Шоу в жанре триллера Антон Леонтьев
        # Марта ощутила знакомое покалывание в кончиках пальцев и закрыла глаза. Сейчас начнется. В воздухе, прямо из ниоткуда, появилось пламя… Известная писательница Серафима Гиппиус гостила в доме своего бывшего мужа, не менее известного кинорежиссера Марка Михасевича. Его молодая жена Юлиана стала получать анонимные письма с угрозами, но Марк не хотел поднимать шум и попросил Гиппиус разобраться в этой щекотливой проблеме «по-семейному». Писательница подумала, что это чьи-то шутки, и напрасно: во время съемок на Юлиану упала декорация, женщина чудом не пострадала… Несколькими днями позже Серафима смотрела и не могла поверить: неопрятная полная женщина прямо из воздуха вызывала пламя. К особняку Михасевичей приближался огненный шар!..
        Антон Валерьевич Леонтьев
        Шоу в жанре триллера

11 марта, Лос-Анджелес
        - Я все скажу, только оставьте меня в живых! - простонал мужчина, хватаясь за голову. Казалось, что тяжеленный молот расколол ее надвое - удар у Китайца был ужасающей силы.
        - Конечно, ты скажешь, - произнес Китаец на английском с сильным герцословацким акцентом. - Итак, если хочешь жить, говори, где пять миллионов!
        - Я их не брал! - взмолился мужчина. Китаец со всей силы пнул его.
        Тот потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что находится внутри небольшого фургона. Рядом была его жена. Испуганная, окровавленная, связанная, рот залеплен скотчем. Она пыталась что-то произнести, но эти звуки больше походили на мычание.
        - Ну что, - Китаец склонился над мужчиной и, схватив за волосы, приподнял с грязного пола фургона. - Теперь твоя память прояснилась? Ты так и не вспомнил, где деньги? Если нет, то… Давайте, парни, покажите, на что вы способны!
        Сообщники Китайца - а их было двое: рослый дегенерат с рыжей козлиной бородкой и лысый бугай в кожаной куртке с изображением черепа - схватили женщину. Та начала сопротивляться, извиваясь и пытаясь освободиться. Тот, что с бородкой, ударил ее по лицу, она вскрикнула. Он взял ее за шею, а другой рукой нанес серию ударов прямо в лицо.
        Мужчина лежал и слушал, как истязают его жену. Что он мог сделать? Если скажет, где деньги, его убьют, это точно. Если не скажет, его все равно убьют. Китаец был самым свирепым и безумным мафиози в Лос-Анджелесе. Он прибыл сюда из Герцословакии, из этой идиотской посткоммунистической страны на Балканах, где самый весомый аргумент - сила. Зря мужчина согласился работать на мафию, хотя именно это позволило ему купить шикарный особняк, небольшой домик во Флориде, обзавестись собственным катером, белоснежным красавцем, мечтой его детства.
        И вот в одночасье все изменилось - зачем он только решил, что денег у мафиози и так много и пропажу нескольких миллионов никто не заметит? Еще бы пару часов - и они бы с женой скрылись, все было готово, где-нибудь в Южной Америке или Новой Зеландии они провели бы остаток жизни в достатке и покое.
        - Ты все еще не хочешь говорить? - Китаец наступил ему на шею тяжелым ботинком. - Что, задыхаешься? Тебе нечем дышать? Хочется жить?
        Затем мафиози отдал несколько команд на гортанном герцословацком языке. Бухгалтер мафии смотрел с все возрастающим ужасом на то, как подонок в кожаной куртке достал небольшую ацетиленовую горелку. Голубоватое пламя, вспыхнув, загудело.
        - У тебя есть еще десять секунд, чтобы сказать мне, где пять миллионов, - гнусаво продолжил Китаец.
        Бухгалтер взглянул в его раскосые глаза. В них светились безумие и ярость. Он слышал, что и в растреклятой Герцословакии Китаец считался одним из самых свирепых и, что самое ужасное, неуправляемых мафиози. Как было хорошо во времена «холодной войны» - Америка жила спокойно, герцословаки обитали на Балканах, пили сливовую водку вместе с медведями, не лезли в чужие дела. Теперь они заполонили Штаты, прибрали к рукам проституцию, игорный бизнес, торговлю наркотиками и оружием. Ему, как бухгалтеру, приходилось работать и на азиатов, и на итальянцев, и даже на негров. Все они отличались изощренной жестокостью, но герцословаки превзошли всех - они убивали из прихоти, для них смерть была обычной забавой. Но ему так не хотелось умирать!
        Сподручный Китайца поднес гудящую горелку к лицу женщины. Та завизжала, пытаясь отклониться от огня.
        - Рассказать, что сейчас произойдет с ней? - произнес Китаец. - Сначала начнет тлеть кожа, потом сгорят ткани лица. Затем расплавятся волосы, лопнут глаза. Боль будет ощущаться только в первые десять секунд, затем погибнут нервные окончания, и она перестанет чувствовать боль. Начинай!
        - Я скажу! - простонал бухгалтер.
        Он понимал, что все это ни к чему хорошему не приведет. Их убьют, как только он скажет, где деньги. Но лучше умереть от пули в затылок, чем мучиться в огне ацетиленовой горелки.
        - Ну вот и прекрасно. - Рифленая подошва Китайца исчезла с его горла, бухгалтер смог вздохнуть полной грудью. И он начал говорить.
        - Папа, останови здесь, я хочу мороженого! - попросила Дженни, и Алекс Уорф притормозил. Каждая вторая суббота месяца - вот и все, что осталось у него от прежней семейной жизни. Он знал, что не был примерным мужем и отцом, однако никогда не подозревал, что Линда отнимет у него дочь.
        Ее адвокаты сделали все возможное и невозможное, чтобы представить его в суде как сомнительного субъекта, фотографа без твердого заработка, ведущего к тому же аморальный образ жизни. Они отыскали его нескольких подружек - Алекс не помнил ни их имен, ни обстоятельств, при которых он переспал с ними. Суду этого вполне хватило, было вынесено решение в пользу матери об опеке над Дженни. Он был обязан платить кругленькую сумму в качестве алиментов и имел право каждую вторую субботу видеться с дочерью.
        - Пошли, я куплю тебе, - сказал Алекс, притормозив у супермаркета.
        Голова у него трещала, не нужно было вчера курить марихуану. Он же знает, что, если Линда пронюхает об этом и настучит в комитет по опеке, у него отберут и эту единственную возможность видеть Дженни. Настроение у Алекса Уорфа было отвратительное, он сидел без работы уже третью неделю, восемнадцать журналов отвергли его снимки, а из пяти даже не прислали отказа - они и за человека его уже не держат.
        Черт возьми, ведь было время, когда имя Алекса Уорфа автоматически открывало все двери, он был желанным гостем на любой вечеринке голливудских звезд, заказы на него так и сыпались как из рога изобилия. Это было давно, так же давно, как и идиллическая жизнь с Линдой. Они любили друг друга, хотя теперь вспоминать об этом было неловко. А что произошло потом? Алекс не знал, кто был виноват в том, что его фотографии упали в цене, появились более молодые и ловкие, он перешел на третьесортные фото, начал пить, увлекся травкой. Да, если бы все можно было изменить…
        - Папа, подожди меня в машине, - капризным тоном произнесла дочь. - Я уже большая, мне не нужно, чтобы ты сопровождал меня. Билл это понимает. И еще, папа, у тебя право быть со мной до шести, но меня пригласил Джордж на день рождения, ты ведь сможешь отвезти меня к нему?
        Алекс закрыл глаза и кивнул. Затылок словно свинцом налился. Дженни выросла, он видит ее два раза в месяц, и она все больше отдаляется от него. Алекс запомнил ее малышкой десяти лет, теперь ей пятнадцать, и она превратилась в современную девушку. Конечно, зачем ей отец-неудачник, про которого мать каждый день твердит, что он загубил не только свою жизнь, но и ее тоже. Линда снова вышла замуж, Алекс пытался протестовать, но его адвокат сказал, что они ничего не в силах изменить, появился этот Билл. Чертов Билл, которому Уорф столько раз был готов расквасить лощеную физиономию, от чего Алекса удерживало только то, что тогда-то его точно лишат возможности видеть Дженни. А нужен ли он ей? У нее есть Джордж, очередной бойфренд. Она уже не играет в куклы и не смотрит мультфильмы про Дональда Дака.
        Алекс потянулся и вышел из машины. Нет, он не позволит Линде испортить ему свидание с дочерью. Только подумать - он видится с ней, как заключенный.
        - Малышка, - сказал Алекс, когда Дженни вернулась, - я хочу…
        - Папа, - произнесла дочь покровительственным тоном, - не называй меня так, мне уже пятнадцать. Мама и Билл давно не называют меня малышкой!
        Алекс заскрипел зубами, но ничего не сказал. Может быть, стоит натянуть чулок на голову, подстеречь этого Билла в темном углу и отделать его бейсбольной битой? Никто не докажет, что это сделал он, Уорф.
        - Дженни, я захватил камеру, - произнес примирительно Алекс. Если он не хочет вслед за Линдой потерять и Дженни, то должен привыкнуть к ее капризам.
        - Ой, папа! Классно! - воскликнула дочь.
        Алекс растянул лицо в улыбке. Он и не думал, что дочь будет так рада этому пустяку. Чтобы хоть как-то скрасить свое одиночество, он иногда брал на свидание камеру. У него была мысль сделать документальный фильм о том, как Дженни растет, но каждый раз, когда он вплотную подходил к этому, оказывалось, что есть и другие, более насущные дела.
        Только работа давала Алексу чувство полного раскрепощения. Он снимал Дженни в различных местах и ракурсах, старался не повторяться. Время летело незаметно. Осталось еще десять минут - и потом ему нужно везти дочь к Джорджу.
        - Папа, давай здесь, - Дженни указала ему на великолепный особняк, полускрытый в тени пальм. В Лос-Анджелесе никого нельзя было удивить этим великолепием. Алексу самому, в период расцвета карьеры, удалось заснять Мадонну в небольшом магазинчике, где та, растрепанная, без косметики, выбирала нижнее белье. Эту серию снимков у него с руками оторвали за двести тысяч.
        Алекс осмотрелся по сторонам. В его положении привлекать к себе внимание полиции не самое разумное, владельцы особняка и припаркованного рядом с ним черного
«Ягуара» могут оказаться склочными типами, в основном все голливудские суперстар именно такие - он имел возможность лично убедиться в этом.
        Никого нет, только неприметный фургон, который медленно движется в начале улицы. За рулем странный тип, обычно такие сидят на скамье подсудимых по обвинению в разбое и изнасилованиях - в последнее время Алекс работал на поприще судебных сенсаций, пытаясь заснять то Майкла Джексона по пути в здание суда, то какого-нибудь маньяка, которому вынесли смертный приговор, или подростка, сбившего по пьянке семерых.
        - Пойдем, - сказал он Дженни. - Я пришлю тебе фотографии, и ты сможешь сказать своему Джорджу, что у твоего настоящего отца есть «Ягуар»!
        Они подошли к автомобилю. Дженни сразу же преобразилась. Алекс вспомнил, что дочь спит и видит, как стать фотомоделью. Потом одернул себя - собственной дочери он никак не мог пожелать оказаться в этом болоте. Пусть идет в колледж.
        Алекс взял камеру и стал снимать дочь. Вот она рядом с черным «Ягуаром», на заднем плане - особняк в итальянском стиле.
        - Только близко не подходи! - крикнул он Дженни. Не хватало еще, чтобы сработала сигнализация. - Так, так, хорошо!
        Тем временем фургон медленно катил по пустынной улице. Китаец был доволен - бухгалтер не выдержал и с перепугу рассказал ему про пять миллионов. Это все, что требовалось знать.
        - Ты поступил умно, что решил сказать правду, - произнес Китаец. - И знаешь, почему? Потому что это избавило тебя и твою женушку от мучительной смерти. Если сейчас мне позвонят и скажут, что кейс с баксами действительно спрятан под барахлом на чердаке в бунгало у океана, то для тебя все закончится.
        Раздалась мелодия «Маленькой ночной серенады» Моцарта, Китаец вынул из кармана куртки мобильный телефон.
        - Все в порядке, - произнес грубый голос. - Деньги у нас. Все пять миллионов. Были уложены пачками стодолларовых купюр в старый клеенчатый чемодан.
        - Ну что же, мне было приятно иметь дело с таким честным человеком, как ты, - произнес с издевкой Китаец.
        Бухгалтер похолодел. Он понимал, что мафиози не оставит ни ему, ни жене ни малейшего шанса.
        - Ты работал на меня пять лет, это похвально, и мог бы работать еще столько же и через много лет умереть богатым и уважаемым человеком в собственной постели от старости. Но тебе казалось, что я недоплачиваю тебе. Такого я не прощаю. Так что можешь последний раз взглянуть на свою жену.
        С этими словами Китаец подошел к женщине, лежавшей без сознания на полу фургона, и молниеносным движением сломал ей шею. Бухгалтер не успел даже осознать, что происходит. Он только слышал, как громко треснули шейные позвонки его жены.
        - Кончайте и его, - приказал Китаец двум помощникам.
        Но еще до того, как мафиози с бородкой склонился над бухгалтером, чтобы прирезать его, жертва из последних сил приподнялась и ударила того в пах. Мафиози взвыл и от неожиданности выпустил из руки нож. Звякнув, нож упал, а бухгалтер подхватил его и с остервенением вонзил в ногу своему несостоявшемуся убийце. Никто из герцословаков не ожидал такого поворота событий. Козлобородый заорал, бухгалтер пополз к двери фургона и нажал на ручку. Дверь приоткрылась, до желанной свободы было всего полметра…
        Китаец действовал стремительно. Всего один прыжок - и он оказался около бухгалтера. Обхватив его шею локтем, мафиози коленом уперся в позвоночник жертвы. Бухгалтер закричал, крик вышел глухим. Еще одна секунда - и его тело обмякло. Лысый герцословак в кожаной куртке с черепом втащил за ноги тело бухгалтера внутрь фургона. Китаец, перед тем как захлопнуть дверцу, внимательно осмотрелся по сторонам. Они были в фешенебельном районе - бухгалтер купил себе нехилую трехэтажную виллу за четыре с половиной миллиона. Полиции, слава богу, поблизости нет.
        Китаец заметил в конце квартала две фигуры. Похоже, мужик с девчонкой. Ничего страшного, они не могли видеть, что произошло, а если и видели, то предпочтут молчать.
        - Заткнись! - крикнул он завывавшему бородачу, который вцепился в раненую ногу. - Нужно было сразу кончать его. А теперь в порт, - приказал он водителю.
        Тот молча кивнул. Фургон резко сорвался с места, набирая скорость.
        - Необходимо избавиться от тел, - сказал Китаец. - Пусть ими питаются рыбы.
        - Что это? - произнесла Дженни.
        Она испуганно посмотрела на отца. Алекс насторожился. Он тоже слышал приглушенный крик. Так и есть, фургон, который проехал мимо них несколькими минутами ранее, как в гонках, сорвался с места. Дженни не могла видеть того, что произошло, ведь она стояла спиной к фургону, позируя около «Ягуара». А он видел.
        Алекс видел, как дверь фургона распахнулась, появился некто в окровавленном дорогом костюме. За ним выскочил странный бритоголовый тип. Дальнейшее произошло слишком быстро. И все же Уорф краем глаза уловил движение: человека, который пытался покинуть фургон, втащили обратно. Жертва уже не сопротивлялась. Алексу приходилось, и не раз, снимать трупы. И тот человек очень походил на труп. Сначала был живым, а секунду спустя - уже мертвец. Бритоголовый сломал ему шею.
        - Все в порядке, - произнес Алекс.
        Скорее всего, это мафиозные разборки. Не хватало еще, чтобы их засекли. Алекс прекрасно знал, как мафия поступает с ненужными свидетелями, - три месяца назад он делал серию снимков с места преступления, это была настоящая бойня, бандиты вырезали целую семью из пяти человек. Итальянская мафия сводила счеты с одним из своих членов, который согласился дать обвинительные показания против ее верхушки в обмен на защиту полиции. Полиция не смогла уберечь осведомителя, в итоге выпотрошили внутренности не только самому предателю, но и его жене и трем малолетним детям. Так сказать, чтобы другие видели наглядный пример нарушения кодекса чести и омерты - обета молчания.
        - Дженни, - Алекс спрятал камеру и подтолкнул дочь к машине, - тебе пора, твой Джордж уже, наверное, заждался.
        - Папа, что это было? - упрямо стояла на своем Дженни.
        Алекс судорожно сглотнул. Ему стало по-настоящему страшно. Не нужно впутывать сюда Дженни и Линду. И даже этого лощеного придурка Билла не следует впутывать. Пусть живут своей обычной размеренной мещанской жизнью.
        - Да так, наркоманы балуются, - сказал Алекс. Он вообще-то и сам был наркоманом, но дочери совсем не обязательно быть в курсе. - Нам пора, Дженни. Быстрее, я сказал, быстрее!
        Нет, фургон исчез, значит, они не привлекли внимание мафии. Алекс завел автомобиль, и они как можно скорее убрались из шикарного района с виллами и
«Ягуарами». Алекс пытался шутить, но это у него получалось плохо. И зачем он только остановился около этого «Ягуара»?
        Дочь, успокоенная его объяснением, уже забыла о странном приглушенном крике. Хорошо, что девочка ничего не видела. Алекс чувствовал - ему необходимо выпить. А лучше - затянуться парой косяков.
        Алекс высадил ее около дома Джорджа. Дочь, поцеловав его в небритую щеку, взяла с заднего сиденья подарок, который она приготовила своему бойфренду. Алекс был рад, когда Джордж, высокий и немного прыщеватый увалень, встретил Дженни у порога. Черт возьми, он даже поцеловал ее - и это был не дружеский поцелуй! Какому отцу приятно наблюдать за подобным? Дженни помахала Алексу рукой и исчезла в доме приятеля.
        Вернувшись домой, в свою грязную квартирку, захламленную и заваленную банками из-под пива, упаковками от презервативов и грязными носками, Алекс первым делом бросился к холодильнику. После четвертой банки пива он почувствовал, что ситуация нормализуется. К вечеру, после дозы виски и травки, он понял, что ничего страшного не произошло. Ночью, когда ретивая негритянка с силиконовым бюстом елозила по его телу, кусая за шею, он окончательно решил, что все в порядке.
        В теплых волнах дурмана он мечтал о том, что в следующий раз, когда он увидится с Дженни, все будет гораздо лучше. Никакой мафии, никакого Билла.
        Алекс не знал только одного - следующего раза не будет. Когда Дженни увидела его в следующий раз, он лежал в гробу. Мертвый. С дырой в сердце от узкого длинного лезвия. Дочь поцеловала его в окоченевший лоб, покрытый специальной краской для покойников (для придания телу усопшего приятного для глаз оттенка, как гласил рекламный проспект похоронного бюро). Бывшая жена Линда (черный цвет ее старил, но пришлось надеть, все-таки похороны мужа, хотя и бывшего) для приличия чуть всплакнула, ее новый супруг Билл сжал ее ладонь своей. Затем гроб с телом Алекса был кремирован, а прах заключен в небольшую серебристого оттенка стальную коробку, тем же вечером всхлипывающая Дженни в компании с Джорджем развеяла его на берегу Тихого океана.
        Однако до этого события предстояло произойти еще череде других. До смерти фотографа Алекса Уорфа оставалось еще шестнадцать дней.

18 марта, Лос-Анджелес
        Китаец насторожился. Ему показалось, что за окном мелькнул луч фонаря. Он бесшумно поднялся и осторожно подошел к окну, которое и днем и ночью было забрано жалюзи. Он осторожно взглянул на то, что происходит снаружи. Перед домом был установлен мощный фонарь. Бездомный катил перед собой набитую хламом детскую коляску.
        - Милый, - услышал он нежный голос своей подружки, - возвращайся, нам вместе было так хорошо!
        Китаец отошел от окна и оказался рядом с кроватью, застеленной черным шелком. Закинув руки за голову, его ждала рыжеволосая дива с идеальной фигурой. Китаец плотоядно усмехнулся. Что ему нравилось в этой долбаной Америке, так это шлюхи. В Экаресте, столице его родины Герцословакии, - а там он в последние годы бывал редко, навещал престарелых родителей, - шлюхи брали много, а делали мало. Здесь путаны были готовы на все.
        Он опустился на ложе рядом с рыжеволосой. Он познакомился с ней несколькими часами раньше в шикарном баре и сразу же понял, что хочет ее.
        Женщина поцеловала его, он взял инициативу на себя и с нахрапом навалился на нее стокилограммовым телом.
        В этот момент до его уха донесся слабый звук. На Китайца уже около года охотилась вся американская полиция, поэтому ему и приходилось соблюдать все меры предосторожности. Но это не помешало ему совершить за этот год еще ряд грандиозных преступлений.
        Он попытался вскочить, но рыжеволосая шлюха мертвой хваткой вцепилась в него. Он ударил ее по лицу, однако женщина нанесла ему серию ударов в солнечное сплетение. Китаец оказался не готов к этому, обычно женщины, с которыми он спал, были послушными и боязливыми.
        В соседних комнатах, где находилась его охрана, слышались крики и выстрелы. Полиция устроила облаву, у него есть еще шанс - через окно.
        Полностью обнаженная шлюха, отбросив одной рукой со лба длинные пряди огненных волос, а другой удерживая невесть откуда взявшийся пистолет, наглым тоном произносила:
        - Сергий Китаевич, вы арестованы, у вас есть право хранить молчание…
        Китаец начал безудержно хохотать, он хохотал даже тогда, когда, вышибив дверь, в спальню влетела дюжина полицейских, когда его поставили к стенке, когда на руках у него щелкнули наручники.
        - Сержант Маккой, - произнес руководитель операции, обращаясь к проститутке, которая, закутавшись в черную шелковую простыню, навытяжку стояла перед ним, - вы превосходно справились с поставленной задачей, благодаря вам опасный преступник арестован. Думаю, что вам недолго ждать повышения. Кроме того, я буду просить о представлении вас к награде.
        - За что? - все еще давясь от хохота, произнес Китаец. - За то, что дала мне? Черт возьми, меня арестовала шлюха, которая оказалась замаскированным сотрудником полиции. А вас что, в полицейской академии учат в том числе и траханью с мафиози?
        Сержант Маккой подошла к Китайцу, презрительно посмотрела на его естество и изо всей силы ударила в пах. Китаец упал на колени, в глазах у него потемнело. Полицейские, дружно улюлюкая, зааплодировали.
        - Служу Америке! - провозгласила сержант.
        Китайца схватили и грубо потащили к выходу. Его уже ждал кортеж полицейских машин.

22 марта, Лос-Анджелес
        Китаец знал, что говорить. В Экаресте сейчас около полуночи, но его это не волновало. Он набрал номер, который помнил наизусть. Трубку сняли после третьего звонка, словно кто-то выжидал.
        - Это я, - хрипло сказал в трубку Китаец. - Ты меня узнал?
        Собеседник Китайца узнал его сразу же. Он ждал этого звонка с момента его ареста.
        - Конечно, Сергий, - ответил собеседник. - Как у тебя дела?
        - Какие могут быть дела в поганой тюряге? Американцы взялись за дело всерьез. Они хотят сделать из меня смертника. Вы должны помочь мне… Скажи Эдуарду, что я передаю ему большой привет!
        Китаец знал: ему грозит смертная казнь. А умирать он не собирался. Для этого он и позвонил в Экарест.
        - Ну разумеется, Сергий, - ровно ответил собеседник. Он знал, на что намекает Китаец. - Уверяю тебя, что Эдуард лично обеспечит твое триумфальное возвращение на свободу. Всем ясно, что ты невиновен. Суд тебя оправдает.
        - Как пить дать, оправдает, - осклабился Китаец. Со стороны их беседа выглядела невинной, однако обоим собеседникам был понятен подтекст.
        - Не беспокойся, - ответил человек в Герцословакии. - Отдел займется этим. Он подготовит праздник в твою честь.
        - Я очень надеюсь, что ваши люди еще не утратили прежнее мастерство, - сказал Китаец. - А то ведь если что, так и передай Эдуарду - я не буду молчать. Ты, надеюсь, понимаешь? Мне не хочется идти на дно одному. А мне есть что рассказать. Так что действуйте, ребятки!
        После этих слов Китаец повесил трубку. Что же, его старый друг Эдуард предупрежден. И теперь он точно не допустит осуждения. Из кожи вылезет, но не допустит. На карту поставлено слишком многое.
        Один из бывших подчиненных Китайца, Томаш Хенрылка, согласился дать показания против него. Хенрылке пообещали простить все грехи и после окончания процесса вручить новые документы и оплатить пластическую операцию. Если Хенрылка расколется, для Китайца это будет означать одно - смертельная инъекция. Томаш знает очень многое.
        Поэтому ему надо умереть. Пусть Эдуард и займется этим.
        Эдуард Теодорович, которому немедленно сообщили о звонке Китайца, задумался. Китаец практически ничего не сказал, едва ли даже самый изощренный прокурор сможет использовать этот разговор против мафиози. Разговор двух старых друзей, один просил другого о помощи. Разумеется, о юридической или моральной.
        Эдуард прошелся по просторному кабинету. Он слышал, как скрипнула дверь, появилась жена. Она уже который год страдала бессонницей.
        - Какие-нибудь неприятности? - спросила она.
        Эдуард с легкой улыбкой отмахнулся, подошел к жене. Он с нежностью поцеловал ее в лоб. Она стала такой хрупкой, бессонница совсем доконала ее. Надо бы поехать на курорт, говорят, в Австрии есть санаторий, в котором эффективно лечат расстройство сна. Как только Китайца оправдают, они сразу же отправятся в Альпы.
        - Да так, ничего серьезного, - солгал он.
        Жена подошла к массивному шкафу, достала детектив и, пожелав ему спокойной ночи, удалилась. Похоже, что ни он, ни она не сомкнут этой ночью глаз. Она будет читать, потому что не может уснуть. А он начнет составлять план, как вытащить Китайца из калифорнийской тюрьмы.
        Эдуард Теодорович знал Китайца по крайней мере лет пятнадцать, возможно, чуть больше. Тот своих слов на ветер не бросает - он на самом деле знает слишком много. Например, может рассказать о том, как его людям пришлось устранять известного журналиста - писака пронюхал о многом, поэтому одним весенним вечером, усевшись в собственный автомобиль, он, вместо того чтобы ехать домой, отправился на тот свет. Мощный взрыв превратил его «Мерседес» в груду искореженных обломков. Китаец знал заказчика - влиятельного банкира. У него были документы по махинациям с нефтедолларами, незаконными поставками оружия. И это только верхушка айсберга. В общем, Китаец дал понять - или Эдуард вытащит его из тюрьмы, или он начнет говорить. А это потянет за собой серию грандиозных разоблачений. Китаец не хочет умирать в одиночку.
        А если так, то не будет ни отдыха в Альпах, ни тихой семейной жизни с внуками - ничего не будет. Эдуард Теодорович мучительно размышлял. Придется задействовать людей из Отдела, чтобы устранить предателя Хенрылку. Он согласился дать показания против Китайца. Он не должен предстать перед жюри присяжных. Хенрылку скрывают федералы, подобраться к нему, казалось бы, невозможно.
        Но для Отдела нет ничего невозможного. Недаром там собраны самые выдающиеся люди. У него есть еще два дня.
        Эдуард Теодорович ощутил во всем теле небывалую усталость. Пора завершать свою деятельность в Отделе. Он стоял у его истоков тридцать пять лет назад, и тогда ему было за тридцать. Так хочется обыкновенной жизни, больше не знать ничего об убийствах, насилии, крови, смертях. Жить на даче под Экарестом, читать Коэльо, Достоевского и Фолкнера, вырезать из дерева смешные фигурки зверей и радоваться за внуков. Копаться в огороде и саду, выращивать гладиолусы и смородину.
        Он знал, что до этого рукой подать. Он уже подыскал себе замену. Остается только решить проблему с Китайцем. И он решит ее. За последние тридцать пять лет ему приходилось справляться и не с такими задачами.
        Справится и на этот раз.

24 марта, Лос-Анджелес
        Алекс почувствовал изжогу. Похоже, ему нужно прекратить увлекаться дешевым пивом. Он рыгнул и отшвырнул смятую банку в угол. Черт возьми, когда он последний раз убирался? Разве был последний раз? Кажется, с тех пор как он въехал сюда около полутора лет назад, он ни разу не проводил уборку.
        Его подружки, вернее сказать, те из шлюх, с кем он регулярно спал, пытались придать этому жилищу божеский вид, но их попытки ни к чему не приводили. Они были нужны ему для секса, а не для того, чтобы выносить мусор или гонять тараканов.
        Он включил настольную лампу. Несмотря на то что был конец марта, в Лос-Анджелесе стояла адская жара: столбик термометра приближался к отметке в тридцать градусов.
        Сквозь приоткрытое окно, которое выходило на замусоренную улицу, доносились крики соседей, в основном это были многодетные эмигранты из Коста-Рики и Мексики.
        На дисплее компьютера развертывалось все то, что он снимал около двух недель назад, - его дочурка улыбается около особняка и шикарного черного «Ягуара». Так, а это что? Алекс присмотрелся, точно, этот странный фургон попал в объектив камеры. Медленно катит по тротуару.
        Современная техника просто чудо - достаточно иметь даже расплывчатое изображение, остальное сделает компьютер. Изображение пока что плохое, нет четкости. Фургон, который до этого был небольшим темным пятном на заднем плане, стал центральным объектом. Алекс увеличил изображение двери фургона. Теперь можно в замедленном режиме посмотреть на то, что произошло на самом деле.
        Медленно и плавно дверь фургона распахнулась, появилось лицо мужчины средних лет, в дорогом костюме, оно было в крови, похоже, кто-то усердно потрудился над его физиономией. Человек пытается вылезти из фургона, не опасаясь, что выпадет из машины на ходу.
        Алекс снова увеличил изображение и сменил светотени. И он смог увидеть, что разыгрывалось в самом фургоне. Чья-то рука на полу, тоже в крови. Кажется, женская. Так и есть, тонкие пальцы, обручальное кольцо. Лица не видно, чья-то нога наступает на кисть руки лежащей женщины. Ага, вот появляется еще кто-то. Отморозок в кожаной куртке с бритым черепом наваливается на пытающегося спастись человека. Черт!
        Словно завороженный, Алекс следил за тем, как бугай навалился со спины на человека в дорогом костюме, локоть амбала обхватил шею, затем поворот… Алексу показалось, что он слышит треск ломающихся позвонков. Тело жертвы обмякло, отморозок, убив человека, исчез в фургоне, туда же через секунду втянули и мертвеца.
        Почесав под мышкой, Алекс отправился на кухню. На холодильнике валялись кружевные женские трусики. Эта дура оставила ему их в подарок. Он рванул на себя дверцу холодильника, внимательно изучил его недра. Только две банки пива, как так можно жить!
        Он вернулся к компьютеру, прокрутил сцену убийства заново. В общей сложности он видел ее двадцать раз. Ну и что теперь? У него есть доказательства того, что какой-то урод с внешностью мафиози убивает богатого хмыря, а в фургоне, похоже, лежит еще один труп, женский. И что из этого?
        Алекс увеличил лица жертвы и убийцы. Хрен с ними, он забудет о том, что случайно заснял на камеру.
        Удовлетворенный собственным благоразумием, Алекс завалился на диван и включил телевизор. Сегодня он решил отдохнуть от всего, в том числе и от женщин. Выпить пива в одиночестве - что может быть лучше.
        Шли новости, сообщили о последних происшествиях в Лос-Анджелесе.
        - Сегодня рано утром в районе порта из океана были выловлены два трупа - мужской и женский. По сообщениям полиции, их идентифицировали как Кевина и Нэнси Корриган, бесследно исчезнувших 11 марта. Смерть в обоих случаях наступила в результате перелома основания черепа. Кевин Корриган в течение многих лет был бухгалтером мафиозных группировок, и эти две смерти, скорее всего, самым тесным образом связаны…
        Камера беспристрастно показывала мертвые тела. Они уже несколько изменили очертания, все-таки почти две недели в воде не пошли им на пользу. Зрители, как считали телевизионщики, были прямо в восторге от подобных сцен. Несмотря на распухшие позеленевшие лица, вздутую кожу и изрядно объеденные рыбами лица, Алекс сразу узнал Кевина Корригана - это был тот самый мужик, чью смерть он случайно снял на камеру.
        - Хм, - произнес Алекс, осушив банку пива до конца. - Упокойся с миром, Кевин. На мафию, говорят, работал. Наверное, что-то не поделил с боссами или пытался мухлевать. Работодатели такое не любят. В обычных фирмах за это увольняют, а в мафии ломают шею. Ого, неплохо, - заметил Алекс, увидев на запястье мертвого бухгалтера платиновый «Ролекс». - Хорошо жил, Кевин, и умер хорошо.
        Алекс отправился за последней банкой пива на кухню, а когда вернулся, то уже шли новости о последнем сенсационном процессе. Арестовали главу герцословацкой мафии на Западном побережье, и теперь все гадали, что же за этим последует.
        - Чертовы герцословаки, - произнес Алекс, открывая банку. Он так и знал, пиво, зашипев, вылилось ему на джинсы. Похоже, стирки не избежать, это последние джинсы, в ванной уже скопилась куча вонючего белья, которую срочно требовалось постирать.
        - Сергий Китаевич, более известный в криминальном мире как Китаец, обвиняется по более чем пятнадцати пунктам, - вещала симпатичная ведущая. Алекс не отказался бы познакомиться с такой. Раньше, когда он был на гребне славы, такая милашка сама бы прыгнула к нему в койку, а теперь… Теперь ему сорок два, в бумажнике девятнадцать долларов и сорок два цента, в холодильнике кусок засохшей пиццы и банка колы. - Как заявил помощник прокурора Стив Ларкин, Китаевич выйдет из здания суда в наручниках и отправится оттуда прямиком в камеру смертников.
        Мелькнуло довольное лицо молодого помощника прокурора, который уверенно и с апломбом вещал о предстоящем торжестве американской системы правосудия над герцословацкой мафией.
        Алекс был согласен с ним: житья не стало от всех этих албанцев, мексиканцев, китайцев, герцословаков, которые в последние годы заполонили Лос-Анджелес. Если дело пойдет так и далее, то, по расчетам демографов, через тридцать лет в Калифорнии англосаксов будет не больше десяти процентов от всего населения штата.
        Алекс прильнул к экрану телевизора. Стив Ларкин, ему едва ли больше двадцати семи, а он уже помощник окружного прокурора. Наверное, из богатой еврейской семьи, учился в Принстоне, был лучшим на курсе, чемпион игры в поло. Алекс ненавидел таких - удачливых, уверенных в себе, нахрапистых. Нынешний муженек его Линды, Билл, такой же.
        Внезапно Алекс чуть не поперхнулся. Он узнал Сергия Китаевича, которого показывали выходящим из здания тюрьмы в окружении десятка вооруженных полицейских. Мафиози везли в суд на первое слушание.
        Это был он. Тот самый отморозок, который прикончил бухгалтера Кевина
«Как-его-там», чей труп сегодня выудили из океана. И жену его он тоже наверняка отправил на тот свет.
        Ошибки быть не могло! Алекс специально нашел новости на другом канале, там еще раз показали самоуверенное улыбающееся лицо герцословака с чуть раскосыми зелеными глазами. Тот же бритый череп…
        Вой сирены ворвался через открытое окно в квартиру Алекса. Он сидел на продавленном диване и думал. Затем изо всей силы отшвырнул жестянку с пивом в угол. Он принял решение.
        - Сергий Китаевич убил Кевина Корригана, - сказал он сам себе. - И у меня есть видеозапись этого преступления. Что же, кажется, пришла моя пора. Мой миллион ждет меня!

25 марта, Лос-Анджелес
        Томаш Хенрылка победоносно посмотрел на сопровождающих его полицейских. Кто бы мог еще месяц назад подумать, что он, обыкновенная «шестерка», будет столь ценен для американской Фемиды. А теперь он главный свидетель обвинения в деле против Сергия Китаевича, то есть всемогущего Китайца.
        - Эй, я просил пиццу с ветчиной, а это что? - сказал он, отшвыривая коробку. - Что это, я спрашиваю вас? Какого лысого хрена вы заказали мне оливки и грибы? Давайте, ребята, ваша задача - ублажать меня, чтобы я соизволил потопить Китайца. То есть не будь меня, вы бы все оказались безработными.
        - Чертов серб, - прошептал один из полицейских, вынося из комнаты Хенрылки пиццу. - С каких это пор мы стали у преступников на побегушках?
        - Да не серб он, а герцословак. Мы не только у таких, как он, в лакеях ходим, им начали платить миллионы за показания и предоставлять уголовный иммунитет, - отозвался другой, лениво перекатывая во рту жвачку. - Торжество правосудия называется! Давай, Джон, придется тебе снова платить за пиццу этому уроду.
        Хенрылку охраняла вся полиция Америки, и это не было преувеличением. Когда прокуратура узнала, что один из подручных Китайца желает выступить в качестве свидетеля обвинения, было принято решение принять все условия, которые выдвинет Томаш Хенрылка. Сошлись на ста тысячах долларов, хотя тот требовал в пять раз больше, новых документах и, главное, полном прощении всех прежних грехов. Только на таких условиях Томаш Хенрылка согласился принимать участие в процессе в качестве главного свидетеля обвинения.
        Через несколько часов под усиленной охраной его эскортировали к небольшому частному аэродрому. В течение месяца, пока Хенрылка был под защитой федеральных сил, его перевозили с места на место, чтобы наемные убийцы не могли лишить жизни одного из самых ценных свидетелей за всю историю американского судопроизводства.
        Наконец настала среда, 25 марта - день, когда Хенрылка должен был давать предварительные показания. Это означало, что его надлежит доставить в Лос-Анджелес, где и проходил процесс года.
        - Осторожнее! - суетился сам Хенрылка, когда его вели к машине.
        Больше всего он опасался мести Китайца. Он прекрасно понимал, что теперь на него открыт сезон охоты.
        В течение тридцати двух дней было совершено пять попыток ликвидировать слишком говорливого мафиози. Ни одна из них не увенчалась успехом, однако это не означало, что можно расслабиться и потерять бдительность. Предстоял самый важный участок пути - полет на зафрахтованном самолете до Лос-Анджелеса. Последний опорный пункт, на котором юстиция укрывала Хенрылку, находился в пятистах километрах от Лос-Анджелеса, в небольшом провинциальном городке, на ранчо, купленном ФБР, что служило своего рода конспиративным убежищем для ценных свидетелей.
        - Все чисто! - прокричал один из полицейских. Территория аэропорта была тщательно проверена, проезд для обычных клиентов в этот день был закрыт.
        Хенрылка наблюдал за приготовлениями полиции сквозь затемненное и бронированное стекло джипа. Что же, американцы умеют работать. Сегодня будет тяжелый день, нужно первый раз предстать перед судом и дать предварительные показания. Потом, как уверял прокурор, он появится в суде только не раньше мая, когда процесс войдет в решающую стадию. Еще пара часов мучений, косые взгляды, хитрые, но бесполезные вопросы адвокатов Китайца - и он на свободе.
        - Выводите, - по рации передал один из полицейских. По периметру аэродром был оцеплен людьми в камуфляже и с автоматами наперевес.
        В полусогнутом состоянии Хенрылка промаршировал к небольшому спортивному самолету, двигатели которого уже ревели.
        - Пристегните ремни, - обратился к Хенрылке один из полицейских. Тот видел, что охрана презирает и ненавидит его, они бы не очень печалились, если бы киллеры все-таки выполнили свою задачу. Однако им приказано защищать, даже ценой собственной жизни, важного свидетеля, и они были готовы умереть ради него. Хенрылке это нравилось.
        Хенрылка, как законопослушный гражданин (теперь он должен стать таким, после того как все закончится, он удерет куда-нибудь в Европу и заделается обыкновенным буржуа), пристегнул ремни. Раздалось легкое жужжание, самолет начал разбег, затем, чуть качнувшись, оторвался от земли и взмыл в воздух. Все шло по плану.
        - Ну что, ребята, - произнес Хенрылка, обращаясь к полицейским. - Шампанское у вас есть? Мне нужно только французское!
        Хлопнула пробка, Хенрылка залпом осушил бокал. Теперь все позади, он практически на свободе.
        - Через час мы сядем в Лос-Анджелесе, - сообщил пилот по внутренней рации.
        Марта зашла в супермаркет и с восторгом уставилась на все то изобилие, которое лежало в прозрачных и цветных вакуумных упаковках на полках и в коробках. Когда у нее были неприятности или она переживала стресс, Марта не могла придумать ничего лучше, как отправиться в магазин, купить что-нибудь вкусное и, усевшись перед телевизором, устроить себе пиршество.
        Сегодня ей предстояло выполнить задание чрезвычайной важности, как сказал Эдуард Теодорович. Впрочем, если ориентироваться на его слова, то каждое из заданий, которое ей приходилось выполнять за эти годы, было важное и эксклюзивное.
        Она набрала сладостей, хотя прекрасно знала, что они ей противопоказаны, и вернулась к автомобилю. Три сдобных кекса, крекеры, любимые шоколадные конфеты с мягкой белой начинкой. И, чтобы запить все это, четыре банки пепси. Наверное, тысячи четыре или пять калорий, а диетолог сказал ей, что она должна сократить свой рацион до двух тысяч, причем потреблять только зелень, молоко и обезжиренное мясо. Тогда она сможет хотя бы немного приблизиться к своему идеалу - Марта со вздохом посмотрела на рекламный щит, где была изображена красотка с классическими пропорциями.
        Куда ей до этого! Она обреченно взглянула на себя в зеркальную витрину. Вес не менее ста шестидесяти килограммов, дряблые руки, полосатые шорты, обтягивающие огромный зад, светлая майка, которая под мышками вся пропиталась потом, идиотская оранжевая бейсболка и темные очки в пол-лица.
        Марта отправилась к военному аэропорту. Неприметная машина, таких на улицах Лос-Анджелеса тысячи. Номерной знак, разумеется, фальшивый, как и документы. Но это не поможет: она сама как луна в ночи, запомнить и описать ее внешность ничего не стоит. Однако именно это - огромный отвислый живот, груди, похожие на боксерские груши, выбивающиеся из-под бейсболки жирные волосы делали ее незаметной для потенциальных свидетелей. И кто бы мог подумать, что Марта, гром-баба весом в полтора центнера, была одним из лучших кадров Отдела Эдуарда Теодоровича.
        Отдел специализировался на заказных убийствах, причем он почти всегда брался за самые безнадежные дела. Предстоял именно такой случай. Марта отправила в рот последние крошки крекеров, осушила банку пепси. Она была недалеко от аэродрома. Самолет с Хенрылкой еще не вылетел, так что ждать осталось не меньше полутора часов. Но это и хорошо, она может сконцентрироваться.
        Марта сняла очки и близоруко прищурилась. Огонь - вот что есть сила. Она прекрасно это знала, знала уже долгие тридцать пять лет. Последние восемнадцать лет она знала это слишком хорошо. С тех пор, как попала в Отдел глупой девчонкой…
        Она чувствовала, что голова начинает раскалываться. Так всегда. Ей нужно сконцентрироваться. Еще несколько минут… Перед глазами возникли красные и черные круги, Марта ощущала, что в пальцах начинает покалывать. Значит, все в порядке.
        Тридцать пять лет назад Эдуард Теодорович начал собирать всех, кто обладает способностями, собирать, чтобы использовать их в своих грязных целях. Но он прав - в итоге за всем стоят деньги. Если бы не Эдуард Теодорович, она бы так и жила в своем городишке, ее бы третировали, унижали, возможно, убили бы.
        Машина находилась за поворотом. Внезапно появился полицейский, подошел к автомобилю, стоявшему на обочине. Конечно, этого мафиози охраняют, к аэропорту никого и близко не подпускают. Но чтобы убить, ей и не нужно быть рядом.
        - Мэм, ваши документы!
        Тяжелый взгляд, полный жалости к ней. Еще бы, такая неуклюжая, вспотевшая, растрепанная, с крошками крекеров на сиденье и пятнами пепси на майке.
        Она молча протянула ему документы.
        - Вам лучше уехать, мэм, здесь проводятся учения.
        Полицейский с выражением жалости и брезгливости протянул Марте заляпанные соусом документы.
        - Конечно, уеду, - огрызнулась она, задыхаясь. - Но вы что, не видите, мне плохо! Я остановилась, чтобы принять таблетки. У меня больное сердце!
        - Разумеется, мэм. Вам требуется помощь?
        - Оставьте меня в покое! - завизжала Марта. - Я что, не имею права остановиться на обочине?
        Полицейский едва не выругался. Кому-то очень крупно не повезло, если он живет и, главное, спит с этой бабищей. Взгляд полицейского стал презрительным. Марта знала: когда начнется расследование, он не доложит о ней, ее образ окажется вытесненным из его памяти, потому что он и предположить не сможет, что убийца - эта толстуха в старом «Паккарде».
        Полицейский отошел. Оставил ее в покое, так было сотни раз. Все думают, что убийцы стройны, подвижны и симпатичны. Она жирна, неповоротлива и страшна. Но это не мешает ей убивать. За все долгие восемнадцать лет не было ни одной осечки. Не будет и сейчас.
        Вскоре на горизонте показалась точка. Самолет. Тот самолет, который ей нужен. Теперь самое главное - концентрация.
        Спустя три минуты шасси коснулось бетона взлетно-посадочной полосы. Марта, вцепившись побелевшими толстыми руками в руль, неотрывно следила за самолетом. Он бежит навстречу смерти. Забавно.
        Еще мгновение. Головная боль усилилась, перед глазами возникла знакомая кровавая пелена. Все, начинается… Ее стало трясти, пот катил градом.
        - Все системы в полном порядке, - произнес пилот. - Никаких происшествий…
        Огонь возник неожиданно и повсеместно. Стоящие на летном поле могли видеть, как неожиданно, словно из другого измерения, взметнулся язык пламени, который поглотил весь корпус самолета. Хенрылка дико заорал, когда неожиданно в салоне вспыхнули обивка и ремни безопасности.
        Последовал взрыв. Остов самолета по инерции все еще катился вперед, но от самого салона уже ничего не осталось. Взрыв был огромной мощности, он разнес весь корпус. Томаш Хенрылка, главный свидетель обвинения в процессе против Китайца, скончался мгновенно.
        Марта удовлетворенно вздохнула. Головную боль как рукой сняло. Все было позади. Она вскрыла упаковку конфет и, зачерпнув их горстью, запихнула в рот. Шоколад расплавился, но ей ужасно хотелось есть. Как всегда после явления дара.
        Развернув «Паккард», она отправилась в Лос-Анджелес. Теперь ей нужно подкрепиться, причем серьезно. Парочка бифштексов с кровью, несколько порций жареной картошки и много-много ванильного, бананового и ежевичного мороженого. Потом душ - и спать.
        Эдуард Теодорович сам позвонит и скажет, когда следующее задание. Марта доела конфеты и открыла банку пепси. Так-то лучше.

27 марта, Лос-Анджелес
        - Миллион долларов? - Голос заместителя окружного прокурора Стивена Ларкина сорвался на крик. - Вы хотите за это миллион долларов?
        - А что, вы готовы заплатить целых два? - усмехнулся Алекс, развалившись в кресле. - Я не откажусь!
        Они находились в одном из самых дорогих и фешенебельных отелей Лос-Анджелеса -
«Корона-Плаза». Огромный стеклянный небоскреб, выстроенный в форме стрелы. Сорок девятый этаж, номер люкс.
        Алекс жалел, что не потребовал устроить встречу в пентхаусе, но он еще наверстает упущенное.
        - Я слышал, мистер Ларкин, дела у вас идут не самым блестящим образом, - произнес Алекс. - Позавчера в самолете взорвался ваш главный свидетель обвинения. Теперь вам нечем крыть - Китайца придется выпустить. Вы же не рискнете начать заведомо проигрышный процесс, который сделает Китайца невинной жертвой американского правосудия. А вам этого так не хочется! Кто еще сможет дать вам обвинительный материал? Только я!
        - Вы правы, мистер Уорф, - ответил Ларкин. - Дела у нас идут не блестяще. Но это не означает, что американское правосудие готово выложить вам целый миллион…
        - Еще как готово, - с цинизмом ответил Алекс. - Вы видели то, что мне удалось случайно заснять. Китаец убивает бухгалтера мафии. Собственными руками. Никаких сомнений в подлинности записи. Причем ценность ее в том, что сделал ее я, простой гражданин США, а не ваши агенты. Если бы они и были свидетелями того, как Китаец отправляет на свет этого урода, то их показания бы были не дороже вашей, уважаемый сэр, задницы. У них нет разрешения на ведение слежки и тайную съемку. Я же снимал не этого балканского головореза, а свою дочурку, а его злодеяния попали в кадр совершенно случайно. Я имею право передать это в суд в качестве улики. У меня два диска! Если хотите получить один из них - решайтесь!
        Заместитель прокурора размышлял. Этот Уорф не блефовал. После таинственной гибели Хенрылки в штабе обвинения царило нечто, близкое к истерической панике. Казалось, что теперь Китайца отпустят или, что хуже, оправдают. И вот возник этот небритый фотограф со своей записью. С такой уликой можно запросто потребовать смертной казни для Китаевича. Но Уорф хочет миллионов долларов. Миллион!
        - Советую вам думать как можно быстрее, - сказал Алекс, подходя к ноутбуку.
        Он вытащил серебристый компакт-диск, на котором и содержался короткий фильм со сценой того, как Китаец убивает бухгалтера мафии.
        - У нас нет таких денег, - сделал попытку сбить цену Ларкин. Прокурор, узнав о таком повороте событий, сказал, что нужно пытаться заплатить как можно меньше. Но заплатить.
        - Есть, - ответил Алекс, поигрывая диском. - Этому Хенрылке вы заплатили сто тысяч, но он давал устные показания. Еще вопрос, поверили бы ему присяжные и не сделал бы адвокат Китайца из него отбивную во время перекрестного допроса. Мою же запись нельзя никак опровергнуть. Она - смертный приговор Китаевичу.
        - Семьсот пятьдесят, - сказал заместитель прокурора.
        - Миллион двести, - парировал Алекс. - Двести тысяч за ваше скопидомство. За все нужно платить, Стив.
        Алекс знал, что получит деньги.
        - Ты думай, а мне надо отлить, - сказал фотограф, удаляясь в туалет. - А диски я прихвачу с собой, а то вам, прокурорам, доверять нельзя!
        Даже сортир в номере люкс был по площади не меньше его квартиры, сплошная бронза, сталь и зеленоватый мрамор.
        Заместитель прокурора Ларкин был готов сказать «да». Это будет его звездным часом. На этом процессе, отправив Китайца в камеру смертников, он сделает себе имя и, возможно, через несколько лет займет место босса. А еще лучше, если его позовут в Вашингтон, и он ни за что не откажется от столь лестного предложения.
        Легкий стук в дверь прервал честолюбивые размышления заместителя окружного прокурора. Стивен Ларкин подошел и открыл. Улыбающийся молодой официант в безупречной униформе.
        - Ваш заказ, сэр, - произнес он.
        Легкое движение - в его руке сверкнул пистолет. Затем раздалось три приглушенных хлопка. Тело заместителя прокурора с тремя пулевыми отверстиями в районе сердца грохнулось на ковер.
        - Где второй? - спросил еще один в форме официанта, проходя в номер.
        Алекс закрыл кран и посмотрел на себя в зеркало. Пиво с марихуаной не идут на пользу, но ничего… С миллионом можно все исправить. В этот момент он услышал голоса. Действовал он мгновенно. Мысли промелькнули в голове, как молнии. Люди Китайца засекли его!
        Ручка ванной комнаты плавно пошла вниз. Закрыто. Затем дверь прошили выстрелы. Алекс едва увернулся. Черт возьми, он только в страшном сне мог представить, что мафия будет охотиться за ним. Дверь трещала, через несколько секунд ее снесут с петель - и потом смерть.
        Недолго думая, Алекс распахнул окно. Слава богу, что на сорок девятом этаже в ванных комнатах были большие окна.
        Он шагнул на выступ. Оставаться в ванной было равносильно самоубийству. Идти по карнизу небоскреба вообще-то тоже. Но так хотя бы есть шанс. Его пальцы судорожно вцепились в ручку окна. До него долетали шумы ночного Лос-Анджелеса, гудки автомобилей, музыка, крики. Алекс сделал первый шаг. Карниз был достаточно широким, но одно дело идти по узкой дорожке на земле, а другое - перемещаться, обхватив руками гладкую стену небоскреба, на высоте ста с лишним метров. Алексу казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он достиг окна соседнего номера.
        Алекс почувствовал, что его начинает бить дрожь. В ногах и руках была ужасная усталость, словно он бежал многие часы без передыху. Он передвигался по стене, спиной прижавшись к небоскребу. Черт! Его нога скользнула. Он наступил на что-то засохшее. Скорее всего, птичье дерьмо.
        Он попытался присесть, но понял, что может сорваться. Так больше нельзя, сейчас у него начнется истерика. Алекс нащупал окно. Это ванная комната его соседей. Закрыта, придется выбивать стекло.
        - Он вылез наружу, - услышал Алекс далекие голоса убийц. Скорее же! Пяткой он разбил стекло и спиной повалился вовнутрь. Осколками он порезал лицо и руку, но это ерунда.
        У него нет времени. Алекс бросился из ванной. В номере слышался гул пылесоса. Осторожно выглянув, Алекс увидел симпатичную мулатку в униформе горничной. Стоя к нему спиной, она пылесосила ковер, ритмично покачивая бедрами в такт музыке - на ней были наушники. Раньше Алекс наверняка попытался бы познакомиться с такой цыпой, но теперь ему было не до этого. Она не видела и не слышала его, хозяев в номере не было.
        Он подошел к ней сзади и зажал рот ладонью. Горничная попыталась завопить, начала брыкаться. Алекс сдавил ей шею, она обмякла. Ничего, пусть побудет без сознания. Он опустил ее на диван.
        Алекс обшарил горничную. Вот это сиськи, огромные, как у всех негритосок, и она не носит лифчик! Но сейчас не до этого. Он обнаружил в кармане передника пластиковую карточку. Насколько он знал, у горничных имелся универсальный ключ, который позволял открывать все номера. Он сам однажды соблазнил такую милашку и спер у нее карточку, чтобы пробраться в номер рок-звезды и сделать серию разоблачительных снимков певца в бассейне с несколькими девицами по вызову.
        Фотограф выскользнул в общий коридор и ринулся к лестнице. Сбив с ног какую-то старуху в мехах, он бросился вниз. Когда он был уже тремя этажами ниже, то услышал звуки погони. Его преследовали.
        Алекс рванул дверь и снова оказался на одном из этажей. Разряженная публика - стервы с холеными, вылепленными пластическими хирургами лицами, мужчины в безупречных смокингах. Он бросился по коридору, слыша, как за ним несутся убийцы.
        Уорф вставил электронный ключ в прорезь первого попавшегося номера, сверкнул зеленый огонек - путь был свободен.
        Его обступила полутьма. В номере горели бра, но людей не было. Несколько дорогих чемоданов, разбросанная одежда. Алекс прильнул к «глазку» двери. Ага, вот они! Двое в форме официантов растерянно стояли в коридоре, оглядываясь по сторонам. Никак не могут понять, куда же делась их потенциальная жертва.
        Алекс тихо прошел в глубь номера. Масса безделушек, шикарные платья. Конечно, в
«Корона-Плаза» не останавливаются работающие на автозаправке. Он взял одну из визиток, лежавшую на столе вперемежку со стодолларовыми банкнотами и жемчужным ожерельем. Черт, здесь живет герцословак! Ему везет на этих бывших коммунистов, сначала Китаец, а теперь некий Марк, Марк, а фамилия… Хрен прочтешь. Михасевич. Кинорежиссер. Ну точно, сегодня в Лос-Анджелесе торжественное мероприятие - вручение «Оскара». Вот и понаехали со всего мира Михасевичи. Похоже, он тут не один, а с бабой. Тряпки от лучших кутюрье, драгоценности.
        Алекс прошел в спальню. Так и есть, на ночном столике он заметил массивную шкатулку с множеством ящичков - наверное, подруга этого Марка хранит тут свои побрякушки. Он выдвинул верхний ящичек. Ого! Герцословаки точно небедные, а еще жалуются на то, что у них в стране жрать нечего, и кредиты постоянно просят. А на самом деле сплошная мафия.
        Он пошарил и выудил бриллиантовую нить. Тянет тысяч на десять. А это колечко с рубином - раза в три дороже. Сапфировая брошь. Да тут целый мобильный ювелирный магазин!
        Спустя час Алекс решил, что пора уходить. Горничная уже наверняка пришла в себя и подняла тревогу, а убийцы ретировались. Да и труп Ларкина нашли. Что же, первый блин комом, теперь он будет осторожнее, но два миллиона получит. Два - за пережитый стресс и волнения. Или даже три. Заплатят, куда денутся, переведут на его счет в Бертране. Уорф осторожно посмотрел в дверной «глазок». Никого. Кроме того, могут неожиданно припереться эти герцословаки, тогда шуму не оберешься.
        Кажется, он все предусмотрел. Да, так и есть… Алекс вышел из номера с уверенным видом. Лицо, правда, в царапинах, да и рука тоже, но это не страшно. Алекс подошел к лифту. Нет, с сорок шестого этажа он не пойдет пешком, хватит с него на сегодня приключений. Теперь бы пива и хороший порнофильмец.
        Фотограф остановился около лифта. Богато одетые постояльцы с подозрением уставились на него.
        - Мадам, у меня сегодня критический день, - сказал он вылупившейся на него тетке в блестящем серебристом платье с квадратными изумрудами вокруг тройного подбородка. - А у вас?
        Та, презрительно поджав губы, отвернулась.
        В кабине лифта было еще несколько человек. Алекс стал около пожилого негра, сосавшего незажженную сигару.
        Лифт стремительно несся вниз. Никто не увидел, как пожилой негр вынул ловким движением из кармана смокинга нож. Алекс не почувствовал, как лезвие вошло ему в сердце. Он умер мгновенно.
        - Боже, кажется, ему плохо! - воскликнул старик-адмирал в парадной форме, когда Алекс грузно опустился на пол лифта.
        Двери раскрылись, они были в холле гостиницы.
        - Похоже, он перепил, - сообщила дама с изумрудами другим пассажирам. Те брезгливо пошли прочь.
        Негр спокойно вышел из кабины, не привлекая внимания. К Алексу приблизился один из людей Китайца, одетый в униформу сотрудника «Корона-Плаза».
        - Мистер, вам плохо? - Он склонился над трупом Алекса, хотя видел, что тот мертв.
        Негр отлично знает свое дело. Незаметно униформист обшарил карманы фотографа. Вот и компакт-диск. Но только один, а у Уорфа их было два. Где же другой? Это плохо. Очень плохо. Китаец будет в ярости.
        - Что такое! - воскликнул настоящий менеджер отеля, появляясь в кабине лифта, вокруг которой столпились постояльцы. Он увидел небрежно одетого мужчину, лежащего в неестественной позе.
        Пожилой негр, только что зарезавший Алекса Уорфа, был уже около центрального входа, двери на фотоэлементах распахнулись еще до того, как он приблизился к ним. Он вынул из кармана белоснежный платок, завернул в него окровавленный нож и бросил в изящную урну, выполненную в форме древнегреческой амфоры.
        Орудие убийства найдут где-то через два часа. Отпечатков на ноже нет - его руки были предусмотрительно обтянуты тонкими кожаными перчатками. Затем убийца шагнул к ждавшему его огромному лимузину.
        - Кровь! - произнес кто-то из толпы около раскрытого лифта. - У него вся спина в крови! Боже, это убийство! Убийство в «Корона-Плаза»!
        Менеджер был раздосадован. И кому только пришла в голову мысль совершить убийство в их отеле. Придется ставить в известность полицию. Это означает шумиху, скандалы, сплетни. Дирекция будет крайне недовольна. Да и гости не любят, когда в отелях убивают.
        - В категории «Лучший зарубежный фильм года» номинируются… - Пэрис Хилтон глотнула воздух, одновременно одарив собравшихся в зале очаровательной белозубой улыбкой.
        Шла церемония вручения наград американской киноакадемии под скромным и непритязательным названием «Оскар». Сливки мирового общества собрались вместе, дабы стать свидетелями исполнения честолюбивых мечтаний - или их краха.
        Наступала финальная, самая напряженная часть. Иностранный фильм, конечно, - это престижно и интересно, однако многие из собравшихся откровенно зевали. Кому нужны эти иностранцы - европейцы, азиаты, африканцы со своими фильмами. Нет, кино у них слишком затянутое, полно какой-то странной психологии, поступки неадекватные, да и
«экшн» не хватает.
        - Криштоф Занусси, Польша. «Смерть как состояние жизни, доступное абсолютно всем», - оглашала тем временем наследница миллионов список претендентов.
        Побежали черно-белые кадры скучного фильма про Польшу тридцатых годов. Бр-р, три с половиной часа психологической мути. И ни капли секса! И как такое можно смотреть?
        - Ларс фон Трир, Дания. «Молчащий в темноте».
        Датское кино - это что-то новенькое. По мотивам сказок Андерсена, что ли?
        - Педро, - тут Пэрис запнулась перед явно незнакомой ей фамилией культового режиссера современности. Затем, опять мило улыбнувшись (менеджер всегда наставлял ее: не знаешь что делать - улыбайся), все-таки прочла заковыристую фамилию: Альмадовер, Испания. «Одна только ложь о моей сестре».
        Ага, тут хоть действие есть - похоже, две лесбиянки ведут серьезный разговор о том, стоит ли спать с мужчинами, чтобы сравнить ощущения. Но Америка теперь жутко консервативна, эти извращения ни к чему!
        - Марк Михасевич, - выпалила Пэрис, сверкнув крупным бриллиантом на указательном пальце левой руки. - Герцосо… словения… сорри… Чехо… ммм… словакия…. «Дневник императрицы».
        - Марк, я чувствую, ты получишь «Оскара», - тихо произнесла Юлиана Понятовская, супруга Михасевича, которая находилась рядом с ним в зале.
        Марк Михасевич насупился, жена сжала его руку. Фильм повествовал о тяжелом кресте герцословацких монархов - престарелая императрица, находясь на закате дней своих в замшелом европейском городишке, вдали от революционной Герцословакии, грезит о своей юности, перелистывая пожелтевшие страницы дневника. Вот она со своим мужем, предпоследним герцословацким королем (его играет, разумеется, сам Михасевич), кружится в вальсе. Вот пышная сцена коронации. Вот король умирает, и на трон восходит его слабовольный сын…
        Бюджет картины был для Герцословакии потрясающим - почти шестьдесят миллионов долларов, шикарные интерьеры, умопомрачительные наряды. На родине, несмотря на рекламную кампанию и призывы режиссера Михасевича вспомнить былую славу и поднять знамя герцословацкой державности и величия, народ был не в восторге от ленты, однако сам Марк в многочисленных интервью уверял, что герцословаки истосковались по настоящему кино, снятому суперпрофессионально (имелся в виду, разумеется, его
«Дневник императрицы»).
        - Не волнуйся, - Понятовская, осмотревшись по сторонам, одернула мужа. На фоне голливудских звезд она смотрелась весьма и весьма. Ее страсть к драгоценностям и нарядам от лучших кутюрье давно стала притчей во языцех.
        - Нгуан Ньер, Бангладеш. «Крокодил», - Пэрис с облегчением назвала последнего претендента.
        Никто не знал этого азиата, ему не было еще и двадцати пяти. И, конечно же, никаких шансов на победу.
        - Знаете, я очень волнуюсь, - заявила белокурая красавица, не в состоянии произнести ничего более свежего и остроумного. Зал покатился со смеху.
        Она с трудом разорвала конверт с заветным именем обладателя «Оскара», посмотрела на листок бумаги с единственной строчкой.
        - Победителем в этой категории стал… - девочка явно нагнетала атмосферу. Так потребовал менеджер - ее выступление должны запомнить, лишнее паблисити никогда не помешает, особенно если на тебя смотрят миллионы… - Стал…
        Лица претендентов появились на большом экране. Внешне спокойные, все они на самом деле переживали и молились каждый своему богу, прося только об одном.
        - Нгуан Ньер, «Крокодил»! - завершила звезда.
        Марк Михасевич с окостеневшей гримасой смотрел перед собой, зная, что за каждым мускулом на его лице наблюдают недруги и враги. Его обошел какой-то мальчишка, чей первый же фильм отхватил «Оскара»! И как такое может быть?
        Хваткий бангладешец, не веря в свалившееся на него счастье, в прострации еще сидел в кресле.
        - Это несправедливо, - со слезами на глазах сказала Понятовская, когда с экрана исчезла физиономия ее мужа. Она так надеялась, что именно Марк поднимется за статуэткой, ради этого она тщательно подобрала наряд. Все было ясно: жюри решило не сталкивать лбами лучших режиссеров мира, отдав предпочтение занюханному дилетанту, снявшему полупрофессиональный фильм об ужасной жизни в нищей бангладешской деревеньке и охоте на крокодила-людоеда.
        - Мы еще победим, Марк, - произнесла Понятовская.
        Церемония по накатанному сценарию шла дальше.
        Михасевич окаменел, было видно, что его самолюбию нанесена смертельная рана. Еще бы, он так давно стремился стать вровень с сильными мира сего и получить свой
«Оскар», ради этого, собственно, он и затеял съемку эпопеи, которая так бесславно была отвергнута американской киноакадемией.
        - Я с тобой, - сказала Юлиана, чмокнув мужа в щеку.
        - Придурки, - прошипел режиссер и добавил несколько непечатных герцословацких слов. - Какие же эти американцы придурки! Они что, не поняли всей гениальности моей картины!
        - Марк, прошу тебя, не так громко, на нас смотрят, - с елейной улыбкой на устах процедила Понятовская и тяжело вздохнула.
        Значит, их поездка в Лос-Анджелес была напрасной. Марк не терпел поражений и крушения собственных планов. Ну ничего, он им всем еще покажет!
        Ни он, ни она и не подозревали, что разыгралось час назад в отеле «Корона-Плаза», где они остановились в номере люкс на сорок шестом этаже.

9 апреля, Лос-Анджелес
        - Я протестую! - воскликнул Дэни Сазерленд и плавно взмахнул рукой.
        Этот его жест был известен почти всем судьям Америки. Сазерленд в течение последних двадцати лет был самым высокооплачиваемым адвокатом страны. Говорили, что иной раз его годовой доход зашкаливал за тридцать миллионов - помимо колоссальных гонораров, он получал процент с тех сумм, которые выбивал по искам умирающих от рака из табачных компаний или парализованных в результате автокатастрофы - из автомобильных монстров. Он не брезговал окунаться с головой в самые зловонные помои юриспруденции, для него не существовало кодекса чести, он мог ради денег и сомнительной популярности браться за защиту мафиози, маньяка, лживого политика и сумасшедшего тинейджера, устроившего в школе бойню при помощи
«калашникова».
        В этот раз Сазерленд опять был на волне успеха, защищая самого безжалостного представителя организованной преступности, герцословака Сергия Китаевича по кличке Китаец. О том, сколько получал адвокат и какие для этого использовались деньги, умалчивалось. Но раз за дело взялся Дэни Сазерленд, это автоматически означало проигрыш прокуратуры.
        - Мистер Сазерленд и вы, мисс Хейли, подойдите ко мне, - произнес судья.
        Защитник Китайца и новый заместитель окружного прокурора подошли к судье. Тот произнес:
        - В чем дело, мисс Хейли? Почему вы требуете отложить слушание по делу мистера Китаевича?
        - Ваша честь, - ответила Хейли, - вы же прекрасно знаете, что наш главный свидетель Томаш Хенрылка две недели назад был убит - самолет, доставлявший его в Лос-Анджелес, взорвался по неизвестным до сих пор причинам. Мой предшественник, мистер Ларкин, застрелен в отеле «Корона-Плаза», когда встречался со свидетелем, который должен был передать ему ценнейшие улики. Убит и сам свидетель, а улики так и не попали в наш офис. Учитывая это, обвинение просит отложить процесс - мы не готовы к нему, нам требуется собрать новый материал и…
        - Мисс Хейли, - произнес, усмехнувшись, адвокат Сазерленд.
        Черный глаз жемчужины в булавке галстука взирал на заместителя окружного прокурора вызывающе и с превосходством. Сазерленд был известен своим пристрастием к булавкам для галстука. Их у него было несколько сотен.
        - Вас мама не учила в детстве, что если не сделаешь домашнее задание, то лучше не врать учителю? - Тон Сазерленда был не просто хамским, а покровительственно-хамским.
        - Если ваш свидетель стал похож на пережаренный хот-дог по халатности пилота или головотяпства ФБР, то мой клиент в этом не виноват. Это ваши проблемы. Ваша честь, я нахожу требование обвинения не просто абсурдным, но и противоречащим правам мистера Китаевича. Что же, процесс так и будет откладываться, пока мисс Хейли не разрешит нам его продолжать? Почему бы окружному прокурору сразу не признать: улик против моего клиента попросту нет, и никакие отсрочки не смогут помочь вам избежать грандиозного фиаско.
        - Ценю вашу афористичность, мистер Сазерленд, - сказал без тени улыбки судья. - Но прошу не навязывать мне свою точку зрения.
        - Ваша честь, вспомните дело Джонсона, - подсказала заместитель прокурора Хейли. - В том случае суд учел пожелание обвинения и отложил процесс для нового сбора доказательств. В итоге убийца трех человек не избежал наказания и был казнен.
        - Мисс Хейли, - плотоядно улыбнулся адвокат. - Вам, видимо, неизвестно дело Ле Торна. Конечно, оно рассматривалось Верховным судом, когда вы наряжали кукол и копались в песочнице. Суд отклонил требование обвинения, и был вынесен оправдательный вердикт. Мой клиент не должен страдать из-за вашей нерасторопности. Если нет улик и свидетелей, то попрошу снять с него все обвинения.
        - Ваш клиент - глава преступного синдиката, на его совести десятки убийств, торговля героином, сутенерство, - начала Хейли.
        - Бездоказательно, - парировал всего одним словом Сазерленд.
        За это ему и платили - совершить невозможное и вытащить человека из камеры смертников.
        - Прекратите склоку, суд примет решение через час, а пока объявляется перерыв, - сказал судья и ударил молотком.
        - Мистер Китаевич, они проиграли, у них нет ни единого свидетеля, сплошные косвенные улики, которые я разнесу в клочья за пару часов, - сказал Дэни Сазерленд, возвращаясь к Китайцу.
        Тот осклабился. Эдуард сдержал свое слово. Хенрылка мертв. Теперь этот адвокат, запросивший астрономическую сумму в пять миллионов, спасет его от смерти.
        - Кажется, это провал, - вздохнула заместитель окружного прокурора Хейли, подходя к своим помощникам. - Если суд примет решение продолжать процесс, то Китаевича, без сомнения, оправдают. И он станет честным гражданином с незапятнанной репутацией. И продолжит свою мафиозную деятельность на вполне законных основаниях. Даже если нам дадут отсрочку… Квартира фотографа Уорфа сожжена дотла, при его трупе не обнаружено никаких дискет, кассет или фотографий. Что же делать?
        Ровно через час процесс возобновился. Судья успел за это время хорошо перекусить и одновременно освежил в памяти дела, о которых говорили адвокат и заместитель прокурора.
        - Согласно законам штата Калифорния, - огласил свое решение судья, - обвинение получает возможность провести новый сбор доказательств.
        Хейли радостно вздохнула.
        - Что он несет? - воскликнул достаточно громко Китаец.
        Сазерленд велел ему:
        - Заткнитесь и слушайте.
        - Но, - судья сделал паузу и оглядел присутствующих. - Дело откладывается до 10 мая. Вне зависимости от того, сможет ли обвинение представить в месячный срок убедительные доказательства вины мистера Китаевича или нет, процесс будет возобновлен - на этот раз без всяких отсрочек. Суд откладывается до десяти часов утра десятого мая!
        Удар молотка возвестил о том, что решение вступило в силу. Судья в черной мантии величественно удалился.
        - Почему? Какого хрена? Что за отсрочка? - произнес Китаец. - Вы говорили мне, что…
        - Я говорил вам, мистер Китаевич, что вытащу вас из камеры смертников, и я сделаю это, - ледяным тоном парировал Сазерленд.
        Подошли полицейские, и Китайца повезли обратно в тюрьму.

14 апреля, Варжовцы
        Он подъехал к дому. Девочка лежала в багажнике. Как и всех предыдущих, он похитил ее очень просто. Подошел в городском парке, когда уже начинало темнеть, разговорился. Несмотря на то что в городке царила легкая паника - все-таки пропало уже четыре девочки и найдено три трупа, - она легко пошла на контакт с ним. Он всегда умел найти с детьми общий язык. Он всегда знал, что взрослые слишком отягощены своими проблемами, чтобы думать о собственных детях.
        Детям нужна ласка, но они уважают только силу. Вот и со всеми похищенными им девочками было так - сначала он узнавал о том, в каком они классе, обычно с первого по третий, еще глуповатые и доверчивые. Ему дети всегда доверяли, они не боялись его, он нашел к ним ключик. Особенно к маленьким девочкам.
        Они так похожи на его дочь! Однако только похожи, его дочь умерла, когда была такой же юной, еще не успела вкусить жизни, не успела полюбить, не успела ничего понять. Ей было семь. Она перешла во второй класс. А бог отнял ее.
        Бог? Разве бог есть? Только глупцы верят в него. Если бы бог существовал, то не убил бы его дочь. Если бы он был, то не позволил бы умереть трем другим. А сегодня он убьет четвертую.
        Оказавшись в кирпичном гараже, он заглушил мотор. Варжовцы - маленький город, все рано или поздно выйдет наружу. Но когда люди боятся, они думают хуже, в голове у них образуется пелена, густая каша из собственных страхов, амбиций и предрассудков. В его распоряжении год или даже годы. Очень многие маньяки зверствовали лет по пятнадцать-двадцать, поймали их случайно. Полиция тупа до невообразимого!
        Насиловать он не будет. Зачем? Он никогда бы не смог сделать что-то подобное с собственной дочерью, а девочки, которых он похищает, и есть его дочери. Значит, у них не может быть другой судьбы - они должны умереть. И умрут. Но не сразу.
        Все это слишком тяжело. Он закрыл на мгновение глаза, потом снова пришел в себя. Нельзя иллюзиям дать увлечь себя. Это опасно. Он не сумасшедший. Он просто не понимает, почему его дочь должна была умереть.
        Никто: ни лживая церковь, ни лживые психиатры, ни лживые врачи - не дал ему ответа на этот легкий вопрос. Почему? Лепетание о том, что в мире ином ее ждет рай. Чушь! Рая нет. Как и ада. Каждый в этой жизни может устроить себе рай или ад. Иногда и то и другое: по очереди. После смерти нет ничего, в этом-то и ужас. Существуй после смерти хоть что-то, была бы надежда увидеть дочь - «на том свете», в параллельном измерении, в иной Вселенной…
        А так шанса нет.
        Дочь положили в гроб, похоронили в мокрой черной жирной земле (шел дождь, когда она умерла и когда ее хоронили, настоящий ливень: стоял октябрь), завалили яму, накидали цветов и венков из пластмассы. Она осталась одна, там, внизу. Нет никакой надежды. Смерть придет за любым. Его дочь лежала в гробу, от нее осталась только кучка лохмотьев и хрупкие детские косточки.
        Подобная участь ждет каждого. Но почему ее? Почему в возрасте семи лет?
        Он открыл багажник. Девочка спала. Лекарство действует безотказно. Когда она придет в себя, то будет уже в подземелье. А оттуда есть всего один выход - в смерть.
        В подземелье нет бога. Там бог - это он сам. И он молвил: смерть. Да будет так!
        Он закрыл изнутри ворота гаража. Никто не проникнет сюда, но предосторожность превыше всего. Затем опустил девочку на истертый трехцветный половичок. Сдвинул печку-«буржуйку», расчистил завал. И так каждый раз. Никто, попав в гараж, не должен и подумать, что внизу есть вырытая им самим пещера, его подземелье, где он бог.
        Под печкой оказался неприметный люк. Он достал из кармана ключ, отомкнул врезанный замок. Отодвинул тяжелый тугой засов. Даже если девочка и сможет освободиться в подземелье, то наверх ей не выбраться. Назад пути нет. Нет пути для его дочери. Нет и для других.
        В углу зияла черная дыра и была лестница, уходящая под землю. Он осторожно поднял девочку, погладил ее пушистые волосы. Начал спускаться. Оказавшись внизу, он при помощи нехитрого устройства закрыл люк. Включил свет.
        Одинокие голые лампочки осветили кирпичные стены подземелья. Он строил его три с половиной года, тайно вывозил на машине землю, чтобы никто в городе не догадался, чем он занимается. Сам облицовывал, сам проектировал, сам ваял. Это его мир. И здесь он бог.
        В подземном коридоре можно было стоять во весь рост. Он отнес девочку в одну из гостевых комнат, положил на диван. В подземелье было сыро и холодно, но скоро лето, тогда наступит благодать. В комнате много игрушек. Игрушки его дочери. Он навестит девочку позже, часа через два, когда разберется с другой.
        Замкнув решетку, которая закрывала выход из гостевой, он закрыл толстую, обитую листовым железом дверь. Пусть спит.
        Затем осторожно подошел к колодцу, который уходил в глубь земли. На самом дне, скрючившись, на корточках, сидела девочка лет шести - грязная, оборванная, заплаканная. Услышав шевеление наверху, она подняла голову, в глазах ее светились надежда, усталость и отчаяние.
        - Дяденька, - тонким охрипшим голоском начала она, - пожалуйста, я хочу к маме и папе! Отпустите меня! Мне холодно!
        И начала плакать.
        Он не любил плакс. Его дочь даже на смертном одре, понимая какой-то частью сознания, что скоро умрет, не ревела. А эти девчонки все без исключения ревут. Дурочки.
        - Вылезай! - Он швырнул ей веревочную лестницу. Ручонки девочки ухватились за толстую пеньку, она, как обезьянка, стала неловко карабкаться наверх.
        Он подхватил ее, девочка стала отбиваться, попыталась его укусить. Он ударил ее и пригрозил сбросить вниз. Девочка снова начала хныкать и проситься к родителям.
        - Пошли, - сказал он и, взяв ее за руку, потащил за собой. Девочка упиралась, о чем-то догадываясь, но он был гораздо сильнее. Вначале была ласка. Теперь пришло время силы.
        - Дядя, прошу вас, не делайте мне больно! - хныкала девочка, глотая слезы. Она была все в том же комбинезончике, в котором он похитил ее две недели назад.
        - Обещаю, тебе не будет больно.
        Они оказались в самом дальнем помещении его подземелья. Там он убивал их. В особой комнате. В спальне дочери. Он восстановил ее во всех мелочах, во всех деталях, перенес сюда все вещи, разобрал и спустил вниз кровать, шкаф, письменный стол, за которым она делала уроки.
        Он знал, что все это - иллюзия. А он так не хотел быть в плену своих воспоминаний. Деревянная кровать от сырости взбухла, белье заплесневело, полировка стола пошла пузырями. Прошлое не вернуть. Но он его вернет. Он ведь бог!
        Он втолкнул девочку в комнату, она начала кричать, биться, колотила его худыми ручонками, потом в изнеможении, упав на кирпичный пол, обхватила его ногу и стала плакать, умоляя не делать ей больно.
        - Больно не будет, - повторил он и сдержал обещание.
        Он положил легкую, как перышко, девочку на кровать. Сколько вечеров он сидел здесь, теша себя мыслью, что, открыв глаза, увидит свою дочь - живую и невредимую. Но, каждый раз открывая глаза, он видел одно и то же - белье, в складках которого гнездилась черная плесень, и пустую кровать. Дочери не было. Она умерла.
        Умирала она страшно. Отказали легкие. От удушья не спасли ни лекарства, ни аппараты. Значит, и все его жертвы умрут, как и его дочь.
        Подушка легла на голову девочки, полностью скрыв ее лицо. Она отчаянно цеплялась за жизнь. Он всей силой обрушился на подушку. Девочка билась, но секунд через десять стала ослабевать. Через минуту затихла совсем. Выждав для верности еще пару минут, он отнял от лица девочки подушку.
        Она скончалась. Как и три предыдущие. Он задушил ее. Его дочь умерла еще раз. И будет умирать так еще много раз. Очень много раз. Вечно!
        Потому что он - бог!
        Теперь необходимо избавиться от тела, поговорить и успокоить вновь прибывшую. Через неделю она попадет из гостевой в яму. А еще через неделю, в тот день, когда он найдет новую пленницу, в спальню. И он задушит ее.
        Потому что только он и есть бог…

23 апреля, Экарест
        - Серафима Ильинична, прошу, подождите, я доложу о вас Марку Казимировичу, - произнесла миловидная секретарша.
        Я осмотрелась. Мой бывший муж, один из самых известных режиссеров в стране, Марк Михасевич, работал не в самом плохом офисе. Его рабочая студия располагалась в центре Экареста, в одном из заново восстановленных особняков. В интерьере чувствовалось влияние идей, которые исповедовал Марк, - величие Герцословакии, скрытый монархизм и православие. Здесь доминировали красные и желтые тона. Несколько больших и весьма аляповатых икон, написанных, скорее всего, знаменитыми художниками, закадычными приятелями Марка. Огромный змееподобный дракон с короной на голове, скипетром и царским яблоком в лапах - герб королевства Герцословакии. Фотография нынешнего президента с размашистой подписью - «Марку Михасевичу от поклонника его таланта».
        Мой супруг номер один (всего у меня их было четыре с половиной) за последние тридцать лет не изменился. Он всегда тяготел к помпезности, величию и неуемному гротеску. Впрочем, я любила Марка, а он любил меня. Наш брак считался образцовым - еще бы, отец Марка, самый известный поэт Герцословакии, великий и незабвенный Казимир Михасевич, любимчик тогдашнего коммунистического диктатора Готвальда Хомучека, был одним из самых влиятельных людей в социалистическом искусстве страны. Казимир был автором гимна, и это подняло его на недосягаемую высоту и превратило в небожителя. Самое удивительное, что пятьдесят лет спустя, когда коммунизм в Герцословакии испустил дух, наш президент Гремислав Гремиславович Бунич попросил Казимира создать гимн для капиталистической Герцословакии. Бравурная, торжественная музыка осталась все та же, Казимир чуть подкорректировал слова (вместо «победы коммунизма» и «мудрых вождей пролетариата» восхвалялась
«свободная, великая держава» и «демократия - наш выбор навечно»), и Герцословакия обрела новый старый гимн. Правда, прежний текст настолько въелся в память, что когда звучат первые аккорды величественного гимна, то меня так и тянет запеть о
«торжестве идей Хомучека» и «светлом будущем для дружных народов социализма».
        - И долго ждать, пока Марк Казимирович соизволит принять меня? - спросила я секретаршу. Та смутилась. Я одарила несчастную своим знаменитым инквизиторским взглядом исподлобья. Его я тренировала долгие годы в своей телевизионной передаче
«Ярмарка тщеславия».
        Я, Серафима Ильинична Гиппиус, Полярная звезда на литературном небосклоне Герцословакии, гранд-дама романоваяния, чей талант сопоставим с заслуженной славой, автор знаменитой и никем (и мной самой в том числе!) до конца так и не понятой «Глокой куздры», удостоенной несколько лет назад престижнейшей Тукеровской премии, умею ввергать людей в трепет и наводить на них деймос и фобос.
        Помимо этого, никто и никогда не смел мне противоречить, ибо я, как древнеегипетское божество, считаюсь непогрешимой - в вопросах литературного творчества, а мой стиль настолько элегантен и уникален, что любые сомнения в адрес моей гениальности подобны государственной измене.
        - Серафима Ильинична, - проблеяла секретарша, покрываясь красными пятнами, - я доложила Марку Казимировичу о том, что вы прибыли, он сказал, что примет вас через десять минут!
        - Ах, правда? - вздохнула я и вперила в девицу взгляд Медузы-горгоны. Секретарша ни в чем не виновата, она выполняет волю своего хозяина, то есть Марка. А мой бывший муженек склонен к соблюдению дурацкого церемониала: Марк никогда не принимает посетителей сразу же, это считается дурным тоном, ибо каждый, кто желает попасть в святая святых самого известного герцословацкого режиссера, обязан промариноваться некоторое время в приемной. Некоторые, в первую очередь малоизвестные просители и журналисты, ждут по часу, а то и по три - безропотно ждут, ведь, как информирует посетителей секретарша, «Марк Казимирович занят». Такие, как я, мастодонты и бронтозавры столичного общества тоже не допускаются к Марку прямо с порога - им приходится ковырять в носу минут десять-пятнадцать.
        Да, милый Марк ничуточки не изменился! И самое удивительное, что я по-прежнему испытываю к нему теплые чувства. Все же он был первым моим официальным спутником жизни! Наше бракосочетание считалось предопределенным: я знала Марка с песочницы, наши родители обитали в элитном поселке для представителей социалистической интеллигенции Перелыгино, поэтому, когда юный Марк заявил родителям, что хочет жениться на мне, радости не было предела. Скажу честно, что великий гимнописец Казимир тайно надеялся на то, что его единственный сын найдет семейное счастье в объятиях младшей дочери диктатора Хомучека и это породнит его с правителями Герцословакии, но мечты так и остались мечтами. В конце концов, я тоже была неплохой партией: моя мамочка, Нинель, была знаменитой полярной летчицей, а мой папочка, Илья, переводчиком с санскрита, специалистом международного уровня и автором нескольких классических монографий.
        Мой брак с Марком длился пять лет, мы расстались по обоюдному согласию. Неземная любовь испарилась, уступив место постоянным скандалам и ежедневной перепалке, победительницей из которой выходила, разумеется, я - мне ли, выпускнице отделения классической филологии Экарестского государственного университета, кандидату наук, не знать всего разнообразия герцословацкого языка и в особенности некоторых его пластов!
        И в то же время мы остались с Марком друзьями. Последние двадцать пять лет мы с некоторой ревностью следим за успешной карьерой друг друга. Я превратилась в Екатерину Медичи и мадам де Помпадур современной литературы, а моя программа
«Ярмарка тщеславия», в которой я вытягиваю жилы и принародно подвергаю словесной экзекуции сильных мира сего, считается одной из самых популярных на телевидении.
        Михасевич же сделался герцословацким Стивеном Спилбергом (он и не скрывает, что знает голливудского режиссера как облупленного и зовет его на «ты» и Стиви), получил за один из своих фильмов «Крылатого льва» на кинофестивале в Бертране и едва не удостоился около месяца назад «Оскара». Пожалуй, Марк - самый влиятельный человек в герцословацкой фильмоиндустрии, ему ничего не стоит найти спонсоров, которые предоставят ему кредит в пятьдесят миллионов долларов для съемок очередного эпохального «кина».
        Еще бы, Марк на короткой ноге с олигархами (разумеется, с теми, которые еще на свободе: тех, что сидят в тюрьме, Марк моментально вычеркивает из записной книжки), министрами и любит в интервью как бы случайно назвать нынешнего президента Гремиславом, а потом, чуть подумав, с легкой усмешкой добавить и отчество: так, чтобы все сразу поняли - его отношения с первым лицом в государстве - это отношения закадычных приятелей!
        Но более всего Марк гордится тем, что он по отцовской линии светлейший князь. Удивительно, во времена коммунизма этот эпизод биографии моего бывшего свекра тщательно скрывался, ведь не пристало первому придворному поэту происходить из древнего аристократического рода, в анкетах так и писали в соответствующей графе:
«Сын аптекаря».
        Что правда - то правда, после революции дед Марка, князь, лишился всех своих многочисленных угодий, пяти или шести замков и раритетной коллекции картин, работал провизором в деревеньке, которая ему когда-то и принадлежала. Бежать за границу он то ли не успел, то ли не захотел.
        Его сын, папочка Марка, сделался герцословацким Гомером, что позволило семье жить без осознания финансовых проблем и знакомства с колбасно-чулочными очередями. Когда социализм накрылся и наша Герцословакия на полных парах устремилась в счастливое капиталистическое будущее, которое, казалось, не за горами, Марк
«вдруг» вспомнил о своем именитом происхождении.
        Семейство Михасевичей обладало редчайшим даром - они всегда и при любом режиме были с властью! Старый князь припеваючи жил при короле, его сынок Казимир, напрочь забыв о своих дворянских корнях, достиг всего при коммунизме и рьяно воспевал классовое равенство, а Марк, следуя давней фамильной традиции, в очередной раз с легкостью отказался от прежних идеалов и заделался первостатейным монархистом.
        О нет, не подумайте, что это - обычное хамелеонство и конформизм, политическая мимикрия и беспринципность, подлаживание под существующий режим и желание, хотя бы и бессознательное, быть всегда в струе. Марк, когда-то рьяный пионер, комсомолец и член коммунистической партии, превратился в истового поклонника реставрации в Герцословакии королевской власти. Эта сверкающая идея пленяет его, он доказывает всем и вся, что единственно возможный путь - это абсолютная монархия. Михасевич поддерживает самые теплые отношения с представителями августейшей фамилии, более того, не так давно кто-то из великих князей наградил его бриллиантовым орденом первой степени «За служение королю, церкви и Отчизне».
        Удивительно, но Михасевичи обладают поразительным чутьем на предстоящие политические перемены. Если Марк с таким упорством проповедует идею монархии, то значит ли это, что в ближайшие годы нам суждено превратиться в подданных королевской династии Любомировичей?
        Как бы то ни было, но мы с Марком и после развода остались в хороших отношениях, вернее сказать, наши отношения после расторжения брака заметно улучшились. Марк считает необходимым снисходительно упоминать обо мне, своей первой супруге, когда дает очередное интервью. Иногда кажется, что он не может простить мне моего успеха - никому не известная экс-жена была бы ему гораздо удобнее. Михасевич как-то предлагал мне вступить в Дворянское собрание и обещал замолвить словечко перед кем-то из Любомировичей, чтобы мне дали титул баронессы или графини, но я с изъявлениями верноподданнической благодарности заявила, что «недостойна, батюшка, недостойна!», и предпочла остаться мещанкой.
        И вот вчера вечером, когда я с ироническим детективом в руках (это одна из самых страшных моих тайн: я обожаю дешевую беллетристику и читаю ее тоннами, хотя в своих выступлениях гневно клеймлю ее как «окололитературный пипифакс», сетуя на
«поголовную дебилизацию нации» и «полное отсутствие идеалов»; самой же страшной тайной является мой вес) нежилась в своей кроватке, а рядом со мной храпел тот единственный мужчина, коему дозволено делить со мной ложе, - мой десятикилограммовый котяра по прозвищу Васисуалий Лоханкин, раздался телефонный звонок.
        Я ожидала услышать Раю Блаватскую, мою соседку по Перелыгину и закадычную приятельницу, поэтессу - представительницу интеллектуального постмодернизма, или, как я заявляю, «постинтеллектуального офигизма». Рая всем хороша, единственный ее порок - это пристрастие к многочасовым телефонным разговорам, в которых мне отведена роль статиста, на голову которого выливаются гигабайты информации о Раином панкреатите, почесухе и диарее. Я, приложив трубку к уху, не вникаю в смысл журчания Блаватской, а углубляюсь в очередной детективчик, время от времени механически вставляя проникновенные фразы наподобие «Да что ты говоришь, Рая!»,
«Быть того не может!» или коронное «Кто бы мог подумать!».
        Но вместо Раи я услышала сочный мужской бас:
        - Серафима, это Марк. Мне надо как можно скорее поговорить с тобой.
        Положив на храпящего Васисуалия детектив в цветной обложке, я заметила:
        - Марк, во-первых, добрый вечер, а во-вторых, возможно, ты не обратил внимания, что уже говоришь со мной?
        Поколебавшись, режиссер заметил:
        - Фима, это нетелефонный разговор. У тебя найдется для меня завтра часок-другой? Приезжай в мой офис!
        Хам, подумалось мне, чего он хочет от меня? Или он снова будет склонять меня к тому, чтобы заделаться дворянкой или пожертвовать на восстановление его фамильного замка тысячу-другую у.е.?
        - Ну хорошо, - милостиво ответила я.
        Марк повеселел и перед тем, как положить трубку, весомо сказал:
        - Вот и отлично, Фима! Будь у меня к полудню, я уже велел внести тебя в список посетителей!
        Марк остался Марком - он искренне уверен, что Земля вертится вокруг своей оси, солнце встает на востоке, а заходит на западе, а в Крабовидной туманности рождается сверхновая по одной только причине - чтобы угодить ему, Марку Михасевичу!
        Но по крайней мере, успокоила я себя, в этом постоянно изменчивом мире есть одно незыблемое и постоянное - князь Марк и его опупенный эгоизм.
        На столе у секретарши противно пискнуло, девица сняла трубку внутреннего телефона и, выслушав несколько фраз, благоговейно посмотрела на меня.
        - Серафима Ильинична, Марк Казимирович ждет вас! - Судя по тону, несчастная была безнадежно влюблена в Марка. Ну, не мне осуждать ее: тридцать лет назад я и сама души не чаяла в красавце-усаче Михасевиче! - Прошу вас, - она указала на большую позолоченную дверь, украшенную изображением личного герба Марка. Вот она, святая святых, вход в кабинет самого Михасевича!
        Я, изобразив самую приятную мину, прошла в кабинет режиссера. Секретарша закрыла дверь, оставив меня один на один с мэтром герцословацкого кинематографа.
        - Рад, рад, Серафима, - произнес Михасевич, направляясь ко мне с другого конца огромной студии.
        В этот особняк, расположенный в самом центре Экареста, в трех минутах ходьбы от резиденции главы государства, Марк переехал пару лет назад. Он считал, что у него, самого знаменитого герцословацкого режиссера, должен быть офис, ни в чем не уступающий его славе и размерам таланта. Марка совершенно не смутило, что особняк в сердце столицы стоил непомерные миллионы, а то, что его апартаменты выходили на президентский дворец и вечерами Марк мог видеть одинокий свет на верхнем этаже, там, где наш Гремислав Гремиславович заботится о благе страны и мира, наверняка усиливает уверенность моего экс-мужа в том, что он - «бэст оф»!
        Помещение занимало целый этаж и было переделано, скорее всего, из пяти или даже шести комнат. Окна во всю стену, много света, заваленный бумагами, эскизами и образцами одежды массивный стол из мореного дуба, очень похожий на тот, что стоит в Овальном кабинете Белого дома.
        Над ним - портрет самого Михасевича в полный рост. Марк в старинном мундире со сверкающим орденом, который ему вручили отпрыски королевского дома. Помимо всего прочего, Михасевич - заместитель председателя Дворянского общества Герцословакии.
        Рядом - изображение его молодой супруги, известной и до безумия популярной актрисы театра и кино Юлианы Понятовской.
        - Проходи, Серафима, чувствуй себя как дома! - произнес Михасевич, приветствуя меня крепким рукопожатием. Пожелание было излишним - кабинет Марка походил более на гибрид саудовского пятизвездочного отеля и семейной усыпальницы северокорейских Кимов.
        Мне представилась великолепная возможность сравнить портрет с оригиналом. Оригинал был немного старше, чуть за пятьдесят, намного грузнее (Марк громогласно заявлял, что жмет штангу в двести кило), пушистые усы начали седеть, но в общем и целом передо мной возвышался Стивен Спилберг герцословацкого кинематографа, как величали его СМИ, Марк Казимирович Михасевич. Живописец (я узнала творение одного из наимоднейших столичных художников, который специализировался на том, что писал заказные полотна, причем никак не меньше, чем за двести-триста тысяч долларов) безбожно польстил Марку, сделав его стройным и замазав весьма объемную лысину.
        - Пардон за раскардаш, - сказал режиссер, указывая на творческий беспорядок в студии. - А также за то, что заставил тебя ждать. Но, понимаешь ли, новый проект. Одну секунду!
        От беседы со мной его отвлек телефонный звонок. Марк вернулся к столу, взял трубку стилизованного под старинный аппарата:
        - А, господин градоначальник, привет! Спасибо, дорогой, что нашел время мне перезвонить. Я ж тебя беспокоил вот по какому поводу: мне понадобится разрешение снимать на территории бывшей королевской резиденции, ну, для моего нового сериала нужна сцена коронации императрицы…
        Пока Марк Михасевич панибратски беседовал с человеком, имя и отчество которого до подозрительного совпадали с именем и отчеством столичного мэра, я, не дожидаясь приглашения, погрузилась в мягкое кожаное кресло.
        Я исподтишка наблюдала за режиссером; тот вел себя, как всегда, экспансивно и чуть насмешливо, словно давая понять, что ему, потомственному дворянину, истина открыта в двадцатом поколении.
        Марк Михасевич за свою карьеру снял не более дюжины фильмов, однако каждый из них был настоящим событием в культурной жизни страны. Он не скрывал своих симпатий к великой Герцословакии, которая уже давно канула в Лету, говорил, что исправить ситуацию сможет только человек, который радеет за страну всем сердцем (таких, по скромному заявлению режиссера, было всего два - он сам и один из претендентов на престол, какой-то из многочисленных Любомировичей).
        Последнее творение Михасевича, насколько я могла припомнить, было номинировано даже на «Оскар», однако не получило его, уступив пальму первенства некоему малоизвестному режиссеру из Азии. Последний фильм Михасевича я не видела, как и предпоследний, впрочем, тоже. Но и ставить об этом в известность Марка я не собиралась.
        Закончив телефонный разговор с мэром, Михасевич уделил наконец внимание и мне.
        - Прошу прощения, Фима, но ты сама понимаешь, что график у меня напряженный. Одна работа.
        Ткнув пальцем в портрет Марка, я заявила:
        - Я смотрю, твой придворный Караваджо не придерживается принципа, который ввел когда-то Кромвель, а именно писать натуру со всеми бородавками и родимыми пятнами!
        Марк, бросив трепетный взгляд на свой парадный портрет, заметил:
        - Ты думаешь, он мне польстил? А Юлиана сказала, что я получился как живой! И вообще, Фима, кто сказал, что народу нужна правда жизни? Наши люди устали от насилия и американского кино. Не спорю, в этом Голливуде, - тон Марка был снисходительным, - могут стряпать и кое-что стоящее. Мой друг Стивен… Стивен Спилберг… замыслил один грандиозный проект, может быть, я и соглашусь стать сопродюсером, но посмотрим, посмотрим…
        Я подперла щеку рукой и приготовилась к долгой лекции, предметом которой был он сам - Марк Михасевич вкупе со своим талантом.
        - Герцословацкому народу нужна рождественская добрая сказка, причем своя сказка, не нужно всех этих Ди Каприо и Шварценеггеров, - вещал Михасевич. Глаза его вспыхнули. - Наши люди тоскуют по прежней Герцословакии, по ее величию, которое было до революции…
        - Ну, разумеется, Марк, - поддакнула я. - Так когда мы тебя коронуем?
        Михасевич прервал свой монолог, критически посмотрел на меня и покачал головой.
        - Фима, я смотрю, ты, как и прежде, не веришь в то, что наш единственный шанс на спасение - это возрождение монархии. Ну, я уважаю твои заблуждения…
        Михасевич произнес это сострадательно-презрительным тоном, я фыркнула.
        - Ладно, Серафима, дискуссии о нашей национальной идее мы продолжим как-нибудь в другой раз. Хотя все уже изобретено еще при короле: самодержавие, православие, народность. Вот три кита, на которых зиждется патриархальный герцословацкий менталитет, это соль земли нашей…
        Михасевич прошелся по студии, заложив руки за спину и закусив губу. Эта поза обозначала, что он находится в раздумье. Затем он остановился и посмотрел на меня.
        Я чуть не вздрогнула. Взгляд у режиссера был тяжелый. Надо же, я уже отвыкла от Марка и его театральных жестов. Я сразу поняла, почему Михасевич считается не самым простым собеседником, а на съемочной площадке, ходили слухи, он был настоящим зверем, все ради одного - чтобы добиться наилучшего результата. И это ему удавалось вот уже третье десятилетие.
        Таким взглядом в одном из марковских фильмов низвергнутый герцословацкий король (роль которого исполнял сам Михасевич) пронзал предателя, только что огласившего смертный приговор в отношении его самого и его семьи и наставившего на монарха
«маузер».
        - О том, что я сообщу тебе, не должен знать никто, - строго сказал Михасевич.
        И тут я наконец-то поняла, что еще отличало Марка Казимировича от парадного портрета - Михасевич смертельно устал. Об этом свидетельствовали темные круги под глазами и морщины, прорезавшие лоб. Но это была не творческая усталость, усталость желанная и сладкая. Это был страх.
        - Желтые газетенки и так часто полощут мою приватную жизнь, а если кто-то из них раскопает эту историю, то о спокойной работе над новым фильмом можно забыть.
        Странно, мнение бульварной прессы никогда особо Марка не занимало. Лет семь-восемь назад он развелся со своей очередной супругой, известной актрисой Тамарой Лисициани, богиней экрана (несмотря даже на то, что ей перевалило за пятьдесят, причем давно).
        Все это сопровождалось шумными взаимными упреками, актриса, оскорбленная в лучших чувствах, давала интервью и не стеснялась выносить на всеобщее обозрение некоторые интимные детали. Михасевич повел себя по-джентльменски, не принимая участия в этом цирке. Еще более сенсационной стала его скорая свадьба с восходящей звездой, двадцатилетней Юлианой Понятовской. Года через три у них родилась дочь Настя, а от первого брака у Михасевича имелся сын-подросток Кирилл.
        Мать-актриса о Кирилле абсолютно не заботилась, вверив того на попечение мужа. Тамара, кардинально омолодив внешность и изменив имидж при помощи дорогостоящих подтяжек, завела друга на двадцать четыре года младше себя, снималась в отечественных «мыльных операх» в ролях наивных барышень и молодых манекенщиц и во всеуслышание заявляла, что «безумно счастлива».
        - Фима, я знаю, что могу доверять тебе. - В голосе Марка послышались человеческие нотки.
        За пять лет нашего брака я никогда не видела Михасевича в подобном состоянии. Маститый режиссер, который гордится тем, что может разогнуть пальцами подкову и плавает в открытых водоемах в самый трескучий январский мороз, находился на грани нервного срыва. Да что же такое случилось?
        - Ты - единственный человек, которому я могу доверять, - повторил он. - Я знаю, Фима, что ты принимала самое деятельное участие в разоблачении того безумца, маньяка, который убивал свои жертвы перед портретами.
        Что было - то было: в прошлом году я волей случая оказалась замешана в небывалую историю. Я до сих пор не могу отойти от нее, ведь в результате этой детективной эпопеи я потеряла человека, которого любила всем сердцем и который, как я робко надеялась, стал бы моим шестым и последним, самым обожаемым супругом. Но судьбе было угодно распорядиться иначе…
        Марк продолжал:
        - Я также знаю, что Гремислав Гремиславович Бунич и его супруга Надежда Сергиевна именно тебе обязаны тем, что ты разоблачила сумасшедшего, который грозил положить начало небывалому скандалу…
        Ах, Марк и это знает? О том, что я оказала услугу нашему энергичному президенту, сошлась с его женой, дамой, быть может, несколько взбалмошной и избалованной, но по сути своей - доброй и милой, доказала, что их сын не является убийцей, а стал жертвой гнусной интриги, вывела на чистую воду убийцу сестры жены президента и предотвратила государственный переворот, - об этом в Герцословакии знало не более полудюжины человек.
        - Да, да, я в курсе, - подтвердил Марк, прочитав на моем лице изумление. - Все детали мне неизвестны, Фима, это же государственная тайна, но я знаю, что если бы не ты, то президенту и его жене, а вместе с ними и нашей Герцословакии пришлось бы весьма несладко.
        - Не имею права говорить об этом, - заявила я. - КГБ взял с меня подписку о неразглашении! Да и президент лично просил меня никогда и ни с кем не говорить об этой ужасной истории!
        Марк опустил голову на грудь и прошептал:
        - Фима, мне нет дела до того, что произошло с тобой, президентом и его женой. Но я знаю, что без тебя все бы полетело в тартарары. Ты помогла Гремиславу Гремиславовичу - помоги и мне!
        Михасевич взывает о помощи? Да что же такое произошло в этом подлунном мире: огнедышащий дракон поглотил небесное светило, гора родила мышь или со дня на день ожидается высадка десанта злобных инопланетян?
        - Прочти это! - брезгливо сказал Михасевич, протянув мне прозрачную папку, которую взял со стола. Я послушно раскрыла ее и достала три конверта серой бумаги.
        Первое, что бросалось в глаза, - адрес был выведен странным почерком, все буквы и цифры были идеальными. Наверняка сделано это для того, чтобы скрыть истинную манеру письма автора. Я сразу сообразила, что это, даже не ознакомившись с содержимым посланий.
        Анонимные письма. Обычно те, кто посылает их, не стесняются в выражениях и угрозах. А Марк обладает удивительной способностью наживать себе врагов и наступать на чужие мозоли.
        Не без любопытства я раскрыла первый конверт. Втрое сложенный лист бумаги стандартного формата, мелованной и отличного качества. И всего несколько строк - обычно анонимщики не склонны к подобной лапидарности. Послание было составлено странным, много раз задействованным в детективных романах образом - при помощи вырезанных из журналов букв. Когда-то я смотрела передачу, в которой приводилась статистика по анонимным письмам: при помощи вырезанных из газет или журналов букв составляются едва ли два процента подобной корреспонденции. Да и в наше время высоких технологий не легче ли использовать компьютер и лазерный принтер?
        Первое письмо гласило: «СУКА! ТЫ ЗАПЛАТИШЬ ЗА ВСЕ. ГОТОВЬСЯ К СКОРОЙ СМЕРТИ. НИКТО НЕ ПОМОЖЕТ ТЕБЕ. ЖДИ МЕНЯ - Я УБЬЮ ТЕБЯ».
        В замешательстве я посмотрела на режиссера. Тот, насупившись, явно ждал моего компетентного мнения.
        - Марк, ясно только одно - кто-то старается запугать тебя…
        - Не меня, - отмахнулся тот. - В том-то все и дело, что не меня, Фима! Если какая-то сволочь, творческий импотент, решил бы послать мне такое, я бы, не задумываясь, сходил с этой писулькой в сортир. Я знаю, меня или любят, или ненавидят, такова участь всех гениев. Но это письмо было адресовано моей жене Юлиане!
        Вот оно что! Когда речь заходит о Юлиане Понятовской, молодой супруге Марка, все принимает совершенно иной оборот. Я развернула второе послание. Все тот же стиль, та же неприкрытая агрессия.

«ЮЛИАНА! Я ОБЕЩАЛ, ЧТО ТЫ УМРЕШЬ? Я СЛОВ НА ВЕТЕР НЕ БРОСАЮ. СОВЕТУЮ НЕ ЕЗДИТЬ СЕГОДНЯ В ЭКАРЕСТ».
        - Первому письму я не придал значения, - сказал режиссер. - Хотя оно пришло на наш адрес, не на экарестскую квартиру или сюда, в офис, а в Варжовцы. Ты же знаешь, это морской курорт на берегу Адриатики, в сто раз лучше Швейцарии или Италии, места заповедные! Наша дочь Настя страдает астмой, поэтому сразу после ее рождения мы купили там усадьбу, настоящее дворянское гнездо, отреставрировали… Теперь мы живем там почти все время, хотя я часто бываю в столице. В окрестностях Варжовцов я снимаю и новый фильм из русской истории. Юлиана играет молодую императрицу Екатерину.
        Ну да, как же я могла забыть, что Марк обитает у самого Адриатического моря. Мой бывший прав: чудесное местечко, в начале века там отдыхала мировая элита, теперь же власти намерены сделать из Варжовцов второй Бертран или Монако. Сдается мне, что Михасевич выбрал своим постоянным местом жительства этот провинциальный курортик не по причине чистого воздуха и лазурного моря, а из-за того, что там - летняя дача нашего президента. Михасевичи в который раз оправдывают свой девиз, который, ей-богу, Марку стоит начертать на своем пышном княжеском гербе: «Semper cum imperio!»[Всегда с властью! (лат.)]
        Анонимщика в подавляющем большинстве случаев тяжело вычислить. Мне припомнилась история, которая приключилась с одной из моих подруг много лет назад. Милая и интеллигентная преподавательница вуза, специалист по греческому языку, получала до ужаса скабрезные послания. Неизвестный автор, скрывающийся за малоприличными инициалами Х.У., в крайне нецензурных фразах информировал бедную женщину об интимной стороне ее же жизни. Затем такие же письма стали приходить прочим работникам кафедры и факультета. Жертва была на грани нервного срыва, пыталась даже покончить жизнь самоубийством. А некто площадными выражениями и с гадкими подробностями плел небылицы, обвиняя мою подругу черт знает в каких извращениях и тайных сексуальных пристрастиях. Не хочу вспоминать, о чем шла речь в анонимках, но даже бывалые полицейские краснели и пыхтели, читая эту мерзость. Искали таинственного автора долго и мучительно на протяжении трех лет. Моя подруга была вынуждена уйти с работы, она поседела, заработала язву и два инфаркта. Каково же было всеобщее изумление, когда совершенно случайно анонимщик нашелся - ее мучителем
оказалась лучшая приятельница, которая все время остро сопереживала и всемерно заботилась о бедняжке. Эта особа, кстати, доктор филологических наук, профессор, заместитель заведующего кафедры, чувствовала себя обиженной судьбой, ее раздражал карьерный взлет и семейное счастье жертвы, поэтому она, тихая серая мышка, и взялась за стряпанье непристойностей, от которых покраснел бы и Веничка Ерофеев вкупе с Генри Миллером.
        - Так вот, если бы это касалось меня, то я бы плюнул на эти писульки, - продолжал Михасевич. - Но Юлиана очень чувствительна, тем более после того, как… как американская киноакадемия не оценила мой фильм по достоинству, она находится в перманентной депрессии. Это происки завистников и бесталанных сволочей! И тут эти письма.
        - Марк, - сказала я, - даже не являясь частным детективом, могу сказать одно, и вряд ли это тебя утешит, - действует кто-то из близкого окружения. Автору известен точный адрес в Варжовцах, а это узнать, я думаю, для непосвященного сложно. Ведь ни твой адрес, ни твой телефон в справочниках не значатся, так? В горсправке таких данных не сообщают. Кроме того, почему анонимщик не советует ехать Юлиане в Экарест?
        - Обычная угроза, - произнес непонимающе Марк Михасевич.
        - Скорее всего, - согласилась я. - Но важно не его намерение, а то, что ему было известно: твоя жена собиралась ехать в столицу именно в тот день.
        Марк растерянно произнес:
        - Фима, я же знал, что ты - голова! Ты абсолютно права - Юлиана ездит в Экарест не так часто, где-то раз в две-три недели. Тем более у нас сейчас напряженные съемки, в столице бываю в основном только я, понимаешь, я параллельно работаю над четырьмя проектами, надо держать руку на пульсе, за всем следить, со всеми договариваться…
        Я вспомнила телефонный разговор с экарестским градоначальником.
        - О том, что в столицу нужно смотаться, становится известно накануне, максимум за два дня. Такая же ситуация и с Юлианой.
        - Значит, тот, кто это написал, или просто попал пальцем в небо, нагнетая атмосферу страха, или он действительно был прекрасно информирован о планах твоей Юлианы, - завершила я.
        - То есть эта сволочь затаилась где-то рядом с нами! - воскликнул Михасевич.
        Новый телефонный звонок прервал нашу беседу, на этот раз режиссер не стал вести пространные беседы, ограничившись парой фраз резким тоном:
        - Ираклий, я перезвоню тебе позже. Да, хорошо, я рад, что декорации уже готовы. Но мне сейчас на самом деле некогда. Извини.
        Я догадалась, что Марка беспокоил Ираклий Тхарцишвили, известный скульптор, который специализируется на том, что ваяет огромные статуи исторических личностей и дарит их столицам мира - за счет принимающей стороны. Марк заполучил Ирика в качестве декоратора для своей картины? Явно не из-за таланта Тхарцишвили, сомневаться в котором нет нужды (еще бы, чтобы всучить двум десяткам мегаполисов ненужные статуи, в самом деле требуется не просто талант, а особый дар), а дабы в титрах красовалось гордое «Ираклий Тхарцишвили», и Марк мог вещать о творческом союзе двух гениев, чей «безмерный талант» подарил жизнь «бессмертному кинематографическому шедевру».
        - Фима, ты сто раз права! - сказал Марк, прохаживаясь взад и вперед по студии. Апрельское солнце падало сквозь огромные окна, искрясь и блестя всеми цветами радуги. - Эта мразь работает со мной, я жму ему руку, может быть, он мой так называемый друг!
        - Почему ты решил, что это он? - спросила я.
        - Ну, во втором письме есть оборот: «Я обещал…» То есть какой-то неудовлетворенный мужик… Да я ему…
        Марк обладал холеричным темпераментом: мне припомнилось, как пару-тройку лет назад невоспитанные молодые люди, приверженцы некой маргинальной партии, проникли на пресс-конференцию, которую Марк давал по поводу своего нового фильма, и забросали нашего Стивена Спилберга презервативами с краской. На беду Михасевича, там же присутствовали и операторы, и они засняли, как Марк Казимирович, наследник княжеской фамилии, маститый режиссер, заместитель председателя Дворянского собрания, президент Гильдии кинематографистов Герцословакии, в бытность свою депутат Госдумы, первый замминистра культуры, лауреат, кавалер и прочая, прочая, прочая, бьет ногой, облаченной в лакированный ботинок за две тыщи долларов, под дых этих самых молодчиков, которых удерживали его шкафообразные телохранители. Нехорошо вышло, ведь Марк всегда проповедовал джентльменское разрешение споров и воспевал юнкерские традиции дореволюционной Герцословакии. Мне стало не по себе: не советую я кому бы то ни было становиться на пути моего бывшего первого супруга - сомнет, как бульдозер.
        - Не спеши с выводами, Марк Казимирович, - произнесла я в задумчивости. - Некоторые анонимщики терроризируют свои жертвы годами, а то и десятилетиями, те меняют адреса, переезжают в другой город, но все без толку. Они, как тень, следуют за ними.
        - Тень, их мать! - выругался Михасевич, потирая побагровевшую шею. - Я эти тени закопаю, если достану их, но сначала они у меня в собственной крови на коленях будут у Юлианы вымаливать прощение!
        - К написанию анонимок склонны женщины, - нравоучительно добавила я. Так, во всяком случае, утверждают авторы детективов, которые я читаю. - И тот факт, что анонимщик употребляет форму, указывающую на его мужской якобы пол, может быть не более чем обходным маневром. Таким людям верить нельзя.
        - Да никому верить нельзя, - произнес Михасевич, оказавшись снова около звонящего телефона. Он снял трубку и снова повесил ее, так и не узнав, кто же его беспокоит.
        Потом нажал кнопку селекторной связи и произнес:
        - Римма, меня нет ни для кого. Пусть хоть звонит президент Бунич - я умер до тех пор, пока у меня Серафима Ильинична. Соединять только с Юлианой Генриховной.
        Тем временем я ознакомилась с третьим посланием. Все те же мысли, облеченные, однако, в гораздо более серьезные слова.

«МИЛАШКА ЮЛИАНА! ТЫ СДОХНЕШЬ СКОРО, И ЭТО СДЕЛАЮ Я САМ. Я УБЬЮ ТЕБЯ, РАЗРЕЖУ НА КУСКИ И СЪЕМ».
        - После этого письма я и решил действовать, - заметил Марк Михасевич. - До этого были просто послания шизофреника, теперь это стали послания опасного шизофреника.
        - Но, Марк, - заявила я, - ценю твою веру в мои способности, однако тебе необходимо подключить к этому делу полицию или даже КГБ! Только не говори, что у тебя нет друзей в этих структурах!
        - Друзей в МВД и КГБ у меня пруд пруди, - подтвердил Михасевич. - С нынешним министром я на «ты», он мне как-то даже именной пистолет подарил с дарственной гравировкой. И к спецслужбистам у меня имеется подход. Но, Фима… Возможно, этот ублюдок того и добивается, чтобы я всполошился. Не стрелять же из пушек по воробьям!
        - Тогда найми частного детектива, - посоветовала я.
        Красноречивый взгляд режиссера подтвердил мои опасения - в жертвы намечалась я.
        - Фимочка… - Марк понизил голос до интимного шепота. Когда-то у меня дрожь по всему телу проходила от такого тона, а глаза застилала поволока. - Помоги мне, прошу! Я боюсь, что если к делу подключить всех этих шпионов или полицейских или тем паче частных детективов, то рано или поздно желтая пресса получит массу ценных сведений. Мне на то, что эти придурки обо мне печатают, наплевать, но я не позволю им трепать имя Юлианы! Вот если этим делом займешься ты… Приедешь ко мне в гости в Варжовцы, скажем, чтобы… чтобы отдохнуть… Или чтобы писать новый сценарий для нашего совместного проекта. А заодно осмотришься, попытаешься найти подлеца! Ты ведь сама говоришь, что эта гнида окопалась где-то рядом! А такой умнице, как тебе, ничего не составит в два счета найти этого урода. И тогда…
        Марк сжал кулаки с такой силой, что пальцы побелели.
        Я вздохнула. Отказать Марку я не смогу, даже если бы хотела. Он умеет убеждать людей в собственной правоте. И почему бы не съездить в Варжовцы? Я там целую вечность не была.
        - Фима, найди и отдай мне этого ублюдка всего на пять минут. Обещаю, что не буду применять к нему физическую силу, сесть за убийство я не хочу, у меня на ближайшие годы другие планы. Но он все равно будет плакать кровью…
        - Он или она, - сказала я.
        Что-то подсказывало мне: это дело, которое на первый взгляд кажется столь простым - надо только найти того, кто пишет идиотские анонимки, - в действительности опасное и сложное. В этих скупых письмах сквозит угроза, не придуманная, а явная. Похоже, что тот, кто посылает эти буковки, вырезанные из журналов, на самом деле ненавидит Юлиану Понятовскую.
        Я видела нынешнюю супругу Марка в нескольких фильмах. Белокурая, стройная, с зелеными глазами и точеной фигуркой, за которую я бы отдала всех своих Тукеров и половину литературной славы!
        В прошлом году она получила главный кинематографический приз за роль в фильме собственного мужа. Ей, кажется, уже под тридцать, но выглядит на двадцать два. И почему мне упорно кажется, что не все так просто? В девяноста девяти процентах случаев анонимщики и не думают приводить в исполнение хотя бы часть своих безумных угроз. Но в одном проценте… В одном проценте случаев они достигают желаемого, потому что их никто не принимает всерьез, даже сами жертвы.
        И тогда жертва умирает.
        - Твоя Юлиана поехала тогда в Экарест? - спросила я.
        Режиссер отрицательно качнул головой:
        - Конечно же, нет! Я не мог подвергать ее такому риску… - Он замолчал, потом, видимо, собравшись с мыслями, произнес: - Я хочу, чтобы ты, Фима, правильно поняла меня. Я не боюсь этого ублюдка, он мне безразличен, хотя, находись он в этом кабинете, я бы справился с этой мразью голыми руками. Да нет, рук бы не стал марать, наподдал бы ему ногами….
        Мне вспомнилась сцена избиения юных хулиганов. Или, быть может, Марк изменился?
        - Но все это начинает походить на охоту. А я не привык, чтобы моя жена или я становились жертвами. Поэтому прошу, чтобы ты помогла мне найти того, кто пишет эти анонимки, как можно скорее. Юлиана тогда не поехала в Экарест, вместо нее я уладил все дела. Я решил, что лучше перестраховаться, хотя и не в моих правилах поддаваться на угрозы какой-то сволочи.
        - Ты кого-нибудь подозреваешь? - задала я вопрос.
        Как всегда, расследование нужно начинать с поиска врагов - тайных или явных.
        - Я? - Марк Михасевич задумался. - Вообще-то я могу предложить тебе на выбор человек двести пятьдесят, которые не любят меня, мои, так сказать, коллеги и бывшие друзья. Многие из них с неуравновешенной психикой, некоторые вообще придурки. Они же завидуют моему таланту и нашей с Юлианой семейной идиллии.
        Нет, Марк точно не изменился! Впрочем, он, вне всяких сомнений, чрезвычайно талантливый режиссер и актер, который, однако, не упускает громогласно и при каждой подвернувшейся возможности напомнить об этом.
        - Твоя бывшая жена, - подбросила я идейку. - Разумеется, не я, Марк, к этим письмам я не имею никакого отношения, но ведь после меня у тебя была еще одна супруга, не так ли?
        Марк Казимирович, явно до этого и не помышлявший о таком развитии событий, рассмеялся. Смех у него был отрывистый, сухой, злобный.
        - А это вариант! Ну, если окажется, что это Тамара… Ты ведь помнишь, что с Лисициани мы расставались не так, как с тобой, Фима. И все по ее вине! Она любила меня, а я ее - нет. Да Тамара должна быть благодарна только мне - это я заметил ее, тогда еще никому не известную актрисульку, когда она приехала из глухой провинции, сделал ее звездой. Тамара… Это так на нее похоже, хотя после нашего развода прошло около восьми лет, но такие обиды со временем только крепчают…
        - И все? - протянула я.
        Роль детектива начала увлекать меня. Хотя надо быть с этим осторожнее - когда последний раз я ввязалась в криминальную историю, это едва не закончилось моей гибелью от руки наемного убийцы.
        - Марк, ты больше никого не можешь предложить на роль анонимщика? Он, остановимся на этом местоимении, хотя мне кажется, что за всем этим скрывается цепкая женская ручка, должен быть около твоей семьи, возможно, входит в твою съемочную группу.
        - Один из моих подчиненных? - задумался Михасевич.
        Он замер около панорамного окна, выходящего на резиденцию главы государства.
        - Я подбирал команду очень тщательно. Я уже сказал, что сейчас в Варжовцах снимаю телевизионный сериал про молодую императрицу Екатерину. Со мной работает много народу, но чтобы кто-то из них затаил злобу на Юлиану или на меня и стал бы сочинять подобную мерзость… Не знаю…
        - Марк, - попыталась я еще раз, - все же подумай о том, чтобы подключить к делу полицию. Я не могу дать тебе никаких гарантий, что смогу напасть на след анонимщика и… и, если на то пошло, помешать ему - или ей - осуществить задуманное.
        Михасевич отмел мои сомнения энергичным жестом ладони, которая, как короткий меч, как будто сняла голову с воображаемого преступника.
        - Фима, ты мне нужна! Я могу доверять тебе, и это для меня в данный момент самое важное. Кроме того, ты отлично ориентируешься в этой среде, ты все и всех знаешь…
        - Будь по-твоему, - пробормотала я, чувствуя, что зря дала согласие. - У меня сейчас как раз творческий отпуск, да и наступил летний перерыв в съемках «Ярмарки тщеславия». Почему бы не прокатиться к тебе в Варжовцы?
        - Спасибо, Фима! И вот еще что, - заметил как бы между прочим режиссер, теребя себя за ус. - В Варжовцах и окрестностях орудует маньяк, не знаю, важно это или нет.
        - Что за маньяк? - ужаснулась я.
        - Я не в курсе всех новостей, может быть, это только слухи, и несколько разрозненных и никак не связанных исчезновений объединили в одну цепочку по ошибке. Однако в городке месяца за два уже исчезли три или четыре ребенка. И через некоторое время были найдены их трупы. И вот я думаю… Может быть, этот… этот убийца и есть анонимщик? - предположил режиссер.
        Снова затарахтел телефон, Михасевич сначала никак на это не реагировал, потом, в тихой ярости, подошел к столу, рванул на себя трубку телефона и в ярости произнес:
        - Да! - Услышав ответ собеседника, он сразу же смягчился: - Юлианочка, это ты… Да, как раз говорю с Фимой. Она приедет… Да, да, рыбка…
        Он повернулся ко мне спиной, понизив голос, явно не желая, чтобы я слышала его разговор с женой. Я решила воспользоваться ситуацией и внимательно осмотрела конверты, в которых пришли анонимные письма.
        Письма были опущены в почтовый ящик на железнодорожном вокзале Варжовцов. Они пришли не из Экареста или еще откуда-то. Вряд ли анонимщик, чтобы замести следы, специально приезжает в городок и опускает в почтовый ящик работу своего воспаленного ума. Это добрых три сотни километров! Значит, он рядом, значит, он в Варжовцах.
        Марк тем временем завершил разговор с Юлианой.
        - Она очень рада, что ты приедешь, Фима. Юлиана тебе понравится, и бедная девочка уже ждет не дождется, когда познакомится с тобой. Она обожает твою «Ярмарку». Когда ты сможешь приехать к нам?
        - Да хоть сегодня, - ответила я.
        Михасевич пошевелил усами и сказал:
        - У меня будет просьба… если тебя не затруднит, не могла бы ты… навестить Тамару.
        - Почему бы тебе самому не спросить, имеет ли она отношение ко всей этой катавасии? - усмехнулась я, уже зная, что ответит Марк.
        - Мы с Тамарой на ножах, - выдохнул режиссер. - Единственное, за что я ей благодарен, так это за то, что она позволила мне воспитывать Кирилла. Мальчишка и так со сложным характером, и если бы он остался у матери, это окончательно испортило бы его.
        - Ну что же, Марк, если ты доверяешь мне это неофициальное расследование… - протянула я. - Но учти, я слагаю с себя всяческую ответственность за исход дела. Прошу тебя, обратись к…
        - Знаю, знаю, - морщась, как от зубной боли, прервал меня Михасевич. - Но пока еще не пришло время звонить в полицию. Они только навредят! О, Фима, дай мне этого анонимщика… этого онаниста, - проскрипел зубами Михасевич. - Ух!
        В кратком, но до чрезвычайности емком междометии заключался весь характер и темперамент мэтра герцословацкого кинематографа Марка Казимировича Михасевича.
        И снова беседу прервала телефонная трель, Михасевич, милостиво объявив, что аудиенция окончена, добавил:
        - Приезжай послезавтра, Фима. На вокзале тебя встретят. Будешь жить у меня в особняке.
        Марк дал понять, что я могу идти.
        - Стелла Богумиловна, это ты, что ли, мне житья не даешь? - произнес со смешком он в трубку. - Ну, как дела, старушка, как твой седокудрый Афиногенчик? Вы еще часом не развелись?
        Марк, как всегда, был нарасхват - на этот раз его беспокоила примадонна нашей герцословацкой эстрады Стелла Бугачиха.
        Я поспешно ретировалась. Через минуту я была на улице, около особняка, в котором располагалась студия и творческая мастерская Марка Михасевича.
        Поеду в Варжовцы, хотя сейчас там не сезон. Отдохну, развеюсь, глотну свежего воздуха. И, если повезет, отыщу автора писем, который грозился убить Юлиану Понятовскую.
        Тогда я и предположить не могла, каким беспросветным ужасом обернется вся эта на первый взгляд невинная история, но обо всем по порядку…
        В Экаресте я остановилась на квартире своей старшей сестры Вероники - она у меня профессор, дважды доктор наук, специалист по теоретическому сексу. Вероника считается одним из ведущих специалистов по вопросам отношения полов, постоянно находится в разъездах, преподает в международных университетах, выступает на мировых симпозиумах и является штатным советником генерального секретаря ООН и ЮНЕСКО по вопросам демографии, контроля за рождаемостью и предотвращения распространения СПИДа.
        В тот момент моя сестрица находилась где-то не то в Нью-Йорке, не то в Сан-Франциско в компании со своим новым увлечением, молодым жиголо Дусиком, который сыграл не последнюю роль в истории с президентом и его женой.
        Вероника имеет двухъярусную квартиру общей площадью в полкилометра в одной из стеклянных башен суперэлитного комплекса «Авалон». Гонорары за ее публикации и бестселлеры о сексе позволяют Веронике иметь гнездышко во всех крупных городах мира. И когда Ника не в Экаресте (а это одиннадцать месяцев в году), в ее хоромах квартирую я.
        Оказавшись в сестриных апартаментах, я первым делом позвонила Рае Блаватской. Узнав, что с Василиском, моим дорогим котиком, все в полном порядке (уезжая в столицу, я дала Рае четкие наставления по поводу кормежки животины и разъяснила, что парную говядину он кушает на ужин, а днем предпочитает печенку и потроха), и выслушав монолог, лейтмотивом которого являлся огромный прыщ, вскочивший у Раи на седалище, я перешла в наступление.
        - Раечка, дорогая, ты ведь все и обо всех знаешь? - спросила я.
        Рая закудахтала:
        - А что случилось, Фима?
        - Что тебе известно про Тамару Лисициани? - задала я коварный вопрос.
        Если кто и может снабдить меня сплетнями о бывшей жене Марка, так это Рая. Беда в том, что Блаватская не умеет отделять зерна от плевел, и в Ниагаре совершенно фантастических сведений сложно будет отыскать жемчужное зерно правды.
        В течение последующих двух с половиной часов мне пришлось выслушать все, что Рая знала о Тамаре Лисициани, и остановить Блаватскую детской фразой: «Рая, у меня молоко убегает» или «Ой, по телевизору, кажется, начинается мыльная опера!» - было нереально, на провокации моя подруга не поддавалась! Мне пришлось подробно выслушать, какие именно пластические операции и на каких частях тела Тамара Лисициани произвела в последние десять лет, как актриса скандалит на съемочной площадке и сколько у нее любовников.
        И только под конец беседы мне удалось выбить из Раи то, ради чего я, собственно, и звонила: телефон и адрес Лисициани. Наказав Раисе заботиться о Васисуалии Лоханкине, я оторвала от влажного и распухшего уха телефонную трубку и со стоном повалилась на пушистый ковер. Боже, как же тяжела работа сыщика!
        - Ну и что вы хотите знать, Серафима Ильинична? - произнесла Тамара Лисициани.
        Бывшая жена Марка уютно свернулась в кресле и изучала меня огромными изумрудно-зелеными глазами. Я была в курсе (вездесущая Рая Блаватская!), что этим пламенным и чарующим взором Лисициани обязана контактным линзам, да и прочие ее стати были великолепным творением хирургов и визажистов. Результат был сногсшибательным. Не знай я, что Тамара снимается уже около тридцати лет и у нее есть сын-подросток и на самом деле ей далеко за пятьдесят, я бы подумала, что передо мной - юная студентка театрального вуза.
        Я никогда не была знатоком кино, совместная жизнь с Марком напрочь отбила у меня к этому охоту, но я хорошо помнила Лисициани по нескольким бесхитростным, как вегетарианский суп, ролям одетых в синие сатиновые платья с глухой горловиной пламенных комсомолок и строгих учительниц, которые ратуют за торжество социализма и порицают вещизм и буржуазность.
        После краха коммунизма Тамара перешла на мясной рацион - снималась в многочисленных телесериалах, рекламе, играла в театре и не скрывала, что главное для нее - материальное благополучие. О том, что она его достигла, свидетельствовала шестикомнатная квартира в одном из небоскребов с железнодорожными шлагбаумами, видеокамерами, секьюрити, мраморным холлом и зеркалами в лифте, скромный, но дорогой интерьер и сама хозяйка - творение лучших отечественных косметологов.
        Врать Лисициани не имело смысла. Тамара не отличалась особым интеллектом, но была ловка во всем, что касается собственной выгоды, и, как все заядлые лгуны, обладала поразительным чутьем на ложь других. Я не стала распространяться обо всех деталях, но и скрывать от Лисициани правду тоже не стала.
        - И вы хотите узнать, не я ли автор этих дешевых писем с угрозами? - рассмеялась Тамара, обнажая ровные, идеально белые зубы, шедевр экарестских стоматологов.
        В квартире мы были не одни. Со второго этажа (Тамара принимала меня в гостиной на первом уровне) доносились громовые звуки латинской музыки.
        - Вы правильно сделали, что сразу обратились ко мне, - произнесла Лисициани, по-кошачьи потягиваясь. Она была в коротком халатике-пеньюаре из золотистого прозрачного шелка, который позволял демонстрировать окружающим (то есть мне), что ноги у нее идеальны до безобразия. - Вы - мой кумир! - провозгласила Тамара. - Я с самого детства обожаю ваши книжки!
        Я с удовлетворением отметила, что шея у Тамары, стоит актрисе наклонить голову, собирается мелкими складками и сразу выдает ее подлинный возраст. Нет, каково! Она с самого детства обожает мои книжки! Можно подумать, что она - двадцатилетняя девчонка, а я - древняя развалина. Ведь если на то пошло, Тамара старше меня, причем лет эдак на пять! Или как минимум на четыре! И она смеет называть мои произведения «книжками»! Будь она у меня на программе, я бы растерзала ее в два счета!
        - А я восхищаюсь вашим талантом актрисы последние сорок пять лет, - сказала я в ответ. Знай наших!
        Лисициани сделала изящный жест пальцами левой руки (сплошные бриллианты-многокаратники и накладные серебристые ногти) и попыталась изобразить гримаску раздражения - я подумала, что Тамаре не стоит слишком часто делать это - даже под толстым слоем косметики проступают уродливые складки в уголках губ.
        - Кофе, сок, коньяк? - предложила она, спасая ситуацию.
        Я отказалась.
        Тамара снова забралась в кресло и произнесла:
        - Не знаю, что вам наговорил Марк, скорее всего, очередные гадости, но это не я. Вы же умная женщина, Серафима Ильинична, кстати, я смотрю каждый понедельник вашу
«Ярмарку тщеславия»! И не отказалась бы прийти к вам в гости…
        Лисициани тактично замолчала, я сделала вид, что не заметила ее намека. Списки гостей составляю не я, хотя, если понадобится, могу настоять на своем мнении, пригласить того, кого хочу, или вычеркнуть неподходящую кандидатуру. Беседовать в
«Ярмарке» с Лисициани у меня не было ни малейшего желания.
        - Понятно, что у вас нет никаких оснований верить мне, будь я автором писем, о которых вы говорили, то ни за что бы не призналась, но факт остается фактом - я не имею к этому ни малейшего касательства. Мне это не нужно!
        Тамара, которая не могла долго усидеть на одном месте, грациозно поднялась и прошлась по комнате, остановившись около журнального столика. Там лежали документы. Она начала просматривать их, одновременно ведя беседу:
        - Вам повезло, через несколько часов я улетаю на Майорку, на две недели. И оттуда, разумеется, никаким образом не смогу бомбардировать Юлианочку угрозами. Мы прожили с Марком шесть лет, и я, честно говоря, благодарна ему. Он предоставил мне шанс самореализоваться.
        Музыка на втором этаже смолкла, раздалось чье-то пение: мужской голос фальшиво выводил мелодию одного из хитов. Лисициани улыбнулась и произнесла:
        - Это Андрий. Ну совсем еще мальчишка. Едет со мной на Майорку… - Потом продолжила, вернувшись к основной теме: - Марк дал мне очень многое, в конце концов, у нас с ним сын. Кирилл… Вы можете сказать, что я плохая мать, это на самом деле так. Мальчик живет с отцом и его новой женой, ему почти пятнадцать. Вы знаете, почему мы развелись с Михасевичем?
        Рая сообщила мне в подробностях причину развода, но мне хотелось услышать версию Тамары.
        - Все очень просто - он стал мне не нужен. Марк очень самолюбив и раним в то же время. Он просто не может представить, что он, самец, мачо, которой привык брать от жизни только лучшие куски, окажется брошенным мной. А он просто надоел мне - постоянные скандалы, он одно время увлекался спиртным, иногда поднимал на меня руку. Я поняла, что переросла его, он стал мне не нужен. Цинично?
        А Блаватская утверждала, что Марк застал Тамару в постели с помощником звукооператора и вышвырнул жену на улицу.
        Лисициани подошла к мне и присела рядом. Я ощутила тонкий аромат ее духов, узрела идеальный силиконовый бюст.
        Но вблизи было заметно и другое - то, что никакие хирурги не в состоянии убрать или подтянуть: мелкие морщины вокруг глаз, более глубокие на лбу, увядающая шея. Время оставило безжалостные следы, и я смогла взглянуть в лицо настоящей Тамаре Лисициани - той, что судорожно цепляется за безвозвратно ушедшую молодость, боясь стать самой собой.
        - Но для столичного бомонда, по требованию самого Марка, мы разыграли другую партию - я жалела его, он ненавидит, когда оказывается в беспомощном положении. Он предпочел бы, чтобы его не выносили и проклинали, но только не жалели. В него тогда были влюблены все женщины страны или почти все, за исключением меня и, думается, вас, Серафима Ильинична. Они просто не знали, что его образ идеального мужчины - фикция. Марк зануден до невозможности, а чего стоит его помешательство на монархии и собственной гениальности… Мы расстались, но меня взбесило то, как по-бабьи он цеплялся за каждую эмалированную кастрюлю, каждую дешевую картину при разделе имущества. Это потом он стал вальяжным аристократом, который не обращает внимания на деньги. Я помню его другим. В итоге я не выдержала и дала несколько интервью. Теперь понимаю, что этого делать не стоило, потому что проиграла только сама - для всех я стала стервой, которая мстит мужчине за то, что он меня бросил, а он, молчаливый и гордый, обрел терновый венец мученика, и поклонницы с визгом бросились на его очередной фильм.
        Лисициани, завершив свою гневную тираду, опять оказалась в кресле:
        - Он нашел свою Понятовскую, девчонка на самом деле без ума от Марка, точнее, не от самого него, а от образа, который он создал себе. У них, кажется, есть дочурка, да и Кирилл живет вместе с ними. Семейная идиллия. Сыну лучше с отцом, он его обожает. Такая мать, как я, не сможет много дать своему ребенку. Я и не скрываю, что предпочитаю жить в свое удовольствие.
        - Тамара Кимовна, - произнесла я, - если не вы, а сомневаться в этом у меня нет причин, то кто?
        - Только не Тамара Кимовна! - воскликнула Лисициани. - Не нужно этих смешных отчеств, они заставляют меня думать о том, что я старуха!
        - Ага! - произнесла я.
        Что же, старухой ее назвать было никак нельзя, однако и молодой девочкой - тоже. Я представила ее лет этак через десять - погоня за ускользающей молодостью становится бешеной, требуются все более радикальные и дорогие операции, лицо начинает походить на маску, с астрономической скоростью меняются бойфренды, последующий моложе предыдущего. Тамара Лисициани может быть уверенной только в одном - никто и никогда не назовет ее милой и приятной пожилой дамой, все за ее спиной будут шептаться о том, «как это старой карге удается держать такую форму».
        Не так давно Тамара выступала в одном из послеобеденных ток-шоу: камера практически не наезжала на ее лицо, а если приходилось брать крупный план, так изображение было как в дымке - режиссеры пощадили самолюбие Лисициани и не стали демонстрировать всей стране неизбежные приметы старости. А вот издали она производит впечатление молодой девицы, хотя голос… Голос уже не тот…
        - Кто? Я не знаю. Марк обладает взрывным темпераментом, всегда категоричен в суждениях. Заводит врагов с великой легкостью, а еще легче расстается с друзьями. Он гениален, я тут не спорю, но страшно амбициозен и эгоистичен. Это может быть кто угодно. Но только не я!
        В этот момент по лестнице в гостиную спустился тот, кто фальшиво пел наверху: Андрий - друг Лисициани. На вид ему было немногим за двадцать, идеальные черты лица, атлетическое телосложение, длинные темные волосы, стандартная голливудская улыбка. Мальчик из рекламы бритвенного станка или дезодоранта - физиономия абсолютно не отпечатывающаяся в памяти.
        - Милая, - произнес он, целуя Тамару, - я собрал чемоданы. Нам скоро выезжать, а ты еще не готова.
        - Спасибо, Андрюшик, - пропела Лисициани, обнимая своего друга за талию. - Позвони и выясни, все ли уладили со сценарием. Мне не хочется прилететь на солнечную Майорку и узнать, что они уже десять раз изменили все диалоги и сцены.
        Андрий снова поцеловал Тамару, на этот раз в губы, причем сделал это намеренно, демонстрируя неземную страсть специально для меня, и удалился.
        - Одаренный мальчик, - непонятно что имея в виду, произнесла Лисициани, когда жиголо скрылся на втором этаже квартиры. - Вы видите, я вполне счастлива. У меня есть увлекательная и хорошо оплачиваемая работа, есть Андрий, который меня на руках носит. Я красива, обеспеченна, любима. Мне больше ничего не требуется. Так что запугивать Понятовскую мне не нужно - этим занимается кто-то неудовлетворенный, страдающий, завистливый. Вся ненависть и обида на Марка у меня давно прошли, я даже не думаю о нем. Михасевич для меня не существует, разве что встречаемся изредка на светских раутах, но, поверьте, мы даже не говорим, а он делает вид, что не замечает меня. Это просто смешно - он до сих пор не может простить, что именно я указала ему на дверь. Вот что значит уязвленное мужское самолюбие.
        Больше у Тамары Лисициани делать мне было нечего. Актриса мне несимпатична, но я ей верю. Она счастлива, и не она автор анонимок с угрозами в адрес Понятовской.
        Мы попрощались, около Лисициани снова возник рекламный юноша.
        - Все в полном порядке, милая, - произнес Андрий, обнимая Тамару. Он словно не замечал меня. - Сценарий без изменений. Кстати, Тома, ты обещала мне «Ролекс». Может, по пути заедем и купим?
        - Да, Андрюша, - ответила Лисициани, откинув прядь волос со лба друга.
        - Как я тебя люблю, солнышко, прямо обожаю! - воскликнул Андрий и прижал к себе Лисициани.
        Такими они мне и запомнились - молодой плейбой, прижимающий к себе стареющую кинозвезду. Теперь понятно, почему Тамара Лисициани никак не интересуется Кириллом, своим сыном, перепоручив его заботам Марка Михасевича. Ее сын был всего лет на десять моложе сиплоголосого Андрия, а двух сыновей Лисициани точно бы не вынесла!
        Но что-то не давало мне покоя. И только вечером, укладывая в Перелыгине чемодан для путешествия в Варжовцы, я поняла, что именно. Уж слишком ненатурально изображали страсть Тамара и ее Андрюшик. Ненатурально и наигранно, словно в их задачу входило убедить меня - их отношения лучше некуда! Все эти поцелуйчики, сюсюканье, сверкающие взгляды.
        А если они хотят, чтобы я поверила в их совершеннейшее счастье, то похоже, что никакого счастья нет! Но что это значит?

24 апреля, Варжовцы
        - Мне кажется, граф, что вы должны знать… - голос Юлианы Понятовской, которая изображала молодую великую княгиню Екатерину, понизился до шепота.
        Я находилась на съемочной площадке и делала вид, что внимательно слежу за отлаженным творческим процессом. Снималась важная сцена беседы будущей императрицы с одним из своих - также будущих - фаворитов. Работа шла в павильоне - в него был превращен один из огромных цехов разорившейся обувной фабрики.
        - Стоп! - закричал Михасевич.
        Он был рядом с одним из режиссеров, на высоте метров трех, замерев как раз над Понятовской и ее собеседником. Мгновенно все преобразилось - тишина, до этого царившая в импровизированном павильоне, сменилась гулом голосов, Марк прокричал в большой рупор:
        - Юлиана, старайся говорить мягче, с игривыми интонациями, кроме того, стань к нему вполоборота. И, черт побери, почему свет направлен в противоположную сторону?
        Техники, которые были ответственны за освещение, развернули огромные прожектора в том направлении, которое требовалось Марку. Операторская люлька, походящая на ту, что используют маляры, дабы забраться на верхние этажи здания, плавно опустилась вниз. Михасевич соскочил на пол, подбежал к жене и ее партнеру и стал, жестикулируя, объяснять, как именно должна выглядеть сцена. Потом он дал несколько наставлений обслуживающему персоналу.
        Пока он говорил, около Понятовской, облаченной в пышное платье по моде середины восемнадцатого столетия, суетилась гримерша в мини-юбке и с кольцом в губе. Она подправляла Юлиане - Екатерине макияж и припудривала волосы, собранные в высокую прическу.
        - Все по местам! - закричал Михасевич, снова забираясь в люльку рядом с оператором. Люлька взмыла вверх, покачиваясь над говорящими, словно неопознанный летающий объект. Шум и гам (на съемочной площадке находилось еще человек пятнадцать) сменились абсолютной тишиной.
        Сцена повторилась. Я, буду откровенна, не заметила концептуальных отличий от того, что предстало перед моими глазами пять минут назад. Судя по всему, Михасевич остался доволен - он прильнул к монитору, на котором отображалась одна из ключевых сцен его фильма. Сей эпизод длился несколько минут - Екатерина, используя свои несомненные женские чары, склоняла гвардейского офицера к перевороту. На самом волнующем месте, когда тот должен был пасть в объятия очаровательной интриганки и сказать «да» или с жаром отвергнуть вероломное предложение, сохраняя верность ее мужу-императору, и заявить «нет», Михасевич снова прокричал в мегафон:
        - Стоп! Снято! Всем спасибо! Перерыв пятнадцать минут! Готовим сцену 298-6!
        В Варжовцы я прибыла накануне вечером. Пришлось почти пять часов трястись в допотопном медлительном поезде, который довез меня из столицы к побережью Адриатического моря. Марк не обманул - в моем распоряжении был его тонированный джип и молодой помощник режиссера, весьма ретивый и симпатичный юноша. Он оробел, узрев пред собой великую писательницу Серафиму Ильиничну Гиппиус - удивительно, до какой степени завораживающее впечатление я произвожу на всех, с кем мне приходится общаться. Наверное, бедолаги сразу вспоминают мегеру из «Ярмарки тщеславия» - они и не подозревают, что по натуре своей я чрезвычайно робкая, нежная и страшащаяся любого грубого слова поклонница иронических детективов. Положение обязывает - мне пришлось изображать из себя гениальную писательницу и знаменитую телеведущую: следуя этой роли, я процедила на робкое приветствие посланца Марка «Добрый день, Серафима Ильинична!» злобное: «Ну какой же добрый день, голубчик, если, во-первых, я едва не отдала богу душу в этом «Восточном экспрессе», а во-вторых, или, может быть, во-первых, сейчас почти семь часов вечера, поэтому, шер ами,
надобно говорить: «Бон суар!»
        Я всегда иду в атаку, когда проголодаюсь. Молодой человек испуганно замолчал, подхватил мой чемодан и распахнул дверцу джипа.
        - А где Марк? - спросила я тоном вдовствующей императрицы.
        - Марк Казимирович велел мне встретить вас, - пролепетал юноша.
        - Ну, ну, - процедила я и добавила: - Ну что же, можете трогать, милейший!
        С железнодорожного вокзала мы направились к особняку Михасевича. Мой экс-супруг не обманывал: шикарный белый дом, настоящее родовое поместье, этакое дворянское гнездо, располагался в самом центре городка.
        Варжовцы - это уютный, тихий городишко, полный старинных зданий и купеческих хором, городок, ведущий размеренную, сонную жизнь, городок, в котором никогда и ничего не происходит. В начале прошлого века он начал входить в моду как великосветский курорт, здесь собирались сливки европейского общества, одно за другим открывались казино, отели и водолечебницы. Конец этому буржуазному великолепию положила Первая мировая война, после которой Варжовцы так и не оправились. За этим последовали годы разрухи и полуфашистской диктатуры, сменившиеся Второй мировой войной, последующим низвержением монархии и установлением по всей Герцословакии советской власти. Наши коммунистические боссы любили отдыхать на морском побережье, где лечили застарелый простатит, запоры и
«подарки Венеры», принимая важные политические решения. Городок хирел, от былого сияния эпохи первого десятилетия двадцатого века не осталось и следа. Так, знаменитый, похожий на сказочный замок вокзал безжалостно снесли и заменили уродливой бетонной коробкой с чугунными серпом и молотом на фасаде. Возникли многоэтажные монстры, которых по всей стране возводили, как мне кажется, по одному и тому же бездарному и человеконенавистническому проекту. Но в историческом центре Варжовцов сохранились особняки, которые теперь раскупили нувориши. В последние годы городок начинает постепенно возрождаться, сюда приезжают немногочисленные иностранные туристы, да и свои, отечественные, не забывают Варжовцы. После того как нынешний президент страны, душка Гремислав Гремиславович, начал регулярно принимать высоких зарубежных гостей в своей вилле у моря, Варжовцы стали известны всему миру. Но до Бертрана Варжовцам еще ой как далеко!
        Я заметила несколько церквушек, узкие улицы были засажены зеленеющими кривоватыми деревцами. Я никогда бы не могла представить, что кто-то из жителей этого милого городка, своего рода идеальной герцословацкой провинции, способен причинить боль ближнему.
        Прохожих на улице было немного, в основном скромно одетые пожилые люди: туристический сезон еще не начался, и в период с октября по июнь Варжовцы вымирали, превращаясь в город-призрак.
        Детей не было видно совсем. Ну да, как я могла забыть… Маньяк. В этом красивом, буколическом городке, который так и просился со всеми своими церквушками, краснокирпичными особнячками и парками на конфетную коробку, обитал безжалостный убийца. Но вряд ли это маньяк пишет анонимки Понятовской.
        У особняка Михасевича, уверена, самого красивого и импозантного (другой бы Марк себе и не выбрал бы), меня встретили несколько человек, тоже из съемочной группы. Они охотно объяснили, что съемки идут в одном из павильонов на другом конце Варжовцов.
        Чтобы попасть туда, мне пришлось полчаса идти по кривоватым улочкам городка. Наконец я оказалась около бывшего здания обувной фабрики. Здесь и находилась
«фабрика грез» Михасевича.
        Марк, спустившись с режиссерских высот, наконец соизволил заметить меня. Он был в хорошем расположении духа.
        - Ага, вот и ты, Фима. Ну что же, рад, рад. Как доехала?
        Я оглянулась. Члены съемочной группы вроде бы занимались своими делами - механики устанавливали аппаратуру, декораторы меняли интерьер, Понятовская и другие гримировались или, смеясь, курили в стороне. Тем не менее я каждой порой ощущала, что за нами наблюдают.
        - Я начала расследование, Марк, - произнесла я негромко. - Твоя бывшая жена Тамара Лисициани, скорее всего, непричастна к этому.
        - Скорее всего? - произнес Михасевич в некотором раздражении. - Фима, давай не будем говорить об этом.
        Мне бросилось в глаза, что упоминание Лисициани действует на Марка, как красная тряпка на быка. Занятно, занятно. Это что, уязвленное мужское самолюбие?
        - Обо всем сегодня вечером, Фима, на съемочной площадке слишком много посторонних ушей, - произнес он скороговоркой, а затем громогласно добавил: - А сейчас я познакомлю тебя с Юлианой.
        - В качестве кого собираешься представить меня народу? - поинтересовалась я. - Мне придется задавать вопросы, без этого нельзя. А в таком случае вопросы могут возникнуть и у других - например, о моей собственной персоне.
        - Ты права, - ответил режиссер. - Значит, так, Фима. Актерская братия любит, когда вокруг них трутся обожатели и воздыхатели, в особенности такие знаменитые, как ты. И охотно идут на контакт, если думают, что это послужит лишней рекламой. Так что смотри!
        Михасевич поднес к губам мегафон и прокричал:
        - Дамы и господа!
        Все взоры мгновенно обратились в нашу сторону. Я волей-неволей стала эпицентром всеобщего внимания. Воспользовавшись возможностью, я осмотрела собравшихся.
        Обычные, может быть, чуть экзальтированные люди, одним словом - киношники. Мужчины и женщины. Несколько знаменитостей, которые были в одной группке, начинающие актеры - в другой.
        Юлиана Понятовская, капризно смотрящаяся в зеркало, выговаривает гримерше. Рабочий персонал в спецовках. В общем, ничего таинственного или подозрительного. И тем не менее - я почему-то была уверена в этом почти на сто процентов - один из тех, что сейчас рассказывает анекдоты, ест бутерброд, курит или флиртует, и являлся автором пугающих писем жене известного режиссера. Кто-то желал ей смерти и не скрывал этого. Но кто?
        - Разрешите представить вам самую знаменитую писательницу Герцословакии, ведущую культовой программы «Ярмарка тщеславия» и, кстати сказать, мою первую супругу, с которой мы жили вместе целых пять лет, Серафиму Ильиничну Гиппиус, - провозгласил режиссер.
        Судя по всему, от меня требовалось заплакать горючими слезами и вознести хвалу всевышнему за это неземное счастье - пять лет являться женой самого Марка Михасевича!
        - Серафима Ильинична - представитель одного из телевизионных каналов. Наш сериал, как вы знаете, планируется пустить под Новый год, во второй декаде декабря. Серафима Ильинична прибыла в Варжовцы, чтобы ознакомиться с процессом съемок. Госпожа Гиппиус - эксперт в сериальных делах! Она любезно пригласила меня и Юлиану Генриховну в свой новогодний выпуск, который выйдет в эфир 31-го числа, и беседовать мы будем о нашем сериале, который к тому времени, я уверен, побьет все рейтинги и станет самым любимым у зрителей. Так что прошу вас помочь Серафиме Ильиничне, отвечайте на все ее вопросы и вводите в курс дела. Заранее благодарен за вашу помощь!
        - Марк! - пророкотала я. - Что-то я не помню о предложении в твой адрес и в адрес твоей супруги выступить у меня в новогоднем выпуске.
        - Не беспокойся, Фима, мы согласны, - отмахнулся Михасевич. - А то ведь за все то время, что ты ведешь свою «Ярмарку», у тебя не было в гостях ни одного мало-мальски нормального режиссера, так, все какие-то олухи и бездари. А меня и Юлиану народ любит, вот и будет для всей страны подарок - наш эфир!
        - Что подарок, то подарок, - проскрипела я зубами.
        Придется в самом деле приглашать в «Ярмарку» Марка и его Понятовскую. Небось мой экс-супруг думает, что сумеет, как это обычно за ним водится на телепрограммах, без остановки петь соловьем и рассуждать о своем грандиозном таланте? Нет, Марк: я скушаю заживо и тебя, и надменную панночку Юлианочку, а затем без единой купюры велю пустить в эфир.
        - Хорошо, Марк, - произнесла я. - Придешь ко мне на эфир со своей женушкой. Только для чего ты оповестил всех, будто я эксперт по сериалам, ты что, ничего другого придумать не мог? Я же абсолютно ничего не смыслю в этом деле!
        - Дорогая Фима! - ответил Марк, похлопав меня по плечу. - Ты бы только знала, сколько на телевидении и в кинематографе людей, которые тоже ничего не понимают, но настырно лезут и снимают. И еще считаются образцами для подражания!
        В этот момент к Михасевичу подбежала девочка лет шести, светловолосая прелестная хохотушка с такими же, как у матери, огромными синими глазами и упрямым отцовским подбородком. Девчушка была одета в дорогое парчовое платьице по моде легкомысленного восемнадцатого века.
        - Папа! - закричала она. - Папочка!
        Марк Михасевич подхватил ее на руки и поцеловал. Я поняла, что это Настя, дочь режиссера и Юлианы Понятовской.
        - Вот моя принцесса! - засмеялся Михасевич и, посадив дочь на шею, побежал с ней по павильону. Девочка весело смеялась, Михасевич корчил рожи и дурачился. Кто бы мог узнать в этом любящем отце грозного кинематографиста! - Настена, готовься! - приговаривал Марк Казимирович. - Сейчас у тебя ответственный день. Ты первый раз будешь сниматься. Ты хочешь стать звездой?
        Он снял дочь и нежно поцеловал ее. Дочь, которая появилась на свет, когда Михасевичу уже было под пятьдесят, была для него всем. Фотографии счастливой четы - по-княжески величественный Марк, бездумная куколка Юлиана и чудесное дитятко Настя - регулярно появлялись в глянцевых журналах под заголовками: «Счастье по-герцословацки», «Неземная любовь великого режиссера и знаменитой кинодивы» и
«Юная дочка пойдет по стопам родителей».
        Настя с готовностью пропищала:
        - Хочу, как мама, быть звездой!
        - И ты будешь! - Режиссер подкинул дочку вверх и поймал ее, девочка визжала от удовольствия. - Станешь звездой, да еще какой! Будешь сниматься в моих фильмах, как и мама, получишь награду как лучшая актриса года и «Оскара» заработаешь! Мы этому Голливуду покажем!
        - Марк, не надо! - произнесла недовольным тоном Понятовская. - У меня каждый раз сердце замирает, когда ты подбрасываешь Анастасию. Кроме того, ей нельзя много бегать, может начаться приступ астмы!
        - Мамочка, все в порядке! - кричала, смеясь, девочка.
        Михасевич, приподняв и поцеловав ее в лоб, бережно опустил Настю на пол. Она побежала к Юлиане, которая расположилась в обтянутом алым бархатом резном кресле, более похожем на императорский трон. Я заметила, что у всех остальных были обыкновенные пластиковые стулья, даже у ее мужа-режиссера, правда, с табличкой на спинке: «V.I.P. Марк Михасевич».
        Понятовская, в отличие от мужа, была далеко не в самом хорошем расположении духа. Впрочем, как успела сообщить мне внештатный информатор Моссада Рая Блаватская, Юлианочка за последние годы разительно переменилась: еще бы, из никому не известной актрисулечки, которая прыгала от счастья, получив эпизодическую роль в глупом сериале, она посредством замужества превратилась в самую известную и высокооплачиваемую диву Герцословакии. Не могу судить о размере артистического дарования Юлианы, но не думаю, что она, как пишут бульварные листки, «самая одаренная актриса со времен божественной Греты Гарбо». Если бы не Марк, то она так бы и прозябала в неизвестности на задворках телестудий. Претерпел изменения не только статус Понятовской, но и ее характер. Раньше девочка жила в общежитии, кушала дешевую колбасу, а по вечерам подрабатывала в ресторане официанткой. Там-то ее и заприметил наш барин Марк, любитель многочасовых застолий и витиеватых тостов (в первую очередь тех, что прославляют его самого). И, о чудо: Золушка стала принцессой, начала коллекционировать драгоценности и одеваться от кутюр в Париже,
Милане и Нью-Йорке. Милая, стеснительная провинциалочка уступила место хваткой и капризной хищнице.
        - Что вы мне суете? - Юлия недовольным тоном прикрикнула на растерявшуюся гримершу. - Я же сказала, тени должны быть нежно-бирюзовые. А у вас что, дальтонизм? Цвета не различаете, милочка? И где мое успокоительное! Марк, я окончательно стану неврастеничкой на этих съемках. Где эта несносная Зоя?
        Как из-под земли перед троном, с которого Юлиана давала очередное представление, выросла невысокая крашеная брюнетка в строгом брючном костюме горчичного цвета. Эту особу можно было бы назвать симпатичной, если бы не слишком острый нос и постоянно презрительное выражение чуть раскосых карих глаз. Зоя протянула Юлиане золотистую фарфоровую чашку, в которой что-то шипело, и сценарий в массивной кожаной папке.
        - Не нужен мне сценарий, Зоя, память у меня отличная, я все знаю! - сказала с раздражением Понятовская, швыряя папку на пол. Зоя - видимо, ее секретарша - с натужной улыбкой нагнулась и стала собирать разлетевшиеся листы.
        - Ну что ты медлишь, ты же знаешь, Зоя, что лекарство нужно принимать строго по часам, - капризно произнесла Юлиана.
        Зоя наконец подала ей чашку. Понятовская, отпив крохотный глоточек, поморщилась.
        - Опять вода! И к тому же с газом, хотя ты великолепно знаешь, что минералку я пью только без газа. Я же просила добавлять не в воду, а в ананасовый сок. От воды толстеют. Зоя, я не хочу, чтобы меня разнесло, как корову. Или как тебя!
        Последняя фраза была рассчитана на то, чтобы оскорбить Зою - секретаршу даже при наличии самого буйного воображения нельзя было назвать полной.
        Все на съемочной площадке вертелось вокруг двух особ женского пола - Юлианы Понятовской и Насти Михасевич. Однако если вторая, задорно смеясь, была всеобщей любимицей, каждый старался потрепать девочку по голове или сказать что-то приятное, то ее мать, как моментально поняла я, вызывала всеобщую ненависть. Вполне вероятно, что у автора анонимок был веский повод измываться над Юлианой: Понятовская умела оскорбить.
        - Зоя, где сценарий? - потребовала вдруг Понятовская. Секретарша неловко протянула ей кожаную папку. - Мне нужно сверить две реплики. Ну почему ты вечно все куда-то кладешь не туда! Листы все в пыли, что ты мне суешь, сначала протри каждый лист платком! У тебя что, нет платка? Что за ужас, кто со мной работает!
        Я заметила, как Зоя нахмурилась. В глазах секретарши горела злоба.
        - Боже, вы достали тени? - обратилась Юлиана к гримерше. - Нет? А почему вы курите? Вы же знаете, что я не выношу табачного дыма, я не хочу заработать рак.
        Марк Михасевич, казалось, никак не реагировал на капризы и вздорное поведение жены. Впрочем, он был ее муж, поэтому никто на съемочной площадке не мог пожаловаться на Понятовскую и ее необоснованные претензии. Мне стало даже жаль Марка: нашел себе на старости лет жену-командиршу! Кто бы мог подумать, что всем заправляет эта стервозная Юлианочка.
        В углу павильона я заметила подростка лет пятнадцати. Хотя про современных тинейджеров нельзя с уверенностью сказать, сколько им лет, - акселерация достигла невиданного размаха.
        Подросток был нескладный, щуплый, достаточно высокий, с короткой стрижкой, в круглых очках, которые делали его похожим на плохую копию Гарри Поттера. Уже не мальчик, но еще далеко не мужчина.
        Он кого-то неуловимо мне напоминал. Ну конечно же! Тамару Лисициани! Это, должно быть, сын Михасевича от второго брака, сводный брат Насти, Кирилл. Он учился, насколько я помнила, в девятом или десятом классе. Я обратила внимание на то, с какой завистью он смотрел на сестренку, находившуюся в центре всеобщего внимания.
        - Кирилл! - подростка заметил и Михасевич. - Ты что здесь делаешь? Разве ты не должен готовиться к химии? У вас завтра тест.
        - Папа, - ответил Кирилл, - мне так интересно. Можно я немного посмотрю…
        - Кирилл, - тоном, не терпящим возражений, прервал его Марк Казимирович. - Я не хочу, чтобы тебе делали поблажки только из-за того, что ты мой сын. Я подарил местной школе компьютерный класс, но это не означает, что ты будешь лениться и пренебрегать учебой.
        - Но, папа… - попытался вставить хоть слово подросток, однако Михасевич, привыкший говорить сам, не слушал ни единого его слова:
        - Ты должен поступить в вуз, а чтобы стать врачом, офтальмологом или нейрохирургом, для этого тебе нужны великолепные знания по химии и физике.
        - Я не хочу быть врачом, - угрюмо ответил Кирилл.
        - Знаю, тебе интересны компьютеры. Но разве это профессия? Это так, хобби. Ну как ты представляешь себе свою жизнь? Сидишь и составляешь дурацкие, лишающие людей последнего интеллекта игры? Тебе нужно что-то стоящее, врач - самая благородная профессия. Так что иди и учи химию. Вечером проверю.
        - Но ведь дедушка тоже не хотел, чтобы ты стал режиссером, а ты стал…
        Михасевич, уже повернувшийся к нему спиной, поучительно заметил:
        - Я - это я. Это хорошо, что ты пытаешься быть самостоятельным, но тогда были совсем другие времена. Нынешняя молодежь той и в подметки не годится. Я стал режиссером, потому что у меня было призвание. Талант. А ты? Ты что, новоявленный Билл Гейтс - сидишь и днями тыкаешь в эти компьютеры?
        В этот момент к ним подбежала Настя. Я отметила, что Кирилл насупился: скорее всего, авторитарный отец и капризная мачеха, которые отдают всю любовь младшей дочери, просто игнорируют его.
        - Папа, пусть Кирюша останется. Мне с ним хорошо, он читает мне книги, - сказала Настя, теребя отца за штанину. - Он хороший, папа, он будет учиться хорошо, и я буду, когда пойду в школу.
        - Ну ладно, - смягчился Михасевич, который не мог ни в чем отказать дочери. - Кирилл, побудь еще полчаса, а потом за химию.
        Марк представил меня своей третьей супруге. Юлиана томно протянула мне руку и пропела:
        - Уважаемая Серафима Ильинична, я очень рада. Марк сказал мне, зачем вы здесь. Слава богу, что вы наконец приехали!
        Но меня-то, милочка, на мякине не проведешь! Юлиана относилась к наихудшей категории людей - чванливые с подчиненными, они становились слаще сахара с сильными мира сего. Со мной она не посмеет вести себя, как с секретаршей Зоей.
        Через пять минут съемочный процесс возобновился. Декорации изменились, теперь снималась сцена с большим количеством актеров - куртаг во дворце. Я лишний раз убедилась - Михасевич, несмотря на то что он домашний тиран, гениальный режиссер, а Понятовская, по существу своему, вздорная и избалованная слишком ранней славой девица, неплохая (хотя и не выдающаяся) актриса. Весь сложный механизм съемок пришел в движение, каждый занял отведенное ему место, заблистали красками наряды и драгоценности.
        Я увидела, как Кирилл жадным взором поглощает каждое движение на площадке. Дело в том, что Настя также принимала участие в съемке, изображая малолетнюю дочь одного из сановитых придворных. Скорее всего, Михасевич специально написал роль для нее, и девочка была безумна этому рада.
        - Стоп! Еще раз! Настюша, пожалуйста, не нужно жаться к маме. Побольше бокового освещения и уберите с заднего плана этого генерала, он там не пришей кобыле хвост!
        Пока все были заняты съемками, я решила поразмыслить на досуге. Ситуация складывалась следующим образом: пока я ехала на поезде из Экареста в Варжовцы, у меня была возможность пролистать три десятка глянцевых журналов, которые я купила на вокзале. Светские сплетни и методы для похудания меня не занимали (худей - не худей, все равно через неделю вес станет прежним), зато мне удалось установить, из какого журнала были вырезаны буквы, послужившие алфавитом для составления анонимок. Я обратилась к своему сыночку-компьютерщику Артему: у него, несмотря на то что он давно живет в Силиконовой долине вместе со своей женой-негритянкой и крошкой-дочерью, в Экаресте полно знакомых. Один его однокашник, как заверил меня Тема, «компьютерный гений», который может едва ли не вслепую отличить один шрифт от другого, патлатый сумрачный тип в бифокальных очках, посетил меня, бросил взгляд на анонимки и сказал:
        - И чего вы меня беспокоили! Я-то думал, у вас что-то серьезное!
        Я, следуя совету сына, не стала перечить «гению», и он милостиво изрек:
        - Я сам разработал этот шрифт пять лет назад. Для нового тогда журнала «Секреты Евы».
        Ага! Выпроводив патлатого и «забыв» предложить ему кофею, я отыскала сей модный столичный журнал и сравнила. «Бифокальные очки» не ошиблись - некто использовал для составления гадких писем «Секреты Евы». Не удивлюсь, если буквы взяты, к примеру, из моего публицистического очерка «Плюю я на Америку с другого берега», что опубликован в предпоследнем номере: я часто публикую (за весомый, надо сказать, гонорар) заумные статьи в женских журналах.
        Модный столичный журнал под названием «Секреты Евы» наверняка читает Понятовская. И что это дает? Ничего.
        Я наглядно убедилась, что и Михасевич, и Понятовская обладали поразительным умением заводить врагов, а друзей превращать в недругов. Какая-то актриса второго плана или гримерша, которая по-женски мстит Юлиане за бесконечные претензии. Или, к примеру, ее секретарша Зоя…
        А может, пришло мне внезапно в голову, это дело рук самой Понятовской? Но зачем ей это? Например, чтобы привлечь внимание к собственной персоне - у нее, похоже, болезненное тщеславие, она уверена, что весь мир вертится вокруг нее. Но если это так, то у нее должны быть очевидные проблемы с психикой. А у Юлианы, как отметила я, несмотря на все истерические припадки, хорошо, кстати, разыгранные, железные нервы. Все эти лекарства, крики, обмороки - не более чем театр, она создает себе имидж великой актрисы, а у великих, как известно, должны быть свои бзики.
        На самом деле она не страдает даже бессонницей, в этом я была абсолютно уверена. Если это сама Понятовская, то разоблачить ее легко, но гораздо труднее будет сообщить об этом мужу.
        Съемки завершились около половины девятого вечера. Джип Марка доставил меня, Юлиану и Настю в особняк. Жизнь била ключом - и это несмотря на то, что наступала ночь.
        Марк, создалось у меня впечатление, превратил свою частную жизнь в большую съемочную площадку - в огромной гостиной сидели актеры из его группы и учили роли или просто общались друг с другом.
        Едва я возникла на пороге, ко мне подлетел смазливый молодой человек и, галантно поцеловав руку, произнес:
        - Меня зовут Теодор. Я - поклонник вашего гения, Серафима Ильинична, прочитал все ваши стихи! Прошу вас, помогите! Понимаете, у меня талант, но мне требуется кто-то, кто смог бы донести это до Марка Казимировича. Я могу претендовать на роль графа Орлова, а не одного из офицеров в массовке!
        Я хотела было ответить юному соблазнителю, что не пишу стихов, но он, еще раз приложившись к моей руке слюнявыми губами, мгновенно скрылся. Мальчик, наверное, думает, что сумеет охмурить меня и за счет этого получить роль получше!
        Затем меня взяли в оборот люди постарше и поизвестнее. Один из них, лысый толстяк с тяжелой челюстью, был достаточно популярным актером, пик славы которого, однако, миновал лет десять назад. Он сумел пойти на новый виток и стать известным всем в Герцословакии, причем народную любовь ему принесли не классические роли, а типаж негодяя - главаря мафии в детективном сериале.
        - Серафима, - сказал он, развалившись на диване в гостиной Михасевича, - хочешь коньяку? Нет? А вот я приму, для потенции полезно…
        Ненавижу людей, которые страдают амикошонством, называют меня на «ты», не имея на то достаточных оснований. Актер этот был когда-то у меня на программе и с тех пор, видимо, уверился в том, что мы - закадычные друзья.
        Плеснув себе коньяку, толстяк продолжил:
        - Ну ты же человек свой во всем этом телевизионном дерьме, знаешь, как карьеры делаются. Или через постель, и Юлианочка сумела поймать свой шанс, или через министерство. Так вот, ты, я вижу, с Марком на короткой ноге, ну, еще бы, ты же его бывшая жена… - Актер грязно хихикнул. - Не смотри, что мы так свободно ведем себя в его доме, это все до поры до времени. На самом деле он никого в душу не пускает. А мне до зарезу нужна роль графа Панина. Одно дело в детективах сниматься, а совсем другое - у Михасевича, он звезда, едва «Оскара» не отхватил в марте. Поговори с ним, намекни, что Кобылянский не подходит на роль Панина, а вот я как раз. Ты же понимаешь, что я тебя отблагодарю, Фима, я друзей никогда не забываю…
        - Дорогой мой, - потрепав актера по лысине, сказала я, - непременно поговорю с Марком и скажу ему, что он сделал большую ошибку, остановив свой выбор на тебе. Да не кашляй так, а то подавишься коньяком, тогда и повышенная потенция не понадобится. Запомни, мы с тобой на брудершафт не пили! Адью!
        Я прошла в холл и почувствовала, что ужасно хочется есть. Кажется, в хлебосольном доме Михасевича это решалось очень просто. Я зашла на кухню, достала из холодильника, набитого всяческой снедью, колбасу, отыскала хлеб и кетчуп. Подкрепившись парой бутербродов, я решила обследовать дом.
        Вторгаться в приватную жизнь режиссера намерения у меня не было, но вдруг нападу на свежий след.
        Заглушая таким образом голос своей совести, который твердил, что лазить по чужим комнатам грешно, и бурление в желудке, оповещавшее, что пары бутербродов явно недостаточно, я по большой лестнице поднялась на второй этаж.
        Тишина. Видимо, гости могли балагурить только внизу, наверх путь им был заказан. Я заглянула в одну из комнат. Детская. Поднялась на третий этаж. Там обитал сам мэтр с супругой. Если угрозы небеспочвенны, то анонимщику ничего не стоит проникнуть сюда и в любой момент напасть на Понятовскую.
        Я приоткрыла дверь супружеской спальни, и именно в этот момент соседняя дверь внезапно распахнулась, и показалась фигура Зои, секретарши Понятовской.
        Она поймала меня с поличным. Но и сама секретарша была смущена и даже напугана не меньше меня самой: девица совершенно не ожидала столкнуться с кем-то еще. Меня это насторожило - что она делала на половине хозяев?
        Зоя быстро пришла в себя, приняла обычный для себя независимый и чуть ироничный вид.
        - Рада с вами познакомиться, Серафима Ильинична. - Она протянула мне узкую руку с коротким маникюром.
        Рукопожатие у секретарши было на редкость энергичным.
        - Меня зовут Зоя Штольц, я - личный секретарь Юлианы Генриховны, - отрекомендовалась она, и в этой фразе я уловила скрытую издевку. Похоже, Зое не нравится быть девочкой на побегушках.
        - Вы, кажется, не туда попали, - обратилась она ко мне.
        - И вы тоже, - ответила я ей в тон.
        Зоя хитровато улыбнулась и произнесла:
        - О, мне было необходимо найти для Юлианы ночной крем, каждый раз, когда ей требуется какая-либо мелочь, она поручает это мне.
        - Ну и как, отыскали? - продолжила я.
        - Нет, - сказала быстро Зоя. - Вспомнила, что он в ванной комнате.
        Верткая особа, у нее на каждый вопрос моментально находится ответ.
        - Я искала свою комнату, - добавила я. - Марк сказал, что я буду жить в особняке…
        - Ну разумеется, Серафима Ильинична, Марк Казимирович поставил меня в известность, - ответила Зоя. - Прошу прощения, что заставила вас ждать, но, если Юлиане что-то требуется, мне приходится забывать обо всех остальных домочадцах и гостях. Я еще утром отдала распоряжение горничной подготовить вам чудесную спальню в восточном флигеле. Разрешите, я провожу вас. У нас ведь не дом, а целый замок, живем как будто не в Герцословакии, а в Версале эпохи Луи Пятнадцатого и мадам Помпадур, - с горьким сарказмом заявила секретарша.
        В ее голосе сквозили презрение и зависть. Ага, вот какая она, эта Зоя Штольц. Без сомнения, умна, даже слишком, много знает, любит совать свой острый нос в дела Михасевича и Понятовской. Может ли она быть автором анонимок? Судя по тому, что Юлиана постоянно третирует ее, а Зоя не похожа на примерную христианку, готовую безропотно подставлять правую щеку, если ударили по левой, она вполне подходит на роль тайного истязателя Понятовской.
        - Уважаемая Серафима Ильинична, я рада, что вы приехали навестить Марка Казимировича, - взяв меня под руку, заговорила секретарша. - Кстати сказать, я без ума от вашей прозы, «Глокая куздра» - мой настольный роман, а сборник ваших рассказов «Озеро Титикака» - это шедевр литературного творчества последних ста лет! Ваша программа - это нечто! О, как бы я хотела стать хотя бы наполовину такой известной, как вы! А мне приходится прозябать здесь, в рабстве у Юлианы!
        Интересно, отметила я, сплошные жалобы на Понятовскую и ни единого худого слова в адрес Марка.
        - Пойдемте вниз, - толкая меня к лестнице, вещала Зоя. - Поговорим, я расскажу вам много интересного, вам же необходимо знать о том, как мы тут живем, что делаем… Пойдемте, пойдемте, - увлекла меня вниз Зоя. - Так вы лично знакомы с продюсерами всех каналов? Вот это да! Мне бы такие связи! А вам случаем не требуется в
«Ярмарку» редактор или помощник режиссера? Нет, ах, как жаль, я бы с таким удовольствием…
        Мы остановились этажом ниже. Похоже, весть о моем приезде оказывает на многих в этом особняке магическое воздействие.
        - Вы не поверите, - произнесла Зоя, - но на месте Юлианы могла вполне очутиться и я. Мы же вместе с ней учились в театральном, на одном курсе, у нас разница в возрасте год. Она - старше. Но Юлианочке повезло. Ей всегда везет! Вы же видите, таланта в ней ни на грош, так - внешний лоск, симпатичная мордашка и деньги Марка. Не знаю, чем она приглянулась ему. Ну, блондинка, ну, тонкая талия, но глупа, как пробка! Наша панночка Юлианочка всегда была пробивной девицей. Знаете, какое у нее было прозвище в театральном? Ведьмочка! Сумела познакомиться с Михасевичем, раскрутила его, а через полгода - она уже его жена. А потом появилась Настя. Юлиана знает, как привязать к себе мужчину - роди ему ребенка, и он будет весь твой. Тем более Марк всегда мечтал о девочке. Вы же видели его сынка, этого Кирилла. Чудик, у него переходный возраст, конфликты с отцом, мачеха вообще его не замечает. Он постоянно сидит за своими компьютерами…
        По тону Зои чувствовалось, что она не без наслаждения пересказывает мне проблемы в семье Марка Михасевича. Послышались торопливые шаги. Зоя стала наигранно громко говорить:
        - Итак, на этом этаже живут дети. Но пройдемте вниз, Серафима Ильинична!
        Мимо нас, не поднимая головы и не одарив вниманием, пробежал сын режиссера Кирилл. Я отметила, что подросток был в странном состоянии, скорее всего, отец задал ему трепку. Мне вспомнился мой собственный сын Артем - в возрасте пятнадцати лет он был невыносим, грубил, пропадал после школы до вечера, слушал тяжелый рок и не желал учиться. Я была готова озолотить того, кто сумеет найти к мальчишке подход. Все урегулировалось само собой через год - но этот год показался мне самым тяжелым в моей жизни! Сейчас Тема живет в далекой Калифорнии, где в Силиконовой долине возглавляет собственную Интернет-фирму.
        Мы оказались на первом этаже особняка Марка. Там царила все та же непринужденная обстановка: сплетни, выпивка, ленивая перебранка. Мне повезло, и я сумела отделаться от назойливой Зои - у нее запищал мобильный телефон, и это значило, как с кислым выражением лица пояснила секретарша, что Юлиана срочно требует ее к себе.
        - Не беспокойтесь, милочка, - заверила я Зою. - Я найду свою комнату, и тысяча благодарностей за вашу заботу! Ступайте, Юлиана наверняка обыскалась вас! А я отправлюсь в постель, устала жутко, я же приехала сегодня из Экареста!
        Обманывать нехорошо, но я решила присмотреться. Обитатели дома были личностями творческими, кое-где эксцентричными, однако на самом деле вся эта мишура скрывала только одно - их ординарность. Я прошлась по первому этажу. Еще одна гостиная, поменьше, небольшая библиотека, зимний сад.
        На обустройство сада Марк наверняка истратил целое состояние. Несмотря на то что стоял конец апреля, в саду пышным цветом цвели экзотические растения. Кажется, Понятовская обожала орхидеи - тропические лианы с крупными прихотливыми цветами заполняли всю территорию оранжереи. Юлиана сама походила на такой хищный цветок: чудесную орхидею, которая питается мушками.
        Я заглянула в библиотеку. Ее содержимое - книги до потолка, причем среди экспонатов встречались и настоящие раритеты - не интересовало актерскую братию. Скорее всего, и сами хозяева приобрели всю эту роскошь ради одного - продемонстрировать свои деньги. Мое внимание привлекла груда цветных журналов, громоздившаяся на столике около окна.
        Из гостиной донесся зычный бас Марка. Он призвал всех «отправляться по домам». Бездельники-актеры, оккупировавшие его дом, быстро ретировались.
        - Фима, ну как, устроилась? - завидев меня, поинтересовался хлебосольный хозяин. Не дожидаясь ответа (Марк оставался Марком), он стал раздавать громогласные распоряжения. - Дуй к себе, Настена, - Михасевич опустил девочку, которую держал на руках, на пол, та со смехом побежала по лестнице к себе.
        Марк спросил не особо громко:
        - Ну что, есть результаты?
        - Знакомлюсь с обстановкой, - ответила я уклончиво.
        - У тебя будет шанс продолжить знакомство, - произнес Михасевич. - Сегодня вечером у меня собирается местный бомонд, в том числе кое-кто из съемочной группы. А теперь пошли к Юлиане, она жаждет взять у тебя автограф!
        Мы оказались снова на третьем этаже. Юлиана, облаченная в сиреневое шелковое кимоно, сидела перед большим овальным зеркалом, снимая с себя драгоценности и аккуратно складывая их в небольшой кожаный ящичек. Заметив нас, она мило улыбнулась.
        - Добрый вечер, - произнесла она, царским жестом протягивая Марку руку.
        Мне показалось, что Юлиана еще не вышла из роли Екатерины.
        - Дорогая Серафима Ильинична, сегодня на съемочной площадке у нас не было времени пообщаться как следует… Кроме того, там везде любопытные уши. Да и в этом доме нельзя быть уверенным, что тебя не подслушают. Я так рада, что вы приняли предложение Марка и приехали в Варжовцы! Уверена, что вы нам поможете!
        - Поможет, - сказал, как отрезал, Михасевич. - Я знаю Фиму, Юлианочка. Она разыщет этого негодяя! И мы заживем, как и раньше, спокойной жизнью!
        Но словам Марка не хватало уверенности.
        - Я хотела, чтобы Марк привлек к этому делу полицию или хотя бы частного детектива, - щебетала Понятовская, - но он убедил меня, что это может навредить нам: еще бы, пойдут слухи, в журналах появятся издевательские статьи, не дай бог, журналюги получат окольными путями письма, которыми мне досаждает этот ужасный человек!
        Оказывается, Марк убедил и Юлиану в том, что не следует обращаться в компетентные органы. Я благодарна Михасевичу за доверие, но это насторожило меня. Упрекнуть режиссера в отсутствии трезвого разума было нельзя, и все же он не захотел посвящать в это дело полицию или сыскное агентство. Его выбор пал на меня…
        - Юлианочка, - сказала я (она была младше меня в два раза, и я могла позволить себе звать ее по имени), - у вас есть враги? Кого вы подозреваете?
        Понятовская снова уселась перед зеркалом и стала расчесывать волнистые белокурые волосы. В зеркале я заметила испуганную физиономию актрисы. Вместо нее ответил Михасевич:
        - Да, у Юлианы есть враги. Их много, это все бездари и завистники, Фима, ты же знаешь, как в нашей стране относятся к настоящим талантам!
        - Я имею в виду тех, кто сейчас в Варжовцах, - заявила я.
        Тонкая рука Понятовской, украшенная изумрудным браслетом и несколькими перстнями, едва заметно дрогнула. Фальшивым тоном она протянула:
        - Не знаю…
        - У меня великолепное чутье на людей, - произнес Марк Казимирович. - Я бы сразу ощутил, если бы кто-то из моей группы терроризировал Юлиану.
        Так я тебе и поверила! Насколько мне помнится, Марку очень легко втереть очки: нужно только с регулярностью в пять минут восторгаться его фильмами, гениальной режиссерской работой и сетовать на то, что тупые американцы не дали ему «Оскара», - и благосклонность Михасевича у вас в кармане.
        Марк подошел к Юлиане и обнял ее за тонкие плечи. Похоже, он без памяти любит ее. А вот Юлианочка - любит ли она Марка? Ее лицо было непроницаемым, глаза сияли, как два смарагда.
        Срывающимся голоском она произнесла:
        - Дорогая Серафима Ильинична, найдите его или ее как можно скорее. Я больше не могу, у меня все нервы на пределе! Где же Зоя? Она прекрасно знает, что в половине восьмого я принимаю витамины!
        - Марк, - начала я заезженную тему, - советую тебе, не откладывая в долгий ящик, обратиться в полицию…
        В дверь почтительно постучали, Марк отрывисто сказал:
        - Войдите!
        Появилась Зоя с серебряным подносом, на котором стоял бокал с водой и лежало несколько разноцветных таблеток. Я отметила, что секретарша бросает на меня любопытные взгляды. У меня мелькнула мысль - уж не стояла ли она за дверью и не подслушивала ли разговор? А то появилась как черт из табакерки, стоило Юлиане только назвать ее имя!
        - Зоя, тебя, когда нужно, вечно нет! И где ты все время шляешься! Не забывай, твоя наипервейшая обязанность - прислуживать мне! А ты кокетничаешь со всеми этими бездельниками, строишь им глазки, пренебрегаешь своей работой! Ты разленилась, дорогая! Запомни, нечего подбивать актеров на то, чтобы они внушили Марку Казимировичу, будто ты - вторая Сара Бернар! У тебя нет ни капли таланта, в отличие от меня! И вообще, ты должна гордиться тем, что работаешь в нашем доме, а то бы прозябала в своем ТЮЗе в глухой провинции, получала бы гроши и специализировалась на ролях Бабы Яги и Матушки Тыквы! Где витамины?
        Понятовская властно протянула полыхающую драгоценными камнями руку, секретарша вложила в нее таблетки.
        Зоя индифферентно молчала, но я заметила, как порозовели ее скулы. Наверняка бывшей однокурснице не нравится, как обращается с ней Юлиана. И для чего Понятовская взяла Зою к себе в секретарши, она ведь могла обратиться в любое столичное агентство, и ей бы представили на выбор три дюжины молодых квалифицированных девиц, которые только и жаждут, чтобы работать у нее на посылках. Ан нет, панночка Юлианочка остановила свой выбор именно на Зое Штольц, своей бывшей подруге. Уж не для того ли, чтобы унизить ее: Зоя не смогла сделать карьеру актрисы, и Юлиане доставляет наслаждение держать ее около себя в качестве прислуги, постоянно напоминать об этом и делать жертвой своих капризов.
        Да и представление сейчас Юлиана устроила специально для меня. Долго бы я на месте секретарши смогла вынести подобное?
        - Фима, не буду тебя задерживать, не забывай, сегодня в десять, - сказал Михасевич. - Мы собираемся в малой гостиной.
        Я мельком оглядела будуар Юлианы и заметила множество журналов, которые были рассыпаны на туалетном столике. Ага, то же издание, что использует анонимщик. Это становится интересно…
        Я покинула прелестное общество. Воспользовавшись возможностью, я подошла к той самой двери, из-за которой полчаса назад появилась Зоя. Меня все еще глодало любопытство - что же там?
        Я распахнула дверь. Где же была милая секретарша? Так, гардеробная Юлианы, масса чехлов, десятки пар обуви, три шкафа вдоль длинных стен. А она наврала мне, что искала ночной крем для Юлианы. В гардеробной, быть может, и имеется крем, но не для рук, а для обуви. Секретарша лгала. Отчего?
        Я проскользнула в темную комнату, зажгла свет и осмотрелась. Похоже, Понятовская ни в чем не уступала императрице Екатерине - ни в своем несносном характере, ни в высокомерии, ни в количестве нарядов. В те времена царило незыблемое правило - ни одно платье не надевать дважды, и, судя по содержимому шкафов, Юлиана следовала ему. Моему взору предстало никак не меньше пяти сотен нарядов. И все - от известных герцословацких и зарубежных модельеров. А обувь! У меня самой пять пар обуви, и я считаю это непомерным излишеством. Но панночка Юлианочка страдала той же болезнью, что и главная героиня сериала «Секс в большом городе», - она тешила свою душу тем, что коллекционировала обувку.
        Чего там только не было! Любой солидный бутик позавидовал бы ассортименту гардеробной Понятовской. Марку пришлось выложить за это целое состояние. Но чего не сделаешь ради любимой жены!
        Я раскрыла один из шкафчиков и едва не ахнула - в углу лежала стопка журналов
«Секреты Евы». Быстро пролистав страницы, я убедилась, что кто-то использовал их для составления анонимных писем. Не для этого ли Зоя копошилась в гардеробной?
        Хотя почему я подозреваю секретаршу, ведь здесь хранится одежда и обувь Юлианы. Не прямая ли это улика против изнеженной Понятовской - сама себе пишет анонимки, организовывает представление, добивается сочувствия Марка.
        До меня долетел приглушенный крик Юлианы:
        - Зоя, убирайся, ты сегодня невыносима! Не хочу больше тебя видеть! Что за прислуга, не умеешь себя вести!
        Не стоит Понятовской так часто напоминать Зое, что та - прислуга. Нелояльная секретарша, что может быть опаснее? Я выключила свет, на цыпочках подбежала к двери и чуть приоткрыла ее.
        Моему взгляду предстала следующая картина: в коридоре, держа в руках поднос, на котором возвышался пустой стакан, стояла Зоя Штольц. Не ведая, что я наблюдаю за ней, секретарша дала волю чувствам. Она схватила бокал и изо всей силы швырнула его о стену.
        - Зоя, что такое? - послышался недовольный голосок Понятовской.
        - Я уронила бокал, - ответила секретарша ровным, ничего не выражающим тоном. - Приношу свои извинения.
        - Какая же ты неловкая, милочка! И убери осколки, я не хочу, чтобы Настя порезалась!
        А у девицы, оказывается, имеется темперамент! Я заметила странную ухмылку на лице Зои. Она обернулась в сторону будуара Понятовской и показала средний палец. Что за неприличный жест! А ведь Зоя производит впечатление малоэмоциональной, все терпящей особы. Впрочем, давно известно, что те люди, которые не показывают свои чувства, на самом деле глубоко переживают и загоняют обиду вглубь. Рано или поздно это приводит к извержению.
        Зоя улыбнулась, и ее улыбка мне не понравилась. Как будто она что-то задумала! Надо бы держать секретаршу на примете, но пока не стоит говорить о ее поведении Марку или Юлианочке - те сживут несчастную со свету. Не могу сказать, что я не поддерживала Зою - будь я на ее месте, то вела бы себя точно так же. Хотя, скорее всего, уже давно огрела бы подносом по роже Юлиану и, плюнув на все, уволилась. Зоя почему-то не сделала этого. В чем причина - большое жалованье или… Желание быть как можно ближе к Понятовской и досадить панночке Юлианочке?
        Секретарша скрылась, я осторожно вышла из гардеробной. До начала нудного приема было около часа. Я спустилась на первый этаж. В доме царила благостная тишина, нахлебники и незваные гости из числа съемочной группы исчезли.
        Я прошла в библиотеку - журналы, которые ранее привлекли мое внимание, по-прежнему лежали на столе. Я пролистала их. Так и есть: в некоторых номерах отсутствовало по три-четыре страницы. Они были аккуратно вырезаны.
        Так, так, кто-то не заботится о том, чтобы улик не осталось. Журналы раскиданы по всему особняку. На Зою это не похоже - она расчетливая и рациональная особа, журналы будет держать в тайном месте (например, в гардеробной Юлианы). Или анонимщица - не секретарша? Я совсем запуталась. Мне пришла в голову другая мысль - Зоя может быть вполне в курсе, кто отправляет Юлиане анонимные письма, и, зная это, ничего не предпринимает, наслаждаясь мучениями Понятовской.
        Затем я отправилась в свои апартаменты - большая кровать, ванная, гардеробная. Дав себе слово, что спать не буду, я прилегла «всего на десять минут» и, конечно же, провалилась в сон. В себя я пришла от стука в дверь. Голова гудела, во рту был неприятный привкус, как будто я надкусила лимон.
        - Серафима Ильинична, - послышалось из-за двери. - Это Зоя Штольц. Прием начинается, гости уже собрались. Марк Казимирович просил передать, что все вас ждут.
        - Я буду через пять минут, - кряхтя, произнесла я и с трудом сползла с кровати.
        Мне потребовалось почти полчаса, чтобы привести себя в порядок. Нет ничего гаже, чем короткий сон вечером. Я натянула темно-синее вечернее платье, накинула поверх него пламенную бордовую шаль, нацепила старинное золотое монисто и огромные серебряные серьги, взбила непослушные волосы в оригинальную прическу, подвела губы и осталась довольна результатом. Из зеркала в ванной комнате на меня смотрела величественная и гордая дама, царица литературного Олимпа, повелительница телевизионной мысли, одним словом - я сама, Серафима Ильинична Гиппиус.
        Вылив на себя половину флакона «Шанель № 5» и прихватив огромный черный испанский веер, купленный за два евро на блошином рынке в Париже, неизменный атрибут моей
«Ярмарки» (гости всегда вздрагивают и шарахаются, когда я с треском раскрываю его после очередного злобного вопроса), я отправилась на вечеринку. Малая гостиная, в которой проходил прием, располагалась около оранжереи.
        Марк встретил меня у двери и галантно поцеловал руку. Режиссер был в белом смокинге, его шею обвивал неизменный шелковый шарф, а в петлице красовалась алая гвоздика.
        - Фима, - произнес он, - на этом вечере ты самая красивая женщина… После Юлианы, разумеется!
        Вообще-то Марк мог бы и сэкономить на двусмысленном комплименте. Постучав по его плечу веером, я ответила тоном Кармен:
        - Не забывай, дорогой, ты женат!
        Из малой гостиной слышался шум голосов. Наверняка местная элита была польщена тем, что такой маститый человек, как Михасевич, приглашает их к себе. И тем более если на этом приеме присутствует такая значимая персона, как я!
        - Проходи, - Михасевич указал на раздвижную дверь. - Юлиана будет минут через десять…
        Наша императрица задерживается. Вполне в ее духе - появляться самой последней, дабы сорвать всеобщие аплодисменты.
        Я присоединилась к обществу. Мое появление было встречено всеобщим вниманием, нескончаемыми комплиментами, которые я принимала, снисходительно качая головой, панегириками в адрес моих книг и телепрограммы. Варжовчане были ошеломлены тем, что увидели меня. Я решила не огорчать бедных провинциалов и принялась разыгрывать роль милой столичной дамы.
        В гостиной собрались сливки местного общества и самые важные представители бомонда Варжовцов - мэр городка, начальник полиции (оба с супругами, которые с завистью рассматривали резную мебель в гостиной), несколько замов из администрации. Всех их роднило одно - скованность в движениях, слишком раскормленные физиономии и постоянно опустошаемые бокалы, что стояли перед каждым.
        В углу я заметила священника: в черной рясе, с большой окладистой рыжеватой бородой и добрыми лучистыми глазами. Как выяснилось, это отец Сильвестр, настоятель одного из храмов города.
        - Я рад, - сказал отец Сильвестр, - что в нашем городке появился Марк Казимирович, это луч света в темном царстве. Он очень много жертвует для церкви, например, во вверенном мне храме он оплатил ремонт, заменил крышу, на его деньги заново расписали стены. Он человек сильный, дай ему бог здоровья…
        Священник был хорошо начитанным и проницательным собеседником.
        - Пути господни неисповедимы, - сказал отец Сильвестр. - Я учился в Экаресте, закончил матфак, работал на крупном предприятии, потом вернулся в Варжовцы. Тогда и понял, что жизнь наша - путь к очищению, поэтому и решил пойти дорогой пастыря…
        К нашему разговору присоединился невысокий полноватый субъект с голой, как коленка, головой, орлиным носом и невероятно громким голосом. Он показался мне смутно знакомым. Один из тех, кто постоянно норовит влезть в чужую беседу.
        - Эрик Эрикович Черновяц, - представился он, и я вспомнила, кто это. Доктор наук, профессор, он до недавнего времени являлся руководителем одного из крупных центров судебно-психиатрической медицины в Экаресте. Я сразу же окрестила его «профессор кислых щей».
        Черновяц не упустил возможности посвятить меня и отца Сильвестра, с которым он был в хороших отношениях, в подробности своей карьеры.
        - Мне шестьдесят восемь, - заявил профессор кислых щей, - я в течение двадцати трех лет возглавлял Академию судебно-психиатрической медицины, через меня прошли тысячи преступников… Да, да, от нас требовалось тестировать нарушителей закона на вменяемость и определять их способность к осознанию собственных ужасных поступков. Вы не поверите мне, но я помню каждого пациента, с которым имел дело за эти годы!
        - Вероятно, это огромное бремя - хранить в памяти судьбу каждого из этих несчастных, - промолвил отец Сильвестр.
        Профессор кислых щей начал утомлять меня, он принадлежал к категории шумных людишек, которые слышат только самих себя. Типичный ученый-карьерист.
        - О, дорогой падре, - усмехнулся Черновяц, - поверьте, у меня нет бессонных ночей из-за того, что я работал с самыми жестокими и безумными маньяками нашей страны! Среди них были поистине выдающиеся личности: каннибалы, некрофилы, эксгибиционисты, растлители малолетних, шизоидные типы…
        - И эта работа не утомила вас? - сказала я наобум, желая поддержать беседу.
        - О, что вы! - вскричал в экстазе маленький профессор. - Если бы не мое здоровье - у меня слабое сердце, - то я бы ни за что не оставил свою академию! Вот я и вернулся на малую родину, в Варжовцы, но, поверьте, мне не скучно, я работаю сейчас над монографией, посвященной психологии серийных убийц. Кстати, Серафима Ильинична, мы давние оппоненты с вашей сестрой Вероникой Ильиничной, она как-то даже выступала в суде, где пыталась подвергнуть сомнению мое авторитетное заключение, если помните, это было дело душителя проституток. Так вот, ваша сестра…
        Я внутренне содрогнулась и отключила сознание - я давно научилась сохранять на устах сладкую улыбку и делать вид, что внимательно слушаю собеседника, а в действительности витать в облаках. По-другому на всех этих приемах и вечеринках нельзя: каждый норовит посвятить меня в подробности собственной жизни и своих завиральных теорий. Я плавно кивала головой и вставляла время от времени «Да»,
«Нет» и «Что вы говорите!».
        - Нет… Вы не знаете сути этого дела, уважаемая Серафима Ильинична? - вопль профессора вернул меня на грешную землю. Похоже, я попалась. - Я буду рад посвятить вас во все детали того сногсшибательного процесса, еще бы, ведь этот несчастный лишил жизни двенадцать дам легкого поведения, в его виновности сомнений нет, но с вашей уважаемой сестрой мы не могли прийти к единой точке зрения касательно причин, которые подвигли его на убийства. Вы непременно должны навестить меня, я приглашаю вас к себе, покажу вам отчеты и фотографии с места преступлений, у меня великолепный архив…
        Скорбная физиономия отца Сильвестра, который молча поглаживал бороду, дала мне понять, что священник, как и я сама, сожалеет о том, что профессор бесцеремонно влез в нашу беседу и завладел разговором.
        На мое счастье, появился Марк под руку с Юлианой. Понятовская была в сногсшибательном наряде - переливающемся вечернем платье с глухим воротом и с умопомрачительным разрезом на спине; ее гибкую шею обвивало несколько рядов крупного матового жемчуга - наверняка настоящего. Дамы из числа местной элиты тяжело вздохнули, на фоне Юлианы они смотрелись дурнушками.
        - А вот и наша Настя! - провозгласил режиссер, выводя из-за спины дочку. Та была облачена в наряд, который во всех деталях копировал одеяние Юлианы. Похоже, Марк сызмальства растит из дочки маленькую кокетку.
        Гости загалдели, в том числе и трубногласый профессор Черновяц. Оставив ему на съедение бледного отца Сильвестра, я ретировалась на другой конец гостиной.
        Михасевич нахмурился, увидев в дверном проеме Кирилла.
        - Сын, ты сделал химию? - строго спросил режиссер.
        - Папа, - ответил подросток, - ты обещал проверить, как я подготовился к завтрашнему тесту…
        - Ты что, не видишь, у нас гости, - произнес Марк Казимирович. - Иди к себе, тебе пора ложиться…
        - А ей не пора? - Кирилл указал на Настю.
        Девочка подбежала к брату и, взяв его за руку, потянула в гостиную:
        - Кирюша пришел! Папа, пусть он останется, а то мне с вами скучно!
        Все рассмеялись, улыбнулся даже не склонный к юмору Михасевич.
        - Хорошо, - сопнув, произнес он. - Только до одиннадцати, а химию… У меня нет времени на такие пустяки, запомни, сын, ты должен добиваться в жизни всего самостоятельно. Твой дед - самый известный поэт в стране, автор старого и нового гимна, мой дядя - уважаемый архитектор, он строил для Хомучека высотки в Экаресте, я вырос в богатстве и полной обеспеченности. Однако наперекор воле деда пошел на режиссерский и добился славы без его помощи.
        - Марк Казимирович, - подхватил мэр Варжовцов. - Для нас такая честь, что вы выбрали именно наш городок для своей резиденции. Вы снимаете здесь свой новый сериал, мы ждем не дождемся, когда он выйдет на экраны…
        Пошли стандартные дифирамбы в адрес Михасевича и его супруги, было видно, что даже самая грубая лесть - бальзам на душу Марка. Разговор вертелся вокруг нового телевизионного сериала, который снимал Михасевич.
        - Это будет качественное отечественное кино, - говорил любивший слушать самого себя Марк Казимирович. - Чем сейчас забиты все каналы? Дешевые детективы и мелодрамы! Народу нужны не набившие оскомину пряники, а душистый черный хлеб! В истории есть такие увлекательные сюжеты, что не экранизировать их грех. Вот, например, русская императрица Екатерина, она так много сделала для Герцословакии, именно благодаря ее усилиям мы обрели свободу от Османской империи…
        Тон задавал Михасевич: начали обсуждать то, как должна жить Герцословакия. По мнению Марка, выход был один - немедленное восстановление монархии.
        - Отец Сильвестр, - обратился он к священнику, - подтвердите - король есть помазанник божий, то есть он угоден даже высшей силе. Все наши беды пошли от революций…
        - Но позвольте, - влез в разговор профессор кислых щей, - революция была необходима, требовалось оперативным путем вскрыть гнойник…
        - Бросьте! - пророкотал Михасевич. - При батюшке-короле все жили правильно, по-божески, а теперь… Только дворяне смогут вновь встать во главе движения за возрождение великой Герцословакии. Как известно, я из дворянской семьи, мой отец даже при Хомучеке не скрывал этого! А Юлиана Генриховна - из княжеской династии, она ведет свою родословную от последнего из королей Речи Посполитой…
        Ну заливает, подумалось мне. Твой папаша во времена незабвенного социализма и думать боялся о том, что происходил из дворянского рода, а ты выставляешь теперь старого Казимира, придворного поэта при коммунистах, едва ли не главным диссидентом. Типично по-михасевически: забывать об истине и заменять ее лубочной картинкой.
        Важная беседа была прервана болезненным вскриком Насти.
        Михасевич, не договорив, бросился к ней. Девочка, зажав руку, стояла около сводного брата - насупившаяся и готовая разрыдаться.
        - Она упала, - произнес испуганно Кирилл. - Настенька, тебе не больно?
        - Ты обращаешься с сестрой, как с равной! - проревел режиссер, опускаясь на колени. Он с великой нежностью растирал девочке ушибленное место.
        - Пап, а мне ни чуточки не больно! - произнесла Настя. - Кирюша, почему ты меня толкнул?
        Последнюю фразу Марк не услышал, и я этому обрадовалась: иначе не миновать мальчишке прилюдной экзекуции. Михасевич считает, что обладает педагогическим талантом, и не имеет ничего против телесных наказаний - во всяком случае, в отношении сына.
        Марка отвлекла Юлиана, которая потребовала себе чая, но не просто чая, а, во-первых, липового, во-вторых, горячего, в-третьих, из своей любимой фарфоровой чашки. Зоя немедленно удалилась на кухню.
        - Ну ладно, красавица, - Михасевич поцеловал дочь в ручку. - Не скачи так и будь в следующий раз осторожнее.
        Потом он обратился к сыну:
        - Еще раз такое произойдет с Настей, и я запрещу тебе неделю пользоваться компьютером. Вот нынешняя молодежь, - сказал он, поворачиваясь к гостям. - Никакой ответственности или стремлений. Привыкли ко всему готовому. Поэтому и криминал везде…
        Тема криминала была всем близка. Вспомнили о пропаже детей, все взгляды обратились на начальника городской полиции. Тот, еще не старый статный полковник, ответил:
        - Ищем, дамы и господа, ищем. Вот даже из Экареста приехали нас учить, как нужно ловить маньяка.
        - Так это маньяк? - фальшиво взвизгнула одна из дам. - Какой кошмар!
        - Я лично в этом не сомневаюсь, - ответил начальник полиции. - Исчезновения странные, нашли уже четыре трупа, все девочки были похищены в равные промежутки и убиты одним способом - задушены. Но это не означает, что экарестцы должны вмешиваться в наши дела. Когда возникают проблемы с модернизацией таксопарка местной полиции, то они в стороне, а как только пахнет сенсацией и возможностью выслужиться, они тут как тут. Но, господа, давайте не будем говорить о работе, так хочется отдохнуть от всего этого.
        - Смилуйся, господь, над душой грешника, - произнес отец Сильвестр.
        Его низкий певучий голос был трагичен и полон скорби.
        - Бог поможет вам поймать этого изверга. Он, вне всяких сомнений, больной человек, может быть, одержим злом. Его нужно лечить…
        - Стрелять таких нужно, стрелять! - вставил мэр. - Когда этого урода изловят, то суд состоится здесь. И прокуратура потребует смертной казни.
        - У нас в стране мораторий на смертную казнь, - подал голос профессор кислых щей. - Уверяю вас, далеко не все эти люди больны, я посвятил подобным типам многие годы своей жизни. Звучит парадоксально, но маньяки - чрезвычайно ранимые и жаждущие человеческой любви личности. Отец Сильвестр прав, необходимо молиться за их души, и я надеюсь, что он это и делает. Тем более, как говорил Лев Толстой, зло не искореняется злом…
        Священник тяжело вздохнул и провел по бороде ладонью.
        - Толстой ошибался, - авторитетно заметил Михасевич. - Со злом нужно бороться радикальными, жесткими средствами. Как быть с террористами, которые захватывают школы и больницы? А с выродками, которые убивают девочек, насилуют старух, отправляют детей на панель?
        - Господь милостив ко всем одинаково, - произнес отец Сильвестр. - Но в некоторых случаях я, грешник, отказываюсь понимать, отчего нужно помиловать, например, такого зверя, как убийца детей? Ко мне в церковь ходит мать одной из убитых девочек, она за несколько недель из цветущей женщины превратилась в старуху. Я успокаиваю ее, как могу, взываю к терпению и смирению, но по большому счету разве это может заменить ей дочь и избавиться от душевной боли?
        - Не может! - влез в разговор вездесущий профессор Черновяц. - Как вы правы, дорогой падре, как вы правы!
        Разговор перешел на проблемы века, падение нравов, снижение требований к своей совести.
        - Все зависит от воспитания, - заметил Михасевич. - Вот мой сын Кирилл…
        Подросток, который возился с Настей, насторожился и поднял голову.
        - Юноша не без таланта, но его нужно направлять, и тем не менее я уверен, что только при помощи известной доли жесткости из него получится настоящий человек. Я, будьте уверены, сумею воспитать своих отпрысков, краснеть за них не придется!
        Затем заговорили о том, как люди приходят к убийству. У каждого была своя теория на этот счет. Кто-то считал, что все дело в распущенности и слабой воле, другие видели корень зла в социальном факторе. Отец Сильвестр сказал, что люди идут против бога и, желая стать с Творцом вровень, уподобляются сатане, в итоге их души попадают во власть темных сил.
        - Мозгов нет, вот и убивают, - произнесла Зоя. Она вернулась, преподнося чай Юлиане. Секретарша кривовато улыбнулась мне и пробормотала: - Вот если бы я убила кого-то, то обставила бы все как несчастный случай. Просто и со вкусом. Главное - соображать и не попасться, а вечное наказание… Я не верю во всю эту церковную лабуду, мы живем, потом подыхаем и распадаемся на микроэлементы. Душе места нет!
        Ого! Зоя, оказывается, еще та штучка!
        - Дамы и господа, - произнес торжественным тоном профессор Черновяц. - Позвольте рассказать вам одну легенду. Про тень Каина. Вы знакомы с ней? Нет? Ну да, она встречается у русского писателя Федора Достоевского в плане одного из так и не написанных им романов. Знаете, отчего человек убивает?
        Воцарилась тишина. Марк, зажав в руке пузатый бокал с коньяком, казалось, окаменел. Он что, испугался? Юлиана теребила нить драгоценного жемчуга. Похоже, панночка не на шутку разволновалась. Зоя Штольц, заложив руки за спину, со странной усмешкой уставилась в пол. Что в этом смешного?
        Коротышка Эрик оглядел присутствующих и продолжил:
        - Потому что любой убийца - это тень Каина. Каин, как известно, был первым убийцей на Земле. Он, если верить Библии, из зависти убил своего брата Авеля. Из зависти и из-за того, что бог любил Авеля, а его, Каина, нет… О судьбе Каина потом практически ничего не сказано, а вот в легендах говорится, что бог наказал первого убийцу - он лишил его возможности умереть. Вроде бы это то, к чему стремится каждый, - жить вечно. Но на самом деле это тяжкий крест. Каин слился со своей тенью, которая вот уже тысячи лет бродит по земле. Неприкаянный - это слово пошло именно из этой легенды, то есть нет нигде ему, как Каину, пристанища. И тень эта - средоточие зла, ненависти, злобы. Она цепляется за человека, и тогда в душу входит безумие, тень Каина, и человек становится убийцей. Раньше людей было мало, тень Каина не так часто вселялась в них, поэтому и убийств было меньше. Теперь мир переполнен, тень находит все больше и больше жертв… И избавиться от нее нельзя - так бог наказал род людской за грех смертоубийства. Тень Каина будет вечно носиться по свету, выискивая все новые и новые жертвы и множа тем самым
ряды убийц…
        Он замолчал. Молчали и гости. Вот уж мне эти ученые! Все норовят показать свой интеллект и устрашить других! Впрочем, сознаюсь, от рассказа профессора кислых щей и у меня пробежали мурашки по спине.
        Первым высказался отец Сильвестр, поглаживая ладонью бороду:
        - Это легенда, причем очень вредная. Богом человеку предоставлены два пути - или вниз, в ад, или наверх, в рай. И человек сам, только сам, выбирает сей путь. А по вашей легенде все заранее предрешено - если наткнешься на тень, то станешь убийцей и попадешь в итоге в преисподнюю, а если нет, то можешь рассчитывать на рай.
        - Какой идиотизм! - произнес отчетливо и громко Кирилл.
        Побелевший от гнева Михасевич обернулся к сыну. Подросток, выпрямившись, повторил:
        - Идиотизм, все это сказки, никакой тени Каина не существует…
        Договорить Кирилл не успел, так как режиссер оказался около него и ударил подростка наотмашь по лицу. Круглые очки слетели с Кирилла и упали на ковер. Сцена вышла неприличной.
        Я вздохнула: мне повезло, что с Марком мы расстались по обоюдному согласию много лет назад и детей совместных у нас нет. Не одобряю родителей, которые поднимают на собственных отпрысков руку. Но, судя по всему, рукоприкладство входило в джентльменский набор князя Марка.
        - Вон! - меняясь в лице, заорал Михасевич. - Вон отсюда! И чтобы ноги твоей больше не было здесь! Я с тобой потом проведу воспитательную беседу!
        - Папа, папа, не бей Кирюшу! - закричала Настя, хватаясь за ногу отца. Режиссер, казалось, не замечал ее. Еле сдерживающий слезы подросток выбежал из гостиной.
        - Не кричи, Настена, все в порядке, - сказал, приходя в себя, Михасевич. Он подхватил девочку на руки и подбросил. Та не улыбалась и была готова расплакаться.
        - Папа, зачем ты Кирюшу ударил, ему же больно, - прошептала она.
        Марк, ничего не ответив, обернулся к гостям и величественно заметил:
        - Прошу у всех прощения за безобразную выходку моего сына. Я с ним разберусь. У него, видите ли, переходный возраст, но это не означает, что можно хамить и позволять себе подобные реплики в адрес старших. Мать им не интересуется, у нее есть сердешный друг, вот и приходится мне делать из Кирилла человека!
        То ли легенда о тени Каина произвела гнетущее впечатление, то ли семейная сцена, вынесенная на всеобщее обозрение, сыграла свою роль, но гости стали расходиться.
        Спустя пятнадцать минут особняк опустел. Михасевич и Понятовская удалились, я осталась в гостиной в обществе Зои. Секретарша, хитро посмотрев на меня, произнесла:
        - Ну что, Серафима Ильинична, убедились, что у Марка Казимировича тяжелый характер? Такие сцены происходят весьма часто.
        Странно, но Зоя говорила об этом без всякого отвращения и, как мне показалось, со скрытой радостью. Ей что, нравится наблюдать за тем, как Марк «воспитывает» Кирилла?
        - Спокойной ночи, Серафима Ильинична. Отчего-то мне кажется, что завтрашний день принесет нам много сюрпризов! - Проронив загадочную и одновременно зловещую фразу, секретарша удалилась.
        Я взглянула на часы - было около полуночи. С тоской обозрев стол с закусками, к которым никто так и не успел притронуться, я ощутила клокотание в желудке. Маленьким серым клеточкам требуется калорийное питание! Я наложила в тарелку побольше крабового салата, подхватила пару тефтелей, запихнула в рот бутерброд с семгой и опустилась в кресло.
        Особняк затих. Жуя, я могла поразмыслить над тем, свидетельницей чего стала за последние несколько часов. Будь я автором детективного романа, то кого бы сделала автором анонимных писем с недвусмысленными угрозами?
        Послания адресованы Юлиане, и это значит, что нужно искать в первую очередь того, кто ненавидит Понятовскую. Или это уловка неизвестного злодея? Ведь тот, кто наносит удар по Юлиане, досаждает прежде всего Марку.
        Странное дело, но поздний ужин не принес никаких новых мыслей. Ощутив в животе долгожданную тяжесть, я решила отойти ко сну. Перед тем как подняться к себе, я заглянула в библиотеку в поисках необременительного чтива. На одной из полок обнаружила свой магнус опус[Главный труд (лат.).] - «Глокую куздру», а также несколько сборников с рассказами и новеллами. Марк читает меня?
        Я вытащила книги с полки и убедилась в том, что возлагала слишком большие надежды на литературный вкус Михасевича или его капризной супруги. Книжки были новехонькие, наверняка ни разу не раскрытые, а в одной имелись неразрезанные страницы.
        Вот и весь Марк: для него главное - создать должное впечатление. А книгами он решает проблемы интерьера. Впрочем, мы все этим грешим!
        В библиотеке меня ждало еще одно открытие - журналы, которые до этого лежали на журнальном столике, бесследно исчезли. Значит ли это, что некто забеспокоился? Если так, то я на верном пути!
        Я приняла теплую ванну и растянулась на белых простынях. Что ни говори, а сервис в доме у Михасевича отменный. Я выключила торшер и закрыла глаза. Сон не шел, я все вспоминала легенду, рассказанную профессором.
        Часы в коридоре гулко пробили два ночи. Внезапно я услышала, как входная дверь в мою комнату скрипнула. Я затаила дыхание и приоткрыла один глаз.
        Неясная фигура (не то мужчина, не то женщина) проскользнула в мою опочивальню. Кто это и что ему - или ей - надобно? Пришелец осмотрелся, и в тот момент, когда я протянула руку к выключателю, чтобы зажечь торшер, неизвестный гость ретировался.
        Я попыталась унять сердцебиение и в который раз поклялась не наедаться на ночь. Выждав несколько секунд, я проворно подошла к двери, открыла ее и вышла в коридор.
        Никого. Тот, кто вторгся в мою комнату, успел скрыться. Я закрыла дверь и повернула ключ в замке. Так-то надежнее. Не хочу, чтобы невесть кто тревожил мой покой.
        Уверенная, что после этого инцидента точно не засну, я улеглась в постель и несколькими минутами позже погрузилась в крепкий и здоровый сон.

25 апреля
        Я проснулась на удивление рано - не было и шести. Несмотря на то что провела в постели всего несколько часов, я ощущала себя бодрой и отдохнувшей. Странно, обычно ранний подъем давался мне с трудом, а теперь энергия так и била ключом.
        Особняк все еще спал: насколько я могла припомнить, Марк вставал около семи, а Юлиана, судя по всему, не утруждала себя ранним подъемом. Я спустилась на кухню и распахнула холодильник. После вчерашней обжираловки надо сесть на диету. Я достала пакет обезжиренного молока и, закрыв дверцу, столкнулась нос к носу с Зоей Штольц.
        - Доброе утро, Серафима Ильинична! - промурлыкала секретарша.
        Я, не ожидавшая увидеть Зою, едва не выпустила пакет из рук. Секретарша (в неизменном брючном костюме цвета подгоревшего овощного рагу), прищурившись, смотрела на меня. Не она ли ночью прошмыгнула в мою комнату?
        - Вы ранняя пташка, Зоя, - сказала я, наливая себе в стакан молока и закусывая морковкой. Буду жить по принципу Мэрилин Монро, которая как-то призналась, что хотела бы всю жизнь питаться молоком и оранжевыми корнеплодами.
        - Ах, положение обязывает, ведь до того, как императорская чета соизволит подняться, я должна переделать массу всего: перебрать чечевицу, полить розовые кусты, прополоть грядки, - сказала секретарша и, кивнув на морковку, которой я хрустела, добавила: - Следите за фигурой, Серафима Ильинична?
        Зоя вышла из кухни, я дожевала картонного вкуса корнеплод и выпила невкусное молоко, решив, что настала пора перейти к радикальному средству - утренней пробежке. Это позволит мне познакомиться с городом.
        Улицы Варжовцов были пустынны, несколько бездомных собак трусили в легком, смешанном с серостью еще не ушедшей ночи тумане, что наступал на городок с моря.
        Я шла и думала, не позволяя протестующему желудку сбивать меня с мыслей, какая все-таки благодать в этом тихом уголке провинциальной Герцословакии!
        Я заприметила темный силуэт златоглавой церкви. Каюсь, я никогда не была религиозным человеком. Но в то утро меня тянуло в храм.
        Церквушка оказалась небольшой и уютной, внутри было жарко натоплено (на улице еще чувствовался обманный апрельский холодок). Старушка в углу дремала, держа в морщинистых руках Евангелие, рядом с ней лежали свечи, иконки, образки, которыми торговали в храме божьем. Тут же возвышался ящичек для пожертвований.
        В глубине церкви я заметила статную фигуру отца Сильвестра. Священник беседовал с маленькой, сгорбленной женщиной в черном платке. Они о чем-то разговаривали, я не собиралась им мешать, поэтому просто из любопытства стала разглядывать строгие лики святых и угодников, изображенные на иконах. Пахло ладаном и воском; свечи, потрескивая, горели, отбрасывая блики на каменные стены.
        - Ну и что мне может дать ваш бог? - резкий голос женщины в платке прорезал храм.
        Отец Сильвестр что-то тихо ответил прихожанке, но ее тон становился все громче и истеричнее:
        - Ваш бог отнял у меня дочь, он не защитил ее, а ей было всего семь лет! За что? Если это мои грехи, то пусть он наказывает меня, а то это больше похоже на месть из подворотни - отыгрываться на детях за грехи родителей.
        - Дочь моя, - отец Сильвестр пытался урезонить женщину. Я внезапно поняла, что передо мной - мать одной из девочек, ставших жертвой маньяка. - Мы должны смириться, такова воля божья, и не нам роптать на нее. Не забывай, господь позволил, чтобы и его сын отдал свою жизнь за наши грехи!
        - Но почему моя Лаура? - закричала женщина. - Почему от меня и моих детей требуют, чтобы мы стали овцами, которых ведут на бойню? Ваш бог отнял у меня дочь, а взамен ничего не дал. Моя Лаура не заслужила такого конца - быть убитой в возрасте семи лет! И не говорите мне, что она попадет в рай! Что мне теперь делать? У меня больше никого нет!
        - Жить дальше, - тихо ответил священник. - И не роптать на всевышнего!
        Женщина, мотнув головой, всхлипнула и бросилась вон из церкви. Отец Сильвестр подошел к мне и с печальной улыбкой на устах произнес:
        - Я не в силах изменить ход событий, и никто не в силах, кроме нашего Творца. И действительно, что я могу предложить безутешной матери? Ничего… В этом вся беда… Я в который раз чувствую свое бессилие и духовную немощь…
        Поговорив немного с отцом Сильвестром, который был глубоко удручен настроением скорбящей матери, я отправилась к морю. Волны лениво накатывали на берег, туман начал рассеиваться. На набережной было всего несколько человек.
        Я задумалась - отчего кто-то решается на убийство? В самом ли деле виновата мифическая тень Каина, которая толкает нас на роковой шаг, или это - наше добровольное решение?
        Когда я вернулась в особняк, то застала утреннюю суету. Марк вчера во всеуслышание заявил, что сегодня предстоит важный эпизод и работа намечена на первую половину дня.
        Шел девятый час, но никто и не собирался идти в павильоны. Несколько актеров о чем-то шушукались в большой гостиной. Завидев меня, они моментально оборвали беседу и вытаращились так, как будто перед ними предстала не живая, хотя и несколько проголодавшаяся Серафима Ильинична Гиппиус, а реинкарнация Маты Хари.
        Раздался вкрадчивый голос Зои, которая, как обычно, подкралась неслышно и в самый неподходящий момент:
        - Серафима Ильинична, Марк Казимирович хочет вас видеть. Кстати, вы же не откажетесь от завтрака? Хотя как я могла забыть, вы на диете, а у нас свежие булочки, яичница, джем и конфитюр…
        У меня засосало под ложечкой. Решив, что начать здоровый образ жизни можно и с завтрашнего дня (еще лучше - с нового месяца), я спросила:
        - А что стряслось?
        Зоя ничего не ответила, хотя по выражению ее лица было понятно, что она в курсе последних событий.
        - Прошу вас, столовая прямо по коридору, Марк Казимирович ожидает вас, - произнесла Зоя и удалилась.
        Марк меня ожидает! Звучит так, как будто я перешла в разряд его прислуги! Он что, забыл, я всего-навсего его бывшая жена? Видимо, Михасевич на практике начал внедрение своих монархических идей - он с Юлианой были августейшей четой, вокруг которых и вертелась жизнь не только съемочной труппы, но и всего городка.
        Я попала в столовую, окутанную ароматом молотого кофе, свежей сдобы и духов Юлианы. Во главе большого прямоугольного стола, покрытого тяжелой белоснежной скатертью и уставленного соблазнительными и калорийными вкусностями, восседал сам режиссер, мрачный и явно чем-то раздраженный. Марк был в сафьяновом халате и узорчатой тюбетейке - ну вылитый барин из идиллического романа конце девятнадцатого века!
        Понятовская, наоборот, лучилась и сияла. В легком крепдешиновом платье цвета топленого молока, с блестящими украшениями, она была воплощением красоты и всепобеждающей молодости. Что же, могу понять, отчего Марк решил взять ее в жены. Между супругами сидела Настя и апатично размазывала по тарелке какую-то бурду, больше похожую на обойный клейстер.
        Юлиана поздоровалась и приветливо пригласила меня к столу. Я не заставила повторять ее дважды, и сдобная булочка с маком захрустела у меня на зубах.
        - Серафима Ильинична, попробуйте этот мед, он чудесный, гречишный, Варжовцы славятся своим медом… Вам что налить - кофе, чай или, быть может, сок? Зоя сказала, что вы на диете и питаетесь исключительно обезжиренным молоком и морковью, но я не поверила - она известная вруша.
        Я остановила свой выбор на кофе со сливками с тремя ложками сахара. Это не то, что мне надо есть по утрам, но сладкое, как известно, улучшает работу мозга!
        Марк в раздражении сказал:
        - Серафима, я обыскался тебя, где ты была?
        - Знакомилась с вашим чудным городком, - отправляя в рот вторую булочку, заявила я. - О, мед в самом деле превосходный! Юлианочка, детка, подайте мне, пожалуйста, ветчинки!
        - Серафима, мне надо с тобой поговорить! Немедленно!
        - Марк, - капризно заметила Юлиана, намазывая себе тонкий слой масла на румяный тост, - в чем дело? Я не в курсе каких-то событий? Почему отменили сегодняшнюю съемку? Ведь должна идти сцена заговора…
        - Декорации не готовы, - отрывисто пояснил Михасевич.
        - Еще вчера они были готовы, - возразила Юлиана. - Настя, почему ты не ешь кашу? Она полезна тебе!
        Девочка с гримасой отвращения отодвинула от себя тарелку, в которой дымилась овсяная каша, и ответила:
        - Мам, а где оладья с малиновым вареньем? Я не хочу кашу, она в животе колется!
        - Не капризничай, - заявил Марк. - Ешь, что подают!
        - Марк, в чем дело? - Юлиана отпила кофе из фарфоровой чашки. - Ты сегодня кипишь, срываешь на мне и дочери злобу.
        Появился Кирилл, который молча, ни с кем не здороваясь, уселся как можно дальше от отца. Марк уставился на сына и сказал, словно в пустоту:
        - Так, а ты почему еще не в школе? Уже десятый час, а занятия у вас начинаются в половине девятого!
        - Нам сегодня ко второму уроку, - нехотя ответил подросток, схватил булку и скрылся, явно во избежание дальнейших вопросов.
        - Скажи своему сыну, чтобы вел себя, как подобает. - Юлиана поцеловала Настю. - А то он весь в тебя, такой же мрачный и беспардонный. И научи его, наконец, говорить
«Доброе утро!».
        - Мамочка, почему ты не любишь Кирюшу? - с детской непосредственностью спросила Настя. - Он мой старший братик…
        - Живо кушай кашу, - ответила, поморщившись, Понятовская, оставив вопрос дочери без ответа.
        Мне было дозволено съесть три булочки и выпить две чашки кофе. Марк с мрачной миной наблюдал за мной. Я в легком замешательстве протянула ему надкушенную булочку и спросила:
        - В чем дело, Марк, ты хотел съесть ее?
        - Серафима, пошли, - Михасевич поднялся из-за стола. - У меня есть к тебе серьезный разговор.
        Обычно я никому не позволяю разговаривать с собой в подобном тоне - еще бы, я, сама Серафима Ильинична Гиппиус, никому не подчиняюсь, и никто не может, как собачку, позвать меня за собой. Никто - за исключением моего бывшего супруга Марка Михасевича.
        Я повиновалась. Мы проследовали по холлу, и режиссер привел меня к зимнему саду. Мы вошли туда, Марк прикрыл за собой дверь, повернул ключ. Меня обволокли тяжелые, насыщенные запахи тропического леса: цвели орхидеи, влажность была максимальной, температура выше тридцати.
        - По крайней мере здесь, Фима, я могу быть уверен, что нас не услышат посторонние, - сказал Михасевич, прохаживаясь вдоль высаженных в грунт растений. Сад был достаточно большим по площади, из мраморной чаши в виде цветка лотоса бил небольшой, искусно подсвеченный фонтанчик. - В моем доме слишком много ушей. Смотри, что сегодня утром пришло на имя Юлианы. Только с тобой я и могу поговорить об этом откровенно. Новое послание!
        Я взяла протянутый конверт.
        - Читай, - проговорил режиссер и повернулся к огромному цветку орхидеи. Тот уже начал увядать, странно было наблюдать, как красота стремительно превращается в тлен.
        На этот раз никаких угроз не было. Все те же буквы, вырезанные из журнала «Секреты Евы», расположенные идеально ровно вверху листа, составляли всего одно слово. Пугающее слово.

«СЕГОДНЯ».
        - Ты понимаешь, Серафима? - Голос известного режиссера задрожал. - Он хочет сегодня… Убить Юлиану! Поэтому я и отменил съемки.
        - Марк, - я попыталась успокоить Михасевича, который находился на грани истерики.
        Пожалуй, в таком состоянии я не видела его никогда, даже в тот день незадолго до официального расторжения нашего брака, когда он узнал, что ему не достанется ни автомобиль, ни югославский гарнитур из красного дерева, ни финская сантехника.
        - Обычно анонимщики никогда не переходят от угроз к действиям. Они получают наслаждение от мучений и страха жертв и их близких. Ты сказал об этом Юлиане?
        - Разумеется, нет! У нее такое хорошее настроение, я и не хочу лишний раз пугать ее. Так что же делать, Фима!
        - Ты поступил правильно, отменив съемку. По крайней мере на сегодня, - сказала я. - Но вечно так продолжаться не может. Советую тебе не показывать тревогу, иначе анонимщик, понимая, что его угрозы достигли цели, придумает нечто более изощренное.
        Михасевич сорвал орхидею и сильными пальцами смял пятнистый экзотический цветок.
        - Ты права, Серафима. Я не боюсь этого сукина сына. И он должен это почувствовать!
        - Его не нужно бояться, но стоит опасаться, - сказала я.
        - Да, да, - Марк на несколько секунд погрузился в свои мысли. - И еще. Поговори с Юлианой. Я не хочу скрывать от нее, она будет обижена, если узнает, что я сам, без учета ее мнения, принимаю решение.
        - Марк, - чуть поколебавшись, произнесла я. Мне было понятно, что, следуя своей привычке, я лезу не в свое дело, но с Михасевичем надо поговорить на эту тему. - Разреши дать тебе один совет. Не забывай, что у тебя есть не только жена и дочь, но и сын. И Кириллу требуется чуточка внимания.
        Михасевич обернулся ко мне, швырнул шарик, свернутый из цветка орхидеи, в фонтан и проговорил:
        - Фима, я благодарен тебе за совет, но, поверь, я знаю, что делаю. Воспитание моих детей тебя не касается. Помоги мне найти этого анонимного ублюдка! Кирилл должен стать настоящим мужчиной, я не хочу, чтобы он пошел в свою мамашу, Тамару…
        И уже потом, на выходе из оранжереи, Марк вдруг сказал:
        - Может, ты и права, я слишком строг к парню. Но это моя жизнь и моя семья.
        Марк отправился в столовую, я хотела последовать за ним - помнится, на подносе оставалось еще три или четыре булочки, а к яичнице с беконом я так и не успела притронуться.
        Около библиотеки меня перехватила исходящая любопытством Зоя. Она прямо-таки затащила меня внутрь и зашептала:
        - Серафима Ильинична, не томите, а то мы все изнемогаем от любопытства, это правда, что Юлиане пришло новое письмо с угрозами? Все об этом только и говорят!
        Кажется, впервые в жизни я не нашлась с ответом. Я-то, наивная дурочка, думала, что мой визит в качестве мисс Марпл остается для всех, и в первую очередь для болтливой Зои, инкогнито, а на самом деле анонимщик, возможно, уже в курсе, что его ищут!
        Заметив мою растерянность, секретарша с превосходством в голосе произнесла:
        - Серафима Ильинична, только не надо строить из себя оскорбленную невинность! Мы все сразу поняли, для чего вы приехали из Экареста. Никто Марку Казимировичу не поверил - вы же раньше со своим бывшим супругом не общались, с чего это вдруг пожаловали к нему в гости, и именно в тот момент, когда Юлиана стала получать анонимки. Как интересно оказаться в гуще событий! Так вот, говорят, этот безумец назначил смерть Юлианы на сегодня и поэтому Марк Казимирович отменил все съемки. Вот ведь жуть!
        Я так и не поняла, что именно жуть - мое присутствие в качестве детектива или то, что Понятовскую грозились сегодня убить. Так и не ответив на вопросы Зои, которая сгорала от любопытства, я вышла из библиотеки. Предстояло два разговора: я должна побеседовать с Кириллом, а потом и с Юлианой.
        Оказавшись на втором этаже, где располагались детские, я постучала в дверь комнаты Кирилла. Мне никто не ответил, я постучала сильнее. Ответа не было. Я распахнула дверь и шагнула в темноту - жалюзи на окнах были опущены, горело два ночных бра, которые распространяли синеватый загробный свет.
        Подросток сидел за компьютером, играя во что-то зубодробительное - взрывы, выстрелы, монстры, потоки крови. Он не слышал стука: на голове у Кирилла были наушники.
        Я осмотрела комнату Михасевича-младшего. Марк в свойственной ему манере денег не жалел, все было лучшего качества и самое дорогое - компьютер, одежда, мебель.
        Над кроватью нависли книжные полки. Сын режиссера увлекался отечественными и зарубежными детективами. А вот учебники, небрежно сваленные в кучу, соседствовали со спортивной обувью, журналами по компьютерам, грязными трусами и носками. Стены были украшены постерами с изображением агента Малдера, его подруги агентши Скалли, а также красочными плакатами со сценами из «Звездных войн», «Чужих», «Спайдермена» и прочей фантастической мути.
        Наконец подросток заметил движение у себя за спиной и обернулся. На его лице застыла гримаса страха. Кирилл сдернул наушники и произнес:
        - Чего вам надо? Отец послал?
        - Извини, я стучала, но ты не ответил. Я хотела узнать, как у тебя дела.
        Кирилл хмыкнул и неопределенно пожал плечами. Подумав, мальчик ответил:
        - Вам-то зачем? Я думал, что это отец зашел. Он любит вваливаться в мою комнату неожиданно, видимо, хочет застукать меня за чем-то запрещенным. Он обожает проникновенно беседовать о вреде наркотиков и онанизма!
        Что, интересно, вкладывает Марк в понятие «проникновенно беседовать» - дать зуботычину или отвесить оплеуху?
        Не дожидаясь приглашения, я отбросила смятое засаленное покрывало и присела на кровать. Подросток посмотрел на часы и сказал:
        - Мне в школу пора.
        Это был намек, подросток был не в восторге от моего общества. Но меня, Серафиму Ильиничну Гиппиус, таким не проймешь! Если бы мальчик знал, что меня пытались выпроводить из своих кабинетов дюжина министров, полдюжины олигархов и даже сам президент - но безрезультатно. Пока я не узнаю, что мне надо, не уйду.
        - Тест по химии?
        Подросток удивленно посмотрел на меня:
        - А вам откуда известно? Ни отец, ни Юлиана толком не знают, в каком классе я учусь. Он хочет, чтобы я стал медиком, лучше всего нейрохирургом, он почему-то вбил себе в голову, что это престижно для его сына. И вообще, по его мнению, я должен открыть частную клинику и стать министром здравоохранения.
        - А тебе нравятся компьютеры? - Я кивком указала на металлического монстра.
        Кирилл снова пожал плечами и стал запихивать в рюкзак учебники и тетради, валявшиеся на полу. Я поняла, что разговора не получится. Не стоит донимать подростка, ему от отца и мачехи и так достается. Когда я была на пороге, Кирилл внезапно произнес:
        - А вы верите в ту историю про тень Каина?
        Вопрос удивил меня. Хотя рассказ профессора кислых щей произвел на Кирилла большое впечатление, из-за этого он даже получил от отца трепку.
        - Вы верите, что люди убивают по чьей-то воле свыше, что бог этого хочет? - спросил Кирилл. - Получается, что истинный убийца - это бог и есть!
        - Не думаю, - медленно произнесла я. - Бог дал человеку свободу выбора, и мы сами решаем, как нам поступить. И никакой Каин к этому отношения не имеет.
        - А! - Подросток повернулся ко мне спиной: скорее всего, он ожидал другого ответа. Кирилл потерял ко мне всяческий интерес.
        Я ретировалась и в коридоре наткнулась на вездесущую Зою. Она, казалось, успевала совать свой длинный нос во все дела в особняке.
        - Ее величество императрица Юлиана Первая, по совместительству Великолепная, ждет, - сказала она с издевкой. - Мои вам глубочайшие соболезнования. И требует от меня транквилизатора. Желаю хорошо повеселиться, Серафима Ильинична. Чао!
        Я поднялась на этаж выше. Эти лестницы в особняке Марка доведут меня до инфаркта! С такой беготней туда и обратно в течение дня не потребуется ни диета, ни гимнастика.
        Понятовская занимала свое любимое место - перед зеркалом и примеряла ожерелье.
        - Марк, ты просто чудо, эти аметисты великолепны! Ты же знаешь, что фиалковый - мой любимый цвет!
        Увидев меня, Юлиана положила подарок мужа в шкатулку для драгоценностей, повернулась и, как будто разыгрывая роль императрицы Екатерины, с неправдоподобным трагизмом глубоким контральто воскликнула:
        - Дорогая Серафима Ильинична, Марк все мне рассказал. Я считаю глупостью поддаваться на угрозы этого анонимного мерзавца!
        - Юлиана, - начал было Марк, но жена прервала его:
        - Я хочу, чтобы съемки возобновили. Не исключено, Марк, что все это происки твоих конкурентов. Они не хотят, чтобы сериал про Екатерину был готов в срок, поэтому тормозят работу над ним.
        - И все же, Юлиана, ваш муж прав. Подождите неделю и обязательно обратитесь в полицию, пока не поздно! Угроза убийства - это очень серьезно! Он не шутит!
        - Он или она, - протянула, отлично вжившись в роль, Юлиана. - Я приняла решение и не намерена отступать от него. И никакой полиции! Мне достаточно шумихи в прессе вокруг нашего семейства. Не хватало еще, чтобы все трепали мое имя и обсуждали нашу личную жизнь. Сегодня будем работать во вторую смену. Марк, ты меня понял?
        Михасевич теребил себя за ус и устало произнес:
        - Будь по-твоему, Юлианочка. Но согласен с Серафимой, я не могу допустить, чтобы твоя жизнь подвергалась опасности. Я переговорил с начальником местной полиции, он выделил мне одного из своих людей, который будет охранять тебя на съемочной площадке. Начнем в три.
        Ну вот все и разрешилось, подумала я. Марк наконец-то внял голосу разума, а это значит, что мне скоро можно уезжать в Экарест. Я и не сомневалась, что автор анонимного письма и не подумает приводить в исполнение нелепую угрозу. Напрасно, как показали дальнейшие события…
        Весть о том, что съемочный день все-таки не пропадет, разнесся по особняку за несколько минут. Как я подозревала, не без помощи сплетницы Зои. Меня не успокоило то, что дюжий молодой человек, которого предоставил в распоряжение Марка начальник полиции Варжовцов, внимательно осмотрел павильон, в котором предстояло снимать очередную сцену.
        Я сама облазила павильон и убедилась - это великолепный плацдарм для того, чтобы устроить покушение на Понятовскую. Бывший цех фабрики, переоборудованный под съемочный павильон, был забит аппаратурой. Что, если кто-то решит опрокинуть на голову панночке Юлианочке юпитер или софит? С другой стороны, я не заметила чего-то странного или из ряда вон выходящего: не было ни оголенных проводов, ни стульев с подпиленными ножками, ни пудовых гирь, подвешенных к потолку. Все трудились слаженно и четко, и никаких посторонних и внушающих подозрений личностей не было.
        Около двух пополудни появились главные действующие лица: Понятовская, которая тотчас стала гримироваться, и сам Михасевич. Насти на этот раз не было, как и Кирилла. Девочка была очень огорчена тем, что отец запретил ей выходить на съемочную площадку, ей понравилось сниматься в кино.
        - Ну что, как вы думаете, Серафима Ильинична, - Зоя прямо заглядывала мне в рот. - Что-то произойдет? У нас делаются ставки - пять к двум, что все будет в порядке. Я тоже так считаю… У вас уже есть подозреваемые?
        - Конечно, - ответила я. - И вы, Зоинька, первая в этом черном списке! А что касается того, случится сегодня что-то или нет, - не я писала эти анонимки, не мне знать. Может, вы в курсе, дорогая моя?
        Как всегда, правда отпугивает людей. Секретарша, услышав мой честный ответ, немедленно скисла и, соврав, что ее зовет Понятовская, улетучилась.
        - Все в порядке? - спросил, подходя ко мне, Михасевич. Марк был немного взволнован. Я уверила его, что все будет в порядке - я - наивная, наивная! - ведь так считала!
        - Все по местам! - прокричал в мегафон режиссер. - Сцена сто тринадцатая!
        Хм, даже сцена попалась несчастливая. Снимался эпизод смерти императрицы Елизаветы - пока она агонизировала во дворце, ее невестка Екатерина, затаившись, ждала известий о том, что тетушка наконец-то отбросила коньки и путь к российскому престолу почти свободен: дело за малым - убрать с дороги законного наследника и опостылевшего супруга Петра.
        Действие происходило в небольшом помещении, которое было воссоздано по эскизам с величайшей точностью (на Марка работали только лучшие художники и декораторы). Понятовская - Екатерина, в простом платье с глубоким декольте, с собольей шубой на плечах, сидела в полумраке за столом и что-то быстро писала гусиным пером. Раздавался топот лошадиных копыт за окном, хруст снега (по сценарию стоял конец декабря, трескучие морозы) и еще шаги. Шаги судьбы.
        Появлялся молодой красивый офицер, который и докладывал Екатерине, что она только что стала императрицей - Елизавета Петровна почили в бозе. Потом он, падая на колени, говорил, что армия за нее и им не нужен дурак Петрушка на троне. Расчетливая Екатерина, понимая, что пока у нее нет достаточной популярности, отвечала, что верна мужу (на самом деле она справедливо опасалась, что ее, чистокровную немку, не потерпят в качестве самодержавной царицы).
        - Поручик, встаньте! - Понятовская играла роль с вдохновением, видимо, кровь древнего рода шляхтичей давала о себе знать. - Помолимся за душу преставившейся Елизаветы…
        В этот момент все и произошло. Михасевич вместе со своим помощником режиссером был в стороне, снимали сцену сбоку (такова была Маркова задумка), а Понятовская и актер, игравший гвардейца, были на площадке в одиночестве. Полутьма, потрескивающий в изразцовом камине огонь.
        Поэтому на треск и не обратил никто внимания. Я инстинктивно подняла голову, когда услышала ужасный скрежет, словно кто-то запрыгал на железном листе. Понятовская и ее партнер по-прежнему ничего не замечали.
        Моим глазам предстало страшное зрелище - подвесной потолок качался!
        - Осторожнее! - завопила я и метнулась в сторону.
        Полицейский, которому было поручено охранять жизнь и здоровье Юлианы, бросился к Понятовской. Скрежет нарастал, и тяжелая стальная махина потолка накрыла собой Юлиану и актера.
        В первые секунды никто ничего не предпринимал, ибо все произошло необычайно быстро и на редкость неожиданно. Михасевич спрыгнул с операторского места, которое зависло на высоте метров двух, и подбежал к стальной пластине, накрывшей его жену.
        - Помогите! - заорал он. - Помогите мне сдвинуть это, черт вас всех раздери!
        Полицейский и еще несколько растерявшихся мужчин с трудом приподняли рухнувший потолок и отодвинули его в сторону.
        Картина, открывшаяся глазам присутствующих, была страшной: махина разнесла вдребезги череп молодого актера, кровь смешалась с кусочками мозга и осколками кости. Мертвец, всего десять секунд назад бывший в полном здравии, придавил своим телом Юлиану.
        - Макс мертв, - прошептал кто-то из труппы. - Черт возьми, наш Макс мертв!
        Михасевич отбросил бездыханное тело Макса в сторону и склонился над Понятовской. Все лицо Юлианы было в крови, глаза закрыты.
        Марк, приподняв голову, издал рык, похожий на медвежий. Затем бросился к стоявшему рядом полицейскому. Я увидела налившиеся кровью безумные глаза режиссера.
        - Урод, ты обещал, что он не достанет Юлианочку!
        Сильнейший удар в челюсть отбросил ни в чем не виноватого полицейского назад. А Михасевич был снова около жены, бережно гладя ее похожую на плеть руку.
        - Юлианочка, что с тобой, любимая… «Скорую», раздолбаи, чего вы стоите, как каменные жопы! Всех уволю, к едреной фене!
        Еще не пришедшие в себя от шока актеры и обслуживающий персонал зашевелились, кто-то достал мобильный.
        - Юлианочка, очнись! - В голосе Марка Казимировича, который на коленях стоял перед женой и целовал ее окровавленную ладонь, стояли слезы. - Моя жена мертва!
        Я не решилась подойти к Марку, в утешениях все равно не было ни малейшего смысла. Обернувшись, я увидела Зою. Та стояла в тени, не замечая моего взгляда. На тонких губах секретарши играла ехидная улыбка. Улыбка победителя.
        Секретарша встретилась со мной глазами, поморщилась и, взяв со стула кожаную папку со сценарием, быстрым шагом выбежала из павильона вон.
        Марта, та самая профессиональная киллерша, уничтожившая самолет с единственным свидетелем, готовым дать показания против Китайца, обладала особым даром.
        Когда Марта попала в Отдел, главой которого был Эдуард Теодорович, она узнала, что на научном языке ее паранормальные способности вызывать возгорание только при помощи силы воли и концентрации взгляда именуются пирокинезом. Впрочем, ей не требовались красивые слова и непонятные названия, чтобы уяснить - она избранная. У нее есть дар.
        На свет Марта появилась (тогда еще Марта Митюхович) в небольшом городке в ста семидесяти километрах от столицы Герцословакии Экареста.
        Произошло это в годы, когда страна, пережив кровавые чистки эпохи раннего Хомучека, вступила в пору застоя. Родительница Марты, Клавдия Митюхович, была матерью-героиней. Она вместе с мужем воспитывала пятерых детей. Марта была шестой.
        Как раз в тот год, когда на свет появилась Марта, муж бросил Клавдию - ему осточертела вечная возня с сопливыми детьми, упреки собственной матери, которая жила вместе с ними в тесной квартирке, вечные жалобы Клавдии на то, что он разгильдяй и эгоист. Поэтому, когда его супруга была на седьмом месяце, он просто собрал вещи и ушел к другой. Любовница была моложе, без довеска в виде пятерых детей в возрасте от двух до шестнадцати. Клавдия, тогда еще беременная Мартой, узнав о том, что муж бросил ее, прибегла, как всегда, к своему излюбленному напитку - сливовой водке. Она не была алкоголичкой, она просто не могла позволить себе быть таковой, имея на руках пятерых. Но иногда, в особенно тяжелые моменты, а такие наступали в ее жизни все чаще и чаще, она доставала бутылку, откупоривала ее, в стакане булькало - и на душе становилось веселее. Все проблемы на какой-то срок отступали, она могла забыть о том, что работает уборщицей и вынуждена теперь одна (нет, не одна, а с матерью этого негодяя) тащить пятерых. Да и шестой был на подходе.
        В тот июльский день Клавдии нужно было идти на рынок за мясом. В райкоме, где она была прекрасно известна своим склочным характером, ей обещали, что после того, как на свет появится шестой ребенок, дадут новую квартиру. Клавдия, собственно говоря, и решила забеременеть еще раз ради новой квартиры.
        Критически осмотрев свой подозрительно огромный живот, Клавдия вздохнула и, прихватив авоську, отправилась на местный рынок. Она испытывала все прелести беременности уже в шестой раз за последние семнадцать лет.
        Когда она вышла замуж за этого бабника (а иначе было нельзя - она забеременела), то мечтала о семье, в которой будет много ребятишек. Так и вышло. Однако все иное осталось в разряде мечтаний - счастья, как такового, не было, ей едва исполнилось тридцать восемь, а выглядела она от такой жизни на все пятьдесят. Как тут изредка (а в последнее время все чаще и чаще) не прибегнуть к заветной бутылке.
        - Клава, давай на рынок схожу я, - предложила мать ее мужа, женщина добрая, но до ужаса несобранная. Она постоянно забывала о том, что на плите кипятится молоко, и вспоминала об этом, когда отвратительный едкий запах уже распространялся по всей квартире.
        - Мама, не нужно, - ответила Клавдия. Она не хотела, чтобы свекровь вместо мяса накупила леденцов и пряников для ребятишек, как старуха делала уже не раз. - Я скоро приду, и не забудьте второй раз прополоскать белье, вы меня поняли?
        Клавдия поползла на рынок. Она чувствовала себя не очень хорошо, ее шестая беременность протекала сложно. Ей постоянно чудилось, что ребенок колотит изнутри ногами, приступы тошноты и головокружения с каждым днем усиливались.
        Июльский день выдался на редкость жарким, даже в тени было не меньше тридцати пяти: типичное герцословацкое лето. Городок располагался в гористой местности, и Клавдии пришлось в течение получаса постоянно подниматься и опускаться по холмам.
        Беременная женщина брела по мясным рядам и с отвращением осматривала жирные куски мяса, свиные головы с застывшими глазами, пожелтевших восковых кур, что лежали на мраморных прилавках. Остановившись около одного из продавцов, она стала перебирать требуху. Вырезку они себе позволить не могли.
        Толстые зеленые мухи с гудением роились над мясом, блестящие оводы садились на кровавые ошметки. Внезапно Клавдии сделалось дурно. Ей и до того приходилось испытывать разнообразные ощущения, начиная от изжоги и заканчивая резью в желудке, но на этот раз все было куда серьезнее.
        Она со стоном осела на землю. Продавец подскочил к ней и осведомился, что случилось. Клавдия пожаловалось, что внутри у нее все невыносимо болит, и отключилась.
        Сцена была ужасная - рынок, забитый покупателями, мясные запахи, пропитавшие всю округу, гудящие и кусающиеся насекомые и беременная Клавдия Митюхович, что лежала в беспамятстве в пыли посреди торговых рядов.
        Врач, дежуривший на рынке, появился через полчаса, еще через полчаса приехала
«Скорая». Жизнь в городке была неспешной, поэтому никто не суетился. Клавдия урывками приходила в себя, но потом снова погружалась в приятную дрему. Когда она очнулась в очередной раз, то увидела, что находится в прохладной палате, на застеленной чистым бельем кровати, а рядом суетится пожилая медицинская сестра.
        - Ой, что со мной? - только и произнесла Клавдия.
        - Клава, все под контролем, - успокоила медсестра, принимавшая трех из пятерых ее детей. - Похоже, у тебя преждевременные роды. Скажи спасибо, что не родила прямо на рынке.
        - Да какие роды! - возмутилась Клавдия. - Мне еще положено быть на сносях два месяца! Мне ли не знать!
        Она попробовала подняться, но не смогла. Появился главный гинеколог роддома, невысокий старичок с седой козлиной бородкой. Он объяснил, что все очень просто: нужно как можно скорее делать кесарево.
        - Нет! - закричала Клавдия. - Не хочу, чтобы меня резали! Пятерых родила, сама рожу и шестого!
        - Милочка, - жуя бороду, сказал гинеколог. - Я работаю в этой сфере шестой десяток лет, мне лучше знать, что вам нужно. Вам тридцать восемь, в таком возрасте всякое может случиться, если немедленно не вызвать роды, это будет иметь негативные последствия не только для ребенка, но и для вас. Готовьте операционную, - обернулся он к сестре. - И немедленно!
        Клавдия так рьяно выступала против кесарева, потому что не хотела, чтобы выяснилось - утром она немного приняла. Совсем немного, не больше пятидесяти граммов. Она, конечно, знала, что для плода это вредно, но последняя неделя была бешеной, из-за сезона отпусков пришлось мыть полы сразу в нескольких учреждениях, а ночью возиться с младшими, да и старшие, учившиеся в ПТУ, тоже требовали внимания: росли, все в папочку, оболтусами, уже начали курить, пить и гуляли по ночам с дурными компаниями.
        - Хочу рожать сама! - кричала Клавдия, но медсестра, не слушая ее, засадила ей в вену что-то обжигающее, и роженица затихла.
        Ее повезли в операционную. Все произошло намного легче, чем ожидал гинеколог, через двадцать пять минут он уже держал в руках Марту.
        - Доктор, и что же теперь? - спрашивала ассистировавшая медсестра, в ее голосе любопытство было перемешано со страхом. - Куда она ее денет?
        - Милочка, это не мои проблемы, - встряхивая ребенка вниз головой, ответил гинеколог. - Аномалия преднатального развития, что поделаешь. Но и не такие живут, и не такие настоящими коммунистами становятся, ничего страшного.
        Тем полыхающе-жарким июльским днем Клавдия разродилась девочкой - большой, здоровой, жизнеспособной, кричащей. Все бы хорошо, если б не одно обстоятельство - Марта родилась с заячьей губой.
        - Знавал я одного человека, у него была заячья губа, - говорил гинеколог, ударяя Марту по красной сморщенной попке. Девочка заголосила, причем так громко, что врач поморщился. - И ничего, стал профессором, со мной на медицинском учился, уважаемый человек. Правда, так и не женился, но это дело второе.
        Клавдия пришла в себя под вечер и первым делом спросила, кто у нее.
        - Девочка, - отводя взгляд, сказала медсестра.
        - Что с ней? - испуганно спросила Клавдия, видя смущение медсестры. - Она умерла, вы скрываете это? Сволочи! - завыла она. - Убили мою малышку!
        - Что это с вами, милочка? - спросил гинеколог, заглядывая в палату. - Теперь все ясно, в кого такая горлопанка. Сестра, отдайте матери ребенка!
        Медсестра принесла Марту. Она была завернута так, чтобы мать не могла разглядеть ее лицо. Клавдия, увидев толстые ручки и ножки дочери, недовольно заметила:
        - Если они все на седьмом месяце такие здоровенные, то зачем я с другими по девять мучилась-то? Лишний год беременной переходила.
        - Милочка, - прокашлявшись, произнес врач. - Вам нужно кое-что знать. Ваша дочка необычайно здоровый ребенок, такими бывают не все родившиеся в срок, не говоря уже о недоношенных. Она - уникум… Но у девочки есть небольшой изъян, так сказать…
        - Какой изъян! - воскликнула Клавдия и, взяв ребенка на руки, откинула уголок пеленки, скрывавший лицо. Она наконец-то увидела лунообразное лицо дочери, верхняя губа которого была приподнята.
        - Что вы наделали, изверги! - закричала Клавдия. - Вы сделали ее монстром! Я не хочу такую, дайте мне нормальную!
        - Милочка, это пороки внутриутробного развития, - обозлился гинеколог. - Нашей вины в этом нет. А вот вы… Вы пили в период беременности?
        - Заберите от меня это! - кричала Клавдия, отодвигая от себя Марту. - Мне не нужно это… чудовище!
        Она закатила истерику, целью которой было уйти от щекотливого вопроса насчет водки во время беременности.
        Скоро появилась свекровь, которая радовалась появлению внучки. Узнав, что та родилась с уродством, женщина ни минуты не сомневалась: отдавать девочку в детдом, как того хотела Клавдия, никак нельзя.
        - Мама, зачем нам такая? - говорила Клавдия. - Всю жизнь люди будут над ней издеваться, замуж она никогда не выйдет, будет до пенсии сидеть на моей шее.
        - Подумай, Клава, - сказала свекровь. - Квартиру обещали дать только после шестого ребенка. Если ты откажешься от нее, то жилье теперь точно никогда не дадут, еще в газетах имя трепать будут. Подумаешь, заячья губа. У моей бабки была волчья пасть.
        - А, все ясно! - закричала Клавдия. - Это со стороны вашего, мама, сыночка идут испорченные гены. Он сам с этой дрянью живет, а я его детей должна воспитывать, да еще эту страшилищу…
        В итоге, как это часто и бывает в жизни, меркантильные интересы взяли верх. Клавдия была выписана из роддома через неделю вместе с дочерью, которую назвали…
        - Как ее назвать, мама? - спросила Клавдия свекровь. - Может, Лихоборой или Кукобой, ей все равно имя нужно пострашнее, как и она сама.
        - Наоборот! - ответила свекровь, которая почему-то сразу же полюбила неказистую внучку больше остальных. - Надо дать ей красивое имя, чтобы девочка не была полностью ущербной. Назовем ее Снежаной.
        На том и порешили. Но, придя на регистрацию, Клавдия узнала, что работницу загса зовут Мартой, и это имя ей чрезвычайно понравилось.
        Так девочка и стала Мартой.
        Марта росла не по дням, а по часам. Пока она была маленькой, уродство никак не влияло на ее характер. Ко второму году стало ясно, что, помимо одной напасти, существует еще и другая - Марта ела за семерых, каждый день прибавляла в весе и крепчала. В детском саду она была самой большой, на голову выше остальных и раза в два толще.
        Клавдия с семьей переехала в новую четырехкомнатную квартиру, которую выделило ей государство. Неверный муж хотел было вернуться к ней, но она дала ему от ворот поворот. Свекровь - редчайший случай - была на ее стороне, она-то и баловала Марту, постоянно подсовывая той лишний кусок пирога или конфетку.
        - Девочке и так несладко, - любила говорить добрая бабушка. - Так что пусть хотя бы так себя утешит.
        Марта и утешалась, а в детском саду ее дразнили сарделькой, жиртрестом, ночным горшком. Как же горько Марта плакала и проклинала свое отражение в зеркале: о, если бы она была только толстой или только с заячьей губой - но нет, природа, словно издеваясь, сделала ее и толстой, и с губой.
        О своем даре Марта узнала только в школе. До этого несколько раз, когда девочка была напугана и расстроена, в доме неожиданно вспыхивали занавески. А однажды, когда Клавдия в сердцах отшлепала Марту, оранжево-синее пламя охватило стену. Обуглились обои, осталось черное пятно, пламя сгинуло так же таинственно, как и появилось. Взрослые не придавали этому значения, Клава считала, что это свекровь, как всегда, забыла что-то выключить и произошло короткое замыкание.
        Первый случай проявления дара пирокинеза относился еще к далекому младенчеству, когда Марта, весело дрыгая упитанными ляжками, лежала в колыбели. Она играла с погремушками и колокольчиками, которые висели над люлькой. Неожиданно пластмассовые игрушки вспыхнули, и бабка едва успела вытащить Марту из колыбели. Клавдия винила в этом кого-то из детишек, которые по глупости зажгли погремушки.
        Подобные таинственные возгорания повторялись один или два раза в год, но никто и никогда не замечал, что происходили они только с Мартой и в ее присутствии. Именно в детском саду из веселого, жизнерадостного ребенка Марта и превратилась в мрачную, угрюмую и замкнутую девочку. Ровесники сторонились ее и, когда Марта спала, мазали ей лицо вонючей зубной пастой.
        Играть с Мартой, да и сидеть за одним столом вместе с ней никто не хотел. Воспитатели притворно ругали детей, но на самом деле в душе были с ними солидарны, уж слишком страшна была Марта - неповоротливая, толстая, постоянно в одежде-обносках старших сестер.
        Один раз, во время просмотра диафильма, когда появился кадр с круглым озорным поросенком, что сидел в большой грязной луже, дети, как один, завопили: «Это Марта!» Секундой позже произошло невероятное - задымилась пленка, воспитатели еле успели увести детей, потому что несколькими мгновениями позже проектор взорвался, и детсад погрузился во тьму на два дня.
        Грешили на плохое качество проводки, но никто и думать не мог, что это все проделки Марты. Девочка сама тогда еще не понимала, что может вызывать огонь. Она только чувствовала обиду, злобу, отчаяние, которые копились у нее в груди, огнем растекались по всему телу, в руках чувствовалось покалывание, перед глазами плыли разноцветные круги и… После этого стена оказывалась в огне, взрывался диапроектор или плавились игрушки.
        В школе было еще хуже. Дети - гораздо более жестокие создания, чем взрослые. Учителя во время перемены, куря или перекусывая, сплетничали, обсуждали учеников, разговор касался иногда и Марты. Ее жалели, качая головой, говорили, что девочка не без способностей, но с такой внешностью ей ничего не светит.
        К тому времени Марта сделалась просто огромной, в возрасте десяти лет она весила около семидесяти пяти килограммов. Заячья губа, которая приоткрывала кривые зубы, росла вместе с телом, начали появляться прыщи, волосы висели, как пакля. Одноклассники сначала боялись ее, стараясь просто не замечать, и если бы так продолжалось и далее, то Марта без проблем прожила бы в полной изоляции до конца дней своих…
        В классе третьем или четвертом все изменилось. Среди учеников складывались группировки, появились элита и изгои. Марта попала в число последних. Но если двоечники, которых отвергали отличники, варились в собственном соку, у них была единая компания хулиганов, и они в такой же степени презирали отличников, как и те их, то Марта стала мишенью насмешек и издевательств для всего класса.
        Тыква, Задница, Винни-Пух, Сопля, Беременная Слониха, Внучка Франкенштейна - были далеко не самые обидные клички, которыми ее награждали одноклассники.
        После того как в пятом классе на уроке литературы школьники ознакомились с творчеством русского писателя Гоголя (в программу всех герцословацких средних учебных заведений входили шедевры русской литературы), одноклассники наградили Марту новым прозвищем, которое вытеснило все остальные.
        Вий!
        - Да она же настоящий Вий! - закричал тогда кто-то. - Такая же страшная, косматая…
        - И жирная! - подхватили другие. - Эй, Вий, подними веки!
        С этого все и началось: едва речь заходила о том, кто курил в туалете или писал на стенах нецензурные слова, все, как один, подхватывали:
        - Вий, Вий, Вий!
        Обычно в таких случаях Марта - красная, мокрая, понимающая, что над ней издеваются, - сидела за партой и тупо смотрела в пол. Ей так хотелось ответить, ответить так, чтобы все содрогнулись, но что она могла?
        Марта часто представляла себе, как школа горит, а она стоит на улице, в безопасности, и с наслаждением смотрит на то, как ее одноклассники, охваченные пламенем, выпрыгивают из окон, с воплями падают на асфальт и, корчась в судорогах, медленно и в мучениях умирают. А она стоит и улыбается своим кривым ртом. И ей известно - именно она сделала все это, именно она подожгла ненавистную школу!
        Но это были мечты. Ее дар уже несколько лет не давал о себе знать. Тем не менее однажды ее мечтам суждено было сделаться явью.
        Марта увлекалась точными науками, ей было легко ориентироваться в мире, заполненном иксами и игреками, параллельными прямыми и тригонометрическими формулами. Ей не требовалось напрягаться, память у нее была великолепная, достаточно взглянуть на страницу, полную странных буковок, цифр и значков, и через секунду Марта могла без единой ошибки воспроизвести их. А вот с гуманитарными предметами у нее были проблемы.
        Клавдия, расставшись с мужем, вздохнула спокойно, переквалифицировалась из уборщиц в вахтерши на винно-водочном заводе, больше не рожала и поэтому могла спокойно спиваться, не покидая рабочего места. Она внушала себе, что не является алкоголичкой, однако в действительности не могла представить себе вечер без сливовой водки, дешевого портвейна или хотя бы пива. Клавдия тщательно скрывала свой алкоголизм, боясь потерять работу и прослыть пропащей женщиной, она пудрила красные прожилки на носу и пила только под вечер. Детьми занималась свекровь, которая в последние годы стала резко сдавать.
        В то время у Марты было два дорогих существа, которые никогда не третировали ее, не обзывали Вием, не напоминали, что она весит сто с лишним килограммов: седая, подслеповатая и глуховатая бабушка и Шкалик.
        Шкалик, безродный блохастый пес, сам пришел к их подъезду, жалобно скулил, ища хозяев. Марта, опасаясь, что соседи-чистюли отравят пса или вызовут команду живодеров, смогла уговорить мать взять собаку к себе. Клавдия назвала его Шкаликом - неудивительно, отчего ее выбор пал на это несколько непривычное для собаки имя. Пес был благодарен Марте за спасение, лизал ей шершавым, как терка, языком толстое лицо с оттопыренной губой, тявкал на обидчиков во дворе и спал в одной кровати с девочкой.
        В шестом классе дар проявился снова. Произошло это на уроке немецкого. Марта ненавидела немецкий язык: он был полон непонятных склонений, спряжений, артиклей, исключений, а также слов - огромных и неповоротливых, как она сама.
        Преподавал немецкий язык достаточно молодой, но уже абсолютно лысый Витольд Эргенгардович. Он происходил из этнических герцословацких немцев, женился на дочери директрисы и мнил себя самым крупным знатоком немецкого во всем городке.
        Витольд Эргенгардович требовал от учеников почтительного трепета и лизоблюдства. Он носил парик, который скрывал его голову а-ля Фантомас. Смешной черный парик, который бросался в глаза издалека: Витольд Эргенгардович заказывал его в Экаресте в одном из модных салонов.
        Все знали, что преподаватель лыс, но мало кто видел его без парика. Косая гитлеровская челка стала посмешищем всей школы, но никто не смел издеваться над ним в открытую - он был известен своим желчным характером и злопамятностью, да и теща-директриса обожала зятя и была бы рада раздавить любого, кто посмел бы издеваться над ним.
        Сам ущербный, Витольд Эргенгардович обожал третировать тех, кто находился от него в прямой зависимости. И, конечно же, он никогда не упускал возможности поддеть Марту.
        Так было и в тот раз. Марта не сделала идиотское домашнее задание: нужно было подготовить по-немецки рассказ о том, как в герцословацком колхозе убирают урожай. Для нее было легче решить сложную тригонометрическую задачу, чем справиться с подобной галиматьей.
        Шла десятая минута урока, до спасительного звонка оставалось еще целых полчаса - половина вечности! Костлявый палец Витольда Эргенгардовича медленно полз по списку учеников в классном журнале. Все как по команде опустили головы, делая вид, что внимательно изучают картинки в учебниках.
        - А отвечать будет… Будет отвечать… э… Отвечать же будет…
        Витольд Эргенгардович любил потерзать учеников неопределенностью. Пусть потрясутся в ожидании, пока он не назначит жертву. Учитель немецкого языка круглый год ходил в черном костюме, черном в белый горошек галстуке и белой рубашке. Ну и, конечно, черном, как вороново крыло, парике, который, подобно нимбу, венчал его продолговатый череп.
        - Отвечать будет… Кто бы хотел рассказать мне и классу о сборе урожая в социалистической деревне. Итак, будет отвечать… Митюхович! - внезапно выдохнул учитель, поднимая взгляд на Марту. - Иди, Митюхович, к доске, будешь отвечать тему, а другие слушают, записывают ошибки и готовят Марте вопросы об уборочной страде в деревне.
        Раздались приглушенные смешки, один из учеников, подняв руку, почтительно спросил:
        - Витольд Эргенгардович, а про свиней можно спросить?
        Учитель, не осознав оскорбительного для Марты подтекста вопроса, важно ответил:
        - Разумеется, и про свиней, и про гусей, и про баранов…
        Класс нагло захохотал. Марта, чувствуя, что заливается предательской краской, медленно вышла к доске. Старая форма была тесна ей, она исподлобья взглянула на учителя и, сопя, уставилась в пол.
        - Митюхович, мы ждем, - пропел фальцетом Витольд Эргенгардович, ударяя сухим пальцем, как метрономом, по кафедре. - Seien Sie bitte so lieb und weihen Sie uns in alle Einzelheiten der Erntezeit im herzoslowakischen Kolchos ein! Martha, wieso schweigen Sie? Ich und die Klasse warten mit grosser Ungeduld![Будьте так добры и посвятите нас во все подробности уборочной страды в герцословацком колхозе! Марта, отчего вы молчите? Я и класс ждем с большим нетерпением! (нем.)]
        - Я не готова, - буркнула Марта, так и не поняв, что же ей сказал по-немецки Витольд Эргенгардович.
        Учитель оттопырил ухо, кокетливо поправил синтетическую челку и изумленно пропищал:
        - Ты что-то сказала, Митюхович?
        Из-за заячьей губы Марта говорила невнятно, но она поняла - Парик просто издевается над ней перед всем классом.
        - Митюхович, - Витольд Эргенгардович поднялся с учительского кресла, заложив руки за спину, прошелся по классу. - Понимаю, что по-немецки ты ни бельмеса, поэтому перейду на герцословацкий, надеюсь, что родной язык твой мозжечок способен усвоить. Ты ленива и нелюбопытна, как сказал классик. Иностранный язык - это тренировка ума и смекалки. Я понимаю, что это не для тебя, но все же, все же, дорогая моя…
        Гадкий смех прокатился волной по классу. Всем было приятно смотреть на то, как Парик гнобит Вия.
        - Задание было несложным, Митюхович, - продолжал учитель, остановившись около нее. - Но ты не справилась с ним. У тебя нет будущего, ты ноль! Абсолютный ноль, Митюхович! Du bist eine Null, du bist ein Nichts, du hast ьberhaupt keine Zukunft[Ты - ноль, ты - ничтожество, у тебя нет никакого будущего! (нем.)] .
        Витольд Эргенгардович был ужасно охоч до философствований и назидательных проповедей в присутствии всего класса.
        - Почему ты смотришь в пол, когда с тобой разговаривает преподаватель! - тонким фальцетом закричал Парик. - Смотри мне в глаза, Митюхович, или тебе так стыдно за свое тупоумие, что ты… Потому что ты… Ты - дура! Ферштейн, Митюхович? Ферштейн, я тебя спрашиваю?
        Марта смотрела в пол и чувствовала что-то странное. По ее телу растекался жар, в голове был туман, сквозь который до ее сознания, как удары молотка, доносились обидные слова учителя. Он превращал ее в посмешище перед всеми и делал это намеренно. Марта ненавидела его, она хотела, чтобы, чтобы он… чтобы Парик… умер!
        В пальцах рук и ног у нее закололо иголками, а перед глазами вместо выцветшего линолеума, на который она упорно смотрела, возникли красные и черные круги. Голос Парика хлестал ее, как плетью.
        - Митюхович, мне тебя жаль! - провозгласил Витольд Эргенгардович и уселся за учительский стол. - Садись, ты получаешь кол! Первый раз в жизни ставлю кол, но ты его заслужила! Du hast das verdient! Raus hier, und dalli![Ты это заслужила! Пошла живо вон! (нем.)]
        Его рука замерла над журналом, чтобы вывести жирный кол. Вдруг ручка неожиданно выстрелила, из нее на классный журнал брызнули кипящие чернила. Парик, взвыв, в испуге откинул самописку на пол. Пластмасса нагрелась до такой степени, что он обжег пальцы.
        - Что такое!.. - закричал Витольд Эргенгардович, и тут вспыхнул классный журнал. Вспыхнул просто так, без всякой причины.
        А потом преподаватель по прозвищу Парик ощутил жар на голове. Что-то невыносимо жгло его череп, капая вонючими черными сгустками на костюм и ботинки.
        Ученики в классе истошно заорали, кто-то, не спросив разрешения, бросился вон.
        Горел парик Витольда Эргенгардовича. Учитель слишком поздно понял это, сдернул его с лысины и швырнул на пол. Вся голова Витольда Эргенгардовича сделалась малиновой от обширного ожога. Учитель метнулся к умывальнику, открутил до максимума кран с холодной водой и сунул голову под тугую струю.
        Марта улыбнулась. Класс был напуган, учитель, который унижал ее, корчился перед умывальником, пытаясь унять дикую боль. Его парик тлел на полу, а классный журнал превратился в груду пепла. Марта поняла, что все это сделала она.
        У нее был дар.
        Урок немецкого оказался сорван, прибыли завуч, директриса и даже полиция. Все дружно принялись выяснять, кто посмел учинить подобное вопиющее нарушение школьного устава.
        Несмотря на страстное желание опозоренного и искалеченного Витольда Эргенгардовича (врачи сказали, что лысина и лицо навсегда останутся обезображенными) установить личность преступника, все попытки оказались тщетными. О Марте забыли, о ней всегда забывали, потому что никто и помыслить не мог, что толстая, неповоротливая девочка с заячьей губой является причиной трагедии.
        Жертвы нашлись - двое школьных хулиганов, которых и раньше подозревали в подобных мерзостных шалостях, были через неделю исключены из школы и поставлены на учет в детскую комнату полиции.
        Оказавшись в тот день дома, Марта съела весь обед, заботливо приготовленный бабушкой. Она даже не заметила, как проглотила две порции.
        Это сделала она. Именно она заставила гореть журнал, ручку и, главное, парик учителя. Вспомнив об этом, Марта хмыкнула. Ей сделалось смешно, и она полчаса хохотала в подушку, представляя, как Парик с багровой мордой плясал около умывальника.
        И как же она раньше не замечала этого. Ведь если она умеет управлять огнем… Марта посмотрела на себя в зеркало. Тогда можно забыть, что ты жирная, словно распухшая жаба, что у тебя искорежена верхняя губа и весь лоб покрыт угрями.
        Закрывшись в своей комнате, Марта стала экспериментировать. Она сосредоточила свою волю на учебнике немецкого. Никакого результата. Она старалась изо всех сил, представляла, зажмурив до боли глаза, что страницы начинают тлеть, пламя бежит по ним, пахнет гарью. Гарью действительно попахивало, но от блинов, которые бабушка решила сделать любимой внучке на полдник. У Марты начала болеть голова, так было и в тот раз, но боль была обыкновенная, тупая и ничего не предвещающая.
        Безрезультатно промучившись около сорока минут, Марта поняла, что пока что не в состоянии вызывать огонь по желанию. Он приходил в те моменты, когда Марта была чем-то расстроена или чего-то боялась.
        С наружной стороны двери послышалось жалобное поскуливание: это был Шкалик. Марта впустила пса. Тот, радостно виляя хвостом, подбежал к ней. Марта была рада видеть собаку. Шкалик, в отличие от многих других, не напоминал ей постоянно о том, что она уродина и дура.
        Марта гладила мягкую шерсть пса, снова предаваясь мечтаниям. Как хорошо управлять огнем! Ее будут бояться, и все, кто когда-нибудь обижал ее, умрут. Она убьет их - Марта чувствовала себя готовой к этому.
        Пульсирующая головная боль пришла неожиданно, ворвалась в черепную коробку откуда-то из темных глубин подсознания. Марта не была в стрессовом состоянии, наоборот, она расслабилась, и тем не менее второй раз за день дар проявился на полную мощь.
        Болезненное покалывание в пальцах усилилось, она не могла открыть глаза, черно-красные разводы запестрели в мозгу. Марта внутренне возликовала: она смогла - она вызвала дар, хотя и не сразу, но вызвала!
        Она представила себе учебник немецкого языка в огне, но вместо этого квартиру прорезал жалобный скулеж. Марта с трудом разомкнула веки. Шкалик, ее любимый пес, вертелся на месте. Марта в оцепенении смотрела на то, как пес с каждым мгновением слабеет. А потом сорвалась с места, бросилась к нему, но отступила, потому что жар от синего пламени был невыносимым. Она сорвала с кровати стеганое одеяло и бросила его на собаку.
        Жалкое тельце Шкалика подрагивало от внутренних судорог, шерсть обгорела, обуглилась кожа, глаза пса закатились. Марта, перемазанная в саже, сидела на полу и ревела. Почему так произошло? Она не хотела, чтобы огонь убил Шкалика, она же его любит!
        И все же именно она убила Шкалика! Спасти пса было нельзя, он продержался до вечера, тихонько поскуливая и разевая пасть, из которой капала кровавая слюна. Потом он околел.
        Клавдия не интересовалась тем, что произошло с собакой, - ей было все равно, жив Шкалик или нет. Бабушка, покачав седой головой, ничего не произнесла, словно обугленный труп в квартире был нормальным явлением. Марта пыталась объяснить ей, что это проявление ее дара, но старушка ничего не поняла из сбивчивых фраз внучки.
        Мать хотела выбросить труп собаки в помойку, но Марта настояла на том, чтобы его закопали около подъезда, под кустом сирени. С тех пор она никогда больше не заводила себе домашних животных.
        Способности Марты были выше среднего, об этом говорили почти все учителя, поэтому она единственная из детей Клавдии Митюхович не ушла из школы после восьмого класса, а осталась учиться дальше. Сама Клавдия не понимала этого, но никак не препятствовала такому выбору. О ее тайной страсти стало известно на работе, она сразу же потеряла место вахтера, пришлось вновь мыть полы. Однако нигде она не задерживалась больше трех месяцев, потому что обязанности свои выполняла плохо, водила во вверенные ей помещения друзей и подруг такого же пошиба, безобразничала и подворовывала. Городок был небольшим, поэтому через несколько месяцев она стала, как и дочь, местной достопримечательностью. Старшие дети разъехались по стране, о спивающейся матери, старенькой бабушке и младшей сестре никто не думал. Так они и жили - вечно пьяная Клавдия, временами приходящая в чувство (тогда она обнимала Марту и твердила, что любит ее больше всех), выжившая из ума старуха, которая на все взирала с улыбкой и неизменно качала седой головой, и Марта, слонообразная Марта, обладавшая даром пирокинеза.
        Несколько раз Клавдии говорили, что в Экаресте, до которого было три часа езды по трассе, имеются клиники, где могут сделать простую операцию и избавить ее дочь от страшной губы. Клавдия прилюдно божилась, что обязательно обратится туда, но каждый раз во время очередного запоя теряла или память, или бумажку с адресом того, к кому нужно обратиться, или и то и другое. Марта, раскормленная бабушкой и ненавидящая физкультуру, к восемнадцати годам стала похожа на ходячую статую. Ее по-прежнему дразнили Вием. Дар же не давал знать о себе уже полтора года…
        Подходило время выпускных экзаменов. Марта еще точно не знала, что собирается делать дальше. Скорее всего, поступать в институт. Мать относилась к такому решению (как, впрочем, и любому другому, исходящему от дочери) с полным безразличием: Клавдия сильно сдала, ей было чуть за пятьдесят, а выглядела она старше своей восьмидесятипятилетней свекрови.
        Сама же бабушка уже практически не реагировала на разговоры, погруженная в собственный мир иллюзий и воспоминаний. Она едва узнавала Марту, иногда целыми днями сидела в своей комнате, смотря в окно и беззвучно шевеля посиневшими губами. Разгоралась борьба за жилплощадь: старшие братья и сестры Марты требовали, чтобы четырехкомнатную квартиру разменяли и большая часть отошла их отпрыскам. Марту с бабушкой и Клавдией предлагалось поселить в коммуналке или однокомнатной хибаре. Марте все это было неинтересно, у нее был дар, и больше ей ничего не требовалось. Она еще не представляла, как сможет использовать его в дальнейшем, но будущее, так решила она, покажет.
        Выпускной экзамен по алгебре не представлял для нее проблемы, трудности возникли с сочинением и ненавистным немецким. Кое-как натянув ей тройки по гуманитарным предметам, учителя вздохнули с облегчением - им больше не требовалось каждый день видеть Митюхович на своих занятиях.
        Марта тем временем определилась. Она выбрала один из политехнических вузов в большом провинциальном центре у моря. Ее там никто не знает, она хотела уехать подальше из своего родного городка.
        Оставалось только торжественное вручение аттестатов зрелости и выпускной вечер. Марта хотела как можно быстрее получить свою корку с гербом социалистической Герцословакии, вернуться домой, плотно наесться, улечься в постель и заснуть. Или мечтать о том, как она сможет взять под контроль свой дар. Это было ужасно интересное явление с точки зрения физики, такого по канонам современной науки просто быть не могло.
        Марта же была живым опровержением всех догм, теорий, диссертаций. Дар пока что, как ураган, был неконтролируем, но Марта верила: настанет день, и она снова при помощи воли и злости ниспошлет на кого-нибудь пламя. И пламя будет ей подчиняться!
        В тот июньский день, незадолго до ее восемнадцатого дня рождения, когда проходило вручение аттестатов, с самого утра зарядил нудный дождик. Под вечер он постепенно перерос в настоящую летнюю бурю. Марта плелась от дома под зонтом, который, как назло, сломался, и она насквозь вымокла.
        Расшитое стеклярусом розовое платье с рюшечками и бантиками прилипло к телу, голова походила на швабру. Марта тщетно попыталась привести себя в порядок, но не смогла. Ей ужасно не хотелось идти в большой актовый зал на втором этаже, из которого доносилась бравурная музыка и задорный смех. Марта надеялась, что ее просто не заметят, как это было в течение последних десяти лет.
        Ее одноклассники на самом деле не обращали ни малейшего внимания на Марту.
        Зато их родители с ужасом рассматривали забившуюся в дальний угол Марту. Девушке было ужасно неуютно под ехидными косыми взглядами, но она утешала себя тем, что всего полчаса, может быть, час, и…
        И она больше никогда не увидит тех, кто издевался, кто презирал и третировал ее. Она уедет из этого городка и никогда в него не вернется!
        Торжественная церемония началась: последовали пышные, цветистые речи о том, что сегодня важный день в судьбе выпускников. Замелькали цитаты из классиков марксизма-ленинизма, ссылки на уважаемого и горячо любимого товарища Хомучека…
        Марта сидела в неудобном кресле. Ее тело не помещалось полностью на стандартном сиденье, а лишний раз двинуться она боялась, потому что тогда по залу разнесется предательский скрип. Уже несколько раз на нее выразительно смотрели, а у Марты затекла спина сидеть в одном и том же положении.
        Директор и классные руководители вспоминали школьные годы, у некоторых мелькали на глазах слезы. Марте сделалось смешно. Она знала, что все это - фальшивая, но хорошо отрепетированная постановка - обе стороны, и учителя, и бывшие ученики, хотят как можно быстрее избавиться друг от друга, но требовалось соблюсти целый кодекс приличий и неписаных правил.
        С помпой вручали золотые и серебряные медали. После ударников учебы на сцену под несмолкающие аплодисменты и выкрики родителей стали подниматься один за другим простые смертные.
        Марта с тоской смотрела в окно. Небо сделалось иссиня-черным, сверкали молнии, гроза не прекращалась. Она любила такую погоду, иногда даже выходила на улицу и под дождем, в гордом одиночестве, прогуливалась по старому парку. Никого рядом не было, и она могла, не опасаясь насмешек или косых взглядов, наслаждаться насыщенным свежестью и свободой воздухом. Она даже на несколько мгновений забыла, что происходит в актовом зале, и поэтому, когда завуч назвала ее фамилию, Марта вначале не расслышала.
        - Митюхович! - повторила завуч, в беспокойстве оглядывая зал. Марта встрепенулась, и тотчас ее лицо залилось густой краской стыда. Все уставились на нее, кто с удивлением и жалостью, а кто с презрением и ненавистью.
        Завуч поманила ее на сцену. Марта не хотела, чтобы на нее все глазели, но так получилось, что ей пришлось в полной тишине пройти через весь актовый зал. Вначале она никак не могла протиснуться через узкий проход между сиденьями, поэтому чей-то родитель поспешно поднялся и отодвинул ряд скрепленных между собой кресел. Последовали первые смешки. Марта шла к сцене, низко опустив голову. Еще минута - и она, с аттестатом, который сделает ее свободной, скроется из школы. Но эту минуту предстояло пережить. О, как был прав Эйнштейн: час в объятиях любимой кажется секундой, а секунда на раскаленной сковородке - часом. Именно так - будто на раскаленной сковороде - ощущала себя Марта в тот момент.
        Перед самой сценой она едва не споткнулась, задев ногой о складку ковровой дорожки. Смешки превратились в хохот. Спиной Марта чувствовала всеобщее негативное настроение, которое било ее по затылку, отражаясь болью в голове. Пришлось идти по дощатой сцене к директрисе, которая вручала аттестаты.
        Доски натужно затрещали, и Марте показалось, что этот звук транслируется усилителями на весь актовый зал. Наконец она замерла перед директрисой. Та пожала ей руку, вручила заветную корочку. Марта глубоко вздохнула, чувствуя, что подмышки у нее взмокли. Она выдержала!
        - Вий! - произнес чей-то басок из полутемного зала - на сцену были направлены софиты, а ряды тонули в сгущающейся июньской мгле.
        Марта вздрогнула, как будто обожглась. На лице директрисы застыла улыбка. Ей не хотелось скандала на выпускном вечере.
        - Открой веки, Вий! - произнес кто-то другой.
        Послышался кудахтающий смех, чей-то увещевающий шепот. Марта замерла. Ну почему они с ней так? Она разве виновата в том, что у нее такая внешность? Будь ее воля, она завтра же избавилась от этой ненавистной оболочки.
        - Вий! Сгинь, нечистая сила! - подвывая, нараспев произнес третий голос.
        Потом грянул смех. Самое страшное, что смеялись все. Одноклассники. Их родители. Даже директриса на сцене, которая была на грани истерики из-за такой дикой выходки, растянув пурпурные губы, обнажила мелкие желтые зубы в ухмылке.
        Марта поняла - все ее ненавидят. Они сами не знают, почему, но - ненавидят! Потому что она для них - Вий. Потому что у нее искореженная губа. Потому что им надо кого-то ненавидеть.
        Но и она ненавидит их всех! И желает им одного - смерти!
        Смех смолк так же, как и возник. Директриса взяла себя в руки, завуч объявила следующую фамилию. Статус-кво был восстановлен, все решили сделать вид, что ничего не произошло, и праздник пошел своим чередом.
        Марта стояла на сцене, не зная, что делать. Очередной выпускник пробирался к сцене, и тогда она решилась. Марта подошла к микрофону, директриса в беспокойстве посмотрела на нее. Девушка не планировала никакого прощального слова, но она должна ответить на всеобщую ненависть!
        - Я хочу кое-что сказать, - произнесла хриплым, срывающимся голосом Марта.
        Все замерли. Оказывается, этот казус природы умеет еще и говорить!
        - Митюхович, - попыталась вставить завуч, нервно кусая губы. Вроде бы неприятный инцидент был сглажен, а теперь эта дура хочет раздуть его.
        Опять возобновились смех и улюлюканье с задних рядов. Свет бил Марте в глаза.
        - Вы все меня ненавидите, - выпалила она. - Все!
        - Митюхович! - заговорила, спеша к ней, директриса. - Прекращай, хватит, довольно!
        Но Марта продолжала:
        - Вы ненавидите меня за то, что я не такая, как все. Для вас я - уродина, корова, жаба… Вий!
        Директриса, замерев на полпути, запустила пальцы в монументальную прическу. Она не знала, что делать. Не оттаскивать же от микрофона эту дуру, да с такой и не справишься, весит полтора центнера!
        Вечер был окончательно сорван, и, если о произошедшем станет известно наверху, ее снимут. Снимут из-за какой-то… Она оглядела расплывшуюся фигуру Марты в нелепом розовом платье с рюшечками. Боже, и почему мать Митюхович не сделала своевременно аборт?
        - Но вы все поплатитесь! - Голос Марты окреп. Смешки в зале стихли, почему-то у некоторых от ее слов пробежал мороз по коже. - Вы поплатитесь за это! За свою ненависть ко мне! Все! Все! Все вы!
        Ничего больше она сказать не успела. Да и не хотела. Ее вежливо, но настойчиво оттеснили от микрофона завуч и трудовик.
        Марта видела разъяренное лицо директрисы, которая, схватив ее за локоть, попыталась столкнуть со сцены. Марта вырвала руку из ее цепких пальцев и бросилась вон из актового зала. Промелькнули пустые темные коридоры. Девушка оказалась на улице.
        Только там спокойствие вернулось к ней. Она сказала все, что хотела. Но разве от этого что-то изменилось?
        Июньская гроза была в самом разгаре, потоки воды стекали по лицу Марты, ее била нервная дрожь. Марта взглянула на освещенные окна школы. Те, кто ее ненавидел, продолжали веселиться и праздновать.
        Она не знала, сколько длилось непонятное состояние оцепенения. Марта слышала, как из открытых окон доносится веселая музыка. О ней забыли. Она никому не нужна, никто даже внимания не обратил на то, что творится с ней.
        Молнии прорезали фиолетовое небо, которое больше походило на уродливое морщинистое лицо. На ее собственное лицо.
        Именно в этот момент, чувствуя, как струи дождя хлещут по телу, Марта ощутила покалывание в пальцах. Дар снова вернулся к ней!
        Голова начала раскалываться, как будто по ней молотили топором. Марта представляла себе то, что давно жило в ее страшных мечтах. Здание школы, охваченное пламенем. Людей, которые выпрыгивают из окон и падают на асфальт. Неужели все это произойдет сейчас?
        Кроваво-красный зигзаг молнии расколол небо надвое. Послышалось шипение, которое моментально сменилось несколькими взрывами. Марта распахнула глаза.
        Так и есть: молния ударила в крышу школы. Но это только начало. Здание погрузилось во тьму, послышались недовольные крики, музыка стихла. И вдруг темные коридоры залились призрачным светом.
        Марта не сомневалась - это она сделала так, чтобы молния ударила в здание. Это она сделала так, чтобы здание охватил огонь. Крыша была объята пламенем, и с неожиданной скоростью огонь распространился по всей школе.
        Почти одновременно вспыхнули все помещения, и те, кто потом давал показания, утверждали, что это не могло быть коротким замыканием или результатом удара молнии. Марта стояла на теннисной площадке и дико хохотала. Она уже не чувствовала того, как дождь хлещет по ее лицу. Стекла начали трескаться от неимоверной жары. На последнем этаже появилась чья-то фигура, отчаянно замахала руками. Затем спикировала вниз, на асфальт. Несколько учеников, задыхаясь и кашляя, выбежали из школы. Крики переросли в вопли, еще несколько человек в панике перелезли через подоконник и неловко, как большие куклы, полетели вниз.
        Марта сполна насладилась увиденным. Вокруг нее бегали люди, что-то кричали, суетились, пытались хоть как-то облегчить страдания обожженных и покалеченных. Марта поняла, что они - все они! - поплатились за свои издевательства над ней.
        К горящему зданию школы были стянуты практически все городские машины «Скорой помощи» и пожарной команды. Несмотря на их героические усилия, школа продолжала гореть. Казалось, что ливень, который только усиливался с каждой минутой, не тушил, а, наоборот, усиливал пожар. Спастись смогли немногие, и все те, кто находился в актовом зале или под музыку расслаблялся в спортзале, погибли.
        Марта знала, что все, кто смеялся над ней, кто называл ее Вием, теперь мертвы. Взглянув на то, как одноклассников и учителей с обугленными лицами и переломанными конечностями бережно несут в машины «Скорой», Марта побрела домой. Аттестат насквозь промок, но ее это не волновало. Навстречу ей бежали люди, желая чем-то помочь пострадавшим. Марта знала, что многим помощь уже не требовалась.
        Дома она застала в стельку пьяную мать. Клавдия, тупо уставившись в орущий на полную громкость телевизор, сидела в обнимку с двумя пустыми бутылками. Проводив Марту бессмысленным мутным взором, она опять прильнула к телевизору.
        Марта прошла к себе. Дело сделано. Может быть, ее месть была излишне жестокой, но все дело в ее даре. Она не может контролировать его, поэтому последствия получаются такими разрушительными.
        Марта еле дождалась утра, собрала небольшой чемодан: поезд уходил в девять. Мать валялась на диване, распространяя вокруг себя тяжелый запах перегара. Марта накинула на нее одеяло и постучала в дверь спальни бабушки. Та была единственной, кого Марта любила.
        Бабушка мирно спала, отвернувшись лицом к стенке. Марта хотела уехать, ни с кем не прощаясь. Так лучше. Она начнет новую жизнь, которая, быть может, окажется лучше, чем предыдущая.
        Она наклонилась, чтобы поцеловать спящую бабушку. Щека старушки была ледяной. Марта охнула и отступила назад. Бабушка была мертва. Скорее всего, скончалась во сне. Почему это произошло? И почему произошло именно сейчас?
        Что было дальше, Марта помнила смутно. Кажется, она пыталась разбудить мать, но та только все громче и громче всхрапывала, когда дочь колотила ее по щекам. Потом Марта отправилась на улицу. Было раннее утро, но городок гудел. Ночной пожар школы был единственной темой для обсуждения. Тушение здания все еще продолжалось.
        Марта не знала, что она должна предпринять. Мысли смешались в ее голове, ей было до слез жаль бабушку. И, странное дело, ей было жаль тех, кто вчера погиб в пожаре.
        Она грузно осела в лужу на асфальте и потеряла сознание.
        Когда пришла в себя, то увидела, что находится в больнице. Потом опять беспамятство. Наконец снова свет. Врач объяснил ей, что ее нашли на улице. Видимо, как предположил он, на нее произвела такое гнетущее впечатление гибель многих ее друзей. Марта ничего не ответила. Откуда ему знать, что друзей у нее никогда не было.
        Вечером того же дня она ушла из больницы и прямиком направилась в полицию. Там царила суматоха, срочно требовалось произвести расследование страшного пожара в местной школе. Марта стояла на пороге отделения, мимо нее проходили люди, задевали ее, словно не замечая.
        - Вам чего? - обратился к ней взмыленный дежурный. - Только быстрее, у нас много работы.
        Марта переминалась с ноги на ногу. Она приняла решение, значит, нужно воплощать его в жизнь.
        - Ну что такое, девушка… то есть женщина, - исправился дежурный, взглянув на Марту.
        В его глазах мелькнул все тот же жалостливый интерес - так смотрят на заспиртованного урода в кунсткамере.
        Марта все не решалась сказать. Потом пробубнила себе под нос:
        - Это я подожгла школу.
        Дежурный, не расслышав ее, попросил повторить. Марта на этот раз громко и отчетливо произнесла:
        - Это я подожгла школу. Я убила их. Я этого хотела и сделала это.
        Она знала - за ее признанием должны последовать: крики, немедленный арест, щелчок наручников. Но дежурный только отвернулся, крикнул что-то другому полицейскому и опять обратился к Марте:
        - Так с чем вы, женщина? Да, поджог… Не мешайте работать, женщина, у нас и так есть чем заняться. А если вам нечем заняться, так идите отсюда. Много вас, психов, тут шастает!
        Марта была ошарашена. Она признавалась в поджоге и убийствах, а ее просто не желали слушать. Дежурный отошел от окошка, Марта повернулась и поплелась прочь. Потом развернулась обратно, подбежала к окошку.
        Дежурный, увидев ее, минут пятнадцать не подходил, но Марта упорно ждала. Тогда, закончив телефонный разговор, полицейский обратился к ней:
        - Ну что такое, гражданка, не нужно нам этих признаний, у нас таких поджигателей, как вы, по десять на дню. Погода, что ли, на шизиков так влияет.
        Он подошел слишком близко, Марта ручищами вцепилась ему в воротник и, тряся, стала вопить:
        - Это я подожгла школу! Вы слышите, это я! Я!
        Ее арестовали.
        Марта четко и планомерно излагала все на допросах, которые большие походили на долгие беседы. Ей никто не верил, но она настаивала на своем. У нее есть дар, она умеет воспламенять при помощи взгляда. Под вечер за ней приехали врачи, забрали с собой. Как потом выяснилось, в психиатрическую клинику. Добрая пожилая женщина, чем-то неуловимо похожая на умершую бабушку, выслушала ее, согласно кивая головой. Марта говорила, говорила и говорила. Обо всем, что другие знать не хотели. Врач, кивая и улыбаясь, записывала что-то в толстую тетрадь.
        - Значит, вы утверждаете, что у вас дар, - пропела она. - Конечно, он у вас есть, и мы поможем вам избавиться от него!
        - Я не хочу избавляться от него! - завопила Марта. Почему ей никто не верил? Ее считали идиоткой, рехнувшейся школьницей, которая спятила оттого, что почти все ее одноклассники сгорели в пожаре. - Это сделала я!
        - Ну разумеется. - В голосе врача чувствовалась усталость. Она имела дело и не с такими психами. Каждый из них норовит присвоить себе какие-то особые функции, доказать, что он лучше других. У этой странная мания - вообразила, что умеет поджигать усилием воли. А когда на это наложился кошмарный несчастный случай в школе, то произошло обострение.
        Марта понимала, что ей не верят. Как и раньше, просто не обращают на нее внимания. Никто не хочет понять, что у нее есть дар!
        Она взглянула на врача. Та дописывала очередное заключение. Марта захотела изо всех сил доказать ей, что она не сумасшедшая, что она говорит правду.
        Марта напряглась, взглянула на груду бумаг перед врачом. Раньше дар никогда не проявлялся по желанию, она зависела от него. И вдруг Марта ощутила знакомое покалывание в пальцах.
        - Так, значит, вы не верите, что я могу вызывать огонь? - спросила она психиатра.
        Та, не поднимая головы, произнесла:
        - Ну что вы, Марта, разумеется, верю. Очень даже верю.
        - Все ясно, вы считаете меня психованной. Поэтому со всем и соглашаетесь. Это у вас такое предписание - чтобы не спровоцировать у психов припадок буйства, всегда говорить «да»?
        Марта зажала руками уши. Красные и черные круги перед глазами. Запах гари.
        С визгом врачиха отпрыгнула от стола, на котором неожиданно вспыхнула большая пачка бумаг. Пламя лизало только бумаги, не перекидываясь на стол. Психиатр с ужасом всмотрелась в безобразное лицо Марты.
        - Это сделала я. Я же говорю, что могу управлять огнем, - спокойно заключила она.
        Марту сразу же поместили в особый бокс, звуконепроницаемый и полностью изолированный от внешнего мира. Еду подавали через приемник-вертушку, к ней никто не приходил. Она помнила выражение ужаса в глазах врача, когда та наконец поняла, что Марта не обманывает - у нее есть дар!
        Так прошло несколько дней. Может быть, неделя. Или даже месяц. Марта сбилась со счета через двое суток. Приглушенный свет лампы, скудное однообразное питание. Она не знала, что делать. Вызвать огонь в боксе и задохнуться или сгореть заживо?
        Она спала, забившись в угол, когда дверь бесшумно отворилась. Марта немедленно проснулась. Она ждала, что за ней придут.
        Перед ней стоял коренастый, подтянутый мужчина лет пятидесяти в неброском сером костюме. Он подошел к ней, внимательно посмотрел на Марту и протянул руку. Она пугливо дотронулась до его руки. Теплая и сухая.
        Мужчина улыбнулся, и впервые за долгие года Марта не увидела в его лице жалости или отвращения. Он был до крайности доволен и рад.
        - Давай знакомиться, Марта, - произнес посетитель. - Меня зовут Эдуард Теодорович. Я заберу тебя отсюда. Ты будешь работать со мной.

26 апреля, Варжовцы
        Он посмотрел в колодец, в котором сидела девочка. За эти дни она сильно похудела. Даже во сне она походила на маленького зверька, который готов к обороне. Стоило ему немного отойти от края, как он услышал жалобный голос девочки:
        - Дядя, пожалуйста, отпустите меня, я очень хочу к маме, ну, пожалуйста!
        Ее голос был полон отчаяния и надежды. Он прошелся по комнатам. Там было пусто и грязно. Везде царило запустение. Он так хотел сделать похожим этот уголок на их старую квартиру, когда дочь была жива. Но ничего не получалось. Он не может ее вернуть.
        Он вышел из спальни, где убивал девочек. Еще два дня. Только два дня, и умрет та, что сейчас сидит в колодце. И ее место займет следующая жертва. Он уже присмотрел ее, похитить девочку будет уже не так легко, паника в городке нарастала, родители стали осторожны, водят своих детей в школу и обратно за ручку.
        Его не найдут. Он позаботится о том, чтобы его не нашли. Он рассчитал каждый свой шаг. Девочка продолжала скулить, прося отпустить ее на волю. Он уже привык к подобным словам, каждая из тех, что сидела в колодце, молила его, думала, что он, может быть, передумает и отпустит ее. Каждая считала себя уникальной и единственной. В итоге он душил их всех. Почему он так делал? Потому что бог отобрал у него дочь. Он верил в него, а теперь оказалось, что он верил в фикцию. Бог не поможет этим девчонкам, они ему не нужны.
        Он поднялся наверх, в гараж. Закрыл люк, навалил на него всяческий хлам. Ничего не слышно, никто никогда не догадается, что под домом есть настоящий бункер, в котором он держит своих жертв.
        Нужно только еще немного подождать. В доме он прошел в комнату, где хранились немногочисленные фотографии дочери. Вот она вместе с ним и матерью. Ей полтора года. Вот они на море. Тут она изображена с ранцем и цветами, первый раз в первый класс. Бог лишил его всего этого. Почему он не может взять на себя функции бога и лишать других родителей всего, что потерял сам?
        В доме было холодно, его не заботил комфорт. Он прошел на кухню, достал из холодильника немного черствого хлеба, вареное яйцо и кусок сыра. Девчонке должно хватить. Она и так ослабела и не сможет сопротивляться, когда он позволит ей выбраться из колодца и унесет ее в спальню.
        Он посмотрел в темноту за окном. В его душе царили такие же потемки. Все очень сложно и запутанно. Он не был жестоким, иногда ему было даже жаль девочек. Но так нужно. Они должны умереть. И в этом виноват не он. В этом виноват бог, который допускает, чтобы он убивал их.
        Холодные лучи апрельского солнца озарили здание центральной больницы Варжовцов. После несчастного случая с Юлианой Понятовской прошло около двенадцати часов. Я находилась в коридоре около палаты, где разместили Понятовскую.
        Сначала все решили, что Юлиана, как и тот артист, которому размозжило голову, мертва. Потом кто-то заметил, что Понятовская дышит. Через несколько минут прибыла
«Скорая», Юлиана попала в больницу. Жену режиссера взял под контроль главный врач, ей отвели лучшую палату, и я не сомневалась, что она выживет.
        Михасевич, постаревший, молчаливый, сидел около палаты, обхватив голову руками и уставившись в пол. Он молчал с тех пор, как врач сообщил, что нужно провести детальное обследование его жены, чтобы установить, нет ли у нее серьезных повреждений.
        Я и не пыталась успокоить Марка, все равно это ничего бы не дало.
        Дверь открылась, появился усталый врач. Михасевич подскочил. Врач улыбнулся, увидев известного режиссера.
        - Как она? - задал единственный вопрос Марк.
        - Могу вас обрадовать, у Юлианы Генриховны ничего серьезного, - ответил врач. - Множественные синяки и ушибы, но через неделю все пройдет. Думаю, нелишним будет курс витаминотерапии, а в целом…
        Михасевич, который ожидал смертельного приговора, не мог поверить своим ушам. Режиссер раскраснелся и робко произнес:
        - К ней можно?
        - Пока только вам, - сказал врач. - Юлиана Генриховна сказала, что хочет видеть дочь. А остальным придется подождать, - сказал он, обращаясь к немногочисленным представителям съемочной группы, которые ожидали новостей в холле больницы.
        Михасевич вбежал в палату, дверь за ним захлопнулась.
        - Ну вот, а все так боялись, - протянула секретарша Зоя, сидевшая рядом со мной.
        Пока о состоянии Понятовской не было никаких известий, она спокойно читала газету со сплетнями из мира шоу-бизнеса. Теперь же Зоя стала чрезмерно суетливой.
        - С Юлианой всегда так, - произнесла она. - Прям по Вильяму нашему Шекспиру - много шума из ничего. Жаль Макса, того молодого актера, которому размозжило голову. На его месте должна была оказаться Юлиана…
        - Что вы хотите этим сказать, Зоинька? - ласково спросила я.
        Мне вспомнилось выражение лица секретарши, когда конструкции обрушились на Понятовскую и та, вся в крови (как потом выяснилось, не собственной, это была кровь убитого актера), до натурального походила на мертвую. В глазах Зои сквозили радость и торжество. Сейчас ее глаза были потухшими и безжизненными.
        - Ничего не хочу, - ответила Зоя. - Я просто думаю вслух, Серафима Ильинична. Ведь тот, кто посылал ей письма с угрозами, привел их в исполнение. Какой же это несчастный случай, у нас все только и говорят о том, что это попытка убийства. А раз так, то… Убийца все-таки добьется своей цели, если Юлиана выжила, то это ненадолго. А его, этого анонимщика, никто так и не нашел!
        - Или ее, - добавила я осторожно.
        Зоя, закашлявшись, отвернулась. У меня создалось стойкое впечатление, что секретарша боится. Почему? Разве она как-то причастна к произошедшему?
        Зоя, тихая секретарша, любящая подслушивать разговоры хозяев. Зоя, которую Понятовская взяла к себе на работу, чтобы продемонстрировать бывшей подруге: я добилась славы, денег, у меня есть гениальный муж и чудесный ребенок, а ты - моя прислуга. Зоя, которая тяжело переживает успех Юлианы и ее обеспеченную жизнь с Марком.
        Приоткрылась дверь палаты, веселый Михасевич выглянул и помахал мне рукой:
        - Госпожа знаменитая писательница, подойдите сюда. Мы хотим поговорить с вами!
        - Императрица желает видеть вас в своем будуаре, - съязвила Зоя. - Такое впечатление, Серафима Ильинична, что Юлиана сама организовала весь трехгрошовый цирк, дабы находиться в центре внимания.
        Я прошла в палату. Понятовской была предоставлена палата люкс, причем, как сообщила всезнающая Зоя, совершенно бесплатно: ее мужа любили и уважали в Варжовцах, Марк часто жертвовал значительные суммы на приобретение необходимого медицинского оборудования и считался меценатом и ангелом-хранителем.
        Юлиана, немного бледная и вялая, но продолжающая играть роль чудом вырвавшейся из лап смерти, полулежала на широкой кровати. Режиссер в смущении стоял около нее, держа Понятовскую за руку.
        - Марк, как ты мог! - капризным тоном произнесла она. - Что ты с ним сделал!
        Она обратилась ко мне:
        - Серафима Ильинична, это правда? Марк только что рассказал мне, что избил несчастного полицейского, который был приставлен, чтобы охранять меня. Ах, Марк!
        Девочка немного переигрывает, решила я. Ей не следует то и дело повторять «Ах, Марк», но, похоже, Юлиане до чрезвычайности нравилась (и Зоя в этом права) суета вокруг собственной персоны и проявления обожания со стороны Михасевича. Ну что сказать: мужчины - слепцы, в особенности когда речь идет о таких милых симулянтках, как панночка Юлианочка.
        - Марк едва ли не снес голову бедному служаке, причем совершенно, с моей точки зрения, незаслуженно, - проговорила я, подходя к кровати.
        Юлиана полулежала, опираясь спиной на несколько подушек. Чудны дела твои, мать Иисусова, но выглядела актриса так, как будто провела полдня в салоне красоты, а не стала жертвой убийства: глаза сияют, на устах играет улыбка. Или актриса что-то знает и не желает сообщать это ни Марку, ни тем более мне?
        - Однако вам повезло, милая, - продолжила я, никак не в состоянии отделаться от ощущения, что Юлиана до ужаса походит на капризную царицу, которая так и ждет, чтобы подданные принесли ей изъявления в своей безграничной верности. - Этот несчастный случай - дело рук человеческих, и вам необыкновенно повезло, что судьба несчастного актера миновала вас!
        Понятовская побледнела, Михасевич сжал ее ладонь.
        Затем он сказал:
        - Значит, это, как ты думаешь, было намеренное деяние того сумасшедшего, который терроризирует нас письмами?
        - Макс мертв, - театрально вздохнула Юлиана и откинулась на подушки.
        - Да, он умер, - ответил Михасевич, избегая смотреть жене в глаза. - Но в чем дело, крошка?
        - Мне страшно, - прошептала Понятовская.
        Мне показалось, что на этот раз ее признание было искренним. Каждый испугался бы, если б сначала приходили письма с угрозами, а потом ты едва избежала бы смерти.
        - Марк, я говорила с представителями местной полиции, - заявила я. - Они пока не склонны распространяться, но для вашего семейства сделали исключение. Вас в Варжовцах любят, и никто не хочет, чтобы с Юлианой произошло несчастье. По предварительным данным, это попытка убийства. Кто-то намеренно ослабил крепление подвесных конструкций, причем сделал это со знанием дела.
        - Значит, он все-таки добрался до меня, - прошептала Юлиана и повернулась к мужу. - Марк, что нам делать?
        Тот вопросительно посмотрел на меня. Я, выдержав взгляд режиссера, осторожно заметила:
        - Лучше всего следовать рекомендациям врачей. Пока этот человек не изобличен, твоей жене нельзя оставаться одной.
        - А если это будет длиться недели, месяцы, годы? - вздохнула Юлиана. - Марк, я хочу как можно скорее приступить к съемкам. У нас и так отставание от графика, а сериал должен выйти на экраны в декабре!
        Ага, девочка рассчитывает на приз киноакадемии!
        - Юлианочка, ни о каких съемках не может быть и речи, - ответил Михасевич. - Фима права: пока эта сволочь не будет сидеть в клетке, а лучше лежать на кладбище, съемки будут приостановлены. Я не намерен трястись от каждого шага ночью или скрипа двери. Но, Серафима, прежде чем вываливать информацию полиции, тебе следовало бы получить мое разрешение. Впрочем, сейчас уже поздно!
        И почему это Марк так сопротивлялся и не желал посвящать в происходящее представителей закона? Ведь под угрозой находится жизнь его обожаемой Юлианы? Или… Или Михасевичу есть что скрывать?
        Без стука дверь в палату отворилась, и туда влетела Настя. Заметив мать, девочка бросилась к ней, залезла на кровать и прижалась щекой к щеке Понятовской.
        Юлиана была довольна, хотя и просила дочь не портить ей прическу.
        - Мамочка, ты здорова? - спросила Настя.
        - Конечно, детка, со мной все в порядке, - ответила Понятовская.
        Она милостиво кивнула отцу Сильвестру и профессору Черновяцу, которые быстрым шагом вошли вслед за девочкой.
        - Дочь моя, - произнес священник, беря Понятовскую за руку. - Как только я узнал, то поспешил к тебе. Это промысел господень, что ты осталась в живых!
        - Отец Сильвестр, я тоже так думаю, - сказал режиссер. - Мы обязательно на днях зайдем в ваш храм, чтобы поставить свечку за чудесное спасение Юлианы. Я слышал, что вам требуются средства на ремонт колокольни? Я смогу помочь и с этим…
        - Бог всегда воздает тем, кто думает о душе, - ответил отец Сильвестр. - Такие дела вам зачтутся. Нечасто встретишь в наше время таких, как вы. Все заботятся о материальном благополучии, никто не хочет думать о бессмертной душе, а ведь это несоизмеримо дороже.
        Профессор вручил Юлиане букет белых роз, который актриса приняла как само собой разумеющееся. Профессор Черновяц шепнул мне:
        - А правду ли говорят, что это было покушение? И что за странные анонимные письма? Вы ведь в курсе всего, Серафима Ильинична, просветите меня! Вы играете роль мисс Марпл, Марк поручил вам расследование! Как интересно!
        Вот уж эта болтливая Зоя! Теперь все Варжовцы знают, зачем я сюда приехала!
        - Сын, проходи! - Михасевич прервал треп Черновяца.
        Кирилл стоял на пороге, не зная, присоединиться ему к другим или подождать в коридоре.
        - Поздоровайся с Серафимой Ильиничной, профессором и отцом Сильвестром, сын, - приказал режиссер.
        Кирилл, проигнорировав эту реплику, подошел к Понятовской и скороговоркой спросил ту, как она себя чувствует.
        - Очень мило с твоей стороны, - ответила актриса, закатив глаза. - Обычно ты никогда не интересовался моим здоровьем. Возьми Настю и отправляйся с ней домой. Пусть отец Сильвестр вас проводит. Вам ведь несложно?
        - Нет, дочь моя, я сделаю все, о чем вы попросите, - ответил священник, беря за руку девочку. Кирилл, ничего не сказав, вышел из палаты.
        - Марк, с ним нужно что-то решать, - произнесла Юлиана. - Так не может продолжаться. Ты как-то говорил про интернат в Англии. Думаю, будет в самый раз послать Кирилла туда. Ему нужны сверстники, меня он в упор не замечает, занимается своими компьютерами…
        - Поговорим об этом позднее, Юлиана, - ответил Михасевич.
        Было заметно, что разговор о сыне сейчас не входил в сферу его интересов.
        Профессор кислых щей буквально вытащил меня в коридор. Неугомонный ученый засыпал меня вопросами. Через пять минут, когда моя голова грозила распухнуть от его трескотни, я взорвалась:
        - Эрик Эрикович, достопочтенный вы мой, откуда я могу знать все эти подробности? На настоящий момент делом о несчастном случае с Понятовской занимается местная полиция. Так как начальник полиции - частый гость в доме Михасевича, были предприняты все необходимые меры и активизированы все силы, чтобы в кратчайшие сроки докопаться до истины!
        - Не доверяю я полиции, в особенности местной, - протянул профессор. - Серафима Ильинична, а правду говорят, что вы оказали нашему президенту Буничу большую услугу и хорошо знакомы с его женой?
        - Говорят, что в Экаресте кур доят, - обозлилась я.
        И откуда этому сморчку известна государственная тайна! Нет ничего страшнее людей пошиба профессора Черновяца - назойливые, всюду сующие свой нос, беспардонные и прилипчивые.
        - Да ладно вам, Серафима Ильинична, - затараторил ученый. - У меня ведь огромный опыт в составлении психологических портретов преступников! Все маньяки страны прошли через мои руки! И тот, кто действует в Варжовцах, самый настоящий маньяк! Разве вам неинтересно узнать, кто это?
        - Честно скажу - совершенно неинтересно! - взревела я.
        Мне хотелось одного - избавиться от общества профессора кислых щей.
        Черновяц рассмеялся:
        - Серафима Ильинична… или давайте без отчеств, вы ведь согласны?
        - Нет! - попыталась вставить я, но профессор снисходительно улыбнулся:
        - Не беспокойтесь, у нас не такая уж большая разница в возрасте, от силы - десять лет.
        Я едва не задохнулась от подобного хамства. Ему - под семьдесят, а мне, а мне… Мне через неделю исполнится тридцать восемь! Ну, или чуть больше! Но, как любая женщина, я имею право на то, чтобы мой возраст оставался для мужчин, в особенности подобных наглому профессору, загадкой.
        - С отчествами, с отчествами, - залепетала я. - Только с отчествами!
        - Полиция не упустит очередного шанса сесть в галошу, - заявил Черновяц. - Я прекрасно знаю их методы работы, они неповоротливы и тупоумны. Серафима Ильинична, если бы вы знали, сколько преступников разгуливает на свободе из-за плохой работы полиции! Помнится, ловили мы в середине восьмидесятых маньяка-насильника, на его совести было два десятка человек. Под моим руководством был составлен психологический портрет предполагаемого преступника: неуверенный в себе, замкнутый, скорее всего, имеет свой автомобиль, даже внешность я описал: лет пятьдесят, сутулый, в очках, внушающий доверие и не вызывающий страха тип «учителя биологии», как мы это в институте называем. Пардон, называли, я никак не могу привыкнуть, что я - на пенсии… Так вот, мы с моими сотрудниками определили ареал, в котором действовал маньяк, и дали полиции рекомендации, где ждать следующего преступления. Полиция установила кордоны, и, надо же, преступление все же произошло, несмотря на то, что контролю подвергали всех мужчин в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти. Маньяка этого поймали только через семь лет, за эти годы он лишил
жизни еще двадцать человек. И что вы думаете? Когда я с ним беседовал, он мне так и сказал:
        - Меня едва не схватили.
        И назвал дату и год - именно когда устраивали эту спецоперацию. Оказывается, его задержали, полицейские нашли у него в портфеле моток бечевки, нож и, пардон, тюбик вазелина, и, несмотря на обличающие улики, его отпустили на все четыре стороны! Вот и ваша полиция! И уверяю вас, за эти годы методы не претерпели никаких изменений!
        - И что вы предлагаете, профессор? - спросила я с подозрением.
        Маленький ученый с готовностью заявил:
        - Самим начать расследование! У меня же огромный опыт в составлении профиля преступников! А вы, Серафима Ильинична, окажетесь полезной в поставке мне информации.
        Какой ты умный, подумалось мне, меня аж слеза прошибла от твоего предложения, профессор кислых щей! Ты хочешь, чтобы я, подобно ручной обезьяне, таскала для тебя каштаны из огня, собирала информацию, подвергалась опасности, а ты, ученый щелкопер, присвоил бы себе всю славу - если, конечно, преступник будет пойман!
        Профессор неверно истолковал мое молчание. Он с жаром зашептал:
        - Я так и знал, что вы согласитесь, уважаемая Серафима Ильинична. Сейчас самое время осмотреть место преступления.
        И, схватив за руку, мерзкий профессор потащил меня к выходу.
        Когда я в компании с болтливым бахвалом Черновяцом, который вспоминал дела из своей многолетней практики, оказалась в павильоне, где произошла трагедия, то увидела, что расследование идет полным ходом.
        Присутствовал сам начальник полиции Варжовцов полковник Порох. Нас вначале не хотели пропускать, но горлопан-профессор добился своего. Порох - высокий статный полицай с копной седых волос и пронзительными голубыми глазами - галантно приветствовал меня и непроизвольно скорчил кислую рожу, заметив назойливого профессора. Кажется, мы разделяли с ним одно и то же чувство по отношению к неуемному Эрику.
        - Думаю, что Марк Казимирович может быть доволен, - заявил Порох. - Я не понимаю одного - почему он так долго тянул с историей про анонимные письма и не поставил в известность меня? Понятно, он опасался огласки, ему не хочется, чтобы понаехали журналисты и стали писать статейки про то, как неизвестный поклонник преследует его жену. И вот к чему привела такая нерешительность - один человек погиб, а сама Юлиана Генриховна лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств осталась жива. Если бы не тот актер, который был с ней на площадке, то смерти ей не миновать. Основная тяжесть конструкции обрушилась на него, он заслонил ее собой. Да…
        Павильон был оцеплен, несколько человек, видимо, полицейские эксперты, внимательно осматривали рухнувший потолок. Я спросила у Пороха о том, как двигается расследование.
        - Всему свое время, - ответил тот. - Это только в книгах частные детективы всегда оказываются на шаг впереди туповатых полицейских, на самом деле мои ребята нашли уже очень много.
        - Отпечатки? - вставил Черновяц.
        Порох натужно рассмеялся:
        - Уважаемый профессор, кто бы мог сомневаться, что вы окажетесь тут как тут! Нет, отпечатков нет, но это не самое главное. Так и быть, я покажу вам, как нужно работать.
        Пока он вел нас к спикировавшему вниз стальному потолку, Порох шепнул мне:
        - Серафима Ильинична, избавьте нас, полицейских, от этого несносного человечка. - Он ткнул пальцем в сторону профессора, который на карачках ползал около рухнувшего потолка. - Вы не можете себе представить, как он нам надоел! Может, он и самый компетентный специалист по маньякам в стране, но это не значит, что у него есть право навещать меня по три раза в день и звонить мне домой в пять утра, чтобы поделиться своими соображениями! С тех пор, как в Варжовцах стал действовать этот убийца детей, Черновяц вообще обезумел. Считает, что без него мы маньяка не поймаем! Спасите меня от него!
        - Кто бы меня спас от бешеного профессора, - ответила я Пороху. Тот с сочувствием кивнул головой и развел руками.
        - Смотрите, - провозгласил Черновяц, воздевая вверх руку с искореженным куском железа. - Видно, что кто-то ослабил крепежные болты, причем сделал это с полным знанием дела. Просто так, наобум, добиться того, чтобы конструкция упала, невозможно. Это кто-то из своих. Вы должны проработать всех, кто был на съемочной площадке или имел сюда доступ. Кстати, полковник, вы можете показать мне письма, которые получала супруга Марка Казимировича. Я, как ведущий в стране эксперт по составлению психологического портрета преступника, смогу выжать из них все, что только можно.
        Полковник Порох застонал. Я положила ему руку на плечо и проникновенно сказала:
        - Крепитесь, другого выхода у вас нет!
        - Я знаю, - тоном приговоренного к гильотине ответил Порох.
        Я склонилась над деформированным потолком. Пороха позвал кто-то из подчиненных, полковник ретировался, оставив меня на съедение профессору-коротышке.
        Насколько я понимала, никаких серьезных улик в распоряжении полиции пока что не было. Я попыталась вспомнить лица и жесты всех тех, кто оказался свидетелем ужасного происшествия.
        Марк Михасевич бросился к жене и попытался ей помочь. Он делал это искренне. Я в который раз отмела навязчивую мысль о том, что сам режиссер мог быть автором анонимок. Зачем ему это? Он же любит Юлиану, у них есть дочь, успех, деньги.
        Различные лица вертелись у меня перед глазами. Одна физиономия выделялась особенно.
        Зоя. Я никак не могла понять, что меня так беспокоило. Я понимала, что секретарша была настроена к Понятовской не самым лучшим образом, но это не означало, что Штольц причастна к покушению. Тут меня осенило. Вот она, эта мелочь, которая так настораживала в поведении Зои.
        Странным был не ее взгляд и не ее поведение. Она словно ждала того, что произошло! Она знала, что должно случиться, - знала за секунду до того, как потолок рухнул на Юлиану!
        - Похоже, вам пора, - сказал Порох, возвращаясь к нам. - И вам и нам нужно работать, господа философских дел парикмахеры!
        Профессор намек проигнорировал, хотя полковник в открытую заявил, что наше и в первую очередь его присутствие - излишне.
        Я вполне доверяла профессионализму полковника Пороха и его людей, и если улики будут, они их не пропустят. Но почему-то у меня было такое предчувствие, что улик не окажется. Тот, кто хотел убить Понятовскую, просчитался только в одном - случайность, которую предусмотреть заранее невозможно, вмешалась в дело, и вместо Юлианы погиб другой человек.
        Наверное, тот, кто хотел видеть Понятовскую мертвой, сейчас вне себя. Ему придется повторить попытку. Мысль была дельной. Я тотчас сообщила об этом Пороху, тот удивленно поднял густые седые брови:
        - Серафима Ильинична, душка, вы думаете, что мы, в провинции, не знаем, как нужно работать? Еще час назад по моему специальному распоряжению у палаты Юлианы Генриховны был поставлен пост. Я прекрасно понимаю, что убийца может снова нанести удар. Однако лишней паники не нужно. Для широких масс это остается несчастным случаем.
        К полковнику подошел один из его людей и что-то тихо доложил. Тот обратился ко мне:
        - Извините, но вам на самом деле пора. Это место преступления, поэтому прошу удалиться. У каждого, что называется, свои полномочия. Кстати, мне кажется, что вам пора отправляться в обратный путь. Сегодня вечером есть поезд на Экарест, можете с комфортом добраться до столицы. Я вас уверяю, что ни мы, ни Марк Казимирович в вашем присутствии не нуждаемся. Убийца будет пойман.
        И с чего это полиция Варжовцов пытается так рьяно отправить меня обратно в Экарест? Ишь чего, не позволю, чтобы всякие сиволапые полковники указывали мне, самой Серафиме Ильиничне Гиппиус, что надо делать, а что - нет! Похоже, профессор кислых щей был прав - этим служакам нужна наша помощь!
        - Убийца будет пойман? - подал голосок профессор Черновяц. - Так же, как и тот, кто похищает и душит девочек?
        Лицо полковника Пороха побагровело, он явно намеревался ответить что-то оскорбительное, но сдержался.
        - Что вы знаете про это, уважаемый профессор? - презрительно заметил он. - И кто только пустил слух про этого маньяка? Я знаю кто - вы сами! Никак не можете смириться с тем, что вас отправили на пенсию, вот зря и тревожите жителей идиотскими слухами. А за это в Уголовном кодексе статья имеется! Возможно, в Варжовцах и есть псих, который убивает девочек, но необязательно нам в помощь присылать особую бригаду из столицы. Чего они добились? Изрезали труп ребенка вдоль и поперек, некий специалист, ваш, кстати, докторант, авторитетно заявил, что убийца получил психологическую травму, поэтому и душит наших детей. И что? В итоге мы ни на шаг не продвинулись к истине. Так что советую вам, Серафима Ильинична, уехать обратно в Экарест. А вам, профессор, не соваться в мою епархию, вы - пенсионер, у вас нет полномочий находиться на месте преступления.
        - Это что, настоятельная просьба? - задала я ехидным тоном вопрос.
        Вы только посмотрите, я не таких, как ты, провинциальный полковник, обламывала, не таких в бараний рог скручивала! И ты будешь еще командовать мною, самой Серафимой Ильиничной Гиппиус!
        - Дружеская рекомендация, госпожа писательница, - ответил Порох. - Езжайте к себе в столицу, пейте чай с ежевичным вареньем и стряпайте свои иронические детективчики или что вы там пишете. Лейтенант, проводи гостей, - велел он одному из находившихся в павильоне полицейских. - Запомните, мы ни в чьей помощи не нуждаемся, - сказал он, когда мы с профессором шли к выходу. - Особенно в вашей.
        На улице потеплело. Солнце пробивалось сквозь легкий туман, который утром сполз с горной речушки, протекающей по Варжовцам и впадающей в море.
        - Вы только подумайте! - загрохотала я. - Этот бездарь, полковник Порох, не стесняется прилюдно демонстрировать свое невежество. Я пишу детективчики?! Я что, похожа на Дарью Донец? Или Татиану Устиняк? Боже мой, да он не читал ни единой моей книги, ни единого моего рассказа или романа! Куда ему, он ведь понятия не имеет, что такое постмодернизм!
        - Наверняка считает, что это - название лекарства от запоя, - заметил профессор кислых щей, и я впервые ощутила симпатию к коротышке-психологу.
        Ну, в чем-то, скажем честно, Порох был прав. Дело, которое на первый взгляд показалось если не ерундовым, то, во всяком случае, не внушало опасений в благополучном исходе, становилось чрезвычайно опасным. И мне казалось, что я, Серафима Ильинична Гиппиус, самая знаменитая писательница Герцословакии, стала пешкой в большой многоходовой игре. С чего все началось? С анонимных писем Юлиане Понятовской. Полковник Порох не желает, чтобы я принимала участие в расследовании. Не исключено, что ему удастся убедить в этом Михасевича.
        Все нити порвались. Один из тех, кто улыбался мне, кто восхищался моим талантом и жал мне руку, убийца. Но кто?
        - Серафима Ильинична, теперь вы убедились, почему я испытываю некоторое предубеждение к работникам полиции? - произнес профессор Черновяц. - Порох - упрямый старый солдафон, который не доверяет психологам и уповает на тупую силу. С таким настроем он будет ловить преступника еще лет десять.
        Я все никак не могла прийти в себя: полковник не знает, какие книги я написала!
        - Поэтому, дорогая Серафима Ильинична, - тоном обольстителя продолжил профессор кислых щей, - предлагаю вам заключить дуумвират: ведь вы и я - самые умные и образованные люди в этом городишке. Вы согласны?
        Против истины не попрешь!
        - Полиция, следуя своей излюбленной стратегии, будет топтаться на месте или пойдет в противоположном от истины направлении. Я приглашаю вас на обед в ресторан на берегу моря, вы ведь не откажетесь?
        Мой желудок, заурчав, подсказал верный ответ.
        - Вот и отлично, дорогая моя! Соединив мои профессиональные знания и вашу смекалку, мы сможем найти анонимщика. Представьте себе физиономию полковника, когда мы презентуем ему этого несчастного!
        Подхватив коротышку-ученого под руку, я пропела:
        - Милый Эрик, вы сто раз правы! Нечего витать в эмпиреях! Я с удовольствием отобедаю с вами, и за чашкой белого вина мы сможем обсудить план наших совместных действий. Нет, вы только подумайте, он уверен, что я пишу детективчики!
        И мы отправились к набережной.
        Зоя спустилась по большой лестнице с третьего этажа в холл. В доме было подозрительно тихо. Обычно в особняке всегда толпилось множество людей, все эти праздношатающиеся актеры, которые хотят лишний раз попасться на глаза известному режиссеру или его жене. Теперь они все переместились в больницу, где с нетерпением ожидали последних новостей о самочувствии Юлианы.
        Михасевич дал Зое поручение - она должна отвечать на все телефонные звонки и, кроме того, предотвратить распространение слухов. Ей уже позвонили из двух крупных журналов, несколько журналистов с телевидения интересовались тем, правда ли, что на съемочной площадке произошел несчастный случай. Она, как и требовал Михасевич, все опровергала. Еще не хватало, чтобы сюда понаехали любопытные и пронырливые с камерами и диктофонами. Один особо ретивый журналист так и спросил, «что известно об убийстве во время съемок».
        Убийство… Так и есть, убийство. Был убит Макс. Зоя не особо хорошо его помнила, все эти молодые актеры, которые снимались у Михасевича в эпизодах, были на одно лицо - постоянно толклись в гостиной, воровали пиво из холодильника, объедались задарма, не смывали за собой в туалете…
        А вот Юлиана, которая должна была стать жертвой, не умерла. Так всегда бывает, словно судьба любит немного поиздеваться.
        Зоя заглянула на кухню. Никого. У Михасевича работала женщина, которая готовила и убирала особняк, но сегодня, так приказал хозяин, дом должен быть пуст. Никого лишнего. Он стал бояться. Бояться того, что кто-то, проникший в дом под видом прислуги, убьет Юлиану.
        Детей тоже нет. Настя с отцом в больнице, Кирилл в школе. Зоя заглянула в библиотеку. Так и есть, кто-то оставил пивную банку прямо на столе, теперь там расплылось пятно. Но это не должно ее волновать. Она секретарь. Да, она секретарь. То есть рабочая лошадь, на которую все, кому не лень, взваливают рутинные дела.
        Раньше с Юлианой они были «подругами». Потом Понятовская сумела охмурить Михасевича - от такой партии никто бы не отказался. А чем она лучше? Конечно, красотой ее бог не обделил, а вот талантом… Пардон, кто говорит о таланте, когда у тебя муж - Марк Михасевич. Поэтому Юлиана и получила приз как лучшая актриса года, поэтому ее и обожают зрители. А вот она, Зоя, за эти семь лет ничего не достигла. Ни в плане карьеры, ни в личных отношениях. Стать секретаршей бывшей однокурсницы - это смешно и… унизительно! Юлиана специально взяла ее в услужение, чтобы лишний раз ткнуть в глаза своей славой и богатством.
        Зоя убедилась, что в доме никого нет. Вдруг ей показалось, что хлопнула дверь в зимний сад. Кроме основного входа, был еще один, через сад. Обычно он всегда закрыт.
        Она заглянула в оранжерею. Удушливый аромат орхидей. Зоя их ненавидела, эти цветы были так похожи на Юлиану - до ужаса искусственные, а стоит чуть примять - они осыпаются.
        Кто-то намеренно оставил дверь открытой, хотя она была уверена, что проверяла час назад. Тогда дверь была закрыта. Странно. Может быть, кто-то вернулся.
        Зоя прислушалась. Шаги? Нет, ей показалось. В доме она одна. Ей нечего бояться.
        Она прошлась по пустынному холлу. Уселась в мягкое кресло, откинула голову и закрыла глаза. Она безумно устала, ей хочется отдохнуть от всего. Сейчас еще рано.
        Зоя встала, поднялась к себе наверх. Ей показалось, что дверь в ее комнату приоткрыта.
        Едва Зоя зашла в свою комнату, как на затылок ей обрушился удар. Она не успела ничего понять, последовал второй удар. Зоя потеряла сознание. Тот, кто оглушил ее, подошел к Зое и проверил пульс. Еще жива, но это ненадолго.
        Внизу прозвенел телефон. Никто не подошел. Убийца вздрогнул, но потом понял, что это не помешает ему исполнить замысел.
        Телефон продолжал разрываться.
        Я в сопровождении профессора кислых щей подошла к особняку. Коротышка, и в этом надо отдать ему должное, умеет быть галантным кавалером. И даже к его стрекотне можно привыкнуть. Эрик читал все мои книги, восхищался моим несравненным стилем и за время отменного обеда (паэлья, шоколадное мороженое и две бутылки белого вина) стал моим лучшим другом. Мы заключили пакт «Гиппиус - Черновяц» (правда, без территориальных уступок и секретных приложений!) и условились действовать совместно, дабы вывести на чистую воду анонимщика.
        Странно, обычно около дома всегда толпилось много людей, актеры из съемочной группы постоянно курили, громко беседовали, а теперь все выглядит заброшенно и уныло. Дверь приоткрыта. Мы прошли вовнутрь. Никого не было. Скорее всего, Михасевич сейчас в больнице вместе с Юлианой, там же и большая часть всех актеров.
        - Что вы здесь делаете? - услышала я испуганный голос.
        Профессор кислых щей, вскрикнув, обернулся. Из библиотеки выглянула одна из актрис. Эрик улыбнулся и подошел к ней.
        - То же, что и вы, - ответил он. - Пытаюсь кого-нибудь найти. В доме никого нет?
        - Не знаю, - ответила девушка. - Я пришла минуты на три раньше вас. Меня послал Марк Казимирович, ему требуется Зоя, он никак не может дозвониться до нее. Вы ее не видели?
        - Нет, - ответил Черновяц. - Давайте я помогу вам отыскать Зою.
        Вот уж мне дамский угодник. Я уже поняла, что пигмей-психолог положил на меня глаз, но он совершенно не в моем вкусе.
        Комната секретарши была заперта. Профессор минут пять стучал и звал Зою, но результатов это не дало.
        - Похоже, ее там нет, - произнесла актриса, припав к замочной скважине. - Ничего не видно… Ну что же, так и скажу Михасевичу, что его секретарша бесследно исчезла. Скорее всего, отдыхает от всей кутерьмы.
        Она позвонила Михасевичу в больницу, тот выразил недовольство тем, что Зоя куда-то запропастилась.
        - Он хочет вас видеть, - сказала актриса, закончив разговор с режиссером. - Так что пойдемте, нельзя заставлять его ждать…
        Марк ждет меня! Я что, работаю у него на посылках? Профессор сжал мой локоть и шепнул:
        - Серафима, мы же ведем расследование, не забывайте!
        Марк Михасевич был в великолепном расположении духа. Врачи доложили ему, что Юлиану выпишут из больницы через день-два. Он встретил нас на пороге палаты. Рядом крутилось несколько человек из съемочной группы. Не желая беседовать при них, режиссер указал мне и профессору на пустую палату.
        - Я говорил с Порохом, - сказал он. - Полковник настоятельно рекомендует мне отослать тебя в Экарест.
        - Марк, - прошипела я, - разве я похожа на нелюбимую жену падишаха, чтобы ее можно было отослать?
        - Не очень, - поддакнул профессор. - Скорее на величественную супругу персидского сатрапа. Порох боится, что мы отнимем у него лавры победителя!
        - Я никуда не уеду, - заявила я на полном серьезе. - И если ты выбросишь меня из своего особняка, то я перееду в гостиницу!
        - Нет, ко мне! - вставил профессор кислых щей. - У меня чудесный домик, я живу один…
        Подозрительно и, как мне показалось, с ревностью взглянув на ученого, Марк ответил:
        - Фима, я не намерен следовать советам Пороха. Ты нужна мне и Юлиане. Оставайся сколько хочешь. И, разумеется, в моем доме!
        Он что, все еще любит меня или это типичная реакция самца-собственника? Впрочем, мне в любом случае не хотелось переезжать к профессору.
        - Папа! - вбежала в палату Настя. - Мама зовет тебя!
        - Иду, мое солнышко! - ответил режиссер и, подхватив дочь, добавил: - Я не верю словам Пороха о том, что он сам найдет этого человека. Поэтому, Фима, не буду иметь ничего против, если ты продолжишь изыскания.
        - Мы продолжим! - провозгласил профессор.
        Вечером того же дня в особняке Михасевича забурлила светская жизнь. Понятовская на ночь осталась в больнице, режиссер настоял, чтобы охрану усилили. Подходы к ее палате стерегли трое полицейских, еще трое дежурили в саду, под самыми окнами.
        - Где Зоя? - бушевал Марк. - Мне уже шесть раз позвонили из желтых газет, требуют подробностей. И как только слухи обо всем успевают разлететься по Экаресту?
        Я, стыдливо отводя глаза, подумала, что не стоило звонить Рае Блаватской и в подробностях рассказывать ей обо всем, что имело место в Варжовцах. Но Рая обещала, что ни гугу!
        Поиски секретарши ничего не дали. Она как в воду канула.
        - Ее комната закрыта! - удивился Марк. - Обычно она никогда не запирала ее. Если никто не может справиться с этой задачей, то придется действовать самому!
        Он поднялся наверх. Настя вертелась около него. Режиссер постучал в комнату секретарши. Ответа не последовало.
        - Зоя, открывай! В чем дело, ты требуешься мне и Юлиане! Не время предаваться медитации!
        - Может быть, с ней что-то случилось? - предположил вслух профессор кислых щей. Марк ничего не ответил. Он с силой дернул золоченую ручку.
        - Заперта изнутри, - сказал он.
        - Изнутри? - произнес в задумчивости Черновяц. - Она что, там? И не слышит нас?
        Марк посмотрел на дочь, которая, весело смеясь, бегала по коридору.
        - Настена, иди вниз, - велел он.
        - Но, папа, - закапризничала девочка. - Я хочу остаться…
        - Иди вниз! - прикрикнул на нее отец.
        Когда девочка, обиженно надув щеки, убежала, он произнес:
        - Не нравится мне все это. Почему Зоя заперлась и не открывает?
        - Предлагаю выбить дверь. Другого выхода нет, - сказал профессор. - Похоже, с обратной стороны торчит ключ.
        Михасевич кивнул. Дверь поддалась на удивление легко, дерево затрещало, скрипнули петли.
        В комнате никого не оказалось, только на столе веером были разложены журналы
«Секреты Евы» - почти на каждой странице было вырезано несколько букв.
        - Боже мой! - вырвалось у Михасевича. - Значит, это все она! Где эта сучка? О, попадись она мне! Зоя!
        Юркий профессор вышел из ванной комнаты. Эрик был бледен, как будто… Как будто увидел что-то ужасное.
        - Где Зойка? - громыхал Михасевич. - Я раздавлю эту пигалицу, она на коленях будет умолять меня о пощаде, я сделаю так, что ее никто не возьмет и сортиры драить!
        Матерясь, Марк показывал свой аристократизм. Как же все это знакомо!
        - Она там, - сказал, задыхаясь, профессор. - Там, в ванне!
        Издав рык, Михасевич ринулся в ванную комнату.
        - Марк, как ты смеешь! - попыталась остановить его я, но режиссеру в ту минуту было наплевать на все приличия. Я поспешила за ним. Не хватало еще, чтобы он испугал до смерти купающуюся Зою.
        Я влетела в небольшую ванную комнату, выложенную фальшивым голубым мрамором. Тело Зои колыхалось в желтой воде. Марк оторопел, я же бросилась к секретарше. Голова находилась под водой, рука была холодной, глаза закрыты. На лице застыла посмертная маска удивления.
        - Я не знал, что она принимала наркотики, - произнес Михасевич, поднимая с пола шприц с остатками прозрачного раствора. - Она умерла, надежды нет?
        - Марк Казимирович, положите шприц на место, - приказал профессор кислых щей. - Это улика. И сейчас самое время вызвать полковника Пороха. Да, она умерла. На первый взгляд несчастный случай. Передозировка…
        - Несчастный случай! - пробормотал режиссер.
        Мы вышли из ванной.
        - Я так не думаю, - изменившимся голосом произнес он. - Мне кажется, что тот, кто пытался убить мою жену и посылал ей анонимки, найден. Теперь все становится ясно! Зоя… Она тайно ненавидела Юлиану и меня, я должен был понять это намного раньше.
        - Звоните Пороху, - поддержала я профессора кислых щей. - Здесь ничего трогать нельзя.
        - Это не передозировка, - добавил режиссер. - Самоубийство. Она не смогла свыкнуться с мыслью о том, что вместо Юлианы погиб невинный человек.
        По выражению лица профессора кислых щей я поняла: он, как и я, не считал, что смерть Зои произошла в результате несчастного случая. Я вернулась в ванную и взглянула на мертвую секретаршу. Лицо начинало приобретать восковую бледность, нос заострился. Нет, даже если она и стоит за всем кошмаром, который преследовал семью Михасевичей-Понятовских, то она не покончила жизнь самоубийством. Зоя совсем не походила на человека, который раскаивается в своих поступках. Скорее наоборот, такие, как она, промахнувшись, предпринимают новую попытку.
        - Это не самоубийство, - прошелестел, подходя ко мне, профессор Черновяц. - Я могу согласиться с тем, что смерть, возможно, наступила от передозировки наркотиков, но кто принимает ванну, не раздевшись?
        Он был прав - Зоя колыхалась в янтарной воде не обнаженной, как этого следовало ожидать, а одетая в брючный костюм персикового цвета.
        Это не было самоубийством или несчастным случаем. Зою убили.
        Марта плохо помнила то, что произошло с ней после визита Эдуарда Теодоровича. Он произвел на нее успокаивающее впечатление. Девушка сразу прониклась доверием и каким-то подобием любви к нему. Потом был переезд, ее сопровождало несколько человек. Кажется, самолет. Она до этого никогда не летала на самолете, ей хотелось сесть около иллюминатора, но по настоянию Эдуарда Теодоровича ее уложили на носилки, сделали инъекцию - и она проснулась в просторной комнате. О такой она мечтала давно. Марта ощутила голод, поднялась с постели и подошла к двери.
        Дверь была заперта. Тогда она метнулась к окну. За окном она увидела самый чудесный сад из всех, какие могла вообразить себе. Окно было забрано мелкой, еле заметной стальной решеткой. Марте стало не по себе. Кажется, она попала в новую тюрьму. Комфортабельную, но все же тюрьму.
        Раздался зуммер, дверь бесшумно открылась. На пороге возникла миловидная женщина. Она улыбнулась Марте и поставила перед ней поднос с завтраком. В основном это были фрукты, немного творога, кружка с дымящимся зеленым чаем. Марта не привыкла к такому скудному питанию.
        - Где я? - спросила она женщину. Та ничего не ответила и удалилась. Поев, Марта подумала, что все складывается не так уж и плохо.
        Она подошла к большому зеркалу, которое занимало стену напротив кровати, взглянула на себя. Возможно, это был первый раз в ее жизни, когда она смотрела на себя без отвращения. Оплывшая фигура в белом балахоне, вздернутая губа, свисающие на лоб волосы.
        - Да, Эдуард, экземпляр ты подобрал что надо, - сказала высокая женщина Эдуарду Теодоровичу, рассматривая Марту.
        Они находились в небольшой темной комнате, расположенной с обратной стороны зеркала. На самом деле это было не зеркало, а особое стекло, сквозь которое можно было беспрепятственно наблюдать за тем, кто находится в комнате.
        - У нее дар пирокинеза, - сказал Эдуард Теодорович. - В Отделе нет человека с такими способностями.
        - Это нужно еще проверить, - хмыкнула женщина. - Честно говоря, Эдуард, мне кажется, что эта толстуха не может обладать даром. Ты только посмотри на нее… Кажется, что она - карикатура на человека.
        - Не мне тебе объяснять, - наблюдая за тем, как Марта рассматривает себя в зеркало, произнес Эдуард Теодорович. - Ты же знаешь, что паранормальные способности наблюдаются в первую очередь у людей, имеющих определенные отклонения. У нее имеются природные задатки, а ее уродство только помогло им активизироваться. Это своего рода защитный механизм на враждебность внешнего мира.
        - Эта толстуха подожгла школу? - с удивлением проговорила женщина, листая бумаги, которые лежали перед ней. - Никогда бы не поверила, Эдуард, что она может быть опасна!
        - В этом вся суть. Ты будешь тестировать ее, если подтвердится, что у нее есть способности, мы начнем их развивать. А если нет…
        - Тогда она умрет, - произнесла женщина. - Нам не нужны дармоеды. Ну что же, думаю, с завтрашнего дня можно приступать.
        Комплекс, куда попала Марта, располагался в труднодоступной гористой местности, находившейся под личным контролем председателя Комитета государственной безопасности Герцословакии. О его существовании знало пять человек в государстве: Отдел был самой охраняемой тайной страны.
        Позже Марта познакомилась с другими заключенными. Она была права - это оказалась великолепная тюрьма. Девушке на лодыжку прикрепили особый браслет, который, как доходчиво объяснил Эдуард Теодорович, будет показывать охранникам на мониторе, где она в данный момент находится.
        - А вот если ты попытаешься убежать… - промолвил ее благодетель. - Стоит тебе удалиться от стены более чем на сто метров или попытаться снять браслет, находясь в центре, как он взорвется. В нем находится заряд пластиковой взрывчатки, которого достаточно, чтобы разнести тебя в клочья. Так что будь благоразумна и не делай глупостей!
        С Мартой беседовали приятные люди, она рассказала психологу о том, что ее больше всего мучило. Сначала она стеснялась собственных мыслей и желаний, а потом выложила всю правду.
        Дальше начались упражнения. Она посещала особые занятия, вместе с ней там было еще несколько человек. Никто не знал, сколько на самом деле пациентов содержится в комплексе. Им запрещалось общаться во время занятий, всю энергию нужно было направлять на достижение результатов. От них требовали, например, чтобы они угадывали странные значки, изображенные на карточках.
        Марта называла наобум и по большей части ошибалась. А вот занимавшийся рядом с ней мужчина мог, закрыв глаза, сказать, что было изображено на карточке. Марта не понимала, какой от этого толк.
        Потом у нее пробовали найти гипнотические способности - но сколько Марта ни смотрела в глаза, сколько ни держала за руку, она никогда не могла заставить другого человека выполнить собственные желания. Зато другие могли спокойно мысленно приказать - и человек исполнял. На первых порах Марта удивлялась тому, что видела, но потом ей стало безразлично.
        Наконец занялись и ее даром. Она понимала: подобными способностями больше никто не обладает. Марту отвели в небольшую, облицованную зеленоватыми плитами комнату. Там уже сидела высокая худощавая женщина. Марта заметила, что та взирает на нее с нескрываемым презрением. Марта сразу же вспомнила, как с ней обращались одноклассники. Теперь они мертвы.
        - Итак, Марта, - произнесла сурово женщина. - Ты уже поняла, что попала в особый центр. Мы собираем по всей стране людей, которые обладают необычным даром. Поэтому ты и оказалась здесь. Не скрываю, что исключительно по настоянию Эдуарда Теодоровича. Лично я сомневаюсь, что ты обладаешь какими-то способностями, ведь ты у нас почти три месяца, и до сих пор твой дар так и не проявился. Если ты обладаешь каким-то талантом, то должна сию минуту продемонстрировать его мне!
        От Марты требовалось, чтобы она усилием воли зажгла лист бумаги, находившийся в стеклянном кубе. Марта насупилась. У нее ничего не получалось.
        - Ну что же, - по прошествии нескольких часов констатировала женщина. - Пока безрезультатно. Учти, Марта, мы не тратим силы и деньги на бездарей. Ты должна доказать, что можешь!
        Так повторялось изо дня в день. Марта никак не могла вызвать огонь. Она уже сама боялась: неужели, после того что она сделала, ее дар пропал? Ей не хотелось покидать центр, ей нравился тропический сад, в котором разрешали ежедневно в течение часа гулять.
        Именно во время прогулок Марта убедилась в том, что в центре содержится много людей. Большая часть была мужчины, немного женщин. Все были облачены в белые балахоны, и лодыжку каждого плотно облегал браслет со взрывчаткой.
        Девушка любила бывать одна - забиваться куда-нибудь в дальний угол, где ее никто не мог потревожить, и, ни о чем не думая, сидеть на скамейке, уставившись на цветок или жужжащих насекомых.
        Однажды к ней подошел смешной коротышка. Марта не знала, что делать. Она не привыкла общаться с людьми.
        - А ты что умеешь? - обратился он к ней. - Я поднимаю предметы в воздух. Хочешь, покажу?
        Марте было интересно. Она наблюдала за тем, как коротышка уставился на скамейку, стоявшую около них. Скамейка была чугунная, наверняка очень тяжелая, вряд ли такую смогли бы поднять трое дюжих мужчин. Вдруг она двинулась, совсем немного, но тронулась с места. Марта улыбнулась ему. Коротышка ей понравился.
        Через несколько дней дар вернулся к ней. Женщина, которая проводила с ней испытания, была особенно недовольна тем, что Марта никак не может зажечь лист. Марта мысленно представляла пламя, которое вдруг возникает в стеклянном кубе. Все напрасно, она была готова плакать от злобы.
        - На сегодня хватит, - с раздражением произнесла женщина. - Завтра занятий не будет. Думаю, что нам нужно подумать о переводе тебя в карцер.
        - Я не хочу в карцер, - жалобно произнесла Марта.
        Женщина, тонко улыбаясь, ответила:
        - Тогда ты должна работать. Я пытаюсь нащупать твой дар уже три недели, но до сих пор никакого эффекта.
        Она нажала кнопку, вызывая охрану, которая должна была сопроводить Марту в карцер. Марта страстно захотела, чтобы лист загорелся, но этого не произошло. Ее грубо схватили и потащили в карцер - особую комнату размером два на два метра, обитую звукоизолирующим материалом. Сначала она думала, что это продлится всего несколько часов, но вскоре время потеряло для нее счет. Казалось, что о ней просто забыли. Она умирала от голода и жажды, но никто не появлялся. Из последних сил Марта начала молотить в дверь, крича, чтобы ее выпустили. Ее обволакивала тишина, звуки тонули в специальной обшивке.
        Внезапно раздался странный звук. Он пронзал мозг Марты, она пыталась заткнуть уши, но раздирающий барабанные перепонки звук становился все громче и громче. Она поняла, что так ее пытают те, кто посадил в карцер. Марта легла на пол, прижала руки к животу и попыталась уйти от звука. Он убивал ее, еще немного, и она сойдет с ума. Ей так хотелось выйти на свободу, но для этого требовалось одно - доказать, что она умеет вызывать огонь.
        Именно тогда она ощутила запах дыма. Тлел материал, которым был обит карцер. Внезапно взметнулось пламя, едва не спалив Марте волосы. Она поняла, что дар вернулся к ней в тот момент, когда она меньше всего хотела этого. Она потеряла сознание, наглотавшись удушливого едкого дыма.
        В себя она пришла на большой кровати в комнате, над ней склонилась все та же женщина, которая отправила Марту в карцер. Ее глаза сияли, а на губах кривилась довольная улыбка.
        - Теперь я верю, что ты можешь вызывать огонь, - радостно сказала она. - Нам пришлось спровоцировать тебя, но с этого момента мы приступим к настоящей работе!
        После того как Марта смогла доказать наличие дара, пошли бесконечные и изнуряющие серии экспериментов. Сначала у нее взяли различные медицинские анализы, сделали массу рентгеновских снимков.
        - Эдуард, ты был прав, - сказала женщина, одна из сотрудниц центра. - У нее есть способности, причем активизируются они под влиянием страха. Мы изучили все, что нам доступно. У Марты наблюдается редчайшая аномалия на клеточном уровне. Причем это каким-то образом взаимосвязано с ее весом. Нарушена функция гипофиза. Стоит ей похудеть - и дар начнет ослабевать.
        Эдуард Теодорович был очень доволен успехами Марты. Когда по спецканалу ему сообщили, что в небольшом провинциальном городке на юге Герцословакии живет девушка, которая умеет воспламенять предметы при помощи силы воли, он понял, что должен заполучить ее для Отдела.
        Отдел существовал к тому времени уже около пятнадцати лет, с каждым годом к ним поступали все новые и новые пациенты. Их похищали, а затем угрозами, шантажом или чем-то иным заставляли работать на Отдел. Эдуард Теодорович понимал, что без силы в этом вопросе не обойтись.
        Большая часть тех, кто проходил через Отдел, были непригодны для работы. Способности у них были на низком уровне, даже специальные тренировки не могли превратить их в послушные машины для убийств. Цели у Отдела были вполне определенные - использовать то, что пока не признано официально наукой, в целях обороны страны и уничтожения врагов государства.
        Эдуарду Теодоровичу было поручено возглавить Отдел. Он начинал всего с несколькими фанатиками, а пятнадцать лет спустя результаты во много раз превзошли ожидания.
        Спустя полтора года Марта могла не просто в любое время вызывать огонь, она научилась управлять им. Она прошла особый курс психотренинга, ее научили концентрировать внимание. С ней стали обращаться почтительнее, больше она не замечала ухмылок или косых взглядов. Марта поняла, что ее боятся. Ей это нравилось.
        Как-то вечером, когда Марта отдыхала, читая пустяковую книгу и поглощая пирожное за пирожным, к ней в комнату вошел Эдуард Теодорович. За это время она видела его всего несколько раз.
        - Марта, мне необходимо поговорить с тобой, - сказал он. - Мне кажется, что ты больше не нуждаешься в тренировках.
        - Вы меня отпустите? - спросила Марта, хотя прекрасно знала, что Отдел никого и никогда не отпускает обратно. Ходили слухи о том, что кто-то пытался, применив свой дар, бежать из центра. Все это окончилось трагически: срабатывал браслет со взрывчаткой…
        - Разве ты хочешь? - спросил Эдуард Теодорович. - Тебе это не нужно, Марта. У тебя дар, мы его развили. Ты достигла максимума. Теперь ты должна работать на Отдел. Понимаешь, что это означает?
        Марта знала, что от нее потребуют.
        Эдуард Теодорович продолжил:
        - Тебе, наверное, интересно знать, что произошло с твоей семьей? Мать спилась до белой горячки, сейчас находится на принудительном лечении в сумасшедшем доме, ты для всех умерла. Ты понимаешь, что все это сделал Отдел? Тебя просто не существует, ты скончалась в июне того же года, когда случилась трагедия и в результате небывалого пожара сгорела школа. О том, что ты была в полиции и призналась в том, что при помощи особого дара сожгла одноклассников, навсегда забыто.
        Марта знала, что готова работать. Она с самого начала понимала, что придется согласиться на те условия, которые выдвинет Эдуард Теодорович.
        - Я хочу убрать это, - она дотронулась до безобразной губы.
        - Конечно, но после того, как ты выполнишь первое задание, - согласился Эдуард Теодорович. - Ты станешь богатой, сможешь вести такую жизнь, какая тебе нравится. Но иногда я или кто-то другой позвонит тебе, и ты сделаешь то, что скажут.
        - Мне придется убивать? - спокойным тоном спросила Марта.
        Эдуард Теодорович пододвинул к Марте тарелку с пирожными:
        - Тебе нужно калорийно питаться, не забывай. Если у тебя исчезнет дар, Марта, ты потеряешь эту сытную спокойную жизнь!
        Марта не хотела опять возвращаться к прежнему существованию. Все было в прошлом. Она не хотела умирать, а ведь именно смертью Отдел карает тех, кто не оправдывает надежд.
        - Вот и хорошо, - сказал Эдуард Теодорович. - Я знал, что ты согласишься. Завтра мы обсудим детали.
        На следующий день Марта получила четкие указания, кого нужно уничтожить. Ее не интересовали имена, все, что ей требовалось знать, это время и место.
        Первое убийство, которое совершила Марта, произошло на автотрассе. Сначала полет на самолете в большой город у моря. Марта старательно прятала от всех лицо, она думала о том, что произойдет, когда она выполнит условия сделки.
        Она вышла из самолета. Ее не сопровождали. Эдуард Теодорович был прав - она не сможет убежать. Она привыкла к тому, что ей не нужно думать о сиюминутных проблемах, заботиться о том, что сегодня надеть или купить.
        Кроме того, ей хотелось отомстить удачливым и самоуверенным людям за то, что они ненавидели и презирали ее.
        Марта знала, что к половине третьего ей нужно быть за городом, на особой трассе, по которой передвигались только избранные. На пыхтящем дачном автобусе она доехала до конечной остановки. Вокруг нее были обыкновенные люди, никто не смотрел в ее сторону. Марта успокоилась. Кажется, весь мир действительно забыл о ее существовании.
        Ей даже стало любопытно, как живут простые граждане. Она прислушалась к разговорам. Ничего интересного, громогласные рассуждения о том, как лучше бороться с колорадским жуком, медведкой, тлей. Вздохи о том, что не хватает денег на польскую косметику, итальянские сапоги, что муж обалдуй, а дети не хотят учиться.
        Вместо того чтобы отправиться вслед за всеми в дачный массив, она свернула в сторону. Идти пришлось долго, она не привыкла к подобным физическим нагрузкам. Вскоре показалась гладкая правительственная трасса, которая резко контрастировала с обычной, покрытой колдобинами дорогой.
        Марта осмотрелась по сторонам. Никого нет. Она не была уверена, что справится с заданием.
        Нужный ей кортеж показался двадцать минут спустя. Марта заметила его издалека: посверкивающие на солнце капоты длинных черных машин. Они неслись на большой скорости, значит, на то, чтобы уничтожить нужного человека, у нее будет несколько секунд. Нужно сосредоточиться.
        Голова начала трещать, как это обычно бывало, в пальцах рук, которые она сжала в кулаки до боли, пробежало электричество. Марта поняла, что момент настал. Она открыла глаза, ей было нужно зафиксировать образ того, что требуется воспламенить.
        Похожие на танки бронированные автомобили плавно и бесшумно скользили по трассе. Марта стояла чуть в отдалении, скорее всего, охранники ее заметили. Но что может сделать какая-то толстуха?
        Марта снова закрыла глаза, закусила губу и представила, что машина, шедшая третьей, взрывается. Пламя лижет искореженный капот, почерневшее тело важного чиновника вылетает на асфальт. Он мертв.
        Но ничего не последовало. У Марты выступил пот. Еще несколько секунд - и машины прошелестят мимо нее, потом они будут слишком далеко, и задание окажется невыполненным. Ногти впились в кожу, Марта почувствовала, что кровь струится между пальцев. Она должна превозмочь себя. Она умеет концентрировать волю и подчинять себе дар. Раньше она зависела от него, теперь может свободно им распоряжаться.
        Машины на огромной скорости пролетели мимо нее. В лицо Марте пахнуло жженой резиной, она нехотя открыла глаза. Все кончено, она провалила задание.
        Происшедшее секунду спустя напоминало кадры из замедленной съемки. Едва только вторая машина кортежа пролетела мимо, третья, та самая, в которой находился объект, начала почему-то притормаживать, затем Марта увидела, как небольшое пламя взметнулось над ней и погасло.
        Взрыв был большой мощности, наверняка сдетонировал бензобак. Марта не верила своим глазам - машина превратилась в груду металла, горящий человек с дикими воплями выскочил с заднего сиденья. У него горела вся спина, он пробежал несколько метров по трассе, упал и больше не шевелился. Второй взрыв, уже не такой сильный, полностью уничтожил машину. Марта улыбнулась. Она выполнила поручение. Эдуард Теодорович будет ею доволен.
        Первый и второй лимузины, которые оторвались от третьего, развернулись, двери открылись, оттуда выскочили люди. Сначала как зачарованные они стояли и наблюдали за тем, как черный дым ползет по трассе, а сквозь него ввысь рвутся оранжевые языки пламени.
        - Быстрее «Скорую»! - прокричал один из охранников. - Там может быть еще кто-то живой.
        Марта прекрасно понимала, что живых в пламени нет. Ее дар уничтожал все живое. Может быть, она не умела читать мысли, внушать людям команды на расстоянии, поднимать в воздух предметы. Но ей это и не требовалось. Она могла вызывать пламя. Самая мучительная смерть - сгореть заживо!
        Марта понаблюдала за тем, как суетятся охранники. Наконец один из них заметил ее. Марта увидела его безумные глаза, растерянное выражение лица. Конечно, никто и никогда не установит, в чем причина аварии.
        - Женщина! - заорал он. - Стоять! Не двигаться с места. Вы арестованы!
        Он вынул из висевшей на боку кобуры тяжелый пистолет. Марта замерла. Потом смерила его презрительным взглядом. Это не она его, а он ее должен бояться!
        - Вы были на месте преступления! - хрипло закричал охранник. - Ребята, возьмите эту толстуху, она могла что-то видеть!
        Марта не стала дожидаться, пока к ней подбегут другие охранники. Теперь она знала: огонь подчиняется только ей.
        Затем произошло нечто ужасающее. Никто не смог описать этого и передать сотрудникам местной полиции, которые прибыли на место аварии спустя полчаса. Они застали страшную картину - ни единого живого человека, все машины сожжены, а на асфальте и в поле несколько обугленных трупов.
        Марта посмотрела на горевшие лимузины. Полоска пламени, как змея, отделилась от охваченного огнем остова и потекла по асфальту. Один из охранников, увидев это, стал кричать, вытащил пистолет и открыл беспорядочную пальбу. Другой поспешил ему на помощь. Еще одна дорожка из огня, как ртуть, вылетела вперед. Несколько огненных стрел полетели в людей. Марта наслаждалась зрелищем, ей было легко управлять этим процессом. Ничего сложного - она отдавала мысленные приказания, и огонь подчинялся ей.
        Огонь отрезал охранникам путь к Марте, которая стояла и ухмылялась. Один из них побежал в противоположную сторону, по кукурузному полю. Огонь летел за ним, человек, обернувшись, закричал и споткнулся. Пламя накрыло его, через несколько секунд неимоверных мучений появился еще один труп.
        Расправиться с остальными было легко. Кто-то выстрелил в Марту. И промахнулся. Еще до того, как он нажал на спусковой крючок второй раз, огонь, подобно сверкающему лезвию, подполз к нему сзади, потом приподнялся и нестерпимо сверкающей стрелой полетел прямо в голову охраннику. Тот выронил пистолет и в судорогах упал на трассу.
        Две машины, которые находились впереди, внезапно дали полный газ. Марта не дала им уйти. Покрышки взвизгнули на асфальте и высекли языки пламени. Эхо взрыва разлилось по окрестностям. Вторая машина рванула вперед, но врезалась в горящий лимузин. Люди пытались вылезти из салона, но двери заклинило. Марта представила себе, что внутри начинают гореть сиденья, обивка, одежда людей. Так и произошло. Через несколько секунд дверь поддалась, но на асфальт вывалился почерневший и дымящийся мертвец.
        Двум машинам, которые замыкали кортеж, тоже не суждено было вырваться. Марта взяла их в огненное кольцо, а когда ей надоело играть с людьми, она просто вызвала у себя в голове картину мощного столпа пламени. Тот материализовался, подобно торнадо, прямо над лимузинами, вовлекая их в самый эпицентр огненного урагана. Два мощных взрыва - и столп пламени исчез так же беспричинно, как и появился.
        Марта осмотрела место трагедии. Горящие корпуса пяти машин, несколько трупов на асфальте. От нее требовалось устранить одного человека, но погибли все. Огонь - очень сложная штука, никогда не знаешь, как с ним совладать.
        Развернувшись, Марта медленно пошла прочь. Когда она оказалась на территории дачного массива, то увидела любопытных огородников и садоводов, спешащих к месту трагедии. Она спустилась к остановке и стала дожидаться автобуса, который должен отвезти ее в город. Через несколько минут пролетели полицейские «уазики», за ними неслись «Скорая помощь» и пожарные, оглашая дачи переливами сирен. Наконец с большим опозданием появился и дачный автобус. Марта уселась на горячее кожаное сиденье около окна и прикрыла глаза. Она чувствовала себя опустошенной. Слишком много энергии ушло на то, чтобы вызвать огонь и заставить его выполнять ее прихоти.
        Когда она прибыла в центр, Эдуард Теодорович первым поздравил ее с успехом. Марте показалось, что он посмотрел на нее с затаенным страхом.
        - Марта, ты превзошла все мои самые смелые ожидания, - произнес он. - На, почитай!
        Он протянул ей одну из центральных газет. В ней на первой полосе было напечатано сообщение о том, что министр внутренних дел правительства Герцословакии, находясь на отдыхе, попал в автомобильную аварию, в результате которой и скончался на месте. Ни слова о том, что произошло на самом деле, ни единой строчки о погибших охранниках.
        - Я горжусь тобой, - произнес Эдуард Теодорович. - Ты можешь покинуть центр. Где бы ты хотела жить?
        Марта никогда не задавалась таким вопросом. Ей было совершенно все равно. Людское общество не доставляло ей радости.
        - Думаю, что квартира в столице тебя устроит?
        Марта согласно кивнула. Потом произнесла:
        - Вы сказали, что я могу избавиться от этого. - Ее толстый палец уперся в губу. - Я выполнила то, что вы требовали. Теперь очередь за вами, Эдуард Теодорович.
        - Я держу свое слово, - сказал тот.
        Марта взглянула на него. Она никогда бы не могла предположить, что Эдуард Теодорович способен испытывать страх. Он видел за долгие годы работы в Отделе людей, которые могли копаться в чужой памяти, как в открытой книге, людей, которые превращали других в безвольных манекенов, людей, которые усилием воли поднимали в воздух грузовики. Он их не боялся, потому что знал - они всецело зависят от него. Марта была для него загадкой. Неповоротливая, толстая, инертная, молчаливая. Если встретишь такую на улице, то в лучшем случае мысленно пожалеешь. Он действительно боялся ее, точнее, испытывал страх перед огнем. Он знал, как защититься от воздействия на психику, как поставить барьер чужому влиянию на волю. Но как уберечься от огня, который Марта подчинила себе?
        Марта была прооперирована в закрытой клинике КГБ. Никто не задавал вопросов, она просто легла на операционный стол, вдохнула - и проснулась уже без заячьей губы. Остался небольшой шрам, который, как объяснил врач, можно скрыть тональным кремом.
        Она смогла отдохнуть около двух месяцев, ее не трогали, ей даже казалось, что о ее существовании в Отделе никто не помнил. Она ошибалась, потому что как-то осенним вечером к ней приехал Эдуард Теодорович. Он сказал, что пора приступать к новому делу.
        Таких дел было много, и вскоре Марта потеряла им счет. Все они оказались похожими друг на друга, требовалось устранить человека, который в силу каких-то обстоятельств не мог стать жертвой обычных убийц.
        Несколько раз ей приходилось выезжать за границу. Она никогда не понимала восторгов по поводу памятников архитектуры, великолепных соборов, ажурных мостов. Практически все свободное время она проводила в ресторане, где заказывала тройную порцию еды. Если раньше Марта ненавидела свое тело, покрытое трясущимся белым жиром, то теперь свыклась с тем, чем наделила ее природа. Ведь взамен ей были предоставлены способности пирокинеза!
        Для очередной операции ей требовалось выехать в Лондон. Эдуард Теодорович вызвал ее к себе: он работал заведующим кафедрой в неприметном институте статистики. Марта, слабо разбиравшаяся в шпионских делах, понимала, что на самом деле это была удобная ширма для Отдела. Она никогда не задавалась вопросом, зачем это нужно. Эдуард Теодорович помог ей забыть прежнюю жизнь, освободиться от гнета прошлого, значит, она обязана работать на него. Отдел обеспечивал ей жизнь, два раза в год на ее личный счет в зарубежном банке поступала солидная сумма. Деньги Марте были неинтересны, она практически не тратилась на одежду, развлечения или хобби. Она знала, что обладает даром, и ей обязаны за это платить.
        - Ты должна уничтожить этого человека, - произнес Эдуард Теодорович, выкладывая на стол фотографию.
        Марта присмотрелась. Мужчина лет сорока сидит и читает иностранную газету в ресторанчике на улице. Похоже, его снимали тайно, потому что он выглядел счастливым и беззаботным.
        - Это предатель, - пояснил Эдуард Теодорович. - Ты должна знать, что Отдел не занимается терроризмом, он никогда не убивает невинных. Смерть приходит только за теми, кто ее заслужил. Тихонович - один из них. Он работал в герцословацкой разведке, имел все, о чем может мечтать человек, - блестящую карьеру, деньги, семью. Однако Тихонович решил, что на Западе ему будет лучше. Пять месяцев назад он, прихватив секретные документы, перебрался в Грецию, а оттуда в Великобританию. Из-за его предательства страна потеряла нескольких ценных агентов, Тихонович передал в руки западных спецслужб список наших резидентов, работающих под прикрытием в Европе. Он добился того, о чем мечтал, спецслужбы выплатили ему несколько миллионов, взяли под свое крыло. Он моментально получил британский паспорт, купил роскошный особняк в лондонском предместье, завел любовницу. Исправить то, что сделал Тихонович, уже нельзя, остается одно - он должен умереть. Его охраняют, боятся нашей мести. Поэтому я выбрал тебя. Ты должна уничтожить предателя, причем сделать это так, чтобы другим неповадно было бежать на Запад. Он должен
умереть.
        Марта слушала Эдуарда Теодоровича не особенно внимательно. Она никогда не терзала себя мыслями о том, что по ее вине гибнут люди. Она их убивает. Ну и что? Раз Отделу требуется, чтобы Тихонович умер, значит, она убьет его.
        - Я надеюсь на тебя, Марта, - произнес Эдуард Теодорович. - Сделать это нужно как можно быстрее. Согласно нашим данным, Тихонович знает, что за ним охотятся. В ближайшее время он собирается лечь на дно, возможно, изменить внешность и перебраться в США или Южную Америку. Поэтому ты должна устранить его до того, как он скроется.
        Тем же вечером Марта вылетела в Лондон. Отдел обеспечил ее необходимыми документами, она стала представителем Министерства здравоохранения и посещала столицу Великобритании для участия в международном симпозиуме.
        В шикарном отеле Марта первым делом направилась в ресторан.
        На следующий день, одевшись в строгий костюм огромного размера, Марта отправилась на симпозиум. Эдуард Теодорович предупредил, что за ней, возможно, будет установлена слежка. Марта не боялась спецслужб, она привыкла к тому, что ее - несмотря на габариты - никогда не принимают всерьез.
        Медицинский симпозиум проходил в старинном здании в Сити. Потом планировалась поездка по легендарным местам Лондона. Марта зарегистрировалась, заняла место в зале, надела наушники. Через полчаса после начала симпозиума она вышла из зала и, воспользовавшись черным входом, выскользнула на улицу.
        У нее был адрес, по которому проживал Тихонович. Она добралась до его особняка, убедилась в том, что его охраняют. Около дома стоял автомобиль, в котором сидели два сотрудника английских спецслужб. Их задача сводилась к тому, чтобы пресекать все попытки лишить жизни Тихоновича.
        Марта подошла к машине. Один из сотрудников окинул ее пренебрежительным взглядом и зевнул. Марта улыбнулась и на плохом английском спросила, как пройти до ближайшей станции метро.
        Сотрудник спецслужбы начал ей объяснять. В руке у него был пластиковый стаканчик с кофе, от которого поднимался легкий пар. Марта улыбнулась еще шире, в пальцах закололо. Поплыли красно-черные круги. Сейчас ей не требовалось привлекать внимание прохожих. Мелькнуло нечто, похожее на мини-разряд молнии. Оба спецслужбиста были мертвы. Марта не любила точечные удары, поражающие мозг, они требовали большой концентрации и лишали ее возможности насладиться зрелищем. Пластмассовый стаканчик в руках одного из мертвецов съежился, кофе закапал на сиденье. Марта обернулась и посмотрела на машину с мертвыми сотрудниками спецслужбы. Со стороны казалось, что они по-прежнему сидят и разговаривают.
        Она подошла к широкому окну, попыталась разглядеть то, что происходит внутри дома. Марта обогнула особняк, нашла дверь, которая вела на кухню. Она была заперта изнутри, Марта представила, что замок начинает плавиться. Послышалось шипение, она толкнула дверь. Та поддалась, и Марта ощутила легкий запах раскаленного металла. Она прошла на кухню, там никого не было. Осторожно, стараясь, чтобы ступеньки не скрипели под ее весом, она поднялась на второй этаж. Из спальни слышались стоны и вздохи, которые недвусмысленно давали понять, что там происходит. Марта подошла к двери спальни и чуть приоткрыла ее.
        Тихонович занимался любовью с красивой изящной блондинкой. Марте сделалось противно. Она открыла дверь настежь и застыла на пороге. Девушка, подняв глаза, увидела Марту и испуганно вскрикнула. Тихонович, до этого в блаженной истоме закрывший глаза и целовавший партнершу, застыл на простынях.
        - Вы пришли убить меня? - произнес он осипшим голосом.
        Англичанка закричала, Тихонович закатил ей пощечину.
        - Вам не нужно этого делать, - произнес он, сползая к краю кровати. - Зачем я вам? Мы же цивилизованные люди, сможем договориться…
        Его рука нырнула вниз, он сгруппировался и прыгнул за кровать. В руках у голого Тихоновича сверкнул пистолет. Его вороненое дуло смотрело на Марту.
        - Стоять, жирная тварь, - произнес он с нотками превосходства в голосе. - Я имею полное право застрелить тебя, и я сделаю это с великим удовольствием!
        Марта ненавидела, когда ее именовали подобным образом. Она могла убить Тихоновича еще пять минут назад. И вот он теперь оскорбляет ее. Ей был знаком подобный тип мужчин - самодовольные, слишком уверенные в себе, а по существу - глупые.
        Тихонович заорал благим матом и отбросил пистолет. Пистолет упал на простыни, те начали тлеть. Рукоятка оружия добела раскалилась. Тихонович схватился за обожженную ладонь, со страхом взирая на Марту. Любовница, забившись в угол, жалобно хныкала.
        - Только не убивайте, у меня есть влиятельные друзья, они дадут вам столько денег, сколько вам нужно, - прошептал Тихонович. - У Герцословакии столько нет!
        Марта продолжала молчать. Что такое деньги? На них нельзя купить главное - жизнь.
        - Я не хочу умирать, - заскулил Тихонович. - Убейте девчонку, - он указал на свою любовницу, - но не меня! Мы же разумные люди, договоримся! Мы инсценируем для ваших заказчиков мою смерть, а сегодня же вечером я улечу в Бразилию или Коста-Бьянку, у меня есть три подложных паспорта, я лягу на стол к пластическому хирургу. Все будут уверены, что я мертв! У меня на счету миллионы! Я отдам вам все, но только даруйте мне жизнь!
        Он был жалок. Марта никогда не испытывал чувства ненависти или отвращения к тем, кого убивала. Она делала это, как любую другую работу. Вряд ли мясник ненавидит коров или свиней, которых ему приходится лишать жизни. Скорее всего, даже жалеет и в какой-то мере их любит. Но Тихонович был ей противен, его просящая физиономия, попытка сопротивления, миллионы за свое спасение.
        Марта закрыла глаза. Тихонович бросился на нее, считая, что с такой рыхлой толстухой он, молодой, крепкий, тренированный мужчина, справится без проблем. Его тело было еще в полете, когда пламя, выстрелившее с потолка, объяло голову Тихоновича. Он упал на кровать, забился в судорогах, пытаясь потушить огонь. Англичанка начала истошно вопить, глядя на то, как любовник превращается в обугленный труп. Волосы мгновенно съежились, кожа потрескалась и почернела. Предатель раскрыл рот, чтобы вздохнуть в последний раз, да так и умер.
        Пламя перекинулось на простыни, заскользило по обоям и портьерам. Англичанка начала что-то тараторить, умоляюще глядя на Марту. Видимо, просила оставить ее в живых. Марта знала, что женщина ни в чем не виновата, но она - опасный свидетель.
        Минуту спустя Марта вышла из дома через черный ход. Языки пламени вырывались со второго этажа, в небо струился сизый дым. В спальне лежало два трупа.
        Марта вернулась на симпозиум к концу длинного и нудного доклада. Ее отсутствие никто не заметил. Вечером она осмотрела вместе с другими делегатами Букингемский дворец, это не произвело на нее ни малейшего впечатления, и Марта как можно быстрее вернулась в отель. Она купила вечерние газеты, на первых полосах которых сообщали о странном пожаре в особняке известного герцословацкого перебежчика. В результате погиб он и его подруга. Кроме того, были убиты два сотрудника английской спецслужбы. Все это не вызывало сомнений в том, что удар был нанесен
«рукой Экареста». Марта прочла предположение о том, что для устранения Тихоновича была задействована целая бригада шпионов, которые использовали секретные разработки.
        Так год шел за годом. Марта уже привыкла к тому, что ей приходилось расправляться с теми, кто был неугоден Отделу или лично Эдуарду Теодоровичу. Ее не интересовали люди, она знала, что после каждого удачного задания ее ждет поощрение. Когда в начале девяностых развалилась Герцословацкая Социалистическая Конфедерация, у Марты мелькнула мысль, что и организация, на которую к тому времени она уже трудилась около десяти лет, так же бесславно закончит свое существование. Оказалось, что новые хозяева или ничего не знают, или не хотят знать, или все прекрасно знают об Отделе, но делают вид, что им ничего не известно. Все осталось по-старому - звонки или личный визит Эдуарда Теодоровича, который показывал ей фотографию или давал адрес.
        У Марты было много денег, гораздо больше, чем ей требовалось. Она никогда не могла подумать, что станет богатой. Чтобы расслабиться, она выезжала на отдаленные острова, всегда одна, никогда ни с кем не общалась. Она могла позволить себе практически все. Марта не задумывалась над тем, что, в сущности, жизнь у нее не изменилась с тех пор, как она стала работать на Отдел.
        Как-то раз Эдуард Теодорович назначил ей встречу в ресторане. Марта если и бывала в ресторанах, то всегда одна да только затем, чтобы хорошо поесть. Она оделась так, как привыкла - бесформенная майка, джинсы самого большого размера, которые только могла отыскать. Эдуард Теодорович был предупредителен и галантен. Он явно наслаждался атмосферой их ужина, выдержанным вином, изысканной едой. Марта, неохотно отвечая на его вопросы однообразными репликами, ждала, когда он перейдет к делу. Так и произошло: Эдуард Теодорович достал небольшой плотный конверт, разложил перед Мартой фотографии странного комплекса, обнесенного высоким забором с колючей проволокой.
        - Это лаборатория, которую требуется уничтожить, - проговорил он тихо.
        Вокруг них веселились люди, разговаривали и не подозревали, что рядом с ними обсуждается террористическая акция.
        - Американцы пытаются создать новейшее оружие с использованием управляемого вируса. По нашим сведениям, под этот проект было выделено двенадцать миллиардов долларов. У них наблюдаются определенные успехи, и если дело пойдет и дальше так, то лет через семь они станут обладателями самого мощного оружия. Представь себе, что вирусы, как компьютерная программа, их можно запустить в любой город, в любую страну, и они будут уничтожать только тех, кто неугоден нашему противнику. Это нужно прекратить. Ты должна уничтожить эту лабораторию. Полностью.
        - Как я это сделаю? - спросила Марта.
        За годы работы в Отделе ей приходилось выполнять множество заданий, однако практически все они сводились к тому, чтобы уничтожить какое-то лицо. Теперь ей предлагали взорвать целый научный комплекс. Ее не интересовало количество предполагаемых жертв или то, что после взрыва смертельная субстанция может высвободиться из заточения.
        - Все очень просто, Марта, - произнес Эдуард Теодорович. - Несколько наших агентов пытались устроить взрыв, но один был убит, а двое других пойманы. Пришлось сделать так, чтобы они ничего не могли сказать американцам…
        Марта знала, что под этим подразумевается, - они были убиты. Она никогда не задумывалась над тем, что однажды не выполнит задание или, что еще хуже, ее схватят.
        - Так вот, вся надежда только на тебя, - продолжил он. - У них есть уязвимое место, и тебе потребуется найти его. - Он поднялся, помог Марте встать со стула. Добавил: - Благодарю за великолепный ужин.
        Комплекс по созданию управляемого вируса располагался в небольшой долине на юге страны, не так далеко от границы с Мексикой. Марте пришлось добираться туда, она остановилась в небольшом замызганном отеле, который так напоминал ей герцословацкий. Нещадно палило солнце, она вся изнывала от жары, чувствуя, что может расплавиться. Вопросов ей никто не задавал, она заплатила ленивому смуглому регистратору, получила комнату и отправилась к себе. Вечером она на машине направилась к секретному комплексу. Более чем на пять километров приближаться к нему было запрещено. Вокруг простирались пески, изредка попадались чахлые кактусы.
        Марта решила действовать ночью. Так было легче пробраться к лаборатории незамеченной. Ее дар начинал действовать, если она была в полутора километрах от объекта. Поэтому большую часть пути ей пришлось проделать пешком. Ее толстые ноги постоянно проваливались в песок, увязая в нем, юркие ящерицы шмыгали около нее, а один раз Марта услышала угрожающее шипение. Она прокляла Эдуарда Теодоровича, который дал ей это поручение на краю света. Наконец она оказалась вблизи объекта. Марта разглядела вышки с прожекторами, которые периодически освещали подступы к забору.
        От нее требовали уничтожить весь центр или большую его часть. Простой пожар, даже самый мощный, не мог привести к этому. Каждая комната в лаборатории была оснащена противопожарной сигнализацией и системой тушения. Здесь требовалось нечто большее, чем обычный пожар.
        Она закрыла глаза и прислушалась. Ничто не мешало ей вызвать огненный торнадо. Марта представила себе, что с неба на лабораторию опускается гигантская воронка, разбрызгивающая в разные стороны снопы искр. Видение было таким сильным, что она начала терять сознание. Марта опустилась на колени, сжала зубы, чувствуя во рту соленый вкус крови.
        Внезапно в спину ей ударил обжигающий порыв ветра. Потом все стихло. Марта открыла глаза, ощущая, что голова раскалывается. Обычно так бывало, когда приходил огонь, но на этот раз его не было.
        Подозрительная тишина окутала пустыню. Смолкли цикады, даже ящерицы, которые то и дело пробегали мимо, куда-то запропастились. Марта ощутила второй порыв ветра, пропитанная потом майка мгновенно высохла.
        Марта сосредоточилась, закрыла глаза, стала в деталях представлять себе, как ужасно сильный ураган возникает посреди комплекса. Он не должен выходить за пределы лаборатории, Марта не хотела стать его жертвой. Но другого выхода, как рисковать, у нее не было. Если она отойдет, ее дар перестанет действовать.
        Марта была разозлена и подавлена. Первый раз за многие годы у нее ничего не получалось. Наверное, огненный торнадо не подчинялся ее воле. Покалывание в пальцах нарастало, перед глазами запрыгали кроваво-черные мячики. Марта мысленно направила языки пламени на лабораторию. Обычно всегда в течение нескольких секунд видения сбывались, но на этот раз ничего не произошло. Еще один, гораздо более слабый порыв горячего ветра, и все стихло.
        Она взглянула на небо. Черное, бездонное, оно взирало на Марту множеством отливающих серебром звезд. Романтическая обстановка, полная спокойствия и мира. Ей требовался огонь, но она никак не могла его вызвать. Марта попробовала еще раз. Безрезультатно. Значит, это ее первый провал. Она скажет Эдуарду Теодоровичу, что лаборатория ей не по зубам. Он пошлет кого-то другого, кто справится с заданием. Она проиграла!
        Толстые коленки Марты утопали в мягком теплом песке. Она попыталась подняться, но не смогла. Силы ее были исчерпаны полностью. Она отдала столько энергии, сколько никогда не тратила на продуцирование пламени. И вот все оказалось напрасно. Марта в бессильной ярости завизжала. На глаза у нее навернулись слезы. Почему это с ней произошло? Неужели дар начинает ослабевать? За эти годы она прочитала сотни книг, но так и не получила ответа на единственный вопрос: чем объясняется ее дар?
        Когда она, обессиленная и не желающая ни о чем думать, упала на песок, то услышала гул. Медленно, в предчувствии чего-то страшного, она подняла голову.
        Торнадо двигался с противоположной стороны. Она все-таки вызвала его! Наверное, чтобы образоваться такому гигантскому пламени, требовалось время, и каждый раз, когда она мысленно насылала пламя на лабораторию, она подпитывала торнадо, который рос и становился все мощнее.
        Марта сама испугалась того, что увидела. Обычно она всегда знала, что огненное детище обойдет ее стороной, не заденет и не причинит вреда. Теперь она не была в этом уверена. Столб абсолютно черного пламени двигался по направлению к лаборатории. Пламя всегда было красным, изредка с оттенками оранжевого или синего. Черный огонь был перед ее глазами впервые. Пламя практически не выделялось на фоне ночи, Марта чувствовала его и видела блики, которые отбрасывали тонкие рубиновые языки, вырывающиеся из воронки торнадо. Она повалилась на землю, не в состоянии двинуться с места. Зрелище было завораживающим.
        Столб черного пламени был похож на веретено, затем стал расширяться кверху, превращаясь в юлу. Пламя неспешно подбиралось к лаборатории. Несмотря на то что Марта была в километре от него, ей стало нестерпимо жарко. Неожиданно на территории лаборатории завыли сирены, замелькали люди в зеленых халатах, пытаясь что-то предпринять. Послышались крики, истеричные вопли, даже выстрелы.
        Марта безмолвно следила за тем, как юла трансформировалась в ядерный гриб, края шляпки которого, как потоки водопада, низвергались на землю и уничтожали все на своем пути. Послышался треск, сверкнули молнии, и лаборатория погрузилась во тьму. Но все было видно, как днем, потому что пламя развернулось, изменив цвет. Спала темная пелена, Марта увидела привычное ей нутро огня. Замельтешили оранжевые и кровавые языки пламени, которые перекинулись на здания. Черный столб двигался медленно, сметая все на своем пути. Послышался первый мощный взрыв, Марта ощутила, что песок, на котором она сидит, начинает плавиться.
        Она вызвала то, чем была не в состоянии управлять.
        Рядом с ней приземлился тлеющий кусок металла, Марта неловко поднялась и побежала. Ей стало по-настоящему страшно. Огонь, который обычно всегда был ее послушным пуделем, превратился в разъяренного, бешеного леопарда. Столб распался на мириады крошечных торнадо, которые, как волчки, с бешеной скоростью завертелись по зданиям, людям, машинам. Стоило им соприкоснуться с чем-то, следовал взрыв.
        Марта бежала, не оглядываясь, ей не хотелось умирать. Сердце билось с бешеной скоростью. В спину ей дуло огненное дыхание торнадо, который бушевал, превращая секретную лабораторию в ничто. Сухая трава горела под ногами Марты, вспыхнули шнурки на ее кроссовках. Марта споткнулась и прямо лицом уткнулась во что-то дурно пахнущее и горячее. Она отшвырнула это от себя и только потом поняла, что это был труп какого-то мелкого животного, енота или койота. Он стал жертвой разбушевавшегося огня.
        Раскаленные брызги летели ей в голову, Марта поднялась и побежала к трассе. Она чувствовала, что ее легкие полны расплавленного свинца, ей хотелось упасть на землю и умереть. Пусть она сгорит в торнадо, который сама вызвала, пусть это произойдет, она больше не хочет бежать. Непонятная сила вытолкнула Марту на трассу, она коснулась ладонями асфальта. Тот был обжигающим, похожим на раскаленный противень. Но Марта вдруг почувствовала, что находится в безопасности.
        Марта посмотрела на то, что происходило с лабораторией. Горело абсолютно все, столб почти исчез, растекаясь, как вода, по территории объекта. Взметнулся огненный язык, потом опал, и последовал самый мощный взрыв. Он потряс все вокруг; Марта упала на асфальт, прикрывая голову руками. Рядом с ней падали горящие ошметки. Кажется, она выполнила задание. Лаборатория была полностью уничтожена.
        Она кое-как поднялась, посмотрела на горизонт. Никакого торнадо не было, все стихло так же, как и началось. Едва ли с того момента, как черный столб ворвался в комплекс, прошло больше трех минут. Пустыня в радиусе нескольких сотен метров, сухо потрескивая, горела. Марта ощутила на губах вкус запекшейся крови, на зубах скрипел песок, тело страшно ныло, ладони горели. Она побрела к городку, желая сразу же залезть в ванну и пролежать там несколько часов.
        Марта села в машину, попробовала ее завести. Кожаное сиденье нагрелось, обжигая тело, ключ раскалился, пришлось намотать на ладонь прожженную майку. Фыркнув, автомобиль двинулся с места.
        Когда она оказалась в отеле, все были возбуждены, кричали, размахивали руками, о чем-то говорили. Марта, стараясь не привлекать к себе внимания, прошла в номер, захлопнула за собой дверь, напустила ванну и плюхнулась в прохладную воду. Лежа в пенистой воде, Марта думала о том, что больше никогда не станет вызывать огненный торнадо. Это может однажды стоить ей жизни, может быть, он тоже управляем, но она не собиралась этому учиться.
        Проковыляв к постели, Марта закусила припасенными чипсами. На улицах слышались крики, громкие разговоры, но ей было все равно.
        Проснулась она оттого, что кто-то барабанил в дверь. Марта нехотя встала и прислушалась.
        - Полиция! - раздался грубый окрик. - Немедленно откройте!
        Марта испуганно замерла. Неужели ее вычислили? Как они смогли это сделать? Скорее всего, кто-то донес, что ее видели возвращающейся в отель в обугленной одежде со стороны пожара. Марта осторожно подошла к окну, выглянула наружу. Так и есть, около отеля полно полицейских машин. Что делать? Придется снова воспользоваться даром и спалить всех, кто охотится на нее. Она не знала, в состоянии ли вызвать вновь огонь.
        Стук в дверь повторился, Марта подошла и открыла. Главное - это выиграть время. Перед ней стояло несколько полицейских.
        Они увидели безобразно толстую женщину неопределенных лет, в старомодной ночной рубашке, с покрытым желтоватым кремом лицом и трясущимися, словно ошпаренными, руками.
        - Мэм, полиция, нам требуется ваш номер, - произнес один из полицейских и отодвинул Марту в сторону.
        За ним влетели и остальные, ринулись к окну. На нее никто не обращал внимания, Марта стояла около стены и думала о том, что была готова устроить пожарище, а все так просто. Она ошиблась, искали не ее.
        Ловили наркоторговца, который обитал в соседнем с Мартой номере. Когда все было кончено и преступника вывели, перед Мартой извинились. Она видела, как полицейские машины устремились прочь от отеля. А она боялась… Она дважды сегодня избежала смерти. Марта уселась на скрипящую кровать и стала нервно хохотать. Затем стерла крем с лица, натянула новые джинсы и рубашку и пошла вниз, чтобы до отвала наесться.
        На следующий день, когда Марта в старом автобусе, полном мексиканских эмигрантов, тряслась по федеральному шоссе, она увидела и то, что осталось от лаборатории. Территория в несколько квадратных километров была полностью выжженной, вдали чернели руины лаборатории. Тушение пожара еще продолжалось, территория по периметру была оцеплена солдатами, которые приказывали машинам проезжать мимо как можно скорее. Марта не испытывала ни капли жалости. Она даже гордилась тем, что в этот раз превзошла саму себя.
        Эдуард Теодорович был не просто доволен тем, что случилось, он был в восторге. Марте предоставили отпуск длиной в два месяца, она выбрала уютный семейный отель в Швейцарии, где никто не задавал вопросов, где она могла спокойно наслаждаться горным воздухом и калорийной пищей.
        Потом опять последовали рутинные задания. Марта следила за тем, как регулярно пополняются ее счета в зарубежных банках.
        Как-то зимним вечером Эдуард Теодорович сам приехал к ней. Марта смотрела очередную «мыльную оперу», страстно переживая за картонных героев.
        - Собирайся, - сказал он. - Тебе нужно будет поработать.
        Дело оказалось на первый взгляд простым. От нее требовалось убить излишне любопытного журналиста, который мешал определенным высокопоставленным лицам. Он начал раскапывать материал, который грозил чередой разоблачений и скандалов. Однако журналист оказался слишком умен. На него было совершено уже несколько покушений, ни одно не увенчалось успехом.
        - Сделай так, Марта, чтобы он больше никогда не вышел в эфир, - велел Эдуард Теодорович.
        Вся трудность заключалась в том, что журналист скрывался: никто не знал, где он на самом деле. Люди из Отдела проработали всех его родственников, друзей и знакомых, но никто не дал наводку.
        Марта внимательно изучила фотографию его семьи. Его престарелая мать, бывшая жена и сестра. Последняя привлекла особое внимание Марты, потому что на нее со снимка взирала полная женщина лет тридцати семи. Она так походила на саму Марту - аморфная фигура, безвольные очертания узкого рта, тройной подбородок, прямые жидкие волосы. Эдуард Теодорович сказал, что сестру уже проверили - она не знает, где скрывается брат, и вообще она не проявляет ни малейшего интереса к политике и разоблачениям погрязших в коррупции политиков.
        Марта предложила Эдуарду Теодоровичу жестокий, но действенный план.
        Она приехала на квартиру к сестре журналиста. Та жила за железной дверью, оснащенной несколькими замками. Марта позвонила и стала ждать. Кто-то осторожно открыл внутреннюю дверь, изучил ее в «глазок», затем спросил, чего надо.
        Марта объяснила, что собирается организовать клуб одиноких женщин. Видимо, сестра журналиста оказалась вполне удовлетворенной таким объяснением. Она безбоязненно открыла дверь, так как не могла предположить, что толстая, как и она сама, женщина, стоявшая на пороге, может представлять угрозу.
        - Еще раз здравствуйте, - произнесла Марта, проходя в квартиру.
        Потом она начала рассказывать сестре журналиста о том, что будет представлять собой организуемый ею клуб. Та внимательно слушала, предложила Марте чай со сладостями и пирожками. Марта не отказалась. А в конце беседы, когда толстая сестра журналиста строила планы насчет того, как найти себе спутника жизни, Марта убила ее.
        Это было легко, ей потребовалось нанести точечный удар - в мозг женщины проник электрический разряд, мгновенно отправив ее на тот свет. Марта знала, что в большинстве случаев установить подлинную причину смерти нельзя. Врачи диагностировали инсульт.
        Сестра журналиста обмякла на диване, привалившись боком на подушку. Марта убрала свою чашку, включила перед мертвой женщиной телевизор. Никто не должен заподозрить, что эта смерть насильственная. Затем она покинула квартиру и стала ждать.
        Как она и думала, через три дня сестру журналиста хоронили. Одевшись во все черное, Марта снова пришла в ее квартиру. Там было полно народу, все выражали соболезнование матери, из разговоров Марта уловила, что все шокированы ранней смертью молодой женщины.
        Убедившись, что журналиста нет, Марта вышла во двор. Она знала, что он любил толстую сестру и обязательно приедет проводить ее в последний путь. От нее требовали уничтожить журналиста, и она была намерена это сделать.
        Он так и не появился, Марта начала нервничать. Пришлось отправиться на кладбище и участвовать в траурной процедуре похорон. Журналиста не было и на кладбище.
        Марта нервничала, так как не понимала, что происходит. Он должен появиться, иначе зачем ей потребовалось убивать его сестру? Она смешалась с толпой родственников и знакомых, которые прощались с покойной. Когда все уселись в автобусы и уехали, она осталась около свежей могилы, еще на что-то надеясь. Она не ошиблась - примерно полчаса спустя появился и журналист.
        Он был одет в неприметную черную куртку, в руках у него были пунцовые розы. Журналист подошел к могиле сестры, наклонился, затем Марта увидела, как он поправляет венки. Был самый удобный момент ликвидировать его. Марта обернулась - где-то вдалеке копошилась старушка, сгребая мусор с могил, в отдалении слышались нестройные голоса еще одной похоронной процессии. Марта была метрах в двадцати от могилы. Журналист опустился на колени, словно разговаривая с мертвой сестрой. Марта никогда не понимала, почему люди так убиваются по тем, кто переселился в мир иной. Она не верила в загробную жизнь.
        Марта уткнулась взглядом в его спину. Она почувствовала, что кончики толстых пальцев задрожали, в них началось покалывание. Это верный признак того, что скоро, совсем скоро она в который раз сможет продемонстрировать свои способности. Марта была скрыта от журналиста несколькими высокими могильными памятниками и разлапистыми соснами, которыми было засажено кладбище. Она схватилась за ржавую ограду, закрыла глаза и представила, что огненная стрела поражает журналиста. Еще немного - и это должно свершиться. Голова начала трещать, она ощутила жар. Марта сильнее сжала решетку ограды и вскрикнула от боли. По ее пальцам текла кровь, она наткнулась на довольно большой гвоздь. Марта схватила ладонь, попыталась остановить кровотечение. Она всегда трепетно относилась к такого рода происшествиям, ей не хотелось подхватить здесь заразу или бациллы, которых в этом скорбном месте предостаточно.
        Самое ужасное заключалось в том, что сейчас она была не в состоянии вызвать огонь. Ее мысли смешались, она тупо глядела на кровь, которая сочилась из треугольной ранки в ладони. Марта попыталась забыть об этом, но не смогла. Рука болела, она вызывала в памяти образ огня, который поражает журналиста, но ее усилия были тщетны.
        Видимо, Марта привлекла внимание писаки. Он поднялся, положил цветы и, поколебавшись, подошел к Марте.
        - Вам требуется помощь? - дружелюбно спросил он, глядя на раскрасневшуюся, как переспелый помидор, Марту. Та стояла в неловкой позе. Она не заметила во взгляде журналиста презрения или сочувствия.
        - У меня в машине есть аптечка, - сказал он. - Пошли, нужно продезинфицировать рану.
        Марта, что-то пробурчав, пошла за ним. Она не знала, как ей быть. Поэтому позволила журналисту, которого она должна убить, залить ей ранку перекисью водорода. Жидкость, бурля, зашипела, Марта с отвращением почувствовала легкое жжение.
        - Не бойтесь, так у вас выйдет вся грязь, - произнес журналист, помазал ранку йодом и залепил пластырем. Минут через десять она будет готова повторить попытку. Однако журналист, казалось, не собирался более задерживаться у могилы сестры. Марта проклинала гвоздь, который так некстати сбил ее запал.
        - Вам в центр? - спросил он. - Хотите, я вас подвезу?
        Марта согласилась без промедления. На переднем сиденье она не поместилась, поэтому ей пришлось расположиться на заднем. Журналист оказался приятным собеседником. Марта почему-то представляла его злодеем и мерзавцем, одним из отрицательных героев «мыльных опер», которые она так любила.
        - Вы были у кого-то из родственников? - спросил он, когда они выехали с территории кладбища.
        - У бабушки, - соврала Марта.
        Бедная бабушка, ведь за все эти годы Марта так ни разу и не побывала на ее могилке в ненавистном родном городке.
        Боль в ладони практически исчезла, она чувствовала себя превосходно.
        - Сочувствую вам, - произнес журналист. - А я был у сестры. Ее сегодня хоронили, но я не смог вовремя приехать… - Он замолчал, а потом добавил: - Знаете, очень тяжело терять близкого человека. Особенно если он умирает так неожиданно, как моя сестра. Ей не было еще сорока, и вдруг… Врачи сказали, что инсульт.
        Марта поняла, почему журналист оказался к ней так любезен и внимателен. Своей фигурой она напоминала ему покойную сестру. Жалость, которую Марта испытывала к нему, мгновенно испарилась. Он был таким, как и все. Думал, что она жирная корова, не более того…
        - Почему мы теряем близких так… Так внезапно. Смерть приходит всегда не вовремя, - продолжал журналист. - Поверьте, я знаю это не понаслышке. Мне пришлось несколько раз глядеть в глаза смерти.
        - И что? - спросила Марта.
        Она еще ни разу не беседовала с жертвой до того, как уничтожить ее. Все те, кого она убила при помощи огня, были для нее однообразными, безликими, серыми. Женщины и мужчины, молодые и старые, влиятельные и известные только группе лиц.
        - Вы знаете, умирать не страшно, - сказал он. - Может быть, из-за того, что человек до последней секунды не может поверить, что умрет. В нем всегда теплится надежда, что выход есть и стоит только подождать - и он спасется.
        - На самом деле спасения нет, - произнесла Марта.
        Они мчались по трассе, до города было всего ничего. Сейчас нельзя действовать, если она убьет его за рулем, тогда они точно попадут в аварию.
        - Вы пессимистка, - произнес журналист, посмотрев на Марту в зеркало. - Не могу поверить, что такая женщина, как вы, что-то знает о смерти. У вас, наверное, куча детей, вы возитесь с ними…
        Марта подумала, что это было бы неплохо.
        - У меня нет детей, - пробубнила она. - И скорее всего, не будет.
        - Извините, - смутился журналист. - Профессия у меня такая - задавать людям бестактные вопросы. Вам куда?
        Марта назвала улицу, на которой в Экаресте у нее была квартира. Какая разница, где он умрет. Его смерть ни за что не свяжут с ней.
        - Я вот иногда думаю, - говорил журналист, - почему некоторые из людей способны на убийство? Я занимался этой темой, видел многих, кто убивал людей десятками, а то и сотнями. Однажды пришлось пообщаться со знаменитым террористом в его логове. Этих террористов обычно представляют как зверей, моральных уродов, людей с ущербной психикой. Может быть, это и так. Я ожидал, что увижу перед собой какое-то подобие монстра, а передо мной оказался вполне трезвомыслящий, даже в чем-то интеллигентный бородач. Он рассуждал о том, как нужно жить по Корану, соблюдать заповеди Аллаха, говорил, что борется за независимость, а я сидел и думал о том, что он когда-то расстрелял автобус, полный безоружных стариков, женщин и детей, устроил несколько терактов, в которых было убито много невинных, грабил, насиловал, перед камерой резал глотки нашим молодым солдатам. А он угощал меня кофе, кстати, очень неплохим, говорил правильные вещи о том, что каждый народ имеет право на самоопределение, вещал о демократии и ценности мнения любого гражданина… И тогда я подумал, что самый страшный убийца - это не безумный маньяк,
который поджидает в темном переулке с топором в когтистых лапах. Самый страшный убийца - это милый человек, который улыбается вам, который никогда в принципе не думает о том, что нужно лишить кого-то жизни, который живет, как все. И, как все, осуждает насилие и боится стать жертвой того же маньяка из подворотни. А в один прекрасный момент все меняется, и он убивает. Может быть, он даже не хочет этого. Самое ужасное - смотреть в чистые глаза и не видеть там ничего, кроме доброты. А потом эта доброта тебя же и убивает. Причем, может быть, раскаивается в этом, любит даже.
        Марта никогда не увлекалась психологией. Она не думала о том, что поступает плохо, убивая людей. На нее вдруг что-то накатило, и она сказала:
        - Значит, по-вашему, самый страшный убийца - это обычный человек, который становится таким по неизвестным пока причинам…
        - Почему же, - возразил журналист. - Причины более чем банальные, иногда просто смехотворные. Ревность, деньги, зависть… Страшно то, что, как потом выясняется, убил-то из-за пустяка, можно было решить все полюбовно. Убийца несет наказание, которое его не исправит, а убитого уже не вернуть. Кажется, мы уже на месте… Извините, что вам пришлось выслушать этот монолог, настроение у меня такое, сами понимаете.
        Журналист помог Марте выйти из машины. Попрощался, сел в машину и поехал прочь.
        Его автомобиль уже заворачивал на оживленный перекресток, когда вспыхнул бензобак. Затем раздался оглушительный взрыв, машину подбросило, во все стороны полетели горящие железки и куски стекла.
        Марта повернулась и, не обращая внимания на сумасшедшие крики прохожих, вошла в подъезд дома. Она выполнила то, что требовалось Эдуарду Теодоровичу. Через час ведущие телеканалы страны сообщили о том, что в результате взрыва собственного автомобиля погиб известный журналист. Практически все были едины во мнении, что он поплатился за свой профессионализм и интерес к темным делам политической и экономической элиты. Как заявляли важные чины из МВД и Генеральной прокуратуры, действовал киллер экстра-класса, так как возгорание произошло не от взрывчатки, автомобиль был взорван иным, пока не установленным, способом.
        Следовали новые дела. Настало время передела собственности, миллионов и миллиардов, поэтому Марте достаточно часто приходилось отправлять на тот свет тех, чьи имена представлял ей Эдуард Теодорович. Заминки не было ни разу, убийство стало для Марты чем-то рутинным и даже скучным, как просмотр очередной серии
«мыльной оперы». Никто и никогда не останавливал ее, службы безопасности банкиров, политиков и просто очень влиятельных людей проходили мимо нее, едва удостаивая взглядом. А через несколько минут их шеф погибал в пламени взорвавшегося
«Мерседеса» или падал замертво с прожженным мозгом.
        Марта получала все больше и больше, покупала себе квартиры в разных странах. Она добилась того, чего хотела. Несколько месяцев в году она проводила на самых фешенебельных курортах (но от солнечных ванн ее кожа не становилась похожей на кофе с молоком, как это выходило у красоток в сериалах, ее белесая жирная спина покрывалась волдырями и облезала, как переваренная молодая картошка). От морских деликатесов ее тошнило, на лыжах или водном мотоцикле она прокатиться не могла, а попытка нырять с аквалангом едва не стоила ей жизни.
        И все-таки Марта была довольна…
        - У меня к тебе дело, - раздался поздним мартовским днем голос Эдуарда Теодоровича.
        Он звонил ей в Рим.
        - Придется как можно быстрее слетать в Штаты, - сказал он. - Есть там такой Томаш Хенрылка, который собирается дать показания против одного человека. Этот человек - мой старый друг. Тебе придется устранить нежелательного свидетеля. Его повезут на самолете. Сделай так, чтобы этот самолет не приземлился!
        - Я вылечу сегодня же, - ответила Марта.
        Она была недовольна, так как из-за этого дела придется пропустить последнюю серию одного из сериалов: в ней плохие должны быть покараны, а добродетель, как всегда, торжествовала.
        И все же Марта вылетела в Лос-Анджелес.

27 апреля, Лос-Анджелес
        Дана Хейли, заместитель окружного прокурора и главный обвинитель в деле «Народ штата Калифорния против Сергия Китаевича», потянулась. Мужчина, с которым она провела ночь, лежал на боку и тихонько похрапывал.
        Дана открыла глаза, с легкостью поднялась и обнаженная прошла в ванную. Приняла душ, приготовила легкий завтрак. Часы показывали половину седьмого. Она бы могла еще спокойно нежиться в постели, но ей не хотелось. Всего через две недели истекает срок, который был предоставлен судом для того, чтобы обвинение смогло найти новые доказательства вины Китайца.
        Она выросла в бедной семье, однако родители отказывали себе во всем, чтобы дать ей хорошее образование. Учась в одном из самых престижных юридических колледжей страны, Дана с завистью наблюдала, как ее сверстники транжирят деньги родителей, раскатывают на шикарных машинах, треплются о том, куда лучше съездить отдохнуть - на сафари в Кению или пострелять медведей в Канаду. Она брала усидчивостью и трудолюбием.
        Сразу несколько крупных юридических фирм предложили ей работу, но Дана выбрала нелегкую стезю прокурорства. Ей всегда хотелось наказывать преступников, а не выгораживать их, используя малейшие зацепки.
        Дело Китайца, как она чувствовала, могло стать переломным для ее карьеры. К ней присматривались, она это знала, и, если ей удастся отправить герцословацкого мафиози в камеру смертников, она получит повышение.
        Однако шансов на то, что он после десятого мая останется в тюрьме, становилось с каждым часом все меньше и меньше. Защитник у Китайца был сам Дэни Сазерленд, который за последние двадцать лет проиграл всего три дела. О процессах с его участием ходили легенды, говорили, что он испортил карьеру не одному десятку честолюбивых прокуроров. Суммы его гонораров были сопоставимы с теми, что получают голливудские звезды.
        Дана растолкала мужчину, который продолжал спать на ее кровати, сказала, что ему пора.
        - Дана, я тебе еще позвоню, - сказал он, исчезая.
        Когда она пришла в офис, работа уже кипела вовсю.
        - Последние результаты экспертизы по делу Клейтона, - доложил ей помощник, едва Дана вошла в кабинет. - И шеф хочет вас срочно видеть.
        Дана прошла к окружному прокурору, под руководством которого она и вела дело Китайца. Ему было уже шестьдесят два, в ближайшие три года он собирался покинуть свой пост. Хейли была реальным претендентом на его кресло - одним из претендентов.
        - Дана, - обратился к ней окружной прокурор, когда Хейли оказалась в его кабинете. - У нас новости. Кажется, есть надежда напасть на след того фильма… Того самого, который злосчастный фотограф Уорф не успел передать Ларкину.
        Дана прекрасно помнила - Стивен Ларкин, ее конкурент в борьбе за кресло шефа, встречался в отеле с фотографом, который случайно заснял то, как Китаец убил бухгалтера мафии. Фотограф требовал миллион долларов, и прокуратура была готова выплатить ему эту гигантскую сумму из особого резерва, предназначенного как раз для подобных случаев. Однако в тот вечер, когда сделка должна была состояться, Ларкин и Уорф были убиты, и фильм, который фотограф принес в отель для подтверждения своих слов, исчез.
        - Наши эксперты установили, что на своем домашнем компьютере Уорф сделал две копии. Один диск - в руках людей Китайца, это мы знаем через наших осведомителей в криминальном мире. А вот вторая копия… Никто не знает, где она. Кажется, мы вышли на след того, кто заполучил носитель с фильмом, - сказал окружной прокурор. - Пока об этом знают два человека в ФБР - генеральный прокурор, я и теперь ты - третья. Нам нужно проверить этот след, пока люди Китайца не опередили нас. Они ни перед чем не остановятся, чтобы уничтожить фильм, который - если мы предъявим его суду - принесет Китайцу смертный приговор.
        Он достал лист с несколькими строчками текста.
        - Уорф, спасаясь от наемных убийц, побывал в нескольких номерах. Мы отработали всех постояльцев отеля, кроме тех, кто жил в номере, где Уорф был непосредственно перед убийством. Там в тот момент жили герцословаки…
        - Опять герцословаки! - вздохнула Дана. - Какие-то крупные мафиози или проворовавшиеся чиновники президентской администрации, что, впрочем, теперь одно и то же.
        - Нет, - усмехнулся окружной прокурор. - Там жила чета Михасевич - Понятовская, - с некоторым затруднением выговорил он каверзные фамилии. - Он известный герцословацкий режиссер, его жена - актриса. Они приезжали на церемонию вручения
«Оскара».
        - Я не слышала о таком режиссере, - честно призналась Хейли.
        - Я, буду откровенен, тоже, - ответил окружной прокурор. - Они - наш последний шанс. Ребята из ФБР зачистили весь отель. Один шанс из тысячи, что диск в вещах этих герцословаков. Скорее всего, фотограф постарался, и ни режиссер, ни его жена не подозревают, что у них есть диск…
        - Тебе придется заняться этим как можно быстрее, Дана, - продолжил окружной прокурор. - Времени у нас нет. Мы не можем просто так позвонить этим герцословакам и, извинившись, спросить, не находила ли госпожа Джулиана Понятовская в нижнем белье маленький серебристый компакт-диск. Ты съездишь в Герцословакию и, не возбуждая лишнего шума, проверишь эту версию. Никто не должен знать, что ты летишь туда, иначе люди Китайца поймут, что диск, вероятно, в Герцословакии. А я не хочу, чтобы тебя убили, как Ларкина.
        Дане тоже не хотелось погибать. Она знала, что герцословацкая мафия была самой жестокой из всех национальных преступных синдикатов, которые обосновались в США. Но она должна слетать в Европу и добыть диск.
        - Михасевич с женой живут в небольшом курортном городке под названием Варжовцы, - сообщил окружной прокурор. - Я уже говорил по этому поводу с генеральным прокурором. Официально ты едешь в Колумбию, ты на самом деле вылетишь сегодня чартерным рейсом. Якобы по делу Клейтона. В Боготе тебя будет ждать зафрахтованный самолет, который доставит тебя в Экарест. С Михасевичем не должно быть проблем, наши люди в Герцословакии уже предупреждены и поспособствуют тому, чтобы он принял тебя.
        Задание было яснее ясного. Вообще-то она считала, что это пустая трата времени и денег американских налогоплательщиков: вряд ли фотограф Уорф спрятал фильм в вещах этих герцословаков.
        - Я готова, - ответила Дана.
        Эдуард Теодорович и не сомневался, что это так. Он знал, что у него работают не просто лучшие, а лучшие из лучших. Обыск в квартире Гарри подходил к концу.
        Гарри, один из бывших сотрудников Отдела, обладал поразительным даром, он мог внушить людям практически все, что угодно, но для этого ему нужно было держать человека за руку. Гарри работал на Отдел около двадцати лет, но в последнее время, старость, наверное, он стал рассеянным, сентиментальным, увлекся религией и заявил как-то, что у него на совести и так много грехов и что он не желает больше принимать в этом участие. Эдуард Теодорович всегда говорил тем, кто работал на него, что они вольны в выборе и могут в любое время уйти на покой.
        Все, кто бунтовал или терял навыки, умерщвлялись. Так произошло и с Гарри. Эдуард Теодорович помнил Гарри молодым сутулым студентом в очках с толстыми стеклами и проклевывающейся на темени лысиной. Он отыскал его по наводке одного из стукачей КГБ в студенческой среде. Тот сообщил своим работодателям о том, что есть странный парень, который ничего не учит, приходит на экзамен и получает пятерки. Эдуард Теодорович сам видел, как Гарри дарил преподавателю цветы, на мгновение его рука оказывалась на запястье преподавателя - и Гарри зарабатывает высший балл.
        За эти годы Гарри выполнил много ценных заданий, принес Отделу колоссальные прибыли, но все хорошее имеет тенденцию подходить к концу. Гарри был настоящим гением, пока что его никто не мог заменить - современное поколение было бедно на таланты, в центре теперь проходили подготовку всего три человека, а раньше там было до пятнадцати, а то и двадцати пяти особ, обладающих феноменальными способностями.
        И вот Гарри не только вышел из игры, он продался конкурентам! А предательство карается смертью!
        Эдуард Теодорович достал мобильный телефон. Ребята зачистили квартиру, «жучков» больше не было.
        - Марта, - произнес он, - извини, что нас прервали, но были неотложные дела. Итак, ты поедешь в Варжовцы. Там найдешь режиссера Марка Казимировича Михасевича. Он - личность чрезвычайно известная, снимает великолепные фильмы. Ах, ты не видела… Ну да, понимаю, это не в твоем вкусе. По нашим сведениям, у него есть информационный компромат. Марк, скорее всего, и сам не подозревает об этом. Пусть останется в неведении. Сделай так, чтобы этот носитель не нашли.
        - Почему я? - спросила Марта. - Для такого нехитрого дела у вас имеются другие! Я не смогу найти его, пусть едут те, кто умеет вытащить из людей информацию помимо их воли.
        - Михасевич и сам не знает, что носитель с фильмом у него, - сказал Эдуард Теодорович. - Так что никакой гипноз и чтение мыслей здесь не помогут. Нам нужно, чтобы этот фильм оказался уничтоженным. Ты же это умеешь, Марта… Организуй при помощи своих молний небольшой пожар, который подчистую спалит особняк Михасевича. Но самого режиссера и его семью не трогай, ты поняла? Твоя задача - уничтожить диск с фильмом. А на количество прочих жертв можешь не обращать внимания… Результат, мне важен результат…
        - Ну хорошо, - с недовольством в голосе ответила Марта.
        Ей не хотелось покидать шикарный отель на пляже с золотистым песком, лазоревые теплые волны, которые так приятно ласкали ее жирное тело. Она просто лежала под пальмами и ни о чем не думала.
        - Я вылетаю завтра утром, - произнесла она. - Если дело в том, чтобы устроить небольшой пожар в этих… Варжовцах, то я готова. Но потом пообещайте мне, Эдуард Теодорович, что я смогу отдохнуть хотя бы месяц. Я устала…
        - Конечно, Марта, - ответил Эдуард Теодорович. - Сделай то, о чем я прошу, и Отдел не будет тебя трогать до лета. И, разумеется, гонорар… За это дело особый гонорар…
        Эдуард Теодорович знал, что Марта согласится. Она еще никогда не подводила его, она была самым ценным его кадром, работала вместе с ним почти двадцать лет. И ни разу за это время осечки не было.

27 апреля, Варжовцы
        - Вот она, - произнес патологоанатом, указывая на мраморный стол, на котором лежало накрытое зеленой клеенкой тело. - Валяйте, если хотите, можете ее осмотреть. Я уже закончил.
        Патологоанатом с половиной домашнего пирожка в руке подошел к столу и сдернул клеенку. Перед нами лежала мертвая Зоя.
        С того момента, как ее бездыханное тело было обнаружено в ванне, прошло чуть больше суток. Казалось, никто не был опечален таким финалом. При обыске полковник Порох, который примчался по первому требованию Марка Михасевича, обнаружил в спальне Зои улики, которые, бесспорно, свидетельствовали об одном - автор анонимных писем именно она. А на дне платяного шкафа нашли перчатки, ворсинки от которых люди Пороха сняли в павильоне с расшатанных болтов. Отпали и все сомнения в том, что покушение на Понятовскую было организовано именно Зоей.
        Я в компании с профессором кислых щей наведалась в городской морг, чтобы в последний раз посмотреть на несчастную. Хотя нет, на самом деле причина для нашего посещения была совершенно иной: ни Черновяц, ни я не верили, что Зоя Штольц покончила с собой. Она, может быть, и автор анонимных писем, и убийца, которая желала устранить Юлиану, но самоубийства она не совершала. Кто-то хладнокровно устранил секретаршу. Но кто?
        Я всмотрелась в лицо покойной. Бледное, с заострившимся носом, веки чуть приоткрыты, обнажая желтоватые белки с красными прожилками. Вот и все, что осталось от нее. Грудную клетку Зои рассекал продольный разрез, кое-как схваченный большими стежками. Наверное, она не могла представить, что все закончится таким образом.
        Панночка Юлианочка, узнав о том, что бывшая подруга и секретарша пыталась убить ее, впала в истерику, а потом заявила, что «так и знала». Сам режиссер был полностью солидарен с женой - «такое», по его компетентному заключению, могла совершить только Зоя. Тихая, с непомерными амбициями, завистливая… Как только не окрестила ее Понятовская, какими нецензурными словами только не плевался Марк.
        Вроде бы все сходится. С самого начала было ясно, что письма посылает тот, кто смертельно обижен на Юлиану. Зоя вполне могла быть причислена к таковым. Семейная идиллия ее раздражала, она не понимала, почему счастье, известность, деньги обрушились на Понятовскую, а не на нее. Подруга предложила ей фактически стать прислугой… Да, да, только Зоя могла отправлять письма и попытаться убить Понятовскую.
        Профессор кислых щей, мурча, как кот, взял холодную и закостеневшую руку секретарши. Небольшое пятнышко чуть выше запястья. След от шприца. То, что принесло ей смерть.
        - Вы установили, что является причиной смерти? - спросил Эрик патологоанатома.
        Тот, невозмутимо дожевав пирожок, потянулся за вторым, который лежал в целлофановом пакете в кармане его не слишком чистого халата.
        - Хотите? - предложил он Черновяцу и мне. - Жена пекла, с капустой… Я обожаю…
        Мы поспешно отказались, заверив, что только что пообедали, а патологоанатом произнес:
        - Полковник Порох потребовал, чтобы я на ночь глядя вскрывал ее. - Он ткнул пальцев в труп Зои. - М-да, никак не могу понять, - продолжил он, прожевывая пирожок, - почему люди так беспечно и по-идиотски относятся к жизни. Думают, что это игра, они и не умрут, а так, попугают других… А смерти все равно, кого забирать…
        Патологоанатом-философ подошел к столу, на котором лежало тело Зои, схватил ее безжизненную руку и сказал:
        - Вот след от внутривенной инъекции, это ее и оглушило. Гремучая смесь нескольких видов транквилизаторов, причем в убойной пропорции. А умерла она от изрядного количества воды в легких.
        - Это не наркотик? - задала я вопрос. Мне внезапно вспомнилось, что Понятовская была помешана на успокоительных, весь особняк был набит флаконами, ампулами, таблетками.
        - Нет, - ответил патологоанатом. - Обычные лекарства для невротиков и ипохондриков, но девица постаралась, чтобы наверняка умереть. Вскрытие подтвердило, что именно это стало причиной ее предсмертного обморока. Девица заснула и больше никогда не проснулась. А причина - ваша Зоя захлебнулась в ванне, легкие полны воды.
        Или, подумала я, кто-то, накачав секретаршу медикаментами, удерживал Зоину голову под водой, что и привело к ее смерти.
        Лицо Зои, странное дело, было на редкость умиротворенным. Если все так, как говорит эксперт, а сомневаться в этом не было причин, то дело закрыто. Зоя пыталась отомстить Понятовской и всему миру за собственные неудачи, за свою испорченную, как она считала, жизнь, за несостоявшуюся актерскую карьеру… Преступник найден, но слишком поздно. Марк Михасевич и его панночка должны быть довольны - больше Зоя не потревожит его жену.
        - Но вот что странно, - продолжал патологоанатом, беря мертвую за голову и поворачивая ее на бок. - На затылке есть небольшая предмортальная гематома, словно след от удара, нанесенного непосредственно перед смертью - за несколько минут. Удар, скажу вам, был вполне увесистый, достаточный, чтобы лишить ее на какое-то время сознания, но недостаточный для того, чтобы послужить причиной гибели. Нанесен, скорее всего, незадолго до смерти. Пощупайте шишку, красота, да и только!
        - О, я вам верю, - пробормотала я, а вот профессор с радостью последовал совету патологоанатома.
        - И что это означает? - в возбуждении воскликнул он. - Вы хотите сказать, что ее смерть могла быть не самоубийством?
        - Ничего я не хочу сказать, - произнес эксперт, накрывая тело Зои клеенкой. - Вы посмотрели на нее, вам, кажется, пора. У меня еще два вскрытия.
        - Так что насчет этой гематомы? - не дал эксперту сбить себя с мысли профессор. - Вы сомневаетесь в версии самоубийства?
        - Во всем сомневайся, кажется, такой был принцип у философа Рене Декарта? - спросил патологоанатом, подходя к большому столу, на котором были разложены инструменты для процедуры вскрытия. - Я могу только предположить, от чего умерла эта молодая женщина. Точнее, от чего она умерла, и так ясно. Слоновья доза успокоительного, введенная в кровоток. А вот сделала ли это она сама - вопрос для следствия. Я только режу бренные тела, а ловить преступников не моя забота.
        - У вас есть сомнения в том, что Зоя умерла своей смертью? Точнее, что она совершила самоубийство? - настаивал на своем профессор кислых щей.
        Он, как и я, сомневался в том, что Зоя, поддавшись сиюминутному раскаянию, покончила с собой. Если ее так терзала совесть из-за смерти актера Макса, то почему она выждала почти сутки, прежде чем свести счеты с жизнью, а не сделала это, едва только произошел «несчастный случай» на съемочной площадке.
        Я могла поверить в то, что секретарша пугала Понятовскую анонимками, а затем попыталась ее убить. Но я никак не могла поверить в то, что Зоя ввела себе намеренно большую дозу успокоительного, залезла в одежде в ванну, полную холодной воды, и умерла. Она не из тех, кого мучают угрызения совести или душевные переживания. Зоя скорее бы сбежала, предварительно прихватив ларчик с драгоценностями Понятовской, но никогда бы не решилась лишить себя жизни. Она слишком любила жизнь, хотела достичь максимума.
        - Она могла покончить с собой, - вещал эксперт. - А гематома несущественна, просто удар, например, о косяк. Но также могло произойти следующее - кто-то оглушил бедняжку…
        Медик замолк, как будто забыв, о чем только что говорил.
        - Так что же, кто-то оглушил Зою…
        - А, вы насчет этого? - протянул эксперт. - Это только предположение, не более того. Кто-то оглушил ее чем-то тяжелым, но в то же время мягким. В одном из детективов, а мне интересно читать детективы, особенно когда следователь или сыщик посещает морг и присутствует при вскрытии. Авторы делают столько ошибок… Однажды в творении одной из гранд-дам детективной прозы нашей страны я прочел следующее: врач для того, чтобы оживить смертельно раненного свидетеля, вколол ему в сердце камфору, и тот, открыв глаза, дал ценные показания, а потом испустил дух. Если бы такое произошло на самом деле, то их ценный свидетель моментально бы откинул копытца - еще бы, камфора в сердце приводит к смерти! Я даже написал возмущенное письмо в адрес издательства, и мне пришел вежливый ответ с благодарностью. Писали, что авторша «непременно учтет мое замечание». Ничего подобного! Потом по этой книжонке сняли сериал, так там тоже в сердце колют камфору, и свидетель, здоровый, как огурчик, разоблачает козни мафии…
        - Так что же насчет Зои! - в отчаянии воскликнул профессор, пытаясь вывести говорливого патологоанатома на нужную ему тему.
        - А, извините, у меня не так уж много возможностей пообщаться с людьми. Домой прихожу поздно, и сразу спать. А клиенты у меня, как сами видите, к разговорам не расположены. В том детективе человека оглушили женским чулком, наполненным мокрым песком. Таким можно легко убить. Но злодей в детективе инсценировал самоубийство.
        - И… - начал профессор, но эксперт прервал его:
        - Никаких «и»! Кстати, в волосах у нее есть следы песка. Как раз на затылке. Я отражу это в своем отчете.
        - Значит, - начал Эрик, но патологоанатом опять прервал его:
        - Это ничего не значит. Может быть, она была не очень чистоплотной женщиной, мыла голову раз в месяц. Это вариант гипотетический, не более того. Ваша знакомая, по моему мнению, жертва самоубийства. Чтобы рассматривать другие варианты, нужно иметь улики. Их нет. Инъекция сделана крайне неумело, в вену попали с пятой попытки. Женщина в полном смятении чувств, у которой трясутся руки, может несколько раз и не попасть в вену, делая себе смертельный укол. Она могла, например, до этого поскользнуться и упасть в саду или на улице или удариться о край ванны перед самой смертью - вот вам и шишечка, и песок в волосах.
        Мы, выудив из философа что было можно, направились к выходу. На улице стоял конец апреля, я вдохнула полной грудью чистый воздух и подумала о том, что дело, скорее всего, еще не закрыто.
        - Секретарша стала жертвой убийства! - заверещал профессор кислых щей. - Серафима Ильинична, это же очевидно! А раз ее убили, это значит…
        - Значит, что убийца бродит где-то рядом, - сказала я. - И весь вопрос в том, была ли Зоя в самом деле автором анонимок и пыталась ли организовать убийство Юлианочки или кто-то очень хитрый желает возложить на нее всю вину?
        - Нужно немедленно переговорить с Михасевичем и изложить ему новую версию. Ей кто-то помог уйти из жизни, сначала оглушив, например, тем же чулком с песком, а затем сделав инъекцию и запихнув в ванну! - продолжал Черновяц.
        Меня же мучил только один вопрос - зачем? Зачем кто-то убил Зою? И ответ был очевиден. Только для того, чтоб свалить на нее ответственность за письма и попытку убийства Понятовской. Это могло значить одно: настоящий автор анонимок и убийца (именно убийца, потому что Юлиана чудом уцелела, но погиб молодой актер) все еще где-то рядом. И, судя по тому, как безжалостно он расправился с Зоей, он намерен добраться до Понятовской.
        - Нам нужно немедленно переговорить с Михасевичем и его супругой - они сейчас в больнице, - решительно произнесла я и, схватив профессора за руку, потащила за собой.
        В больнице царила суматоха, связанная с тем, что жена известного режиссера была на попечении местных врачей. У дверей палаты я уже не видела охрану. Видимо, полковник Порох счел, что опасность миновала.
        Понятовская не лежала в кровати, но продолжала играть роль тяжелобольной. Она беседовала с отцом Сильвестром, который втолковывал Юлиане что-то успокаивающее. Там же был и сам режиссер - вокруг него крутилось несколько человек из труппы. Михасевич был чем-то недоволен, перечеркивал крест-накрест листы со сценарием. Заметив нас, он выслал свою команду из палаты и с улыбкой подошел к нам.
        - Что, Фима, в компании с нашим уважаемым ученым совершаешь послеобеденный моцион? - игриво спросил он.
        Неужели он подумал, что я запала на профессора кислых щей?
        - Слава богу, что все позади, - продолжал режиссер. В его глазах сверкнуло нечто, похожее на ярость. - Теперь эта сучка мертва, - сказал он, явно имея в виду Зою. - Ей повезло, что она трусливо покончила с собой, иначе…
        Он не договорил, скомкав лист бумаги. Марк мог бы уничтожить Зою - причем не в переносном смысле, а в прямом. Значит ли это… Значит ли это, что он имеет отношение к ее смерти?
        Похоже, тот же самый вопрос терзал профессора кислых щей.
        - И как я могла считать ее своей подругой! - с фальшивым возмущением в голосе проворковала Понятовская. - Отец Сильвестр, - обратилась она к священнику, - как такое может быть?
        Как, как, хотела вставить я, если ты намеренно взяла подругу к себе в прислуги, тыкала ей в глаза богатством и терроризировала своими капризами, я на месте Зои тоже бы попыталась прикончить тебя, дорогая! Но, взглянув на Марка, предпочла смолчать.
        - Я и сам теряюсь в догадках, - ответил священник, поглаживая пышную бороду. - Ведь священнослужитель подобен в чем-то психологу, ко мне идут люди с проблемами и тяжестью на сердце, и каждого надо успокоить, найти доброе слово, направить грешника к богу. Могу только сказать, что мне пришлось несколько раз выслушать рассказы заблудших о страшных преступлениях…
        - И вы не сообщили об этом в полицию? - задала вопрос Юлиана. - Скажите, отец Сильвестр, если бы к вам на исповедь пришел… пришел этот маньяк, который убивает детей, вы бы сдали его властям?
        - Есть суд человеческий, а есть суд божий, - ответил отец Сильвестр. - Перед богом равны все, и монах, который всю жизнь провел на коленях в келье, и жестокий безумец, умерщвлявший детей. Они все имеют равное право на милость господа и спасение… А есть еще тайна исповеди, которую я не могу нарушить. Так что я бы выслушал этого человека, который в душе страдает, попытался открыть ему глаза на то, что он делает. Если его не накажут люди, то после смерти ему воздастся по заслугам.
        - Этого я никогда не понимал, - произнес режиссер Михасевич. - Вы же знаете, отец, я верующий, но никак не возьму в толк одного - как можно уравнять и маньяка, и его жертву? Получается, если любой зверь, убийца, садист, фашист, замучивший сотни тысяч и миллионы людей, искренне раскается, то ему все простится и он попадет в рай? А где же справедливость? Где же око за око, зуб за зуб? Это, как вы знаете, цитата из Библии. Получается, что жертвы напрасны? Они умирают ни за что, и никто не сможет наказать убийцу…
        - Это не так, - тихо ответил священник. - У каждого свой путь к богу, мне тоже потребовалось пройти через много испытаний, чтобы понять призвание… В этом и есть отличие христианства - раскайся подлинно, а не фальшиво, и ты сможешь обрести вечную благодать. Земные поступки ничто, главное - душа…
        - Нет, это мне пока не понять, - вздохнул Марк. - Видимо, я еще долго должен идти к осмыслению того, чему учит церковь. Если бы Зоя не покончила с собой, я бы сам ее убил. Своими руками! Такая тварь не заслуживает жизни, она пыталась лишить жизни жену…
        - Я думаю, - сказала Юлиана капризным тоном, - что она получила то, что заслуживала. Безумие какое-то! Я вспоминаю ту легенду про тень Каина. Может, на самом деле люди убивают из-за того, что в них вселяется воплощение зла? Марк, ты мне обещал, что мы сделаем фильм с мистикой…
        - Подумаю, - ответил тот. - Отец Сильвестр недоволен, смотри, как он насупился. Но из тебя получилась бы хорошая ведьмочка, Юлиана…
        Что правда, то правда - я представила себе обнаженную Юлианочку верхом на помеле, с развевающимися по ветру волосами, по пути на шабаш. Получится эффектно! А кого сыграет Марк? Лешего, водяного или волка-оборотня? Хотя нет, с учетом его привычки играть коронованных особ мой первый муж не преминет изобразить повелителя темных сил - самого Вельзевула!
        Марк-Вельзевул подошел к ведьмочке-Понятовской и нежно ее поцеловал. Профессор кислых щей деликатно кашлянул. Момент был не самый подходящий, но дальше тянуть было нельзя.
        - Марк Казимирович, - произнес он. - У меня есть к вам разговор…
        - Ну что же, - ответил тот. - Здесь моя нынешняя жена, моя бывшая жена и мой священник. Так что говорите, профессор, у меня нет тайн от этих честных людей…
        - Мне кажется, что… Как бы это сказать…
        Черновяц явно не знал, как сформулировать то, что он собирался донести до Михасевича. Режиссер произнес:
        - Ну, не теряйся! Если ты о том, чтобы я выделил денег на твою новую книгу, то я не забыл. Я же обещал дать пятьдесят тысяч с условием, что ты посвятишь свой труд мне и моей женушке - большими буквами на первой странице. Марк Михасевич слово держит, поэтому получишь все сполна. Я отечественную науку поддерживаю!
        Ага, поддерживаешь, мелькнуло у меня, но не науку, а свой имидж мецената и покровителя ученых. Ах, Марк, Марк, ты же остался таким, каким был тридцать с лишним лет назад!
        - Марк Казимирович, - сказал наконец профессор Черновяц, - мне кажется, что опасность еще не миновала. Мы с Серафимой Ильиничной были у медэксперта, и, по его мнению, Зою могли убить. Сначала оглушить, а потом вколоть дозу успокоительного и утопить в ванне.
        - Ты что! - произнес с раздражением в голосе режиссер. - Зоя убила себя сама, никаких сомнений в этом быть не может.
        - Марк Казимирович, дело бросать нельзя, пока есть шанс, что настоящий убийца, который теперь виноват уже в гибели двух человек, ходит рядом с вашей женой…
        - Я все понял! - усмехнулся Михасевич. - Отец Сильвестр, скажите, почему люди сейчас такие жадные? Он мне говорит, что Зоя не та, кого мы ищем. И знаете почему? Уверен, для того, чтобы я отстегнул ему побольше денег на книжку про маньяков!
        Черновяц побледнел, мне даже стало жаль профессора. Он не заслужил столь обидных слов в свой адрес. Но Марк, как это за ним обычно водится, умел оскорбить собеседника, намеренно делая вид, что не замечает этого. Впрочем, может, он и не подозревал, что подобные слова могут кого-то обидеть.
        Странно, но я ожидала чего-то подобного. В таких случаях выход один - предоставить судьбе право самой решать, каковым будет ход событий. Если упрямец Марк Михасевич не хочет прислушиваться к разумным доводам и обвиняет профессора кислых щей, проработавшего на посту директора знаменитого психиатрического института много лет, в непрофессионализме и затягивании дела, то - вольному воля. Но случай с Понятовской был особенным. И я не могла просто так развернуться и бросить ее и Михасевича. Он мне все же муж, хотя бы и бывший! Я была уверена, что убийца притаился, видимо, желая нанести окончательный удар.
        - Марк, - пришла я на помощь профессору, - поверь опыту Эрика Эриковича - нужно что-то предпринять. Зою убили!
        - И ты туда же, Фима, - поморщился режиссер. - Вы что, сговорились? Я сам знаю, что именно надо делать, - ответил он, открыл дверь в коридор и вызвал одного из администраторов, на которого временно были возложены функции умершей Зои.
        - Завтра Юлиану Генриховну выписывают, - заявил он. - Врачи хотели бы подержать ее еще здесь, но мы и так выбились из графика. Так вот, завтра вечером будет прием. Праздник в честь возвращения моей жены из больницы. Займись этим. Пригласи отцов города, нескольких проверенных журналюг из Экареста, таких, которые могут написать то, что нужно мне. Потом займись фуршетом. Особо не траться, побольше водки и поменьше шампанского. Закуски, сладости, фрукты… И цветы. Весь особняк должен быть в цветах!
        - Марк! - захлопала в ладоши Понятовская. - Как я тебя люблю! Я не знала, что ты хочешь устроить праздник из моего возвращения. Но я так ужасно выгляжу… У меня нет приличного платья…
        - Любой модельер из Варжовцов будет прыгать до потолка, если ты закажешь у него наряд, - ответил довольный Михасевич. - Ты и так самая красивая, тебе лишний раз не требуется подчеркивать это…
        - Где мои безделушки? - Юлиана потянулась за кожаным сундучком с драгоценностями. - Мне нужно уже сейчас решить, что я надену…
        - Вместо того чтобы дрожать, я устрою прием, - заметил режиссер. - Фима, я понимаю, что ты хочешь как лучше. Но я давно убедился, что лучшее - враг хорошего. Убийца и автор анонимок - Зоя. Точка, абзац! А раз она мертва, то почему бы нам не повеселиться…
        Он взглянул на отца Сильвестра, который, поглаживая рыжеватую бороду, сидел на стуле.
        - Наверное, вы не одобряете то, что я так рад смерти этой дряни? Но с ней умерли все мои страхи. Послезавтра начнем снимать. Я чувствую прилив сил, мы наверстаем упущенное время, в декабре состоится премьера сериала…
        Дверь открылась, в палату влетела Настя. Она бросилась к матери, которая примеряла очередное украшение. Я в раздражении подумала о том, что в Варжовцах мне больше делать нечего. Сегодня же на поезд, под вечер буду в Экаресте… Может, я на самом деле все драматизирую? Михасевич прав. Он может сам решать, как ему быть.
        - Фима, - словно читая мои мысли, произнес режиссер, - ты, я смотрю, собралась нас покинуть? Никуда ты не поедешь, пока сама не убедишься в том, что с Юлианой все в порядке. Так что сядешь на свой поезд завтра. А пока иди и развлекайся со своим профессором… Тебе это только на пользу!
        Вот ведь хам! Мне стало не по себе, но не от бестактных слов Марка, а совсем по иной причине: если режиссер так упорно отказывается рассматривать версию об убийстве Зои, не значит ли это, что он сам… причастен к ее гибели? Он ведь пять минут назад во всеуслышание заявил, что убил бы ее собственными руками. Может, он так и сделал? У него была великолепная возможность скрыться на полчаса из больницы, пробраться незамеченным в свой собственный особняк и осуществить план мести в отношении Зои. А теперь он разыгрывает из себя справедливо разгневанного мужа… Я ведь знаю, что Марк - отличный актер!
        Едва я подумала об этом, как в палату вошел полковник Порох. Он стал настоящим другом для режиссера, они уже перешли на «ты». Было заметно, что Порох гордится тем, что может запросто беседовать со знаменитым человеком и его не менее знаменитой женой.
        - Марк, все в порядке, - сказал он, недобро посмотрев на меня и профессора. - Теперь никаких сомнений в виновности секретарши нет. На журналах обнаружены ее смазанные отпечатки. Кроме того, волоски от садовых перчаток, которые мы нашли у нее в шкафу, идентичны тем, что имеются на месте преступления. Говорил я и с медиками, у них тоже нет никаких сомнений в причине ее смерти. Типичное самоубийство.
        Я уже была в курсе, что самоубийство как раз вызывает вопросы, но полковник, скорее всего, предпочел принести своему другу Михасевичу радостную весть.
        - Я так и знал, - ответил Марк. - А то здесь некоторые пытаются мне внушить, что убийца на самом деле гуляет на свободе, а бедняжка Зоя ни в чем не виновата. Она была продажная, завистливая, заслуживающая смерти дрянь. Ее сраная мамаша звонила и хотела узнать, когда может забрать тело дочурки-самоубийцы… Я не хочу о родственниках этой швали больше ничего знать…
        - Я все улажу, - услужливо ответил Порох. - Уверен, ее родственники не имеют никаких претензий и будут очень рады, если историю замнут.
        - Так, ну что же, - провозгласил Михасевич. - Завтра ты мой самый важный друг. После Юлианы, разумеется…
        Я, потащив за собой обескураженного профессора, вышла из палаты. Хватит с меня атмосферы взаимного самовосхваления - прямо как на Двадцать пятом съезде Коммунистической партии Герцословакии!
        Артисты в коридоре уже вовсю обсуждали весть о том, что завтра будет вечеринка, где можно задарма напиться. Вслед за нами из палаты Юлианы вышел отец Сильвестр. Он подошел ко мне и сказал:
        - Кажется, нам по пути.
        Я с интересом посмотрела на священника. Я никогда не понимала тех людей, которые издеваются над собой, терзают себя обрядами, обетами безбрачия, самовоздержанием, постами и подобными ужасами. Знавала я одного молодого человека, который намеревался подстричься в монахи, - боже, что за шикарный мужчина, я едва не плакала, представляя, что великолепный человеческий экземплярец, полный плоти и крови, да еще какой, пропадет заживо в монастыре! Хотя, как я понимала, отец Сильвестр был вполне доволен жизнью, своим положением и кругом общения.
        - Не хотите зайти в храм? - спросил он меня и профессора, когда мы вышли на улицу. - Я раньше тоже был человеком с очень сложным отношением к богу. Но в один поистине прекрасный момент понял, что призван навсегда уйти из мирской жизни. Конечно, есть монастырь, где полностью отрешаешься от забот и суеты, но мне хотелось спасти не только себя, но помочь и другим спастись.
        Тирлим-бом-бом, да священник рассматривает меня как потенциальный объект спасения. Не обижать же беднягу, не говорить ему, что мой образ жизни, с точки зрения церкви, без сомнения, порочный, вполне меня устраивает. Я как-то попробовала поститься и не потреблять мясо, это, уверяла меня одна знакомая, помешанная на соблюдении обрядов, должно было принести в мой бренный организм легкость и чистоту, но вместо ожидаемого «очищения» в моем животе на вторые же сутки забурчало и заклокотало, на этом эксперимент бесславно закончился.
        - Вы верите в то, что человек убивает из-за влияния сил зла? - задал вопрос любопытный профессор кислых щей.
        - Я верю в то, что человек совершает добро по милости божьей, - ответил отец Сильвестр. - Вы все о той легенде про тень Каина. Каин, убивший брата Авеля… Было бы нелепо сваливать все грехи на врага рода человеческого. Конечно, темные силы никогда не упустят возможности заполучить душу, но… В современной церкви очень много тех, кто не верит ни в бога, ни в дьявола. Мне кажется, что человек сам ответственен за то, что творит. Иногда легче прикрыться именем сатаны, чем признать - это я совершил грех, я сам, и никто меня не принуждал к этому! - Помолчав, он добавил: - Поэтому я и служу в Варжовцах. Тот, кто хочет сделать карьеру и получить приход в большом городе, должен слушать начальство. А что думаете вы? Что, по-вашему, толкает человека на преступление? Точнее, на убийство, один из тягчайших грехов?
        - Не знаю, - протянула я. - Может быть, все дело в обстоятельствах. Просто обстоятельства так сложились, что пришлось убить… Всегда есть выбор.
        - Вы думаете, что Юлиане грозит опасность? - спросил нас священник. - Мне кажется, вы ищете опасность не там, где она таится на самом деле. Человек должен бояться не чего-то извне, а самого себя. Своих мыслей, желаний, поступков. Марк Казимирович и его супруга сделали очень много для церкви и нашего городка, я им благодарен, поэтому хочу помочь…
        - Кажется, в помощи они не нуждаются, - ядовито заметила я.
        - Мы все нуждаемся в помощи, - нравоучительно ответил отец Сильвестр. - Зайдемте в мой храм…
        Мы проследовали за священником внутрь церкви. Я была здесь уже один раз, тогда в храме было пусто. Теперь отца Сильвестра ждало несколько человек, видимо, прихожан.
        Не желая дожидаться, пока священник освободится и примется за спасение моей души, я попыталась ретироваться. Однако просчиталась: отец Сильвестр окликнул меня и мягко попросил остаться. Я стала осматривать иконы в храме. Наконец священник освободился.
        - Я хочу показать вам то, что за свой счет выстроил Михасевич, - сказал он. - Кроме этого храма и часовни, он воссоздал школу иконописи. Она здесь, рядом… Там работают по старинной технике, это просто чудо, что в Варжовцах еще сохранились люди, которые помнят все тонкости того, как нужно писать иконы… Требуются особые краски, дерево. А самое важное - вера…
        Мне и профессору, человеку, как и я, скептически относившемуся к церковным догмам, пришлось выслушать достаточно долгий и - каюсь! - весьма нудный монолог отца Сильвестра касательно школы иконописи.
        Так настал вечер. Профессор пригласил меня в ресторан, и я согласилась. Мы рассуждали о том, что Марк странно ведет себя, и Эрик высказал вслух мысль, которая давно не давала мне покоя.
        - Серафима Ильинична, сдается мне, наш режиссер устраивает праздник в честь избавления от Зои. Это похоже на языческий ритуал - богам воздают хвалу после смерти врага. Боюсь, что Марк Казимирович имеет отношение к трагическому концу секретарши Зои.
        - Плевать на Марка! - заявила я и заказала еще одну бутылку вина.
        Вспоминая события тех дней, я могу сказать: в воздухе сгустилось зло, и я по своей наивности или самоуверенности не замечала того, что до катастрофы всего один шаг. Я была уверена, что следующим днем покину Варжовцы и уеду в Экарест. На самом же деле события развернулись страшным образом, и до сих пор я не могу простить себе того, что не помешала этой ужасной трагедии…

28 апреля, Варжовцы
        Я проснулась в прекрасном расположении духа. С профессором кислых щей мы расстались далеко за полночь - о, не подумайте ничего плохого, я девушка честная и добропорядочная, мы просидели в ресторане, где предавались смертным грехам чревоугодия и злословия. Эрик оказался остроумным собеседником, который умел неподражаемо рассказывать анекдоты, в особенности, ммм… пикантные. Он проводил меня до дверей особняка, галантно приложился к моей руке и одарил тысячным за вечер комплиментом.
        Ну что же, раз я была гостьей Михасевича, то остается одно - наслаждаться жизнью. Для начала я отправилась на вокзал, где взяла билет до Экареста. Иногда меня начинала терзать мысль о том, что хорошо бы все бросить, наскрести тех денег, которые у меня есть, и отправиться вот в такой провинциальный городок. Здесь тихо, спокойно, полно галантных профессоров и экологически чистых продуктов.
        Тут я вспомнила мертвую Зою, Понятовскую, едва не погибшую в павильоне, маньяка, который убивает детей. Черт возьми, да этот городишко, похоже, накрыт тенью Каина, как радиоактивным облаком.
        День промелькнул незаметно. Мы с профессором кислых щей побывали на пляже и в двух ресторанчиках, где продолжили пир. Ближе к вечеру мы направили стопы к особняку Михасевича.
        Вилла режиссера преобразилась. Неизвестные люди в комбинезонах украшали ее гирляндами из цветных лампочек, расставляли корзины с цветами, везде сновали рабочие, декораторы, актеры.
        В холле я заметила Михасевича. Тот похлопал меня по плечу и сказал:
        - Молодец, что пришла, Фима. Я и не знал, что с этими приемами столько мороки. Мы начнем часов в семь или восемь, пока все соберутся…
        Суета усиливалась с каждой минутой. Я заприметила Кирилла, который с отсутствующим видом сидел в библиотеке и читал компьютерный журнал. Настя, как всегда, была в центре внимания и, подобно реактивной ракете, носилась по особняку и шалила.
        Вскоре суета стала невыносимой. Пришли гости, в основном все те же, что были и до этого, - полковник Порох с супругой, дородный мэр, несколько других местных начальников. Мы с профессором пытались получить от праздника удовольствие.
        Апофеозом было явление императрицы Юлианы, как именовала Понятовскую покойная секретарша Зоя.
        Актриса прибыла прямо из больницы на огромном старинном кабриолете, который Михасевич неизвестно каким образом раздобыл в провинциальном городке. Все высыпали на улицу, чтобы встречать виновницу торжества. Погода стояла теплая, чувствовалось приближение мая, с моря дул легкий бриз.
        Юлиана была великолепна, никто бы не мог сказать, что всего несколько дней назад она лежала в больнице и была готова умереть. До моего чуткого уха донеслись сплетни о том, сколько стоит новое бриллиантовое колье, украшающее тонкую шею супруги режиссера. Это подарок Марка…
        Затем состоялся небольшой фейерверк, в темное небо взмыли разноцветные ракеты. Все были обескуражены роскошью и размахом. Наверное, панночка убедила мужа не жалеть денег. Юлиана перецеловалась со всей труппой (я благоразумно скрылась на время лобызаний в дамской комнате) и приняла поздравления от отцов городка.
        Действо плавно переместилось в особняк, который стал похож на небольшой дворец. В большой гостиной были накрыты столы, закуска, как оценила я, была превосходная, а вот напитки подкачали. Марк предпочитал водку, поэтому всем приглашенным пришлось пить именно ее.
        Местная элита была обескуражена фуршетом: привыкшие к долгим и шумным застольям, они смущались оттого, что негде присесть, и приходилось в руках держать тарелку с массой кушаний.
        Михасевич провозгласил тост:
        - Дамы и господа, предлагаю выпить за Юлиану Понятовскую - наилучшую актрису из тех, что мне известны!
        Так продолжалось не особенно долго, последовали другие тосты, затем режиссер поднял на руки Настю и сказал:
        - А теперь за Анастасию Михасевич - наилучшего ребенка!
        Я снова заметила сына режиссера. Тот сумрачно и с непонятным блеском в глазах смотрел на отца. Ах, Марк так и не внял моим советам и не заботится об отпрыске!
        Первый час праздника был скучноват, затем под действием водки все перезнакомились, я с умилением отметила, как известный актер обсуждает с мэром Варжовцов то, где лучше париться - в финской сауне или герцословацкой баньке, а жена мэра сплетничает с молодыми актрисами о том, как лучше стимулировать сексуальную энергию мужа.
        Все это мне наскучило. В компании профессора кислых щей я прогулялась по особняку. Мы пытались пройти в оранжерею, но та оказалась заперта изнутри. Наверняка Марк приказал запереть помещения, дабы любопытные гости не разбрелись по его дому.
        Было далеко за два ночи, когда веселье пошло на убыль и приглашенные начали расходиться. Михасевич, немного раскрасневшийся, но вполне крепко державшийся на ногах, самолично провожал гостей, находя для каждого пару добрых слов.
        К трем часам прием был окончен. Великолепие фуршета потускнело, столы были опустошены, разноцветные огоньки гирлянд призрачно мерцали в темноте.
        - Ну вот, а ты говорил, что какой-то там убийца бродит рядом с нами, - сказал Марк Казимирович, обращаясь к подвыпившему профессору кислых щей. - Все было как нельзя лучше. А тебе, Фима, понравилось?
        Не дожидаясь моего ответа (Марк не мог и предположить, что его прием был скучен до невозможности), он обратился к актерской братии, которая продолжала праздновать возвращение Понятовской домой:
        - Дамы и господа, всех предупреждаю, завтра съемка! В связи с тем, что сегодня хорошо посидели, начнем в десять. Никаких извинений за опоздание и плохой вид не принимаю.
        - Он всегда так, - шепнула я профессору кислых щей. - Марк умеет пить и не пьянеть, а что делать тем, кто пьянеет?
        Актеры не спешили расходиться, уже в который раз нестройными голосами поздравляя Юлиану. Марк был доволен.
        Профессор задремал на диванчике, я прошла на кухню и попыталась отыскать что-нибудь съедобное. Кто бы мог подумать, что здесь всего несколько дней назад гнездился страх. Теперь же от страха не осталось и следа.
        Дверь в зимний сад приоткрылась, оттуда показался Кирилл. Увидев меня, он несколько смутился и, ничего не сказав, побежал к себе наверх. Я зевнула. Завтра у меня поезд в половине десятого. Точнее, уже сегодня. Всего через каких-то пять-шесть часов я окажусь в уютном купе и с чистой совестью забуду о Варжовцах, режиссере Марке Михасевиче и его супруге Юлиане Понятовской. Пусть дальше живет как хочет. Если Марк и причастен к смерти секретарши, то не мне выводить его на чистую воду. Баста!
        Поглощая бутерброды с копченой колбасой, я уселась на диван рядом со спящим профессором. Бедняга перебрал спиртного: во сне Эрик походил на старого, потрепанного воробья. С ним прощаться не буду, скроюсь по-английски, не хочу, чтобы он приплелся на вокзал, всучил мне букет увядших гвоздик, слюнявил мою щеку и совал карточку со своим телефоном.
        Тем временем Михасевич старался выпроводить последних, наиболее упорных гостей. Наконец это ему удалось. Остался профессор кислых щей, мирно храпевший на диване, и еще несколько человек, которые жаждали в этот поздний час обсудить с режиссером процесс предстоящих съемок.
        - Кажется, все прошло на уровне, - заметил режиссер, прижимая к себе Юлиану. - Мэр явно не ожидал такой помпы. Но нелишне им напомнить еще раз, кто я такой.
        - Марк, твой подарок просто чудо! - сказала Понятовская, касаясь сверкающего колье с непомерными камнями. - Если ты будешь дарить мне подобные вещи каждый раз, когда я попаду в больницу, то готова оттуда месяцами не вылазить!
        Я едва не поперхнулась булочкой. Вот она, вся любовь между Марком и панночкой Юлианочкой - определяется стоимостью и количеством каратов.
        - Я рад, что тебе понравилась эта безделушка, - произнес довольный Михасевич. Я злобно подумала, что такая безделушка стоит не меньше ста пятидесяти тысяч долларов.
        Я постаралась разбудить профессора кислых щей. Безрезультатно. Что же, пусть дрыхнет на диване, ночь была довольно теплой, хотя чувствовалось еще ледяное дыхание уходящей зимы.
        - Ты не видела Настю? - спросил Михасевич, обращаясь ко мне. - Несносная девчонка! Сколько раз ей говорил, чтобы ложилась не позже десяти. Все носится где-нибудь, еще подхватит простуду!
        - Наверняка уже спит, - сказала томным голосом Понятовская. - Марк, не волнуйся ты так, я сейчас ее проведаю…
        Я доела булочку и подумала, что настал момент удалиться к себе в будуар, немного сна перед поездкой в родные пенаты мне не повредит. Вдруг я услышала встревоженный голос Юлианы. Панночка стояла на верхнем лестничном пролете и в испуге сообщала мужу:
        - Марк, ее нет в спальне! Постель не смята! Марк, где Настя?
        Михасевич несколькими прыжками преодолел ступеньки и оказался на втором этаже. Тоже мне родители, ребенка потеряли! Во время праздника ни Марк, ни Юлиана не заботились о дочери, стараясь в первую очередь поразить местный бомонд своим величием и богатством.
        Профессор кислых щей, почмокав губами во сне, сполз с дивана. Я, кряхтя, уложила его горизонтально. Надо бы найти одеяльце и накрыть ученого. Я отправилась наверх.
        В этот момент до меня донеслись громкие голоса. Режиссер, со странным выражением лица, спускался по лестнице. Заметив меня, он нетерпеливо махнул рукой.
        - Ее нет, ты понимаешь, ее нет! - сказал режиссер возбужденно.
        - Кого нет? - спросила я, не понимая до конца, в чем дело.
        - Серафима, до чего же ты тупая, сил моих нет! Моей дочери, Насти, нет в спальне! Уже три, а ее нигде нет! - закричал Михасевич.
        Я подумала, что на Марка вновь накатывает приступ знаменитого михасевичевского безумия. В прошлом мне приходилось несколько раз сталкиваться с таким припадком: один раз это едва не закончилось для меня трагически, и я сразу же подала на развод.
        - Я думаю, что нам нужно внимательно осмотреть дом, - посоветовала я. - Девочка могла просто уснуть в библиотеке или еще где-то…
        Эти слова, казалось, мгновенно успокоили режиссера. Он первым зашел в библиотеку, включил свет. Никого. Пустые кожаные кресла, стол, полки с золочеными переплетами. Затем мы прошли в зимний сад. Также никого. Мерное журчание небольшого фонтанчика, под ногами скрипела земля. Тяжелый запах отцветающих орхидей.
        - Где она, Марк? - произнесла Юлиана, спускаясь в шелковом халате с драконами по лестнице. Белокурые волосы Понятовской были собраны в пучок, на лице блестела болотисто-зеленая косметическая маска.
        - Где-то в доме, - раздраженно проговорил Михасевич. - Эй, чего вы стоите, как бараны, помогите мне найти Настю! - он обратился к нескольким артистам и сценаристам, которые сидели в малой гостиной. Те были озадачены резким тоном и непонятной сменой настроения Марка Михасевича.
        - Никакой паники, - произнесла я, чувствуя, что в душе у меня нарастает тревога. Часы в большой гостиной зашипели и пробили половину четвертого.
        Режиссер вздрогнул, как будто заслышал шаги смерти. Понятовская, заломив руки, стояла в картинной позе. Но по глазам было видно, что Юлиана на самом деле очень напугана.
        - Все ищем Настю, - провозгласила я. - Она может быть только в доме, никуда деться не могла. Поэтому давайте разделимся и методично обыщем все закоулки.
        Так и поступили. Вначале были осмотрены все жилые помещения. Настю звали по имени, но девочка не откликалась. Режиссер заглянул в комнату Кирилла. Тот спал, повернувшись к стенке. Отец бесцеремонно включил свет, подошел к подростку, растормошил его. Кирилл, близоруко щурясь на свет, спросил, в чем дело. Да, мой бывший муж не отличался тактом и хорошими манерами.
        - Ты видел сестру? - задал он мальчику вопрос.
        Полусонный, взъерошенный Кирилл присел на кровати и хрипло ответил:
        - Разумеется, видел. Я что, ей сторож? Она, как и все, вертелась на этом празднике в честь моей разлюбезной мачехи Юлианы…
        - Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не называл мать Юлианой! - вспылил режиссер, подошел к одежде, которая была раскидана по ковру, швырнул Кириллу в лицо джинсы.
        - Одевайся, нечего дрыхнуть. Поможешь искать Настю.
        - Я буду называть Юлиану именно Юлианой, - равнодушно заметил подросток. - Ее что, Феклой зовут? Она мне не мать, а твоя вторая жена. У меня с ней разница всего в…
        - Заткнись! - взревел Марк Казимирович, подскочил к сыну и схватил его за худые плечи. - Ты, мерзавец, вечно противоречишь мне! Я твой отец, ты жрешь мой хлеб…
        Я видела: еще немного, и Михасевич сорвется. Он был на пределе, глаза горели, лицо налилось кровью. Поэтому я подошла к режиссеру, оторвала его от сына и тактично произнесла:
        - Марк, пусть Кирилл останется у себя и спит, уже почти четыре. Мальчик все равно нам не поможет.
        Михасевич обернулся и с необыкновенной злобой взглянул на меня. На секунду мне показалось, что Марк сошел с ума и растерзает и меня и подростка на месте. Но пелена спала с глаз режиссера.
        - Ты, Серафима, права, - сказал он хрипло. - Пусть этот трутень остается в своей комнате и не путается под ногами.
        Кирилл сидел на кровати, подбирая монеты, ключи, брелок и прочую мелочь, вывалившуюся из карманов брюк, которые отец швырнул ему в лицо. Я поддела валявшиеся очки, отряхнула их от налипшей грязи и со скорбной улыбкой подала подростку. Тот, никак не отреагировав на вспышку гнева отца, тусклым голосом произнес:
        - А теперь, отец, если не возражаете, идите отсюда. Вам нужно искать Настю, не так ли? Серафима Ильинична, спасибо!
        Мне было до слез жаль мальчика. Михасевич калечит судьбу сына, но я ничего не могу поделать…
        Михасевич, который застыл на пороге, повернулся к Кириллу. Я поспешно ухватила режиссера за локоть. Марк, выпустив пар, стремительно вышел из спальни сына и с оглушительным треском хлопнул дверью.
        Да, не хотелось бы мне родиться в клане Михасевичей!
        - Я упустил что-то в его воспитании, - злым тоном поведал он мне. - Вот ведь вырос лоботряс. Пороть его нужно каждый день, пороть нещадно, до крови, тогда, может, и толк получится. Меня отец, пока мне двадцать не стукнуло, лупил, и ничего, я стал человеком.
        Я не стала разубеждать Марка: откуда ему знать, что сила и побои - самое худшее в воспитании детей. Михасевич не понимал: Кириллу не хватает не тумаков, затрещин или оплеух и уж точно не уничижительного грозного тона и бранных слов, которыми мальчика щедро награждал отец, а любви, терпения и ласки. Но для Марка любовь, терпение и ласка - слова из вокабуляра неудачников, слюнтяев, маменькиных сынков и бездарей…
        Мы планомерно осмотрели все комнаты на втором и третьем этаже. Насти или следов ее пребывания нигде не было. Когда мы спустились вниз, к нам подошел один из актеров и протянул Марку Казимировичу розовую ленточку. Точно такая была в волосах Насти сегодня вечером.
        - Ты нашел ее! - закричал режиссер. - Где моя Настя?
        - Нет, - ответил, отводя глаза в сторону, актер. - Ленточка была на проезжей части, метрах в пятидесяти от дома…
        - Черт! - простонал Марк Михасевич. - Что с ней? На дороге, говоришь? Может, ее сбила машина?
        Он выбежал из дома в апрельскую тьму. Актер, многозначительно кашлянув, прошел к бару и налил себе в пузатый бокал кентуккского виски.
        - Будете? - щедро предложил он мне, хозяйничая в чужом баре.
        Я вежливо отказалась. Актер в два приема опустошил бокал, прополоскал последним глотком горло и проглотил жидкость. Затем уставился на меня мутновато-красными глазками.
        - Серафима Ильинична, вы же чертовски умная женщина, - сказал он. Тон актера мне не понравился, как и его хитрая ухмылка. - Вы думаете, что это он, ведь так? - задал он страшный вопрос.
        В доме царила абсолютная тишина: все, за исключением спящего на диване профессора, находились на улице, участвовали в поисках малышки Насти. Было слышно, как вдалеке Михасевич орет на кого-то отборным матом.
        Мне вдруг показалось, что происходящее ирреально. Какая-то фантасмагория, сцена из романа Сартра или пьесы Беккета. Уже двадцать минут пятого ночи (утра?), а я столбом стою в пустынной гостиной особняка известного режиссера, своего бывшего мужа, и смотрю на то, как вдрызг напивается один из известнейших актеров страны.
        - Кто он? - спросила я глухо.
        - Не прикидывайтесь инженю, Серафима Ильинична, это не ваше амплуа, - хамовато продолжил актер, поставив бокал на столик.
        При других обстоятельствах я бы ему такое не спустила, уделала бы голубчика по полной программе. Но в тот момент я смолчала. Ситуация была более чем неподходящая.
        - Вы же, как и я, думаете, что девочку уволок тот самый маньяк, который похищает и убивает детей в Варжовцах?
        Я предпочла не отвечать. Как же все стремительно произошло, все началось с моего визита в столичный офис режиссера, затем - разговор об анонимках, покушение на Понятовскую, смерть Зои. Словно звенья одной цепи, которая теперь обвивает и сковывает всех нас. Всех, кто находится в роскошном особняке Марка Михасевича.
        В холл влетел сам режиссер, за ним бежала Понятовская, полы шелкового халата развевались, она плакала, растирая руками давно высохшую, растрескавшуюся маску, которая делала Юлиану похожей на старую и страшную ведьму.
        - Марк, где моя дочь? - повторяла Юлиана. - Ее нет ни в доме, ни на улице. Она не могла уйти на ночь глядя, она умная девочка… Марк! Марк! Ты меня слышишь? Марк, почему ты со мной не разговариваешь? Какой же ты эгоист и мерзавец!
        Михасевич развернулся и со всего размаху закатил жене пощечину. Юлиана ошеломленно взглянула на него, опустилась в кресло и затихла. Михасевич вытер измазанную зеленой глиной руку о смокинг, подошел к телефону, дрожащими пальцами набрал номер.
        - Это Михасевич, - произнес он. - Приезжай скорее… Пропала Настя. Да, мы все обыскали, ее нигде нет! Немедленно! Я хочу, чтобы вы отыскали мою дочь как можно быстрее. Живую или мертвую…
        - Марк, ты что говоришь. - Голос Юлианы дрожал.
        Актер подошел к ней со стаканом виски, Понятовская даже не взглянула на него, разговаривая с мужем. Режиссер молча отвернулся. Секундная стрелка бежала вперед, неумолимо отсчитывая время с момента исчезновения Насти.
        - Почему ты сказал, что она мертвая? - продолжила Понятовская.
        Я дипломатично вышла из гостиной, оставив супругов наедине. Несколько человек из съемочной группы ходили туда-сюда по холлу, нервно куря. Никто не говорил, все молчали и думали о своем.
        От криков проснулся профессор кислых щей. Он потянулся, зевнул и, увидев, что вокруг нас топчутся люди, весело спросил:
        - Что, уже утро? Неужели я проспал на диване? Или я всего прикорнул на десять минут? - Потом, уловив атмосферу напряженности, он протер глаза и произнес: - Серафима, а в чем дело? Почему все такие сумрачные? Что-то случилось, а я проспал?
        С пустынной улицы донесся шум подъезжающего автомобиля. Из гостиной выбежал Михасевич. Шаги. Появился полковник Порох все в том же костюме, который был на нем во время приема.
        - Настя так и не отыскалась? - спросил он первым делом.
        Из гостиной, шатаясь, вышла Юлиана Понятовская. Неловким движением руки она сняла резинку с волос, те мятыми безжизненными прядями упали ей на лицо. Актриса сползла по косяку вниз, уселась на драгоценный паркет и принялась беззвучно плакать.

29 апреля
        Ветер шелестел в камышах, проносясь холодной волной над речушкой.
        Он заглушил мотор, открыл окно и прислушался. Никакого движения, никаких звуков. Все было спокойно и тихо. Как в могиле.
        Он осторожно вышел из автомобиля. На руках у него были перчатки, как всегда, впрочем. Прежде чем совершить первое убийство, он как следует проштудировал всю возможную литературу. Маньяки, которые действовали до него, всегда допускали ошибки. У него ошибок нет. Иначе его бы давно поймали. А он до сих пор на свободе и продолжает убивать.
        Он подошел к багажнику, открыл его. Там лежала его очередная жертва, которую он всего несколько часов назад лишил жизни в подземном бункере. Теперь ее место в подземелье заняла другая девочка, совсем малышка, похищенная вечером. Пройдут дни - и она умрет. Он задушит ее, как всех остальных. Но до этого еще далеко…
        Он прислушался. Ему показалось, что где-то вдалеке раздался всплеск. Возможно, так и есть. Он выбрасывает тела жертв в речку. Так он уничтожает улики, которые есть на телах, кроме того, никто не сможет установить, из какого точно места тело попало в реку.
        Страх… Страх перед неизвестным, вот что гложет людей, которые живут в этом городке. Они все боятся, потому что не знают. Не знают, кто наносит удар, не знают, кто станет следующей жертвой. А он знает… Он ведет себя вполне нормально, говорит с людьми, они даже и заподозрить не могут, что убийца девочек - он. Это так приятно - притворяться! Смотреть на родителей, которые в бессилии сходят с ума, думая, что бог спасет именно их ребенка. Им, в сущности, наплевать на других, ради своей дочурки они готовы пожертвовать сотнями, тысячами, миллионами других. Лишь бы их чадо вернулось. Он возвращает им девочек. Мертвыми…
        Бога нет. Или, что гораздо хуже, бог все же есть, но ему все равно. Бог - равнодушный и жестокий старик. К тому же беспомощный. А раз так, то он сам вместо бога может вершить судьбами в городке!
        Он вытащил тело из багажника. За те две недели, которые она провела в подземелье, девочка до крайности исхудала. Его дочь за те дни, что провела в коме, также стала похожа на труп. А потом умерла и по-настоящему стала трупом.
        Он бросил девочку на пожухлую прошлогоднюю листву. Теперь она мертва, и он не должен церемониться с ней. Если бы мертвые умели мстить, то его бы давно растерзали те, кого он замучил. Но он до сих пор жив. И надеется, что будет жить еще долго. Вечно. Как бог…
        Теперь все очень просто. Он бросит тело в речку, холодные воды подхватят детское тельце, оно пойдет на дно, его обволокут мягкие склизкие водоросли. Над девочкой будут проплывать пучеглазые рыбы, сновать раки и улитки… Потом ее найдут. А там будет следующая жертва.
        Он потащил труп к пологому берегу. Подъехать на машине ближе опасно, колеса могут увязнуть в глине. Так, вот она в воде. Волосы, как лучи солнца, колышутся на маслянистой поверхности. Ночь. Страшная ночь…
        Внезапно он бросил тело на мелководье. Опять странный звук. И такое чувство, словно за ним кто-то наблюдает. Он не любит, когда за ним подсматривают…
        Он отвернулся от тела девочки, осмотрелся по сторонам. Никого нет, но почему ему все время кажется, что кто-то пялится ему в спину? Он начал нервничать, на лбу выступил холодный пот. Хорошее настроение исчезло, мысли смешались.
        Хрустнула ветка. Он вздрогнул, сердце застучало, гоня кровь по венам и артериям. Он обернулся. Какая-то тень мелькнула в камышах. Или это разыгралось воображение. Страх… Он боится…
        Нет, там точно тень. Тень Каина… Он уже слышал эту легенду. Может быть, это правда? Первый убийца на Земле до сих пор бродит в виде бесплотной тени, вызывая все новые и новые преступления.
        Он поскользнулся, нога съехала в воду, толкнула тело девочки. Страх, в сердце страх, разум затуманен ужасом. Он больше не может!
        Он бросился бежать, под ногами чавкала глина, сердце билось, как загнанный зверь. Он и сам походил на волка, которого обложили со всех сторон.
        Машина зарычала и рванула с места. Он повернул руль. Прочь отсюда… Он не в состоянии испытывать такой страх…
        Когда он подъехал к дому, то уже успокоился. Это была безумная вспышка, он не смог держать под контролем эмоции, это очень плохо. Ну и что? Какая тень? Просто ветер пронесся над камышами. Но все же он сделал то, что требовалось. Тело в речке.
        Он спустился в подвал, закрыл за собой люк, проверил дважды, что находится в безопасности. Отдышался. Мысли стали приходить в порядок. Он переволновался, но этого больше не будет…
        Дохнуло сыростью и плесенью. Он прошел к детской, где должна быть новая жертва. Открыл решетку. И увидел маленькую девочку: она стояла на коленях и плакала. Увидев его, она закричала:
        - Я хочу к маме и папе! Отпустите меня, пожалуйста!
        Он не ответил, захлопнул дверь. Девочка продолжала ныть. Это всегда безумно раздражало его. Пусть кричит, все равно ее никто не услышит.
        - Я хочу к маме и папе! Прошу вас!
        Потом все стихло, и через несколько мгновений тихий голос ребенка произнес:
        - Не убивайте меня, пожалуйста, как других. Отпустите меня домой, я ничего не расскажу. Обещаю, я никому не скажу…
        Ему не нравилось, что девчонка оказалась такой смышленой. Она знает, что должна погибнуть, другие тоже знали, но гнали эту мысль. Эта может сопротивляться… Ничего, шестилетняя малышка с ним не справится.
        Он поднялся наверх, замаскировал вход в подвал, прошел в дом. Можно отдохнуть. Ночь была полна страха, но теперь все позади.
        Старый бомж со спутанной седой бородой вышел из камышей. Его так и трясло. Он только что видел самого дьявола. Он всегда знал, что нечистый бродит среди людей, и вот он убедился в этом воочию. Сатана копошился около берега, оглядываясь на заросли, в которых притаился бомж. У него были красные светящиеся глаза… Сатана знал, что за ним наблюдают, но не мог ничего сделать. Он был в человеческом обличье, поэтому вся его сила осталась в аду. Под землей, там, где он черпает силы.
        Старик подошел к речке. Что же делал нечистый около воды? Наверное, совершил очередное злодеяние и мыл свои когтистые лапы. Бомж заметил что-то белесое в воде. Дул легкий ветер, по речке бежала темная рябь.
        Он пригляделся, затем отшатнулся и вскрикнул. Там был ребенок. Мертвая девочка. Она качалась на волнах, раскинув руки и уставившись глазами в черное небо, которое походило на пасть страшилища.
        Сатана был здесь! Он убил ребенка!
        - Он убил ее, - прошептал бомж, пытаясь повернуться. Ноги его увязли в мягкой глине, он поскользнулся, поехал вниз. Напрасно он цеплялся руками за чахлые пучки травы. Он оказался у самой воды, ощутил ее холод.
        Тело было там. В двух шагах…
        Бомж закричал, сначала неуверенно, а потом все громче и громче. На четвереньках выполз из низины и побежал. Он боялся, страх сковал его сердце. Сам сатана был здесь!
        - Изыди, нечистый! - вопил старик и бежал вдоль шоссе.
        Прозрачные щупальца рассвета проникали через окна в особняк. С того момента, как Михасевич позвонил полковнику Пороху и заявил тому о пропаже Насти, прошло около четырех часов. Казалось, что на самом деле прошли месяцы, может быть, годы. Понятовскую насильно уложили в постель, так как с ней случилась истерика. Михасевич держался уже не так нервно, он стал более собранным, скорее всего, из-за того, что до сих пор не мог поверить в реальность происходящего.
        Я поняла, что в ближайшие дни, точнее, пока не будет найдена девочка, мне нельзя уезжать. Вряд ли я чем-то смогу помочь, но не оставлять же Марка и его Юлианочку один на один со страшной трагедией. Режиссер уже успел поговорить со мной по этому поводу.
        Он позвал меня в зимний сад. Я отметила, что Марк закурил, хотя до этого и не подозревала, что он курит. Помнится, когда-то он громогласно произносил проклятия в адрес «курилок, у которых вместо башки - сигарета». Марк следил за своим здоровьем и гордился тем, что в свои пятьдесят с хвостиком у него ни единой болячки.
        Михасевич, заметив мой проницательный взгляд, невесело усмехнулся и произнес, указывая на сигарету:
        - Последний раз я курил двадцать семь лет назад, потом решил, что напрасно гублю себя. А сейчас мне на все наплевать, Фима…
        Мне было жаль Марка, но я знала: для него жалость - самое ужасное из чувств. Михасевич никогда не позволит, чтобы кто-то выражал ему сочувствие и тем более сострадание!
        Марк жадно затянулся и добавил:
        - Мы должны найти ее. Порох будет искать, я буду искать, все будут искать Настю, ты тоже. Чем больше людей, тем лучше. Она должна вернуться домой. Ты понимаешь?
        Я кивнула, предпочитая не говорить. Словами здесь не поможешь.
        - Эх, Фима, Фима, кто бы мог подумать, что все так обернется, - сказал растерянно Марк. - Эта сволочь… Он же не требует денег, ему не нужен выкуп, он похищает детей, чтобы… убить. А я готов отдать все, что у меня есть. Этот дом, квартиру в Экаресте, все Юлианины побрякушки. Лишь бы дочь была цела и невредима. Мне нужна моя Настя! Как ты думаешь, - обратился он ко мне, - она еще жива?
        В голосе режиссера слышался страх. Я вздохнула.
        Я прекрасно понимала, что Марк имеет в виду. Об этом никто не говорил вслух, но все знали - версия могла быть только одна. Настя стала жертвой маньяка, который похищает девочек, а затем душит их.
        - Я не знаю, - честно ответила я. - Нужно надеяться на лучшее, Марк. По-другому нельзя. Полковник Порох знает свое дело, он сделает все, что в его силах…
        - Он их убивает, - словно не слушая меня, произнес Михасевич. - Но не сразу. Кажется, через какой-то период. Дней через восемь-десять. Ее нужно найти, ты это понимаешь? Она нужна мне! Нужна!
        Лицо режиссера посерело, под глазами залегли черные круги. Он выглядел гораздо старше своих лет, и эта перемена произошла в считаные часы.
        Казалось, что и тропическое великолепие зимнего сада утратило жизнь. Одна из лиан пожухла и завяла, огромные цветы сморщились и стали опадать. Неужели в жизни все так?
        В дверь постучали, появился администратор Михасевича:
        - Марк Казимирович…
        Тот, не слушая, сорвался с места и, отшвырнув окурок в мраморный фонтанчик, прошел в холл. Взял трубку телефона, выслушал, что ему говорили.
        - Да… Да… Я не могу, но пусть присутствует Серафима Ильинична. Та самая, моя бывшая, ты прав… Я настаиваю… Да… Она вас ждет!
        Режиссер повернулся ко мне и, бросив трубку на стол, сказал:
        - Кажется, они нашли труп предыдущей жертвы. Я договорился с Порохом, за тобой заедут. И захвати своего профессора Черновяца, он ведь специализируется на всех этих маньяках. Вы должны осмотреть вместе с ним место преступления. Только так можно поймать этого сукина сына!
        Я не стала возражать. Если Марк думает, что так будет лучше… Спустя минут пятнадцать к особняку подъехала полицейская машина. Мы смотались к дому профессора Черновяца, который, как я и предполагала, не спал, а изучал в своей библиотеке фолианты, посвященные психологии маньяков. Эрик моментально согласился с предложением Марка.
        - Ну конечно же, я помогу! - с уверенностью заявил он. - Серафима Ильинична, у нас есть время, чтобы найти девочку живой и невредимой!
        Мне бы его уверенность! От особняка профессора мы направились к месту, где рано утром было обнаружено тело последней из известных жертв.
        Ехали мы недолго, легкий туман начинал рассеиваться, и в этом чувствовалось что-то зловещее. Мы прибыли на берег небольшой горной речушки, которая огибала город и впадала в море. Следственная бригада интенсивно работала. Сновали эксперты, осматривали илистый склон, усеянный почерневшими прошлогодними листьями, место происшествия было огорожено. Любопытных заметно не было, скорее всего, жители или не знали о ночном происшествии, или не хотели знать.
        Полковник Порох с хмурым выражением лица, заметив нас, подошел, приветствовал вялым рукопожатием.
        - Как дела у Марка Казимировича? - спросил он первым делом. Не дождавшись ответа, отошел в сторону, отдавая распоряжения. - Здесь мы обнаружили еще одно тело, - произнес он, вернувшись. - Этого ублюдка нужно поймать во что бы то ни стало.. Михасевич жаждет, чтобы вы участвовали в наших мероприятиях. Это не положено, но из уважения к Марку Казимировичу…
        Полковник снова отошел, а когда вернулся, то добавил, глядя на речку:
        - Но не думайте, что сможете диктовать мне правила игры. Расследование возглавляю лично я, и я обещал Михасевичу, что его дочь будет найдена, и мы найдем ее. Вы здесь для того, чтобы успокоить его психологически. Пусть думает, что все ищут Настю. И вы в том числе. Вам понятно?
        - Вы хотите найти ее, - заметил профессор Черновяц. - Живой или…
        - Все будет зависеть от того, как быстро мы выйдем на этого ублюдка, - спокойно возразил полковник. - Психиатры уже работают над его личностным портретом, у него есть особая методика, по которой он и душит жертвы. Убивает он их не сразу, с большими интервалами. Надеюсь, что и в этот раз у нас будет запас времени для того, чтобы выйти на его след.
        - У меня есть соображения по поводу личности преступника! - начал Черновяц, но полковника опять позвали, он оставил нас.
        - Вот видите, Серафима Ильинична, - сказал огорченно профессор, - Порох упорно не желает с нами сотрудничать, мы для него - пустое место! Он не хочет использовать мой колоссальный опыт! А это может стоить девочке жизни! Поэтому будем действовать самостоятельно, и мы найдем дочь режиссера раньше, чем это получится у полиции!
        Я, пропуская треп бахвала-профессора мимо ушей, осмотрелась: мне стало ясно, что работают профессионалы и наше присутствие если не излишне, то, во всяком случае, ощутимой пользы принести не может.
        Берег тщательно обшаривали, я, поддерживаемая под руку профессором, спустилась по узкой тропке вниз, к пологой заводи, около которой стояли фотографы и делали снимки. Там же был и Порох.
        Вдруг я увидела тело - жертву неизвестного маньяка. Непонятное чувство влекло меня к ней, я подошла ближе. На берегу, лицом вверх, лежала девочка лет семи или восьми, ее глаза смотрели в небо. Я отвернулась. Тот, кто действует в Варжовцах, не ведает жалости…
        - Сейчас же отдать экспертам, - приказал полковник. - Нужно выяснить все, что возможно. Мне нужны любые зацепки…
        Тело девочки накрыли клеенкой. И как могло случиться, что такое тихое и благодатное место, как Варжовцы, стало ареной кровавых событий?
        - Такая у нас работа, - произнес, выкарабкиваясь из низины, Порох. - Если бы Марк Казимирович оказался благоразумнее, то сразу бы обратился к нам, а не к вам, Серафима Ильинична. Ему, видите ли, не хотелось шума… Ну, теперь шум будет на всю страну! Шила в мешке не утаишь, не скроешь, что маньяк украл дочь Марка Михасевича и Юлианы Понятовской. Поймите меня правильно, я не имею ничего против вас, вы - великолепная писательница и талантливая ведущая, но не лезьте в те сферы, которые вам недоступны. Я же не жажду писать книги или выступать по телевидению. Из-за всего этого время было упущено, и теперь надежды на успех мало.
        - Вы считаете, что автор анонимных писем и тот, кто похитил Настю, одно и то же лицо? - влез с вопросом профессор Черновяц. - Совсем недавно вы были другого мнения. Мне казалось, что во всем виновата покойная Зоя…
        Порох кашлянул, исподлобья взглянул на ученого:
        - Не люблю шибко умных, уважаемый профессор. В особенности тех, кто на пенсии и никак не может с этим смириться. Мы обязаны проработать все варианты. Да, возможно, следствие в чем-то ошиблось, не учло всей полноты улик, но теперь, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, нужно проработать все версии. Может быть, вы были правы насчет того, что кто-то пытался спихнуть на секретаршу вину за неудавшееся покушение на Понятовскую. Я разговаривал с экспертом. Он сказал, что версия убийства Зои тоже заслуживает право на существование…
        Насколько я могла припомнить, эксперт именно к этой версии и склонялся, но под давлением Пороха, который действовал из желания побыстрее прикрыть шумное дело и ради того, чтобы угодить могущественному режиссеру, пришел к тем выводам, которые от него требовали. Так кто гарантирует, что упрямый и своевольный полковник не будет и в случае с похищением Насти Михасевич замечать только те улики, которые ему хочется? Похоже, Черновяц прав: без нашей помощи не обойтись!
        - Если автор анонимных писем и есть маньяк, похитивший Настю, то зачем ему нужно было раньше времени привлекать к себе внимание? - продолжал настаивать на своем профессор. - Это как-то нелогично!
        - Нелогично, нелогично, тоже мне, доморощенный Шерлок Холмс! Откуда я знаю! - взорвался Порох. - Я что, похож на человека, который копался в черепной коробке безумца?
        - Зато я, уважаемый полковник, копался, и не в одной, а в целой тысяче, мне хорошо известны повадки подобных типов, их метод, так сказать, работы, их желания и чаяния, - спокойным тоном продолжал профессор кислых щей. - И с вашей стороны большая глупость не задействовать меня и, разумеется, достопочтенную госпожу Гиппиус!
        Я поняла, что Черновяцу не стоило этого говорить: Порох покраснел, как помидор, и был готов излить на наши головы праведный, с его точки зрения, гнев. Не хватало еще, чтобы он запретил нам находиться на месте преступления! Кажется, профессор перегнул палку. Придется пускать в ход свое легендарное обаяние.
        - Полковник, я в восхищении от вашей прозорливости, - беря под локоток Пороха, проворковала я. - А не пробовали вы рассмотреть версию, что похищение организовано и выполнено вовсе не тем, кто убивает девочек? Может быть, это кто-то другой…
        Полковник успокоился, положение было спасено. Я сделала Черновяцу страшные глаза, призывая его держать язык за зубами и не лезть вперед со своими справедливыми, но с учетом ситуации ненужными замечаниями.
        - Кто? - саркастически осведомился полковник. - Мертвая секретарша? Все указывает на нашего маньяка. Спасибо за помощь, господа доморощенные детективы, но мы как-нибудь и без вас справимся. Я работаю в полиции уже третий десяток лет, прекрасно знаю, что нужно делать…
        - А я изучал психологию маньяков более сорока лет, две диссертации написал, почти семьдесят трудов по этой тематике… - взвился Черновяц, но я со всей силы пнула его в коленку.
        - Ой, что вы делаете, больно же! - опешил несчастный ученый, прекратив выводить из себя полицейского.
        В этот момент к Пороху подошел взволнованный эксперт и произнес:
        - Кажется, у нас есть улики…
        - Молчите, глупый человек! - прошипела я в лицо профессору. - Порох - солдафон с кабачковой икрой вместо мозгов, но он здесь - царь и бог, и одного его слова достаточно, чтобы выдворить нас! А пока мы всего не узнаем, нам нельзя ретироваться. От этого, может быть, зависит жизнь девочки! Силенциум[Молчание (лат.).] , понятно?
        И перед лицом профессора замаячил мой внушительный кулак.
        Полковник, не договорив, сорвался с места. Порох сам разрешил нам присутствовать при осмотре места, где был обнаружен труп.
        Уликой оказалось несколько черных продолговатых листьев, которые эксперт держал в тонком пинцете.
        - Здесь заметны следы какого-то красящего вещества, - сказал он, указывая на слипшиеся листья. - Не могу определить без предварительного анализа, что это такое и имеет ли отношение к нашему делу, нужна экспертиза…
        - Я думаю, что это может быть… - проблеял профессор кислых щей и ахнул, когда мой локоть врезался ему под ребра. - Серафима, вы что…
        Порох нагнулся, чтобы четче видеть то, что было обнаружено. Сверкающие серебристые крупинки.
        - Могу предположить следующее, - продолжил эксперт, укладывая листья в небольшой прозрачный пакет. - Когда он волочил труп девочки к воде, а на это указывают волоски, прилипшие к глине, и грязь в ее волосах, то поскользнулся - склон здесь высокий, глину развезло. У нас могли быть великолепные следы, но…
        - Что это значит - но? - воскликнул Порох, а вслед за ним и я.
        - Вот именно «но», - ответил эксперт, - здесь был еще кто-то другой. Он притаился вначале в тех камышах, - эксперт указал на заросли, видневшиеся около самой воды метрах в десяти от того места, где были обнаружены странные серебристые частицы.
        - Значит, нужно искать тщательнее, - приказал полковник Порох. - Что это может быть? - задал он вопрос, кивнув на пакет с листьями.
        - Пока сказать сложно, - эксперт поднес листья к глазам, увенчанным очками. - Я бы предположил, что это какой-то краситель, но утверждать ничего не могу. В том, что это имеет отношение к тем, кто побывал здесь ночью, я убежден почти со стопроцентной гарантией.
        - Мне нужно знать как можно скорее, что это такое, - скомандовал Порох. - За работу!
        - Свидетель! - возбужденно прошептал профессор. - Или сообщник? Однако мой колоссальный опыт подсказывает - маньяки не имеют сообщников, за исключением чрезвычайно редких случаев. Но это дело - классическое. Маньяк действует в полном одиночестве. Значит, свидетель!
        Я тем временем с индифферентным видом разглядывала землю под ногами, на самом деле нагло слушая разговор двух полицейских, находившихся поблизости.
        - Как ты думаешь, - спросил один полицейский другого, - кто здесь мог быть?
        - Скорее всего, кто-то из алкашей или бомжей, - ответил тот. - Многие из них предпочитают вокзал, но кое-кто обитает и на берегу. Постараюсь выяснить, кто обычно ночует здесь.
        Версия о том, что в камышах сидел бомж, подтвердилась. В самой глубине зарослей были найдены лохмотья, затертая до дыр телогрейка, несколько пустых консервных банок и бутылок из-под сливовой водки и дешевого вина.
        - Значит, так, - произнес Порох. - Надо искать того, кто мог оказаться случайным свидетелем. Вы землю носом ройте, но этого бомжа мне сегодня отыщите. Так, что у вас еще?
        Эксперты доложили, что на мокрой почве обнаружены следы автомобильных протекторов.
        - Этот урод разъезжает на автомобиле, - задумчиво проговорил Порох. - Мы так и предполагали, но до этого он не оставлял явных следов. Уже определили, что за марка автомобиля?
        - Еще нет, - отозвался один из экспертов. - Похоже, что машина старая.
        - Работайте, - потер руки полковник. - Как только станет известно, что за драндулет у этого мерзавца, побыстрее прогоните его описание через базу данных - у кого в городе такие же автомобили. - Он повернулся к нам и назидательно произнес: - Ну что, господа частные сыщики, вы видите, как нужно работать? Я знал, что рано или поздно он сделает ошибку и мы выйдем на него. Бедная девочка, - добавил он, наблюдая за тем, как мертвого ребенка поднимают с берега реки и несут в машину, которая должна отвезти тело в морг на аутопсию, - это нужно прекращать. Я чувствую, что мы схватим его, и очень скоро.
        Я же с горечью подумала о том, что девочка, найденная сегодня утром, уже шестая жертва маньяка. Настя, пропавшая ночью, может стать седьмой.
        - У нас работают экарестские эксперты, - произнес полковник. - Толковые ребята, у них есть оборудование и методики, которые нам и не снились. Но тем не менее все, что было обнаружено сегодня утром, сделано именно нашими сотрудниками!
        Полковник не желал уступать пальму первенства представителям Министерства внутренних дел. У меня на языке вертелась хлесткая фраза о том, что надо сообща работать и вызволять девочку, а не вести грызню из-за того, кому принадлежат лавры победителя, но смолчала. Такой, как Порох, все равно не поймет.
        - Как вам удалось выйти на это место? - спросил профессор.
        Порох посмотрел на него и ответил:
        - Был звонок. Кто-то позвонил в дежурную часть и сказал, что видел, как происходит убийство. Я думаю, что это как раз тот бомж, который прятался в камышах. Правда, тот, кто звонил, сказал, что видел… В общем, он сказал, что видел, как посланник тьмы убивает ангела. Форменный бред!
        Я удивилась, чувствуя, что кожа на спине покрывается мурашками:
        - Посланник тьмы…
        Пороху доложили, что личность звонившего определена - это было сделано при помощи отпечатков, которые обнаружили на телефоне-автомате. Им оказался местный бездомный, хорошо известный полиции.
        - Ну вот, как все просто, - сказал Порох, посмотрев на часы. - Еще нет десяти утра, а мы уже столько обнаружили. Найдем бомжа, допросим его - он скажет, кого видел, может быть, запомнил лицо убийцы или номер машины… Не думаю, что бездомный и есть наш фрукт. Я же говорил, что Экарест нам не нужен, мы сами справимся с этим делом…
        Я подумала, что если полковнику что-либо и нужно, так это хорошая взбучка и курс терапии по избавлению от жуткого комплекса неполноценности. Когда все закончится, так и скажу этому напыщенному идиоту!
        Миновало около сорока минут, прежде чем Пороху доложили - бомж оказался в одном из отделений полиции, куда он пришел под утро и стал кричать, что видел князя тьмы. Его заперли в камеру. Узнав об этом, Порох выехал в отделение. За ним последовали и мы с профессором.
        Прибыв в полицию, мы прошли в камеру, где находилось несколько человек. Старик, похожий на лешего, со спутанной седой бородой и безумным взглядом, сидел в углу, поджав под себя ноги. Он смотрел в стену, часто моргая и не обращая внимания на то, что происходит рядом с ним. Полицейские грубо вытолкали тех, кто был в камере: прибыл начальник, который хотел побеседовать с бомжем наедине.
        - Ну что же, можете остаться, - милостиво разрешил нам Порох. Ему, скорее всего, не терпелось продемонстрировать, как он умеет оперативно работать.
        Старик никак не реагировал на наше появление. Порох встал рядом с ним и зло произнес:
        - Так, давай выкладывай, что ты там видел.
        Бомж ничего не ответил, его взгляд был неосмысленным. Порох несколько раз спросил, что тот видел ночью, но ответа так и не дождался.
        Отойдя в сторону, он пробормотал:
        - Чертовы уроды, мало того, что шатаются по городу, так еще мешают следствию. И что прикажете с ним делать? После этого еще выходят гневные передачки о жестокости полиции. А как быть, если единственный свидетель, от которого зависит жизнь девочки, молчит? Что, я должен на колени перед этой швалью встать?
        Старик, который до этого никак не реагировал на расспросы, вдруг произнес:
        - Прочь, прочь, главный бес! Изыди, нечистый, изыди! Я все видел, я все знаю… Я хорошо запомнил твое лицо, хорошо запомнил…
        Порох подошел к нему, бомж, увидев полковника, вжался в угол и стал твердить скороговоркой:
        - Нет, я не хочу умирать, не хочу! Пощади, сатана!
        Полковник в сердцах бросил:
        - Что ты мелешь, старый дебил, никому ты не нужен, давай рассказывай, что видел!
        Бомж опять замкнулся в себе. Я заметила, что старик очень напуган. Но чем? Мне вдруг показалось, что бомж боится полковника Пороха. Наверняка разум бездомного, и без того впавшего в маразм, затуманен низкосортным алкоголем.
        Наконец Пороху удалось разговорить бомжа. Тот немного пришел в себя.
        - Ну, говори, что ты видел на берегу, - сказал он, тряся старика за ворот грязной, пропахшей дымом и едкими испарениями одежонки. - Скажешь - и я обещаю, что тебя отпустят. Говори, чье лицо ты видел? Ты же видел, я знаю! Ну, отвечай, старче!
        - Я не хочу уходить, - прошептал бомж. - Он убьет меня, как только я окажусь за порогом. Здесь стены, - он погладил черной рукой с обкусанными ногтями стену камеры. - Здесь решетки. Он знает, что я заметил его. Теперь он охотится на меня!
        - Кто - он? - нетерпеливо прервал его Порох. - Если хочешь, мы запрем тебя в нашей лучшей камере, там до тебя никто не доберется.
        - Это он, - прохрипел бомж. - Там был нечистый… У него кровавые глаза и длинные когти. Он хотел вырвать сердце девочки, ангела, но я помешал. Он был готов разорвать меня, и тут свет. Это пламя преисподней!
        - Может, это свет фар, - усмехнулся Порох. Было заметно, что сумбурный рассказ бомжа ничуть не смутил его. - Давай говори, старче, что ты видел. Ну, был там дьявол, а какой он из себя…
        - Он весь черный, - прошептал старик, обхватив себя руками. - Черный, потому что пришел на землю из недр ада. Весь в шерсти, и на нем сверкает перевернутый крест. Лицо, как у обезьяны, призрачным пламенем горят глаза, зубы белые и огромные, как у тигра-людоеда. Он - порождение тьмы ночной, он враг рода человеческого.
        Порох вздохнул:
        - Давай посущественнее. Что еще? Хватит нести чушь, какая у твоего сатаны была машина?
        Бомж закачался из стороны в сторону:
        - Свет мне бил в глаза… Он приехал на кровавой колеснице. Это кровь его жертв. Они стонут и взывают к нам, живым, о мщении.
        Полковник махнул рукой на старика:
        - Так, не хочешь говорить - пойдешь на улицу, где тебя твой черт и поджидает. Ты слышишь? Вот, я уже чую, что он приехал на огненной колеснице за тобой. Говори!
        Старик опустил голову и стал бормотать несвязные слова. Потом внезапно по его телу прошла судорога, он ударился затылком о бетонную стену камеры. Изо рта у него пошла пена.
        - Что такое, дежурный! - закричал Порох, подбегая к двери.
        Вбежал полицейский и увидел старика, корчившегося на полу. Профессор Черновяц подскочил к бомжу, попытался помочь ему. Через несколько минут пришел врач. Он делал непонятные манипуляции с бродягой, вколол ему что-то из бесцветной ампулы. Старик начинал затихать, его тело сотрясалось в судорогах.
        - Его нужно немедленно в больницу, - сказал, не оборачиваясь, врач.
        - Что с ним? - поинтересовался Порох. - Он сможет давать показания?
        - Хорошо бы он дожил до вечера, - устало ответил врач. - Похоже на кровоизлияние в мозг, может быть, аневризма.
        - Он мне нужен! - проговорил полковник. - Вы слышите?
        В этот момент в камеру подоспело еще несколько медиков. Мы беспомощно наблюдали за тем, как они пытаются спасти старика-бомжа. Внезапно умирающий открыл глаза и произнес:
        - Изыди…
        Потом его взгляд потух. Врач повернулся и сказал:
        - Все кончено. Он мертв.
        Порох ошеломленно посмотрел на него:
        - Как мертв? Он не может умереть просто так! Сделайте что-нибудь, какую-нибудь инъекцию. Он должен жить! Он мне нужен!
        Врач раздраженно заметил:
        - Мы сделали все, что в наших силах. Если бы это произошло с ним в больнице, тогда еще можно было что-то предпринять. Мы не боги, уж извините…
        Я подошла к умершему бомжу. Всего несколько минут назад он сидел около стены и бормотал что-то насчет нечистого, который убил ангела, и теперь он сам мертв. Рот бомжа приоткрылся, были видны щербатые черные зубы, и это придавало ему одновременно жалкий и страшный вид. На груди мертвеца была татуировка - изображение ангела, в спину которого воткнули кинжал. С кинжала стекала кровь.
        Полковник пнул мертвого свидетеля:
        - А так все хорошо начиналось… Почему ему понадобилось подыхать именно сейчас? Если бы я с ним поговорил еще, то он дал бы ценную информацию. А что теперь? Хорошо, что у следствия есть другие улики.
        Эта смерть показалась мне странной. Она произошла так внезапно и так… И так странно. Словно кто-то на самом деле решил заставить старика замолчать навечно. Кто-то могущественный и всесильный. Бомж говорил о князе тьмы… Внезапно мне почудилось, что мертвец моргнул. Нет, не может этого быть, приоткрытые веки старика были устремлены в потолок.
        - Черт, черт, черт, - повторил несколько раз Порох. - И как такое могло произойти? Он мог бы сдохнуть и потом, после того, как даст показания. Вот черт!
        - Как, по-вашему, - спросил вдруг профессор, - почему маньяк убивает?
        - Потому что он маньяк, - ответил, не задумываясь, Порох. В его примитивном ответе была доля истины. - Все очень просто: у него, как и у этого… - Он еще раз ударил старика, и левое веко трупа вдруг закрылось. Вошедший в раж полковник этого не видел, а мне стало не по себе. - Вообразил, что ему все дозволено, вот и похищает детей. Я не верю в психологию, все эти выкрутасы о том, что у него тяжелое детство или нелегкая юность. Просто нужно знать - убивать нельзя, это уголовно наказуемо. А кто этого не понимает, должен быть сурово наказан.
        Мне подумалось, что, может быть, именно крик Пороха и его желание выяснить у бомжа все, что тот знал, спровоцировали смерть старика. Порох и помыслить не мог, что его грубое обхождение является причиной смерти единственного свидетеля.
        Полковник заметил:
        - Помните ту чушь про тень Каина? Ну, насчет того, что душа первого убийцы летает по свету и провоцирует преступления? Не спорю, красивая сказка, такие рассказывают друг другу детишки у костра, чтобы кровь в жилах стыла. И этот, - он опять пнул старика, - твердил про нечистого духа, вместо того чтобы ясно и четко изложить то, что он видел. Так вот - нет никакой тени Каина. Нет, и все. Убивает человек, именно человек виноват в том, что происходит. И только сам человек может остановить беззаконие…
        В этот момент в камеру зашло несколько полицейских. Порох приказным тоном заявил:
        - Разбирайтесь с этим бомжем, оформляйте все, как нужно. А в следующий раз никаких бездомных в камеру не сажать. Они тут мрут, как мухи, а нам отвечать. Какой-нибудь ретивый журналюга, или дешевый писателишка (полковник выразительно посмотрел на меня), или слезливый правозащитник растрезвонит в СМИ, что мы тут убиваем задержанных. Мне пора, нужно по горячим следам раскрыть похищение дочери Михасевича. - Он повернулся ко мне и профессору: - Думаю, вам больше не нужно принимать участие в расследовании. Вы убедились в том, что мы почти у цели? Так и передайте Марку Казимировичу. А мне пора.
        - Мне кажется, что вы забыли об одном, - произнес профессор кислых щей. - Настя пока не найдена.
        Ничего не ответив, полковник вышел. Мы последовали за ним.
        - Вот видите, Серафима Ильинична, почему я не доверяю местной полиции? - сказал мне профессор Черновяц, когда мы отошли на порядочное расстояние от участка. - Порох оправдывает свою фамилию, у него нет терпения и необходимых познаний в области психологии. Голая сила - вот его девиз!
        - Оставим полковника в покое, - заявила я. - Нам его не переделать, так что придется привыкнуть к его поведению. Но что вы скажете о показаниях бездомного? Неужели… Неужели мы имеем дело с потусторонними силами?
        Профессор рассмеялся:
        - Психоанализ - вот ключ ко всему! Конечно, нельзя понимать буквально все то, о чем говорил старик. Он был местным сумасшедшим, много пил, одичал. Адское пламя - это свет фар автомобиля убийцы, который старик принял за колесницу. Старик сказал, что маньяк весь черный как уголь и покрыт шерстью - это может значить, что убийца носит черную куртку.
        Эрик был прав. Я попыталась вспомнить все то, о чем говорил старик. Он дал нам зацепку. Зацепку, которую Порох, не верящий никому, кроме себя, проигнорировал, сочтя ее бредом.
        Я внезапно почувствовала, что все очень просто. То, что случилось в Варжовцах, произошло от одного - от ненависти и зависти. Как и первое в истории человечества убийство… Каин убил Авеля…
        - Серафима Ильинична, я приглашаю вас к себе в гости, вы ведь еще не завтракали, я, впрочем, тоже! - прервал мои размышления козлиный тенорок профессора. Разгадка, к которой я была так близка, вдруг упорхнула, подобно бабочке. Порох не верит в тень Каина. Я тоже не верю. Но, как ни парадоксально это звучит, все дело в том, что Каин имеет непосредственное отношение к происходящему в городке!
        Я с ненавистью взглянула на Черновяца: он сбил меня с мысли!
        - Нас ждет вкуснейший завтрак, - продолжал Эрик, - и я знаю, что вы не откажетесь. А заодно мы сможем все обсудить. Вам нечего делать в особняке Михасевича, так что пойдемте, Серафима!
        Он прав. Сидеть в гостиной у Марка и медленно сходить с ума от неизвестности - что может быть хуже?
        Я решительно взяла профессора под руку, и мы зашагали к нему домой. Один вопрос никак не давал мне покоя: все же при чем здесь Каин? Я бы многое отдала, чтобы получить точный ответ.
        Но в тот момент мне хотелось одного - обильно позавтракать!
        - Что мы имеем? - задал вопрос полковник Порох, пройдясь по кабинету в здании местного управления полиции, где располагался временный штаб операции.
        С момента исчезновения Насти Михасевич прошло более восемнадцати часов. Уже было несколько звонков с самого верха от влиятельных друзей режиссера, которые настоятельно рекомендовали, а некоторые даже требовали от Пороха сделать все возможное и невозможное, чтобы девочка, живая и невредимая, была в кратчайшие сроки возвращена в семью.
        Для начала была организована грандиозная по масштабам облава по злачным местам Варжовцов. Многих представителей преступного мира задержали, так как практически у каждого было или оружие, или наркотики. Команды местной полиции прочесывали окрестности города, старые и заброшенные дома, чтобы отыскать улики. Пока что это ничего не дало. Полковник был вне себя от ярости, потому что понимал - если он не сможет обеспечить возвращение Насти или девочка будет найдена мертвой (такое он не мог представить и в страшном сне), то его карьере, по всей видимости, придет конец. Он понимал, что Марк Казимирович Михасевич не простит ни ему, ни кому бы то ни было подобной неудачи.
        - Значит, так, - полковник Порох обратился к присутствующим в кабинете сотрудникам местной полиции. - Вы все понимаете, с чем мы столкнулись. Похищена дочь известного на весь мир человека, и к завтрашнему дню в нашу провинцию понаедут репортеры и журналисты не только из Экареста, но и из других стран. Эти писаки будут отслеживать каждый наш шаг. Поэтому предельная мобилизация и работа! Мы должны отыскать этого гада! Но это еще не все…
        Порох остановился перед занавешенным желтой шторой окном. За стеклом уже клубилась тьма, Варжовцы накрывала ночь. Ветер усилился, но ничто не предвещало дождя. Похолодало.
        - Если бы это было все, то я был бы очень рад, - произнес он негромко, затем объявил: - Два часа назад я говорил с мэром, который, как вы знаете, молится на Марка Казимировича. Еще бы, режиссер совсем недавно намеревался превратить наш городишко в кинематографическую Мекку и даже основать кинофестиваль! До Канн нам, конечно, далеко, но мэр требует от меня - от нас! - немедленных и положительных результатов! - Помолчав, Порох добавил: - Если бы я получил нагоняй от нашего мэра, это было бы полбеды, четверть беды, да и вообще никакой беды не было бы! Час назад мне звонил губернатор, который обозвал меня «дураком» и «остолопом».
        Никто из присутствующих и не подумал улыбнуться. Полковник Порох был не из таких людей, которые безнаказанно позволяли титуловать себя «дураком» и «остолопом». И тот факт, что полковник посвящал в подробности весьма нелицеприятной беседы с губернатором своих подчиненных, свидетельствовал о том, что ситуация критическая.
        - И знаете, что я думаю? - произнес Порох спокойным тоном, поворачиваясь к присутствующим. - Он прав! - Порох со всей силы жахнул кулаком по столу и заорал: - Он прав! Этот маньяк играет с нами, издевается надо мной, делает из нас посмешище! - Полковник пришел в себя и продолжил: - Но и тявканье губернатора не так страшно. Однако полчаса назад мне звонили из Экареста… Со мной говорил министр внутренних дел. Он сказал, что наш президент, Гремислав Гремиславович Бунич, очень встревожен похищением Насти Михасевич и надеется, что мы приложим все усилия, чтобы отыскать девочку живой и невредимой!
        Порох уселся во главу стола и заключил:
        - У меня нет желания услышать сегодня ночью телефонный звонок и, взяв трубку, понять, что на проводе президент. Поэтому действуем четко и быстро!
        Один из экспертов доложил, что на одежде девочки обнаружен фрагментарный отпечаток большого пальца левой руки.
        - Вы прогнали его через базу данных? - спросил полковник.
        - Так точно, но результата это не дало. Отпечаток, судя по размерам, принадлежит мужчине.
        Порох сердито крякнул:
        - Поверить не могу, у нас есть отпечаток этого мерзавца, а мы все топчемся на месте!
        Затем начали докладывать полицейские, обследовавшие место обнаружения трупа девочки.
        - Это все мне известно. Что со следами протекторов? - прервал их полковник. - Определили, что за марка?
        - Да, - ответил один из экспертов. - «Опель Астра», старая модель…
        - Ну и чего вы ждете? - произнес Порох. - Мне вас учить, что теперь делать? Берете данные о том, кто из граждан нашего города является владельцем подобного транспортного средства, и методично прорабатываете каждого.
        - С этим пока проблемы, - ответил эксперт. - В компьютере полицейского управления произошел сбой, они пытаются дать нам распечатки, и это займет некоторое время.
        Порох ничего не ответил, однако по выражению его лица было видно, что он до ужаса недоволен тем, как идет расследование. Ему хотелось раскрыть похищение девочки по горячим следам, а это не удавалось.
        - Работайте, - бросил он. - Давайте, что мы имеем на данный момент?
        Слово взял другой эксперт, который кратко сообщил о том, что результатов исследования странной серебристой пыли, обнаруженной на берегу речки, пока еще нет.
        - А когда они будут? Завтра вечером? Вы что, рехнулись? Они мне нужны сейчас, - заметил Порох.
        Эксперт пожал плечами и сел.
        - Так, господа из Экареста, что скажете по поводу нашего маньяка? А то ваш местный коллега, этот надоедливый Черновяц, достал меня хуже нет.
        Поднялся худощавый профессор, специалист по криминальной психологии, который специально прибыл в Варжовцы для того, чтобы установить возможный личностный портрет маньяка.
        - Могу вас поздравить, - дребезжащим голосом сказал он. - Ваш серийный убийца выше всех похвал. Он уникален, после того как он будет пойман, прошу предоставить мне эксклюзивное право изучать аномалии в его развитии и поведении…
        - Делайте с ним все, что хотите, только помогите поймать, - ответил Порох.
        Профессор криво улыбнулся. За несколько десятилетий общения с маньяками, убийцами, насильниками, извращенцами, сумасшедшими он перенял некоторые черты тех, с кем имел дело. Он восхищался ими, как иной восхищается редкостной бабочкой, наколотой на булавку и помещенной под стекло. Они были для него абсолютно всем. Ему было все равно, какие зверства творили эти люди, он наслаждался работой и получал колоссальное удовольствие от изучения сбоев в психике подследственных.
        - Могу сказать, что действует мужчина. Возраст - от двадцати пяти до пятидесяти пяти лет. Скорее всего, ближе к последнему. Он одинок, неуверен в себе, замкнут. Он, пытается изо всех сил скрыть от окружающих свои проблемы, и, судя по тому, что его до сих пор не поймали, это ему удается. Он любит свои жертвы…
        На лице Пороха появилась гримаса отвращения, когда он слушал восторженную речь профессора. Тот, углубляясь в предмет, от которого был без ума, ничего не замечал.
        - Да, господа, он любит девочек, которых душит. Это звучит странно и цинично, но это так. Если бы они были для него просто средством получения сексуального наслаждения, он бы сразу же насиловал и убивал их. А он держит их какое-то время, примерно две недели! С таким я сталкиваюсь первый раз за всю многолетнюю практику!
        Профессор достал из кармана пиджака пачку листов, обслюнявил палец, отыскал нужный ему абзац.
        - Вот… По данным следствия, похищения происходили, начиная с января текущего года, четырнадцатого и двадцать восьмого числа. Маньяк сначала похищал новую девочку, затем убивал ту, которая до этого две недели была у него в заточении…
        Голова профессора взмыла вверх. Он походил на большого высохшего богомола с красными глазами, скрытыми за большими очками в роговой оправе.
        - Что это значит? Пока утверждать не берусь, но эти даты - четырнадцатое и двадцать восьмое - очень важны для него. Почему? Могу только предположить. Он убивает девочек, потому что испытывает чувство вины и тревоги. Эксперты утверждают, что он душит их подушкой или чем-то подобным. Не руками, не веревкой, а именно подушкой. Он не хочет видеть их лица в момент смерти. Возможно, он идентифицирует таким образом жертвы с кем-то для него очень важным.. Например, матерью, сестрой, женой, дочерью, внучкой… Последнее вероятнее всего. Ваш маньяк в душе очень страдает, ему нужно помочь…
        - Мы поможем ему, - прервал его Порох. - Поможем, чтобы эта сволочь попала в тюрьму и получила пожизненное. Жаль, что у нас мораторий на смертную казнь. Что еще?
        Профессор, недовольный тем, что его полет мысли прервали, сник.
        - Больше мне сказать нечего, - ответил он. - Все остальное отражено в моем отчете.
        - Так, - полковник посмотрел на патологоанатома. - Что можете сказать про труп девочки, который нашли сегодня утром.
        - Вскрытие было начато в восемь сорок две, - ответил тот. - Как и у предыдущих жертв, причиной смерти стала асфиксия, сопряженная с повреждением гортани и шейных позвонков. Тот, кто душил, накрыл голову ребенка подушкой и навалился всем телом. Потом труп оказался в воде. В отличие от других, тело не провело в воде значительное время. Удалось установить следующее… - Он поглядел в маленький блокнот: - Ребенок крайне истощен и обезвожен. Скорее всего, с момента похищения, которое произошло четырнадцатого числа текущего месяца, девочка ела всего несколько раз. В желудке ничего не обнаружено.
        Профессор в такт словам кивал высохшей головой мумии, улыбаясь. Казалось, ему приятно слушать жуткие подробности деяний маньяка, который занимал его теперь больше всего на свете.
        - Под ногтями жертвы обнаружены следы глины и некоторых кристаллических пород. Эта глина резко отличается от той, что присутствует на берегу речки и вообще в нашем городе. Она типична для донных отложений, добывается в горах к северо-востоку от города. Мой вывод таков - девочку держали или в подвале, или в глубоком колодце, эта глина залегает на большой глубине, на поверхности не встречается.
        - Так и есть, - произнес неожиданно профессор, закинув ногу на ногу. - Вы прервали меня, - он метнул пламенный взгляд поросячьих глазок на полковника Пороха, - а я хотел как раз сказать, что девочки для него одновременно олицетворение любимого объекта, но только на какое-то время. Потом его отношение к ним резко меняется. Он персонифицирует их, переносит на них черты кого-то, кто был ему очень близок и умер. Поэтому вначале он обращается с ними хорошо, а потом сажает в подобие колодца, о чем говорит коллега. Колодец для него - это преддверие смерти. Видимо, та, чья смерть заставляет его убивать, умерла не сразу, был какой-то период агонии или пограничного состояния. Колодец - символ женского лона. И смерти. С того момента, как девочка оказывается в колодце, спастись она не может. Он заранее знает, что убьет ее. Колодец - это бездонное отчаяние и невозможность изменить ход событий…
        - Все и так ясно, - опять прервал его Порох. - Псих, он и есть псих, и нечего мне говорить про то, что он перенес шок от смерти любимой морской свинки или на него в возрасте пяти лет свалился кирпич. Еще что? - он обращался к патологоанатому.
        - Что же касается трупа секретарши, умершей от передозировки транквилизаторов… - ответил тот. - Вы просили меня еще раз провести исследования. Вывод - большая вероятность того, что это намеренное убийство. Да, и что касается смерти бездомного в участке. Кровоизлияние в мозг, никаких сомнений. У него все тело изношено до такой степени, что странно, как он мог еще жить. Он должен был умереть еще пару лет назад. Спасти его было нереально.
        - Есть вопросы ко мне? - спросил Порох.
        Все промолчали. Сумерки за окном перешли в ночную тьму.
        - Тогда, господа, вы свободны, - полковник указал всем на дверь.
        В этот момент раздался телефонный звонок. Порох поморщился и, покосившись на аппарат, заявил:
        - Надеюсь, это не президент!
        Затем он снял трубку и произнес собранным тоном:
        - Полковник Порох слушает!
        По всей видимости, звонивший был не последним человеком: Порох долго слушал, вставляя односложные фразы и междометия.
        - Да… Так точно… Без сомнения… Окажем помощь… Да…
        Проговорив несколько минут, точнее, выслушав чьи-то указания, он повесил трубку, откинулся на спинку кресла и посмотрел на замешкавшихся сотрудников.
        - Это был заместитель министра. Сказал, что к нам должен приехать представитель американской прокуратуры, который занимается борьбой с организованной преступностью. У него есть веские основания утверждать, что у Марка Казимировича находятся улики, которые позволят осудить Китайца, может быть, вы слышали о таком… Один из лидеров криминалитета за океаном. Герцословак, который подмял под себя почти тридцать процентов оборота наркотиков в Америке. Его не так давно арестовали и теперь пытаются осудить. Мне приказано оказывать американцу всемерную помощь. Но давить на Михасевича тоже нельзя. Запрещено устраивать обыски, если Михасевич откажется помочь следствию. Если бы его дочь не похитили…
        Он ударил кулаком по столу. Опять зазвонил телефон, на этот раз внутренний, Порох выслушал короткое сообщение.
        - Американец только что прибыл, сейчас поднимется к нам. Он с переводчицей…
        Порох поднялся, видимо, ему хотелось выглядеть перед представителями западного правосудия более внушительным. Дверь в кабинет растворилась, вошла уверенная в себе дама лет тридцати, одетая в темный костюм, за ней - представительный мужчина в очках стальной оправы. Порох улыбнулся и протянул ему руку.
        - Рад приветствовать вас в Варжовцах, - сказал он. - Мне только что звонили и предупредили насчет вашего приезда. Полковник Порох…
        Он вопросительно посмотрел на женщину, видимо, ожидая, что та начнет переводить, но вместо этого она подошла к Пороху и энергично пожала ему руку. Мужчина в очках быстро заговорил по-английски, женщина кивнула, ответила, тот произнес на чистом герцословацком:
        - Госпожа Дана Хейли, заместитель окружного прокурора Лос-Анджелеса, рада, что вы откликнулись на просьбу о помощи. Я, - представился он, - переводчик Министерства юстиции.
        Порох, ожидавший всего, чего угодно, но только не этого, сглотнул, затем указал на кресла и кивнул подчиненным. Те поднялись и направились к выходу.
        - Итак, господин Порох, - синхронно переводил плавную речь Даны Хейли представитель министерства, - госпожа заместитель окружного прокурора хочет ввести вас в курс дела…
        - Э… кофе? - предложил Порох.
        Профессор Черновяц обитал в большом старинном особняке из темно-красного кирпича. Стены дома были увиты вечнозеленым плющом, а остроконечная черная черепичная крыша увенчана флюгером в виде бременских музыкантов: грустный ослик, на спине которого - лохматый пес, на том - хитрый кот и, как венец всей композиции, запрокинувший голову в победном крике наглый петух.
        - Проходите, проходите, - радушный хозяин распахнул передо мной тяжелую дубовую дверь, пропуская в просторный холл. - Рад, что вы сподобились навестить меня, Серафима Ильинична. После кончины моей супруги я живу эмеритом[Отшельником.] …
        Я отметила, что Черновяц обладает изысканным вкусом: особняк был обставлен старинной и явно дорогой мебелью, стены обшиты деревянными панелями, а люстры - из богемского хрусталя.
        - Я попытался восстановить внутреннее убранство этой виллы, - пояснил Эрик. - До революции она принадлежала моему деду, известному профессору психологии, затем, когда к власти пришла коммунисты, дом отобрали и передали в собственность государства, здесь была библиотека, коммунальная служба, музыкальная школа и под конец - дискотека. Я выкупил особняк в ужасном состоянии, пришлось изрядно потратиться, чтобы воссоздать былое великолепие. Кстати, я родился в этом доме…
        Последнее замечание было излишне - на крыше огромного черного «Стенвея», который стоял в гостиной, громоздились заключенные в серебряные рамки выцветшие фотографии.
        - Это вы? - изумилась я, рассматривая пухлощекого сорванца в матросском костюмчике, который держал за руку величественную даму в шелковом платье и с жемчугами вокруг шеи.
        - Угадали, - рассмеялся профессор. - Я собственной персоной в возрасте трех с половиной лет рядом с моей покойной матушкой…
        Кабинет Черновяца, огромный, состоящий сплошь из высоченных шкафов с книгами, выходил окнами на небольшой запущенный садик. Я позавидовала Черновяцу: быть может, и я когда-нибудь уйду на покой, перееду в провинцию и буду писать мемуары. Оказалось, что супруга профессора умерла несколько лет назад от рака легких, а взрослые дети - два сына и дочь - живут в столице. Эрик, как и я, был одинок. Но у меня хотя бы имелся гарный хлопец Василиск!
        Черновяц пригласил меня в столовую: через десять минут мы попивали кофе со сливками, поглощали вкусный пирог с черной смородиной и обсуждали сложившуюся ситуацию.
        - Поделитесь со мной своими подозрениями, - сказал неожиданно профессор кислых щей. - Серафима Ильинична, у вас ведь есть на примете тип, который идеально подходит на роль маньяка.
        - Я никого не подозреваю, - соврала я.
        Профессор погрозил мне сухим пальчиком и заметил:
        - Я вас насквозь вижу, Серафима Ильинична! Вы не умеете обманывать, вас выдает выражение лица, кроме того, вам следует отучиться краснеть.
        Это он обо мне? Я считала себя великолепной обманщицей, и никто и никогда не говорил мне, что я краснею!
        - И все же, - подкладывая мне на тарелочку очередной кусочек пирога (я дала себе обещание, что больше двух есть не буду, но устоять перед соблазном не могла: каюсь, слаба я плотью!), - такая проницательная дама, как вы, наверняка выбрала себе подозрительного субъекта, который, по вашему мнению, может быть маньяком.
        - Значит, вы хотите знать? - спросила я. - У вас можно курить?
        Черновяц милостиво разрешил, правда, заметив, что сам не курит - на смертном одре жена взяла с него клятву, что он бросит это непутевое занятие. Какая сила воли! Я (а-ля Марк Твен) всем твержу, что бросить курить - очень легко, ведь сама бросала около пятидесяти раз.
        Затянувшись, я ответила:
        - Так и быть, удовлетворю ваше любопытство.
        - Так кто, кто? - взвился профессор.
        - Вы! - сказала я, пустив в лицо профессору кислых щей струю никотина.
        Черновяц смешно заморгал глазами, снял очки и заблеял:
        - Серафима Ильинична, вы не шутите? Вы в самом деле считаете, что я… маньяк?
        - А что? - сказала я. - Вы - мужчина, а этот убийца наверняка мужик. Вы вертитесь рядом с Михасевичем, Настя вас знает, так что вы могли похитить ее, не поднимая шума. Живете вы, профессор, один-одинешенек, откуда я знаю, может, вы переоборудовали подвал в гестаповскую камеру пыток, где и убиваете несчастных детишек.
        Черновяц охнул, я его успокоила:
        - Будь я автором третьеразрядного детективного романа, так бы и сделала. Но не стоит беспокоиться, я знаю, что вы - не маньяк. Хотя бы потому, что, когда вчера была похищена Настя, вы мирно дрыхли на диванчике в особняке Михасевича. Кроме того, у вас ведь нет автомобиля, а у маньяка он имеется.
        - Ну, может, я, как Джеймс Бонд, прячу автомобиль в потайном гараже, - неумело пошутил Черновяц. - А знаете, Серафима Ильинична, кого бы я сделал маньяком в романе? Вас!
        Настал мой черед поперхнуться: я едва не проглотила сигарету. Вот в чем, в чем, а в том, что я могу быть маньяком, меня никто и никогда не обвинял. Меня постоянно называют «потрошительницей на телеэкране», «богиней герцословацкой литературы» и
«этой самой Фимой Гиппиус», но чтобы так запросто зачислить меня в стан серийных убийц!
        - А что, - продолжал профессор, - вы вполне могли затаить злобу на Марка, вашего бывшего мужа, и начали терроризировать его взбалмошную Юлиану мерзкими письмами. Наряду с этим вы колесите по городу и убиваете детишек - вас никто не боится, еще бы, кому придет в голову опасаться милую даму! И вот наступает кульминационный момент, и вы уволакиваете Настю Михасевич….
        Я все еще кашляла, профессору Черновяцу пришлось даже пару раз крепко ударить меня по спине.
        - Но это все глупости, - успокоил он меня, - за мою долгую деятельность на посту директора Судебно-психиатрического института имени Фрейда я ни разу не сталкивался с женщинами-маньяками. Совершать подобные убийства, увы, увы, исключительно мужская прерогатива.
        Обменявшись «комплиментами», мы перешли к более продуктивной части беседы.
        - А если серьезно, Серафима Ильинична, - продолжил профессор, - кого вы подозреваете?
        - Не знаю, - честно ответила я. - Хотя подождите! Полковник Порох - чем не кандидат? Мерзкий, самодовольный, а в душе неуверенный в себе тип, которого в детстве подвергал сексуальному насилию отчим…
        - Ну, это вы слишком, - заявил профессор. - Я знал семью Пороха, кстати, его, вы угадали, воспитал отчим - замечательный человек! Но мне ли, как психологу, не знать, что в таких с виду беспроблемных семьях случаются страшные трагедии и люди годами подвергаются насилию со стороны родственников. В случае с Порохом это, увы, не так. Увы, потому что я сам бы с большим удовольствием занялся освидетельствованием полковника, окажись он маньяком. Порох женат, живет с женой тридцать лет, у него семеро детей и двенадцать внуков…
        - Тогда сдаюсь, - сказала я. - Профессор, а нет ли у вас еще пирога?
        Черновяц притащил еще один пирог, и я, плюнув на предрассудки, принялась поглощать его. Моему мозгу для интенсивной работы необходима глюкоза!
        - Порох меня не выносит, - продолжал Эрик. - Это давняя история, я знаю его уже много лет… Поэтому он и не привлекает меня с моим колоссальным опытом к поиску маньяка! Зато вызвал из Экареста профессора Дыхма - этого шарлатана и зазнайку! Ну ладно, уверен, что мы найдем маньяка раньше, чем Порох со всеми своими столичными экспертами. Что мы имеем? Есть человек, который посылает Юлиане Понятовской анонимные письма с угрозами и который пытался ее убить, и есть личность, похищающая девочек. Это - два разных человека, и я не думаю, что между ними существует связь.
        Я была согласна с профессором и поддержала его мысль энергичным кивком головы - рот был занят пирогом.
        - Кто донимает Юлиану, не так важно. Думаю, кто-то из домашних. А вот личность маньяка-детоубийцы гораздо занимательнее. Он ловко маскируется, даже такой специалист, как я, не может понять, кто это. Но мне кажется, что и вы, и я знаем этого человека, что он крутится где-то рядом, может, не на первом плане, а скорее на периферии. Этот некто - не чужак, он - житель городка, так как держит девочек у себя дома или в специально оборудованном каземате, вероятно, подвале, гараже или на чердаке. Этот некто умен, он не допустил пока что ни единой крупной ошибки, не оставил следов, которые могут привести к нему. Он ориентируется в топографии Варжовцов и хорошо знает детей: ведь кого и когда похитить, не так-то легко решить стороннему наблюдателю. А наш, с позволения сказать, милый друг в курсе всего!
        - Полицейский, учитель или врач, - произнесла я. - Человеку в форме, в белом халате или выходящему из здания школы дети верят. Или, может, пожарник, медбрат, продавец мороженого, в конце концов!
        - Вы правы, Серафима Ильинична! - Глаза профессора засияли. - Наш убийца незаметен не потому, что он - человек-невидимка, а потому, что его должность делает его незаметным!
        - Почтальон! - провозгласила я, вспомнив рассказ Честертона, где невидимым убийцей оказался именно разносчик писем - на него никто не обращал внимания, и свидетели забывали о том, что вообще видели его, едва тот исчезал из поля зрения.
        - Или, следуя старой детективной традиции, садовник, - саркастически заметил профессор кислых щей. - Мы не должны гадать, следует правильно интерпретировать факты, которые имеются в нашем распоряжении. О, если бы вы знали, как же я хочу поймать этого человека!
        - Почему он убивает детей? - спросила я. - Могу понять, если кто-то решит избавиться от настоящей или бывшей опостылевшей супружницы или богатого мужа, но лишать жизни невинных детей!
        Профессор кислых щей покачал головой:
        - Человек - безжалостное создание. Он стремится к удовлетворению своих страшных желаний и часто делает это за счет жизней других.
        - Как Каин, - прошептала я, вспомнив легенду о тени первого убийцы.
        - Именно, как Каин, - согласился со мной Черновяц. - Душа каждого из нас - потемки. Но, как Каин, мы имеем возможность выбора: поднять руку на ближнего или изгнать гнев из своего сердца.
        Какое-то воспоминание шевельнулось в моей голове. Тоненький голосок профессора Черновяца не дал мне сосредоточиться: видение ускользнуло.
        - С вами все в порядке? - участливо спросил меня Эрик. - Серафима Ильинична, на вас лица нет! Вы что, объелись пирога?
        Тоже мне, кавалер! Не убеждать же коротышку в том, что я чуть было не поняла, кто убийца.
        Отказавшись от стакана минеральной воды и патентованных пилюль против революций в животе, я спросила:
        - Вы говорили что-то о фактах, а какие у нас, собственно, имеются?
        Профессор хитро посмотрел на меня и сказал:
        - О, в полицейском участке работает мой троюродный племянник, хороший мальчик, он до сих пор мне благодарен за то, что я помог ему найти теплое место под крылом полковника Пороха. Мой племянник держит меня в курсе расследования, негласно, конечно. Порох отдал распоряжение устроить шмон по ночным клубам, как будто убийца - один из завсегдатаев таких мест! Как бы не так, наш друг-маньяк убивает девочек, потому что они символизируют для него потерю кого-то очень близкого и дорогого. Он возвел траур в культ, вечная скорбь для него - образ жизни. Поэтому я не верю, что он ходит на вечеринки и отрывается в казино. И вот еще что…
        С этими словами Черновяц вытащил из кармана пиджака несколько мокрых листьев, которые с величайшей предосторожностью положил на пустое блюдо из-под пирога.
        - Я незаметно изъял это с берега реки, где сегодня было обнаружено тело девочки, - сказал, гордясь собой, профессор кислых щей.
        - И что, вы предлагаете мне это в качестве вегетарианской закуски? - спросила я, взирая на пожухшие листья.
        - Приглядитесь, Серафима Ильинична, - заявил Эрик. - Эксперт заметил на листьях непонятные серебристые крупинки, похожие на пыль или крошечные серебряные дробинки…
        Я поежилась:
        - Серебро? Noli tangere argеntum![Не прикасайся к серебру! (лат.)] Согласно поверьям, серебро - эффективное средство для борьбы со всякой нежитью, вампирами, знаете ли, вурдалаками и оборотнями. Не хотите ли вы мне сказать, что мы имеем дело, как и кричал несчастный старик, с самим посланцем ада? Боже, а ведь вчера ночью было полнолуние!
        Профессор шокированно произнес:
        - Как вы можете, Серафима Ильинична! Сон разума рождает чудовищ! Разумеется, я ни секунды не верю в то, что это был какой-то потусторонний монстр, за которым по пятам следует бравый Ван Хельзинг с арбалетом, заряженным стрелами с серебряными наконечниками! Наш друг - человек, вернее, существо в обличье человека, а с инстинктами бешеного зверя.
        - Но тогда что это? - Я указала на серебряную пыль, прилипшую к грязным листьям.
        - А вот это нам и предстоит выяснить, - сказал профессор. - У меня в мезонине оборудована небольшая криминалистическая лаборатория. У полковника Пороха и его хваленых столичных экспертов пока что не ладится с выяснением того, что же это за серебряная пыль. И если вы мне поможете, то мы опередим их и, не исключено, первыми определим того, кто удерживает Настю Михасевич! С такой ассистенткой, как вы, мы в два счета вырвемся вперед и оставим Пороха с носом. Не забывайте, у нас не так много времени!
        Профессор, схватив тарелку с листьями, помчался в лабораторию, я поплелась за ним, чувствуя, что мне, право же, не стоило так бессовестно налегать на пирог со смородиной.

30 апреля
        - Вы хоть понимаете, чего требуете? - Михасевич в бешенстве посмотрел на полковника Пороха.
        Мы находились в малой гостиной особняка режиссера. Здесь же была заместитель окружного прокурора Дана Хейли с переводчиком. Переводчик дипломатично молчал, предпочитая не переводить то, что высказывал Марк.
        - Вашу мать! - проорал Михасевич, наливаясь багрянцем.
        Марк никогда не стеснялся применять крепкое словцо, мне ли не знать! За сутки, которые минули со времени исчезновения Насти, он постарел лет на десять, сгорбился, под глазами залегли черные тени.
        Понятовская слегла, у нее был нервный срыв, резко упало давление. Я, побывав в будуаре актрисы, убедилась, что это не игра или ипохондрия; Юлиана страдала, как страдает мать, лишившаяся единственного ребенка. Мне было жаль и ее, и Марка.
        Их дом, всегда радушный, полный гостей и шумных посетителей, был теперь почти пуст. Из комнаты в комнату слонялся Кирилл с потерянным и непроницаемым выражением лица. Если на него мало кто обращал внимание в повседневной жизни, то теперь им пренебрегали вовсе.
        - Вместо того чтобы искать мою дочь, которая находится в руках психа, вы хотите, чтобы я помог этим сраным американцам? Это после того, как они меня с «Оскаром» прокатили?!
        Марк не выбирал выражений, казалось, что он уже не мог владеть собой. Порох ничего не говорил, также предпочитая молчать. Его самые плохие предчувствия оправдались - режиссер не только не шел на контакт, он вообще ни о чем и слышать не желал, кроме как об исчезнувшей Насте. И своем неполученном «Оскаре».
        - Пусть она со своими мафиози идет на хер, - грубо сказал Марк, даже не поворачивая головы в сторону Даны Хейли. - Пока я не увижу свою дочь живой и невредимой, я не собираюсь заниматься чем-то еще, кроме ее поисков. Что вы сделали за тридцать восемь часов, которые прошли с момента ее исчезновения? Что, я вас спрашиваю!
        Я отметила, что режиссер обращался к Пороху на «вы», хотя совсем недавно они были закадычными друзьями и величали друг друга на «ты» и по имени. Все изменилось в тот момент, когда Михасевич понял, что Настя исчезла и найти ее быстро не получится.
        Порох молчал, но было видно, что он готов ответить Михасевичу в том же тоне. Он не хотел скандала, знал, что режиссер сминает своих недругов, как асфальтоукладчик, управляемый террористом-камикадзе. Вероятно, он помнил, что министр внутренних дел, генпрокурор да и сам глава государства были почитателями таланта Михасевича и старыми товарищами, а кто-то из администрации президента был в гостях у семьи Михасевича - Понятовской прошлым летом.
        - Марк Казимирович, - попробовал он еще раз, хотя это давалось ему нелегко. - Госпожа Хейли, заместитель окружного прокурора Лос-Анджелеса…
        - Да понял я, кто эта долбаная стерва, - оборвал его Михасевич, демонстрируя свои познания в области бранной лексики.
        Симпатичная молодая женщина, заместитель окружного прокурора Лос-Анджелеса Дана Хейли внимательно следила за дискуссией и вопросительно смотрела на переводчика. Тот что-то сказал ей, Хейли энергично кивнула головой. Я машинально отметила, что для прокурора, который занимается кровавыми делами, она слишком молода и красива.
        Переводчик произнес:
        - Мисс Хейли хочет донести до вашего сведения, господин Михасевич, что речь идет о вашей доброй воле. Она бы никогда не посмела побеспокоить вас, зная, что случилось такое несчастье.
        Марк презрительно махнул рукой и повернулся к Пороху:
        - Итак, что вы сделали для того, чтобы найти мою дочь? Я пришел к выводу, что вы не сделали абсолютно ничего. Значит, я поставлю вопрос о вашем соответствии занимаемой должности ребром. Позвоню в Экарест кое-кому…
        В этот момент раздался телефонный звонок, трубку тотчас снял сам Михасевич, выслушал короткое сообщение и протянул ее полковнику.
        - Это вас. Из управления. Надеюсь, что новости хорошие…
        Порох отошел в глубину гостиной, стал выслушивать то, что ему докладывали. Дана Хейли вновь вопросительно посмотрела на переводчика и слабо улыбнулась режиссеру. Тот с каменным лицом грузно опустился на диван. Я порадовалась тому, что профессор кислых щей остался у себя дома, где бился над секретом серебряной пыли, иначе бы он непременно влез со своими, может, и умными, но бестактными замечаниями.
        - Марк Казимирович, - начал переводчик, - мисс Хейли просит вас помочь окружной прокуратуре Лос-Анджелеса. Она бы никогда не посмела тревожить вас в такой момент, но слушания по делу Сергия Китаевича возобновятся через девять дней. Есть шанс, что носитель информации с фильмом находится у вас. Фотограф Алекс Уорф побывал в вашем номере, и это значит, что он мог спрятать среди ваших вещей этот небольшой предмет. Уорф был убит…
        - Теперь все ясно, - горько заметил Михасевич. - Весь этот сыр-бор из-за какого-то мафиози, а о моей Насте никто не думает. Я ничего не знаю! Понятия не имею ни о каком чертовом фотографе, ни о чертовом диске! Он мне даром не нужен, вместе со всеми мафиози мира. Мне нужна Настя! Вы что, сможете в таком случае дочь мою найти? Если да, то тогда я вам диск этот у любого матерого мафиози хоть из жопы своими руками достану!
        Взгляд Михасевича упал на Кирилла, который внимал грубым словам отца.
        - Ну, и чего ты здесь сидишь? - спросил Михасевич с тоской в голосе. - Иди к матери, посмотри, как она. И нечего пропускать занятия в школе…
        - Но я думал… - начал было подросток, но режиссер закричал:
        - Что ты думал? Я не знаю, что у тебя за мысли в башке, но Настя пропала, ты это хоть понимаешь? Уж лучше бы этот урод тебя забрал, мне было бы много легче! Кому ты нужен, крапивное семя, весь в Тамарку, стерву старую, пошел, такой же бездельник и тупица!
        Сын Михасевича неловко поднялся и, не глядя ни на кого, выбежал из гостиной. За стеклами круглых очков я успела заметить слезы.
        Марк тяжело вздохнул и посмотрел через широкое окно на улицу. Радостно потирая руки, вернулся полковник Порох.
        - Ну что? - бросился к нему режиссер. - Есть новости? Вы узнали что-то новое?
        В его голосе слышалась затаенная надежда. Порох качнул головой.
        - Сергий Китаевич - чрезвычайно опасный преступник международного уровня, нельзя, чтобы он выходил на свободу, - говорил тем временем переводчик. - Пока есть возможность посадить его в тюрьму…
        - Я, кажется, высказался достаточно четко, - произнес режиссер Михасевич. - Ни мне, ни моей супруге ничего не известно о диске, якобы оказавшемся в наших вещах. Мы ничего не находили. Если бы нашли, то отдали бы вам, мне это добро на хрен не нужно! Еще вопросы есть?
        - Марк Казимирович, - сказал Порох, - на два слова. Нам нужно поговорить…
        - Чего же вы тянули! - воскликнул тот. - Есть новости о Насте? Пошли! - он кивнул мне.
        Полковник неодобрительно посмотрел на меня, но режиссер, словно не замечая этого, вышел из гостиной. В последние дни я стала для Марка нянькой, секретаршей и доброй феей. В сущности, какие слабые создании эти мужчины, весь мир держится на нас, женщинах. Стоит мужикам попасть в стрессовую ситуацию или столкнуться с крупными проблемами, то даже из такого надутого крикуна, как Марк, воздух выходит с шумным свистом из всех естественных отверстий.
        Мы прошли в зимний сад. Тихо журчал фонтан, все было так же, как за день до этого. Орхидеи, любимые цветы Понятовской, осыпались, один из кустов, большая лиана в углу, завял, его засохшие листья, желтеющий ствол и черные, похожие на труху цветки резко контрастировали с зеленью других растений. Все тленно и бренно, подумалось мне.
        - Итак, в чем дело? - спросил, доставая пачку сигарет, режиссер. Там оставалась единственная сигарета, он нервно затянулся и уставился на полковника.
        - В нашем распоряжении оказались отпечатки того, кто может быть причастен к похищению Насти и убийству других девочек, - проговорил Порох.
        - Вы знаете, кому они принадлежат? - Михасевич, не мигая, смотрел ему в лицо.
        - Нет, - ответил полковник. - И вряд ли узнаем, так как маньяк до этого не попадал в полицию.
        - Тогда зачем вы меня позвали сюда? Чтобы сообщить, что все так безнадежно? - Марк тотчас повысил голос: он вообще всегда повышает голос, если что-то идет не по его сценарию.
        - Нет, - проговорил Порох. - Я думаю, что есть возможность все выяснить… На это требуется ваше согласие и согласие мэра…
        - Считайте, что вы получили добро и от меня, и от вашего градоначальника, - быстро сказал режиссер. - Я с ним договорюсь, он мне кое-чем обязан. Так что вы хотите сделать?
        Порох кашлянул и произнес:
        - В Варжовцах проживает около сорока восьми тысяч жителей, из них мужского пола примерно двадцать. Если отбросить тех, кому за семьдесят, подростков до шестнадцати и совсем младенцев, то остается чуть более двенадцати тысяч.
        - К чему эти вшивые демографические данные, мы что, готовимся к сраной переписи населения, твою мать? - нетерпеливо заметил режиссер, смяв сигарету и бросив ее в мраморную чашу фонтана. Я взором рачительной хозяйки отметила, что там скопилась куча подобных окурков.
        - В одном небольшом английском городке после Второй мировой происходили убийства детей. Преступника долго не могли поймать, наконец смогли обнаружить на месте преступления его отпечатки, но они, как и в нашем случае, не были в картотеке полиции. Тогда власти решились на беспрецедентную акцию - они знали, что убийца молодой мужчина, и попросили всех, без исключения, жителей городка, а именно всех мужчин, сдать добровольно отпечатки, чтобы их могли сопоставить с имеющимся образцом.
        Михасевич вначале слушал невнимательно, но с каждым последующим словом в его глазах стали светиться огоньки заинтересованности.
        - Так как убийства взбудоражили общественное мнение и было обещано, что эти отпечатки будут сравниваться только с теми, что были обнаружены на месте последнего убийства, а потом отпечатки уничтожат, то жители, подумав, согласились. В конце концов, почти все являлись потенциальными жертвами, дети были у многих…
        - И? - Тон Михасевича был не таким нервным, как при разговоре с Даной Хейли.
        - Отпечатки собрали за неделю, смогли взять у всех, ведь легко проверить, кто уклонился, используя списки, имеющиеся в мэрии, да и соседи, если что, тотчас поставят власти в известность, что кто-то попытался отмазаться или скрыться из города. И это дало результаты. Убийцей оказался местный парень, сдвинутый по фазе, он и убивал детей. Его поймали и отправили на принудительное лечение.
        - Я согласен, - доставая последнюю сигарету из пачки, заявил Михасевич. - Делайте все, что хотите. Сколько, по-вашему, займет эта процедура?
        - Как минимуму неделю, - ответил Порох.
        Лицо Михасевича при этих словах скривилось.
        - Это исключительно добровольная акция, никого принудить нельзя… Но я думаю, что варжовчане согласятся. Страх за детей слишком велик.
        - Тем, кто откажется, я самолично набью морду, - сказал Михасевич, - а потом отрежу пальцы и отнесу в полицию, чтобы вы проверили.
        Его тон был абсолютно серьезным. Я ни секунды не сомневалась, что режиссер готов за дочь убить. Она была для него абсолютно всем.
        - Я первый сдам отпечатки, чтобы отпали вопросы, - сказал Марк. - Ни для кого не должно быть исключений. Все расходы я беру на себя. Сколько на это потребуется денег и рабочей силы? Наймите еще дополнительно за мой счет. Сто тысяч долларов. Пятьсот тысяч. Миллион?
        - Пока справимся тем, что есть, - ответил Порох. - Но, думаю, неплохо объявить награду тому сотруднику, который снимет отпечатки у убийцы.
        - Он получит от меня квартиру в любом городе страны. И какую пожелает, - моментально отреагировал Михасевич. - Я сейчас сам поговорю с вашим мэром, а потом позвоню в Экарест. Там дадут добро на такую акцию…
        - И еще, Марк Казимирович, - произнес Порох. - Я лично прошу вас помочь заместителю окружного прокурора Хейли. Она специально инкогнито приехала ради этого фильма из Америки. Китаец должен получить по заслугам.
        - Да нет у меня этого диска, - уже несколько более покладисто сказал режиссер. Видимо, предложенный план его увлек. - Если бы был, то отдал бы, и пусть эта настырная баба катится обратно в свой сраный Лос- Анджелес. Не находили мы ни диски, ни прочие штучки-дрючки с фильмами, так ей и скажите. Ничем помочь не могу! Алло, это приемная министра внутренних дел?
        Оставив Михасевича говорить по мобильному в оранжерее, я и Порох вышли. Дана Хейли ждала, барабаня пальцами по подлокотникам кресла.
        - К сожалению, ничем не можем помочь, - сказал полковник. - Господин Михасевич говорит, что у него нет носителя информации с интересующим вас фильмом…
        - Он может просто не знать, Уорф мог спрятать диск в его вещах. Если он позволит мне осмотреть их, это займет всего полчаса…
        - Вряд ли он пойдет на это, - ответил Порох. - Вы же понимаете, в каком он состоянии из-за похищения дочери. Так что увы… Но вам придется подождать. Он не сможет уделить вам внимания до тех пор, пока мы не найдем Настю. Его решение следует уважать!
        - Сколько времени это займет? - спросила Хейли, кусая губы.
        Время, золотое время утекало, как вода между пальцев. Я слышала в новостях: прерванное заседание суда возобновится на днях. Прокурорше наверняка требовался диск, иначе мафиози Китаец порвет сеть и уйдет.
        - Я все уладил! - громогласно объявил, выходя из зимнего сада, довольный Михасевич. - Можете начинать. Сейчас сделают соответствующее объявление по местному радио и телевидению. Каждый, кто сдаст отпечатки, получит по десять долларов.
        Я быстро подсчитала в уме. Режиссер был готов выкинуть ради этого более ста двадцати тысяч долларов. Деньги для него ничего не значили, ему была нужна Настя.
        - Они сами к вам прибегут, - продолжал Марк Казимирович. - Деньги у вас будут через пару часов, бумажками по десять долларов. Их специально доставят из Экареста. Нельзя ли сделать так, чтобы никто не смог покинуть Варжовцы, пока все мужчины не сдадут отпечатки?
        - Это невозможно, иначе нас обвинят в насилии над личностью и незаконном ограничении свободы передвижения, - произнес Порох. - Но отсюда есть всего два пути - на поезде, а мы можем сделать так, негласно, конечно, что все, кто хочет уехать, должен предварительно сдать отпечатки, и на автомобиле или автобусе. Посты можно усилить и проверять всех, кто выезжает из города, на предмет того, помогают они правосудию или нет.
        - Золотая голова! - воскликнул Михасевич, похлопав Пороха по плечу. - Ну, вижу, что ты действительно заслуживаешь, чтобы после того, как найдешь мне Настю, тебя перевели в столицу. Там такие, как ты, нужны. Я позабочусь. Министр - мой хороший друг! Слово дворянина!
        Я отметила, что теперь режиссер называл полковника снова на «ты». А упоминание о дворянских корнях свидетельствовало - мой экс-супруг обрел надежду.
        Надежду найти Настю живой и схватить маньяка.
        В холле показался отец Сильвестр. Священник был встревожен и бледен.
        - Ну как, - спросил он, - я молился всю ночь, чтобы бог сжалился над маленькой девочкой и вернул ее родителям. А также просил его помиловать душу убийцы.
        - Так вот кому мы обязаны тем, что дела пошли на лад! - засмеялся режиссер и крепко пожал руку священнику. - Отец Сильвестр, это мы вашими молитвами добились чуда! Вы поможете мне обрести дочь!
        - Я пришел, чтобы выразить поддержку Юлиане Генриховне, - ответил священник и достал из небольшого пакета изумительную икону - на ней был изображен лик святой, полный умиротворения и покоя. Сверкали золотые, красные и черные блики.
        - Это святая Анастасия, работа тех, кто занимается в иконописной мастерской, построенной на ваши пожертвования, - обратился он к режиссеру. - Эта святая всегда успокаивает душу и дарит страждущим надежду. Я чувствую, что все будет хорошо…
        - А я просто знаю, что все будет хорошо, - ответил Михасевич, с трепетом беря икону и целуя ее. - Сейчас же передам ее Юлиане, она совсем слегла, у нее резко упало давление… Она отдыхает.
        Священник со скорбной улыбкой смотрел вверх. На лестничном пролете появилась Понятовская. Я ужаснулась тому, какие перемены произошли с ней. Всего несколько дней назад это была горделивая, молодая, безумно красивая женщина, а теперь на нас взирала особа неопределенного возраста, с безжизненно висящими волосами, без макияжа, одетая в какое-то подобие хламиды. Кажется, Юлиана не замечала той метаморфозы, которая произошла с ней. Разговоры смолкли, она спустилась и подошла к мужу.
        - Марк. - Ее голос стал тусклым. - Где таблетки? Почему ты убрал их? Я спала и видела Настю. А потом проснулась и не смогла больше ее видеть. Дай таблетки, я хочу опять видеть нашу девочку!
        Михасевич обнял жену за плечи с нежностью, поцеловал. Понятовская, казалось, была в реактивном состоянии и не вполне владела собой. Она глядела сквозь присутствующих, не замечая их. Затем, словно очнувшись, улыбнулась прежней очаровательной улыбкой, которая принесла ей приз за лучшую женскую роль, подошла к отцу Сильвестру и сказала:
        - Как хорошо, что вы здесь. Мне нужно поговорить с кем-то.
        Она взяла священника за руку и потянула за собой. Михасевич остановил ее.
        - Отец Сильвестр к нам всего на минуту, - сказал он. - Посмотри, что он принес тебе, - он показал жене икону.
        Та подхватила ее и, не говоря ни слова, пошла, шаркая ногами, обратно наверх. Полы белой хламиды волочились по полу, Понятовская была похожа на призрак. Или Офелию, которая собирается свести счеты с жизнью.
        Заметив, какое гнетущее впечатление произвело появление Юлианы на присутствующих, Марк нервно заметил:
        - Жена переживает слишком бурно… Она все еще не может поверить, что Настю похитили… Да и я тоже…
        Священник покачал головой и произнес:
        - Через час мне предстоит ужасный обряд. Буду отпевать девочку, которую нашли вчера в реке. Ее хоронят сегодня.
        - Ничего, - заметил Михасевич, - скоро эта сволочь будет в наших руках. Да, полковник?
        Поймав на себе недоумевающий взгляд отца Сильвестра, режиссер объяснил ему суть намечаемой операции по дактилоскопированию всех мужчин Варжовцов. Тот гладил бороду, слушая Марка Казимировича, а потом произнес:
        - Все, что делается, делается к вящей славе господней.
        - Поэтому я прошу вас, отец, выступите перед жителями города с обращением, поддержите эту акцию своим словом.
        - Конечно, - тотчас согласился священник. - После того как… как будет погребена девочка, я сделаю все, чтобы помочь этому богоугодному делу.
        - Да, и еще, - вспомнил что-то режиссер. - Я первый сдам отпечатки, это снимут и запустят как ролик по местному ТВ. Надо, чтобы так же поступили и все именитые варжовчане. Ты, - он указал на Пороха, - мэр, ваш бомонд. И уж не обессудьте, отец, и вы тоже.
        - Перед богом все равны, - ответил тот, продолжая гладить бороду. - Я такой же гражданин страны, как и все, и законы на меня, что человечьи, что небесные, распространяются в равной степени. Я понимаю, чтобы подтолкнуть людей к сдаче отпечатков, нужен личный пример. Именно личный пример нашего спасителя Иисуса Христа, который умер за веру и всех нас, подтолкнул первых христиан не поддаваться язычникам и с честью принять мученическую смерть, не отрекаясь от господа.
        - Отец Сильвестр, вы гений! Вам нужно быть митрополитом или архиепископом! - закричал Михасевич. - Так и скажете в обращении к жителям города, они пойдут за своим пастырем!
        Спустя некоторое время все разошлись. Михасевич отправился улаживать дела с предстоящим поголовным сбором отпечатков, священник ушел отпевать убитую девочку, а Порох поехал в штаб, чтобы руководить расследованием. В доме остались я и Дана Хейли с переводчиком.
        Я разговорилась с американкой: выяснилось, что ее дед и бабка - герцословацкого происхождения.
        - Я надеюсь, госпожа Гиппиус, - сказала Дана, - что мистер Михасевич передумает и разрешит мне как можно скорее осмотреть вещи, которые были у него и его супруги в Лос-Анджелесе. Пока я не удостоверюсь, что этот след ложный, я не могу уехать из Варжовцов. А у меня так много дел, процесс всего через неделю с небольшим…
        Я пообещала прокурорше поговорить с Марком и убедить его оказать американскому правосудию посильную помощь. Я знала, что Михасевич умеет быть ужасно упрямым, и посоветовала Дане не отчаиваться.
        Режиссер деловито разговаривал по телефону. Он чем-то походил на себя прежнего. Я поняла: ему, чтобы не сойти с ума, нужно развить бурную деятельность.
        - Я договорился, - сказал он, увидев меня. - Деньги, доллары, банкноты по десять долларов, уже везут. Тринадцать тысяч штук. Прибудут из Экареста на спецвертолете примерно через три часа. - Он снова взял трубку, набрал номер: - Телевидение? Михасевич. Как у вас подготовка? Прекрасно, буду через двадцать минут. Все на мази, - сказал он, словно улаживал рутину перед съемками. - Еду теперь в студию, сделаю запись. Я первым в эфире, перед всеми жителями, сдам отпечатки. Чувствую, что у нас должно получиться…
        - Марк, - начала я, желая поговорить с Михасевичем о Дане Хейли, но он, не обратив на мое восклицание внимания, поднялся из кресла и стремительным шагом удалился..
        Я спустилась в библиотеку. Странно было ощущать, что на меня, великую писательницу С.И. Гиппиус, никто не обращает внимания.
        Едва я показалась на крыльце, как перед особняком режиссера затормозил небольшой фургон, бок которого пересекала эмблема известной телекомпании, оттуда высыпало несколько человек. Невысокая дамочка с микрофоном в руках, сопровождаемая бородатым оператором, подбежала ко мне.
        - Серафима Ильинична! - завопила она. - Каково ваше мнение как бывшей супруги Марка Казимировича о похищении его дочери Насти?
        Оттолкнув журналистку, я зашагала прочь.
        - Всего несколько слов! - кричала вслед мне журналистка. - Серафима Ильинична, чем объясняется ваше присутствие в Варжовцах? Вы оказываете своему бывшему супругу моральную поддержку?
        Подлетел еще один фургон, уже с лейблом другой компании-конкурента, другие, но точно такие же в своей беспардонности и наглости журналисты вылезли из него и, окинув недовольными взглядами тех, кто их опередил, начали снимать особняк режиссера. К ним подошел один из дежуривших около особняка полицейских, пытаясь запретить съемки, но куда бедняге справиться со столичными телевизионщиками!
        Я миновала местное отделение полиции. Около здания собралась толпа человек в пятьдесят, все без исключения мужчины, по внешнему виду - активные любители алкоголя. До меня донеслись обрывки беседы:
        - Эх, говорят, что этот миллионер-режиссер, у которого то ли маньяк, то ли бандюганы девчонку свистнули, платит по триста баксов за то, чтобы пройти тест на детекторе лжи. Это правда?
        Появился один из администраторов Михасевича и начал популярно излагать желающим сдать отпечатки условия и то, сколько они за это получат.
        - Десять долларов, - послышались недовольные крики. - Какого черта, давайте больше! Это всего две бутылки! Нам обещали пятьсот баксов!
        Трагедия начинала превращаться в фарс. Так продолжалось до вечера. Люди, выслушав сообщение Марка Михасевича, вяло откликнулись на его призыв помочь. Когда сборище алкоголиков и бомжей рассосалось, практически не появился ни один из обыкновенных жителей, несмотря даже на объявленное вознаграждение.
        - Такое впечатление, - сказал мне профессор Черновяц, которого я навестила, - что предложи он по миллиону каждому, многие все равно бы не пришли. Им нравится наблюдать за тем, как страдает богатый и знаменитый. Своего рода бесплатное шоу,
«мыльная опера»… Да, а в Англии тогда все и без десяти долларов откликнулись.
        Я заглянула в отделение полиции. Народ потянулся, отдельными группками стали подходить мужчины, сдавали отпечатки и, положив в карман зеленую купюру, довольные, отправлялись прочь. Появился Михасевич.
        - Не так быстро, как хотелось бы, - сказал он. - Может, давать им по двадцать долларов?
        - Не надо, - ответил Порох, - а то будут возмущаться те, кто уже получил по десять. И вообще, эта затея с деньгами не самая лучшая, Марк…
        - Я так не думаю, - ответил Михасевич, уверенный в своей правоте. - Люди меня знают, любят мои фильмы, помогут… Я в этом уверен.
        Был поздний час, когда шла очередная проработка всех поступивших данных. Слова Михасевича подтверждались - варжовчане, сначала настороженно отнесшиеся к затее с отпечатками, после роликов и объявлений пошли в отделения.
        Особняк Марка взяли в осаду журналисты, и мне показалось, что Михасевич и из похищения дочери подсознательно делает себе рекламу. Варжовцы, обычно пустынные ночью, сейчас походили на растревоженный муравейник.
        Около десяти часов вечера в особняке Марка появился отец Сильвестр. Священник был в гражданской одежде, вид у него был встревоженный. Заметив меня (я сидела в кресле, бездумно пролистывая журналы со светскими новостями), он воскликнул:
        - У меня есть сведения о Насте… Это очень серьезно. Серафима Ильинична, думаю, я знаю, кто похитил девочку!
        Я с трепещущим от радости сердцем провела его в кабинет Марка. Тот был не один, а в компании с «лучшим другом» полковником Порохом.
        Завидев священника, Михасевич воскликнул:
        - Наконец-то, отец Сильвестр! Я вас заждался, где вы пропадали после похорон? Вы должны сейчас же обратиться к жителям, все готово, поехали в студию, заодно в прямом эфире, как и все местные знаменитости, сдадите отпечатки. Личный пример, как вы говорите…
        Отец Сильвестр посмотрел на Марка и сказал:
        - Я нарушаю тайну исповеди, хотя знаю, что это строжайше запрещено. У нас был разговор, скажу ли я властям о том, что ко мне приходил просить совета убийца, тот, кто виновен в смерти нескольких детей…
        - Что… - прошептал, вставая, режиссер, но полковник сделал ему знак не прерывать священника.
        Тот в волнении погладил густую бороду и продолжил:
        - Он только что был у меня… Я заметил его еще на сегодняшних похоронах девочки, он все время порывался подойти к гробу и заглянуть ей в лицо. Я думал, что это кто-то из родственников.
        - Это он… - шептал Михасевич, весь напрягшись, слушая отца Сильвестра. Порох, насупившись, смотрел на волнующегося священника.
        - А потом, когда все было кончено, он подошел ко мне и попросил исповедовать его. Я сказал, что это не так просто, он должен соблюсти до этого определенный ритуал, но он настоял. Сказал, что у него есть друг, которого неудержимо тянет к маленьким девочкам. Ему нравится… - Священник запнулся: - Он говорил страшные вещи… Очень страшные. Я давно исповедую людей и знаю, когда они лгут, специально, по непонятным причинам, наговаривая на себя. Этот человек говорил правду. Он говорил не о друге, а о себе. Такие ужасные подробности выдумать нельзя.
        - Где он? - заорал Михасевич. - Где этот сукин сын? Я ему яйца вырву и заткну в уши!
        - Марк Казимирович, успокойтесь и позвольте отцу Сильвестру рассказать все до конца! - взревел Порох. - Или сядьте и не мешайте.
        Режиссер, ошеломленный резким окриком в собственном кабинете - к такому он был непривычен, - замолк и позволил отцу Сильвестру завершить рассказ.
        - Я видел перед собой больного и уставшего человека, - говорил тихим голосом священник. - Он хотел спросить, как ему быть - убивать девочек, как того требует его душа, или жить по-божески. Я пытался узнать, кто он такой, но ничего не добился. Посоветовал отпустить безвинных и не причинять им вреда. Он сказал, что подумает…
        - Вы отпустили его? - проорал Михасевич, готовый ударить отца Сильвестра в лицо. - Твою мать! Как ты мог, сраный придурок в рясе!
        - Марк! - не выдержала я, подошла к Михасевичу и силком усадила его в кресло. - Не смей так разговаривать с отцом Сильвестром! Что, по-твоему, он был должен сделать? Приковать исповедующегося наручниками к алтарю?
        Мой безапелляционный тон отрезвил Михасевича. Режиссер, конечно же, не извинился перед священником, но умолк и опустился в кресло.
        Отец Сильвестр заговорил:
        - Он сказал, что придет завтра. По его глазам я понял, что он говорит с полной уверенностью. Ему нужна ночь, чтобы принять решение, но я взял с него слово, что он не причинит девочке вреда, - запнувшись, сказал священник. - Я больше не мог. Поэтому и решил, что должен нарушить тайну исповеди. Иногда важнее идти против закона, особенно когда от этого зависит жизнь ребенка.
        - Какой он из себя? - живо спросил Порох.
        Священник, припоминая, ответил:
        - Невысокий, крепкий, коренастый, лицо скрыто капюшоном спортивной куртки, на вид - лет сорок с небольшим, может, чуть меньше. Раньше я его в церкви не видел. Кажется, он упомянул, что живет в частном доме на окраине Варжовцов. Он одинок…
        - Я убью его, - произнес Михасевич таким тоном, что в этом никто из присутствующих не усомнился.
        - Все сходится… Отец Сильвестр, - заявил полковник, - сейчас вы попробуете составить фоторобот с нашим художником. Так, а две бригады поедут по окраинам. Когда он обещал прийти к вам?
        - Завтра, - ответил отец Сильвестр. - Сказал, что утром. Я буду ждать его в церкви…
        - Там мы его и возьмем, - удовлетворенно констатировал полковник. - И на этот раз никаких осечек! Мы должны взять ублюдка в церкви, и мы его возьмем! Может, это не по-христиански, каждый имеет право на убежище в храме, но только не такой нелюдь, как этот. Что вы скажете, отец Сильвестр?
        - Да смилуется боже над его грешной душой, - сказал тот, опустив глаза. Сверкнул тяжелый крест на его груди. Михасевич, ударив кулаком о ладонь, пробормотал короткое матерное ругательство и вышел.

1 мая
        - Итак, все меня поняли? - в последний раз инструктировал полковник Порох. - Мы должны взять его живым, понимаете? У этого гада в заложниках находится девочка, которую мы обязаны спасти. А вот потом…
        Он красноречиво замолчал. Было около половины шестого утра. Полковник вместе с группой захвата находился в церкви, куда собирался наведаться маньяк.
        Рейды, предпринятые по окраинам города, ничего не принесли. Тот, кто похитил Настю Михасевич, залег на дно. На этот раз Порох решил не рисковать.
        Группа захвата состояла из лучших и самых опытных оперативников Варжовцов. Порох не хотел, чтобы в этой акции, в успехе которой он нимало не сомневался, принимали участие специалисты из центра. Он чувствовал, что должен лично надеть маньяку наручники. И до этого момента оставались считаные часы.
        - Значит, так, - сказал он, осматривая церквушку. - Двое станут около входа. Пусть он войдет. Самое важное, чтобы он не заподозрил ловушку и не сбежал или покончил с собой.
        Два оперативника, одетые в гражданское, теперь походили больше на утомленных жизнью горожан, которые с утра направились в церковь. Одна из них была молодая женщина - Порох не хотел, чтобы маньяку бросилось в глаза большое количество мужчин.
        С двух сторон церковь была взята в полукольцо, единственный путь, который просматривал лично полковник, - вход через небольшую чугунную ограду. Порох также был в гражданском, причем по внешности больше напоминал одного из бомжей, которые в изобилии водились в Варжовцах.
        Отец Сильвестр наблюдал за всеми приготовлениями с волнением:
        - Помните, что это человек, ищущий утешения и помощи, и, невзирая на его ужасные поступки, мы не имеем права…
        - Я лично окажу ему помощь, - отрезал Порох. - Пяткой в морду. Кажется, все готово, проверим связь!
        Связь функционировала без сбоев. Кажется, все было в полном порядке. Несведущий человек, зашедший тем утром в церковь, ничего бы не понял. К отцу Сильвестру подошли две пожилые женщины, которые хотели спросить его совета, их оттеснил Порох.
        - Только не сейчас, - произнес он.
        Полковник не хотел, чтобы были лишние свидетели и случайные люди.
        Хмурое небо начало проясняться, холод разлился в воздухе, но чувствовалось, что скоро придет тепло.
        - Сегодня ведь первое мая, - сказал Порох. - Праздник - День весны и труда. Будет демонстрация?
        - Небольшая, - ответил один из оперативников. - А также гуляния в центре.
        - А мы тут должны ловить этого извращенца, - произнес полковник.
        Ночь прошла не особенно результативно. Отпечатки, которые граждане сдали, пока не совпали с имеющимися в полиции. Тот, кто замешан в преступлениях, вряд ли бросится в первых рядах в правоохранительные органы и будет до последнего оттягивать момент сдачи оттисков.
        Отец Сильвестр погладил бороду и вздохнул, указывая на двух прихожанок:
        - Меня ждут страждущие, они нуждаются в моем совете. А потом я обещал навестить супругу Марка Казимировича. Постарайтесь как можно скорее найти ее дочь. Женщина очень страдает…
        - Конечно, отец Сильвестр, - с готовностью отозвался полковник. - Идите с богом!
        - И обещайте, что допустите меня до несчастного, когда… - священник запнулся. - Когда арестуете его. Ему нужно выговориться…
        - Ладно, ладно, - нетерпеливо махнул рукой полковник. - Говорить этот мерзавец будет со мной, все выложит, голубчик, ничего не утаит!
        Около решетки стоял неприметный фургон, в котором находились еще полицейские.
        - Все заняли свои места, - произнес Порох по рации. Было ровно шесть. Никто не знал, когда точно маньяк заявится на исповедь к отцу Сильвестру, нужно быть готовым в любой момент.
        Опять показались женщины-прихожанки. Их пропускали в храм, там их перехватывал один из оперативников, который и объяснял, что сейчас лучше всего подождать. Убийце, если он вдруг наблюдает за происходящим, не должна броситься в глаза активность полиции.
        Так прошел час. Затем медленно потянулся второй. Было начало девятого, а тот, кого ждали, так и не появлялся. Порох чувствовал, что его ребята начинают нервничать. Слишком много было поставлено на карту, до маньяка хотели добраться многие, он лично знал семью, где дочь стала жертвой неизвестного садиста.
        Первым его увидел пост, который располагался на углу улицы.
        Мужчина в темной спортивной куртке, капюшоне, скрывающем лицо, медленно брел по улице. Рядом с ним было несколько прохожих. Мужчина остановился, оглянулся, словно почувствовал невидимые взгляды, устремленные на него. Порох заметил, что именно привлекло внимание мужчины. Маленький ребенок, которого молодая мать везла в коляске. Полковник почувствовал, что ему очень хочется врезать этому уроду под дых, но сдержался. Рано. Он может уйти, несмотря на все старания и приготовления. Нужно пропустить его на территорию церкви, тогда пути обратно ему не будет.
        - Никому ничего не предпринимать, - приказал по рации Порох, находившийся в фургоне. - Ждать, пока он окажется в храме.
        Мужчина остановился, посмотрел вверх, затем перевел глаза на золотой купол церкви. Одному из полицейских показалось, что взгляд незнакомца пронзил его. Он сам сидел на поломанной скамейке, копошился с грязными бутылками, которые специально насобирал в урне. Сходство должно быть идеальным. Типичный бомж. Мужчина скользнул по нему презрительным взглядом и убыстрил шаг. Вот он оказался перед фургоном. Теперь ему не уйти. Мужчина прошел в церковный дворик, одна рука была за пазухой, возможно, у него оружие. Затем оказался в церкви.
        Порох знал, что происходит, хотя и не видел: мужчина идет по храму, направляясь к алтарю. Два оперативника, одна из них женщина, причем великолепный сотрудник, отрезают ему выход. Теперь зверь в ловушке.
        - Отец Сильвестр! - раздался неприятный, гортанный голос.
        Так может говорить только убийца, полковник Порох имел с подобными личностями дело уже сотни, если не тысячи раз за время работы в полиции.
        - Берите его, - приказал он по рации.
        Полицейский, отшвырнув ногой бутылки, которые со звоном покатились по мокрому асфальту, прошел в церковь. Группа захвата уже окружила церковь. Уйти маньяк не мог. У него не было ни единого шанса. Чуда не произошло.
        Когда Порох ворвался в храм, он увидел мычащего мужчину, который валялся на полу, с заведенными за спину руками, на которых блестели наручники.
        - Благодарю за работу, - сухо сказал полковник оперативникам, прорываясь вперед. Он подошел к задержанному, сорвал с него капюшон.
        Светловолосый тип с небритым лицом и узкими бегающими глазками замотал головой и попытался что-то произнести. Лицо дегенерата и садиста. Порох ударил его. Мужчина завыл.
        - Грузите эту шваль и везите в отделение, - приказал он.
        Первое мая. Праздник. Он поймал маньяка.
        - Где Настя Михасевич? - произнес Порох, схватив мужчину за волосы и приподняв его голову. - Отвечай!
        Я находилась в лаборатории профессора Черновяца и попивала кофе. От пирога на этот раз я решила отказаться. Эрик вертелся перед микроскопом. Ему удалось установить, что серебристая пыль на листьях - это растительная краска. С прошлой ночи Черновяц пытался определить, какая именно краска.
        - Не может быть! - завопил профессор с такой силой, что я едва не выпустила из рук чашку. - Серафима Ильинична, этого не может быть!
        - Профессор, вы так и до инфаркта можете довести, - заявила я. - В чем дело, вы что-то узнали?
        Профессор, потирая лысую голову, повернулся ко мне. Очки в роговой оправе, сидевшие на его орлином носу, делали коротышку похожим на сумасшедшего ученого из глупой комедии.
        - Этого не может быть! - прошептал он. - Серафима Ильинична, повторите, прошу вас, то, что вы говорили во время нашего предыдущего разговора у меня в столовой. Вы перечисляли профессии, которые может иметь убийца.
        Я поставила чашку на стол и попыталась припомнить.
        - Врач, полицейский, учитель, пожарник, продавец мороженого… Почтальон!
        Профессор помотал головой и потряс стеклышком, на котором сияли серебряные крупинки.
        - Знаете, что это за краска? Она сделана по старинным рецептам, такую не применяют в массовом производстве, ее вы не купите в магазине. Это особый краситель, используемый… Используемый для росписи икон!
        Я раскрыла рот и задела рукой чашку, которая с грохотом полетела на пол.
        - Кого никто и никогда не заподозрит в том, что он - жестокий маньяк? Кто может беспрепятственно перемещаться по городу? Кому дети доверяют и за кем безропотно последуют? - продолжал, словно не заметив разбитой чашки, профессор кислых щей. - За человеком с бородой и облаченным в рясу! За священником!
        - Профессор, вы гений! Отец Сильвестр! - выдохнула я, и мне вспомнилось лицо задумчивого священника. Правильно говорят, что преступники любят возвращаться на место преступления - поп все время терся в особняке Михасевича и норовил помочь следствию. Вот и сейчас в церкви идет операция по захвату маньяка, который якобы исповедовался отцу Сильвестру в своих злодеяниях…
        - Позвольте, - возопила я, - но если маньяк - отец Сильвестр, то кого же тогда поджидает в церкви полковник Порох?
        Профессор Черновяц схватил трубку телефона и, набирая номер, заметил:
        - Хороший вопрос, Серафима Ильинична, но меня более интересует другое - где сейчас наш разлюбезный падре?
        - Где Настя Михасевич? - прорычал Порох, глядя в лицо мужчине, который лежал на полу в церкви. Полковник, не церемонясь с задержанным, еще раз ударил того в живот. - Говори, или тебе придется плохо, - процедил он.
        Мужчина часто задышал, пытаясь что-то произнести.
        - Поднимите этого ублюдка, - сказал полковник.
        Подоспевшие оперативники поставили мужчину на ноги. Тот, отдышавшись, произнес:
        - Я ни в чем не виноват, клянусь вам! Это какая-то ошибка!
        - Ошибка, говоришь! - рассмеялся Порох. - Ты, урод, убиваешь девочек, а потом говоришь, что это ошибка! А ну признавайся, где ты удерживаешь Настю!
        Задержанного обыскали, при нем не оказалось никаких документов, только связка ключей и кошелек с мелочью.
        - Не бейте меня! - повторил мужчина. - Не знаю я никакой Насти, меня попросил сюда прийти отец Сильвестр и помочь ему с проводкой. Я - электрик!
        - Конечно, урод, ты электрик, а по совместительству - убийца детей, - ответил Порох. - Ты хотел исповедаться ему в грехах, рассказать, как ты ловил невинных девочек, увозил к себе в логово и душил. Так ведь, сука!
        - Я не понимаю, о чем вы говорите, - сказал, краснея, мужчина. - Я никого не убивал!
        - Везите его в отделение и там обработайте по полной программе, - бросил сотрудникам Порох. - Через час, сволочь, ты все расскажешь, а потом вообще пожалеешь, что появился на свет. Мои сотрудники знают свое дело! Не миндальничайте с этим паршивцем! Где ты держишь Настю?
        Задержанного грубо поволокли к выходу. К полковнику подошел один из полицейских и протянул телефон.
        - Ну, кто еще? - хватая трубку, проворчал довольный Порох. - А, профессор, это вы? И какого, с позволения сказать, лешего вы тревожите меня? Маньяк задержан, причем без вашей помощи!
        По мере того как Порох слушал объяснения профессора Черновяца, лицо его переменило оттенок с багрового на мраморно-бледный.
        - Не верю! - заорал Порох. - Не может этого быть! Но если так…
        Отшвырнув телефон на пол церкви, Порох понесся вслед за полицейскими, которые увели задержанного электрика.
        Он догнал их у фургона, развернул к себе лицом арестованного и прокричал тому в лицо:
        - Что ты сказал насчет отца Сильвестра?
        Мужчина, всхлипнув, произнес:
        - Это он, это все он! Он попросил меня вчера вечером прийти к нему сегодня около десяти в церковь, сказал, что испортилась проводка на колокольне, я, конечно же, пообещал, что бесплатно устраню неполадки… Я и пришел. А тут вы на меня напали!
        - А где священник? - завопил, оглядываясь по сторонам, Порох. - Почему его здесь нет? Где поп?
        - Он отправился к Понятовской, - доложил кто-то. - Ну нет его здесь, и что из этого? Маньяк-то пойман!
        В этот момент один из полицейских в спешке передал Пороху несколько бумаг. Тот посмотрел в них, выражение его лица изменилось.
        - Черт возьми, - прошептал он внезапно осипшим голосом. - Только что пришли окончательные результаты экспертизы тех серебристых частиц краски, которые нашли на берегу, рядом с трупом. Это краска растительного происхождения, применяется при росписи икон.
        - Иконописная мастерская, которой руководит отец Сильвестр, совсем рядом, - произнес один из подчиненных. Полковник его не слушал, он просматривал вторую бумагу. Потом заорал на полицейского, который принес ему это:
        - Почему раньше не доложили?
        - Но я думал, что это не так важно, маньяка все равно считай что поймали… - начал тот, запнулся и замолчал.
        - У священника есть «Опель Астра», старая модель, - зло бросил Порох. - Красный
«Опель Астра», и вы молчали об этом!
        В голове полковника вихрем пронеслись воспоминания. Старый бомж, свидетель того, как неизвестный тащил труп девочки к воде, говорил что-то о дьяволе с перевернутым крестом на огненной колеснице. Если бы старик не был сумасшедшим, он бы внятно сказал - человеком, который тащил труп, был приехавший на машине красного цвета отец Сильвестр в рясе и с крестом на брюхе.
        - Черт! - воскликнул Порох, сминая бумаги, зажатые в руке. - Этого, - он кивнул на мужчину, - все равно в отделение, допросить как следует. Кто-нибудь знает, где живет поп?
        - На окраине города, в частном доме, - ответили ему.
        - Вот сволочь! - закричал Порох. - Он издевался над нами все это время, за нос водил, чертов попяра! Он девочек душит! И у него Настя!
        Уже садясь в машину, полковник вспомнил, что отец Сильвестр исчез из поля зрения два с лишним часа назад. У него было преимущество. За это время он мог сделать многое.
        Двумя часами ранее отец Сильвестр подъехал на своем красном «Опеле Астра» к дому и осмотрелся. Никого не было. Он специально выбирал этот дом, чтобы соседи были подальше.
        Они шли по его следу. У них были его отпечатки, а теперь, когда Михасевич затеял сбор отпечатков с мужчин в Варжовцах, он решил бежать. Ему нужно выиграть время, для этого он и организовал театр с маньяком, который якобы приходил к нему в церковь. Никто к нему не приходил, потому что маньяком был он сам.
        Вся эта кутерьма доставляла отцу Сильвестру неимоверное наслаждение. Было так приятно разговаривать с родителями девочек, которые сидели у него в яме и которых он душил. Он обнадеживал безутешных матерей, вселял в них надежду, зная, что они увидят дочерей только мертвыми. Он сам отпевал девочек, которых убил. Он едва не смеялся во время обрядов. В бога он не верил, хотя и стал священником после того, как десять лет назад умерла его дочь. Бог не помог ему. Значит, пришла пора самому стать богом.
        Десять лет его дочь мертва. Он должен сделать так, чтобы мучился не один он. Другие тоже должны испытать ужас, отчаяние, смутные надежды на лучшее и… И увидеть своего ребенка мертвым.
        Для этого он и вернулся в Варжовцы, для этого и купил дом, для этого и построил втайне от всех подземный бункер-тюрьму, в которой намеревался держать девочек. Они не должны умирать сразу, они должны испытать всю бездну отчаяния, питаться им, заглянуть в глаза безнадежности.
        Его считали образцом святости и благочестия, а в душе он был расчетливым садистом и бездушным убийцей. Он умер еще десять лет назад, в тот холодный октябрьский день, когда отказали легкие дочери. Он решил, что начнет похищения четырнадцатого января - в день ее рождения. А умирать они будут двадцать восьмого - она умерла двадцать восьмого октября. Жаль, что все закончилось так быстро. Но у него есть еще одна девчонка, сидит в подвале. Она станет заложницей и поможет ему выбраться из города. Он выберется отсюда, сменит документы, личность, переедет в другой город, может быть, за границу, и снова начнет убивать.
        Отец Сильвестр прошелся по дому. Из вещей ему не требовалось ничего. Иконы, книги со священными текстами, церковное облачение. Все это было чуждо ему.
        Он спустился в подвал. Этот дом напоминал ему собственную душу - на поверхности все пристойно, никто и никогда не заподозрит его, а в действительности… В действительности ему было приятно оказаться под землей, в аду, который он сотворил своими же руками. Вдыхать запах сырости. Слышать слабые крики девочек. Тащить их, сопротивляющихся и надеющихся на спасение, в спальню дочери. Чтобы убить.
        Священник подошел к гостевой, в которой находилась девочка. Эта мерзавка была умна для своего возраста. Слишком умна. Вся в отца и мать.
        - Дядя, отпустите меня к маме и папе, - произнесла она, когда он открыл первую решетку. Она прильнула грязным личиком ко второй решетке, держась за нее слабыми ручонками.
        Отец Сильвестр прижал к лицу девочки марлю, пропитанную хлороформом. Девочка обмякла, малышка была без сознания, но пульс прощупывался. Она жива. Он не собирается пока ее убивать, она все еще нужна ему. Девчонка станет его заложницей.
        При помощи скотча он заклеил ей рот, обмотал запястья и лодыжки, взвалил легкое тело на плечо и пошел к выходу. Эти лопухи ждут маньяка около церкви, он послал туда одного из местных алкашей, пока разберутся, что к чему, - он уже уедет из города.
        В комнате он подхватил небольшую сумку. Здесь самое необходимое: деньги и документы, кое-что из церковных ценностей. На первое время хватит. Варжовцы ему надоели. Затем взял канистру с бензином, щедро плеснул на пол, по стенам, на кровать. Бензин капал с темных ликов икон, оставляя радужную пленку. Отец Сильвестр облил бензином порог. Затем подхватил бесчувственного ребенка, подошел к машине.
        Спустя минуту все было готово. Он щелкнул зажигалкой, последний раз бросил взгляд на дом, в котором прожил шесть лет. Зажигалка полетела на порог. Вспыхнули облитые бензином доски, огонь, гудя и потрескивая, как живой, побежал вовнутрь.
        Священник сел в машину, завел ее и поехал прочь. Он всегда ненавидел огонь, тот вселял в него ужас. Но он найдет себе новое пристанище. И новые жертвы.
        Ведь он и есть бог!
        Полицейские машины подлетели к горящему дому отца Сильвестра. Пожарных еще не было, около забора толпились соседи, наблюдая за тем, как начинает проваливаться охваченная пламенем крыша. Полковник Порох, посмотрев на все, что происходило, велел:
        - Нужно проверить, есть ли там еще кто-нибудь. Он решил замести следы.
        Подступить к дому было невозможно. Порох взял рацию и произнес:
        - Внимание всем постам, говорит Порох. Любым способом задержите на выезде из города автомобиль красного цвета, «Опель Астра», номерной знак…
        Отец Сильвестр, насвистывая незатейливый мотивчик, выезжал из города. Все складывалось как нельзя лучше. Теперь оставалось миновать полицейский пост, а там начинается трасса на Экарест, по ней он не поедет, но пускай все так думают. На самом деле он будет пробираться лесными дорогами в противоположном от столицы направлении. Нужно быть предельно осторожным.
        Полицейский преградил ему дорогу. Велел затормозить. Священник знал, что документы в порядке. Молодой полицейский, узнав его, спросил:
        - Едете по делам, батюшка?
        - Да, - ответил священник, - умирает пожилая женщина, она хочет причаститься…
        Полицейский, даже не пролистав документы, хотел было протянуть их отцу Сильвестру, но в этот момент у него запищала рация. Священник занервничал. Девочка находилась на заднем сиденье, укрытая сверху старыми тряпками. Лицо полицейского вдруг окаменело. Священник почувствовал, что дело начинает принимать скверный оборот.
        - Отец Сильвестр, - произнес полицейский, - сожалею, но вам придется задержаться…
        - Я не могу, - ответил нервно священник. - Мне срочно нужно, женщина отдает богу душу, вам это понятно?
        Рука полицейского потянулась к оружию. Священник заскрипел зубами. Если бы впереди не было еще двух полицейских с автоматами наперевес, он бы рискнул и надавил бы на газ. Но сейчас это невозможно.
        - В чем дело? - произнес он.
        - Недоразумение, - ответил полицейский. - Я попрошу вас выйти из салона и открыть багажник.
        - Вы что, подозреваете меня в чем-то? - с легкой улыбкой произнес священник. - Да ваши родители ко мне ходят в церковь, я вашего ребенка крестил…
        Ему было видно, что полицейский колеблется. Тот никак не мог поверить тому, что только что было сообщено, - нужно задержать священника, который подозревался в убийствах детей. Разве может этот приятный человек быть убийцей?
        - Медленно выходите, отец Сильвестр, и без глупостей, - повторил полицейский. - Покажите багажник и салон - и все прояснится…
        - Да, не думал я, что меня будут в чем-то подозревать, - проговорил обиженно отец Сильвестр. Он подошел к багажнику и открыл его.
        - Что у вас там? - спросил полицейский, указывая на кучу тряпья в углу.
        - Хотите посмотреть? - произнес с легкой улыбкой священник. - Ничего интересного, уверяю вас…
        Он склонился над тряпками и незаметно вытащил со дна багажника большой охотничий нож. Это было его единственное оружие.
        - Вот, пожалуйста, - сказал он, показывая нож полицейскому. - Я даже и не знал, что у меня здесь такое…
        - Зачем он вам? - нахмурился полицейский. Священник начинал нервничать и вел себя неадекватно. Может быть, в том, что сообщили, есть доля правды?
        - Зачем? - переспросил отец Сильвестр. - Для разных дел…
        - А что у вас на заднем сиденье? Откройте салон!
        - У меня там ничего нет!
        Полицейский насторожился. Значит, все-таки правда. Он сделал знак рукой другим, чтобы подошли. Отец Сильвестр увидел это. Он подбежал к дверце, рывком открыл ее.
        - Да вот, тряпки, - сказал он примирительным тоном. Затем склонился над ними, и в этот момент полицейский увидел детские ноги.
        - Стоять, отец Сильвестр, - произнес он тихим голосом. - Осторожно выходите из машины…
        К его удивлению, священник безропотно выполнил его приказания. Он стал медленно выходить из машины. Так и есть, на заднем сиденье лежала девочка, связанная по рукам и ногам. Однако вдруг все изменилось. К горлу ребенка был приставлен нож.
        Отец Сильвестр ухмылялся, теперь он совсем не походил на доброго священника, это был монстр, убийца, варжовецкий упырь.
        - Шевельнись, и я перережу ей глотку, как свинье, - сказал он сипло.
        Метрах в десяти замерли другие полицейские, не зная, что делать. В глазах маленькой девочки светился страх, отчаяние и надежда. Лезвие сверкнуло у ее горла. Священник закрывал себя телом ребенка, лезвие ножа впилось ей в кожу.
        - Положите нож! - неуверенно потребовал полицейский. - Обещаем, мы не будем применять силу!
        - Конечно, не будешь! - зло ответил священник, пятясь к обочине. - Или вы дадите мне уйти, или я убью ее. Прямо у вас на глазах. Это будет моя последняя жертва, но убийцами станете только вы. Ты будешь всю жизнь мучиться и терзаться тем, что по твоей вине умерла эта малышка. И никто - никто! - не дарует тебе прощения!
        Девочка слабо шевелилась, она понимала все, о чем говорил маньяк.
        - Не надо резких движений, - произнес умиротворяюще полицейский.
        Отец Сильвестр видел, как другие тем временем перегораживают выезд из Варжовцов полосками с железными шипами. Он с самого начала понимал, что уйти ему не дадут, его поимка - это вопрос времени. Но просто так он им не сдастся. Ему показалось, что полицейский попытался сделать резкое движение. Лезвие скользнуло по горлу девочки, она начала беззвучно плакать.
        - Давайте мне вашего полковника! - приказал священник. - Я буду говорить только с ним и с этой жирной писательницей Гиппиус. А теперь всем отойти от машины. Если попробуете стрелять, я убью девчонку.
        Его держали на прицеле, но священник рассчитал все точно. У него был ребенок, и это сковывало действия полицейских. Боком, так, чтобы оружие было нацелено на девочку, он протиснулся к машине, плюхнулся на переднее сиденье и стал ждать.
        Полковник Порох, получив сообщение об инциденте на посту, мгновенно связался с Серафимой Ильиничной Гиппиус. К его удивлению, писательница не колебалась, когда он изложил ей требования священника-маньяка.
        Машины оторвались от догорающего дома, заехали к особняку профессора Черновяца, где их ждала писательница.
        Я боялась так, как не боялась еще ни разу в жизни. Даже когда несколько месяцев назад профессиональный киллер велел мне спускаться в подвал и я знала, что он следует за мной и Раей Блаватской с пистолетом и через минуту расстреляет нас, я так не боялась. Возможно, потому, что тогда на волоске висела моя жизнь, а сейчас - жизнь несчастной маленькой девочки, Насти Михасевич.
        Но что могла я сделать в подобной ситуации? Ответить полковнику Пороху: «Нет, не поеду на встречу с маньяком, и пусть убивает Настю»?
        - Бросьте оружие! - завопил священник.
        Порох, положив демонстративно оружие на асфальт, сделал шаг к машине, что вызвало бешеную реакцию со стороны отца Сильвестра.
        - Полковник, стоять где стоял! - завизжал священник. - Эй, ты, иди ко мне, немедленно!
        Я обернулась. Кого он имеет в виду? Профессора кислых щей, который увязался со мной, уверяя, что сможет убедить отца Сильвестра сдаться?
        - Ты, ты! - орал священник. - Иди сюда, писательница, твою мать!
        Это он меня имеет в виду! Профессор Черновяц зашептал:
        - Серафима Ильинична, ни за что нельзя идти на поводу у требований подобных типов!
        - Я отпущу девчонку, если писательница согласится заменить ее! - продолжал священник. - Считаю до пяти, а потом отрежу девчонке палец. Вы у меня ее всю получите, но по частям.
        Я - трусливая, боящаяся до ужаса пауков и змей, изнеженная интеллектуалка, которая обожает котов и сладости. И чего хочет от меня полиция?
        - Я иду! - услышала я свой собственный голос, такой чужой и… на удивление бойкий.
        Несколько полицейских машин находилось на расстоянии метров двадцати. Уйти маньяку было невозможно, его взяли в кольцо. Стекла «Опеля» оказались тонированы, поэтому отца Сильвестра видно не было.
        - Серафима Ильинична, - залопотал профессор, - он убьет и вас, он же сумасшедший…
        - Госпожа Гиппиус, - порывался сказать что-то и полковник. Я оттолкнула и того и другого и зашагала к машине.
        - …пять! - доносилось из салона. - Ага, писательница, наконец-то ты решилась!
        Колени у меня подгибались. Я подошла к автомобилю. Дверца щелкнула и приоткрылась. Я увидела священника. Как он изменился: в гражданской одежде, с развевающейся на ветру бородой и выпученными сумасшедшими глазами, он походил на кого угодно, только не на служителя бога. А был ли он им, этот отец Сильвестр?
        - Отпустите девочку, вы же обещали, - сказала я. - Ну, давайте! Если вам требуется заложница, я - в самый раз. А то похитили ребенка…
        - Не тебе меня учить! - завизжал священник. - Держи ее!
        Он швырнул мне ребенка, который лежал у него на коленях. Я схватила тоненькую девочку, и в ту же секунду священник выпрыгнул из автомобиля. Отец Сильвестр приставил к моему горлу нож и захохотал:
        - Что, дура телевизионная, попалась! Ты же считаешь себя такой крутой, такой знаменитой! Думала, что я отпущу девчонку? Дура, она и есть дура, хотя бы и знаменитая! Я убью вас обеих! И знаете, зачем я сделаю это? Зачем я делал все это, похищал и убивал девчонок? Думаете, что я псих? Ничего подобного! Псих не мог бы притворяться в течение десяти лет нормальным и быть шесть лет священником. Я сделал это, потому что я и есть сам бог! Неужели вы не понимаете, что не сможете убить меня? Бога нет, вы слышите, это говорю вам я, тот, кто служил ему верой и правдой! Его нет! Нет, нет, нет!
        Я ощущала холодную сталь ножа у самого подбородка. Меня не прельщала возможность стать жертвой умалишенного священника, утратившего веру в бога.
        - Остановитесь! - раздался тонкий голосок.
        Я увидела, как профессор Черновяц, несмотря на то что полковник Порох старался удержать его, вынырнул из-за полицейской машины и направился в нашу сторону.
        - Я зарежу их обеих! - заорал отец Сильвестр, и я похолодела. Еще немного - и он перережет мне сонную артерию!
        - Профессор, вам же говорят, не лезьте на рожон, а то он меня прирежет! - прохрипела я, проклиная на все лады неугомонного психолога, который как ни в чем не бывало шел по направлению к нам.
        - Я убью их сию секунду! - выл священник. - И писательницу, и девчонку!
        Профессор снисходительно улыбнулся и ответил:
        - О нет, падре, похоже, желая обхитрить бога, вы попали в лапы к дьяволу. Вы просчитались - конечно, вы сможете убить Серафиму Ильиничну, и герцословацкая литература понесет невосполнимую потерю…
        Я аж заскрипела зубами от этих слов. Ну, профессор кислых щец, если я выживу, то сделаю из тебя отбивные, а уши пущу на холодец!
        - Но как только вы прирежете госпожу Гиппиус, снайперы откроют по вас огонь, падре. До девочки вам не добраться: элементарно не хватит времени. Никто не будет ждать, пока вы расправитесь с уважаемой госпожой писательницей, причем, смею уверить, чтобы прирезать Серафиму Ильиничну, женщину, пардон, поистине тициановских… пардон, берите выше, рубенсовских размеров, понадобятся значительные физические усилия и не менее пяти минут, а затем вы перейдете к девочке. Стоит вам двинуть рукой с ножом, как вы, падре, мертвяк.
        - Чего ты мелешь! - возопил священник, и я мысленно присоединилась к крику отца Сильвестра. Чего добивается профессор кислых щей? Хочет, чтобы этот псих меня ухандокал?
        - Я ее убью! - без особой уверенности в голосе произнес священник уже не истеричным, а нормальным тоном.
        Профессор был в метре от нас. Я видела его безмятежную улыбку и испарину на лысой голове.
        - Ну так приступайте! - милостиво разрешил Черновяц. - Режьте госпожу Гиппиус. И тогда вы, падре, присоединитесь к своей покойной дочери. Ведь это из-за того, что ваша десятилетняя малютка умерла в больнице, вы потеряли веру в бога, поэтому и мстите человечеству за свою боль?
        Священник взвыл. Казалось, что слова профессора жгли его, как святая вода жжет нечистого.
        - Вы не смогли смириться с тем, что ваша единственная дочка умерла, а другие дети живут, ведь так? А самое главное, вы многократно просили бога помочь вашей больной лейкемией дочери, требовали от него чуда, но ничего не случилось! Чуда не произошло. И вы разочаровались в боге. Вы не смогли понять, почему умереть пришлось вашей дочери, а не кому-то иному. Поэтому вы и сами стали богом.
        Железная хватка отца Сильвестра на моей шее ослабла. Я поняла, что профессоришка заигрался. Маньяк не простит ему таких слов! Он убьет меня! И все из-за этого пигмея-психолога!
        - Падре, если вы отпустите писательницу и девочку, то останетесь в живых. Вы ведь хотите жить, я знаю это! Вы боитесь оказаться в тесном маленьком гробу, как это произошло с вашей дочкой. Отпустите их обеих, не причиняя им вреда, и, клянусь, вас поместят в особую клинику, где за вами будут ухаживать добрые и понимающие медсестры, я буду навещать вас, мы сможем говорить о том, что вас терзает, вести длинные философские беседы о боге и смысле жизни, диспуты о рае и аде. Отпустите их - и вы получите в подарок вечность! Ведь этого вы и ищете, падре?
        И, о чудо, священник отпустил меня. Прижав к себе девочку, я бросилась к профессору. Что-то заставило меня обернуться - и я увидела священника, который мчится по трассе.
        - Не стреляйте в него! - вопил профессор, увидев, что Порох вытаскивает из кобуры пистолет. - Я же обещал ему…
        - Полковник, оставьте его в живых! - крикнула я, но Порох спустил курок.
        Вслед за ним выстрелили и снайперы.
        Отец Сильвестр споткнулся и полетел на асфальт. Я прижимала к себе девочку, меня трясло, как будто я подцепила тропическую лихорадку.
        - Меня едва не убили! - выдохнула я в лицо Черновяцу. - Вы призывали его прирезать меня, вы, вы…
        Первый раз в жизни я, законодательница литературной моды, главный стилист страны, не смогла подобрать подходящего эпитета.
        - Пардон, Серафима Ильинична, - возразил обиженным тоном профессор кислых щей, - но мне требовалось отвлечь падре, сбить его с мысли об убийстве, рассеять его мысли.
        Вокруг нас бегали полицейские, довольный Порох, осмотрев лежащего ничком на асфальте отца Сильвестра, заметил:
        - Мертв! Так ему и надо! Михасевич будет доволен!
        Девочка заворочалась. Я, прекратив пререкаться с профессором, на которого я, если честно, зла не держала и в глубине души восхищалась его смелостью и была признательна за наше с Настей спасение, опустилась на колени перед чумазой малышкой, облаченной только в розовые трусики и маечку с изображением Микки-Мауса. Грязные светлые волосенки свешивались Насте на лицо.
        - Все хорошо, моя любимая, - зашептала я, прижимая к себе девочку. Та дрожала, как осиновый лист. Я крикнула профессору кислых щей: - Ну, чего встали, как будто у вас паралич конечностей! Живо одеяло! Ребенку ж холодно! Она босиком!
        Несколькими секундами позже мне протянули байковое одеяло, я укутала в него девочку и поднялась с асфальта.
        - Настенька, все в порядке, - с глупым видом твердил подоспевший Порох, гладя по голове девочку, которая сотрясалась в рыданиях. Он нежно погладил ее по голове, осторожно снял скотч со рта. Девочка заплакала во весь голос и уткнулась полковнику в плечо.
        - Все в порядке? - передразнила я полковника. - А если бы вас маньяк похитил, держал черт знает где, а потом едва не убил, у вас все было бы в порядке? По машинам и в больницу! Ей нужен горячий куриный бульон и сладкий чай!
        - Не плачь, не плачь, Настя, - вещал Порох, продолжая ее гладить. - Все позади!
        Девочка подняла на него грязное измученное лицо, отбросила волосики с лица и прошептала:
        - Дядя полицейский, тетя писательница, я не Настя!
        Порох схватил ее за худые острые плечи, всмотрелся в лицо. Я охнула и вцепилась в руку профессора кислых щей.
        Это была не Настя Михасевич. Это была другая девочка.
        - Я хочу к маме и папе, - прошептала она и сползла на асфальт.
        - Это не Настя Михасевич! - закричал Порох.
        - Какое тонкое замечание! - взвилась я. - А что вы еще видите? Ребенка надо как можно быстрее доставить в больницу!
        Полковник захлопал глазами и спросил с дрожью в голосе:
        - Но где тогда Настя?
        Профессор указал на труп священника и сказал:
        - Он знал где. Но вы его убили.
        А я, размахнувшись изо всей силы, закатила полковнику Пороху отменного «леща».
        - Где моя дочь? - в который раз повторял Марк Михасевич. Было около трех дня, с улицы доносились крики, смех и музыка: народ вовсю отмечал День весны и труда.
        Я зажала в руке чашку с кофе, хотя к божественному напитку так и не притронулась. Профессор кислых щей притулился на диване.
        Бравый полковник Порох, на левой щеке которого расцветала лилово-багровая роза (я гордилась своим ударом!), опустив глаза, пытался донести до Марка и Юлианы страшную весть: Настя все еще не найдена.
        - Мы найдем Настю, можете не сомневаться, - сказал Порох, я хмыкнула, полковник инстинктивно схватился за свою «розу».
        - Не бойтесь, о вас я руки больше марать не буду, - прошипела я.
        - Так где моя дочь? - спросил Михасевич. - Вы уверяли, что найдете ее. Когда - на турецкую пасху?
        Его глаза были потухшими, похожими на две черные дыры. Он уже не был полон энергии и надежд. Понятовская, безучастная ко всему, обняв шкатулку с драгоценностями, замерла в кресле, уставившись в пустоту.
        - Вы умудрились просрать все, что только можно было просрать, - проговорил Михасевич уставшим голосом. - Священника укокошили, а где моя кровиночка, так у него и не узнали.
        Запала в голосе Марка не было; я понимала, что еще немного, и режиссер, известный своим железным здоровьем и выносливостью, упадет замертво.
        Порох ничего не ответил. Я тоже не знала, что сказать.
        Обычным голосом, как будто речь шла об обыденных вещах, Михасевич произнес:
        - Тогда прошу всех убраться прочь. Всех! Фима, и ты выметайся, - кивнул он мне. - Мне и жене больше никто не нужен. Никто, кроме Насти!
        Юлиана Понятовская вдруг подняла на меня взгляд. Две резкие морщины, сбегающие от крыльев носа к уголкам рта, старили актрису, глаза были сухие и подозрительно блестели. Уж не принимает ли она наркотики, мелькнула у меня мысль. В отличие от предыдущих дней она была одета безукоризненно, в одно из лучших платьев. Михасевич взял ее ладонь в свою руку, но Юлиана оттолкнула мужа, открыла шкатулку, начала перебирать драгоценности.
        - Это ты подарил мне на свадьбу, правда, чудное колье, чудесные и такие редкие желтые бриллианты… Это я получила от тебя в медовый месяц… Это на день рождения… Этот рубиновый браслет, когда я стала лучшей актрисой… А это, - она вытащила нитку матового жемчуга. - Это…
        - Юлианочка, не надо, - попросил ее Марк, но Понятовская словно не слышала его. Она подняла ожерелье, любуясь на него в лучах яркого майского солнца.
        - Это ты подарил, когда родилась Настя. - Ее голос был ничего не выражающим. - Где она, Марк? Ей уже пора спать! Надеюсь, она не бегает по дому? У нее может начаться приступ, ты же знаешь!
        - Знаю, - ответил убитым голосом режиссер и отвернулся.
        Понятовская улыбнулась и посмотрела на Пороха:
        - У Насти астма, поэтому мы и переехали к вам. Ей нужен чистый воздух. Ведь так, Марк? Марк! - она повысила голос. Интонации стали неожиданно визгливыми. - Марк! Почему Насти до сих пор нет! Я знаю, что вы скрываете от меня! Вы скрываете от меня, что она умерла! Ну, скажи, что Насти нет, Марк!
        Михасевич подошел к ней и обнял ее за плечи. Понятовская вырвалась, вскочила, со всего размаху швырнула в стену шкатулку с драгоценностями. Сверкающие украшения раскатились по всей комнате.
        Режиссер тихо сказал:
        - Юлиана, успокойся, прошу тебя! - Затем он обратился мне: - Уходите, все уходите! Вы не поняли, что мы хотим остаться одни? Все вон!
        Я нагнулась над шкатулкой. От сильного удара зеркало, вмонтированное в крышку, раскололось, и удерживавшая его стальная пластина выпала. За пластиной, под кожаной обшивкой, виднелось что-то плоское и серебристое.
        Я выудила это нечто. Оно очень походило на… на носитель информации, который разыскивает приехавшая из Америки прокурорша!
        - Все вон! - сказал Михасевич. - Нам никто не нужен. Ну, успокойся, Юлианочка, все хорошо, я с тобой…
        Он гладил Понятовскую, как капризного ребенка, по голове. Та начинала затихать. Я подхватила компакт- диск. Им он не нужен. Им нужна дочь.
        - Марк, - прошептала Юлиана, прижимаясь щекой к руке мужа, - а где Настя, Марк?
        Я, таща за собой профессора кислых щей, вышла из гостиной, мы пронеслись через холл и выбежали из особняка.
        - Где Настя, Марк? - было последнее, что услышала я, закрыв за спиной тяжелую дверь.
        Марта свернула с узкой улочки и подошла к особняку Михасевича. Так и есть. Большой дом, такой стоит даже в этом провинциальном городке кучу денег. Она прибыла в Варжовцы утренним поездом из Экареста и с первого взгляда поняла, что здесь что-то не так. Эдуард Теодорович предупреждал ее насчет возможных осложнений, кто-то чинил Отделу препятствия, но ее это мало интересовало. Ей было приказано убить Марка Михасевича и уничтожить его дом. Это легко, очень легко. Диск, если он спрятан у Марка, сгорит вместе с домом.
        Она запихнула в рот горсть лакричных тянучек из упаковки. Ей хотелось как можно скорее вернуться обратно, туда, где она чувствовала себя в безопасности. Хороший дом, жалко такой уничтожать. Рядом с особняком было припарковано несколько машин телевизионщиков, насколько Марта поняла, сквозь сон прислушиваясь к болтовне женщин в поезде, в Варжовцах зверствует убийца детей. Ей было все равно. Дети никогда не интересовали ее, они были ей противны, орущие существа, которым нужно уделять много времени и сил, а в итоге вырастают эгоисты.
        Марта дожевала конфеты, свернула упаковку, затолкала ее в бездонный карман джинсовой куртки. Закрыла глаза, представляя себе, что около особняка вырастает из воздуха огромный багровый шар, пышущий жаром. Он летит через стекло в комнату, и начинается пожар, остановить который будет невозможно. Голова затрещала, в пальцах появилось характерное покалывание…
        - Мне нужно немедленно переговорить с Даной Хейли, - сказала я профессору, когда мы вышли из особняка Марка. - Если я права, то вот этот диск - самая важная улика обвинения в процессе против Китайца.
        - Прокурорша остановилась в отеле, - подсказал Черновяц. - Это в трех минутах ходьбы отсюда. Серафима Ильинична, разрешите мне проводить вас. И, кстати, пользуясь случаем, я хочу сказать, что вы - чрезвычайно смелая женщина! Вы не боитесь, что из-за этого диска… вас могут убить? Ведь, если я правильно понял прокуроршу, из-за него лишили жизни двух человек. Этот самый Китаец не остановится ни перед чем! Ведь в случае осуждения ему грозит смертная казнь!
        Я вполуха слушала треп профессора. Убийца из Америки? Но откуда Китаец вообще может знать, что диск в Варжовцах? Хотя если об этом узнала Дана Хейли…
        Я осмотрелась по сторонам. Так, на всякий случай. Ничего подозрительного. Пара журналистов, как дрессированные крысы, высунулись из припаркованного недалеко от особняка фургона, увидев меня и профессора. Опять будут приставать с просьбой об интервью! Несколько прохожих. Смешная полная особа в спортивном костюме и красной бейсболке, жующая что-то из цветной упаковки, - она замерла вдалеке, пристально разглядывая стену дома.
        Притормозила машина, окошко приоткрылось, появилась светлая борода.
        - Марта! - крикнул мужчина. - Ну что ты, я тебя жду!
        К нему поспешила молодая красивая дама в легкой пятнистой шубейке. Он, выйдя из машины, галантно распахнул перед ней дверь. Встреча влюбленных…
        Услышав свое имя, Марта в беспокойстве обернулась. Кто-то позвал ее, но этого не могло быть, потому что она появилась в этом городишке первый и, как подозревала, последний раз в своей жизни. Она облегченно вздохнула, заметив, что это мужчина, вышедший из автомобиля, приветствует женщину в шубе. Так и есть, красотку тоже зовут Марта. Все очень просто.
        Покалывание в пальцах прекратилось, глупая реплика сбила ее с цели. Она снова закрыла глаза и, улыбаясь, представила себе огненную сферу, которая растет и растет, а затем…
        На пороге особняка стояла дородная особа с надменным выражением лица и сложной прической, ее сопровождал невысокий лысый тип в роговых очках, который так и вился вокруг монументальной тетки.
        Я перевела взгляд с фургона, в котором затаились, как тарантулы в норе, вездесущие журналисты, на мужчину и женщину, что спешили на рандеву. Предположим, убийца прибыл в Варжовцы, чтобы ликвидировать Марка. Чушь! Михасевич понятия не имеет о диске! Я бы на месте преступников, зная, что фильм находится где-то в доме Марка, приказала бы уничтожить особняк режиссера. Бр-р, Серафима Гиппиус, что за кровожадные мысли! Если убийца поблизости, то кто может им быть? Изящная дама в легкой леопардовой шубке не похожа на убийцу, хотя, как я понимала, настоящий киллер никогда не походит на бандита. Профессор кислых щей что-то бубнил, превознося мой интеллект и храбрость. Боже, прилип же, как банный лист! Мне и так известно, что я - «умница», «красавица» и вообще «знойная женщина». Но лишний раз услышать это из уст мужчины, пускай и профессора кислых щей, тоже приятно!
        Мы прошли мимо безобразной толстой особы (я тоже не Дюймовочка, но по сравнению с ней - стройна, как балерина Башмачкова!). Эта толстуха испуганно оглядывается по сторонам. Словно… Словно ее позвали!
        - Серафима Ильинична, что это? - раздался возбужденный вопль профессора Черновяца, и коротышка бесцеремонно и пребольно ткнул меня в бок пальцем. - Смотрите, смотрите!
        - Что такое, мэтр, что вы там увидали? - проворчала я, оборачиваясь.
        Воздух метрах в двадцати от входной двери особняка Марка вдруг запульсировал и начал сгущаться. Я онемела. Это что, сон или какой-то спецэффект?
        Профессор кислых щей вцепился в мой локоть, тихо повизгивая. Я в оцепенении наблюдала за тем, как буквально из ничего формируется алая сфера. Сначала это была точка, которая увеличивалась в размерах с каждой секундой. Это походило на сцену из научно-фантастического фильма «Звездные войны. Эпизод сто сорок пятый. Фима Гиппиус лишается последних остатков трансгалактического разума».
        - Вы тоже это видите? - прошептала я. Вдруг это галлюцинация, результат напряженного дня, злая шутка моего ума?
        Поскуливание профессора кислых щей подтвердило: это не галлюцинация, а реальность. Он тоже видит это. Несколько прохожих как завороженные застыли на месте, уставившись на необъяснимый феномен.
        Точка тем временем превратилась в большую, по размерам напоминающую футбольный мяч, сферу. Она вращалась вокруг своей оси с огромной скоростью. Запахло озоном, мне в лицо ударила горячая волна воздуха, как будто я оказалась рядом со сталеплавильной печкой.
        Марта чувствовала, что все идет как надо. Она знала, что огромная сфера, шаровая молния, уже практически образовалась. Теперь остается запустить ее в дом Михасевича…
        Шар медленно двинулся вперед, он вел себя как живой. Его поверхность была темно-вишневой, а внутри цвет менялся, переливаясь всеми оттенками багрового и оранжевого. Шаровая молния… Я смотрела как-то передачу о подобных монстрах, никто до сих пор точно не знает их природу, в секретных лабораториях пытаются выводить их искусственно, но управлять таким грандиозным процессом физики так и не научились.
        В испуге я взглянула на полную особу в бейсболке, которая вдруг открыла глаза и криво ухмыльнулась. Женщина уставилась на шаровую молнию, и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Это она, пронеслось у меня в голове. Это и есть киллер, который должен сделать так, чтобы диск, хранившийся еще несколько минут назад в ларце с драгоценностями Юлианы, никогда не попал в руки американского правосудия. И рождающаяся шаровая молния - это ее детище. Я вскрикнула от ужаса, когда увидела, как шар, раскачиваясь, плывет к дому. Если она умеет управлять шаровыми молниями, то дело плохо. Очень плохо…
        Несколько прохожих застыли, не смея пошевелиться, зачарованные грандиозным зрелищем. Журналисты прилипли к окнам фургона, оператор вытаскивал камеру. Сержант полиции, охранявший особняк Михасевича и до этого безучастно наблюдавший за шаровой молнией, дернулся, его рука метнулась к кобуре. Что же он делает! Шаровые молнии не любят, когда на них нападают. В программе рассказывали, что одна дама, в квартиру к которой вплыла крошечная, как шар от пинг-понга, шаровая молния, ударила ее веником - произошел взрыв чудовищной силы, от квартиры, как, впрочем, и от дамы, остались только головешки. А эта молния была размером с массивный телевизор!
        Никто не успел отреагировать, когда полицейский достал пистолет и, почти не целясь, выстрелил в безмолвный шар, скользящий по воздуху. Пуля прошла рядом с шаром, и тот начал мгновенно набухать, как будто подпитываясь изнутри.
        - Остановитесь! - завопила я сержанту. - Не смейте стрелять! Это очень опасно!
        Полицейский обернулся в моем направлении, я заметила побледневшее перекошенное лицо. Лицо сумасшедшего.
        - Что это? - заорал он, указывая на пульсирующий, растущий с каждой секундой шар, который по размерам походил уже на обеденный стол. А затем глупый полицейский бросился к этому небывалому феномену.
        - Получай! - завопил он.
        Молния была всего метрах в двух от него.
        - Не стреляйте! - закричала я, но было слишком поздно. Сержант навел пистолет прямо на пульсирующий шар, раздался выстрел. Сразу же за этим последовал взрыв.
        Одним мгновением раньше профессор кислых щей увлек меня на землю. Второй раз за день коротышка спас мне жизнь. Нас обдало жаром, над головой пронеслась ударная волна. Шаровая молния разорвалась, подобно ручной гранате, разбрасывая сгустки огня.
        Сержант дико закричал, хватаясь за лицо, с которого сочилась кровь. Молния исчезла, все в радиусе двадцати пяти метров было опалено, в воздухе пахло горелым. Я с трудом приподнялась. Кажется, я тоже получила поверхностные ожоги. Фургон журналистов, который ближе всего стоял к эпицентру взрыва, лежал на боку и дымился. Я подбежала к сержанту. Бедняга был скорее мертв, чем жив. Наклонившись, я схватила пистолет и сразу отбросила его. Металлическая рукоятка накалилась.
        - Вызывайте «Скорую»! - велела я семенящему за мной профессору Черновяцу. - И как можно скорее!
        Марта наблюдала за тем, как придурок-полицейский выстрелил в шаровую молнию. Весь труд пошел прахом. Ей придется заново вызывать огонь. А времени у нее было катастрофически мало. Она закрыла глаза, руки ее дрожали. Она не привыкла работать в такой обстановке.
        Я взглянула на толстуху. Та снова закрыла глаза и чуть вытянула вперед руки. Воздух около нее стал опять сгущаться. Так и есть, эта дама, наделенная непонятным даром, снова вызывает молнию! Этого не может быть, но это так! Она что, наследница славных традиций Гингемы и Бастинды? За свою долгую жизнь я убедилась - бывает все, даже то, чего быть не может! Чертыхаясь, я схватила пистолет и выстрелила ввысь.
        Эхом разнесся выстрел, Марта вздрогнула. Она не могла вызвать огонь, такое с ней было в первый раз за последние пятнадцать лет.
        Я внимательно наблюдала за странной особой. Она ничего не предпринимала, по лицу пробежала судорога. Внезапно я заметила, как воздух прорезал крошечный электрический разряд. Сверкнула золотая накаленная нить, а затем бесследно исчезла.
        - Прекратите это! - крикнула я толстухе.
        Я вспомнила: когда мужчина, вышедший из автомобиля, позвал женщину в шубке, то на имя отреагировала и эта странная заклинательница огня. Марта, вот какое имя он произнес. А что, если… ее тоже зовут Марта?
        - Марта! - крикнула я и сделала шаг по направлению к толстухе.
        Марта растерялась. Почему эта чужая тетка называет ее по имени? Что ей нужно? Если бы она опять смогла вызвать огонь! Но для этого требуется сосредоточенность, а на это нет времени.
        Она неуклюже попятилась назад, потом развернулась и побежала.
        Увидев, что злая волшебница по имени Марта пытается скрыться, я поняла, что ее нужно остановить.
        - Не стойте, как истукан! - Я пихнула профессора. - Займитесь раненым полицейским. А я… займусь нашей мадам Вонг!
        Я схватила пистолет сержанта. Марта была метрах в тридцати-сорока, она не могла быстро бежать, ее полное тело переваливалось при ходьбе.
        Я последовала за ней. Этой особе нельзя позволить скрыться. Марта обернулась и, заметив, что ее преследуют, резко свернула направо и исчезла в закоулке.
        Я ускорила шаг. Когда я свернула за угол, Марты там не было. Точнее, там было полно народу, и разобрать, где именно среди этой массы Марта, оказалось невозможно. Радостные люди, родители с детьми, музыка, аттракционы. Я громко и неприлично выругалась, вспомнив, что шли народные гуляния.
        Стараясь отыскать взглядом рельефную фигуру Марты, я начала протискиваться сквозь толпу. Наконец я заметила ее. Она была метрах в тридцати около киоска со сладкой ватой.
        Марта обернулась и снова побежала. Я знала - ни в коем случае нельзя допустить панику, которая обязательно охватит всех присутствующих, знай они о даре толстухи. Мне потребовалась еще минута, чтобы оказаться рядом с Мартой. Она обреченно посмотрела на меня. Я цапнула ее за жирный локоть и произнесла:
        - Пройдемте со мной, Марта…
        - Никуда я не пойду, - ответила тоненьким голоском эта странная особа. В ее глазах был заметен страх. Она отпихнула меня и зашагала прочь. Я попыталась снова удержать ее, но дорогу нам преградил мужчина примерно такой же, как и сама Марта, комплекции.
        - Ого, да вы ведь сама писательница Гиппиус! Класс! Вас что, на праздник пригласили, стихи читать будете? - воскликнул он.
        Марта быстро шагала прочь от преследовавшей ее назойливой тетки. Она чувствовала, что начинает успокаиваться. Волнение прошло, голова стала ясной. Теперь она снова может вызывать огонь.
        На центральной площади Варжовцов отмечали День весны и труда. Работали мобильные аттракционы, под тентами продавали всяческую снедь и прохладительные напитки.
        С горем пополам объяснив поклоннику моего незабвенного таланта, что стихов не пишу с двенадцати лет, я устремилась за Мартой. Она не должна уйти. Она все еще опасна.
        Марта встала в хвост очереди, которая тянулась к одной из каруселей. Она закрыла глаза, улыбнулась. Так и есть, голову сразу же заволок черно-красный туман. Она вспомнила кошмар, который устроила в школе в день выпускного вечера, кровавую баню на безлюдном шоссе, инферно на границе с Мексикой. Это все она. Это все огонь…
        В пальцах закололо, ногти начали нестерпимо жечь. Такого еще никогда не было. Марта словно провалилась в вакуум, исчезли голоса, смех, музыка. Она отгородилась от всего происходящего плотной стеной.
        Разряд, похожий на огромную, нестерпимо яркую стрелу, прорезал небо. Люди задрали голову, чтобы посмотреть на невиданное зрелище. Молния в ясную погоду!
        - Да говорю же я тебе, это фейерверк в честь праздника, - доказывал подросток приятелю. - Вот класс, такой сильный разряд! И как это они умудрились?
        Я замерла. Мне была видна бесформенная фигура Марты. Она походила на каменное изваяние языческой богини, жаждущей кровавого жертвоприношения. Мелькнул еще один разряд, третий ударил в один из тентов, около которого собрались покупатели. Раздались крики, палатка со сладкой ватой вспыхнула, как пересохшее сено, несколько человек отбросило в стороны.
        Взрыв напугал собравшихся, люди начали в спешке разбегаться. Каждый старался прорваться к ближайшему закоулку. Внезапно небо, чистое и ясное, начало на глазах менять цвет. Оно сначала превратилось в аквамариновое, потом фиолетовое, затем багрово-сизое. Потемнело, стало холодно. Все перемены произошли в течение нескольких секунд, некоторые даже не успели заметить, как все случилось.
        Тент догорал, отбрасывая блики на почерневшую мостовую. Люди загалдели, паника стала нарастать. Никто не понимал, в чем дело. Только я знала, что во всем виновата Марта. Она по-прежнему стояла около детской карусели, которая по инерции продолжала вращаться. Очередь рассеялась, те, кто находился на аттракционе, кричали и требовали остановить его. Молодые парни и мальчишки завороженно наблюдали за меняющейся картиной.
        - Марта! - крикнула я. Ветер внезапно усилился. - Марта, остановись, здесь же люди! Марта, не нужно! Если тебе так нужен диск, то забирай его! Вот он!
        Я помахала зажатым в руке диском, который нашла в шкатулке с драгоценностями Юлианы.
        Сквозь густой туман, который окутывал ее, Марта слышала свое имя, но теперь ей было все равно. Она просто хотела, чтобы появился огонь. Огонь, который сметет все на своем пути, который превратит мир в пылающее пепелище.
        - Ух ты! - прокричал кто-то рядом со мной. В темном небе появился просвет, похожий на воронку. Это было удивительное и завораживающее зрелище. Воронка опускалась на землю, вытягиваясь столбом. Внутри ее сверкал огонь, холод сменился нестерпимым жаром.
        Я читала про торнадо, которые могут образовываться за считаные минуты фактически на пустом месте. Это и был торнадо. Огненный смерч. Смерч, который вызвала ведьма по имени Марта.
        Ветер становился все сильнее. Люди в панике бежали прочь с площади. Праздник закончился. Прибывшая полиция в растерянности следила за происходящим. Золотисто-сиреневый зигзаг молнии искривил небо и ударил в один из домов, которые окружали площадь. Взметнулось пламя. Марта открыла глаза.
        - Марта! - завопила я, стараясь пересилить вой ветра… - Не делай этого, здесь много детей! Забирай диск, прошу тебя, и убирайся восвояси! Никто не будет задерживать тебя! Зачем этот апокалипсис?
        Марта не знала, зачем все это. У нее есть дар, и она должна воспользоваться им. Так поступил бы на ее месте каждый. Столб смерча, вращаясь с бешеной скоростью, коснулся мостовой. Булыжники стало вырывать из гнезд и всасывать в огненный ураган. Юла торнадо, переливаясь оранжевым и красным, пока замерла на одном месте, словно подчиняясь Марте.
        Я слишком поздно поняла, что ничего не могу изменить. То, что творила Марта, было ужасно и завораживающе одновременно.
        Столб смерча изогнулся и двинулся вперед. На пути у него был аттракцион, продолжавший вращаться. Люди кричали, кто-то на полном ходу выпрыгнул на асфальт. Огненный поток накрыл аттракцион, и тот разлетелся брызгами огня и железными деталями. Я в ужасе наблюдала за тем, как дар Марты только что лишил жизни нескольких ни в чем не повинных человек. Их смел ураган огня, который вызвала именно она!
        Паника перешла в психоз. Люди побежали прочь, их крики заглушили гул огня и завывание ветра. Марта по-прежнему стояла, раскинув руки. Она чувствовала себя победительницей. Этого момента она ждала всю жизнь. Теперь ее боятся. Она, толстая уродина, жаба, корова, Вий, или как еще ее именовали все эти годы завистливые и бездарные людишки, заставляет этих трусов с воплями искать спасения.
        Вихрь словно распался надвое, из одного столба образовалось два. Один метнулся в сторону, сметая на пути палатки, аттракционы, ломая деревья. Другой, замерев, закрутился с ужасающей силой и взмыл вверх, в небо, ставшее абсолютно черным. Примерно так на средневековых гравюрах изображался конец света. Тьма и огонь. Огонь и тьма.
        Меня едва не снесло. Я была единственной, кто остался на площади. Люди разбежались, несколько полицейских находились в одном из проулков, в ужасе и не в состоянии ничего предпринять, наблюдая за происходящим. Я нащупала в кармане пистолет. Это был единственный выход. Если я не остановлю эту сумасшедшую, то она уничтожит весь город. Но убить человека?
        Пламя бушевало с другого края площади, вихрь, кружившийся по земле, ударил еще в один кирпичный дом, растекаясь по нему, как желе. Стекла мелодично лопались, заполыхали первые этажи. Я попыталась прицелиться (когда-то я посещала тир и даже выиграла страшного плюшевого зайца, больше похожего на бегемота), но руки у меня дрожали. Да и сильные порывы ветра сбивали с ног.
        Марта была на вершине блаженства. Все, что происходит, дело ее рук. Она уничтожит все. Зачем? Нужно выполнить задание. Если для этого потребуется спалить город, ничего страшного. Нет города - нет диска!
        Она представила, как один из торнадо двигается по улицам к особняку Михасевича.
        Я увидела, как огненный вихрь, словно он живое существо, зазмеился и двинулся по площади. Люди, наблюдавшие за огненным кошмаром, бросились врассыпную. Огненные щупальца летели в разные стороны.
        Я поняла план Марты. Она во что бы то ни стало стремится уничтожить особняк Михасевича. Но ведь диск у меня! Переборов ветер, я двинулась вперед, прямо к Марте.
        А между тем со вторым огненным столбом, который устремился в небо, происходило что-то страшное. Он набухал, как гнойник, ежесекундно меняя цвет. Юла, вращаясь по оси, с каждой секундой утолщалась и утолщалась. Языки белого пламени огромной температуры вырывались из радужного брюха.
        Марта испуганно обернулась. Она не понимала, что происходит. Огонь перестал ей подчиняться. Она не хотела, чтобы за спиной у нее образовывался монстр. Этот монстр рос и был готов взорваться. Она приказывала ему направиться к дому Михасевича, но тот не хотел повиноваться ей. Пламя пронеслось над ее головой, опалив волосы. Марта побежала.
        Я заметила, что посередине площади образуется нечто кошмарное. Марта вдруг бросилась наутек. Столб пульсировал, теперь это был уже не столб, а бесформенная огненная масса. Остановить ее было невозможно. Пистолет в моей руке начал накаляться, одежда тлела. Еще мгновение - и я умру! Я отступила в переулок. Первый торнадо уже прошел половину квартала, превращая в пламя все на своем пути. Вдруг он замер, как будто ожидая зова. По черному небу пробежала красная нить, соединившая огромный столб на площади и небольшой в проулке.
        Марта кричала, но рядом никого не было. Теперь она боялась по-настоящему. Это был не просто страх, это был животный ужас. Огонь вышел из ее подчинения, он обрел душу и стал самостоятельным!
        Она вцепилась руками в водосточную трубу, потому что ее сносило прямо в эпицентр огненной стихии. Она поняла, что вызвала. На площади образовался водоворот из огня, который очень быстро рос, всасывая в себя все, что находилось вокруг. Долго так продолжаться не может, рано или поздно произойдет грандиозный взрыв, и все пламя, что сконцентрировалось в столбе, выплеснется наружу.
        Марта пыталась залезть в разбитую витрину, около которой лежало чье-то тело. Пальцы обхватили поручень, вдруг он затрещал. Сила ветра была сумасшедшей. Валявшееся на асфальте тело втянуло в огненный водоворот. В лицо Марте летели осколки стекла, пыль, щебенка.
        Упав на землю и вцепившись в бордюр, я наблюдала за тем, как водоворот из огня на площади срастался с торнадо в проулке. Сила огненного вихря увеличивалась, теперь в воздухе кружили даже части чьего-то подхваченного с земли автомобиля. Желто-белая сердцевина пульсировала. Я вдруг поняла, что с секунды на секунду произойдет взрыв.
        Это будет взрыв той субстанции, которая находится внутри торнадо; она выплеснется и накроет полгорода, вызвав разрушительнейший пожар. И помешать катастрофе может только Марта.
        Марта закашляла кровью, когда в рот ей влетел осколок стекла. Она не ощущала боли, пальцы свело судорогой. Все кончено, успело мелькнуть в ее голове, когда поручень с куском стены вырвало вихрем, и ее подхватил торнадо, увлекая в свое огненное чрево.
        Прикрыв лицо, я видела, как порывы смерча подхватили похожую на игрушечную фигурку Марты, и она исчезла в пылающей сердцевине. Все кончено, поняла я, спасения нет. Теперь столб взорвется!
        Столб вспыхнул так, что у меня зарябило в глазах, он достиг максимальных размеров, теперь это был шар из огня. И вдруг этот шар стянулся в узкий столб. Раздался оглушительный грохот.
        Не было огня, грохот ознаменовал собой внезапное исчезновение торнадо. Пожар десятка домов, окружавших площадь, продолжался, но огненный смерч исчез.
        Я несмело открыла глаза, не веря тому, что все еще жива. Торнадо не было. Небо начало проясняться, сменяя оттенки: черный на фиолетовый, аквамариновый, серый…
        - Что это было? - прокричал кто-то рядом со мной. - Боже мой, что же здесь такое произошло?
        Гул ветра утих, были слышны призывные сирены пожарных машин, которые неслись к месту происшествия. Я взглянула на наручные часы. Мне показалось, что прошло минут сорок, на самом деле всего шесть минут с того момента, как у особняка Марка возникла шаровая молния.
        Весь кошмар длился каких-то неполных шесть минут. Марта была мертва, я видела, как торнадо уволок свою прародительницу в пылающее нутро. Наверное, как только она погибла, с ней сгинуло и ее огненное детище.
        Поднявшись с корточек, я осмотрелась. Площадь была испепелена, стены домов почернели и потрескались, походя на кариесные зубы. Люди с опаской и любопытством подтягивались к месту катастрофы. Любопытство - движущая сила эволюции!
        Появился фургон журналистов. Они с камерами выпрыгнули на песок - булыжники были выдернуты и унесены торнадо.
        - Серафима Ильинична, вы в порядке?! - около меня запрыгал профессор кислых щей. - Ой, у вас все лицо в саже и одежда помята!
        Я отшвырнула ставший ненужным пистолет и нащупала диск, целый и невредимый, который покоился в кармане моего жакета.

10 мая, Лос-Анджелес
        - Слушания по делу «Штат Калифорния против Сергия Китаевича» возобновляются, - провозгласил судья и ударом молоточка оповестил об этом присутствующих.
        Зал был забит до предела. Сам обвиняемый с наглой усмешкой сидел рядом со своим адвокатом, Дэном Сазерлендом. Сазерленд, как и всегда, был одет безукоризненно.
        - Все это формальность, мистер Китаевич, - сказал он подопечному, который, развалившись на стуле, наблюдал за представителями обвинения. - Насколько мне известно, Дана Хейли летала даже в Герцословакию, чтобы собрать на вас компромат, но это ей не удалось.
        Сазерленд честно отрабатывал те мегагонорары, которые ему исправно платили. Китаевич с интересом посмотрел на заместителя окружного прокурора Хейли. Та была предельно собрана.
        - Мисс Хейли, - произнес судья. - У государственного обвинения был ровно месяц на то, чтобы собрать новые доказательства. Каковы ваши результаты?
        Дана поднялась, обвела взором присутствующих. Дэни Сазерленд мило улыбался ей, хотя она знала, что на самом деле он празднует победу. Про то, что диск нашелся (его принесла ей самая известная герцословацкая писательница), знало всего четыре человека, так что для Китайца это будет полный сюрприз.
        - Ваша честь, - произнесла она. Журналисты, находившиеся в зале, ловили каждое ее слово.
        Делались ставки на исход дела - пятнадцать к одному, что максимум через неделю Китаец окажется на свободе. У обвинения ничего на него не было. Это подтверждал и вид заместителя окружного прокурора - слишком взволнованный и растерянный.
        - Девчонка, - презрительно сказал вполголоса Сазерленд. - Сейчас сама сломаешь собственную карьеру. Ну, давай!
        - Обвинение просит отложить слушания…
        Сазерленд, ожидавший подобного заявления, подскочил, поправил рубин в булавке для галстука и начал:
        - Ваша честь, это возмутительно! Обвинение уже месяц расходует деньги налогоплательщиков, искусственно затягивая безнадежный процесс. Никаких более отсрочек! Требую немедленного оправдания моего клиента по причине отсутствия каких бы то ни было доказательств, уличающих мистера Китаевича в совершении инкриминируемых ему деяний!
        - Представитель защиты прав, - согласился судья, который не любил Сазерленда, но понимал, что закон на его стороне. - Или вы на этом заседании представляете новые факты, или я буду рассматривать возможность роспуска жюри…
        - Мой подзащитный хотел бы, чтобы его имя было полностью очищено от грязи, - сказал Сазерленд. - Поэтому мы будем настаивать на продолжении процесса и оправдательном приговоре по всем пунктам!
        Журналисты начали записывать что-то в блокноты и ноутбуки. Это значит, что Китайца оправдают. Сенсация! Глава мафиозного клана будет оправдан! Такие заголовки вечерних газет уже мерещились почти всем. Всем, кроме Даны Хейли.
        - Мистер Сазерленд не дал мне закончить фразу, - сказала она. - Видимо, ему не терпится отметить со своим клиентом их триумф в самом шикарном ресторане.
        Раздались смешки. Сазерленд побелел. Эта стерва издевается над ним! Сейчас он сотрет ее в порошок, добьется, чтобы после этого провала она больше никогда не заняла пост выше секретарши.
        - Так в чем дело, мисс Хейли? - спросил сбитый с толку судья. - У вас есть или нет новые улики по рассматриваемому делу?
        - Есть, ваша честь, - сказала Дана.
        Сазерленд не верил своим ушам. Китаец сжал кулаки.
        - Но для того, чтобы присяжные могли их лицезреть, потребуется небольшая пауза. Нужно установить аппаратуру, об этом я и просила, но мистер Сазерленд перебил меня и встрял со своими замечаниями, не имеющими отношения к делу.
        - Я протестую! - закричал Сазерленд.
        Что могло быть у этой Хейли? Она пытается барахтаться, чтобы камнем не пойти ко дну.
        - Протест отклоняется, - сказал судья. - Мисс Хейли, пусть ваши помощники установят аппаратуру, необходимую для просмотра материала. Мы подождем.
        Десять минут прошли в полной тишине. Все напряженно следили за действиями помощников Даны, которые установили большой телевизор, подключенный к нему ноутбук.
        - Ваша честь, - сказала Дана, держа в руках серебристый диск.
        Китаец пробормотал проклятия, Сазерленд уверял его, что это блеф, спектакль, у обвинения ничего нет.
        - Дамы и господа, - Хейли повернулась к присяжным. - На этом диске запечатлено то, как обвиняемый убивает человека. Были предприняты беспрецедентные меры со стороны мафии, чтобы диск не стал достоянием общественности. Фотограф, случайно снявший эти кадры, убит. Застрелен и заместитель окружного прокурора Ларкин. В далеком герцословацком городке было устроено огненное инферно, унесшее жизни многих ни в чем не повинных граждан. Так что только вам судить, какого приговора заслуживает мистер Китаевич!
        Погасили свет, на экране телевизора пошли кадры того, как по тихой улице Голливуда скользит неприметный фургон…
        Дана наблюдала за лицами присяжных. Интерес, шок, ужас, отвращение, гнев. Каким же будет приговор?

12 мая
        - Итак, вами было принято решение? - задал формальный вопрос судья.
        Старшина присяжных ответил:
        - Да, ваша честь!
        - Тогда прошу вас передать мне его.
        Судебный пристав взял у присяжных небольшой, сложенный вдвое листок с приговором Китайцу. Тот вместе с адвокатом находился в зале.
        Впечатление, которое оставил просмотр записи, сделанной Алексом Уорфом, было гнетущим, и никакие увертки Сазерленда уже не помогли. Присяжные были уверены в своем решении, поэтому совещались около двух часов, что крайне мало для подобного дела.
        Дана замерла в напряжении. Она сделала все, что было в ее силах. Но хватит ли этого для обвинительного вердикта? Раньше она была в этом уверена, теперь начала сомневаться. Лица присяжных были индифферентны, они ни на кого не смотрели и не улыбались. Плохой знак… Но для кого именно?
        - Ваше решение: виновен ли Сергий Китаевич в убийстве первой степени?
        - Да!
        - Ваше решение: виновен ли Сергий Китаевич в распространении наркотиков?
        - Да!
        Присяжные еще семь раз сказали «да» и только один раз «нет» - они отмели подозрение в том, что Китаец занимается сутенерством. Это был полный его крах!
        Это была полная победа! Дана теперь знала, что судья назначит Китайцу смертную казнь. Его ждет смертельная инъекция. Сначала в вену вводят снотворное и препараты, расслабляющие мускулатуру, человек просто засыпает. Затем добавляют убойную дозу лекарства, замедляющего дыхание.
        Китаец, услышавший финальное «нет», вздрогнул, как от пощечины. Мафиози посмотрел на Сазерленда, который отстранился от него.
        - С такими уликами я ничего не мог поделать, - начал оправдываться тот. - К сожалению…
        - К сожалению, мразь! - заорал по-герцословацки Китаец и кинулся на адвоката. Он схватил его за голову, кинул на пол и стал молотить ногами. Подоспели охранники, оттащили Китайца.
        - Я хочу сделать заявление! - закричал Китаец на плохом английском. - Требую представителей ФБР и Министерства юстиции! Я знаю очень многое! Кое-кому в Экаресте не поздоровится!
        - Вынесение приговора состоится завтра, четырнадцатого мая, - сказал судья и закрыл процесс «Штат Калифорния против Сергия Китаевича». - А вы, мистер Китаевич, за неуважение к суду приговариваетесь к штрафу в десять тысяч долларов и трем месяцам тюремного заключения! Все свободны!

15 мая, Экарест
        Эдуард Теодорович потянулся за стаканом с водой, бросил туда шипучую таблетку аспирина и, не дождавшись, пока она растворится, залпом выпил. За последнюю неделю сердце три раза подводило его. Все-таки седьмой десяток… Давно пора уйти на покой. Но он не планировал это сделать - с позором. Именно с позором.
        Марта, на которую он так надеялся, мертва. Она не уничтожила диск с фильмом. Он толком не знал, что произошло в Варжовцах, но что-то дало сбой. Марта устроила в провинциальном городишке настоящее светопреставление и сама пала его жертвой. Эдуард Теодорович за те почти двадцать лет, что она работала в Отделе, привык к ней. Даже любил.
        Китаец получил три пожизненных заключения без права на помилование. От смертельной инъекции его спасло только то, что он рассказал агентам ФБР и представителям американского правительства. А рассказал он многое. Очень многое.
        В Экаресте уже последовали громкие отставки - вице-премьер, министр атомной промышленности и заместитель министра юстиции. Но это только начало. Сегодня начались обыски в нескольких банках, финансовых компаниях и энергетических концернах. Массовые аресты лиц, связанных с Китайцем темными делишками, не за горами.
        Придется закрыть Отдел. Эдуард Теодорович отдал ему тридцать пять лет жизни. Своей жизни. И вот… И почему только Марта не справилась с заданием?
        Он уедет из Экареста на дачу, там его ждет тихая жизнь пенсионера. Все деньги за рубежом, они ему не нужны, пусть пока лежат на счетах в частных банках, пусть набегают проценты. После его смерти дети и внуки будут более чем обеспечены.
        Опять сердце! Он слишком переволновался. Теперь его ждет спокойное, размеренное существование. Никаких стрессов. Только кабачки, клубника, розы, Коэльо, Фолкнер и Достоевский. Больше ему ничего не нужно.
        - Эдуард, к тебе пришли, - в кабинет заглянула жена. - Тебе опять плохо? - заботливо спросила она.
        - Нет, все в порядке, - ответил он. Жене не нужно знать, что у него аритмия.
        В кабинет прибежали внуки. Вслед за ними зашел невысокий молодой мужчина в строгом темном костюме. Узкое лицо, прозрачные, не ведающие жалости глаза. Он присел на корточки, спросил внуков, как их зовут.
        - Шаша, - ответил мальчик. Он смешно шепелявил. Другого звали Димитрием.
        - Дедушка, посмотри! - сказал Димитрий, потрясая пластмассовым пистолетом. - Я агент Малдер!
        Визитер улыбнулся, потрепал его по голове и сказал:
        - Ну что, ребята, у меня к вашему деду серьезный разговор, идите, поиграйте!
        Внуки с криками убежали. Мужчина закрыл дверь в кабинет, подошел к столу, за которым сидел Эдуард Теодорович. Достал бордовое удостоверение.
        - Старший следователь Генеральной прокуратуры по особо важным делам Пасечник, - сказал он. Эдуард Теодорович почувствовал, что сердце кольнуло.
        Пасечник посмотрел на него прозрачными глазами. Эдуард Теодорович имел дело с убийцами множество раз, обычно именно у них был такой безжалостный немигающий взгляд.
        - Эдуард Теодорович, - проговорил визитер, - у меня к вам есть вопросы в рамках расследуемого дела. Думаю, вы сможете прояснить ситуацию… Не так ли?
        Эдуард Теодорович обреченно кивнул. Никакой дачи, никакого Достоевского, никаких кабачков. Ему отвели почетную роль «козла отпущения» - Отдел продолжит существование, но с новым шефом. Власти же не могут официально признаться в том, что непосредственным образом причастны к этой «лаборатории доктора Франкенштейна».
        - Ну что же, начнем, - произнес Пасечник, усаживаясь в кресло. - Расскажите мне об Отделе, который вы возглавляете в странном институте статистики. Это ведь подставная организация? Каков настоящий профиль вашего заведения?

24 мая, Лос-Анджелес
        - Ты мне нравишься, - произнесла Дана. Лежавший рядом с ней мужчина поцеловал ее в плечо. Им было так хорошо вместе, но он знал, что она скажет сейчас.
        - Меня пригласили в Вашингтон, - проговорила Дана. - Предложили место окружного прокурора.
        - Ты ведь об этом и мечтала? - спросил мужчина.
        Дана задумалась. Затем сказала:
        - Да, я об этом мечтала.
        Он понял без слов. Ей стоило только намекнуть, и она бы была его. Навсегда. Он, кажется, любил Дану. Он мог бы остаться с ней. Но она этого не хочет.
        Дана лежала и думала. Ее позвали в Вашингтон, предложили отличное место. Ее заметили после суда над Китайцем и последовавших за этим разоблачений в Герцословакии. Говорят, что ею заинтересовался один могущественный сенатор, который собирался баллотироваться в президенты на грядущих выборах. Он уже начал подбирать новую команду.
        Поэтому, когда любовник поднялся и начал одеваться, она его не удерживала.

1 июня, Варжовцы
        Настало лето, долгожданное и палящее. С момента исчезновения Насти Михасевич миновало пять недель, а я все еще находилась в Варжовцах. Город постепенно приходил в себя после страшного пожара, который вызвала странная особа Марта, сама сгинувшая в огненном смерче. О том, чему я стала свидетельницей, знали только профессор Черновяц и Дана Хейли: Марка и Юлиану не интересовало то, что центр города сгорел в результате проявления дара пирокинеза несчастной Марты, а полковнику Пороху не требовалось знать все детали.
        Вроде бы все было завершено: надежды отыскать Настю Михасевич живой и невредимой не было. Это понимал и Марк, которого я изредка видела - я переехала из его особняка в гостиницу. Никаких сомнений не было, что маньяк, отец Сильвестр, унес с собой в могилу тайну того, где находится Настя и что с ней произошло.
        Я никак не могла уехать из городка. Каждый день я давала себе зарок, что отправлюсь в Экарест следующим поездом, вернусь на дачу в Перелыгине и заберу любимого Василиска у Раи Блаватской, - и всякий раз я принимала решение остаться в Варжовцах еще на день.
        Первый день лета стал последним днем моего пребывания в Варжовцах. Я твердо решила, что вечерним поездом отправлюсь в столицу. Меня ничто больше не удерживало в городе. Марк просил меня помочь - и я сделала все, что могла.
        Профессор кислых щей давал торжественный ужин в мою честь. Я была единственной почетной гостьей. Эрик накрыл стол в гостиной, вытащил мамочкин серебряный сервиз и потчевал меня изысканными яствами и выдержанными винами.
        Черновяц стал местным героем, его наградили званием почетного гражданина Варжовцов, а в Экаресте профессора принимал президент Бунич, который вручил ему орден «За мужество» второй степени: еще бы, благодаря ему была спасена девочка, которую похитил отец Сильвестр. Это оказалась не Настя Михасевич, а дочь пары безработных алкоголиков: эти опустившиеся личности даже не обратили на пропажу собственного ребенка внимания! Когда им сообщили, что малышку вырвали из лап маньяка, те даже протрезвели от удивления: они-то думали, что дочка «гуляет» - о том, что она не попадалась им на глаза трое суток, ни маманя, ни папаня не задумались. Я настояла на том, чтобы девочку поместили в лучшую палату детской больницы, и решила заняться ее судьбой, добиться лишения четы алкоголиков родительских прав и подыскать ей любящих и заботливых приемных родителей. Это - то немногое, что я могу сделать для нее! Девочка быстро поправилась, она уверяла, что была в колодце, находившемся в подвале дома священника, одна. Она не могла ответить на вопрос, что произошло с Настей.
        Профессор Черновяц давал интервью, анализируя причины, которые подтолкнули отца Сильвестра на страшные преступления. Газеты печатали портреты ученого, он выступил в нескольких телевизионных программах. Несколько вузов предложили ему читать лекции, а университет Экареста сделал его почетным доктором. Все это, как я заметила, радовало коротышку.
        Отобедав, профессор провел меня в свой кабинет, где мы пили кофе. Эрик, как это за ним водится, рассуждал о недавних трагических событиях.
        - Марк Казимирович никогда не простит полковнику Пороху, что тот, желая проявить сомнительную доблесть, застрелил падре. Тот мог бы рассказать нам, где он спрятал Настю Михасевич…
        - Значит, вы считаете, что отец Сильвестр спрятал девочку в потайном месте? - произнесла я, отхлебывая обжигающе-черный напиток.
        Профессор скорбно вздохнул:
        - Будем реалистами, Серафима Ильинична. Прошло больше месяца с того момента, как Настя исчезла, и если священник спрятал ее в тайнике, о котором мы не имеем ни малейшего представления, то вряд ли ей повезло, и мы…
        Он запнулся. Я знала, что профессор Черновяц прав, разум подсказывал мне, что Настя стала последней жертвой кровожадного отца Сильвестра. Но мне так хотелось, чтобы это было неправдой! По требованию Марка все окрестности Варжовцов были тщательно обысканы, в этой акции приняли участие как местные жители, так и две сотни полицейских. Результатов это не дало - ни Настю, ни единого следа, который мог привести к месту, где спрятал ее священник, так и не обнаружили.
        - Отец Сильвестр стал бы занятным пациентом, - вещал профессор Черновяц. - Смерть его дочери в больнице послужила отправной точкой развития его навязчивых идей.
        - О, если бы не вы, профессор, - сказала я, - то священник мог бы убить меня на шоссе! Но вы, заговорив его, спасли мне жизнь.
        Профессор кислых щей снисходительно улыбнулся.
        - Не стоит благодарностей, - сказал он покровительственным тоном. - Вы ведь знаете, что я пишу обо всем произошедшем книгу?
        - Я приглашу вас к себе в «Ярмарку тщеславия», - заявила я. - А книга, уверена, станет бестселлером.
        - Я тоже уверен, - поддакнул профессор. - Иначе бы, сознаюсь, я бы и не взялся за перо!
        Черновяц, как я уже давно заметила, не отличался скромностью. Профессор презентовал мне толстое дело отца Сильвестра.
        - Доставили на днях, - сказал он с гордостью. - Для моего бестселлера нужны самые точные факты!
        Я лениво пролистала этот талмуд. Внезапно мне пришла в голову странная мысль.
        - Профессор, скажите на милость, откуда вы знали, что у священника была дочь и что она умерла? Ведь именно эти слова вывели отца Сильвестра из равновесия тогда, на шоссе, и он бросился бежать, как выяснилось, навстречу своей гибели?
        - О, это было очевидно! - провозгласил Черновяц. - Когда я понял, что маньяк - наш драгоценный падре, то объяснение его действиям могло быть только одно: он сам потерял дочь!
        - А откуда вы уже тогда знали, что она умерла от лейкемии? - брякнула я.
        Профессор кислых щей молчал. Я посмотрела на коротышку: он кусал губы, а в глазах его горел страх. Да что же с ним такое?
        - Дерзкое предположение, не более того, - промолвил он наконец и вырвал у меня из рук досье на отца Сильвестра.
        - Надо же, вы как будто изначально знали… - сказала я и внезапно смолкла. Во рту у меня пересохло.
        Как будто профессор кислых щей знал! Знал уже тогда, кто является маньяком! Но это невозможно, он ведь на моих глазах пришел к выводу, что убийца - отец Сильвестр. Анализ серебряной пыли, оказавшейся краской из мастерской по росписи икон, навел его на эту мысль! Или… Или все это было тщательно срежиссированным спектаклем!!!
        - Кажется, мне пора, - сказала я изменившимся голосом. - Благодарю вас, профессор, обед был отменным. Настало время сказать друг другу «прости-прощай», а мне еще чемодан собрать надо… Я позвоню вам из столицы, приедете ко мне на программу через месячишко…
        Я неловко поднялась и направилась к выходу. Только бы успеть, только бы унести ноги из логова профессора кислых щей.
        - Серафима Ильинична! - раздался каркающий голос Черновяца. - Зачем вы лжете? До вашего поезда еще целых четыре часа, а вещи вы уже собрали, вы же сами мне поведали об этом!
        Я обернулась. Профессор, примостившийся за большим письменным столом, походил на паука, который восседает в центре паутины. Но если это так, то я - большая глупая муха, которая попалась в расставленные им сети.
        Я потянула на себя дверь. Она не поддавалась. Но как такое может быть?
        - Дверь из моего кабинета автоматически блокируется, если я нажимаю тайную кнопку, - сказал профессор Черновяц.
        Его тон сделался угрожающим. Из забавного, взбалмошного ученого он превратился в безжалостного убийцу. Боже, и как я могла все это время так заблуждаться?
        - И я нажал эту кнопку, - заявил профессор. - Не правда ли, очень практично? Если посетитель хочет удрать, а вы еще не закончили разговор, то ему волей-неволей придется выслушать все - даже то, что ему не нравится!
        Я вернулась к столу и опустилась в кресло. Профессор криво ухмылялся.
        - Откройте дверь, - произнесла я. - Иначе…
        - Иначе что? - произнес с иронией Черновяц. - Вы будете вопить, но мой дом на отшибе, звукоизоляция в особняке превосходная, вас никто не услышит.
        Я покосилась на профессора, чья правая рука нырнула в ящик стола. Что у него там - пистолет?
        - Не советую вам совершать глупости, - сказал Черновяц спокойным тоном. - Иначе произойдет несчастный случай, и великая писательница Серафима Ильинична Гиппиус скончается у меня в кабинете. Трагично, конечно, но народ это переживет. Вас похоронят за государственный счет, а президент пришлет шикарный венок из сто одной белой лилии.
        - Вы знали, - прошептала я. - Вы все знали с самого начала!
        Профессор кислых щей расплылся в самодовольной улыбке.
        - Конечно, я все знал с самого начала! Отец Сильвестр являлся пациентом одной из психиатрических клиник, и я, будучи директором судебно-психиатрического института, был там с визитом. Хоть с той поры и прошло почти десять лет - я помню каждого из многих тысяч пациентов, что прошли через мои руки, помню истории их болезни!
        Я поежилась. Есть ли у профессора пистолет или он блефует?
        - Значит, вы знали, кто похищает детей, но предпочли не сообщать об этом полиции? - спросила я. - Но почему, профессор?
        - Какой полиции, которую возглавляет этот тупица полковник Порох? Или рассказать обо всем моим конкурентам от науки? Они этого не заслужили. Меня отправили на пенсию, заменили молодыми выскочками! Я же хотел доказать, что еще гожусь на что-то! И теперь все меня боготворят! Еще бы, ведь именно я нашел маньяка!
        Я медленно произнесла:
        - Но до этого, зная, кто совершает убийства, вы позволяли отцу Сильвестру похищать детей и лишать их жизни!
        - Ну да, - сказал без сожаления профессор, - а как иначе? Если бы я сдал его полиции после пары убийств, то такого бы шума в прессе не было. А так - я помог задержать кровавого маньяка, который лишил жизни стольких детей! Теперь я стал знаменитым, меня знает вся страна, я постоянно даю интервью, моя книга станет бестселлером! Рано меня списали со счетов!
        - И ради этого, - произнесла я в ужасе, - ради этого, зная, что отец Сильвестр - маньяк, вы спокойно наблюдали за тем, как он убивает очередного ребенка, и ничего не предпринимали!
        - Да, - ответил профессор, широко улыбаясь. - Именно так, уважаемая Серафима Ильинична!
        Я смолкла. Что я могла сказать такому человеку? Профессор и сам был свихнувшимся маньяком.
        - Не думал я, что вы догадаетесь, - продолжил Черновяц. - По вашему внешнему виду не скажешь, что вы особо проницательны. Ведь никто, кроме вас, не понял, что тогда, на шоссе, я не мог еще знать всех этих подробностей об отце Сильвестре. А если все это было мне известно, то вывод один: я раскусил личность маньяка много раньше! Тогда я не мог не спасти вас - это сделало меня героем и привело к гибели падре: я так и знал, что тот, смущенный моими словами, бросится бежать и дурак Порох подстрелит его. Мертвый маньяк - наилучший маньяк. На него можно повесить все преступления, даже те, которые он не совершал!
        - Которые он не совершал? - переспросила я. - Что это значит? Отец Сильвестр не причастен к исчезновению Насти?
        Профессор кислых щей с готовностью ответил:
        - Конечно же, не причастен! А вы, глупая женщина, так и не поняли, кто скрывается за исчезновением дочери Марка Казимировича?
        - Вы? - неуверенно предположила я.
        Нет, это исключено, Черновяц дрых на диване тем вечером, когда исчезла Настя. При всем желании он не мог бы похитить ее. Да профессор не из таких - он никого сам не похищает и не убивает, он наслаждается знанием того, кто это сделал.
        Профессор кислых щей покачал головой:
        - Только я знаю, кто это совершил, но приберегу эту тайну на будущее. Понять это было не так уж и сложно. Тем более зная легенду о тени Каина…
        - Кто? - завопила я, бросаясь к коротышке. - Отвечайте, кто это сделал? Девочка жива? Если так, то помогите ее найти! Тогда вы станете супергероем, Марк завалит вас золотом…
        - Деньги мне не нужны, - поморщился профессор. - А что касается девочки, то я ничем помочь не могу. Тот, кто ее похитил, не оставил Насте шанса. Она умерла в ночь своего похищения.
        Я не верила Черновяцу. Он искусно лжет, пытаясь выгородить или себя, или того, кто совершил ужасное преступление.
        - И что вы намерены делать? - спросила я. - Учтите, так просто вы меня не убьете! Я раздавлю вас, жалкий червь!
        Я смерила взглядом профессора, который был на две головы ниже меня и на сто килограммов легче.
        - Не сомневаюсь, что вы не сдадитесь без боя, - сказал профессор кислых щей. Я заметила, что коротышка побледнел. Он меня боится?
        Черновяц судорожно вздохнул и сунул под язык таблетку.
        - Сердце, - пояснил он мне. - Пошаливает мой мотор…
        - У вас нет сердца! - взвыла я. - Вы монстр, которых надо еще поискать! Вы использовали отца Сильвестра в своих грязных целях! Вы ничем не отличаетесь от несчастных, которых в течение многих лет подвергали исследованиям!
        - Не исключено, - заметил профессор. - А что намерены делать вы, уважаемая госпожа Гиппиус?
        Я победоносно посмотрела на Черновяца.
        - Не думайте, что сможете укокошить меня! - крикнула я. - Меня будут искать, и никто не поверит в то, что произошел несчастный случай. И знаете почему?
        Я схватила с этажерки фарфоровую вазу и изо всей силы швырнула ее в окно. Стекло с легким звоном разбилось.
        - Я перебью вам все, что только можно, - заявила я. - Полиция обратит внимание на беспорядок в доме и придет к выводу, что вы убили меня! Вас арестуют и поместят в одну из клиник, где вы раньше были царем и богом!
        Профессор кислых щей, посасывая таблетку, сумрачно смотрел на меня.
        - Вы правы, - проговорил он. - Порох, конечно, не блещет интеллектом, но ваше исчезновение нельзя будет списать на маньяка.
        - Вот именно! - крикнула я. - Немедленно выпустите меня! И я расскажу всем, что вы за человек!
        Черновяц прохрипел:
        - А вот этого делать не стоит! Вы не посмеете разрушить мою славу!
        - Еще как посмею! - заявила я. - Или вы думаете, что я позволю чествовать героем человека, который является умалишенным эгоистом?
        - Думаю, что да, - сказал профессор, и его тон мне не понравился. - И знаете почему? Мы заключим с вами сделку!
        - Какую сделку? - пробормотала я. - И что вы можете предложить мне, вы, прегадкий профессоришка кислых щей?
        - Оставьте свои фразочки для «Ярмарки тщеславия», - морщась, словно от боли, сказал Эрик. - Жаль, что не смогу выступить у вас. Что я могу вам предложить? Имя человека, который виновен в исчезновении Насти Михасевич. Без меня, уважаемая Серафима Ильинична, никто и никогда не узнает этого!
        - А что вы хотите в обмен? - произнесла я.
        - Вы будете молчать о том, что узнали, - заявил профессор кислых щей. - И не возражайте! Маньяк пойман, и какая разница, когда я узнал о том, кто им является.
        - Ну уж нет! - вспылила я. - Позволить вам мирно жить и наслаждаться славой…
        Черновяц засмеялся:
        - Уважаемая Серафима Ильинична, делайте то, что я говорю вам! Я почти завершил книгу, мне нужно еще около недели, чтобы довести ее до ума. Возвращайтесь в Экарест, как вы того и хотели. Обо всем остальном я позабочусь!
        - Кто похитил Настю и где она? - закричала я, но профессор кислых щей покачал головой.
        - Всему свое время, имейте терпение. Можете идти, я разблокировал дверь!

8 июня, Экарест
        Письмо от профессора кислых щей пришло через день после известия о его внезапной кончине. Черновяц отправил беловой вариант своей книги в крупнейшее экарестское издательство, а следующим утром его нашли мертвым в собственном доме. Услышав по радио весть о смерти профессора, я подумала, что он перехитрил меня.
        И вот я держу в руке письмо с того света; письмо, которое отправил мне мертвец. Я разорвала продолговатый белый конверт с маркой, на которой был изображен цветущий калифорнийский кактус Neoporteria gerocephala, и вытащила два листа бумаги, покрытых убористым почерком с завитушками. Послание было датировано последним днем жизни профессора Черновяца.

«ЛЮБЕЗНАЯ СЕРАФИМА ИЛЬИНИЧНА! - начиналось письмо. - БЕЗ СОМНЕНИЯ, ВЫ ДО СИХ ПОР УКОРЯЕТЕ СЕБЯ ЗА ТО, ЧТО ПОДДАЛИСЬ НА МОИ ОБЕЩАНИЯ И ПОКИНУЛИ ВАРЖОВЦЫ. НО Я И НЕ ДУМАЛ ВАС ОБМАНЫВАТЬ. КОГДА ВЫ ПОЛУЧИТЕ ЭТО ПИСЬМО, Я БУДУ ОЧЕНЬ И ОЧЕНЬ ДАЛЕКО. Я ПРИНЯЛ РЕШЕНИЕ - КНИГА СДЕЛАЕТ МОЕ ИМЯ НАРИЦАТЕЛЬНЫМ, И, ЧТОБЫ МИФ БЫЛ ИДЕАЛЬНЫМ, ТРЕБУЕТСЯ СМЕРТЬ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ОНА НЕ ЗАМЕДЛИТ ПОСЛЕДОВАТЬ СЕГОДНЯШНЕЙ НОЧЬЮ. Я ОБСТАВЛЮ ВСЕ ТАК, ЧТОБЫ НИКТО НЕ ЗАПОДОЗРИЛ САМОУБИЙСТВА. НЕ НАДЕЙТЕСЬ, ЭТО НЕ УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ ИЛИ ЗАПОЗДАЛОЕ РАСКАЯНИЕ, А ПРОСТАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ. ДВА МЕСЯЦА НАЗАД Я БЫЛ У ВРАЧА, КОТОРЫЙ КОНСТАТИРОВАЛ НЕОПЕРАБЕЛЬНУЮ САРКОМУ СЕРДЦА. Я УМИРАЮ, И СПАСЕНИЯ НЕТ. ПРЕДПОЧТУ УЙТИ СО СЦЕНЫ ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ, НЕ ДОЖИДАЯСЬ, ПОКА ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР РЕШИТ ПРОИЗВЕСТИ СМЕНУ ДЕКОРАЦИЙ И РАСПУСТИТЬ ТРУППУ. Я ЗНАЮ, ЧТО СЛУЧИТСЯ ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ: МОЯ КНИГА СТАНЕТ БЕСТСЕЛЛЕРОМ, МОЕ ИМЯ ПОЯВИТСЯ В УЧЕБНИКАХ. ТЕПЕРЬ МНЕ ВСЕ РАВНО, РАССКАЖЕТЕ ЛИ ВЫ ПРАВДУ ИЛИ НЕТ - ПРАВДА СДЕЛАЕТ МЕНЯ ЕЩЕ ГОРАЗДО БОЛЕЕ ЗНАМЕНИТЫМ. ВАМ РЕШАТЬ…»
        Я просмотрела письмо - признание наглого и уверенного в себе убийцы, который, однако, был мне чем-то симпатичен и которому я была обязана жизнью. В последнем абзаце профессор кислых щей приоткрывал завесу тайны, которая была известна только ему.

«Я ОБЕЩАЛ ПОВЕДАТЬ ВАМ ИМЯ ТОГО, КТО ВИНОВЕН В ИСЧЕЗНОВЕНИИ НАСТИ МИХАСЕВИЧ. ЭТО БУДЕТ МОИМ ПРОЩАЛЬНЫМ ПОДАРКОМ. КАК Я УЖЕ ГОВОРИЛ ВАМ, ИСТОРИЯ ЭТА - ЗЕРКАЛЬНОЕ ОТОБРАЖЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ О ТЕНИ КАИНА. НЕ ЗАБУДЬТЕ СОСЛАТЬСЯ НА МЕНЯ, КОГДА ВАС СПРОСЯТ, ОТКУДА ВАМ ИЗВЕСТНО, КТО СКРЫВАЕТСЯ ЗА ВСЕМ ЭТИМ…»
        Я трижды перечитала имя того человека, который похитил Настю. И как же я не догадалась раньше! Тень Каина, мерзкий профессор семижды прав!
        В средневековой Румынии и Трансильвании, например, то есть в тех местах, где обитал легендарный граф Дракула, при возведении замка люди обходили стройку стороной. Потому что если тень прохожего случайно падала на стену, то считалось, что человек становился пленником. Его убивали, а тело замуровывали в стену. Таков был обычай. По слухам, все замки в этой местности построены на крови. Тень была двойником человека, его злой сущностью.
        Именно злой. В Японии оборотни превращались в гигантских бабочек, соловья со стальным клювом или в тень человека. Она приклеивалась к жертве, шла с ней в дом, а ночью нападала и убивала. У некоторых малоазиатских племен существовал культ особого божества тени - ему приносили в жертву животных, иногда людей. Поливали кровью алтарь, чтобы божество было милостиво и не забрало раньше времени их к себе. В мир теней.
        В Древней Греции считали, что после смерти от человека остается душа, воплощенная в его тени, точной копии человека при жизни. Она переправляется через реку, которая разделяет мир живых и мир мертвых, на лодке. Обратного пути не было.
        Древние египтяне делили сущность человека, как духовную, так и физическую, на несколько ступеней. Тень мог отбрасывать только фараон, у плебеев тени, как они считали, не было. Причем тень фараона считалась своего рода божественной, попасть под нее было великой милостью и вроде бы приносило исцеление страждущим.
        А в Испании пятнадцатого века, в самый разгар инквизиционной вакханалии (именно разгар, так как людей сотнями и тысячами жгли на кострах по обвинению в ереси и поклонении черным силам), судили некую ведьму, которая обвинялась жителями горной деревеньки в том, что она украла у них тени. Ведьма, разумеется, признала вину и дала показания, согласно коим преступления заставил ее совершить один из подручных рогатого. Тени заграбастал сам сатана, желая потом забрать и души бедных жителей деревни. Инквизиция приняла мудрое решение - ведьму сожгли, а вместе с ней и всех жалобщиков из деревни, которые, по авторитетному мнению местного епископа, теперь стали бесспорной добычей ада. Это к вопросу о вредности доносительства на ближнего своего. Не рой яму другому, что называется…
        В Скандинавии, где царят долгие снежные ночи, тень считали воплощением злых духов, поэтому раньше во время похорон старались не попасть под тень гроба с телом усопшего. Иначе, как считалось, он придет за тем, в кого переселилась его тень.
        Некоторые современные секты тоже трепещут перед тенью, считая ее то воплощением кармической сущности, то реинкарнацией человека, то еще чем-то мистическим. А один из ярых адептов подобной секты покончил с собой, наивно полагая, что он сам продолжит существование в виде собственной тени. Так и осталось загадкой, оправдались ли его ожидания на этот счет или он жестоко ошибся.
        И, наконец, легенда о том, что первый убийца, отвергнутый даже адом, до сих пор бродит по свету в виде тени, сея вражду, злобу и убийства, обнаруживалась в эпосах нескольких славянских народностей.
        Да, а началось все с того, что Каин убил Авеля. Говорят, завидовал брату…
        Я знала, что мне нужно съездить в Варжовцы в последний раз.
        Каин… Каин! Конечно же, Каин!

10 июня, Варжовцы
        Я шагнула из тамбура поезда на платформу. Все было, как и в первый раз.
        Как в первый раз? Нет, все было совсем по-другому.
        Я пересекла главную площадь, которую уже почти восстановили. Несколько домов, особенно пострадавших от пожара, снесли, другие, все еще черные и зияющие пустыми окнами, как череп зияет пустыми глазницами, в спешном порядке ремонтировали. Приближался очередной праздник, который решено было проводить снова на площади. Люди сначала только и говорили о том кошмаре, который разыгрался в первый майский день. Сошлись на том, что это было уникальное природное явление, огненный торнадо, такое бывает раз в пару десятков тысяч лет.
        Люди обладают поразительной способностью забывать о плохом. Жизнь брала свое. Теперь никто и не вспоминал об отце Сильвестре и тех жутких преступлениях, которые он творил в городке. Точнее, жители под вечер все еще загоняли детей с улицы домой, перешептывались и переглядывались. Прислали нового молодого священника, к которому вначале отнеслись настороженно, а потом… Потом все пошло своим чередом.
        Несколько ребятишек с визгом пробежали мимо меня. Среди них могла быть и Настя Михасевич, подумала я. Я не должна забывать, ради чего приехала в Варжовцы.
        Я приблизилась к особняку Марка Михасевича. Роскошный дом, самый красивый и большой в старой части города. Раньше он выглядел импозантно, теперь же смотрелся мрачно. До меня доходили слухи о том, что Марк Казимирович замкнулся в себе, полностью прекратил режиссерскую деятельность. Работа над сериалом так и не возобновилась, канули в Лету все его честолюбивые планы. О Понятовской шептались, что после пропажи дочери Юлиана так и не оправилась. Чета Михасевич - Понятовская в столице не появлялась.
        Я пробовала дозвониться из Экареста до Варжовцов и предупредить Михасевича о визите, но телефон молчал. Марк не хотел никого видеть.
        Особняк постепенно приходил в запустение. Газон зарос сорняками, дорожки были в пыли и грязи, на окнах спущены жалюзи, чтобы лучи солнца не проникали вовнутрь.
        Я толкнула тяжелую дверь. Она со скрипом растворилась. Я оказалась в прохладном сумраке холла. Михасевич перестал любить свет - все было погружено в полутьму. Помещения полны затхлого воздуха. Пустота в холле. Я прошла в гостиную. Никого. Часть вещей уложена в большие деревянные ящики. В библиотеке сплошные пустые полки, книги тоже были складированы в поставленные один на другой ящики. До меня донеслись чьи-то тихие шаги. На секунду мне сделалось страшно.
        - Я рада вас видеть, - передо мной стояла Юлиана Понятовская. Она постарела, хотя по-прежнему оставалась чрезвычайно привлекательной. Актриса была одета в простое белое платье, на ней не оказалось ни единого украшения. Ее глаза были мертвы. Я так и не поняла, узнала ли меня Понятовская или нет.
        - У нас давно никого не было. Марк не хочет, - сказала она, мягко улыбаясь. - Его пока нет, он уехал к нотариусу, но скоро будет. Вы ведь к нему?
        - Да… - ответила я.
        Понятовская вежливо провела меня в малую гостиную. Практически все вещи были упакованы, только посередине комнаты сиротливо стоял кожаный диван.
        - Мы уезжаем, - сказала Юлиана, тщательно выговаривая каждое слово. - Скоро. Так хочет Марк.
        Я взглянула на Понятовскую. Она была вполне нормальна, только вела себя немного скованно. Юлиана продолжала говорить, даже не обращая внимания на то, слушают ее или нет. Она походила на робота.
        - Мне здесь нравится, - произнесла она. - Очень нравится. Знаете, зачем мы приехали сюда из Экареста? - Не дождавшись ответа, сказала: - У нашей дочери астма. В Экаресте она задыхается, а здесь чудесный воздух. Извините, но Насти сейчас нет, где же она… - Юлиана нахмурила лоб, пытаясь что-то вспомнить: - Ах да, Марк взял ее с собой. Она обожает ездить с отцом в джипе. Настя хорошая девочка, но слишком резвая… Прямо бесенок какой-то…
        Понятовская говорила совершенно спокойно, голос был лишен всяческих эмоций. Словно повторяла выученный наизусть текст. Я ужаснулась - передо мной стояла сошедшая с ума от горя женщина. Она жила в мире собственных иллюзий и воспоминаний.
        - Извините, что не предлагаю вам кофе. Он, кажется, закончился. У нас вообще все закончилось, - сказала она. - Мы переезжаем. А зачем мы переезжаем отсюда? Марк сказал, что так будет лучше для Насти. Если это действительно так, то я согласна. Ведь детям нужно только лучшее?
        Улыбнувшись, Понятовская начала складывать вещи в большой ящик. Как только он заполнился, актриса стала вынимать вещи, а потом опять заполнять ящик.
        Большие часы пробили четверть второго.
        - Мне нужно принять лекарство, - произнесла она. - Так сказал Марк. В последнее время у меня что-то с памятью. Как будто некоторые моменты просто стерты. И где Зоя? Я никак не могу ее найти, эта лентяйка пренебрегает своими обязанностями. Скажу Марку, что ее надо уволить! Странно, я говорила ему об этом, а он почему-то плакал. Он что, втюрился в Зою?
        Зажав в руке безделушку, Юлиана удалилась. Тишина была невыносимой. Нужно сделать то, ради чего я вернулась в Варжовцы. Я медленно поднялась на второй этаж и отыскала комнату Кирилла.
        Сын режиссера сидел за компьютером, играя в очередную «гасилку». Он уничтожал при помощи джойстика облаченных в скафандры страшилищ. Кирилл вначале не заметил меня, потом равнодушно смерил взглядом и, не здороваясь, продолжил играть. Я встала рядом с ним и попыталась уследить за ходом игры. Все было просто - требовалось убивать.
        Наконец Кирилл прекратил игру и нервно спросил:
        - Вам чего? Отца нет.
        - Я знаю, - ответила я. - Я хотела только узнать, что ты думаешь о легенде про тень Каина?
        В глазах Кирилла вспыхнул интерес, он произнес:
        - И ради этого вы перлись из Экареста? А при чем здесь эта глупая легенда?
        Я смотрела на сына режиссера. Вполне обыкновенный подросток, со средним интеллектом и заурядными физическими данными.
        - Я не увлекаюсь такой ерундой, - продолжал Кирилл. - И у меня нет вообще никакого мнения по этому поводу. Почему я должен думать об этом?
        - Потому что ты убил Настю, - сама боясь этих слов, сказала я. - Скажи, Кирилл, зачем ты убил сестру?
        Именно его имя указал в письме профессор кислых щей. И у меня не было причин не верить ему.
        Подросток вздрогнул, как будто его ударили в лицо. В его глазах теперь светился страх.
        Он промолчал, затем осторожно произнес:
        - Я не понимаю, о чем это вы…
        - Ты понимаешь, - уверила я его. - Ведь это ты в день, когда праздновали возвращение твоей мачехи из больницы, заманил Настю и убил. Скорее всего, задушил. Зачем? Я хочу знать только это!
        Кирилл ухмыльнулся, отложил джойстик и выпалил:
        - Потому что я хотел, чтобы Юлиана мучилась. Так же, как мучился все это время я. Она и отец носились с Настей, делали для нее все, а меня не замечали. Вы понимаете, не замечали!
        В его голосе звучала обида. Ему так хотелось быть любимым, а у отца появилась новая жена, потом дочь, которой он дарил всю любовь и внимание.
        - Я не хотел переезжать в этот чертов провинциальный городок! - сказал Кирилл. - У меня в Экаресте были друзья, а в этой дыре? Здесь я никому не нужен. Мы переехали, потому что, видите ли, у Насти астма. А меня кто-нибудь спросил?
        Он убил ее, потому что хотел, чтобы отец любил только его. Из-за этого Каин убил Авеля…
        - А все-таки я сделал все правильно, - продолжал Кирилл, но голос его предательски дрожал. - Я прочитал массу детективов, пока не выработал план. И подозрение потом навел на маньяка - похитителя детей, и ленточку Настькину отнес далеко от дома и бросил на проезжую часть, как будто ее кто-то на машине увез!
        - Это ты посылал анонимные письма Юлиане? - прошептала я.
        - Конечно, я! - сказал не без гордости Кирилл.
        Мне было безмерно его жаль. Подросток пока сам не осознавал, что делает. Это для него была очередная компьютерная игра. Но жизнь - это не компьютерная игра. Ее нельзя начать заново. Кирилл не понимал этого.
        - Мне хотелось, чтобы Юлиана мучилась, - со странной улыбкой вещал он. - А заодно все внимание сосредоточилось на ней. О Насте все забыли. Но я не пытался убить Юлиану! Я не устраивал на нее покушение!
        - Это сделала Зоя, - добавила я. - Она, как и ты, давно ненавидела свою старую подругу Юлиану, и, когда пришло последнее письмо, в котором было всего одно слово - сегодня, она решила действовать.
        - Я так и знал, - хмыкнул Кирилл. Разговор его увлекал. Ему нужно было выложить кому-то свой гениальный замысел. - Я так и знал!
        - Поэтому ты убил и Зою, - содрогаясь, сказала я.
        - Это было необходимо, - без малейших эмоций в голосе ответил сын режиссера. - Она так удачно подходила на роль козла отпущения. Я читал в одном детективе, - он указал на полку с романами. - Там тоже человека сначала оглушили при помощи мешка с песком, а затем утопили в ванне, и все подумали, что это - несчастный случай. Я инсценировал самоубийство. Это было так легко!
        Это на самом деле легко. Как в книге или компьютерной «рубилке».
        - А потом наступила очередь Насти, - промолвил Кирилл. - Я позвал ее…
        Он вдруг замолчал и испуганно посмотрел на меня.
        - Вы все расскажете отцу? - произнес он.
        В это время раскрылась дверь, и в комнату вошел Михасевич. Ничего не сказав, он подошел к Кириллу, который оторопело смотрел на Марка. Подросток закрыл глаза, явно ожидая сокрушительного удара, но вместо этого отец прижал его к себе и пробормотал:
        - Я все слышал… Это все я… Это моя вина…
        - Марк, прошу тебя… - начала я, но режиссер, казалось, не замечал меня. Он поцеловал сына в лоб и потрепал по взъерошенным волосам.
        - Где Настя? - спросил тихо Михасевич.
        Кирилл, готовый заплакать, произнес:
        - Там… В оранжерее… Папа, я не хотел, честно! Я не хотел, чтобы она умерла, я хотел только напугать ее и вас, но потом было поздно! Потом стало слишком поздно!
        - Я знаю, - скорбно ответил Михасевич. - Я знаю, сынок. - Он взглянул на меня и прошептал: - Я благодарен тебе, Фима. Я знал, что ты поможешь мне. Но мне не стоило вовлекать тебя во все это. Что ты намерена делать?
        - Марк, - кашлянула я, - я буду вынуждена рассказать обо всем полковнику Пороху… На совести Кирилла два убийства…
        - Эти убийства на моей совести, - произнес с пугающим спокойствием Михасевич. Я заметила в его глазах бесконечную усталость. - Это я убил Настю, - повторил он. - Я во всем виноват… - Потом, словно очнувшись от забытья, режиссер заметил: - Делай то, что считаешь нужным, Фима. Но до того, как все станет известно полиции, я хочу поговорить с Кириллом наедине. Нам требуется побеседовать как отцу с сыном… Дай нам два часа. Всего два часа…
        Я согласилась. Два часа ничего не изменят. Исправить то, что произошло, уже невозможно.
        - Кирилл, иди вниз, к джипу, - сказал Михасевич. - Мы навестим моего адвоката. Я буду бороться за своего сына! И никакой суд не заберет его у меня! Мне нужно проведать Юлиану. Ей ничего говорить пока не следует, она и так плохо себя чувствует… Я сделаю это сам сегодня вечером!
        - Папа, я не хотел, - произнес плача Кирилл. - И Настю, и Юлиану… Я люблю их! Я не хотел, чтобы так произошло!
        - Я знаю, - ответил сыну Марк Михасевич. - Это полностью моя ошибка. И я намерен ее исправить.
        Мы спустились в холл. Режиссер с небольшим кейсом появился через несколько минут. Они с сыном сели в джип, Марк обернулся ко мне:
        - Два часа, и ни секундой больше. Мой адвокат тотчас начнет действовать. Дождись нас в доме, мы скоро вернемся. Юлиана спит, она приняла снотворное. Бедняжка так устала. Не буди ее до нашего возвращения. Она все еще ждет Настю! Я не хочу, чтобы она узнала страшную правду!
        Черный джип сорвался с места. Я вернулась в особняк, прошла в зимний сад. Последний раз, когда я там была, орхидеи отцветали. Теперь появились новые бутоны. Цикл жизни. Крайний куст полностью засох, превратившись в бурый древесный скелет. Я поняла, что именно здесь Кирилл и закопал сестру. Подросток не понимал, что делает. Он думал, что, убив Настю, заставит отца полюбить себя… А потом… Что будет потом, он не знал. Он убил, как будто играл в «гасилку» на компьютере. Убил, не понимая, что жизнь - это не телевизионный триллер или криминальный роман…
        Я вернулась в гостиную. Чтобы занять себя, я стала складывать в ящики вещи. Мне не хотелось ни о чем думать. Два часа быстро промелькнули, а режиссера с Кириллом все еще не было.
        Внезапно я поняла, что Марк и Кирилл не вернутся. Я побежала в будуар Понятовской. Дверь была прикрыта. Я зашла в комнату, зная, что меня ожидает.
        Юлиана лежала на кровати в умиротворенной позе. В белом платье. Ее лицо было расслаблено, на губах замерла улыбка. Я прикоснулась к ее руке. Прохладная… На туалетном столике стоял бокал с остатками мутноватой жидкости.

«Юлиана отдыхает. Не беспокой ее».
        Так сказал Михасевич. Он задержался в доме, чтобы подать жене бокал со смертельной дозой снотворного.

«Бедняжка так устала. Не буди ее до нашего возвращения. Она все еще ждет Настю! Я не хочу, чтобы она узнала страшную правду!»
        Михасевич сделал так, чтобы она никогда и не узнала.
        Полковник с командой прибыл через пять минут после моего звонка. Порох отдал распоряжение заняться поисками джипа с режиссером и его сыном.
        - Серафима Ильинична, этого не может быть, - произнес потрясенный полковник, выслушав мой рассказ. - Я ожидал всего, чего угодно. Но Кирилл!
        Мы беседовали в холле.
        - Мы нашли ее, - доложил эксперт, выглянув из оранжереи.
        Особняк был заполнен людьми в форме и в штатском. Оперативники перерыли весь сад. Небольшая яма в углу, несколько человек. Что-то миниатюрное, завернутое в шелковую простыню.
        Порох подошел, откинул край простыни.
        - Это Настя, - сказал он хрипло. - Да, это она!
        Затем подошел к фонтану и ополоснул лицо водой из мраморной чаши.
        - Мальчик убил сестру, - сказал он, посмотрев на меня. - Но ради чего?
        - Видимо, потому, что на самом деле любил ее, - сказал кто-то из экспертов.
        Джип обнаружили под вечер. Он находился на территории заброшенной трикотажной фабрики. Машина стояла под ржавыми сводами бывшего цеха.
        О находке немедленно доложили Пороху. Мы приехали к заводу.
        - В салоне кто-то есть, - сказал полковник. - У Михасевича имеется разрешение на охотничье ружье, а также именной «вальтер» от министра внутренних дел.
        Он приблизился к машине. Пурпурное солнце таяло за горизонтом.
        - Марк Казимирович, - громко произнес Порох, - вам лучше отдать оружие и отпустить сына. Не нужно усугублять положение…
        Не дождавшись ответа, он рванул на себя дверцу джипа. Заглянул вовнутрь. Закрыл дверцу и кивнул находившимся в нескольких метрах сотрудникам.
        - Приступайте. Там два тела. Он застрелил мальчика, а потом разворотил себе череп.
        Полковник закурил. Предложил сигарету и мне. Я жадно затянулась. Внешне Порох был спокоен. Подумав, он вдруг сказал:
        - Я решил отказаться от предложенной должности в столице. Пора на покой.
        Джип окружили эксперты. Куря, я всматривалась в чернеющее небо. Мне вдруг показалось, что промелькнула большая тень. Так и есть. Странная птица уселась на ржавую балку и, склонив голову набок, посмотрела на меня выпуклыми гагатовыми глазами. Насыщая легкие никотином, я рассеянно слушала, как Порох вещает о смысле жизни.
        Но стоит ли искать смысл, которого нет?
        Мой бывший муж Марк Казимирович Михасевич всегда брал от жизни по максимуму. У него была слава, деньги, семья. Он думал, что обманул судьбу. А счастье оказалось хрупким и разлетелось на мириады осколков, едва к нему прикоснулись. Все оказалось иллюзией.
        Весь мир - это иллюзия?
        Каин убил Авеля, своего брата. Убил, потому что завидовал. Убил, потому что думал, что бог-отец его не любит. Он ошибался. Ошибался и Кирилл.
        Марк любил своего сына. Но забыл сказать об этом подростку. А потом было уже слишком поздно…
        Снова мелькнула непонятная косая тень - всего в паре метров от меня. Я поспешно, едва не поскользнувшись, отступила назад. Так не хотелось, чтобы тень эта упала на меня.
        А вдруг это тень Каина?
        notes
        Примечания

1
        Всегда с властью! (лат.)

2
        Главный труд (лат.).

3
        Будьте так добры и посвятите нас во все подробности уборочной страды в герцословацком колхозе! Марта, отчего вы молчите? Я и класс ждем с большим нетерпением! (нем.)

4
        Ты - ноль, ты - ничтожество, у тебя нет никакого будущего! (нем.)

5
        Ты это заслужила! Пошла живо вон! (нем.)

6
        Молчание (лат.).

7
        Отшельником.

8
        Не прикасайся к серебру! (лат.)