефонная трель. Если верна эта догадка, то в какие дебри ведет она?
        Пока догадка никуда не вела. Евдокия не могла себе объяснить каким образом Майка-маньячка связана с праведной Пенелопой, которая почему-то хранит в сундуке ножи. Кто есть Майка и кто — Пенелопа, пока вопрос, но ножи точно убийцы.
        В качестве объяснения приходила в голову мысль, что Майка ножи те подкинула, но Пенелопа знала про них и молчала. Почему?
        Возможно было и другое: Пенелопа просто хранила ножи, а Майя, каким-то образом об этом пронюхав, из сундука их таскала и убивала ими злодейски.
        Обе мысли никуда не годились. Пенелопа-коллекционерка? Это само по себе смешно. А тут еще и коллекция ножей-близнецов.
        Как Евдокия ни прикидывала, со всех сторон чепуха выходила, предположить же, что маньячка — сама Пенелопа, а вовсе не Майя, она никак не могла. Слишком свежи были в памяти ласковые руки старухи, ее мудрость и добрый взгляд.
        «Никогда себе не прощу, что бросила бедную, окровавленную на дороге одну,  — кляла себя Евдокия и тут же оправдывалась: — А с другой стороны, чем я могла ей помочь? Пенелопа мертва, а я живая и опять все запреты нарушила. Теперь уж никакой фантазии мне не хватит объяснить строгому мужу почему после всех обещаний я ночью из дома ушла. И с Бродягой по улице бегала до утра. Я и тем Пенелопе своей отслужила, что от позора ее спасла. Что про старушку можно подумать, найдись рядом с ней страшный нож?
        А сколько было бы у меня неприятностей!
        А для Ленечки моего история эта настоящая катастрофа! Он же большой начальник, а у него, у главного психиатра, под носом в доме завелся маньяк!»
        От этой мысли Евдокия содрогнулась и, наконец-то, заплакала. Все ужасы этой ночи, тисками сдавившие грудь, выливались слезами и становилось гораздо легче. Было бы еще легче, имей Евдокия возможность рассказать о всех приключениях Еве. Но даже подруге Евдокия открыть не могла тайну своей Пенелопы, однако о звонке Еве она подумала. И, как это часто бывало, Ева будто услышала и ей позвонила сама.
        — Дуська! Ты телевизор сегодня смотрела?  — истерично завопила она.
        У Евдокии от нервного напряжения запершило в горле и голос осел.
        — Нет,  — прохрипела она.  — А что?
        — Включай первый канал! Новости!  — крикнула Ева и повесила трубку.
        Евдокия бросилась к телевизору, щелкнула кнопкой, экран засветился, и ноги ее подкосились.
        Скорбно-официальным тоном диктор вещал: «После необъяснимого двухнедельного перерыва маньяк, похоже, торопится наверстать упущенное. Теперь он особо свирепствует: две жертвы подряд. Такого не было никогда. Вчера — журналистка Ирина Латынина. Сегодня — Багрянцева Майя. Зверски изрезанная женщина была найдена в кустах, недалеко от своего дома…»
        Евдокия мгновенно припомнила, что Пенелопа кружила именно в тех местах.
        И сама она за нею кружила.
        И молодой человек там же кружил.
        А он утверждал, что знает маньяка, но говорить правду никак не хотел. Не потому ли, что…
        Евдокия прозрела: «Господи! Как я сразу не поняла! Майка не могла быть маньячкой — я же проснулась на кровати в своей комнате! Не в спальне, и не в гостиной, и не в холле, и не в Зимнем саду, а именно в своей комнате, в которой бываю только тогда, когда в большой ссоре с мужем. Допустим, Майка в ту ночь в подъезде была, допустим, она меня и хватила чем-то по голове, и ключ у меня взяла, и домой меня оттащила, но как узнала она, в какой именно комнате я в ту ночь спать собиралась? Об этом знала только моя Пенелопа!»
        И тут же другое, более разумное объяснение получили и лежащие в сундуке ножи, и ночное путешествие бедной старухи, и ее безразличие к гибели Заи, а потом и Ирины. А когда Евдокия припомнила, что Пенелопа вообще странной была: чрезмерно честной, патологически трудолюбивой и подозрительно невозмутимой, тут окончательно сомнения все отпали.
        И действительно, разве может нормальный человек каждый вечер ложиться в кровать с хорошим настроением и засыпать в довольстве собой? А уж просыпаться каждое утро (каждое утро!), радуясь этому миру и прощая всем все грехи, в наши дни может лишь сумасшедший!
        «Да-да-да,  — припомнила Евдокия все странности Пенелопы,  — как тут с ума не сойти, когда одной надо поддерживать чистоту в нашем доме, а в нем сотки три, не меньше. Да при этом при всем Пенелопа всегда улыбалась и казалась счастливой и очень любезной. Нет, тут у любого крыша поедет. Вот если бы она, намывая плиты и унитазы, трехэтажно нас костерила, вот тогда бы нормальной осталась. Она же выбрала сумасшедшествие: оставшись порядочным человеком, мозгами сильно подвинулась и пошла резать людей».
        Впоследствие, уже после похорон Пенелопы выяснилось, что, будучи старой девой, она нежно хранила в душе надежду быть не просто невестой, а венчаться хотела согласно обряду — в ее платяном шкафу нашли дорогое белое платье! И венок! И фату!
        Тут уж Евдокие окончательно стало понятно, почему Пенелопа, уродливая и кривая, убивала молодых и красивых женщин, а потом принялась и за мужчин.
        Но открытием своим Евдокия ни с кем не делилась — даже с мужем, даже с подругой.
        «Зачем?  — решила она.  — Бог злодейке судья, а людям Пенелопа уже не опасна».
        Шли дни, про маньяка быстро забыли — он не давал о себе знать: за два месяца ни одного убийства. Евдокия носила секрет в себе горестно и мучительно. Ей было жалко покойную Пенелопу, и подруг было жалко, и во всем винила она себя. А тут еще Ева подливала масла в огонь, рассуждая кто он, этот маньяк и почему он убил Ирину и Майю.
        — Значит маньяк был с ними знаком,  — строила Ева догадки.  — Но тогда и мы с тобой, Дуська, в опасности.
        Евдокия перечила.
        — Нет, нам ничто не грозит,  — уверенно говорила она, и эта уверенность не по душе была Еве.
        — Ты что-то знаешь?  — пытала она подругу.  — Дуська, колись, ты что-то знаешь!
        Евдокия отпиралась, ссылаясь на предчувствие, Ева же не отставала.
        — А почему ты в последние время такая убитая?  — интересовалась она.  — Почему взгляд потухший? Почему не бегаешь, не суетишься? Почему даже Боба простила мне?
        — Потому, что мне уже все трын-трава. Я теперь рабыня квартиры. Леня с похорон Пенелопы не может подходящую домработницу нам найти. Кого ни приведет, все не то. Одна — сплетница, другая неряха, третья лентяйка, четвертая плохо готовит, а пятая сразу все: и лентяйка, и сплетница, и неряха и так приготовит, что попробуешь и решишь: это уже кто-то ел и, пропустив через желудок, вернул на тарелку обратно.
        Ева задумчиво соглашалась:
        — Да-а, Пенелопу не просто вам заменить.
        И вновь обращалась к излюбленной теме: кто он, этот маньяк?
        Но в конце концов и она успокоилась: и теперь уже Евдокие казалось, что про маньяка забыли все.
        Глава 27
        Да, про маньяка все основательно позабыли.
        Евдокия забыть не забыла, но Пенелопу вспоминала гораздо реже. Этому очень способствовали домашние хлопоты и дела. Лагутин по-прежнему частенько менял домработниц, и Евдокия заполняла «окна» своими руками. Первое время, оттирая сбежавшее молоко от плиты, или надраивая унитаз, она еще скорбно вздыхала «ах, Пенелопа, ах, Пенелопа!», а потом уж с головой в работу ушла — дом действительно был большой и вещей в нем — немало. С каждой пылинку сдуешь — и вон из жизни полдня.
        — До увлечения, Зимнего садика, руки уже не доходят,  — жаловалась Евдокия Бродяге, который помощником был плохим, но зато добавлял работы изрядно.
        Он неотвязно следовал за хозяйкой и требовал развлечений: то вдруг швабру начнет бодро лапами бить, то ловко повиснет на занавеске или увидит злого врага в безобидном шнуре пылесоса. И обязательно что-нибудь опрокинет. И разольет.
        — Стар ты уже Бродяга, солидней надо себя вести,  — ворчала на пса Евдокия.
        Но недолго ворчала, чаще уставала сердиться и прощала, прощала, прощала… Как никак — собеседник, а домашний труд (оказалось!) обрекает на одиночество, которого Евдокия терпеть не могла.
        — Вот скажи мне, мой умный песик, скажи, зачем Леня новую домработницу сегодня со скандалом прогнал?  — горестно вопрошала она у Бродяги.
        Бродяга в ответ шевелил ушами и молчал очень глубокомысленно, будто и в самом деле решал, с чего это Леня взбесился?
        — Хорошая женщина ведь была,  — продолжила жалобы Евдокия.  — Подумаешь, рубашку не так постирала: на белой — розовое пятно. Леня тоже известный придира. Нельзя во всем только плохое искать. И с пятном походил бы, под пиджаком незаметно.
        Бродяга был — за. Он совсем не понимал, зачем нужны эти рубашки.
        Евдокия вздохнула:
        — А теперь женщина не просто ушла — японский сервиз с собой прихватила, а я скрывать это должна, потому что Леня в милицию обратится, а у нее трое детей. Леня иногда бывает поразительно черствый.
        Сама Евдокия от капризов давно отказалась: день ото дня становилась снисходительней и добрей. Во всяком случае, насчет домработниц имела она одно только мнение: любая уже хороша, на какую ни глянь.
        И чем ногти Евдокии становились грязней, тем сильнее мнение крепло.
        Однако в житейских бедах отыскалась и положительная сторона: Евдокия так уставала за день, что засыпала, едва касаясь щекой подушки. И спала очень крепко, на свидание к молодому человеку не бегала по ночам и вообще не видела снов.
        Учитывая все вышесказанное, не дивно, думаю, то, что и Едокия про маньяка забыла — до этого странного дня.
        А день начался особенно плохо. С утра Леонид Павлович, на рубашке пятно обнаружив, взорвался и домработницу со скандалом прогнал. Теперь Евдокия вместо приятной беседы с Евой вынуждена была чистить ковры, чем и занималась с девяти утра и до обеда. Чистила бы и до вечера (и было что!), но позвонил Борис.
        — Дуняша, срочно беги сюда!  — приказал он зловещим шепотом.
        — Сюда, это куда?  — спросила Евдокия.  — Боб, ты где?
        Брат доложил:
        — Я у Евы.
        Евдокия не удивилась, поскольку отношения между подругой и братом становились день ото дня серьезней. Она лишь спросила:
        — А почему не Ева, а ты мне звонишь?
        — Слушай,  — рассердился Борис,  — ты можешь хоть раз в жизни подчиниться мне без вопросов?
        — Наверное, могу,  — предположила она.
        — Вот и попробуй!  — рявкнул Борис и, не объясняясь, повесил трубку.
        Что ж, деваться некуда — Евдокия села в машину и помчала к подруге.
        Несказанно она удивилась, обнаружив в квартире Евы одного только брата.
        — А где же Евусик?  — спросила она.
        — Ева в консерватории,  — раздраженно ответил Борис и потащил Евдокию к роялю.  — Смотри,  — сказал он, тыча пальцем в белые клавиши.
        Там багровело пятно.
        Евдокия попятилась и ужаснулась:
        — Снова кровь?!
        — Разве не видишь?  — ядовито спросил Борис.
        — Вижу, но когда она появилась?
        Борис резко пожал плечами, словно его передернуло, и проворчал:
        — Заметил кровь только что, а когда появилась не знаю.
        Нервно взъерошив волосы, он вдруг матюкнулся и забегал по комнате, рассеянно бормоча: «Черт, черт, черт…» Казалось, он вообще забыл про сестру.
        Евдокия видела, что брат не в себе, но задавать вопросы уже опасалась, поскольку боялась нарваться на грубость. Она, с изумлением глядя на Боба, усердно припоминала когда он так грубо ругался в последний раз, если вообще так ругался — память что-либо подобное предоставлять не спешила.
        Боб бегал по комнате — растерянная Евдокия стояла — и все было бы ничего, когда бы не те ковры, которые дома остались, мокрые и недомытые. Из-за них-то она и не выдержала.
        — Боб, зачем ты меня позвал?  — в конце концов спросила она.
        Брат резко остановился, глянул на сестру совершенно безумным взглядом и прошептал:
        — Ты только не пугайся, Дуняша, но я, кажется, знаю кто настоящий маньяк.
        От слов его Евдокию словно током прошило.
        — Кто?  — выдохнула она и присела на кончик стула.
        Боб зловеще и с пафосом прогремел:
        — Я-яяяя!
        — Ты-ыыы?!
        — Я! Я! Я!  — с гордостью подтвердил Борис и растерянно тут же спросил: — Дуняша, как мне быть? Я только с тобой могу посоветоваться. Что теперь предпринять? Может, ты знаешь?
        Разумеется, Евдокия не знала. Заявление брата страшно подействовало на нее: ноги задрожали, в глазах потемнело, в ушах зашумело. Она хотела много сказать, много спросить, но слова все в горле застряли. Евдокия только мычала.
        Борис, не замечая ее состояния, схватил сестру за руку и потащил ее в спальню.
        — Сейчас я тебе покажу,  — приговаривал он, торопливо и нервно открывая дверь шкафа,  — сейчас ты увидишь.
        Через мгновение в руках у него оказался нож:
        — Ну что?! Видишь! Кто после этого я?!
        Евдокия ахнула и отшатнулась, а Борис на нее наступал, грозно помахивая точно таким же ножом, какой она видела у Ирины, у Майи, в кладовой…
        — Где ты взял его?  — закричала она, с ужасом пятясь от брата.  — Где ты взял? Я все ножи закопала! Все! Не оставила ни одного! Как ты нашел?
        Борис остолбенел:
        — Что ты закопала? Где?
        Евдокия опомнилась, но было поздно. Брат заставил ее сказать — не все, но кое-что. Не решаясь поминать Пенелопу, она призналась, что нашла в чулане сундук, а в нем оказались ножи.
        — Ножи? Одинаковые? И один из них был у Ирины?  — нервно спросил Борис.
        — Да, все ножи одинаковые,  — кивнула она.  — И у Майи мы с Евой видели точно такой же нож.
        Боб ответил:
        — Я в курсе, Ева рассказывала, а дальше-то что? Что с теми ножами?
        Евдокия пожала плечами:
        — А ничего, я удивилась и на всякий случай от них избавилась: отнесла вечером в сквер и под липою закопала.
        — Зачем?  — удивился Борис.
        — А зачем их в доме хранить, когда милиция точно такой же нож достала из жертвы маньяка?
        — Так и было!  — воскликнул Боб.  — Точно, как я забыл?! И все это лишний раз мне доказывает, что я и есть тот самый маньяк!
        — Да ничего это не доказывает!  — пришла в себя Евдокия и, волнуясь, подумала: «Надо бы про Пенелопу брату признаться, чтобы он напраслины на себя не возводил».
        Но Борис ей не дал и рта раскрыть: размахивая страшным ножом, он потащил сестру в коридор, с пафосом восклицая:
        — Я! Я маньяк! Дуня! Это ужасно!
        Его состояние Евдокию пугало: она знала, что болезнь обострилась, что брат фантазирует, что надо Ленечку вызывать и вязать Боба, и пичкать лекарством, уколы колоть…
        — Вот, посмотри!  — возбужденно кричал Борис, подтаскивая сестрицу к вешалке и остервенело запуская руку в карман своей куртки.  — Вот оно, доказательство! Видишь флакон?
        Евдокия, ломая голову как бы его остановить, ласково подтвердила:
        — Вижу, мой дорогой, вижу. Это флакон.
        — А знаешь, что в нем?
        — Что, мой родной, что в нем?
        — Прекрати разговаривать со мной, как с приболевшим ребенком!  — взбесился Борис.  — Здесь кровь! полный флакон крови! Или краски! Черт возьми! Откуда это в моем кармане? Теперь ты понимаешь?
        Евдокия с испугом призналась:
        — Не понимаю.
        — Это я капал кровь! Это я пачкал клавиши!
        — Зачем?  — пятясь, спросила она.
        — А вот не знаю,  — опустив руки, уже спокойно ответил Борис.  — Рассудок мой помутился. Сам не ведаю, что творю. И это страшно, Дуняша, страшно,  — с пугающей вялостью признался он.  — Передать тебе не могу, как ужасно не быть хозяином собственному телу, своим рукам и ногам. Как подумаю, что я убиваю, в петлю, в огонь, в воду… Куда угодно захочется, лишь бы не жить.
        Глава 28
        Безысходность брата передалась Евдокии — она пришла в ужас и мгновенно восстала.
        — С чего ты маньяк?  — закричала она, нервно забегав по коридору.  — Флакон, полный крови? Ерунда! Что с того, что флакон? Да его кто угодно мог тебе подложить!
        «Пенелопа и подложила!» — мысленно решила она и с убежденьем заключила:
        — Маньяк хитер и затейлив. Он игрушки играет. Его творчество — зло. И зло — его творчество. Внешнему я не верю. Верю только тому, что внутри, а внутри у тебя нет маньяка. С каких своих ощущений ты маньяком себя посчитал? Что у тебя внутри? Только добро. Братик мой дорогой, ты же самый лучший на свете. Где они, доказательства? Сам подумай, с чего ты маньяк? Ты святой!
        Уговаривая задумчивого и застывшего столбом Бориса, Евдокия ни на секунду не оставляла его в покое. Она дергала его за руки, тормошила — наконец он взорвался и закричал:
        — Черт возьми! Не трогай меня! Отойди! Не маньяч перед глазами!
        — Не маяч,  — машинально поправила Евдокия.
        — Да, не маяч,  — согласился Борис.  — Лучше присядь и хорошенько меня послушай.
        Евдокия послушно присела на табурет, он же с жаром воскликнул:
        — Где доказательства — хочешь ты знать? Пожалуйста, есть доказательства. Я, как никто, вижу себя изнутри и могу с очевидностью полной сказать: я не такой как все!
        — А какой?  — испуганно выдохнула Евдокия.
        — Я маньяк! Настоящий маньяк!
        Евдокия снова вскочила и, заметавшись по комнате, начала причитать:
        — О господи! Как такое возможно? Мама моя дорогая! С чего вдруг мой брат — маньяк?
        — А с того!  — с ожесточенным напором воскликнул Борис.  — Сама посуди, кто я такой?
        — Кто ты такой?
        — Я не лгу! Не хитрю! Не ворую! Одеяло на себя не тяну! И не завидую! И не возношусь над другими! Денег совсем не ценю! В долг не беру, но даю и назад никогда не потребую! Я матом совсем не ругаюсь! О женщинах пошлостей не говорю! Всех людей уважаю! Благодарность имею! Добро ценю! Верю в мужскую дружбу! Верю в любовь! Верю в высшую справедливость! И в честность нашего государства! И при этом мне уже 26! И я почему-то не тряпкой, мужчиной считаю себя! И все с этим согласны! Так кто я по-твоему, если не полный маньяк?
        Из перечисленного все было так — Борис нигде не сгустил и не преувеличил. Евдокия зашла в тупик. Жизненный опыт ей говорил, что имея такие качества выжить в России практически невозможно (других она стран не знала), но Борис продолжал как-то жить. И порядочностью своей он пробивал иногда неприступные крепости…
        Правда, чаще сворачивал с прямого пути в закоулки, ведущие совсем не к вершинам.  — К оврагам бесславия и нищеты те закоулки вели. Имея образование, ум, таланты, энергию и чистую душу Бориса, должно бы пользу отечеству приносить, а не прозябать на задворках безделия. Назвать делом то, что доверило общество брату, Евдокия никак не могла и впервые оценила трагедию Боба.
        «Мама моя дорогая!  — ужаснулась она.  — Бог дал ему столько силы, ума и таланта, что хватило бы на весь мир, но нигде это не пригодилось! И он, бедненький, все это понимает, и как-то должен с этим мириться! Точно, не выдержал Боб! С ума он сошел!» — сделала единственно верный вывод потрясенная Евдокия и закричала:
        — Надо срочно тебя лечить!
        — Очень надо,  — согласился Борис и потащил сестру к выходу.
        — Куда мы идем?  — спросила она.
        — Сейчас узнаешь. Надеюсь, ты на машине?
        — Да, да,  — кивая, ответила Евдокия, и по телу ее прошел мороз.
        — Не возражаешь, если я сяду за руль?  — спросил Боб, первым выскакивая из подъезда, хотя раньше он женщин всегда вперед себя пропускал.
        — Да-да, конечно, садись,  — ответила Евдокия, решив теперь всегда с ним соглашаться.
        Соглашаться, причем, без лишних вопросов.
        «Вопросы могут его возбудить»,  — опасалась она.
        Хотя внешне казалось, возбуждать Боба больше и некуда, Евдокия считала, что резерв природа оставляет всегда. Именно поэтому она согласилась ехать в любом направлении, а потом согласилась покинуть машину и подняться к квартире покойной Ирины Латыниной. Когда они подошли к ее двери, Борис достал из кармана связку ключей и начал попеременно совать их один за другим в замок.
        Евдокии хотелось спросить: «Что ты делаешь?!» Но она героически промолчала. Борис ничего не объяснял, а лишь приговаривал:
        — Сейчас-сейчас, сейчас все увидишь сама.
        Евдокия действительно вскоре увидела как одни из ключей послушно провернулся в замке, и дверь открылась. Но, против ее ожиданий, Борис не вошел в квартиру Ирины. Закрыв на ключ дверь, он зло ухмыльнулся и подал команду:
        — За мной!
        И потащил Евдокию в машину. На этот раз он зарулил в зеленый двор Майи. У дверей ее опустевшей квартиры произошло то же самое: Борис достал связку ключей и, покопавшись, открыл и этот замок.
        — Видишь, что делается,  — с чудовищным торжеством изрек он и опять потащил Евдокию в машину.
        Там он потряс перед ее носом связкой ключей и сообщил:
        — Здесь ключи от квартиры Евы, и от вашей квартиры. Заметь, Ева мне ключ не давала. Сегодня я видел сон, очень странный. Не стану весь пересказывать, но был в нем один эпизод…
        Подумав, Борис усмехнулся:
        — Да нет, и эпизод не нужен тебе. Скажу результат: проснувшись, я заподозрил неладное. Полез в карман, а там связка ключей. Что за ключи? Как попали в карман? Ничего не помню. Мелькнула догадка — решил проверить. Начал конечно с Евы. Позвонил на мобильный и, узнав, что Ева в консерватории, поехал к ней, открыл дверь и…
        — Все как во сне, который ты видел,  — продолжила Евдокия,  — кровь на клавишах.
        Борис благодарно взглянул на сестру и сказал:
        — Одна ты с полуслова меня понимаешь. Да, так и было, ночью я видел во сне, что пачкаю клавиши, а утром все подтвердилось.
        Евдокия схватилась за голову:
        — И флакон оказался в кармане!
        — Да, и связка ключей — в другом. Теперь ты понимаешь, что со мной происходит? Теперь тебе ясно, почему я такой?
        — Какой?  — растерянно прошептала Евдокия.
        — Правильный,  — горестно вздохнул Боб.  — Порядочный до безобразия.
        — Безобразие здесь не при чем, ты очень хороший!
        — В том-то и дело! Даже если с лупой войти в мою жизнь, только порядок в ней и найдешь.
        Она удивилась:
        — И чем это плохо?
        Борис рассердился:
        — Да тем, что нормальный человек, если к нему присмотреться, выглядит неприглядно: в погоне за благом он унижается, воюет и лжет. А все почему? Потому что в стремлении себе угодить человек то попадает в рабство, то в разбойника превращается и все подряд хватает, а ему не дают. Вот тут-то он нападает и защищается тем, что под руку подвернется: дубина — значит дубиной, соломина — значит соломиной, а уж если в руке окажется нож, тут уж держись — у любого он все отнимет и присвоит себе. При условии, разумеется, что нет ножа у того любого.
        Евдокия озадаченно потрясла головой и робко спросила:
        — Боб, ты о чем? Что-то я не пойму.
        — Это я образно говорю. Объясняю, почему современный человек такой нехороший.
        — И почему?
        — Потому, что соблазнов много. Он хочет всего, и весь мир его враг.
        — Враг?  — удивленно воскликнула Евдокия.  — Почему же обязательно враг?
        Борис усмехнулся:
        — А кто он? Друг, что ли? Коли друг, так почему человеку сам все не отдает? Почему буквально всего добиваться едва ли не зверски от мира нужно? Конечно враг,  — подытожил Борис.  — Из этого следует, что человек постоянно в войне с этим миром, а все хорошее он поглубже прячет в себе, чтобы никто не воспользовался. В человеке добро и зло переплелись, он же себя разрывает: плохое тянет наверх, а хорошее прячет в глубины души. Я же наоборот: плохое оставляю в себе, а хорошим наизнанку из какой-то неясной дурости выворачиваюсь! Выворачиваюсь!
        Евдокия всплеснула руками:
        — И довыворачивался! Был бы как все, не держал бы в себе плохого, почаще его выпускал бы, глядишь и пронесло бы! А теперь зло до критической массы скопилось и начало вырываться из тебя по ночам, когда ты спишь и сам себе не хозяин!
        Борис подтвердил:
        — Да, получается, что я потому и хороший, что разгружаюсь незримо. Двойную жизнь я, Дуняша, веду. Днем святой, а ночью из меня выбирается дьявол и режет, режет людей!
        С воем он заключил:
        — Это-оо невыносимо!
        — Мама моя дорогая!  — заплакала Евдокия.  — Надо Ленечку вызывать!
        Борис схватил сестру за руки и горячечно зашептал:
        — Нет, Леонида не надо, не надо его, умоляю, я справлюсь, справлюсь сам, вот увидишь, убивать больше не буду, к кровати себя привяжу…
        — Да тут же себя и отвяжешь,  — оборвала его Евдокия.  — Не хотела тебе говорить, да только вижу, что и у меня не все ладно. Открою секрет: я хожу по ночам.
        — Как?! И ты?  — ужаснулся Борис.  — Я уж несколько месяцев как по крышам брожу. Лунатизм со мной приключился.
        — Вот видишь, симптомы новые появились, совсем одинаковые: у тебя лунатизм, у меня лунатизм. И болезнь у нас тоже одна.
        — Неужели лунатизм, это продолжение нашей болезни?
        Евдокия кивнула:
        — Именно. Если дело так дальше пойдет, то кто может мне гарантировать, что и я не схвачусь за нож? Видишь опасность какая назрела. Нет, ты как хочешь, а я мужу должна рассказать.
        — Раз так, хорошо,  — согласился Борис.  — Только дай мне несколько дней. С духом хочу собраться. Я не трус, но мне страшновато.
        — Бояться не надо. Ленечка тебя не потащит в тюрьму. Он будет тебя лечить.
        — Это да, но как я могу признаться? Я убивал людей! Женщин! Ты об этом подумала?
        — Думаю.
        — Нет, так сразу признаться я не могу. Дай мне время. Немного: день или два.
        Евдокия вознамерилась брату ответить отказом, но зазвонил мобильный. Прижав трубку к уху, она после паузы грустно вздохнула и сообщила:
        — Сам господь дал тебе несколько дней.
        — Что случилось?  — удивился Борис.
        — Ленечка мне звонил, в командировку он уезжает. Просит срочно быть дома. Не стану же я рассказывать ему о тебе на ходу.
        Глава 29
        Леонид Павлович очень спешил и нервничал невероятно. Пока Евдокия по шкафам собирала его рубашки, он носился за ней и вопрошал:
        — Даша, как я оставлю тебя одну?
        Она, скрывая смятение, спокойно ему отвечала:
        — Очень просто: возьмешь и оставишь. Как всегда. Не первый раз уезжаешь.
        — Не первый,  — соглашался Лагутин,  — но раньше ты была под присмотром. На Пенелопу я мог положиться, а на тебя не могу. Ох, что теперь будет? И не ехать нельзя. Итак уже всем во вред оттянул командировку, но больше тянуть нельзя…
        — Не тяни.
        — Тянуть и нельзя!  — рассердился Лагутин.  — Нельзя не уехать! Неприятности на работе зреют, а домработницы я не нашел.
        — Потому что ищешь мне няньку,  — ответила Едокия,  — а я уже взрослая. Порой даже старая, если на руки мои теперь посмотреть. Ты не заметил, что давно уже дом на мне. Все хозяйство на мне. И я как-то справляюсь. Будь спокоен и поезжай с легким сердцем. Все равно ты не видишь меня: днем — на работе, а ночью в другой кровати. Как я тут? Чем занимаюсь? Тебе даже некогда расспросить. Поэтому поезжай и не волнуйся.
        — Но как, как я могу оставить тебя одну, когда ты такой ребенок?  — разволновался Лагутин.  — Дверь не всегда закрываешь, бегаешь по ночам…
        — Уже не бегаю,  — перебила его Евдокия.
        — Так бегать начнешь без меня.
        — Не начну.
        Лагутин ревниво спросил:
        — И не будешь разговаривать с незнакомыми людьми?
        — Никогда.
        — И дружить с чужими мужчинами себе не позволишь?
        Евдокия закатила глаза:
        — Ленечка, как возможно такое? За кого ты меня принимаешь?
        — И к телефону не подойдешь?
        Она, покачав головой, шепнула:
        — Для меня существует только мобильный.
        — И в дом посторонних не станешь пускать?
        — Ни в коем случае.
        — И дверь будешь тщательно закрывать?
        — Ленечка, успокойся, закрою на все замки. Я буду паинька, каких свет не видывал.
        Лагутин пристально посмотрел на жену и попросил:
        — Поклянись.
        Евдокия торжественно произнесла:
        — Сто раз клянусь!
        Лишь после этого он отстал от нее и занялся чемоданами. Когда чемоданы были закрыты, Лагутин вернулся к жене и с нежностью вспомнил, что надо проститься. Прощались традиционно: страстно и на кровати. И, конечно, наспех: Евдокия толком не успела раздеться — мужу оставила память, не снимая своей комбинации.
        После этого времени осталось в обрез: пришло такси, поэтому все наставления (совсем как Пенелопа когда-то) Евдокия на скорую руку давала.
        — Не забывай пить таблетки,  — скороговоркой твердила она, выскочив к лифту за мужем в том, в чем была, а была она в комбинации.  — И, Ленечка, мазать артрит не ленись, и на ночь копресс приложи себе на руку, и, умоляю тебя, вовремя спать ложись, а то потом ты весь день раздражительный и с кем-нибудь поругаешься наверняка.
        Лагутин уже был в пути — жену он не слушал, но машинально со всем соглашался:
        — Да, дорогая, все буду делать, не волнуйся, все будет так, как положено.
        Двери лифта раскрылись, и он закричал:
        — Щеку давай!
        Евдокия поспешно подставила щеку, но муж ее чмокнул в губы и, виновато пожав плечами, загрузил чемоданы в лифт.
        — Я тебе потом позвоню,  — бросил он и замахал руками: — Иди, родная, иди, ты раздета, не ровен час соседи увидят.
        Двери закрылись — Евдокия, сделав важное дело, опустошенно сказала Бродяге:
        — Вот и все, неожиданно мы одни. Человек предполагает, а бог располагает.
        Бродяга с ней согласился — он был очень встревожен поспешными сборами и не знал чего от них ждать.
        «А вдруг хозяйка уедет и меня не возьмет?» — вопрошали его глаза, но никто не собирался ему отвечать.
        Все были заняты страшно.
        Лишь теперь, когда ненавистный мужчина был заключен в большой короб, Бродяга вздохнул с облегчением: хозяка осталась, и он при ней. Жизнь хороша, хоть она и собачья.
        А вот Евдокие жизнь не казалась хорошей. Проводив наспех мужа, грустная она поплелась домой. В голове — тревога за брата вперемежку с обещаниями, данными мужу.
        «И что же я там наобещала ему?  — подсчитывала она.  — Двери не открывать, с посторонними не разговаривать и к телефону не подходить. Что ж, выполнить это совсем мне не сложно».
        Едва она так подумала, как в кабинете Лагутина зазвонил телефон. Евдокия, забыв про обещания и ни секунды не думая, бросилась в кабинет и схватила трубку.
        — Леонид Павлович мне срочно нужен, пожалуйста, позовите его,  — услышала она взволнованный мужской голос.
        — Леонид Павлович только что в командировку уехал,  — ответила Евдокия, и «голос» запаниковал:
        — В командировку? Это совсем невозможно! Это просто беда!
        — И тем ни менее, это так.
        — Послушайте!  — совсем уже истерически завопил «голос».  — Его нужно срочно вернуть! Вы ему кто?
        Евдокия призналась:
        — Жена.
        — Жена?! Отлично! Верните его!  — приказал мужской голос.
        — Вернуть? Но как?
        — На мобильный звоните.
        — Мобильный он отключил. Включит только тогда, когда доберется до Нузы.
        — А я ему, как дурак, звоню и понять ничего не могу,  — посетовал голос и строго спросил: — Зачем же Лагутин сотовый отключил?
        — Он перед важной встречей хочет в дороге спокойно книги свои почитать, понимаете?
        — Не понимаю!
        — Да что же тут непонятного,  — прикрикнула Евдокия.  — Мой муж обстоятельный, ко всему подходит ответственно…
        Незнакомец не стал ее слушать, он истерически завопил:
        — Умоляю! Верните его! Как угодно верните! Иначе беда!
        — Беда?
        — Да-да! Ужасное что-то!
        Евдокия насторожилась.
        — Простите, а беда у кого?  — спросила она.  — Ужасное у кого?
        — Да у всех! У меня! У него! У всего человечества! Умоляю вас! Придумайте что-нибудь! Верните его как угодно! Любым путем! Лагутин вам сам же и скажет спасибо! Иначе! Иначе! Иначе…
        Незнакомца заклинило.
        — Что — иначе?  — воскликнула Евдокия.
        — Иначе все! Все погибло!
        — Ах, боже ты мой!  — испугалась она и прямо в одной комбинации понеслась из квартиры.
        И в этом был смысл: на разговор ушло не больше минуты. Вполне возможно, что муж еще грузит чемоданы в такси и есть вероятность его задержать.
        «Если, не мешкая, поспешить, я точно его верну»,  — подумала Евдокия, бросаясь к лифту.
        Лифт был занят — пришлось по ступеням бежать. Евдокия неслась, как угорелая, и все же она успела увидеть лишь «хвост» такси, на котором уехал Лагутин. Она прыгала, и кричала, и махала вслед мужу руками, но ее не заметили — такси, набирая скорость, уносило Лагутина в аэропорт.
        — Не успела!  — в отчаянии крикнула Евдокия и, осознав эту данность, вдруг поняла, что выглядит неприлично: босиком в одной комбинации на тротуаре стоит.
        Спешащие мимо прохожие, с укором покачивая головами, стыдливо отводили глаза. Перцу придавал ситуации факт случайный, но очень постыдный: сквозь прозрачную комбинацию было видно обнаженное женское тело, а пышная грудь Евдокии некоторых из прохожих просто сводила с ума.
        Оценив свой позор, Евдокия сконфузилась и, покраснев, со всех ног понеслась к подъезду, но и здесь ей не повезло. Одновременно с ней в дверь срочно захотел войти незнакомый мужчина. Точнее, туда он уже входил, когда приспичило поскорей сделать то же и Евдокии. Не имея желания и лишней секунды задерживаться на тротуаре, она повела себя агрессивно и даже пыталась мужчину «слегка» оттолкнуть.
        Скорей всего, он тоже спешил — иначе чем объяснить и его настырность? Евдокию он вперед себя не пускал, но и сам пройти в дверь не мог, поскольку с его чемоданом и с ее бюстом желающих было чрезмерно много — габарит двери был настроен на меньшее.
        Оба теснились в проеме, упрямо пытаясь войти вдвоем, до тех пор, пока мужчина не ощутил, что его рука напряженно касается полуголой женской груди, весьма привлекательной. Осознав, что его конкурентка не очень одета, он смутился и отступил.
        Евдокия, почуяв свободу, на сверхчеловеческой скорости ворвалась в подъезд. Под недоуменно-насмешливым взглядом консьержки она захватила лифт и лишь там отдышалась, стараясь не рвать себе сердце случайным конфузом.
        Впрочем, ей было уже не до какого-то там позора — на Леню может рухнуть беда! Догнать и спасти, вот в чем суть ее действий — остальное все чепуха, над которой они потом посмеются. Потом, когда отведут беду.
        Поскольку беда была неизвестной, а такси умчалось стремительно, то лифт, казалось, на месте стоял. Евдокия с трудом дождалась своего этажа и вылетела, звуку подобно.
        Дверь квартиры (какое счастье!) была нараспашку. Охваченная одним лишь желанием (догнать!!!!), Евдокия устремилась домой, но была остановлена криком о помощи.
        — Пожалуйста, помогите мне!  — звал незнакомый голос.
        Глава 30
        Евдокия спешила, но голос звал — она оглянулась и что же увидела: по ступеням бежит мужчина, в шляпе, в строгом костюме, взгляд — добрый, слегка напуганный… Вид в общем солидный. Запыхался, правда, явно спешит и крайне рассеян: даже не замечает неприличного вида женщины, к которой он обращается.
        — Не подскажете ли где проживает Леонид Павлович Лагутин,  — с трудом переводя дыхание, сбивчиво говорит он и вежливо поясняет: — Тысячу вам извинений, но Лагутин мне очень нужен.
        — Он нужен многим, но вы опоздали,  — бросает ему Евдокия, пытаясь сбежать.
        — Скажите хотя бы в какой он квартире живет!  — в отчаянии просит мужчина.
        — Да в моей и живет. Лагутин мой муж.
        С этими словами Евдокия устремилась в свой дом, незнакомец нахально увязался за ней.
        — Простите, а мог бы я вас попросить,  — воскликнул он, вбегая с ней в холл.
        — Могли бы, но я занята.
        — Я отниму лишь секунду. Куда Лагутин поехал?
        — В Нузу.
        — Это я знаю, но как он туда добираться собрался? Куда он поехал сейчас?
        — В аэропорт,  — ответила Евдокия, поспешно скрываясь в спальне.
        Мужчина пойти за ней не решился. Пользуясь этим, она быстро подкрасила губы, глаза, причесалась, прилично оделась и, прихватив дорожную сумочку с деньгами, поспешила обратно. Мужчины в холле она не нашла.
        — Эй! Где вы?  — воскликнула Евдокия.
        Ей никто не ответил.
        Наскоро проверив квартиру и не обнаружив там никого, она хотела уйти, но наткнулась на горестный взгляд Бродяги.
        «Смотри, не бросай меня. Я на тебя рассчитываю»,  — говорили его глаза.
        — Ах, горе мое,  — буркнула Евдокия, хватая на руки пса.
        Когда она выскочила из лифта, уже при полном параде, но с облезлой собакой, консьержка не выдержала и спросила:
        — Дульсинея, куда ты?
        — За мужем!  — проносясь мимо нее, крикнула Евдокия.
        — В аэропорт?
        — Да!
        — А заразу зачем с собой тащишь?
        — Это Бродяга, он на меня рассчитывает!
        Больше консьержка ничего не успела сказать — разговаривать было не с кем. Прощально хлопнула дверь — консьержка с осуждением потрясла головой и горестно молвила:
        — И что тут будешь делать? У такого приличного мужа абсолютно непутевая жена. Где он только ее откопал? В каком сумасшедшем доме?
        Консьержка не представляла сама как близка она к истине. Впрочем, всего лишь близка.
        А Евдокия тем временем шаг за шагом продолжала клятвы свои нарушать. Уже многое, из запрещенного мужем, она сделать успела: к телефону уже подошла, дверь оставляла настежь открытой, незнакомого человека в квартиру впустила и с ним говорила…
        Оставалось только с мужчиной чужим подружиться и будет полный порядок. Точнее, окончательный беспорядок наступит — то, чего муж опасался.
        Именно это и получилось. Вылетев из подъезда, Евдокия, отправив подмышку пса, запрыгала, замахала руками и закричала:
        — Такси! Такси!
        Словно по команде с другой стороны улицы развернулась машина с шашечками и направилась к ней.
        — Бродяга! Как нам повезло!  — порадовалась Евдокия, бросаясь к дверце автомобиля.
        В этот самый момент наперерез ей устремился какой-то мужчина и (наглость какая!) прямиком к той же машине. Но как бы не так, Евдокия оказалась проворней: она его оттолкнула и, предусмотрительно забросив на заднее кресло пса, возмутилась:
        — Как вы смеете! Машина моя!
        — Ваша?  — поразился мужчина.
        — Моя!
        — Да с чего это ваша?
        — Потому что я первая закричала: «Такси! Такси!»
        — Рад за вас,  — ответил мужчина,  — но зато я первый такси купил.
        Евдокия опешила:
        — Вы купили такси? Когда?
        — Три года назад для открывшейся фирмы. Коля, я правильно говорю?  — обратился мужчина к водителю, мордастому наглецу-верзиле.
        Верзила с важностью подтвердил:
        — В самую точку, шеф, «тачку» три года назад и купили, а до сих пор новенькая, потому что я четко за ней слежу, как за бабой своей.
        С безграничной брезгливостью глянув на пса, водитель презрительно процедил:
        — Дамочка, культурно вас попрошу убрать с наших кресел заразу.
        — Простите, он чистый,  — вспыхнула Евдокия, послушно забирая дрожащего пса.
        Бродяга изрядно струхнул, когда его зашвырнули в машину к верзиле: вдруг наглец его увезет, а хозяйку оставит?
        — Может и чистый,  — ухмыльнулся водитель,  — но очень облезлый и старый. Того и гляди этот пес помрет. Трупов я еще не возил.
        — Николай, хамить-то не надо,  — строго сказал мужчина и спросил у Евдокии: — Вы очень спешите?
        Она подтвердила:
        — Ужасно спешу.
        — А куда вам? Если нам попути, тогда подвезем.
        — Мне в аэропорт,  — торопливо ответила Евдокия, нервно прижимая Бродягу к груди.
        Мужчина внимательно посмотрел на нее, на собаку и задумчиво разрешил:
        — Тогда садитесь, мы едем туда же.
        Евдокия прыгнула на заднее сидение, мужчина сел рядом с водителем, автомобиль лихо сорвался, и раздался нечеловеческий визг. Нечеловеческий потому, что визжал Бродяга — Евдокия дверью защемила псу хвост. Когда хвост был освобожден и за окнами замелькали деревья, фонари и дома, водитель, озабоченно оглядываясь, спросил:
        — Что там у вас телепается по колесам?
        — Ой, простите,  — вспыхнула Евдокия,  — я действительно виновата, сумочку дверью теперь прищемила.
        — Ох и неловкая вы,  — покачал головой водитель и затормозил: — Извлекайте.
        Когда машина снова тронулась в путь, добрый мужчина с любопытством посмотрел на Евдокию и, улыбаясь, поинтересовался:
        — Как вас зовут? Я — Кириллов Сергей Иванович,  — спохватившись, представился он и предложил: — Если хотите, можно просто Сережа.
        — А меня Евдокия, то есть Дуня зовут,  — смущаясь, призналась она.
        — Дунька, га-га!  — заржал водитель.  — Это и без объяснений, дамочка, видно!
        — Коля, фу!  — словно псу, приказал Кириллов и извинился: — Дуняша, не обращайте внимания. Он дурак. В обществе это не редкость.
        Евдокия молча с ним согласилась. Сергей с симпатией посмотрел на собаку и спросил:
        — Дворянин?
        «Я Бродяга!» — ответили песьи глаза.
        — Похоже, он со мной не согласен,  — усмехнулся Сергей.
        — Он добрый,  — не зная зачем, пискнула Евдокия и смущенно проглотила язык.
        Сергей какое-то время учтиво пытался продолжить беседу, но, увязнув в плотном молчании, отвернулся и до самого аэропорта Евдокию не беспокоил.
        В аэропорту автомобиль направился на стоянку.
        Евдокия разволновалась: «Сейчас будут место искать и времени тьму потеряют».
        — Остановите, пожалуйста, я лучше выйду,  — закричала она.
        — Как вам будет угодно,  — ответил Сергей и обратился к водителю: — Коля, притормози.
        Евдокия схватила сумочку, пса и еще на ходу выскочила из машины.
        — Куда, сумасшедшая?!  — рявкнул водитель.  — А если тебя задавлю?!
        — Простите, я очень спешу,  — крикнула ему Евдокия, роняя пса.
        Пес упал на четыре лапы и не пострадал, но на хозяйку посмотрел с осуждением. Евдокия его подхватила, но теперь уронила сумочку. Поднимая сумочку, она опять потеряла пса.
        «Надоело»,  — решил Бродяга и еще раз взять себя не позволил. Когда хозяйка к нему потянулась, он категорически убежал. Евдокия попыталась его догнать, но скоро смирилась.
        — Ладно, рядом иди,  — разрешила она, и Бродяга за ней потрусил.
        Водитель, скептически наблюдавший жонглирование сумкой и псом, выдал нелестную характеристику Евдокии.
        — Удолбище еще то,  — констатировал он, чем рассердил начальника.
        — Сам ты такой,  — сказал Сергей и с нежной улыбкой добавил: — А девчонка просто потешная. Останови, я тоже здесь выйду.
        Зло хлопнув дверцей, он вышел из автомобиля и направился к аэропорту.
        — А мне что делать?  — крикнул ему вслед водитель.
        — Ты на стоянке жди,  — ответил Кириллов.  — Я скоро вернусь.
        Вернулся он очень растерянный, сел рядом с водителем и задумался. Коля спросил:
        — Не сладилось, шеф?
        — Не сладилось, не сладилось,  — рассеянно пробормотал Кириллов и, сорвавшись с места, стремительно вернулся в здание аэропорта.
        Глава 31
        Евдокия самолетами никогда не летала и даже в аэропорту впервые была. Все сложилось не так, как она представляла. Застенчивость мешала ей получить информацию. Евдокие казалось, что главное добраться, а там уж Ленечка сразу ее увидит и сам подойдет. Но вышло не так.
        Обнаружив толпу народу, Евдокия заробела и не решилась своими вопросами обнаружить невежество, сама же разобраться в расписании она не смогла и на табло смотрела, как коза на синхротрон.
        Бестолково набегавшись по этажам и погрузившись в отчаяние, Евдокия вдруг увидала Кириллова — он преспокойно беседовал с симпатичной девицей, служащей аэропорта.
        «Помог один раз, поможет мне и второй»,  — подумала Евдокия и устремилась к нему.
        Девица в щегольской униформе с явным чувством вины объясняла Кириллову, что очень хочет ему помочь, но сегодня все плохо сложилось. Кириллов ее успокаивал, убеждая, что почвы для беспокойства нет, что он найдет другой вариант, девица же настойчиво его уговаривала лететь завтра вечером.
        — Завтра вечером я не могу,  — отбивался Кириллов.  — Слишком поздно.
        — Но тогда самолетом в ближайшие дни вы в Нузу не попадете. Туда у нас всего два рейса в неделю…
        «Я быть может и дура,  — подумала Евдокия,  — но эта фифочка как кошка в него влюблена…»
        И тут до нее дошло о чем идет разговор.
        «Фифа сказала про Нузу!» — обрадовалась Евдокия и затараторила:
        — Девушка, умоляю вас, подскажите, где здесь посадка на Нузу?
        — Самолет уже улетел,  — небрежно бросила Евдокие девица и с лаской вернулась к Кириллову.  — Сереженька,  — засюсюкала вновь она,  — соглашайтесь на завтра, а то потом передумаете, но будет поздно. Мест осталось совсем немного.
        — Спасибо, Люсенька, это мне не подходит,  — ответил Сергей и удивленно уставился на Евдокию.
        Она, чрезвычайно мучительно переваривая информацию, выпала из этого мира и погрузилась в свой. Потом вдруг встрепенулась и нервно спросила у служащей:
        — Девушка, я вас не поняла. Где здесь посадка на Нузу?
        — Что вы не поняли?  — грубо ответила та.  — Я же сказала, самолет улетел.
        — Как улетел?
        — По небу!
        — Ужас какой!  — ахнула Евдокия и, схватив на руки пса, (Бродяга топтался у ног хозяйки) поплелась к выходу из аэропорта.
        — Что же делать?  — растеряно бормотала она.  — Что же теперь мне делать?
        Сзади раздался оклик:
        — Постойте!
        Евдокия остановилась и оглянулась. К ней устремился Кириллов.
        — У вас был билет на Нузу?  — спросил он.
        Она грустно вздохнула:
        — Не было.
        — А я, признаться, хотел вам помочь его сдать. Вы не обижайтесь, но у меня сложилось впечатление…
        — Что я неумеха,  — предварила его Евдокия и, не обидевшись, согласилась: — Вы правы, порой это так. Сейчас именно этот случай. Я впервые в аэропорту.
        Он удивился:
        — Впервые?
        — Да, я очень боюсь летать.
        — Но вы же не пробовали.
        — И не попробую никогда,  — заверила его Евдокия,  — потому что боюсь высоты.
        Кириллов совсем растерялся:
        — Зачем же вы ехали в аэропорт?
        — Долго рассказывать, а я очень спешу.
        — Куда?
        — Я спешу в Нузу.
        — Мне тоже туда,  — сообщил Кириллов.  — Хотите вместе поедем?
        Евдокия внимательно на него посмотрела, вспомнила клятвы, данные мужу, и ответила:
        — Не хочу.
        Кириллов — молодой красивый мужчина — ожидал другого ответа. Он слегка покраснел и, растерявшись, спросил:
        — А как же вы доберетесь до Нузы? Поезд только утром пойдет, а вам надо срочно.
        — А автобусов нету?
        — Ушли все давно.
        Евдокия задумалась и удивилась:
        — А как же вы собираетесь ехать?
        — У меня есть машина,  — напомнил Кирилов.  — Я прямо сейчас выезжаю, могу и вас с собой прихватить.
        — С вашим водителем я не поеду,  — заявила она.
        — Почему?
        — Ваш Коля собаку мою невзлюбил.
        — В тот-то и дело, что водитель останется здесь,  — успокоил ее Кирилов.  — Машину я сам поведу. Путь неблизкий, одному будет скучно. С удовольствием вас возьму. Соглашайтесь.
        Евдокия засомневалась.
        — К утру будем в Нузе,  — заметив ее колебания, заверил Кирилов.
        — Правда?
        — Я вам обещаю.
        — Это же совсем другое дело!  — обрадовалась Евдокия.  — Тогда конечно поедем. Только собака тоже поедет со мной.
        — Я давно это понял.
        — Да, мы неразлучны,  — подтвердила она.  — Пес на меня рассчитывает, а я подвести его не могу. Вы вот что, идите сами к водителю, а мы с Бродягой здесь вас подождем.
        — С кем подождете?  — удивился Кириллов.
        — С Бродягой, так зовут собаку мою.
        — Ах вот оно что. Хорошо, я согласен. Стойте здесь, я скоро подъеду.
        Евдокия никогда не узнала бы, что больна, если бы ей не рассказали. Когда она была маленькой, мать заметила, что дочка долго молчит и сразу обратилась к врачу. Такой же болезнью был болен ее старший брат, Борис. Врач осмотрел Евдокию и поставил диагноз: та же болезнь. И с тех начались ее скитания по врачам и мучения. Евдокию так запугали, что нового приступа молчания она боялась уже больше уколов — хотя казалось, страшней уколов нет ничего.
        Болезнь Евдокии заключалась в том, что порой она выпадала из общественной жизни и уходила в себя. Толчком могло послужить что угодно: яркое впечатление, стресс, даже легкая ссора — все, что лишало ее уверенности в себе. В результате появлялись симптомы: Евдокия начинала икать, становилась задумчива, молчалива, стеснительна и раздражительна, про еду забывала…
        Но страшно было не это, Евдокия старалась внешнего не замечать: мир сам по себе, она сама по себе. И чем дальше, тем больше.
        В конце концов она уходила в кокон, извлечь из которого и вернуть в нормальную жизнь Евдокию было почти невозможно — гораздо легче ее туда не пускать. Так медицина и поступала, в результате чего Евдокия жила, балансируя на грани общения с миром и ухода в себя. О коконе своем она только знала, но в центре его никогда не была — ее уводили от самой границы. Уводили силком.
        А Едокию тянуло туда — только там, в самой себе, она находила покой, но врачи говорили, что это безумие. Что надобно в обществе жить: ходить, говорить, думать, работать, а не ложиться на самое дно души.
        Евдокия боялась и послушно глотала таблетки. Лагутин ее убеждал, что если такое произойдет, если она ляжет на дно души, то там и останется. Евдокия ему отвечала, что в своей душе ей хорошо, а в этом мире совсем неуютно. Здесь все лгут, хитрят, обижают друг друга, а в самой себе чистота и покой. Почему бы туда не залечь?
        — Это хуже, чем смерть,  — пугал ее муж.  — Если заметишь в себе смущение, старайся не замыкаться, главное, говори, говори, говори. Нельзя терять связи с людьми, болтай, проявляй себя, взаимодействуй как можешь с миром, а там уже подоспею и я, уколами и таблетками помогу.
        Обычно так и бывало: учуяв приближение приступа, накат новой волны, Евдокия болезнь забалтывала-защебетовывала и мужа звала. Он всегда ее из кокона выводил, но все близкое и родное оставалось именно там, в ее коконе. Может поэтому Евдокия и стремилась туда? Может потому и болела, что не было рядом родной души — мир слишком часто казался ей незнакомым, чужим и враждебным. Она чувствовала в нем себя безоружной и одинокой. Одиноко ей было всегда и со всеми: даже с братом, даже с мужем, с подругами, с Евой…
        Только собаки ее понимали.
        Бориса не понимали даже собаки. Одиноким он был абсолютно всегда. Он даже выдвинул версию, что одиночество есть у всех, просто здоровые люди умеют с этим недугом бороться.
        — Их общество развлекает,  — объяснял Евдокие Борис.  — А нам в обществе плохо.
        Лагутин же утверждал, что болезнь их именно в том заключается, что они ни с кем не умеют общий язык найти.
        Евдокия ему отвечала:
        — Я всех понимаю и вижу насквозь, а они меня не понимают, так кто с кем не может найти языка?
        — Понимать мало,  — возражал ей Лагутин,  — надо уметь мириться с несовершенством и злом, ты же во всем ищешь трагедию.
        — Я ищу не трагедию, а того, кто меня со всеми моими грехами поймет и примет.
        — Нет таких,  — смеялся Лагутин.  — Каждый норовит больше взять, чем отдать.
        Подруги придерживались аналогичной точки зрения и только Борис соглашался с сестрой.
        — Надо не закукливаться в старом кругу, а искать,  — говорил он Евдокие.  — Конечно, среди старых друзей и знакомых нам гораздо удобней. Страшно пускаться в вольное плавание, но другого выхода нет. Я уверен, болезнь наша от инородной среды. Ева, Ирина, Майя и даже Лагутин — это все не твоя среда. Общаясь с ними, ты живешь в постоянном страхе быть непонятой, отсюда и стресс. А ведь где-то ждет тебя человек, которому не придется сто раз объяснять почему ты не можешь пройти мимо бездомной собаки, почему для тебя содержание важнее, чем форма и так далее и тому подобное. Мы, Дуняша, потому и болеем, что не можем себе пару найти. Надо найти того, кто нас понимает.
        — Но многие без пары уживаются и не болеют,  — сетовала Евдокия.
        — Значит они нервами крепче,  — заключал Борис.
        Глава 32
        Сергей Кириллов сто раз уже пожалел, что взял с собой Евдокию — до одури уболтала она его.
        Нервно вцепившись в руль, он размышлял: «Интересно, у нее рот когда-нибудь закрывается? Или она трещит даже во сне. И ладно бы просто трещала б, в это время я мог бы думать о чем-то своем, так нет же, она вопросы мне задает и ответов настойчиво требует. И неприлично не отвечать».
        — Сережа, посмотрите какие цветы!  — восхищенно воскликнула Евдокия и тут же спросила: — А вы любите розовые?
        — Больше, чем голубые,  — нахмурившись, буркнул он.
        — Сережа, посмотрите какая красивая девушка! Видите? Видите?
        — Я видел и пострашней.
        — Сережа, отгадайте, кто посмел пригрозить в совете федерации депутатам верхней палаты следующей фразой: «Кто будет двигаться, будет размазан. Я всех предупредил».
        — Кто же?  — опешил Кириллов.
        — Фотограф,  — хихикнула Евдокия.  — Сережа, а вы верите в жизнь после смерти?
        Для него это было чрезмерно. Если предыдущие вопросы требовали односложных ответов, то такой философский вопрос наводил на беседу, а беседы с женщинами плохо кончаются — это Кирилов по опыту знал. Он решил отшутиться.
        — В качестве ответа на ваш вопрос могу предложить анекдот,  — сказал Кириллов.  — Близнецы в утробе матери ведут разговор. «Как думаешь, есть жизнь после рождения?» — спрашивает один. «Не знаю, но пока еще никто не возвращался»,  — отвечает второй.
        Евдокия хихикнула:
        — Мне нравится ваш способ мышления. Тогда скажите, Сережа, а вы верите в настоящую и вечную любовь?
        Это был удар ниже пояса — по сей день у Кириллова только там любовь и была.
        — Я лучше вам расскажу какую эволюцию проходят чувства мужчины в процессе жизни,  — уклончиво сказал он.  — Хотите?
        — Хочу.
        — Существуют две эмоциональные стадии. Находясь в первой стадии, мужчина, увидев красивую девушку, имеет одну только мысль: «Вот бы мне такую…» Беда в том, что в этой стадии мужчине все девушки кажутся очень красивыми. Во второй стадии мужчина, увидев красивую девушку, имеет уже две мысли. Первая — «Вот бы мне такую…» Вторая мысль: «А на фиг она мне нужна?»
        Евдокия улыбнулась, но ответа не приняла.
        — Я задавала вопрос про любовь,  — напомнила она.  — Если не верите, так и скажите, но не надо хитрить.
        — Хорошо,  — согласился Кириллов,  — я не буду хитрить, но в таком случае надо определиться, что такое любовь. Может мы говорим о разном. Какова ваша версия, мадам?
        Евдокия ответила:
        — Любовь, это желание получить недоступное.
        Кириллову стало смешно:
        — В таком случае я верю в любовь. Более того, во многое я и влюблен: в королевский дворец, в самолеты и яхты, в дорогие автомобили…
        — У вас такие мещанские мечты?  — перебивая его, поразилась она.
        — Нет, мечтаю я о другом, а об этом вам для примера сказал, чтобы вы почувствовали как вы неправы. Сам же я, как истинный христианин, не говорю о любви в отрыве от надежды и веры. Любовь тесно связана с ними.
        — Интересно, как же?
        — Любовь, это надежда получить от другого то, что не можешь дать себе сам. Надежда — это вера в то, что существует любовь. Вера — это любовь к самому себе с надеждой на бога. Чувствуете переплетение? Замкнутый круг, из которого выбраться сложно. Вопреки бытующему мнению, опасней всего надежда, а не любовь. Надежда — сатрап и мучитель, лишающий нас возможности испытать облегчение, поставив точку там, где надо ее поставить ради освобождения. Вера всегда нас заводит в тупик. В связи с этим любовь теряет всякую привлекательность, тем более, что в других мы любим только себя.
        Евдокия с усмешкой подвела итог:
        — Иными словами, в любовь вы не верите.
        Кириллов не согласился:
        — Я верю, что есть любовь, но о вечной речи никогда не веду. Любовь сродни детской игрушке, она похожа на колейдоскоп, в котором один узор рассыпается, чтобы из его осколков возник новый узор, еще более яркий и красивый. Так и в любви: старые чувства исчезают, чтобы из обломков опыта составить новый узор.
        — И много вы успели составить таких узоров?  — кокетливо осведомилась Евдокия.
        Учуяв ревнивые нотки он усмехнулся и успокоил ее:
        — Если честно, ни одного. Я любить не могу. Пустое занятие.
        Евдокию его слова почему-то задели.
        — Вы голубой?  — строго спросила она.
        Кириллов пожал плечами:
        — Надеюсь, что нет. До сих пор мне ничто не говорило об этом. К тому же, в вашем замечании логики нет. По-вашему, голубые, это люди, не умеющие любить? Ведь речь шла о любви.
        — Но я не понимаю как нормальный человек может утверждать, что для него нет любви,  — с жаром воскликнула Евдокия.
        — Этого я и не утверждаю. Любовь для меня — это лампочка. Знаете, что такое лампочка?
        — Нет.
        — Жизнь ее была яркой, но короткой. Вы поняли?
        — Поняла. Ваша душа так мелка, что на глубокие чувства ее не хватает.
        — Пусть будет так,  — согласился Кириллов и с досадой подумал: «Зачем я ввязался в спор с женщиной? Теперь мне не отбиться».
        За окнами промелькнул магазин, огромный, дорожный. Кириллов, воспрянул: «Вот и спасение!»
        — Вы совсем без багажа,  — воскликнулон.  — Может, притормозим на минутку и купим самое необходимое?
        — Если на минутку, то можно,  — не устояла перед соблазном Евдокия и… с полчаса изучала витрины.
        И дольше бы изучала, не запротестуй Кириллов.
        — Вы не забыли, я очень спешу!  — рявкнул он, и Евдокия остановилась, что называется на всем скаку.
        — Не паникуйте, уже плачу,  — со вздохом сообщила она, нехотя извлекая кошелек из дорожной сумочки.
        Кириллов, вздохнув с облегчением, собрался вернуться в машину, но был остановлен.
        — Куда вы?  — удивилась она.  — А вещи? Кто их будет нести? Не видите разве, сколько мне упаковывают?
        Упаковывали действительно гору — за полчаса Евдокия купила: тапочки, брюки, два платья, массажный набор, три зеркала, две расчески, стульчик складной, табуретку, купальник, зубные пасту и щетку.
        Кириллов, изумленно окинув кучу товара, мгновенно выросшую на прилавке, спросил:
        — Мне все брать?
        — Только то, за что я заплатила,  — лаконично отвтила Евдокия и с чувством исполненного долга направилась к автомобилю.
        Увешанный пакетами Кириллов торопливо потрусил за ней. Когда он собрался отправить покупки в багажник, Евдокия решительно возразила:
        — Только в салон. Кое-что я должна еще раз примерить.
        Этим она незамедлительно и занялась, тут же, едва он успел тронуть с места машину. Первое платье привело ее в дикий восторг.
        — Правда красиво?  — спросила она, радостно взвизгнув.
        Киррилов скользнул кислым взглядом по собранной в складки материи и спросил:
        — Красиво? Как вы узнали?
        — А что, разве не видно?
        Он изумился:
        — Видно? Что здесь можно понять? Вы же надели легкое платье на тяжелый костюм.
        — Ну да,  — согласилась она и озорно усмехнулась: — А чего вы хотели? Вы ждали, что я разденусь?
        Кириллов не ждал, честно, но она его заподозрила, и он покраснел.
        — Все мужчины похабники,  — констатировала Евдокия и, не замечая ярости спутника, переключилась на брючки.
        — Какая прелесть,  — ворковала она, торопливо разрывая пластковую упаковку.
        — Эти брюки для подростков. Зачем вы их купили?  — поразился Кириллов.
        — Я не могла удержаться. Посмотрите какой редкий палевый цвет.
        «Цвет детской неожиданности»,  — мысленно ответил Кирилов, но промолчал, что было разумно. Евдокия с гордостью заявила:
        — Этот цвет мне идет. И брючки прелестны. Отпадный фасон. Узковаты, конечно, и коротковаты, но в целом, роскошные брючки!
        — Слава богу, что вы не встретили роскошных ползунков. Теперь и голову на отсечение дам, не рискуя, что и позунки вы купили бы, будь они палевые.
        — Вполне возможно,  — задумчиво согласилась Евдокия и вдруг спросила:
        — Послушайте, но я понять не могу, как такое возможно, чтобы человек совсем не умел любить?
        — Почему женщины так много болтают?  — вместо ответа ужаснулся Кириллов.
        — Это потому, что у них всегда хорошее настроение, а не только тогда, когда они выпьют,  — пояснила Евдокия и заметила: — Вы опять ушли от ответа. Как случилось, что вы любить не умеете?
        — Я вам не говорил, что не умею любить.
        — Ах вот оно что!  — обрадовалась она, задумчиво поджимая губы.
        — Вижу, вам показалось, что у вас есть шанс,  — разочаровал он ее.
        — Как вы смеете!  — возмутилась Евдокия.  — Зачем мне ваш шанс? У меня есть муж!
        Кириллов рассмеялся:
        — Это меняет дело.
        — Мы счастливы,  — сочла не лишним добавить она.
        Он язвительно согласился:
        — Разумеется, таким счастьем счастливы все разумные люди.
        — Вы о чем?
        — Отсутствие необходимого заставляет человека закрывать глаза на действительность. Именно так создается иллюзия счастья. Но рано или поздно глаза раскрываются — так проходит любовь.
        — Вы философ?
        — Надеюсь, что нет.
        Евдокия ядовито заметила:
        — Уже не в первый раз надеетесь. Вы что, себя совсем не знаете?
        — А вы себя знаете?  — удивился Кириллов и процетировал: — «Что ты есть — ты не видишь; что ты видишь — тень твоя».
        — Сами придумали?
        — Нет, Тагор. О таком, надеюсь, вы слышали?
        — Не волнуйтесь, я не сделала вывода, которого вы от меня снисходительно ждете.
        — Чего же, по-вашему, я от вас ждал?
        — Вы решили, что я Тагора сочла вашим родственником,  — ядовито ответила Евдокия и с гордостью сообщила: — Благодаря Бобу я знаю, что Тагор индийский поэт и писатель. Но вы снова не ответили на вопрос. Неужели вы совсем никогда не любили?
        — Почему вас это волнует?  — возмутился Кириллов.  — Мое личное дело любить и не любить.
        Евдокия обиделась:
        — Никто вас его не лишает, вашего личного дела, но грубить-то зачем? Я всего лишь спросила.
        Он смутился:
        — Простите, я действительно был непозволительно груб. Это все потому, что я голоден. Голоден, но слишком спешу, чтобы обедать.
        — Пожалуй, не обедать пора, а ужинать,  — вздохнула она, с удивлением обнаруживая зверский аппетит и у себя.  — А знаете что,  — воскликнула Евдокия,  — думаю, маленький перекусон не будет слишком большой задержкой. Если верить дорожному указателю через триста метров нас ждет кафе. Остановимся и, чтобы не тратить время, возьмем что-нибудь с собой и поедим прямо в пути.
        Кириллов озабоченно посмотрел на нее и спросил:
        — Вы тоже проголодались?
        Евдокия сделала страшные глаза:
        — Ужасно!
        — Тогда остановимся,  — нехотя согласился он и добавил: — Но не возьмем с собой, а пообедаем как положено. Потерю я потом нагоню.
        Так и сделали. Втроем (Евдокия, Бродяга, Кириллов) вошли в кафе и заказали три порции: две — на стол, одну — под стол. Быстро съели и тронулись в путь. До этого Бродяга ехал на заднем сидении, но после обеда Евдокия усадила его к себе на колени.
        — Пес плотно поел, боюсь сзади его укачает,  — в ответ на недоуменный взгляд Кириллова, пояснила она и колко добавила: — Я очень его люблю, но вам бесполезно об этом рассказывать, вам этого не понять.
        — Да с чего вы взяли, что я любить не могу?  — рассердился Кириллов.
        — Вы же сами сказали,  — удивилась она.
        — Как вы, женщины, обожаете делать монстров из нас, мужчин. Я всего лишь сказал, что любовь пустое занятие…
        Евдокия, торжествуя, его прервала:
        — Вот, и еще вы пытаетесь мне возражать! Любовь — пустое занятие! Да это основное занятие! А вы черствый! Вы не умеете и не можете даже любить, так на что еще вы способны?
        Кириллова уязвило ее торжество.
        — А вам не пришло в голову, что я так умею любить, что это даже опасно?  — со скрытой угрозой спросил он.
        Евдокия угрозу учуяла и, отпрянув, спросила:
        — Опасно кому?
        — Только мне,  — успокоил ее Кириллов.  — Любовь меня убивает. Я сам запрещаю себе любить, потому что чрезмерно серьезно все ощущаю.
        — Как это?  — растерянно спросила она.
        — Понимаете, я ощущаю любовь не так, как все люди.
        — А как?
        — Остро, физически и мучительно. Внизу живота появляется шар, раскаленный и очень тяжелый. Этот шар поднимается к сердцу, все выжигая, потом — к лицу. Я бледнею, на лоб ложится испарина, ноги слабеют, шумит в ушах, темные пятна кружат перед глазами, к горлу подкатывает тошнота… Меня начинает рвать, сильно, жестоко, просто нутро выворачивает. Сознание уплывает…
        Кириллов не смог закончить — ему стало плохо. Остановив машину, он бросился к кустам и крайне мучительно оставил там весь свой обед. Когда он вернулся, Евдокия, потупившись, скромно заметила:
        — По-моему, вы влюбились.
        Он яростно промычал:
        — М-мм, в ко-го?
        — В меня, других кандидатур здесь, кажется, нету. Да-да, вы влюбились в меня — налицо все симптомы: тошнота и рвота. И бледность у вас разлилась по лицу. И шар внизу живота, я уверена, появился…
        Евдокия радостно заключила:
        — Несомненно, вы влюбились в меня!
        — А по-моему, я отравился,  — вытирая губы платком, промямлил Кириллов.
        Он тронул с места автомобиль, но, немного проехав, вынужден был снова затормозить и наметом бежать в кусты. Когда он вернулся, Евдокию поразила чремерная бледность его лица и дрожания рук.
        — Вам плохо?  — спросила она.
        — Да, как-то нехорошо,  — согласился Кириллов.  — И вам повезло, что вы отказались от мяса. Думаю, дело в нем.
        — Надо срочно показать вас врачу,  — пугаясь, воскликнула Евдокия.
        — К врачу я и еду,  — ответил Кириллов и с досадой пожаловался: — Как невовремя я заболел. В таком состоянии опасно вести машину, а я чрезвычайно спешу.
        — Я тоже спешу, но речь идет о вашем здоровье. Вам бы полежать, у вас руки дрожат.
        — Я и сам чувствую слабость, но нам надо ехать.
        Он героически сделал очередную попытку тронуть с места автомобиль и… потерял сознание.
        — Вот и приехали в Нузу,  — заплакала Евдокия, чувствуя себя абсолютно беспомощной.
        Глава 33
        Евдокия была в отчаянии — вместо одной проблемы, образовалось целых две: острая необходимость сообщить мужу о предстоящей беде теперь конкурировала с потребностью оказать помощь полузнакомому человеку. Евдокия была уверена, что над жизнью Сергея нависла с угроза, поэтому она перестала плакать, перекатила мужчину на пассажирское сидение, а сама уселась за руль.
        Добравшись до ближайшей дорожной гостиницы, Евдокия сдала Кириллова на попечение дежурного врача и попыталась «автостопом» уехать в Нузу, но безуспешно. Несколько часов она махала руками на трассе, но решительно всем было с ней не по пути. Вообще-то машины останавливались часто и очень охотно, но едва выяснялось, что в ближайших кустах гнездится Бродяга (уже откормленный, но все еще неприглядный), водители резко меняли маршрут.
        — Не попути,  — словно сговорившись, утверждали они, брезгливо косясь на пса.
        С Бродягой на руках, усталая и голодная Евдокия вернулась в мотель и с ужасом узнала, что последний свободный номер был сдан семейной паре буквально минуту назад.
        — Из-под самого носа перехватили,  — огорчилась она и горестно спросила у дежурного: — И что же мне теперь делать?
        Тот, пожимая плечами, ответил:
        — Попытайтесь найти место в ближайшем мотеле, но предупреждаю, это далеко.
        Заметив на лице Евдокии досаду, дежурный добавил:
        — Еще могу предложить вам переночевать в вашей машине на нашей автостоянке. Автостоянка хорошо охраняется.
        — В том-то и дело,  — вздохнула она,  — что у меня нет здесь машины.
        — Но я же видел, как вы ставили автомобиль на нашу автостоянку.
        — Ставила, но не свой. Я всего лишь довезла до вашего мотеля отравленного мясом человека.
        — Тогда не знаю, чем вам помочь,  — развел руками дежурный,  — ближайший населенный пункт в сорока километрах, там вы могли бы…
        Закончить фразу он не успел — его оборвал телефонный звонок. Дежурный поспешно схватил трубку и тут же передал ее Евдокии.
        — Кажется, это вас,  — сказал он не очень уверенно.  — Вас Дуня зовут?
        — Да, а кто меня спрашивает?  — удивилась она.
        — Тот, отравленный мясом, которого вы привезли.
        — Кириллов?
        — Совершенно верно, Кириллов.
        Евдокия схватилась за голову:
        — Господи, я про него забыла! Так он здесь? Как он себя чувствует?
        — Значительно лучше,  — ответил дежурный.  — У него легкое отравление.
        — Ничего себе легкое! Он сознание потерял!
        — Доктор сделал ему укол и посоветовал остаться в мотеле. Кириллов возражал, а когда выяснилось, что продолжать путешествие он не может, то взял номер люкс. Кстати, он просит вас подняться к нему. Кажется, вы забыли вернуть ключи от его машины.
        — Точно!  — вспомнила Евдокия.  — Его ключи у меня! Мама моя дорогая, просто чудо, что я вернулась!  — ужаснулась она.
        Кириллов лежал в кровати. Он выглядел лучше, но был бледен и очень сердит.
        — Куда вы пропали?  — воскликнул он, едва Евдокия шагнула к нему на порог.
        — Я пыталась на попутке в Нузу уехать,  — честно призналась она.
        — С моими ключами?  — поразился Кириллов.
        — Да, простите, я как-то забыла, но я бы вернулась, клянусь вам, я честный, порядочный человек…
        — Порядочный? Вы бросили здесь, меня, одного! Больного! Беспомощного! Улепетнули с моими ключами! А про пса своего не забыли! И она еще разглагольствовала о любви!
        Евдокия, сгорая от стыда, лепетала:
        — Простите, я слишком рассеянная, я случайно, это все от того, что я очень спешу…
        И вдруг она вспомнила, что оставила в автомобиле свои покупки: брючки, платья, табуретку! Много чего!
        От чувства вины не осталось следа.
        — Не кричите на меня,  — рявкнула Евдокия,  — в вашей машине мое барахло! Все, что я в магазине купила! Там брючки и табуретка!
        — И что из этого следует?  — опешил Кириллов.
        — А то, что я не воровка.
        — Ха! Мадам не воровка!  — взорвался он.  — Что мне с того? Она прихватила ключи от машины и оставила детские штанишки цвета поноса да пару колхозных платье! И табуретку! Я может быть вас удивлю, но на табуретке не уедешь в Нузу, а я должен быть там еще до ночи, иначе беда!
        — И у меня беда!  — воскликнула Евдокия.
        — У меня беда значительно больше!  — рявкнул Кириллов.
        — А у меня бедее вашей беда!
        Он зло рассмеялся:
        — Знаю я эту беду. Ваша беда случилась тогда, когда ваша мамаша отказалась делать аборт!
        — Мамаша моя давно умерла!
        — Не удивительно, я тоже скоро умру! Так будет со всяким, кто свяжется с вами!
        Евдокия заплакала — Бродяга завыл — Кириллов смутился.
        — Простите,  — смущенно промямлил он,  — день с утра не заладился, но вы-то не виноваты, а я, негодяй, срываю на вас свое зло. Вы добрая, хоть и смешная.
        — А вы не негодяй,  — сквозь слезы пискнула Евдокия,  — я тоже немного здесь виновата, а не заладился день и у меня.
        — Не заладился — слово не то,  — с чувством воскликнул Кириллов,  — день просто пропал. Сначала мне нервы мотала чокнутая секретарша, адрес не хотела давать. Потом чертова жена за нос водила…
        — Ваша жена?
        Он презрительно фыркнул:
        — Чужая, откуда у меня возьмется жена. Чужая жена меня за нос водила, не могла сразу правду сказать. Потом сумасшедшая баба толкалась в дверях, потом — снова жена… Если бы она сразу все толком сказала… А теперь я опоздал! И непременно будет беда!
        — О-о, как я вас понимаю!  — согласилась с ним Евдокия, вытирая глаза.  — У меня все примерно то же: сначала муж меня донимал…
        — Чей муж?
        — Разумеется мой, чужому бы я не позволила. Слушайте дальше: муж только за дверь, а тут и какой-то придурок звонит и давай мне пудрить мозги. Из-за него я в одной комбинашке на улицу выскочила, а тут новый урод в подъезд меня не пускает, держит в двери. Насилу отбилась. Бегу домой, еще один сумасшедший встает на моем пути. Времени отнял немеряно, и конечно я опоздала! И теперь будет беда! У Ленечки моего будет беда! Беда! Беда!
        — Какая беда?  — меняясь в лице, воскликнул Кириллов.
        — Если бы я только знала!  — схватилась за голову Евдокия.  — Думаю, страшная! Не сказал же придурок! Заладил: беда да беда, а что за беда — неизвестно.
        Кириллов прозрел:
        — Поздравляю вас! Придурок тот — я!
        — О чем вы?  — опешила Евдокия.
        — Это я вам сегодня утром звонил. Точнее не вам, вашему мужу.
        — Это вы мне звонили?  — поразилась она и, ехидно поджав свои пухлые губы, заключила: — Значит чертова жена — это я!
        Кирилов без всякого чувства вины развел руками:
        — Уж простите! Урод — тоже я! Это с вами мы не могли разминуться в двери, а все потому, что вам захотелось войти туда первой как раз в момент, когда я практически в дверь эту благополучно вошел. Зачем вы меня обратно тащили? Зачем выбивали мой чемодан?
        Евдокия бросила на пол пса, подперла руками бока и завопила:
        — Ах вот оно что! Значит я — сумасшедшая баба!
        Кириллов презрительно гмыкнул:
        — Гм, а почему бы и нет, если я сумасшедший? Так меня обозвать!  — Он поразился.  — И за что? Всего лишь культурно спросил где живет господин Лагутин. Этим я времени отнял немеряно? Да я секунды вас не держал!
        — А я вам толково все рассказала! Если бы вы не толкались в двери, а сразу поехали в аэропорт со своим чемоданом, то Ленечка был бы сейчас не в Нузе, а дома, теперь же беда! Беда! Беда!  — завопила в отчаянии Евдокия.
        — Да уж, беда,  — пригорюнился и Кириллов.
        — Постойте,  — очнулась она,  — а что за беда? Вы хоть мне расскажите, а то я ношусь, незнамо за чем.
        — Беда, не то слово. Все ужасно. Просто кошмар. Но, вы простите, это секрет и не мой. Точнее, не только мой. Я не могу вам сказать. Поверьте мне на слово: если к утру не найду вашего мужа…
        Он замолчал, темнея лицом.
        — То что?  — упавшим голосом спросила Евдокия.
        — Отвернитесь!  — гаркнул Кириллов.
        Она растерялась:
        — Зачем?
        — Я должен одеться! Немедленно! Отвернитесь, а еще лучше выйдите! Я должен срочно одеться и ехать! Сейчас же! Сейчас же в Нузу!
        — А я?
        — Вам-то ехать зачем?  — удивился Кириллов.
        — Чтобы мужу сказать о беде.
        — Об этом скажу ему я, а вы возвращайтесь домой. Теперь, когда все обнаружилось, ехать со мной вам не нужно. И вы, и ваш пес мне обуза.
        — Ах вот вы как!  — рявнула Евдокия и, хлопнув дверью, покинула номер.
        Бродяга (он остался с Кирилловым) истошно завыл, ей пришлось вернуться.
        — Вы бессовестный,  — крикнула она, забирая из номера пса.  — Бессердечный! Я пешком пойду в Нузу! Я на брюхе туда поползу!
        — Но зачем?  — удивился Кириллов, поспешно втряхивая себя в костюм.  — Что за глупости? Это за каприз. Вряд ли ваш муж одобрил бы это решение.
        Евдокия, услышав про мужа, рассвирепела.
        — А с чего вы взяли, что я слушаюсь Леню во всем?  — завопила она.  — Я сто раз все нарушила из того, что он мне наказал! И не смейте меня ругать! Да, я такая! Я не живу, я нарушаю! Все и всегда!
        — Да? Вы такая?  — удивился Кириллов.  — Непохоже, вы наговариваете на себя.
        — Почему это?
        — А потому, что вы сами мне хвастались своим счастьем, и я сделал вывод, что вы из тех женщин, которые… Впрочем, не буду вас обижать.
        Евдокия демонстративно отвернулась от Кириллова, будто беседа с ним — пустяк, ерунда. Тиская напуганного внезапной разлукой пса и целуя его, она засюсюкала:
        — Ах ты Бродяжка мой, мой ты бедненький, думал, тебя уже бросили, оставили с неудачником…
        — Я, между прочим, преуспевающий бизнесмен,  — гордо вставил Кириллов.
        Делая вид, что не слышит, Евдокия продолжила:
        — Бедный песик, ты думал, что тебя оставили в этом ужасном номере…
        — Номере люкс, между прочим,  — крикнул Кириллов.
        Евдокия на этот раз обернулась, прожгла его злыми глазами и тоном угрозы потребовала:
        — Соблаговолите закончить обидную фразу, которую вы невзначай обронили. Какой вы сделали вывод насчет меня?
        — Какая вам разница,  — отмахнулся Кириллов.
        — Ну уж нет, договаривайте,  — взвилась она.  — Из каких я, по-вашему, женщин? Из каких? Из каких?
        — Видит бог, я пытался замять, но вы сами на скандал напросились. Хотите знать из каких вы женщин?
        — Да, хочу знать!
        — Что ж, получайте. Отвечу курьезом из жизни. «Ты слишком рассчетлива и холодна,  — сказал муж и добавил в отчаянии: — Видимо, пора тебе изменять». И в этот же день жена ночевала вне дома. Когда она вернулась, муж удивленно спросил: «Ты где была?» «Твое приказание выполняла»,  — спокойно сообщила жена.
        Евдокия остолбенела:
        — Так я из таких?
        — Именно!
        Она снова отбросила пса, подперла руками бока и, наступая, с угрозой спросила:
        — Значит я из тупых, послушных и хитрых?
        — Так мне кажется,  — уже менее уверенно подтвердил Кириллов.
        — И поэтому вы не хотите меня брать с собой?
        — Не поэтому.
        — А почему?! Сейчас же мне отвечайте!  — грозно приказала она и для пущей убедительности притопнула ногой.
        Кириллов поежился и согласился:
        — Хорошо, не кричите, так и быть, я возьму вас с собой.
        Евдокия мгновенно преобразилась.
        — Вот и спасибо большое,  — сказала она, вновь хватая на руки пса и с нежностью его всюду целуя.  — Ах ты мой бедненький, ах, мой халосый, снова досталось тебе, снова тебя уронили,  — приговаривала она.
        Бродяга, оказавшись у хозяйской груди, успокоился и почти замурлыкал.
        «Смотри, я на тебя рассчитываю»,  — говорили его глаза.
        Евдокия шепнула в мохнатое песье ухо:
        — Я знаю, Бродяжка, знаю.
        Кириллов, с грустной улыбкой глядя на парочку, строго сказал:
        — Едем прямо сейчас. Думаю, к середине ночи окажемся в Нузе.
        — Постараемся вам не мешать своей болтовней,  — заверила Евдокия.
        — Болтайте, мне это нравится,  — усмехнулся Кириллов и добавил задумчиво: — Может, и к лучшему, что беру вас с собой.
        Глава 34
        Когда тронулись в путь, Евдокия спросила:
        — Как же это случилось, что вы не узнали меня? Не узнали четыре раза!
        — Можно подумать, вы узнали меня,  — ядовито заметил Кириллов.  — Не узнали четыре раза.
        — Я рассеянная и на мужчин не смотрю.
        — А я, как нормальный мужчина, не могу родную сестру узнать, если она поменяет прическу.
        — У вас есть сестра?  — оживилась Евдокия.
        — Нет, это я для примера сказал. Как я мог вас узнать, когда вы были раздетая и…
        Кириллов внимательно посмотрел на нее и закончил:
        — Уж не знаю какой вы были, но теперь вы совсем не такая.
        — Я изменила прическу,  — съязвила Евдокия,  — и надела костюм, и накрасилась.
        — Ну вот, кто же после таких превращений сможет, простите, узнать в вас ту сумасшедшую, которая имеет привычку носиться по улице в одной комбинации?
        — Мой муж всегда меня узнает.
        — Надеюсь, это ему не трудно. Впрочем,  — Кириллов смерил ее придирчивым взглядом и с улыбкой продолжил: — теперь, пожалуй, и я вас смог бы узнать по…
        Он замялся, подбирая слова.
        — По узким бедрам и огромному бюсту,  — подсказала ему Евдокия.
        Он вздохнул:
        — Вы снова обиделись.
        — Нисколько, таким образом все меня узнают. Но почему вы не хотите сказать про вашу беду?  — вдруг спросила она.
        Кириллов нахмурился:
        — Если вы будете меня доставать…
        — Молчу-молчу!  — поспешила заверить его Евдокия и тут же задала новый вопрос: — Но почему вы боитесь любить? Это совсем не страшно и очень приятно.
        — Неужели? А вы-то откуда знаете?  — удивился Кириллов.
        — Ну как же, и я в некотором роде как бы была влюблена. Я и сейчас очень даже, кажется, влюблена.
        Евдокия сделала паузу и сердито добавила:
        — В своего мужа.
        — Вот именно, что «в некотором роде», «как бы» и «кажется» да еще в своего мужа. Так мог бы и я завести себе как бы жену и любить ее в каком-нибудь роде. На это меня хватает пока. Вроде.
        Видимо, он попал в самую точку — Евдокия обиделась и ей (это всего удивительней) нестерпимо захотелось ему надерзить.
        — Знаете что,  — сжимая кулачки, закричала она,  — вы тут выпендриваетесь, рисуетесь, оригинала из себя корчите, а я все про вас знаю!
        — Знаете что?  — удивился Кириллов.
        — Знаю, что вы все придумали!
        — Придумал? Что?
        — Придумали эту вашу любовь!
        Он рассердился:
        — С чего вы взяли?
        — С того, что вашу байку я слышала и, кажется, слово в слово, точь в точь. «Внизу живота появляется шар, раскаленный и очень тяжелый»,  — передразнила его она и рассмеялась: — Занятнейшая история, чистой воды плагиат, а вы просто врун.
        — Я никогда не лгу!  — бледнея, воскликнул Кирилов.
        Евдокия обрадовалась:
        — Ну, что я говорила! Человек, который не врет! Никогда! Уникум! Все это я тоже слышала, только не помню где… А правда, где я все это слышала?  — задумчиво спросила она, и тут неожиданно выплыло важное, судьбоносное.
        Выплыло то, что мучило Евдокию давно среди всех этих странных событий. Фраза, сказанная Кирилловым, уже давно не давала Евдокие покоя — ее мучила цитата из Тагора. Ее вообще многое мучило: страх за мужа, смятение мыслей, невозможность расставить все по своим местам — разложить по полочкам…
        И несчастный Боб страшно мучил, и череда ненормальных событий — как возникли они? Куда ведут Евдокию? К чему?
        Оглянуться она не успела, а уже едет в Нузу — не мучительно разве? Брат — маньяк, а она едет в Нузу! А вдруг Боб Еву убьет? А Евдокия табуретки и брюки себе покупает, и о Тагоре болтает с полузнакомым мужчиной…
        Все не так! Хаос, полный разброд! И эта фраза еще…
        Над ней надо подумать, а думать как раз и некогда. И некогда, и некогда — новое и новое все происходит, наростает, наслаивается на старое…
        И совпадения. Странные совпадения! Их много! Слишком много!
        И совпадения ли они?
        Евдокия вдруг замолчала и изменилась в лице. Тишина (для Кириллова уже непривычная) повисла гнетуще — он с опаской спросил:
        — Что случилось?
        — Ваша фраза,  — прошетала она,  — ваш Тагор.
        — «Что я есть — я не вижу; что я вижу — тень моя», вы это имели ввиду?
        — Господи,  — пискнула Евдокия,  — вы правы! Как я сама не додумалась?
        — До того, до чего и Тагор?  — усмехнулся Кириллов.
        — Именно!  — закричала она.  — Что я есть — я не вижу; что я вижу — тень моя! Это так просто и так ужасно! Боб винит себя зря!
        — Боб, это муж?
        — Боб — это брат!  — воскликнула Евдокия.
        — Ах да, муж у нас Леонид,  — вспомнил Кириллов.  — С вами я даже это забыл. Видите как вы меня заболтали,  — посетовал он.
        Она не ответила, погрузившись в раздумия, погрустнела и замолчала. И молчала так долго, что Кириллов забеспокоился и сам уже начал вопросы ей задавать, но Евдокия упрямо молчала.
        Впрочем, «упрямо» — неверное слово. Она просто не замечала Кириллова, словно забыла о нем, отдавшись своим страшным мыслям. С этими мыслями Евдокия незаметно уснула и не проснулась даже тогда, когда въехали в Нузу.
        Кириллов отыскал в Нузе отель, достал документы из сумочки Евдокии и пошел устраивать ее на ночлег. Свободный номер остался один, и дежурный долго не хотел его отдавать Кириллову для Евдокии.
        — Вы понимаете, что я не хочу ее зря будить. Какая вам разница? Я же плачу.
        — Тогда номер себе и берите.
        — А нельзя оформить на нас двоих?
        — Нельзя.
        — Почему?
        — Потому что она женщина, а вы мужчина. Вот скажите, кто она вам?
        — Она мне сестра,  — без запинки солгал Кириллов.
        — А фамилии разные,  — глядя в паспорт Евдокии, заметил дежурный.
        — Правильно, сестра моя замужем.
        — Но и отчества ваши разные.
        — Правильно, мы брат и сестра лишь по матери. Мы от разных отцов.
        Дежурный, хитро улыбаясь, спросил:
        — А где доказательства?
        Кириллов вздохнул с облегчением:
        — Ах вот вы о чем. Так бы сразу мне и сказали,  — и быстро сунул купюру в его кулак.
        Номер незамедлительно был предоставлен. Кириллов бережно внес спящую Евдокию в спальню и положил ее на единственную кровать, а сам до утра, чтобы не дай бог не уснуть, отправился гулять по городу.
        Когда Евдокия проснулась, у нее под боком дремал Бродяга, а за окнами было светло. Она глянула на часы и, подхватываясь с кровати, испуганно закричала:
        — Уже полдень!
        — Наконец-то вы проснулись,  — услышала она из соседней комнаты голос Кириллова.  — Не каждый умеет так «на массу давить». С такими способностями без всякой тенировки можно на пожарника экзамен сдавать.
        Евдокия выскочила из спальни (благо спала в одежде) и возмутилась:
        — Как вам не стыдно? Что значит — на массу давить?
        — Давить на массу — значит крепко и долго спать,  — накручивая диск телефона, просветил ее Кириллов.  — У вас это мастерски получается.
        — Да,  — согласилась она,  — сама удивляюсь. Обычно я так долго сплю, принимая лекарства, но вчера ни одной таблетки не проглотила. А почему вы не разбудили меня?
        — Еще и я сейчас окажусь виноватым. С какой стати я должен был вас будить?
        Евдокия опять возмутилась:
        — Как — с какой стати? А кто будет спешить? А Ленечку кто искать будет?
        — А я, по-вашему, чем сейчас занимаюсь?  — удивился Кириллов.  — Или вы лучше знаете как его разыскать? Тогда подключайтесь, доставайте мобильный и — вперед. Желаю удачи.
        Она растерялась:
        — Куда — вперед?
        Сергей покачал головой:
        — Не понимаете. Ну тогда не мешайте тому, кто понимает. Половину гостиниц я уже обзвонил, о Лагутине там не слыхали.
        — И что же делать теперь?
        — Дальше звонить. Берите справочник, будем звонить в две трубы.
        Вскоре выяснилось, что ни в одной из гостиниц города Лагутин не регестрировался. Взялись за общежития — результат все тот же. Кириллов позвонил в аэропорт и проверил получал ли Лагутин багаж — ответили: получал.
        Евдокия обрадовалась:
        — Значит в Нузу Ленечка прилетел.
        Кириллов с ядовитой усмешкой уставился на нее и спросил:
        — Ну, и где ваш Лагутин? Зачем ему этот город? Какие у него здесь дела?
        Она пожала плечами:
        — Он сказал, что летит на важную встречу.
        — Значит надо искать психиатров и у них узнавать про вашего мужа,  — сделал заключение Кириллов и начал искать.
        От помощи Евдокии на этот раз Сергей отказался. Она сидела рядом и хмурилась — мысли все те же, что и вчера: фраза Тагора. Картины в связи с этой фразой рисовались ужасные — Евдокия так глубоко в свои горькие думы ушла, так увлеклась, что начала подстанывать и поохивать. Бродяга ей вторил. Кириллова это смущало. Сначала он вида не подавал, но в конце концов не выдержал и спросил:
        — В чем дело? Почему вы скулите? Может, у вас зубы болят?
        Евдокия сказала:
        — Хуже!  — и разрыдалась.
        Кириллова слезы ее поразили. Он подумал: «Ну вот, началось. Зря я с бабой связался!»
        И начал ее успокаивать, от чего Евдокия только громче и жалобней завывала. Бродяга тоже не отставал. Это Кириллову надоело.
        — Я вижу, вы заняты,  — сказал он,  — так не стоит вам и мешать. Я, пожалуй, пока спущусь в ресторан и пообедаю. Точнее, поужинаю — четыре часа. Не возражаете, если возьму собаку с собой? Или одной вам выть будет скучно?
        Услышав такие крамольные речи, Евдокия выть прекратила, открыла рот и с минуту молчала — горе словно сняло рукой. На смену мятежным страданиям пришла твердая ярость. Евдокия прижала к себе Бродягу и завопила:
        — Как вы смеете так со мной обращаться? Вы бесчувственный грубиян!
        — Возможно и грубиян,  — усмехнулся Кириллов,  — но не бесчувственный. Утром вашего пса гулять выводил и кормил, вы же этим не озаботились. Теперь ему пора ужинать и снова гулять. Рискую вас удивить, но пес не игрушка, он живой, ему изредка надо какать и писать. И прилично питаться, он старый и очень больной. Шерсть у него не в порядке, вы же его не лечите. И вообще, вы частенько о друге своем забываете. И за что он вас, только, любит?
        Евдокия вскрикнула «ой!», расцеловала пса и горестно запричитала:
        — Мой Бродяжка, мой милый, мой старичок, прости меня, дуру!
        — С дурой подмечено правильно,  — согласился Кириллов,  — но «прости» в рот не положишь. В этой гостинице есть ресторан. Мы с Бродягой его опробовали и не отравились пока.
        Втроем — Евдокия, Бродяга, Кириллов — отправились в ресторан.
        В холле их встретил дежурный и поинтересовался у Кириллова как спалось ему и его сестре. Когда дежурный скрылся из вида, Евдокия спросила:
        — Сережа, у вас здесь сестра?
        — У меня вообще нет сестры, я вам уже говорил,  — напомнил Кириллов.
        — Тогда о ком же шла речь?
        — О вас. В отеле остался всего один номер. Казалось бы, повезло, но нас не хотели селить вдвоем. Пришлось врать, что мы брат и сестра. Вы, надеюсь, не против.
        — Конечно нет,  — заверила Евдокия и подумала: «Но у меня есть уже брат. Это Боб. Зачем мне новые родственники?»
        Мысли о Бобе вернули ужасное настроение. За ужином Евдокия размышляла о себе, о Пенелопе, о брате. Ничего хорошего в размышлениях не было — Евдокия паниковала.
        Кириллов не замечал ее состояния, он был погружен в свои размышления. Казалось бы, чего проще отыскать приезжего в Нузе, в небольшом городке — ан нет. Словно сквозь землю провалился Лагутин, никто и нигде не слыхал про него.
        Впрочем, нет, один психиатр о Лагутине кое-что слышал, но только как о хорошем враче. У Кириллова даже мелькнула мысль, а не пахнет ли здесь адюльтером, не к любовнице ли приехал в Нузу Лагутин?
        «Во всяком случае эта версия многое объяснила бы,  — подумал Кириллов.  — Зачем ему нужен отель, если есть где остановиться. Точно, надо по злачным местам Лагутина поискать. Если он приехал к зазнобе, то должен ее развлекать».
        Сергей здраво решил, что при таких обстоятельствах помощь супруги в поисках блудного мужа крайне опасна, поэтому, выйдя из ресторана, он твердо сказал:
        — Здесь наши пути расходятся. Есть у меня одно дельце, так что, прощайте. К полуночи я вернусь.
        Она растерялась:
        — Прощайте? Вернетесь к полуночи? А я что, по-вашему, делать должна?
        — До полуночи не так уж много осталось,  — успокоил ее Кириллов.  — Вернитесь в номер, погуляйте с собакой, сходите в кино. Я не знаю, займите делом себя, в конце-то концов.
        И, не дожидаясь ее возражений, он быстро и сердито ушел.
        Евдокия с Бродягой вернулись в номер.
        — Это ужасно, ужасно,  — твердила она,  — зачем он сбежал? Мне нельзя одной оставаться.
        Оставаться одной ей действительно было опасно. В номере она погрузилась во мрак своих мыслей, и сразу все выводы, казавшиеся химерическими рядом с Кириловым, обрушились на Евдокию жестокой реальностью. Кириллов своим присутствием как бы ей говорил: «Нет-нет, ты ошибаешься, такого быть не должно, так не бывает».
        Теперь же некому было это сказать, и Евдокия поверила всем своим страшным мыслям.
        — Мама моя дорогая!  — взвыла она.  — Так и есть, это я! Я! Я!
        Открытие было столь невыносимо, что срочно требовался уход — уход из комнаты, из отеля, из города… Даже из этого мира! Из жизни!
        Охваченная кошмарным своим состоянием, напуганная и беспомощная, Евдокия металась с воплями по комнатам номера — Бродяга трусил за ней.
        «Ты можешь на меня рассчитывать,  — говорили его глаза.  — Я очень хочу помочь, но что делать, не знаю, я не понимаю тебя, подскажи».
        Евдокия в глазах не читала, Бродягу не замечала, ей было плохо, ужасно и нестерпимо.
        «Надо включить телевизор,» — вдруг решила она, без всякой надежды, что это ее отвлечет.
        Действительно, какое-то время она бессмысленно смотрела в экран — шли местные новости. Диктор со скорбным видом о чем-то рассказывал, но Евдокия его слова пропускала мимо ушей и не в силах была сконцентрироваться — суть уходила. О чем идет речь она поняла только тогда, когда на экране крупным планом возникла картинка: дорога, кусты, а в них обезображенный женский труп.
        — Это я! Я!  — взвизгнула Евдокия и выключила телевизор.
        Визг ее переполнил комнату. Бродяга, испуганно строя горбы, попятился; шерсть его встала дыбом.
        «Даже собака знает кто я»,  — обреченно подумала Евдокия.
        Ноги ее подкосились, силы разом ушли, но новая мысль окатила горячей волной, открывая второе дыхание. И снова Евдокия заметалась по номеру.
        — Конечно, пес знает!  — вопила она.  — Ему ли не знать, он же был рядом со мной! Он все время был рядом, и ночью и днем!
        Бродяга уже не пятился — мешала стена, в которую он смятенно ввинчивал свой тощий зад с трусливо поджатым хвостом. Евдокия к нему приблизилась и, глядя прямо в собачьи глаза, строго спросила:
        — Признавайся, Бродяга, кто убийца? Кто маньяк? Ты же знаешь!
        Пес действительно знал, но хозяйке он не ответил. Стыдливо отвернув свою добрую морду, пес промолчал. Он был русским, а у русских молчание — знак согласия. Евдокия, памятуя об этом, приняла немой знак за согласие пса с ее страшными мыслями.
        — О, нет! Нет!  — хватаясь за сердце, воскликнула Евдокия.  — Это слишком жестоко!
        Глава 35
        Все, что до этого Евдокия держала в уме как вероятное, теперь стало истинным — Бродяга поставил последнюю точку. А тут и память стала покорной. Память мгновенно ей подсказала все те состояния, которые она скрывала от мужа. Евдокие сразу стало понятно как попадали ножи в квартиры ее подруг — их подкладывала она сама. Евдокия даже смогла припомнить когда и как это было.
        «Да-да,  — говорила себе она,  — у меня участились провалы. Память вдруг взбунтовалась: вот я разговариваю с Евой, потом — провал, а потом я в ванной Ирины себя застаю. И как раз возле шкафа. Тогда я нож и подложила. И тут же забыла об этом. У меня раздвоение личности. Во мне живет страшный, жестокий убийца. Он из меня выходит когда пожелает и от меня же тайком жуткие вещи творит.
        А мои сны? Теперь нет сомнений, это не сны! Я действительно бродила ночью по городу! И убивала! Боб правильно все разгадал, только дело не в нем. Это я подложила ему ключи!
        Это я набила сундук ножами!
        Бедная Пенелопа!
        Она догадывалась! Она следила за мной! Боже мой, как я больна! Даже здесь, в Нузе, в чужом незнакомом городе я совершила убийство! Дальше так продолжаться не может! Это надо немедленно прекратить! Я не человек! Я себе не вольна!
        Я должна умереть!
        Но как?!»
        Евдокия остановилась (а она, размышляя, беспрестанно носилась по номеру), хищным взглядом окинула комнату, но придумать ничего не смогла. В голове вертелось только одно: «Надо срочно себя убить! Скорей! Медлить нельзя!»
        Как убить себя, она не знала, но была охвачена решимостью нешуточной. Неизвестно чем затея закончилась бы, не откройся внезапно дверь и не войди в номер Кириллов.
        Увидев его, Евдокия остолбенела:
        — Вы вернулись?
        — Вернулся.
        «И очень невовремя»,  — подумала она, восклицая:
        — Уже?
        — Что значит — уже?  — рассердился Кириллов.  — Ночь на дворе.
        — Ночь?
        Евдокия оглянулась на окна — действительно ночь. И темная: на небе ни зведочки.
        — Время незаметно пролетело,  — расстерянно пролепетала она.
        — Незаметно пролетело?  — поразился Кириллов.  — В гостинничном номере? В чужом городе? Интересно, чем вы таким занимались?
        Она прошептала:
        — Ничем.
        — Ничем?
        — Абсолютно.
        Мысленно Кириллов отметил: «У девчонки в глазах нечто странное появилось, прямо огонь сумасшествия».
        И едва он успел так подумать, как Евдокия метнулась к нему и закричала:
        — Умоляю, пожалуйста, подскажите, как покончить с собой?!
        «Ну я попал,  — испугался Кириллов,  — так и есть, сумасшедшая. Что делать? Серый, припоминай, как там Лагутин общался с психами? Надо быстро ее заболтать».
        — Слушай,  — демонстрируя живость, воскликнул он,  — а что это мы все на «вы»?
        — Хорошо, перейдем на «ты»,  — оборвала его Евдокия и жестко повторила вопрос: — Сейчас же скажи, как мне покончить с собой?
        «Этого еще не хватало,  — подумал Кириллов.  — Сейчас начнет вешаться или в ванной топиться. А то еще и вены вскроет себе. Лагутин, помнится, говорил, что в таких случаях главное лишить психа инициативы. А как эту сумасшедшую инициативы лишишь? Разве что самому ее хлопнуть.
        Тьфу, что за глупости лезут в мою дурацкую голову? А все она, эта девчонка! И зачем я с ней только связался?»
        Кириллову захотелось сбежать, но Евдокия, словно предвидя такой ход событий, ухватила его за рукав и диким голосом завопила:
        — Говорите сейчас же, как мне покончить с собой?!
        — Проще всего застрелиться,  — выдал мгновенный ответ Кириллов и подумал: «Пистолета у нее, слава богу, нет».
        Евдокия ответ приняла и очень серьезно.
        — Выстрелить в голову я не могу,  — посетовала она.  — Боюсь испортить лицо.
        — Зачем в голову?  — удивился он.  — Стреляй прямо в сердце.
        — Да как же я в сердце-то попаду? Откуда я точно узнаю, где оно расположено?
        — Я тебя научу. Найти сердце просто: отмеряешь два пальца ниже соска…
        — Да я в коленку себе попаду,  — моментально представив эту картину, перебила его Евдокия.
        Кириллов с симпатией согласился:
        — Да-аа, грудь у тебя отпадная.
        — Что ты себе позволяешь?!  — возмутилась она.  — Как ты смеешь! Я замужем!
        — Полагаешь, от этого грудь стала хуже?
        — Полагаю, что тебе лучше молчать, раз я замужем!  — негодуя, отрезала Евдокия, чем насмешила Кириллова.
        Насмеявшись, он ядовито заметил:
        — Странная логика, а муж тут при чем? Ты не забыла, чем собиралась заняться? Ты собралась себя убивать, так и не отвлекайся на мужа. Лагутин, кстати, не слишком держит в жизни тебя: о нем ты совсем не подумала. И кто-то еще говорил о любви.
        — Да, я говорила, и не врала. Я мужа люблю, поэтому и хочу из жизни уйти. Если Леня узнает, что я натворила…
        Продолжить Евдокия уже не смогла. Крикнув:
        — Ой, мамочка моя дорогая!  — она залилась слезами.
        — Да что же ты натворила?  — взволновался Кириллов.  — Такая славная милая девушка, что ты могла натворить?
        — Это ты меня плохо знаешь,  — пискнула Евдокия и истерически запричитала: — Он меня не простит, не простит, не простит…
        — Простит. Я с Лагутиным в дружбе, честное слово, уговорю,  — заверил Кириллов.
        — Как уговоришь?  — насторожилась она.
        — Я скажу, что ты хорошая, добрая, честная, чистая. Что ты не изменяла ему.
        — Лучше бы я ему изменяла!
        — Ну-уу, это исправить совсем несложно,  — усмехнулся Кириллов.  — Если помощь нужна, готов предложить.
        Евдокия, несмотря на прозрачность намека, не поняла о чем идет речь и воскликнула:
        — Да! Мне нужна твоя помощь, но разве ты захочешь помочь, когда узнаешь кто я на самом деле?
        — На самом деле ты симпатичная девушка, необычайно добрая и отзывчивая. И потрясающе одинокая.
        — Откуда ты знаешь?  — ошеломленно уставившись на Кириллова, спросила она.
        — Я вижу тебя насквозь, вижу, что у тебя внутри.
        Евдокия схватилась за голову:
        — О боже, и что там, внутри?
        — Я же сказал,  — удивился Кириллов,  — сколько ж еще повторять. Впрочем, если желаешь, хоть сто раз повторю: ты отличный человечек, трогательный и милый. Жаль, что несчастный.
        Такие слова в свой адрес Евдокия впервые услышала и очень невовремя. Ей стало больно.
        — Это вы хороший, а я плохая,  — прошептала она и с ужасом ощутила необоримое желание все ему рассказать. Все-все, подчистую.
        А он, подливая масла в огонь, и по голове ее начал гладить, и по спине, и ласково приговаривать:
        — Дуняша, что за глупости лезут в твою милую голову? Самоубийство — дурость невиданная, хватила ты через край. И с чего? Вроде и взрослая ты, а на поверку выходит, что совсем еще маленькая, несмышленая девочка. Даже и думать забудь. Что бы ни случилось, все пройдет, настроение быстро исправится, это я как взрослый и опытный дядя тебе говорю. Лучше поделись своими бедами, я их отведу.
        Это было последнею каплей — Евдокия не выдержала, упала к нему на плечо и поделилась:
        — Сереженька, у меня страшное горе, я убиваю-юю люде-ей…
        Он не понял:
        — Что? Что ты сказала?
        — Я маньячка-аа…
        Кириллов отшатнулся и, схватив Евдокию за руки, слегка встряхнул ее и закричал:
        — Что ты болтаешь? Ты соображаешь, что ты болтаешь?
        — Да! Я маньячка!  — яростно заявила она.
        — С чего ты взяла?  — растерялся Кириллов.
        И из нее полилось: она рассказала про гибель подруг, про гибель мужчин, и про капельки крови, и про то, как память теряла, и про то как подкладывала Ирине и Майе ножи…
        Кириллов каждое новое доказательство вины Евдокии встречал в штыки. Он упрямо тряс головой и твердил:
        — Ерунда, все притянуто за уши, слышала звон да не знаешь где он…
        Евдокия и половины еще не поведала, до Пенелопы и Боба еще не дошла, как Кириллов взорвался:
        — Все! Хватит мне! Больше не надо!
        — Но почему?  — удивилась она.
        — Потому что все это вздор! Сама посуди, какое имеешь ты отношения к каплям крови на клавишах Князевой? Ты же в Сочи в это время была!
        Опешив, она согласилась:
        — Действительно.
        — Так и поздравляю тебя!  — торжествуя, воскликнул Кириллов.  — Остальные твои улики с той же логикой выведены, так почему я должен слушать весь этот бред?
        — Потому, что я точно знаю! Я уверена: я — маньячка!
        — А я точно знаю, что я король! Я Людовиг четырнадцатый! Ты говоришь, что больна — это я вижу. Мания твоя заключается в том, что ты посчитала себя маньячкой. Это не первый случай. Знаешь сколько маньяков явилось с повинной, когда Джек-потрошитель свирепствовал?
        — Сколько?
        — Тьма!  — Он поразился: — Нет, ну надо же! Вбила в голову глупость и давай себя жизни лишать! Теперь уж точно скажу Лагутину, чтобы он не бросал свою женушку надолго.
        — Не смей ему ничего говорить!  — взвизгнула Евдокия.
        Кириллов испуганно ее успокоил:
        — Ладно, не буду, да и Лагутина надо еще найти. Пока у нас не очень-то получается.
        Глянув на часы, он взорвался:
        — И все, Дуня, хватит. Давай закругляться, глупый у нас разговор, а тебе пора спать.
        Увидев на лице Евдокии гримаску отчаяния, он уже мягче добавил:
        — Успокойся, я точно знаю, что ты не маньячка, и поверь мне, пожалуйста, на слово. Поверь без доказательств. Все абсолютно не так, как ты думаешь. Я тебя очень прошу, ложишь-ка, дружочек, спать. Вон и Бродяга уже зевает.
        — Да как же ты не поймешь,  — хватаясь за голову, воскликнула Евдокия.  — Нельзя мне спать! Нельзя! Я во сне людей убиваю! А после этого случая я теперь никогда-никогда спать не лягу!
        — После какого случая?  — насторожился Кириллов.
        — Я же самое важное сообщить тебе позабыла,  — заплакала Евдокия и, всхлипывая, она представила ему главнейшее доказательство: рассказала про обезображенный труп в кустах, увиденный по телевизору.
        — Ты теперь понимаешь,  — заключила она,  — что не может быть никаких сомнений: я маньяк! Я появляюсь в Нузе и со мной появляется женский труп.
        Во время ее рассказа Кириллов мрачнел, глаза его наполнялись ужасом и беспомощностью. Евдокия, по своему истолковав его ужас, настороженно спросила:
        — Теперь ты не захочешь мне помогать?
        Он молча смотрел на нее и сквозь нее. Было во взгляде его нечто зловещее — Евдокия попятилась и пропищала:
        — Сереженька, меня надо или убить, или связать. Пожалуйста, помоги мне.
        Кириллов вздрогнул, словно очнулся, и воскликнув:
        — Я так и знал!  — вылетел вдруг из номера.
        Глава 36
        Евдокия неслась по ночному городу, растерянно оглядываясь по сторонам — Сергея не было. Не было! Она слишком поздно помчалась его догонять, он ошеломил ее своим восклицанием, порализовал неожиданной выходкой.
        — Куда он сбежал?  — спрашивала она у Бродяги.  — И зачем? Ночью! Один, в незнакомом городе. Эта Нуза, он здесь впервые, он не знает здесь никого…
        И тут ее осенило: «А что, если он уехал? Правду узнал про меня и смылся, чтобы проблемы никак не решать. Надо же что-то делать с маньячкой, а что?  — Сложный вопрос. Проще сбежать».
        Евдокия повернула к гостинице и нашла машину Кириллова на автостоянке. Бродяга автомобиль узнал, приветливо понюхал колеса и со знанием дела посмотрел на хозяйку.
        «Теперь уже полный тупик,  — оторопела она.  — Почему он так странно себя повел, этот Сергей? Что с ним случилось?»
        Евдокия посмотрела на пса и спросила:
        — Бродяга, скажи, может ты это знаешь?
        Бродяга молчал.
        — А ну его к черту!  — взорвалась она.  — Пошли в номер, мой верный пес. Сергей сам найдется.
        И с этой фразой Евдокия, набирая приличную скорость, понеслась от гостинницы прочь по темной ночной улице. Бродяга, вывалив красный язык, помчался за ней и быстро ее нагнал, поравнялся и бежал только рядом. Поэтому на ближайшем перекрестке произошло столкновение двух людей и собаки: Бродяга и Евдокия едва не сшибли с ног показавшегося из-за угла мужчину. Он пошатнулся, отпрянул и, глянув на Евдокию, воскликнул:
        — Вы?!
        — Я,  — сказала она, с трудом переводя дыхание и обнаруживая перед собой молодого человека из ее прежних снов.
        — Снова вы?  — спросил он.  — И с вами собака? Здесь? Каким образом?
        — А вы как попали сюда?  — растерялась она.  — И что это — сон или не сон?
        — Я и сам уж не знаю,  — посетовал молодой человек.  — Со мной чудеса творятся такие, что теперь в любое поверю легко.
        — Я точно в таком состоянии,  — пожаловалась Евдокия.
        — А может быть и не поверю,  — задумчиво добавил молодой человек и вдруг спросил: — А скажите-ка мне, где мы сейчас находимся?
        — В Нузе!  — выпалила она.
        Он рассердился:
        — Вот я дурак, и что в результате узнал? Ведь если вы снитесь мне, то значит вопрос я сам себе задаю. Следовательно сам же и отвечаю. Я-то знаю, где нахожусь, а вы существуете только в моих мозгах. Вы плод моего воображения.
        Заключение Евдокие совсем не понравилось.
        — Ну уж нет!  — закричала она.  — Я — это я! Я никакой вам не плод! Это вы снитесь мне! Вот смотрите, можно, возьму вас за руку?
        Молодой человек разрешил:
        — Возьмите.
        Она прикоснулась к его руке, ощутила тепло и очень обрадовалась:
        — Вы живой! Значит, живая и я! Я существую, я не ваше воображение!
        Он покачал головой:
        — Хватайте меня хоть за все места,  — бесполезно. Так мы ничего не узнаем. Поверьте мне на слово, вы плод моего воображения, о чем я очень жалею.
        — Жалеете? Почему?
        — Уж больно хороший плод. Девушка, вы мне нравитесь. Я о вас думаю.
        — Честно?
        — И честно, и часто. Утром проснусь, а ваш образ перед глазами стоит, ваш тоненький хрупенький силуэт, с прелестным массивом груди. Вы на одуванчик похожи. Жаль, ни разу не видел вас в солнечном свете — только в свете луны. Интересно, какая вы днем? Знаете, похоже я в вас влюбляюсь…
        — Влюбляетесь?! Вам же нельзя! Вы же погибнете!  — пугаясь, воскликнула Евдокия и осеклась.
        «Так вот где я слышала про этот дурацкий шар, который поднимается от живота»,  — подумала она и вдруг прозрела:
        — Нет! Вы не снитесь мне! Вы живой!
        Схватив молодого человека за руку, она потащила его к гостинице. Он упирался:
        — Куда вы? Куда?
        Но шел.
        Вытащив его под луч фонаря, Евдокия отпрянула:
        — Кириллов?! Ты?! Так я и знала!
        Он тоже отпрянул и с теми ж словами:
        — Дуняша, ты? Так я и знал!
        — Что ты знал?  — разозлилась она.  — Вторые сутки трешься возле меня, и приметы все налицо: грудь, собака, а черта с два! Ты меня не узнал! Одуванчик-одуванчик!  — передразнила она его.
        Кириллов оправдывался:
        — Дуняша, я подозревал, твоя собака все время кого-то мне напоминала…
        — Скажи еще, что меня!
        Он обрадовался:
        — Правильно, Дуня, тебя! Прости, что путано говорю, но я чувствовал ваше присутствие: ты, Бродяга… Вы были везде. Но почему-то в одно не связалось: твой образ, Дуняша, и образ той необычной девушки, что приходила ко мне в моем сне — эти два образа не сошлись.
        Евдокия съязвила:
        — Правильно, мы же днем прилично одеты, а ночью — в ночнушке, в пижаме…
        Кириллов ее перебил:
        — Сейчас и ты в костюме, и я, но друг друга сразу узнали. Нет, дело не в том, что мы ночью встречались, и не в том, что в ночнушке, в пижаме, и не в плохом освещении дело. Дело в другом.
        — В чем?
        Он, беспомощно разводя руками, ответил:
        — Я не знаю.
        — Ой!
        Евдокия вздрогнула, растерянно огляделась и, схватившись за голову, ужаснулась:
        — Господи! До этого ль нам!
        Он согласился:
        — Да, нам не до этого. Нам Лагутина надо искать.
        — Да при чем здесь Лагутин?  — воскликнула Евдокия.  — О какой ерунде мы сейчас говорим!  — изменяясь в лице и бледнея, закричала она.
        — А о чем мы должны говорить?  — удивился Кириллов и следом за ней побледнел.  — Точно! Мы о другом должны говорить!
        Она строго спросила:
        — Сережа, раз ты настоящий, живой и при этом мужчина из сна, значит ты никогда не врешь?
        — Да, я тебе так говорил и могу подтвердить: я не вру. Никогда.
        Евдокия всплеснула руками:
        — Совсем как мой Боб!
        — Он тоже не врет?
        — Да, но я о другом. Ты клялся, что знаешь, кто настоящий маньяк.
        — Не помню, чтоб клялся, но знаю.
        — Тогда скажи мне, Сережа, скажи, ты мне обещал! Ведь ужасный маньяк — это я? Это так? Поэтому ты за мной и следишь?
        Кириллов категорически не согласился:
        — Я за тобой не слежу. Наши встречи случайны.
        — И это вся твоя правда?  — удивилась она.
        — Не вся, зато чистая правда,  — заверил Сергей и начал ее уговаривать: — Дуняша, подумай сама, если бы я за тобой следил, то узнал бы тебя и ночью и днем. А я даже не знал, что твой муж и Лагутин одно лицо. Я имени твоего даже не знал.
        Евдокия, подбоченясь, спросила:
        — Признавайся, зачем тебе мой Лагутин?
        Кириллов поежился и сказал:
        — Он мой врач.
        — И при этом ты точно знаешь кто настоящий маньяк.
        — Точно знаю.
        — Быстро в номер!  — скомандовала она.  — Нам надо поговорить!
        — Тебе со мной в номер нельзя, это опасно,  — признался Кириллов.
        Евдокие стало смешно:
        — Ха-ха, хочешь сказать — ты маньяк? Ну так знай, мы толчемся бок о бок вторые сутки, оба маньяки и оба живы. Пойдем разбираться, пока прошу по-хорошему, а то сейчас завизжу.
        Под такой угрозой Кириллов нехотя, но пошел. Евдокия с Бродягой шагали сзади конвоем. Едва вошли в номер, она приказала:
        — Рассказывай! Только не вздумай опять меня убеждать, что ты маньяк. Все равно не поверю. Ты нарочно будешь так говорить, чтобы я себя не убивала. Так вот, знай, приговор мне вынесен страшной болезнью и обсуждению не подлежит.
        — Настоящая чушь!  — взорвался Кириллов.  — Ты хотела знать правду, так знай: да, я маньяк! Зачем, по-твоему, мне нужен Лагутин?
        — Он твой врач.
        — Да, но почему он мне срочно нужен?
        — Почему?
        — Потому, что все уже мне говорило о приближении нового приступа. Я боялся того, что начну убивать. Твой муж все чаще и чаще снимал мои приступы, а на этот раз я не успел. Он уехал, а болезнь моя обострилась. Поэтому здесь, в Нузе, совершилась беда, погибла очередная жертва.
        Потрясенная Евдокия воскликнула:
        — Так Леня все знает?!
        Кириллов вздохнул:
        — Увы, да, Лагутин все знает. Он давно меня лечит, ему интересна моя болезнь, он хочет ее победить, но это не просто. Время от времени болезнь обостряется и, если я не успеваю обратиться к нему, то — беда.
        Евдокия под напором эмоций сказать ничего не могла, лишь, открыв рот, беспомощно воздух хватала, Кириллов же с жаром заговорил:
        — Теперь ты понимаешь, как необходимо мне срочно найти Лагутина. Если не остановить этих приступов, я такого здесь натворю. Даже тебя я могу убить, потому что делаю это во сне. И даже не я это делаю, а тот, второй человек, который подло засел во мне. Им я не владею!
        Когда Евдокия окончательно осознала, что убийца не Боб и не она, с ее души упал страшный камень. Жажда жизни к ней сразу вернулась, вернулось и сострадание. Не до конца еще выйдя из шкуры убийцы, Евдокия прониклась к Кириллову жалостью и закричала:
        — Сережа, я не брошу тебя! Я тебе помогу! Ждать нельзя! Мой муж не единственный психиатр. Есть и получше. Надо срочно обратиться к другому врачу.
        — Что бы он меня тут же и сдал?  — ужаснулся Кириллов.  — Нет, никому, кроме Лагутина, открыться я не могу. За что я должен сидеть?
        Она ядовито заметила:
        — И действительно, не за что. Каких-нибудь двадцать-тридцать девиц, чаще легкого поведения. Нет, это совсем не причина.
        Кириллов обиделся:
        — Ты зря издеваешься. Да, я хочу жить. Понимаю, что мне лучше погибнуть, но… Ты сильнее меня, ты собиралась покончить с собой, а у меня вот рука не поднимается. Впрочем…
        Он задумался, в глазах его промелькнул сумасшедший огонь.
        — Впрочем, ты абсолютно права!  — бросаясь к двери, воскликнул Кириллов.  — Да! Я умру! Сейчас же умру!
        — Как?  — испугалась она.
        — Сяду в машину и пущу ее под откос!
        Глава 37
        Лишь чудом Евдокия успела вцепиться в рукав Кириллова.
        — Не делай глупостей!  — закричала она.  — Убьешь себя — я тоже умру!
        Заявление было таким неожиданным, что Кириллов остановился.
        — А ты тут при чем?  — спросил он.
        — Ну как же, я от смерти хорошего человека не спасла, а ведь могла. Как прикажешь мне жить с этим жутким поступком?
        Он ошеломленно уставился на нее и молчал.
        Евдокия испуганно осведомилась:
        — Сережа, в чем дело?
        — Ты и правда такая?
        — Какая?
        — Сострадательная.
        — А почему бы и нет?  — удивилась она.  — Или сердечность и жалость нынче не в моде?
        — Я убил твоих лучших подруг! Майю! Ирину!  — воскликнул Кириллов и мучительно поразился: — Зачем?! Зачем я сделал это, дурак?!
        Евдокия заплакала.
        — Да, зачем? Чем они тебе помешали? А почему ты Заю убил, мужа Ирины?  — всхлипывая, спросила она.  — А чем тебе помешал Миша Казьмин, друг Ирины? А чем Трифонов, Майкин любовник, тебе помешал?
        Кириллов ответил с уверенностью:
        — Мужчин я не убивал.
        — Откуда ты знаешь?  — пискнула Евдокия.  — Ты не помнишь, ты спал.
        — Да, я убиваю во сне, да, я спал и не помню, но зато я точно знаю кто убил мужа Ирины и друга ее, Казьмина. Возможно, и Трифонова.
        — Кто?
        — Князева Ева.
        — Ева?!
        Его сообщение так потрясло Евдокию, что бедняжка даже плакать забыла. Она долго сверлила Кириллова пристальным взглядом, а потом заявила:
        — Я не верю тебе. Ты придумал.
        Он удивился:
        — Зачем?
        — Не знаю. Про Князеву Еву ты вообще от меня услыхал.
        — Выходит, я вру,  — рассердился Кириллов.  — Мы о ней говорили еще в нашем сне. Я с ней знаком уже много лет, впрочем, это легко проверить. Тебе достаточно Князевой позвонить и спросить в каких мы с ней отношениях.
        — Так я и сделаю!  — воскликнула Евдокия и схватила мобильный, но номер подруги набирать не поспешила, сначала спросила: — Ева в курсе, что ты маньяк?
        — Ну что ты, в курсе только Лагутин, мой психиатр.
        — Тогда звоню.
        Ева спала. Разбуженная, она рассердилась и хотела обрушиться на Евдокию, но та обезвредила ее чрезвычайным вопросом.
        — Ты Кириллова знаешь?  — спросила она, и Ева задохнулась от переизбытка эмоций.
        Все ее чувства к объекту вопроса были не положительные, из чего Евдокия сделала вывод, что Сергей и подруга знакомы. Когда же Ева вдруг заявила:
        — Не вздумай связаться с Кирилловым, я его ненавижу,  — Евдокия спросила:
        — Ненавидишь за что?
        Ева против своей женской логики гневно ответила:
        — Этот маньяк пытался добиться от меня невозможного.
        — Секса?
        — Оргазма.
        И тут до Евдокии дошло, что Ева сказала «маньяк».
        — Подожди, что ты сказала?  — закричала она.  — Кириллов маньяк?
        — Маньяк, это скажет любой,  — уверенно заявила Ева.
        Прикрыв трубку рукой, Евдокия ошеломленно шепнула Кириллову:
        — Сергей, она про тебя все знает.
        Он испугался:
        — Откуда?
        Евдокия затрясла головой:
        — Я ей не рассказывала.
        — Ясное дело, ты об этом минуту назад узнала сама.
        — Тогда кто же ей рассказал?
        Сергей посоветовал:
        — Спроси у нее.
        Евдокия послушно спросила:
        — Евусик, откуда ты знаешь, что Кириллов маньяк?
        Ева в ответ рассердилась:
        — Ой, господи, Дуся! Нельзя же буквально все так понимать. Я иносказательно выразилась, он сексуально помешанный. Ну знаешь, из тех, которым, легче дать, чем объяснить, что не хочешь.
        — Да-а?
        Заканчивая разговор с подругой, Евдокия взглянула на Сергея Кириллова совсем другими глазами — полными уважения. Он взгляда ее не понял и настороженно спросил:
        — Что Князева обо мне наболтала?
        Евдокия его успокоила:
        — Ничего плохого. Она заверяет, что ты сексуальный маньяк, но не взаправду, а в самом тривиальном смысле, ну, ты знаешь, «сексуальный маньяк» расхожая фраза. Послушай,  — вдруг взволновалась она,  — а что, ты и в самом деле такой?
        — Какой?
        — Сексуально помешанный.
        Кириллов с гордостью подтвердил:
        — Да, я такой.
        Заметив в ее глазах восхищение, он скромно добавил:
        — В двадцать семь все такие.
        — У меня опыта нет,  — огорчилась она.
        — И не удивительно. Откуда опыт возьмется, если замуж за стариков выходить.
        За супруга Евдокия вступилась.
        — Как тебе не стыдно,  — возмутилась она.  — Рискуя службой, карьерой, Ленечка тебе помогал, а ты так нелестно о нем говоришь.
        Кириллов смутился, но возразил:
        — Я правду о нем сказал. Леонид Павлович добрый и отзывчивый человек, но страшный зануда и не пара тебе. Я вообще не пойму как получилось, что ты, такая красавица, вышла замуж за черствого человека,  — брякнул он и подумал: «Черт возьми, что я говорю? Начал за здравие, кончил за упокой».
        На этот раз Евдокия не просто обиделась — она оскорбилась.
        — Черствого?  — закричала она, переходя на «вы».  — Вам ли так говоритить? Вы бессовестный и неблагодарный! А я, дура, хотела вам, свинье, помогать! Вы просто хам! И маньяк!
        — Ах вот вы как заговорили!  — воскликнул Кириллов и его понесло.  — Если бы ваш муж оставил меня в покое, если бы он меня не лечил, все эти зверски убитые девушки были бы живы! Я сто раз хотел сдаться милиции, но он всякий раз меня уговаривал, обещая, что вылечит. Что толку меня лечить? Меня давно пора убивать! А Лагутин все в тайне держал. По-вашему, он делал это по доброте?
        Евдокия подперла руками бока:
        — А по чему же еще?
        — Из жадности и из амбиций. Не стану рассказывать, сколько денег он из меня потянул, но о том, какой он гордец я скажу. Ваш Лагутин мечтал с моим горем, с моей болезнью сделать переворот в науке. Он пичкал меня таблетками, уколы колол, гипнотизировал, а мне становилось все хуже и хуже. Когда я узнал, чем заболел, первым делом в петлю пытался залезть, так нет же, Лагутин вытащил меня из петли и так загипнотизировал, что о смерти я даже думать боюсь. Вот и судите кто убийца: он или я?
        Евдокия правильно рассудила — она схватилась за голову и, ужасаясь, воскликнула:
        — Мама моя дорогая! Что я услышала! И это мой муж! Да-аа, бабуля была права!
        Кириллов с интересом взгляннул на нее и спросил:
        — А что утверждала ваша бабуля и по какому поводу?
        Евдокия смутилась и буркнула:
        — Не скажу. Да и не время теперь. Вы столько всего рассказали. Меня разрывает на части шквал разных мыслей, я совершенно запуталась… Нет, вы же не все еще мне рассказали,  — спохватилась она.  — Господи, просто голова идет кругом! Говорите сейчас же, что у вас было с Евой?
        Он горестно усмехнулся:
        — Теперь вас это интересует?
        — Только в связи с вашим чудовищным утверждением,  — нахмурилась Евдокия.  — Или прикажете безропотно слушать поклеп на подругу? Признавайтесь сейчас же, с чего вы взяли, что Заю, Мишу и Трифонова убила Ева?
        — С чего я взял? Да я за нею следил. В ту роковую ночь она ездила к Зае. Там они долго о чем-то болтали, спорили. Пока я их ждал, до нитки промок.
        — Там — это где?
        — Да в карьере, что рядом с мотелем. Я выполз оттуда весь в глине, как собака продрог, но парочку дождаться так и не смог.
        «Откуда он знает про мотель и про глину?  — подумала Евдокия и тут же нашла ответ: — Ева-болтушка ему рассказала, а теперь он ее же и топит».
        — И чем закончилась ваша слежка?  — надменно спросила она.
        Кириллов пожал плечами:
        — В конце концов я простудился, начал кашлять, чихать… Короче, мне надоело, я плюнул и поехал домой, а ранним утром Ева мне сообщила, что Иринин Зая убит.
        Евдокия заметила:
        — Как она могла вам сообщить то, чего утром даже Ирина не знала.
        — У меня есть доказательства,  — рассердился Кириллов.  — Я трубку не поднял. Еве ответил автоответчик, а я не стер ее слов. Между прочим, Еву за язык никто не тянул, точное время она сама назвала. Она сказала: «Сергей, извини, что беспокою тебя в пять утра, но случилась беда: погиб Иркин Зая. В связи с этим мне срочно деньги нужны. Ты не мог бы к полудню подкинуть мне тысячу долларов. Я буду дома».
        Заметив сомнение в глазах Евдокии, Кириллов добавил:
        — Вы сами убедитесь, что я не лгу, как только вернемся из Нузы.
        — Каким образом?
        — Я дам вам послушать кассету с голосом Евы.
        — Ага, дадите, если раньше меня не пришьете,  — фыркнула Евдокия.
        Кириллов на этот раз разъярился:
        — Опять вы не верите?! Сколько раз говорить, я не лгу! Я лгать не умею! Да я сейчас докажу!  — вдруг крикнул он, хватая телефонную трубку.
        — Кому вы собрались звонить?  — подскочила к нему Евдокия.
        — Другу.
        — Зачем?
        — Он мой сосед и у него есть ключи от моей квартиры. Он кассету найдет и через десять минут ее вам прокрутит. Голос Князевой, надеюсь, еще не забыли?
        Евдокия наконец поняла, что Кириллов ее не обманывает: Ева действительно в тот роковой день звонила ему в пять утра и просила денег.
        «Грохнула Заю и, вернувшись домой, позвонила Сергею,  — растерянно подумала она.  — А перед этим вошла в квартиру Ирины и испачкала туфли глиной. И письмо Ева подбросила, уже после гибели Заи. На Ирину хотела стрелки перевести. В это трудно поверить, но, похоже, все было именно так».
        Евдокия устало провела рукой по глазам и попросила:
        — Не надо другу звонить. Я вам верю.
        — Ну спасибо,  — без всякой иронии ответил Кириллов.  — Я не ангел, но и чужих грехов мне не надо.
        — Допустим, Ева маньячка и убивает мужчин, но зачем ей так срочно понадобились деньги?
        — Сам гадаю. Она не в первый раз так много брала взаймы. У нас интрижка была. Похоже, она влюбилась в меня, а я отношения с ней порвал. Теперь, пользуясь моим чувством вины, она постоянно, под любым благовидным предлогом у меня занимает. И ни разу не отдавала. Уверен, на похороны не перепало и сотой части того, что я дал.
        — Конечно нет,  — заверила Евдокия,  — уж я-то знаю. Все оплатил Михаил Казьмин. Похороны — очередной предлог. Но зачем Евке столько денег? Куда она их девает?
        — Остается предположить лишь одно: она тратит их на лечение. У нее рецедив. Убила мужа Ирины и, испугавшись, помчалась лечиться. Думаю, ей не легче, чем мне.
        У Евдокии мелькнула догадка.
        — Помчалась лечиться куда?  — испуганно взглянув на Кириллова, спросила она.
        Сергей виновато развел руками:
        — К вашему мужу, к Лагутину. Я уже говорил: за лечение он немало берет.
        — Ева лечилась у Лени? Вы в этом уверены?
        — Абсолюно уверен.
        — Давно?
        — Лет пять, не меньше. Слышал, раньше она ходила в группу к Лагутину…
        Евдокия его перебила:
        — Правильно, я тоже в той группе была, но Лагутин считал Еву здорой. Он утверждал, что в той группе серьезно больна только я.
        — И в чем заключалась ваша болезнь?  — поинтересовался Кириллов.
        Евдокия смущенно призналась:
        — Я не такая как все.
        — А в чем это заключается?
        Краснея, она пожала плечами; Бродяга, сидящий у ног Евдокии, вдруг встал и слегка зарычал.
        «Хозяйка, ты на меня рассчитывай! Я наглецов не терплю!» — прочитал Кириллов в собачьих глазах и поспешно сказал:
        — Если не хотите, Дуняша, не говорите. И простите меня за бестактность. Я не должен был этот вопрос задавать.
        — Ну почему,  — возразила она,  — вы от меня ничего не скрыли, и я с вами поделюсь. Вся беда от моей родовой болезни. Меня и Боба отец наградил нехорошими генами. Он сам был здоров и потому не хотел понимать как нам плохо, когда он чрезмерно строг. Из-за его постоянных придирок болезнь наша вышла наружу, а ведь могла и не выйти, будь он поласковей.
        — Но в чем? В чем заключается ваша болезнь?
        Евдокия вздохнула:
        — В том-то и дело, что заключается наша болезнь во всем. Просто в жизни. Мы не умеем терпеть поражений. Всякая мелочь для нас трагедия, которая обостряет болезнь. Вот пример. В детстве я разобрала машинку Боба, а собрать не смогла. Папа меня поругал, и я так расстроилась, что всю ночь не спала. Потом у меня пропал аппетит и приключилась икота. Все закончилось тем, что я ушла.
        — Как — ушла?  — опешил Кириллов.
        — Очень просто, ушла из этого мира. Окружила себя стеной безразличия: молчала, переживая поражение и не замечая вокруг ничего. Мир исчез; я одна для себя осталась. Хуже всего было то, что с возрастом я все больше и больше стала бояться своих поражений и вот тогда-то они на меня и напали. В самый ответственный момент я начинала так бестолково себя вести, что окружающие просто смеялись. Приступы мои участились и в конце концов я поняла, что обречена на одиночество. Ведь сидя дома с книжкой в руках трудно вызвать насмешки сверстников.
        Вдруг просветлев, Евдокия глянула на Кириллова и призналась:
        — Вот и все, я вам рассказала. И вроде мне легче стало. Теперь если что, вы в курсе. Ой,  — вдруг радостно удивилась она,  — я только сейчас заметила, что приступа не было! Ни разу! Это же чудо!
        — Чудо?  — удивился Кириллов.  — Откуда возьмется приступ? Кажется, я вас не обижал.
        — Не обижали, но вы для меня чужой. В таких случаях я обычно теряюсь, делаю все не так, потом страдаю, ругаю себя, а потом происходит приступ: икаю, есть не хочу…
        Он напомнил:
        — Я наблюдал у вас отменнейший аппетит.
        — Точно! И я ни разу не икнула! И вообще мне с вами так же просто и хорошо, как с грязным бездомным псом!
        — С псом?  — поразился Кириллов, соображая как поступить: разобидеться или пропустить мимо ушей.
        Но Евдокия мгновенно ему пояснила:
        — С тех пор, как вышла наружу болезнь, я только с бездомными псами человеком себя ощущаю.
        — Почему?
        — Не знаю. Возможно, раз они грязные и очень облезлые, то не будут замечать и моих недостатков.
        Кириллов задумчиво возразил:
        — Вовсе нет. С бездомными псами вам хорошо потому, что вы можете смело им отдавать свою доброту. Вы считаете: «Им так плохо, что хуже не станет. Я, глупая недотепа, не смогу им уже навредить своей сердобольностью».
        Евдокия с интересом на него посмотрела и зачарованно прошептала:
        — Возможно вы правы. Породистых псов я не люблю.
        — Дуняша,  — воскликнул Кириллов.  — Вы прелесть! Из-за своей болезни я чувствовал себя брошеным и одиноким, но теперь я спокоен. Теперь, когда и я тот грязный облезлый пес, который нуждается в помощи, я всецело могу на вас положиться. Меня вы не бросите и не предадите.
        — Да, я вам помогу, хоть и очень боюсь мужчин.
        — Я тоже женщин боюсь, но с вами все по-другому. Кстати, что плохого мужчины вам сделали? Почему вы их так боитесь?
        Евдокия опять покраснела, но все же ответила:
        — Потому что с ними и связаны все мои главные неприятности. Как только в поле зрения попадает симпатичный мужчина, я дура дурой. Наделав глупостей, обязательно его рассмешу, а сама получу стресс и заболею.
        Кириллов искренне удивился:
        — Да что же вы можете натворить? Я знаю вас больше суток и, уверяю, вы очень милы.
        — Это все потому, что вы не с той стороны меня знаете. Впрочем, с того ужасного дня я не повторяла опытов общения с мужчинами. Может, поэтому и вышла замуж за Лагутина, что он не мужчина, а врач. Хотя, о чем я говорю!  — поразилась она.  — Если бы Лагутин на мне не женился, я умерла бы старой девой.
        Кириллов выглядел заинтригованным.
        — О каком дне вы говорите?  — спросил он, стараясь не слишком обнаруживать своего интереса, но Евдокия заметила как ему любопытно и пояснила:
        — Я говорю о том дне, когда окончательно стало известно, что я не такая как все.
        — Пожалуйста, расскажите,  — не выдержав, взмолился Кириллов.
        — Хорошо,  — согласилась она.  — Мне было шестнадцать, мне понравился мальчик, я ему тоже понравилась, он назначил свидание, я пошла,  — скороговоркой протараторила Евдокия и, горестно задохнувшись «Ох, мамочка!», призналась: — Вот тогда и началось самое страшное! Сначала сполз шиньон, нацепленый на меня однокласницей — я пришла в ужас и побледнела. Желая приободрить меня, он начала нежно перебирать мои пальцы. Это был просто кошмар: ногти, один за другим, оставались в его руках с моим маникюром. Я прокляла свою соседку, которая подбила меня их наростить. Он, заметив мое смятение, для разрядки обстановки сказал: «У тебя на ресницах пушинка». И снял пушинку вместе с ресницами. Честное слово, это был полный предел!  — со слезами на глазах восклинула Евдокия.  — Не выдержал даже он и, смущаясь, сказал: «Складывается впечатление, что тебе со мной плохо». Я, как дура, спросила: «Почему?» Он ответил: «Ты же сваливаешь со свидания по частям». Я заплакала, вскочила и убежала. Говорить ни с кем не могла и в ту же ночь началась икота. Дальше вы знаете. Меня еле спасли, я чуть не опустилась на самое дно
своей бедной души. Говорят, что оттуда не возвращаются.
        Кириллов был потрясен ее откровенным рассказом. Он смотрел на Евдокию такими глазами, что она, испугавшись, спросила:
        — Боитесь рассмеяться?
        Он потряс головой:
        — Нет, я другого боюсь. Очень боюсь. Дуняша, неужели вам не понятно откуда взялась ваша болезнь?
        — Откуда?
        — Из вашего страха. Ваш отец своей строгостью оттолкнул вас и напугал. Теперь вы того же ждете от всех мужчин и нарочно все так делаете, чтобы им не понравиться. Вам кажется, что только так вы избежите проблем.
        — Возможно, вы правы,  — кивнула она,  — но подобное происходит и с Бобом. Я заметила, что он тоже женщин не любит.
        — А Бобу отец ваш привил опасную мысль, что сын должен достич того совершенства, которого сам он достиг. Теперь Боб сравнивает себя с отцом и там, где появляется женщина, ему уступает. И, разумеется, за это женщин не любит.
        Евдокия с изумлением посмотрела на Кириллова и согласилась:
        — Похоже на правду. Действительно, отец мой человек удивительный: умный, ловкий, предприимчивый. Ему все удается. Боб явно подражает отцу и нравственно давно его превзошел.
        — Дуняша, это не вам и не Бобу надо лечиться!  — воскликнул Кириллов.  — Вы так хороши, что это всем остальным надо лечиться! Вы слишком честны и добры для нашего общества!
        Евдокия нахмурилась и попросила:
        — Не говорите мне больше такого, иначе я буду думать, что вы надо мной смеетесь.
        «Бедная девочка,  — подумал Кириллов.  — Ей несладко жилось, похвалами ее не баловали. Ей привычней брюзжание».
        Ему захотелось ее отогреть и защитить от несправедливого мира, но трагизм прекраснейшего из желаний состоял в том, что возникло оно у чудовища, творящего зло.
        «Я не верю в судьбу, но, пожалуй, готов поверить,  — мысленно изумился Кириллов.  — Такому чудесному человечку и так невезет: мать умерла, отец злой и жестокий, муж — зануда и скряга Лагутин, а тут еще я навязался — маньяк и душевный урод».
        Евдокия, отбросив свои горькие мысли, решила вернуться к не менее горькому бытию.
        — Значит муж меня обманул,  — сказала она.  — Значит, Ева больна. Выходит, когда группа распалась, Лагутин не только меня, но и Еву лечил.
        Кириллов нехотя подтвердил:
        — Да, Князева у него лечится до сих пор.
        — А как вы попали к Лагутину?  — удивилась она.
        — В процессе интрижки с Евой как-то сама собой обнаружилась моя болезнь. Ева хотела любви, а я никогда не лгу, вот и пришлось признаться почему я не могу дать ей любви. Она сразу потащила меня к Лагутину. Несколько лет мы с ней вместе лечились. Потом Лагутин обнаружил у меня манию и вскоре развел нас по разным дням. Случайно я заглянул в его записи и прочитал кое-что про Еву. По всему выходило, что она тоже маньячка. Я решил за Князевой последить. И быстро выяснил, что действительно, у нее та же беда, Ева тоже убийца.
        — Леня и ее покрывает!  — наполняясь ужасом, воскликнула Евдокия.
        Кириллов грустно кивнул:
        — Таким же образом, как и меня. И денег, уверен, Князева принесла ему тоже немало.
        — Боже мой, с кем я жила! Кого я любила!  — заплакала Евдокия.
        Глава 38
        Они долго молчали: Кириллов был грустно-задумчив, а Евдокия была безутешна. Беззвучно плача, она пыталась постигнуть кто он, ее Ленечка, ее муж. Выходит, Лагутин, этот зануда и любитель нравоучений, позволяет себе поступать неправильно. А она его боготворила…
        В мысль ее вплелся вопрос Кириллова, простой и удивительно хладнокровный:
        — Дуняша, вы сирота?
        — Нет, отец мой жив,  — всхлипнула Евдокия.
        — Жив и богат?
        Она удивилась:
        — С чего вы взяли?
        — Я всего лишь пытаюсь отыскать причину вашего брака с Лагутиным,  — признался Кириллов.
        — А что тут искать, я его полюбила. Кроме Боба, он единственный был ко мне добр.  — Подумав, Евдокия добавила: — Первое время.
        — Дело не в вас. Лагутин, если захочет, приручит любого. На то он и психиатр, чтобы знать все тайники человечьей души. У меня возникает вопрос: почему он женился на вас?
        Осушив слезы, Евдокия спросила:
        — Я что, такая уродина?
        Кириллов испуганно возразил:
        — Нет-нет, на мой взгляд, вы красавица! Но, повторяю, дело не в вас. Ваш муж слишком расчетлив и жаден, чтобы бездумно жениться. Вы знаете, кем была ваша предшественница?
        — Его первая жена? Знаю, домохозяйка. Они расстались еще до того, как появился роман у нас с Леней.
        — Но вы уже были знакомы?
        — Кажется, да. А почему вы об этом спрашиваете? Нашли, тоже, время.
        — Сначала ответьте, богат ваш отец или нет?
        Евдокия вспылила:
        — Не приставайте ко мне! Я слышать о нем не хочу! Он предатель! Он ушел из семьи!
        Кириллов грустно кивнул:
        — Да-а. Странно. Лагутин ради вас бросает свою жену, дочь богатого человека. Из этого можно сделать только один вывод.
        — Какой?
        — Что ваш отец гораздно богаче.
        — Возможно, отец и не беден, но я даже не знаю где он живет,  — ответила Евдокия и сердито добавила: — К тому же, если речь идет о наследстве, отец мой моложе Лагутина и вряд ли в ближайшее время собирается умирать.
        — Да. И у вас есть Боб, он тоже наследник,  — подытожил Кириллов.  — Остается верить тому, что Лагутин безумно влюбился. Впрочем, глядя на вас, этому очень несложно поверить.
        Евдокия вдруг схватилась за голову и завопила:
        — Боб! Боже мой, Боб! Я должна ему сообщить! Мы тут сидим, а он там жизнью рискует! Ведь Ева в любой момент может Боба убить!
        — Да,  — согласился Кириллов,  — надо срочно ему позвонить.
        Позвонив брату, Евдокия с изумлением узнала, что Борис спит не у Князевой.
        — А где Ева?  — спросила она.
        Боб ответил:
        — Уехала.
        — Куда?
        — Она мне не сказала, да я и не спрашивал. Знаешь сама, мне не до этого. Я рад, что она теперь будет от меня далеко. Я даже с тобой встречаться боюсь. Я уехал из дома и не пытайтесь больше меня найти! Все равно не скажу, где я прячусь!
        — Не пытайтесь? О чем ты, говоришь? Боб, кто пытался тебя найти?
        Борис раздраженно ответил:
        — Кто-кто, твой Лагутин. После нашего разговора с тобой он теперь постоянно звонит на мобильный, просит о встрече, а я не хочу встречаться ни с кем. А все ты! Зачем ты ему разболтала, что я маньяк?
        — Боб, ты не маньяк!  — с жаром воскликнула Евдокия.  — Ты не маньяк! Это глупость!
        В голосе сестры Борис учуял уверенность и настороженно спросил:
        — С чего ты взяла, что я не маньяк?
        — А с того, что настоящий маньяк сейчас рядом со мной! Это точно! Он пациент моего Лени!
        — Час от часу с тобой, сестренка, не легче!  — испугался Борис.  — А ты сейчас где?
        — Неважно, я в безопасности.
        — В безопасности? Рядом с маньяком?
        — Да. Я с ним уже сутки, даже вторые. Он мне признался и не станет меня убивать,  — заверила Евдокия, чем окончательно напугала Бориса.
        — Дуняша! Дуреха!  — завопил он.  — Сейчас же беги! Улепетывай от него поскорей! Что же делать? Нет, ты меня не послушаешь!  — разволновался Борис и принял решение: — Немедленно еду к тебе!
        Евдокия напомнила:
        — Едешь куда? Ты не знаешь где я. Боб, не переживай за меня. Я тому уже рада, что мы оба здоровы, что мы не маньяки, остальное приложится.
        — Как ты сказала? Ты рада, что мы не маньяки? Выходит, ты тоже подозревала себя?  — поразился Борис.
        — А как же! Эти ножи в сундуке! А сундук у меня в квартире! Что еще я могла подумать?
        Кириллов, когда речь зашла о ножах, изменился в лице и, хватая за руку Евдокию, воскликнул:
        — О чем вы говорите, Дуняша? О каких вы говорите ножах?
        Она крикнула в трубку:
        — Боб, пока, я потом тебе перезвоню,  — и удивленно воззрилась на Кириллова.
        Он повторил вопрос:
        — О каких вы говорили ножах?
        — Да о тех ножах, которыми я… ой, то есть, которыми вы людей убивали,  — ответила Евдокия.
        Кириллов был потрясен:
        — В вашей квартире хранятся ножи?
        — Ну да, их там много.
        — Значит Лагутин меня обманывал! Он врал! Все не так!  — воскликнул Кириллов и, схватив Евдокию в охапку, радостно закружил с ней по комнате.
        — В чем дело? Что случилось?  — отбивалась она.  — Ничегошеньки не понимаю!
        — И не поймете, пока я вам не расскажу,  — рассмеялся Кириллов, возвращая Евдокию на пол.  — Дуняша! Я не маньяк!
        — А кто вы?  — изумилась она.
        — Обычный простой человек.
        — А ваша болезнь? Вам что, уже можно влюбляться?
        Кириллов задумался:
        — Даже теперь и не знаю. Впрочем, дело не в том. Любая болезнь ерунда по сравнению с манией. Зато теперь я уверен, что Лагутин меня обманул. В глубине души я ему никогда не верил, но он таблетками, гипнозом, уколами да лунатизмом задурил мне башку и внушил-таки, что я маньяк. А ведь в эти ножи все упиралось.
        Евдокия рассердилась:
        — Я ничего уже не понимаю, кто же тогда маньяк?
        — Этого я не знаю, но зато точно могу доказать, что я не маньяк.
        — Боже мой, так скорей объясните.
        — Сейчас объясню,  — бросаясь опять обниматься, воскликнул Кириллов.  — Я так счастлив! Ваш муж меня просто убил, но вы меня возродили!
        — Прекратите тискаться, черт возьми!  — взвизгнула Евдокия.  — Что происходит? Вы раскажете или нет?
        — Расскажу-расскажу,  — отпрянув, успокоил ее Кириллов.  — Вы поймите, Дуняша, я так долго жил с отвращением к себе, что теперь имею право на радость. Но и вам я сочувствую и потому расскажу все как есть, без утайки.
        — Так давайте быстрее,  — поторопила она.
        Кириллов вздохнул:
        — Ох, Дуняша, когда приходишь к врачу с одной болячкой, а узнаешь, что у тебя другая, да еще такая страшная, в это трудно поверить. Я долго не хотел верить, что я маньяк, пока в один прекрасный момент не нашел в своей сумке нож. Окровавленный. И только теперь я понимаю, что нож подложил мне Лагутин.
        — Да с чего вы взяли, что он нож подложил?
        — А с того, что меня мучило где я беру ножи. Я этот вопрос постоянно ему задавал. В своем доме я все обыскал, но ножей не нашел. Но ведь чем-то я убиваю.
        — Вся страна знает чем,  — вставила Евдокия.
        — В том-то и дело,  — согласился Кириллов.  — По моей просьбе Лагутин пытался под гипнозом вытащить из меня информацию о том, где я храню ножи. Но сколько он меня ни гипнотизировал, бесполезно. Якобы я рассказал обо всем, кроме ножей. Теперь-то я понимаю, что он врал, а тогда я ему свято верил. Тем более, что начались эти странные сны. По ночам на свидание вы являлись с тем же ножом, которым якобы я убивал. А теперь выясняется, что ножи у него в квартире. Вот так штучка, ваш муж. Пользуясь своей властью над больными людьми, он делал все, что хотел. Меня он посылал к вам, вас ко мне, и все это под гипнозом.
        Евдокия похолодела.
        — Вы считаете, что лунатизм мне Леня внушил? И нож, выходит, я брала по его же приказу?  — с ужасом прошептала она.  — Разве это возмножно?
        — Очень даже возможно,  — заверил Кириллов.  — Мы оба ему доверяли, а после той спецобработки, которой он нас подвергал, мы стали очень внушаемы. Лагутин манипулировал нами.
        — Но зачем ему это нужно?  — не поверила Евдокия.  — Мой Леня очень ревнив, он не станет посылать родную жену к чужому мужчине, да еще ночью, едва одетую.
        — Теперь я уверен: ваш Леня сделает все, что принесет ему деньги. Дуняша, подумайте сами, вы приходили с ножом руке и всякий раз удивлялись, когда я об этом вам говорил. Вы сами того не знали. Ведь абсолютно же ясно, что наши свидания вовсе не сон, а режиссура Лагутина.
        — Господи! Но зачем ему это?
        — Чтобы убедить меня, что я настоящий маньяк,  — заверил Кириллов.
        — А зачем он вас убеждал, что вы маньяк?
        — Чтобы содрать с меня денег побольше.
        — Но женщины действительно погибали!
        Кириллов задумался и предположил:
        — Это значит, что где-то есть настоящий маньяк.
        Евдокия, ежась от страха, спросила:
        — Маньяк, который убивает таким же ножом?
        — Выходит, что да. Сам не пойму в чем тут дело.
        — Ой, мамочка!  — взвизгнула вдруг Евдокия, хватаясь за голову.  — Кажется, я знаю, кто настоящий маньяк! Теперь понятно за кем гналась моя бедная Пенелопа! И теперь ясно, почему я оказалась на кровати не в спальне, а там, где легла — в своей комнате! Это Леня шарахнул меня по голове и бесчувственную вернул в мою комнату! Где я легла в тот вечер знали только члены моей семьи: Леня и Пенелопа!
        Кириллов остолбенел, не в силах понять происходящего, а Евдокия метнулась к Бродяге и запричитала:
        — Ты же знаешь, песик, ты знаешь, скажи, это он? Это он? Мой Леня?
        Пес на хозяйку смотрел с большим интересом, но молчал. Зато Кириллов обрел дар речи и изумленно спросил:
        — Кто — он? Кто — ваш Леня?
        — Мой Леня маньяк!  — взвизгнула Евдокия и, рыдая, повалилась на диван.
        Кириллов смущенно присел с нею рядом и хриплым от волнения голосом скорбно сказал:
        — Дуняша, вынужден вам признаться, что ваш муж действительно скверный и непорядочный человек. Я давно подозревал его в манипуляциях пациентами, но он абсолютно здоров. Он не маньяк. Он вам изменяет, но он не маньяк.
        — Что-оо?!
        Евдокия вскочила — слез как не бывало. Подперев руками бока, она приказала:
        — Выкладывайте!
        Кириллов нехотя выложил:
        — Лагутин спал с Ириной, с Майей, с Евой…
        — Ясно! Со всеми своими больными! С вами он тоже спал?
        — Ну что вы!  — отшатнулся Кириллов.
        — Как мне повезло: Леня не голубой!  — с истерической радостью воскликнула Евдокия.  — Он всего лишь спит с моими подругами, а потом, когда ему надоест, по ночам кромсает их, бедных, ножами. И ножей этих у нас полный чулан!
        К ужасу Кириллова она зашлась диким, зловещим хохотом.
        — Ха-ха! Теперь ясно кого Ирина ждала в ту страшную ночь. К ней был должен придти мой Леня. Она почти мне созналась, а я не поняла. Ясно и то, почему Майя так упорно просила меня позвонить ей на мобильный. Она не мобильный искала, ей не терпелось ткнуть меня носом в дерьмо!
        — О чем вы?  — удивился Кириллов.
        Евдокия повернула к нему свое злое лицо и сказала, ставя ударение на каждом слове:
        — Что тут неясного? Майя! Моя подруга! Подменила! Телефон! Моего! Мужа!
        — И что?
        — А то! Майя любит отбивать у подруг мужчин и обожает хвастаться этим. Она подсунула Лене свой телефон вместо его. Своими назойливыми просьбами ей позвонить на мобильный она настойчиво пыталась разоблачить любовника перед женой, передо мной. В ночь, когда погибли Майя и Пенелопа и когда мы впервые встретились с вами одетыми, я звонила подруге и одновременно раздавался звонок в моей квартире, но трубку Леня не брал. Если бы он тогда взял трубку, я услышала бы его голос и все поняла. Но он не брал. Я думала, что он спит, а его просто не было в доме. Он отправился Майку мою убивать, а Пенелопа следила за ним. Она нашла в чулане ножи и подозревала его…
        Евдокия вдруг подскочила:
        — О, господи! Сейчас же мне отвечайте,  — приказала она,  — в ту ночь, когда мы столкнулись и были уже не в нижнем белье, вас вызвал мой муж? Вы бежали к нему?
        — Да.
        — Все сходится,  — побледнела она.  — Это Леня. Он грохнул Майку и вызвал вас в ее район, чтобы опять на вас бросить тень. И что было дальше? Вы с ним встречались?
        Кириллов задумался и с удивлением сообщил:
        — А знаете, я не помню. Не помню совсем ничего. Когда он мне позвонил, я точно не спал, но помню ту ночь еще хуже, чем тогда, когда я думал, что гуляю во сне.
        — Ну ясно, он вам своими гипнозами память отшиб, старый развратник.
        Евдокия заметалась по комнате, вскрикивая:
        — Я его ненавижу!
        — А я понять ничего не могу,  — признался Кириллов.  — С чего бы это Лагутин своих больных стал убивать? Я вам не говорил, но все женщины, все бедные жертвы — все они его пациентки.
        Евдокия резко остановилась:
        — Откуда вы знаете?
        — Лагутин меня убеждал, что крыша у меня поехала от ревности к нему. Мол я убивал своих конкуренток. Пациенты частенько ревнуют своих врачей к другим пациентам.
        — И вы в это поверили?
        — После таблеток, уколов и гипноза я уже верил всему.
        — А я уже ничему не верю!  — отрезала Евдокия.  — Так вот почему он на Бродягу так взъелся!
        — Почему?
        — А пес его знает!
        Кириллов растерянно заметил:
        — Мне показалось, что и вы знаете, почему Лагутин взъелся на Бродягу.
        — Конечно знаю, поэтому и говорю, что пес точно знает, кто долбанул меня по голове. Кто долбанул, тот и маньяк. Понимаете, перед самой смертью Ирины, я разговаривала с ней, я была в ее доме. И со мной был Бродяга. Выйдя от Ирины, я наткнулась на труп Казьмина. Тут-то удар по голове и получила. Бродяга свидетель.
        Евдокия оглянулась на пса и спросила:
        — Правильно я говорю?
        И Бродяга ответил:
        — Да!
        На самом деле он сказал: «Ав!», но Евдокия с Кирилловым четко услышали «да» и переглянулись.
        — Вот это пес!  — восхитился Кириллов.  — Он действительно знает!
        Евдокия кивнула:
        — Пес что надо, но зачем он заставлял вас Еву пугать?
        — Пес меня заставляет?
        — Я не про пса, я про Лагутина. Это по его же приказу вы на клавиши капали кровью?
        — Думаю, да. Вообще-то мне казалось, что я развинчивал Князевой нервы по своему желанию, но теперь сомневаюсь.
        — Дело в том, что как раз из-за этой крови я и послала к Еве Бориса. Вот теперь сомневаюсь, не того ли Лагутин и добивался от нас с вами? Вы капали, я послала… Да-да! Точно! Лагутин слишком хорошо меня знает. Ему легко предсказать каждый мой шаг. Не удивлюсь, если он внушил Бобу влюбиться в Еву, а ей в него. Как-то странно все у них разгорелось.
        — Но зачем ему это?  — удивился Кирилов.
        Евдокия растерянно отмахнулась:
        — А пес его знает!
        Он поразился:
        — Что, и это пес знает?
        — Да нет, на этот раз поговорка такая. А над вашим вопросом я гадаю сама. И еще, мне непонятно, зачем он подкладывал своим будущим жертвам ножи? Я нашла нож у Ирины, и вскоре она погибла. Потом и с Майкой то же самое произошло, а перед этим отъездом в Нузу я видела нож в квартире Евы… Мой Боб нашел нож у Евы!  — взвизгнула Евдокия.  — Господи! Лагутин и Еву приговорил!
        — Похоже, и в самом деле жить ей осталось недолго,  — печально согласился Кириллов.
        Она изумилась:
        — Но зачем ему эти заморочки с ножами?
        — Вы не забывайте, он имитирует поведение маньяка, а маньяки частенько соблюдают какой-нибудь ритуал. Они любят властвовать над жертвой, они наслаждаются страхом.
        — Похоже, и здесь вы правы,  — согласилась с ним Евдокия и ее осенило.
        — Мама моя дорогая!  — закричала она.  — Теперь я точно знаю где мой Лагутин! Боб сказал, что Ева уехала, значит в гостинницах не Лагутина, а Князеву надо искать! Он в ее номере!
        — Так и есть!  — воскликнул Кириллов.  — Надо снова звонить!
        — Не звонить, а ехать. Я уверена, Ева здесь, в Нузе. Меня насторожил наш последний телефонный разговор. Разве не странно, что она вас ругала за то, за что раньше мужчин хвалила. Теперь мне ясно почему она обзывала вас сексуальным маньяком!
        — Почему?
        — Потому что рядом с ней был мой муж-импотент! Все! Решено! Мы прямо сейчас, не дожидаясь утра, отправимся проверять все гостинницы в городе!
        Кириллов глянул за окна и промямлил:
        — Почему, не дожидаясь утра? Утро уже наступило, а я опять не ложился. Вторая бессонная ночь,  — посетовал он.  — Так и в самом деле не долго превратиться в маньяка.
        — Вы что, не хотите со мною идти?  — с угрозой воскликнула Евдокия.
        Кириллов метнулся в спальню:
        — Нет-нет, я пойду.
        — Тогда почему вы копаетесь?
        — Знаете ли, я всю ночь в новых туфлях бродил и прелестнейшую мазоль натер на ноге. Если позволите, я кроссовки надену.
        — Надевайте, только скорей,  — позволила Евдокия и объяснила, чем продиктована спешка: — Хочу голубкой застукать в постеле.
        Как раз этого Кириллов и не хотел, но возражать остерегся.
        «Кто его знает, как бы я себя повел, измени мне жена?» — подумал он, торопливо вытаскивая из-под кровати свой чемодан, а из чемодана кроссовки, наспех завернутые в газету.
        Евдокия, с удивлением наблюдая за ним, раздраженно спросила:
        — Вы что, с чемоданом не расстаетесь? Или вы знали, что поедете в Нузу?
        — Не совсем. Я предполагал, что, возможно, придется Лагутина догонять. Я позвонил его секретарше…
        — И с ней он спит?
        — Отрицать такую возможность я не возьмусь,  — сердито ответил Кириллов.  — Так вот, секретарша сказала,  — продолжил он,  — что Лагутин собирается в командировку. Я начал на мобильный ему звонить, но он не отвечал. Я с трудом добился от секретарши домашнего номера и разговаривал с вами, лихорадочно собирая этот вот чемодан. Как предчувствовал так и получилось.
        С этими словами Кириллов развернул сверток, отбросил на пол газету и присел на кровать, намереваясь надеть кроссовки. Евдокия охнула и схватилась за сердце.
        Он удивленно поднял глаза:
        — Что случилось?
        Взгляд ее, полный ужаса, был уставлен в газету, распластанную на полу. Кириллов тоже туда посмотрел и увидел портрет улыбающегося мужчины. Мужчина улыбался под заголовком «Американский миллионер оставляет наследство своим русским детям».
        Евдокия схватила газету и, жадно прочитав небольшую статью, горько заплакала:
        — Папа мой умер полгода назад от раковой опухоли, а я только узнала.
        Она отстраненно глянула на первую страницу и, вздрогнув, испуганно закричала:
        — Но эту газету мой Леня выписывает! Выходит, он знал о смерти отца! Здесь четко написано: русские дети миллионера, Борис и Евдокия. Почему мерзавец Лагутин скрыл от меня смерть отца?
        Кириллов обнял ее и грустно сказал:
        — Боюсь, что это и есть ответ на первый вопрос: почему убивал Лагутин?
        Евдокия подпрыгнула:
        — Надо Бобу звонить!
        — Если он еще жив,  — промямлил Кириллов.
        — Что?!
        Евдокия схватила мобильный и с лихорадочной торопливостью набрала номер брата. К счастью, Борис быстро ответил.
        — Боб, папа наш умер от раковой опухоли!  — ошарашила его Евдокия.
        — Не может быть!  — воскликнул Борис.  — Я с ним не так давно разговаривал. Он показался мне бодрым.
        — Ты разговаривал с нашим отцом?  — поразилась она.  — И скрыл от меня?
        — Не от тебя, от Лагутина. Я боялся, что ты не удержишься и проболтаешься мужу.
        — А почему я должна скрывать от него твой разговор с отцом?
        — Не знаю,  — ответил Борис.  — Сам отец об этом просил, но причины не объяснил. Похоже, он Лагутину пообещал нас не беспокоить. Возможно, твой муж волновался за наше здоровье; отец нас бросил, мы на него сердиты.
        Потрясенная Евдокия, прикрыв трубку рукой, сообщила Кириллову:
        — Вы правы, Боб говорит, что Лагутин поддерживал связь с нашим миллионером отцом.
        — Спросите у него, как это случилось?  — шепнул Кириллов.
        Евдокия послушно задала брату вопрос, и Борис ошеломил ее своим откровенным ответом. Оказалось, что когда он попал в группу Лагутина, тот подробнейше выспросил его о всех членах семьи. Мать и Борис знали где проживает отец, но в семье было не принято упоминать его имя, поэтому Евдокия осталась в неведении. Лагутин же, добросовестно стараясь помочь пациенту, разыскал отца и послал ему длиннющее письмо. Тогда им двигали только благие намерения: его интересовали истории болезней предков его пациента. Когда же Лагутин узнал, что отец Бориса богат, ему сразу пришла в голову мысль, что неплохо бы было с ним породниться. Таким образом Евдокия попала в группу Лагутина.
        Услышав это, Кириллов воскликнул:
        — Теперь все встало на свои места. Лагутин женился не из любви, а по расчету.
        Евдокия, даже узнав о подлости мужа, не могла смириться с тем, что он никогда ее не любил. Такова уж природа женщин: они рождены для любви и отсутствие оной никогда не простят — это вам не измена, не ложь. Не любовь — это уже предательство. Таким образом, протестуя против предательства мужа, она невольно встала на защиту Лагутина.
        — Давайте теперь уже всех собак на него повесим,  — завопила она.  — Откуда Лагутин знал, что мой отец так скоро умрет? И уж тем более он знать не мог, что, умерев, отец завещает свои миллионы нам с Бобом. Логичней было бы предположить, что папа попросту забыл о нашем существовании.
        — Возможно, именно так и было,  — согласился Кириллов,  — но Лагутин на то и манипулятор чужими душами, чтобы знать с какой стороны к ним подойти. Во-первых, отец наверняка признался Лагутину, что его жизнь на волоске — ведь Лагутина, как врача Боба интересовало именно здоровье его отца. Зная о болезни вашего отца, Лагутин имел возможность строить свои конструкции, а как он умеет их строить я испытал на собственной шкуре.
        — Хорошо,  — воскликнула Евдокия,  — допустим, Лагутин знал, что отец мой опасно болен, но почему он был так уверен, что мы с Бобом станем наследниками? В противном случае ему было бы глупо бросать богатенькую жену и жениться на мне, больной дурнушке.
        — Вы красавица,  — заверил Кириллов,  — а Лагутин опытный психиатр. Наверняка он сумел добиться расположения вашего отца и свел переписку с ним к длительным телефонным разговорам. Когда он понял, что ваш отец испытывает чувство вины перед детьми, тогда и решил, что им можно манипулировать, а следовательно, надо срочно на вас жениться. Своими рассказами о вашем бедственном положении, о вашей с Бобом неизлечимой болезни, виноват в которой отец, Лагутин преследовал две цели. Он хотел побудить вашего отца позаботиться о своих детях и одновременно сводил больного человека в могилу.
        Евдокия, от бессилия сжав кулачки, воскликнула:
        — Какой он подлец! Выходит, он все эти годы жил по четко разработанному плану?!
        — Именно,  — подтвердил Кириллов.  — Поэтому он и группу свою распустил, предварительно выявив самых внушаемых пациентов. Ведь и меня, и Еву он целенаправленно сводил с ума.
        — Но зачем? Зачем он с вами все это делал?
        — Чтобы убить вашего Боба!
        Тут уж Евдокия спорить не стала — брата она очень любила и всякую угрозу в его адрес (даже предположительную) она рассматривала чрезвычайно серьезно.
        Решительно поджав губы, она попросила:
        — Продолжайте, мне интересен ход ваших мыслей.
        — Жадный Лагутин хотел завладеть всем наследством,  — продолжил Кириллов.  — И при этом он не упускал из вида, что в случае гибели вашего брата сам он является главным подозреваемым. Именно это и побудило его городить такую сложную конструкцию.
        — Не такую и сложную,  — горестно заметила Евдокия.  — Если все его жертвы являлись его пациентками, то несложно понять, почему Лагутин выбрал именно их. Во-первых, убивать их очень легко — они же ему доверяют, ими легче манипулировать. А во-вторых, легко замести следы, поскольку их обращение к психиатру было анонимным.
        — Откуда вы об этом узнали?  — удивился Кириллов.
        — Самоочевидно. Лагутин риска не любит. К тому же, ни об одной из его жертв не упоминалось как о пациентке психиатра, следовательно это держалось в строжайшей тайне, чем и воспользовался Лагутин. Мне не понятно, зачем он Боба стращал? Зачем связку ключей и флакон с кровью ему подбросил?
        — Лагутину нужно было выманить Еву в Нузу, а Боб от нее ни на шаг не отходил. Боб просто ему мешал.
        Евдокия поразилась:
        — До чего же этот Лагутин знает людей! И как легко манипулирует всеми! Бобу действительно стало совсем не до Евы. Но зачем он и Бобу внушил лунатизм?
        Теперь поразился уже Кириллов:
        — До чего же осторожен Лагутин. И очень хитер. Он каждую мелочь продумал. Раз у вас с Бобом одна болезнь, значит и развитие этой болезни должно быть одинаковым. У вас лунатизм, значит лунатизм и у Боба. Мало ли кто проверит, все точно должно сходиться.
        — Вы очень умны,  — восхитилась Евдокия.
        Кириллов зарделся:
        — Спасибо, а вы очень ко мне добры.
        — А я?!  — встрял Бродяга.
        Он, конечно же, просто сказал «гав», но сделал это очень ревниво. Евдокия погладила пса и спросила:
        — Сергей, и все же мне не ясно, каким образом Лагутин собирался использовать вас? Ведь вам он отвел роль маньяка в этом спектакле.
        Кириллов кивнул:
        — Как это ни обидно, но действительно мне. Ему показалось, что я идеально подхожу для расправы с Князевой Евой. Мы с ней знакомы, были в некоторых отношениях, этим все легко объяснить. Но во мне он ошибся. Ева оказалась податливее, чем я. Из нее он сумел сделать убийцу мужчин, а за меня ему пришлось самому работать — убивать женщин.
        — Не понимаю, к чему вы клоните,  — пискнула Евдокия.
        — Да все тут понятно. Ева должна убить Боба, а я, по замыслу Лагутина, должен убить Еву. Таким образом заметутся следы: маньяк убил маньячку, а то, что все нити ведут к наследству, милиции и невдомек. Таким образом Лагутин намеревался добраться к капиталам вашего отца и остаться в стороне от убийства Боба. А вас он упек бы в психушку.
        Евдокия побледнела и воскликнула:
        — Вы правы! Он монстр! Боюсь, и здесь, в Нузе, вы оказались совсем не случайно!
        Побледнел и Кириллов:
        — Хотите сказать, что Лагутин нарочно меня заманил? Но зачем? Ева не может умереть раньше вашего Боба.
        — Выходит, что Лагутин не только с вами, но и с Евой слегка просчитался. Судя по всему, она отказалась убивать моего Боба. Ева действительно полюбила. Теперь Лагутин вынужден сам убивать, но как он может спихнуть все на Еву, если Ева умрет раньше Бориса? Понимаете, Боб спутал Лагутину карты. Он спрятался, Лагутин не может его найти, а все уже закрутилось. Ева уже в Нузе, и вас он уже заманил, а Боб все еще жив. Не знаю как Лагутин собирается выкручиваться, знаю только одно: нам надо срочно его найти!
        — Бежим!  — воскликнул Кириллов, хватая за руку Евдокию.
        «А я?!» — тявкнул Бродяга и устремился за ними. Пробегая мимо соседнего номера, пес вдруг резко затормозил и принюхался. Евдокия, уже залетая в лифт, оглянулась, воскликнув:
        — Пес что-то учуял!
        Кириллов вернулся и с интересом уставился на Бродягу, вертящегося у чужой двери.
        — Похоже, там кто-то скандалит,  — прошептал он, напряженно прислушиваясь.
        У Евдокии мелькнула страшная мысль и, ни секунды не медля, она подлетела к двери и решительно постучала — никто не ответил. Тогда она яростно бухнула в дверь ногой и в ту же секунду на пороге выросла Ева. Увидев Евдокию, Ева попятилась и растерянно попросила:
        — Дусь, скажи мне, что это не так.
        — Что не так?  — воскликнул Кириллов.
        — Леонид Павлович меня убеждает, что я Боба убила,  — воскликнула Ева и со слезами взмолилась: — Пожалуйста, сейчас же скажите, что это не так!
        — Это не так!  — отрезала Евдокия.  — Лагутин сам хочет убить Боба, только вряд ли дотянется до него, а тебя он здесь будет держать до тех пор…
        Закончить она не успела; из комнаты выскочил Лагутин, Кириллов набросился на него, Ева и Евдокия застыли, растерянно глядя на потасовку.
        — Твой Леня сейчас Серегу убьет,  — вдруг прошептала Ева.  — Серега добрый, он драться совсем не умеет.
        Евдокия ответила:
        — Нет, первой ты умереть должна, но не раньше, чем Лагутин убьет Боба.
        — Что-о?
        — Недавно умер наш богатый отец,  — ответила Евдокия.  — Лагутин убирает лишнего наследника.
        — Так вот почему он уговаривал меня в Нузе пожить!  — воскликнула Ева и набросилась на Лагутина.
        Кириллов, оглянувшись, крикнул ей: «Уходи!» и в этот момент Лагутин ударил его тяжелой пепельницей по голове. Кириллов обмяк.
        Евдокия с визгом кинулась к мужу, он ее отшвырнул, падая она заметила блеск ножа, услышала дикий вопль Евы и грозный рык простершегося в прыжке Бродяги. Евдокия вскочила с пола, ноги ее подогнулись, зашумело в ушах…
        Очнулась она на кровати в номере, снятом Кирилловым. Грустный Сергей сидел рядом. Когда Евдокия открыла глаза, он радостно встрепенулся и воскликнул:
        — Слава богу! А я думал уже, что вы ушли!
        Она удивилась:
        — Куда я ушла?
        — В себя. И Ева этого тоже боялась. Когда ее уводили, она все твердила: «Дуська не выдержит потрясения, теперь точно опустится на дно души да там и останется».
        Евдокия вскочила:
        — Ну нет! Я абсолютно здорова!
        — Я тоже,  — ответил Кириллов,  — голова только немного болит.
        Потрогав его голову, она изумилась:
        — Ну и шишка!
        — У Лагутина больше. Я ему наварил.
        — А где он, Лагутин?
        Кириллов вздохнул:
        — Ясно где, там же, где и Князева Ева, в милиции.
        Евдокия обрадовалась:
        — Значит Ева жива!
        — Ее спас Бродяга, он героически бросился прямо на нож и укусил Лагутина за руку.
        Гримаса страдания исказила лицо Евдокии, и Кириллов поспешно добавил:
        — Пес жив, только чуть-чуть ранен. Вон он, в кресле свернулся клубочком и сладко спит, будто и не было никаких там баталий.
        Бродяга действительно спал. Положив перебинтованную голову на передние лапы, выглядел он потешно. Евдокия спросила:
        — Почему он как партизан? Кто ему голову бинтовал?
        — Ветеринар,  — ответил Кириллов и рассмеялся: — Когда вас врач осмотрел и не нашел ни одной царапины, я успокоился и отнес вас в номер, а пса потащил к ветеринару. «Спасайте скорей старика»,  — говорю, а он мне в ответ: «Какой это старик? Это еще щенок. Ему нет и года. А то, что шерстка облезла, страху мало. Авитаминоз. Получше кормите и ваш дворянин закудрявится».
        — Бродяга мой оказался щенком!  — обрадовалась Евдокия и чмокнула Кириллова в щеку.
        Он почувствовал внизу живота шар, раскаленный и очень тяжелый. Этот шар покатился к сердцу, все выжигая, потом — к лицу. Кириллов вдруг побледнел, на лбу проступила испарина, зашумело в ушах, к горлу подкатила тошнота… Он растерянно прошептал:
        — Кажется меня сейчас вырвет…
        Евдокия огорченно спросила:
        — Неужели опять отравились?
        Кириллов покачал головой:
        — Нет, на этот раз, похоже, любовь.
        Она поразилась:
        — Ко мне?!
        Он раздраженно ответил:
        — Нет, к молоденькому Бродяге! Вижу, с ним у меня шансов больше!
        — И что теперь?  — испуганно спросила Евдокия.  — Теперь вы умрете?
        — Все зависит от вас.
        Евдокия озорно хохотнула:
        — Когда-то мы были на «ты».
        — Надеюсь вернуть эту традицию.
        — Конечно,  — сказала она и с мечтательной улыбкой добавила: — Да-а, бабуля была права…
        Кириллов взмолился:
        — Когда же ты скажешь мне наконец в чем твоя бабуля была права?
        — А знаешь, Сережа, ты мне очень подходишь! Ты просто создан для меня!  — воскликнула вдруг Евдокия.
        Он удивился:
        — С чего ты взяла?
        — Каждый день я повторяю сакраментальную фразу «бабуля была права» и ни разу никто не поинтересовался, в чем моя бабуля была права. Ты единственный, кому это интересно, а бабуля моя говорила: «Деточка, надо чаще менять мужей».
        Кириллов шутливо погрозил Евдокие пальцем и сказал:
        — Но не чаще, чем раз в сто лет.
        Бродяга проснулся, поднял с лап свою партизанскую голову и бодро сказал «Да».