Две повести. Терунешь. Аска Мариам Петр Николаевич Краснов
        # Петр Николаевич Краснов (1869-1947)- в российской истории фигура неоднозначная и по-своему трагическая. Прославленный казачий генерал, известный писатель, атаман Всевеликого Войска Донского, в 1918 году он поднял казаков на "национальную народную войну" против большевиков. В 1920 году Краснов эмигрировал в Германию. В годы Второй мировой войны он возглавил перешедшую на сторону вермахта часть казачества, которая вслед за атаманом повторяла: "Хоть с чертом, но против большевиков!"
        Терунешь
        I
        Посл?днiй мулъ моего каравана, зад?въ м?шками изъ грубой парусины, вис?вшими у него съ боковъ, за основную жердь плетневаго забора, прол?зъ въ узкую калитку, и все мое имущество, основа будущаго благосостоянiя, собралось на небольшой площадк?, поросшей высокой желтой травой. По середин? площадки стояла круглая хижина, сажени три въ дiаметр?, сплетенная изъ хвороста и обмазанная грязной коричневой глиной. Хижина им?ла коническую крышу, изъ соломы «дурры»,- растенiя съ длиннымъ камышеобразнымъ стеблемъ. На вершин? конуса пом?щался красный глиняный горшокъ, и на немъ деревянный четырехъконечный крестъ, знакъ того, что усадьба принадлежала дворянину - Ато-Домисье.[Note1: Прибавленiе слова «ато» къ имени равносильно французскому «de» или н?мецкому «von».] Самъ Домисье находился на служб? при двор? раса Маконена въ Харар? и свой аддисъ-абебскiй домъ уступилъ мн? во временное пользованiе за дв? штуки кумача. Отнын? эта круглая хижина, съ грязнымъ землянымъ поломъ, въ изобилiи населеннымъ мелкими черными блохами, становилась моимъ домомъ и магазиномъ. Камышовая рама, обтянутая воловьей шкурой, съ большими
прор?хами, и привязанная веревочными петлями къ ж?рдямъ, врытымъ въ землю, зам?няла дверь, а два оконца были затянуты грязными тряпками. Т?мъ не мен?е это была недурная относительно постройка, пригодная для моихъ ц?лей.
        Изъ дверей моего двора видна была вся Аддисъ-Абеба, столица Э?iопской имперiи. Верстахъ въ полутора, на западъ, на вершин? круглаго холма б?л?ли кам?нныя постройки Геби - дворца негуса Менелика - окруженный ст?ной; отъ нихъ б?жала темная дорога внутрь города, состоявшаго изъ ц?лаго ряда усадебъ, подобныхъ моей и соединенныхъ между собой узкими каменистыми тропинками. Кое-гд?, окруженныя рощами смоковницъ, банановъ и лимоновъ, возвышались большiя круглыя крыши храмовъ, ув?нчанныя вм?сто кр?стовъ зв?здами изъ крупныхъ страусовыхъ яицъ. Большой длинный домъ французскаго посланника на одномъ конц? Аддисъ-Абебы и рядъ палатокъ, съ разв?вающимся надъ ними русскимъ флагомъ посольскаго двора на другомъ заканчивали обширный кругъ долины, занятой городомъ. Тропинки, ведшiя отъ хижины къ хижин?, прерывались мутнымъ потокомъ Хабана, шум?вшимъ въ глубокой промоин?. Кое-гд? къ потоку вели крутые спуски, ус?янные большими камнями. М?стами пейзажъ скрашивался изумрудно-зеленой лужайкой, поросшей маленькими кустами различныхъ породъ. Весь городъ былъ окруженъ горами, подымавшими свои то круглыя, то острыя вершины
къ безоблачному синему небу. На с?веръ, на столообразной гор?, словно черная т?нь залегли многочисленныя хижины древняго города-Энтото.
        Вечер?ло. Розовымъ сiянiемъ подернулись вершины горъ, и фiолетовыя т?ни б?жали отъ муловъ, тюковъ, построекъ и деревьевъ. Р?зкiй и пронзительный в?теръ становился холодн?е и, распахивая б?лыя шамы[Note2: Шама - большой полотняный четырехугольный плащъ - главная одежда абиссинца.] погонщиковъ моихъ муловъ и обнажая ихъ худые темные торсы - заставлялъ сп?шить съ работой.
        Вскор? вс? тридцать тюковъ валялись въ живописномъ безпорядк? на двор?, мулы сбившись въ кучу возл? рогожи, на которую былъ насыпанъ «гебсъ»,[Note3: Гебсъ - родъ ячменя, зам?няющiй въ Абиссинiи овесъ.] торопливо жевали, поводя красивыми длинными ушами и обмахиваясь хвостами отъ надо?дливыхъ мухъ, а погонщики разводили огонь и готовились печь на круглыхъ сковородкахъ «инжиру»,- родъ хл?ба, видомъ напоминающiй наши масляничные блины, только громадной величины и чернаго цв?та. Тропическая ночь наступила быстро. Городъ, шум?вшiй визгливыми нотами абиссинскихъ п?сенъ и игръ, барабанами и колоколами церквей,- умолкъ, и, подл? ограды, все чаще и чаще сталъ раздаваться противный визгъ шакаловъ. Перенеся при помощи моихъ слугъ Алайу, Чуфы и Лифабечу свои вещи внутрь домика и устроивъ н?которое подобiе ложа изъ свертковъ съ мягкимъ товаромъ, я зажегъ фонарь и при тускломъ св?т? его отдался воспоминанiямъ…
        Чьи это св?тлые глаза глядятъ на меня изъ глубины хижины? Красивые, синiе, добрые, любящiе глаза. Это глаза моей Ани. Я вижу и слезы, которыя дрожать въ темныхъ и длинныхъ р?сницахъ, какъ дрожали въ тотъ мрачный день, когда я, Иванъ Семеновичъ Андреевъ, покидалъ свою маленькую петербургскую квартиру. Я вижу и гостиную съ круглымъ столомъ и высокой лампой на немъ, съ ящиками и тюками - вотъ этими самыми тюками, которые валяются зд?сь на солом?, - подогнутый коверъ, простенькiй комодъ у ст?ны и жену мою Аню, безсильно плачущую тихими слезами у окна.
        Въ окно чуть брезжитъ холодное петербургское утро, мороситъ мелкiй дождь, и длинныя струйки, что ползутъ по стеклу, мн? кажутся продолженiемъ ея слезъ.
        - Аня, говорю я, еще не поздно. Если хочешь,- я не по?ду.
        Она отрывается отъ окна и падаетъ мн? на грудь. Я ловлю ея мокрыя щеки, ея губы и ц?лую ее. Въ этихъ поц?луяхъ такъ много грусти и тоски.
        - Н?тъ, н?тъ. По?зжай, если такъ надо. По?зжай…. Я не хочу быть теб? пом?хой, по?зжай….
        - Аня! Мы въ долгахъ. Зд?сь въ Петербург? мы никогда изъ нихъ не выпутаемся. И пов?рь, что быть представителемъ громадной фирмы для меня гораздо лучше, ч?мъ вести то ничтожное торговое д?ло, которое разорило меня…. Но, повторяю теб?, если теб? это такъ тяжело - я не по?ду … еще не поздно!
        - Христосъ съ тобой,- говорить Аня и крестить меня.- Возвращайся только скор?е и не забывай!..
        Б?дная Аня! Она всего годъ, какъ жена моя. Ея кроткiй тихiй нравъ столкнулся съ моими мечтами о внезапномъ и необычномъ обогащенiи.
        Я игралъ на бирж? и проигрался, кредиторы готовы были описать мою б?дную обстановку до посл?дняго стула,- надеждъ на поправку не было, когда одна большая торговая фирма предложила мн? отправиться съ караваномъ мануфактурныхъ и мелкихъ металлическихъ изд?лiй въ Абиссинiю и попробовать насколько выгоденъ этотъ новый рынокъ для Россiи. Въ случа? прибыли я получалъ половину ея, не неся никакихъ расходовъ; убытка я не терп?лъ. Такое предложенiе было для меня спасенiемъ и я согласился.
        О, эти дни прощанiя и упаковки товара! Какую заботливость проявила Аня ко мн?, заворачивая вещи и д?лая надписи дрожащей рукой. Вотъ и сейчасъ, роясь въ переметныхъ сумахъ, я нащупалъ мягкiй свертокъ и, вынувъ его, прочелъ - «башлыкъ»
… Она положила мн? даже и башлыкъ, такъ какъ слыхала, что въ Абиссинiи, въ горахъ, бываетъ холодно.
        Св?ча дрожитъ въ жестяномъ фонар?, и длинныя т?ни б?гутъ отъ ящиковъ и тюковъ, а углы хижины становятся темн?е. Изъ угловъ глядятъ на меня дорогiя лица моихъ родныхъ, и въ этомъ чужомъ для меня дом? мн? хорошо. Завтра застучитъ мой топоръ, и я устрою прилавокъ и шкапы, завтра штуки матерiй лягутъ на полкахъ, а заманчивая выв?ска на абиссинскомъ язык? будетъ приглашать желающихъ купить что-либо въ новомъ магазин? единов?рца-москова….
        И я сладко дремалъ, мечтая о будущемъ, голодный и усталый на жесткихъ сверткахъ. Иногда дремоту мою нарушалъ визгъ шакаловъ у самыхъ дверей дома…
        II
        Я сталъ совершеннымъ абиссинцемъ. Сажусь на мула съ правой стороны, ношу шаму, какъ они, -мъ инжиру, пью грязный, вонючiй тэчь,[Note4: Тэчь - абиссинскiй хм?льной напитокъ, приготовляемый изъ меда, съ прим?сью листьевъ растенiя гёша, подобнаго нашему хм?лю по свойствамъ.] который мн? приносятъ изъ сос?дней деревни женщины-галласски въ большихъ глиняныхъ гомбахъ,[Note5: Гомба - глиняный кувшинъ, им?ющiй шарообразную форму и длинное горлышко.] заткнутыхъ травой, наконецъ, болтаю, перем?шивая абиссинскiя слова съ русскими и все приправляя такой мимикой, какой позавидовалъ бы лучшiй артистъ балетной труппы Петербурга. Я третiй м?сяцъ торгую въ Аддисъ-Абеб?. Два раза ?здилъ въ Хараръ пополнять запасы, и морозовскiя ткани у меня см?нились индiйскими шелками и англiйскимъ полотномъ. Д?ла идутъ недурно, но до большой наживы еще далеко. Въ окна моей хижины вставлены стекла, глина обмазана м?ломъ, хижина разбита на дв? половины - магазинъ и спальню хозяина. Слуги мои од?ты въ б?лыя рубашки и штаны и прекрасно мн? помогаютъ, а населенiе города меня любить, потому что я «христiанинъ-московъ» одной съ ними
в?ры, хожу въ ихъ церковь, молюсь святому Георгису, пляшу вм?ст? со священниками и пою псалмы. Два раза меня даже звали къ епископу на чашку кофе. Я прi?зжалъ на мул? въ обширный дворъ, обсаженный бананами, съ вымощенными плитнякомъ дорожками. Меня проводили въ большой круглый каменный домъ аббуны. Аббуна въ шелковой черной накидк?, расшитой золотомъ, сид?лъ на альг?,[Note6: Альга - постель, образованная изъ деревянной рамы на ножкахъ, обтянутой ремнями и накрытой коврами.] покрытой дорогими коврами, и опирался на подушки. Онъ бес?довалъ со мною о Россiи и угощалъ ароматнымъ тэчемъ, который подавался въ зеленомъ стакан? и ставился на полъ передо мной. Кругомъ, сидя на кол?няхъ и оживленно шепчась, трапезовали священники, дьяконы и причтъ, босые, въ высокихъ греческихъ черныхъ шапкахъ и б?лыхъ плащахъ. Домъ былъ наполненъ запахомъ чеснока и прянымъ ароматомъ тэча.
        Слуги аббуны въ чистыхъ длинныхъ б?лыхъ рубашкахъ, согласно съ обычаемъ, разносили маленькiе стеклянные графинчики съ узкимъ горлышкомъ и подавали ихъ трапезующимъ. И они съ восклицанiемъ радости, высоко запрокидывая свои темныя головы, выпивали мутный желтый напитокъ. Я говорилъ аббун? о братств? между русскими и абиссинцами, знакомилъ его съ нашими церковными нап?вами. Я привыкъ ко дню, вдругъ начинающемуся въ 6 часовъ утра, и такъ же внезапно надвигающейся ночи, привыкъ къ жар? днемъ,- когда отв?сные лучи палятъ сквозь солому крыши, а въ лавк? становится душно, и запахъ кумача д?лается особенно р?зкимъ,- и холоду ночью, когда и подъ теплымъ од?яломъ дрогнешь. Вой и визгъ шакаловъ меня не тревожатъ больше. По праздникамъ я балуюсь охотой, хожу съ винтовкой стр?лять дикихъ гусей на Хабан?, или ползаю по крутымъ скатамъ горъ, въ погон? за козами…
        У дверей моего дома всегда сидитъ или лежитъ н?сколько абиссинцевъ. Они нед?лями присматриваются къ товару, облюбовываютъ его, зат?мъ заходятъ въ магазинъ, хвалятъ меня, расхваливаютъ пригляд?вшуюся имъ вещь, справляются о ц?н?, передаютъ ее изъ рукъ въ руки, чуть не облизываютъ и вдругъ возвращаютъ ее мн?, объявляя, что вещь - «кефу» - скверная и этой ц?ны не стоитъ, причемъ предлагаютъ мн? отдать ее, назначая ц?ну разъ въ двадцать ниже моей. Начинается торгъ съ клятвами и божбой, и, не придя ни къ какому результату, мы разстаемся почти врагами. Но это не м?шаетъ на другой день имъ снова явиться ко мн? и, раскритиковавши вещь, набавить немного ц?ну. Такъ длится иногда съ нед?лю, но въ конц? концовъ вещь, къ обоюдному удовольствiю, продается. Отдать вещь безъ торга, это - лишить абиссинца лучшаго удовольствiя, да и сама вещь потеряетъ для него свою ц?ну….
        У меня есть и знакомые. Нер?дко ко мн? заходятъ въ гости полковники и генералы. Я угощаю ихъ чаемъ съ печеньемъ, и мы бес?дуемъ о политик?. Два французскихъ негоцiанта, мои конкуренты, тоже не брезгаютъ моимъ хл?бомъ-солью. Особенно толстякъ Савурэ, десятый годъ торгующiй въ Аддисъ-Абеб?, любитъ зайти ко мн? поболтать. Время летитъ незам?тно, капиталы прiумножаются, а вм?ст? съ т?мъ увеличиваются и шансы вернуться на родину. Дай-то Богъ!..
        III
        Однажды день выдался на р?дкость жаркiй. Ни в?терка, ни струи какой-нибудь прохладной, чтобы облегчить изнемогающее т?ло. Савурэ и знатный абиссинецъ Ато-Абарра сидятъ у меня за прилавкомъ, и мы допиваемъ третiй самоваръ. Потъ льетъ съ меня градомъ, мои гости тоже порядкомъ упарились.
        - Э-эхъ, московъ!- дружелюбно хлопая меня по плечу, говорить сухой и темный, съ красивой черной бородкой Абарра: - все хорошо у тебя, а только некому хозяйствомъ твоимъ править. Тэчь у тебя плохъ, инжира суховата. Надо теб? жениться!
        Это предложенiе приводитъ Савурэ въ необыкновенный восторгъ.
        Его полное лицо покрывается тысячью мелкихъ морщинь, а маленькiе глазки совершенно сжимаются и становятся узкими и влажными.
        - Мосье, мосье!- восклицаетъ онъ, захлебываясь: - femme малькамъ. Харошъ, очень харошъ.[Note7: Малькамъ - значить - хорошо - по абиссински.]
        Ему вторить и Абарра. Оба они находятъ мое положенiе весьма комичнымъ, и Абарра начинаетъ мн? перечислять тысячи выгодъ, которыя я буду им?ть, если женюсь.
        - Она будетъ печь инжиру… готовить тэчь, бранить слугъ, считать куръ, стирать б?лье, мазать глиной домъ, толочь зерно, ткать пряжу, чистить ружья … она будетъ любить тебя….
        - О-о-о-э,- взвизгиваетъ Савурэ: - она будетъ любить тебя. Малькамъ! Очень харошъ!
        - Ты возьмешь молодую абиссинку изъ хорошаго дома, и ты станешь совс?мъ абиссинцемъ.
        - Совершеннымъ абиссинцемъ,- повторяетъ Савурэ и протягиваетъ къ самовару свой допитый стаканъ.
        Я наливаю ему, себ? и Абарра чаю, подливаю сквернаго, пахучаго англiйскаго рома, и мы на н?которое время погружаемся въ молчаливое созерцанiе полныхъ стакановъ. Въ моей лавк? температура становится невозможной, но на воздух? еще хуже, паритъ и ломитъ вс? кости отъ жары. Я ложусь на скамь?, покрытой шкурой леопарда, моему прим?ру сл?дуютъ и гости. Ромъ, котораго въ избытк? хватилъ Абарра, клонитъ его ко сну, и онъ клюетъ носомъ. Савурэ мурлычетъ какую-то п?сню по-французски, а я размышляю…..
        Абиссинки и галласски, вс? т? женщины, которыхъ я вид?лъ на пути отъ Харара до Аддисъ-Абебы, сомалiйки и данакили пустыни, мелькаютъ передо много, то полными обнаженными, черными, какъ эбеновое дерево, торсами, то худыми костистыми плечами, выдающимися изъ-подъ грязныхъ тряпокъ, то пестрыми платками и шалями, бусами и кольцами, и темными выразительными глазами. Сквозь эту вереницу черныхъ и коричневыхъ лицъ встаетъ на секунду бл?дное, грустное личико моей Ани съ простыми синими глазами, въ которыхъ св?тится безысходная тоска и грусть, встаетъ и заслоняется туманной дымкой пространства: морей, р?къ и горъ, отд?ляющихъ меня отъ Россiи. Я пытаюсь возобновить въ памяти вс? т? хребты, которые мн? пришлось перевалить, и путаюсь въ самомъ начал?. И снова темныя женщины окружаютъ меня.
        Я смотрю на дремлющаго Савурэ, на спящаго во всю Абарра, смотрю на свою лавку, на просторную комнату сзади нея, и мн? начинаетъ казаться, что жениться на абиссинк? было бы не дурно. Я гоню эту мысль, но она не уходитъ отъ меня, и я не могу уже отъ нея отд?латься.
        IV
        Выла суббота. На аддисъ-абебскомъ базар? - «габай?«, собралось тысячъ до пяти народа.
        На обширномъ склон? холма, вершина котораго была занята магазинами негуса, окруженными частоколомъ, торговцы и торговки разложили свой товаръ. На вышк? сид?лъ начальникъ, «шумъ» базара, и наблюдалъ за порядкомъ. Оставивъ мула внизу у моего прiятеля Савурэ, я вдвоемъ со слугою толкался среди темной толпы, покрывавшей площадь. Торговцы разложили свой товаръ прямо на земл?. Тутъ были и громадныя груды готовыхъ блиновъ инжиры, наложенныя на круглыя соломенныя корзиночки, и красный перецъ, натолченный мелкимъ порошкомъ, и зерна дурры, и мука, и куски каменной соли, обточенной брусками и употребляемой вм?сто денегъ, и пузатыя гомбы съ тэчемъ и листья хмельнаго «геша», и головки чеснока и доски толщиною въ четыре дюйма, и жерди, и бамбукъ, и сахарный тростникъ, и солома, и ячмень, и даже верблюжiй пометъ, употребляемый вм?сто топлива. Тутъ продавали муловъ, и покупатели катались на нихъ взадъ и впередъ, пробуя ихъ про?здъ или съ криками пуская вскачь. Тамъ кавалеристы въ б?лыхъ плащахъ, размахивая ногами и хлопая локтями, скакали, выхваляя силу и р?звость своихъ коней. Крикъ, гомонъ, споры, абиссинская
р?чь, перем?шанная съ гортаннымъ говоромъ галласовъ, криками сомалей-полицейскихъ, прогуливающихся среди толпы въ синихъ итальянскихъ плащахъ, и возгласами худыхъ скелетообразныхъ данакилей, разлегшихся возл? каравана верблюдовъ, вытянувшихъ свои, морды наполняли площадь.
        Геразмачъ, тысяченачальникъ, предшествуемый двумя слугами, изъ которыхъ одинъ несъ его двуствольное ружье, а другой - раззолоченный узорчатый, круглый щитъ, -детъ на мул? въ богатомъ набор? и помахиваетъ надъ головами разступающейся толпы тонкой жердью. Надъ черными курчавыми волосами его поднимаются золотистыя пряди львиной гривы, огненнымъ в?нцомъ окружающей лобъ и придающей ему дикiй, но красивый видъ; пестрый боевой плащъ и леопардовая шкура мотаются по плечамъ его, поверхъ б?лосн?жной шамы и б?лой тонкой рубашки, стянутой краснымъ шагреневымъ патронташемъ. С?дло накрыто богатымъ суконнымъ чепракомъ, расшитымъ разноцв?тными шелками. Сзади него б?житъ босоногая толпа ашкеровъ въ грязноб?лыхъ рубахахъ, съ кожанными патронташами на пояс? и ружьями на плечахъ. Толпа разступается передъ нимъ, иные кланяются, иные сп?шатъ очистить дорогу….
        Священникъ въ маленькой шапочк? и съ хитрымъ, плутоватымъ лицомъ пробирается между корзинокъ съ инжирой, казакъ нашего посольства, въ громадномъ шлем?, со зв?здой и отличiемъ на немъ, съ малиновыми погонами на б?лой рубашк?, о чемъ-то споритъ съ продавцомъ гебса. Итальянскiй солдатъ въ пестрой зеленоватой чалм? и синемъ суконномъ плащ? съ чернымъ лицомъ, проходить, тревожно озираясь на мальчишекъ, пресл?дующихъ его криками: «али», «али».[Note8: "Али» - бранная кличка въ Абиссинiи. Перед?лана изъ слова itali итальянецъ, посл? войны съ Италiей 1895г.]
        Вдругъ среди этой толпы показалась женщина … Ихъ было много зд?сь, молодыхъ и старыхъ, продавщицъ и покупательницъ, но эта обратила мое особенное вниманiе. Она была очень молода и красива. Темное, почти черное лицо ея, съ короткими, густыми курчавыми волосами, блистало такой молодостью, наивностью и правильностью чертъ, что невольно влекло къ себ?. Большiе, карiе глаза сверкали изъ-подъ густыхъ р?сницъ какою-то тревогою. Ноздри прямого и тонкаго еврейскаго носа, не слишкомъ большого и правильнаго, были раздуты, а тонкiя красиво очерченныя губы то и д?ло зм?ились улыбкой. Въ длинной б?лой рубах?, свободно падавшей многими складками къ ногамъ и перевязанной у пояса веревкой, съ босыми ногами и полными обнаженными руками, она сид?ла по-мужски въ с?дл?, вложивъ большiе пальцы маленькихъ ногъ въ круглыя кольца стремянъ. Два ашкера, верхомъ на мулахъ, съ ружьями на правомъ плеч?, провожали ее.
        Она казалась мн? бронзовой альмеей, соскочившей съ витрины изящнаго парижскаго магазина. Все въ ней было такъ красиво, такъ изящно, такъ полно воинственнаго, абиссинскаго благородства, что не загляд?ться на нее нельзя было. И я пошелъ за ней, любуясь ея свободной посадкой, гибкимъ станомъ и красивымъ изгибомъ темной, изящной шеи. Она обернулась и посмотр?ла на меня, Сердце мое забилось. Что думаетъ она обо мн?? Но темные глаза съ коричневатыми б?лками св?тились лаской и прив?томъ, и, казалось, манили меня за собою. Я былъ русскiй разночинецъ, а она, повидимому, дочь знатнаго абиссинца, но, что изъ этого - въ эту минуту я зналъ и помнилъ лишь одно, что я б?лый, а она черная, а потому сословныхъ перегородокъ между нами не существовало! И я пошелъ за нею. Но ударъ по плечу остановилъ меня. Я не такъ испугался, какъ разсердился. Передо мною стоялъ Ато-Абарра. Почтенный Абарра выпилъ много тэча, а потому отяжел?лъ и его тонкiя, стройныя, военныя ноги плохо ему повиновались.
        - Самой гета, куда ты?[Note9: "Самой - гета» - обращение вроде нашего, эй почтенный.]
        - Куда?! Кто эта д?вушка?
        - Д?вушка?- Абарра прищурился, приложилъ ладонь къ глазамъ козырькомъ, и всмотр?лся въ про?зжавшую.- А хороша?.
        - Ты ее знаешь?
        - Еще бы!- онъ подмигнулъ мн?, и все его хитрое и пьяное лицо расплылось въ слащавую улыбку.- Вотъ теб? и жена!
        - Жена. Возможно ли?- воскликнулъ я.- Жена! Да ты знаешь ее, что ли?
        - Мынну! Что за вопросы?! Конечно, знаю. Дочь баламбараса Машиша - Терунешь. Note10: Терунешь - въ перевод? значить «чистенькая» - обыкновенное женское имя.]
        И онъ, припрыгивая, поб?жалъ такъ легко, какъ только ум?ютъ б?гать абиссинцы, остановилъ д?вушку и, прикладывая руки къ груди и закрывая ротъ шамою, заговорилъ съ ней, д?лая мн? знаки подойти. Я подошелъ и сконфузился. Я, большой б?лый московъ, сконфузился передъ маленькой абиссинской д?вушкой. Теперь, разгляд?въ ее ближе, я увид?лъ, что ей было не больше четырнадцати л?тъ.
        - Дэхна-ну,- сказалъ я, кланяясь и протягивая руку.
        - Дэхна-ну,- отв?тила она на прив?тствiе и протянула мн? свою маленькую ручку.
        О, милое созданiе! Ея пожатiе, слабое д?тское, ея вдругъ потемн?вшее отъ смятенiя лицо, были такъ милы, что мн? безумно захот?лось взять къ себ? въ домъ эту малютку, разложить передъ нею свои шелки и бархаты, одарить, какъ царицу, и въ царской роскоши холить и беречь ее многiе годы.
        - Терунешь,- говорилъ пьяный Абарра: - гета[Note11: Гета - господинъ. Ойя гутъ - восклицанiе, въ род?, нашего: «скажите, пожалуйста!"] московъ на теб? жениться хочетъ.
        - Ойя гутъ,- воскликнула д?вушка, и лицо ея стало совс?мъ чернымъ отъ краски, залившей щеки: - старый Абарра все говоритъ глупости.
        И она пустила круглый плетеный поводъ своего мула. Онъ затопоталъ тонкими ножками по красной пыльной тропинк?, и коричневая красавица исчезла въ пурпур? пыли, озаренной яркимъ солнцемъ, на золотистомъ фон? соломы полей и яркихъ лучей, а я остался рядомъ съ Абаррой, вдали отъ шумнаго Габайи и своего мула.
        - Сосватаю. Клянусь святымъ Георгисомъ сосватою Iоханнеса-москова съ Терунешь. Что дашь за свадьбу? Хочешь - пятьдесятъ талеровъ баламбарасу Машиш? и сабельный клинокъ ему же, а мн? десять талеровъ и маленькiй ножикъ съ двумя лезвiями. Идетъ, что ли? Ой, недорого. Потому недорого, что московъ- христiанинъ и другъ Габеша… А Терунешь славная д?вушка. Я ее давно знаю. Она ум?етъ готовить тэчь, хорошо шьетъ. Она еще не была замужемъ. Ой, московъ, не прогадаешь!..
        Я не отв?чалъ словоохотливому Ато, расточавшему похвалы моей нареченной: мн? было не до того.
        Смуглое личико Терунешь, съ миндалевидными глазами и темными р?сницами, заслонило бл?дный образъ Ани, съ ея простенькими глазками, и я забылъ ея с?верную, холодную улыбку подъ жгучимъ небомъ Африки.
        V
        Не прошло и нед?ли, какъ я быль уже женатъ на Терунешь. Это случилось очень просто. На другой же день посл? встр?чи, ко мн? въ лавку зашелъ Абарра вм?ст? съ Машишой. Машиша залюбовался маленькимъ перламутровымъ ножичкомъ со многими лезвiями и, какъ и вс? абиссинцы, сталъ приц?ниваться къ нему.
        - Подари его баламбарасу,- шепнулъ мн?
        на ухо Абарра.
        Я посл?довалъ его сов?ту, и мой ножичекъ исчезъ въ рукав? Машиши.
        - Вотъ что Машиша,- сказалъ Абарра полушопотомъ своему прiятелю: - твоя дочь Терунешь приглянулась гета москову, онъ хочетъ на ней жениться.
        Машиша принялъ гордое и надменное выраженiе.
        - Если гета московъ дастъ мн? всю свою лавку, дв?сти талеровъ и пять хорошихъ муловъ - я и тогда не отдамъ свою Терунешь за али. Къ тому же онъ нагадiй (купецъ), а дочери солдата неудобно быть замужемъ за купцомъ.
        И онъ гордо, словно римскiй сенаторъ, задрапировался, въ свою шаму, и, опустивъ красивую голову съ с?дыми курчавыми волосами, закрылъ подбородокъ угломъ шамы.
        Мое сердце упало. Милая улыбка Терунешь не выходила у меня изъ головы. Посл? такого категоричнаго отказа, мн? и думать нельзя было о брак?. Но Абарра думалъ иначе.
        - Полно, гета,- тихо и вкрадчиво заговорилъ онъ: - Iоханнесъ,- не подлая итальянская собака, за которой, д?йствительно, зазорно быть замужемъ благородной абиссинк?. Iоханнесъ - московъ, братъ т?хъ славныхъ москововъ, которые укротили нашихъ лошадей, и другъ ихъ святыхъ хакимовъ (врачей). Московъ христiанинъ и в?ритъ такъ же, какъ и мы. Онъ чтитъ святого Георгиса, молится въ нашихъ церквахъ, а аббуна Петросъ во время своихъ на?здовъ изъ Анкобера не брезгаетъ бес?дой съ умнымъ московомъ…
        Машиша слушалъ молча и казалось, что-то соображалъ. Абарра же продолжалъ свою трескучую р?чь такъ быстро, что я едва посп?валъ сл?дить за нимъ и понимать его слова.
        - Терунешь зд?сь будетъ хорошо. Iоханнесъ будетъ баловать ее, если ты только не оберешь его до посл?дней нитки. Iоханнесъ дастъ теб? пятьдесятъ талеровъ и хорошiй клинокъ. Онъ женится, чтобы навсегда распроститься съ холодной Московiей и стать совс?мъ, какъ мы. Посмотри, еще негусъ отличитъ его, и онъ станеть совс?мъ monsieur Ильгъ,[Note12: Monsieur Ильгъ, швейцарецъ, двадцать съ лишнимъ л?тъ живущiй въ Абиссинiи - первый министръ Менелика.] первымъ лицомъ посл? негуса. Разв? худо было у Ильга его жен??
        - Да, ей жилось хорошо, пока Ильгъ не съ?здилъ къ французамъ, и не привезъ себ? б?лую жену.
        - Э, другъ мой, что загадывать! Д?вушка уже въ годахъ. Ей пятнадцать л?тъ. Хуже будетъ, какъ какой-нибудь простой ашкеръ украдетъ ее и обв?нчается у аббы. Тогда и денегъ онъ теб? не дастъ, и брака ты не расторгнешь!
        Это уб?жденiе, казалось, поколебало р?шимость Машиши, и лицо его стало мен?е угрюмо.
        - Надо спросить у самой Терунешь. Хочетъ ли она идти за москова?
        - Хорошо, спросимъ. А теперь выпьемъ-ка московскаго чаю, да араки (водки). Посмотри, какъ живетъ Iоханнесъ. Я бы худого для твоей дочери не посов?товалъ.
        Горячiй чай, который подавалъ намъ въ жестяныхъ стаканахъ Лифабечу, варенье, леденцы, а главное ромъ и водка склонили Машишу въ мою пользу.
        - Я вижу,- сказалъ онъ: - что Московъ хорошiй челов?къ, но такъ дешево я не отдамъ за него свою дочь.
        Абарра началъ торговаться, какъ торговался онъ изъ-за штуки матерiи, фунта сахара или старой шамы. Машиша сбавлялъ ц?ну за свою Терунешь, но въ это воскресенье они такъ ни на чемъ и не р?шили и ушли, покачиваясь и поддерживая другъ друга.
        На другой день рано утромъ ко мн? пришелъ Абарра и сказалъ, что, если я набавлю два ружья, то Машиша согласенъ отдать за меня дочь.
        Посл? этого приступили къ свадьб?. Явились ко мн? гости, «шумъ» квартала, въ которомъ я жилъ, одинъ тысяченачальникъ - кеньазмачъ въ темномъ плащ?, какiе-то старики, н?сколько ашкеровъ изъ гвардiи царицы Таиту, выпили массу тэча, по?ли несм?тное количество инжиры; мн? пришлось, по уговору Абарры, зар?зать двухъ барановъ, при чемъ старики чуть не подрались изъ-за шкуръ. Машиша и Абарра напились почти до безчувствiя, и наконецъ, къ закату солнца разошлись, а старуха-мать Терунешь привела ко мн? нев?сту. Къ ея приходу я приготовилъ ей подарки, бусы, шелки, кусокъ атласа и бархата. Она не в?рила своимъ глазамъ.
        - Это ты все мн?!- говорила она съ блестящимъ отъ восторга лицомъ: - Мн?! Какой ты добрый!.. И она кидалась ц?ловать мои руки. Я насилу заставилъ ее подняться и поц?ловалъ ея н?жныя, какъ шелкъ, щеки и губы. Она опять почерн?ла, видимо конфузясь, и передъ зеркаломъ стала нав?шивать на себя бусы и ленты. Она не могла сдержать своего восторга; см?ялась, какъ маленькая д?вочка, и, какъ ребенокъ, хлопала въ ладоши. Ея радость доставляла мн? искреннее удовольствiе. Потомъ, она подошла ко мн?, стала на кол?ни и поц?ловала мои сапоги. Я насилу поднялъ ее, посадилъ подл? себя и, какъ ум?лъ, сталъ объяснять ей, что теперь она моя жена, что она совершенно равна мн?, что она будетъ об?дать вм?ст? со мной, что она моя помощница, мой другъ, моя жена… Но все это видимо плохо укладывалось въ маленькой курчавой головк?, и посл? моей р?чи она низко поклонилась мн? и тихо, тихо, произнесла:
        - Гета - я раба твоя!..
        - Ну, пусть будетъ такъ!- воскликнулъ я, искренно любуясь молодою женою своею.- Пусть такъ - ты моя раба, а я твой рабъ.
        VI
        Я былъ влюбленъ въ свою малютку-жену; она тоже очень привязалась ко мн?. Когда я по утрамъ сид?лъ въ своемъ магазин? и бес?довалъ съ покупателями, она въ сос?дней комнат? отдавала распоряженiя слугамъ, и ее, казалось, т?шила возможность заказывать об?дъ, кормить куръ, барановъ и муловъ. Она сама ?здила на габайю, прикрывъ лицо до самыхъ глазъ шелковымъ платкомъ, и, когда она возвращалась, я вид?лъ только ея весело см?ющiеся карiе глазки. Она легко спрыгивала съ мула и, скинувъ платокъ, радостная бросалась мн? на шею и покрывала меня поц?луями. Потомъ, отойдя отъ меня на шагъ, она испытующе смотр?ла на меня своими глазами и тихо говорила: «Гета - я тебя нич?мъ не обид?ла, нич?мъ не разсердила?» - и покорно ц?ловала мою руку.
        Она училась говорить по-русски. А какъ забавно она картавила,- совс?мъ, какъ француженка. Я любилъ слушать ее, какъ она твердила слова за ст?нкой, заучивала ц?лыя фразы, чтобы порадовать меня. Она жила только мною. Вн? меня для нея не было никакихъ интересовъ. Если я скучалъ, и она скучала и робко смотр?ла на меня, или брала инструменту напоминающiй бандуру, и, перебирая струны, п?ла п?сню безъ мотива, безъ словъ. Но стоило мн? улыбнуться, и она кидалась ко мн?, садилась у моихъ ногъ, опиралась на мои кол?ни и, ласково глядя мн? въ лицо и перебирая мои пальцы, п?вучимъ голосомъ разсказывала мн?, какъ она меня любить.
        - Безъ тебя для меня н?тъ ни св?та, ни солнца. Ты пришелъ, ты увид?лъ и ты взялъ маленькую Терунешь, чтобы ее не отдать. Да, никогда?.. Ты разлюбишь, ты бросишь свою д?вочку, и солнце не станетъ св?тить для нея, трава не будетъ зеленой, и цв?ты не покроютъ кусты, растущiе по горамъ, и маленькая Терунешь умретъ!..
        Ея карiе глаза становились совс?мъ черными отъ печали, между бровей ложилась длинная складка, а маленькiя губы надувались, какъ у капризнаго ребенка.
        - Умретъ,- тихо говорила она: - и ее положатъ на кипарисовыя носилки и завернутъ въ шаму съ красной полосой, чтобы вс? знали, что она дворянка и дочь храбраго офицера… На паперти церкви святой Марiамъ будутъ выть и плясать галасски, старые нищiе и колодники будутъ жалобно ныть на каменныхъ ступеняхъ церкви, а добрые люди будутъ идти и креститься за маленькую Терунешь, которую бросилъ ея нехорошiй гета… Потомъ ее снесутъ за городъ и положатъ подъ землю, и м?сто куда ляжетъ ея голова, обозначать высокимъ камнемъ, и кругомъ положатъ камни. И Терунешь будетъ лежать тамъ, одна въ пустын?, и шакалы будутъ визжать надъ ея могилой, и гiена будетъ проходить надъ ея маленькимъ т?ломъ, громко ухать и скрести песокъ своими могучими лапами… Гета, но ты не сердишься на меня? Ты любишь меня?..
        Ко мн? заглядывалъ иногда ея отецъ балам-барасъ Машиша, пилъ у меня чай съ ромомъ, спрашивалъ, доволенъ-ли я его дочерью, хорошо-ли она мн? угождаетъ, выпрашивалъ какую-нибудь мелочь и уходилъ.
        Я любилъ Терунешь, какъ любятъ преданную собаку… Любилъ за то, что она меня такъ любила. Съ нею весело коротались тропическiе вечера, когда при св?т? лампы я обучалъ ее писать и читать по-русски, или разсказывалъ, какiе дома въ Россiи, какiе дворцы и храмы, какiе темные л?са, какой б?лый сн?гъ и морозы - и она то пугливо жалась ко мн?, прислушиваясь къ жалобному визгу шакаловъ, то смотр?ла на меня восхищенными глазами и спрашивала: «Гета, почему, почему ты не вернешься въ Россiю?!»
        - Чтобы вернуться туда, нужно много, много денегъ.
        - О, мы наберемъ много денегъ! Я хочу, чтобы ты былъ у себя. Я хочу, чтобы теб? было такъ же хорошо, какъ мн? теперь. Ты долженъ жить въ самомъ большомъ дом? въ Петербург?, и самъ московскiй негусъ будетъ жаловать тебя…
        Потомъ она погружалась въ математическiя соображенiя, и маленькiй лобъ ея морщился отъ напряженiя.
        - Зач?мъ ты продаешь шамы по полтора талера?- вдругъ спрашивала она меня.- Абиссинцы охотно дадутъ два. У monsieur Савурэ он? стоятъ два талера и соль. Не надо такъ уступать и быть такимъ податливымъ. Абиссинцы любятъ торговаться. А если ты хорошiй купецъ - ты долженъ дорожить товаромъ, мы разбогат?емъ и по?демъ къ теб?. И ты тогда не будешь больше печальный и не будешь искать т?хъ семи зв?здъ, что горятъ надъ горами и про которыя ты говорилъ, что он? покровительствуютъ земл? москововъ… Тоже и за сахаръ надо брать одинъ талеръ, а не три соли. Всюду берутъ талеръ… А ножи… Да за ножи всегда дадутъ три талера, чтобы они ни говорили. Пусть бранятся. Ножи всякому нужны, и всякiй охотно заплатить за ножъ… Дай, я буду торговать… О, дай только! Я теб? скоро соберу столько денегъ, столько, что ты вернешься къ себ?. И теб? будетъ хорошо, и мн? будетъ не худо… Правда?.. Дома ты больше будешь любить меня?..
        И она гладила своею маленькой ладонью мою руку и смотр?ла на меня восхищенными глазами.
        Б?дняжка! Въ своихъ заботахъ о моемъ скор?йшемъ возвращенiи, она и не подозр?вала что д?йствуетъ противъ самой себя. Она не знала что изъ-за семи зв?здъ Большой Медв?дицы, которая каждую ночь показывается надъ горами у Шола, на меня глядитъ родина…
        - Гета - тихо и робко, такъ, что я едва могу разобрать ея слова, говорить мн? Терунешь - Ты не сердишься?.. Ты ч?мъ-то недоволенъ? Я по глазамъ твоимъ это вижу! Ты недоволенъ мною… Прости меня Гета!..
        Но я ничего не отв?тилъ маленькой Терунешь, только перекрестилъ ея хорошенькую голову, поц?ловалъ въ лобъ и послалъ спать…
        VII
        Наступило тропическое л?то, а съ нимъ прекратилась и наша спокойная, безмятежная жизнь. Уже въ iюн? загрем?лъ въ горахъ первый громъ, блеснула яркая молнiя, зажгла гд?-то въ горахъ степной пожаръ, и тотчасъ же оглушительный ударъ перекатился надъ самыми головами. Маленькiя невинныя облачка, бродившiя надъ холмами, вдругъ почерн?ли, сгустились, солнечный св?тъ померкъ, и гроза надвинулась. Какая гроза! Мелкiй дождь вдругъ обратился въ стремительный ливень. Вм?сто отд?льныхъ капель были видны лишь длинныя струи воды, падавшiя на землю. Съ горъ поб?жали ручьи, а тихая скромная Хабана зарев?ла клокочущимъ потокомъ. Сухая, растрескавшаяся почва вдругъ поползла, заливая трещины, нагибая остатки соломы. Всюду б?жали потоки, тропинки обратились въ ручьи, крыша начала промокать, и я со слугами сталъ наводить на нее снаружи палаточный холстъ. Стремительный в?теръ свисталъ въ ущельяхъ горъ, стоналъ въ веревкахъ палатки, завывалъ въ оконной рам? моей хижины. Ураганъ и гроза продолжались около часа, потомъ в?теръ стихъ, ливень обратился въ ровный, методичный и крупный дождь. Горизонтъ чуть прояснялся. Но
молнiя все еще разр?зывала необычайно р?зкими и крупными зигзагами небо, и громъ рев?лъ въ ущельяхъ горъ. Наступила ночь, а дождь все шум?лъ по холсту на моей крыш?, и на двор? журчали потоки воды. Только къ полуночи онъ утихъ, небо очистилось отъ облаковъ, и полная и чистая луна стала гляд?ть среди зв?здъ.
        Утро настало ясное, розовое. Солнце, выкативъ свой огромный шаръ и перекинувъ лучи черезъ горы, стало печь вдвое сильн?е, ч?мъ прежде, стараясь загладить изъяны вчерашняго дня. Земля просохла, но трещины остались залитыми глинистымъ краснымъ черноземомъ, а мутная Хабана унесла куда-то потоки воды и снова стала тихой и покорной. Однако, я, по сов?ту Терунешь, окопалъ заборъ своей усадьбы широкой канавой и началъ окапывать и домъ. И не напрасно. Съ полудня уже маленькiя облачка показались на неб?, а въ три часа ураганъ свир?пствовалъ по вчерашнему. Моя канава наполнилась глиной, по двору текли потоки воды, а мутная Хабана рев?ла и п?нилась. Къ вечеру ливень обратился снова въ ровный и крупный дождь, а ночью небо сiяло луной и зв?здами, и, казалось, см?ялось надъ т?ми опустошенiями, которыя произвелъ ливень. Утро опять было безъ облаковъ, и солнце нестерпимо жгло, но земля уже впитала въ себя достаточно влаги, и дороги стали скользкими. И такъ пошло день за днемъ. На мокрой и черной отъ степныхъ пожаровъ земл? показалась мелкая иглистая зеленая трава, и пейзажъ изъ золотисто-желтаго, соломеннаго,
сталъ изумрудно-зеленымъ. Но вм?ст? съ т?мъ пути сообщенiя становились хуже и хуже. Мулы скользили, вязли и падали на липкомъ и скользкомъ чернозем?, подвозъ товаровъ изъ Харара прекратился, и мы съ Савурэ и армяниномъ Захарiемъ подняли ц?ны. Мои капиталы стали быстро рости.
        Терунешь привязалась ко мн? еще больше, но, странное д?ло, ч?мъ больше она меня любила, т?мъ холодн?е становился я къ ней. Раньше, пока не наступилъ перiодъ дождей, я ее р?же вид?лъ. Я ходилъ на охоту, бывалъ у Абарра, у конвойныхъ казаковъ, у повара посланника, и вид?лъ ее только въ т? минуты, когда хот?лъ ее вид?ть и ласкать. Теперь она всегда была при мн?, и то, чего, я прежде не зам?чалъ, начинало раздражать меня. Иногда мн? слышался запахъ чеснока въ моемъ дом?, и я зналъ, что это означало, что у нея были подруги. Ц?лые дни мы просиживали вм?ст?, прислушиваясь къ шуму дождя бокъ-о-бокъ, и она читала по складамъ русскiя книги, а я все по прежнему мечталъ о далекой Россiи. Едва только дождь прекращался, я б?жалъ на дворъ, смотр?лъ на темно-синее небо, отыскивалъ на самомъ горизонт? полярную зв?зду.
        Тогда Терунешь выб?гала ко мн?, тревожно хватала меня за руку и говорила: -
«пойдемъ». Она увлекала меня въ хижину, зажигала лампу, доставала ящикъ съ деньгами и считала звонкiе и св?тлые талеры, раскладывая ихъ кучками по двадцать штукъ на стол?.
        - Три тысячи,- говорила она мн?, восхищенно хлопая въ ладоши: - три тысячи дв?сти двадцать два, и еще есть соли…- А! Хорошо!.. Не грусти - мы скоро у?демъ отсюда, и теб? будетъ хорошо.
        Я пожималъ ей руку, но мое сердце молчало, и я искалъ и не находилъ ни слова сочувствiя, ни т?ни любви къ моей маленькой Терунешь. Любовь, такъ быстро захватившая меня, такъ же быстро и сгор?ла, и, вм?сто яркаго пламени страсти, остался лишь холодный пепелъ, подъ которымъ разгоралась угасшая было любовь къ моей русской, родной Ан?…
        - Сколько нужно талеровъ, чтобы до?хать до Петербурга? Три тысячи мало?.. Ну, а пять тысячъ?.. Я думаю, что пяти тысячъ достаточно - это в?дь очень много!!. Мы по?демъ на своихъ мулахъ. Мой отецъ дастъ намъ своихъ до Харара, и его солдаты проводятъ насъ… А какъ ты обрадуется, когда снова увидишь море, высокiе дома и своихъ москововъ… И я тогда буду счастлива, еще счастлив?й, ч?мъ теперь… Я бы и теперь была счастлива, но я вижу, что ты все недоволенъ,- вотъ и я тоскую.
        Б?дная, б?дная Терунешь! Какъ могъ я ей сказать въ эти минуты, что я не покупаю новыхъ товаровъ потому, что деньги скоплены, и я жду только случая, чтобы у?хать въ Россiю, одному, безъ маленькой Терунешь, у?хать къ Ан?…
        И я хмурился и молчалъ, и зналъ, что настанетъ, и скоро, тотъ день, когда я прощусь съ нею и убью ее на в?ки, оставлю зд?сь съ разбитымъ сердцемъ, съ навсегда загубленною жизнью.
        И,- стыдно сознаться,- я искалъ случая, чтобы придраться къ ней, искалъ въ ней недостатковъ, но ч?мъ бол?е я бранилъ и сердился на нее, т?мъ ласков?е становилась она и больше любила….
        Это приводило меня въ отчаянiе, и я все откладывалъ роковую развязку…
        VIII
        Я помню, какъ сейчасъ, этотъ день. Л-то прошло. Ливни прекратились. Стояла роскошная тропическая осень. Травы были въ ростъ челов?ка, чудные цв?ты цв?ли и благоухали между ними. Терунешь приносила мн? ц?лые букеты и гирляндами украшала мою хижину. Въ ея глазахъ св?тился какой-то особенный огонекъ, и мн? нечего было долго догадываться: она была матерью… Матерью моего ребенка!
        Отъ одной этой мысли меня бросало въ жаръ. А Терунешь не понимала моего душевнаго состоянiя и ласкалась ко мн? попрежнему, будто гордясь своимъ положенiемъ.
        Однажды, ко мн? въ лавку зашелъ старикъ поваръ Захарычъ изъ посольскаго двора.
        Поворчавъ и пославъ тысячу проклятiй Абиссинiи и абиссинцамъ, назвавъ себя старымъ дуракомъ за то, что по?халъ въ такую даль, онъ подалъ мн? свою заскорузлую руку, потомъ потянулся и вытащилъ изъ-за пазухи конвертъ. Это было письмо ко мн? отъ моей Ани.
        Она писала на-авось. Все письмо было проникнуто любовью ко мн?. Она ни на минуту не переставала думать обо мн?, любить меня. «Прi?зжай скор?е,- писала она въ заключенiе - Ты пошлешь мн? телеграмму о дн? твоего прi?зда, и я встр?чу тебя на борту парохода. Прi?зжай, мой ненаглядный!.»
        Я плясалъ и прыгалъ по хижин? къ великому удивленiю Захарыча и см?ху Лифабечу и двухъ-трехъ покупателей, находившихся въ магазин?.
        - Что ты, съ ума спятилъ?- сурово остановилъ меня Захарычъ.
        - Домой, Захарычъ; ты пойми, я ?ду домой… Когда?. Сегодня, завтра, какъ можно скор?е.
        - Отъ кого письмо-то?- попрежнему сурово буркнулъ Захарычъ.
        - Отъ жены.
        - Отъ жены…. А эта какъ же?.. Не хорошо,- и Захарычъ кивнулъ головой на входившую въ это время Терунешь.
        Кровь бросилась мн? въ голову. Эта!?- Я и не подумалъ. Неужели эта?! Эта маленькая коричневая абиссинка можетъ стать мн? поперекъ пути…. Она можетъ разлучить меня съ Аней…. Омрачить мое счастье, въ Россiи?! Да никогда!.. Для Ани я выброшу ее вонъ, я уничтожу ее, какъ уничтожилъ въ сердц? своемъ, какъ пересталъ любить… Она противна мн? со своими розовыми пятками и ладонями. Ея тонкiя, страстныя губы меня злятъ, а этотъ носъ съ раздувающимися ноздрями, это рабское покорное выраженiе всего лица…. О! если только она слово скажетъ протеста!.. Если она посм?етъ хоть подумать разлучить меня съ Аней!- Лучше бы ей никогда не видать этого подлаго, безоблачнаго неба, этихъ желтыхъ горъ, и зеленыхъ долинъ!!. Мы напились съ Захарычемъ чаю, и она прислуживала намъ, а я не обращалъ на нее вниманiя, смотря на нее, какъ на Лифабечу или кого-нибудь изъ слугъ.
        Терунешь ходила, какъ виноватая, тихо и робко смотря мн? въ глаза и не зная, какъ угодить. Захарычъ ушелъ, я возился въ лавк?: мн? не хот?лось остаться съ глазу на глазъ съ моей второю женой. Но идти было нужно. Она сид?ла въ углу комнаты на ящик?, накрытомъ цыновкой, охвативъ руками кол?ни и поникнувъ головой. Она давно такъ сид?ла. Я вошелъ и, не обращая на нее вниманiя, сталъ возиться въ углу.
        - Гета!- тихо окликнула она меня.
        - Мынну?[Note13: Мынну - что такое?] - сурово отозвался я.
        - Гета, ты сердитъ на что-то? Маленькая Терунешь прогн?вила тебя? Прости меня, Гета.
        - Я не сердитъ на Терунешь,- сурово сказалъ я, не глядя на нее.
        - Н?тъ… Ты обманываешь меня. Ты получилъ бумагу изъ Московiи, и ты ей обрадовался.
        - Теб? какое д?ло?
        - Я жена твоя, Гета. Я твоя рабыня…
        Я люблю тебя, Гета.
        - Н?тъ!- воскликнулъ я и внезапно почувствовалъ, какъ страшный приступъ гн?ва охватилъ меня: - н?тъ! Ты не жена мн?. Кто насъ в?нчалъ? Скажи…. У меня есть другая жена! Тамъ, на Руси… а ты… Тебя я не люблю и не хочу… и мн? не надо тебя!.. Мынну!? Ты меня любишь! Да я-то! Пойми: я тебя не люблю…
        Она сид?ла, подавленная горемъ, и по м?р? моихъ словъ все ниже и ниже склонялась. Я замолчалъ, и вдругъ она встала, кинулась на кол?ни, и, простирая ко мн? руки поползла ко мн?.
        - Гета, возьми меня съ собою къ московамъ. Я никому не скажу, что я твоя жена. Я буду твоей рабыней, рабыней твоей… твоей жены!..- И она зарыдала…
        - Н?тъ, Терунешь,- холодно сказалъ я.- Этого никогда не будетъ. Ты вернешься къ своему отцу завтра. Я подарю теб? сто талеровъ, и ты забудешь меня.
        - Я забуду тебя!.. Н?тъ, Гета… Я умру… И сто талеровъ мн? не нужно. Я не за деньги тебя любила…
        Она замолчала, будто что-то соображала, вдругъ вскочила, какъ изступленная, и дико закричала, поднимая руки кверху.
        - А! Гета?.. Н?тъ… Этого не будетъ… У насъ есть Менеликъ, царь-царей! Онъ насъ разсудитъ… Я твоя! У меня будетъ твой ребенокъ!- Я была теб? в?рной женой… Ты не бросишь меня… Н?тъ… Н?тъ… Я … пойду … я скажу … я … я попрошу…
        Она забилась на полу въ нервной истерик?.
        Я холодно пожалъ плечами и вышелъ на улицу. Что могъ я сд?лать!? Я не любилъ ее больше, меня звала моя Аня….
        И я смотр?лъ, смотр?лъ на темное небо на ясныя зв?ды и думалъ о счасть? вернуться домой…
        IX
        Вс? эти дни Терунешь ходила, какъ пом?шанная. Иногда ею овлад?вало чувство сильнаго безпокойства, она с?длала себ? мула, вы?зжала и сейчасъ же возвращалась домой, но чаще она сид?ла въ углу комнаты, неподвижная и задумчивая. Если я былъ въ хижин?, она смотр?ла на меня съ тихой мольбой. Я распродавалъ и вым?нивалъ оставшiеся у меня товары, д?лалъ ящики, покупалъ муловъ для обратнаго пути. Я считалъ дни…
        Наступилъ осеннiй праздникъ св Георгiя. Въ большой каменной церкви должно было быть въ этотъ день торжественное богослуженiе въ присутствiи двора и негуса. Терунешь съ утра умывалась и причесывалась; она од?ла свою лучшую тонкую шелковую рубашку, перекинула черезъ плечо шаму съ широкой красной полосой, повязала голову пестрымъ платкомъ, над?ла на шею бусы и монисто и п?шкомъ пошла черезъ Хабану на церковную площадь. Давъ отойти ей подальше, я посл?довалъ за нею, стараясь держаться въ сторон? и не попадаться ей на глаза. Я боялся ея р?шимости, боялся негуса, полновластнаго влад?теля Э?iопiи, наконецъ боялся мести ея родственниковъ. Чувство это было гадкое, подлое, гнусное. Мн? хот?лось удрать отъ нея, положить между нею и мною безконечное пространство, массивныя горы, дремучiе л?са и океанъ. Тамъ, въ Россiи, я могъ быть спокоенъ за себя, а зд?сь я волновался. Терунешь шла легкими шагами, осторожно перепрыгивала съ камня на камень, между струями мутной Хабаны; голова ея была опущена, она прикрывала лицо свое угломъ шамы до самыхъ глазъ и не оглядывалась.
        Меня обгоняли абиссинцы, торопившiеся на праздникъ. Съ шумомъ проб?жалъ отрядъ солдатъ въ чистыхъ б?лыхъ рубахахъ и шамахъ съ ружьями на плечахъ, со зв?риными и бараньими шкурами на спин?, за ними на большомъ широкомъ, статномъ мул?, съ роскошной, украшенной серебромъ и золотомъ, уздою и нагрудникомъ, съ расшитымъ шелками с?дломъ, со щитомъ, обитымъ золотомъ на правой рук?, -халъ молодой челов?къ, съ красивымъ умнымъ лицомъ и маленькой раздвоенной черной бородкой - это былъ расъ Микаэль, родственникъ негуса. Львиная грива моталась надъ его лбомъ, а золотистая шкура льва падала блестящими складками съ его плечъ. За нимъ, въ черной атласной накидк?, на с?ромъ мул?, съ ружьемъ за плечами рысилъ старикъ - его адъютантъ и оруженосецъ. А сзади опять толпа ашкеровъ съ говоромъ б?жала за своимъ начальникомъ, торопясь къ храму. Въ сторон? отъ тропинки на желтомъ фон? выгор?вшей степи видны были скачущiя фигуры кавалеристовъ; еще дальше - въ черной широкой шляп? и черномъ плащ? торопливой ходой на мул? спускался начальникъ полицiи и военный губернаторъ Аддисъ-Абебы - Азачъ Гезау.
        Ч?мъ ближе къ церкви, т?мъ больше становилось народу. На широкой и пыльной дорог? толпились худые, изморенные, военнопл?нные галасы, удалявшiе камни съ пути Менелика. Сама площадь была запружена тысячной толпой. Море черныхъ головъ колыхалось на б?ломъ фон? плащей и рубашекъ. Сверкнетъ между ними ружейный стволъ или золотое шитье офицерскаго пестраго лемпта, и опять головы и головы. И среди нихъ, у самой дороги я увидалъ маленькую головку Терунешь, и мое сердце шибко забилось, и я почувствовалъ себя такимъ беззащитнымъ среди массы чуждыхъ мн? людей. Удрать бы!- Но любопытство, желанiе знать, что предприметъ Терунешь, заставило меня остаться на м?ст?. Народъ все прибывалъ. Изъ церкви медленно и протяжно неслись удары благов?ста, на паперти видна была статная фигура Аббуны Матеоса, въ полномъ облаченiи, съ узорчатымъ квадратнымъ золотымъ абиссинскимъ крестомъ въ рукахъ. Кругомъ сверкали серебромъ, цв?тнымъ атласомъ и шелкомъ - боевые плащи геразмачей и кеньазмачей, пестрыя леопардовыя шкуры, шкуры черныхъ пантеръ, темные мундиры посланниковъ, красные и голубые мундиры и мохнатыя шапки нашихъ
казаковъ.
        Ждали негуса… Въ толп? былъ слышенъ тихiй ропотъ, все т?снилось ближе къ церкви, откуда несся ароматъ ладана. Люди давили другъ друга, пот?ли, дышали чеснокомъ и шептались. Вдали раздались частые и пронзительные крики: а-ля-ля-ля-ля!.. Негусъ показался за р?кой. Толпа его ашкеровъ, съ ружьями, окутанными краснымъ кумачомъ, конные солдаты, солдаты на мулахъ, звонко щелкая длинными палками по затылкамъ, разгоняли народъ. Народъ разступался и преклонялъ кол?ни. Иногда среди криковъ покорности звучали р?зкiе возгласы: «абьетъ, абьетъ!»,[Note14: Абьетъ - жалоба.] но непокорнаго усмиряли палки, толпа ашкеровъ затирала его, и негусъ ?халъ между шпалеръ кол?нопреклоненныхъ людей. На немъ была с?рая фетровая шляпа съ широкими полями, парчевой лемптъ, подарокъ Русскаго царя, опускался съ плечъ; впереди его мула несли громадный серебряный щитъ съ эмалевымъ русскимъ гербомъ, а на правомъ боку негуса вис?ла шашка въ ножнахъ, ус?янныхъ брильянтами. Немного поодаль отъ негуса ?хала царица Таиту въ парчевомъ убор? Русской царицы украшенномъ самоцв?тными камнями. Малиновый шелковый зонтикъ на длинной палк? вис?лъ
надъ головою императора и издали обозначалъ его м?сто. Сзади шла опять толпа ашкеровъ въ б?лыхъ рубахахъ и плащахъ, съ ружьями и длинными палками, съ пестрыми - желтыми, зелеными и красными значками. И все это б?жало, стремилось широкимъ потокомъ, шумя и крича подъ неустанные клики покорности: а-ля-ля-ля-ля!
        Щитъ отражаетъ солнце, парча горитъ, самоцв?тные камни сверкаютъ. Доброе, полное лицо негуса съ черной бородой холодно, и только глаза прив?тливо улыбаются, негусъ. кланяется на вс? стороны и тихо говоритъ: - «дэхна ну»!.. Даже мое сердце сильно забилось при вид? этой картины шествiя монарха э?iопской имперiи. Что же испытала маленькая тихая Терунешь?
        Куда д?валась ея р?шимость. Я вид?лъ только, какъ и она преклонила кол?ни и исчезла въ толп? народа и ашкеровъ.
        Караковый мулъ Менелика съ широкой грудью, украшенной золотымъ подперсьемъ, поводя длинными красивыми ушами, не идетъ, а катитъ къ паперти. Толпа останавливается, Менеликъ сл?заетъ, снимаетъ шляпу и идетъ въ церковь. За нимъ сл?дуютъ его расы и начальники. Шумъ на площади постепенно умолкаетъ. Еще слышны торопливые «мынну, мынну» офицеровъ, усмиряющихъ солдатъ, но и они скоро стихаютъ. Чей-то сдавленный крикъ, причитанья и плачъ раздаются еще долго въ глубин? толпы… Уже не Терунешь ли это плачетъ?.. Но и они прекратились. Высокое темносинее небо безмолвно виситъ надъ толпой. Золотистыя горы отражаютъ лучи и сверкаютъ на горизонт?. Отъ высокихъ смоковницъ и банановъ ложится густая отв?сная т?нь. Стая голубыхъ, какъ сталь, дроздовъ съ легкимъ крикомъ перелетаетъ съ дерева на дерево.
        Изъ церкви слышны м?рные протяжные звуки. Абиссинское богослуженiе началось… Сначала это какой-то нескладный вой. Носовые звуки преобладаютъ, иногда голоса гудятъ, какъ кларнетъ. Къ нимъ присоединяются р?зкiе удары барабана, потомъ звенятъ бряцала, и струнный инструментъ подаетъ свои ноты. Размахъ мелодiи становится шире и весел?е. Меланхоличныя ноты начинаютъ уступать м?сто бол?е веселымъ, вскор? первыя совершенно пропадаютъ, будто капли печальной росы при первыхъ ударахъ лучей жаркаго солнца. Барабаны бьютъ часто и на н?сколько нотъ, звоночки звенятъ, а мелодiя отбиваетъ особый медленный ритмъ. Въ двери храма видны священники. Они идутъ поднимая ноги и одновременно прис?дая, въ тактъ п?нiю. Они обходятъ вокругъ квадратнаго алтаря, расписаннаго al fresco картинами священной исторiи. Б?лый дымъ кадильницъ клубится и таетъ на солнечныхъ лучахъ. Лица видны въ полутуман?; пестро расшитыя, темныя, ус?янныя золотомъ и серебромъ од?янiя священниковъ разв?ваются въ полумрак? храма. Ритмъ п?сноп?нiя становится оживленн?й, а съ нимъ и танецъ священниковъ чаще и энергичн?й. Сквозь звуки голосовъ, сквозь
рокотъ барабановъ и звонъ бряцалъ слышенъ м?рный топотъ ногъ по земляному полу.
        П?нiе на минуту обрывается. Являются новые священники, а съ ними и новая пляска.
        Богослуженiе длится бол?е двухъ часовъ. Становится жарко, потъ течетъ градомъ, отв?сные солнечные лучи пекутъ голову и безжалостно жгутъ плечи. П?нiе беретъ самый частый, быстрый ритмъ, барабаны бьютъ чуть не дробь, бряцала шумятъ. Прис?дая и вскакивая, размахивая руками и кланяясь, ходятъ священники. Къ ихъ толп? примыкаетъ Менеликъ, расы и начальники. Топотъ ногъ, дикiя вскрикиванья иногда заглушаютъ мелодiю п?сни. Страшно смотр?ть на этихъ людей. Но я протискиваюсь ближе, гляжу и вижу что потныя утомленныя лица сiяютъ восторгомъ. Вотъ полное, круглое, обрамленное черной бородкой, лицо царя-царей, добрые и умные глаза сiяютъ неземнымъ блескомъ, губы шепчутъ слова священныхъ гимновъ, а душа унеслась къ Тому, въ честь Котораго много тысячъ л?тъ въ этихъ же жаркихъ странахъ царь Давидъ скакалъ и плясалъ передъ скинiей, слагая вдохновенные псалмы.
        Меня охватываетъ жуткое волненiе. Мн? кажется, что и на эту черную африканскую толпу нисходитъ благословенiе свыше, и благодать Божiя св?титъ изъ ихъ карихъ глазъ. Молитвенное настроенiе овлад?ваетъ мною, и я молюсь подъ безоблачнымъ синимъ небомъ, молюсь за свою, туманную дождливую родину, за Аню…
        Вокругъ меня слышны взволнованные возгласы: «Георгисъ, Георгисъ», темныя лица сл?дятъ за негусомъ, влюбленными глазами, темныя губы шепчутъ слова псалмовъ….
        И вдругъ, словно нарочно, къ дикому, полному особой прелести абиссинскому церковному п?сноп?нiю присоединяются мощные аккорды европейскаго хора. То черные галласы играютъ на м?дныхъ инструментахъ, подъ управленiемъ русскаго капельмейстера. Пошленькая мелодiя покрываетъ звуки барабановъ и вскрикиванья священниковъ, мое молитвенное настроенiе проходить, но абиссинцы довольны. На ихъ лицахъ видны блаженныя улыбки, и Менеликъ, и священники продолжаютъ свою священную пляску…
        Богослуженiе кончилось. При крикахъ толпы: «а-ля-ля-ля-ля» негусъ садится на мула и ?детъ въ далекое Геби. Русскiй посланникъ, сопровождаемый бравыми донцами на с?рыхъ коняхъ, -детъ рядомъ съ нимъ. Они быстро исчезаютъ за толпой; я вижу, какъ они спускаются къ Хабан?, потомъ поднимаются на верхъ, перебравшись черезъ ея русло.
        Б?лыя шамы мелькаютъ на далекомъ горизонт? и ползутъ въ разныя стороны.
        Я ищу глазами въ окружающей церковь толп? Терунешь, но ея нигд? не видно. Величiе и блескъ императора осл?пили ее, и она не посм?ла жаловаться на меня. Я у?зжаю завтра, что бы тамъ ни было.
        Ко мн? подходитъ слуга епископа аббуны Петроса. Аббуна зам?тилъ меня въ толп? и приглашаетъ къ себ? на трапезу…
        Пойду…
        X
        Отъ аббуны Петроса я вернулся домой уже вечеромъ. Утомленная празднествомъ, Аддисъ-Абеба спала. Зв?зды мирно св?тили на безоблачномъ неб?, очертанiя предметовъ въ ясномъ и р?дкомъ воздух? рисовались безобразными черными пятнами. Въ хижин? моей было темно. Вс? вещи уже были уложены, вьюки заготовлены. Я зажегъ фонарь и осмотр?лся. Постель и вещи Терунешь были не тронуты, хижина была пуста. Очевидно, она еще не возвращалась. Но мозги мои отяжел?ли отъ излишне выпитаго тэча, голову ломило, и я не сталъ раздумывать о томъ, куда могла д?ваться абиссинка. Слуги спали, и лишь у дверей калитки сонный «забанья»[Note15: Забанья - часовой.] окликнулъ меня. Я прошелъ къ своимъ ящикамъ, зам?нявшимъ мн? постель, легъ и скоро заснулъ тяжелымъ, пьянымъ сномъ. Проснулся я еще ночью. По крайней м?р?, въ хижин? было темно, и зв?зды гляд?ли мн? въ окна. Тоска давила мн? грудь. Какая-то унылая п?сня звен?ла и переливалась за ст?ной - это она и мучила меня во сн?, терзала, и не давала покоя. П?лъ женскiй голосъ, сбивался и снова заводилъ грустную п?сню. Я прислушался. Слова, перебиваемыя трелями и фiоритурами, звучали
явственно. Это была п?сня тоски по чужеземной стран?, въ которую но можетъ, въ силу привязанности къ родин?, попасть абиссинецъ. Я слышалъ теперь явственно каждое слово африканской п?сни:
        Доро энкуляль энжи,
        Атуоддэмъ арьера.
        Ямосковъ агэръ
        Мытууа бахэръ лай лиммара.[Note16: * * *]
        {* Точная абиссинская п?сня. Переводъ ея:
        Любитъ курица яйца,
        А коровье молоко не любитъ.
        Возьми меня въ Россiю,
        Въ свой заморскiй домъ.}
        П?ла женщина, кончала куплетъ и заводила его опять сначала.
        Я не вытерп?лъ и окликнулъ: - кто тамъ?
        П?нiе прекратилось, дверь прiотворилась, и въ хижину мою вошла некрасивая, изрытая оспой, сестра Терунешь - Уоркнешь.[Note17: Уоркнешь значитъ: золотая.]
        - Что случилось? Зач?мъ ты зд?сь?..
        - Проводить тебя, Гета, вм?сто жены твоей.
        - А гд? же Терунешь?- тревожно спросилъ я. Предчувствiе чего-то недобраго охватило меня.
        - Она въ тюрьм?. Закована въ ц?пи и посажена въ тюрьму.
        - За что?
        - Вчера, когда негусъ подъ?зжалъ къ Геби, она бросилась къ его мулу съ криками: отпусти меня къ московамъ! Ее схватилъ Азачъ Гезау и ее допрашивали. Она опять просилась отпустить ее въ Московiю и ссылалась на любовь къ теб?. По нашему обычаю, челов?къ, который хочетъ изм?нить своему отечеству, долженъ быть закованъ и посаженъ въ темницу, до т?хъ поръ, пока ему невозможно уже будетъ б?жать.
        - А потомъ?
        - Потомъ его освобождаютъ. Терунешь послала своего ашкера предупредить меня о своемъ заточенiи, и когда я къ ней пришла, она просила отъ ея имени проститься съ тобой.
        Я былъ потрясенъ вс?мъ случившимся. Я зналъ одно: Терунешь допрашивали, она показала на меня. Не сегодня, завтра, даже, можетъ-быть, сейчасъ придутъ слуги негуса и заберутъ меня для допроса. Положимъ, меня не дастъ въ обиду нашъ посланникъ… Но… но все-таки - б?жать скор?е, вернуться къ Ан? въ Россiю - было лучшимъ исходомъ изъ всей этой исторiи.
        Уоркнешь, казалось, догадалась о моемъ душевномъ состоянiи. Она дотронулась до моей руки и тихо сказала:
        - Сестра моя неправа. Курица. любить яйца, а коровье молоко не любитъ - не можетъ абиссинка желать жить въ Россiи. Жаль, что ее заточили, но на все воля Божья и негусова.
        Я метался изъ угла въ уголъ, не зная, что предпринять. Въ такомъ положенiи захватилъ меня разсв?тъ. Мн? все слышались чьи-то шаги, казалось, что вотъ-вотъ въ дверяхъ хижины появится хитрое темное лицо Азача Гезау. Первые лучи солнца показались за горами. Слуги мои просыпались и вели муловъ на водопой. И вдругъ я р?шилъ.
        - Чуфа, Лифабечу, Алайу!- крикнулъ я: - вьючьте и кормите муловъ. Мы выступаемъ сейчасъ.
        Черезъ четыре часа, подъ отв?сными лучами солнца, по узкой и пыльной тропинк?, сп?шнымъ шагомъ шло пятнадцать муловъ. Челов?къ дв?надцать оборванныхъ ашкеровъ, вооруженныхъ берданками, подъ предводительствомъ б?лаго на каремъ мул?, сопровождали ихъ. Караванъ спустился къ Хабан?, поднялся на верхъ, миновалъ крутой подъемъ на гору, у подножiя которой росли три громадныя смоковницы, и скрылся за уступомъ горы, направляясь на с?веро-востокъ.
        Это былъ мой караванъ.
        XI
        Путь отъ столицы Абиссинiи, Аддисъ-Абебы - до французскаго порта Джибути на Тихомъ океан? д?лится на пять частей. Отъ Аддисъ-Абебы до Бальчи дорога идетъ по высокому плоскогорью, перер?занному во многихъ направленiяхъ ручьями и поросшему высокой травой. Многочисленныя абиссинскiя и галласскiя деревни встр?чаются на пути. По дорог? видны жители, идущiе въ Аддисъ-Абебу, или возвращающiеся изъ нея. Такъ тянется путь на протяженiи около 90 верстъ. Зат?мъ - крутой каменистый спускъ внизъ, и на разстоянiи почти трехсотъ верстъ идетъ знойная Данакильская степь. Въ двухъ м?стахъ она перер?зана широкими р?ками Кассамомъ и Авашемъ, но между этими горными потоками, усмиренными степью, н?тъ ни ручья, ни лужи. Потомъ идетъ рядъ горныхъ кряжей и долинъ между ними. Звонкiе ручьи устремляются внизъ, въ лощинахъ в?чно зелен?ютъ болота и дремучiе тропическiе л?са, съ бездной разнообразныхъ породъ деревьевъ, перевитыхъ лiанами, съ массой птицъ, дикихъ козъ и обезьянъ. На вершинахъ задумчиво шумятъ перистой листвой кипарисы* и туйи съ громадными стволами, ниже, тамъ, гд? влаги становится больше, растутъ бананы,
кокосы, гигантскiя смоковницы и ароматныя н?жныя мимозы. Тысячи породъ лiанъ, с?рыхъ мховъ покрываютъ стволы и в?тви и образуютъ непроходимую зав?су. Громадные бамбуки вытягиваютъ свои стройные стволы, внизу растутъ папоротники и травы, вычурные цв?ты цв?тутъ зд?сь зиму и л?то, наполняя влажный воздухъ запахомъ оранжереи.
        Потомъ на пути встр?чается шумный Хараръ,- этотъ Парижъ Африки съ каменными домами и ст?нами, съ самобытной арабско-египетской культурой, съ памятниками глубокой древности. Отъ Харара на 60 верстъ тянутся громадныя каменистый, поросшiя л?сомъ, Гильдесскiя горы, прор?занныя звонкимъ и порожистымъ ручьемъ Белауа. На краю ихъ - пограничный камышевый городокъ съ населенiемъ изъ сомалей, абиссинцевъ, данакилей и арабовъ - Гильдесса. За Гильдессой на триста верстъ рядъ каменистыхъ горъ, песчаныхъ плоскогорiй, крутыхъ спусковъ и подъемовъ, сухихъ руслъ, широкихъ р?къ, поросшихъ колючею мимозой, верблюжьей с?рой травой, молочаями, уныло торчащими у песчаныхъ береговъ - это Сомалiйская пустыня, арена грабежей и разбоевъ. Она оканчивается у берега моря, и пески ея омыты зелеными волнами Тихаго океана.
        На седьмой день пути я со своими слугами и караваномъ углубился въ Данакильскую степь и около полудня расположился бивакомъ на берегу р?ки Аваша. И впередъ и назадъ видна ровная песчаная степь, поросшая травою и на далекомъ горизонт? окаймленная синеватыми зубцами горъ. Эта равнина прор?зана проваломъ. Необъяснимыя силы природы раздвинули почву, и дв?, почти отв?сныя ст?ны дали протокъ водамъ. Вода шумитъ и клубится между громадными валунами, п?нится и вдругъ, успокоившись, вся неровная, покрытая волненiемъ, спускается внизъ. Мимозы разв?сили свои в?тви между камней, и трава м?стами пробивается изъ голой скалы. Зд?сь, надъ р?кою нависъ жел?зный мостъ французской работы. Но имъ мало пользуются. Большинство каравановъ идетъ бродомъ, и только л?томъ можно вид?ть муловъ, бредущихъ между жел?зныхъ перилъ висячаго моста.
        Я выбралъ м?сто за Авашемъ, подъ т?нью н?сколькихъ мимозъ, разбилъ палатку и остановился на ночлегъ. Никогда я не чувствовалъ себя въ Абиссинiи такъ спокойно, какъ эту ночь. Авашъ - это первый серьезный рубежъ, за Авашемъ пойдутъ земли раса Маконена, гд? законъ строже, а властитель, жившiй долго въ Италiи, гуманн?е. Терунешь была забыта.
        Теплый день см?нился прохладной ночью. Гд?-то ревелъ оселъ, да шакалы тянули свой неизм?нный визгливый концертъ. Далеко на горизонт? видно было огненное море: то гор?ла степь подожженная случайно или нарочно.
        Я сид?лъ у палатки, смотр?лъ какъ весело пылалъ костеръ подъ котелкомъ, въ которомъ кип?ло и шип?ло мясо барана - мой ужинъ. Вдали надъ горами кроткимъ св?томъ сiяли семь зв?здъ Большой Медв?дицы, и надъ ними ярко гор?ла Полярная зв?зда. И казалось мн?, что я вижу тамъ, прямо надъ этой одинокой зв?здой, городъ, залитый огнями, полный шума экипажей и людской толпы. И вижу я комнаты въ высокомъ дом?, черный комодъ, накрытый скатертью, зеркало на немъ, шкатулки, круглый столъ и лампу съ гирляндой бумажныхъ цв?товъ на колпак?, и альбомъ съ оторванной м?дной застежкой, и кипу газетъ, и русую головку Ани, склонившуюся надъ книгой. И книга объ Абиссинiи, и мысли обо мн?! И вспоминалось мн? стихотворенiе, давно, давно гд?-то слышанное:

…Что-то въ уютномъ твоемъ уголк??
        Слышенъ ли см?хъ, догораютъ ли св?чи?..
        Нигд?, нигд? такъ не любишь, такъ не ц?нишь стихи, какъ въ пустын?, когда сидишь одинъ съ глазу на глазъ съ Богомъ, и сердце открыто, и сердце рвется, и стремишься въ безконечную даль, къ любимому челов?ку…
        Я поужиналъ, осмотр?лъ костры, разставилъ часовыхъ и заснулъ такъ спокойно, такъ хорошо, какъ давно не спалъ.
        Я проснулся довольно поздно. Солнце уже встало, слуги возились съ вьюками, мой мулъ былъ ос?дланъ. Въ ожиданiи я отошелъ отъ бивака и залюбовался б?шенымъ Авашемъ, далью золотистой степи за нимъ и фiолетовыми горами на горизонт?.
        И вдругъ я увид?лъ какой-то б?лый предметъ, быстро подвигавшiйся по дорог?.

«Курьеръ!..- мелькнуло у меня въ голов?.- Погоня за мной. Но ни курьеръ, ни погоня не могли состоять изъ одного челов?ка. И я сталъ вглядываться, спустился къ мосту, пошелъ навстр?чу…
        Длинная одежда била по ногамъ и разв?ва-лась на б?гу - это была женщина…
        Это была Терунешь!..
        Въ трехстахъ верстахъ отъ Аддисъ-Абебы, за Авашемъ, за степью, она нагнала меня. Грязная, запыленная, промокшая отъ пота рубашка была порвана, исхудалое лицо постар?ло на много л?тъ. Одни глаза гор?ли дикимъ блескомъ. Въ курчавой голов? застряли колючки мимозы, пыль припудрила темные кудри. Ноги и руки были темны отъ ссадинъ и ранъ, отъ ужасныхъ кровоподтековъ.
        - Iоханнесъ!.. Iоханнесъ!!- вн? себя отъ радости, съ мольбою въ голос? воскликнула она и кинулась на мосту къ моимъ ногамъ.- Слава пресвятой Марiи и Георгису, покровителю храбрыхъ - я догнала тебя!..
        Я гордо скрестилъ руки. О! если бы въ эту минуту я понялъ, что въ этомъ маленькомъ темномъ т?л? есть душа, и что въ эту минуту эта душа полна смятенья и тревоги,- быть-можетъ, я былъ бы мягче. Но гордый европеецъ смотр?лъ на нее, какъ на не нужную женщину, которая м?шаетъ, какъ на нелюбимую собаку, которую можно отпихнуть ногою - и я повысилъ голосъ, и осудилъ эту несчастную, кол?нопреклоненную женщину.
        - Терунешь!- сказалъ я.- Какъ см?ла ты б?жать изъ темницы и нарушить волю негуса?.. Ты знаешь, что теб? за это будетъ?!
        - О, господинъ…- тихо простонала она и протянула съ мольбой ко мн? руки…
        - Стоить мн? послать тебя съ однимъ изъ слугъ моихъ къ Ато Павлосу въ Тадеча-Мелька, и тебя казнятъ!
        - Гета! Ты не сд?лаешь этого!- кротко сказала она.- Гета, во имя нашей любви… Благородный Гета, ты возьмешь меня съ собою!
        - Я!?.. Возьму тебя!.. Мало заботъ у меня.
        - Я буду работать для тебя. Я буду твоимъ ашкеромъ, но ашкерамъ ты платишь жалованье, мн? же ты будешь лишь позволять смотр?ть на себя.
        - А дальше!?. Да ты знаешь ли, что твой пере?здъ стоить дороже, ч?мъ вся-то ты стоишь!..
        - О-о!- простонала Терунешь и закрыла лицо, какъ бы защищаясь отъ дальн?йшихъ ругательствъ.
        - Да! Я не пошлю тебя къ Ато Павлосу, потому что у меня н?тъ лишнихъ ашкеровъ.
        - Гета!.. У тебя есть женщина, которую ты любишь! О, гета! во имя ея, не говори такъ… Мн? больно это слышать отъ тебя.
        - Ты!?.. Ты см?ешь!!..
        - О, гета! Прости меня!- и она поползла ко мн? на кол?няхъ и хот?ла охватить ихъ руками, но я оттолкнулъ ее и пошелъ съ моста…
        - Гета!- раздался ея душу раздирающiй крикъ.- Гета, прости меня!!..
        Я не оглядывался.
        - Гета!- донеслось издали.
        Я садился на мула. Мн? надо?ла эта комедiя. И вдругъ какой-то всплескъ и необычный стукъ долет?лъ до моего слуха. Я оглянулся - мостъ былъ пусть. Я ударилъ плетью мула и понесся къ берегу: роковое предчувствiе какого-то громаднаго, непоправимаго несчастiя закралось въ мою душу.
        Внизу, между скалъ, въ мутныхъ волнахъ Аваша, трепалось о подводные камни мертвое т?ло Терунешь…
        XII
        Прошло полтора м?сяца. Въ ясный и теплый декабрьскiй день пароходъ «Царь», плавно разс?кая винтомъ темныя воды Чернаго моря, приближался къ Одесскому молу. Вс? пассажиры столпились наверху у капитанской рубки и внимательно смотр?ли на открывавшуюся панораму берега. У кого былъ бинокль, смотр?ли въ бинокль, другiе довольствовались кулакомъ. Ясн?е становилась линiя св?тлыхъ домовъ по берегу моря, темные кусты сада на скат?, м?стами еще золотые, отъ осенней листвы.
        Навстр?чу неслись лодки и лодочки, съ бол?е нетерп?ливыми родственниками. Среди нихъ, въ пузатой шлюпк?, управляемой сухопарымъ грекомъ въ чалм? и страннаго фасона пиджак?, сид?ла молодая дама.
        Но, Боже мой! Неужели эта красивая дама, моя жена, моя Аня?.
        Она меня тоже не узнала.
        Когда, наконецъ, пароходъ, ошвартовался у мола, и изъ шлюпокъ съ одной стороны, съ пристани - съ другой, пол?зли люди, я подошелъ къ ней.
        Она смотр?ла на меня и колебалась.
        - Аня!- тихо сказалъ я.
        - Ты, Ванюша!- воскликнула она и, обливаясь слезами радости и счастiя, кинулась мн? на шею…
        Я не плакалъ… Я не см?ялся… Въ моемъ мозгу на секунду встало с?рое лицо Терунешь съ пробитымъ черепомъ и страшными вывороченными глазами. И минута счастья была отравлена.
        И она, эта маленькая абиссинка отравляла мн? такъ потомъ всякую минуту радости, восторга, увлеченiя… И я все помнилъ это жаркое утро, волны Аваша и среди камней т?ло маленькой женщины, которая любила и умерла любя… И я думалъ про Аню…
        Н?тъ я ничего не думалъ!!. Но мн? становилось горько, пошлыя готовыя фразы: «не я, такъ другой» - «сама виновата» - не успокаивали меня… И это напоминанiе объ ея смерти, было, казалось местью несчастной Терунешь!

1898г.
        С.-Петербургъ.
        Аска Марiамъ
        I
        Александръ Николаевичъ Панаевъ одиноко сид?лъ въ маленькой столовой надъ давно остывшимъ стаканомъ чаю, когда къ нему тихо подошла сестра милосердiя и сказала: -
«Нина Серг?евна кончается!»
        Онъ посп?шно всталъ, машинально застегнулъ сюртукъ и прошелъ въ комнату больной. Она лежала разметавшись на спин?; золотистые волосы разсыпались, словно зм?йки, по подушк?, а худая грудь порывисто, неровно подымалась подъ тонкимъ од?яломъ. Лучистые глаза ея гор?ли и прожигали его насквозь; въ нихъ св?тились грусть, тревога и любовь. Любви больше всего. Она приподнялась ему навстр?чу, (прижала его молодое лицо худыми руками къ своему лицу и покрыла его поц?луями, потомъ своей изсохшей костлявой рукой перекрестила его н?сколько разъ, хот?ла что-то сказать, но уже силы изм?нили ей, и она упала опять на подушки, какъ падаетъ прекрасный цв?токъ, надр?занный косой. Глаза ея закрылись, потомъ открылись и снова сомкнулись, чтобы уже не раскрываться больше; усталая грудь вздохнула прощальнымъ вздохомъ, бол?зненный румянецъ сб?жалъ съ опавшихъ щекъ, и сердце перестало биться…
        Кончено!.. Панаевъ схватился въ безумной тоск? за голову, дико оглянулся кругомъ… И почему онъ только не умеръ тогда!..
        Смерти Нины Серг?евны Мурзиной ждали давно - съ самаго октября м?сяца. Она была нев?стой Панаева, и онъ былъ подготовленъ къ этому концу докторами; спасти ее не могла даже перем?на климата. Она была сирота, одинокая, безъ родныхъ. Прекрасная пiанистка, она, по выход? изъ института, поступила въ консерваторiю и вскор? достигла изв?стности. Ея имя стало попадаться на афишахъ концертовъ и камерныхъ собранiй, и рецензенты пророчили ей славное будущее. Она жила въ маленькой квартир? изъ трехъ комнатъ, уставленныхъ по ея вкусу, полныхъ д?тскихъ реликвiй, дорогихъ воспоминанiй. В?нки и портреты украшали ст?ны залы, гд? надъ всею мебелью доминировалъ солидный рояль; въ спальн? было св?тло, въ столовой чисто.
        Александръ Николаевичъ Панаевъ уже полгода былъ ея женихомъ, а познакомился и полюбилъ ее въ консерваторы. Онъ былъ выдающiйся скрипачъ съ блестящей артистической карьерой впереди. Они играли вм?ст? и порознь, она аккомпанировала ему, скрипка и фортепiяно сливались, въ унисонъ стучали сердца; игра прекращалась, глаза искали глазъ, губы сливались въ поц?лу?. Когда молодъ, красивъ, когда будущее такъ ясно глядитъ изъ мрака неизв?стности - это такъ понятно и такъ просто. Они объяснились - оба были одиноки - и пор?шили пов?нчаться въ ноябр? - es ist eine alte Geschichte!
        Несмотря на осень, на слякоть, на дожди и распутицу они весело праздновали весну своей любви, прив?тствовали зарю новой жизни. По?здки по магазинамъ, катанья на лихач? на Стр?лку, счастье, которое брызгало и дразнило окружающихъ,- все это не годилось для холод-наго и сухого Петербурга. Густые туманы покрывали улицы, с?рый заливъ съ свир?пымъ рокотомъ затоплялъ острова, смерть въ пролетк? на резиновыхъ шинахъ носилась по улицамъ, разбрызгивая заразу,- а они весело см?ялись, любуясь наводненiемъ, непринужденно болтали, маршируя подъ руку по туманнымъ улицамъ… Она забол?ла. Это случилось въ конц? сентября, когда желтые, красные, коричневые и зеленые листья пестрымъ ковромъ устилали острова… Она начала покашливать. Въ размах? своего счастья они не обратили на это вниманiя; кашель сталъ злов?щ?е, она слегла, чтобы больше не вставать.
        Ему не в?рилось, чтобы судьба была такъ жестока, чтобы она прервала ихъ п?сню любви,- но это было такъ. Онъ не в?рилъ, что она умретъ, и даже теперь, стоя надъ холод?ющимъ трупомъ, онъ все чего-то ждалъ, на что-то над?ялся, все не прощался со своей красной мечтой о счастьи, о любви и о жизни вдвоемъ другъ для друга.
        Но все было кончено! Она умерла…
        Пришли гробовщики, сняли м?рку; онъ ?здилъ въ газету, сдавалъ объявленiя, былъ въ бюро похоронныхъ процессiй, изв?щалъ консерваторiю, гд? она преподавала. Квартира ея, въ которой онъ прожилъ, почти не разд?ваясь, посл?днiя дв? нед?ли, стала наполняться незнакомымъ народомъ. Появился священникъ, п?вчiе; заунывное панихидное п?нiе огласило ст?ны, гд? еще такъ недавно грем?ли вальсы и фуги, сонаты и симфонiи. Кто-то зав?силъ портреты полотномъ, затянулъ непрозрачной кисеей зеркало. Въ зал? поставили катафалкъ, привезли б?лый глазетовый гробъ, од?ли Нину Серг?евну въ подв?нечное платье, нац?пили флеръ д'оранжи, положили въ гробъ.
        Все д?лалось само собой, какъ будто и помимо Александра Николаевича, который безучастно бродилъ по комнатамъ, или подолгу смотр?лъ на безжизненное мертвое лицо, стараясь запомнить дорогiя черты. И такъ прошло три дня, и наступила посл?дняя ночь.
        На двор? бушевала буря. Холодный в?теръ билъ дождемъ въ стекла, дребезжалъ печными вьюшками, завывалъ въ труб?. Въ квартир? стояла тишина. Кухарка улеглась на кухн? спозаранку, псаломщикъ почиталъ псалтырь до одинадцати часовъ, а потомъ заснулъ въ прихожей, и тихо стало кругомъ. Александръ Николаевичъ не спалъ. Онъ то ходилъ по столовой взадъ и впередъ, что-то обдумывалъ, что-то соображалъ, то останавливался, прислушивался къ завыванiю в?тра и звону стеколъ, морщилъ брови и кусалъ усы.
        Ему было грустно и обидно за себя.
        Потомъ онъ прошелъ въ залу. Три св?чи въ высокихъ подсв?чникахъ тускло мерцали. Ихъ желтое пламя то поднималось кверху, и тогда черная копоть тонкой зм?йкой вилась къ потолку, то упадало и чуть мерцало въ широкой св?ч?. Отъ этихъ перем?нъ колебались т?ни отъ р?сницъ и носа покойницы, и казалось, что она щурила свои в?ки, хот?ла ихъ разомкнуть, улыбалась полуоткрытымъ ртомъ. Долго смотр?лъ Панаевъ на б?лыя тонкiя руки, на лицо съ ввалившимися щеками, на золотые кудри волосъ и бл?дныя губы. Его сердце сжималось тоской, билось и колотилось, просило чего-то… чего?- онъ самъ не зналъ.
        Онъ поднялся по обитымъ чернымъ сукномъ ступенямъ катафалка, нагнулся и припалъ губами къ холоднымъ и твердымъ губамъ. И долго онъ ц?ловалъ…
        Ему казалось что отъ любви и жара его поц?луевъ кровь разливается по ея т?лу, руки д?лаются мягче, тепл?е.
        Горе сломило его. Силы покинули, онъ упалъ къ подножью катафалка и въ горькихъ рыданiяхъ катался и корчился на полу, среди в?нковъ изъ розъ и флеръ д'оранжей…
        Вдругъ надъ нимъ раздался шорохъ. Панаевъ затихъ съ сильно бьющимся сердцемъ, ожидая чего-то волшебнаго, чего-то необыкновеннаго, сверхъестественнаго. Какое-то дыханiе, тихое и робкое, какъ в?терокъ передъ закатомъ, пронеслось надъ нимъ, и, вм?ст? съ т?мъ, паническiй страхъ напалъ на него, забрался въ его душу, и онъ лежалъ, не см?я пошевельнуться, боясь открыть глаза.
        Въ гробу слышался легкiй шумъ, и онъ чувствовалъ вс?мъ своимъ т?ломъ, какъ покойница поднялась, с?ла въ гробу и смотр?ла на него своими глубокими голубыми лучистыми глазами, Ея взглядъ охватывалъ его затылокъ, онъ осязалъ этотъ взглядъ любящихъ глазъ на себ?, хот?лъ повернуться, открыть глаза - и не могъ.
        И вдругъ она заговорила. Она заговорила такъ тихо, что онъ едва-едва могъ разобрать слова, и они долетали до него будто откуда-то издалека.
        - Милый, милый! Дорогой мой! Не плачь! не убивайся. Я жива! Я умерла тутъ, чтобы родиться снова, и ты найдешь меня, если захочешь… Ищи, ищи меня, моя радость, мое счастье, любовь моя! Ищи! Какъ бы далеко я ни была отъ тебя ищи по всей земл?. Если твоя любовь не перем?нится,- ты найдешь меня, мой ненаглядный, моя св?тлая ласточка, мой покой и счастiе… И я буду ждать тебя съ тревогой и тоской… И ты придешь ко мн?, все такой же любящiй, и я полюблю тебя вновь… Хидъ ба янье бэтъ, малькамъ личъ!
        Стихъ таинственный голосъ, беззвучно опустилось т?ло на в?чное ложе…. А Панаеву все слышались непонятныя слова, пока странный шумъ, топанье ногъ по песчаному грунту, какая-то дикая однообразная п?сня, звучавшая совс?мъ подл?, странный св?тъ не разбудили его. Онъ сд?лалъ усилiе, приподнялся и открылъ глаза…
        II
        Онъ лежалъ на краю невысокаго холма, поросшаго сухой желтой травой. Была ночь. Но не темная, холодная и дождливая петербургская ночь, а ночь юга, знойная и св?тлая. Высокое небо было покрыто большими блестящими и крупными зв?здами, и среди нихъ кротко сiялъ громадный дискъ м?сяца. Онъ осв?щалъ высокiя горы, покрытыя правильными четыреугольниками деревьевъ, насаженныхъ въ садахъ, съ крутыми обрывами надъ пропастями, на дн? которыхъ текли звонкiе ручьи. Внизу, у самыхъ горъ, высились черныя ст?ны таинственнаго города, широкiя ворота были заложены неровными досками, и часовой съ копьемъ, въ б?ломъ плащ?, съ обнаженной головой и босыми ногами дремалъ у входа. У воротъ росло громадное дерево, такое большое, что десять челов?къ еле могли обхватить его, а подъ т?нью его отдыхалъ ц?лый караванъ. Маленькiе ослики съ м?шками на спин? щипали траву, мужчины и женщины, черные, съ курчавыми волосами, сид?ли на корточкахъ у тл?ющаго огня. Неуловимый запахъ востока разливался кругомъ: запахъ ладана и старины, запахъ нечистотъ, изсушенныхъ солнцемъ, запахъ лимонныхъ деревъ, банановъ и кофейныхъ цв?товъ. Внизу,
подъ обрывомъ холма, на которомъ лежалъ Панаевъ, шла песчаная дорога. Въ сторон? отъ дороги росли высокiе кактусы, словно св?чи въ канделябрахъ, протягивающiе кверху безобразные мясистые отростки; за кактусами видны были круглыя хижины, построенныя изъ жердей, оплетенныхъ соломой, съ коническими крышами и съ цыновками вм?сто дверей. Эти хижины, большiя и маленькiя, толпились въ безпорядк? на пол? сухой травы, окруженномъ ст?ною изъ кактусовъ. И передъ ними въ дикомъ хоровод?, топая ногами и размахивая копьями и б?лыми плащами, плясала толпа черныхъ людей. Ихъ глаза гор?ли восторгомъ, и они хоромъ повторяли все одну и ту же фразу и, сказавъ ее, кидались опять плясать и топали ногами, подымая пыль. У кактусовой ст?ны недвижныя, словно застывшiя сид?ли на корточкахъ, охвативъ кол?ни руками, черныя женщины съ обнаженными головами, покрытыми копной короткихъ курчавыхъ волосъ, од?тыя въ длинныя желтовато-б?лыя рубахи, подобныя древнимъ хитонамъ.
        Изъ-за ограды вышла старуха и вынесла трехдневное дитя. Плящущiе прiостановились на минуту. Зат?мъ раздались возгласы: «Аска Марiамъ, Аска Марiамъ!» и они снова пустились плясать, топая голыми ногами, подымая столбы пыли, размахивая копьями и б?лыми плащами.
        Александру Николаевичу хот?лось подойти и ближе посмотр?ть на эту дикую пляску; онъ сд?лалъ движенiе, пошевельнулся - и проснулся.
        Бл?дное утро смотр?ло сквозь спущенную штору, пахло цв?тами, ладаномъ, карболкой. Покойница тихо лежала въ гробу, глаза ея потемн?ли, и б?лыя щеки еще бол?е ввалились. Въ комнат? было холодно, неуютно и сыро. Въ прихожей з?валъ и потягивался чтецъ, приготовляясь къ отчитыванiю. Жизнь пробуждалась.
        Александръ Николаевичъ поднялся съ неудобнаго ложа и тутъ только зам?тилъ, что в?тка живыхъ флеръ д'оранжей, бывшая на лбу у покойницы, лежала у его ногъ. Но онъ не придалъ этому никакого значенiя. Онъ легко могъ зац?пить ее обшлагомъ, когда ц?ловалъ Нину и уронить на полъ. Сонъ немного успокоилъ его,- ему легче было смотр?ть на поблекшее лицо своей нев?сты. Изъ сновид?нiя онъ ничего не помнилъ.
        Панаевъ привелъ вь порядокъ свой туалетъ, умылся и причесался, и вскор? маленькая квартира стала наполняться народомъ. Пришли подруги по консерваторiи, ученицы, неизб?жныя на всякихъ похоронахъ старушки, наконецъ, явился священникъ, п?вчiе; гробъ, стали забивать.
        Когда Александръ Николаевичъ наклонился въ посл?днiй разъ, чтобы поц?ловать ту, которую онъ любилъ своей первой любовью, ему показалось, что сомкнутые глаза покойницы чуть прiоткрылись, и что она внимательно посмотр?ла на него. Въ то же время въ мозгу его съ поразительной ясностью всталъ его сонъ, и ему почудилось, что онъ опять слышитъ непонятныя ему слова.
        Но это было только одно мгновенiе. Онъ поднялся отъ гроба, еще разъ взглянулъ на бл?дное и строгое лицо мертвой, отвернулся и съ рыданiемъ, шатаясь, сошелъ съ катафалка…
        III
        Нину Серг?евну похоронили. Панаевъ забралъ съ ея квартиры в?нки и портреты - посл?днее воспоминанiе о той, которую онъ любилъ, и уединился въ своей квартир?. Искусство его доставило ему почитателей, деньги, связи; онъ былъ молодъ, красивъ, дамы ухаживали за нимъ, но онъ былъ в?ренъ памяти своей Нины и жилъ одиноко, никого не любя, ни за к?мъ не ухаживая.
        Такъ прошло пятнадцать одинокихъ скучныхъ л?тъ. Петербургъ за эти пятнадцать л?тъ ему надо?лъ. Улицы производили на него гнетущее впечатл?нiе своей с?рой толпой, с?рыми домами, с?рой слякотью мостовыхъ. Его тянуло путешествовать куда-нибудь на югъ, въ новыя
        страны, гд? другiя понятiя, другая жизнь, хот?лось бороться съ природой, преодол?вать горы, переплывать моря и р?ки.
        Однажды онъ зашелъ къ своему прiятелю доктору, челов?ку много путешествовавшему.
        - Э, батенька мой,- сказалъ хозяинъ, пожимая ему руку,- да какъ же вы изм?нились! Разв? можно жить такимъ анахоретомъ? совс?мъ пустынникомъ стали, нигд? не бываете, все скрипка, да скрипка, а в?дь отъ одной-то скрипки и съ ума сойти можно.
        - Что д?лать, Михаилъ Петровичъ. Общество меня не тянетъ. Я з?ваю подъ салонные разговоры…
        - Кто же васъ гонитъ въ салоны?! Ну, путешествуйте, -здите верхомъ, на охоту ходите, а то… Сколько вамъ л?тъ?
        - Тридцать девятый пошелъ.
        - А в?дь вамъ пятьдесятъ можно дать. Вонъ и волосъ с?дой показался. Сами себ? жизнь портите скукой. Смотрите на нее весел?е.
        - Я и то хочу путешествовать, Михаилъ Петровичъ! Только не по шаблоннымъ м?стамъ, не по Волг?, не на Кавказъ, не въ Италiю, не въ Тронгеймъ, а куда-нибудь въ дичь и глушь, въ Сибирь, или въ Туркестанъ.
        - Отличное д?ло придумали. Я вотъ все такъ: какъ защемить сердце по людямъ, какъ подумаю, что, пожалуй, в?къ бобылемъ остаться придется, такъ сейчасъ придумываю по?здку куда-нибудь. Вонъ посмотрите-ка, сколько альбомовъ понабралось, а в?дь все самъ снималъ своеручно…
        Въ это время вошелъ лакей - доктора просили въ прiемную: онъ вышелъ, и Александръ Николаевичъ остался одинъ. Онъ сталъ перебирать альбомы и вдругъ вздрогнулъ.
        Передъ нимъ была фотографiя, изображавшая таинственный городъ, вид?нный имъ во сн? у гроба Нины Серг?евны. Т? же большiя ворота, заложенныя неровными досками, дрючокъ съ цв?тной тряпкой на немъ и толпа черныхъ людей въ б?лыхъ плащахъ у входа. Онъ заложилъ эту фотографiю бумагой и уже бол?е внимательно сталъ разглядывать виды. Вотъ смоковница, которую едва могутъ охватить десять челов?къ, и въ т?ни ея отдыхаютъ ослы съ м?шками на спинахъ, и черные люди сидятъ на корточкахъ, охвативъ ладонями кол?на. Вотъ толпа черныхъ людей съ копьями и плащами пляшетъ и б?снуется на пыльной дорог?…
        Дальше Панаевъ не могъ смотр?ть. Мертвое лицо Нины Серг?евны появилось передъ нимъ, какъ будто бы онъ вчера только вид?лъ его, а въ ушахъ съ полной отчетливостью прозвучала фраза: «хидъ ба янье бэтъ, малькамъ личъ».
        Страшно волнуясь, едва дождался онъ возвращенiя доктора.
        - Скажите, докторъ, это что за виды?- спросилъ онъ.
        - Абиссинскiе, уважаемый Александръ Николаевичъ. Вотъ страна, куда бы вамь по?хать: тамъ и нервы ваши успокоятся, и чудная природа заставить позабыть тоску.
        - А это что за городъ?
        - Хараръ.
        - Далеко до него?
        - Отъ Питера въ м?сяцъ можно до?хать.
        - Это что за пляска?
        - Это галласская фантазiя.
        Александръ Николаевичъ не спрашивалъ, что значить «фантазiя»; ему было достаточно того, что онъ вид?лъ во сн? м?ста, которыхъ никогда наяву не видалъ и которыя существуютъ, т?мъ не мен?е, на самомъ д?л?. Докторъ взялъ, между т?мъ, альбомъ изъ рукъ Александра Николаевича и задумчиво, отдаваясь воспоминанiямъ, перелистывалъ его.
        - А какой запахъ им?етъ Хараръ!- проговорилъ онъ мечтательно,- за версту чувствуешь. Пахнетъ и ладаномъ и олеандромъ, и бананами, и еще какою-то особенною чисто харарскою вонью…
        - А хороши тамъ ночи?- съ волненiемъ въ голос? спросилъ Панаевъ, вставая со стула и прохаживаясь по мягкимъ коврамъ, устилавшимъ гостиную доктора.
        - Еще бы! Африканскiя ночи! это н?что волшебное. Луна,- не ваша гамбургская жестянка, а полная, св?тлая, какъ расплавленное серебро; не робко глядится сквозь туманъ, а во вс? глаза смотритъ на высокiя горы, на ароматныя кофейныя плантацiи и на черный городъ черныхъ людей! А зв?зды! Южный крестъ, Орiонъ, Сирiусъ и масса еще крупныхъ и яркихъ высоко-высоко горятъ въ безоблачномъ неб?. Н?тъ, дорогой Александръ Николаевичъ, ничто не сравнится съ харарской ночью!
        Панаевъ уже не слушалъ больше доктора: свои мысли одол?ли его.
        - А что значить, Михаилъ Петровичъ, спросилъ онъ, наконецъ, у доктора посл? долгаго молчанiя,- что значить: «хидъ ба янье бэтъ, малькамъ личъ», и на какомъ это будетъ язык??
        Тутъ уже докторъ удивился.
        - Да откуда вы знаете, многоуважаемый? Это … это по абиссински и значить «ступай въ мой домъ, хорошiй мальчикъ».
        - И это в?рно?
        - Точно. Но откуда вы это знаете? Вы меня несказанно поразили.
        - Я самъ, докторъ, такъ пораженъ, что кажется съ ума сойду!- смущенно проговорилъ Александръ Николаевичъ, торопливо попрощался съ докторомъ и ушелъ домой.
        IV
        Черезъ дв? нед?ли посл? этого разговора Александръ Николаевичъ уже отправлялся изъ Одессы на Портъ Саидъ, а оттуда на французскомъ пароход? компанiи «Messageries maritimes» въ африканскiй портъ Джибути.

«Конечно, все это ерунда»,- говорилъ онъ самъ себ?, м?сяцъ спустя, сидя въ чечунчевомъ легкомъ пиджак?, именуемомъ по м?стному «педжамомъ», на верхней веранд? четыреугольнаго дома, построеннаго изъ б?лаго известняка, и глядя какъ медленно надвигался океанъ, сл?дуя непонятному закону, на берегъ,- «конечно, все это вздоръ и этотъ сонъ, и этотъ голосъ. Я могъ вид?ть и городъ, и фантазiю эту самую гд?-нибудь, и вотъ она зас?ла въ моемъ мозгу и приснилась мн?, поразивъ меня въ тяжелую минуту моей жизни. Гд?-то ты, моя Нина? Я не искалъ и не ищу тебя на этой земл?, потому что самъ похоронилъ, самъ закопалъ въ землю драгоц?нное твое т?ло, потому что больше одного раза на земл? никто не жилъ»… И онъ смотр?лъ на высокое синее африканское небо, которое темн?ло все бол?е и бол?е, смотр?лъ, какъ быстро погасалъ день по м?р? того, какъ солнце опускалось за горы, и зв?зды проступали на ясномъ и прозрачномъ небосвод?. «Да, это особыя ночи!» думалъ онъ.
«Это т? ночи, что вдохновляли библейскихъ халдеевъ, что создавали таинственную религiю Ормузды и Озириса, т? ночи, подъ покровомъ которыхъ дремлютъ величественныя пирамиды, и сфинксы загадываютъ свои мудрыя загадки путникамъ. Подъ покровомъ этой ночи однажды у всесвятой Д?вы родился сынъ, Спаситель мiра, и земля, и люди очистились отъ гр?ха. Эти ночи вид?ли первые шаги челов?ка, робкiе, неув?рениые, какъ шаги ребенка, и эти же ночи создали такую культуру мощнаго народа, которую и понын? не разгадать слабому уму!»
        И еще долго размышлялъ Панаевъ, сидя на веранд? Hotel de France, глядя на сонное море, шагъ за шагомъ медленно надвигавшееся на прибрежный илъ, глядя на рыбаковъ-арабовъ, готовившихъ къ отплытiю свои фелюги съ косыми парусами, слушая чью-то переливистую и тягучую п?сню. Онъ смотр?лъ и слушалъ пока сонъ не началъ закрывать его глаза.
        На другой день къ нему заб?жалъ юркiй арабъ, Гассанъ Магометъ, въ б?лой кофт? од?той поверхъ пестрой жилетки, въ маленькомъ б?ломъ колпак? и малиновой гладкой юбк? до кол?нъ. Арабъ этотъ устраивалъ ему караванъ до Харара.
        - Demain matin toi partir,- объяснилъ ему арабъ на ломаномъ французскомъ язык?.
        - Moi arranger tour, beaucoup de peine, somalis mechants, moi donner бакшишъ. II faut montrer bagage.
        Александръ Николаевичъ показалъ свой небольшой запасъ консервовъ и вина, свои необходимыя дорожныя вещи, и Гассанъ Магометъ успокоился.
        Однако, въ Джибути пришлось провозиться съ нед?лю. Нужно было найти слугъ, осв?жить кое-какiе запасы.
        Жутко было Панаеву проводить ночи въ пустын?, одному б?лому среди толпы черныхъ дикарей. 14 дней длилось его путешествiе по пескамъ, ус?яннымъ черными камнями, черезъ скалистыя горы. Онъ ходилъ на охоту, билъ антилопъ и маленькихъ козочекъ дигъ-диговъ, стр?лялъ въ ущельяхъ горъ кабановъ, сторожилъ леопардовъ, а темными ночами, склонившись надъ фонаремъ, онъ изучалъ абиссинскiй языкъ, чтобы днемъ болтать на немъ со своимъ слугою, хорошенькимъ мальчикомъ Фара.

«Конечно, это вздоръ,», говорилъ онъ самъ себ?, «искать какую-то негритянку въ дебряхъ Африки и думать въ ней найти душу моей Нины. И какъ я найду ее? По разсказамь арабовъ, Хараръ громадный городъ, въ немъ н?сколько десятковъ тысячъ жителей, масса домовъ, дв? церкви. Гд? я буду искать то, чего никогда не видалъ? Это погоня за призракомъ, исканiе сна, приснившагося пятнадцать л?тъ тому назадъ, въ минуту сильной нравственной тревоги, въ мучительную минуту жизни! И не безумецъ-ли я! Одно меня ут?шаетъ: благодаря этой погон? за сномъ, я попалъ въ удивительную страну, древн?йшую изъ странъ земного шара, я попалъ въ народъ, пребывающiй на первыхъ ступеняхъ развитiя. Кругомъ пастухи-сомали со стадами овецъ, верблюдовъ и ословъ, кочующiе въ дикихъ горахъ, питаясь молокомъ и рисомъ, од?ваясь въ зв?риныя шкуры и им?я одно оружiе, копье и щитъ. Я, какъ пророкъ Исаiя, бреду среди ихъ патрiархальныхъ семей, бреду на мул?, переходя черезъ безводныя пустыни и горы…»
        Но какъ же поразило его, когда на четырнадцатый день, при спуск? съ высокой горы, покрытой л?сомъ, Фара указалъ ему на темное круглое пятно среди зеленыхъ и желтыхъ холмовъ и горъ, и сказалъ коротко, но краснор?чиво - «Хараръ».
        Да, это былъ городъ, вид?нный во сн?. Высокiя горы поднимались кругомъ; он? т?снили темнокоричневые дома, обрывались пропастями, и между ними рядъ зеленыхъ холмовъ, то покрытыхъ изумрудомъ молодой травы, то желтыми полями машиллы,- злака, подобнаго кукуруз?, то квадратными садами кофе, распланированными еще при цариц? Савской. И ч?мъ блине подходилъ онъ къ городу, т?мъ ясн?е сбывался таинственный сонъ. Песчаная широкая дорога сб?гала внизъ и вилась между ст?нъ, образованныхъ высокими канделябровидными кактусами; маленькiя блестящiя птички порхали надъ ними, временами ручей перер?зывалъ дорогу, и надъ ручьемъ группа женщинъ въ с?ровато-б?лыхъ хитонахъ, многочисленными складками упадавшихъ на землю, наполняла большiе каменные кувшины водой. С?рые ослики дов?рчиво толпились среди нихъ, ожидая, когда дадутъ имъ напиться, погрузятъ кувшины и съ тягучей п?сней погонятъ въ городъ. Временами видны были круглыя хижины, построенныя изъ жердей, съ конической крышей и входомъ, занав?шеннымъ цыновкой; попадались солдаты въ б?ломъ плащ?, рубашк? и штанахъ, съ босыми ногами и французскимъ ружьемъ на плеч?.

«Не эта-ли деревня?» думалъ Панаевъ, пытливо вглядываясь въ кучки хижинъ, «не эта ли, не она ли?» глядя на встр?чавшихся полуобнаженныхъ галлассокъ.
        А когда почувствовалъ онъ ароматъ этого города, запахъ ладана, старины и цв?товъ, когда увид?лъ четыреугольныя ворота, часового въ б?лой шам? (плащ?) и дрючокъ съ зеленымъ, желтымъ и краснымъ флагомъ, когда увид?лъ громадную смоковницу, родъ библейской кущи, въ т?ни которой отдыхало стадо громадныхъ горбатыхъ быковъ,- сердце Панаева наполнилось радостью и волненiемъ, и онъ встряхнулся въ с?дл?, чтобы уб?диться, что это не новая греза.
        Онъ объ?халъ вс? восемь воротъ древняго города, и, наконецъ, у т?хъ, которыя показались ему наибол?е похожими на его сонъ, онъ установилъ свою палатку и р?шился отсюда начать поиски. Онъ привезъ съ собой дорогiя ружья, часы и матерiи въ подарокъ правителю древняго города, славному расу Маконену, и добился у него аудiенцiи.
        Знаменитый военачальникъ принялъ его, сидя по-турецки, на возвышенiи, накрытомъ дорогими коврами. Кучка солдатъ толпилась у входа; на голыхъ глиняныхъ ст?нахъ вис?ли ружья въ углу стояли копья. Лицо раса Маконена было покрыто небольшой жиденькой черной бородой, темные глаза его лукаво смотр?ли. Ему было за сорокъ л?тъ; курчавые волосы его были густы и вились; ростомъ онъ былъ невеликъ, говорилъ быстро и хитро отв?чалъ на вопросы. Два переводчика: Русскiй-Маркъ, родомъ абиссинецъ и французъ Iосифъ, ожидали гостя, но Панаевъ заявилъ расу, что онъ говорить по-абиссински.
        - Весьма прiятно это слышать,- сказалъ тихо расъ, прикрывая, въ знакъ уваженiя къ гостю, свой ротъ тонкимъ плащемъ, накинутымъ на плечи.- Мы привыкли уважать и любить Русскихъ, и то, что они изучаютъ нашъ языкъ, насъ трогаетъ.
        Расъ поблагодарилъ Панаева за подарки, спросилъ, хорошо-ли онъ до?халъ, не было-ли безпокойства въ пути, всюду-ли была вода, не усталъ-ли онъ.
        Т?мь временемъ двое слугъ въ полупрозрачныхъ б?лыхъ шамахъ, съ длинными саблями въ красныхъ кривыхъ ножнахъ, заткнутыхъ за поясъ съ правой стороны, молча внесли два стеклянныхъ стакана, наполненныхъ мутной, ароматичной желтой жидкостью, называемой
«тэчемъ», и поставили передъ Панаевымъ на полъ, накрывъ стаканъ шелковымъ платкомъ
«отъ дурного глаза».
        Расъ пригласилъ Панаева выпить тэча, и онъ хлебнулъ прохладный пьяный напитокъ.
        - Ты, конечно, -дешь дальше къ негусу-негусти Менелику, въ Энтото?- спросилъ тихимъ голосомъ расъ.
        - Н?тъ, я отправился въ Хараръ искать женщину,- потупясь, также тихо отв?тилъ Панаевъ.
        - Конечно, б?лую женщину? Женщину московъ, францизъ, инглези или али (итальянку)?
        - Н?тъ, господинъ, я ищу черную женщину.
        На неподвижномъ и непроницаемомъ лиц? раса шевельнулась какая-то жилка, но сейчасъ же оно приняло то же спокойное и суровое выраженiе властелина восточнаго города.
        - Она украла что-либо у москова? Я прикажу позвать либечая, и онъ разъищетъ воровку.
        - Она украла мое сердце, господинъ. Расъ чуть усм?хнулся.
        - Б?да твоя не велика сказалъ онъ.- Ищи ее по всему городу и, когда найдешь, приведи ко мн?, и если она окажется д?вушкой, ты женишься на. ней, а если она уже замужемъ, я разведу ее съ мужемъ и отдамъ теб?.
        Панаевъ наклонилъ голову въ знакъ благодарности расу.
        - Ты ее знаешь, видалъ когда-нибудь?- спросилъ расъ.
        - Я знаю, что ее зовутъ Аска Марiамъ, знаю, что она родилась пятнадцать л?тъ тому назадъ въ хижин? недалеко отъ воротъ города, а вид?лъ я ее только во сн?.
        Къ удивленiю Панаева, расъ не обратилъ вниманiя на посл?днiя слова его и сказалъ, чуть улыбаясь:
        - Немногое ты знаешь, и нелегка твоя задача, Старые люди охотно в?рятъ в?щимъ снамъ и придаютъ имъ значенiе. Богъ не разъ указывалъ людямъ пути, по которымъ они должны сл?довать при помощи вид?нiй сонныхъ, но я первый разъ вижу б?лаго челов?ка, пришедшаго ко мн? съ такой просьбой. Иди! сколько могу, я пособлю теб?.
        Панаевъ вышелъ, а расъ позвалъ градоправителя своего геразмача Банти, сухого и высокаго старика. Онъ явился немедленно и, закрывъ шамою роть, нагнулся передъ расомъ, выслушивая его приказанiе. Мудрый расъ повел?лъ собрать вс?хъ женщинъ, живущихъ возл? городскихъ воротъ, не моложе 15 и не стар?е 17 л?тъ, носящихъ имя Аска Марiамъ, и призвать ихъ во дворецъ раса для отправленiя съ ними «дурго» къ москову.
        V
        Долго бродилъ Панаевъ по городу, жадно присматриваясь къ чуждой ему древней культур?. Узкiя немощеныя, но сухiя и твердыя, каменистыя улицы шли концентрическими кругами, перес?ченныя по радiусамъ узкими переулками. Голубое, не знающее облаковъ, небо высоко вис?ло надъ городомъ; крутыя утесистыя горы обступили холмы, по которымъ вилась городская ст?на. Толпы народа, черные полуголые галлассы съ копьями въ рукахъ, съ лохмотьями с?рыхъ тряпокъ вокругъ бедеръ сухихъ длинныхъ ногъ торопливо проходили по улицамъ, подгоняя маленькихъ с?ренькихъ осликовъ; арабъ въ пестрыхъ тряпкахъ и цв?тной чалм?, л?ниво правя, ус?вшись бочкомъ на рваномъ с?дл?, про?зжалъ на верблюд?; худые и тонкiе темно-коричневые данакили, съ блуждающими дикими глазами, съ простыми м?дными браслетами на рукахъ и ногахъ у женщинъ, проходили ц?лыми толпами, еле прикрытые тряпками или бараньими шкурами. Иногда въ этой черной толп?, торопливой и суетливой, то везущей на осликахъ с?но, то съ криками проносящей куръ, яйца или корзинки съ зерномъ, показывался абиссинецъ. Онъ шелъ медленно, наклонивъ курчавую голову, закрывъ подбородокъ
сн?жно-б?лой шамой съ широкой красной полосой по средин?, подобный древнимъ римлянамъ или еврейскимъ стар?йшинамъ. Впереди него два ашкера, од?тыхъ въ шамы попроще, съ ружьями расчищали ему путь среди полуобнаженныхъ людей. Голоса таяли, въ высокомъ неб?, повсюду слышались мелодичныя восклицанiя погонщиковъ ословъ; пестрая толпа см?нялась, какъ въ калейдоскоп?, сверкая тряпками, бусами и голыми т?лами, то черными, какъ эбеновое дерево, то коричневыми, то желтовато-б?лыми. Пахло ладаномъ, нечистотами, сохнущими на отв?сныхъ лучахъ высокаго солнца, пахло растительнымъ масломъ, которымъ намазаны были т?ла, пахло особымъ харарскимъ ароматомъ волшебнаго востока, который волнуетъ нервы и возбуждаетъ умъ.
        Панаевъ вышелъ на площадь, гд? стояли ворота, ув?шанныя черными изсохшими слоновыми хоботами и хвостами, съ двумя лежащими б?лыми глиняными львами по краямъ, такими мирными львами, будто сейчасъ уб?жали они изъ кондитерской, гд? были изваяны изъ сахара съ мукой. Напротивъ былъ б?лый круглый храмъ съ конической крышей, покрытой б?лой жестью, съ семью ступенями, ведущими на паперть; рядомъ съ храмомъ, въ кафе грека Саркиза, за маленькими круглыми столиками сид?ли б?лые и полуб?лые люди и пили кофе изъ маленькихъ чашечекъ, закусывая горячимъ б?лымъ хл?бомъ. Отъ кофейни, внизъ подъ гору, шла мощеная громадными известковыми плитами улица, вся состоящая изъ маленькихъ индiйскихъ, арабскихъ и абиссинскихъ лавочекъ. Тутъ торговали и б?лой матерiей, и готовыми шамами, и цв?тными шелками, и бусами, и амулетами, и зеркалами, и консервами, и виномъ. Улица упиралась въ площадь, обставленную двухъ-этажными темными домами и им?вшую форму трапецiи. На площади былъ рынокъ. Толпа харарскихъ женщинъ въ лиловыхъ платкахъ на головахъ, въ черныхъ юбкахъ и плащахъ, перем?шавшись съ полуголыми черными галлассками,
выставлявшими на солнце красивую мускулатуру торса, сид?ла надъ маленькими корзиночками, плетеными изъ соломы, и торговала мукой, ладаномъ, бананами, крупными желтыми и ароматными зернами дурры, или машиллы, кофеемъ, тонкими хл?бными лепешками, называемыми «инжирой», и маленькими зелеными лимончиками.
        Панаевъ всматривался въ ихъ черныя лица съ выпуклыми губами, вздернутыми носами и коричневыми глазами, сидящими въ темномъ б?лк?. «Не эта-ли, не эта-ли?» - задавалъ онъ мысленно себ? вопросы, вглядываясь въ эти лица, но н?жный кроткiй образъ Нины не укладывался въ эти обезьяноподобныя скуластыя, курчавыя морды.
        Долго-долго бродилъ онъ по городу, смотря въ коричневыя лица и миндалевидные глаза абиссинокъ, въ томные глаза армянокъ и арабокъ и ища хоть отдаленнаго сходства. Онъ прислушивался внутри себя, ожидая какого-нибудь сердечнаго толчка, таинственнаго голоса. Онъ бродилъ безъ ц?ли, над?ясь, что магнетизмъ судьбы выведетъ его на истинную дорогу. Но ничего не случилось. Онъ пилъ кофе у Саркиза, познакомился съ двумя французами, торговавшими зд?сь абсентомъ, и кончилъ свои похожденiя по Харару т?мъ, что усталый и измученный подошелъ къ воротамъ города.
        Вечер?ло. Солнце св?тило еще такъ же ярко, но т?ни стали длинн?е, и отъ горъ потянуло прохладой. Неуловимый запахъ цв?товъ принесся съ этой прохладой и см?шался съ восточнымъ ароматомъ Харара. Въ высокихъ воротахъ толпились люди и ослы, возвращавшiеся съ базара. Солдаты раса Маконена въ б?лыхъ шамахъ, съ ружьями Гра на ремн?, накинутомъ на плечо, пытливо осматривали караваны осликовъ и корзины, привязанныя къ спинамъ женщинъ. По пыльной желтой дорог? шли большiе рогатые быки; они столкнулись въ воротахъ съ осликами, и посл?днiе остановились, разв?сивъ длинныя уши.
        Толпа задержалась.- Мынну, мынну! кричали солдаты,- але, але, оля-ле,- подбодряли галласски ословъ: тонкая жердь погонщика искусно направила передового осла, и все стадо зарысило по пыльной дорог?.
        Панаевъ дошелъ до своей палатки и зд?сь увид?лъ процессiю изъ дв?надцати женщинъ, ожидавшихъ его прихода. Непонятная тревога охватила его сердце.
        - Что такое?- спросилъ онъ у Фары.
        - Дурго,- коротко отв?тилъ абиссинецъ.
        Панаевъ зналъ, что въ Абиссинiи есть обычай приносить путешественникамъ все необходимое для пропитанiя ихъ, ихъ слугъ и животныхъ - древнiй обычай, идущiй съ первыхъ в?ковъ христiанства. Это поднесенiе носитъ наименованiе «дурго».

«Шумъ», или офицеръ раса Маконена подошелъ къ Панаеву и сказалъ что расъ счастливъ вид?ть «москова» въ своемъ город? и, какъ знакъ своего къ нему вниманiя, присылаетъ «немножко на первый разъ». Окончивъ р?чь, онъ откинулъ уголъ шамы, которой прикрывалъ ротъ, и театральнымъ жестомъ предложилъ несущимъ дурго подойти. Два ашкера подвели четырехъ молодыхъ б?лыхъ, съ черными головами и длинными курдюками барашковъ; за ними стали подходить женщины. Это были галласски, почти д?вочки, миловидныя своей юностью, въ с?ровато-б?лыхъ хитонахъ, съ корзинами, накрытыми краснымъ полотномъ, на головахъ. Полотно это св?шивалось длинными концами на лобъ и на плечи д?вушекъ и придавало имъ оригинальный древнiй видъ. Фара съ другими слугами быстро принялъ «дурго», а Панаевъ вглядывался въ лица д?вушекъ. Одна между ними поразила его. Она не была красив?е другихъ: такая же черная, немного скуластая, невысокая и курчавая. Но у ней были совершенно б?лые б?лки и голубые глаза. Словно другой, б?лый, а не черный челов?къ смотр?лъ на него.
        Панаевъ подошелъ къ ней и спросилъ, какъ ее зовутъ. Д?вушка потупилась и ничего не отв?тила. Панаевъ повторилъ свой вопросъ. Она сконфуженно улыбнулась. Одинъ изъ солдатъ раса, приведшихъ барановъ, ободрилъ ее грубымъ словомъ.
        - Аска-Марiамъ,- чуть слышно произнесла д?вушка, и видно было сквозь темную кожу, какъ лицо ея покрасн?ло.
        Панаевъ еще разъ окинулъ всю группу галлассокъ, собиравшихъ свои корзины. Положительно, эта д?вушка выд?лялась среди подругъ.
        - А гд? ты живешь?
        - Зд?сь, и она протянула руку къ недалекой деревушк?.
        Панаевъ взглянулъ по направленiю протянутой руки и вдругъ пошатнулся и чуть не упалъ. Таинственный сонъ сбывался наяву. Солнце зашло за высокiя горы, и сейчасъ-же, съ промежутков въ пять-шесть минутъ загор?лись по небу блестящiя зв?зды. Полная серебристая луна выплыла на прозрачный голубой небосводъ; столовая гора Джерсо заискрилась, словно окаймленная полосой сверкающего металла, заблест?лъ куполъ харарскаго храма, потянулись р?зкiя лунныя т?ни отъ воротъ, отъ людей и палатокъ; р?зко выдвинулись канделябровидные кактусы огорожи и круглыя хижины съ коническими крышами, пахнуло кофейнымъ цв?томъ, миртомъ и олеандромъ,- волшебный пейзажъ развернулся передъ очарованнымъ Панаевымъ. И, какъ бы въ довершенiе картинности, внизу на дорог? зазвучалъ знакомый мотивъ абиссинской фантазiи, затопали и запрыгали черные люди, сверкая копьями и размахивая б?лыми плащами.
        Сонъ сбылся.
        VI
        - Останься зд?сь со мною,- сказалъ ей Панаевъ, беря ее за руку.
        Она опять покрасн?ла и стала собирать корзину и покрывало, улыбаясь и показывая свои осл?пительные б?лые зубы. Фара пришелъ на помощь своему господину.
        - Гета сказалъ, чего не слушаешься!?
        - Меня ждетъ отецъ и мать,- быстро огрызнулась д?вушка.
        - Галлассы!- съ презр?нiемъ поб?дителя произнесъ Фара.- Эка невидаль, подождутъ!
        Она робко посмотр?ла на Фару, на другихъ, собравшихся вокругъ нее слугъ, на удалявшихся товарокъ своихъ и сложила руки на груди, умоляя Панаева:
        - Гета, отпусти меня. Зач?мъ я теб? «большому челов?ку» б?дная маленькая пл?нница! .
        - Гета ничего теб? не сд?лаетъ, снова вступился Фара,- ну, мынну (что такое?), ступай въ палатку. Гета угоститъ тебя тэчемъ, дастъ инжиры, кофе, подаритъ бакшишъ.
        Слово бакшишъ какъ будто ободрило Марiамъ. Она, поталкиваемая Фарою, нехотя вошла въ палатку, с?ла на корточки, охвативъ маленькими черными руками кол?на, и, вытянувъ подбородокъ, уморительно, какъ маленькая обезьянка, осматривала палатку.
        Панаевъ с?лъ противъ нея на походную койку, зажегъ св?чи и долго всматривался въ свою темнокожую пл?нницу.
        Но ничто не напоминало ему въ его гость? Нину Серг?евну,- ничто. Голубые глаза смотр?ли просто и задумчиво, но безъ того глубокаго выраженiя, которое им?ли глаза Нины. Она была меньше ростомъ, хотя такъ же прекрасно сложена, какъ и покойная его нев?ста.
        - Нина Серг?евна!- окликнулъ д?вушку Панаевъ,- она не посмотр?ла даже на него.- Нина Серг?евна!- сказалъ онъ съ внутренней дрожью, ожидая чуда, ожидая чего-нибудь такого же сверхъестественнаго, какъ сбывшiйся сонъ. Но Марiамъ просто посмотр?ла на него и спросила мелодичнымъ голосомъ, чуть картавя:
        - Что ты говоришь такое, гета? Я не пойму никакъ…
        Простодушiе ребенка, участiе женщины, встревожившейся непонятнымъ поведенiемъ друга, сказались въ этихъ словахъ.
        - Я спрашиваю тебя, о чемъ ты думала, когда смотр?ла на зв?зды?
        - Я думала, что ты большой челов?къ, гета,- теб? самъ расъ прислалъ богатое дурго, а я б?дная маленькая рабыня, и вотъ я сижу противъ тебя и смотрю на тебя и вспоминаю, какъ былъ пиръ у богатаго Лазаря, и б?дный - Лазарь сид?лъ и подбиралъ крохи, которыя падали со стола. Такъ и я.
        - А не вспоминала ты высокаго каменнаго дома лучше и выше дворца раса Маконена, маленькiя уютныя комнаты, шумъ и трескъ громаднаго города, бездну лошадей и богато од?тыхъ людей, широкую и глубокую р?ку, просторъ полей и чудную музыку?- волнуясь, съ горящими отъ воспоминанiя о родин? глазами, проговорилъ Панаевъ.
        - Лучше дворца раса Маконена н?тъ ничего на св?т?, гета, уб?жденно сказала она.
        - А дворецъ царя москова?- перебилъ ее Панаевъ.
        - Н?тъ, гета; у негуса Менелика хорошiй каменный домъ въ Аддисъ-Абеб?, и то наши купцы говорили, что онъ много хуже дворца раса. У царя москова не можетъ быть дворца лучше, ч?мъ у раса. И Хараръ самый большой городъ на св?т?.
        - И ты ничего не помнишь, что я говорилъ теб??- съ упрекомъ сказалъ Панаевъ.
        - Н?тъ, гета…- напрягая память и забавно, какъ маленькая обезьянка, наморщивая лобъ, проговорила Марiамъ.- Я помню: ты говорилъ про Парижъ.
        - Парижъ!- воскликнулъ Панаевъ.- Парижъ, вотъ ты знаешь Парижъ!- лучъ надежды блеснулъ въ его измученномъ мозгу. Откуда ты помнишь это слово?
        - Ты францизъ, гета, а не московъ,- сказала Марiамъ и насм?шливо погрозила пальцемъ, какъ будто поймала его въ обман?.
        - Съ чего ты взяла?- сказалъ онъ, раздосадованный т?мъ, что она не отв?тила на его вопросъ.
        - Ты такъ обрадовался, когда заговорилъ про Парижъ.
        - А, н?тъ! Это совс?мъ не то! Откуда ты слыхала про Парижъ.
        - Меня монсиньоръ училъ, и отецъ Августинъ тоже.
        - Какой монсиньоръ, какой отецъ Августинъ?- въ недоум?нiи спросилъ Панаевъ, въ свою очередь, стараясь вспомнить, не было ли въ жизни Нины Серг?евны какого-нибудь монсиньора или Августина.
        Но н?тъ, не было!
        Марiамъ не сп?ша отв?тила.
        - Монсиньоръ, толстый и съ б?лой бородой. Августинъ тонкiй и съ черной бородой.
        - Гд? ты ихъ видала?
        - Они учили пл?нныхъ д?тей въ Харар?. Они хот?ли, чтобы вс? были католики, а абиссинцы хот?ли, чтобы вс? были христiане.
        - Ну и ты?- все бол?е и бол?е разочаровываясь, спросилъ Панаевъ.
        - Я христiанка,- гордо сказала она и, отстегнувъ воротъ рубахи, показала грубое подобiе креста, сд?ланное изъ м?ди и болтавшееся на грязномъ кожаномъ снурк?.
        Панаевъ не спрашивалъ больше. Мысли копошились и ходили въ его голов?, голова, казалось, раскалывалась отъ этихъ мыслей, отказывалась соображать и взв?шивать.
        - Какой вздоръ!- сказалъ онъ самъ себ?!- Чего я ищу? Это не путешествiе, способное успокоить нервы, а это растравливанiе нервовъ. До чего я съ этимъ дойду! Одному Богу изв?стно.
        Онъ вышелъ изъ палатки и остановился, глядя на чудное зв?здное небо.
        Всл?дъ за нимъ вышла и Марiамъ. Она долго просительно, какъ собака, смотр?ла на Панаева и потомъ робко дотронулась до его рукава.
        - Что такое?- спросилъ онъ р?зко.
        - Гета,- робко сказала д?вушка,- бакшишъ!..- Онъ вынулъ изъ кармана талеръ и далъ ей. Она скорымъ шагомъ пошла къ своей деревн?.
        VII
        Прошло около нед?ли съ того дня, какъ Панаевъ первый разъ увидалъ Аска Марiамъ. Онъ не бродилъ больше по улицамъ Харара, не всматривался пытливо въ лица проходившихъ мимо женщинъ и д?вушекъ, не искалъ свой призракъ. Какъ ни страненъ былъ его сонъ, но онъ былъ все-таки только сонъ, и см?шно было искать его наяву. Довольно и того, что онъ вид?лъ во сн? такъ ясно африканскiй пейзажъ и древнiй городъ, въ которомъ никогда не бывалъ. Но мало-ли чего не бываетъ на св?т??! Разв? не снились ему и раньше положенiя, которыя потомъ являлись наяву, не вид?лъ онъ различные дворцы и сады, отчего не ищетъ онъ ихъ, какъ искалъ свой африканскiй городъ? Сновид?нiя еще не вполн? изсл?дованы наукой; и лучше оставить в?щiе сны старымъ бабамъ, а не разстраивать ими и безъ того расшатанные нервы. Такъ онъ думалъ и исподволь снаряжался домой, опять въ песчаную сомалiйскую пустыню, полную опасностей для жизни, знойную и безводную.
        Аска Марiамъ заходила къ нему каждый день. То она приносила ему н?сколько банановъ, то инжиру своего приготовленiя, то особыя лепешки изъ полусырого темнаго т?ста, которыя она называла «дабо». Онъ дарилъ ей мыло, б?лую матерiю на ея шаму, бусы и амулетки. Онъ заставилъ ее выкупаться и все т?ло обмыть мыломъ, надушилъ ее духами, запретилъ мазаться гнилымъ коровьимъ масломъ.
        Она стала привлекательн?е, н?жн?е, въ ней пробудилось даже кокетство своего рода. Но всетаки ничто, ничто не напоминало ему Нины Серг?евны. Иногда онъ самъ см?ялся надъ своимъ сумасбродствомъ. Душа его н?жной, в?чно надушенной Нины въ т?л?, пропитанномъ масломъ, пылью и потомъ, въ т?л?, по которому бродятъ мирiады блохъ и отъ котораго такъ скверно пахнетъ!
        И самъ не понималъ онъ зач?мъ, онъ душилъ духами, мылъ одеколономъ эту маленькую д?-вушку, сл?дилъ за ея чистотой. Первые дни она спокойно сносила его выговоры за грязныя руки и ноги, за не мытую шаму, непричесанные волосы; она говорила только:
«Хорошо, гета, я завтра умоюсь», и приходила на другой день св?жая, чистая, надушенная. Потомъ эти зам?чанiя конфузили ее, и н?который лоскъ сталъ прививаться къ ней.
        За первой нед?лей прошла вторая, третья, а палатка Панаева все также стояла у городскихъ воротъ, и онъ никуда не у?зжалъ. Маленькая дикарка незам?тно привязала его къ себ?, втерлась ему въ душу и, самъ не отдавая себ? отчета почему,- онъ скучалъ безъ нея.
        Однажды онъ раскладывалъ при ней свой чемоданъ и досталъ оттуда карточку Нины Серг?евны.
        - Узнаешь?- спросилъ онъ ее, пытливо вглядываясь въ лицо Марiамъ и все еще над?ясь, хоть и сознавая, что надежда его - безумiе.
        Марiамъ медленно взяла карточку изъ рукъ Панаева и долго разглядывала.
        - Н?тъ, гета, тихо сказала она,- это совс?мъ б?лая женщина, я никогда не видала совс?мъ б?лой женщины,- и она опять стала внимательно разглядывать фотографiю.
        - Какъ она хороша!- сказала она.- Она нав?рно жена негуса или кого-нибудь изъ
        расовъ. Какъ бы я хот?ла походить на нее!
        - Зач?мъ?
        - Можетъ быть ты бы полюбилъ меня, гета, тогда. Сталъ бы весел?о, добр?е.
        - Ну, и что же дальше?- холодно спросилъ онъ, любуясь ея смущенiемъ.
        - Ты бы купилъ меня и взялъ съ собою! Я бы ходила за тобой, какъ твой ашкеръ ходить. Носила бы твое ружье, с?длала бы твоего мула, мыла твои шамы и пекла теб? инжиру.
        - А теперь что ты д?лаешь?
        - Теперь я толку зерно въ деревянной ступ? каменнымъ пестомъ и приготовляю муку. Мы военнопл?нные раса, и расъ насъ содержитъ. Купи меня у него.
        Панаевъ промолчалъ.
        Когда Марiамъ ушла, онъ вышелъ изъ палатки и долго смотр?лъ на облитый луннымъ св?томъ городъ, составленный изъ четыреугольныхъ домовъ безъ крышъ, на плантацiи кофе, на причудливыя очертанiя горъ. И вдругъ звукъ женскаго голоса поразилъ его. П?ли близко, почти рядомъ, на утес?. П?сня тягучая, переливистая и однообразная журчала и звен?ла, подобно ручью, перепрыгивающему съ камня на камень среди необъятной пустыни; мотивъ начинался, обрывался, начинался снова, пропадалъ въ безконечныхъ извилинахъ, внезапно нарождался вновь, чтобы снова погибнуть, не высказавшись вполн?. Это была мелодiя безъ словъ, п?сня в?чной рабыни, п?сня страны, гд? всегда день равенъ ночи, солнце св?титъ ровно, н?тъ порывовъ, н?тъ страстей. П?сня катилась и вилась, обрывалась и снова катилась, какъ тихо идетъ и жизнь раба галласса, отъ жатвы до жатвы, отъ войны до войны, отъ одного господина къ другому. Будто жаловался этотъ голосъ на суровую судьбу, на скуку жизни безъ людей, на тяжесть жизни для другихъ. П?вшiй мелодiю голосъ былъ тонокъ, музыкаленъ и прiятенъ. Мелодiя тянулась часъ за часомъ надо?дливая, какъ мысль въ
безсонную ночь. Она звучала, не переставая, въ тиши темной ночи, бес?дуя со зв?здами, откликаясь лун?. Страшно д?лалось отъ этой п?сни, вставали ц?лые мрачные в-ка ц?пей, рабства, позора и смерти. Христiанство еще не скрасило этой мрачной и одинокой жизни, не смирило тоскующую душу, и душа плакала, всю ночь надрывая сердце Панаеву, вселяя въ душу его непонятную тоску и страхъ.
        Она смолкла только подъ утро.
        На другой день Аска Марiамъ пришла къ Панаеву задумчивая и грустная.
        - Это ты п?ла?- спросилъ онъ ее.
        - Я, гета.
        - Что жъ ты п?ла?
        - Я грустила, гета. Мн? сказали что ты у?зжаешь. Я тосковала по теб?.
        - А ты не по?дешь со мной?
        - О, гета!
        - Ты не боишься холодовъ, дождей, морозовъ?
        - Съ тобою, гета!- Нисколько!
        - Хорошо, Марiамъ, я возьму тебя съ собою. Научи только меня, какъ это сд?лать?
        VIII
        Сд?лать это оказалось очень просто. Панаевъ пошелъ съ Фарою къ отцу Аска Марiамъ - старому галлассу Загайе. Они вошли въ небольшую круглую хижину съ глинянымъ поломъ, посыпаннымъ сухою травою, вся мебель которой состояла изъ деревянной рамы на ножкахъ, обтянутой переплетомъ тонкихъ ремней, такъ называемой альги, а домашняя утварь изъ н?сколькихъ круглыхъ глиняныхъ бутылокъ съ широкимъ конусообразнымъ горлышкомъ- «гомбъ». Въ углу копошились овцы, бараны и ослы; старуха-галласска, полуголая, похожая на в?дъму, мать Аска Марiамъ, въ деревянной ступк? толкла дурру, приготовляя муку, а отецъ, с?добородый галлассъ, съ выдвинувшимися скулами и вороватыми коричневыми глазами, сид?лъ на альг?, поджавъ ноги, и ожидалъ пос?тителей.
        Фара приступилъ безъ околичностей.
        - Гета хочетъ купить у тебя дочку, Загайе,- сказалъ онъ старику.
        - Хорошо. Гета дастъ бакшишъ, и Марiамъ будетъ работать на него.
        - Сколько же ты хочешь бакшишу?- спросилъ Фара.
        Пятьдесятъ талеровъ.
        - Ойя - гутъ!- воскликнулъ Фара, возмущаясь такой оц?нк? Марiамъ.- Не много-ли хочешь?! За эту ц?ну можно купить хорошего мула, а ты хочешь ихъ за д?вушку, которая, собственно говоря, ни къ чему!
        - У Аска Марiамъ голубые глаза и она христiанка - это тоже много значитъ. Узнаетъ монсиньоръ, узнаетъ расъ и б?днаго Загайе не похвалитъ. У Марiамъ походка легкая, какъ у дуккуля, (газели), руки ц?пкiя, какъ у обезьяны, глаза голубые, какъ небо; когда она поетъ, то горы разступаются и святые приходятъ ее слушать. Самъ расъ не отказался бы отъ моей дочери, если бы не былъ женатъ.
        - Мы знаемъ достоинства твоей дочери,- сказалъ Фара,- но, т?мъ не мен?е, тридцати талеровъ за нее совершенно достаточно; за тридцать талеровъ можно купить молодого галласса, который ум?етъ ходить за быками и обрабатывать землю; тридцать талеровъ это большая ц?на для д?вушки.
        - Ну, хорошо,- сказалъ старикъ,- сорокъ талеровъ, и гета угоститъ меня араки московъ (водкой).
        Панаевъ, къ великой досад? Фара, прекратилъ этотъ, глубоко возмущавшiй его, торгъ и уплатилъ сорокъ талеровъ. Зат?мъ они втроемъ, со старымъ галлассомъ, прошли къ палатк?, гд? Загайе напился пьянымъ водкой, и, прославляя добраго гету и свою дочь, поплелся домой.
        Вечеромъ пришла Марiамъ. Она стала на кол?ни и поц?ловала сапогъ Панаева въ знакъ покорности. Од?та она была въ лучшiя свои одежды, бусы и амулеты. Глаза ея сверкали отъ удовольствiя и тревоги, а Панаевъ съ грустью смотр?лъ на этого полузв?рька, котораго онъ увозилъ съ собою, и для чего?.
        Когда онъ д?лалъ прощальный визитъ расу, Маконенъ чуть улыбнулся и сказалъ:
        - Ты нашелъ то, что искалъ. Береги ее, научи чему-нибудь хорошему, европейскому и, когда она надо?стъ теб?, отправь сюда. Ученые, знающiе мастерство люди очень нужны въ нашей стран?.
        Они вышли изъ Харара ранней весной. Вс? горы зелен?ли и благоухали, а въ долин? звенящаго, какъ ножъ, ручья Беляу (ножъ), образованной отв?сными скалами базальта, цв?ли пышные цв?ты. Даже пустыня - и та разубралась. С?рые стволы и колючки мимозъ покрылись маленькими зелеными листочками и круглыми шариками желтыхъ цв?товъ, и по всей пустын? пронесся н?жн?йшiй ароматъ мимозы. Марiамъ купили мула и с?дло, но она р?дко ?хала на немъ, а чаще весело и бодро шла рядомъ съ гетой. Ночью она спала въ палатк? Панаева, на ковр?, подл? кровати, какъ собака. Панаевъ приказалъ ей поставить запасную постель, но она ни за что не хот?ла лечь на нее… «Мн? такъ лучше, гета», повторяла она. «Я такъ привыкла». Она сл?дила за его вещами, наблюдала за ц?лостью ихъ, мыла посуду, чистила ружья. Когда же она зам?чала, что она надо?даетъ своему господину, она удалялась къ костру, который разводили себ? слуги, садилась на корточки поодаль отъ нихъ и надолго застывала, созерцая пустыню. У ней сердце оказалось чуткое,- она все понимала, и знала какъ занять ей своего господина.
        Такъ прошли они пустыню, достигли наконецъ, и Петербурга. Панаевъ уже не сл?дилъ больше за своей пл?нницей, не наблюдалъ за ней, не д?лалъ сопоставленiй, не искалъ сходства. Онъ смотр?лъ на нее, какъ на оригинальную прислугу, какъ на экзотическую обстановку путешественника по Абиссинiи, такую же, какъ леопардовыя шкуры, щиты и копья. Онъ од?лъ было ее въ европейскiй костюмъ, но онъ былъ см?шонъ на ней, и онъ разр?шилъ ей носить дома древнiй хитонъ, сд?ланный изъ чист?йшаго шелка, обшитаго позументомъ. Въ этомъ убор? она была далже красива. Но, когда она выходила на улицу въ темныхъ юбкахъ, кофточк? и шляпк?, вся античная красота первобытнаго востока пропадала въ ней, и она была см?шна.
        Она охотно училась и уже начинала болтать по русски забавно картавя; изучала азбуку, географiю и исторiю. Все интересовало ее, она ?здила смотр?ть картины, церкви, памятники. На л-то Панаевъ перевезъ ее въ Павловскъ, а когда сталъ подъ осень, искать квартиру, то оказалось, что старая квартира Нины Серг?евны свободна. Ему захот?лось разбередить зажившую рану, побол?ть воспоминанiями, и онъ ее снялъ. Онъ убралъ ее почти такъ, какъ она была убрана у его нев?сты, пов?силъ т? же в?нки, т? же фотографiи и картины, которыя вис?ли и у Нины Серг?евны, положилъ Марiамъ въ комнату Нины, а самъ пом?стился въ столовой. Когда все было устроено, онъ перевезъ д?вушку въ городъ, показалъ ей квартиру и сказалъ, что это ея домъ. Она очень обрадовалась, съ любопытствомъ дикарки обошла вс? комнаты и вернулась къ нему веселая и радостная.
        Она стала въ дверяхъ прихожей протянула къ нему свои черныя руки и произнесла мело-дичнымъ голосомъ, приглашая его войти, знакомыя ему слова:
        - Хидъ бы янье бетъ, малькамъ личъ! Эффектъ этой фразы, произнесенной черезъ шестнадцать л?тъ въ той же квартир? т?мъ же мелодичнымъ голосомъ, былъ поразителенъ. Панаевъ едва держался на ногахъ отъ охватившаго его чувства. Ему казалось, что призракъ Нины, а не Марiамъ, произнесъ эту простую абиссинскую фразу. А Марiамъ уже уб?жала. Она пошла од?вать свои б?лыя одежды, разбираться какъ дома. Панаевъ едва влад?лъ собою. Конечно, совпадете, случайность! В?дь не она-ли у меня просила бакшишъ, сорока-рублевая рабыня… Но Нина! Нина! Марiамъ вышла къ нему улыбающаяся, надушенная, въ б?лой шам? и рубашк?, счастливая своимъ домомъ. Она обошла еще разъ комнаты, смотр?ла на в?нки, портреты, любимыя бибело Нины, и ни т?ни воспоминанiя не бродило по ея лицу. Когда она взяла большого фарфороваго зайца, стоящаго за заднихъ лапахъ, любимую игрушку Нины Панаевъ вздрогнулъ: в?дь Нина даже спала съ этимъ зайцемъ, носила его въ концерты, никогда не разлучалась съ нимъ, в?ря, что онъ приносить ей счастье; долженъ же этотъ амулетъ сказать что-нибудь ея душ??!. Но ничего, ничего. Она поверт?ла его въ своихъ тонкихъ
черныхъ пальчикахъ съ коричневой ладонью, сказала равнодушно -
«хорошая вещь», и поставила на м?сто.
        Онъ заигралъ любимую вещь Нины - мазурку Венявскаго. Аска Марiамъ широко раскрыла глаза и съ увлеченiемъ слушала игру. И казалось, что не ея глаза, а глаза давно умершей Нины смотр?ли на него.
        - Хорошо! очень хорошо, сказала она, едва онъ кончилъ, и захлопала въ ладоши. Потомъ вдругъ сд?лалась серьезна, посмотр?ла на ноты, перевернула ихъ, посмотр?ла еще и еще и вдругъ зап?ла мазурку Венявскаго.
        Лирическое мецо-сопрано было у ней чудное и необыкновенно чистое. И она п?ла, глядя на ноты, будто читая и понимая ихъ, п?ла отъ начала до конца всю мазурку польскаго композитора. Масса чувства было вложено ею въ п?нiе, масса музыкальнаго вкуса, тамъ, гд? она фантазировала, создавая новыя красивыя м?ста…
        Она кончила.
        - Ты знаешь ноты?- почти въ ужас? спросилъ Панаевъ.
        - Н?тъ,- разсм?явшись, сказала она - но у меня в?рныя уши, они хорошо помнятъ, что захотятъ и что имъ нравится, а эта вещь мн? очень понравилась…
        И опять какая-то дикая ни на чемъ не основанная надежда вдругъ охватила Панаева.
        IX
        Наступила холодная, дождливая, грязная петербургская осень. Какъ ни берегъ Панаевъ Аска Марiамъ отъ простуды, она стала покашливать т?мъ же, груднымъ сухимъ, непрiятнымъ кашлемъ, какимъ кашляла въ свое время и Нина.
        Однажды, вернувшись съ прогулки съ промоченными ногами, въ мокрой кофт?, она прошла къ себ?, переод?лась въ б?лый хитонъ и, подойдя къ нему, дов?рчиво с?ла къ нему на кол?ни и, обвивъ шею рукой, сказала: - «брать мой, а в?дь мы не выживаемъ этого климата!» Ему почему-то въ этомъ «мы» показался намекъ на Нину.
        - Кто мы?- спросилъ онъ, лаская ее.
        - Галлассы,- посл?довалъ короткiй простой отв?тъ.
        Панаевъ ничего не сказалъ.
        Въ этотъ вечеръ у нея сд?лался жаръ и ознобъ, и она больше не вставала съ постели. Доктора опред?лили у ней скоротечную чахотку. Панаевъ не отходилъ отъ своей рабыни. Она лежала кроткая и покойная, охотно всему покоряясь. Передъ самой смертью она пожелала встать и пройтись по комнатамъ. Она медленно ходила по гостиной, трогала клавиши рояля, смотр?ла в?нки, долго стояла у окна, глядя, какъ барабанилъ дождь по стекламъ.
        - Да, я узнаю все это,- сказала она, наконецъ, Панаеву.- Все это было, только было ужасно давно. Еще до того, какъ пришелъ Маконенъ съ абиссинцами, еще даже до шейха Абдула-Аги, правителя Харара… И какъ это все перем?нилось. Но я помню. Вонъ той церкви не было, этого дома тоже, и этажерка не такъ стояла, а вотъ какъ,- и она поправила этажерку такъ, какъ она стояла у Нины.- Дай мн? моего зайца!- сказала она по-Русски, взяла фарфоровую игрушку и легла съ ней въ постель.
        Съ необъятной тоской смотр?лъ Панаевъ на угасавшую Марiамъ, и она смотр?ла на него другими лучистыми глазами,- глазами Нины.
        Онъ взялъ ея маленькую ручку и поц?ловалъ ее; ласка ее тронула, она сжала его руку, на глазахъ проступили слезы.
        - Скажи мн?, Марiамъ, когда, гд? видала ты это все?
        - Н?тъ, гета,- искренно сказала она,- я никогда этого не видала! Это мн? такъ показалось.- И она прижала къ губамъ зайчика.
        - Ну, а зайчикъ?
        - Зайчикъ мой милый, мой родной.
        - И его не видала?
        - Живыхъ видала подъ Хараромъ. Панаевъ задумался. Молодая жизнь видимо
        угасала. Она кр?пко сжимала его руку.
        - Дорогая моя, прости меня, что я увезъ тебя изъ твоего теплаго Харара, тамъ ты долго, долго еще прожила бы.
        Она отрицательно покачала головой.
        - Милый мой! Мн? хорошо только тамъ, гд? ты. Я такъ люблю тебя, что порою путаюсь и не знаю, гд? моя родина - тутъ или тамъ, и р?шила я, что ты моя родина, мое сердце, мой Хараръ….
        Она впала въ забытье, потомъ на минуту очнулась, открыла свои глаза, обласкала Панаева теплымъ взглядомъ любви и проговорила:
        - Ты еще зд?сь. Я знала, что ты не покинешь меня. Ты и тогда не покинулъ… Ты все меня любишь. Вотъ и нашелъ ты меня - я вся твоя. Спасибо, мой родной.
        Аска-Марiамъ хот?ла еще что-то сказать, но припадокъ тяжелаго кашля снова привелъ ее въ безсознательное состоянiе, а къ вечеру она, не приходя въ себя, умерла…

>
        Ее похоронили рядомъ съ Ниной. Панаевъ былъ ув?ренъ, что онъ нашелъ душу покойной нев?сты, и упрекалъ себя за свою посп?шность. Съ Марiамъ надо было жить въ Крыму. Но вс? эти событiя нелегко дались ему. Когда ему приходится иногда играть въ салонахъ, скрипка плохо повинуется смычку, состар?вшiеся въ сорокъ л?тъ глаза еле видятъ, а с?дая голова грустно трясется….
        И только тогда, когда заведутъ съ нимъ разговоръ о безсмертiи души, онъ оживится -
«н?тъ, господа, я знаю, я ув?ренъ, что душа безсмертна!» сильно скажетъ онъ, откроетъ ротъ, будто захочетъ еще что-нибудь сказать, и,- просятъ его, или н?тъ, - непрем?нно сыграетъ мазурку Венявскаго.

1900,
        С-Петербургъ.
        notes
        Note1
        Прибавленiе слова «ато» къ имени равносильно французскому «de» или н?мецкому
«von».
        Note2
        Шама - большой полотняный четырехугольный плащъ - главная одежда абиссинца.
        Note3
        Гебсъ - родъ ячменя, зам?няющiй въ Абиссинiи овесъ.
        Note4
        Тэчь - абиссинскiй хм?льной напитокъ, приготовляемый изъ меда, съ прим?сью листьевъ растенiя гёша, подобнаго нашему хм?лю по свойствамъ.
        Note5
        Гомба - глиняный кувшинъ, им?ющiй шарообразную форму и длинное горлышко.
        Note6
        Альга - постель, образованная изъ деревянной рамы на ножкахъ, обтянутой ремнями и накрытой коврами.
        Note7
        Малькамъ - значить - хорошо - по абиссински.
        Note8
        "Али» - бранная кличка въ Абиссинiи. Перед?лана изъ слова itali итальянецъ, посл? войны съ Италiей 1895г.
        Note9
        "Самой - гета» - обращение вроде нашего, эй почтенный.
        Note10
        Терунешь - въ перевод? значить «чистенькая» - обыкновенное женское имя.
        Note11
        Гета - господинъ. Ойя гутъ - восклицанiе, въ род?, нашего: «скажите, пожалуйста!"
        Note12
        Monsieur Ильгъ, швейцарецъ, двадцать съ лишнимъ л?тъ живущiй въ Абиссинiи - первый министръ Менелика.
        Note13
        Мынну - что такое?
        Note14
        Абьетъ - жалоба.
        Note15
        Забанья - часовой.
        Note16

* * *
        Note17
        Уоркнешь значитъ: золотая.