Наследница Шахерезады Елена Логунова
        Смешные детективы
        Бывают люди, которых буквально преследуют приключения! Волею судеб застряв в транзитной зоне венского аэропорта, журналистка Елена случайно нашла труп, а потом еще один… В одиночку она ни за что не справилась бы с лавиной неприятностей, но, к счастью, рядом с ней оказалась верная подруга Ирка! Правда, у Ирки свои проблемы: кто-то похитил ее чемодан, однако вскоре выбросил его в людном месте… А потом ценный груз снова пропал! Снегопад, из-за которого были задержаны десятки рейсов, прямо-таки вынудил подруг немедленно приступить к поискам убийцы и вора, ведь чем еще могут заниматься две порядочные женщины в ожидании летной погоды!
        Елена Логунова
        Наследница Шахерезады
                

* * *
        23 января, 18.15
        Из динамиков потекли волшебные звуки вальса Штрауса.
        – Парампампампам! Пам-пам! Пам-пам! Опаздываем! Минут! На два… – Мой внутренний голос зачастил, машинально стараясь попасть в такт музыке. – Парампампампам… Пампампам! Не успе! Ю пе! Ресесть! Парарарарам!!!
        Бравурный аккорд ознаменовал посадку, пассажиры в салоне лайнера зааплодировали.
        Я беззвучно выругалась.
        На стыковку в Вене у меня было тридцать минут, осталось десять. За окошком виден был подкативший автобус, значит, пассажиров не выпустят по «рукаву» и я совершенно точно не успею на рейс в Прагу, парампампам его так распарампампампам!
        Бортовое радио металлизированным голосом фройляйн стюардессы озвучило объявление на языке Шиллера и Гете, которого я не знаю, но чуткое ухо дипломированного филолога уловило слово «Прааг».
        Что, что там про Прагу?!
        – Пассажиры, следующие транзитными рейсами в Прагу, Париж и Брюссель, подойдите к представителю аэропорта у трапа, – повторила железная фройляйн по-английски.
        Язык Шекспира и Диккенса я знаю слабо и разговариваю на нем с монголо-татарским акцентом и только в случае крайней необходимости, предпочитая лишний раз не позориться. Но понимаю почти все, как та собака из анекдота.
        «Фас! – отдал мне мой внутренний голос команду, понятную любой собаке. – Взять этого представителя аэропорта!»
        Я энергично протолкалась к выходу, некультурно вонзая локти в бока куда менее торопливых пассажиров и автоматически извиняясь на разных языках:
        – Сорри… Простите… Извините, пшепрашам, меа кульпа, миль пардон, мадамы и господамы!
        Что-то не то я говорила, но меня тоже нужно было понять и простить – я ужасно нервничала.
        Фройляйн проводница любезно мне улыбнулась. Я подарила ей незабываемый сверкающий оскал в стиле «вампиреныш на тропе войны» и с грохотом скатилась по ступенькам трапа к сотруднику аэропорта – тетеньке в оранжевом жилете.
        На моей родине такие яркие апельсиновые тужурки носят дорожные рабочие, но австрийская тетенька держала в руках не совковую лопату, а планшет с трепещущей бумажкой. Свободной рукой она направляла в микроавтобус тех пассажиров, которые знали пароль: «Прага», «Париж», «Брюссель».
        – Прага! – гаркнула я, стукнув себя в грудь кулаком с зажатым в нем посадочным талоном.
        Тетенька кивнула, оторвала от моего талона купон и подтолкнула меня к микроавтобусу.
        Фу-у-у-уххх… Глядишь, еще успею!
        Дяденька, на полу пальто которого я приземлилась в машине, вежливо пробурчал мне что-то успокаивающее, я слабо улыбнулась и мысленно призвала тетку в жилетке поторопиться. Наконец она уловила мои нервические телепатемы, запрыгнула за руль, и микроавтобус резво помчался к зданию аэровокзала.
        – Парампампампам, пам-пам, пам-пам, – нервными часиками затикал мой внутренний голос, пока я гипнотизировала напряженным взглядом приближающиеся раздвижные двери.
        – Паспортный контроль, – объяснила оранжевая тетя, подводя нашу маленькую группу опаздывающих торопыг к пограничной будке на две каморки.
        В одной сидела женщина, в другой мужчина.
        «К мужику иди, они к бабам добрее», – торопливо посоветовал мне внутренний голос.
        Как будто я этого не знала!
        Я когда-то работала в школе, где коллектив почти сплошь женский, и прекрасно знаю, как нетерпимы друг к другу дамы. Единственный случай, когда я предпочитаю обращаться за помощью не к мужчине, а к женщине, – визит к гинекологу.
        В данном случае раздевание мне вроде бы не грозило, и я смело протянула свою краснокожую российскую паспортину молодому человеку в форме.
        Роковая ошибка!
        Я успела подумать, что у служивого чуткие пальцы пианиста и неприятно въедливый взгляд троллейбусного контролера, и тут же услышала:
        – Ихь пасс ист нихт гюльтиг!
        «Какой, на фиг, гульфик?!» – сварливо озадачился мой внутренний голос.
        А я, кажется, внезапно стала понимать немецкий!
        – Как это – паспорт недействителен? Он до четвертого февраля! – парировала я по-русски, тыча пальцем в соответствующие циферки в документе.
        Полицай-пианист-контролер покачал головой:
        – Драй монате!
        «Какие, на фиг, манатки?!» – запаниковал мой внутренний голос, ни разу не шпрехен зи дойч.
        А я поняла: въедливый юноша обнаружил, что мой загранпаспорт заканчивается раньше чем через три месяца.
        По правде говоря, он заканчивался куда раньше чем через три месяца – уже через неделю после моего возвращения из поездки. Но визу-то мне дали, значит, это не такое уж важное условие!
        Во всяком случае, в турагентстве, которое срочно за немалые денежки сделало мне эту визу, меня уверяли, что проблем со въездом в Шенгенскую зону у меня не возникнет.
        – Но у меня же есть виза, вот!
        Я ловко перевернула страничку и продемонстрировала въедливому юноше зелененькую нашлепку за подписью атташе Константиноса Ксенидиса.
        Ну да, это атташе консульства Греции, но какая разница? Шенгенская виза есть шенгенская виза, уверяли меня в турагентстве.
        – Гречиш визум? Унмёглих! – Несговорчивый полицейский не перестал мотать головой, при этом амплитуда качаний заметно увеличилась. – Нихт! Нихт!
        «Правильно в Австрии обращаются к местным полицейским – «хер полицай», очень подходит им это ругательное название!» – злобно молвил мой внутренний голос.
        – Хер полицай! – сказала я с чувством. – Ай маст ту би ин Праг! Ит из вери, вери импотент!
        – Нихт!
        «Вот же импотент чертов», – выругался мой внутренний голос.
        Хер полицай добавил к упражнению для шейного отдела позвоночника взмах рукой, и нетерпеливо дожидавшаяся меня тетя в жилете поспешно убежала.
        Раздвижные двери сомкнулись за ней и группой счастливцев, благополучно продолжающих свои путешествия.
        «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», – напророчил мой внутренний голос.
        Въедливый полицейский юноша покинул свою кабинку и поманил меня за собой.
        «А ведь говорили тебе, что ничего хорошего из этой затеи не получится», – хныкал мой внутренний голос, пока я брела за полицейским юношей секретными тропами, где не ступала нога добропорядочного пассажира.
        Мы пришли в помещение, где было довольно много народа: с десяток граждан в пестрых одеждах с чемоданами и детьми – и человек пять в такой же черной форме, как у моего сопровождающего.
        «Это кутузка?!» – ужаснулся мой внутренний голос.
        – Всего лишь полицейский участок, – пробормотала я, тщетно стараясь успокоиться.
        В полицейском участке – или как называется это милое место? – меня приземлили на свободный стульчик. Рядом резвились детишки – девочка в розовом балахоне и мальчик в спортивном костюме и странном головном уборе из платка или шарфа, свернутого в тугую шапочку с узлом-помпоном на макушке.
        Интересно, что это за этнический чепец?
        – О своей голове подумай, идиотка! Требуй адвоката! – сварливо посоветовал внутренний голос.
        – Какого адвоката? Нет у меня никакого адвоката! – сердито прошептала я.
        – А зря! – припечатал внутренний голос.
        Тут я с ним поспорить не могла, адвокат бы мне сейчас весьма пригодился.
        Мысленно я просмотрела списки друзей и знакомых, но адвоката вспомнила всего одного. Это мой бывший одноклассник, безответная любовь моих школьных лет, ныне скучноватый лысоватый доктор юридических наук, проживающий в далекой Тюмени. Сомневаюсь, что он с готовностью придет мне на помощь за тридевять земель в… (тут я посмотрела на часы) половине седьмого вечера по венскому времени. В Тюмени-то уже глухая ночь!
        Я опять посмотрела на часы: ох, уже без четверти семь!
        Последний на сегодня рейс на Прагу улетает через час, и не похоже, чтобы со мной на борту!
        23 января, 18.15
        «Плох тот стажер, который не мечтает стать генералом», – регулярно внушала Якобу Шперлингу его любящая муттер.
        До того, как ее единственный сын поступил на службу в полицию, фрау Шперлинг внушала отпрыску, что плох тот школьник, который не мечтает стать профессором, и тот музыкант, который не мечтает концертировать с Венским филармоническим оркестром, однако в искусстве и науке карьера у Якоба не сложилась. Не хватило усидчивости, дотошности и похвального внимания к мельчайшим деталям, а также объема памяти, в которую упорно не помещались просторные скучные тексты и нотные партитуры.
        Увы, и до высокого генеральского звания стажеру Шперлингу было почти так же далеко, как до полной луны, каковую он и созерцал рассеянным взором поверх монитора в окне над летным полем.
        Желтый круг ночного светила то и дело пересекали темные силуэты взлетающих лайнеров. Якоб Шперлинг мечтал вознестись к высотам власти столь же стремительно и неудержимо, как самолет. Он даже придумал уже, каким образом может ускорить свой подъем на следующую ступеньку карьерной лестницы: поймать шпиона или обезвредить террориста – всего-то делов!
        Главный аэропорт Австрийской Республики ежедневно пропускал десятки тысяч пассажиров. Несомненно, шпионы и террористы среди них имелись, однако выявить их удавалось нечасто.
        Тем не менее совсем недавно сотрудники полиции аэропорта Швехат задержали турецкую пару, пытавшуюся провезти в багаже пулемет и боеприпасы к нему.
        К несчастью для Якоба, в тот день у него был выходной, и под раздачу наград и поощрений он закономерно не попал.
        Однако международная обстановка становилась все напряженнее, в террористы и шпионы переквалифицировались даже управдомы и домохозяйки, каковая тенденция позволяла стажеру Шперлингу твердо рассчитывать на свою долю улова.
        Подозрительную расхристанную дамочку Якоб выделил из группы респектабельных мужчин моментально.
        У растрепанной блондинки был взбудораженный вид зайчонка, стремительно летящего над морковными грядками параллельно ружейным залпам. Даже стоя на одном месте, белокурая дамочка перебирала ногами, судорожно прижимала к боку сумку, краснела, бледнела и нервно подергивалась.
        Шпионы себя так не ведут, а вот одноразовые террористки в дикой ажитации – очень даже запросто.
        – Так-так! – сказал себе Якоб Шперлинг, побарабанив по стойке будки паспортного контроля, в которой он скучал уже третий час, нервными пальцами несостоявшегося пианиста.
        Подозрительная блондинка тем временем забросила в окошко будки свой паспорт, и сердце Якоба взволнованно пропустило удар: документик был российский!
        А виза в паспорте гражданочки РФ была оформлена с нарушениями правил!
        Якоб понял, что ему повезло.
        Похолодание международной обстановки перевело Россию в число стран, недружественных просвещенной Европе. Барьеры, возведенные на путях миграции в Шенгенскую зону русских медведей и медведиц, подросли и окрепли. Впрочем, даже сейчас кто-нибудь другой – не зоркий сокол Шперлинг – вполне мог закрыть глаза на небольшое нарушение в оформлении визы…
        Якоб был суров.
        Он вышел из будочки и поманил блондиночку за собой.
        Если ему очень повезет, глядишь, у нее в багаже и пулеметик найдется…
        Мысленно проделывая в форменной рубашке дырочку для ордена, Шперлинг повел задержанную в дежурку.
        – Что еще, Якоб? – Инспектор Пауль Пихтер не обратил внимания на мечтательную улыбку подчиненного и запросил информацию.
        – Русская, проблема с визой, – коротко ответил Якоб, садясь за компьютер.
        Определенно имело смысл поискать эту гражданочку в полицейской базе данных.
        23 января, 18.46
        Дзинь!
        Пришло сообщение от Коляна: «Кыся, сын спрятал дневник. Скажи, чтобы дал мне на проверку!»
        23 января, 18.47
        Отправила сыну сообщение: «Коляша, дай папе дневник на проверку!»
        23 января, 18.48
        Дзинь!
        Пришел ответ от сына: «Зачем?! Если мы будем доверять друг другу, мир станет лучше!»
        Хм, кто бы это австрийским полицейским объяснил?
        23 января, 18.50
        Из штатских в участке осталась я одна. Стало тихо и скучно.
        Почему я все еще здесь? Меня арестовали?
        Колян меня убьет…
        Это все было так ужасно, что я решила немедленно описать свои чувства. И мысли. Ладно, и факты тоже.
        23 января, 18.55
        – Леди? Леди?
        Я перестала в диком темпе колотить пальчиками по сенсорному экрану и подняла голову:
        – А?
        Перед моим затуманенным взором оформилась озабоченная физиономия.
        Это кто?
        Ах да, это мой же въедливый юноша, пианист-полицейский-пограничник…
        Я снова перевела взгляд на экран айпэда.
        Может, назвать его не просто въедливым, а жутко назойливым и даже нечеловечески вредным? В конце концов, мой текст – это моя реальность, что хочу, то и творю…
        – Леди?
        – Леди-медведи! Ну ладно.
        Я захлопнула обложку планшета и всем своим видом изобразила внимание.
        Юноша выдал длинную фразу на немецком.
        – Не понимаю, – я покачала головой. – Но если вас беспокоит тот факт, что я не рыдаю, не бьюсь головой о стены, а просто строчу как сумасшедшая новый иронический детектив, то это вовсе не потому, что я не понимаю драматизма ситуации. Я его понимаю!
        Юноша снова заговорил по-немецки.
        – Вас не понимаю, а драматизм понимаю, – уточнила я. – Но и вы меня, пожалуйста, поймите: я журналист, я писатель, я не могу не писать, особенно когда есть интересная тема, а сейчас она у меня есть, это очевидно. Что, вы меня тоже не понимаете?
        Я вздохнула и перешла на монголо-татарский инглиш:
        – Ай эм а джорналист энд райтер! Фэймост рашен райтер! Мэни интрестинг букс!
        – Джорналист энд райтер? – В голосе «юноши» отчетливо прозвучало недоверие.
        Очевидно, на сумасшедшую я походила много больше, чем на журналиста и писателя.
        Я еще раз вздохнула.
        Что, заграничные люди считают, что у великого (ладно, просто известного) русского писателя непременно должна быть борода, как у Толстого и Достоевского? Да я и без бороды написала почти пятьдесят романов, и все они изданы!
        Положим, это не бессмертные труды гиганта мысли, в чем, как и в случае с бородой, мне до Толстого с Достоевским бесконечно далеко. Зато мои иронические детективы совсем неплохо продаются, а книжки для детей переведены на четыре языка, включая китайский, а уж это точно успех – в Китае ведь о-го-го какая читательская аудитория!
        Языковой барьер не позволил мне донести все эти важные мысли до аудитории, имеющейся у меня в данный момент.
        – Ладно, попробуем по-другому. Тут есть Интернет? – спросила я кротко, как убежденный приверженец толстовской философии непротивления злу насилием.
        – Интернет? Йа, – кивнул полицейский.
        Озадаченности и недоумения в его взгляде и голосе ничуть не убавилось.
        «Очевидно, ты снова поступаешь не так, как типичный задержанный, – рассудил мой внутренний голос. – Видимо, обычно тут просят и требуют другого: свободы, справедливости…»
        – Туалет? – громко вопросил мальчик с шариком на макушке.
        «…и возможности справить естественные надобности, – приняв подсказку, договорил мой внутренний голос. – Интернет к числу потребностей первой необходимости не относится…»
        – У кого как, – парировала я, открывая сайт Российского центра науки и культуры в Праге.
        На сайте красовалась моя фотография, под ней приметными красными буквами пламенел призывный анонс посетить завтрашнюю презентацию моей новой книжки.
        – Вот, это я! – Я горделиво указала на фотографию.
        – Йа, – не вполне уверенно согласился полицейский.
        – Да бросьте, я поправилась всего на пару кило и цвет волос изменила всего на два тона, – обиделась я, подумав, что он не хочет признавать меня на фото.
        «Идиотка, – ласково обругал меня внутренний голос. – Сайт русскоязычный, хер полицай просто-напросто не способен понять, что там написано!»
        – О! – Я расстроилась.
        Так, мне нужен переводчик.
        – Кен ай хэв транслейтор? – спросила я.
        – Йа, натюрлих.
        Полицай меня оставил.
        «Мне кажется, ты неправильно построила фразу, – попенял мне мой внутренний голос. – Что значит «могу я поиметь переводчика»? Звучит неприлично».
        Я пристыженно опустила глаза и уткнулась в экран планшета. Рука сама открыла свеженаписанный текст.
        О да, Колян меня убьет!
        Он, конечно, говорил, что всецело поддерживает меня в благородном порыве слетать на презентацию в Прагу, но выражение лица у него при этом было точь-в-точь такое, как при дегустации Масянькиных обугленных оладьев.
        Масянька, он же Колюшка, он же Коля-младший, он же Николай Николаевич и Николай Второй, – это наш с Коляном сын. Недавно он принял волевое решение готовить завтрак самостоятельно, и теперь мы с Коляном то и дело пробуждаемся от запаха гари. Это здорово травмирует нашу с мужем нервную систему, поскольку инстинкт велит бежать тушить пожар, а юный повар категорически требует проявлять хладнокровие и дожидаться завтрака в постель. А потом с аппетитом есть пригоревшие оладьи и хвалить кулинара, наблюдающего за трапезничающими предками с доброй улыбкой бескорыстного благодетеля.
        Я закручинилась, вспомнив дом, милый дом, и с новым чувством симпатии – пригоревшую выпечку. Туалет мне пока был без надобности, но есть уже хотелось.
        Интересно, тут кормят узников?
        Въедливый полицейский юноша тем временем с кем-то поговорил по телефону и начал совершать какие-то манипуляции с моим загранпаспортом в дальнем углу кабинета. Я вытянула шею, но разглядеть происходящее не смогла, что не уменьшило мою тревогу.
        Повторные попытки заговорить по-русски и по-английски провалились, выявив печальный факт незнания полицейскими аборигенами иных языков, кроме ридной австрийской мовы!
        Средневековье какое-то, ей-богу! Как они могут работать в международном аэропорту без знания языков?
        «А как ты летаешь по всему миру с остаточными знаниями старославянского и латыни?» – съязвил мой внутренний голос.
        Уел. Я хоть и филолог, но не полиглот.
        Я еще раз в сомнительных выражениях настоятельно попросила предоставить мне переводчика и стала ждать дальнейшего развития событий.
        23 января, 19.40
        «Дзинь!» – звякнул мой мобильник.
        Поскольку телефон у меня не забрали, я рассудила, что пользование мобильной связью задержанным не запрещено, достала аппарат из сумки и открыла прибывшее сообщение.
        Это было сообщение от Ирки, трогательное проявление заботы и идиотизма: «Ну? Ты успела на Прагу?»
        Да ведь если бы я успела, то не смогла бы получить и прочитать это послание, потому как уже была бы в воздухе!
        23 января, 19.41
        Я разозлилась и выплеснула раздражение на лучшую подругу, отправив ей сердитый ответ: «Нет! Я попала в кутузку!»
        «В Вене?» – спросила Ирка вторым сообщением.
        Я закатила глаза – ну где же еще? Разумеется, в Вене, не в воздухе же!
        Ответить не успела – любознательная подруга прислала новый вопрос: «Ну и как там?»
        Я огляделась.
        Девочка в балахоне и мальчик с помпоном продолжали свои подвижные игры, взрослые басурмане сидели молча с непроницаемыми лицами, полицейские или погранцы (пора бы мне определиться, как их называть) спокойно занимались своими делами. Я невольно восхитилась их невозмутимостью.
        Возможно, австрийские дети тоже поощряют своих родителей к буддийскому спокойствию, сызмала готовя им завтраки в постель в дыму и пламени?
        «Тут небезынтересно», – коротко ответила я Ирке, полагая, что она уловит сарказм.
        23 января, 19.42
        Мой сарказм то ли полностью развеялся в эфире, то ли был проигнорирован.
        «Давай-ка поподробнее», – проэсэмэсила мне любознательная подружка.
        «Чистенько, но бедненько, – ехидно ответила я, описывая офис, потому что никаких других подробностей пока сообщить не могла. – Стены и двери белые, лампы, столы и стулья из ИКЕА, горшечных растений вовсе нет».
        «Серьезно?! – моментально отреагировала Ирка. – Вообще нет никаких живых растений в офисе? Даже кактусов?! А площадь офиса какая?»
        Я поняла, что деятельная подруга только что открыла для себя новую нишу.
        Они с мужем держат фирму по продаже семян, саженцев, декоративных растений, садовой мебели, парковых фигурок и прочего добра, имеющего то или иное отношение к теме зеленых насаждений. Я бы не удивилась, если бы прямо сейчас Ирка стала прикидывать, сколько кактусов и скульптурных гномиков требуется на квадратный метр благоустроенной офисной площади, и умножать полученный результат на число полицейских участков Австрийской Республики.
        «Кактусы тебе интереснее, чем подруга? – упрекнула я Ирку новым сообщением. – Меня же могут вернуть обратно в Краснодар ближайшим рейсом!»
        Я все еще надеялась, что полицаи-погранцы позволят мне улететь в Прагу следующим рейсом, но сознавала, что вероятность высылки меня на родину весьма велика.
        23 января, 19.43
        «Ничего страшного не случится, сделаешь круг и вернешься, – без задержки ответила мне Ирка. – Считай это своеобразным туром венского вальса».
        Поскольку я рассчитывала на сочувствие, от подобной черствости у меня не только язык онемел, но и пальцы, так что я задержалась с написанием ответного сообщения.
        А толстокожая Ирка уже прислала мне новое послание:
        «ОВЕНского вальса!»
        И тут же смайлик.
        Я тихо зарычала, и пацанчик с помпоном оглянулся на меня с опасливым интересом.
        Я сделала страшные глаза.
        Неразумный детеныш захихикал.
        Любимая Иркина шутка сегодня меня не смешила.
        По гороскопу я Рак, но подруга уверена, что мои родители подделали метрику, чтобы скрыть от мира тот факт, что на самом деле я Овен. По Иркиному мнению, я в избытке награждена типичным бараньим упрямством, о чем она не раз упоминала и на стадии моих сборов в Вену-Прагу. Я миллион раз объясняла подруге, что характеристики Овена как знака зодиака вовсе не соответствуют выразительному образу барана в русском фольклоре, но тщетно.
        Впрочем, надо признать, что я действительно не привыкла пасовать перед трудностями.
        23 января, 20.15
        Наша компания пополнилась – привели мужичка, в котором только слепой инопланетянин не признал бы типичного русского, потому как обут он был в валенки, одет в тулупчик, а с неухоженных светлых вихров при появлении в участке почтительно стянул ушанку. Для полноты анекдотичного образа не хватало только балалайки и дрессированного медведя, так что я не удержалась и захихикала.
        – Добрый вечер, – неуверенно сказал мужичок, стрельнув в меня лазоревым взглядом.
        – Здорово, земеля, – нарочито бодро откликнулась я.
        – Что, тоже наши? – Мужичок чуть приподнял белесые бровки и огляделся.
        Прочие задержанные выглядели как стопроцентно не наши, и он поправился:
        – Наша.
        Меня появление соплеменника, с одной стороны, порадовало: хоть поболтать с кем будет. С другой стороны, было непонятно, о чем мне болтать с этим некрасовским персонажем? О ценах на рожь и падении надоев?
        «Эй, что за снобизм! – прикрикнул мой внутренний голос. – Не суди по одежке – возможно, этот парень большой интеллектуал! Вспомни Ломоносова!»
        – М-да, прямиком из Холмогор, – пробормотала я, еще раз оглядев соплеменника.
        И тут объявился переводчик – к сожалению, не во плоти, а только по телефону.
        Усталый женский голос с мучительным акцентом информировал меня о том, что виза моя оформлена с нарушениями правил въезда в Шенгенскую зону, а посему лететь мне ближайшим рейсом до дому, до хаты.
        Я проявила пресловутую баранью настойчивость и заставила переводчицу сначала выслушать мои резоны, а затем и довести их до сведения уважаемых полицейских (или пограничников). На это уважаемые и заметно утомленные пограничники (или полицейские) сказали, что рассмотрят возможность отправки меня не на восток, а на запад только в том случае, если мои особые обстоятельства им авторитетно подтвердит посольство. Телефонный номер участка мне любезно написали на квадратной бумажке с липким краем, и я бережно спрятала ее в бумажник.
        – Конечно, подтвердит! – обрадовалась я и снова потянулась за телефоном, но вызвать кавалерию не успела.
        Не дожидаясь дальнейшего развития событий, полицейские настоятельно предложили покинуть участок и вывели под конвоем в транзитную зону аэропорта.
        – Ит энд дринк! – Мой конвоир махнул рукой направо, любезно указывая мне направление к кормушке и поилке.
        – Данке шен, я разберусь, – пообещала я, опускаясь в ближайшее кресло.
        Есть и пить мне расхотелось ввиду гораздо более неотложной необходимости поднять по тревоге прогрессивную международную общественность.
        23 января, 23:40
        Часа два-три я головы не поднимала, перезваниваясь и переписываясь с коллегами-журналистами и сотрудниками посольств, пока наконец не уверилась, что сделала все, что смогла.
        Добрые посольские люди пообещали отправить в участок бумагу-ходатайство, а журналисты так утомили венских полицейских звонками с вопросами о моей судьбе, что им почти пообещали: все решится наилучшим образом.
        Правда, что считать таковым – не уточнили.
        Часом Икс определили девять утра.
        Я приготовилась ждать.
        24 января, 01.30
        Я отыскала на первом этаже аэровокзала просторное помещение, скудно меблированное полицейской будочкой и креслами без разделительных перегородок.
        В будочке кто-то шуршал, диванчики пустовали.
        На наиболее мягком из них я свила себе малоразмерное гнездышко из куртки и шарфа, сунула под голову сумку, накрыла лицо капюшоном и погрузилась в зыбкий тревожный сон.
        24 января, 3.30
        – Панини с ветчиной, – сонным голосом пробормотал Феликс, опуская тарелку на середину стола.
        Он уже забыл, кому из посетителей предназначался именно этот заказ, но надеялся, что сами-то они об этом помнят. Сами-то они вряд ли провели на ногах почти двенадцать часов и уж точно не бегали при этом туда-сюда с тяжело нагруженным подносом.
        В глухой ночной час в кафе было тихо и сумеречно. Бармен Али сердобольно пригасил свет, чтобы не мешать дремать арабской мамаше с двумя маленькими детьми. Они расположились на единственном мягком диване, что чрезвычайно огорчило Феликса. Соглашаясь отработать две смены подряд, он рассчитывал не только на дополнительную оплату, но и на этот диван. Первый утренний рейс в аэропорт австрийской столицы прибывал в 05.15, и в глухой предутренний час кафе частенько пустовало, так что утомленный официант вполне мог покемарить час-другой в ненадежном укрытии за диванной спинкой.
        – Я просил панини без мяса, с яичным салатом! – закапризничал клиент.
        Тьфу ты, точно, он же спрашивал вегетарианскую кухню!
        Феликс мысленно выругался, молча подхватил тарелку и пошел к барной стойке.
        Нависающий над ней в неустойчивом равновесии Али открыл один глаз.
        – Панини без ветчины, с яичным салатом, – информировал его Феликс и, дожидаясь, пока Али сделает новый бутерброд, развернулся к залу лицом.
        Спящие на диване клиентами не считались, а кроме них в кафе было только два человека. За одним столиком зависли два парня – один напротив другого, неподвижные, как статуи. Сразу видно – случайные люди, между собой не знакомые и не жаждущие общения. Зачем вообще за один столик сели, если мест полно? Непонятно.
        Тот мужик, что в дурацкой шапке, закрыл глаза и повесил голову, по самый нос утопив лицо в витках толстого шарфа. Второй – капризный любитель здоровой веганской пищи – молитвенно сложил ладошки и энергично шевелил губами. Ишь ты, просит благословить его насущный яичный салат!
        – Слушай, Али, а разве веганство – оно не из Индии? – не оборачиваясь, спросил Феликс шуршащего за его спиной бармена.
        Али работал в кафе аэропорта уже пять лет и навидался всякого и всяких. Он уверенно мог определить племенную принадлежность и вероисповедание иностранного гостя по манере повязывать головной платок и постановке пальцев на вилке.
        – Не веганство, а вегетарианство, – авторитетно поправил бармен. – Он же яйца ест!
        – И молится перед едой, как католик, – заметил Феликс.
        – А почему бы ему не быть католиком? Одна из базовых мировых религий. – Многомудрый Али пожал плечами и стукнул дверцей микроволновки. – А вегетарианец – он и в Африке вегетарианец.
        – А этот парень из Африки? – Феликс оживился. – Али, ну, как ты это узнаешь?
        – Да по загару. – Бармен поставил на стойку тарелку с новым бутербродом. – Такой глубокий шоколадный загар европеец только из Африки привезет. Хорош болтать, неси заказ.
        – Похоже, поздно, уходит наш шоколадный!
        Вегетарианец со скрежетом отодвинул тяжелый стул, встал, забросил на плечо небольшую сумку и решительно зашагал прочь. Его кемарящий визави в ушанке и шарфе даже не шелохнулся.
        – Ну вот, не дождался! – расстроился Феликс, смекнув, что оплату этого заказа тоже вычтут из его заработка.
        – Ешь сам, – хмыкнул Али, подтолкнув к нему две тарелки с невостребованными бутербродами.
        Глубоко обиженный на весь мир Феликс со своими панини устроился за самым дальним столиком спиной к залу и не увидел, как «сонный» тип в шапке и шарфе неожиданно легко поднялся и зашагал вслед за вегетарианцем.
        24 января, 5.00
        Я узнала: если в пять утра кто-то звонит и неинформативно мычит в трубку, это не звоночек из сумасшедшего дома. Это ребенок прочитал повесть Тургенева «Му-му», проникся и на себе испытывает, каково это – общаться, будучи глухонемым.
        И почему я-то не заткнула уши?
        Могла бы еще поспать…
        24 января, 5.30
        Спалось мне плохо.
        В просторном зале свободно гуляло эхо: стоило кому-то процокать каблуками или стукнуть дверью, и простые звуки складывались в могучую симфонию. К тому же никому не пришло в голову на ночь выключить в пустом помещении свет, и мне пришлось накрывать лицо сложенным втрое шарфом.
        А еще я даже во сне беспокоилась о сохранности своей сумки, потому как кто-то из посольских заботливо предупредил меня, что в аэропорту воруют.
        Я долго не могла уснуть, потом задремала, но была разбужена звонком Колюшки, который привычно встал в семь по московскому времени, потом опять провалилась в сон – и тут с нервирующим дребезжанием разъехались стеклянные двери, и в зал холодным течением влилась толпа пассажиров из подъехавшего автобуса.
        Сразу стало зябко и шумно.
        Я со вздохом стянула с лица шарфик и села, отчетливо скрипнув поясницей.
        Ох, так и до радикулита недалеко!
        Мимо моего ложа потянулся поток разноплеменных граждан с чемоданами на колесиках. На меня они не смотрели, но я все же смутилась. Я, конечно, известная писательница, но у меня нет привычки принимать народные толпы в будуаре.
        «Отставить! – встрепенулся внутренний голос, презрев мой порыв достать расческу и привести себя в порядок. – О красоте потом подумаешь, на свободе. Видишь эти ворота?»
        – Ни за что! – угадав недосказанное, решительно ответила я. – Я не побегу из аэровокзала на летное поле под прикрытием толпы. Не вижу смысла.
        «Да ты вспомни, сколько случаев, когда предприимчивые люди тайно забирались в самолеты и улетали в другую страну в отсеке шасси!» – загорелся мой внутренний голос.
        То есть я пыталась поспать, а мое подсознание не дремало и строило планы побега?
        – А сколько случаев, когда те самые люди долетали живыми? – парировала я.
        «Один вот совсем недавно был, и как раз тут, в аэропорту Швехат, – не спасовало подсознание (что-то все-таки есть в Иркиной версии про Овна). – Гражданин Румынии зайцем прилетел в Вену и даже почти не обморозился!»
        – Я помню этот случай, – призналась я. – Но тому гражданину повезло, что всю дорогу была непогода, самолет летел ниже грозового фронта, и потому забортная температура была не самой низкой.
        «По прогнозу, надвигается снежная буря», – напомнил мой внутренний голос.
        – Нет! – воскликнула я. – Нет – и все тут.
        А воображение живо нарисовало мне мой хладный скукоженный труп, заиндевелым кренделем с мелодичным звоном вываливающийся на летное поле пражского аэропорта из отсека шасси.
        Нет уж, не надо мне такого перфоманса!
        «Хотя это привлекло бы внимание к твоей презентации», – тихо-тихо шепнул еще внутренний голос.
        И воображение быстренько приставило мое обледеневшее тело к витрине с новой книжкой, пририсовав сверху броский баннер с темой для дискуссии: «Убийственное политическое похолодание в Европе! Будет ли оттепель?»
        – Вот заразы, – шепотом обругала я сладкую парочку – воображение с подсознанием.
        Умеют ведь смело помыслить и красиво подать!
        Усилием воли я подавила опасные свободолюбивые порывы и сосредоточилась на прозаическом. Хотелось есть, пить и, извините, в туалет.
        Я пожалела о том, что не удосужилась заранее разведать, где находится ближайший клозет, и заторопилась на поиски этого нужного места.
        Венский аэропорт Швехат – один из крупнейших в Европе. Расстояния от одного выхода до другого там такие, что на указателях, помимо направления, приходится писать и время в пути из пункта в пункт: двадцать минут, тридцать минут, даже сорок! При этом стыковки в Вене поразительно короткие, так что у меня есть подозрение, что тестировали дистанции нигерийские бегуны.
        До ближайшего туалета я добежала за двенадцать минут: не рекорд, наверное, но определенно хорошее время.
        К сожалению, сервисные службы аэропорта явно использовали иные расчетные показатели. Вероятно, в столь ранний час наплыва страждущих в сортиры не предвиделось, и на двери дамского туалета висела табличка с выразительным изображением ведра и швабры.
        Я подергала дверную ручку – заперто!
        Переместилась к туалету для инвалидов – тоже заперто!
        Тогда я пытливо посмотрела на дверь с изображением мужского силуэта.
        Неловко, конечно, вламываться к уважаемым джентльменам, а что делать? До следующего туалета я не добегу!
        «В конце концов, зря они тут, что ли, провозглашают равенство полов?» – риторически вопросил мой внутренний голос.
        Я огляделась.
        А, ладно! Может, там и нет никого!
        Я толкнула дверь мужского клозета, заглянула в щелку, никого не увидела и вторглась на гендерно чуждую мне территорию.
        В мужском туалете было чисто, тихо и пусто.
        Интерьерный дизайн не впечатлял: белые умывальники по левую руку уравновешивались белыми же писсуарами по правую, вдоль коридора располагались кабинки, по две с каждой стороны. Лишь одна из четырех дверей выразительно краснела сигнальным просветом замка, три кабинки были свободны.
        Я тихонечко посеменила к ближайшей двери и замерла на цыпочках, как балерина в роли маленького пугливого лебедя, услышав поблизости мучительный басовитый кряк и характерную трубную руладу пущенных газов.
        Звук был раскатистый, мощный, под стать Гераклу.
        – Фу-у-у! – прошептала я, помахав у носа ладошкой.
        Хотя вообще-то никакого дурного запаха не почувствовала.
        «Ты не фукай, ты быстро делай то, зачем пришла, и уноси ноги, пока этот клозетный мученик не закончил свою газовую атаку, – ехидно посоветовал мне внутренний голос. – Сейчас-то он тебя не видит и не слышит».
        Я не стала спорить, уединилась в кабинке и тихонько там пожурчала. Натянула джинсы, стала застегивать ремень, локтем зацепила собственную сумку, ненадежно повешенную на специальный штырек, и свалила ее на пол!
        О нет!
        Дизайнер, оснастивший кабинки мужского сортира прямыми шпеньками вместо нормальных крючков, явно не рассчитывал на визит прекрасной дамы.
        А зря!
        Вы когда-нибудь роняли с полутораметровой высоты на кафельный пол кожаную женскую сумку типа «торба», без застежки, объемом примерно в треть куба, наполненную нужными вещичками почти до краев?
        Если роняли, то легко представите себе и звук, с каким моя ручная кладь ударилась об пол, и взрыв, подобием которого выплеснулись наружу разные мелкие предметы.
        Трах-тарарах!
        Ручка, флешка, визитница, очечница, помада, тушь, связка ключей, мобильник, пудреница, строительная рулетка (блин, откуда у меня в сумке строительная рулетка?!) – все это богатство шумно раскатилось по полу, не ограничившись пределами кабинки.
        Я застыла как соляной столб, готовясь к небывалому скандалу.
        Никогда.
        Никогда в жизни меня не выгоняли с позором из общественных заведений!
        И надо же мне было начать с наихудшего варианта – с мужского туалета! Да еще и в чужой стране, не слишком дружественной моей исторической родине!
        «Вот это я понимаю, эффектная будет депортация!» – восхитился мой внутренний голос.
        Воображение не оплошало и подходящими случаю и месту мрачными красками нарисовало мне живописное полотно «Геракл с кишечными спазмами, выдворяющий из клозета мелкую фурию». В образе выдворяемой фурии была представлена, естественно, я.
        Уже почти чувствуя, как меня берут за шкирку, я втянула голову в плечи и зажмурилась.
        Четким стаккато прокатился по кафелю граненый тюбик туши для ресниц, и стало тихо-тихо.
        «Может, он там умер?» – с надеждой вопросил мой внутренний голос, имея в виду подозрительно затихшего страдальца Геракла в соседней кабинке.
        – Э-э-э, м-м-м, о-о-о! – донеслось из-за перегородки.
        «Жив, но так занят, что ему не до меня!» – сообразила я.
        И побежала по сортиру в полуприседе, торопливо собирая свои вещички.
        Нашлось, конечно же, не все. По закону подлости затерялось самое нужное: губная помада, пудреница и мобильник.
        Несмотря на то что мне, как нормальной (хочется верить) женщине, очень хотелось поскорее привести себя в порядок, в связи с чрезвычайной ситуацией (угрозой позорной депортации из чужеземного мужского туалета) я готова была пожертвовать даже дорогими сердцу и кошельку косметическими принадлежностями. Однако мобильник необходимо было отыскать любой ценой.
        Я заглянула во все кабинки, кроме той, со спазматическим Гераклом. Он все еще помалкивал. Возможно, релаксировал по окончании долгого и трудного процесса.
        Я закусила губу, исподлобья посмотрела на дверь чужой кабинки и вернулась в условно свою.
        Вздохнула, опустилась на корточки, медленно-медленно (чтобы ОН боковым зрением не заметил движения) просунула ладонь под перегородку и осторожно охлопала пол, каждую секунду ожидая, что меня буквально схватят за руку. Этого не случилось, зато я нашла пудреницу. Она не разбилась и даже не треснула!
        К сожалению, перегородка отстояла от пола сантиметров на десять-двенадцать, не больше, а это расстояние не позволяло мне заглянуть в кабинку снизу. Плотно прижиматься щекой к туалетному полу я не хотела, да и вряд ли смогла бы извернуться должным образом.
        Мысленно посетовав на то, что я не гуттаперчевая женщина-змея, я раскрыла счастливо обретенную пудреницу и попыталась использовать ее как перископ.
        «Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи!» – приговаривала она, стоя на четвереньках, – отстраненным голосом непредвзятого летописца пробубнил на задворках сознания мой внутренний голос, но я не отвлеклась.
        Самодельный перископ показал мне поношенные замшевые туфли и плоский черный параллелепипед, который не мог быть ничем иным, кроме как моим мобильником.
        Я осмелела, сделала резкий выпад и выхватила его буквально из-под ног в потертой замше.
        Все, ходу, нечего тут задерживаться, потерю помады я как-нибудь переживу!
        24 января, 06.05
        – Лея, а из мужского туалета тетя выбежала! – потянув за полу куртки старшую сестру, сказал маленький Курт.
        – Идиот, – не отрывая глаз от экрана смартфона, огрызнулась Лея. – Значит, это не тетя, а дядя-гей. Тебе уже шесть, пора разбираться в реалиях современного мира!
        – Лея, не груби брату, – строго сказала мама, тоже не отрываясь от смартфона.
        Маленький Курт вздохнул и повесил голову. Своего смартфона у него еще не было, приходилось искать развлечения в реальности современного мира.
        24 января, 06.06
        С торбой в одной руке и телефоном в другой я вихрем вылетела из туалета и очень удачно затерялась в большой группе британских школьников. С ними я дошла до ближайшего табло вылетов и там остановилась, чтобы изучить расписание рейсов на Прагу и Краснодар – я ведь пока не знала, куда полечу.
        В столицу Кубани самолеты Австрийских авиалиний летали раз в день, ближайший рейс был в 9.50. А в Прагу можно было улететь в 12.20 и в 18.40.
        Я с интересом рассматривала табло, мысленно прикидывая, куда бы я хотела полететь, если бы была абсолютно свободна от всяческих обязательств. Ну и от ограничений, наложенных на меня австрийской полицией, конечно. Может быть, на Багамские острова? В Париж? Или в Берлин?
        «Может, в Москву?» – экономно предложил вариант побюджетнее мой внутренний голос.
        На табло как раз появилась информация о прибытии рейса из столицы России.
        – Вот еще! – Я помотала головой и скривилась.
        Если бы я хоть чуточку хотела в Москву, составила бы компанию Ирке. Она улетела туда позавчера. С кислой миной и с близнецами под мышками, но без Моржика.
        Моржик (это Иркин муж, а не животное) категорически отказался принимать участие во всероссийском слете Иркиной родни, мотивируя свой отказ невозможностью сохранить рассудок в присутствии такого множества некрасовских женщин – тех, знаете, которые коня на скаку и в горящую избу.
        Моржик сказал, что он лучше сам отправится в любую горящую избу планеты, вообще куда угодно, даже в иной мир, но только не на этот семейный слет.
        У Ирки, понимаете ли, две сестры, три тети, мама, бабушка и бабушкины сестры, и все они здоровенные горластые бабы, способные завалить мамонта хоровой песней.
        Я уверена, что Иркина порода уходит корнями в глубинные слои палеолита, и доисторический матриархат был придуман и безжалостно насажден ее родными прабабками.
        Кстати, поводом для их слета послужил как раз юбилей одной из бабусь.
        Я улыбнулась, представив себе толпу Иркиных разновозрастных копий, и вдруг увидела любимую подругу совсем как живую.
        В трещащем на мощной груди модном войлочном френче и клетчатой юбке с бахромой, с развевающейся рыжей гривой, в классных замшевых сапожках а-ля любимая девушка Чингачгука, Ирка быстро шагала по коридору, а казалось, что по тропе войны. Под мышкой, где обычно помещается кто-то из близнецов, она держала объемистую сумку, а в кулаке сжимала мобильник, который то потряхивала, как шейкер, то подносила к уху и хмурилась.
        Картинка была такая реалистичная, что я не смогла не похвалить свое воображение:
        – Ну ты даешь!
        И тут воображаемая Ирка увидела меня и радостным людоедским голосом вскричала:
        – Ах, вот ты где!
        – Ты что, настоящая? – вытаращилась я.
        – А то! Живее всех живых!
        Подруга самодовольно улыбнулась и раскрыла мне объятья.
        Сумка ее шлепнулась на пол, запнувшийся о сумку гражданин из той колонны, в которой шествовала Ирка, тоже шлепнулся на пол, и я поверила: да, это не сон!
        Мне еще никогда не снились индусы, яростно ругающиеся на пиджин-инглиш.
        – А что с твоим телефоном? – Подруга посмотрела на свой мобильник, потом на меня.
        А, так она мне звонила?
        Я тоже посмотрела на ее мобильник, а потом на свой. Разжала кулак – и тут мой аппарат исторг из себя серию отвратительных и постыдных звуков:
        – А-а-а-а! Ы-ы-ы-ы! М-м-м-м…
        Как будто в моем мобильном спрятались хворые гномы! Все семь, и все с расстроенными желудками.
        В толпе, обтекающей нас с Иркой, послышались смешки, и я жутко сконфузилась.
        – Ого! – сочувственно крякнула моя подруга. – Что, плохо тут у вас с кормами?
        – С мозгами у нас плохо, – слабым голосом откликнулась я, с тихим ужасом созерцая позорно кряхтящий мобильник и понимая, что это не мой телефон!
        «То есть ты стибрила мобилу у Геракакла?» – нехорошо развеселился мой внутренний голос.
        А так и было!
        – За мной! – скомандовала я Ирке, срываясь с места.
        Подруга послушно прогалопировала следом.
        С мучительным скрежетом – на повороте меня занесло – я влетела в знакомый закуток и ворвалась в мужской клозет.
        – Ого! – повторила Ирка, топая за мной след в след.
        Одинокий джентльмен у писсуара ахнул и дернулся, потеряв управление процессом.
        – Пардон, мусью! – конспиративным басом рявкнула смышленая Ирка.
        Мы вломились в кабинку.
        – Подвинься! – Я оттолкнула габаритную подружку и привычно пала на колени.
        Сунула руку под перегородку, нащупала замшевый башмак. Похоже, он не стронулся с места.
        Хлопнула дверь, выпуская многословно негодующего подмоченного джентльмена.
        – Держи дверь, чтобы никто не вошел! – скомандовала я Ирке, привычно сооружая перископ из пудреницы.
        И вот за что я особенно люблю свою лучшую подругу – в критическую минуту она действует, а не болтает.
        – Держу!
        Ирка плотно привалилась к двери в сортир круглым боком.
        Можно было не сомневаться, что рубеж надежно защищен: в моей подруженьке сто пятнадцать кило живого веса. Без стенобитных орудий никто в туалет не ворвется!
        С верным пудреничным перископом наготове я влезла ногами на унитаз и вытянула руку с зеркальцем, стараясь заглянуть в соседнюю кабинку.
        Заглянула. И чуть не сверзилась с унитаза, увидев запрокинутое к потолку желто-коричневое лицо с отвисшей челюстью и выпученными глазами.
        – Что? Что там?! – страшным шепотом спросила Ирка.
        – М-м-м…
        – Да не мямли!
        – М-мертвяк!
        – Да ладно?!
        Ирка шагнула к кабинке.
        – Стой, где стоишь! – бешено рявкнула я и осторожно – коленки затряслись – спустилась с унитаза.
        Оторвала длинную полосу туалетной бумаги и тщательно протерла ею со всех сторон чужой мобильник, предварительно обильно на него поплевав.
        «А вот это ты зря, слюна – прекрасный материал для генетического анализа», – включился мой внутренний голос.
        – И то правда!
        Я секунду подумала, примерилась и аккуратно уронила чужой аппарат в унитаз.
        – Что ты там делаешь?
        Ирка с вытянутой шеей была похожа на гибрид слона и жирафа.
        – Уничтожаю следы.
        Брезгливо морщась, я выудила мобильник из воды, еще раз энергично потерла его бумагой и забросила туда же, откуда взяла – в соседнюю кабинку.
        Наружная дверь, прижатая Иркиным боком, завибрировала.
        Кому-то сильно приспичило.
        – Слушай сюда! По моей команде отпустишь дверь и запрыгнешь в ближайшую кабинку, – решительной скороговоркой распорядилась я. – Тот, кто за дверью, войдет в сортир, а мы будем ждать, пока он справит нужду и выйдет. А потом мы убежим!
        – А если он не по малой нужде, а по большой? – резонно уточнила Ирка.
        – Тогда подождем, пока он запрется в свободной кабинке, а потом все равно убежим!
        – Согласна.
        – Тогда давай на счет «три».
        Я закрыла дверь своей кабинки и из нее прокричала:
        – Раз… Два… Три!!!
        Топ, топ, бряк.
        Скрипнула дверь, по кафелю звонко прошлепали подошвы, щелкнул замок кабинки.
        Мы с Иркой синхронно выскочили из сортирных келий и бок о бок вылетели из туалета, едва не сбив, как кегли, компанию индусов в нарядных чалмах.
        24 января, 06.40
        – Лея, из мужского туалета выбежали две тети. Они дяди-геи, да? – потянув за полу куртки старшую сестру, сказал наблюдательный мальчик Курт.
        – Молодец, быстро учишься, – не отрывая взгляд от экрана смартфона, сказала Лея.
        – О, геи? А, геи! – заметно успокаиваясь, обменялись репликами индусы.
        Через десять минут они улетели в родной Мумбаи, унеся с собой шокирующие знания о европейской половой распущенности и лишив полицию Австрии возможности получить бесценные свидетельские показания.
        24 января, 06.45
        – Куда… бежим? – с трудом нагнав меня, в два приема выдохнула Ирка.
        Я затормозила и огляделась:
        – Туда!
        – Что, снова в туалет?!
        – Да, но на этот раз – в женский!
        Никакой очереди к санитарно-техническим удобствам для дам, слава богу, не было, и мы с подругой без помех обосновались в соседних кабинках.
        – Тебе сюда срочно понадобилось или как? – спросила Ирка, деликатно постучав в перегородку.
        – Мне надо подумать, – ответила я.
        – А, извини, не мешаю.
        – Да не в том смысле «подумать»! Не справить большую нужду, а пошевелить извилинами!
        – Тоже хорошее выражение. – Ирка нервно хихикнула.
        – Эй, хорош прикалываться! – потребовала я. – Мне совершенно не смешно! Какие шутки, в самом деле? В той кабинке на унитазе сидел покойник!
        – Это я поняла. – Подружка снова хихикнула.
        Истерика у нее, что ли? Нет, ей рано дергаться, истерика должна быть у меня.
        – А кто это был? – спросила Ирка.
        – Понятия не имею! Мы же не успели познакомиться! – язвительно ответила я. – Слишком поздно, к сожалению, встретились – уже после его смерти!
        – Как интересно! Не расскажешь по порядку?
        – Ну отчего же не рассказать, расскажу.
        Я набрала побольше воздуха, чтобы хватило на длинную тираду, и выдала:
        – Мне захотелось в туалет, женский был закрыт на уборку, я пошла в мужской, случайно уронила там сумку, рассыпала по всему полу свое барахло, стала его собирать, вместо своего мобильника по ошибке подобрала чужой и поняла это только тогда, когда он начал пукать, как лошадь с газами!
        – Даже я знаю психов, которые так делают, – заметила Ирка. – В смысле устанавливают на своем телефоне очень странные звуки вместо звонка.
        – Боюсь, это не тот случай, – возразила я с нескрываемым сожалением. – Понимаешь, мобильник этого типа работал не как телефон, а как проигрыватель.
        – Это что значит?
        – Это значит, что он воспроизводил звукозапись, вернее, закольцованную серию записей, объединенную в плейлист, – объяснила я так, как сама поняла.
        – Даже я не знаю психов, которые так делают! – Ирка покрутила головой и немного помолчала. – А как он выглядел, тот парень, как самый натуральный идиот?
        – Как человек, который умер не один час назад. – Я тоже помолчала. – Точнее, которого убили.
        – Уби-и-и-и-или?!
        В соседней кабинке что-то стукнуло и после серии длинных шорохов раздался требовательный голос свыше:
        – А ну, посмотри на меня!
        Я подняла голову и встретилась взглядом с подружкой, вознесшейся над перегородкой на пол-головы.
        – Ты не шутишь?
        – Слезь с унитаза, раздавишь пластмассовую сидушку, – машинально сказала я. И тут же рассвирепела: – Что? Ну что ты смотришь на меня, как Ленин на буржуазию?! Нет, я не шучу! Ясно же, что кто-то специально оставил в кабинке с трупом мобильник, периодически пукающий и кряхтящий, как живой человек! Чтобы никто не подумал, что там мертвый! Вообще-то это просто гениальный способ оттянуть момент обнаружения трупа и затруднить определение времени смерти…
        – То есть убийца большой молодец, не дурак, – согласилась Ирка. – А теперь – кстати, о дураках, – я задам тебе очень неудобный вопрос. Ты готова?
        – Не уверена.
        – Ладно, все равно задам.
        – Ну?
        – Ну вот: а свой мобильник ты нашла?
        И тогда я длинно и витиевато выругалась на пиджин-инглиш и разных других живых и мертвых языках.
        Продолжить увлекательную беседу на тему «Кстати, о дураках» не получилось, потому что в туалете уже выстроилась очередь и нам с Иркой пришлось освободить кабинки.
        Мы решили совместить приятное с полезным и пошли в кафе – совещаться и завтракать.
        Я, правда, была очень расстроена и думала, что мне кусок в горло не полезет, но Ирка сказала, что поесть все равно необходимо, потому что непонятно, как дальше сложится моя судьба. Вдруг меня вскоре арестуют по подозрению в убийстве? Тогда я еще не скоро получу нормальное горячее питание.
        От этих ее слов у меня вовсе пропал аппетит.
        24 января, 07.05
        На двух иностранок Феликс обратил внимание не потому, что они сделали какой-то особый заказ – ничего особенного в меню кафе-забегаловки не имелось. Два панини с ветчиной, два капучино, один маффин, одна порция бельгийских вафель с карамельным сиропом и мороженым – банальный набор.
        Правда, одна из иностранок спросила, возможно ли взять горячий суп навынос и желательно в термосе, но на отказ не обиделась и настаивать не стала.
        – Клаус, – спросил Феликс дежурного бармена, сменившего всезнайку Али, – разве их пустили бы в самолет со своим горячим супом?
        – Никогда, – лаконично ответил Клаус, полируя бокалы.
        – Тогда зачем им горячий суп в термосе? – Феликса обуяло любопытство.
        – Долгая стыковка? – предположил немногословный Клаус.
        – Предположим, – Феликс кивнул, – но они могли бы снова прийти к нам в кафе и съесть горячий суп за столом, из тарелки!
        – Ну а если будет очередь?
        – Ну а куда им спешить?
        – Ну а если не будет супа?
        – Ну а почему это у нас не будет супа?
        – Ну а если весь съедят?
        – О!
        Феликс вспомнил, какой наплыв клиентов был в кафе в те два дня, когда авиасообщение прекратилось из-за извержения исландского вулкана с непроизносимым названием.
        – Думаешь, есть вероятность отмены вылетов? Что, было штормовое предупреждение?
        – Ну было.
        – Вот шайзе!
        Осознав, что его изматывающая двойная смена может ознаменоваться сумасшедшим аншлагом в кафе, Феликс расстроился и подсознательно перенес свое недовольство на клиенток. Поглядывал на них, сердито хмурясь, потому и запомнил.
        24 января, 07.30
        Ирка все-таки заставила меня поесть, но настроение мое от этого ничуть не улучшилось.
        Я понимала: если рядом с трупом найдут мой мобильник, то в ближайшее время я никуда не полечу. Ни в Прагу, ни домой! Как минимум меня будут долго допрашивать, как максимум – отправят под суд как соучастницу преступления. Я же лапала пол под ногами жертвы, там полно моих следов!
        Мне казалось, что меня вот-вот повяжут.
        Атмосфера враждебности сгустилась до стадии «весь мир против меня». Даже официант в кафе зыркал на меня так, словно точно знал, что это я убила того типа в туалете, причем тип тот был его дорогим и любимым родственником!
        – Отставить паранойю, – постучав по краю тарелки вилкой, строго сказала мне Ирка. – Не время психовать, время действовать! Вспомни про лягушку в горшке!
        В связи с последними трагическими событиями упомянутый горшок у меня закономерно проассоциировался с сантехникой, а лягушка – с пучеглазым мертвым парнем, так что я сильно вздрогнула и с чувством вскричала:
        – Век не забуду!
        – Это хорошо, – одобрительно кивнула Ирка. – Классику надо знать и помнить.
        – Классику чего?
        Я покосилась на нее с подозрением.
        Если речь идет о классике такого серьезного преступного жанра, как убийство, то не желаю я просвещаться, спасибочки! Зачем мне подобное классическое образование? Я же не готовлюсь в профессиональные киллеры!
        – Классику художественной литературы, разумеется, а ты о чем подумала? – тоже с подозрением спросила Ирка.
        По моему лицу, наверное, было видно, что я не вижу в текущей реальности параллелей с литературной классикой.
        «А как же вполне уже классическая идиома «мочить в сортире», авторство которой принадлежит нашему уважаемому президенту? – влез с репликой мой внутренний голос. – А развернутая фраза, помнится, звучала и вовсе как провидческий анонс: «Мы будем преследовать террористов везде. В аэропорту, так в аэропорту. Значит, вы уж меня извините, мы в туалете их поймаем, в сортире их замочим!»
        – Ирка, ты на что намекаешь? – наморщив лоб, спросила я. – На то, что мы имеем дело не с одиноким преступником, а с мощной спецслужбой? Мне не нравится такая смена формата, это не наш с тобой уровень!
        – Ты это о чем? – Подружка захлопала ресницами.
        – А ты о чем?
        – Я – о классической литературе! Ну же, вспомни! – Ирка пощелкала пальцами перед моим носом. – Кажется, у Льва Толстого есть рассказик про лягушку, которая свалилась в горшок со сливками, но не утонула, потому что не сложила лапы. Она отчаянно дергалась до тех пор, пока не сбила из сливок твердое масло, а тогда смогла выпрыгнуть из горшка!
        – Ах вот оно что! Ты предлагаешь нам подергаться? О’кей, на это я согласна.
        Я наклонилась через стол и зашептала:
        – Надо забрать из мужского сортира мой мобильник и замести следы! Но ты же видишь, что народу в аэропорту заметно прибавилось, так что туалеты отнюдь не пустуют. Если я сунусь в тот клозет – возмущенные мужики вытолкают меня взашей!
        – Тоже согласна.
        Ирка допила свой кофе и резюмировала:
        – Нам срочно нужен мужик!
        Это у нее получилось слишком громко.
        – Красавица, а я не подойду? А я? А мы? – радостно завопили за соседним столиком.
        Ирка пристально посмотрела на отзывчивых джентльменов.
        – Не смотри на них так, словно и в самом деле выбираешь! – зашептала я, пока веселые и отзывчивые наперебой нахваливали себя, навязываясь в близкие друзья моей подруге.
        – Спасибо, как-нибудь в другой раз! – громко сказала Ирка и отвернулась от мужиков. – Нет, эти нам не годятся. У них компания, любой секрет моментально станет общим достоянием, а такую толпу свидетелей нам не обезвредить.
        – Тем более что с киллерской классикой мы пока и вовсе не знакомы, – поддакнула я. – Итак, подведем итоги: нам нужен такой помощник мужского пола, который не станет свидетельствовать против меня, потому что улетит в свои дальние страны раньше, чем у полиции возникнут вопросы. Логично же?
        – Логично. Давай посмотрим на табло и узнаем, какой самолет улетает в ближайшее время, а потом пройдем в тот гейт, откуда будет посадка на тот самолет, и слезно попросим какого-нибудь мужика сгонять в мужской сортир за твоим телефоном! – предложила Ирка. – А чтобы ему не пришлось там шарить по углам, облегчим ему поиски, позвонив на твой мобильный с моего!
        – Гениально! – совершенно искренне оценила я этот план.
        И мы пошли изучать расписание вылетов.
        24 января, 07.50
        – Лея, те тети, которые дяди-геи, опять пришли! – сказал своей старшей сестре востроглазый мальчик Курт.
        – Ма, тебе не кажется, что твой любимый сын слишком много говорит о геях? – толкнула локтем маму ехидная Лея.
        – Возможно, стоит обратиться с психологу, – не отрываясь от смартфона, кивнула ее мать.
        24 января, 07.51
        – Стоп. Ты слышала, что сказал этот мелкий засранец?
        Ирка резко остановилась и нехорошо посмотрела на семейство, плотно оккупировавшее лавочку на три посадочных места.
        – Нет, а что он сказал?
        – Он сказал, что мы геи!
        Ирка возмущенно засопела.
        – Он сказал, что мы тети и одновременно дяди, как трансвеститы какие-нибудь!
        – Ерунда, ты просто не расслышала или неправильно поняла, – отмахнулась я от столь явной глупости. – Ну какой из тебя, например, трансвестит?
        – Впечатляющий, – посмотрев на свое смутное отражение в темном мраморе стены, сказала Ирка с неуместным кокетством. – А из тебя – вполне обычный.
        – Ты хочешь сказать, что я похожа на мужика?!
        – Наоборот! Хотя… А это ведь идея!
        Подружка схватила меня за руку и потянула.
        – Куда ты меня тащишь?
        – В туалет!
        – Что, опять?! Нет!
        – Да! Но сначала в женский!
        Семипудовая Ирка с легкостью преодолела мое сопротивление, и вскоре я в очередной раз оказалась в уборной.
        Интересно, кто-нибудь еще совершал такую обстоятельную экскурсию по сантехническим достопримечательностям австрийского аэропорта Швехат?!
        24 января, 08.15
        Хорошая новость: я не единственная, кто носит в сумке странные вещи.
        У подруги моей в коричневом замшевом ридикюле, похожем на молодого шарпея со скобами на зубах, строительной рулетки не было, зато нашлось колечко скотча.
        С его помощью мы закрепили над моей верхней губой рыжий локон из Иркиной роскошной гривы.
        Между прочим, это много говорит о настоящей женской дружбе! Не каждая дама пожертвовала бы для спасения подруги целый локон собственных, а не нарощенных, волос!
        Плохая новость: на голове у Ирки эти волосы держались крепче, чем у меня под носом.
        – Ничего, тебе понадобится пробыть в этом образе всего несколько минут, – успокоила меня Ирка, сноровисто собирая в высокий хвост на макушке мои собственные локоны.
        Из-под вязаной шапочки, одолженной мне все той же бесценной подругой, хвост предательски выпирал, но Ирка проявила редкую изобретательность и ловко замаскировала его под помпон, схватив резинкой поверх ткани шапочки. В этой версии заурядный головной убор стал смахивать на какой-то этнический, так что при взгляде на меня любой бы понял, что перед ним гордый представитель неизвестной малой народности.
        – Племя мумбу-юмбу, – невнятно пробурчала я, посмотревшись в зеркальце все той же бесценной пудренницы.
        – Что? – Ирка меня не поняла.
        Накладные усы здорово портили дикцию.
        – Мумбо-юмбо, – пояснила я. – Воображаемое племя в Африке. Я как бы из него.
        – Ты недостаточно смуглолица, – возразила Ирка.
        – И слава богу, – пробормотала я.
        Одного смуглолицего я сегодня уже видела, он был мертв, как пень. Как сидячая статуя темного дерева.
        – Шевелись! – поторопила меня подруга.
        Свою куртку – она у меня двусторонняя – я вывернула наизнанку, чтобы тем, кто меня увидит в мужском туалете, моя верхняя одежда запомнилась не синей, а кислотно-зеленой. Мне хотелось стать максимально неузнаваемой.
        А очки я надела сразу по двум причинам: чтобы лучше видеть и не перепутать свой мобильник с чужим еще раз и чтобы спрятать за стеклами-«хамелеонами» глаза. Потому что я точно знала, что мне захочется их спрятать, как только я окажусь в помещении, битком набитом писающими мужиками!
        – Все, пора!
        Командующая парадом Ирка вручила мне ленту туалетной бумаги, чтобы я скрыла за ней, как за носовым платком, неуместные в женской уборной казачьи усы.
        Я мужественно сказала:
        – Приступим!
        И мы вышли из кабинки, старательно игнорируя удивленные взгляды дам, использующих туалетные кельи поодиночке и скучно, без выдумки, не то что мы с подружкой.
        В коридоре я скомкала и сунула в карман джинсов свой туалетно-маскировочный платок и сурово воззрилась на дверь мужской уборной, собираясь с духом для марш-броска.
        Ирка достала мобильный и сообщила:
        – Так, я звоню тебе!
        Я одернула курточку и шагнула к двери.
        И тут случилось непредвиденное.
        Дверь открылась, и из нее вышла уборщица.
        Одной рукой она толкала тележку, а в другой держала знакомый мне мобильник – осторожно, двумя пальцами, как дохлую мышку. И словно приветствуя мое появление, этот мобильник ожил и заиграл имперский марш из «Звездных войн» – позывной, установленный у меня на звонки подруги.
        Моментально, без всяких раздумий и осмыслений, я поняла две важные вещи.
        Нет, даже три!
        Первое: у фройляйн уборщицы мой телефон.
        Второе: она несет его в полицию.
        Я уже слышала раньше, по радио то и дело объявляли, что за забытыми или утерянными вещами следует обращаться в полицию аэропорта.
        И третье: недопустимо, чтобы жуткий план этой ужасной женщины увенчался успехом!
        Вильнув на ходу, я проскочила мимо гостеприимно открытой двери в мужской сортир, еще ускорилась и на бегу выхватила у уборщицы музицирующий мобильник.
        Ограбленная фройляйн тихо взвизгнула.
        Сообразительная Ирка громко вскричала:
        – Боже, эти мумбоюмбцы – настоящие дикари!
        Умница подружка, создает ложный след!
        Я еще поднажала и на скорости, очень близкой к первой космической, унеслась в неразличимую даль.
        Нигерийских бегунов я наверняка посрамила.
        24 января, 08.25
        Добежав до ближайшего лифта, я спустилась этажом ниже.
        По пути в кабинке я избавилась от маскировки, так что в зал ожидания на первом этаже вышел не рыжеусый мумбоюмбец в шапочке с помпоном и одеянии цвета бешеного кузнечика, а простоволосая блондинка в синей курточке.
        Телефон свой я отвоевала вовремя: как раз проснулись и активизировались мои заступники в просвещенной Европе.
        К тому моменту, когда ко мне присоединилась Ирка, я успела обменяться сообщениями с российским посольством в Вене и редактором газеты в Праге.
        Посольские люди доложили, что отправили в полицию официальное ходатайство о признании моих обстоятельств исключительными, а редакторша посоветовала тянуть время и всячески уклоняться от депортации. Например, спрятаться во время вылета борта в Краснодар в туалете.
        – НЕТ!!! – решительно ответила я ей по поводу туалета.
        В туалетные прятки я уже на всю жизнь наигралась.
        Тогда коллега посоветовала мне подумать о затяжном отправлении религиозного культа. Сказала – полиция не вправе прерывать религиозный обряд и, пока я общаюсь с Господом, меня не депортируют.
        «В прошлом году в аэропорту Праги не пускали в страну араба, у которого шенгенская виза заканчивалась на другой день. Так он расстелил посреди зала коврик и десять часов без перерыва стоял на коленях, крича: «Аллах акбар Чех репаблик!», пока его не пустили», – написала мне газетчица.
        «У меня же нет коврика», – отговорилась я.
        Уж не стала объяснять, что у меня нет желания часами бить поклоны в красном углу под табло с расписанием рейсов. Я не любитель однообразных физкультурных упражнений, даже если они облагораживают не только тело, но и душу.
        Пришла Ирка, принесла мне, добрая душа, стаканчик кофе и шоколадку из автомата.
        Мы расслабленно посидели, глядя на снегопад за окном. В зале ожидания на первом этаже одна стена была стеклянной, и в свете наступившего утра было видно, что на дворе, то есть на летном поле, метет метель.
        Наконец-то мы смогли спокойно пообщаться, и я спросила, каким таким чудесным образом Ирка вдруг оказалась в Вене?
        – Ой, да какие особые чудеса? – поскромничала подруга. – Шенген у меня всегда имеется, деньги есть, и рейсов из Москвы в столицу Австрии по пять на день. Я подумала, что должна поддержать тебя в трудную минуту, и желательно не на расстоянии, и вот – прилетела.
        – Спасибо, – искренне поблагодарила я.
        – Кстати, в самолете я начала новый стихотворный цикл, – важно сказала подруга. – Это будет педагогическая поэма, я посвящу ее близняшкам.
        – О! – обронила я, не определившись с верной реакцией на это сообщение.
        Однажды я стала писать детективы, и Ирка, отстав от меня всего-то лет на пять, решила тоже податься в мастера слова, но во избежание вредной для женской дружбы конкуренции мудро выбрала не прозу, а поэзию.
        Стихи у нее получаются своеобразные, издатели их пока не оценили, но в семейно-дружеском кругу Иркины опусы пользуются огромным успехом.
        В минуту уныния нет ничего лучше, как послушать стишок-другой, только огульно критиковать эти произведения не стоит, потому что рука у поэтессы тяжелая и держать в ней она умеет не только перо. За бестактный литературный анализ запросто можно схлопотать по высокому челу дубовой скалкой!
        – Вот, послушай.
        Ирка откашлялась и с воодушевлением продекламировала:
        Вышли парни на крыльцо,
        Чешут яростно…
        – Ой, – малодушно вякнула я в ожидании сомнительной рифмы.
        – Расслабься, это не то, что ты подумала, – скороговоркой пробормотала подружка и дочитала звучным голосом:
        …Лицо!
        Лица-то небриты,
        Как у древних бриттов!
        – «Бритты – небриты» – это очень интересная рифма, – похвалила я. – Редкая. Но не опережаешь ли ты события? Твоим парням всего по полтора года, тема бритья для них пока не очень актуальна.
        – Когда она станет актуальна, воспитывать их по этому поводу будет уже поздно, – резонно возразила Ирка. – Пусть мои мужики заранее привыкают к мысли, что ежедневное бритье обязательно, а то меня совсем не радует перспектива каждое утро видеть за завтраком сразу трех дикобразов!
        – Один из которых Моржик, – хихикнула я.
        И запоздало спохватилась:
        – Ой, а как же близняшки? Ты их бросила в Москве?!
        Ничего себе! Чтобы поддержать одну подругу, Ирка покинула сразу двух родных детей!
        – Не бросила, а временно оставила на попечение заботливых и любящих родственниц. У них там три тети, четыре бабушки и две прабабушки. – Ирка пожала плечами. – Есть кому на ручках подержать и кашку сварить! Да и я не надолго улетела, сейчас тебя провожу – и назад, в Москву-матушку.
        Она проявила деликатность и не упомянула о том, что еще неизвестно, куда именно придется меня провожать, и я тоже не стала поднимать эту тему.
        «В Краснодар или в Прагу? В Краснодар или в Прагу?» – гадал на облезлой, всего в два лепестка, воображаемой ромашке мой внутренний голос.
        Мне очень хотелось его убить, но я давно уже опытным путем установила, что это невозможно.
        Эта зараза не замолкает даже тогда, когда я сплю!
        – Ты случайно не знаешь, как проходит стандартная процедура депортации? – обеспокоенно спросила я Ирку. – Хотелось бы мне заранее представлять, насколько это будет позорно. Надеюсь, меня не поведут через весь аэропорт в цепях и наручниках? Ты знаешь, я очень самолюбива и могу умереть от стыда.
        – Серьезно?
        – Нет. Но все равно не хочется позориться.
        – Не знаю, никогда не видела, как это происходит. – Подруга задумалась. – А что, всем задержанным назначили для сбора одно общее место и время?
        Я постаралась припомнить, что слышала, находясь в участке.
        – Нет, одному турецкому парню велели подойти раньше, к восьми тридцати.
        – Так что же мы тут сидим!
        Ирка подскочила и захлопотала, как вспугнутая курица.
        – Бежим, посмотрим, как его депортируют! Будешь знать, что тебя ожидает.
        24 января, 08.35
        Мы успели вовремя: два красавца в полицейской форме как раз подошли к удрученному турку с невозмутимым и одновременно важным видом посланцев судьбы. Турок им покивал, послушно подписал какие-то бумаги и поплелся за полицейскими красавцами. Вернее, между красавцами, потому что один из них шел в этой короткой связке первым, а другой – третьим.
        – По крайней мере, цепями они не скованы, – попыталась подбодрить меня Ирка.
        Тем не менее сразу ясно было, что двое в форме – это не рамочка для красоты картины, а полицейский конвой.
        Я вздохнула.
        Прикинула, как далеко мне придется идти под конвоем, и вздохнула еще раз: через весь аэровокзал!
        Почему-то рейсы на Краснодар всегда отправляются с самого дальнего гейта.
        – Идем, нам надо увидеть все. – Бестрепетная Ирка потянула меня за руку.
        Держась на небольшом расстоянии, мы прошли за бедным турком и его конвоирами до того места, где пассажира и его вещи досматривают перед посадкой на рейс.
        – А вот и преимущества полицейского сопровождения! – заметила Ирка, продолжая благородные попытки меня подбодрить. – Смотри, как небрежно его досматривают! Сумочку даже на ленту не поставили, так и пропустили на плече через рамку. Толстый свитер снять не велели, голенища сапог не ощупали и не огладили сканером. Обычно, ты же знаешь, обязательная процедура досмотра бывает гораздо более унизительна.
        Я вяло кивнула, соглашаясь с подругой.
        Наличие полицейского сопровождения как будто послужило гарантией добропорядочности сопровождаемого. Его практически не досматривали и пропустили очень быстро, даже без очереди. Сами полицейские никакому досмотру вообще не подвергались и через рамки не проходили. Помахав коллегам билетом и пакетом с документами депортируемого, они обошли контроль и встретили выдворяемого турка с другой стороны.
        – Все, дальше мы не пройдем, нам берег турецкий не нужен. – Ирка остановила меня и развернула на девяносто градусов. – Давай отсюда посмотрим.
        Сквозь стеклянную стену, огораживающую гейт, мы увидели, как полицейские подвели турка к стойке, и сотрудник авиакомпании пропустил их всех в рукав, ведущий в самолет.
        – Видишь, какая красота? Ты и тут без очереди пройдешь, впереди толпы, как ВИП-пассажир! – не замедлила отметить плюсы депортации Ирка.
        И она тут же сгенерировала стишок:
        Вот Елена Логунова
        В самолет садится снова.
        Тише, Лена, не вопи:
        Полетишь как Ви Ай Пи!
        – Ну да, ну да. – Мне не хватило душевных сил на изображение восторга. – Вот только как подумаю, что в очереди на посадку наверняка найдутся люди, которые меня знают, так сразу понимаю, какое это будет позорище…
        – Ну-у-у… Хочешь, я полечу не в Москву, а с тобой в Краснодар? – предложила Ирка. – Буду объяснять любопытным, что ты ставишь журналистский эксперимент, нас снимает скрытая камера и все такое прочее!
        – Спасибо, дорогая, – искренне поблагодарила я верную подругу. – Но не надо. Я пройду этот крестный путь сама.
        – Может, еще и не понадобится, – напомнила Ирка. – Может, тебя в Прагу пропустят. Давай, не кисни, выше нос!
        24 января, 08.41
        Дзинь!
        Пришло сообщение от мужа: «Кыся, а где мой синий свитер?»
        24 января, 08.42
        Я психанула и энергично настучала в ответ: «Коля!!! Мне бы твои проблемы!!!»
        24 января, 08.43
        Дзинь!
        Колян написал: «Тебе тоже нечего надеть? Что, опять потеряла багаж?!»
        Какая бессовестная инсинуация! Я НИКОГДА не теряла багаж! Это ОН меня терял.
        Мой чемодан время от времени живет своей собственной напряженной жизнью. Как-то раз я улетела в Рим, а он – в Париж. А потом еще однажды я – в Сочи, а он – в Сыктывкар!
        Кстати, у кого бы спросить, где сейчас мой багаж?
        24 января, 08.44
        – Дочь моя, запомни главную заповедь контрабандиста: не выпендриваться! – бывало поучал Лизу папенька. – Выделишься из толпы – привлечешь к себе внимание, а оно тебе нужно?
        – Не нужно, – соглашалась Лизонька, понимая, что в чем в чем, а в искусстве пересечения границ и законов ее папуля разбирается превосходно.
        Сын казашки и немца, родившийся в Средней Азии, он совершенно легально перебрался из родных степей сначала на среднерусскую равнину, а потом в предгорья Альп, но и на этом не остановился, а сделал челночное движение из одной части света в другую своей доходной профессией. Благо лицом предприниматель пошел в казашку-маму и в тщательно подобранном наряде и с правильными аксессуарами походил на добропорядочного и скромного пожилого китайца ничуть не меньше, чем сам великий Мао Цзэдун.
        Бизнес у папеньки получился незаконный, но прибыльный, и, когда со временем назрел вопрос о его расширении, родитель принял в дело подросшую дочь.
        К сожалению, наружность у той образовалась самая еропейская, нордическая кровь азиатскую перебила, и голубоглазая веснушчатая Лизонька с блеклыми светлыми волосами и длинномерными мосластыми конечностями смотрелась клоном Умы Турман. Поэтому рабочее поле отец и дочь поделили по восточной границе Евросоюза.
        В этот день Лизонька прилетела в Вену бюджетным рейсом из Стамбула и должна была продолжить путь в Париж. Папенька, бедный, совершил долгий перелет из Гуаньчжоу и далее следовал «до дому» в Зальцбург – кататься на лыжах, пить глювайн и греться у камина с чувством честно исполненного долга.
        Лизоньке же еще предстояло сдать товар в «настоящий парижский бутик на Монмартре», принадлежащий арабскому семейству Яким Баба. Впрочем, продавщицами в лавке работали настоящие француженки, и выглядело заведение слишком прилично, чтобы жадные до настоящих парижских штучек провинциальные модницы сообразили, что им адски дорого впаривают китайский контрафакт.
        Хотя надо признать, маркированные товарным знаком с двумя переплетенными кольцами украшения, приобретенные в злачных кварталах Гуаньчжоу, выглядели ничуть не хуже настоящих «Шанель» безупречного французского происхождения.
        Автобусы с пассажирами из Гуаньчжоу и Стамбула подъехали к раздвижным стеклянным дверям аэровокзала с разницей в шесть минут. Папенька, прибывший первым, нарочно болтался в самом хвосте очереди на паспортный контроль, чтобы встретиться с дочкой.
        Лизонька не в первый раз подивилась тому, как убедителен ее родитель в образе тихого китайского старичка с неприметной серой сумкой на колесиках.
        Пресловутую сумку папуля приобрел все в том же Китае, строго следуя своему собственному правилу: не выпендриваться. Ручная кладь не привлекала внимания, не выглядела ни шикарной, ни бедной и в равной степени подходила как немолодому китайцу без претензий, так и заурядной немецкой барышне.
        «Совершенно случайно» в очереди на контроль Лиза и папа оказались рядом. Ключевого момента перехода ручной клади из рук в руки никто не заметил.
        Контрольный пункт и дочь, и отец миновали без проблем, и вскоре Лизонька уже катила мягко тарахтящую колесиками сумку по мраморному полу транзитной зоны.
        До вылета в Париж оставалось больше часа. Времени с избытком хватило на то, чтобы обмотать сумку предусмотрительно взятой с собой прозрачной пищевой пленкой.
        Лизонька прекрасно знала, что венский аэропорт Швехад печально знаменит кражами личных вещей и ручной клади, и приняла простые, но действенные меры для защиты содержимого своей сумки: укутала ее пленкой и закрыла на два маленьких замочка – не кодовых, а с крошечными ключиками.
        – Кодовый замок может вскрыться от резкого удара, а амбарный, даже маленький, невозможно открыть без ключа, – поучал когда-то Лизоньку опытный папа. – Чтобы избежать кражи вещей из багажа, всегда делай его «неудобным» для воров!
        Папиным советам Лизонька следовала неукоснительно и беспрекословно.
        24 января, 08.45
        Четырнадцать дел комиссия рассмотрела в бодром темпе за тридцать минут, а на пятнадцатом забуксовала. Якоб Шперлинг, дежурство которого закончилось, специально задержался с уходом.
        – А теперь поговорим о шиле в заднице, – сказал председатель комиссии – инспектор группы Мюних, и все почему-то посмотрели на Шперлинга.
        Якоб предпочел думать, что речь идет о задержанной гиперактивной русской.
        Кто же знал, что она сумеет развить такую бурную деятельность! И не из хорошо оборудованного офиса, а из транзитной зоны аэропорта, да еще в ночь на субботу!
        Якобу было совершенно ясно, что на такое способна только опытная шпионка.
        К сожалению, его недальновидные коллеги это разумное мнение не разделяли.
        – Благодаря безудержной бдительности стажера Шперлинга мы имеем то, что имеем, – желчно продолжил группенинспектор. – Получено ходатайство от посольства России в Вене, поступили звонки от австрийских и чешских средств массовой информации. Не позволяя русской писательнице и журналистке лететь дальше в Прагу, мы, видите ли, срываем культурную акцию международного значения!
        – Да журналисты – это те же самые шпионы! – не удержался от реплики Якоб.
        Инспектор Пихлер толкнул его локтем в бок.
        – Мы все знакомы с вашей точкой зрения, стажер Шперлинг, – холодно отозвался председатель комиссии. – Более того, мы в курсе, что в полном праве не пустить кого бы то ни было в Чехию по греческой визе. Однако мы также знаем, что в данном случае могли бы не придерживаться правил столь буквально, поскольку налицо особые обстоятельства.
        – Так вы ее пропустите?! – возмутился Якоб.
        – Нет, Шперлинг, не пропустим! – взорвался группенинспектор.
        Он стукнул кулаком по столу, и стопочка уже рассмотренных дел накренилась и с шорохом рассыпалась.
        – А не пропустим мы ее потому, что КОЕ-КТО поторопился шлепнуть на визу этой русской печать «Аннулировано», даже не потрудившись разобраться в обстоятельствах! – гневно продолжил председатель комиссии.
        Якоб поморщился. У группенинспектора была пренеприятная манера выделять голосом отдельные слова так, словно они написаны крупными жирными буквами. Или вообще выбиты зубилом на мраморной надгробной плите.
        – Но я же нашел эту русскую в базе! – напомнил обиженный Якоб. – Елена Логунова уже не раз нарушала визовый режим по украинскому паспорту! То есть она злостная нарушительница – это во-первых, и путешествует по разным паспортам – во-вторых! Типичная шпионка!
        – Дорогой Якоб, – почти нежно позвал председатель комиссии, закрывая глаза и вытирая платочком вспотевший лоб, – а вам известно, что у русских есть так называемое «отчество»?
        – И что? – неопределенно ответил Якоб.
        – А то, дорогой мой Якоб, что отчество русской Елены Логуновой – Ивановна, а украинской – Александровна. Более того, разница в датах рождения у них составляет двадцать лет, так что любому НОРМАЛЬНОМУ человеку понятно: это две разные женщины!
        – Ты облажался, парень, – шепнул стажеру инспектор Пихлер.
        – И что же теперь делать? – беспомощно пробомотал стажер.
        Ах, говорила ему муттер, говорила: «Якоб, ты должен быть более внимателен к деталям!»
        – А теперь нам предстоит решить, что делать с другим русским, – со вздохом сказал председатель комиссии, перекладывая листочки дела русской писательницы в развалившуюся стопочку уже рассмотренных. – У нас ведь есть еще один гражданин России с подобным нарушением визового режима. В другой ситуации мы бы выслали его на родину без раздумий, но при данных обстоятельствах депортация сразу двух российских граждан может быть расценена как яркое проявление ухудшения политических отношений между нашими странами.
        – Посольство точно обидится, – кивнул инспектор Пихлер. – Они там все та-акие нежные, чуть что – сразу ноты протеста строчат. И журналисты крик поднимут, это ясно.
        – Короче говоря, я предлагаю кинуть им кость и пропустить второго русского, куда он там летел? Да, в Берлин, – заглянув в бумаги, сказал председатель комиссии. – У КОГО-НИБУДЬ есть возражения?
        Он пристально посмотрел на стажера Шперлинга.
        – Нет возражений, – пробормотал он и отвел непримиримый взгляд в сторону.
        – Ничего, не расстраивайся, – ехидно нашептал ему инспектор Пихлер. – Шпионов в мире много, тебе еще кто-нибудь попадется!
        24 января, 09.00
        Точно в назначенный час я стояла у стойки Австрийских авиалиний, нервно тиская шарфик и ожидая появления представителя полиции, который сообщит мне, как решился мой вопрос.
        В Краснодар или в Прагу?
        В Прагу или в Краснодар?
        Неподалеку встали лагерем мои вчерашние товарищи по несчастью, включая девочку в розовом и мальчика с помпоном. Мужичок в ушанке привалился к стеночке и, кажется, дремал. Ирка держалась поблизости, слоняясь среди прилавков книжного магазина и делая вид, будто она умеет читать по-немецки.
        Парни в полицейской форме появились в девять ноль пять.
        – Вот австрийские менты принесли документЫ! – явно стараясь меня развеселить, срифмовала моя подруга-поэтесса, но я даже не улыбнулась.
        Служивые тоже не сияли улыбками, но были вежливы, во всяком случае, всех особ женского пола, включая девочку в розовом, называли «леди».
        Взрослым из той большой группы раздали паспорта, и они откочевали, радостно переговариваясь, в зал ожидания.
        «Этих пропустили куда им надо», – не без зависти прокомментировал мой внутренний голос.
        Некрасовскому мужичку тоже вернули загранпаспорт, чего он явно не ожидал, потому как обалдело замер на месте, словно сторожевой суслик у норы, вместо того чтобы бежать, теряя валенки, к своему самолету в Европу.
        «А вот это плохо, – сказал мой внутренний голос. – Не могли же австрияки пропустить всех-всех-всех? Кого-то они должны и депортировать, и тогда получается, что выдворяют тебя!»
        – Не каркай! – прошептала я и бледно улыбнулась полицейскому.
        Увы, пророчество сбылось.
        Меня решили выслать на родину!
        Мне захотелось плакать.
        Я беспомощно посмотрела на Ирку, затаившуюся в книжных развалах, и она выразительными жестами изобразила мимическую миниатюру «Соберись, тряпка!».
        – Леди? Сигнатюр!
        Полицейский красавчик подсунул мне под руку стопку бумажек на немецком.
        – Найн! Никаких вам сигнатюров! – собравшись (ибо не тряпка!), решительно отказалась я. – Не буду подписывать бумаги, которых не понимаю!
        «Точно, противься полицейскому произволу, затягивай процедуру, как советовала чешская коллега, – поддержал меня внутренний голос. – Авось в результате опоздаешь на рейс, тогда у тебя будут еще сутки на попытку добиться пересмотра дела!»
        Но полицейские на удивление спокойно отнеслись к моему отказу «сигнатюрить». Только пожали плечами и пригласили меня пройти вместе с ними на посадку.
        – А ват эбаут май лагадж? – спросила я с подозрением.
        Пришла пора поинтересоваться судьбой чемодана.
        Если он улетел в Чехию без меня, я ему это не прощу! Выброшу и куплю новый!
        – Лагадж он зе борт, – сказал один из полицейских и для понятности сложил из ладоней крылышки и помахал ими.
        – Виз ми? – уточнила я, тоже помахав символическими крылышками. – Ту Краснодар?
        – Йес.
        Ладно, к чемодану нет претензий, на сей раз он показал себя верным спутником.
        Я смирилась и позволила начать торжественную церемонию депортации.
        Мы с полицейскими построились в колонну по одному, двинулись, и тут обалдевший от радости некрасовский мужичок внезапно ожил, заметался и врезался, недотепа этакий, в моих конвоиров.
        Так что прошествовать на посадку важно, в спокойствии чинном, у меня не получилось, депортация моя превратилась в балаган. В натуральный цирк с клоуном и акробатами, потому как всем нам – и полицейским, и мне, и мужичку, и даже подоспевшей Ирке – пришлось поползать и побегать, собирая рассыпавшиеся бумажки. А представители разных стран и народов с удовольствием смотрели это представление, и последняя моя надежда на то, что выдворение мое не станет жутким позорищем, скончалась в конвульсиях.
        Спустя четверть часа я уже сидела в пустом и холодном салоне авиалайнера, стуча зубами и прикидывая свои моральные и материальные потери.
        Внутренний голос, не дожидаясь радиотрансляции, напевал что-то из Моцарта.
        Кажется, «Реквием».
        24 января, 9.15
        Гражданин России Георгий Иванович Курочкин-Шпильман по материнской линии был немцем и на этом основании считал себя отнюдь не обделенным лучшими национальными качествами. Аккуратность и предусмотрительность, степенность, рассудительность, логика и отсутствие стадных инстинктов – вот что, по мнению Георгия, неизменно выгодно выделяло его из общей массы соотечественников.
        Георгий с откровенным презрением поглядывал на пассажиров, торопящихся пройти досмотр и оказаться в зале ожидания, как будто самолет Австрийских авиалиний – это поезд времен Гражданской войны, а место в салоне необходимо добывать в режиме штурма, толкаясь и торопясь.
        Майн гот, какая дикость – так спешить! А если вылет задержится? А вы уже там, где нет возможности поесть и попить! А если захочется в туалет, что вы будете делать?
        Георгий трезво оценивал ситуацию: летное поле заметало, на табло с расписанием рейсов кое-где уже краснели строки задержки вылетов. Умудренный вековой немецкой мудростью Курочкин-Шпильман, в отличие от неразумных Ивановых, Петровых и Сидоровых, не спешил на посадку. Он грамотно занял стратегически выгодную позицию на перекрестке трех дорог – в прямой видимости пункта досмотра, информационного табло и туалета.
        – Мужик, ты не на Краснодар? – одышливо сопя, спросил его какой-то торопыга.
        – Я – в Краснодар.
        Георгий ответил вежливо, но так холодно и сухо, что в продолжение сказанного само собой напрашивалось «а вы идите куда подальше», но торопыга говорящей интонации не уловил.
        Георгий выразительно посторонился, чтобы пропустить его, но торопыга остановился.
        – О, удачно, и я в Краснодар! – обрадовался он. – А тебя, мужик, как зовут?
        «Идиот!» – желчно подумал Георгий (но не в виде прямого ответа на прозвучавший вопрос, разумеется). Имитируя деловитость, Курочкин-Шпильман бросил взгляд на часы и безразлично отвернулся от приставалы.
        – Братан, ты не тушуйся, мы же русские, какие церемонии, давай знакомиться, – не отлипал тот. – Ты граппу пьешь? Это самогонка такая итальянская, я в дьюти-фри пузырь взял, щас накатим с тобой на дорожку, за приятный полет и мягкую посадку!
        Назойливый идиот зашуршал цветным пакетом из магазина беспошлинной торговли.
        – Извините, – коротко бросил Георгий и зашагал к туалету.
        Авось, когда он выйдет из уборной, торопыга уже найдет себе другого братана-собутыльника.
        Оказавшись в туалете, разумно было справить естественную надобность. Георгий воспользовался писсуаром и по понятным причинам был несколько скован в движениях в тот момент, когда чей-то локоть неожиданно и очень крепко прихватил его горло.
        Как человек тактичный, Курочкин-Шпильман, разумеется, не имел привычки рассматривать других мужчин в туалете, поэтому для него так и осталась загадкой личность преступника, придушившего жертву до потемнения в глазах.
        Потом шею Георгия отпустили, и он даже успел сделать один жадный вдох до того, как ему в горло влили двадцать миллилитров жидкости из флакона, якобы содержащего капли для глаз.
        Упомянутый флакон полетел в канистру с жидкостью для дезинфекции и на момент извлечения из нее спустя сутки уже ничего не мог сообщить о своем содержимом.
        Георгий Курочкин-Шпильман живым из клозета не вышел.
        24 января, 09.40
        До сих пор мне никогда не доводилось находиться в салоне самолета одной.
        Вообще-то я люблю самолеты.
        Мне очень нравится ощущение безопасности и покоя, возникающее сразу после взлета, когда тебе никто, никто-никто не позвонит. Я всегда воспринимала внутренний мир авиалайнера как некую каверну во времени – вроде очень прочного мыльного пузыря, типа кокона, в котором заключен кусочек жизни, оторванный от материковой реальности, как дрейфующая льдина…
        «Оч-ч-ч-чень поэтич-ч-чно, – отчетливо клацая зубами, язвительно похвалил меня внутренний голос. – Но ч-ч-ч-что-то прохлад-д-дно, как на той самой льдине!»
        Это было ехидное, но справедливое замечание. В салоне было так холодно, что я могла видеть пар, кудрявыми облачками вылетающий у меня изо рта.
        Позвольте, в современных самолетах разве нет отопления? Или его не включают, пока на борту нет пассажиров?
        Я имею в виду, добропорядочных пассажиров, не депортантов всяких, которых и заморозить не жалко – в назидание и в наказание, дабы впредь неповадно было визовые правила нарушать…
        Я надела мумбаюмбскую шапочку, которую не вернула Ирке, и плотнее запахнулась в куртку.
        Все-таки это негуманно – так обращаться с депортируемыми! Интересно, распространяются ли на нас постановления Женевской конвенции?
        «Т-т-тебя небось и кормить тут не станут!» – припугнул меня внутренний голос.
        Это была неприятная перспектива.
        Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, я посмотрела в иллюминатор, но за ним кипела непроглядная снежная каша.
        Где все остальные пассажиры, не понимаю? Нам через десять минут взлетать!
        24 января, 09.50
        Оказывается, бесплатный wi-fi из аэровокзала охватывает и припаркованные у здания самолеты.
        Сын позвонил мне по скайпу. Сначала я не хотела отзываться, потом подумала – а вдруг у него какой-то важный вопрос? Типа забыл формулу вычисления площади круга, например.
        Оказалось, что формулу уже подсказал папа, они как раз делали домашку по математике, когда у Николая Николаевича возник другой очень важный вопрос:
        – Мама, а трудно выбрать себе жену?
        – А почему ты спрашиваешь? – Я забеспокоилась, поскольку еще не чувствовала себя готовой к драматической роли свекрови.
        – Потому что женщин много, а я один! – резонно объяснил мой потомок.
        Это можно было рассматривать как хорошее позиционирование.
        – Логично. Но ты лучше папу спроси, ему виднее, – предложила я, поднося айпэд поближе к лицу, чтобы упомянутый папа за крупным планом моей головы не разглядел интерьер, в котором я нахожусь.
        Я еще не готова была обрадовать супруга новостью о моем неожиданно скором возвращении. Пусть это станет для него приятным сюрпризом.
        – Ой, трудно! Как вспомню эти муки выбора! – мечтательным голосом сказал за кадром Колян.
        – Ща как стукну! – пригрозила я.
        – Ну то есть иногда совсем не трудно! – поправил текст и интонацию сообразительный муж. – Бывает, увидишь вдруг свою будущую жену – и тебя прям как стукнет! Как гантелькой по голове – бац: это она!
        – А если без гантельки? Тогда как выбрать? – спросил пытливый потомок.
        Мое воображение живо нарисовало пухлощекого купидона без лука, но с гантелькой в колчане.
        – А без гантельки гораздо сложнее. – Колян сунулся в кадр и близоруко прищурился. – Ой, Кыся, мы тебе мешаем? Ты сейчас в автобусе едешь, да?
        – В транспорте, – уклончиво ответила я, прощально улыбнулась и отключилась.
        Самолет – это же общественный транспорт, верно?
        24 января, 10.10
        Школьный курс математики – это источник знаний в самых неожиданных областях!
        Колян прислал сообщение: «Продолжаем делать домашку: сколько рулонов трехслойной туалетной бумаги расходуется в кабинке общественной уборной за неделю, если расход однослойной бумаги составляет пятьдесят рулонов в сутки?»
        Они все сговорились свести меня с ума?
        24 января, 10.15
        Если я погибну, считайте меня… Не знаю кем. Просто считайте: Елена Логунова свежезамороженная, одна штука.
        Д-д-д-д-д-д…
        24 января, 10.35
        Все, так дальше жить нельзя.
        Так дальше и умереть можно!
        С трудом, потому что замерзшие руки-ноги плохо гнулись, я вылезла из кресла и деревянной походкой новорожденного Буратино пошла по проходу к кабине.
        Пусть меня еще как-нибудь накажут, наорут, например, но я буду требовать горячий чай и теплые пледы.
        Я точно знаю: в самолетах Австрийских авиалиний есть пледы – зелененькие такие, с красненьким кантом. Довольно тонкие, но, если взять сразу штук пять-шесть… Или семь-восемь…
        Беспрепятственно добравшись до кабины, я требовательно постучала в дверь авиарубки и дребезжащим голосом покричала:
        – Кен ай хэв сикст пледс?
        Допускаю, что это была не та фраза, по которой пилоты узнают «своих», потому что дверь не открылась.
        Я еще покричала «ай нид пледс» и «ай лав пледс вери матч», но это тоже не помогло.
        До чего же замкнутые (во всех смыслах) люди эти пилоты! Можно подумать, я им кричала: «Немедленно меняйте курс, летим в Прагу, иначе я тут все взорву!»
        «А это, кстати, мысль», – прошуршал в уголке сознания внутренний голос.
        – Я сегодня не взяла с собой тротил, – отговорилась я и выглянула в резиновый рукав, соединяющий лайнер с аэровокзалом.
        Там тоже не было ни души.
        «Может, люди умерли? Все, а не только один мужичок в туалете? – предположил мой внутренний голос. – Может, пока ты отсиживалась в салоне, случилась какая-то катастрофа вроде нападения злобных марсиан или зомби и все прогрессивное человечество погибло?»
        Мне не понравилась эта идея.
        Еще больше мне не понравилось слово «отсиживалась». Оно прозвучало как плохо замаскированный упрек в преступном бездействии. Как будто я лично теперь несу ответственность за безвременную гибель прогрессивного человечества, потому что не встала из мягкого кресла лайнера на борьбу со злобными марсианами или зомби. Как будто я могла бы их победить!
        А впрочем, может, и могла бы.
        Однажды я застала двух самых близких мне людей – подругу и мужа – за оживленным спором о том, какой именно военной техникой можно было бы остановить меня в наступательном порыве. Любящий супруг делал ставку на танковую армию, а добрая подруга утверждала, что понадобится прямое попадание атомной бомбы. Меня очень тронула их вера в мои сокрушительные силы.
        На всякий случай поудобнее прихватив сумку (это, кто не знает, прекрасное оружие ближнего боя), я осторожно пошла по рукаву. Никто меня не окликнул и не развернул.
        С удивленно округленными глазами и побелевшим от напряжения кулаком я вышла в зал ожидания, где должны были нетерпеливо толпиться в ожидании вылета сто пятьдесят или больше пассажиров авиарейса Вена – Краснодар.
        И что увидела?
        Пустую стойку, сквозной проем на месте недавно цельной стеклянной стены и за ней – длинную людскую очередь за пластиковыми стаканчиками с прозрачной жидкостью.
        Марсиан и зомби видно не было.
        – Что, черт побери, тут происходит?! – машинально вопросила я по-русски.
        И мне по-русски же ответили:
        – Воду дают.
        Если бы я не слишком замерзла, я бы сама смекнула, почему это вылет заменен водопоем. Но мозги мои от холода просто задеревенели, и мне понадобилась помощь друга, чтобы понять:
        – Вылет задерживается из-за погодных условий!
        Ирка сказала это громко и радостно, тоном и мимикой явственно диссонируя с настроением окружающих.
        – Я так и знала, что нельзя тебя отпускать одну! – лучась улыбкой, сказала подруга. – Ты даже в Краснодар не долетишь, так и застрянешь в Вене!
        – Я вроде не одна тут застряла? – Я огляделась.
        Ирка кивнула:
        – Нас таких много – застрявших! Полный аэропорт! Видала, какая погодка?
        И она с чувством продекламировала:
        Метель на взлетной полосе
        Все не редела,
        И отменили рейсы все,
        Во все пределы!
        – Какой изощренный плагиат! – восхитилась я. – Как вдохновенно ты тыришь у классика!
        – Да? А у какого именно на сей раз? – Подружка не обиделась, а заинтересовалась.
        – У Пастернака, конечно!
        – Серьезно? Расту! – Ирка горделиво улыбнулась.
        Это правда, до сих пор она заимствовала в основном у Пушкина. Я помню строки, посвященные коту, который некультурно делал лужи под дверью:
        Тоха, Тоха, ты могуч,
        Мочевой пузырь текуч!
        Я усмехнулась и поежилась:
        – Возвращаясь к разговору о непогоде… У тебя есть что-нибудь теплое?
        – А горячительного не хотите ли, девушки? – вмешался в наш разговор какой-то бойкий товарищ. – Есть граппа, это самогонка итальянская, я в дьюти-фри взял на дорожку. Сообразим на троих?
        – Фи, – сказала на это моя подруга, но как-то неуверенно.
        Видимо, на моем лице при слове «горячительное» появилось выражение робкой радости.
        Вообще-то я практически не употребляю крепкие спиртные напитки, но в этот момент была готова проглотить что угодно, хоть зажженный факел, лишь бы согреться.
        – Д-д-давайте вашу граппу! – решилась я.
        Бойкий товарищ живо метнулся к водопою, вернулся с пластиковыми стаканчиками и ловко наполнил их другой прозрачной жидкостью из пузатой бутыли с красивой этикеткой.
        – Ну, за встречу! – сказал товарищ, и мы приняли граммов по пятьдесят. – Я Юра.
        – Ирина.
        – Елена.
        – Ну, за знакомство!
        Мы с Юрой опрокинули еще по полсоточке, а Ирка только символически поднесла стаканчик к губам.
        Снаружи бушевала снежная буря, но в моем внутреннем мире погода заметно улучшилась. Я согрелась и стала клевать носом.
        – Тебе надо поспать, давай я тебя уложу. – Заботливая подруга захлопотала, устраивая бивак на креслах.
        – Давай, – сговорчиво согласилась я. – Я только кое-куда схожу и сразу же улягусь.
        – Куда ты сходишь?
        – Т-с-с-с! Прошу, не заставляй меня произносить это слово! – поморщилась я.
        Будь на то моя воля – никогда больше не зашла бы в туалет аэропорта, но естественные потребности – сила могучая, пришлось им подчиниться.
        – Сама-то дойдешь? – Ирка посмотрела на меня с обидным подозрением.
        Возможно, меня немного штормило. Граппа очень крепкая. Возможно, крепче, чем я.
        – Конечно, дойду!
        – Тогда я тут останусь, а то кто-нибудь место займет, – разумно решила Ирка.
        24 января, 10.55
        – О, привет, привет! – закричал, увидев знакомое лицо, маленький Курт.
        Лея подняла голову, чтобы посмотреть, кому так радостно семафорит ее младший брат, и увидела на подступах к туалету очередного женоподобного мужчинку.
        Да что у них тут, клуб по интересам? И заодно пункт вербовки новых членов, извините за каламбур?
        – Мам? Ты права, Курту нужна помощь психолога, – сказала Лея матери.
        – Угу, – согласилась та.
        24 января, 10.56
        Правильно говорил герой кинофильма «Ирония судьбы»: «Надо меньше пить!»
        Ничем иным, кроме фатального воздействия граппы, я не могу объяснить тот сбой навигации, в результате которого я опять оказалась в мужском туалете!
        Клянусь, это получилось само собой.
        Видимо, мой головной мозг взял тайм-аут, а мозжечок, руководящий координацией движений, сработал в меру своих слабых сил. И поскольку ноги мои уже запомнили дорогу в мужскую уборную, я пришла туда на автопилоте!
        Хорошо еще, что я не успела снять вязаную шапочку и не сияла золотыми локонами до плеч. Стеганая куртка, джинсы и ботинки – одежда в стиле «унисекс», и два товарища, занятые омовением рук, не обратили на меня внимания.
        Я машинально дернула дверь «своей» кабинки, но она была заперта, поэтому я зашла в кабинку напротив. Сделала свое мокрое дело, упаковалась, приготовилась быстро-быстро выбежать вон и вдруг услышала за перегородкой незабываемое кряхтение, перемежающееся непристойными кишечными руладами.
        У меня чуткий слух и хорошая музыкальная память. Я могла поклясться, что уже слышала эти дивные звуки, и даже не раз. Именно эту туалетную симфонию исполнял мобильник, который я случайно подобрала в кабинке с трупом, а потом вернула обратно!
        Логично было предположить, что мертвое тело все еще не обнаружено, иначе туалет уже закрыли бы для посетителей и поставили полицейское оцепление. Мобильник с записью шокирующих звуков я лично положила к ногам усопшего, так что не стоило удивляться, что «концерт» продолжается.
        Вот только звуки доносились не с другой стороны прохода, а справа от меня, из кабинки за перегородкой!
        «Может быть, там кто-то концертирует без фонограммы и это живой звук?» – предположил мой внутренний голос.
        – Ну не знаю… – усомнилась я.
        И тут, развеивая мои сомнения, аналогичная «музыкальная» фраза донеслась с другой стороны – из той кабинки, где засел усопший.
        «Надо было подольше его мобильник в унитазе подержать, а ты лишь разок макнула – и все, – упрекнул меня внутренний голос. – Если бы аппарат как следует промок, уже не играл бы!»
        – Быть того не может, чтобы одно и то же соло на прямой кишке исполняли сразу два человека, один из которых вообще уже труп! – резонно рассудила я, ощутив, как покидает меня теплая расслабленность – дар доброй граппы.
        Я выпростала из-под шапочки одно ухо, прижала его к перегородке и прислушалась.
        Ти-ши-на.
        Очень подозрительная, прямо-таки мертвая тишина!
        «Типун тебе на язык, – слабо пробормотал мой внутренний голос. – Стой! Что ты делаешь?»
        – А что я могу делать в такой ситуации? Пудреницу достаю, разумеется!
        «Не надо!» – пискнул внутренний голос, разом смекнув, что в мои планы не входит коррекция макияжа.
        Но я не послушалась.
        Похолодевшими пальчиками я бесшумно опустила крышку унитаза, встала на нее ногами и с помощью верной перископудреницы заглянула в соседнюю кабинку.
        Самые худшие мои ожидания не оправдались.
        То есть я не увидела двестипроцентно мертвое лицо с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами.
        Я увидела жилистый затылок и перекошенную фигуру, привалившуюся боком к перегородке, но мне и этого хватило, чтобы понять: пациент скорее мертв, чем жив!
        А еще я увидела лежащий на полу мобильник.
        На что угодно поспорила бы – он работает как проигрыватель!
        24 января, 11.15
        – Я надеюсь, ты шутишь? – Ирка недобро прищурилась. – Граппы перепила?
        – А где, кстати, тот парень с граппой? Я бы еще хлебнула! – Я огляделась.
        – Парня с граппой зовут Юра, он пошел искать бортпроводницу, чтобы спросить, где твои документы.
        – У бортпроводницы.
        – Вот именно, а где она сама? Мы тут сидим, никуда не летим, мало ли что дальше будет, а ты без паспорта. Этот Юра хороший мужик, хозяйственный. – Ирка похлопала ладонью по расстеленной на кресле шали. – Устраивайся и давай уже баиньки, тебе явно не помешает поспать и проспаться.
        – Какие баиньки?! – Я присела на краешек кресла и возбужденно зашептала подружке на ухо: – Я вовсе не шучу, в мужском сортире уже ДВА трупа!
        – Они размножаются делением? – хмыкнула Ирка.
        Я представила себе этот процесс и поежилась:
        – Не смешно. Они вроде целые, просто теперь их стало два.
        – Не буду спрашивать, за каким чертом тебя снова понесло в мужской сортир, поскольку трупы важнее твоих закидонов, но ты уверена? Может, это тот же самый труп?
        – По-твоему, он сам пересел из одной кабинки в другую?!
        – Может, не сам, может, его кто-то пересадил.
        – Да зачем?
        – Откуда я знаю? – Ирка рассердилась. – Зачем вообще надо было сажать покойника в кабинку туалета?
        – Ну, это как раз понятно: чтобы спрятать тело, – рассудила я. – Пока его найдут, убийца успеет улететь, он все рассчитал.
        – А вот и не все, – нелетную погоду в расчет не принял, – возразила Ирка.
        – О боже! – я схватилась за голову. – Это же все объясняет!
        Подружка подняла одну бровь.
        – Ирка, он маньяк!
        Ирка вздернула вторую бровь и вопросительно поморгала.
        24 января, 11.20
        Рейс на Париж отложили из-за нелетной погоды, и Лизонька приготовилась терпеливо ждать.
        – В любой ситуации веди себя типично, – наставлял ее в свое время папуля. – Все бегут – и ты беги! Все сидят – и ты сиди!
        До логично следующего продолжения «Все спят – и ты спи!» Лизонька додумалась самостоятельно.
        Припарковав защищенную от взлома сумку рядом с креслом, она удобно села, сложила руки и закрыла глаза.
        Рядом монотонно бубнили две дамы – шептались, как это водится у русских теток, о чем-то личном.
        «О любовниках», – презрительно подумала Лизонька, краем уха уловив интригующее слово «маньяк».
        Лизоньку сексуальные маньяки не интересовали. Не так ее папа воспитывал.
        Бабское бормотание нагоняло на нее тоску и сон.
        24 января, 11.25
        – Я думаю, очевидно, что мужик в сортире умер не сам по себе? Потому что кто-то же включил его телефон в режим воспроизведения звукозаписи и составил оригинальный плейлист? Такую шутку мог проделать лишь убийца, – напряженным шепотом озвучила я свои мысли подружке.
        – Предположим. И что? – Ирка сохраняла возмутительное хладнокровие.
        – А то, что этот убийца – маньяк! – горячилась я. – Если бы он улетел из Вены, как планировал, тут был бы всего один труп. Следующую жертву он убил бы в другом городе или даже в другой стране. Но непогода заперла нашего маньяка в аэропорту, и он совершил второе убийство – такое же, как первое!
        – Я не желаю считать этого маньяка нашим, – сказала Ирка. – Как будто мы с ним как-то связаны!
        Я укоризненно на нее посмотрела.
        – Ну ладно, как-то мы с ним точно связаны, раз никто больше ничего о нем не знает, – сдалась подружка.
        Я продолжала смотреть на нее.
        – То есть ты хочешь сказать, что прямо сейчас мы заперты в аэропорту с серийным маньяком, убивающим парней в туалете?! – Наконец-то Ирку проняло.
        – Причем промежуток между убийствами небольшой, всего несколько часов, и вскоре еще кто-нибудь может погибнуть!
        Мы переглянулись.
        – Пойдем в полицию? – неуверенно предложила Ирка.
        – Ты что? Нет, мне нельзя! Я и без того подозрительная личность, нарушительница визового режима и персона нон грата!
        – А если я сама пойду?
        Однако видно было, что идти в полицию одной подружке очень не хочется.
        В самом деле, участок полиции – одно из тех мест, где особенно остро осознаешь ценность приятной компании.
        – Лучше не надо, – сказала я то, что ей явно хотелось услышать. – Полиция ведь очень быстро выяснит твою связь со мной – подозрительной личностью, нарушительницей и персоной нон грата!
        – И что же нам делать? Не можем же мы позволить нашему маньяку продолжать свое черное дело!
        Тут моя подруженька скосила глаза на кончик носа и скороговоркой пробормотала:
        Мело по взлетной полосе,
        Во все пределы,
        Маньяк сидел себе, как все,
        И делал дело…
        Потом опомнилась:
        – Тьфу, какой он приставучий, твой Пастернак! Я хотела предложить – может, посигналим полиции анонимно?
        – Давай подумаем.
        Я села поудобнее, замоталась в подружкину шаль и погрузилась в размышления.
        Ирка сама думать не стала, понадеялась на меня и принялась вертеть в руках раскладную карту аэропорта, бубня себе под нос, как церковный дьячок.
        Краем уха я улавливала отдельные свежие рифмы типа «портЫ – аэропортЫ». Поэтесса явно разрабатывала горячую тему трупов без штанов.
        «Проще всего было бы позвонить в полицейский участок с анонимной информацией о трупах в уборной, – наконец подсказал мне решение внутренний голос. – Но звонить надо по телефону, номер которого не выведет полицию на анонимных информаторов. То есть ваши с Иркой мобильники не годятся».
        – Знаешь, а ведь здесь, в транзитной зоне, есть офисы авиакомпаний, – задумчиво сказала я подружке. – Ну какие офисы – чисто символические: три стены, вместо четвертой барьер высотой примерно метр двадцать, не выше…
        – Для людей, которые успешно штурмовали психушку, это плевое препятствие, – оценила Ирка, с легкостью угадав, к чему я клоню (сказался богатый опыт предыдущих приключений). – Но зачем нам с тобой в тот символический офис?
        – Затем, что там есть телефоны и мы сможем анонимно позвонить в полицию.
        – А! Понятно. Тогда другой вопрос: на каком языке будет наше сообщение? Ты говорила, полицейские не понимают русского, а мы с тобой не говорим по-немецки.
        – Мы с тобой и по-английски не очень, – честно признала я. – Я могу выбирать между церковнославянским и классической латынью, но что-то мне подсказывает, что и то и другое практически бесперспективно. Вот если бы вместо нас с тобой позвонил кто-то немецкоязычный…
        – Где ж его взять, кого-то немецкоязычного? – фыркнула Ирка. – Такого, чтобы еще и не растрепал потом, что это мы его подбили на сигнальный звоночек?
        – Трепло! – вскричала я с интонацией Архимеда, кричавшего «Эврика!».
        – Кто трепло? Я трепло? – сухо поинтересовалась подружка потрескивающим электрическим голосом.
        Нервный хохотун из пассажиров, развлекавший спутников бородатыми анекдотами, замолчал и оглянулся на нас с Иркой.
        – Нет, трепло не ты. И не вы, уважаемый!
        Я достала айпэд.
        – Смотри, Ириш, есть такая старая добрая программулина, называется TREPLO.exe. Ты ей пишешь текст, а она озвучивает его нечеловеческим голосом. Вот, послушай!
        Я торопливо настучала: «Люблю свою мобилку» – и нажала на кнопочку воспроизведения звука.
        Аппарат бесстрастным компьютерным голосом громко изрек:
        – Люблю свою могилку!
        – Проклятая автозамена, – смущенно пробомотала я, уменьшая громкость звука. – Типун ей на язык! Давай еще раз…
        – Не надо, я поняла принцип, – сказала Ирка, успокаивающе улыбнувшись какой-то старушке, встревоженной могильной темой. – А по-немецки твое трепло тоже может?
        – Да хоть по монголо-татарски!
        Я зашла в Гугл, открыла программу Translate и моментально перевела на немецкий язык ключевую фразу «Полиция! Загляните в туалет. Там труп!».
        – Думаешь, этого достаточно? – усомнилась подружка.
        – Ладно, давай я вывалю им все сразу.
        Я внесла в текст поправку, так что получилось «Полиция! Загляните в туалет. Там трупы!»
        Установив на мобильнике минимальный уровень громкости и прижавшись к аппарату ушами с двух сторон, мы послушали, как анонимный информатор голосом робота с планеты Шелезяка декламирует: «Полицай! Блик ин ди тойлетт. Эс тот!»
        – И тот и другой, – кивнула Ирка одобрительно. – Ладно, давай попробуем.
        И мы пошли на поиски подходящего телефона.
        24 января, 11.35
        Роман поехал в аэропорт сразу же, как только грудастая блондинка в муниципальной телепрограмме «Прогноз погоды» уверенно пообещала горожанам небывалую снежную бурю.
        Снежная буря – это самое то, чтобы запереть в относительно небольшом пространстве толпу людей, слишком усталых и взволнованных, чтобы сохранять здравый ум и твердую память.
        Не пройдет и двух-трех часов, как одна половина толпы заляжет в спячку на подходящих для этого горизонтальных поверхностях, а другая от безысходности сосредоточится на развлечениях: уткнется в книжки, экраны мобильных устройств, витрины магазинчиков и пластиковые стаканчики с горячительными напитками, приобретенными тут же, в зоне беспошлинной торговли.
        И чем бы ни занимались эти люди, они утратят бдительность, облегчая тем самым работу Роману.
        Как опытному вору, ему немного претило брать такую легкую добычу, но что делать? Молдаванскому эмигранту в Австрии не приходится капризничать, отказываясь от заработка.
        Первой жертвой Романа стала блондинка с лошадиным лицом, опрометчиво задремавшая в кресле.
        Сама напросилась! О чем она, дурочка, думала, когда заматывала свою сумку на колесиках в кокон из пленки и увешивала ее смешными замочками?
        Для вора эти избыточные меры предосторожности были ясным сигналом: «Ахтунг, содержимое этой ручной клади владельцу очень дорого! Внимание, здесь есть что-то ценное!»
        Разумеется, у Романа и в мыслях не было вскрывать закукленную сумку. Он просто угнал ее, использовав неоднократно проверенный нехитрый метод собственного изобретения.
        Ноу-хау имело невзрачный вид серой картонной коробки, лишенной дна и сложенной в подобие плоской папки. Извлеченная из собственной сумки Романа и аккуратно расправленная, после загибания вовнутрь верхних «лепестков» картонка сделалась четким кубом без нижней грани и с прорезью в верхней.
        Вожделенную сумку модифицированная коробка накрыла, как чехол. Длинная ручка сумки легко прошла в отверстие в верхней грани куба, блестящие от пленки бока полностью скрыл серый картон. Вся операция заняла считаные секунды, Роман даже не остановился – проделал все на ходу, лишь немного притормозив!
        Ручка замаскированной сумки удобно легла в слегка вспотевшую ладонь, и колесики послушно покатились туда, куда повлек самоходную ручную кладь ее новый хозяин.
        Никто его не окликнул, никто не поднял тревогу.
        Похищение удалось.
        24 января, 11.50
        Со звонком мы управились на диво ловко.
        Повезло: в офисе Австрийских авиалиний как раз никого не было, все сотрудники ушли в народ и были заняты организацией водопоя и раздачей резиновых ковриков.
        Ирка прикрыла меня своим могучим телом, я перелезла через барьер, спряталась под столом и, утащив туда же телефонный аппарат, позвонила в полицейский участок аэропорта.
        – Йа, группенспекта Борман! – отозвался на другом конце провода строгий бас.
        «Ух ты, надо же – сам Борман!» – как дитя, восхитился мой внутренний голос.
        Я дала ему мысленного пинка, чтобы не мешал, и выпустила на сцену неэмоциональное компьютерное трепло.
        – Полицай! Блик ин ди тойлетт. Эс тот! – четко и ясно сказал механический голос.
        Борман ничего не ответил и положил трубку.
        24 января, 11.55
        Дежурство обещало быть беспокойным.
        Задержка множества рейсов вызвала скопление массы народа, точнее даже народов, и сотрудники полиции аэропорта по опыту знали, что инцидентов не избежать. Придется успокаивать истеричных женщин с вопящими детьми, урезонивать скандальных мужчин и ловить аферистов и мелких жуликов, потому что криминогенная обстановка мгновенно и значительно ухудшится.
        – А в Линце сегодня опять беспорядки, – сказал дежурный инспектор группы Борман, явно стремясь убедить подчиненных в том, что аэропорт столицы Вены – это еще не самое плохое место для несения полицейской службы. – Протестующие забросали патрульных тухлыми яйцами и гнилой картошкой.
        – Гнилой картошки у нас тут нет, – смекнув, к чему политинформация, согласился с ним дежурный инспектор. – Гнилую картошку таможенная служба не пропустила бы.
        – Вот именно, – благосклонно кивнул смышленому подчиненному Борман. – А нашим коллегам в Линце еще пришлось выслушивать выкрики типа «Полицию – в задницу!» и «Чтоб вы сдохли!», и это я еще смягчаю выражения.
        – Да, нас пока в задницу не посылают, – сговорчиво согласился дежурный инспектор.
        Звякнул телефон.
        Группенинспектор Борман подошел к аппарату, представился, немного послушал и, помрачнев, бросил трубку.
        – Роберт? – заметив перемену в настроении шефа, насторожился дежурный инспектор. – Что-то случилось?
        – Поздравляю, парни, вот и до нас докатилось! – сердито буркнул Борман. – Только что какой-то урод послал нас в сортир и пообещал, что будут трупы!
        – То есть и в Вене начались протесты, как в Линце? – понял дежурный инспектор.
        Он немного подумал, что бы тут сказать хорошего, и за неимением чего получше повторил:
        – Но гнилую картошку в аэропорт все равно не пропустят.
        24 января, 12.00
        – Ну, как? – спросила Ирка, когда я зайцем выскочила из-под стола, мышкой прошуршала по полу и ланью перемахнула через барьер. – Что сказали в полиции?
        – Совсем ничего не сказали, наверное, потеряли дар речи, – ответила я.
        Мы быстро, но не бегом, чтобы не привлекать к себе внимания, вернулись к злополучному туалету и стали ждать дальнейшего развития событий в магазине меховых изделий.
        У этого шубного салона было два больших достоинства: расположение – как раз напротив туалетного аппендикса – и большая дугообразная витрина. Плавно изогнутая стеклянная стена позволяла видеть и подходы к уборной, и ведущий к полицейскому участку коридор.
        Мы с Иркой заняли стратегически выгодные точки в витрине и с полчаса усердно делали вид, будто внимательнейшим образом рассматриваем манекены в дивных шубах.
        Ирка изучала классическое манто из чернобурки, а я – авангардную тужурку из норковых шкурок всех цветов радуги. Сшита она была так, что мне вспомнилось школьное народное «Пифагоровы штаны во все стороны равны» – квадратно-гнездовым способом без каких-либо кривых линий. Определенно на такую шубку стоило посмотреть, а с учетом цены на ярлычке не следовало удивляться, что кто-то (например, я) завис у этого скорняжного шедевра на добрых полчаса.
        По истечении этого времени я заметила, что хищно улыбающаяся продавщица подбирается ко мне все ближе и ближе, в перспективе явно намереваясь пристроиться к нам с шубой третьей лишней.
        – Ты что-нибудь видишь? – негромко спросила я Ирку.
        С ее позиции был лучше виден коридор.
        – Кривую строчку и косо вшитый карман! – торжествующе сообщила подруга. – Ха, французская эта шубка, как бы не так! Я уверена, что это китайская дешевка. У нее даже подкладка никакая не шелковая, а из вискозы, я подожгла лоскуток, он характерно пахнет!
        – Что, что ты сделала? – Я растерялась.
        – Проверила образец подкладочной ткани огнем. – Ирка была довольна, как любимый слон падишаха.
        – Где ты его взяла?!
        – Образец ткани? В кармане шубки, там есть коробочка с тряпочкой и запасными пуговицами.
        – Я про огонь!
        – А, так я же купила зажигалку в сувенирной лавке. И еще фарфоровый наперсток с гербом города Вены, и еще саморазогревающиеся химические стельки для зимней обуви – вообще классный сувенир из страны горнолыжного спорта. Но и зажигалка прикольная, она в виде венского шницеля…
        – Господи, сейчас из нас с тобой пару шницелей сделают! – Я заволновалась и потянула подружку прочь из лавки. – Эта шуба стоит, как целый самолет, а ты ее подпаливаешь, сумасшедшая! Хочешь, чтоб нас арестовали за поджог манто?!
        – Да брось, полиции сейчас не до этого, у них же трупы в туалете сидят!
        Ирка упиралась, не желая расставаться со своей ненаглядной чернобуркой.
        Тут я вспомнила, зачем мы вообще пошли в эту меховую лавку, и задумалась:
        – А тебе не кажется странным, что в туалет до сих пор не пришел ни один полицейский?
        – У них, наверное, есть уборная для персонала, – машинально ответила Ирка, продолжая глазеть на чернобурку. – Как думаешь, если я укажу продавщице на многочисленные дефекты этой шубы, она снизит цену?
        – Да какая шуба?!
        – Эта.
        Подружка кивнула на манто и неторопливо пошла в обход манекена, неотрывно глядя на меховое изделие и бормоча:
        – Эта шуба сшита грубо…
        – Ирка!
        – Наша Ирка смотрит бирку…
        – Ир-ка! – с нажимом произнесла я по слогам. – Сор-тир! Тру-пы!
        – Собирались трупы в группы…
        Я толкнула ее в бок.
        – А? – Поэтесса очнулась. – Ты что-то сказала?
        – Я тебе сейчас много чего скажу, – пообещала я, бесцеремонно ухватившись за полу подружкиного френча.
        Верблюжий войлок очень пластичный, он легко деформируется, так что любительнице дорогой и модной верхней одежды пришлось пойти со мной.
        Я отбуксировала подругу подальше от мехового салона – в магазин часов, остановилась под циферблатом размером с тележное колесо и предложила Ирке посмотреть, который час.
        – О, пора бы нам поесть! – оживилась она.
        И, поглядев на часы, добавила в рифму:
        – На Урале скоро шесть.
        Какой, пропади оно все пропадом, Урал?!
        Чертова шуба что-то сделала с подружкиными мозгами.
        – Блин! – вскричала я в тему обеда. – Максимова, ты долго будешь тупить? Я уже всяко разно намекнула тебе, что анонимный сигнал не сработал, а до тебя не доходит!
        – То есть?
        – То есть полицейские не поняли смысла нашего сообщения.
        – А почему?
        – Да откуда мне-то знать? Оно же на немецком, я и сама его не понимаю!
        – Так, постой.
        Ирка потрясла головой (видимо, вытряхнула остатки дурманящих мыслей о шубе).
        – Получается, что наш план А не сработал, полиция все еще не нашла трупы, да?
        – А у нас есть план Б? – логично заинтересовалась я. – Я не знала! Так что у нас на второе?
        – У меня – шницель по-венски. – Ирка окончательно пришла в себя. – Пошли в кафе, за едой посовещаемся. Хочу шницель по-венски и картошку по-деревенски…
        Я не поняла, это уже были стихи или еще проза жизни?
        24 января, 13.00
        К обеду кафе стало похоже на филиал сумасшедшего дома в цыганском таборе. С той разницей, что никто не откочевывал прочь и между столиками не бродили, тряся шелковистыми гривами и хвостами, рассупоненные лошади.
        В детском уголке уже высился пестрый шатер из пальто, на свободных участках пола самоорганизовались лежбища, а диваны просели под весом целых семей и компаний. Все столики были заняты, все горячее съедено. Бармен Клаус как заведенный строгал бутерброды с сыром. Ветчина и сосики уже закончились, кетчуп, горчица и терпение Феликса были на исходе.
        – Молодой человек, а салфетки у вас есть? – окликнула его дородная рыжая дама.
        Феликс вспомнил ее: это она хотела суп в термосе.
        Накаркала нелетную погоду, ведьма!
        – Нихт ферштейн.
        Феликс сделал каменное лицо.
        – Обыкновенные бумажные салфетки? – настаивала ведьма.
        – Ирка, погоди. – Спутница рыжей дамы шустро постучала по сенсорным кнопкам мобильника, и невидимка непререкаемым бронетанковым голосом изрек:
        – Папирхандточер!
        – Белые бумажные салфетки, – уточнила ведьма.
        – Вейт папирсервиттен! – категорически потребовал бронетанковый нивидимка.
        – В первый раз он как-то по-другому сказал, – заметила ведьма.
        Ее спутница мило улыбнулась сердитому Феликсу:
        – Дайте нам папирсервиттенов, битте, шнель!
        – Шницель, а не шнель! – спохватилась рыжая. – Стопку сервиттенов и два шницеля! А карандаш у нас свой есть.
        24 января, 13.35
        Дзинь!
        Пришло сообщение от мужа: «Кыся, куда деть порошок?»
        – Да лишь бы не в ноздри! – вульгарно сострила подружка, бесцеремонно прочитав послание в моем телефоне. – А о каком вообще порошке идет речь?
        – Полагаю, о стиральном, – рассудила я.
        И написала ответ:
        «На передней панели стиралки слева сверху есть выдвижной ящичек для порошка».
        Мужчинам надо все объяснять очень точно, у них совсем нет воображения.
        24 января, 13.37
        Дзинь!
        Колян прислал второе сообщение: «Так он же зеленый!»
        Мы с подружкой столкнулись лбами над моим телефоном.
        – Что значит – он зеленый? Кто – он? – задумалась Ирка. – Боже, мало нам тут загадок, еще и Колян со своим чем-то зеленым!
        – Вообще-то из зеленого у нас в доме только кактус, – сказала я неуверенно.
        Вообще-то я просила Колянов выкинуть елку, но сделали они это или нет?
        Хотя, строго говоря, елка уже давно не зеленая. Она уже к середине января побурела и загнулась лысым кренделем…
        – Вот именно! Сколько раз я дарила тебе прекрасные горшечные растения, а ты умудрилась заморить все, кроме кактуса! – Ирка моментально оседлала любимого конька.
        – Погоди, не гомони. – Я послала вызов Коляну. – Надо разобраться с имеющимся зеленым.
        Оказалось, зеленый – это и есть порошок. Коля-младший проверял полученную на уроке рисования информацию о том, что в результате смешения синего и желтого образуется зеленый цвет. У него получился болотный.
        – Это потому что чисто желтых теней у тебя не было, только бежевые, – охотно объяснил Колян. – В общем, теперь бежевых у тебя тоже нет. И синих. Но зато есть целое блюдце болотно-зеленых! Вот я и спрашиваю тебя, куда их пересыпать? Обратно в ту же коробочку они не влезают, а тени просто суперские получились, прям мечта Рэмбо! Не выбрасывать же?
        Беру назад свои слова о том, что у мужчин вовсе нет воображения. У моих – есть.
        – Не выбрасывай, – кротко согласилась я. – Но и в стиралку не засыпай! Найди какую-нибудь баночку…
        – Из-под того крема, который в ванной на полочке стоял, подойдет? – спросил муж.
        – Да, – коротко ответила я и отключилась, чтобы не сказать чего-нибудь непедагогичного.
        Крема этого, надо понимать, у меня теперь тоже нет…
        – Что ты там говорила про здешний дьюти-фри? – обернулась я к Ирке. – Давай улучим минутку и сходим туда, мне нужно купить кое-что из косметики.
        Понятно, что покупка косметики – дело серьезное, требующее времени. Поэтому с планом Б мы разобрались на скорую руку, немного небрежно.
        – Важен результат! – успокоила меня Ирка уже на пути в магазин. – Я уверена, что на сей раз полицейские получат наш сигнал. Бежим быстрее, пока не началась суматоха с детективным расследованием!
        24 января, 14.20
        В кафе было настоящее столпотворение, и ребята даже не рассчитывали на столик, но Дирк для разнообразия проявил себя как гениальный директор и сумел раздобыть места.
        Правда, втиснуться за столик на двоих вшестером не представлялось возможным, даже если бы Лили по обыкновению села Дирку на колени, а близнецы срослись, как сиамские. Поэтому за столом обедали только Ли и Дирк с Лили, остальные же вольготно расположились на полу под пальмой в кадке и в кружевной тени ветвей смотрелись как утомленные пастушки на привале.
        Сходство усугубили близнецы, которые решили, что время и место располагают к музицированию на компактных инструментах, и достали из рюкзаков свирель и бубен.
        Ли предвидел, что случайные слушатели с ортодоксальными музыкальными вкусами очень скоро их из-под пальмы выкорчуют и погонят прочь. В игре на свирели и бубне Майк и Тони были, мягко говоря, не сильны. Вообще-то Тони был басистом, а Майк – барабанщиком.
        Впрочем, если бы Майк затеялся играть на барабанах, его выгнали бы из кафе еще вернее. Увлекаясь, Майк забывал о правилах человеческого общежития и грохотал, как паровоз, груженный бревнами и металлическим ломом.
        – Ли, у меня плохие предчувствия, – расправившись с бутербродом, объявил Дирк. – Мы пролетим.
        – Ты хочешь сказать, наш вылет в Дортмунд так задержится, что мы опоздаем на фестиваль? – заволновалась Лили.
        – Нет, он хочет сказать, что мы дерьмовая группа, у которой нет шансов на победу, – хмыкнул Ли. – Но, зная Дирка не первый день, я прекрасно помню, что именно это мы слышим от него перед каждым ответственным выступлением. Так Дирк снимает с себя ответственность за провал, обеспечивая себе право сказать, если что: «А я вас предупреждал!»
        – Старик, ты меня обижаешь. – Дирк умело притворился оскорбленным. – Я лучше всех знаю, что «Ли и Лили» – прекрасная группа. Не забывай, я ваш директор! Но, Ли, я почитал прессу. Ты знаешь, чего ждут от участников Дортмундского молодежного рок-фестиваля?
        – Взносов за участие, – буркнул Ли.
        – Это организаторам нужны взносы, а чего ждут пресса и зрители, ты в курсе?
        – Прекрасной музыки! – воскликнула Лили и красиво, как делала это на сцене, тряхнула длинными волосами.
        – Нет, милая, не только. – Дирк погладил блондинку по бедру и вздохнул. – Музыка – это само собой, но главное – выступление должно быть концептуальным!
        – Как ты сказал? – нахмурилась Лили.
        – От нас ждут ответа на вызовы, – сказал Дирк.
        – Слушай, парень, мы это уже обсуждали, не так ли? – неохотно включился в дискуссию Ли. – Да мы отвечаем на такое количество вызовов, что «Гринпису» за нами нужно стенографировать! У нас и загрязнение атмосферы, и тающие ледники, и умирающий Гольфстрим, и невинно убиенные киты и дельфины – и все это в одной песне! Скажи, чего тебе еще не хватает?
        – Дирк, правда! У нас такое шикарное соло кита! – Лили запрокинула голову и издала печальный долгий визг, отозвавшийся за барной стойкой звоном разбитого бокала.
        – Соло кита выше всяких похвал, – поторопился сказать Дирк. – Однако…
        – А наши хрипы в зеленых легких планеты? – Лили набрала воздуха, готовясь продемонстрировать хрипы, но Дирк поспешно закрыл ей рот ладонью.
        – Не надо, милая, не выдавай раньше времени все наши секреты, – попросил он. – Даже здесь могут оказаться конкуренты, которые похитят идею.
        – Короче, Дирк, что тебе не нравится в нашем выступлении? – прямо спросил Ли.
        – Ну-у-у… Если я скажу, что мне не очень нравится название «Ли и Лили», вы сильно обидитесь?
        – Дирк! – Лили сделала большие глаза. – Но мы же ПРАВДА Ли и Лили! Даже те из нас, кого зовут Майк и Тони, отчасти Ли, потому что фамилия у них – ЛИпкин! А наш клавишник – КолЛИнз!
        – А я Брук, – сказал Дирк. – И как единственный Брук среди многочисленных Ли, должен прямо сказать: «Ли и Лили» звучит как название дуэта в стиле кантри!
        – И ты, Брук! – пробормотал в стакан с молочным коктейлем Ли. – Дирк, мы не можем поменять название. Во всяком случае, не сейчас. В программе фестиваля мы заявлены как «Ли и Лили».
        – Ну да! – надула губки солистка. – Что-что, а мое имя обязательно должно остаться в названии, я же специально выхожу на сцену вся в белом, как лилия!
        – Вот именно! – Дирк щелкнул пальцами. – Милая, не обижайся, но именно это имеет смысл поправить, пока не поздно. Ты возникаешь в круге света – такая нежная, чистая, воздушная, разительно контрастирующая с загрязненной окружающей средой. Но это слишком беззубо! Я понял, мы должны шокировать зрителей!
        – Как? Вытащить на сцену полуразложившийся труп гренландского кита? – съязвил Ли.
        – Фу! – сморщила носик Лили.
        – А было бы эффектно, – задумался Дирк.
        – Старик, извини, но труп гренландского кита мы не взяли, – опять съязвил Ли. – У нас и без того был перевес багажа.
        – Ладно, не надо ничего такого грандиозного! Просто немного поменяем сценографию, – предложил Дирк и потянулся за салфеткой. – Понимаешь, чистая девушка, оплакивающая поруганную и умирающую природу, – это красиво, но нам нужно безжалостно ткнуть публику мордой в грязь!
        – Я не выйду на сцену грязной! – воспротивилась Лили.
        – Да не ты! – Дирк дернул салфетку и вытянул сразу нескольк штук. – Не ты, а… Что это?
        Он брезгливо выронил несвежую салфетку.
        – Тут что-то написано, – заинтересовалась Лили. – Кажется, по немецки?
        Она с усилием прочитала по слогам:
        – Ом-нес хо-ми-нес, кви ин кор-по-ри-бус апо-ди-териум!
        – Ого! По-моему, это латынь, – удивленно сказал начитанный Ли, перебирая салфетки. – Но есть и на немецком, и на французском, и еще на каком-то славянском языке… О! А вот и английский: «Скажите всем, что в туалете сидят трупы!»
        – Что за глупая пакость – испортить шокирующими надписями все салфетки! – возмутился Дирк, перебрав бумажные квадратики. – И этот текст омерзительный! Зачем?
        – Панки, что с них возьмешь! – пожала плечами Лили.
        – Дирк! – позвал Ли, напряженно глядя на исписанную салфетку.
        – Что?
        – Дирк, а ведь это мысль!
        – Какая?
        – Вот эта! – Ли постучал пальцем по салфетке. – Представь: мы начинаем, но прожектор выхватывает из темноты не Лили в белом платье, а страхолюдного зомби на унитазе!
        – Символ сдохшего и разлагающегося общества потребления? – оживился сообразительный Дирк. – Неплохо!
        – Тошнотворно громко звучит бурчание спускаемой воды! – блестя глазами, продолжил Ли.
        – И тут же страдальческий крик кита! – подхватил Дирк.
        – А где же девушка в белом платье? – заволновалась Лили.
        Дирк успокаивающе похлопал ее по бедру:
        – Она идет и плачет! А зомби на унитазах тянутся к ней пятнистыми руками!
        – Убери от меня свои руки! – Обиженная Лили вырвалась и пошла прочь.
        – И ты же сможешь добавить в нашу песню что-то вроде припева, чтобы это звучало как убойный рефрен: «Трупы! На унитазе! Трупы! На унитазе!»? – даже не обернувшись на подружку, требовательно спросил приятеля Дирк.
        – Естественно, – ответил Ли, распихивая по карманам салфетки с надписями.
        Он помнил, что конкуренты не дремлют, и не собирался давать им шанс.
        24 января, 14.40
        – На шубу не смотри! – потребовала я на подходе к салону меховых изделий.
        – Ладно, – мурлыкнула довольная Ирка.
        Она спустила в магазине косметики кучу денег, а я – небольшую кучку, но дефицит теней и кремов мне уже не грозил, и это радовало.
        Что огорчало и тревожило, так это возмутительное безразличие, которое полиция аэропорта проявляла по отношению к двум трупам в туалетных кабинках!
        Почему уборная до сих пор не оцеплена? Почему не работает следственная группа?
        Неужели и на этот раз наш сигнал не получен?
        Но ведь после того как мы с подружкой исписали выразительными оповещениями аж на пяти языках целую пачку салфеток в кафе, шокирующая правда уже должна была стать известна международной общественности!
        – Ты знаешь, я думаю, что мы действовали слишком тонко, – с сожалением сказала я подруге.
        – Ты про мою подводку?
        Ирка встревожилась и полезла в сумку за новой пудреницей, чтобы рассмотреть в новом зеркальце новые стрелки, нарисованные новой подводкой для глаз.
        – Надо мне было взять кисточку потолще, да?
        – Я не про стрелки, я про трупы, – сказала я.
        – Что такое? Кого-то еще пристрелили?! – за клацаньем пудреницы не расслышала подружка.
        – Надеюсь, что нет!
        – Так, послушай! – Ирка полезла в карман. – Я ведь не зря изучала эту карту, я выяснила, сколько тут, в транзитной зоне, туалетов – два комплекта на втором этаже и один на первом!
        – Нет, это ты послушай! – Я застонала. – Прошу тебя, не надо больше о туалетах…
        – Надо, Федя, надо! – Подружка настойчиво совала мне в лицо развернутый буклет. – Смотри, в этой изолированной части здания на нашем этаже два женских туалета, два мужских и два – для инвалидов. Я полагаю, что концентрация мертвых тел в первой мужской уборной уже критическая, там больше нельзя архивировать трупы, потому что живым скоро негде будет присесть по нужде. Таким образом, можно предположить, что наш маньяк вот-вот перейдет к освоению уборной номер два.
        – Вот-вот? – нервозно переспросила я. – Нельзя ли поточнее?
        – Ну, я не знаю! – Ирка развела руками. – Давай прикинем. Второе тело ты нашла когда?
        – Примерно четыре часа назад.
        – То есть где-то в одиннадцать. А первое когда?
        – В шесть.
        Ирка уставилась на тележный циферблат курантов в магазине часов, прищурилась, произвела вычисления и сообщила:
        – Можем предположить, что маньяк совершает убийство раз в шесть часов.
        – Почему это? Может, первый убитый уже вторые сутки в сортире сидит?
        – Невозможно. – Подружка развернула меня к табло вылетов. – Во-первых, в этом аэропорту стыковки между рейсами в самом неблагоприятном случае не превышают шесть часов. Если бы не погода, маньяк давно уже улетел бы из Вены.
        Я не стала спорить и спросила:
        – А во-вторых?
        – Твой телефон в режиме непрерывной эксплуатации сколько работает?
        – Примерно семь часов, а что?
        – А то, что у вас с первым убитым одинаковые мобильники. И если в одиннадцать часов его телефон продолжал исправно воспроизводить запись звуков кишечных спазмов, значит, начал он этот непрерывный концерт не ранее четырех часов утра!
        – А! – Я поняла. – Значит, мы можем предположить, что маньяк сработал в половине пятого и в половине одиннадцатого. И если он огорчительно пунктуален…
        – Конечно, он пунктуален, я знаю маньяков, – авторитетно заявила Ирка.
        – …Тогда очередное убийство случится примерно в шестнадцать тридцать!
        Мы обе посмотрели на куранты.
        – У нас не больше двух часов, чтобы предотвратить убийство номер три! – вздохнула подружка. – И у меня все меньше надежды на местную полицию. Может, нам стоит действовать активнее?
        – Это как же?
        – Ну, я не знаю! Как ловят маньяков?
        Я вспомнила голливудские фильмы и уверенно ответила:
        – На живца!
        – Прекрасно. – Ирка кивнула. – Значит, первым делом нам нужно понять, какой тип жертвы привлекает маньяка. Ну-ка постарайся вспомнить, чем похожи жертвы?
        – Ну-у-у-у…
        Я замялась.
        Не слишком-то я их разглядывала. А кто бы разглядывал? Не то это зрелище, чтобы таращиться…
        – Оба убитые – мужского пола!
        Я наконец нашла что сказать и втайне обрадовалась, ибо у меня уже зародилось подозрение, что Ирка вот-вот объявит кастинг на ответственную роль живца и вынудит меня его выиграть.
        – Оба они не толстые, не лысые, но на этом общее заканчивается, потому что первый покойник загорелый блондин, а второй – белокожий брюнет.
        – М-да, негусто.
        Подружка задумалась.
        – Я не пойду их рассматривать дополнительно! – предупредила я вполне возможное смелое предложение.
        – И не надо, я думаю о другом…
        – О том, чтобы все-таки подключить полицию, я надеюсь?
        – В конце концов, да… Слушай, а если просто разблокировать двери кабинок? Если они не будут заперты, кто-нибудь из страждущих – а они ведь идут в туалет косяком! – дернет дверь, увидит внутри жмурика и ка-а-ак заорет! И вуаля – вот и полиция!
        Ирка улыбнулась, чрезвычайно собой довольная.
        – А как же мы разблокируем замок снаружи, если он заперт изнутри? – резонно спросила я.
        – А как маньяк их запер снаружи? – резонно спросила Ирка.
        – А…
        Мы замолчали, синхронно уронив челюсти.
        Е-мое, а действительно – как он это сделал?!
        – Ничего себе! Это же получается классическое преступление в запертой комнате! – Поломав голову и ничего разумного не придумав, я невольно восхитилась нашим маньяком. – Получается, он совершил идеальное убийство!
        – Причем дважды, – напомнила Ирка. – А это уже никак не может быть случайностью, это уже система, а система – это всегда технология. Подержи-ка!
        Она сунула мне в руки свой пакет из дьютифтри и полезла в сумку. Нашла полузатупившийся сувенирный карандаш с миниатюрной копией дома Хундертвассера на конце и досадливо выругалась:
        – А, ч-ч-черт, у нас же нет бумаги!
        – В кафе еще есть салфетки, – напомнила я. – А зачем?
        – Затем, что нужно кое-что начертить.
        Ирка сунула под мышку ридикюль, взяла у меня пакет, потом помотала головой и сказала:
        – Нет, так не пойдет, надо развязать себе руки! За мной! – И решительно зашагала в магазин кожизделий.
        «Для каких это действий вам нужно развязывать руки, интересно? – пробормотал мой внутренний голос. – Вы вроде и до сих пор не особо стеснялись!»
        – Это что за гнусный намек? – оскорбилась я. – Мы законов не нарушали!
        «Скажи это австрийской полиции», – съязвил мой внутренний голос.
        – Подумаешь, небольшое недоразумение с визовым режимом! – отмахнулась я. – Зато законы морали и нравственности мы соблюдаем неукоснительно!
        – Ленка, у тебя монеты есть? – требовательно спросила подружка, успевшая добежать до прилавка. – Два сорок евро мелочью найдешь, чтобы я без сдачи расплатилась?
        – За что? – спросила я, приблизившись.
        Тема расплаты за содеянное меня уже живо интересовала.
        – За эту сумку. – Ирка показала свою покупку.
        Она не произвела на меня сокрушительного впечтления: сумка как сумка, ничего особенного, типичная ручная кладь для авиаперелетов – на колесиках и с длинной ручкой, за которую котомку удобно тянуть. Стиль унисекс, цвет серо-зеленый, как те тени «Мечта Рэмбо», которые произвел мой сын.
        – И что такого в этой сумке? – спросила я с недоумением.
        – У нее идеальная форма.
        – Ты находишь?
        Я с сомнением осмотрела квадратный чемоданчик, но воздержалась от высказываний, вспомнив одну беседу с мужем.
        Как-то вечером после сытного ужина Колян подпер подбородок кулаком и, глядя в глубь вселенной, задумчиво спросил меня:
        – Кыся, а ты кем хочешь стать в следующей жизни?
        Признаюсь, я растерялась:
        – Эй, не спеши, я еще в этой жизни не стала всем, кем хотела!
        – Понимаю, – философ снисходительно кивнул. – А вот я хочу стать правильным шестиугольником.
        – Кем?!
        – Ну а что? Это просто и красиво…
        – А почему шестиугольником-то? – проглотив комментарии, полюбопытствовала я. – Квадрат еще красивее и проще!
        – А я буду совершенствоваться из жизни в жизнь, – мечтательно сказал Колян, и я не нашлась что ответить.
        – Интересно, кем ты была в прошлой жизни? – шепотом спросила я квадратную сумку. – Неужели шестиугольником?
        – Что ты говоришь? – Ирка перегрузила в свою новую сумку-тележку щегольский шарпеевидный ридикюль и увесистый пакет с покупками из отдела косметики. – Все, вот теперь мне будет гораздо удобнее!
        – Гораздо удобнее будет что? – уточнила я.
        Кажется, назрело время для плана В.
        – Все! – ответила Ирка и выкатилась из магазина. – Идем, займемся схемами.
        – Схемами чего?
        Подружка не ответила и устремилась к кафе.
        24 января, 14.55
        В кафешке яблоку негде было упасть.
        Занято было все: стулья, столы, подоконники, проходы между столами. Даже на бортике кадки, содержащей в себе хилую пальмочку, сидели люди. Будь пальмовые ветви покрепче, на них тоже кто-нибудь уселся бы, я уверена.
        – Что им всем тут, медом намазано?! – не выдержала я.
        – Это инстинкт, – авторитетно сказала Ирка. – В трудные времена люди всегда стараются держаться поближе к источнику пищи.
        Самих нас кафе в настоящий момент интересовало как источник салфеток.
        Нахально стянув со стойки пачку бумажек, мы с Иркой переместились к книжному ларьку.
        К источнику знаний люди почему-то не очень тянулись, и за полками с печатной продукцией образовалась тихая гавань.
        Ирка обильно послюнявила карандаш и принялась старательно черкать на салфетке.
        Из опасения, что подружке приспичило написать еще пару строф великой педагогической поэмы для потомков, я поначалу следила за ее действиями с подозрением, но вскоре успокоилась. Ирка не писала, а чертила.
        Я уважительно притихла.
        Первое образование у моей подруги инженерное – политех. Будучи гуманитарием до мозга слуховой косточки – а это, чтобы вы знали, самая маленькая из костей в человеческом организме, – я с большим почтением отношусь к тем, кто разбирается в точных науках. Без этих людей мы, гуманитарии, до сих пор сидели бы в пещере, жаря мамонтовый хобот на открытом огне и скрашивая себе жизнь во мраке невежества волшебными сказками.
        – Ну, вроде того, – сказала наконец подружка и повертела так и сяк исчерканную салфетку.
        Я не смогла без объяснений догадаться, что на ней изображено:
        – Это ступеньки? А почему они разной высоты?
        – Потому что это НЕ ступеньки, – ответила Ирка. – Это упрощенная схема манипулятора.
        «Круто!» – обрадовался мой внутренний голос.
        А воображение живо нарисовало Сигурни Уивер в манипуляторе-погрузчике.
        Сигурни Уивер – она чем-то похожа на нашу Ирку. Тоже рыжая и могучая. Добрая голливудская баба, которая и Чужого на лету остановит, и в горящий космолет войдет.
        Только Сигурни Ирка не нарисовала.
        Или нарисовала, но в стиле кубизма?
        – Не дошло? – Подружка оценила выражение моего лица и решила помочь. – Я прикинула, каким инструментом можно закрыть замок туалетной кабинки снаружи, и вот это, думается мне, самый простой вариант. Нужна такая, типа, кочерга из толстой проволоки, но не просто буквой «Г», а вроде гибрида «Г» и «П», понимаешь?
        – Похоже на скобку, – сказала я.
        – Точно, как скобка! – Подружка обрадовалась подсказке. – С ее помощью можно было бы через верх двери дотянуться до защелки внутри и подвинуть ее так, чтобы дверь закрылась.
        – Здоровенная скобка, – сказала я.
        – Ну-у-у… Да, не маленькая. – Ирка сверилась с чертежом. – По длинной стороне около метра, наверное… Я смогу сказать точнее, когда сделаю замеры.
        Подружка круто повернулась и целеустремленно зашагала – не знаю куда.
        – Стой! Ты куда идешь? – покричала я ей в спину.
        – Ты просила не произносить это слово, – не оборачиваясь, ответила Ирка.
        «Значит, в туалет», – сделал единственно возможный вывод мой внутренний голос.
        Потому что другое слово, которое нельзя произносить, это тайное имя Господа, а на богословские темы мы с Иркой сегодня вроде не беседовали.
        Деваться было некуда – не бросать же подругу на стадии снятия замеров и проведения полевых опытов!
        Я поспешила за ней.
        24 января, 15.05
        Лиза могла бы поклясться, что всего лишь на минуточку смежила веки и совсем не дремала. Тем не менее когда по истечении той воображаемой минуточки она открыла глаза, кое-что существенно изменилось.
        Кое-что – это ее жизнь, карьера, взаимоотношения с отцом, надежды и чаяния.
        Драгоценная сумка-тележка, для защиты от воров запертая на два замка и упакованная в многослойный полиэтилен, просто-напросто исчезла! Вместе с замками, полиэтиленом и мечтами об обеспеченном будущем!
        Тетки, шушукавшиеся у сонной Лизы над ухом, тоже исчезли, и это их здорово компрометировало.
        – Украли сумку!
        Лиза жалобно всхлипнула и запоздало заметалась по залу, расспрашивая людей, не видел ли кто, куда делась небольшая серо-зеленая сумка, вот тут она стояла, на этом самом месте? А куда делись две женщины, одна рыжая, другая блондинка, вот тут они сидели, на этих самых местах?
        Как обычно бывает в подобных случаях, никто ничего не видел.
        Лиза в сердцах прокляла папулю, выбравшего для транспортироваки груза такую неприметную сумку. А мог ведь взять розовый с золотым кантом и стразами чемоданчик производства глубоко секретного – не известного головному офису в Италии – китайского филиала фирмы «Гуччи»! Этот чемоданчик даже слепой не пропустил бы, потому что позолоченные колесики грохотали, как мельничные жернова!
        Тусклая серо-зеленая сумка яркого следа в памяти присутствующих не оставила, и настойчивыми нервными расспросами Лиза добилась лишь того, чего ей категорически не советовал делать папуля: привлекла к себе внимание.
        – Леди, если у вас пропала сумка, необходимо обратиться в полицию! – посоветовал кто-то из доброхотов.
        – Да, да, обязательно, конечно, всенепременно, – сказала Лиза, ретируясь.
        Как она могла обратиться в полицию? С чем, с заявлением: «Господа, у меня тут украли полную сумку замечательных контрафактных украшений из Китая?!»
        – Папа, папочка, караул! – прикрываясь ладошкой, зашептала Лиза в телефонную трубку. – У меня сумку украли! Что делать?
        – Я тебе сейчас не папа, а бизнес-партнер, – сердито сказал ей отец и доходчиво объяснил, что теперь уже нечего делать, надо было раньше думать, намного раньше.
        Настолько раньше, чтобы вообще не рождаться и не портить жизнь добрым людям.
        Лиза захлюпала носом, и папа немного подобрел, перестал ругаться и дал совет:
        – Обойди весь аэровокзал, смотри в оба, ищи сумку. Пока небо не открыли, похититель никуда не улетит, будет сидеть в аэропорту, так что у тебя еще есть шанс найти его и вернуть наш груз. Я уже на железнодорожном вокзале, но сейчас вернусь в аэропорт и помогу тебе. Не ной!
        Лиза вытерла слезы, изобразила спокойствие и приступила к поискам на местности.
        24 января, 15.20
        Решительно шагая в направлении уборной, Ирка на ходу рассматривала свою схему и с озабоченным видом и салфеткой в руке выглядела именно тем человеком, которого соображения высокого гуманизма требуют пропустить в клозет без очереди.
        Поэтому я не удивилась, когда небольшая толпа у дверей в уборную расступилась и пропустила мою подругу к удобствам без всяких просьб и комментариев.
        Хотя кто-то все-таки спросил, но безадресно, уже в закрывшуюся за Иркой дверь клозета:
        – Что, там нет туалетной бумаги, надо идти со своей?
        – Это весьма возможно, – довела я до сведения собравшихся свое личное мнение и недавно полученную полезную информацию. – Ведь сейчас в аэропорту находится в разы больше людей, чем обычно. А расчетное количество пипифакса на одну кабинку общественной уборной в сутки – всего пятьдесят рулонов. Если, конечно, эта туалетная бумага однослойная.
        Вот и пригодились мне сведения из школьного курса математики за шестой класс!
        «Приятно бывает блеснуть эрудицией, да?» – подколол меня внутренний голос.
        Я захихикала, и выступившая из уборной Ирка посмотрела на меня с неодобрительным удивлением:
        – Чему радуемся?
        – Тому, что знания – сила!
        – Да, это точно.
        Не дождавшись, пока мы отойдем в сторонку, подруга возбужденно сообщила:
        – Вот тебе новое могучее знание: инструмент у него был длиной девяносто сэмэ, представляешь?!
        – Ай, красавица, не бывает таких инструментов, этот коварный тип тебя обманывает! – донеслось из очереди в мужскую уборную.
        Ирка сердито зыркнула на весельчака, затащила меня в комнатку с символическим изображением младенца в подгузнике и сердито стукнула кулаком по пеленальному столу:
        – Я знаю, что не могла ошибиться в расчетах, но это же просто невозможно!
        – Давай по порядку, – попросила я. – Что там с твоими расчетами?
        – Я измерила расстояние от замка до верхнего края двери, – сказала Ирка. – Это девяносто сантиметров.
        – А чем ты меряла? У тебя тоже есть рулетка?!
        – Что значит – тоже? Я измеряла собственным ремнем, в нем от пряжки до первой дырочки как раз девяносто сэмэ. А у тебя что, была рулетка?!
        – Не важно. Итак, инструмент для закрывания двери кабинки почти метровой длины. И?
        – И как же он его пронес в аэропорт, скажи на милость? Думаешь, на досмотре пропустили бы здоровенную железную кривулю? – скептически фыркнула Ирка. – Нет, это невозможно. Хочешь шоколадку?
        Она достала из кармана батончик «КитКат».
        – Хочу. А это точно невозможно?
        Я задумалась.
        «А можно я отвечу, можно я! – зайчиком запрыгал мой внутренний голос. – Может, наш маньяк одноногий, а эта штука – его протез? И он пронес его сюда как часть себя, а потом отстегнул и использовал по другому назначению!»
        – Может, это была не какая-нибудь посторонняя железяка, а протез ноги или руки? – сказала я вслух, и подружка посмотрела на меня как на ненормальную.
        – А может, это протез головы? – съязвила она, постучав батончиком по моему лбу. – Неужели ты действительно можешь представить себе одноногого маньяка, специализирующегося на убийствах в общественном туалете?
        – Запросто, – честно ответила я.
        – Вот поэтому я пишу поэмы, а не детективы, – вздохнула Ирка и хрустнула батончиком. – Фантазии мне не хватает! Короче, я сдаюсь. Не понимаю, как он закрывает кабинки снаружи.
        – А может – никак? – внезапно осенило меня. – Ирка! Может, двери на самом деле вовсе не заперты?
        – Если бы они были не заперты, окошко в замке было бы не красным, а зеленым! – напомнила Ирка. – Я только что еще раз внимательно рассмотрела замок. Чтобы открытый сектор попал на красное, необходимо повернуть защелку.
        – А если просто сунуть в открытый сектор что-то красное?
        Я пристально посмотрела на кумачовую обертку шоколадного батончика.
        Подруга проследила направление моего взгляда, подумала, охнула и сказала:
        – Беру назад свои слова про протез головы!
        – Бери свои слова и давай мою часть шоколадки, – поправила я. – Только бумажку не выбрасывай, она нам пригодится для следственного эксперимента.
        И мы вышли из уборной для младенцев, чтобы снова занять очередь к удобствам для дам.
        24 января, 15.25
        – Если люди нас не видят, это не значит, что мы не видим людей! – любил повторять инспектор группы Борман, намекая на ведущееся в аэропорту видеонаблюдение.
        Но даже стажеры знали, что камеры просматривают не всю территорию аэровокзала. Само собой, не велось наблюдение в приватных зонах – туалетах и санитарных комнатах, лаунджах и ВИП-зале. Не было камер и в лифтах, переходах, коридорах, а также на площадках, свободных от коммерции.
        Таким образом, достижения инженерно-технической мысли не распространились пока настолько широко, чтобы можно было отказаться от регулярного патрулирования. А с учетом избыточного количества скопившихся в здании людей количество рейдов пришлось увеличить вдвое.
        В итоге у стажера Йохана Фунтеля вовсе не осталось времени на перерывы между обходами, и о чашечке кофе с конфеткой он мог лишь мечтать.
        Как назло, в залах ожидания густо пахло едой.
        Кто-то из пассажиров уже успел получить бесплатный обед, остальные разживались провиантом в магазинах и кафетериях и жевали, глотали, чавкали так энергично, как будто запасали подкожный жир на случай долгой голодовки.
        Стажера Фунтеля всегда удивляло, как быстро приличные цивилизованные люди скатываются по лестнице эволюции, меняя манеру поведения на допотопно-пещерную.
        Всего за три часа Йохан разнял пару мужских драк, укротил три женские истерики, принял два заявления о краже личного имущества и по горячим следам в виде мятых конфетных оберток изловил шестилетнего грабителя в кондитерской лавке. А еще поймал удравшую из переноски кошку и сделал предупреждение компании чокнутых музыкантов, надумавших порадовать публику бесплатным концертом.
        Этим последним, признаться, хотелось даже заплатить, чтобы не слышать их странных песен про мертвецов и унитазы.
        – Хер полицай, хер полицай!
        Аккуратная старушка с голубыми кудельками на трясущейся голове призывно помахала Йохану венозной рукой. Стажер послушно приблизился и был ловко схвачен за рукав.
        – Хер полицай, у одной милой девушки украли сумку, вы непременно должны ей помочь! Запоминайте: сумка серо-зеленая, почти квадратная, на колесиках и с длинной ручкой, а девушка светловолосая, похожа на известную киноактрису, я забыла ее имя, но она такая, знаете, нордическая…
        – Где эта девушка? – прервал поток сознания Йохан.
        – Ушла, такая расстроенная, бедняжка, вся в слезах!
        В голубых глазах сердобольной старушки тоже заблестели бриллиантовые слезки.
        Сержант Фунтель вздохнул. Он уважал старичков, но предпочитал иметь дело с людьми помоложе. Слишком уж шаткие показания дают те, кто годами балансирует на грани маразма!
        – Спасибо, леди, мы обязательно окажем всю возможную помощь тем, кто в ней нуждается, – уклончиво пообещал старой фрау дипломатичный стажер.
        И поспешил продолжить обход, мысленно сделав себе зарубку на память: не соваться больше в этот зал без особой нужды.
        Иначе добрая старушка всякий раз будет цепко хватать его за рукав и живо интересоваться трагической судьбой неизвестной ограбленной девицы.
        У той девицы же еще нет маразма, так пусть сама обращается в полицию.
        24 января, 15.30
        Парень в полицейской форме был хорош и пригож, но досадно серьезен.
        – Что это вы ищете, леди? – вежливо поинтересовался он, незаметно возникнув за плечом Лизаветы.
        Близоруко щурясь, та бродила по залам ожидания, отличаясь от азартного грибника только отсутствием палки, которой можно было бы шерудить в завалах в поисках вожделенной добычи.
        – Ой, я сережку потеряла! – ответила Лиза, существенно преуменьшив свою потерю.
        Сережек в ее сумке было ровно семьдесят пар.
        – Сочувствую, леди, желаю удачи в поисках, – любезно сказал полицейский, уяснив, что осложнение не по его профилю.
        Потеря – это не кража, огорчительно, но не криминально.
        Одной проблемой меньше.
        Йохан приятно улыбнулся и проследовал дальше.
        Лизавета улыбнулась криво и поспешила в противоположном направлении.
        24 января, 15.35
        Стоять пришлось минут десять.
        Я задумалась о делах наших скорбных и не сразу заметила, что моя подружка подергивается в ритме, выдающем острую физиологическую нужду. Я отреагировала на ее притопы и прихлопы лишь тогда, когда к ним добавилась озвучка:
        А в кабинке туалета
        Я увидела скелета!
        – Чего?! – Я очнулась. – Какого еще скелета ты увидела?!
        – Не я, а ты, – ответила мне подружка. – Я решила временно отложить сочинение педагогической поэмы и описать с натуры наши нынешние приключения.
        Я почувствовала укол ревности. Вообще-то я сама собиралась их описать, даже приступила уже – настрочила почти полстраницы, сидя в участке!
        – А следующую пару строк я свяжу классической рифмой «сидел – глядел», – подружка продолжала делиться со мной своими творческими планами.
        – Так, во-первых! – Во мне проснулся желчный литературный критик. – Никаких скелетов я не видела с тех самых пор, как благополучно закончила изучение школьного курса анатомии! А во-вторых, ты неправильно склоняешь это слово, в винительном падеже будет не «скелета», а «скелет».
        – Захожу я в туалет – вижу, там сидит скелет! – Поэтесса моментально внесла коррективы.
        – Не скелет, а просто труп! – повторила я сердито.
        – К трупу трудно рифму подобрать, – пожаловалась Ирка. – Вот если бы этот туалет был деревянный, типа будки, тогда можно было бы написать: «Вот сортир – дубовый сруб, в нем сидит какой-то труп», но я же не могу настолько переврать правду жизни!
        Я фыркнула.
        Тут как раз подошла наша очередь и мы вошли в уборную, сразу вдвоем. Ирка к тому же закатила за собой свою новую сумку, и в небольшом помещении стало тесно.
        – Иди куда подальше, – подтолкнула меня в спину подружка.
        – В смысле?!
        – В смысле проходи к самой дальней кабинке, я закрою тебя от чужих взглядов собственным телом.
        Я не стала спорить, и нашей экспериментальной площадкой стала дальняя кабинка по левой стороне коридора.
        Следственный эксперимент ставила я, прикрывала меня Ирка, а ее отгораживала от публики сумка, выдвинутая на стратегическую позицию посреди коридора.
        Будучи блекло-зеленой, строгой формы, сумчатая колесница с вытянутой на максимальную длину ручкой имела грозный вид портативной военной техники.
        Преступить охраняемые милитаризованной сумкой рубежи никто не рвался.
        – У тебя пальцы тоньше, ты и действуй, – распорядилась Ирка, вручив мне прямоугольник обертки – серебристый с одной стороны и кумачовый с другой.
        Чтобы порвать его на кусочки, мне пришлось пустить в ход и ногти, и зубы.
        Со стороны я, наверное, смотрелась зверски дико. Как Маугли, дорвавшийся до сладкого новогоднего подарка. Благо никто меня не видел, кроме подружки, а ту разнообразием моих ярких образов не удивить, она всякого насмотрелась.
        Выкроить подходящий кусочек бумажки удалось только с пятой попытки, Ирка уже заволновалась и стала ворчать, что я плохой экспериментатор, совсем неэкономный, не то что Ньютон, например, которому для совершения величайшего открытия всего одного яблока хватило.
        – Мы не открытие, мы закрытие совершаем, – напомнила я, старательно заталкивая красный треугольничек в прорезь замка. – Ну? Что скажешь? Картинка, а?
        Ирка наклонилась, внимательно рассмотрела мое рукоделие и поцокала языком:
        – М-да, картинка – прям пикча маслом! Если бы я не знала, что это всего лишь имитация, решила бы, что замок действительно нормально закрыт!
        – То-то же.
        Я сунула непригодившиеся обрывки обертки в карман и подтолкнула подружку в бочок:
        – Все, уходим отсюда, лабораторная работа закончена.
        Ирка впряглась в свою сумчатую колесницу и послушно пошла к выходу, оставляя за собой прекрасную широкую тропу. И я с большим удобством следовала по ней ровно до тех пор, пока не поняла, что сей торный шлях с большой долей вероятности приведет меня к двери другого туалета – мужского.
        – Куда ты?!
        Подружка оглянулась, посмотрела на мое недовольное лицо и вздохнула:
        – Ах да, ты же отклеила усы. Так не годится. Иди сюда.
        – При чем тут мои усы? – заволновалась я, когда Ирка заманила меня в лифт.
        – Ты их не выбросила, я надеюсь? – нахмурилась подружка.
        – Конечно, не выбросила, я же собираюсь сделать из них накладной хвостик!
        – Давай.
        Порывшись в сумке, я нашла многофункциональный рыжий локон и неохотно рассталась с ним:
        – Вот.
        – И лицо давай.
        Ирка гораздо сноровистее, чем в первый раз, прилепила мне кавалерийские усы.
        – Теперь шапку надень.
        Я затолкала волосы под головной убор и спросила:
        – А перчаток у тебя не найдется? Не хочу оставить на замке свои отпечатки.
        – Перчатки есть, но…
        Ирка полезла в сумку, открыла ридикюль, достала из него свои перчатки, и я сразу же поняла, сколько всего таилось за одним коротким «но».
        Перчатки были новые, шерстяные, с талантливо вывязанными на них снежинками и оленями. Виртуозная работа спицами выдавала мастера с полувековым как минимум опытом, и я догадалась:
        – Бабушка связала?
        От бабушкиных перчаток веяло любовью и заботой. В таких перчатках хорошо было бы лепить снежки, держать лыжные палки и без оружия отбиваться от лесных волков, из которых не каждый прокусил бы колючее шерстяное полотно двойной ручной вязки.
        Идти на дело, связанное с убийством в сортире, в таких добрых перчатках было как-то неловко.
        Моральное неудобство усугублялось тем, что пальцы мои в добрых перчатках «от бабушки» стали похожи на красных волосатых гусениц, ленивых и неповоротливых.
        – Такими сардельками я бумажки из замков не вытащу, это же тонкая работа! – сказала я Ирке и стянула бабулины рукавички. – Держи свои перчатки.
        – О, я знаю, что тебе нужно!
        Подружка снова полезла в свои сумари и заменила неподходящий аксессуар другим.
        – Это маникюрный набор, как кстати я его купила! Смотри, тут есть чудесные щипчики для бровей, с их помощью ты вытащишь из замка бумажки и не оставишь на нем свои пальчики!
        – Отлично!
        Вооружившись полезным инструментом, я вышла из лифта и решительно направилась к мужскому туалету.
        Очереди там уже не было.
        «А вот интересно, почему в женский туалет очередь всегда длиннее, чем в мужской? – некстати задумался мой внутренний голос. – Как долго в кабинке туалета находится одна среднестатистическая женщина, если писсуаром за это время успевают воспользоваться двое среднестатистических мужчин?»
        Гм… Может, мне бросить писать детективы и сочинить задачник по математике?
        24 января, 15.39
        – Лея, а что дяди-геи делают щипчиками для бровей? – спросил неугомонный мальчик Курт.
        – Фу-у-у! – протянула его старшая сестра. – Я даже думать об этом не хочу!
        – И тебе, сынок, не стоило бы об этом думать, – сказала мама Курта и Леи, забивая в строку поиска запрос «Нарушение психосексуальной ориентации».
        24 января, 15.40
        Нездоровое желание поглазеть на писающих мужиков никогда меня не посещало.
        Я даже писающих мальчиков заинтересованно рассматривала только дважды в жизни: у знаменитого одноименного фонтана в Брюсселе и в приемном кабинете инфекционной больницы, куда нас с сынишкой доставили по подозрению в заболевании гепатитом, к счастью, не подтвердившемся.
        Чтобы не увидеть ничего лишнего, я на подходе к мужской уборной сузила глаза до скромного монгольского прищура и к нужной мне кабинке шла почти вслепую.
        Кабинки джентльмены не осаждали.
        «В них буквально нет большой нужды», – пошутил мой внутренний голос.
        Я перестала жмуриться, прицелилась и деликатно поковыряла в замке хваленым Иркиным пинцетом для бровей.
        Как пинцет для замка он тоже оказался недурен, и я не потратила много времени и сил на то, чтобы извлечь из того сектора механизма, который был открыт всем ветрам, взглядам и жуликам, кусочек красной бумаги.
        Спрятав этот алый язычок в кулаке, я перешла к кабинке номер два и повторила там свои манипуляции с пинцетом, добыв в итоге еще один обрывок, показавшийся мне копией первого.
        А дергать двери я не стала – пусть это судьбоносное открытие совершит кто-нибудь другой!
        Из уборной я вышла с победно воздетым пинцетом, в котором флажком трепетал кумачовый лоскуток.
        – Достала?!
        Ирка ринулась ко мне, как застоявшаяся лошадь. В тылу ее прицепом громыхала сумка на колесиках.
        – Вот! – Я протянула подружке свою добычу. – Понюхай!
        – Фу!
        Ирка с отвращением посмотрела на бумажку, с обратной – серебристой – стороны запачканную коричневым.
        – Понюхай, говорю!
        – Ладно, ладно, но не здесь же, а то что люди подумают! – Подружка развернулась к лифту, кабина которого чуть раньше послужила нам гримеркой.
        Щеку мою овеяло прохладой, накладной ус взвихрился – едва не задев меня, мимо скользящим шагом потомственной лыжницы стремительно пронеслась какая-то долговязая блондинка.
        «Сольвейг, блин!» – съязвил мой внутренний голос.
        Я успела подумать, что Сольвейг, видно, съела что-то несвежее и бежит в туалет, когда Ирка вдруг охнула, покачнулась и стала заваливаться набок.
        В правой руке у меня был пинцет, а одной левой я выжимаю максимум пять кило, так что удержать рушащуюся подружку не смогла бы. Повезло, что наше общее падение остановила стена коридора. Меня придавило, я протестующе крякнула, но Ирка даже не извинилась, отлепилась от нас со стенкой и с ускорением двинулась к лестнице.
        Крен влево она выравнивала на ходу и была пугающе похожа на разбуженного медведя, тем более что даже рычала, как сердитый мишка, и пальцы загнула крючками, как когти.
        Лишь обратив внимание на Иркины руки, я сообразила, что они у нее свободны для медвежьих объятий с разрыванием кого-то на куски, что было совершенно неправильно!
        Очевидная неправильность заключалась в том, что хотя бы одну из двух когтистых подружкиных лап должна была занимать ручка сумки-тележки.
        А р-р-разорвать в мелкие клочья мерзавку, укравшую Иркину сумку, мне представлялось и правильным, и справедливым!
        24 января, 15.43
        Бабы были те самые, Лиза узнала их.
        Это они коварно усыпили бдительность доверчивой контрабандистки монотонным трепом о секс-маньяках, как стало ясно теперь, с преступной целью.
        Цель эта имела скромный вид небольшой серо-зеленой сумки и послушно держалась в кильватере крупной рыжей бабы.
        Пленку, которой заботливо обмотала ручную кладь ее законная владельца, угонщицы сумки-колесницы содрали. Сняли ли они замки, Лизавета на расстоянии не видела и очень беспокоилась. Если воровки открывали сумку и видели ее содержимое, значит, они в курсе, что перехватили контрабандный груз.
        Это объяснило бы ту возмутительную наглость, с которой подлые бабы открыто, ничуть не таясь, таскали за собой украденную сумку: небось решили, что настоящая владелица побоится разоблачения и молча отойдет в сторонку.
        Но не так Лизу папа воспитывал!
        – На рожон не лезь, но рискнуть не бойся, только тщательно все планируй, – наставлял он дочь. – Точный расчет в нашем деле – самое главное!
        Лиза с немецкой точностью, унаследованной от дедушки, трезво оценила свои возможности и решила, что против двух баб в одиночку не выдюжит, так что в рукопашную идти не стоит. Также бесполезно и даже вредно было бы вступать в дипломатические переговоры, потому что ясно же, что эти две – закоренелые преступницы, которых не проймешь никакими словами.
        А вот если проявить азиатское (унаследованное от бабушки) коварство и, используя эффект неожиданности, налететь с фланга…
        – Сейчас! – скомандовала сама себе Лиза, увидев, как наклонилась, разглядывая какую-то бумажку, дородная баба с сумкой.
        Ручку сумки она в этот момент не сжимала, а лишь придерживала, и это было к лучшему для всех, потому что Лизин мощный рывок запросто мог беспечную вражину покалечить.
        Лиза даже оглянулась на бегу, проверяя, не болтается ли на сумке вырванная из сустава рука врага, но, разумеется, ничего такого не увидела и мысленно поздравила себя с успешной контроперацией.
        Стремительно и с грохотом, как бильярдный шар в лузу, она закатилась с сумкой в лифт, ударила ладонью по кнопке и уехала на первый этаж даже раньше, чем ограбленные воровки сообразили начать преследование.
        За семь секунд поездки в лифте Лиза успела вчерне спланировать свои дальнейшие действия.
        Первым делом она без промедления закатится в туалет, который не нужно долго искать, потому что на первом этаже он расположен так же, как на втором.
        Потом уберет выдвижную ручку, спрячет сумку в два-три черных мешка для мусора и таким образом преобразит свою ручную кладь до неузнаваемости.
        Затем снимет белый плащ и вывернет его розовой подкладкой наружу.
        Оставшись в джинсах и сером свитере, соберет в тугую гульку рассыпанные по плечам волосы, сотрет всю косметику и наденет очки.
        Сложенный плащ перебросит через руку, сумку в мешках возьмет под мышку, и тогда не то что чужие бабы – тогда даже родной папа ее не узнает!
        24 января, 15.45
        Педро Рамирес благополучно прошел паспортный контроль и мысленно возблагодарил Иисуса за помощь, хотя полагать, будто сын божий станет покровительствовать наркокурьеру, было кощунством. Но Педро нынче было все равно, кому молиться, лишь бы пережить этот долгий жуткий день.
        Каждую секунду Педро ждал, что случится что-то страшное. Кто-нибудь непременно заметит неладное. Его задержат на посадке в Буэнос-Айресе или по прибытии в Вене.
        – Твои документы безупречны. Ты никогда ни в чем не был замешан, ты студент и спортсмен, тебя пропустят без вопросов, – уверял Педро Мигель.
        Но ведь это не Мигель летел через полмира с кокаином в желудке!
        А что, если бортпроводницу насторожил тот факт, что пассажир в столь долгом перелете ничего не ел и не пил?
        А если пограничники обратят внимание на странную бледность, дрожащие руки и потный лоб пассажира Педро Рамиреса?
        – Меньше трусь, и все будет прекрасно! – обещал Мигель.
        Но Педро трусил.
        Знать, что у тебя в желудке находятся упаковки с жидким кокаином, и при этом не трусить можно было бы лишь при полном отсутствии воображения. Педро, увы, был не лишен фантазии и заранее в ярких красках представлял себе собственную мучительную смерть. Он знал, что она наступит очень быстро, если хотя бы один из пакетиков лопнет.
        Воздержаться от еды и питья в таком настроении и состоянии было нетрудно, а вот в туалет бедняге Педро хотелось постоянно, и едва ли не четверть полетного времени он провел в кабинке уборной. У него был слишком слабый мочевой пузырь – плохая особенность для наркокурьера. Но Педро уже поклялся Иисусу и себе, что повторять сегодняшний опыт не будет никогда и ни за что.
        Осталось продержаться совсем немного, и все, наверное, сложилось бы лучшим образом, если бы после проверки паспортов Педро не направился в туалет.
        Мысль о том, что он несет в себе ядовитое вещество в пакетах, которые медленно, но верно разъедает желудочный сок, придавала движениям контрабандиста Педро степенность и плавность, характерные для рассудительных женщин на поздних сроках беременности.
        Педро Родригес неторопливо и осторожно шествовал в туалет, когда выскочившая из лифта сумасшедшая девица с сумкой-тележкой на полном ходу врезалась в него, как небольшой автомобиль с прицепом, ударив в живот.
        Педро сложился пополам и кулем рухнул на пол.
        Мысленно он увидел, как брызнул из раздавленного в желудке пакетика белый яд, ужаснулся и потерял сознание.
        24 января, 15.46
        Воровка Сольвейг с комфортом уехала в единственном лифте, а нам с подружкой пришлось бежать по лестнице, свежевымытые ступеньки которой были опасно скользкими.
        Это здорово снизило нашу скорость, и на первый этаж мы прибыли со значительным отставанием от преследуемой.
        Ирка так разозлилась, что даже добрый пинок, который она походя отвесила пластмассовой растопырочке с изображением падающего в лужу человечка, не погасил ее разрушительный порыв.
        – Ну я тебе покажу! – ревела моя подружка, бешено озираясь в поисках ограбившей ее поганки.
        На парня, свернувшегося кренделем на полу под дверью мужской уборной, она не обратила внимания.
        Я тоже в первый момент не придала особого значения этому обстоятельству, проассоциировав павшего с тем предупреждающим знаком «Осторожно, мокрый пол!», который Ирка отправила в полет со ступенек могучим пинком.
        Затем я заметила, что на этаже пол сухой и, стало быть, этот парень вовсе не поскользнулся. А почему же он тогда упал и лежит, как мертвый?
        Тело у туалета закономерно проассоциировалось у меня с телами в туалете, и мой внутренний голос с готовностью ужаснулся:
        – Что, третий труп?!
        – О чем ты говоришь? Конечно, я убью ее! – думая о своем, кровожадно оскалилась Ирка.
        Определившись с направлением, она порысила к пограничным будкам, высматривая Сольвейг в толпе прибывших пассажиров.
        На их месте я бы еще подумала, надо ли мне в Вену, где самой первой иностранных гостей встречает сердитая мощная тетка, похожая на злющую валькирию!
        Меня, однако, больше интересовал предполагаемый труп.
        Поскольку он загораживал своим телом дверь в уборную, там быстро собралась небольшая толпа, в которой кто-то уже взывал, тревожно модулируя:
        – Хер полицай! Хер полицай!
        Я отодвинулась с дороги полицейских херов, но далеко не ушла, чтобы следить за развитием ситуации.
        Хотелось понять, что такое случилось с этим парнем. Вдруг мы получим ключ к разгадке тайны трупов в туалете?
        К сожалению, моя подруга при всех ее прекрасных качествах все-таки жуткая эгоистка. Утрата собственной сумки для нее оказалась важнее чьей-то потерянной жизни.
        – Идем в полицейский участок, я немедленно должна сделать заявление! – сказала она.
        – О чем? – спросила я, не отводя взгляда от тела на полу.
        Подоспевший полицейский щупал его пульс и одновременно озабоченно бурчал в рацию.
        Меньше чем через минуту к раздвижным дверям подъехал медицинский фургон, из него шустро выгрузили каталку.
        «Судя по спешке, парень еще жив, похоже, просто он в обмороке был, – прокомментировал мой внутренний голос. – Смотри-ка, да у него губы шевелятся!»
        Я бесцеремонно пролезла поближе, присмотрелась к обморочному парню на каталке, насторожила ушки и отчетливо уловила повторяемое слово.
        Он как заведенный бормотал: «Кокаин, кокаин».
        – Да идем же! – Подружка дернула меня за рукав. – Я должна как можно скорее сделать заявление о краже сумки и описать грабительницу, чтобы ее нашли по свежим следам!
        Я машинально посмотрела на пол, но никаких следов не увидела.
        – В полицию! – требовательно повторила Ирка.
        Пришлось подчиниться.
        24 января, 16.50
        Вытянув далеко под стол гудящие ноги, стажер Йохан Фунтель пил кофе.
        Не напрасно говорят, будто самые лучшие приправы – это усталость и голод. После долгого и утомительного сдвоенного обхода отвратительная коричневая бурда из кофеварки в участке казалась Йохану райской амброзией.
        Предвкушая повышение градуса удовольствия, он развернул шоколадку, освободив батончик «КитКат» от упаковки столь тщательно, что со стороны это походило на личный досмотр. А затем еще и оглядел продукт со всех сторон, что уже тянуло на личный обыск.
        При этом гарантом соблюдения прав шоколадных батончиков выступал сам группенинспектор Борман, присутствовавший при раздевании и досмотре шоколадки.
        Он наблюдал за действиями стажера с безмолвным, но нескрываемым интересом.
        Группенинспектор и сам бы не отказался от сладкого, если бы не боролся (безуспешно) с лишним весом.
        – С какой начинкой? – не выдержав, спросил он Йохана.
        – Вроде не с кокаином, – ответил нахальный стажер и захихикал.
        Борман ухмыльнулся. Чудесное задержание незадачливого наркокурьера обещало стать любимой шуткой всей бригады.
        Глупее и смешнее, чем проколовшийся «глотатель», в этой ситуации выглядел только стажер Якоб Шперлинг, страстно мечтавший об эффектном задержании и проморгавший уникальный шанс.
        Курьеры-глотатели в последние годы стали редким, буквально вымирающим видом.
        На фоне поимки контрабандиста, фаршированного почти килограммом наркотика, все остальные происшествия текущего дежурства казались мелкими, но группенинспектор все же внимательно выслушал устный доклад патрульного. Стажер Фунтель старательно структурировал свое сообщение, расположив все ЧП по ранжиру, и как раз дошел до наименее значительного:
        – И еще какая-то старушка сообщила о краже у некой блондинки серо-зеленой квадратной сумки с длинной ручкой и на колесиках. Однако пострадавшая не объявилась, и факт кражи не подтвержден.
        Стажер вежливо дождался милостивого начальственного кивка и с чувством честно исполненного долга громко хрустнул батончиком.
        За дверью участка в унисон затрещал ламинат, попираемый приближающимися тяжелыми шагами.
        Йохан обернулся.
        Дверь распахнулась, и на пороге возникла сердитая штатская фрау в войлочном жакете, с растрепанными кудрями и кулаками, угрожающе установленными на бедрах.
        Она выглядела живописно и грозно, как средневековый рыцарь-штурмовик, и с трудом помещалась в дверном проеме.
        Штурм-фрау уперлась тяжелым взглядом в трапезничающего стажера, и тот поперхнулся.
        – Леди? – вызывая огонь на себя, окликнул сердитую фрау группенинспектор.
        24 января, 16.52
        – Леди? – донеслось из кабинета.
        – Приходили леди в пледе, – непроизвольно срифмовала я в типично Иркином поэтическом стиле, покосившись на подружкину юбку из шотландки.
        Юбка тревожно волновалась: Ирка била копытом – нервничала.
        Рифмованной строкой я, видимо, задала некую форму спутанным мыслям подружки, потому что она вдруг торжественно, как первоклашка с табуретки, объявила:
        Я пришла к вам с заявлением
        О недавнем ограблении!
        Я кашлянула, пропихнула застопорившуюся в проеме поэтессу-декламаторшу в кабинет и из-за ее плеча оглядела заметно впечатленную вступительным словом аудиторию.
        Я хотела попытаться перевести прозвучавшее поэтическое заявление на прозаический английский, но наткнулась взглядом на незабываемую красную обертку и забыла, что собиралась сказать.
        «Смотри-ка, точно такой же батончик! – зловеще нашептал мне мой внутренний голос. – Как тебе версия: туалетный маньяк-убийца – это полицейский?»
        Австрийская полиция уже скомпрометировала себя в моих глазах, но все же не настолько. К тому же красные шоколадки продавались тут в каждом автомате.
        Я подумала вслух:
        – Полицейские не виноваты!
        И Ирка снова воспользовалась подсказкой, чтобы продолжить свой плач в стихах:
        Я понимаю, вы не виноваты,
        Что граждане бывают вороваты,
        Но в сумке лежат документы,
        Косметика, медикаменты…
        – Картина, корзина, картонка и маленькая собачонка! – закончила я за нее немного раздраженно.
        Ну в самом деле, надо же понимать, что херы полицаи совсем не шпрехен по-русски и не смогут оценить стихийный стих в подражание Михалкову!
        – Ты вот тут присядь и отдохни немножко, а я объясню им, что случилось.
        Я мягко, но решительно затолкала Ирку на стул в уголке кабинета и мобилизовалась для прыжка через языковой барьер:
        – Херы полицаи! Зе крайм хэппенид!
        – Ты сказала, что преступник счастлив? – Ирка, оказывается, тоже попыталась разбудить крепко спящего глубоко в душе лингвиста.
        – Нет, я сказала, что случилось преступление! – Я не позволила сбить себя с курса. – Столен бэг!
        – Гестолен? – переспросил тот полицейский, что помоложе.
        С прилипшей к отвисшей губе шоколадной крошкой он выглядел слабоумным, но кое-что соображал.
        – Столен-гестолен! – подтвердила я и жестами изобразила украденную ручную кладь. – Сумка! Чемоданчик!
        – Коффер?
        – Йа, кофр! – Я обрадовалась. – Роллер!
        Я потянула воображаемую ручку и покатала туда-сюда воображаемую коляску.
        – Хр-хр-хр! – по собственной инициативе озвучила грохот воображаемых колесиков Ирка.
        Получилось весьма натуралистично.
        – Кофр такой, знаете, квадратиш! – продолжила я, закрепляя успех. – Колор грэй-грин!
        – Гроу-грюн?
        – Он самый!
        Взаимопонимание налаживалось.
        24 января, 16.54
        – Чего еще хочет эта дама? – нахмурился Борман.
        Он узнал приговоренную к депортации русскую и ничуть не обрадовался ее приходу. Небось скандалить будет.
        – О, ЭТА дама просто сопровождает ТУ даму. – Стажер стрельнул выразительным взглядов в Леди-в-пледе.
        – Шеф, у нее украли серо-зеленый чемоданчик на колесиках, – специально для группенинспектора перевел с идиотского на человеческий сообразительный стажер. – Выходит, напутала немного пожилая фрау, ограбили не блондинку, а ее знакомую.
        – Долго же она шла в полицию, – фыркнул Борман. – Дай ей бланк заявления о потере багажа, там есть изображения типичных чемоданов, пусть отметит свой. Из этой пантомимы с похрюкиванием я было подумал, что у нее поросенка на веревочке увели!
        Он нелестно помянул диких русских, но при этом осмотрительно понизил голос, чтобы дикие русские его не услышали.
        24 января, 17.00
        Полицейские херы оказались похвально предусмотрительны и подготовились к появлению ограбленных интуристов. Нам с Иркой выдали что-то вроде черно-белой книжки с рисунками, изображающими разные виды багажа.
        Подружка быстро нашла нужную картинку, жирной чернильной линией заключила ее в кольцо и посмотрела на меня с умильно-жалобным выражением, не предвещающим ничего хорошего.
        – Что? – насторожилась я.
        Пока Ирка развлекалась книжкой с картинками, я думала про парня с кокаином.
        Не был ли он третьей жертвой маньяка, избежавшей гибели лишь благодаря удивительно своевременному вмешательству граждан, полиции и медиков?
        «Время вполне подходящее, – высказался мой внутренний голос. – У маньяка небось руки чесались уже убить еще кого-нибудь».
        – И место подходящее, – согласилась я.
        Мы же с Иркой чуть раньше уже решили, что на месте маньяка не стали бы использовать все тот же туалет в третий раз. Вот преступник и начал осваивать другую уборную, но что-то у него пошло не так, и жертва слегла не в кабинке, а на подходе к ней.
        – Ты сейчас с кем разговариваешь? – спросила Ирка. – Что значит «место подходящее»? Подходящее для чего?
        – Для развивающих игр, – смущенно буркнула я. – Ты закончила с рисунком?
        – Не совсем. – Подружка снова скроила умильное личико. – Раскрасить бы его для пущей натуралистичности!
        – Чем раскрасить? – не поняла я.
        Полицейские в благополучной Австрии, конечно, хорошо оснащены, но вряд ли носят в кобуре фломастеры.
        – Ты же купила новые тени вместо тех, которые извел Колюшка?
        – Ну да, бежевые и синие.
        До меня еще не дошло, какой жертвы просит от меня подруга.
        – Дай попользоваться!
        – Ирка! Что за неуместное кокетство? Ты думаешь, самое время изменить макияж?
        – Это не для меня!
        – А для кого?!
        Я огляделась.
        Херы полицейские не производили впечатления мужчин, чей утренний туалет включает макияж.
        – Для раскраски рисунка!
        Я проглотила нехорошее слово и молча достала из сумки свои новые тени.
        В конце концов, косметические новинки всегда проходят клинические испытания. В нашем случае будут клинически идиотские.
        – Рисуй.
        Ирка с энтузиазмом приступила к творческой работе.
        Пока она, высунув от усердия кончик языка, смешивала в ладони цветные порошки, я вернулась к мыслям о несостоявшемся третьем убийстве, но меня отвлек телефонный звонок.
        – Что такое «баба с воздухом»? – не поздоровавшись, спросил меня сын.
        Значит, вопрос важный.
        – Дай-ка трубку папе, – попросила я, встревожившись. – Колян! Почему наш ребенок интересуется, что такое «баба с воздухом»? Не может быть, чтобы ты уже рассказал ему о надувных женщинах!
        – Я не знаю! – Супруг поспешил откреститься от назревающего обвинения в безнравственности и спешно вернул трубку пытливому потомку.
        – А почему ты спрашиваешь? – осторожно уточнила я.
        – Потому что не понимаю, что это значит: «Бабы с воздухом были легче»! Легче чего?
        В трубке послышалось фоновое ржание папы – типичное ликование лошади, испытавшей облегчение.
        Сдерживая смех, я сообщила сыну:
        – Колюша, правильно говорить: «Баба с возу – кобыле легче», – и предоставила дальнейшие объяснения Коляну.
        – Что там? – не отрываясь от своего художества, спросила Ирка.
        – Все нормально, рисуй давай, баба с возом.
        Я вернулась к дедуктивным размышлениям.
        Итак, предположим, маньяк использует как орудие преступления кокаин в смертельной дозе…
        «Ой, а это не слишком ли дорого?» – заволновался мой внутренний голос.
        Предположим, это очень состоятельный маньяк…
        «А сколько кокаина нужно принять, чтобы получилась смертельная доза? – не замолкал мой внутренний голос. – Как быстро наступает отравление и каковы его симптомы? Побежит отравленный в туалет или не побежит?»
        Я решила поискать информацию, благо Интернет в участке был, а мой планшет еще не совсем разрядился.
        24 января, 17:02
        Поиск по запросу «Симптомы отравления кокаином» в Гугле дал 8315 ссылок.
        Я узнала, что при остром отравлении кокаином характерными признаками являются раздражение, галлюцинации (причем мерещатся несчастным почему-то насекомые), нарушение сознания, бледность кожи, судорожные подергивания, тахикардия, поверхностное аритмичное дыхание.
        Происходило ли это все с теми двумя парнями в туалете, я не знала, поскольку увидела их уже мертвыми и абсолютно спокойными.
        24 января, 17.05
        Поиск по запросу «Смертельная доза кокаина» не затруднил Гугл, но озадачил результатом меня. Данные были противоречивы, я совсем запуталась и написала мужу сообщение: «Коля, какова смертельная доза кокаина?»
        24 января, 17.09
        В ответ Колян прислал вопрос: «Ты где?!»
        Спасибо, милый, ты очень помог мне!
        24 января, 17.10
        Бинго! Эврика! Есть!
        Простой и изящный запрос «Кокаин и диарея» позволил выяснить, что между первым и вторым действительно имеется связь!
        «Прямая, как кишка!» – сострил мой внутренний голос.
        Оказывается, прием кокаина ведет к снижению моторной функции кишечника, в результате чего возникает запор или диарея.
        В любом случае есть повод засесть в туалетной кабинке!
        Ой, позвонил Колян.
        – Привет, я сейчас не могу говорить, – сообщила я ему конспиративным шепотом.
        – Это почему же? Ты вообще где? – По голосу чувствовалось, что супруг изрядно обеспокоен. – Только не ври мне!
        – Ладно, честно скажу: я в полиции, – призналась я.
        – Это связано с кокаином?!
        – Это связано с чемоданом.
        – То есть ты действительно снова осталась без багажа, я угадал? – Любящий муж несколько нервно хихикнул, явно испытав облегчение от того, что его худшие подозрения не оправдались.
        – Еще не все потеряно, полиция вот-вот приступит к поискам, – сказала я, покосившись на Ирку.
        Та вдохновенно рисовала на обороте печатной страницы на редкость страхолюдного гуманоида в бессмертном стиле «Палка, палка, огуречик».
        – Колюш, давай поговорим попозже, сейчас мы тут рисуем, – сказала я мужу.
        – Фоторобот преступника? – предположил он.
        – Да не дай бог! – испугалась я, посмотрев на Иркиного Чужого.
        При виде такого чудища даже Сигурни Уивер хлопнулась бы в обморок!
        Я отняла у Ирки распечатку, приписала под старательно раскрашенным изображением утраченной сумки подружкин телефонный номер и предложила поэтессе и художнице покинуть участок.
        Херы полицаи нас не задерживали.
        24 января, 17.15
        Гамлет Акопян летел в Лондон на свадьбу брата жены дяди по материнской линии.
        Родство по армянским меркам было достаточно близкое, чтобы Гамлет почувствовал, что должен внести в большой семейный праздник весомую лепту. Причем не только деньгами.
        Гамлет летел в Англию из Армении, и это особо обязывало. Вах, как он мог не привезти родному брату любимой жены дорогого дяди подарки с родины?!
        Настоящий армянский ковер Туфенкяна из магазина на улице Туманяна в Ереване, резные деревянные нарды из Дилижана и тщательно упакованный в ящик со стружкой коллекционный коньяк «Ахтамар» двадцатилетней выдержки летели в багаже, предусмотрительно застрахованном на такую сумму, что за сохранность его Гамлет не особо беспокоился.
        Волновался он о ручной клади, содержимое которой было столь же ценным, сколь и деликатным.
        В ручной клади, имеющей вид аккуратной переносной сумки-холодильника, Гамлет вез в далекий Лондон полсотни отборных севанских раков.
        О, эти раки из чистейшего горного озера Севан!
        Сине-зеленые, почти бирюзовые до варки и кораллово-красные после, с нежным белым мясом неповторимого вкуса – не просто пища, а повод для встречи со старинными друзьями, возможность удивить и порадовать дорогих людей!
        В холодильной сумке таких красавцев было ровно пятьдесят, одинаковых, как близнецы, с идеальными параметрами роста и веса: двадцать пять сантиметров, сто граммов.
        Гамлет трясся над ними, как над новорожденными детьми.
        Два дня он держал их в джакузи, следя за тем, чтобы вода была прохладной, чистой, насыщенной кислородом, и безжалостно отправляя домочадцев принимать водные процедуры в тесной душевой кабинке.
        Перед отъездом Гамлет промыл каждого рака персонально в проточной воде, поместил всю компанию в чистый полиэтиленовый пакет и аккуратно уложил его в сумку-холодильник с температурой около ноля градусов.
        У этих раков было все, что нужно неразумной твари для заграничной поездки в один конец, даже безупречно оформленные ветеринарные документы.
        В созданных им условиях перелетные раки могли прожить до двух дней.
        Но могли и не прожить.
        Планируя свое с раками путешествие из Еревана в Лондон, Гамлет не принял в расчет возможную задержку в пункте пересадки – в Вене. Иначе он непременно купил бы в комплекте с изотермической сумкой аккумуляторы холода.
        Без таких аккумуляторов сумка могла держать температуру до восьми часов.
        А могла и не держать.
        Когда задержка рейса превысила шесть часов, Гамлет решил, что пора потревожить питомцев, чтобы проверить их состояние. Мертвые раки крайне дурно пахнут и выделяют токсины, вызывающие тяжелое отравление.
        Здраво рассудив, что сортировка членистоногих в зале ожидания привлечет нездоровое внимание двуногих, Гамлет с сумкой уединился в туалетной комнате.
        Проверка личного состава показала, что командир беспокоился не зря: рота раков понесла потери.
        Гамлет уверенно определил погибшего бойца по неподвижности всех членов и абсолютно прямой шейке, которая при жизни у каждого рака всегда немного скрючена.
        С павшим командир не церемонился и без почестей захоронил его в урне для использованной туалетной бумаги.
        24 января, 17.20
        Женское любопытство разрушительнее нитроглицерина.
        Если бы производители оружия нашли способ разливать женское любопытство в небольшие металлические флаконы, получились бы превосходные ручные гранаты.
        А если бы в венском аэропорту Швехат, помимо стандартных удобств для пассажиров, существовал и пункт сдачи женского любопытства, Лизонька в одиночку могла бы наполнить превосходной взрывчаткой большую бомбу.
        С нестерпимым и мучительным желанием узнать, цело ли содержимое ее чемоданчика, Лиза боролась почти полтора часа.
        Все это время она провела в кафе, в высшей степени неторопливо поглощая кофе с бутербродами и игнорируя выразительные взгляды других пассажиров, желающих припасть к кормушке.
        Лиза не собиралась уступать кому-либо место за столиком, откуда открывался лучший вид на коридор в обе стороны.
        Лиза ведь не просто сидела и ела – она дожидалась развития событий.
        Наконец, стало ясно, что ограбленные воровки смирились с утратой неправедно нажитого добра и не бегают по зданию аэровокзала в поисках Лизы с сумкой.
        Пришла пора выяснить, не оскудел ли богатый внутренний мир чемоданчика.
        Наиболее подходящим укромным местом для соответствующей проверки Лиза резонно сочла туалетную кабинку.
        Уединившись в ней, Лиза освободила сумку от мусорно-маскировочных мешков, расстегнула молнию и с изумлением убедилась, что содержимое сумки ей абсолютно незнакомо!
        Семьдесят пар сережек, сто колечек, пятьдесят браслетов, сорок ручных часов и двадцать пять зажигалок пропали, зато появилась куча новых косметических принадлежностей, а в нижнем археологическом слое обнаружилась модная дамская сумка.
        Лиза не погнушалась ее открыть, сразу же наткнулась на российский загранпаспорт с вложенным в него посадочным талоном, заглянула в документ и уверенно опознала даму на фото.
        Это была та самая тетка, у которой победоносная Лиза угнала трофейную сумку два часа назад.
        Тут Лиза поняла, что спонтанно расширила спектр своей преступной деятельности, экспромтом переквалифицировавшись из контрабандисток в грабительницы.
        – Нет уж, мне чужого не надо! – закрывая сумку, бормотала Лиза, имея в виду не только чужое имущество, но и несвойственное ей криминальное амплуа.
        Нервными рывками она застегнула молнию застежки, собственной губной помадой нарисовала на боку чемоданчика жирный крест и вышла из туалета с пустыми руками.
        Надо было снова искать серо-зеленую квадратную сумку на колесиках – такую же, как та, что осталась под раковиной в женской уборной, только без сигнального креста на боку.
        24 января, 17.25
        – Куда теперь? – спросила я Ирку, когда мы наконец завершили сеанс рисования ручной клади подручными средствами, распрощались с полицейскими и вышли из участка.
        – Угадай, – буркнула подружка.
        – Опять в туалет?!
        – Точно. – Тут она все-таки сочла необходимым оправдать свою жестокость и добавила: – Но я принимаю это непопулярное решение исключительно под давлением мочевого пузыря.
        Я вздохнула.
        У меня было неприятное ощущение, будто я застряла на малосимпатичном уровне компьютерной игры и брожу из уборной в уборную в поисках выхода или полезных бонусов.
        Хотя мне трудно было представить, что может стать таким бонусом. Рулон трехслойной туалетной бумаги?
        Ирка пошла в туалет, а я осталась ждать ее под дверью, от нечего делать разглядывая публику.
        Ее заметно убавилось.
        Скорого улучшения погоды синоптики не обещали, и многие пассажиры перебирались на ночь в отели.
        К сожалению, я не могла последовать их примеру, так как не имела ни действующей визы, ни даже загранпаспорта.
        Мне предстояло снова ночевать на диванчике в зале прибытия, так что нужно было радоваться хотя бы тому, что с уменьшением числа пассажиров конкуренция на это скромное ложе падает.
        Ирка вышла из туалета с круглыми глазами и квадратной сумкой. Глаза были, как обычно, синими, а сумка – серо-зеленой.
        Я узнала ручную кладь, заочно послужившую моделью для гениального портрета «Украденная сумка» (22?33 см, писчая бумага, французские тени для век), и тоже вытаращилась изумленно:
        – А вот и бонус! Как, откуда?
        – От верблюда! – незатейливо срифмовала подруга и нежно погладила бочок сумки. – Ты не поверишь; она стояла под раковиной!
        – Это твоя? Ты проверила?
        – Конечно! Моя! И все мое в ней, как было! – На радостях подружка не утруждала себя точностью формулировок и говорила бессвязно.
        – То есть ничего из содержимого твоей сумки не пропало и не было испорчено? – перевела я. – Тогда непонятно, зачем ее крали!
        – Единственное, что изменилось, – это вот! – добавила Ирка и повернула сумку так, чтобы я увидела жирный красный крест на боку. – Как ты думаешь, что это значит?
        – Не знаю, но мне не нравится эта подозрительная красная метка. Давай ее сотрем?
        – Я уже пробовала – и сухой салфеткой, и мыльной водой.
        – Тогда замаскируем.
        Я полезла в свою собственную сумку и после относительно недолгих поисков нашла то, что хотела.
        – Ты носишь с собой изоленту? Зачем? – удивилась подруга.
        – Не помню, – сказала я честно. – Видимо, когда-то она была мне очень нужна. Тогда же, когда и строительная рулетка, наверное. Ты не болтай, ты лучше помоги мне.
        Соединенными усилиями мы превратили яркий красный крест в гораздо менее приметный синий квадрат. Если не приглядываться, он был почти незаметен.
        – Ну а теперь куда? – полюбовавшись рукодельной заплаткой, спросила Ирка.
        – Теперь предлагаю расстаться. Ты можешь поехать в город, посмотреть собор Святого Стефана и с комфортом переночевать в отеле.
        С моей стороны было бы неблагородно умолчать о завидной возможности:
        – Быть в Вене и не попробовать захерторт и тафельшпиц – это просто преступление!
        – Тафель – что?
        – О! Это любимое блюдо австрийских королей: вареная говядина в густом бульоне, – объяснила я, сглотнув слюнки. – Ее подают с жареной картошкой, шпинатом, капустой и двумя соусами – из тертых яблок с хреном и из взбитой сметаны с хреном.
        – Ни хрена себе! – восхитилась подруга и облизнулась. – А что еще мы закажем?
        – Не мы, а ты. – Я с трудом подавила вздох. – К сожалению, я останусь здесь, потому что меня без паспорта и визы из транзитной зоны не выпустят.
        Ирка задумчиво покусала губу и неожиданно согласилась:
        – Ну хорошо.
        Вообще-то я не ожидала, что она сдастся так легко, и немного обиделась.
        – Ну прекрасно.
        Под веселое тарахтение блудной сумки Ирка ушла, и я снова осталась одна-одинешенька.
        «Миновали первые сутки безвылазного пребывания в аэропорту», – грустно отметил сомнительную дату мой внутренний голос.
        Мне очень не понравилось зловещее слово «первые».
        24 января, 17.30
        Мобильник почти разрядился.
        Если бы я обнаружила это раньше, то нахально подключилась бы к розетке в полицейском участке. В общих зонах аэровокзала розеток не было, так что мне пришлось выключить аппарат, чтобы сберечь оставшийся заряд на утро, когда вернется Ирка. Не будем же мы с ней бегать по международному аэропорту культурной столицы Европы, аукаясь, как две деревенские бабы в лесу!
        Оставшись без связи, я почувствовала себя особенно сиротливо и неподдельно обрадовалась, увидев знакомого. Общительный любитель граппы Юра подошел ко мне, смущенно улыбаясь, с очередным стаканчиком в руке.
        – Я тут виски купил в дьюти-фри, хорошее виски, но в одиночку не пьется, – сказал он с намеком.
        – Хороший, – моментально поправила я.
        Вообще-то по поводу грамматического рода слова «виски» в русском языке до сих пор есть разногласия, но в большинстве своем лингвисты считают, что виски – «он».
        «Эй, умница, парень подумает, что это ты его похвалила, назвав хорошим!» – предупредил мой внутренний голос.
        – В смысле виски хороший, – поторопилась поправиться я.
        И покосилась на собутыльника, незаметно оценивая, насколько сам он хорош или плох.
        До сих пор я этого Юру не разглядывала, поскольку в паре «Парень с граппой» интересовалась не твердым телом, а жидкостью. В общем, и правильно, потому что граппа была прекрасна, а Юра так себе. По десятибалльной шкале – на троечку.
        Хотя мужчину, который по совокупности моральных и физических качеств тянул бы на твердую «десятку», я еще никогда не встречала.
        Даже любимому мужу я ставлю только девять с плюсом, хотя и даю великодушно шанс повысить оценку до максимума – ему всего-то надо не разбрасывать по дому грязные носки и мыть за собой тарелки после тайного «ночного дожора»!
        К сожалению, Колян не желает быть совершенством, мотивируя это тем, что трудно быть богом. А я на веки вечные фанат Стругацких, и цитатой из них меня легко обезоружить…
        Юре же, чтобы получить оценку повыше, пришлось бы очень постараться. Как минимум купить контактные линзы, чтобы не носить огромные очки с выпуклыми лиловыми стеклами, похожими на пару дохлых медуз.
        Мутные стекла и громоздкая черепаховая оправа закрывали ему пол-лица, как карнавальная маска. При этом прятать бедняге нужно было не верхнюю половину физиономии, а нижнюю, потому что на подбородке у него была родинка размером с горошину. Слава богу, не выпуклая и не волосатая, просто черная, как клякса чертежной туши, но крупноразмерная и поэтому очень приметная.
        Я поймала себя на том, что не могу оторвать взгляд от этой родинки, и устыдилась. Нет людей без недостатков внешности, я и сама далеко не идеал – по своей же десятибалльной шкале на восьмерку!
        «Скромная!» – фыркнул мой внутренний голос.
        Я предпочла его проигнорировать.
        Мы с Юрой выпили по стаканчику и поговорили о том, как проведем эту ночь.
        В смысле я великодушно поделилась с новым знакомым ценными сведениями о том, что в зале на первом этаже есть мягкие диваны, а он в благодарность за полезную информацию пообещал по-мужски приглядывать, чтобы со мной ничего не случилось.
        Это было очень благородное и абсолютно бессмысленное побуждение. Не помню, чтобы когда-нибудь период, на протяжении которого со мной ничего не случалось, исчислялся хотя бы часами.
        Тем не менее я не стала останавливать джентльмена в его рыцарском порыве, и с четверть часа мы на радость присутствующим исполняли небольшую пантомиму. Едва я поднимала глаза от книжки в планшете, как встречала взгляд Юры, который кивал, подтверждая, что он бдит на посту, и скупыми жестами изображал борьбу добра со злом. Но потребление хорошего виски отдельно взятым ценителем продолжалось и продолжалось, поэтому взгляд моего охранника становился все более рассеянным, а жесты приобретали пугающую амплитуду.
        Я опасаюсь пьяных джентльменов – они неподходящая компания для приличной одинокой дамы.
        Улучив момент, когда мой рыцарь ненадолго смежил веки, я потихоньку удрала от него в другой зал.
        24 января, 17.35
        Разумеется, Ирка не собиралась смотреть соборы, лопать захерторты с тафельшпицами и дрыхнуть в мягкой постельке. Предаваться удовольствиям, когда ее лучшая подруга голодает и скитается в чужеземном аэропорту?!
        – Да хрен вам! – гордо сказала Ирка всем презренным рабам желудка и перины.
        У нее был простой и ясный план: доехать до ближайшего торгового центра, сделать там покупки и без задержки вернуться в аэропорт, в итоге удивив подружку приятным сюрпризом.
        Вдумчивый шопинг Ирка не планировала. В гастрономическом отделе она собиралась купить вкусную горячую еду в термостойких судочках, а в спортивном магазине – надувной матрас и пару пледов, вот и все, ничего сложного, всех-то дел на два часа. Особенно если воспользоваться услугами аэроэкспресса.
        Прекрасный скоростной электропоезд бегал из центра города в аэропорт и обратно каждые двадцать минут. Железнодорожная станция была удобно расположена под зданием аэровокзала, билетные автоматы стояли у выхода на перрон, и даже простая русская женщина без знания немецкого языка, имея в своем распоряжении минут пятнадцать, могла понять нехитрый алгоритм покупки.
        Ну, может, не пятнадцать минут, а двадцать, не суть важно. Главное, что поединок простой русской женщины со сложной австрийской техникой выиграла первая.
        Побежденный автомат прострекотал невнятные поздравления, сделал себе символическое харакири и белым флажком высунул из прорези на железном пузе бумажный билетик.
        – Уффф! – устало выдохнула победительница и стерла пот со лба рукой, свободной от добытого проездного документа.
        Потом она сообразила, что чего-то ей не хватает, искательно пошевелила пальцами, огляделась и с неприятным удивлением обнаружила отсутствие сумки, пятнадцать (ладно, двадцать) минут назад оставленной ждать, как верный пес, у ноги.
        – Ё-к-л-м-н-п-р-с-т! – с большим и искренним чувством сказала повторно ограбленная Ирка.
        Пробежавшись по буквам русского алфавита, как виртуоз по клавишам рояля, она закончила филологический пассаж выразительным аккордом: «Найду заразу – убью!»
        И в два прыжка, сделавших бы честь молодому резвому кенгуру, переместилась к выходу на перрон.
        Электричка еще не прибыла, на перроне, хорошо просматривающемся от края до края, скучали пассажиры. Ни один из них не был обременен багажом, ни у кого не было при себе серо-зеленой квадратной сумки на колесиках.
        Это говорило о том, что похититель сумки ушел с добычей в другую сторону – в здание аэровокзала.
        – Честное слово, найду – убью! – повторила Ирка, за неимением другой публики призвав в свидетели невозмутимый билетный автомат. – Вот те крест!
        24 января, 17.36
        В этот день Лизин папа, получивший школьное образование в Советском Союзе, впервые по-настоящему прочувствовал драматизм классического «Я тебя породил, я тебя и убью!».
        Дочь, родная кровиночка, плоть от плоти, союзница и наследница, безответственно подвела родителя и опасно подкосила бизнес, который папа с риском для здоровья и репутации строил годами!
        – Маленькие детки – маленькие бедки, – вспомнилась сердитому папе русская народная мудрость.
        Большая дочка втягивала папу в крупные неприятности с соответствующими им расходами. Он уже успел купить билет на поезд до Зальцбурга – а четырнадцать евро, между прочим, на австрийских дорогах не валяются, и вынужден был отказаться от этой поездки, чтобы вернуться в аэропорт. Еще двадцать пять евро пришлось потратить на самый дешевый авиабилет до Ниццы, куда Лизин папа и вовсе не собирался, но без билета его не пустили бы в зону ожидания.
        Хорошо еще, в аэроэкспрессе работал беспроводной Интернет, так что хотя бы лишнего времени на покупку билета Лизин папа не потратил. Расценив это как маленький просвет в черной полосе неудач, он искренне понадеялся на то, что везение удачливого контабандиста, явно не передавшееся по наследству новому поколению семьи, его самого не покинуло.
        И убедился, что так оно и есть, как только вышел из аэроэкспресса на конечной.
        Хорошо знакомая серо-зеленая сумка одиноко стояла в переходе из станции в здание аэровокзала. Выдвинутая ручка безмолвно молила взять ее.
        На расстоянии вытянутой руки от сиротливой сумки помещалась какая-то рыжая тетка, всецело поглощенная выяснением сложных отношений с билетным автоматом. На проходящих мимо нее живых людей она не реагировала.
        Лизин папа свернул руку баварским кренделем, на ходу состыковал получившийся крюк с ручкой сумки и унес ее с легкостью и изяществом портового подъемного крана.
        Пластмассовые колесики сумки не коснулись пола и не разразились предательским грохотом.
        – Где ты, дочь моя? – спустя минуту весело осведомился Лизин папа по телефону. – Иди, встречай свою сумку, твой мудрый старик отец все решил!
        24 января, 17.45
        Я обошла доступную мне территорию и с сожалением обнаружила, что немногочисленные мягкие диваны заняты. Даже твердые кресла, сгруппированные по три и не разделенные перегородками, все уже превратились в чьи-то спальные места.
        К организации комфортных лежбищ народ подошел с большой выдумкой, но без особых претензий.
        Семейство в многослойных восточных нарядах устроило в углу подобие живописного шатра из цветных полотнищ и шалей, а мужчина в деловом костюме изобретательно пристроил над своей лежанкой раскрытый зонт.
        Я оценила это ноу-хау: зонт обеспечивал спящему некоторую интимность и приятный полумрак, но при этом не мешал дышать. Куда удобнее, чем накрывать лицо шарфом!
        А не купить ли мне зонтик?
        «И еще ту разноцветную шубку, чтобы мягко поспать на полу!» – язвительно посоветовал внутренний голос, явно не одобряя дополнительные траты.
        – Мягко спать – это хорошо, – согласилась я, завистливо поглядев на спящих под одеялками.
        Время от времени в народ выходили представители наиболее совестливых авиакомпаний и оделяли страждущих чем-нибудь полезным – водичкой, печеньками, берушами, надувными дорожными подушечками и даже пледами. К сожалению, мы с Иркой еще ни разу не успели к раздаче.
        Я серьезно обдумала мысль ограбить кладовку при уборной, утащив оттуда запасы бумажных полотенец.
        Ну-ка, сколько рулонов трехслойной туалетной бумаги понадобится для изготовления матраса, по мягкости соответствующего двум сантиметрам поролона? Штук двадцать?
        «А сколько лет тебе дадут строгие австрийские судьи за кражу двадцати рулонов бумажных полотенец?» – поменял вектор вопроса зловредный внутренний голос.
        Я с обидой и завистью посмотрела на даму, занявшую единственную кушетку в укромном закутке между уборными и лифтом.
        Под голову себе эта спящая красавица сунула свернутую дубленку, из одной плотной полы которой соорудила козырек, полностью прячущий лицо, а тело до колен укрыла одинаковыми платочками веселеньких цветов.
        Хотя вряд ли она сама укрывалась, кто-то ей старательно помогал – уж очень аккуратно легли платочки: с равномерным нахлестом, как пластины черепицы на крыше.
        Очевидна была и правильная спектральная последовательность цветов: на желтый платочек – красный, на красный – синий, на синий – зеленый. Из-под зеленого торчали ноги в коричневых колготах и черных туфлях.
        Об этой даме кто-то трогательно позаботился, а мне вот никто, никто не подоткнет одеяльце, единственная подруга меня покинула…
        Опустив голову, я бесцельно побрела в неизвестностью.
        И пережила ощущение, которое красиво называется «дежавю», внезапно услышав возмущенное:
        – Что опять у тебя с телефоном?!
        Сверкая глазами, передо мной стояла ужасно сердитая Ирка.
        24 января, 17.47
        – О! Прилетел наш зоркий сокол! – ехидно хмыкнул стажер Йохан Фунтель.
        Зоркий сокол Шперлинг, в данный момент больше похожий на мокрую курицу, торопливо распаковывался в предбаннике, спеша приступить к несению службы.
        – Кто бы сомневался! – тихо фыркнул в усы инспектор группы Борман и вручную вылепил из морщин, желваков и брылей благообразное, отечески доброе лицо.
        Долг есть долг, но мало кто из полицейских экстренно выходит в усиление по первому зову и с искренней радостью. Как начальник, группенинспектор должен был приветствовать похвальное рвение стажера Шперлинга, однако это вовсе не означало, что ему непонятны мотивы трудового подвига подчиненного.
        Ясно было, что Якоб узнал о задержании наркокурьера, и примчался в надежде урвать свою толику славы и наград.
        – Сейчас начнет активничать и примазываться, – озвучил невысказанное Борманом стажер Фунтель.
        – Не примажется, – не меняя выражения отечески доброго лица, шепнул в усы группенинспектор Борман и сразу же, повысив голос, объявил:
        – Шперлинг! Ты молодец, что вышел, очень кстати! Сейчас пойдешь в патрулирование.
        – В патрулирование?
        На румяной с мороза физиономии стажера Шперлинга отразилось разочарование.
        Якоб планировал по горячим следам провести свое собственное расследование и лично выявить и взять сообщников задержанного «глотателя».
        Ведь не может быть такого, чтобы «пирожок» с начинкой из килограмма кокса летел за океан сам по себе, без присмотра!
        – Да, Якоб, в патрулирование, – твердо повторил группенинспектор и незаметно подмигнул стажеру Фунтелю. – Йохан ногу подвернул, иди за него.
        Стажер Фунтель старательно скривил правую ногу хоккейной клюшкой и скорчил страдальческую гримасу.
        – Что с ногой, Йохан? – досадливо спросил Якоб.
        – Повредил, преследуя наркокурьера! – ответил Йохан. – Но не волнуйся, в итоге мы его взяли!
        – Отлично! Я пошел в патрулирование! – вскричал расстроенный Якоб и вышел из участка, хлопнув дверью.
        Группенинспектор Борман фыркнул, поднял руку, и проказливо хихикающий стажер Фунтель звонко шлепнул по подставленной ему ладони.
        Снова хлопнула дверь.
        – Якоб, ты что-то забыл? – добрым отеческим голосом позвал артистичный группенинспектор.
        Но это был не Якоб.
        24 января, 17.50
        – Гутен морген, гутен таг, это снова мы, – сказала я, виновато разведя руками.
        Ирка, не отходя от двери, моментально встала в позу и продекламировала:
        Мы опять к вам с заявлением
        Про второе ограбление!
        – Слушай, я тебя умоляю, не надо разговаривать стихами, мы с тобой и без того изрядно смахиваем на сумасшедших! – прошептала я ей, старательно удерживая на лице смущенную улыбку милого девичьего фасона «малютка в беде». – Херы полицаи, помогите, наш коффер снова пропал!
        – Коффер капут! – с нажимом сказал Ирка вполне себе по-немецки.
        – Гестолен, – поправила я.
        Однако быстро мы ассимилируемся на Неметчине.
        Херы полицаи переглянулись.
        – Сейчас они санитаров вызовут, – шепотом пригрозила я Ирке и пустилась в объяснения: – Я понимаю, это производит очень странное впечатление, я и сама неприятно удивлена, но факт остается фактом: та наша сумка нашлась и снова пропала!
        – Потому что ее почти сразу умыкнула какая-то зараза! – встряла Ирка, от волнения по-прежнему раздражающе тяготеющая к любительскому стихосложению.
        – Хорош тарахтеть! – Я гаркнула на подружку и с трогательной мольбой воззрилась на полицейских: – Коффер гестолен! Квадратиш грюн-гроу коффер гестолен цвайне!
        – Что еще за «цвайне»? – тихо спросила Ирка. – Я знаю «швайне», это свинья, ты спятила – полицейских обзывать?
        – Цвайне – это два! – так же тихо объяснила я. – Дважды! То есть я хочу сказать им, что квадратную серо-зеленую сумку у нас украли уже во второй раз! Доставай карандаш, видишь, хер полицай тебе снова книжечку для рисования дает, чтобы ты отметила, какая твоя сумка.
        – Тени давай!
        Я застонала.
        24 января, 17.55
        – Шеф, я правильно понял, у этих русских фрау украли вторую сумку? – посмотрев на рисунок через крутое плечо рыжей фрау-художницы, негромко спросил старшего смущенный стажер. – И эта вторая сумка у них была точно такая же, как первая?!
        – Йохан, что тебя удивляет? – Мудрый старший слегка пожал плечами. – Это же русские! При коммунизме они все носили одинаковые валенки, штаны с лампасами, ситцевые рубахи и шапки со звездой на лбу. Они всегда страдали от дефицита качественных промтоваров и полного отсутствия индивидуального стиля. Сейчас, когда русскую экономику неумолимо душат наши санкции, они снова становятся неразличимыми болванчиками. Я уверен, эти сумки штампуют у них где-нибудь на танковом заводе и в таком количестве, чтобы хватило на всю страну!
        24 яваря, 18.00
        Синий квадрат на боку серо-зеленой сумки в глаза не бросался, и Лизин папа его даже не заметил. А вот сама Лиза заметила и сразу же насторожилась.
        – Надеюсь, это не то, что я думаю, – проворчала она и подцепила ногтем изоленту.
        Нашлепка слезала легко, как шкурка с банана. После второй полоски стал виден красный след.
        – Так я и знала! – воскликнула Лиза и укоризненно посмотрела на родителя. – Папа! Это чужая сумка!
        – Как чужая, почему чужая?! – заволновался папа, и Лиза почувствовала себя отомщенной.
        Теперь они оба с папой и контрабандисты, и грабители!
        – Папа, эту сумку я уже видела и специально отметила сигнальным крестом, чтобы не отвлечься на нее повторно, – объяснила Лиза.
        Она отряхнула руки и скомандовала:
        – Продолжаем поиски! Давай разделимся, и ты обойдешь все открытые зоны, а я буду осматривать магазины.
        – А с этой сумкой что делать?
        – Я знаю, что с ней делать.
        Лиза решительно повела отвергнутую сумку в тупиковое ответвление коридора.
        – Может, из девочки еще будет толк! – пробормотал Лизин папа, провожая целеустремленную дочь одобрительным взглядом.
        24 января, 18.05
        Ирка не просто так сверкала очами, она пустила слезу, а кто бы на ее месте не пустил?
        Череда воссоединений и расставаний с дражайшей сумкой все больше походила на душераздирающий мексиканский сериал. Осталось только дать ручной клади, так активно живущей собственной жизнью, какое-нибудь звучное имя, и можно будет писать заявления в полицию в эффектном романтическом стиле: «Очередное загадочное исчезновение доньи Чемоданьи!»
        – Знаешь, мне кажется, эта твоя сумка в прошлой жизни была бродягой. Ты как насчет того, чтобы присвоить ей имя собственное? – спросила я Ирку, надеясь ее развеселить.
        – Когда она вернется – пожалуйста, – уныло ответила подружка. – Можешь даже стать ее крестной матерью, если хочешь.
        – Ты шутишь? – с надеждой спросила я.
        Мне хотелось, чтобы Ирка шутила, а не плакала.
        – Кстати, у тебя глаз размазался.
        – А у вас ус отклеился! – передразнила меня подружка цитатой из «Бриллиантовой руки».
        Точно, шутит!
        Я обрадовалась и подтолкнула ее в сторону нашего любимого в этих широтах места – туалета:
        – Пойди перерисуй глаза! Я тебе тени дам. Ну, то, что от них осталось…
        – Я ценю эту жертву, – с чувством сказала Ирка и ушла с моими тенями в уборную.
        Я не стала сопровождать ее, чтобы не повредить процессу. Мало что так мешает успешному нанесению боевой раскраски, как любопытные взгляды публики.
        Кстати, я никогда не могла понять, почему мужчины как завороженные таращатся на своих подруг в самый сложный и ответственный момент – когда женщина, округлив рот и глаза, с идеальной точностью, обязательной для нанесения туши и стыковки космических кораблей, производит сближение щеточки с ресницами?
        Косметический эффект от посещения подругой уборной превзошел самые смелые мои ожидания. Ирка вышла из клозета с такими огромными и выразительными глазами, какие в живой природе бывают только у речных стрекоз.
        – Вот и славно! – обрадовалась я.
        – Славно – это слишком слабо сказано! – возразила подружка. – Ты только посмотри!
        Она дрыгнула ногой, исполнив что-то среднее между балетным батманом и размашистым па гопака, и открыла мне вид на прятавшуюся за ее юбкой серо-зеленую сумку.
        – Не может быть!
        Я ахнула и присела, разглядывая воспетый в стихах и запечатленный на живописных полотнах легендарный грюн-гроу коффер с нашлепкой из моей скромной изоленты.
        – Та самая сумка! Ирка, это просто мистика какая-то!
        – Просто фантастика, – согласилась довольная подруга. – В сказке был неразменный пятак, а тут самовозвратная сумка. Похоже, ее нельзя украсть, она возвращается, как почтовый голубь, в одно и то же место!
        – Но почему именно в туалет?!
        Мне уже начинало казаться, что роль клозетов в мировой истории сильно недооценена.
        – Не знаю, – сказала Ирка. – Но если ее снова украдут, я пойду не в полицию, а прямиком сюда!
        – Насчет полиции…
        Я задумалась.
        – Тебе не кажется, что надо еще раз сходить в участок и забрать назад твое заявление? Даже два твоих заявления!
        – Что-то мне не хочется опять туда идти, – замялась подруга.
        – Мне тоже, – призналась я.
        Когда мы заходили в участок в последний раз, столкнулись с тем противным вредным юношей, по милости которого я не попала в Прагу и застряла в венском аэропорту. Допускаю, что я одарила его не самым добрым взглядом, но и он на меня посмотрел, как сверхурочно работающий истребитель вампиров на крайне назойливую нечисть!
        – Значит, не пойдем в участок! – решила Ирка. – А куда пойдем?
        – Пора бы подумать о ночлеге, – сказала я. – Куда голову преклонить, чем укрыться в отсутствие спальных принадлежностей… Некоторые вот неплохо устроились…
        Я оглянулась на тетеньку в платочках.
        – Гм…
        Ирка подошла посмотреть на спящую.
        Сумку она теперь не упускала из виду и толкала перед собой, как тележку в супермаркете.
        – Может быть, нам взять для утепления бумажные полотенца? – поделилась я с подругой своей новой криминальной идеей. – Много, много трехслойной бумаги, рулонов двадцать!
        Ирка внимательно посмотрела на меня, потом на свое собственное смутное отражение в глянцевом камне стены и пробормотала что-то вроде: «Офигеть, какая мумия получится!»
        Потом она опять поглядела на тетю в цветных платочках, щелкнула пальцами, потребовала, чтобы я стерегла ее сумку, как пес Джульбарс границу Родины, и снова ушла в туалет.
        Воображение от нечего делать нарисовало мне Ирку в многослойной теплоизоляции из мягкой белой бумаги, и внутренний голос авторитетно заявил, что на мумию она в таком виде похожа гораздо меньше, чем на гигантский кокон тутового шелкопряда.
        Я хихикнула, и вернувшаяся из уборной подружка заметила:
        – Что такое, стоит мне уйти в клозет, как у тебя начинается какое-то странное веселье! На, держи, вот тебе такие же покрывала, как у той тетеньки.
        – Это же набор матерчатых салфеток!
        – Он самый.
        Видя, что я не спешу взять подарок, Ирка вжикнула молнией и спрятала салфетки в сумку, добавив:
        – Я их сразу узнала, как только увидела, я себе домой для хозяйственных нужд точно такие же покупаю. Шестьдесят на шестьдесят сэмэ, материал вроде искусственного фетра – плотный и впитывает хорошо. Жаль, в тележке был всего один набор.
        – В какой тележке? – спросила я машинально.
        – В маркитантской! – Ирка помахала ладошкой перед моим лицом. – Очни-ись! О чем ты думаешь? В тележке уборщицы, разумеется. Она там стоит в закутке туалета.
        – Уборщица?
        – Тележка!
        – А уборщица?
        Я гораздо внимательнее, чем прежде, посмотрела на спящую.
        Матерчатые туфли – не самая подходящая обувь для путешествия через заснеженную Вену…
        Я подошла к кушетке и осторожно приподняла один из платков, укрывающих спящую.
        Так и есть: под ним открылся синий клеенчатый фартук!
        – Ирка, так это же и есть уборщица! – зашептала я, отскочив от кушетки.
        – Нормально тут клининг работает! – возмутилась подружка. – Пассажиров полный аэропорт, в сортирах аншлаг, как в Большом театре, а она на дверь табличку повесила, тележку спрятала с глаз долой и спать завалилась!
        – Хорошо, если спать! А ну, прикрой меня!
        – Чем? Я же не вооружена!
        – Телом своим прикрой!
        Я снова подкралась к кушетке, пошарила под платками, нашла там руку и пощупала запястье.
        – Пульс есть!
        Я обрадовалась.
        – А почему бы ему не быть? Лен, ты что еще придумала? – До подружки дошло, что я проверяла нехорошее подозрение. – Ой! Ты решила, что она тоже умерла?!
        – Говори потише, пожалуйста, – попросила я, оглянувшись на мужскую уборную, где, судя по всему, так и сидели спящие вечным сном.
        Конечно, кто же их найдет, если дверь клозета плотно закрыта, а на ручке висит табличка с символическим сообщением о ведущейся внутри уборке!
        – Эта безответственная тетка сорвала наш план В! – обиженно сказала я, подергав ручку двери.
        Так и есть, закрыта на ключ!
        – Да успокойся, уборщица просто прилегла отдохнуть.
        Ирка сменила гнев на милость и нашла оправдание недобросовестной работнице службы клининга:
        – Она небось в ночную смену одна на все здешние уборные, а людей-то много, все пачкают и пачкают, вот бедняжка и свалилась без сил. Пойдем, не будем мешать ей отдыхать.
        – Но она…
        – Хватит рваться в мужской туалет, ты привлекаешь к себе ненужное внимание!
        Я опомнилась и признала, что Ирка права.
        В конце концов, нет худа без добра: пока этот туалет заперт, трупы в кабинках не найдутся, кутерьма не поднимется…
        Может, и нам с подружкой удастся спокойно поспать.
        24 января, 18.10
        Опекать сразу полсотни беспомощных существ, кем бы они ни были, – большая морока.
        Возня с раками, которые все больше рисковали попасть не на свадебный банкет в Париже, а прямиком, минуя котел и тарелки, в рай для невинноубиенных членистоногих, Гамлета Ашотовича измотала. К тому же в родном ему Ереване был уже десятый час вечера – вполне подходящее время для отхода ко сну.
        Гамлет Ашотович деликатно присел на край дивана в кафе и, грамотно используя ротацию посетителей, постепенно распространил себя на весь диван целиком.
        Укладываясь спать, сумку-холодильник он поставил под голову. Однако жесткая квадратная форма не позволила ей стать удобной подушкой, и уже во сне Гамлет Ашотович непроизвольно сполз пониже.
        Сумка помещалась на краю его ложа недолго, лишь до тех пор, пока очередной усталый путник, желающий воссоединить свое мягкое место с диванным, не переставил ее на пол.
        Другой путешественник, расположившийся в укрытии за диваном, беспокойно ворочаясь на твердом полу, толкнул ручную кладь Гамлета Ашотовича ногой.
        Сумка-холодильник упала на бок и приоткрылась.
        Бодрящий дух и тело теплый воздух свободы проник в холодную переносную тюрьму, пробуждая к жизни сорок девять вольнолюбивых севанских раков.
        24 января, 18.15
        Якоб Шперлинг был карьеристом, а не идиотом.
        Конечно же, он понял, что старый дурень Борман и молодой дебил Фунтель сговорились третировать более перспективного коллегу и отправили его в патрулирование лишь для того, чтобы лишить возможности принять участие в расследовании.
        Сидя в участке, Якоб был бы в курсе дальнейшего развития истории с задержанным наркокурьером. А где ему было черпать информацию сейчас? В газетах и телевыпусках новостей? Да журналисты переврут даже то, что узнают!
        Стажер Шперлинг был крайне нелестного мнения о журналистах.
        Впрочем, никакими крохами информации не стоило пренебрегать. Поэтому Якоб осуществил регулярный обход территории с ускорением и по возвращении в участок заперся в служебном туалете с личным смартфоном.
        Мысленно формулируя запрос для поисковика, он вдруг подумал: а как, интересно, борются с информационным голодом сообщники задержанного наркокурьера? Им-то ведь узнать хоть что-то о судьбе «глотателя» еще труднее, чем Якобу! Небось тоже сканируют Интернет на предмет новостей.
        И тут стажера Шперлинга посетила идея столь светлая, что он выскочил из уборной с глазами, сверкающими, точно два проблесковых маячка.
        – Якоб, куда? – крикнул ему вслед инспектор группы Борман.
        А Якоб притворился, что не услышал окрика, и возмутительно проигнорировал старшего по званию.
        В службу, сотрудники которой скромно именовали себя связистами, полицейские наведывались нечасто, в случае необходимости просто вызывая специалиста по компьютерам в участок телефонным звонком. Горизонтальных дружеских связей представители разных подразделений не поддерживали, и появление в IT-отделе стажера Шперлинга было воспринято с удивлением и без восторга. Однако пустившемуся во все тяжкие Якобу хватило дерзости заявить, будто его визит вызван служебной необходимостью.
        Стажер, конечно, понимал, что занимается опасной самодеятельностью, но рисковал в надежде на крупный выигрыш. Как говорится, победителей не судят!
        – Господа, нам нужна ваша помощь, – с деловитой вежливостью сообщил стажер «связистам». – Посмотрите, пожалуйста, интернет-запросы двух последних часов. Нет ли среди них таких, которые содержат слова «наркокурьер», «задержание», «кокаин»?
        Венский аэропорт по праву гордится таким востребованным сервисом, как беспроводной Интернет, доступ к которому пассажиры получают совершенно бесплатно. При этом в сеть обладатели планшетных компьютеров, мобильных телефонов и ноутбуков выходят со странички аэропорта, что позволяет специальной службе получать разнообразную потенциально полезную информацию, что, впрочем, уже не рекламируется и не афишируется.
        Поставленная полицейским стажером задача спецов не затруднила, лишь потребовала уточнения:
        – Ищем запрос на каком языке?
        – Хороший вопрос, – признал Якоб, пуще прежнего воодушевляясь при мысли о выявлении раскидистой международной наркосети. – На испанском, немецком, английском, французском и арабском, пожалуй.
        – То есть на ведущих мировых языках, – подытожил умник-айтишник и от себя добавил к списку китайский, русский и хинди.
        Компьютер с легкостью перевел ключевые слова на восемь языков, сервер пошарил в кэше и выловил сразу несколько запросов на кокаиновую тему.
        – Вот, смотрите, стажер, – айтишник указал на экран. – С 17.02 до 17.15 кокаином очень интересовался кто-то русскоязычный. Видите? Несколько запросов подряд, и в каждом есть слово «кокаин»!
        – Давайте переведем остальные слова! – азартно предложил Шперлинг.
        Компьютерный переводчик сработал с внушающей уважение скоростью и выдал строки, в каждой из которых содержалось слово «кокаин». Особенное удивление вызывал запрос «Столовая ложка кокаина».
        – Серьезный бизнес у этого русского, – прокомментировал список айтишник.
        – Вы думаете, это был один человек? – спроси Якоб.
        Ему уже мерещились стройные ряды арестованных наркодельцов.
        – Конечно, ведь все запросы сделаны с одного мобильного устройства, – кивнул компьютерный спец. – IP-адрес британский, но это может говорить лишь о том, где было куплено конкретное устройство, а не о месте проживания владельца.
        – То есть подозреваемый говорит по-русски, но бывает в разных странах, – подытожил Якоб и потянулся к зазвеневшему телефону. – Да, мама?
        – Якоб, дорогой, ты не забыл принять лекарство от простуды? – спросила его заботливая муттер. – Для профилактики достаточно одной столовой ложки порошка на стакан горячей воды…
        – Майн гот! – охнул Якоб.
        – Значит, забыл, – заворчала либер муттер. – Ах, Якоб, ты такой рассеянный!
        – Мамуля, я тебе перезвоню, – пообещал ничуть не рассеянный Якоб, преобразуя случайно полученную от мамы подсказку в ослепительную догадку.
        Не зря в германской консервативной системе ценностей социальная роль женщины сводится к «трем К»: «Kinder, Kuche, Kirche», что означает «дети, кухня, церковь»!
        Кто станет измерять порошок в столовых ложках?
        Только женщина!
        – Русская женщина с мобильным компьютером, много путешествующая и нарушающая законы, – задумчиво произнес смышленый стажер и медленно улыбнулся. – Кажется, я видел тут одну такую…
        24 января, 18.20
        Выражение «Жадность фраера сгубила» Роман знал, помнил и почитал как библейскую истину (вместо неактуальной для человека его профессии заповеди «не укради»).
        Роман умел вовремя остановиться, даже если для этого нужно было безжалостно прервать полосу затяжного везения.
        В седьмом часу вечера этот момент наступил.
        Мусорная корзина в мужской уборной приняла в себя два женских кошелька, три мужских бумажника, одну борсетку и один клатч, а собственное портмоне Романа распухло от купюр различного достоинства и национального происхождения.
        Пора было закончить гастрольный тур по залам ожидания и покинуть аэропорт.
        Только сумку, похищенную первой, Роман все еще возил с собой.
        Во-первых, наличие ручной клади позволяло ему маскироваться на местности, во-вторых, предпринятые законной владелицей сумки меры по защите от посторонних ее внутреннего мира позволяли надеяться на богатый улов.
        Большие надежды оправдались с лихвой.
        Расправившись с защитной пленкой и замочками все в той же уборной, Роман обнаружил, что угнал передвижной филиал подпольной ювелирной лавки.
        Радости ему это не принесло.
        Будучи человеком опытным, он сразу же понял, что проблем столь богатая добыча может принести даже больше, чем прибыли.
        Украшения, без должного почтения к статусным брендам утрамбованные в чемоданчик навалом, явно были поддельными, а за торговлю контрафактом в Европе в последнее время наказывали серьезнее, чем за совращение малолетних. Избыточно рисковать, сбывая краденый контрафакт, Роман не хотел. В конце концов, он сегодня уже хорошо заработал.
        Убрав в свою сумку многоразовую маскировочную картонку, он без сожаления оставил «раздетую» ручную кладь контрабандистов в углу мужского туалета.
        25 января, 18.25
        Единственная серо-зеленая сумка на колесиках, которую они нашли, стояла в витрине магазина кожизделий.
        Лиза заметно приуныла.
        Папа еще притворялся бодрячком, но от волнения то и дело бегал в туалет.
        – М-да, дело пахнет керосином! – доверительно сообщил он своему отражению в зеркале над умывальником и брезгливо пошевелил носом.
        Вообще-то запашок в уборной был совсем нехороший.
        – Дохлятиной пахнет! – кривясь, сказал Лизин папа.
        Он тщательно вымыл руки, переместился к сушке в углу, споткнулся о какой-то крупный предмет, опустил глаза и не поверил им, увидев серо-зеленую сумку на колесиках.
        25 января, 18.27
        Стажер Йохан Фунтель принял эстафету у коллеги Шперлинга и пустился в путь по транзитной зоне, твердо намереваясь вознаградить себя за очередное пешее странствие второй шоколадкой.
        Он заранее приготовил монетку в два евро и по пути зорко оглядывал автоматы со снеками, высматривая в гнездах на полочках лакомство любимой марки.
        К сожалению, выбор снеков в автомате становился тем меньше, чем больше скапливалось пассажиров, а батончики в красной обертке предпочитал не только Йохан. Это вызывало у сержанта недобрые чувства к конкурентам-сладкоежкам.
        На пожилого луноликого азиата сержант обратил внимание лишь потому, что его счастливая улыбка разительно контрастировала с настроением самого Йохана. Азиат улыбался так, словно сам, лично съел все вкусные шоколадки в мире. А что не съел, то спрятал в сумку, которую поглаживал с нежностью, как любимую собачку.
        Мысленным взором Йохан проник внутрь этой сумки и увидел плотные штабеля шоколадных батончиков. Потом потряс головой, отгоняя галлюцинацию, и трезво оценил увиденное.
        Улыбающийся азиат одаривал ласками квадратную серо-зеленую сумку на колесиках.
        24 января, 18.28
        – Глазам своим не верю! – всплеснула руками Лиза.
        Папа снова оказался на высоте. Папа спас семейный бизнес!
        – Это она?
        – Она, родная! Она, милая! – Лизин папа погладил сумку по тугому боку. – Я проверил содержимое.
        – Я люблю тебя, папа! – сказала Лиза.
        – И я люблю тебя, Лиза, – сказал папа и, продолжая правой рукой гладить сумку, левой погладил дочь.
        – Сэр? – В семейную идиллию вторгся остановившийся рядом полицейский. – Сэр, это ваша сумка?
        – Да! – ответила Лиза.
        Папа наступил ей на ногу.
        – Нет! – сказала Лиза. – Не знаю… А почему вы спрашиваете?
        – Потому что мы получили два заявления о краже похожих сумок, – объяснил стажер Фунтель.
        Папа посмотрел на Лизу.
        – Это не я, я ни разу…
        – Вы можете подтвердить, что это ваша сумка? – построжал настороженный Лизиными метаниями стажер.
        Папа понял, что нужно спасать положение, и попытался резко сменить тему.
        – Хер полицай, как хорошо, что вы здесь, я как раз хотел сообщить о подозрительном запахе в мужском туалете! – зачастил он. – Вы знаете, пахнет так, как будто там кто-то умер! Серьезно, настоящий трупный запах! Пойдемте, вы должны это увидеть, то есть унюхать…
        – Я приму это к сведению, – пообещал полицейский, не трогаясь с места и продолжая присматриваться к побледневшей Лизе. – Леди, что у вас в этой сумке?
        – Контрабанда! – почему-то басом брякнула Лиза.
        – Не надо шуток. Опишите, пожалуйста, содержимое вашей сумки и пройдите со мной.
        – Куда? Зачем? – Лиза беспомощно посмотрела на папу.
        – В участок.
        – Это не наша сумка, – с трудом выдавил из себя папа.
        И повторил громче:
        – Это не наша сумка! Совсем не наша, мы не знаем, какое там содержимое. Я эту сумку нашел в том самом туалете…
        – Где трупный запах, – кивнул Йохан, показав, что ничего не забыл. – Позвольте, я возьму эту сумочку…
        – Дочь, ты уволена, – едва дождавшись, пока стажер отойдет, злобно прошептал переставший улыбаться азиат.
        24 января, 18.30
        Речные раки появились в юрском периоде и за сто тридцать миллионов лет не только не вымерли, но и не сильно изменились. Таким образом, ожидать, что лучшие представители вида бессильно поднимут лапки после непродолжительного заключения в переносном холодильнике, не стоило.
        Сорок девять могучих севанских раков не посрамили свой род и медленно, но упорно поползли из ледяного плена на свободу, едва проснулись.
        Речные раки особенно активны в сумеречное и ночное время, а в кафе очень кстати приглушили свет, чтобы не мешать спать тем, кому посчастливилось слиться в экстазе с Морфеем. Уныло бодрствующие коротали время, уткнувшись в экраны мобильных устройств и хрустя снеками. Из еды в кафе остались только сухие закуски, крошки которых потрескивали под ногами наиболее беспокойных двуногих.
        Плотоядные раки предпочитали рыбу, но в экстремальных условиях согласны были и на хлебные крошки.
        Сорок девять голодных севанцев вышли в люди.
        24 января, 18.35
        Нам с подружкой удалось захватить два стула в кафе. Это была скромная победа, потому что комфортно устроиться на твердом стуле с низкой спинкой смог бы разве что деревянный Буратино. Но альтернативный отдых на голом полу нас и вовсе не привлекал, так что следовало постараться довольствоваться малым.
        Я соорудила из своей куртки подушечку на сиденье, сползла пониже, пристроила на спинке стула затылок, сунув под него свернутый в рулет шарф, и в этой модернизированной позе спящей гейши могла бы, пожалуй, подремать, если бы Ирка не отвлекала меня болтовней.
        Подружка не пыталась устроиться поудобнее, наоборот, водрузила себе на колени счастливо обретенную сумку и так и сидела, заботливо придерживая ее руками. Она даже укрыла свою любимую ручную кладь шалью и выглядела как женщина на сносях.
        И хоть бы одна иноземная скотина уступила беременной женщине место на диване!
        Я с неприязнью поглядывала на смуглолицего брюнета, похрапывающего на мягком ложе.
        Горбатым носом он выводил такие рулады, с которыми не справились бы зурна и дудук.
        Мотив у храпа был невыразимо печальный, виртуозное носовое пение выражало вековые страдания древнего народа. Меня это здорово нервировало. Мне и своих собственных сиюминутных страданий вполне хватало.
        – Интересно, как там наш маньяк? Убил уже кого-то третьего или еще держится? – хрустко укусив булочку, вслух задумалась Ирка.
        Я вспомнила, что не поделилась с подружкой своей версией о том, что третья жертва маньяка – это тот парень, который на каталке уехал из окрестностей туалета на первом этаже, и подбодрила ее условно доброй вестью:
        – Третьего, кажется, успели спасти.
        – Когда это? А мы с тобой где были?! – спросила Ирка с такой претензией, словно мы действительно приватизировали если не самого «нашего» маньяка, то хотя бы право на противодействие ему.
        – Там и были, в самых первых рядах, – успокоила я рассерженную маньякоборицу. – Помнишь парня, который загибался на полу под дверью мужской уборной на нижнем этаже? Возможно, он и был третьей жертвой маньяка.
        – Но он же не умер!
        – Но мог! И я даже знаю, что стало бы причиной его смерти – передоз кокаина.
        – Откуда ты знаешь? – заинтересовалась подруга.
        – Он сам сказал.
        Я закатила глаза, втянула щеки и зашептала, как тот полуобморочный Третий:
        – Кокаин, кокаин…
        – Интересно. – Ирка перегнулась вправо, стащила с ближайшего столика солонку и энергично потрясла ее над своей черствой булочкой. – Хотя я всегда считала, что кокаин употребляют для того, чтобы стало хорошо, а не плохо.
        – Ха! Много ты знаешь про кокаин! – Я не смогла удержаться, чтобы не продемонстрировать эрудицию. – У отравления им масса гадких симптомов, включая расстройство кишечника, что, согласись, логично сочетается с заседанием в уборной.
        – Давай сейчас не будем про уборную, ты же видишь – я ем, – с достоинством попросила подружка.
        – Ладно, тогда я тебе расскажу, что для больших доз кокаина характерны тактильные галлюцинации, – сказала я, не в силах остановить лекцию, потому как у меня было ощущение, что другой подходящий случай просветить кого-нибудь о зловредном воздействии кокаина мне представится не скоро. – Вообрази себе, при отравлении этим наркотиком людям мерещатся насекомые!
        – Какие насекомые?
        – Откуда я знаю какие? – я пожала плечами. – Разные, наверное. Блохи, клопы, тараканы, скорпионы всякие…
        – Эй, я же ем! – повторила Ирка, посмотрев на меня укоризненно. – Не надо про скорпионов, у меня аппетит пропадает.
        Она с некоторым сомнением оглядела скромный огрызок булочки, лично у меня не вызывавшей аппетита изначально, и еще раз старательно ее посолила.
        Я хихикнула и закрыла глаза.
        Невидимая Ирка хрустнула своей сухой соленой булкой и поперхнулась:
        – Хлен-хха!
        – Как ты назвала меня – Хеленка? – ухмыльнулась я, не открывая глаз.
        Европеизируемся мы, европеизируемся…
        Тычок локтем в бок вынудил меня разлепить ресницы и сплести в шнурочек брови:
        – С ума сошла, так толкаться?!
        – Ты его видела?! – Подружка не обратила на мое возмущение никакого внимания.
        – Кого?
        – Скорпиона!
        – Кого?!
        – Гигантского скорпиона с во-о-от такими клешнями! – Ирка помахала руками, изображая клешни гигантского скорпиона. – Он только что прополз по полу вон туда!
        Я присела на корточки, заглянула под стул, никаких скорпионов на полу, разумеется, не увидела и покрутила пальцем у виска:
        – Ты спятила!
        – Я видела его как тебя, – пробормотала подружка и действительно посмотрела на меня, как на гигантского скорпиона – с испугом и отвращением. – Он был серый. Или синий. Или сине-зеленый.
        – Гроу-грюн, – понятливо кивнула я. – Как твоя сумка и мои тени для век «Мечта Рэмбо». Дорогуша, по-моему, ты слишком устала и видишь сны наяву.
        – Кошмары, – поправила подружка и поежилась.
        Потом пытливо посмотрела на солонку, вытрясла на ладонь немного белого порошка, осторожно лизнула его и задумалась.
        – Что? – спросила я, заинтересовавшись этой пантомимой.
        – Вроде не кокаин, – не вполне уверенно сообщила Ирка.
        – Дай попробовать. – Я отняла у нее солонку и тоже произвела экспресс-дегустацию. – Вроде обыкновенная соль.
        – Ах, я уже ни в чем не уверена! – сердито воскликнула подружка.
        Она еще раз пытливо огляделась на предмет обнаружения на полу гигантских сине-зеленых насекомых и наконец сдалась:
        – В самом деле, надо попробовать поспать.
        Я мысленно поблагодарила фантомного скорпиона за крайне своевременное явление и снова закрыла глаза, надеясь, что подружка теперь помолчит хоть часочек.
        Как бы не так!
        – Слушай, он на тебя таращится! – встревоженно нашептала она мне на ухо.
        – Кто? Твой гигантский скорпион?
        Воображение услужливо нарисовало мне гиперобщительное меганасекомое с глазами на ниточках, и сон с меня слетел.
        – Что за манера присваивать каждую гадость! Маньяк наш, скорпион мой! Не надо мне такого «добра»! – заворчала Ирка. – Я говорю про того мужика!
        – Не надо мне такого «добра», – повторила я, посмотрев на предмет разговора – редковолосого курносого очкарика далеко не героического телосложения.
        Поймав мой взгляд, он улыбнулся и помахал ладошкой.
        – Это кто-то знакомый, – утомленно сказала я Ирке. – Потому и таращился – хотел поприветствовать.
        – А, действительно, морда знакомая, – успокоилась подружка. – Ой, да это же Юра с граппой!
        Я открыла один глаз, посмотрела на Юру, с сожалением констатировала:
        – Уже без граппы. – И снова зажмурилась.
        Мысли и образы путались, перегруженный мозг отключался.
        Спать…
        24 января, 18.40
        Поддержки и помощи от коллег Якоб не ждал и не хотел. Он ничего не имел против того, чтобы оказаться одиноким героем. Вот тогда эти идиоты поймут, как они недооценивали стажера Шперлинга!
        О том, что он вычислил напарницу кокаинового «глотателя», Якоб никому не сказал, зато искусно выудил полезную информацию из стажера Фунтеля. Оказывается, та русская приходила недавно в участок для того, чтобы заявить о краже ручной клади – квадратной серо-зеленой сумки на колесиках.
        Якоб внимательно рассмотрел приложенный к заявлению цветной рисунок с удивительно детальным и красочным изображением пропажи и, разумеется, узнал эту сумку, увидев ее вживую.
        Ему пришлось дождаться, пока кабинет опустеет, чтобы нарушить правила и заглянуть в сумку в отсутствие ее владелицы и своих коллег, но совесть при этом мучила Якоба гораздо меньше, чем лобопытство.
        Действуя быстро и решительно, стажер Фунтель открыл серо-зеленый кофр, пропустил между пальцами пригоршню самоварного золота и убедился в своей правоте.
        Белокурая русская бестия была наглой, жадной и беспринципной контрабандисткой.
        Кто-то должен был ее остановить.
        Кто же, если не Якоб?
        24 января, 18.45
        Судьба не была ко мне, несчастной, благосклонна: едва затихла Ирка, заверещал ее мобильник.
        – Что?! – рявкнула в трубку сердитая подружка вместо приветствия. – Моя твоя не понимайт! Коффер-моффер! На!
        Она излишне широким жестом, едва не отбив мне ухо, сунула трубку личной переводчице.
        – Алло, здравствуйте, слушаю вас, – вежливо сказала я, компенсируя Иркину грубость.
        Трубка выдала длинную фразу на немецком. Я ничего не поняла и честно призналась в этом, сказав:
        – Донт андестенд.
        – Фрау Максимофф?
        – Йа.
        – Фрау Максимофф, юр бэг из фаунд.
        – Что, что там? – услышав свою фамилию, придвинулась к трубке любопытная фрау Максимова.
        – Говорят, что твоя сумка нашлась, – сообщила я ей.
        – А то я не знаю! – фыркнула Ирка, стиснув свой блудный гроу-грюн коффер под шалью в страстном объятии.
        – Ай нау ит. Сэнк ю! – вежливо сказала я в трубку то же самое и отключилась.
        – Р-работнички! – возмутилась подружка. – Я смотрю, полицейские всюду одинаковые! Как делать свою работу, так фигушки, а как о чужих успехах рапортовать, так сразу же!
        Она еще продолжала ворчать, но я натянула на уши и глаза вязаную шапочку, недвусмысленно давая понять, что желаю тишины и покоя, и снова пристроила буйну голову на спинке стула.
        Спать хотелось невыносимо.
        – Эй, а как же наш маньяк? Он же еще кого-нибудь убьет! – попыталась усовестить меня неугомонная подружка.
        – Отстань, или одна из нас умрет сию минуту, – угрожающе пробормотала я и отрубилась.
        24 января, 18.45
        В очередное патрулирование должен был отправиться стажер Фунтель.
        Якобу в зале нечего было делать, и он попытался испариться из участка незаметно, но бдительный группенинспектор Борман заметил его маневры и с подозрением спросил:
        – Шперлинг, ты куда это?
        – В туалет, – не придумав более уважительной причины для ухода, соврал Якоб.
        – А чем тебя служебный не устраивает?
        – А я не по нужде, – вывернулся хитрый Якоб. – Есть заявление о трупном запахе в мужской уборной, хочу проверить.
        Дверь за его спиной захлопнулась.
        Оставшиеся в участке коллеги переглянулись.
        – Я же уже сообщил в службу клининга, дежурная уборщица куда-то запропастилась, но заявка на санобработку помещения принята, – пожав плечами, сказал Йохан Фунтель. – Шеф, мне кажется или кое-кто у нас конкретно помешался на теме поимки мифических злодеев?
        – Тебе не кажется, – устало потер глаза группенинспектор. – Кое-кому пора бы показаться психиатру. Пожалуй, я запишу придурка Шперлинга на досрочный профосмотр.
        Тем временем Шперлинг, отнюдь не считающий себя придурком, шагал из зала в зал, сканируя помещения внимательным взглядом, настроенным на поиск преступной блондинки.
        Это была непростая задача, потому как блондинки, брюнетки, рыжие и лысые всех возрастов и комплекций не прохаживались перед Якобом, как по подиуму, позволяя себя рассмотреть. Они лежали и сидели на диванах, в креслах и попросту на полу, пряча лица от света и пытливого взгляда и тем существенно затрудняя опознание.
        Якобу приходилось подкрадываться совсем близко к подозреваемым, что разительно контрастировало с обычной прямой и честной манерой поведения хорошего полицейского.
        Впрочем, Якоб и не был похож ни на какого полицейского, так как конспирации ради укутался в уютный плед абсолютно штатского вида.
        Клетчатые пледы очень кстати раздавали в зале представители шотландской авиакомпании-лукостера.
        В пледе Якоб, беспокойно снующий между спящими, походил на безобидного потерявшегося маразматика.
        Его маневры привлекли внимание официанта Феликса.
        – Клаус, что делает этот парень? – озадаченно спросил он коллегу.
        – Маньячит, – совсем немного понаблюдав за Якобом, уверенно ответил многоопытный бармен. – Смотри, он только к аппетитным девкам подбирается, на мужиков, уродин и старух даже не смотрит.
        – Если это сексуальное домогательство, надо вызвать полицию, – рассудил Феликс.
        – Рано, – возразил ему Клаус и отставил в сторону натертый до блеска бокал.
        Коллеги встали бок о бок за барной стойкой, положив подбородки в ладони и с умеренным интересом наблюдая за маньяком.
        – Как думаешь, что он будет делать дальше? – поторопил события нетерпеливый Феликс.
        – Есть варианты, – подумав, ответил мудрый Клаус. – Сексуальные маньяки – они же как пиво: бывают разных сортов. Если это эксгибиционист, он рано или поздно распахнет свой плед и покажет избраннице голое тело. А если это скромный уличный маньяк, он будет тихо щупать красоток, увлеченно сопя и пуская слюни.
        – Этот скромный, – решил Феликс.
        Скромный маньяк присел на корточки и скривил шею, пытаясь увидеть лицо столь же скромной красавицы, без всякого намека на кокетство натянувшей вязаную шапочку почти до подбородка.
        24 января, 18.46
        Не выношу, когда на меня, спящую, пристально смотрят.
        На месте сказочной Спящей Красавицы я пробудилась бы без всякого поцелуя, от одного пристального взгляда принца, который, я уверена, сначала как следует разглядел потенциальную невесту во всех анатомических подробностях и только потом потянулся к ней с бодрящим чмоком.
        Дурная привычка сверлить взглядом мирно посапывающую хозяйку имелась у моего кота Тохи (того самого, которому Ирка посвящала стихи), но домашний питомец делал это из конкретного гастрономического интереса: будил меня, чтобы получить свой завтрак.
        А с какой стати вытаращился на меня посторонний двуногий?!
        Взгляд у постороннего лупоглаза был горячий и тяжелый, как утюг. Явственно ощутив его, я открыла глаза и сквозь мелкие дырочки в вязаном полотне низко натянутой шапочки углядела неприятно близко что-то розовое и растопырчатое, вроде пучка молодых морковок. Спешно сдвинула шапочку на лоб, опознала в морковном букете приближающуюся пятерню, нервно дернулась и совершенно случайно пнула сидящего на корточках лупоглаза под коленку.
        Он качнулся, опустился на пятки, и я отчетливо услышала тошнотворный хруст.
        «Боже, кажется, ты сломала парню ногу!» – ужаснулся мой внутренний голос.
        Я не успела испугаться и устыдиться, потому что парень слишком шустро для травмированного повернулся по мне задом и уронил свой взгляд-утюг в затемненное пространство под диваном.
        А там, как мишка в берлоге, посапывала неопределенного возраста и невнятных форм особа в штанах и толстовке из коричневого плюша. На Спящую Красавицу она походила гораздо меньше, чем на Винни Пуха, так что я не заподозрила бы в ней натуру с тонкой душевной организацией, однако взгляд-утюг травмировал и ее тоже.
        Поверх плеча отвернувшегося от меня лупоглаза я хорошо видела обрамленное капюшоном лицо дамы в коричневом.
        Леди Пух распахнула глаза, как это делают героини ужастиков: внезапно и сразу до предела, установленного глазницами черепа. Взор ее, затуманенный долгим сном и моментальным страхом, поехал вверх и в сторону, дама свела брови, как будто к чему-то прислушиваясь, и вдруг пронзительно взвизгнула и залепила лупоглазу звучную пощечину.
        24 января, 18.47
        – О, смотри, смотри, началось! – оживился бармен Клаус.
        Не прекращая полировать бокал, он подтолкнул локтем официанта Феликса.
        – Он меня ущипнул! Петер! Немедленно проснись, идиот! Этот мерзавец ущипнул твою жену за задницу! – заголосила немолодая дама в коричневом плюше.
        – За за-а-а-адницу?! – заревел, воздвигаясь в проходе, мужик, похожий на гориллу.
        – Бить будут, – предсказал многоопытный бармен Клаус.
        – Ой, а посуда-то, посуда! – Феликс спохватился и побежал убирать все хрупкое с ближайших столиков.
        Клаус отставил в сторону кружку, достал из-под стойки телефонный аппарат, набрал короткий внутренний номер полицейского участка и деловито сообщил:
        – В кафе массовая драка, есть пострадавшие!
        На самом деле драка только началась, любитель сдобных прелестей едва успел поймать первую плюху, но мудрый Клаус уверенно прогнозировал масштабный мордобой.
        Терпение народных масс не беспредельно. Слишком много людей скопилось в аэропорту, слишком долго они томились ожиданием, испытывали дискомфорт, сердились и злились. Пороховая бочка заждалась огонька, взрыв могло вызвать что угодно.
        Клаус не ошибся.
        К визгу первой оскорбленной дамы присоединила свой голос вторая, затем третья. Толпа восстала, зашевелилась, закрутилась течением. В горячей точке у дивана сформировалось пыльное облако с мелькающими в нем кулаками и каблуками. Грохнулся в кучу-малу невезучий Феликс с башней из посуды, зазвенело стекло, захрустели под ногами осколки фарфора.
        – Вот дурачок, – беззлобно обругал неосторожного молодого коллегу мудрый Клаус и снова потянулся за бокалом и полотенцем.
        24 января, 18.48
        – А?! Что?!
        Хлопая глазами, разбуженная шумом Ирка вскочила на ноги, поймала случайный удар в удачно прикрытый сумкой живот, негодующе выругалась и наградила гневным пинком кого попало.
        – Давай ко мне, наверх! – позвала я ее, нервно приплясывая на стуле.
        Не перевелись еще рыцари в Европах! На защиту чести условно прекрасной дамы ринулись сразу несколько человек. Я, правда, грешным делом подумала, что мужики, разозленные долгим ожиданием вылета, просто-напросто воспользовались случаем выпустить пар, подравшись хоть с кем-нибудь, но побудительный мотив особого значения не имел. В праведном бою случайный мирный человечек вроде меня может огрести по полной с тем же успехом, что и в неправедном, стоит только чуть зазеваться!
        Драка вспыхнула внезапно и разгорелась, как пионерский костер на бензине, но я успела вскочить на стул и, таким образом, оказалась над схваткой.
        Ирка быстро огляделась, увидела, что ее собственный стул уже пошел с кем-то в бой, правильно оценила ситуацию и лихим прыжком взлетела ко мне.
        Чтобы не упасть, мы обнялись (при этом Иркина драгоценная сумка оказалась в максимальной безопасности между нашими телами), а четвероногий деревянный друг отозвался на парную физкультуру протестующим скрипом.
        Взглянув на битву со стратегической высоты, подружка тут же начала скандировать:
        – Бей, бей, не робей!
        А кто бей, кого бей – похоже, ей было все равно.
        – Ирка, ты кого подбадриваешь? – спросила я.
        – А кто у нас там? – Подружка кивнула на многорукое и многоногое чудище, кувыркающееся в пыли.
        Я присмотрелась:
        – Не знаю! Хотя нет, одного я знаю – там наш Юра, который без граппы!
        – Значит, будем болеть за нашего Юру! – кивнула Ирка и вдохновенно срифмовала:
        Юра, бей, не робей!
        Боевой ты воробей!
        Думаю, что худосочный Юра не обиделся на воробья лишь потому, что не услышал посвященного ему стихотворения. Хотя дифирамбы парень определенно заслужил: я ясно видела, как он уложил на пол долговязого типа, задрапированного в плед а-ля шотландский горец.
        Победоносный Юра вынырнул из свалки и вздернул брови при виде нас с Иркой, гарцующих на храпящем стуле (я уверена, что мы смотрелись вполне героически – как два рыцаря-тамплиера на одном разгоряченном коне).
        – Вот дуры-бабы! – воскликнул взъерошенный «боевой воробей» совсем не почтительно, после чего наклонился и уперся руками в край сиденья.
        Наш с Иркой верный стул с мучительным ржанием проехал ногами по полу, повалил набок пару чемоданов и вынес всадниц из гущи боя-мордобоя.
        – Уходим, уходим! – Юра сдернул со стула меня, я – сумку, а сумка – Ирку.
        – Эй, давайте хоть досмотрим, кто кого победит! – воспротивилась досрочному удалению с поля подружка.
        Она встала на цыпочки, оглянулась и доложила боевую обстановку:
        – Витязь в клетчатом одеяле упал и лежит, как мертвый!
        – Сейчас полиция появится, нам это надо? – Юра продолжал настойчиво тянуть цепочку в стиле сказки «Репка».
        – Не надо! – поддержала его я. – Хватит с меня полиции! Здешней полицией и местными туалетами я сыта по горло!
        Юра посмотрел на меня странно, но не спросил, при чем тут туалеты, и за это я была ему не менее признательна, чем за спасение с поля битвы.
        24 января, 18.55
        Спасибо предусмотрительности и расторопности бармена Клауса, полицейские подоспели вовремя и до серьезного кровопролития дело не дошло. Несколько синяков и ссадин, пара разбитых носов, прореженные шевелюры, разорванные рубахи и затоптанные сумки значительными потерями считаться не могли. Тем не менее стажер Фунтель добросовестно попытался разобраться, с чего все началось, и с помощью персонала кафе успешно выявил зачинщика массовой драки.
        – Это вон тот парень в одеяле. – Феликс неприязненно потыкал пальцем под диван, из-под которого торчали ноги присмиревшего буяна, и ловко прошелся вокруг ног и ножек щеткой, сметая осколки разбитой посуды.
        – Маньяк! – пожаловалась дама в коричневом плюше. – Он ущипнул меня за задницу.
        – И меня!
        – И меня!
        – И меня! – послышались другие обвиняющие голоса – как женские, так и мужские.
        Сержант Фунтель без приязни посмотрел на нижнюю часть гиперактивного и неразборчивого сексуального террориста и громко, чтобы слышно было и под диваном, предложил затаившемуся маньяку выползти из укрытия.
        Маньяк безмолвствовал.
        Йохан присел и деликатно, чтобы самому не попасть под обвинение в сексуальном домогательстве, потянул маньяка за штанину.
        Тот послушно проехал на пузе по гладкому полу и явился присутствующим целиком.
        Сержант Фунтель аккуратно и решительно сдернул со спины поверженного маньяка укрывающий его плед и не сдержался – громко ахнул.
        Греческий хор разнополых жертв маньяка дружным вздохом добавил сцене драматизма.
        Под маскировочным одеялом на маньяке была такая же форма, как на Фунтеле!
        Уже не церемонясь, Йохан торопливо перевернул маньяка на спину, узнал коллегу Якоба, тихо выругался и громко потребовал врача.
        24 января, 19.10
        Мы ушли в зал ожидания на первом этаже.
        Там было бы совсем тихо и скучно, если бы не кружок музыкантов в углу за автоматическим кафетерием. Сидя прямо на голом полу, ребята пальцами барабанили по пустым картонным стаканам и свирепым шепотом декламировали непонятные энергичные тексты.
        «Вуду какое-то», – опасливо пробормотал мой внутренний голос.
        Воображение не спасовало и нарисовало синхронный подъем пары зомби в туалетных кабинках.
        – Тьфу на вас, – цыкнула я на неугомонную парочку – подсознание с воображением. – Чего сразу самое худшее думать? Сидят себе молодые люди, стучат в барабанчики, скандируют речовки. Тот же пионерский сбор, только в облегченной евроверсии без красных галстуков и костра.
        Мне показалось, что стихосложение у европионеров происходит спонтанно, в акынском стиле, и я сказала Ирке:
        – Гляди-ка, тут уже образовался поэтический кружок! Не хочешь примкнуть и внести свой вклад в искусство?
        – Примкнуть – запросто, а вот внести на чужом языке не смогу, – с сожалением ответила подруга-поэтесса. – Они вроде по-немецки шпрехают?
        Я прислушалась и уловила неприятно знакомые слова «тойлет» и «тот».
        – Послушай, мне кажется – или эти ребята действительно слагают стишки про трупы на унитазе? – недоверчиво вопросила я даже не Ирку, а вселенную.
        Мироздание в последнее время то и дело демонстрировало низкопробное чувство юмора, особо муссируя малоприличную туалетную тему.
        Вселенная мне ничего не ответила, а вот расположившийся неподалеку Юра отозвался вопросом:
        – О чем это ты?
        – Ни о чем! – поторопилась успокоить его Ирка, незаметно пнув меня в голень. – Просто разговариваем о своем, о женском…
        Это было наглое вранье: уж туалет-то я имела в виду однозначно мужской!
        Но Ирка посмотрела на меня взглядом заклинателя змей, и я прикусила жало, чтобы не выдать наш маленький секретик про трупы на унитазах постороннему человеку.
        Этот Юра вроде неплохой мужик, и очень скоро мы разойдемся с ним, как в море корабли, так зачем же подвергать избыточным нагрузкам его психику?
        А Юра, видимо, уже почувствовал себя морально травмированным и вспомнил о привычном антистрессе.
        – Может, выпьем по чуточке? – предложил он. – Я могу сбегать за бутылочкой!
        – Отличная мысль, только на этот раз наша очередь угощать, так что сбегаю я! – неожиданно вызвалась Ирка. – Ждите, я скоро!
        Подружка подхватилась и умчалась.
        Я проводила ее удивленным взглядом – обычно Ирка не склонна соображать на троих за пределами семейно-дружеского круга. Но останавливать ее я не стала, подумав, что капелька огненной воды пойдет мне на пользу, успокоив если не всю меня целиком, то хотя бы моих тараканов в голове.
        А то унитазы и трупы, чтоб их, мне уже даже в иноязычных поэтических текстах мерещатся!
        24 января, 19.15
        Очнувшись в медицинском фургоне, Якоб Шперлинг вспомнил не все и не сразу. Например, он не узнал коллегу Фунтеля, созерцающего его с брезгливой жалостью.
        И то сказать, обычно на лицах коллег при виде стажера Шперлинга отображались еще менее благородные чувства.
        – Доктор, он очнулся! – Коллега Фунтель заметил возвращение Якоба в реальный мир.
        – Проснулся, – без эмоций уточнил врач, даже не посмотрев на пациента.
        Он заполнял формуляр на планшете, пристроенном на коленке.
        – Я не спал, – слабым голосом возразил Якоб и сделал попытку приподняться, но Йохан его удержал.
        – Прекрасно спали, стажер, – сухо хмыкнул бесчувственный доктор. – Немного слишком долго, правда, нормально было бы не больше двадцати минут.
        – Но как? – Якоб посмотрел на Йохана.
        – Мне бы тоже хотелось узнать, как тебя занесло в гущу драки и почему при этом ты был в пледе, как шотландский горец! – язвительно сказал тот.
        – А если вас интересует, как случилось, что в разгаре драки вас сморил богатырский сон, то я могу ответить в двух словах: удушающий прием! – сообщил бестрепетный доктор.
        – Какой еще удушающий прием? – не понял Якоб.
        – Обыкновенный, прекращающий доступ кислорода в мозг с последующим развитием кислородного голодания, приводящего к потере сознания, – любезно объяснил эскулап. – Если через десяток-другой секунд после потери сознания удушающий захват снимается, то обморок переходит в сон, который длится десять-двадцать минут и заканчивается без последствий. А вот если…
        Он потянулся, поднял Якобу веко и заглянул в округлившийся глаз, невозмутимо продолжая:
        – Если кислородное голодание немного затягивается, то могут пострадать речь, зрение, двигательные функции, психика…
        – Э-э-э… – протянул шокированный Якоб.
        – Да, с речью точно начались проблемы, – вставил свои пять евроцентов коллега Фунтель. – А психика у него и раньше была не в лучшем виде.
        24 января, 19.20
        – Вот. – Ирка торжественно вручила Юре мелодично дребезжащий, как люстра, пакет.
        – И вот! – Мне она бросила какую-то мелкую кривульку.
        Сначала мне показалось, что это обломок одноразовой вилки (особо модного в этом сезоне цвета грюн-гроу), но кривулька была слишком увесиста для пластмассовой. Я поднесла ее поближе к неудержимо слипающимся глазам, рассмотрела, не впечатлилась и напомнила подружке:
        – Ир, если это закуска, то не стоило стараться. Ты же знаешь, я не ем морепродукты.
        – Это не закуска, а улика! – заявила подружка и забрала у меня сине-зеленую клешню.
        – Какая улика, что случилось? – тут же включился в беседу любопытный Юра.
        – Это доказательство того, что я не страдаю никакими галлюцинациями! – Ирка потрясла клешней в воздухе. – Гигантский скорпион действительно был!
        – И сплыл, – фыркнула я, жестом попросив отвлекшегося Юру вернуться к процессу организации фуршета.
        – Ах, если бы! – Ирка отчего-то прониклась сочувствием к тому членистоногому. – Он вовсе не сплыл, то есть не вернулся в родную водную стихию, а трагически погиб под ногами неуклюжих двуногих! Я все-таки сбегала посмотреть, чем закончилась драка…
        – Ой! – Я вспомнила, как что-то хрустнуло под каблуком разбудившего меня придурка. – Так вот что это был за звук!
        Ирка кивнула и грустно продекламировала:
        Тихо полз по полу рак –
        Раздавил его дурак!
        – Вот только не надо идеализировать гнусный образ этой твари, – ни капельки не растрогалась я. – Сдается мне, совсем не тихо он полз. Ты помнишь, тетки на полу визжали как укушенные? Я думаю, это рак их щипал.
        – Ох! А побили за это парня в одеяле! – Ирка проявила присущее ей чувство справедливости и после недолгого колебания зашвырнула клешню в урну. – Так, давайте-ка выпьем… За что?
        – За все хорошее! – предложил Юра, успевший откупорить три пятидесятиграммовые бутылочки со шнапсом.
        Мне достался абрикосовый.
        Он пах точь-в-точь как бабушкино варенье.
        Я вспомнила, как булькало в тазу на летней печке несимпатичное с виду коричневое месиво, а я качалась в веревочном гамаке под абрикосовым деревом, вдыхая упоительный аромат…
        – За все хорошее, включая крепкий долгий сон без пробуждений по тревоге, – мечтательно понюхав тонкое бутылочное горлышко, добавила я алаверды.
        24 января, 20.20
        – Проснись! Проснись! Проснись-проснись-проснись! – назойливо гудел мужской голос – не настолько знакомый, чтобы я сразу поняла, что будят именно меня.
        – Потише, пожалуйста, вы мне спать мешаете, – пробормотала я недовольно и попыталась перевернуться на другой бок.
        – Вот и проснись! – потребовал все тот же голос, и меня чувствительно потрясли за плечо.
        Я экономно открыла один глаз.
        «Где-то я видела этого бородавочника», – сообщил мой внутренний голос.
        – Бородавочник – это дикая африканская свинья, – зачем-то сказала я, открывая второй глаз.
        Мужичок с круглой родинкой на подбородке хлопнул белесыми ресницами и глубокомысленно поинтересовался:
        – Чаво?
        Это уж точно было не по-африкански.
        – О, запахло родными овинами, – вздохнула я и неохотно спустила ноги на пол.
        – Вставай! Вставай! Вставай-вставай-вставай! – затормошил меня неистовый декламатор простых глагольных императивов.
        – Юра, а ты знаешь, что будить мирно спящего – смертный грех? – спросила я, зевая.
        – Да ну? Как убийство, что ли? – неожиданно заинтересовался Юра.
        – Хуже, – с пугающей убежденностью ответила я, и он отодвинулся:
        – Но-но, не надо на меня так смотреть! Ты мне спасибо должна сказать за то, что не проспала свой рейс!
        – Мой рейс куда?
        – Ты что, не знаешь, куда летишь? В Краснодар, конечно!
        – А-а-а.
        Я встала, охлопала сумку, огорчительно недолго служившую мне подушкой, еще раз мучительно зевнула и объяснила:
        – Были, знаешь, варианты…
        Я повесила сумку на плечо, огляделась, не увидела подружку и спросила:
        – А Ирка где?
        – Не знаю, давай, шевелись, опоздаем! – Юра настойчиво тянул меня прочь от спального места.
        Ночь за стеклом потеряла сходство с кипящей манной кашей и сделалась прозрачной и сияющей огнями, как черный хрусталь.
        – Так мы сейчас полетим? – спросила я очевидное.
        – Если успеем на борт, – ответил Юра и крепко взял меня за руку. – Надо бежать. На старт, внимание… Марш!
        Мы побежали, и это был бег с препятствиями пополам со спортивным ориентированием на местности.
        Аэропорт Швехат гудел, как растревоженный пчелиный улей.
        На мониторах с расписанием вылетов красные отметки задержки рейсов сменялись зелеными приглашениями на посадку. Внутреннее радио, загадочно молчавшее несколько часов, сыпало информацию щедро, как из мешка. Люди суетились, текли во всех направлениях разом, сталкивались, роняли вещи, искали друг друга, детей, чемоданы и смысл жизни – все одновременно.
        – Юра, стой! – Тяжело дыша, я согнулась пополам и окликнула вырвавшегося вперед товарища по забегу: – Не спеши так, без меня самолет не улетит!
        – А, точно! – Раскрасневшийся Юра хлопнул себя по мокрому лбу. – Экипаж уже принял твои документы, теперь твое присутствие на борту совершенно обязательно!
        Я важно кивнула и пошла медленнее, с чинным достоинством, подобающим персоне, ради которой могут задержать целый «Боинг».
        24 января, 20.25
        – Чертовы сопляки, идиоты и лодыри! – выругал отсутствующих стажеров группенинспектор Борман.
        Идти в дежурный обход самому ему не хотелось, но выбора не было.
        Группенинспектор направился к выходу из участка, по пути экономно выключая свет в помещениях. И в наступившем полумраке споткнулся о квадратную серо-зеленую сумку у двери.
        – Гроу-грюн коффер!
        Борман снова включил свет, вернулся в кабинет и нашел в пачке бумаг на столе заявление повышенной, относительно других подобных, художественной ценности: с картинкой.
        Перевел взгляд на сумку, кивнул.
        Вздохнул:
        – Все должен сам делать, все сам!
        И оторвал от стопки клейких листочков верхний квадрат, чтобы, сверяясь с иллюстрированным заявлением, образцово-показательным почерком написать на квадратной бумажке: «Frau Maximoff».
        24 января, 20.35
        Бортпроводница, взявшая у полицейских пакет с моими бумагами, при виде меня расцвела улыбкой чистой радости.
        – Леди, леди! – захлопотала она, организуя мне персональный проход мимо очереди.
        Юра остался в ее хвосте.
        Я почувствовала себя пассажиром категории VIP, задрала нос и прошествовала по рукаву в салон авиалайнера величественно и гордо, как августейшая особа.
        «Определенно в депортации есть свои плюсы», – резюмировал мой внутренний голос.
        – И минусы, – вспомнила я, застучав зубами.
        В салоне было холодно, как в криокамере. Причем в хвосте, куда меня посадили, мне показалось прохладнее, и я самовольно пересела в серединку.
        Сберегая живое тепло, я сжалась в комочек, обхватила себя руками, втянула голову в плечи, как черепашка, и замерла.
        О грядущем завершении ледникового периода возвестил многоногий топот. Толстой неповоротливой змеей в салон полезла плотная толпа пассажиров. Все торопились занять места, как будто могли таким образом наверстать упущенное время.
        Возбужденно хлопали крышки багажных отсеков, распираемых полными пакетами из дьюти-фри, скрипели кресла, лязгали замки ремней безопасности, наяривал по радио симфонический оркестр – Вена традиционно провожала задержавшихся гостей вальсами Штрауса.
        – Мужчина, мужчина! Давайте поменяемся местами, я рядом с подругой сяду, она нездорова! – тревожно – не в тему музыке – протарахтел знакомый голос.
        Я с трудом повернула голову (окоченевшая шея при этом пугающе хрустнула), увидела зависшую вблизи клетчатую полусферу и сразу же поняла, что она не имеет отношения ни к шотландским кланам, ни к небесным телам.
        Клетчая полусфера ловко повернулась, двинулась вниз, и кресло у прохода приняло в свои объятия Ирку.
        – Эй! Ты же в Москву должна лететь! – удивилась я.
        – Судя по метеосводкам, я скорее попаду туда через Краснодар, – объяснила подруга и завозилась, подгоняя по воображаемой талии ремень безопасности. – Хотя я не думаю, что имеет смысл спешить, уверена, Моржик будет рад насладиться моим обществом без близнецов на закорках.
        Я понимающе хмыкнула.
        – Уф-ф-ф-ф! – Ирка защелкнула замок, поморщилась и с чувством сказала:
        – Ненавижу колготки!
        Резкая смена темы не помешала мне понять, о чем речь.
        Мы с подружкой давно уже составили свой рейтинг заклятых врагов современной женщины и поместили на первую строчку топ-листа производителей колготок с тугой резинкой.
        Это отвратительно негуманное приспособление, по тихой вредоносности сопоставимое с отравляющими газами! За день в офисе зверь-резинка может перерезать женщину пополам вернее, чем пила циркового фокусника! Неудобство испытывают даже такие, как я, гражданочки весьма умеренных широт, а сдобные и пышные дамы вроде Ирки по-настоящему мучительно страдают.
        – Вот идиотка! Как ты додумалась надеть в дорогу колготки? – запоздало отругала я подружку. – И еще сидела в них целые сутки, мазохистка!
        – Красота требует жертв. – Ирка страдальчески скривилась, показывая, что в данном случае жертва ее почти столь же велика, как и красота. – Взлетим – схожу в туалет и сниму это орудие пытки!
        При слове «туалет» я поморщилась, но промолчала. От уборной в самолете я неприятных сюрпризов не ждала.
        – Вот интересно, а наши мертвяки на унитазах так до сих пор и сидят? – с нотками нездоровой ностальгии спросила вдруг Ирка.
        Я попыталась вспомнить, висела ли на двери мужской уборной в аэропорту табличка с изображением ведра и швабры, когда мы с Юрой рысью мчались на посадку в самолет?
        Вроде все еще висела.
        Стало быть, детективная история с трупами в уборной еще далека от финала.
        – Жалко, что мы не узнаем, чем все кончилось, – пробормотала Ирка, выразив наше с ней общее мнение.
        24 января, 20.45
        Бортпроводница Хельга Кранциг была отличницей капиталистического труда.
        Если бы Хельгу разбудили среди ночи и спросили, каковы основные правила перевозки депортированных пассажиров, она первым делом сказала бы, что депортированных положено размещать в хвостовой части самолета, отделяя от других – благонадежных – пассажиров хотя бы одним рядом свободных кресел.
        Однако депортированная пассажирка, посаженная именно так, как нужно, своевольно перебралась в середину салона, да еще и обзавелась там компанией.
        Вежливая попытка Хельги пересадить рыжеволосую соседку депортированной блондинки в другой ряд натолкнулась на незнание дамами немецкого языка.
        – Да пусть сидит как хочет, – успокоила ответственную Хельгу легкомысленная напарница Катарина. – Она же без конвоира летит, значит, опасности не представляет. Авось не захочет угнать самолет.
        – Надо все же за ней присматривать, – решила ответственная Хельга.
        24 января, 21.30
        Едва самолет набрал высоту, Ирка выкарабкалась из кресла, заторопилась в хвост, и на лице ее при этом отражались страдание и надежда одновременно.
        Я-то знала, что смешанные чувства у подружки вызывают пыточные колготки, от которых ей не терпится избавиться, но окружающие не смотрели глубже верхней одежды. Они видели женщину, с отчаянной решимостью и заметным ускорением бегущую в туалет, и трактовали увиденное однозначно и банально.
        – Некоторым не надо было шнапс зефирками закусывать, – перегнувшись через проход, ехидно заметил Юра, устроившийся в соседнем ряду.
        Свободных мест в самолете было много, пассажиры в поисках наибольшего комфорта рассеялись по салону безотносительно билетов, и бортпроводницы вольной рассадке не препятствовали.
        – Некоторым вообще пить не надо было! – немного резко ответила я, обидевшись за подружку.
        Юра моргнул и отвернулся к иллюминатору.
        «Могла бы и помягче быть», – упрекнул меня внутренний голос.
        – Помягче пусть туалетная бумага будет, – огрызнулась я.
        Внутренний голос захихикал.
        Я чертыхнулась.
        Вырваться из системы образов, навязанной событиями последних суток, никак не получалось.
        Вернулась Ирка. Чтобы не выглядеть глупо, она старательно сдерживала расплывающуюся по физиономии блаженную улыбку, и получающееся в результате сочетание заузленных бровей, полуприкрытых глаз и кривящегося рта выглядело странно и волнующе – как анонс грядущего вскоре инсульта.
        Неудивительно, что бортпроводница на Ирку засмотрелась и явно встревожилась.
        – Сделай-ка лицо попроще, – посоветовала я подружке. – И лапы подбери.
        – «Лапы»! – Ирка шумно оскорбилась. – Чтоб ты знала, по нынешним стандартам даже сорок пятый размер не считается слишком большим, а у меня всего-то сорок первый!
        – Под распущенными лапами я подразумеваю колготки, ноги которых изящно свисают из кармана твоей юбки, – с кротким ехидством объяснила я. – Даже по нынешним стандартам чулочно-носочные изделия считаются предметами интимными, не предназначенными для всенародного обозрения.
        – О!
        Ирка поспешно затолкала рельефные и полупрозрачные, как ноги привидения балерины, колготные конечности поглубже в карман и послала смущенную улыбочку и вежливое извинение засмотревшейся на нее бортпроводнице:
        – Пардон, мадам!
        24 января, 21.40
        В этом рейсе Хельга впервые по-настоящему пожалела о том, что плохо знает русский. Но Австрийские авиалинии охватывают своими маршрутами более шестидесяти стран мира, и руководство компании, не готовое раскошеливаться на курсы хинди и бурского, постановило, что бортпроводницам на международных рейсах, помимо родного немецкого языка, достаточно знать универсальный английский.
        В экипаже Хельги по-русски кое-как говорил второй пилот, а на всякий пожарно-лингвистический случай на борту имелся немецко-русский словарик.
        Торопливо перелистав его, Хельга убедилась, что «размер» и «калибр» – слова-синонимы. Это побудило ее поделиться подозрениями с напарницей.
        – Катарина, эти две дамы – депортированная и ее соседка – говорят об оружии, – сказала Хельга.
        – О каком еще оружии? – Катарина разогревала обеды и не оценила разрушительный потенциал сообщения.
        – Сорок пятого калибра!
        – О, это очень большой пистолет! – Катарина хихикнула и тут же сделала строгое лицо. – Но Хельга, милая, люди вправе болтать о чем угодно, хоть о корабельной артиллерии, а подслушивать чужие разговоры нехорошо.
        – Но это же не просто люди, одна из них – депортированная, – напомнила Хельга. – И потом, они уже приготовили чулки!
        – Какие чулки?!
        Катарина обожглась, ойкнула, сунула палец в рот и уставилась на напарницу с таким видом, который ясно говорил, что никакой логической связи между пистолетами и чулками недальновидная Катарина не наблюдает.
        – Капроновые, – ответила Хельга, выглянув в проход. – Которые вооруженные преступники натягивают на голову, чтобы их лиц не увидели и не узнали…
        – Но ведь этих дам мы уже разглядели, не так ли? – резонно заметила Катарина, тоже выглянув в салон. – Более того, у нас даже есть паспорт депортированной. Зачем же ей теперь натягивать на голову чулок?
        Хельга отметила, что рассуждение напарницы логично, а пресловутые чулки уже исчезли из виду, и несколько успокоилась.
        Не настолько, однако, чтобы перестать присматривать за подозрительными дамами.
        24 января, 21.50
        – Разбуди меня, когда принесут еду, – попросила я Ирку и захлопнула глаза, как крышечки почтовых ящиков: все, мол, никакие сообщения извне не принимаются.
        Мне нужно было поспать, а мозгу – перезагрузиться.
        Я отключилась раньше, чем Ирка мне ответила, но это не имело значения.
        Не было сомнений, что подруга не позволит мне пропустить трапезу. К приему горячей пищи она относится так же трепетно, как истинно верующий к отправлению важных религиозных обрядов, и горе тем, кто в обеденный час отказывается причаститься Иркиным борщом – таких подруга предает анафеме и оставляет без сладкого на веки веков!
        24 января, 22.20
        – Что будете пить?
        Бортпроводница говорила по-немецки, но в контексте ситуации Ирка легко поняла смысл вопроса и ответила по-английски:
        – Ред вайн.
        Потом кивнула на посапывающую подружку и растопырила указательный и средний палец рогаткой, в отечественной уголовно-лирической языковой практике означающей «Моргалы выколю», а в скудной капиталистической ментальности символизирующей одинокую букву «V» как знак победы.
        В Иркиной оригинальной версии это была цифра «два», о чем она и уведомила недоумевающую бортпроводницу одним из немногих известных ей немецких слов:
        – Цвай!
        И выдала целое предложение на англо-немецком:
        – Цвай ред вайн.
        Ответную длинную фразу Ирка не поняла, но подоспевший на помощь Юра со сконфуженным видом перевел:
        – Она говорит, что правила перевозки запрещают предоставлять депортированным лицам алкогольные напитки.
        – Да неужели?! А в чем еще эти правила ущемляют бедных депортированных? – насупилась Ирка.
        Немецкоязычный Юра переадресовал этот вопрос бортпроводнице, выслушал ответ и сообщил:
        – Депортированным также не предоставляют повышенный класс обслуживания и не дают металлические приборы, а их посадку и высадку осуществляют отдельно от других пассажиров.
        – А в чем проблема с металлическими приборами? Они думают, Ленка угонит самолет, угрожая пилотам ножом и вилкой?
        Юра пожал плечами, помялся и неохотно договорил:
        – Короче говоря, твою подругу выведут из самолета последней, когда уже высадят всех пассажиров. Наверное, будет лучше, если ты заранее ее подготовишь.
        Ирка посмотрела на мирно спящую подружку, вздохнула и сказала:
        – Какая я все-таки молодец, что полетела не в Москву!
        24 января, 22.25
        Мысли о еде навеяли мне странный сон, в котором в кипящий борщ ныряли дюжие серо-стальные омары, густо присыпанные белым порошком. Шоколадные обертки цвета вареных раков сами собой разворачивались и превращались в краснокожие загранпаспорта. Ароматный пар из кастрюли змеился в воздухе, скользил по кафельному полу, заползал в щель под дверью и обвивал застывшие ноги в замшевых ботинках.
        С досадой осознав, что во сне меня снова занесло в роковую туалетную комнату, я проснулась, задела опущенный столик и обнаружила на нем судочек с обедом. Съела его в полудреме, как сомнамбула, даже не почувствовав вкуса горячего блюда, и снова закрыла глаза.
        Ирка, наклоняясь ко мне, что-то бурчала, Юра маячил у нее за плечом, и в его физиономии было что-то неправильное, но я не вникла в происходящее, снова уснула – и унесла с собой в царство Морфея знакомые лица.
        Так что не следовало удивляться тому, что и во сне они оба были со мной – Ирка в шубке из чернобурки и Юра в ямщицком малахае. По-зимнему их приодело мое собственное подсознание: в салоне было весьма прохладно, и я замерзла, что, впрочем, не помешало мне проспать добрых полтора часа.
        25 января, 00.05
        Я проснулась, как от удара током.
        – Бур-бур-бур, – неразборчиво проворчала потревоженная Ирка.
        Она со вздохом переложила лохматую голову с одного плеча на другое, приоткрыла глаза и посмотрела на меня мутным взором страдалицы.
        – Давным-давно, в нежном возрасте двух или трех лет, когда я ходила под стол пешком, в одну из таких прогулок я зачем-то взяла с собой столовую вилку, – доверительно сообщила я ей. – Не могу вспомнить, почему она показалась мне подходящим аксессуаром для юной девицы, совершающей променад по отчему дому, свободному от всех и всяческих злодеев. Помню только, что божий свет сделался ослепительно ярок, когда мне удалось втиснуть зубчики вилки в отверстия электрической розетки, а тряхнуло меня так, что я прикусила язык…
        – Что, к сожалению, очень редко случается, – с видимым трудом дождавшись конца моей длинной исповедальной фразы, резюмировала подружка и смежила веки.
        Уже с закрытыми глазами она выдала какую-то ерунду вроде «Правильно, нельзя ей давать металлические приборы», после чего захрапела.
        – И вот теперь я пережила все то же самое, только без вилки с розеткой, – в отсутствие живых собеседников поведала я слепому глазу выключенной лампочки на потолке. – Ощущение такое, будто в меня ударила молния!
        Я даже поднесла к лицу дрожащие пальцы, чтобы посмотреть, не искрятся ли они.
        Они не искрились. В самолете вообще было крайне мало источников света – только пара лампочек над креслами в разных концах салона. Пассажиры повально спали, бортпроводницы отсутствовали.
        Я почувствовала себя героиней романа Стивена Кинга.
        Казалось, что под покровом ночи произошло что-то страшное, и я одна об этом знаю, вернее, только догадываюсь.
        «А что случилось-то?» – стараясь не дрожать, спросил мой внутренний голос.
        – А что, ничего не случилось? – парировала я язвительным шепотом. – Два трупа в австрийском клозете не в счет?
        «Так это когда-а-а-а еще было!» – протянул мой внутренний голос.
        – И где, – добавила я машинально.
        А воображение мое широким мазком нарисовало горбушку планеты, и над одним ее краем – висящий в воздухе самолетик, а на другом – символическую деревянную избушку, похожую разом и на деревенский сортир, и на гроб.
        И я вдруг осознала, что расстояние между мной и той уборной в венском аэропорту уже весьма велико, и оно продолжает расти. Но при этом я не просто удаляюсь от проблемы, я еще и поднялась над ней, благодаря чему могу увидеть ее целиком, а это очень важно, когда имеешь дело с по-настоящему большой проблемой!
        БОЛЬШАЯ проблема – она как рыба-кит. Уткнись в нее лбом – увидишь только толстую темную кожу, не позволяющую с уверенностью определить, что это перед тобой – тартановое покрытие беговой дорожки или лысая резина старой автомобильной покрышки? А посмотришь с берега – увидишь остров или фонтан…
        Внезапно до меня дошло, что даже во сне я ломала голову над загадкой двойного убийства в уборной, потому-то и снились мне раки в кокаиновой обсыпке, ядовитые шоколадки, краснокожие паспорта и прочие элементы австрийской головоломки.
        И ведь как-то выстроилась у меня картинка из серии тех, которые моя подружка-полиглотка называет «пикча маслом» – такая эффектная, что я аж проснулась от неожиданности, но тут же и рассыпала все собранные кусочки пазла!
        Вот досада-то!
        Очень хотелось с кем-нибудь поговорить.
        В поисках собеседника я перегнулась через Ирку, чтобы увидеть Юру, но он тоже спал и выглядел при этом заметно симпатичнее, чем в состоянии бодрствования, потому как снял свои жуткие окуляры. Его гладко зализанные волосики забавно и трогательно разлохматились, щеки разрумянились, и даже уродливая родинка стала менее заметна.
        Или она просто стала меньше?
        Мои собственные очки лежали в сумке. Я достала их, надела, присмотрелась к спящему Юре вооруженным глазом и убедилась, что черная родинка на его подбородке определенно изменила размер и форму. Была круглая, как горошина, а стала поменьше и вроде капли.
        «Мать честная!» – неслышный миру, громко ахнул мой внутренний голос.
        – Мать его так, – тихо поддакнула я и похлопала себя по щекам.
        Пазлы в кучке зашевелились и разноцветными жучками поползли на позиции, складываясь в пикчу маслом.
        25 января, 00.15
        Я все поняла!
        Осталось решить, что делать с этим пониманием, и придумать план.
        Проблемы что-нибудь придумать и спланировать у меня никогда не было. Я с легкостью могу сочинить что угодно, хоть план захвата Вселенной. А вот воплощение такого плана – совсем другой вопрос!
        На сей раз наибольшую сложность для реализации моего плана представляла моя же депортация. По правилам меня выведут из самолета последней, тогда как мне, наоборот, нужно опередить всех прочих пассажиров, иначе ничего не получится…
        «А зачем нужны друзья?» – с намеком спросил внутренний голос.
        – И подруги! – обрадовалась я.
        25 января, 00.20
        До посадки в Краснодаре осталось всего полчаса. С минуты на минуту следовало ожидать объявления с просьбой поднять кресла, открыть шторки и пристегнуть ремни.
        Откладывать далее переход к активным действиям было нельзя.
        Я растолкала Ирку, в ответ на полный негодования взгляд шепнула:
        – Тс-с-с-с! – и приложила палец к своим губам.
        Иркин рот я загодя зажала ладошкой.
        – Мумуму муму?! – возмущенно промычала подружка.
        «Какого черта?!» – услужливо перевел с коровьего на русский мой внутренний голос.
        – Тише! Не шуми! Притворись, что сама проснулась! – страшным шепотом насвистела я Ирке в ухо.
        Она медленно моргнула – это был своеобразный аналог кивка, и я убрала руку.
        – Уоу-уо! – мощно зевнула подружка и потянулась так, что кресло затрещало.
        Я посмотрела на нее с укором.
        – Что? Я всегда так просыпаюсь, – сообщила Ирка и пошлепала себя по щекам.
        – Давай сегодня пропустим утреннюю гимнастику, – желчно сказала я и пихнула подружку в бок, побуждая подняться. – Перейдем сразу к водным процедурам.
        – Где?
        Ирка встала и огляделась.
        – Все там же.
        Я подтолкнула ее, направляя в хвост самолета.
        – Опять?!
        Ирка двинулась в нужном направлении, но при этом ворчала что-то о туалетных маньяках, острое психическое заболевание которых, оказывается, крайне заразно.
        – В правильном направлении мыслишь, подруга, – невесело похвалила я ее.
        Вдвоем в туалетной кабинке нам было тесно. Ирка с трудом развернулась, чтобы видеть мое лицо, но встать руки в боки не смогла, и ее грозное «Ну-у-у?!» прозвучало совсем не страшно.
        – Что-то очень важное на кону! – случайно, но красиво срифмовала я.
        – Неужели опять вопрос жизни и смерти? – утомленно вздохнула подружка.
        – Возможно, даже в глобальном масштабе.
        – Ну, рассказывай.
        Ирка с трудом подавила зевок.
        – Не успею!
        Я прислушалась: в салоне забурчало радио.
        – Мы идем на посадку. Так, слушай меня внимательно и делай то, что я скажу. Дай сюда свои лыжные стельки.
        – Что-о-о?
        Если бы скромные размеры кабинки не ограничивали мою крупную подругу в движениях, она бы точно покрутила пальцем у виска.
        – Саморазогревающиеся химические стельки, которые ты купила в сувенирном магазине в Вене, где они?!
        Ирка повернулась боком, подставляя мне свою сумку-шарпейку. Я беззастенчиво покопалась во внутренних складках ридикюля и нашла нужное.
        Пластиковые стельки, наполненные гелем, сами липли к рукам.
        – Отлично, – обрадовалась я. – Нагнись. Просто прекрасно!
        Я аккуратно прилепила стельку Ирке на лоб и сдернула со своей шеи шарфик.
        – Обвяжи голову, чтобы спрятать нашлепку.
        Ирка закатила глаза, прислушалась к своим ощущениям и опасливо сообщила:
        – А она греется!
        – И очень хорошо.
        – Не очень! Я вспотею, косметика потечет!
        – Тем лучше!
        В дверь туалетной кабинки постучали снаружи.
        – Все, время вышло, – заторопилась я. – Иди назад, садись на место и изображай тяжелобольную.
        – Чем?
        – Не знаю! Вскрытие покажет! У тебя высокая температура, обморочное состояние, легкий бред.
        – Это у тебя легкий бред! Немедленно объясни, зачем все это нужно, или я никуда отсюда не выйду! – заартачилась Ирка.
        – Хочешь, чтобы медики тебя эвакуировали прямо из туалета?
        – Вообще не хочу, чтобы меня эвакуировали!
        – А надо!
        Я вздохнула и, понимая, что действительно должна объясниться, экономной скороговоркой выдала подружке самые необходимые инструкции.
        25 января, 00.30
        Кто-то придавил кнопочку вызова бортпроводника, когда самолет уже шел на посадку.
        – Обойдутся, – решила легкомысленная Катарина.
        Но Хельга узнала номер места, с которого поступил сигнал, расстегнула ремень и встала со своего откидного стула:
        – Это же депортированная!
        Пресловутая депортированная сидела тихо, как мышка, вжавшись в угол кресла и глядя на приближающуюся бортпроводницу округлившимися глазами поверх импровизированной маски из сложенного косынкой носового платка.
        Это украшение живо и неприятно напомнило бдительной Хельге часть обязательного костюма грабителей поездов на Диком Западе, что в контексте разговоров о сорок пятом калибре внушало тревогу.
        Однако депортированная всем своим видом показывала, что ей хотелось бы не нападать, а спрятаться. К тому же белая косынка с кружевной оторочкой придавала ей сходство не только с разбойным ковбоем, но и с милым белобородым гномиком.
        Недоумевающая Хельга приблизилась и вежливо поинтересовалась, чем обоснованы необходимость маскарада и экстренного вызова бортпроводника.
        Депортированная вместо ответа выразительным жестом указала на соседку, при этом постаравшись не коснуться той и кончиком пальца.
        Хельга перевела взгляд на рыжую, волосы которой были почти скрыты под нелепой чалмой из шарфа, и получила новый повод для беспокойства.
        Лицо рыжеволосой дамы было пугающе красным, и от него веяло таким жаром, что капли пота, стекающие из-под повязки, должны были с шипением испаряться на пламенеющих щеках. Несчастная дама распласталась в кресле, как поверженный борец сумо, и хрипела, как натруженная свадебная гармонь. Глаза ее были закрыты, покрытые сухой белой коркой губы слабо шевелились.
        – Что с ней? – испуганно спросила Хельга по-немецки.
        – Понятия не имею! Надеюсь, не Эбола! – нервно ответила депортированная по-русски.
        – Эбола?! – повторила бортпроводница единственное, что поняла, и тут же прикрыла испуганное «Ах!» наманикюренными пальчиками.
        Она быстро удалилась в сторону пилотской кабины и не увидела, как хрипящая страдалица подставила соседке ладонь, и та по ней шлепнула, а потом еще энергично потерла руки, вовсе не боясь неведомой страшной заразы.
        Мудрой пословицы «Зараза к заразе не липнет» нерусскоязычная Хельга не знала.
        25 января, 00.50
        Традиционные аплодисменты в салоне еще не стихли, когда командир экипажа по бортовому радио настоятельно попросил пассажиров оставаться на своих местах. Торопыг, расстегнувших ремни, едва шасси коснулись бетонки, настойчиво вернули в кресла серьезные бледные бортпроводницы.
        Вместо ответа на озвученный нестройным хором вопрос «Да что еще такое, черт возьми, случилось?!» прозвучал пугающий вой сирены.
        Пассажиры по левому борту увидели подкативший к самолету медицинский фургон.
        Пропустив вперед трап, он остановился рядом с лайнером. Сирена замолчала, но проблесковый маячок на крыше «Скорой» продолжал зловеще подмигивать встревоженным зрителям.
        – Ни пуха! – шепнула я Ирке, и она застонала, давая понять, что услышала меня.
        – Ирочка, что с вами? – встрепанным лютиком на тонкой ножке над креслом через проход поднялась лохматая голова сонного Юры.
        – Вскрытие покажет, – прохрипела мужественная мученица, и я едва не прослезилась.
        25 января, 01.05
        – Где мы? – слабым голосом спросила больная через минуту после того, как «Скорая» тронулась.
        – Россия, город Краснодар, – не оборачиваясь, ответил водитель.
        Фельдшер и санитар не считали нужным разговаривать с пациенткой в бреду.
        – А конкретнее? – требовательно спросила больная и заворочалась на носилках, с которых не видно было окошко, энергично, как очень даже здоровая. – Мы в аэропорту? Нас еще видно из самолета?
        – Женщина, лежите спокойно, – сказала фельдшер.
        – На том свете полежу, – пообещала больная и решительно села, тем самым давая понять, что исполнит это свое обещание еще не скоро. – Так, сразу за воротами разверните машину и везите меня в администрацию аэропорта.
        – Не понял? – Водитель «Скорой», не привыкший к тому, что его транспорт используют как такси, удивленно посмотрел на деловитую больную в зеркало заднего вида.
        – А вам не надо понимать, вы исполняйте, – нагло ответила та и левой рукой прилепила к уху мобильник, а правой сдвинула на затылок клетчатую чалму и сдернула со лба полупрозрачную голубую нашлепку. – Уф-ф-ф-ф! Отличные лыжные стельки! Аж обжигают!
        – В психушку? – Взгляд водителя в зеркальце переместился с больной на фельдшера.
        – Я те дам в психушку! – рявкнула странная больная. – В администрацию аэропорта, я сказала! Алло, полковник Лазарчук? Это агент Максимова!
        – Ты на часы посмотрела, Максимова? Второй час ночи! – простонал голос в трубке.
        – Товарищ полковник, у нас тут дело жизни и смерти, причем в международном масштабе! – затарахтела мнимая больная. – Срочно звоните в администрацию аэропорта и приезжайте, агент Логунова сама все объяснит!
        – Еду, – ответил полковник в трубке после паузы, в которую аккурат поместилась бы трехэтажная матерная конструкция.
        Сговорчивость, с которой полковник согласился с требованиями подозрительной агентши, впечатляла.
        Водитель посмотрел на фельдшера – та молча пожала плечами – и заложил крутой вираж, разворачиваясь.
        25 января, 01.35
        Было удивительно наблюдать, как быстро и ловко прибывшие медики эвакуировали с борта лайнера Ирку, которая вообще-то весит больше центнера.
        Я ожидала драматического спектакля с натужными кряками, приседаниями и репликами типа: «Заноси, заноси… Стоп! Осади-ка назад… Давай помалу влево», разбитыми дверными проемами и грохотом обрушенной ноши на ступеньках, но вынос тела произошел с деловитой аккуратностью и в полной тишине.
        Пассажиры завороженно отследили процесс эвакуации, но зашумели, как только Ирку увезли. Всех возмущала дополнительная задержка, причину которой нам не объяснили.
        С четверть часа я терпела нарастающий шум и гам, а потом тоже психанула, как все нормальные люди, встала в полный рост и гаркнула на весь салон:
        – А ну тихо! С борта сняли больную, предположительно инфицированную опасным заболеванием! Дайте медикам время на анализы!
        Это направило разговоры в другое русло. Общий вопрос «Что происходит?» уступил место более частному «А с нами что будет?». Особенно бурно дискутировались варианты «Посадят в карантин на двадцать дней» и «Сожгут всех вместе с самолетом на хрен».
        У кого как, а у меня был совсем другой план.
        Минут через сорок темные окна автобуса, все это время стоявшего вблизи самолета с выключенным двигателем, осветились, а двери открылись. Зоркие наблюдатели по левому борту поспешили оповестить об этом отрадном факте всех пассажиров, и народ оживился.
        В считаные секунды проход между рядами оказался забит бегунами в высокой стойке. Над головами опасно запорхали выдергиваемые с полок сумки и пакеты.
        – А ты чего сидишь? – окликнул меня Юра.
        Он успел привести себя в порядок и выглядел аккуратно, как мальчик, подготовленный любящей мамочкой для съемки на парадное фото в детском садике.
        – Меня же последней выведут, – ответила я и отвернулась к окошку, притворяясь опечаленной.
        Юра неуверенно присел, потом снова встал, опять присел. Спросил с сомнением:
        – Мне подождать тебя?
        – Не надо. – Я усмехнулась с грустной гордостью. – Мне составят компанию пограничники.
        – Эй, все будет нормально!
        – Не сомневаюсь. – Я опять отвернулась к окошку.
        Добрый Юра понял, что я страдаю, но не жду от него проявлений сочувствия, и двинулся на выход с другими пассажирами.
        Плотно набитый автобус еще не отъехал, когда прибыли и по мою душу.
        Бортпроводница призывной улыбкой выманила меня из кресла, сопроводила по трапу на бетонку и препоручила мужчине в форме.
        – Здрасьте, – сказала я вежливо и заглянула в машину с гостеприимно открытой дверью.
        Выдвинувшаяся из сумрака крепкая рука ухватила мое запястье и потянула, а сзади меня бесцеремонно подтолкнули в спину, и секунду спустя я влипла в чью-то широкую грудь, как слепая летучая мышка в скальный массив.
        – Смотрю, ты рада нашей встрече, – стряхивая меня со своего фасада с оскорбительной брезгливостью, неласково фыркнул полковник Лазарчук. – Жаль, не могу сказать того же о себе.
        Не обращая внимания на это ворчание, я развернулась и уткнулась в окошко:
        – А документы мои?!
        – Тут они, тут, ваши документы. – Пограничник, забравшийся на переднее сиденье автомобиля, поднял над плечом коричневый бумажный пакет.
        – Поосторожнее с ними, пожалуйста, – попросила я и подарила улыбку хмурому соседу. – Серега, а ведь я действительно рада тебя видеть! Куда мы едем?
        – В такое место, где будет удобно беседовать, – уклончиво ответил Лазарчук.
        – Надеюсь, не в пыточную камеру?
        С переднего сиденья донесся неуверенный смешок.
        – Капитан, позволь представить тебе Елену Логунову, – слегка повысил голос Лазарчук. – Сегодня эта легендарная личность – последовательница Шахерезады – намерена развлечь волшебной ночной сказкой представителей сразу трех силовых ведомств.
        – Полиция, погранцы, а третий кто? Эфэсбэшники? – прикинула я вслух, игнорировав сомнительный комплимент.
        – Ого, и безопасники тоже? Тогда четырех, – расширил список полковник. – У меня третьим номером чаэсники были.
        – А, ну да, вспышка лихорадки Эбола – это же по части МЧС, – согласилась я, проводив взглядом автобус, который мы бесцеремонно обогнали. – Только сказку Шахерезады я вам позже расскажу, сначала пусть товарищ пограничник сделает свое дело.
        – Какое? – с подозрением спросил капитан.
        Я пожала плечами:
        – Вам лучше знать какое! Я не в курсе тонкостей стандартной процедуры приема депортированных на родимой сторонке.
        – В данном случае я мог бы от себя добавить пару пунктов, – проворчал Лазарчук, показав в недоброй улыбке клыки.
        – Пытки и казни? – догадалась я, ничуть не испугавшись. – Погоди с репрессиями до финала, а там ты переменишь свое отношение к героическим депортированным.
        – Так мы куда, как положено, на прибытие? – уточнил пограничник.
        – Да, – ответила я, как временно главный начальник. – Давайте уже сначала прибудем, а потом я вам все расскажу.
        25 января, 01.40
        Краснодарский аэропорт намного меньше венского, но неплохо благоустроен, так что пассажирам тут достаточно комфортно. Чего нельзя сказать о депортированных!
        За отсутствием такой удобной и просторной кутузки, как в Вене, в родных широтах пограничный товарищ провел ритуальную беседу со мной на стульчиках в общем зале.
        Это был достаточно короткий и формальный разговор, по окончании которого мне отдали мой паспорт и отпустили на волю вольную, не применив никаких репрессий и санкций, чего я немного опасалась.
        Несколько растерянная, я вышла в зал выдачи багажа.
        Транспортер еще работал, на ленте крутились последние невостребованные чемоданы, но пассажиры, прилетевшие вместе со мной, почти все уже разошлись. Осталось всего несколько человек: два парня спортивного вида, пожилая дама в смешных коротких штанишках салатового цвета и неопределенного возраста и пола существо в темной накидке вроде глухой паранджи, забившееся в дальний угол – типичное поведение закрепощенной женщины Востока.
        И еще был Юра.
        В отличие от остальных, он явно ждал не багаж, а меня, и откровенно тревожился. Я бы, может, растрогалась, если бы Юра нравился мне чуть побольше, но избыточное внимание откровенно неказистого мужичка мне не льстило.
        Я не стала притворяться, будто мне очень приятна наша слишком уж скорая встреча, но Юру это ничуть не смутило, и он бросился ко мне, раскрыв объятия.
        Однажды я видела белку-летягу в прыжке. Мелкорослый Юра, прыгнувший на меня с раскинутыми руками, здорово походил на нее, но был заметно более крупным и менее мобильным. Я сумела уклониться, он промахнулся и не повис на моей шее, но чувствительно ударил меня в плечо, сбив с него сумку.
        На пол упали моя торба, паспорт, который я держала в руке, и сам Юра – именно в этой последовательности.
        Я устояла, но зашаталась, а вот Юру-летягу падение не контузило и не дезориентировало, так что он успел подняться на ноги и с обезьяньей ловкостью собрать с пола все мои манатки даже быстрее, чем я справилась с головокружением.
        – Ой, извини, пожалуйста! – Юра ловко побросал в мою торбу вывалившееся на пол мелкое барахлишко и вручил мне сумку и паспорт. – Вижу, все в порядке, обошлось без неприятностей? Ну, отлично, тогда я тебя оставляю, пока, созвонимся!
        «Когда это вы обменялись телефонами?» – ревниво поинтересовался мой внутренний голос.
        – Никогда, – ответила я.
        Юра слишком быстро откланялся.
        – Подожди! – позвала я.
        Но он даже не оглянулся и еще ускорил шаг.
        – Стой! – крикнула я.
        «Стой, стрелять буду!» – услужливо подсказал следующую реплику мой внутренний голос.
        – А ну, стоять! – взревела я совсем уж некультурно и злобно, как пограничная собака.
        Парни в спортивных костюмах одновременно, как по команде, повернули головы и свели пытливые взгляды в некой точке за моей спиной.
        Я оглянулась и увидела Лазарчука, совершающего прицельный выстрел в удаляющегося Юру указательным пальцем.
        Спортивные парни синхронно кивнули и двинулись к цели, ускоряясь слишком медленно.
        И тут из дальнего угла плавно выступил некто в темном, вроде паранджи. Просторное полотнище вспучилось, плеснуло Юре в лицо и окутало его голову дымным облаком.
        – Держи его! – крикнула я, топоча вслед за спортивными парнями.
        За их широкими спинами мне было плохо видно просходящее, и момент стремительного превращения Юры в арестанта я упустила.
        Миг – и спортивные парни непринужденно занесли его, держа под локотки, в предупредительно открывшуюся неприметную дверь.
        – Плед мой верните! – потребовал знакомый голос. – Фу-у-у, запарилась я сидеть в засаде под покрывалом!
        Я обернулась и посмотрела на «засадный полк» в распаренном и потном лице «закрепощенной женщины Востока».
        – Жутко выгляжу, да? – обеспокоенно спросила Ирка, мелкими щипками убирая с мокрого лба прилипшие волосы. – Небось косметика вся размазалась, не рожа, а итальянская пицца!
        – Ты ж моя красавица! – совершенно искренне сказала я. – Не знаю, что бы мы без тебя делали!
        – А я до сих пор не знаю, что мы со мной делали! – напомнила подружка. – Что все это было, объясни?
        – Там объясню, – пообещала я, увлекая подружку все к той же неприметной двери, у которой стоял, нетерпеливо притопывая ножкой, полковник Лазарчук.
        25 января, 01.50
        В кабинете было тепло и тихо, только жужжала лампа под потолком. На столах скучали папки с бумагами и спали компьютеры, за стеклом ничем не занавешенного окна в чернильно-синей ночи горели разноцветные огни. Совсем близко проехал пустой автобус, на дальнем плане черный квадрат беззвучно пересек приземлившийся самолет.
        – Ну? – поторопил меня грубый и нечуткий Лазарчук.
        В кабинете нас было девять человек: мы с Иркой, Лазарчук с пограничным капитаном и двое в штатском – один с непроницаемым лицом, а другой с помятым. Плюс еще Юра в симметричном обрамлении спортивных парней.
        Стульев на всех не хватило, и Ирка с непринужденностью раскрепощенной европейской фемины присела на край стола, а я осталась стоять.
        Так мне было удобнее.
        – Добрый вечер, коллеги! – хорошо поставленным голосом приветствовала я аудиторию, и Лазарчук в первом ряду слушателей фыркнул, как морж.
        Ирка посмотрела на него укоризненно, а я – снисходительно.
        Нам, шерлокам-любителям, не привыкать к несправедливому и предвзятому отношению со стороны профессионалов. Но кто в результате регулярно оказывается молодцом, а кто – холодцом?
        Я кротко улыбнулась и продолжила:
        – Прежде чем я начну свой рассказ, прошу товарищей пограничников связаться с коллегами в венском аэропорту.
        – Вот телефончик. – Ирина Максимова-Ватсон, привычно ассистируя мне, подала пограничному товарищу бумажку с циферками.
        Пограничный товарищ изобразил немой вопрос.
        – Спросите их, нашли ли они уже трупы в мужском туалете в транзитной зоне, – пояснила я безмятежно.
        – Шо? Опять трупы?! – трагически ахнул Лазарчук.
        Пограничный товарищ нахмурился.
        – Вы звоните, звоните. – Ирка мягко подтолкнула служивого к телефону на столе.
        – Звони, – неохотно подтвердил Лазарчук.
        Я тихо усмехнулась: ага, мой кредит доверия еще не закончился!
        – Я лучше из кабинета, – отговорился пограничный капитан и вышел за дверь.
        Невозмутимый товарищ в штатском выскользнул следом за ним.
        Пауза затянулась.
        – А хотите, я вам стихи почитаю? – предложила моя подруга и, не дожидаясь ответа, откашлялась: – Вот, совсем свежее: «Сага о Лене и Вене».
        – О каком олене? – озадаченно пробормотал дядька с помятым лицом, но ответа не удостоился.
        Ирка с чувством продекламировала первое четверостишие:
        Самолет во весь опор
        В венский мчит аэропорт.
        Ждут тебя, Елена,
        Пара суток плена!
        – Хм, спасибо, конечно, за то, что посвятила мне бессмертные строки, но двое суток – это преувеличение, – смущенно заметила я. – Я провела в аэропорту Вены меньше сорока восьми часов.
        – Не перебивай меня, это гипербола, – скороговоркой отозвалась поэтесса и снова набрала воздуха в грудь, готовясь к продолжению художественной декламации.
        – Меньше двух суток, а сколько трупов? – ехидно поинтересовался Лазарчук.
        – Два. – Я потупилась.
        – Но это не мы их убили! – поспешила оправдаться Ирка. – Они уже были мертвыми, когда мы их нашли.
        – Находчивые вы мои, – вздохнул Лазарчук.
        Тихо стукнула дверь – вернулся пограничный капитан. Лицо у него было живописное, частой сменой ярких выражений напоминающее калейдоскоп.
        – Ну? – спросил его мой старый друг полковник.
        – Так точно, – скупо, не расплескав эмоции, ответил мой новый знакомый капитан.
        – Отлично. – Я обрадовалась, что могу начать свой эпический сказ. – То есть, конечно, это очень печально – два трупа и все такое прочее, но я надеюсь, что у нас все же будет в некотором роде хеппи-энд. Итак, все началось с того, что из-за неправильно оформленной визы на пересадке в Вене меня не пустили на рейс в Прагу. И это поломало не только мои благородные планы, но и коварные замыслы преступника.
        – Какого преступника? – уточнил Лазарчук.
        – Затрудняюсь с классификацией, – я развела руками. – Контрабандиста, убийцы, возможно, шпиона. Думаю, вы сами разберетесь. Коллегиально.
        Я улыбнулась Помятому и Невозмутимому, явно представляющим разные ведомства.
        – Могу сказать, что выглядел тот преступник как типичный мужичок-с-ноготок: щуплый, белобрысый, конопатый, в зипуне и треухе. Как и я, он прилетел из России, но, в отличие от меня, вовсе не собирался продолжать путь в Европу. В транзитной зоне венского аэропорта он встретился с курьером и забрал у него посылку, с которой планировал сразу же вернуться в Россию.
        – Какую посылку? – предсказуемо уточнил дотошный Лазарчук.
        Я пожала плечами:
        – Должно быть, очень ценную. Курьер за нее жизнью заплатил.
        – О! Этот курьер – наш первый труп? – встрепенулась Ирка.
        Я кивнула ей и пояснила для тех, кто не в курсе:
        – Я случайно увидела его. Мертвый мужчина сидел на унитазе в туалетной кабинке.
        – Мертвый парень в женском туалете? – удивился Помятый.
        – Вообще-то в мужском. – Я опустила глазки.
        – Поправь меня, если я ошибаюсь, – прищурился Лазарчук. – Ты заявилась в мужской туалет и еще заглядывала там в кабинки?!
        – В общем, да, – призналась я. – Но это вышло совершенно случайно!
        – Разумеется, – пробормотал Лазарчук.
        Он откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и стал рассматривать меня с опасливым восхищением серпентолога, встретившего редкий экземпляр прелестной ядовитой змейки.
        – Так вот, я думаю, что этот Первый Труп был курьером. Преступник убил его и весьма изобретательно спрятал тело: усадил его на унитаз и закрыл, но не запер, дверь кабинки. А чтобы все думали, что дверь заперта, изобретательно сунул в сигнальный сектор замка глянцевую красную бумажку.
        – И ни один цивилизованный европеец даже не подумал дернуть дверь, – задумчиво пробормотал Невозмутимый.
        – Ага, – сказала Ирка. – Они не подумали. А вот мы…
        Я кашлянула, перебивая подругу, выставляющую нас с ней нецивилизованными азиатками, и с напором продолжила:
        – С такой уловкой преступник благополучно улетел бы из Вены раньше, чем был бы найден труп, но ему помешали два обстоятельства.
        – Первое – снегопад! – встряла Ирка, которой надоело быть скромным Ватсоном.
        – Это как раз второе, – возразила я. – Первое – это моя неожиданная депортация. Дело в том, что преступник твердо рассчитывал, что депортируют его.
        – Это зачем же? – удивился Помятый.
        – А вы видели, как проводят к самолету депортированных? – ответила я вопросом на вопрос.
        – Я видел, – отозвался пограничный капитан.
        Я обернулась к нему:
        – Тогда вы знаете, что пакет с сопроводительными бумагами и паспортом депортируемому в руки не дают, его несет полицейский, который, в отличие от пассажиров, нигде не проходит через сканеры и рамки.
        Я с намеком посверлила взглядом лицо собеседника.
        – Та-а-ак… – протянул капитан.
        – Дошло, нет? – Я перевела взгляд на Лазарчука и снисходительно разжевала: – Преступнику нужно было, чтобы та посылка, которую он забрал у курьера, попала на борт самолета в обход магнитных рамок и сканеров, излучающих микроволны, рентген или что там они излучают.
        – И эта посылка была в пакете с бумагами и паспортом! – догадался пограничник. – То есть это что-то небольшое?
        – Думаю, настолько маленькое, что его можно спрятать в кулаке. – Тут я снова посмотрела на Ирку: – Помнишь, когда полицейские херы пришли меня депортировать, суетливый мужичок-дурачок налетел на них и рассыпал все мои бумаги? А потом сам же ползал по полу, собирая их? Думаю, именно в этот момент он поместил свой ценный груз в полицейский пакет с моими документами.
        – Пакет же маленький! – не поверила Ирка, у которой свое представление о ценностях: чем больше, тем дороже.
        – А груз еще меньше, совсем микроскопический, – объяснила я. – В рукаве можно спрятать, а то и между пальцами. А когда в пакете – между бумажками. Я думаю, это маленькая плоская штучка, возможно, с липучкой.
        – Пока мне все понятно, – благосклонно кивнул Помятый.
        – Это не надолго, – вполголоса напророчил Лазарчук. – Давайте от мелких предметов вернемся к крупным телам. Упоминались ДВА трупа. Положим, первый – тот курьер, а кто второй?
        – Вот сейчас вам опять все станет понятно, – пообещала я Помятому и подбодрила его улыбкой, а вредину Лазарчука наградила укоризненным взглядом. – Следите за моими рассуждениями. Не знаю, из какого российского города прилетел мужичок-с-ноготок, но точно не из Краснодара…
        – Скажем, из Нижнебобрянска, – добродушно подсказала Ирка, и кто-то нервно закашлялся.
        – Я не знаю такого города – Нижнебобрянск, – нахмурился Помятый.
        – Никто не знает, – успокоила его я. – Это такой условный город. Некий населенный пункт в России. Достаточно крупный, чтобы располагать аэропортом.
        – С населением примерно в миллион нижнебобрянцев, – опять влезла Ирка.
        Я потрясла головой, выбрасывая из нее сноровисто нарисованный воображением портрет типичного нижнебобрянца (низкорослого рыжего типа с зубами грызуна и в бобровой шубе), и повысила голос, чтобы заглушить возможные комментарии подружки:
        – Преступник ожидал, что его депортируют туда же, откуда он прилетел.
        – То есть в Нижнебобрянск, – согласно кивнул Помятый, не отводя от меня напряженного взгляда.
        Я занервничала.
        – А вышло так, что депортировали не его, а меня, и совсем в другой город!
        – Не в Нижнебобрянск, – кивнул Помятый, продолжая неотрывно следить за моими рассуждениями.
        – Да! В Краснодар! – Я задергалась. – И теперь преступнику, чтобы не потерять свой ценный тайный груз, тоже нужно было лететь со мной в Краснодар!
        – А не в Нижнебобрянск, – добавил Лазарчук и тихо захихикал.
        Я рассердилась:
        – Да идите вы…
        – В Нижнебобрянск! – шепнула Ирка одними губами и тут же вскинула руки вверх. – Все, все, я больше не буду! Рассказывай дальше, пожалуйста.
        Я показательно терпеливо переждала минутку нездорового веселья и продолжила:
        – Итак, преступнику, чтобы не потерять свой ценный груз, нужно было полететь в Краснодар одним рейсом со мной. И что же он сделал?
        – Купил билет? – предположил Помятый.
        Я помотала головой:
        – Зачем ему было светить при покупке билета свой паспорт и оставлять след? Он снова поступил очень хитро. Высмотрел среди пассажиров, ожидающих посадки на нужный рейс, одинокого мужчину неприметной внешности, убил беднягу, усадил труп на унитаз в другой туалетной кабинке, забрал себе билет и документы убитого и с помощью нехитрого грима придал своей физиономии необходимое и достаточное сходство с лицом на фотографии в паспорте жертвы!
        – Ух ты! – восхитилась Ирка. – То есть ух он!
        – Да, изобретательно, – согласилась я. – Но преступнику не повезло: вылет задерживался и задерживался. Вероятность того, что трупы в кабинках будут обнаружены, становилась все больше. Наконец появилась уборщица – прямая угроза коварному плану преступника!
        – И он ее тоже убил? – предположил Помятый. – И усадил в кабинке?
        – Почти угадали. – Я улыбнулась ему ласково, как добрый учитель – туповатому, но старательному ученику. – Он усыпил ее и уложил на диванчик у туалетов, завалив спящую вещами и таким образом спрятав форму службы клининга. А на дверь туалета, где сидели убитые, повесил табличку «Идет уборка»!
        – То есть двух мужиков он убил и одну женщину усыпил? – вслух подсчитал Лазарчук таким тоном, словно отметил дискриминацию по половому признаку.
        – И еще какого-то третьего мужика вырубил, причем открыто, на наших глазах, – припомнила я.
        – Это когда? – заволновалась Ирка, огорчившись при мысли, что она что-то пропустила. – Где я была?
        – Там же, где и я – на стуле стояла, – успокоила я подружку. – Помнишь, в кафе случилась массовая свалка с мордобоем и больше всех пострадал какой-то тип в одеяле? Я ведь ясно видела, что его свалил наш преступник. Я еще удивилась: надо же, такой мелкий, а завалил парня крупнее себя!
        – Погоди, так ведь это был…
        Ирка не договорила, медленно-медленно повернула голову танковой башней и тяжелым взглядом уставилась на Юру.
        – Ну да, – кивнула я, от души наслаждаясь моментом. – Позвольте представить – это наш преступник!
        Юра, надо отдать ему должное, не заверещал протестующе, не подскочил на стуле, даже в лице не изменился.
        – Как же ты догадалась, что это он? – спросила Ирка, обиженно надуваясь и краснея, как воздушный шар. – И когда ты об этом догадалась? Почему мне не сказала?
        – Да не успела я тебе сказать, меня уже в самолете осенило, – объяснила я. – Понимаешь, до вылета так называемый Юра выглядел шатеном с зализанными волосами, но это была ненадежная маскировка на скорую руку: думаю, он просто намочил и пригладил свои русые вихры. А потом они высохли и стали намного светлее, и очки конспиратор в полете снял, а самое главное – пока спал, размазал родинку, которую нарисовал для пущего сходства с тем парнем, под видом которого вылетел в Краснодар! И тогда я узнала в нем давешнего мужичка-дурачка!
        – Того самого, в ушанке и тулупе? – Ирка пытливо уставилась на Юру, явно примеряя на него незатейливый зимний наряд крепостного крестьянина.
        – Ага! Я тоже вспомнила про тулуп, и тут меня снова осенило: я сообразила, что именно этот старорусский зипун использовала в качестве подушки спящая немецкая уборщица!
        – Ну да, конечно, после этого уже нетрудно было восстановить всю картину преступления целиком, – снисходительно заметила Ирка, несколько обидев этим меня как Шерлока.
        Сама-то она почему-то никаких таких картин не восстановила!
        Я задавила в себе нескромный порыв к предосудительному хвастовству и призналась:
        – У меня еще остались мелкие вопросы. Например, с какой целью лже-Юра завалил того верзилу в пледе?
        – Просто для удовольствия? – предположил Лазарчук, которому всегда в радость вульгарно почесать кулаки.
        Он постоянно ходит в боксерский клуб и дерется там с такими же некультурными питекантропами.
        – Дура ты, – усмехнувшись, с притворным сожалением молвил вдруг тот, кого мы с Иркой уже привыкли называть Юрой. – Не уложи я этого верзилу, не улетела бы ты домой. Это же был полицейский, и он чертовски подозрительно к тебе присматривался!
        – Ах, как я его понимаю! – в режиме «реплика в сторону» пробормотал ехидна Лазарчук.
        – Не знаю, чем я могла вызвать повышенный интерес у полиции?! – с достоинством заметила я.
        – Да, чем еще? – запальчиво поддержала меня подружка.
        – Чем вообще! – с еще б?льшим достоинством поправила ее я. – И кто бы говорил о полицейском интересе – настоящий преступник! Не хочешь ли чистосердечно рассказать о ценном грузе, из-за которого ты пошел на двойное убийство?
        – Да, да, что это такое, твой груз? – не утаила любопытства Ирка.
        – А вот этого вам, дамы, знать не нужно! – заявил дотоле помалкивавший Невозмутимый.
        – То есть как это?! – возмутилась я.
        – Меньше знаешь – крепче спишь, причем не на нарах! – сказал Помятый, звучно хлопнув в ладоши.
        Он встал со стула, раскинул руки в стороны и пошел на нас с Иркой, точно птичница, выгоняющая гусей. Не хватало только возгласа: «Кыш, кыш, пернатые!»
        – Ирка, да они сговорились! – догадалась я. – Гадский Юра окажет содействие следствию и получит послабление, а мы с тобой так и не узнаем, ради чего был весь этот цирк!
        Сказать, что я почувствовала себя бессовестно обманутой, – ничего не сказать!
        – И ты, Серега! – Я обожгла раскаленным благородной яростью взглядом предателя Лазарчука.
        Он молча развел руками, в результате чего образовал фигуру, конгруэнтную изгоняющему нас Помятому, что обидело меня еще сильнее.
        Но не драться же с двумя мужиками, один из которых к тому же боксер?!
        – Пойдем отсюда, подруга! – гордо вздернув нос, сказала Ирка. – Эти люди еще пожалеют, что обошлись с нами таким подлым образом!
        – Пожалеют! – повторила я и приняла протянутую подругой руку.
        За спинами Лазарчука и Помятого весело подпрыгивал на стуле фальшивый Юра. Мне даже показалось, что он показывает нам язык, хотя я могла ошибиться – набежавшие на глаза слезы детской обиды ухудшили мое и без того неважное зрение.
        Дружно, как слаженная пара в фигурном катании, мы с подругой развернулись и гордо выкатились за дверь.
        25 января, 02.15
        – Я думаю, это была какая-то революционная техническая штучка! – жарко зашептала Ирка сразу за порогом. – Сверхсекретный микрочип или что-то в этом роде!
        – Или бациллы какой-нибудь страшной болезни в клеевом растворе на почтовой марке, – озвучила я собственную версию. – Юра мог незаметно прилепить ее на страничку моего паспорта, там полно разномастных наклеек с визами.
        Ирка отодвинулась и покосилась на меня с подозрением:
        – А ты хорошо себя чувствуешь?
        – Да брось, будь это смертельные бациллы, мы бы все сейчас сидели в карантине, – успокоила я ее. – Или лежали бы в братской могиле! Кстати, это ведь могла быть не зараза, а вовсе наоборот, спасительная вакцина от ужасной болезни.
        – Или образец биоматериалов, с помощью которого докажут родство короля Саудовской Аравии с инопланетянами, – предположила подруга, и я посмотрела на нее с уважением.
        Есть, есть у нашей мадам Максимовой воображение!
        У нее логики нет. Потому что ладно еще инопланетяне, но при чем тут король Саудовской Аравии?
        – Жаль, что мы никогда не узнаем, что именно это было. – Ирка вздохнула, и глаза ее тоже подернулись влажной пленкой.
        Я оглянулась на закрывшуюся за нами дверь, откуда не доносилось ни звука (я прислушивалась), приложила палец к губам и прошептала:
        – Почему это не узнаем? Узнаем! Лазарчуку-то, наверное, скажут? А мы будем неотступно пытать его, и однажды он сдастся и выложит нам всю правду как миленький!
        – Можем заманить его к нам на шашлыки и запереть на всю ночь в старом лодочном сарае, там пауки, а Серега их боится до трясучки! – тут же придумала милый планчик Ирка.
        – Неплохо, – одобрила я, и мы тепло улыбнулись друг дружке.
        – Что ж, будем считать, что все и в самом деле закончилось хорошо. – Ирка зажмурилась и зевнула.
        – Заканчивается, – поправила я, поверх плеча подружки поглядев на ленту выдачи багажа.
        В зале уже никого не было, а она еще крутилась.
        Это выглядело символично.
        – Последний тур Овенского вальса! – хихикнула я.
        И заморгала, увидев, что лента не просто так крутится, а кружит в вихре вальса забытый кем-то багаж.
        Мне даже не понадобилось напрягать ущербное зрение.
        Что-что, а характерной формы сумку серо-зеленого цвета я бы теперь разглядела даже в тропических джунглях с другого берега весенней Амазонки!
        – Ирка, ты опять потеряла сумку! – Я всплеснула руками.
        – Ничего я ее не потеряла, просто забыла в кабинете. – Подружка оглянулась на дверь, но я уже пошла к багажной ленте. – Эй, не трогай чужой чемодан, может, в нем бомба!
        – Тебе виднее, – покладисто сказала я, снимая сумку с ленты.
        – В смысле?
        Ирка подошла поближе.
        – В смысле, это твоя сумка! Видишь, на ярлычке написано: «Фрау Максимофф»!
        – Это не мой почерк!
        – А фамилия твоя! – Я постучала пальцем по квадратной наклейке – обычной офисной бумажке желтого цвета с липким краем…
        Где-то я такой же точно папир совсем недавно видела?
        «В полицейском участке, – услужливо подсказал внутренний голос. – Тебе на такой бумажке телефонный номер написали».
        – О!
        Я смекнула:
        – Ирка, зря мы ругали херов полицаев, они все-таки нашли твою сумку! И даже в самолет ее погрузить успели, какие молодцы!
        – Кажется, я сошла с ума, – пробормотала подруга.
        – Какая досада, – с готовностью закончила я из цитату из мультика «Малыш и Калсон», с интересом ожидая продолжения.
        Необоснованные приступы самокритики моей подруге не свойственны. Нужна серьезная причина, чтобы она признала себя не вполне соответствующей высокому идеалу.
        – Я могу поклясться, что оставила свою сумку в кабинете, так что либо у меня провалы в памяти и галлюцинации, либо эта чертова сумка действительно обладает свободной волей и тягой к бродяжничеству! – раздраженно заявила Ирка.
        Она присела и с вызывающим треском расстегнула молнию пресловутой сумки.
        – Эй, следопытки! – окликнул нас знакомый голос.
        Я оглянулась и увидела Лазарчука… с квадратной сумкой серо-зеленого цвета!
        Серега отпустил ручку двери, поставил сумку на колесики и панибратским голосом разбитного извозчика воззвал:
        – А вот кого домчать к семейному очагу, на радость чадам и домочадцам!
        Мой остекленевший взгляд весельчака обескуражил.
        – Эй, ну чего ты? Все еще дуешься? – огорчился Лазарчук.
        Я не ответила, перевела взгляд на Ирку и ахнула.
        В сумке была не бомба (будь там бомба, ахнула бы она, а не я).
        В сумке были алмазные россыпи Голконды, копи царя Соломона и золото Маккены.
        – Ты где это взяла?! – спросила я мадам Максимову страшным шепотом, обессиленно присаживаясь так, чтобы собственным телом загородить золотой запас чьей-то родины от взора неподкупного полицейского полковника Лазарчука.
        Ирка молчала, сомнамбулически шевеля растопыренными пальчиками над сверкающими россыпями.
        – Так, ладно, дома поговорим! – Я спешно оттеснила загипнотизированную подружку в сторонку и быстро, но аккуратно застегнула молнию на сумке.
        – Так вас везти по домам или нет? Я свою машину на платной парковке оставил, мне эта ваша детективная история в копеечку влетит! – сердито пожаловался Лазарчук.
        – Пожалуй, мы найдем возможность компенсировать тебе убыток, Серега, – сказала я и погладила квадратную сумку. – Не так ли, фрау Максимофф?
        – Натюрлих! – ответила фрау и захихикала как умалишенная.
        Лазарчук проводил нас к своей машине и повез в город, включив погромче радио. Он явно ждал, что мы набросимся на него с расспросами, и постарался исключить саму возможность услышать хоть что-то, кроме музыки.
        – …А мы продолжаем прямую трансляцию с музыкального фестиваля в Германии, и прямо сейчас в эфире чумовые ребята, буквально взорвавшие зал! – удивительно бодро для глухого ночного часа проорал ведущий радиошоу. – Встречайте – новые рок-звезды Европы, группа «Ли и Лили»!
        – Тот ин ди тойлетт! Тот ин ди тойлетт! – зверскими голосами под мощные аккорды заревело радио.
        – Весь мир сошел с ума, – пробормотала я и закрыла глаза. – Серега, сделай потише!
        Лазарчук неохотно повиновался, и Ирка тут же воспользовалась возможностью завязать разговор:
        – Кстати, Серега, ты как насчет того, чтобы в выходные поехать к нам на шашлыки?
        Пролог
        – Я ничего не вижу.
        – Осторожно, здесь ступенька…
        – Куда мы идем?
        – Сейчас увидишь.
        – «А каково сказать «прощай навек» живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить».
        – Слова из твоей роли?
        – Да. Сегодня на репетиции я их забыла.
        – Скажи еще что-нибудь.
        – Вот, например… «Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят. Уставилась на жениха, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три ручья полились. Жалко мне ее стало, подошла я к ней, чтобы разговорить да увести поскорее. И сама-то плачу…» Здесь очень темно!
        – «Здесь очень темно» – отсебятина.
        – Нет, правда, я ничего не вижу… У меня в сумочке спички.
        – Не надо спичек. Дай руку.
        – Уже пришли?
        – Дай руку!
        – Вот она… Как смешно. Я правда не вижу, куда…
        – Это дверь.
        – Где?
        – Здесь. Дай мне руку, я тебя проведу.
        – Ой!
        – Что?
        – Споткнулась.
        – Осторожней, еще немного… Видишь, это уже я.
        – Пожалуйста…
        – Что?
        – Руку больно!
        – Тише…
        – Мне больно!
        – Зачем так кричать?
        – Ма-а-ама-а-а!
        – Ти-и-ише…
        В темноте прозвучал коротенький вздох, зажглась спичка, и вдруг что-то хрястнуло, как будто раскололся большой арбуз.
        – Вот и все. Как там по роли? Прощай навек?.. Ну так прощай.
        Глава 1
        Отпуск в Железноборске
        В день, когда Дайнека получила университетский диплом, она купила билет и вечером улетела. По прибытии в Красноярск взяла такси и в половине шестого уже была у матери.
        – Вот! – Она протянула диплом.
        Людмила Николаевна сонно прищурилась, потом обняла дочь.
        – Поздравляю!
        Дайнека спохватилась:
        – Прости, что так рано.
        – Ничего. – Людмила Николаевна показала на дорожную сумку. – За нами скоро приедут.
        Дайнека опустилась на стул.
        – Кто?…
        – Такси.
        – Зачем?
        – Мы едем в гости к моей школьной подруге. У нее свой дом на берегу Железноборского озера. Она давно меня приглашала, но я не решалась. Что ни говори, инвалид-колясочник – обуза для непривычного человека. С тобой будет проще. Так что вещи не разбирай. Надежда заказала для нас пропуска. Железноборск – город режимный.
        Людмила Николаевна подъехала к зеркалу, развязала платок, стала снимать бигуди и складывать себе на колени. Дайнека глядела на нее и думала, что мать по-прежнему живет своими желаниями и ни с кем не собирается их согласовывать. Вздохнув, она взяла сумку и отнесла к выходу, убеждая себя в том, что приехала, чтобы побыть с матерью, а где, особого значения не имеет.
        Про Железноборск Дайнека знала лишь то, что он находится в шестидесяти километрах от Красноярска. С одной стороны город окружен лесистыми сопками, с другой – болотами и лугами, которые протянулись до самого Енисея. Однажды ей пришлось там побывать, но визит имел быстротечный и экстраординарный характер.[1 - Подробнее читайте об этом в романе Анны Князевой «Подвеска Кончиты».]
        Секретный город Железноборск поддерживал оборонную мощь страны и был отрезан от мира тремя рядами колючей проволоки. Выехать из него можно было свободно, а вот заехать – только по специальному разрешению.
        За час они с матерью добрались до Железноборского КПП[2 - Контрольно-пропускной пункт.], предъявили паспорта и прошли через механический турникет. То есть Дайнека прошла, а Людмила Николаевна проехала в инвалидной коляске. На той стороне «границы» их ожидала другая машина, поскольку чужие автомобили, в том числе такси, в город не пропускали.
        По дороге мать рассказала, что Надежда Кораблева, ее подруга, никогда не была замужем и осталась бездетной. Их общее детство казалось ей самой счастливой порой жизни. Теперь подругам предстояли долгие разговоры о том золотом времени. И хотя относительно прошлого Людмила Николаевна придерживалась иной точки зрения, она не отказалась провести небольшой отпуск на берегу красивого озера.
        Дом, возле которого остановилось такси, выглядел основательно: два каменных этажа с цоколем. Вокруг – обширный участок с маленьким огородом. Плодовые деревья, баня, малинник…
        Выбравшись из машины, Людмила Николаевна пересела в коляску. С крыльца сбежала статная дородная женщина и кинулась обниматься:
        – Людочка… Мы уже заждались!
        – Здравствуй, Надя. Это моя дочь! – по лицу матери было видно, что она гордится Дайнекой.
        Из дома вышла мать Надежды, Мария Егоровна, кругленькая старушка с «перманентом» и вставными зубами. Она с трудом спустилась по лестнице, притронулась к пояснице и пожаловалась:
        – Совсем замучил радикулит. Ни согнуться, ни разогнуться… Здравствуй, Люда. Какая у тебя взрослая дочь!
        Людмила Николаевна похвасталась:
        – Вчера получила университетский диплом!
        Осмотрев дом и определившись, где они будут жить, Дайнека провезла мать по участку. Надежда с увлечением рассказывала про свои садовые достижения:
        – Здесь у меня розы. Все удивляются, говорят, в Сибири они не растут. Растут! Да еще как!
        – А это что? – Людмила Николаевна показала на тонкое деревце.
        – Вишня.
        – Неужели плодоносит? – из вежливости спросила Дайнека.
        – Осенью полведра соберу!
        Дайнека потрогала тоненький ствол, удивляясь, как этот прутик сможет произвести полведра вишни.
        – Надя! Надя! – позвала из окна Мария Егоровна. – Хватит уже! Идите обедать!
        За столом старуха не умолкала ни на минуту. Она сообщила, что сейчас находится на больничном, но вообще-то до сих пор работает костюмершей в городском Доме культуры. А муж ее, Витольд Николаевич, лечится в санатории. И не преминула добавить: в прошлом он работал на высокой должности в Комитете госбезопасности.
        После обеда мать легла отдохнуть, а Дайнека отправилась к озеру. В холодной воде еще никто не купался, но загорающих на пляже было полно. Она скинула платье и зашла в озеро по грудь, потом оттолкнулась и поплыла. Солнце слегка нагрело поверхность, но в глубине, куда все время попадали коленки, был ледяной холод. Проплыв метров тридцать, Дайнека развернулась и направилась к берегу. Увлеченные примером, там, по колено в воде, уже стояло несколько человек.
        Она ступила на берег, прошлась по песку и ощутила всю прелесть предстоящего отдыха. Нежданно-негаданно Дайнека получила то, о чем мечтала давно: тихий отпуск вдали от шумного города.
        Чуть обсохнув, она подняла платье и, стряхнув песок, натянула его на себя. На противоположном берегу озера тоже был пляж, за ним – парк, еще дальше стояли многоэтажные жилые дома. Дайнека добралась до автобусной остановки и села в первый подошедший маршрут. Через пятнадцать минут сошла в центре города. Впрочем, Железноборск был так мал, что его целиком можно было называть одним центром или одной окраиной, кому как понравится.
        На центральной площади стоял памятник Ленину и городской Дом культуры с шестью колоннами и внушительным портиком. За ним виднелись лесистые сопки и тайга – на тысячи километров.
        По главной улице Дайнека дошла до парка, который соорудили из куска дикой тайги. Вековые сосны соседствовали здесь с прямыми аллеями, цветочными клумбами и гипсовыми спортсменами. Ей достаточно было совсем немного прогуляться по тропке среди деревьев, чтобы захотеть вернуться сюда с матерью. После этого Дайнека снова села в автобус и вернулась к дому Надежды. Во дворе она столкнулась с Марией Егоровной. Ее лицо казалось заплаканным и немного опухшим.
        Дайнека встревожилась:
        – Что-нибудь с мамой?
        – С ней все в порядке, – вздохнув, старуха склонила голову. – А вот меня увольняют с работы.
        – За что?
        Из дому вышла Надежда, поставила на скамейку тазик с бельем и сообщила:
        – В костюмерном цехе проходит инвентаризация. В Доме культуры начинают ремонт. Костюмеров всего двое. Сегодня позвонила начальница: или выходи, или увольняйся. А как она выйдет с радикулитом?..
        Дайнека, не раздумывая, сказала:
        – Есть один вариант.
        – Какой? – поинтересовалась Надежда.
        – Кем-нибудь заменить.
        – Некем! – старуха насухо вытерла слезы. – Видно, и вправду увольняться пора. – Она уронила руки. – Но как же я без работы…
        – Возьмешь лейку и пойдешь поливать огурцы, как все нормальные бабки, – сказала дочь.
        – У всех нормальных бабок есть внуки, – Мария Егоровна отвернулась, словно опасаясь нарваться на неприятности, но все же добавила: – И даже правнуки. А у меня никого нет.
        – Ну вот что! – вмешалась Дайнека. – Я могу пойти вместо вас.
        – Куда? – не поняла Мария Егоровна.
        – На вашу работу.
        – Да ты, наверное, иголки в руках не держала.
        – Держала. – На крыльцо выкатилась в коляске Дайнекина мать. – Я сама ее шить научила.
        Мария Егоровна растерянно взглянула на дочь.
        – А что, – промолвила Надя. – Это хороший выход.
        Глава 2
        Костюмерша
        Следующим утром Дайнека вышла из дому и уверенно направилась к автобусной остановке. В сумочке у нее лежал пластмассовый контейнер с обедом, который приготовила Мария Егоровна, и серый халат, без которого, по уверениям старухи, работать было нельзя. Автобус вновь обогнул озеро и доставил ее к городскому Дому культуры.
        У служебного входа стояла женщина с высокой старомодной прической. По серому халату Дайнека узнала в ней коллегу по цеху.
        – Валентина Михайловна?
        Женщина свела к переносице белесые бровки.
        – Людмила Дайнека?
        – Я, – кивнула она.
        – Сколько тебе лет?
        – Двадцать два.
        Валентина Михайловна сказала вахтеру:
        – Иван Васильевич, девушка – со мной. Пропустите.
        Старик что-то записал в огромный журнал.
        Вслед за начальницей Дайнека поднялась по мраморной лестнице. Из нарядного кулуара с окрашенными под малахит колоннами они свернули в коридор. Потом двинулись какими-то переходами, спускались и поднимались по узким лестницам, открывали тяжелые противопожарные двери и наконец оказались за сценой, где располагалось хранилище костюмерного цеха.
        Валентина Михайловна отомкнула висячий замок на двустворчатой металлической двери, вынула его из проушин и зашла внутрь.
        Сунув туда нос, Дайнека ощутила волнующий запах. Позже она узнала: так пахнет грим, пыльные ткани, вощеная краска с папье-маше и старая обувь, в которой танцевала не одна пара ног. Но в тот, первый момент ей показалось, что так пахнет тайна.
        Большую часть хранилища занимали двухэтажные вешала, полностью заполненные сценическими костюмами. У окна стоял письменный стол. Все остальное пространство заполнили фанерные сундуки и деревянные ящики.
        Валентина Михайловна критически оглядела Дайнеку и спросила:
        – Халат у тебя есть?
        Девушка скинула курточку, достала халат и быстро его надела.
        – Будешь разбирать сундуки с реквизитом и обувью и записывать инвентарные номера. Работы много. Не вовремя заболела Мария Егоровна, – начальница села за письменный стол. – Вот инвентаризационная ведомость. Здесь пишешь наименование, в этой графе – номер.
        – А где все это взять? – поинтересовалась Дайнека.
        Валентина Михайловна подняла глаза и выразительно помолчала. Потом обронила:
        – Все в сундуках. – Она встала, подошла к ящику и ткнула пальцем в черную надпись. – Номер. Записываешь его в самом верху. – Со стуком откинула крышку и достала из ящика пару черных сапог. Показала подошвы. – Видишь цифры? Это инвентарный номер, вносишь в графу.
        – Наименование там же искать?
        – Зачем? – не поняла Валентина Михайловна.
        – Чтоб записать…
        Начальница устало вздохнула и, выставив перед собой сапоги, задала наводящий вопрос:
        – Что это?
        – Сапоги, – уверенно ответила Дайнека.
        – Какого они цвета?
        – Черного!
        Валентина Михайловна взяла шариковую ручку и, проговаривая каждое слово, записала в инвентаризационной ведомости:
        – Сапоги черные… Инвентарный номер сорок два, тире, двадцать три, сорок четыре.
        – Все поняла! – Дайнека с готовностью потянулась к ящику. – С этого начинать?
        – С этого, – сказала Валентина Михайловна. – По одной вещи выкладываешь и пишешь, потом все аккуратно возвращаешь на место.
        Приступив к работе, Дайнека поняла, что Валентина Михайловна – жуткая аккуратистка. Все предметы и обувь лежали в ящике идеально, и у нее не было уверенности, что, записав инвентарные номера, она сможет восстановить этот идеальный порядок.
        Тем не менее до конца рабочего дня ей удалось перебрать целых три ящика и не получить ни одного замечания. Немного понаблюдав за Дайнекой, Валентина Михайловна успокоилась и больше не подходила.
        В половине шестого, когда до конца рабочего дня осталось тридцать минут, Дайнека открыла большой фанерный сундук. В нем хранился сценический реквизит: жареный поросенок, яблоки, груши и огромный пирог, все – из папье-маше. Еще был кокошник с фальшивыми изумрудами, покрывало из старинного гобелена, резиновый виноград и ваза с вылинявшими поролоновыми цветами.
        Под картиной в бронзовой раме Дайнека заметила уголок красного кожзаменителя. Заинтересовавшись, потянула его на себя и вытащила из ящика старомодную сумку. Оглядев ее, сообщила:
        – Валентина Михайловна, на ней нет инвентарного номера.
        – Дай, – костюмерша взяла сумку, покрутила, потом сказала: – Пиши: сумка женская, «б» и «н».
        – Что это значит?
        – Без номера.
        – А можно в нее заглянуть?
        – Зачем тебе?
        – Так…
        – Ну, если так, загляни.
        Дайнека расщелкнула замочек.
        – Здесь деньги…
        – Ну-ка, – Валентина Михайловна снова взяла сумочку и вынула десять рублей. – Надо же… Старый червонец. Ты, наверное, и не помнишь таких. А это что? – Она сунула руку в матерчатый карман и вытащила темно-красную книжечку. – Паспорт старого образца.
        Дайнека придвинулась:
        – Чей?
        Начальница открыла паспорт и прочитала:
        – Свиридова Елена Сергеевна, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения.
        Они стали разглядывать фотографию. На ней была хорошенькая блондинка с заколотыми наверх волосами. На вид – не больше семнадцати.
        – Как он здесь оказался?
        – Не знаю. Наверное, артистка из художественной самодеятельности положила, а потом забыла. Только что-то я не помню такой… – Валентина Михайловна порылась в сумочке, достала спичечный коробок, смятый платок и губную помаду фабрики «Рассвет».
        – У меня в молодости такая была. Странно… Давай проверим прописку, – она полистала паспорт. – Улица Ленина, дом восемнадцать, квартира тридцать четыре. Наша, городская, нужно бы занести…
        Дайнека вернулась к ящику, но Валентина Михайловна посмотрела на часы и сказала:
        – Можешь идти домой.
        Дайнека засомневалась.
        – До конца рабочего дня пятнадцать минут…
        – Ну и что?
        – Вам надо помочь…
        – Завтра поможешь. – Костюмерша протянула ей паспорт. – А сейчас иди по этому адресу и отдай. Все-таки документ.
        Дайнека взяла паспорт, сняла халат и вышла из костюмерной. Пройдя мимо запасника, где хранились ненужные декорации, спустилась по лестнице и направилась к служебному выходу.
        Она вышла через служебную дверь, свернула налево, по диагонали пересекла площадь и оказалась у «сталинки» под номером двадцать четыре.
        Восемнадцатый был в двух шагах…
        notes
        Сноски
        1
        Подробнее читайте об этом в романе Анны Князевой «Подвеска Кончиты».
        2
        Контрольно-пропускной пункт.