Нефритовый голубь Олег Лебедев
        Москва накануне первой мировой войны… Именно здесь, ввоссозданной автором спочти фотографической точностью обстановке той жизни, разворачивается действие произведения. Зверски убит полковник Михаил Подгорнов. Расследование дела ведет полиция. Свои версии произошедшего появляются иубрата жены убитого Петра Феллера, молодого русского немца, человека умного, педантичного, немного занудливого. Читателя неоставят равнодушным зигзаги сюжета, язык произведения- своего рода стиль ретро.
        Нефритовый голубь
        Олег Лебедев
        Я- коренной москвич. Вырос вкоммуналке старого дома наСадовой Кудринской. Возможно, вэтом здании более чем где-либо ощущалось дыхание Москвы прежней- удивительного города начала прошлого века. Возникшее благодаря «малой родине» и, конечноже, старшим родственникам тяготение кбылому нашей столицы несмогли заглушить ни учеба вдвух институтах (авиационном илитературном), ни занятия наукой, ни даже суматошная журналистика. Это живущее всердце тяготение, пожалуй, ипредопределило время, вкотором разворачивается действие «Нефритового голубя».
        Это произведение я посвящаю маме, Нине Ивановне Никольской, своему самому большому другу, без чьего тепла ни появилосьбы ни одной строчки «Нефритового голубя».
        
        Создано винтеллектуальной издательской системе Ridero.ru
        Только сейчас, ранней весной 1944года, спустя почти 30лет после трагедии, я, Петр Людвигович Феллер, решил предать гласности все обстоятельства убийства моего зятя- полковника Михаила Александровича Подгорнова.
        Почему несделал этого прежде? Вплоть донедавних пор я нерасполагал полными сведениями отом деле. Теперьже, когда пролился свет настарую тайну, просто неимею права далее скрывать правду. Тем более что являюсь единственным человеком, способным донести истину дородственников, и, впервую очередь, домладших племянников, мои отношения скоторыми всилу определенных причин были долгое время омрачены.
        Пусть ознакомятся сэтими записями. Так будет лучше, ибо долгих личных объяснений я неприемлю.
        Скорее всего, их прочтут имои дочери, сын. Нику, Ане иЛене все это будет неменее интересно, чем племянникам. Ктомуже, пролистав мои заметки, написанные хорошим, правильным стилем, дочери, смею надеяться, немного улучшат свой русский.
        Ато помню, виюле 41-го Аня послала письмо в«Новое русское слово», ате сдуру его полностью напечатали, навсегда опозорив меня, уважаемого человека, члена Общества ветеранов Великой- речь, разумеется, идет опервой мировой- войны. Вы представить неможете, какие перлы она выдала втом, неплохом посути дела письме:
        «Прошу извинить мою русскую грамматику ивсе мои грамматические ошибки. Я приехав (ничего себе словечко- «приехав») вАмерику ребенком, так что моя маленькая наука порусски была дана мене отцем (хотябы этого неуказывала, бестолочь!). Мне тоже ненравится кое-что всоветском правительстве, новэто печальное время мы, русские люди, дети русских родителей,- мы должны, все доодного стоять заРоссию. Мне так жалко русских людей, мне лучше умереть, чем видеть Русь забранной (когда, интересно знать, она слышала, чтобы я так говорил?), инаш народ угнетенным немцами, которые будут его называть «русская собака».
        Я, конечно, попроисхождению немец. Ноя некакой-нибудь тупоголовый шваб, априродный русский немец, идам пощечину каждому, кто скажет, что я нелюблю свою настоящее Отечество, инепытался привить дочерям любовь кней, и, конечноже, научить их родному русскому языку. Ксожалению, горячего отклика насвое стремление невстретил. Вот так-то.
        Сейчас я специально невключаю электричество всвоем кабинете, порчу зрение, пишу всумерках, потому что нехочу, чтобы Аня иЛена узнали, что я уже вернулся изкинотеатра «Плей-хауз» на6-й авеню, где нынче почти непрерывно показывают советские фильмы. Я сегодня был там, нопосмотрел только «Чапаева» ипоспешил домой, делать то, что сейчас делаю. Толькобы дочери меня непотревожили.
        Аня иЛена… Они без меня ни минуты обойтись немогут. Я все, разумеется, понимаю, ноимне, право слово, следует иногда побыть одному. Атак обычно две барышни постоянно забегают вкабинет, Ленка непременно заводит речь оновом платье кДню независимости, аАня, та обязательно, начинает приставать: «Папа, когда мы отправимся наферму кдяде Джеку?»
        Немаленькая, между прочим. Туда нетрудно добраться самостоятельно, ведь путь неБог весть какой сложный: железной дорогой всего-то около часа ехать доКингстона, азатем набусе прокатиться прямо доАссорда, где инаходится ферма Жени Котова. Непутешествие, аодно удовольствие.
        ***
        Сын истарший племянник призваны вармию Соединенных Штатов. Через несколько дней отплываю вЛиверпуль ия. Нашим частям вАнглии требуются люди, непросто всовершенстве владеющие языками, ноявляющиеся бывалыми, опытными солдатами, способными вынести тяготы предстоящей кампании. Аменя вНью-Йорке сейчас ничего неудерживает. Стех пор как отошла кГосподу моя жена, Мария, многое изменилось втрех меблированных комнатах скухней, составляющих нашу скромную квартиру врайоне Ист города Нью-Йорка.
        Дочери- девицы вполне самостоятельные, учатся вколледжах, деньги им кое-какие оставлю. Вполне хватит, если, правда, особо роскошествовать небудут. Проявления транжирства, впрочем, маловероятны: я девчонок воспитывал правильно…
        Вот только еще разок схожу сЖеней, другими друзьями в«Русскую сказку» на46-й улице- это, пожалуй, самый приличный наш ресторан здесь. Посидим, поедим понашему, по-русски, послушаем балалаечный оркестр Кости Полянского…
        Затем можно ивпуть. Чемодан- плащ, выходной костюм, две смены белья, три пары носков- восновном, собран. Осталось только кинуть туда галстук, который еще предстоит купить, иголки, побольше носовых платков (вАнглии очень вероятны простудные заболевания), бритву, кусок мыла «Айвори» ипрочую мелочевку.
        Ой, запамятовал, сейчас обязательно помечу для верности: купить калифорнийского чернослива. Фунта три, неменьше. Перемена обстановки может вызвать мучительный запор.
        НаАльбионе меня ждет должность цивильного переводчика санглийского нанемецкий ирусский вштабе 5-й пехотной дивизии американской армии. Скоро назападе континента начнутся военные действия снаци. Бог весть, удастсяли мне выжить вгрядущих жестоких баталиях. Поэтому вмоем распоряжении очень мало времени нато, чтобы написать правду обубийстве полковника Подгорнова.
        ***
        Трудно, иодновременно легко вспоминать дни, когда все это случилось. Трудно, поскольку слишком много событий, наслаивающихся друг надруга, произошло сдалекого лета 1914года. Однако стоит только задержать взгляд накакой-нибудь вещи изтех, которых сохранилось так немного, икоторые самим своим существованием побуждают обратиться кпрошлому, как страницы былого живыми картинами воскресают впамяти.
        Мой письменный стол украшает массивная хрустальная чернильница. Вней- старинная нефритовая ручка. Ее конец венчает миниатюрный голубь изтогоже камня.
        Ручка когда-то принадлежала Подгорнову. Вместе сдругими вещами полковника она в1910году попала внаш московский дом изего родового имения. Вскоре после того, как Михаил Александрович обвенчался смоей сестрой Эльзой…
        Вквартире тихо. Я, как зачарованный, смотрю нанефритового голубя и… мысленно погружаюсь впрошлое.
        ***
        В1914году я был крепким, уверенным всебе юношей. Пылкость чувств, унаследованная отпапы, делового, новместе стем несколько романтического уроженца Саксонии, наилучшим образом уравновешивалась здравым смыслом, коим вполной мере наградила меня мама, чьи родители приехали вРоссию изВосточной Пруссии.
        Я успешно окончил нетолько курсы бухгалтерии Лилиенталя, ноиМосковский коммерческий институт, апотому, смею уверить, был ценным сотрудником моему крестному Иоганну Карловичу Бауме врекламном отделе еженедельного журнала, принадлежавшего этому почтенному, добропорядочному человеку. Наработе- аконтора наша размещалась наМясницкой, этом маленьком московском Сити- все складывалось отменно. Немог я пожаловаться инаневнимание дамы сердца- милой Мари Котовой.
        Жизнь, причем взначительной степени, омрачали нелады сестры Эльзы, горячо мною любимой, сее мужем Михаилом Александровичем. Неприязнь, которой я проникся ксвоему зятю, была поабсолютной величине сравнима снежными чувствами, испытываемыми мною кЭльзе. Одним словом, ненавидел я полковника крепко. Ибыло зачто.
        Ктому времени восторги первых лет брака, когда моя сестра была без памяти отобожавшего ее мужественного офицера, исчезли. Место любви заняло тягостное осознание ошибочности своего выбора, усугубленное необходимостью продолжать совместную жизнь.
        УЭльзы сМихаилом Александровичем уже появилось двое детей, иполковник наотрез отказывался даже помыслить отом, чтобы чада воспитывались внеполной семье. Вотличие отсвоего супруга моя сестра как раз хотела такого, вполне счастливого пообщему нашему мнению поворота событий, ноПодгорнов развода ей недавал. Между тем их супружество давно уже приносило Эльзе поистине адские муки.
        Сам посебе муж ее был неплохим человеком, нопотрясения двух войн наДальнем Востоке, вкоторых он участвовал, немогли неналожить отпечатка наего характер. Если впервые годы после свадьбы полковнику еще как-то удавалось сдерживать себя, то впоследствии его стало приводить вбешенство одно только сказанное наперекор слово. Буйный нрав его усугублялся болезненной ревностью.
        Дело доходило дотого, что Подгорнов разрешал Эльзе выходить издома либо всвоем обществе, либо скем-нибудь изблизких родственников. Значит, сомной, или нашими родителями, Людвигом Францевичем иКристиной Христофоровной Феллерами, которым, собственно, ипринадлежал дом, где полковник небезуспешно стремился навести свои порядки.
        Чтож, папа имама уже были людьми преклонного возраста, азначит, беспомощными, как ипочти все старики. Сил противостоять полковнику они всебе ненаходили. Ктомуже дела отца, долгие годы занимавшегося поставкой вРоссию швейных машинок Зингера, пришли внекоторое расстройство из-за активности французских фирм, соперничавших сгерманскими. Всилу этого Подгорнов оказался, посуществу, единственным источником благосостояния всей семьи.
        Меня он вовсе невоспринимал всерьез. Под тяжелым взглядом этого высокого, здорового мужчины спородистыми, жесткими чертами лица, я, признаюсь, ощущал себя щуплым двадцатитрехлетним юнцом снекрасивым веснушчатым лицом. Несмотря нато, что вобщении совсеми другими людьми я чувствовал себя равным среди равных.
        Эльза, таким образом, находилась целиком иполностью вовласти мужа, что было очень печально нетолько для нашего семейства, ноидля Иоганна Карловича, который, являясь нашим крестным, нечаял души вЭльзе ивомне, баловал сызмальства, словно родныхчад.
        Существовал, надо сказать, еще один человек, донельзя расстроенный тяжелым положением сестры- Игорь Велтистов, мой хороший, сгимназической поры друг. Будучи нанесколько лет младше Эльзы, он, всегда, даже когда мы еще учились вмужской гимназии Ростовцева науглу Садовой иТверской, питал кмоей сестре самые страстные чувства. Она, всвою очередь, неизменно относилась кИгорю снежностью, воспринимая его, однако, лишь как симпатичного юношу- одноклассника брата.
        Непробудили вней ответного чувства все оказываемые Игорем знаки внимания- отисполненного любовью, жаждущего отклика взгляда, добриллиантового колье измагазина драгоценных принадлежностей наБольшой Димитровке. Оно, между прочим, стоило две тысячи рублей, что было дороговато даже для Велтистова- единственного наследника богатой дворянской семьи, осевшей вМоскве после пожара 1812года исчитавшейся поправу исконной вгороде.
        Надоли говорить, скакой болью воспринял Игорь известие отом, что Эльза согласилась стать женой Подгорнова. Я тщетно пытался убедить его оставить помыслы омоей сестре: современем тяготение Игоря кней только росло.
        Он очень переживал, видя как безысходно страдает Эльза, как нередко наполняют ее глаза слезы отнанесенных супругом обид, однако нерешался открыто выступить против полковника, резонно опасаясь, что тот, ибез того струдом переносивший присутствие Игоря, вовсе откажет ему отдома.
        Последние месяцы мой друг пребывал вкрайне угнетенном состоянии. Нередко захаживал водин подвальчик наулице Живодерка. Вынужден сказать правду: там он курил опиум. Впрочем, тогда, вРоссии, наэто смотрели несравненно более снисходительно, чем нынче вАмерике.
        ***
        Втот субботний день я встал ни свет ни заря. Сначала немного гимнастики, затем умылся, почистил зубы «Калодонтом»,- лучшей пастой летнего сезона 1914года,- освежил отдохнувшее заночь тело духами «Лила-Флери», побрился безопасной бритвой «Урания».
        Прислуга еще спала, ия, нежелая тревожить ее, тихо прошел накухню, где самостоятельно разогрел себе голландское какао наплите, которую подарил мне один изпостоянных клиентов нашего рекламного отдела- В. И. Седых, владелец сущевского завода, производившего как эти самые плиты, так имножество иных металлических изделий. Лучшебы, однако, Седых неделал этого: вработе новая плита оказалась значительно хуже прежней.
        Из-за нее пришлось отказаться отглазуньи: я немог позволить себе неявиться вовремя наАлександровский вокзал, где непременно должен был встретиться скрестным иЖеней Котовым, братом моей обожаемой Мари, инженером машиностроительного завода братьев Бромлей, большим любителем охоты итехнического прогресса. Сутра пораньше мы собирались отправиться наутиную охоту.
        Выпив едва теплое какао, я, схватил 6-ти миллиметровую винтовку «Рекс», предназначенную для отстрела птиц инекрупного зверя, коробку спатронами, ивыскочил изсвоего дома наБольшой Садовой. Быстренько добежал дотрамвайной остановки- как чудно, что трамваи начинают ходить уже в5часов утра!- и, проехав накольцевом «Б» доКрасных Ворот, пешком добрался допохожего набольшой средневековый терем здания вокзала, возле которого приобрел утренний выпуск «Русских ведомостей»- скоротать время вдороге.
        Котова я увидел издалека. Он, облаченный вкожаный, блестящий серебряной отделкой охотничий костюм, поджидал меня наперроне. Наголове этого могучего телосложением иинтеллектом сына великой Среднерусской равнины красовалась баварская шляпа, украшенная длинным черным пером. Мощная экипировка, богатырская фигура, суровое полное лицо сусами как улегендарного князя Святослава- все воблике Жени выражало непреклонную решимость зрелого вмастерстве своем охотника, идущего награндиозное дело. Приезжающие нагородские рынки крестьяне икрестьянки изподмосковных сел идеревень старательно обходили моего друга.
        Вскоре подошел иИоганн Карлович. Одетый всветлый летний костюм, он был похож, скорее, надачника, нежели наохотника. Откровенно говоря, крестного неособенно привлекали экзотические для городского человека прелести путешествия свинтовкой вруках попоросшим буйной растительностью окрестностям водоемов. Просто ему хотелось немножечко отдохнуть отсвоей большой семьи вобществе приятных ему молодых людей. Неудивительно, что сухощавое, морщинистое лицо крестного светилось радостью. Даже его неизменное пенсне весело поблескивало, отражая игривые лучики восходящего солнца.
        Ах, какже все это свежо впамяти! Москва, лето, Александровский вокзал…
        ***
        Дружески беседуя, мы чуть-чуть постояли наперроне, надеясь, что подоспеет Игорь, который вчера пообещал присоединиться кнам, ноего, увы, небыло. Наверное, опять потащился вопиукурильню наЖиводерку итам забыл обо всем насвете. Делать нечего, рассудили мы, трое одного неждут.
        Когда сели впоезд, общий разговор как-то незаметно угас. Крестный задремал. Котов принялся самозабвенно штудировать новый выпуск «Рыболовного спорта»: он был нетолько заядлым охотником, ноирыболовом. Яже развернул «Русские ведомости».
        Пробежал длинную статью овооруженном столкновении Соединенных Штатов сМексикой- какой далекой казалась тогда эта тема! Тщательно изучил фотографию соблазнительной Исидоры Дункан, вольготно расположившейся наиспанском пляже. Вразделе «Смесь» узнал отом, каковы запасы воды наземном шаре, атакже подивился поступку одной доброй (чуть было ненаписал человеколюбивой!) женщины изСиама, которая кормила грудью молодого слона, потерявшего мать вскоре после рождения.
        Да, это был обычный воскресный выпуск русской газеты той поры. Как мне нехватает тех газет сейчас… Вних небыло злости. Непечатали тогда иотвратительные комиксы «про Тарзана», коими переполнены здесь, вСША, даже наши, русские издания.
        Подумать только, отдаешь честно заработанные деньги, разворачиваешь газету, атам- 235-я серия этой мерзости!
        Правда, как ивнынешних газетах, вдовоенной прессе присутствовала рубрика «Происшествия»- самая, что греха таить, привлекательная для читателей всех времен инародов. Ну, аесли говорить серьезно, то в1914году Москва уже небыла столь спокойным городом, как прежде, и«Происшествия», ксожалению, занимали добрую часть газетных полос.
        Вэтом номере, впрочем, внимания заслуживала лишь одна заметка:
        «Снекоторых пор вгороде нашем стали находить трупы убитых людей схарактерными ранами. Увсех этих жертв выколот каким-то острым предметом один глаз, аскончались они, видимо, оттого, что орудие преступника, пронзив глаз, проходило домозга. Таким образом уже убиты двое рабочих, адвокат исвященник. Убийцаже посей день остается неуловимым. Полиция наша, кажется, занимается только ловлей революционных агитаторов, адля поимки таинственного потрошителя унее сил ненаходится. Когдаже он, наконец, будет арестован?»
        Меня, признаюсь, немало встревожила эта статейка. Я почему-то сразу подумал про Игоря. Бедняга… Он, частенько возвращавшийся домой поздней ночью, да еще инаходившийся под действием наркотика, объективно имел большие шансы стать жертвой неизвестного маньяка, нежели обыватели, ведущие здоровый образ жизни. Да ибез этого потрошителя, Живодерка всегда, сколько себя помню, являлась одним изсамых бандитских мест внашем городе.
        ***
        Через несколько минут я прекратил переживать заИгоря: мы вышли изпоезда, адивные картины развернувшейся перед нами летней, очаровательной своей первозданной дикостью природы клязьминской поймы были слишком хороши, чтобы я мог позволить себе размышлять очем-либо мрачном. Доречной заводи, куда нас вел Женя, игде, поего словам, водилось множество уток, предстояло пройти отстанции пару километров пешком.
        Солнце уже грело довольно сильно, несмотря нараннее время. Подороге креке мы, вынужденные тащить винтовки, длинные сапоги, запас провизии, изрядно утомились. Поэтому предложение Иоганна Карловича организовать перед началом охоты небольшой ланч нашло единодушную поддержку ее участников.
        Мы вольготно расположились натравке, икрестный, улыбаясь всвои аккуратно подкрученные усы, извлек изохотничьей сумки пару бутылочек довольно-таки крепкого виноградного вина знаменитого вту пору бекетовского завода. Старый худой немец вмомент сей походил назмея-искусителя. Ктобы, глядя нанего, разливающего вино вмаленькие охотничьи стаканчики, инапевающего вполголоса невполне пристойные куплеты, мог вообразить, что это тот самый человек, который чутьли ни вкаждом номере своего авторитетного журнала помещает обширные статьи, где ратует за«сухой закон»!
        Вот вам, господа, верное доказательство того, что природа человеческая являет собой труднопостижимую для рационального осмысления субстанцию…
        Мы расправились сбутылками, французским сладким печеньем, швейцарским горьким шоколадом, которые предусмотрительно прихватил Котов, ипосле этого почувствовали себя здорово уставшими. Оттого ирешили немного отдохнуть, набраться сил для грядущей забавы. Так ипродремали почти дополудня. Когдаже проснулись взнойной дневной жаре, то стрелять вуток уже расхотелось, да ия торопил спутников возвращаться вМоскву. Уменя, кроме охоты, имелись идругие дела, намеченные натот день.
        Возле станции Котов как-то незаметно отстал отнас. Мы собирались было пропустить поезд, когда он снова возник вполе зрения. Вруке держал двух убитых уток:
        - Купил умужика, здесь, возле станции,- пояснил Женя, глядя куда-то всторону. Затем он взял снас слово чести неговорить никому отом, каким путем птицы попали вохотничьи сумки. Мы сИоганном Карловичем любезно дали слово товарищу.
        Всамом деле, немоглиже мы, опытные охотники придти домой спустыми руками! Мужское самолюбие, вконце концов, чего-нибудь да стоит.
        ***
        Навокзале мы сЖеней распрощались скрестным: Иоганн Карлович отправился вредакцию, чтобы поработать втишине выходного срукописями. Дел вжурнале накопилось немало, адома крестный чувствовал себя далеко невсегда уютно.
        Являясь человеком поприроде своей замкнутым, он был обременен многочисленной семьей, члены которой просто недавали ему остаться наедине ссобой. Поэтому иногда Иоганн Карлович предпочитал даже ночевать вконторе. Так, как я догадывался, он намеревался поступить инасейраз.
        Мыже пошли кКотовым: я непременно хотел видеть Мари сегодня. Попути заглянули внедорогую, ноприличную чайную, находившуюся наОхотном ряду, где выпили покружечке бодрящего солодового кваса: после экспедиции наприроду уобоих возникло сильное тяготение кэтому освежающему напитку.
        Азатем отправились вЗамоскворечье, где вгостеприимном купеческом доме Котовых нас ждали душистый цейлонский чай спирогами ирадушные хозяйки- мать идочь, которые немогли скрыть своего искреннего восхищения перед нашими добытыми наберегах Клязьмы трофеями.
        Мари, правда, смею полагать, обрадовали нестолько дохлые утки, сколько визит вашего покорного слуги. Вскоре ее мама Александра Павловна пошла распорядиться насчет дичи, анеизменно деликатный Женя, благожелательно подмигнув мне, отправился всад чистить оружие.
        Мы сМари остались наедине. Поскольку среди читателей моей рукописи будут, восновном, люди юные, да еще иживущие враспутной Америке, где даже молодежь изнекогда строгих протестантских семей постоянно занимается навечеринках петтингом, я должен сразу расставить точки над «i». Единственное, что мы позволили себе, так это сесть рядышком надиван ивзяться заруки. Счастливые мгновения…
        Ах, жаль, время порой летит очень быстро!
        Квосьми часам вечера мне надо было вернуться домой. Неотложные семейные дела требовали присутствия. Я запечатлел нанежной бархатной щечке Мари жаркий поцелуй, заглянул накухню, распрощался сАлександрой Павловной, которая как раз строго отчитывала деревенскую девушку, служившую уКотовых, закакую-то вопиющую небрежность, идвинулся восвояси.
        Проходя через сад, узрел Котова. Он безмятежно спал, развалившись насамом дорогом иудобном гамаке изтех, которые продавались тогда вМоскве. Гамак тот был сделан избелой кокосовой веревки исплетен таким образом, что неимел неудобных для ищущего расслабления человеческого тела узлов. Искренне позавидовав милому другу, я поспешил всвой безрадостный из-за тирании зятядом.
        ***
        Постоянные ссоры смужем, его бесконечные придирки, частые, вспыхивающие нежданно-негаданно скандалы дурно сказались нанервах моей сестры. Эльза курила больше обычного, рассеянно бродила покомнатам, напевая вполголоса мелодии Брамса. Вразных уголках дома мы обнаруживали оставленные ею пустые коробки из-под папирос «Осман». Она плохо спала, самые незначительные неприятности становились для нее причинами глубокого расстройства.
        Целых два месяца Эльза помоему совету пила санатоген Бауэра. Средство это рекламировалось внашем журнале, иесли верить отзывам людей, принимавших его (которые мы также публиковали), «являлось лучшим для укрепления как нервов, так ивсего организма». Я специально ходил зафлакончиком снадобья вКривоколенный переулок, где находился склад фирмы, игде можно было быть уверенным, что покупаешь настоящий, анеподдельный бауэровский санатоген.
        ***
        Кстати, вы заметили, как точно иполно я описываю товары, коими пользовались мы в1914году? Позанимайтесь рекламой столько, сколько я: нетолько через 30лет, ноичерез все 50будете помнить качества той или иной вещи изтех, скоторыми приходилось когда-то иметь дело подолгу службы. Впрочем, как раз особенности рекламного дела вовсе инетребуется объяснять молодым русским, живущим вАмерике.
        Ноя все-таки счел нужным вставить данную ремарку натот случай, если когда-нибудь- чем черт нешутит!- моя рукопись будет издана вСССР, где люди вовсе незнают, что представляет собой работа врекламном деле, что такое реклама вообще. Они, например, ведать неведают, что иногда реклама может обманывать, ая всегда учитывал такую возможность. Исанатоген Бауэра только подтвердил лишний раз мои оправданные опасения. Препарат нисколько неулучшил самочувствие моей сестры, да инастроение ей неподнял.
        Приняв строгательной кротостью эту печальную реальность, Эльза обратилась кдругим способам поправки здоровья. После семейного совета, состоявшегося несколько дней тому назад, было решено отправить ее наприем кдоктору индусской философии иегипетских тайных наук, могущественному целителю болезней души итела пророку Али Магомедду.
        - Наверняка Магомедд поможет нашей девочке,- надеялся папа.
        - Пускай посмотрит Эльзу, тем более что он иберет нетак много,- резонно заметила мама.
        - Пророк этот наверняка шарлатан. Ноесли вы все так уповаете нанего… Чтож, я непротив,- высказался последним Подгорнов.
        ***
        Али Магомедд… Никто незнал, что он зачеловек, откуда прибыл вРоссию, ноочень многие москвичи почему-то фанатически верили вего способность избавить людей отвсевозможных недугов. Желающих попасть кАли было хоть отбавляй, вего приемной постоянно толпился народ. Ноя, благодаря личным связям ссекретарем пророка, дававшим объявление очудодейственных способностях Али внашем журнале, устроил все так, что моей сестре непришлось долго ждать приема.
        Наднях мы сЭльзой посетили вторую контору пророка, которая находилась воВспольном переулке ипредназначалась для обслуживания людей очень иочень состоятельных. Оее существовании подавляющее большинство клиентов просто незнало. Заисключением, конечно, богатеев итех, укого небыло много денег, носложились особо доверительные отношения ссекретаремАли.
        Там я изаписал сестру наприем.
        ***
        Втот день нам предстоял визит кпророку. Время он назначил довольно позднее- 8часов вечера.
        Я, посвоей природе человек скептического склада, неочень уповал намогущество «целителя», норадовался одному: хотябы вытащу Эльзу издома, где ей так тяжко, избавлю ее напару часов отобщения смужем. Ксожалению, мои надежды нато, что сестра сможет немного развеяться, неоправдались. Заужином Михаил Александрович объявил орешении сопровождать жену кАли Магомедду:
        - Я, пожалуй, пойду свами. Посмотрю, что это запророк такой, накоторого моя супруга тратит мои деньги,- сказал полковник.
        Вназначенный час мы трое уже были впросторной, без окон комнате, освещенной неяркими желтыми светильниками иукрашенной пушистыми восточными коврами, лежащими наполу изакрывающими стены. Здесь пророк принимал страждущих его помощи.
        Выглядел Али Магомед, можно сказать, величественно: высокий, одетый вдорогой персидский халат сизображенными нанем яркими экзотическими цветами, наголове- здоровенная белоснежная чалма, накоторой был укреплен крупный ослепительно сверкающий бриллиант. Лицо пророка, казалось, состояло только изогромной, тщательно расчесанной черной бороды, крючковатого носа свывернутыми ноздрями ибольших, слегка выпученных карих глаз, чей пронзительный взор самой природой своей призван был пробуждать отчаянный страх упростых смертных.
        Наменя, однако, Али непроизвел сильного впечатления. Я обратил внимание нато, что азиатские туфли его, вышитые золотом исеребром, происхождением явно изкустарных мастерских одного изнаших постоянных рекламодателей- оборотистого казанского промышленника Абдулакадира Сегадиева. Аразве настоящий восточный маг, выходец стаинственного Тибета, коим напыщенно именовал себя Али, станет покупать туфли, изготовленные встране временного пребывания?
        «Нет,- трезво рассудил я,- уподлинного мага или, допустим, пророка все должно быть оттуда, свысокогорного Тибета, или, нахудой конец, издалекой, экзотической Индии».
        Поразмыслив немного, я пришел кгрустному для перспектив улучшения здоровья сестры выводу: Али был аферистом. Причем, скорее всего, несамого высокого пошиба.
        Эти выводы непоколебала икартина, которая открылась мне, когда Али Магомедд, извинившись, ненадолго отлучился водну иззадних комнат. Дверь он засобой как следует незакрыл.
        Заглянув вдовольно широкий проем, я увидел стопки старинных книг настолах, банки сжидкостями разных цветов, ржавые бидоны, причудливого вида электрические горелки. Иеще втой комнате стояла огромная, даже больше русской, печь.
        «Видимо, этот аферист непривык еще кнашему холодному климату, аосвоем бесценном организме здорово печется, вот ивоздвиг для его согрева такую громадину»,- решиля.
        Заключения, сделанные опророке, признаюсь, неособенно расстроили меня. Наблюдая засестрой, которая сблагоговением созерцала соизволившего вернуться внаше общество Али Магомедда, я лишний раз мысленно согласился стем, что лучше уповать напройдоху, нежели вовсе утратить надежду. Аименно втаком донельзя упадническом состоянии ипребывала Эльза длительное время.
        Али Магомедд читал нараспев своим трубным голосом заклинания нанепонятном нам языке, иногда громко стонал, закатывал глаза, делал плавные красивые жесты руками. Потом затих, принялся водить ладонями над головой Эльзы. Периодически отступал отнее шага надва, опускал руки, шумно дышал несколько минут. Затем снова принимался задело.
        Процедура продолжалось довольно долго. Михаил Александрович, сидевший рядом сомной нанизенькой восточной скамеечке, начал недовольно ерзать. Всилу нервического своего склада он просто немог оставаться вбездействии втечение мало-мальски продолжительного срока.
        Наконец, пророк дал Эльзе выпить какой-то зловонной жидкости избольшой, разрисованной золотыми драконами пиалы инизко, впояс, поклонился ей, давая понять, что лечение окончено.
        - Отныне вы, госпожа Подгорнова, будете чувствовать себя намного лучше,- слегка растягивая слова, произнес он. Затем самодовольно фыркнул, алчно облизнулся ипродолжил:- Считаю, что вам следует еще несколько раз прийти ко мне. Тогда я окончательно уничтожу ваши недуги, госпожа.
        После этих слов Али Магомедд снова церемонно поклонился, уже всем нам троим, явно намекая нато, что пора прощаться. Михаил Александрович, однако, значения этого жеста толи непонял из-за своей нечуткости, толи просто пренебрег деликатно выраженным предложением пророка.
        - Петя, голубчик, отправляйся-ка сЭльзой домой, ая задержусь, поговорю сэтим… врачом. Пусть поведает мне, чем болеет моя жена, чего нам всем ждать,- властно распорядилсяон.
        - Стоитли вам слышать, как называются недуги, само произнесение имен которых способно пробудить дремлющие посей день зловещие силы?- справился Али. Иважно предложил полковнику:- Доверьтесь полностью моим чарам, уповайте наних, как уповали древние египтяне наширокий разлив Нила, итогда супруга ваша поправится.
        Подгорнов, кажется, смекнул, что пророк пытается уйти отнамечающейся беседы:
        - Если я желаю знать, что происходит смоей женой, то, будьте покойны, настою насвоем,- отрезал он.- Тем более, я плачу вам деньги,- поставил он точку внепродолжительном споре.
        Пророк казался крайне раздраженным, ноздри ястребиного носа его заходили ходуном, глаза гневно засверкали. НоАли сдержал себя, втретий раз склонился предо мной иЭльзой, аМихаилу Александровичу плавным движением руки показал всторону той самой комнаты, где находились все причиндалы его ремесла, где стояла громадная печка.
        - Следуйте замной, ия прочту вам описания недуга вашей жены, данные вдревних ассирийских манускриптах,- нехотя пророкотал Али Магомедд.
        Итак, кнашей общей сЭльзой радости, Михаил Александрович остался слушать нудные своей непонятностью выдержки извосточных манускриптов. Благодаря чему его жена ненадолго избавилась отдражайшего супруга.
        ***
        Когда мы покинули дом Али Магомедда, было еще светло. Наступила очень хорошая для большого города пора, когда постепенно сходит нанет поток авто, экипажей, когда улицы понемногу пустеют ивчистой тишине подступающих сумерек вполной мере раскрывается красота древних строений, теряющаяся вдневной суматохе.
        Мне всегда нравились такие вечера. Асегодня было приятно иоттого, что я, украдкой посматривая наЭльзу, судовлетворением отмечал: после сеанса она выглядит значительно лучше, чем прежде. Вовзоре сестры появилась та искорка, которая совсем было потухла вбесконечной череде тяжелых дней жизни ссамодуром-супругом. Мне стало радостно заЭльзу.
        Мы медленно шли помосковским переулкам понаправлению кСадовой. Изящные особняки, выкрашенные вбелый, розовый, голубой цвета, купались вмягкости летней зелени. Нежные, уже совсем нежаркие лучи солнца придавали городу особый, совершенно неповторимый уют. Какже хорошо смотрелась моя сестра всвоем новом платье иззолотисто-желтого бархата, поверх которого была накинута бледно-зеленая туника, отделанная серебряной тесьмой. Бесспорно, все это очень шло Эльзе.
        Я всегда гордился сестрой. Внешне мы были похожи: очень светлая кожа, каштановые волосы, почти одинаковый зеленоватый цвет глаз, сразу видно, что брат исестра, неошибешься. Новолосы Эльзы- гуще икрасивее моих, глаза более выразительные, чем увашего покорного слуги, да исложена она была удивительно гармонично, вто время как я, всегда стеснялся своих долговязости, сутулости, излишне длинныхрук.
        Признаюсь, иногда мне даже казалось, что люблю сестру чуть-чуть сильнее, чем подобает брату…
        Это, впрочем, уже слишком личная тема, каковой нестоит касаться взаметках, предназначенных для посторонних глаз.
        ***
        Наследующий день, когда семья собралась вгостиной назавтрак, Михаил Александрович кстолу невышел. Горничная сказала, что вообще невидела его сегодня. Никто изнас, помню, непридал этому значения. Мы полагали, что, скорее всего, полковник уехал спозаранку всвое подмосковное имение, нежелая проводить воскресенье вкомпании жены иее родственников, что было, впринципе, вполне объяснимо.
        Как говорится, баба свозу, коню легче. Вздохнув соблегчением, что дочь насегодня будет освобождена отнеобходимости лицезреть своего супруга, родители наши отправились смотреть экспозицию балтийской выставки, недавно открывшейся вгороде. Им очень хотелось полюбоваться скандинавскими скульптурами впавильоне искусств.
        Эльза занялась детьми. Яже ждал китайца Фун-Ли, хозяина прачечной, находившейся неподалеку. В10часов утра он обещал принести мои сорочки иворотнички.
        Незаметно я углубился вчтение «Русского слова». Даже вздрогнул, когда изнастенных швейцарских часов выскочила кукушка. Итутже кто-то постучал вдверь:
        - Можно мне зайти?
        Разумеется, это был отменно пунктуальный Фун-Ли. Позавчера я, перестраховываясь, строго-настрого наказал ему, чтобы доставил белье непозже назначенного срока. Ведь сегодня тратить время попусту я просто немог: был Иванов день, изначит, предстояла большая подготовка кночи, накоторую московские немцы подревней традиции устраивали шумный праздник вCокольниках.
        Надо сказать, что Фун-Ли был нетолько замечательным прачечником, ноиприятным, доброжелательным собеседником. Алучшего, более восприимчивого иделикатного слушателя, чем этот неопределенного возраста полноватый китаец, неизменно одетый впотертый синий халат ималенькую черную шапочку- икак только она удерживается наголове!- трудно было даже вообразить. Единственным недостатком Фун-Ли являлось то, что он нетолько умел чутко внимать чужим речам, ноилюбил поболтать сам. Впрочем, суждения его были всегда забавны, апорой инебезынтересны.
        Сын Поднебесной обслуживал наш дом довольно давно, около двух лет. Как правило, он сам забирал иприносил белье. Илишь изредка, когда отлучался изгорода покаким-то своим китайским делам, осути которых я неимел ни малейшего представления, присылал помощников. Причем, всякий раз после возвращения справлялся, осталисьли «господа» довольны работой.
        Все мы привыкли кэтому китайцу, воспринимая его почти как дальнего, хотя ималополезного родственника. Он оказался даже посвященным вомногие семейные дела. Был Фун-Ли осведомлен иовизите кАли Магомедду:
        - Как госпожа Эльза, как сестра ваша чувствует себя теперь?- поинтересовался китаец, сразу после того как почтительно вручил мне безукоризненно чистые, прекрасно выглаженные сорочки.
        Я поведал овчерашних событиях, отметив особо, что сеанс вродебы пошел напользу Эльзе. Фун-Ли вздохнул соблегчением:
        - Как хорошо, хорошо… Ато я боялся, когда услышал, что ваша сестра пойдет кАли. Он- восточный человек, поэтому сним надо быть очень-очень настороже.
        Нескрою того обстоятельства, что свою персону к«восточным людям» Фун-Ли неотносил. Он уже долгое время жил вЕвропе. Сначала обретался где-то воФранции, затем осел вРоссии. Причислявший себя всилу географии обитания кистинным европейцам, китаец сбрезгливым презрением отторгал все, что происхождением своим имело край, где восходит солнце. Был склонен пофилософствовать наэту тему. Итеперь он оседлал любимого конька:
        - Восточные люди они такие… Дикие, коварные, белому их непонять. Вот албанцы. Кто самые восточные изевропейцев? Они- албанцы. Ониже исамые дикие. Вчера- кстати я вас незадерживаю?- прочитал оних в«Московских ведомостях» такое, очем очень хочется вам сообщить. Можно?
        - Нет. Да, пожалуйста,- ответил я одной репликой как напоставленные словоохотливым прачечником вопросы, так инаего ищущий внимания взгляд.
        - Значит так. Оказывается уних- это я обалбанцах- досих пор есть кровная месть. Выше даже религиозных запретов они ее ставят. Навсех родственников распространяют кровную месть, представляете?
        Фун-Ли развел руками, ухмыльнулся, демонстрируя свое снисхождение к«диким албанцам». Потом, выдержав паузу, продолжил повествование:
        - ВСеверной Албании, где люди еще чуть-чуть образованные, отэтого обычая потихоньку избавляются. Там отмести можно откупиться. Плати 3тысячи динаров, итебя неубьют. АвЮжной Албании- там сильно плохо, там ни закакие деньги нельзя откупиться!- прачечник снегодованием покачал головой.- Водной деревне, прочитал вчера, издвух враждебных семей, состоявших из51человека, вживых из-за кровной мести осталась одна восьмилетняя девочка. Вот вам Восток! Вот она- кровная месть!- воскликнул китаец снегодованием, затем вдруг мечтательно посмотрел наменя:
        - Толи дело Европа. Там-то ничего подобного нет ибыть неможет. Цивилизация…- китаец слегка, новтоже время крайне почтительно наклонил голову.- Ничего еще иАмерика. Я наднях такое интересное про нее узнал…
        - Извини, Фун-Ли, номне надо идти поделам,- прервал я болтливого китайца.
        Однако, нежелая обижать его, крайне чувствительного, как ивсе сыны Поднебесной империи клюбому проявлению недостаточной обходительности, произнес слегка заискивающим тоном:
        - То, что ты мне рассказал про Албанию, весьма любопытно. АобАмерике давай, если невозражаешь, побеседуем вследующий раз. Согласен?
        - Конечно, конечно,- затараторил, широко ичасто улыбаясь, Фун-Ли.- Я больше небуду вас задерживать. Мне просто очень приятно обсуждать свами, таким умным молодым человеком, важные проблемы. Асейчас я уже оставляю вас,- он низко поклонился имелкими быстрыми шажками проследовал изкомнаты.
        Спустя несколько секунд дверь приоткрылась. Прачечник опять заглянул комне:
        - Господин Феллер, незабывайте отом, что Фун-Ли, бедный китаец, обладающий самыми незначительными способностями, всегда квашим услугам.
        Этакая ненавязчивость… Я приветливо помахал ему рукой, стараясь держаться непринужденно, недемонстрировать особо свою досаду. Право слово, какже он заболтал меня! Вдругой день ябы, наверное, отнесся кэтому совершенно спокойно. Терпеливо слушалбы его когда угодно, нотолько несегодня- перед Ивановой ночью.
        ***
        Иванова ночь…
        Вдалекие годы моей юности это была совершенно особая для каждого московского немца ночь, идень перед ней был тоже непохож надругие.
        Сраннего утра мы все, отважного фабриканта Бесселя, вчьих глазах читалась непоколебимая уверенность взавтрашнем дне, идопоследнего пьянчужки сапожника Хидбауэра собвисшими отосознания безысходности бытия усами, буквально сходили сума. Напрочь забывали про жен, дочерей, сестер, про всех женщин. Мы все, идаже самые почтенные среди нас, сдетским энтузиазмом бегали полавкам Охотного ряда, закупая пиво, колбасы, карнавальные наряды, фейерверки, бенгальские огни.
        Иуже вечером, вСокольниках, начинался праздник- самый веселый извеселых, самый пьяный изпьяных, самый немецкий изнемецких.
        Это было торжество воимя его величества Бахуса, которое, как гласит заслуживающее безусловного доверия предание, установили сотни лет назад еще первые обитатели Немецкой слободы. Напраздник исстари допускаются только немцы. Ичто самое приятное: там запрещено появляться женщинам! Настоящее веселье возможно лишь вмужском обществе.
        Гуляние началось сшествия торжественной, многолюдной (немцев вгороде было около 18тысяч) процессии кстолам сугощением. Уже кполуночи я, скажу откровенно, чувствовал себя далеко нелучшим образом. Слегка кружилась голова, вглазах рябило отсвета ярких факелов, скоторыми носились герольды, рыцари, эльфы- все те, кто завтра утром снова превратятся вдобропорядочных московских обывателей. Вушах звучали разрозненные фразы немецких песен. Похоже было даже, что исполнял их нея, акто-то другой.
        Созабоченностью я задумался над тем, кто осмелился бесцеремонно, без моего ведома поселиться вмоей голове, и, погрузившись вэти свои мысли, чуть было неоказался сбитым сног гигантскими носилками, которые несли 10гномов сдлинными накладными бородами, вразноцветных колпаках спушистыми кисточками.
        Наносилках согромной кружкой пива вруке стоял, покачиваясь, некто иной, как сам Бахус. Наэтот раз ответственная должность главы торжества была доверена Иоганну Карловичу Бауме. Он жизнерадостно помахал мне рукой, затем гаркнул:
        - Прозит!- иодним богатырским глотком опорожнил кружку.
        - Ву-а-ля!- весело заверещали гномы, среди которых я узнал командующего Московским военным округом генерала фон Плеве, владельца табачного магазина наОстоженке Шумахера, юного поэта-футуриста Зальцмана…
        Его величество Бахус начал, неслезая сносилок, подпрыгивать, хлопать владоши. Асвита нестройно, носэнтузиазмом пропела какой-то крайне непристойный куплет.
        Воизбежании вредных сплетен, кои могут порождены среди будущих читателей строками моей рукописи, должен заметить, что крестный, равно как идругие московские немцы позволяли себе такое… ну, скажем так… несколько легкомысленное поведение всего-навсего один раз вгоду- наИванову ночь.
        Отойдя относилок- Бахус вэто время принялся исполнять веселую, слегкой похабщинкой баварскую песню, сэнтузиазмом подхваченную всеми десятью гномами,- я помотал головой, прислонился ккакому-то дереву- кажется, это была береза- изадремал, продолжая тем неменее слышать громкие звуки буйного праздника.
        Когда открыл глаза, развлекающаяся толпа уже распалась наотдельные, тяготевшие кпивным бочкам группы, веселие вкоторых, однако, еще било ключом. Впрочем, далеко невсе предавались пьянству. Наиболее усталые, отдыхали, сидя натраве, другие запускали фейерверки, асамые стойкие приверженцы традиций собирали высокие, внесколько сажень кучи хвороста, чтобы устроить грандиозные костры- неотъемлемую принадлежность Ивановой ночи.
        Ко мне подошел крестный. Общество, видимо, уже освободило Иоганна Карловича отпочетных, новместе стем икрайне обременительных для организма обязанностей Бахуса, ион, хотя ибыл явно навеселе, поспешил найти меня, дабы справиться, каковы дела уЭльзы. Крестный неочень-то обрадовался, когда услышал, что Али Магомедд немного помог сестре:
        - Понимаешь, Peter, ей будет худо дотех пор, пока она нерасстанется сполковником.
        Это утверждение я, разумеется, оспорить немог. Авкрестного под влиянием праздника, похоже, вселился некий древнегерманский дух- свирепый ивоинственный, потому что Иоганн Карлович продолжил весьма резко:
        - Если мерзавец Подгорнов непожелает дать ей свободу по-хорошему, ая уверен, что он этого сделать незахочет, то его надо просто убить. Идело сконцом,- крестный сделал стремительное движение рукой.
        Кажется, он уже представлял себя отважным рыцарем изаносил меч над несносным полковником.
        Порыв этот, вызванный шаловливой игрой воображения, чуть было непривел кплачевным результатам. Потеряв равновесие, крестный рухнул… Ксчастью, прямо вмои крепкие объятия.
        Серьезной заботой той последней довоенной Ивановой ночи стала доставка Иоганна Карловича домой. Крестный, хотя ишествовал неособо уверенно, апериодически ивовсе останавливался передохнуть, тем неменее настойчиво уговаривал меня отправиться прямо сейчас втеатр «Эрмитаж» наспектакль «Женщины ивино».
        - Это очень пикантное представление,- безапелляционно утверждал Иоганн Карлович, лукаво подмигивая вашему покорному слуге.
        НаБольшой Садовой я очутился глубокой ночью.
        ***
        Подходя кдому, я полагал, что все уже спят. Вомногих окнах, однако, несмотря напозднее время, горел свет. Едва я переступил порог, как родители сообщили неожиданную весть: Михаил Александрович нетолько отсутствовал весь день, ноивимении также необъявлялся, очем стало известно отуправляющего, который ближе квечеру привез оттуда зелень накухню.
        Сначала родители иЭльза надеялись, что полковник предпочел провести воскресный день наслужбе- вштабе Московского округа- хотя изнали, что уМихаила Александровича был выходной.
        Позвонили вштаб, выяснилось, что дежурные офицеры Подгорнова невстречали. Они, всвою очередь, незамедлительно связались скомандующим войсками округа генералом П. А. Плеве, уже вернувшемся спраздника, доложили доблестному военачальнику обисчезновении полковника. Тот выразил глубокую озабоченность судьбой подчиненного, вочередной раз четко продемонстрировав свою принципиальную жизненную позицию, удивительно образно илаконично сформулированную нашим великим поэтом М. Ю. Лермонтовым: «слуга царю, отец солдатам».
        Ночь тянулась долго. Проходил час зачасом, полковник известий осебе неподавал. Все ненашутку заволновались, принялись звонить знакомым. Тем, разумеется, укого были телефоны. Костальнымже отправили слуг. Ничего хорошего, ксожалению, узнать неудалось. Похоже, что мы сЭльзой были последними, кто видел Михаила Александровича.
        - Надо заявить вполицию обисчезновении Миши,- резюмировал сложившуюся ситуацию папа.
        - Телефонируй немедленно, Peter,- отдала мне приказ мама.
        Эти тревожные мгновения хорошо запечатлелись впамяти. Испуганные неизвестностью старики-родители сидят рядышком надиване внашей гостиной, чья такая привычная иуютная мебель красного дерева теперь, казалось, вцвете своем обрела некий зловещий оттенок.
        Эльза стоит набалконе, накинув наплечи бардовую шаль, курит папиросы «Осман». Одну заодной. Детей уложили спать. Сними сейчас няня. Я, единственный, кто неутратил присутствия духа, уже который раз набираю пятизначные номера друзей, знакомых Михаила Александровича.
        ***
        Понедельник был исполнен мучительным ожиданием.
        Больше всех, как ни странно, переживала Эльза. (Это при ее-то отвратительных отношениях ссупругом!) Сестра моя заперлась вкомнате иникого ксебе непускала. Долго уговаривал ее через дверь прекратить курить крепкий «Осман» ивзять уменя более мягкий икачественный «Зефир». Она разрешила мне войти, взяла папиросы итутже категорически потребовала оставить ее одну.
        Полиция тщетно искала полковника повсему городу. Мыже позвонили в«Московские ведомости», «Русское слово», «Русские ведомости», «Московский листок», «Копейку», которые ввечерних выпусках дали сообщения обисчезновении Подгорнова. Осубботнем визите кАли пресса неписала: следователь Пантелей Тертышников, занявшийся нашим делом, посоветовал навсякий случай неделать некоторые подробности случившегося достоянием общественности.
        Я прислушались крекомендациям этого офицера полиции- человека, несомненно солидного, знающего, внушающего доверие своими умными маленькими глазками, длинной профессорской бородой инеимоверной худобой, свидетельствующей либо оприсущей выдающимся умам язвенной болезни, либо ивовсе обаскетическом образе жизни, свойственном подвижникам своего дела.
        Тертышников, которому я рассказал вовсех деталях опоходе кАли Магомедду, отправился снижними чинами вконтору пророка. Последнего, однако, там неоказалось. Мой знакомец-секретарь сообщил следователю, что Али еще ввоскресенье утром уехал вПетербург, где унего, также как ивМоскве, имелась обширная практика.
        Вернуться оттуда он предполагал только наследующий день, вовторник.
        ***
        Ко вторнику Михаил Александрович обнаружен небыл, ивсе надежды полиция возлагала теперь надопрос Али Магомедда, человека, который беседовал сполковником еще всубботу, и, возможно, мог каким-то образом прояснить дело.
        Унас вдоме между тем появился Игорь Велтистов.
        - Гдеже ты пропадал все это время?- гневно напустился я насвоего друга.
        - Вкурильне. Это единственное место, где теперь я чувствую себя более-менее сносно,- сухо бросил он мне, асам быстренько устремился внаправлении комнаты Эльзы. Носестра видеть его, ровно как, впрочем, ивсех остальных, непожелала.
        Всемье господствовало гнетущее настроение. Причина его возникновения была мне, откровенно говоря, несовсем непонятна. Я, конечно, тоже волновался. Носдругой стороны…
        Всамом деле, нет полковника, иБог сним, непропадет. Амы, покрайней мере, отдохнем без его персоны несколько дней.
        - Нечего придавать этому особого значения: что сним может случиться?- говорил я Котову, который, узнав опоследних событиях, сразу приехал кнам.
        Тем неменее, Женя, знавший мою сестру сдетства, идвижимый прежде всего искренним сочувствием кней, долго стоской смотрел нанее. Эльза как раз покинула ненадолго комнату ииграла назнаменитом покрасоте звука ипрочности пианино «Рениш» грустные вещи Шопена…
        Прослушав три печальных ноктюрна, Котов вздохнул, подумал немного. Затем сел насвой любимый велосипед- детище американской фирмы B. S. A., оснащенное моторчиком «Луксус»- ипокатил всторону Вспольного переулка, разведать как разворачиваются события, дабы сообщить новости безутешной женщине.
        Женя имел неплохие связи вполицейском мире, асТертышниковым ивовсе ходил «накабана» вдебрях Костромской губернии, поэтому ему разрешили присутствовать вконторе пророка, где находились следователь ижандармские чины, караулившие Али Могамедда.
        Уже через несколько часов выяснилось, что они ненапрасно провели здесь свое драгоценное для общественных нужд время. Сам вид прибывшего изПитера пророка- здоровенный лиловый синяк под правым глазом- немог невызвать уних резонных подозрений. Тутже вквартире Али произошел допрос.
        Объясняясь сполицией, пророк рассказал, что вечером всубботу, после того, как мы сЭльзой отправились домой, долго пытался растолковать Михаилу Александровичу, чем именно страдает его жена, нополковник, непожелав вникнуть всуть дела, принялся кричать напророка. Тот резко ответил, слово заслово, они крепко повздорили, ссора переросла вдраку, которая кончилась, разумеется, впользу более сильной стороны, участвующей вконфликте- атлетически сложенного военного. Азатем, пословам Али, полковник хлопнул дверью, пообещав подать напророка всуд за«гнусное иковарное шарлатанство».
        Версия, изложенная Али Магомеддом, непоказалась убедительной проницательному Тертышникову. Он, как выразился Женя, «так ипронзал пучеглазого индусского обманщика своим цепким взглядом», авконце концов приказал жандармским чинам незамедлительно обыскать контору.
        Обследование, произведенное чинами, дало поистине ошеломляющие результаты. Бездыханное тело полковника было найдено втой огромной печи, которою я видел краем глаза вовремя недавнего визита кпророку. Полицейские обнаружили труп вспециально устроенном лазе, охватывавшем попериметру топку печи. Этот лаз, собственно, исоздавал большие ее габариты.
        Вместо левого глаза налице Михаила Александровича была ужасная рана…
        Да, его лишили жизни точно таким способом, как ивсех тех людей, очьих смертях я прочел всубботу, в«Русских ведомостях».
        Само собой, что Али Магомедда обвинили нетолько вубийстве полковника, ноиэтих несчастных. Для такой постановки вопроса имелись более чем веские основания. Во-первых, тело влазе вокруг печки. Во-вторых, недвусмысленное признание самого пророка вссоре сполковником. Наконец, сам лаз, который Али использовал для того, чтобы прятать свои жертвы.
        Здесь, кстати, отыскали несколько волос, непринадлежавших полковнику. Значит, прежде там было сокрыт еще чей-то труп. Следователь считал это вполне доказанным.
        ***
        Наследующий день, всреду, Тертышников пригласил Эльзу вполицейское управление для того, чтобы отдать ей вещи, найденные уубитого. Я вте тяжелые для сестры дни неотступно сопровождал ее всюду, кудабы она невыходила изкомнаты. Разумеется, что неотклонился отисполнения родственного долга инасейраз.
        Следователь сидел всвоем обтянутом черной коже кресле. Обычно непроницаемое лицо Тертышникова выражало неподдельную скорбь. Над головой офицера висел портрет Государя-Императора, написанный, несомненно, даровитым художником. Николай II строго смотрел настол, накотором находились вещи покойного, иодновременно сподлинно отеческим состраданием- наубитую горем вдову.
        Надо признать, что Подгорнов был человеком редко встречающегося ныне спартанского склада. Вотличии оттех, кто таскает ссобой множество бесполезного барахла, даже когда ненадолго отлучается издома, полковник всегда брал ссобой лишь самое необходимое.
        Перед нами лежали бумажник, массивные золотые часы-луковка сдлинной цепочкой, пара бриллиантовых запонок измагазина Кузнецова, батистовый, сверкающий чистотой носовой платок, маленький флакончик одеколона «Тезия» (парфюмерия А. Мемерсье), набор зубочисток, две коробки папирос «Дядя Ваня», атакже приглашение наIX международный конгресс поприкладной химии (наука эта составляла долгие годы единственное хобби полковника).
        Плачущая Эльза брала эти предметы один задругим, прижимала их ксвоему страдающему, доброму сердцу. Я ласково держал руками вздрагивающие отрыданий плечи сестры, периодически обращаясь кней сословами утешения. Впрочем, помимо естественного, глубокого своей неподдельностью сопереживания я испытывал немалое удивление из-за того, что среди предметов небыло любимой перьевой ручки полковника: нефритовой, увенчанной фигуркой голубя.
        Михаил Александрович, насколько я знал, никогда нерасставался сручкой. Кудаже втаком случае она могла деться?
        Пропажа ручки былабы вполне естественной, еслибы наряду сней исчезло ивсе остальное. Тогда сталобы ясно- покойного ограбили. Атут… Мое недоумение крепло.
        Эльза немного успокоилась. Прикусив губу, она собрала вещи полковника всвой ридикюль. Тертышников, чьи крошечные глаза, всвою очередь, заметно увлажнились, подошел шаркающей походкой кЭльзе- еще раз выразить свои соболезнования. Слова его снова вывели мою несчастную сестру изсостояния крайне шаткого равновесия.
        Она разрыдалась ивистерическом припадке вцепилась руками впрофессорскую бороду доблестного следователя. Эльза громко заголосила, ноги ее неожиданно свела судорога, иона почти повисла набороде Тертышникова, который, впрочем, держался мужественно, можно сказать, стойко. Благодаря, видимо, присутствию засвоей спиной портрета обожаемого монарха, его незримой, ноочень значимой поддержке.
        Автору этих строк пришлось потратить немало сил, успокаивая свою бедняжку-сестру. Наконец она смогла собраться ссилами. Я взял ее под руку. Мы покинули здание полицейского управления.
        Тогда я еще полагал, что полковник покакой-то нелепой случайности оставил нефритовую ручку вкабинете, когда собирался кАли Магомедду. Сразу после того, как мы очутились дома, ия сдал Эльзу наруки нашей матери, я пытался отыскать эту пишущую принадлежность вкабинете Подгорнова.
        Перерыв ящики письменного стола усопшего зятя, обнаружил немало разнообразных вещей. Втом числе: четырнадцать колод потертых игральных карт, двенадцать упаковок слабительного «Sagrada Barber», фуражку исвисток трамвайного кондуктора, три баночки средства отобщей иполовой слабости «Биола», огромный бинокль «Трейдер» сразноцветными линзами, два кусочка хрустального мыла «отФ. Мюльгенса, поставщика многих Высочайших дворов» соследами передних ибоковых человеческих зубов наповерхности, початую баночку сосредством для предохранения кожи отзагара, картонную коробочку собгрызенными ногтями пальцев рук, подшивки «Журнала для женщин» зачетыре последних года, разрозненные номера этогоже журнала сначала выхода издания, множество пустых тюбиков из-под рыжей краски для волос «производства Зеегера», немецкую губную гармошку, пустую копилку-свинку, восемьдесят черных страусовых перьев, обширнейшее собрание английских открыток сполуобнаженными индианками, иеще 50экземпляров брошюры профессора Гофмана «Опреждевременных родах». Я, конечно, подозревал, что зять мой- человек невполне нравственный, нонедотакойже
степени…
        Удрученность, которую испытывал я отсделанного открытия, дополнялась разочарованием оттого, что нефритовая ручка найдена мною небыла.
        ***
        Полиции дело обубийстве моего зятя казалось совершенно очевидным. Вскоре Тертышников передал его всуд. Начался процесс, накотором Али Магомедда обвинили внескольких убийствах.
        Общественное мнение вотношении пророка было настроено однозначно негативно. Газеты давали материалы опроцессе под рубрикой «Ритуальные убийства», перед зданием суда ежедневно собиралась толпа, неоднократно порывавшаяся учинить расправу над Али. Московские обыватели несомневались, что убийцей был пророк, всилу своих изуверских наклонностей подкарауливавший припозднившихся прохожих инаносивший им смертельные раны вглаз каким-то острым предметом. Теперь, после его поимки, вгороде перестали страшиться злодея, лишавшего людей жизни таким экзотическим способом.
        Напроцессе Али упорно стоял насвоем, утверждая, что после ссоры полковник, живой иневредимый, ушел изего конторы, истех пор он Михаила Александровича невидел. Чтоже касается ответа навопрос, для чего, собственно, впечи был устроен лаз, то здесь обвиняемый давать какие-либо объяснения наотрез отказался.
        Стоитли удивляться, что присяжные единодушно признали Али Магомедда виновным? Их несмутили те обстоятельства, что нателе Михаила Александровича отпечатков пальцев пророка обнаружено небыло, что полиция ненашла орудие убийства. Все это нисколько непоколебало исудью, приговорившего Али ксмертной казни.
        Обисполнении приговора московские газеты сообщили срадостью. Поместив это известие среди наиважнейших напервые полосы выпусков. Сразу после еще кратких информаций оначинающемся кризисе наБалканах…
        ***
        Эту историю многоуважаемый Фун-Ли прокомментировал следующим образом:
        - Все, как обычно, господин Феллер…- китаец важно поглядел наменя.- Вбедах бренного мира всегда виноват Восток. Подумать только, этот варвар Али Магомедд причинил столько зла цивилизованному обществу,- изрек он счрезвычайно глубокомысленным видом.
        Надо отметить, что я небыл сним полностью несогласен. Никогда непредполагал, что Эльза станет страдать из-за смерти человека, отравившего ее молодость. Ксчастью, время, самый могущественный волшебник-целитель, как обычно бывает, взяло свое. Ивэтом благом деле волшебнику помог, как вы сами, наверное, сообразили, некто иной, как Игорь Велтистов.
        Непроходило дня, чтобы он незаглядывал кнам. Скаждым разом сестра моя встречала его все приветливее, чего нельзя было сказать одвух крошках- детях полковника. При всей неприязни кпокойному вынужден признать, что кчетырехлетней голубоглазой дочке Свете итрехлетнему толстенькому Вадику он относился как нельзя лучше.
        Дети были очень малы. Им говорили, что папа, дескать, ушел навойну. Ноони интуитивно ощутили его смерть. Нет, они неспрашивали, когда вернется отец. Просто иСвета, иВадик перестали быть теми жизнерадостными созданиями, каковыми являлись прежде. Они обращали мало внимания наподарки, которые делали им мои родители, неиграли весело сомной, как раньше. Даже ласки матери воспринимали нетак, как при жизни отца.
        Иесли впервые дни после смерти полковника я, что греха таить, почти неиспытывал отрицательных чувств поотношению кего убийце, то теперь, видя грусть вглазах дорогих малышей-племянников, люто возненавидел Али Магомедда.
        Вскоре, однако, я узнал, что пророк незаслуживал плохого ксебе отношения.
        ***
        Это произошло через неделю после казни Али. Совершенно неожиданно Эльзу вызвали вполицию. Я, конечно, неотпустил ее одну.
        Пантелей Тертышников, нервно ходивший покабинету, мрачно посмотрел нанас, пригласил жестом садиться:
        - Я должен познакомить вас, ближайших родственников Михаила Александровича Подгорнова, сновыми фактами, касающимися его убийства,- произнес следователь, протягивая нам несколько листов бумаги.
        Первый представлял собой газетную вырезку снеровными краями:
        «Наокраине нашего города, впоселке Лосинка, разыгралась наднях потрясающая трагедия. Старожил поселка, домовладелец П. Н. Богомолов, убил своих беременную жену, трех детей изарезался сам. Соседи, услышавшие крики вдоме Богомолова, бросились туда, инашли детей, зарубленных топором впредсмертных судорогах. Вдруг вдверях появился убийца, успевший уже нанести себе кухонным ножом четыре раны вбок. Истекая кровью, Богомолов упал напол, успев прохрипеть буквально следующее: «Пусть мое письмо прочтут вполиции». Прибывшие наместо происшествия чины полиции действительно нашли вкомнате Богомолова запечатанный конверт, содержание которого они пока держат всекрете.
        Сам П. Н. Богомолов работал врачом при морге Первой градской больницы. Несколько лет назад он страдал сильным умственным расстройством, нозатем поправил свое здоровье. Как теперь видно, неполным образом. Можно только добавить, что вовсей округе Богомолова уважали, как человека хорошего нрава итрезвого поведения».
        «Зачем нам нужно читать сообщение обэтом сумасшедшем?»- подумал я снедоумением. Ночувство это начисто рассеялось, после того как мы узнали содержание посмертного письма Богомолова:
        «Я, недостойный ученик великого Али Магомедда, пишу эти строки перед тем, как убить себя самого, человека, ставшего причиной безвременной кончины моего учителя, убить детей своих, ибо они плоть отнедостойной жизни плоти моей. Да, все мы должны умереть, искупив тем самым хотябы отчасти то неимоверное зло, которое я принес миру, погубив величайшего целителя Али Магомедда, этого светильника мудрости, столпа познания, вытащившего меня избездны безумия, ибольше того, посвятившего меня вглубинные тайны своей выдающейся магии.
        Я расправлюсь ссобой ипотому, что иначе полиция заставит меня неограничиваться тем, что я сообщу вэтом письме, нонепременно обяжет раскрыть доступное пониманию лишь избранных мудрецов Востока иих верных последователей…
        Пять лет назад я начал страдать мучительными галлюцинациями. Изможденный этими неотступно преследующими меня видениями, отчаявшийся выздороветь- тщетно обращался ко многим именитым коллегам- я уже вознамерился свести счеты сжизнью. Нотут, прочитал вгазете обАли Магомедде ирешил, неособенно, впрочем, надеясь наблагоприятный исход, показатьсяему.
        Свершилось чудо! Великий пророк исцелил меня всего зачетыре сеанса. Разум мой освободился отгаллюцинаций. Надоли говорить отом, как счастлив был я обрести долгожданный душевный покой, как неистово ликовал, когда рассудок мой вырвался измрачного подземелья недуга, как слезно благодарил мудреца, посланного мне самим Провидением. Я пал наколени перед великим мужем иклятвенно обещал служить ему всегда верой иправдой, быть преданным помощником исподвижником его, выполнять все, что потребуется Али Магомедду.
        Он, казалось, был тронут высказанными знаками признательности, нодолго наотрез отказывался отмоих услуг. Теперь я понимаю почему: он, наделенный многими чудесными дарами, втом числе ипредвидением, предвосхитил, какие страшные беды я принесу ему самому, его благородному делу помощи людям. Я, однако, продолжал настаивать насвоем.
        Тогда Али Могамедд, покорившись, видимо, неумолимому велению судьбы, над которой даже он небыл властен, предложил мне, жалкому лекарю, стать его учеником. Ион посвятил меня вомногие свои тайны, предварительно предупредив, что раскрыть их кому-либо я, ровно как ион, недолжен ни при каких обстоятельствах.
        Я произнес страшную клятву, обязывающую соблюсти это условие. Клятву, подобную той, которую когда-то сам Али Магомедд дал вгорах Тибета своему легендарному учителю Расулу ибн Мур-Мяо.
        Понемногу пророк научил меня изготовлять многие удивительные препараты. Ия былбы совершенно счастлив, еслибы невидел часто своего учителя грустным. Когдаже я осмелился поинтересоваться, вчем кроется причина его несказанной тоски, великий Али Магомедд разрыдался.
        Затем сослезами наглазах ихрипотцой вголосе объяснил, что для приготовления определенных чудодейственных снадобий необходимыми компонентами являются некоторые составляющие человеческого организма (какие именно, я, разумеется, нескажу никому иникогда). Пророк нерасполагал этим материалом, ипосему, будучи лишенным возможности сделать лучшие изсвоих препаратов, страшно страдал. Нередко, как он сам признался мне, немог заснуть, плакал всю ночь напролет.
        Я решил помочь учителю. Ктому времени я, возвращенный кздоровому бытию Али Магомеддом- да непомеркнет слава его несказанной премудрости!- уже снова начал работать поспециальности. Препарировал трупы вбольничном морге. Находясь наэтом месте, мог помочь своему учителю.
        Сначала я уносил тайком избольницы части тел, потом стал договариваться смогильщиками отом, чтобы после похорон бездомных бродяг, тела их извлекались изземли ипередавались вмое распоряжение. Все это я переправлял втот самый лаз, который мы сАли Магомеддом устроили вего конторе наВспольном.
        Добытое служило сырьем для изготовления наших (как приятно мне произносить это слово- «наших») снадобий.
        Ночью, когда был убит полковник Михаил Александрович Подгорнов, я возвращался домой после вечерней смены. Шел пешком через весь город. Ивдруг увидел труп полковника.
        Какже я жалею сейчас, что притащил тело вдом Али Магомедда! Нонезнал, неведал я, окаянный, отом, что полковник шел именно изэтого дома, что он зверски избил пророка, который, естественно, недокладывал мне обо всех своих встречах. Атогда мне казалось, что все складывается как нельзя более удачно: труп лежал неподалеку отконторы пророка идоставка его туда представляла собой несравненно более простую задачу, чем та, которую мне приходилось решать всякий раз, когда я, дрожа отстраха, был вынужден уговаривать могильщиков вскрыть могилу, крадучись, прятал ночью тело вспециально изготовленный ящик, искал покладистого извозчика, согласного перевести через весь город большой ящик снеизвестной начинкой: многие думали, что внем, смешно сказать, контрабандный товар, инаотрез отказывались.
        Я уже неговорю отех деньгах, кои мне приходилось брать упророка наоплату услуг могильщиков иизвозчиков, отом, что многие издобытых стакими неимоверными сложностями трупов пророк немог использовать поназначению, поскольку они были вбольшой степени поражены разложением. Ачто стоили риск разоблачения, шантаж состороны людей, привлекаемых мною кнашему делу…
        Итак, я, покорный своему послушанию увеличайшего светильника мудрости, поднял тело полковника ипотащил поулице. Состороны мы вполне могли сойти запару самых обыкновенных пьяниц, один изкоторых уже совершенно недержится наногах. Достигнув конторы пророка, я спрятал труп влаз печи, идонельзя довольный тем сюрпризом, что приготовил отъехавшему вПетербург Али Магомедду, отправился радостный домой.
        Меня невстревожили сообщения газет обисчезновении полковника. Полиция, ведь, неизвестила репортеров опосещении покойным Али Могамедда. Каковоже было мое горе, когда я узнал, что учитель арестован, что его обвиняют вубийстве из-за непростительной ошибки, совершенной мною. Ивместе стем я восхищался непреклонным мужеством Али Могамедда, который насамом деле наверняка догадывался, как попал кнему труп, ислегкостьюбы отвел отсебя лживые наветы, еслибы пригласил меня выступить вкачестве свидетеля насудебном заседании.
        Ноэто неизбежно повлеклобы засобой раскрытие глубинных тайн его ремесла, апророк немог нарушить однажды данную клятву.
        Последую его примеру ия, несчастный последователь мудреца Востока.
        Да, письмом своим я неоставляю камня накамне отомерзительных обвинений, выдвинутых против моего могущественного учителя, и, одновременно, смертью своей сохраняю его тайны, которые, многиебы постарались выведать отменя после моего рассказа, останься я вживых.
        Смиренный П. Н. Богомолов»
        - Мы, поначалу, полагали, что Богомолов просто-напросто снова впал вумственное расстройство, авсе то, что он изложил вписьме, является плодом фантазии его воспаленного воображения,- задумчиво заметил Тертышников, занявший свое место застолом.
        Затем он почесал рукой бороду, ивдруг выдернул изнее несколько волосков. Скривился отболи, топнул ногой, так что задрожала люстра, ипродолжил:
        - Новсе-таки я решил проверить, соответствуетли истине то, что написал Богомолов относительно краж трупов. Мы побывали накладбище, где хоронят бродяг, доставленных изморга Первой градской. Иверно, если допохорон украсть труп практически невозможно, то затем…
        Обычно бледные щеки Пантелея Тертышникова густо зарумянились. Он откашлялся:
        - Затем сделать это несоставляет труда. После соответствующего допроса…- Следователь стукнул кулаком постолу так сильно, что спотолка посыпалась побелка.- Трое могильщиков сознались, что выкапывали трупы попросьбе Богомолова. Вышли мы инадвух извозчиков, отвозивших тела кдому Али Могамедда. Против всех этих людей возбуждено уголовное дело,- сделав судорожное движение рукой, Тертышников нечаянно сбросил состола чернильницу, стопку исписанных бумаг.
        Все это полетело насапоги следователя инагрязный пол. Споследнего незамедлили подняться облака пыли: прислуга вполицейском управлении уже месяц как бастовала.
        - Так что, всвете всего открывшегося письму Богомолова приходится верить,- подытожил следователь, хмуро рассматривая свой сапог, обильно политый яркими фиолетовыми чернилами.
        Сверху продолжали падать мелкие белые частицы. Пыль также никак неоседала. Ввоздухе образовалась липкая, щиплющая глаза смесь.
        Тертышников боязливо покосился наслегка запачкавшийся портрет Государя-Императора, чье выражение лица стало, как мне показалось, каким-то скорбно-постным, снова откашлялся:
        - Остается невыясненным одно: если неАли Магомедд, то кто… ктоже убил Михаила Александровича Подгорнова?- надрывно воскликнулон.
        Грустно вздохнул, налил полный стакан воды изобъемистого графина производства кузнецовского завода, залпом выпил. Громко икнув, продолжил свой страстный монолог:
        - Чтоже касается тайн лечения пророка, то они моглибы далеко продвинуть русскую науку. Это очевидно. Ксожалению, когда шло следствие поделу обубийстве, мои люди непредали значения книгам ипрепаратам, находившимся вконторе пророка. Ивот…- Снеизбывной печалью следователь посмотрел наменя.- Сегодня мне сообщили, что дом воВспольном, где размещалась контора, сгорел дотла. Скорее всего, умышленный поджог. УАли Магомедда, кажется, был неодин ученик. Врачебные тайны пророка ушли таким образом отнас навсегда…
        Тертышников замолчал, исподлобья поглядел нанас, потом сдрожью вголосе сказал:
        - Очевидно, что я потерпел полнейшее поражение всвоей работе. Мне остается только подать вотставку.
        Он встал, неожиданно старческой походкой проковылял вугол кабинета, взял стремянку, которую я заметил лишь сейчас. Разместив ее под портретом возлюбленного монарха, принялся тщательно стирать симператорского лика пыль своим носовым платком. Периодически следователь всхлипывал.
        Да, это был верный солдат российского трона…
        Натаких, как он, стояла Российская держава. Даже встоль тягостную для себя минуту он заботился прежде всего оГосударе.
        Слава героям!
        ***
        Впрочем, оценку примерному поведению Тертышникова я дал много позже. Втот миг был слишком потрясен. Весть онепричастности пророка ксмерти полковника полностью парализовала мышление.
        Я невыдвигал новых версий произошедшего, недумал орецептах Али, уничтоженных алым, коварным пламенем. Даже, страшно признаться, неособо сочувствовал пострадавшему отразыгравшегося темперамента следователя изображению НиколаяII.
        Ясно было только следующее: убийцу, начьей совести уже была нетолько жизнь полковника, ноиАли Магомедда, всей семьи Богомоловых, необходимо найти, ион должен понести суровое наказание.
        Нокто все-таки совершил злодейское преступление?..
        Этот вопрос раскаленным гвоздем пронзал мою бедную голову. Спустя некоторое время вней огненными буквами сверкнули слова крестного, произнесенные вСокольниках:
        - Если мерзавец Подгорнов непожелает дать ей свободу по-хорошему, ая уверен, что он этого сделать незахочет, то его надо просто убить. Идело сконцом…
        Вспомнил я ито, что ночь убийства Иоганн Карлович непровел дома. НаАлександровском вокзале крестный сказал, что будет работать вконторе журнала. Ноестьли, позвольте спросить, свидетель, способный подтвердить, что Бауме действительно находилсятам?
        Я знал, что контора наша неохранялась сторожем, чьи показания моглибы составить неопровержимое алиби крестному. Аведь Иоганн Карлович приходился крестным отцом нетолько мне, ноиЭльзе, очень любил ее, переживал, видя, как она мучается стираном-мужем.
        Номогли, он, этот добрейший, мягкий человек совершить хладнокровное убийство, сымитировав действия таинственного маньяка, лишившего прежде жизни четырех человек? Крайне сомнительно.
        Однако наопрометчивые поступки Иоганн Карлович был способен. По-крайней мере вмолодости, когда бесстрашно дрался надвух дуэлях из-за дам. Тогда, ксчастью, эти поединки окончились бескровно… Правда, одно дело игра горячей крови вюношеские годы исовсем иное- совершение рассчитанного как вхорошей шахматной партии преступления.
        Иеще… Когда я впервые после убийства встретился скрестным, то просто поразился: щеку Иоганна Карловича пересекала глубокая ссадина.
        - Неследли это гуляний Ивановой ночи?- поинтересовалсяя.
        - Отнюдь. Это след утра следующего дня,- бодро ответствовалон.
        -???
        - Возвращался домой поЦветному. Набульваре начали собираться сперва отдельными группами, азатем вбольшую толпу рабочие. Один- скрасным флагом. Я, сам понимаешь, остановился понаблюдать заними. Атут- конный наряд полиции. Пытались задержать знаменосца. Он, размахивая флагом, побежал отних. Прямо вмою сторону. Другиеже рабочие снадрывом запели «Дубинушку» икинулись его отбивать. Словом, я очутился всамой гуще драки. Совсеми вытекающими последствиями,- показал крестный нащеку.
        Тогда я воспринял эту историю совершенно спокойно. Чтож, крестный был журналистом. Адля журналистов любопытство является качеством непременным, закоторое порой приходится расплачиваться, Носейчас, когда Подгорнов был убит, апреступник непойман, исцарапанная щека человека, ненавидевшего моего зятя, немогла непробудить вполне обоснованных сомнений внепричастности крестного ксмерти полковника.
        ***
        Все эти мысли бешено крутились вголове, когда мы сЭльзой возвращались отТертышникова. Нет, я, конечно, несмел даже обмолвиться ему освоих подозрениях, слишком много значил для меня Иоганн Карлович. Ноиненаходил также душевных сил держать их всебе. Необходимо было поделиться своими догадками скем-нибудь изблизких.
        Разумеется, несЭльзой, донельзя взволнованной услышанным отследователя, инесосвоими стареющими родителями, коих надлежало жалеть иоберегать при всех, даже самых тяжелых обстоятельствах. Итак, оставалось два человека, которым я мог довериться- Женя Котов иИгорь Велтистов.
        Мы добрались додома наБольшой Садовой, я уложил Эльзу вкровать, дав ей успокоительных ментоловых капель изаптеки доктора Соломона Фридмана наМясницкой, исразу позвонил Жене.
        Трубку взяла Мари, сэнтузиазмом сообщившая мне, что брат отправился вПетербург присутствовать напоказательном полете знаменитого авиатора Сикорского. Боюсь, что я небыл особенно вежлив сосвоей возлюбленной, когда выложил ей без обиняков все, что думаю обизумительной способности ее обожаемого братца исчезать как раз тогда, когда он больше всего нужен. Чуть было, помнится, даже матом невыругался.
        ***
        Крепко поссорившись сбудущей невестой, я помчался кИгорю. Ноиего дома незастал. Тогда я бросился вопиукурильню набандитской Живодерке, вкоторую, как мне было известно, Велтистов частенько захаживал.
        - Как вы сказали, выглядит этот молодой человек?.. Высокий, сдлинными темными волосами, нос сгорбинкой, вочках? Нет, он уже больше месяца неприходил кнам,- так после долгой паузы ответил намои расспросы хозяин этого отвратительного, грязного как впрямом, так ивпереносном смысле слова заведения.
        Господи, ноИгорь неоднократно запоследние недели говорил мне, что продолжает посещать курильню! Это, между прочим, относится икночи убийства. Ноесли его небыло здесь инебыло дома, то где, позвольте поинтересоваться, он провел ту ночь?
        Унего-то уж, вовсяком случае, имелись основания желать смерти полковнику. Любовь, ревность- эти чувства могут подвигнуть насамые, выражаясь деликатно, отчаянные действия. Ктомуже Игорь являлся отменным фехтовальщиком, ипопасть ножом, или каким-либо другим острым предметом вглаз человека, неожидающего нападения, для него несоставилобы особого труда…
        ***
        Игорь…
        Иоганн Карлович…
        Меня переполняли противоречивые стремления. Вродебы следует идти вполицейское управление, открыть душу Тертышникову или тому, кто его сменил… Норазве донесу я наэтих двух близких, почти родных мне людей? Даже еслибы один изних иоказался убийцей, то второгобы я точно оклеветал.
        Ноипоговорить сними осмерти полковника я тоже нерешался. Немое это дело допросы чинить…
        Кстати, точно также рассудил исильный незатейливой житейской мудростью природного русского человека Котов после возвращения изСеверной Пальмиры:
        - Знаешь, пускай полиция этим занимается. Аты, мон шер, будь любезен, незабывай: зять твой все-таки был порядочной свиньей. Да, да, самой настоящей свиньей. Даже если Игорь или Иоганн Карлович, вобщем, кто-либо изних иприкончил его, то пускай самолично иотвечает засодеянное перед Всевышним. Чтоже касается невинно, как ты говоришь, пострадавших Али Магомедда, Богомолова иего семьи, то по-настоящему мне жалко только детей ибеременную жену…
        Затем полное искреннее лицо Жени выразило откровенное презрение. Он процедил:
        - Эти сраные «мудрецы» должны были поделиться секретами, которыми располагают, слюдьми, если уж так радеют зачеловечество, анеубивать себя ради глупых принципов сохранения тайны.
        Котов широко зевнул, потянулся и, помолчав немного, добавил:
        - Ато один молчал насуде, как Будда-истукан, другой, псих недолеченный, вырезал всю свою семью. Средневековье какое-то,- сделал Женя несколько грубоватую своей прозаичностью, новцелом достаточно верную оценку поведения Богомолова иАли Магомедда.
        ***
        Нестоит вмешиваться вход событий, так мы сним ирешили.
        Полиция продолжала вести дело, но, судя потому, что сообщали Жене его знакомые, невысокий, томного склада крепыш Коробейников, принявший бразды правления отТертышникова (тот уехал для поправки здоровья водин изсанаториев наВильдунгенских минеральных источниках вПольше), непреуспел врасследовании, апопросту говоря, топтался наместе.
        Эльза понемногу пришла всебя, все чаще стала приветливо улыбаться Игорю. Постепенно привыкали кнему идети. Родители наши были рады такому счастливому развитию сюжета.
        Смерть Подгорнова представлялась мне уже относительно отдаленным событием. Ощущение это усилилось, когда началась война.
        ***
        Движимый искренним патриотическим порывом, я собрался отправиться нафронт вольноопределяющимся. Родители сперва несоглашались отпустить навойну единственного сына. Особенно противилась мама:
        - УРоссии много защитников, аты, сыночек, унас один.
        Я, однако, настаивал насвоем. Наконец, папа пристально поглядел наменя, подумал иизрек:
        - Чтож… Когда я принимал русское подданство, то тем самым присягал наверность России. Нетолько засебя, ноизасвое потомство. Вижу, что ты, возмужавший сын мой, тверд вдостойном всяческих похвал намерении защитить Отечество. Поэтому даю тебе отцовское благословение наэто благое дело,- он сурово посмотрел наменя.
        Вдруг глаза его покраснели…
        Я, всвою очередь, отметил про себя: какже папа похож сейчас наистинного гражданина античного Рима периода расцвета Республики!
        Мама, закоторой обычно оставалось последнее слово всемейных делах, наэтой раз нестала спорить сосвоим супругом. Она немного всплакнула, дала согласие. Вопрос моего участия вбоевых действиях получил благоприятное решение.
        Теперь мне предстояло побеседовать скрестным, который помимо всего прочего являлся моим работодателем. Ая должен был уволиться сослужбы.
        Позвонил Иоганну Карловичу. Жена его сообщила, что он находится вредакции.
        «Опять крестный задерживается наработе»,- подумаля.
        Всамом деле, время было уже позднее: мама спапой неособо торопились ввынесении вердикта повопросу пополнения огромной русской армии одним-единственным новобранцем.
        Я нестал откладывать объяснение сИоганном Карловичем вдолгий ящик ипоспешил кнему.
        ***
        Мясницкая, обычно такая шумная, соснующими поней толпами москвичей самых разных занятий, была вэтот час почти безлюдна. Одним изнемногих светлых пятен погрузившегося вчуткий, недолгий отдых делового центра города, являлось окно кабинета крестного. Я беспрепятственно вошел вконтору, потянул насебя дверь, ведущую вкабинет.
        Кмоему удивлению, она неподалась. Странно…
        Насколько я знал, Иоганн Карлович неимел привычки запираться насвоем рабочем месте. Я предположил было, что крестный уехал домой, позабыв порассеянности, свойственной многим светлым умам, выключить свет. Хотел уже отправиться восвояси, нонеожиданно изкабинета раздался громкий, какой-то простуженный голос, явно непринадлежащий крестному:
        - Итак, я покончил сним, итеперь сижу здесь, стобой,- кто-то громко захохотал.
        Услышанное мало сказать удивило- оно просто ошарашило меня. Полумашинально я снова попытался открыть дверь. Тщетно. Тогда постучал. Ответа изнутри непоследовало.
        Я снова постучал, теперь более настойчиво. Молчание. Тут, однако, изкабинета донеслись какие-то звуки, напоминающие долго сдерживаемый, новдруг прорвавшийся наружу кашель.
        Я позвал:
        - Иоганн Карлович, крестный, это я, Peter!
        Звуки прекратились.
        Потом я услышал голос крестного. Иоганн Карлович говорил что-то очень тихо, раздраженно-испуганной скороговоркой, слов я неразобрал.
        Затем он замолчал, ипосле небольшой паузы сказал уже своим привычным голосом:
        - Подожди, я сейчас выйду.
        Через несколько секунд дверь слегка приоткрылась. Вобразовавшемся проеме встал Иоганн Карлович. Он был крайне бледен:
        - Что случилось, Петя?
        Крестный, похоже, чувствовал себя невсвоей тарелке: он глубоко ичасто дышал, периодически покусывал нижнюю губу, что всегда было унего проявлением сильного волнения.
        Едва я открыл рот, как Бауме прервал меня:
        - Приходи завтра, прошу тебя, нынче я очень занят,- сказал он отрывисто. Налбу Иоганна Карловича выступили мелкие, блестящие капельки пота.
        Изкабинета снова раздался кашель. Я несмог сдержать естественного втакой неординарной ситуации стремления кпознанию, приподнялся нацыпочки, глянул через плечо крестного внутрь комнаты.
        Возможно, я повел себя неособенно деликатно, хотя мои действия взначительной степени смягчает то обстоятельство, что я был Иоганну Карловичу далеко нечужим человеком. Иногда, впрочем, небольшая бестактность приносит значительно больше пользы, нежели неукоснительное соблюдение правил хорошего тона.
        Так случилось ивтот вечер. Картина, открывшаяся моему взору вкабинете, была, мягко говоря, небезынтересна. Рабочий стол, начьей поверхности неизменно царил полный порядок, насей раз очень походил насвоего трактирного собрата, закоторым буйно гуляет богатый купец-беспоповец сПреображенки, вырвавшийся ненадолго изполя зрения блюдущих аскетизм паствы наставников-вероучителей. Бутылки сосмирновской водкой, французской минеральной водой «Vichi», тарелки ссалом, кислой капустой, гусятиной, блинами свидетельствовали, что трапеза была вполном разгаре.
        Вкресле Иоганна Карловича вальяжно восседал ее второй участник- полный человек соттопыренными ушами изловещим красным лицом, наводившим наподозрение, что его обладатель совсем недавно парился вбане.
        Незнакомец был облачен вновенькую розовую сорочку сбелым воротничком, двубортный, явно только что сорехово-зуевской фабрики товарищества Морозовых, пиджак. Он постоянно хлюпал носом, вправой руке поэтому держал голубой носовой платок, авот влевой- граненую стопку, натреть наполненную прозрачной жидкостью. Увидев меня, незнакомец вульгарно икнул, заморгал глазами, вытер испарину солба носовым платком.
        Больше всего меня вэти мгновения поразило необилие снеди, идаже неэтот столь непохожий наобычных солидных внешностью иприятных манерами посетителей Иоганна Карловича человек, аодин небольшой предмет набардовом бархате, покрывавшем стол крестного.
        Нефритовая ручка…
        Та самая, которая исчезла стела убитого Подгорнова. Впоследнем я был более чем уверен. Ведь породу своей деятельности знал толк всамых различных товарах. Такие ручки старинной работы вМоскве никогда непродавались, ия ни укого их невидел, хотя посещал порекламным делам многих имногих людей.
        Все это я заметил иосмыслил засчитанные секунды: мне всегда были свойственны живая наблюдательность испособность кбыстрому, исчерпывающему анализу. Возможно, я успелбы рассмотреть что-либо еще, нокрестный попер наменя грудью, бесцеремонно оттеснил назад, резким движением захлопнул засобой дверь:
        - Умоляю тебя, заклинаю, Петя, забудь отом, что встретил здесь этого господина,- прошептал он свистящим голосом.- Если дело, покоторому ты искал встречи сомной, можно отложить дозавтра, то, пожалуйста, оставьнас.
        Что я мог ответить? Просто откланялся, непытаясь задавать какие-либо вопросы. Да, икак я считал, особой необходимости втом небыло.
        Неестественное поведение Иоганна Карловича, его таинственный гость, слова, им произнесенные, ручка, принадлежавшая полковнику, все это, казалось, проливало свет напроизошедшее преступление, причастность ккоторому крестного была теперь очевидна, для меня.
        Иоганн Карлович, видимо, нанял этого человека, чтобы тот радикальным методом избавил его любимицу Эльзу оттирана-мужа. Кэтому выводу я пришел почти сразу. Несовсем прояснились лишь два вопроса.
        Первый: зачем преступнику понадобилось брать нефритовую ручку иприносить ее потом своему заказчику? Неслужилали она доказательством того, что поручение благополучно выполнено? Бог весть…
        Ивторой: смомента убийства прошел немалый срок, почемуже крестный невстретился скранослицым раньше? Чтож, возможно, последний где-нибудь прятался, скрывался итаился, терпеливо дожидаясь, пока небудет казнен Али Магомедд, идело обубийстве неполучит, таким образом, свое благополучное для настоящего преступника завершение. Теперьже, когда страсти улеглись, ему можно было безо всяких опасений прийти кИоганну Карловичу ирассказать обо всем.
        Только одно никак неукладывалось вголове: неужели крестный, человек отменно добродетельный, прибегнул кгрязным услугам наемного убийцы?..
        Я прекрасно понимал мотивы, которыми руководствовался Иоганн Карлович, носэтого момента мое отношение кнему, увы, переменилось…
        ***
        Наследующий день я зашел ккрестному обговорить вопрос увольнения сослужбы. Держался подчеркнуто сухо, иИоганн Карлович почувствовал это. Он, верно, догадываясь, ккаким выводам привело меня вечернее посещение конторы, быстро, без лишних слов, произвел мне расчет. Раза два, правда, пытался завести речь омоем вчерашнем визите, ноя решительно пресекал эти поползновения, нежелая вступать внеизбежно тягостные объяснения.
        Напрощание крестный пообещал, что обязательно будет навокзале вдень моего отбытия вдействующую армию.
        ***
        Стоитли говорить, что настроение уменя было далеко несамое лучшее? Тем неменее я решил провести дни, остававшиеся доотправки набоевые позиции, вразвлечениях, неотклоняясь отобычая, исстари соблюдаемого новобранцами армий всех уважаемых государств.
        Пил замечательное французское вино «Сен-Рафаэль», играл втеннис напрекрасно оборудованных замоскворецких кортах, сходил втеатр «Эрмитаж» напьеску «Новейший трюк», привлекательную, впрочем, лишь своей откровенной скабрезностью.
        Кроме того, съездил сЖеней вПитер, где как раз стартовал международный автопробег, организованный Русским автомобильным клубом. Одним изсамых именитых (поколичеству почетных званий, полученных заосвоение технических новинок современности) участников этого автопробега был Котов. Вновеньком, только что из-за океана, пятиместном фордовском «Дубль-Фаэтоне» он выглядел очень солидно.
        Я искренне пожелал другу счастливого пути иотбыл вМоскву.
        ***
        Вскоре, навокзале я простился совсеми,- родителями, сестрой, племянниками, невестой (да, мы сМари уже окончательно определились внаших чувствах!), друзьями,- подошел ккрестному, который как-то особенно грустно смотрел наменя, сел вкупейный офицерский вагон. Я поглядел вокно: Иоганн Карлович стоял поодаль отостальных.
        Состав тронулся…
        «Жаль, что непроводил меня старый добрый Фун-Ли»,- подумаля.
        Вконце августа он изрядно простудился, иприслал мне, еще незная, что я уезжаю напередовую, письмо, где были очень трогательные, наивные строчки:
        «Как только я выздоровею, господин Феллер, первой моей заботой будет стирка вашего белья, атакже чтение самых передовых европейских газет ижурналов, способных помочь мне, бедному, малообразованному китайцу, поддерживать свами содержательную беседу».
        Я держал вруках письмо Фун-Ли. Поезд шел попригородам Златоглавой.
        Тогда я еще немог представить, что вернусь вМоскву всего начетырнадцать дней, азатем…
        Затем покину ее навсегда.
        ***
        Уже вконце 1914года я был наавстрийском- Юго-Западном фронте.
        Перед Новым годом мне принесли посылку, обернутую втвердую желтую бумагу, накоторой были нарисованы разноцветные китайские фонарики. Всвертке нашел новенькую белую сорочку идва мягких воротничка.
        Аеще через месяц я получил издома очередное послание. Его, посемейной традиции, подписали все домашние икрестный. Прежде чем приступить кчтению, я, как обычно, пробежал глазами поряду автографов: убедиться, что все живы-здоровы. Среди подписей узрел знакомый росчерк Игоря. Вписьме сообщалось, что он обвенчался вЭльзой. Этого следовало ожидать.
        Следующее значительное известие изМосквы поступило вконце лета 1915года. Я узнал, что Иоганна Карловича убили вовремя немецкого погрома, учиненного опьяневшими отбезнаказанности люмпенами…
        Омой крестный, омой второй отец…
        Уже тогда я был уверен: Господь простит ему то, что он являлся тем человеком, поприказу которого убийца лишил жизни полковника Подгорнова.
        Выполняя христианский долг, я отправился напоиски лютеранского пастора. Задача оказалась неизлегких: наша армия- православная, астояли мы вкрае, населенном католиками. Новодном галицийском городке, где была небольшая венгерская колония, я нашел-таки пастора ипопросил его отслужить пополному чину панихиду покрестному. Засовершение требы пришлось отдать этому старому мадьяру сотвислыми усами икрючковатым носом едвали нечетверть месячного офицерского жалования. Пастор, хотя ипроизводил напервый взгляд впечатление человека, полностью поглощенного общением соВсевышним, но, узнав суть дела, мгновенно сориентировался вобстановке иизвлек все возможное изсвоего привилегированного монопольного положения.
        ***
        Намогилу Иоганна Карловича я смог приехать только вконце 1916года, когда провел вМоскве две недели.
        Это был отпуск, любезно предоставленный командиром полка для женитьбы наМари. О, как прекрасны первые дни интимной близости слюбимой…
        Врадостях счастливого начала брака я незабывал ородителях. Помнится, очень порадовался тому, что папа, несмотря напреклонный возраст, активно работает вкомитете помобилизации промышленности навоенный лад. Мама неотставала отнего, занималась водном издамских благотворительных обществ составлением списков крестьянок-солдаток Клинского уезда, нуждающихся вбезвозмездном получении ручных стиральных машин «Пауля».
        Поразился я икипучей деятельности Жени, моего новоиспеченного шурина, наниве разрешения многих проблем, порожденных военным временем. Котов возглавлял городскую организацию попомощи беженцам, прибывающим вгород изместностей, которые захватил неприятель. Онже руководил масштабной операцией подоставке вМоскву бронзовой статуи Бисмарка, представляющей собой изображение «железного канцлера» вовесь рост. Данный памятник наши войска вывезли изВосточной Пруссии после летней кампании 1914года. Кроме того, Женя умудрялся частенько наведываться вТулу, где разрабатывал противогазы для нашей доблестной армии.
        Зашел я ивконтору журнала, который еще недавно возглавлял крестный. Посидел вего кресле, сволнением всердце просмотрел бумаги покойного.
        Впоследнее время он, как выяснилось, занялся кинематографической рекламой, начинавшей составлять серьезную конкуренцию газетной. Иоганн Карлович написал замечательный сценарий, пропагандирующий средство для ращения волос.
        Фабула блестящей работы крестного была такова: «Федя хорошо учился вгимназии, новсе товарищи дразнили его за„безволосие“ горшком ишаром биллиардным. Проходит некоторое время, иФеде предоставляется возможность сделать хорошую партию, ноотсутствие волос невызывает кнему симпатий избранницы. Наконец, он достает новое средство иволосы тутже, при публике, распускаются веером».
        Вдень, который стал последним вжизни Иоганна Карловича, он понес этот сценарий Ханжонкову. Напути ему встретились погромщики…
        Изменения незатронули, кажется, одного только Фун-Ли. Все тотже синий халат, все теже монологи оевропейской цивилизации…
        Азатем пришел 1917год, началась страшная сумятица. ВПетрограде- революция, встране- долгожданная (как нам объяснили газеты) республика, нафронте- полный бардак. Чутьли некаждый час можно было ожидать расправы состороны солдат. Повседневные тревоги вынудили меня почти забыть обубийстве Подгорнова. Тут, однако, произошло событие, которое снова побудило меня кмучительным размышлениям осмерти полковника.
        ***
        Вмае внаш полк прибыл комиссар Временного правительства для разъяснения офицерскому иунтер-офицерскому составу основных положений политики нового кабинета. Известие оприезде посланца новой власти застало меня напередовой линии окоп вовремя осмотра вбинокль фортификационных сооружений австро-венгров.
        Отложив это несомненно важное для успеха готовившегося масштабного наступления мероприятие, я поспешил вблиндаж, где размещался штаб полка, игде нам было велено собраться для знакомства скомиссаром. Путь поразвороченной вражеской артиллерией местности да еще под обстрелом изтяжелых орудий занял немало времени.
        Наконец я вошел вплохо освещенное помещение состенами изкрепких сосновых бревен. Видимо, несколько припоздал, потому что комиссар уже произносил пламенную речь освободной армии русской революции, которая, дескать, должна защитить завоевания новорожденной демократии.
        Голос его сразу показался мне знакомым. Когда глаза привыкли кполумраку, царившему впомещении штаба, я смог как следует разглядеть этого человека…
        Сердце мое учащенно забилось…
        Да, започти три года он несколько изменился. Незнакомец слегка похудел. Да иодет был некак прежде: вдвубортный пиджак ирозовую сорочку. Сейчас он напялил насебя какую-то диковинную полувоенную форму: обтягивающий торс френч, сапоги имодные доначала боевых действий узкие французские брюки.
        Впрочем, багровое лицо его, иособенно оттопыренные уши сохранились точно втаком состоянии, вкаковом пребывали вовремя роскошного пира вкабинете крестного.
        Усидевших рядом офицеров я выведал, что это иесть правительственный посланец, зовут его Филимон Назарович Желтицкий, иявляется он членом партии социалистов-революционеров с1908года.
        Я, наверное, так пристально смотрел накомиссара, что он обратил наэто внимание. Задержал намне взгляд, оборвал очередную пылкую тираду, лукаво прищурился.
        Затем неожиданно ухмыльнулся и, подмигнув мне заговорщицки, продолжил свою речь как ни вчем небывало.
        Уменя перехватило дыхание, заполыхали щеки отвозмущения.
        Наглый убийца! Как быть дальше?.. Сообщить вполицию, виноват, вмилицию? Ноон, скорее, сам меня туда теперь отведет. Заклевету напредставителя демократической власти.
        Что делать? Как поступить? Ответов ненаходилось…
        Встреча вскоре завершилась. Офицерские чины расходились попозициям, горячо обсуждая известия, привезенные изПетрограда комиссаром. Желтицкий улучил момент, когда я остался один, ишироко улыбаясь, радостным колобком подкатился ко мне. Его характерное лицо приобрело, можно сказать, мечтательное выражение.
        - Вы, кажется, вспомнили меня?- полуутвердительно поинтересовался он, приветливо взяв меня под руку.
        Я дернулся, будто отудара электричеством:
        - Мне свами, сударь, беседовать неочем. Вы- преступник, убийца, ая- фронтовой офицер,- попытался я пресечь бесцеремонные попытки комиссара завязать разговор.
        Нехватало еще удариться всовместные лирические воспоминания!
        Желтицкий изумленно посмотрел наменя:
        - Позвольте, я ничего непонимаю… Откуда вы осведомлены обубийстве?- он помолчал, затем бросил наменя жесткий взгляд.- Акак, по-вашему, я должен был поступить? Еслибы я пощадил этого жандарма, то онбы непременно убил меня!
        Сначала я считал, что вступать вобщение сэтим человеком ниже моего достоинства, нотеперь… Я непитал добрых чувств кпокойному Подгорнову, ноназывать его «жандармом», да еще приписывать ему злодейские намерения… Это было уже слишком.
        - Вы, революционеры, слишком много себе позволяете снедавних пор,- сухо заметил я.- Крайне сомнительно, что, покойный полковник был ангелом, ноон, вовсяком случае, никогда неслужил вМинистерстве внутреннихдел.
        - Какой еще полковник?- выпялился наменя Желтицкий.- Верно, я убил человека, жандармского унтер-офицера, когда бежал изякутской ссылки. Уменя небыло выхода, он преследовал меня, стрелял, ранил.
        Комиссар говорил, захлебываясь словами, как ребенок, стремящийся как можно быстрее оправдаться. Вообще, вэтом толстяке, играющем сейчас непривычную для него самого роль важного чиновника, было нечто детское.
        - Я, между прочим, потом целые сутки втайге провалялся, сильно простудился, уши, лицо отморозил,- непереставая тараторить, он бросил наменя укоризненный взгляд.- Авы меня теперь упрекаете зато, что неотдал себя назаклание!
        Это трудно себе представить, нолицо комиссара еще больше побагровело. Покраснение распространилось инауши, хозяин которых стал чем-то походить нанесправедливо наказанного иоттого крайне обиженного школьника.
        Яже, признаюсь, колебался: верить Желитицкому илинет.
        Он тем временем сдетской запальчивостью продолжил:
        - Если вы полагаете, что мне было легко убить этого унтера, то сильно ошибаетесь. Я- человек образованный, идейный революционер, нетеррорист типа Камо. Да что, собственно, я перед вами распинаюсь…- глаза накрасном лице сгрустью посмотрели наменя.- Поинтересуйтесь лучше обо мне уИоганна Карловича, мы вместе вуниверситете учились. Унего, кстати, я иукрылся, когда добрался доМосквы. Выже меня тогда видели вконторе!
        Желтицкий замолчал, потом неожиданно рассмеялся:
        - Обязательно попросите Иоганна все вам рассказать: как прятал меня, как спас отполиции, получив нагайкой пофизиономии. Я тогда повел себя крайне неосмотрительно: наЦветном пытался демонстрацию рабочих-булочников организовать. Следовало вести себя осторожно, соблюдать правила конспирации, раз только что изссылки сбежал, нояже всегда заводным был,- комиссар игриво повел плечами, хихикнул, затем продолжил.- Менябы непременно схватили, еслибы Иоганн мимо непроходил. Он прикинулся прохожим, растерявшимся отуличной сумятицы. Встал столбом напути полицейских, ая благодаря этому смог ускользнуть отпреследователей.
        Желтицкий громко захохотал, видимо, вспомнив сцену набульваре вдеталях.
        - Акакже Иоганн перетрухнул, когда вы, молодой человек, вечером нежданно-негаданно нагрянули вконтору… Это он тогда, разумеется, побоялся посвящать вас внаши секреты, атеперь-то уж, когда деспотический царизм рухнул, будьте покойны, таиться нестанет, время другое,- он снова подмигнул мне.- Чтоже касается Подгорнова, то, правда, слышал отИоганна оего смерти, но, поверьте, никогда невидел полковника. Ладно, скажите лучше, как там Иоганн?
        Впоследнем вопросе сквозил неподдельный интерес. Теперь я уже почти несомневался вправдивости слов комиссара.
        - Иоганна Карловича убили два года назад, при погроме.
        Желтицкий заскрежетал зубами, багровое лицо его, скоторого тотчасже исчез налет «детскости», исказилось, будто отсильной боли. Полная его фигура вофренче, чем-то походившая нановый, еще сохранивший свежий слой фабричной краски мячик, сразу утратила оптимизм, читавшийся еще только что вкаждом движении.
        - Как это случилось?- едва слышно спросил Желтицкий.
        Я рассказал то немногое, что знал.
        - Подумать только…- почти простонал комиссар.- Другого такого друга уменя небыло, и, пожалуй, небудет. Он неразделял мои взгляды, нопрятал отполиции дотех пор, пока товарищи непомогли мне выехать заграницу.- Желтицкий отвернулся, откашлялся, медленно произнес.- Всегда онем помнил, еще вссылке подарок припас: ручку нефритовую, укорейских купцов нашкурки горностаевые выменял…
        Так вот откуда появилась настоле крестного столь редкая вМоскве ручка!
        Мы еще долго беседовали скомиссаром обИоганне Карловиче. Когда, наконец, тепло попрощавшись, расстались, я твердо уяснил две вещи. Первое- Желтицкий оказался вполне приличным человеком. Ивторое- отныне я мог подозревать всмерти полковника только неизвестного потрошителя иИгоря Велтистова. Эти варианты, пожалуй, вравной степени имели право насуществование.
        ***
        Вскоре произошел октябрьский переворот, который я встретил вдействующей армии. Мой отец, будучи летом избранным поспискам партии Народной свободы вгородскую думу, находился вее здании все время, пока вМоскве продолжались интенсивные бои между тремя тысячами юнкеров иста тысячами красногвардейцев. Он был очень потрясен варварским обстрелом Кремля, произведенным мерзавцами-большевиками, ивдекабре 1917года умер отобширного инфаркта.
        Моя мать резко сдала после его кончины, новсе-таки держалась. Добрый друг Котов продолжал заботиться оМари, только что родившей Колю, иобЭльзе, имевшей уже четверых детей. Игорь вто время уехал вОбласть Всевеликого Войска Донского.
        ***
        Два года спустя я укрепился вмнении, что покончил сполковником именно Велтистов, инекто иной.
        Летом 1919года я служил вармии Главнокомандующего вооруженными силами наЮге России. Под мое начало передали санитарную команду, которая среди прочего должна была собирать тела убитых ипредавать их земле. Вчасти, непосредственно ведущие боевые действия, дорога мне была раз инавсегда заказана, поскольку вконце 1917года я получил тяжелое ранение вГалиции.
        Я был горд, что несмотря намои недуги командование сочло возможным доверить мне столь ответственное итребующее больших затрат физической иумственной энергии дело, как «уборка» трупов. Высшие офицеры штаба армии, несомненно, знали, накого можно всегда ивовсем положиться.
        Ноесли быть доконца откровенным, я, вопределенной степени, завидовал Игорю, который всоставе добровольческого полка, зачьими позициями ирасполагалась моя команда, принимал участие всражениях.
        Столкновения сврагом, надо отметить, носили весьма ожесточенный характер. Наши части наступали, носопротивление большевиков становилось все более яростным.
        Если еще несколько недель тому назад против нас действовали отряды, состоявшие, восновном, измобилизованных крестьян, которые разбегались или сдавались вплен при первойже возможности, то киюлю картина коренным образом изменилась: против добровольческих частей были брошены формирования, чье ядро образовывали интернационалисты- латыши, венгры, китайцы, чехословаки.
        Эти дрались незастрах, азасовесть. Дело нередко доходило дорукопашной. Скаждым днем работенки моей команде, чей вклад вобщее дело трудно преуменьшить, прибавлялось.
        ***
        Однажды вечером, когда я всопровождении адъютанта, большеротого бородатого тамбовского мужика Никифора Ржачникова, как мне тогда казалось- преданного, нокак впоследствии выяснилось- вероломного, совершал обход только что занятых окопов неприятеля, среди множества убитых мое внимание привлек один русский красноармеец.
        Человек относительно немолодой- возможно, извоенспецов, коих было немало натой стороне- он лежал наспине, раскинув руки. Ичто поразило меня- один глаз унего был выбит. Непулей, акаким-то холодным оружием.
        Уже беглый взгляд, брошенный нарану, убедил меня, что она неявляется результатом сабельного укола. Врядли причиною ее стал итрехгранный штык: я видел немало ран, нанесенных им, имогу неплохо распознать их среди прочих.
        Нет, определенно красноармеец погиб отчего-то другого. Я собрался было осмотреть его более тщательно, нотут красные начали обстрел поля, накотором развернулась возглавляемая мною команда.
        Я немедленно приказал Ржачникову взять труп, обильно посыпать его крупной солью, чтобы неиспортился, иотнести вдеревню, где мы остановились напостой. Вечером я намеревался должным образом изучить внешний вид ранения. Ксожалению, сделать это неудалось. Вовторой половине дня красные предприняли яростную атаку нанаши позиции.
        Утромже противник начал штурм деревни, куда накануне адъютант отволок труп. Я, занятый неотложными делами, еще неуспел осмотреть его. Ржачников, согласно моему указанию, поспешил эвакуировать тело вболее безопасное место.
        Несколько суток подряд наши части, как говорится, выравнивали линию фронта. Соответственно предпринимаемым командованием маневрам адъютант получал отменя распоряжения подальнейшему перемещению тела убитого иего периодической засолке. Сам я едва успевал руководить массовым погребением добровольцев, и, естественно, неимел возможности даже приблизиться кноше Ржачникова.
        Навторой день нашего отступления адъютант начал хмуро коситься наменя. Начетвертый- тихо ругаться мне вслед. Нашестой он бросил труп инавсегда исчез измоего поля зрения. Наверное, перешел ккрасным. Подлый изменник Белого Дела! Исключительно из-за таких людей гражданская война была нами проиграна.
        Пришлось перепоручить заботы посохранению тела другому солдатику- кулацкому сыну Федору Пердюкину, прыщавому, коренастому парню лет девятнадцати. Тому непришлось долго утруждаться: наступление красных, продолжавшееся почти неделю, прекратилось.
        Только теперь я внимательно изучил труп, вид которого оставлял желать лучшего. Для проведения криминалистических изысканий я был вынужден использовать лошадиный (экземпляров, выпущенных для людей, наскладе корпуса неоказалось) противогаз производства 1916года.
        Тщательное исследование раны подтвердило первое, сделанное наспех заключение отом, что «военспец» убит был точно также, как полковник Подгорнов, как ипрочие московские жертвы.
        Возникали две, само собой разумеющиеся версии. Либо тот изверг, который орудовал в1914году вМоскве, обретался где-нибудь врайоне линии фронта, либо, что более вероятно, скрасноармейцем покончил Игорь Велтистов.
        Возможно, нынешний зять мой, вознамерившись некогда расправиться сПодгорновым, долго тренировался, стараясь копировать действия неизвестного московского маньяка, итеперь вгорячке боя автоматически воспроизвел навыки, выработанные прежде. Такое логическое построение казалось мне вполне убедительным.
        Определенно, я начал склоняться кмысли, что убийцей Михаила Александровича являлся именно Игорь. Впрочем, я итогда нестал сообщать освоих догадках нашему семейству, которое благодаря усилиям Жени Котова, неголодало вистекающей кровью под злодейской большевистской пятой Златоглавой, нобыло своевременно вывезено этим энергичным человеком вПрагу.
        Здесь находились моя овдовевшая мама- она надолго пережила отца, скончавшись в1927году- супруга Мари сполуторагодовалым сыном Колей итолько что появившейся насвет дочуркой Аней, Эльза, ставшая ктому времени матерью пяти детей, и, разумеется, сам Котов, устроившийся инженером накакое-то пивоваренное предприятие. Он исодержал наших сИгорем жен, детей.
        ***
        Непропал Женя ивштате Нью-Йорк, куда мы все перебрались всередине 20-х годов. Напервых порах он вместе сомной работал всборочном цехе механического завода, принадлежавшего наредкость скупому итальянскому эмигранту Антонио Ломбардо.
        Мало-помалу Котов скопил денег, инеоставляя прежнее место, купил вАссорде приличный участок земли, где иразвел приличное хозяйство, ферму. Будучи смекалистым, истинно русским человеком, Женя исхитрился обмануть бдительность заводских мастеров- цепных псов алчного Ломбардо- иуволок спредприятия столько всевозможных деталей, что смог собрать для фермы сеялку, веялку, молотилку идаже небольшой трактор.
        Затем он бросил завод исосредоточил свои недюжинные силы навыращивании кукурузы. Нью-Йорк, конечно, неАрканзас, климат здесь далеко неюжный, нозато изатраты надоставку товара потребителям значительно ниже. Дела уКотова пошли вгору.
        Послеже того, как он открыл привлекательный отменным столом (свежие продукты прямо сфермы!), атакже наличием горячей воды вкоттеджах, пансионат, Женю сполным правом стало можно причислить ккатегории людей, которых вАмерике называют self-mademan.
        Благодаря ему и, вменьшей степени, мне- вконце 20-х я стал заведующим рекламным отделом в«Новом русском слове»- семьи наши- Котов ктому времени женился начересчур чопорной ифеноменально работящей дочери полубезумного методистского проповедника- ни вчем ненуждались. Иэто при том, что уМари родилась еще одна девочка, которую мы назвали Леной, адочь проповедника оказалась ивовсе плодовитой особой.
        Нанашем сЖеней иждивении, посуществу, находилась имилая Эльза, являвшаяся уже матерью шестерых детей. ОтИгоря, ксожалению, пользы было немного. Нет, он невернулся кнаркотикам, инезапил горькую. Просто Велтистов неумел, да инехотел зарабатывать деньги. Может быть, потому, что происходил издворян, получив отпоколений тунеядцев-предков значительное состояние, доставшееся коммунистам, иневажное вотношении способности ксозидательному труду генетическое наследство. Или оттого, что неочень-то дорожил своей женой ичадами.
        Одним словом, зять мой предпочитал проводить время наполитических сходках инабогослужениях вСвято-Николаевском соборе, нонеискать себе приличную работу. Так продолжалось годами. Спрашивается, смоглабы выжить Эльза смногочисленными детьми, еслибы ей пришлось надеяться только намуженька? Я уже неговорю отом, что было просто отвратительно состороны Игоря оставлять жену одну вечерами, и, особенно, повыходным, когда он надолго отлучался либо накакое-нибудь собрание, ненужное никому, заисключением горстки стареющих аристократов, либо вцерковь, надлинную службу.
        Неудивительно, что Эльза весьма охладела кнему. Правда, все дети, исовсем маленькие, ивзрослеющие, были крепко привязаны кИгорю: даже закороткие минуты общения он умел расположить их ксебе. Новрядли кто-либо оспорит то, что способности занять потомство веселой игрой или увлекательным разговором явно недостаточно для должного исполнения серьезных обязанностей отца семейства.
        Порой я ловил себя намысли, что сейчас сестре приходилосьбы несравненно легче, еслибы рядом сней был неИгорь, ноделовой, практичный, хотя исамодуристый Подгорнов. Невысказывая вслух этих соображений, несколько раз напрямую, глаза вглаза, говорил Велтистову, что ему следовалобы больше радеть облаге своей жены идетей.
        Делал я это, возможно, вслишком резкой форме, что вполне объясняется моей любовью ксестре. Чувством, которое сгодами совершенно неуменьшилось. Отнюдь…
        Мои отношения сИгорем вконец испортились. Впрочем, инынче некорю себя зато, что так обращался сзятем. Я только пытался помере осознания своего долга искромных сил своих вразумить его. Для этого ходил даже кего духовнику- настоятелю Никольской церкви протоиерею о. Петру Соколову- умоляя ревностного священнослужителя побудить моего зятя уделять нуждам своей семьи значительно больше внимания. Ксожалению, неоднократные пастырские увещевания отца П. Соколова непринесли должного результата.
        Вчастых откровенных беседах сЭльзой я нескрывал, что думаю окрайне безответственном поведении ее супруга. Онаже сюности привыкла прислушиваться кмоему мнению. И, вероятно, я просто повлиял насестру, передав, можно даже сказать, внушив ей свои убеждения, что нередко происходит между связанными близкими кровными узами людьми.
        Вобщем, отчасти, если невовсем благодаря мне, охлаждение, питаемое Эльзой ксупругу, сменилось растущей неприязнью. Они были близки ктому, чтобы расстаться.
        ***
        Вначале 30-х годов вНью-Йорке образовалась довольно значительная колония русских, которая ктомуже постоянно пополнялась вновь прибывшими изЕвропы. Иногда мне казалось, что вгороде скопилась едвали нечетверть прежней Москвы. Поэтому я неособенно удивился, когда однажды втолпе, спешащей по8-й авеню, узрел… почтеннейшего Фун-Ли собственной персоной.
        Облик китайца запрошедшие десятилетия непретерпел особых изменений. Только халат он носил теперь несиний, ажелтый, авот маленькая черная шапочка, похоже, осталась таже, что ипрежде, вМоскве.
        Мы обрадовались друг другу, как будто были родственниками. Помнится, даже расцеловались. Зашли вбар, Фун-Ли долго расспрашивал меня ожитье-бытье, проявляя живейший интерес кнашей семье. Потом поведал, что после октябрьского переворота скитался, гонимый волнами общественных катаклизмов, поРоссии, затем пару лет провел вПольше, ивот недавно перебрался сюда.
        Наконец, китаец, мировоззренческие взгляды которого, заминувшие годы, судя повсему, лишь упрочились, принялся горестно сетовать натупость своих соотечественников, кучно живущих всвоем «чайна-тауне», инежелающих, как он выразился, «становиться помалу хорошими европейцами».
        Затем, неожиданно сменив тему, Фун-Ли завязал сомной (навязал мне?) оживленный разговор обимпериалистической политике фашистской Италии. Вскоре, однако, беседа плавно переросла вмонолог китайца, суть которого заключалась втом, что диктатора Муссолини Фун-Ли осторожно классифицировал как не«самого мудрого» европейца.
        Наслушавшись вдоволь, я прозрачно намекнул болтливому чаду Поднебесной Империи освоем нетерпящем отлагательств рекламном бизнесе. Фун-Ли, всегда отличавшийся особой, присущей лучшим изкитайцев деликатностью, мгновенно закруглил свою лекцию. Анапрощание пригласил меня наведаться вего «лучшую вНью-Йорке прачечную», сообщив, разумеется, адрес заведения.
        Оказывается, я отлично знал район, где обосновался китаец. Как выяснилось, прачечная его находилась на9-й улице района Ист, ая, являясь членом приходского совета Никольского собора, частенько бывал на7-й.
        Дело втом, что наменя возложили важную обязанность организации похорон одиноких стариков изчисла прихожан. Ана7-й улице располагалась контора русского погребальщика Петра Яремы, гарантировавшего родственникам иблизким своих клиентов лучшие похороны засамую низкую цену.
        Итак, мы попрощались сФун-Ли, ия продолжил свой путь по8-й авеню. Раза два обернулся. Китаец стоял возле бара и, улыбаясь, махал мне рукой.
        Мне было приятно видеть хорошо знакомую фигуру издовоенного прошлого. Попавшую сюда, накрай земли.
        ***
        Через несколько дней водном изрусских клубов Нью-Йорка состоялся благотворительный вечер, организованный обществом помощи детям беженцев.
        Будучи сам отцом трех идядей одиннадцати (шесть было уЭльзы, пятью обзавелся мой шурин Котов) маленьких русских, я непреминул отправиться вклуб, ибо считал наипервейшим долгом честных людей неустанную заботу окрошках, лишенных родных или имевших своими родителями людей никудышних. Типа моего зятя.
        Игорь, кстати, тоже почтил вечер своим присутствием. Без Велтистова необходилось ни одно сколь-либо значительное мероприятие изпроходивших внаших клубах.
        Сразу после сбора средств для страдающих детей, начался ужин. Подавали, восновном, блюда русской кухни, которые здесь доводилось есть нечасто. Дичь, пироги, закуски- все это живо напоминало довоенный московский стол.
        Наши дамы смогли приготовить столь замечательные кушания вомногом благодаря тому, что воспользовались недавно изданной книгой «Русский повар», на80-ти страницах которой приводилось 400наших рецептов, приспособленных кусловиям американского продуктового рынка.
        Ради соблюдения объективности повествования отмечу, что выпущена книга эта была «Новым русским словом», причем при моем непосредственном иактивнейшем участии. Вот только спиртные напитки навечере были здешнего изготовления. Впамять онезабвенном крестном Иоганне Карловиче, неустанно радевшем занародную трезвость, я лично настоял наисключении изсодержания кулинарной книги соответствующего раздела.
        Навечере, впрочем, я пожалел обэтом своем принципиальном поступке: качество американской водки «Белый орел», помоему мнению, оставляло желать много лучшего. Небольшое огорчение, вызванное последним обстоятельством, непомешало мне, однако, воздать должное почти всем блюдам, оценив их подостоинству.
        Я отвлекся оттрапезы лишь для того, чтобы меня представили генералу Павлу Михайловичу Кузьмину иего супруге Анне Ильиничне. Генерал совсем недавно переселился вНью-Йорк изЛатвии.
        Это был пожилой человек, сражавшийся еще влегендарной кампании 1905года. Несмотря навозраст, Павел Михайлович сохранил отменную строевую выправку. Он, наверное, продолжал чувствовать себя военным. Даже навечер, мероприятие сугубо гражданское, пришел вформе. Имел при себе пистолет, скоим, похоже, расставался крайне редко.
        Мы сгенералом сразу нашли предмет для содержательной беседы, приступив кобстоятельному обсуждению некоторых наиболее существенных аспектов героической эвакуации нашей армии изКрыма- операции, самыми активными участниками которой оба являлись. Все складывалось хорошо дотех пор, пока вразговор невклинился бесцеремонный Игорь.
        Конечно, он тоже был свидетелем тех событий, иимел право высказаться, ноктому времени зять стал раздражать меня дотакой степени, что сколь-либо продолжительное общение сним стало для меня невыносимым.
        Я незамедлил недвусмысленно продемонстрировать это своим поведением. НоВелтистов, принявший завечер несколько рюмок этой наредкость пакостной навкус изапах американской водки, невоспринимал даже прозрачных намеков. Сбольшим сожалением я был вынужден прервать обмен мнениями суважаемым генералом, успевшим заочень короткий срок снискать мое искреннее расположение.
        Я откланялся иотправился домой, находясь впрескверном расположении духа, усугублявшимся той донельзя неприятной реальностью, что более чем получасовую вечернюю прогулку поулицам Нью-Йорка-Сити мне предстояло совершить вкампании Игоря.
        Две наших семьи уже пять лет жили водной квартире, закоторую платил я один. Зять был невсостоянии заработать ни цента, авыбросить сестру сдетьми наулицу я немог.
        Подороге Велтистов неоднократно пытался завести сомной какой-то бессмысленный разговор, ноя отвечал односложно иускорял шаг. Игорь, видимо, понял мое состояние, отстал отменя. Выглядел он крайне недовольным.
        Мы добрались додома. Окна нашей квартиры были темны. Все, похоже, уже спали. Мы осторожно проникли всвое небогатое жилище. Перед ночным отдыхом я вышел покурить набалкон. Игорь незамедлил присоединиться комне.
        - Иногда мне кажется, Пьер, что ты считаешь мой брак ствоей сестрой неудачным,- сказал онзло.
        «Чтож, если тебя спьяну потянуло наоткровенный диалог, я непротив,»- подумал я, иответил сердито:
        - Да, былобы очень неплохо, еслибы ты ней неженился. Начто уж, сам знаешь, мне ненравилось ее прежнее замужество, но, как выяснилось,- пошел я ватаку,- хрен бывает похуже редьки.
        - Ты хочешь сказать, что сПодгорновым Эльза чувствовала себя лучше?
        - Было ей сним неважно, ноя это обсуждать нежелаю, поскольку Михаила Александровича вживыхнет.
        - Ивсе-таки, по-твоему выходит, что сним Эльзе жилосьбы лучше,- повторил Игорь спьяной назойливостью.
        - Понятия неимею, как ей былобы сейчас сним,- я сделал ударение наслове «сейчас»,- знаю только, что он мертв, апочему он мертв, так это уже тебе лучше знать,- неудержался я отядовитого намека.
        - Что ты имеешь ввиду?- Игорь, по-моему, начал понемногу трезветь.
        Я решился открыть карты. Итак слишком долго молчал освоих подозрениях, боялся, видители, обидетьего.
        - Думаешь, мне неизвестно, что ты соврал мне, будто был вкурильне вночь гибели Подгорнова?
        - Ты, Пьер, оказывается, рехнулся окончательно. Ты чтоже, считаешь, это я расправился сМихаилом Александровичем? Нелепица какая-то,- Велтистов развел руками.- Ивсех остальных вМоскве, что, тоже я убил?- сиронией справилсяон.
        - Остальных- нет. Авот зятя моего- возможно. Инетолько его. Ноикрасноармейца под Орлом, в1919году.
        Игорь отшатнулся отменя:
        - Что еще закрасноармеец? Какой именно? Я их, вообще-то, много убил. Непонимаю только, при чем тут Подгорнов.
        Тут я накакой-то миг подумал, что, может быть, нестоит этот разговор дальше вести, дело-то, как ни крути, давнее. Нозлоба, накопившаяся поотношению кИгорю, взяла верх над элементарным здравым смыслом.
        Короче говоря, я недвусмысленно обвинил зятя вубийстве полковника. Исгоряча даже заявил:
        - Очень сожалею, что тогда, в1914году, утаил свои догадки отполиции!
        Он, что поразительно, выслушал меня без особых эмоций. После того, как я умолк, совершенно спокойно поинтересовался:
        - Так, может быть, все-таки доложить тебе, где я действительно находился вночь, когда убили Подгорнова?- Инедожидаясь ответа- вопрос был скорее риторическим,- продолжил:- Был я уженщины, точнее, уодной милой проститутки изпубличного дома наЖиводерке. Я кней часто заглядывал. Инечего зазорного вэтом невижу. Ведь твоя сестрица, хотя иплакала из-за Подгорнова горючими слезами, номеня ксебе, как ты, наверное, хорошо помнишь, близко неподпускала. Сгоря я начал курить опиум. Апотом как-то зашел кКате, проститутку эту так звали. Изнаешь, зачастил кней. Катя меня иотнаркотика отвлекла: сней, ласковой, доброй, было лучше, чем вкурильне…
        Игорь вздохнул, помолчал немного.
        - Апотом, после смерти Подгорнова, я бросил Катю. Дал ей отставку, как будто ничего между нами непроизошло. Очень твою сестрицу любил. Души вней нечаял. Если хочешь, ипосей день Катю вспоминаю (глазабы мои его, коварно обманувшего сестру, невидели!). Особенно сейчас, когда ты постоянно злишься, спишь ивидишь, что я издома уеду, когда ты настроил против меня Эльзу!
        Я почему-то неочень поверил вэту сентиментальную историю огулящей девке счистым сердцем, которая спасла отопиума молодого, дурного барина. Особенное негодование вызвала последняя фраза Игоря. Я возмущенно спросил:
        - Акак ты полагаешь, я должен себя вести, если тебе наплевать намою сестру, насвоих собственных детей?
        - Пойми, Пьер,- как-то удивительно невозмутимо произнес Игорь.- Я привязан кЭльзе, хотя инемогу сказать, что люблю как прежде, обожаю всех ее детей, неделая различия между своими иотбрака сПодгорновым, ноя живу так, как могу. Мой прадед делил свой день между английским клубом ицерковью, дед, который небыл верующим- между ипподромом иобществом любителей древностей, отец- между опять-таки церковью исобраниями октябристской партии. Может быть, это извучит смешно, ноя могу существовать лишь так, как существовали они. Это дурно, это нелепо, нопо-другому я жить неумею.
        Вомне заклокотала яростная злоба наэтого потомственного дворянина. Собрался было даже врезать ему, бездельнику несчастному, как следует. Нотут вдруг набалкон выскочила Эльза:
        - Ты неумеешь прежде всего любить, зато преуспел вдвух занятиях: убивать ивалять дурака! Только это утебя иполучается!- выкрикнула она неожиданно визгливым голосом.
        Господи, неужели она все слышала! Ее-то я расстраивать ненамеревался. По-крайней мере, недотакой степени.
        Впрочем, тутже подумал я, пусть лучше ей все будет известно. Пусть сестра знает, что ее муж- либо убийца, если верны мои подозрения, либо путался спроституткой, если честны его оправдания.
        Кстати, эти деяния являлись для моей Эльзы, воспитанной встрогой семье, вполне сопоставимыми посвоей тяжести прегрешениями. Астепень их негативного восприятия была усугублена нынешним отношением кмужу. Последнее стало очевидно изее слов:
        - Выходит, лжец иобманщик, ты пленял мою доверчивую душу словами любви, асам путался сгрязной девкой!
        Эльза собралась было расплакаться, нопреодолела себя, только горестно всхлипнула. Извлекла изкармана джинсов старый платочек скружевными краями, приложила его кносику, затем нервно скомкала вкулаке ибросила Игорю слишком серьезное, даже намой небеспристрастный взгляд, традиционное женское обвинение:
        - Ая всегда была тебе безразлична…
        Вот тут-то она иразрыдалась. Какже мне стало ее жалко…
        Поток слез, свидетельствую лично, был никоим образом неменьше, чем при самых значительных скандалах сПодгорновым.
        Ноесли полковник ни при каких обстоятельствах нехотел разрушать семью, то Игорь, как стало ясно потом, после всех сегодняшних бурных сцен, был настроен иначе.
        Ни слова ни говоря, он ушел сбалкона вих сЭльзой комнату, где ипровел ночь водиночестве: сестра осталась унас, где оней нежно заботилась моя дорогая Мари.
        Утром зятя вквартире уже небыло. Игорь Велтистов ушел, непопрощавшись. Только коротенькую записку оставил, где сообщил, что уезжает вЕвропу. Куда именно, почему-то неуказал.
        ***
        Прочитав крайне лаконичное послание супруга, Эльза принялась было снова плакать, номы сМари довольно быстро успокоили ее. После завтрака, состоявшего изчашки «Кокомолта»- очень неплохая вещь: кока, молоко, сахар!- бутербродов смаслом инебольшого кусочка шоколадного пудинга, я отправился наработу- в«Новое русское слово».
        Здесь узнал отом, что вчера был убит генерал Кузьмин. После того, как они сженой вернулись свечера, он, взволнованный длительными, эмоциональными разговорами ссоотечественниками, отправился наулицу успокоиться, подышать свежим воздухом. Наулице его иобнаружила полиция, которую вызвала жена, обеспокоенная долгим отсутствием супруга, ипобоявшаяся выходить наего поиски внезнакомый город.
        Вокоченевшей руке генерала был зажат пистолет. Вобойме его нехватало двух патронов.
        Главное, однако, заключалось втом, что кто-то покончил сПавлом Михайловичем такимже способом, как сПодгорновым, как снеизвестным мне красноармейским военспецом в1919году. Вместо одного глаза налице Кузьмина было кровавое месиво.
        Теперь я знал точно- ксмерти доблестного генерала Игорь никоим образом непричастен. Его алиби мог подтвердить ясам.
        Вечером я поведал осмерти Кузьмина домашним. Эльза, вродебы, восприняла эту историю без излишних переживаний. Только произнесла:
        - Все-таки, я уверена, что неИгорь убил Михаила Александровича.
        Да, теперь ия вэтом несомневался.
        Почти. Ноималенькое «почти» исчезло через двадня.
        ***
        Отпевали генерала Кузьмина вНикольском соборе. Без преувеличения можно сказать, что проститься сэтим доблестным сыном Отечества пришли все достойные уважения изгнанники изРоссии, находившиеся вту пору вНью-Йорке. Относительно небольшой храм был переполнен.
        Нестоялли среди нас таинственный маньяк, отнявший жизнь угенерала, адоэтого, вероятно, иуПодгорнова, других людей?
        Когда богослужение закончилось, ивсе выходили изцеркви, разбиваясь, пообыкновению, нагруппы, ко мне приблизился Пантелей Тертышников, ведший когда-то дело обубийстве моего первого зятя. Да, он тоже был вНью-Йорке: перебрался несколько лет тому назад вСоединенные Штаты изЕгипта.
        Признаться, я небыл особенно рад обществу этого человека. Бывший следователь людьми солидными почитался заперсону вопределенной степени одиозную.
        Дело втом, что наТертышникова, несомненно, наложили отпечаток тяготы нахождения вплену украсных вовремя гражданской, когда он безуспешно пытался пересечь линию фронта, перипетии, последовавшие после побега избольшевистских застенков, позавершении которых он оказался разнорабочим вАнталии, и, наконец, длительное проживание вЕгипте- стране, знаменитой нетолько величественными сфинксом ипирамидами, ноиизнуряющей жарой, способной отрицательно повлиять надушевное равновесие, умственное, да ифизическое состояние непривычного кней европейца.
        Короче говоря, теперь, вНью-Йорке, Тертышников был еще более худым, чем прежде, вМоскве. Борода бывшего офицера полиции стала значительно длиннее ижиже. Вкрошечных глазах его появилось нечто болезненное. Заслуживающие доверия люди сообщали мне, что последствием приключений послевоенных лет стало более чем двухлетнее пребывание экс-следователя водной изпсихиатрических клиник штата.
        После столь продолжительного курса реабилитации он занимался тем, что руководил крайне немногочисленным иультраправым «Обществом офицерских чинов полиции Российской империи», атакже читал вколледжах бесплатные лекции обужасах большевизма иего опасности для США, выдвигая при этом напервый план излишне радикальные соображения. Он ненавидел почти всех русских, живущих вгороде, считая их втой или иной степени причастными кнесчастьям, обрушившимся нанашу многострадальную Родину. Причем отношение свое ксоотечественникам Тертышников редко когда скрывал, втом числе ивпубличных лекциях, отчего, собственно, иснискал всеобщую неприязнь.
        Почившего генерала, экс-следователь, как мне казалось, неотносил ккатегории виновников русского кошмара, поэтому, наверное, иприсутствовал наотпевании.
        Судя потому, что Тертышников подошел именно ко мне, кампания вашего покорного слуги небыла неприемлемой для него. Всамом деле, кого-кого, номеня-то несмогбы заподозрить ввольном или невольном предательстве интересов Отечества даже этот бывший полицейский- человек с, мягко говоря, излишне развитым воображением.
        ***
        Итак, я шел понаправлению к9-й улице района Ист, выполняя второе изнамеченных насегодня важных мероприятий. Первым было посещение Никольского собора, вторымже- доставка вдешевое заведение Фун-Ли свертка сгрязным бельем изнашей квартиры. После встречи скитайцем я категорически запретил моей милой Мари относить его впрачечную, каковой мы обычно пользовались, поскольку был уверен, что для нашего скромного бюджета будет несравненно предпочтительнее нанести визит старому московскому знакомому.
        Тертышников, которому, очевидно, было все равно, куда идти, увязался замной.
        - Да-а, скаким сла-авным человеком мы простились сегодня,- протянул он состранной ухмылкой.
        Его гримаса несколько насторожила меня, однако ради поддержания беседы я все-таки намеревался произнести какую-нибудь подобающую скорбному событию фразу. Ноэкс-следователь, бесцеремонно недавая мне ответить, продолжил:
        - Ну имерзавцы собрались нынче всоборе! Нет предела наглости этих людей! Они, они погубили Россию,- Тертышников застонал отзлобы, клокотавшей внем.- Атеперь бессовестно, непокаявшись, собираются вДоме Божьем. Идля чего, подумать только! Для отпевания одного изтакихже, как они сами…
        Бывший полицейский коварно прищурился:
        - Я-то специально пришел вцерковь, понаблюдать, как эти иуды будут плакать посебе подобному.
        Оказывается, я глубоко ошибался, когда понаивности, присущей натурам бесхитростным иоткрытым, полагал, что он ценил заслуги генерала Кузьмина. Впрочем, стоитли спорить синдивидуумом, плохо воспринимающим разумные доводы?
        Между тем, мой собеседник гневно мотнул головой. При данном движении конец его бороды описал ввоздухе Нью-Йорка довольно широкий круг. Следователь ненадолго замолчал, пожевал губами, затем крякнул, размашисто перекрестился:
        - Пусть неупокоится душа Кузьмина врайских кущах!
        Было крайне неприятно слушать его. Нет, решил я, нельзя, несмотря ни начто, разрешать Тертышникову беспрепятственно нести околесицу:
        - Каждому изнас придется ответить запрожитое перед Всевышним, ивы- неисключение,- дипломатично, новтоже время достаточно твердо произнес я итоже перекрестился.
        Тертышников, неморгая, уставился наменя. Крошечные глазки его засверкали той характерной злобой, которая, вообще-то, характерна для душевнобольных:
        - Позвольте, новедь есть нетолько суд Божий. Вспомните слова поэта: «Есть суд земной!»- спафосом продекламировал он, высоко подняв подбородок, растительность накотором мгновенно образовала букву «Г» сдлинной ножкой.
        Выдержав паузу, экс-следователь скривился иизрек:
        - Над такими, как Кузьмин, идолжно устраивать суд земной!
        - Да чемже неугодил вам этот достойнейший человек?- сердито спросил я, позабыв намгновение после наглых высказываний Тертышникова, что дискуссии стакими людьми обычно бывают бесплодными.
        - Да хотябы тем, что он, как я узнал, в1917году нерасстреливал революционных агитаторов, проникавших вовверенную ему Государем Императором часть,- почти завизжал бывший полицейский.
        Он гневно задышал, собираясь ссилами, потом выдал втомже тоне еще одно небезынтересное умозаключение:
        - Исуд земной следует чинить нетолько над Кузьминым, нонад всеми могильщиками России…
        Затем вытянул вперед голову, широко открыл глаза, и, выдержав паузу, яростно выпалил:
        - Аимя им- легион!
        Я заметил, что некоторые американцы, привлеченные непонятным им, новесьма громким ораторствованием моего собеседника, уже начали оборачиваться нанас. Нежелая привлекать всеобщего внимания, я ускорил шаг. Скорейбы добраться допрачечной…
        Там очевидцем безумств Тертышникова будет один лишь Фун-Ли, который, хотя, вотличие отместных изнает русский, зато очень деликатен.
        - Непременно чинить суд, казнить здесь, наземле,- неунимался бывший следователь.- Иделать это по-хорошему надобно нетолько сейчас, когда Отечества нестало, начинать следовало раньше…
        Экс-следователь прервался, засопел, потом громко чихнул три раза подряд, облизнулся инеожиданно тонким даже для него голосом подвел итог своему бесспорно пламенному выступлению:
        - Еще до1917года!
        После этой реплики он как-то вдруг съежился, замолчал.
        ***
        Откровенно сказать, речи Тертышникова, иособенно тезис о«земном суде», здорово озадачили меня. Такое я слышал отбывшего полицейского впервые…
        Моглоли быть так, что этот, душевнобольной, одержимый ненавистью ктем, кого классифицирует как причастных коктябрьскому перевороту иего трагическим последствиям, покончил сКузьминым? Ведь сумасшедшим иногда свойственно выполнять свои угрозы.
        Ноесли допустить, что убийцей генерала является Тертышников, учесть почерк преступления ислова бывшего следователя… Предположим еще, что рассудок этого офицера полиции помрачился давно. Просто сейчас это проявляется явно. Араньше…
        Чтож, раньше, например, в1914году, он мог успешно скрывать отокружающих свое безумие. Вдруг, итогда он убивал тех, кого считал виновными? Конечно, невсобытиях 1917года, новделах более ранних.
        Взять тогоже полковника Подгорнова, который, насколько мне было известно, относительно либерально вел себя ссолдатами, отказавшимися подчинять ему наДальнем Востоке, еще впервую революцию.
        Чем первый зять мой вглазах Тертышникова лучше генерала Кузьмина?
        Да, вполне вероятно, что покончил сМихаилом Александровичем, некто иной, как экс-следователь. Кстати, тогда Тертышникову, наего-то посту, несоставилобы труда спрятать концы вводу.
        Я посмотрел набывшего офицера полиции. Тот, всвою очередь, покосился вмою сторону. Теперь, после пылкой филиппики, он имел довольно жалкий вид. Голова Тертышникова напоминала череп, обтянутый сухой, слегка желтоватой кожей.
        «Все-таки мои предположения,- констатировал я,- неподкреплены какими-либо доказательствами».
        Да инепохож экс-следователь наубийцу. Вовсяком случае сейчас.
        «Тем неменее, его умственная аномалия более чем очевидна, иполностью исключать эту версию нельзя»,- здраво рассудил я. Поэтому решил вдальнейшем пристально наблюдать заним.
        Пока я размышлял обо всем этом, мы достигли небольшого дома, где, как рассказал Фун-Ли, напервом этаже иразмещалось его заведение.
        - Нежелаете заглянуть сомной вэту китайскую прачечную?- пригласил я Тертышникова, нежелая пока расставаться сним.- Цены здесь умеренные, ахозяин хорошо говорит по-русски. Зовут его Фун-Ли, допереворота жил вМоскве, успешно занимался все темже ремеслом. Долго обслуживал нашу семью. Рекомендую прибегнуть кего услугам.
        - А-а, русский китаец,- сердито насупился бывший полицейский.- Какже, известна мне эта гадкая порода, все они ошивались винтернациональных частях!
        Вгневе он дернул себя забороду, закатил глаза, сжал кулаки.
        «Господи, сейчас снова начнет вопить»,- мысленно застоналя.
        Экс-следователь, однако, быстро успокоился, шмыгнул носом, почти спокойно сказал:
        - Чтож, пожалуй, зайду свами. Может истоит стать здесь клиентом. Да икак знать, несделаетли хозяин мне скидки, если вы лично представите меняему.
        Заключительная фраза содержала более чем прозрачный намек намое авторитетное посредничество для начала деловых контактов сФун-Ли.
        «Даже Тертышникову, как выясняется, иногда свойственно благоразумие,- отметил я.- Аможет, это нанего повлияло проживание впрактичной Америке».
        Влюбом случае, бывший офицер вНью-Йорке нероскошествовал, атакое состояние жизни способно порой охладить даже самые раскаленные всевозможными великими идеями головы.
        ***
        Мы вошли впрачечную Фун-Ли.
        Вмаленькой комнате, куда мы попали, самого владельца небыло. Навстречу нам устремился грязноватого облика китайчонок, судя повсему- слуга моего китайца. Я попросил мальчишку позвать хозяина.
        Китайчонок сбивчиво затараторил, «хозяина», дескать, «заболела». Я, однако, еще раз повторил просьбу, назвав слуге свое имя инаказав непременно передать его Фун-Ли.
        Выслушав меня, китайчонок нехотя кивнул иоставил нас. Вскоре снова появился исказав, что «хозяина вот-вот» выйдет, выскочил наулицу. Побежал, видать, куда-то посвоим делам, насидевшись вдоволь впрачечной.
        Несколько минут спустя дверь, ведущая взадние помещения заведения, открылась, напороге появился Фун-Ли. Выглядел мой китаец неважно: под глазами его виднелись темные круги, он охал, рукой держался загрудь.
        Я собрался было справиться упрачечника, что сним происходит, азатем представить ему Тертышникова, нобывший следователь настолько бурно прореагировал напопавшего вего поле зрения китайца, что я неуспел вымолвить ни единого слова.
        - Ах ты, узкоглазая сволочь!- заорал экс-офицер полиции.- Думаешь, забыл твою желтую рожу, красноармеец проклятый!
        Он свирепо засопел икинулся напрачечника. Схватил его заворот халата, принялся яростно трясти, непереставая, впрочем, кричать:
        - Это ведь ты, азиатский бандит был одним изтех, кто охранял меня, когда я томился увас вплену! Теперь, супостат, ответишь завсе сполна!
        Продолжая держать довольно вяло сопротивлявшегося китайца одной рукой, бывший полицейский отвел другую для нанесения сокрушительного удара по«супостату».
        Сперва я, признаться, несколько растерялся при виде этого буйства. Нотут уже среагировал должным образом.
        Предотвращая неизбежное избиение старого знакомого, бросился вперед, втиснулся между ним иТертышниковым, ссилой оттолкнул последнего. Задел, кажется, икитайца, так как врезультате моего своевременного иэнергичного вмешательства экс-следователь отлетел водну сторону, асын Поднебесной, чей халат разорвался вэто мгновение,- вдругую.
        Фун-Ли непременно упалбы напол, еслибы нескромные размеры «приемной» его заведения. Атак китаец уже без халата, жалкие остатки которого свалились снего, плюхнулся наширокую скамейку, куда, верно, складывалось грязное белье, приносимое клиентами.
        Боже мой! Теперь, когда Фун-Ли остался без верхней одежды, я увидел, что грудь его обвязана полотенцем, наповерхности которого было большое кровавое пятно.
        Так чтоже случилось скитайцем? Я намеревался было задать ему этот вопрос, но, вспомнив про бывшего офицера полиции, обернулся.
        Тертышников грозно возвышался посреди комнаты, взирая напрачечника. Вруке экс-следователь держал кусок желтого халата иразорвавшуюся цепочку, которую он, очевидно, содрал сшеи китайца.
        Кцепочкеже был прикреплен предмет, мгновенно приковавший мой взгляд: нефритовая ручка сголовкой ввиде миниатюрного голубя.
        Сэтим, однако, я решил разобраться после. Сейчас было недотого.
        - Я убью тебя, советский шпион,- провозгласил Тертышников иснова пошел ватаку.
        Я попытался было преградить ему путь, нобывший полицейский проскользнул мимо, проявив при этом, надо отдать ему должное, проворство, достойное неплохого нападающего вамериканском футболе. Оказавшись рядом соскамейкой, накоторой тяжело дышал Фун-Ли, Тертышников несколько раз ткнул его кулаком.
        - Получай, нехристь, получай красный шпион!- прозвучал исполненный праведного гнева голос экс-следователя.
        Китаец, дабы как-то защититься, сдвинулся всторону, поднял руки, окровавленное полотенце свалилось сего груди.
        Тертышников неявлялся бойцом хорошо подготовленным крукопашным поединкам, новтот момент он был крайне воодушевлен и, вероятно, изрядно поколотилбы прачечника, еслибы я неподоспел китайцу навыручку.
        Схватив экс-следователя запояс, я струдом оттащил его назад. Сдерживать его стоило немалых сил: душевная болезнь подпитывала энергией темпераментно вырывавшегося измоих объятий Тертышникова, вознамерившегося наконец покончить хотябы содним избесчисленной когорты смертельно ненавидимых им людей.
        Между тем, китаец, обвиненный бывшим полицейским впринадлежности кКрасной армии впрошлом ившпионаже впользу СССР внастоящем, слабым голосом действительно больного человека пролепетал:
        - Верно, после революции, господин Феллер, когда вРоссии бардак начался, меня многие пытались мобилизовать. Красным это удалось. Вот иопределили в1919году винтернациональную часть. Ноя потом, конечно, сбежал отних. Зачем мне было воевать заэтих варваров? Ониже европейскую культуру уничтожали, столько хороших людей погубили.
        Право слово, объяснение звучало вполне логично. Покрайней мере, для меня. Бог сним, сФун-Ли, что несообщил мне обэтом при первой встрече. Известноже, как здесь, вэмиграции, относились, да иотносятся посей день ктем, кто хотябы один час провел «поту сторону» линии фронта.
        Тем временем экс-следователь присмирел, перестал дергаться ипопросил меня:
        - Отпустите меня, пожалуйста.
        Я уже привык заэтот день крезким переменам всостоянии Тертышникова ивыполнил данную рекомендацию, питая наосновании накопленного опыта надежду, что теперь он пусть недолго, нобудет вести себя как подобает.
        - Хорошо, только несмейте больше прикасаться ккитайцу,- предупредил я бывшего офицера полиции и, повернувшись кФун-Ли, перед которым чувствовал себя крайне неловко, продолжил.- Прости, что привел его ктебе.
        Однако, сыну Поднебесной, кажется, было недомоих извинений. Он корчился отболи, закрывая рукой кровоточащую рану нагруди.
        Тертышниковже, действительно, небуянил, когда я отпустил его. Новесь облик экс-следователя красноречиво свидетельствовал отом, что полученные откитайца разъяснения нисколько неудовлетворили его. Маленькие глазки бывшего офицера смотрели напрачечника сподозрением, их обладатель то идело нервно покусывал нижнюю губу.
        - Ладно,- произнес Тертышников притворно ласковым голосом, обращаясь кпрачечнику, которому, похоже, немного полегчало.- Если ты честный китаец, скажи, откуда утебя эта огнестрельная рана? Я ведь имею опыт втаких делах, сразу, когда полотенце упало, определил, что тебя продырявили изпистолета.
        Вчем-чем, аздесь экс-следователь был абсолютно прав. Свидетельствую, как ветеран, счестью прошедший две жестоких войны.
        - Сомной произошел несчастный случай впрачечной, напоролся случайно нагвоздь,- глядя прямо влицо Тертышникову, сказал Фун-Ли.
        - Скаких, интересно, пор ваккуратных китайских прачечных всамых неподходящих местах торчат ржавые гвозди?- ехидно поинтересовался бывший офицер полиции.
        Да, теперь он действовал, как профессионал. Конечно, он неимел права допрашивать китайца, ноя неторопился вмешаться, поскольку Тертышников небуйствовал, аФун-Ли определенно что-то скрывал. Правильность моего поведения подтвердил следующий вопрос экс-следователя, обращенный ккитайцу:
        - Объясни мне, что ты делал возле клуба, после посещения которого был убит генерал Кузьмин. Я был натом вечере, ушел одним изпервых, иприметил неподалеку отздания твою характерную желтую физиономию.
        Точно, экс-следователь почтил тогда клуб своим присутствием. Теперь-то я понимал, зачем: пытался выведать, естьли что-либо компрометирующее (навзгляд Тертышникова, разумеется) вбиографии Кузьмина.
        Видимо, навечере бывший полицейский иузнал онекоторых деталях поведения доблестного генерала в1917году. Верно идругое: вклубе он незадержался: представился Кузьмину, покрутился возле него ибыл таков.
        Сейчас, правда, мне было недовоспоминаний: я то идело косился нанефритовую ручку, которой завладел Тертышников. Былли это тот самый экземпляр, что некогда принадлежал Подгорнову?
        «Надо будет потом непременно выспросить уФун-Ли, какими путями ручка попала кнему»,- определил я свои дальнейшие планы.
        Мысли Тертышникова, неподозревавшего омоем интересе кнефритовой ручке, эволюционировали всовершенно ином направлении:
        - Признавайся, ты- советский шпион иполучил задание устранить генерала Кузьмина,- напирал он накитайца.
        Вответ Фун-Ли, которому, судя повыражению его лица, опять стало хуже, апеллировал комне:
        - Господин Феллер, ну скажите вы этому невмеру темпераментному европейцу, избившему бедного китайца, что знакомы сомной много лет изнаете меня как человека безупречного поведения.
        - Послушай, Фун-Ли, почему ты обманываешь нас насчет происхождения своей раны?- спросил я его.- Почему необъяснишься начистоту?
        - Я напоролся нагвоздь,- упрямо повторил китаец старую версию.
        - Несмей лгать мне, желтолицая обезьяна!- заверещал Тертышников.- Ты убил генерала Кузьмина. Аон, обороняясь, всвою очередь, выстрелил втебя. Так ты иполучил это ранение.
        - Неназывайте Фун-Ли желтолицей обезьяной,- рассвирепел я истрого предупредил экс-следователя:- Иначе я выкину вас изпрачечной.
        Вдруг китаец застонал, лицо его исказилось отфизических страданий. Прижав одну руку кране, он протянул другую внаправлении экс-следователя:
        - Очень прошу вас, отдайте мне эту нефритовую ручку. Я, кажется, умираю, ихочу, чтобы она была уменя…
        - Неотдам, пока непризнаешься всовершении преступления,- отрезал Тертышников, решительно взмахнув длинной бородой.- Для полной определенности мне нехватает лишь заключения специалистов, которые установилибы, когда именно тебя ранили.
        - Носейчас-то несчитаетели вы, что пока увас практически нет сколь-либо веских оснований обвинять Фун-Ли вубийстве?- снова вступил я вразговор.- Малоли, кто был возле клуба тем вечером? Малоли вНью-Йорке людей сревольверными ранами?
        - Все равно неотдам ручку этому красному шпиону,- стоял насвоем бывший офицер полиции.
        «Унего, определенно, опять начинается агрессивный период,- заметил я про себя исделал вывод:- Настало время снова осадить его».
        - Тертышников, верните Фун-Ли ручку, теперь недоваших допросов. Разве вы невидите, что китайцу по-настоящему плохо, что он вполне может умереть.
        - Пусть сперва откроет всю правду,- упирался экс-следователь.
        - Втаком случае я сам возьму ручку утебя,- спокойно, нотвердо посулил я идвинулся кТертышникову.
        Тот свидом праведника, готового кмученичеству, крепко прижал добычу ксвоей впалой груди.
        ***
        Я медленно приближался кэкс-следователю.
        Меня остановил негромкий голос Фун-Ли:
        - Умираю… немогу больше ждать… Да, я убил генерала Кузьмина. Асейчас,- сказал он Тертышникову.- Умоляю, верните мне ручку.
        - Хорошо, только потом ты расскажешь мне все попорядку,- ответил бывший полицейский.
        - Согласен,- кивнул китаец.
        Экс-следователь победоносно посмотрел наменя икинул ручку Фун-Ли.
        Прачечник схватил ее. Движение, видно, причинило ему сильную боль.
        - Ничего нескажешь, генерал Кузьмин умеет… Точнее, умел стрелять,- почти прошептал он.- Яже был безоружен. Когда-то вШаолиньском монастыре меня научили убивать пальцамирук.
        Он протянул внашу сторону руку…
        Почему, почему я никогда незамечал этих специфических мозолей?
        - Генерал был последним изтех, скем мне предстояло свести счеты,- произнес Фун-Ли.
        Тертышников при этих словах застыл, как вкопанный.
        Яже подумал, что китаец бредит, рванулся кнему, нопрачечник неожиданно властным движением руки остановил меня, поинтересовался, обращаясь исключительно комне:
        - Незабыл ту историю про албанскую кровную месть, которую я рассказал тебе сразу после смерти Подгорнова? Так вот, такуюже кровную месть я исполнял всю жизнь. Я никогда небыл советским шпионом, зато… Это я был тем, кого называли «маньяком» тогда, вМоскве. Это мое место наскамье подсудимых занял ни вчем неповинный Али-Магомедд.
        Тут прачечник язвительно посмотрел наТертышникова:
        - Он был так быстро казнен благодаря вашему рвению, господин следователь.
        Бывший полицейский вздрогнул, как отудара электрическим током, нобудучи слишком ошарашен признаниями китайца безмолвно продолжал внимать Фун-Ли.
        - Слушайте, слушайте,- через силу улыбнулся прачечник.- Вы, похоже, очень-очень хотели, чтобы я все изложил попорядку. Вынудили меня пойти наэто, отняв ручку- самую дорогую мне вещь, прижав ксердцу которую я хочу навсегда покинуть мир, где царит хаос…
        Китаец застонал, закатил глаза, нопревозмог страдания, произнес:
        - Да, тогда, вМоскве, я убил исвященника, ирабочих, иПодгорнова. Когда бездыханный полковник упал наземлю, нефритовая ручка вылетела изего кармана. Я взял ее себе, хотя никогда- ни доэтого, ни после- ничего незабирал уубитых мною людей. Ноэта вещь… Она напомнила мне Родину. Ведь полковник привез ее изПоднебесной…
        Прачечник глубоко вздохнул, поглядел наручку:
        - Кроме тех, оком уже сообщил, я напротяжении десяти лет отправил натот свет 38человек воФранции…
        Фун-Ли поднял глаза вверх, будто что-то подсчитывая, затем продолжил:
        - АвРоссии моими жертвами стало еще 29человек, ипосле 4- вразличных странах. Последнего, Кузьмина, три дня назад убил…
        Китаец надолго замолчал, потом попросил меня:
        - Помоги мне лечь наскамейку.
        - Ни вкоем случае неприближайтесь кнему, это крайне опасный иковарный преступник!- вскинулся Тертышников.
        Я отмахнулся отэкс-следователя, подошел кФун-Ли, выполнил его просьбу, атакже снова обмотал раненую грудь полотенцем. Вэтом деле мне пригодились навыки помощи раненым, приобретенные натеатре боевых действий.
        Прачечник благодарно посмотрел наменя:
        - Спасибо тебе зато, что перевязал, что хотел вернуть мне ручку, после моей смерти забери ее. Ведь ближе тебя уменя, здесь, да ивовсем свете никого нет. Все мои родственники, моя жена, маленькая дочь были убиты вКитае в1900году…
        Он снова умолк. Кровавое пятно медленно расползалось поповерхности полотенца. Китаец глядел куда-то вдаль…
        - Тогда внашей стране началось восстание против европейцев. Восставших называли боксерами. Я был всей душой сэтими людьми, поднявшимися против вашего хищнического хозяйничания ввеликом Китае.
        - Вот вам иФун-Ли, любитель европейской цивилизации иненавистник Востока,- сказал я. Без всяких чувств, лишь констатировал истину. Я еще даже неуспел поразиться, просто находился вглубоком шоке. Втаком несвойственном мне состоянии ислушал признания китайца.
        - Убийца проклятый, мало вас, узкоглазые, учили уму-разуму. Каждого извас только могила исправит,- процедил Тертышников, оперативно реагируя намою реплику.
        Китаец услышал наш короткий диалог, струдом- рана постоянно давала осебе знать- ухмыльнулся, подмигнул мне, по-прежнему обращая мало внимания набывшего полицейского.
        - Да, я всегда ненавидел Европу, ивсе, что сней связано. Мои лестные слова оЕвропе, инелестные оВостоке- всего лишь горькая шутка одинокого, грустного китайца, который бредет один внекогда чистом шелковом халате погрязной дороге жизни, мимо домов, вчьих окнах выбиты стекла, авкомнатах гуляет холодный ветер…
        - Как противна эта азиатская словесная вычурность,- проворчал Тертышников.
        Чтоже касается меня, то свидетельствую: прежде Фун-Ли так красиво невыражался. Верно говорят: перед агонией творческое начало работает как никогда сильно. Прачечник между тем продолжал декламировать свое печальное стихотворение впрозе:
        - Это шутка китайца, укоторого Европа отняла все самое дорогое. Это горькая иочень длинная шутка…
        - Непорали тебе, желтокожая образина, прекратить свои лирические излияния,- закричал экс-следователь:- Ато отдашь концы, ия неузнаю всех подробностей твоего дела! Из-за него в1914году мне пришлось подать вотставку. Какже я ненавижу тебя, мерзавец…
        Ибез того маленькие глазки Тертышникова сузились отгнева.
        - Прекратите оскорблять раненого,- произнес я.- Аты, Фун-Ли, несмотри нанего, продолжай, я слушаю…
        Я, конечно, неразделял отрицательных чувств, питаемых экс-следователем ккитайцу, но, впрочем, признаюсь, мне неменьше его хотелось быть посвященным вовсю историю Фун-Ли.
        Что, что заставило этого китайца погубить столько ни вчем неповинных людей?
        Сын Поднебесной, однако, безмолвствовал. Лежал неподвижно. Кровь, пропитавшая полотенце, уже попала наскамейку. Я подумал было, что Фун-Ли отдал душу Господу. Нопосле долгой паузы он вновь заговорил:
        - Наберитесь терпения, европейцы. Я- настоящий китаец- исдержу слово, данное следователю, поведаю вам омоем прошлом… Так вот, в1900году я непримкнул кбоксерам. Был слишком молод инаставник Шаолиньского монастыря, где я изучал многое, втом числе идревние боевые искусства, неотпустил меня состаршими. Нозатем, несколько месяцев спустя, я все-таки бежал измонастыря.
        Знал, что деревня под Пекином, откуда был родом, где оставались родные, оказалась вцентре боевых действий, исильно боялся засвоих. Я очень торопился всвою деревню, ноопоздал. Нашел там только мертвых, ини одного живого. Вся моя большая семья погибла…
        Китаец горестно покачал головой. Налице его отобразились глубокие душевные муки.
        - Европейцы,- продолжал он,- преследовали отряд боксеров, которые уничтожили много белых вПекине. Боксеры укрылись вмоей деревне. Тогда офицеры европейцев, щадя своих солдат, нестали приказывать им идти наштурм, ноподтянули еще несколько десятков стрелков, расположили их попериметру деревни иподожглиее.
        Большая часть людей- боксеров имирных жителей- сгорела заживо, другие выбегали изпламени, ноих безжалостно убивали. Никто неспасся. Неуцелела имоя жена. Удар штыка пришелся ей вглаз, иона умерла. Я потом видел ее тело. Авот тела дочери ненашел. Она была очень мала, и, видимо, горела так, что отнее ничего неосталось.
        Итогда я решил лишить жизни всех европейцев, принимавших участие вбойне. Там было два отряда, один- изРоссии, другой- изФранции. Вобоих по40человек. Я поклялся, что убью их так, как они убили мою жену. Только я небуду вооружен всвоей битве севропейцами, вмонастыре меня научили убивать так, как я убивал.
        Фун-Ли прищурился:
        - Один Господь знает, как трудно было добыть списки этих отрядов. Ноя получил их, ив1902году отправился воФранцию. Десять лет расправлялся субийцами голыми руками. Лишь двое успели умереть своей смертью. Затем поехал вРоссию. До1917года убил более двадцати человек.
        Глаза китайца засверкали отзлобы. Фун-Ли заскрежетал зубами. Нотут изо рта унего полилась кровь. Он почти беззвучно пробормотал:
        - Укаждого изэтих людей имелись профессия, планы набудущее, каждый забыл про китайскую деревню…
        Прачечник закашлялся, схватился рукой загрудь, корчась отболи. Я предположил было, что началась агония, нокитаец собрался ссилами:
        - Один изофицеров, который руководил убийством деревни,- прачечник внимательно поглядел наменя,- был твой зять. Иты мне очень тогда помог. Оттебя я узнавал, где икогда он будет. Благодаря тебе лучше следил заПодгорновым ибыстрее убил. Впрочем, заего смерть ты наменя, наверное, неочень обижаешься. Да?- спросил Фун-Ли тихим голосом, вкотором едва заметно прозвучала ироническая нотка.
        «Обижался»ли я? Втот момент я просто немог анализировать свои эмоции, чувства. Впервые вжизни перестал быть нормальным немцем, хотя ирусским, нонемцем, прежде всего трезвомыслящим немцем, ипревратился вполубезумного слушателя.
        Самого что ни наесть заурядного слушателя…
        Судя потому, что иТертышников хранил молчание, он тоже неостался равнодушным кповествованию китайца.
        - После революции,- продолжал Фун-Ли,- очень трудно стало: война, сумятица, никого ненайдешь. Атут еще красные мобилизовали винтернациональную часть. Номне это пришлось наруку. Военспецом внашей дивизии оказался еще один офицер, участвовавший вуничтожении моей деревни… Азатем я путешествовал повсему миру, Ведь ваши эмигранты помногим странам разъехались. Амне все тяжелее было их искать. Я старел. Да и, правду сказать, убивать все меньше хотелось. Просто ничего другого уже вжизни неосталось. Страшно было прекращать мою месть. Иеще… Больше всего я боялся того будущего, что начнется сутра, которое наступит после ночи, когда отруки моей падет последний. Поэтому я решил убить это будущее.
        Прачечник начал биться всудорогах, хватать ртом воздух, перевернулся наживот, уткнулся вскамейку лицом.
        Вроде недышит… Чтож, как говорится, мир праху твоему. Я немного пришел всебя иприготовился прочесть соответствующую молитву, новдруг Фун-Ли повернул кнам голову:
        - Я притворился обычным грабителем, когда напал нагенерала Кузьмина и… дал ему выстрелить всебя. После убил. Меня вШаолине научили воевать ибудучи раненым. Они научили меня ивыживать после ранений… Ноэту науку я уже неприменю.
        - Вот ислава Богу,- прокомментировал заключительный тезис китайца Тертышников.
        Он, похоже, уже немного восстановил свое весьма относительное душевное равновесие, нарушенное этой жуткой историей. Экс-следователь внешне был спокоен, лицо его выражало удовлетворение вполне профессиональным, хотя изапоздавшим надесятилетия успехом.
        Правда, когда наши взгляды пересеклись, Тертышников отвел глаза. Вероятно, все-таки понимал, что ему, бывшему офицеру полиции Российской империи непристало бить раненого человека.
        Фун-Ли лежал сзакрытыми глазами. Я уже полагал, что китаец умер, ноон струдом открыл глаза.
        - Сегодня утром, еще довашего прихода, я уже был едва жив. Один я знаю, как трудно было выйти квам. Нодаже втаком состоянии, несомневайтесь, я могбы непозволить этому длиннобородому,- Фун-Ли указал глазами нахмурого Тертышникова,- ипальцем себя тронуть. Нотолько нынче меня такие мелочи уже неинтересуют. Вот только ручка нефритовая…
        Вгруди Фун-Ли что-то заклокотало, он откинул голову. Потом, видимо, найдя всебе силы, сказал:
        - Я небыл уверен, что смогу сам отнять ее, оттого исогласился вам все рассказать.
        Китаец громко захрипел, замер.
        «Вот теперь-то точно настало время идти заказывать отпевание»,- машинально подумал я, привыкший всилу своих обязанностей вобщине Свято-Николаевского собора корганизации похорон, нотутже одернул себя: Фун-Ли- язычник, анехристианин!
        Пока я размышлял над конфессиональной проблемой, китаец неожиданно очнулся:
        - Анашел нефритовую ручку Подгорнов вмоей родной деревне, когда его солдаты вступили туда после пожара… Десятки поколений предков создавали изнефрита, этого самого любимого нашим народом камня, изделия дивной красоты. Ручка, возможно, была сделана моим дедом или отцом. Слета 1914года держал ее при себе. Сколькоже я пролил нанее горьких слез, вспоминая осчастливой, безоблачной юности…
        Фун-Ли всхлипнул, отвернулся кстенке. Затих. Несколько минут нешевелился.
        Кажется все, отошел.
        Ноон вдруг снова заговорил, глядя только наменя:
        - Сложилось так, что вминуты завершения земного пути открыл тебе правду омоей жизни. Ия теперь рад этому. Как знать, нестанетли легче насердце. Я нежалею людей, павших отмоей руки. Нокаждая смерть влекла засобой много-много плохого…
        Фун-Ли струдом выдохнул ипотерял сознание. Минут десять тихо хрипел. Затем, как ни странно, пришел всебя.
        - Отом, что произошло после смерти Подгорнова, ты осведомлен нехуже моего. Тебе известно, наверное, ито, что вдова генерала Кузьмина сейчас при смерти. Унее никого неосталось, идни ее, уверен, сочтены. Эту старуху, других невинных людей, пострадавших отмоего правосудия, мне жаль. Поэтому мне тяжело.
        Вглазах китайца была неизбывная тоска:
        - Может быть, ты меня отчасти поймешь. Ты всегда относился ко мне неплохо, хотя… когда мы стобой встретились здесь после многих лет, ия долго расспрашивал тебя отвоей жизни, то ты моей даже непоинтересовался. Я сам едва навязал тебе свою историю.
        Фун-Ли печально улыбнулся:
        - Ты, ведь, помнится, наработу торопился…
        Улыбка застыла наего лице.
        - Вот инет больше насвете этого негодяя,- судовлетворением произнес Тертышников.
        Он потянулся, провел рукой подлинной бороде, едва достав доее конца.
        Неожиданно китаец часто-часто заморгал, попытался снова улыбнуться мне, дрыгнул ногой, резко подскочил наскамейке ибыстро пробормотал:
        - Прощай, прощай, европеец…
        Глаза китайца снова закрылись. Я, забыв оТертышникове, который принялся часто икать отпережитого потрясения, довольно долго неподвижно сидел возле Фун-Ли вожидании новых слов или движений.
        Их, однако, непоследовало.
        Старый азиат уже произнес свое последнее вбренном бытии слово.
        - Чтож, одним убийцей насвете стало меньше,- подытожил сложившуюся ситуацию Тертышников, когда совладал сикотой.
        Я струдом разжал пальцы холодеющей руки Фун-Ли, взял нефритовую ручку.
        ***
        Мы молча покинули прачечную иразошлись.
        Стех пор я избегал встреч сполусумасшедшим следователем. Он, похоже, разделял это мое стремление.
        Насколько я знал, Тертышников продолжал руководить своим ветеранским обществом. Правда, лекции вколледжах, как передавали, читал реже исменьшим энтузиазмом.
        ***
        Где китайцы похоронили Фун-Ли, мне неизвестно.
        ***
        Кэтому могу только добавить, что ненапрасно прачечник сетовал, что его заела совесть. Многое изтого, что происходило внашей семье после убийства Подгорнова, являлось следствием этой трагедии.
        Втом числе исобытия последних лет, когда Эльза- объективности ради надо признать, что имоя дорогая сестра была такойже непоследовательной, как ивсе женщины,- вскоре после отъезда Игоря начала мало-помалу считать меня (это подумать только, меня!) виновным втом, что ее брак получил столь несчастливое завершение. Я, видители, старался изгнать издома ее супруга!
        - Какой-никакой, авсе-таки муж,- эта фраза, достойная глупой необразованной крестьянки, все чаще ичаще срывалась сееуст.
        Взрослеющие дети Эльзы под воздействием матери тоже непитали ко мне добрых чувств. Скоро все они переехали кКотову, наферму. Старшие стали помогать ему похозяйству.
        ***
        СЭльзой мы нынче общаемся мало. Даже после того, как я сообщил ей письмом, что отправляюсь вАнглию, она несоизволила приехать проводить меня. Аведь еще неизвестно вернусьли я свойны!
        Если честно, то я былбы непротив того, чтобы Игорь снова появился здесь. Носделать для этого ничего немогу: незнаю, где он находится. Несколько раз Эльза получала отнего денежные переводы надовольно приличные суммы. Обратного адреса мой зять неуказывал.
        Год назад умерла Мари, ия остался один сдочерьми.
        Без жены мне тоскливо. УАни иЛены свои интересы. Сын Коля ивовсе живет отдельно. Женат наамериканке, она называет его «Ник». Потихоньку ия привык кэтому имени, использую его, когда обращаюсь ксыну. Сейчас он вАнглии.
        Я уезжаю вЕвропу, ипровожают меня взрослые дочери, которые вполне могут обойтись без меня, Котов и… нефритовый голубь, под чьим оком я писал эти записки, вчьих глазах видел картинки изпрошлого…
        Да… Вот она- ручка снефритовым голубем. Когда-то Подгорнов привез ее изсвоего имения внаш московскийдом.
        ***
        P.S.
        1949год. Я должен дополнить свои записи, которые осталисьбы незавершенными без описания произошедшего запоследнее время. Недавно мы вернулись вНью-Йорк. Мы- это я и… Игорь.
        В1946году я служил переводчиком влагере для Departed People (DP) около Рима. Там-то иповстречал своего блудного зятя. Ему, несмотря наамериканское гражданство, угрожала выдача Советам, поскольку наши офицеры были настроены очень плохо кнему: Игорь служил вармии Власова.
        Как он туда попал? Этой страницы его биографии мнебы нехотелось касаться.
        Пришлось приложить немало усилий, чтобы вытащить Велтистова излагеря. Мы приплыли сюда, вАмерику. Икакже мне горько было узнать, что моя бедная сестра Эльза три месяца тому назад отдала душу Господу.
        Умерла она отинфаркта. Меня, судя покрайне лаконичным ответам написьма, так доконца инепростила. Считала виновным вразладе сИгорем.
        Рукопись, как выяснилось, племянники идети прочли. Небез интереса, скажем так. Познакомил я сней иИгоря, Женю.
        - Ладно, что было, то было,- сказал Игорь.
        - Смотри, каков китаец-то оказался,- поразился Женя.
        ***
        Какие грустные вечера бывают вэтом Нью-Йорке. Я, Игорь иКотов сидим застолом вмоей комнате. Уже немолодые люди. Двое изкоторых ктомуже еще ибедны. Это Игорь ия. Мое прежнее место вгазете занял какой-то прыткий белорус изDP-йцев.
        Живу тем, что составляю ииздаю насвой страх ириск небольшие брошюрки для новых эмигрантов изВосточной Европы. Недавно вот выпустил сборник «Как стать гражданином Соединенных Штатов ивыдержать экзамен награжданство». Тираж неособо шибко, норасходится. Благодаря этому я смог пригласить вгости Женю иИгоря.
        Котов заикнулся было освоем денежном вкладе внашу дружескую пирушку, ноя деликатно, новместе стем твердо дал понять, что Феллеры всегда находили возможность принять друзей только иисключительно насвои средства.
        Кслову сказать, я инеособенно-то потратился. Купил пару бутылок неочень дорогой мексиканской водки, атакже посылку «из15первоклассных американских продуктов», среди которых были мармелад изгуавы, рис, сыр «Крафт», сардины воливковом масле, банка тушенки, два пакетика куриного супа «Липтон», полфунта конфет изчистого сахара, две плитки кубинского шоколада идаже запечатанный стаканчик сладкого варенья изфлоридских апельсинов. Причем, все это удовольствие стоило всего 18долларов.
        Собрались, похозяйничали накухне: Женя добросовестно размешивал суповой концентрат вводе, я старательно готовил закуски, пытаясь разрезать все так, чтобы каждому досталось хотябы подва кусочка скаждой тарелки. Игорьже, хорошо знавший аристократическую сервировку минувших лет, убирал маленький столик. Он стоял около окна, изкоторого, впрочем, невидно воздуха, неба. Одни лишь высотные дома. Поглядев наних, мы чокнулись, выпили.
        Разговор как-то непошел…
        ***
        Кроме нас троих, вквартире никого нет. Мои дочери вышли замуж, общаюсь сними нечасто. Уменя появились внуки. Думают по-английски, арусский для них- иностранный. Это уже настоящие американцы. Тоже самое говорят освоем потомстве Игорь иЖеня. Сейчас нам всем грустно. Накатило то, что называется американским словом «депрессия».
        Еслиже попытаться объяснить содержание этого слова нарусском, то депрессия- это когда кажется, что натебя свалились все тяготы мира, это когда совсем неощущаешь всебе сил, выдавленных какой-то внутренней, почти болезненной тяжестью.
        Депрессия, это когда очень хочется поехать вМоскву. Вту, потерянную в1914году. Можно, правда, ивнынешнюю, советскую. Что, однако, врядли осуществимо: сейчас- coldwar.
        Депрессия, это когда ты весь исполнен бессильной завистью ктем, укого жизнь сложилась нормально. Асам чувствуешь себя плохо, иуверен, что лучше небудет.
        Да, нахорошее нынче надеяться нелепо. Приходится существовать вдепрессии. Ничего неподелаешь. Былобы хоть спокойно, избежатьбы резкой душевной боли, которой страшишься даже вдепрессии.
        Когда-то я читал, что депрессия, хандра возникают отбезделья. Почемуже тогда, мы, работающие здесь, непокладая рук, подвержены им вбольшей степени, нежели наши деды, умевшие илюбившие отдохнуть?
        ***
        Проводил Женю иИгоря…
        Пойду врусский клуб. Сегодня там собираются ветераны Великой войны. Будет чай, накотором я непременно должен присутствовать. Все-таки непоследний человек врусских кругах. Тем более, что намечается обсуждение резолюции ветеранов вподдержку антикоммунистических действий правительства Соединенных Штатов. Возможно, мои поправки вее текст будут, как обычно, существенны. Так что, сегодня я очень занят.
        ***
        Азавтра… Незабытьбы открыточку вЛос-Анджелес отправить. Внучке- сднем ангела. Вечеркомже можно завернуть на7-ю авеню, вкинотеатр «Стэнли»: там показывают новейшие советские кинокартины.
        Кстати, билеты в«Стэнли» самые дешевые вНью-Йорке. Будете внаших краях, заходите: где еще вАмерике затакие небольшие деньги русские фильмы посмотришь?
        ***
        Наэтом я, Петр Людвигович Феллер, пожалуй, изакончу свои записи.

Олег Лебедев.
Москва 1996 —1997гг.
[email protected][1 - mailto:[email protected]]
        Впервые повесть «Нефритовый голубь» была опубликована влитературном журнале «Юность» (N10, 1997год).
        notes
        Примечания
        1
        mailto:[email protected]