Еще не вечер Николай Иванович Леонов
        Гуров #6 Подполковник Лев Гуров покойников в своей жизни видел немало. Ему вполне хватило беглого взгляда, чтобы убедиться: девушка мертва. Казенный гостиничный номер, труп, - в общем, обычное дело. Только необычен способ убийства - не нож, не пистолет, а яд. Почему преступник воспользовался именно этим способом, ведь ему, похоже, никто не мешал?..
        Николай Леонов
        Еще не вечер
        Накануне
        Подполковник милиции Лев Иванович Гуров стоял на берегу Черного моря и швырял камешки в мутные невысокие волны, которые равнодушно и вяло взбегали на берег, шуршали галькой и отступали для нового разбега. Бросать камешки было неинтересно - и всплеска не видно, и звука не слышно, но Лева занятие свое не прекращал и, отбросав пригоршню, наклонялся за новой порцией гальки. Камешки были одновременно и теплые, и прохладные. Сначала он удивился, вроде так быть не должно, затем сообразил, сыщик как-никак: солнце нагревало лишь верхнюю, наружную часть камешка,
«спинку», так сказать, а его «животик» оставался прохладным, чуть влажным.
        Мартовское солнце даже в полдень было незлобивым, рассеянным, на пляже лежали только отчаянно терпеливые. Некоторые ухитрились порозоветь, большинство же светилось здоровой городской свежестью, похожей на снятое молоко. «И кожа у них, наверное, в пупырышках», - лениво подумал Гуров и попытался зашвырнуть камешек подальше. Получилось плохо, камешек исчез где-то в невысокой волне в нескольких метрах от берега.
        - Здравствуйте, - сказала, подходя к Гурову, стройная молодая девушка. - Наконец вы нашли себе подходящее занятие, - и опустила на землю сумку и одеяло.
        - Здравствуйте, Таня, - ответил Гуров, отряхнул ладонь и присел на шершавый валун.
        Они познакомились несколько дней назад, на этом же месте, когда Лева тоже пытался загорать. Она так же подошла и поздоровалась, спросила, как его зовут, не скрывая насмешки, оглядела с ног до головы. Гуров, представляясь, как всегда, замялся. Лев Иванович - звучит претенциозно, Лев - смешно, Лева - вообще не звучит.
        - Гуров, - буркнул он и, стараясь не торопиться, натянул на себя тренировочный костюм фирмы «Адидас». Этот костюм он успел возненавидеть в первый же день по приезде. Подавляющее большинство отдыхающих красовалось в чем-то подобном, и Лева, к немалой своей досаде, невольно оказывался в общем строю. «Вернусь и заставлю Ритку продать. За сумасшедшие деньги терпеть унижение…» - решил он тогда.
        В день знакомства Гуров узнал, что Таня местная, живет с мамой в собственном доме, закончила курсы медсестер, работает в санатории, сейчас, как и он, в отпуске. Слушая ее неторопливую речь, Гуров, полузакрыв глаза, разглядывал новую знакомую и думал о том, что такие девушки встречаются на Кавказе, возможно, в Ростове или Краснодаре, но не в Москве и Ленинграде. Смешение рас, то самое, о чем булгаковский Воланд говорил: «Причудливо тасуется колода». Русская? Украинка? Нет. Но и не армянка и не грузинка. В Тане было понемногу от нескольких народов, причем взято далеко не лучшее, но в совокупности получилась женщина, на которую любой мужчина обратит внимание. Сильное смуглое тело, которого она не чувствует, не демонстрирует, как животные не ощущают свою естественность и красоту: они такими родились, такими и живут.
        С первого дня Таня держалась с Гуровым как со старым знакомым: без кокетства, ненавязчиво, но и не скрывая своего любопытства к новому и ей неизвестному, что нес в себе человек из далекой Москвы.
        - Странный вы, непонятный. - Таня расстелила одеяло и легла, не раздеваясь. - Вижу, вы мужчина сильный, самостоятельный, с другой стороны - одинокий, словно потерянный.
        - Так оно и есть. - Гуров рассмеялся.
        - Вы очень хорошо слушаете, с интересом, но без любопытства. О себе ни слова, но и таинственность не изображаете. - Таня, видимо, пригрелась, стянула с себя кофточку. - А мне интересно. Можно, я вас порасспрашиваю?
        - Зачем? - Гуров пожал плечами. - Я сам признаюсь. - Верный своему принципу врать лишь в крайнем случае, сообщил: - Тридцать семь, женат, дочь, юрист. Выгнали из дома, приказали отдыхать, мол, нервное истощение у меня.
        - А жена не ревнует? Отпустила на юг, одного.
        - Ревнует, однако гордая, - ответил Гуров, подумал и добавил: - И умная. Мужчину нельзя удержать силой. Он либо любит, либо не любит.
        - А вы всегда говорите правду? - Таня лукаво улыбнулась.
        - Стараюсь. - Гуров пожал плечами. - Не всегда получается. Жизнь врать порой заставляет, бывает, характера на правду не хватает. Слаб человек.
        - Потрясающе! - Таня села и уставилась на него, словно увидела что-то ей совершенно незнакомое.
        Гуров решил инициативу в разговоре перехватить, используя старый, избитый прием: встречный вопрос.
        - А как у вас, Таня, с правдой и ложью? Каковы ваши взаимоотношения?
        - У меня? - Таня почему-то удивилась, затем захохотала, свалилась на одеяло. - Умереть можно! Я же баба! Для меня правду сказать - что уксусу выпить.
        Она явно валяла дурака, говорила чушь, желая отгородиться, спрятаться. Гуров невольно насторожился, придавая голосу серьезность, сказал:
        - Зачем женщин обижать? Думаю, вы разные.
        - Думаешь. - Таня вновь села, взглянула на Гурова уже без любопытства, оценивающе, словно прикидывая, с какого боку ударить.
        Он взгляда не отвел, не улыбнулся. Пауза излишне значительно затягивалась. «Ох и непроста ты, девушка, что-то ты мне голову морочишь». Гуров словно проснулся. Начал прокручивать все их встречи и беседы, понял, что не успевает - не все восстановит, не поймет вот так, сразу. И прошлое отбросил, сосредоточился на настоящем.
        - Ох, мужики, мужики, - вздохнула Таня. - Повелители, умники, которые все знают. Мы, конечно, разные, а в одном, считай, одинаковые. Что правда, что ложь? Добро? Зло? Да ну вас! - Она махнула на Гурова рукой, повернула лицо к солнцу. - Такой день! Настроение! Все испортили!

«А что я, собственно, испортил? - подумал Гуров. - И кто этот разговор начал? Что-то ты, девушка, запуталась, сейчас я тебе помогу выбраться».
        - Я согласен, - миролюбиво заявил он. - Вы врушка. Свойственно данное качество вашему очаровательному полу… Оставим это. Поговорим о вас лично. Вы ведь живете на холме? - Гуров указал направление.
        - И это правда, - обрадованно согласилась Таня.
        - У вас пляж лучше, галька мельче, и идти вам в два раза ближе. А вы сюда приходите. Почему? Соврите что-нибудь оригинальное.
        - Вы мне нравитесь.
        - Интересно. - Гуров кивнул. - Вы меня в бинокль разглядели?
        Таня два дня прогуливалась у гостиницы, поджидая Гурова, но сказать об этом, по известным причинам, не могла, а быстрого ответа, похожего на правду, не находила. Поэтому отделалась немудреной шуточкой:
        - В программе «Время» передавали, что Лев Иванович Гуров прибыл на наш курорт, остановился в гостинице «Приморская», страдает нервным истощением, требуется развлечь.
        - Здорово! - Гуров захлопал. - Развлекайте! Хорошо, что в программе «Время» назвали мое имя и отчество. А то как бы вы узнали, что я Лев Иванович?
        - Ой! - Таня схватилась за голову. - Это у вас в Москве никто никого не знает. У нас проще. В гостинице две мои подружки работают. Я такое о вас знаю… Закачаетесь!
        - Поделитесь! Может, и я закачаюсь?
        - Нет! У вас своя компания, у меня - своя.
        - Тогда не смею мешать. - Гуров церемонно поклонился. - Всего наилучшего, - и, стараясь не оступиться на осыпающейся под ногами гальке, поднялся на набережную.
        Таня смотрела ему вслед и думала, что напрасно приходит сюда. Этот человек ей не по зубам, можно нарваться на неприятности.
        Гуров тоже был недоволен собой: решил отдыхать, так и отдыхай, а не придумывай себе заботы, которых тебе на службе хватает. Уже четвертый день, а прилетел он неделю назад, Гуров ощущал какой-то дискомфорт, что-то фальшивое в своем, казалось бы, беззаботном курортном житье-бытье. Он не желал заниматься анализом, а желал любоваться морем, пальмами, получать максимальное удовольствие от своей полной свободы. Спишь, ешь, ложишься, встаешь, гуляешь, можешь идти налево, можешь направо, хочешь - вверх, хочешь - вниз, ничего не должен, все как в сказке, желаешь - выполняй.
        Первые дни он так и чувствовал себя, затем настроение стало портиться, естественность в поведении исчезла. Словно слушал он красивую музыку, да неожиданно оркестр разладился, ворвались фальшивые ноты и зазвучали все отчетливее. Гуров пытался их не слышать, вернуть гармонию, а она исчезла.
        Был март, погода не установилась, дождь, ветер, солнце вперемежку. Гурову такая погода нравилась, даже думать не хотелось, что творится на этой театрально-декоративной набережной в разгар сезона. Он сел на скамейку неподалеку от статуи, глянув на нее с умилением и благодарностью. Эта гипсовая промокшая и озябшая девушка возвращала на землю, к жизненным реалиям, так как окружающий ландшафт был настолько неестественно красив и гармоничен, что человек рисковал воспарить или подумать, что он оказался в краю неродном. А взглянешь на ее воздетые ручки, плотненький купальничек, который надежно закрывает то, на что и смотреть-то не хочется, и поймешь: все нормально, ты на земле, дома.

«Давай разбираться, Гуров, что тебе жмет, отчего неуютно». Он начал вспоминать события, встречи, разговоры последних дней, очень быстро, ни за что не цепляясь, докатился до сегодняшнего дня. Значит, так: бросал камешки в море, никого не трогал, не мешал, появилась Таня. В чем дело? Почему вдруг напрягся? Пришел человек на пляж, солнце блеклое, прячущееся, однако загорать можно. Не обманывай себя, она ищет с тобой знакомства. Может, человеку одиноко… Все, и больше ничего? Может, профессионалка? Не сезон, клиентов нет. В гостинице у нее подруги работают, подсказали? Но в картотеке он всегда пишет: юрисконсульт. Бронь у него не милицейская, а горкома. «Ничего интересного обо мне в гостинице узнать нельзя, - подвел итог Гуров. - Однако она ищет знакомства».
        Как часто случается, решение пришло неожиданно. Так решаешь геометрическую задачу. Кажется, нет ответа, условия неверны, а провел дополнительную черточку, соединил два угла, и все просто, только удивляешься своей недогадливости.

«Дело не в Тане как таковой, интересуется тобой девушка, и Бог с ней. В последние дни с тобой, Гуров, познакомилось несколько человек. Ты стал центром курортной компании. На гитаре не играешь, не поешь, застольем не руководишь, анекдоты не рассказываешь. Чего в тебе интересного? Посоветоваться с Отари? А не посмеется он? Лучше выглядеть глупцом до того, чем после», - решил Гуров.
        Прошлой весной Гурова вызвали к генералу. Константин Константинович торопился на коллегию, поэтому, когда Гуров вошел, кивнул на присутствующего в кабинете мужчину и, не вдаваясь в подробности, коротко сказал:
        - Лев Иванович, познакомьтесь с гостем и окажите помощь.
        Невысокий бритоголовый то ли грузин, то ли армянин - Гуров не смог разобраться, выпрыгнул из кресла, поблагодарил генерала и выкатился из кабинета.
        - Лева, - задержал Гурова Константин Константинович, - не сердись, что отрываю от дел, не перепоручай его, помоги сам.
        - Хорошо, Константин Константинович, - ответил Гуров, понимая по тону генерала, что ничего хорошего в ближайшее время не предвидится.
        Отари Георгиевич Антадзе, майор милиции, начальник уголовного розыска курортного города, который часто называют здравницей страны или жемчужиной Черноморского побережья, являл собой фигуру колоритную: мастер спорта по вольной борьбе, при среднем росте он весил сто десять килограммов. Отари приехал в столицу за «своим» жуликом, не желая отвлекать коллег от их многотрудной работы.
        Все это Гуров установил в своем кабинете очень быстро и сразу понял, что Отари, видимо, опытный сыщик и в своей стеснительности лукавит. Он прилетел, потому что знает: «своего» жулика разыскивают, как родного, а по чужим ориентирам работают, словно ищут троюродного. Винить в этом сотрудников нельзя, так как ни один из розыскников от безделья не страдает.
        Гуров Отари понимал, не осуждал, однако знакомству не радовался. Тот смотрел на Гурова виновато, просил называть себя только по имени, объяснив, что на его земле так принято, сам же обращался к хозяину исключительно по имени-отчеству.
        - Мошенник, большой мошенник. - Отари выложил на стол фотографию разыскиваемого. - Людей много обидел, нацию позорит, надо его быстро-быстро в тюрьму. Он сейчас здесь, у вас, - и постучал пальцем по столу.
        Гуров заглянул под свой стол, чем привел Отари в неописуемый восторг.
        - Здесь вроде его нет, - серьезно сказал Гуров. - Где разыскивать будем?
        Отари погладил широкой ладонью бритую, отполированную солнцем голову, глянул хитро.
        - Мало-мало есть. - Он достал блокнот, открыл в нужном месте, протянул Гурову.
        В блокноте были записаны две интуристовские гостиницы.
        - Интересно, - вздохнул Гуров, возвращая блокнот. - Поехали.
        Они побывали в гостиницах, в отделениях милиции, на территории которых находились эти гостиницы, но, как Гуров и ожидал, богаче не стали. Отари поселился в одной из гостиниц, записал телефон Гурова и дежурных по отделениям милиции и сказал:
        - Спасибо, Лев Иванович, я один справлюсь.
        Гуров молчал. Константин Константинович приказал помочь, однако своей работы хватает. На данном этапе в розыске мошенника, кроме наблюдения, личного сыска, предложить нечего. Узнать мошенника по фотографии вряд ли возможно, значит, задержать его может только сам Отари. Чем ему помочь? Находиться рядом, гулять у гостиниц, сидеть в кафе? Сколько дней? В принципе вся затея майора провинциальная и наивная. Преступник может сменить место охоты, уехать из Москвы.
        Гуров окинул взглядом литую фигуру Отари. Конечно, один на один майор возьмет мошенника легко. А если тот окажется в компании соотечественников?
        Отари ждал терпеливо, поглядывая на Гурова голубыми глазами, гладил свою полированную голову, казалось, слышал вопросы и готов был ответить на них.
        - Вы за каждым «своим» лично вылетаете? - спросил Гуров. - А как же город?
        Отари улыбнулся, пожал плечами, отвернулся. Гуров понял, что лучше ему было бы и не спрашивать. Раз начальник розыска прилетел, значит, ему этот преступник очень нужен. И оперативников у Отари мало, потому он здесь один, и как там без него в городе, майор не знает.
        - Извини. - Гуров протянул руку. - До завтра, позвони в девять.
        Отари разыскал мошенника на третий день. Гуров вскоре эту историю забыл, а месяц назад, когда его начали выгонять в отпуск, Рита сказала:
        - Рекомендую Черноморское побережье. Там сейчас тихо, безлюдно. Я взять отпуск не могу, знаешь мою ситуацию, а тебе необходимо проветриться. Тем более что дорога у тебя бесплатная.
        Жена, видимо, позвонила Константину Константиновичу. Гурову оформили отпуск. Выписали проездные документы, а он и не сопротивлялся.
        В аэропорту его встретил Отари, отобрал чемодан, усадил в машину, привез в гостиницу, где его ждали. Он поселился в двухкомнатном «люксе» с балконом и окном на море и только к вечеру понял, как устал. «Наверное, я в последние дни совсем плохо выглядел, раз они все так на меня накинулись». Отпуск так отпуск. Первые сутки Гуров выходил из номера только в кафе, потом начал спускаться к морю, гулять по набережной.
        Гуров сидел на скамейке, поглядывал на родную неуклюжую гипсовую девушку и пытался реставрировать дни, которые он провел на отдыхе.
        Двое суток он отсыпался, бродил в одиночестве по набережной. Моросил мелкий дождь, ветер хлопал тяжелыми от воды полосатыми тентами; мутные возле берега, волны у буя, за который никто и не собирался заплывать, наливались свинцом. На третий день он надел костюм, белую рубашку и спустился на второй этаж, в ресторан, который только открылся после перерыва. Занято было лишь несколько столиков. Гуров знал, что шестиместный стол занимать опасно, официанты этого не любят, но четырехместные были только в центре зала, где сидеть одному неуютно. Кроме того, как каждый оперативник, Гуров не любил, когда за спиной ходят, и он сел у окна за большим столом. Как обычно, если события разворачиваются в жизни, а не на экране телевизора, на Гурова просто не обращали внимания. Он сидел тихо, ничего не требуя, официантки расположились в другом конце зала, тоже не шумели, обсуждали свои проблемы. Таким образом, установилось равновесие. Читая в газетах полемику на тему «Служба быта», Гуров неоднократно задумывался: кто с кем полемизирует и чего добивается? Неужели умные социологи, опытные журналисты всерьез полагают,
что способны на страницах газет и журналов разрешить жизненную проблему?
        Гуров поглядывал в дальний угол ресторана на невозмутимо беседующих женщин.
«Культура обслуживания давно утеряна, экономически я им не нужен, можно говорить и писать ежедневно, ничего не изменится. Когда она наконец подойдет, я встану и поздороваюсь, - решил Гуров. - Какой получу ответ?»
        Его размышления прервала подошедшая девушка.
        - Здравствуйте, - сказала она, занимая место напротив Гурова. - Давно ждете?

«Удивился я тогда или нет? - Гуров провел рукой по шершавой скамейке, взглянул на грязную ладонь и подумал, что его фирменный костюм вскоре станет нормальной рабочей одеждой. - Почему она подошла ко мне, хотя в зале было полно свободных столов? Я тогда подумал, мол, не любит красивая женщина одиночества, ведь актер не может играть перед пустым залом. Может, не точно так подумал, но похожее мелькнуло тогда».
        Гуров запоздало поднялся, поклонился:
        - Здравствуйте.
        - Майя.
        - Гуров… Лев Иванович, - произнес он.
        - На Иваныча вы пока не тянете, - рассмеялась Майя. - Вы всегда такой скромный? Приходите, садитесь и молчите? А если фужер разбить? Громко! Потом сказать, что случайно. Два рубля, а сколько удовольствия! Начнут ругаться, осколки собирать. А завтра подойдут мгновенно.
        - Завтра работает другая смена, - ответил Гуров.
        - Ни полета, ни фантазии!
        - Мне уйти?
        - Сидите. - Майя махнула на него рукой, вздохнула. - Летишь на этот курорт, надеешься на что-то новое, неожиданное. Только спокойно, Левушка, я женихов не ищу, хватает.
        - Не сомневаюсь, - искренне ответил Гуров.
        Майя была девушкой эффектной, не красивой, не хорошенькой, а именно эффектной, рекламной. Но не в пошлом понимании рекламы-распродажи. Рыжеватые, явно крашеные волосы обрамляли лицо правильного овала, коротковатый нос, полные губы, подведенные к вискам глаза, косметики в меру.
        - Ну и как? - спросила она, нисколько не смущаясь под внимательным взглядом Гурова.
        - Неплохо. Даже отлично, - ответил Гуров. - Вас спасают глаза. Содержание. Иначе при такой внешности и манере себя вести вы походили бы на куртизанку.
        - Проститутку? Кстати, как вы относитесь к проблеме? Модная сейчас тема.
        Гуров не успел сформулировать свое отношение к модной теме, к ним подошел элегантно одетый мужчина.
        - Добрый день. Майечка, собираете отряд волонтеров? - Он подмигнул Гурову. - Артеменко. Зачислен вчера. На правах старослужащего должен вас предупредить…
        - Володя! - перебила Майя. - Кончай трепаться. Распорядись! Мы с Левой сидим с утра.
        - Разрешите? - Артеменко взглянул на Гурова вопросительно.
        Официантка не подошла, подбежала.
        - Здравствуйте, здравствуйте! Обед на три персоны? Зелень. - Она уже быстро писала в блокноте. - Лаваш подогреем. Сыр, есть язычок…
        Артеменко не обращал на официантку внимания, сел, взял стоявшую на столе бутылку минеральной. Официантка тут же открыла ее, продолжала говорить и записывать.
        - Горячим нас сегодня шеф не балует. Цыплят не рекомендую, шашлыки тоже. Но голодными не отпустим.
        - Лед, пожалуйста, - прерывая ее монолог, сказал Артеменко.
        После этого обеда, который незаметно перешел в ужин, жизнь Гурова изменилась.
        В ресторане или буфете встречали улыбками, здоровались, выяснилось, что всегда есть холодный кефир или ряженка, даже боржом. В компании появилось еще двое мужчин. На следующее утро, у моря, он познакомился с Таней.

«Так, все сначала, - скомандовал Гуров, встал со скамейки, почистил брюки и пошел от гостиницы в сторону порта. - Эмоции отдельно, факты отдельно.
        Спокойно, подполковник. - Гурову недавно присвоили звание, он еще не привык к нему. - Итак, спокойно. Кому и зачем ты можешь быть нужен? Делами о хищениях ты не занимаешься, пропиской в Москве не командуешь, к поступлениям в вузы отношения не имеешь. Никаких громких дел сейчас твое подразделение не ведет. Никому ты, подполковник, не нужен. Таковы факты.
        Но к тебе же явно пристают, знакомства с тобой ищут. Причем люди совершенно разные, казалось бы, никак друг с другом не связанные».
        Владимир Никитович Артеменко порой выглядел пятидесятилетним, но случалось, когда он задумывался или считал, что никто на него не смотрит, то выглядел и на все шестьдесят. Он очень следил за собой, кажется, и брился дважды в день, его костюмы всегда отутюжены, рубашки свежи, туфли начищены, одеколоном он пользовался очень умеренно. От вопроса, где и кем он работает, Артеменко не то чтобы уклонился, просто свел ответ к шутке. Мол, администратор, руководитель среднего масштаба, которому жить не стыдно, но и хвастать нечем. В гостинице, да и в других ресторанах и кафе, куда Гуров с ним заходил, Артеменко знали, встречали наилучшим образом. С первого дня Гуров установил с ним немецкий счет, то есть каждый платил за себя, и Артеменко отнесся к этому просто. Деньгами он не сорил, непомерных чаевых не давал, и причина его авторитета у обслуживающего персонала оставалась для Гурова неизвестной. Находясь в эйфории отпуска, в состоянии непривычного безделья, Гуров тогда не обратил внимания, а сейчас вспомнил. Артеменко последовательно пресекал повышенное внимание к своей персоне со стоpоны обслуживающего
персонала, однако не скрывал своих возможностей. Несколько раз Гурову приходилось видеть гуляющих цеховиков - подпольных миллионеров. Артеменко никак не походил на них. И еще. Он, видимо, достаточно много и часто пил, но, поскольку пьяным ни разу не был, похмельем не страдал, руки у него никогда не тряслись, эта неумеренность в глаза не бросалась. О том, что Артеменко попивает, Гуров узнал случайно, заглянув пару дней назад к нему в номер, такой же точно, как его собственный. Горничная заканчивала уборку, и в ее корзинке лежали две пустые бутылки из-под коньяка. В ванной, куда Гуров зашел, чтобы вымыть руки, на полочке у зеркала тоже стояла начатая бутылка марочного коньяка.
        Сейчас Гуров все это вспомнил, пытался как-то систематизировать, понять Артеменко, однако цельного образа не получалось. И еще пустяк, казалось бы, задумываться не стоит, однако почему Артеменко позволял называть себя всем без исключения по имени? И чем скромный юрисконсульт Лев Гуров мог заинтересовать этого странного человека?
        Майя. Фамилии ее Гуров не знал. Инструктор физкультуры на каком-то предприятии. Лет около тридцати.
        Гуров задумался. Кургузая, обрывочная информация, собранная из случайно оброненных фраз. В прошлом Майя была в большом спорте, как она выразилась: «Я лишь бронзовая, до золота силенок не хватило». Ходила замуж, не понравилось, скучно.
        У гостиницы стояла сверкающая «Волга», которой Майя почти не пользовалась. «И зачем я велела сюда ее пригнать, сама не пойму, - сказала она. - Надо позвонить, чтобы прилетели и забрали».

«Волга» была ухоженная, вылизанная, и явно не женскими руками. Кто машиной занимается, кто ее пригоняет, угоняет? Поклонник? Бездумная, бескорыстная любовь? Майя отдыхает одна. Почему одна? Деньги? Возможно, единственная дочь в обеспеченной семье. А почему отдыхает в марте, не в сезон? Скучно же, даже загорать тяжелый труд. Ее интерес к Гурову в принципе объясним. Избалована мужским вниманием, привыкла, выбор небогат, Гуров и подвернулся. Кажется, ничего в Майе загадочного, но чем дольше он думал, тем больше в нем росла уверенность: эффектная, остроумная, казалось бы, открытая Майя в чем-то, причем в главном, лжет. Как лжет и Артеменко, которого все зовут по имени, что так же противоестественно, как гладить хищника, хотя он и из породы кошачьих.
        - А, Лев Иванович, разрешите нарушить ваше уединение?
        Гуров повернулся и увидел еще одного лгуна, самого неумелого в их компании.
        Леониду Тимофеевичу Кружневу было лет сорок с небольшим. Среднего роста, болезненно худой, с темными кругами под глазами, тонкими поджатыми губами, он не вызывал к себе симпатии. Мягкий тембр голоса и постоянный вопрос, как бы застывший в глазах, которые от темных окружений казались неестественно огромными, придавали Кружневу такой беззащитный вид, что отказать ему в общении было невозможно. Он пытался держаться развязно и беззаботно, получалось у него плохо, и он, словно понимая свою актерскую бездарность, постоянно смущенно улыбался, как бы извиняясь.
        Два дня назад, утром, он подошел в кафе гостиницы к столику Гурова и сказал:
        - Приветствую, уважаемый. Не выпить ли нам по стаканчику вина? По случаю знакомства, так сказать. - Он прищелкнул каблуками, поклонился. - Кружнев, Леонид Тимофеевич. Москвич. Бухгалтер. Нахожусь в очередном отпуске.
        Гуров взглянул на пустые столики, пожал плечами, вздохнул:
        - С утра не пью, поручик. А вы никак ночью проигрались? - Гуров копировал тон и лексикон Кружнева, надеясь, что тот обидится и отойдет.
        - Не судите да не судимы будете, Лев Иванович. - Кружнев расставил принесенную на подносе закуску, вынул из кармана болтавшегося на нем пиджака бутылку сухого вина, сходил за стаканами, налил. - Не извольте удивляться. Вчера слышал, как к вам обратилась дежурная. А нахальство мое исключительно от стеснительности.
        Он чокнулся со стаканом Гурова и выпил одним духом.
        - Знаете, пятый десяток разменял, Черное море впервые вижу. Один. Супруга недавно умерла, погибла, так сказать, в автомобильной катастрофе. Я и pешил гульнуть, а не умею, не обучался.
        Гуров не любил стриптиз, в искренность случайных исповедей не верил, однако, выражая сочувствие, прижал ладонь к груди, кивнул и пригубил холодное, терпкое и очень легкое вино.
        - Отдыхать, оказывается, - это большое искусство и дело довольно утомительное. - Кружнев вновь налил себе и выпил. - Я так вот попиваю винцо, поддерживаю состояние эйфории. Осуждаете?
        Молчать становилось неприличным, и Гуров сказал:
        - Я по части отдыха тоже не мастак.
        - Вижу, но вчера вечером вы находились в развеселой компании - светская львица и преуспевающий современный бизнесмен. Еще с вами был эдакий плейбой, как я понял, из местных.
        - Толик? - Гуров усмехнулся. - Действительно из местных. Работает физкультурником в санатории. Ну какой он плейбой?
        Вечером Кружнев сидел с ними за одним столом и рассказывал древние анекдоты. Никакой настороженности он у Гурова не вызывал, разве что жалость и раздражение. Неудачник, слабый, поверхностный человек, видимо, из интеллигентной семьи.
        Толик, тот самый физкультурник из санатория, как и все остальные, сначала познакомился с Гуровым. Их встреча состоялась на аллее напротив этой самой здравницы. Знакомство состоялось элементарно просто - Толик преградил своим спортивным телом дорогу Гурову и сказал:
        - Привет, старик. Меня зовут Толик. Какие проблемы? Чем могу?
        Гуров ответил: мол, проблем никаких, и хотел улыбающегося атлета обойти. Но не тут-то было.
        - А у меня есть. - Толик широко улыбнулся. - Твоя жена? - Он кивнул в сторону стоявшей неподалеку Майи.
        Гуров неожиданно для себя разозлился и заговорил певуче, на блатной манер:
        - Не жена, парень. И мальчик, что стоит с ней рядом, - он взглянул на Артеменко, - не ейный муж. Я твоего имени не называл, катись. Счастливой охоты!
        Гуров решил, что отбрил нахала, но и опытным сыщикам порой случается ошибаться.
        - Вот дает! - Толик хлопнул его по плечу. - Ты мне сразу понравился, хоть и выглядишь интеллигентом.
        Он подвел Гурова к Майе и Артеменко.
        - Честной компании салют! Даме персонально! - Он поклонился. - Вот друга встретил, а он жалуется: мол, некуда в вашем городишке девать время и деньги. Да, - он хлопнул себя по широкой гулкой груди, - меня Толик зовут. Человек я в плохую погоду незаменимый. Все знаю, везде мне рады, за мной как за каменной стеной.
        Артеменко беспечно улыбался, казалось, разыгрываемая клоунада ему доставляла удовольствие.
        - Великолепный у вас, Лева, дружок. Наверняка в научном зале библиотеки познакомились, - сказал он.
        - Экземпляр, - согласилась Майя. - Ну-ка, Толик, повернись, - и сделала пальцем круговое движение.
        Толик повернулся, улыбаясь, словно выслушивал комплименты.
        - Хвост давно отпал? - спросила Майя.
        - Давно! - обрадовался Толик. - Но остальное при мне, не сомневайтесь. - И, чувствуя, что сейчас его прогонят, быстро продолжал: - Вы, москвичи, должны быть к аборигенам чуткими, жалостливыми. Мы же в заповеднике живем. Вчера в порту одна посудина причалила. Ее фашисты строили, денег награбленных не жалели; внутри уют, обшивочка, полировочка, бары-шмары, прочие атрибуты чуждой цивилизации. По нынешним временам соки подают, кофием людей травят, но если вы меня с собой возьмете, примут в лучшем виде, все будет. Ну как, командир, двигаем? - Он взглянул на Артеменко. - Как я понимаю, именно вы распорядитель кредитов?
        - Пошли! - сказала Майя и, чувствуя, что Гуров сейчас откажется, взяла его под руку.
        Так в их компанию ворвался непрестанно улыбающийся Толик.
        Итак, за несколько дней с ним познакомились: Майя, Артеменко, физкультурник Толик, бухгалтер Кружнев, а на пляж стала приходить Таня. И чем дальше он вспоминал, тем ему больше случайные знакомства не нравились.

«Да, надо позвонить Отари, - решил Гуров. - В конце концов, он устроит мне номер в другой гостинице, я перееду и буду жить спокойно. А как я Отари объясню свою просьбу? Стыдно, Гуров, ты становишься подозрительным шизофреником. А не нравятся тебе люди, не поддерживай отношений, кто тебя заставляет?»
        - Не помешал? - Кружнев, склонив голову набок, заглядывал Гурову в глаза и виновато улыбался. Он был не один. За его щуплой фигуркой громоздился улыбающийся атлет Толик.
        - Извините, занят, - сухо сказал Гуров и зашагал прочь от гостиницы.
        - Лев Иванович, извините, - бормотал за спиной Кружнев. - У нас предложение…
        - Бухгалтер, - перебил Толик, - оставь человека в покое.
        Предложения Гуров не слышал. «Интересно, чем я занят и куда направляюсь? Может, в отдел к Отари заглянуть, посидеть среди своих?»
        Но в милицию Гуров не пошел, понимая, что дел у коллег хватает и без него, бездельника. Откуда Гурову было знать, что ждет его скорая встреча с Отари, скорая и неизбежная?
        Поднявшись в город, Гуров долго бродил под накрапывающим дождем, потом пообедал в столовой, зашел в кинотеатр, через полчаса сбежал. Вернувшись в гостиницу, он прокрался в номер, заперся, не подходил к телефону, не отвечал на стук в дверь. Вечером стучали особенно настойчиво.
        - Лева, ты жив? Отзовись! - настойчиво и громко требовала Майя.
        Пришлось подойти к двери.
        - Жив, но болен и лег спать, - сердито информировал Гуров.
        На следующее утро ему пришлось горько пожалеть о своем поведении. Столько дней терпел, мог бы потерпеть еще один.
        Таким образом, непосредственно перед катастрофой он никого из компании не видел, последней информацией не располагал. Что делать. Случается, на человека нападает хандра.
        Артеменко Владимир Никитович
        Он родился сыном «врага народа». Отца арестовали, когда мать была на седьмом месяце. От потрясения она заболела, родила преждевременно. Мама рассказывала, что на темени у Володи пульсировала тонкая кожа, под которой кости не было, глаз он два месяца не открывал. Врачи сказали: ребенок жить не может. Он тех слов не слышал, но, не открывая глаз, ел непрестанно, окреп, занял местечко под солнцем.
        В войну мать и сын жили, как все, впроголодь. В детстве Володя ни разу не почувствовал, что он сын врага. Отцов в те годы почти ни у кого из ребят дома не было, борьба за жизнь отнимала столько времени и сил, что на раздумья ничего не оставалось, а мать помалкивала.
        Война кончилась, отец умер в лагере. К последнему событию Володя отнесся равнодушно: никогда человека не видел, а сообщения о смерти в те годы поступали ежедневно, среди сверстников говорили о ней обыденно. К Сталину Володя Артеменко относился, как и подавляющее большинство окружающих, с восторженным благоговением. Он кое-как закончил десятилетку, перебиваясь случайными заработками - зимой помогал в котельной своего дома, летом работал в ЦПКиО имени Горького на аттракционах, катал отдыхающих. Поступил на юридический факультет университета. В метрике в графе «Отец» у него стоял прочерк, но к этому времени мать уже получила бумажку, в которой фиолетовыми чернилами было написано, что Артеменко Никита Иванович реабилитирован за отсутствием состава преступления. Володя уже знал, что слова эти означают: никакого преступления отец не совершал.
        Что теперь поделаешь, убили и убили, двадцать миллионов погибло, чего об одном слезы лить? Паспорт у тебя, парень, есть, метрику с позорным прочерком никому показывать не надо, тебе еще вместо отца и справку, написанную фиолетовыми чернилами, с гербовой печатью выдали, дорога перед тобой светлая, шагай. Человек - сам творец своего счастья.
        Володя Артеменко зашагал. С товарищами-студентами поехал на целину. И сегодня, спустя больше тридцати лет, он вспоминает иногда владевший всеми подъем и энтузиазм, сутки без сна, скользкие от пота рычаги комбайна, непроходящую боль и усталость в теле, костры и песни. А вот чего он никогда не может забыть, так это ту осень, когда они, молодые, гордые, возмужавшие, считавшие себя победителями, увидели, как гибнет выращенный ими хлеб.
        Целина была их Великой Отечественной, проверкой молодого поколения. Казалось, они достойны отцов, выстояли и победили. Хлеб, убранный бригадой Артеменко, не вывезли, он остался гнить. И Артеменко долго виделись горы гниющего зерна, за которое он заплатил щедро, не торгуясь. Сколько было у него в ту пору сил, столько и отдал. А над ним просто посмеялись, обманули. С газетных страниц рапортовал комсомол: с заданием партии справился, планы перевыполнены. А Володя знал, что это обман, и впервые понял, что прав был Козьма Прутков: «Не верь написанному».
        Володя вернулся в Москву, узнал, что мать похоронили месяц назад, что ему слали телеграммы, которые его не нашли. А может, телеграммы потеряли, а то и вообще забыли передать. Так он остался один в двенадцатиметровой комнате, девять семей в квартире со всеми удобствами.
        Культ личности был всенародно развенчан, Сталина клеймили, возмущались, негодовали. Володя Артеменко помалкивал, наблюдал. Без любопытства, но как-то отстраненно отметил, что шумят и воинствуют люди, которых культ напрямую, непосредственно не коснулся.
        В семьях же, которые культ переехал, отрезал кусок, только вздыхали, заглядывали в семейные альбомы, доставали и рассматривали потускневшие фотографии. И будто успокоились: отцов не воскресить, детям надо жить. Как фронтовики говорят о войне лишь друг с другом, так и родственники погибших в лагерях не ведут бесед с посторонними, да и между собой нечасто. Обмолвятся несколькими словами и замолчат, словно человек, касающийся дрожащими пальцами старой раны, которую страшно разбередить.
        Артеменко получил диплом, стал работать следователем в районной прокуратуре, оклад получал небольшой, жил бедно и однообразно. Скучно женился и скучно развелся, детей, слава Богу, не нажили.
        Сейчас, вспоминая свою молодость, время, когда жизнь вокруг бурлила, все призывали к свободе и обновлению, он себе удивлялся: почему он тогда будто задремал?
        А время шло. Хрущева сняли, выяснили, что Америку по всем показателям завтра еще нам не перегнать, кукуруза нужна, но расти во всех климатических зонах не хочет и, видимо, не будет, о коммунизме, который должен наступить в восьмидесятом, громко говорить перестали, а новых сроков не установили.
        У женщин Артеменко всегда имел успех, но ему нравились женщины праздничные, шикарные. Чтобы обладать ими, требовалось иметь либо деньги, либо талант. Ни тем, ни другим следователь Артеменко не располагал и обходился кратковременными равнодушными связями. Вина он почти не пил, отчего близких друзей не имел: известно, мужчин объединяет работа, семьи либо застолье. Последнее отпадало - жены приятелей его не привечали, мало ли чего холостой может придумать. Работал он много, пользовался авторитетом, засиживался в кабинете порой допоздна - торопиться-то некуда. Взяток он не брал, с подследственными держался скорее мягко, чем жестко, люди, получавшие после знакомства с ним срок, зла на Артеменко не держали.
        Так он жил-поживал, добра не наживал, стоял в безнадежной очереди на квартиру, жениться не собирался и уже смирился с мыслью, что жизнь не удалась. Взрыв произошел неожиданно и разнес его сонное существование в клочья.
        Он вернулся с работы около восьми часов и обнаружил в своей квартире сверток, в котором находилось всего-навсего двадцать тысяч рублей. Входная дверь в квартиру открывалась копейкой, замок в его комнату - гвоздем либо пилочкой для ногтей, так что войти мог всякий, кто хотел. Записки никакой не было, лежали двадцать тысяч и вся недолга.
        Деньги он убрал в шкаф с посудой, зная по опыту, что залезшие в квартиру воры деньги ищут в белье и среди книг. Заявить о происшедшем прокурору Артеменко даже в голову не пришло. Он отлично понимал, что его покупают, не знал только, по какому конкретно делу и что взамен попросят. Он пришел на работу к семи утра, вынул из сейфа дела, которые находились в производстве, и очень быстро установил, какое из них могло стоить такой суммы. Начальник некоего управления, находясь за рулем личного автомобиля марки ГАЗ-24 в нетрезвом виде, врезался в «Жигули», и находившаяся за рулем молодая женщина, не приходя в сознание, скончалась.
        Он убрал остальные дела в сейф, оставив на столе пока еще совсем тоненькую папочку. Наезд, точнее убийство, так как водитель был пьян и значительно превысил скорость, произошел третьего дня.
        Артеменко, перечитывая материалы, думал о том, что водитель машины может быть трижды начальником, а срок он получит внушительный. Одновременно случается и такое, в голове вертелась и другая мысль, совершенно противоположная: следователь решал, правда, пока теоретически, что для спасения водителя можно предпринять, какие документы следует из дела убрать, а какие изменить и вытянуть преступника на условную меру наказания.

«Сегодня податели денег не объявятся, - рассуждал он, - бросили кость и ждут, схвачу я ее или отнесу хозяину. Они не пошли со мной на прямой контакт, знают, я не беру, значит, имеют обо мне информацию. От кого? Прокурор отпадает, скорее всего, осведомитель - кто-то из коллег. Если я пойду к прокурору? А секретарша? Конечно, можно старика вызвать по телефону и решить вопрос вне прокуратуры. И вытащить на свет это дерьмо. Хорошо дерьмо, если может бросить двадцать тысяч на авось. Кооперативная квартира с обстановкой. Интересно я буду смотреться в этом кабинете: занимаю пятерки и покупаю квартиру».
        Артеменко сам с собой играл в прятки, отлично понимая, что к прокурору не пойдет, будет ждать, как развернутся события.
        Через пять лет Владимир Никитович Артеменко жил в двухкомнатной квартире улучшенной планировки, ездил на собственной машине, работал директором дома отдыха под Москвой. Он искренне удивился, как легко и безболезненно произошла перемена, словно он не перебежал в лагерь своих противников, а зашел в магазин, сбросил с себя все, начиная с белья и носков, и надел новое. И ничего, оказывается, не жмет, все подогнано точно по фигуре. Надо отдать должное, занимались его экипировкой профессионалы.
        Тогда, в далеком прошлом, его остановили на улице, пригласили в машину - никакого принуждения, все с улыбкой, даже с юмором. В кабинете загородного ресторана его ждал мужчина лет сорока с внешностью чиновника среднего звена, скучным невыразительным лицом. Уже через несколько минут Артеменко убедился, что перед ним человек незаурядного ума, воли и выдержки.
        - Здравствуйте, Владимир, садитесь, поужинаем.
        Имя и фамилию этого человека Артеменко узнал только через десять лет.
        - Вы не пьете, а я рюмку себе позволю. - Он налил и выпил, подвинул гостю салатницу.
        Стол не ломился от яств: салат из овощей, язык, графинчик водки и минеральная вода. Хозяин начал разговор без предисловий.
        - Как вы относитесь к моему предложению? Вы знаете, о чем идет речь? Хотите ли вы помочь? И возможно ли помочь?
        - Не знаю, - ответил Артеменко, - я думаю третьи сутки, решить не могу.
        - Вас смущает сторона этическая или правовая?
        - Не знаю.
        Хозяин отложил вилку, взглянул на Артеменко внимательно, прищурился, словно прицеливаясь.
        - Вы мне нравитесь. Женщина погибла, мой приятель оказался подонком. Говоря
«оказался», я себя обманываю, давно знал, что он дерьмо. Но я в таком возрасте, Владимир, когда друзей не выбирают, как и не меняют коней на переправе. Девочку не вернешь, и за десять лет моего дружка не исправишь. Возмездие? Чтобы другим неповадно было? Давайте не будем переделывать человечество и решать, быть войне или ей не быть! Вопрос идет, как я понимаю, о вашей совести. Вы - член партии?
        - Естественно.
        - Да, на вашей работе естественно. - Хозяин вздохнул. - Проблема взаимоотношения человека с самим собой сугубо личная, помочь извне невозможно. Конечно, я могу сказать вещи, хорошо вам известные. Ваш лидер награждает сам себя и, видимо, спит спокойно. Как ведут себя его дочь и зять, вы тоже знаете. Я могу привести вам примеры, десятки, сотни примеров безнравственности и откровенной уголовщины среди лиц неприкасаемых. Вы возразите: мол, пусть так, они такие, а я иной. Вы правы, Володя, абсолютно правы. Чем я могу вам помочь? - развел он руками. - Вы отлично понимаете: соверши аварию кто-либо из неприкасаемых, у вас и материала в сейфе не было бы. И ваш прокурор, мужественный фронтовик и честнейший человек, о данном факте просто бы ничего не знал. Мой приятель, эта обезьяна в человеческом обличье, не виноват, что служит у личности относительно беспомощной. Я делаю, что могу. Если вы откажетесь, претензий никаких, угроз тем более, за деньгами заедут, и мы с вами никогда не встречались.
        Хозяин выпил еще рюмку и стал аппетитно, неторопливо закусывать. Артеменко пил минеральную воду, что-то жевал, но вкуса еды не ощущал. В голове лишь гулкая пустота, обрывки не связанных между собой мыслей. Он отлично понимал: его покупают и вербуют, но раньше ему казалось, что делается это как-то совсем иначе, более цинично, прямолинейно и жестоко.
        Человек, сидящий напротив, говорил правду - все так и есть, существуют неприкасаемые. Он, Артеменко, выявляет, доказывает вину только тех, кого ему разрешают отдавать под суд. Развенчали и заклеймили культ личности… Почему-то вспомнились горы гниющей на полях целины пшеницы. Волюнтаризм тоже заклеймили. А что сегодня? Дождутся, когда умрет, выявят недостатки и дружно осудят, кольцо вновь замкнется. А он, Артеменко, будет служить, как служил, голосовать, соглашаться и поддерживать, возмущаться прошлым и восхищаться настоящим.
        Он не заметил, как подали шашлык. С трудом прожевав кусок, налил себе в рюмку водки.
        - Кофе, пожалуйста, - сказал хозяин официанту. - Вы мне нравитесь, Володя. Не люблю болтунов и людей, принимающих решения быстро. Скоро соглашаться - легко отказаться. Если вы решите служить у меня, официальное место работы придется сменить. Согласитесь: располагать деньгами и жить в коммуналке не имеет смысла. Место я вам подберу, повод для ухода из прокуратуры - состояние здоровья. Был бы человек, а болезнь у него врачи найдут, я позабочусь.
        Артеменко вывел подследственного из-под прямого удара. Передопросив свидетелей, он одни документы фальсифицировал, другие уничтожил. И друг хозяина получил три года условно. Врач, с косящими, как у одного булгаковского персонажа, от постоянного вранья глазами, обнаружил у Артеменко какое-то заболевание, объяснил симптомы, научил, на что следует жаловаться, и вскоре он из прокуратуры уволился и стал заместителем директора дома отдыха.
        Год Артеменко не беспокоили, помогая анонимными звонками со вступлением в кооператив, с покупкой машины, организацией быта. Затем в доме отдыха появился Пискунов, тот самый спасенный им от тюрьмы выпивоха-автолюбитель. Борис Юрьевич, так звали этого деятеля, передал Артеменко поклон от общих знакомых и просьбу отвезти в Ригу черный увесистый кейс. Так началась его служба в подпольном синдикате, размах деятельности которого Артеменко не представлял. И сегодня, спустя более чем двадцать лет, он знал об этой корпорации только в общих чертах, что спекулируют валютой, квартирами, машинами. Но какие суммы оседают в руках хозяина, сколько людей на него работает, кто и сколько получает, Артеменко не знал. Его это вполне устраивало: опыт прежней работы подсказывал, что чем меньше контактов и информации, тем меньше риск, а в случае провала - короче срок.
        Хозяина звали Юрий Петрович. Сегодня он пенсионер, а где работал раньше - не говорит. А Артеменко и не интересуется. И эта его манера никогда ничего не спрашивать, брать деньги и не торговаться, крайне импонировала Юрию Петровичу. Он приехал в дом отдыха год назад и сказал:
        - Володя, все меняется, надо и нам перестраиваться, иначе посадят. Уже арестовали две группы, выхода они на меня не имеют, но треть «империи», - он криво улыбнулся по-старчески бескровными губами, - я потерял.
        - А может, самораспуститься? - спросил Артеменко. - Мне лично денег до конца жизни хватит.
        - Деньги, Володя, лишь бумажки. Я без дела и власти жить не могу, помру.
        - А так помрем в тюрьме, в одной камере.
        - Чушь! Ничего ваш новый не сделает. Молодой идеалист. За его спиной такая гора лжи нагромождена, что ею вера у людей захоронена. Человек без веры жить не может, не жизнь это, а жалкое прозябание. По моим подсчетам, новые начинания, по вашей терминологии, среднее звено похоронит. Если у человека головной мозг команду дает, а в спинном блок, то ноги не двигаются.
        - Блок можно убрать.
        - А где взять людей? Из миски похлебку выплеснуть, да из того же котла свежую налить? Чиновники пригрелись, работать не хотят, да и не умеют.
        - На нас умельцы найдутся.
        - Возможно. А что делать? Ну, уйдем мы с тобой в стоpону. Думаешь, все наши вpаз успокоятся? Никогда. Будут пpодолжать, сядут и заговоpят. А без меня они очень быстpо сядут.
        - А что делать?
        - Надо бы двух, лучше тpех, убpать, похоpонить, чтобы на нас не могли выйти.
        - Я на убийство не пойду.
        - А куда ты денешься, Володя?
        Разговоp на этом пpеpвался, но Аpтеменко знал: шеф никогда ничего не говоpит пpосто так, надо ждать пpодолжения. Он начал думать, и ничего толкового пока в голову не приходило.
        В принципе Петрович прав: новая волна сметает такие тяжелые фигуры подпольного бизнеса, что об их «синдикате» и говорить не приходится - его просто слизнут и не то что в «Известиях», в «Вечерке» упомянуть не удосужатся.
        В последнее время Артеменко покупал множество центральных газет, читал и радовался, когда находил статью с очередным разоблачением или фельетон о
«подпольщиках». Ему бы следовало испугаться, а он восторгался, смаковал подробности, и чем выше пост занимал «герой», тем больше Артеменко получал удовольствия. Ведь министры, замы - взяточники и воры - самим фактом существования реабилитировали Артеменко в собственных глазах. Раньше, защищаясь, пытаясь спрятаться от самого себя, он создал такую конструкцию: «Отца моего ни за что ни про что арестовали, посмертно реабилитировали, так это лишь бумажка. Хорошо, я стерпел, встал под новые знамена. И что? Я верил, голосовал, поддерживал, шагал в ногу со всеми. Оказалось, что подняли не то знамя, и в ногу я маршировал не в ту сторону. Снова заиграли марши и начали бить барабаны. Я не так уж ретиво, но зашагал. Сколько можно верить? Возможно, я человек слабый: вышел из колонны, начал думать о благе личном, нарушать закон, «тянуть одеяло на себя». Ну, слаб человек, а искушение велико. Так мне высокое звание Героя и не присваивают, на ордена я сам не претендую, и вообще, если от многого взять немножко, то это не кража…»
        Но как он себя ни уговаривал, а спустя годы цинично признал: ты, Владимир Никитович Артеменко, предал друзей и стал вором. Так есть, и не крути, живи, пока живется. Сегодня же, когда на свет Божий вытащили фигуры - не тебе ровня, людей, воровавших так, что по сравнению с ними ты просто агнец, ликуй, Артеменко, и пой, чист ты перед совестью и перед людьми чист, хотя с ворованного партвзносы и не платишь.

«Сегодня вы прошедшие чуть не двадцать лет называете периодом застоя. Развратили меня окончательно, теперь перестраивать начнете? Нет, поздно, молодых перестраивайте, мое поколение потеряно».
        Почему Артеменко отождествлял себя и своих содельников с целым поколением, неизвестно, но подобная теория его абсолютно устраивала, замиряла с агонизирующей совестью. Наступил мир, воцарилось благоденствие.
        И надо же, пришел этот мудрец, шеф, организатор производства, Лебедев Юрий Петрович, и весь праздник испортил. Надо уносить ноги. Просто выйти из дела, устраниться? Не поможет, возьмут через год или два, по его статье срок давности длинный, им не прикроешься. Что делать? Петрович предлагает выбить связующее звено между ними и непосредственными исполнителями, тогда низ потонет, а верх останется на плаву. Теоретически верно, только Петрович - мастер в области экономики, в уголовных делах - новичок. Убийства спланированные, с заранее обдуманным намерением, раскрываются практически всегда.
        Шло время, Петрович не появлялся, мрачные мысли начали отступать, тускнеть.
        Майя приехала в дом отдыха на неделю. Артеменко сразу определил в ней профессионалку, послал в номер цветы, ужинали они в ресторане. Начало «романа» походило на все предыдущие, как оловянные солдатики один на другого. Но уже в первый вечер Майя внесла значительные коррективы.
        - Мой номер «люкс» и на ночь не сдается, минимум месяц. Стоимость - тысяча, оплата перед въездом. Естественно, клиент может заплатить, переночевать и не возвращаться.
        - Считаю, что вы мотовка, подобные апартаменты не встречал, но уверен, они стоят значительно дороже, - ответил Артеменко.
        - Дороже можно, - милостиво согласилась Майя.
        Через неделю, может, позже, так как Майя путевку продлила, точный срок определить трудно, Артеменко влюбился. Он не почувствовал, не осознал, в какой момент превратился из квартиросъемщика в постояльца, с которого плату берут вперед, а ночевать пускают по настроению, из милости, не нравится - закройте за собой дверь. К материальной стороне Артеменко относился просто: наворовал достаточно, наследников нет, в крематории деньги не требуются. Зависимость, в которую он попал, он недооценивал. «Станет невмоготу - сорвусь, от любви в моем возрасте еще никто не умирал». Так человек выпивает раз в неделю, затем через день, каждый день, сначала только вечерами, потом и в обед, вскоре прикладывается и с утра. Уже и под гору скатился, вот и канава перед носом, а он все пыжится, заплетающимся языком декламирует: «Да я когда угодно, хоть сей момент, вот эту последнюю - и до Нового года завяжу».
        В течение года Артеменко завязывал с Майей дважды. Когда она рядом - плохо, когда далеко - еще хуже. Пpеследовал ее запах, голос, в самые неожиданные моменты Артеменко вздрагивал, слыша стук ее каблуков, но Майя не появлялась.
        Вернувшись после второго побега, Артеменко сделал предложение.
        - Зачем? - Майя взглянула удивленно. - Разве нам плохо? Ты старше меня почти на тридцать лет, над нами смеяться будут. Мужик, мол, из ума выжил, а девка - хищница.
        - А ты не хищница?
        Майя иронически улыбнулась и не ответила.
        Артеменко подарил ей свою старую «Волгу». Так как дарить машину непрямому родственнику не разрешается, он продал ее через комиссионный, оплатив стоимость расходов. Майя погладила Артеменко по щеке, сказала:
        - Спасибо, - и укатила на собственной машине домой, ночевать не осталась.
        Артеменко так запутался в своих отношениях с Майей, так устал от круглосуточной борьбы с ней и собственным самолюбием, что на время забыл о последнем разговоре с Юрием Петровичем и той угрозе, которая нависла над ними.
        Шеф явился к нему в служебный кабинет без звонка, не подчеркивал своего старшинства, занял стул для посетителей.
        - Ты был следователем по уголовным делам, - начал он без предисловий. - Бориса требуется срочно убрать. Думай.
        - Хорошо, обмозгуем, - согласился Артеменко и посмотрел на Петровича с благодарностью.
        Это чувство, естественно, было вызвано не предложением-приказом убрать Бориса (кстати сказать, делать этого Артеменко ни в коем случае не собирался), а той идеей, которую подал ему Юрий Петрович.

«Как мне самому в голову не пришло? Если Майи не станет, она исчезнет, то я буду свободен! Когда начинается гангрена и процесс ее необратим, ногу отрезают. Вырываясь из капкана, хищник отгрызает себе лапу».
        Катастрофа
        Проснулся Гуров от телефонного звонка и молниеносно вскочил - сработал выработанный годами рефлекс. «Начало восьмого, совсем сбрендили от безделья друзья, - подумал он и трубку не снял. - Соскучились, понимаю, но ничего, позавтракаете без меня, я еще сплю». Он не спеша отправился в ванную, спокойно брился, полоскался под душем, слушал вновь оживший телефон и отчего-то злорадствовал: «Звони-звони, торопиться некуда, здесь не Москва, я никому ничего не должен».
        Лев Иванович Гуров не так давно стал заместителем начальника отдела МУРа, подполковником. Когда перед отъездом на юг он зашел в парикмахерскую, мастер посоветовала ему оставить баки - молодому человеку, на ее взгляд, очень идет седина. «Она вас не старит, - рассуждала девушка, щелкая ножницами, - а придает некоторую загадочность. А то у вас глаза больно озорные, легкомысленно выглядите».
        Лева ответил парикмахерше, что, пожалуй, подумает, а сегодня виски все-таки подстричь, черт с ней, с загадочностью.
        Сейчас Гуров, причесываясь, внимательно осмотрел себя в зеркало. Виски действительно чуть серебрились, но, чтобы заметить это, необходимо зрение орла.
        Гуров надел костюм и выбирал галстук, когда в дверь постучали.
        - Я сплю! - громко сказал Гуров.

«А чего я, собственно, вчера разбушевался? Знакомые тебе не нравятся? Вроде бы преследуют тебя, прессингуют? Мания величия! Кому ты нужен, подполковник? Непогода, скучно людям, они не привыкли к безделью и одиночеству, тянутся друг к другу и к тебе не более, чем…»
        В дверь снова постучали. Гуров поправил галстук, одернул пиджак, открыл дверь, театрально поклонился.
        - С добрым утром!
        - Гражданин Гуров? - В номер вошел сержант милиции.
        Гуров отметил настороженный блеск его агатовых глаз. Черные усики сержанта воинственно топорщились, юношеское лицо своей строгостью рассмешило Гурова.
        - Уже и гражданин? - Он некстати хихикнул. - Но и с гражданами полагается здороваться, товарищ сержант.
        - Почему вы не снимали трубку, Лев Иванович? - Сержант быстро прошел в номер, заглянул в ванную, хотел открыть шкаф, но не открыл. - Почему отвечаете, что спите?
        - Долго объяснять, товарищ сержант, - серьезно ответил Гуров. - Сначала связывал простыни, все-таки третий этаж, а дама испугалась. Потом возился с наркотиками, тайника нет, пока спрячешь… Вы завтракали? - Он шагнул через порог, вынул из двери ключ, вставил с обратной стороны. - Пошли выпьем по чашке кофе и спокойно обсудим ваши проблемы. А то вы от неопытности и служебного рвения начинаете нарушать закон.
        Сержант растерялся, усики у него поникли, он бросил взгляд на номер, который ему явно хотелось внимательно осмотреть, стоял в нерешительности.
        Гуров почувствовал себя неловко. «Мальчику максимум двадцать два, наверное, только в армии отслужил, опыта ни жизненного, ни милицейского, а я, старый волк, над ним подшучиваю, вроде куражусь. А чего он явился? Может, Отари не мог дозвониться и послал за мной? Глупости, сержант бы вел себя иначе».
        Они так и стояли, хозяин уже в коридоре, а гость - в номере.
        Гуров оценил нелепость ситуации и миролюбиво спросил:
        - У вас ко мне дело? - и почему-то усмехнулся. - Идемте, идемте, выпьем по чашке кофе и потолкуем.

«Самоуверенный какой, одно слово - москвич! - Сержант рассердился. - Усмехается нагло. Дверь не открывал. Шуточки. Что-то неладно с постояльцем».
        - Вы где работаете, гражданин? - Сержант полагал, что такое обращение должно подействовать на человека. «Будьте вежливы, но не забывайте, кого вы представляете, - вспомнил сержант наставления начальства. - Вы всегда должны владеть инициативой». - В нашей гостиничной карточке написано, что юрисконсульт. В каком учреждении, министерстве?
        Гурову надоело: «Стоим, как сопляки, и препираемся».
        - Все! Выходите из номера. - Он кивнул сержанту. Когда тот нерешительно шагнул, поторопил его, подтолкнув под локоть: - Идем к администратору, там объяснимся!
        - Но-но, только без рук! - вспылил сержант.
        Гуров не ответил, запер номер и быстро пошел по коридору, милиционер затрусил следом, догнал и дышал в затылок.
        Начальник уголовного розыска майор милиции Отари Георгиевич Антадзе сидел в холле первого этажа и, поглаживая полированную голову, беседовал с Артеменко и Майей. Майор видел спускающегося по лестнице Гурова, не улыбнулся, даже не поздоровался, глянул безразлично и продолжал разговор. Четвертым за их столом сидел старший лейтенант милиции. «Следователь, - понял Гуров, - но не прокуратура, значит, никого не убили. Видно, обворовали моих приятелей, а меня вчера весь день не было».
        Подполковник Гуров ошибся. И он довольно быстро сообразил, что рассуждает поспешно. За соседним столом сидели двое в штатском, оба с чемоданчиками. Один из них - эксперт, другой - врач. «А почему врач? И почему Отари хочет, чтобы о нашем знакомстве не знали? Здесь что-то не так. - Гуров тяжело вздохнул, как дремлющий в гамаке человек, услышавший, что его зовут окучивать картошку. - Подите вы все от меня! Никому я ничего не должен, я отдыхаю! Это ваши грядки!» Ничего подобного Гуров вслух не произнес, злость же сорвал на незадачливом сержанте:
        - Да не дышите мне в ухо, не сбегу! Поздно уже, вон сколько вас понаехало!
        Отари на них не посмотрел, но улыбки не сдержал, тихо беседовал, никаких записей не вел. Следователь, отложив официальные допросы, делал какие-то пометки в блокноте.
        Чертыхаясь, покряхтывая, Гуров словно распрямил затекшую поясницу и, совершенно не желая того, начал работать. Все небритые, у эксперта ботинки в грязи, брюки мокрые. Врач читает и правит свое заключение. Труп либо тяжкие телесные… И не в гостинице, оперативники на улице лазили, промокли плащи, что лежат на одном из кресел, уже лужа натекла. Подняли группу ночью, сюда они прямо с осмотра, работали три-четыре часа, значит, дело дерьмо.

«Отари определенно имеет на меня виды».
        Гуров подошел к столу, за которым Отари и следователь беседовали с Майей и Артеменко, и сказал:
        - Здравствуйте. Извините, что прерываю. Моя фамилия Гуров, живу в триста двенадцатом, доставлен под конвоем.
        Артеменко рассеянно улыбнулся и кивнул. Майя взглянула на Гурова неприязненно:
        - Мою «Волгу» угнали.
        - Черт побери… - пробормотал Гуров. - Приношу свои…
        - Кажется, Лев Иванович? - перебил Отари. - У нас к вам несколько вопросов. Зайдите в отделение, скажем, часов в двенадцать.
        - Майя, я не умею утешать, да и бессмысленно. - Гуров перевел взгляд на Отари: - Я не знаю, где здесь милиция. Если я вам нужен, пришлите за мной машину. И что за порядки? Вламываетесь в номер…
        - Вы не подходите к телефону, - вмешался в разговор следователь.
        - Между прочим, со вчерашнего дня, - вставила Майя.
        - Извините, Лева, женщина нервничает, - сказал Артеменко.
        - Да чего уж, понятно. Я в кафе на втором этаже, - Гуров кивнул Артеменко. - Договорились?
        Он сделал общий поклон и ушел. «По угону не выезжают бригадой во главе с начальником розыска, - рассуждал Гуров, доедая яичницу и прихлебывая теплый прозрачный кофе без вкуса и запаха. - Так почему такой аврал? Не буду гадать, скоро все выяснится».
        Когда он спустился на первый этаж, группа уже уехала. Артеменко прохаживался у гостиницы. Гуров спросил:
        - Владимир Никитович, вы словно сошли с рекламного проспекта, как вам удается быть постоянно в форме?
        - Лева, когда ты разменяешь второй полтинник, поймешь, что оставаться в строю непросто. Где вчера пропадал?
        - Не скажу.
        - А я видел твою пассию, даже знаю, как ее зовут и где она работает. Берегись.
        - А где Майя? Машина была застрахована? - поинтересовался Гуров.
        - Застрахована, застрахована, - говорил Артеменко, явно думая о другом и брезгливо кривя губы. - На полную стоимость, и тачке одиннадцать лет, крылья и пороги гнилые. Майечке лишь профит от этого угона. Она же изображает… - Он махнул рукой. - Актерка! - Артеменко вздохнул, оглядел Гурова с головы до ног, спросил: - А что, по каждому угону выезжает такая группа?
        - А кто его знает.
        - Конечно, вы юрисконсульт и не в курсе милицейских порядков.
        Артеменко знал, где и кем работает Гуров. Поэтому усмехнулся, а потом не выдержал и рассмеялся.
        Парадокс ситуации заключался в том, что Владимир Никитович знать-то знал, но все вытекающие отсюда последствия не учел. Его насторожил выезд опергруппы на элементарный угон, он задал Гурову вопрос, рассчитывая, что «юрисконсульт» может проговориться. Тот не проговорился, а вот сам Артеменко, посмеиваясь над собеседником, наболтал лишнего.
        Гуров, поддерживая разговор, согласно кивал, беспечно улыбался и напряженно просчитывал ситуацию. Точнее, не просчитывал, лишь выстраивал вопросы, на которые впоследствии он постарается найти ответы.
        Откуда Артеменко знает сумму страховки, возраст и внутреннее состояние машины? Внешне «Волга» выглядела великолепно. Почему он обратил внимание на количество и состав приехавших сотрудников?
        Веранда в доме Отари была большая, деревянные столбы обвиты плющом. Хозяин сидел в торце длинного, человек на двадцать стола, ел яичницу с помидорами, запивал мацони и изредка поглядывал на Гурова из-под припухших после дневного сна век. Отари не пользовался ни вилкой, ни ложкой. Взяв кусок хлеба, он ловко собирал еду с тарелки и, не уpонив ни крошки, не пачкая ни губ, ни своих коротких, толстых пальцев, отправлял еду в рот.
        Гуров следил за приятелем завороженно, он и не представлял, что можно есть так аккуратно и аппетитно без помощи привычных приборов. Обнаженный торс Отари бугрился мышцами. В одежде майор производил впечатление нескладного толстого увальня, а обнаженный походил на Геркулеса. Он вытер рот и руки полотенцем и сказал:
        - Как выражаетесь вы, русские, вот такие пироги.
        Гурова привезли в дом полчаса назад, он и понятия не имел о пирогах, тем не менее согласно кивнул.
        - Машину нашли в ущелье около трех утра. Лепешка, водитель тоже. Семь километров от города. Думаю, угнали «Волгу» примерно в два. Лепешка-каpтошка. - Отари потер свою голову, вздохнул. - Не нравится мне все, плохое дело, грязное. Воняет. - Он поднес к носу пальцы, сложенные щепотью. - Хозяйка машины - плохая, мужчина ее - плохой, все пахнет. Понимаешь?
        - Нет, не понимаю, - признался Гуров. - Вокруг Майи много мужчин. И я…
        Отари прервал его жестом:
        - Перестань. Вы все так… зелень вокруг мяса. Артеменко. Плохой человек.
        - Оставим вопрос, кто с кем спит. - Гуров рассердился.
        Он несколько дней провел с людьми, не думал, как говорится, в голову не брал, кто с кем в каких отношениях. Лишь утром, когда Артеменко сказал о машине и страховке, Гуров подумал, что знакомство Владимира Никитовича с Майей на отдыхе - плохое кино.
        А Отари поговорил с людьми час и, пожалуйста, раскусил. «Он на работе, а я на отдыхе», - оправдывал себя Гуров.
        - Дороги у вас, известно… Гнал ночью, не вписался в поворот.
        - Не сказал я тебе, Лев Иванович, виноват. Угонщик наш, местный, ас. Ночью с завязанными глазами самосвал прогонит. Да и сорвался он совсем не в опасном месте. Такие пироги. Облазили мы все, смотрели хорошо. У него переднее колесо слетело, на дороге осталось. Кто-то ему машину приготовил. Понимаешь?
        - Сговор?
        - Не знаю. Думал долго, версий много, больше, чем пальцев на руке. Зарегистрировали как угон и несчастный случай. А как начальству докладывать? Я мальчиком много врал, да разучился. И время сейчас, сам понимаешь, люди правду знать хотят. Повесить на себя убийство? Ты сам сыщик, понимаешь.
        - Зарегистрировали правильно, по факту, - ответил Гуров. - А работать надо по версиям.
        - Как работать? Что делать? Допрашивать? Кого? О чем? Что спросить могу? Работать, Лев Иванович, ты будешь. Ты можешь, я - не могу. Понимаешь?
        - Слушай, Отари. Ты меня отдыхать пригласил. У меня нервное истощение, врачи в санаторий направляли, - быстро заговорил Гуров.
        - Это правильно. Значит, версии такие, запоминай. Они продали «Волгу» тысячи за две-три, рассчитывая получить страховку. Потом испугались, что мы угонщика поймаем, и гайки крепления отвинтили.
        - Пустое, не те люди. - Гуров сорвал с вьюна лист, прикусил и тут же выплюнул. - Кофе свари! Хозяин называется. Признайся, ты грузин или армянин? Гостеприимство! Ты почему жуликов в гостинице расплодил? Ты там кофе пил?
        Отари сверкнул улыбкой, соскочил с табуретки и перестал походить на Геркулеса - ноги коротковаты, ростом не вышел.
        - Сердитый какой! Нехорошо, товарищ подполковник, на младших по званию так шуметь. - Он побежал в дальний угол веранды, где стояли газовая плита и кухонные шкафы. - Кто говорил мне: «Отари, я прилечу к тебе, если обещаешь, что не будет ни одного застолья?» Кто честное слово с меня брал? Я жуликов не развожу, они сами размножаются, газет не читают, о перестройке не слыхали.
        Отари поставил перед Гуровым чашку густого ароматного кофе и стакан холодной воды. Гуров осторожно пригубил горячий кофе, запил водой. Он знал, что у Отари трое сыновей, и спросил:
        - Семья где? На курорт отдыхать уехали? - Гуров улыбнулся, пытаясь шуткой развеселить хмурого хозяина.
        - У отца в горах работают. - Отари оглядел пустую веранду, казалось, прислушиваясь к тишине пустого дома, и ударил кулаком по столу. - Я им устрою отдых!
        Гуров понял, что коснулся больной темы, вида не подал, кивнул, хлебнул кофе и обжегся.
        - Человек что ищет, то и находит. Ты думал, как люди живут в нашем городе? Тысячи и тысячи приезжают сюда отдыхать, год работают, три недели отдыхают. Ты, Лев Иванович, заметил, что для тебя рубль в Москве есть рубль, а здесь? - Отари дунул на открытую ладонь. - Наш город завален дешевыми деньгами. Нет, вы их честно заработали, но здесь они теряют цену. Дед, отец и я этот дом построили. Зачем? Чтобы мальчики в нашем доме выросли уродами?
        Отари говорил путано, сбиваясь, но Гуров понимал. Проблема соблазнов в больших городах давно признана, а проблема курортного городка?
        - Родственники, их друзья, соседи друзей, знакомые соседей! - Отари снова хлопнул по столу. - Здесь дом - не турбаза! Я жене сказал, второй раз повторил! Утром пьют, днем опохмеляются, вечером опять пьют! Деньги ползут, бегут, летят, все отравили, девки голые ходят. Я взял шланг, из которого сад поливаю, здесь встал и как пожарник! - Отари махнул рукой.
        - Наверно, шумно было?
        - Шумно, - согласился Отари. - Выговор по партийной линии недавно сняли. Семья на трудовом воспитании, дом пустой, я один. - Он вздохнул. - Ты меня, Лев Иванович, не отвлекай. Начинай думать, работать тебе надо.
        - Мне? - удивился Гуров.
        - Перестань! - Отари широко взмахнул рукой. - Ты мужчина! Гордый! Отказаться не можешь! Шары-мары, слова-молва, брось, пожалуйста!
        - Да, Отари, ты не дипломат.
        - С врагом или с чужим я могу крутить. - Отари толстыми пальцами повернул невидимый шар. - Я о тебе много знаю, Лев Иванович, уважаю, обижать не могу.
        - Черт бы тебя побрал! - Гуров допил кофе. - Одевайся, поедем в твою контору, мне надо поговорить с Москвой.
        - Зачем Москва? - Отари нахмурился.
        - Товарищ майор, старшим вопросы не задают. И еще, мне не нравится сержант, который утром приходил за мной. И вообще, кроме вашего начальства, я не хочу, чтобы знали, кто я и что задействован.
        Гуров разговаривал со Станиславом Крячко, который возглавил некогда его, Гурова, группу.
        - Много работы, Станислав? - задал он праздный вопрос, разгоняясь.
        - Отдыхаем, Лев Иванович, начальство на курорте, мы тут подсолнухи грызем, с губы не сплевываем.
        И Гуров словно увидел, как Станислав, быстро улыбнувшись, уже открыл блокнот и достал авторучку.
        - Я рад за вас. - Гуров подвинул к себе протоколы допросов и стал диктовать данные на Артеменко, Майю, Кружнева, номер машины, номер уголовного дела.
        - Мне нужно знать об этих людях максимально больше. Ты, Станислав, взрослый и умный, тебя учить - только портить. Материал передай по ВЧ начальнику уголовного розыска.
        - Спасибо, Лев Иванович, - ответил Крячко. - Я рад, что вы не сгорите под солнцем и не потеряете спортивную форму.
        - У тебя когда отпуск? В августе? Я распоряжусь, тебе забронируют номер.
        - Благодарю за внимание, но я отдыхаю в местах, где бронь не требуется, отсутствуют не только ВЧ, телефон-автомат, почта, но и канализация.
        - Жизнь покажет, Станислав.
        - Вам она уже показала.
        - Не хами начальству! Жду!
        - Хорошей погоды, товарищ подполковник. Мы все вам кланяемся.
        - Вот язва, - усмехнулся Гуров, положил трубку, взглянул на Отари. - Оставь меня одного, я почитаю допросы.
        Эксперт, осматривавший разбившуюся машину, не сомневался: гайки крепления правого переднего колеса были ослаблены, свинчены до последнего витка. Следовательно, катастрофу подготовили. Кто? И для кого? В показаниях Артеменко и Майи Степановой существовали противоречия. Артеменко утверждал, что утром он собирался ехать в совхоз за бараниной. Майя дала показания, что Артеменко от этой поездки отказался, они поссорились, и она сама хотела днем, одна (было подчеркнуто), ехать в санаторий, где отдыхает ее подруга. В какой санаторий, как зовут подругу, следователь не уточнил. «Необходимо выяснить, - думал Гуров. - Но как? Если произошел лишь угон и несчастный случай, такой вопрос покажется странным».
        Угонщик находился в средней степени опьянения. В машине обнаружена бутылка коньяка и букет цветов. Коньяк еще как-то понятен, хотя угонять машину пьяным, с запасом спиртного?.. Ну, а цветы? Гуров позвонил следователю.
        - Где техпаспорт?
        - У хозяйки, естественно. - Следователя раздражало, что к работе привлекли чужака.
        Гуров недовольство следователя почувствовал, сказал:
        - Если свободны, зайдите. - Положил трубку.
        Логика следователя Гурову была известна. Произошел угон и несчастный случай. Завинчены гайки, не завинчены - гори они голубым огнем. Работы хватает. А что брошенный с горы камень, если его не остановить, может вызвать лавину, ему плевать. И вообще, пусть думает начальство. Мы люди маленькие, прикажут - выполним.
        В кабинет зашел Отари, посмотрел на Гурова виновато.
        - Лев Иванович, прошу, не звони этому. - Он кивнул круглой полированной головой на дверь. - Совсем плохой, уже жалуется. Не могу понять, слушай! Начальник меня голосом давит. Я тебя что? Сарай в моем саду попросил сделать? Виноград подвязать попросил? А?
        - Честь мундира, - улыбнулся Гуров.
        - Может, они правы? - Отари вновь кивнул на дверь. - Бумаги в папку, папку в архив, и все! Парень, что разбился, неплохой был, но время от времени попадал к нам - то да се, по-вашему двести шестая. Как и кто с кем договаривался, кто гайки крутил? Мне надо? Тебе надо?
        - Отари, дед и отец у тебя торгуют, а ты милиционер. Почему?
        - Не скажу. - Отари нахмурился.
        - Молодец, что в артисты не подался, таланта у тебя нет. Ты мне МХАТ не устраивай.
        - Не буду, извини. - Отари смущенно улыбнулся.
        - Значит, так. - Гуров закрыл папку с документами, отодвинул. - Я сговор между владельцем и угонщиком отметаю. - Он провел ладонью по столу. Коньяк, цветы, отсутствие техпаспорта. В случае сговора Майя бы заявила, что техпаспорт оставила в машине, такое случается. Вы работайте - установите, куда опаздывал погибший. Предполагаю, что он торопился к женщине, сел в машину, а угодил в ловушку.
        - Я так думал, потому и прошу помощи. - Отари шумно вздохнул, опустил голову. - Если ставят капкан на одного зверя, а убивают другого, то ставят другой капкан. И надо этого охотника взять!
        Дождь не шел - мельчайшими капельками висел в воздухе.
        Гуров шел по набережной, кроссовки хлюпали, фирменный костюм прилипал к плечам и бедрам. Время от времени Лева ладонью проводил по лицу, словно умывался.
        Если машина была, как выразился Отари, капканом, то убийство заранее готовилось. Чтобы найти убийцу, следует сначала определить жертву. Ведь за что-то с ней хотят расплатиться. И это что-то существует в биографии жертвы. Выбор невелик. Охотятся либо за Майей, либо за Артеменко. Только они могли сесть за руль «Волги». Каждый из них утверждает, что ехать утром собирался именно он. Возможно, каждый хочет выглядеть в глазах следствия жертвой? Значит, один из них убийца, другой - жертва. Надо определить, кто лжет - тот и убийца. Сообщник? Существуют ли в подготовке преступления сообщники? Если да, то только в единственном числе. Сообщник. Кандидатуры тоже две. Толик и бухгалтер. Если Кружнев действительно бухгалтер. Что ответит Москва? Стоп! А Татьяна? Прелестная пляжная знакомая? Гуров вспомнил: позавчера Татьяна с Майей шли вдвоем и, увидев Гурова, свернули на другую аллею. Возможно, они дружат давно? «Девушка знает мое имя и отчество. Есть у нее подруги среди обслуживающего персонала или нет? Отари. Срочно выяснить».
        Гуров стал искать две копейки и, конечно, не нашел. Хлюпая по лужам, двинулся в гостиницу.
        Гуров при случае любил прикинуться дурачком, недумающим служакой. При равенстве сил тот, кого недооценят, всегда в выигрыше. Обсуждая с Отари очередность необходимых мероприятий, Гуров сказал, что перво-наперво подозреваемых, причем каждого в отдельности, надо поставить в известность, что машина разбилась не случайно. Но сделать это не напрямую, а в ситуации, когда глупый милиционер беседует с умным интеллигентом.
        Гуров вернулся в гостиницу, стянул с себя сырой, липнувший к телу костюм, принял душ и переоделся. Потом спустился в кафетерий. А Отари работал.
        С физкультурником Толиком Зиничем он обошелся по-простецки, без затей. Знакомый оперативник встретил Толика «совершенно случайно» и, как с местным старожилом, взяв предварительно с приятеля обет молчания, поделился кошмарными новостями.
        За Майей, Артеменко и Кружневым Отари прислал машину, попросил подъехать в милицию, мол, надо побеседовать.
        Майя
        Она родилась в интеллигентной семье среднего достатка, отец - кандидат технических наук, мать - художник-декоратор. Родители были людьми спокойными, уравновешенными, дочь особо не баловали, не требовали непременных пятерок, не заставляли играть на пианино и декламировать стихи, когда собирались гости. Вообще воспитанием ее не третировали, полагая, что в здоровой семье вырастет здоровый ребенок и станет хорошим, нравственным человеком. Все к этому и шло. Майя росла девочкой самостоятельной, искренней, в классе ее любили, училась она легко, не надрываясь, и числилась (в школе придумали нерусское слово) хорошисткой. Круглой отличницей она была в спортзале и на стадионе, где превосходила не только подруг, но и мальчишек. Она бегала быстрее всех, прыгала дальше всех, ходила на лыжах, прекрасно плавала.
        Однажды физрук оставил Майю после урока и спросил:
        - Ты знаешь, что природа порой бывает несправедлива? - И, не ожидая ответа, задумчиво разглядывая девочку, продолжал: - Крайне несправедлива. Тебе она выделила лишнее, кому-то недодала.
        - Я виновата? - Майя растерялась.
        - В школе создается спортивный класс. Как ты к этому относишься?
        - У меня химия и физика хромают, трешки стала получать.
        - Тебе бегать надо, а с физикой и химией мы договоримся.
        - А после школы? - рассудительно спросила она. - Все бегать будут?
        - У меня впечатление, что ты, девочка, способна убежать очень далеко. Загадывать трудно, жизнь рассудит, все зависит от того, как ты покажешь себя в работе. Сегодня ножками можно на такую высоту подняться, на которую иной физик-химик взглянет - у него шея переломится.
        Когда Майя рассказала о предложении физрука дома, отец рассмеялся и сказал:
        - Бегай, дочка, на то и юность человеку дана, только не забывай: аттестат зрелости должен выглядеть достойно.
        В пятнадцать лет Майя получила первый разряд. В спортобществе, куда ее определил физрук, она не выделялась, часто смотрела соперникам в затылок, не знала, что тренер, который, как говорится, в спорте собаку съел, сразу углядел в ней незаурядные способности и, уберегая от зазнайства и лени, ставил ее на дорожку с мастерами. Единственно, чем Майя тренера не устраивала, так это своей мордашкой. Девушка хорошела на глазах, мужики начали оглядываться. Сегодня она на их взгляды не обращает внимания, но сегодняшним днем жизнь не кончается. Серьезные результаты показывают девушки невидные, для кого спорт становится делом главным и единственным, где они отыгрываются и могут отомстить своим смазливым соперницам. С внешностью Майи тренеру явно не повезло, и он был с ней строже, требовательней, чем с другими.
        - Бегаешь? - спросил он, останавливая после тренировки. - Работать надо, здесь стадион, а не парк культуры. Я тебя оформил на ставку, будешь получать сто рублей.
        Майя знала: некоторые подруги получают спортивные стипендии, талоны на питание.
        - Спасибо, - просто ответила она. - У нас семья не нуждается, но не помешает.
        - Девочка, знаешь, такое дело. - Тренер неожиданно смутился, начал застегивать и расстегивать молнию на ее курточке. - Ты об этих деньгах не распространяйся. Родителям скажи. Кстати, пусть отец на тренировку зайдет. Просто рок какой-то, - соскочив со скользкой темы, он заулыбался, - как посредственность, так ее предки чуть ли не ночуют на стадионе, а вот твоих я в глазки не видел.
        - Они не придут, если только на соревнования.
        - Это почему же?
        - Считают, что я самостоятельной должна расти.
        В семье Майи к слабостям и недостаткам друг друга и окружающих относились терпимо, не прощалась только ложь. Если отец хотел человека заклеймить, что случалось крайне редко, он говорил сухо и коротко:
        - Этот человек лгун…
        Что лгать не то чтобы нехорошо, а просто нельзя, абсолютно недопустимо, Майя усвоила с детства, с молоком матери.
        - Ты, дочка, коли не можешь или не хочешь сказать правду, молчи, - говорил отец. - Все зло на земле от лжи, мягкой, удобной и многоликой.
        В семнадцать Майя стала кандидатом, в восемнадцать - мастером спорта. После школы она поступила в инфизкульт, но ей не понравилось, и Майя, не закончив даже первого курса, ушла, решила готовиться в университет на филфак. Основные соперницы выступали за рубежом. Майя выиграла первенство Москвы, завоевала серебро на Союзе. О ней заговорили серьезно, включили в списки предолимпийской подготовки. Теперь она получала сто восемьдесят, когда не находилась на сборах, талоны на питание по пять шестьдесят в день плюс дорогостоящее спортивное обмундирование. С ростом результатов взаимоотношения с подругами-сопеpницами усложнялись и портились. Она давно уже не бегала по дорожке, а работала, или, как выражаются в спорте, пахала. Составленный тренером и утвержденный в Госкомитете индивидуальный план подготовки требовал от нее порой невозможного.
        - Девочка, тебе придется подколоться, - сказал однажды тренер. - При таких нагрузках организм требует.
        - Допинг? - спросила Майя.
        - Ты что, рехнулась? - Глаза тренера округлились, изображали лживое возмущение. - Подколем тебе витаминчики, таблеточек тонизирующих покушаешь.
        - Не надо песен на болоте. - Майя рассмеялась. - Вы подколете мне мужской гормон, и голос у меня будет, как у Веры, оттягивать в хрип. Никогда!
        - Дело твое. - Он пожал плечами и отвернулся. - Впереди Европа, без фармакологии тебе не подготовиться, ты будешь без шансов.
        - А как же знамя советского спорта? Мы клеймим, изобличаем, а сами?
        - Движения науки не остановить. - Тренер усмехнулся. - Ты что же думаешь, далеко за семь метров девочки прыгают на энтузиазме? Талант талантом, а медицина медициной.
        - Так ведь нечестно. И антидопинговый контроль существует.
        - Это не твоя забота. Одни придумывают контроль, другие ломают голову, как этот контроль обойти.
        - Моя забота! Моя! И если вы мне платите деньги и кормите на девять рублей в день, то еще не купили, в собственность не приобрели!
        - Ты что, психованная? - Тренер явно испугался. - Я забочусь о тебе, предложил - решай.
        - Считайте, что ничего не говорили. - Майя поправила на костюме тренера молнию и пошла в раздевалку.
        На первенство Европы основная соперница Майи не поехала, хотя время она показывала рекордное. Девчонки поговаривали, что результаты анализов у нее оказались никудышными, видимо, врач промахнулся. Руководство побоялось скандала, и поехала на первенство Майя.
        В финале, на финише, она была третьей. Руководитель, бывший комсомольский работник, молодой человек лет сорока с лишним, в легкой атлетике разбирался, знал, что бегать надо быстрее, прыгать дальше и выше, что золотая медаль хорошо, а бронзовая значительно хуже. Когда Майя закончила дистанцию, он, страдая одышкой, подбежал, обнял за мокрые плечи, полез целоваться.
        - Молодец! Но! - Он поднял пухлый палец. - Надеюсь, понимаешь? На Олимпиаде
«бронза» нам не нужна. А так молодец.
        У Майи кружилась голова, ноги мелко дрожали, она бездумно кивала, вяло отпихивала навалившуюся на нее пухлую грудь руководителя.
        - Партия сказала - надо, комсомол ответил - есть! - прошептала она пересохшими губами. Майю так тошнило, что мечтала она лишь об одном - где бы укрыться и спокойно поблевать.
        Майе исполнилось двадцать два, она утвердилась в первом резерве сборной. Мужчины в ее жизни, не как начальники, а как существа другого пола, значили крайне мало. Они улыбались, заискивали, ухаживали, с одним она время от времени устало спала. До Олимпиады оставалось два года, Майя хотела быть «золотой», какие уж тут мужики, успеется. Это ее первая и последняя Олимпиада.
        Майе дали однокомнатную квартиру, отношения с родителями разладились, старики не понимали, почему она не учится. Сборы, поездки на соревнования, каждодневные тренировки, после которых не то что учиться, жить не хочется. Подруги по команде нельзя сказать, чтобы недолюбливали ее, просто сторонились. Во-первых, конечно, мужики, которые вертелись вокруг «бронзовой» красотки, вызывали у соперниц здоровое чувство зависти. Потом, находясь за рубежом, Майя не очень экономила скудную валюту, не бегала в свободный день по магазинам, вещи покупала только себе и родителям, никогда для продажи, в общем, не как люди, странная.
        Жизнь шла своим чередом. Майя «пахала» не за страх, время показывала не рекордное, но на уровне, взаимоотношения с тренером нормализовались. Он даже с гордостью поговаривал за ее спиной, что, мол, иные-некоторые со своими ученицами химичат, а его девочка чисто «бронзовая», не подкопаешься, в любой стране, при любом контроле свои секунды обеспечит. Уже составлялся план непосредственной подготовки, когда разразился скандал.
        Отвечая на вопросы иностранных журналистов, Майя сказала, что сейчас не работает и не учится, лишь тренируется, за что ее поят, кормят и одевают. Сенсационного сообщения, появившегося в зарубежной газете, Майя не видела. Запыхавшийся тренер не дал ей переодеться, прямо в тренировочном костюме усадил в машину и привез в кабинет. Начальник, которого Майя никогда не видела, - возможно, его перебросили на спорт за ошибки, допущенные на другой руководящей работе, - тыча пальцем в иностранную газету, спросил:
        - Что ты говоришь? Ты понимаешь, что говоришь? Ты что, профессиональная спортсменка? Миллионы занимаются спортом, а ты одна профессионалка?
        - А кто же я? - Майя понимала, что подходит к краю и сейчас шагнет в пустоту, только остановиться не могла. - Во-первых, разговаривайте со мной на «вы»! Я сказала, как есть, меня с детства учили говорить правду!
        - Спокойно, Майечка, спокойно, - быстро заговорил тренер, - не надо волноваться, пригласим журналистов, ты расскажешь, как училась в инфизкульте, сейчас готовишься поступать в университет. Ты же про деньги, ну, о стипендии, ничего не говорила?
        - Вот вы собирайте журналистов, а я скажу! - Майя вышла из кабинета.
        Когда она перешагнула порог здания и вышла на улицу, то оказалась не на улице, а в космосе, в безвоздушном пространстве.
        Она еще бегала, даже выступала, тренер порой подходил, говорил равнодушные слова, но на очередной сбор ее не взяли, как не берут в дорогу ненужный чемодан.
        - А чего ты ждала? - спросил тренер. - Ты олимпийская чемпионка и без тебя не обойтись? Характер хорош на дорожке, а в кабинете… - Он присвистнул. - Потом, и объективно тебе уже двадцать три. Какие у тебя перспективы? Со сборной тебе придется расстаться, а в спортобществе поговорим, как-то поддержим, молодая, здоровая, у тебя вся жизнь впереди.
        Но самый страшный удар, который и выбил ее из людского сообщества, караулил Майю впереди.
        Она пришла домой, к папе с мамой, все рассказала и, не обратив внимания, что отец лицом осунулся и взглядом посуровел, начала философствовать:
        - Цапля голову под крыло прячет, думает, ее вообще не видно. Любители, профессионалы, все чушь непроходимая. Солист Большого театра в свободное от репетиций и спектаклей время где-то еще немножко работает? Представляю себе, выходит на эстраду конферансье и объявляет: «Дорогие друзья! Сейчас перед вами выступит лауреат Государственной премии, победитель международных конкурсов в Париже и Риме, народный артист СССР Голопупко. Любимец публики вернулся с гастролей по Сибири и Дальнему Востоку, посетил города Средней Азии. Две недели он проведет в Москве, после чего отправится в четырехмесячное турне Канада - США - Южная Америка. Работает Гоша Голопупко токарем на заводе». Каково? Звучит?
        Мать рассмеялась, отец тоже не сдержал улыбку.
        - Кого обманывают и ради чего? - Майя повысила голос. - Почему они противопоставляют чемпиону мира значкиста ГТО? Почему нельзя все сделать по-человечески, честно? К примеру, работает девчонка на фабрике и поет в самодеятельности. Хорошо поет. Заметили, предлагают перейти в профессиональный ансамбль. Она приходит домой, советуется с родителями. «Ну, а не получится, не станешь ты Людмилой Cенчиной?» - «Так вернусь на фабрику», - отвечает она. То же должно быть и в спорте. Выступаешь за заводской коллектив и работаешь, перешла в команду мастеров, отдала трудовую книжку в спортобщество, стаж идет, закончила выступать - ты человек, трудовой человек. Нет, надо врать, изворачиваться.
        - И что же ты решила? - спросил отец.
        - Решили за меня, я лишь правду сказала.
        - Ты почему не училась? Большинство же учится.
        - Ну, я вот не нашла себя! - вспылила Майя. - Упорства, силенок не хватило. Свое-то дело я делала честно! А теперь меня на помойку?
        - Дочка, тебе только двадцать три, - вмешалась в разговор мать.
        - Мне опять к вам на шею? А если бы у меня вас не было? Ты думаешь, прежде чем отчислить, меня спросили, какая семья, кто содержать будет? И за что отчислили? За правду!
        - Да. - Отец снял очки, потер переносицу. - Значит, ты так все и сказала?
        - В принципе, конечно, долго мне говорить не дали.
        - И что же, ты и в будущем будешь такую правду начальству говорить?
        - Отец, ты же сам всегда внушал. И потом, правда такая или другая, она разная бывает?
        - Ты дура! Мать, мы вырастили идиотку! Иисус Христос за правду на крест пошел, так ему уже два тысячелетия свечки ставят. Да, правда правде рознь, это ты здесь, - он постучал пальцем по столу, - должна говорить правду. А там следует говорить то, что от тебя хотят услышать. Играть по установленным правилам. Перед идущим танком не становятся, переедет и внимания не обратит! Ты что же думаешь, я директору института могу правду на совете сказать?
        Неожиданно ноги у Майи ослабли и задрожали, ее начало тошнить, словно она только закончила дистанцию. Девушка смотрела на отца и не узнавала.
        - Ты всегда меня учил… - Она с трудом, совершенно больная, поднялась со стула, пошла к двери.
        - Дочка! - Мать вскочила.
        - Сиди! - хлопнул отец по столу. - Жрать захочет - придет! Правдолюбица!
        Тренироваться Майя перестала, гимнастику по утрам делала автоматически, по привычке. Подруги звонили несколько раз, затем разъехались по сборам и соревнованиям. Через два месяца деньги кончились, она продала японскую радиоаппаратуру. Два раза приходила мама, один раз - отец. Она терпеливо слушала, ждала, пока уйдут. Главной ее заботой стало, как убить время, дожить до вечера, когда можно включить телевизор. Она спала, ела, листала какие-то книги, думала, думала. Готовиться в институт? Какой? Точные науки отпадают, с математичкой, химичкой, физичкой ее пастыри в свое время «договорились». Иностранного языка не знает, литературу - кое-как. Допустим, поступит в гуманитарный, закончит, и за сто двадцать рублей служить от звонка до звонка? К тому времени ей будет под тридцать. Последние годы ей только на кормежку в день выделяли почти червонец. А тряпки?

«Мой любимый папа сказал, что играть следует по установленным правилам. Начнем играть». Во-первых, никаких столкновений с властями, и она легко устроилась инструктором физкультуры на крупный завод: восемьдесят рублей, два раза в неделю по три часа.
        Она вышла из ванной, оглядела стройное тренированное тело, оглядела себя в трюмо.
«Правила установили мужчины, они и будут платить. Двадцать лет у меня еще есть. А там, как говорил мудрый Ходжа Насреддин, либо эмир умрет, либо ишак, либо я умру». Ее никто не совращал, не опаивал, не втягивал. Майя начала заниматься древнейшей профессией добровольно и осознанно, все просчитав и взвесив. «Ты, папочка, хочешь, чтобы я жила по правилам, согласна, только я буду жить по своим правилам. - Она достала палехскую шкатулочку, куда бросала визитные карточки тяжело вздыхающих мужиков, отобрала, с ее точки зрения, денежных. - Я не стану сидеть в баре и ловить иностранцев, установим простой порядок: один основной и двое на скамейке запасных. Для поддержания спортивной формы им будет разрешено делать подарки, вывозить меня в свет, и никаких глупостей».
        И мужчины соглашались, строптивых из команды исключали. С родителями Майя встречалась редко, рассказывала, что работает в институте гидом.
        Через год она стала своих попечителей недолюбливать, через два - не любить.
        Встретив Артеменко, она возненавидела его с первого взгляда. «Гладкий, ухоженный, самодовольный победитель, ты мне заплатишь за все», - решила Майя, почувствовав, что платить этому человеку есть чем. Она долго не понимала причину своей ненависти. Спустя полгода догадалась. Артеменко ассоциировался с тем спортивным боссом, который вышвырнул ее из жизни.
        Однажды Майя услышала по телефону девичий возмущенный голос:
        - Майя Борисовна? Говорит секретарь комсомольской организации. Вам надлежит немедленно погасить задолженности по взносам и сняться с учета. - Девочка торопилась, боялась, что перебьют и она запутается, не договорит. - В противном случае мы вынуждены будем исключить вас из наших рядов.
        - Вы кто такая? - бархатным голосом спросила Майя. - Чем занимаетесь? Бегаете, прыгаете?
        - Я кандидат в мастера…
        - Понятно, - перебила Майя. - Сто двадцать и жратва. Ты, милочка, бегай и прыгай, занятых людей не беспокой. Раньше надо было звонить, значительно раньше. Мастер спорта международного класса Майя Борисовна померла.
        Умные и милиционеры
        Отари знал, что по-русски говорит с акцентом, иногда путая падежи, что его литая невысокая фигура, бритая голова, привычка поглаживать ее широкой короткопалой ладонью придают ему, особенно в глазах приезжих, вид комический. Отари не смущался, любил посмеяться, и над собой в том числе. Сейчас он все свои комические черты утрировал. Говорил почти не спрягая и не склоняя, часто выкатывался из-за стола, демонстрируя неуклюжесть, поддерживая якобы спадающие брюки. Он знал: многие русские не отличают армян от грузин и абхазцев; даже от азербайджанцев, в разговоре между собой употребляя непонятное слово - «чучмек».
        Отари принял совет Гурова держаться попроще, прямолинейнее. Чучмек? Прекрасно! Вы получите такого чучмека, какого даже на своих рынках не видели.
        Первой в его кабинете появилась Майя. Она села, непринужденно закинула ногу на ногу, взглянула с любопытством.
        - Я вас слушаю, товарищ майор. Я не ошиблась, вы майор?
        - Майя Борисовна, меня зовут Отари Георгиевич. - Он наклонился над столом и быстро продолжал: - Виноваты мы, сплошные безобразия творятся. Вам отдыхать надо, а тут безобразия. Стыдно мне вам в глаза смотреть.
        В женщинах подобного толка Отари разбирался лучше Гурова. Умеренность в косметике, элегантность и неброскость костюма Отари не обманывали, он чувствовал - перед ним профессионалка, только высокого класса. Возможно, сейчас не на охоте, отдыхает.
        - Два вопроса имею. - Отари поднялся из-за стола, прокатился по кабинету. - Беспокою вас, стыдно. Хотел приехать, но телефон здесь держит.
        - Короче, пожалуйста. - Майя вынула из сумочки сигареты, но не закуривала.
        - Короче. Быстрее. Москва. - Отари умышленно тянул, говорил лишнее, наблюдал. Женщина не изображала спокойствие, была действительно абсолютно спокойна. - Кто сегодня утром должен был сесть за руль вашей «Волги»?
        - Уже спрашивали. И какое это имеет значение?

«Раздразнить, вывести из равновесия», - решил Отари и, причмокивая полными губами, слащавым голосом уличного приставалы, растягивая гласные, сказал:
        - Красавица. Дорогая моя, договоримся. Я спрашиваю - ты отвечаешь. Потом ты спрашиваешь, я - отвечаю. Договорились?
        Майя не отреагировала ни на «ты», ни на «дорогую», глядя перед собой, почти без паузы ответила:
        - В десять утра я собиралась ехать в санаторий к подруге.

«А сейчас ты ошиблась, ошиблась, дорогая моя, - подумал Отари. - Тебе надо сердиться, а ты спокойная, совсем неправильно спокойная». Он сел за стол, взял ручку:
        - Имя, фамилия, адрес.
        - Вас это не касается, к делу отношения не имеет.
        - Я знаю, ты не знаешь. Прошу ответить. - Отари чуть хлопнул ладонью по столу.
        - Сейчас встану и уйду.
        - Почему твой мужчина говорит, что ехать должен был он?
        - Тяжелый случай. - Майя поднялась со стула, сунула сигареты в сумочку.
        - Майя Борисовна, дорогая, зачем так? - Отари растопырил руки, преграждая дорогу. - Мне это надо? Не могу все говорить. Должность. Поверьте, о вас беспокоюсь! Мне что! Машину нашли, угонщик погиб. Бумажки сложили, убрали, забыли! О вас беспокоюсь. Имею маленький секрет.
        Равнодушие с лица Майи исчезло, взглянула заинтересованно:
        - Ехать собиралась я, почему Владимир Никитович утверждает обратное, не знаю.
        - Не допрос, беседа. - Отари погладил лысину, выглянул из кабинета, сказал: - Товарищ Артеменко.
        Тот вошел - как всегда элегантный, благородная седина в тон с серыми, чуть насмешливыми глазами.
        - Слышал, слышал, - рассмеялся Артеменко, - как вы работаете, товарищ майор. У вас в коридоре слышно каждое произнесенное здесь слово.
        Данный факт Отари был, конечно, известен и учитывался. Уплотнить стену и дверь намечалось каждый год. Не хватало фондов, либо материалов, либо рабочих. А пока недостатки строителей и хозяйственников Отари использовал в своих оперативных целях.
        - О чем идет спор? - Поддернув брючину, Артеменко сел на стоящий у стены диван. - Майя, ты вчера сказала, что хочешь настоящих шашлыков. Давала мне ключи, мол, съезди за бараниной?
        - Ты отказался.
        - Верно. А вечером, в ресторане, я согласился. Желания женщины… - Артеменко улыбнулся, подмигнул Отари.
        - Не было этого. - Майя на мужчин не смотрела.
        - Согласен. - Артеменко рассмеялся. - Вечер выпал довольно хмельной, может, хотел сказать, да забыл. Что вас смущает, товарищ майор?
        - Вы мужчина, должны понимать, дорогой. - Отари похлопал себя по широкой груди. - Мы, оперативники, свои секреты имеем. Все не могу сказать. - Он шумно вздохнул и пустился в пространные рассуждения: - Почему машина с шоссе вниз упала? Зачем упала? Непонятно.
        - Дороги у вас, сами знаете, - сказал Артеменко. - Угонщик, я слышал, пьяный был.
        - Я знаю, вы знаете, он знал наши дороги, дорогой, все знают. Ночью ехал, никто не мешал, зачем упал?
        Отари нагнулся, вынул из-под стола загодя приготовленный баллонный ключ, вертел в руке, разглядывал. Майя никак не реагировала, со скукой смотрела прямо перед собой, ждала, когда бессмысленный разговор окончится. Артеменко взглянул с любопытством, хотел задать вопрос, Отари жестом остановил его.
        - Майя Борисовна, скажите, что это такое? - и протянул ключ.
        Майя ключ не взяла, пожала плечами:
        - Железка.
        - И вы ее раньше никогда не видели? Возьмите, посмотрите.
        Майя на ключ не смотрела, разглядывала свои холеные руки.
        - Я устала от вас. Скажите, у меня угнали машину или я угнала?
        - Понимаете, такая железка есть в багажнике каждой машины. Каждой! А в багажнике вашей машины ее не оказалось.
        - Не может быть, - быстро сказал Артеменко, - две недели назад я менял у машины колесо.

«Чучмек-то я чучмек, - подумал Отари, - но не круглый дурак. Надо ему дать понять, что я засек, не пропустил его оговорочку».
        - Две недели? - Отари причмокнул. - Вы приехали шесть дней назад.
        Майя встала, вынула сигареты, прикурила от протянутой Артеменко зажигалки.
        - Мы знакомы давно, любовники. Идите оба к черту! А вы, товарищ майор, справку мне приготовьте, привезите в гостиницу! - Она вышла из кабинета.
        - Не завидую вашей работе, майор, - сказал Артеменко, подошел к окну и увидел, что во дворе бухгалтер Кружнев и милицейский сержант меняют у «газика» колесо.
        - Завидная работа бывает только у соседа, - сказал Отари.
        - Странно, что баллонного ключа не оказалось. - Артеменко помолчал. - Очень странно. С колесами у «Волги» был непорядок?
        - Красивая у вас женщина. Очень. Много хлопот, нервов, денег много. Ничего не давать, ничего не иметь. Жизнь одна!
        - Не крутите со мной, майор. - Артеменко разозлился. - Я не мальчик. Какое значение имеет, кто сегодня утром должен был ехать? Что вы размахиваете баллонным ключом?
        - Я не размахиваю. - Отари убрал ключ, сунув его под стол.
        - Надо заниматься профилактикой, охранять покой людей и не вызывать их, задавая глупые вопросы. Вашему начальству жаловаться не стану, у вас тут… - Он очертил в воздухе круг. - Позвоню в Москву, вам быстро объяснят…
        Артеменко начинал скандалить умышленно, хотел разозлить милиционера, чтобы тот в запальчивости проговорился. Конечно, просто так подобные разговоры не ведут, что-то майор скрывает. Кое-какие предположения у Артеменко уже были.
        Отари округлил глаза, надул губы, - засопел. - «У меня южный темперамент, я должен вспылить. Однако и испугаться должен».
        - Эй, Москва! - взмахнул он рукой. - Зачем звонить! Машину дам, поезжай отдыхай. Хочу как лучше! Извиниться могу, мы люди маленькие, негордые. - Он снял трубку, начал набирать номер.

«Старый дурак, - подумал Артеменко, - куда лезу?»
        - Простите, Отари Георгиевич. - Он обаятельно улыбнулся. - Нервы. Годы сказываются. Женщина у меня молодая, красивая, с характером.
        Отари положил трубку, сел за стол, тяжело и понимающе вздохнул.
        - Да, дорогой. Как русские говорят, жизнь прожить - не поле перейти. Верно?
        - Верно, Отари, верно. Стареть не хочется, дорогой. Очень. - Отари понял, что Артеменко открылся, говорит правду.
        - Любишь?
        Артеменко махнул рукой, подошел к окну. Во дворе Кружнев вертел баллонный ключ, меняя с сержантом уже другое колесо. «А они нашего бухгалтера проверяют. Ох, непростые работают ребята. Гуров - подполковник МУРа. Они успели с ним переговорить. Возможно, в этом кабинете театр и меня этот бритоголовый абориген просто разматывает. Зачем? Почему? За всем этим стоит мощный талантливый режиссер. Вот так, спонтанно, не разобраться. Не показать, что догадываюсь, уйти интеллигентно и думать, думать».
        Отари знал, что именно видит Артеменко во дворе. «Если ты, москвич, в деле замазан, то догадаешься и испугаешься. А испугаешься - начнешь защищаться, действовать. Ты только человек, можешь и ошибиться». Отари рассуждал правильно, но не знал, что подполковник Гуров известен, открыт, и факт этот сильно менял позицию, соотношение сил.
        - Отари Георгиевич, не надо мне машины, пойду я не торопясь в гостиницу, - сказал Артеменко. - Поразмыслю дорогой, как Майю умилостивить.
        - Если бы вы знали, Владимир Никитович, как много в моем кабинете врут.
        - Я вношу некоторое разнообразие, говорю правду, - улыбнулся Артеменко. - Вчера вечером, в ресторане, я сказал ясно, что утром поеду в совхоз за шашлыками.
        - Кто слышал?
        - Бухгалтер, физкультурник и Майя. Юрисконсульта за столом не было, он вчера куда-то запропал.
        - Значит, правду говорите? - Отари рассмеялся открыто, издевательски. - Я не могу тебе верить, дорогой. Если человек врет в одном, то почему он обязательно говорит правду в другом? А?
        - В чем я вру? - искренне удивился Артеменко.
        - Скажу. - Отари взял Артеменко за локоть, подвел к двери. - Тебе не надо улаживать с этой женщиной. Она из твоих рук ест и пьет. Скажи, у нее на билет до Москвы деньги есть? Скажи. Быстро скажи.
        Артеменко растерялся, такой прозорливости от майора он не ожидал. Пауза затягивалась. Артеменко, поморщившись, освободил затекшую под железными пальцами майора руку.
        - Больно.
        - Не загораживайся словами.
        - Ты упрощаешь, Отари. Я не знаю, сколько у Майи денег. Если она позвонит в Москву, то через несколько часов у нее будут деньги, и серьезные.
        - Значит, умеешь говорить правду? Хорошо. А вчера вечером, в ресторане?
        - Я сказал.
        - Не знаю. Верю, не верю, не знаю. Но ты на всякий случай береги себя, дорогой. Гостиница. Ресторан. Набережная. В горы не ходи, там и сорваться можно. Случается. А сейчас попроси своего бухгалтера подняться. Он гайки крутить умеет, мы видели.
        - До встречи. - Артеменко поклонился и вышел.
        - Увидимся обязательно, - пробормотал Отари.

«Прав Гуров. Я тоже прав. - Отари вернулся к столу. - Плохо. Пахнет совсем плохо. Смертью. Кто? И кого? Пустяка не знаем. Главного пустяка. Если бы этот человек был чистый, никогда бы не разрешил разговаривать с собой на «ты». Никогда».
        Артеменко задержался в коридоре, потер ладонью грудь, глубоко вздохнул, словно вынырнул из-под воды: «Старею. И как же это, буквально на пустом месте, меня недоразвитый милиционер чуть до сердечного приступа не довел?»
        Отари, хотя после бессонной ночи и вздремнул часа два, усевшись за стол и прикрыв глаза, тут же «поплыл», его охватила апатия и ленивая злость на себя: «Чего лезу, зачем?»
        Когда Кружнев, тихо постучав, вошел, Отари вяло сказал:
        - Садитесь, пожалуйста, спасибо, что пришли, Леонид Тимофеевич. - Он потер свою голову. - Ох, так зачем же я вас пригласил?
        Кружнев взглянул виновато, пожал плечами, еще больше ссутулился:
        - Не знаю, но я чем могу…
        - Так, дорогой! - Отари сосредоточился. - Вы вчера ужинали в ресторане гостиницы. Кто находился за столом?
        - Ужинали. - Кружнев виновато кивнул. - За столом? Майя, естественно, был и Владимир Никитович, ну и Толик, куда от него денешься.
        - А Лев Иванович?
        - Отсутствовали.
        - А что он за человек, этот Лев Иванович? Куда подевался, дорогой? Все вместе были, а вчера пропал?
        - Этого не знаю. - Кружнев смущенно улыбнулся, старался не рассмеяться, так как тоже знал, где и кем работает Лев Иванович Гуров.
        Вчера вечером Артеменко, слегка захмелев, рассказывал о Гурове, его профессии и непонятной конспирации.
        Отари об этом не догадывался, но почувствовал, что начал беседу неправильно, и круто свернул:
        - Между Майей и Артеменко был разговор: мол, утром вместе ехать на машине?
        - Вместе? Нет. Днем они о какой-то поездке спорили. А вечером Владимир Никитович сказал: утром поеду, привезу все в лучшем виде.
        - Точно?
        - Абсолютно. Он так сказал и поцеловал Майе руку. Наш Владимир Никитович предельно галантный. Вот почему они скрывают, что знакомы давно и любят друг друга? Смешно и непонятно. Дело их, конечно, личное, душа человеческая непознаваема.
        - Значит, ехать должен был Артеменко?
        - Он хотел ехать, а поехал бы я, - ответил Кружнев. - Понимаете, чуть позже Майя пригласила меня танцевать. Я смутился, она красавица, высокая, статная, а я вот… - Он повел плечами, для большей убедительности встал. - Понимаете? Танцуем, она мне шепчет: «Ленечка, миленький… - она так меня порой называет, - давай этого самодовольного типа разыграем. Я тебе дам ключи от машины и деньги, смотайся на базар, купи огромный букет роз».
        Если бы Отари был русский, то, возможно, подумал бы: «Черт побери, только этого мне не хватало». Отари не был русским, поэтому поднес к лицу растопыренную пятерню и сказал:
        - Вах! - И почему-то добавил: - Мама мия!
        Подполковник Гуров, не ведая, что его профессия является секретом полишинеля, накупил в киоске газет и журналов, сидя за письменным столом в своем номере, читал методично, словно документы, брал из аккуратной стопки слева и укладывал в аккуратную стопку справа. Ничего из прочитанного не задевало его сознания. Он знал: в его распоряжении час с небольшим, затем в гостиницу вернутся Артеменко, Майя, Кружнев, начнут заходить, обсуждать, придется слушать, отвечать, хочешь не хочешь, работать.
        Следовало приготовиться, проанализировать ситуацию, определить линию своего поведения. Вместо этого он листал газеты, витал в облаках, думал о жене, ее сестре Ольге, которую удочерил, тут же оказался в своем служебном кабинете. Став заместителем начальника отдела, Гуров получил отдельный кабинет, прибавку к окладу, звездочку на погоны, которых никогда не носил, и уйму дополнительных забот и неприятностей, словно до этого их не хватало.

«Почему я вообще согласился заниматься этим делом? - Гуров обреченно вздохнул. - Если быть честным, не кокетничать с собой… Долг? Ответственность перед людьми, которых ты обязан защищать? В определенной мере правильно. А честно, без красивых слов и лозунгов? Бед человеческих много, каждого человека не защитишь, в каждую дырку не залезешь».
        Гуров размышлял долго и пришел к выводу для себя неутешительному, можно сказать, постыдному: он очень любит и уважает Льва Ивановича Гурова.

«Допустим, я сейчас отстранюсь, перееду в другую гостиницу либо просто вернусь домой. А затем я узнаю, что здесь убили человека. Люди меня не осудят, они ничего и не узнают. Но я-то знаю, и как я после этого буду относиться ко Льву Ивановичу, что о нем думать? Ведь я-то считаю его честным, принципиальным и сильным. Возможно, он совсем не такой, - наверняка даже разноцветный, и я его придумал? Не сомневаюсь, что придумал. Как ни крути - назвался груздем, полезай в кузов. Не нравится? Так следовало о себе другую сказочку сочинить, никто не неволил, сам создал, теперь соответствуй, не ной». Невнятно пробормотав в адрес Льва Ивановича разные слова, он отбросил газеты и журналы, которыми безуспешно закрывался от действительности, и вышел из номера.
        Гуров стоял у дверей гостиницы, защищенный от непогоды, смотрел вдаль. Линия горизонта отсутствовала, вода земли сливалась с водой неба. «Пойду и выпью рюмку коньяку. Нельзя, а выпью», - решил он.
        - Лев Иванович, привет!
        Он повернулся и увидел прыгающего по лужам Толика. Тот взбежал по ступенькам, слепил в комок газету, которую до этого держал над головой.
        - Давно такого не помню, ну каждый день. Беспросветно. Не хочешь, а запьешь.
        - Здравствуй. Кстати, пойдем выпьем по чашке кофе.
        - И по рюмке, - перебил Толик. - Я угощаю.
        - Ну, если ты угощаешь… - Гуров развел руками. - Случай просто беспрецедентный.
        - Я вас так уважаю, Лев Иванович, просто исключительно, - говорил Толик, поднимаясь по лестнице.

«Вот и началось, - подумал Гуров. - Обращение на «вы», по имени-отчеству, ранее такого не наблюдалось».
        Кружнев Леонид Тимофеевич
        Когда первого сентября сорок седьмого года Леню Кружнева привели к празднично разукрашенной школе, его не хотели пускать.
        - Мамаша, не морочьте мне голову, мальчику от силы пять лет, - шипела директорша, одновременно улыбаясь другим детям и родителям. - Все желают вырастить вундеркиндов, не калечьте ребенка!
        - Но мы же подали документы, прошли собеседование, - шептала Ленина мама.
        Директриса оттеснила ее от дверей, улыбалась и громко говорила:
        - Здравствуйте, ребята! Поздравляю со вступлением в край науки! Проходите, проходите, здравствуйте!
        Тщедушный Леня, придавленный огромным ранцем, крутил стриженой головой, уши у него торчали прозрачными розовыми лопухами.
        - Не знаю, кто у вас принял документы и как вы их подделали! Мамаша, отойдите! Здравствуйте, ребята, поздравляю…
        - Мама! - тонким звенящим голосом сказал Леня. - За мной не приходи, я вернусь сам!
        Он подошел к директрисе, запрокинул голову так, что затылок уперся в ранец:
        - Мне семь лет, я умею читать и писать! Вы не имеете права… - и прошел мимо растерявшейся руководительницы.
        Дети, как известно, бывают жестоки, и одноклассники попытались над Леней подшучивать и издеваться. С исцарапанными лицами, порой искусанные, они быстро отказались от своей затеи. Леня был мал и тщедушен, но отважен и неукротим, как дикий звереныш. Стоило ему почувствовать опасность, он бросался в атаку, не думая о соотношении сил и последствиях, вцеплялся в волосы, вцеплялся в лицо ногтями, хватал зубами, тыркал острыми коленками. Обычно ссора между мальчишками начинается со взаимных оскорблений, толчков и подпихиваний и, если ни один не уступает, переходит в потасовку. Леня бросался в бой молча, без предупреждений, целился в лицо, стремясь причинить обидчику боль.
        Он уселся за первую парту, прямо против учительницы. Просидел на этом месте десять лет, закончил школу с золотой медалью. Леню дружно не любили и одноклассники, и преподаватели, однако все его побаивались и нехотя, но признавали его превосходство.
        И в десятом Леня походил на семиклассника, но он учился, как бог, дрался, как дьявол, первым никогда не трогал, на девчонок не обращал внимания, но при необходимости защищал. Девушки созревают быстрее, и мальчишки-одноклассники обычно уступают им в росте. Леня же рядом с их пышными, почти женскими фигурами смотрелся просто комически. Но разговаривал он с ними сухо, покровительственно, называл всех одинаково - дульцинеями, будто не знал имен и фамилий. Никто не догадывался, какие страсти бушевали в этом маленьком человеке, какие он видел сны, о чем мечтал. С пятого класса он ежедневно делал гимнастику. Грудь у него не налилась, плечи не раздались, но тело стало таким твердым, что по его спине можно было постучать, как по деревяшке. В десятом, на уроке физкультуры, признанные богатыри класса затеяли соревнования по подтягиванию на кольцах. Девчонки, естественно, болели, а Леня молча стоял в стороне. Когда чемпион поднял победно руку, Леня принес табурет, иначе он достать кольца не мог, и подтянулся на одной руке больше, чем чемпион на двух.
        - Он и весит в два раза меньше меня! - ломающимся голосом воскликнул чемпион. - Элементарно! Закон земного тяготения.
        Леня пальцем поманил его, сел за стол, упер в него локоть, вызвал на борьбу.
        - Леня, я тебя и так уважаю, не надо. - Мальчик был великодушен и не хотел унижать товарища. - Ты мне дашь сто очков в математике, физике - тут не надо.
        Класс притих, Леня сидел и ждал, смотрел на противника, не мигая черными злыми глазами. Соревнования не получилось - Леня припечатал руку соперника сразу, сам возвратил ее в вертикальное положение и вновь припечатал.
        - Вот так! - Он встал. - Лучше меня ты лижешься с дульцинеями, все остальное в жизни ты делаешь хуже.
        Он не только унизил ребят, но и наплевал в романтические души девчонок, большинство из которых были открыто или тайно влюблены в поверженного кумира.
        Леня Кружнев ничего не слышал о комплексе неполноценности, о мужских сложностях в период созревания. У нас с этим вопросом все нормально. Пока преступления не произошло, все в полном порядке. Психиатры в школу и не заглядывают. А когда что-нибудь случится, то не они заглядывают, а является милиция.
        Школу Леня Кружнев закончил, ничего противозаконного не совершив, и, как уже говорилось, с золотой медалью. Естественно, что он считал себя личностью неординарной, значит, должен отличаться, находиться впереди всех, на виду. Иначе никаких красавиц дульциней ему не завоевать. Женщины, как сороки, хватают, что блестит. И Леня подал документы в МГИМО. Он не знал, что соревнования на вступительных экзаменах проходят не между ребятами, а среди их родителей, знания же, как таковые, имеют значение весьма относительное. Леня не готовился со специальными преподавателями, по-английски говорил лучше всех в школе, только здесь говорили на другом английском. Леня не мог соревноваться с оксфордским произношением, тем более с произношением сына посла или министра. Претендента убрали из списков легко, без эксцессов и каких-либо осложнений, так как Леня и половины не понял из той словесной каши, что лилась из горла доброжелательно улыбающегося, одетого в твидовый костюм экзаменатора.
        Леня пропустил, но не потерял год, усиленно занимался, следующей весной блестяще сдал экзамены на физмат университета. Студенты приняли его в свою семью доброжелательно, никто не обращал внимания на его маленький рост, да и Леня к тому времени вытянулся. Он быстро стал лидером в группе, затем и на курсе. Завистники, наверное, существовали, но Леня их не чувствовал. Он стал доброжелательнее к окружающим, разговаривая с девушками, даже шутил, ходил в кино и на вечера.
        Можно было пожелать Лене Кружневу счастливого и долгого жизненного пути, но произошел неприятный инцидент, закончившийся в народном суде.
        Леня влюбился, остановив свой выбор на хрупкой девушке, поглядывавшей на него доброжелательно. Они, что называется, встречались и, хотя девушка училась на филфаке, часто вместе готовились к экзаменам. Через какое-то время они стали физически близки. Леня уже готовился сделать предложение, когда произошла история самая заурядная: девушке понравился другой. Подобные конфликты в студенческой среде - явление обычное. Погорюет сторона потерпевшая, забудет, снова влюбится. Леня был не из таких, к тому же соперник оказался рослым, плечистым красавцем с бархатным голосом. Самим фактом своего существования он наступал Лене на, казалось бы, зажившую мозоль.
        Когда Кружнев убедился, что отвергнут окончательно, он на ближайшем студенческом вечере выплеснул в лицо красавца стакан воды и добился, чтобы счастливый соперник ударил первым. Свидетелей присутствовало более чем достаточно. На глазах у растерявшихся студентов буквально за несколько секунд Леня этого парня изувечил. Происшествие поначалу хотели спустить на тормозах: мол, молодежь дралась и дерется, пострадал обидчик, Леонид Кружнев - субтильный юноша, лучший студент курса. Но из больницы сообщили в милицию, что доставлен человек с переломом ребер, челюсти и тяжелым сотрясением мозга, да и многие студенты были возмущены, увидев, как Кружнев первым же ударом сбил соперника с ног, а потом добивал уже лежачего.
        Состоялось следствие и суд, Кружнев получил три года условно, был исключен из комсомола и отчислен из университета.
        На следствии и суде Леня твердо и последовательно повторил, что ничего не помнит. Его ударили по лицу, и он бросился на обидчика, очнулся, когда его держали товарищи. Это и спасло его от тюрьмы.

«Дурак и неврастеник, - рассуждал он, вернувшись из суда. И чего ты добился?» Парня, который лишь недавно вышел из больницы, он не жалел. Просто о нем не думал, а вот комсомольское собрание вспоминал. Где они, комсомольцы-добровольцы, которых показывают в кино? Робкие голоса, прозвучавшие в его защиту, потонули в шквале негодования. «Кружнев обнажил свою звериную антигуманную сущность, чуждую социалистическому обществу…», «Кружневу не место в рядах…»
        Леня все время помалкивал, думал, обойдется, но, когда с трибуны сформулировали мысль о его чуждой сущности да еще добавили что-то о разлагающей идеологии Запада и какая-то комсомолка-двоечница накляузничала, что видела, как Кружнев читает Ницше, он понял - это конец. В своем последнем слове Леня сказал:
        - Это вы антигуманны, мозги ваши заштампованы, в Ницше вы ничего не понимаете, так как не читали. И возмущение ваше насквозь лживое, в деканате сказали: исключить, вы и стараетесь.
        Он подошел к столу, за которым сидело бюро, положил комсомольский билет и прошел через примолкшую аудиторию. Получилось красиво, но совершенно бессмысленно. И девчонку, из-за которой все произошло, он давно разлюбил, и диплом накрылся, а его надо бы иметь. Физику, математику, да и гуманитарные науки Леня не любил, учился отлично, так как обладал феноменальной памятью и упорством, мог заниматься восемь - десять часов в сутки. Он стремился быть первым, иначе затолкают, упрячут в толпу, которую он презирал. Понимание толпы как однородной серой человеческой массы у него ассоциировалось с собственными родителями. Мама с папой были людьми из длинной покорной очереди, что вьется порой у магазина.
        Отец работал четверть века бухгалтером, всю жизнь просидел за одним и тем же столом и поднимется из-за него, лишь когда соберется на пенсию. Мать служила в канцелярии министерства, перекладывала со стола на стол бумажки, подшивала их в папочки. Оба они были маленькие и тихие, в огромных очках, за которыми стеснительно прятались добрые, ласковые глаза. Вечерами они пили чай с сушками и вареньем, смотрели телевизор, смущенно, словно вчера познакомились, улыбались друг другу и восторженно смотрели на сына, если он выходил из своей комнаты к столу.
        Леня не любил смотреть на родителей, понимая, что является их копией. Однажды в припадке злобы подумал, что таких следует кастрировать, чтобы они не производили потомство. Два серых мышонка влюбились и произвели на свет, естественно, мышонка с волей, душой и сердцем другого существа. Может, был у него прапрадедушка каким-нибудь полковником лейб-гвардии гусарского полка, позже ветвь выродилась, а в нем опять возродилась?
        Дома Леня никогда ничего не рассказывал, промолчал и о суде, и об исключении.
«Надо искать выход», - думал он, укрывшись в своей комнате. Все в их квартире было маленькое, затертое, тесное, как и положено в мышиной норке. Правда, какой-нибудь чудак мог бы назвать ее прелестным гнездышком, согретым любовью и семейным уютом.
        Леня смотрел на свое отражение в вымытом до зеркального блеска окне. «Подведем итоги: без диплома, исключен из комсомола, имею условное осуждение. С таким набором меня в нашем сверхгуманном и сверхдемократическом обществе допустят сторожить черный ход».
        Делать изнурительную гимнастику, сидеть бесконечными часами за письменным столом - к этому он принуждал себя силой. А вот что действительно любил, так это стругать и резать деревяшки. Взяв причудливый корень, Леня оттаивал душой, вглядывался в него, словно угадывал знакомые, но забытые черты, потом острым ножичком удалял лишнее, выявляя пригрезившийся образ. В основном у него получались горбуны-уроды, змеи-горынычи либо доисторические ящеры, страшные, но живые. Занимался он своим хобби в короткие часы досуга, относился к нему легко, несерьезно, как к отдыху и развлечению.
        Оказавшись выкинутым из формальной жизни, ища для себя новые пути, Леня выгреб из стола свои поделки. «Стоит попробовать», - решил он, и со свойственным ему упорством и фанатизмом начал работать.
        Сравнительно быстро, за два-три года, Кружнев нашел множество единомышленников - каких только чудаков и сумасшедших не живет в столице, - обнаружил выставки-продажи, обзавелся специальным инструментом, начал гулять по паркам и лесам Подмосковья в поисках притаившейся там натуры. Его хобби превратилось в ремесло не только интересное, но и доходное. Так как Леня не пил и не курил, позволял родителям себя кормить и одевать, скоро у него скопилась изрядная сумма, и он купил «Жигули».
        На выставках Леню Кружнева обвиняли в формализме и бездуховности, но его страшноватые творения пользовались успехом у детей и богомольных старух. Одни видели в них любимых сказочных героев, другие - исчадия ада, которые грядут в наказание за все грехи человеческие. Он творил, что хотел, как чувствовал, заботился о своем гардеробе, содержал в порядке свои «Жигули», стал снова поглядывать на женщин.
        Маше, она называла себя Марией, только исполнилось двадцать. Она приехала со Смоленщины якобы поступать в институт, на самом деле желала выйти замуж за москвича и жить, как подобает красавице. Она себя несколько переоценивала: стройная блондинка, вздернутый носик, голубые, порой бессмысленные глаза, пышные, волнующие юнцов формы, но опытные мужчины знают, что женщины такого склада очень скоро теряют спортивные кондиции, полнеют и расплываются.
        Маша работала штукатуром на стройке, жила в общежитии, все деньги тратила на парфюмерию и наряды, разыскивала сначала принцев, затем по нисходящей - директоров магазинов, продавцов комиссионок, грузчиков мебельных магазинов. Мужчины знакомились охотно, с готовностью выполняли свои обязанности, то есть кормили в ресторанах и столовых, угощали коньяком и красненьким, оставляли ночевать, но жениться не торопились.
        Леня Кружнев подвез как-то проголосовавшую Машу от проспекта Калинина до Белорусского вокзала, а через два месяца они поженились.
        Человек, как известно, сложен и противоречив. Кружнев насмехался над пристрастием девушек к мужчинам рослым и видным, над легкомысленным пренебрежением внутренней сутью человека, а сам с детства мечтал лишь о красоте. И женился он именно на красотке. Надо отдать Кружневу должное: он не обманывался, в чувства Маши не верил, знал цену уму и духовному содержанию своей избранницы. Тебе нужна квартира, московская прописка и машина? Имеется. Ты тоже меня устраиваешь. Так сделка состоялась.
        Леню вполне устраивало, даже нравилось, что жена будет полностью от него зависеть. Казалось, он все учел и взвесил. Что говорить, в наше время брак по расчету далеко не редкость. Но вся немудреная конструкция Лени Кружнева через полгода рассыпалась. Он влюбился в собственную жену.
        Женщины существа чуткие, Маша не была исключением. Она ощутила перемену в отношении к ней мужа и методично, неторопливо повела захватническую войну. Сначала молодые поменялись с родителями комнатами, переселились в большую. Маша ушла с работы - непристойно жене художника штукатурить стены, - закончила курсы, получила права и стала «одалживать» машину сначала на час-два, потом на полдня. Леня сдавался без борьбы, с юношеским восторгом, потакал капризам, дарил цветы, покупал кофточки и платьица, прочно прописался на седьмом небе. Он никогда не подозревал, что отдавать и дарить значительно приятнее, чем требовать и получать. Глупость и женское коварство Маши он отлично понимал, видел, но и они приводили Леню в неописуемый восторг.
        Маша составила долгосрочный план оккупации вражеской территории, про себя иначе как вражиной и Гитлером мужа не называла, и упорядоченно занималась уничтожением материальных ресурсов противника, подбирая плацдарм для переброски своей живой силы.
        В мае шестьдесят восьмого года Маша погибла в автомобильной катастрофе. Кружнев впал в злое бешенство. Ему не жалко было человека, женщину, возможно, мать его будущих детей. Как только исчез пьянящий азарт обладания ее телом, Леня трезво осознал обстановку. Пошлая, алчная девка! Но он любил ее такую, она дарила ему счастье! Отняли, надругались над его чувствами! За что?
        Кружнев заперся дома, перестал бриться и даже умываться, почти не ел - вспоминал. Всю жизнь он, надрываясь, боролся за существование. Рожденный мышонком, он ежедневно истязал себя, харкал кровью в буквальном смысле, закаливая тело, и стал вожаком стаи. Его не любили. Так вожаков и не надо любить, их следует бояться. Не обладая особыми способностями, он отлично учился. После драки, надо признать, спровоцированной, его вышвырнули на помойку. Но он не позволил себе опуститься: не спился, не начал воровать, восстал, можно сказать, из пепла и захватил место под солнцем. Теперь убили любовь, эту глупую девку, которая никому, кроме него, зла не делала. «Вы меня всегда унижали, теперь отняли самое дорогое, ну я вам отомщу!» Кому конкретно и за что собирался он мстить, Кружнев не задумывался.
        Он похоронил Машу, получил деньги - страховку за машину, жил рядом с родителями, сутками не выходя из дому. Но вот вялость и сонливость стали постепенно проходить, он снова занялся гимнастикой, но к резьбе по дереву не вернулся - былое увлечение угасло. Соседи знали о несчастье, жалели Леню, зная его нелегкий характер, не лезли с соболезнованиями. Участковый считал, что Кружнев продолжает заниматься своими поделками, и не беспокоил.
        Однажды поздно вечером Кружнев, выходя из кафе, где был завсегдатаем, столкнулся с высоким, слегка подвыпившим парнем. Пока тот только собирался отшвырнуть шмакодявку, Леня ткнул его своим костяным кулаком в горло, ударил носком ботинка ниже живота, хотел наступить упавшему на лицо, но увидел мужчину, который, сидя в машине, наблюдал за происходящим, и, перешагнув через тело, скрылся в темноте.
        Зло притягивает и порождает зло. Шеф Артеменко и подпольного синдиката Юрий Петрович, а именно он оказался случайным свидетелем «подвига» Кружнева, вышел из машины, помог подняться изувеченному парню, спросил:
        - За что он вас?
        - Поймаю - убью!
        От Юрия Петровича, человека весьма наблюдательного, не ускользнуло намерение Кружнева добить упавшего, и он подумал, что скрывшемуся человеку просто цены нет.
        - Знакомый?
        - Знакомые у него в психушнике, - просипел парень, покачиваясь. - Ну, поймаю…
        - Вы уж его лучше не ловите, - перебил Юрий Петрович и вошел в кафе.
        Выпив рюмку коньяку и чашку кофе, поболтав с официанткой, он без труда узнал, что интересующий его человек - художник, заходит сюда почти ежедневно, недавно потерял в автомобильной катастрофе жену.
        Юрию Петровичу очень понравился пока еще не знакомый художник Леня. «Цены ему нет», - повторял старый делец про себя. Зачем конкретно ему нужен потенциальный убийца, Юрий Петрович не знал, но, что художник убьет не задумываясь, не сомневался. «Нужно будет создать необходимые предпосылки и указать жертву».
        На следующий день Юрий Петрович прогуливался у входа в кафе и размышлял. Как парень рос, в какой обстановке воспитывался, что могло сделать его таким? Вспомнилось лицо Лени в момент короткой драки, оскал, поднятая нога над лежащей на асфальте головой человека. Жена… автомобильная катастрофа… Огромный город, люди гибнут. Вот и мой сердечный дружок кого-то задавил. Стоп! Просто обхохочешься, если это и была жена художника.
        Леня пришел около семи и занял столик в углу, усевшись лицом к залу. «Как зверек», - отметил Юрий Петрович, подходя к нему. Отодвигая стул, вежливым, но не терпящим возражения тоном сказал:
        - Извините, молодой человек, я ненадолго, - и сел.
        Леня ничего не ответил, держался замкнуто, но через полчаса они пили коньяк и мирно беседовали. Опытный старый волк лишь намекнул: мол, потерял близкого человека, ненавязчиво упомянул о своем одиночестве, жестокости сегодняшнего дня, инфантильности окружающих и подлости выбравшихся наверх. Как талантливый гитарист, он перебрал все струны человеческих слабостей, и теперь они пели в два голоса. И Лене Кружневу казалось, что он знает соседа всю жизнь.
        Используя свои связи, Юрий Петрович устроил Кpужнева на работу, место абсолютно чистое, никак не связанное с нелегальной деятельностью. «Воров я всегда найду, а убийцу встретил впервые, такого следует беречь», - рассудил Юрий Петрович. Чтобы заинтересовать и связать Кружнева материально, он посылал его с пустяковыми поручениями на субботу и воскресенье на дачу к своей любовнице и платил пятьдесят или сто рублей.
        Беседуя, Юрий Петрович подогревал в Кружневе ненависть к людям, всячески выпячивал их ничтожество и подлость и время от времени проверял своего подопечного в действии. Как-то, гуляя по пустынной аллее парка, они увидели двух подвыпивших парней, и Юрий Петрович сказал:
        - Вот подонок, и суда на него нет.
        Кружнев не поинтересовался подробностями, спросил деловито:
        - Который?
        - Что повыше.
        Расправа была молниеносной и жестокой.
        Когда выяснилось, что жену Кружнева убил именно Борис и из-за этой аварии пришлось выходить на Артеменко и раскручивать длинную небезопасную историю, Юрий Петрович лишний раз отметил про себя, что он человек незаурядных способностей, можно сказать, талантливый.
        Ну, казалось бы, с чего началось? Подрались два парня на улице. Другой бы и внимания не обратил, а он, Юрий Петрович, обратил. И оскал Кружнева заметил, и ногу, поднятую над лицом лежавшего. И теперь у Юрия Петровича есть Кружнев, в большом хозяйстве все пригодится. Двадцать лет держал он парня в глубоком запасе, используя по мелочи, сейчас пришло время двинуть его на передний край.
        Роли и исполнители
        Отари дал задание установить, куда мог торопиться погибший в катастрофе Важа Бахтадзе. Распорядившись, выглянул в окно, позвал водителя машины:
        - Расскажи, Гурам, как ты справился с оперативным заданием? - спросил майор у явившегося сержанта.
        Если отбросить восклицания, лирическое отступление и заверения водителя, что он давно к оперативной работе готов, полученная информация сводилась к следующему.
        Кружнев на просьбу о помощи откликнулся охотно. Среди разбросанного инструмента сразу нашел баллонный ключ. Водитель загодя завернул одну из гаек до упора и в присутствии Кружнева пытался ее отвернуть. Кружнев, смущенно улыбаясь, водителя отстранил и быстрым рывком ключ провернул.
        - Товарищ майор, у гражданина руки просто железные. Такой худой, немолодой, мне стало стыдно, - закончил доклад водитель, - он мне понравился, молчаливый. Неужели он?..
        - Спасибо, Гурам, - перебил Отари. - Ступай работай…
        Оставшись один, майор накрутил номер гостиничного телефона Гурова, но трубку не сняли. А известить Гурова о новостях было необходимо. Возможно, информация не стоит и копейки. Но вдруг она что-то может дать подполковнику, какую-нибудь зацепочку. Отари позвонил дежурному.
        - Бондарчук ко мне.
        - Человек в очередном отпуске, товарищ майор.
        - Я вас не спрашиваю, где кто находится, говорю ясно, лейтенанта Бондарчук ко мне, быстро! - Отари ударил трубкой по абсолютно невиновному аппарату, снова позвонил Гурову в номер, выслушав десяток длинных гудков, бросил трубку. Выдернул из папки лист бумаги, начал писать Гурову записку.
        Гуров не предполагал, что физрук санатория, красавец, атлет Толик Зинич - существо мыслящее. Сейчас, сидя с ним в кафе, Гуров свою ошибку признал. Толик смотрел остро, явно искал какое-то решение. Гуров ему, естественно, поддерживать разговор не помогал. Молчали.

«Ну, узнал ты: колесо у машины отвернули, катастрофу подстроили. Что тебя беспокоит, корежит? У тебя, казалось бы, кроме сплетен, другой темы для разговора нет. Почему мне не расскажешь? Ведь такое интересное, потрясающее событие в скучной монотонной жизни курортного межсезонья. Давай, красавец, не медли, - подталкивал Толика мысленно Гуров. - А так я о тебе нехорошее подумать могу. Тебе-то уж совсем пугаться нечего».
        - Да, жизнь, черт бы ее побрал. - Толик допил кофе, взял пустые коньячные рюмки. - Повторим?
        - Я пас, ты же, Толик, знаешь - у меня… - и Гуров ткнул себя пальцем в область живота.
        - Ну, а я, извините. - Толик отошел к стойке, вернулся не с рюмкой, со стаканом.
        - Зачем? Вроде за тобой не водилось.
        - Сегодня надо - нервы, мозги набекрень. Неприятности у меня, Лев Иванович.
        - До сегодняшнего дня ты меня Левой звал, - усмехнулся Гуров.
        - Так извините. - Толик отхлебнул, взглянул затравленно. - Посоветоваться хочу, а когда в человеке заинтересован, надо к нему обращаться с поклоном и уважением.
        - Еще раз здравствуйте. - В кафе вошел Артеменко. - Не говорю «день добрый», так как день сегодняшний никак добрым не назовешь.
        Толик, увидев Артеменко, втянул голову в плечи, проглотил остатки коньяка и встал.
        - Ну, желаю, дела у меня.

«Не вовремя явился Артеменко», - думал Гуров, разглядывая свою чашку, такую чистую, словно он из нее не кофе пил, а только что прополоскал водой.
        - Минуточку, - остановил Толика Артеменко. - В милиции были?
        - Когда паспорт получал.
        - Повторяю вопрос для дураков. Вы сегодня в милиции были?
        - Я без приглашения только в кабак захожу.

«Какой острый оказался парень, - удивился Гуров. - Ни черта я в людях не понимаю».
        - Советую зайти к начальнику розыска и рассказать, чем вы вчера занимались около девяти вечера, - холодно и равнодушно произнес Артеменко. - Очень рекомендую, вам впоследствии жить будет легче. Я майору о вас ничего не сказал. Не оттого, что вас люблю, а оттого, что майор очень хитрый. Но самый хитрый в вашем городе - в Москве - простак.
        - Ничего не понял. Пока. До вечера. - Толик отсалютовал и вышел.
        - Имеющий уши да услышит. К вечеру его найдут. - Артеменко взял пустую рюмку Гурова - Ну что? По пятнадцать капель?
        - Владимир Никитович, для вас лично могут сварить чашку кофе? - спросил Гуров, отметив, что сегодня все перешли на «вы».
        - Коньяк не будете, понимаю, вам надо иметь чистую голову, - сказал Артеменко, усмехнулся. - Кофе вам лично сейчас приготовят.
        Он подошел к стойке, что-то сказал, буфетчица кивнула, налила рюмку коньяку и исчезла в подсобке.
        - Сейчас сварят. - Артеменко поставил рюмку, поддернул штанины своих кремовых безукоризненно отутюженных брюк, сел, качнув покрытый пластиком стол, неуверенно стоявший на своих хлипких алюминиевых ножках. - Интурист, первый класс! Бедная Россия! - Он тяжело вздохнул. - Патриот я, патриот! Ни за какие коврижки, даже цельнозолотые, туда не поеду. Получить нормальный кофе можно лишь по блату, на стуле чувствуешь себя, словно эквилибрист на проволоке. Нет конкуренции - ничего нет. Лозунгами дело не исправишь, да и лозунгов в послевоенное время прозвучало слишком много. От призывов и заверений оглохли. Ну, что вы молчите? Сегодня у нас гласность. Не знаю, как с большой трибуны, а тут-то, один на один, можно говорить, что думаешь.
        - Вот я и думаю, - произнес наконец Гуров.
        - О чем, если не секрет?
        - Вы поссорились с Майей, в милиции узнали неприятную новость, взвинчены, загораживаетесь словами. И беспокоят вас отнюдь не вопросы глобальные, а бытие дня сегодняшнего.
        Артеменко не ответил, пригубил коньяк, посмотрел Гурову в глаза:
        - Устал я, Лев Иванович. На людях я ни минуты не бываю самим собой, играю.
        - Кто заставляет?
        - Жизнь.
        - Пожалуйста. - Буфетчица поставила на стол две чашки кофе.
        Аромат, пористая коричневая пенка неопровержимо доказывали, что в чашках именно кофе.
        - На чем и основано ваше могущество, Владимир Никитович! - Гуров взял чашку, поднес к лицу.
        - А ведь вы, Лев Иванович, тоже все время играете. Сейчас вы хотели бы задать мне совсем иные вопросы. Например, почему я толкаю Толика в милицию.
        - Извините. - Гуров направился к стойке якобы за минеральной водой. «Ну, быстро, думай быстро. Артеменко, только что подавленный, растерянный, сейчас собрался, набирает силу. Сыщик, ты упустил момент, не обострил разговор, слишком долго молчал. Но сейчас уважаемый Владимир Никитович ошибся. Почему он толкает Толика в милицию? Нет. Меня должно интересовать, что ему сообщили в милиции. А он считает, что меня это не интересует. Почему? Он уверен, я знаю? Почему? Ему известно, где я работаю! Давно! С первого дня! От этого и повышенный интерес к моей персоне. Логично. А зачем ему нужен сотрудник МУРа? Если он преступил черту, ему требуется помощь УБХСС либо КГБ. Он не моего профиля. И он точно знает разницу в работе ведомств».
        - Так что случилось с нашим обаятельным Толиком? - спросил Гуров, усаживаясь за шаткий стол.
        Артеменко пропустил вопрос мимо ушей.
        - Надеюсь, кофе вам нравится, - сказал он любезно, поднимаясь из-за стола. - Пойду к нашей красавице замаливать грехи.
        Одну чашку Гуров выпил, вторую взял с собой в номер.
        На письменном столе лежал конверт. Вскрыв его, Гуров прочитал записку Отари. Вот тебе и хиленький Кружнев с постоянно заискивающими и виноватыми глазами. «А ведь я однажды обратил внимание на его ловкость и силу. Когда?» И Гуров вспомнил, как стоял на набережной, у ограды, смотрел на прибой. С набережной на пляж полукругом спускалась довольно крутая лестница, в длину метров тридцать, не менее. По лестнице поднимался человек. Гуров еще отметил, что с такой легкостью ступеньку может перепрыгивать лишь спортсмен, и удивился, узнав Кружнева. «Молодец, подумал тогда Гуров, - мне так никогда не подняться», - но значения увиденному не придал.
        Сейчас он, забыв о кофе, складывал из записки Отари стрелу. Сложив, пустил по номеру, сопровождая взглядом ее конвульсивное порхание.
        Итак, скрывается ли что-нибудь за незаметной мощью Кружнева? Ну, занимается человек по системе йогов, делает утром двести-триста приседаний. Прекрасно. «Он не такой лодырь, подполковник, как некоторые».
        Мысли прыгали не через ступеньку вверх, а шарахались из стороны в сторону. «У Отари в гостинице свой человек. Почему не сказал? Кружнев. Виноватый, растерянный, узкоплечий, пришибленный, тихий пьяница. Вот! Поймал. Он сильный и ловкий. Мужчина, обладающий такими качествами, если и не выпячивает их, демонстрируя свое превосходство над окружающими, то уж никак и не скрывает. Зачем бухгалтер пытается выглядеть не тем, кто он есть? А возможно, он и не бухгалтер, и не пьяница, и даже не Леонид Тимофеевич Кружнев? Будем работать», - решил Гуров, поднял с ковра записку Отари, порвал и спустил в унитаз: на войне как на войне.
        Кофе остыл, но Гуров выпил его с удовольствием и самодовольно подумал: «Хоть и не гений, но что-то в тебе, сыщик, есть, искрит порой. Самовлюбленность в тебе есть, она и искрит». Гуров вспомнил последнюю строчку в записке Отари: «Кружнев утверждает, что именно он сегодня в девять утра должен был ехать на «Волге» за цветами для Майи Степановой». «Черт знает о чем думаю, главное упустил. Значит, претендентов на место покойника не два, а три. Из них двое лгут, а, по моему предположению, кто лжет, тот и преступник. Но не крутили же гайки двое, это уже полный бред».
        Гуров сел в кресло, вытянул ногу, закрыл глаза. Начинаем сначала. Майя и Артеменко знакомы давно, взаимоотношения сложные, возможно, любовь, перешедшая в ненависть, ревность, шантаж. Без дополнительной информации в этой паре не разобраться. Толик? Необходимо узнать, на что намекал Артеменко!
        Гуров набрал номер горотдела, соединился с дежурным:
        - Здравствуйте. Передайте Отари Георгиевичу: необходимо срочно допросить Анатолия Зинича.
        - Понял. Кто такой этот Зинич?
        - Майор знает. Выяснить, чем Зинич занимался вчера, около девяти вечера.
        - Понял. Кто говорит?
        - Какой же вы оперативник? - вспылил Гуров. - «Кто говорит?» - передразнил он и положил трубку.
        Какое отношение к истории может иметь Кружнев? Майя с Артеменко давность своего знакомства не столько скрывают, сколько не афишируют, для этого может быть сколько угодно причин. Кружнев с ними познакомился именно здесь - Гуров сам их знакомил. Если так, то какие причины могут толкнуть Кружнева на преступление? Никаких. А чего он из себя несчастненького и слабенького изображает? И за какими цветами он собирался ехать?
        Гуров позвонил Майе - безуспешно. Он заглянул в кафе, затем в ресторан. Нашел ее в холле первого этажа, где она листала журнал мод.
        - А, пропащий! Изменяете, завели интрижку на стороне? А по вас тут очаровательная девушка сохнет. Татьяна! - крикнула Майя.
        Гуров увидел, что у газетного киоска стоит Таня. Девушку было трудно узнать. В который раз Гуров подумал, насколько одежда, прическа и все остальные аксессуары меняют женщину больше, чем мужчину. Таня была в туфлях на высоких каблуках, отчего фигура и походка стали совсем иными. Скромное платье и в сочетании с ним искусный грим и ухоженные волосы превратили провинциальную простушку в прелестную, даже опасную охотницу.
        - Здравствуйте, Лев Иванович. - Она подошла, протянула руку явно для поцелуя.
        - Здравствуйте, Таня. - Гуров ограничился рукопожатием, почувствовал запах французских духов. - Все как в сказке про Золушку. Вы очаровательны, неотразимы.
        - Благодарю. - Таня сделала книксен.
        - Ну вот, Татьяна, твой Лев Иванович. Собственной персоной. Лева, твой друг оказался проходимцем. Накорми дам, мы женщины вполне земные, жрать хотим. - Майя отбросила журнал и встала: - Татьяна, хватай его, иначе последнего мужика лишимся.
        Девушки взяли Гурова под руки и со смехом и шутками повели в ресторан.
        - На тебя, Лева, известно, надежды никакой, - усевшись за стол, сказала Майя. - Эй, кто там! - Она замахала рукой, подзывая официантку.
        Шлепая спадающими босоножками, подошла полная официантка, кивнула, открыла блокнот.
        - Паша, бутылку шампанского, обед на три персоны по первому классу. Счет этому седому мальчонке из триста восьмого.
        Девушки сидели рядом, Гуров по другую сторону стола. Майя достала сигареты, бросила на скатерть зажигалку:
        - Мужчина, огня! Если у вас нет душевного, просто высекайте!
        Она была взвинчена, говорила без умолку. Гуров слушал внимательно, а смотрел больше на Таню. То, что ее преобразили косметика и прическа, - это понятно, но у нее изменился взгляд - стал прямым, твердым. Лишь порой она смущалась, опускала глаза, разглядывая покрытые модным лаком ногти.
        - Судьба играет человеком, - быстро, словно боялась, что перебьют, говорила Майя. - Вчера покой, «Волга», богатый любовник. Уж извини, Лева, за розыгрыш. Сегодня у меня лишь допросы в милиции да неоплаченная гостиница.
        - А где же Владимир Никитович? - спросил Гуров.
        - Прогнала. Старый зануда, он, видите ли, обеспокоен сложившейся ситуацией. Выраженьице придумал: сложившаяся ситуация. У меня машину угнали, а у него ситуация, и я якобы ничего не понимаю. Может, ты, Лева, умный мужик, мне, дуре, подскажешь, что я должна понимать?
        - Помиритесь. - Лева вновь посмотрел в глаза Тане.
        - Кто должен был ехать? Чего пристали? Какое имеет значение? Уже никто не поедет. Чучмек угнал и разбился.
        - Человек погиб, - неожиданно сказала Таня.
        - Твой человек, - Майя указала на Гурова, - вот он. Сидит, глазами хлопает.
        - Агрессивная ты сегодня. - Гуров подмигнул Тане.

«Как же я забыл: существует еще девушка Таня, которая знает, как меня зовут и ходит на пляж за километр от собственного дома. Она знакома с Майей, ищет знакомства со мной».
        Гуров тяжело вздохнул:
        - А наш бухгалтер говорит, что ты, Майя, попросила его съездить для тебя за цветами.
        - Во-первых, я у мужчин, а тем более у бухгалтеров, никогда ничего не прошу. - Майя вскинула голову, фыркнула. - Действительно сказала: мол, смотайся утречком за розами в совхоз. Он мямлит: прав нет, машину вожу плохо…
        - Отказался? - быстро спросил Гуров.
        - Да. Я его послала.
        Официантка Паша принесла шампанское, закуску. Гуров начал возиться с пробкой, стараясь вынуть ее без хлопка.
        - Взгляни на него, Татьяна! - возмутилась Майя. - И за таким недотепой ты бегаешь.
        - Чего ты меня достаешь? Ни за кем я не бегаю. Тебе лишь бы насмешничать, а Лев Иванович дурное может подумать. - Таня раскладывала салат.
        - Жить надо проще, Таня. Нравится - познакомились, переспала, забыла. Следующий!
        - Здравствуйте. - К столу подошел Кружнев. - Дамам персонально. - Он поклонился.
        - Цветочник! - Майя запнулась, приложила к губам платок и, резко поднявшись, чуть не опрокинув стул, пошла из ресторана.
        - Сидите, - сказал Гуров, увидев, что Таня намерена следовать за подругой. - И вы сядьте! - Он подвинул стул Кружневу, почувствовал, что вышло у него грубовато, поморщился.
        - Что-нибудь случилось? - Кружнев налил в бокал минеральной воды, выпил.
        - Вроде солидный человек, бухгалтер, а фантазер, - сказал Гуров. - Зачем вы придумали историю, будто собирались утром ехать за цветами? У Майи и так неприятности, а из-за вас в милиции лишние вопросы. Нехорошо, Леонид Тимофеевич.
        - Почему фантазия? - Кружнев съежился. - Красивая история. Я правду говорю.
        Виноватый вид и самоуничижение Кружнева и раньше раздражали Гурова. Теперь, когда он знал, что бухгалтер по неизвестным причинам лишь разыгрывает из себя слабосильного, неприязнь возросла.
        - У вас и прав водительских нет, и машину вы не умеете водить, - сказал Гуров и неожиданно увидел совершенно другого Кружнева.
        Рядом сидел человек с чеканным профилем, жесткими тонкими губами, упрямым сильным подбородком. Взгляд, который он бросил на Гурова, был быстрый, точный. Кружнев взялся за сиденье своего стула, на мгновение напрягся и, потянувшись, выпрямился. И такая мощь была в его движении, что Гурову послышалось, как хрустнуло деревянное сиденье.
        - Возможно, и так, не спорю. - Он уже поник, обмяк, твердые губы сложились цыплячьей гузкой.
        - Мужчины, почему вы такие скучные? И ведете себя противоестественно. - Таня смотрела на Кружнева. - Мы, женщины, понятнее, проще.
        Гуров, пытаясь сдержать смех, фыркнул.
        - Ничего смешного, - Таня не сводила взгляда с Кружнева. - Я стараюсь свои достоинства подчеркнуть, недостатки спрятать. Естественно? Человеку хочется выглядеть привлекательно. Вы, Леонид, сильный, ловкий мужчина, а как вы держитесь?
        - Я сильный и ловкий?
        - У вас еще и склероз? Или потерю памяти вы тоже изображаете, как и свою немощь? К чему? Мы же с вами вчера танцевали. Чтобы я, женщина, не почувствовала партнера, силу его рук, легкость движений?
        Помощь пришла настолько неожиданно, что Гуров несколько растерялся.
        Кружнев улыбнулся чуть ли не впервые за все время знакомства и согласно кивнул:
        - Верно, Танечка, в юности я занимался спортом, кое-что мог, но те года прошли.
        - Врете вы все. А кого и зачем обманываете, неизвестно! - непосредственно воскликнула Таня и махнула рукой. - И машину вы наверняка водите, и все умеете, и кончайте прибедняться. Вот лучше поухаживайте за мной, а то Лев Иванович сидит, как задумчивый тюлень.

«Как она его ловко разделала, вот умничка», - подумал Гуров и, решив, что Кружнева надо с крючка отпустить, иначе насторожиться может, сказал:
        - Я с тюленями мало знаком, возможно, среди них встречаются и задумчивые. Почему, Таня, вы его, - он обнял Кружнева за плечи, прижал к себе и убедился, что все правда, мужик силен, - называете по имени, а меня по имени-отчеству?
        - Все-то вам скажи. - Таня кокетливо улыбнулась. - А почему вы, Лев Иванович, Майю зовете на «ты», а меня на «вы»?
        - Резонно. - Гуров наполнил бокал шампанским. - Предлагаю выпить круговой тост на брудершафт. Леня, мы целоваться не будем, а даму чмокнем в щечку. Идет?
        - Идет! - Таня подняла бокал.
        - Поехали! - Кружнев встал.

«С этим бухгалтером сложно, - подумал Гуров, на минуту выключаясь из разговора и делая вид, что занялся салатом. - Некрасивых мужиков маленького роста миллионы, некоторые, конечно, комплексуют. Так те комплексы в юности проявляются, а с годами проходят: у человека семья, жена требует одно, а любимое чадо - совсем другое, тут недосуг свое отражение в зеркале разглядывать… Жена погибла, - вспомнил Гуpов фразу Кружнева в день знакомства. - Ничего, скоро мне из Москвы ответят на самые элементарные вопросы: кто где родился, как крестился. Случается, родится один человек, а крестить несут совсем другого. И что же так в Кружневе меня настораживает? Не пойму, вот незадача».
        Таня была собой довольна: легко, ненавязчиво вошла в компанию, большего пока не требуется. Она взглянула на Гурова и подумала, что подполковнику милиции неприлично иметь такие ярко-голубые глаза с длинными темными ресницами. А как умеет отключиться - салат, видишь, его увлек, вроде проголодался человек, ест с аппетитом и ни о чем серьезном не думает!
        Гуров почувствовал внимание девушки, но глаз не поднял, вытер губы жесткой от крахмала салфеткой. «Что-то с памятью моей стало, как позднее зажигание в автомобиле: десять раз нажмешь на педаль, только тогда срабатывает. Я же хотел узнать о Татьяне». Он отложил салфетку и встал:
        - Прошу извинить, Леня, не используй кратковременное отсутствие соперника в корыстных целях.
        - Самоуничижение паче гордости, - ответил Кружнев. - Ты, Лева, можешь сходить не торопясь в Москву, не торопясь вернуться, а девушка тебя будет ждать.
        - Очень нужно! - по-девчоночьи, словно пятиклассница, фыркнула Таня.
        Кружнев проводил взглядом статную фигуру Гурова, взглянув на Таню, сказал вслух, что думал:
        - Не излишне ли я прибедняюсь? Люди могут принять меня за лжеца. Как говорится, маленькая ложь рождает большое подозрение.
        - А зачем вы прибедняетесь? И кто, главное, и в чем может вас подозревать? - как можно беспечнее спросила Таня.
        - Я не прибедняюсь, - ответил Кружнев, виновато улыбаясь. - Что-то очень жалко себя стало. Вам, двадцатипятилетней эффектной девушке, этого не понять. А насчет подозрений… - Виноватость с его лица исчезла, он улыбнулся язвительно. - Милиция ведет себя однозначно, в происшедшей аварии, кроме самого трагического факта, существует скрытый криминал. Майор грузин…
        - Отари Георгиевич, - перебила Таня.
        - А вы откуда…
        - Мы здесь все друг друга знаем.
        - Понятно. - Кружнев кивнул. - Отари Георгиевич считает себя очень хитрым.
        Гуров зашел в свой номер, запер дверь и сразу соединился с Отари.
        - Проверь, пожалуйста, - без вступлений начал он, - по чьей брони поселились в гостинице наши геpои. Артеменко и девица понятно - дела блатные. Как Кружнев? Какие связи у замухрышистого бухгалтера с «Интуристом»?
        - Понял, дорогой, сделаем. - Отари натужно кашлянул. - Меня тоже больше других интересует бухгалтер. Точно установили: парень, угнавший машину, торопился на свадьбу, хотел, не доезжая селения, машину бросить. Допросили свидетеля, которому покойник рассказывал о своем намерении. Толик Зинич нам хорошо известен, думаю, он в стороне, но поработаем и с ним, дорогой. Мы твое мнение очень уважаем.
        Разъединили, Гуров, услышав частые гудки, хотел перезвонить, да раздумал. Что с этой Таней может быть интересного? Успеется.
        Гуров ошибся, следовало перезвонить. За свои ошибки каждый человек, как правило, расплачивается.
        - Лев Иванович, идите скорее, тут Леня кошмарно интересные вещи рассказывает! - сказала Таня, увидев Гурова.
        - Женщина эмоциональна. - Кружнев взглянул на Гурова, и тот почувствовал, что в бухгалтере произошла перемена.
        - Вот с какой целью ты хотел отправить меня в Москву? - Гуров долил в бокалы шампанского. Как бы серьезно ни складывался разговор, надо придать ему форму шутливую, тогда можно в любой момент либо его прервать, либо свернуть в сторону.
        - Вам все шуточки. Леня, рассказывай! - приказала Таня.
        - Понятно, - не унимался Гуров. - Стоило отойти на минуточку, как Леня - родной, а Лева - двоюродный…
        Таня лишь махнула на него рукой:
        - Леня!
        - О чем, собственно, рассказывать? - Кружнев пожал плечами. - Лев Иванович в милиции не допрашивался, а то бы все сам по косточкам разобрал да по полочкам разложил. Думаю, милиция уверена, что машина Майи оказалась неисправна, оттого и авария. Колесо, думаю, не закрепили, оно и отвалилось.
        - Да почему вы решили? - запальчиво спросила Таня.
        - Сначала во дворе очень хитрый сержант, - Кружнев усмехнулся, - проверял меня, знаю ли я, что такое баллонный ключ. И умею ли им орудовать. Для чего заставлял без всякой надобности заворачивать и отворачивать гайки. Якобы я ему помогаю. Позже, в кабинете, тоже очень умный начальник все интересовался, кто из нас утром должен был ехать на «Волге» Майи.
        - Да ты главное не сказал! - торопила Кружнева Таня.
        - Вчера вечером Толик по просьбе Майи поменял правое переднее колесо.
        - Прокололось, спустило? - безразлично спросил Гуров.
        - Вроде нет. - Кружнев посмотрел Гурову в глаза, значительность взгляда бухгалтера не соответствовала беспечности его тона. - Майя жаловалась, что колесо плохо отбалансировано и «бьет».
        - На глазах у всех менял колесо и гайки не завернул? Да и зачем ему? - Гуров пожал плечами. - Друзья мои, вы фантазеры с криминальным уклоном.
        - Лев Иванович, если колесо соскочило, то не случайно, - возразила Таня. - Всегда хотела стать сыщиком. Поэтому, Леня, будь другом, ответь, что ты в два часа ночи делал около Майиной «Волги»? Было, было! - опережая возражения Кружнева, быстро сказала Таня. - Моя подружка сидела с хахалем на скамейке, целовалась и тебя видела.
        - Ерунда, - неуверенно ответил Кружнев, вытирая лицо мятым носовым платком. - Я в это время спал.
        Существует подружка, которая видела Кружнева ночью или это фантазии девицы Тани? Если сочиняет, то зачем? И застольное расследование начала Таня. С какой целью? Гуров разлил по бокалам остатки шампанского.
        Толик Зинич пил молоко на кухне своей двухкомнатной квартиры. Мать с отцом на работе, и Толик был, слава Богу, один, никто не приставал с вопросами.
        - Надо быть трезвым, абсолютно! - вслух сказал он, выпил еще молока и побежал в ванную умываться.
        В это время зазвонил телефон. Толик, не успев вытереться, бросился в комнату, схватил трубку:
        - Да!
        - Добрый день!
        - Так дело не пойдет! - выпалил Толик. - Я в дерьмо упрятаться не желаю!
        - Не бренчи нервами, истеричка. Выходи из дома и шагай в сторону рынка, я тебя встречу.
        Толик положил трубку, утерся полотенцем и выскочил на улицу. Вскоре он сидел на мокрой лавочке, на серой от дождя, совершенно пустынной аллее. Рядом с Толиком, аккуратно подстелив полиэтиленовый пакет, опираясь на тяжелую палку и сильно сутулясь, сидел седой мужчина.
        - Нет, Иван Иванович, так дело не пойдет, - шептал Толик, хотя вокруг не было ни души. - Что там, в «заповеднике», произошло, еще вилами на воде писано, а тут - тюрьма.
        - Чего пылишь? Молодой, здоровый, а нервы, как струны у старой балалайки. - Иван Иванович говорил спокойно, на блатной манер растягивая гласные. - Ну, чего такого стряслось, не ведаю, рассказывай.
        Майя сидела в «люксе» Артеменко, смотрелась в маленькое круглое зеркальце, внимательно изучала свое лицо, поправляя косметику.
        Артеменко медленно прохаживался по номеру, пригубливал из бокала, изредка поглядывая на девушку.
        Вроде собирался что-то сказать, но пока помалкивал.
        - Ну что, дорогой? - Майя убрала косметические принадлежности, щелкнула замком сумочки. - Свадебного путешествия не получилось, теперь эта идиотская история.
        Артеменко подумал, что происшествие никак «идиотской историей» называть нельзя, в уголовном кодексе данные действия квалифицируются как покушение на убийство. Коньяк не хмелил, не поднимал настроения. Артеменко с тоской посмотрел на красивую, вконец поработившую его женщину, не понимая, обожает он ее или ненавидит.
        - Ты меня очень не любишь, - угадав его мысли, сказала Майя. - Зачем усложняешь, расстанемся интеллигентно.

«Села бы утром за руль и теперь тихая, холодная лежала бы в морге, а не мучила меня», - подумал отрешенно Артеменко и залпом допил коньяк.
        - Ничего не понимаю, - сказал он. - Кто-то хотел убить либо тебя, либо меня. Этот придурок менял вчера колесо. Ты стояла рядом. Не обратила внимания, он затянул гайки крепления?
        - Затянул, - уверенно ответила Майя. - Я, глядя на его ручищи, еще подумала: кто будет отворачивать, надорвется.
        - Если не врешь, значит, ты их свинтить не могла, - сказал Артеменко, получая удовольствие от возможности вывести любовницу из равновесия.
        Майя действительно оторопела, но тут же взяла себя в руки:
        - Ты мужик хоть и не первой, даже не второй молодости, но здоровый. Мне тебя укокошивать ни к чему, жить не мешаешь. Любовь твоя надоела? Так за это не убивают.
        - Как знать.
        - А вот ты меня от чрезмерной любви можешь отправить к праотцам запросто. Не моя, так и ничья, машину подарил, в ней и захоронил! - Она рассмеялась: - Даже в рифму складывается.
        - Ну, хватит глупостей! - Артеменко повысил голос. - Если милиция не ошибается, то, повторяю, пытались убить либо тебя, либо меня. Не удалось - попытаются снова. Тебя не за что, кроме меня, ты никому зла не причинила. Или я ошибаюсь - чего-то о тебе не знаю?
        - Ты ночью куда из номера выходил? - неожиданно спросила Майя.
        - Я? - Артеменко схватился за грудь, понял театральность жеста, налил в бокал коньяку, выпил. - Дура. Сейчас не время болтать чепуху, лишь бы уколоть, сделать больно. Ты понимаешь, что вопрос идет о наших жизнях? Точнее о моей, ты никому на дороге не стоишь.
        - Ты выходил, - упрямо повторила Майя.
        - Да я эту ночь впервые спал, как сурок, крепко-крепко! - ответил искренне Артеменко, увидел насмешливое лицо Майи и неожиданно подумал: «А с чего это я так крепко спал?»
        Он заглянул в бокал с коньяком, словно пытался найти ответ. И Майя вчера перед сном вела себя непривычно, нежная была, даже страстная. «Может, она со мной прощалась?» - Артеменко почувствовал в груди резкую боль, она захватила плечо, потекла по руке.
        Толик Зинич
        Родился Толик крепким, здоровеньким, рос ласковым жизнерадостным ребенком, любил маму с папой. Они тоже любили Толика, особо не баловали, да и возможности такой не имели. Мама работала в гостинице. Это сейчас она администратор, человек значительный, порой всесильный, а тогда - молоденькая уборщица на этаже: подмела, перестелила, подала чай, получила двугривенный. Отец, нынче заведующий гаражом, работал в те годы на рейсовом автобусе, получал зарплату, имел, конечно, и
«левые», но не рвал, подвозил неимущих бесплатно - как он выражался, «за здрасьте и улыбку». Толик учился хорошо, много читал, помогал маме в домашних делах.
        У Зиничей было полдома, состоявшего из двух комнат, веранды и кухни. Когда мама работала, Толик крутился в гостинице, с удовольствием разносил по номерам чай и вафли, отвечая на вопросы постояльцев, сколько они должны, неизменной фразой:
        - Сколько дадите, но чем больше, тем лучше, - и, зажав деньги, бежал к матери.
        На курорте самые скупые становятся если не щедрыми, то хотя бы нормальными. Веселый, ловкий, услужливый мальчишка вызывал у людей симпатию. Они одаривали его всякими лакомствами, совали в ладошку серебро, не считая. В двенадцать-тринадцать лет у Толика уже водились деньжата, тем более что и тратить их было некуда. Конфеты, мороженое, соки и кино парнишка получал бесплатно, кругом все свои, все его отлично знали.
        То была присказка, сказка Толика ждала впереди.
        Неподалеку от гостиницы, где работала мама Толика, поднималась стена старых сосен, в нее врезалось асфальтированное шоссе, по которому, как казалось Толику, никто не ездил. Как-то парнишка стоял меж сосен, смотрел на тихое, уходившее в сумеречную тень шоссе и думал, что там, в неизвестности, наверное, находится секретный объект. Мимо прошелестели тугими шинами две длинные черные, словно лакированные, машины. Таких машин в их городе не было. Мальчишка заинтересовался и, изображая разведчика, начал красться меж сосен вдоль асфальтированной дороги, которая уползала все дальше и дальше. Через полчаса он оказался около высокого зеленого забора. Ворота еще не закрыли, и он, никем не замеченный, проскользнул на запретную территорию, которую впоследствии окрестил «заповедником». Мальчишку больше всего интересовали машины. Подкравшись, он прочитал никелированную надпись
«Чайка» и вспомнил, что видел такие по телевизору.
        - Что толкаешься без дела? - спросил мужчина, открывая багажник. - Тащи в дом.
        И Толик начал носить ящики с бутылками боржоми, картонные коробки, тяжелые кожаные сумки.
        На огромной, застеленной коврами веранде накрывали длинный стол. Толик по привычке стал помогать, расставлять тарелки, приборы (он уже знал, что надо нож класть справа, а вилку слева), открывал бутылки. Из глубины дома доносились голоса, смех, вскоре зазвучала музыка. Толик управлялся ловко и быстро, два шофера охотно уступили ему эту честь и вернулись к своим машинам. Когда приехавшие спустились на веранду, Толик, босой, в одних шортах, дочерна загоревший, встретил их, не стесняясь, - в гостинице он привык разговаривать с гостями:
        - Прошу к нашему шалашу! Чем богаты, тем и рады!
        Первым вошел старый седой мужчина. Сверкнув золотыми зубами, рассмеялся:
        - Ты кто такой? Абориген?
        - Точно! - Толик, конечно, не знал этого слова, но привык с гостями во всем соглашаться.
        - Тебя наняли, ты здесь работаешь?
        - Нет, я на общественных началах.
        На пороге стоял мужчина помоложе и не такой толстый, смотрел внимательно и, как почувствовал Толик, враждебно.
        - Давай, общественник, ноги в руки и на выход!
        - Подожди, - остановил уже собравшегося смотаться Толика первый.
        Он подошел к перилам и громко сказал:
        - Степаныч, ты что же человека к работе привлек и устранился? Накорми парня и поработай с ним.
        Толик насчет работы ничего не понял, а есть никогда не отказывался. Водители уже поставили на траве столик и встретили Толика как старого знакомого. Вскоре, уплетая ужасно вкусные бутерброды, он взахлеб рассказывал о городе, курортниках, гостинице, родителях и своем интересном житье-бытье. Шофер Степаныч кивал и подбадривал, мазал на хлеб икру. Он служил в ведомстве, где вопросы задавать умеют, поэтому Толик, не подозревая, что с ним «работают», рассказывал красочно, вставая, изображая смешных курортников и то, как он мажет их обожженные тела мацони.
        - Ты здорово рассказываешь, - смеялся Степаныч, - наверное, и в школе тебя любят и с интересом слушают?
        Толик хотел согласиться, но задумался, и после паузы сказал:
        - Нет, в школе я помалкиваю. Это моя работа, мне платят, а люди не любят трепачей. Я сказал, второй передал, четвертый повторил, дойдет до гостей - меня звать перестанут.
        Степаныч взглянул внимательно, налил ему сухого белого вина:
        - За знакомство, Толик.
        - Не употребляем, - по-взрослому ответил Толик, чем и решил свою дальнейшую судьбу.
        Работал Толик в «заповеднике» много лет, такое повидал, что даже дома никогда ничего не рассказывал. Служба была непостоянная, то сутки в неделю, то неделя в месяц. Никакого соглашения, деньги в конверте, солидные.
        Чаще других в «заповедник» приезжал тот старик, седой, с золотыми зубами. Иногда с семьей, чаще с приятелями. Собирались компании и без него - случалось, холостые, иногда с девочками. Толик быстро научился отличать жен от девочек, последние пили и шумели, первые приказывали и упрекали, да и возраст и внешность у них были совершенно различные.
        Годам к семнадцати Толик научился различать и положение мужчин, составил для себя своеобразную табель о рангах. Хозяева и гости. Кто из хозяев важнее, отличить просто: один говорит, другой слушает, один перебивает, другой при этом замолкает. Да и за стол садятся не враз. Кто-то уже расположился, а кто-то оглядывается, выжидает. Очень Толик любил за всем этим наблюдать, особенное удовольствие он получал, когда ритуал по чьей-либо вине нарушался, возникали пауза и замешательство.
        Гости вели себя совсем иначе. Приехав, пытались свою машину загнать в укромное место. Старые и не очень, толстые и худые, они все, без исключения, обладали одинаковыми походками и голосами. Приближались к особняку, шаркая, непрестанно кивая, хотя у них еще никто ничего не спрашивал, говорили тихо, пришептывая.
        Толик, в белом джинсовом костюме, пробковом шлеме английского колонизатора (подарок золотозубого хозяина), с коричневым непроницаемым лицом (взгляд чуть выше головы пришельца), встречал вежливым поклоном, молча, зная, что такая манера хозяину нравится.
        С годами к Толику настолько привыкли, что на него не обращали никакого внимания, вели деловые разговоры, кого-то снимали, кого-то назначали. Иногда, убирая посуду, Толик видел пухлые конверты, о содержимом которых догадывался. Подарки привозили в багажниках и контейнерах, ящиках, банках, коробках, свертках. Командовал разгрузкой и погрузкой Степаныч, к Толику он благоволил, называл крестником, однако держал в строгости.
        Здесь, в «заповеднике», Толик прошел высшую школу, научился отвечать, угадывая, что спрашивающий желает услышать, молчать, ничего не видеть, все мгновенно забывать, лгать улыбаясь, лгать с непроницаемым выражением лица, замывать следы перепития, без разрешения Степаныча не прикасаться к голым девкам, даже когда зовут и грозят наябедничать.
        Здесь он встретил немолодую, некогда красивую женщину. От нее пахло парфюмерией и коньяком, она годилась ему в матери, даже бабушки, так как Толику в то время стукнуло лишь шестнадцать, и была женой лица очень приближенного.
        - Ты, мальчик, можешь пойти далеко, - сказала она, пресытившись, - только худощав больно, займись своим телом.
        Толик приобрел гантели, штангу, специальную литературу (художественную читать перестал), в сарае организовал спортзал.
        Через год «учительница» вновь пригласила его к себе, оглядела, довольно улыбаясь, ощупала наливающиеся мышцы, сказала:
        - Каждому свое. Будешь слушаться, сделаю человеком.
        Толик слушался, жил красиво. Степаныч перестал разговаривать покровительственно, в его голосе зазвучали нотки уважительные.
        Несмотря на холуйский и паразитический образ жизни, Толик вырос парнем незлым, страстью к вещам и накопительству не страдал, охотно ссужал пятерки менее удачливым сверстникам. Его нельзя было назвать галантным кавалером, но девушек он никогда не обижал, прощал пьяные истерики профессионалкам, относился к ним с искренним сочувствием, зная, что жизнь их тяжела, унизительна.
        Степаныч принял меры, и в армию Анатолия Зинича не призвали. Прошло несколько лет, и Толик начал задумываться над своей жизнью. Двадцать два года - немного, но уже и немало, надо как-то определяться. Газет он не читал, программу «Время» не смотрел, не знал, что надвигается гроза. Толик обратил внимание, что седой и золотозубый хозяин в «заповеднике» появляться стал реже, а Степаныч хмурится и вздыхает, но не придал этому значения.
        Наступил май, Толик убирал дорожки парка, думая о том, что проводит здесь последний сезон, а потом…
        За воротами раздался низкий автомобильный гудок, Толик бросился открывать. «Чайка» подплыла к вилле, из машины вышел один Степаныч.
        - Все, парень. Праздники кончились, начинаются серые будни, - сказал он.
        - Случилось что?
        Степаныч тяжело вздохнул, оглядел Толика с ног до головы, словно впервые увидел, и неизвестно почему запел:
        - «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…» Помоги мне, Толик, кое-что забрать-упаковать да собирай свои манатки, я тебя подброшу. Ты здесь никогда не был, никого не видел, ничего не знаешь. Что не воровал, Толик, одобряю, да иначе и выгнал бы давно. Деньжат хоть немножко скопил?
        - Не знаю, - искренне ответил Толик. - Рублей триста, наверное…
        Степаныч снова вздохнул, пошел в дом, бормоча неразборчиво.
        Толик вернулся к родителям. Вечером за ужином отец долго молчал, поглядывая на сына, на притихшую жену.
        - Прикрыли твою кормушку. - Он закурил. - Это и правильно, да вот как у нас теперь будет?
        - Да что случилось? - не выдержал Толик.
        Отец махнул на него рукой:
        - Москва, конечно, далеко. Но первая волна докатилась, боюсь, дальше хуже будет.
        Так Толик узнал о том, что в жизни страны начались серьезные изменения.
        Толик тоже изменил свою жизнь, мама помогла. Он оформился физруком в санаторий. У человека с такой фигурой спрашивать документ о специальном образовании просто неприлично, его и не спросили. К тому же сегодня ты задал лишний вопрос, а завтра тебе родственника либо приятеля надо в гостиницу устроить или машина понадобится.
        В новой ипостаси Толик акклиматизировался быстро - «заповедник» не только его развратил, но и научил многому. Он хорошо усвоил, что командуют в жизни мужчины, а правят женщины. А определенной категорией женщин Толик управлять умел.
        Через месяц работы ему уже больше нравилось в санатории, чем в «заповеднике». Там, конечно, богаче, жирнее, но за забором, здесь беднее, но простор, аудитория, признание.
        Когда он появлялся на спортивной площадке или пляже, многие дамы украдкой вздыхали и отворачивались от своих супругов. Мужчины, завидев Толика, втягивали животы, переставали временно дышать, выпячивали грудь, напрягали атрофированные дряблые мышцы. Он быстро усвоил: не следует лезть к женщинам, которые взглядом не зовут, необходимо аккуратно держаться со спортсменами - их рельефными мышцами не обманешь, станешь «надуваться», тут же вызовут на какие-нибудь соревнования - позора не оберешься.
        В городе его знали и любили, не обращали внимания на его образ жизни, презирая не паразитирующего Толика, а его алчущую клиентуру. Вы приезжайте к нам отдыхать и развлекаться - у нас есть море, катера и водные лыжи, горы и туристские маршруты, солнце, пальмы и эвкалипты, есть и Толик Зинич. Мы ничего не навязываем, вы свободны в своем выборе.
        Толик честно работал в своем санатории, но, чтобы ему особенно не досаждали, он создал определенную систему. Когда происходил очередной заезд отдыхающих, Толик с деловым выражением на лице проходил через столовую, раскланиваясь. Затем он садился в радиорубке у микрофона, начинал уговаривать вновь прибывших не увлекаться едой и врачами, посвятить весь отпущенный срок физической культуре. На следующий день утром Толик собирал откликнувшихся на его зов энтузиастов, демонстрировал свое тело, выводил группу на пробежку и, как он выражался, легкую разминку. На третий день не только в спортзал или на площадку, но и к завтраку выходили не многие. Толик специального образования, как известно, не имел, но, занимаясь сам, давно выяснил, какие с виду легкие упражнения впоследствии вызывают у нетренированного человека сильную мышечную крепотуру.
        Хромая и охая, люди появлялись к обеду, Толик объяснял им: мол, необходимо победить себя, путь к физическому совершенству нелегок. Люди, приехавшие не болеть и совершенствоваться, а лечиться и отдыхать, виновато улыбались, отшучивались, что кесарю кесарево, а они человеки слабые, лучше поберегутся. На данный заезд работа Толика заканчивалась, он лишь натягивал волейбольную сетку, изредка подметал площадку и был свободен.
        Закон Толик чтил и по возможности старался его не преступать. Однажды он столкнулся с майором Антадзе, когда позволил себе демонстрировать физическое превосходство перед двумя парами измученных тяжелой сессией студентов. Бахвалясь перед напуганными девчонками, Толик взял одного из кавалеров, поднял над головой и тряс, приговаривая, что вытряхнет из него все формулы. Зрители и возмущались и восхищались одновременно, разделившись на два лагеря болельщиков.
        Отари подошел, раздвинул зрителей и сказал:
        - Поставь мальчика на место.
        Толик опустил будущего ученого на землю, взглянул на низкорослую округлую фигуру Отари, усмехнулся:
        - Иди, отец, кушай, иначе похудеешь.
        Болельщики довольно хохотнули.
        - Ты сильный парень. Уважаю, - сказал Отари, подхватил Толика за плечи, раскрутил, швырнул в кусты и, уже милицейским голосом, сказал:
        - Поди сюда!
        Толик вылез из кустов оглушенный, покачиваясь.
        - Ты, Толик Зинич, - Отари ткнул его коротким пальцем в грудь, - запомни: в следующий раз я тебя зашвырну в камеру. Ты понял, - в голосе его звучало утверждение. - Громко скажи, чтобы люди слышали: «Я все понял, Отари Георгиевич, больше не буду».
        Толик слово данное держал, никогда, ни при каких обстоятельствах силу молодецкую больше не демонстрировал. С женщинами - дело другое, так то было не хулиганство, а услуги, можно сказать, работа. А за работу полагается платить. Попадались недогадливые либо стеснительные, у таких он деньги «занимал», зная, что такого рода деятельность уголовным кодексом не предусмотрена.
        За два года Толик забыл особняк, огороженный высоким забором, узнал, что золотозубого седого хозяина выгнали из партии и в бывшем «заповеднике» теперь какая-то школа по усовершенствованию. Ностальгия не мучила, жил днем сегодняшним.
        Зимой эти дни были скучнее и беднее. Отдыхающие, в основном люди пожилые и серьезные, на Толика внимания почти не обращали. Женщины приезжали и в подходящем возрасте, лет сорока с небольшим, и развлечься они были не прочь, одно плохо - деньги у зимнего контингента отсутствовали. Толик убедился: можно какие угодно порядки заводить, менять начальников, тасовать подчиненных, а человек с деньгами получит номер в гостинице или путевку в санаторий и поздней весной, и ранней осенью, а безденежный прибудет с декабря по март.
        В феврале, когда Толик изнывал от тоски и безденежья (откладывать на черный день он так и не научился, все заработанное в сезон он спускал с дружками самое позднее в январе), в кафе к нему за столик подсел неизвестный пожилой мужчина.
        - Здравствуй, Толик, - сказал он, осторожно слизывая с ложки жидкую сметану. - Как живешь?
        Толик взглянул на незнакомца безразлично, даже не пытаясь его вспомнить. Какой прок от человека, прихлебывающего кислую разбавленную сметану в дрянном кафе?
        - Спасибо.
        Незнакомец согласно кивнул, будто получил подробный, исчерпывающий ответ, сказал:
        - Пойдем в ресторан, пообедаем.
        Толик не шелохнулся. Случай, когда у приглашающего в конце обеда не оказывается денег, не так уж редок. Со старого прилизанного хмыря, которому, возможно, опохмелиться не на что, взятки гладки, а с него, Толика Зинича, официантка всегда получит.
        - Выиграли, отец, по лотерее?
        - Занял в кассе взаимопомощи. - Незнакомец достал из кармана несколько мятых сторублевок. - Меня зовут Иваном Ивановичем.
        Через час Толик ел настоящий шашлык по-карски, обсасывая нежные ребрышки, запивал марочным коньяком - последнее разрешал себе крайне редко, сегодня же позволил, уж больно настроение сложилось паршивое. Он поглядывал на пожилого гостя с любопытством, пытался его вспомнить, однако безуспешно, понял лишь, что человек не курортник, а из прошлого «заповедника». Иван Иванович был невысок, сутул, в массивных очках, седые волосы почти прикрывали невысокий лоб. Ходил тяжело, опираясь на дорогую инкрустированную палку.

«Как же я его с такой приметной внешностью не запомнил?» - удивился Толик, не подозревая, что ни внешность, ни имя в данной ситуации не играют никакой роли.
        Иван Иванович молчал, пил боржоми, а когда Толик принялся за кофе, сказал:
        - Знаешь, Толик, какова первейшая заповедь там? - Он махнул рукой, и Толик заметил на его запястье бледную татуировку. - Не у капиталистов, упаси меня Боже, а в зоне, где тоже люди живут. Она проста: никого не бойся, ни у кого не проси и никому не верь.
        Одновременно с татуировкой Толик отметил и тягучую блатную манеру говорить. Подделываясь и желая показать свою осведомленность, он ответил:
        - Не ведаю, та жизнь ко мне никаким краем.
        - Степаныч, помнишь его, тоже так полагал, так уже год под следствием, скоро суд. Если под вышку не подведут, у него «в особо крупных размерах» и иные дела, срок определят предельный. Там родного и захоронят: возраст, здоровье - пятнадцать лет не вытянет. Ты, Толик, молодой, крепкий, тебе куда как легче.
        Толик, хотя и не знал за собой ничего, вспотел.
        - Жаль Степаныча, по мне, он вполне приличный мужик.
        - Считалось, приличный, но по старым правилам, а судить его станут по новым.
        - Жаль, - повторил Толик, - только мне это ни к чему.
        - Думаешь? - Иван Иванович снял очки, потер переносицу. - А девочка, что три года тому из чердачного окна выбросилась? Уголовное дело в сейфе прокуратуры пылится, так достанут папочку, пыль стряхнут.
        - Я при чем? С девчонкой один из гостей занимался. - Толик облегченно вздохнул, выпил коньяка.
        - А привез девочку кто? Опять же - Толик, и на второй этаж ты ее, пьяную, отнес и дверь комнаты снаружи запер. Содельник ты, Толик, годов так от пяти до десяти определят.
        - Слушай, папаша, чего ты хочешь? С меня взять нечего, нету у меня ничего!
        - Две руки, две ноги, мозги починим, человек получится. А человек в нашем многотрудном деле всегда сгодится.
        Иван Иванович подозвал официантку, заказал еще коньяка, пока не принесли, молчал, давая Толику до конца осознать ситуацию.
        - Ну, со знакомством, Толик. - Он разлил по рюмкам, чокнулся и выпил. - Я тебе буду на время заместо Степаныча, только строже.
        - У тебя особняк, «Чайка»?
        - У меня, Толик, голова, - ответил очень серьезно новый хозяин. - Дом, машину, золотишко отобрать можно, голову - нельзя. Жизнь отнять можно, но я ее буду защищать.
        Не слова, не серьезность Ивана Ивановича добили Толика окончательно, а деловое спокойствие и равнодушие, будто говорит человек не о себе и не о жизни, а толкует о соседе, который поутру на рыбалку собрался, сейчас снасть готовит.
        - И что я? - обреченно спросил Толик.
        - Пока малое. - Иван Иванович протянул конверт. - В марте в «Приморской» пара влюбленных поселится, к ним еще один подгребет, пригляди за ними, познакомься. Я тебе звонить буду. - Он встал и, тяжело опираясь на массивную палку, двинулся к выходу.

«Телефон даже не спросил», - никчемно подумал Толик. Открыл конверт, вынул из него фотографии Майи, Артеменко, Кружнева и тысячу рублей.
        Ожидание
        Около восьми вечера Гуров лежал в своем номере, мучился головной болью, жалел себя и по привычке философствовал. Так, слегка только, поверху. По-настоящему, активно думать не хотелось. В оправдание своей бездеятельности он вспомнил слышанную давным-давно фразу: сыщик, который не умеет ждать, может спокойно переквалифицироваться в велосипедиста. Почему именно в велосипедиста, он не помнил, какие-то объяснения тогда приводились.

«Я начал работать в розыске сразу после университета, в неполных двадцать три, сейчас мне тридцать семь, прошло почти пятнадцать лет. Много это или мало? Я был худ, голубоглаз, восторженно-наивен, краснел в самые неподходящие моменты, оценивая тот или иной поступок, любил задавать простенький вопрос: «А это хорошо или плохо?» Отец учил: мол, если отбросить словесную шелуху о многосложности нашей жизни, то всегда остается ядрышко, имеющее либо положительный заряд, либо отрицательный. И я принял рассуждение отца за чистую монету. Мой папа большой мудрец, он, конечно, предвидел, что с возрастом я от упрощенного подхода откажусь. А хорошо это или плохо?
        Сегодня у меня уже начали серебриться виски, оброс мясом и опытом, научился терпеть и ждать, но зачастую понятия не имею, что в конкретной ситуации хорошо, а что плохо. Сколько я раскрыл и не раскрыл убийств? Не раскрыл два, одно за меня раскрыли коллеги, другое, как мы выражаемся, висит. Из задержанных мною убийц никого не расстреляли, и личной ненависти ни к одному из них не испытывал. Исключая насильника малолетней. Так я и фамилии его не помню, и брал его Станислав Крячко, и признали его душевнобольным. Крошин убил наездника Логинова. Шутин - своего друга Ветрова и сам застрелился. Несчастный Качалин шарахнул по голове красавицу жену. Там, за Уралом, спивающийся Усольцев, сводя счеты с Астаховым, размозжил затылок невинному парню. Я ни разу не стрелял в человека, не вступал в рукопашную, пару раз мне, правда, перепадало - лечился. Романтическая у меня профессия: ложь, грязь, кровь, слезы, горе и, конечно, потрясающие запахи человеческих испражнений. Возможно, от меня самого уже попахивает? А ведь мне однажды хотели руку поцеловать», - вспомнил Гуров и почувствовал, что краснеет.
        Он вспоминал сложные розыскные дела. Но встречались и убийства спонтанные, ножевые удары в пьяной дpаке, проломленные обрезком ржавой трубы головы. В таких случаях задерживали либо на месте, либо в ближайшие часы: работа не его, там сразу следователь напрямую выходит.
        Преступления с заранее обдуманным намерением, расчетом и подготовкой… Что общего у тех, кто их совершил?
        То ли головная боль прошла, то ли Гуров забыл о ней, но жалеть он себя перестал, смотрел на струящийся по оконному стеклу дождь, думал. Общее, общее? Несложившиеся они, несостоявшиеся, ущербные. Кто из моих новых знакомых наиболее подходит?
        Майя? Бронзовая, как она себя называет, до золотой не дотянула. Торгует собой? Так ведь, судя по всему, девица сильная, не то что своего, чужого не упустит. Считает: мол, мало, обижают, недодают? Возможно. Убийц-женщин я не встречал. В прошлом году жена вытолкнула мужа-алкоголика из окна. Она к этому не готовилась, просто жила, ненавидела. Когда он, в очередной раз, куражась, уселся на подоконник - она в это время протирала щеткой пол, - в слепом гневе толкнула той щеткой его в грудь - и конец.
        Артеменко? У него биография длинная, наверняка сложная, с завихрениями. Внешне он абсолютно благополучен, а может, слишком благополучен? Умен, холоден, отлично собой владеет, способен к расчету. Думаю, чужая жизнь для него - табу. Он очень любит себя, ценит покой и комфорт, поэтому должен беречь приобретенное. Не станет он рисковать, уж только если совсем у стенки окажется.
        Толик? На вид самый простой и однозначный. Хотя сегодня в нем что-то приоткрылось новенькое, раньше невиданное. Циник, живет днем сегодняшним. Толик, возможно, и способен, только он колесо свинчивать не станет - кирпич с земли поднимет и встанет за углом. Но может годиться как исполнитель чужой воли, чужого замысла. Так что же, кто-то находится в тени, и главного героя он, Гуров, не видит?
        Кружнев? Самый непонятный, фальшивый, противоречивый и изломанный. Если убийца среди этой известной Гурову компании, Кружнев теоретически наиболее вероятен. А в принципе чертовски мало информации. Крячко из Москвы заговорит не раньше завтрашнего дня, и много или мало он там раскопает, неизвестно.
        Гуров поднялся, сделал несколько приседаний, взмахнул руками, сбегал в ванную и умылся. Никакого шампанского, рюмочек коньяку, хмельного кайфа, как нынче выражаются. Отдых кончился, ты, Лев Иванович, на работе, изволь соответствовать.
        Татьяна? На роль дамы в черном она не годится. Однако крутится рядом слишком навязчиво, познакомилась с Майей, недавно за столом непосредственно топила Кружнева. Чего девица тут делает, какую преследует цель? Опять забыл спросить Отари. Пора ему записывать и листочки пришпиливать в ванной у зеркала.
        Отари старался на своего начальника не смотреть, стыдно было - не за себя, а за этого седого красавца, дед которого был одним из самых почитаемых старейшин и другом старейшего из рода Антадзе.
        Кабинет полковника недавно переоборудовали: с пола убрали старинный ковер, заменили огромное резное кресло с высоченной спинкой и массивными, как у трона, подлокотниками, из угла исчезла бронзовая ваза, в любое время года полная фруктов, и сервант, за голубыми стеклами которого отливали золотом этикетки бутылок самых выдержанных коньяков. Внешне кабинет преобразился, стал похож на служебное помещение, и хозяин сменил белоснежный костюм иностранного производства на скромный серый, а сейчас вообще был в форме, что, видимо, подчеркивало официальность разговора.
        - Я не понимаю вас, товарищ майор, - мягкий баритон начальника не обманывал Отари, да и «товарищ майор» хозяин жирно подчеркнул. - Произошел угон и несчастный случай, дело не имеет отношения к уголовному розыску. У вас мало работы? Люди приезжают сюда отдыхать, мы виноваты, допустили такое безобразие, надо извиниться, а вы их таскаете на допросы. Не понимаю. Зачем вы разрешили постороннему человеку, отдыхающему, читать служебные документы?
        Полковник произносил речь - выступать он любил, - в ответе не нуждался, и Отари молчал. Он недолюбливал начальника за велеречивость, за страсть к дорогим вещам, всяким цацкам, и его раздражало, что полковник распространяет слухи: мол, дед его - потомственный князь, хотя все в округе отлично знают, что седой, опирающийся на корявую, отполированную годами палку старик всю жизнь обрабатывал землю и выращивал виноград. Но дело милицейское полковник знал отлично, лет тридцать назад сам задерживал карманников в толчее базаров и снимал мошенников с проходивших поездов, прошел всю служебную лестницу от и до, никто его за волосы не тянул и под локоток не поддерживал. Полковник отлично разобрался в рапорте майора Антадзе и тем не менее держал речь. Почему? Кто-нибудь позвонил, пытался нажать? Но тогда, как опытный оперативник, полковник должен понимать, что звонок раздался неспроста, значит, майор Антадзе прав и ему следует помочь, а не мешать.
        - Я категорически требую этого курортника к материалам дела не допускать. Да и дела никакого уже нет, следствие закончено. Надеюсь, вам все ясно, и мы к данному вопросу возвращаться не будем.
        Полковник брезгливо провел ладонями по крашеной крышке стола - еще недавно здесь красовалось зеленое теплое сукно, поднялся, прошелся по кабинету. Пол раздражающе скрипел, словно напоминал, что привык укрываться ковром. Выпить бы сейчас рюмку ароматного коньяка, закусить персиком, выгнать этого пастуха и уехать до утра… Эх, есть куда уехать, вернее, было, все было. И коньяк в столе имеется, но пить можно лишь одному, заперев дверь, а потом жевать горькие кофейные зерна либо сосать противный леденец. Разве это жизнь? Нельзя ни коньяка выпить, ни подчиненного прогнать, плохая жизнь настала, на пенсию пора. Сейчас он - начальник УВД, третий человек в районе. А стать пенсионером - сидеть на веранде и слушать болтливых стариков.
        Отари все понимал, о коньяке в столе знал и куда полковник сейчас с удовольствием уехал бы, догадывался. Майор не мог понять, кто позвонил и почему позвонил? Кого они со Львом Ивановичем задели, какой камешек толкнули, что тот, сорвавшись, ударил по начальству?
        Полковник сел не за свой стол, а за приставной, напротив Отари, давая понять, что официальная часть закончена, сейчас прозвучит несколько слов задушевных.
        - Дорогой Отари, предстоит внеочередная аттестация. Скоро министерство пришлет комиссию, проведут комплексную проверку. Тебе не надо объяснять, в большом хозяйстве, особенно в твоем, не может все блестеть. Что комиссия ищет, то и найдет. Пыль ищет - пыль найдет, грязь ищет - грязь найдет.
        - Грязи в моем отделе нет, товарищ полковник, - не выдержал Отари.
        - Ты мальчик? Тебе что, погоны жмут или партбилет мешает?
        - Не надо меня пугать, товарищ полковник! - Отари встал, и начальник, чтобы не смотреть снизу вверх, тоже поднялся. - Я в рапорте все изложил: если не ошибаюсь и готовится убийство, то мы обязаны…
        - Замолчи! - полковник хотел крикнуть, но голос сорвался, лишь жалобно взвизгнул.
        Отари посмотрел в его немолодое лицо, обычно загорелое, а сейчас болезненно желтое, даже усы перестали отливать серебром, казалось, поредели, словно побитые молью, - и подумал о себе нехорошо. В человеческих отношениях редко бывают правые и виноватые, каждый немножко и то и другое.
        - Слушай, Гиви, мы с тобой не друзья, но мы люди, мужчины, в конце концов. Было время, и ты прятался, и я отступал, загораживался, на больничный уходил. Может, хватит? - Отари снова сел.
        - Как ни перестраивайся, на яблоне не вырастут груши. - Полковник вернулся за свой стол, но не сел, как обычно, прямо, а навалился на крышку грудью, почти прилег. - Дерево долго растет, корней много имеет, с соседними переплетается, если их рубить и из-под земли вытащить, дерево умрет.
        - Мы с тобой на земле живем, - ответил Отари, - Не могу больше прятаться, устал, пойми, силы кончились - уйду.
        - Ты мальчик, - полковник вздохнул. - Думаешь, мы с тобой уйдем, на наше место стерильные придут? Глупости все, - вяло махнул он рукой. - У дерева не только корни, у него и ветви, я их вырастил, обязан беречь. Я исповедоваться не могу, да и желания не имею. Оставь угон, занимайся делом.
        - Извини, Гиви, не могу, - ответил Отари. - После нашего разговора тем более не могу.
        Полковник, уже скорее по инерции, безнадежным голосом продолжал:
        - Сейчас в Верховном суде процесс идет, многое вытащили, но и осталось порядочно, скамейки там длинные, свободное место всегда найдется.
        - Я в жизни ни рубля не взял! За моим столом только друзья сидят. Лишнее говоришь! - Отари ударил кулаком по приставному столику, и крышка треснула по всей длине.
        - Видишь, все целое, пока не ударить как следует. Иди, живи как знаешь.
        - Хорошо. - Отари поднялся, хотел расколовшийся стол сложить, но он распадался.
        - Заменим, старый совсем, - сказал полковник. - Иди. - В голосе его звучала не угроза, усталость.
        - Результаты буду докладывать немедленно. - Отари пошел к дверям.
        - Стой! Три года назад с чердака загородного дома девушка выбросилась. Помнишь?
        - Дело вела прокуратура, меня даже за ворота не пустили, - быстро ответил Отари.
        - Тогда не пустили, сегодня спросят, почему там не был… Иди. Да, скажи, Отари, отец, дед твой - как они, здоровы?
        - Спасибо, здоровы. - Очень не понравился Отари этот вопрос полковника. С чего бы такая забота?
        Отари очень не хотелось рассказывать Гурову о столкновении с начальством. Какой бы полковник ни был, а он его, Отари Антадзе, начальник, их внутренние дела москвича не касаются. В своем доме ты можешь ссориться, даже перестать здороваться, можешь ходить в нижнем белье, когда же друг к тебе придет, ты штаны наденешь. Но и промолчать о разговоре Отари не мог, так как полковник сообщил оперативную информацию, которая Гурову была необходима.
        В девять часов вечера все того же дня, который растягивался беспредельно и грозил никогда не кончиться, Гуров сидел на веранде в доме Отари и смотрел, как хозяин ужинает. Чувствуя, что произошли какие-то неприятности и Отари трудно начать разговор, Гуров сказал беспечно:
        - Когда время быстрее бежит - когда тебе скучно или весело? Не думал? Я думал и запутался. С одной стороны, если занят, веселишься или работаешь, время бежит. Когда ничего не делаешь, скажем, ждешь чего-нибудь, оно еле ползет. Так?
        - Ну? - Отари потер макушку, взглянул недоуменно. - Дело известное.
        - Уверен? - Гуров хитро улыбнулся. - Мы сегодня с тобой встречаемся третий раз. Утром - в гостинице, днем - здесь, когда ты обедал, все один день, событий много, прыгают, скачут, минут не чувствуешь, а день все не заканчивается, и помнить его будешь долго-долго…
        - Верно, - согласился Отари. - Я на происшествие около пяти выехал, суток не прошло, а кажется, давным-давно это было. Фокус. Ты умный. - Отари взглянул Гурову в глаза. - И очень хитрый. Отвлекаешь, чувствуешь, я что-то горькое проглотить не могу, хочешь помочь. Ладно, мы мужчины.
        Отари, опуская подробности, рассказал о стычке с полковником, о некогда функционировавшем особняке и происходящем сейчас судебном процессе.
        Молчали долго, наконец Гуров сказал:
        - Это нам не по зубам. Сколько человек идет по делу?
        - Восемь. Ими занималась прокуратура и соседи.
        - Безнадежно, нам не разобраться. - Гуров махнул на Отари рукой, хотел даже перекрестить его, но подумал, что тот может юмора не понять и обидеться. - Нужны люди, техника и много времени.
        - Валюта, золото, камни меня не интересуют, дорогой. - Отари упрямо наклонил голову. - В моем городе хотят убить человека, я, начальник уголовного розыска, совесть иметь должен. Мой начальник полагает: Отари Антадзе на волне перестройки и гласности смелым стал, а я, дорогой, трусом никогда не был.
        Гуров неожиданно вспомнил свое столкновение в отделе кадров, где он сказал примерно такие же слова. «А ведь мы обманываем себя: мол, мы-то всегда были смелыми и принципиальными, кто-то другой юлил и отмалчивался. Другие, только не мы. Обманываем, успокаиваем, задабриваем совесть свою. В коридорах мы воевали, один на один с друзьями резали правду-матку, а в кабинетах помалкивали и на совещаниях голосовали. И нечего сегодня рядиться в белые одежды, и ты, Лев Иванович Гуров, терпел и малодушничал, называл себя человеком разумным. И утешал себя: я молчу, так как мой протест будет гласом вопиющего в пустыне, не хочу донкихотствовать. Дон Кихот - герой всех времен и народов, а ты… В общем, признайся, утрись и живи честно. И не завтра, а сегодня, сейчас».
        - Ты мне не веришь? - Большие агатовые глаза Отари смотрели сердито.
        - Если сегодняшние события порождены прошлым и некто хочет утопить события, имевшие место в загородной резиденции, то связующим звеном, известным нам, является лишь Толик Зинич. Так?
        - Ты не ответил, - пробормотал Отари.
        - Жертвой покушения скорее всего является Артеменко. Только он обладает подходящим масштабом и возрастом. Майя не может быть ни объектом, ни исполнителем, она отпадает совсем. Татьяна тоже, женщин в такой истории использовать не будут.
        - Какая Татьяна? - удивился Отари. - Загорелая спортивная девушка, волосы темно-русые?
        - Да. - Гуров думал уже о другом. - Крутится около меня. Хотел выяснить, кто такая, теперь ни к чему. А ты ее знаешь? - Он вспоминал свой последний разговор с Зиничем.
        - Знаю. - Отари рассмеялся.
        Гуров не обратил на смех товарища внимания, продолжал рассуждать:
        - Толик может быть лишь исполнителем, и оказывать давление на твоего начальника он совершенно не способен. Существует фигура в тени. Если это не плод моей разбушевавшейся фантазии, то Зиничем руководят. Именно Зинич сообщил своему шефу о направлении твоей работы. Возможно?
        - Только возможно, не больше, - ответил Отари.
        - Прикажи за ним присмотреть, Зинич может вывести тебя на фигуранта. А я займусь Кружневым. Он мне в принципе не нравится, хотя это и не аргумент, но я с ним поработаю. Он отрицает, но его якобы видели в два часа ночи у машины.
        - Медсестра санатория Вера Матюшева, - улыбнулся Отари. - Уже допрошена.
        - Знаешь? - удивился Гуров.
        - Я кто? - Отари поднял к лицу толстый палец. - Отари Антадзе! Начальник! Я все знаю. Шучу, дорогой, шучу, не все, далеко не все, кое-что немножко знаю. Вера видела мужчину, похожего на Кружнева, мочился за машиной.
        - Из гостиницы не выходят по нужде на улицу.
        - И я говорю.
        - Ты считаешь, что показания медсестры защищают Кружнева? Я предполагаю, что они могут Кружнева полностью изобличить.
        - Извини, глупость говоришь, сам сказал: из гостиницы для этого дела на улицу не выходят.
        - Не выходят. Следовательно, если докажем, что у машины был Кружнев, то и гайки свинтил Кружнев.
        Отари молчал, он просчитывал варианты медленнее Гурова, опаздывал.
        - Подожди, Матюшева не говорит определенно. Ты на меня не похож, но многих людей легко с тобой спутать. Кружнев - человек неприметный, среднего роста, худощавый, таких много.
        - Попробуй доказать. В случае удачи ты выходишь на прямую, - быстро ответил Гуров.
        - Как докажешь? Один свидетель, и тот сомневается: может, Кружнев, а может, и нет.
        - Раздели задачу пополам. - Гуров говорил быстро, азартно. - Сначала убедись сам. Если ты лично, майор Антадзе, будешь уверен, что в два часа ночи у «Волги» находился Кружнев, тебе станет легко работать, и ты найдешь доказательства и следователю и суду.
        - Как? Как убедиться? - спросил Отари раздраженно.
        - Это сделать нетрудно.
        - Извини, подполковник, за грубость, ты мой гость, но сейчас ты говоришь неправду.
        - Человек, который может оказывать давление на твоего начальника, медсестру запугает, купит, съест живьем, костей не выплюнет. Ты сказал: Татьяну знаешь - вызови утром, допроси поподробней, когда, где, при каких обстоятельствах конкретно, какими словами медсестра рассказывала о ночной сцене. Сравни показания Татьяны с официальным допросом медсестры.
        - Товарищ подполковник!
        - Подожди! - перебил Гуров. - Вновь вызови медсестру и передопроси. Если она от своего первого рассказа станет уходить все дальше и дальше, значит, она попала под пресс, на нее давят, и с Кружневым ясно. Возможно, медсестра сегодня вечером уехала к родственникам, тогда ты, майор, на коне. Никого за ней не посылай, выезжай сам, получи подробные официальные показания.
        Отари лишь кивал и без зависти и обиды думал, что против Гурова он, майор Антадзе, вроде как второразрядник против мастера, может на равных лишь на ковер выйти да руку пожать.
        - Лева, что означает слово «чучмек»?
        Гуров сначала не понял, затем смешался, не знал, как объяснить, не обижая.
        - Ну… - Он откашлялся. - Некоторые малоинтеллигентные люди так называют человека неумного, малообразованного, низкого происхождения.
        - Не крути, Лева. Я чучмек?
        - Когда твои предки, Отари, строили обсерватории, мои еще в шкурах ходили. Из нас двоих если кто и чучмек, то это я, - ответил Гуров.
        - Ответ дипломата, а не сыщика, - рассмеялся Отари. - Ты просчитываешь ситуацию быстрее меня. Почему?
        - Мне повезло с учителями. Меня тренировали первоклассные мастера.
        - Утра я ждать не стану, поеду сейчас, - сказал Отари и пошел к телефону. - Главное - медсестра, остальное подождет.

«Волнуется, - понял Гуров, - и голову мне морочит, сбивает неожиданными вопросами, хочет от меня что-то скрыть».
        Отари позвонил дежурному, вызвал машину, но на веранду не возвращался. «Учили тебя мастера, только не все ты знаешь. Да и у преступников в Москве одни правила, а у нас порой другие. В Москве на сотрудника МУРа может поднять руку только потерявший разум от водки либо убийца, у которого стенка за спиной, а у нас…»
        - Отари! - Гуров вошел в комнату. - Ты чего так торопишься? Утром можно все сделать, сейчас уже одиннадцать.
        - Ты сам сказал, девочка может уехать. - Отари прятал глаза, начал без надобности переобуваться.
        - Уедет, даст тебе лишний козырь.
        - Лев Иванович, ты меня не учи, - рассердился Отари. - Мне могут не сказать, куда она уехала. Девочка вздумает подняться в горы, там есть и ущелья.
        - Даже так? - Гуров потер подбородок, вздохнул. - Извини, тебе виднее. Так мне тоже поберечься?
        - Тебе дать пистолет?
        - А у тебя есть лишний?
        - Слушай, Лев Иванович, ты мне в душу не лезь. - Отари услышал стук мотора приближающейся машины. - Так дать?
        - Спасибо, я оружия не люблю.
        Они молча поднялись к шоссе, сели в машину. Отари сказал:
        - «Приморская».
        - Высади в центре, я погуляю.
        Водитель полуобернулся, взглянул через плечо вопросительно. Отари сказал по-грузински:
        - Кто твой начальник? - и выругался.
        В ресторане оркестранты начали неторопливо собирать инструменты, что означало: без наличных они больше играть не станут. Кто-то из посетителей, видимо, завсегдатай, махнул рукой.
        - По просьбе наших дорогих гостей, - слащаво улыбаясь, прошептал саксофонист.
        Компания занимала все тот же столик. Гуров поклонился молча - перекричать музыку, исполняемую по просьбе гостей, не представлялось возможным. Артеменко наклонился и в самое ухо прокричал:
        - Горячее? Иначе кухня закроется!
        Гуров кивнул, отстранил руку Кружнева, пытавшегося налить ему коньяка, выпил минеральной и занялся салатом. Толик танцевал с Майей, Артеменко холодно, как всегда, безразлично, смотрел в зал, Таня о чем-то переговаривалась с Кружневым, который казался пьяным.

«Я нормальный человек, не ханжа, не моралист, - рассуждал Гуров, наблюдая за окружающими, - не считаю ресторан притоном, отрыжкой чуждого нам мира, но ведь скучно же, однообразно, здесь можно свихнуться от тоски».
        Оркестр взял тайм-аут, наступившая было тишина заполнилась ровным шумом зала, прерываемым пьяными выкриками.
        - Надо шевелить мозгами, - сказал Артеменко, - и как-то разнообразить наше времяпровождение, иначе мы покроемся волосами и отрастим хвосты.
        К столу вернулись Майя и Толик. Майя обняла Гурова и громко сказала:
        - Где ты шлялся? Такие женщины пропадают. - От нее пахло французскими духами и коньяком. - Ты Лева, законченный эгоист.
        - Может, вам все надоело, скучно, а мне так распрекрасно! - Кружнев поднял бокал. - У вас - будни, а у нас - праздник!
        - Мы, Николай Второй… - усмехнулся Артеменко, увидел кого-то у входных дверей, хлопнул Кружнева по плечу. - На выход, тебя Дульцинея кличет.
        - Да? - Кружнев допил бокал и поднялся. - Никитович, расплатись за меня, а я завтра. - Он пошел к дверям.

«Мне чудится, мстится, - глядя ему вслед, думал Гуров, - или он действительно не так пьян, как изображает», - а вслух спросил:
        - Куда он заторопился, кто его кличет?
        - Лева, ты приехал из Могилева? - Майя не актерствовала, была пьяна. - У Ленечки жуткий роман с горничной второго этажа. Знают все, объявляли в программе «Время». Стихи слагают. Лева, утки все парами… - Она махнула рукой в сторону двери, указала на Артеменко и себя, на Толика и Таню. - Только ты один.
        Казалось, Таня не слушает, однако она громко ответила:
        - Мы с Толиком - друзья с детства, а влюблена я в Льва Ивановича. А он на меня - ноль внимания! - Она обняла Толика за шею и шепнула: - Ты лишь пикнешь, я из тебя клоуна сделаю. Ты Отари Георгиевича не забыл?
        - Татьяна, я в твои дела никогда. - Толик галантно поцеловал ей руку и добавил: - Желания женщины - закон!
        - Где нахватался? - рассмеялась Майя. - Сенека!
        Официантка принесла «цыпленка», которого зажарили, когда он умер, оплакиваемый правнуками, от старости. Гуров отложил бесполезный нож и взялся за патриарха руками.
        Артеменко с Майей поднялись на этаж, а Таня, Гуров и Толик вышли на улицу.
        - Разрешите вас проводить? - спросил Гуров.
        - Это после моего объяснения в любви? - Таня взяла Толика под руку. - Лев Иванович, я девушка строгих правил. За мной следует ухаживать с утра.
        - Извини, старик. - Толик пожал мощными плечами.
        Открывая дверь своего номера, Гуров услышал телефонный звонок, вбежал и снял трубку:
        - Гуров!
        - Ты в служебном кабинете? - скрывая волнение, спросил Отари. - Второй час, я уже ехать к тебе собрался.
        - Девушка не ушла в горы, не сорвалась в ущелье, но, к сожалению, не помнит, как выглядел мужчина, которого она видела ночью, - сказал Гуров. - Так?
        - Хуже, - ответил Отари. - Она абсолютно уверена, что ночью видела мужчину высокого и полного.
        - Прекрасно. Раз Кружнев небольшого роста и худощавый, значит, она видела высокого и полного. Великолепно! А как она тебе объясняет свой первый разговор с Татьяной?
        - Говорит, напутала Таня, сплетница…
        - Давай вздремнем, поутру начнем думать. Спокойной ночи. - Гуров положил трубку и лег.
        Он знал, что заснуть не удастся, и не принуждал себя. Любые логические построения - не математическая формула, возможны ошибки, причем грубейшие. Причин для того достаточно. Ложная посылка, когда ты при конструировании собственной логики подменяешь логику совершенно иного, принципиально отличного от тебя человека. Особенно часто такое случается при попытке моделировать поведение женщин. «Я считаю, - думал Гуров, - что медсестра изменила свои показания под давлением извне. А если неверно было ее первое заявление? Сказала и сказала, что называется, сболтнула для красного словца, а сейчас испугалась. А если сболтнула Татьяна? Нет, Татьяна болтать не станет, она способна сказать неправду умышленно, преследуя определенные цели, только не болтать от глупости или скуки. Жаль, не удалось ее проводить. А почему она отказалась? Толика она не стесняется, значит, существует иная причина. Какая? Насколько легче работать с мужиком любой национальности и вероисповедания - он в поступках руководствуется логикой, а не настроением. Оставим. Вернемся к Кружневу. Кружнев, Кружнев, что-то я в тебе не разберусь.
Хватаю, удержать не удается…» Гуров заснул.
        Утром в гостинице появились Отари и следователь, расположились в кабинете директора и пригласили Кружнева.
        Директор догуливал отпуск, кабинет пустовал, но главное, почему Отари решил проводить допросы в гостинице, а не в отделе, было стремление создать ситуацию, которая позволяла бы заинтересованным лицам быть как бы все время в курсе происходящего. Это вызовет толки, обсуждения, и, возможно, Гуров сумеет получить дополнительную информацию.
        - Здравствуйте, Леонид Тимофеевич, - сказал Отари. - Садитесь, пожалуйста, мы вынуждены вас официально допросить.
        Следователь знал о негативном отношении полковника к пустяковому делу и выполнял свои обязанности прямолинейно и формально, полагая, что майор Антадзе выслуживается перед москвичом.
        - Кружнев Леонид Тимофеевич.
        Следователь быстро заполнял страницу со всеми анкетными данными Кружнева. Предупредил об ответственности за дачу ложных показаний, попросил подписать, задал вопрос:
        - Расскажите, пожалуйста, где вы находились и чем занимались с двадцати трех часов восьмого марта до восьми часов девятого марта этого года?
        Сегодня Кружнев не походил на съежившегося несчастного человека. Смущенная улыбка с лица исчезла, он сидел, гордо подняв голову, сжав тонкие сухие губы, и, хотя вопросы задавал следователь, смотрел на Отари прямо и открыто неприязненно.
        - Я не буду отвечать на ваш вопрос.
        - За отказ от дачи показаний вы будете привлечены к уголовной ответственности, - сказал следователь.
        - Это ваша работа, привлекайте.
        - И привлечем, - неуверенно произнес следователь и покосился на Отари, давая понять, что пора вмешаться, иначе допрос, и без того бессмысленный, окончательно зайдет в тупик.
        Прямая атака, предпринятая майором Антадзе, была вызвана следующими обстоятельствами. В семь утра к дежурному по отделу пришли две женщины и потребовали встречи с самым большим милицейским начальником.
        Через полчаса Екатерина Иванова и Вера Матюшева, перебивая друг друга, признавались майору Антадзе в своих грехах. Иванова pаботала горничной в
«Приморской», а ее ближайшая подруга Матюшева - медсестрой в ближайшем санатории. Именно у Матюшевой был майор накануне вечером.
        Если убрать восклицания, междометия и сетования на судьбу, то история, которую они поведали Антадзе, оказалась довольно проста. У Кати Ивановой с Леонидом Кружневым роман, не курортная интрижка, а серьезная любовь и планы на совместную жизнь. Начальство в любовь не верит, за связь горничной с постояльцем может выгнать с работы, потому любовь тщательно скрывали. Ту проклятую ночь Кружнев провел у Ивановой, и она клянется здоровьем сына, что Леня как пришел после одиннадцати, так до утра и не выходил. Однокомнатная квартирка Ивановой находится во флигеле гостиницы, пятилетний сын Колька сейчас живет у бабушки.
        Вера Матюшева живет при санатории в одной комнате с двумя подругами. У Веры есть жених, свадьба через месяц; вечером восьмого девушка с парнем загуляли, на дворе непогода, укрыться негде, и они решили зайти к Ивановой на чашку чаю, согреться. Но Иванова их в дом не пустила, и они допивали бутылку сухого под грибком неподалеку. Именно тогда Матюшева и увидела мужчину, который подошел к «Волге» по нужде. Зная, кто ночует у подруги, Матюшева и решила, что это Кружнев. Со зла, что Екатерина не пустила в дом, а на улице мокро и холодрыга, Вера трепанула про бухгалтера. Тут пошло-поехало - Матюшеву вызвали, потом товарищ майор сам приехал, она, Вера Матюшева, испугалась, что наклепала на невинного человека и счастье Екатерины нарушила, и бросилась к подруге.
        Отари выслушал девушек, не перебивая, вспомнил анализ Гурова, его логические построения, собственные опасения, что неизвестные черные силы могут убрать опасную свидетельницу, и, если быть честным, злорадствовал. Ну, он лишь провинциальный второразрядник, а ты, столичный мастер, чего нагородил? «Попала под пресс, съедят, костей не выплюнут!» Отари совершенно не к месту рассмеялся. Девушки враз замолчали, глядели испуганно.
        - Спасибо, красавицы, за доверие, - сказал он. - Разговор останется между нами, трудитесь, любитесь, рожайте детей, в общем, живите. И меньше болтайте, - закончил Отари сурово, встал, давая понять, что разговор окончен.
        - Вы Леню не трогайте, он хороший, - сказала на прощание Катя Иванова.
        Сначала Отари хотел позвонить Гурову, затем решил самолюбие товарища поберечь. Кружнева официально допросить. Ведь кто-то гайки открутил, факт, так пусть преступник узнает, что его видели. Может, начнет дергаться, глупостей наделает.
        Кружнев, выпятив острый подбородок, смотрел на Отари воинственно. «Сильный мужчина, - уважительно подумал Отари, - не хочет женщину пачкать».
        - А почему вы не хотите ответить на простой вопрос? - миролюбиво спросил Отари.
        - Не вижу смысла.
        - Раз спрашиваем, значит, смысл есть, - вспылил следователь.
        - Подожди, Степан Прокофьевич, - сказал Отари. - Товарищ не понимает, надо объяснить. Вы знаете, Леонид Тимофеевич, в ту ночь угнали от гостиницы машину. Она сорвалась в ущелье и разбилась. Эксперты утверждают, что крепежные гайки правого переднего колеса «Волги» были свинчены. Вы не знаете, кто их открутил?
        - Не знаю. - Кружнев удивился откровенности милиционера.
        Следователь взглянул на майора, как на тяжелобольного, и решил о «заболевании» Антадзе доложить полковнику немедленно.
        - И мы не знаем, - тяжело вздохнул Отари. - Вас видели той ночью у машины.
        Откровенность майора преследовала две цели: дать пищу для разговоров, напугать преступника и выяснить, до каких пор станет молчать Кружнев.
        - Глупости. - Кружнев сухо рассмеялся. - Я спал в своем номере и на улицу не выходил.
        - Кто может подтвердить? - спросил следователь, записывая ответ Кружнева в протокол.
        - Двое: одеяло и подушка.
        - Подпишите протокол. Вы свободны, - сказал Отари. - Попросите сюда ваших приятелей Степанову и Артеменко.
        - Вы что делаете, товарищ майор? - спросил следователь, когда Кружнев вышел. - Теперь о ваших, на мой взгляд, необоснованных предположениях заговорит вся гостиница.
        - Полковник не считает мои подозрения необоснованными, он просто не хочет, чтобы я этим делом занимался. Существует заключение экспертов, ты, при всем стремлении выслужиться, документ не выкинешь. А говорить станет не вся гостиница, а пять человек, которые и так суть дела знают либо догадываются.
        Майю и Артеменко допросили формально - если им и есть что скрывать, то они давно могли договориться. Эти двое дали одинаковые показания: восьмого после ужина в ресторане ночевали в номере Артеменко и утром поднялись вместе, когда их разбудил телефонный звонок. Можно им верить или нет, но формально алиби у них существовало.
        Под предлогом допроса пригласили в кабинет и Гурова. Он просмотрел протоколы и сказал:
        - Плохо работаете, капитан. Вы можете не принимать версию всерьез, не соглашаться с начальством, так подайте рапорт, устранитесь от ведения дела.
        - Гражданин Гуров…
        - Не будем препираться, капитан, - перебил Гуров. - Я высказал личную точку зрения. Вам только кажется, что Москва далеко, а вы здесь большой начальник. - И голос его звучал так неприязненно, что следователь замолчал. - Если у вас есть свободное время, выясните, пожалуйста, у гражданина Зинича: когда он вечером восьмого заменил на «Волге» колесо, то запер багажник на ключ или просто захлопнул. И местонахождение Зинича в ночь с восьмого на девятое, надеюсь, вас тоже интересует.
        Капитан покраснел, собрал документы, кивнул майору Антадзе и вышел.
        - Почему раньше не сказал? - Отари тоже смутился. - Это и моя ошибка.
        Гуров недостатки в работе любого сотрудника милиции воспринимал болезненно, он не хотел поучать Отари, как на его, Гурова, взгляд, следует строить взаимоотношения между сотрудниками следствия и розыска. Вопрос непростой и деликатный. В законе четко определено, что розыскники должны выполнять поручения следователя. Юридически данное положение неукоснительно выполняется, но жизнь вносит свои коррективы, и молодой следователь не способен руководить человеком, проработавшим в розыске четверть века. Конечно, майор обязан был указать следователю на допущенную им ошибку, недоработку. Помешали плохие отношения и амбиция: мол, у тебя одни обязанности, у меня иные, словно не одним делом занимаются, а конкурирующие торговые фирмы соревнуются.
        - Где сейчас Зинич? - спросил Гуров.
        - Ночевал дома, в восемь утра ушел в санаторий, где его контакты не контролируются.
        Гуров решил отвлечь приятеля и сказал:
        - Все не мог понять, что меня так в Кружневе настораживает. Такой несчастненький, забитый, самоуничижается, заискивает. На самом деле - сильный тренированный мужик и с женщинами, как выяснилось, ловок. Да какое нам дело, в конце концов, мы его жизни не знаем. Занимаюсь высшей математикой, а с таблицей умножения не в ладах. Если бы Кружнев действительно хотел скрыть свои физические возможности, а не играл в прятки сам с собой, он бы никогда не помогал твоему шоферу, не отворачивал зажатые до предела гайки. Кружнев не мистифицирует окружающих, он в разладе сам с собой, действует импульсивно.
        Отари, хотя и болезненно воспринял замечание Гурова о непроверенном факте: запирался багажник или нет, уже успокоился и разговор поддержал:
        - Понимаешь, Лева, если бы бухгалтер был в истории замаран, он нашу горничную не щадил бы.
        Гуров думал о своем и замечание Отари пропустил.
        - Я ехал, как паровоз, куда рельсы ведут, и уперся в тупик. Кружнев первым привлек внимание, я бросился на дешевую приманку. Розыскник называется. Позор.
        Зазвонил телефон. Отари помедлил и снял трубку.
        - Слушаю. - Он долго молчал, поблагодарил, сказал, что едет, и положил трубку. - На имя подполковника Гурова из Москвы передали материал, почему-то поставили гриф:
«Секретно. Лично».
        Режиссер-постановщик
        Сегодня Юрию Петровичу исполнилось шестьдесят два года. Известно, возраст человека определяет не количество прожитых лет, а его самочувствие и мироощущение. Здоровьем он отличался отменным, его наблюдал личный врач, должность и звания которого умещались на визитной карточке лишь в три строки. Он небрежно брал пятьдесят рублей за визит, изрекая: «Медицина у нас бесплатная, но лечиться даром - это даром лечиться. Вам, батенька, я практически пока не нужен, но ваше душевное спокойствие денежными знаками не измеришь».
        Шестидесятилетие Юрий Петрович отмечал на загородной резиденции под Таллинном, в кругу людей светских, не деловых; гуляли красиво, пристойно. Юбиляр был известен как лицо, причастное к отечественным успехам в космосе. Костюм, сшитый у Зайцева, сидел на Юрии Петровиче безукоризненно, благородная седина лишь подчеркивала моложавость загорелого, как всегда, лица. Загар естественный, не паршивый кварц: солнце ласкало его ранней весной в горах, осенью - на Черноморском побережье.
        Не думал Юрий Петрович, что справляет последний праздник своей жизни, буквально завтра все изменится, начнется борьба за выживание.
        Сегодня Юрий Петрович находился хоть и у Черного моря, но не жил, а работал, пытаясь вырваться из капкана, готового захлопнуться в любой день, даже минуту. Чужие документы, поношенный костюм, парик, нарисованная татуировка на кисти, ненужные очки и палка, выработанная привычка сутулиться и шаркать растоптанными ботинками изменили Юрия Петровича не только внешне, но и внутренне. Он стал хуже себя чувствовать, плохо спал, по утрам разминал ступни, которые почему-то начали отекать, появились головные боли.
        Он был вынужден встречаться с Толиком Зиничем и прибег к маскараду, чтобы в случае задержания парня милиция разыскивала человека из другой социальной среды, чем та, к которой принадлежал Юрий Петрович Лебедев.
        Подполковник Гуров не знал о существовании Юрия Петровича. Опытный сыщик предполагал, что Зиничем должны руководить. Если Толик является не случайной, а активной фигурой в происходящих событиях, то он не способен действовать самостоятельно. Но от предположения до знания очень далеко, и Гуров даже представить себе не мог, что в этот пасмурный, дождливый день всего в нескольких кварталах от гостиницы «Приморская» какой-то человек пьет горячий чай с медом и пишет хорошо известные подполковнику фамилии: Артеменко, Кружнев, Зинич.
        Юрий Петрович поставил знак вопроса, задумался и дописал: «Девушки, москвич». Присутствие в гостинице подполковника из МУРа очень беспокоило Юрия Петровича, но отказаться от задуманного он уже не имел возможности. Если не хватает денег, их всегда можно занять, но времени тебе никто не одолжит ни дня, ни даже часа. Юрий Петрович находился в жесточайшем цейтноте.
        А кто он такой, Юрий Петрович Лебедев, и почему оказался участником происходящих событий? Даже для беглого пересказа его биографии потребуется слишком много времени, остановимся на самом главном.
        Родился он в двадцать четвертом в Москве. Отец погиб в сорок первом, через год Юрий ушел на фронт, мать свою с тех пор ни разу не видел, точно даже не узнал обстоятельств ее смерти. Рассказывали, что она уехала из Москвы зимой сорок третьего с каким-то контуженным офицером. В начале пятидесятых Юрий получил анонимное письмо, что Лебедева Ирина Петровна умерла, а отчего умерла и где захоронили, автор письма не сообщил.
        Служил Юрий по хозяйственной части, был исполнительным служакой, с начальством ладил. Его сверстники совершали подвиги, мерзли в окопах, умирали безвестными, становились героями, а он просто служил, разве что был одет в военную форму; писал каллиграфическим почерком хозяйственные ведомости, принимал, отпускал товар: солдатам требуются не только оружие и патроны, пушки и снаряды - люди, пока живы, должны есть, пить, мыться, одеваться, обуваться. Рядом служили недолеченные и контуженные, выздоравливающие возвращались на фронт. А Лебедев принимал груз и пополнение, отпускал груз и провожал бойцов на передовую. Начальство его ценило. Бытовала шутка, что Юрка Лебедев так быстро считает, пишет столь безукоризненно, что зам по тылу не обменяет его на целый хозвзвод.
        В Москву он вернулся летом сорок пятого, особых ценностей не привез, но и не с пустыми руками прибыл, все-таки сопровождал вагон с личным имуществом генерала.
        Юрий Петрович не помнил, когда он начал воровать, да и свою хозяйственную деятельность никогда за воровство не считал. Следует признать, что прямым воровством он никогда не занимался, чужого, тем более государственного, имущества не брал, в закрома не тащил. Он обладал талантом посредника. Всегда у людей что-то есть, а чего-то нет, а то, что им требуется, находится порой без надобности в чужих руках. И если начинал Лебедев с обмена муки и картошки на чулки и отрез габардина, то через двадцать лет помогал людям получать взамен квартир, машин, дачных участков дипломы, звания и повышения по службе. Юрий Петрович и себя не обошел, приобрел диплом о высшем образовании. Медали Великой Отечественной войны у него были настоящие, анкета выглядела безупречно.
        Каждому нормальному человеку требуется в собственных глазах выглядеть пристойно, даже красиво. «Столько бесхозяйственности, разгильдяйства, преступной бюрократии вокруг, а я помогаю людям жить в этом хаосе, навожу порядок, - рассуждал Лебедев. - А что и мне остается на хлеб с маслом и на лишнюю пару штанов, так то мною честно заработано, уголовным кодексом не преследуется».
        Очень быстро он сообразил, что главной ценностью в жизни являются не деньги, бриллианты и золото, которые можно выменять, а человек. Нужны преданные, главное, управляемые люди. Юрий Петрович, словно талантливый селекционер, выращивал, как фанатик-нумизмат, разыскивал нужных ему людей. Он, безусловно, обладал незаурядными способностями психолога, тактика, даже стратега. Он вербовал людей не только на их слабостях и страстях, но и сильных чертах характера, на искренних и честных увлечениях. Он слыл, да и являлся на самом деле человеком слова - если считал людей перспективными, помогал им бескорыстно. Ну, без принуждения и шантажа тоже не обходилось, так ведь жизнь - штука сложная, противоречивая. Он, конечно, работал - нечасто, но систематически менял вывески, всегда числился у кого-то замом по хозяйственной или административной части.
        Деньги, как таковые, не интересовали Юрия Петровича уже давно. Так ведь и магнат в капиталистическом обществе сражается не за лишний миллион, а за власть, за укрепление завоеванного и за расширение сферы влияния.
        Юрий Петрович не женился, девушки появлялись, исчезали, в личной жизни он был нетребователен: удобная, отнюдь не шикарная, двухкомнатная квартира, «Жигули», никаких дач, тем более вилл на побережье. Так ради чего он поднимался ежедневно, не исключая субботу и воскресенье, около семи, ложился после полуночи? Он работал по пятнадцать - восемнадцать часов в сутки. Записей почти не вел, лишь изредка составлял распорядок дня, помнил десятки имен и фамилий, дни рождения женщин, хобби, увлечения и страсти, кто чем располагает, в чем нуждается. Так зачем все? Время, когда он чтил уголовный кодекс, давно прошло, Юрий Петрович действовал за запретной чертой, где его в любой момент могли остановить и показать соответствующую статью УК, сроки которой исчислялись долгими годами и высшей мерой. Примеры о первой рюмке и первом шприце стали заезженными штампами. Так что ложь многолика, а истина однообразна. Одних губит водка, других - наркотики, Юрия Петровича сжигала жажда власти. Ему не требовалось признания, удовлетворяла уверенность, что он - «может». О человеке написали в газете, показали по телевизору, а
Юрий Петрович знает - человек этот слаб и зависим. Сознание, что он может наградить и наказать, помочь и отвернуться, делало Юрия Петровича счастливым. Преступления и безнаказанность определенной категории власть имущих людей, признанных официально, породили в нем, «сером кардинале», уверенность, что он тоже принадлежит к категории неприкасаемых.
        И вдруг все кончилось. Сначала он отнесся к перестройке и гласности насмешливо. Ну, еще одна кампания, ну, пошумят, повоинствуют, нравится людям - Бог им судья. Когда начались судебные процессы, на газетных полосах замелькали знакомые имена, он насторожился. Еще теплилась надежда: выпустят лишнюю кровь и тут же перетянут вену потуже, наложат повязку, залечат. Год назад он понял: надо уходить, кто не успел, тот опоздал.
        Тогда он и появился в кабинете Артеменко. Поговорили, и Юрий Петрович неожиданно понял, что ученик, его гордость, можно сказать, опасности не понимает, а человека в таком возрасте уже ничему научить нельзя. В «империи» Лебедева лишь трое имели на него прямой выход. Борис, которого Юрий Петрович в свое время спас, завербовав Артеменко, благополучно скончался от инфаркта. Казалось, удача улыбнулась, но тут же он узнал, что арестован крупный функционер, который лично скупал у Юрия Петровича антиквариат и валюту. Жизнь Юрия Петровича оказалась подвешенной на волоске. Арестованный мог разорвать его одной фразой.
        После разговора с Артеменко Юрий Петрович решил этого лучшего своего ученика ликвидировать и встретился с Кружневым.
        Двадцать лет назад, когда он увидел Леню и угадал в нем потенциального убийцу, то несколько абстрактно подумал, что парень может пригодиться. Зачем ему, финансисту, организатору производства материальных благ и денежных знаков, или, как он любил называть себя, режиссеру-постановщику, убийца, он не знал. Но уж очень парень интересный, невозможно мимо пройти, не подобрать, и он Кружнева пригрел, устроил в стороне от своих дел и людей. Он походил на человека, который купил пистолет, проверил исправность, наличие патронов, завернул в тряпочку и спрятал, рассуждая, что стрелять никогда себе не позволит, пусть лежит, авось и пригодится. Словно пистолет можно использовать не для стрельбы, а просто в быту, к примеру, гвозди заколачивать или орехи колоть.
        И только он восстановил с Кружневым отношения, заготовил анонимку, что жену его двадцать лет назад убил не кто иной, как Артеменко, донеслась весть об аресте человека значительно более опасного, чем недалекий Володька.
        Два месяца Юрий Петрович почти не жил, конструировал, строил планы, решения не находил. Перевалить через Урал и пойти в нелегалы? Оформиться туристом и остаться в капстране? Пустому туда ехать - безумие, а везти валюту и камни - риск не меньший, чем сидеть дома и ждать. В эти дни он проклял перестройщиков, обвиняя их во всех смертных грехах. В цивилизованном мире не начинают бомбежку без объявления войны. Существовали определенные порядки, пусть негласные, но законы - кому и что можно. Была жизнь: что положено, строили, решали, голосовали, рапортовали, и вдруг среди белого мирного дня открывают огонь на уничтожение. Летели погоны, партбилеты, звания, проваливались корпорации не чета его, Юрия Петровича Лебедева, лавочке. Так нельзя, безнравственно! Надо предупреждать. Он не лукавил, не лицемерил, был в своем гневе совершенно искренен. За последние двадцать лет расцвело и окрепло содружество вседозволенности и личного обогащения. А где вы были, товарищи огнеметчики? У станка, в поле, рядовыми необученными шагали? Нет! Вы тоже были среди тех, кто потворствовал строительству «общества благоденствия
деловых людей», два десятилетия закрывали глаза… Сегодня вы называете эти счастливые годы «периодом застоя», теперь уничтожаете наш творческий союз. Так предупредить следует, я, Юрий Петрович Лебедев, к примеру, не знал, в какой период живу, он, кстати, ничем особенным от предыдущих и не отличался.
        Товарищи с холодными глазами и бесстрастными лицами, именно такими представлял он страшных гостей, не появлялись. Значит, Южанин молчит, ему невыгодно говорить. Многоопытный организатор вновь оказался прав, выдержал, не сорвался в бега, скоро террор кончится, жизнь нормализуется.
        Незваный гость появился не рано утром, а под вечер, один, и понятых не приглашал, и лицо у него было не бесстрастное, а обиженное. Верительных грамот Юрий Петрович у него не спрашивал, даже имени не узнал, ни к чему, так как по нескольким брошенным фразам понял безошибочно - гость в курсе дела. Новости он сообщил удручающие: у Южанина конфисковали все имущество, семья осталась без средств к существованию, а работать никто не умеет, да и никогда не пробовал. Сам герой о длине срока уже не думал, боролся за жизнь. Юрия Петровича пока не назвал, но за свое молчание просил многое. Гость употребил именно это слово: «просит» - и посмотрел на хозяина так грустно, что стало ясно: он, в случае невыполнения просьбы, никакой ответственности не несет.
        Первое - передать семье пятьсот тысяч, чтобы не померли с голода. Юрий Петрович отдал бы миллион, только бы не существовало во-вторых. Но оно существовало. Необходимо ликвидировать Володю Артеменко и некоего Толика Зинича, так как в случае их ареста Южанину высшей меры не избежать. Основной эпизод обвинения пока не доказали, шкатулка с иностранной валютой и бриллиантами найдена в подвале, и арестованный божится, что ничего о ней не знал, не ведал и понятия не имел. На шкатулке обнаружены пальцевые отпечатки. Среди сотрудников следствия остался один порядочный человек, он и сообщил, что шкатулку держали в руках несколько лиц. Если их выявят и они дадут показания, что шкатулка принадлежит арестованному, круг замкнется.
        Артеменко действительно в свое время передавал злосчастную шкатулку по назначению, уж кто-кто, а Юрий Петрович об этом знал. Каким образом ларчик попал потом в руки Зинича, Юрия Петровича не интересовало, эту фигуру высчитали другие. А вот ликвидацию пытаются взвалить на его плечи.
        - Я подобными делами не занимаюсь, - выслушав повествование, ответил Юрий Петрович. - Деньги семье, конечно, дам, остальное не мое.
        Гость согласно кивнул, приложил к глазам платок, затем вытер им руки.
        - Мой друг вас любит, как брата, и не хочет видеть рядом в зале суда.
        И вот сегодня он отмечает день рождения один, с рисованной татуировкой на руке, в паричке и с палочкой - дешевый маскарад, но куда денешься.
        Все он просчитал и организовал. Артеменко приехал с девкой, прибыл и Леня Кружнев, которому все-таки отправлена анонимка, подключен Зинич. Кружнев не знает, кто его навел на Артеменко, а Зинич знает Ивана Ивановича, а не Юрия Петровича. У уголовного розыска выходов на него нет, остался пустяк. Убить Артеменко и Зинича трудно, но возможно. Так надо было здесь появиться парню из МУРа! Дьявол его принес к Черному морю в такую непогоду. Эти нищие борцы за идею не могут отдыхать как люди, в бархатный сезон, ищут трудностей.
        Именинник допил сладкий чай, тяжело заворочался в кресле, вздохнул. Удалось организовать звонок начальнику местной милиции, он из старой гвардии, ему есть что вспомнить. Но милиционер мечтает сегодня лишь унести свою старую шкуру на пенсию, обещал только посильную помощь. Посмел бы он так ответить вчера! Кто мог предположить, что мир перевернется? Кого они судят и как смеют? Безобразия творятся, преступления, можно сказать, этих огнеметчиков самих судить следует. Ведь договорились, кому чего нельзя, а кому можно. Вчера жили по одним правилам, сегодня по другим, так неизвестно куда скатиться можно, до действительного равенства. Полный абсурд, люди не равны, и все об этом знают.
        Юбиляру бы не философствовать черт знает о чем, опуститься на грешную землю, думать не о вселенской справедливости, а о своей шкуре, так как он ошибался в оценке ситуации.
        Кружнев, хоть и псих, а давно догадывался о намерениях своего благодетеля, знал, кто написал анонимку. Конечно, пустить под откос благополучного Артеменко - дело презабавное и справедливое, но платить своей свободой за подобное развлечение Леня Кружнев не собирался. Все актеры вышли из-под контроля режиссера-постановщика, каждый исполнял роль по своему усмотрению, говорил чужие слова, появлялся на сцене не вовремя. Наступил полный хаос, реалистическое действие сменил театр абсурда. Мало того, что Кружнев из статиста решил перейти на роль героя, а Майя, которой полагалось сказать лишь «кушать подано» и убраться за кулисы, подмяла Артеменко и начала солировать, неизвестно откуда ворвался в действие человек, имя которого и в программе не значилось.
        Юрий Петрович многого не знал, но свою линию поведения определил правильно. Главное, перво-наперво убрать из гостиницы московского сыщика. Через час полетела телеграмма: «Москва, Петровка, 38. Управление кадров. Находясь отпуске Лев Иванович Гуров получил подарок десять тысяч. Иванов».
        Неприкрытая анонимка, от кого и за что подарок, неизвестно, так и разбираться не станут, отзовут сразу. Умный подполковник тонну бумаги испишет и добела не отмоется. А уж искать, с какого почтового отделения, кто послал телеграмму, если и соберутся, так через месяц - не раньше.
        Очень довольный собой, Юрий Петрович решил загулять, как-никак личный праздник, зашел в скромный ресторанчик, попросил коньяка. Меры по борьбе с пьянством усилили, но деньги не отменили, и, несмотря на ранний час, коньяк подали, правда, в стакане с прозрачной долькой лимона и ложечкой, да какое это имеет значение. Юрий Петрович маленькими глоточками прихлебывал «чай» и думал о том, что мудрый человек когда-то изрек: «Лучше прятаться в тени, чем греться у костра».
        Он взглянул на часы и неторопливо отправился на встречу с Толиком Зиничем. Уныло моросил дождь, Юрий Петрович представил себе пустынную аллею, две одинокие фигуры на мокрой лавочке и поежился. Они и чувствовать себя будут отвратительно, и смотреться со стороны как заговорщики. Чего двум мужчинам вдали от винного магазина делать под дождем? Он решил изменить маршрут и перехватить Толика у санатория, потом придумать, где им укрыться. Невысокий, ссутулившийся, опираясь на толстую палку, под большим черным зонтом, он походил на гриб. Брел по мелким рябым лужам, смотрел на раскисшие хлюпающие ботинки и, свернув за угол, налетел на какого-то человека.
        - Отец, в такую погоду дома надо сидеть, чай пить! - произнес голос с сильным грузинским акцентом.
        Юрий Петрович головы не поднял, смотрел на ноги незнакомца - в мокрых джинсах и форменных ботинках, какие носят в милиции. «Ботинки форменные, а брюки штатские, - безразлично подумал он и остановился. - Надо взглянуть на парня, который шатается под дождем». Но оборачиваться не хотелось, и Юрий Петрович свернул во двор, встал за дощатым забором у щели чуть ли не в кулак величиной.
        Парень был явно не отдыхающий, а из местных, мусолил, наверное, уже совсем намокшую сигарету, болтался без дела, поглядывая в сторону санатория, где работал Зинич.
        Толик появился через несколько минут, бессмысленно прыгая через лужи, поднимая фонтаны брызг, побежал в сторону аллеи, где была назначена встреча. Парень в милицейских ботинках, подняв воротничок нейлоновой куртки, затрусил следом. Юрий Петрович не знал, радоваться или огорчаться. С одной стороны, что за физкультурником наблюдают - факт пренеприятный, даже пугающий, с другой - сам Юрий Петрович на глаза милиции не попал, и это прекрасно.
        Вернувшись домой, он переоделся в сухую одежду, главное, переобулся и уселся в продавленное кресло. Почему на Зинича обратили внимание и решили за ним присмотреть? После долгих размышлений старый организатор подпольного бизнеса пришел к печальному выводу, что розыскники поняли: раз Зинич имеет какое-либо отношение к происходящему, он должен иметь и руководителя. Присмотреть за парнем решили на всякий случай. Может, выявятся какие-либо контакты. Идея, конечно, принадлежит москвичу. Ничего, голубчик, ты меня искал, но не нашел, а завтра ты вылетишь по месту прописки и работы. И он перестал думать о Гурове.

«Как мне не везет, надо было этому пьяному грузину угнать «Волгу». Жаль, конечно, Володю Артеменко, но не будь его сейчас в живых, задача бы упростилась вдвое». Через каждые пятнадцать минут он звонил Зиничу на квартиру, но телефон не отвечал. Возможность, что телефон Зинича прослушивается, Лебедев исключил полностью. Наконец Зинич ответил.
        - Приятель, я говорю из аэропорта, на несколько дней улетаю, вернусь - позвоню, - сказал Юрий Петрович, положил трубку и стал думать, что предпринять дальше.
        Вновь открывшиеся обстоятельства
        Ничего личного, тем более секретного Гуров в материалах, поступивших из Москвы, не нашел. Видимо, майор Крячко поставил такую пометку для форса и поддержания авторитета своего начальника. Гуров убедился, что анкетные данные Майи, Артеменко и Кружнева соответствуют действительности. Ясно, что работа Майи Борисовны Степановой, в прошлом мастера спорта международного класса, инструктором физкультуры - лишь прикрытие от участкового, а средства к существованию она добывает иным путем.
        Гуров отметил, что Артеменко двадцать лет назад работал следователем и уволился по состоянию здоровья. Видимо, липа, но за нее не ухватиться. Кружнев судим за драку и нанесение телесных повреждений. Но это произошло тоже невесть когда. Жена его действительно погибла в автомобильной катастрофе, но только не вчера, как сказал Кружнев, а в конце шестидесятых годов. Гуров нелепой лжи Кружнева значения не придал, человек был выпивши, жалел себя, сболтнул в оправдание. На то, что жена Кружнева погибла, а Артеменко уволился в один и тот же год, Гуров внимания не обратил, также ему не пришло в голову искать связь между автомобильной катастрофой двадцатилетней давности и событиями сегодняшнего дня.
        - Не знаю, каким образом, но убежден, Отари, - тебе необходимо переходить в наступление, - сказал Гуров. - Тактика выжидания в лучшем случае не дает никаких результатов, в худшем - ты выедешь со следователем прокуратуры на осмотр трупа.
        - Зачем говорить: тебе необходимо? - возразил Отари. - Нам необходимо.
        - Перестань, ты работаешь, я лишь консультант на общественных началах. У тебя много предположений, мало фактов.
        - Плохо говоришь, ты не консультант, ты талантливый сыщик и мой друг. - Отари прошелся по кабинету, хмурился, тер свою лысину и сердито сопел; казалось, слова Гурова огорчили майора значительно больше, чем отсутствие результатов.
        Гуров не считал Отари Антадзе своим другом, и люди, приобретавшие друзей походя и чуть ли не ежедневно, его раздражали своей легковерностью. «Мои друзья известны, их очень мало. Отец, мать, жена, полковник Орлов, вот, пожалуй, и все. Ты, дорогой Отари, мой коллега и приятель». Произнести это вслух - обидеть человека, и Гуров разговор переключил:
        - Кружнев как центральная фигура отпал. Где сейчас Зинич?
        Промокший, изрядно замерзший оперативник, казалось, стоял под дверью и ждал.
        - Разрешите, товарищ майор? - Он открыл дверь и перешагнул порог.
        - Заходи, Рамиз. - Отари сдернул с подчиненного липкую куртку. - Сейчас чай попрошу. Подполковник только о тебе спросил, ты уже здесь, быть тебе, мальчик, начальником.
        Худой, загорелый оперативник вытерся брошенным ему Отари полотенцем, вытянулся и доложил:
        - Ночью объект из дома не выходил. В восемь утра он явился в санаторий. Как вы приказали, я туда не пошел. В одиннадцать часов восемь минут объект вышел из санатория, тридцать четыре минуты ходил по городу, ни с кем в контакт не вступал и вернулся в свой дом. Меня сменил лейтенант Топадзе.

«Я опять ошибся, - думал Гуров, - Зинич тоже пустышка, и я его выдумал. Будь у него хозяин, встреча бы обязательно состоялась, и именно сегодня утром».
        Из дежурной части принесли чай, Отари поставил на стол тарелку с сухим виноградом и спросил:
        - Тридцать четыре минуты гулял по городу? В такую погоду гулял? Где гулял?
        - В Приморской аллее. - Оперативник прихлебывал горячий чай. - В один конец прошел, постоял, в другой конец прошел, снова постоял. Мне кажется, ждал или искал кого-то, но никто не пришел. Клянусь, ни одной души. Погода!
        - А тебя засечь не могли? - спросил Отари. - Ни одной живой души, погода, а ты таскаешься по аллее и светишься, как автогеновая лампа.
        - Товарищ майор! Обижаете! Тофика Кудашвили знаете?
        - Таксист. Восьмой сын Гиви. Конечно, знаю.
        - Работы нет, я к нему в машину сел, о футболе спросил. Он о футболе может сутки говорить. Как раз против аллеи в самом центре стояли, мне один конец видно и другой видно. Я сказал, что его «Динамо» во вторую лигу выгонят, он меня на куски рвал, я терпел и наблюдал. На улице дождь, да? Стекла мокрые, меня как видеть могли?
        Гуров сел за стол Отари, рядом усадил оперативника, положил перед ним лист бумаги и ручку, предложил нарисовать улицу, санаторий, выход из него, начал расспрашивать, сосредоточив все внимание на периоде времени с десяти утра до появления Зинича.
        Подполковник был убежден: если встреча должна была состояться, то оперативника засекли перед самым выходом Зинича. Физкультурник ничего не заметил, иначе не болтался бы под дождем, а отправился прямо домой или в гостиницу. Кто увидел оперативника и когда?
        Товарищи по работе, особенно подчиненные, знали о манере Гурова расспрашивать до бесконечности, будь то короткая случайная беседа или недолгая дорога с работы домой. Многих людей он довел своей занудливостью и повторами одних и тех же вопросов чуть не до истерики.
        Через полчаса Отари решил, что его московский друг над бедным парнем неизвестно почему просто издевается.
        - Машина проехала в эту сторону? - Гуров провел пальцем по чертежу.
        - Я уже говорил, товарищ…
        - А ты повтори. - Гуров обнял парня за худые плечи. - Повторение - мать учения. Значит, проехало такси, не останавливалось, огонек горел?
        - Горел, - обреченно согласился Рамиз.
        - Огонек горел, а на заднем сиденье мог находиться пассажир?
        - Не было пассажира. - Парень взглянул на Отари, но тот отвернулся.
        - На улице дождь, стекла мокрые, в машине темно. Почему ты уверен, что в такси никого не было?
        Оперативник вырвался из-под руки Гурова, вскочил:
        - Зачем из меня душу вынимать? Из моей души преступника не сделать, да?
        Гуров жестом остановил пытавшегося вмешаться Отари, на оперативника взглянул строго:
        - Здесь не художественный театр. Сядь на место.
        - Не сяду. - Рамиз опустил голову.
        - Сядешь, - миролюбиво сказал Гуров. - Ты сказал, что такси проехало в десять тридцать. А объект, - повторяя выражение молодого оперативника, он улыбнулся, - вышел в одиннадцать ноль восемь. У нас остается почти сорок минут. За такое время Бог знает что могло произойти.
        Гуров подмигнул Отари и, передразнивая его, махнул расслабленной рукой перед лицом:
        - Вах! Сорок минут! Давай, рассказывай, дорогой!
        - Ничего не произошло. - Рамиз тоже махнул рукой, но все-таки сел рядом.
        - Ты так говоришь, а я знаю, произошло, ты только внимания не обратил. - Гуров вновь обнял парня за плечи. - Я тебя немножко рассержу, ты все вспомнишь.
        Никогда и никому Гуров не раскрывал секрета своих занудных и бесконечных бесед. Он добивался не подробностей и воссоздания зачастую совершенно ненужной обстановки - стремился довести собеседника до такого нервного возбуждения, так обострить его восприятие, чтобы он мог вспомнить каждую секунду исследуемого времени. И тогда порой человек вспоминал, чего и не помнил. Иногда не вспоминал и расставался с Гуровым убежденный, что разговаривал с человеком неумным, просто бестолковым; такому сто раз одно и то же повтори, а он только мычит да переспрашивает. В общем, прием Гурова иногда срабатывал, а случалось, и нет.
        Молодой оперативник устал, и опытный сыщик это отлично видел. Худой парень еще больше осунулся, на виске у него пульсировала жилка, как бы подавая сигнал тревоги. Но Гуров неустанно двигался к своей цели, и Отари перестал на друга злиться, начал слушать с интересом.
        Час назад лейтенант категоpически утверждал, что с десяти до одиннадцати на улице не было ни души, а теперь выяснилось, что проехало три машины и велосипедист, прошел почтальон, пробежали две девушки из санатория и проковылял какой-то старик под огромным черным зонтом.
        Гуров тоже устал и вытер лицо ладонью:
        - Зонт был большой?
        - Большой. - Лейтенант вздохнул.
        - И лица ты этого человека не видел?
        - Не видел.
        - А почему ты решил, что это старик?
        - Сутулый, шаркает.
        - Значит, ты его ноги видел, а лицо нет?
        - Так точно.
        - А он твои ноги, значит, тоже мог видеть?
        Гуров отметил форменные ботинки оперуполномоченного, как только тот вошел.
        - Мог и видеть.
        - А куда старик пошел, вниз по переулку? - Гуров провел пальцем по чертежу.
        - Нет, в этот дом зашел. - Рамиз ткнул пальцем в нарисованный им план.
        - В дом или во двор?
        - Сначала забор, а потом двор.
        - Значит, ты видел, как человек вошел во двор, входил он в дом или нет, ты видеть не мог. Так?
        Отари вскочил, пробежался по кабинету, Гуров тяжело вздохнул и тоже встал:
        - Поехали, взглянем на место.
        Дырку в заборе нашли сразу, следы в раскисшей земле ничего дать не могли.
        - Идите в дом, лейтенант, ищите своего старика с большим черным зонтом. - Гуров перешел на «вы» и смотреть в лицо оперативника перестал.
        - Я его убью, - сказал Отари, - или он приведет мне этого старика…
        - Никого он не приведет, - перебил Гуров. - У человека был складной, скорее всего японский, зонт. Курортники здесь не живут, местные с такими зонтами не ходят. Он постоял здесь. Увидел, как прошел Зинич, как двинулся следом твой парень, и зашмурыгал в другую сторону.
        - Нет, я этого парня…
        - Почему его? - Гуров очень редко перебивал людей, но тут не выдержал. - Молодой следователь не выяснил, заперт был багажник машины или нет. Оперативник занимался сыском в милицейских ботинках. Ты, Отари, когда утром бреешься, в зеркало внимательнее смотри. Может, там и начальника отдела уголовного розыска увидишь.
        Конечно, никакого старика с зонтом в доме не оказалось. Гуров стыдился своего срыва и, чтобы как-то смягчить ситуацию, напросился к Отари в гости. Майор всю дорогу молчал, накрывая на стол, готовя еду, делая кофе, тоже молчал.
        - Ну что, мне извиниться? - спросил Гуров. - Ты устал, ошибаешься, я на отдыхе, мне раздражаться не следует. Сделали начальником - я стал хамом, старею.
        Отари поставил перед Гуровым тарелку с горячей картошкой и овощами, бутылку коньяку, сел за стол, начал молча есть.
        Лицо у майора было как у большого ребенка, которого поставили в угол. Хоть и заслуженно, но все равно обидно: вырос уже в углу стоять, надо бы прощения попросить, да слова забыл.
        - Я говорил, - Гуров ел, обжигаясь. - Предположений у нас много, фактов мало, сегодня очень серьезный факт прибавился. Человек ниоткуда взяться не может и исчезнуть в никуда не может. Утром этот человек был лишь плодом нашей фантазии.
        - Твоей фантазии, - поправил Отари. - Я тебе не верил.
        - Сейчас мы имеем реальную фигуру. Вяжется цепь: особняк, Зинич, неизвестный, звонок твоему начальству. Значит, мы ничего не придумываем, мы пока не можем ухватиться, тем более что-либо доказать.
        - Хорошо, Лев Иванович, ты прав, - сказал Отари. - Я с людьми недорабатываю. Почему ты вцепился в Рамиза? Я должен понять; ты уедешь - я останусь.
        Гуров решил, что уже сгладил свою грубость и отвлек Отари, пора забыть обиду и двигаться вперед. Услышав вопрос, он вновь почувствовал раздражение, чуть было не ответил резко, еле сдержался. Он привык в служебных разговорах придерживаться деловой логики, а не выяснять личные отношения. Ни черта он не хочет узнать, желает оправдаться, доказать, что и провал оперативника, и успех Гурова - дело случая.
        - Может, не будем? - миролюбиво спросил Гуров.
        - Нет, будем.
        - Ладно. Парень сказал, что в переулке в течение часа никто не появлялся. В это время суток так быть не может. Ясно: говоря «никого», он имеет в виду человека, вызвавшего бы у него подозрения. Его личные подозрения. Моя задача была проста: доказать, что жизнь в переулке не вымерла, люди ходили и ездили, заставить парня всех вспомнить, а потом уже судить мне, а не ему, кто заслуживает внимания. И хватит, Отари. О багажнике «Волги» я следователю сказал, желая одернуть его, поставить на место.
        Гуров отодвинул пустую тарелку и отхлебнул кофе, подумал: можно еще напомнить майору, что не выяснено, каким образом Кружнев получил номер в гостинице. Да, работать в чужом коллективе так же неуютно, как жить в гостях. И не оттого, что твой дом хорош, а просто если в твоей семье принято, что каждый, встав из-за стола, убирает за собой, то вид немытых тарелок на чужом столе портит тебе настроение.
        - Ты говорил, надо переходить в наступление. - Отари взял бутылку коньяку, открыл, понюхал, щелкая языком, и поставил на место. - На кого наступать?
        - Розыскник идет по следу, - ответил Гуров, мысленно благодаря хозяина, что не начались дебаты об «одной маленькой рюмочке». - Такая наша профессия. Можно, сейчас необходимо определить, куда направляется преступник, сделать петлю и встать на пути. Выжидая и преследуя, мы можем наткнуться на труп.
        Отари долго молчал, затем поднялся, взял со стола коньяк и убрал его в шкаф.
        - Я не знаю, за кем бегу, как могу пересечь дорогу?
        - Необходимо найти человека с зонтом.
        - Смеешься? Как русские говорят? Иголка в стоге сена!
        - Для розыскников это плохой пример. Надо, и я найду иголку в стоге сена. Нужны люди, которые не боятся работать и уколоться, перебрать стог руками, иголка никуда не денется, она стальная и острая.
        - Кого искать? Где? Ты фанатик! Я много спрашиваю, мало предлагаю. Слушай меня. В республике идет следствие по делу наших бывших князей. Они у нас жили, отдыхали, безобразничали. Верно? - Отари пожал широкими плечами. - Видно, в твоей гостинице живет свидетель, которого они боятся. Этому, с зонтом, сказали: убери свидетеля, он людям спать мешает. Человек себя любит, руки пачкать не хочет, боится. Правильно рассуждаю, а? Пусть они убивают друг друга, нам меньше работы.

«Что я здесь делаю? - думал Гуров. - Не Москва, здесь свои обычаи, пусть убивают. Вчера майор Антадзе говорил, что он начальник уголовного розыска и обязан. Сегодня передумал. Какое мне дело? Ну, не получился отпуск, улечу в Москву, пойду с Ольгой в планетарий».
        - Я так шучу. - Отари навалился на стол, обхватил голову широкими ладонями. - Мне не дадут людей, мы не перещупаем стог сена.

«А ведь я в его отступничество сразу и, пожалуй, с облегчением поверил, - подумал Гуров и отвернулся. - За чужое малодушие легко спрятаться, ты отличный и принципиальный человек, подполковник, тебе пора стать генералом».
        - Чего молчишь? Ты такой умный, говори! - Отари, не рассчитав своей мощи, тряхнул Гурова за плечо и чуть не опрокинул на пол.
        - Допустим, ты прав, и прокуратура ищет главного свидетеля, - рассуждал Гуров. - Произошла утечка информации, преступники на воле узнали об этом, стремятся опасного человека ликвидировать. Что могли узнать преступники? Если мы это определим, то выйдем на личность, которую разыскивает прокуратура и стремится убрать противник. Позвони в прокуратуру…
        - Какой умный! - перебил Отари. - Вчера я мог узнать, кого, зачем, почему ищут. Сегодня со мной никто говорить не будет.
        - Секретность, секретность, - вздохнул Гуров. - Друг другу не доверяем. Черт-те до чего дошли, не знаешь, кто свой, кто чужой. Позвони мне из прокуратуры, я бы тоже ответил - присылайте официальный запрос. А если запросить? - взглянул он на Отари.
        - Рапорт на имя замминистра. Мой начальник рапорт не пропустит. Можно бы нарушить субординацию и поехать самому. Но пока меня генерал примет, если, конечно, согласится, пока будет говорить с прокурором республики, пока прокурор распорядится, чтобы меня ознакомили с делом…
        - В котором двадцать томов. - Гуров согласно кивнул. - Такого времени у нас нет. Что делать? Думай Отари, думай!
        Гуров отодвинулся к другому краю стола:
        - Разыграем. Ты - следователь, я - преступник на воле. Ты ищешь свидетеля, найти не можешь. Я узнаю, что именно ты знаешь о разыскиваемом и сразу его определяю. Так что же конкретно я узнаю? Имя, фамилия? Не годится, с такими данными человека тебе, следователю, найти - не проблема. Приметы? Вот это возможно.
        - Кличка, - подсказал Отари. - Кличка может по картотеке не проходить, а преступникам быть известной.
        - Кличка? Нет, Отари, кличка из другого огорода. В тех сферах кличками не пользуются. Приметы, внешнее описание, броская примета.
        - Среднего роста, худой, физически сильный. Кружнев? - Отари потер свою бритую голову, взглянул на Гурова скептически.
        - Любые приметы Зинича и его прямая связь с загородными событиями выдали бы парня мгновенно. Лет пятидесяти с лишним, седой, интеллигентный, пользуется французским одеколоном. А?
        - Да, по таким приметам я буду искать долго, - согласился Отари. - Слушай, а если дать в прокуратуру телефонограмму с перечислением примет Зинича и Артеменко и спросить, не разыскивается ли такой человек?
        - Они могут просто не ответить, - сказал Гуров. - А что сделает с тобой за это начальство?
        - Слушай, моя шкура, моя забота! - вспылил Отари. - Я дам такую телефонограмму сегодня.
        - Как говорит мой любимый начальник: прыгай, здесь неглубоко. Подойдем к вопросу с другой стороны. Необходимо найти человека с зонтом.
        - Ты уже подходил с другой стороны, - угрюмо ответил Отари. - Я могу дать телефонограмму, потом отвечать, взять людей из других служб я не могу.
        - Десять человек у тебя есть, розыскники подчиняются тебе непосредственно, - начал Гуров. - Конечно, нужно человек сто, но когда нет гербовой, пишут на простой. Я, фантазируя, могу и ошибиться, но работу надо выполнить. Запоминай. Москвич, лет шестидесяти, одинокий, живет не в гостинице и не в пансионате, снимает либо комнату с отдельным входом, либо, скорее всего, изолированную квартиру. Приехал в город в одно время с Артеменко, днем раньше или позже. Живет под легендой человека, приехавшего с Дальнего Востока или Севера, возможно, выдает себя за золотоискателя. Среднего роста, среднего телосложения, возможно, носит дымчатые очки и золотой перстень. Кваpтира находится от «Приморской» в трех - десяти кварталах. Ищите.
        - Откуда все придумал?
        - Долго объяснять, это моя кухня. С Зиничем москвич контакт прервал, из города не уехал, будет искать связи с Артеменко. Надо узнать у администратора, интересовался ли кто, в каком номере живет Артеменко и номером его телефона. И ты сам кончай руководить, Отари, ноги в руки, и пошел. Если вы его найдете, сообщите мне адрес. Все. Машина не нужна, я пройдусь.
        Гуров встал, пошел с веранды, остановился, взглянул на Отари:
        - Быстро - хорошо не бывает, и я упустил: он должен где-то есть и пить. Пошли двух человек в кафе и рестораны. Их в данном районе не так много. Второе - если узнаешь, что администратору звонили и интересовались Артеменко, сообщи мне об этом немедленно.
        Дождь устал или иссяк - неизвестно, его сменил холодный ветер. Гуров застегнул куртку, сунул руки в карманы. Если Отари обиделся, так и пусть, отойдет, не красная девица, рассуждал он, спускаясь к центру. И увидел Таню, которая в прозрачном плаще с капюшоном, с гвоздиками в руках шла по другой стороне улицы.
«Вот напасть, - подумал Гуров, - этой девчонке вообще нет места в моей схеме».
        На главной улице было если не многолюдно, то и не пустынно, людям надоело сидеть под крышей, они решили воспользоваться передышкой, которую даровали хмурые небеса. Гуров пошел быстрее, Таня не отставала. Он зашел в книжный магазин, взглянул на противоположную сторону через витрину, - девушка стояла у телефона-автомата. Неужели она следит за ним? Тоже пинкертон нашелся, в ярко-голубом плаще и с красными гвоздиками в руках! Еще бы флаг взяла, лучше транспарант.
        Гуров пересек улицу, подошел к Тане, спросил:
        - Вы звонить?
        - Нет, жду, пока вы выйдете из магазина, - без тени смущения ответила девушка. - Десять минут иду за вами по улице, думаю: соизволит заметить или не соизволит?
        - Если хотите, чтобы вас видели, держитесь не за спиной, а перед глазами, - без всякого юмора сказал Гуров. - Проще и быстрее.
        - Скучный вы, Лев Иванович. Ну, чего мы стоим? Звонить вам некуда, пригласите на чашку кофе.
        - Приглашаю. - Гуров взял девушку под руку и случайно зацепил сумочку. Она оказалась неестественно тяжелой.
        Таня заметила взгляд Гурова, щелкнула замочком:
        - Не пистолет, бутылка.
        - Уверен, что с минеральной водой.

«Нет, не проста девушка, - подумал Гуров. - Сумочку открыть открыла, а содержимое прикрыто мужским носовым платком. И почему тебе пришла мысль об оружии? И
«пистолет» - не женское слово».
        Майя в своем номере смотрела телевизор, полулежала в кресле, положив длинные стройные ноги на журнальный столик и опустив расслабленные руки. Ее фигура излучала покой и умиротворение. Имей Майя оружие, а выстрелом в телевизионный экран можно было бы убить выступающего, она нажала бы на спусковой крючок без промедления.
        По телевизору выступала бывшая соперница Майи, хорошая спортсменка, но отнюдь не экстра-класса. Телевизионщики усадили «подругу» в кухне ее квартиры - две убогие комнаты уже показали. Рядом таращили глаза мальчик и девочка лет трех-четырех, и, чуть улыбаясь, смотрел на жену парень лет тридцати. Его простодушная улыбка казалась Майе абсолютно идиотской. Верка, так звали бывшую соперницу, была большеротой, курносой и лопоухой, с короткими тяжелыми ногами. Майя звала ее в свое время кочерыжкой. Верка не блистала способностями, на тренировках работала, как ломовая лошадь, выступала через «не могу», выигрывала, как говорится, «на зубах», проигрывая, в раздевалке тихо плакала. Считая бесперспективной, на нее мало обращали внимания тренеры, а мужчины попросту не замечали. Два года Верка была в Майю влюблена, повсюду таскалась за ней, носила ее сумку, передавала записки и цветы.
        Сегодня Верка давала по телевидению интервью. Прическу изготовила, уши не торчат, сидит на стульчике, и ее толстых коротких ног не видно. Глазищи - тут ничего не скажешь, всегда были огромные - подвела, смотрит смущенно, но с затаенной гордостью.
        Телевизионщик за кадром как бы вместе со зрителем любуется благополучным семейством и задает, конечно, заранее оговоренные вопросы.
        - Вера, сколько лет вы провели в большом спорте?
        - На Олимпиадах я не выступала. - Вера смотрела прямо в камеру. - Так что в большом спорте не жила. Вы меня извините, - она перевела взгляд на телевизионщика. - В спорте время не проводят, там работают, сражаются, живут, рождаются и умирают. Время проводят у телевизора.
        Корреспондент натужно pассмеялся, а Майя сказала:
        - Показушница и стерва!
        - Вы мастер спорта международного класса…
        - Но не чемпионка, - непринужденно перебила Вера. - А последний шаг, он трудный самый. Прибедняться не буду, работала в спорте честно восемь лет, что могла, выиграла.
        - Всего восемь лет?
        - С шестнадцати до двадцати четырех я, как мы выражаемся, пахала каждый день, а иногда по два раза в день. А начала заниматься спортом с детства, занимаюсь и сейчас.
        - Сейчас вам двадцать девять, вы закончили институт, родили двух детей, как вам удалось?
        Вера расхохоталась, мизинчиком манерно протерла уголки глаз.
        - Вы, журналисты, смешные. Время в спорте «провела», в жизни «удалось». Сейчас смеюсь, было время - рыдала. Сейчас кому-то будет легче, приняты решения, которые помогут бывшим чемпионам найти свое место в жизни. А недавно… Диплом? Признаюсь, и шпаргалила, и за просто так «уды» ставили, потом наверстывала, там залатаешь, здесь расползется. Терпела, так у меня ведь школа.
        - Не понял, какая школа?
        - От вас умереть можно! - Вера всплеснула руками. - Я же сказала, восемь лет каждый день в поту, через «не могу», и сил нет ни капелюшечки. Да я, считайте, за восемь лет три академии жизни кончила.
        - Самый счастливый и самый тяжелый день вашей жизни?
        - Счастливый? - она указала на сына. - Когда Кольку родила. Тяжелых много, не упомнишь. Из спорта уходила трудно, плакала, муж меня словно больную выхаживал.
        Муж на экране вытирал пот, закрывал пятерней идиотскую улыбку.
        - Два сапога - пара! - Майя легко поднялась из кресла. - Слаще морковки в жизни ничего не кушали! - Она отвернулась от телевизора.
        - В спорте много жестокости и несправедливости, так и в повседневной жизни всего хватает. В спорте все сконцентрировано, сжато, быстрее, гуще. Награждают, так орденом, бьют, так по голове.
        - После таких слов спортом заниматься не хочется.
        - Не хочется - не занимайтесь, никто не заставляет, но кто увлекся и перешагнул определенный уровень, живет в спорте не потому, что нравится или не нравится, просто он вне спорта жить не может.
        В номер без стука вошел Артеменко.
        - Что вы пожелаете молодым людям, которые сейчас находятся на пороге большого спорта?
        Майя выключила телевизор, подошла к Артеменко, провела ладонью по идеально выбритой щеке. Он задержал ее ладонь, поцеловал.
        - Что мы с тобой поделить не можем? - Майя заглянула ему в глаза. - Давай жить дружно.
        - Зарегистрируемся, я обменяю наши квартиры на одну! - Он смотрел на нее с мальчишеской восторженностью. - Ну, старше я тебя на несколько лет…
        - Ты меня любишь? - Майя обняла его, прижалась к груди, словно ребенок.
        - Ты знаешь, люблю.
        - Потому что я тебя гоню и мучаю. - Майя отошла, достала из сумки флакон, подушилась. - Как только я стану нормальной бабой, ты начнешь меня третировать, разгонишь моих мужиков, заставишь сидеть дома, а сам, старый котяра, начнешь лазить по крышам.
        - Мне не тридцать, не сорок, даже уже не пятьдесят, - возразил Артеменко, опустился в кресло, ссутулился, его молодцеватая подтянутость пропала, он враз постарел. - Ты Толика не видела?
        - Как и ты, вчера. А зачем он тебе?
        - Майя, ты знаешь, у меня есть деньги. А ты не задумывалась, откуда они у меня?
        - Не задумывалась, знаю, что наворовал.
        Артеменко поморщился, вынул из кармана фляжку, сделал глоток.
        - Можно сказать и так. Ты знаешь, что таких, как я, время от времени сажают?
        - Сейчас - так каждый день. - Майе стало его жалко, она даже удивилась своему чувству, сдерживаться не стала, погладила Артеменко по волосам. - Я не хочу тебя обидеть. И вообще, знай: я отношусь к тебе значительно лучше, чем кажется. К тебе, а не к твоим деньгам.
        Он поднял голову и долго смотрел Майе в лицо, казалось, изучает, даже ощупывает.
        - Спасибо. - Артеменко поднялся, сверкнул вставными зубами, которые невозможно было отличить от настоящих. - Тогда еще поборемся. Антей прикоснулся к земле.
        - Ты великолепен! - искренне воскликнула Майя, вспомнила Веркиного мужа, от которого даже через телевизор пахло несвежим бельем и щами. - Тебе не дашь больше сорока. Идем обедать, сейчас пять, они только открыли лавочку.
        Два месяца назад Артеменко вышел из «Националя» с приятелем, и тот, указав на высокого парня в нейлоновой куртке, который стоял на улице Горького и кого-то ждал, спросил:
        - Как ты думаешь, кто этот молодой мужик?
        - Я не гадалка. - Артеменко взглянул на мужчину безразлично, отметил скромную курточку, непритязательный шарф, туфли нефирменные. - Денег и вкуса у него точно нет.
        - Но с головой все в порядке, - рассмеялся приятель. - Подполковник из МУРа, один из лучших сыщиков современности. Последнее, конечно, треп, но на прошлой неделе он выступал в университете, реакция отличная, с юмором. Нашего записного острослова подрезал влет, мы обхохотались.
        Увидев Гурова в гостинице, Артеменко узнал его сразу и решил познакомиться. Скука, а тут интересный человек. С противоположной стороны, можно сказать, из иной галактики. И потом, вообще смешно: он, Артеменко, и подполковник милиции за одним столом сидят и пьют, гуляют по набережной, философствуют о добре и зле. При ближайшем знакомстве милиционер разочаровал: неглупый, но вялый, рассеянный, как говорится, человек без изюминки. Молодой, уже подполковник, а волевого напора не чувствуется, предложи ему сидеть - сядет, позови гулять - пойдет, вроде ему все безразлично. Мужики на Майю реагируют остро, а он ухаживает, улыбается, слова говорит - и все без души и азарта, будто по обязанности.
        Когда произошла история с угоном и катастрофой, Гуров неуловимо изменился, лицо его, оставаясь задумчивым, стало твердым, иной лепки, взгляд не скользил, а упирался в каждого конкретно. Артеменко ни разу не заметил, чтобы Гуров за ним наблюдал, тем более следил или подсматривал, но чувствовал - его изучают. «Совсем он мне не нужен, - подумал Артеменко. - Иметь по соседству пусть и не лучшего сыщика вселенной, но человека в розыске профессионального и обученного совсем ни к чему». Сегодня после звонка шефа Артеменко думал о Гурове уже с открытой неприязнью и страхом. Правда, Юрий Петрович сказал, что приятель из МУРа уберется из гостиницы если не сегодня вечером, то завтра утром. Ну, это еще вилами на воде писано, а пока подполковник здесь, рядом, может сейчас войти в ресторан и подсесть к столу, начать беседу с Артеменко, который решает, слушаться своего начальника или нет, то есть убивать или не убивать.
        Артеменко заказал обед, слушал Майю, отвечал на ее вопросы, шутил и думал, думал.
        Петровичу из Москвы хорошо командовать, распоряжаться и убеждать. Слово западное придумал, какое-то разведывательное - ликвидировать. «Подготовься, точные инструкции получишь завтра». Что ни говори, а Петрович - гений, сидит в Москве и знает, чем местная прокуратура располагает, а чем - нет. И что подполковник Гуров живет в гостинице, Петрович знает. А откуда? О следствии - понятно, кто-то из старых связей мог остаться, застрять. Хоть и тщательно прочесывали, и частая была гребенка, но ведь причесывали, не брили наголо. Свой волосок уцелел и поторопился сообщить. Но откуда Петрович знает о Гурове? Артеменко хоть и двадцать с лишним лет назад, а в следствии работал, знает: информация ниоткуда не поступает, всегда есть источник. Какой источник? О подполковнике знают он, Майя, бухгалтер и физкультурник, последним Артеменко рассказал ради хохмы, находясь подшофе, подшучивая над современным сыщиком. Ну, естественно, знает местная милиция. Но даже если там и приятель Петровича служит, какой ему резон звонить и рассказывать, что сотрудник МУРа живет в гостинице и даже называть номер? Где связь? Нет,
милиция отпадает, источник местный, из гостиницы. Кто? Откуда он знает Петровича? Зачем будет звонить в Москву?
        - Майя, ты не помнишь, когда звонят из другого города по автомату, телефон трещит обычно?
        - Володя, ты можешь не слушать меня, но человек, который вошел в ресторан, поймет тебя неправильно, - сказала Майя. - Даже я вижу, у тебя серьезные неприятности. Лев Иванович увидит значительно больше.
        К их столу подходили Таня и Гуров.
        - Здравствуйте, - сказала Таня. - Лев Иванович решил угостить меня чашкой кофе.
        Артеменко подозвал официантку, распорядился и решал, каким образом сообщить Гурову, что его профессия не секрет. Ведь Кружнев или Зинич могут проболтаться, розыскник не поверит в невинный розыгрыш, начнет анализировать поведение Артеменко, а это совсем лишнее.
        Девушки разговаривали между собой - женщины не мучаются в поисках темы. Они рассуждали о том, что раньше поклонники дарили бриллианты, рысаков, стрелялись и из-за несчастной любви удалялись в кельи.
        - Милые дамы, - сказал Артеменко, - можно подумать, вам лет эдак по сто. Лучше отправьте нас, несчастных, на поиски Грааля. Только учтите, леди, вам в этом случае должно еще не исполниться осьмнадцати.
        Гуров отключился. Необходимо, как выражаются шахматисты, идти на материальные потери и организовать атаку на королевском фланге. Несколько минут назад королем стал Артеменко.
        Придя в гостиницу, промокшие и озябшие, Таня и Гуров зашли к Леве в номер. Девушка сняла плащ, Гуров переодевался, когда зазвонил телефон.
        - Ты прав, - сказал Отари, - сегодня около пятнадцати мужчина, русский, позвонил администратору и спросил, в каком номере живет Владимир Никитович Артеменко и как ему позвонить.
        - Находись все время у телефона, буду думать, - ответил Гуров.
        - Рыцарей, которые в присутствии своих прекрасных дам мечтали неизвестно о чем, закалывали в постели! - сказала Таня.
        - Легче отравить, - поддержала Майя.
        - И не цианидом, а мышьяком, чтобы помучился.
        - Так у вас в сумочке бутылка с мышьяком? - спросил Гуров. - Доставайте, разольем на всех.
        Таня смутилась. «Ну куда я лезу, ведь решила, что его трогать нельзя, он бьет всегда неожиданно и больно».
        - Ладно, живите. - Таня покраснела.
        - Согласен. Но если сегодня опять не позволите себя проводить, я отниму мышьяк, наглотаюсь: лучше умереть в мучениях, чем жить, страдая.
        - Учись, Владимир, - вмешалась Майя, - люди знакомы лишь несколько дней, а уже говорят о несчастной любви. А ты второй год, кроме нудных предложений о женитьбе, ничего из себя выдавить не можешь.
        Шутливая перепалка спасла Таню, она наивно решила, что подполковник о своей угрозе забыл.
        Официантка принесла закуску, традиционный коньяк. Девушки заговорили между собой, Артеменко и Гуров, поглядывая друг на друга, не скрывали своих агрессивных намерений. Так два опытных борца кружат по ковру, решая, атаковать или лучше выждать.
        - Владимир Никитович, - начал Гуров, - ходят кошмарные слухи, что вас утром официально допрашивали. Якобы машина была испорчена и катастрофа запланирована. Это правда?

«Сейчас. Лучшего момента не представится», - решил Артеменко.
        - Товарищ подполковник, - он смотрел Гурову прямо в глаза, - время розыгрышей прошло. Погиб человек, готовилось покушение, вы знаете об этом значительно больше, чем мы.
        Девушки замолчали, Гуров опешил. Он неукоснительно следовал правилу: когда не знаешь, что ответить, говори правду:
        - Я в нокауте, не бейте лежачего, дайте встать на ноги.
        - Все было бы смешно, если бы не было так грустно, Лев Иванович. Я случайно тебя знаю по Москве, присутствовал на твоем творческом вечере в университете.
        - Было, - признался Гуров.
        - Мы тебя разыгрывали. - Артеменко развел руками, обаятельно улыбнулся. - Интересно взглянуть на известного сыщика в домашней обстановке.
        - У нас в гостях Эркюль Пуаро, - рассмеялась Майя. - Лева, хоть ты и подполковник, я как была с тобой на «ты», так и останусь. Должна тебе честно сказать, что ты личность довольно заурядная.
        - Я не Хазанов и даже не Ширвиндт, - буркнул Гуров.
        Он потерял стремена и поводья, никак не мог их подобрать, но вновь плотно уселся в седле и про себя произнес: «Номер не удался, факир был пьян».
        - Подожди, Майя, сейчас не до шуток. - Артеменко, довольный, что так легко разрешил щекотливую ситуацию, понял - теперь можно не оправдываться, а атаковать. - Лев Иванович, ты, конечно, разговаривал с местными властями. Что несекретного ты можешь рассказать нам? Согласись, история не из приятных.
        Гуров уже акклиматизировался, обрел форму и думал, что, может, все к лучшему, он же сам хотел обострить ситуацию, а острее уже некуда.
        - Милиционеры, как все нормальные люди, лишней работы не любят. Уголовное дело возбудили по факту угона.
        - А правое переднее колесо? - вмешалась Майя.
        - Открученные гайки к делу не подошьешь, - ответил Гуров. - Появилась мысль, что вы, Майя Борисовна, решили страховочку за старую машину получить.
        - Вы что там, совсем? - Майя покрутила пальцем у виска. - Я решила за страховочку в ущелье нырнуть или туда своего будущего мужа отправить?
        - А вы тем утром Кружнева за цветами налаживали, - гнул свое Гуров, стремясь увести разговор как можно дальше от истины.
        - Леня псих, факт очевидный, - вспыхнула Майя. - Я очень похожа на женщину-вамп?
        - Не знаю. - Гуров отвечал Майе, а смотрел на Артеменко. - На Красную Шапочку ты точно не похожа.
        - Подполковник, а дурак!
        - Майя!
        - Я не у него в кабинете! - Майя махнула на Артеменко рукой. - Это он за моим столом сидит.
        - Извините, мне нужно сходить в номер. - Гуров встал. - А ты, девушка, остынь, не плюй в колодец, может, еще захочешь напиться.
        Он пошел к дверям и за спиной услышал:
        - Испугал! Милиционер!
        - Майя! - донесся окрик Артеменко, дальнейшего Гуров не слышал. Он торопился в номер позвонить Отари, сообщить вновь открывшиеся обстоятельства и согласовать план оперативных действий, который только что придумал. Набирая номер, Гуров чертыхался: «Я же дал себе слово не спускать глаз с Таниной сумочки. Пока меня не будет, загадочная девушка уйдет. Но я же только человек и не могу одновременно находиться в двух местах».
        - Майор Антадзе, - ответил Отари.
        - Отари, это я, - сказал Гуров.

«Не стрелять!»
        Гуров закончил разговор с Отари, положил трубку и остался сидеть в кресле, поглаживая мягкие ворсистые подлокотники. Возвращаться в ресторан и работать категорически не хотелось. Годами он вырабатывал умение заставлять себя делать то, что надо, а не то, что хочется. Сейчас все в нем бунтовало против такого насилия. Ведь он и согласился ехать в отпуск один, лишь соблазнившись мыслью о безалаберном ничегонеделанье, предстоящей вседозволенности, необязательности своих поступков. Когда хочешь, вставай, ешь, общайся с людьми или гуляй один, читай, сиди в кинотеатре или запершись в своем номере, главное, не думай, не напрягай свою волю, живи как заблагорассудится. Если больше трехсот дней в году он живет, как новобранец, проходящий курс молодого бойца, чье время расписано от подъема до отбоя, поступки подчинены чужой воле, а над головой, словно дамоклов меч, висит слово «долг», то три недели он может позволить себе бездельничать.
        Гуров взял со стола одну из своих любимых книг - сборник братьев Стругацких, которую так и не открыл. Первые дни спал, потом эти странные знакомства, светская болтовня, неожиданное происшествие, и началось… Парился человек в сауне, плавал в бассейне, нежился и млел, вяло философствуя о красоте жизни, которую не следует усложнять. Оказалось, что судьба не дремала, сорвала белые простыни, одела в партикулярное платье, удушила галстуком, сунула в служебный кабинет и надавала по щекам. «Рожденный ползать - летать не может!»

«Несправедливо», - думал Гуров, преисполненный жалости к себе. А мысли уже появлялись и пропадали, кружились, и, чтобы не сойти с ума, Гуров начал наводить в них порядок, выстраивать проблемы по мере важности.

«Артеменко изначально знал о моей профессии. В университете я выступал, но как мог туда попасть Артеменко? Трудно представить, но, допустим, всякое случается, так почему он в первый день не сказал, а признался сегодня? Не размениваться на мелочи, сосредоточиться на главном», - приказал себе Гуров, оттолкнул велюровое кресло и направился в ресторан.
        Приказы отдавать легко, да сознание наше не всегда подчиняется. И выскочил совершенно никчемный чертик-вопрос: что находится в сумочке у Тани? «Если она ушла, значит, я прошляпил и вообще напрасно отодвигаю девушку на второй план».
        Таня не ушла, за столом появились Зинич и Кружнев, команда оказалась в полном составе.
        - Здравия желаю! - Толик встал, щелкнул каблуками.
        - Можете сидеть, - серьезно ответил Гуров, увидел, что сумка Тани висит на спинке стула, и, занимая свое место, отстранил сумку, якобы она ему помешала.
        Таня подняла на него спокойный взгляд, укоризненно покачала головой, как бы говоря: кончайте ваши штучки, ничего в моей сумке интересного нет.
        - Ошибся и ошибся, живой человек, - ответил Гуров вслух; кроме Тани, никто ничего не понял.
        - На твоей работе ошибаться нельзя, - сказала Майя.
        - Оставь меня в покое, я в отпуске, - миролюбиво ответил Гуров.
        - Вы-то в отпуске, - Кружнев смотрел воинственно, - а милиция творит безобразия. Газеты пишут, прокуратура арестовывает, а вы все продолжаете. Зачем ни в чем не повинную девушку допрашивали? Вчера ночью к ней домой приезжали.
        Гуров услышал какой-то тревожный звонок, напрягся, но не сориентировался, что так задело и насторожило, - мешало общее внимание. Артеменко, Майя и Кружнев наблюдали за ним открыто, Таня и Зинич смотрели исподволь, все чего-то ждали.
        - Будете приставать, я уйду, - раздраженно ответил Гуров. - Я потому и не признавался, где работаю, чтобы не отвечать за все грехи человеческие. А ты, Леонид Тимофеевич, не изображай рыцаря печального образа. Спросили, где находился, ответь, не морочь людям голову. - Он посмотрел в злое лицо Кружнева, на его плотно сжатые тонкие губы и подумал: «А чего ты действительно не сказал, упирался, будто сопливый юнец, которого уличили в непристойном занятии?»
        - Я знаю, когда и что говорить, прошу не поучать.
        - Знаешь, и молодец, сменим пластинку. - Гуров перевел взгляд на Толика, подмигнул: - Девушки меня тут за невнимание осуждали, даже на Владимира Никитовича, галантного кавалера, напраслину возвели. А ты, молодой герой, ну-ка ответь общественности, кого нынче в начале двенадцатого поджидал на главной аллее? Таня, Майя, вот вам вопиющий пример верности: дождь, ветер, а Толик часами ждет прекрасную незнакомку…
        - Чего зря говоришь, какими часами? - возмутился Толик. - Ждал приятеля несколько минут.
        - А вы хоть и в отпуске, а за людьми подглядываете. - Кружнев криво улыбнулся.
        Он нарывается на скандал, с какой целью? Куда подевался жалкий человечек, соглашающийся всегда и во всем? Гуров жестом остановил пытавшегося вмешаться Артеменко. Неприятно, конечно, однако придется нахамить, иначе не разберешь: возмущен Кружнев или комедию ломает.
        - Простите, Леонид Тимофеевич, я знакомства с вами не искал, к столу не приглашал. Я вам неприятен? Свободные места есть, сядьте в уголке и пейте красненькое.
        Таня взяла Гурова под руку, прижалась плечом, как бы прося успокоиться.

«Молчишь? - думал Гуров, глядя на Кружнева. - Не возмущаешься, не уходишь? Значит, все твои слова - ложь и притворство. А зачем? Ну ладно, разберемся на досуге, сейчас не до тебя».
        - Наш корабль дал течь, - произнес Артеменко театральным тоном, явно пытаясь вызвать улыбки и разрядить обстановку. - Анатолий, почему ты шляешься под дождем, когда дамы скучают, раскладывают пасьянсы, а я пью в одиночестве?
        - Меня ждал, - сказала Майя. - Я назначила свидание и не пришла.
        К столу подошла мэтр и тихо сказала:
        - Владимир Никитович, вас междугородная, на первом этаже, у администратора.
        - Прошу прощения. - Артеменко поднялся и быстро пошел к выходу.

«Не вовремя Петрович позвонил, но, слава Богу, междугородная, значит, он в Москве, а то мне уже невесть что видится», - подумал Артеменко, подходя к стойке администратора, и взял лежавшую трубку.
        - Слушаю! - И услышал частые гудки. - А вам этот человек днем не звонил, мой номер не узнавал? - спросил Артеменко администратора, опуская трубку на аппарат.
        - Сейчас женщина звонила по междугородному, - ответила администратор. - А после четырнадцати вами интересовался мужчина, и по местному.
        - Точно?
        - Я работаю двенадцать лет, междугородный звонок от местного отличаю.
        - Извините. Если дама снова будет звонить, пожалуйста, попросите ее позвонить мне в номер после двенадцати или завтра утром.
        Администратор кивнула и сделала запись. Артеменко не торопился вернуться к столу и увидеть умные, с легкой смешинкой глаза Гурова и облокотился на стойку. «Так, значит, я не пуганая ворона, Петрович здесь. Он сказал, что подполковник сегодня вечером, самое позднее завтра утром уберется в Москву. Правда или нет? Какую игру ведет Петрович за моей спиной и с кем он связан? Кружнев или Зинич? Не может же он получить информацию от парня и требовать, чтобы его и убили. Таня? Кто такая, почему от нас не отходит?»
        Гуров стоял в двух шагах, любовался Артеменко. Задумчивость пожилого героя-любовника очень нравилась подполковнику. Для того и провел он простенькую комбинацию с вызовом Артеменко, чтобы последний призадумался. Никакая женщина ему не звонила, а организовал все Отари по просьбе Гурова.
        - Поговорили? - Гуров подошел вплотную. - Успех у женщин - дело опасное.
        Артеменко внимательно изучал рисунок на ковре, боялся поднять взгляд и выдать свое смятение. Сколько времени сыщик стоит за его спиной, слышал или не слышал разговор с администратором? Гуров тут же развеял его сомнения, сказав:
        - Шучу. Знаю: поговорить не удалось. А днем мужчина разыскивал вас, дозвонился?
        - Нет, - солгал Артеменко.
        - Ай-яй-яй. - Гуров рассмеялся. - Дозвонится обязательно, кто ищет, тот всегда найдет. Вы вроде из гостиницы не уходили, что же он не дозвонился?
        - Да откуда я знаю? - вспылил Артеменко. - Сюда позвонил, а в номер нет. Я понятия не имею, кому понадобился. У меня и знакомых в городе нет.
        - Все-то вы врете. - Гуров обнял Артеменко за плечи, повел к лестнице. - И дозвонился, и поговорили, и знаете, с кем. Ох, Владимир Никитович, а еще следователем в прокуратуре работали.
        - Откуда знаете? - Артеменко остановился, хотел убрать с плеча руку Гурова.
        - Вы обо мне все знаете, а я о вас так ничего? - Гуров обнял Артеменко крепче. - Ладно, будет время - побеседуем. А сейчас вперед, дамы ждут.
        Как и говорил Гуров, время выжидания, преследования преступника закончилось, следовало его опередить, встать на пути. Известно, высший класс в работе розыскника - задержание с поличным на месте, в момент преступления. Но такое удается отнюдь не всегда, а если говорить честно, то просто редко. Так как Гуров не знал ни потенциального убийцу, ни объект нападения, то задача захватить неизвестно кого, когда и в каком месте решения не имела. Значит, решил Гуров, необходимо напугать преступника, заставить его отказаться от замысла. Возможно, он не откажется, лишь отложит выполнение своего намерения. Но если логические построения Гурова и Отари верны и все происходящее связано с готовящимся процессом над группой расхитителей и взяточников, то преступник, исполнитель чужой воли, связан сроками и находится в цейтноте. «Работаю наугад, ощупью. Как говорил поэт,
«как ночью по тайге», главное, чтобы треск был слышен по всей округе, тогда зверь напугается. Не посмеет в присутствии охотника напасть на свою жертву, ведь и сам жизнью рискует».
        Опыт опытом, а человеку свойственно ошибаться, и Гуров не думал, что зверь, как и охотник, может сделать петлю, пересечь тропу и напасть сначала на него. Зиничу он напомнил о несостоявшейся встрече, Кружнева одернул, Артеменко вогнал в растерянность - история со звонком и поведение Гурова выбили его из колеи. Сегодня вечером ничего не произойдет, как минимум сутки Гуров выиграл. Он был доволен собой, входя в ресторан, пропустил Артеменко вперед и сказал:
        - Не берите в голову, Владимир Никитович, все образуется, утро вечера мудренее.
        Артеменко не ответил, занимался самокритикой: «Старый дурак, кретин, позер! Ах, я подружился с известным сыщиком, разыгрывал, пил с подполковником на брудершафт! Перед кем ты собирался бахвалиться и зачем? Любитель, а против него ты только любитель, никогда не победит профессионала. Что он знает и чего добивается? Видимо, вызов к администратору был инсценирован, и Гуров издевается надо мной. И о звонке Петровича сыщику известно, в лучшем для меня случае он пока еще не знает, кто и зачем звонил. Гордиев узел, Македонский разрубил его. Сесть на самолет и улететь в Москву. И что? Ждать, когда за тобой придут? Думай, старый кретин, думай, а не волочись за юбкой, время любви прошло, ты борешься за жизнь, сыщик верно сказал, ты же был когда-то следователем, так думай». Но мозги не электромоторчик, не заставишь работать, нажав кнопку.
        В зале накурили, появился оркестр. Начав работать, Гуров не позволял себе и рюмки спиртного, пил минеральную воду, на любую еду смотрел с отвращением. Он бесконечными часами болтался на вокзалах и рынках, простаивал в подворотнях, зачастую ожидая неизвестно чего, мок под дождем, дрог на ветру, плавился под солнцем, но никогда не представлял себе, что сидение в ресторане такая пытка, раздражающая буквально всем - и сексуальным разговором за спиной, и визжащим оркестром, и доверительным шепотом в микрофон певицы, разукрашенной, как индеец, вышедший на тропу войны. Оказаться бы сейчас в полутемном сыром подъезде, пусть пахнет кошками, и ты не веришь, что засада поставлена по месту, скорее всего, никто не придет. Но ты не должен взвешивать каждое слово и пытаться удержать на лице резиновую улыбку, а можешь, сидя на ребристой батарее отопления, молчать до одури и думать, о чем пожелаешь.
        Толик Зинич выпил порядочно, но не опьянел, поглядывал на чуть склоненную голову милиционера, который сидел напротив, и думал: «Шарахнуть бы по слишком умной башке кирпичом и выбить бы из нее лишнее. Чего, умник, трепался об аллее, дожде, под которым я ждал невесть чего? Зачем говорил, главное, как узнал? Видел случайно, сболтнул случайно? Такие умники просто так даже в сортир не ходят, все сначала обдумают. Чего я тут потерял? Махну-ка я в Киев, к той перезрелой дамочке, вдове генерала, что прошлым летом вязала приданое внучке, а неделю спустя плясала здесь, дышала жарко и морду мне помадой мазала. Говорила, будто у нее собственный домик в пригороде. Дочка со спиногрызом в центре живет, а она в своем доме полной хозяйкой обитает. А уж звала-то, звала, мол, будешь у меня, как у Христа за пазухой. У Христа, судя по иконам, грудь отнюдь не шестого размера, но генеральша явно при деньгах. Я, правда, ей задолжал, так займу еще для ровного счета. Но если та сумасшедшая девка, что в «заповеднике» шею себе сломала, в прокуратуре всплывет, меня искать начнут и розыск объявят. Сколько я за пазухой у
толстой тетки сидеть буду? Сидя там, и новостей не узнаешь, ведь не позвонишь местному Поддубному, не спросишь, как дела, не разыскиваете ли, можно ли на родину вернуться?»
        Кружнев неожиданно уплыл в детство, которое раньше ненавидел, а сейчас вспоминал с теплотой. «И чего я психовал, считал себя уродцем недоделанным? Ростом не вышел! Так Наполеон, Гитлер и Сталин тоже колоссами не были, однако мир трепетал от одного их имени. И мама с папой у меня были не серые мышата-гpызуны, а порядочные, душевные, любящие человеки, жили тихо, творили маленькое добро, а что вырос у них такой, как я, так в том не их вина, исключительно моя. Они и померли враз, когда сообразили, кем стало их дитятко ненаглядное. Врач, помнится, все руками разводил, удивлялся: мол, такие еще крепенькие, давление, сердчишки исправные, чего старички враз окочурились? Надо бы на могилку сходить, на каком они кладбище, дай Бог памяти? Нельзя мне на судьбу жаловаться, грех. Одна стерва в жизни повстречалась, так и ту я сам отыскал. Дура редкостная, правда, грудь у нее была торчком и кожа атласная. Так за деньги сегодня и не такое тело внаем сдают. Благодетель мой, конечно, гнида редкостная, меня на парфорсе держит, как цепного пса, недокармливает, чтобы злее был, за лишний кусок горло мог перехватить, не
задумываясь».
        Кружнев взглянул на Артеменко с симпатией: «Я тебя, старый потаскун, приберу, через твой труп из благодетеля хорошие деньги вытряхну, упакуюсь до конца жизни, лучших девок накуплю. Ты, милейший Юрий Петрович, полагаешь, я сюда по старой злобе приехал. Анонимку накропал, ошейник расстегнул и след указал: ату, Леня! Глупости, то сгорело давно. Ты мне нужен, благодетель, кусочек от мошны твоей. А за такие деньги и убить не грех, богатенького Бог простит». Он на Гурова взгляда не поднял, лишь подумал о нем, и захлестнула жаркая злоба, как в молодости, и почувствовал: сейчас при всех может броситься и убивать, убивать… «Глумился тут надо мной, при всех мордой в дерьмо тыркал! Позади у меня чисто, а перед носом шлагбаум, пока сыщик тут, я будто в наручниках».
        Майя сидела опустошенная, вялая. И злоба на кургузую Верку, хваставшуюся своим мещанским счастьем по телевизору, и неожиданная волна симпатии к гладкому Володьке испарились, осталась апатия. Надоело все, выпить бы сейчас, включить тихую музыку, лечь в прохладную постель, мягко заснуть и не просыпаться.
        Таня мечтала лишь об одном: вот бы проснуться и увидеть - нет рядом подполковника Гурова, не ходила она на пляж, не искала знакомства, не любопытничала, и вся история улетела с прошедшей ночью, а впереди теплый солнечный день. Но по уже темному окну бегут ручейки, подполковник рядом, на спинке ее стула висит сумка, в которой не бутылка коньяку и даже не мышьяк, и впереди у Тани наверняка неприятности.
        В общем, компания за столом собралась веселая, беззаботная, можно сказать, уютная компания.
        Полковник уехал домой, а майор Антадзе остался в отделе за старшего. Пять часов назад, как и договаривались с Гуровым, Отари передал в прокуратуру телефонограмму с указанием примет Артеменко, Кружнева и Зинича, ответа не последовало. Тогда он позвонил, долго разыскивал старшего следователя по особо важным делам, который ведет дело, наконец соединился. Отари представился и попросил следователя перезвонить в дежурную часть, так как разговор предстоит серьезный.
        - Товарищ майор, - ответил следователь. - Я серьезных разговоров по телефону не веду. А если вас интересует дело, которым я сейчас занят, то и личная наша встреча может состояться только в кабинете прокурора. Не хочу вас обидеть, но мне генералы звонят, и порядок для всех один, извините.
        - Подожди, дорогой! - закричал Отари. - Не вешай трубку! Ничего не спрашиваю, только говорю: ты умный, думай, нужны мои слова или нет.
        Отари казалось, что он сможет сложившуюся ситуацию коротко и толково объяснить, но, начав рассказывать, быстро запутался, так что в конце концов сам не очень понимал, зачем позвонил и что конкретно просит.
        Следователь слушал терпеливо, затем сказал:
        - Помочь вам ничем не могу. Дело большое, работаю не один, и информация ваша слишком расплывчата. Сами посудите, майор. Неизвестно кому из подследственных по неизвестному эпизоду угрожает неизвестный свидетель.
        - Главарю банды угрожает.
        Следователь рассмеялся:
        - Конечно, можно их бандой назвать. Мы употребляем слово «организатор». Суть в другом. - Он помолчал. - Я утром доложу прокурору. Возможно, он захочет с вами встретиться.

«Вот я и нашел себе неприятности, - подумал Отари и вздохнул. - Полковник спросит:
«Отари, почему тебя вызывает прокурор республики?» Что отвечу?»
        Следователь правильно оценил наступившую паузу:
        - Если возникнет необходимость, вызовем вас как свидетеля. Загородная резиденция расположена на вашей территории, у нас и возникли к вам некоторые вопросы.
        - Хорошо, жду. - Отари, хоть и не получил никакой помощи, повеселел.
        А настроение следователя после разговора испортилось. Вина каждого из группы доказана полностью. Эпизодом больше или меньше - не имеет значения…
        Он выругался и начал убирать документы в сейф, позвонил прокурору домой и попросил принять его в восемь утра.
        - Вы можете меня не беспокоить хотя бы на ночь глядя? - раздраженно спросил прокурор. - Это что, так срочно и серьезно?
        - Если бы я мог ответить на любой вопрос, то работал бы не следователем, а прокурором. Спокойной ночи.
        Майор Антадзе позвонил в гостиницу, передал для Гурова неутешительные новости и сидел в кабинете, ждал, может, подполковнику понадобится помощь. Следователь в сумеречном настроении ехал домой. Прокурор, боясь, что сорвет свою злость на домашних, ушел из столовой, заперся в кабинете, звонок следователя оказался той крохотной каплей, которая переполняет чашу терпения.
        С момента возбуждения уголовного дела прокурор не имел не только дня, ни единого часа покоя. Звонили из ЦК, горкома, приходили Герои и депутаты, в изобилии сыпались советы, высказывались одобрения и порицания. Прокурор все выслушивал и молчал, встал стеной между внешним миром и следователями. «У нас период гласности наступает только в зале суда, пока ничего сообщить не могу», - отвечал он, когда начинали обвинять в непонимании веления времени. Прокурор оберегал своих следователей, принимая на себя советы друзей и клевету врагов. Сейчас он взорвался из-за пустяка: почему надо приезжать в восемь, когда рабочий день начинается в девять?
        Начальник уголовного розыска, старший следователь по особо важным делам и прокурор республики волновались и сердились, а в ресторане гостиницы «Приморская» беспечно танцевали и слушали охрипшую певицу, которая в микрофон докладывала, что «листья желтые над городом кружатся…»
        Официантка, проходя мимо столика, легко тронула Таню за плечо, подмигнула и кивнула на дверь. Таня встала, взяла сумочку, тут же поднялся и Гуров.
        - Я вас провожу.
        Когда Таня вышла из туалетной комнаты, Гуров отметил, что она подмазала губы и причесалась. Проходя сквозь танцующих, Таня остановилась, положила руку ему на плечо:
        - Я вас приглашаю.
        - Сумочку-то повесьте, тяжело, - сказал Гуров.
        - Вам просили передать, что разговор состоялся, приметы не работают.
        - Когда кто-то не работает, всегда плохо. - Гуров несколько растерялся.
        - Я перед вами виновата, Лев Иванович. - Таня приподнялась на цыпочки и коснулась губами его щеки. - Проводите меня сегодня, хорошо?
        - Не знаю, когда освобожусь.
        - Я подожду.
        Музыка кончилась, и они вернулись к столу. Гуров сказал:
        - Друзья, у меня к вам маленькая просьба, сделаю необходимые распоряжения, вернусь и объясню, в чем дело.
        Он запомнил официантку, которая вошла в туалет следом за Таней.
        - Вас как зовут? - спросил Гуров, отведя девушку в сторону.
        - Галя.
        - Галя. Вы знаете Отари Георгиевича?
        - Да, он помог моему брату…
        - Отлично, - перебил Гуров. - Отари просил передать фразу мне или Тане?
        - Вам лично, и так, чтобы никто не слышал, - быстро заговорила девушка. - Но неудобно отзывать мужчину, а Таня…
        - Понятно. Забудем. Вы сейчас позвоните Отари Георгиевичу и скажете, чтобы он немедленно приехал сюда вместе с экспертом. Слово «эксперт» запомните?
        - Что я, совсем стоеросовая? - обиделась Галя.
        - Возьмите ключ от моего номера, накройте стол, шесть фужеров и бутылку шампанского. Фужеры тщательно протрите, до блеска, и, придерживая их салфеткой, расставьте на столе. Скажите Отари Георгиевичу, чтобы он ровно в одиннадцать тридцать позвонил мне в номер. Все запомнили? - Гуров взглянул на часы, было без пятнадцати одиннадцать.
        Он боялся, что кто-нибудь из мужчин в номер к нему не пойдет, но все согласились с радостью, ресторан изрядно надоел, а легенда Гурова звучала естественно. Гуров сказал, что сегодня у жены день рождения, он послал телеграмму, звонил днем и поздравлял. Но супруга в шутку ли, всерьез, неизвестно, заверила: мол, проверит его поведение и позвонит в половине двенадцатого в номер. Давайте, друзья, выпьем за здоровье именинницы, и мужчины прокричат в трубку троекратное «ура».
        Шампанское разлили, все приготовились, Майя не удержалась и спросила:
        - Лева, можно я одна крикну?
        - Можно, - отшутился Гуров. - Но уж лучше ты в меня выстрели.
        - Эх, был бы пистолет, - вздохнула Майя.
        - У Льва Ивановича наверняка имеется, - сказал Толик.
        - В Москве, в сейфе. - Гуров взглянул на часы и подошел к телефону, поднял трубку, прервав первый звонок. - Дорогая, я стою по стойке «смирно», рядом три мушкетера, они пьют за тебя!
        Приветствие прозвучало дружно, но разноголосо.
        Артеменко поставил бокал, протянул руку:
        - Как зовут супругу? Дайте, я скажу ей несколько слов.
        Гурова выручила Майя, она тоже рванулась к телефону:
        - И я скажу!
        Гуров зажал трубку ладонью, прошептал:
        - Целую, жди, - и разъединился.
        - Трус! - заявила Майя. - Все вы одинаковые! Володя, проводи, - и пошла из номера.
        Толик с Кружневым взглянули на Таню, многозначительно переглянулись и тоже направились к выходу.
        - Молодые люди, ведите себя прилично. - Таня догнала мужчин, обернулась. - Лев Иванович, вы напрашивались в провожатые, жду на улице.
        Оставшись один, Гуров вырвал из блокнота листок, разорвал на пять частей, написал имена, бросил в фужеры, свой убрал в туалет, чиркнул записку: «Отари, следователю не годятся приметы, может, заработают пальчики?»
        Когда он вышел из гостиницы, на улице его ждали Таня и Толик Зинич.
        - Леня ушел, - сообщил Зинич, - спокойной ночи, товарищ подполковник.
        - До свидания, товарищ Зинич, - в тон ему ответил Гуров. - Не забывайте нас.
        Дождь прекратился, но лужи не высохли. Таня надела плащ, взяла Гурова под руку, и они пошли с набережной в сторону центра, который им предстояло пересечь.
        - Лев Иванович, я вела себя несерьезно, но повинную голову меч не сечет? - Таня заглянула ему в лицо. - Я работаю в отделе майора Антадзе.
        - Интересно, - сказал Гуров, останавливаясь неподалеку от фонарного столба. - В сумке у вас пистолет; наверное, и удостоверение имеется?
        - Вы проверять станете?
        - Обязательно.
        Гуров сердился на Таню, больше на себя, взял милицейское удостоверение, внимательно изучил:
        - Увлекаетесь театром, старший лейтенант? Почему не представились раньше?
        Таня смутилась, пошла рядом с Гуровым, не решаясь взять его снова под руку.
        - Черт знает что. - Гуров поправил на Тане плащ и, смягчая резкость своих слов, обнял девушку за плечи. - Себя ставите в идиотское положение, меня отвлекаете, мешаете работать.
        - Кто мог предположить? Я была в отпуске, сейчас меня отозвали. Увидела вас с Отари Георгиевичем в аэропорту - я провожала подругу, а вы прилетели. А в прошлом году я слушала вашу лекцию в Москве, на курсах…
        - Понятно, Таня, - перебил Гуров. - Женское любопытство… Вы мне мешали, теперь будете помогать. Зачем вы носите оружие?
        - Вчера Отари Георгиевич сказал, чтобы я вошла в компанию плотнее. Между прочим, он еще сказал… - Таня остановилась на центральном проспекте. - Вам не нужно меня провожать.
        - Ты что же, меня охраняешь?
        - С младшим по званию можно разговаривать на «ты»? - Таня попыталась увести разговор в сторону от опасной темы.
        Гуров это, конечно, понял, обнял девушку крепче, pассмеялся:
        - Я поговорю с майором. У него неправильное представление о гостеприимстве.
        - Не надо, - быстро сказала Таня. - Вы уедете, я останусь.
        - Хорошо. - Гуров снова рассмеялся, вспоминая свои предположения относительно Тани и ее роли в происходящем.
        - А вы меня принимали за проститутку?
        Гуров не ответил, они долго шли молча, начали подниматься к дому Тани. Асфальт и фонари кончились, идти по осклизлой темной тропинке стало трудно, Гуров пропустил девушку вперед.
        - У вас большая семья? - спросила Таня, останавливаясь у калитки.
        - Мама и папа работают за рубежом. Я живу с женой и ее младшей сестрой, которая для меня и дочь, и товарищ, и головная боль.
        - Такой человек, как вы, и называет родителей папа и мама. - Таня повесила сумку на штакетник и обняла Гурова. - Счастлив человек, который может быть вашим товарищем и головной болью. - Она прижалась крепко сильным гибким телом, поцеловала в губы и отстранилась. - Я влюблена в тебя, подполковник.
        - Это приятно и больно, - ответил Гуров.
        - Понимаю. Считаете, пальцевые отпечатки могут что-либо дать?
        - Черт его знает. Возможно.
        - Когда мне завтра появиться и как себя вести?
        - Утром зайди в отдел, положи пистолет в сейф. В гостиницу приходи часам к двенадцати, найди Майю, старайся проводить с ней как можно больше времени. Интересуйся столичной жизнью, планами Майи в отношении ее замужества.
        - Как я отношусь к Льву Ивановичу?
        - Интересный мужик, но бесперспективный, женат, слишком рационален, потому для курортного романа не годится.
        - Как я реагирую на угон машины, катастрофу, допросы и прочее?
        - Никак. Тебя это не интересует. Вот если бы Майя могла тебе сосватать покровителя, такого, как Володя, было бы здорово. Может, у Володи есть приятель? Можно и постарше, пусть не такой обаятельный. Если есть, то тебе любопытно знать, как он выглядит, как одевается, его вкусы, привычки.
        - Понятно. - Таня скользнула в калитку и скрылась за черными стволами деревьев.
        Гуров спускался осторожно, боялся поскользнуться и упасть. Тропинка, кое-где усыпанная мелким белым камнем, вилась между заборами, из-за которых свешивались темные, еще голые ветки деревьев. «Надо было надеть кроссовки, изгваздаю парадные туфли», - думал Гуров.
        Звезды проглядывали сквозь редкие расползающиеся облака, он поднял голову, в который раз подумал, что над Черным морем звезды больше и ярче, чем над Москвой, и поскользнулся. Сучковатая палка, которая должна была размозжить ему затылок, скользнула по волосам и плечу. Гуров покатился по острым камням, прикрывая руками голову и ожидая нового удара, когда за спиной громыхнул пистолетный выстрел. Кто-то перепрыгнул через Гурова и, срываясь на крутизне, понесся вниз.
        - Не стрелять! - громко сказал Гуров, оперся коленями об острые камни и поднялся. - Я жив-здоров, и большое спасибо.
        - Я догоню его! - Таня, тяжело дыша, взмахнула пистолетом.
        - Не догонишь! - Гуров отобрал у девушки пистолет, поставил на предохранитель, сунул в карман брюк. - Надо же такому случиться? Парадные брюки и туфли французские, только купил. Болваны, а не люди.
        Он достал носовой платок, вытер ободранные ладони, взглянул на Таню, каким-то образом успевшую переодеться в тренировочный костюм.
        - Да, видик у меня, надо сказать, не героический. - Он поднял с земли здоровенную палку, взмахнул. - Ты его видела?
        - Невысокий, одет в темное. - Таня провела ладонью по голове Гурова. - Кровь. Вы ранены.
        - Как и положено герою, отвечаю: пустяки, царапина. Где живет Зинич? Мы шли медленно. Он мог успеть заскочить домой и переодеться?
        - Мог, но напавший был невысокого роста.
        Они вышли на асфальт, при свете фонаря Гуров оглядел грязные, порванные на колене брюки, покачал головой, словно именно потеря штанов больше всего его огорчала в данный момент.
        - Девочка, когда смотришь сверху вниз, любой человек видится маленьким. Конечно, ботинки у него сейчас тоже не начищены до зеркального блеска. Но зачем ему возвращаться домой? Он может переночевать у приятеля или приятельницы.
        - Почему вы уперлись в Толика? Я его знаю с детства, он парень нечистоплотный, но напасть сзади, ударить по голове…
        Гуров сел на грязную сырую скамейку, платком протер место рядом.
        - Садись. Ты спасла мне жизнь, я твой должник до гробовой доски.
        - Что вы все шутите?
        - Человек в моем положении может либо шутить, либо плакать. Артеменко в гору не полезет, палкой размахивать не будет, не его стиль. Да и бегать и прыгать ему уже поздно. Палочка тяжеловата. Кружнев мужик жилистый, сильный, но он бы выбрал камень поувесистее. Длинная палка ему не по руке.
        - Толик трус, - сказала Таня, - поверьте в женскую интуицию.
        - Жизнь прикажет, в угол загонит, трус в отчаянного парня переродится, - возразил Гуров и поднялся со скамейки. - Я хочу принять душ и вздремнуть. Что мне с тобой делать, снова провожать?
        - Ни в коем случае!
        - Конечно, - сказал Гуров и поплелся провожать Таню. - Наш кошмарный убийца сейчас чистит обувь, проклинает все на свете и решает, как завтра при встрече не выдать себя. Интересно, что он думает по поводу неожиданного выстрела?
        На середине подъема Таня села на землю и сказала:
        - Я дальше не пойду, верните мое личное оружие и отправляйтесь в гостиницу.
        - Старший лейтенант, ты забываешься, - пробормотал Гуров, продолжая идти вверх. - Ведь Толик знает, где ты работаешь… Вы здесь все друг про друга все знаете… Как же я такую интересную мысль в своем мозгу не отыскал раньше?
        Таня шла сзади и молчала. У калитки Гуров поцеловал девушку в лоб, вернул пистолет и пошел обратно. На полпути он обернулся - Тани видно не было.
        Отари сидел в кресле гуровского номера и дремал, увидев Леву, вскочил, забегал по комнате, принес из ванной мокрое полотенце.
        - В тумбочке кофе и кипятильник, приготовь. - Гуров стянул с себя мокрую грязную одежду и пошел мыться.
        Ссадина за ухом и плечо вспухли и болели, Гуров знал - через несколько часов станет еще хуже. Он тщательно вымылся теплой водой с мылом, принял контрастный душ, надел чистое белье и тренировочный костюм, выпил приготовленный майором кофе, достал из пиджака сигареты и закурил. Нельзя сказать, чтобы Гуров приучился курить, просто он время от времени выкуривал сигарету. Отари молчал, смотрел огромными черными глазами, гладил пятерней бритую голову и терпеливо ждал.
        - Выдохни. - Гуров улыбнулся. - А то у тебя все предохранители перегорят. Я, Отари, очень способный сыщик, почти гениальный. Практически на пустом месте я заставил преступника сорваться.
        Отари поднялся, провел ладонью по шее Гурова, на ладони была кровь:
        - Это не пустое место - твоя голова, дорогой.
        Гуров коротко рассказал о случившемся.
        - О твоем и Татьянином поведении поговорим позже. - Гуров налил себе вторую чашку кофе, взглянул на часы. - Без пяти три. Отпечатки получились?
        - Исключительно. Кроме Артеменко. Эксперт уверен, что Артеменко вытер фужер умышленно. Утром я пошлю отпечатки в прокуратуру. Почему ты думаешь, что они могут сработать?
        - Не знаю. Так, на всякий случай, - ответил Гуров. - А Владимир Никитович хоть и работал следователем, а наивен. Невиновный не уничтожает пальцевые отпечатки, он о них не думает. На подоконнике стоит бутылка из-под коньяка, я смотрел, на ней пальцы Артеменко сохранились.
        - Ты не видел нападавшего, кто мог быть? - спросил Отари.
        - Полагаю, Зинич. Наверное, он уйдет в бега. - Гуров закашлялся и погасил сигарету. - Инициативу мы с тобой перехватили. Конечно, доказательств у нас никаких…
        Гурова прервал телефонный звонок.
        - Слушаю.
        - Здравствуй, Лева. Три часа ночи, а ты не спишь. - Гуров узнал спокойный, немного ленивый голос своего начальника полковника Орлова.
        - С добрым утром, Петр Николаевич. Я в загуле, а вы все еще в кабинете? Срочно понадобилась консультация профессионала?
        - Пока человек шутит - он живет.
        Гуров тронул кончиками пальцев вздувшуюся шишку.
        - Как с погодой, Лева?
        - Великолепно. - Гуров прикрыл мембрану ладонью, подмигнул Отари: - Начальство. - И уже в трубку продолжал: - Петр Николаевич, пропусти двадцать страниц текста, объясни, чего тебе не спится?
        - На тебя пришла анонимка. И не мне, не Турилину, а в кадры. Константина Константиновича вчера вечером не было, я сначала хотел переговорить с ним, потом позвонить тебе, да не спится. Куда ты там вляпался?
        - И что нового обо мне сообщили?
        - Взял десять тысяч.
        - И десять бы не помешали, но уверен, что дадут и сто! - рассмеялся Гуров.
        - Тебе сколько лет? - вспылил Орлов. - Ты что, все еще Лева из Могилева? Жена Цезаря должна быть вне подозрений! Ты куда лезешь?
        - В цвет, полковник, иначе бы не тратили денег на телеграмму. Из какого отделения отправили?
        - Мальчишка! Ты понимаешь, что эта телеграмма будет храниться в твоем личном деле вечно?
        - Ничего, скоро следователь приобщит ее к уголовному делу. - Гуров начинал сердиться, подумал, решил высказаться: - Петр Николаевич, времена изменились.
        - Дурак и мальчишка, - перебил Орлов. - Утром доложу генералу, он решит. А ты собирай вещички, до одиннадцати из номера не выходи.
        - Из какого отделения отправлена телеграмма? - повторил свой вопрос Гуров.
        - Она что, у меня под подушкой лежит? Спокойной ночи! Если в одиннадцать не будешь у телефона, я тебе не завидую!
        - Угрозами, Петр Николаевич… - начал было Гуров, но услышал гудки и положил трубку.
        - Твой генерал очень умный, - сказал Отари. - Он поймет правильно.
        - Ни один генерал, Отари, даже сверхумный, не хочет лишних забот.
        - Это точно. - Отари кивнул. - С чего начнем утром?
        - Я буду спать, ты отправишь дактокарты в прокуратуру и найдешь человека с зонтом. Ничего не знаю и слушать не хочу! Ты его найдешь, потому что он здесь и нам необходим.
        На всех фронтах
        Выяснив, что за Толиком Зиничем наблюдают, Юрий Петрович, переполненный негодованием и жалостью к себе, некоторое время находился в прострации. Он обладал кое-какими недостатками, но был умен незаурядно, осторожен и расчетлив. Он понимал, что операция, которую он проводит с Володей, Леней и дебилом физкультурником, не более чем самодеятельность. А что прикажете делать, если его, образно говоря, композитора и дирижера, заставляют исполнять роль Яго в драмкружке? Юрий Петрович никогда даже не помышлял об убийстве.
        Однажды, много лет назад, судьба свела его с профессиональным убийцей. Мужчина средних лет, прилично одетый, изъяснялся литературным языком, внешне не имел никакого отношения к теории Ломброзо. Звали его незатейливо - Иван. Он ликвидировал бухгалтера известного Юрию Петровичу синдиката. Вскоре после этого без приглашения и предварительной договоренности Иван явился к Юрию Петровичу и, демонстрируя свою квалификацию, звонком не воспользовался, вошел тихо и спокойно, словно дверь забыли запереть. Юрий Петрович поначалу и испугался, и растерялся. Иван неторопливо снял плащ, поздоровался, передал привет от общего знакомого и заверил, что без крайней необходимости оружия с собой не носит и к хозяину испытывает глубочайшее уважение.
        Разобравшись в ситуации, Юрий Петрович воспринял визит философски: пришел человек, за дверь сразу не выставишь, придется потерпеть. Он открыл бар, жестом предложил гостю угощаться и сел в кресло. Иван церемонно поклонился, налил в стакан немного коньяку, сел рядом.
        - Профессии у нас разные, - начал Иван и повел беседу культурно, явно пытаясь произвести впечатление. - Мы оба медики, лечим общество от ожирения, вы, так сказать, терапевт, я - хирург. Так что делать? Иной раз требуется отрезать, даже отпилить, порой и оторвать…
        Медленно прихлебывая коньяк, Иван говорил долго, витиевато, приводил примеры из хирургической практики, заверял, что фирма гарантирует качество и абсолютное молчание.

«Я тебе верю, - думал Юрий Петрович и согласно кивал. - Когда тебя возьмут и пообещают сохранить жизнь, ты расскажешь то, чего даже и не знаешь».
        Когда Иван замолчал и поставил пустой стакан на инкрустированный столик, Юрий Петрович сказал:
        - Выслушал все с большим вниманием и интересом и ничего не понял. Вас кто-то разыграл, уважаемый, я человек, далекий от медицины.
        - Ясно. - Иван поднялся, глухим, без всякой интонации, голосом произнес: - Возьми ручку и запиши.
        Юрий Петрович не понял и замешкался, но, увидев, как у гостя скривились в улыбке губы, а глаза - белые, без зрачков, пустые - смотрят на него и не видят, почувствовал, что до небытия всего один шаг, открыл блокнот и схватил ручку. Иван продиктовал номер телефона.
        - Сегодня не знаешь, как карта ляжет завтра. Надумаешь - позвонишь и назовешь себя. На прощанье подкинь штучку. Ехал к тебе, на такси потратился.
        Юрий Петрович знал, что штука означает тысячу, и благодарил судьбу, что деньги у него в доме были, большей частью он держал в кармане всего пятьсот-шестьсот рублей на мелкие расходы. Он достал пачку десяток в банковской упаковке, Иван сунул деньги в карман и молча пошел к выходу. Надев плащ, он задержался у двери и, не оборачиваясь, сказал:
        - Ты мне понравился. Звони.
        Единственный раз Юрий Петрович общался с настоящим уголовником, себя и товарищей по подпольному бизнесу он таковыми не считал, они были солидные, деловые люди. Тогда, много лет назад, он страшно рассердился, пытался выяснить, кто навел Ивана, но соратники открещивались. Через два года грошовая лавочка, где Иван убрал бухгалтера, сгорела дотла, всех пересажали, но убийцу, как слышал Лебедев, не нашли.
        Когда явился посланец от Южанина и Юрию Петровичу передали совершенно непристойную просьбу, он сразу вспомнил своего давнишнего гостя, отыскал телефон, позвонил, но какая-то женщина раздраженно ответила, что живет в квартире сто лет и ни о каком Иване сроду не слышала. «Эх, знать бы, где упадешь, соломки бы подстелил», - сетовал деловой человек. Передал бы сейчас Ивану деньги, объяснил задачу и жил бы спокойно. Так нет, осторожничал, брезговал, можно сказать, теперь самому приходится велосипед изобретать и порох придумывать.
        Все это вспоминал Юрий Петрович, попивая чай с медом, жалея себя, кляня несправедливость, слепую судьбу-злодейку. Кружка была большая, но чай и время, отпущенное на пустую философию, кончились. Он собрал чемоданчик, оставил записку хозяину - деньги были уплачены вперед - и с квартиры съехал. Взяв в камере хранения большой, из натуральной кожи чемодан, Юрий Петрович без парика, очков и зонтика, со смытой с кисти татуировкой, одетый, как человек, прибывший из столицы, где занимает солидный пост, явился в гостиницу и предъявил подлинный паспорт.
        Он принял душ, чисто выбрился, протер лицо французским одеколоном. «Теперь, - думал он, - если Толика Зинича и возьмут, то искать начнут старого поношенного уголовника, а отнюдь не респектабельного молодящегося чиновника, который приехал из Москвы лишь сегодня». Администратору, которой он преподнес коробку дорогих конфет и передал привет от Зинаиды Васильевны из «Космоса», Юрий Петрович вскользь сообщил, что приехал поездом, а не прилетел. В общем, он не опасался, что уголовный розыск может выйти на его след, и занялся решением неотложных дел.
        Володя Артеменко, как Юрий Петрович и ожидал, выслушал его молча, заверив, что серьезно подумает. «Ловчит, - понял старый бизнесмен, - тянет время, ищет лазейку». Он умышленно сказал Артеменко, что конкретные инструкции поступят позже. Пусть человек обдумает происходящее, поймет безвыходность своего положения.
        Юрий Петрович так привык лгать и лицемерить, что органически не умел говорить правду, обманывая всех, в том числе себя первого. К убийству он был готов давным-давно, и вся операция в гостинице «Приморская» уже продумана до мельчайших деталей. Еще лет десять назад через одного шустрого дипломата - сегодня он работает в фирме «Заря» - Юрий Петрович приобрел пять капсул с ядом. Как он называется, тем более химический состав яда, Юрия Петровича совершенно не интересовало. Получив заверение, что на Западе фуфло не изготовляют, не Одесса, и одна капля убивает быка, он заплатил деньги и коробку с ампулами убрал. Однажды, пожертвовав одной ампулой, он проверил яд на собаке. Проглотив брошенный ему кусок колбасы, пес моментально издох. Штука отменная, решил Юрий Петрович, только слишком быстрая, использовать следует с большой осторожностью.
        Он позаботился буквально обо всем. Сначала обработал Артеменко, разъяснил, что если следствие неизвестного физкультурника найдет, то выйдет персонально на него. Володя долго упирался, но в конце концов капсулу взял и сказал, что если Петрович сумеет создать ситуацию, при которой физкультурник сам найдет Артеменко, сам пойдет на сближение, то тогда видно будет, возможно, и представится удобный случай.
        С Леней Кружневым все произошло значительно проще. Он подбросил на ладони прозрачную капсулу, заверил, что все будет в порядке, и полетел к Черному морю. Договорились, что Леня сам познакомится с Артеменко, но решающего шага без команды Юрия Петровича предпринимать не станет.
        Найти Толика Зинича, напугать прошлым и заставить его сблизиться с Артеменко и компанией тоже большого труда не составляло.
        Все было готово, когда произошла эта дурацкая история с машиной. Какой-то идиот, либо Леня, либо Володя, а может, и его девка, отвинтил гайки, другой идиот попал в ловушку, и произошла катастрофа. Не автомобильная, какое дело Юрию Петровичу до старой «Волги» и пьяного чучмека, - произошло крушение его гениального плана. В дополнение ко всему еще сыскарь из МУРа объявился, нет ему другого места и времени передохнуть от уголовщины. В эмвэдэвском санатории надо отпуск проводить, лечить надорванное в бессмысленной борьбе сердечко, проверять пульс, давление. Вдали от начальства можно махнуть бутылочку, сбегать налево и вернуться обновленным к своему любимому труду, получать мизерную зарплату и радоваться, когда поймал карманника или другого дебила-уголовника.
        В общем, весь день Юрий Петрович пребывал в гневе и решал, как встретиться с Володей, который явно сбоил и выходил из-под контроля. Необходимо парня успокоить, снять мандраж и предложить конкретный ход. Ясно, что, будь яд не мгновенного действия, Володя уже угостил бы парня и не мучился угрызениями совести. Артеменко боится оказаться рядом с трупом и попасть в поле зрения милиции, и правильно боится. Однако необходимо историю кончать. Володя и Толик должны исчезнуть. В живых останется лишь псих Леня. Замаранный в убийстве, он будет молчать как рыба. Ему надо дать денег, но не единовременно, а определить содержание: хоть Леня и законченный псих, а сообразит, что лично заинтересован в здоровье Юрия Петровича. Личная заинтересованность - великое дело, даже власть предержащие и те в конце концов сообразили.
        Спал он прекрасно, поднялся бодрым, жизнерадостным и тут же позвонил Зиничу.
        - Слушаю, - глухим, словно из преисподней, голосом откликнулся Толик.
        - И прекрасно, мальчик, - сказал Юрий Петрович, - станешь слушаться, будешь жить на свободе долго и красиво. Я говорю из Москвы…
        - И черт с тобой, старый хрен, я уматываю, - зашептал Толик. - Тут совсем плохо стало, твой земляк копает, мне ждать нечего.
        - У тебя здоровые инстинкты, мальчик, кому в зону хочется? Ты будешь сидеть тихо, кушать и пить в «Приморской», в той же компании, и получишь за это деньги. Завтра в восемь утра я тебе позвоню, если телефон не ответит, отобью соответствующую телеграмму. Пока в уголовном розыске товарищи зарплату получают, мне самому тебя искать недосуг. Ты меня понял?
        - Ну? - прошептал Толик.
        - Не слышу?
        - Понял! Шучу я, нервы.
        - У всех нервы, будь здоров. - Юрий Петрович положил трубку, тут же набрал номер Артеменко и, когда, тот ответил, сказал коротко: - Володя, жду тебя в одиннадцать у входа на Центральный рынок.
        Ветер гнал тучи, торопился, словно извиняясь за опоздание, выглянуло солнце, улыбалось ласково и мягко. Люди высыпали из гостиниц, санаториев как по команде и, еще не веря, блаженно улыбались, глядя на небо. Большинство оделось празднично, ярко и, несмотря на свежий ветерок и непросохшие лужи, легко, совсем по-летнему. Лишь отдельные скептики с унылыми лицами не решились расстаться с плащами и зонтиками. Молодежь в фирменных джинсах, в белых брюках, как в Рио, в кроссовках, исключительно долговязая, не разберешь, какого пола. Пальмы, роняя тяжелые капли, поднимали листья к солнцу, благодарили за тепло и заблаговременно молили о пощаде, по многолетнему опыту зная, что дождь - плохо, но жара и пыль - еще хуже.
        На набережной современные статуи воздевали к небу облупившиеся гипсовые руки, призывая гнев на головы своих создателей. Старинная скульптура была равнодушна к капризам погоды: потемневшая бронза позволяла людям понимающим любоваться своей патиной, а мрамор был равнодушен и холоден, его не волновала погода, мрамор пережил слишком многое.
        Юрий Петрович тоже пережил достаточно, но хорошая погода его устраивала. Хотя он, как и легендарный предок, «не любил большого скопления честных людей в одном месте», тем не менее лучше затеряться в сомнительной компании, чем наслаждаться опасным одиночеством. Он перекинул пиджак через руку, ослабил узел галстука и прогуливался у «Приморской», поджидая своего лучшего ученика.
        Юрий Петрович не проходил специальной подготовки и не был знаком с работой зарубежных спецслужб, однако не желал встречаться с Володей, если последний прибудет в сопровождении. За физкультурником наблюдали, могут интересоваться и Артеменко.
        Володя вышел из гостиницы, был, как всегда, элегантен: кремовые брюки, ботинки в тон, фирменная белоснежная рубашка. Юрий Петрович смотрел на ученика с легкой завистью. Умен, осторожен, нежаден, жить умеет; очень жаль, что ему придется умереть так рано. Когда он, обогнув здание гостиницы, направился к центру, Юрий Петрович следом не пошел, а внимательно присматривался к окружающим. Ему повезло, к гостинице подъехало такси, высадило пассажиров. Юрий Петрович сел в машину, обогнал Артеменко на несколько кварталов, дал шоферу десятку и попросил подъехать к рынку через час. Он не подошел к Володе ни у входа, ни на самом рынке, приглядывался, выжидал; лишь когда Артеменко, купив цветы, направился назад к гостинице, Юрий Петрович пересек ему дорогу - сел за столик открытого кафе и заказал мороженое.
        Володя сел рядом, тоже заказал мороженое, молчал, разглядывал проходивших мимо женщин.
        - Наконец-то погода наладилась. - Юрий Петрович отметил, что ученик осунулся, под глазами тени, пальцы слегка дрожат. - Тебе надо позагорать, возраст проступает, пьешь наверняка.
        Артеменко достал из заднего кармана фляжку, сделал несколько глотков.
        - Сердишься. Я же тебя не контролирую, помочь хочу, потому и болтаюсь в городишке вторую неделю. Кто машину испортил?
        - Раньше не знал, теперь думаю, что ты, - ответил Артеменко. - Сдается, я тебе больше мешаю, чем этот придурок.
        - Ясное дело, я тебя в Москве не мог достать, надо за тысячу с лишним верст вывезти. Ты из-за своей девки по фазе двинулся. Не можешь сообразить, как заставить Зинича лекарство принять не в гостинице, а у себя дома, так и скажи. Спроси у старших, они тебе разумным советом помогут.
        Гуров заснул, когда окно уже налилось полным светом. В семь его разбудил телефонный звонок.
        - Нет, - сказал Отари. - Люди работали вечер и всю ночь, твой с зонтиком, видно, улетел. Зинич тоже никуда не бегал, к восьми отправился в санаторий.
        - Собери ребят у себя дома, я через час приеду. - Гуров сел, ему казалось, что за левым ухом прилепили нечто постороннее и тяжелое, плечо ныло…
        - Ты мне не веришь?
        Гуров услышал в голосе майора обиду и разозлился:
        - Как оперативника я тебя мало знаю. То, что могу сделать я, ты сделать не можешь.
        - Нехорошо говоришь.
        - Да, дорогой, я умру не от скромности. Ты втянул меня в историю, так что терпи, собери людей, приготовь мне кофе и жди.
        Гуров брился, глядя на себя в зеркало, и пытался представить, каким был пятнадцать лет назад. Тоненький, стеснительный, интеллигентный мальчик с огромными синими глазами. Хорошо, блондинистый, седину почти не видно, глаза еще не выцвели, краснеть практически разучился. «Что со мной? - рассуждал он. - Совести меньше стало, а наглости прибавилось? Переродился в максималиста. Кратчайший путь к цели есть прямая, укладывай рельсы, катись, и неважно, если раздавил чье-то самолюбие. Ты стремишься совершить большое добро, и маленькое зло тебе простят?» Он критиковал себя, урезонивал и стыдил, и не замечал, что не становится добрее и снисходительнее, а добивается обратного результата, наливается упрямством и злостью. Почему Отари думает только о себе? Веришь - не веришь, что за детские игры? Вот пока мы выясняем отношения, прикончат человека, тогда и пофилософствуем всласть и коньячку выпьем.
        Гуров надел костюм, белую рубашку с галстуком: для выполнения задуманного требовалось выглядеть парадно, раздражать не только содержанием, но и внешним видом. Чиновник из Москвы, заскорузлая душа, чистенький, самовлюбленный.
        Он вошел на веранду дома Отари, поздоровался кивком, руку хозяину пожал не глядя, занял место во главе стола.
        - Прошу садиться. - Гуров придвинул чашку кофе.
        Семь оперативников, трое совсем мальчики, разноголосо поздоровались. Отари взглянул на Гурова удивленно, поглаживая голову, вздохнул и подумал, что подполковник человек умный и опытный, но повел себя неправильно, следовало с каждым за руку поздороваться.
        Гуров молчал, лицо у него было надменное, уголки губ брезгливо опустились, он допил кофе, вытер руки белоснежным платком.
        - Работаем плохо, лениво, словно из-под палки. Человека в вашей дыре найти не можете. В Москве, - Гуров поднял палец, - находим! Мне ваш майор ночью одну завиральную идею изложил. - Он наступил Отари на ногу. - Я не верю, но пробуйте… Ваш начальник, - Гуров покосился на опешившего Отари, - думает, что человек, которого вы разыскиваете, перекрасился, съехал с частной квартиры и живет сейчас в гостинице.
        Оперативники заговорили на непонятном языке, затем старший по возрасту сказал:
        - Может. Отари Георгиевич правильно думает.
        - Начальник всегда прав! - Гуров рассмеялся, кивнул на пустую чашку: - Кофе, пожалуйста. Если вам хочется своего начальника защитить, действуйте. Я не верю, но не возражаю. Вчера около четырнадцати часов в гостиницу - не «Интурист», но солидную гостиницу, - поселился одинокий мужчина. Приметы: лет шестидесяти, среднего роста, среднего телосложения, одет хорошо. Москвич. Даю вам три часа, выполняйте.
        Оперативники нерешительно поднялись, смотрели на майора Антадзе.
        - Прошу, ребята, - сказал он, опасливо покосившись на Гурова, - я жду вас в кабинете.
        - Если все это не бред и вы человека найдете, наблюдение не вести, только сообщить и вновь собраться у товарища майора. Выполняйте!
        - Да, да. - Отари, провожая товарищей, спустился с крыльца.
        Гуров слушал незнакомую речь, снял пиджак и галстук, потер шею и плечо.
        - Очень злые ушли, - сказал Отари. - Ты очень хитрый.
        - Все повторяем: человеческий фактор, личная заинтересованность. Людей подхлестывает не только лишний рубль, но и злость, обида за товарищей, стремление доказать плохому человеку, что он плохой.
        - Ой, Лева. - Отари покачал головой. - Обидел людей, найдут - не найдут, о тебе все равно плохо будут думать.
        - Мне нужен главарь, организатор, остальное стерплю, - сказал Гуров. - Вызови машину, мне нужно скорее вернуться в гостиницу.
        Гуров лежал в своем номере, вытянувшись на спине, запрокинув голову, и думал. «Мне в высшей степени наплевать, - рассуждал он в полусне, - что обо мне думают местные оперативники. Я заставил их расстараться, доказать, что их любимый начальник очень умный, а это и есть главное. Почему людей хорошо работать необходимо всегда заставлять, отчего не по доброй воле? Человек не машина: кнопку нажал, и она поехала. Каждому необходима вера, убежденность, что твой труд необходим, иначе человек не работает, а служит, а порой и того не делает, лишь изображает. Оперативника не проконтролируешь, труд его не взвесишь и на штуки не пересчитаешь. Ведь как они, замученные текучкой, бесконечными кражами из гостиниц, драками, проезжими мошенниками, относятся к данному делу? Угнали машину, угонщик разбился, ну и с плеч долой. А тут какой-то приезжий из Москвы с их начальником встречается, майор лицом потемнел, сам не свой ходит. Человека приказали найти? Нужно этому визитеру, пусть сам ищет, мы своими делами займемся, позже рапорт отпишем, мол, все проверено, мин нет».
        Гуров самодовольно улыбнулся: ничего, голубчики, сейчас носитесь как наскипидаренные. И все же, как себя ни обманывай, неприятно, если тебя за глаза величают сволочью. Ладно, стерпим. Вы мне человека найдите, а славой сочтемся. Люди свои. «Интересно, защитит Отари меня или промолчит? Его обвиняю, что слишком о себе печется, а сам о чем думаю? Делом надо заниматься, делом».
        В том, что Гуров разгадал маневр Юрия Петровича, не было ничего удивительного, тем более сверхъестественного.
        Никто из арестованных по громкому делу не мог обратиться за помощью к рядовому уголовнику. Это человек их круга, значит, головастый, осторожный и хитрый. Видимо, его из тюрьмы за горло держат и не выполнить просьбу, уехать он не может, вынужден остаться. Наблюдение за Зиничем он засек, и на случай его ареста должен дислокацию сменить. Если начнут искать задрипанного старикашку, проживающего на частной квартире, нужно объявиться респектабельным, молодящимся и в гостинице.
        В сознании Гурова кружился калейдоскоп не связанных между собой фактов и событий. Так, образ разыскиваемого никак не сочетался с отвернутыми гайками и ночным нападением. В обоих случаях действовал дилетант. Подпольные финансисты и цеховики лично такими делами не занимаются. «Если бы он нанял профессионалов, меня бы элементарно застрелили либо зарезали, и действовал бы не один, а как минимум двое. Толик Зинич? Ну какой головастый человек обратится за помощью к Толику? Он не может быть исполнителем. Если не исполнитель, значит, жертва».
        Гуров сел, сонливость пропала, он прошел к письменному столу, позвонил в отдел, когда Отари снял трубку, сказал:
        - Немедленно арестуй Зинича.
        - Что? Ты не заболел, дорогой? Я не прокурор, да и за какие дела?
        - Извини, неточно выразился. - Гуров смутился, действительно брякнул спросонья черт знает что. - Задержи его под любым предлогом и не отпускай.
        В номер постучали, Гуров обернулся и увидел Толика Зинича.
        - Здравствуйте, товарищ начальник! - Толик шутовски поклонился. - Разрешите войти?
        - Хорошо, дорогая, я перезвоню. - Гуров положил трубку. - Здравствуй, Толик. Ну-ка подойди, покажи свои ладони. Меня гадать учили, дай потренируюсь.
        Он осмотрел руки Зинича, который глядел на Гурова, глупо улыбаясь. «Если шарахнул меня он, то мог окарябаться, дубина была уж больно сучковатая», - думал Гуров. Ладони оказались гладкие, без единой царапины.
        - Так, у меня к тебе дело, сиди в номере, не рыпайся, скоро вернусь. - Гуров вышел, запер дверь, ключ положил в карман.
        От дежурной по этажу позвонил Отари:
        - Он пришел ко мне, я запер его в номере. Что у тебя?
        - Лебедев Юрий Петрович, поселился в гостинице «Южная» вчера около пятнадцати часов, занимает двести восемнадцатый номер, сейчас отсутствует.
        - Мне нужно время. Соскучился по Тане, не знаешь, где она? - Гуров видел, что дежурная с таким вниманием читает журнал, что можно не сомневаться, не пропускает ни одного его слова. - Позвоню.
        Здание гостиницы «Приморская» представляло собой правильный четырехугольник, и Гуров зашагал по его коридорам направо, чтобы через некоторое время подойти к своему номеру слева. «В моем распоряжении всего несколько часов, - думал он, перешагивая через пылесос, который горничная установила посреди ковровой дорожки. - Постояльца гостиницы «Южная» временно забыть. Быстро думать, быстро.
        Зинич не может быть помощником человека умного. Почему между ним и Лебедевым существует контакт? Зинич работал в загородной резиденции, мог что-то видеть. Он через меня познакомился с Майей и Артеменко. Это была его инициатива, знакомства с ним никто не искал. Испортил машину и напал на меня дилетант. Скорее всего, это один и тот же человек. Артеменко не подходит, Лебедев, если он тот, кого я ищу, глупостями заниматься не станет. В случае с машиной алиби Кружнева сомнений не вызывает. Если я рассуждаю правильно, Кружнев из действующих лиц исключается. Но он здесь, и в случайное совпадение не верится».
        Гуров подошел к своему номеру, открыл дверь и громко сказал:
        - Толик, у меня к тебе есть вопрос.
        Никто не ответил, Гуров вышел на балкон.
        - Лев Иванович!
        У гостиницы стояли Артеменко, Майя, Таня, Кружнев и Зинич, который махал рукой и рассказывал компании что-то забавное, так как все смотрели на Гурова и смеялись.
        - Иду! - Он вернулся в номер и снова позвонил в отдел. - Отари, за Лебедевым наблюдения не вести. Срочно найди горничную Екатерину Иванову. Лично, сам, никому не перепоручай, выясни, как у нее со сном. Конкретно: как она спала в ночь угона машины и где она провела сегодняшнюю ночь.
        Отари ликовал, его ребята за два-три часа не только нашли приезжего, но и установили, что он в городе уже давно, выяснили, где Лебедев жил раньше, в каком кафе завтракал и обедал. И квартиру он снимал под другим именем, и одевался совсем иначе, носил парик и очки, ходил, опираясь на тяжелую палку. Отари был тщеславен, но не чрезмерно, чужие успехи никогда себе не приписывал. Однако сейчас у него как-то выпало из сознания, что не он, майор Антадзе, высказал предположение, что Лебедев существует. Не Антадзе, а Гуров настоял на розыске неизвестного, и в гостинице нашли Лебедева по указанию Гурова, и кафе, где Лебедев ел и пил, обнаружили по подсказке подполковника, а на старую квартиру и прошлое обличье Лебедева вышли именно через кафе.
        Когда первая волна ликования прошла, Отари начал прикидывать, а что конкретно они имеют против этого загадочного человека. Ничего существенного, и несущественного тоже ничего. Снимал квартиру под чужим именем, так документов фальшивых не предъявлял, сказал, что он Иван Иванович Иванов. Шутка. И попробуй доказать обратное. Парик, палка, ношеный костюм? И что? От парика откажется, мол, причесывался по-другому, не задавайте идиотских вопросов. Болела спина, ходил с палкой, выздоровел, палку бросил.
        - Орех, в котором нет ядра, пустой орех, - сказал майор, хмуро глядя на своих товарищей.
        Оперативники принесли свои рапорты, словно удачливые охотники добычу. Хвастались друг перед другом, делили. Когда выяснилось, что вроде и стреляли метко, а ни мяса, ни шкуры не добыли, горячка прошла, все притихли. Три раза звонил Гуров, Отаpи хотел разделить с товарищем радость, посоветоваться, но подполковник говорил коротко, непонятно, когда майоp сообщил об успехе, Гуров не поздравил, положил трубку.
        Зинича арестовать? За что? Таня ему срочно потребовалась. Зачем? И немедленно, лично узнать, как спит горничная. Может, выяснить, как она кушает и сколько раз в уборную ходит? Зачем сразу трубку бросать?! Почему не говорит, как мужчина, спокойно и обстоятельно? За Лебедевым наблюдение не вести. Не веpит он нам, снова не верит. Все ему сделали, абсолютно, как Боги работали! А он не верит!
        - Доброе утро, товарищ майор! Разрешите? - в кабинет вошел дежурный по отделу. - Телефоногpамма из республиканской прокуратуры. И какое-то письмо вам, лично.
        - Давайте. - Отари расписался в получении телефонограммы, дежурного офицера отпустил, письмо положил в сторону.

«Пальцевые отпечатки, принадлежащие Артеменко Владимиру Никитовичу, присланные вами в наш адрес, являются серьезной уликой. Артеменко задержать, срочно этапировать в прокуратуру республики. Старший следователь по особо важным делам…»
        Наконец-то Отари вскочил, пробежался по кабинету. Молодец Гуров, умница, мы победили, теперь дело пойдет. Отари рассеянно взял конверт, на котором было написано: «Майору Антадзе. Лично». Почтовый штемпель на конверте отсутствовал, значит, принесли лично. Он прочитал письмо мельком, сначала ничего не понял, перечитал раз, другой и опустился в кресло. Он работал в милиции давно и знал: подобные угрозы пустыми не бывают. Вот почему Гиви тогда вдруг здоровьем отца и деда интересовался…
        Отари убрал письмо в карман, равнодушно, словно о постороннем, подумал, что это - конец. Его, майора милиции, берут за горло. Оно конечно, сын за отца не отвечает, но все-таки… все-таки…
        Гуров выходил из номера, когда зазвонил телефон:
        - Я просил тебя до одиннадцати из номера не выходить, - не поздоровавшись, сказал Орлов. - Что с тобой, Лева? Я звонил тебе из кабинета Турилина. Ты не ответил, безобразие.
        Гуров забыл, напрочь забыл, что должен звонить начальник. Не может такого быть, однако случилось. Оправдываться глупо и бессмысленно, решил Гуров, и сухо ответил:
        - Виноват, товарищ полковник. Обстоятельства. Не знаю, как вела себя жена Цезаря, но подполковник Гуров должен быть вне подозрений, он это заслужил.
        Они работали вместе более десяти лет, отношения складывались непросто, с годами переросли в дружбу, и то, что Лева назвал Петра Николаевича по званию, кольнуло Орлова. Утром, когда он докладывал историю с анонимкой генералу Турилину, тот заразительно рассмеялся:
        - Гордись, Петр Николаевич, хорошего офицера воспитал. Лева, конечно, немного авантюрист, но честнейший парень и настоящий розыскник.
        - Я о Гурове забочусь, - не сдавался Орлов. - Личное дело себе испачкает…
        - Без сучка и задоринки личные дела только у карьеристов, людей холодных, с рыбьей кровью. Говоришь, сидит в номере и ждет звонка? Ну-ка соедини меня с ним.
        Орлов позвонил, но Гуров не ответил. Генерал не рассердился, взглянул озабоченно:
        - Там это грязное дело. Может, Гуров случайно залез?
        - Случайно можно на дороге в коровью лепешку вляпаться! - горячился Орлов. - Вы же сами говорите, Гуров розыскник Божьей милостью. Я ему приказал отдыхать, врачи им недовольны…
        - Верно говоришь, - перебил генерал. - Ты не о личном деле, о здоровье друга беспокойся, дозвонись и реши: может, стоит к нему вылететь.
        Орлов звонил Гурову каждые полчаса, наконец соединился, а Лева не оценил, начал хамить.
        - Товарищ подполковник, - чуть растягивая слова, волнуясь и потому еще более лениво, чем обычно, заговорил Орлов. - Подумай, может, тебе не очень помешает полковник Орлов? Я бы к вечеру появился.
        - Петр Николаевич! - Гуров откашлялся. - Спасибо. К вечеру все так или иначе кончится. Да, если бы ты был здесь, - он чуть улыбнулся, прикрыл глаза, - мы бы с тобой их в целлофан завернули, розовой ленточкой перевязали и отнесли на стол прокуратуры.
        - Тебе виднее, - Орлов чуть было не сказал: мол, береги себя, но лишь хмыкнул, удивляясь собственной сентиментальности. - Ладно, звони.
        - Слушаюсь! - гаркнул Гуров, положил трубку и выскочил из номера.
        Компания поджидала его у гостиницы. Все, кроме Кружнева, улыбались. Гуров взглянул на свой балкон и понял, что перебраться с него на открытую веранду ресторана не составляло никакого труда.
        - Лев Иванович, - сказал Артеменко, - используешь служебное положение, арестовываешь соперников.
        - Ох, Владимир Никитович, кто о чем, а вы все о женщинах, - отшутился Гуров. - Мы с Таней прошлой ночью отношения выяснили, и она мне даровала свободу.
        - Сначала подвесила тебе дулю за левое ухо. - Кружнев указал пальцем. - Правильно сделала, чтобы руки не распускал.
        - Ну-ка, похвастайся! - Артеменко взял Гурова за плечи, повернул. - Ничего, раны украшают воинов, - и рассмеялся.

«Дорогой, ты совершил последнюю ошибку, теперь я тебя быстро спеленаю», - подумал Гуров и хлопнул Артеменко по плечу.
        Беззаботно перешучиваясь, они шли по набережной вдоль моря, решая наболевший вопрос, где обедать, и клялись, что в ресторан гостиницы не пойдут никогда, даже Кружнев томно улыбался, восхищаясь своей находчивостью, тем, как он сумел подколоть самоуверенного милиционера.
        Никто на земле, кроме человека, не обладает чувством юмора, но уж по умению лгать и притворяться он даст всем сто очков вперед. Шесть человек шутили, смеялись, болтали безалаберную чушь, и ни один не проболтался, не сказал, о чем думает. Поистине природа создала совершенно уникальное произведение.
        Майя думала о том, что жить дальше так нельзя, и не потому, что торговать красивым телом и бессмертной душой безнравственно и стыдно, просто однообразие и скука заели. «Володьку увольняю, точнее, отправляю в глубокий запас. Никто еще от работы не умирал, и я не подохну. Не возьмут тренером, начну действительно работать инструктором, поступлю в инфизкульт на заочный. Одета, обута, здоровье - слава Богу, выберу мужика попроще, рожу сына». Она даже в глубине души не признавалась, что большеротая Верка своим появлением на экране, простым бабьим счастьем будто перебила Майе хребет. «На стадионе не была тысячу лет, - думала она, - как там мои подружки-старушки? Как живут, чем занимаются, о чем болтают? К отцу с матерью надо заглянуть, не по-людски живу. Сегодня прощальная гастроль, завтра улетаю…»
        Танины мысли были короче и проще. Как убедить подполковника, что он ошибается - Толик никогда не нападет в темноте и сзади, не ударит человека по затылку. Все мужики, и знаменитый сыщик не исключение, самоуверенные и самовлюбленные повелители. Он решил, он сказал, значит, тут и истина в последней инстанции. Артеменко ему не подходит, бегать и прыгать, видите ли, он староват и стиль не его. Старый козел еще молодому фору даст. И он явный финансист и единственный из всех может иметь отношение к миллионным делам. И шишку на голове подполковника разглядывал с таким фальшивым интересом, только мужик мужика столь наивно может обманывать. Им бы у нас учиться и учиться, а они поучают.
        Майор с подполковником заумью страдают, женщин следует слушать, они вас рожают и всю жизнь умнее. А этот - Таня взглянула на улыбающегося Гурова - весь из себя гордый и высоконравственный, ночью в лоб поцеловал, будто покойницу. Так ему и поверили, что, кроме жены, все остальные бабы для него лишь друзья-товарищи. «Ох, нехорошо думаю, - Таня через силу улыбнулась, - бабские у меня мысли, стыдно. И ничего стыдного нет, нравится человек, что поделать?»
        Когда Зинич разговаривал с чертом из подземелья - так Толик называл про себя Юрия Петровича, - то пугался. Ворошить связанные с «заповедником» старые дела совершенно ни к чему, кроме девки-психопатки многое может выплыть. Молодой Толик был, неопытный, только следователь таких слов и не знает, поинтересуется лишь: совершеннолетний или нет. И точка. Тоже закон придумали: ум человека годами измерять. Один сопли еще не подобрал, уже все соображает, другому жизнь плешь уже проест, а он внуков учит, что надо всегда говорить правду и жить гордо.
        Сейчас Толику вроде бы бояться нечего, запер его в номере московский сыщик, так это шуточки. Когда у него будет что серьезное, Толика в другом месте запрут, где балконов нет, а на окнах железные намордники. Поскорее бы они все разъехались, а он своими дамами занялся. Противно, конечно, и не больно денежно, однако безопасно.
        Кружнев шел чуть в стороне от компании, а поглядывал на всех с чувством превосходства и размышлял о смысле бытия. «Ну к чему мне убивать этого прибитого молью донжуана? Благодетеля я и так за горло возьму, за ним грехов на полный круг ада хватит. Меня на сегодняшний день в рай не пустят, а я и не рвусь, там скучно. Володьку Артеменко жизнь, как и меня, видно, не баловала, седой совсем, подсасывает втихую, словно грудняк соску. Можно вечером к нему в номер войти и в бутылку, что стоит у него на полочке в туалете, капнуть. Володя либо перед сном глотнет, либо утром во время бритья. А я при чем? У меня всегда стопроцентное алиби».
        Кружнев взглянул на Гурова с ненавистью, вот уж кого прибрать следует, тоже мне, супермен-победитель, ни горя у него, ни забот.
        Он вынул из кармана ватный шарик, в котором была спрятана капсула с ядом, осторожно подбросил. Чего стоит жизнь? И вспомнились слова известной песни, которую пел в кинофильме Олег Даль: «Есть только миг между прошлым и будущим…»
        Артеменко шел между Майей и Таней, поддерживая светский разговор, и вспоминал свою встречу с Юрием Петровичем.
        - Держи, недоумок, - шеф протянул через стол стограммовый шкалик коньяку, - брось после ужина парню в карман. Вечером не заметит, утром найдет, думаешь, он с похмелья вспомнит, как у него шкалик оказался? Платком его протри, Володя. Достаточно того, что ты в одном месте свою визитную карточку оставил. Я такие дела проворачиваю, ты один пустяк сделать не можешь, хочешь все иметь и ничем не рисковать.
        Артеменко молча взял шкалик, завернул в платок, убрал в карман.
        - Люблю я тебя, - Юрий Петрович вздохнул, - а может быть, просто привык. Так мы свои привычки любим больше всего на свете. Ты смотри по ошибке сам не хлебни, отдашь Богу душу раньше времени.
        Артеменко понять последней фразы не мог, и Юрий Петрович рассмеялся:
        - Я пошел. Хвоста за тобой нет, я уверен, что милицейский дружок твой Володю Артеменко ни в чем не подозревает, действуй спокойно. Да, капсулу, что у тебя осталась, в туалет выброси. Яд хранить опасно, не убьет сегодня, обязательно убьет завтра.
        Артеменко не знал, что капсулы с ядом у него уже второй день нет.
        Артеменко рассказывал девушкам давно забытый анекдот и нащупывал в кармане шкалик: как бы его вместе с платком не вытряхнуть. Толик шел чуть впереди, ни куртки, ни пиджака он не носил, брюки в обтяжку, в задний карман шкалик не сунешь. Хорошо Петровичу у пульта дистанционного управления сидеть и командовать.
        - Володя! - Майя сжала ему локоть. - Когда рассказываешь анекдот, полагается не хмуриться, а смеяться.

«Я зарвался, - рассуждал тем временем подполковник Гуров. - Плоские шутки до добра не доводят, и я уверовал в свою гениальность. Орлов предложил помощь, значит, ему присоветовал Константин Константинович. Два таких аса рекомендуют одно, а Лева Гуров решает иначе. Самонадеянный хвастун, совсем необязательно развязка наступит сегодня вечером, кроме тебя, никто не спешит. Петр Николаевич прилетел бы вечером, и за ночь мы бы все обмозговали. Сейчас надо одновременно и охранять Зинича, и встретиться с постояльцем гостиницы «Южная». А с ним беседовать придется не час и не два, «поплыть» он может только в кабинете следователя прокуратуры, на имеющихся фактах опытного человека не взять. И я не справлюсь, точно не справлюсь, необходимо звонить в Москву, просить помощи. А сейчас - отменить выездной обед и вернуть всех в гостиницу».
        Гуров догнал Толика Зинича и негромко, четко выговаривая слова, заговорил:
        - Толик, мы нашли твоего пожилого приятеля, который тебя бросил. Не крути головой и закрой рот. Если тебя умный человек в номере запер, надо сидеть и терпеливо ждать, пока выпустят.
        - Товарищ начальник, - пробормотал Толик, - Лев Иванович, я думал…
        - Не надо было, - перебил Гуров. - Я сейчас от тебя отойду, через несколько минут ты скажешь, что возвращаешься в гостиницу. Не объясняй, почему, надо, и все, точка. Вся компания тоже вернется. И ты весь оставшийся день будешь ходить за мной, как привязанный.
        - А если все не вернутся? - Толик икнул.
        - Вернутся. - Гуров остановился, подождал Артеменко и девушек. - Друзья, надо торопиться на пляж, хоть немножко загореть.
        Таня чуть кивнула, Артеменко безразлично пожал плечами, окликнул Кружнева:
        - Леня, ты что, словно принц датский, в уединении решаешь надоевший всем вопрос?
        - Я уже решил, - ответил Кружнев.
        Каждый в этой веселой и беззаботной компании принял решение, что он будет сегодня делать и чего не будет. Ошибался даже профессиональный сыщик, чего же ждать от остальных?
        Последний вечер

«Я свое возвращение подготовил, Таня последует за мной. Как только Зинич повернет, за ним бросится и преступник», - рассуждал Гуров.
        Так все и произошло. Поднимаясь по лестнице гостиницы, Майя сказала:
        - Толик, зайди, ты мне нужен.
        - Сей минут, госпожа, - ответил Толик и побрел за подполковником.
        Гуров пропустил его в номер, запер дверь.
        - Садись и рассказывай, времени выслушивать вранье у меня нет. Когда, где к тебе подошел невысокий плотный мужчина лет шестидесяти, чем тебе пригрозил, что от тебя потребовал? Выкладывай, Зинич, быстро.
        - Какой мужчина? - На Толика опять напала икота.
        - Я ни разу в жизни не ударил допрашиваемого. - Гуров угрожающе двинулся на Зинича. - Мы не в служебном кабинете, сейчас не допрос, дружеская беседа.
        - Прокурор! - прошептал Толик, втягивая голову в мощные плечи.
        - Будет прокурор, обязательно! Говори!
        - Все, все, гражданин начальник, я ни в чем не виноват. Девка выбросилась из окна сама.
        - Я задал тебе вопросы, отвечай по порядку.
        - Понял, сейчас, вот только соберусь с мыслями и все расскажу.
        Зазвонил телефон. Гуров снял трубку, сказал:
        - Слушаю.
        - Артеменко говорит. Лев Иванович, вызовите милицию и срочно приходите в триста шестнадцатый.
        Гуров положил на стол блокнот и шариковую ручку:
        - Сиди и пиши! Из номера выберешься - посажу в изолятор!
        Дверь номера, в котором жила Майя, была приоткрыта. Гуров вошел без стука.
        Майя лежала на полу, запрокинув голову, оскалившись, смотрела в потолок. Подполковник Гуров покойников в своей жизни видел и проверять пульс у Майи не стал.
        Таня и Артеменко сидели в креслах, сложив руки на коленях, будто примерные ученики. Из прокушенной губы Тани стекала кровь, из широко открытых глаз Артеменко бежали слезы.
        - Так и сидите, - устало сказал Гуров и позвонил в отдел: - Товарищ майор, приезжайте, возьмите с собой группу и следователя прокуратуры.

«Не пистолет и уж, конечно, не нож, именно яд, - думал Гуров, стараясь не смотреть на труп, на Таню и Артеменко. - Я виноват, должен был предвидеть. Почему девочка? - К Майе он относился без всякой симпатии и уж девочкой-то ее никогда не называл. Несколько минут назад циничная, агрессивная, она лежала сейчас, как все люди, совершенно беззащитная перед смертью. - Почему девочка, кому она мешала, зачем?»
        Гуров сжал пальцами виски, пытаясь максимально сосредоточиться. Смерть Майи выбила его из реальной жизни, разрушила задуманный им план действий. Необходимо быстро перестроиться, но для того, чтобы схватить змею, надо хотя бы представлять, где у нее голова, а где хвост.
        Артеменко медленно поднялся и начал двигаться вдоль стены, стараясь держаться от тела как можно дальше.
        - Сядьте на место, - механически сказал Гуров.
        - Мне надо в свой номер. - Артеменко опустился в кресло, удивляясь собственной наивности. Никуда его не выпустят.
        Можно попроситься в туалет, но подполковник обязательно выйдет за ним, и, кроме унизительной сцены, ничего не получится. Надо сидеть смирно, если он начнет дергаться, только привлечет к себе внимание.
        В коридоре раздались голоса, шаги, первым к стоявшему в дверях Гурову подлетел Отари. Гуров дал возможность майору заглянуть в номер, обратился к следователю прокуратуры:
        - Вот такие дела. Девушка, которая сидит в кресле, - офицер милиции, если вы разрешите, я ее заберу, вы сможете допросить ее чуть позже.
        Следователь прокуратуры, худощавый немолодой человек в простом полотняном костюме, оглядел место происшествия, повернулся к стоявшему за его спиной врачу:
        - Начинайте. - Потом внимательно посмотрел на Гурова: - Старшего лейтенанта я знаю. Если она вам нужна… - Он пожал плечами. - А мне, Лев Иванович, вы ничего не хотите сказать? Вы, как мне успели сообщить, человек опытный.
        - Пожарник, в присутствии которого спалили дом, должен заткнуться. - Гуров взглянул на Отари. - Где Екатерина Иванова?
        - Дорогой, зачем нужна горничная? Сейчас до нее?
        - Товарищ майор! - Гуров сдержал себя, вздохнул, повернулся к следователю. - Здесь яд, думаю, девочку убили по ошибке. Хотя и не поручусь. В номере находится человек опасный. Не выпускайте его из подозрения, не разрешайте вынимать что-либо из карманов.
        - Хочу официально заявить, - Артеменко, за которым Гуров продолжал следить неотрывно, подбежал к дверям, - когда я вошел в номер, девушка уже была мертва! У меня есть свидетель! Задерживать меня вы не имеете никакого права.
        - Владимир Никитович, умерла женщина, которую вы любили, - сказал Гуров. - Ведите себя достойно.
        - Я не могу, не могу здесь находиться! - Артеменко почувствовал, что нашел выход из положения. В данной ситуации истерика не только допустима, но и естественна. - Хотите задерживать, задерживайте, приставьте охрану, заприте меня в моем номере! Только не здесь, будьте людьми!
        Следователь увидел, как Гуров отрицательно покачал головой, и сказал:
        - Я вас понимаю, однако порядок нарушить не могу. Доктор, помогите товарищу.
        Врач делал Артеменко укол, а Гуров жестом вызвал Таню.
        - Отари, мне нужна машина. А сейчас пройдите оба ко мне в номер.
        Толик, не знавший о случившемся, сидел за столом и сочинял. Он считал себя очень хитрым и, написав слово правды, окружал ее частоколом лжи, пытаясь за ней спрятаться.
        Гуров бегло просмотрел его творчество, бросил листки на стол.
        - Несколько минут назад убили человека, ты можешь оказаться соучастником.
        По выражению лиц Тани и майора Антадзе Зинич понял - его не запугивают. И порвал свою исповедь на мелкие кусочки.
        - Все, все! - Зинич схватился за грудь.
        Гуров махнул на него рукой:
        - Товарищ майор, потолкуйте с гражданином. Через десять минут я должен знать правду.
        Когда майор вывел Зинича из номера и закрыл за собой дверь, Гуров указал Тане на кресло, сел сам, достал сигареты.
        - Какой-то кошмар, так неожиданно. - Таня запнулась. - Извините, товарищ подполковник, вам нужны факты, а не эмоции.
        - Давай подряд, с момента, как мы расстались в коридоре. - Гуров закурил. - Напоминаю, Майя позвала Зинича, вы вошли в номер.
        - Мы вошли в номер, - повторила Таня. - Я зашла в ванную, дверь за собой не закрыла, причесывалась. Да, в номере, естественно, никого не было. Тут же зазвонил телефон, Майя сняла трубку и сказала: «Отстань, все ты врешь, мне надоело!» - и бросила трубку. На столе стояла бутылка коньяку. Майя налила в два стакана, сама выпила, мне не предложила, лишь кивнула. Затем она сказала: «Начинать новую жизнь пошло, но я попробую. Татьяна, я выйду замуж, рожу сына, растолстею. Представляешь? Начну жить скромно, от зарплаты до зарплаты, проживу долгую, скучную жизнь, и, когда тихо умру, надо мной фальшиво поплачут». Потом она… - Таня задумалась, - она открыла гардероб, что-то достала, кажется, из кармана своего голубого жакета. Знаете, у нее такой наимоднейший жакет, приталенный, с подкладными плечами?
        Гуров наимоднейшего жакета не помнил, но согласно кивнул.
        - Майя двумя пальцами держала что-то очень маленькое, я не рассмотрела, честно сказать, я ее почти не слушала. «Вот яд смертельный! - Она театрально взмахнула рукой. - Я глотну - и все! Ни мужа, ни сына, ни скучной старости! Мой труп! А вы вечером в этом кошмарном ресторане устраиваете поминки». Все.
        - Как все? - не понял Гуров.
        - Майя что-то проглотила, сделала шаг и упала. - Таня расстегнула воротник блузки. - Я ничего не поняла, даже рассмеялась. Дверь открылась, вошел Артеменко и сказал:
«Майя! О Боже!» Я хотела подойти к ней, но Владимир Никитович меня не подпустил, встал на колени, нагнулся к ее лицу, словно хотел поцеловать, встал и позвонил вам.
        - Он не слушал сердце, не проверял пульс? - спросил Гуров.
        - Нет. Он вроде не удивился, что Майя мертва.
        - Хорошо. - Гуров в сердцах ругнулся. - Что я говорю? Хорошо! Тогда уж прекрасно. Ладно. Слушай, старший лейтенант, внимательно. Ты срочно найдешь горничную Екатерину Иванову.
        Гуров инструктировал Таню долго и тщательно, просил повторить свои вопросы, дважды поправлял ее, когда девушка нарушала их последовательность.
        Зинич, естественно, рассказал все. Когда пришел Гуров, парень уже оправлялся от шока и мог историю свою повторить гладенько.
        Отари смотрел на Зинича грустно, понимая, что парня с неизвестной целью использовали втемную. Лебедев на очной ставке от всего откажется, его не взять. И прекрасно! Теперь прекрасно. Отари вышел из игры. Хоть сын за отца не отвечает, но… все изменилось. Еще утром подполковник Гуров был его другом. Сейчас он главный враг. Он его не поймет, потому и знать ничего не должен.
        Гуров сразу почувствовал: сейчас Зинич говорит правду, значит, главаря не взять.
«Конечно, планы мы его рушим, но истину на свет не вытащим и виноватых не накажем. Ни Артеменко, ни Кружнев показаний не дадут, а с тем, что у меня есть, - все равно что с мелкашкой на медведя. И Майя умерла. Все плохо. А почему у меня настроение вполне приличное? - Гуров заглянул в себя поглубже, понял и, к стыду своему, не покраснел. - Майя отравилась случайно, она не верила, что держит в руке яд, просто паясничала, и мне девушку не жалко. Я становлюсь роботом, нечеловеком. Для меня главное не факт смерти, а что человека убили не в моем присутствии, главное, я не виноват, а смерть я видел и раньше».
        Отари и Зинич о чем-то спорили, Гуров слов не понимал, но посторонние звуки мешали, он опустился в кресло и равнодушно, без всякой злости сказал:
        - Заткнитесь.

«Еще недавно я не позволял себе так разговаривать ни с кем». - Гуров взглянул на Отари, хотел извиниться, но лишь поморщился.
        - Пустяки, дорогой. Ты просто устал, - сказал Отари и кивнул Зиничу на дверь: - Выйди, подожди в коридоре.
        - Дайте минуту, майор. Если Татьяна добьется успеха, необходимо горничную Иванову официально допросить. Кружнева задержать в порядке сто двадцать второй, на семьдесят два часа. - Гуров встал.
        - За что задержать? - Отари старался говорить спокойно и не размахивать руками. - Лев Иванович, почему ты не можешь мне все объяснить! Я не деревянная фигурка, которую на шахматной доске переставляют.
        - Времени нет, - ответил Гуров. Поборов слабость и растерянность, он вновь включился в работу.
        - Я задержу! Ты не докажешь! Кто за незаконное задержание отвечать будет?
        - Майор Антадзе, естественно. - Гуров даже пожал плечами. - Артеменко тоже задержать, и у обоих изъять все, вплоть до носовых платков, я уже не говорю об авторучках. Передай следователю: если вы не докажете вину Кружнева и Артеменко и через семьдесят два часа их отпустите, вас по головке не погладят. А если в гостинице еще одного человека убьют? Работай. Зинича со мной в машину.
        Гуров уже открыл дверь, но неожиданная мысль остановила его:
        - Черт побери! Нельзя задерживать. Разведите их по номерам, посади с ними людей, пусть читают журналы и пьют чай. Спиртное у Артеменко отбери.
        Юрий Петрович расхаживал по своему номеру, пребывая в настроении противоречивом. Володю Артеменко удалось направить на путь истинный, однако парень он оказался хлипковатый. Леня Кружнев человек железный, но неуправляемый, способен выкинуть любое коленце. Положение, казалось бы, дерьмовое, радоваться нечему. С другой стороны, ситуация за последнее время не ухудшалась. Половину требуемых денег он семье Южанина передал, вторую половину обещал отдать после суда. Значит, о том, чтобы Юрий Петрович Лебедев находился на свободе, позаботятся.
        Зазвонил телефон, звонок был междугородный. Лишь вчера Лебедев сообщил в Москву свой новый номер, кому-то уже неймется. Он снял трубку.
        - Здравствуй.
        Абонент не представился, но Лебедев сразу узнал его. Это звонил тот самый человек с грустными глазами, что пришел в Москве, передал от Южанина привет, попросил деньги и ликвидировать Артеменко и Зинича.
        - Нужный тебе человек не местный, а из Москвы, твой друг. Власти вышли на него, требуют к себе. Если он попадет в кабинет следователя, всем конец, тебе тоже. Я дал тебе документ на…
        - Помню, - перебил Юрий Петрович.
        - Действуй немедленно, твоя судьба в твоих руках. - Абонент положил трубку.

«И откуда он все знает? - думал Лебедев. - В тот pаз о пальцевых отпечатках на шкатулке, теперь, что прокуратура вышла на Артеменко? Ну, это дело не мое…» Лебедев написал майору Антадзе письмо и отнес в отдел.
        В это время оперативники уже выходили на некоего Ивана Ивановича.
        Он вернулся в гостиницу и начал анализировать ситуацию. Антадзе ослушаться не посмеет, не допустит, чтобы отец и дед сели в тюрьму, значит, часы Володи Артеменко сочтены. Сам он, Юрий Петрович Лебедев, вне опасности и ни к происходящему, ни к тому, что сегодня вечером должно случиться, никакого отношения не имеет. Уж он ли не ценил помощников, не растил, охранял, лелеял, можно сказать! А в критический момент - один как перст, опереться не на кого, обидно, несправедливо жизнь распоряжается.
        Гуров вошел без стука, прервав размышления Юрия Петровича на самом интересном месте.
        - Я не здороваюсь, так как здравствовать вам не желаю. - Гуров закрыл за собой дверь. - Вы - Юрий Петрович Лебедев, я - Лев Иванович Гуров. Вы - преступник, я - подполковник милиции, такие встречи время от времени происходят.
        - У вас наверняка имеется документик, но не беспокойтесь, верю на слово. - Юрий Петрович опустился в кресло, жестом пригласил незваного гостя садиться. - А что человек преступник, устанавливает только суд. Вы это знаете не хуже меня, судя по возрасту и званию, оговориться не могли, значит, умышленно оскорбляете.
        - Точно. - Гуров кивнул. - У меня с доказательствами дело обстоит плохо, решил обидеть, может, вы сгоряча подбросите в огонь дровишек.
        - Это вряд ли, - ответил Юрий Петрович и подумал, что если бы у Гурова было так плохо с доказательствами, то лично не заявился бы и уж точно так не говорил. - Думаю, вызывать милицию и выпроваживать вас бессмысленно?
        - Правильно думаете. Я у вас пока, - Гуров сел в кресло, - как частное лицо, такой нахальный незваный гость. Можете не сомневаться, следователь прокуратуры, официальный допрос, очные ставки - все будет, не волнуйтесь. Давайте сначала мирно побеседуем.
        - Нет. - Юрий Петрович поднялся. - Мирную беседу мы пропустим. Начнем с официального протокола.

«А чего я ждал? - подумал Гуров. - Такой человек на беседу не согласится. Позиция у меня слабенькая, если он это поймет, то обнаглеет, и следователю с ним не справиться».
        - Имеете полное право. - Гуров тоже встал. - Я подумал, что разговаривать здесь приятнее, чем в милиции. Следователь прокуратуры проводит осмотр места происшествия. В «Приморской» от мгновенно действующего яда умер человек. Пока следователь осмотр не закончит и всех не допросит, вами заниматься не начнет, придется ждать. - Он открыл дверь.
        - А я-то здесь при чем? - удивился Юрий Петрович и вновь сел в кресло. - Чушь какая-то!
        - Действительно, - согласился Гуров, дверь закрыл. - Серьезный человек, финансист и вдруг какой-то яд, бессмысленные убийства. - Он сокрушенно вздохнул и развел руками. - Я здесь в отпуске, вообще человек сторонний, но мне любопытно стало, я и согласился за вами подъехать.

«Быстрее надо говорить, больше информации, не дать ему времени на анализ, - думал Гуров. - Я сам себе противоречу, но он не должен успеть сориентироваться».
        - Я розыскник, моя клиентура все больше кистенем да фомкой пользуется, ну, сегодня уже пистолет и отмычку освоила. Вы ведь должны по республиканскому делу о хищениях и взятках в особо крупных размерах проходить, но вас пока подследственные с собой не берут. - Гуров говорил быстро, легко, перескакивая c одного на другое, словно речь шла о ерунде. - Я в вопросах хищений и взяток полный профан, вы же знаете, у нас узкая специализация. Убийствами я занимаюсь, в их раскрытии кое-какие заслуги имею. Я и говорю местным властям: крупный финансист перекраситься в убийцу не может.
        - Я и в «Приморской» ни разу не был, - Юрий Петрович растерялся, - легко доказать.
        - Они говорят: мол, незамедлительно задержать Лебедева Юрия Петровича. Он под чужим именем жил в городе, встречался тайком с Зиничем и Артеменко, наверняка… - Гуров спохватился, вроде бы сказал лишнее. - Я с вашего разрешения боржомчика выпью.
        - Конечно, конечно. - Юрий Петрович открыл стоявшую на столике бутылку, наполнил бокал. - Прямо фантасмагория, - пробормотал он, пытаясь отгадать, кого же убили и что конкретно против него могут иметь. - Как это под чужим именем? Какой Зинич? Какой Артеменко? Вот мои документы, абсолютно подлинные. - Он вынул из кармана и бросил на стол паспорт.
        Гуров удобно расположился в кресле, пил боржоми, на паспорт даже не взглянул.
«Надо подбросить ему мысль, что я с местными властями в конфликте. В мое стремление ему помочь он никогда не поверит, а в ведомственные распри поверить может вполне».
        - Ребята из УБХСС и прокуратура гигантоманией страдают. Только у них дела миллионные, в угро копеечные делишки. Лебедев, конечно, преступник, тут я с ними согласен. - Гуров взглянул на хозяина и развел руками, мол, извини, от истины не отступлюсь. - Так и берите Лебедева по его делу. А в мои кровные дела, на которых, фигурально выражаясь, я собаку съел, не лезьте.

«Это я подходяще загнул». - Гуров долил себе боржоми, предоставляя возможность высказаться оппоненту, который уже в разговор вступил и встретиться со следователем прокуратуры не торопился. Гурову не понравилось, что Юрий Петрович замолчал - значит, думает, сопоставляет. Необходимо его огорошить, запутать.
        - Я согласился за вами подъехать: интересно выяснить некоторые детали без протокола, может, вы сболтнете чего лишнего! - Гуров заразительно рассмеялся, словно приглашая хозяина поддержать забавную игру.
        Подполковник не сомневался, что преступник ничего лишнего не скажет, добивался не дополнительной информации - совсем иного. Ряд поступков Лебедева, имевших место в последние дни, доказывался крайне сложно либо вообще не доказывался, и Гуров хотел добиться, чтобы Юрий Петрович некоторые факты признал до встречи со следователем.
        - Вы, я вижу, человек веселый, - начал осторожно Юрий Петрович, контролируя каждое свое слово. - Только разделить вашего веселья никак не могу. Проживаю я по своим документам, ни с кем тайно не встречался, а уж к убийству в гостинице тем более никакого отношения не имею.
        - Очевидные вещи отрицать неразумно! - Гуров вновь рассмеялся. - Как говорится, маленькая ложь рождает большие подозрения. Квартиру вашу на Фестивальной нашли, кафе «Красный мак», где вы пили коньяк из чайного стакана в своем более чем странном обличье, тоже установили. Зинич, как вы знаете, большим умом не отличается и встречи с вами не отрицает. Он лишь твердит, что никаких противозаконных просьб со стороны Ивана Ивановича, то есть от вас, Юрий Петрович, не было. А ваше свидание с Владимиром Никитовичем, он еще держал в руке девять розовых махровых гвоздик, я собственными глазами видел.
        Упоминание о чайном стакане и гвоздиках должно добить Лебедева, такие детали всегда действуют безотказно. Он же не знает, что официант стакан с коньяком запомнил, а клиента опознать отказался категорически. Гвоздики Гуров видел, а о встрече лишь догадался. Даже признай эту встречу Артеменко, очная ставка один на один ничего не дает.
        - Володя? - Юрий Петрович изобразил удивление. - Даже не знал, что он Никитович! Увиделся случайно. Как выражаются в Одессе, поговорили за жизнь.

«Поплыл, многоопытный проходимец, - подумал Гуров, - теперь не остановишь. Первое признание похоже на маленькую течь в, казалось бы, непробиваемой плотине, через некоторое время размоет до основания. Разведем вас по кабинетам, зададим простые вопросы: где, когда, при каких обстоятельствах познакомились? И, простите, о чем при встрече разговаривали?»
        - А кто такой Зинич? - Юрий Петрович всплеснул ручонками. - Уж не физрук ли Толик? Здоровенный балбес с голубыми глазами? Виделся, выпивали, так от дождя и смертной скуки к кому только не присоседишься. А что Иваном Ивановичем себя назвал, так шутки ради. И квартирку на Фестивальной снимал, хотелось отшельником по-простецки пожить, но затосковал в одиночестве, к цивилизации потянуло.
        - Ясное дело, - Гуров согласно кивнул. - Коллеги мои столь невинные поступки неизвестно как расценили. Я что, убийц не видел? - Он пожал плечами. - Не будет серьезный делец организовывать мокрое дело.
        - Конечно, не будет! - воскликнул радостно Юрий Петрович, опомнился и добавил: - Только я не делец. Откровенно скажу, в наше время крупный хозяйственный работник монахом прожить не в состоянии. - Но серьезный делец? Извините, к чужой славе не примазываюсь! - Он вскочил.
        Гуров поднялся, легонько толкнул Лебедева ладонями в грудь, словно в ладушки играл.
        - А это не моя, чужая головная боль. Я в ваших шурах-мурах ни бельмеса не смыслю. Заболтались мы, следователь, наверно, уже освободился. Поехали.
        - Кого шлепнули в «Приморской»? - спросил Юрий Петрович. - Или секрет?
        - Не секрет. - Гуров посерьезнел. - Но я лишнего никогда не болтаю. В каком порядке следователь станет вопросы задавать или начнет с опознания вами трупа, не мое дело.
        - Понимаю, понимаю. - Юрий Петрович запер номер, и они спустились в холл и вышли на улицу чуть ли не друзьями.
        Предстояло разрешить щекотливую ситуацию. На заднем сиденье милицейской машины сидел Зинич. Гуров совершенно не был уверен, что он опознает Лебедева в его новом обличье. Надо было создать обстановку, при которой они встретились бы как старые знакомые и инициатива исходила бы от Лебедева.
        - Юрий Петрович, маленький сюрприз! - Гуров распахнул дверцу. - Ваш молодой друг, прошу любить и жаловать!
        Как Гуров и предвидел, Зинич своего «старого черта» не узнал. Лебедев, не обратив внимания на недоумение Толика, усаживаясь рядом, сказал:
        - Здравствуй, недоросль. Человек, понимаешь, тебя кормит и поит, а ты в благодарность его грязью поливаешь.
        Толик узнал сначала голос, а приглядевшись, признал и человека.
        - Иван Иванович, я ничего такого… - Толик хлопнул себя по груди. - Знакомы и знакомы, никакой уголовщины.
        Главное было произнесено, они подтвердили факт знакомства, и Гуров начальственным тоном прикрикнул:
        - Разговоры прекратить! Следователь разберется, что вы ели-пили, о чем договаривались…
        Через несколько минут они подъехали к гостинице «Приморская». Юрий Петрович пребывал в состоянии зыбкого полусна-полуяви, когда не понимаешь - то ли ты просыпаешься, то ли, наоборот, засыпаешь. Всего час назад он был абсолютно уверен, что никакие его контакты с «Приморской» недоказуемы. И как же получилось, что он сам, практически добровольно, многое рассказал? И теперь, поднимаясь по ступенькам вверх, он понимал, что это путь вниз. Ведь ничего не было, как же все получилось?
        - Я побыл в гостях у вас, теперь вы погостите у меня. - Гуров отпер дверь своего номера.
        Юрий Петрович, не заметив, куда и в какой момент исчез Толик Зинич, вошел в номер, тупо оглядел кресла, письменный стол, телевизор, никак не мог сосредоточиться, понять, куда он явился и с какой целью. Наваждение. Почему он решил, что голубоглазый подполковник - хороший парень, никакой опасности не представляет, занимается лишь решением своих внутренних милицейских вопросов?
        - И долго я буду у вас гостить? - Он попытался придать голосу непринужденность и увидел в глазах подполковника иронию.
        В номер бесшумно проскользнул парнишка лет двадцати, одетый в униформу студенческого стройотряда, и молча сел у двери. Охрана, понял Юрий Петрович, начал подыскивать слова протеста, догадался, что именно этого и ждет подполковник, лишь махнул рукой и опустился в кресло.
        - Тоже верно, - вздохнул Гуров и, не сказав: мол, подождите, скоро вернусь или каких-либо других слов, вышел в коридор.
        Юрий Петрович поднялся, взглянул на молодого парня строго.
        - Ваш начальник майор Антадзе? Я желаю немедленно говорить с ним.
        Парень помялся в нерешительности, затем выглянул в коридор:
        - Товарищ майор!
        Отари сообщили, что подполковник из Москвы привез в гостиницу разыскиваемого. Антадзе вошел в номер, кивнул подчиненному на дверь.
        - При печальных обстоятельствах встретились, - сказал Лебедев. Отари молчал, проклиная тот день, когда попросил подполковника Гурова о помощи.
        - Ознакомьтесь. - Юрий Петрович вынул из кармана конверт, протянул Отари. - Это лишь часть того, что мы имеем.
        Отари прочитал копию допроса, содержащего прямые обвинения в адрес отца и деда в получении и даче взяток.
        - Вам же самому и делать-то ничего не нужно, - начал было Юрий Петрович, но Отари молча вышел из номера.
        Тело уже увезли, следователь заканчивал писать протоколы осмотра, увидев Гурова, сказал:
        - Судя по всему, отравилась случайно. Непонятно, каким образом ей в руки попал цианид. Врач утверждает: запах настолько специфический, что спутать нельзя, он помнит его со студенческих лет.
        Следователь прокуратуры Гурову нравился. Он не подчеркивал своего старшинства, не торопился командовать и руководить, говорил спокойно, движения его были аккуратны и точны. Закончил писать, подровнял листы, уложил в папочку, убрал авторучку, внимательно осмотрел номер, словно не все сфотографировано, а ему нужно запомнить самому. Следователь был человек серьезный, без амбиций, явно опытный, понимающий, что путь ему предстоит долгий и изнурительный. Человек, который не пытается заглянуть за горизонт, а обдумывает точный первый шаг.
        - Лев Иванович, как вы думаете, с кого мне начать? - спросил он, словно знал Гурова много лет и они десятки раз вместе выезжали на место преступления. - Меня зовут Ашот Нестерович. Забавное сочетание, не правда ли? Русские спасли нас, армян. - Он прервал себя на полуслове. - Вы предполагаете, что цианид в гостинице остался? Я попросил Отари Георгиевича и его ребят быть повнимательнее.
        И слово «попросил», и тонкая улыбка, с какой он произнес его, свидетельствовали, что следователь относится к непростым отношениям своей службы с милицией с пониманием и предлагает союз.

«Вот мне и повезло, - подумал Гуров, - с Нестеровичем мы сработаемся».
        - Мало фактов, много предположений и фантазий.
        - А кто мы без фантазии? Чиновники.
        - В моем номере находится организатор и вдохновитель происходящего. Допрашивать его рано, - прежде я должен вам все рассказать. Кроме того, он совершенно безвреден.
        - Он понимает, что задержан, не протестует?
        - Приглашение в гостиницу трудно расценить как задержание, - ответил Гуров. - Кроме того, Юрий Петрович Лебедев человек умный, и ему есть над чем подумать.
        - Я начну с допроса Артеменко, - сказал следователь. - На что мне опереться?
        - Артеменко скрывает свое знакомство с Лебедевым. Утром у них состоялась встреча. Лебедев факт знакомства и встречи признал и на попятную не пойдет. Умершая яд получила от Артеменко, предполагаю - стащила, не ведая, что именно. Маловероятно, но возможно, у Артеменко имеется вторая порция. Опять же предположительно он должен был ликвидировать Зинича. Конкретно слабое место Артеменко - его знакомство с Лебедевым и утренняя встреча.
        - Погибшая не сказала, где взяла яд, но могла сказать, - произнес неторопливо следователь. - Попробую намекнуть? - Он взглянул вопросительно.
        - Умница, - ответил Гуров, и прозвучало это не как снисходительная похвала, а как признание высокого класса коллеги.
        - Постараюсь держаться на данном уровне. - Следователь неохотно встал, вздохнул тяжело: - Ну, пошли, Лев Иванович.
        Кружнев лежал в своем номере на кровати и читал газету. У двери на стуле сидел сержант, тот самый, что в день угона «Волги» приходил за Гуровым. Сегодня сержант был в штатском, усики его по-прежнему франтовато топорщились, глаза поблескивали воинственно.
        - Здравствуй, - как можно дружелюбнее сказал Гуров. - Будь другом, погуляй в коридоре. Извини, дорогой.
        - Я с вами ни на какие темы разговаривать не собираюсь! - Кружнев отбросил газету и сел. - Газеты пишут, телевизор вещает. Законность! Правопорядок! Болтовня, произвол!
        Номер был одноместный, маленький, и, хотя Гуров сел в дальнем углу у окна, вскочивший Кружнев в два шага оказался рядом. Отгораживаясь от воинственно настроенного хозяина, Гуров взял стул и поставил перед собой.
        - Боитесь! - Кружнев расхохотался.
        - Боюсь. - Гуров кивнул и погладил шишку за ухом. - Еще не прошло.
        - Не понимаю, о чем вы! Убирайтесь! Вызывайте в милицию, допрашивайте, существует порядок!
        Перед тем как прийти к Кружневу, Гуров нашел Отари и прочитал объяснение горничной Ивановой. Его предположения подтвердились. В ночь угона машины горничная выпила лишнего и крепко спала, алиби у Кружнева отсутствовало. В ночь, когда на Гурова было совершено нападение, Кружнев обещал к Ивановой прийти, но не пришел. И вообще, Леня очень изменился, стал невнимателен, даже груб, и их роман пошел на убыль, можно сказать, иссяк. Отари рассказал, что во время беседы Кружнев беспричинно начал кричать, самолично вынул все из карманов, даже вывернул их.
        - Отари, зачем человеку выворачивать карманы, когда его никто об этом не просит? - задал вопрос Гуров.
        - Я думал, товарищ подполковник, - сердито ответил майор. - Капсулу можно зажать в руке, оставить даже в вывернутом кармане. А что делать? У меня нет постановления на обыск. Я приказал его стеречь, что тоже незаконно.
        Гуров посмотрел Отари в лицо и равнодушно, как о постороннем человеке, подумал, что за последние часы сильно изменился майор. Улыбка, с которой он практически не расставался, исчезла, глаза провалились, потухли, кажется, даже руки дрожат. Но Гуров не пожалел товарища, а подумал с раздражением, что карманника раздеть в дежурной части догола можно и без прокурора. Держать ночь в милиции по причине неустановления личности - так запросто, а попросить из собственного номера не выходить два часа, когда рядом человека убили, у них язык не поворачивается. Если яд у Кружнева был, то он его теперь так запрятал, век не отыскать. Вслух Гуров ничего не сказал, лишь кивнул согласно:
        - Хорошо, Отари. Все правильно, будем работать дальше.
        Гуров ушел, а Отари сел на стул, обхватил голову сильными ладонями и глухо застонал.
        Сыщики несложный ход Кружнева отгадали правильно. Ватку с капсулой он закатал в верхнюю часть подкладки брючного кармана, а наружу вывернул нижнюю. Валяясь на кровати, он ватный шарик вытащил и спрятал под простыню. Тайник ему показался ненадежным, и он сунул шарик в носок. Теперь Кружневу казалось, что крохотный ватный шарик бугрится в носке, словно утюг, и даже нестерпимо жжет.
        - Леня, а чего ты, собственно, шумишь, бросаешься на меня? - миролюбиво спросил Гуров. - Почему мы не можем мирно побеседовать?
        - Не называйте меня Леней, и мне не о чем с вами беседовать.

«У него нервы ни к черту, психует, - понял Гуров. - Если я его в нормальное состояние не приведу, не заставлю мыслить логически, мне ничего ему не доказать. Ведь фактов, которыми можно было бы его припереть, у меня нет. И не только у меня, таких фактов в природе не существует. А привести его в сознание можно только одним способом - он должен понять, что переигрывает».
        - А чего ты актерствуешь? Ты во ВГИК в юности не поступал?
        Кружнев сел к Гурову спиной.
        - Кино. - Гуров рассмеялся. - Ты со мной и разговаривать не желаешь, а что, собственно, произошло? Ты мне ответь, Леня, кто к кому в буфете подошел? Я искал с тобой знакомства, предлагал тебе выпить? Это я жаловался, что отдыхать не умею и у меня недавно жена погибла в автомобильной катастрофе? Это я вокруг тебя кренделя выписывал, все услужить старался, а когда узнал, что ты в милиции работаешь, стал бросаться на тебя, как лев рыкающий?
        Кружнев тонко хихикнул и повернулся к Гурову лицом.
        - Ты за мной следить начал, ловушки расставлять, - ответил Кружнев, решив изменить линию поведения. - Кто мне во дворе милиции баллонный ключ подсунул?
        - Ну а как ты думаешь? Местные товарищи тебя проверяли. Знаешь, не знаешь, что такое баллонный ключ, и можешь ли гайку отвернуть? А ты сразу понял?
        - Тоже мне, бином Ньютона! - фыркнул Кружнев. - Если бы гайки у «Волги» отвернул я, то прикинулся бы дурачком и нужный ключ среди инструментов не нашел, и силенку свою не демонстрировал, пукнул бы для видимости и сдался. Эх вы, сыщики, два и два сложить не можете.
        - Это точно. - Гуров согласно кивнул.
        Леонид Тимофеевич Кружнев был умненький дурачок, а если выразиться проще, то самонадеянный и самовлюбленный дурак. В тот момент, кроме милиции, только преступник знал, что колесо было свинчено. Невиновный человек никакой проверки заподозрить не мог.
        - Хорошо, с ключом местные пинкертоны проверку затеяли, и ты ни при чем, - милостиво согласился Кружнев. - А мое алиби? Я отказался назвать женщину, у которой провел ночь. В это время ты к делу уже подключился. Так?
        - Ну? - Гуров развел руками, словно извиняясь. - Я сотрудник милиции и не имею права остаться в стороне. - И с наигранным пафосом добавил: - Каждое преступление должно быть раскрыто.
        Улыбка тронула тонкие губы Кружнева, он как-то исхитрился посмотреть на Гурова сверху вниз.
        - Ну, Лев Иванович, голубчик, - он вздохнул, - скажи, какой преступник станет оберегать честь женщины и подвергать себя опасности? Ну, имей я отношение к происходящему, так сказал бы: находился, мол, ночью у Екатерины Ивановой, и точка. А раз я молчу, честь женщины защищаю, значит, не боюсь, потому как не виноват.
        Гурову стало скучно. Кружнев, изображая из себя гроссмейстера, сам лез в матовую ситуацию. «Что же такое в твоей жизни было? - думал Гуров. - Что свело тебя с Лебедевым, почему ты людей ненавидишь и презираешь?»
        - Конечно, не виноват, - повторил Гуров. - Задним умом все крепки.
        - За столько лет работы, Лев Иванович, мог бы опыта поднабраться. - Кружнев, казалось, подрос, раздался в плечах. - Прости меня, грешного, потому и сердился, что полагал: ты быстренько разберешься.

«Был у тебя яд или не был? - думал Гуров. - Если был, то выбросил ты его или оставил? Если оставил, то где хранишь и как у тебя его отобрать? Как доказать твою вину, дело десятое, главное, чтобы ты больше ничего не натворил. Психопат-преступник! Человека в пропасть сбросил, мне чуть голову не проломил, - накручивал себя Гуров, но не только ненависти, даже злости к Кружневу не испытывал. - Чего же ты такой злой и глупый? Может, мне его пожалеть и по головке погладить? Но ведь если я его сейчас не приструню, придется отпускать. А если яд у него есть и спрятан? И он маленьким фюрером-победителем начнет по гостинице разгуливать? Очень не хочется раньше времени тебя в холодную воду кунать, замерзнуть можешь, да приходится».
        Гуров знал, что при воссоздании событий преступления сильнее всего срабатывает какая-нибудь деталь, мелочь. Так Лебедева доконали розовые махровые гвоздики, да еще Гуров упомянул, что гвоздик было девять. Можно сказать, что семь или одиннадцать, неважно, главное, указать точное число.
        - Вот работенка. - Гуров встал, потянулся, выпрямляя затекшую спину, подошел к кровати, заглянул под нее, затем открыл шкаф. Кеды стояли за шкафом, в углу. Гуров поднял их, внимательно оглядел. - Вымыл, - он бросил кеды к ногам Кружнева. - Ты так сердился на мою глупость, что ночью чуть было мне голову не проломил.
        - Что? - Кружнев вскочил.
        - Только без рук! - Гуров открыл дверь. - Ночью не проломил, днем оставь мою голову в покое.
        - Беззаконие! Произвол! - Кружнев упал на стул. Как все глупые люди, он впадал из одной крайности в другую. Только что он глумился и поучал, сейчас, безвольно опустив плечи, плакал.
        - Да видел я тебя, Кружнев, и узнал. - Гуров понял, что опасность миновала, и дверь закрыл. - А вот Таня тебя не видела. Если бы мы творили беззаконие, то сговорились бы, дали на тебя прямые показания, и сидел бы ты сейчас не здесь, а в изоляторе. А так я заявляю, что ты на меня напал, а ты отвечаешь, что мирно спал, очная ставка один на один, и ничего не доказывается. Потому я и молчу.
        - Не мог ты меня видеть, не мог! Врешь! - бормотал Кружнев.
        - Конечно, - согласился Гуров. - Ты нападал сзади, а я упал лицом вниз. Ты через меня перепрыгнул. Так?
        Кружнев смотрел настороженно, понимая, что соглашаться нельзя, равносильно признанию. Гуров рассмеялся.
        - Да не бойся ты, - Гуров по-простецки подмигнул. - Сейчас признаешься, у следователя отопрешься, какая разница? Ты, когда через меня перепрыгнул, то оскользнулся. Звезды яркие твою повернувшуюся морду и осветили.
        Гуров точно знал, Кружнев не может вспомнить, как именно он поскользнулся и в какую сторону было повернуто его лицо.
        - Ну, что? Жалеешь, что промазал? Дурак. Радоваться должен! И утром, у гостиницы, пошутил неудачно. Стоишь передо мной, а указываешь на шишку за моим ухом. Тебя, Кружнев, злость погубила.
        Так оно и случилось: именно в тот момент, когда Кружнев злорадствовал, Гуров и понял, кто именно напал на него ночью. Кружнев придерживался последовательно одной и той же тактики, выпячивая себя, как бы подставляя, утверждал обратное: мол, раз я так открыто лезу на вас, значит, невиновен. Так он хвастался своей силой во дворе милиции, затем упирался на допросе, скрывая женщину, уверенный, что ее все равно найдут. И наконец, утром указал на шишку Гурова, наивно полагая, что кто-кто, а преступник такой жест себе позволить не может. Подобный трюк проходит раз, другой, но не до бесконечности же. Утром Гуров взглянул на указующий перст Кружнева и неожиданно увидел его по-новому.
        Кружнев высветился полностью, в мельчайших деталях, и поступки его, казалось бы, непонятные и непредсказуемые, сразу уложились в логическую цепочку.
        - Ладно, Кружнев. - Гуров посуровел. - О вашем ночном нападении я пока помолчу, а за разбившегося парня вы ответите.
        - Не докажете. - Кружнев всхлипнул.
        - Сами признаетесь, сами нам доказательства дадите. Катя Иванова поможет, вы рано ее списали, практически вы открылись перед ней. Это дело следователя, у меня к вам вопрос.
        - Ну? - Кружнев смотрел обреченно.
        - Здесь, в гостиничном номере, лучше находиться, чем сидеть в изоляторе?
        - Лучше. - Кружнев согласно кивнул.
        - Вот и ведите себя тихо, не вздумайте свою силу демонстрировать, - сказал Гуров и, не ожидая ответа, вышел в коридор.
        - Товарищ подполковник, - к нему подошел сержант, - беда случилась.
        - Что еще? - спросил раздраженно Гуров.
        - У Отари Георгиевича отец умирает. Утром сообщили, а товарищ майор молчит, прикажите ему домой ехать.
        Гуров вспомнил осунувшееся лицо Отари, черные провалы глаз, его апатию и замедленную речь.
        - Я не могу приказывать, сержант. - Гуров помолчал. - Начальник отдела знает?
        - Да наш… - сержант сказал несколько непонятных слов.
        - Я поговорю со следователем прокуратуры. Ты с этого, - Гуров кивнул на дверь номера, - глаз не спускай.
        - Так точно, товарищ подполковник!
        Гуров сделал несколько шагов и тут же столкнулся с вышедшим из-за угла Отари.
        - Что с отцом? - спросил Гуров. - Вызвали врача?
        Отари поднял голову, посмотрел снизу вверх, и Гуров увидел в глазах майора не боль, а ненависть.
        - У вас все в порядке, товарищ подполковник? Вы всех изобличили? Торопитесь, вас ждет прокуратура.
        Гуров растерялся, неуверенно протянул руку, хотел товарища обнять. Отари шагнул в сторону, словно шарахнулся от заразного.
        Артеменко сидел в кресле и курил. За столом следователь писал протокол допроса. В номере находился незнакомый Гурову мужчина лет пятидесяти в хорошо сшитом костюме, белой рубашке с галстуком, смотрелся парадно. Увидев Гурова, он подошел, протянул руку:
        - Лев Иванович? Очень приятно. Леднев Игорь Петрович. Из прокуратуры республики.
        Следователь взглянул на Гурова и кивнул, как бы подтверждая полномочия незнакомца. На письменном столе перед Ашотом Нестеровичем лежали различные вещи, видимо, изъятые у Артеменко: документы, деньги, носовой платок, ключи, фляжка коньяку и стограммовый шкалик.
        - Подпишите, пожалуйста, - сказал следователь.
        Артеменко подписал страницы, не читая.
        - Записано с моих слов верно, мной прочитано, - сказал он, ставя подпись на последней странице. - Когда я могу получить тело? - Он взял ключи, носовой платок, документы и протянул руку за остальным.
        - Документы и коньяк пока оставьте, - сказал Ашот Нестерович.
        - Я не буду на вас жаловаться. - Артеменко пожал плечами. - Но действия ваши, мягко выражаясь, вызывают недоумение.
        - У Майи Борисовны, вашей знакомой, неизвестно откуда оказался яд. - Ашот Нестерович уложил протоколы в папочку, аккуратно завязал тесемки. - Вам, Владимир Никитович, в прошлом следователю, должно быть понятно, что коньяк мы должны отдать на экспертизу.
        - Эксперты никогда ничего не возвращают, - усмехнулся Артеменко. - Давайте мы выпьем коньяк, помянем покойницу и одновременно проведем экспертизу.

«Откуда у него шкалик? - думал Гуров. - Я здесь ни разу не видел такой расфасовки. Наполовину пустая фляжка точно его, а шкалик? Если мое предположение верно, то Артеменко можно расколоть сразу, на месте. Но шкалик в руки ему давать нельзя, откроет и уронит. Эксперты, конечно, установят, но доказывай потом, что на ковер раньше ничего не проливали».
        Гуров сжал стоявшему рядом Ледневу локоть, шагнул к столу и сказал:
        - Ты прав. - Гуров взял со стола фляжку и шкалик. - Товарищам нельзя, они при исполнении, а мы с тобой помянем.
        - Лев Иванович, я категорически…
        - Ашот Нестерович, не будь формалистом, - перебил следователя Гуров. - У человека любимая женщина умерла. - Он протянул Артеменко одновременно и фляжку, и шкалик.
        Артеменко хотел взять шкалик, но Гуров вручил ему фляжку, а пробочку у шкалика отвернул сам.
        - Ну, мир праху. - Гуров собрался выпить и одновременно сделал шаг назад.
        Артеменко, пытаясь выбить у Гурова шкалик, махнул рукой, промахнулся, чуть не упал.
        - Не понял. - Гуров убрал руку со шкаликом в карман.
        Артеменко сделал несколько глотков из фляжки, поперхнулся, сказал:
        - Не желаю пить с тобой! Ты не любил ее!
        - Слабовато! - Гуров отобрал у него коньяк, вернул фляжку и шкалик следователю. - Больше ничего не хочешь сказать? Будем ждать заключения экспертизы?
        - Пошел ты знаешь куда? Я этот шкалик в жизни не видел, кто сунул мне его в карман пиджака, не ведаю. Возможно, тот же человек, что и подготовил машину. За мной ведется охота. Ты что, не понимаешь?
        - Разберемся, - вмешался молчавший до этого гость из республиканской прокуратуры. - Прошу, Владимир Никитович, вы пока не выходите из номера. Тем более что, как вы выражаетесь, за вами идет охота.
        - Не надо его одного оставлять, - сказал Гуров.
        - Пустое, куда он денется, - возразил Ашот Нестерович.
        - Утром я дал телефонограмму об аресте Артеменко и приказ этапировать его к нам, - сказал Леднев, когда они, забрав документы и коньяк, перешли в номер, который недавно занимала Майя. - Простите, мои претензии, Лев Иванович, не в ваш адрес. - Леднев взглянул на часы. - Ответа я не получил, приехал - полковника нет, майора Антадзе нет, вы в этой гостинице, словно в осажденной крепости. Мне объяснили, - он махнул рукой. - Отпечатки пальцев организовали вы?
        - В мыслях не было. - Гуров посмотрел в окно. «Откуда я знаю, что ты за человек. Еще притянешь за незаконные действия…»
        - Лев Иванович! - Ашот Нестерович недоуменно развел руками.
        - Я уже сто лет Лев Иванович, - ответил Гуров. - Артеменко оставил в моем номере бутылку из-под коньяка. Я сказал майору Антадзе, что в связи с пpоисходящими у нас малопонятными событиями и делом, которым занимается прокуратура, возможно, - он поднял указательный палец, - отпечатки Артеменко могут следователя прокуратуры заинтересовать.
        - Хорошо, хорошо, ваша позиция ясна… Вы нам очень помогли.
        - Прекрасно, - перебил Леднева Гуров. - Но почему вы не приехали вчера? Погиб человек…
        - Я не собираюсь перед вами оправдываться! Не забывайтесь.
        - Не трогайте майора Антадзе. - Гуров направился к двери. - У него отец умирает… И заберите из моего номера Лебедева, если он вам, конечно, нужен.
        - Лев Иванович. - Ашот Нестерович взял Гурова под руку, вышел с ним в коридор. - Вы среди нас самый информированный человек. Леднева замордовали, вы профессионал, должны понять.
        - Что понять?
        - Начальники! - по коридору быстро шел Отари. - Вашего Артеменко убили!
        Это конец
        Гуров в номер Артеменко не пошел, остался в коридоре, задержался; и Отари, глядя в сторону, сказал:
        - Мне дали двое суток отпуска, еду в горы. Извини, что втянул тебя в это дело, пусть прокуратура работает, ты не лезь, отдыхай.
        - Яд? - спросил Гуров. - Не сам отравился?
        - Его убили.
        - Ты понимаешь, что смерть Артеменко все разрушает? Исчез свидетель по делу, уходит из-под удара Лебедев.
        - Ну и что? - Отари пожал плечами. - Убили хорошего человека? Мерзавцу не смогут предъявить статью о взятках в особо крупных размерах, и суд не вынесет ему высшую меру? Ты переживаешь? Лебедев не пойдет по этому делу, так пойдет по следующему. Наплюй и отдыхай. Я через два дня вернусь.
        Гуров проводил взглядом затрусившего по коридору Отари, зашел к себе в номер. Здесь ничего не изменилось. Юрий Петрович, сидя в кресле, читал Стругацких, паренек милиционер скучал у двери.
        - Я у вас книжицу позаимствовал, извините, - Лебедев старался скрыть торжество, но голос его выдавал. - Следователь освободился?

«Знает. Откуда? - Гуров посмотрел на паренька, который встал со стула и переминался с ноги на ногу. - Какое мне, собственно, дело? Еще один из тысячи жуликов останется на свободе. Я неплохо поработал, все впустую. И ведь он смеется надо мной».
        - Мне звонили?
        - Никак нет, товарищ подполковник! - парень вытянулся.
        - Заходил кто? - Гуров смотрел не на милиционера, а на Лебедева.
        Юрий Петрович чуть заметно прикрыл глаза и отвернулся.
        - Никак нет!
        Парень врет, решил Гуров. Да и чудес не бывает. И тут же вспомнил, что Отари в коридоре крикнул, и Лебедев просто услышал. Все просто, чудес не произошло. Какое ему, собственно, дело? Гуров вышел в коридор, хотел пройти мимо номера Артеменко, но следователь его окликнул:
        - Лев Иванович, можно вас на минуточку?
        Видимо, тело находилось в спальне, следователи сидели в гостиной, ждали врача, эксперта и понятых.
        - Как же это могло произойти? - спросил возмущенно Леднев. - Мне этот человек был совершенно необходим, я искал его семь месяцев, наконец нашел. Буквально под носом убирают неугодных свидетелей; мы где находимся, в Сицилии?
        Гуров твердо решил не отвечать, но не выдержал:
        - Я в Сицилии не бывал. Убили свидетеля непосредственно под вашим носом. Именно вы оставили Артеменко одного. Разве не так?
        - Работай, Ашот Нестерович, мне здесь делать нечего. - Леднев взял портфель. - И не привлекай, пожалуйста, к работе людей посторонних.
        Гурову отнюдь было не смешно, но рассмеялся он искренне:
        - Посторонний интересуется: что, некто Лебедев Юрий Петрович вам не нужен?
        Леднев словно не слышал, пожал следователю руку и вышел.
        - Ты не поверишь, Лев Иванович, но Игорь - отличный мужик и великолепный работник, - сказал следователь. - Выдохся он вконец. Признался, что вторую неделю почти не спит. Нервное истощение.
        - В стране обновление идет, перестройка, а мы, истощенные, нервные, друг на друга бросаемся.
        - Взвод перестроить легко, подал команду, и порядок, - ответил следователь. - Лебедев у тебя? Сейчас группа приедет, начнем работать, и я к нему пройду. Тебе не надо его видеть, позже меня просветишь, что к чему.
        - Спасибо.
        - Это тебе спасибо. И запомни: Леднев отличный мужик.
        - Непременно зайду к нему на чашку чая. - В дверях Гуров разминулся с экспертом и врачом.
        - Охранять людей - одно, стеречь - совсем другое! - говорил Кружнев, расхаживая по номеру. Увидев вошедшего Гурова, указал на него пальцем. - Вот подполковник людей ловит. Тоже благородная профессия.
        Сержант не ответил, посторонился, пропуская Гурова, затем вышел из номера.
        - Леонид Тимофеевич, ловят бабочек, преступников задерживают. Вижу, настроение у вас значительно улучшилось. Вполне хорошее настроение.
        - Я лишь человек, Лев Иванович, значит, существо настроенческое, - ответил Кружнев. - Вы меня недавно напугали, я и сник, страх прошел - я возник, словно феникс.
        - Признаться решили? Одобряю. И нам легче, и вам легче, и суду проще.
        - Я бы с радостью, да признаваться не в чем! - Кружнев смеялся.
        Гуров видел, что смеется он ненатужно, естественно. Весело человеку, он и смеется. С чего он так развеселился, что могло за час измениться?
        Гуров сел к столу, позвонил в отдел милиции. Согласно договоренности, Таня должна его звонка ждать.
        - Старший лейтенант Бондарчук, - строго и официально ответила Таня.
        - Очень приятно. Гуров. Я читал ваш рапорт, толково работаете, молодец. Иванову нужно доставить к следователю и официально допросить.
        - Хорошо, Лев Иванович.
        - Следователь сейчас занят. Вы пока девушку найдите, пригласите к себе, - Гуров взглянул на часы, - к девятнадцати.
        - Хорошо, Лев Иванович, вы приедете?
        - Спасибо, до свидания. - Гуров положил трубку.
        - Голова не болит? - спросил Кружнев, достал из шкафа костюм, начал переодеваться.
        Гуров подошел к окну и увидел, что от гостиницы уходит Лебедев. Он шел с большим достоинством, неторопливо, степенно, не оглядываясь.
        - Недолго музыка играла, - сказал Гуров.
        - Проголодался, иду кушать. - Кружнев поправил галстук, взял со стола ключ со щербатой деревянной грушей, открыл дверь. - Что, Лев Иванович, может, выпьем по стаканчику красненького?
        Находившийся в коридоре сержант взглянул вопросительно.
        - Пойдемте со мной, - сказал ему Гуров.
        - Вы его отпустили?
        - Отвечу тебе избитым афоризмом. - Гуров вздохнул. - Либо закон есть, либо его нет. Третьего не дано. Ты когда в последний раз ел?
        - Недавно. Товарищ майор подменил меня, я пообедал в буфете.
        - Хорошо. Просто исключительно удачно. Ты здесь больше не нужен, иди в отдел.
        У гостиницы было многолюдно, многие поглядывали на безоблачное небо, улыбались.
        - Лев Иванович!
        Гуров повернулся и увидел Таню и Катю Иванову.
        - Товарищ подполковник, Иванова отказывается явиться к следователю, - сказала Таня.
        - Являются черти во сне! - Иванова смотрела вызывающе. - Приглашают чай пить, лучше на рюмку водки. В милицию вызывают в установленном законом порядке.
        - Правильно выражаетесь. - Гуров кивнул. «Кто тебя этим выражениям научил?»
        Но так как вслух Гуров этого не сказал, Иванова еще больше осмелела:
        - Поняла, подруга?
        - Екатерина, что ты такое несешь? Мы же с тобой обо всем договорились…
        - Я лично передоговорилась! - Иванова явно нервничала, но Гуров молчал, и горничная продолжала: - Татьяна, я обыкновенная баба. Одинокая и с дитем, потому злая. Не желает Ленька жениться, я со зла его оговорила. Теперь мне совестно стало. С тобой один разговор, бабьи сплетни, следователю под протокол я врать не стану. Так что и не вызывайте, не трожьте меня. Ночью, когда машину угнали, Леонид у меня был, мы с ним любовью занимались. Он до утра никуда не выходил. Вот и весь сказ!
        - Не понимаю, - сказала Таня, глядя вслед удаляющейся подруге. - Здесь что-то не так.
        - Здесь все как надо, Таня, - ответил Гуров. - Они нас оперативнее, и методы их порой действеннее.
        - Не понимаю, - растерялась Таня.
        - Случается, извини. - Гуров поклонился и пошел назад в гостиницу.
        Гости «Приморской» почти не обратили внимания на приезд «скорой помощи» и исчезновение элегантной пары. В плохую погоду люди мало общались, либо собирались в компании, кто за преферансом, кто за шахматной доской; некоторые, кому ресторан не по карману, бегали в гастроном неподалеку, затем собирались в номерах, откуда к вечеру начинали доноситься нестройные песни, а по утрам горничные выносили пустые бутылки.
        Сотрудники гостиницы, конечно, были в курсе событий, но откуда-то появилась красивая легенда о несчастной любви, в смерти влюбленных почему-то обвиняли Майю.
        Следователю прокуратуры работы было немного: осмотр места происшествия, несколько коротких формальных допросов. Эксперт быстро установил, что в изъятом у Артеменко шкалике с коньяком находился яд, но данный факт уже значения не имел. Предположение, что Артеменко отравился сам, отпадало. У него был разорван ворот рубашки, имелся свежий кровоподтек на голени правой ноги и вырван клок волос на затылке. Можно было почти с полной уверенностью сказать, что преступник напал сзади, одной рукой схватил Артеменко за волосы, ногой подсек его и второй рукой вложил в рот капсулу с ядом. Возможно, последовательность действий была несколько иная, но факт смерти насильственной сомнения не вызывал.
        Лебедев и Кружнев в тот момент находились под охраной, Зинич, что не вызывало никаких сомнений, был в санатории, и Зинич был не преступником, а жертвой. Следователь, закончив оформление документов, все пытался поговорить с Гуровым, который вел себя странно, непрестанно зевал, со всем, что ему говорили, соглашался, смотрел все время куда-то в сторону, в общем, недвусмысленно давая понять, что все ему изрядно надоели и он просит оставить его в покое.
        - Ты уезжаешь? - спросил следователь, в третий раз зайдя в номер к Гурову.
        - Наверное, в данный момент я лежу, извини, - Гуров вытянулся на кровати, заложил руки за голову. - Очень люблю бездельничать. Многие люди, оказавшись одни, скучают, ищут компании, придумывают развлечения, мне же интересно со Львом Ивановичем Гуровым. Он мне чего-то говорит, я ему возражаю, мы долго спорим, пока не заснем.
        - Я не уйду. - Следователь положил свой портфель на стол, развалился в кресле, вытянув ноги, и вздохнул: - Понимаешь, дорогой…
        - Стоп! - резко перебил Гуров. - В виде личного одолжения, не называй меня
«дорогой». Мой начальник любит употреблять слово «коллега».
        - Хорошо, коллега, не знаю, как начать…
        - Не начинай, - снова перебил Гуров. - Если можешь молчать, всегда надо молчать.
        - И молчать не могу. Я не хочу, чтобы ты плохо о нас думал. Я никого не оправдываю, я просто хочу, чтобы ты понял.
        - Я понимаю: жизнь сложна, и его кто-то на чем-то взял за горло. - Гуров не назвал имени, не смог произнести. - Предатели во все времена пытались оправдаться, но оставались предателями.
        - Выслушай меня.
        - Зачем?
        - Хочу, чтобы ты понял и стал добрым.
        - Я добрый.
        - Нет, коллега. Ты не добрый. И я тебе это говорю безотносительно к происшедшему.
        - Что понимать? Я все знаю. Кроме меня, только один человек держал в руках все нити дела, и он их все перерубил. Меня не интересует, как заставили Отари Антадзе стать предателем. Он предал тебя, меня, людей, дело, которому служил. Во все времена любовь оправдывала все, но Андрий Бульба - предатель, и никакая страсть к паненке его не оправдала. Его осудил великий писатель и убил руками отца. И если бы я мог доказать вину Антадзе, то, ни секунды не сомневаясь, привел бы мерзавца в наручниках к тебе в кабинет.
        Гуров сел и посмотрел на следователя с глубокой и откровенной неприязнью:
        - И если бы ты, человек, все пытающийся понять, начал в следствии крутить и путать, я бы обратился в Прокуратуру СССР и посадил бы в тюрьму и тебя. Да, я недобрый.
        - Плохо. Причем плохо в первую очередь для тебя. - Следователь посмотрел на часы. - Ты можешь несколько минут меня не перебивать?
        - Мне нужен билет на первый утренний рейс. - Гуров снова лег.
        - Ты, наверное, любишь футбол, - начал следователь, - и не удивляешься, что люди гоняют мяч ногами, хотя схватить его руками удобнее. Ты понимаешь: люди договорились, и руками мяч не трогают. Тебя это не удивляет и не раздражает, ты даже с интересом смотришь, как у них порой ловко получается. Человек может привыкнуть к самому несуразному, даже преступному, если он знает, что таковы правила, люди так договорились. На моей земле десятилетиями играли по определенным правилам. Здесь живут грузины, армяне, русские, украинцы и много других национальностей, так что расовая принадлежность человека не имеет значения. Человек ценился по занимаемой должности и насколько точно он соблюдал установленные правила. Я соблюдал. - Следователь кивнул. - И ты соблюдал, но об этом позже. У нас нет понятия «взятка», есть слово «отблагодарить». Каждый хочет жить хорошо, живи и дай жить другому. В общем, как мы здесь жили, ты знаешь. Люди привыкли, всосали с молоком матери, что проситель не приходит с пустыми руками. Миллионы, миллиарды рублей к нам привозят со всех концов страны, деньги оседают и обесцениваются. Короче,
Отари Антадзе был честным человеком, жил честно, выполнял свой долг, такие тоже были нужны, он не нарушал установленных правил. Ну иногда, редко, ему говорили: не надо, и он отступал, понимая: если его заменят, что сделать очень просто, людям станет хуже. Однажды весной объявили, что старые правила отменили и надо жить по новым. Отари все происходящее касалось мало, уголовники никому не нужны, они мешают жить и старым, и новым. Еще короче - человек, который сейчас сидит и ждет суда, борется за жизнь. Он признает лишь то, что абсолютно доказано, но держит в своих руках десятки, не знаю, может, сотни судеб. Ему наплевать на этих людей, он молчит, пытаясь сохранить собственную жизнь. Как только Рубикон будет перейден и высшая мера наказания станет неотвратимой, человек потопит всех. И поверь мне, следователю прокуратуры, потонут виновные, почти невиновные и многие невинные тоже потонут. Слишком велика засасывающая воронка, уже не имеет значения, кто в центре, а кто с самого края. Окажись Артеменко в руках прокуратуры, участь главного преступника была бы решена. Люди, оставшиеся на свободе, не могли
допустить этого. И ты прав: Отари Антадзе взяли за горло. Если бы это касалось лично его, Отари бы умер, но не стал предателем. Уверен. Посмотри мне в глаза. Я уверен. Отец Антадзе и дед Антадзе покупали овец и продавали без обмана. Но они покупали не там и платили не по тому прейскуранту: поступали, как все, жили по старым правилам. Уверен, старики и не догадываются, что преступили закон и сегодня погубили сына и внука. Неужели жизнь преступника Артеменко могла остановить Отари? Я не оправдываю его, пытаюсь понять, хочу, чтобы и ты понял. Ты мне скажи, в принципе это не имеет значения, но я хочу знать. Отари убил собственноручно?
        - Нет, он выпустил Кружнева. У Антадзе не было яда, Антадзе не схватил бы за волосы, не ударил бы кулаком по шее и не вложил бы капсулу в открытый рот. Он убил не собственноручно, тебе легче?
        - Что с людьми делает ложь? Ты, коллега, понимаешь: любого человека, тебя, меня, можно превратить в нечеловека. Только не говори мне, что ты никогда, ни при каких обстоятельствах… Ты человек с богатейшей фантазией, лучше меня можешь придумать обстоятельства, при которых Лев Иванович Гуров возьмет в руки молоток и размозжит затылок ближнему своему.
        Гуров почти не слушал следователя, думал, реконструировал события, которые произошли в последние часы.

«В отдел милиции поступила телефонограмма об этапировании Артеменко в прокуратуру. И об этом сразу узнали люди, которые играли по старым правилам. Наверняка ход с дедом и отцом Антадзе был приготовлен заранее, наверное, завели папочку, подшили соответствующие документы, и, когда Отари расписался в получении телефонограммы, его поставили перед выбором: либо Артеменко перестанет существовать, либо отец и дед пойдут в тюрьму. Точно, в одиннадцать утра Антадзе пропал, я не мог его найти, а когда он появился, это был другой человек. Он принял решение и начал готовиться. Он не изъял капсулу у Кружнева, решив его использовать, ведь Кружневу надо было обещать свободу. Но Антадзе, - Гуров даже про себя не называл его ни по имени, ни по званию, - боялся меня насторожить. Я мешал - он меня возненавидел. Дальше все было сравнительно просто. Он переговорил с Лебедевым, старый проходимец все понял с полуслова. Инструктировать Кружнева пришлось дольше, но и тот в конце концов сообразил. Горничную Иванову инструктировал не Антадзе, кто-то другой. Она - слабое звено, женщину можно было бы заставить рассказать правду,
но на Антадзе она не выведет, ее показания ничего существенного не дадут. Кружнев и Лебедев замазаны в деле по самые уши, но сейчас, почувствовав силу, они не скажут ничего. Знаешь все, а не докажешь ни слова!»
        - Думаешь, загородные особняки, закрытые зоны личных владений появились в нашем районе в один день?
        Гуров услышал наконец следователя и перебил:
        - Меня это не интересует!
        - Почему? Ты же психолог, как же это может тебя не интересовать? Бытие определяет сознание. Если можно одному, то можно и другому. И ложь, ложь, ложь! Она стала естественной формой существования. Развратить можно всех и каждого. История недаром нас учит - вседозволенность приводит к фашизму.
        - Ашот, прекрати, я не мальчик, не объясняй мне таблицу умножения.
        Но следователь был неумолим:
        - Думаешь, сейчас все в порядке? Мы победили? Ложь мимикрирует, выживает почти в любых условиях. Мамонты вымерли, а клопы остались и сосут нашу кровь. Простой пример. Смотрю недавно телевизор. В передаче обсуждается положение на ВАЗе и жизнь в городе Тольятти. Среди участников - солидный мужчина лет шестидесяти, ответственный работник. Какой-то юноша задает ему прямой вопрос: «А вы лично верите, что наш завод к двухтысячному году станет законодателем мод в Европе?» -
«Верю», - ответил ответственный работник.
        Я выключил телевизор. Я никогда не был на ВАЗе, но на «Жигулях» ездил. Машина хорошая, однако образца шестидесятых годов. Ясно, что завод, отстающий на четверть века, за тринадцать лет никого не опередит. И руководящий товарищ это отлично знает, и парнишка знает, что начальник знает. Порочный круг замкнулся, одна ложь способна убить большую правду, заставить человека потерять веру. И он уже не поверит ничему. Не поверит, что будут детские сады, кинотеатры, аллеи, фонтаны, больницы, школы: раз врут в одном, значит, врут во всем.
        Ответственный товарищ хорошо знает, что в двухтысячном году будет находиться на заслуженном отдыхе, а заверять молодежь в успехах завтрашнего дня станет кто-то другой.
        Отари Антадзе убил проходимца и спас от тюpьмы ни в чем не повинных отца и деда. А этот, охраняя свой спецпокой, убил веру в десятках тысяч молодых душ.
        - Ты демагог. - Гуров встал, оправил постель. - Существование одного преступления не оправдывает существования другого. Я прожил тридцать семь лет, пятнадцать работаю в розыске, никогда не совершал…
        - Не совершал… - перебил следователь. - Ты молчал, и я молчал. И поэтому ты - подполковник, а я - старший следователь прокуратуры, мы соблюдали правила. И если бы три года назад ты эти правила нарушал, то я посмотрел бы, где бы ты сейчас был.
        Гуров молча смотрел на следователя, сдерживая себя, не видя смысла в этом тяжелом разговоре.
        - Не смотри на меня, как удав на кролика.
        - Не знаешь, где сейчас Антадзе?
        - Уехал в горы к отцу и деду. Болезнь отца, конечно, абсолютная липа. Уверен: через месяц-другой и Антадзе, и его начальник уволятся, они работать больше не будут.
        - Жаль, что не удастся пожать столь мужественную руку. Ты мне билет на утро закажешь?
        - Сейчас займусь.
        - Вот и займись, провожать не надо, а сейчас оставь меня.
        - Когда увидимся? - Следователь протянул руку.
        - Будешь в Москве, найди меня. Сюда в обозримом будущем не прилечу. И еще. - Гуров придержал руку следователя. - Не знаю, где и как, но я достану материал и докажу вину и Лебедева, и Кружнева. Они убийцы, и они ответят.
        Следователь смотрел в лицо Гурова и думал, что подполковник несколько напоминает робота, которого запрограммировали на решение задачи, и он будет биться над ней, пока не решит, либо у него перегорят предохранители. Неприятно общаться с человеком и ощущать, что он сделан лучше тебя.
        Следователь беседовал сам с собой и время от времени пожимал плечами. «Фанатик. Наказание должно быть неотвратимым? Справедливо и красиво сказано, но сегодня это лишь лозунг, слова. Однако Лебедеву и Кружневу не позавидуешь».
        Гуров не хотел думать о происшедшем, он сейчас слишком был взвинчен, а поиск решения требовал холодного расчета. Гуров пытался отвлечься, думать о завтрашнем дне, Москве, о встрече с Ритой, Ольгой, пытался представить себе насмешливое лицо полковника Орлова и его первую фразу, когда Гуров войдет в кабинет, но ничего не получалось.

«Сумасшедший Кружнев… Они допустили ошибку, когда задействовали его. Кружнев и Лебедев обязательно в Москве встретятся. Лебедев наверняка замазан в деле, которым занимается прокуратура… Антадзе они перехватили через родственников. Я уж думал, что это давнишняя заготовка. А откуда Ашот Нестерович узнал об отце, деде, овцах, стройматериалах? Ну, узнать-то он мог давным-давно, они здесь все друг о друге знают. Но почему он так уверенно сказал, что ударили по отцу и деду? Он знает, потому что знает. И оставить Артеменко в номере одного настоял он. И эти разговоры о футболе, правилах игры и пуговицах моего мундира, которые даже не выплюнут…»
        Поживем - увидим. Гуров вернулся в гостиницу и начал упаковывать чемодан.
        Он не угадал, и, когда вошел в кабинет начальника, Петр Николаевич Орлов взглянул на Гурова не насмешливо-иронически, а очень серьезно.
        - Здравствуй, - ответил он на приветствие Гурова, убрал документы в сейф, пошел к дверям, кивком пригласив следовать за собой.
        У генерала Турилина была новая секретарша, она посмотрела на вошедших офицеров безразлично и сказала:
        - Проходите.
        Кабинет был все такой же большой и холодный, а Константин Константинович - как всегда, элегантный и сдержанный. Генерал вышел из-за стола, пожал Орлову и Гурову руки, предложил сесть за стол для совещаний. Три человека за большим полированным столом смотрелись одиноко и неуютно. Гуров знал Константина Константиновича с первого дня своей работы в розыске, когда Турилин еще не был генералом, а он, Лева, в милиции еще вообще был никем. Константин Константинович на работе никогда ничего не делал просто так, и раз они втроем сели за стол для совещаний, значит, никаких тебе обращений по имени-отчеству, воспоминаний и дружеских улыбок.

«Да не пугайте меня, товарищ генерал, - хотел сказать Гуров. - Может, для вас я все еще щенок, на самом деле у меня уже шкура дубленая, картечью не прошибешь».
        - Ознакомьтесь, товарищ подполковник, - генерал положил на стол конверт, подтолкнул кончиками пальцев. Пришедшая на Гурова «телега» легко скользнула по полированной поверхности стола.
        Генерал и полковник вполголоса беседовали о чем-то своем, а Лев Иванович Гуров знакомился с содержанием послания. Он знал, что ударят, но, чтобы так нагло шарахнули, не ожидал.

«…Находясь, в отпуске, козырял своим служебным положением и захватил «люкс» в интуристовской гостинице… Поддерживал постоянную связь с преступным элементом, круглосуточно пьянствовал… Вступил в интимные отношения с сотрудницей уголовного розыска… Самовольно вмешался в ход расследования… Подмял своим авторитетом местных товарищей, вынудив их совершить ряд ошибок… которые повлекли за собой смерть трех человек… В исторический период перестройки, гласности и полного обновления нашего общества считаем своим долгом…»
        Бумага была не анонимная, под ней красовалась подпись начальника отдела, полковника, которого Гуров в глаза не видел. Внизу четким острым почерком Турилина было написано: «Тов. Кривенко, провести служебное расследование. Доложить».
        Хотя Гуров и не пытался встать, генерал сказал:
        - Сидите, я вас не отпускал. У вас есть тридцать минут, рассказывайте.
        Гуров говорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово, избегал оценок, собственных выводов, строго придерживаясь фактов и хронологии событий. Он закончил свой рассказ через двадцать восемь минут.
        - Ты и сейчас считаешь себя очень умным и опытным? - спросил Турилин.
        - Не считаю, товарищ генерал! - Гуров встал. - Но если я второй раз попаду в похожую ситуацию, буду вести себя примерно так же.
        Турилин повернулся к Орлову и спросил:
        - Петр Николаевич, вам ясно? Этого человека, офицера и коммуниста, воспитали вы и я. Сопроводите его в управление кадров, проследите, чтобы Лева не наломал дров, последних у нас хватает. Свободны.
        Они шли длинными коридорами молча, неторопливо, в ногу.
        Гуров отлично понимал, что генерал Турилин сделал все возможное: ознакомил с обвинением, дал в помощь Орлова.
        - Ну, жизнь покажет, - прошептал Гуров.
        - Что ты бормочешь? - Орлов положил руку ему на плечо.
        - Я сказал: еще не вечер, - ответил Гуров.