Проклятие Стравинского Валерия Леман
        Детектив-событие
        За любимой женщиной можно отправиться и на край света! Ну а тем более в славный городок Монтре на фестиваль «Богема», собрав едва ли не всю богему мира — и Соню Дижон в том числе. Рядом с ней — ее верный и преданный Ален Муар-Петрухин…
        Монтре — столица швейцарской Ривьеры, городок улыбок и благополучия, где, кажется, каждый второй перманентно счастлив. Даже трупы танцоров балета, что становятся завершением едва ли не каждого дня фестиваля, отмечены блаженной улыбкой черных губ — улыбкой смерти…
        Именно в Монтре Стравинский создавал свою «Весну священную». Алекс Мону блестяще исполнил отрывок из нее; еще не смолкло эхо аплодисментов, а танцор был мертв…
        Три смерти, одинаково отмеченные черными улыбками смерти,  — кто их автор? Кто в счастливейшем Монтре убивает молодых удачливых танцоров с местным «акцентом» — оставляя счастливую улыбку на лице? Все вопросы найдут свои ответы под занавес «Богемы»…
        Валерия Леман
        Проклятие Стравинского
                  , 2015
        Глава 1. Прогулки под Луной
        Монтре! Как много в этом звуке
        Для сердца русского слилось,
        Как много в нем отозвалось!..
        Оговорюсь сразу: данная, весьма вольная интерпретация классических строк Пушкина принадлежит не мне — лучшей девушке на свете, любви всей моей молодой жизни Соне Дижон. В эту волшебную апрельскую ночь мы с ней, нежно обнявшись, неторопливо брели по аллее набережной славного швейцарского городка Монтре; Соня проводила для меня увлекательную экскурсию по местным многочисленным достопримечательностям, а я периодически оплачивал информацию благодарными поцелуйчиками.
        — И, между прочим, ничего плохого в замене Москвы на Монтре нет, потому как городок Монтре связан со многими славными именами русской культуры. К примеру, твой обожаемый Набоков именно здесь наслаждался дивным бытием последние шестнадцать лет своей жизни — просто гулял, ловил бабочек, пил кофе и любовался окрестностями с балкона своего роскошного suit-номера отеля Montreux Palace,  — говорила Соня, кивая в сторону возвышавшегося по левую сторону от нас внушительного здания, светящегося огнями.  — Согласись: Набокова легко понять! Сама атмосфера этого городка словно дышит счастьем. Здесь нет обворожительных красот и зданий потрясающей архитектуры, все просто по-европейски, вполне прилично, но…
        Тут Соня остановилась, вдохновенно развернувшись ко мне, улыбаясь таинственно и сладко — тонкий овал лица, черное каре волос, синие удлиненные глаза… С серебристой подсветкой луны все это смотрелось особенно эффектно.
        — Ты знаешь, мне не раз приходилось участвовать в бесконечных швейцарских спорах о Монтре. Швейцарцы — на редкость милые люди, все у них благополучно и размеренно с самых пеленок, потому они без особого напряжения улыбаются всем встречным, сердечно желая благополучия. И все-таки даже эти, с рождения счастливые, люди в Монтре ощущают непривычную приподнятость и радость, желание смеяться и обнимать весь мир. Отчего так? Что такого в этих простых переулках и аллеях, что, едва оказавшись здесь, даже самый бедный парень с пустыми карманами вдруг начинает улыбаться счастливой улыбкой?
        Скрестив руки на груди, Соня выжидательно смотрела на меня, словно только я, ее преданный поклонник Ален Муар-Петрухин, москвич-полукровка с французом папой и русской мамой, могу точно и ясно дать достойный ответ на столь заковыристый вопрос. Мелочь, а приятно.
        Я широко, по-монтревски радостно, улыбнулся и энергично помотал головой из стороны в сторону.
        — Понятия не имею — почему! Но почему-то мне кажется, ты, великая художница современности, все сама прекрасно знаешь. Открой мне тайну счастья под названием «Монтре»!
        Соня улыбнулась, важно кивнула и, вновь подхватив меня под руку, продолжила наше движение по набережной.
        — Я думаю, все просто. Пару веков назад сюда, в тихое и благословенное место, далекое от бурной цивилизации Европы, стали приезжать состоятельные люди. Они покупали здесь симпатичные домики и чудесно проводили свободное время с родными и близкими в мирном отдыхе и лечении дарами — свежим воздухом, густым молоком и покоем. Постепенно к Монтре пришла слава райского уголка, и городок стал расцветать, сохраняя при этом свою чистоту и привлекательность.
        И вот представь: если на протяжении двух веков в небольшом по площади местечке девяносто девять, а то и все сто процентов населения — благополучные, счастливые люди, не знающие особых проблем, начинающие свой день с улыбки и засыпающие с миром в душе, то это непременно скажется на общей атмосфере городка! Улыбаясь улыбкой счастливого человека, каждый житель Монтре отправляет в атмосферу свой флюид счастья, который, соединяясь с миллионами других, таких же светлых и чудесных флюидов, создает над городком чудесный зонтик — сделав только первый шаг и попав под него, каждый новичок первым делом улыбнется. И внезапно поймет, что жизнь прекрасна и удивительна. Разве не так?
        — Именно так!  — согласно кивнул я, с наслаждением вдыхая аромат цветущей магнолии, которая за ограждением очередного отеля бесшумно роняла в траву роскошные бутоны цветов, рассыпающиеся белоснежными лепестками.  — Монтре — город счастья. Наверное, поэтому именно здесь столько дорогущих клиник, в которых исцеляются едва ли не все болезни.
        — И именно здесь жил последние годы смертельно больной Фредди Меркьюри,  — подхватила Соня,  — и еще сотни никому не известных людей… И, между прочим, однажды сюда прибыл Петр Ильич Чайковский. Великий композитор находился в ужасной депрессии, которая немедленно прошла после первой же ночи в местном отеле. Уже на следующий день улыбающийся Петр Ильич катался в лодке со своим сердечным другом, а в его голове (или в сердце?) рождались первые ноты знаменитого концерта для скрипки с оркестром.
        Последняя фраза вернула меня к сегодняшнему вечеру. Дело в том, что два дня назад мы с Соней прибыли в Швейцарию, в солнечный Монтре, по серьезному поводу: здесь открывался первый фестиваль искусств под названием «Богема». Соня везла с собой целый вагон своих гениальных полотен, как участница конкурса художников, а я находился при ней в качестве почетного сопровождения.
        И вот сегодня вечером, шестнадцатого апреля, на набережной состоялось поистине грандиозное открытие фестиваля при участии оркестров, юных звезд оперы и балета. Собственно, это шоу все еще продолжалось, и над набережной чудесным фоном нашей прогулки звучала вечная классика; мы же с Соней, не дожидаясь окончания действа, решили немного пройтись для успокоения бурных эмоций перед сном. Между тем нам было от чего разволноваться.
        Представьте себе сцену под открытым небом, эффектные фейерверки и волшебную музыку; самым же потрясающим для нас с Соней было то, что гвоздем программы стал наш соотечественник — двадцатидвухлетний танцор частной балетной труппы Санкт-Петербурга Савелий Уткин, исполнивший сольную партию из балета Чайковского «Щелкунчик».
        — Кстати, о Чайковском,  — быть может, не слишком к месту вставился я.  — На что я никогда не был большим любителем балета, но выступление нашего Савелия было потрясающим. Какие он кренделя выделывал на сцене! У меня создалось полное впечатление, что парень попросту летает, лишь изредка отталкиваясь ножками от грешной земли. Да, Сонюшка, не разглядели мы талант! Как ты думаешь, неужели он действительно ночует где-нибудь на скамейке набережной?
        Произнеся последнюю фразу, я невольно огляделся. Вдоль набережной под шелестящими пальмами, платанами, магнолиями и прочими экзотическими и среднестатистическими европейскими деревьями красовались удобные скамейки шоколадного цвета. Воздух был пряный и по-весеннему теплый, так что на любой из этих скамеек, подстелив какой-нибудь свитерок или курточку, вполне можно было переночевать без особых проблем. Примерно это я, поспешив успокоить свою больную совесть, и сообщил Соне.
        В ответ моя подруга презрительно фыркнула.
        — В таком случае, предлагаю нам с тобой здесь и переночевать!
        Она тяжело вздохнула и укоризненно покачала головой, как какая-нибудь мудрая старушка.
        — Стыдно, мой милый! Парень просил о помощи своих вполне благополучных земляков, а мы послали его куда подальше. Между тем наш случайный попутчик оказался талантищем.
        В принципе Соня была абсолютно права. Савелий Уткин действительно оказался нашим случайным попутчиком. Мы познакомились на перроне Женевского вокзала: услышав русскую речь, парень вцепился в нас мертвой хваткой; в итоге мы отправились в Монтре вместе, поездом Женева — Вильнев, и весь час с лишним пути явно «голубенький» Савелий с вдохновенно взъерошенными космами пел нам унылую песнь о своей несчастной бедности.
        По его словам, он без проблем прошел строгий отбор на участие в фестивале, столкнувшись лишь с одной-единственной трудностью — отсутствием денег. Труппа петербургского театра, в которой он честно трудился, с большим трудом наскребла средства на дорогу в оба конца, а вот внести взнос с тем, чтобы фестиваль обеспечил участника местом в отеле с классическим завтраком, входившим в общую стоимость, не удалось. Как сообщил с плаксивыми интонациями Савелий, деньги попросту зажал жутко завидовавший ему «прима» труппы, который сам продал бы душу дьяволу, чтобы только стать участником «Богемы».
        Почуяв в нас благополучных и сытых россиян, парень принялся ныть, взывая о помощи. Но единственное, чем лично я мог ему помочь — это отсыпать горсть швейцарской мелочи на кофе с круассанами. Дело в том, что и нам с Соней швейцарские отели не слишком по карману, а потому было заранее обговорено, что мы остановимся в доме троюродной сестры покойного отца-швейцарца Сони — Мари Венсе. Сами понимаете, тащить с собой в европейский дом еще одного постояльца с явными признаками гомосексуалиста — не слишком хороший тон.
        Выслушав наши объяснения, Савелий тяжко вздохнул и произнес трагическим тоном, что один из его питерских коллег, бывавший сто лет назад в Монтре, дал добрый совет: ночевать на скамейках набережной. Как говорится, тепло, светло и мухи не кусают. Мы с Соней, утомленные двухчасовым гнусавым соло несчастного соотечественника, обеими руками подтвердили данную информацию, а на вокзале Монтре поспешили исчезнуть из его поля зрения.
        И вот теперь на торжестве открытия парень неожиданно предстал пред нами совершенно в другом ракурсе, мгновенно вызвав вспышку раскаяния. Хотя как лично я мог бы ему помочь? Оплатить отель, в котором радовался жизни великий Набоков?..
        — …надеюсь, у организаторов этого фестиваля хватило совести не оставлять парня под открытым небом!..
        Между тем Соня, крепко уцепившись за мой локоток, продолжала свой покаянный монолог.
        — Клянусь, сейчас я бы рискнула переговорить с Мари насчет еще одного иждивенца. Тем более, полагаю, душка Паскаль нас поддержал бы.
        Вот тут я на месте Сони всерьез засомневался бы! Очень милый и симпатичный сын Мари Венсе, великий специалист по компьютерам Паскаль, при всем своем благодушии и миролюбии на дух не переносил голубеньких ребят — это даже я за неполные два дня знакомства успел понять по его отдельным комментариям в адрес памятника Фредди Меркьюри на набережной Монтре. Я уже хотел было возразить подруге по этому поводу, как внезапно перед нами открылась жутковатая до нереальности картинка, в одно мгновенье заставив резко умолкнуть обоих.
        Представьте себе: ночь в лиловых красках и оттенках, усыпляющий шелест деревьев, фонарь на тонкой ножке, на пару с гигантской луной льющий свой мягкий свет на скамейку с застывшим в грациозной позе Щелкунчиком на ней — в красном мундире и треуголке, с деревянным щелкунчиком в тонких пальцах рук и блаженной улыбкой словно нарисованных черным фломастером губ…
        Существенное дополнение: парень в костюме Щелкунчика был нашим знакомцем Савелием Уткиным, и, судя по остекленевшему взгляду глядящих в черную вечность глаз, он был давно и безнадежно мертв.
        Глава 2. Допрос по-швейцарски
        Когда дело касается убийства и за работу берется полиция, все проходит примерно по единой схеме во всех странах мира, включая благостную Швейцарию: допрос с протоколом, нудные вопросы следователя и суровое подозрение в каждом взгляде, брошенном полицейскими на тебя — ушлого туриста, умудрившегося отыскать на мирной скамейке мирной аллейки жуткий труп.
        Конечно, у швейцарской полиции есть своя особенность, немедленно проявившаяся, как только нас с Соней усадили в кабинете комиссара, представленного нам, как мсье Луи Криссуа.
        — Не желаете кофе?
        Это был первый вопрос рядового полицейского, после которого без малейшей паузы и ожидания ответа перед нами на столе нарисовались две симпатичные чашечки капучино с воздушной пенкой. Мы благодарно кивнули и немедленно отпили по благодатному глотку — право дело, после всех переживаний и хождения вокруг трупа на скамейке в ожидании прибытия полицейской машины это были поистине живительные глотки!
        Почти тут же в кабинет вошел и, приветственно кивнув нам, уселся напротив бритый наголо господин в светлом костюме.
        — Позвольте представиться: я — комиссар Криссуа, буду вести это дело,  — произнес он, строго сведя темные брови к переносице.  — А вы,  — тут он взял листок бумаги, положенный полицейским перед ним,  — а вы — это мсье Ален Муар-Петрухин и мадам Соня Дижон, русские туристы…
        Прочитав бумагу до конца и отбросив ее на стол, комиссар несколько озадаченно посмотрел на нас. Соня, привыкшая к подобным ситуациям, пихнула меня в бок, и я довольно бойко пояснил:
        — Да, мсье комиссар, мы с мадам Дижон оба проживаем в России, но отец Сони был гражданином Швейцарии, а мой и ныне проживает в городе Париже, от них — наши не совсем русские фамилии и хорошее знание французского языка. Задавайте свои вопросы, а мы постараемся на них ответить. И, если не сложно — можно еще по чашечке кофе?..
        Стоит оговориться, что за свою недолгую жизнь я не раз становился участником расследования преступлений, а потому был довольно хорошо знаком с общей процедурой утомительных допросов. Но это швейцарское дело, которое началось с жутковатой «находки» на набережной Монтре, с самого начала отличалось от других щедрым кофейным ароматом.
        Комиссар в ответ на мою просьбу кивнул, и вскоре перед нами появились новые порции бодрящего напитка, что, учитывая позднее время (шел третий час ночи), было особенно приятно. Не сговариваясь, мы с Соней залпом выдули по второй порции. Теперь можно было отвечать на все вопросы.
        А вопросы были вполне стандартные и обычные: зачем прибыли, у кого остановились (адрес, ФИО, телефоны), как очутились в два часа ночи на аллее набережной, кто первым заметил труп, не встречали ли людей по дороге к злосчастной скамейке, и все в том же духе.
        После того как из наших четких и ясных ответов комиссар узнал, что мертвый человек на скамейке при жизни был нам знаком, последовала новая порция вопросов: откуда мы его знаем, его ФИО, возраст, род занятий, а также — неизвестно ли нам, каким образом он попал в Монтре, с какой целью и где остановился.
        Разумеется, с самого начала слово взял я, изложив историю нашего с Савелием знакомства: как он подскочил к нам, едва мы оказались на перроне Женевского вокзала, как представился солистом балетной труппы театра «Снежинка» города Санкт-Петербурга, приглашенным для участия в фестивале «Богема» в Монтре, как дико обрадовался, узнав, что мы отправляемся туда же и немного ориентируемся на местности, чтобы без проблем добраться до этого таинственного Монтре — это слово Савелий произносил с восторженным придыханием.
        Я достаточно подробно передал весь наш разговор, а точнее — бесконечный монолог Савелия в поезде и то, как парень плакался нам, что ему негде остановиться в Монтре, а в кармане — ни гроша. При этом я в очередной раз ощутил болезненные укусы совести, но комиссар, как классический европеец, активно поддержал наш здоровый эгоизм.
        — Странный парень,  — удивленно приподнял он свои густые брови.  — О чем он думал, отправляясь на фестиваль? В первую очередь нужно было забронировать номер в каком-нибудь недорогом отеле.
        Сами понимаете, я не стал читать полицейскому лекцию о том, что ежемесячного дохода среднего статистического россиянина не хватит даже на дорогу в Швейцарию, не говоря уже о бронировании номера в самом наискромнейшем отеле. Я просто без лишних эмоций выложил всю информацию, полученную нами от Савелия Уткина, включая совет его бывалого приятеля ночевать на скамейках набережной, после чего слово взяла доселе сладко зевавшая у меня под боком Соня.
        — И, между прочим, этот Савелий стал самой настоящей звездой открытия фестиваля,  — проговорила она, лениво похрустывая пальчиками, расправляя затекшие плечи.  — Видели бы вы, комиссар, как он парил над сценой под волшебную музыку балета «Щелкунчик»! Настоящее чудо.
        Комиссар с интересом посмотрел на нас, немедленно ухватившись за конкретный факт: труп танцевал партию из балета «Щелкунчик». «Щелкунчик»!  — комиссар даже щелкнул пальцами, словно сделал великое открытие.
        — Теперь понятно, почему убитый был столь странно одет.  — Он укоризненно покачал головой.  — А ведь я бывал на этом балете в детстве, а также, помнится, очень любил одноименный мультфильм. Стало быть, парень танцевал партию Щелкунчика, и на нем остался его костюм!
        — И в руках у него был деревянный щелкунчик со вставленным орешком,  — напомнил я.  — Вряд ли у Савелия был такой щелкунчик, у него и багажа-то приличного не было. Скорее всего кто-то подарил ему эту игрушку после успешного выступления. И еще,  — тут я чуть наклонился в сторону комиссара,  — вы не могли бы назвать нам причину смерти Савелия? Он так странно выглядел…
        Комиссар пару минут сверлил меня взглядом многозначительно прищуренных глаз. Я терпеливо ждал — ясное дело, возможно, полицейский думает, я специально задал этот вопрос, чтобы подчеркнуть свою невиновность: дескать, понятия не имею, как он был убит и прошу сообщить мне эту информацию.
        Что бы там ни было, а размышления комиссара пришли к логическому завершению: зачем обижать вполне приличного русского туриста, если завтра полиция официально сообщит данную информацию родной прессе, так что уже к обеду газеты будут бурно обсуждать сенсационное убийство!
        — Судмедэксперт еще не приступал к своей работе, он займется этим с утра, так что пока мы можем лишь делать предположения,  — комиссар устало откинулся на спинку своего кресла.  — И тем не менее я стопроцентно уверен, что наши предположения обязательно подтвердятся. Потому что по всем признакам погибшему был сделан укол препарата, который наша пресса окрестила «Волшебный сон» — изобретение доктора Оскара Плиса, который год назад подозревался в незаконном проведении эвтаназии. Это было шумное дело, так что, боюсь, теперь пресса дружно его вспомнит и начнет совать свой нос, куда не следует.
        Только представив себе все возможные последствия сегодняшней ночи с трупом на скамейке, комиссар горестно вздохнул.
        — Дело в том, что год назад мы получили анонимное послание о том, что доктор Плис провел незаконную эвтаназию по заказу богатого клиента. Естественно, мы предприняли ряд мер, но в конце концов все завершилось ничем: мы так и не смогли обвинить доктора Плиса в том, что он отправил на небеса по крайней мере одного клиента. Пузырек опасного препарата, рассчитанный на пять смертельных доз, бесследно исчез, а сам доктор немедленно сошел с ума. Анонимщика раскрыть не удалось, свидетелей не было ни одного, так что и само «дело» пришлось закрыть, так и не открыв официально…
        Он покачал головой, словно заново переживая события годовалой давности.
        — Самое неприятное, что на руках у нас не было ни одной улики, равно как у экспертов — ни намека на примерный состав препарата. Но таинственный анонимщик очень подробно описал единственную жертву эвтаназии доктора Плиса. По его словам, старик умер очень быстро, в течение каких-то пятнадцати минут, ощущая при том ни с чем не сравнимое блаженство, что отразилось на его лице — он беспрерывно улыбался и даже негромко смеялся; единственный отрицательный момент: с первых же минут губы старика стали черного цвета.
        Еще один горестный вздох.
        — Блаженная улыбка на лице и почерневшие губы — вот и все признаки использования «Волшебного сна», известные нам и всему миру, потому как наш анонимщик не поленился дубликат своего послания отправить в редакцию крупнейшей кантональной газеты «Женевские новости». Вся общественность достаточно бурно обсуждала сумасшедшего доктора и его таинственный препарат; в течение долгого времени случай каждой смерти в кантоне тщательно проверялся…
        Комиссар глубоко вздохнул, потянувшись.
        — И вот спустя год у нас появилась жертва первой из пяти порций пропавшего препарата — молодой человек, танцор балета из России… Согласитесь, не совсем понятно, какую цель преследовал убийца, ведь жертву здесь никто не знал. Самое же неприятное: чует мое сердце, теперь пресса поднимет шум в духе: «Кто — следующие четыре жертвы блаженной смерти?»
        Только он произнес свою фразу, как мне припомнились недавние рассуждения Сони о счастливой атмосфере Монтре. «Елки-палки, а ведь смерть Савелия с блаженной улыбкой на лице вполне вписывается в стиль «райского зонтика Монтре» — счастливая смерть в счастливом городе!» — подумал я.
        Между тем наш допрос был благополучно завершен. Подписав все протоколы, мы с Соней выразили комиссару наше душевное сочувствие и поддержку, после чего простились, с легким сердцем бегом отправившись в дом Мари Венсе — рухнуть в объятия сна.
        Глава 3. Утренний кофе Мари
        Весна — время коротких ночей; не успеешь опустить голову на подушку, как тебя уже ласково будят проникающие сквозь тонкий занавес лучи ослепительного солнца, а птичьи хоралы исполняют роль благозвучного будильника, пропевая волшебные ноты и пассажи. И лучшим примером волшебства счастливых пробуждений были наши с Соней утренники в светлой спальне на втором этаже крошечного домика в Монтре с окнами, выходящими на восток.
        Следующим днем после наших ночных приключений была суббота — выходной день, а потому сама хозяйка и ее сын Паскаль терпеливо ожидали нашего появления на террасе перед кухней домика. Оба пили кофе и обсуждали новость, которую принесла «сорока на хвосте», точнее — соседка Милли, проживавшая через три дома от них, державшая двух козочек, а потому снабжавшая по средам и субботам семейство Венсе козьим молоком и домашним сыром.
        Как мы узнали чуть позже, Милли не просто сообщила о загадочно убитом танцоре балета; из таинственных источников ей было совершенно точно известно, что обнаружили труп на скамейке набережной мы с Соней — гости Мари Венсе. Сами понимаете, именно потому Мари и Паскаль в этот день не спешили отправиться на зеленый базарчик за овощами и фермерскими колбасками, а терпеливо ожидали нашего пробуждения, сгорая от желания услышать рассказ от первого лица.
        Дождались они только меня: Соня сладко спала, и я в одиночестве спустился по лестнице в столовую, вышел через кухню на террасу, услышав в ответ на свое приветствие энергичное восклицание Мари:
        — Ну, наконец-то, Ален! Мы вас заждались — быстрее рассказывайте про все свои приключения!
        Надо отметить, что Мари, несмотря на свой вполне солидный возраст «под шестьдесят», была на редкость привлекательной дамой: высокая и стройная блондинка с красивыми глазами серого цвета и никогда не исчезающей с лица улыбкой. Сразу после нашего прибытия она представилась лично мне следующим образом: «Приятно познакомиться, Ален! Соня меня неплохо знает, потому спешу поставить в известность лично вас: меня зовут Мари, просто Мари — без приставки «мадам» или «тетя». Прошу так меня и величать!»
        Естественно, я так ее и величал, а потому уже открыл рот, чтобы произнести вполне классическое приветствие «Доброе утро, Мари и Паскаль!», когда меня неожиданно сбил с толку пылкий призыв хозяйки немедленно поведать обо «всех моих приключениях». Еще наполовину пребывая в блаженстве легкого сна, я не сразу сообразил, что речь идет не обо всех моих молодецких похождениях в целом, но конкретно о событиях минувшей ночи.
        Пару секунд я стоял, озадаченно переводя взгляд с Мари на Паскаля и обратно. На помощь мне пришел Паскаль:
        — Боюсь, мама, ты несколько озадачила Алена. Полагаю, нужно говорить конкретнее: мы с тобой в предвкушении волнующего рассказа о том, как Ален с Соней обнаружили труп русского танцора сегодня ночью на набережной.  — Тут Паскаль с улыбкой развернулся ко мне.  — Видите, Ален, благодаря нашей соседке тетушке Милли мы уже введены в общий курс дела, так что прошу рассказать нам, что случилось, честно и откровенно, ничего не утаивая!
        Само собой, тут до меня все дошло, и я уселся за стол, а Мари в мгновенье ока приготовила для меня чашечку ароматного кофе.
        — Собственно, я не могу сообщить вам ничего сенсационного, суть вы знаете: убит русский танцор, чрезвычайно одаренный парень, которого вчера после его дебюта на открытии фестиваля мгновенно окружили восторженные поклонники с просьбой дать автограф.
        — Признаюсь вам, среди этих просителей автографа был даже я,  — смущенно хмыкнул Паскаль, поправляя очки.  — Я был просто потрясен его выступлением: парень исполнял совершенно потрясающие прыжки, он попросту парил над сценой, и это смотрелось восхитительно.
        Мари кивнула.
        — Да, Ален, мы с Паскалем — большие поклонники балета. Боюсь, если бы не любовь к точным наукам, приятель вполне мог уговорить Паскаля посещать балетную школу с ним на пару. К счастью, этого не произошло!  — Она поспешила долить кофе в мою опустевшую чашку.  — Но прошу прощенья за данное отступление. Рассказывайте, Ален, как вы обнаружили этого парня, как его узнали — словом, выкладывайте все, что вам известно. Это так интересно!
        Пришлось подробно изложить историю нашего знакомства с Савелием в поезде, не умолчав и о дискуссии с Соней по поводу того, стоило ли нам просить Мари приютить бездомного танцора.
        В этой части моего рассказа Мари, не выдержав, весело расхохоталась, захлопав в ладоши.
        — О, боже мой, как жаль, что вы не попросили меня об этой пустяковой услуге! Ведь я имела шанс не только приютить талантливого юношу, но и, возможно, тем самым спасти его от смерти… Кстати, а каким образом он был убит?
        Вот тут настала моя очередь получать информацию, произнеся в ответ лишь короткую фразу:
        — Пока неизвестно, но вполне возможно, что парню ввели препарат под условным названием «Волшебный сон»…
        Пару минут Мари и Паскаль пялились на меня, округлив глаза. Первым не выдержал Паскаль:
        — Вот это действительно сенсация!
        Он тут же развернулся к матери.
        — Помнишь, как журналисты всех газет смаковали тему «блаженной смерти» от «Волшебного сна», достаточно подробно описанную в анонимке? А сколько было шума из-за пропажи последних пяти доз! Пресса по сто раз обмусоливала не столько конкретный случай незаконной эвтаназии Оскара Плиса, сколько блаженство умирающего человека и его жутковато-черные уста. Достаточно бурно обсуждалось также совершенно необъяснимое исчезновение зловещего изобретения. Заголовки пугали всех честных обывателей: «Черная улыбка блаженной смерти», «Кто станет новыми блаженными жертвами «Волшебного сна»?», «Незаконная эвтаназия будет продолжена»… И все в том же роде.
        Войдя в азарт, Паскаль даже потер руки.
        — Но никаких предсказанных преступлений не последовало — тела всех, кто умер за этот год, подтвергались тщательной экспертизе с общим выводом: все эти люди умерли сами по себе, без какой-либо помощи извне. Так что в конце концов о том деле позабыли, как о чем-то давнем, не совсем реальном и не имеющем предсказанного мрачного продолжения. И вот спустя год продолжение все-таки последовало! И странная жертва — русский танцор, которого здесь никто толком не знал…
        Паскаль печально покачал головой, в тот момент до смешного напомнив мне классическую добродушную бабульку.
        — Да, это настоящая сенсация, и, боюсь, она затмит собой вечное искусство нашего новорожденного фестиваля…
        Жизнерадостная Мари успокаивающе похлопала сына по плечу, одновременно поднимаясь.
        — Искусство вечно, дорогой мой Паскаль, его не победят нелепые убийства. Вот увидишь: все будут помнить волшебные прыжки несчастного Савелия, но мало кто припомнит, кто и за что его убил… Собирайся! Мы отправляемся на субботний базарчик. Не желаете составить нам компанию, Ален?
        Я желал, и с восторгом. По планам на сегодняшний день Соня, проснувшись и отведав свой кофе, отправится со мной на пару в Шильонский замок, где в два часа готовилось открытие ее персональной выставки. Стало быть, еще как минимум час она будет сладко спать. Ясное дело, что мне этот час стоило провести в компании все и вся знающих Мари и Паскаля — ознакомиться с базарчиком, его весенним ассортиментом и замечательными торговцами.
        Я собрался за пять минут, спустился, получил из рук Мари сумку на колесиках, после чего мы дружно отправились за покупками.
        Глава 4. Встречи на базарчике
        Наш визит на зеленый базарчик прошел самым чудесным образом: мы прогулялись по всем рядам с лотками фермеров, заполненными первыми овощами из теплиц, всевозможной мясной продукцией и отменными домашними сырами. Мари торжественно представляла меня каждому из своих знакомцев-фермеров, и я каждому столь же торжественно пожимал руку. В итоге обе наши мини-тележки — одна у меня, другая — у Паскаля — были доверху нагружены наисвежайшей продукцией от производителей.
        — Какое счастье, что славные фермеры пока не в курсе ночного убийства,  — глубокомысленно произнес Паскаль,  — не то наш базарный променад продлился бы вдвое дольше.
        Мари энергично взмахнула рукой.
        — Не говори глупостей, Паскаль!  — Она выразительно усмехнулась.  — Фермеров гораздо больше интересует урожай в теплицах, отел коров и прибавка веса у собственных хрюшек. А то, что в Монтре какие-то бездельники убили своего собрата, для них сродни анекдотам, не более того.
        — Кстати, о бездельниках,  — тут же подхватил Паскаль, кивая в направлении кафе в конце базара.  — Один из них сейчас заказывает себе кофе с блинчиками. Предлагаю присоединиться к нему — Жак Мюре, главный организатор и меценат новорожденного фестиваля «Богема», мой бывший одноклассник, наш с мамой добрый друг и приятель,  — Паскаль улыбкой словно спрашивал моего разрешения.  — Не желаете ли познакомиться с ним, Ален?
        Я — всегда обеими руками за все новые знакомства. Здесь же у меня был двойной интерес: возможность из первых уст узнать о том, как обустроился бедняга Савелий на швейцарской земле. Неужели и в самом деле талантливый парень ночевал под открытым небом?
        С первых же минут нашего знакомства Жак Мюре, горячо пожав мне руку со словами «Жак, просто Жак…», напомнил мне знаменитого Жана Габена — то же добродушное, слегка одутловатое лицо, тот же хрипловатый раскатистый голос и точно такая же кепка на голове. Едва мы расселись за столиком, как Жак, эффектно откинувшись на спинку кресла и полуприкрыв блеклые глаза, сдвинул кепку на затылок, проговорив волнующим «габеновским» баритоном:
        — Друзья мои, приятно встретить вас после первого, премьерного дня нашего фестиваля! Ведь вас можно смело назвать моими добрыми ангелами.
        Тут он подмигнул мне.
        — Знаете ли вы, Ален, что имя фестиваля — изобретение нашего друга Паскаля? Если бы не он…
        Паскаль, который, стоит отметить, выглядел намного моложе своего одноклассника, в ответ немного смущенно рассмеялся, мгновенно порозовел, пальцем поправляя круглые очки.
        — Спасибо за комплимент, Жак! Но на самом деле ты и сам вполне мог сделать правильный выбор, просто тебе было не до того. Ведь с первого дня на тебя навалилось столько хлопот и забот, шутка ли — подготовить проведение самого настоящего фестиваля искусств! А мой вклад — минимальный…
        И все-таки было вполне очевидно, что Паскалю не терпится похвалиться своим скромным вкладом в дело фестиваля, потому я отставил чашку кофе в сторону и заинтересованно на него уставился.
        — Послушайте, вы меня заинтриговали, Паскаль! Нельзя ли поподробнее узнать о вашем «минимальном» вкладе в «Богему»?
        Душка Паскаль улыбнулся улыбкой абсолютно счастливого человека, немедленно приступив к рассказу:
        — Мой вклад действительно минимальный! Все просто. Однажды вечером, в самый разгар подготовки фестиваля, мне позвонил Жак. Без лишних предисловий, в своей решительной манере, он спросил: «Дружище, как тебе название для нашего фестиваля — «Девять муз»?» — Паскаль хитро усмехнулся.  — Что ж, название неплохое, звучит внушительно, но маленькая неувязочка…
        Тут рассказчик многозначительно прищурился, откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди.
        — В школьные годы я много читал самой разнообразной литературы, а потому неплохо помню: семь муз, согласно греческой мифологии, это богини — покровительницы искусств. Но вот каких? Перечисляю по пальцам…
        Паскаль, выпрямившись, торжественно продемонстрировал нам свою мягкую розовую ладошку.
        — Итак: Каллиопа — муза эпической поэзии, Эвтерпа — лирической поэзии и музыки, Мельпомена — трагедии, Талия — комедии, Эрато — любовной поэзии, Полигимния — пантомимы и гимнов, Терпсихора — танцев, Клио — истории и, наконец, Урания — муза астрономии.
        Он с победным видом откинулся на спинку стула, вновь торжественно скрестив руки на груди.
        — Как видите, часть муз на нашем фестивале осталась бы без дела! В самом деле, ведь Жак не приглашал к участию в нем историков и астрономов. Зато художники вообще не вписались бы — нет такой музы в нашей девяточке! Вот почему я предложил Жаку простое до банальности, но полностью подходящее для нашего фестиваля название — «Богема». Ведь деятели искусств и есть настоящая богема общества. Согласны со мной?
        — Вы абсолютно правы, Паскаль.
        Между тем обсуждение списков полного перечня муз, по-видимому, немного наскучило Жаку, и он поспешил сменить тему: пару раз хлопнув в ладоши, внезапно «надел» на лицо маску трагедии, протяжно вздохнув.
        — Полагаю, вы уже слышали про трагическую гибель малыша из России? Не хотел об этом говорить, чтобы не накликать на «Богему» новых несчастий, но, согласитесь: смерть в первый день — ужасное начало для фестиваля.
        — Да, мы в курсе,  — кивнул Паскаль, поворачивая голову в мою сторону.  — А наши гости, в частности Ален, умудрились обнаружить тело.
        Жак немедленно уставился на меня, вытаращив глаз.
        — Как вам это удалось?.. Хотя, впрочем, все достаточно просто объяснить: вы решили прогуляться по набережной и вдруг увидели… Брр! Надеюсь, все это не слишком вас напугало?
        Я бодро улыбнулся.
        — Нас не так просто напугать, Жак. Тем более со мной была моя девушка — вместе мы выдержали этот удар. К тому же Савелий просто сидел с деревянным щелкунчиком в руках — вот и все.
        — С деревянным щелкунчиком!  — трагически изогнул брови Жак.  — Бог мой, это ведь мой подарок! Я, признаться, с первого дня отметил несомненный талант парня, потому сразу же предложил именно ему выступить на открытии. А когда парень выступил, я первым встретил его за кулисами и торжественно вручил сувенир на память — настоящий щелкунчик, доставшийся мне в наследство от бабушки из Ношателя.
        Сами понимаете, это был удобный момент, чтобы расспросить Жака относительного того, как решился вопрос с проживанием Савелия, и я не замедлил им воспользоваться.
        — Вы знаете, Жак, мы с Соней познакомились с Савелием в дороге — ехали вместе в поезде из Женевы в Монтре. Парень рассказал нам о своем бедственном положении, у него совсем не было денег. Вы, случайно, не в курсе, где ночевал Савелий и куда собирался идти после открытия?
        Жак нарочито громко вздохнул.
        — Увы, наш славный Савелий не оплатил пребывание здесь во время фестиваля. И сразу по приезде он сообщил мне, как и вам, о своей проблеме: нет денег! Нет денег на оплату самого дешевого отеля, нет денег на питание, даже на чашечку кофе! Признаться, меня все это поразило. Да, я слышал, что в России много проблем, но чтобы талантливый танцор отправлялся на фестиваль без гроша в кармане…
        Он печально покачал головой.
        — Горжусь тем, что я все-таки смог помочь Савелию, хотя это не входило в мои обязанности. Я разрешил ему ночевать в хореографической студии. Там вполне уютно, можно спать на диванчике в раздевалке, а я принес из дома пару замечательных пледов.
        — Стало быть, он ночевал в студии?
        — Конечно! И был очень этим доволен.
        — А почему тогда…
        Я не успел договорить — у Жака зазвенел мобильник. Отрывистое приветствие, пара фраз, и, дав отбой, он с важным видом развернулся к нам.
        — Итак, у нас в славном Монтре — ужасное убийство, уважаемые господа! А потому меня, как главного организатора фестиваля «Богема», участником которого был убитый Савелий, вызывает полиция. На допрос! Никто не желает отправиться со мной, за компанию?
        Мы встретили шутку веселыми смешками, пожелали Жаку успеха и, расплатившись за кофе, отправились домой.
        Всего на экскурсию на базарчик у нас ушло сорок минут. Прибыв домой, мы обнаружили проснувшуюся Соню: сладко зевая, она сидела за столиком на террасе, попивая кофе и улыбаясь каким-то своим мирным мыслям.
        — Наконец-то!  — проговорила она, завидев нас и сладко потягиваясь.  — Куда это вы все исчезли с утра пораньше? Я, признаться, подумала, что вас всех неожиданно вызвали в полицию по поводу убийства бедняги Савелия.
        — Ну, мы с Паскалем не имеем отношения к этому ужасному преступлению, так что, увы, ничем не можем помочь следствию…
        Мари, произнося свою реплику, подкатила тележки к холодильнику, распахнула дверцу и начала неторопливо распределять покупки по полочкам и отделениям.
        — Предлагаю вернуться к более приятной теме. Итак, дорогая Соня, сегодня ровно в два — открытие твоей сенсационной выставки?..
        В этот момент мне впору было тихо сесть в уголок и попытаться отключиться от реальности в благой нирване. Дело в том, что художественные творения Сони всю сознательную жизнь для меня, грешного, искусство непостижимое. Именно потому я стараюсь с ней и ее верными поклонниками эту тему не обсуждать — живее буду, потому как Соня за каждый свой самый жуткий, на мой взгляд, шедевр запросто может придушить.
        На время обсуждения Мари и Сони высокой темы Сониной живописи я вышел в сад послушать пение птиц, насладиться ласковым весенним солнцем, а заодно неторопливо обдумать план дальнейших мероприятий.
        Глава 5. По пути к Шильону
        Между тем открытие Сониной выставки заранее ожидалось, как некая великая сенсация. Последние ее полотна относились к категории «ужастиков». Представьте себе: красивая, милая и вполне благополучная Соня, проживающая в симпатичнейшем шале в зеленой зоне Москвы, создает картины, очень далекие от житейской гармонии и мирных красок бытия. Уж про них точно не скажешь, что «эти полотна радуют глаз» — все с точностью до наоборот.
        То она малевала отдельные органы человеческого тела, извлеченные патологоанатомом в одном из городских моргов столицы, то вдруг начинала видеть мир в неуправляемых линиях багровых оттенков, а то персонажи полотен превращались у нее в диковинные, не совсем пропорциональные создания с тоскливыми глазами.
        На этот раз Соня обустроила свою выставку в подвале Шильонского замка — там, где когда-то проводил свои дни в неволе знаменитый Бонивар. Дав парочку интервью накануне открытия, она небрежно отметила, что данная выставка — плод ее потрясения от балета Стравинского «Весна священная», который с самого своего рождения имеет славу скандального и далеко не каждому понятного. Как некогда судьба Бонивара сподобила Байрона создать гениальную поэму «Шильонский узник», так и ее, скромную Соню Дижон, великий балет вдохновил на серию картин под тем же названием — «Весна священная».
        Признаться, я рискнул взглянуть одним глазком на главный шедевр данной выставки под названием «Избранница». Полотно можно описать следующим образом: главная героиня — девица, которую заготовили в жертву своим богам злыдни-язычники, жутко костлявая и непристойно полуобнаженная, скрючившись, лежала на камне, и все ее по-мужицки мускулистое тело в рваной робе было то ли перепачкано чем-то багровым, то ли просто с него уже успели содрать кожу. При этом на макушке избранницы ее буйные лохмы были вполне по-современному собраны в роскошный конский хвост, а на лице кривилась таинственная ухмылка. Сами понимаете, что второй глаз я открывать воздержался.
        Два дня после нашего приезда в Монтре моя Соня в буквальном смысле слова не вылезала из темниц замка, эффектно обустраивая каждое полотно у изножья мрачных колонн и в каменных нишах с использованием разнообразной подсветки в самых неожиданных местах. Когда все было готово к открытию, великая художница довольно потирала руки: «Вот увидишь, как всегда, о моей выставке будут кричать все газеты и журналы. Не зря меня прозвали Соня Шок». Само собой, с этим я согласился.
        Я взглянул на часы на своем запястье — стрелки показывали двенадцать сорок семь. Открытие выставки — через с час с лишним, стало быть, сейчас Соня отправится в замок, чтобы быть на месте заранее и еще раз все проверить-перепроверить, под финиш пару раз стукнув кулачком по дереву. Разумеется, я буду сопровождать свою дорогую подругу, а в таком случае…
        — Дорогой, ты готов идти?
        — Всегда готов!
        Все было точно по моему предсказанию. Я вернулся в дом, обнял Соню, поцеловал ее в щечку, махнув рукой Паскалю и Мари:
        — До встречи в Шильоне!
        — До встречи, дорогие!..
        День продолжался. Мы с Соней неторопливо брели по аллее набережной к знаменитому замку. Тридцать минут пешеходной прогулки, и достигнем замка, окунувшись в волнение и заботы выставки, а пока что у нас было время, щурясь на солнышке, мирно обсудить последние новости.
        — Между прочим, сегодня, как только проснулась, я тут же вспомнила наш ночной допрос в полиции и припомнила все детали. И знаешь, что мне пришло в голову?
        Соня неторопливо шла, подставив огромные черные очки в пол-лица нежным лучам солнца, улыбаясь своим мыслям, которые пришли к ней в голову поутру и которые она теперь собиралась изложить мне.
        — Понятия не имею, дорогая, но было бы интересно это услышать.
        — Так слушай. Помнишь, ведь этот Савелий сидел на лавке в полном облачении Щелкунчика, словно только что сошел со сцены.
        — Ну да.
        Она мудро вздернула бровь.
        — Разве это не странно? Ведь после его выступления и раздачи автографов прошел едва ли не целый час! Его презентация успешно состоялась, на сцене продолжались выступления других исполнителей. Согласись, если даже он еще не собирался отправляться спать, ему нужно было по крайней мере переодеться, принять душ. Между тем он вдруг оказался в стороне от места проведения фестиваля все в том же в костюме Щелкунчика. Неужели парень ни грамма не вспотел?
        Елки-палки, и в самом деле! При всей своей бедности Савелий прибыл в Монтре, одетый, как все цивилизованные люди — в джинсах и водолазке. В таком случае в них же он мог облачиться после выступления.
        Я усмехнулся. Между тем на лице Сони прописными буквами было написано: она знает, в чем причина! Ну, или практически знает.
        — Давай, колись, дорогая, что там еще пришло тебе в голову относительно пропахшего потом Савелия?
        Соня неторопливо кивнула с самым важным видом.
        — В мою голову пришло одно воспоминание. Когда Савелий спустился со сцены, его окружила целая толпа восторженных поклонников с программками фестиваля для автографа. Среди них была одна очень интересная девица: русская, без комплексов и с фотокамерой на груди. Не припоминаешь?
        Между прочим, эту личность я тут же припомнил. Как только Соня произнесла «очень интересная девица», передо мной мгновенно нарисовалась симпатичная, немного полноватая девушка в джинсах и толстовке, с профессиональной фотокамерой на груди. Конечно, я понятия не имел, кто она по национальности, но раз Соня назвала ее русской, стало быть, на то у нее были основания.
        Я кивнул, уставившись на Соню в ожидании продолжения.
        — Помню девушку с камерой. Не уверен, что она — девушка без комплексов, но…
        — Просто поверь мне на слово,  — прервала меня Соня с мудрой улыбкой человека бывалого.  — Но сейчас разговор не про ее отсутствующие комплексы, а о том, что она, вцепившись в Савелия обеими руками, что-то ему нашептывала, и он слушал ее с самой счастливой улыбкой на лице… А теперь проверим твою сообразительность: о чем тебе это говорит?
        Я с интересом посмотрел на Соню.
        — Это говорит о том, что ты, как минимум, права насчет того, что девица — из русских. В противном случае она не могла бы нашептывать Савелию что-то, вызвавшее у него счастливую улыбку,  — ведь мы с тобой прекрасно знаем, что парень понимал только по-русски.
        — Соображаешь!  — хмыкнула Соня.  — Ну, а то, что у девчонки болталась фотокамера на груди, говорит о том, что она, вполне возможно, профессиональный фотограф или просто журналист, а потому вполне могла предложить Савелию провести фотосессию — тут же, на набережной.
        Признаюсь, при этих словах я в самом буквальном смысле слова замер на месте. Елки-палки, а ведь и правда! Теплая ночь, фонари, диковинные деревья набережной, огромная луна в небе и — парень на скамейке в костюме Щелкунчика. Чем не идея для практически гениальной фотосесии? И если на нее Савелия Уткина пригласила некая русская девушка, то…
        — Понимаешь?  — произнесла Соня таинственным полушепотом, слегка сдвинув черные очки и взглянув на меня синими глазами.  — Ведь в таком случае она должна была быть на набережной, рядом с Савелием! И если не сама сделала ему смертельную инъекцию, то вполне могла видеть того, кто это сделал.
        Пару секунд мы смотрели друг на друга.
        — Соня, ты — гений!
        Я поцеловал подругу, и мы продолжили наш путь.
        — Что ж, пожалуй, пока тебя будут одолевать восторженные поклонники, я займусь розыском оной русской девушки. Кстати, волнующе звучит: «Смертельная фотосессия». Надо будет подбросить журналистам…
        Глава 6. «Весна священная» в Шильоне
        Открытие и сама выставка Сони прошли, как и ожидалось, с большим успехом. Притом следует отметить, что она была одной из многих — в этот день в Шильоне полотнами художников со всего света были увешаны практически все залы и переходы замка. И тем не менее каждый желающий мог без труда заметить невооруженным взглядом: «Весна священная» Сони Дижон лидировала по числу посетителей, которые первым делом дружно направлялись ко входу в подземелье, где их торжественно встречали старцы в длиннополых рясах. Как пояснила мне продвинутая в области балета Мари, то были персонажи «Весны священной» — те самые беспощадные жрецы, что приносили в жертву невинных девиц.
        На выставке роль старцев была много проще и гуманнее — они раздавали всем совершеннолетним посетителям выставки бокалы с прохладным шампанским, дабы поднять тонус перед просмотром шедевров в таинственном полумраке подземелья. С бокалами в руках взволнованный народ спускался по каменным ступеням и под скрипичные истерики бессмертной музыки Стравинского наслаждался вечным искусством Сони Дижон.
        Сами понимаете, я, полный неуч и в живописи, и в балете, не видел смысла спускаться в подвал, а потому просто составлял Соне компанию, прохлаждаясь за столиком кафе в залитом солнцем внутреннем дворе замка. Данная позиция давала мне возможность ненавязчиво наблюдать за посетителями и терпеливо ожидать появления нашей с Соней «русской журналистки». Я ждал, беспечно жмурясь на солнце, в сто первый раз делая сто раз до меня сделанное открытие: как мало нужно для счастья! Солнце, ясное небо и возможность никуда не торопиться.
        Между тем, на радость Соне, гости все прибывали. Целыми семьями и группами благополучные швейцарцы и туристы со всего света, радостно переговариваясь и умиляясь длиннобородым старцам, принимали из их рук веселящий напиток, после чего отправлялись на выставку — пощекотать свои слишком расслабленные от сытой мирной жизни нервы. После осмотра они появлялись из дверей в противоположной части двора, и уж здесь в уютно обустроенном кафе их встречала сама Соня в моей скромной компании и в компании присоединившихся к нам чуть позже Мари и Паскаля. Посетители выставки дружно выражали свое восхищение и восторг сердечный, жали руку творцу и получали от нее личный автограф.
        Так мы сидели за столиком кафе в течение почти трех часов. Соня, Мари и Паскаль, полные сил и энергии, бесконечно вещали о вечном: о великой силе искусства в целом и конкретно — о гении четверки Стравинский — Нижинский — Рерих — Дягилев, создавшей великий балет, вызвавший в свое время великий шок у Европы и вдохновивший в наши дни Соню Дижон на потрясающую выставку бессмертных полотен.
        Почти под самый финиш перед нами появился довольно-таки экзотический персонаж — невысокий худощавый блондин с буйным хвостом из скрученных в африканские косички волос на затылке. Как только эта русоголовая копия Боба Марли приблизилась к нашему столику, как Паскаль живо подскочил, чтобы восторженно представить юнца публике.
        — Друзья, нам повезло!  — Он слегка поклонился в сторону парня, сохранявшего на лице высокомерную полуулыбку законченного сноба.  — Позвольте представить вам воспитанника Парижской балетной школы, лучшего ученика моего товарища детских лет Марселя Брюно — юный и талантливый Алекс Мону! Могу заранее предсказать, что Алекс наверняка станет главной звездой сегодняшнего вечера, потому как, повторюсь, он — лучший воспитанник школы Марселя.
        При последних словах сноб Алекс позволил себе более-менее приветливо улыбнуться. Впрочем, он тут же оставил Паскаля за спиной, развернувшись своим поджарым тельцем к Соне.
        — Вы — Соня Дижон?
        — Да, это я, приятно познакомиться. Вижу, вы побывали на моей выставке, Алекс. Какие впечатления?
        Лучший ученик парижской школы неторопливо уселся за столик, эффектно закинув ногу на ногу.
        — Все просто потрясающе. Я специально решил подойти к вам, мадам, чтобы лично пригласить на сегодняшнюю балетную программу на набережной. Мое выступление откроет программу второго дня. Уверен, лично для вас оно станет настоящим сюрпризом, точно так же, как для меня неожиданным и весьма приятным сюрпризом стала ваша выставка.
        — В самом деле? Непременно приду. Полагаю, вы, как и я, поклонник Стравинского и его великого балета…
        Сами понимаете, Алену Муар-Петрухину в этих возвышенных диалогах места не было, что меня нисколько не трогало: у меня была своя цель. Я ждал. Рассказ Сони о девице, нашептывавшей что-то на ухо Савелию Уткину примерно за час до его блаженной смерти, меня заинтересовал, а потому мне просто не терпелось поскорее поймать оную девицу за подол. Ну, а в том, что она должна явиться на выставку Сони Дижон, я ни грамма не сомневался — девица явно была одной из многочисленных журналисток, и уж если она явилась на открытие фестиваля, значит, будет освещать каждый его день, не пропуская никаких ярких событий, к которым, безусловно, относилась и выставка «Весна Священная».
        Кто ждет, тот дождется — прошу причислить данное высказывание к моим классическим цитатам. Я действительно дождался: та самая девушка, в тех же самых джинсах, толстовке и джинсовой курточке, с фотокамерой на груди, заявилась на выставку ближе к ее закрытию. Увидев, как она берет на входе свой бокал и улыбается старцам, я весь подобрался: есть!
        Отмечу сразу: ждать мне пришлось совсем недолго — по всей видимости, та, кого я ждал, не осматривала влюбленно каждое полотно, вздыхая и охая, но проскакала галопом по подземелью, с облегчением завидев в его конце свет и радостно присоединившись к нам.
        Глава 7. Русская, несчастная, закомплексованная
        Мне повезло, объект моих ожиданий, приветствовав Соню и сделав ее творчеству пару сдержанных комплиментов, поспешила устроиться за столик по соседству с моим и даже приветливо мне улыбнулась — чисто как соседу.
        — Salut!
        Разумеется, она приняла меня за одного из местных, но я, обаятельно улыбнувшись, поспешил расставить все точки на i и заодно ненавязчиво познакомиться с интересующей меня особой.
        — Я мог бы точно так же поприветствовать вас на французском. Но ведь мы с вами оба русские, не правда ли?
        Она немедленно вздернула бровь, обиженно поджав губки.
        — Вы разбудили во мне старые комплексы. Неужели невооруженным взглядом видно, что я — русская?
        Один промах Сони! «Без комплексов» — это была ее характеристика. Между тем девушка сама отметила, что этих самых комплексов у нее — воз и маленькая тележка. Я невольно усмехнулся. Странные создания — женщины. Только представьте себе миловидную девицу с глазами дикой лани в пол-лица и блестящими, чуть вьющимися волосами до плеч дивного цвета шоколада, которая печально изрекает о «разбуженных комплексах»! В таком случае нам, сильной половине человечества, лучше и близко не подходить к зеркалу.
        Я успокаивающе махнул рукой.
        — Усыпите ваши комплексы! Все гораздо проще. Моя подруга Соня Дижон,  — тут я кивнул в сторону вещающей о высоком Сони,  — кстати, тоже наполовину русская, хотя в программе участников представлена, как швейцарка,  — так вот, Соня видела вчера, как вы что-то нашептывали Савелию Уткину после его успешного выступления. Между тем мы точно знаем, что Савелий мог изъясняться только на русском. Стало быть, вы шептали ему по-русски, а потому тоже русская. И, между прочим, лично мне очень интересно — что конкретно вы ему сообщали?
        Девушка немедленно пересела за мой столик и посмотрела на меня, что называется, с неподдельным интересом.
        — Так-так-так,  — произнесла наконец с довольной улыбкой.  — Это уже очень даже интересно! Но предлагаю для начала познакомиться. Позвольте представиться, меня зовут Рита Ошенко. А вас?
        — Ален. Ален Муар-Петрухин, москвич-полукровка. Я, кстати, простой турист, а вот вы, полагаю, журналист?
        — Совершенно точно — работаю на один толстый русский журнал, в Монтре приехала для освещения новорожденного фестиваля. И, между прочим, сегодня с утра, как только узнала о смерти Уткина, я первым делом направилась в полицию, чтобы получить минимальную информацию для публикации.
        Она сняла с груди фотокамеру и убрала ее в кофр.
        — К тому времени, как я явилась, у полицейского участка уже толпились собратья по перу, бурно обсуждая новость-сенсацию: ночью произошло убийство препаратом «Волшебный сон»! Надо сказать, год назад эта таинственно пропавшая вакцина, равно как и дело доктора Плиса, в целом занимали первые полосы всех газет Швейцарии, полагаю, вы в курсе?
        Я кивнул.
        — В курсе. Прошу вас, продолжайте.
        — Вскоре к нам вышел комиссар и сделал достаточно краткое заявление, умолчав о препарате Плиса. Его речь звучала примерно так: «На набережной Монтре сегодня ночью обнаружен труп русского танцовщика Савелия Уткина. В настоящее время судмедэксперт проводит свои работы. Как только станут известны конкретные факты, мы сделаем заявление».
        Она произнесла монолог Криссуа его голосом, заставив меня со смехом поаплодировать своим актерским способностям. С улыбкой поклонившись, Рита продолжила свой рассказ:
        — Поль Шуке из «Женевских новостей» крикнул: «Комиссар, говорят, причина смерти — препарат «Волшебный сон», бесследно пропавший год назад! Это правда?» Бедняга комиссар мгновенно нахмурился: «Без комментариев! Я сообщил вам всю имеющуюся на данный момент информацию. Прошу расходиться». Но, собственно, его подтверждение никому особо не было нужно. «Зловещее возвращение препарата Плиса» — так называется утренняя статья в газете «Утро». И это возвращение на сегодня — уже свершившийся факт. Кстати, комиссар также сообщил, что тело Уткина обнаружила некая пара русских туристов…
        Тут Рита хитро прищурилась и с особым интересом осмотрела меня, что называется, с головы до ног.
        — Бог мой! Отчего-то мне кажется, этой парой туристов и были вы с вашей Соней. Я права?
        Ей-богу, эта девушка мне нравилась. Мало того, что она умудрилась нагрузить меня кучей информации, при этом так и не соизволив ответить на мой конкретный вопрос, так теперь, по всей видимости, она собиралась выудить из меня максимум информации для своей сенсационной статьи.
        Я усмехнулся.
        — Вы чрезвычайно догадливы, Рита. И все-таки позволю себе повторить свой скромный вопрос: что же все-таки вы нашептывали Савелию Уткину примерно за час до его смерти? Почему он вас радостно обнял в ответ? Прошу отвечать, не увиливая, и говорить правду, правду и только правду.
        Рита весело расхохоталась.
        — Ну почему вы такой упрямый! Ведь я могу сделать вас главным героем статьи, которую немедленно переведут на французский, итальянский и немецкий языки, опубликуют во всех основных газетах Швейцарии. Подумайте: неужели нет желания стать героем дня? Ведь я очень живо опишу все ваши эмоции при виде ужасной находки — труп на скамейке, черная улыбка смерти…
        Я, сохраняя на лице благожелательную улыбку, кивнул.
        — Вполне возможно, верю вам на слово. И все-таки давайте в очередной раз попробуем вернуться к моему вопросу. Итак, вы вплотную подобрались к Савелию Уткину, окруженному восторженной толпой поклонников, и начали что-то нашептывать ему на ухо… Что?
        Рита наклонилась ко мне с таинственной улыбкой.
        — Сказать по правде, ничего особенного и ничего, что отличалось бы от выкриков вокруг него. Вот только все это я произнесла на родном для Уткина языке — на русском, в то время как все кругом выражали свои восторги и выкрикивали комплименты на французском. Я просто наклонилась к самому уху парня и прошептала: «Позвольте послужить добровольным переводчиком, чтобы вы имели восхищенные отзывы о вашем потрясающем выступлении». И я все перевела, под конец заверив, что и сама присоединяюсь к этим восторгам. В ответ Савелий Уткин благодарно меня обнял… Вы разочарованы?
        Я лишь пожал плечами.
        — Возможно, я действительно слегка разочарован. Согласитесь, было бы намного интереснее, если бы вы, к примеру, рассказали мне о том, что предложили Савелию провести импровизированную фотосессию под звездами на набережной… Довольно странно, кстати, что эта идея и на самом деле не пришла вам в голову — ведь на груди у вас болталась фотокамера.
        Рита резко вздернула бровь.
        — Действительно странно, что эта идея не пришла мне в голову. Ведь в таком случае я вполне могла бы увидеть убийцу Уткина, не так ли? Или вы хотите сказать, что зловещий убийца — это я и есть?
        Каюсь, я малость подурачился: отчаянно вытаращил глаза и что есть сил замахал обеими руками.
        — Да что вы такое говорите! Мне это и в голову не приходило: такая милая девушка и вдруг — убийца!  — Я тяжело вздохнул, откинувшись на спинку стула.  — Но идея фотосессии, отчего-то мне кажется, все-таки должна была прийти вам в голову. Этим и можно было бы объяснить, почему убитый оказался на набережной в костюме щелкунчика.
        На секунду моя собеседница задумалась.
        — Возможно, в чем-то вы правы,  — наконец-то усмехнулась она.  — Сама по себе идея неплохая и вполне могла посетить меня. Но тут есть одно обстоятельство — мой благоверный…
        Она горестно усмехнулась.
        — Дело в том, Ален, что я — замужняя дама, а мой швейцарский муж страдает перманентными приступами патологической ревности, ревнуя меня ко всем и ко всему, в том числе и к моей работе. А потому буквально за две минуты до окончания выступления Уткина Анри позвонил, напрочь испортив мне настроение требованием немедленно возвращаться домой. В одно мгновенье я ощутила себя самой несчастной неудачницей в мире. Кстати сказать, я и к Савелию рванула через толпу по той же самой причине: переводя парню восторженные отклики в его адрес, я в какой-то мере внушала самой себе уверенность.
        Что ж, этому объяснению вполне можно было поверить, как ни заманчиво было бы услышать от девушки нечто совсем другое. Я меланхолично улыбнулся, наблюдая, как Соня горячо пожимает руку какому-то толстяку в круглых очках.
        — Итак, стало быть, вы перевели Савелию Уткину все комплименты в его адрес, восстановили уверенность в собственных силах и отправились к мужу. Кстати, а где вы проживаете?
        Рита смотрела на меня с легкой усмешкой.
        — Да, все происходило именно так. Я поднялась к улице Мира, где была припаркована моя машина, села и отправилась домой. Отвечаю и на ваш второй вопрос. Мы с мужем проживаем в славном городе Лозанна по адресу: улица Пикассо, тринадцать, апартаменты номер пять, второй этаж. Двадцать минут — и я была дома и выслушивала отповедь мужа вживую.
        Пару минут мы сидели молча, рассеянно слушая, как Соня рассказывает вновь прибывшей порции своих почитателей о том, что конкретно вдохновило ее на столь волнующие полотна.
        — …Это просто сумасшедшая энергия! На мгновенье попытайтесь представить себе эру язычества, когда люди во всем видели живую силу и все обожествляли — небо и дождь, землю и камни на ней; они молили о милости своих богов и приносили им в жертву живую кровь рода…
        Я вновь повернулся к Рите.
        — На всякий пожарный поинтересуюсь: поднимаясь к месту парковки вашего автомобиля, вы, случайно, никого не встретили?
        Она с улыбкой покачала головой.
        — Увы! Не встретила ни единую зловещую личность со шприцом в трясущихся руках. Просто никого не встретила. Улицы были пустынны: население либо спало, либо находилась на набережной, перед сценой. Кстати сказать, полагаю, комиссар сегодня к вечеру разродится наконец давно всем известной информацией о причине смерти Савелия Уткина. На мой взгляд, это глупо скрывать.
        Я пожал плечами.
        — Понятия не имею. Быть может, он будет хранить молчание.
        Рита задумчиво улыбнулась.
        — Криссуа дважды повторил, что судмедэксперт только-только приступил к своей работе. Все новые сведения комиссар обещал официально сообщить прессе сегодня после пяти вечера.
        Проговорив последнюю фразу, она взглянула на свои часы и решительно поднялась, повесив на плечо кофр с фотокамерой.
        — Итак, полагаю, ваш допрос окончен, а я свободна? Мне и в самом деле пора: нужно успеть перекусить где-нибудь в городе и бегом бежать к полицейскому участку. Увидимся сегодня вечером. Кстати, я слышала, второй день конкурса хотят открыть минутой молчания в память Савелия Уткина. Придете?
        — Непременно!
        — Тогда еще раз — до встречи!
        И она ушла, неожиданно тепло улыбнувшись на прощанье, так что я невольно ощутил стыд за свой «допрос».
        — Как ты засмотрелся чужой дивчине вслед,  — тут же раздался у меня за спиной насмешливый голос Сони.
        Я взглянул на подругу, иронически вздернув бровь. Ну, разумеется! Сама Соня может кокетничать, дарить автографы и принимать цветы от всех мачо мира, а вот я, находясь при ее священной особе, должен видеть ее одну — извечную и первозданную Еву из левого ребра Адама.
        — Ошибаетесь, ваше величество, круглые сутки я вижу только вас, даже затылком. А сейчас осмелюсь пригласить вас пообедать, чтобы набраться сил перед вечерним балетным шоу.
        Соня весело рассмеялась. К этому моменту Паскаль и Мари распрощались со своими знакомыми и присоединились к нам.
        — Выставку закроют примерно через час,  — сообщила Мари, подкрашивая губы.  — А какие у вас планы на вечер?
        Соня весело сообщила, что наши планы на сегодня остаются без изменения: даже яростный ненавистник балета Ален собирается стать зрителем второго дня балетного конкурса под открытым небом, который наверняка соберет рекордное число посетителей. Еще бы! Таинственное убийство в первый день открытия, а плюс ко всему — суббота, первый выходной.
        — Итак, все просто замечательно,  — констатировал Паскаль, восторженно взмахнув руками.  — Балет — величайшее из искусств, вдохновляющее и дарящее нам невиданные силы. Вперед, друзья! Нам стоит как следует заправиться перед вечерним свиданием с искусством Терпсихоры.
        Глава 8. Новые знакомства в славном Монтре
        Когда-то в далеком детстве, которое лично для меня осталось в памяти, как бесконечное жаркое лето в деревне у любимой бабули Варвары, мне часто приходилось слышать от взрослых сравнение жизни то с зеброй, то с матросской тельняшкой: черную полосу обязательно сменяет белая, после череды неприятностей непременно следуют радостные события.
        «Все в жизни поделено ровненько,  — улыбалась баба Варя, мотая бесконечные клубки разноцветной шерсти.  — Ночь сменяется днем, день — ночью, холодной зиме приходит на смену теплая весна. И плохое обязательно тает, исчезает, уступив дорожку доброму и светлому. Только надо быть сильным, нюни не пускать, стойко стоять — как оловянный солдатик!»
        Признаться, до нашей поездки на фестиваль в Монтре у меня был очень непростой период, который смело можно окрестить «черной полоской» на тельняшке моей жизни: неприятности на работе, бесконечные разборки с сестрой…
        Плюс ко всему синеглазая красавица Соня словно бы проверяла меня на прочность, то озадачивая вопросом по телефону «В чем смысл жизни?», то изводя напоминаниями о том, как в дни нашей юности беспечной я сам предложил ей, влюбленной в меня по уши, немного «пожить на свободе», не спеша соединиться узами Гименея. С тех самых пор мы с ней и живем каждый сам по себе; моя подруга периодически влюбляется в совершенно посторонних мужчин, а в итоге мне, слабому смертному, пожиная плоды собственных грехов, порой хочется выть на луну.
        Но все проходит, прошла и эта черная полоса. Однажды апрельским утром я проснулся и, любуясь первыми весенними лучами солнца, дал себе зарок: несмотря ни на что — улыбаюсь, ни на кого не злюсь, не матерюсь, а как только захочется выразить свои чувства пятиэтажным ненормативом, начну вместо этого распевать мантры. Я даже выучил одну, самую короткую.
        Вот тогда мне и позвонила Соня. Неожиданно попросив у меня прощения за свое несносное поведение, она предложила сопровождать ее на фестиваль в Монтре. Разумеется, я немедленно согласился. С тех пор в моей жизни началась самая жирная и прекрасная белая полоса.
        Устраиваясь вечером семнадцатого апреля в компании Сони на террасе ресторана неподалеку от гигантского помоста, где вскоре должен был открыться второй день балетного конкурса, я мысленно отметил: шел четвертый день моего счастливого бытия.
        — Мой дорогой Ален, в настоящий момент перед тобой сидит не просто Соня Дижон, но самая счастливая женщина и художница современности!
        Это была первая реплика Сони, едва мы устроились за столиком и сделали заказ. В каком-то смысле ее слова продублировали и мое состояние.
        — Аналогично,  — я послал подруге воздушный поцелуй.  — У меня давно не было такого состояния, которое я бы назвал «перманентное блаженство». А если к этому добавить, что сейчас мы с тобой отведаем замечательные швейцарские колбаски под забавным названием кнакерли…
        — Не своди все чисто к животным удовольствиям,  — погрозила мне Соня пальчиком.  — Ты прекрасно понял, что я хотела сказать: я чертовски довольна, что открытие моей выставки, в которую я вложила столько сил и души, прошло просто замечательно. Сама директриса Шильона сообщила мне, что посещаемость моей выставки в несколько раз превысила посещение остальных, несмотря на то, что они размещались в светлых и просторных залах с прекрасной обстановкой рыцарских времен.
        Тут Соня, не удержавшись, даже пару раз хлопнула в ладоши, аплодируя себе самой, гениальной и неповторимой.
        — Я — победитель! Хотя, как гласят правила фестиваля, в нем официальных победителей нет, побеждает искусство, и потому лучшая награда участникам — признание зрителей. Так вот, милый: меня признали, чем я и горжусь!
        К окончанию ее реплики принесли наш заказ, и мы знатно отобедали, причем отдельно хочу отметить, что Соня, хоть и упрекала меня за сведение смысла жизни к утробным радостям, получила от швейцарской кулинарии не меньшее удовольствие, чем от успеха своей выставки. На десерт мы заказали пирожные и добрый славный коктейль «Монако», бесплатным приложением к которому стала журналистка Рита, неожиданно нарисовавшаяся перед нами и без приглашения бухнувшаяся на свободный стул возле нашего столика.
        — Добрый вечер, мои уважаемые. Прошу позволить мне нарушить ваше симпатичное уединение по вполне уважительной причине: только что в очередной раз вдрызг разругалась по телефону со своим супругом… Что вы заказали — «Монако»? Пожалуй, и мне того же!
        И наша гостья с нарочитым вызовом щелкнула официанту пальчиками.
        Признаться, я был слегка удивлен и неожиданным появлением своей сегодняшней знакомой, и ее, скажем так, непосредственностью. Однако моя красавица Соня была сыта и настолько довольна собой и миром, что неожиданное появление новой особы ее только позабавило.
        — Привет-привет! Вы были сегодня на моей выставке, и вас сурово допросил мой Ален по поводу смерти несчастного Савелия, ведь так?
        Рита перевела дух и попыталась улыбнуться.
        — Ну, я бы не сказала, что допрос был суровый, к тому же, полагаю, в конце концов ваш Ален признал меня невиновной…
        Она решительно взмахнула рукой.
        — Предлагаю оставить криминальную тему! Гораздо интереснее сейчас обсудить предстоящий праздник балета,  — тут она с таинственным видом усмехнулась.  — Я сама слышала, как генеральный директор «Богемы» Жак Мюре буквально несколько минут назад именно так назвал второй день фестиваля: праздник балета. И главным его героем, по всей видимости, будет лучший воспитанник парижской школы балета — Алекс Мону.
        Тут Рита развернулась к вальяжно прищурившейся Соне.
        — Кстати, мне передали, что сегодня Алекс Мону лично посетил вашу выставку и произнес таинственный спич о некоем сюрпризе. Вы случайно не знаете, что конкретно он имел в виду?
        Соня только пожала плечами, заинтересованно уставившись на таинственно улыбающуюся собеседницу.
        — Не имею и малейшего понятия. А вот вы, судя по всему, в курсе. В таком случае колитесь!
        Рита с довольным видом усмехнулась.
        — С удовольствием расколюсь, но для начала предлагаю перейти на «ты» — мы все примерно одного возраста, к чему нам «выкать» друг другу, как на каком-нибудь светском приеме?
        Мы с Соней немедленно согласились, и Рита под первый глоток «Монако», который нам как раз поднесли с блюдом превосходных профитролей, сообщила свои конфиденциальные сведения.
        — Данную информацию мне сообщил конкурент Алекса и его личный враг — восемнадцатилетний Пьер ле Пе, выступление которого вошло в программу завтрашнего дня. Так вот, сегодня утром малыш Пьер сказал мне, что Мону готовит для выступления партию из балета «Весна священная».  — Рита с важным видом прищурилась.  — Вот почему он, прослышав про твою, Соня, выставку под тем же названием, не поленился ее посетить и, я полагаю, остался доволен.
        Она перевела взгляд с Сони на меня и обратно.
        — Теперь вы знаете, примерно о каком сюрпризе он говорил, но именно что лишь примерно. Потому что сведения о том, какая именно партия из балета будет представлена — строжайшая тайна! Говорят, специально нанятый человек никого и близко не подпускал к репетиционному залу, когда там занимался француз… Кстати, у вас есть прекрасная возможность познакомиться с Пьером ле Пе прямо сейчас.
        Произнося последнюю фразу, Рита уже приветственно махала кому-то рукой, явно приглашая к нашему столику. Мы не успели и глазом моргнуть, как перед нами нарисовалась не совсем обычная пара: невысокий мальчишка в чересчур узких джинсах-стреч и такой же узенькой курточке и приятный голубоглазый джентльмен в классическом офисном костюме, который при виде нас первым делом приветливо улыбнулся.
        Мальчишка оглядел нас, встряхнул своими длинными каштановыми локонами и воскликнул высоким фальцетом:
        — Приветствую всех! Рита, полагаю, нам с вами лучше заранее договориться об эксклюзивном интервью — клянусь, завтра я легко обойду Алекса со всей его сумасшедшей «Весной священной»!
        Произнеся свою реплику, дерзкий высокомерно задрал нос, словно его триумфальное выступление давно позади, и настало время раздаривать автографы и бесконечные интервью.
        Рита весело кивнула.
        — Согласна, дорогой Пьер, но давай об этом чуть позже. А сейчас, позволь, я представлю тебя своим русским друзьям — Пьер ле Пе, лучший выпускник Лозаннской школы балета прошлого года, солист театра оперы и балета Лозанны и просто чертовски талантливый танцовщик, несомненно, один из героев нынешнего фестиваля, прошу любить и жаловать!..
        Тут Рита с легким полупоклоном развернулась к нам с Соней.
        — Пьер, позволь представить тебе талантливую художницу Соню Дижон, чья выставка с успехом открылась сегодня в Шильонском замке, а также ее друга — Алена Муар-Петрухина, поклонника искусств… Теперь твоя очередь, Пьер, представить нам своего спутника.
        Пьер и рта не успел открыть, как его компаньон, еще раз всем улыбнувшись, поспешил сам себя представить:
        — Полагаю, я, как и Ален, могу назвать себя скромным поклонником искусств — простой смертный, отнюдь не богема, всего лишь дядя Пьера, скромный нотариус из Веве Саша Мерсье — именно такой вариант имени, просто Саша, не Александр.  — Он смущенно усмехнулся.  — Приятно познакомиться! Полагаю, вы позволите нам присесть за ваш столик?..
        Все, весело смеясь и обмениваясь репликами, расселись; вновь подозвав официанта, мы сделали очередной заказ: всем — по «Монако» и только малышу Пьеру — молочный безалкогольный коктейль.
        — Я сознательно не признаю любой алкоголь,  — вставил свою очередную высокомерную реплику несносный Пьер.  — И вовсе не потому, что я — профессиональный танцор балета. К примеру, Алекс, как мне говорили очень компетентные люди из его ближайшего окружения, чуть ли не каждый день литрами хлещет и вино, и коньяк, и даже, можете себе представить, водку. Что касается меня, могу сказать: алкоголь — не для Пьера ле Пе. Я — поклонник гармонии во всем…
        Клянусь, уже через пять минут речей этого самовлюбленного сопляка я был готов придушить его собственными руками. Вот уж действительно все познается в сравнении: пообщавшись с выскочкой Пьером, я подумал, что на его фоне Савелий Уткин выглядит настоящим душкой — по крайней мере парень и не думал себя нахваливать, он всего лишь плакался о финансовых проблемах.
        Ситуацию спас дядя танцовщика. В определенный момент он ненавязчиво перебил Пьера, предложив погадать желающим по руке.
        — Заранее прошу извинить меня за всевозможные огрехи и неточности, потому как я увлекся хиромантией совсем недавно и еще очень многого не знаю,  — смеясь, заметил он, разворачиваясь первым делом к Рите.  — Вы не против, если начну я свой гадательный опыт с вас?
        Бедняжка Рита от неожиданности вздрогнула, подняла глаза и встретилась взглядом с ярко-голубыми, как два озера, глазами нотариуса из Веве. Поверьте мне на слово: то был, что называется, наглядный пример любви с первого взгляда: пару секунд они молча смотрели друг на друга.
        Первым взял себя в руки Саша.
        — Итак, посмотрим, о чем расскажет нам ваша ладонь…
        Он держал чуть дрожащую руку девушки очень бережно и нежно.
        — Жизнь у вас будет долгая — линия спускается ниже запястья, очень ровная и четкая. У вас будет два брака и дети…
        Он чуть наклонился к ее ладони, смущенно рассмеявшись.
        — Лично я насчитал троих деток! Вот, пожалуй, и все — на том мои знания в области хиромантии завершаются. Полагаю, что могу также сказать: вы — счастливый человек! Поздравляю.
        Рита смотрела на голубоглазого нотариуса с некой неопределенной, немного печальной улыбкой.
        — Что ж, будем надеяться, что все именно так и будет, как вы мне только что предсказали. Особенно насчет троих детей,  — она немного нервно рассмеялась.  — При всем при том прошу заметить, что в случае неисполнения вашего предсказания я обращусь к адвокату, так и знайте.
        — Могу даже посоветовать опытного адвоката в Лозанне…
        Первым не выдержал хиромантии дяди вздорный племянник.
        — Послушайте, дядя Саша, полагаю, всем будущим зрителями сегодняшнего балетного шоу пора отправляться и занимать места. Лично я собираюсь пройти в репетиционную студию и пожелать всем ребятам — кроме выскочки Алекса, разумеется,  — успеха. Не хотите отправиться со мной?
        — Честно говоря, нет,  — решительно улыбнулся племяннику Саша.  — Мой дорогой Пьер, моя помощь тебе не требуется, а поскольку я приехал сегодня, чтобы просто отдохнуть после трудовой недели, то, пожалуй, останусь в этой приятной компании… Надеюсь, никто не против?
        Он оглядел своими голубыми озерами всех нас и, ободренный улыбками, помахал ладошкой Пьеру.
        — Если что — будь на связи!
        Все было просто чудесно. Мы еще немного посидели за нашим столиком, болтая ни о чем, потягивая коктейли и улыбаясь друг другу; затем также неторопливо направились вниз по набережной — к помосту, где уже горели огни эффектной подсветки, и оркестр настраивался, выводя мрачные пассажи «Весны священной».
        Соня, которую я нежно обнимал за талию, наблюдая за чинно беседующими о чем-то Сашей и Ритой, шедшими впереди нас, вдруг щекотно прошептала мне на самое ухо: «Милый Ален, я так счастлива! А ты?»
        Я только молча улыбнулся ей в ответ — порой не нужны слова, чтобы выразить и без того вполне очевидное: да, безусловно, в тот момент я был стопроцентно счастлив, и ни одно дурное предчувствие не тревожило мою душу.
        Глава 9. Сюрпризы Алекса Мону
        Отмечу сразу: в ту апрельскую субботу на набережной Монтре я впервые каждым волоском и каждой порой своего тела ощутил могучую силу настоящего искусства. Это не так просто объяснить, но я попробую.
        Во-первых, как и сообщила нам Рита Ошенко, второй день балетного тура начался с минуты молчания в память несчастного Савелия Уткина. На сцену для данной миссии поднялся Жак Мюре в своей извечной кепке, которую, приблизившись к микрофону, он стянул с головы.
        — Друзья,  — проговорил Жак чуть дрогнувшим голосом.  — Думаю, вы все знаете о трагической смерти русского танцовщика Савелия Уткина, который всех нас восхищал своим искусством только вчера. Предлагаю почтить его память минутой молчания. Вечная память Савелию!..
        И весь импровизированный зал на набережной разом поднялся, выдохнув в унисон с голосом Жака: «Вечная память Савелию!» Несколько секунд во всем мире царила невероятная, звенящая тишина; и тут же все принялись с шумом рассаживаться по своим местам. После минуты молчания и началось таинство великого искусства Терпсихоры.
        Повторюсь, я никогда не был особым поклонником балета, но, безусловно, получал удовольствие от чудесной музыки Чайковского — к примеру, от волшебных колокольчиков танца Феи Драже и прочих прелестей «Щелкунчика». Между тем «Весна священная» с самого своего рождения имела скандальную славу — начиная с триумфального дебюта-провала и завершая всеми попытками знаменитых хореографов мира внести свою лепту, представив балет в новом ключе.
        Что ни говори, все в этом балете сложно для понимания простого смертного. Едва мы с Соней, встретившись в условном месте с Мари и Паскалем, устроились в переносных креслах бесчисленных рядов перед огромным помостом, как в мягких сумерках набережной зазвучали рваные пассаты музыки Стравинского, а у меня тут же недобро защемило сердце. Как хотите, но я вполне реально ощутил нечто разрушительно мощное и безжалостное — возможно, то был дух жесткого язычества Древней Руси?
        — Первым выступает наш Алекс Мону,  — раздался слева завороженный шепот Паскаля, и он даже слегка тыкнул меня в бок, чтобы я, профан, всецело сосредоточился на сцене.  — Смотрите внимательно, Алекс — талантливейший танцор, нам повезло увидеть его выступление! Черт возьми, меня бьет озноб от священного волнения — хорошо, что я догадался надеть куртку и перчатки…
        Между тем на подмостках мягко зажглись первые огни подсветки, и в их лучах в самом центре помоста сцены вдруг обрисовалась угловатая фигура в рваном платье, которая такими же рваными движениями под рваную музыку начала свой жутковатый танец в пространстве сцены в «компании» прыгающих и разбегающихся в разные стороны рваных теней.
        — О, боже мой, да ведь Алекс исполняет партию девушки-Избранницы!  — выдохнула на этот раз Соня справа, точно так же пихнув меня в бок.  — Вот это действительно настоящий сюрприз!
        Я внимательно всматривался в каждое движение Алекса Мону. Безусловно, парень все тщательно продумал: неровная подсветка, когда его тело то исчезало в полной тьме, то жутковато множилось гротескно увеличенными тенями; идеальное сочетание музыки и угловатых движений танца — все вместе создавало атмосферу ужаса и едва ли не паники, которую, очевидно, ощущала Избранница, которую вот-вот сородичи должны были принести в жертву своим идолам.
        На пятнадцать минут партии едва ли не вся набережная, весь городок, казалось, онемели — под молчаливой луной и вечными звездами звучала и царствовала какофония Стравинского, а вся аудитория словно перестала дышать, завороженная магией дикого танца Алекса Мону.
        — Магия, это самая настоящая магия!  — завороженно прошептал Паскаль слева от меня, вздыхая.
        С этим я готов был согласиться. Что ж, выходит, парень был прав, когда высокомерно задирал нос, говоря о своем шокирующем «сюрпризе»! Мне тут же припомнился и совсем недавний разговор с другим танцором — Пьером ле Пе из Лозанны, который заверял нас, что завтра легко переплюнет «выскочку Мону». Не в силах оторвать взгляда от пульсирующего действа на сцене, я криво усмехнулся: вряд ли кто-либо сможет переплюнуть этого парня!
        Сенсационная партия Избранницы завершилась почти на самом краю помоста — на мгновенье тело Алекса жутковато свесилось со сцены, так что вся армия зрителей хором охнула, одновременно испуганно вскинув руки, чтобы «не дать» ему сорваться вниз. Мгновение затишья, потухший свет рампы, когда только лунная дорожка освещала неясный абрис тела…
        И тут же зажегся яркий свет, танцор вскочил, торжественно подняв обе руки к небесам, а звонкий голос ведущего выкрикнул: «Приветствуйте воспитанника Парижской студии балета Марселя Брюно — великолепного Алекса Мону, исполнившего партию Избранницы из знаменитого балета Игоря Стравинского «Весна священная»!».
        Наша скромная компания была примерно в курсе сюрприза Мону, а вот для всей аудитории набережной это был настоящий шок: женскую партию блестяще исполнил мужчина! Пару секунд раздавались нестройные хлопки, вскрики, чей-то робкий свист; и тут же все дружно поднялись на ноги, взрывом оваций и восторженными криками приветствуя талантливого танцовщика.
        — Он гениален! Он просто гениален!  — бурно аплодируя, полушепотом повторял Паскаль; при этом из его глаз безостановочно текли слезы.  — Гениальный Алекс, истинный Избранник!
        Да, с этим я мог стопроцентно согласиться. Бог мой, я, по собственной воле ни разу в жизни не посетивший ни одного балета, готов был присоединиться к восторженному плачу! Мое сердце ухало в бешеном темпе, а я и сам не смог бы объяснить, что ощущаю: восторг языческой энергии вперемежку со страхом смерти, страстное желание увидеть весь балет со всеми его персонажами и партиями?..
        — Пойдем, мой дорогой,  — Соня, шмыгнув носом, неожиданно подтолкнула меня к выходу, слово в слово повторяя мои собственные мысли.  — Честное слово, после этого потрясающего выступления я не желаю ничего больше смотреть. Пусть смотрят другие, а мы с тобой лучше прогуляемся.
        Между тем складные кресла импровизированного зала под открытым небом пустели — народ кинулся к сцене приветствовать гения. Все повторялось: как и в день триумфа Савелия, едва Алекс спустился со сцены, как его окружила восторженная толпа. Совершенно незнакомые люди тянули к взмыленному танцору свои руки, обнимали, целовали, протягивали листки для автографа. Ну, а блестящий от пота Алекс улыбался улыбкой усталого и абсолютно счастливого человека, который добился всего, чего желал.
        В определенный момент в толпе восторженных лиц вдруг мелькнуло перекошенное лютой ненавистью лицо.
        — О, боже мой!  — с силой сжала мою руку Соня.  — Посмотри! Это мальчишка ле Пе — похоже, он просто умирает от лютой зависти!
        Мальчишка ле Пе стоял неподвижно в бушующем море поклонников Мону — пару секунд я видел его белое лицо, после чего он бесследно исчез, а я с облегчением перевел взгляд на Алекса, который только успевал подписывать программки фестиваля. Наблюдая за его мимикой и телом в наряде непонятного грязного цвета, я сообщил Соне свое последнее открытие:
        — Послушай, дорогая, а ведь я понял, что наш гениальный Алекс имел в виду, когда говорил тебе о сюрпризе! Посмотри: ведь он — полная копия твоей «Избранницы» — или как там называется главная картина твоей выставки, где на первом плане лежит мертвое тело девушки?
        Соня пару секунд с изумлением смотрела на меня, а потом неожиданно радостно рассмеялась.
        — Бог мой, дорогой Ален, а ведь ты прав! И как я сама не поняла? Те же прическа, платье, те же ломаные линии тела…
        Она вдруг мимолетно нахмурилась, замерла и тут же развернулась ко мне, лукаво грозя пальцем:
        — Послушай, так, выходит, ты видел мои картины! Значит, все-таки заходил на выставку?! Вот это — настоящий сюрприз для меня! Мой Ален втихаря познакомился с моими работами. Браво!
        И она заключила меня в свои пылкие и страстные объятия. Сами понимаете, я не стал уточнять, что на выставку так и не рискнул зайти, лишь по случаю бросив взгляд на одно-единственное полотно. В сущности, я ничего и не смог бы сказать, даже если бы искренне того желал — синеглазая Соня меня горячо целовала, а я не желал прерывать этот древний и священный обряд.
        Чудесная ночь Монтре продолжалась. Мы с Соней, болтая ни о чем и обо всем сразу, дошли почти до конца набережной, развернулись и вновь двинулись по направлению к балетному помосту, где к тому времени звучали, доносясь до нас и сменяя друг друга, великие классические произведения, под дивные мелодии которых очередные участники исполняли свои партии.
        Признаться, все это нас уже нисколько не интересовало: после потрясения от выступления Алекса Мону мы вдруг ощутили великую любовь друг к другу и ко всему миру, а потому бесконечно брели, плыли, летели вдоль освещенной фонарями и звездами набережной, ощущая немыслимое счастье просто от того, что рядом счастливо бьется самое родное сердце.
        — Чудесный городок Монтре,  — говорила дивным голоском Соня, тепло сжимая мою руку.  — Кто бы знал, что я смогу ощущать себя счастливой просто так — потому что живу, потому что иду под руку с моим парнем! Еще вчера я была уверена, что счастье — хитроумное блюдо из бесконечного числа составляющих: творческий успех, кругленький счет в банке, отменное здоровье, красота… Не хватает хотя бы одного — и нет счастья.
        Она вздыхала, утопала и таяла в моих объятиях, блаженно улыбалась, ощутив мои губы где-то в районе собственного темечка, продолжая проговаривать свой бесконечно счастливый монолог.
        — Но все гораздо проще. Счастье — это идти рядом с Аленом… Даже нет! Счастье — это просто быть рядом с Аленом… Просто быть! А также счастье — это чудесно подмигивающие с небес звезды, теплые объятия сумерек, тихие вздохи волн спящего озера, ветерок и улыбающаяся Луна — конечно, все это тоже частичка великого счастья мира.
        — В таком случае счастье вновь становится у тебя «хитроумным блюдом из многих составляющих»…
        — Ну нет! Просто у меня не одно, а много счастий! Счастье идти в обнимку с Аленом, счастье быть в Монтре, счастье звезд и неба, луны и ветерка, фестиваля и музыки, творчества и успеха…
        Клянусь, так мы могли бы бродить по набережной туда и обратно до самого утра, лопаясь от счастья и восхищаясь волшебством бытия. Могли бы, если бы ближе к часу ночи, когда со стороны балетного помоста стали доноситься фанфары — сигнал подведения итогов дня,  — гениальный Алекс Мону не преподнес бы нам еще один, свой самый последний, поистине убийственный «сюрприз», адресованный лично Соне, которая первой его увидела.
        … — Что это?
        Она вдруг резко замерла на месте, и в то же самое мгновение беззвучно разрушился, исчез наш незримый дворец гармонии и счастья. Я проследил в направлении взгляда Сони и чуть крепче сжал ее плечи.
        Картина прямо перед нами полностью повторяла то единственное полотно Сони, что я увидел одним глазом на выставке в Шильоне. На каменном парапете набережной неподвижно лежал Алекс Мону — копна убранной в хвост гривы волос в стиле Боба Марли, расхристанное платье Избранницы, ломаные, рваные линии рук и ног, мускулистость и худоба, счастливый оскал черногубого рта и мрачная бездна широко распахнутых в вечность мертвых глаз.
        Я перевел дух.
        — Спокойствие, только спокойствие, дорогая Соня! Похоже, теперь мы с тобой станем главной сенсацией фестиваля «Богема»: странные русские, которые каждый день совершают променад и находят по трупу. Чует мое сердце: перед нами — вторая жертва «Волшебного сна»…
        Глава 10. Остаток ночи
        Увы, я оказался прав на все сто: мы с Соней действительно стали героями дня. Не очень приятно, скажу я вам, оказаться в центре внимания благополучной общественности в качестве если и не главных подозреваемых в жестоких преступлениях, то очень уж подозрительных русских: второй день подряд славная парочка мило прогуливается по набережной, и каждый раз именно она обнаруживает мертвое тело!
        … — Поделитесь своими ощущениями: возможно, вы предчувствовали жутковатые находки и шли на набережную с определенной целью…
        … — На мой взгляд, вы просто идеально подходите на роль убийц! Соня Дижон создала выставку картин, одна из которых — полная копия смерти Алекса Мону; кроме того, Соня навещает родных в Швейцарии каждый год, а, стало быть, вполне могла…
        … — На месте полиции я бы хорошенько порылся в вашем прошлом: наверняка есть что-то, связанное с вашей лютой ненавистью к танцовщикам балета…
        … — Какова была бы ваша реакция, если бы вам рассказали историю: на фестиваль приезжает парочка и каждый раз, отправившись на ночную прогулку, обязательно находит по тепленькому трупу!..
        И это еще самые пристойные вопросики, которыми нас завалили журналисты, толпившиеся у входа в здание полиции в два часа ночи, когда мы наконец-то были отпущены восвояси.
        — А мне вот интересно, откуда журналистам вдруг стало известно, что обнаружен второй труп и что комиссар допрашивает русских, которые нашли уже вторую жертву? Ведь пока мы с тобой дожидались прибытия полиции, вокруг не наблюдалось ни единого человека!  — раздраженно заметила Соня, развернувшись ко мне с таким лицом, словно я во всем виноват.
        Мне только и оставалось, что развести руками:
        — Слухами земля полнится, дорогая.
        Единственным приятным моментом в этой ситуации было неожиданное появление Риты. Не удержавшись и щелкнув нас пару раз, она тут же громко выкрикнула на своем безупречном французском — намеренно громко, чтобы слышали все ее шумные собратья-журналисты:
        — Уверена, мои дорогие, что вы абсолютно невиновны! Как нам сообщили сегодня, причина смерти — пропавший год назад препарат доктора Плиса. А ведь вас здесь год назад не было, наверняка вы находились в России? Так вот, предлагаю вместе провести свое собственное расследование и найти злоумышленника, который целый год хранил опасное зелье. Идет?
        Разумеется, мы бодро крикнули в ответ, что «идет» и что вместе мы непременно отыщем убийцу, который, по всей видимости, жутко завидует талантливым танцовщикам балета. После этого мы продемонстрировали всем знак победы из двух поднятых пальцев и поспешили домой.
        — Вот так, мой дорогой, что значит не слушать меня! А ведь говорила я тебе, что лучше втихую по-быстрому исчезнуть, и пусть бы труп Алекса нашел кто-нибудь другой!  — выговаривала мне Соня, когда мы, прорвавшись сквозь заслон свободной европейской прессы, стремительно продвигались в направлении дома Мари. Несмотря на глубокую ночь, мы оба были настолько возбуждены, что совершенно не желали спать.
        — Ну, дорогая, не противоречь самой себе,  — я успокаивающе поглаживал Соню по нервно дернувшемуся плечику.  — Вспомни, ты сама любишь повторять, что врать — не хорошо, и что ложь всегда становится известна всем. Представь себе: увидев тело Алекса, мы с тобой тут же разворачиваемся и быстрым шагом направляемся домой… И сталкиваемся с кем-то из знакомых или с совершенно незнакомыми людьми, это неважно! Главное, эти люди нас невольно запоминают, продолжают свою прогулку и, в свою очередь, натыкаются на беднягу Алекса! Какая первая мысль появится в голове добропорядочных европейцев? Правильно: так вот почему та странная парочка так быстро шагала, едва ли не бежала прочь! Уже через час нас с тобой разыскивала бы вся полиция кантона…
        Соня нервно взмахнула рукой.
        — Все равно! Глупо было отправляться гулять по набережной — в конце концов у нас же с тобой есть неудачный опыт подобных променадов! Надо было сразу пилить домой и отправляться на боковую после трудового дня. Тогда труп нашел бы кто-нибудь другой, и сейчас вся эта орава журналистов не обвиняла бы нас во всех смертных грехах. А комиссар…
        — А что комиссар?  — пожал я плечами.  — Надо признать, что как раз комиссар вел себя по-джентльменски корректно: предложил кофе и первым делом извинился, перед тем как сообщить, что наша роль во всем этом деле в его глазах выглядит достаточно подозрительно…
        — И тут же начал допрашивать, не были ли мы год назад в Монтре, не слышали ли чего о том деле доктора Плиса и не попал ли нам в руки каким-либо образом его зловещий препарат?
        — А что ему еще оставалось делать? Подумай сама. Но главное во всем этом — мы с тобой совершенно невинны, и на руках следствия нет ни единой улики против нас. Кстати, ты ведь помнишь, что комиссар любезно сообщил нам: на этот раз они без труда обнаружили использованный шприц — правда, он совершенно чист и сух, а также без единого отпечатка пальчиков. В любом случае, моя дорогая, мы с тобой во всем этом деле абсолютно ни при чем!
        — Формально — ни при чем,  — все еще дуясь, проговорила Соня.  — А вся общественность отныне будет тыкать в нас пальцами и говорить друг другу свистящим шепотом: «Смотри, это и есть те самые русские убийцы, жуткие казаки из дикой России». Нам с тобой только и остается для соблюдения имиджа приобрести шапку-ушанку и казачью шашку.
        Представив себя в подобном уборе, я не выдержал, от души расхохотавшись. Тут и Соня наконец-то улыбнулась.
        — Смейся, смейся… Надеюсь, Мари поверит нам на слово, что мы — не хладнокровные убийцы, вкалывающие дозу всем талантливым танцорам, и не откажет нам от дома… Боюсь, отныне и в отелях нам с тобой тоже будет сложновато снять номер даже за баснословную сумму.
        — В таком случае будем ночевать на скамейке под звездами, как некогда советовали бедняге Савелию…
        Так, болтая без перерывов, мы дошли до дома Мари и вошли, тут же столкнувшись с бледным, как смерть, Паскалем. Все его лицо было залито слезами, а он, не замечая их, пару минут смотрел на нас, словно пытаясь сообразить, кто мы и как сюда попали. Наконец-то придя в себя, парень неопределенно взмахнул рукой и одновременно громко всхлипнул.
        — Это ужасно! Вы слышали? Еще одно убийство. Но на этот раз погиб не совсем посторонний мне человек. Алекс — он… Он воспитанник, почти что сын Марселя Брюно — моего друга детства, который, к сожалению, сам не смог прибыть на фестиваль… Я никак не могу заставить себя позвонить Марселю, чтобы сообщить… Боже мой! Что происходит? Мир сошел с ума!
        Признаться, я слегка замешкался, не зная, какими словами можно успокоить взрослого мужчину, рыдающего, словно дитя малое. Ситуацию спасла Соня: она попросту крепко обняла Паскаля и так, слегка покачиваясь, стояла, похлопывая его по спине, пока бедолага не выплакался. После этого она собственноручно утерла ему слезы и бодро улыбнулась.
        — Успокойся, мой дорогой Паскаль, слезами горю не поможешь! Все будет хорошо. Где Мари?
        Паскаль шмыгнул носом и тоже попытался улыбнуться.
        — Мама легла спать. Сказала, что два убийства за два дня — это уж слишком. Она также выразила надежду, что полиция поймает преступника… Или преступников. Как вы думаете — мы узнаем, кто убил два ярких таланта?
        — Безусловно, Паскаль,  — тут уж я взял слово.  — А сейчас вам лучше отправиться спать. Завтра — воскресенье, третий день балетного конкурса. Успокойтесь и ложитесь спать. Я согласен с Соней: все будет хорошо!
        — Все будет хорошо,  — повторил он, словно внушая себе эту мысль.  — Завтра мы с мамой с утра едем на ферму Жерме за парным мясом.
        Паскаль глубоко вздохнул, кивнул, настраиваясь на мирную жизнь, и направился в свою комнату.
        — Ты хочешь спать?  — спросил я, разворачиваясь к Соне, которая неожиданно зевнула.
        — Безумно!
        — Тогда отправляемся на боковую, и немедленно!
        Мы в два счета поднялись в свою комнату, без лишних хлопот подготовились ко сну и почти молниеносно уснули — очевидно, сказались-таки все переживания этого бесконечного дня.
        Глава 11. Кофе в постели
        Новый день начинался так, словно матушка-природа, а с ней на пару и счастливый гений Монтре знать не знали и не желали знать ничего об ужасных убийствах. Ласковое весеннее солнце обнимало весь город, его дома и улицы, деревья нежно шелестели юной зеленью, а птицы пропевали радостные хоралы новому дню.
        Ко всем этим приятным моментам присоединился аромат кофе с мирными звуками утра: всплывая из измерения сна, я слышал отдаленные звуки радио, плеск воды и голос Мари, что-то говоривший Паскалю; очевидно, оба встали и как раз завтракали, собираясь отправиться на свою вылазку за мясом.
        Я улыбнулся в полусне, тут же вспомнил наши ночные приключения, но даже это не стерло улыбки с моего лица. Напротив, я улыбнулся еще радостнее, мимолетно поблагодарив жизнь за чудесные подарки: за то, что мы не одиноки и несчастны, каким еще совсем недавно ощущал себя бедняга Савелий, за то, что нам дарована счастливая жизнь без зависти и конкуренции.
        Я повернулся на другой бок и увидел Соню — свернувшись клубком, она легко улыбалась чему-то во сне, ее длинные загнутые ресницы чуть дрожали, а припухшие губы словно хотели что-то произнести. Мирный, светлый сон лучшей девушки на свете дал мне повод еще раз возблагодарить небеса за ее любовь и от души пожелать всем собратьям найти свою вторую половинку.
        Едва я завершил свою импровизированную речь благодарности, как Соня глубоко вздохнула, перевернулась на спину и, открыв свои удивительные синие глаза, сладко потянулась.
        — С добрым утром, мир!
        Произнеся приветствие, она повернулась ко мне, все с той же счастливой улыбкой чмокнула в щеку и, прижавшись к моей груди, констатировала вполне очевидный на тот момент факт:
        — Я абсолютно счастлива, Ален, хотя не могу объяснить почему. Просто счастлива — и все тут! Даже немного странно, учитывая нашу ночную «находку»…
        Брови Сони мимолетно нахмурились, но губы тут же сами собой вновь расплылись в счастливой улыбке.
        — А если бы ты сейчас приготовил кофе и на подносе принес прямо сюда с какой-нибудь симпатичной выпечкой…
        Сами понимаете, я не стал дожидаться окончания ее фразы — просто в считаные минуты исполнил пожелание прекрасной дамы, чтобы утро и в самом деле стало безупречно великолепным.
        Завтракая в постели (к тому времени Мари и Паскаль благополучно отбыли по делам), мы с Соней неторопливо обсудили планы на день, для чего пришлось порыскать в тумбочке в поисках программки фестиваля.
        — Итак, сегодня — второй день художественных выставок в Шильоне. Вчера была презентация моей, сегодня нахваливать себя будут мои коллеги из Франции, Чехии и Нидерландов…
        Соня небрежно отложила программку в сторону, повернув ко мне улыбающееся лицо.
        — Между прочим, нам с тобой стоит посетить выставку одного из французов — славного парня Мишеля, отчаянного хулигана. Свои картины он расположил в старинном писсуаре — это светлая комната с большими окнами в самом высоком месте замка, расположенном над озером. В полу — дырки, через которые народ в древности избавлялся в Леман от отходов своих организмов. Так вот, картины Мишеля имеют один общий сюжет: чревоугодие. Он изображает поглощающих пищу людей без прикрас — с набитыми ртами, отрыжкой и прочими прелестями. Говорят, в помещении сортира все это смотрится особенно занятно.
        Соня сладко потянулась, сделала очередной глоток кофе и вновь взялась за программку, и стала листать ее.
        — Сегодня также открываются конкурсы пианистов и оперного вокала. Вот это я, пожалуй, с легким сердцем пропущу — нет, я, конечно, очень люблю слушать классическую музыку вживую, но в связи с последними событиями предпочитаю отправиться на набережную. Сегодня третий день балетного конкурса!  — Соня провела рукой по симпатичному беспорядку на своей голове.  — В программу дня включены двенадцать танцовщиков, в том числе, отметим сразу, и наш знакомый — тот самый вздорный мальчишка из Лозанны, у которого такой симпатичный голубоглазый дядюшка.
        — Пьер ле Пе,  — кивнул я.  — Совершенно с тобой согласен: мальчишка — на редкость вздорный, а вот дядюшка — милейший мсье. Полагаю, мы его сегодня обязательно встретим… И не одного.
        Тут я адресовал Соне таинственную улыбку, которую она совершенно не поняла, недоуменно сведя брови к переносице.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Не что, а кого,  — я подмигнул.  — Разве ты не заметила, что между нотариусом из Веве и русской журналисткой вспыхнула любовь; если не с первого взгляда, то со второго — точно!
        Соня недоуменно смотрела на меня, и на ее лице впервые за все утро появилось недовольное выражение.
        — Не говори глупостей, Ален! Я понимаю, в тебе не утихает перманентная ревность ко мне, грешной, но неужели таким образом ты пытаешься закрыть глаза на вполне очевидную вещь: симпатяга Саша явно положил глаз на меня? Просто он хорошо воспитан и уважает тот факт, что у меня уже есть мой молодой человек — славный и преданный Ален. Быть может, именно потому он и сделал вид, что заинтересован толстушкой Ритой с ее фотокамерой, предсказав ей потрясающую перспективу многодетной матери.
        Как хотите, но я, «славный и преданный» парень, мгновенно ощутил раздражение. Разумеется, моя Соня — самая-самая и в искусстве, и просто по жизни, потому все мужчины замечают только ее, заранее аплодируя каждому ее жесту. Куда там до нее остальным бедолагам женского пола! Единственный шанс для них обратить на себя внимание мужчин — дождаться, когда великолепная Соня Дижон укатит в какую-нибудь иную точку мира…
        Впрочем, я тут же постарался взять себя в руки. Елки-палки, за окном чудесно светило солнце, щебетали птицы, а ветерок доносил аромат цветущей магнолии. Простим подруге ее детское самолюбие!
        Я постарался не слишком криво улыбнуться.
        — Как гласит старая французская поговорка, если женщина не права — извинись перед ней,  — я поднял руку, предупреждая возмущенную реплику Сони.  — Предлагаю не вступать в житейские склоки, а попросту допить наш кофе и отправиться в Шильон, чтобы полюбоваться картинами на тему чревоугодия в древнем сортире. А вечером просмотрим всю балетную программу, включая выступление выскочки из Лозанны. Вот только предлагаю отменить прогулку после балета, потому как это уже становится плохой приметой. Итак, сразу после закрытия плотно закроем глазки и побежим спать. Как тебе в целом планы на день?
        Соня, надо отдать ей должное, немедленно стерла с лица недовольную гримасу и одарила меня вполне благосклонной улыбкой.
        — В целом неплохо.
        Уже через пару минут мы с ней с самым счастливым видом вышагивали по счастливым улочкам счастливого Монтре.
        Глава 12. Допрос журналистки
        Как бы ни пела моя душа от необъяснимого состояния счастья, а в голове все-таки рождались и благополучно размножались многочисленные вопросы, связанные с двумя трупами, которые оба раза «повезло» обнаружить нам с Соней.
        Итак, за два дня в благополучном городке с минимальным уровнем преступности убиты два юноши. Один — из России, другой — из Франции; у каждого была своя жизнь, никак не связанная с Монтре и Швейцарией. Пожалуй, Савелия и Алекса объединяло лишь то, что оба были талантливыми танцовщиками балета, триумфально выступившими на фестивале «Богема» и почти сразу после выступления принявшими от кого-то смертельную дозу «Волшебного сна».
        Первый вопрос, который вставал при рассмотрении данного дела, был прост и важен: каковы возможные причины убийств? Ведь убийство не просто тяжкий грех, который большинство из нас никогда не захочет взять на душу, это еще и большой риск до конца дней потерять свободу. Ну, а убить человека на весенней набережной переполненного туристами городка, где в любой момент могут появиться прогуливающиеся люди, где тебя могут заметить сотни невидимых тебе глаз из окон отелей и домов — это и вовсе похоже на сумасшествие!..
        Я перевел дух. Елки-палки, а ведь разумно предположить: наш убийца — не совсем здоровый психически человек. Некто, ненавидящий искусство Терпсихоры, способный убить просто потому, что это чертовски рискованно и почти столь же гениально, сколь гениальны были виртуозные балетные па на сцене, красиво исполненные Савелием Уткиным и Алексом Мону.
        Едва эта простая до банальности мысль пришла мне в голову, как я ощутил легкое волнение: так и есть, убийство от бешеной зависти, от желания внести в свою размеренную сонную жизнь капельку сумасшедшего «творчества»! Отсюда — риск оказаться пойманным в момент введения дозы, риск убийства на открытой местности, при свете луны! Плюс ко всему — своеобразное «оформление» мертвых тел: грустный Щелкунчик на скамейке парка, скопированная поза мертвой Избранницы с картины Сони Дижон…
        Как хотите, а передо мной тут же возник кадр из вчерашнего вечера: бледное, как смерть, лицо Пьера ле Пе в толпе восторженных поклонников его соперника. Черт возьми, ведь незадолго до этого мальчишка высокомерно заявлял, что легко перетанцует «выскочку» Мону. Вполне вероятно, однако, что после выступления «выскочки» Пьер мог усомниться в своем успехе.
        Я кивнул собственным рассуждениям. Что ж, малыш Пьер вполне годился на роль убийцы. Или скажем лучше: он вписывался в стройные ряд потенциальных убийц, потому как талантливых танцоров могли убить многие из славных жителей Монтре. Согласитесь, в счастливом городке, где проводится множество всевозможных фестивалей, могут проживать сотни психов, способных убить из зависти к талантливым и дерзким. Искать их — все равно что искать иголку в стогу сена.
        И все-таки во всем этом деле была одна хорошая зацепка: пять доз «Волшебного сна», бесследно исчезнувшие год назад, перед так и не состоявшимся арестом доктора, который сошел с ума. Стало быть, надо постараться найти материалы того дела, почитать прессу и даже, возможно, более обстоятельно поговорить на эту тему с комиссаром Криссуа. Последняя мысль особенно развеселила меня: я представил, как по собственному почину заявляюсь в полицию и начинаю допрос с пристрастием…
        Итак, настроение было отличное, солнце пригревало почти по-летнему, а мы с Соней приближались к Шильону.
        Ко времени нашего прибытия весь замок с его залами и двориками был переполнен посетителями — народ толпился во дворе, группами направлялся в выставочные залы, рассматривая картины и между делом делясь бурными впечатлениями о двух непонятных и жутковатых убийствах.
        Благодаря тому, что к тому времени уже вышли утренние газеты с нашими с Соней фотографиями на выходе из полицейского участка, многие нас узнавали, тут же начиная перешептываться с таинственным видом. Отмечу отдельно, что нас это не особенно расстраивало — мы попросту не обращали внимания на все эти глупости. По крайней мере старались не обращать.
        — Наконец-то появились наши герои! Как окрестил вас мой коллега из «Женевских вестей» — «Охотники за блаженными трупами»!
        Сами понимаете, не обратить внимания на это бодрое и громкое приветствие было сложно, а именно так нас приветствовала Рита Ошенко, едва мы успели сделать первые шаги по двору замка. Пришлось вежливо улыбнуться в ответ.
        — На вашем месте сегодня я бы не ходила на балетный конкурс — боюсь, все будут следить только за вами и каждым вашим движением, и этим вполне может воспользоваться настоящий убийца, прикончив очередную жертву прямо на сцене. Что скажете?
        Что тут можно было сказать?
        — Милая Рита,  — улыбнулся я,  — спасибо за поддержку! Мы уже обсуждали этот вопрос и решили после всех выступлений без пауз бегом бежать домой, не совершая никаких променадов по набережной. Надеюсь, твоя идея насчет убийства прямо на сцене не придет в голову убийце.
        Я светски развернулся к Соне, при виде Риты принявшей слегка высокомерный вид первой красавицы.
        — Я прав? Наше расписание на сегодня остается без изменений?
        Соня лишь с нарочитым равнодушием пожала плечами.
        — Разумеется.
        Так и не удостоив Риту приветственной улыбкой, она тут же деловито посмотрела на часы и скрипучим голосом сообщила, что ей нужно немедленно проверить свою выставку. Прощальный жест рукой — и моя подруга исчезла, милостиво оставив нас с Ритой тет-а-тет, что дало мне прекрасную возможность незамедлительно приступить к собственному следствию.
        Я галантно пригласил даму в кафе, что находилось чуть в стороне от Шильона — подальше от любопытных глаз,  — предложив там, под чашечку дивного капучино, обсудить ужасные убийства танцовщиков.
        Отмечу сразу: едва мы оказались за столиком кафе и сделали свой заказ, как по своей журналистской привычке первой начала задавать вопросы Рита. Я не успел и рта открыть, как она, презентовав мне немного меланхоличную улыбку, якобы равнодушно поинтересовалась:
        — Как бы ты отнесся к тому, чтобы стать героем статьи для толстого русского журнала? Просто поделишься собственными впечатлениями: что вы с Соней испытали, увидев труп Савелия на ночной набережной? А какие мысли пришли вам в голову при виде второго трупа? Это было бы сенсационное интервью, после которого все мои швейцарские коллеги поумирали бы от зависти.
        Пришлось решительно поднять обе руки.
        — Стоп-стоп-стоп, дорогая Рита, позволь, сегодня я буду задавать тебе вопросы! И самый первый как раз по твоей теме: полагаю, в прошлом году ты наверняка находилась в Монтре, освещая так официально и не открытое полицией дело по обвинению в эвтаназии доктора Плиса?
        Рита широко улыбнулась и кивнула.
        — Разумеется. История с делом доктора Плиса широко освещалась по всей Швейцарии, и Монтре был переполнен журналистами. Ведь не каждый день случаются подобные драмы, щекочущие нервы рядового обывателя! А дело доктора Плиса спровоцировало общественные дискуссии. Все спорили и дискутировали едва ли не до одури: имеет ли человек право на добровольную смерть? Имеют ли дети право отправить на тот свет своего родителя, даже если старик отчаянно страдает от ужасных болей при смертельной болезни? В какой-то момент, кажется, все позабыли, собственно, о конкретном деле и его главном герое.
        Рита нарисовала чайной ложкой круг в воздухе.
        — Могу предложить тебе лишь самую общую версию журналистов, потому как никаких фактов и реальных показаний в этом деле с самого начала не было: доктор Плис немедленно сошел с ума, а дело против него официально так и не было возбуждено. Вся эта история началась с единственной анонимки, автор которой до сих пор остается неизвестным…
        Рассказчица удобно откинулась на спинку кресла.
        — Во-первых, сразу стоит отметить, что доктор Оскар Плис был очень талантливым медиком. Он проводил исследования в своей домашней лаборатории — создавал лекарство против рака. Сам понимаешь, подобные исследования дорого стоят, и хотя доктор тратил на опыты все, что зарабатывал в частной клинике, денег катастрофически не хватало. Вот тогда он и соблазнился провести одну-единственную операцию по эвтаназии, используя для нее также свое собственное изобретение — всплывший сегодня препарат «Волшебный сон». Правда, ничего конкретного про тот единственный случай эвтаназии так и не удалось узнать: заказчик был родом из Арабских Эмиратов и к тому времени благополучно покинул пределы Швейцарии вместе с телом отца, умершего в частной клинике Монтре. Так что против доктора не было ничего, кроме анонимки, где достаточно подробно описывалась сделка доктора с богатым клиентом, а также признаки смерти от «Волшебного сна».
        Рита откинулась на спинку стула, задумчиво глядя на блистающую прямо перед нами поверхность озера — горланящие стайки чаек, лебеди, медленно проплывающие вдоль берега, белоснежный парус яхты чуть в отдалении, ломаный рисунок Альп на противоположном берегу…
        — Тогда полиция Монтре решилась на эксперимент: к доктору направили подставное лицо с примерно тем же предложением: помочь «отмучиться» больной матери. Очевидно, к тому времени деньги у доктора благополучно кончились, а лекарство против смерти так и не было создано. Между тем доктор работал, как одержимый, и нехватка денег в буквальном смысле сводила его с ума. Наверное, потому он почти с радостью согласился на предложение «подставы». Ну а когда в назначенное время операции к нему на пару с молодым человеком и его «больной мамой» прибыл отряд полиции, открылась странная картина: на грани нервного срыва доктор что-то лихорадочно искал. Он уже не отличал полицию от заказчика и произнес последнюю членораздельную фразу: «Это катастрофа! Я готовился к операции и обнаружил исчезновение емкости с «Волшебным сном» на пять инъекций! Коричневый бутылек на двадцать пять граммов. Я сойду с ума…»
        Рита таинственно прищурила серые глаза. Надо отдать ей должное: слушать ее было интересно. Девушка вполне могла бы работать на телевидении.
        — Полагаю, произнеся эту фразу, доктор сошел с ума?
        Она кивнула.
        — Именно! Сошел с ума самым натуральным образом, хотя полиция в течение едва ли не целого месяца отказывалась в это верить. Сам комиссар был убежден, что все это игра, и страшно злился, потому как на руках у него не было ни единой улики против доктора. Его дом подвергся тщательному обыску — вытрясали каждый половичок, каждый носок в бельевом шкафу. Все бесполезно. Между тем самому доктору почти тут же стало плохо — сердечный приступ. При всем при том, лежа на кровати в клинике и глядя в белоснежный потолок, он постоянно повторял вопрос: «Кто украл «Волшебный сон»?», а когда ему позволили вставать и передвигаться по палате, принялся ходить вперед-назад, заложив руки за спину, внимательно глядя под ноги — как будто действительно искал свое смертельное снадобье.
        — Бедняга доктор!
        — И бедняга комиссар! Он столь активно взялся за дело об эвтаназии, а в итоге оказался в луже: ни единой улики, ни единого свидетеля, а вместо обвиняемого — хитроумного доктора!  — был некий взъерошенный чудик в перманентных поисках непонятно чего. Говорят, доктор периодически устраивал сам себе обыск: снимал собственные ботинки и тщательно их тряс, словно надеясь, что флакон на пять доз выпадет из штиблета. Можешь себе представить?
        Я хмыкнул. Что ж, последние события показали, что доктор Плис не играл в дурачка и не обманул по части пропажи снадобья — кто-то действительно умудрился его похитить, возможно, за несколько минут до прибытия полиции.
        — Могу. А полиция изучила контакты доктора, кто у него был последние дни, кто убирался-готовил?
        — Ну, насчет уборки-готовки сразу скажу: доктор был повернут на медицине и своих исследованиях, все деньги тратил на опыты, так что никогда не держал ни уборщицу, ни повара. У него и жены по той же самой причине никогда не было.  — Тут Рита лукаво подмигнула.  — Он сам себе готовил, стирал в стиральном пункте Монтре, а уборку в доме проводил, когда слой пыли становился уж слишком толстым.
        — И все-таки у него ведь наверняка бывали гости. Каким образом, к примеру, он нашел себе первого клиента?
        С удовольствием допивая кофе и делая знак официанту повторить, Рита энергично кивнула.
        — Ну, это все достаточно просто: я же сказала, что доктор работал в частной клинике Монтре для онкологических больных. Повторюсь — он сошел с ума, допросить его не удалось, а потому многие аспекты дела так и остались без объяснений… И все-таки полиция и пресса пришли к выводу, что, скорее всего, сын больного из Арабских Эмиратов (бывший однокурсник доктора) сам подошел к доктору с просьбой избавить отца от страданий. Доктор согласился, их разговор кто-то подслушал, не поленившись написать анонимку в полицию и продублировав его для редакции газеты «Женевские новости».
        Официант принес новую порцию кофе, и наш разговор продолжился.
        — Что ж, тут все более-менее ясно,  — я кивнул.  — А все-таки что удалось выяснить прессе и полиции по части визитов последних дней в дом доктора?
        Рита перевела свой задумчивый взгляд с панорамы озера на пышную пенку капучино в собственной чашке.
        — Ну, список всех посетителей получить было просто невозможно — доктор жил в крошечном домике, расположенном сразу за церковью, так что за входом никто следить не мог. И все-таки полиция воспользовалась записной книжкой доктора, прочитав о всех его назначенных делах и встречах в течение последних дней перед роковой «операцией».
        Признаться, я начинал терять терпение — моя собеседница неожиданно сбавила темп, перейдя с энергичного галопа на топтание на месте.
        — Ну, и что дал им блокнот доктора? Были в нем интересные записи, какие-то конкретные имена?
        Рита выразительно вздохнула и перевела на меня взгляд своих мечтательных глаз.
        — Разумеется, было одно конкретное имя. И я бы с удовольствием его от тебя скрыла, но, боюсь, ты по-любому все прознаешь, всего лишь подняв архив газет за прошлый год.  — И она еще раз вздохнула и улыбнулась.  — Там было время встречи со мной — журналисткой «Русской Матрешки» Ритой Ошенко. Как тебе новость?
        Глава 13. Знакомство с прессой
        Надо было видеть лицо Риты во время произнесения последней фразы: иронически вздернутая бровь, красивая усмешка и мимолетный испуг в глазах, который она поспешила погасить, скромно опустив ресницы, принявшись рассматривать кофейную чашку в свих руках.
        — Вижу, я тебя малость удивила.  — Она выразительно хмыкнула и решительно поставила чашку на стол, словно ей вдруг смертельно надоели все разговоры и размышления по поводу убийств.  — Но спешу тебя огорчить: поскольку я в то время была совершенно не в курсе подпольной деятельности доктора, то и пришла по самому банальному поводу — чтобы взять интервью у медика, отдающего все свободное время и силы поиску лекарства против рака. Для начала мы встретились в клинике, где я имела возможность наблюдать за ним в течение всего рабочего дня. Для более детального разговора доктор назначил мне встречу у себя дома в двенадцть ноль-ноль — ровно за день до запланированной «подставной операции». Все просто!
        Тут она даже попыталась усмехнуться. Не представляете, насколько интересно было наблюдать за лицом девушки, столь изменившимся в какие-то считаные секунды.
        — Да что вы говорите!  — Я перевел дух.  — Стало быть, ты напрямую общалась с доктором прямо накануне всех трагических событий! Полагаю, полиция поинтересовалась у тебя, о чем была ваша беседа и не прозвучало ли в ней…
        — …чего-либо, связанного с препаратом «Волшебный сон» и со всем так называемым делом эвтаназии?
        Рита театрально вздохнула.
        — Увы! Я как журналист была бы в полном восторге, если бы хоть что-то в нашей беседе дало мне подсказку по делу об исчезновении опасного препарата! Но нет — мы беседовали не более получаса, и все это время говорил доктор. Это был своего рода монолог практически гениального медика о мучительных поисках формулы здоровья и чудесного исцеления от доселе непобедимой болезни — рака.
        Рита скрестила на груди руки.
        — Поначалу я пыталась его остановить, задать свои, самые простые и банальные вопросы — все было бесполезно! Признаюсь честно: к концу нашей встречи от фармакологических формул и медицинских терминов у меня так разболелась голова, что я в буквальном смысле сбежала домой, сказав уважаемому доктору, что в ближайшие дни подойду для уточнения отдельных деталей. Сам понимаешь, больше увидеться нам с доктором так и не удалось.
        Я с интересом рассматривал лицо журналистки — девушка отчего-то разволновалась, так что на ее щеках проступил румянец.
        — А статья? Хотелось бы почитать ее на досуге.
        Моя невинная фраза заставила Риту из розовой стать почти пунцовой. Она сердито взмахнула рукой.
        — Не было никакой статьи! Говорю тебе: его бесконечный монолог на девяносто девять процентов состоял из специальных терминов и труднопроизносимых химических формул — гениальный Плис делился со мной своими научными изысканиями, словно я была в состоянии все это оценить и попросту понять. Потому я и сказала ему, что подойду еще раз, чтобы кое-что уточнить. Но на следующий день разыгралась драма, и бедняга доктор сошел с ума.
        — И в связи с этой драмой тебе совершенно не захотелось срочно написать статью про последнее интервью доктора, которое было всего лишь за день до его сумасшествия?!
        Краснолицая Рита гневно нахмурилась.
        — Ты слово в слово повторяешь слова моего редактора! Он прямо орал, что я должна все изложить, хоть из пальца высосать то, что доктор и не думал говорить, но что будет эффектно звучать в связи со всеми событиями! Он просто рвал и метал, грозил уволить меня…
        — А ты?
        Она перевела дух.
        — А я отказалась писать про доктора Плиса. Слишком он был порядочным и несчастным человеком. А я, прежде всего, тоже человек, а уж потом — журналист, готовый на все ради сенсационной заметки.
        Черт возьми, это прозвучало внушительно, так что мне пришлось на время смирить свой пыл, тем более что Рита почти тут же потянулась рукой к своей сумочке, словно собираясь немедленно рассчитаться за кофе и лететь дальше по своим человеческим, а затем уж журналистским делам.
        Само собой, я поспешил уверить свою милую визави, что без проблем оплачу наш совместный кофе, и поблагодарил ее за приятную беседу. Мы пожелали друг другу хорошего дня и разошлись в разные стороны: я направился к замку, Рита поскакала в направлении города.
        Но на этом мои встречи со швейцарской прессой не завершились. Едва я сделал несколько шагов, как откуда-то вынырнул юркий парень в ярко-красной кожаной куртке и огромных черных очках, на фоне которых все его личико казалось крошечным и сморщенным.
        — Повезло моей коллеге,  — вместо приветствия произнес он высоким ломким фальцетом,  — ей без проблем дал интервью главный охотник за трупами. Полагаю, все дело в том, что Рита, как и вы, русская?
        Каюсь, этот парень не понравился мне с первого взгляда: юркий, мелкий, скользкий. Плюс ко всему — эти глаза, скрытые за черными стеклами очков.
        — Именно потому, что мы оба — русские, и состоялась наша беседа. Не интервью, а просто беседа, понимаете?
        Я постарался, чтобы мой голос звучал нейтрально, без тени неприязни. Но, казалось, парень заранее подозревал весь мир в лютой нелюбви к себе и заранее ненавидел за это всех и вся.
        Он криво усмехнулся.
        — Ну, конечно — просто выпили кофе и побеседовали о погоде. А между тем вы оба могли сообщить друг другу столько интересного!  — Он выразительно сглотнул слюну.  — Вы могли бы в красках описать, как на самом деле появились трупы на набережной Монтре… Допустим, это не вы превратили живых парней в трупы, но вполне могли видеть того, кто это сделал. Увидеть и промолчать — по каким-то своим собственным причинам.
        Я усмехнулся.
        — Разумеется. По моей части все ясно. А что интересного в таком случае могла сообщить мне Рита?
        Парень вновь скривил губы в ухмылке.
        — Рита тоже не совсем чиста, и лично мне не все ясно относительно ее участия в деле доктора Плиса. Она брала у него интервью, а оно почему-то так и не появилось в ее родном журнале. Интересно, почему? Или лучше задать вопрос немного по-другому: интересно, о чем в таком случае был ее, на удивление, короткий разговор с доктором? Ведь вполне возможно, что девушка и не думала брать никакого интервью, а попросту хотела прикупить у Оскара Плиса дозу его чудного «Волшебного сна» для нелюбимого мужа?
        Пару минут я смотрел на свое собственное отражение в огромных черных очках, а в моей голове вспыхнул вопрос: «Интересно, для чего ты сообщаешь данную информацию мне?»
        Парень словно бы услышал мой беззвучный вопрос.
        — Вы спросите, для чего я вам все это говорю, а я отвечу: говорю, потому что желаю высказать свою точку зрения. Вы сможете прочитать ее в завтрашнем утреннем выпуске кантональной газеты «Утро». Кстати, а вот и снимок для нее!
        При этих словах в его руках вдруг появилась фотокамера, и парень молниеносно сделал пару-тройку кадров.
        Разумеется, я не стал закрывать лицо руками и делать подобные глупые жесты — я просто стоял и улыбался. Черт с ним! Желает изложить свои бредовые идеи — пусть пишет, сопровождая моими фотоснимками. Но вот если в завтрашней статье появится хотя бы намек на то, что я сообщил минимальную информацию этому неприятному типу — пусть готовится к ответу!
        Когда новоявленный папарацци уже разворачивался, чтобы рвануть от меня вместе со всеми своими драгоценными фотокадрами, я успел-таки цапнуть его за худющее плечико.
        — Извиняюсь, как ваше имя — я действительно собираюсь прочесть ваш завтрашний опус в газете «Утро»?
        Он перевел дух и выдернул плечо.
        — Питер Пуле, прошу любить и жаловать.
        Проговорив это, парень припустил вдоль по набережной, а я неторопливо развернулся и направился к замку.
        Глава 14. Диалоги в Веве
        Я без труда нашел Соню в Шильоне — она в буквальном смысле прыгнула мне в объятия, едва я поднялся в большой рыцарский зал на втором этаже.
        — Ален, ты услышал мои мольбы!
        Мимолетно чмокнув в щеку, она тут же подхватила меня под руку и развернула к выходу.
        — Еще немного, и я устроила бы прямо здесь прилюдную истерику в лучших традициях. Ты не представляешь! Как только я поприветствовала коллег-художников, ко мне немедленно подскочили противные журналисты и принялись задавать свои дурацкие вопросы…
        Она на мгновенье задумалась, встряхнув головой.
        — Совершенно дурацкие вопросы, по-другому и не скажешь! В связи с этим, мой дорогой и единственный, я припомнила, о чем говорила тебе твоя подруга Рита, и поняла: а ведь девушка права! Вполне возможно, что сегодня нам с тобой не стоит идти смотреть выступления танцовщиков балета…
        Мы пулей спустились по каменной лестнице замка, почти тут же оказавшись в зеленом дворе. Здесь я притормозил и развернул Соню к себе.
        — Небольшое уточнение: не «моя подруга Рита», а наша общая с тобой знакомая, и сообщила она не лично мне, а нам с тобой. Согласна?
        Соня лишь нервно передернула плечиками.
        — Без разницы! Не в том дело. Понимаешь, еще парочка таких вопросов, и я точно прибью хотя бы одного гада-журналиста!
        Я припомнил недавний нелицеприятный разговор с Питером из газеты «Утро» и согласно хмыкнул.
        — Очень тебя понимаю. Ко мне тут тоже привязался один журналюга, слегка подпортив настроение. И что в таком случае ты предлагаешь?
        Мы стояли в центре зеленого двора в окружении каменных древних стен, а над нами синело бездонное небо — одного цвета с дивными глазами мадемуазель Дижон. Возможно, я засмотрелся, утонул в ее очах, возможно, при этом на моем лице появилось какое-нибудь забавно-блаженное выражение, в итоге моя Соня неожиданно весело расхохоталась.
        — Предлагаю отправиться куда-нибудь погулять — к примеру, в Веве. В этом славном городке у меня два раза были выставки, так что я неплохо в нем ориентируюсь и знаю ресторанчик, где мы с тобой чудно отобедаем. Согласен?
        Я согласился без лишних слов. Через двадцать минут мы уже были на вокзале, а еще через пятнадцать подошел поезд, доставивший нас в соседний городок Веве; в итоге ровно через сорок семь минут мы с Соней сидели на открытой террасе ресторанчика, предаваясь греху чревоугодия.
        Когда с дивным ростбифом в сырном соусе было благополучно покончено и мы в блаженной апатии ожидали наш кофе с блинчиками на десерт, Соня, лениво прищурившись на солнышке, решила просветить меня по части достопримечательностей городка Веве.
        — Между прочим, мы с тобой сидим почти напротив местной достопримечательности — замка Крыльев. Правда, это не такой древний замок, как, к примеру, Шильон, но все-таки, на мой взгляд, очень симпатичный — не правда ли? А если пройти по набережной по направлению к Монтре, то увидишь памятник Чарли Чаплину — в натуральный размер!  — который жил здесь самые счастливые годы своей жизни, а также оригинальное сооружение — воткнутая прямо в воду озера гигантская вилка. Это памятник в честь марки Нестле, главный офис которой, а также музей расположены в Веве. А еще, между прочим…
        В этот момент я сам увидел одну из местных достопримечательностей, а потому, быть может, не слишком вежливо прервал Соню на полуслове:
        — Я тоже вижу нечто замечательное: к нам приближается милейший парень — если я ничего не путаю, Саша Мерсье, нотариус из Веве.
        Надо отметить, Соня ни грамма не обиделась. При произнесении мною словосочетания «нотариус из Веве» она мгновенно подобралась, приняла более изящную позу и грациозно обернулась, тут же встретившись взглядом с оным нотариусом и приветственно ему улыбнувшись.
        — Добрый день! Какой сюрприз встретить вас здесь.
        Надо отметить, что приветствие нотариуса неожиданно прозвучало на практически безупречном русском, разом заставив нас с Соней уставиться на него с удивленными улыбками.
        — А какой сюрприз для нас ваше прекрасное знание русского языка!  — Соня отреагировала первой.  — И вообще очень приятно вас видеть, Саша. Присаживайтесь к нам на чашечку кофе.
        Саша мило улыбнулся и без лишних слов опустился в кресло напротив меня, приветливо кивнув.
        — Вы тоже просто не представляете, как мне приятно видеть вас и приветствовать в моем родном городке,  — проговорил он со взволнованной улыбкой.  — Веве для меня — лучший город на свете, здесь я родился и намерен прожить всю свою жизнь. Мне интересно — как вы оказались здесь? Ведь в Монтре проходит фестиваль, именно там происходят жутковатые убийства…
        — От последствий этих жутких убийств мы и сбежали,  — радостно доложила Соня.  — Нас просто замучили журналисты своими дурацкими вопросами. Нет, нам, конечно, жаль несчастных убитых, но мы подустали от всего этого, а потому решили немного прогуляться по окрестностям.
        Саша улыбался нам и миру, в очередной раз поразив меня своими небесно-голубыми глазами.
        — Возможно, то, что я сейчас скажу, не слишком гуманно, но обе жертвы не вызывают во мне особого сочувствия,  — произнес он все с той же светлой улыбкой на лице.  — Алекс Мону при жизни отличался редким высокомерием, а первая жертва, я слышал, и вовсе был гомосексуалистом…
        Он тут же взмахнул рукой, неожиданно рассмеявшись.
        — Но, пожалуй, лучше действительно оставить эту тему. Вы знаете, я бы прямо сейчас с удовольствием пригласил вас к себе домой, но, боюсь, мама меня отругает — она предпочитает заранее назначать все встречи, чтобы приготовить к приходу гостей что-нибудь вкусненькое.
        Соня мило рассмеялась, невольно заставив меня многозначительно приподнять бровь. Бог мой, есть такая порода женщин, которые просто не могут прожить без внимания посторонних мужчин! Для них это своего рода кислород, без которого бедняжки попросту задыхаются.
        Именно к этой породе принадлежит и моя драгоценная Соня. Казалось бы, мы пятый день отдыхаем с ней в дивной Швейцарии и все просто замечательно: как говорится, мы цветем и пахнем, любим друг друга душой и телом, бесконечно наслаждаясь каждым моментом бытия. И все-таки, как только что выяснилось, при том при всем моей Соне слегка не хватало внимания абсолютно посторонних мужчин. К примеру, стоило появиться милому Саше Мерсье, и, пожалуйста,  — Соня счастливо улыбается и очаровательно смеется!
        Нам принесли кофе с блинчиками, и Саша поспешил сделать заказ — попросту кивнул на наше угощенье и попросил себе того же.
        — Заранее прошу извинения за возможную навязчивость, но я буквально с первого взгляда влюбился в вас,  — проговорил он, переводя взгляд детски-чистых глаз с меня на Соню и обратно.  — Признаюсь, как раз накануне я загадал желание на ночь: найти хороших друзей из России. И я нашел! Ведь я могу сказать, что мы с вами — друзья? Только, пожалуйста, не смейтесь надо мной!
        Признаюсь честно, над Сашей я и не думал смеяться, гораздо больше к тому моменту меня веселила Соня. Это надо было видеть: каждое слово нотариуса о его любви с первого взгляда и мечте найти русских друзей прибавляло многозначительности томному взгляду Сони Дижон. Я мог бы поспорить на что угодно: она была абсолютно уверена в том, что Саша таким замысловатым образом признается в любви лично ей, меня плюсуя лишь для связки — так сказать, чтобы я не обиделся.
        Я улыбался. Бог мой, а вот я бы мог поспорить на что угодно: парень и не думал влюбляться в мою прекрасную Соню. Он действительно просто мечтал найти хороших приятелей из далекой и загадочной России.
        Я дружески кивнул. Здесь следует отметить, что весь наш разговор с самых первых слов происходил на великом и могучем русском языке.
        — Саша, мы и не думаем над вами смеяться! Напротив, нам очень приятно, что вы так любите и уважаете матушку-Россию. Кстати, лично мне интересно: а откуда вы так хорошо знаете русский язык?
        Саша улыбнулся. По всей видимости, ему действительно доставляло наслаждение беседовать с нами за столиком ресторанчика.
        — Разве я вам еще не рассказывал? Дело в том, что у меня удивительная мама — Лили Мерсье. Она с детства была влюблена во все русское: в русскую литературу, музыку, культуру, историю. Самостоятельно изучила русский язык и одно время даже работала гидом с русскими группами туристов. Но вообще-то она по образованию педагог и всю свою жизнь отдала школе и детям.
        Отмечу в скобках: рассказ о дивной маме явно показался Соне не в тему: она мимолетно нахмурилась, затем улыбнулась, но ее улыбку милый Саша не заметил — он был слишком увлечен своим рассказом.
        — Однажды у нее была красивая история любви с мужчиной из России. К сожалению, тот мужчина был женат, потому мама не посчитала нужным сообщить ему, что беременна. Как она сама говорит мне каждый мой день рождения: «Я родила сына для себя; у меня не было претензий к твоему отцу, напротив — я бесконечно благодарна ему за тебя, мой дорогой Саша, мой подарок из России!..»
        Тут Саша слегка покраснел, бросил на меня мимолетный взгляд и, убедившись, что и на этот раз я не смеюсь над его историей, продолжил:
        — Я рос в счастливой атмосфере любви и гармонии. Мама с пяти лет отдала меня в русскую школу, где я посещал занятия дважды в неделю. Кроме того, у нас с ней был и до сих пор действует уговор: по средам мы с ней разговариваем только по-русски! Обсуждаем прочитанные на русском языке романы, просмотренные русские фильмы… Теперь вы, думаю, можете лучше понять мою мечту иметь настоящих русских друзей — друзей из России.
        Отмечу в скобках: к этому моменту взволнованный монолог Саши, в котором не было ни единого комплимента в адрес русской красавицы по имени Соня Дижон, окончательно испортил ей настроение. Бедняжка еле дождалась благополучного завершения рассказа, после чего с грохотом помешала сахар в своей чашке и тут же, без паузы, произнесла ответную речь:
        — Между прочим, мы с Аленом не совсем русские и не совсем из России.  — В самом ее голосе дрожала недовольная нотка.  — То есть мы, конечно, живем в России, но не только. К примеру, мой отец родом из Женевы, и я с самого детства проводила часть каникул у тети в Версуа…
        Тут она улыбнулась Саше, ожидая его заинтересованности и вопросов. Но парень совершенно не понял, что от него требуется,  — он лишь вежливо улыбнулся и вновь развернулся ко мне.
        — Да-да, я в курсе, что вы тоже полукровки. Но все-таки вы живете в России, и это просто замечательно. У меня есть мечта… Когда-нибудь я обязательно отправлюсь в Москву, в Петербург, чтобы своими глазами увидеть то, о чем пока лишь читал в книгах и прессе.
        Я дружески хлопнул Сашу по плечу.
        — Обеими руками за вашу поездку. Более того — приглашаю вас к себе в гости, в мой домик в зеленой зоне Москвы…
        — А я приглашаю вас к себе!  — перебила меня разом вспыхнувшая Соня.  — Между прочим, я тоже живу в дивном особняке в зеленой зоне Москвы и буду рада принять вас у себя, милый Саша.
        Я еле сдерживал веселый хохот: Соня готова была пригласить в гости весь городок Веве, только бы милый нотариус улыбнулся лично ей и лично ей признался в вечной и прекрасной любви с первого взгляда.
        Но бедолага нотариус в упор ничего не видел. Смущенно рассмеявшись, он лишь прижал ладони к сердцу.
        — Спасибо, мои дорогие! Вы делаете меня самым счастливым человеком, хотя я и не хочу вас ничем обременять и, если отправлюсь в Россию, то, безусловно, забронирую номер в каком-нибудь приличном недорогом отеле. Просто, согласитесь, поездка становится вдвойне приятнее, когда тебя встречают друзья. Конечно, я разработаю свою культурную программу…
        Его глаза в самом буквальном смысле сияли от счастья. Тут и я поспешил внести свою лепту:
        — Кстати, наша общая знакомая Рита Ошенко, мне помнится, родом из Питера. Полагаю, она также могла бы организовать для вас чудесные экскурсии по нашей северной столице…
        Как я и предполагал, при упоминании Риты Саша в одно мгновенье весь приятно порозовел. Тут официант принес ему блинчики с кофе, и парень воспользовался этим, чтобы скрыть свое смущение, тут же отпив солидный глоток, спрятав лицо за объемистой чашкой.
        — Да-да, это было бы просто замечательно.  — Он поставил чашку на стол.  — Кстати сказать, у меня ведь нет номера Риты — признаться, я постеснялся спросить у нее номер телефона.
        — Это не проблема, я вам его дам.
        Я без пауз достал свой телефон, открыл страничку контактов и продиктовал ошалелому Саше номер Риты. Каюсь, в какой-то мере я играл на Соню, которая наблюдала за нами, гневно поджав губки. Могу поспорить на что угодно: она была уверена на все сто, что я нарочно увлекаю Сашу «толстушкой» Ритой — так сказать, чисто по причине своей патологической ревности.
        Между тем Саша, забив номер в свой сотовый, смущенно уставился на меня с немного несчастным видом.
        — Послушайте, мне немного неудобно, ведь это не сама Рита дала мне номер телефона, а вдруг…
        Я прервал его небрежным жестом руки.
        — Бросьте-ка! Если желаете, могу сейчас же отзвониться ей и спросить разрешения. Как вы на это смотрите?
        Саша еще не успел ничего ответить, а я уже звонил Рите: пара секунд долгих гудков, и ее голос приветствовал меня.
        — Алло. Ален? Надеюсь, ничего не случилось?
        Я постарался, чтобы мой голос звучал весело.
        — Случилось, Рита: я тут случайно встретился с Сашей Мерсье — помните этого милейшего нотариуса из Веве? Так вот, как вы смотрите на то, что я дам ему ваш номер телефона?
        Рита неопределенно хмыкнула.
        — В принципе я не против.  — Она выждала интересную паузу.  — А он не объяснил, зачем ему мой номер?
        Тут и я хмыкнул в свою очередь.
        — Полагаю, он сам вам это объяснит при встрече, если пожелаете. Спасибо за разрешение. Пока!
        И я дал отбой. Наш кофе был выпит, блинчики бесследно исчезли со всех тарелок, и лично я был абсолютно доволен абсолютно всем.
        Наша мирная встреча под кофе завершилась совершенно неожиданно — все потому, что мы с Сашей, обсуждая свои темы со звонками и телефонами, бессовестно забыли о самой красивой девушке на свете, что сидела за одним с нами столиком, так и не услышав в свой адрес ни одного мало-мальски приличного комплимента.
        Пока мы с Сашей улыбались друг другу после моей мини-беседы с Ритой, Соня неожиданно громко бухнула пустую чашечку из-под кофе на стол и решительно поднялась, одарив каждого из нас ледяной улыбкой.
        — Прошу прощения, что прерываю вашу чрезвычайно волнующую беседу, но мне, пожалуй, давно пора вас покинуть — через пятнадцать минут от вокзала Веве отбудет поезд на Женеву…
        Я уже открыл было рот для гневной мужской реплики, но Соня не дала мне и слова сказать.
        — Прошу не беспокоиться — до вокзала я и сама добегу, сидите спокойно и продолжайте звонить своим подружкам!
        Сами понимаете: как главный мужчина Сониной жизни я не мог вот так запросто отпустить красавицу на все четыре стороны. Первым делом я строго цапнул ее за нервную ручку.
        — Соня, я не понял, куда это ты собралась?
        Разумеется, она немедленно выдернула руку.
        — Куда хочу!
        Я вновь ухватил ее за руку — на этот раз покрепче.
        — А конкретнее?
        Соня шумно вздохнула, одарив меня кривоватой улыбкой.
        — Я решила навестить тетю Лорен в Версуа, ей будет приятно. Полагаю, я могу передать ей привет от тебя?
        — Разумеется…
        Я не успел договорить фразу до конца — Соня энергично развернулась и размашистым шагом двинулась в направлении вокзала. Мне только и оставалось, что усмехнуться, послав ей вслед воздушный поцелуй — бог с тобой, золотая рыбка!
        Между тем мой приятель-нотариус выглядел совершенно несчастным, уставившись на меня с виноватым видом.
        — Полагаю, я должен извиниться перед вами, Ален!  — проговорил он дрогнувшим голосом.  — Вы были вдвоем со своей любимой девушкой, а я нарушил ваше уединение да еще с кучей собственных глупых переживаний. Соня — она ведь на вас обиделась? И все из-за меня!
        Я неопределенно махнул рукой.
        — Вы знаете, Саша, есть такая древняя русская поговорка: на обиженных воду возят. Ничего страшного: Соня проведет вечерок у тети Лорен чисто в женском обществе и уже завтра примчится ко мне — за жизненно необходимой ей порцией мужского внимания и восхищения.
        Выслушав мою раздраженную реплику, Саша неожиданно рассмеялся, даже слегка порозовев.
        — Ах, эти очаровательные женщины, порой их так непросто понять! Вы влюблены, ваша любовь взаимна, и все равно бывают вот такие неприятные ситуации… А у меня все еще сложнее.
        Тут он бросил на меня совершенно несчастный взгляд.
        — Вы как будто прочитали все мои мысли, когда предложили телефон Риты. Понимаю, вы просто хотели помочь мне отлично подготовить отпуск в России. Но неожиданно попали в точку! Потому что я влюбился — пожалуй, впервые в жизни. В русскую девушку по имени Рита.
        Каюсь, я не выдержал: если честно, не очень люблю патетику в прозе бытия, именно потому попросту перебил нотариуса:
        — Никаких случайных попаданий в точку, Саша. Увольте — то, что вы влюбились в Риту, было видно невооруженным глазом.
        В течение нескольких минут Саша смотрел на меня потрясенным взглядом, словно я только что пропел ему какую-нибудь магическую мантру. Впрочем, он тут же смущенно улыбнулся, кивнув.
        — Наверное, я выгляжу не лучшим образом. Извиняюсь! Конечно, наверняка у меня все было написано на лице, когда я увидел эту удивительную девушку. Это была та самая любовь с первого взгляда, о которой пишутся великие романы и слагаются поэтические строки. Вот только, боюсь, прекрасная Рита в меня нисколько не влюбилась. К тому же она замужем…
        Повторюсь в сотый раз: вполне возможно, я не слишком отпетый гуманист, но к тому времени решительно успел подустать от всех вздохов, охов и восторгов лирического нотариуса. Кроме того, у меня внезапно обозначилось одно интересное дело в славном городке Веве, а потому вместо ответа я лишь деловито посмотрел на часы на своем запястье.
        — Сильно не переживайте насчет равнодушия Риты.  — Я постарался, чтобы мой голос прозвучал жизнеутверждающе.  — На мой взгляд, ей было очень даже приятно ваше внимание и гадание по руке. И насчет мужа спешу вас успокоить: Рита пару раз при мне упоминала, что у нее с ним большие проблемы. Полагаю, она бы не прочь с ним развестись.
        К нашему столику подошел официант, я оплатил наш с Соней заказ и поспешил проститься с нотариусом, оставив его в гордом одиночестве осмысливать полученную от меня информацию.
        Глава 15. Редактор-косметолог «Русской матрешки»
        Между тем у меня в голове родилась замечательная идея: раз уж меня занесло в этот славный городок, почему бы не совершить интересный визит для выяснения некоторых обстоятельств прошлогоднего дела доктора Плиса? Как мимолетно прозвучало в одной из реплик Риты, редакция ее толстого журнала располагалась именно здесь, по соседству с русской церковью. Оставалось лишь найти эту русскую церковь, что не составляло большого труда: городок Веве не слишком большой, и в нем не так уж много православных храмов.
        Замечательная эта штука, скажу я вам, когда нет никаких срочных дел, и ты можешь просто гулять по симпатичному городку, любуясь домиками, улочками, террасами бесконечных кафе и цветами в окнах. Я не торопился отыскать редакцию русского журнала — просто гулял, наслаждаясь чудесными моментами бытия. К тому времени, как передо мной вдруг неожиданно открылся вид на белоснежную русскую церковь, а по соседству с ней нарисовалось трехэтажное здание с эффектной матрешкой над входом и надписью «Русская Матрешка», я был вполне готов к новым встречам и познавательным беседам.
        … — Если б ты знал, мой милый, как начинаешь меня утомлять! Попробуй немного напрячься и благополучно родить приличную статью, в противном случае нам с тобой придется распрощаться.
        Несмотря на выходной день, этот высокомерный голос я услышал, едва толкнул входную дверь редакции, с первых же шагов очутившись в абсолютно пустом помещении. В достаточно просторной круглой комнате стояли три письменных стола с компьютерами, три кресла и небольшой диванчик, заваленный грудой газет и журналов; витая узенькая лестница поднималась на второй этаж, откуда, собственно, и доносился неприятный голос.
        Удивительно, но факт: в который раз я ощущал себя в Швейцарии, как в России — слышал русскую речь, участвуя в своего рода исповедях и мелких разборках. Вот и сейчас некто, пока мне невидимый, отчитывал кого-то на чисто русском языке. Пару минут помедлив в тихом полумраке комнаты, я начал неторопливо подниматься по деревянным, слегка поскрипывающим ступеням лестницы.
        Очевидно, это поскрипывание немедленно услышал и крикун. Прервав свой телефонный разговор, он крикнул на «небрежном» французском (именно так моя первая учительница французского называла манеру произносить французские слова с нарочито грубым акцентом, игнорируя все правила произношения):
        — Кто там? Поднимитесь, пожалуйста, на второй этаж!
        К этому моменту я был, собственно, уже на втором этаже — стоял на последней ступени лестницы. Передо мной открылась впечатляющая картина: в тускло освещенном кабинете за огромным письменным столом в самом центре развалился в кресле, закинув ноги в щегольских штиблетах на специально подставленный стул, слегка отекший блондин «за сорок» с гривой взъерошенных волос до плеч. Блондин был одет в светлые брюки и свитер бледно-зеленого цвета — очевидно, его любимого. При виде меня парень мимолетно нахмурился, швырнул на стол телефонную трубку и резко опустил ноги на пол.
        — С кем имею честь?
        Он произнес эту фразу вместо «здрасьте» на все том же дурном французском с уральским акцентом и высокомерными интонациями сноба, одновременно окидывая меня чисто бабьим оценивающим взглядом.
        Само собой, я, вежливо улыбнувшись, ответил по-русски:
        — Разрешите представиться: ваш соотечественник, Ален Муар-Петрухин, турист из России, приехавший на фестиваль «Богема». Хотел бы купить у вас несколько номеров журнала — знакомые очень рекомендовали мне его, как толстый, интересный, красочный и просто шикарный.
        Импровизация про «знакомых» вкупе с комплиментом в адрес журнала тут же сыграли в мою пользу: блондин улыбнулся и милостиво кивнул:
        — Прошу вас, присаживайтесь, Ален! Кстати, у вас не совсем российское имя — как там? Ален Муар-Петрухин?
        Он еще договаривал свою фразу, как мое имя, а, возможно, и мое лицо вдруг о чем-то ему напомнили. Он хлопнул себя по лбу.
        — Черт возьми, ну конечно! Только взглянул на вас и сразу подумал: а ведь где-то я видел это лицо!
        От удовольствия парень даже бравурно хохотнул и потер руки, выразительно усмехнувшись.
        — Все правильно: Ален Муар-Петрухин и его подруга Соня Дижон! Ведь это вы обнаружили оба трупа на набережной Монтре! Все сегодняшние утренние газеты поставили ваше фото на первые полосы вместе со снимками погибших. А моя черепаха Рита до сих пор не удосужилась взять у вас интервью. Похоже, придется мне самому сделать это за нее. Как вы на это смотрите? Не желаете ли кофе? Или, быть может, отдаете предпочтение чаю?
        Парень необычайно оживился. Словно вдруг испугавшись, что я решу сбежать от него, открестившись от всех интервью, он готов был угостить меня не только чаем или кофе, но и чем покрепче, вскочив с места и направившись в соседнюю комнату — очевидно, в мини-кухню.
        — Погодите, сейчас я угощу вас потрясающим абсентом! Знакомый привез его с одной фермы на севере Франции — штучный товар, уникальная формула. Вкус — нечто феерическое.
        Он тут же вновь оказался передо мной с объемистой бутылкой в руках, весело подмигнув.
        — Присаживайтесь к моему столу! Сейчас мы с вами чудесно и непосредственно пообщаемся. У меня есть баночка черной икры на закуску — надеюсь, вы любите черную икру производства Швеции?
        Сами понимаете, я нисколько не противился такому симпатичному общению с редактором «Русской Матрешки», и если он собирался вытянуть из меня нечто сенсационное для своего журнала, то и у меня были свои цели — узнать все, что касается Риты, ее частной жизни и участия в деле доктора Плиса. Как хотите, но что-то говорило мне: этот блондин — еще тот сплетник, знающий всю подноготную каждого своего знакомца и сотрудника.
        Я оказался абсолютно прав. Наша беседа с редактором, который представился мне как Николай Диков, оказалась очень интересной и познавательной, а фермерский абсент замечательно пошел под закуску из канапе с черной икрой.
        Николай приступил к своему сенсационному интервью, совершенно не заметив, как вместо того, чтобы задавать мне свои каверзные острые вопросы, только успевал отвечать на мои.
        — Послушайте, я просто поражен: здесь, в Швейцарии, и вдруг — такой роскошный русскоязычный журнал.  — Естественно и натурально, для начала я постарался грубой лестью запудрить самолюбивому редактору мозги.  — А ведь русских здесь не так много. Поделитесь секретом — неужели столь дорогое издание окупается?
        Николай разливал свой драгоценный напиток и слушал мои дифирамбы с самым довольным видом.
        — Все просто,  — произнес он, протягивая мне бокал.  — Я с детства мечтал о своем собственном журнале — иллюстрированном, роскошном, светском. Но по образованию я — врач-косметолог; удачно женился на гражданке Швейцарии и теперь у меня здесь, в Веве, своя небольшая клиника косметической хирургии. Доход от нее неплохой, и я трачу его по собственному усмотрению — в том числе и на журнал. Отвечаю на ваш последний вопрос: увы, русский журнал в Швейцарии не дает никакого дохода, но зато доставляет мне массу удовольствия. Я наслаждаюсь всей работой по созданию каждого номера, сам делаю почти все снимки, редактирую все статьи и развожу журналы по крупным отелям и клубам, дарю всем знакомым и приятелям.  — Он почти блаженно улыбнулся, поднимая свой бокал.  — Значит, все-таки выгода есть. Предлагаю тост — за мой роскошный журнал. Чин-чин!
        Черная икра с багетом дивно пошла под абсент. Николай, по всей видимости, благополучно позабыв о намерении интервьюировать меня, все с той же блаженной улыбкой на лице откинулся на спинку кресла и вновь аккуратно возложил ножки на спинку стула.
        А я продолжал свой допрос.
        — Мне интересно, каким образом вы находите русскоязычных журналистов для своего журнала? К примеру, Рита Ошенко…
        — Ого, так, выходит, моя черепаха все-таки удосужилась если не взять у вас интервью, так по крайней мере познакомиться?
        Николай весело хохотнул.
        — Должен вам сказать, Рита — славная и неглупая девушка, которая очень даже неплохо пишет… Но у нее есть один существенный недостаток: низкая скорость. А ведь журналиста, как волка, ноги кормят. Надо быть ушлым и побыстрее двигаться! А вот Рита на редкость медлительная особа, самая настоящая черепаха. Ей бы побольше мобильности и работоспособности взамен мании плакаться всему свету о своих проблемах.
        Я удивленно приподнял бровь.
        — А какие такие у нее проблемы? Мне Рита показалась вполне благополучной швейцаркой.
        Николай с гримасой взмахнул рукой.
        — Проблемы Риты вполне классические для многих русских, которые вышли замуж за гражданина Швейцарии ради гражданства: ее муж для всех посторонних — милейший человек, а для жены — настоящая сволочь. Разумеется, я не уточнял, что там происходит у них дома, но могу себе представить — особенно после того, как этот Анри пару раз звонил лично мне. Можете себе представить?
        Я улыбнулся.
        — И что он вам говорил?
        — Что я должен переводить оплату труда его супруги не на ее, а на его банковскую карту. Что я не должен отправлять ее никуда дальше Лозанны. Он также в течение получаса вопил, что я и пальцем не должен касаться его драгоценной Риты. Как будто я ухлестывал за ней, как последний донжуан!
        Николай выразительно хмыкнул с презрительной гримасой.
        — При том этот чудила не давал мне и слова вставить, так что в конце концов я просто-напросто бросил трубку.
        Что ж, нечто в этом роде я и представлял себе относительно личной жизни Риты — достаточно было вспомнить ее грустные реплики про «мрачного мужа» и про «гадость бытия». Я кивнул.
        — Понятно. Вы знаете, мы с Ритой немного поболтали насчет этих двух убийств в Монтре и о прошлогоднем деле доктора Плиса. Мне захотелось прочитать ее статьи по тому делу. Вы не могли бы продать мне номера…
        Я еще не успел договорить, как редактор взмахнул рукой и вновь опустил ноги со стула, поставив пустой бокал на стол.
        — Точно, точно, точно! Я не забыл: мы с вами проводим интервью по поводу этих таинственных убийств. Разумеется, я продам вам любые из интересующих вас номеров журнала, а пока — мой первый вопрос: это действительно не вы отправили на тот свет бедняг-балерунчиков?
        Он был в полном восторге от собственного дерзкого вопроса, весело хохотнув и подмигнув мне.
        Я вежливо улыбнулся.
        — Просто поверьте мне на слово: мы с Соней чисты, как младенцы, и за всю нашу жизнь прихлопнули разве что стайку мух. К тому же эти убийства совершенно откровенно связаны с тем самым делом…
        — Дело доктора Плиса!  — прервал меня, многозначительно кивнув, Николай.  — Кажется, статья Риты вышла в марте прошлого года; она очень даже неплохо осветила все то дело, которое официально так и не было возбуждено против бедняги доктора. Постойте, я сразу найду вам нужный номер…
        — А интервью с доктором?  — осторожно вставился я, пока Николай принялся за поиски в огромном книжном шкафу.  — Насколько я в курсе, Рита встречалась с доктором Плисом незадолго до всей аферы с эвтаназией и пропажей препарата, но интервью так и не было опубликовано. Почему?
        — Потому что то самое интервью наша черепаха так и не написала.  — Николай обернулся ко мне, скривив губы в усмешке.  — И я едва не уволил ее за это. Но надо отметить, что Рита в определенные моменты становится на редкость упертой особой, и тогда совершенно бесполезно требовать от нее того, чего она не желает делать. Честно говоря, я лично понятия не имел, что она договаривалась с доктором об интервью. Это стало мне известно только после того, как ее вызвали на допрос в полицию, обнаружив запись о встрече с ней в блокноте доктора.
        — Но, полагаю, она должна была как-то объяснить вам, что конкретно помешало ей написать интервью?
        Вновь возвращаясь к поискам журнала, редактор немного раздраженно передернул плечами.
        — Да ничего она и не думала объяснять! Просто истерически выпалила мне, что у нее, видите ли, голова опухла от медицинских и фармакологических терминов доктора, потому интервью на тему «Лекарство от рака» совершенно не получилось, и она отказывается от попыток его написать. Вот и все!
        Он вернулся к столу с толстым журналом в глянцевой обложке и торжественно положил его передо мной — с обложки улыбался Джеймс Бонд в исполнении уже классического Даниела Крейга.
        — Итак, с вас пятнадцать франков за номер.
        Пока я доставал мелочь из кармана, Николай аккуратнейшим образом разлил по бокалам вторую порцию славного абсента.
        — Рита — дерзкая девчонка. Кстати, сейчас, когда в деле о двух таинственных убийствах вдруг всплыл тот самый препарат доктора Плиса, у нее мгновенно пропало всякое желание освещать его. Хотя, между прочим, этот самый Савелий, первая жертва — из ее старых знакомых.
        Признаюсь, эта новость едва не заставила меня поперхнуться. Я уставился на Николая — самодеятельный редактор по своему обыкновению кривил тонкие губы в ехиднейшей усмешке.
        — То есть? Вы хотите сказать, что Савелий Уткин…
        — Я хочу сказать, что практически гениальный солист балета из города Петербурга Савелий Уткин был одноклассником Риты Ошенко. Она ведь родом тоже из Петербурга. Вижу, вам о своем знакомстве она не удосужилась рассказать — впрочем, как и швейцарской полиции. Да и мне это стало известно по счастливой случайности: Рита, когда месяц назад я дал ей для ознакомления программку нового фестиваля «Богема», увидев в списке участников имя Уткина, радостно сообщила, что эксклюзивное интервью с ним ей обеспечено.
        Он ухмыльнулся с довольным видом.
        — По моей личной просьбе конкретно сейчас Рита готовит потрясающую статью про эти два убийства для следующего номера журнала; в рассказ про Савелия она включит и воспоминания об их общем школьном детстве. По ее словам, они всегда неплохо ладили. Выпьем? За все хорошее! Чин-чин…
        Абсент оказался крепким. Всего лишь второй небольшой по объему бокал, а в моей голове вдруг игриво звучали аккорды канкана, так что мне захотелось веселиться и от души радоваться жизни во всех ее проявлениях.
        Итак, душечка Рита мне мило и непосредственно солгала, как минимум, в одном вопросе: на набережной после успешного дебюта Савелия Уткина она поспешила не просто поддержать соотечественника, но обнять школьного приятеля. А ведь всем нам известно: кто солгал раз, тот вполне может бессовестно врать и во всем остальном. В частности, Рита могла обмануть меня и повествуя о своем печальном возвращении домой сразу после приветственных объятий Савелия…
        На мое счастье, у Николая зазвенел телефон, призвав редактора к его обязанностям, а мне напомнив, что давно пора отчаливать. Воспользовавшись телефонным разговором хозяина, я сунул под мышку прошлогодний номер журнала со статьей Риты и тихо ретировался в сторону лестницы.
        На часах было четверть шестого — самое время возвращаться в Монтре, к вечернему третьему туру балетного конкурса.
        Глава 16. Беседы на перроне
        Ожидая прибытия поезда на Монтре, я позвонил Соне. Само собой, девушка не поспешила тут же цапнуть трубку, чтобы мило ответить своему возлюбленному что-нибудь в духе: «Как я страшно по тебе соскучилась!» Пару минут в моем ухе пилили нескончаемые гудки, и только когда я уже был готов дать отбой, послышался звучный зевок и тут же — нарочито ленивый голос:
        — Алло?
        Я сдержанно улыбнулся.
        — Просыпайся, милая, время — детское… Надеюсь, ты меня еще не совсем позабыла? Ален Муар-Петрухин влюблен в тебя с первого взгляда; личный сопровождающий в поездке на фестиваль «Богема»…
        — Припоминаю в общем и целом, и, кстати, спать пока не собираюсь,  — капризно перебила меня Соня.  — Что ты хотел?
        Забавно, но факт: ни с того ни с сего рванув навещать тетю, о которой до того и не думала вспоминать, теперь Соня будет изо всех сил делать вид, что ничуть не жалеет о своем визите в Версуа и ни грамма не скучает по приятелю Алену. Между тем я мог бы поспорить на любую, самую астрономическую сумму: все это время она усиленно гипнотизировала свой телефон, ожидая моего звонка.
        — Ничего особенного я не хочу, моя драгоценная. Просто мне интересно, где ты в настоящий момент находишься и не желаешь ли немедленно встретиться со мной.
        Она вновь выразительно зевнула.
        — Кажется, я тебе говорила, что собираюсь навестить тетю Лорен? Так вот, я уже у нее в гостях, в Версуа. Как раз сейчас мы готовимся поужинать. Кстати, тетя Лорен передает тебе привет.
        — Передай тете Лорен привет от меня тоже.  — Я начинал понемногу нервничать.  — Так ты сегодня вернешься в Монтре?
        — Зачем?
        — Затем, чтобы увидеть меня, твоего ненаглядного.
        Похоже, Соне дико нравилось доводить меня до белого каления своим нарочито ленивым голоском с перманентным зеванием.
        — Ну, ненаглядного я и завтра с таким же успехом могу увидеть. Тетя Лорен спрашивает, как у тебя дела.
        — Отлично!  — Я не слишком вежливо оскалился.  — Надеюсь, у нее тоже все тип-топ. А когда примерно ждать вас завтра?
        — Погоди, я передам тете Лорен твою реплику насчет того, что ты надеешься, что у нее все тип-топ…
        Скрепя сердце, я пару минут слушал, как Соня что-то весело произносит, а в ответ ей звучат бодрые рулады Лорен.
        — Послушай, завтра, надеюсь, ты приедешь…
        Она вновь не дала мне договорить.
        — Все, дорогой, мы садимся ужинать. Чао-чао!
        И чертовка дала отбой. Во мне бушевали вулканы, клокоча раскаленной лавой. Еще немного, и я бы сотворил что-нибудь антиобщественное — к примеру, разбил мирную урну на чистеньком перроне Веве или взвыл нечеловечьим голосом.
        На мое счастье, все это отменил негромкий голос за моей спиной:
        — Еще раз здравствуйте, Ален!
        Я обернулся, встретившись с небесно-голубым взглядом Саши. Он немного смущенно улыбнулся.
        — Полагаю, вы возвращаетесь в Монтре. Все-таки решили посмотреть балетные выступления?
        Будучи все еще под впечатлением от разговора с Соней, я несколько нервно дернул головой.
        — Разумеется. Полагаю, и вы тоже? Странно, что вы отправляетесь общественным транспортом, а не на собственном автомобиле.
        Саша негромко рассмеялся.
        — Понимаю ваше удивление. Сегодня большинство из нас не представляет себе жизнь без машины: сел, отправился в нужном направлении, припарковался… Но я, хоть и имею неплохой «Порше», достаточно редко сажусь за руль. Видите ли, я слишком невнимателен и часто отвлекаюсь на свои мысли. «Саша Мерсье за рулем — опасность для общества» — так всегда говорит моя мама.
        Слава богу, есть такие мирные люди, как Саша. Парень просто мило ответил на мой вопрос, и я мгновенно успокоился, позабыв о коварной Соне и вернувшись мыслями к событиям нынешнего вечера. Итак, сегодня — заключительный тур с объявлением имен победителей.
        — Будем надеяться, победителем окажется ваш племянник,  — поддержал я светскую беседу.  — Как его настрой?
        Доселе мирное лицо Саши внезапно изменилось — сначала он вздохнул, нахмурившись, затем попытался улыбнуться, но улыбка получилась на редкость кислой.
        — Заранее прошу извинения за то, что, возможно, вас шокирую… Но если говорить честно, то я не слишком люблю своего племянника, и мне откровенно плевать, станет он победителем или нет.
        Он взглянул на меня и тут же опустил глаза, упрямо продолжая свою неожиданную исповедь.
        — Наверное, все дело в том, что Пьер — на редкость эгоистичный мальчишка, который всю жизнь думает только о себе. Он — центр целого мира! Сделаю вам еще одно признание: я просто ненавижу балет.  — Тут Саша перешел едва ли не на шепот.  — Ненавижу с самого детства. Дело в том, что мама, яростная поклонница балета, очень хотела, чтобы я стал вторым Нижинским. В детстве я даже почти целый месяц посещал занятия в балетной школе.
        Саша трагически закатил глаза.
        — Это были самые черные дни моей жизни! Признаю честно: я абсолютно бездарен по части танца, а потому для меня наказанием божьим были все эти позиции у станка, деми-плие и прочие ужасы. Больше всего я благодарен маме за то, что она это быстро поняла и отменила мое балетное образование.
        Выговорившись, Саша взглянул на меня чистыми голубыми глазами, словно ожидая моей оценки, но я скромно промолчал. Вот такие макароны! Только выяснился факт обмана Риты, как следом влюбленный в нее нотариус сам преподносит мне жареный факт: оказывается, он с детства терпеть не может балет. Стало быть, и к танцовщикам относится без излишней любви. Мне тут же припомнились собственные недавние размышления на эту тему.
        …«Наш убийца и есть не совсем здоровый психически человек — некто, ненавидящий искусство Терпсихоры, способный убить просто потому, что это чертовски рискованно, и потому что не может выделывать такие же виртуозные па на сцене, какие легко выделывали Савелий Уткин и Алекс Мону…»
        Тут очень кстати подоспел наш поезд, и мы заняли места в вагоне. Удивительно, но факт: даже для самого отчаянного болтуна иногда наступает время молчания, когда рот как будто бы вдруг защелкивается на щеколду, а слова и мысли теряют свой смысл. Словно незнакомцы, мы с Сашей уселись друг против друга, все пятнадцать минут пути молча глядя на мелькающие за окном прекрасные виды озера с розовым шариком солнца, идущего на посадку.
        Не знаю, о чем размышлял мой попутчик, а вот в моей голове мысли водили бурные хороводы, выстраивая по порядку всех подозреваемых в убийствах: ненавистник балета Саша Мерсье, его выскочка-племянник Пьер ле Пе, люто ненавидящий всех своих потенциальных соперников в искусстве Терпсихоры…
        И все-таки лично для меня в настоящий момент на первый план вышла подозреваемая номер один — полная комплексов журналистка «Русской Матрешки» Рита Ошенко. Разложим все по полочкам.
        Первое: у Риты была просто прекрасная возможность убить обоих парней на набережной Монтре. Фотокамера на груди, предложение провести импровизированную фотосессию — прекрасный повод увести парней на безопасное расстояние. Между тем можно поспорить на что угодно: и Савелий, и Алекс явно кому-то позировали! Почему бы не милой и приветливой журналистке из «Русской Матрешки»? Для Савелия, как только что выяснилось, она была одноклассницей, для Алекса — представительницей солидного русскоязычного журнала.
        Второе и, пожалуй, самое сложное — «орудие» убийства. И здесь все так же замечательно совпадало, потому как год назад Рита, под видом интервью побывав в доме доктора Плиса, вполне могла похитить у него препарат «Волшебный сон». Предположим, журналист газеты «Утро» прав, и она действительно желала избавиться от своего благоверного, но когда вокруг доктора и его зелья началась бурная шумиха, похищенное пришлось припрятать куда подальше. И вот спустя год «Волшебный сон» неожиданно пригодился…
        Конечно, один вопрос можно считать открытым: для чего молодой симпатичной журналистке отправлять на тот свет танцовщиков балета? Возможно, из-за ее комплексов, в том числе легкой полноты. А возможно, красиво отправляя на небеса парней, она таким образом изливала свою ненависть к нелюбимому мужу?
        Как бы там ни было, а девушка довольно грубо соврала мне, пытаясь скрыть свое знакомство с Савелием Уткиным, тем самым дав мне веский повод подозревать ее во всех тяжких.
        «…Итак, вы вплотную протиснулись к Савелию Уткину, окруженному восторженной толпой поклонников, и начали что-то нашептывать ему на ухо… Что?
        — Сказать по правде, ничего особенного и ничего, что отличалось бы от выкриков вокруг него. Вот только все это я произнесла на родном для Савелия Уткина языке — на русском, в то время как все кругом выражали свои восторги и выкрикивали комплименты на французском. Я просто наклонилась к самому уху парня и сказала: «Позвольте послужить вам переводчиком и перевести все восхищенные отзывы о вашем выступлении»…»
        «…Рита — дерзкая девчонка. Кстати, сейчас, когда в деле о двух таинственных убийствах вдруг всплыл тот самый препарат доктора Плиса, у нее мгновенно пропало всякое желание освещать его. Хотя, между прочим, этот самый Савелий, первая жертва,  — из ее старых знакомых… Я хочу сказать, что практически гениальный солист балета из города Петербурга Савелий Уткин был одноклассником Риты… Вижу, вам о своем знакомстве она не удосужилась рассказать — впрочем, как и швейцарской полиции…»
        По прибытии поезда в Монтре Саша Мерсье, торопливо кивнув мне, первым поспешил покинуть вагон. А вот я не слишком торопился, решив дать парню фору — после бесконечных разговоров этого дня мне хотелось немного побыть в одиночестве и тишине. Неторопливо поднявшись с места, я вдруг увидел рядом с сиденьем Саши небольшой темно-синий блокнот в кожаной обложке, очевидно, выпавший из кармана его куртки. Прихватив его, я вышел из вагона и огляделся, что было совершенно бесполезно — разумеется, мой попутчик давно исчез из виду.
        Сунув находку в карман, я подумал, что верну блокнот хозяину на балетном шоу, куда наверняка ненавистник балета все-таки явится — хотя бы для того, чтобы «случайно» повстречать Риту.
        Между тем время приближалось к шести; в моих планах было перекусить где-нибудь в городе, после чего направиться в дом Мари, чтобы поприветствовать милых хозяев перед совместным культпоходом на набережную, а заодно сообщить, что Соня сегодняшнюю ночь проведет в Версуа.
        Глава 17. Ночные чтения
        Бывают удивительные вечера, откладывающиеся в памяти своей особенной, волшебной атмосферой необъяснимого счастья. Именно таким был вечер в день третьего балетного тура конкурса. Фанфары открытия прозвучали ровно в восемь часов, когда воздух был цвета густой карамели, и в этих сладко сгущавшихся сумерках классическая музыка Верди, Чайковского и Сен-Санса казалась волшебно осязаемой, как некие переплетающиеся нити, создающие удивительные узоры мелодий, прорисованные движениями гибких тел танцоров.
        Сразу отмечу: на этот раз никто из выступавших ничем сенсационным не отличился. Каждое выступление было по-своему прекрасным, но не более того — не было фантастически легкого парения над сценой Савелия Уткина, не было сумасшедшей энергии Алекса Мону.
        Племянник Саши, которого я выделил из общей массы лишь благодаря нашему краткому знакомству, показался мне и вовсе слегка угловатым; при подведении итогов конкурса малыш Пьер ле Пе получил лишь приз, как самый юный участник, что, судя по выражению его мертвенно бледного лица, в очередной раз привело парня в состояние ярости.
        Как и в прошлые разы, расположившись в компании Мари и Паскаля в самой середке импровизированного зрительного зала под звездами, я принимал участие в обсуждении каждого участника и с энтузиазмом аплодировал каждому выступлению. В итоге наша компания сделала общий вывод: Савелий и Алекс, безусловно, были на голову выше всех участников.
        — До сих пор не могу забыть их выступлений!
        Паскаль выразительно закатывал глаза, почти молитвенно складывая пухлые ладони на груди.
        — Эта необычайная легкость, почти невесомость Савелия! Как он летал по сцене, словно в нем не было ни грамма веса! А Алекс?! О, его танец чем-то походил на ритуальные пляски шаманов — дикая, необузданная энергия, завораживающие движения! Потрясающий талант.
        — Как жаль, что этих талантливых исполнителей больше нет в живых,  — печально качнув головой, произнесла Мари с печальной улыбкой.  — А впрочем, может, это и к лучшему: гениальные танцоры не должны стареть! Савелий и Алекс навечно останутся молодыми — отныне и во веки веков.
        — Аминь!  — криво усмехнулся Паскаль.  — Милая мама, ты только что вынесла оправдательный приговор убийце. Аминь!..
        Мы дружно аплодировали всем участникам балетного конкурса фестиваля, вышедшим на сцену на финальный поклон, после чего наступил волнующий момент: на сцену тяжелой поступью вышел Жак Мюре и своим габеновским, с хрипотцой голосом поблагодарил всех участников, а также зрителей за чудесный праздник танца.
        Проговорив сей панегирик, Жак вновь с ноткой торжественности стянул с головы свою кепку.
        — Друзья, сегодня, в день закрытия фестиваля танца, предлагаю почтить минутой молчания память двух гениальных танцоров, убитых в эти дни. Вечная память Савелию Уткину и Алексу Моне!
        — Вечная память!  — вновь гулким нестройным эхом прозвучал выдох-ответ, и вновь весь импровизированный «зал» под открытым небом одновременно поднялся на ноги, чтобы помянуть погибших.
        Сами понимаете, в эту волшебную ночь я не рвался отправиться в романтическую прогулку под звездами; моя любимая была далеко от меня, а потому я, с наслаждением вдыхая свежий воздух весны, прозаически возвращался домой в компании своих мирных хозяев.
        Несмотря на поздний час, весь этот участок набережной был заполнен людьми, взволнованно обсуждавшими конкурс и его финал с очередной волнующей минутой молчания; славная Мари, менторски воздев палец к небесам, произносила для нас с Паскалем вполне банальные слова о высокой роли искусства, которые ей самой, безусловно, казались верхом красноречия.
        — Искусство — вечная и священная энергия, дающая силу каждому. Даже самый бездарный человек однажды может совершить нечто великое, вдохновленный талантом истинного гения.  — Мари строго хмурилась, наблюдая за нашей реакцией.  — Сказать откровенно, я, когда увидела в газетах фотографии обоих погибших, невольно позавидовала им: молодые, талантливые парни и умерли, если можно так выразиться, талантливо. Их смерть — словно гениальная картина…
        — Мама, нехорошо делать комплименты убийце,  — качал головой Паскаль.  — «Гениальная картина смерти»!
        — А я вовсе не делаю никаких комплиментов убийце,  — пальцем грозила сыну Мари.  — Я делаю комплимент танцовщикам…
        Мы с Паскалем, выслушивая восторженные монологи Мари, лишь улыбались, сдерживая понемногу одолевавшую нас обоих зевоту. Набережная быстро пустела, оживленные зрители расходились по домам.
        Что касается меня, то я, как и на протяжении всего вечера, озирался в надежде увидеть Сашу, чей блокнот оттягивал карман куртки, а также Риту, которую мне не терпелось порасспросить о внезапно открывшемся факте ее давнего знакомства с Уткиным. Но увы — ни «подозреваемой номер один» журналистки, ни влюбленного в нее нотариуса нигде не было видно, что давало мне возможность с чистой совестью отложить все дела на завтра.
        Вернувшись домой, наша троица устроилась в креслах на открытой террасе. Под бокал белого вина мы с Паскалем покорно дослушали завершение панегирика Мари, под финиш одновременно произнесли «Браво!» приятно порозовевшей даме и с облегчением разошлись по своим спальням.
        Итак, впервые под райским зонтиком счастливого Монтре я ночевал в гордом одиночестве. Очутившись в тихой спальне, включил ночник и, напялив пижаму, подошел к окну, отдернув легкую штору.
        Передо мной открылась дивная панорама городка, убегающего по склону горы вниз: крыши домов, фонари, темно мерцающая вдалеке гладь озера и огромная луна, беззвучно льющая серебристый свет на спящий мир. Я хотел было рискнуть позвонить Соне, но вместо того сурово нахмурился и решительно достал толстый номер «Русской Матрешки», твердо порешив вместо глупого выяснения отношений ознакомиться с прошлогодней статьей Риты Ошенко. Я удобно устроился в мягких подушках кровати и принялся за чтение.
        Сразу отмечу «легкое перо» Риты: статью, занимавшую почти четыре страницы, я, что называется, проглотил, получив от чтения настоящее удовольствие. Ясно и просто, грамотным языком истинного интеллигента журналистка изложила для начала «затравку»: полиция отправляет к доктору Плису подставного «клиента» — древнюю бабульку, врываясь в дом почти вслед за ней, чтобы арестовать злого гения, готового умертвить несчастную. Но вместо этого перед стражами порядка неожиданно открывается странная картинка: нервно расхаживающая из угла в угол «старушка» и взъерошенный доктор, озабоченно вытряхивающий крошки из своего ботинка, бесконечно повторяя при этом странную фразу: «Темный флакончик на четыре дозы, мой «Волшебный сон» — мой великий грех. Четыре дозы смерти! Это катастрофа!»
        Далее шел огромный заголовок: «Дело, которого не было»; под ним располагалась статья, в которой автор детально и четко рассмотрела все обстоятельства официально так и не открытого дела.
        …Доктор Плис упорно и яростно борется против рака, занимаясь поиском формулы «лекарства от смерти»; денег на дорогостоящие опыты перманентно не хватает, хотя именно на них доктор тратит весь свой солидный заработок в частной клинике. И вот однажды некто предлагает ему кругленькую сумму за возможность избавить от долгих и бессмысленных страданий больного старика. Скрепя сердце, доктор Плис соглашается, несмотря на то, что он — самый яростный противник эвтаназии; деньги незамедлительно идут на очередные исследования и опыты. Но через какое-то время и они благополучно кончаются, а спасительная формула так и не найдена. Бедняга доктор в отчаянии!
        Именно в тот момент полиция получает анонимку с обвинениями в адрес доктора. В анонимке достаточно подробно описывается разговор Плиса с клиентом о его изобретении — препарата «Волшебный сон»: один укол — человек погружается в блаженный сон, навеки простившись с жизнью. После обсуждения в «верхах» полиция принимает решение направить к доктору «подставу». Вот только когда подставная жертва является в дом для заранее запланированной операции эвтаназии, она застает уже не гениального доктора, а сумасшедшего: едва не плача, Плис ищет бесследно исчезнувший препарат «Волшебный сон»…
        Завершая свою статью, Рита изложила итоги собственного неформального расследования. Побеседовав со множеством людей — с соседями доктора Плиса по улице, а также с его коллегами и клиентами из клиники,  — она пришла к выводу: а) единственным клиентом доктора был, по всей видимости, его бывший однокурсник — гражданин Арабских Эмиратов, чей отец, безнадежно больной, проходил лечение в клинике и почти тут же скончался; б) анонимку в полицию написал некто из обслуживающего персонала клиники, случайно подслушав разговор Плиса и его однокашника — официально никто так и не признался, что знал о незаконной операции. Между тем гражданин Арабских Эмиратов давно и благополучно вернулся с телом отца на родину.
        Под классическим «P.S.» Рита очень эффектно процитировала слова доктора Плиса относительно эвтаназии: «Признаться, за пару дней до случившейся драмы мне удалось побеседовать с доктором о его работе, о клиентах, которым грозит мучительная смерть от рака. С горячим сочувствием говоря о страданиях безнадежно больных, Оскар Плис тем не менее твердо отметил: «Полагаю, каждый из нас должен пройти свой путь до конца, испытав все дарованные небесами муки. Никто не имеет права на легкую смерть! Я категорически против эвтаназии и, хотя никогда не был истинным христианином, считаю эвтаназию страшным грехом».
        Вот, собственно, и все. Статья Риты и особенно последняя цитата доктора Плиса лишь утвердили меня в моих подозрениях: в этом деле девушка отнюдь не была посторонним наблюдателем и слишком многое от меня скрыла, а потому стоило побеседовать с ней серьезно.
        Я отложил журнал на столик и выключил свет. Моя разобиженная Соня так и не удосужилась позвонить, чтобы пожелать любимому спокойной ночи, так что и я не стал этого делать, ограничившись лишь мысленными пожеланиями доброго сна всему человечеству.
        Глава 18. Плач Жака Мюре
        Сны — удивительная штука, дающая порой ответы на самые запутанные вопросы. Другое дело, что иногда вполне художественные, полнометражные сны словно остаются за закрытой дверью: проснувшись, мы лишь помним их волнующую атмосферу, в то время как содержание остается «за кадром». Именно так было утром девятнадцатого апреля: первый день новой недели начался с телефонного звонка, который резко захлопнул дверцу моего волнующего сна.
        Не открывая глаз, я нащупал трубку на тумбочке и прижал ее к уху.
        — Алло?
        — Добрый день, мсье Муар. Вас беспокоит комиссар Криссуа. Надеюсь, я вам не помешал. Могу я увидеть вас в полицейском участке Монтре в ближайшие тридцать-сорок минут?
        Пытаясь ухватить за хвост стремительно ускользающий сон, я вяло промычал в ответ, что буду у комиссара в указанный период времени, после чего пару минут валялся на спине, плотно закрывая глаза и пытаясь вспомнить сон и звучавшие в нем слова. Все это априори было бесполезно; в конце концов я сладко зевнул и наконец поднялся, усевшись в кровати по-турецки.
        Рассеянно потягиваясь и почесываясь, я мысленно вернулся к звонку комиссара, и тут до меня дошел вполне очевидный факт: раз Криссуа вызывает меня с утра пораньше, значит вчера, после финального тура балетного конкурса, возможно, опять нечто произошло — быть может, на набережной обнаружили очередной труп? Как бы там ни было, на этот раз ко всем происшествиям лично я не имел никакого отношения.
        Между тем весь дом был погружен в мирную и тихую полудрему. Мари и Паскаль давно отбыли на работу: Мари — к своим обожаемым ученикам в частную школу, Паскаль — в кантональный банк Монтре. Единственными нарушителями тишины в этот час были беспечные птахи, порхавшие в кронах окружавших дом деревьев. Приняв душ и собравшись за считаные минуты, вскоре и я вышел из дома и направился в сторону полицейского участка.
        Буквально в паре шагов от дверей участка мне повстречался чрезвычайно озабоченный Жак Мюре.
        — Доброе утро, Ален,  — он первым бросился пожимать мне руку, без труда припомнив мое имя.  — Как вы? Надеюсь, все эти ужасные события не слишком испортили вам отдых в Монтре?
        Мы стояли посередине улицы — двое взрослых мужчин, бесконечно пожимающих друг другу руки. Разумеется, я тут был совершенно ни при чем, это бедняга Жак никак не мог отпустить мою руку, словно позабыв, что уже благополучно со мной поздоровался. В конце концов я сам осторожно, но решительно прекратил рукопожатие, и Жак пару секунд бессмысленно пялился на свою опустевшую ладонь.
        — Боже мой,  — произнес он наконец, поднимая на меня свои блеклые глаза.  — Ужасные солбытия! Хорошо, что вчера я решил завершить фестиваль минутой молчания в память погибших. Два трупа! Убиты молодые парни… Боюсь, мой фестиваль на этом и завершится, без продолжения в следующем году. Вы слышали? Говорят, в дело вмешивается полиция России?
        Я с облегчением хмыкнул. Ну да, если в том все дело, то ясно, для чего меня столь срочно вызывает комиссар: чтобы я немного поработал в качестве переводчика. Стало быть, новых трупов или, как это только что назвал Жак Мюре, «неприятностей» нет. Что ж, и на том спасибо.
        Я ответил Жаку, что абсолютно не в курсе последних криминальных событий и знаю лишь, что вчера вполне благополучно, без новых трупов, завершился балетный конкурс фестиваля.
        Жак немедленно вновь уцепился за мою руку, словно она стала для него олицетворением спасательного круга.
        — Да-да, слава богу, вчера вечером все завершилось вполне благополучно, все живы и здоровы, но…
        Тут он вдруг сам отпустил мою руку, устало проведя ладонью по своему мучительно сморщенному лбу.
        — Но без неприятностей не обошлось. Этот дерзкий мальчишка ле Пе устроил мне настоящий скандал! Кричал, что только он был достоин высшей награды, что он на голову выше всех остальных участников конкурса, лучше Савелия Уткина, которого он назвал моим…
        Бедняга Жак шумно перевел дух и на мгновенье прикрыл глаза, тут же взглянув на меня с самым несчастным видом.
        — Он назвал его моим грязным протеже, представляете? Так и выкрикнул: «Ваш грязный протеже!» А вокруг было множество людей, абсолютно посторонних. Боюсь, среди них были и представители прессы…
        Он попытался поправить кепку на голове, но вместо того лишь криво сдвинул ее себе на ухо.
        — А теперь — полиция! О, боже мой, неужели кому-то может прийти в голову, что Жак Мюре — хладнокровный убийца? Да, я учился с доктором Плисом в университете, мы с ним ровесники. Но я никогда не бывал у него дома и не крал никаких ужасных микстур — я про них даже и знать не знал!
        В его голосе прозвучали визгливые нотки истерика. Я перевел дух. Итак, наши сенсационные открытия продолжаются: оказывается, славный Жак Мюре был приятелем доктора Плиса! И его уже пытаются обвинить в краже знаменитой микстуры. Кто же этот обвинитель?
        — Успокойтесь, Жак. Полагаю, вы возвращаетесь из полиции?
        Он кивнул головой.
        — Да, из полиции. Нужно было уточнить отдельные моменты… Понимаете, комиссар Криссуа — милейший человек, но кто-то донес ему о моей якобы дружбе с Плисом. Чушь собачья! Вот кому никогда не был даже приятелем! Плис всю жизнь был на редкость скучным малым. Полагаю, донос — дело рук Пьера ле Пе! Похоже, мальчишка возомнил себя гением…
        Когда в очередной раз прозвучало имя Пьера ле Пе, я неожиданно во всех красках и ощущениях вспомнил свой сегодняшний, казалось бы, бесследно улетевший сон: ну, конечно, мне снился малыш Пьер! И весь сон был пропитан чувственной атмосферой нетрадиционной любви.
        В этом почти непристойном сне Пьер учил меня танцевать танго, с придыханием прижимаясь ко мне своим горячим телом. Само собой, я пытался отлепить парня от себя, а он хрипло смеялся и громко командовал: «Четче движения, четче! Делай выпад! Энергичнее! Шевелись, не то заснешь прямо на ходу!..» Мы, словно пьяные, кружились на месте, и я ощущал редкое раздражение от того, что любой, взглянув на нас, непременно принял бы нас за парочку голубых.
        В конце концов я с силой оттолкнул от себя дерзкого мальчишку: «Иди ты к черту, сопляк!» Отлетев от меня, Пьер нисколько не расстроился, криво ухмыльнувшись. «Между прочим, меня не надо ничему учить,  — произнес он таинственным голосом.  — Я давным-давно знаю, кто убийца. А ты еще не понял?»
        Он сидел на полу по-турецки, а вокруг него словно кто-то высыпал мешок разноцветных фломастеров. Пьер брал их один за другим, рисуя у себя на ладони забавные мордочки и цветочки. «Здорово, правда? А вот этот — отличная помада…» Пьер уже стоял перед зеркалом, обводя свои губы черным фломастером — в его улыбке моментально появилось нечто зловещее.
        Он развернулся ко мне и, все так же улыбаясь черными губами, начал нарочито медленно и неторопливо натягивать на руки кожаные светлые перчатки: «А ты еще не понял?..» Именно в этот момент раздался телефонный звонок, и дверца сна с треском захлопнулась.
        Я перевел дух. Бестолковый сон! Почему же у меня было ощущение, что во сне происходило нечто важное?..
        Между тем время поджимало — мне давно пора было находиться в кабинете комиссара. Я ободряюще похлопал Жака по плечу, произнес пару любезных банальностей, и мы наконец-то простились. Лишь когда я подошел к дверям участка и взялся за ручку, до меня вдруг дошел очевидный факт: а ведь на руках Жака были кожаные перчатки — точно такие, какие натягивал в моем сне малыш Пьер.
        Глава 19. Зеленые отпечатки
        Комиссар Криссуа точно к моему прибытию зарядил новую порцию кофе в кофемашину. Кивнув в ответ на мое приветствие, он любезно предложил присаживаться и чувствовать себя как дома.
        Я сам начал беседу.
        — Комиссар, для начала мне хотелось бы убедиться, что все благополучно: вчерашний вечер завершился спокойно, все живы и здоровы?..
        Он только усмехнулся.
        — Разумеется. Ведь вы с подругой не отправились на свой традиционный променад под луной.
        — Неплохая шутка!  — оценил я юмор полицейского.  — Зачем в таком случае вам потребовалось вызвать меня с утра пораньше — в качестве переводчика в переговорах с полицией России?
        Комиссар с удивлением взглянул на меня.
        — Полагаю, вы встретили при входе уважаемого Жака Мюре, и он сообщил вам эту новость? Но нет, спешу вас успокоить: коллеги из России не вмешиваются в наше следствие, они лишь просили держать их в курсе. Все наше «общение» происходит через консула России в Женеве.
        Он потер руки и уселся за свой стол.
        — Вас, мсье Муар, я вызвал по нескольким причинам. И первая из них весьма деликатная: я хотел уточнить, что бы вы могли сказать о половой ориентации покойного Савелия Уткина?
        Попытайтесь представить себя на моем месте. Столь неожиданный вопрос комиссара заставил меня криво усмехнуться.
        — Ну, тут долго думать не нужно, комиссар.  — Я для приличия кашлянул.  — Было видно невооруженным взглядом, что Савелий — нетрадиционной ориентации. Попросту сказать — голубой. Но почему вы меня об этом спрашиваете?
        Комиссар неторопливо поднялся, взял чашку свежесваренного кофе и поставил передо мной.
        — Угощайтесь. А спрашиваю я для того, чтобы убедиться в своих догадках. Дело в том, что судмедэксперт предоставил нам свой отчет, из которого следует, что, во-первых, парень умер совершенно естественной смертью — ни следа какой-либо отравы, наркотического вещества или чего-то еще! Как и предупреждал нас анонимщик, изобретение доктора Плиса тем и опасно, что не оставляет никаких следов, кроме, разумеется, чисто внешних. Но это что касается смерти. А вот факт номер два: за несколько часов до смерти Савелий Уткин имел половой контакт — то есть, вы понимаете, что я имею в виду?  — половой контакт нетрадиционной ориентации и достаточно грубый. Возможно, что парня попросту изнасиловали.
        Едва услышав последнюю фразу, я тут же увидел перед собой несчастного Жака Мюре. Итак, наш славный Жак пристроил Савелия ночевать в балетной студии, даже принес пару пледов из собственного дома. А взамен, скорее всего, потребовал, как говорится, «большой, и не очень чистой» любви. Так вот почему он едва не плакал, пожимая мне руку! Парень испугался за свою безупречную репутацию.
        Между тем комиссар, наблюдая за моей реакцией, вновь кивнул, вальяжно откинувшись на спинку кресла.
        — В любом случае, раз Савелий имел нетрадиционную ориентацию, стало быть, все это не было для него… совсем уж неожиданным.  — Он кивнул.  — Переходим к следующему вопросу. Как вы, мсье Муар, отнесетесь к тому, чтобы оставить полиции Монтре ваши отпечатки пальцев? Где, кстати, ваша подруга мадам Дижон? Ей также следует пройти эту процедуру.
        А вот это было нечто новенькое — после выяснения половой ориентации первого трупа, через день после обнаружения второго полиция вдруг решила снять отпечатки пальцев у нас с Соней!
        — Очень интересно.  — Я скрестил руки на груди.  — Разумеется, я готов оставить вам свои отпечатки, без проблем. И все-таки меня мучает любопытство: к чему бы это? Неужели убийца умудрился оставить отпечатки пальцев на шприце, который валялся рядом с трупом Алекса?
        Комиссар покачал головой.
        — Разумеется, шприц абсолютно чист — ни единого отпечатка,  — хмыкнул он.  — И все-таки один еле различимый отпечаток пальца судмедэксперт обнаружил… на манжете рубахи Савелия Уткина, а также крошечное пятнышко на запястье руки.
        Он смотрел на меня, слегка прищурившись. Боюсь, в тот самый момент я выглядел не слишком мудрым парнем.
        — Позвольте,  — я постарался быстро взять себя в руки,  — первый раз слышу про отпечатки пальцев на ткани или на человеческом теле. То есть… Не хотите ли вы сказать, что это были цветные отпечатки — краска или грифель?
        Комиссар с довольным видом кивнул.
        — Совершенно точно: зеленое пятно на запястье и довольно четкий отпечаток большого пальца того же цвета на манжете — скорее всего палец был испачкан обыкновенным фломастером. Хочу отметить, что, вполне возможно, отпечаток не имеет отношения к убийству, ведь убийца оба раза мог действовать в перчатках. И все-таки необходимо проверить все. Мы только что сняли отпечатки у Жака Мюре — результат отрицательный. Теперь ваша очередь.
        — Без проблем!  — Я допил свой кофе и бодро кивнул.  — Благодарю за кофе. Я готов. Берите мои отпечатки. Я позвоню Соне — сегодня она вернется из Версуа и также оставит вам свои.
        Пятнадцать минут, и процедура была завершена. Я тут же, в присутствии комиссара, отзвонился Соне, бодро приказав ей немедленно садиться в поезд для явки в полицию Монтре.
        Соня ответила мне с искренним любопытством:
        — Неужели еще кого-нибудь отправили на небеса, и я это пропустила?!
        Я сурово нахмурился.
        — Отнюдь, дорогая! Как тут могли кого-нибудь пришить, раз ты находилась у тетушки в Версуа? Все тихо и мирно, а комиссар просто интересуется твоими отпечатками пальцев. Увы, милая, спешу сообщить, что ты, похоже, прокололась: на первой жертве умудрилась оставить свои красочные отпечатки — в зеленоватых оттенках полотен выставки «Весна священная». Теперь тебя с нетерпением ожидают в полиции Монтре — и как можно быстрее!
        На этом я дал отбой, подмигнул усмехнувшемуся комиссару и отправился в город. В моих планах было поскорее отыскать Жака Мюре, чтобы, в свою очередь, после полиции мягко, но решительно допросить по части нечистой любви к «грязному протеже» Савелию. На всякий пожарный.
        Глава 20. Сочинения Питера Пуле
        Естественно, когда я вышел из полиции и огляделся, нигде вокруг и близко не просматривался никакой Жак Мюре. Очевидно, после не совсем приятного допроса парень рванул домой либо куда-нибудь в город. Интересно, куда?
        Пару минут поразмышляв, я пришел к выводу, что самое разумное — направиться в район хореографической студии на набережной, где ночевал покойный Савелий. Признаться, я и сам не знал, чего хотел от бедняги Жака. Просто где-то в глубине души у меня возникали смутные подозрения и тревожные вопросы.
        Да, анализ отпечатков Жака Мюре дал отрицательный результат, но комиссар сам отметил, что оба зеленых следа на руке Савелия могут не иметь никакого отношения к убийству — быть может, Савелий просто перепачкался, раздавая автографы за час до своей смерти. Между тем мне не давал покоя мой сон: Пьер среди рассыпанных на полу фломастеров; Пьер, натягивающий точно такие же перчатки, которые были на руках Жака… Жак Мюре — чем не убийца? К тому же, оказывается, он был также знаком с доктором Плисом…
        Несколько минут — и я был в нужном месте, устроившись на открытой террасе кафе прямо напротив хореографической студии «Олимп». Весьма кстати ощутив чувство голода и припомнив о своем решении ознакомиться с утренним выпуском газеты «Утро», я заказал плотный завтрак из омлета с ветчиной, а пока что позаимствовал с соседнего столика оный выпуск.
        Статью своего знакомца Питера Пуле я нашел без труда, потому как она занимала всю первую полосу. Под гигантским заглавием «Блаженство смерти — кто же автор?..» стояли полицейские снимки мертвых тел Савелия и Алекса со счастливыми черногубыми улыбками. Следом располагался мой собственный портрет: я нагло пялился в камеру Питера Пуле с чрезвычайно самодовольной улыбкой, словно и был тем самым таинственным мистером Икс, что отправлял на небеса танцовщиков балета, получая от этого ни с чем не сравнимое удовольствие.
        — Ну, коротышка Питер, держись!  — на всякий пожарный погрозил я пальцем газете и принялся за чтение.
        Надо отдать должное неприятному журналюге: кроме эффектно поданных фотографий вкупе с заголовком-вопросом, в самой статье не было ничего, что можно было бы назвать порочащим мою репутацию. Парень просто достаточно подробно описывал встречу русской журналистки Риты Ошенко, «слегка замешанной» в прошлогоднем шумном деле доктора Плиса, и русского туриста Алена Муар-Петрухина, умудрившегося вместе со своей подругой Соней Дижон обнаружить тела парней, павших жертвами пропавшего год назад препарата того самого Плиса. После этого славный Питер сделал резкий поворот в сторону общих размышлений о национальном характере.
        «Во всем этом деле с первых же шагов ярко просматривается «русский след»,  — глубокомысленно размышлял журналист.  — Первая жертва — русский танцор Савелий Уткин, и обнаружили его русские туристы — Ален Муар-Петрухин и Соня Дижон. Вторая жертва — парижанин Алекс Мону, который накануне своей смерти посетил выставку русской художницы Сони Дижон. И заметьте, какое совпадение: опять-таки Соня Дижон в компании все с тем же Аленом Муар-Петрухиным обнаружила тело Алекса. Не слишком ли много совпадений? Русский характер хорошо известен своей непредсказуемостью и, скажем так, взрывоопасностью. Там, где европеец сто раз подумает, принимая наилучшее решение, русский попросту рубанет шашкой…»
        Прочитав последний пассаж, я тут же припомнил слова Сони. Ага, моя художница попала в точку, отметив, что нам впору покупать ушанки да шашки! Больше в статье Питера читать было нечего — пассаж про шашку, пожалуй, был самым удачным моментом вкупе со стократным повторением забавно звучавшей фразы «русские туристы Соня Дижон и Ален Муар-Петрухин». Я вернул газету на соседний столик и откинулся на спинку стула, в ожидании своего заказа в сотый раз припоминая все факты преступлений в солнечном Монтре.
        Итак, три дня назад, спустя примерно час с копейками после триумфального выступления Савелия, его труп обнаружили мы с Соней на скамейке набережной; при этом парень был одет в балетный костюм щелкунчика. Поскольку вопрос с ночевками в студии был благополучно решен, чем в таком случае Савелий занимался на набережной в течение часа с небольшим после своего успешного выступления? Почему сидел на скамейке под звездами, не соизволив даже для приличия переодеться?
        На следующий день ситуация в чем-то повторяется: триумфальное выступление Алекса Мону — и спустя час с небольшим мы с Соней вновь обнаруживаем труп на набережной. Как и его предшественник, Алекс — в своем балетном костюме и даже гриме, в позе, словно скопированной с картины Сони. И вновь остаются без ответа все те же вопросы: чем Алекс занимался в течение примерно того же отрезка времени, почему не переоделся в обычную одежду?..
        Повторим вполне очевидный вывод: оба случая очень похожи на фотосессию. И если поверить, скрепя сердце, уверениям Риты Ошенко, что она никаких фотосессий не проводила, то кто, в таком случае, мог ее заменить?
        Я усмехнулся: фотохудожником вполне мог выступить душка Жак Мюре, у которого также на груди висела фотокамера. Любопытен и тот факт, что экспертиза показала: накануне смерти у Савелия была короткая «любовь не по любви» — назовем это так, и скорее всего насильником в данном случае выступил Жак Мюре. После вызова в полицию и беседы на эту щекотливую тему Мюре в самом буквальном смысле содрогался от ужаса, наверняка сто раз покаявшись в своем проступке. В таком случае он вполне мог подарить блаженную дозу «Волшебного сна» чересчур уж расхныкавшемуся Савелию, в один миг избавив парня от страданий, а себя — от возможных неприятностей.
        Но при чем тут в таком случае смерть Алекса Моне? Я невольно пожал плечами. Возможно, парню удалось что-то прознать про адюльтер Мюре с русским. А может, и того круче: что, если Алекс знал о виновности Жака в смерти Савелия, возможно, проследив в тот вечер за успешно выступившим конкурентом? В таком случае все складывается в интересную картинку, в которую чудненько укладывается и тот факт, что Жак был знаком с доктором Плисом, чье зелье бесследно исчезло год назад…
        Я глубоко вздохнул и встряхнул головой. Елки-палки, все выглядело очень даже реально, особенно «художественное оформление» трупов: ведь в конце концов Жак Мюре — творческая личность, которой далеко не чужды творческие порывы создавать нечто экзотическое и волнующее — к примеру, юные трупы с блаженными улыбками черного цвета…
        И почти тут же эта картинка сменилась другой: печальная и трогательная Рита — так же с фотокамерой на груди, так же знакомая с доктором Плисом, возможно, действительно мечтавшая отправить на небеса собственного мужа… Милая Рита не хуже Жака могла организовать парням фотосессию на набережной — фотосессию со смертью в финале. Кому в таком случае эта смерть была более выгодна — Жаку Мюре или Рите Ошенко? Пока все эти были вопросы без ответа.
        Официант принес мне скромный завтрак, и я решительно отложил на потом все досужие размышления — заправляемся по полной программе, прочь бесконечные рассуждения на криминальную тему!
        Я с аппетитом набросился на чудесный омлет, с не меньшим удовольствием перейдя от него к кофе и сырным круассанам. Да, что ни говори, а кулинария — не менее великое искусство, чем балет, дарующее смиренное принятие мира со всеми его грехами и ошибками.
        Глава 21. Художества Мерсье
        Я съел все до крошки, выпил кофе и, не выдержав, заказал еще одну порцию. Вот тут и объявился за моим столиком нотариус из Веве — славный Саша Мерсье, которого я безуспешно пытался повстречать на вчерашнем вечере балета.
        — Добрый день,  — с приятной улыбкой приветствовал он меня, с удовольствием вдохнув аромат кофе и тут же делая знак официанту.  — Вы не против, если я выпью чашечку кофе в вашей компании? Вот и замечательно!
        Разумеется, все было просто замечательно — особенно учитывая то, что я наконец-то мог отдать парню его блокнот, а заодно поинтересоваться, где он пропадал вчера вечером, не явившись на выступление собственного племянника.
        Не успел я озвучить свои вопросы, как Саша сам начал излагать на них ответы — словно, не хуже экстрасенса, умел читать чужие мысли.
        — Полагаю, вы были вчера на закрытии балетного конкурса?
        Не дожидаясь моего подтверждающего кивка, он весело усмехнулся, откинувшись на спинку кресла.
        — А вот я его замечательно прогулял, несмотря на то, что клятвенно обещал кузине Софии и моей собственной маме поддержать Пьера! Итак, я прогулял последний тур, о чем нисколько не сожалею — особенно учитывая тот факт, что мой самоуверенный племяш с треском провалился. Вы ведь в курсе? Единственное, о чем я жалею, что не видел лица Пьера, когда ему вручали награду всего лишь за юный возраст! Это был превосходный удар по его вечно задранному носу!
        Он весело хохотнул и, сняв с рук светлые перчатки из тончайшей кожи, небрежно бросил их на столик. Официант принес заказанную порцию кофе, и Саша сделал первый радостный глоток с абсолютно счастливым видом.
        — Полагаю, вы можете прямо сейчас подтвердить мои догадки насчет далеко не счастливого выражения лица малыша Пьера в момент вручения ему «грамоты сопляка» — именно так я назвал ее для себя. Но я намеренно не желаю об этом вас спрашивать, потому как вчера вечером я находился в счастливом мире, далеком от мира балета и иже с ним…
        Тут Саша сделал еще один жадный глоток и решительно поставил чашку на столик, взглянув на меня с таким важным видом, точно прямо сейчас собирался исполнить государственный гимн, или принять присягу, или совершить нечто подобное — торжественное и священное.
        — Вы не представляете, как бы я хотел, чтобы вы сейчас чисто из вежливости задали мне простой вопрос: «Так где же вы провели вчерашний вечер, милый Саша?» Как видите, я сам его задал, а теперь сам поспешу ответить: весь вчерашний вечер я провел с лучшей девушкой на свете — с Ритой Ошенко. Мы с ней оба отключили свои телефоны, чтобы хотя бы на несколько часов оказаться отрезанными от привычного мира. И мы были абсолютно счастливы! Я сделал Рите предложение руки и сердца и повел знакомиться с моей мамой, которая, услышав от меня рассказ о нашем знакомстве, плакала от счастья.
        Саша перевел дух, опустошил свою чашку и уже собирался продолжить монолог неприлично счастливого нотариуса, как я влез со своей репликой. Каюсь, я произнес ее неприлично скрипучим голосом старого интригана и завистника:
        — Саша, насколько мне известно, Рита замужем за очень ревнивым и скандальным мужем, и потому вам вряд ли удастся просто отключить свои телефоны, чтобы стать недосягаемыми для него. Конечно, вы — юрист и…
        Он нетерпеливо прервал меня все с той же блаженной улыбкой счастливейшего из смертных.
        — Все это мелочи по сравнению с тем, что я впервые за тридцать лет жизни наконец-то встретил свою вторую половинку! Да, сегодня утром мы с Ритой включили наши телефоны и насчитали десять непринятых звонков от ее мужа на протяжении всей ночи. Я тут же перезвонил ему и, представившись адвокатом Риты Ошенко, объявил, что мы начинаем бракоразводный процесс. Все это время Рита будет жить у нас с мамой, и я близко не подпущу к ней ее бывшего. Мы сразу порешили, что все ее вещи в доме мужа там и останутся — Рита, как и я, начинает новую счастливую жизнь, и все в этой новой жизни будет новое, включая одежду и миллион личных вещей… Ну, Ален, как вам моя новость? Ведь она намного прекраснее всех балетных фестивалей и связанных с ними убийств!
        Что ни говори, а с последним высказыванием было трудно не согласиться, что я и отметил в ответ на реплику Саши — каюсь, опять мой голос больше всего напоминал голос древнего брюзги.
        — Само собой новость о предложении руки и сердца намного радостнее новостей о смерти молодых парней,  — пожал я плечами, наблюдая, как вместо того, чтобы покраснеть от собственного не слишком мудрого сравнения, Саша лишь весело рассмеялся, словно услышал дивную шутку.  — И тем не менее поздравляю вас от всей души. Полагаю, процедура с разводом и в дальнейшем с оформлением нового брака может слегка затянуться…
        — Ничего страшного,  — махнул рукой безмятежно счастливый Саша.  — Развод мой приятель — адвокат из Лозанны — оформит в кратчайшие сроки, а вступить в новый брак Рита сможет лишь спустя три месяца после развода. Эти три месяца мы проведем с ней вместе, словно самые настоящие новобрачные…
        Наверное, мне следовало поинтересоваться, какие сложности ожидаются с оформлением вида на жительство разведенной Риты и прочими юридическими тонкостями дела, но, признаться, до всего этого мне было — как до жаркой Африки. Я просто поспешил еще раз сердечно поздравить Сашу и пожелать им с Ритой счастья в личной жизни, заодно поинтересовавшись, могу ли я встретиться с ней, чтобы прояснить несколько моментов, связанных с балетным криминалом.
        «Балетный криминал» пришелся по вкусу Саше — он весело хохотнул и заверил, что, разумеется, мне он вполне доверяет, тут же продиктовав новый номер Риты, пояснив, что, само собой, прежнюю карту они поспешили заблокировать, потому как супруг Риты принялся названивать ей со всевозможными угрозами и банальными истериками. Почти тут же Саша взглянул на свои часы, ахнул и, извинившись, поспешил куда-то прочь по своим делам.
        Только когда Саша благополучно исчез из виду, я вспомнил о блокноте в своем кармане, хлопнув себя по лбу — елки-палки, опять позабыл вернуть нотариусу его собственность! Достав блокнот из кармана, я рассеянно пролистал его, в очередной раз отметив, что до сих пор не знаю номера телефона самого Саши, как вдруг передо мной открылась страничка с необычным рисунком, выполненным небрежными линиями шариковой ручки зеленого цвета.
        Вернее, если быть точным, на страничке было два рисунка. Легкими размашистыми линиями друг под другом были изображены два трупа: первый — труп Савелия Уткина — как и в момент смерти, с блаженной улыбкой на устах сидел на скамье с деревянным щелкунчиком в руках; второй — труп Алекса Мону — лежал на каменном бортике набережной.
        «В зобу дыханье сперло» — это про меня в момент изучения небрежных зарисовок. Глубоко вздохнув, я поспешил захлопнуть блокнот и убрать поглубже в карман куртки. Всем известно: в жизни ничто не бывает случайным, все происходит в нужное время. Вот и я сегодня, рассмотрев в роли подозреваемых последовательно Риту Ошенко и Жака Мюре, почти тут же обнаружил в собственном кармане блокнот с изображением трупов — блокнот парня, который живо и страстно признавался мне в почти святой ненависти к балету.
        Каким образом в блокноте нотариуса могли появиться эти зарисовки зеленой ручкой (отметим, что следы на запястье Савелия были того же цвета)? Откуда в них столько достоверности? Значит ли это, что, кроме нас с Соней, на набережной был еще один человек, который видел убитых инъекциями танцовщиков,  — Саша Мерсье? И в таком случае неизбежно встает последний, самый важный вопрос: не он ли и есть неизвестный убийца?
        Глава 22. Долгие гудки
        Между тем на досужие рассуждения свершенно не оставалось времени: едва исчез нотариус, как мне позвонила Соня, вполне дружелюбным тоном поинтересовавшись, не желаю ли я встретить ее на вокзале Монтре для последующего совместного похода в полицию. Разумеется, я заверил подругу, что встречу ее и, воздержавшись от помощи полицейских, собственноручно доставлю в участок для снятия отпечатков и вынесения приговора «очаровательная убийца». В ответ Соня только весело рассмеялась.
        На встречу Сони и наш визит в полицию ушло ровно полтора часа, после чего неутомимая художница вновь поскакала в Шильон, куда ее при мне пригласили телефонным звонком на импровизированную пресс-конференцию — народ желал знать, каким образом непредсказуемая Соня Дижон может быть связана с двумя убийствами, одно из которых — практически полная копия ее полотна «Избранница» с Алексом Мону в главной роли.
        На этот раз все эти вопросы мою подругу нисколько не нервировали. Дело в том, что, как призналась она мне «по большом секрету», ее швейцарский агент, находившийся в это самое время в Америке, позвонил ей вчера вечером и поздравил: в США два «блаженных убийства» в Монтре и их непонятная связь с именем Сони Дижон резко подняли цены на ее полотна.
        «Так держать, Соня!  — вдохновенно благословил ее агент.  — Примерно того же следует ожидать и в Швейцарии. Работай на свою рекламу, как можно более активно: раздавай интервью направо и налево, ни в коем случае не избегай встреч с публикой, с улыбкой выслушивая самые дерзкие вопросы и отвечая веселым смехом — все это сыграет нам на руку. Действуй!»
        Естественно и натурально, моя Соня немедленно начала действовать, рванув на импровизированную пресс-конференцию в замок и даже не догадавшись пригласить меня — хотя бы чисто из приличия.
        Но нам не привыкать! Я махнул Соне на прощанье, пожелав покорить публику искрометными шутками и чертовским обаянием, а сам, проводив подругу тоскливым взором, направился домой. После всех встреч и открытий дня мне требовались тишина и возможность поваляться в кровати, плюя в потолок и в сотый раз пережевывая все свои размышления и выводы.
        Побыть в блаженной тишине пустого дома на этот раз мне не удалось. Едва шагнув в кухню, я наткнулся на Паскаля: славный толстяк уминал куриный рулет прямо из холодильника.
        — Какой позор, вы застали меня на месте преступления!  — смущенно хмыкнул он, торопливо вытирая жирный след с лица.  — Признаюсь: услышав ваши шаги, я едва не потерял сознание — испугался, что внезапно пришла мама! Вообще-то мы с ней обедаем дома только в выходные. Но сегодня в банке творилось нечто невообразимое: в каждом кабинете — бесконечные обсуждения этих «блаженных убийств», самые дикие версии и взволнованные вздохи: «Кто будет следующим?» В определенный момент мне стало плохо от всего этого, и я решил сегодня пообедать дома.
        Он поправил очки, бросив тоскливый взгляд на холодильник.
        — Вы знаете, у меня такое ощущение, что мои коллеги немного устали от мирной, но слишком скучной жизни. В какой-то мере они завидуют погибшим! Умереть в нирване — чем не мечта среднестатистического швейцарца?  — Он потряс головой.  — Спасибо, меня уже тошнит от всего этого! Была бы возможность — рванул бы прямо сейчас куда угодно — к фьордам Норвегии или в дебри Африки, потому как не хочу больше слышать криминальные новости.
        Вид сочных куриных рулетов в светящемся нутре холодильника неожиданно разбудил и мой, до того мирно спавший аппетит. Я предложил закрыть криминальную тему горячим обедом, и в итоге мы с Паскалем благополучно разогрели в микроволновке рулеты и сами не заметили, как смели все начисто.
        — Ну вот, теперь можно возвращаться на работу,  — удовлетворенно улыбнулся Паскаль, икая и поглаживая живот.  — После вкусного рулета я выдержу новую порцию банковских шерлокхолмсов. Счастливо оставаться!
        И он весело отчалил. Я пару минут посидел на террасе, меланхолично улыбаясь ласковым лучам солнца, заставлявшим меня жмуриться, под конец решив-таки позвонить Рите и назначить встречу. Положим, девушка боится высунуть нос из дома своего жениха, чтобы не нарваться на разгневанного мужа. Отлично, в таком случае я готов прибыть в Веве для конфиденциальной встречи. И первым задам самый простой вопрос: «Милая Рита, как вы могли забыть при разговоре со мной, что были со школьных лет знакомы с Савелием Уткиным?» Заодно неплохо бы побеседовать также с Сашей, поинтересовавшись историей его блокнотных зарисовок.
        Хмыкнув, я позвонил Рите по ее новому номеру. Долгие гудки, долгие гудки, долгие гудки…
        В конце концов пришлось дать отбой. Одновременно я ощутил неожиданный приступ раздражения. Бог мой, неужели девушка настолько глупа, что не видит очевидного: бесполезно прятать голову в песок. Если сама брякнула о знакомстве с Уткиным в присутствии редактора, то скрыть сей факт никак не удастся — в любом случае этим начнет шантажировать ее тот же Николай Диков, не отличающийся излишней щепетильностью и порядочностью.
        Между тем первая ложь тянет за собой вторую: я на все сто уверен, что после встречи Рита с Савелием непременно поспешили уединиться для душевной беседы. О чем была беседа и чем завершилась? Естественно, мне хотелось бы получить ответ на эти простые вопросы, а потому я вновь и вновь набирал номер Риты. Увы, совершенно бесполезно.
        Бесполезные звонки продолжались в течение примерно сорока минут: развалившись в шезлонге на солнышке, я звонил, получал в ответ очередную порцию бесконечных гудков и вновь нажимал кнопку вызова. В конце концов все это мне надоело, и я направился в город — слегка проветриться ото всех своих мыслей, совершив променад по набережной.
        Глава 23. Признания Мюре
        Как гласит народная мудрость — на ловца и зверь бежит. Первым человеком, повстречавшимся мне, стоило шагнуть на аллею набережной, был мой «подозреваемый номер два» — Жак Мюре.
        К этому часу парень, по всей видимости, успел залить свою тоску добрыми порциями славного мартини, так что при виде меня он кинулся горячо обниматься с троекратным поцелуем, словно сегодня мы уже не успели увидеться перед зданием полиции.
        — Привет, привет, русский друг!  — На этот раз, по всей видимости, память его подвела, и он напрочь забыл мое имя.  — Приглашаю вас посидеть вместе в этом милом кафе и обсудить последние новости.
        Само собой я был не против выпить крошечную порцию мартини, заодно выслушав все «последние новости» из уст организатора фестиваля Жака Мюре, силой склонившего к любви первого из убитых. Пока официант отправился исполнять наш заказ, мой визави, привычным жестом сдвинув кепку на затылок, наклонился ко мне через столик.
        — Знаете ли, каждая жизнь — чертовски священная штука, и никто не имеет права вмешиваться в нее. Это касается и любви. Вы меня понимаете?  — проговорил он свистящим полушепотом.
        Что ж, я прекрасно понимал, что ему просто не терпелось излить все свои тревоги по части ставшей известной полиции короткой love-story с Савелием. Я согласно кивнул, внимательно ожидая продолжения. И Жак продолжил свой монолог все тем же хрипловатым габеновским голосом:
        — Каждый имеет право на свою любовь и на свои любовные пристрастия. Я горжусь, что Швейцария, моя родина, одной из первых признала законность однополых браков. Возможно, однажды и я приму решение вступить в законный брак… Но не сейчас! Сейчас я просто желаю любить и быть любимым, пережить замечательную череду чудесных любовных историй. И одной из таких историй можно считать час любви с русским танцовщиком Савелием…
        Тут в горле у Жака что-то не совсем художественно заклокотало, а он сам принялся шмыгать носом, потирая абсолютно сухие глаза. Тут весьма кстати официант принес наш мартини, и Жак, цапнув свой бокал, прищурился на стекло с напитком, точно видел все это впервые.
        — Мне осторожно намекнули, что я изнасиловал парнишку,  — Жак перевел на меня взгляд блеклых глаз, не прекращая попыток выжать из них скупую слезинку.  — Это неправда. Любовь — всегда любовь, неважно, занимаетесь вы этим всю ночь или сорок минут. Просто у нас с Савелием не было времени на признания, на галантные ухаживания и флирт. А он был чертовски соблазнительным! Чертовски! И мы любили друг друга почти час. Я готов повторять бесконечно: мы любили друг друга. Никакого насилия. Все было чудесно и прекрасно. Чин-чин!
        И он залпом выдул свою порцию, тут же вопросительно уставившись на мой бокал. Я — человек не жадный, а потому без проблем придвинул свою порцию поближе к Жаку, улыбаясь нейтральной улыбкой.
        — Полагаю, ваша частная жизнь — это ваша частная собственность, куда я не сую свой нос. А вот мне интересно — каким образом вы общались с Савелием? Ведь бедняга мог изъясняться только по-русски.
        Жак кивнул, одновременно хватая мой бокал.
        — Что касается дел, мы общались на английском: в первый же день я показал ему график выступлений, ткнул в строку с датой «шестнадцатое апреля»: «Ты выступаешь, твой номер, открываешь фестиваль, понимаешь?»… Худо-бедно, но Савелий все понимал и, что касается балета, все схватывал на лету. Он вполне мог объясниться и в другом плане: «у меня нет денег», «я бедный», «моя проблема — нет денег» и все в том же роде. А я вместо слов просто взял его за руку и повел в студию; показал на диванчик: «Спать!» И похлопал парня по плечу. Все было ясно!
        Почти по-стариковски крякнув, он опрокинул в себя мой бокал и откинулся на спинку стула, прищурившись на тихий луч весеннего солнца. Мартини настроил парня на мир со всем миром, и первым делом Жак без предупреждения перешел со мной на «ты».
        — А в любви, мой милый, никому никогда не нужен язык,  — пророкотал он хрипловатым лирическим речитативом.  — Французский, арабский, английский или русский языки абсолютно ни к чему, потому что в любви говорят глаза и само наше тело. Ты меня понимаешь?
        Я на мгновенье представил себе хрипящего-сипящего Жака — отекшее лицо, дряблое тело,  — страстно наваливающегося на подтянутого танцора Савелия, и мне стало искренне жаль беднягу. Без копейки за душой прилететь в счастливый Монтре и здесь нарваться на грязь, которую теперь Мюре пытался замаскировать под великую любовь без лишних слов!..
        — Если я и не все понимаю, то по крайней мере пытаюсь понять,  — ответил я мутноглазому собеседнику.  — Кстати, Жак, могу я задать вам пару вопросов?
        Мой собеседник, обмякнув, только кивнул в ответ, предлагая задавать любые интересующие меня вопросы.
        — Для начала вспомните открытие фестиваля: триумфальное соло Савелия на сцене, после которого, по вашим словам, вы тут же, на краю сцены, презентовали ему деревянного щелкунчика…
        Жак тут же шумно засопел, словно бы донельзя взволнованный трогательным воспоминанием.
        — Да, да, все именно так и было! Я протянул малышу щелкунчика и не стал ничего говорить, ведь он все равно бы меня не понял. Я просто похлопал его по плечу и подмигнул…
        Могу себе представить! И в этом подмигиванье бедняга Савелий наверняка увидел намек: готовься вечером к очередной порции любви.
        — А что было потом? Постарайтесь вспомнить в подробностях, Жак: Савелий спустился вниз, его мгновенно окружили поклонники с просьбой дать автограф. Что в это время делали вы?
        Жак прикрыл глаза.
        — Те же самые вопросы мне задавал комиссар. Что я могу ответить? Вот ты, к примеру, помнишь, что делал позавчера после обеда? А для меня тот вечер был особенным: открытие моего фестиваля. Помню только, что презентовал Савелию щелкунчика, а потом ушел с головой в свои дела: следующим на сцену выходил молодой оперный актер Вино Бланко, нужно было проследить, чтобы все прошло благополучно.
        — Вы хотите сказать, что больше не видели Савелия?
        — Разумеется, малыш! Моя голова была забита множеством других дел, и совершенно не было времени следить за кем бы то ни было.
        Я перевел взгляд на руки Жака, скрещенные на груди. Сейчас на них не было перчаток, хотя он был все в той же рыжеватой кожаной куртке.
        — А как вы думаете, Жак, почему некто неизвестный убил Савелия, а затем Алекса? И главное — за что? За то, что, возможно, сам убийца никогда не сможет так танцевать на сцене жизни?
        Пару минут Жак молча буравил меня своими глазками. Потом поднялся и, не простившись, не извинившись, с шумом отодвинув в сторону свой стул, решительно направился в сторону Шильона — прочь от меня. Мне только и оставалось, что оплатить выпитый им мартини, и отправиться дальше.
        Сказать по правде, я понятия не имел, чем заняться; на мгновение мелькнула в голове мысль немедленно отправиться в Веве, отыскать дом нотариуса и насильственным методом поговорить с упрямой Ритой, заставив откровенно высказаться по всем доселе затемненным ложью вопросам. Но как только я сформулировал эту мысль, неожиданно ожил мой телефон. Я посмотрел на экран: высветившийся номер был мне совершенно незнаком.
        — Слушаю?..
        В ответ раздалось чье-то негромкое сопение, после чего вдруг зазвучали резкие гудки отбоя. Я в удивлении уставился на экран. Странная вещь: звонок неизвестного, это непонятное сопение и тут же — отбой. То ли таинственный убийца решил, как на духу, признаться лично мне в обоих преступлениях, в последний момент испугавшись и дав отбой, то ли…
        Я еще не успел довести свою мысль до конца, как раздался сигнал пришедшего сообщения. Слыша, как где-то в левой части груди отчаянно забухало сердце, я прочитал простой текст: «Жду вас в церкви Святого Сердца. Интересные новости. Пьер». Само собой, текст был на французском.
        Пару минут я стоял неподвижно, разом потеряв способность соображать и двигаться. Наконец общий смысл послания дошел до меня: в некой церкви Монтре меня ждет некий Пьер — по всей видимости, вздорный мальчишка ле Пе, поскольку никто из других Пьеров на данный момент мне не был знаком.
        На память тут же пришла злая физия этого самого Пьера в момент триумфа Алекса Мону, его же не менее злая мина в момент получения награды как «самому юному» участнику и яркие кадры из сегодняшнего сна: Пьер, обрисовывающий себе губы черным фломастером, Пьер, натягивающий перчатки на руки, многозначительно улыбающийся: «А вы еще не поняли?..»
        Я перевел дух. Интересно, что мальчишка собирался мне сообщить? И откуда, кстати, у него оказался мой номер телефона?
        Я перезвонил Паскалю, уточнив у него, немного удивленного моим вопросом, местоположение церкви Святого Сердца. Как оказалось, такая церковь в Монтре действительно была, и находилась она в пятнадцати минутах бодрой ходьбы от меня — на улице, которая так и называлась: улица Католической церкви.
        Внезапно ощутив жажду деятельности, я развернулся, решительно направившись к этой самой улице. Сказать по правде, после всей бездеятельности этого пустого дня мне просто не терпелось, как можно скорее, увидеть малыша ле Пе и услышать все его «интересные новости».
        Глава 24. Допрос с пристрастием
        Как любила повторять бабуля Варя в светлые годы моего детства, человек предполагает, а бог-батюшка — располагает. Тот апрельский день был лучшей наглядной иллюстрацией мудрой поговорки: я широким шагом двигался в направлении доселе неизвестной мне католической церквушки, уверенный, что через несколько минут вытрясу из мальчишки ле Пе его душу, не говоря уж обо всех более-менее интересных сведениях. Но вместо этого возле одного из магазинчиков, мимо которых я пролетал, я неожиданно нос к носу столкнулся с сияющей Ритой, с головы до ног увешанной разноцветными пакетами с покупками.
        — Ой!
        Вот и все, что могла произнести девица, доселе столь успешно скрывавшаяся от меня и вдруг неожиданно попавшая прямо мне в руки — в самом буквальном смысле. Я действительно крепко ухватил ее связку пакетов, решительно отобрав их с любезной улыбкой:
        — Позвольте, мадам, я вам немного помогу!
        И я решительно направился к столику ближайшего кафе. Сами понимаете — женщина не может так просто упустить из рук результат своего сногсшибательного шопинга: Рита тоскливо поплелась за мной.
        В одно мгновенье стерев с лица почти блаженную улыбку, она мрачно бухнулась за столик.
        — Будем считать, что тебе повезло,  — произнесла, надув губы.  — Честно говоря, я не хочу никого видеть, пока благополучно не разведусь с Анри и не стану счастливой супругой Саши. Я также не желаю никоим образом участвовать в освещении фестивалей и прочих тусовок, я хочу просто наслаждаться рутиной бытия с моим любимым. Неужели это непонятно?
        Я щелкнул пальцами официанту, заказав два кофе, и осторожно повесил все пакетики Риты на спинку своего кресла.
        — Отчего же, я все прекрасно понимаю,  — я бодро улыбнулся.  — Но и ты, милая Рита, постарайся понять меня. Едва ли не на моих глазах некто Икс отправил на небеса двух парней. Пресса с пылом и жаром бросается все это освещать, муссируя свои собственные дедуктивные теории и размышляя о «русском следе». И большинство журналистов, прошу отметить отдельно, считает, что двое русских ну никак не могли совершенно случайно наткнуться сначала на один, а следом — на второй труп. Слишком много русских в этом деле, отмечает твой дотошный коллега Питер Пуле. Русский труп, русские туристы, русская журналистка, «замешанная» в прошлогоднем деле доктора Плисе…
        Рита небрежно прервала меня на полуслове:
        — Все это вполне в стиле Пуле. На него дважды подавали в суд за клевету, он дважды выплачивал солидные штрафы. Но при чем здесь я?
        Я многозначительно поднял палец.
        — При том. Спешу сообщить, что я не менее свободной прессы Швейцарии заинтересован в успешном расследовании этого дела, а потому мне хотелось бы знать все факты. Понимаешь? Все!
        Я многозначительно уставился на Риту. Официант принес кофе, с любезными банальностями расставив чашки и пожелав приятно провести время — мы не обращали на все это ни малейшего внимания, упорно сверля друг друга взглядами.
        В конце концов первой не выдержала Рита: она опустила глаза, вздохнула и, взяв свою чашку, отпила первый глоток.
        — Ты не мог бы более конкретно разъяснить, что еще хотел бы от меня услышать?  — произнесла она скучным голосом.  — Все, что мне известно, я тебе сообщила при нашей первой встрече.
        — Увы, далеко не все,  — я укоризненно покачал головой.  — Полагаю, в детстве тебе говорили, что врать — нехорошо? Между тем ты врала, не напрягаясь. К примеру, когда рассказывала, что просто начала нашептывать Уткину комплименты на русском, от чего парень едва не упал в обморок. Между тем, как мне удалось выяснить, вы были знакомы с ним с детства и, возможно, сидели в школьные годы за одной партой. Как ты могла «забыть» такую информацию?
        Вот тут Рита начала проявлять живые эмоции. Она приятно порозовела, а ее глазки гневно блеснули.
        — Ну, конечно! Информация от Коли Дикова! Личность номер два, с которой я благополучно расстаюсь вслед за своим супругом!
        Она смотрела на меня все тем же гневным взглядом рассерженной богини.
        — Хорошо. Я все тебе выложу, после чего убедительно попрошу больше меня не беспокоить — мне глубоко плевать на весь этот криминал, тем более что бедняге Савелию я уже ничем не могу помочь.
        Она скрестила руки на груди.
        — Итак, с Савелием Уткиным мы действительно были знакомы в школьные годы и действительно сидели за одной партой. Дружить — не дружили, но всегда неплохо ладили. Вот почему, увидев его имя в списках участников «Богемы», я имела глупость ляпнуть о нашем знакомстве в присутствии редактора Коли Дикова. Разумеется, он это не забыл.
        Она залпом выпила кофе.
        — Поймать Савелия до его выступления мне не удалось — слишком не совпадали наши с ним графики, так что первый раз я увидела его на сцене. И он меня потряс! Савелий был действительно талантливым танцовщиком. Когда его окружили поклонники, я протиснулась к нему со спины и неожиданно прошептала на ухо: «Привет, одноклассник!» Он действительно чуть не упал в обморок; обернулся ко мне, взглянул удивленными глазами… И тут же рассмеялся, как самый счастливый человек. Мы успели обменяться лишь самыми банальными банальностями: «Как ты здесь оказалась?!» — «А ты?!» и все в том же роде. Савелия слишком отвлекали его поклонники, требовали автографа или просто благодарно обнимали и целовали. В конце концов я сказала ему: «Жду тебя на набережной, вырывайся от богемы, поболтаем и вспомним былое!» И я отправилась к скамейкам чуть в отдалении.
        — Как скоро он пришел?
        — Да почти тут же.
        Воспоминания о встрече со школьным другом неожиданно захватили мою собеседницу; словно это не она пять минут назад недовольно надувала губы и сверлила меня злым взглядом — теперь она улыбалась и даже смеялась.
        — Савелий появился сразу, он даже не стал переодеваться. Мы устроились на скамейке подальше от посторонних глаз и поболтали — вспомнили детство и юность, одноклассников и учителей. Потом я рассказала о своем не совсем счастливом браке — так сказать, поплакалась Савелию в жилетку. Странное дело, в России нас мало что связывало, а здесь мы болтали, словно родные брат и сестра. Но очень скоро позвонил мой благоверный и менторским тоном потребовал, чтобы я немедленно отправлялась домой.
        Рита замолчала, вновь нахмурившись. Мимо нас проходили люди, по дороге пролетали машины, а мы молча сидели перед пустыми чашками. Я кашлянул, прервав затянувшуюся паузу.
        — И это все? Неужели Савелий не сказал ничего, что может быть интересным для следствия?
        Короткий момент оживления прошел; Рита равнодушно пожала плечами.
        — Понятия не имею, что может быть интересным для твоего следствия. Впрочем, что касается моего плача о муже, тут Савелий очень горячо мне посочувствовал. Сразу после звонка Анри я сказала, что каждое возвращение домой для меня равнозначно возвращению в клетку. Савелий уставился на деревянного щелкунчика в своих руках и криво усмехнулся. «У всех у нас — своя клетка, если не камера пыток,  — произнес он немного пафосно.  — Вот и мне сейчас предстоит вернуться в свою. Так что мы с тобой — на равных!»…
        Что ж, тут все было ясно — я оказался прав, и душка Жак, преподнеся деревянную игрушку, своим подмигиваньем дал понять Савелию, что их любовные забавы продолжатся ночью. Для него в этом, конечно, была доля экзотики: любовь с русским, в балетной студии, среди сплошных зеркал…
        — И как вы расстались? Я имею в виду — Савелий проводил тебя до машины или остался сидеть?
        — Остался сидеть на скамейке. Сказал: «До завтра! Я тут еще немного посижу…» До сих пор помню, как он сидел на темной скамейке и печально крутил в руках щелкунчика.
        — И все?
        — И — все! Больше мне ничего не известно, клянусь!
        — А почему ты врала?
        Она с шумом перевела дух.
        — Потому что после прошлогоднего дела я не желала иметь дело с полицией, и не из-за самой полиции (к ней у меня претензий нет), но из-за мужа. Анри приходил в ярость из-за того, что меня пять раз вызывали для подтверждения и уточнения показаний. Ну, а в этом деле все было бы гораздо серьезнее. Во-первых, Савелий был убит пропавшим препаратом доктора Плисе — разумеется, полиция немедленно припомнила бы, что я встречалась с доктором год назад, накануне пропажи. Согласись, вряд ли комиссар Криссуа поверил бы мне на слово, что я просто немного поболтала со старым приятелем и вернулась домой, оставив его на скамейке живым и здоровым. Но я действительно никого не убивала, потому что год назад не крала «Волшебный сон».
        — Предположим, на этот раз я тебе верю,  — тут я с многозначительной усмешкой достал из кармана блокнот Саши Мерсье.  — А вот интересно, что бы ты могла сказать про творчество своего любимого?
        С этими словами я открыл блокнот на нужной странице и развернул, чтобы Рита хорошо рассмотрела рисунки.
        Пару секунд она смотрела на них, нахмурив брови, затем резко захлопнула блокнот, взглянув на меня взглядом фурии.
        — Откуда у тебя блокнот Саши?
        — От верблюда.  — Я почти силой вырвал блокнот из рук Риты и вновь убрал его в карман.  — Как ты думаешь, почему в блокноте скромного нотариуса вдруг обнаруживаются подобные творения?
        Она нервно передернула плечами.
        — Он мог просто срисовать их из газет. Но не будем гадать. Я сейчас просто позвоню ему и спрошу. Идет?
        — Идет.
        Она набрала номер, в течение едва ли не целой вечности слушая лишь долгие гудки в ответ.
        — Странно,  — Рита взглянула на часы на своем запястье.  — В этот час Саша обычно не бывает так занят, чтобы не ответить на звонок…
        Еще одна попытка дозвониться — с тем же результатом. Между тем мирный гомон вечерней улицы нарушил оглушительный гул полицейской сирены. Две машины промчались мимо нас: полицейская и автомобиль «Скорой помощи». Хотите верьте, хотите — нет, но что-то екнуло у меня там, где сердце.
        — Послушай, Рита, ты, случайно, не в курсе, в какой стороне отсюда находится церковь Святого Сердца?
        Продолжая бесполезные звонки, Рита махнула, не глядя:
        — В той.
        Сами понимаете, она махнула в направлении той самой стороны, куда только что умчались машины с сиренами.
        Глава 25. Нирвана в церкви
        К тому моменту, как я попал на улицу Католической церкви, здесь уже собралась толпа народа, оживленно обсуждавшего что-то, бросая взволнованные взгляды в сторону небольшой церкви из серого камня.
        Само собой, перед ступенями входного портала стоял полицейский, никого не пропуская внутрь. Я приблизился к нему с решительным видом.
        — Послушайте, в церкви обнаружен третий труп?
        Полицейский подозрительно покосился на меня.
        — Отойдите, здесь стоять нельзя.
        Я с детства был настойчивым мальчиком.
        — Прошу вас, просто ответить мне: в данный момент в церкви находится комиссар Криссуа?
        Полицейский развернулся ко мне и осмотрел еще более подозрительным взглядом с макушки до кроссовок.
        — Что вы хотите?
        — Прошу передать комиссару Криссуа, что русского туриста Алена Муар-Петрухина вызвали в эту церковь эсэмэской. Просто передайте.
        Полицейский еще раз оглядел меня с ног до головы, отошел чуть в сторону, тут же забубнив что-то по рации. Буквально через минуту он вернулся ко мне, резко кивнув в сторону входа:
        — Поднимайтесь! Комиссар ждет вас.
        Несмотря на то что вырос в православной России, по крещению я — католик; в церкви бываю редко, обряды не соблюдаю, как всякий среднестатистический безбожник современности. И все-таки каждое посещение храма непременно оставляет у меня глубокое впечатление.
        Что ни говори, а католики знали, чем зацепить за душу простой народ! Сначала ты поднимаешься по высоким каменным ступеням, приближаясь к высоченным вратам и ощущая себя мелким ничтожеством, песчинкой в руках божьих. Раскрываешь врата и почти задыхаешься от восторга: возносящиеся ввысь каменные колонны, потрясающая роспись сводов, цветные витражи, строгий проход меж двух рядов скамей, аромат ладана… Если все это сопровождается дивными руладами органной музыки, спиралью возносящейся к небесам, то каждый второй рухнет на колени, чистосердечно покаявшись во всех прегрешениях.
        На этот раз все было немного по-другому. Возможно, потому, что я знал, что в помещении церкви произошло очередное убийство, а может, потому что сразу за вратами меня встретили не гипнотические раскаты завораживающего органа, а нахмуренный комиссар Криссуа, который вместо приветствия в свой черед оглядел меня строгим взглядом и кивнул.
        — Итак, снова вы.
        Я тоже кивнул.
        — Снова я. Но на этот раз я, сами видите, опоздал — встретил знакомую и совершенно забыл, что парень меня ждет.
        Комиссар мягко усмехнулся, разворачиваясь и делая пригласительный жест следовать за ним.
        — Парень, судя по всему, дождался кого-то совсем другого. А может, вовсе и не думал вас ждать. Пройдемте.
        Мы шли по гулкому проходу в полумраке каменных сводов; я, по своему обыкновению, смотрел по сторонам. Первое, что бросилось мне в глаза — тут и там стены были покрыты квадратами дощечек практически с одной и той же простой и проникновенной надписью: «Merci».
        — Эта церковь изначально, двести с лишним лет назад, была построена для коммуны французских рабочих,  — пояснил комиссар, перехватив мой взгляд.  — Так здесь было принято благодарить Бога за услышанные молитвы — прихожане прикрепляли на стену свое «спасибо»…
        Мы остановились перед последней скамьей правого ряда. Комиссар печально вздохнул, указав:
        — А вот и бедняга…
        «Блаженный конец выскочки Пьера» — так можно было бы назвать картинку, открывшуюся передо мной. Представьте себе скамью для молитв, на которой, по-детски подтянув колени к груди, блаженным сном уснул миниатюрный хрупкий мальчик. Разметавшиеся кудри закрывали бледное лицо, а когда я нагнулся, чтобы рассмотреть его выражение, то неожиданно встретился с остановившимся взглядом темных глаз, в которых больше не было ни спеси, ни злости — впервые в них читались лишь радость и умиротворение.
        Комиссар деликатно тронул меня за плечо.
        — Я жду вашего рассказа, мсье Муар. Итак, вы сказали, что вас вызвали эсэмэской в эту церковь. Кто вас вызвал?
        Я кивнул в сторону неподвижного тела.
        — Малыш Пьер. Или по крайней мере его убийца пытался так все представить. Сначала был звонок, почти тут же — отбой, а уже под финиш пришло сообщение. Я еще удивился: откуда Пьер узнал номер моего телефона? Но приглашение пришло, и я отправился… Вот, смотрите сами.
        Я открыл последнее сообщение и протянул свой телефон комиссару, который не только внимательно прочитал достаточно короткое послание, но тут же осторожно извлек из пакета другой телефон, сверив номера.
        — Да, все правильно: эсэмэска была отправлена вам с телефона Пьера ле Пе — он лежал у него в кармане. Сейчас мы отправим тело на экспертизу, здесь будет работать бригада наших экспертов. А вас я приглашаю проехать со мной в отдел для оформления протокола. Советую заранее позвонить вашей приятельнице — скорее всего сегодня вы немного задержитесь…
        Он был абсолютно прав, особенно учитывая то, что у меня были и свои собственные планы на этот вечер. Поэтому я сделал пару звонков: первый — Соне, которая как раз благополучно завершила свою пресс-конференцию, с улыбками раздавая автографы, второй — Мари. В двух словах объяснив женщинам, что обнаружен еще один труп и мне едва ли не до полуночи придется давать показания в участке, я заверил обеих, что не имею к этому убийству никакого отношения, после чего дал отбой.
        — Насчет полуночи — это вы уж слишком,  — покачал головой комиссар.  — Пара часов — и мы отпустим вас на все четыре стороны. Вот если бы вы явились сюда сразу после получения сообщения…
        Да, это был наглядный пример уже упоминавшейся мною поговорки «Человек предполагает, а Бог — располагает». В самом деле, наш таинственный убийца вызвал меня в церковь, к тепленькому трупу ле Пе — видимо, для того, чтобы не нарушать традицию: все трупы в этом деле находил Ален в компании Сони. И я отправился по вызову. Не встреть я по дороге счастливую Риту в разгар ее шопинга, не начни свой импровизированный допрос, и все сложилось бы совсем по-другому: я прибыл бы на место к готовому трупу, вызвал бы полицию, если бы меня не опередил таинственный убийца… Согласитесь, очень непросто скромному туристу объяснить, почему именно он обнаруживает очередной труп!
        Прежде чем сесть в машину рядом с комиссаром, я решил уточнить последний маленький нюанс:
        — Интересно, а как вы узнали о третьем трупе?
        Комиссар поудобнее устроился на сиденье и первым делом пристегнул ремень безопасности.
        — Очень просто. По стечению обстоятельств в церковь зашла помолиться очень нервная женщина, которая буквально на днях выписалась из психиатрической клиники. И с первых же шагов наткнулась на труп. Это оказалось для нее настоящим ударом: бедняжка страшно перепугалась и с воплями кинулась на улицу. Здесь ее попытались успокоить добрые люди, кто-то догадался вызвать полицию…
        Он усмехнулся, покачав головой.
        — Да, мсье Муар, вам действительно повезло. Представьте себе, что было бы, если бы вы зашли на пару минут раньше этой женщины или!.. Полагаю, очень трудно объяснить бьющейся в истерике даме, что ты — честный обыватель и не имеешь к трупу ровно никакого отношения…
        Глава 26. Обвиняется нотариус из Веве
        У кого-то после восьми вечера рабочий день благополучно завершен, и человек вкушает блаженство домашнего уюта: плотно ужинает, устраивается на диванчик перед телевизором в гостиной, на полуавтомате просматривая передачи, фильмы или мультики либо отправляется на неторопливую прогулку со своей второй половинкой. У меня в этот день все было с точностью до наоборот.
        Покончить с протоколами и показаниями в полицейском участке удалось меньше чем за сорок минут, после чего я, не делая передышек, со всех ног рванул на вокзал. Направление моего движения было просто и ясно: я отправлялся в Веве. Не предупреждая звонком Риту, я желал застать будущих молодоженов на месте, абсолютно не подготовленных к моему визиту.
        «Подозревается нотариус из Веве» — таким был общий «заголовок» моей поездки. Полагаю, не так сложно объяснить мои подозрения против Саши. Сложите сами два и два: рисунки в его блокноте, откровенный шок при виде них у его невесты, ее отчаянные звонки любимому, на которые он и не думал отвечать, хотя должен был быть, по ее же собственным словам, совершенно свободным в этот час. Между тем в это самое время некто прикончил третьим уколом третью жертву, любезно вызвав к трупу меня. Интересно — кто?
        Как еще вчера мелкие эпизоды и отдельные слова все больше укрепляли во мне подозрения против Жака Мюре и Риты Ошенко, и я прекрасно представлял себе возможную «картинку» их виновности, так теперь передо мной четко обрисовался новый подозреваемый — Саша Мерсье, скромный нотариус с невинными голубыми глазами.
        Начнем с того, что минимальной человеческой жалости к первым двум жертвам у парня не было и, что самое любопытное, он даже не пытался эту жалость или элементарное сочувствие изобразить — так сказать, в рамках приличия, как и всякий благополучный гражданин страны, славящейся на весь цивилизованный мир масштабами оказания гуманитарной помощи.
        «…Возможно, то, что я сейчас скажу, не слишком гуманно, но, если честно, обе жертвы не вызывают у меня особого сочувствия. Алекс Мону при жизни отличался редким высокомерием, а первая жертва, я слышал, и вовсе был гомосексуалистом?..»
        Немаловажен и другой факт: Саша не любил своего племянника, в чем не единожды откровенно признавался по собственному почину. Согласитесь, в таком случае не очень сложно представить его в роли убийцы: один укол — и племянник больше никому не портит нервы.
        «…Заранее прошу извинения за то, что, возможно, вас шокирую. Но если говорить честно, то я не слишком люблю своего племянника и мне откровенно плевать, станет он победителем или нет…»
        «…Наверное, все дело в том, что Пьер — на редкость эгоистичный мальчишка, который всю жизнь думает только о себе. Он — центр целого мира!..»
        Как попал в руки Саши флакон с пятью дозами «Волшебного сна» — пока вопрос без ответа, который может отыскаться достаточно легко, ведь в конце концов нотариус обитал не за тысячу верст от доктора Плиса и вполне мог иметь с ним какие-либо контакты. Главное, что у Саши Мерсье было то, что можно назвать внутренней мотивацией убийств: он ненавидел балет.
        «…Сделаю вам еще одно признание: я просто ненавижу балет. Ненавижу с самого детства. Дело в том, что мама, яростная поклонница балета, очень хотела, чтобы я стал вторым Нижинским. В детстве я даже почти целый месяц посещал занятия в балетной школе…»
        «…Признаю честно: я абсолютно бездарен по части танца, а потому для меня наказанием божьим были все эти позиции у станка, деми-плие и прочие ужасы. Больше всего я благодарен маме за то, что она это быстро поняла и отменила мое балетное образование…»
        Безупречные перчатки на руках Саши в день второго убийства, рисунки ручкой зеленого цвета (как и следы на рукаве первой жертвы!) в его блокноте, личная неприязнь к балету и танцовщикам, а также к собственному племяннику вкупе с неотвечающим телефоном на момент убийства — что еще нужно для того, чтобы мысленно вынести свой собственный приговор как итог следствия: «Виновен»?..
        Время работало на меня: я попал на вокзал точно к отходу очередного поезда в сторону Веве. Несколько минут — и я был на месте, тут же направившись в сторону центра Старого города. Как однажды прозвучало в реплике Саши, именно там, в одном из старинных двухэтажных домиков, размещалась его контора под вывеской «Городской нотариус Саша Мерсье».
        Мой поход не продлился долго: немного покружив по Старому городу, в конце концов я очутился на улочке, где, казалось, застыло само время: розовые, голубые, белоснежные кубики домов времен Средневековья, фонари на чугунных ножках, герань в открытых окнах… Спустившись по этой тихой улочке почти до набережной, я наконец-то оказался перед той самой табличкой: «Городской нотариус Саша Мерсье. Часы работы: с 8.00 до 18.00…»
        Я поднял голову, пару секунд понаблюдав за высокими, приглушенно освещенными окнами. Помнится, во время нашей последней с Сашей совместной поездки поездом в Монтре он меланхолически упомянул, что все в его жизни мило и комфортно, даже на работу нет нужды далеко идти: он проживает на втором этаже здания шестнадцатого века, в котором на первом расположена его контора.
        Я усмехнулся, оправил свою куртку и дважды позвонил в соседнюю с дверью конторы дверь — ту, что вела в жилые апартаменты. Несколько секунд — и женский, слегка дрожащий, словно от волнения, голос произнес: «Кто там? А впрочем, заходите…» Одновременно раздался мелодичный сигнал, я толкнул тяжелую дверь и поднялся на второй этаж.
        Постояв пару секунд перед дверью из матового стекла, я глубоко вздохнул, для порядка пару раз постучал и вошел.
        Глава 27. Карточный домик
        В небольшой уютной прихожей меня приветствовала седая миниатюрная дама с удивительно молодыми ярко-голубыми глазами — она стояла, крепко сжав на груди ладони и глядя на меня поначалу с легким испугом, который быстро перешел в живое любопытство.
        — Добрый вечер, мсье!  — и голос ее был словно у двадцатилетней девушки.  — С кем имею честь?..
        Что касается меня, то передо мной данный вопрос не стоял: без лишних подсказок было ясно, что передо мной была мама Саши — те же глаза, та же мягкая улыбка. На долю секунды я ощутил почти что тоску: ну как такой милой даме сообщить, что, вполне возможно, ее сын — убийца, виновный в смерти троих парней, в том числе родного племянника, и что он лишил их жизни только из-за того, что с детства ненавидит искусство балета?
        — Добрый вечер, мадам Мерсье. Дело в том, что пару дней назад я познакомился с вашим сыном, а также с его невестой. Меня зовут Ален Муар-Петрухин, и я хотел бы побеседовать…
        Я даже не успел договорить всю фразу до конца: как только прозвучало мое имя, мадам Мерсье радостно и с явным облегчением рассмеялась, громко хлопнув в ладоши.
        — Слава богу! Словно груз — с плеч долой. Дело в том, дорогой Ален, что заочно я вас знаю: в конце каждого дня сын непременно рассказывает мне все замечательные события. А знакомство на фестивале с русской милой парой радовало его, как ребенка — Саша готов был петь от того, что новые друзья наперебой приглашали его к себе в гости, чуть ли не поругавшись из-за этого!
        Тут мадам Мерсье, словно вдруг о чем-то вспомнив, развернулась к полуоткрытой двери за своей спиной, делая мне пригласительный жест:
        — Пожалуйста, пройдемте в гостиную, Ален. Я с удовольствием с вами пообщаюсь… Дети, это свои!
        Последнюю фразу она произнесла громко и по-русски — с милейшим легким акцентом, озорно мне подмигнув. И почти тут же одновременно с нами из соседней комнаты в гостиную вошли, по-детски держась за руки и немного смущенно улыбаясь, сами «дети»: слегка порозовевшая от волнения Рита в симпатичном домашнем платье и ее жених — непривычно взъерошенный Саша, под правым глазом у которого чернел огромный фингал.
        Признаться, этот фингал сразу сбил меня с толку — я озадаченно уставился на заплывший глаз нотариуса. Первой мою реакцию оценила Рита: она задорно рассмеялась и взмахнула рукой.
        — Сейчас я все объясню! Предлагаю для начала где-нибудь приземлиться — давайте все рассядемся и спокойно поговорим.
        — Если никто не против, я организую горячий чай с вареньем,  — вставила свое слово мадам Мерсье.  — Все будут чай с выпечкой?
        Услышав наше одобрительное мычание, она весело упорхнула. Пару секунд мы сидели друг против друга, молча улыбаясь, хмурясь и переглядываясь: Рита с Сашей в самом буквальном смысле таяли в улыбках, а я, хмурясь, соображал, каким образом мог появиться на лице нотариуса синяк. Неужели малыш Пьер столь энергично защищал свою молодую жизнь?
        Только представив себе драку в католической церкви, я невольно скривился: все это слишком напоминало некий дешевенький сериал. Между тем наблюдая за мной, мудрая журналистка Рита без особого труда прочитала все мои чернушные мысли. Она ехидно усмехнулась.
        — Дорогой Ален, спешу успокоить тебя и твои дурные предчувствия. Помнишь, мы сегодня обсуждали с тобой картинки Саши?  — Она взглянула на своего драгоценного, и Саша, не выдержав, чмокнул ее в носик.  — Так вот, я все выяснила: он действительно срисовал их из газеты. Клиентов не было, и Саша не знал, чем себя занять последний час рабочего времени.
        Наконец-то ко мне вернулся голос. Откашлявшись для приличия, я кивнул, якобы соглашаясь.
        — Еще один вопросик лично к Саше: где ты сегодня находился, когда Рита никак не могла дозвониться тебе в течение почти двадцати минут?
        Парень смущенно улыбнулся, в очередной раз взглянув на Риту и покрепче обняв ее чуть дрожащей рукой.
        — Вы не поверите! Я дрался с бывшим супругом Риты.
        Этот ясный и краткий ответ все расставил по местам. В одно мгновение все мои подозрения оказались карточным домиком, мгновенно рассыпавшимся от простого факта: драка с бывшим мужем Риты. Не нужно быть экстрасенсом в пятом поколении, чтобы представить себе все в красках: после того, как женушка внезапно покинула его, сообщив о возбуждении бракоразводного процесса, ревнивый супруг рванул в Веве, каким-то образом узнав адрес ее нового жениха…
        — В очередной раз свою добрую лепту внес мой редактор — теперь я также могу назвать его «бывший»,  — радостно пояснила Рита, в очередной раз прочитав мои мысли.  — Представь себе: Анри, который никак не мог смириться с мыслью, что я не пошутила и совершенно не собираюсь к нему возвращаться, отправился в Веве — в мой журнал, адрес которого легко мог прочесть в любом из номеров, которые я складывала у себя на полочке. Явившись в редакцию, он, естественно, нарвался на Колю, который, убоявшись праведного гнева, тут же выдал Анри всю интересующую того информацию про Сашу с его рабочим адресом. Дело в том, что этот проныра Коля как раз накануне умудрился встретить нас с Сашей — мы шли по улице, трогательно обнявшись.  — Очередное умильное чмоканье в носик.  — Как оказалось, Коля был знаком с Сашей — однажды прибегал к его нотариальным услугам… Он моментально все сообразил и, когда Анри ворвался к нему в кабинет, быстренько перенаправил его в контору.
        Рита счастливо перевела дух. В этот момент мадам Мерсье внесла чайную утварь на подносе, и я, как джентльмен, принялся помогать ей расставлять все это на столике перед диваном. Честно говоря, все остальное можно было не дослушивать: ежу ясно — я промахнулся со всеми своими подозрениями в адрес Саши. Парень чист, как ребенок, и на тот самый момент, когда некто Икс делал смертельную инъекцию его племяннику, у него имеется прекрасное алиби: в нужный отрезок времени он дрался в собственной конторе с экс-супругом Риты под отчаянный визг секретарши, которая, между прочим, прежде чем кричать, догадалась благоразумно вызвать полицейского, который депортировал буяна в участок.
        Вопрос был закрыт. Мы в течение почти что целого часа распивали чаи, обмениваясь милыми фразами о великой силе истинной любви и о счастливом будущем новой швейцарской семьи Мерсье. Когда я наконец собрался возвращаться в Монтре и, поднявшись, со всеми распрощался, готовый направиться к выходу, Рита вдруг нахмурилась.
        — Кстати, а куда это ты сегодня так рванул, предоставив мне возможность оплатить наш кофе? Что еще приключилось?
        Я понимал, что мое сообщение станет своеобразной ложкой дегтя в патоку атмосферы счастливого дома, и все-таки данную информацию скрывать не имело никакого смысла: как ближайшие родственники, Мерсье уже завтра с утра будут призваны для официального опознания трупа малыша Пьера.
        — Выходит, Рита, я твой должник и с меня — чашечка кофе. Но у меня есть оправдание: произошло третье убийство.
        Я развернулся в сторону милой мадам Мерсье, умильно сложившей руки на коленях, и Саши, все также нежно обнимавшего свою невесту.
        — Выражаю вам свои искренние соболезнования, мадам Мерсье, Саша! Дело в том, что на этот раз смертельную инъекцию «Волшебного сна» получил ваш племянник — малыш Пьер ле Пе…
        И я едва ли не бегом рванул к выходу, поспешив захлопнуть за собой дверь и в очередной раз позабыв вернуть блокнот славному нотариусу.
        Глава 28. Ребусы снов
        Я вернулся в Монтре последним поездом — опоздай на пару минут, и пришлось бы по примеру покойного Савелия ночевать на скамейке набережной. Но все хорошо, что хорошо кончается: я вернулся в Монтре и неторопливо побрел к дому Мари, в сотый раз размышляя о трех убийствах и о до сих пор неизвестной личности душегуба.
        Одно можно четко сказать об убийце: скорее всего этот человек — местный житель, который был знаком с доктором Плисом и год назад имел возможность похитить его опасное изобретение — препарат «Волшебный сон». Для чего он его похитил? Кого хотел быстро и безопасно отправить на небеса? Что бы там ни было, но бурное освещение в средствах массовой информации так официально и не открытого дела имело слишком большой резонанс, сделав препарат практически бесполезным — отныне его можно было безопасно использовать разве что где-нибудь далеко за пределами Швейцарии.
        И вот прошел год, стартовал новорожденный фестиваль, и наш убийца не побоялся лишить жизни сначала одного талантливого танцора балета — доселе никому в Монтре не известного Савелия Уткина; а буквально на следующий день — другого, француза Алекса Мону. Почему именно их? Возможно, из-за личной нелюбви к балету. Или из-за элементарной зависти. В любом случае эти убийства были эпатажными — убийца словно намеренно демонстрировал свои преступления, как другие демонстрируют шедевры и произведения искусства.
        А вот третья жертва, казалось бы, совершенно не вписывалась в общий круг: да, малыш ле Пе также был танцовщиком балета, но на данном фестивале он оказался лишь серой тенью, одним из многих! Более того: он сам люто завидовал талантливым коллегам — передо мной до сих пор так и стояло его перекошенное ненавистью лицо после триумфа Мону…
        Остается предположить, что мальчишка стал жертвой собственной злости. Вполне возможно, что он по каким-то своим соображениям проследил за счастливчиком Мону, а в итоге стал свидетелем его кончины. Обдумав ситуацию, парень мог решиться на шантаж. В таком случае можно понять и выбор им места встречи: церковь, святая обитель. Наверняка Пьер наивно полагал, что убийца не посмеет покуситься на его жизнь под сводами храма. Он ошибся…
        К этому моменту своих размышлений я подошел к дому; ощущая внезапно навалившуюся усталость, открыл дверь и бесшумно поднялся на второй этаж, в нашу с Соней спальню, на ходу скинув куртку и рухнув в кресло.
        Вся комната была наполнена серебристым светом луны; на кровати, подтянув колени к груди, сладко спала Соня. Я потянулся, хрустнув косточками. Пора и мне было предаться снам.
        На этот раз мое сновидение больше всего походило на окрошку, в которую добрая хозяйка накрошила все, что попало ей под руку, включая и самые и несочетаемые продукты. Эпизоды из далекого детства и моей московской рутины бытия, встречи и разговоры последних дней и размышления о сне про малыша Пьера — казалось, мой мозг решил пахать без выходных, вновь и вновь пропуская через свою мясорубку все информацию и предлагая в итоге некий совершенно несъедобный «фарш».
        Все началось с того, что я проводил познавательную экскурсию по Монтре для садовника моего московского дома, а по совместительству — доброго приятеля Василия Щекина. Учитывая то, что Васек — большой любитель хорошей кухни, я делал особый акцент на этом.
        — Сам видишь: Монтре — зона отдыха, потому здесь на каждом шагу — кафе и ресторанчики,  — я сопровождал слова широким жестом в сторону террас многочисленных точек общепита.  — Если хочешь, могу посчитать, сколько раз в каждом кафе я сидел в компании Саши Мерсье…
        И тут же, не делая и малейшей паузы, чтобы узнать желание Васька, я начинал загибать пальцы в подсчетах.
        — Первый раз мы сидели вот в этом кафе в день второй смерти. Обрати внимание, Васек: именно в тот день на руках Саши появились отличные перчатки из тонкой телячьей кожи… Второй раз мы сидели с ним в кафе на набережной Веве…
        Мы тут же, как по мановению волшебной палочки, оказались в Веве, в том самом кафе напротив гигантской вилки, воткнутой в дно озера, и я сурово развернулся к своему садовнику.
        — Между прочим, Васек, а ты носишь перчатки?
        Я еще договаривал свой глубокомысленный вопрос, а мы с Васьком оба уже уставились на его руки — на них были черные кожаные перчатки. Отчего-то в тот момент в этом таился некий зловещий смысл, и Васек покраснел, поспешив спрятать руки за спину.
        — Я, пожалуй, пойду, не буду тебе мешать, Ален. Кроме того, я совершенно забыл полить рассаду имбиря…
        Между тем я и думать забыл про славного садовника — передо мной вновь был малыш Пьер, весело грозя мне пальцем.
        — А вот и промахнулись, вот и промахнулись! А ведь я говорил вам, что дядя Саша тут абсолютно ни при чем. В конце концов я мог просто попросить у него денег взаймы на самолет до Москвы.
        — Постой, так ты хотел улететь в Москву?
        — Не я, а вы с Соней. Вам ведь нужно купить билеты домой, потому как свои старые билеты вы давно потеряли.
        Я тут же принялся искать наши билеты. Вся наша с Соней комната в доме Мари была завалена всевозможными сумками, баулами и чемоданами, и я бесконечно рылся там и тут, выворачивая наизнанку все подряд. Бесполезно! Наших билетов на самолет действительно нигде не было, и в конце концов это перестало меня тревожить.
        Я удобно устроился за столиком очередного кафе. На этот раз моим компаньоном оказался комиссар Криссуа — в чуть помятой пижаме он, зевая, спустился по лестнице из соседнего дома и уселся напротив меня.
        — Собственно, а зачем вам возвращаться в Москву?  — пожал он плечами, тут же, за столиком кафе, начиная заправлять кофемашину полицейского управления.  — Вы неплохо приживетесь и в славном Монтре. Тем более я слышал, хорошо продаются картины Сони.
        Комиссар с улыбкой покачал головой, и вот на его месте уже восседала моя бабуля Варя из дивного детства. Она смотрела на меня с умилением, утирая глаза вышитым платочком.
        — Какой ты у меня молодец, Алюня! Все умеешь, все знаешь, все замечаешь. Умница, одно слово. Ты только кушай как следует, не то ножки протянешь не хуже Савелия. Худющий он был, Савелий-то, еле ноги передвигал.
        Я было начал горячо доказывать бабуле обратное, живописуя, как Савелий парил над сценой в умопомрачительных прыжках, но она только отмахнулась от меня рукой, весело рассмеявшись.
        — Вот я и говорю — еле ноги передвигал, не ходил, а летал. Разве же люди летают? Люди ходят. А ты, мой милый, в чужом глазу щепку видишь, а у себя под носом бревно не распознаешь. Ферштейн?
        Все происходило без переходов и представления новых персонажей — я и сам не заметил, как уже прогуливался по набережной под руку с Жаком Мюре. На этот раз парень был абсолютно трезв и словно бы даже немного постройнее.
        — Надеюсь, дружище Ален, ты зла на меня не держишь?  — говорил он вполне обычным голосом, в котором и намека не было на габеновские интонации и знаменитую хрипотцу.
        — За что мне на тебя держать зло?
        Я тоже без проблем перешел с ним на «ты», вышагивая рядом, пытаясь высвободить свою руку.
        — Мало ли за что ты можешь на меня сердиться,  — пожал плечами душка Жак.  — У каждого тенора — свой каприз. Ну, а если учесть тот немаловажный факт, что я присоединился к нашей троице…
        В тот момент я ощутил состояние шока — заворочавшись на подушке, на мгновение вынырнув из месива сна, услышал, как забухал молот моего сердца, а Соня, сонно заворчав, перевернулась на другой бок; почти тут же я поспешил вновь нырнуть в свой сон, успев цапнуть уходящего Жака за плечо.
        — Что ты имеешь в виду?  — Я с силой развернул его к себе лицом.  — Не хочешь ли ты сказать…
        Я не договорил фразу до конца, замерев с отвисшей челюстью,  — Жак стоял передо мной, улыбаясь улыбкой абсолютно счастливого человека, спокойно прощающегося с жизнью. Губы у него были зловещего черного цвета.
        Я испуганно отдернул руку.
        — Четвертая доза,  — многозначительно произнес Жак не своим голосом, одновременно поднимая палец.  — Четвертая! Осталась одна, самая последняя.
        — Так ты что, хочешь сказать, что тоже умер?!
        Во сне эту фразу я выкрикнул во весь голос, в очередной раз на пару секунд с жутковатым хрипом вернувшись в реальность, заставив Соню окончательно проснуться и усесться в кровати. Пару минут она похлопывала меня по плечу, успокаивая, а когда я вновь мирно и спокойно засопел, она отправилась в кухню варить себе кофе.
        Между тем, отметив на каком-то уровне своего сознания факт ухода подруги, я в очередной раз вернулся в измерение сна, и моя окрошка продолжалась — на этот раз я бежал школьную стометровку.
        Терпеть не могу бегать по кругу, да еще на время, когда тебе бодро орут «Давай-давай!» и энергично машут руками. Между тем я бежал, а в роли физрука выступал комиссар Криссуа. Он кричал что есть сил и отчаянно махал руками, даже пару раз свистнул, засунув пальцы в рот, но это мне нисколько не помогло: мои ноги внезапно стали словно ватные, я не бежал — еле ковылял, с трудом переставляя свои конечности, словно кегли, наливавшиеся чугуном.
        — Все, я больше не могу, забег окончен!  — решительно сообщил я комиссару, бухаясь на весьма кстати оказавшийся здесь же, на дорожке, табурет.  — Финита ля комедия, и оставьте меня все в покое.
        Криссуа прозаически ковырялся в носу.
        — Короче, ты как хочешь, а лично я…
        Мне показалось, в его голосе мелькнули до боли родные интонации. Я уже хотел было задать комиссару несколько вопросов, как дверь наконец-то с шумом захлопнулась, и кто-то выключил свет.
        Глава 29. Бесконечный день дождя
        Я проснулся ближе к одиннадцати в абсолютной тишине дома — если, конечно, можно назвать абсолютной тишиной птичьи хоралы за окном вкупе с шелестом деревьев и отдаленными гудками автомобилей. Моя голова была восхитительно легка и светла, словно это не я полночи промучился в бесконечном пережевывании бесконечного тягомотного сна, и это дало мне лишний повод блаженно улыбнуться.
        Я потянулся всем телом, хрустнул косточками и наконец уселся в кровати, оглядевшись. Само собой, я был совершенно один, не без труда припомнив, что, кажется, Соня пыталась меня разбудить, в конце концов произнесла нечто в духе: «Ты как хочешь, а я отправляюсь…» Куда отправилась моя красавица, я, разумеется, понятия не имел, что, собственно, не слишком меня расстраивало. Главное, что я выспался и ощущал себя полным сил и энергии.
        Кое-как одевшись, блаженно зевая, я спустился в кухню, обнаружив на столе записку от любимой: «Можешь допить кофе, если он окончательно не остынет. Я — на корпоративе в Женеве. До ночи! Соня». Что ж, все ясно: вчера я вернулся неизвестно откуда, когда Соня давным-давно спала, сегодня не пожелал проснуться по ее команде, а в итоге девушка жестоко мстит, отправившись на таинственный корпоратив с обещанием вернуться ближе к ночи.
        После чудесного отдыха я находился в таком прекрасном расположении духа, что дерзкая записка нисколько меня не разозлила. Я мирно выпил действительно давно остывший кофе и, все также не переставая сладко зевать, сделал звонок ненаглядной художнице.
        — Добрый день, моя милая!  — Имея богатый опыт общения с Соней Дижон, в подобных обстоятельствах я не сделал и малейшей паузы.  — Докладываю тебе, что проснулся и прекрасно выспался. Извиняюсь, что вчера прибыл ночью — занимался следствием по делу под условным названием «Волшебный сон». А теперь вопрос тебе на засыпку: что это там за корпоратив в Женеве?
        Надо отдать Соне должное — она выслушала меня без малейшей попытки перебить до конца, после чего кратко ответила:
        — Рада за тебя, милый. Что касается корпоратива, то здесь все просто: самые интересные художники «Богемы» решили отметить окончание фестиваля в ресторанчике в Женеве. Мы уже едем теплой компанией в личном автобусе женевской художницы Летиции Милувазье, а потому я не могу больше с тобой говорить. До ночи! Впрочем, возможно, я вернусь завтра к утру.
        После этого девушка красиво дала отбой, а я еще раз потянулся и решил отправиться на свой «корпоратив» — к комиссару Криссуа. Вчера у меня вдребезги разбилась стройная теория виновности Саши Мерсье, а заодно и его невесты Риты Ошенко, которая на примерный момент убийства Пьера ле Пе тусовалась по магазинам, а потом выдерживала мой допрос в кафе. В запасе подозреваемых у меня оставался лишь Жак Мюре, а потому не грех было побеседовать с комиссаром относительно этой персоны.
        Я принял душ, побрился, оделся и отправился в город.
        В этот день погода впервые за все время нашего пребывания в Монтре решила немного покапризничать: как только я очутился на улице, с неба, затянутого толстым слоем налитых синевой туч, начал лениво капать почти не слышный теплый дождь. Втянув голову в плечи, я потрусил в направлении полицейского участка, невольно припоминая, как любил бегать под теплым дождем в далеком детстве — весело горланя песни, что есть сил шлепая по лужам, нисколько не боясь испачкаться и ощущая себя безмерно счастливым.
        Разумеется, теперь я не пел, а все встречные лужи аккуратно обходил, но вот широченную улыбку с лица и не думал стирать; чистота и свежесть первого весеннего дождя — что еще нужно для счастья?
        Между тем в памяти вдруг всплыл тот самый момент сна, где Жак Мюре сообщил мне о своей скоропостижной смерти, и это воспоминание невольно заставило меня нахмуриться. А что, если и правда есть новая жертва? Что, если, пока я спал, таинственный мистер Икс нашел четвертую жертву «Волшебного сна»? Ведь в пропавшем пузырьке оставались еще две дозы!
        Я невольно прибавил шаг, но звонок комиссара остановил меня буквально в нескольких шагах от здания полиции.
        — Добрый день, мсье Муар,  — как всегда, дружелюбно приветствовал меня комиссар.  — Надеюсь, не помешал вам?
        — Нисколько не помешали,  — бодро отвечал я, ощущая нарастающую тревогу и постаравшись как можно быстрее ее рассеять.  — Скажите сразу: после Пьера больше не было никаких жертв?
        Мой неожиданный вопрос заставил комиссара охнуть.
        — Что касается полиции, то нам ни о каких новых жертвах ничего не известно, мсье Муар. Но почему вы меня спрашиваете?
        Как говорится, отсутствие новостей — хорошие новости; можно было вздохнуть с облегчением, что я и сделал, заодно поинтересовавшись целью звонка комиссара, на что он тут же бодро и энергично ответил:
        — Видите ли, мсье Муар, вчера вечером я проводил допрос директора фестиваля Жака Мюре. На многие вопросы он толком так и не дал ответа, но, между прочим, в отдельных репликах мсье Мюре прозвучало, что он дважды и подолгу беседовал с вами. В таком случае мне бы хотелось побеседовать об этом господине с вами — так сказать, в частном порядке. Вы не против?
        Разумеется, я был не против, а поскольку к тому времени уже стоял перед полицейским участком, то уже через пять минут наша «беседа в частном порядке» началась, благополучно завершившись через сорок пять минут. Я чистосердечно поделился всей имеющейся информацией о достославном Жаке Мюре, равно как и своими подозрениями в его адрес.
        Общий итог нашей с комиссаром встречи взбодрил меня: итак, не я один подозреваю Жака Мюре в совершении трех преступлений, на сегодняшний день он — главный подозреваемый и для полиции Монтре. Как «по секрету» сообщил мне комиссар, у него на руках был ордер на обыск дома Мюре, который он запланировал провести во второй половине дня. Единственная проблема — телефон директора фестиваля самым таинственным образом не отвечал. «Не волнуйтесь, мы его найдем,  — сказал, пожимая мне руку на прощанье, комиссар.  — Никуда он не денется».
        Когда я вышел из полицейского участка, на часах стрелки приближались к двум по полудню. Наслаждаясь неповторимым ароматом весеннего дождя, я неторопливо прогулялся до набережной и здесь отлично пообедал под тентом на террасе одного из многочисленных кафе. Признаться, слова комиссара о неотвечающем телефоне Мюре невольно меня встревожили. Ожидая завершающую обед порцию кофе, я припомнил отдельные подробности своего сегодняшнего сна.
        «…У каждого тенора — свой каприз. Ну, а если учесть тот немаловажный факт, что я присоединился к нашей троице… Четвертая доза…»
        Удивительно, но факт: буквально за несколько часов до встречи с комиссаром наш общий с ним подозреваемый Жак Мюре приснился мне с сообщением о собственной смерти — умер, погиб от четвертой дозы! Его слова, улыбка и эти жутковатые черные губы… К чему такой сон? Неужели парень примет четвертую дозу, чтобы попросту избежать наказания?
        … — Вы позволите?
        Мои неторопливые размышления перебил знакомый голос. Я поднял глаза — перед моим столиком с самым несчастным видом стоял бледный Саша Мерсье. Не дожидаясь моего разрешения, он поспешил опуститься на стул напротив меня и заказать подоспевшему с моим кофе официанту чашечку и для себя.
        — Наверное, вы устали выслушивать мои исповеди,  — проговорил он отрывисто,  — но прошу вас в очередной раз выслушать меня. Возможно, это будет моя последняя исповедь — чистосердечное раскаянье в равнодушии из-за смерти Пьера. От всей души надеюсь, что малыш меня простил.
        Стоит отметить, что поскольку к этому времени я отлично отобедал, ощущая себя стопроцентно сытым и довольным жизнью, выслушать исповедь Саши не составляло особого труда. Я милостиво кивнул.
        — Ничего страшного, Саша, я вполне могу вас выслушать. Только вот не совсем представляю, за что Пьер мог бы вас простить?
        Саша слегка откинулся на спинку стула, уставившись куда-то в перспективу почти пустой набережной под монотонным дождем.
        — Я понимаю, о чем вы говорите — да, формально я ни в чем перед племянником не виноват. У каждого из нас была своя жизнь, а Пьер слишком часто задирал нос и не слишком считался с чьим-либо мнением, включая мое. И все-таки…
        Он перевел задумчивый взгляд на меня.
        — И все-таки, согласитесь, когда сталкиваешься со смертью, многое пересматриваешь заново. Я столько раз отмахивался от Пьера, не выслушивал до конца его реплик, прерывая на середине…
        Он вздохнул и покачал головой.
        — Сегодня я был в морге на официальном опознании тела. Это ужасно! Он казался совсем юным, моложе своих восемнадцати лет. И эти черные губы! Мне чуть не стало плохо. Бедняга Пьер…
        Я сочувственно кивнул, улыбаясь нотариусу с нотой поддержки.
        — Жаль парня, но мы ничем не можем ему помочь. Он сам сделал свой выбор. Ведь, судя по всему, Пьер увидел того, кто убил его предшественника — Алекса Мону, и, возможно, попытался шантажировать убийцу.
        Саша кивнул.
        — Примерно то же самое говорил мне сегодня и полицейский. Он также интересовался, не упоминал ли что-то в этом плане Пьер при разговоре со мной в последний день. Вот тут я и ощутил свою вину. Я попросту вспомнил последний день нашего общения, когда Пьер дважды звонил мне, пытался что-то сказать, а я дважды прерывал его с первых же слов: «Извини, Пьер, мне сейчас некогда!»
        Это уже что-то: выходит, Пьер все-таки хотел поделиться своими сведениями с дядей Сашей!
        — А вы не могли бы полностью повторить реплики Пьера? Что конкретно он вам говорил?
        Саша в очередной раз глубоко вздохнул, пожав плечами.
        — Это было утром, в девять часов, я как раз принимал важного клиента в конторе. Пьер позвонил и, как всегда, забыв меня поприветствовать, затараторил: «Дядя Саша, мне крайне необходим ваш совет…» Тут я перебил его: «Пьер, перезвони мне после обеда, сейчас я не могу говорить». Я дал отбой, но он тут же вновь перезвонил: «Послушайте, дядя Саша, это вопрос жизни и…» Я просто сбросил его, ощущая немыслимое раздражение, даже злость на мальчишку: ведь я сказал ему, что занят, а он лезет со своими «жизненно важными» вопросами!
        Я задумался. Если утром в понедельник, за несколько часов до смерти, Пьер звонил своему дяде, значит, парень, несмотря на свою извечную самоуверенность, на этот раз до конца не был уверен в правильности своего решения. Вряд ли, конечно, он посоветовался бы с Сашей насчет того, требовать ему с убийцы выкуп или просто сдать его в полицию. Но кто знает!..
        — А в дни убийств он вам ничего любопытного или, скажем так, не совсем обычного не говорил?
        Саша обреченно пожал плечами.
        — После того как вы вчера сообщили мне эту новость, я долго не мог уснуть, пытался вспомнить каждую мелочь, каждое слово Пьера из нашего общения в последние дни… Все бесполезно — ничего такого не пришло мне на память. Он бесконечно повторял, что станет лучшим танцовщиком фестиваля, всячески поносил Алекса Мону, а вот про Савелия я от него не услышал ни единого отклика. Вот и все! Единственное, что может каким-то образом объяснить поведение Пьера: последнее время он очень хотел отправиться в Америку. Кто-то рассказал ему о некой необычной балетной труппе в Нью-Йорке, и мальчишка загорелся идеей пройти отборочный конкурс и стать танцовщиком той самой труппы. Вот и все…
        Этот день завершился чрезвычайно тихо и мирно: дождь к вечеру утих, но небо до самого конца так и было затянуто черными облаками, а потому стемнело рано. На этот раз мы с семейством Венсе ужинали в кухне, ограничившись лишь открытой дверью на каменную террасу, с наслаждением вдыхая волнующий кровь озон.
        Под финиш ужина, когда Мари рассказывала о своих забавных учениках и их каверзах, мне позвонил комиссар Криссуа.
        — Извините, что нарушаю ваш мирный вечер,  — сказал он.  — У меня совсем маленький вопрос: сегодня в течение всего дня вам нигде не встречался Жак Мюре?
        Я нахмурился.
        — Нигде его не встречал. Выходит, его телефон до сих пор не отвечает?
        — В настоящий момент его телефон отключен,  — усмехнулся комиссар.  — И хозяина до сих пор нет дома, что усложняет дело: даже с ордером на руках мы не можем проводить обыск, потому как не имеем права проникать в дом без ведома хозяина. Что ж, придется принимать кардинальные меры.
        Как хотите, но после этих вестей мне в очередной раз припомнился мой сегодняшний сон, и я четко и ясно увидел Жака где-нибудь на диванчике в его собственном запертом доме, с блаженной улыбкой на черных губах. Неужели мой сон — в руку, и он действительно таким образом попытался избежать наказания? Четвертая доза «Волшебного сна»…
        В двух словах я сообщил суть звонка комиссара Мари и Паскалю. Мари пораженно охнула, а Паскаль покачал головой.
        — Вы знаете, все эти убийства ужасны в первую очередь потому, что разрушают гармонию жизни. Посмотрите: чудесный вечер, аромат дождя, а мы с вами, как и все последние дни, вновь возвращаемся к теме убийств…
        Паскаль перевел взгляд с Мари на меня и поправил очки, неожиданно бодро улыбнувшись.
        — А вы знаете, Ален, ведь завтра — среда, в школе, где работает мама, это выходной день для самостоятельных занятий детей. Я тоже могу взять выходной в среду. Стало быть, готовьтесь: завтра мы подготовим вам чудесный сюрприз — так сказать, для восстановления доброго имени Швейцарии!
        После этого они с Мари с таинственным видом удалились в гостиную для, как они это назвали, «делового совещания», а я поднялся к себе и тихо и мирно задремал в кресле у окна. Ближе к десяти вечера вернулась с женевского корпоратива веселая, слегка хмельная Соня, без зазрения совести растормошив меня от дремы и подхватив в веселое кружение танца…
        Словом, этот день завершился очень даже замечательно: Соня тайком спустилась в кухню, похитив из бара семейства Венсе бутылочку красненького, которую мы с ней и «раздавили» на ночь глядя, устроив себе потрясающую вакханалию и ближе к полуночи уснув крепким сном без снов и видений.
        Глава 30. Пикник в Альпах
        Следующий день начался для меня необычно рано, но зато приятно: роль очаровательного будильника в очередной раз исполнила лично для меня Соня, используя для того поначалу самые нежные поцелуи и ласковые похлопывания по плечам, моей бойцовской груди и пятой точке.
        — Подъем, дорогой, подъем, хватит дрыхнуть! Ведь в конце концов это я вчера отрывалась да гуляла, а ты мирно дрых дома. Ну-ка, открывай глазки: сначала левый, затем — правый!..
        «Будильник» заработал едва ли не в восемь утра, когда ни один из моих глазиков ни в какую не желал открываться. Но Соня была на редкость настойчива, перейдя от ласк к активному щекотанию, прекрасно зная, что бедняга Ален патологически не переносит щекотки. Щекотка сопровождалась срыванием одеяла и заливистым смехом. Сами понимаете, мне не оставалось ничего, кроме как застонать и в конце концов попытаться принять вертикальное положение.
        — Ну вот, мы уже сидим! Первая асана: спина прямая, руки в стороны, глаза открыты… Завершаем медитацию, открываем глаза!.. Ну, дорогой, давай же, открывай глаза! Неужели не желаешь взглянуть на свою ненаглядную?
        Пришлось открыть и взглянуть. Как всегда, Соня выглядела просто замечательно — вся тонкая и звонкая, словно это не она распила со мною на ночь глядя бутыль веселящего вина, добавив его ко всем праздничным дозам корпоратива славных художников в Женеве.
        Я вяло улыбнулся.
        — Доброе утро, ненаглядная. Понимаю, что вчера мы весь день были в разлуке, и ты по мне дико соскучилась. И все-таки: к чему подниматься в такую рань? Неужели некому отгрузить твои картины из подвала Шильона?
        Соня уселась на кровати напротив меня.
        — Бедняга Ален, ты страдаешь провалами памяти! Паскаль только что сообщил мне, что вчера вечером было решено отправиться поутру в приятное путешествие. Неужели ты ничего не помнишь?
        Само собой, мне тут же пришла на память соответствующая реплика Паскаля, которой вчера, надо сказать, я не придал должного значения. И вот итог: Соня упорно будит меня с утра пораньше.
        — Что-то такое он говорил. Но я, кстати, ни на что не давал согласия. Так что мое личное мнение относительно дивного путешествия…
        Душка Соня даже не удосужилась дослушать меня до конца.
        — Глупыш Ален, все гораздо интереснее удивительных путешествий: сегодня мы все дружно отправляемся на променад в горы. Мари и Паскаль уже готовы, мы ждем лишь тебя. Подъем!
        Тут я самым решительным образом повалился на кровать.
        — Чур меня, чур! Я — пас! Отправляйтесь без меня. Никогда не был ярым поклонником отдыха на лоне матушки-природы, тем более — в горах.
        Собственно, все это априори не имело смысла. Я прекрасно знал: совершенно бесполезно пытаться не подчиниться святой воле Сони Дижон. Каждый раз во время нашего совместного отдыха все непременно выходит по ее желанию; как сказала бы моя бабуля Варя: «Назвался груздем — полезай в кузов».
        Соня принялась энергично трясти меня за плечо.
        — Никаких пасов, мы идем вместе, все решено! Ну же, поднимайся!
        Добившись того, чтобы я таки поднялся и даже начал по ее команде напяливать на себя одежду, Соня запела сладким голосом обо всех ожидающих меня прелестях дивного путешествия.
        — Дурачок, ты сам не представляешь, от чего только что готов был отказаться. Роше-де-Не — потрясающее место в горах, куда люди отправляются, чтобы отдохнуть душой и телом. Высота — две тысячи метров. Только представь себе, какой вид перед нами откроется! Волшебная панорама на сто верст вокруг: крошечные домики Веве, Кларенс, Монтре, Вильнев…
        Я заранее плакал и рыдал.
        — Надеюсь, мы не попремся на эту высоту пешком?
        Клянусь, по мне нет лучшего отдыха, чем прогулки по вполне цивилизованным улицам городов и городишек доброй старой Европы с передышками в симпатичных кафе и ресторанчиках.
        — Не бойся, мой лентяй,  — весело рассмеялась Соня.  — Мы отправимся сначала поездом, а уж по прибытии в точку отсчета придется немного пройтись: сначала по асфальтированной дорожке, потом — по более узкой, посыпанной гравием…
        — Скажи сразу, сколько придется пилить по времени?
        — О, совсем недолго: порядка трех часов…
        — Ты с ума сошла? Нет, я остаюсь в Монтре!
        — Нет, мой дорогой, ты отправляешься со всей нашей командой! Возражения не принимаются.
        Посочувствуйте мне: все так и было, как заранее проинформировала меня коварная подруга. В компании сияющих, хохочущих и беспрерывно подшучивающих над моей хмуростью Мари, Паскаля и Сони я уселся в почти игрушечный поезд, который за сорок пять минут доставил нас в горы.
        Хочется отметить сразу, что этот неполный час был лучшей частью всего путешествия, когда я по крайней мере мог любоваться чудесными видами, сидя в удобном кресле у окна поезда. А вот дальше меня ждали поистине муки адские: бесконечный пеший подъем в гору, продлившийся, как и сообщила мне заранее Соня, в общей сложности без малого три часа.
        Мы пилили друг за дружкой, и мои сотоварищи активно любовались окрестностями, размахивая руками и восхищенно обращая внимание друг друга на отдельные красоты, как-то: дивные изгибы Альп, склоны, покрытые виноградниками, изумительно петляющие тропинки, дивная синь небес…
        Я единственный, кто шел молча, вежливо поворачивая голову в предложенном направлении и выражая свой восторг оскалом улыбки и слабым мычанием. При этом моя улыбка на девяносто девять процентов поддерживалась лишь сладкой мечтой поскорее вернуться в Монтре и знатно поужинать где-нибудь в черте города.
        Но все когда-нибудь завершается. Завершились и мои муки: мы действительно достигли нужной точки под названием Роше-де-Не. Как и все среднестатистические туристы, наш квартет восхищенно поохал на Рай сурков (несколько штук из них повизгивающий от восторга Паскаль даже заснял на видео), после чего на пару минут разбрелись по изумрудной траве, любуясь открывшейся перед нами «бездной» с крошечными городками в самом низу.
        — Предлагаю загадывать желания!  — крикнул розовощекий затейник Паскаль, отчаянно блестя очками.  — Загадываешь желание — бросаешь камешек в пропасть, еще желание — еще один камешек. Главное — стараться закинуть его, как можно дальше, тогда желание исполнится в кратчайшие сроки. Итак, старт!..
        И началось очередное развлечение дня — швыряние камешков. Наши дамы кидали камни, едва сами не улетая вместе с ними, восторженно при этом визжа, Паскаль активно их инструктировал относительно правильного размаха и прочих технических тонкостей. Ваш покорный слуга закинул пару камней, загадав единственное желание: побыстрее вернуться «до дома, до хаты».
        Самым приятным моментом путешествия был импровизированный пикник, когда дамы разложили на травке клетчатый плед, выложив на него из корзинки, что тащил на себе Паскаль, симпатичные бутербродики с семгой, зеленые салатики и фермерские колбаски. Сразу после перекуса, ближе к шести Мари усталым голосом сообщила, что давно так не уставала, а потому сейчас бы с удовольствием очутилась дома. Я радостно зааплодировал ее словам, вызвав жизнерадостный смех аудитории.
        Как бы там ни было, а в течение следующих трех часов мы едва ли не бегом спускались назад, к станции, где с облегчением уселись в поезд и спустя сорок пять минут благополучно вернулись в город. И вот тут Ален Муар-Петрухин слегка изменил самому себе. Если в горах я мечтал, вернувшись в Монтре, немедленно броситься во все грехи города, то, вернувшись и отужинав в компании всего семейства, оживленно припоминавшего отдельные чудные моменты восхождения, только и смог доплестись до койки и рухнуть на нее, мгновенно уснув.
        Удивительно, но факт: на этот раз я даже не видел снов — стопроцентно отключился, словно кончился заряд батарейки.
        Глава 31. Зеленые отпечатки-2
        Следующий день начался для меня рано: в полумраке утра, когда первые лучи солнца только пробивали себе дорожки над линией горизонта, я проснулся от ощущения нестерпимой жажды. Вспомнив наш ужин, состоявший из чуть пересоленной жареной рыбы (Мари со смехом клялась нам, что хоть и пересолила блюдо, но пока не успела ни в кого влюбиться), я вздохнул, протер глаза и, напялив халат и тапочки, отправился в кухню — испить освежающей водицы.
        — Доброе утро, Ален! Что вас так рано подняло?
        На кухне меня встретил Паскаль: как и я, в небрежно запахнутом халате, с волосами, смешно торчавшими в разные стороны, он, сонно зевая, заряжал первую порцию кофе в кофеварку.
        — Банальная жажда, Паскаль! Объелся на ночь пересоленной рыбой, а с утра пораньше проснулся — страстно мечтаю выпить стакан прохладной воды.
        Пока я пил воду, Паскаль, усмехаясь, уютно устроился в кресле.
        — А вот меня разбудила мама. Вчерашний поход сыграл плохую роль — у нее поднялось давление. Пришлось сделать укол… Да, возраст есть возраст! Пусть мама и любит хвастать прекрасным здоровьем и самочувствием, а вот такие скачки давления все-таки время от времени случаются и у нее.
        Он сладко потянулся, хрустнув косточками.
        — А вот у меня по жизни слегка пониженное давление — именно потому сейчас я выпью чашечку кофе и отправлюсь вздремнуть на часик-полтора до отправки на работу… Советую и вам отправиться спать — такая дикая рань!..
        С этими словами он поднялся, взял подоспевшую чашку кофе и пошлепал к себе в спальню.
        Пару минут я, напившись прохладной воды, бездумно смотрел в окно, на мягко светлеющий воздух раннего утра. Подумав, что все равно теперь вряд ли смогу уснуть, в свою очередь, зарядил кофемашину и, зевая, принялся расхаживать по кухне, делая некое подобие гимнастики.
        Одновременно с классическими движениями физзарядки в голове мелькали мысли и их обрывки — о дивных днях в Монтре, ужасных убийствах и общие рассуждения о любви и ненависти к балету.
        Раз, два, три, четыре, пять…
        Что касается любви-нелюбви, то я сам всю жизнь считал себя относительным поклонником балета — собственно, как и оперы. Но у меня это не вылилось ни в какую фобию или болезнь — я не ощущал ненависти ко всем деми-плие и прочим балетным фишкам, как, к примеру, Саша Мерсье. Между тем именно такая ненависть может легко сотворить из мирного обывателя самого настоящего убийцу. И сотворила! Пусть не Саша, но кто-то ведь убил троих танцовщиков. Кто?
        Я иду искать!..
        Мудрые люди наставляют нас: учитесь слушать свое подсознание. Говорят, что это самое подсознание и есть голос нашего ангела-хранителя, который видит невидимое и потому легко подсказывает верное решение. А ведь и мне в эти минуты что-то тревожно нашептывала то ли интуиция, то ли ангел-хранитель — какая-то мелочь кольнула, мимолетно зацепив сознание, вот-вот готовая привести к простой разгадке… Что? Какая конкретно мелочь?..
        Значит, необходимо успокоиться и попытаться все хорошо припомнить.
        Кто не спрятался — я не виноват!..
        Я прекратил свою импровизированную гимнастику, взял чашечку кофе и уселся за стол. Спокойствие, только спокойствие! Итак, поскольку не совсем понятно, что конкретно меня пыталось «зацепить», пройдемся еще раз по событиям дня последней, третьей смерти в церкви Монтре.
        Итак, в понедельник, девятнадцатого апреля, малыш Пьер уже знал имя убийцы и даже попытался поговорить со своим дядей, чтобы, возможно, услышать от него ответ на классический вопрос «Что делать?». Увы, диалог не состоялся. Чем был занят малыш Пьер оставшиеся часы своей короткой жизни? Очевидно, каким-то образом приглашал убийцу на встречу в церкви.
        Примерно в те часы, что Пьер названивал Саше, я повстречал у полицейского участка трясущегося от страха Жака. Мы поговорили с ним буквально считаные минуты, после чего парень куда-то исчез. Чуть позже я очень хотел его найти, но не смог — как, кстати отметить, и полиция. Удалось ли отыскать его на сегодняшний день?
        Стоит отметить: в нашу последнюю встречу Жак был чертовски встревожен полицейским допросом. Очевидно, комиссар позволил себе прозрачные намеки в его адрес, ведь в конце концов Савелий был изнасилован, а потому, возможно, и убит — чтобы умер счастливым, не очернив ничью репутацию. Но при чем, в таком случае, смерть Алекса Мону? Если Жаку вполне можно приписать первое убийство, то второе — с большой натяжкой: зачем ему нужно было убивать вторую звезду своего фестиваля? Потому что он стал невольным свидетелем убийства Савелия?
        Я сделал глоток кофе. Хорошо, оставим пока Жака в покое и вновь вернемся к тому самому дню! Итак, встреча с Жаком, затем эсэмэска…
        Стоп! До эсэмэски я успел побывать дома, застав Паскаля, поглощающего куриные рулеты прямо из холодильника. Наша беседа ни о чем, и я отправился…
        И вот тут ангел-хранитель ухватил меня за шиворот, едва ли не насильственно вернув в кухню с застуканным у холодильника Паскалем…
        «Какой позор: вы застали меня на месте преступления! Признаюсь, услышав ваши шаги, я едва не потерял сознание — испугался, что внезапно пришла мама!..
        Вид толстячка, поглощающего сочные куриные рулеты, неожиданно разбудил и мой, до того мирно спавший аппетит. В итоге мы с Паскалем достали-таки блюдо из прохладного нутра холодильника, благополучно разогрели в микроволновке и сами не заметили, как смели все начисто.
        — Ну вот, теперь можно возвращаться на работу,  — удовлетворенно улыбнулся Паскаль, икая и вытирая ладони салфеткой…»
        Именно! Я даже щелкнул пальцами, а мое сердце отчаянно заколотилось от волнения. Все проще простого: Паскаль вытер жирные после рулета руки салфеткой и бросил ее в ведро. Точно такой же жест он сделал только что: вытер ладони салфеткой и швырнул ее в мусорное ведро.
        Я нарочито медленно поднялся и прошел к ведру; наклонившись, достал салфетку, развернул ее…
        «… — Разумеется, шприц абсолютно чист — ни единого отпечатка,  — хмыкнул он.  — И все-таки один еле различимый отпечаток пальца судмедэксперт обнаружил… на манжете рубахи Савелия Уткина, а также крошечное пятнышко на запястье руки.
        Он смотрел на меня, слегка прищурившись. Боюсь, в тот самый момент я выглядел не слишком мудрым парнем.
        — Позвольте,  — я постарался быстро взять себя в руки,  — первый раз слышу про отпечатки пальцев на ткани или на человеческом теле. То есть… Не хотите ли вы сказать, что это были цветные отпечатки — краска или грифель?
        Комиссар с довольным видом кивнул.
        — Совершенно точно: зеленое пятно на запястье и довольно четкий отпечаток большого пальца того же цвета на манжете — скорее всего палец был испачкан обыкновенным фломастером. Хочу отметить, что, вполне возможно, отпечаток не имеет отношения к убийству, ведь убийца оба раза мог действовать в перчатках. И все-таки необходимо проверить все. Мы только что сняли отпечатки у Жака Мюре — результат отрицательный. Теперь ваша очередь…»
        Я перевел дух. На салфетке, которой при мне Паскаль вытер ладонь, был зеленый размытый след — как и на рукаве покойного Савелия. Кроме того, в день убийства Пьера ле Пе, за пару часов до его смерти славный Паскаль вдруг оказался дома. А что, если он пришел вовсе не потому, что устал слушать пересуды коллег? Если он пришел за очередной дозой «Волшебного сна»? А повстречав меня, сделал вид, что поглощает холодный рулет прямо из холодильника.
        Удивительно, но факт: в подобных криминальных историях до поры до времени самые главные факты, как правило, скромно остаются в тени, пока какая-то мелочь вдруг не открывает нам глаза на суть происходящего. С самого начала душка Паскаль оставался для меня где-то «за кадром». Я и не думал рассматривать его в качестве подозреваемого: милый, славный, добродушный. А между тем, припомнив все слова, реплики и события последних дней, можно сделать вывод: он вполне подходит на роль убийцы.
        Все начинается с детства. Пухленький малыш Паскаль мечтал о балете, но балетную студию никогда не посещал, и, по-видимому, не последнюю роль в том сыграла Мари. Признаем честно, положив руку на сердце: Мари — деспотичная мать. Если, к примеру, мать Саши, осознав, что сын ненавидит балет, позволила ему бросить занятия, то Мари с точностью до наоборот — она с самого начала перечеркнула увлечение сына в пользу занятий точными науками.
        «…Да, Ален, мы с Паскалем — большие поклонники балета. Боюсь, если бы не любовь к точным наукам, приятель вполне мог уговорить Паскаля посещать балетную школу с ним на пару. К счастью, этого не произошло!..»
        Вполне возможно, итогом перечеркнутой мечты стало зарождение подсознательной ненависти Паскаля ко всем успешным гениям танца. В свою очередь, ненависть вылилась в два убийства самых талантливых участников фестиваля, которым восторженные зрители аплодировали стоя.
        Начнем с первого преступления — убийства Савелия Уткина.
        «…Собственно, я не могу сообщить вам ничего сенсационного, суть вы знаете: убит русский танцор, чрезвычайно одаренный парень, которого вчера после его дебюта на открытии фестиваля мгновенно окружили восторженные поклонники с просьбой дать автограф.
        — Признаюсь вам, среди этих просителей автографа был даже я,  — смущенно хмыкнул Паскаль, поправляя очки…»
        Итак, Паскаль сам сказал, что был в числе тех, кто бросился к Савелию за автографом. Между тем я нигде не видел оный автограф, хотя, безусловно, счастливый обладатель должен был бы нам его продемонстрировать. А если до Паскаля очередь попросту не дошла? Савелий встретился с Ритой и, весь в предвкушении встречи со школьной приятельницей, оставил поклонника без своей закорючки…
        Почти тут же в памяти всплыл еще один немаловажный факт: Паскаль, как мимолетно заметила Мари, в тот вечер бегал домой — якобы за фотокамерой. Забытая дома фотокамера — очень удобный предлог: вместе с ней парень наверняка прихватил надежно припрятанный год назад флакончик «Волшебного сна», чтобы открыть свой «балетный сезон»; та же фотокамера давала ему возможность покинуть маму во время представления — якобы для того, чтобы сделать удачные кадры у сцены.
        А между тем Паскаль наверняка выследил Савелия в компании подруги на скамейке набережной; выждал, пока уйдет Рита, подошел сзади… Его подвел один маленький недочет: он позабыл надеть перчатки, оставив свой «фирменный» зеленый отпечаток на манжете и запястье Уткина и не заметив того.
        Преступный дебют наверняка вдохновил Паскаля на новые «свершения». Припоминая его взволнованные отзывы о загадочном убийстве, теперь можно сделать вывод: он откровенно любовался делом рук своих.
        «…Да, это настоящая сенсация, и, боюсь, она затмит собой вечное искусство нашего новорожденного фестиваля…»
        Убийство Алекса Мону. Припомнив, как высокомерно парень задирал нос перед «старым приятелем» своего мастера, можно сделать вполне очевидный вывод: скорее всего и сам мастер, ныне парижанин Марсель Брюно, смотрел на неуклюжего Паскаля сверху вниз. А потому, уже собираясь на вечерний концерт, Паскаль должен был все предусмотреть, обо всем позаботиться: фотокамера (чтобы не сидеть весь вечер рядом с Мари), доза «Волшебного сна» в мини-шприце и, разумеется, перчатки — чтобы не оставить никаких следов.
        «…Черт возьми, меня бьет озноб от святого волнения — хорошо, что я догадался надеть куртку и перчатки…»
        Наверняка он ощущал себя не менее гениальным, чем Мону или Уткин,  — еще бы, он сам продумывал смертельные миниатюры, осуществляя все столь виртуозно, что полиция не могла понять, кто убийца и в чем смысл его преступлений, а пресса в ужасе смаковала непонятные и жутковатые подробности: блаженные улыбки мертвых, их черные губы… Первые полосы всех газет были отданы не погибшим — они посвящались Паскалю Венсе, задавая себе и читателям вопросы без ответа: зачем некто убивал танцоров, за что? Парни — из разных стран, один — голубой, другой — нормальной ориентации. Между тем их связывало одно: житейская зависть мирного обывателя.
        Вернемся ко дню третьего убийства. Странная штука: я, застав Паскаля дома в неурочное для него время, тут же выкинул данный эпизод из головы. А ведь это был серьезный момент: разумеется, Паскаль пришел домой вовсе не для того, чтобы спокойно пообедать, но чтобы взять третью дозу «Волшебного сна», припрятанную где-то в кухне. Ну, а поскольку тут очень некстати появился я, ему пришлось разыграть поедание рулета прямо из холодильника, на ходу придумав рассказ о бесконечных пересудах в банке, от которых бедняга якобы и сбежал. Но правда заключалась в том, что с Паскалем, по всей видимости, вышел на связь малыш Пьер, предложив встречу в церкви.
        Что он хотел получить от убийцы — некую сумму денег, клятвенно обещав взамен немедленно покинуть Швейцарию, отправившись покорять Америку? Почему не побоялся встретиться с ним в пустынной церкви вместо того, чтобы сообщить опасную информацию в полицию?
        Все это — вопросы без ответа. На данный момент я мог лишь предположить, что Паскаль пришел в божий храм, не убоявшись в его стенах усыпить дозой «Волшебного сна» юношу, после чего отправил с телефона Пьера сообщение мне (наверняка усмехаясь при этом: «Соблюдаем традицию — трупы обнаруживает Ален!»).
        Я перевел дух, едва не застонав: елки-палки, теперь понятно, кому пришла в голову идея нашей вчерашней поездки в горы — разумеется, то была идея Паскаля! Вполне очевидно, что после полученной от меня информации о готовившемся обыске в доме Жака Мюро он занервничал: а вдруг полиции придет идея провести обыск в доме, где проживают двое русских, обнаруживших трупы?
        «…А вы знаете, Ален, ведь завтра — среда; в школе, где работает мама, это выходной день для самостоятельных занятий детей. Я тоже могу взять выходной в среду. В таком случае готовьтесь: завтра мы подготовим вам чудесный сюрприз — так сказать, для восстановления доброго имени Швейцарии!..»
        И вот мы дружно отправились в горы! Паскаль энергично скакал впереди всех, точно некто его подгонял. А как он швырял камешки с горы, призывая нас любоваться открывшимися видами!
        «…Предлагаю загадывать желания! Загадываешь желание — бросаешь камешек в пропасть, еще желание — еще один камешек. Главное — стараться закинуть его как можно дальше, тогда желание исполнится в кратчайшие сроки. Итак, старт!..»
        Наверняка одним из первых брошенных в пропасть «камешков» Паскаля был опасный флакончик, украденный год назад у доктора Плиса. Здесь лишь один вопрос: оставались ли в том флаконе две последние дозы, или парень подсуетился припрятать их в новую тару?..
        Я встал и прошелся по кухне, разминая плечи. Итак, скорее всего на сегодня Паскаль чист — в доме наверняка не осталось и следа трех преступлений. Вот только одного он не предусмотрел, потому как до сих пор понятия не имеет о собственном промахе: в полиции имеется зеленый отпечаток большого пальца левой руки — наверняка его отпечаток. Роковая ошибка!
        Последний вопрос — откуда у Паскаля взялась микстура «Волшебный сон»? Но и тут, возможно, все можно объяснить достаточно просто: если Жак Мюре, добрый приятель Паскаля, был знаком с доктором Плисом, то его мог знать и Паскаль; по какой-либо своей причине он вполне мог встретиться с ним…
        Я перевел дух. Итак, сейчас мне следует отправиться к комиссару Криссуа и изложить ему все свои мысли по поводу трех убийств, предложив взять отпечатки пальцев у Паскаля Венсе. А предварительно лучше собрать наши с Соней вещи — согласитесь, не слишком удобно оставаться гостями в доме, если сдал властям одного из его хозяев…
        Глава 32. Исповедь комиссару
        Все разрешилось быстро, без лишних слез и стонов. Не делая пауз, я оделся и направился в полицию, где в течение почти что получаса ожидал появления комиссара Криссуа, вызванного по моей просьбе дежурным полицейским.
        Комиссар примчался взъерошенный, на ходу поправляя криво повязанный галстук. С порога он уставился на меня с долей опаски:
        — Что случилось? В семь утра меня еще никто не вызывал на работу! Надеюсь, новых трупов нет?
        Мы прошли в его кабинет, где комиссар первым делом зарядил кофеварку, заказав по телефону свеженьких круассанов, после чего со вздохом развернулся ко мне.
        — Ален, признаюсь, ваш ранний вызов меня напугал. Кстати сказать, вчера днем мы наконец-то нашли мсье Мюре — как оказалось, парень пустился в загул, пьянствуя с горя в собственном доме, никому не отвечая по телефону и не открывая дверей. Мы провели обыск, который ничего нам не дал. Конечно, мсье Мюре мог попросту избавиться от опасного флакона, но…
        Тут комиссар взглянул на мое взволнованное лицо и кивнул:
        — Вижу, у вас какие-то важные новости. Слушаю вас!
        Он слушал меня очень внимательно и заинтересованно, под конец нахмурился и бросил взгляд на часы.
        — Полвосьмого… Полагаю, мсье Венсе уходит на работу к восьми?
        Я кивнул.
        — Тогда предлагаю пока что спокойно выпить кофе с круассанами. Мы подъедем за мсье Венсе прямо к его банку и сразу же, не делая пауз, препроводим его в полицию. Потому что я все-таки склонен предположить, что если вы правы, последние две дозы он вряд ли выбросил: они припрятаны где-нибудь вне дома, но в легкодоступном месте — возможно, в его одежде.
        Я согласился с этим предположением. Несколько минут мы с комиссаром наслаждались тишиной, горячим кофе и теплыми круассанами, принесенными парнишкой из соседней булочной.
        — А вы проверили телефон Пьера ле Пе?  — поинтересовался я.  — Кому он звонил в день своей смерти?
        Комиссар усмехнулся.
        — Никому не звонил. Полагаю, у него ведь не было и не могло быть телефона мсье Венсе. Скорее всего мальчишка отследил его, подошел в толпе и проговорил свое приглашение в церковь, намекнув, что знает, кто убил Алекса Мону. По словам хозяйки его квартиры в Лозанне, парень как уехал в тот день с раннего утра, так больше не возвращался, а накануне вернулся поздно и чрезвычайно взволнованный — гремел посудой в кухне и произносил непонятные диалоги, из которых хозяйка запомнила лишь одну фразу: «Быть иль не быть?»
        — «…вот в чем вопрос»,  — продолжил я, усмехнувшись.  — Выходит, малыш ле Пе цитировал «Гамлета».
        — Верю вам на слово.  — Комиссар отставил пустой стакан и в очередной раз взглянул на часы.  — Полагаю, вам лучше не отправляться с нами в банк. И не советую съезжать из дома матери мсье Венсе: подумайте, если ваша версия верна и Паскаль окажется под арестом, его матери очень даже может потребоваться чье-то внимание и сочувствие! Именно потому предлагаю сохранить ваше инкогнито в данном деле. Я сообщу мсье Венсе, что в полицию поступила анонимка: некто видел его входившим в церковь Святого Сердца за несколько минут до обнаружения трупа. Ну а мы, в свою очередь, возьмем у него отпечатки и сравним их с отпечатком на теле Уткина. Полагаю, вы не будете против?
        Я пожал плечами. Не люблю обмана, но в данном случае, если честно, на моей душе кошки скребли: я жил в доме Паскаля, и я же сдал его в руки закона. Про себя я решил сохранить в тайне свой вклад в арест Паскаля даже от Сони — все-таки он ее двоюродный брат.
        Договорившись с комиссаром о встрече ближе к вечеру, мы крепко пожали друг другу руки и расстались. Я отправился домой, к сонной Соне, комиссар начал собирать бригаду для выезда в кантональный банк Монтре.
        В подобные неспокойные минуты особенно остро ощущаешь радость мирного бытия. Я пришел в дом, откуда Мари и Паскаль уже отбыли на работу, а моя милая Соня только-только просыпалась, сладко потягиваясь в кровати.
        — Наконец-то ты появился!  — улыбнулась она мне.  — Требую полного отчета: куда это ты бегал с утра пораньше?
        Мысленно я похлопал самого себя по плечу: молодец, Ален, все предусмотрел, все продумал заранее! Моя правая рука была заведена за спину; сразу после вопроса Сони вместо ответа я продемонстрировал ее с классическим вскриком фокусника:
        — Оп-ля, сюрприз! Не желаете ли свеженьких эклеров к чашечке кофе? Кофе будет готов через три минуты.
        Вместо ответа Соня весело рассмеялась, хлопнув в ладоши.
        — Иногда, мой милый Ален, ты бываешь настоящим душкой! Вчера весь день дулся и хмурился, в упор не замечая великолепных видов, а сегодня ни свет ни заря побежал за свеженькими эклерами. Вот уж действительно сюрприз!
        Мы поцеловались, и пока Соня отправилась принимать душ, я спустился на кухню священнодействовать с кофе.
        Тяжкое это состояние — готовить мирный кофе, одновременно в десятый, если не в сотый раз задавая себе бесконечную череду вопросов: на месте ли уже комиссар? Что сейчас происходит в банке? Какова реакция Паскаля? Я заставлял себя отвлечься на кухонные мирные хлопоты, а передо мной вдруг вставал трагический образ Паскаля, перед которым неожиданно возникает комиссар с предложением следовать за ним. Я пытался бравурно напевать попсовые песенки, а в голову вдруг приходила мысль, что полиция должна сообщить об аресте сына его матери — вечно молодой Мари, которая враз постареет, узнав правду о трех убийствах.
        В конце концов я уселся против окна и, подперев щеку рукой, переключился на бесконечный сериал уличной жизни: вот проехала машина, вот весело пробежала ватага школьников, вот на крыше дома напротив появилась, вальяжно потягиваясь, рыжая кошка…
        Я подумал, что как бы там ни было, а наши счастливые каникулы в Монтре завершились, а потому стоит покинуть Швейцарию на пару дней раньше. Пусть память будет светлой, без тени печали чужого горя…
        К мирному завершению моих размышлений наш утренний кофе был готов, а за моей спиной появилась освеженная душем Соня, нежно обняв меня со спины, чмокнув за ушком.
        — Кофе готов, свеженькие эклеры — на столе, а мой любимый истосковался в ожидании меня… Я — самая счастливая девушка во всем счастливом Монтре! Предлагаю по этому поводу позавтракать.
        Глава 33. Исповедь Риты
        Все происходило примерно по тому сценарию, что виделся мне с самого начала. Во-первых, дабы отвлечься от мрачной нервотрепки ожидания, я предложил Соне отправиться куда-нибудь по ее выбору.
        Удивленно взглянув на меня, она кивнула.
        — Да, что ни говори, а Ален сегодня просто неузнаваем. Хорошо, будем считать, что на тебя благотворно подействовало вчерашнее путешествие в горы. Что касается экскурсии, то раз выбор за мной, я предлагаю отправиться в музей Нестле в Веве — дело в том, что там я ни разу так и не была, хотя раз десять клялась себе организовать экскурсию. Кроме всего прочего, в этом музее есть симпатичное кафе, в котором периодически бывают дни русской кухни. Здорово, правда?
        Мы собрались в считаные минуты и отправились по знакомому маршруту: вокзал, несколько минут езды на поезде и — здравствуй, Веве! Через семнадцать минут по прибытии мы уже бродили по просторным залам музея, изучая его экспонаты не хуже дотошных школьников-отличников.
        Приятным сюрпризом стало то, что именно этот день в местном буфете был днем русской кухни, и мы, угостившись «русскими» блинчиками, с легким сердцем отправились в ресторан на набережной, сделав заказ полновесного обеда по-швейцарски: сочный ростбиф с зеленой фасолью, фруктовый салатик и роскошный миндальный торт к чашечке капучино.
        Под кофе Соня неожиданно озвучила примерный ход моих мыслей, который я как раз собирался до нее донести.
        — Знаешь, Ален, я вдруг подумала, что нам с тобой стоит поменять билеты и вернуться в Москву на пару дней раньше,  — произнесла она, с задумчивой улыбкой разглядывая гигантскую вилку, «воткнутую» в дно озера прямо против нас.  — Фестиваль благополучно завершен, моя выставка прошла успешно, и я даже успела дать ранее незапланированную пресс-конференцию… Стало быть, наша культурная программа выполнена на двести процентов, и нам с тобой больше совершенно нечего делать в Монтре. Хочу домой! Надеюсь, ты не против?
        Сами понимаете, я был обеими руками «за», о чем и поспешил сообщить Соне, особо отметив, что вернуться чуть раньше будет очень даже кстати: у меня в Москве много работы, из-за чего неделю назад сестра Ольга со скрипом отпускала меня в ранее незапланированный отпуск.
        — Ну вот и славно,  — хлопнула в ладоши Соня.  — Давай ты сам обменяешь наши билеты, пока я займусь организацией погрузки своих картин. Кстати, в Москву я их не повезу: мой агент договорился с женевским салоном. Предполагается, что их расхватают примерно за неделю — все до единой!
        Именно в этот момент зазвенел Сонин сотовый, невольно заставив меня вздрогнуть. Как хотите, а для меня трель звонка прозвучала с трагической ноткой.
        — Алло, Мари?..
        Соня ответила с веселой улыбкой, которая практически молниеносно исчезла с ее лица: пару секунд она молча выслушивала резковатый голос тетушки, испуганно хмурясь.
        — О, боже, моя милая Мари!  — в конце концов проговорила она, инстинктивно делая успокаивающий жест, невидимый для ее собеседницы.  — Пожалуйста, успокойся, все это может оказаться глупой ошибкой… Не плачь, я немедленно приеду, потому как мы с Аленом сейчас в Веве… Да-да, приеду немедленно, и мы с тобой все мирно обсудим. Все хорошо, Мари, не вешай нос!
        Дав отбой, Соня бросила на меня короткий взгляд.
        — Ты не представляешь, Ален, что произошло буквально несколько минут назад: прямо в банке кантональная полиция арестовала Паскаля по подозрению во всех этих ужасных убийствах…
        Тут подруга вгляделась в меня внимательнее.
        — А, впрочем, вполне возможно, что все это ты очень даже замечательно себе представляешь — с твоими недюжинными дедуктивными способностями и талантами раскрывать криминальные тайны. То-то сегодня с утра ты сам на себя не похож!
        Она с печальной улыбкой покачала головой и вздохнула:
        — До возвращения домой я предпочитаю ничего у тебя не вызнавать… Итак, сейчас лично я направляюсь в Монтре — бедняжка Мари ждет меня дома, отпросившись раньше времени с работы. Ты поедешь со мной или?..
        Я вздохнул, кивнув с меланхоличной улыбкой:
        — Иди, дорогая, отправляйся без меня. Двум женщинам, без посторонних, гораздо легче найти общий язык. Скажи Мари, что я отправился в аэропорт менять билеты. Я остаюсь здесь.
        — Здесь?  — удивленно округлила брови Соня.  — Смотри, тебе видней. Но к ужину жду тебя в доме — полагаю, к тому времени мы будем в курсе истории с арестом Паскаля. Пока, Ален!
        — Пока, Соня!
        Мы обменялись поцелуями, и Соня направилась к вокзалу, а я, взглянув на часы — время шло к полудню,  — позвонил Рите.
        — Привет…
        Ее голос звучал сдержанно — очевидно, девушка до сих пор опасалась общения со мной, как с доморощенным Шерлоком Холмсом.
        — Привет, Рита. Полагаю, у тебя все благополучно?
        — Все! Завтра мой адвокат подает документы в суд и начинает дело о разводе. Мы с Сашей решили не присутствовать лично — нет никакого желания видеть физию моего бывшего.
        — Понимаю. И от души желаю успешного развода и счастливой свадьбы. Кстати, хочу сообщить тебе хорошую новость: сегодня утром полиция наконец-то арестовала таинственного убийцу.
        Пару секунд стояла звенящая тишина. Наконец Рита с шумом перевела дыхание и неуверенно рассмеялась.
        — В самом деле? И кто же он?
        — Двоюродный брат моей Сони — славный Паскаль Венсе. Помнишь его?
        В голосе Риты прозвучало искреннее удивление:
        — Этот славный толстяк? Ни за что бы не подумала! А каким образом у него оказался препарат доктора Плиса?
        — Понятия не имею. Это станет известно после того, как комиссар Криссуа проведет полноценный допрос. Между прочим, Рита, ты не хотела бы прямо сейчас встретиться со мной?
        Я нарочно не сделал и минимальной паузы перед своим вопросом, а Рита точно так же быстро ответила:
        — Зачем?..
        И почти тут же рассмеялась.
        — Вот как ты приучил меня бояться своих вопросов! Но теперь, полагаю, я окончательно оправданна, а потому могу с чистой совестью покаяться во всех своих грехах. Скажу прямо: детских грехах. Стало быть, ты в Веве?
        — Так точно.
        — Недалеко от вилки?
        Я, усмехнувшись, бросил взгляд на эту самую вилку в озерной глади.
        — В кафе напротив нее. Жду тебя. Что заказать?
        — Традиционно — чашечку кофе.
        Поскольку дом Саши Мерсье находился буквально в нескольких шагах от набережной, Рита составила мне компанию буквально через считаные минуты: вся светлая и сияющая, она уселась за столик напротив меня, улыбнувшись улыбкой абсолютно счастливого человека.
        — Привет, комиссар Ален,  — могу я так назвать тебя? Вижу, кофе меня уже ждет. Стало быть, я могу приступить к исповеди?
        Я кивнул.
        — Конечно! Мне кажется, тебе и самой не терпится рассказать, как все было на самом деле. Ну а мне хочется увидеть полную картину. Итак, что на самом деле было год назад: почему на страницах «Русской Матрешки» так и не появилось твое интервью с доктором Плисом?
        Рита размешивала сахар, задумчиво глядя на поблескивающую гладь озера, расстилавшегося перед нами.
        — Все просто. Год назад я жила в прекрасной Швейцарии, но словно бы в мрачной тюрьме: нелюбимый муж, в котором пришлось разочароваться в первые же месяцы после нашей свадьбы, злыдень-редактор… Порой мне хотелось рыдать в голос. Но здесь это не принято! Жизнь — личная территория каждого, и неприлично открывать ее посторонним. Я терпела.
        Пара глотков ароматного капучино, задумчиво прищуренные глаза.
        — Меня спасала работа. Я с головой уходила в творчество, готовила статьи на самые разнообразные темы: жизнь Чарли Чаплина в Швейцарии, история джазового фестиваля Монтре, русский след на лицах Лозанны… И вот однажды жизнь испытала меня, послав чрезвычайно сильный искус: искус совершенно безнаказанно избавиться от нелюбимого мужа.
        Она глубоко вздохнула — наверное, так вздыхают перед прыжком в бездну.
        — Я действительно готовила статью о талантливых врачах частной клиники и однажды, прогуливаясь по ее саду, случайно услышала монолог доктора Плиса. Он говорил с кем-то по телефону — полагаю, с тем самым приятелем из Арабских Эмиратов, своим единственным нелегальным клиентом.
        Полагая, что он один в зеленой беседке, доктор Плис сказал примерно следующее: «Мой дорогой друг, я уверен, что каждый из нас должен пройти свой путь до конца, испытав все дарованные небесами муки. Но я ищу лекарство от рака, трачу на это все свои скромные доходы, которых катастрофически не хватает. Вот почему я решился согласиться на твое предложение. Дело в том, что у меня есть уникальный препарат, который я изобрел под воздействием адских сил совсем недавно: один укол — и человек погружается в сладкий сон. Навеки! Я назвал этот препарат «Волшебный сон». Если ты действительно заинтересован…»
        Рита перевела на меня задумчивый взгляд.
        — Я не стала дослушивать, благополучно свернув на другую тропинку. Несколько минут бродила по саду, осмысливая подслушанный монолог. Я в красках представляла себе, как мой муж засыпает и… И не просыпается! А я обретаю свободу. И вот через несколько дней я решила под видом интервью переговорить с доктором Плисом.
        Короткий вздох.
        — Насчет интервью с ним удалось договориться без проблем. Я пришла к доктору домой, с первых же шагов поразившись беспорядку, царившему кругом. Это был действительно медик-гений, а потому мне действительно было очень непросто вести с ним разговор: Плис постоянно перебивал меня, по сто раз повторяя непонятные химические формулы. В конце концов я не выдержала, подняла обе руки и громко выкрикнула: «А теперь послушайте меня, доктор! Я хочу купить у вас дозу «Волшебного сна»…»
        Рита вдруг рассмеялась, покачивая головой.
        — Надо было видеть выражение лица доктора Плиса в тот момент! Выражение ужаса, смятения… Воспользовавшись паузой, я выложила ему всю свою жизнь: постоянные проверки мужа, его частые слежки за мной, а по вечерам — допросы с пристрастием. Бывали моменты, когда благодаря моему извергу Анри я начинала ненавидеть всех мужчин мира — мне казалось, все особы мужского пола — отчаянные деспоты, самолюбивые и грубые. «Вот почему, доктор Плис, я умоляю вас продать мне дозу «Волшебного сна». Умоляю!»… Увы, моя мольба с рыданиями не помогла. Доктор Плис пару раз повторил слово «катастрофа», после чего встал и указал мне на дверь: «Прошу вас покинуть мой дом! Понятия не имею ни о каких снах. Уходите немедленно!» На этом мое неудачное интервью завершилось.
        Рита скрестила руки на груди, взглянув на меня с лукавой улыбкой.
        — Вот и вся моя исповедь! Да, каюсь, я мечтала отправить на тот свет своего супруга. Но небеса меня пожалели: доктор Плис прогнал вон. С горя я выпила тут же, в кафе на набережной, порцию мартини и навеки закрыла тему возможности своего участия в убийстве. Терпеть так терпеть! Как прозвучало в подслушанном монологе доктора, каждому из нас выпадает своя порция страданий. Я выдержала свою и вот — получаю награду за все свои слезы. Благодарение небесам!
        Я кивнул в ответ.
        — Благодарение! А тебе — спасибо за исповедь. От всего сердца желаю счастливой жизни с Сашей Мерсье. Будь счастлива, Рита!
        Мы дружески обнялись и расстались: Рита направилась в сторону своего нового дома, я — к вокзалу. Пора было возвращаться в Монтре.
        Глава 34. Точка над i
        Скажу откровенно: по возвращении в Монтре я не слишком горел желанием вернуться в дом Мари, представляя примерную реакцию этой суперволевой женщины на удар подобного рода. Но комиссар так и не отзванивался мне с итогом своих допросов, а по дороге от вокзала до самого дома мне так и не встретился никто, с кем я мог бы поточить лясы, всячески оттягивая тяжелое возвращение.
        Таким образом, в конце концов я осторожно открыл дверь, шагнув в тихий и прохладный коридор погруженного в тишину дома. На цыпочках прошлепал в кухню, никого там не обнаружив, заглянул в пустую гостиную и поднялся в нашу с Соней спальню, где и застал свою подругу.
        — Вот ты где!  — само собой, я и говорил шепотом.  — Что тут у вас происходит, почему такая тишина?
        Соня полулежала на кровати, прикрывшись легким пледом; я улегся рядом с ней, нежно обняв за плечи.
        — Все хорошо,  — так же негромко отозвалась она.  — Когда я приехала, Мари уже вполне пришла в себя. Она спокойно, без эмоций доложила мне, что Паскаль обвиняется в трех убийствах и к настоящему моменту полностью признал свою вину, пригласив для исповеди священника. Она также сообщила мне, что намеренно не желает знать больше никаких подробностей об этом деле, потому как ощущает неземную усталость. Сказала, что хотела бы выспаться от души, а уж завтра решить, что делать дальше. Я вызвала врача, который сделал ей успокоительный укол. С тех пор она спит. Врач сказал, что сон продлится до завтрашнего утра. Как ты думаешь, завтра утром мы успеем свалить отсюда в Женеву, на ближайший московский рейс? Я больше не вынесу общения с этой женщиной-воином.
        — Само собой,  — важно кивнул я.  — Я сейчас же закажу билеты на завтра, и мы покинем Монтре первым же поездом. Решено! Можешь начинать собирать вещи.
        Соня с готовностью вскочила, первым делом широко распахнув дверцы гардероба. Мне только и оставалось, что, кряхтя, подняться за ней вслед, поудобнее устроиться в кресле и через айфон заняться решением билетного вопроса. За полчаса мы с Соней со всем разобрались: она собрала наши вещи, а я заказал билеты на завтрашний рейс: ровно в 12.30 мы покинем Швейцарию.
        Между тем грядущий вечер обещал тянуться мучительно медленно. Для начала мы с Соней спустились в кухню и скрепя сердца влили в себя очередные порции кофе, не принесшие нам ни грамма удовольствия. Затем Соня сбегала в спальню Мари и, убедившись, что бедняжка благополучно спит, горячо сжала мою руку.
        — Все, Ален, я так больше не могу! Умираю, хочу есть, но только не здесь! Предлагаю отправиться в первый попавшийся ресторанчик на набережной и как следует перекусить. Мари крепко спит, а если чудом и проснется… Ну, я думаю, она просто перевернется на другой бок и продолжит свой восстанавливающий силы сон. Идем!
        И мы пошли. Последняя прогулка по Монтре подарила нам замечательные эмоции: было чрезвычайно тепло, вокруг было множество оживленных, смеющихся, улыбающихся людей, которые положительными эмоциями создавали атмосферу радости и счастья.
        — Что ни говори, а Монтре — лучший город на земле,  — сказала Соня, прижимаясь ко мне.  — Видишь вон ту террасу? Мне кажется, столик с краю идеально подходит для нас с тобой. Давно пора пообедать, то есть,  — тут она со смехом взглянула на часы,  — то есть я хотела сказать: поужинать.
        Все было замечательно; мы неторопливо сделали заказ, с удовольствием поужинали, а точно под кофе раздался звонок моего телефона — комиссар Круассе, покончив со всеми бурными делами дня, желал побеседовать со мной «где-нибудь в неформальной обстановке».
        — Комиссар, приглашаю вас присоединиться к нам: мы с Соней Дижон в настоящее время наслаждаемся дивным вечером на террасе кафе «Клермон». Это недалеко от управления. Подойдете?..
        Он сидел с нами уже через пятнадцать минут. Первым делом, ощутив внезапный голод, сделал заказ и отменно поужинал, под кофе с облегчением откинувшись на спинку кресла и оглядев нас с мягкой улыбкой.
        — Рад нашему знакомству, дорогие друзья,  — полагаю, я могу назвать вас так? Нас познакомили ужасные преступления, которые сегодня наконец-то оказались полностью раскрытыми. И не без вашей помощи, Ален! Именно потому считаю своим долгом рассказать вам о показаниях обвиняемого Паскаля Венсе. Итак, слушайте!..
        Повествование комиссара стало последней точкой над i. Оно длилось без малого сорок минут. Сухой, сжатый стиль изложения придал рассказу особый смак: мы словно стали невидимыми свидетелями драматических событий в скромной жизни швейцарского обывателя — служащего кантонального банка Монтре Паскаля Венсе, всю свою жизнь подчинявшегося диктату любящей матери Мари Венсе.
        Глава 35. Признания убийцы
        Всю жизнь с самого рождения Паскаль был, по его собственным словам, «добровольным рабом мамочки», и это рабство его особо не тяготило. Впервые мысль о свободе родилась у него год назад, когда он случайно повстречал в городе старого одноклассника Оскара Плиса.
        Оскар был пьян, но я не сразу это понял. Случайно повстречав меня на улице, он вцепился в мою руку с шокирующим вопросом: «Скажи честно, вот ты бы хотел отправить на тот свет свою мать?»
        Этот вопрос неожиданно меня взволновал. Я на мгновение представил себе, что каждый день, просыпаясь, мог бы делать абсолютно все, что захочу, и эта перспектива меня неожиданно обрадовала. Я без возражений устроился с Оскаром за столиком ближайшего кафе и с огромным интересом выслушал его несвязную речь до конца.
        Именно так Паскаль узнал об изобретении доктора Плиса — препарате «Волшебный сон». Ему же доктор проговорился о намеченной назавтра подпольной операции. В итоге у Паскаля родился простой до гениальности план: он заботливо проводил приятеля до дома и там, не мудрствуя лукаво, похитил флакончик с препаратом, который пьяный Плис имел неосторожность ему продемонстрировать.
        От греха убийства матери Паскаля спасла шумиха, поднявшаяся вокруг дела доктора Плиса буквально на следующий день: все газеты цитировали анонимку с подробным перечислением признаков «эвтаназии от Плиса»: выражение немыслимого счастья на лице мертвеца, черные губы. Пришлось припрятать «Волшебный сон» подальше от греха и на время забыть о нем.
        Нынешний год с новорожденным фестивалем дал новое направление для фантазий Паскаля.
        Понимаете, в детстве я был влюблен в балет, видел себя на сцене, исполняющим удивительные партии из мировой классики. Но у меня всегда был лишний вес, который делал абсолютно недоступным для меня язык тела. Еще в детстве мой приятель — одноклассник Марсель Брюно, один из лучших воспитанников балетной школы Монтре, дразнил меня «Пончиком», а мама попросту сказала, что балет — не мое призвание, что я по призванию истинный математик, технарь, а потому не стоит тратить драгоценное время на глупости. Таким образом вопрос был закрыт.
        И вот этой весной фестиваль «Богема» вдруг разбудил во мне мои детские мечты и обиды…
        Здесь можно добавить, что фестиваль разбудил в Паскале и жажду творчества: как мама с детства писала за него сценарий его жизни, так теперь он вдруг почувствовал прелесть возможности решать за других их судьбы. А толчком к этому послужил Савелий, который после потрясающего выступления, раздавая всем автографы, не слишком любезно остановил раздачу на Паскале.
        Я умирал от восторга, глядя на этого худенького мальчика, на то, как он неумело подписывает программки фестиваля, смущенно смеясь. Но когда подошла моя очередь, он вдруг разговорился с какой-то барышней, развернувшись ко мне спиной, словно я — не человек, а пустое место. Это меня разозлило; признаться, я и сам не ожидал от себя такой злости.
        На память мне тут же пришла спрятанная год назад и благополучно позабытая микстура «Волшебный сон». Я решил удивить мир своей собственной постановкой на подмостках реальной жизни. Сказал маме, что сбегаю домой за фотокамерой, и через пятнадцать минут снова был на месте: с фотокамерой и шприцем с препаратом в кармане.
        Все остальное оказалось несложным: я проследил, как Савелий отправился в сквер на набережной и как он несколько минут беседовал с той самой девушкой. Когда она ушла, он какое-то время сидел на скамье — мне показалось даже, что парень уснул. Только и оставалось, что незаметно подойти к нему со спины, обхватить обеими руками и уколоть в шею. Он даже особо не сопротивлялся и через считаные секунды умер в благостной нирване.
        А я невольно позавидовал творению рук своих: парень умирал с улыбкой счастливейшего из смертных на почерневших устах…
        Первый опыт подарил Паскалю ощущение невиданной уверенности в себе и собственных силах, веру в свой творческий талант. Уже на второй день фестиваля, встретив первый раз воспитанника Марселя Брюно (который, кстати сказать, даже не удосужился позвонить однокласснику в связи с фестивалем и участием в нем своего ученика), он поставил на нем крест: парень должен был повторить участь Савелия Уткина. Дело в том, что когда Паскаль представился Алексу старым приятелем его мастера, дерзкий мальчишка насмешливо скривил губы: «А-а-а! Пончик!» Тем самым сам подписал себе приговор.
        Второе убийство оказалось еще проще, чем первое: Паскаль дождался, пока после успешного выступления Алекс раздаст свои автографы, после чего просто подошел к нему и, продемонстрировав фотокамеру на своей груди, энергично проговорил: «Браво, Алекс! Теперь я понимаю, о каком сюрпризе вы говорили Соне Дижон после ее выставки. Концовка вашего танца — копия центральной картины всей выставки. Давайте сделаем Соне еще один сюрприз — проведем импровизированную фотосессию прямо здесь, на набережной…»
        Алекс был слишком честолюбив, чтобы отказаться. Они выбрали отдаленное от продолжающегося балетного шоу место, и Алекс улегся на паперти в финальной позе своего выступления. Паскаль сделал несколько снимков и подбежал, якобы для того, чтобы слегка поправить непокорные волосы Алекса. В его пальцах был уже зажат шприц с дозой «Волшебного сна».
        Последний кадр — с мертвым Алексом!  — получился лучшим из всех. И на его черных губах застыла улыбка счастья. Я подумал, что для Сони эта картинка действительно могла бы стать настоящим сюрпризом. И ведь что удивительно: именно она эту картинку и увидела первой!..
        Два таинственных, волнующих и блестяще обставленных (по мнению Паскаля) убийства, перед разгадкой которых оказалась совершенно беспомощной даже полиция, успокоили его и привели почти что к гармонии с миром и своей ролью в нем. Впервые он ощущал себя творцом, по собственной воле прерывающим чужую жизнь, одновременно даря секунды блаженства своим жертвам, и это чувство вернуло ему уверенность в себе, своих силах и талантах.
        Он уже готов был поставить на этом точку, вернувшись к тихой мирной жизни, как вдруг на следующий день после закрытия балетного конкурса, когда он в обеденный перерыв направился в кафе по соседству, к нему неожиданно подскочил ужасно неприятный мальчишка — Пьер ле Пе, чье выступление на фестивале никому толком не запомнилось.
        Кривя тонкие губы в усмешке, сопляк торопливо сунул ему в руку записку и тут же исчез, свернув в ближайший проулок. В записке было написано следующее: «Я видел, как вы фотографировали Алекса. Вы его и убили! Если не желаете попасть в тюрьму до конца жизни, жду вас сегодня в три часа в церкви Святого Сердца с двадцатью тысячами франков».
        На этот раз следовало быстро все подготовить и провести, спасая собственную жизнь. Вместо обеда Паскаль отправился домой за третьей дозой — именно тогда мы с ним и встретились, проглотив дуэтом пару куриных рулетов. Прихватив с собой шприц, дозу «Волшебного сна», а также сумку, набитую кухонными полотенцами, Паскаль пришел в церковь почти на час раньше условленного времени и занял удобную позицию за колоннадой.
        Мальчишка ле Пе появился в церкви за полчаса до назначенного времени. Уверенный, что он там один, прошел до конца ряда, а когда, обернувшись, вдруг увидел прямо перед собой улыбающегося Паскаля, едва не закричал от испуга.
        Паскаль с усмешкой швырнул ему сумку: «Получи свои деньги, щенок! Зачем тебе эта столь скромная сумма?» — «Я поеду в Штаты!» Мальчишка, опустившись на скамью, стал открывать дрожащими от волнения руками молнию сумки…
        В этот момент Паскаль крепко обхватил его левой рукой, одновременно правой уколов в шею. С третьим танцором было покончено.
        После этого Паскаль всерьез задумался: что делать с оставшимися двумя дозами? Искус использовать их был слишком велик, но в новых убийствах уже не могло быть прежнего смысла — ведь до сих пор смерть талантливых танцовщиков была его личной местью за то, что для него самого балет оставался недостижимой мечтой. Он не желал становиться банальным убийцей.
        Я твердо решил, что нужно избавиться от флакона с остатками «Волшебного сна». И тут же я понял, как это сделать: мы просто отправились в горы, в Роше-де-Не, и там, с самой высокой точки, я отправил флакон в бездну. На мой взгляд, это было наилучшим решением: попади зелье в чужие руки или, еще хуже, в руки специалиста-химика, способного воссоздать дьявольскую формулу Плиса, и цепочка смертей никогда не прекратится.
        Страдания, неизлечимые болезни давали бы повод отправлять людей в буквальном смысле слова на небеса, даруя в последние мгновения жизни немыслимое блаженство. Я могу с гордостью отметить, что мои три убийства по крайней мере имели смысл: я полностью отплатил великому балету, который с самого детства оставался для меня недостижимой мечтой. Теперь мы с ним квиты…
        Глава 36
        Самое большое на свете удовольствие — никуда не торопиться, не ломать голову над вопросами без ответов и быть совершенно свободным хотя бы в течение некоторого времени. Через пару дней мне предстояло вновь окунуться с головой в работу и привычную рутину, но пока я имел возможность сидеть в золотистых лучах вечернего солнца на набережной симпатичного городка, слушать волнующий рассказ комиссара о потерявшем свободу Паскале Венсе и наслаждаться ничегонеделаньем.
        Криссуа изложил нам краткий «конспект» исповеди убийцы, после чего мы пару минут помолчали, каждый по-своему переживая услышанное, в конце концов улыбнувшись друг другу и порешив заказать еще по чашке кофе с каким-нибудь вкусным пирожным.
        — В нашей жизни хочешь не хочешь, а со многим приходится мириться,  — с меланхолической улыбкой заметил комиссар, когда нам принесли заказ.  — Неприятные соседи или сослуживцы, работа, от которой порой болит голова, обязательства перед семьей и родными… Пожалуй, никто не может сказать, что он совершенно свободен. Главное — не делать из этого трагедии. Ведь в конце концов так мы учимся больше ценить даже мелкие радости — к примеру, этот кофе с потрясающим пирожным.
        Как говорится, с этими словами было трудно не согласиться.
        Уже на следующий день мы с Соней благополучно вернулись в Москву. При этом особо хочу отметить, что провожала нас до порога своего дома, как всегда, чрезвычайно энергичная и деловитая Мари Венсе. За ночь сна она вполне пришла в себя и уже с раннего утра была на ногах: когда Соня встревоженно спустилась в кухню, заслышав грохот кастрюль, то застала тетушку за хлопотами с тестом: Мари собиралась печь пирог с савойской капустой.
        — Как я себя чувствую?  — Похоже, она слегка удивилась осторожному вопросу племянницы.  — Как всегда — прекрасно, моя милая. Но, прошу, не отвлекай меня: я пеку пирог для Паскаля. Сама понимаешь, в нынешнем положении мальчику, как никогда, необходима поддержка матери. А пирог с савойской капустой — его самая большая слабость!
        Таким образом наш с Соней отъезд прошел тихо и мирно, мы не чувствовали себя предателями, жестоко бросающими одинокую несчастную мать. Напротив, похоже, Мари перекрестилась, что мы уезжаем, и отныне все свои силы она может посвятить любимому сыну.
        — Бедняга Паскаль,  — сделала вывод Соня, когда наш поезд на Женеву отошел от перрона Монтре.  — Похоже, и тюрьма не спасет его от опеки душки Мари. Она и за решеткой не даст ему свободы от своего диктата…
        Итак, мы благополучно вернулись в Москву, разъехавшись по домам: я отправился в свой домик зеленой зоны столицы, Соня — в свой, расположенный в противоположной стороне. Каждый из нас мгновенно погрузился в свою жизнь с заботами, работой и радостью выходных. Конечно, мы периодически перезванивались, встречались и с радостью проводили вместе время.
        Постепенно наши каникулы в Монтре и все связанные с ними события ушли в прошлое. Но спустя почти год с лишним Соня, заскочив однажды в наш магазинчик на Старомосковской, пригласила меня отобедать вместе. Мы отправились в ближайший ресторанчик и заказали порцию роскошных отбивных. И вот тут моя любимая вдруг вспомнила то счастливое время и наших общих знакомых.
        — Кстати, Ален, ты знаешь, кого я недавно встретила на своей выставке на Таганке?  — Она улыбнулась, таинственно изогнув бровь.  — Ни за что не поверишь! Сашу Мерсье! Милый человек исполнил свою давнюю мечту: наконец-то приехал в Москву. И сразу же начал посещать Третьяковку, Большой театр и прочие достопримечательности. Мне особенно приятно, что в их число попала и моя выставка — Саша увидел рекламный плакат, вспомнил ту весну…
        Настало время мне изогнуть бровь — вопросительно.
        — Не хочешь ли ты сказать, что он приехал один? А где же Рита — полагаю, они в конце концов поженились?
        Соня немедленно скроила недовольную мину.
        — Кажется, поженились, не в этом дело. Саша приехал, чтобы своими глазами посмотреть на московские чудеса, которые его женушка уже сто раз видела. Таким образом, она осталась в Веве. Тем более что у нее трое детишек…
        — Трое?!! Как и предсказывал ей Саша, гадая по руке…
        — О боже, Ален, так ты до сих пор помнишь тот глупейший сеанс хиромантии?.. Да, Саша сказал, что у них родилась тройня. И, насколько я понимаю, бедняга попросту сбежал от своей благоверной с вопящими младенцами. Прилетел в Москву и вдруг увидел афишу: «Выставка Сони Дижон»…
        Произнеся последнюю фразу, Соня таинственно улыбнулась. Ну, конечно, моя ненаглядная упорно придерживалась своей версии: все интересные мужчины при встрече с ней непременно в нее влюбляются.
        Я улыбнулся, нежно сжав Сонину руку.
        — Извиняюсь,  — произнес шепотом.
        Повторюсь: как гласит старинная французская поговорка, если женщина не права — извинись перед ней.
        Дарья Дезомбре. Тайна голландских изразцов
        Пролог
        «С чего все началось?» — спрашивал он себя без конца, осторожно пробираясь узкими улочками во влажных тревожных сумерках.
        В Тренте — в семьдесят пятом? С убийства того мальчика, Симона? Или все-таки в девяностые — в Испании, Португалии, на Сицилии?
        А возможно, уже позже — в Нюрнберге и Берлине — в десятом?
        Откуда, из какой зловонной темной дыры, поднялась на поверхность та ненависть, что теперь, казалось, носилась не видимая никем, кроме него, над этими сверкающими под ласковым солнцем лазоревыми водами? А вдруг он просто старый испуганный дурак, который видит страшные знаки там, где их нет? И замечает тайную угрозу даже в этом волшебном городе, так непохожем на сухую раскаленную твердь его родины? «Родина?  — усмехнулся он.  — Какая родина?» У таких, как он, ее не было уже тысячу с лишним лет. Думать, что она у тебя есть просто по праву рождения,  — горькое и унизительное заблуждение. И вылечат от него быстрым и жестоким способом, выгнав, как вшивую собаку, за ворота дома, который ты считал своим.
        И вот теперь, зайдя за угол покрытого сероватой плесенью палаццо и, как всегда, в восторженном ошеломлении замерев перед прекраснейшей в мире лагуной, он твердил себе: «Не мягчеть душой, не расплываться мыслью, не пытаться слиться с этим великолепием. Помнить — опасность близко».
        Но, Господь Всемогущий, как хотелось слиться и — укрыться в этой сияющей красоте! О Серениссима, дивная раковина, вынесенная прозрачной бирюзовой волной на Адриатический берег! Слияние в едином месте творения Божеского и человеческого. Воды — от Бога. И камня — возведенного человеческой рукой.
        Он вздохнул и вновь свернул на узкую полоску набережной, тянувшейся вдоль канала, уходящего в глубь города. Ветер стих, и, как всегда в отсутствие движения воздуха с моря, от застоявшейся воды внизу стал подниматься тяжелый запах испарений. Он поскользнулся на гнилых отбросах, едва успел ухватиться за влажную стену дома. И вдруг… Вдруг где-то высоко, над почти смыкающимися над его головой стенами домов, раздался первый удар колокола. Он вздрогнул и на секунду замер, а там, в далеком лиловеющем небе, на этот первый раскат откликнулась вторая, а потом и третья звонница. Колокольный гул плыл над городом, словно опутывая его невидимой сетью, и он внезапно почувствовал, что стал ее заложником. Мелкой мушкой, попавшей в широко расставленную паутину. Зачем, зачем он так задержался в порту? До дома было еще далеко, а темнело здесь осенью мгновенно.
        Можно, размышлял он, взять частную лодку на Гранд-канале, но кто мог бы поручиться, что его, с мешочком голкондских камней, только что с таким трудом выторгованных прямо в порту на вернувшихся на рассвете судах, не выкинут, обобранного, в зловонный канал? Он скривил тонкий рот. Так же, как никто не может дать гарантию, что его не подкараулят на одной из этих тесных улочек и не выбросят, опять же, в ту же черную маслянистую воду. Он решился и сделал знак рукой. Тотчас от темной стены отделилась темная же тень и беззвучно, как призрак, подплыла к маленькой пристани у горбатого мостика, на котором он стоял.
        — Куда нужно синьору?  — негромко произнес хриплый голос.
        Он назвал адрес, сердце испуганно дрогнуло: что-то скажет? Но лодочник в ответ лишь кивнул и, схватившись длинной жилистой рукой за столбик у пристани, дал ему возможность осторожно шагнуть в качающуюся лодку.
        Всю дорогу они молчали: лодочник ровными мерными движениями резал веслом кажущуюся плотной ночную воду, изредка сотрясаясь в приступе кашля, как вспугнутая птица — в крике. А пассажир кутался в плащ, задумчиво вслушиваясь в всплеск отходящей от лодки волны, в которой нервно дрожала выкатившаяся на иссиня-черное небо полная луна. «Надо уезжать,  — думал он.  — Пора, как бы ни хотелось остаться». Жил бы один, легко отмахнулся бы от тайных токов интуиции — мол, бабьи страхи! Но у него еще была семья. Точнее, то, что от нее осталось. И пусть его интуиция кажется иным колдовской, он-то знал: это не дар предвидения, а настоянный, как хорошее вино, в мехах страха и крови опыт. «Но куда бежать?  — спрашивал он себя горько. И отвечал себе же: — Мир большой. Есть Левант, Константинополь и Польша. Выбирай — север или юг. Главное, чтобы можно было заниматься своим делом, которое кормит меня и детей».
        — Приехали,  — сказал баркайоло, пришвартовавшись к низкому берегу и с явной опаской глядя на то место, которое его пассажир уже пять лет считал своим домом. Мужчина в длинном плаще встал, кинул монету лодочнику и, зная, что руку ему тут не подадут, сам шагнул с качающейся лодки на скользкую, омываемую водой в лунных бликах лестницу, ведущую на набережную.
        Здесь было еще тише, чем в оставшемся справа по борту ночном городе. После дневного портового многоголосья эта тишина показалась мертвой, зловещей. И, нарушая ее, он поднял руку и постучался в высокие ворота.
        Шел 1548 год.
        МАША
        — Машенция, подъем! Завтрак готов!  — услышала сквозь сон Маша и приоткрыла глаза: на высоком потолке плескались солнечные зайчики — отражение воды канала. Солнце. Сегодня светило редкое в этом городе солнце. Когда Маша была маленькая, Любочка говорила внучке, что это она, Маша, его привезла. И Маша в глубине души до сих пор в это верила: она дарила городу солнце, а он ей — ощущение счастья. Неразмытого, концентрированного воспоминания о детском беззаботном каникулярном времени. Проведенном здесь, в этой нелепой комнате с высоченными потолками, где овальная розетка лепнины почему-то уходила к правой стенке и обрывалась ровно на трети.
        — Что ты хочешь?  — говорила ей бабка, закуривая.  — Нетипичный жилой фонд. Бог весть чьи тут были хоромы. Ясно одно: твоя комната и соседняя составляли единую, видимо, гостиную. А после, как выгнали бывших хозяев, квартиру, как старое пальто, перекраивали то так, то эдак…
        Чтобы в результате получился такой нелепый расклад: посередке огромная, по советским понятиям, кухня. Слева — бабкина комната, более-менее пристойных пропорций, а справа — гостевая, она же — Машина. Длинная, как пенал, но освещенная высоким окном во всю узкую стену. Кровать стояла к окну впритык — и освещение, и настроение обитателей этой комнаты зависело от небес за окном. Выходило тройное отражение: неба в комнате, неба и солнца в зеркале воды внизу, в канале, и оттуда уже — отблеском на потолок. Это движение светотени сопровождало Машины пробуждения в Питере многие годы, убаюкивало и становилось фоном для детских бесконечных мечтаний.
        Маша спустила ноги с кровати, зевнула и забрала волосы в хвост на затылке. Пора было вставать — вот уже неделя, как она приехала к бабке на Грибоедова, и неделю же не могла проснуться самостоятельно. Каждое утро Любочка будила ее из-за стенки призывом к столу. И это было чертовски приятное пробуждение. Маша принюхалась: запах бекона разлетался по родной питерской квартире — Любочка не признавала «легких» завтраков. Завтрак был ее основным приемом пищи, запивался литром кофе из большого ультрамаринового, закопченного по днищу от старости кофейника и сопровождался, плюс к яичнице, тостами. Из древнего же, советских еще времен, тостера, который бабка упрямо не выбрасывала, а раз за разом относила чинить. Новые времена коснулись лишь сыра — финского, сменившего пошехонский. И заместившего вологодское финского же масла («Чухонские молочные продукты — самые лучшие»,  — наставительно говорила бабка).
        Маша зашла на кухню и зажмурилась от солнца, бившего в широкое трехстворчатое окно. Подле окна стоял большой круглый стол, накрытый скатертью с мережкой. Слева по стенке располагались плита и длинный разделочный стол, справа — массивный буфет с посудой и диванчик, покрытый старым пледом. То, что самая большая комната в квартире была отдана под кухню, удивляло всех гостей, измученных убогим советским метражом, и казалось бессмысленным пространственным расточительством… Но на самом деле таковым не являлось. Кухонная комната была самой радостной, в любое время года, несмотря на погоду, светлой. Там царил уют, и можно было делать кучу разных дел, и все — приятные: готовить и поедать приготовленную еду, пить вино или чай с друзьями, читать книжку на продавленном диванчике, изредка поднимаясь, чтобы достать себе песочного печенья из буфета. В этой квартире, так же как во всем петербургском бытии, наблюдалась некая демонстративная отстраненность от московского приземленного прагматизма. Здесь легче дышалось, и именно сюда, к бабке, Маша всегда приезжала зализывать раны и оглядеться, чтобы решить, что
делать со своей жизнью.
        Впрочем, на этот раз официальной версией был грядущий Любочкин день рождения — ей перевалило за восемьдесят, и каждый «праздник детства» она встречала в глубокой печали, сетуя на неумолимость времени и мрачно попивая из наперсточных рюмочек «Таллинский бальзам». Обострялись артроз с артритом — все эта питерская сырость!  — начинало шалить сердце.
        — Не обращай внимания. Твоя бабка как-то мне призналась, что переживает из-за своего возраста лет с тринадцати,  — однажды заметила мать.  — Сначала она сетовала, что уходит детство, потом юность, зрелость… А теперь вот — боязнь глубокой старости, хотя, поверь, нам бы с тобой такую старость!
        И Маша не могла не согласиться. Любочка жила вполне себе светской жизнью. Под боком были залы филармонии, Большой и Малый, и выставочный зал в корпусе Бенуа при Русском музее. Чуть подальше — Мариинка, которую бабка по старой памяти называла Кировским, и Эрмитаж, куда она ходила со служебного входа как к себе домой. Жизнь Любочки была комфортной и простой в использовании, потому что у нее имелись ученики. Точнее — УЧЕНИКИ. Любочка, она же Любовь Алексеевна, преподавала лет сорок подряд языкознание в Герцена, он же — Педагогический университет. Языкознание учили и сдавали инязовцы, которые при выпуске распределялись кроме как в школы в самые разнообразные структуры, ибо иностранный без словаря в то уже далекое, не избалованное специалистами «с языком» время был достаточен для начала недурной карьеры. Бывшие студенты шли в переводчики, экскурсоводы, в служащие отелей, принимающих иностранные делегации, и на предприятия, имеющие отношения с западными партнерами… А поскольку большинству Любочкиных учеников сейчас уже стукнуло пятьдесят, они успели весьма высоко подняться по карьерной лестнице и потому
без труда могли доставить удовольствие любимой преподавательнице. Чего бы той ни хотелось: билетов ли на премьеру в Мариинке или круассанов на завтрак из «Европейской», где бывший студент занимал пост управляющего. Именно оттуда через день в квартиру на Грибоедова являлся посыльный в ливрее и с картонной коробкой с вензелями «Гранд-отеля».
        Сдобное великолепие из коробки вкупе с яичницей украшало сейчас стол, залитый мартовским прохладным солнцем. Форточка была приоткрыта, и кремовая штора чуть колыхалась от осторожно впущенного в кухню весеннего ветра. За столом в махровом бордовом халате сидела Любочка и разливала кофий по серьезным, большим кружкам: начиналось время завтрака, прекрасное время, определяющее весь предстоящий день. Завтрак, по мнению Любочки, не мог быть скомканным — утренней обязаловкой, банальным перекусоном перед уходом на работу. Завтрак давал запас прочности перед выходом в этот жестокий мир. После правильного завтрака проще было выдержать любые испытания, посылаемые злодейкой-судьбой.
        — Выспалась?  — Бабка положила кусочек сыра на тост с расплавленным маслом, запила все это большим глотком кофе и подмигнула Маше веселым, несмотря на возраст, ничуть не выцветшим ярко-голубым глазом.
        — Еще как!  — Маша подмигнула в ответ, соскребая со старой сковородки яичницу-глазунью и стараясь не расплескать желток.  — Чем сегодня займемся? У вас есть план, мистер Фикс?
        Вопрос был праздный: у Любочки всегда имелся план и даже иногда несколько. И если по официальной версии Маша приехала к бабке с целью ободрить и развлечь ее в канун дня рождения, то истина располагалась, как водится, где-то между Любочкиной напускной тоской и Машиной профессиональной потерянностью. Это Маше нужно было уехать из Москвы «прополоскать мозги балтийским ветерком», как называла это бабка. И именно Любочка развлекала Машу, а вовсе не наоборот.
        — Заедем к Сонечке? Помнишь ее?  — спросила бабка, щедро выкладывая в прозрачную розетку клубничное варенье.
        — Эта та, у которой муж полковник?
        Любочка кивнула:
        — Покойный. Она еще в Меншиковском гегемонит.
        «Гегемонить» на поверку означало быть хранителем дворца-музея Меншикова на Васильевском. Маша усмехнулась: как не помнить? Она вообще наизусть знала всех бабкиных подруг, много лучше, чем материнских. Сонечка, Раечка, Ирочка, Тонечка. С истинно ленинградским интонированием в речи и по-петербуржски прямыми спинками. Большинство из них пережили блокаду, но это никогда не было темой бесед. Беседы велись вокруг временных выставок в Русском: «Привезли фарфор советской эпохи, помнишь, из того, с серпами, которым бы мы и стол накрыть постеснялись!» Смены экспозиции в Эрмитаже: «Зашла по привычке во французскую секцию на третьем, и ты не поверишь, куда они перевесили Матисса!» И гастролей пианистов: «Очень, очень фактуристый мальчик, знаешь, настоящий сибиряк, из Рахманинова выжимает то, чего сам Сергей Васильич, поди, не вкладывал!» Маша, помнится, пару лет назад оказалась с Тонечкой, бывшей профессоршей консерватории, в Мариинском театре. У Тонечки тоже были свои ученики, сидящие в оркестре и организовавшие им билеты — аж в Царскую ложу. Восьмидесятилетняя Тонечка пришла в узком черном платье, с
драматически подведенными глазами и сухим ртом в ярко-алой, чуть подтекающей помаде. В потертой театральной сумочке кроме бинокля пожелтевшей слоновой кости лежала плоская фляга с коньяком. Тонечка, ничуть не смущаясь, перед спектаклем протянула ее Маше с бабкой и, получив вежливый отказ, на протяжении всего действа регулярно к ней прикладывалась. На напудренном лице нисколько не отражалось прогрессирующее опьянение. Лишь однажды, во время сольной партии Вишневой в роли Джульетты, она повернулась к подруге и вдруг громко и четко произнесла: «Страна — говно. Но танцуют — гениально!» Маша вряд ли когда-нибудь забудет выражение лиц мелкой и средней чиновничьей публики, соседствующей с ними в Царской ложе.
        — Как дела у твоих девочек?  — поинтересовалась она, разломив круассан и в предвкушении намазывая белую мякоть маслом, а потом вареньем.
        — Сонечка подрабатывает консультациями у «новых русских».  — Любочка хмыкнула.  — Рассказывает, бедняжка, чем отличается классицизм от идиотизма.
        — С результатом?  — искренне посочувствовала Сонечке Маша.
        Бабка пожала плечами:
        — По крайней мере денежным.
        Сама бабка до сих пор подрабатывала частными уроками английского и решительно отказывалась принять материальную помощь от дочери.
        — А Антонина?
        — Выпивает, не без этого. Но, согласись, в нашем преклонном возрасте алкоголизм уже не так страшен. А вот Раечка…  — Глаза бабки загорелись тайным огнем, и Маша улыбнулась: в жизни Раечки явно происходило нечто, достойное сплетни.  — Не поверишь! Завела себе любовника!
        Маша замерла, а потом расхохоталась: от Раечки, кокетливой, похожей на подвядшую, точнее, подчерствевшую сдобную булочку, можно было ждать всего. Бабкина подружка опробовала на себе все инновации пластической хирургии и подбивала на это же Любочку — пока безрезультатно, но кто знает?
        — Почему не поверю? И кто ж тот счастливец?
        — Молодой, лет шестидесяти пяти. Своя вроде как обувная лавка.
        — То есть мужчина при деле? Отлично!  — Маша, как и бабка, откровенно наслаждалась завтраком.  — Вдовец?
        — Упаси бог! Жена жива и здорова. Ничего не подозревает, бедняжка!
        — Напротив. Бедняжкой она станет, когда все узнает.
        — Да…  — Бабка задумалась.  — Но, по крайней мере, он оригинален: не молодуху взял, а…  — Бабка тщетно искала подходящий, не обидный для подруги синоним.
        — А даже наоборот!  — с улыбкой закончила за нее Маша.
        — Так что?  — Любочка собрала со стола сковородку и грязные тарелки.  — Заедем? Погода хорошая, прогуляемся заодно по Петропавловке…
        Маша кивнула. Она понимала: кроме естественного желания увидеть приятельницу Любочке хотелось продемонстрировать единственную внучку, по твердому мнению бабки, умницу и красавицу. Маша была не против «смотрин» — в конце концов, мало кто на этом свете ею так неприкрыто гордился.
        Маша настояла, чтобы они поймали частника — им оказался суровый мужчина южных кровей на потрепанной «Ниве». Утверждая, что все это — лишнее барство (отлично могли бы добраться и на троллейбусе!), бабка все же упросила мужчину поехать в объезд, через Троицкий мост. Вид в солнечный день на стрелку был, как всегда, прекрасен до перехваченного дыхания. Они прервали разговор на все время проезда по мосту и одновременно повернули головы, не желая упустить ни секунды из открывающейся панорамы.
        — Да,  — сказала бабка просто, когда они влились в поток машин на противоположной стороне. И в этом «да» было много чего намешано: и восторг перед красотой, от которой нельзя устать и к которой за восемьдесят лет невозможно привыкнуть. И обида на единственных дочку и внучку, которые предпочли Питеру «московские ухабы», как она их называла. Маша знала, что бабка долго не могла простить ее отцу, что тот умыкнул Наталью к себе в столицу. Многие годы Федор Каравай подшучивал над Любочкой и ее городом — болотистым, серым, построенным на костях, где, по его словам, невозможно жить человеку, не склонному к глубочайшей депрессии. Бабка же недобро усмехалась и говорила: «Вот и отлично, сидите сами подальше от нашего болота в своей большой деревне, в купечестве, в позолоте да безвкусице. Одно достойное место на весь город — Кремль, да и того скоро за новостройками будет не видать».
        Маша в споры не вступала: было бы о чем спорить! Ей отлично дышалось и дома, и под питерскими небесами. И пусть отцу своему она не признавалась, но бабке этого и говорить было нечего: приезжая, Маша чувствовала, что вписывалась в Питер просто, будто всегда здесь жила. Что-то вроде генетической памяти или внутреннего созвучия: город соответствовал ей своей сдержанностью, отстраненностью, спрятанной от глаз досужего зеваки сокровенной жизнью. Если бы только папа прожил чуть больше, она сумела бы ему объяснить, что…
        — Приехали,  — прервал ее размышления частник, с визгом шин затормозив у тротуара. Маша вылезла, подала бабке руку, и они хором смерили взглядом желтый с белым фасад Меншиковского дворца.
        — Как-то с особенной нежностью отношусь к Питеру восемнадцатого века,  — сказала Любочка, направляясь к парадному входу.  — Понимаешь почему?  — И сама же себе ответила: — Его ведь и осталось-то совсем немного, и он еще не имперский, домашний какой-то, свой. Уютный.
        Маша кивнула. Еще более уютным был кабинет Сонечки, Софьи Васильевны, бабкиной подружки со школьных времен. Маленькое помещение, отделанное темными дубовыми панелями, под покатой крышей и с круглым окном, выходящим на Неву. Сонечка, одетая в строгий костюм и белую блузку, встречала их уже накрытым столом: бумаги и папки отодвинуты в сторону, чашки с сине-золотой сеткой стоят в боевой готовности рядом с коробкой конфет. Расцеловавшись с Любочкой и критично оглядев Машу, Софья Васильевна благородно усадила гостей супротив окна (наслаждаться видом), а сама села к Неве спиной, разлила чай, подвинула сладкоежке Любочке конфеты. Старинные подруги слились в едином порыве: обсудили с пристрастием Тонечкину страсть к коньяку, Раечку и ее «обувщика» и мягко перешли к себе, грешным. Любочка между делом вставила, что Марья у нее звезда столичной Петровки и даже фигурировала на фото в какой-то московской газете, статью из которой Наталья ей отослала по старинке письмом, а Любочка так хорошо спрятала (чтобы, не дай бог, не потерять!), что забыла куда. Маша хмыкнула: бабка была в своем репертуаре.
        Речь перешла тем временем на Сонечкиных новых клиентов — ни шиша не понимающих в архитектуре приобретенных ими памятников архитектуры, но «очень, очень милых мальчиков». Один из них, поведала Сонечка, попал в страннейшую историю, возможно, Машеньке будет интересно. Маша вежливо улыбнулась.
        Итак, «очень милый мальчик» лет сорока решил побаловать себя недвижимостью рядом с царским парком в Царском же Селе. Особнячок небольшой, простенький, но все же — осьмнадцатый век, место жительства светской тусовки екатерининских времен. От времен, понятное дело, ничего уже не осталось, но мальчик решил, что он этого так не оставит — обставит дом как надо, чтоб перед гостями не стыдно. Большим плюсом мальчика можно считать тот факт, что он осознавал собственную ограниченность в вопросах интерьеров эпохи русского барокко. И решил проконсультироваться у специалиста — собственно, Софьи Васильевны. За пару дней до того, как мальчик с шиком докатил старушку на собственном «Лексусе»-кабриолете до императорского пригорода и, растрепав ей и без того негустую прическу, выслушал ее предложения и критику, и случился этот самый казус. А именно — кража. Кражей как таковой сейчас никого не удивишь, но в том-то и дело, что «милый мальчик» в дом пока не въехал и наличности или драгоценностей жены в сейф, врезанный в солидную капитальную стену барочной эпохи, еще не положил.
        — Кстати,  — добавила Софья Васильевна, подмигнув Любочке,  — супруги у молодого человека, похоже, тоже не наблюдается.
        Маша многозначительное подмигивание проигнорировала.
        — И что же странного в краже?  — спросила она.
        — Украли только голландские изразцы, которые хозяин заказал для облицовки камина. Изразцы старинные, века XVI, но на рынке антиквариата стоят не бог весть сколько. Много меньше, к примеру, чем люстра муранского стекла, или инкрустированная мебель а-ля восемнадцатый век, или шпалеры льежских мануфактур, которые хозяин приобрел для стены в спальне.
        — А сколько было изразцов?  — Любочка положила в рот конфетку.
        — Штук сто. Но украли только двадцать. Хозяин говорит, они были объединены одной темой, но в принципе ничего особенного. И заплатил он за них не больше, чем за остальные.
        — Так в чем же проблема?  — улыбнулась Маша.  — Пусть закажет еще.
        — Как же это, Маша?  — Сонечка воззрилась на нее поверх очков с искренним недоумением.  — А вор? Останется безнаказанным?
        Маша усмехнулась:
        — В нашем государстве, Софья Васильевна, остается безнаказанным воровство в куда более крупных масштабах. Вряд ли полиция будет сильно их искать. Мальчик ваш — явно не бедный. Легче забыть и купить новые.
        Софья Васильевна покачала головой в редких белых кудельках:
        — Маша, вы что, не знаете этих людей? Он ночей не спит, все голову ломает: почему? Почему именно эти и именно у него? Месть ли конкурентов каких или вор с придурью? Одним словом, спрашивал меня, не могу ли я его свести с кем-то, кто мог бы провести расследование, так сказать, частным образом. Я сначала отнекивалась: где я, а где частный сыск? А он мне вдруг как скажет эдак разочарованно: «Вы ж коренная, питерская! Неужто за всю жизнь не приобрели знакомых или знакомых знакомых в любой сфере?» И тут во мне взыграло ретивое: и правда, коренная я или…
        — Пристяжная?  — усмехнулась Любочка.
        — Одним словом, я вспомнила, как Люба мне рассказала о твоем приезде и успехах в этих ваших сыщицких делах. Я ему ничего не обещала, конечно, но…  — Софья Васильевна открыла ящик стола и перебрала стопку визиток, чтобы наконец вытащить нужную.  — Вот.
        Она подала Маше кусочек картона. «Ревенков Алексей»,  — прочла Маша тисненные золотом имя и фамилию. И протянула визитку обратно:
        — Нет, Софья Васильевна. Простите, никак не смогу помочь вашему протеже. Удалилась от дел.
        — Ну что ж…  — Сонечка с улыбкой кивнула.  — Ничего страшного. Пусть ищет кого-нибудь через Интернет. А карточку оставь себе: вдруг передумаешь?
        Маша сунула визитку в карман — никому она звонить не собиралась, но обижать старушку не хотелось.
        Любочка встала, обозначив конец светского визита. Уже выходя, Маша обернулась и спросила:
        — Софья Васильевна, а что за тема?
        Бабка подняла вопросительно бровь, но хранительница музея Машу поняла:
        — Изразцов-то? Дети. Играющие дети.
        АНДРЕЙ
        Андрей решил, что звонить Маше не будет. Все свое, не цицероновское отнюдь, красноречие он уже потратил, пытаясь доказать ей, что она не сможет заниматься ничем другим и работать нигде, кроме как сыщиком — на Петровке. Что нельзя закапывать свой талант: к чему было тратить больше половины своей сознательной жизни на то, чтобы стать уникальным специалистом, а затем похоронить эти знания где-нибудь в адвокатской конторе? Пусть в самом что ни на есть престижном тихом центре! И ладно бы дело было в деньгах! Но Андрей достаточно хорошо знал Машу, чтобы понимать: не нужны ей деньги. Не то чтобы вообще не нужны — «вообще» они нужны всем. Но не до такой степени, чтобы зарабатывать их, предавая любимую профессию. А то, что профессия была любимой, он не сомневался: в нелюбимом деле нельзя достичь таких высот, каких Маша Каравай достигла меньше чем за год работы в убойном отделе на Петровке. Другое дело, что любовь бывает разной, и мучительной в том числе. И Андрей сказал себе, что у Маши просто кризис — кризис взаимоотношений с профессией. Пройдет.
        Но шли недели после того, как Маша официально «удалилась от дел» и даже «проставила поляну» отделу; Андрей бросал мрачные взгляды на ту часть стола, которую она занимала последний год, и там по-прежнему было очень пусто.
        — Я не хочу больше на это смотреть,  — сказала ему Маша после того, как их энгровский маньяк попал за решетку[1 - Подробно об этом читайте в романе Д. Дезомбре «Портрет мертвой натурщицы».]. Андрей было подумал, что речь идет о несправедливости — о Зле, порождающем Добро, и подобных сложных материях. Он со своей стороны уже давно в такие вопросы не вдавался. В конце концов, он занимается своим делом — ловит преступников. Объяснять, почему тому или иному парню надо скостить срок, поскольку он параллельно совершению преступления был честным отцом, мужем, спасал детей или стариков,  — дело его адвоката. В этом прелесть работы в системе: не ты принимаешь решения этического толка. Пусть болит голова у прочих ребят, находящихся на госслужбе: судьи, прокурора, присяжных, наконец.
        — Почему, почему нельзя просто хорошо делать свою работу, как в любой другой профессии?  — приставал он к Маше, когда в очередной раз вывез ее к себе на дачу. Она молча выслушивала его аргументы, пока он вышагивал туда-сюда по веранде, а сама сидела, сгорбившись, на старой табуретке и все гладила, гладила башку Раневской, обалдевшего от столь долгой ласки. Но в какой-то момент Машина рука замерла, и прикрытый от блаженства глаз Раневской приоткрылся — пес почувствовал неладное.
        — Дело не в профессионализме, Андрей!  — начала Маша тихо, но за этим полушепотом чувствовалась набиравшая силу внутренняя истерика.  — Я начала изучать маньяков, потому что хотела найти убийцу своего отца. Я изучала их в школе, читая вместо нормальных книжек только книжки по теме, потом поступила по этой же причине на юридический и писала по ним диплом. Затем, с грандиозным скандалом с матерью, устроилась на Петровку. И я нашла его… Цель была достигнута, но какой ценой?! У меня погибли…  — Она на секунду замолчала, отвернулась к окну, вновь нашла ладонью голову Раневской, сглотнула.  — Стало ли мне легче от этой правды? Ни капли! Стал ли мир от этого лучше? Тоже нет. Что ж, подумала я, везде есть исключения. И мы взялись за второе дело, и вот… Мы приехали посмотреть, что случилось со стариками. И что мы увидели?
        — Их грузили в автобус,  — мрачно сказал Андрей.
        — Их грузили в автобус, как скот, который везут на убой,  — тускло поправила его Маша.  — Понятно, что без тех условий, которые им обеспечивал этот дом престарелых, долго они не протянут…
        — Это как раз то, о чем я тебе говорю!  — попытался вклиниться Андрей.
        — Подожди. Представим себе, что это правда — я отлично умею ловить маньяков…
        — Ничего себе, «представим»! Да ты лучшая, ты…
        — А если я не хочу их ловить?  — подняла на него Маша прозрачные глаза.  — Мне это было интересно только из-за папы. А теперь я бы рада заняться чем-то другим. Но, видишь ли,  — и тут она мрачно усмехнулась,  — ничего другого я не знаю и ни в чем ничего не понимаю, кроме этих самых маньяков, от которых меня теперь тошнит! И еще. Я больше не хочу видеть изуродованные трупы. Никогда. А при нашей профессии это неизбежно. Так что, если позволишь, я все-таки сменю род занятий.
        notes
        Примечания
        1
        Подробно об этом читайте в романе Д. Дезомбре «Портрет мертвой натурщицы».