Восьмерка, которая не умела любить Валерия Леман
        Детектив-событие
        Ален никогда не верил в нумерологию и эзотерические учения, а тут его огорошили новостью — он якобы «настоящая тройка», а его вещий сон о перетекающей в бесконечность цифре «восемь» несет в себе важную информацию о новом детективном расследовании… Заки не предполагал, что его так удивит содержимое флешки, которую он случайно обнаружил у покойника. На видео, кроме незнакомых мужчин, развлекающихся на шумной вечеринке, глупо улыбался в камеру сам Заки. Хотя об этой записи он абсолютно ничего не помнил… Кася и подумать не могла, кто через полгода после ее самоубийства начнет хладнокровно истреблять всех ее бывших возлюбленных… Многие не способны любить никого, кроме себя. Нумерологи считают: виной всему цифры, зашифрованные в дате рождения. Энергия цифры для одного может быть безопасна, а для другого — убийственна…
        Валерия Леман
        Восьмерка, которая не умела любить
        Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?
        Все началось с придурка Заки. Я всегда называл его придурком, и он не обижался, видимо шестым чувством понимая, что так оно и есть.
        Когда-то мы вместе учились в киношколе, пережив немало волшебных моментов пьянства и любви в шестнадцатиэтажном общежитии на Галушкина. Закончив на актерском отделении только курс, я продолжил дружеское общение с Заки уже в качестве свободного художника. Потом он дипломированным актером укатил в свой Тель-Авив, а я остался прозябать в Москве, ведя полубогемное существование и вообще куролеся по жизни.
        Если быть предельно откровенным, то следует признать: в том, что приключилось тем августом, есть доля и моей вины. Потому что именно я, встретившись как-то с бывшими однокурсниками по Школе (так мы называли ВГИК) и напившись по сему случаю до положения риз, набрал израильский номер Заки, и все присутствующие стали сентиментально кричать в трубку разные пошлости в духе «А помнишь?..» или «Прилетай, Заки, мы по тебе соскучились!»
        И он прилетел, можете себе представить? В итоге мы пропьянствовали двое суток напролет — то там то сям у прежних знакомых, под конец осев все в том же общежитии на Галушкина, крепко подружившись с новым поколением будущих лицедеев и режиссеров.
        В пятницу, тринадцатого (оцените колорит!), в третьем часу ночи мы были изгнаны из комнаты смазливых экономисток и, едва держась на ногах, под мерзким мелким дождем чудом поймали такси, которое и понесло нас на другой конец Москвы в мое теплое двухэтажное гнездышко с петушком на флюгере. Вот тут Заки и проиллюстрировал, как никогда раньше, какой же он придурок.
        Сначала он закурил в салоне черную кубинскую сигару, отчего меня чуть не вывернуло, а таксист в нецензурной форме предложил прекратить курение. Абсолютно проигнорировав данное пожелание, глядя в мокрое окно, за которым рекламные огни и фонари сливались в одну сплошную цветную линию, наш израильский эстет заплетающимся языком принялся разглагольствовать, до чего же пакостный и сырой город-герой Москва, вечно встречающий его персону дождем. Таксист сквозь зубы заметил, что сегодня второй дождь за все лето. Тогда Заки неожиданно хлопнул его по плечу, и водитель с перепугу так резко затормозил, что мы едва не вылетели через лобовое стекло.
        Как оказалось, данный жест мой израильский друг произвел единственно для того, чтобы попросить остановить машину, потому как внезапно захотел пописать. Еще большую глупость он сделал немедленно после торможения — сунул белому от злости таксисту хрустящие баксы «за беспокойство». Неудивительно, что тот, едва мы вылезли из такси, рванул с места и был таков.
        Вот почему я считаю, что все началось из-за придурка Заки. В синей московской ночи мы стояли под мелким непрерывным дождем на обочине, писая на бордюр и ругая последними словами — Заки таксиста, а я Заки.
        Естественно, поймать в этом месте в это время такси или сумасшедшего частника не было никакой возможности. Чувствуя, как постепенно трезвею от влаги, я огляделся и сообразил, что парк по правую сторону дороги мне знаком, и если мы пройдем через него, то выйдем к многоэтажному кварталу, в конце которого расположена зеленая зона с новомодными особняками, в числе коих красуется и мой дом.
        Я объяснил рекогносцировку шатающемуся Заки, который немедленно принялся протестовать и ругаться, хотя, убейте меня, не представляю, что другое еще можно было сделать в подобной ситуации, как не двинуться напрямик. Но Заки страшно боялся идти ночью через парк, а потому прочел мне целую лекцию о криминогенности Москвы и даже снова попытался ловить такси, махая руками посреди абсолютно пустой дороги. Понаблюдав за его клоунадой, я молча повернулся и направился к входной арке парка.
        Я не безголовый супергерой, не лишен воображения и вполне начитан, чтобы представить, что может приключиться в темноте в зловещих аллеях, а потому честно скажу, что радости сия прогулка мне не доставляла, тем более что сзади волочился хнычущий Заки, истерично вскрикивающий от каждого шороха.
        А парк был полон шорохов, леденящих душу звуков и причудливых силуэтов. То я ясно видел скрюченную фигуру старухи, манящую меня когтистым пальцем, а приблизившись, обнаруживал всего лишь молодое деревце акации со смятым газетным листом в ветвях; то вдруг Заки, вцепившись в мое плечо, свистящим шепотом вещал, что видит человека на застывших детских качелях, а это просто была сломанная спинка деревянного сиденья.
        Наконец впереди за ровно подстриженным ограждением из кустарника бузины показался просвет улицы. Я с облегчением вздохнул, а Заки неожиданно принялся за художественную декламацию.
        Минувшей ночью,
        Когда вон та звезда, левей Полярной,
        Пришла светить той области небес,
        Где блещет и теперь, Марцелл и я,
        Едва пробило час…
        «Гамлета» мы ставили в Школе вместе с третьекурсниками — нам с Заки, двум балбесам, доверили роли Бернардо и Марцелло, а потому я прекрасно помнил эту реплику, а также следующую за ней репризу «Входит призрак». И сейчас уже был готов проговорить свои слова («Тсс, замолчи! Смотри, вот он опять!»),  — как произошло нечто необычное.
        За воротами парка мелькнуло белое пятно. В первое мгновение я испытал необъяснимый ужас. Мне показалось, что, следуя ходу великого спектакля, действительно появился призрак — если не отца Гамлета, то еще кого-нибудь. Не сговариваясь, мы с Заки одновременно замерли на месте, боясь пошевелиться. Что-то светлое и бесформенное легко скользнуло за черной решеткой, а потом послышался прозаический перестук быстрых шагов.
        — Человек,  — прошептал Заки, невольно улыбаясь,  — просто прохожий.
        Все было вполне объяснимо: некто вышел из парка с противоположной стороны и двигался по тротуару.
        — Хм, прохожий в три часа ночи…  — усмехнулся мой приятель, мгновенно позабыв собственные недавние страхи и преображаясь на глазах.  — Давай его напугаем!
        Это уже снова был прежний Заки — шалун и затейник, готовый среди ночи упиваться Шекспиром или играть в казаки-разбойники с совершенно незнакомыми людьми. Мне показалось страшно смешным то, что мы, два взрослых парня, только что сами умиравшие от страха, способны кого-то напугать. Не знаю, как еще я могу оправдаться — быть может, виной всему был еще не выветрившийся алкоголь? Как бы то ни было, мы с Заки, улюлюкая, мчались за тем несчастным.
        Когда мы выбежали за ворота парка, наша жертва уже перешла через дорогу и быстро удалялась в глубь квартала новостроек. Мы с дурацкими криками кинулись следом.
        — Стой!  — азартно орал Заки.  — Именем королевы!
        Естественно, незнакомец запаниковал. Значительно сократив разделявшее нас расстояние, я отметил, что он высок, одет в светлые брюки и белую ветровку, и в руках у него ничего нет — ни сумки, ни авоськи, ни какой-нибудь распаршивой визитки, словно бы человек просто вышел подышать воздухом в неурочный час.
        Я сразу понял, что прохожий молод, поскольку шагал размашисто и легко, а когда услышал наши вопли и топот погони, так же легко побежал. Его светлый силуэт нереально беззвучно скользил по диагонали двора мимо детских качелей и песочниц, потом вдоль асфальтированной подъездной дорожки громады многоэтажки-муравейника, в которой запросто можно было бы расселить целую деревню, где рождаемость еще не упала до среднероссийского уровня.
        — Быстрей!  — оборачиваясь на бегу, крикнул задыхающийся Заки.  — Мы не должны его упустить!
        На самом деле он, конечно, вовсе не хотел догнать беднягу, поскольку тогда перед ним встал бы классический вопрос «Что делать?». Мой израильский друг всегда любил пошалить, повалять дурака, но никогда не был маньяком и садистом, доводящим людей до ужасной смерти. Вот почему он едва не лишился сознания, когда наткнулся на… теплый труп нашей жертвы.
        Я не шучу. Завершением нашей погони был труп. Как будто бы это мы, догнав, прострелили его, как картонную мишень.
        Все произошло неожиданно. В какой-то момент погони парень исчез из виду, потом мы увидели двигающееся светлое пятно в дальнем конце дорожки, проходящей вдоль муравейника, у последних подъездов с ярко освещенными окнами лестницы. Заки взревел «Цель обнаружена!» и кинулся туда, а я — за ним. Впоследствии мы пытались вспомнить, раздавался ли какой-нибудь звук наподобие хлопка пробки шампанского или выхлопной трубы автомобиля. Но с воспоминаниями было туго: увлеченные погоней, мы топали и шумно дышали, да к тому же все еще находились под тлетворным воздействием алкоголя.
        А вот тот, кто хладнокровно пристрелил нашего бегуна, явно был трезв как стеклышко. Когда, подбежав к крайнему подъезду, почти у самой его двери, распахнутой и открывающей ярко освещенную лестницу к лифтам, мы вдруг увидели тело, сразу же стало ясно, что стреляли в парня в упор. Убийца явно стоял в тени под козырьком над крыльцом, так что подбежавший наверняка не сразу его заметил. Скорей всего он вообще никого не ожидал встретить, а просто направлялся к подъезду, когда из темноты выступил некто и пальнул из пистолета с глушителем. Жертву отбросило назад, и наш беглец рухнул на спину, раскинув руки, а на белой ткани его майки на груди расползлось темное пятно.
        Как я уже отметил, Заки едва не потерял сознание. Он стоял над трупом, прижав обе руки к сердцу, и тяжело дышал, не в силах произнести ни слова. Пока я, стараясь унять предательскую дрожь в руках, с видом бывалого Шерлока Холмса осматривал тело, убеждаясь в правоте своей версии, Заки несколько успокоился и тоже решил показать себя молодцом. Присев рядом со мной на корточки, он с невольным любопытством вглядывался в бледное лицо мертвеца, на котором застыла странная полуулыбка.
        — Как в кино, правда?  — еле слышно выдавил из себя мой израильский друг.
        Что еще мог сказать Заки, дитя клинтиствудских вестернов и боевиков про ниндзя? Я и сам ощущал странную нереальность произошедшего: человек, которого мы никогда прежде не знали, бежал от нас, ради смеха преследовавших его, и вот — финита ля комедия. Да, все кончено, и никто не крикнет «Стоп, камера! Переснимем этот дубль». Таинство смерти.
        — Ведь это не мы, а?  — еще более нереально и нелепо прозвучал следующий вопрос Заки.
        Я почувствовал, как меня охватывает дрожь. Мы шли по ночному парку, увидели белое движущееся пятно, спьяну-сдуру помчались за кем-то, кто двигался легко и бесшумно, как фантом… Мы ли в него стреляли? Конечно, нет. У нас не было никакого оружия, кроме, разве что, моего брелка в виде перочинного ножа. Но вопрос прозвучал и сбил мои мысли в тягучее месиво.
        Я подумал, что в этой жизни возможно все — убийство мыслью, стрельба из пальца. И вообще, несколько минут назад в парке, может, вовсе не человек двигался впереди нас, а бренная душа, астральное тонкое тело, ведя нас к своей убитой оболочке…
        Но прежде чем что-то ответить Заки, я вдруг обратил внимание на правую руку мертвеца, слегка прикрытую распахнувшейся полой ветровки, и осторожно отогнул ее. Так и есть, на запястье парня был надет кожаный шнурок с болтавшейся на нем аккуратненькой стильной флэшкой.
        — Мать вашу!  — Заки резко наклонился и, опередив меня, ловко снял ее.
        Флэшка была миниатюрная, серебристого цвета, с инкрустацией в виде золотой рыбки. Я забрал находку у Заки, автоматически сунув в карман джинсов. Сам не знаю зачем.
        — Я понял — на ней может быть нечто компрометирующее,  — восхищенный собственной догадливостью, сказал Заки и осекся.
        Та же мысль поразила одновременно и меня: если беднягу убили не мы, значит, тот, кто это сделал, наверняка находится где-то поблизости и наблюдает за нами. Все произошло слишком быстро, он просто не мог убежать незаметно для нас.
        Без лишних слов мы поднялись и, слыша оглушительно-сумасшедший стук собственных сердец, торопливо зашагали прочь. Потом побежали. Когда дорожка свернула направо и впереди показался засаженный молодыми деревцами бульвар с разнообразными дворцами, коттеджами, особняками за высокими заборами, я мысленно вознес хвалу всевышнему — мы были дома.
        Флэшка мертвеца
        Летом светлеет рано. Пока Заки мылся в душе, я наскоро жарил банальную яичницу с ветчиной, варил кофе в джезве на две большие чашки и вяло размышлял, почему отец, строя для мамы этот уютный двухэтажный особнячок, не додумался до хотя бы двух ванных комнат. Каждый раз, когда у меня появляются гости или навещает сестра Ольга, устав от общежитской жизни и решив недельку-другую пожить дома, вопрос с ванной становится больным.
        Я люблю воду — она согревает, расслабляет, успокаивает, но, в силу воспитания, вечно уступаю первую очередь гостям и теряю половину удовольствия от процедуры. Как приятно было бы сейчас после мерзкой прогулки под дождем через парк, глупой погони и обнаружения трупа, вообще после всех этих сорока восьми часов, наполненных шумом и алкоголем, спокойно полежать в ванне с какой-нибудь приятной ароматической добавкой. Вместо этого мне пришлось просто снять мокрую одежду, довольствоваться сухим халатом, а потом заняться кухонными хлопотами, в то время как виновник всех моих бед наслаждался горячим душем, фыркая, как дельфин в Черном море.
        Предавшись своим горьким мыслям, я не заметил, как кругом посветлело. Через распахнутую стеклянную дверь, ведущую из кухни в сад, послышались свежие утренние звуки — щебет птиц, дальние гудки автомобилей и голоса.
        — Любуешься рассветом?  — бодро спросил сукин сын Заки, появляясь в моем темно-синем банном халате.
        Я подумал, что если отправлюсь в свой черед принимать душ, то, ко всему прочему, останусь еще и без завтрака, а потому отложил ванну на потом.
        — О, наслажденье!  — взревел Заки, вилкой подхватывая кусок поджаристой ветчины.
        Мы уселись за стол и жадно набросились на холестерин и все остальные ужасные вещи, в изобилии содержащиеся в яйцах, белом хлебе, черном кофе, сахаре и сливочном масле. После этого я сварил еще кофе, а Заки предложил выпить его в гостиной на мягком диванчике перед широким экраном моего «Томсона». Теперь, когда друг был помыт, побрит и накормлен, ему не терпелось узнать, какие же таинственные файлы сохранены на флэшке мертвеца. На сытый желудок всякий не прочь поиграть в детектив.
        — Наверняка какая-нибудь порнушка, компромат,  — с удовольствием попивая кофе, сладостно мечтал Заки, поудобнее пристраивая под локоть зеленую атласную подушку.  — Парень, скажем, нащелкал непристойных фоток некой персоны в сауне, а персона наняла киллера. Вот только непонятно, почему киллер не забрал флэшку. Может, мы его спугнули?
        — Обломись!  — заткнул я этот фонтан красноречия, чувствуя приятную невесомость и отстраненность от собственного тела.  — Скорей всего на флэшке ничего, кроме каких-нибудь обычных рабочих документов или, на крайняк, заезженного боевика. Смотрел его у кого-нибудь в гостях, засиделись с приятелями под пиво…
        Как тут же выяснилось, на флэшке имелся один-единственный файл, озаглавленный лишь формальным набором цифр.
        — Видеозапись, причем довольно короткая,  — запуская оную, прокомментировал я.
        Первые кадры разочаровали нас обоих — на лужайке в парке играли какие-то дети. Мальчик отобрал у девочки куклу, и та расплакалась.
        — Компромат для мамы мальчика,  — не сдержал я сарказма.
        И тут же сюжет сменился другим.
        Помещение, показавшееся мне смутно знакомым. И несколько парней, один из которых, худой, бритый под ноль, с физиономией убийцы, пил что-то из стакана и ухмылялся в камеру. Потом некий голубоглазый душка в белом костюме приветственно помахал в объектив, затем на нас строго и доброжелательно уставился давешний мертвяк, живой и здоровый пока, все в той же ветровке. Я почувствовал странное напряжение, как будто еще немного, и внутри что-то оборвется, не выдержит, лопнет. Заки актерским жестом поднял ладони, намереваясь сказать банальность, да так и застыл с открытым ртом, потому что на экране широкой пьяной улыбкой улыбался он сам, поднятый чьей-то крепкой рукой с низкого диванчика. Мой друг щурился и что-то говорил, а потом повалился назад на диван. Запись оборвалась.
        — Этого не может быть,  — ошарашенно уставившись на рябь, появившуюся на экране, проговорил Заки.  — Первый раз вижу всех этих людей.
        Он посмотрел на меня:
        — Ты мне веришь? Клянусь, этого не может быть!
        Его лицо было бледнее лица мертвеца.
        Шпаргалка № 1
        Как бы мы ни хорохорились, убеждая себя, что ничуть не устали, что нам по силам не спать еще сутки, но тайна видеозаписи свалила нас с ног. Еще немного вяло подискутировав о том, как Заки мог оказаться среди абсолютно незнакомых ему людей и ничего о том не помнить, мы разбрелись по своим ложам и провалились в поролоновую яму сна.
        Порой мне кажется, что сны — это шпаргалки, посылаемые нам из другого измерения. Из того, где все проще, где легко читаются мысли и ты при необходимости можешь взлететь, как «Боинг». Вот почему в трудных ситуациях, когда выхода вроде бы нет, а предпринять что-то необходимо, лучше всего попросту завалиться спать. Во сне решения приходят сами собой.
        На сей раз все было немного по-другому. Я спал, но какая-то часть меня продолжала бодрствовать. Сначала я плавал, как в пучине морской, в тексте реплики Бернардо, анализировал его, продолжая появившуюся еще наяву мысль, что не зря Заки продекламировал стишок за минуту до появления белого пятна. Отсюда следовал вывод, что прав был Шекспир насчет того, что весь мир — театр, а люди в нем — актеры. Получается, мы с Заки очень даже неплохо сыграли свои роли.
        Потом мне приснилась восьмерка. Просто цифра. И я ломал себе голову, к чему бы это. Затем повернул ее набок, получив знак бесконечности, что в свой черед озадачило меня. Да, конечно, мне приходилось читать, что восьмерка — цифра особенная, что она символизирует бесконечность и изменчивость мира. Но при чем тут восьмерка, если я думал о трупе неизвестного парня, который, оказывается, когда-то был знаком с Заки и даже распивал с ним нечто, похожее на водку?
        Странный сон начинал меня утомлять. Я вообще не люблю цифры и математические примеры, а тут еще восьмерка буквально не отпускала меня, перетекая из одного полушария в другое, переворачиваясь и переливаясь всеми цветами. Потом она засмеялась, и та моя часть, что не находилась в измерении сна, озадачилась: как цифра может смеяться? Потом восьмерка заплакала. Потом послышался бесконечный телефонный звонок, но никто не брал трубку. Я разозлился. «Да возьмешь ты когда-нибудь трубку!» — закричал я и кинул подушку в недоумевающего Заки. Подушка растаяла в воздухе. Я проснулся.
        Не было никакого надрывающегося телефона, никакого недоумевающего Заки — я один лежал на своей кровати и чувствовал себя совершенно разбитым. «Дурацкий сон» — вот и все, что вертелось в тяжелой голове. И правда, дурацкий сон. Совершенно дурацкий.
        Я встал и побрел к окну, настежь распахнул ставни. В саду бушевало лето: вовсю сияло солнце, птицы порхали по деревьям и дрались из-за жучков-паучков. Наверняка время шло уже к вечеру. Я высунулся из окна так, чтобы видеть небольшую оранжерею с тропическими растениями, устроенную еще моей матушкой до отъезда в Танзанию, и крикнул что есть сил: «Васек!»
        Никакого ответа. Собственно, этого и следовало ожидать — когда Василий Щекин трудится, его можно видеть: он бегает по саду, что-то носит, подкапывает, поливает. Васек так же помешан на растениях, как я на женщинах и кофе. Поэтому я и нанял его в качестве садовника, обратившись на кафедру Тимирязевской академии с просьбой порекомендовать мне самого сумасшедшего студента. И бог послал мне Васька, о чем я ни разу не пожалел, потому что ко всем прочим достоинствам он еще умеет волшебно готовить и не хуже меня священнодействовать с кофе.
        Словом, я позвал Васька, а тот не ответил, значит, еще не пробило половины пятого — времени, когда мой садовник, тютелька-в-тютельку, появляется в оранжерее.
        Я потянулся, пытаясь внушить себе настроение гармонии с миром и с самим собой. Но если с миром я в общем-то был в гармонии, то с самим собой после сна о восьмерке гармонии не получалось. Кроме того, страшно хотелось есть.
        Если в доме нет никого, кроме меня и Заки, то, выходит, готовить придется мне. Ведь мой израильский друг может сыграть какую угодно роль, очаровать нужного человека или отбить у тебя любимую девушку, но он не способен приготовить даже яичницу. Это есть неоспоримый факт, с которым я смирился еще в годы совместной учебы. Таким образом, пришлось спускаться вниз и отправляться на кухню.
        Если честно, я не слишком люблю готовить, но неплохо освоил данное искусство. Во-первых, потому, что люблю свою кухню со стеклянной дверью, выходящей в сад, а во-вторых, потому, что не люблю чужих в доме. Исключение составляет вышеупомянутый Васек Щекин, который как-то сразу пришелся ко двору. И потом, если обеспечить себя едой я еще смогу, то заставить благоухать и цвести питомцев маминой оранжереи способен только человек, всецело посвятивший себя ботанике, а тут уж мне с Васьком не конкурировать.
        Итак, первым делом я покормил рыбок в аквариумах, прошел на кухню, достал из холодильника приличный кусок телятины, вилок цветной капусты, сливки, сыр и принялся готовить мясо по-французски.
        Я не зря отметил, что люблю свою кухню. Она не просто современна и комфортабельна, она, если хотите, поэтична. Взять хотя бы эту стеклянную дверь в сад и широкую полосу окна вдоль всей длины разделочного стола. Занимаясь готовкой, я вижу удивительные картины: осенний дождь, срывающий золотые листья, хлопья пушистого снега на ветках, набухающие почки и первое весеннее цветение, буйство зелени лета, разноцветье трав… Можете представить, какой сумасшедший аромат врывается в распахнутую дверь в мае, когда в саду цветут сирень и жасмин? Я заношу на мощенную камнем крытую террасу стол и легкие плетеные стулья, чтобы вкушать трапезу на свежем воздухе.
        Эта летняя мебель и сейчас была на террасе, и я похвалил себя за то, что накануне поставил под навес стулья, так что ночной дождь их не замочил. Пока мясо в духовке покрывалось ароматной сырной корочкой, я протер стол, расставил вокруг него стулья и нащипал на грядке за кустами шиповника свежей зелени. Оставалось только сварить кофе.
        Романтическое пробуждение ото сна у большей части населения нашей планеты обычно ассоциируется с дивным ароматом арабики. В таком случае могу поспорить, что, несмотря на всю дребедень, что обычно поет Заки девушкам, он — не романтик: его разбудил запах мяса. И тот же запах поднял его с дивана в гостиной, заставив приползти на кухню неумытым, с помятым заспанным лицом, в одних клетчатых трусах до колен. Заки равнодушно взглянул на кофе, который я засыпал в турку, и, почесывая под мышкой, уставился на уютно освещенное нутро духовки.
        — Брат, я умираю с голоду,  — проговорил он и, прошлепав к раковине, принялся пить воду из-под крана.
        Хм, яркая иллюстрация известной поговорки: в пьянстве замечен не был, но по утрам долго и жадно пил холодную воду…
        Тут, кстати, самое время остановиться на одном вопросе. Когда Заки шутя называет меня братом, в этом есть определенный смысл. Нет, формально между нами нет абсолютно никакого родства: в нем по отцовской линии течет еврейская кровь, во мне — французская. А вы ведь представляете себе разницу между Востоком и Западом? И все-таки именно наши корни в чем-то нас и роднят: мы с ним полукровки. Русские мамы, каникулы у русских и зарубежных бабушек-дедушек, воспитание с пеленок на двух языках, двуязычные же мысли, так что сам порой не понимаешь, кто ты, русский, француз или еврей. Полукровки — особая нация, и мы с Заки оба к ней принадлежим. Между прочим, если кому интересно: имя Заки — сокращение от Захар.
        — Давай скорей сюда то, что так божественно пахнет,  — заявил мой друг, наконец напившись и усаживаясь на табурет.
        Я безжалостно поднял его и погнал на террасу резать хлеб, раскладывать вилки и расставлять чашки к торжественному выносу мяса. Сначала бездельник заскулил, но заводить волынку не стал — наверное, действительно был голоден. В итоге уже через пятнадцать минут мы сидели на фоне шиповника, усыпанного оранжевыми ягодами, и смаковали мой кулинарный шедевр.
        — Кайф!  — воскликнул Заки, покончив со своей порцией и подкладывая добавку.  — Разве эти дурочки с экономического могут приготовить нечто подобное? Никогда! Чем они нас кормили — котлетами из ливера и лука? И после этого у них еще хватило наглости выставить нас среди ночи на улицу. В частности меня, заслуженного артиста Израиля, лучшего исполнителя роли Джакомо Казановы!
        — Вчера ты вспоминал другую свою роль,  — плавно свернул я разговор на нужную мне тему.  — «Минувшей ночью, когда вон та звезда…»
        Заки слегка нахмурился, но аппетит не потерял.
        — Понимаю,  — проворчал он,  — сейчас ты вцепишься в меня как заправский следователь в попытке вытащить какие-нибудь там детали. Уж эти мне твои игры в детектив! Но, клянусь мамой, я ничего не помню о той вечеринке с мертвецом.
        Я разлил по чашкам кофе.
        — Ты был тогда пьян в стельку, что видно невооруженным взглядом. Хочешь, расскажу, как все было? Тебя привезли в какую-то компанию уже в стадии «недоперепил», и ты сразу же вырубился на диванчике. Подобным образом у тебя заканчивается практически каждый второй загул.
        — Вполне возможно,  — пожал плечами Заки, завершая трапезу, откидываясь на спинку стула и начиная ковырять в зубах спичкой.  — Но я ничего не помню.
        Спорить с ним было бесполезно. Ко всему прочему, Заки никогда не любил детективов — ни Гарднера, ни Рекса Стаута, ни классику в лице Агаты Кристи и Конан Дойла, ни даже ширпотребного Чейза. Углубление в малозначительные на первый взгляд детали наводит на него тоску.
        — Слушай, давай забудем эту ночь и все, что было, начиная с того момента, как псих таксист высадил нас у парка,  — предложил мой друг несколько раздраженно.  — В конце концов, не мы убили бедного парня, к нам его смерть не имеет никакого отношения.
        Ох, как же он ошибался! Но в тот момент на солнечной террасе в теплых ароматах августа все казалось незыблемо прекрасным и беззаботным, а ночное происшествие далеким и каким-то нереальным.
        Мы выпили кофе, потом я вспомнил, что в баре еще осталась початая бутылка армянского пятизвездочного коньяка. Под нее мы и обсудили вчерашних дерзких экономисток, одна из которых, кстати, была очень даже ничего.
        — Она не экономистка,  — заявил Заки, когда я описал девицу в деталях,  — сценаристка или киноведка, точно не помню.
        — При чем тут киноведки?  — возразил я.  — Там были одни экономистки. Когда ты видел, чтобы киноведческий факультет снисходил до экономического? У них слишком разный интеллект.
        — Она сама мне сказала, что учится то ли на сценарном, то ли на киноведческом,  — упорствовал Заки.  — К экономисткам зашла просто купить травки, увидела меня, ну и… Сам понимаешь.
        Я понимал. Трудно найти человека с таким же самомнением, как у Заки. Длинные ресницы, зеленоватые глаза и каштановые кудри моего друга, конечно, производят на девушек впечатление, но Заки все-таки сильно преувеличивает масштабы своего шарма.
        Еще немного попрепиравшись, мы сошлись на том, что неглупую то ли киноведку, то ли сценаристку звали Светой и что у нее были чудесные длинные ноги. Впрочем, Заки не особо на них запал — во-первых, из-за высокого роста обладательницы оных, превышающего его собственный (приятель болезненно переживает, что не слишком высок), а во-вторых, он не любит умных девушек (сами отгадайте, почему). Таким образом, разговор перешел на просто красивых девушек.
        — Умными хотят быть некрасивые или закомплексованные,  — горячился Заки.  — Зачем женщине ум и всякая там эрудиция? Ей достаточно быть красивой. Красивых все любят, а умных… Кому нужны умные?
        — Не все так рассуждают,  — возразил я.  — Лично мне сто лет не нужны полные дуры, а послушать тебя, так всю жизнь ты общаешься именно с такими.
        — Ну нет!  — так и взвился Заки.  — Я не говорю, что у меня совсем не было умных. Только с ними в конце концов всегда становится скучно. По крайней мере, почти со всеми.
        Друг на мгновенье задумался. Потом улыбнулся.
        — Бывают, конечно, исключения. Помнишь Касю? Она знала кучу умных вещей, но с ней никогда не было скучно. Если бы не та рыженькая, я бы, возможно, на Касе женился.
        Заки еще договаривал фразу, а я внезапно почувствовал себя так, будто кто-то влепил мне хлесткую пощечину. Кровь прихлынула к носу, еще чуть-чуть — и закапает на стол: кап-кап-кап…
        Кася! Тоже полукровка, выросшая в Москве. Правда, ее мать, обрусевшая полячка, никогда не учила дочку польскому языку. Во всяком случае, при мне Кася ни разу не говорила по-польски. Она была просто очень красивая, умная и обаятельная девушка, которая по непонятной причине влюбилась в придурка Заки. А еще талантливая — вся ее студия в подвале старинного особняка на Арбате была увешана удивительными фотографиями…
        Вот именно! Я понял, почему при упоминании имени Каси у меня едва кровь не пошла носом: когда мы смотрели под утро кадры со злосчастной флэшки мертвеца, помещение, где проходила пьянка-гулянка, показалось мне смутно знакомым.
        — Заки,  — проговорил я, невольно чувствуя волнение,  — я вспомнил. Там, на видеозаписи с флэшки, фотостудия Каси.
        Заки уставился на меня круглыми мечтательными глазами. Быть может, в этот момент он впервые почувствовал, насколько серьезно все, что случилось ночью, касается лично его. Все это.
        Все это
        В жизни часто бывает: происходящее плавно, но твердо подводит тебя к тому, что ты хотел бы забыть. Так было со мной тем августовским ранним вечером, когда я сидел на террасе с рюмкой коньяка в руке, смотрел на розовеющий воздух сада, где все ароматы словно бы стали острее и ярче. Смотрел на деревья и цветы, чтобы не видеть Заки — человека, который однажды увел у меня милую, славную Касю.
        Я познакомился с Касей, будучи в состоянии легкой депрессии по причинам личного характера. Было это под финиш первого учебного года во ВГИКе в доме одной моей давней подруги Татьяны, с которой в свое время нас связывал сумасшедший проект: открыть в Москве филиал голливудской студии «Парамаунт». Хозяйка сама подвела меня к молчаливой девушке с желтыми волосами, насплетничав перед этим, что та, несчастная, второй раз приходит сюда с парнем, изменяющим ей направо и налево. Он, мол, уже не отходя, так сказать, от кассы, подхватил тут кого-то и умчался.
        — А она будто ничего не видит, сидит и курит в углу. Прикол?  — сказала злая женщина Таня. И потом представила нас друг другу: — Ален Муар-Петрухин — ловелас и бездельник; Кася — фотохудожник.
        Поначалу Кася не произвела на меня впечатления, тем более что я терпеть не могу страдалиц. А она как раз страдала из-за измен своего парня, это я понял сразу по тому, как вцепилась в меня, заведя бесконечный, лихорадочно-возбужденный разговор о романах Кортасара. Но больше в компании свободных девушек не было, а мне не хотелось возвращаться домой одному.
        Нужно сказать, в те времена такой недавней и давно ушедшей беспечной юности расклад нашей жизни выглядел по-другому. Моя матушка еще не отважилась на отъезд в Танзанию и проживала с моей сестрой Ольгой (тогда еще школьницей) в доме, где сейчас обитаю я, а я предавался усладам быта в общежитии ВГИКа, в блоке номер девятьсот семь вместе с Заки, который в тот самый вечер по непонятной причине отсутствовал.
        Ближе к ночи я привез Касю в общагу, где напоил ее кофе и коньяком. Она развеселилась, выкинула из головы своего изменщика и вдруг так похорошела, что в какой-то момент я уставился на нее дурак дураком, в изумлении задавая себе вопрос, где раньше были мои глаза.
        Девушка походила на русалку — светлоглазая, длинноволосая, с какими-то осторожными и легкими движениями и с загадочной аурой. Как бы она ни смеялась, какой бы открытой и простой ни казалась, ясно ощущалось, что в свой мир, как в неприступный замок, Кася мало кого допускает, держа окружающих на четко определенной дистанции.
        Новая знакомая меня очаровала — словно в какой-то момент накинула сеть, которую я не заметил. Мы проговорили до утра, уснув одетыми, по-братски обнявшись, на моем диване. Во сне я видел ее русалочьи глаза, слышал тихий смех, любовался профилем с прямым коротким носом, полускрытым желтоватой шелковой прядью.
        К обеду мы проснулись и, поскольку было воскресенье, отправились гулять на ВДНХ. А потом Кася повезла меня на Арбат, в старинный четырехэтажный дом, где под самой крышей находилась ее маленькая квартирка, а в подвале — фотостудия, вся обклеенная черной бумагой, с серебряными звездами и луной из фольги на стенах и потолке.
        Эти два дня, несмотря на всю свою невинность и целомудренность, остались в моей памяти трогательной и чистой love-story. Мы были, как дети,  — говорили о пустяках, бродили по городу, покупали мороженое, целовались и обжимались, а до большего как-то не дошло. Мне казалось, то самое большое никуда не уйдет, даже интересно построить историю по старым канонам, не сводя все сразу к постели. Можете себе представить, я собирался познакомить Касю с мамой! Но тут наступил понедельник, девушке нужно было отправляться на работу в ее чертов журнал. А вечером у меня случилось расстройство желудка, и когда Кася постучала в дверь нашего блока, ей открыл негодяй Заки.
        Злой рок, скажу я вам, сидеть в сортире, терзаясь унизительностью своего положения и слыша, как приятель вовсю клеит твою девушку. Я немедленно уловил особые интонации в голосе Заки и, что более печально, в Касином смехе.
        Вечер прошел в ускоряющемся аварийном ритме — так автомобиль, потеряв управление, летит с горы. Я видел, что катастрофа неизбежна, об этом говорило все — их заговорщические взгляды и то, как оба избегали смотреть на меня. Под занавес Заки вывел меня в прихожую и, дав прикурить, интимным шепотом, якобы чувствуя неловкость от собственной подлости, попросил извинения «если что», поскольку Касе хочется остаться ночевать у него. Я сделал отчаянно-равнодушный вид, проговорив: «Отчего же, пользуйтесь апартаментами на здоровье».
        Так началась черная страница моей жизни. Кася, выходя по утрам из комнаты Заки в его футболках и пижамных брюках, мило улыбалась, желала доброго утра, шутила и вообще вела себя так, словно между нами никогда не было ничего, кроме мороженого.
        Я делал хорошую мину, но игра была не просто плохая — она была ужасная. Незадолго до того я по собственной глупости расстался со своей второй половинкой по имени Соня, которая теперь пользовалась свободой как хотела. И вот на тебе, только познакомился с милейшей Касей — как вновь облом.
        Меня словно выпотрошили изнутри, и я ходил совершенно пустой. Ничто не волновало, ничто не казалось забавным или интересным. Как-то я даже подумал, что жизнь совершенно не имеет смысла, настолько она плоская и серая. Один шаг отделял меня от самоубийства, который не был сделан только из-за того, что мама свалилась с воспалением легких. Я вынужденно переехал в дом с петушком на флюгере — делать больной уколы, готовить ей всяческие снадобья, следить за успеваемостью Ольги и за нормальным развитием многочисленных растений в доме и оранжерее, следуя строгим инструкциям мамы. Так я увлекся ботаникой и излечился от несчастной любви.
        А Заки продержался с Касей с марта по июнь — это был его личный рекорд в отношениях с противоположным полом. Наступило лето, меня за пропуск занятий и неявку на сессию выперли из Школы, и я решил устроить себе передышку в получении высшего образования. Ведь до Школы я еще успел проучиться два курса в литературном институте на отделении прозы и два курса на журфаке МГУ. Пора было немного отдышаться.
        В конце лета мама уехала-таки в Танзанию, слезно умоляя меня не погубить ее зеленых питомцев. Ольга, благополучно окончив школу, стала студенткой экономического института и немедленно переехала в общежитие. Таким образом, я остался полновластным хозяином двухэтажного дома, завел аквариумных рыбок и вступил в активную деловую переписку с отцом, в итоге став солидным менеджером по рекламе в московском представительстве его косметической фирмы «Сады Семирамиды».
        Год назад, также летом, я встретил Касю на Арбате. Она выглядела немного осунувшейся и усталой, но в целом мало изменилась. Мы немного поболтали, сдержанно вспомнив прежние времена. До этого мне не раз приходилось встречаться с Заки в веселых компаниях, и я знал, что у них с Касей все кончено, так что этот вопрос не поднимался. Но перед тем как поймать такси и умчаться в свою редакцию, Кася вдруг как-то по-особенному посмотрела на меня и обронила:
        — Ну и дура же я была…
        Вот так. Передать не могу, насколько приятно было это услышать.
        Флэшка мертвеца-2
        Воспоминания — опасная вещь, они могут завести тебя бог весть куда.
        — Ален, вернись!
        Заки щелкал пальцами перед моим лицом.
        Я тряхнул головой и допил свой коньяк.
        — Кася…
        — Кася,  — вздохнул Заки, скромно потупившись.  — Да, я, конечно, был не прав. Отбивать девушку у друга…
        — Да пошел ты!
        Коньячная бутылка была пуста. Я встал, чувствуя, что не совсем твердо держусь на ногах. И предложил:
        — Идем еще раз посмотрим запись.
        — Давай.
        Нужно было убедиться, что мои предположения правильны и мальчишник действительно заснят в фотостудии Каси.
        Мы снова прокрутили всю запись с самого начала.
        Дети в парке, короткая пауза. Затем мы смотрели уже внимательнее: лысый парень в широких джинсах явно говорил тост, торжественно поднимая стакан и ухмыляясь; фоном ему служила черная стена. Голубоглазый душка и наш знакомец-мертвец также красовались на черном фоне, а за спиной мертвеца можно было разглядеть белый уголок фотографии в тонкой металлической рамке.
        Заки от напряжения прикусил губу.
        — Это ее диван,  — решительно заявил он, в очередной раз лицезрея на экране себя, любимого.  — Точно.
        Я немного отмотал пленку назад — мне показалось, что когда камера, переходя с одного персонажа на другой, слегка дернулась, мелькнуло что-то еще. Стоп-кадр позволил рассмотреть острый уголок серебряной звезды из фольги в верхнем правом углу. Сомнений не осталось.
        — Салют!  — раздался в этот момент жизнерадостный голос Васька Щекина. И он сам, румяный и энергичный, влетел в комнату и живо уставился на экранное лицо давешнего мертвеца.  — Ого! Это его пришили сегодня ночью? Я видел в утренних новостях.
        Тут мы с Заки уставились на Васька.
        — И что сказали в утренних новостях?
        Васек с удивлением посмотрел на нас.
        — Да ничего такого. Парень был главным редактором иллюстрированного журнала, и кто-то пристрелил его ночью прямо у подъезда дома, когда он возвращался от знакомого. Но, ей-богу, о том, что его пришили вы, ничего не говорилось.
        Васек обожает добрую шутку.
        Расследование начинается
        Все было под контролем: Заки в несколько подавленном настроении отправился принимать расслабляющую ванну с солями Мертвого моря; Васек, перекусив на кухне и высоко оценив мой кулинарный талант, кинулся в оранжерею, где запланировал произвести подкормку нескольких кофейных кустов; я же пешком отправился к ближайшему киоску за последними газетными новостями.
        Васек оказался прав, наш мертвец до того, как стал таковым, являлся главным редактором «толстого» мужского иллюстрированного журнала «Сэр», и его действительно обнаружили застреленным у родного подъезда дома-муравейника. Звался убитый Константином Лиманским, имел жену и двоих детей, а к моменту своей внезапной трагической гибели успел прожить тридцать девять лет.
        Разумеется, за столь короткий срок газеты не успели вынюхать ничего особенного. В нескольких полубульварных изданиях я успел прочесть только классические сплетни: дескать, Константин был изрядным бабником и вполне мог пасть жертвой какого-нибудь ревнивца.
        В задумчивом настроении я вернулся домой и поднялся в свой кабинет, расположенный рядом со спальней. Там аккуратно вырезал все заметки об убийстве Лиманского, сколол их красной скрепкой и сложил в белую картонную папку, которую покуда убрал в ящик стола. Затем, все более ощущая себя заправским детективом, я напялил черные очки и несколько минут посидел, развалившись в кресле и задумчиво глядя на зашторенное окно.
        А подумать было о чем. Ведь, как ни верти, все сводилось к тому, что нужно было позвонить Касе. Второй раз за этот день я вспоминал о ней, но теперь следовало произвести вполне конкретные действия: найти номер телефона в старой записной книжке, нажать соответствующие кнопки на телефонном аппарате и услышать ее голос. Готов ли я был к этому?
        Несколько цифр, длинные гудки. Наконец кто-то взял трубку.
        — Алло…
        — Кася?
        Последовала долгая пауза. Потом женский голос сухо произнес слова, от которых земля бы ушла из-под моих ног, если бы я в тот момент не сидел в удобном офисном кресле:
        — Разве вы не знаете? Кася умерла полгода назад. Выбросилась из окна.
        И в трубке снова загудели, запилили невыносимые короткие гудки.
        В 17.20 я созвал военный совет. Обычно, берясь дело, я, как свободный художник, не прибегаю к чьей-либо помощи, но на этот раз мне была необходима дружеская поддержка. Рассадив Васька с Заки на диване в гостиной, я кратко изложил события минувшей ночи (не только для Васька, бывшего полностью в курсе, но и для Заки, который выпил слишком много, чтобы точно помнить, что и как вчера было), а затем сообщил известие, которое узнал, позвонив по Касиному телефону.
        Заки стал белым как мел.
        — Этого не может быть,  — сказал он.
        Классика. Но его голос действительно дрожал, и в глазах было что-то… В общем, что-то.
        Васек с любопытством смотрел на нас.
        — Понятно, отчего вы взялись за дело,  — проговорил он, почесывая затылок.  — Но только я-то чем могу помочь? Разбираюсь только в растениях, а эту девушку никогда не знал.
        Я все предусмотрел. Поэтому сразу объяснил:
        — Ты, Васек, для нас просто бесценен. Я займусь сбором материала, Заки будет смертельно бояться и прятаться в доме (Заки тут же возмущенно замычал, но я сделал успокаивающий жест), а ты станешь вести хозяйство и бегать за спиртным для Заки — за дополнительное жалованье, конечно.
        Васек довольно потер руки (студенту лишние деньги никогда не помешают), а мой израильский друг, набычившись, потребовал объяснений по поводу того, почему это он должен бояться и сидеть дома. Я уточнил:
        — Мы с тобой, пьяные и счастливые, гнались ночью за человеком, который успел добежать до собственного подъезда и был кем-то застрелен. Где гарантии, что никто не видел и не слышал нас и нашей погони? Быть может, уже сейчас полиции известно о нашем существовании. А настоящий убийца, обрати внимание, никак не засветился. Зато мы, вполне вероятно, порядком наследили на месте преступления — отпечатки обуви и прочее. Кстати, ты ничего там не потерял? Быть может, пуговица оторвалась или бумажник с документами выпал из кармана во время погони?
        Заки обиженно умолк, но по выражению лица было ясно, что моя тирада его напугала. И если в ближайшие двадцать четыре часа он и выйдет из дому, то только для того, чтобы ринуться в Шереметьево на тель-авивский рейс.
        — Мда-а, все действительно очень серьезно,  — подлил масла в огонь Васек.  — Ну вы и влипли!
        — Я хочу есть,  — угрюмо заявил Заки.
        Васек засвистел и отправился на кухню, а я, взяв в руки блокнот и карандаш, устроился поудобнее в кресле и принялся писать.
        Первое. Мне необходимо выяснить, где был Лиманский в ночь смерти, а также хотя бы примерный список его любовниц. В принципе, для этого достаточно прочесть завтрашние газеты, поскольку журналисты кровь из носа постараются раскопать подноготную погибшего с помощью полиции или без. Из газет можно будет узнать и то, какими подозреваемыми располагает следствие в настоящий момент, кроме пылких ревнивцев.
        Второе. Следует узнать все про самоубийство Каси. Сомнительно проводить связь между двумя этими смертями, тем более что их разделяет полгода, но, в конце концов, известие о гибели девушки-фотографа потрясло меня не менее, чем вероятность быть заподозренным в убийстве. Я просто должен знать все, включая то, на каком кладбище похоронили мою любовь. Дабы принести цветы на могилу.
        — Что ты там пишешь?  — сварливо поинтересовался Заки, все еще выглядевший букой.  — Опять разыгрываешь из себя детектива… А по-моему, самое для меня разумное — это, не откладывая дело в долгий ящик, купить билет домой и — «прощай, немытая Россия».
        — Ага,  — хмыкнул я,  — желаешь скрыться с места преступления? Интерпол выдаст тебя России, и следователь ехидно поинтересуется, отчего это ты так поспешно покинул страну, если никаким боком не замешан в убийстве? И как же ты объяснишь нашу нелепую погоню в три часа ночи за незнакомым человеком? Скажешь: «Господин следователь, я просто решил подурачиться, вспомнить детство, вот и погнался за каким-то дядькой, а того вдруг кто-то взял да и застрелил у нас под носом»? Разумеется, тебя сразу отпустят.
        — Заткнись!  — огрызнулся неблагодарный и отправился на кухню.
        Почти сразу же оттуда появился улыбающийся Васек и, продемонстрировав солидные бумажные купюры в руке, заявил, что идет за коньяком, а за кастрюлями пока присмотрит Заки.
        Ну что ж, пока все шло как и ожидалось: Заки умирает от страха, Васек бежит за спиртным, а я думаю, что делать дальше.
        Из кухни донеслось бравурное пение. Я крикнул как можно громче: «Лучше постарайся вспомнить о той вечеринке!» И отправился в сад — закапывать наши мокасины, «наследившие» на месте преступления. На всякий случай.
        Исчезновение Заки
        Когда Васек вернулся с целой батареей коньяка, я смотрел телевизор — в вечерних новостях журналисты аналитически размышляли о смерти коллеги.
        Итак, следствие, по всей видимости, топчется на месте: Лиманскому никто не угрожал, он не был замешан ни в одном скандале, не казался удрученным или озабоченным. Жена его в шоке, сотрудники журнала — тоже. Никому не приходило в голову, за что можно было грохнуть такого милого и обаятельного парня. Просто песня.
        Откуда возвращался убитый среди ночи, оставалось неизвестным. Жене Константин позвонил вечером с работы и сказал, что задержится, поскольку договорился о встрече, связанной «с его расследованием». Что это за расследование, состоялась ли встреча, выяснить пока не удалось ни официальному следствию, ни журналистам, и теперь наверняка не один газетчик воспользуется данным фактом для эффектных заголовков типа: «Журналистское расследование — опасно для жизни!»
        В остальном нового для себя я не узнал — никто ничего не видел, никто ничего не слышал, народ мирно спал. Одна смазливая тележурналистка, правда, намекнула на гнусные инсинуации по поводу сексуальной ориентации Лиманского, но ее немедленно оборвали. Вот и все, что сообщили телесплетники.
        Получалось, я знаю больше других. Некогда Лиманский был на вечеринке у Каси вместе с Заки, и эта вечеринка что-то да значила, раз ее запись оказалась на флэшке, болтавшейся на шнурке на его запястье в момент смерти. Мне также предположительно известно время вечеринки: поскольку Кася погибла полгода назад, а Заки покинул Москву прошлым летом, то, скорей всего, запись была сделана год назад, до отъезда Заки после обмывки диплома ВГИКа.
        Какая связь между смертью Каси и Константина Лиманского? Возможно, что и никакой. Кася, как всякая творческая личность, могла переживать депрессию, итогом которой и стал прыжок в окно. А Лиманского, вполне вероятно, прихлопнул какой-нибудь психопат — в наши дни каждый, имея желание, способен вооружиться до зубов. И все же чутье подсказывало мне, что все в этом деле стянуто в один узел: Кася — Лиманский — Заки.
        Лиманский являлся редактором иллюстрированного журнала, Кася была фотографом. Она могла работать у него, что и обусловило приглашение шефа на таинственную вечеринку, к которой я все время мысленно возвращался.
        Зачем было собирать у себя столь разных людей? Почему на записи не видно ни одной девушки? Кто вел съемку? И почему видеосъемка столь резко оборвалась? Стоило наведаться в редакцию журнала «Сэр», чтобы попытаться раздобыть чуть больше информации о покойном. Быть может, это выведет меня на подробности жизни Каси?
        Я поднялся в кабинет, достал белую папку и подколол к газетному архиву свои записи, после чего спустился вниз.
        В гостиной все так же в ползвука работал телевизор. Очевидно, для рыбок в аквариуме, потому что других живых существ в комнате не наблюдалось. Я прошел на кухню.
        Здесь тоже никого не имелось, хотя глиняные горшочки с благоухающим жарким были горячими, словно их только что вынули из духовки. На столе на террасе были расставлены плоские тарелки и даже нарезан хлеб. И — никого.
        Почувствовав тревогу, я направился к мягко освещенной изнутри оранжерее и, пройдя в ряд кофейных деревьев, увидел склонившегося над молодым кустом Васька.
        — Ты чего?  — удивился тот, бросив на меня короткий взгляд и тут же распрямляясь.  — Что-то случилось?
        — Не знаю.  — Я для чего-то огляделся.  — Кажется, Заки пропал.
        — Пропал?  — еще больше удивился Васек, снимая испачканные землей перчатки.  — Хм, только что резал хлеб на террасе. Я лично достал жаркое из духовки и, пока горшочки остывают, решил закончить свою работу здесь, а Заки попросил нарезать хлеб. Куда же он делся?
        Хотел бы я это знать! С другими людьми подобных вопросов просто не возникает, но мой друг — особый случай. Заки способен встретить снежного человека или быть укушенным акулой в центре Москвы, утонуть в ванне — перечислять варианты можно бесконечно. Я внезапно проговорил вслух детскую считалочку: «Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать». Васек посмотрел на меня как на больного и промолчал. А что тут скажешь? Если Заки не найти…
        И я пошел искать.
        Я иду искать
        Васек с явным удовольствием остался в доме за хозяина — поедать жаркое по-деревенски в горшочках и пить коньяк, а я, не рискнув сесть за руль моего лимонного «Пежо», прошелся с полквартала, прежде чем поймал такси.
        Вопрос «Где искать Заки?» остался бы без ответа, если бы я стал строить предположения о том, что могло случиться с моим другом в те пять-десять минут, что тот резал хлеб на террасе. Повторюсь, список возможных его приключений безграничен. Поэтому я просто отправился в доброе старое общежитие Школы на Галушкина, чувствуя необъяснимое доверие к этому варианту.
        Впрочем, возможно, дело тут не в моей изумительной интуиции, а в простом знании предмета, то есть Заки. Легко представить, как он, нарезая хлеб и чувствуя себя при этом глубоко несчастным, мысленно накручивает одно на другое: статус главного подозреваемого в убийстве, присутствие невидимого убийцы, смерть Каси… В конце концов, его нежная натура должна была возопить: «Хочу радости, веселья, удовольствий!» Заки просто обязан был кинуться в омут разгула, чтобы не умереть от страха и тоски. А уж лучше общаги, где прошла его бурная юность, для разгула ничего не придумаешь.
        Уже начинало темнеть, когда я подъехал к шестнадцатиэтажной махине общежития с ярко освещенным стеклянным входом под козырьком. Сидя на ступеньках, молодые латины курили, что-то бойко обсуждая на своем гортанном языке. Входная дверь была вдребезги разбита (кто-то смел осколки в угол), и я в очередной раз восхитился темпераментом вгиковцев — нигде больше не пьют с таким размахом. Что ж, если Заки здесь, то его легко понять.
        А он действительно оказался здесь — у давешних экономисток на пятом этаже. Сидел, по-турецки скрестив ноги, посреди разложенного двойного дивана и с чувством исполнял свою любимую песню про «конфетки-бараночки». Одно это уже говорило о хорошей кондиции.
        — Брат!  — закричал Заки развязно, едва я появился в комнате.  — Представь себе, я был прав — Света не экономистка, а киновед. Скажи ему, Света!
        Я сел у стола рядом с той самой девушкой, показавшейся мне сейчас даже еще симпатичнее, чем в прошлый раз. Она благосклонно улыбнулась, грациозно налила мне чаю и подтвердила, что учится на киноведческом.
        — Здесь я просто в гостях у девочек, а вообще-то мои апартаменты на десятом. Так что приглашаю, заходите, если что.
        «Если что»! Я посмотрел на длинные голые ноги Светы и решил, что это самое «если что» случится очень скоро.
        — А где же хозяйки?  — продолжил я светскую беседу.
        — Отправились за спиртным,  — лучезарно улыбнулась киноведка.  — У нас ведь тут целый детектив: погиб знакомый Заки, и в него тоже стреляли.
        — Стреляли? В него?
        Если они оба хотели меня удивить, то это им вполне удалось: я едва рот не разинул от удивления. Впрочем, тут же уточнил другой аспект.
        — Убитый знакомый, вот как…  — Я повернул голову и грозно уставился на Заки, невинно устремившего на меня прозрачные глаза.  — Значит ли это, что ты признал в редакторе «Сэра» закадычного дружка, или убит кто-то еще?
        Заки вместо ответа предпочел вздохнуть и скромно отвести взор в другую сторону. С милым достоинством он сидел, сложа ручки, все в той же позе турка, глядя куда-то вдаль.
        — Никого я не признал,  — все же соизволил ответить он наконец.  — Просто, раз мы вместе гуляли, значит, были знакомы. Его застрелили, и вот теперь — моя очередь.
        — Ты видел входную дверь?  — встряла в беседу киновед Света.  — Так вот, разбилась она от выстрела. Стреляли, когда Заки заходил в общежитие. Его спасло только то, что он споткнулся. Но, разумеется, об этом никто не знает, кроме нас,  — все, включая вахтершу, решили, будто кто-то кинул камень.
        Заки все смотрел куда-то мечтательно. Я встал и двинулся к нему, преисполненный решимости силой вытрясти из его тщедушного тела все, начиная с причины внезапного исчезновения из моего дома. Но тут дверь блока распахнулась и ввалилась целая орава девушек и парней — очевидно,
        вернулась делегация, отправившаяся за запасом спиртного.
        Все закружилось. Немедленно загремела музыка, пространство обеих комнат блока, а также прихожей с ванной и туалетом заполнилось людьми, голосами, визгом. Девушки принялись расставлять на столе бутылки, рюмки и стаканы, танцевать, галдеть и виснуть на парнях, включая меня. Тут мне на помощь пришла Света, усадив рядом с собой и спросив, что я предпочитаю — коньяк, водку или пиво. Я предпочел коньяк.
        — За что будем пить?  — визгливо выкрикнула щупленькая блондинка в шортах.
        — За любовь!  — томно замяукали девицы, хихикая.
        И мы выпили. За любовь. Потом за женщин. Затем за родителей. И снова за любовь и групповой секс.
        Сначала я краем глаза следил за передвижениями Заки, но тот скоро исчез в обществе блондинки в шортах, и я понял, что расследование лучше отложить до утра.
        — Хочешь, я покажу тебе свое жилище?  — щекотно и горячо прошептала мне на ухо Света, ведя в каком-то сумасшедшем латинском танце. Ее лицо чуть-чуть порозовело, а глаза дивно блестели. Разумеется, я хотел.
        Не спрашивайте меня, что было дальше. В памяти сохранились только отдельные видения: я пинаю
        закрытые дверцы неработающего лифта, выкрикивая лозунги за свободу лесбийских связей; я поднимаюсь по бесконечной лестнице, при этом прекрасная Света наполовину несет меня на своих плечах — так медсестры выносили раненых с поля боя; я с криком «Кавабунга!» срываю с себя футболку под бурные аплодисменты Светланы; я делаю стойку на голове, а девушка громко смеется. После этого кто-то выключил свет, и я погрузился в нирвану.
        Всплывая из глубины сна, уже чувствуя сквозь веки ослепительный свет, я еще помнил все свои сновидения в цвете и звуке, но едва открыл глаза, как образы испарились, и осталось только ощущение сна. Ощущение тревоги.
        Несколько минут я просто лежал, глядя в белый потолок маленькой квадратной комнаты, пытаясь вспомнить, где я и с кем. Потом в памяти всплыли главные события минувшего вечера: Заки внезапно исчез из дома; в Заки стреляли. Я тут же рывком поднялся и сел в постели.
        В комнате никого не было. Я один, в костюме Адама, восседал на застеленном диване и озирался по сторонам: большое окно с голубой шторой, полосатый палас на полу, у окна — письменный стол и книжная полка. Я напряг память и вспомнил, что вчера ушел с пьянки-гулянки с девушкой. Кажется, с той, которая понравилась мне в прошлый раз. Кажется, с киноведкой Светланой.
        — Света?  — Мой голос прозвучал с долей вопросительной интонации.
        Никто не ответил. Я встал и, обмотавшись простыней, как римский патриций туникой, вышел в прихожую, которая в большинстве блоков общежития переделана под мини-кухню. На электроплитке в углу стоял кофейник, оказавшийся еще теплым, а на столе стояла накрытая салфеткой тарелка с бутербродами и лежала записка: «Я ушла в бассейн. Будешь уходить, захлопни обе двери. Целую». Очень лаконично и в духе времени: девушка провела ночь с мужчиной, наутро бросив его с просьбой проваливать на все четыре стороны. А раньше бы умоляла меня жениться на ней.
        Но я не обиделся. Не в моих планах было заводить долгоиграющую интрижку, когда Заки, судя по всему, угрожает смерть. Я быстро оделся, позавтракал Светиными бутербродами с остывшим кофе и, хорошенько захлопнув за собой двери комнаты и блока, отправился искать Заки.
        Было 10.42 утра. Я бегом спустился с десятого этажа на пятый и позвонил в дверь блока, где мы вчера кутили.
        В течение первых двух долгих звонков никто за дверью не подавал признаков жизни. На третий раз я так долго не отпускал пальцем кнопку звонка, что внутри наконец кто-то ожил и пошлепал открывать. Дверь распахнула заспанная чернявая девица в длинной футболке.
        — Заки здесь?  — кинулся я в атаку.
        Девица что-то промычала и пошаркала назад, на ходу ткнув пальцем в дверь соседней комнаты. Та оказалась не запертой.
        Моему взору предстало уже не раз виденное в прежние годы зрелище под названием «Сатир и нимфы»: на двух разложенных встык диванах (подобное сооружение называется в общежитии сексодромом) лежали обнаженные женские тела, а среди них обнаружился разметавшийся во сне и громко храпящий Заки в роли сатира. Естественно, на нем тоже не было одежды.
        Пока я любовался открывшимся зрелищем, одна из нимф поднялась и, зевая, прошлепала мимо меня в туалет. Раздалось бурное журчание, затем звук спускаемой воды. Нимфа вернулась.
        — Тебе чего?  — поинтересовалась она, только тут заметив меня.
        — Я за этим парнем.
        Девушка ухмыльнулась, залезла на сексодром и не слишком ласково пошлепала Заки по щекам. Потом тряхнула за плечи:
        — Эй, ты, подъем!
        Я приблизился и помог растрясти приятеля. Наконец Заки сел, кое-как продрал глаза и уставился на меня мутным взглядом.
        — О господи…
        Больше он ничего не сказал за все время, пока одевался, умывался, сморкался и писал. Уже на выходе, взглянув на отражение своего опухшего лица в зеркале, тяжело вздохнул.
        — Я хочу есть.
        — Дома поешь.
        И мы вышли из вертепа.
        Внизу уже вовсю трудились ребята в рабочих комбинезонах, меняя разбитую стеклянную дверь на металлическую. Ага, так-то надежнее.
        Мы вприпрыжку спустились по ступенькам и, щурясь на солнышке, направились к проспекту Мира ловить такси. Все-таки, несмотря ни на что, жизнь иногда кажется прекрасной.
        Шпаргалка № 2
        Непросто вытащить из Заки то, о чем он не хочет говорить, да к тому же когда страдает с похмелья. Не то чтобы мой друг делал какую-то тайну из своих поступков — просто зачастую их невидимой пружинкой являются страх, лень или легкомыслие, а Заки терпеть не может признавать, что грешен, как и все прочие смертные.
        Итак, мы вернулись в особняк, где бойко командовал Васек, успевший перевезти из общежития свои скромные студенческие пожитки. Ботаник уже давно позавтракал, полил растения в доме, оранжерее и в саду, покормил рыбок во всех четырех аквариумах и теперь занимался тем, что заботливо протирал кожистые листья фикуса влажной тряпкой.
        Щекин страшно обрадовался, что мы вернулись живые, более-менее здоровые, пусть слегка припухшие после ночной оргии, и немедленно накормил нас чудесным корейским салатом и вчерашним жарким. После чего мы с Заки уселись в шезлонгах на террасе с кофе и коньяком, и я принялся вытягивать из друга все его секреты.
        — Мой дорогой Заки, начнем с самого начала. Почему ты вчера свалил отсюда, никого не предупредив?
        Он скроил недовольную мину.
        — Потому что я кот, который гуляет сам по себе. Захотел и ушел. Почему я должен кому-то докладываться?
        Вот так — «получай, фашист, гранату». Я неодобрительно покачал головой.
        — Заки, послушай, дело принимает слишком серьезный оборот. Вчера мы мирно готовились ужинать, ты резал хлеб на террасе и вдруг ни с того ни с сего поймал такси и укатил в общежитие, где тебя уже ждал в кустах стрелок.
        — Вовсе не «ни с того ни с сего»,  — ворчливо перебил Заки.  — Мне позвонили.
        — Позвонили?
        — А что тут такого? Я резал хлеб, услышал, как в гостиной звонит телефон, и взял трубку.
        — Ну и…
        — Что «ну»? Меня позвали в общежитие. Давай, сказали, вали сюда, тут весело… Типа как вы звонили мне в Израиль.
        Что-то тут было не так.
        — Кто звонил, парень или девушка?
        Заки пожал плечами.
        — Ну, девушка. Только там было полно народу — шум, крики, голоса, как будто вокруг полно людей. Говорю же, как вы тогда.
        Тут я понял, в чем дело.
        — Послушай, откуда в общежитии могли знать номер моего домашнего телефона? Я всю эту компанию первый раз видел.
        Заки снова пожал плечами, теперь уже раздраженно.
        — Слушай, поверь мне на слово: понятия не имею. Давай закругляйся со своим допросом, у меня и без того голова раскалывается.
        Пришлось разлить по рюмкам коньяк и выпить за здоровье, а заодно крикнуть Ваську, чтобы сварил еще кофе.
        Заки выпил три рюмки одну за другой, словно это водка, а не благородный букет. Зато ему, кажется, полегчало.
        — Значит, ты думаешь, это была ловушка?  — проговорил он более живо.  — Кто-то выманил меня в общежитие, чтобы пристрелить, как того парня?
        — Наконец-то рассуждаешь здраво,  — похлопал я приятеля по плечу.  — Напротив общежития, через дорогу, если помнишь, есть для такого дела очень удобные заросли. Наверняка стреляли оттуда. Расскажи подробнее, как все было.
        Заки налил себе еще коньяку, но теперь уже пил неторопливо, с удовольствием перекатывая каждый глоток по языку.
        — А что тут рассказывать? Ты так достал меня своими страшилками про то, как меня посадят за убийство, что, едва раздался звонок, я сразу понял: это мое спасение. Больше всего мне хотелось так напиться, чтобы ничего не помнить. Я только боялся, что ты не вовремя вылезешь из своего кабинета или Васек вернется от цветочков, и тогда нужно будет что-то правдоподобно врать, объяснять, а вы оба начнете орать, что мне лучше не выходить из дома и прочую муру…
        Вот так — за всю нашу любовь и нежность! И это говорил человек, которого не пристрелили по чистой случайности!
        — Я взял такси, доехал до общежития. Без приключений. Поднялся по ступенькам к двери, и вдруг споткнулся — знаешь, земля меня еще плохо держала,  — и тут же все стекло рухнуло вниз. Я упал на пятую точку и, как дурак, смотрел на этот стеклянный водопад. И ведь даже не притронулся к двери, а она разбилась! На мое счастье, подбежали латины из холла и принялись галдеть, что, наверное, кто-то кинул камень, так что вахтерша не успела в меня вцепиться, и я проскользнул на лестницу. Но, если хочешь, открою тебе тайну: сидя перед разбитой дверью, я видел откатившуюся по полу за железную решетку холла пулю. Она слегка дымилась, прямо как в боевиках. Потом я поднял ее и кинул в мусоропровод.
        — Ну, труба…  — только и смог вымолвить я, глядя на сей экземпляр для паноптикума.  — Кто же так поступает с уликами?
        Заки отмахнулся от меня, как от мухи.
        — Эй, что готовить на обед?  — крикнул из кухни жизнерадостный Васек.
        — На твое усмотрение.
        — А теперь вспоминай ты,  — неожиданно резко скомандовал Заки, решительно развернувшись ко мне.  — Вспомни, почему ты тогда вздумал позвонить мне в Израиль и позвать? А то ведь что получается: ты случайно выдернул меня в Москву, кто-то еще ни с того ни с сего позвал в общежитие, а в итоге мне угрожает смерть.
        Шпаргалка номер два! Я снова почувствовал, как кровь прилила к носу. Заки был прав, и я удивлялся, почему до сих пор не сопоставил одно с другим. Эти звонки из шумной компании были нужны для того, чтобы Заки прилетел из Израиля и подставился под пулю у входа в общежитие.
        Я напряг память: итак, попытаемся восстановить, почему же я тогда решил ему позвонить. Кто подал мне эту идею?
        — Так-так… Сначала на концерте в парке Горького я встретил Шкафа, и мы вместе выпили ящик пива. Потом позвонил ребятам с постановочного. Помнишь наших соседей по блоку? Ким, Петя и тот длинный, с ушами. Ну и понеслось. У кого-то из них были знакомые в общежитии из числа новых студентов, мы решили окунуться в атмосферу юности. Нас стало в три раза больше, справляли чей-то день рождения, кажется. Тогда-то в первый раз и появилась длинноногая Света…
        — И кто же предложил позвонить мне, чтобы позвать в Москву?  — источая ехидство, проговорил Заки, прерывая мою тираду.
        От напряженного копания в памяти у меня разболелась голова, но такие тонкости как-то не всплывали — все тонуло в фейерверке алкогольного веселья и суеты.
        — Убей, не помню,  — честно признался я.  — Слишком много было людей и суеты. Правда, не вспоминается.
        Заки торжествовал. Затем разлил коньяк по рюмкам и предложил выпить за жизнь.
        — За то, чтобы всегда оставаться в здравом уме и памяти. Чин-чин.
        — Чин-чин.
        И мы выпили. За то, чтобы всегда все помнить.
        Я опять иду искать
        То, что алкоголь — зло, человек понимает в ситуациях, подобных моей. Было только два часа пополудни, птицы щебетали среди деревьев, солнце жарило, а я обливался потом, чувствуя после коньяка сонливость и рассеянную мечтательность. Я знал, что еще могу застать кого-нибудь в редакции «Сэра», побывать дома у Каси, чтобы подробнее узнать о ее смерти, а также принять участие в похоронах Лиманского, дабы под каким-нибудь благовидным предлогом пообщаться с неутешной вдовой. Все это могло быть, но не свершилось, потому что я попросту был пьян.
        Для очистки совести скажу, что все-таки попытался произвести некие следственные мероприятия. Конкретно — заманивал на субботний обед нашего давнего знакомца Шкафа, который хоть и быстро свалил с самой первой гулянки по приезду Заки, но все же мог сообщить что-нибудь полезное о Касе, которая приходилась ему троюродной сестрой.
        Однако Шкаф, к сожалению, отказался, с печалью сообщив, что на уикэнд вместе с племянницей уезжает в Серебряный бор. На том моя рабочая неделя завершилась, я объявил Заки начало отдыха, в честь чего он отправился на кухню за следующей бутылкой коньяка.
        Таким образом, суббота и воскресенье прошли в атмосфере расслабленной благости и милой дружественности: мы с Заки, разоблаченные до трусов (у Заки они были с неприличным рисунком), сидели на солнышке в шезлонгах, пили коньяк, закусывали шоколадом и предавались воспоминаниям о юности. Периодически Васек приятным голосом звал нас кушать, и мы лениво передвигали свои тела к столу на той же террасе. Словом, все было идиллически.
        Работа началась в жаркий и душный понедельник. Чувствуя себя достаточно протрезвевшим и освеженным, я вывел свой «Пежо» из гаража и отправился в город.
        Для начала подъехал к зданию редакции «Сэра», которая располагалась в высотном здании за компанию еще с несколькими газетами и журналами. Поднимаясь в лифте с двумя взопревшими журналистами, я раздумывал, кем представиться, дабы выудить что-нибудь о покойном редакторе, но случай преподнес мне удачу, завернутую в фольгу и обвязанную шелковой ленточкой.
        Едва я вышел из лифта на третьем этаже, как наткнулся на невысокого чудика в огромных роговых очках, задумчиво строчившего что-то в большой линованный блокнот. Чудик стоял посреди длинного коридора, по обе стороны которого шли двери с разнообразными табличками типа «Главный редактор», «Отдел писем» и так далее. Я бы мог полдня ходить из двери в дверь, но парень с блокнотом все это отменял, потому что был моим бывшим сокурсником по литературному институту, прозванным студентами с отделения прозы Лунатиком за способность творить нетленные произведения в любое время суток и в любом месте, полностью выключаясь из окружающего ландшафта. Вот и сейчас Лунатика, судя по всему, посетила Муза. Но я отогнал ее бестрепетной рукой:
        — Привет, ты меня узнаешь?
        Чудик неохотно оторвался от сочинительства и поднял на меня тусклые глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков. Выражения счастья или радости на его лице при этом не появилось — каюсь, в студенческие годы я больше всех глумился над беднягой.
        — Ты пришел устраиваться на работу?  — не без тревоги спросил Лунатик вместо ответа на мой вопрос.
        Я поспешил его успокоить, ласково улыбнулся, тут же взял под руку и повел по коридору в милой беседе.
        — Понимаешь, с работой у меня все в порядке — ею меня обеспечивает папа, даже если я того не желаю. Дело тут в другом. Вот у тебя есть хобби?
        Лунатик посмотрел на меня с презрением.
        — Моя работа — это и мое хобби.
        — Восхищаюсь тобой! А вот у меня помимо работы есть хобби — я изучаю случаи насильственной смерти. Так сказать, в метафизическом смысле — не провоцировала ли сама жертва свою смерть предшествовавшей жизнью, своим мировоззрением, образом мысли. Понимаешь?
        Чудик остановился и выдернул свою руку из моих.
        — Хочешь, чтобы я насплетничал тебе про нашего бывшего редактора?
        Хм, быстро схватывает, собака… Я решил зайти с другой стороны.
        — Кто занял место погибшего Лиманского?
        Лунатик дерзко вздернул подбородок и ткнул пальцем в направлении кабинета с табличкой «Главный редактор».
        — Вот сам иди и спроси.
        Настала пора решительных действий. Убедившись, что коридор девственно чист и ничьи любопытные ушки из-за дверей не торчат, я схватил Лунатика за грудки, встряхнул и прижал спиной к стенке (вы наверняка неоднократно видели подобное в кино).
        — Послушай ты, очкарик недоношенный! Если ты немедленно не расскажешь мне все о Лиманском, я тебе нос расквашу. Не сейчас, так вечером подкараулю в темном переулке, ты меня знаешь.
        Он меня знал. Поэтому сердито отряхнулся и направился в конец коридора, к двери с табличкой «Литературный отдел», а я поспешил за ним.
        Его кабинет был тесным и неуютным — окна с пыльными жалюзи, металлические стулья, заваленный «шедеврами» письменный стол. Ни цветочка, ни милой безделушки, одни кипы исписанной бумаги. Ох уж мне эти гении…
        Лунатик молча устроился за столом, сдвинул бумаги в сторону и мрачно уставился на меня, усевшегося напротив него на таком же безобразном модерновом стуле.
        — Ну, что конкретно тебя интересует?
        — Все. Каким человеком Лиманский был, сколько имел любовниц, ругался ли с женой, у кого торчал полночи перед убийством, о чем спрашивали сотрудников следователи и кто что отвечал. Ну, ты понимаешь.
        Лунатик поморщился.
        — Ничего про жену и любовниц не знаю. Мы с шефом редко общались — я просто отдавал ответственному секретарю свои статьи, а потом, бывало, редактор вызывал меня, чтобы сделать замечания или что-то спросить.
        — А вопросы следствия?
        — Дак так, ничего особенного. «Где вы были в ночь на…», «Не угрожал ли кто…», «Не выглядел ли…» и все в таком роде.
        Этот тип начинал меня раздражать.
        — Ты что, действительно никого и ничего вокруг себя не видишь и не слышишь? Ведь всегда ходят разные слухи, домыслы, сплетни, люди судачат в курилке…
        — Я не курю.
        Еле сдерживаясь, чтобы не придушить засранца на месте, я перевел дух.
        — Ну а своя версия убийства у тебя есть?
        Лунатик неожиданно кивнул и посмотрел на меня строго и внушительно — так начальник смотрит на подчиненного.
        — Есть. Это кара божья.
        Я чуть язык не проглотил.
        — Кара?
        — Да, кара. Каждый должен отвечать за свои поступки. Око за око, зуб за зуб. Смерть за смерть. Именно так.
        Это уже было интереснее. Лунатик встал и нервно прошелся по комнате, остановившись у пыльного окна.
        — В редакции работала девушка, с которой Лиманский поступил крайне непорядочно. Она покончила с собой. Я думаю, ночное убийство — кара за смерть той девушки.
        Ого! Оказывается, Лунатик не так уж отрешен от всего земного. Но больше меня потрясло другое — предположение, которое логически следовало после его пылкой тирады в духе эпохи Возрождения.
        — Слушай,  — проговорил я, ощущая, как сильно бьется мое сердце,  — а ту самую девушку звали не Касей?
        Лунатик вытаращил на меня глаза.
        — Да. Она была у нас…
        — Знаю, фотохудожником.
        И я направился к двери. Но прежде чем выйти, оглянулся и задал еще один вопрос, не дававший мне покоя с самого начала:
        — Скажи честно, Лиманский был похож на гомика?
        Чудик даже покраснел. Опустил глаза. Но ответил голосом твердым и уверенным:
        — Очень сомневаюсь.
        Однако из его румянца следовало, что разговоры на эту тему в редакции все же ходили. Что ж, мой визит сюда принес свои плоды.
        Восьмерка
        Касин дом стоял в одном из тихих арбатских переулков, где, кажется, каждый камень олицетворяет собой историю. Прижми ладонь к почерневшей от времени стене, и в нее польется ток столетий. Ну, или, по крайней мере, двух — как гласила полустертая надпись под самой крышей, дом был построен в 1867 году.
        Я долго не решался открыть тяжелую дверь подъезда и шагнуть на сумрачную лестницу, легким изгибом взлетающую к верхним этажам. Стоял во дворе и смотрел на сияющий солнечными зайчиками прямоугольник окна под самой крышей, откуда, должно быть, и упала, разбившись насмерть, моя любовь. Впрочем, необходимо душить в себе излишнюю сентиментальность.
        Второй подъезд, четвертый этаж. Я и забыл, что номер ее квартиры — тридцать пять. А вот трель звонка живо напомнила те, прежние, годы. На миг меня даже посетила странная мысль, что вот сейчас распахнется дверь, и Кася скажет мне: «Привет».
        Она и распахнула дверь. Точнее, это мне показалось, что на пороге стоит Кася. Те же светлые волосы и глаза, та же улыбка. Но почти сразу я понял свою ошибку: лицо и фигура более тяжелые, морщинки у глаз…
        — Да, я не Кася,  — словно угадав мои мысли, произнесла молодая женщина.  — Я ее старшая сестра Тереза, для своих — Тека. А кто вы?
        — Ален,  — чувствуя себя не в своей тарелке, представился я.  — Это я вам звонил. Хотел бы поговорить о Касе.
        Не дослушав, Тереза кивнула и решительно направилась в комнату, жестом предложив следовать за ней.
        Комната так же отличалась от прежней, как нынешняя хозяйка — от бывшей. Те же шторы, та же мебель, однако новые обои на стенах, новый восточный ковер на полу. Не было раньше и старинного книжного шкафа, заполненного книгами. Главное же — всюду валялись детские игрушки и яркая одежда.
        — Моей дочери,  — пояснила Тека, заметив мой взгляд.  — Ей семь лет, и у нее революция в крови.
        Женщина убрала с кресла мягкого Тедди и предложила мне сесть, а сама устроилась на диване напротив.
        — О чем конкретно вы хотели поговорить?
        — О смерти Каси. Отчего она умерла?
        Тека усмехнулась.
        — Отчего люди умирают? Оттого, что не хотят больше жить. Во всяком случае, сестра не оставила никакой записки, никакого объяснения. Ни дневников, ни личных писем. Просто встала на подоконник и прыгнула. Было пять часов утра.
        Мне стало не по себе. Я представил себе раннее утро, распахнутое окно… Нет, все-таки отчего молодая, красивая девушка решается на такое?
        — Ход ваших мыслей легко читается по лицу,  — прервала мои размышления Тека.  — Вы задаете себе вопрос, почему Кася шагнула из окна? Увы, вопрос без ответа. Хотя, возможно, все дело в банальной несчастной любви.
        — Кася была несчастлива в любви?  — пробормотал я, как будто сам не знал ответа.
        Тека только пожала плечами.
        — Ее бросали. Кто знает, отчего одних бросают, а с другими живут целую жизнь. Быть может, просто кому-то необходимо свое одиночество и страдания от этого одиночества? Наверное, не все умеют любить.
        — Вы хотите сказать, что Кася не умела любить?  — возмутился я.  — Да она была самой нежной и любящей девушкой на свете!
        Мудрая женщина Тека отреагировала на мой возглас, прозвучавший наивно и пылко, новой саркастической улыбкой.
        — Возможно. Возможно, ей даже казалось, что она искренне любит. Но любовь подразумевает самоотверженность и преданность, а Кася была художником. Понимаете? Творческий человек всегда эгоистичен, подчиняется своему внутреннему «я», а не требованиям других. Вспомните подвиг декабристок. Вот это пример любви: забыть себя, свои интересы ради другого человека. А если вы хорошо подумаете, то поймете, что Кася не стала бы жертвовать своими интересами, своим делом ради кого-то еще.
        Я мысленно представил себя декабристом. Почему-то в моей версии Кася отказывалась ради Алена Муара-Петрухина от дворянства и отправлялась следом за ним по этапу. Впрочем, она бросила меня ради Заки.
        — Как вы относитесь к нумерологии?  — неожиданно спросила Тека, таинственно сощурив глаза.
        Я пожал плечами. Если честно, само слово мне мало о чем говорило. Между тем Тека подошла к книжному шкафу, набитому солидными толстыми томами с потемневшими корешками.
        — Никогда не замечала у Каси интереса к эзотерическим наукам,  — проговорила женщина, извлекая откуда-то из глубины полок тонкую книжку в желтом переплете,  — но вот нашла эту вещь. Конечно, издание ширпотребно-развлекательное, меня подобные не интересуют. Если желаете, можете забрать — так сказать, в память о Касе. Между прочим, там ее цифры.
        Книжка перекочевала ко мне в руки. «Нумерология» — было написано на обложке.
        — Нас с самого рождения окружают цифры,  — вдохновенно начала Тека импровизированную лекцию по ликвидации моей нумерологической неграмотности.  — Знаменательные даты, номера домов и телефонов, рейсов самолетов или кресел в театре. Каждая цифра несет свою энергию, которая для одного человека абсолютно безопасна, а для другого — убийственна. Ну, или просто неблагоприятна.
        Тереза поднялась с дивана и встала у окна, опершись спиной о подоконник.
        — Например, эта квартира не могла принести Касе счастья, потому что ее номер тридцать пять. Тройка и пятерка в сумме дают восьмерку, а Кася сама по рождению была чистой восьмеркой — родилась восьмого числа. Между прочим, восьмерка — очень непростое, я бы даже сказала тяжелое число.
        Восьмерка! Это слово немедленно вызвало в моей памяти странный сон с цифрой-перевертышем, от которого у меня так болела тогда голова. Выходит, сон действительно был шпаргалкой, сигнализируя о том, что происходящее напрямую связано с Касей, «чистой восьмеркой», как только что сообщила ее сестра, по рождению.
        — Послушайте!  — прервал я Теку.  — Недавно мне приснилась восьмерка, которая вела себя так, словно была живым существом.
        Тека внимательно на меня посмотрела.
        — Вообще-то цифры снятся, когда наш мозг утомлен. Это сигнал к тому, что вам пора научиться расслабляться, давать голове отдых. Кстати, какого числа вы родились?..
        Она нагружала меня нумерологией минут сорок. Мы вычислили крест сегодняшнего дня, который, кстати, благоприятствовал встречам, рассчитали наилучшую дату для принятия судьбоносного решения и вообще исчертили сложными схемами массу бумаги. Оказалось, лично я — тройка, и цель моей жизни — научиться работать в коллективе. Терпеть не могу коллективизм!
        Признаться, лекция меня утомила и ввела в раздражение. Я ничего не понимаю в эзотерических науках, никогда не изучал арканы Таро или что бы там ни было в том же духе. Кроме того, терпеть не могу математику, а моя странная собеседница намекала, что разгадка Касиной смерти в… восьмерке. В какой-то цифре!
        Я бы еще глубже продвинулся в познании великих таинств нумерологии, если бы в один прекрасный момент в прихожей вдруг не раздались шум, грохот и звонкий детский голос.
        — Мама, я приехала!  — закричала, вбегая в комнату, светловолосая девочка лет семи.
        При виде меня она замолчала, окинула оценивающим взглядом с головы до ног и спросила:
        — А вы кто?
        — Моя дочь Вика,  — представила ее, поспешив вмешаться, Тека, обнимая малышку за плечи.  — А наш гость Ален знакомый тети Каси. Между прочим, для начала ты должна была с ним поздороваться.
        — Здравствуйте!
        — Здравствуй, Вика.
        Девочка внимательно смотрела на меня, а я — на нее, обнаружив, что это она играла с мальчиком на первых кадрах с флэшки мертвеца.
        Затем поднялся с дивана и пожал маленькую ладошку Вики.
        — Очень приятно. А я видел запись, как ты играла в парке с неким не слишком воспитанным мальчиком.
        — Вот как?  — удивилась Тека, и в глазах ее промелькнула тревога.
        — Вот как?  — скопировала родительницу малышка.
        — Обезьянка…  — Тека улыбнулась, но в голосе слышалось напряжение.  — И где же вы могли видеть запись с моей дочкой?
        Я, сто раз прокляв себя за болтливый язык, пустился в путаный рассказ о своем знакомом, который подарил мне случайно найденную флэшку, а на ней был один-единственный файл с видеозаписью — дети играют в парке.
        — Кася действительно снимала Вику в парке с соседским мальчиком и потом сбросила ее на флэшку,  — задумчиво проговорила Тека.  — А я-то не знала, куда она делась…
        Поспешив закрыть тему отвлекающими цветистыми фразами о превратностях судьбы и тесном мире, я церемонно поклонился хозяйке и улыбнулся девочке:
        — Пока!
        — До встречи,  — значительно проговорила Вика.
        Уже спускаясь по лестнице, я столкнулся с невысоким, но чрезвычайно крепким парнем, которого во времена love-story с Касей мы с Заки звали не иначе как Шкаф. Тот, пыхтя, волок наверх старинный столик с гнутыми ножками, который едва не уронил, увидев меня.
        — Ого!  — проговорил он, останавливаясь и утирая пот со лба.  — Ну и встреча! Что ты здесь делаешь?
        — Приходил выразить соболезнование сестре Каси. Почему же ты, гад, не сказал мне, что случилось?
        Шкаф виновато пожал плечами.
        — Хотел, но не смог. Знаешь, прошло уже порядочно времени, и вдруг я снова встретил старого друга… Ну и подумал: к чему ворошить прошлое…
        Я кивнул.
        — Может, ты и прав. А это что за бандура?
        Лицо его в одно мгновенье сделалось несчастным.
        — Столик для карточных гаданий, восемнадцатый век. Тека купила его на каком-то гребаном аукционе и попросила туда заехать и взять, когда будем возвращаться с Викой из секции. Ты ведь видел Вику? Она занимается в конной секции.
        Глядя на Шкафа, можно было подумать, что Вика его дочь — парня просто раздувало от гордости.
        — Вот я и заехал. Думал, там маленький легкий столик, а приобретение оказалось просто монстром! Натуральный дуб, малахитовая инкрустация…
        Я успокаивающе похлопал приятеля по плечу. Мы пообещали друг другу еще как-нибудь встретиться, тряхнуть прошлым… Ну, и так далее.
        У подъезда рядом с моим «Пежо», который я дружески называю «пижоном», стоял разбитый шкафовский «москвичонок». Милый, старый Шкаф… Я поднял голову и посмотрел на Касино окно под крышей — сейчас оно было открыто, и маленькая Вика что есть сил махала мне сверху рукой. Чем-то она походила на свою тетю…
        Я помахал ей в ответ и сел в машину.
        Место преступления
        Не зря говорят, что преступников всегда тянет вернуться на место преступления. Я хоть и не убивал беднягу Лиманского, а испытывал жгучее желание при свете дня увидеть те двор и подъезд, где мы стали свидетелями легкости перехода человека разумного из стадии жизни в стадию смерти.
        Припарковавшись у обочины подъездной дорожки в конце двора, я огляделся по сторонам. Днем здесь все виделось иначе — совершенно прозаическим, лишенным какого бы то ни было налета таинственности. А ведь тогда, ночью, двор показался мне черной бездной, наполненной призраками качелей и песочниц, мимо которых несся невесомый белый силуэт. На самом деле все очень обычно: просто песочницы, просто качели, человек просто бежал, а его просто убили. Куда проще.
        У рокового подъезда сидели старушки — своего рода мини-ЦРУ. Найди к таким подход — и будешь знать все местные тайны. Я бодро направился к ним, раскланялся и витиевато назвался официальным представителем европейского бюро расследований и защиты прав журналистов (название само собой придумалось под их цепкими взглядами). «Церэушницы» важно закивали, будто каждый день общались с подобными представителями, и с удовольствием подставили уши, готовые внимать моим каверзным вопросам.
        — В какой квартире жил погибший журналист Лиманский?  — задал я невинный вопрос.
        Бабки были разочарованы.
        — Где-где…  — вздохнула одна, махнув рукой.  — Болезный-то на третьем этаже жил, квартира прямо от лестницы, вчера его схоронили. А вот вдова давно уже с другим хахалем на «Мерседесах» катает. Вона!
        И бабка торжествующе кивнула, довольная своей помощью европейскому бюро.
        Эстафету приняла другая, в линялом платке.
        — Сейчас так принято — жить с полюбовниками при живом мужике. Тем более, сказывают, и не мужик он был, а бывшая баба.
        — Да не баба, а как бы баба,  — сварливо поправила третья сплетница.  — Так-то вроде мужик, все причиндалы на месте, а только любит, чтоб не он, а его. То есть мужиков любит с такими же причиндалами. Геями зовутся.
        Эта старушенция, судя по всему, была самая начитанная. Остальные с уважением замолкли, кивая. Я воспользовался паузой и поспешил нырнуть в подъезд.
        Снились ли вам сны, где события, одно нелепее другого, втягивают вас в свою сумасшедшую круговерть? Едва поднявшись по ступеням на площадку первого этажа, я почувствовал, что нечто подобное начинает происходить со мной.
        На площадке было три квартиры — три двери с медяшками номеров: «1», «2», «3». У двери под третьим номером сидела болонка, которая при виде меня трижды гавкнула. Мои мысли немедленно вернулись к нумерологии и к тому, что число моего рождения — тройка. Словно бы для того, чтобы утвердить меня в этой мысли, собака после короткой паузы снова трижды гавкнула. Я поспешил бегом подняться на третий этаж и тут с невольным волнением убедился, что нужная мне квартира носит номер рокового числа восемь. «Чистая восьмерка», как сказала бы, наверное, Тека. Я позвонил в дверь, не представляя, что скажу и как вообще лучше действовать в подобной ситуации. Но сумасшедшая круговерть продолжалась.
        Дверь открыла бледная черноволосая женщина с усталыми складками у рта. Сначала она осмотрела меня с ног до головы, а затем молча развернулась и пошла в комнату. Как во сне, я двинулся за ней. И так гуськом мы вошли в большую, заставленную массивной мебелью залу. В разгар летнего дня окна здесь были зашторены, и сверкала электрическими огнями огромная хрустальная люстра с висюльками. Пол и стены украшали восточные ковры, а стеклянные полки серванта, что называется, ломились от всевозможной посуды и ваз. Все это было так же нелепо и нереально, как трижды гавкающая собака у квартиры номер три.
        — Садитесь,  — произнесла хозяйка тонким неуютным голосом.
        Я уже знал, что вдову зовут Елена, что она трудится детским врачом в поликлинике микрорайона и что с покойным Лиманским они супружествовали одиннадцать лет, нажив двоих детей. В юности женщина, безусловно, была гораздо эффектней, хотя и сейчас выглядела неплохо — просто смерть супруга и похоронные хлопоты, как правило, никому не идут на пользу.
        — Ну,  — проговорила педиатр, внимательно глядя на меня,  — что еще вас интересует? Ведь вы из нашей родной полиции?
        Этот вопрос по абсурдности перекликался со всем прочим. В жизни не думал, что похожу на сотрудника правоохранительных органов.
        — Нет,  — торопливо запротестовал я,  — не из полиции. Я просто знал вашего мужа. Мы встречались с ним… в Париже.
        Не знаю, зачем я соврал про свое знакомство с Лиманским и про Париж — запросто могло оказаться, что редактор «Сэра» отродясь не был в столице Франции, и тогда я выглядел бы просто смешно. Впрочем, неожиданно попал прямо в точку. Вдова еще пристальнее всмотрелась в меня, и горькие складки у ее рта обозначились резче.
        — Ах, вот как,  — проговорила Елена глухо,  — в Париже. Значит, это правда.
        Я почувствовал замешательство — нелепости множились. Не успели придуматься следующие слова и шаги, как вдовушку прорвало.
        — Не хотела я верить, но… C’est la vie!  — Женщина извлекла из-под журнального столика початую бутыль смирновской водки и лихо плеснула в пустой стакан, стоявший рядом с ней на стопке газет.  — После одиннадцати лет супружеской жизни вот награда — принимать в доме любовника мужа. Любо-о-о-вника!
        Елена лихо опрокинула в себя содержимое стакана, и тут наконец до меня дошло, что собеседница просто-напросто пьяна. В стельку.
        — Хотя подумаешь, большое дело,  — продолжила хозяйка, в одно мгновение словно бы забывая о моем присутствии и обращаясь к кому-то невидимому в сиянии сервантного хрусталя,  — все мужья изменяют своим женам. Главное, чтобы деньги приносил домой. И потом, куда уж мне с мужчинами конкурировать!
        Наливая следующую порцию, она едва не залила весь столик. Я сел в соседнее кресло и взял на себя обязанности виночерпия, подливая даме по мере необходимости во время ее бурного монолога.
        — Я сразу почувствовала, что из Парижа Костя вернулся каким-то другим. Виноватым, что ли. Даже испуганным. Притронуться ко мне боялся, все о чем-то думал. Я даже всерьез заподозрила, не подцепил ли СПИД у какой-нибудь проститутки. Нажала как следует, и супруг признался. Расплакался, как женщина. Вроде бы познакомился в Париже с одним нашим эмигрантом-балетоманом. Покуролесили они всю ночь, а под конец, когда Костик впал в невменяемость от выпитого, тот подлец, то есть, видимо, ты, его изнасиловал. Ума не приложу, как это стало известно прессе. Или ты сам и рассказал?
        Я только и мог, что молча потрясти головой.
        — Ну-ну…  — Женщина развязно махнула рукой.  — Ладно, дело прошлое. В общем, любил он тебя. С одной стороны, изнасилование его шокировало — Костя всегда презирал геев. С другой — что-то его в этом возбуждало. Чувствовалось, что он все время вспоминает о своем парижском приключении. Короче, тосковал. Бьюсь об заклад, в Москве тоже кое с кем пробовал этим заниматься. Могу даже сказать, с кем, чтобы и ты, гад, поревновал. Сказать?
        Конечно, мне было интересно. И я с энтузиазмом кивнул. Елена встала. Штормило ее вовсю, но, едва держась на ногах, женщина эффектно ткнула в меня пальцем с облупленным маникюром.
        — Его зовут Кирюша. Он манекенщик. Работает в модных журналах, чаще всего рекламирует мужское белье. Найди и убей его.
        И Лиманская расхохоталась смехом валькирии. Во всяком случае, могу поспорить, что ощущала она себя в этот момент кем-то вроде того.
        Как бы занимательны ни были полученные сведения, я понял, что пора уносить ноги. А заодно и уши, поскольку, набравшись алкоголя, детский врач перешла на ненормативную лексику. Я подлил еще горючего в стакан и на цыпочках поспешил покинуть комнату, пока дамочка целиком сконцентрировалась на емкости с живительной влагой.
        Итак, вошел я в этот дом стильным благородным джентльменом, агентом Европейского бюро, а выходил из подъезда парижским педерастом-насильником, балетоманом с внешностью российского полицейского. Было от чего сникнуть. Мне показалось даже, что бабки на лавочке при моем появлении умолкли и обменялись многозначительными взглядами.
        — Ну как, поговорили?  — источая ехидство, спросила та, что все знала о геях.
        Я, предпочтя промолчать, энергично проследовал к машине. Старушки-«церэушницы» смотрели мне вслед. Проезжая мимо них, я испытал непреодолимое желание высунуться из окошка и прогавкать восемь раз. Пора было закруглять этот странный день.
        Клубок
        Житейская мудрость гласит: если из клубка торчит нитка — намотай ее на палец; быть может, она и не та, которая тебе нужна, но в любом случае поможет размотать весь запутанный клубок.
        Я ухватился за имя Кирюши, демонстратора мужского белья. Только кажется, что в вавилонском столпотворении Москвы не сыскать смазливого манекенщика, не зная о нем ничего, кроме имени, больше похожего на прозвище. На самом же деле в богемном мирке искусства, где бесконечно тусуются, вместе пьют и развратничают модники, литераторы, киношники и просто снобы, сделать это не столь уж и сложно. Лежа на своей широченной кровати, я размышлял, как именно начинать действовать.
        Наверное, я действительно не умею расслабляться, иначе после сумасшедшего дня, полного встреч и разговоров, непременно отключился бы, едва коснувшись подушки головой. Прохладное льняное белье, мягкая темнота тихой комнаты, мерное тиканье напольных часов — что еще нужно для утомленных мозгов? Но я не мог уснуть. Как бесконечная кинопленка, передо мной непрерывно мелькали все события и лица давно минувших и последних нескольких дней.
        В апреле выбрасывается из окна Кася, бывшая девушка Заки. Полгода спустя возникает ситуация, когда я, вроде бы случайно, вызываю из Израиля Заки, которого пытаются пристрелить буквально на второй день после приезда. А накануне ночью убивают Лиманского, также бывшую Касину любовь. Единственная случайность, не вызывающая сомнения во всей этой истории, то, что мы оказались на месте преступления и в руки нам попала флэшка с записью странной вечеринки, где собрались столь разные…
        Yes! Я даже хлопнул себя по лбу. Как же раньше-то мне не пришло в голову распечатать с флэшки портреты участников встречи? Быть может, кто-то сможет их узнать! Идея показалась мне настолько гениальной, что сон окончательно испарился. Я встал, надел халат и шлепанцы и отправился в кабинет, расположенный рядом со спальней, направо от лестницы.
        Кабинет, как почти все в доме, является наследством моей мамы, бывшего преподавателя кафедры естественных наук МГУ, а ныне работника Танзанийского национального парка. В кабинете мама совершенствовала свои знания в области ботаники и ставила двойки нерадивым студентам. Теперь здесь хозяйничаю я, заполняя стеллажи детективной литературой и любуясь на свой самый большой аквариум с лялиусами в нише напротив окна. В углу, рядом с книжным стеллажом, расположены письменный стол и уголок чудо-техники: компьютер, сканер и лазерный принтер.
        Вставив пресловутую флэшку в компьютер, я еще раз просмотрел запись и, выбрав наиболее удачные ракурсы, вывел изображения участников вечеринки через принтер. Получились очень даже неплохие портреты голубоглазого душки, Лиманского и лысого.
        Рассматривая их лица, я еще раз подумал, насколько разношерстная публика оказалась запечатленной в Касиной студии. С одной стороны, компания довольно интимная — всего четыре человека, не считая оператора. С другой, по всему выходило, что между собой их вряд ли что-то могло связывать. Ну вот хотя бы этого голубоглазого и лысого убийцу…
        Тут мои мысли снова смешались. Я взглянул на снимок бритого под ноль. Почему я так упорно называю его убийцей? Что, если и правда именно он убивает всех, кто был в студии? Может, Кася вовсе не сама прыгнула в окно? Вдруг на вечеринке в ее студии прозвучало нечто опасное для каждого услышавшего уха? В таком случае убийца решил убрать всех, кто присутствовал на ней, как потенциальных носителей данной информации. Даже Заки, который вроде бы мирно отдыхал на диванчике.
        Сердце мое бешено заколотилось. И тут раздался звонок телефона, стоявшего на книжной полке. Точно такой же параллельный аппарат находился внизу, в гостиной, где сейчас спал Заки, и я поспешил схватить трубку, чтобы его не разбудила пронзительная трель. Если верно, что подобное притягивает подобное, то интересно — чью еще бессонницу сейчас притянула моя?
        — Ален?  — немедленно раздался в трубке требовательный голос.  — Надеюсь, у тебя есть деньги?
        С ума сойти! Разумеется, это была моя младшая сестра Ольга. От нее месяцами может не быть ни слуху ни духу, а потом прозвучит вот такой вопрос в два часа ночи. Мне только и оставалось, что тяжко вздохнуть.
        — И много тебе нужно для полного счастья?
        — Чтобы заплатить за такси от общежития до дома. Я еду к тебе.
        Я снова вздохнул, поскольку протестовать, уговаривать или обижаться не имело никакого смысла — если Ольга заявила, что сейчас приедет, значит, так оно и будет. Поэтому я сказал, что жду ее и, разумеется, найду чем заплатить таксисту.
        — Хорошо. И перестели постель — разумеется, я буду спать в спальне,  — закончила она столь же лаконично.
        В трубке раздались гудки.
        Что мне оставалось делать? Я уже говорил, что отец, строя дом для мамы, пожадничал, предусмотрев только одну ванную комнату. Вот по этой самой причине спальня в доме тоже была единственной, и Ольга собиралась провести остаток ночи именно в ней.
        Чеченский след
        Утро оказалось еще то.
        Я был зол как черт, потому что если Ольга, явившаяся на такси среди ночи, без каких-либо объяснений проследовала прямиком в спальню и, скорей всего, тут же уснула, то я до утра ворочался на жестком кожаном диванчике в кабинете. Все пледы находились в платяном шкафу в спальне, где заперлась моя разлюбезная сестрица, а ночью мне стало холодно из-за открытого окна, но ничем, кроме собственного махрового халата, я укрыться не мог.
        Когда в саду посветлело, пытаться уснуть более не имело смысла, и я отправился на кухню готовить завтрак. Поскольку до общей побудки было еще далеко, я решил приготовить что-нибудь серьезное, требующее затрат времени и творческого подхода. Выбор пал на пиццу «Маргарита» — кстати, любимое блюдо Ольги. Только не подумайте, что мне хотелось сделать ей приятное.
        Около шести, когда я уже дважды выпил кофе, сделал овощной салат с брокколи и фасолью, а пиццевое тесто находилось в полной боевой готовности, на кухне появился розовощекий бодрый Васек, готовый нести службу в оранжерее. Удивленно окинув взглядом поле моей бурной деятельности и всмотревшись в мое злое осунувшееся лицо, Щекин поинтересовался причиной столь ранней активности. Я рассказал о ночном визите Ольги и своем выдворении из спальни.
        Для Васька, обосновавшегося в маленькой комнате под лестницей, вся эта ночная жизнь была полнейшим откровением. Он осторожно спросил, надолго ли мадемуазель задержится в нашем мальчишнике, а я только и смог, что пожать плечами. Ольга непредсказуема. К тому же, помнится, в школьные годы сестрица неровно дышала по отношению к Заки. Тот, понятное дело, тогда мою малолетнюю родственницу всерьез не воспринимал, но теперь, когда она вполне созрела и набралась уму-разуму…
        — Господи, да ты просто как туча!  — искренне возмутился, глядя на меня, Васек.  — Не бери в голову, не выспался сейчас — потом отоспишься. Раз Ольга прикатила ночью, значит, у нее что-то случилось.
        Плохо же ботаник знал мою сестру! Во-первых, раз уж она ночью покинула общежитие, значит, очередной ее парень не оказался самим совершенством, и теперь за это как минимум неделю будет расплачиваться вся мужская половина человечества в моем лице. Во-вторых, Ольга поразительно мало спит — пяти-шести часов ей достаточно, чтобы почувствовать себя полной сил и энергии. А сие, в свою очередь, означает, что через каких-нибудь двадцать-тридцать минут девушка объявится на кухне и начнет командовать, сведя для меня на нет всякую возможность вздремнуть.
        И потом, тут обрисовывался еще один большой вопрос: где, собственно, дремать-то? На втором этаже вообще-то имеется еще одна небольшая комната, служившая некогда в качестве личных апартаментов Ольге. Но когда мама уехала в Танзанию, оставив дом на меня, я немедленно затеял реконструкцию с целью превращения этого помещения во вторую ванную, куда бы я мог попадать непосредственно из спальни.
        Увы, реконструкция потребовала стольких средств, нервов и энергии, сколько у меня отродясь не было. Кроме того, меня отвлекла суровая действительность. Сначала у меня случилась история с папиной московской агентшей по рекламе Верой Буниной. Спасаясь от ее пылкой любви, я укатил в столицу моды и красоты на целую зиму, а там влюбился в отцовскую парижскую секретаршу. Потом парижская секретарша трагически погибла, чуть позже умерла моя любимая бабушка, жившая под Тулой…
        Меня просто одолела тоска. Комнату я закрыл на ключ и только радовался, что в первый же день не дал команду строителям пробить стену, иначе ежедневно, открывая поутру сонные вежды, любовался бы сверкающими унитазом и биде, мешками с песком и цементом, великолепным джакузи с морскими звездами по ободу, упаковками с облицовочной плиткой, горами нержавеющих труб и другими подобными ремонтно-строительными прелестями. Вот, вкратце, история таинственной, всегда запертой комнаты в моем доме, из-за которой теперь я не знал, где преклонить голову.
        — Если ты так настроен против кабинета, могу предложить свою каморку — она тесная, но спится в ней великолепно,  — предложил Васек, выслушав мою печальную историю.  — Я-то целый день буду в оранжерее или саду.
        К тому времени мы с ним уже выпили по чашке кофе с бутербродами, налепили двенадцать пицц размером с блюдце, заполнили их мелко нарубленными томатами и щедро осыпали тертым сыром. Пиццы доходили до кондиции в духовке, а мы кормили хлебными крошками воробьев, смело проскакивающих в распахнутые двери кухни.
        Я вяло размышлял о том, что действительно могу чудесно выспаться на месте Васька. Если ему удастся убедить Ольгу, что я с утра уехал по каким-то делам, то под лестницей можно будет запросто проспать хоть до вечера — сестре в голову не придет сунуть туда нос.
        — Между прочим,  — вдруг проговорил Васек, словно что-то припомнив,  — вчера, когда вас не было, я тут тыкался по каналам и застал концовку интересной передачи. Что-то типа пресс-клуба: солидные дядьки обсуждали опасности журналистской профессии и все такое.
        Я навострил ушки. Заметив мой интерес, Щекин продолжил энергичнее:
        — Один тип привел в пример убитого Лиманского. Дескать, стоило журналисту затронуть проблему национальной преступности в Москве, как его тут же застрелили. Вроде как речь в его последнем аналитическом материале шла о чеченцах.
        Пицца подошла. Васек бойко вытащил противень и выставил на стол, сверху накрыв огнедышащие «Маргариты» вафельными полотенцами со слониками (помнится, мне их подарила на двадцать третье февраля Вера Бунина). Разглядывая незамысловатый рисунок, я поймал себя на мысли, что совершенно не хочу проспать полдня в каморке под лестницей. Напротив, я горел желанием немедленно принять душ, одеться и направиться в редакцию «Сэра» за пресловутой статьей для детального изучения. Неужели моя ночная версия окажется правильной?
        — Всем доброе утро,  — вернул меня к действительности чистый и звонкий голос Ольги, внезапно появившейся на кухне.
        Сестра заграбастала из-под полотенца крайнюю пиццу и вцепилась в нее зубами.
        — Я такая голодная! Васек, будь добр, сделай мне по-быстрому кофе.
        Если не ошибаюсь, именно за такой вот барский тон Васек недолюбливает мою младшую родственницу, поэтому стоит ей появиться в доме, носа не кажет из оранжереи. Я даже испугался, что из-за Ольги ботаник расторгнет наш с ним договор и вновь свалит в свое общежитие. О, женщины, все зло — от вас!
        Щекин нарочито медленно насыпал в турку кофе, залил водой, поставил на конфорку и с тем удалился в оранжерею. К сожалению, я так просто отделаться от Ольги не мог.
        — Каковы твои планы на день?  — ринулась та в атаку, глядя мне прямо в глаза.
        Что я должен был сказать? Естественно, ехидно прошелся насчет ее благословенного сна, столь выгодно отличавшегося от моего ерзанья по дивану. И затем сделал логический вывод, что самый разумный план в моем положении — немедленно лечь спать.
        Впрочем, все это априори было пустым словоизвержением. Дело в том, что Ольга полагает, будто настоящие мужчины не нуждаются ни в сне, ни в хлебе насущном, когда речь идет о пожеланиях дамы. Поэтому она выслушала меня без всякого интереса и немедленно объявила:
        — Сон отменяется. Ты отвезешь меня в общежитие и поможешь собрать вещи. Потом мы заедем в первую попавшуюся контору, чтобы по-быстрому оформить доверенность на машину для меня. Ален, я решила жить дома.
        Лучше бы сестрица сразу меня убила. Конечно, ее решение жить дома не стоит выеденного яйца и испарится через неделю-другую, когда горизонт заслонит очередной претендент на пост совершенного мужчины. Тем более обидно и противно участвовать во всех этих бесконечных хлопотах по перевозке вещей и перестановках в доме.
        — Так не пойдет!  — возмутился я.  — Два года назад ты твердо сказала, что уступаешь дом мне, а тебя гораздо больше устраивает квартира. Если хочешь, отец хоть сейчас переведет тебе деньги на ее покупку.
        — Я не хочу квартиру, Ален, как ты не понимаешь,  — словно умственно отсталому, внятно и дружелюбно объяснила Ольга, принимаясь за вторую пиццу и жестом давая понять, что кофе на плите вот-вот убежит.  — В этом доме мы жили с мамой, когда я еще училась в школе, когда все было так замечательно, без разочарований. Если тебе противно жить под одной крышей с сестрой, сам покупай себе квартиру.
        Вот и весь сказ. Она даже сделала вид, что обиделась.
        — Нет, это ты не понимаешь,  — принялся я объяснять, заранее чуя всю бесполезность своих потуг.  — Мне просто негде будет спать. Ты же знаешь, какой жесткий и неудобный диван в кабинете. А твоя бывшая комната…
        — Ну, не я же превратила ее в кладовку,  — прервала меня Ольга язвительно.  — Кстати, если тебя не устраивает кабинет, то можешь спать в гостиной. Диванчик там, конечно, не двуспальный, но зато мягкий и раздвижной.
        Пришло время раскрыть все карты.
        — Этот диван занят.
        — Занят? И кем же?
        — У меня гости. Пару дней назад прилетел Заки…
        — Заки?
        Так я и знал! На лице сестрицы тут же появилась плотоядная улыбка. Я начал было говорить, что у Заки крупные неприятности, что его пытались убить,  — все бесполезно. Ее ресницы затрепетали, пальцы принялись кокетливо прищелкивать.
        — Я буду охранять его как зеницу ока,  — ласково промурлыкала Ольга. Немедленно вышла в гостиную, оглядела свою храпящую добычу барским взглядом, вернулась с таинственной улыбкой на устах и обронила: — Пойду-ка я ополоснусь.
        Вот так. Я в очередной раз не успел занять душ.
        Суета сует
        Я довольно-таки снисходительно отношусь к сестре, но иногда случается, что она буквально вынуждает меня проявить характер. Так вышло и сегодня. Когда после энергичного завтрака и сдержанных препираний мы с Ольгой в конце концов уселись в мой «Пежо» и пристегнулись ремнями безопасности, я был настроен воинственно.
        — В общежитие!  — скомандовала Ольга.
        — Нет, сначала заедем в пару других мест,  — сквозь зубы процедил я и резко вырулил за ворота.
        Сестрица искоса взглянула на мой надменный римский профиль и поняла, что спорить в данный момент не имеет смысла.
        Всю дорогу мы враждебно молчали. Сначала я решил заехать в редакцию «Сэра». Припарковался у киоска с шаурмой и покинул машину без единого слова объяснения. Ольга, надувшись, уставилась в окно.
        На сей раз в здании редакции я чувствовал себя уверенней. Быстро пройдя по коридору, без стука ввалился в кабинет Лунатика, который с потрясающей скоростью набивал текст на компьютере. Он резко поднял голову и тут же зло сощурился.
        — Воспитанные люди, прежде чем войти…
        — Хорошо, я невоспитанный человек,  — с удовольствием согласился я.  — Скажу даже больше: я нахал. А теперь внимательно посмотри вот на эти фотографии: узнаешь кого-то из них?
        Лунатик посмотрел — ему ничего другого и не оставалось, поскольку я разложил выведенные через компьютер фотографии лысого и душки прямо поверх клавиатуры его компа. Спешу сообщить, что лицо гения не выразило немедленного узнавания. Чудик холодно сложил снимки вместе и протянул обратно.
        — Не узнаю.
        — А ты посмотри внимательнее.
        Он побелел от злости, поправил очки и почти выплюнул мне в лицо длинную тираду по поводу того, что вот такие бездельники, как я, вместо того, чтобы создавать прекрасное, доброе, вечное… Ну и все в таком роде.
        Я ретировался. Но все же, назло Лунатику, извлек некую конкретную пользу из своего пребывания в журнале — бойко зарулив в приемную, разговорился с секретаршей, представился журналистом, ведущим самостоятельное расследование убийства ее бывшего шефа, и под этим предлогом получил в подарок номер июньского журнала. Того самого, со статьей, где Лиманский клеймил чеченскую мафию. Что ж, почитаю на досуге.
        Следующим местом фотоопознания я наметил квартирку на Арбате. А по дороге туда мрачно размышлял: показалось мне или нет, что Лунатик как-то особенно посмотрел на портрет голубоглазого душки? Ольга за это время, судя по всему, слегка оттаяла и решила наладить родственные отношения.
        — Я рассталась со своим парнем,  — сообщила она.
        Я хмыкнул.
        — С каким по счету?
        — Тебе легко шутить,  — шмыгнула сестра носом.  — Когда мужчина меняет подруг, все им только восхищаются. А мы, женщины, всегда стремимся к стабильности.
        К стабильности! С большим трудом можно представить себе знак равенства между Ольгой и стабильностью.
        — Тебе все равно?  — обиженно вопросила сестренка.
        Я только пожал плечами.
        — Ну, конечно, вот когда я выпрыгну в окно…  — плаксиво завела Ольга.
        Но я перебил, бегло взглянув на ее несчастный профиль:
        — Между прочим, на днях я узнал, что одна моя старая знакомая, кстати подруга Заки, именно выпрыгнула в окно полгода назад.
        Ольга немного помолчала.
        — Она была действительно старая?
        О женщины!
        — Нет, она была молодая и красивая, и Заки продержался с ней рекордный срок. Ее смерть его просто убила.
        За такими вот разговорами мы подъехали к Касиному двору. Я снова достал из бардачка снимки и бегом поднялся на четвертый этаж. Теперь мне уже не хотелось тянуть время, чтобы позлить Ольгу.
        Но в это утро меня преследовали неудачи. Дверь открыл печальный Шкаф, который шепотом сообщил, что маленькая Вика сильно простыла и ему пришлось взять отгулы, чтобы ухаживать за ней.
        — А что же Тека?  — удивился я.
        Приятель замахал руками.
        — Не дай бог узнает! Дело в том, что она уехала на пару дней в Питер, а я, похоже, перекормил ребенка мороженым. Если Вика не выздоровеет к Текиному возвращению…
        И этот крепкий парень, работающий охранником в коммерческом банке, стал вроде как мельче от ужаса. Что было делать? На всякий пожарный я показал снимки ему — в конце концов, он был родственником Каси и мог кого-то узнать.
        Сопя, Шкаф внимательно рассмотрел все три портрета, но с сожалением покачал головой.
        — Первый раз вижу. А должен их знать?
        Я как можно лаконичнее рассказал о флэшке с видеозаписью, где неожиданно оказался Заки в компании абсолютно незнакомых ему людей. Затем добавил:
        — Самое интересное, что запись вечеринки, судя по всему, была сделана в Касиной студии, а в предшествующей записи снята твоя племянница.
        Шкаф понимающе кивнул.
        — Так вот в чем дело… Тека говорила, флэшка с видеозаписью Вики каким-то образом попала к тебе.
        Тогда я решил поинтересоваться мнением Шкафа насчет смерти Каси.
        — Как ты думаешь,  — спросил я,  — она действительно сама прыгнула в окно, или, возможно, кто-то ей помог?
        Шкаф уставился на меня в изумлении.
        — Кому бы понадобилось выкидывать ее из окна? Касю все любили.
        — Но ведь должна быть какая-то причина.
        Приятель успокаивающе похлопал меня по плечу.
        — Кася была сумасшедшей, как и большинство художников. Она просто не подумала обо всех нас.
        Иногда Шкаф удивляет меня глубиной своей мысли. Я попрощался, от души пожав его крепкую руку.
        А вернувшись в машину, обнаружил, что Ольга увлеченно читает «Нумерологию», валявшуюся на заднем сиденье со дня моего визита к Теке.
        — Так интересно!  — возбужденно заговорила сестрица.  — Все, что касается меня, абсолютно верно. Я — девятка. Вот послушай: «Я — девятка. Кто хочет со мной познакомиться, должен прийти ко мне. Кто хочет меня понять, должен научиться видеть скрытое от глаз…»
        О господи! Еще одна пылкая натура, готовая все объяснить цифрами. Слышали бы вы, как Ольга читала — с выражением, соблюдая все правила интонации, как примерная ученица на уроке литературы: «Я учу тройку — самоотверженности, четверку — легкости, пятерку — раскованности…»
        От вибраций ее голоса у меня сразу зазвенело в ушах.
        — «Шестерку — скромности, семерку — скрытности, а восьмерку — любви». Ты понимаешь, Ален? Ведь ты — тройка. То, что сейчас происходит, это твоя учеба. Я тебя учу самоотверженности, понимаешь?
        «Восьмерку — любви»,  — повторил я мысленно.
        Ольга поняла, что брат ее не слушает, и нетерпеливо постучала кулаком по панели. Я сделал вид, что с восторгом внимаю.
        — Чему ты меня учишь?
        — Самоотверженности,  — повторила сестра.  — Например, легко уступить свою спальню. А вот Толика я пыталась учить любви, потому что он — восьмерка. И это чистая правда, ведь большего эгоиста…
        — Так он восьмерка?  — остановил я ее оживленную тираду.  — Прочитай-ка, что там написано о восьмерке.
        Ольга надулась.
        — Вечно ты меня перебиваешь! Про восьмерку все тоже совпадает. Восьмерки непостоянны, эгоистичны, не способны любить. И это верно, потому что Толика не интересует ничего, кроме собственных талантов и планов. Отчего в конце концов мы и расстались. Вот, цитирую «речь» восьмерки: «Мне не нужна любовь, я требую уважения». Очень точно. Знал бы ты, сколько я от него вынесла! А внешне все благополучно: он мне не изменяет, не грубит, просто каждый раз…
        Мне захотелось заткнуть уши. К счастью, Ольгино общежитие находится недалеко от Арбата, так что уже через пару минут я с облегчением развернулся у подъезда и первым вылез из машины.
        — Мадам, мы прибыли.
        — Между прочим, мадемуазель,  — любезно оскалилась в полуулыбке Ольга, и мы направились к дверям.
        Голубоглазый душка
        Все было тихо-мирно. Ольгин бывший хахаль Толик предусмотрительно свалил, предоставив ей возможность без лишних сцен собрать вещи. Похоже, это девушку особенно задело — она поджала губы. Но вслух ничего не произнесла. Мы быстро, не говоря ни слова, упаковали все в два огромных чемодана и две сумки, после чего Ольга отправилась напоследок посплетничать к подруге, а я уселся в пустой комнате, от нечего делать листая старые журналы мод и каталоги.
        Поверьте мне на слово, я никогда не рассматривал зевание над иллюстрированными журналами в качестве одного из методов следствия. Сейчас просто смотрел картинки. И неожиданно для себя увидел знакомое невинное выражение инфантильного личика — одетый в фирменные плавки цвета спелого апельсина, на меня пялился голубоглазый душка с таинственной записи покойного Лиманского. Телом он был — вылитый Адонис, да и томное выражение смазливого лица делало его неотразимым для женщин климактерического периода. Я даже рассмеялся от удовольствия. Чего проще, оставалось просто переписать адрес и телефоны журнала, а там поинтересоваться манекенщиком — я посмотрел на подпись под снимком — Кириллом Буковым.
        Ого! Мне стало совсем хорошо. Выходит, голубенький Кирюша, возлюбленный Лиманского, и тот типчик на вечеринке — одна и та же личность! Теперь я готов был даже дать доверенность на «Пежо» моей дорогой сестре.
        Все складывалось как нельзя лучше. Мы погрузили вещи в машину, за каких-то полтора часа оформили у нотариуса доверенность, и я отвез Ольгу домой, выгрузив прямо на руки расплывшегося в улыбке Заки, который по такому случаю не стал меня пилить на предмет раннего исчезновения из дома.
        После трогательной сценки — Ольга премило хлопала ресницами, Заки пел на тему «Как повзрослела крошка!», Васек с мрачной физиономией таскал вещи наверх, в спальню,  — я сделал компании ручкой и отправился в редакцию модного каталога.
        По случаю предобеденного времени часть сотрудников редакции, расположенной в двухэтажном особнячке, дружно курила в коридорах, а большинство уже галдело в баре-буфете, оборудованном в полуподвале. Покружив по пустым кабинетам и не найдя среди курящих нужных людей, я приобрел ценную информацию, а затем спустился ниже, намереваясь заодно пообедать в приятном месте.
        Место действительно было приятное — полумрак, китайские фонарики над каждым столиком, а под стойкой бара — огромный изогнутый бассейн с золотыми рыбками и великолепными мраморными гурами. Я окинул зал взором, отметил худого лысого парня в мятом клетчатом пиджаке, обрисованного мне курящими сотрудниками наверху в качестве главного фотографа, и, сделав заказ, подошел к нему.
        — Место не занято?
        Он коротко взглянул на меня глубоко посаженными глазами, буркнул что-то похожее на разрешение и снова принялся поглощать свой бифштекс. Отметив хорошую скорость работы его челюстей, я забеспокоился, что, покончив с едой, парень немедленно умчится, и энергично приступил к делу. А сие означает, что заговорил я солидным баритоном, обычно производящим хорошее впечатление на клиентов:
        — Я представитель парижской косметической фирмы (тут очень кстати пригодилось мое удостоверение главы московского филиала отцовской конторы), производящей большой ассортимент мужской косметики. Мы планируем рекламную кампанию в Москве, подыскиваем хороших фотографов и манекенщиков. Знакомые порекомендовали мне вас.
        Сотрудник журнала хмуро на меня уставился.
        — Какие знакомые?
        Я сдержанно улыбнулся.
        — Мои знакомые (с нажимом на многозначительное «мои»). Я думаю, вам это без разницы, ведь заработать приличную сумму я предлагаю вам, а не посредникам.
        Фотограф доел бифштекс и, отодвинув тарелку в сторону, взглянул на меня без всякого интереса.
        — Мне не требуются приработки. Я загружен с головой, и мои гонорары вполне меня устраивают.
        — Хорошо,  — кивнул я.  — Тогда, возможно, кто-то из манекенщиков не откажется. Я тут смотрел ваш каталог, и мне понравилось несколько лиц. К примеру, Кирилл Буков — очень одухотворенное лицо, славянский тип…
        Мой визави с шумом отхлебнул кофе из крошечной чашки.
        — Его уже нет.
        Я запнулся.
        — В каком смысле — нет?
        — В прямом. Нет с нами. Застрелили месяца три назад, прямо у собственной машины на автостоянке.  — Лысый усмехнулся.  — Ну что, вас интересуют еще какие-нибудь манекенщики?
        Я пожал плечами. В этот момент принесли мой обед, и я принялся расставлять перед собой тарелки. Фотограф больше не был мне нужен, я от него получил уже все, что мог,  — еще один труп. Об этом стоило подумать. После обеда.
        Я люблю август, этот самый мягкий и щедрый месяц российского лета. С каким удовольствием я вернулся бы к вечеру после славного трудового дня в свой дом, если бы не одно «но» — особнячок сейчас переполнен людьми. Да и вряд ли при сложившихся обстоятельствах вообще можно было назвать его своим.
        Едва я, поставив машину в гараж, вышел на гравийную дорожку с кустами шиповника по обе стороны, как из раскрытой двери дома выскочил побагровевший от эмоций Васек. Вид его не выражал радости, а в руках болталась большая хозяйственная сумка.
        — Наконец-то ты появился,  — процедил Щекин сквозь зубы.  — Эти двое сведут меня с ума. Сначала терлись друг о друга, как голуби, и я свалил в оранжерею, чтобы не мешать. Только занялся удобрениями, как появилась твоя сестра со списком продуктов и спиртного, сунула мне деньги и отправила в магазин. Господи, я же не нанимался в слуги!
        Парня можно понять. Ольга умеет невзначай дать понять, кто есть кто на социальной лестнице. Поэтому я успокаивающе похлопал студента по плечу, снова вывел машину, и мы отправились за покупками вместе.
        — Ну и как твое расследование?  — спросил Васек, понемногу приходя в себя.
        — С каждым часом все интереснее.
        Свободной правой рукой я вынул из бардачка и кинул ему на колени ксерокопии из майских номеров московских газет. Ради них я два часа потерял в библиотечных анналах, надышался пылью и познакомился с симпатичной девочкой на ксероксе. Было за что пострадать — в этих выпусках голубоглазый душка на полполосы красовался в чем мать родила либо в фирменном белье, а заголовки сообщали, что поздно вечером на автостоянке неизвестный застрелил скромного труженика исподней рекламы, бисексуала и обаяшку.
        — Ого!  — только и проговорил Васек, присвистнув.
        Я кивнул.
        — Вот именно — ого. Третий труп. Сначала якобы прыгает в окно хозяйка студии, где собрались четверо, а возможно, пятеро мужиков. Потом убивают одного из них, пытаются убить Заки. И вот, оказывается, третий тоже мертв. Эти смерти и покушения как-то связаны. Не удивлюсь, если и лысый тоже будет убит. Если, конечно, не он сам всех грохает.
        — Ну и ну,  — покачал головой Васек. И, вздохнув, положил ксерокопии на место.  — Просто ужасно. Но давай лучше подумаем о том, какой сыр взять к белому вину — твоя сестра заказала мускат.
        Криминальную тему пришлось на время закрыть.
        Вечер в семейном кругу
        Все более или менее утряслось: я благоустроил кабинет, приобрел по телемагазину надувной спальный матрас и развесил вешалки с одеждой, зацепив их прямо за книжные полки. Получилось даже оригинально. В конце концов, здесь имелись аквариум с милыми моему сердцу рыбками и чудная коллекция кактусов. И у тех, и у других было одно очень ценное качество: немота. Колючие растения умиляли меня разнообразием форм и размеров (от крошечных до монументальных), а рыбки успокаивающе беззвучно плавали в голубоватой воде среди хрустальных пузырьков воздуха. После того как мой мирный милый дом вдруг превратился в среднестатистическую итальянскую семейку, эти молчуны олицетворяли собой рай на земле.
        Переодевшись после визита в магазин в домашние бриджи и майку, я спустился вниз и обнаружил Ольгу и Заки в обнимку на диванчике перед телевизором. Оглянувшись на меня, сестрица даже не соизволила снять свою коленку с его.
        — Привет. Скоро ужин?
        Прямо как в лучших домах Филадельфии и Лондона!
        Я молча проследовал на кухню, где Васек сосредоточенно резал хлеб.
        — Все готово,  — сообщил ботаник.  — Но убейте меня, если после ужина Ольга сама не вымоет посуду. В противном случае пусть кто-нибудь другой готовит в этом доме.
        Я выразил Ваську свою полную мужскую солидарность и пообещал поддержать петицию. А пока мы вместе вытащили всю сервировку на террасу, после чего я крикнул парочке, что можно идти к столу.
        Нужно было видеть этот ужин! Васек язвил Ольге на каждом слове, та строила из себя светскую даму с ледяными манерами, но под конец не выдержала и позволила себе элементы ненормативной лексики. Заки пытался всех умиротворить и поглощал еду с большим аппетитом, поэтому после угроз Васька прекратить поварскую деятельность мигом согласился лично перемыть все тарелки.
        — Нет,  — источая яд, прошипел Васек,  — я требую, чтобы посуду после ужина мыла женщина — должен же от нее быть хоть какой-то прок. Причем без помощи моечной машины, собственными ручками!
        — С какой это стати?  — взвилась Ольга.  — Я нахожусь в своем собственном доме и не позволю…
        — Ах, в собственном доме?  — прервал ее Васек.  — Ну так и хозяйничай в нем сама!
        И с этими словами он демонстративно удалился пить кофе на кухню.
        — Кто хочет кофе?  — крикнул он оттуда.  — Кофейник здесь.
        — Я согласен с Васьком,  — проговорил я, тоже поднимаясь.  — Раз Ольга решила вернуться домой, она должна проявить о нем, что называется, женскую заботу — убираться, стирать, готовить еду. Сейчас, кстати, самое время приниматься за консервирование на зиму: огурчики, помидорчики, прочие соленья, варенье из груш…
        Ольга чуть не задохнулась от возмущения. Я торопливо покинул террасу, оставив Заки успокаивать разгневанную богиню. В конце концов, чем раньше сестрица разоблачит перед ним свой истинный облик, тем лучше для всех.
        На кухне я налил себе кофе, заговорщически перемигнулся с Васьком, и мы оба расползлись по своим берлогам: я поднялся по лестнице в кабинет, а он отправился в каморку под лестницей.
        В этот вечер Ольга впервые мыла посуду.
        Ночные бдения
        Для кого-то ночь — повод видеть сны, а для меня это счастливая возможность сосредоточиться на главном. День с его светом и шумом утомляет, сбивает с толку, ночь дарит тишину. Когда голова моя пуста от забот и печалей, я смотрю на луну и размышляю о смысле жизни; когда дел невпроворот — обдумываю, как лучше от них избавиться.
        Тем не менее в эту ночь я уснул как убитый — сказалась предыдущая бессонница. Но, проспав без сновидений четыре часа подряд, я проснулся с легкой, светлой головой, готовый к новым подвигам и свершениям. Было три часа ночи. Я накинул халат и, стараясь не шуметь, спустился вниз.
        Как и следовало ожидать, чайный диванчик в гостиной был застелен лишь для приличия — естественно, Заки воспользовался ситуацией и теперь блаженствовал на моем широком ложе в объятиях Ольги, в то время как я… Впрочем, я быстро взял себя в руки. Сестра уже большая девочка, а Заки — мой друг и гость. Пусть себе.
        Завернув на кухню и включив одну маленькую неоновую лампочку над плитой, я заварил себе кофе в турке на одну чашку, а пока напиток богов настаивался под крышкой, смотрел в ночной сад.
        Удивительная вещь — ночь. Мягкий стрекот кузнечиков, отдаленный шум города, непроницаемая темнота, словно обволакивающая все кругом, делающая самые обыденные вещи таинственными и полными скрытого смысла. Летом я редко закрываю дверь кухни на ночь: дом окружен высоким каменным забором, а в тяжелой металлической двери под аркой и во въездных воротах — надежные замки. Сейчас стеклянная дверь также была открыта, и можно было прекрасно слышать все доносившиеся из сада звуки. Не чувствуя никакого желания спать, я вышел на террасу — просто подышать воздухом.
        Вот тут до меня и долетел первый подозрительный звук: словно бы кто-то осторожно прикрыл чуть скрипнувшую металлическую дверь в ограждении. Я замер, затем отошел в тень дома, прошел вдоль стены до угла и осторожно выглянул. Темный неясный силуэт скользнул ко входу и открыл дверь — конечно же, ее никому не пришло в голову запереть на ночь. Чувствуя, как сердце выпрыгивает у меня из груди, я бросился следом и замер на пороге.
        Короткий коридорчик-прихожая, где, по замыслу архитектора, приходящие должны разуваться и снимать пальто и шляпы (кстати, никто никогда этого не делает), вел через широкую арку в гостиную. Здесь в центре красовался чайный диванчик, для камуфляжа разложенный и застеленный аморальным Заки, который, должно быть, думал таким образом обмануть мою братскую бдительность. Он даже сложил под одеяло свое барахло, чтобы создать видимость лежащей фигуры. Вот в эту горку одежды под одеялом и выстрелил из пистолета с глушителем незнакомец.
        Я так растерялся при виде этой картины, наполовину скрытой мраком, что отпустил створку входной двери, и та за моей спиной скрипнула. Непрошеный гость немедленно развернулся в мою сторону. А я инстинктивно кинулся вправо, намереваясь спрятаться за широкими креслами от следующей пули-дуры. В темноте мои маневры не были столь очевидны — незнакомец выстрелил наугад и, разумеется, попал в мой голландский аквариум, в который я вложил столько сил, средств и души. Раздался страшный треск, на пол хлынула вода, а сверху недовольный голос Ольги потребовал тишины. Незваный посетитель кинулся к дверям. Я, опрокинув кресло,  — за ним. И, естественно, по закону жанра споткнулся о задравшийся край ковра, упал, что дало злоумышленнику возможность беспрепятственно выскочить вон из дома. Когда наконец я выбежал во двор, его и след простыл — калитка в стене ограждения, раскачиваясь, скрипела, а снаружи раздался звук сорвавшейся с места машины. Я вышел из ворот и посмотрел вдоль освещенной фонарями улицы — ловить было нечего.
        А когда вернулся в дом, в гостиной уже горел свет и вовсю шла работа: Ольга, Заки и Васек в армейских черных трусах до колен молча спасали моих несчастных рыбок, собирая их в самый большой осколок аквариума с остатками воды. Я выволок из маленького чуланчика за кухней десятилитровую бутыль, в которой матушка когда-то гнала изумительный самогон, налил в нее воду из специального бассейна рядом с террасой, и все принялись скорбно перетаскивать в этот импровизированный аквариум задыхающихся петушков, сомиков, гуппи и телескопов.
        Любопытный факт — никто не спросил, в чем дело. Наученные горьким опытом последних дней, все мгновенно поняли, что это была очередная неудачная попытка отправить Заки на тот свет. Ольга только обронила, в перерыве между спасением рыбок взглянув на насупленного Заки: «Бедняжечка». А Васек сдержанно добавил: «Да уж». На этом первые общие комментарии закончились.
        После подобных событий, ясное дело, в сон уже больше никого не клонило. Мы с Васьком установили бутыль с рыбками на тумбу, на которой прежде стоял аквариум, убрали битое стекло, и я тут же пропылесосил ковер, чтобы избавиться от мелких осколков. Заки принялся разбирать ворох одежды на диване и с возмущением сообщил, что джинсы и майку теперь можно выбросить, поскольку, свернутые в рулон, оказались простреленными в нескольких местах. Диван тоже пострадал. Подробно осмотрев поверхность, я обнаружил два отверстия, опаленные по краям, и, поковырявшись ножом, извлек пули, которые разбирающийся в стрелковом оружии Щекин с важным видом определил как «дамский» калибр. Замотанная в простыню Ольга зачарованно смотрела на Заки, напяливающего простреленные джинсы.
        — Я хочу есть,  — заявил он, обиженно пялясь на дырки от пуль.  — Милая, принеси мне сигару из коробки.
        Ольга кинулась наверх, а мы, трое бравых парней, направились на кухню, где Заки немедленно вынул из бара бутылку коньяка и начал пить прямо из горлышка. Я не стал делать ему замечания — человек, на жизнь которого дважды за короткий срок покушались, имеет право на определенные поблажки.
        — Кто что слышал или видел?  — спросил я на фоне этого бульканья, надеясь успеть обговорить главное, пока Ольга одевается.
        Васек сокрушенно покачал головой.
        — Я — ноль,  — с сожалением сказал он, в свою очередь принимая бутылку из рук Заки и делая нехилый глоток.  — Спал сном младенца, пока не раздался грохот. Даже не сразу понял, что шум мне не приснился.
        Заки задумчиво смотрел на темный сад в проеме двери.
        — Мы с Ольгой не спали.  — Друг осторожно взглянул на меня и тут же отвел глаза.  — Сами понимаете, дело молодое… В общем, услышал хлопки и сразу понял, что это выстрелы из пистолета с глушителем. Сразу.
        Он снова завладел бутылкой и принялся жадно хлебать коньяк, как воду в жаркий день. Я немедленно отобрал у него емкость и уточнил:
        — Выстрелы? Значит, он выстрелил не один раз?
        — Два.  — Заки продемонстрировал два пальца.  — Точно говорю.
        — А почему ты сказал «он»?  — с видом заправского следователя встрял Васек.  — Стрелять вполне могла дама — калибр-то дамский, ни один уважающий себя мужчина не станет пользоваться таким оружием.
        Я на мгновение замер, вспоминая свои впечатления от вида темного силуэта. Пожалуй, для женского он был чересчур массивный. Хотя, если даме напялить свободные брюки и тунику… Наверное, Васек все-таки прав — ни одну версию не стоит исключать. Одно было совершенно очевидно — сегодня Заки пытался убить некто, прекрасно владеющий топографией дома. И этот некто был в курсе, что Заки спит в гостиной на диване. А вот информация о появлении в особняке Ольги и ее шашнях с нашим израильским другом до убийцы, видимо, еще не дошла.
        Вернулась Ольга, бледная и испуганная. Похоже, только теперь она наконец поняла, что все мои слова об опасности, грозящей Заки, не просто желание избавить его от ее объятий.
        — Как ты себя чувствуешь?  — участливо спросила она, пытливо глядя на раскрасневшегося от выпитого Заки.
        Тот лишь отмахнулся, взял из ее рук сигару и эффектным жестом закурил.
        — Как себя чувствует родной брат, тебя, похоже, не интересует,  — съязвил я.  — А между тем, именно я принял на себя удар.
        — Именно ты упустил преступника,  — отрезала Ольга, даже не взглянув в мою сторону. Она обняла Заки и повисла у него на шее, сюсюкая: — Зайчик мой бедненький, натерпелся страху…
        — Никакого страху!  — огрызнулся Заки, стряхивая ее небрежным жестом.  — Просто этот негодяй принялся палить так не вовремя. В самый разгар!
        И он ухмыльнулся, подмигнув нам с Васьком. Ольга вспыхнула, немедленно хлестанула возлюбленного по щеке и вылетела из кухни. Я сдержанно улыбнулся — сестренка могла обижаться сколько влезет, но то был Заки, который добился от девушки чего хотел и уже не имел желания излишне любезничать. Ольге следовало ожидать подобного.
        — Итак,  — снова оказавшись в доброй мужской компании, проговорил я,  — кто-то во второй раз попытался убить Заки. И этот кто-то прекрасно знает, что в доме не запираются двери, а Заки спит внизу на диванчике. Теперь разберемся с ключами от двери в стене ограждения. Их всего три. Один у меня, и он на месте. Другой — у тебя, Васек, и последний — у Ольги.
        Щекин тут же сбегал в свой закуток и, вернувшись, продемонстрировал ключ на увесистой связке:
        — Мой ключ тоже на месте.
        — Интересно, а где Ольгин?  — Я выразительно посмотрел на Заки.
        Тот еще хлебнул коньяка.
        — Только не сейчас, я тебя умоляю. Ты же видел, в каком она настроении.
        — Она его и в спальню-то не пустит, небось лежит и плачет,  — с удовольствием проговорил Васек, разогревая в микроволновке остатки вчерашнего ужина.
        Заки хмыкнул.
        — Придется досыпать в гостиной.
        Если уж кому и пришлось досыпать нынешней ночью, то только не ему.
        Собственно, и остальным было не до сна. В саду начинали щебетать ранние птички, воздух неуловимо светлел, постепенно принимая нежно-розовый оттенок. Удивительное дело — в суете мы и не заметили, что уже наступало утро.
        Списки подозреваемых
        Каждый продолжил новый день по-своему. Я наконец успел первым занять душ, Васек отправился в оранжерею, а Заки поднялся наверх в надежде помириться с Ольгой и получить сатисфакцию за пережитое ночью.
        Стоя под упругой струей воды, я обдумывал список подозреваемых. Тот, кто стрелял в чайный диванчик, знал, что на нем должен был спать Заки. Людей, бывших в курсе этого, пересчитать трудно. Дело в том, что в первую же ночь во время пьянки-гулянки в общежитии Заки направо и налево сообщал, что я «гостеприимно» выделил ему диван в гостиной, а между тем на Востоке гостю положено отводить лучшее место, и т. д. и т. п. То же самое он неоднократно повторял в сильном подпитии и на второй вечеринке, когда меня так удачно закадрила длинноногая киноведка Света. Словом, в данном направлении пока было копать тяжко. Самое же главное, я не улавливал мотива. Все мы, грешные, делаем время от времени не совсем благовидные вещи, если нам это выгодно. А кому выгодно отправить на тот свет симпатягу и бабника Заки? Или, к примеру, редактора мужского журнала?
        Выйдя из душа, я отправился в кабинет, достал из папки в столе роскошный журнал «Сэр» со статьей Лиманского о чеченской мафии и, развалившись на диване, принялся читать.
        Мне хватило нескольких минут, чтобы пробежать ее и составить мнение об авторе. Слогом он владел виртуозно, сумев буквально высосать из пальца, то бишь из дворовых сплетен и досужих рассуждений кого ни попадя, целую статью. Если же принимать во внимание факты, то в опусе не содержалось ничего, за что стоило бы убивать его сочинителя. Ну да, Лиманский разглагольствовал об ордах кавказцев, наводнивших Москву, проводя смелые параллели с беспорядками, устроенными в свое время в Париже выходцами из арабских стран. Но подобных заявлений, устных и письменных, нынче пруд пруди. Судя по тону автора статьи, из столицы нашей Родины, равно как и из Парижа, давно пора выкинуть всех иноверцев, поскольку, по его мнению, все южные народы по самой сути своей — бездельники и лоботрясы. Короче, обычные националистические выпады, загримированные под крик души патриота-мученика. Единственным, что хоть как-то связывало статью с криминалом, был волнительный рассказ о некой знакомой девочке-подростке, ставшей наркоманкой по вине поторговывавшего зельем парня, который, представьте себе, оказался по национальности чеченцем.
Из этого факта также следовали недвусмысленные выводы.
        Я откинул статью в сторону и задумался, попытавшись представить себе Касю, собравшую в студии столь разных людей. Какую цель она преследовала? Все ли сохранено в той видеозаписи на флэшке или что-то главное было стерто? Допустим, Лиманский мог оказаться в гостях у фотографа в роли бывшего любовника. Собственно, так же, как и Заки. Но при чем тут голубоглазый душка и бритый с лицом убийцы? Какова же все-таки канва истории — криминал? Мелодрама?
        Мне снова пришли на ум слова Теки о том, что Кася не умела по-настоящему любить. И еще фраза из «Нумерологии»: «Восьмерка, которая не умеет любить». Быть может, все дело в этом?
        Если рассуждать абстрактно, то девушки очень любят страдать от несчастной любви. Но разве все парни — грубые животные, бросающие возлюбленных направо и налево? Вовсе нет. Просто в основе любви женщин лежит собственнический инстинкт. Мужчина, которого они соизволили полюбить, должен принадлежать им со всеми потрохами двадцать четыре часа в сутки. После первых романтических свиданий дамы, эфирные на первый взгляд создания, стремятся надеть на вашу шею хомут, а в паспорт поставить жирную печать. Разве это любовь? Любовь — это всепрощение, самоотречение, нежность. А у брошенной женщины любовь частенько перерастает в ненависть.
        Мои размышления прервал осторожный стук в дверь. Почти тут же створка открылась, и в комнату вошла… киноведка Света, улыбающаяся и словно бы слегка смущенная.
        — А у тебя неплохой домик,  — проговорила девушка, грациозно подходя ко мне и непринужденно целуя в щеку.
        Юбка у нее была, кажется, еще короче, а ноги еще длиннее, чем в прошлый раз. Но обстоятельства научили меня быть суровым и подозрительным, поэтому я первым делом поинтересовался, откуда она узнала мой адрес.
        — Ну как же!  — захлопала Света ресницами.  — Ты сам написал мне свой адрес и номер телефона в ту памятную ночь. Помнишь?
        В последних словах зазвучали интимные нотки.
        Убейте меня, если я помнил. Не люблю оставлять свои координаты всем подряд. Но достаточно было посмотреть на юное чистое лицо Светы, чтобы понять: она будет до конца отстаивать свою версию.
        Ладно, черт с ней.
        — Если не секрет, что ты делала сегодня ночью?  — зашел я с другого фланга.
        Кажется, мой вопрос ее шокировал. Девушка уселась в кресло напротив и внимательно посмотрела на меня.
        — Интересно, данный вопрос — результат ревности или элементарной невоспитанности?
        Глаза у нее были хитрющие. Я отмахнулся.
        — Никакой ревности, я за свободу любви. Просто мне любопытно, чем занимаются по ночам такие красивые и умные девушки.
        Света хмыкнула.
        — Ну хорошо. Сегодняшнюю ночь я провела одна — спала как сурок. Кстати, мне снились громадные желтые цветы. К чему бы, как полагаешь?
        Никогда не увлекался разгадыванием умильных девичьих снов про цветочки и прочую ерунду. Если честно, одной нумерологии мне хватит на всю жизнь.
        Видимо, Света прочитала весь ход моих раздраженных мыслей, потому что печально вздохнула.
        — Я-то думала, мое появление будет для тебя приятным сюрпризом. А ты сидишь как манекен и даже не пытаешься меня соблазнить.
        В голосе трепетал живой укор. Я почувствовал слабые угрызения совести, но на всякий случай для очистки ее спросил, нет ли у нее какого-нибудь дамского пистолета. Света посмотрела на меня круглыми глазами.
        — Пистолета? У меня? Зачем?
        Жеманность подобного рода могла одинаково оказаться и актерской игрой, и просто дурным вкусом. Поэтому я решительно завершил допрос, отправив нежданную гостью на террасу — помогать Ваську сервировать завтрак, а сам торопливо надел майку и бриджи и критически осмотрел себя в стеклянном отражении аквариума. Терпеть не могу одеваться при посторонних.
        В девять с копейками вся наша компания завтракала на террасе. Ольга беспрестанно хмурилась, давая понять всем свидетелям своего позора, что еще не простила Заки хамства. Тот вертелся вокруг нее ужом и изо всех сил делал вид, что впервые видит Свету, которая сидела между мною и Васьком, в свою очередь пытавшимся всячески ей услужить. Он даже приготовил персонально ей мюсли.
        Я, тщательно прожевывая бекон, напряженно размышлял, какие причины могли бы побудить Свету прийти ночью в мой дом и попытаться убить Заки. Как бы то ни было, а ее появление здесь ни свет ни заря выглядело очень подозрительно. В голове у меня вертелись строчки детской песенки: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро». Сам того не заметив, я повторил их вслух, и, естественно, Света приняла это как намек.
        — Не вижу ничего дурного в привычке рано вставать,  — сказала она с ноткой обиды.  — А утренние визиты — это действительно мудро. Разве возможно было бы получить в общежитии на завтрак такие великолепные мюсли?
        И Света презентовала мгновенно растаявшему Ваську свою самую ослепительную и чарующую улыбку.
        Моя сестра перестала морщить лоб и решительно включилась в общий разговор.
        — Ты живешь в общежитии?  — проговорила Ольга несколько чопорно.  — Сочувствую. Действительно, вряд ли кто в каком-либо общежитии может сравниться с кулинарным талантом Василия.
        Щекин принял комплимент с ядовитой улыбкой.
        — Ну, во всем есть свои плюсы,  — сладко пропела Света, четко оценив свое преимущество в глазах Васька.  — Общежитская жизнь так непредсказуема, происходит море событий, совершенно невероятных. Например, стрельба в Заки…
        Все замерли, а Заки инстинктивно втянул голову в плечи.
        — Так ты из общежития ВГИКа? И вы, значит, давно знакомы?  — внезапно прозрела Ольга и перевела подозрительный взгляд на Заки.  — Милый, почему же ты мне про это не сказал?
        Заки, словно задыхающаяся рыбка, открыл и закрыл рот, но тут ему добрую службу сыграло простосердечие Васька.
        — У нас тут тоже непредсказуемостей хватает,  — радостно сообщил он гостье.  — Приколись, сегодня ночью кто-то пробрался в дом и снова пытался убить Заки!
        Света весьма натурально округлила глаза. Щекин торжествовал. Ольга, словно вдруг потеряв интерес к беседе, встала и без единого слова направилась в дом. Заки со вздохом посмотрел ей вслед. К этому моменту кофе был допит, Васек дерзко предложил Свете экскурсию в оранжерею, и та игриво согласилась.
        — Принесла же ее нелегкая,  — негромко проговорил Заки, когда мы остались на террасе одни.  — Твоя сестра дьявольски ревнива. Вчера полночи выспрашивала, сколько у меня было женщин до нее. Вот прикол! Как будто я их считал.
        Он еще раз вздохнул.
        — Между прочим, ключи у Ольги на месте.
        Я кивнул. И так ясно, что, скорей всего, был сделан слепок с моих ключей во время нашей гулянки во ВГИКе. Господи, да пока я спал, хотя бы эта самая Света могла десять раз перетрясти мой бумажник со всеми ключами и визитками. Можно биться об заклад, что и адрес она выудила именно таким образом. Почему эффектные женщины чаще всего оказываются авантюристками?
        — Послушай, кому нужно меня убить?  — вдруг спросил Заки.
        Впервые за последние дни он выглядел трезвым и серьезным. Грех было не воспользоваться столь редким сочетанием.
        — Постарайся вспомнить то, что было полтора-два года назад. Чем занималась тогда Кася? Какие снимки делала? Не было ли разговоров о журналистском расследовании или чем-то подобном?
        Заки покачал головой.
        — Ничего такого. Бог ее знает, что она там фотографировала. Для заработка, кажется, в основном рекламу мужской одежды и белья. Кася очень хорошо знала фирмы-производители и все шутила про спортивные попки манекенщиков.
        — А что-нибудь о чеченской мафии, торговле наркотиками?
        Друг посмотрел удивленно.
        — С ума сошел? Ты же знаешь, Кася была художником, для души снимала природу и всякое такое. Политика, теракты, национальные войны и прочая борьба за справедливость ее не интересовали.
        В его словах прозвучала горечь. Я вспомнил, как Тека говорила о Касе почти с такой же интонацией: «Она была художником».
        И вдруг Заки прорвало.
        — Не удивлюсь, если все это происходит именно из-за Каси. Посмотришь со стороны — получается, что я свинья: взял и бросил чудесную девушку. Но если хочешь знать, по большому счету ей никто не был нужен. Она всегда оставалась сама по себе. Ни с того ни с сего вдруг задумается, и хоть об стенку расшибись — ей все равно. Вечно витала в своих мыслях. Иногда рассказываешь что-то и неожиданно понимаешь: твое словоизвержение для нее и глупо, и неинтересно. Пусть о мертвых плохо не говорят, я все же скажу: если Кася кого и любила, то только свой фотоаппарат.
        Так-так… «Если Кася кого и любила». «Кася не стала бы жертвовать своими интересами, своим делом ради кого-то еще». «Брось ты. Она просто не подумала обо всех нас…»
        Кажется, знаешь человека как облупленного и вдруг, в один момент, убеждаешься, что это была лишь созданная твоим воображением иллюзия. Интерпретация реальности. По всему выходило, что Кася и в самом деле была восьмеркой, которая не умела любить. Вот только к чему это может меня привести?
        Новая информация
        Пока Васек очаровывал Свету в оранжерее, я поспешил улизнуть из дома, отправившись в магазин,  — после ночного происшествия необходимо было срочно сменить все замки. Я строго-настрого запретил Заки торчать во дворе, посоветовав ради безопасности залечь на дно, в смысле уединиться с Ольгой в спальне и даже, возможно, отоспаться. На последнее замечание Заки только усмехнулся.
        — Вряд ли я усну. Ольга будет пилить меня за Свету, общежитие и бог весть еще за что. И потом… Знаешь, у меня постоянно перед глазами эти задыхающиеся рыбки на полу. Я собирал их и думал: «Вместо них должен был лежать я, вот так же ловя воздух ртом».
        Я похлопал беднягу по плечу и отправился в город.
        Нет особой проблемы в том, чтобы в столице нашей родины купить врезные замки для дверей и ворот. Но войдя в огромный зал хозтоваров в супермаркете невдалеке от моего дома, я немедленно загрузил себя множеством вопросов.
        Во-первых, сколько замков покупать — четыре (ворота — калитка — центральная дверь дома — из кухни в сад) или только два (калитка — центральная дверь дома)? Ведь вряд ли злоумышленник сделал себе дубликаты абсолютно всех ключей. А во-вторых… Мне вдруг пришло в голову, что менять замки вообще нет смысла, поскольку от судьбы не уйдешь и все такое в этом роде. Затем на глаза мне попались ряды сантехники, и я снова принялся мечтать о собственной ванной комнате рядом со спальней и прочих отвлеченных идеях. Но все же после напряженных раздумий я в конце концов купил четыре замка. Расплатившись, чуть замешкался у кассы, и тут кто-то похлопал меня по плечу.
        — Ален?
        Я обернулся и ошарашенно уставился на Теку. Мда-а, сегодняшнее утро и в самом деле богато на неожиданные встречи. Разве не удивительно в своем конце Москвы сначала увидеть девушку из общежития, расположенного возле ВВЦ, а следом — жительницу Арбата? Быть может, поэтому первый вопрос, вырвавшийся у меня, был таким:
        — Как вы сюда попали?
        — На такси,  — улыбнулась Тека.  — Раньше я жила в этом районе, здесь и познакомилась со своим мужем Касимом. Он был из Югославии. Вышла замуж, уехала к нему в Косово. Потом началась война, Касима убили, и мы с Викой вернулись в Москву. Я сняла квартиру опять же в этом районе. Но вскоре погибла Кася, и я переселилась на Арбат. Как бы то ни было, но при всяком удобном и неудобном случае я предпочитаю приезжать сюда.
        Мы как раз подошли к моей машине, и я любезно предложил Теке довезти ее до дома, имея в мыслях корыстный план задать ей по дороге разные вопросы.
        Разумеется, она с радостью согласилась, поскольку ее сумка с покупками выглядела довольно-таки объемно. Усевшись на переднее сиденье, Тека тут же начала рассказ о каких-то чудных ручках для дверей с эмблемами инь и ян, но я решительно направил разговор в нужное мне русло.
        — Давно вернулись? Шкаф говорил, что вы были в Питере.
        Женщина мимолетно нахмурилась.
        — Шкаф? Ах да… Приехала сегодня утром. И очень кстати. Оказалось, Артем, которого вы называете Шкафом, перекормил Вику мороженым. У нее началась сильная ангина, а чудак впал в панику и принялся пичкать ребенка медом. Вот только на мед у дочки аллергия.
        Господи, я уже и забыл, что у Шкафа есть имя! Ну да, Артем. Надежно и коротко. Я открыл бардачок и вынул снимки Лиманского, Кирюши и бритого.
        — Посмотрите, пожалуйста. Вы знаете кого-нибудь из этих людей?
        Тека взяла снимки, разложила веером и внимательно рассмотрела.
        — Вот этот — редактор журнала, последняя великая любовь Каси,  — первым делом указала она на фотографию Лиманского.  — Я к тому времени уже вернулась из Югославии, и Кася приходила ко мне с ним пару раз. А не так давно он, надумав писать статью о различных гаданиях, зашел ко мне, по его словам, проконсультироваться. Не знаю, что за статья должна была быть, но, исходя из личности автора,  — дрянь. Обаятельный краснобай, да к тому же женатый. Мне он с самого начала не понравился.
        Обритого Тека тоже сразу же узнала.
        — Черная страница Касиной жизни. Правда, это было сто лет назад. Кася училась в выпускном классе, я — в МГУ. Можете себе представить: в нашей крохотной арбатской квартирке, где вы были, жили мама, бабушка и мы с Касей. Сущий ад! И в довершение ко всему Кася влюбилась. Ахмед, по национальности чеченец, был чуть старше ее и с дурными наклонностями. Одевался как панк, не признавал никаких авторитетов, научил Касю курить травку, потом пошли наркотики потяжелей. Мама с бабушкой били во все колокола, но без толку. Спасло нас то, что Ахмеда посадили на пять лет за убийство в пьяной драке. Кася взялась за ум, поступила на журфак, увлеклась фотографией. Словом, все плохое, казалось, закончилось.
        — А Ахмед еще когда-нибудь появлялся в ее жизни?  — поинтересовался я.
        Тека пожала плечами.
        — Во всяком случае, меня по этому поводу Кася не ставила в известность.
        Кирюшу женщина не признала. Видимо если что-то и связывало его с Касей, то лишь реклама трусов — деловое знакомство.
        Я подвез Теку к самому подъезду. Она взглянула на свое окно под крышей и улыбнулась.
        — Бедный Артем, наверное, спит. Столько ночей просидел у Викиной постели.
        После этих простых слов я внезапно почувствовал облегчение. Как бы там ни было, но мысль, что убийства могут быть делом рук Шкафа, троюродного брата Каси, ветерана Афгана, а ныне охранника банка, все время витала где-то на периферии моего сознания. Конечно же, Шкаф не мог быть ночью в моем доме: Тека приехала только утром, а он ни за что не оставил бы больную девочку одну. Во всяком случае, по моему разумению.
        По дороге домой я обдумывал новую информацию. Рассказ в статье Лиманского о девочке, совращенной наркоманом-чеченцем, поразительно напоминал историю Каси и Ахмеда. Возможно, она сама рассказала ее редактору «Сэра», а на той вечеринке в студии Лиманский столкнулся с самим героем, что называется, нос к носу. Значит, все-таки Кася встречалась со своей первой любовью, и какие-то общие дела у нее с ним были. Вполне возможно, Ахмед продавал ей травку или что покруче — в творческой среде любят побаловаться запретными плодами. И тогда опять возникает «чеченский след». Допустим, познакомившись у Каси с наркодилером, Лиманский поддерживал с ним связь и в конце концов узнал нечто, за что поплатился жизнью. Ведь, как можно логически предположить, именно Константин выкрал Касину флэшку с записью вечеринки, явившись к Теке якобы за консультацией для статьи о гаданиях. Зачем она ему так понадобилась? Почему флэшка оказалась у него на руке в три часа ночи перед самым убийством?
        Снова вопросы. Это были зародыши новой версии.
        Самый длинный день
        Начавшийся с бессонной ночи день продолжался. Город изнывал от жары — короткий утренний миг свежести прошел, и ослепительный шар солнца принялся плавить асфальт и людей. Слава богу, я находился в привилегированном положении, ибо мой «Пежо» оснащен кондиционером.
        Неторопливо проехав с полквартала, пару раз сверившись с корявой схемой, изображенной Текой на обратной стороне кассового чека, я остановился в довольно уютном зеленом дворике перед низким двухэтажным домом с облупленным фасадом. Чего ради меня туда понесло? Ну, любой бы на моем месте догадался спросить у случайно встреченной Теки координаты Ахмеда с бритой головой, в чей дом в поисках блудной Каси не раз приходили и она сама, и ее мать.
        — Понятия не имею, что с ним теперь,  — словно оправдываясь, заметила Тека в ответ на мой вопрос,  — но тогда Ахмед жил в двух шагах от нас вдвоем с матерью, между прочим очень приятной женщиной.
        Итак, я вышел из машины и, зайдя в провонявший кошками подъезд, по деревянным скошенным ступеням поднялся на второй этаж. Бог знает почему, первым, что бросилось мне в глаза, был ржавый номер квартиры — восьмерка на двери. Чертыхнувшись про себя, я недобрым словом помянул Теку с ее нумерологией и дважды позвонил. В ответ раздалось лишь протяжное мяуканье. Я еще раз, на всякий случай, нажал на кнопку звонка, постоял, тоскливо прислушиваясь к тишине за створкой, и в конце концов был вынужден отправиться назад к машине.
        Часы показывали 12.47. Я решил заехать пообедать в какую-нибудь кафешку неподалеку, а потом вернуться и снова попытать счастья, надеясь все же встретиться с Ахмедом. Кто он на самом деле? Каков в общении? Как относился к Касе? Мне просто хотелось знать.
        Выруливая из узких петляющих улочек на проспект, я какое-то время размышлял о женщине, с которой столь неожиданно столкнулся недалеко от своего дома в утро после очередной попытки прикончить Заки. В голову лезли отвратительнейшие картины: Тека, толкающая из окна родную сестру, чтобы завладеть квартирой на Арбате; Тека, стреляющая в запыхавшегося от бега Лиманского, который видел, как погибла Кася; Тека, прокрадывающаяся в мой дом, чтобы по таинственным и непонятным причинам хладнокровно застрелить Заки, а затем спокойно возвращающаяся домой, словно бы только что вернулась из Питера.
        Возможно, подобные циничные мысли разбудили мою природную подозрительность, а может, имелись какие-то другие причины, но в какой-то момент я вдруг почувствовал за собой слежку. Уже будучи начеку, я поставил машину на первой попавшейся по дороге стоянке и, пройдя буквально несколько шагов, наткнулся на кафе с открытой террасой, где и устроился прямо напротив входа, сделав заказ официанту.
        В ожидании своего обеда я сквозь черные стекла очков осторожно обозревал окрестности. За столиком в другом конце террасы спиной ко мне притулился парень, почему-то ничего не заказавший. Весь его вид выдавал напряжение, а синяя майка промокла под мышками большими полукружиями. Понаблюдав за ним пару минут, я усмехнулся и принялся за принесенные яства. А покончив с перекусом, поднялся и неспешно приблизился к несчастному потевшему персонажу:
        — Привет. Как дела?
        Лунатик — а это был именно он!  — вздрогнул и попытался придать лицу выражение из серии «Какой приятный сюрприз!».
        — Привет. Ты? Я тут зашел… Умираю от жажды.
        Его огромные очки ослепительно блестели. Я сел напротив на шаткий пластмассовый стул и без излишних сантиментов перешел к делу:
        — Лунатик, ты за мной следил.
        Тот лишь судорожно сглотнул, как будто пытаясь протолкнуть в желудок пробку от «Киндзмараули».
        — Только не отпирайся, я давно засек тебя и твою «Мицубиси». Кстати, машину водишь отвратно.
        Лунатик молчал. Потом от него несло, как от грузчика в разгар трудового дня. Я уже хотел традиционно схватить гаденыша за грудки, как он, словно сердцем почуяв мои намерения, вдруг поправил очки и произнес:
        — Я пишу детектив.
        Что и говорить, каждый ход Лунатика совершенно непредсказуем. В студенческие годы именно в неожиданности поворотов была сила его пера. Позабыв все свои вопросы, я с любопытством уставился на бледное анемичное лицо. Итак, мой бывший сокурсник по журфаку тоже увлекся детективным жанром.
        — Когда ты показал мне те фотографии, я соврал,  — сделал еще один крутой вираж Лунатик.  — Там был снимок Кирилла Букова, манекенщика, которого я видел с Касей.
        Я пожал плечами.
        — Ничего удивительного. Она ведь была фотохудожником, а Кирюша — моделью.
        Лунатик не без трагизма покачал головой.
        — У них была любовная связь. Еще до Лиманского. Парень часто заезжал за ней после работы, и она так ему улыбалась…
        Бывший однокашник снова судорожно сглотнул. Похоже, ему-то никто и никогда так не улыбался.
        — А потом Кирюша ее бросил — нашел кого-то покруче. Кася очень переживала, даже похудела. Все время молчала. Вот в это самое время Лиманский вернулся из парижской командировки. Злой был, как черт. Порвал в клочки две мои рукописи, кричал на всех: «Бездари! За что я вам гонорары плачу?» И вдруг стал усиленно ухаживать за Касей. А раньше на нее даже не смотрел — ему всегда нравились жгучие брюнетки.
        Солнце палило. Лунатик облизнул губы.
        — Кася, казалось, вмиг ожила. Лиманский каждое утро оставлял в ее кабинете букет роз, каждый вечер водил в рестораны, а однажды при всех сотрудниках редакции даже взял на руки и вынес к своей машине у входа. Но как все быстро закрутилось, так и быстро перегорело. Как вскоре выяснилось, Лиманский через Касю познакомился с Кирюшей и начал встречаться с ним. Разговоров пошло! Ведь шеф всегда слыл любителем женщин, Кирюша же, говоря откровенно, был просто животным, его не волновало с кем… Кася мне сама плакалась — вроде бы Лиманский просто использовал ее, чтобы выйти на Кирюшу.
        Я отпил минералки. Вид у Лунатика был и в самом деле несчастный.
        — И давно ты следишь за мной?
        Однокурсник покраснел.
        — Я не следил. Просто ехал по проспекту, увидел тебя, и в голову пришла дурацкая идея поиграть в детектива.
        Про дурацкие идеи он мог бы и не говорить — после бессмысленной ночной погони за ныне покойным редактором «Сэра» я и сам имел этот горький опыт.
        Лунатик, видя дружескую улыбку, взбодрился и продолжил монолог:
        — Когда ты показал те фотографии, я сразу узнал Кирюшу и подумал: «При чем тут он?» Ведь тебя интересовала смерть Лиманского, а я знал, что Кирюша никак не мог нашего редактора убить, ведь его самого застрелили гораздо раньше. Тогда я решил, что сюжет может оказаться подходящим для того, чтобы написать детектив. Я давно хотел попробовать — жанр популярный, а свободного времени у меня достаточно. Поехал в журнал, где работал Кирюша, и узнал, что ты уже туда приезжал, вел расспросы. А до тебя тем же самым занимался и Лиманский, я узнал его по описанию. Ну и для чего ему это было нужно? Я так и не понял. Но сегодня, когда увидел тебя в машине, игра словно началась вновь, и я решил изобразить из себя сыщика. Глупо, конечно.
        Я похлопал его по плечу.
        — Когда узнаю, кто убил Лиманского, обязательно тебе расскажу, и ты напишешь изумительный детектив.
        Не дав собеседнику прийти в себя, я быстро покинул кафе, вернулся к машине и отчалил. В мои планы решительно не входило тащить его на хвосте к дому Ахмеда. В конце концов, до сих пор Лунатик тоже был у меня на подозрении, поскольку не хуже кого другого мог убить и Касю, и Кирюшу, и Лиманского. Жизнь груба. Но интересно, что же пытался выяснить Лиманский в Кирюшиной редакции после смерти дружка? Данный пункт доклада Лунатика меня особенно зацепил.
        Этот день был утомительно длинным, наполненным вереницей встреч, лиц, разговоров. Ранним утром я неожиданно повидал Свету, потом столь же неожиданно Теку, Лунатика. А вот Ахмеда, похоже, мне встретить было не суждено. Я снова бесконечно звонил в дверь со ржавой восьмеркой, но дождался только того, что приоткрылась соседняя дерматиновая створка и на меня уставился сощуренный старческий глаз.
        — Вам Нину, что ли?  — проговорила бабулька неожиданно низким голосом.  — Она в деревню уехала, к мамаше своей. У ней матери сто два года.
        Старуха прикрыла дверь, сняла звякнувшую цепочку и снова открыла, явившись пред моими очами во всем великолепии древнего фланелевого халата. Один глаз у бабки был навеки закрыт, зато другой сверлил меня как буром.
        — Вообще-то мне нужна не Нина, а ее сын Ахмед,  — счел я нужным объясниться.  — Он здесь бывает?
        Одноглазая соседка истово перекрестилась.
        — Господи, прости, этого только не хватало!  — Она еще раз перекрестилась.  — Нина женщина хорошая, а вот в сынке ее, видно, черная кровь свое взяла. Столько горя от него людям было — прости, господи, пухом ему земля.
        Сердце мое тревожно екнуло.
        — Вы хотите сказать, что Ахмед тоже умер?
        Бабка посмотрела на меня с удивлением.
        — Тоже — не тоже, а правда ваша — убили его. Застрелили по весне прямо в подъезде. Кровищи-то, кровищи было…
        Я возвращался в машину, чувствуя тяжелую подавленность. Дело было более чем серьезное: все четверо парней с видеозаписи в разное время являлись любовниками Каси и все были убиты после ее смерти, в последние шесть месяцев. Все, кроме Заки.
        Hard day’s night
        Вечер самого длинного дня был мирным: мы с Васьком занимались переселением рыбок в новый аквариум. Сначала пришлось повозиться с криптокориной, лобелией и гвианской гидрофилой, создавая из них живописные водные джунгли. Щекин, с утра посетивший зоомагазин с длинным списком необходимого, взял на себя инициативу и приобрел непредусмотренных мною улиток, а также нескольких суматранских барбусов и леопардовых сомиков взамен двух погибших в результате ночной стрельбы.
        Мы осторожно запустили рыбок в их новое жилище и, усевшись перед аквариумом, несколько минут с умилением любовались плодами своего труда.
        — Чудо,  — проговорил наконец Васек.
        И я молча с ним согласился.
        Заки и Ольга не появлялись из спальни весь вечер. С одной стороны, это меня раздражало — в конце концов, под крышей семьи можно было бы соблюдать некоторые приличия. С другой стороны, для Заки в нынешней ситуации не было места безопаснее, чем именно спальня на втором этаже нашего дома с петушком на флюгере. Как ни крути, а мои последние открытия по части трагически погибших Касиных возлюбленных заставляли всерьез опасаться за жизнь друга.
        После того как рыбки были благоустроены и мы вдоволь ими налюбовались, я поделился своей информацией с Васьком. Мы с ним уже перешли на кухню, где ботаник и по совместительству кулинар принялся готовить на ужин лобио. Я, будучи у него на подхвате, колол грецкие орехи, очищал ядра, давил чеснок с солью и делал прочую черную работу. Зато это позволяло мне пить гранатовый сок, нервируя Васька, который все боялся, что его не хватит для лобио, и раскладывать события по датам.
        — Хотя Заки никак не может вспомнить ту самую вечеринку в фотостудии, я думаю, она состоялась, скорее всего, в прошлом июне, поскольку в начале июля Заки, получив диплом ВГИКа, отбыл в Израиль. С Касей они расстались до этого, и девушка, судя по всему, уже успела пережить свою трагедию с Кирюшей и Лиманским, то есть их дружную ей измену под голубым знаменем. Значит, год назад, не позже июня, Кася зачем-то собрала их всех у себя и даже сняла на видео. Между прочим, возможно, Заки явился туда по собственной инициативе — он окончил институт, напился по данному поводу до положения риз и, готовясь покинуть «немытую Россию», вполне мог заехать к Касе сказать последнее «прости». Вот и затесался случайно в странную компанию, собравшуюся для…. нам пока не известно, для чего. Далее. В апреле Кася выпрыгнула из окна. По своей или по чужой воле — вопрос. Затем десятого мая в собственном подъезде плавает в луже крови один из участников вечеринки — Ахмед. Через пару недель, двадцать шестого мая, на автостоянке убивают Кирюшу Букова. В июне появляется статья Лиманского о кавказском нашествии на Москву, а в
августе его отстреливают практически у нас с Заки на глазах. Я специально узнавал: весь май Лиманский был в разъездах, его приглашали в жюри на уйму всевозможных фестивалей и конкурсов. В июне редактор журнала «Сэр» не вылезал из родной редакции, а весь июль отдыхал с женой и детьми на Канарах. Странно, что убийца не воспользовался июнем. Возможно, у него были уважительные причины — болезнь или отпуск для отдыха с семьей. Во всяком случае, активизировался он только сейчас и изо всех сил стремится прибавить к списку трупов Заки.
        Васек, слушая меня, с таинственной улыбкой на устах помешивал фасоль в пузатой кастрюле, отражающей, как в кривом зеркале, мое раздутое грушевидное лицо.
        — А кстати…  — проговорил он сладким голосом.  — Поскольку сегодня после завтрака ты так по-английски, ни с кем не попрощавшись, уехал, могу я считать, что путь открыт?
        На мгновение я потерял дар речи. Щекин улыбался мне с видом скромника, а я, с трудом переводя стрелки с путаного механизма убийств на прозвучавшую реплику, недоумевал, что означают его слова «путь открыт».
        — Я имею в виду Светлану,  — словно услышал мои мысли Васек.  — Ты ее не слишком радостно принял, а потом и вовсе бросил. Как хочешь, но я намерен добиваться ее благосклонности.
        Поистине фраза была достойна викторианского романа, где простое половое влечение подается под соусом душевных метаний. Я так и сказал Ваську, присовокупив, что сам лично совершенно ни на что не претендую, посему желаю ему на означенном пути успеха.
        Я был раздражен: мою стройную аналитическую мысль прервали пошлые разговоры о Свете и ее благосклонности!
        — Однако советую быть с ней поосторожнее,  — вылил я порцию яда в душу бедного романтика.  — Твоя дивная пассия вполне может оказаться убийцей-маньяком. Появилась в доме ни свет ни заря, сразу после покушения, словно бы ей не терпелось узнать, в какое конкретно место у Заки пуля попала.
        — Чушь,  — сквозь зубы процедил Васек и снял кастрюлю с огня. На меня Щекин не смотрел.
        — А ты спроси у нее, где она была в июне,  — настойчиво и без сантиментов гнул я свою линию.
        — Нечего спрашивать, Света мне как раз про июнь рассказывала,  — немедленно отозвался Васек.  — У нее была очень тяжелая сессия: пять экзаменов, сумасшедшие преподаватели, которые предвзято относятся к молодым длинноногим студенткам. Сообщила, что за три недели похудела на пять килограммов.
        Наивный чукотский юноша преподнес мне голову Иоанна на золотом блюде, как танцующая Саломея.
        — Значит, все дело в сессии,  — вздохнул я.  — Вот почему она не убила Лиманского в июне.
        Васек замер, уставившись на меня безумными глазами.
        — О чем ты говоришь?
        — О том, что ты пропустил мимо ушей. Тот, кто убил Лиманского в августе, по непонятной причине не сделал этого в июне, соблюдая непрерывность цикла, хотя Лиманский, практически отсутствовавший в мае и июле, в июне из Москвы не выезжал.
        Васек снова поставил кастрюлю на огонь, осторожно помешав в ней ложкой, и ворчливо произнес:
        — Я знаю, ты любишь казаться крутым и циничным, но иногда это заходит слишком далеко. Если ты просто использовал девушку и не хочешь больше ее видеть, вовсе не обязательно говорить про нее гадости. Такие вещи недостойны тебя, Ален.
        Еще одна фраза для романа Анны Ратклиф. Но Васек выглядел расстроенным, и я не стал мазать его раны чили. Я просто принялся молоть кофе на ручной кофемолке. По радио «Битлз» приглушенно пели Hard day’s night.
        Кто впустил Свету?
        Вечер достойно завершился очередными гостями. Сначала наше с Васьком ледяное молчание согрели проголодавшиеся любовнички, снизошедшие наконец к нам на кухню, дабы вкусить вечернюю трапезу божественного лобио. Они мило верещали, шутили и тормошили молчаливого насупленного Васька.
        Под кофе, когда уже начало темнеть и в саду вечерне заверещали кузнечики, явилась пресловутая Света, при виде которой Васек оживился и расцвел, а я впал в депрессию. В самом деле, впору было озадачиться вопросом: не собирается ли эта девица сделать свои визиты в мой дом традиционными? Подобная перспектива увеличивала объем желчи в моем организме.
        Света как ни в чем не бывало вертелась и хохотала, а потом, интимно усевшись на простреленном диване с моей сестрицей, принялась с ней секретничать, в то время как мы мужской компанией пили кофе на террасе и слушали бесконечные байки Заки о киносъемках, тачках и его успехах на личном фронте.
        — Твоя сестра — прелесть,  — заявил он между прочим.  — После сегодняшнего покушения и нашей небольшой размолвки мы с ней помирились и тут же поспорили, где бы меня следовало похоронить в случае успеха убийцы. Я сказал, что, разумеется, в Израиле — там вся родня. А Ольга считает, что мой прах просто необходимо предать земле в Москве, поскольку Россия — это моя родина по матери, здесь меня убили, и к тому же тогда она смогла бы с любовью ухаживать за могилкой и каждый день приносить на нее свежие цветы.
        Заки был умилен собственным рассказом, а Васек — шокирован. Мне же к подобным импровизациям не привыкать.
        — У вас действительно любовь,  — проникновенно сказал я, смахнув невидимую слезу.  — Про цветы на могилку — очень трогательно.
        — Как вы можете так говорить о смерти!  — возмутился Васек.  — О смерти!
        Щекин не без патетики взмахнул руками, вскочил с кресла и раздраженно вылетел в сад. Но, впрочем, почти тут же вернулся и взволнованно сообщил, что входная калитка таинственным образом открыта.
        Разумеется, это известие сбило с нас все веселье. Дело в том, что, закружившись со встречами дня, я привез новые замки лишь к вечеру, и мы решили отложить слесарные работы до утра. Таким образом, везде сохранились старые запоры, ключи от которых имелись у убийцы, и тот теперь, вполне возможно, прятался за гаражом или оранжереей. Да где угодно!
        Мы втроем, мужской компанией, отправились к калитке. Хотя, если честно, смотреть там оказалось не на что — просто распахнутая калитка.
        — Между прочим,  — проговорил я, попытавшись взглянуть на Васька честно и смело,  — кто впустил вечером Свету? Что-то я не помню звонка.
        Как и следовало ожидать, Васек оскорбленно поджал губы. Но я вовсе не интриговал. Для всех гостей единственный способ попасть в дом — это нажать кнопку домофона, находящуюся в каменной стене рядом с калиткой. В доме немедленно раздается звонок, и я либо спрашиваю «Кто там?», либо простым нажатием другой кнопки, внутри здания, открываю калитку. Так вот, я действительно не слышал сегодня никаких звонков. Между тем Света находилась здесь — в данный момент шушукалась в гостиной с Ольгой.
        — Ты знаешь, что я думаю о тебе,  — проговорил Щекин делано спокойно.
        Похоже, за Свету он был готов уже стоять насмерть.
        — Скажи честно, Васек,  — сказал я,  — ты ее впускал?
        Ботаник отрицательно помотал головой.
        — И я никого не впускал,  — заявил посеревший Заки.
        Я молча пошел к дому, сразу направившись в гостиную. Заки с Васьком потянулись за мной.
        Мы застали девочек лучшими в мире подружками. Обе сидели с бокалами гаванского рома и хохотали как сумасшедшие. Казалось, один вид наших бледных злых лиц рассмешил красавиц еще больше.
        — Света, каким образом ты только что попала в дом?  — без предисловий бросился я в атаку.  — Кто из нас тебя впустил?
        Киноведка перестала смеяться и посмотрела на меня с удивлением.
        — Никто. Калитка была открыта. Ой, тут целая история. Сначала я по ошибке остановила такси не у того дома, потому что увидела впереди человека, возившегося у ворот. Но когда машина уехала, огляделась и поняла, что вылезла раньше. Значит, тот человек стоял как раз у вашей калитки. Но когда я подошла, его уже не было, а калитка оказалась открытой. Я и вошла. А что?
        — Могла бы сразу сказать об этом,  — сдержанно проговорил я.  — Калитка до сих пор оставалась открытой, кто угодно мог войти.
        Рассказ девицы был шит белыми нитками. Разумеется, никто не поверил в таинственного незнакомца, ковырявшегося в замке чужой калитки и тут же исчезнувшего в неизвестном направлении. Даже Васек угрюмо смотрел в пол.
        — Знаешь,  — проговорила Ольга, с тревогой глядя на Заки,  — по-моему, нам с тобой лучше удалиться в спальню и не выходить, пока во все двери не поставят новые запоры.
        — С удовольствием,  — сдавленно проговорил Заки и попытался улыбнуться, облизав сухие губы.
        В этот момент прозвенел звонок, и на мгновение все замерли. Потом я подошел к домофону и произнес классическое «Кто там?». «Это я, Шкаф,  — раздалось в ответ смущенное.  — Вы еще не спите?»
        Все в комнате вздохнули с облегчением.
        — Шкаф!  — широко улыбнулся Заки.  — Я его сто лет не видел!
        Гость тоже выразил радость, но с долей грусти, чувствительно помяв в своих медвежьих объятьях Заки. Сначала он неубедительно отказывался от лобио, потом с аппетитом съел две большие порции. Кофе мы ему не предложили, поскольку по прежним временам помнили пристрастие Шкафа к чаю. Сей напиток Васек и заварил специально для него самым превосходным образом.
        Мы, позевывая, поговорили о том о сем, помянули невозвратную юность. В первом часу Ольга уволокла Заки в спальню, а Шкаф галантно предложил подбросить Свету домой, на что киноведка согласилась без особого энтузиазма. Васек заикнулся было про совершенно свободный диванчик в гостиной, но я его не поддержал, и он в сердцах отправился спать к себе под лестницу.
        Но прежде чем отправиться со Светой в ночь, Шкаф сконфуженно попросил у меня «пять минут наедине».
        — Сегодня Тека была такая раздраженная,  — заговорил он, едва мы уединились на кухне.  — Я думал, это из-за того, что я простудил Вику и потом из-за меня же началась ее аллергия, но она сказала про ту самую видеозапись, что ты нашел в Интернете. В том смысле, почему ей не удается ничего подобного там найти. Мне кажется, она уверена, что ты говоришь неправду.  — Тут бедняга Шкаф мгновенно покраснел, бросив на меня виноватый взгляд.  — Тека суеверная, думает, если у тебя каким-то образом появилась запись с Викой, то это ужасно, потому что девочку могут сглазить и тому подобное. Она сказала, что встретила тебя в магазине, ты показывал ей снимки людей с видеозаписи, что были на той же флэшке, где снята и Вика. Ну, словом, я вспомнил, что ты сам говорил мне про ту видеозапись, вроде там странная вечеринка с незнакомыми людьми. И я вдруг подумал: а я ведь знаю, что за вечеринка. Или — возможно, знаю. Понимаешь, ведь после смерти Каси я первым прибыл на место и нашел тетрадку, которая лежала на подоконнике, как предсмертная записка. Наверное, тебе надо прочитать.
        Это была целая речь из уст обычно немногословного Шкафа. Он протянул мне тонкую тетрадь в малиновом переплете и отчего-то вздохнул.
        — Ты отдаешь ее мне?
        Я внимательно смотрел на Шкафа, который, нахмурившись, лишь опустил глаза и мрачновато кивнул.
        — Тебе. Ты ведь все поймешь.
        — Ну, вы там скоро?  — раздался из гостиной недовольный голос Светы.
        Я проводил гостей за калитку и подождал, пока они поймают такси.
        — Сегодня я немного выпил, поэтому не за рулем,  — словно оправдываясь, сказал, перед тем как сесть в машину, Шкаф.  — Ну, бывай! Привет Заки.
        Я вернулся в тихий дом, запер все двери, всюду выключил свет и, поднявшись в кабинет, прежде чем лечь спать, прочел то, что было в Касиной тетрадке. Всего-то несколько строк:
        «Чертог сиял». Что я могу сказать? Смотрела на них и думала о глупо пролетевших годах. С ними. Можно было встретить настоящую любовь, красиво прожить жизнь, нарожать детей. Неужели меня никто не любит? Кружи метель, кружи».
        Неровный почерк, рваные строчки…
        Шкаф сказал: «Ты ведь все поймешь». Ага. Ну да.
        Я поскреб затылок, пожал плечами и поспешил спрятать тетрадку подальше в стол. Бог знает, что имел в виду Шкаф! Утро вечера мудренее.
        С утра пораньше
        Как ни смешно, этой ночью меня снова разбудили выстрелы. И не только меня. Когда я, услышав два громких «пиф-паф», в одних трусах выскочил на лестницу, одновременно распахнулась дверь спальни, и передо мной предстал обнаженный перепуганный Заки.
        — Все живы?  — первое, чем поинтересовался он, жестом Адама прикрывая срамное место.  — Мы с Ольгой целы.
        Он действительно был в полном порядке, насколько можно было заметить с первого взгляда (из соображений приличий бросать на него второй я не стал). Мы одновременно посмотрели вниз, в гостиную, и благодаря тусклой подсветке аквариума увидели фигуру человека с пистолетом в руке.
        — Ложись!  — крикнул я и кинулся плашмя на пол. Заки с невероятной проворностью прыгнул назад в спальню. Все произошло в считаные секунды.
        — Эй, вы чего там?  — спустя несколько секунд раздался снизу слегка испуганный голос Васька.  — Не бойтесь, это я.
        Как хотите, но на какое-то мгновенье у меня промелькнула адская идея, что все убийства творились именно Васьком, перед которым я доверчиво раскрывал все свои самые сокровенные мысли и чувства. Впрочем, я тут же устыдился собственной глупости — при желании Щекин уже давно мог пристрелить Заки, не слишком напрягая фантазию, чтобы придумать, как это половчее устроить.
        Итак, мы были опозорены и раздавлены — голозадый Заки трусливо прятался в женской спальне, а я лежал, распластанный, на площадке у лестницы. В довершение ко всему Ольга сквозь сон недовольным голосом поинтересовалась, что происходит.
        А происходило нечто бессмысленное. Вместо того чтобы мирно спать после трудового дня, в три часа ночи Заки натягивал свои трусы с непристойным рисунком, а я — домашние джинсы, и мы оба торопливо спускались в гостиную, стуча зубами от лихорадочной возбужденности.
        Васек так и стоял у несчастного диванчика, а в руке его дымился маленький, с синим отливом пистолет. Надо ли говорить о том, что едва был включен верхний яркий свет, как стало известно об очередных дырках в диване, причем в количестве трех штук.
        Ботаник выглядел ошеломленным.
        — Откуда он у тебя?  — спросил я, одновременно со всей осторожностью вынимая из его ладони пистолет — от греха подальше.
        Щекин с удивлением посмотрел сначала на свою опустевшую руку, потом на меня.
        — Где-то я читал, что «беретта» любимое оружие израильского «Моссада».  — Смешок у него получился болезненный.  — Клянусь, я никого не собирался убивать. Просто пошел в туалет, на обратном пути присел на диван полюбоваться рыбками и почувствовал за спиной что-то твердое.
        Он наклонился и взял с дивана небольшой цилиндр.
        — Вот, тут еще глушитель.  — Васек вдруг глубоко вздохнул и изобразил на лице невыразимое страдание.  — Слушайте, это ужасно! Я хочу чего-нибудь выпить.
        Я сунул «беретту» с глушителем в тумбочку под телевизором, и мы по доброй русской традиции отправились на кухню варить кофе и пить недопитый девушками ром.
        — Думал, кто-то снова покушался на мою жизнь,  — заявил порозовевший, пришедший в себя Заки.  — Хотите — верьте, хотите — нет, но когда я услышал выстрелы, передо мной сразу встала картина — красивая мертвая Света на диване. Ведь так напрашивалась остаться переночевать.
        — Я сам предлагал ей остаться, но Ален скроил такую мину, что она из вежливости отказалась,  — пожаловался Васек и тут же осекся.  — Боже мой, боже мой!  — с чувством произнес Щекин после короткой паузы.  — Но ведь потерять оружие могли только те, кто сидел на диване!
        — Вот именно,  — произнес я нейтральным голосом.  — А на диване прошедшим вечером сидели Ольга, Заки и Света.
        — Еще приходил этот ваш Шкаф,  — задумчиво добавил Васек.
        Что тут поделаешь — любовь слепа. Если бы я только намекнул, что «беретту» могла потерять Света, Васек обвинил бы меня в непристойном сведении счетов. Потому я и заговорил о другом:
        — Почему ты стрелял?
        Он снова глубоко вздохнул, налил себе рома и залпом выпил.
        — Пистолет, когда я его обнаружил, был с глушителем. Сначала я спросонья ничего не понял — нажал на курок, и раздался очень тихий звук, просто хлопок. Мне показалось, что оружие ненастоящее. Я отвинтил глушитель и два раза выстрелил без него. Все было как во сне, будто понарошку. Боже мой, это было странное чувство — мне хотелось стрелять еще и еще. Оказывается, убийцей стать так легко — эта мысль пронзила меня с первого же выстрела.
        Говоря по правде, викторианский стиль Васька начинал меня раздражать. Мысль его, видите ли, пронзила…
        — Послушайте,  — сказал я, чувствуя навалившуюся усталость.  — Завтра, то есть уже сегодня, нам предстоит поменять четыре замка, выяснить, откуда взялось оружие на диване, и совершить много других геройских поступков. Давайте немедленно отправимся спать.
        Это было самое разумное предложение. Стояла глухая ночь, бесшумные мотыльки, летя к свету, насмерть бились о стеклянную дверь кухни. Если кто-то чужой и враждебный находился сейчас в саду, мы представляли для него великолепную мишень.
        — И правда,  — хрипло проговорил Заки, зевая,  — ужасно хочется спать.
        Васек допил ром прямо из горлышка.
        — Как легко стать убийцей,  — повторил он столь потрясшую его воображение фразу, словно и не слыша наших банальных реплик.
        Я похлопал беднягу по плечу, и мы без единого слова разбрелись по тихому, темному дому — досыпать ночь.
        День
        С самого утра было видно, что Васька точит какая-то неотступная горькая мысль. Судя по всему, после ночных выстрелов он так и не уснул — во всяком случае, лицо у него было серое и осунувшееся, а бутылка виски в баре (при моей проверке на всякий пожарный) оказалась ополовиненной. Признаться, тогда я впервые за всю свою молодую жизнь подумал, что мой садовник, как и тысячи других российских мужиков, может элементарно спиться. Выражаясь в викторианском стиле Васька, сия мысль меня нещадно угнетала.
        Кроме всего прочего, из-за ночного пьянства Щекина завтрак не был приготовлен, и всем нам пришлось довольствоваться яичницей с помидорами и зеленью, которую я соорудил на скорую руку.
        — Интересно, а что у нас будет на обед?  — не без тревоги спросил набалованный за последние дни Заки.
        Васек ничего не ответил. Он не стал есть, выпил две чашки кофе и тут же сварливо поинтересовался, думаю ли я вообще когда-нибудь сменить замки или предпочитаю принести невинных людей в жертву собственной беспечности.
        Все посмотрели на него с удивлением.
        — Какая муха тебя укусила?  — спросила Ольга.
        В ответ моя сестра получила лишь холодный взгляд.
        Возня с новыми замками заняла полдня. По ее завершении я, войдя во вкус, приволок из оранжереи лестницу-стремянку, приставил ее к стене у входа в дом и отвинтил старый железный фонарь, из-за давней неисправности которого я и не смог разглядеть убийцу, проскользнувшего в центральную дверь в ту роковую ночь, когда несчастный диван в гостиной был расстрелян впервые. Пока я занимался ремонтом, с головой уйдя в сложный мир электроники, Заки устроился тут же, на лужайке перед домом, на полную громкость включив радиоприемник, мирно попыхивая сигарой и развлекая меня самодеятельным народным юмором.
        «Канцлер Германии завершил очередной визит в Великобританию…» — монотонно вещало радио.
        — У канцлера нет сисек, он объелся сосисок,  — по-дурацки импровизировал Заки и сам же от души рассмеялся собственной остроте.
        «Как заявил на пресс-конференции бывший президент США Буш…»
        — Ваш Буш объелся груш!
        И все в таком роде.
        Когда фонарь наконец снова занял свое место под козырьком, ярким светом продемонстрировав собственную работоспособность, в шелухе радионовостей я неожиданно услышал крайне интересный факт.
        — В Москве гостит известный балетоман, девять лет назад покинувший нашу страну и обосновавшийся в Париже,  — бойко отбарабанил радиоголос.
        Я поднял руку, отчаянно призвав Заки к молчанию. Тот бросил удивленный взгляд сначала на меня, затем — на приемник.
        — Игорь Санин в течение недели проживает в небольшой, но вполне комфортабельной гостинице «Компас», где с ним и встретился наш корреспондент. Меценат-балетоман рассказал о последних премьерах своей парижской труппы и о планах на будущий сезон. Игорь Сергеевич сообщил также, что его нынешний визит носит частный характер, и в конце недели он планирует вернуться в Париж.
        Заки смотрел на меня все в том же недоумении.
        — Не понял,  — произнес он с едкой иронией в голосе.  — Или мы с вами нещадно, как выражается наш садовник, увлеклись балетом?
        Я выключил приемник, чувствуя невероятный душевный подъем.
        — «Комфортабельная гостиница «Компас» находится недалеко отсюда,  — сообщил я наиболее важный факт, подчеркнутый из речи диктора.
        Заки выдохнул мне в лицо сигарный дым.
        — Сказать по правде, не понимаю, чем тебя так взволновало известие про какого-то там визитера из Парижа.
        — Не понимаешь?  — Я выдернул из его пальцев сигару и с удовольствием затянулся.  — А ведь все предельно просто: Игорь Сергеевич Санин, балетоман-педераст, житель Парижа,  — это человек, за которого однажды приняли меня.
        Заки в полном недоумении захлопал глазами. Я сунул ему в зубы недокуренную сигару и отправился на кухню.
        По причине наличия многочисленных хозяйственных дел, требующих сильной мужской руки, приготовление обеда в этот день выпало на долю единственной женщины — Ольги. И ее первый опыт в поварском деле был весьма неудачным: пользуясь кулинарной книгой, она попыталась сварить банальный суп с фрикадельками, а в итоге мы с Заки с опаской принюхивались к мутноватой жиже, в которой плавал распадающийся на хлопья фарш. Сама Ольга, разумеется, обедать не стала и в полностью расстроенных чувствах отправилась в мой кабинет раскладывать компьютерные пасьянсы.
        В ее отсутствие мы поспешно и без особых угрызений совести избавились от супа и утолили голод бутербродами.
        — Так больше не может продолжаться,  — сказал я, с тоской думая об ужине.
        — Не может,  — глухим тоскливым эхом отозвался Заки.
        Васек посмотрел на меня светлыми глазами и решительно заявил, что так действительно не может продолжаться и пора поговорить начистоту.
        — Бог знает почему, но я верю в ее невиновность,  — слегка заикаясь от волнения, заговорил ботаник.  — И все-таки замалчивать факты не имею права, а они — все, как один,  — против нее. Стопроцентно против! А ведь я даже представить себе не могу ее в роли убийцы. И, главное, зачем ей это?
        Разумеется, Щекин вел речь о Свете. Я дал Ваську от души выплеснуть все эмоции, а потом ненавязчиво поинтересовался, что конкретно он хочет сказать.
        Парень совсем пал духом.
        — Наверное, подло предавать свою даму сердца (тут впору было заподозрить, что алкоголь еще не вполне выветрился с чердака бедолаги Васька), но, с другой стороны, я не могу подвергать вас всех опасности. Видимо, ты прав, Ален, Света — маньяк-убийца. Вспомните ее рассказ о незнакомце у дома, об открытой калитке… И ведь я видел, как она прятала в диван пистолет.
        Мы с Заки так и ахнули. Васек в одно мгновенье почуял произведенный эффект и поспешил оправдаться.
        — Вернее, думаю, что видел именно это. В тот момент мне и в голову не пришло ничего подобного. Ты, Ален, как раз пошел со Шкафом на кухню, и мне показалось, что все уже разошлись. Я заглянул в гостиную и увидел Свету, которая наклонилась над диваном. Разумеется, я сразу исчез, чтобы не выглядеть подсматривающим. А когда ночью вдруг обнаружил в подушках пистолет, та сцена встала передо мной как наяву. Все ясно, она прятала пистолет!
        На Васька было больно смотреть. Я принялся было хлопать его по плечу и говорить успокаивающие банальности, но он, мужественно признав личный крах, без лишних слов немедленно отправился в оранжерею.
        Я приказал Заки следить за беднягой, как за зеницей ока, запер бар на ключ, сел в «Пежо» и отправился в город. В повестке дня значилось два дела: вывести на чистую воду Свету и нанести дружеский визит парижскому балетоману, сохранив при том при всем свою мужскую честь и доблесть. Можете представить, как я был воодушевлен.
        Откровения эстафетной палочки
        Всю дорогу в общежитие меня одолевали самые разнообразные мысли. Отчего, например, одни люди прекрасно готовят, а другие не в силах прилично сварить элементарную лапшу? Почему умница Ольга не знает, с какой стороны подойти к кастрюле, а у простого парня Васи руки будто сами по себе творят совершенные по форме и содержанию рулеты, хинкали и пышки?
        Или взять пресловутую любовь. Кому-то достаточно ничего не делать, просто быть-жить, чтобы вокруг них постоянно толпились воздыхатели, предлагающие свои тела и души в полное распоряжение. А других не любят, хоть убей.
        И вообще, странная штука жизнь. Когда-то я безответно влюбился в девушку, а через три года темной ночью наткнулся на труп ее бывшего возлюбленного. Мир тесен.
        Света, судя по всему, моего визита не ожидала. Глаза ее были красными, а лицо распухшим — бьюсь об заклад, от горючих слез.
        — Приветствую вас, дражайшая!  — воскликнул я, стоя на пороге.
        Затем продвинулся в комнату и счел своим долгом поинтересоваться, благополучно ли девушка была доставлена накануне до дому до хаты. И получил исчерпывающую информацию по данному вопросу.
        — Совершенно благополучно,  — зло процедила Света.  — Ваш Шкаф за все время сказал ровно два слова: «Спокойной ночи». Это когда я уже выходила из такси. Держу пари, он даже не помнит, блондинка я или рыжая.
        Девушка была морально раздавлена, и я выразил свои соболезнования. Света взглянула на меня и вдруг, упав на диван лицом в подушку, громко разрыдалась.
        Худшего я себе и пожелать не мог. В подобных ситуациях все мое существо немеет, а силы уходят на мучительные размышления о том, что следует предпринять — дружески похлопать по спине? Тепло и задушевно произнести нечто из разряда «Все пройдет зимой холодной»?
        Словом, я стоял посреди комнаты, смотрел на рыдающую киноведку и думал, что делать дальше. Впрочем, нельзя же рыдать вечно. Наконец это мероприятие и Свете надоело, и она уселась на диване, по-турецки скрестив ноги и утирая носовым платочком красное зареванное лицо.
        — Все мужчины — уроды, используете нас, совершенно не заботясь о морали. Я же не грязная тряпка!  — В голосе Светы вдруг прозвучали живые нотки.  — Ты такой же, как все,  — констатировала она кратко.
        Я молча согласился. Света зло тряхнула головой.
        — Передал меня своему садовнику, как эстафетную палочку. Что я тебе плохого сделала?
        Если бы в тот момент Васек лежал в гробу, он наверняка перевернулся бы. Так опошлить его высокие чувства! Но Щекин, к счастью, был жив и, к счастью же, находился далеко отсюда, поэтому и не мог слышать малоприятные для себя слова об «эстафетной палочке».
        — А сейчас ты скажешь, что любишь меня и жить без меня не можешь,  — съязвил я.
        — Да, люблю,  — отрезала Света, шмыгая носом.
        — И совершенно напрасно. Потому что я-то никого не люблю,  — принялся я импровизировать.  — Дело в том, что я вообще не способен любить, потому что по рождению — восьмерка, да будет тебе известно.
        — Ты не восьмерка,  — неожиданно продемонстрировала Света знание нумерологии.  — Ты — чистая тройка. Родился третьего мая в Париже…
        Тут она осеклась и даже перестала всхлипывать. А я немедленно навострил ушки.
        — Интересно, откуда такие сведения? Или я сообщил их тебе в пьяном угаре вместе с номером домашнего телефона и адресом?
        Света пристыженно молчала. Потом ее прорвало.
        — Ну да, я залезла в твой бумажник,  — дерзко заявила она.  — Но, разумеется, не за деньгами. А все потому, что такие сытые мальчики, как ты, не любят подпускать к себе слишком близко. Только я хотела знать о тебе все! Ты стал моим с первого взгляда. Я люблю тебя, ты — мой.
        Это было что-то…
        — Хорошо,  — хмыкнул я.  — Допустим, ты выучила мои паспортные данные. А как насчет ключей? Я специально посмотрел — будка, где в течение часа изготавливают дубликаты, находится в двух шагах от общежития.
        Света оскорбленно поджала губы.
        — Никаких дубликатов ключей от твоего дома у меня нет, можешь не беспокоиться. Я действительно свободно вошла в совершенно открытую калитку. Откуда мне знать, что это необычная картина в твоем доме?
        — Допустим.  — Я присел на диван рядом с ней.  — А как насчет пистолета с глушителем?
        Сразу было видно, как сильно девушка испугалась.
        — Так вы его нашли?  — Она глубоко вздохнула, будто собираясь прыгнуть с храма Христа Спасителя.  — Я так и думала, что этот влюбленный олух Вася заметил. Ужасно все глупо получилось — сначала калитка, потом пистолет… Я по твоим глазам видела, какой подозрительной выгляжу. И угораздило же меня приехать сразу после покушения на Заки! Но я не виновата, что меня так и тянуло к тебе, правда.
        Звучала ее речь очень даже мелодраматично.
        — Пистолет валялся у вас под диваном, клянусь,  — истово продолжила Света.  — Я случайно увидела его, когда наклонилась поднять заколку. Сдуру взяла в руки и тут же поняла, что вы ни за что не поверите, будто я нашла его вот так ни с того ни с сего. Поэтому и сунула в щель между подушками, пока вы со Шкафом не вернулись из кухни. Ей-богу, так все и было. Я думаю, пистолет уронил убийца, когда попал в аквариум, а кто-то из вас в суматохе запнул его под диван. Я тут ни при чем.
        Проговорив последние слова, Света решительно закурила, всем своим видом давая понять, что такова ее окончательная версия, которой она будет держаться до победного конца.
        Ну и черт с ней.
        Я встал и, глядя сверху вниз, попытался выразить взглядом теплоту и участие.
        — Ты очень красивая и вообще замечательная девушка. Но хоть я действительно не восьмерка, а все-таки с любовью у меня туго. По крайней мере, с верной. А вот Васек по тебе сохнет.
        Света отвернулась.
        Я еще немного постоял, размышляя, нужно ли завершение моей короткой речи, пришел к выводу, что все и так ясно, и пошел вон. Конечно, тут требовался викторианский стиль, а я им не владею.
        И зачем она спрятала пистолет в диван?
        Радикально
        Следующим в моем списке встреч на этот день числился балетоман из Парижа, некогда совративший покойного Лиманского. Отель «Компас», в котором гость из Франции остановился, находился недалеко от моего дома. И даже более того — буквально в двух шагах от парка, где мы с Заки увидели незабвенного главу мужского издания, за коим сдуру и погнались.
        Игорь Сергеевич Санин оказался немного расплывшимся блондином с полными ярко-красными губами. Предложив мне мягкое кресло напротив себя, первые две минуты он внимательно изучал мое лицо, а затем расплылся в обаятельной улыбке.
        — Мне сказали, вы хотели передать мне нечто важное от редактора журнала «Сэр» Лиманского. Но, насколько мне известно, этот господин погиб несколько дней назад. Я заинтригован.
        При последней фразе хозяин номера кокетливо подмигнул. Я вежливо улыбнулся.
        — Собственно, я и пришел, чтобы поговорить о смерти Лиманского. Вернее, о его убийстве, которое произошло как раз после того, как покойный побеседовал с вами вот в этой самой комнате.
        Игорь Сергеевич изумленно округлил брови.
        — Бог с вами, милый юноша. С чего вы взяли, что я вообще был лично знаком с Лиманским?
        — С того, что вы меня немедленно приняли, едва услышав его имя.
        Алые губы балетомана снова изобразили счастливейшую улыбку. Мне ничего не оставалось, как ответить подобной — радостной, приятной, восторженной и жизнеутверждающей. Так мы и сидели в небольшом, но уютном гостиничном номере, улыбками сигнализируя друг другу о взаимном уважении и симпатии.
        В углу комнаты, как раз под окном с тяжелой, кофейного цвета портьерой, стоял стол, а на нем раскрытый ноутбук. И я легко представил себе, как в ночь на тринадцатое августа в тех же креслах сидели красногубый Игорь Сергеевич и озабоченный Лиманский, а на экране компьютера мелькали кадры с вечеринки в Касиной студии.
        — Лиманский пришел к вам поздно вечером двенадцатого августа и пробыл едва ли не до утра следующего дня,  — доверительно сообщил я балетоману.  — Не рискну предполагать, чем вы занимались все это время. Быть может, имели место ностальгические воспоминания о парижских чудных ночах и прочая рефлексия, но можно биться об заклад, что главной темой визита стала видеозапись на флэшке Лиманского, которую вы вместе и просмотрели.
        Упоминание о парижских ночах сделало милейшего Игоря Сергеевича пунцовым. Он не промолвил ни слова, только поглядывал на меня со все возрастающей тревогой.
        — Значит, вот так, радикально,  — наконец обронил гость из Парижа и торопливо закурил длинную тонкую сигару.
        — Для чего он показал вам эту видеозапись?
        Игорь Сергеевич заерзал на мягчайшем сиденье кресла, словно внезапно ощутив некий дискомфорт.
        — Ей-богу, вы — приятный молодой человек, но я не вижу смысла в продолжении нашей беседы,  — вдруг произнес довольно решительно хозяин номера.  — Лиманский мертв, что было, того не вернешь, и прочее, и прочее, как говорится, в том же духе.
        Разумеется, я не мог согласиться с такой постановкой вопроса. Порывшись перед визитом сюда на всевозможных сайтах Интернета, я установил, что эта расплывшаяся в кресле мокрица — директор парижской балетной труппы «Радикал», президент благотворительного фонда помощи молодым дарованиям, примернейший семьянин, любящий супруг, отец троих детей, эстет и умница. Господин Санин умудрился ни разу нигде не засветиться голубым цветом, а потому наверняка не афиширует свои грязненькие приключения, подобные ночам любви с бывшим редактором «Сэра». Вот почему этот херувим пел мне сейчас о забвении.
        — Прошлое не умирает,  — заявил я твердо, устав юлить и сняв забрало, предпочтя открытый бой.  — Когда-то вы изнасиловали доброго натурала Костю Лиманского, который в итоге разбил сердце женщины, отбив у нее любовника. Сегодня следствие в недоумении: от кого же возвращался посреди ночи покойный редактор? А ведь я могу помочь полиции и дать на интересующий ее вопрос ответ. Уверен, тогда Лиманского опознают как вашего посетителя и портье данной гостиницы, и какой-нибудь подгулявший постоялец.
        — Радикально,  — горестно качнул головой балетоман.
        Очевидно, это было его любимое слово.
        — Радикально,  — энергично подтвердил я.
        Игорь Сергеевич вздохнул и затушил сигару, но, взглянув на меня, снова не удержался от широчайшей и добрейшей улыбки.
        — Племя младое, незнакомое…  — певуче проговорил он, откашлялся и тут же перешел к радикально деловому стилю.  — Итак, вас интересует, зачем Константин показал мне ту запись и о чем мы говорили. Что ж, все очень просто. На записи были сняты четыре человека в студии бывшей любовницы Кости. Как ему стало известно, после самоубийства девушки при таинственных обстоятельствах были застрелены двое участников вечеринки. Константину казалось, что и его ждет та же участь. Ему чудились слежка, чье-то пристальное внимание и так далее, как говорится, и тому подобное. Как видим, он оказался прав.
        — Для чего же Лиманский рассказал все это вам?
        Игорь Сергеевич снова поерзал, затем закинул ногу на ногу.
        — Ну, не знаю. Между нами были… м-м-м… доверительные отношения, а Константин, как я уже сказал, боялся. Радикально. По его словам, он взялся за собственное расследование и вплотную подошел к разгадке личности убийцы.
        У меня дух захватило: неужели сейчас парижский рыхлый увалень назовет то же имя, что уже вертится у меня на языке? Ну-ка!
        — Заки Зборовски,  — со смаком произнес радикальный балетоман.  — Тот был четвертым мужчиной на той вечеринке. Костик вычислил его по фотографии — израильский актер, выпускник ВГИКа, бывший любовник Каси. Мол, он мстит за то, что парни бросали его девушку. Хотя версия немного странная — ведь молодой человек сам ее бросил прежде других.
        Слышал бы Заки! Я едва не лопнул от сдерживаемого смеха, представив себе его в роли благородного мстителя.
        — Конечно, могут быть и другие причины всех этих убийств,  — добавил Игорь Сергеевич.  — Но мы, люди искусства, более склонны к мелодраме. Миром движет любовь.
        И хозяин номера опять выразительно поерзал в кресле, душевно мне улыбнувшись, словно приглашая двинуть этот мир любовью на полную катушку. Радикально.
        Разумеется, я не откликнулся на призыв. Пусть я консерватор и ортодокс, но любовь для Алена Муар-Петрухина — это «он» и «она». И никаких отступлений в роде и поле партнеров.
        — Премного благодарен за информацию,  — проговорил я с прощальной интонацией.  — Теперь мне все понятно. Гостиница «Компас» — в двадцати минутах ходьбы от дома Лиманского. Редактор журнала пришел к вам ближе к ночи, вы просмотрели видео, обсудили ситуацию, личность потенциального убийцы и способы противостоять ему. Затем Лиманский отправился домой, а у родного подъезда нарвался на пулю. Радикально.
        Мне тоже понравилось словечко, и Игорь Сергеевич это оценил, вспыхнув новой серией улыбок. Я поднялся, подошел к его креслу и крепко пожал его вялую руку. Геи подобные жесты любят.
        — Большое вам мерси за помощь следствию.
        Проследовав к двери под обожающим взглядом балетомана, я обернулся.
        — Кстати, чуть не забыл. Не говорил ли Костик, для чего тогда Кася собрала в студии таких разных мужчин, да еще сняла их на видео?
        Гость из Парижа добродушно и мудро воздел руки к небесам, точнее — к гостиничному потолку.
        — Девушка пригласила их, чтобы вспомнить свою ушедшую любовь, молодой человек. Я же говорю, люди сентиментальны и склонны к мелодраме, в этом — весь смысл.
        — А о том, как конкретно флэшка с видеозаписью попала ему в руки, Лиманский вам случайно ничего не рассказывал?
        Мой собеседник вздохнул.
        — Константин покаялся, что однажды устроил своей бывшей пассии настоящий допрос с целью узнать, куда она дела ту самую запись. А оная пассия рассмеялась и покрутила перед его носом флэшкой с рисунком золотой рыбки: дескать, все здесь, в моем личном архиве. После смерти пассии Константин был вынужден изъять флэшку. Каким образом, он в подробности не вдавался.  — Игорь Сергеевич в очередной раз вздохнул с немного усталой меланхоличной улыбкой и предложил: — Может быть, все-таки выпьем с вами красного божоле…
        Он отчаянно мигал, ерзал и улыбался, но я твердой рукой закрыл за собой дверь. Извините за повтор — радикально.
        Тишь да гладь
        Вечер выдался относительно спокойным. Правда, едва войдя в дом, я натолкнулся на Теку: они с Ольгой сидели на нашем изрешеченном пулями диване и пылко обсуждали нумерологические проблемы.
        При виде меня в лице гостьи появилось почти неуловимое напряжение. Она вежливо отказалась от кофе, колы и прочих жидкостей и немедленно попросила аудиенции. Мы поднялись в кабинет.
        Если при нашей первой встрече Тека ознакомила меня с основами науки о числах, то на сей раз тема ее доклада вырисовывалась расплывчато. Легко пройдясь по астральным двойникам, пару раз процитировав Гермеса Трисмегиста и перечислив ужасающие последствия бытового сглаза, старшая сестра Каси наконец подошла непосредственно к главной цели своего визита — к разговору о пресловутой флэшке.
        — Я хочу немедленно ее забрать,  — вот что явилось резюме тридцатиминутного выступления.
        Я с облегчением вздохнул.
        — Только-то! Вам нужно было сразу сказать, и я бы отдал.
        Женщина посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.
        — Правда?  — Вид ее олицетворял полную растерянность.  — Но я думала… Артем сказал, вы вряд ли отдадите мне флэшку, пока не разберетесь что к чему. Он сказал, вы ведете самостоятельное расследование.
        Я достал требуемое из стола и вручил посетительнице.
        — Вот. Она мне совершенно не нужна. Кстати, это действительно Касина вещь?
        Тека повертела серебристую флэшку в руках.
        — Ну да, Касина, с нарисованной золотой рыбкой. Как-то сестра гуляла с Викой в парке, и там же оказался соседский мальчик. Кася снимала детей на свою камеру, а вечером сбросила отснятое вот на эту флэшку. Я, в свою очередь, перенесла запись к себе на компьютер, а флэшку вернула сестре.
        Нахмурившись и взглянув на меня немного испуганно, прижала руку к груди.
        — Понимаете, не знаю, как другие мамы, а я против того, чтобы изображение моего ребенка было в чужих руках. У сестры вечно толклась самая разношерстная публика, а знаете, недобрый взгляд даже на фотоснимок… Когда Кася погибла и я переселилась назад в нашу арбатскую квартиру, эта вещица сразу бросилась мне в глаза — она лежала на письменном столе. У меня все руки не доходили ее просмотреть, а если честно, то мне и в голову не могло прийти, что сестра на тот же носитель записала кадры с весьма странной своей вечеринки… Вот уж что мне ужасно не нравится.
        Тека кинула флэшку в сумку и направилась к дверям. Но прежде чем выйти, неожиданно обернулась, замерев, словно в нерешительности.
        — Я все хотела спросить: а ваше следствие — серьезно? Что вам рассказал Ахмед?
        Внимательно наблюдая за ее реакцией, я проговорил монотонным скучным голосом:
        — Ахмед убит десятого мая, а двадцать шестого также застрелен манекенщик Кирилл Буков. Два месяца спустя, тринадцатого августа, ночью получил пулю редактор журнала «Сэр» Константин Лиманский. А за последнюю неделю некто дважды покушался на жизнь моего друга Заки Зборовски, единственного оставшегося в живых участника той самой вечеринки.
        Лицо женщины не выражало абсолютно ничего. Она проговорила только:
        — Вот как? Это ужасно.
        Дверь за ней закрылась практически беззвучно.
        Вечером в доме царила мирная атмосфера осады. Замки сияли новизной, кондиционеры работали вовсю, поскольку в целях безопасности даже стеклянная дверь кухни была на запоре, и Васек, вернувшись из оранжереи, в которой он провел чуть ли не весь день, сначала открыл ее своим ключом, а затем снова запер.
        К тому времени, отужинав чем бог послал (Щекин вновь проигнорировал свои поварские обязанности), мы втроем сидели в гостиной, в полном молчании лицезрея классическую «Клеопатру» с Элизабет Тейлор в главной роли. Ботаник молча постоял за нашими спинами и двинулся назад на кухню. Я отправился за ним.
        — Целый день — в обществе флоры?  — спросил я для начала, наблюдая, как Васек жует черный хлеб, одновременно заваривая свободной рукой кофе.
        В ответ он только хмыкнул. Было совершенно очевидно, что парень сгорает от тоски, ожидая вестей о том, признана или нет виновной дивная Светлана, но гордость запечатала его уста. Делать было нечего, пришлось брать инициативу на себя.
        — У меня появилось необъяснимое предчувствие, что Света чиста, как первые христиане,  — вылил я порцию бальзама на истерзанную душу садовника.
        Васек вскинул голову и уставился на меня своими светлыми цепкими очами.
        — Все объяснения девушки абсолютно бездоказательны, но я не федеральный суд, мне достаточно личного убеждения. Слушая ее голос, глядя в ее глаза, я буквально кожей почувствовал, что вовсе не Светлана пыталась застрелить Заки.
        Щекин порозовел.
        — А пистолет?  — проговорил он, облизывая враз пересохшие губы.
        — А что пистолет? Скорей всего, наша киноведка действительно обнаружила его под диваном, когда искала на полу заколку или, вернее, что-то там еще, поскольку, как я успел заметить, никаких заколок на ее голове в тот вечер не было. Любой бы в ее случае, испугавшись, постарался спрятать его в первом попавшемся месте. Например, между подушками дивана.
        — Ты не шутишь?
        — Не шучу.
        Васек облегченно вздохнул.
        — Не представляешь, какой камень ты снял с моей души,  — проговорил студент, и тут, судя по всему, у него проснулся доселе заморенный страданиями аппетит. Он открыл холодильник и принялся доставать коробочки с маслом, сыром, стаканчики йогурта.
        Из гостиной появился Заки, утомленный драмой о египетской царевне и ее богатырях, и присоединился к Ваську. В смысле, к поеданию бутербродов.
        — Ах, какая женщина!  — проговорил он с уже набитым ртом.  — Женщина-смерть. Но талия широковата.
        Клеопатра. Женщина-смерть…
        Я отставил свой кофе и кинулся в кабинет — к благородным переплетам на полках. Васек и Заки, увлеченные едой, похоже, и не заметили моего исчезновения. Я бегом поднимался по лестнице, с каждым шагом приближаясь к разгадке двух простых слов из Касиного дневника: «Чертог сиял».
        Классические чтения
        Удивительное дело, как устроена наша память. Мы слышим строчку из стихотворения и, хоть убей, не можем вспомнить, откуда она. Но стоит кому-то между делом произнести банальность, как ответ приходит сам собой.
        Я вместе со всеми смотрел «Клеопатру», и это не породило в моем сознании никаких ассоциаций. Зато когда Заки проговорил «Ах, какая женщина!», имея в виду то ли древнюю египтянку, то ли Элизабет Тейлор, я в одно мгновение понял, что за цитату привела Кася в своей короткой записи, и это дало разгадку всему.
        «Чертог сиял». Разумеется, то было солнце русской поэзии — великий Пушкин. Я открыл нужный том и в оглавлении нашел «Египетские ночи».
        Чертог сиял. Гремели хором
        Певцы при звуке флейт и лир.
        Царица голосом и взором
        Свой пышный оживляла пир.
        Все так просто! Цитата показала ход мыслей Каси. Как и предположил сегодня милейший Игорь Сергеевич Санин, она собрала в своей студии мужчин, с которыми некогда была счастлива. Вот только они, подобно поклонникам Клеопатры, вовсе не собирались жертвовать ради любви жизнью или даже привычным ее укладом. Каждый из них в свое время ее бросил. А девушка, выходит, на мгновение, но представила себе ситуацию, в которой плата за ее любовь — смерть.
        Ей-богу, если бы существовала возможность того, что Кася жива и лишь инсценировала собственную гибель, я бы ни на минуту не задумывался над тем, кто порешил ее бывших возлюбленных: разумеется, убийцей была бы прекрасная Кася, решившая сыграть роль Клеопатры. Но она не пропала без вести в горах или в морской пучине, разбилась на глазах очевидцев о мостовую под окнами спящих соседей. Значит, кто-то другой, хорошо знающий классику и сумевший восстановить по короткой строчке общее содержание и смысл, решил лично исполнить роль палача, покарав за измену всех, кто посмел огорчить царицу.
        Пока я пребывал в размышлениях над томиком Пушкина, всем своим видом олицетворяя романтизм, кто-то осторожно постучал в дверь. Затем створка открылась, и предо мной предстал Заки с огромным бутербродом в руке.
        — Брат, извини, если отрываю от важных мыслей, но у меня к тебе разговор.
        Он удобно устроился в кресле напротив аквариума и некоторое время с задумчивостью созерцал неспешную подводную жизнь, одновременно тщательно пережевывая щедрый кусок батона с курицей.
        Я отложил книгу в сторону и в свою очередь выжидательно уставился на него.
        — Ну?
        Заки перевел взор на меня и театрально вздохнул.
        — Ты и сам, наверное, догадываешься, в чем дело. Москва — криминогенный город, кругом пальба, моей жизни угрожает реальная опасность. Ты сам говорил, что все, кто снят на том видео, отдали богу душу. Зачем тогда я сижу тут, как живая мишень?
        У него был вид мученика, добровольно принимающего кару господню, но не вполне понимающего при этом, за что ее наслали именно на него.
        — Ты хочешь вернуться домой?  — предположил я.
        — Разумеется. Мы встретились, побузили, пора и честь знать. Дома меня ждет мама и еще куча народа, не говоря о том, что волка ноги кормят, а актера — роли. Скоро начало сезона в моем театре, труппа рвет лучшие роли, а я тут трясусь от страха.
        — От страха перед Ольгой,  — уточнил я, с удовлетворением отметив, что Заки немедленно переменился в лице, сложной миной изобразив негодование и недоумение одновременно.
        — При чем тут Ольга? Ведь не она стреляла в диван. Хотя, разумеется, и о ней стоит поговорить.
        Мой друг поднялся и нервно прошелся по комнате.
        — Ален, мы с тобой взрослые мужчины. Я уверен, ты не считаешь, что после всего, что было, я должен жениться на твоей сестре. Конечно, она красивая девушка, умница, но мы оба еще достаточно молоды, чтобы пожить на воле.
        — Я и не собираюсь вас женить.
        Заки приободрился.
        — Вот именно, мы же современные люди. Но Ольга! Я не говорю, что она хочет меня обженить, поскольку тоже современная девушка и все такое, но вот что касается моего отъезда, то здесь доходит просто до абсурда. У нее каникулы, это понятно, но при чем тут я?
        Когда Заки волнуется, речь его фонтанирует, как аварийная труба. Я замахал на него руками и попытался как можно лаконичнее выразить суть проблемы.
        — Ты хочешь вернуться домой, а Ольга встает на дыбки?
        Друг с достоинством кивнул.
        — Вот именно.
        О чем тут дискутировать? Заки абсолютно прав: в Москве его подстерегает реальная угроза получить пулю вслед за Ахмедом, Кирюшей Буковым и незабвенным Лиманским. Самое разумное в такой ситуации — взять билет на самолет и вернуться на землю обетованную, подальше от поклонника Каси и Пушкина, черпающего у последнего сюжеты для московской адаптации.
        — Тебе нужно подсыпать в обеденный чай Ольги немного снотворного, рвануть в авиакассу, а затем поставить любимую перед фактом — дескать, улетаю, прости, жизнь груба.
        — Гениально!  — расплылся в широкой улыбке Заки.  — Я и сам о том же думал, но мне было необходимо твое одобрение. Значит, по рукам. Завтра усыпляю Ольгу — и в кассы «Аэрофлота».
        Он поднялся и с довольным видом потер руки. На прощание я посоветовал ему не переборщить со снотворным. Друг только отмахнулся.
        — О чем ты говоришь? В таких делах у меня большой опыт — иногда лучшего способа отдохнуть от женщин просто не существует. Ну, пока, до завтра. Завтра, завтра!
        Его энтузиазм вновь напомнил мне классику: «Завтра, завтра, вечно завтра». Кто из мудрых произнес это на латинском языке?
        Он упал с Луны
        Следующий день был наполнен хлопотами в саду — я помог Ваську привезти из питомника новые саженцы яблонь ранних сортов, и до обеда мы выкорчевывали в саду отжившие свой век деревья. Затем так же дружно занялись приготовлением трапезы, остановившись на эскалопе под сырной корочкой с базиликом.
        Сразу после обеда, едва был выпит традиционный чай на террасе (передавая чашку Ольге, Заки не преминул многозначительно мне подмигнуть), раздался звонок домофона, и Васек, посмотревший на экран, с ухмылкой сообщил, что, судя по всему, явился парень, которого я тряс за грудки в коридоре редакции «Сэра».
        — Никак Лунатик?  — удивился я, и Васек кивнул.
        Вечный чудик выглядел возбужденным — очки набекрень, волосы торчком, под мышками, как всегда, темные полукружия, настроившие мою мысль в критическое русло. В самом деле, в наше время прогресса и рекламы только слепой-глухой не в курсе, как победить мокрые подмышки. Но, видимо, некоторым нравится держать народ на расстоянии.
        Свой неповторимый стиль общения Лунатик выдержал и на этот раз.
        — Я начал курить,  — первым делом сообщил он мне вместо приветствия.
        — Мои поздравления.
        Гость рухнул в кресло и начал чесать голову, от чего прическа парня отнюдь не стала лучше.
        — Ты сам говорил о разговорах в курилке,  — продолжил он мысль.  — Я решил, что действительно могу услышать там кое-что интересное. Потрясающе! Сколько информации можно получить, травясь никотином!
        Судя по всему, Лунатик продолжал свои игры в отчаянного детектива, что неожиданно стало для него дверью в жизнь обычных людей с их сплетнями за чашечкой кофе или сигаретой. Я еще раз поздравил его с этим открытием, но он, похоже, не уловил сарказма.
        — Удивительно,  — повторил чудик, перестав наконец чесаться.  — Вот уж действительно — век живи, век учись. Когда народу надоело смеяться над моими неумелыми затяжками, чего я только не услышал! Обо мне, естественно, тут же забыли и перемыли косточки всему коллективу. И тогда я узнал то, ради чего закурил.
        Лунатик бросил на меня победный взгляд. Я нарочито равнодушно предложил ему кофе, виски или холодной минералки, на что начинающий гений сыска только махнул рукой.
        — Убийца — жена Лиманского, детский врач Елена Николаевна Лиманская.
        Фраза прозвучала с патетикой приговора к высшей мере.
        — А нельзя ли конкретнее?  — полюбопытствовал я.  — Какие именно слова привели тебя к такому выводу?
        Лунатик с довольным видом поерзал, удобнее устраиваясь в кресле.
        — Разговор зашел об алкоголиках и, в частности, о том, что женщины спиваются гораздо быстрее. Силаев из отдела писем сказал, что жена Лиманского тому наилучшее подтверждение. Он когда-то учился с Еленой в школе и просто не узнал ее, когда увидел на похоронах. А еще шеф жаловался ему на то, что жена пьет и становится совсем неуправляемой. Кто-то заметил, мол, наш шеф давал немало поводов для того, чтобы его жена спилась, и Силаев чуть ли не шепотом поведал историю: супруга Лиманского явилась к нему в кабинет совершенно невменяемая и принялась забрасывать угрозами. Дескать, поубивает всех любовников благоверного и его самого. Силаев как раз находился в кабинете редактора и стал свидетелем сцены.
        Я вполне зримо представил себе данный инцидент, поскольку также имел счастье видеть детского врача в сильном подпитии.
        — И когда происходила эта баталия?
        Лунатик раздулся от гордости.
        — Даты Силаев не назвал, а я не стал спрашивать, чтобы не обращать на себя внимание. Но в рассказе упомянул, что они с шефом как раз обсуждали, как лучше подать статью об обществе анонимных алкоголиков — в сущности, в том-то и была анекдотичность ситуации. Я посмотрел по подшивке и выяснил, что статья вышла четвертого апреля. Значит, скандал с угрозами случился в конце марта либо в первых числах апреля.
        Лунатик перевел дух. Признаться, мне его теория совершенно не понравилась. Воспитание в духе гуманизма и вера в доброту не позволяли мне даже на минуту представить себе педиатра в роли массового убийцы. Я так и заявил Лунатику, который немедленно стал похож на ерша.
        — Большинство убийств совершается на бытовой почве, это известно даже школьнику,  — решительно опроверг он мою тираду.  — Первым подозреваемым в случае немотивированного на первый взгляд убийства считается супруг или супруга жертвы. Смотри сам: Елена Лиманская окончательно деградирует, пьянством спасаясь от измен мужа. Когда же ей становится известно о том, что тот стал изменять ей и с мужчинами, тетка сдвинулась окончательно. Допустим, ей было известно об истории с Касей. Мадам приходит к ней домой и в какой-то момент выяснения отношений толкает в окно. Затем убивает Кирюшу и самого виновника всех бед — мужа-изменщика. Разве не похоже на правду?
        Я неопределенно пожал плечами. В стройную теорию Лунатика никак не вписывались два факта: убийство Ахмеда и покушения на Заки. Но, разумеется, в мои планы не входило открывать перед доморощенным сыщиком свои карты. Поэтому свернул на другое:
        — Лично я слышал, что и у самой Елены имеется любовник, стало быть, дамочка тоже изменяла супругу. Кроме всего прочего, думаю, у нее есть железное алиби, иначе официальное следствие уже давно упрятало бы ее за решетку.
        Лунатик презрительно сморщился.
        — Официальное следствие! Да что они там…
        Его потенциальный некролог следственным органам Москвы прервал звонок домофона, по которому ответил Васек.
        — Приехала Света,  — лучась улыбкой, сообщил ботаник и немедленно кинулся из дома — встречать даму сердца на зеленой лужайке.
        Поведение Лунатика тут же изменилось — он засуетился, принялся поправлять очки и бросать в сумку свои блокноты и записки с умными выкладками.
        — Однако мне пора откланиваться — работы полно, взялся писать проблемную статью о литературных агентствах. Побольше бы свободного времени для настоящего творчества!
        С этим криком души мой бывший однокурсник направился, естественно, в противоположном выходу направлении — к кухне. Я ласково ухватил гостя за плечи и сориентировал к дверям. Здесь он едва не столкнулся с прекрасной Светой, кивнув ей, как старой приятельнице.
        — Привет,  — томно приветствовала Лунатика киноведка, немедленно направив взгляд своих лучистых глаз на меня.  — Как поживаешь, Ален? Вот, заглянула на минутку.
        — Нашла еще один пистолет под диваном?  — вяло сострил я, а Васек неестественно радостно хохотнул.
        В это время Лунатик торопливыми шагами покинул гостиную, и я кинулся провожать его до ворот. Вряд ли гений сыска был в состоянии самостоятельно открыть замок калитки.
        — Вижу, вы со Светой давние друзья,  — как бы невзначай обронил я, распахивая дверь и выпуская гостя за ограду.
        Лунатик неопределенно пожал плечами.
        — Было дело.
        Затем начинающий детектив торопливо кивнул мне на прощание и зашагал прочь.
        Я задумчиво смотрел ему вслед. Очень интересно. Киноведка Света, случайно обнаружившая под моим диваном пистолет, и Лунатик, толкующий о каре небесной, оказывается, неплохо знакомы. Стоит в очередной раз повториться: мир тесен.
        Дружеские пикировки
        Такие прирожденные стервозы, как Света, ни один искренний стриптиз души ни за что не оставят без последствий. Девушка призналась мне в своей отчаянной любви, нарыдалась в моем присутствии, горючими слезами смыв водостойкую тушь с ресниц,  — и что же взамен? Ни тебе утешительного секса, ни предложения руки и сердца. Естественно, что, трезво все обдумав, красавица явилась, дабы жестоко мне отомстить.
        Во-первых, она прочувствованно поцеловала вспыхнувшего Васька, а меня лишь снисходительно потрепала по щеке. Во-вторых, усевшись на диван и закурив, проворковала:
        — Надеюсь, я реабилитирована? Странно, что меня вообще в чем-то подозревали. Дураку понятно, мне незачем убивать Заки — я его видела два раза в жизни и едва запомнила.
        — Добрая женщина, не могли бы вы не курить в помещении?  — попытался я переменить тему.  — Не выношу сигаретный дым.
        — Да брось ты!  — замахал на меня руками Васек и пулей сгонял на кухню за пепельницей.
        Света благосклонно ему кивнула, стряхнула пепел и одарила меня насмешливой улыбкой.
        — А Лунатика ты сколько раз видела до сегодняшнего дня?  — продолжил я светскую беседу, смирясь с дымом.
        Девушка посмотрела на меня удивленно.
        — С каким еще лунатиком?
        — Лунатик — это парень, который уходил, когда ты пришла,  — встрял Васек.
        Светлана кивнула.
        — Ах вот оно что. Вообще-то парня зовут Вадим Мыльников, он заведует литературным отделом в «Сэре». Прошлой весной я забросила на сайты нескольких толстых журналов пару своих рассказов, и Вадим мне ответил, дав благосклонную рецензию. Мы какое-то время общались по Интернету, потом встретились. В общем, все впустую. В конце концов я поняла, что сочинять рассказы для скучающих буржуев — не моя стихия. Мое призвание — кино. Сценарии я готова писать день и ночь.
        Умереть и не встать! Света говорит о призвании! Убейте меня, если ее призвание — не пить кровь ближнего своего пивными кружками. Через соломинку.
        — Может, пора перекусить чем-нибудь вкусненьким?  — потирая руки, проговорил Васек, не сводя с гостьи пылкого взора. А та красиво затушила сигарету и одарила его обольстительнейшей улыбкой.
        — С едой повременим. Как ты думаешь, зачем я пришла? Уж конечно, не для того, чтобы смотреть на мрачного парня Алена. Я пришла пригласить тебя в ресторан — сегодня вечером мой режиссер устраивает пирушку и пригласил меня, как он выразился, с другом. Вот этим другом и будешь ты.
        Васек едва не задохнулся от счастья, а у меня руки так и потянулись к длинной шее киноведки. Она может приглашать в ресторан кого угодно, но совершенно не обязательно награждать меня эпитетом «мрачный». И я еще позволил ей курить в моей гостиной!
        — Потрясающе!  — восторженно взвыл Васек.  — У меня есть классный костюм, который я надеваю только два раза в год — на день рождения и Новый год. Сто лет не был в приличном ресторане. Сколько брать денег?
        — Бабки не нужны,  — томно проговорила Света, искоса поглядывая на меня.  — Вечеринка — по поводу окончания съемок фильма, все оплачивает студия.
        Парочка оживленно заворковала о том, когда и где им лучше всего встретиться, чтобы вместе рвануть на гулянку. После чего Васек, видимо переволновавшись, извинился и исчез в стороне ватерклозета.
        Когда мы остались одни в комнате, Света снова достала сигарету и попыталась закурить. Я подсуетился и сломал длинную Moor прямо в ее пальцах.
        — Сказал же, что не люблю дыма!
        Девушка торжествующе оскалилась.
        — Ты злишься.
        — Я не злюсь, мне просто жаль Васька. Он хороший парень и не виноват, что я не хочу на тебе жениться.
        — Нечего за него переживать,  — зло сощурилась Света.  — Уверяю, я сделаю все, чтобы твой Васек был счастлив.
        — Ты злишься,  — повторил я ее слова и попытался так же торжествующе оскалиться.
        Светлана резко поднялась, повесив сумку на плечо.
        — Я не злюсь, мне просто жаль тебя.
        — Ах так?  — поймал я ее на слове.  — Тогда докажи это. Дай адрес Вадима Мыльникова — уверен, ты побывала у него дома.
        Некоторое время девушка внимательно меня разглядывала, словно перед ней стоял уродец из паноптикума, потом продиктовала:
        — Васильевская, пятьдесят два, квартира сорок четыре. Живет с мамой. Вера Ивановна, бывшая учительница, преподаватель физкультуры. Как видишь, я не злая. Я — очень добрая.
        В этот момент в комнате появился розовый от счастливого волнения Васек. Ботаник подхватил Свету под руку, подмигнул мне и отправился провожать даму сердца в обратный путь. В смысле, до калитки.
        — Что происходит?
        Голос Заки, в одних трусах по колено спускавшегося по лестнице, оторвал меня от скорбных дум. Кстати, засранец курил гаванскую сигару. Я выхватил ее и с удовольствием пару раз пыхнул ею сам.
        — Брат, это свинство,  — только и сказал Заки на мой жест.
        Я не ответил. Все-таки неприятно, когда тебя заменяют другим на твоих же глазах. Никогда не прощу Свету.
        Меткий стрелок
        Наш общий с киноведкой друг Лунатик жил по соседству с банком, который охранял доблестный Шкаф. Что дало мне повод еще раз подумать о том, сколь тесен мир.
        Оставив дружеское общение с подозреваемым Шкафом на потом, я поднялся по широкой парадной лестнице на третий этаж и остановился перед дверью подозреваемого Лунатика, с тайным удовлетворением отметив, что номер его квартиры в сумме дает пресловутую восьмерку. «Восьмерка, которая не умела любить»,  — произнес я не без патетики и нажал на кнопку звонка.
        Поистине, в трудные времена мне стоит заняться квартирными кражами без взлома. Просто удивительно, сколь доверчиво отдельные граждане нашей битой-перебитой страны открывают мне двери своих крепостей, без всяких околичностей пропуская внутрь. Высокая крупная дама с синеватыми кудрями, в голубом спортивном костюме и со свистком на груди при виде меня широко улыбнулась.
        — Ну, тонкий и звонкий, чем могу быть полезна?
        Выглядела она стопроцентной училкой физкультуры — не хватало только свистнуть в свисток и сделать мах ногой. Я улыбнулся столь же широко и даже изобразил полупоклон.
        — Я хотел бы видеть Лу… Вадима. Дело в том, что когда-то мы вместе учились в литературном институте, и вот сейчас проходил мимо…
        Училка задорно мотнула головой и жестом предложила мне следовать за ней в просторную, с высоченным потолком гостиную. Я осторожно прикрыл за собой дверь и подчинился приказу.
        — Вадима нет дома,  — проговорила родительница Лунатика, рухнув на диван и закинув ногу на ногу,  — но это не значит, что мы не можем просто поболтать. Меня зовут Вера Ивановна.
        Я отрапортовал о своем имени-фамилии, что дало физкультурнице повод поинтересоваться моими этническими корнями. После данного предисловия разговор наконец вошел в нужное мне русло.
        — Литературный институт,  — удрученно вздохнула Вера Ивановна,  — это трагедия всей моей жизни. Если б вы знали, молодой человек, как я мечтала видеть сына на спортивном поприще — этаким загорелым атлетом в белых шортах. Но Вадим родился слабеньким, болезненным. Черт знает чьи гены вмешались, но я все-таки добилась превосходных результатов. Каждое утро — пробежки, холодный душ, зимой — лыжи, коньки. Кроме того, безусловно, гантели, тренажеры. Бог мой, в семнадцать он был чистый Адонис — тонкий и звонкий. Я все сделала для того, чтобы его приняли в физкультурный институт, а Вадим, нате вам, без моего ведома подал документы в гадкий писчебумажный вуз.
        Я сидел напротив физкультурницы, вдавленный в кресло непостижимым образом Лунатика-Адониса. Словно прочитав по обескураженному лицу неожиданного гостя мысли, мадам усмехнулась и решительно поднялась.
        — Идемте, я вам кое-что покажу.
        Эту комнату с полным правом можно было назвать молельней: стены ее были сплошь увешаны черно-белыми и цветными снимками, на которых подтянутый, мускулистый Лунатик отжимался, подтягивался на турнике, стрелял из ружья и тягал гири.
        Я глазам своим не верил. На одной из стен красовались всевозможные дипломы оного Лунатика за достижения в пятиборье.
        — Ну как?  — торжествующе уставилась на меня потрясающая женщина и мать.  — Впечатляет?
        И вправду сказать, более чем впечатляло. Я вспомнил все наши бесконечные студенческие издевательства над очкариком Лунатиком, о том, как всего-то пару дней назад лично схватил его за грудки, и мне стало дурно. Да парень при желании мог свернуть мне шею как цыпленку! Вот уж действительно — внешность обманчива.
        — Это мой кабинет,  — пояснила хозяйка, заложив руки за спину и в задумчивости прогуливаясь вдоль собственной фотовыставки.  — Сам Вадим ни за что не хотел вешать на стену грамоты и снимки. Сказал, что презирает культ тела и силы, дескать, мозги и душа — вот сокровище человека. Сын даже в детстве никогда не дрался. А я вот, если меня ударят по правой щеке, левую не подставлю.
        Глядя на внушительную фигуру дамы, можно было поверить ей на слово.
        — Значит, Вадим пятиборец?  — вежливо уточнил я.  — Странно, он никогда не походил на спортсмена. А как же его плохое зрение?
        Вера Ивановна небрежно махнула рукой.
        — Последствие травмы. Сыну в буквальном смысле упал на голову кирпич с крыши. Мне кажется, Вадим сам притянул его усилием воли, чтобы бросить занятия спортом. Но, между прочим, в тир продолжает ходить и даже в очках стреляет превосходно.
        Разумеется, я взял ее замечание на заметку.
        Девушка, которая слишком многих знала
        Лето продолжалось, солнце жарило, антиперспирант не давал мне потеть, а круг подозреваемых все ширился. Итак, застрелить изменщиков Каси могли защитник семейной чести Шкаф, очкарик Лунатик, прячущий под одеждой тело Адониса, киноведка Света, подозрительно часто мельтешащая в моем доме, а кроме того, еще масса неучтенного народа, улики против которого я могу отыскать в любой, самый невинный момент.
        Придя в себя после открытия нового имиджа Лунатика и мысленно поклявшись никогда больше не хватать его за грудки, я направился к банку, на крыльце которого стоял, грея конопатый нос на солнышке, не кто иной, как Шкаф. Вот этот при всем желании не смог бы скрыть свои мужественные пропорции ни под каким барахлом — прямо Шварценеггер, весь как на ладони.
        — Привет,  — проговорил он, как всегда, негромко.  — Гуляем?
        — Вроде того,  — согласился я.  — А ты трудишься?
        Парень кивнул. Я глубоко вздохнул и решил-таки провести мини-допрос.
        — Послушай, только без обид, ты мог бы ответить мне на некоторые вопросы?
        Шкаф посмотрел удивленно и с готовностью кивнул.
        — Был ли ты в Москве в мае этого года и чем занимался?  — выпалил я.  — Вспомни, пожалуйста.
        Выражение удивления на его лице усилилось, Шкаф даже затылок почесал.
        — Да тут и вспоминать нечего, я все время в Москве,  — протянул троюродный брат Каси.  — Куда мне деться? Я — одинокий лев. А что делал, это как понять? Всегда делаю одно и то же: работаю посменно, то с утра, то с обеда, то в ночь, чуть ли не каждый день бываю у Теки, чтоб помочь, если что, с племянницей. С девушками редко встречаюсь, выпиваю тоже редко, но метко.
        Я кивнул. Все перечисленное очень подходило Шкафу: размеренная, монотонная жизнь. А тот вдруг усмехнулся.
        — Сам видишь, живу скучновато, с вашей жизнью не сравнить. Просто никогда об этом не задумывался, а ты спросил, и я увидел. Плохо, да?
        Я потрепал его по плечу.
        — Нормально, Шкаф. Представь, что было бы, если бы все были такими же засранцами, как Заки, или вертихвостками, как Света, которую ты провожал домой. Та, возможно, и считает тебя скучным, поскольку ты не убалтывал ее всю дорогу и не пригласил в кабак, но, полагаю, на самом деле скучна она сама со своими банальными претензиями и комплексами.
        Шкаф неожиданно широко улыбнулся.
        — Света?  — проговорил он радостно.  — Вижу, ты против нее настроен. На самом деле девушка славная, просто строит из себя.
        Я был сбит с толку. Лицо Шкафа излучало простодушие, а из его слов выходило, что со Светой он вроде как неплохо знаком. А ведь наша киноведка вела себя так, будто первый раз видела его в тот вечер, когда парень подбросил ее в общежитие. Помню, как она фыркнула: «Ваш Шкаф за всю дорогу сказал мне два слова: «До свидания». Где же правда?
        — Послушай, не хочешь ли ты сказать, что знаком со Светой? Ну, с девушкой-киноведкой из общежития, которую…
        — Ну да, знаком,  — прервал меня Шкаф.  — Это как раз одна из немногих моих историй. Мы с ней встречались, правда совсем недолго. Понятное дело, о чем со мной говорить такой умной студентке…
        Я был сражен. Сначала Адонис, теперь Шкаф со своими похождениями. К тому же выходило, что Светлана знает подозрительно много людей. Конечно, она очень общительна и, по всему видно, до смерти мечтает выйти замуж, заполучив московскую прописку, но…
        — Мы познакомились с ней на похоронах Каси,  — прищурившись на солнышке, проговорил Шкаф.  — Света купилась на то, что я похож на Шварценеггера. Сама подошла, то да се. Мне кажется, она просто никак не найдет своего героя.
        Ничего себе! Похоже, сегодня все поставили перед собой цель меня добить. Я едва не схватил Шкафа за грудки, как Лунатика в коридоре редакции.
        — Слушай, а что она делала на похоронах Каси?
        — Ты лучше у нее спроси,  — пожал плечищами Шкаф.  — Кажется, они были знакомы. Помню, Света говорила что-то о ресторане, где Кася пыталась ее перетанцевать. Кася и правда любила танцевать.
        Информация била ключом. Вот так поворот! Киноведка Света, явившаяся точно после второго покушения на Заки и недалеко находившаяся при первом, имевшая возможность сделать дубликаты моих ключей, кроме всего прочего, оказывается, была знакома с Касей и даже присутствовала на ее похоронах. Может, она и предложила мне во время пьянки-гулянки позвонить Заки? Было над чем задуматься.
        Я мысленно подчеркнул в своем перечне подозреваемых банальное имя «Света». Жирной красной чертой.
        Новая жертва
        По дороге домой я заскочил в супермаркет, чтобы приобрести по врученному Васьком списку необходимые продукты на неделю. Кассирша, швырявшая мои покупки в корзину так, словно я купил их на ее собственные деньги, показалась мне похожей на Свету. Это окончательно испортило мне настроение, и я решил, что, как только приеду домой, сразу лягу спать, пусть хоть метеорит упадет в огород.
        Увы, моим планам не суждено было исполниться. Не успел я поставить машину в гараж, как из дома выскочила бледная Ольга.
        — Быстрей к телефону! Звонит какая-то женщина и кричит, что кто-то убил Шкафа!
        В этот момент мне показалось, будто у меня отнялись ноги. Часа не прошло, как я беседовал со Шкафом и парень морщил конопатый нос на солнце, поглядывая на часы, поскольку его смена должна вот-вот закончиться… Кто мог его убить? И, главное, зачем?
        Руки предательски дрожали, когда я схватил телефонную трубку.
        — Алло? Кто говорит? Что случилось?
        — Боже мой, Ален! Случилось нечто ужасное!
        Разумеется, я сразу узнал голос Теки. Та, судя по всему, была на грани истерики.
        — Я думала, он мертв. Лежит без движения, как труп, а на груди — кровь… Все в крови, вся одежда! Приезжайте скорей!
        — Где лежит, куда ехать?
        Кажется, женщина начала плакать.
        — Ну конечно же ко мне, на Арбат. Артем сказал, что хочет просмотреть в студии какие-то записи, а когда я принесла ему перекусить, он, он…
        — Еду!
        Разумнее всего было не терять ни минуты. Я пулей выскочил из дома, едва не сбив с ног Ольгу, которая во время моего короткого телефонного разговора смотрела на меня с открытым ртом, прыгнул в машину и рванул с места, крикнув в окно:
        — Закрой ворота и никуда не выпускай Заки.
        Ольга, выбежавшая вслед за мной, растерянно взмахнула руками:
        — Но он куда-то ушел! Я нечаянно уснула, а когда проснулась…
        Господи, прости меня за все сразу! Я и думать забыл про наш с Заки вчерашний план. Что было делать? Я нажал на газ.
        Никогда еще я не мчался с такой скоростью, нарушая все возможные правила дорожного движения, но, на удивление, свидетелем моего лихачества не стал ни один гаишник. Влетев во двор знакомого дома на Арбате, я первым делом кинулся по лестнице вниз, в бывшую студию Каси, где меня встретили… радостные улыбки Теки и Шкафа.
        — Господи, какая же я дура! Сама испугалась до смерти и вас напугала.
        Это были первые слова Теки. Все ее лицо было залито слезами, а руки мелко дрожали.
        — Я жив, Ален,  — слабым голосом произнес Шкаф.  — Никогда не слушай, что говорят женщины.
        Он был очень бледен, в форменной рубахе с оторванным рукавом, оголявшим плотно перебинтованное могучее плечо. Трудно передать, какое облегчение я испытал, видя его улыбку.
        — Что же произошло?
        Шкаф осторожно потрогал забинтованное плечо.
        — Какой-то чудик в меня стрелял. Как раз кончилась моя смена, я попрощался и вышел на улицу. Тут у меня расшнуровался ботинок, что вообще-то редко бывает. Только я нагнулся — и вот. Повезло.
        — А если бы не нагнулся к ботинку?
        Шкаф добродушно пожал плечами.
        — Попали бы прямо в сердце.
        Шмыгая носом, Тека расставляла на низком столике чайные чашки и тарелки с бутербродами. В это время закипел электрический чайник, и она залила кипятком чуть ли не полпачки заварки. Затем обернулась ко мне:
        — Вы только вчера рассказали мне, что убиты все, кто был на той вечеринке, что записана на кассете, а сегодня…
        — Ума не приложу, при чем тут я,  — прервал ее Шкаф, нахмурившись.  — Убивали парней Каси, я же всегда был для нее просто ее троюродным братом. Вроде как мебелью.  — Парень с горечью усмехнулся.  — Просто шкафом. Но лично я Касю никогда не огорчал.
        — Может, ты знаешь нечто, о чем даже не догадываешься?  — предположил я.  — Конечно, сразу тут не разберешься, что к чему, поэтому давайте разложим все по порядку. Значит, ты вышел из банка после смены и попал под пулю. Почему сразу не сообщил охране?
        Шкаф болезненно поморщился.
        — С ума сошел? Банк же коммерческий! Начнется целое следствие, на время которого меня отстранят от работы, станут копаться в моих знакомствах, порочащих, так сказать, связях и прочем. Нет, на войне, как на войне, я лучше сам разберусь, чьих это рук дело.
        Последняя фраза прозвучала угрожающе. Я вздохнул — у меня появился еще один добровольный помощник.
        — Выстрел был один-единственный?
        Шкаф кивнул.
        — Не забывай, что я ведь служил в армии. Реакция у меня хорошая — как только пуля чиркнула плечо, думать забыл о шнурках и кинулся к своей машине. Приехал сюда и попросил у Теки ключ от студии.
        — Я обратила внимание, какой ты бледный, но ей-богу, мне и в голову не пришло ничего такого.  — Тека вздохнула, еще раз переживая последние события.
        — Что было потом?
        — Я хотел тут, в спокойной обстановке, осмотреть рану,  — пожал плечами Шкаф и снова сморщился от боли.  — Царапина ерундовая, но крови натекло много. Стал отдирать рукав, ну и, стыдно сказать, отключился.
        — А тут я со своим чаем,  — вклинилась Тека.  — Захожу, а его нет, горит только ночник в самом углу. Подхожу ближе — Артем на полу, лицо белое-белое, мертвое. Я так испугалась, что сразу кинулась наверх звонить вам. А ведь нужно было сначала хотя бы пощупать пульс.
        — Все нормально,  — успокаивающе улыбнулся Шкаф.  — Ты бы лучше поднялась и посмотрела, как там Вика. Уже небось включила телевизор и вовсю смотрит мультики.
        Тека торопливо вышла.
        Я внимательно посмотрел на доброго старого Шкафа. Он ответил мне своей спокойной улыбкой, в которой неожиданно мелькнуло нечто жесткое. Наконец заговорил:
        — Как-то все нелепо и глупо. У меня такое чувство, будто бы кто-то перепутал роли. До сих пор стреляли по Касиным возлюбленным, а у нас с ней не было настоящей истории. Я даже не знал ничего о ее жизни. Она терпеть не могла, когда кто-то из родных пытался совать нос в ее дела.
        Некоторое время мы молчали. Потом Шкаф налил себе крепчайшего чаю, положил шесть ложек сахара и с наслаждением сделал первый глоток. Затем второй, третий.
        — Ты не представляешь, как мне хотелось горячего, крепкого и сладкого чая,  — сказал он, словно извиняясь.  — Но прежде надо кое-что рассказать тебе. Потом ты можешь спокойно ехать домой и выкинуть произошедшее со мной из головы. Заки должен срочно вернуться в Израиль, и тогда история завершится. Думаю, кто-то перепутал меня с ним.
        Я едва не рассмеялся — чтобы перепутать худосочного Заки с могучим Шкафом, нужно страдать полной потерей зрения. А Шкаф мгновенно уловил направление моих мыслей и тоже сдержанно усмехнулся.
        — Да, ты прав, перепутать нас практически невозможно. И все же какая-то накладка вышла. Меня не было на той видеозаписи, но…  — Тут его голос дрогнул, и Шкаф опустил глаза.  — Но один раз я был с Касей. Один раз, на Новый год, когда нам было по пятнадцать лет и мы перепили пива. Я был у нее первым.
        На какие-то доли секунды на его лице появилось выражение невыносимой муки, словно одно воспоминание о той далекой любви до сих пор причиняло ему сильную боль. Но тут в студию вернулась Тека, и Шкаф мгновенно преобразился — бодро хлопнул в ладоши, развернувшись ко мне с широчайшей улыбкой:
        — А я говорил, что у меня скучная жизнь. Выходит, накаркал?
        — Выходит, так.
        Тека проводила меня на улицу, наполненную летним теплом и детскими голосами.
        — Я так рада, что Артем жив, ты не представляешь,  — доверительно сказала она вместо прощания.
        Так неожиданно мы с сестрой Каси перешли на «ты».
        И ты, Брут
        Словами не описать, как я устал в этот день неожиданных открытий, женских интриг и новых передряг. Ко всему прочему, вернувшись без сил домой, я сразу же попал в милый семейный ад. Во дворе меня встретила нервно прогуливавшаяся вдоль забора сестра.
        — Наконец-то,  — проворчала она не слишком любезно.  — Я думала, тебя там тоже пристрелили. Еще один труп?
        — Клиент скорее жив, чем мертв. Все в порядке, легкая царапина.
        Ольга посмотрела на меня подозрительно.
        — Отчего же тогда та женщина кричала как резаная?
        Я отмахнулся от сестры, как от мухи, и потащился в дом.
        — Наш Дон Жуан вернулся?
        Ольга рысцой бежала за мной.
        — Какой еще Дон Жуан?
        — О господи, я про Васька. Он же должен был отправиться кутить со Светой. Или ты не в курсе?
        Впрочем, достаточно было войти в дом, чтобы констатировать печальный факт — Щекин отсутствует. Если бы было иначе, в гостиную из кухни наверняка уже тянуло бы чем-нибудь вкусненьким. Осознав, что никому не пришло в голову задуматься об ужине, я почувствовал себя терминатором. Ольга стояла рядом.
        — Да, жрать нечего,  — озвучила она мою отчаянную мысль.  — Сам знаешь, я готовить не умею.
        Это был факт, и я мрачно принялся доставать из холодильника ветчину и яйца.
        — Что ты делаешь?  — подозрительно нахмурилась Ольга.
        — Собираюсь жарить себе яичницу. Если вы голодны, дуйте в ресторан.
        Ольга плюхнулась на стул, крестом сложила руки на груди.
        — И ты туда же,  — проговорила она нервно.  — Все против меня, весь мир! Хоть бросайся в окно, как эта ваша старая-престарая приятельница.
        — Что на тебя нашло?  — поинтересовался я, не переставая орудовать над скромным холостяцким ужином.  — Аль Заки разлюбил?
        — Может быть, и так,  — неожиданно согласилась сестра.  — Во всяком случае, когда ты ринулся спасать Шкафа, я пыталась сообщить тебе, что он намеревался улизнуть в свой Тель-Авив.
        Я не мог не расхохотаться. Потому что мгновенно представил, как Заки, уставший от бурной привязанности моей сестрицы и от постоянной опасности, тайком собирает вещи, подсыпает в Ольгин чай снотворное…
        — Тебе смешно?  — презрительно поджала губы на мое веселье Ольга.  — А мне вот хочется плакать. Я, конечно, понимаю, никто не желает, чтоб его пристрелили как зайца, но ведь и любовь чего-то стоит. Быть может, это мой Толик пытается мстить таким образом. Ты, кстати, не думал над такой версией?
        Ее предположение развеселило меня еще больше. Надо быть Ольгой, чтобы полагать, будто все кругом завязано исключительно на ней.
        — Ну конечно, как же я сразу не понял!  — прокомментировал я, нарезая томаты.  — Твой Толик выдворил тебя с вещами, а потом передумал и решил вновь расчистить себе путь к твоей роскошной груди.
        Ольга в ярости пнула меня в коленку, едва не сбив с ног. Сказать по секрету, маленькая грудь — ее больное место.
        — Мужчины — животные,  — проговорила она дрожащим от гнева голосом.  — Вот почему вас так легко приручить. А твой обожаемый Заки…
        — Твой обожаемый Заки,  — поправил я ее, сделав ударение на первом слове.
        — Нет, твой обожаемый Заки все равно никуда не уедет.  — Ольга достала из заднего кармана джинсов что-то похожее на блокнот и помахала им в воздухе.  — Смылся, пока я спала, а в записке написал, что вроде бы решил прогуляться. Но я-то знаю, он ринулся за билетами. Вот только я заранее подсуетилась и вытащила из его сумки паспорт. Ничего, пусть прокатится туда-сюда, проветрится.
        Я выхватил у нее потрепанный паспорт друга, представив, как Заки сейчас рвет и мечет и, стало быть, какую сцену мне придется наблюдать в скором времени. Рассеянно пролистывая сей важный документ, затюканный печатями о въезде-выезде, я свободной рукой помешивал нарезанные томаты на сковороде и думал…
        Впрочем, сначала я не осознал, что держу в руках новое открытие. А прямо перед моими глазами стояли печати, доводящие до моего сознания простой и страшный факт: Заки был в Москве и десятого мая, когда в собственном подъезде был застрелен Ахмед, и две недели спустя, когда наш бренный мир покинул манекенщик Кирюша. О том, что во время убийства Лиманского мой друг находился в столице родины и даже непосредственно на месте убийства, говорить не приходилось. Тут я вспомнил встречу с балетоманом и его рассказ о том, что покойный редактор «Сэра» именно моего друга Заки вычислил как убийцу-агрессора. Тогда мне его версия показалась страшно забавной…
        Ничего себе! Выходит, вполне возможно, что моя ревнивая сестра не дала улететь домой матерому убийце. Если, конечно, мы с Лиманским не ошиблись крупно на сей счет.
        Я вздохнул и отдал паспортину Ольге. Та внимательно изучала выражение моего лица.
        — Что-то случилось?  — проговорила с любопытством.  — О чем ты думаешь?
        — О том, что Заки сейчас вернется и убьет сначала тебя, а потом — меня.
        Ольга усмехнулась и спрятала паспорт назад в карман джинсов.
        — Ну, мы еще посмотрим, кто кого убьет.
        Ночные бдения 2
        Я не стал дожидаться возвращения Заки, предоставив Ольге самой выруливать из скандальной ситуации. Не то чтобы я откладывал серьезный разговор на потом или боялся, что в самый неподходящий момент появится Васек, обвитый пьяной Светой и они тут же, на моих глазах, начнут азартно совокупляться. Просто после открывшихся фактов и впечатлений прошедшего дня мне было насущно необходимо обдумать все в тишине и покое, рассортировав новые сведения по полочкам.
        Итак, полную возможность совершить убийства Кирюши, Ахмеда и Лиманского имели Шкаф (сегодняшнее покушение на себя он мог организовать сам для отвода глаз), Лунатик, чей отпуск пришелся, по причитаниям мамы-физкультурницы, как раз на июнь, когда в кровопролитии наступила таинственная передышка, а также мой драгоценный друг Заки, по непонятным причинам инкогнито посетивший Москву во время совершения вышеупомянутых злодеяний. Было над чем озябнуть.
        Все упиралось в причину: зачем убивать тех троих? Если идти по следу любовной версии, подсказанной Пушкиным, то все дело — в чьем-то желании принудить группу мужчин своей молодой жизнью заплатить за то, что в свое время они ночей не спали с чудной девушкой. Но кто пошел бы на такой экстравагантный по нашим временам поступок? Фанатично любящий отец? Братец-сорвиголова? Отвергнутый Касей возлюбленный? Но таковых персонажей, по крайней мере в чистом виде, в драме не просматривается. И вообще, сегодня скорее убьют за червонец, чем за предоставленную свободу.
        В конце концов мысли мои вернулись к Свете. Девушка, как предположил Шкаф, познакомилась с Касей в ресторане — случайно. Допустим. Затем пришла на ее похороны и завела шашни со Шкафом. Для чего? Опять же допустим, что тот ей понравился своей «неброской» статью. Короткий роман завершен, но через какое-то время Света оказывается именно в той компании, куда попадает по приезду в Москву Заки, разыгрывает любовь со мной, крадет мой номер телефона и адрес, а также, по всей видимости, делает дубликаты ключей от дома. Затем происходит покушение на Заки, а сама Света немедленно появляется на месте происшествия, неизвестно как проникнув в дом (ее сообщению о мыкающемся у нашей калитки незнакомце я не поверил). Потом следует история с пистолетом, а Света делает вид, что никогда прежде не видела Шкафа. В чем тут дело? И если пойти дальше, то зачем Свете убивать прежних любовников Каси?
        На этом интересном вопросе дверь распахнулась, и в моем кабинете появилась сама Света — зверски пьяная и очень красивая в багряном платье-комбинации. Девушка нечленораздельно прокричала приветствие и без дальнейших словоизъявлений начала отплясывать канкан. Я онемел.
        — Вот это да,  — проговорил Заки, появляясь на пороге за Светиной спиной.  — Значит, развлекаешься по полной программе? Уж лучше бы следил за преступными наклонностями своей сестрички. Она сперла мой паспорт! Ты в курсе?
        Друг осторожно обогнул танцующую Светлану и повалился на диван рядом со мной.
        — Как Ольга пронюхала про твои планы?  — невинно поинтересовался я.
        Заки дернулся.
        — Бога ради, не надо строить из себя деву Марию, наверняка ты сам все обмусолил со своей сестричкой-авантюристкой. Ну и получите! Стрельба в Шкафа ведь не игра? Полагаю, следующим буду я, вам с Ольгой на радость. Да, я хотел уехать, вернуться на историческую родину. Что в том плохого? Отпустите Заки в Тель-Авив!
        Света, раздраженная нашей мирной беседой, перестала танцевать и встала, агрессивно подбоченясь.
        — Никому не интересно, как я танцую? Могли бы хоть пару раз хлопнуть в ладоши.
        Мы с Заки, не сговариваясь, принялись вяло аплодировать, не прерывая разговора.
        — Кстати, о преступных наклонностях,  — вполголоса проговорил я, наклонясь к Заки.  — Покушение на Шкафа произошло как раз в твое отсутствие дома. Я проверил — пистолет, который я сунул за стопку журналов в тумбочке и который, как выразился Васек, является любимым оружием израильской разведки, таинственным образом пропал. Кроме того, судя по твоему паспорту, в мае, как раз во время первых двух убийств, ты был в Москве. Можешь это объяснить?
        Света с презрением понаблюдала за нашими манипуляциями с ладонями, развернулась и вышла вон, хлопнув дверью. Не обратив на нее никакого внимания, мы с Заки молча сидели, глядя друг на друга.
        — Чушь,  — проговорил побледневший Заки,  — к покушению на Шкафа я никаким боком. Ты же знаешь, я ездил за билетом, клянусь. Хватанул свою сумку и рванул, не глянув, там ли паспорт. Должен был лежать в кармашке. Что касается весны, каюсь, приезжал в Москву. Вернее, сразу улетел к тетке в Барнаул, поэтому тебе и звонить не стал. Вряд ли это можно связать с преступными наклонностями.
        Я покачал головой.
        — Не строй из себя дурака, Заки, ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь. Твой внезапный визит в Москву совпадает со временем убийств двух человек, пивших вместе с тобой водку в Касиной студии. А потом ты организуешь меня на дурацкую погоню за парнем, который, разумеется, по чистой случайности оказывается человеком с той самой вечеринки, которую ты вроде бы начисто забыл, и который падает замертво перед твоим носом. Кстати, тебе интересно будет узнать, что сам Лиманский знал об убийстве Ахмеда с Кирюшей, а убийцей считал тебя? Неслабо? И вот теперь, в довершение всего, исчезновение «беретты» и выстрел в Шкафа, пока ты якобы покупаешь билет, даже не проверив, при тебе ли паспорт. Не слишком ли длинная цепь случайностей?
        Заки с шумом вздохнул и проговорил, отводя глаза:
        — Паспорт всегда у меня в сумке, мне и правда в голову не пришло проверять. И про весну могу все объяснить. Только ты все равно можешь не поверить.
        — Попытайся, вдруг поверю.
        — Хорошо.  — Заки скрестил руки на груди.  — Как-то в апреле мне позвонила девушка, представившаяся журналисткой «Кинообозрения». Она нахвалила мою игру в «Тупицах» — фильм как раз начали крутить в Москве — и игриво предложила встретиться для интервью. У меня были деньги и время. Так почему бы и нет? Но в самолете я познакомился с классной женщиной, летевшей из Израиля к родным в Барнаул. Вот я и решил заодно навестить тетку. Хочешь верь, хочешь нет, но это чистая правда.
        — О которой ты по странности забыл мне сообщить, как только закрутилась вся непонятная круговерть.
        Когда закрутилась круговерть…
        Я почувствовал тошноту. Буквально все мои собеседники очень связно объясняли самые невероятные совпадения и при этом смотрели на меня честными чистыми глазами. Но ведь кто-то из них врал!
        Кто?
        Одинокие животные
        На следующий день я проснулся довольно рано и некоторое время лежал, прислушиваясь к пению птиц из сада, шелесту теней на стенах. Внезапно мне открылся мир, полный гармонии и прекрасных красок. И я подумал, что смерть — лишь переход в другую жизнь, смена декораций, и если в определенный момент человек умирает, значит, для него пришло время начать строить свою новую реальность.
        Так я пребывал в нирване полушепотов и полутонов, пока откуда-то снизу не раздались неприятные громкие звуки. Пришлось вернуться из высших сфер к суровой прозе жизни, натянуть джинсы и спуститься на первый этаж.
        Как я и предполагал, источником звуков был бледный как смерть Васек, на коленях, почти молитвенно, стоявший перед унитазом и извергавший в белоснежную воронку все яства с режиссерского кутежа. Когда его желудок полностью вывернулся наизнанку, парень, пошатываясь, поднялся и умылся холодной водой. После этого он повернулся ко мне, и я увидел его мертвые рыбьи глаза.
        — Вижу, погуляли неплохо,  — не удержался я от комментариев.
        Затем отвел страдальца на кухню, усадил на табурет и принялся готовить напиток под названием «Похмельное воскресение». Для него необходимо всего лишь залить добрую щепоть цейлонского чая горячим молоком.
        Васек молча выпил снадобье осторожными маленькими глотками, отказался от еды и слабым голосом извинился за то, что, видимо, не сможет сегодня исполнять обязанности садовника и повара.
        — О чем разговор,  — успокоил я его,  — у каждого из нас случаются такие казусы. Ложись спать.
        Несчастный кивнул и удалился в свою каморку, а я принялся за приготовление запеканки для всех оставшихся в живых.
        Натирая на терке сыр разных сортов, очищая томаты от кожицы, взбивая яйца и производя прочие необходимые действия, я смотрел в сад за стеклянной стеной и с удовлетворением думал, до чего же хорошо быть трезвым и здоровым. Кроме того, после напряженной умственной работы по квалификации открытий последних нескольких дней было невероятно приятно делать простую житейскую работу — готовить вкусную еду.
        Поставив запеканку в духовку, я отправился в гостиную поливать цветы и обнаружил Заки на изрешеченном бандитскими пулями диванчике. Он лежал с открытыми глазами, сосредоточенно изучая белоснежность потолка.
        — Привет.
        Заки немедленно перевел взгляд на меня и некоторое время молча наблюдал, как я тружусь.
        — Чем так дивно пахнет?
        — Сырной запеканкой.
        Вновь наступила пауза, в течение которой я завершил полив и приступил к протиранию листьев пальмы и олеандра влажной тряпкой.
        — Ты мне не веришь,  — грустно вымолвил Заки и сел, разминая бледные, незагорелые ноги.  — Тут я бессилен. Но спокоен — правда всегда побеждает. Наступит время, и ты извинишься передо мной за свои глупые теории.
        Я хмыкнул. Открылась дверь наверху, и Ольга бодро сбежала вниз по ступеням.
        — Доброе утро. Судя по запаху, завтрак готов. А то я очень голодная.
        Заки что-то пробурчал себе под нос и принялся одеваться. Сестра отправилась на кухню, и я за ней.
        Пока подходил кофе, Ольга и Заки, не глядя друг на друга, в полном молчании расставили на террасе стулья, протерли стол, принесли посуду и хлеб.
        — А что с Васьком?  — поинтересовалась моя сестрица, когда я поставил на стол огнедышащую запеканку.
        — Васек на сегодня отстрелялся,  — ответил я.  — Будет спать до вечера. Надеюсь, чай с молоком ему поможет. Мне, во всяком случае, всегда помогает.
        На сем обмен репликами завершился, и завтрак прошел в скорбной тишине. Затем Ольга, видимо в память о Ваське, по собственному почину организовала мойку посуды, а я тут же принялся за приготовление обеда.
        — Что с тобой?  — с сарказмом проворчал Заки, садясь на стул у открытой стеклянной двери в сад и закуривая сигару.  — Откуда этот кухонный пыл?
        — Хочу отвлечься от неприятных мыслей,  — огрызнулся я, извлекая из морозильной камеры телячье филе.
        — Ну-ну…
        Птицы щебетали в листве, в траве звенели кузнечики. Яркая бабочка залетела в дверь и уселась прямо на стекло передо мной, осторожно расправив крылышки. Заки поднялся и, дымя сигарой, принялся мирно готовить дополнительный кофе, за что я мысленно его поблагодарил.
        — Что у вас с Ольгой?  — предложил я нейтральную тему для разговора.
        Заки довольно мирно усмехнулся.
        — Мелкая ссора. Подуемся друг на друга, а к вечеру снова будем кувыркаться на твоей широкой кровати. Дело молодое.
        — Дай бог.
        Друг задумчиво улыбнулся.
        — Интересно, что там было у Васька со Светланой? Не доверяю я девицам с такими тонкими длинными губами.
        — А что было?  — пожал я плечами.  — Известное дело: напились, приехали сюда, полюбились под лестницей, потом Света сплясала нам канкан, а Васек ушел в мир грез.
        — Как бы не так,  — хмыкнул Заки.  — Света приехала одна, я лично ее впустил. А Васек напивался где-то еще и вернулся только под утро.
        Я присвистнул.
        — Стало быть, Васек познал еще одно разочарование. Нет, почему хороших, добрых парней всегда тянет к стервам?
        — Ты себя имеешь в виду?  — съехидничал Заки.  — Тебя всю жизнь тянуло к шибко умным, а такие сплошь и рядом — стервы.
        — Если так рассуждать, то выходит, что и Кася была стервой,  — парировал я мрачно, принимаясь за овощи.  — Она ведь была умной, не правда ли?
        Заки принялся насвистывать, подбрасывая хлебные крошки воробьям, слетевшимся на террасу. Затем мрачно усмехнулся:
        — Сейчас скажу, что Кася была стервой, и ты решишь, что именно я толкнул ее в окно. Но вообще-то она была не стервой… ну, не знаю… холодной, что ли. Понимаешь, ей хотелось, чтобы ее любили.
        — Разве не все этого хотят?
        — Разумеется. Я не то хотел сказать. С ней было нелегко. Я все время задавал себе вопрос: «Не мешаю ли я ей вот прямо сейчас? Любит ли она меня хоть немного?» С другими такие мысли просто не приходят в голову.
        Я разделался с овощами и тоже присел у двери, наблюдая за птицами. «О мертвых — либо хорошо, либо ничего». А за последние дни несколько человек сказали про Касю, что она не умела любить. Я кожей почувствовал, что немедленно нужно сказать хоть слово в защиту мертвой девушки. Но вот странность, не мог ничего придумать. Во мне вдруг ожила давняя обида, я вспомнил, каким мрачным казался мне мир, когда она стала жить с Заки, любя его ночь за ночью всего-то через тонкую стенку от меня. Почему у нас ничего не получилось?
        Я глубоко вздохнул и сказал:
        — Она была одинокой.
        Заки разливал кофе по чашкам.
        — «Мы одинокие животные, и всю жизнь мы стремимся не быть такими одинокими». Кто это написал?
        — Стейнбек.
        Я сделал осторожный глоток обжигающего, крепкого кофе. На лицо упал теплый и ласковый луч солнца. Несмотря ни на что, жизнь все же замечательная штука.
        Похмельная Света
        Едва мы успели пообедать, как дотоле совершенно голубое, безоблачное небо затянуло серой пеленой, и принялся крапать монотонный, усыпляющий дождик — словно в награду страдающему похмельем Ваську за все его любовные муки.
        У Заки с Ольгой дело, казалось, пошло на лад. Во всяком случае, они тихо засели на диванчике в гостиной, совершенно не реагируя на внешние раздражители в виде богатырского храпа Васька из-под лестницы. Я быстро собрался и, оповестив о своем отъезде (на что также не последовало реакции), отправился в город навестить Свету.
        Поехал, естественно, к общежитию на Галушкина и там сразу ее увидел — отчаянная девица сидела под козырьком входа на ступеньках и, щуря на дым припухшие глаза, смолила сигарету. Она никак не прокомментировала мое появление и то, что я мирно уселся рядом, так что пришлось начинать диалог самому.
        — Как самочувствие?
        — Хреново.
        — А Ваську еще хуже. Все ресторанные деликатесы, негодуя на количество спиртного, возмущенно покинули его чрево сегодня утром, после чего он, опустошенный в буквальном смысле слова, отправился спать.
        Киноведка только усмехнулась, продолжая мрачно курить. Я не выдержал, вырвал окурок из ее пальцев и затушил его ногой.
        — Курить — здоровью вредить, заруби это себе на носу.
        Светка бросила на меня на удивление злобный взгляд, трясущимися пальцами принялась извлекать из сумки пачку сигарет и ответила хрипло и раздраженно:
        — Не утруждай себя, ради бога, заботой обо мне. Не нужны мне всякие околичности и твои фразы о здоровье. Сейчас еще начнешь ностальгически вспоминать, сколько, бывало, сам выпивал в юности и чем это кончалось. Лучше уж сразу спроси, почему мы с Васьком вернулись не вместе. Если, конечно, ты приехал не вынюхивать что-нибудь еще.
        Она, зажав сигарету в зубах, щелкнула зажигалкой и жадно затянулась.
        — Что ж, давай перейдем к сути,  — согласился я.  — Что же произошло на вечеринке у режиссера?
        Девушка, даже не удостоив меня взглядом, заговорила мнотонно:
        — Я напилась, тайком улизнула к тебе, чтобы вновь попытаться соблазнить. Ну а Васек… Не знаю, что делал Васек и, если честно, плевать мне на него. Наверное, упился с горя вдрызг, раз утром блевал. Допрос окончен?
        Света попыталась встать, но я удержал ее за плечо.
        — Допрос не окончен. Я хотел бы поподробнее узнать историю твоего знакомства со Шкафом, которого вчера некто пытался застрелить у дверей банка.
        Ее плечо под моей рукой как-то сразу обмякло.
        — Застрелить?..
        Но тут же она развернулась, посмотрев на меня холодно-удивленно.
        — А с чего ты взял, что я его знаю?
        — Шкаф сам мне сказал.
        Пауза была довольно продолжительной. Потом Света нахмурилась и затушила недокуренную сигарету.
        — Рассказывать нечего. Случайно познакомились, парень мне понравился. Но история оказалась очень короткой, потому что он действительно не человек, а ходячая мебель. Шкаф, короче.
        Говорила девушка медленно и осторожно, словно тщательно обдумывая каждое слово.
        — Случайное знакомство состоялось на похоронах троюродной сестры Шкафа по имени Кася,  — сказал я, прерывая вновь наступившую паузу.  — Теперь мне хотелось бы узнать про историю твоего знакомства с ней.
        Света пожала плечами.
        — Тоже случайность. Я была с друзьями в одном ресторанчике на Арбате, все хорошо выпили, начали танцевать. Когда поставили Рики Мартина, я так разошлась, что осталась одна в круге. Все хлопали, визжали от восторга, и мне было очень приятно. Вот тут и появилась Кася — просто вошла в круг и стала танцевать напротив меня. Получилось как бы состязание, кто кого перепляшет. Победила, как говорится, дружба. Так мы и познакомились.
        — А подробнее про дружбу?
        Недовольно дернувшись, Светлана метнула на меня раздраженный взгляд.
        — Я бы не назвала это дружбой, просто знакомство. Я писала с нее главную героиню для сценария — роковая женщина, которой никто не нужен. Пару раз ездили общей компанией в Серебряный бор. На нудистский пляж, между прочим, если тебе интересно. А потом кто-то из знакомых позвонил мне и среди сплетен и прочей ерунды сообщил, что Кася выбросилась из окна. Естественно, я была потрясена. И пошла на похороны. Остальное ты знаешь. Можно мне уже идти? Голова раскалывается.
        Она поднялась, и на сей раз я не стал ее удерживать. Выглядела стервоза действительно измученной, поэтому я тоже поднялся и на прощание дал Свете добрый совет:
        — Лучшее средство от похмелья — крепкий чай с молоком.
        Девушка зло усмехнулась и исчезла за дверью входа. Даже не кивнула. Так мы и расстались.
        Невыносимая легкость бытия
        В принципе, все сегодня с утра было крайне неудачно — блюющий Васек, дождь, похмельная Света и очередные гладкие объяснения странных фактов. Решив не сдаваться, я заглянул в редакцию «Сэра». Но Лунатика на месте не оказалось, и никто не знал, куда тот настропалил лыжи. Тогда я явился к нему домой. Но и там, за тихой дверью, судя по всему, не было ни души. Тут я вполне осознанно пал духом и отправился на кладбище. Догадайтесь, к кому…
        Я поехал к Касе. Мокрое шоссе, старинное кладбище, запах влажного дерева и травы. Пришлось поблуждать по сырым дорожкам, прежде чем мне удалось найти последний приют самой чистой любви моей беспечной юности. Следуя подробной инструкции Теки, я приближался к семейной могиле, кстати припомнив и вскользь оброненную Текой фразу: «А ведь раньше несчастную Касю похоронили бы за оградой церкви. Святая земля не для самоубийц». Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Самоубийцу Касю похоронили в компании матери, бабки и прабабки под сенью мраморного ангела, горько оплакивающего смерть самой первой хозяйки могилы — пани Кристины Шаньской, почившей в бозе летом тысяча девятьсот двенадцатого года. В девяносто четвертом к ней присоединилась Касина бабка Маргерит, в ноябре девяносто шестого — мать Ванда, а пятого апреля нынешнего года — сама Кася, одинокая восьмерка, которая не умела или просто не желала любить.
        Я разложил на гранитной плите цветы и присел на мокрую каменную скамью, ежась под моросящим дождем, рассматривая серые трещинки на лице мраморного ангела, скорбно сложившего крылья. Вот и я сложил свои, задав себе простой вопрос: зачем мне все это? Зачем нелепая игра в детектива, случайные связи, семейные дрязги… Нужно просто купить Заки билет, и пусть себе летит в Тель-Авив. Что было — то было, не вернешь.
        Я посмотрел на печальное лицо Каси на могильном фотоовале — светлая челка, прозрачные глаза, и мне показалось, она согласилась с ходом моих мыслей. «Покойся с миром» — сияло золотом на кресте.
        — Покойся с миром,  — повторил я и, кивнув Касиной фотографии, побрел по аллее к выходу.
        Разумеется, я сразу же свернул не туда, немедленно запутавшись в номерах участков и аллеях. Дождь усиливался, я промок до нитки и в какой-то момент почувствовал легкое головокружение. Наконец, выбрав ориентиром кладбищенскую церквушку, пошел по направлению к ней, бессмысленно глядя на свои промокшие мокасины. Вдруг зазвенели церковные колокола, я вздрогнул от неожиданности и поднял голову.
        Впереди меня шла Кася. Я мог поклясться, что это ее легкий силуэт, светлые полосы волос и янтарный браслет на левом запястье. Фигурка повернула направо, снова направо, как бы летя вперед с невероятной скоростью. Я ускорил шаг, почти бегом следуя за ней. Конечно, я вполне отдавал себе отчет, что девушка под дождем не может быть Касей, и все-таки боялся упустить ее из виду.
        Церквушка была уже совсем рядом, из нее доносились стройное хоровое песнопение и басовый речитатив священника. Незнакомка поднялась по ступеням, перекрестилась и, прежде чем зайти, обернулась.
        Само собой, это была не Кася. Я разом почувствовал усталость и холод.
        За темными узкими прорезями церковных окон трепетали отблески сотен свечей, и воздух, казалось, колебался от густоты молитв, чьих-то взываний, неразумных просьб и заклинаний. Дождь шел не переставая, мешаясь со слезами на моем лице. Я чувствовал себя страшно сентиментальным, одиноким и несчастным и, наверное, поэтому пошагал в храм — чтобы оставить там свой тяжкий крест.
        Шла служба, мягко пел хор, пламя свечей двигалось, точно живое, люди шевелили губами, кланялись и крестились. Ощутив неловкость, я тоже перекрестился раз-другой. Седая женщина, стоявшая справа от меня, наклонившись ближе, прошептала:
        — Вы неправильно креститесь, нужно — справа налево.
        Чувствуя себя глупо, я, тем не менее, совершенно бессмысленно соврал:
        — Я католик.
        Женщина покачала головой.
        — Это православный храм.
        И улыбнулась мне с такой неожиданной теплотой и сочувствием, что я снова не смог сдержать слез. Я смотрел на темные иконы и видел, что у всех святых лица исполнены кротости и печали, отчего меня все сильнее охватывала тоска. Как же быстротечно время… Человек живет, дышит, мечтает, влюбляется, и вдруг — словно занавес упал — гаснет свет и остается только выцветшая фотография на кресте.
        Я посмотрел на распятого Иисуса. Его глаза были усталыми и грустными. Казалось, он все давно знает и про Касю, и про меня.
        Однажды Кася спросила Заки: «Почему у тебя глаза грустные?» И тот не без патетики ответил: «У всех евреев глаза грустные».
        Наверное, Заки был прав, хотя, конечно, кокетничал перед девушкой. Эта грусть отпечаталась в глазах всех двенадцати колен Израиля много веков назад, когда бог рассеял свой народ по миру, как песок, что течет меж пальцев. Боже, благослови всех евреев и Заки Зборовски в частности…
        Я вышел из церкви, чувствуя, как пламя свечей все еще жжет мне щеки, прошел по аллее к воротам, сел в машину и поехал домой. Чтобы кто-то там не распял Заки выстрелом в упор, нужно было срочно отправлять его на землю обетованную.
        Пламя сотен свечей
        Конечно же, дома вспыхнул скандал: если Заки мое решение насчет Тель-Авива воспринял с восторгом, то Ольга закатила форменную истерику.
        — Замки поменяли, никаких посторонних в доме — не понимаю, в чем проблема?  — кричала она.  — Дождись хотя бы сентября, когда мне снова придется пахать в институте. Но сейчас каникулы, и я хочу нормально отдыхать, черт возьми!
        — А я хочу жить, черт возьми!  — тенористо крикнул в ответ Заки.  — Что тут неясного? В Тель-Авиве я буду целей, золотце мое.
        — Хорошо, тогда я тоже лечу в Тель-Авив,  — решительно отрубила моя сестра и отправилась в спальню. Видимо, собирать чемоданы.
        Заки развернулся ко мне, сделал страшные глаза и, тыча пальцем в направлении лестницы, прошипел:
        — С ней я никуда не полечу. В Израиле у меня официальная невеста.
        — Ну, это уж ты сам решай,  — вяло отбоярился я и направился на кухню.
        Здесь было тепло и уютно, и молчаливый, но вполне оживший Васек гремел невыносимо блестящими кастрюлями.
        — Спасай, брат,  — проговорил я, чувствуя, что голова становится тяжелой, наливаясь тупой болью в висках.  — Попал под дождь и, похоже, простыл.
        Щекин немедленно поставил на плиту чайник, достал мед, лимон и особый китайский чай, принявшись готовить чудодейственный напиток в большой пузатой кружке. Затем он намазал хлеб маслом, щедро полил хреном и горчицей и приказал мне съесть. Слезы выступили у меня на глазах, а из носа потекло, как из трубы.
        — Ты же был на машине, где тебя угораздило промокнуть?  — поинтересовался Васек, с удовольствием наблюдая за результатом действия своего огненного бутерброда.
        — На кладбище,  — просипел я, шмыгая носом.  — Ходил навестить могилу Каси.
        — Вот как…  — качнул головой Васек, задумчиво помешивая в кастрюльке какой-то мудреный соус.  — А знаешь, говоря в общем и абстрактно, в этом что-то есть. Некоторые женщины таковы, что гораздо проще их любить, если они в лучшем мире и не могут сотворить какую-нибудь гадость. Вот так приходишь к ним на могилку, оставляешь красивые цветы и уходишь. Прекрасно. Но я не Касю, конечно, имею в виду.
        — Коню понятно, что ты имеешь в виду Свету,  — слабо махнул я рукой, чувствуя, что тело наливается странной невесомостью.  — Рассказывай, что там у вас с ней приключилось.
        Васек уселся на стул, напряженно всматриваясь в сгущающиеся сумерки сада за стеклом.
        — Ничего не приключилось. Да и не могло. Все ведь было ясно: она дразнила тебя и все такое. Но я дал себя обмануть. Подумал: а вдруг? Вдруг там, на вечеринке, я поражу ее чем-то — своим остроумием, эрудицией, танцами. Знаешь, я ведь здорово танцую.
        Ботаник бодро вскочил и изобразил несколько па, какими выдрючивается тореадор перед покрашенными красным лаком кончиками рогов быка, готового порвать ему задницу. Выглядело это грустно. Васек сам все понял, сник и, ссутулившись, снова принялся мешать соус.
        — На ноги мы тебя поставим,  — проговорил он, стараясь держаться молодцом.  — Но только не для Светы, конечно. Она красивая, очень даже неглупая, но для нее нет ничего дороже денег и собственной шкуры.  — Тут Щекин бросил на меня просветленный взгляд.  — Между прочим, девушка чего-то очень боится. Мне сразу это стало понятно.
        Я кивнул. Страх — вот то чувство, которое, как шаль, обнимало нашу киноведку во время нашего последнего свидания на ступеньках общежития.
        — И еще интересный штрих,  — добавил Васек.  — Ее режиссер, что устраивал пирушку, рассказал, как год назад какая-то девица шантажировала Свету, засняв ее во время оргии. Хороший, между прочим, парень, то есть режиссер, я имею в виду. Когда Светлана смылась, ничего не сказав, он мне про нее все и выложил, как есть. Ну, тут я и начал пить и плакать. Так не хотелось верить, что моя девушка просто мразь и грязь, и ничего больше. Пей чай, пока горячий.
        Я выпил целебный чай, поднялся к себе, и Васек заботливо укрыл меня несколькими одеялами, заметив:
        — Тебе надо хорошенько пропотеть.
        Пространства ширились и умножались, пламя сотен свечей колебало воздух, делая его горячим и живым. Я прошел по аллее и остановился перед могилой Каси. Тут она сама появилась в крошечном окошке на плите, как на экране телевизора.
        — Подумай хорошенько,  — сказала,  — ведь все очевидно. Это Света толкнула меня в окно, потому что я ее шантажировала. Не подумай ничего плохого, просто мне нужны были деньги. И вообще, Светка — редкая дрянь. Кстати, что там у нее со Шкафом?
        — Уже ничего.
        — И ты веришь? Тебе нужно пропотеть. Боже, ты весь горишь!
        Откуда-то появилась Светлана со стаканом воды. Я стал жадно пить, но жажда не проходила, только еще более усиливаясь с каждым глотком.
        Царица голосом и взором
        Свой пышный оживляет пир…
        — О чем он говорит?
        — Есть в доме аспирин?
        — Подумай хорошенько, все очевидно.
        Я взглянул на милое, светлое Касино лицо.
        — Правда, что ты шантажировала Свету? Скажи — да?
        Она только молча улыбалась — цветная фотография на могильном кресте. Мне стало нескончаемо горько.
        — Зачем? Ну зачем, Кася?
        Естественно, девушка ничего не ответила.
        Васек почти силой заставил меня выпить таблетку аспирина.
        Пламя сотен свечей погасло. Я уснул.
        Кладбищенская простуда
        Наутро после тревожной ночи температура спала, но я был так слаб, что едва доползал до сортира, мысленно всей нецензурной лексикой ругая себя за то, что в свое время так и не довел до реализации проект открытия уголка гигиены на втором этаже. Теперь, больному и слабому, мне пришлось лежать на простреленном диванчике в гостиной, откуда до туалета было гораздо ближе, и все ходили мимо меня, словно я бездушная мебель,  — не спрашивая разрешения, включали телевизор, разговаривали и вообще ни в чем себе не отказывали.
        После легкого завтрака, когда я находился в состоянии невесомой прострации, не в силах лишний раз поднять руку, на диван перед самым моим лицом уселась Ольга и, бросив косой взгляд в сторону лестницы, заговорила конспиративным шепотом. Разумеется, о себе и Заки.
        — Надеюсь, теперь, когда ты свалился с температурой, вопрос о его отъезде становится неактуальным.
        — У меня нормальная температура,  — недовольно возразил я,  — просто небольшая слабость.
        — Все равно,  — отмахнулась сестра от моих возражений.  — Бросить друга, спасавшего тебя от пуль, в таком состоянии способен только последний подлец.
        Она только что не потирала руки от удовольствия.
        Я раздраженно заворочался. Ольга поднялась и, напевая что-то легкомысленное, направилась в сад, бросив на ходу:
        — Значит, вопрос решен.
        На смену ей почти тут же явился Заки и, естественно, первым делом закурил свою сигару. От дыма у меня немедленно заслезились глаза, и я замахал на товарища руками.
        — Ради бога, Заки, ты можешь не курить в присутствии больного? Для этого есть сад.
        — Я не выхожу в сад,  — мрачно объяснил Заки и не думая бросать курение.  — Ты же знаешь, моя жизнь в опасности, лишний раз лучше не подставляться.
        Я закатил глаза, всецело предав себя в руки господа нашего, надеясь, что милость его избавит меня и от Заки, и от сестры, и от всего на свете. Я так все и сказал Заки.
        — Надеюсь, ты не решил умереть?  — выслушав мою взволнованную тираду, тревожно поинтересовался тот.  — Во всяком случае, сначала ты должен отвезти меня в аэропорт. Сам подумай: Ваську, извини, я как водителю не слишком доверяю, твоя сестра ни за что не повезет меня туда, а такси в нынешней ситуации я просто не рискну вызывать. Вдруг телефоны прослушиваются и убийца подъедет под видом извозчика?
        Трудно передать, до чего же достала меня за каких-то пять-шесть дней эта сладкая парочка — Ольга и Заки. Оба были заняты только собой, своими мелкими, корыстными интересами. Словами не описать все чувства, колыхавшиеся в моей слабой груди. Я глубоко вздохнул и как можно громче крикнул:
        — Васек! На помощь!
        Ботаник немедленно появился, вытирая руки о фартук, с выражением тревоги на лице.
        — Что случилось? Заки, ты опять тревожишь Алена? Разве не понятно, что человек болен, что ему необходимы тишина и покой?
        Заки недовольно заворчал и удалился наверх, в спальню, а Васек посмотрел на меня с заботой и участием.
        — Тебе чего-нибудь хочется? И не забывай, ради бога, почаще пить воду с лимоном — во время болезни организму требуется больше жидкости, поверь мне.
        История повторялась: как меня в свое время от несчастной любви к Касе спас мамин бронхит, так теперь Щекина возвращала к нормальной жизни моя кладбищенская простуда. Васек отжимал для меня витаминные соки, готовил исцеляющие отвары и калорийную пищу и вообще хлопотал, словно наседка над хлипким птенцом. На этом фоне образ пакостной девицы Светы, предающейся оргиям, самым естественным и безболезненным способом выветрился из его поэтического сознания.
        — Как ты думаешь, она больше не придет?  — спросил парень лишь под вечер, присев рядом со мной, любуясь умиротворяющей красотой аквариумных рыбок, живущих в своем прекрасном и беззвучном измерении.
        В ответ я лишь пожал плечами. А Васек светло и радостно улыбнулся.
        — И слава богу! Я от всего сердца желаю ей счастья.
        Совершенно в его духе.
        Мы еще некоторое время помолчали, потом Щекин искоса взглянул на меня и негромко произнес:
        — Ты еще не раскусил, кто убийца?
        Сам для себя я так и не отважился сформулировать этот простой вопрос, бесконечно отвлекаясь мыслями об эгоизме Ольги и Заки, о собственной болезни, красоте рыбок и прочей натурфилософии. И вот теперь другой человек произнес его, как заклинание: «Ты уже знаешь, кто убил тех людей?»
        Я снова пожал плечами.
        — Вариантов — море. Но ни в одном я на все сто не уверен.
        Васек шумно вздохнул и поднялся.
        — Ну что ж, пойду приготовлю тебе отвар на ночь.
        Он ушел на кухню, а я остался один на один со своими невеселыми мыслями.
        Прощание с простудой
        Проснувшись утром следующего дня, я почувствовал себя гораздо лучше, хотя и ощущал некоторую слабость. Сквозь ставни пробивалась золотая пыль солнечных лучей, слышались щебет птиц и пение Васька. Я открыл окно и несколько минут постоял, наблюдая, как мой садовник, по совместительству повар, а заодно и лекарь поливает грядки томатов и баклажанов. Поистине мирная, славная картина, особенно если учесть, что на Ваське были резиновые сапоги с отворотами, сетчатая шляпа и бриджи в широкую продольную полоску.
        И она немедленно вернула меня на шесть лет назад. Я учился в Литературном институте, жил в общежитии, но в то утро по пьяным обстоятельствам оказался дома, вот в этой самой комнате. Отчетливо помню, как болела голова с похмелья и каким я себя ощущал одиноким и несчастным. Но тут я услышал мамино пение в саду, выглянул в окно и увидел ее — во всем светлом, в какой-то безумной шляпе-клумбе. Она поливала целый островок белых лилий, тепло и сладко благоухающих.
        Их запах вместе с мягкими утренними лучами солнца, с голосом мамы и ее романтическим обликом в одно мгновение вернули меня к жизни. Всем существом я почувствовал, насколько глубоко и великолепно непредсказуемо наше бытие, если черное отчаяние легко и неожиданно может смениться вот таким волшебным моментом, когда время, кажется, останавливается, и ты ощущаешь, что счастье постоянно и бесконечно и им пропитано все пространство жизни.
        Ностальгические воспоминания прервала трель мобильного телефона. Надо сказать, что, в отличие от многих моих знакомых, я крайне редко пользуюсь данным достижением научной мысли и еще реже даю кому-нибудь свой номер. Вот почему звонок сотового заставил меня вздрогнуть.
        — Ален, приветствую тебя.
        Разумеется, это был отец — глава косметической фирмы «Сады Семирамиды» в городе Париже, чьим представителем в Москве я вроде как являюсь. Его спокойный голос дал мне основания для тревоги: не придется ли сегодня работать по парфюмерному профилю? Впрочем, следующая витиеватая фраза Жюля Муара, или, как называли его мы с сестрой, Старого Лиса, успокоила — говоря о деле, он, как правило, удивительно лаконичен.
        — Ален, ты — взрослый мужчина, а Ольга — зрелая женщина,  — начал мой родитель проникновенно.  — Какие советы в таком случае может дать старый, больной отец?
        Я мысленно усмехнулся. Как же, старый и больной… Его любовницы вдвое моложе моих, иногда практически школьницы. Но папочке нравится играть трагические роли, по крайней мере, когда есть время. Тут кстати отметить, что говорил он сейчас особым «мурчащим» тоном, который является стопроцентно верным признаком того, что Старый Лис комфортно расположился в своем кабинете с чашкой жгучего кофе на столе и порцией «Реми Мартена» в широком низком стакане из белого стекла. Если бы разговор шел о деле, тон его был бы сухим и отрывистым, а речь перемежалась отдельными фразами на английском.
        — Но я подумал, что позвонить все же стоит,  — продолжал он,  — кто знает, может быть, позже сын скажет мне за это спасибо.
        — Отец,  — удалось вклиниться мне в елейный словесный поток,  — я, конечно, рад тебя слышать, но не пойму, что ты, собственно, хочешь сказать?
        Раздался театральный вздох.
        — Ален, каждая история, тем более история любви — долг, который должен быть оплачен. Я тоже был молод и горяч и до сих пор оплачиваю отдельные долги — например, вашей с Ольгой матери.
        — С ней что-то случилось?  — испугался я.
        — С мамой все в порядке,  — ворчливо отозвался отец, недовольный тем, что прервали его тираду,  — я говорил образно. Хотя, между прочим, недавно она мне звонила и говорила странные вещи — что тебе нужно покупать квартиру, поскольку Ольга решила жить в доме, а тот недостаточно велик для вас обоих.
        — Нет, это уж слишком!  — взорвался я.  — Если кому и нужна квартира, то не мне, а Ольге, потому что дом — мой. И она сама понимает, что не сможет содержать в приличном состоянии его, а также теплицу и сад.
        — А ты можешь?  — быстро спросил отец по-французски.
        — У меня есть садовник.
        — Ситуация ясна. Должен согласиться с тобой, что дом по праву твой, а для Ольги мы что-нибудь придумаем. В конце концов, ты старший, и ты — мужчина.
        — Рад это слышать.
        Тут отец снова перешел с делового тона на вальяжный.
        — И все же разговор не об этом. Цель моего звонка — предупредить тебя. Будь щедр и сдержан, чуток и всепрощающ, потому что, как я уже говорил, долги надо оплачивать.
        Еще немного, и я бы сошел с ума.
        — Ты можешь сказать четко и конкретно, в чем дело? Кому и что я должен?
        В трубке раздался короткий самодовольный смешок — наверное, отец как раз пригубил коньячку.
        — Как это говорят русские? Ах да, долг платежом красен. Я отговаривал ее как мог. Но — увы! Счастливо, сын.
        И он дал отбой.
        Сбитый с толку, я постоял несколько минут, глядя в окно на Васька, пытаясь вернуть состояние гармонии и счастья, но вместо того явно представил себе, как собственными руками душу Ольгу. Надо же до такого додуматься — до плутней с домом через маму в Танзании и папу в Париже! Интриганка!
        Стараясь не думать о дурацком отцовском звонке, я оделся, спустился вниз, обнаружив на кухне свежеприготовленный настой из трав, чьи названия Васек держал в секрете, но отвар из которых был на редкость горьким и противным.
        Поддавшись искушению момента, я вылил лечебную гадость в раковину, после чего спокойно позавтракал превосходными сардельками, сварил кофе и вышел в сад, чувствуя себя гораздо оптимистичнее. Черт его знает, что отец хотел сказать? Да ладно, бог с ним.
        — Доброе утро.
        Васек прекратил пение и, разогнувшись, с ужасом уставился на меня.
        — Ты с ума сошел! Тебе еще лежать и лежать, иначе ко всему прочему посадишь сердце.
        Чтобы успокоить его и направить разговор в другое русло, я соврал, что выпил травяной настой и почувствовал себя совсем новеньким. Васек подозрительно сощурился.
        — Выпил? Сам? Добровольно?
        Я стал клясться и божиться. Щекин обречено махнул рукой.
        — И что, теперь ты, кажется, куда-то намылился?
        Пришлось сознаться в своих планах на день. Васек снял перчатки, переобулся и направился на кухню.
        — Вижу, ты уже позавтракал,  — резюмировал он, бросив взгляд на плиту.
        — Все было очень вкусно, спасибо,  — тут мне не пришлось врать.  — Пойми, Васек, мне обязательно нужно сделать пару визитов.
        Он кивнул.
        — Понимаю. Только, пожалуйста, будь осторожен. Ведь, насколько я понимаю, твое дело связано с… Ну, словом, со всем этим.
        — Именно. И, кстати, у меня к тебе просьба. Пусть Заки не подходит к телефону. На все звонки лучше отвечать тебе и всем подряд под любым соусом сообщать, что наш еврейский друг наконец-то отбыл на родину. Хорошо?
        Васек снова кивнул.
        — Будет сделано. Постарайся вернуться побыстрее, на обед я собираюсь приготовить превосходный огненный гаспачо — тебе понравится.
        Я улыбнулся, смахнув скупую слезу. Васек сдержанно кивнул. Так мужественно и просто мы и расстались.
        День гаспачо
        Удивительная штука — погода. Пару дней назад я промок под холодным, почти уже осенним дождем и свалился с жестокой простудой. Теперь же на улице парило, как в каких-нибудь безумных тропиках, где люди бегают без трусов. Благодаря кондиционеру чувствуя себя в салоне автомобиля вполне комфортно, я смотрел на толпы людей на тротуарах, на слепящие солнечными бликами крыши машин, а в голове у меня ритмично стучали африканские барабаны: «Там-там, та-та-там!»
        Я ясно представил себе черных барабанщиков, розовыми ладошками отбивающих на своих тамтамах этот жаркий ритм, белозубо скалящихся и выкрикивающих хрипло и радостно: «Гаспачо! Гаспачо!»
        Признаться, никогда в жизни не пробовал гаспачо, имея об этом испанском блюде чисто теоретическое представление. Вот почему прощальная реплика Васька несказанно меня воодушевила. Гаспачо! Гаспачо! Африканские барабанщики вкупе с испанскими матадорами, пиками дразнящими быков на раскаленном песке арены, подогрели утро, закрутив немыслимый вихрь дня — безумного дня гаспачо.
        Итак, погоды стояли жаркие, а я вновь ехал к старому другу Лунатику в редакцию толстого мужского журнала «Сэр», который, как я уже успел прознать, многие обыватели, в том числе и сотрудники оного издания, ласково называли не иначе, как с буквой «ха» вместо «с» и гласной «е» взамен «э». Житейский юмор.
        Вадима Мыльникова я застал, как ни удивительно, в курилке. Тот с вдумчивым видом пускал дым в потолок, видимо продолжая пребывать в роли удачливого и неуязвимого детектива с упрятанными под льняным пиджаком упругими бицепсами и трицепсами. При виде меня сей скрытный Адонис нахмурился и смачно сплюнул в напольную пепельницу, после чего без каких-либо анонсов засветил мне кулаком в нос. Я не успел уклониться, и хотя удар был слабоват, из носа тут же закапала кровь.
        — Это тебе за маму,  — воинственно заявил агрессор.
        Я забыл про его бицепсы и трицепсы, в ярости схватил Лунатика за грудки и швырнул в угол. Гаденыш рухнул на пятую точку, очки отлетели в сторону, и он принялся слепо шарить кругом руками.
        — И чем же я провинился перед твоей мамой?  — поинтересовался я, платком утирая кровь.
        Лунатик нашел очки, поднялся и принялся осторожно протирать их замшевым лоскутком, ворча:
        — Он еще спрашивает. Ходил по дому, вынюхивал наши домашние секреты. Это низко.
        — А секреты-то совсем не домашние,  — парировал я.  — К примеру, мне стало известно, что ты превосходно стреляешь, даже будучи очкариком.
        Лунатик напялил окуляры и посмотрел на меня с кривой усмешкой.
        — Понятно. Теперь в роли главного подозреваемого выступаю я. Ты приехал надеть на меня наручники?
        В этот момент я взглянул на его руки и с удивлением отметил, что они тоненькие и жиденькие и ничем не напоминают мускулистые грабли с фотопортретов Лунатика на стенах святая святых.
        — Вот оно что…  — дошло наконец до меня.  — Картинки, которыми любуется твоя мать,  — сплошной фотомонтаж!
        — Однако туго у тебя с соображением, если сразу не догадался,  — бросил Лунатик сердито.
        Нос вроде бы перестал кровоточить. И мой недавний противник, выпустивший из себя заряд агрессии, довольно мирно пригласил меня в свой кабинет, заметив все еще ворчливо, «если хочешь еще что-нибудь вытянуть».
        Едва усевшись на уже знакомый металлический стул, я заговорил о том, что хотел бы выяснить кое-что о девушке, которая слишком многих знает и которую знают тоже слишком многие.
        Лунатик усмехнулся.
        — Света? Могу поспорить, что речь именно о ней.
        — Схватываешь на лету,  — похвалил я.
        Он порылся в нижнем ящике стола и протянул конверт, из которого я извлек то, что и предполагал,  — пачку порнографических фотографий с великолепной киноведкой в главной роли.
        — Довольно грязная история,  — брезгливо поморщился Лунатик.  — Не знаю, что наговорила тебе о нашем знакомстве сама Света, но наверняка половину наврала. Вранье у нее в крови.
        — Сказала про шантаж,  — пояснил я.  — Правда, что в нем была замешана Кася?
        Лунатик без особого энтузиазма кивнул.
        — Трудно понять женщин, с чего они вдруг бросаются во все тяжкие. Светлана все крутилась в редакции, носила мне довольно жеманные рассказики, а когда решила, что мы уже подружились, устроила сцену со слезами, битьем головой о стену и прочим. Вроде бы была с Касей в одной компании, они напились, а когда началась импровизированная оргия, Кася все засняла на видео, затем распечатала снимки и начала шантажировать Свету. По просьбе несчастной я забрал у Каси снимки, а про носитель она поклялась, что уничтожила. Вот и все.
        — Но снимки Свете ты все-таки не отдал,  — не без ехидства прокомментировал я.
        Лунатик вспыхнул.
        — Я сказал ей, что Кася уничтожила и снимки тоже. Просто решил попридержать отпечатки на всякий случай — Света, знаешь ли, весьма скользкая личность.
        Можно было биться об заклад, что в компьютере Лунатика куча файлов, скрывающих порнографию. Наверняка он за этим добром лазит в Интернет. Одинокие очкарики, над которыми женщины презрительно смеются, тоже хотят периодически испытывать эротические впечатления.
        Повеселев от таких досужих мыслей, я весело распрощался с Лунатиком.
        — Давай больше не будем драться, а? Жизнь прекрасна, все люди братья, а у меня сегодня на обед великолепный гаспачо.
        Гаспачо, гаспачо… Надеюсь, Вадим Мыльников мне хотя бы немного позавидовал.
        Я поклялся себе, что на разговор с Текой потрачу не более двадцати минут, а выяснять у Светы, что конкретно Кася пыталась вытянуть из нее шантажом, отправлюсь уже после обеда. Однако огненный ритм гаспачо захлестнул этот день, спонтанно поменяв все планы и ориентиры. Едва я отчалил от гостеприимной редакции «Сэра», как вновь заверещал мой мобильник. Чувствуя недоброе, я притормозил у обочины и ответил.
        — Ален,  — раздался приглушенный и, как мне показалось, испуганный голос Васька,  — тебе нужно срочно вернуться.
        Сердце мое забилось неровными скачками.
        — Что случилось, Васек? Лучше режь сразу. Что-то с Заки?
        — Нет,  — словно отмахнулся Щекин,  — с Заки все отлично. Если не считать, что с утра они с Ольгой снова разодрались из-за его отъезда.
        — Это почти нормально,  — облегченно вздохнул я.  — Тогда в чем дело?
        — У нас гости,  — крайне напряженным голосом проговорил Васек.  — Вернее, у тебя. Гостья из Парижа. Распаковывает свои чемоданы в твоем кабинете и говорит, что ты непременно на ней женишься. Ален, мне нехорошо.
        Надо ли говорить, что у меня сердце ушло в пятки, а душа похолодела? Что там отец пел с утра про старые долги, которые нужно оплачивать? И эта его последняя фраза: «Я отговаривал ее как мог. Но — увы…» Черт, черт, черт!
        Из груди вырвался глубокий вздох.
        — Васек, гостью зовут Вера Бунина?
        — Так точно.
        Я дал отбой и сумасшедшим виражом вырулил на встречную полосу, едва не влепившись в пролетающий джип, однако не почувствовал ни грамма страха. Когда у тебя дома распаковывает чемоданы Вера Бунина, смерть можно приветствовать как счастливый поворот судьбы.
        Ничего себе денек! Сначала известие об Ольге, выживающей меня из дома, затем мордобой с Лунатиком, а теперь еще невеста из Парижа. Гаспачо бурлил и пузырился, день выдался еще тот.
        Старые долги
        Чтобы в полной мере оценить, какой гаспачо заварился, нужно знать Веру Бунину и мою с ней историю, вполне наглядно иллюстрирующую житейскую мудрость: «Все добрые дела — наказуемы».
        Вера Бунина была умницей и отличницей с рождения, а к моменту нашей первой встречи работала в рекламном отделе московского филиала отцовской фирмы, будучи счастливой обладательницей красного диплома факультета искусствоведения Московского университета, о чем бестрепетно и сообщила мне, едва, будучи официально представлен, я успел поцеловать ей ручку. При этом она немедленно извлекла из своего стола оный диплом и протянула мне для изучения. Выдав положенные охи и ахи, я вернул документ владелице, и сердце мое защемило от жалости. До чего же несчастной нужно быть, чтобы гордиться каким-то дипломом, пусть и красным!
        Конечно, бог не слишком радовался, создавая эту девицу с фигурой палочки для мороженого. Вся она была длинная и плоская. Как меланхолично выразился о ней мой отец, «сплошная длина». Но все же у нее были неплохие зубы и интересный рисунок губ, а при старании хороший визажист мог бы сотворить из личика девушки вполне приятное для глаз зрелище. Во всяком случае, я решил морально поддержать Веру, а потому принялся рассыпаться в комплиментах по поводу ее девичьей хрупкости, изящества и сумасшедшей глубины бездонных глаз. Бунина зарделась, смутилась, забыла про свои дипломы и прочие комплексы и немного похорошела. И тут я легкомысленно пригласил новую знакомую на кофе в ближайший ресторанчик, совершенно не предполагая, какими роковыми последствиями это чревато.
        — Вы знаете, здесь очень интересно работать. Хотя мой профиль — искусствоведение, и порой ужасно хочется все бросить и просто пойти преподавать в школу,  — сообщила мне Вера, неумело закуривая сигарету под кофе-гляссе.  — Но квартиры в Москве такие дорогие, что, боюсь, на зарплату преподавателя я ноги протяну. И все равно, диплом помогает мне даже в коммерции. К примеру, сады Семирамиды — мой конек. Кто лучше искусствоведа знает детали этого одного из семи чудес света, которые можно интересно обыграть, использовав в рекламе и оформлении каких-нибудь шикарных духов фирмы, носящей то же название? Я придумала помещать тексты коротеньких легенд и исторических фактов на коробочках для кремов и духов.
        Наша беседа протекала в основном в русле истории, и я пришел к выводу, что Вера — хоть и блекленькая, но зато весьма умная и эрудированная особа. Мне захотелось сделать для нее что-то доброе, и я снова стал петь комплименты, а под финиш посоветовал кардинально изменить цвет волос, покрасив их, к примеру, в лимонно-желтый цвет. Словом, я как мог вдохновлял ее.
        А на следующий день Вера явилась ко мне домой (это было сразу после отъезда мамы в Танзанию) и… соблазнила, как мальчишку. Возможно, девушка ослепила меня лимонными волосами, или просто я тогда искал отдушину, перманентно находясь в состоянии жестокого похмелья, но факт остается фактом: она меня сделала.
        Самое же сложное и трагическое началось после. Синий чулок почувствовал себя женщиной и, видимо, получил от этого ощущения колоссальное удовольствие. Вера меняла наряды и прически, покупала кучу абсолютно ненужных или попросту дурацких вещей для дома и сада, но самое ужасное — жила в моем доме и выставить ее вон не было никакой возможности. В какой-то момент я попросту сбежал в Париж, по телефону дав бедняжке пространные объяснения по поводу того, что дела фирмы требуют моего присутствия в столице моды и Франции.
        Какое-то время Бунина изводила меня звонками, но в конце концов это прошло. Через год я на цыпочках вернулся в Москву и, во избежание недоразумений и ЧП, попросил отца перевести талантливого искусствоведа с красным дипломом в парижский офис. Старый Лис скрепя сердце выполнил мою просьбу. Минул еще год, и вот сегодня он позвонил и произнес длинную речь про долги наши. Мог бы сказать короче и гуманнее: «Сынок, где лучше тебя похоронить?» Разумеется, я бы выбрал Париж.
        День гаспачо 2
        Всю дорогу домой я мысленно беседовал с богом, спрашивая его, отчего он так бескомпромиссно настроен против меня, грешного. Конечно, у меня много недостатков, но в общем и целом я достаточно славный и безвредный парень и заслуживаю большего снисхождения. Ну, ладно, свалился мне на голову Заки — в конце концов, он старый друг. Пусть закружилась история с трупами — можно сказать, это пища для моего аналитического ума и оживляющая доза адреналина. Я был бы в силах смириться даже с нахальной сестрой на пару с киноведкой Светой, тем более что последняя вроде как отстала и от меня, и от моего садовника. Но Вера Бунина до кучи — пожалуй, уже перебор.
        Васек встретил меня в дверях и тут же потащил на кухню с благоухающими, булькающими, умиротворяющими кастрюльками на плите.
        — Гостья в душе,  — почему-то шепотом сообщил Щекин.  — У нас есть время подготовиться. Что ты намереваешься делать?
        — Естественно, выставить ее,  — быть может, чересчур озлобленно ответил я.  — С чего она взяла, что я на ней женюсь?
        Васек только пожал плечами. А затем тем же конспиративным шепотом рассказал подробности появления Веры и то, как встретили ее моя сестра и Заки.
        — Ольга рвала и метала,  — взволнованно повествовал Васек.  — Даже собиралась выкинуть за ворота Верины чемоданы. Но Заки убедил ее не вмешиваться до твоего возвращения и уволок в спальню.
        — Что же делать, что же делать…  — как шарманка, повторял я, шагая по кухне взад-вперед.  — Нужно что-то придумать, нужно что-то придумать…
        Тут гениальная идея озарила мой усталый мозг. Я замер на месте, заставив Васька тревожно нахмуриться, и торопливо достал свой мобильник. Сегодня получался самый настоящий день звонков.
        Набрав нужное количество цифр и услышав отклик, я ответил на приветствие, а потом блестяще провел короткую, но содержательную беседу. Смысл ее был в том, что я приглашал в свой дом бригаду мастеров на все руки, дабы довести до победного финала историю с биде, джакузи и сортиром на втором этаже.
        Внимательно прослушав мои реплики, Васек по окончании разговора восторженно зааплодировал.
        — Ален, это гениально! Сантехники выживут из дома кого угодно!
        — Именно,  — согласился я.  — Я убью сразу двух, нет, трех зайцев: сделаю вторую ванную комнату, выживу Веру, а заодно и Ольгу в придачу. Сестрица ведь не захочет спать в помещении, где пробьют проем в истинный ад со сваркой, цементной пылью и прочими радостями.
        Господи, я был практически счастлив.
        В этот момент на кухне появилась Вера и по-своему оценила мое состояние.
        — Ален, здравствуй, я тоже очень рада тебя видеть,  — томно улыбаясь, проговорила она и протянула руки, приглашая к объятиям, которых я, само собой, постарался избежать, на расстоянии помахав рукой.
        Бунина была все с теми же лимонными волосами, цвет которых когда-то я ей опрометчиво присоветовал, и, натурально, в моем синем банном халате.
        — Значит, целоваться не будем,  — обиделась Вера.  — Ну хорошо. Время все вернет на свои места. А его у нас — бездна.
        — Что это оно вернет? И на какие такие места?  — тут же завелся я.
        — Оно вернет нас друг другу,  — гениально просто ответила девушка.  — Ты не представляешь, как мне тебя не хватало, я еле дождалась отпуска. Твой отец пытался отговорить меня от отдыха в Москве, но я поняла подлинный контекст его речи. Ален, дружок, все мужчины суеверно боятся брака, но между тем, согласно статистике, женатые живут гораздо дольше холостых и быстро умирают, если становятся вдовцами. У нас все будет хорошо, Ален.
        — Гаспачо готов,  — тоном дворецкого возвестил Васек.
        — Божественно,  — захлопала в ладоши моя потенциальная супруга.  — Я пойду оденусь.
        Мы с Васьком переглянулись и молча принялись сервировать стол на террасе.
        Если честно, премьера гаспачо, благодаря присутствию Веры Буниной, вдребезги провалилась. Я ел, не чувствуя ни вкуса, ни аромата, невероятно взъерошенный событиями безумного дня. А ведь впереди ожидалось еще и нашествие сантехников, к которому мне следовало гуманно подготовить все семейство.
        — Надеюсь, после обеда ты выставишь эту леди из дома,  — вместо «приятного аппетита» сказала Ольга, едва все уселись за стол.  — Если нужно для этого чем-то помочь — ну, например, заказать номер в недорогой гостинице,  — только скажи.
        Обращалась Ольга ко мне, но взглядом сверлила Веру.
        — Великолепный гаспачо,  — заявила последняя, никак не комментируя колкость.
        — Я уже позвонил и заказал номер,  — спокойно проговорил я, поглощая томатную гущу и не ощущая ничего, кроме бешеного стука собственного сердца.  — В «Компасе».  — Очень приличный отель, и недалеко отсюда.
        Ольга торжествующе захохотала, а Вера с недоверчивой улыбкой уставилась на меня.
        — Ты серьезно? Напрасно. Меня совершенно устраивает твой дом.  — Бунина искусственно рассмеялась.  — Извини, наш дом.
        Ольга едва не задохнулась от гнева.
        — Девушка перетрудилась,  — с невыразимым презрением произнесла она.  — Ей нужен номер не в «Компасе», а в палате номер шесть.
        — Ален, нам нужно серьезно поговорить, но не сейчас,  — игнорируя Ольгины колкости, с самым серьезным видом сказала Вера.
        — Нам не о чем и, главное, некогда разговаривать: после двух прибудет бригада строителей, и в доме начнется реконструкция,  — выложил я свой козырь.
        — В смысле?  — непонимающе подняла брови гостья из Парижа.
        Одновременно на меня столь же непонимающе уставились Ольга и дотоле спокойный Заки.
        — В смысле, что моя идея с туалетом и душем на втором этаже с дверью в спальню сегодня начнет осуществляться.
        — С дверью в спальню? А как мы будем спать?  — повысила голос Ольга.  — И почему…
        — Ты вызвал бригаду по телефону?  — прервал ее параноик Заки.  — Ты в своем уме? Да под видом сантехников сюда явится взвод наемных убийц с «парабеллумами»!
        — Дело в том, что у нас тут чуть не каждую ночь стрельба, кто-то пытается убить Заки,  — галантно пояснил Васек Вере пассаж друга. И поинтересовался: — Еще гаспачо?
        Бунина молча помотала головой.
        — Нет, я не поняла, что еще за реконструкция? И почему именно сейчас?  — кипятилась Ольга. Заки согласно кивал.  — Для того чтобы вытурить Веру в гостиницу, вовсе ни к чему вызывать бригаду.
        — Они приедут после двух, примите это как факт,  — стараясь говорить спокойно, повторил я.  — Если требуется заказать дополнительные номера в гостинице, жду заявок.
        — Ты сам понимаешь, что для меня и речи о гостинице идти не может,  — торопливо вставил Заки.  — Пожалуй, я лучше буду спать в твоем кабинете — вдвоем не так страшно.
        — Вдвоем?  — встряла Вера, постепенно теряя терпение.  — В кабинете с Аленом буду спать я, это решено.
        — Решено, что уж ты-то точно будешь спать в гостинице!  — выкрикнула Ольга.  — Скажи ей, Ален!
        В конце концов началась настоящая свара. Все вопили, махали руками и едва не бросались в драку. Кончилось тем, что Вера визгливо назвала Ольгу полной тупицей, давно сгинувшей бы без папы-француза, а та, подскочив, вылила на голову обидчице остатки гаспачо из супницы.
        Тут, наконец, наступила долгожданная тишина. Кандидатка в мои супруги стояла посреди террасы, и с ее головы по белому льняному платью стекала красная густая жижа.
        — Ты не хочешь ее убить?  — поинтересовалась Вера, глядя на меня сквозь багровые потеки.
        Я пожал плечами, старательно отводя от нее взгляд, однако не преминув пояснить:
        — Ольга все-таки моя сестра.
        Гостья, не произнеся больше ни слова, ушла в дом. Некоторое время все неловко молчали. Заки закурил сигару, и я одолжил у него пару затяжек.
        Через час моя несостоявшаяся супруга покинула наш гостеприимный дом со всеми своими чемоданами.
        — Отличный получился гаспачо,  — потирая руки, сказал Васек, глядя вслед удаляющемуся такси.
        Разумеется, он был прав.
        Материализация чувственных идей
        Сколько лет я холил и лелеял обывательскую мечту о собственной ванной комнате! Эта мечта была соткана из отдельных ощущений: ночь любви в моей просторной спальне, лишь несколько шагов — и я в блистающем кафелем раю с дельфинами и морскими звездами на стенах джакузи, плеск воды, сверкающие краны и краники…
        И вот началась медленная, грубая и шумная материализация моей чувственной идеи. Дом заполнили люди в синей униформе с гордой надписью на спине «Сантехсервис», которые принялись бегать вверх-вниз, волоча за собой сварочные баллоны, шланги и трубы, греметь инструментами и материться. Благо, мы с Васьком частично к их появлению были подготовлены: ковры утащили на чердак, цветы расставили на террасе, а уши закупорили наушниками специально приобретенных CD-плееров, с коими и уселись в саду, слушая каждый свою музыку. Если кому интересно, могу сообщить, что Васек наслаждался «Рефлексом», а я предпочел экологический джаз Пола Уинтера.
        В общем, все шло по плану.
        Ольга в гневе собрала вещички и укатила в свое общежитие вместе с Заки, который пришел к выводу, что там ему будет безопаснее, чем в нашем обстрелянном доме с оравой сантехников. Таким образом, мы с Васьком остались полными хозяевами и только молили бога, чтобы фирма «Сантехсервис» оказалась именно такой мобильной и динамичной, как сама себя разрекламировала на соответствующих сайтах.
        — Ты сегодня ни к кому больше не поедешь?  — лениво поинтересовался Васек, слушая свою музыку, подставив вздернутый конопатый нос солнцу.
        — Ни к кому и никуда,  — ответил я.  — На данный момент все, что возможно, мне уже известно.
        Васек выключил плеер и, сняв наушники, повернул ко мне удивленное лицо.
        — То есть как? Но ведь с утра ты намечал несколько встреч, которые сорвались. Вместо этого ты просто…
        — Сделал несколько звонков,  — не открывая глаз, радуясь теплу последнего летнего солнца, закончил я за него фразу.
        — Но почему ты…  — не унимался Васек, мешая мне слушать джаз.
        — Потому что слушаю Пола Уинтера,  — перебил я его и сделал громче музыку в наушниках.
        Щекин уже бесполезно шевелил губами, задавая свои беззвучные вопросы. Солнце пригревало ласково и беспечно, ветерок теребил головки цветущих вдоль оранжереи астр, в доме суетились симпатичные парни в синих комбинезонах, и я не слышал их криков и брани — фоном к сей чудной картине раннего августовского вечера была музыка в стереонаушниках.
        Жизнь научила меня бережно собирать такие моменты, откладывать их на полку памяти, коллекционировать, наслаждаться ими в настоящем и будущем, когда мне будет не так хорошо.
        Видимо, Васек все это наконец понял и прекратил попытки расспросов. Он поднялся со своего шезлонга и направился к огородным грядкам, разбитым справа от оранжереи. Под «Песню матушки-китихи» я наблюдал, как садовник берет плетеную корзину и исчезает из вида.
        Мои веки словно припорошило песком, и сразу же пошли-поехали перед глазами цветные нули, шестерки и прочие цифры. Я попытался шагнуть по упругому боку огромной восьмерки в этом безумном аттракционе, но бок качнулся, и я полетел вниз, в яму с ярко-синим, как форма сантехников, поролоном. Упрямо выскочив из нее, я снова уцепился за бок восьмерки, подтянулся и сел. Цифра скрипела и пищала, как надувная. Солнце садилось. Резиновый бок восьмерки мягко ударил меня по уху.
        — Великолепный ужин, хоть и не гаспачо…
        Я открыл глаза. Васек, небрежно стянув с моих ушей наушники, наклонясь к самому моему лицу, улыбался и говорил:
        — А все не так страшно, как можно было бы ожидать. В советские времена ремонт обернулся бы катастрофой…
        Сладкая дрема не отпускала меня. Перед моими глазами были яркие воздушные шары в голубом небе, аттракционы в парке, в ушах звучали детские голоса.
        — Ради нашей дружбы — не надо…
        Кто-то хотел зла, и это было ощутимо. Зло плавало в воздухе, как облако, хотя внешне все казалось ярким и праздничным. Откуда-то подул ветер, заплакал ребенок, а чей-то отчаянный голос все уговаривал кого-то не делать что-то ради кого-то.
        — Слушай, имей совесть…
        Всплывая из глубины на поверхность, сквозь посветлевшую толщу воды видя проблески солнца, я подумал, что этот голос мне хорошо знаком. В то же мгновенье я увидел и лицо говорившего — Васек укоризненно качал головой.
        — Нет, умоляю тебя, не надо сейчас спать! Понимаю, ты еще слаб после болезни, но спать на закате…
        Я резко тряхнул головой. Солнце скрылось за кронами деревьев сада, воздух стал густым, розоватым, как сладкий сироп.
        — Сейчас семь часов, ты спишь уже больше часа,  — прочитав вопрос в моих глазах, сказал Васек.  — Сантехники давно уехали, в доме относительный порядок, могло быть и хуже. Думаю, еще пара дней, и они все закончат.
        — О боже,  — с трудом проговорил я, чувствуя, как остатки сна стремительно лопаются, словно мыльные пузыри, и я уже не помню, что именно мне снилось.  — О боже, голова трещит, будто с похмелья. Свари скорее кофе, или я умру.
        — Кофе сварен, ужин приготовлен,  — бодро сообщил Васек.  — Великолепный, кстати, ужин: куриное филе в сырном соусе с брокколи на гарнир.
        Я почувствовал себя почти живым.
        — Васек, ты — гений! Нужно позвонить Ольге. Как они там с Заки, живы?
        — Только что сами отзвонились,  — беспечно отозвался Васек.  — Полнейшая конспирация: Заки таинственно назвал себя «человек из дела о восьмерке». Словом, у них все нормально.
        Восьмерка! Ну конечно!
        Я моментально вспомнил сон о парке и аттракционах. Значит, мне снова снилась восьмерка. Или это была сама Кася? Впрочем, неважно. Важно, что вечер благоухал, птицы приглушенно щебетали в листве, а ближе к темноте в траве заверещат кузнечики.
        Великолепный ужин на террасе, аромат кофе, разгаданная загадка, преданный Васек за компанию, прогресс с ванной комнатой, и Заки все еще жив — о чем еще мечтать? Пожалуй, на сегодня все мои чувственные идеи практически материализовались. Можно было ужинать и ложиться спать.
        Дорога к развязке
        Два последующих дня были восхитительны, даже сантехники не испортили их. Большую часть времени мы проводили вне дома: Васек — в оранжерее и на огородных грядках, я — на террасе, в праздном безделье. Было странно представить, что в таком раю я жил и раньше, совершенно того не осознавая. Да, поистине, чтобы ценить мир, нужно познать войну: если бы не вторжение Заки и Ольги, если бы Вера Бунина не надумала меня на себе женить, я так и полагал бы, что веду скучную, размеренную жизнь, и давно ввязался бы в какую-нибудь авантюру.
        Единственным контактом с внешним миром в эти дни были телефонные звонки. Каждые утро и вечер я приветствовал Заки и Ольгу, интересуясь, все ли у них в порядке. Первый день по исходу из моего дома оба они дулись на меня и отвечали довольно холодно. Затем жизнь вошла в свое русло, зайцы почувствовали очарование беззаботного студенческого бытия и принялись куролесить. Словом, за парочку я был почти спокоен.
        На второе утро нашей с Васьком свободы раздался еще один звонок на мой мобильный.
        — Привет. Я тебя не разбудил? Только что вернулся со смены и…
        Разумеется, это был добрый старый Шкаф, который вечно боится кого-то обидеть, задеть, разбудить. Я заверил его, что давно проснулся, поскольку у меня в доме теперь с утра до вечера орудует банда сантехников.
        — Сочувствую,  — кратко ответствовал Шкаф, видимо все еще не зная, как перейти, собственно, к теме своего звонка.
        — Как самочувствие, рана зажила?  — поинтересовался я.
        — Слава богу.
        Снова повисла пауза. Я решил помочь Шкафу, задав наводящий вопрос:
        — Ты о чем-то хотел спросить?
        — Наверное, да.  — В его голосе неожиданно почувствовался металл.  — Тека сказала, ты вчера звонил и спрашивал про меня — что я делал в июне.
        — Ну да, я хотел…
        — Я все понимаю,  — перебил меня Шкаф спокойно,  — возможно, ты меня подозреваешь во всей этой истории с Заки. Конечно, я брат Каси и до сих пор ее люблю. И я действительно мог бы убить любого, только покажи она мне на него пальцем…
        Настало время мне перебить Шкафа.
        — Точно, я просто спросил Теку, не в курсе ли она, где ты был в июне, и услышал в ответ, что про это мне лучше спросить у тебя.
        — Почему же ты не спросил?
        Я откашлялся.
        — Спрашиваю: где ты был в июне?
        Шкаф засопел.
        — Лежал в больнице с какой-то болезнью, название которой никак не запомню. Короче — последствия травмы головы. Армейское наследство. Ты ведь знаешь, я участвовал в боевых действиях. Это все, что ты хотел знать?
        — Все.
        Шкаф откашлялся и проговорил чуть дрогнувшим голосом:
        — Ты извини, я понимаю, но… Да ладно!  — похоже, он попытался улыбнуться.  — Надеюсь, у вас там все в порядке. Заки еще не заскучал в России?
        — Заскучал. И не просто заскучал, а совершил вполне конкретные действия: сел в самолет и, слава всевышнему, укатил в свой Израиль,  — вдохновенно соврал я.
        — Это к лучшему,  — отозвался Шкаф и коротко рассмеялся.  — Представляю, какой ты сейчас довольный — избавился от гостей!
        Мы еще немного поболтали о том о сем и распрощались.
        Затем я откинулся на спинку шезлонга и полежал на солнышке с закрытыми глазами, размышляя над услышанным.
        Итак, Шкаф со своим пребыванием в госпитале именно в июне как нельзя лучше вписывается в роль убийцы: в мае он легко убрал Ахмеда и Кирюшу, затем был вынужден сделать перерыв и вновь активизировался лишь в августе.
        Он сам сказал, что за Касю готов убить. И сам дал мне тетрадь, оставленную ею на подоконнике, с записью в ней о бесцельно прожитой молодой жизни. По его же словам, на экране компьютера в режиме неограниченного повтора вновь и вновь повторялся короткий оборванный сюжет с четырьмя парнями в студии. Почему же он решил всех четырех убить? Понял тонкий намек Каси, процитировавшей Пушкина?
        Я покачал головой — уж слишком плохо увязывался простой, даже, пожалуй, недалекий парень по прозвищу Шкаф с тонким знанием классики русской поэзии. Фраза «Чертог сиял» вряд ли что-то ему подсказала, стало быть, и последняя записка, и непонятный сюжет с парнями, скучно потягивающими водочку, не могли вдохновить его на убийства в духе сюжета «Египетских ночей»: смерть за любовь Каси. И еще его голос. В нем звучала такая искренняя обида: «Возможно, ты меня подозреваешь во всей этой истории с Заки. Крнечно, я брат Каси и до сих пор ее люблю. И я действительно мог бы убить любого, только покажи она мне на него пальцем…»
        От всех этих мыслей у меня заболела голова. Я приказал себе забыть только что прозвучавший разговор и решительно направил свои стопы на кухню. Здесь священнодействовал Васек, готовя на обед фондю по-швейцарски. Мы немного поболтали на гастрономические темы и о том, как каждый из нас пришел к увлечению кулинарией.
        — Моя бабушка собирала рецепты отовсюду — переписывала, вырезала из журналов и наклеивала в большую амбарную тетрадь,  — говорил Васек, натирая пармезан и эмменталь на крупной терке.  — У нее была страсть к кухням мира. Наверное, потому, что за всю жизнь она ни разу не выезжала за пределы родной Саратовской области. А вот ты, наверное, объездил весь мир. Скажи честно, в каких странах ты еще не был?
        Признаюсь, мне польстило такое восторженное отношение к моей персоне. Зная меня больше по верхам, беря на заметку наличие собственного дома, «Пежо», отца в Париже и матери в Танзании, многие полагают, что Ален Муар-Петрухин — этакий богач-космополит, прожигающий жизнь между казино Монте-Карло и Бермудами. Разумеется, это не так. Я не был в Монте-Карло, ни разу не играл в рулетку и вообще привык считать деньги. Хотя, слов нет, мне в жизни повезло, и жаловаться просто грех. Я так и сказал Ваську:
        — Грех жаловаться мне, эстету и бездельнику, на жизнь, но, если честно, легче перечислить страны, где я был, чем те, которые еще не осчастливил своим визитом.
        — Ну, значит, скажи, где был,  — не унимался Васек.
        Я стащил у него кусочек сыра.
        — Во Франции был. Ну, собственно, с ней ясно, там живет Старый Лис. Еще в Швейцарии, правда давно, в детстве. А также в Италии, Швеции, Дании, на Мальте и в Гонконге. Кажется, все. Но, в конце концов, мне ведь нет и семидесяти.
        — Круто.
        Васек завистливо вздохнул и углубился в кулинарию. Я кожей почувствовал, что этого классного парня, талантливого ботаника и повара от бога в данный момент душит отчаяние, поскольку он не намного младше меня, однако вояжи и круизы ему не по карману. Повторюсь, я привык считать деньги, но у меня моментально созрело решение, которое я поспешил торжественно озвучить.
        — Знаешь, Васек,  — сказал я, снова воруя сыр,  — у меня возникла чудесная идея. Когда вся эта история благополучно завершится и Заки, живой и здоровый, вернется к мамочке в Тель-Авив, мы с тобой отправимся в путешествие. Что ты скажешь насчет Египта?
        Щекин порозовел.
        — Шутишь?
        У него даже голос стал хриплым. Господи, до чего же приятно делать добро хорошим людям! Я похлопал Васька по плечу.
        — Какие шутки? Ты давно заслужил гораздо большее, чем поездка в Египет. Хотя, между прочим, выбор за тобой, не обязательно переться именно в страну пирамид, если ты не хочешь.
        Васек затряс головой.
        — Нет-нет, что ты, Египет — это круто. Я столько о нем читал — гробницы и все прочее. Слушай, ты правда не шутишь?
        Я успокоил парня, клятвенно пообещав путешествие в подарок, как только выставим Заки вон из страны. Васек потер руки и с удвоенным рвением взялся за фондю, напевая что-то энергичное.
        Это было во вторник. Парни в синих спецовках трудились быстро и четко, так что, прогулявшись после обеда на второй этаж, я обнаружил, что все трубы уже подведены, сантехника установлена. Теперь к работе приступили облицовщики. К концу дня подъехал бойкий парень в полосатых бриджах и завалил меня образцами, из которых нужно было выбрать на свой вкус дверь, которая будет вести из спальни в мой домашний аквапарк. Я ткнул пальцем в понравившуюся картинку, и юноша отбыл со счастливой улыбкой на устах, пообещав, что к вечеру следующего дня дверь окажется на месте.
        Немедленно после его визита явилась Света. Услышав ее голос в домофоне, я, признаться, поначалу опешил. Первым желанием было не открывать калитку киноведке, а направить ее добрым словом куда подальше. Но та чутко уловила мою волну и устало проговорила:
        — Может быть, все-таки рискнешь меня впустить? Обещаю, кусаться и плясать канкан не буду.
        Это обнадеживало, и я нажал кнопку.
        Разумеется, за несколько дней человек не может измениться до неузнаваемости, тем более такая юная и цветущая особа, как Светлана. И тем не менее изменения были, хотя трудно сказать, в чем именно. Просто с нее как будто сбили спесь, или ей самой наконец-то надоело вечно корчить из себя нечто особенное.
        — Привет.
        — Привет. Василий, наверное, не захочет угостить меня чашечкой своего превосходного кофе?
        В этот момент Васек влетел в гостиную, намереваясь что-то сказать, да так и замер с открытым ртом, глядя на нас, стоящих посреди комнаты как истуканы. Света повернулась к нему и улыбнулась почти по-доброму.
        — Я как раз говорила, что соскучилась по твоему кофе. Можно тебя попросить сварить мне маленькую чашечку?
        Щекин побагровел, молча мотнул головой и исчез. Похоже, любовь его еще не покинула.
        Мы со Светой чинно уселись друг против друга.
        — Если ты хочешь увидеть Заки, то напрасно приехала, парень уже в Израиле,  — начал я светскую беседу.
        Девушка усмехнулась.
        — Вот только не нужно врать. Полчаса назад я была в общежитии твоей сестры и видела там Заки — пьяного и счастливого.
        Я похолодел. Откуда киноведка узнала о местонахождении Заки? Почему вообще в курсе, что тот не в моем доме?
        — Сегодня случайно встретила Артема, которого вы кличете Шкафом, и он сообщил, что Заки улетел,  — прозвучал в ответ на мои мысли злой и насмешливый голос.  — Я сразу поняла, что это неправда. Сама не знаю почему. Быть может, вещее сердце подсказало?
        Света снова недобро усмехнулась, а я подумал, что вот сейчас не отказался бы от сигары Заки. Ну, хотя бы от пары затяжек.
        — И что ты намереваешься делать?
        Возможно, мой вопрос прозвучал несколько мелодраматично, что, впрочем, вовсе не давало стерве-киноведке повода презрительно фыркать. Однако Света фыркнула и вызывающе закурила.
        — Что собираюсь делать… А ты как думаешь, возьму «беретту» и буду палить в Заки, как только он отправится из общежития за пивом?
        — Так, значит, «беретта» у тебя?  — поймал я девушку на слове.
        — Нет у меня никаких «беретт»!  — чересчур агрессивно ответила та.  — Когда я нашла пушку под креслом, то сразу сунула ее…
        — Под диваном,  — быть может, не слишком вежливо перебил я.  — В прошлый раз ты вроде говорила, что нашла «беретту» под диваном.
        — Под диваном, под креслом… Какая разница?
        — И, кстати, никаких заколок в волосах у тебя не было. Интересно, что ты там искала, под диваном и креслом?
        Света попыталась испепелить меня взглядом. В этот момент появился Васек с двумя чашками кофе на подносе. Поставил его на столик, разделяющий диван и кресло, на которых располагались мы с гостьей, и нерешительно взглянул на свою экс-любовь, облизнув пересохшие губы.
        — Как поживаешь?
        Она выдохнула сигаретный дым и приподняла левую бровь.
        — Отлично. Спасибо за кофе.
        Васек наклонился, взял из ее пальцев дымящуюся сигарету и выпрямился.
        — У нас не курят, ты же знаешь.
        Брезгливо держа окурок двумя пальцами на отлете, Щекин величественно удалился. Я мысленно ему аплодировал и бросал под ноги букеты роз.
        Светлана предпочла не обижаться.
        — Кофе, как всегда, великолепный. Почему у меня так не получается?
        Я не дал девушке увести разговор в нейтральное русло, отставил свою чашку и произнес пламенную речь с загибанием пальцев в строго определенных моментах.
        — Давай не будем ходить вокруг да около. Я хочу, чтобы ты ответила мне на несколько конкретных вопросов. Например, для чего ты стянула из тумбочки под телевизором «беретту» — раз. Зачем Кася пыталась тебя шантажировать, ты же не любовница Абрамовича,  — два. Почему Лунатик придержал у себя твои порнографические фотографии — три. Для чего ты искала Заки — четыре. Кому передала дубликаты ключей от моего дома — пять. И какого черта заявилась сейчас сюда — шесть. Я — весь внимание.
        Ее лицо чуть порозовело, а ноздри затрепетали от гнева, как у племенной кобылки перед забегом. Я смотрел на нее и удивлялся — несколько дней назад это самое лицо казалось мне притягательным и красивым, но стоило поближе познакомиться, как человеческий фактор взял свое: я больше не вижу в ее чертах ничего, что может взволновать и пленить. Кто-то из поэтов сказал: «Что есть красота… Сосуд она, в котором пустота. Или огонь, мерцающий в сосуде?» Передо мной был пустой, бездарный графин, в который невозможно влюбиться на трезвую голову. Боже мой, где были мои глаза!
        — Ладно, получай свои ответы,  — зло выплюнула эта ведьма недоделанная.  — Первое: не брала я никакой «беретты» и понятия не имею, куда вы ее спрятали. Второе: Кася пыталась меня шантажировать, потому что была стервой и дрянью, готовой удавиться за копейку. Третье: твой Лунатик — такой же участник отснятой оргии, как и я. Если быть стопроцентно честным, там мы и познакомились. А на трезвую голову дохляк выманил видеозапись и снимки у Каси, свои изображения уничтожил, а мои приберег, поскольку боялся, что какие-то кадры Кася могла распечатать и для меня, а значит, тогда я смогу шантажировать его, а он жуть как боится своей мамочки. Неслабо? Четвертое: я искала Заки, потому что хочу с ним переспать — устраивает такой вариант? Пятое: я не делала никаких дубликатов. Шестое… Что там у тебя было под этим номером?
        — Зачем ты сюда явилась?
        Она словно вдруг осеклась на полуслове. Нервно порылась в сумочке и подняла на меня сощуренные глаза.
        — Можно я закурю? Пожалуйста.
        Девушка сказала волшебное слово, и я не мог отказать ей в таком пустячке. Несколько секунд стояла звенящая тишина. Света курила, пристально разглядывая рыбок в аквариуме, а я рассматривал Свету, все еще размышляя, от какой части души зависит внешняя красота женщины.
        — Я сама не знаю, для чего приехала,  — не слишком уверенно заговорила наконец гостья.  — Вполне могла остаться у твоей сестры, влиться в попойку и закадрить Заки. Но — не осталась. Почему?
        — А надо ли это тебе?  — тоном старшего брата задал я вопрос, на что Светлана только передернула плечами.
        — Не в том дело. Быть может, увидев Заки, я просто вспомнила, что кто-то хочет его убить.
        Тут она оставила в покое рыбок и перевела ясный взгляд на меня.
        — И тогда решила сказать тебе то, что знаю: приглядись получше к своим друзьям. Люди часто не таковы, какими мы их себе представляем.
        Это было нечто — в моем расследовании появился добровольный помощник. Что ж, грех отказываться от протянутой руки.
        — А конкретнее? Кого ты имеешь в виду — Васька, Шкафа, Лунатика, Заки?
        Девушка медленно пожала плечами.
        — Ну конечно не Васек. Заки сам едва не стал жертвой. И в Артема тоже стреляли. Хотя, между прочим, ваш Шкаф не такой уж добряк и увалень, как кажется. Ты знаешь, что у них с Текой был роман, хотя они — троюродные брат и сестра и та на восемь лет его старше?
        Пришел мой черед пожимать плечами. В конце концов, Шкаф и Тека — взрослые люди, а в прежние века браки между двоюродными и троюродными братьями-сестрами всячески приветствовались во имя сохранения семейной мошны.
        — К тому же Шкаф воевал, следовательно, прекрасно умеет убивать и из огнестрельного оружия, и просто голыми руками. Он был влюблен в Касю, так что большая просьба не передавать ему мои слова о ней, иначе следующим трупом стану я.
        Света пальцем потерла переносицу.
        — Ну, о Лунатике тоже могу подбросить информацию. Вадим прекрасно стреляет, несмотря на плохое зрение, и тоже был влюблен в Касю. В ее студии не раз случались импровизированные оргии, в одной из которых по глупости засветилась и я. А вот Мыльникова она привела туда совершенно намеренно — чтобы посмеяться. Потом, на трезвую голову, Вадим очень переживал и боялся, что Кася подкинет видеозапись его маме. Что интересно, после этого его любовь к Касе не угасла, а, наоборот, стала какой-то болезненной.
        — Что еще?  — Я прищурился, внимательно разглядывая бледное лицо Светы.  — Про другие трупы ты случайно не в курсе? Про видеозапись на флэшке?
        Девушка не дернулась, не бросила на меня изумленный взгляд, в течение первых секунд после моего вопроса смотрела на меня спокойно, ясно. И я поспешил резюмировать:
        — Значит, ты в курсе.
        Она медленно покачала головой.
        — Не понимаю, о чем ты говоришь… Впрочем, Вадим рассказывал что-то о таинственной смерти его редактора и еще какого-то манекенщика. Но при чем тут я?
        Света затушила сигарету в чашке с кофейной гущей. Ненавижу такие вещи, но ведь я не предложил ей пепельницу.
        — При том, что все началось с видеозаписи, где четверо мужиков пьют водку в студии Каси. Трое из них в настоящий момент мертвы, четвертого, Заки, уже дважды пытались застрелить, и оба раза чуть ли не в твоем присутствии. Вот я и думаю: видеозапись на флэшке завершалась как-то странно, словно ее обрезали. А что, если далее в кадре появлялась ты, еще одна пьяная участница очередной оргии? Что, если Кася и здесь тебя подставила, потому ты и начала потихоньку убирать всех свидетелей своего позора?
        Света, и без того бледная, тем не менее умудрилась побледнеть сильнее. Несколько секунд она сидела, судорожно выпрямившись, словно кол проглотила, затем попыталась улыбнуться и укоризненно покачала головой.
        — Ален, твоя фантазия не знает границ. Тебе бы романчики ваять.
        Из кухни донесся пленительный аромат эскалопа по-английски. Я тут же представил, как буду разрезать хрустящую корочку и макать кусочки мяса в горчичный соус с эстрагоном (фирменная фишка Васька). У меня сразу началось усиленное слюноотделение, а Света, потянув носом воздух, печально вздохнула.
        — Господи, Василий снова приготовил нечто волшебное. До чего же мы, женщины, глупы! Нужно было обженить парня на себе и наслаждаться жизнью. Я бы убирала твой дом и стирала белье, Васек трудился на огороде и в кухне, и наша семейная пара мирно старилась бы у тебя под лестницей. Ты, как добрый хозяин, стал бы крестным наших детей, а потом, возможно, отстроил бы для нас в саду отдельный флигель, чтобы дети не шумели в доме и не мешали тебе любоваться рыбками в аквариумах. Думаю, и сейчас еще не поздно осуществить это. Но не беспокойся — я отправлюсь назад в общежитие, совращу Заки и не поимею взамен ничего, кроме головной боли назавтра с похмелья. Пока. Можешь предаваться мерзкому греху чревоугодия.
        Девушка поднялась и гордо проследовала к выходу. Я проводил ее до ворот и лично их запер. После чего тут же, на лужайке, достал свой мобильник и набрал номер своего израильского друга.
        — Заки, дружище,  — сказал я, едва тот ответил приятным пьяным баритоном,  — бери ноги в руки и немедленно лети сюда, иначе уже сегодня станешь трупом. Ты слышишь меня? Немедленно! Кстати, Васек приготовил обалденный эскалоп.
        Думаю, Заки с Ольгой появились в доме спустя каких-то сорок минут только лишь благодаря таланту Васька,  — степень опьянения обоих просто не предполагала наличие страха перед возможностью быть расстрелянными. Им было море по колено! Но вот по вкусной еде ребята страшно соскучились.
        Словом, парочка вернулась, и я сам приложил к тому руку, хотя и не горел желанием снова их лицезреть. Но, в конце концов, я добрый самаритянин и вовсе не хочу, чтобы Заки убили, а Ольга носила на его могилу цветы. Я не хочу этого так же сильно, как и того, чтобы киноведка Света в качестве супруги Васька жила и плодилась у меня под лестницей.
        Воссоединение семьи
        Отсутствие искренней радости встречи смягчил великолепный ужин. Мы от души наслаждались эскалопом, запивая его превосходным «Реми Мартеном», который привезли с собой Ольга и Заки.
        После ужина состоялась экскурсия в будущую ванную комнату. Все остались довольны увиденным. Впрочем, Заки, по причине нетрезвости, был доволен абсолютно всем на свете, включая состояние арабо-израильских отношений.
        А Ольга сказала, глядя прямо мне в глаза:
        — Не буду тебя нервировать, я не собираюсь отвоевывать себе дом, раз Старый Лис взял твою сторону. Вчера он мне звонил и обещал купить классную квартиру в пределах Садового кольца.
        — Почему вы родного отца зовете Старым Лисом?  — заплетающимся после коньяка языком спросил Васек, настроенный на философию.
        — Потому что он и есть старый лис,  — отрезала Ольга и вприпрыжку спустилась вниз.
        — Мы будем спать здесь, на диванчике,  — крикнула она оттуда.  — Васек, ради собственного благополучия, не входи ночью в гостиную, иначе перевозбудишься.
        — Вот еще,  — обиделся Васек.
        — Ален, думаешь, здесь нам будет безопасно?  — поинтересовался Заки, с неприязнью глядя сверху вниз на простреленный диванчик.
        — Я просто уверен. Говорю тебе, Света выследила, что ты у Ольги.
        — Зачем?  — недовольно поморщился Заки.
        У меня тревожно екнуло сердце.
        — Вот и я задаю себе тот же вопрос. Не нравится мне все это.
        Вечером, сидя перед телевизором, опять-таки с коньяком для веселья, мы болтали о том о сем и ни о чем конкретно.
        — Мы с Аленом, возможно, поедем отдыхать в Египет,  — не выдержав, похвастал Васек.
        — Тоже мне радость,  — фыркнула Ольга.  — Там страшная жара и пылища.
        — Откуда знаешь? Ты там была?  — заершился Васек.
        — Не была, но это и так всем известно. И потом, как же твоя учеба в академии?
        Васек самодовольно усмехнулся.
        — Не проблема, отпрошусь на пару недель. Я на хорошем счету.
        Ольга вздохнула и с тоской посмотрела на Заки.
        — Я тоже на хорошем счету. Может, и мне отпроситься на пару недель и смотаться в Израиль? Говорят, страна — рай на земле.
        — Так и есть,  — кивнул Заки, подливая себе коньяку.
        — Значит, летим вместе?  — мгновенно оживилась Ольга.
        Предчувствуя конфликт, первым гостиную покинул Васек, отправившись на вечерние процедуры в оранжерею. Я пробормотал что-то о необходимости пораньше лечь, чтобы не проспать приезд ремонтников, и тоже удалился. Уже поднявшись в свою комнату, слышал, как Ольга начала кричать на Заки, а тот принялся петь «Золотой Иерусалим». Я открыл пошире окно в сад, разделся и некоторое время постоял, глядя на луну, поддавшись сентиментальному потоку мыслей.
        Отчего мы не умеем ценить по-настоящему прекрасные мгновения жизни — вот эту луну, например, и теплый, осязаемо мягкий воздух — запахи уходящего лета? В лучшем случае, прежде чем прыгнуть в кровать, мы скользим, зевая, по луне равнодушным взглядом. Жизнь так коротка, и мы сами отказываемся ее продлить, растягивая хорошие моменты, наслаждаясь ими, как истинные гурманы.
        В самый разгар моих размышлений раздался звонок телефона. Я взял трубку и услышал голос Светы:
        — Браво!
        Это все, что она сказала, но в ее коротком «браво» была констатация факта: Света успела побывать в общаге Ольги и убедилась: парочка благополучно свалила. И вновь у меня возникло ощущение, словно к моему затылку приложили кусок льда.
        Я спустился вниз и проверил, хорошо ли заперты замки всех дверей. В таких условиях ничем не стоит пренебрегать.
        Дом свиданий
        Утром мне пришлось встать раньше всех, чтобы перегнать любовников с дивана в мою комнату, поскольку их вид мог шокировать славных облицовщиков и плотников, точно в срок явившихся для дальнейшей плодотворной работы в моем будущем санузле.
        Я чувствовал себя невыспавшимся, злым и встревоженным, о чем и сообщил Ваську, когда тот спросил, чего бы мне хотелось на завтрак, добавив:
        — Делай что хочешь, мне не до того. Представляешь, вчера перед сном позвонила Света и сказала одно слово: «Браво». Она знает, что Заки вернулся сюда и что я приложил к этому руку.
        Васек помолчал, потом сощурил глаза.
        — Ведьма.
        С ним было трудно не согласиться.
        Мы не стали выходить на террасу и позавтракали на кухне, пристроившись у стола.
        — Странные в жизни происходят истории,  — принялся я философствовать, жуя горячие бутерброды с курицей и сыром.  — Одно событие тянет за собой целую вереницу других, и предугадать, к чему все придет, не способен никакой оракул. Только подумай: однажды на вечеринке у подруги я познакомился с бледной несчастной девушкой Касей, от нечего делать поволок ее в общежитие, а в итоге Заки ожидает смерть. Каково? Если вспоминать с самого начала, то, кажется, это было в какой-то другой жизни, где даже я сам не был похож на себя. Помню, сначала Кася показалась мне совершенно невыразительной и занудной, потом я в нее влюбился и разглядел в девушке массу достоинств, от которых кружилась голова. А на самом деле она была какой-то иной, третьей — такой, какой я никогда ее не знал и уже не узнаю: устраивала оргии в своей студии, злилась, ревновала, не брезговала шантажом. Мне до сих пор трудно совместить эти факты с образом, нарисованным мною в те годы, когда она казалась мне похожей на грустную русалку.
        Васек сварил еще одну порцию кофе и, сочувственно вздыхая, налил мне большую кружку.
        — И вот метаморфоза: та вечеринка у подруги оказалась роковой для Заки,  — продолжил я размышления.  — Я привез Касю к себе, они познакомились, девушка в него влюбилась, я страдал, а они любили друг друга; потом Заки ее бросил. И все бы ничего, история-то банальная: полюбили — разлюбили… Через какое-то время у Каси закрутился роман с манекенщиком Кирюшей, который, надо думать, изрядно попортил ей кровь, поскольку ему было все равно с кем спать. Почти тут же — следующий этап: шеф журнала «Сэр», совращенный балетоманом в Париже, в поиске новых сексуальных ощущений встречает как-то Кирюшу, который, видимо, заезжал к Касе на работу. Кирюша, чуя деньги, строит ему глазки, а Лиманский, еще не доросший до лобовых гомосексуальных атак, для начала заводит интрижку с подчиненной. Причем ухаживает по полной программе, но при первом же удобном случае бросает ее ради Кирюши. Думаю, после всех этих переживаний Кася встретила свою старую любовь — Ахмеда, который начал снабжать ее какими-то легкими наркотиками. Бьюсь об заклад, об этом пронюхала Света, периодически появлявшаяся на вечеринках в студии.
        — И могла узнать лишнее?  — с самым серьезным видом предположил Васек.
        — Возможно. Вот почему Касе был необходим компромат на нее. Она, подпоив киноведку и Лунатика, устроила небольшую групповуху и спокойно засняла все на видео, распечатав затем фотографии, сбросив видео на отдельные флэшки. Попробовала бы та шантажировать ее по поводу наркотиков — на нее саму нашлись бы крепкие удила.
        — Света участвовала в оргиях…  — Чистый и непорочный романтик Васек был потрясен до глубины души, у него даже губы затряслись от негодования.  — Я много думал об этом. Почему некоторых людей так и тянет вляпаться в грязь?
        — Вот и я, Васек, задавал себе тот же вопрос, сидя на Касиной могиле. Там на фотографии у нее такое милое, светлое лицо. И я всегда считал ее милой и светлой. А она, оказывается, занималась шантажом и самой настоящей порнографией. Смотрел я на ее портрет и спрашивал, как вот ты сейчас: «Зачем? Зачем вся эта грязь?» И, знаешь, думаю, она сама однажды задала себе такой же вопрос, не нашла ответа, открыла окно и выпрыгнула.
        — Значит, ты считаешь, что все-таки в случае с Касей имело место самоубийство?
        — Разумеется.
        После завтрака Васек собрался в магазин за провизией, а я поболтался наверху, наблюдая за работой профессионалов и путаясь у них под ногами, вновь спустился вниз и, разложив шезлонг, расположился на газоне для принятия солнечных ванн. Когда под прикрытием горячих лучей начал свою атаку сон, над самым моим ухом раздался резкий и раздраженный голос моей сестры.
        — Да проснись же!  — помахала она перед моим лицом рукой.  — Во-первых, Заки снова пропал, и мне это очень не нравится.
        От такого известия я немедленно проснулся и выпрямился, а сердце мое учащенно забилось. Ольга жестом выразила недовольство моими нервными телодвижениями и продолжила скрипучим голосом:
        — Как ему удалось ускользнуть? Когда ты перегнал нас в свой кабинет, я сразу снова уснула, и мне показалось, что он — тоже. Подумать только, неужели я ему так надоела? Все мужчины — свиньи! Что ты на меня уставился? Заки исчез, а в гостиной тебя ждет тот чудик. Такие-то дела.
        Я замахал на нее руками.
        — Постой, постой… Когда Заки пропал, давно?
        Ольга раздраженно передернула плечами.
        — Понятия не имею. Говорю тебе, только что проснулась, а его нет. Наверное, все-таки рванул за билетом в свой Тель-Авив. Представляешь, ни в какую не хочет брать с собой меня. Он случаем там не женат?
        Тут пришел мой черед передергивать плечами.
        — С Заки все понятно. А что за гость в гостиной?
        — Этот твой Лунатик, некрасивый и неприветливый. Кстати, чем у нас можно позавтракать?..
        Я застал Лунатика в гостиной за работой: журналист толстого иллюстрированного журнала для мужчин о чем-то вдумчиво беседовал с одним из рабочих, энергично делая пометки в блокноте. При виде меня он принялся сбивчиво объяснять, что, дескать, как раз готовит материал о евроремонте. Поприветствовав бывшего однокашника, я решительно вывел его из дома и усадил на террасе.
        — Зачем пожаловал? То есть, погоди-погоди, сам догадаюсь: ехал мимо, глядь — дом Алена, вот и решил забежать ненароком, по пути.
        — И не собираюсь придумывать, что случайно оказался рядом и решил заглянуть,  — даже обиделся Лунатик.  — Мы с тобой не друзья, чтобы я заходил на огонек, даже если действительно оказался в здешних местах. Говорю честно: пришел по делу.
        — По какому же?
        Он поправил очки.
        — Помнишь, ты обещал, что когда найдешь убийцу, сообщишь мне первому, чтобы я смог написать классный детектив. Вот потому и приехал к тебе. За материалом.
        Я кивнул. Непредсказуемая штука жизнь: то сидишь в доме, как одинокий лев, не зная, с кем словом перемолвиться, а то гости прут буром, один за другим, только успевай беседовать. В последние дни моя крепость стала прямо-таки домом свиданий каким-то.
        — Ну так что?  — нетерпеливо дернулся Лунатик.  — Света сказала, тебе уже все известно.
        — Света?  — сладким голосом переспросил я, и Лунатик прикусил язык.
        — Ну да,  — промямлил он.  — Позвонила мне вчера вечером, поинтересовалась, не приезжал ли ты ко мне, не расспрашивал ли о чем. А когда я задал вопрос, зачем бы тебе это делать, она таинственно так заявила, что тебе все известно. «Все»!
        — Очень интересно,  — протянул я.  — У вас со Светой, однако, странные взаимоотношения: вроде вы друг друга терпеть не можете, но при всем при том поддерживаете постоянную и весьма активную связь. Прямо как сообщники.
        Лунатик усмехнулся, поправив свои традиционно чуть скошенные очки.
        — Сообщники бывают по преступлению, а мы никакого криминала не совершали. Света вообще скорее пострадавшая. Правда, Кася шантажировала ее, но ведь не со зла. Скорее от отчаяния. Она ведь была, в сущности, очень добрая.
        Мне только и оставалось что горько-иронически усмехнуться.
        — Добрая Кася напоила тебя, бросила в объятья Светы и прочих девочек и засняла на видео — так сказать, для истории. Ну и заодно, чтобы держать вас со Светой на коротком поводке. Что тут скажешь, реально Кася была очень доброй. Ну да, ведь не убила же, просто компромат собирала.
        Говоря, я внимательно наблюдал за Лунатиком. Но тот не вздрогнул, не взглянул на меня потрясенно. Лишь в очередной раз поправил очки и болезненно поморщился.
        — Значит, эта шлюха тебе рассказала… Та запись у нее? Я всегда подозревал, что Кася ведет двойную игру, и все равно от своих слов не отказываюсь: Кася была доброй. Потому и покончила с собой. Можешь смеяться, иронизировать, но я готов отдать свою жизнь в обмен на ее. Увы, это невозможно.
        Лунатик произнес свой монолог монотонно и буднично, бессмысленно вертя в пальцах шариковую ручку.
        Я скрестил на груди руки.
        — Так ты хочешь, чтобы я сказал тебе, кто убийца? Хорошо. Шефа журнала «Сэр», манекенщика Кирюшу и, до кучи, неприятного наркомана Ахмеда убил ты, поскольку однажды спьяну участвовал в оргии и боялся разоблачений и шантажа. Возможно, Заки ты пытался убить, чтобы запутать следствие, не имея конкретной цели. Хотя, вероятно, цель и была, но я просто пока до нее не докопался.
        Лунатик посмотрел на меня раздраженно и зло.
        — Это несерьезно и… невероятно. А при чем тут наркоман? И вообще, я не дурак, чтобы пачкать руки убийством.
        Меня уже мутило от всей грязи, что всплыла на поверхность дотоле незамутненного озера моих воспоминаний о Касе.
        А Лунатик принялся нервно расхаживать по террасе, затем остановился прямо против меня.
        — Я к истории с убийством абсолютно никакого отношения не имею,  — заговорил он, и в голосе его неожиданно зазвучала горечь.  — Я не киллер, не любовник, на меня и внимания-то не обращали, а на ту вечеринку позвали ради смеха. Главные персонажи — те, от которых все без ума, о которых говорят, думают, которые совершают нечто доброе или злое, без разницы. Я — не главный герой. Собственно, и не герой вовсе.
        — Правильно, ты — автор,  — негромко сказал я, и вот тут Лунатик вздрогнул.  — Ты придумываешь сюжет и главных героев, закручиваешь интригу и сочиняешь эффектную развязку, сам оставаясь в тени.
        Журналист обратил на меня тяжелый взгляд.
        — Уверяю тебя,  — проговорил он сухо,  — здесь и авторства моего нет. Я всего лишь на мгновение поверил, что Кася меня заметила. Но она просто решила повеселиться, засняв меня с девицами в чем мать родила.
        — Но ты ведь был у нее дома в день похорон?  — осторожно спросил я.
        Лунатик, так же пристально глядя на меня, мгновенно напрягся и медленно кивнул.
        — Разумеется. Как и все сотрудники журнала.
        — Держу пари, ты пытался порыться в ее флэшках и бумагах.
        — Для этого просто не имелось ни малейшей возможности: комната была полна людей, а студия, естественно, закрыта.
        Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я думал о том, что поистине каждый человек — загадка. Тщедушный очкарик Лунатик, над которым издевались все кому не лень, оказался многослойнее брюссельской капусты — тут и игра в Адониса, и стрельба в тире, и участие в оргиях, и мама-физкультурница. А за всем этим — холодный, расчетливый ум и способность быть жестким, если нужно. О таковой способности говорил светло-карий взгляд его глаз, устремленный сейчас на меня.
        Не знаю, о чем думал Лунатик в тот момент. Во всяком случае, он внезапно попрощался, и я проводил его до выхода. Как раз когда мы вышли за ворота, рядом остановилось такси, из которого выскочил счастливый, улыбающийся Заки. Они с Лунатиком сдержанно кивнули друг другу, последний поспешил сесть в свою колымагу и отчалить.
        — Где ты был?  — затаскивая приятеля в дом, подальше от возможного града пуль, спросил я.
        Заки помахал перед моим носом глянцевыми бумажками.
        — Угадай с трех раз.
        Чего тут было гадать — в его руках красовался билет на самолет рейса Москва — Тель-Авив на завтрашнее число, время вылета — одиннадцать-двадцать. Итак, история подходила к слову «конец» жирными буквами на весь экран. Я только от души надеялся, что слово это не будет залито потоками крови.
        — Поможешь объясниться с твоей сестрой?  — тревожно зашептал Заки, едва мы вошли в гостиную.  — Она так рвалась улететь со мной.
        — Насколько знаю, Ольга поняла, куда ты отправился с утра пораньше,  — успокоил его я.  — Все когда-нибудь кончается, такова жизнь. Думаю, она это переживет.
        Заки вздохнул и, как на плаху, шагнул за мной в кухню, где Ольга мрачно пила кофе, а Васек, измученный ее монологами, чистил овощи к обеду.
        — Не надо ничего говорить,  — едва взглянув на весь полный раскаяния облик моего приятеля, заявила Ольга.  — Я сразу поняла, что ты отправился за билетом. Бог с тобой, золотая рыбка. Будет желание, слетаю в Израиль без тебя. А пока вот отдохну в Египте с братом и Васьком. Правда, Васек?
        Васек поднял на меня глаза, полные тоски. Ольга подошла к Заки и прощающе поцеловала.
        — Я буду помнить тебя всю жизнь. Ты удивительный. А по случаю твоего отъезда, думаю, нужно приготовить какой-нибудь удивительный ужин. Васек, придумаешь что-нибудь этакое, а?
        — Нет ничего лучше шашлыков с дымком,  — голосом мученика откликнулся Щекин.  — Погода хорошая, давайте отдохнем в саду, у нас есть отличный мангал.
        Так родилась идея последней ночи под звездами. Я, конечно, не имею в виду, что эта ночь должна была стать последней для Заки. Хотя, разумеется, такую возможность исключать, увы, не приходилось до самого конца.
        Последняя ночь
        Последняя ночь Заки в моем доме выдалась поистине волшебной. Разумеется, для этого пришлось похлопотать нам с Васьком, поскольку виновник торжества продолжительно прощался с Ольгой, запершись в спальне, а больше помощников не предвиделось.
        Итак, Васек погрузил мясо в маринад, приготовленный по его личному рецепту, установил рядом с террасой мангал, засыпал его углем и отправился в город за коньяком и белым алжирским вином лично для Ольги. Я же остался нарезать бесчисленные салаты из свежих овощей и печь свой фирменный лимонный торт. А между делом повышал жизненный тонус кофе, сваренным в маленькой турке на одну чашку. Словом, жизнь бурлила, ароматы заполняли дом и рано или поздно должны были выкурить Заки с Ольгой из спальни.
        Они появились, когда шашлыки уже благоухали на весь сад, вызывая обильное слюнотечение у соседей в целой округе. Дело было ближе к полуночи, и едва мы уселись за стол, как начался теплый дождик, мягко зашелестевший в листве сада, растворяясь в его глубине. Но мы сидели под навесом, и потому могли смело наслаждаться видом дождя, не испытывая от него никаких неудобств.
        — Дождь в дорогу — хорошая примета,  — глубокомысленно заметил, уничтожив добрую половину шашлыков, Заки и удовлетворенно откинулся на спинку стула, почесывая голую грудь.
        Выглядел он замечательно: расстегнутая гавайская рубаха, белые бриджи и, естественно, сигара в зубах, извлеченная из коробки сразу после насыщения под коньяк и кофе. Стоит отдать должное Заки — он умеет производить впечатление шикарного парня, пусть накануне и пропил все свои сбережения. Эти небрежные жесты, вкус в одежде и прозрачный, «озерный» взгляд! Кроме того, Заки действительно отличный актер и может сыграть кого угодно — благородного мушкетера, подлеца-наркоторговца и приличного до омерзения главу семейства. Словом, парень хоть куда.
        — Как быстро пробежало время,  — с тенью тоски проговорила Ольга, поглядывая на своего возлюбленного.  — Кажется, я только вчера заявилась среди ночи к Алену, а наутро увидела тебя, мирно спящего на диванчике внизу.
        — С тех пор диванчик стал весь в дырах,  — усмехнулся Заки.  — Все так изменилось. Первый раз в жизни меня хотят убить и, бог мой, из-за чего! Из-за того, что я когда-то встречался с Касей. Я ведь правильно понял, Ален?
        Я кивнул. И подкинул свою порцию философии:
        — Все связано, переплетено, и не знаешь, когда кто-нибудь потянет за нить и начнет разматывать клубок.
        Ольга подлила себе вина и, поднявшись, подошла к Заки. Обняла его за плечи, глядя сверху вниз, как мать на шаловливое дитя.
        — Когда-нибудь я сяду в самолет и прилечу в Израиль. Приеду к твоему дому, позвоню в дверь. Откроешь ли ты мне?
        — Конечно, солнце мое!  — чересчур воодушевленно ответил Заки.  — О чем речь!
        Ольга вздохнула и вернулась на свое место.
        — Да какое уж я солнце… Скорее луна в твоей тени.
        Заки вздрогнул и уставился на нее с открытым ртом. Едва я хотел спросить его, в чем дело, как в разговор вмешался слегка опьяневший от выпитого Васек.
        — Между прочим, сегодня звонил ваш, как вы его называете, Старый Лис.
        — Старый Лис?  — почти хором изумились мы с Ольгой.  — И как, интересно, ты с ним общался?
        — Элементарно — на английском. У меня пятерка в Тимирязевке по английскому, а тут — его звонок. Отличная языковая практика!
        Васек просто раздувался от гордости.
        — Кстати, ваш отец желал поговорить с садовником. То есть со мной. И, между прочим, нам было о чем поболтать. Вы в курсе, что он вполне компетентен в области флоры?
        После этого сообщения мы долго беседовали о ботанике, о чудесных познаниях Васька в данной науке, а также о том, что наш с Ольгой отец их в полной мере оценил и теперь позвонит нашей маме в Танзанию и успокоит ее ботаническую душу. Затем ночь пошла по заведенному сценарию: воспоминания о бурной юности под рубрикой «Ты помнишь, товарищ?», похвальба рекордами по части выпитого, непристойные анекдоты и пожелания встретиться вновь по поводу Нового года, или Пасхи, или просто без повода. Словом, все изрядно набрались, объелись шашлыков и наговорились до одури, так что ближе к трем утра без сил расползлись по своим норам — досыпать оставшиеся до отъезда в аэропорт и проводов нашего израильского друга ничтожно короткие часы.
        Как ни странно, но едва мой затылок коснулся подушки, как сонливость куда-то исчезла, а мысли и голова прояснились, словно алкоголь улетучился в одно мгновенье. Я лежал и думал. Трудно рассказать, о чем именно, это был просто неуправляемый поток, как горная река, где все несется, перехлестываясь, падая на дно и стремительно всплывая. Я вспоминал годы учебы, а вернее, великолепного безделья во ВГИКе, где мы с Заки как-то сразу сошлись и подружились. Да, бывало, что мы отбивали друг у друга девушек, но за исключением случая с Касей всерьез это никого не задевало. Мы были беспутно юны и неосознанно счастливы.
        Затем поток моих мыслей перетек на сегодняшний вечер, вспомнилось, как внезапно изменилось, дрогнуло и словно бы на мгновенье даже постарело лицо Заки, когда Ольга сказала ему что-то про луну и солнце. Если бы Васек не перебил его тогда, он, возможно, сообщил бы мне нечто важное. Хотя… Вообще-то в случае с Заки такая перемена в лице могла обозначать всего лишь внезапно возникшее у него желание справить малую нужду.
        Как только я подумал об этом, в дверь тихо постучали, и тут же створка открылась. В комнату вошел Заки.
        — Не спишь? И я не могу,  — присаживаясь на край моего дивана, сказал он.  — А Ольга храпит — перебрала вина. Она молодец — не потому, что твоя сестра, а просто. Классная девчонка. Жаль, не могу на ней жениться.
        — Ладно-ладно, кончай нести пургу,  — перебил его я.  — Ты ведь не для того пришел в три часа ночи, чтобы нахваливать Ольгу. Ее слова о луне тебе что-то напомнили?
        Заки кивнул и посмотрел на меня задумчиво и серьезно.
        — Ты не поверишь. Едва она произнесла эту фразу, как я вдруг вспомнил. Ну, и про ту самую вечеринку, что на флэшке, с которой все началось.
        От удивления я приподнял бровь.
        — Постой-постой, ты же говорил, что понятия не имеешь, как туда попал, и никого из тех парней в жизни не видел.
        Заки вздохнул.
        — Метаморфозы памяти. Еще вчера, убей, ничего не помнил! А сегодня снова был пьян и счастлив, красивая девушка сказала о луне, и в голове вдруг вспыхнуло то, чего, казалось, не знал. Это было летом, когда я сдал последний экзамен и получил диплом ВГИКа. Короче, стал дипломированным лицедеем, приколись. Сколько было выпито! И тут позвонила Кася, о которой я давно и думать забыл. И неожиданно услышал от нее: «Приезжай сегодня часам к девяти ко мне в студию». Я пьяно заорал, что у меня нет ни минуты свободного времени и, мол, вообще, чего ради мне ехать к ней. Тогда Кася сказала: «Луна хочет посмотреть на Солнце». У нас вроде шутки было называть друг друга Солнцем и Луной. Я вовсе не обещал ей, что приеду. Не хотелось срываться: «обмыв» моего диплома еще в самом разгаре, к тому же в нашей теплой компании была одна симпатичная первокурсница. Но к вечеру все разбрелись по парам, первокурсница куда-то испарилась, и тогда как-то спонтанно я взял такси и не помню как добрался до Арбата, потому что в машине меня укачало и моим единственным желанием, когда я ввалился к Касе, было где-нибудь лечь и уснуть.
Видимо, так и получилось. Даже не знаю, кто и как доставил меня в ту ночь назад в общежитие, только проснулся я в своей комнате ближе к обеду и до сих пор не мог вспомнить, где был и что делал ночью.
        Окно в моей комнате было распахнуто в теплую и влажную ночь. Дождь кончился. Мы с Заки, не сговариваясь, закурили, молча глядя в светлеющий квадрат с неясными очертаниями.
        Это было то мгновение приближающегося утра, когда все в мире будто замирает, перестает дышать, отчего наступает невероятная, неприкасаемая тишина, от которой волосы на затылке поднимаются от необъяснимого ужаса и мурашки бегут по спине. Наверное, в такой час гоголевский Вий поднял свои веки и взглянул на Хому Брута, отчаянно ждавшего первого крика петуха. Я сам почувствовал невольное облегчение, когда откуда-то издалека, словно бы за окном и не Москва двадцать первого века, раздался слабый петушиный крик. Солнце вставало, воздух становился светлее, в саду проснулись первые птицы.
        Заки затушил сигару, поднял руку, помахал, прощаясь, и отправился в свою, вернее — в мою спальню. А я оделся, спустился на кухню и, повторяя чистый и прекрасный сценарий бессонной юности, принялся варить кофе, глядя на свое бледное отражение в оконном стекле.
        Дождь в дорогу
        День был особенный хотя бы потому, что я видел его рождение. Воздух все светлел, в хрупкой, распадающейся на глазах темноте сада переговаривались на своем летучем языке птицы. Деревья были словно покрыты серой вуалью. Я ждал, когда на горизонте появится багровый шар солнца, но вместо этого небо вдруг затянуло тучами и снова зашелестел монотонный, нескончаемый дождь, под шелест которого так славно сварить себе еще одну турку кофе и завернуться в плед, наблюдая, как капли бьют по стеклу, оставляя мокрые косые следы.
        К пяти часам встал Васек. Зевая, появился на кухне, покачал головой на дождь и первым делом выпил чашку кофе.
        — Значит, дождь в дорогу — добрая примета?  — проговорил он, выжидательно поглядывая на меня.  — Но ты-то ведь знаешь, что нужно сделать, чтобы с Заки ничего не случилось в последнюю минуту?
        Я проткнул ножом подошедшее тесто для пиццы и принялся нарезать помидоры, брокколи, перцы и прочие радости для любимого блюда Заки.
        — Все возможное уже сделано,  — ободряюще улыбнулся я Ваську,  — нам остается лишь положиться на счастливую судьбу и на старую истину о том, что добро всегда побеждает зло.
        — Ну ты даешь!  — возмутился Щекин.  — Убийца уже укокошил троих, разве его остановят какие-то истины? Другое дело, что он просто не может знать, что Заки улетает именно сегодня. Не следит же постоянно за домом.
        — Да уж вряд ли,  — не отвлекаясь от резки овощей, согласился я.  — Хотя знаешь, в классическом детективе злой убийца попросту позвонил бы в аэропорт, поинтересовавшись, на какое число взял билет его возлюбленный брат Заки Зборовски.
        Васек ахнул и тревожно уставился на меня.
        — Но на самом деле справочная аэропорта на подобные вопросы не отвечает, ведь так? Или…
        Я с оптимистической улыбкой похлопал парня по плечу.
        — Все будет хорошо, не дергайся. Просто надень плащ с капюшоном, возьми корзинку и набери в саду груш — Заки их обожает.
        — Ты с поразительным спокойствием относишься ко всей этой ситуации,  — с дрожью в голосе проговорил Васек, глядя на меня как на стоглавого монстра.  — А речь, между прочим, идет о жизни человека, твоего друга.
        Я начал терять терпение.
        — Клянусь: если стрельба все-таки начнется, я первым брошусь на амбразуру. Пока же мне необходимо просто-напросто приготовить любимую пиццу для друга, который, возможно, доживает свои последние часы на нашей грешной земле. Отойди, пожалуйста, я достану из холодильника шампиньоны.
        Васек молча вышел на террасу и, пригнувшись под дождем, побежал к оранжерее.
        — Ты куда?  — крикнул я ему вслед.
        — За плащом,  — отмахнулся тот.
        Когда готовые пиццы уже подходили в духовке, на кухне появилась свеженькая, подкрашенная и надушенная Ольга, лишь слегка осунувшаяся.
        — Как вкусно пахнет,  — бесцветным голосом произнесла она.  — Есть готовый кофе?
        Я налил ей чашку, и она выпила кофе, как воду, так же бесцветно и скучно уставившись в окно, на серый сад под дождем.
        — Дождь в дорогу — добрая примета,  — повторила сестра вслед за Васьком.
        Тут уж я не выдержал.
        — Господи, да вы что, сговорились твердить одно и то же? Сначала Васек, теперь ты…
        — Кстати, а где Васек?
        — Ушел за грушами.
        Ольга не прореагировала на сарказм в моем голосе, кивнув с самым серьезным видом.
        — Заки обожает груши. Я ему каждый день приносила их из сада. Сам-то он боялся лишний раз выходить из дома. И сейчас боится: лежит на кровати и смотрит в потолок. Только что спросил меня, действительно ли дождь в дорогу — хорошая примета. Как ты думаешь, его убьют?
        — Убьют меня, потому что в последнее мгновенье я успею закрыть собой своего друга.
        Моя мрачная острота заставила Ольгу наконец-то улыбнуться.
        — Было бы неплохо,  — проговорила она мечтательно.  — Дом перейдет ко мне, а на деньги, что Старый Лис обещал для покупки квартиры, я заменю всю мебель и куплю себе голубого бульдога.
        — Зачем тебе голубой бульдог?  — начиная смеяться, спросил я.
        — Чтобы, надев бронежилет, прогуливаться с ним в саду и у дома.
        Я представил себе Ольгу в вышеописанных интерьере и экипировке, и эта картина окончательно меня развеселила. Вот так сидел на табурете, бил себя по колену кухонным полотенцем и смеялся, как первоклассник. Ольга немедленно заразилась от меня весельем и тоже захихикала.
        — А Васек,  — просипела она в паузах между «хи-хи» и «ха-ха»,  — ты говоришь, пошел за грушами для Заки?
        Отчего-то это тоже было безумно смешно.
        — Да уж — ваш муж объелся груш,  — несло меня.
        Тут на кухне появился мрачноватый Заки, и его нахмуренный вид заставил нас немного поутихнуть.
        — Чего вы тут смеетесь?  — подозрительно спросил он.  — Позвонил убийца и сообщил, что у него кончились патроны?
        В этот момент вернулся из сада Васек в плаще, с которого потоками стекала вода, и с корзиной, полной ароматных, коричневых с трещинками груш.
        — Божественно! Обожаю груши,  — немедленно расплылся в улыбке Заки и впился зубами в самую большую и сочную.
        Пока Васек отряхивал свой плащ и пристраивал его сушиться на террасе под навесом, а Ольга с Заки ели груши, целовались и бросали друг на друга умильные взгляды, я достал из духовки пиццу и сварил на всех еще по порции кофе.
        — Пицца…  — умиротворенно проговорил Заки, даря мне проникновенную улыбку.  — Ты приготовил мне мою любимую еду? Спасибо, брат!
        Завтрак прошел, в общем, спокойно и в меру оживленно, с приличествующей случаю ноткой светлой грусти.
        — Ты собрал вещи?  — спросила Ольга Заки, когда все было съедено, а кофе выпит.
        Тот кивнул. Все помолчали, глядя на дождь за окном — монотонный, успокаивающий.
        — Ну что ж, пора,  — проговорил наконец Заки.
        — Пора,  — эхом отозвалась Ольга.
        Я отправился в гараж выводить машину. Васек принялся лихорадочно мыть посуду, а Заки с Ольгой поднялись наверх за вещами.
        По традиции все мы напоследок собрались в гостиной и присели на дорожку, помолчав с минуту, натянуто-бодро улыбаясь друг другу, ощущая холодок и тоску в душе.
        — С богом,  — первым поднялся Заки, а за ним и остальные.
        Времени до начала регистрации рейса было предостаточно, поэтому я вел машину не слишком быстро. Впереди рядом со мной сидел Васек, а Ольга с Заки — на заднем сиденье. Дождь лил не переставая, так что дворники едва управлялись с потоками воды на лобовом стекле.
        Первым нарушил молчание Заки.
        — Ален, не хочешь рассказать все, что ты узнал и до чего додумался? Мы едем в аэропорт, и мне хочется быть в курсе, что нас там ждет.
        Я был согласен с ним. И правда, теперь, когда передо мной открылись все карты, пора было сбросить маски и расставить героев по шахматным клеточкам. Разговор предстоял долгий.
        — Сегодня ночью ты вспомнил ту вечеринку у Каси,  — начал я, спиной чувствуя напряженный взгляд Заки.  — С нее все и началось. Хотя, конечно, на сто процентов утверждать, как именно все было, нельзя, мы можем только предполагать. Итак… У Каси, как и у любой красивой девушки, наверняка случались, так сказать, приключения, но четыре из них были для нее на особом счету. И вот однажды она решила собрать вместе четверых мужчин, которых, как ей казалось, она действительно любила. Зачем? Чтобы попытаться ощутить прежние чувства, свое мимолетное счастье. Но вечер, скорей всего, получился вялым и скучным: Заки был невменяемо пьян, Лиманский смущался присутствием своего любовника Кирюши, кроме того, ему вряд ли пришлись по вкусу уголовные замашки торговца наркотиками Ахмеда, с которым у Каси был роман еще в школьные годы. Словом, собрались, выпили, принужденно побеседовали да и разошлись. Кася сняла своих героев на видео.
        Заки завозился на заднем сиденье, я мельком глянул на него в зеркало заднего вида и вновь перевел глаза на дорогу, продолжая свой рассказ.
        — После той вечеринки прошел почти год. За это время Света случайно познакомилась с Касей и наверняка вцепилась в нее мертвой хваткой. Еще бы — ведущий фотограф солидного журнала, девушка-богема с собственной студией и квартирой на Арбате! Света любит богатых и знаменитых и от Каси, скорей всего, не вылезала, а потому могла пронюхать, что лысый Ахмед снабжает подругу наркотиками. Тогда у киноведки родился конгениальный план вытрясти из Каси немного деньжат, шантажируя по поводу опасных связей. В ответ та сделала ход конем: устроила оргию с участием Светы и доставшего ее своими ухаживаниями Лунатика. Теперь, когда в ее распоряжении имелись видеозапись и фотографии, можно было спать спокойно. Но ей не спалось. Кася была неплохим человеком, и вся эта грязь — шантаж, оргия, наркотики — не могла не действовать на нее угнетающе. Представляю, до чего же ей было плохо. Наверное, однажды она решила, что жизнь не имеет никакого смысла, раз в ней нет ни любви, ни семьи, ни дорогих сердцу людей. Кася еще раз просмотрела запись вечеринки с участием ее любимых мужчин и не почувствовала ничего, кроме тоски.
Записала в тетради: «Чертог сиял. Что я могу сказать? Видимо, смотрела на них и думала о глупо пролетевших годах. С ними. Можно было встретить настоящую любовь, красиво прожить жизнь, нарожать детей. Неужели меня никто не любит? Кружи метель, кружи». После этого Кася отложила в сторону ручку, открыла окно и шагнула в него, как в другую жизнь. Было пять часов утра.
        В салоне машины повисла напряженная тишина. Дождь не унимался, смывая краски города, приглушая меняющиеся цвета светофоров. Казалось, он царил во всем мире — неумолчный, навевающий воспоминания и сон.
        — Никто не против, если я закурю?  — промолвил Заки.
        Никто не ответил, и он молча щелкнул зажигалкой.
        — С самого начала во всей этой истории не было никакой логики, объясняющего все мотива. Зачем убивать бывших любовников Каси? Абсолютно незачем. Тогда я решил ограничиться просто подозрительными лицами. Их было несколько. Во-первых, Света. Слишком активно эта девица была замешана в историях с покушениями на Заки. Присутствовала в ту ночь, когда я, вроде бы импровизированно, позвонил в Израиль и пригласил Заки в Москву, на той вечеринке. Потом была в общежитии во время первого покушения на него. Тогда она увела меня к себе, а пока я спал, сделала дубликаты ключей от моего дома. Затем появилась наутро после второго покушения — видимо, чтобы узнать результаты ночной пальбы. А чуть позже в тот же день заявилась снова. Разумеется, чтобы обнаружить потерянный пистолет. И Света его нашла, вот только Васек не вовремя заглянул в гостиную, так что пришлось спешно прятать оружие в диван. На другой день наша киноведка все-таки выкрала «беретту», и я, кажется, догадываюсь, как она узнала о том, что пистолет лежал в тумбочке.
        Васек кашлянул и густо покраснел. Я, улыбаясь, продолжал смотреть на дорогу, а Заки и Ольга наверняка уставились на беднягу садовника, ожидая его объяснительной речи.
        — Я ей рассказал,  — смущенно заговорил Щекин.  — Но ведь и подумать не мог ничего такого! Когда Света пришла пригласить меня в ресторан, уж не помню как, разговор зашел об этих покушениях и наших подозрениях. Она спросила, простил ли ее Ален, и предположила, что теперь «беретта» наверняка лежит в каком-нибудь крутом домашнем сейфе. Я засмеялся и показал ей на тумбочку с журналами, сообщив, что пушку кинули туда, да и забыли о ней.
        — Примерно так я себе это и представлял. Добавлю, что, скорей всего, именно Светлана вызывала Заки из Израиля в первый раз, представившись журналисткой. И она же зазвала его в общежитие, где произошло первое покушение. Но пока достаточно о ней. Другой подозрительный тип — Лунатик, прямо объявивший смерть Лиманского карой божьей. Услышав его заявление, я впервые задумался: а что, если в наш неромантический век некий романтик взял на себя обузу кары божьей, отомстив всем парням, бросившим некогда славную девушку? Лунатик был участником оргии, стало быть, в день похорон наверняка мог, улучив момент, сделать попытку порыться в Касиных архивах в поисках компрометирующей его флэшки с видео и нарваться на ее дневник с последней записью. Дело в том, что Лунатик — блестящий филолог, способный по строчке «Чертог сиял» мгновенно определить произведение и автора, а следом — и сам контекст. Прежде чем прыгнуть в окно, глядя на лица своих бывших любимых, Кася на минутку представила себя Клеопатрой, чья любовь стоит жизни. А последняя фраза про метель? Метель в русском фольклоре традиционно считается символом
несчастья. Кася ведь окончила филфак МГУ… Итак, Лунатик мог понять ход ее мыслей и взять на себя миссию карателя. Не будем забывать, что он, несмотря на очки, прекрасный стрелок.
        Тут я снова бросил взгляд в зеркало заднего вида на меланхолично смолящего сигару друга и кивнул ему.
        — Еще один подозреваемый — ты, Заки. Твой визит в Россию во время убийств Ахмеда и Кирюши и присутствие непосредственно на месте гибели Лиманского выглядели очень подозрительно. Разве ты сам не мог инсценировать покушения на себя с помощью друзей-актеров?! Вполне. Но… В том-то и дело, что в случаях со всеми подозреваемыми присутствуют эти «но». Света появилась утром после покушения, узнав, что то не удалось. Почему же девица сразу не попыталась найти оружие? Не потому ли, что не она принимала решения, а лишь выполняла чьи-то указания? Лунатик до смерти боялся, что его матери станет известно об оргии и его в ней участии. В таком случае, трудно представить, что он решился пойти на убийство во имя девушки, втянувшей его в грязную историю. А Заки, собственно, было совершенно ни к чему убирать всех этих людей — он не романтик и не психопат, к тому же никого из них толком не знал. Так кто же мог руководить Светой, посылая ее шпионить в мой дом, заставляя выполнять мелкие поручения вроде изготовления дубликатов моих ключей и телефонного звонка? Кому Лунатик мог ясно и понятно разъяснить Касину цитату из
Пушкина? Кто умеет хорошо стрелять и способен «организовать» молчание как Светы, так и Лунатика? Очевидно, тот, кто после Касиной гибели имел прекрасную возможность просмотреть весь ее фото — и видеоархив, в том числе пресловутую запись оргии, и узнать затем на похоронах двух ее участников. Человек, который видел и другую видеозапись — ту, что запечатлела вечеринку с четырьмя мужчинами. Флэшка с ней была в компьютере в день смерти Каси, а где-нибудь на видном месте лежала и раскрытая тетрадь девушки с последней записью. Ну и кто имел возможность все это увидеть?
        В салоне установилась невероятная тишина, и только легкое урчание мотора ее нарушало.
        — Шкаф,  — наконец проговорил Заки.  — Но почему?
        В его голосе звучала неподдельная горечь.
        — Элементарно, Ватсон,  — усмехнулся я, чувствуя тоску, печаль и тошнотворный вкус недосыпа.  — Потому что он с дней юности был безответно влюблен в Касю. Потому что надеялся, что когда-нибудь та устанет от всех своих заки и лиманских и оценит его мужество и верность. А Кася просто взяла и прыгнула в окно, навсегда лишив его надежды.
        — Но послушай!  — резко прервал меня Заки.  — Как же так, ведь на самого Шкафа тоже было покушение?
        В этот момент мы подъехали к промокшему насквозь зданию аэропорта, и я припарковался в удобном месте, отпустив руль и обернувшись к Заки.
        Друг устремил на меня цепкий взгляд своих светлых глаз.
        — Шкаф попросту попытался обезопасить себя. Ведь скорей всего даже Тека заподозрила неладное после всех моих расспросов. Он пришел в студию и выстрелил себе в плечо. Вот и все — убийца автоматически становится жертвой.
        Заки затушил сигару.
        — Но зачем ему это? Ведь все так глупо. Кася сама выбрала свой путь, никто не заставлял ее прыгать в окно.
        — Действительно,  — вклинился в разговор Васек,  — раз девушка его не любила…
        — Вот именно,  — прервал я Васька,  — она его не любила. Думаю, в том-то и весь лейтмотив произошедшего. Согласно нумерологии, Кася была восьмеркой. Восьмеркой, которая не умела любить. Она хотела, чтобы любили ее, чтобы ее не оставляли, а сама не способна была и малостью пожертвовать ради другого. Знаете, что сказал мне Шкаф о ее самоубийстве? «Она не подумала обо всех нас». Но Кася и не думала никогда о других, только о себе, о своих страданиях и разочарованиях. Наверное, ей и в голову не приходило, что другие тоже могут чувствовать боль. Например, тот же Шкаф. Нелюбовь не может родить ничего доброго. Потерявший надежду на любовь Шкаф прочел ее последнюю запись, просмотрел видеозапись с флэшки и понял, что и в последние мгновения жизни Кася не вспомнила о нем — своем самом преданно любящем мужчине. Как-то он мне сказал, что его жизнь скучна и однообразна. А что, если парень решил сделать ее значительной и даже героической, сыграв роль мстителя, бича божьего? Любовь легко переходит в ненависть. Вот только когда стрелял в тебя, Заки, рука у него дрогнула — вы ведь с ним всегда хорошо ладили.
        Монотонный дождь и не думал завершаться; казалось, весь мир постепенно уходит под воду. Пора было завершать мой драматический монолог.
        — Я почти уверен, что в аэропорту мы не встретим Шкафа, потому что роль мстителя успела ему опротиветь. Сегодня под утро я позвонил ему и сказал одну фразу: «Ты ведь не господь бог». Знаете, что он мне ответил? «Ален, я даже не Пушкин». И дал отбой. Ближе к девяти утра был еще один звонок — от Теки. Та, похоже, плакала, хотя и старалась говорить энергичным, деловым тоном: «Артем просил передать, что завербовался в Грозный, куда и отбыл в шесть утра. Он настаивал, чтобы я непременно напомнила вам цитату из Евангелия: «Не судите, да не судимы будете».
        Несколько минут все молчали, глядя на потоки дождя, стекающие по стеклам окон. Несмотря на трагизм ситуации, больше всего на свете я хотел поскорее проводить Заки, вернуться домой, рухнуть на кровать и спать, пока не высплюсь на всю оставшуюся жизнь.
        — И что мы теперь будем делать?  — негромко поинтересовался Заки.
        Я снова повернулся к нему.
        — Через пятнадцать минут начнется регистрация. Мы все выйдем из машины, возьмем вещи и отправимся в зал вылета. Тебя вызвали весной под выстрелы в Москву, но ты пересел на другой самолет и укатил к черту на кулички. В тебя дважды стреляли летом, и каждый раз — мимо. Ты родился в рубашке, Заки. Ничего не бойся.
        Один за другим мы вылезли из салона. Под потоками дождя, от которого не спасал зонт, что держала над нами Ольга, вытащили из багажника чемоданы и поделили между собой.
        Ольга, кинув бесполезный зонтик назад в машину, крепко обняла Заки, изо всех сил пытаясь закрыть его своим худеньким телом от возможного нападения, а он мягко обнимал ее за талию. Пока я запирал машину, парочка успела удалиться вперед, приближаясь к зданию аэропорта. Периодически они, крепко обнимаясь, останавливались для продолжительных поцелуев — признаюсь, под дождем все это выглядело очень даже романтично.
        — Ты уверен, что Шкаф действительно улетел в Грозный?  — вприпрыжку шагая рядом со мной и подозрительно озираясь по сторонам, поинтересовался Васек.
        Я лишь пожал плечами.
        — Понятия не имею, но от всей души надеюсь на лучшее.
        В старой колее
        Заки улетел.
        Ольга вернулась в общежитие, готовясь к новому учебному году с его пьянками и влюбленностями.
        Васек тоже съехал в общежитие. Теперь он приезжает три раза в неделю после обеда для манипуляций в саду и оранжерее. Мы решили, что в Египет не стоит лететь прямо сейчас, пропуская занятия в академии, гораздо проще взять путевку на осенние праздники в ноябре, чтобы отдохнуть от тычинок и пестиков. Иногда Щекин является ко мне по выходным, и мы соревнуемся в кулинарии, измудряясь с оригинальными рецептами собственного сочинения.
        Стоит особо отметить тот немаловажный факт, что благодаря труженикам «Сантехсервиса» дверь из моей спальни ведет теперь в изумительной красоты комфортную ванную с апельсиновыми биде и унитазом, синим с золотом джакузи с морскими звездами по ободу и великолепным душем. Словом, жизнь счастливо вернулась в свою мирную, благополучную колею.
        Спустя примерно неделю после отъезда Заки мне позвонил Лунатик.
        — Ну, теперь я могу надеяться на аудиенцию?  — сварливо спросил он.  — Не терпится попробовать себя в жанре детектива.
        — Двери моего дома открыты для друзей и литераторов,  — весело отозвался я.  — В воскресенье мы с Васьком собираемся приготовить мясо-гриль под замечательный французский коньяк, а заодно научить мою сестру готовить гаспачо — она совершенный отморозок по части кулинарии, и мы решили поправить ситуацию. Приезжай, будет весело.
        Вадим Мыльников немного помолчал.
        — Надеюсь, это не завершится оргией?  — прозвучал наконец его подозрительный голос.
        Я от души рассмеялся.
        — Не переживай, ничего такого не будет. У меня даже видеокамеры нет. Но, кстати, к путешествию в Египет обязательно нужно будет купить.
        — Ты едешь в Египет?  — быстро отозвался Лунатик.  — Это интересно. Таинственная страна, тысячи загадок…
        — Никаких тайн и загадок,  — прервал его я.  — Просто отдых, умеренный шопинг и осмотр достопримечательностей.
        Снова наступила пауза. Потом Лунатик осторожно заметил:
        — Между прочим, Артем, которого вы зовете Шкафом, завербовался в Чечню и отправился на какую-то «горячую» заставу, через которую без конца тягают в Россию наркотики. Есть же такие отчаянные головы. В мирной жизни им трудно себя найти.
        — Да уж,  — согласился я.
        Мы еще немного помолчали, затем Лунатик без слов прощания дал отбой.
        Так мирно завершилась история трех убийств с попыткой четвертого, приключившаяся из-за Каси — восьмерки, которая не умела любить.
        Любите друг друга, зайцы.
        Еще раз о гаспачо
        Все получилось даже лучше, чем мы предполагали. Во-первых, Ольга приехала одна, а не с каким-нибудь очередным кандидатом в мужья. Во-вторых, она была всерьез настроена научиться готовить, что вообще-то для нее совсем не типично. В-третьих, подъехавший чуть позже Лунатик вел себя скромно, умных советов не давал, нос куда не следует не совал и даже рассказал смешной неприличный анекдот, что для него являлось безусловным достижением. Наконец, погода в этот день выдалась просто замечательная: вовсю светило солнце, небо блистало голубизной и никаких намеков на дождь не наблюдалось. Чего же боле?
        Пока Васек занимался мясом, я учил сестру мыть овощи (не смейтесь), чистить сладкий перец и огурцы, а также бланшировать томаты.
        — Дорогая, все очень просто: надрезаешь помидорчик таким вот крестиком, опускаешь в кипящую воду, несколько секунд и — быстро назад! Так, хорошо… Видишь, как теперь легко удалять кожицу?
        Правда, если честно признаться, моего терпения надолго не хватило. Ольга абсолютно бездарна в кулинарии, ей гораздо проще составлять длиннющие финансовые отчеты да кредит с дебетом сводить — или чему там еще учат в экономических вузах? Руки у нее явно вшиты не той стороной, о чем, в конце концов, мне и пришлось сообщить ей как старшему брату. Самое же удивительное, что сестра не оскорбилась, не принялась швыряться тарелками, а просто от души расхохоталась.
        — Давайте я тоже что-нибудь буду делать, помогать,  — поправив очки на носу, встрял Лунатик.
        Тут уж начали смеяться как ненормальные и мы с Васьком.
        Лунатик посмотрел на нас неодобрительно, начал какую-то длинную фразу о том, что всегда старался по мере возможности помогать людям и маме, но наш хохот его угомонил. К его чести надо отметить, что он не стал дуться и тоже рассмеялся.
        — Маленький помощник мамы!  — в восторге закричала Ольга и кинулась в гостиную, к музыкальному центру. Тут же на весь дом, да что там, на весь сад грянули старые добрые «Роллинги» с неувядающей Mother’s little helpers, а мы все хором им подпевали, одновременно продолжая заниматься приготовлением гаспачо. Главным экспертом тут, безусловно, был Васек, который придирался ко всем и вовсю делал замечания, раздавая бесплатные советы направо и налево.
        — Мельче режь лук, мельче! Ты что-нибудь вообще умеешь делать?
        — Оставь в покое киндзу, она здесь совершенно ни к чему!
        — Что ты сделал с крутонами? Во-первых, их нужно обжаривать в оливковом масле, а не в подсолнечном, во-вторых, они у тебя сгорели!
        — Ну кто же так режет томаты?..
        И все в таком же духе.
        — Васек, умолкни!  — наконец не выдержал и тоже заорал я.  — И заруби себе на носу: это — мой гаспачо, а я не представляю его без киндзы!
        — Почему вы все постоянно кричите? Неужели взрослые, интеллигентные люди не могут говорить нормально?
        Это уже был Лунатик. К нему присоединилась Ольга:
        — Боже, я голодная, как сто волков! Когда этот гаспачо будет готов? Умру, если не съем три тарелки!
        Солнце садилось. Наши голоса наверняка были слышны по всему кварталу.