Комендантский час Андрей Владимирович Костельцев
        Книга "Комендантский час" представляет собой собрание увлекательных рассказов, действие которых происходит в XIX и начале XX веков. Истории о семейных тайнах и человеческой подлости, о мужестве и внутреннем смятении, мимо которых нельзя пройти.
        Андрей Костельцев
        Комендантский час
        ОСТРОГ.
        Бледной вьюгой скачет путник,
        Плетью лошадь торопя,
        Как не сгинуть в русском поле,
        Волей чуда окромя?
        Буря стихнет, засияет
        Звезд холодных небосвод.
        И кобыла испитая
        Взгляд свой к небу вознесёт.
        «Ты не стой, скорей, приятель!
        Торопись быстрее в путь!
        Пока леса обитатель,
        Позволяет смерть минуть»
        И поскачет дальше путник,
        Слыша отзвуки зимы.
        Господа хваля за плутни,
        Всадник выбрался из тьмы.
        1845 год. На почтовой станции было непривычно многолюдно: наступавшая весна означала для многих заезжих чиновников конец сибирской командировки и возвращение в Петербург. Оттого в станционном подобии кабака было не только много народа, но и довольно весело. Обычно проделывавшие долгий и изнуряющий путь рангоносцы не скупились на крепкое словцо для смотрителя или кого-то из присутствовавших. В иной день здесь царила бы стиснутая зубами тишина, и лишь изредка какой-нибудь надворный или титулярный советник осмеливался бы поторопить служивых: « Ну что, скоро там? Мне ехать надо, я ведь не на отдых отправляюсь!».
        Однако сегодня все было по-другому. Государевы мужья, изрядно набравшиеся « для сугрева» водки, то и дело бранили край, которым российское могущество прирастало. Бранили за всё. За удаленность от «великодумских» городов, за пьянство населения, за плохую погоду ( что из всего перечисленного было самым чудным, ведь, уезжая из города на Неве, мало кто из них не бранил тамошний климат).
        Бранясь, эти государевы пьяницы будто бодрились от похмельной усталости и, доходя до нужной кондиции, начинали громко хохотать над рассказами о чужой службе.
        И никто в тот день не торопил смотрителя со сменой лошадей, ведь смех смехом и ругань руганью, но у всех в душе оставался странный осадок. Этим людям действительно не нравилась Сибирь. Даже больше. В основном, все перечисленные ими проблемы были более чем насущными. Но как чинуши понимали это, так же отчетливо ими осознавалось и то, что край этот глубок и многослоен. И они страдали от того, что не поняли его, что не познали сути, что не смогли стать своими на этой земле.
        Вскоре в помещение, где все веселились, вошёл высокий кареглазый мужчина. Сняв на входе шляпу, присыпанную снегом, он обнажил черные волнистые волосы. Отряхнув шляпу и меховой воротник своего утепленного пальто, он оглядел присутствовавших. Их было немного. За двумя сдвинутыми вместе столами сидела компания «свежих» друзей, через стол от них сидел и читал книгу некий полноватый мужчина. Он был сосредоточен, не обращал никакого внимания на шум и даже не заметил, как кто-то еще вошел в кабак. За центральным столом сидела немолодая цыганка. Она была страшна: её руки были покрыты толстыми венами, хитрые черные глаза были похожи на пару рубинов, неухоженные волосы были прикрыты платком, а зубы отдавали желтизной то ли от большого количества золота на своей поверхности, то ли от пристрастия к табаку - цыганка почти не выпускала изо рта трубки.
        Обычно цыган вообще сюда не пускали, но, как уже было отмечено выше, тот день обычным не был.
        Мужчина, уже заранее обговоривший со смотрителем все дела и искавший себе нового извозчика, взамен только что скоропостижно скончавшегося в дороге еще на предыдущей станции, решил выпить чаю, но подметив в руках у цыганки колоду карт, он тут же изменил планы.
        - Гадаешь? - спросил он, подходя к ней ближе.
        - Конечно, дорогой, - ответила цыганка, глядя хитрым прищуром на мужчину.
        - Хоть раз бы встретил цыганку, которая не гадает, - произнес путник, садясь напротив старухи, - чтоб что-нибудь новенькое было.
        - Не гадающая цыганка - ненастоящая цыганка вовсе, мил человек.
        - Да правда что, а ты, выходит, настоящая?
        - В пятом поколении гадалка! - воскликнула женщина, подняв палец в небо и выпустив клубок дыма.
        - Ну как же иначе, - засмеялся мужчина.
        - На что гадать будем? На суженую?
        - Нееет, этих, - следующее слово было произнесено про себя, - мне хватает. Мелко как-то, лучше на будущее.
        - Как скажешь, милок.
        Цыганка еще несколько раз перемешала карты и начала выкладывать их по одной. Первой картой был «глупец».
        - Надеюсь, это не я глупец.
        - Конечно не ты, - соврала цыганка.
        - Ох, вижу, что любишь ты приключения и дорогу всегда выбираешь легко.
        - Мы на будущее гадаем или как?
        - Ты ищешь новых ощущений и найдешь их, не сомневайся.
        - Да, столица наша, несмотря на внешнюю строгость, умеет развлекать. Когда вернусь и отчитаюсь за дела, тут же рвану на бал.
        Цыганка ничего не ответила и вытащила следующую карту. Это была «колесница».
        - Тебя ждёт долгий путь.
        - Верно говоришь, хотя разве ж это долгий путь, когда едешь домой?
        Цыганка вновь смолчала. Третьей картой была «фортуна».
        - Колесо фортуны, это значит….
        - Удачу. Да, в покере она мне будет не лишней, - перебил цыганку чиновник.
        - Это карта означает изменения, - спокойно продолжала цыганка, - тебе следует подготовиться к ним.
        - Изменения? Имеешь в виду изменения обстановки? - сказал мужчина и хвастливо облокотился на спинку стула.
        - Нет, - ответила цыганка и достала последнюю карту.
        Это была карта смерти.
        Увидев это, ехидный человек вдруг прекратил улыбаться и наклонился немного вперед, нависнув над столом.
        - Не бойся. Смерть редко означает саму гибель. Скорее, трансформацию.
        - В кадавра?
        - Чагой?
        - Ну….в покойника трансформацию-то?
        - Да нет же, в другого человека.
        - Что ж, любопытно, - подумал чиновник, погрузившись в навеянные собственным разумом мысли.
        - Как тебя звать?
        - Артём. Артём Берестов, - ответил герой.
        - А меня Лэйла, - сказала цыганка, вновь прикуривая трубку.
        - Артём Владимирович? - вдруг произнёс отвлёкшийся от книги толстяк, до этого момента проявлявший полное безразличие к происходящему вокруг.
        - Так точно, мы знакомы? - удивился мужчина.
        - Нет, господин Берестов, но я знаком с вашим дядей Вячеславом Андреевичем. Меня звать Борис Хорохорцев, и я здесь, как его личный адъютант, чтобы передать вам письмо.
        - Письмо? От дяди?
        - Чрезвычайные обстоятельства вынудили его послать меня к вам навстречу, дабы перехватить по возвращении в Петербург.
        - Что за обстоятельства?
        - Они изложены в письме.
        После этого усатый тип тяжело поднялся с места и достал из внутреннего кармана объемного бушлата желтоватый конверт.
        Берестов тут же выхватил его и, пренебрегая аккуратностью, вскрыл. Письмо было написано мелким почерком и растянуто на страницу:
        « Здравствуй, Артём!
        Пишет тебе твой дядя, Вячеслав Андреевич. Пишет не просто так, а по делу, причем архиважному. Не далее как полтора месяца назад мой друг и соратник Андрей Городецкий был отправлен в сибирскую командировку, в острог Строгульцевский. Оттуда, по нашей договоренности, он каждые две недели должен был отправлять мне письма с отчётом о делах государственных и рассказом о делах личных.
        Однако что-то пошло не так. Прежде всего, первое письмо явно было не в его духе написано. О делах личных не шло и речи. Будто чужой человек пишет. Я заподозрил нечто неладное и напрямую спросил друга, почему он пишет в столь странной манере. Но в ответ лишь молчание. Прошло уже достаточно времени, но нового письма всё нет.
        Щекотливость ситуации заключается в том, что еще здесь, в столице, Городецкий серьезно заболел, в связи с чем у него пришли в разлад интеллектуальные способности, а именно, память. Порой он совершенно не мог вспомнить элементарных вещей из недавнего прошлого, однако, все, что происходило, скажем, неделю назад, он помнил неплохо. В связи с этим он носил с собой огромную книгу, которую я подарил ему лично. Книга эта обита красной кожей. Туда он всё и записывал.
        Я приказываю тебе добраться до острога и найти там Андрея. Узнать, все ли в порядке у моего старого друга и в норме ли его душевное здоровье. Прошу отнестись к этому не просто как к приказу, а как к просьбе любимого дяди. Прочие подробности узнаешь от моего подчинённого.
        Горячо жду известий.
        Берестов Вячеслав Андреевич».
        Артём отложил в сторону письмо и недовольно взглянул на Бориса.
        - Ты знаешь, о чем говорится в письме?
        - Так точно, господин Берестов.
        - Тогда объясни мне, почему я должен прерывать своё возвращение домой, чтобы…
        - Я думаю, в письме всё итак было объяснено, - перебил чиновника Хорохорцев.
        - Дядя считает, что я должен работать нянькой у его друзей?
        Толстяк недовольно посмотрел на цыганку, а та, в свою очередь, хитро взглянула на него.
        - Вам, я думаю, уже пора, - сказал Борис.
        - Я так не думаю, - сказала Лэйла и ловко перекинула дымящуюся трубку из одного уголка губ в другой.
        Хорохорцев наклонился над цыганкой, поставив руки на стол.
        - Слышь, отребье, у тебя есть секунда, чтоб убраться, а иначе я тебя отсюда выволоку и пристрелю как собаку.
        Гадалка, услышав это, побледнела, однако, за неё вступился Артём: « Может, сначала важные дела решим? Оставь ты её в покое».
        - Я уйду, как только получу свой рубль за гадание, - дрожащим голосом произнесла Лэйла.
        Берестов тут же сунул руку во внутренний карман за кошельком, но Хорохорцев не унимался.
        - Рубль? Тебе? За что? За ту вздорную брехню, что ты навешала?
        Казалось, что сейчас толстяк ударит самонадеянную женщину, но его вдруг заставил присмиреть Артём. Он вручил гадалке купюру и она, стремглав, бросилась прочь.
        - Зря это вы, пуля явно была дешевле, - сказал Хорохорцев и, улыбнувшись, уселся напротив чиновника.
        - Так почему я должен сыграть в сию игру и выполнить дядюшкину прихоть?
        - Острог этот пользуется дурной славой. Когда-то каторжники там добывали уголь, отчего неподалеку ещё имеются карьеры, и даже крепость деревянная, в которой солдаты жили. Они-то это дело и охраняли, но не суть…. Потом в Петербурге посчитали, что будет лучше везти оттуда лес. Многие жители - бывшие каторжники, поэтому вашему дяде нужен был там человек сильный, надежный и умеющий управляться с… подобными элементами. Потому он и избрал своего друга, который вроде даже однажды отправил туда какого-то беднягу. В общем-то, выбор был невелик: остальные в эту глушь ехать отказывались.
        - Потрясающе! Тащиться к куче каторжников? Ладно, хоть пистолет есть. Как выглядел этот Андрей Городецкий?
        - Высокий интеллигентного вида мужчина с острыми чертами лица и очень низким голосом. У него еще пара зубов во рту золотых.
        - Думается мне, что до лобызаний не дойдёт. Вы поедете со мной?
        - Никак нет, господин Берестов. Я отправлюсь обратно в Петербург и доложу дяде, что выполнил его поручение.
        « Может, так и лучше. В одиночку, зато без дурной компании» - подумал Артём, выглядывая в окно и наблюдая растворяющийся в метели силуэт Лэйлы.
        - Чёрт, надо утра ждать. Хотя смысл? Метели здесь в это время года редко стихают. А как стихнут, так и начнёт все таять, и повязнут кони в распутице.
        - По короткому пути до того острога несколько часов на хорошем коне.
        - Всего-то?
        - Но ночью в метель скакать - дело, пахнущее дурно.
        - Прав ты, Борис, да вот только разница невелика: ни ночью, ни днём не видно ни зги. А так хоть есть шанс быстрей справить дело и вернуться в столицу.
        - Воля ваша, господин Берестов.
        - Да и что со мной может случиться?
        - Эти края мне не знакомы, так что, увы, не знаю.
        « Эти края не в состоянии быть познанными людьми» - подумал Артём и взглянул на часы.
        - Решено! Я возьму справную лошадь, у смотрителя наверняка имеется, и отправлюсь за этим вашим господином Городецким. Как только доберусь до места и найду его, лягу спать. А с утра в Петербург.
        - Дай Бог, господин Берестов, - произнес толстяк, подтягиваясь к самовару, стоящему на другом столе.
        - В таком случае, удачи, господин Хорохорцев. И привет дяде, - Артём встал из-за стола и отправился к выходу.
        - Удачи вам! - бросил вслед Борис, набирая в чашку кипяток.
        Он сделал несколько глотков и, прислушавшись к окружению, понял, что соседствующие с ним пьяницы поумерили пыл и теперь шептались о чем-то своем:
        - Гиблые места здесь имеются в избытке. Их нужно остерегаться, иначе затащат тебя с головой! А если живым уйдёшь, то прежним уже не станешь, - сказал высокий усатый мужчина с красными глазами и стал креститься.
        - Совсем от водки одурел-то, спать пошли, Дементий! - бросила в ответ тучная подруга мужчины и стала выводить его из-за стола.
        Спустя мгновения Артём уже скакал на ретивом коне в сторону Строгульцевского острога. Через минуту плотная снежная пелена скрыла от него последние лучи света оставшейся позади станции. Обычно в дороге Берестов предавался глубоким размышлениям, что и спасало его от великопросторной русской хандры. Но сейчас все было иначе. В прошлое ушли и гадание цыганки, и письмо дяди, и разговор с Хорохорцевым. Даже мольбы смотрителя о том, чтобы в такую погоду не ехать, вдруг побледнели в памяти и перестали заботить героя. Природная стихия возвращала его в настоящее и самовлюбленно заставляла думать только о себе. Он прижимался к лошади, пытаясь разглядеть в метели дорогу, которая все больше покрывалась снегом. Ветер то и дело холодной плетью пронзал его спину, а стужа сковывала лицо и перехватывала дыхание.
        Еще мгновение и вот уже путешествие превратилось в набор ритмичных движений. Вот лошадь в очередной раз ревёт от снега, засыпающего ей глаза, вот Артём вновь вдыхает свирепый северный воздух, который обжигает его носовые пазухи и горло, вот он от бессилия и усталости начинает злиться и со всей силы бить несчастную кобылу, а та ревёт еще сильнее. И не ясно, как долго уже длиться всё это мучение.
        Но вот лошадь окончательно устала и увязла в снегу.
        Берестову пришлось спрыгнуть с нее, чтобы взять за поводья и провести дальше, однако и сам он был измотан дорогой. Встав почти по пояс в сугроб, он достал из сумки фляжку с водкой и, выпив половину, взбодрился. Поплутав взглядом по местности, он приметил дальнейший путь и, взяв одной рукой поводья, зашагал в нужную сторону.
        Выносливость окрестной погоды поражала: ветер и не думал утихать, даже наоборот, лишь набирал силу. Деревья враждебно нависали над путником, зловеще скрипя и посвистывая, а снег предательски проваливался под ногами, заставляя Артёма то и дело спотыкаться.
        Он уже и не знал, доберется ли до того самого острога, как вдруг заметил свет избы вдалеке. Она стояла на возвышении, а из трубы валил беспокойный дым - хозяин был дома.
        Недолго думая, герой повернул в сторону жилища. Подходя ближе, лошадь издала глубокий громкий рёв, который разнесся бы на много вёрст вокруг, если бы не метель, покрывающая все снежным куполом.
        Дверь в дом открылась, и из него вышел высокий толстый человек с пышными усами. В зубах у него красовалась трубка, а на плечи был накинут меховой полушубок.
        - Чагой блуждаем? - спросил он.
        - Потерялись, отец, - устало выдавил из себя Артём, еле волоча ноги.
        - Ну, заходьте, раз потерявшись, что уж там, - сказал хозяин дома и показал рукой, что можно входить.
        Берестов тут же вошёл в теплую холостяцкую хату и стал отряхивать сапоги от густо налипшего на них снега, попутно выхватывая из кармана фляжку с огненной водой. В это время усатый мужчина отвёл его лошадь в сарай.
        Вернувшись, он увидел, как Артём раскладывает на печи вымерзшее пальто.
        - Ай, шустрый какой! - сказал мужчина, но Берестов не обратил на это никакого внимания и лишь чихнул, пока пытался поглубже в пальто упрятать водку.
        Обернувшись, он увидел разложенную на столе снедь и дымящийся самовар: хозяин, очевидно, готовился к ужину.
        Сняв кожаные перчатки с внутренним утеплением, путник начал тереть пунцовые щеки. Багрянцем были покрыты и руки героя.
        - Меня Архип величают. Архип Спиридонов, - начал говорить хозяин дома, усаживаясь за стол. Открытой ладонью он указал гостю, что тот тоже может сесть.
        Артём, продолжая тереть руками замерзшее лицо, занял место напротив. Зубы его сводило от холода, а потому он ничего не говорил.
        Понимая это, усач продолжил.
        - Редко мне здесь скитальцы попадаются, - произнёс Архип, наливая гостю чай, - тем более те, что осмеливаются сквозь метель чёрт знает куда прорываться. Даже и непонятно, храбрец ты аль глупец.
        После этого Спиридонов придвинул чашку к дрожащему путнику, а сам встал, чтобы достать из печки котелок со свежей кашей.
        Берестов же, сделав несколько глотков чая и ощутив прилив сил, тут же вновь обрёл дар речи.
        - Тут как раз все ясно, одно и то же это: храбрость и глупость, - сказал он и вновь прильнул к чашке.
        - Непонятно, как ты вообще выжил, - сказал хозяин дома, вытаскивая горячий горшок из печи. Случайно задев пальто Артёма, Архип увидел выпавшую из кармана фляжку с водкой.
        - Ааа…вот как. Ну, это по-нашему, конечно, - произнес он, в ответ на что Берестов расхохотался.
        После ужина герои разговорились. Произошло это не без участия вышеупомянутой водки, которой изначально Артём не хотел делиться. Немного захмелевший усач с упоением слушал рассказы «скитальца» о его жизни в Петербурге: о том, как он прятался от спутницы в борделе, как бильярдным шаром выбил глаз пьяному бретёру и как на балу протанцевал четыре часа подряд с одной дамой, после чего пообещал на ней жениться.
        Позже отягощённый сытной трапезой герой стал распинаться в любезностях перед спасшим его Спиридоновым.
        - Ты не переживай, я в долгу не останусь. И денег тебе дам, и про подвиг твой расскажу!
        Усач же смеялся. Делая поправку на «веселое» настроение гостя, он воспринимал всё как должное.
        - Да уж, если бы не я, то лежал бы ты сейчас трупом!
        - Обледеневшим!
        - Это точно! А зачем мне еще один труп?
        Внезапно Артёма будто бы ударили по голове: разморенный алкоголем и печным теплом ум вдруг сумел сконцентрировать остатки трезвости.
        - Как еще од-ин? - икнув, вопросил Берестов.
        - Да так, - начал говорить усач, - нашёл я тут давеча одного беднягу. Раздетый лежал и почивший.
        - Когда это случилось? - спросил Артём.
        - Да больше месяца назад, - пожевывая заранее нарубленное сало, ответил Спиридонов.
        - При нем документы были?
        - А ни черта не было! Будто с неба свалился и, в чем мать родила, преставился. Ну, почти в чём мать родила…
        - И ты его похоронил?
        - Какой там! Лежит в сарае, возле лошади твоей.
        - А чего ж не похоронил-то?
        - Дык ведь земля вся промерзла! Как тут могилу-то копать? Только лопату перебьёшь о грунт ледяной.
        - Ну-ка покажи мне этого несчастного.
        Архип набросил на себя свой полушубок, а Артём - мокрое от растаявшего снега пальто.
        Пройдя пару метров по морозу, оба оказались в небольшом сарае. Внутри было так же холодно, как снаружи, но не было снега. Устрашающе свистел сквозь щели ветер.
        Берестов шагал вперед, но его обогнал Спиридонов, чтобы первым застать тело, которое было завернуто в белую ткань и лежало в дальнем углу.
        - Вот он, голубчик, - указал усач, почесывая затылок.
        Артём присел и, наклонившись ближе, размотал немного ткань на голове. Синее лицо мертвеца с навсегда застывшим взглядом мелькнуло перед глазами Берестова, после чего он тут же отвернулся, накинув тряпку обратно.
        - Чёрт, никогда мертвецов не видел, - сказал напуганный чиновник, прикрывая лицо рукой.
        - Может, еще водочки? - спросил Архип.
        - Да погоди ты со своей водкой!
        Собрав волю в кулак, Артём пересилил себя и, вновь отбросив тряпку, взглянул на лицо несчастного.
        «Рост - есть, черты лица острые - есть, интеллигентный вид - вроде как есть, остался только очень низкий голос, но его наличие проверить не удастся» - подумал Берестов, осматривая тело.
        - Так вы, выходит, знали его? Это ваш, получается? - спросил Спиридонов.
        - Что значит «наш»?
        - Ну…столичный.
        - Да, столичный…. Но нет, знать я его не знал, однако его как раз и ищу.
        - Выходит, нашли?
        - Выходит, что так.
        - А точно он-то? Мало ли кто в лесу бродит.
        - Да нет, почти точно. Хотя…, - чиновник вспомнил про золотые зубы, о которых говорил Хорохорцев.
        Он опустился вниз и, надев на правую руку кожаную перчатку, открыл усопшему рот. Увидев золотой блеск зубов, Берестов тут же высунул руку и яростно завопил.
        - Сукин сын! Это он! - Артем вскочил на ноги.
        - Это Андрей, Андрей Городецкий! При нём была большая красная книга? - Берестов схватился за Архипа.
        - Какой там! Сказано же было, в чём мать родила я его нашёл, ну почти.
        - А может ты его убил, а?
        - Господь с вами, Артём Владимирович, как же я мог-то…
        - Да точно! Сам его убил, чтоб ограбить.
        - Да разве ж мне много для жизни надо? Не стал бы я грех на душу брать.
        - Конечно, а как же ты его нашёл? По лесу гулять любишь?
        - Да я ж лесник, работа у меня такая!
        - Убил, сволочь, за деньги!
        - Да как же убил? На нём ведь и раны ни одной нету!
        После этого Архип заплакал, а Артём медленно отпустил его.
        - Как это нету? - задал он риторический вопрос и, вернувшись к телу, одёрнул полностью ткань.
        Действительно, на теле не было ни одной раны.
        - Да замёрз он, видать, кто-то ему встретился, ограбил и помирать в снегу оставил, - сквозь слезы сказал усач.
        - Что ж творится это в ваших краях?
        - Вы не серчайте, Артём Владимирович. Не убивал я! Стал бы я вам его показывать, если б сам убил? - выл Архип, глядя заплаканными глазами на чиновника.
        - Да успокойся ты, не убивал никого, не убивал! - сказал Берестов, но его слова никак не повлияли на истерику лесничего.
        - Я ведь всю жизнь в этом лесу и ни разу зверя не обидел, а тут человека убить….
        Артём помог Спиридонову подняться на ноги, довёл его до дома и уложил спать на кровать. Сам же чиновник, сняв сапоги и бросив пальто на печь, залез на неё и так же крепко уснул.
        Ночь Берестов провёл спокойно, несмотря на неутихающий над домом ветер и пережитое днем. Проснувшись с утра, он тут же почувствовал сухость во рту. Сделав «пустой» глоток, он почувствовал, как сухость эта сковала все горло, и будто бы даже отдала болью в голову,
        Повернувшись на бок, он увидел Архипа, засыпающего угли в самовар.
        - Убийца знал этого вашего знакомого, - тихо протянул усач, взглянув на чиновника.
        Артём попытался что-то сказать, но лишь проскрипел горлом, не выдав ничего внятного. Хозяин дома тут же бросился к бочке с водой, стоящей в углу хаты и, зачерпнув ковш животворящей жидкости, передал его Берестову.
        Тот тут же жадно припал губами к заветной ёмкости, а Спиридонов тем временем продолжал.
        - Думаю я так, потому что будь это просто ограбление, он бы эти ваши золотые зубы вмиг вырвал. Но нет.
        - Может, спешил? - немного оправившись, сказал Артём.
        - Может, да только вот куда здесь спешить? Тут же тайга!
        - Выходит, кто-то его специально так умирать бросил.
        - Вот и я о том же, Артём Владимирович! И остаётся только одно понять.
        - Что же?
        - Куда делся извозчик этого господина. Ведь не на коне же он один из столицы ехал-то.
        - Действительно, - вдруг осенило Берестова, - но если так, то куда же они поехали?
        - В Строгульцевский самое близкое будет, - ответил Архип.
        - В острог…
        - Да, небольшой совсем. До него с час езды будет на вашем коне.
        - Туда-то я и направлялся.
        - Вот как?
        - Скажи-ка, Архип, что ты об этом месте знаешь?
        Усач услышал вопрос и, присев на стул, немного задумался.
        - Да что тут знать? Маленький совсем. Лес оттуда везут, каторжники там себе горбы набивают. Но и их там немного. А когда-то ведь уголь оттуда везли. На краю села еще остались карьеры и старая полуразрушенная крепость, где солдаты жили.
        - Солдаты, что каторжников охраняли?
        - Ну да…. Там жителей-то раз, два и обчёлся. Священник, солдаты, бывшие заключенные, несколько купцов….
        - С кем мне поговорить лучше будет?
        - Пожалуй, с попом тамошним.
        - Я скажу, что от тебя.
        - Не вздумайте!
        - Это почему еще?
        - Терпеть меня не могут там!
        - Тебя-то, Архип? За что же?
        Спиридонов побледнел и опустил глаза.
        - Простить не могут. А я разве сам могу себя простить? Мне меньше всего тошно что ли?
        Хозяин дома стал покачивать головой из стороны в сторону.
        - Ты чего, Архип? - слезая с печи, спросил Берестов.
        Но в ответ услышал лишь молчание.
        Лишь спустя минуту Спиридонов тихо начал свой рассказ.
        - Было это года четыре назад. Сестра моя родная Люба полюбила мужика, который лес сюда приехал покупать. Ну а что, мужик справный, при деньгах да не дурак. Он её тоже вниманием не обделял. Но острог - место каторжников, считай, грешников. Счастливых людей там не бывает, вот и у него счастья построить не вышло. У Любы уже дочь была, Машенька. Красивая девчонка, веселая! Я ее играть водил в крепость-то заброшенную. Показывал там всё. Её родной отец в драке пьяной погиб, а тут вроде как свезло, Люба нового нашла. Я помогал, чем мог, но все равно тяжело одной дочку тянуть-то. Так что желание Любы снова замуж выйти принял. Объявили они дату свадьбы. Я съездил в город, купил дорогое украшение в подарок. И все уж было готово к празднику. Но за день до всего этого я страшно напился. Повод был хороший: сестру замуж выдаю. И вдруг, не помню зачем, пришла Люба. Что-то мне говорила, ну знаешь, вроде советоваться пришла. Говорила, что беспокоит её предчувствие дурное, что сомневается, мол, не слишком ли спешит? А я что? Похмельным взглядом на неё смотрю и понять - ничего не понимаю. Так она и ушла,
расплакавшись. А на следующий день оказалось, что домой-то и не вернулась.
        Искали ее. И нашли. Но поздно.
        То ли волк, то ли медведь Любочку мою настиг. Места тут дикие, не мудрено….. Вместе с конём её…. В общем, проклял меня муж её. Или не муж…черт его знает. Проклял! За то, что не сберег. Главное, что Машеньку забрал и в остроге жить остался. Последнее, что помню, как украшение Любино Маше отдавал. Ну как отдавал, тихонько сунул, чтоб никто не видел. И всё. Видеть меня никто там не хочет. Разве что Маша, да и то, потому, что не понимает, что я натворил. Я ведь и сам себя видеть не хочу.
        Артём молча слушал рассказ и смотрел на Архипа.
        Когда тот закончил, в доме воцарилась тишина, но еще через минуту Спиридонов все же снова заговорил.
        - Ты не серчай на меня, и так сам на себя зол. И не говори ничего, если не знаешь, что сказать. Просто помни, не мог я отвезти твоего знакомого в острог. И разбираться бы никто не стал там с ним!
        - У меня к тебе две просьбы, - сказал Артём.
        - Какие?
        - Во-первых, похорони ты его.
        - Да как же это?
        - А вот так. Заплачу я, сколько захочешь.
        - Это надо костер разводить, грунт студеный топить. Дня два или три копать буду без продыха.
        - Ничего, он уже не спешит.
        - Эх, как скажешь, барин. Ну, а вторая просьба?
        - Покажи дорогу в Строгульцевский.
        Рассчитавшись с Архипом и позавтракав, Берестов сел на коня и отправился в злополучное место. Плохое предчувствие своим тупым острием подгоняло к горлу чувство тошноты. С каждой минутой тяжелее становились виски.
        Артём понимал, что кто-то зачем-то убил чиновника из Петербурга, перед этим забрав у него записную книгу. Понимал это и не знал, что же ожидает его по приезде в тот самый острог.
        Спустя час-полтора езды путник увидел силуэты дюжины домишек, собранных вместе. При каждом имелся немалый двор, где гуляла живность. Людей на улице не было видно. Последнему чиновник особо не удивился: метель хоть и поутихла, но все же давала о себе знать.
        Лихо проскочив единственную в поселении улицу, Артём направился дальше, в сторону кладбища, где, по словам Архипа, и находилась единственная в остроге церквушка.
        Спустя минуту езды показались первые кресты, а вскоре - и купол прихода.
        Берестов немного оглядел прилегающую территорию погоста. Вокруг было очень тихо. И хоть чиновник не был из числа суеверных людей и к мистике относился без энтузиазма, от этой тишины ему стало не по себе.
        - Вечно страшусь незнакомых местностей, - подумал он и решил проверить саму часовню.
        Спрыгнув с коня, Артём перекрестился три раза трясущейся рукой и подошёл к большой деревянной двери церкви, чтобы войти внутрь, но та оказалась закрытой.
        « Что за чёрт? По времени служба должна быть» - подумал Берестов и постучался.
        Однако его никто не слышал. Казалось, что все окружение начисто вымерло.
        « Ну, дела!» - сказал про себя Артём и снова забрался на лошадь.
        Решив опросить местных жителей, он поскакал обратно в острог. Приближаясь к домам, он заметил деталь, которой не обнаружил ранее: несмотря на мороз, из печных труб не шёл дым….
        Чувство тревоги нарастало и, казалось, окутывало Берестова. Распознав среди всех домов самый большой, он решил проверить его. Но в этот раз, перед тем, как постучаться, он достал из сумки, закрепленной на лошади, свой пистолет.
        « А ведь и в церкви колокола молчали» - думал он.
        - Ну что, покажись, кто живой! - шепотом произнёс Артем и отправился на изучение дома.
        Открыв калитку во двор, он увидел мертвого пса, который, судя по всему, был зарезан.
        «Так и думал, что что-то неладно» - взведя курок, сказал Берестов самому себе.
        Пройдя дальше, он услышал кудахтанье домашних птиц на другой стороне двора. Дверь в дом же была открыта.
        Войдя внутрь, чиновник увидел беспорядок и разбросанные повсюду бумаги. Казалось, что дом ограбили: на стенах, судя по пыльным отпечаткам, не хватало часов и картин. Дверцы шкафов были раскрыты, а кое-где даже вырваны наружу. Содержимое тумбочек и сервантов без какого-либо порядка лежало разбросанным на полу. Ступая по смятой одежде, распотрошенным папкам с бумагами и разбитой посуде, самонадеянный молодой человек прислушивался к каждому скрипу в доме. Он то опускал взгляд, пытаясь обнаружить на полу следы крови, то поднимал его перед собой прямо на прицел собственного оружия.
        Изредка он останавливался, слыша хруст стекла под своими ногами. Это крошились разбитые рамки, в которых мирно покоились фотографии.
        Берестов осмотрел дом, но не нашёл ни хозяев, ни свежих следов их пребывания здесь. Ему было очевидно лишь то, что здесь жил очень состоятельный человек: в доме имелась отдельная комната под кабинет, обставленная дорогой мебелью. Однако всё было пусто.
        В камине лежали давно остывшие угли, на остатках ужина в просторной светлой столовой пестрила плесень.
        Выйдя на улицу, Артём отправился к следующему дому. Затем к еще одному. К вечеру он обошёл уже все дворы и постройки и везде встречал одну и ту же картину: следы разграбления, отсутствие хозяев, убитые собаки и не тронутый скот.
        « Кто-то знатно покуражился» - подумал Артём, как вдруг услышал топот коня вдалеке.
        Выйдя на улицу, он увидел, как всадник подъехал к соседнему дому и, тяжело спрыгнув с лошади, вошёл во двор. Лица его не было видно. Чиновник хотел тут же проследовать за ним, но страх заставил его избрать в качестве средства выжидательную тактику. Он остался в кустах, внимательно наблюдая оттуда за происходящим. Через мгновение неизвестный появился с курицей в руках и стал упрятывать её в сумку на коне, но Берестов, набравшись смелости, выбежал из засады и направил на вора пистолет.
        - Стой, тварь, а то застрелю! - крикнул он с надрывом, держа неизвестного на мушке.
        - О Господи! - воскликнул мужчина, испугавшись внезапного появления чиновника.
        Взору последнего предстал маленький бородатый мужичок лет пятидесяти, завернутый в несколько слоёв тряпья, поверх которых была надета женская шуба.
        - Ты кто такой? - спросил воришка у Артёма.
        - Это ты кто такой? - сказал Берестов, тряся револьвером.
        - Раз у тебя пистолет, значит, и отвечать полагается первым мне. Меня зовут Митрофан, старожила я местный.
        - Что здесь случилось?
        - А это….Это я быстро объяснить не смогу, так что….
        - Где все люди?
        - Мертвы все.
        - А ты один жив?
        - Один, да и то мне недолго осталось, - произнёс Митрофан и, расстегнув шубу, показал, что одежда вся в крови.
        - Ты ранен?
        - Да, так что они всех тут убили, включая и меня.
        - Кто они?
        - Говорю же, разговор долгий. Помоги мне на лошадь забраться и поезжай за мной следом.
        Берестов продолжал стоять, наставляя пистолет на Митрофана.
        - Брось, будь я злодеем, так убрался бы давно отсюда.
        Артём оставался на взводе, но оценив, что этот жалкий воришка ему вряд ли опасен, опустил пистолет. Немного подсадив старожила на коня, чиновник сел на своего и направился вслед за медленно скачущим Митрофаном.
        По пути Берестов перебирал в голове свои версии произошедшего. Каждая мысль громко кричала о себе, отдавая невыносимым звоном в ушах. Чувство тревоги не покидало путника ни на секунду.
        Наконец перед ним показались уже знакомые ровные ряды могил.
        Митрофан замедлился и остановился у церкви.
        - Я раньше здесь священнику помогал, в основном на кладбище. Смотритель я, выходит.
        - И давно ты тут?
        - Давно. Говорю же, старожила.
        Сказав это, мужичок, который из-за бороды выглядел старше своих лет, достал из глубин одежды ключ. Крехтя, он слез с кобылы, и открыл дверь в приход.
        - Зачем запираешься, если нет никого?
        - Не думал даже об этом…. Привычка - вторая натура.
        Пройдя сквозь пустой зал, герои вышли с другой стороны через открытую дверь на территорию самого погоста. Вдалеке виднелась маленькая постройка.
        - Вон там мое жилище, - сказал Митрофан, не выпуская из рук курицу.
        Внутри это самое жилище представляло собой маленькую мастерскую, где в углу стояло несколько деревянных крестов, а посередине недоделанный гроб, прикрытый крышкой.
        - Располагайся, - сказал Митрофан и, взяв топор, вышел на улицу.
        Возле пристанища смотрителя имелся старый пень, на котором тот и собирался разделать птицу.
        - Начинай свой рассказ, смотритель. А то ведь мое терпение не бесконечно, - сказал Артём, выйдя следом.
        Митрофан положил курицу на пенёк и, несмотря на рану, ловко отрубил ей голову.
        - Не знаю даже с чего начать.
        - Говори уже, хоть что-нибудь.
        Митрофан опустил взгляд и, тяжело вздохнув, начал повествование.
        - Нормально всё тут было. Жили потихоньку, на многое не зарились. Простые люди, что еще сказать?
        - А потом что?
        - А потом к нам приехал петербургский чиновник. Ну, мы, как водится, обрадовались. Порядок будет, думали. А он важный весь, с красной книгой в руках и апломбом на губах. Весь из себя, а сам в пальто не по размеру, умора, да и только. Я сразу почуял, что что-то с ним не так, да только не поверил мне никто. Всё свободное время он изучал эту книгу. Постоянно рылся в ней, уж не знаю, что он там находил.
        - Что было дальше?
        - Дальше? Да просто все, как пять копеек. Чиновники питерские у нас не просто главные, они еще и за каторжниками присматривают. Пока они здесь в командировке есть, они военными и командуют. Вот и этот стал всем интересоваться. Новые графики службы солдатам составил. О чем-то с каторжниками разговаривал. Как будто есть у них дело общее. Я человек простой, мне до этого всего дела не было. Мне ведь чуть что, так сразу заказ несут.
        - Что чуть что?
        - Ну как? В лесу работа-то не простая. Как кто почиет, так сразу крест и гроб нужен. Для острожников, конечно, без премудростей: самое простое и дешевое.
        - Что дальше было?
        - Местный наш купец - Виталий Стрёпов - решил нового главу домой к себе на обед позвать. Виталька, конечно, молодец был, царствие ему небесное. Он ведь сюда тоже когда-то из Питера приехал, да только он остался, насовсем.
        - А у Виталия не было никогда жены по имени Люба?
        - Ээээ…так и точно, была! А ты откуда знаешь?
        - Не важно, продолжай, - сказал Артём.
        - Ну, так вот. Стрёпов был мужик непростой, потому этого главу-то к себе и позвал. Люди, так сказать, одного ранга. Не знаю, что у них там произошло, но поссорились они. Да так, что Стрёпов этого чиновника самозванцем прозвал.
        - За что это?
        - Да говорил вроде, что тот французского не знает. А без этого дела вроде и никак в Петербурге.
        - А дальше?
        - А дальше всё и случилось. Чиновник этот устроил солдатам праздник, а в это время каторжники мятеж устроили. Всех перебили в лесу, а потом и в острог ринулись. Оказалось, что это главный - бандит, а не чиновник. Он все и подстроил, сволочь.
        - Как звали-то его?
        - Леонид Кузнецов, только его так никто и не звал.
        - А как звали?
        - Лёня-масочник. Что уж там, придурялся он плохо. Быстро мы его раскусили, да только вот все равно поздно было…. Начала эта банда разбойничать, девок хватать. Мужики, кто покрепче, за вилы взялись, но у беглецов оружие солдатское было. В итоге кровавую баню устроили. Всех от мала до велика перебили.
        - Кроме тебя.
        - Меня ранили, и я сознание потерял. А потом очнулся еле как живой, а вокруг уже никого. Все дома обнесли, всех застрелили и уехали, обо мне не вспомнив…. Вместо верховенства закона - верховодство законников. Вот как всё было.
        Артём стоял и смотрел сквозь Митрофана. Он не мог поверить в услышанное.
        - Когда все это случилось?
        - Дня два назад.
        - Почему ты не уехал?
        - Эх…мил человек, - старожила вдруг выпряился, вытер пот со лба и отправился куда-то через могилы.
        Берестов молча пошёл следом.
        Вскоре ровная земля с аккуратными могилами кончилась: впереди был овраг. Мужичок встал на его краю и показал Артёму рукой.
        - Куда я их всех брошу? - спросил он.
        Чиновник медленно подошёл ближе и увидел горы тел, громоздящиеся друг на друге без всякого порядка.
        - Боже…. - вымолвил Артём и тут же отвернулся.
        - Ты видел мою рану. Дни мои сочтены. Но дело моё еще не закончено. Сколько успею, столько и похороню. Но так просто своих не брошу.
        Берестов взглянул на коротышку, но вместо презрения и жалости почувствовал уважение.
        - Тогда я тебе помогу, - сказал он.
        - Спасибо, добрый человек.
        Чиновник убрал пистолет и, перекрестившись, пустил слезу.
        Митрофан же не стал мешать и ненадолго оставил парня одного, а сам вернулся к своему пристанищу, разделал курицу и сварил её. Дело шло к ночи, а потому старожила предложил чиновнику ужин и ночлег в церкви.
        - А работой завтра займемся, - добавил он, цедя горячий бульон.
        Артём согласился. Ночлег он решил устроить себе в церкви, но ночью так и не смог заснуть.
        « Как же это так? Разве ж так бывает?» - вопрошал он у себя и тут же получал ответ в виде воспоминаний об овраге, заполненном телами, и мёртвом остроге.
        Вдруг Артём вспомнил про Архипа.
        « Господи, такое горе он точно не перенесёт» - пронеслось в голове у чиновника.
        Из-за тревожной бессонницы Берестов не только не мог уснуть, но и просто спокойно лежать. Внезапно его голову посетила мысль: « А может, привезти Архипу что-нибудь на память о Машеньке?»
        Взвесив все за и против, чиновник решил, что так будет правильнее.
        « Все-таки он её несколько лет не видел. А так ведь ещё сам поедет в этот злополучный дом» - подумал Артём, надевая на себя пальто.
        « Чёрт, а он ведь все равно пойдет. Да на могилу уж точно заглянет. Выдержит ли его душа очередное горе?» - присаживаясь на скамейку, риторически вопрошал чиновник.
        « Ладно, раз влез, так влез. И ничего не поделаешь. Заберу Архипа в Петербург. Дело, так или иначе, серьезное. Уж лучше я за него замолвлю словечко, его и следствие сильно беспокоить не будет. А потом уже при содействии дяди мы всех этих бесов найдем и накажем, да так, что пожалеют, твари, о том, как глаза свои выше кандалов осмелились поднять» - горячился Берестов, расхаживая из стороны в сторону.
        Наконец он решил, что пора выдвигаться. На этот раз Митрофан не закрыл дверь. Выйдя на улицу, Артём почувствовал тепло. На улице стих ветер, тихо падал снег.
        Вдруг он увидел, что лошади смотрителя нет на месте, а следы на свежем снегу ведут в неизвестность.
        - Интересно, куда это он поехал, пока я пытался уснуть. Ну да ладно, потом расспрошу.
        Оседлав своего коня, Берестов понесся в острог. Перед этим он прихватил из церкви пару свечек, чтобы осветить немного путь и сориентироваться в доме.
        Уже вскоре он вновь был перед знакомым большим аккуратным строением. Из уст Митрофана чиновник узнал, что это был дом Стрёпова. Войдя внутрь через всю ту же открытую дверь, он застал привычный беспорядок, но в этот раз решил осмотреться внимательнее.
        Среди бумаг, разбросанных повсюду, были закладные и облигации.
        «Сразу видно, что умственные способности бандитов были не на высоте, раз они это все не забрали» - подумал Артём, продолжая осматриваться.
        Проведя продолжительное время в мертвом доме и не обнаружив ничего подходящего, чиновник решил подняться на второй этаж. Одна из свечек уже сплавилась, и Артём решил поторапливаться.
        В кабинете Виталия Стрёпова он нашёл разбитую рамку, в которой находился детский рисунок, очевидно нарисованный дочкой купца - Машей. На нём акварелью были выведены все члены семьи, и каждый был подписан. Был там и Архип.
        - Дядю она любила, - подумал Артём и, достав рисунок из рамки, сунул его в карман своего пальто.
        Пройдя дальше, он зашёл в детскую. Несмотря на бардак, было легко понять, что это за комната. Берестов обратил внимание на лежащий на полу альбом, на котором была нарисована башня. Подпись под рисунком гласила: «Лабиринт княжны».
        «Видимо, это и есть та крепость, куда Архип водил Машеньку» - решил чиновник.
        Открыв альбом, Артём обнаружил, что все страницы вырваны.
        « А вот это странно. Может, конечно, что Маша сама это сделала. Но если нет, то зачем это делать бандитам?» - задумался Берестов, но решил больше не задерживаться в этом злополучном месте и возвращаться в церковь.
        Выйдя на улицу, чиновник сел на лошадь и поскакал в сторону кладбища. Спокойная погода немного утихомирила чувства героя. Однако, вернувшись к церкви, Артём увидел, что лошади Митрофана все еще нет на месте. Недолго думая, он отправился в пристанище смотрителя со свечой.
        Подойдя ближе, он открыл дверь и увидел, что внутри никого.
        « Странно всё это» - подумал чиновник и то ли из любопытства, то ли от подозрительности решил заглянуть в гроб, что стоял посреди каморки.
        Немного сдвинув деревянную крышку, Артём увидел большую книгу, обложка которой была обита красной кожей.
        - Какого черта? - воскликнул Берестов и, схватив книгу, открыл её.
        Из неё тут же вывалились несколько вырванных из Машиного альбома листов. На обоих детской рукой были выведены какие-то схемы и планы. С точностью инженера, но детским умом Маша рисовала стрелки и помечала на бумаге тайные ходы.
        Вдруг Артём отбросил свою находку в сторону и схватился за голову. Головоломка наконец-то была составлена, и любое промедление теперь могло навсегда лишить героя шанса восстановить справедливость. Недолго думая, Берестов выбежал на улицу и, перепрыгнув через ограду кладбища, оседлал лошадь и поскакал по почти исчезнувшему следу Митрофана. Теперь он знал, что его ждёт, и неизвестность больше не пугала героя. Он изо всех сил бил лошадь по бокам, стараясь не упустить драгоценного времени.
        Вскоре чиновник увидел крепость.
        « Да, её-то Маша и нарисовала, назвав лабиринтом. Думаю, для маленькой девочки бесконечные заброшенные деревянные ходы были самой интересной тайной» - подумал Артём, почти на ходу соскакивая с коня.
        Прямо возле входа стояла лошадь смотрителя.
        « Ну, с Богом» - подумал Берестов, взводя курок своего пистолета.
        Он остановился, спустился на землю, осторожно обошёл лошадь сторожила и вошел внутрь. В помещении было темно, поэтому чиновнику пригодилась церковная свеча. Прокладывая ею путь в темноте, Артём уверенно шагал дальше, направляя на неизвестное впереди дуло пистолета.
        Перед ним вдруг предстала лестница, освещенная факелами. Чиновник, не раздумывая, погасил свечу и стал подниматься вверх. Затем он прошел короткий коридор и увидел справа проход, ведущий на самый верх внешней стены.
        Пройдя через него, Артём увидел стоящего к нему спиной Митрофана. Он стоял на самой высокой части крепости и смотрел вниз на старый угольный карьер. В левой руке он держал детские рисунки, пытаясь по ним что-то определить, но факел, закрепленный на стене, плохо подсвечивал альбомные листы.
        - Хороший спектакль ты устроил. Знаешь, я ведь поверил, - произнес Берестов, подходя ближе к смотрителю.
        - Да, я старался, - не оборачиваясь, ответил Митрофан.
        - Выходит, ты и был тем самым самозванцем?
        - Ну а кто ж еще-то мог им быть?
        - Ты убил Андрея Городецкого?
        - Да. Ну, скажи мне, Артём, разве ж это не судьба? Я сбегаю из лагеря, брожу по тайге, как дикий боров, а тут вдруг мне попадается карета с человеком, который меня в эту тайгу отправил?
        - Мы сами творим свою судьбу. Что ты сделал с извозчиком?
        - Да ничего, припугнул просто. Но в остроге его пришлось все-таки окончательно утихомирить.
        - Выходит, бунт твой неудачно вышел: подрали-то тебя знатно.
        - А ты поверил байкам, про то, что я скоро подохну? Ну, уж нет, и не такое в моей жизни бывало.
        - Где же остальные?
        - Остальные? Ты про тех шавок, что меня раненого помирать бросили?
        - Взяли тебя да и бросили?
        - Забрали все и сказали, что скоро вернуться. А самих и след простыл. А я долго отлеживаться не стал, оклемался и еще потом здоровее других буду.
        - Да вот только добычи для тебя не осталось.
        - Тут ты и ошибаешься. Девка та шустрой была, убежала сюда, в эту крепость, вместе с побрекушкой. Я её настиг, конечно, но эта чертовка успела свою прелесть куда-то запрятать.
        - А ты теперь пытаешься её найти?
        - В один из своих тайников запихнула, это точно. Добыча уже близко.
        - Сомневаюсь…. А что ты со мной собирался делать?
        - Да зарезал бы я тебя с утра и к остальным до кучи бросил. Но ты, как они, просто так помирать не захотел.
        - Да уж…. Как ты там сказал? «Вместо верховенства закона - верховодство законников»? Хорошо сказано. Я с самого начала в тебе ошибался, во всем ошибался, кроме одного.
        - Чего же?
        - Того, что ты жалок.
        Услышав это, Митрофан выхватил пистолет и, развернувшись, выстрелил в Артёма. Пуля попала ему в живот, но Берестов тоже сделал выстрел. Оба упали на каменный пол. Бандит выронил пистолет и быстро пополз к нему, но Артём лёжа выстрелил в оружие, и револьвер преступника вылетел в карьер.
        После этого Берестов собрал все силы и, поднявшись на ноги, выстрелил Масочнику в спину. Тот завопил от боли.
        - Если тебе и было что-то предначертано, то только это! Поднимись! - закричал чиновник, смотря на то, как под убийцей растекается лужа крови.
        - Встань! - снова закричал Артём.
        Митрофан медленно поднялся на ноги, и Берестов тут же произвёл три выстрела, выпустив в Кузнецова остаток патронов.
        Стремительно теряющее жизненные силы тело убийцы тут же потянуло назад, и он рухнул навзничь на самое дно карьера.
        На лице чиновника тут же появилась улыбка. Он упал на колени и схватился за кровоточащую рану. Через секунду стихло эхо выстрелов и воцарилась тишина, подсвеченная сияющими в ночном мраке звездами.
        « Еще не всё» - подумал про себя Артём и стал медленно подниматься на ноги.
        Превозмогая боль и даже саму смерть, он добрался до собственной лошади и, кое-как вскарабкавшись на неё, легонько ударил в бок. Лошадь тут же подалась скакать. Она будто чувствовала, куда нужно отвезти хозяина.
        ***
        Тайга встречала раннее утро. Горячий пот сочился со лба Архипа прямо на ледяной грунт: редко прерываясь, он исправно копал могилу. Грязный, мокрый и замерзший - он все же продолжал копать, пока не услышал рёв лошади.
        Подняв голову, он увидел, как кобыла несёт тело Берестова. Тут же выскочив из ямы, он остановил лошадь, и Артём рухнул на землю.
        Лесник подхватил его на руки и понес на кровать, но было уже поздно. Безжизненное тело молодого чиновника не могли оживить ни слезы егеря, ни его молитвы. Вдруг Спиридонов увидел клочок бумаги, торчащий из кармана пальто чиновника. Достав и развернув его, усач увидел окровавленный рисунок Маши.
        В миг всё осознав, он еще сильнее заплакал и взял Артёма на руки. Вынеся его на улицу, он положил тело молодого человека в могилу и стал закапывать её.
        Землю постоянно окропляла влага. То ли это были слезы старика, то ли первые капли весны.
        ***
        В краях бездольных и заснежных
        Есть город серый и чумной,
        Где тебя ждёт иль неизбежность,
        Иль битва с собственной судьбой.
        В том месте слов давно не сыщешь,
        Они погибли, как одно,
        И каждый день, как Радоница,
        И днём, как в погребе, темно.
        Там Вий выходит на поверхность,
        И нечисть молит о своём.
        Куда не глянь - повсюду скверна
        И храм кишит весь вороньём.
        И нет надежды, нет спасенья,
        Лишь холод белый и густой,
        Что царствует над запустеньем
        И правит вечною зимой»
        РУССКАЯ ИСПОВЕДЬ
        Судьба как русская рулетка:
        Сейчас ты жив, а после - нет.
        И вот ты смотришь оперетку,
        А вот словил в грудь рикошет.
        И фатализм тут не помощник:
        Злой рок - всего лишь чей-то вздор.
        Идём мы в темноту наощупь,
        Стремясь услышать приговор.
        Но в нас самих клокочет пламя
        Грядущих подвигов и слав.
        И мы меняемся ролями,
        Так, чтобы в ноту каждый такт.
        И мир - театр, где, о чёрт,
        Все позабыли про сценарий.
        И сценарист, похоже, мёртв…
        И некому дать комментарий.
        Порой, в погоне за тенями,
        Нас посещает яркий свет,
        И если не толкает к яме,
        То шепчет на ухо сюжет.
        А дальше воля и свобода,
        Отныне ты свой господин,
        И помни: кукловоды - люди,
        А самый страшный грех твой - сплин.
        1920 год. В самом разгаре гражданской войны и военной интервенции бои внутри России не стихали ни на секунду. Обстановка возле реки Елабуга накалялась: к левому берегу реки подошли силы Донской Советской Республики, командовал которыми капитан Сергей Семенович Самохин. К правому же берегу подошли силы Белой армии под командованием генерала Семена Яковлевича Утюжнова.
        Лишь небольшая деревня, стоящая на стыке двух берегов, разделяла свирепствующие лагеря, которые некогда были единым целым. Там еще оставались люди, не пожелавшие участвовать в кровавых междоусобицах. Они не согласились примкнуть ни к одной из сторон конфликта и решили соблюдать нейтралитет. Кто-то посчитал бы это трусостью, но в те времена нейтралитет легко мог быть приравнен к сотрудничеству с врагом, что по военным меркам каралось смертью.
        Вскоре все попытки штурма деревни прекратились. Командующие обеих сторон поняли, что если и дальше продолжат бездумно метать снаряды и не сдержат мощи боевого огня, то уже через несколько часов от населенного пункта, располагавшегося на стратегически-важной высоте, ничего не останется. И красные, и белые решили, что должны договориться миром, иначе победителя не будет вообще. Недолго думая, командиры двух дивизий решили встретиться в церкви, что стояла на видном месте, в самом центре злополучной деревни.
        ***
        Проходя мимо потрепанных деревянных домов, во многих из которых окна были крепко заколочены, Семён Яковлевич Утюжнов рассматривал улицы и думал о бытности жизни на периферии войны. За весь его путь от лагеря белых до храма ему не встретился ни один прохожий. Может они спят? Да нет, куда там. Всю ночь ведь не стихала канонада артиллерийских залпов. Кто-то спрятался в погребе, опасаясь за собственную жизнь, кто-то - в сарае, и длинные шеренги домов с тёсовыми крышами казались абсолютно безжизненными. Глухой тишиной подкрашивали они утренний крик петухов, медленно растворявшийся в безмолвии, главенствующем над поселением.
        Худой, подтянутый молодой человек лет тридцати был совсем не похож на усатого, грозного, полноватого отца. К внешнему различию добавлялось и бюрократическое: фамилии у них также были разными, ведь господин Утюжнов, узнав о том, что сын поддерживает «революционеров-провокаторов», в тот же миг отрекся от него. Сергей же, взяв девичью фамилию матери, продолжил исполнять, как ему казалось, свой долг перед отчизной.
        И вот Сергей Семёнович подошел к часовне и, отворив старую дубовую дверь, вошел внутрь. Стены были увешаны иконами, явно сотворенными неким местным мастером, а посреди хорошо освещенного зала стояла фигура распятого Христа, украшенная красною каймой.
        За заранее выставленным кем-то из священнослужителей столом, посреди комнаты, сидел генерал, ожидавший блудного сына.
        Впервые за несколько лет войны увидев его, Утюжнов слегка повел пышными усами и усмехнулся: Самохин был одет в черное кожаное пальто, которое в ту пору было крайне модным у «красных». Оно делало капитана очень статным, хотя его несколько напускная небрежность в движениях отца лишь рассмешила.
        - Здравствуй, сынок. Давно не виделись.
        - Что есть, то есть, - ответил Сергей, стоя у входа.
        - И уж точно не думал я, что увижу тебя в этой чумной одежонке.
        Самохин прошёл навстречу родителю.
        - А о чем же ты думал, когда отрекался от меня? О том, что я тотчас приползу к тебе на коленях и буду молить о прощении?
        - О том думал, что наиграешься во все это…и вернешься домой.
        - Забавно, а я и вообще не думал, что впредь тебя увижу.
        - Хах, отчего же так? Уже списал отца? Вот вам, а не мою кончину, - произнеся это, Семен Яковлевич показал сыну кулак.
        - Да нет, это не я списал, это история. И не только тебя, всех вас.
        - Нееет, сынооок, - протянул генерал, - история героев не забывает.
        - То-то и оно, героев! А ты кто? Не подлец ли и убийца?
        - Щенок, сам-то будто святой!
        - Твоя правда, - опустив взгляд в пол и вздохнув, сказал Самохин. - Меня война многому научила, но хорошего в этом многом с каплю в море.
        - Об том и речь, настоящий офицер никогда своей чести не потеряет, ею не пренебрежет. Ни при каких обстоятельствах.
        - Так ты, выходит, еще мнишь себя поборником чести офицерской?
        Услышав это, генерал замолчал и задумчиво опустил взгляд на центр голой столешницы.
        Самохин же снял свои кожаные перчатки и присев, наконец, напротив отца, бросил их на стол туда, куда был направлен взор Семена Яковлевича, отчего последний тотчас «опомнился» от глубокого раздумья.
        - Да нет, уж черт разберет, где здесь честь, а где…, - начал Утюжнов, но вдруг опять замолк.
        - Пошлость, - закончил фразу капитан и, закинув ногу на ногу, достал кисет с табаком и миниатюрную трубку из глубокого кармана собственного пальто.
        - Тебе ведь вообще плевать, что честь, а что пошлость? Вам ведь слава нужна, - произнес генерал, засматриваясь на то, как сын забивает трубку.
        - А ты не беспокойся, отец, слава просто так не достается, если, конечно, не дурная. Мы свою заслужим.
        - Да чем же? Или разрушение отчизны для вас дело благое?
        - Мы ее спасаем, от вас.
        - От кого, нас? Отцов? Шелупонь, которая от рук отбилась, вот вы кто!
        - Понятное дело. Для вас же все всегда должно быть под контролем, - сказал капитан, подкуривая трубку единственной не отсыревшей в коробке спичкой, - под вашим контролем. Да только глянь, до чего вы под своим присмотром страну довели? А мы для вас, выходит, просто смутьяны, что, будь ремень под рукой, быстро бы присмирели.
        Командир «белых» был и сам не прочь выкурить табаку, да только совесть не позволяла сделать ему это в храме. Поэтому, стиснув зубы, он сидел, как на иголках, и стучал костяшками руки по столу.
        - Нет, сынок, тут ремень уже не поможет. Только пуля.
        - Считаешь, что я смерти заслужил?
        - Если честно, то думается мне сейчас, что оба мы среди живых нынче ходим лишь по великой случайности.
        - Случайности? Тут согласен. Только вот вы так, небось, чудеса божественные называете. Для вас ведь все, что творится, в божий план вписано.
        - Может и так, да только нам Его планы на нас, - закатив глаза наверх, произнес Семен Яковлевич, - и в помине не познать и не осознать.
        - Ровно потому, что и нечего познавать, отец.
        - Не скажи. Бывает ведь так, что солдат чудом под шквальным огнем выживет, а на следующий день его дизентерия свалит или еще какая напасть, что в окопах водится.
        - Бывает, да что-то я не понял, вы в случайности все-таки изволите верить, генерал, али в божий замысел?
        - Случайности наши не случайны. Нам этого, правда, не понять: на все ведь воля Божья, что мы за волю случая чаще принимаем.
        - Опять за своё! Не понять да не признать. Тьфу! Причинно-следственные связи - вот и вся наука. И случайностям, пожалуй, в нашем мире место есть. Только истинным случайностям, а не тем, за которыми создатель стоит.
        - Дык мы в университетах тоже не вольными слушателями были. Когда человек видит божественный знак, но объясняет его случайностью, он просто отказывается от объяснения, ибо случаем можно все на свете объяснить, оттого он и бесполезен.
        Капитан наигранно зевнул.
        - Скучно-с мне с вами, батенька, а ведь нас с вами люди ждут. Так что давайте беседы наши великосветские закончим и побыстрее.
        - Опять-таки, торопишься куда-то, - сказал Уюжнов, протягивая вперед указательный палец, как будто показывая отпрыску на него самого. - А ведь неизвестно тебе, кто из нас отсюда выйдет.
        - Угрожаешь мне, старик?
        - Нет, лишь предлагаю решение проблемы.
        - Что тут решать? Уступите дорогу. А лучше - присоединяйтесь к нам. Мы люди щедрые, про прегрешения чужие быстро забываем.
        - Э нет, сынок, - засмеялся генерал, - тут ты просчитался. Не уступим мы, потому что за нами Россия и отступать нам некуда. И не присоединимся. Иначе несдобровать.
        - Да полно у нас ваших. Ничего, одумались. Это ведь по-христиански, как вам нравится - раскаявшиеся грешники.
        - За богохульство свое ты еще ответишь, - сказал генерал, но увидев, как Самохин перекинул дымящуюся трубку из одного уголка губ в другой, тут же добавил, - хоть и не сейчас. Так вот. Мои люди к вам не пойдут и не потому, что чего-то бояться. О нет, мои ребята страха не ведают, потому что знают, за что борются. А вот вы - зло, le mal devore le mal*. И не за горами тот день, когда друг друга стрелять начнете, потому что святого в вас нет, а за идеалами - пустота. Как только поймёте это - захотите пустоту кровью наполнить, да не получится. Ведь пустота та - зияющая бездонная хлябь. А человек, погрязший в насилии и бесчестии, уже и не человек вовсе. Кто-то скажет: « Животное!», но нет. Животные своих не убивают, не терзают пытками, не травят ядами и страхом. Люди, вкусившие плоти, животными не становятся, они становятся нелюдями. А такие, сынок, долго не живут.
        - Слов много, а толку мало.
        - Так давай за дело браться. Я уповаю на Бога, а ты, выходит, на себя и свою удачу?
        - Допустим.
        - Коли есть у Господа на меня план, то не пропаду.
        - А я уверен, что случай - самый верный судья.
        - Вот и пускай оружие рассудит наши поверья, - сказал Утюжнов и достал из кобуры потёртый наган, - сыграем в русскую рулетку.
        - Эва как! Стращать смертью меня решил?
        * - Зло пожирает само себя.
        - Не думаю, что тебя такими пустяками напугать можно, - произнёс генерал, разряжая барабан своего револьвера.
        - Просто будем друг в друга стрелять?
        - Пускай каждый сам себе судьёй будет.
        - И палачом….
        - А почему нет? - усмехнулся генерал. - Война идёт уже давно, а значит, у нас с тобой грешков-то накопилось, ой, накопилось.
        - Значит, будем про грехи рассказывать?
        - Перед смертью принято исповедоваться. Не зря мы в храме. Или считаешь, что и то случайность?
        Генерал зарядил один из патронов в барабан и раскрутил его, после чего положил наган на стол.
        - Да, отец, не ожидал, что так все извернется. Но я с тобой сыграть готов, только первым начинай. Старшим надо ведь уступать.
        - Думаешь, на тебя местечка в аду не найдётся?
        - Ад давно уж на Земле, как и все его черти.
        Семён Яковлевич откинулся назад и стал что-то вспоминать. Собрав всю волю в кулак, он начал свой рассказ.
        - Шел 1819 год. Ты был еще в корпусе кадетском на Волге, а я уже гонял ваших «красных» псов по всей Луганщине. По ранней весне прибыли мы в село. «Нахабино», вроде, звалось.
        Вошли туда, а там и нет никого. Тихо так. Только из одной трубы дым шёл. Ну, к ней мы и отправились. Дом был старым, ветхим, к нему по еще не сошедшему снегу вёл след саней. Оказалось, что живет там, в избе, одна бабулька, лет шестидесяти. Вроде обычная бабка, улыбалась постоянно. Наверное, это должно было насторожить. Но на войне так резко все переворачивается, что даже улыбка чужая, но искренняя, заставляет вспомнить мирное время и смягчиться.
        Бабка та таскала дрова с другого дома, кем-то брошенного. Сама уже была не в состоянии их колоть.
        У меня солдат шесть было. Больше для разведки-то и не надо. Остальные остались припасы ждать в городе. А мы все голодные, как волки. Она нас усадила за стол и говорит: «Ой, молодцы, да что же это такое творится? Чтобы русский человек на другого русского шёл, как на иноземца какого, э-ээх! Не могу понять иль вынести, уж ни сил, ни смётки нету».
        И бросилась старая плакать.
        Мои парни её, конечно, принялись успокаивать. Даже что-то веселое рассказали, подбодрили старуху. Оправившись, она сказала, что гостей не ждала, но нам очень рада.
        - Я вам сейчас пирожков напеку, - полезая куда-то, бросила бабка, и тут у всех настроение поднялось. Потом она на стол полведра самогона, вытащенного из погреба, поставила.
        Ну и началась пирушка. Тут и пес её выбежал, а она сама где-то там с тестом колдует. Наконец принесла она пирожки. Все румяные, как один. На стол поставила, а сама не ест. Ну, мои хлопцы как налетели! Еще бы, не ели ведь уже сколько! А я сижу и не ем. Будто что-то держит.
        - А муж твой где, бабка?
        - Да помер давно, от воспаления какого-то. Ты кушай, кушай.
        - А остальные деревенские куда делись?
        - Убежали, как про войну-то в наших краях услышали. Ты ешь, ешь.
        А мне все в голову не идет, что в других деревнях люди с голоду пухнут, а тут пирожки с мясом жрут. Ну, я взял один, подозвал собачонку и бросил её под стол.
        Псина понюхала и убежала.
        - Ты чего едой разбрасываешься? - крикнула бабка, и увидел я, как глаза ее налились злобой. И тут один из моих лейтенантов говорит: «Что-то мне нехорошо». Поплохело ему, глаза покосились и рухнул бедолага на стол лицом.
        «Ах ты тварь!» - крикнул я, вскочил и вцепился хозяйке в горло.
        «Чуял ведь что-то неладное, у других в деревнях крохи на столах долго не задерживаются, а у тебя!» - говорил я, пытаясь совладать со старухой.
        Тут кто-то сзади пьяным голосом: «Семён Яковлевич, вы что творите?»
        - Она отравить нас решила! А остальных что? Тоже на ужин зазывала? - выдавливал я, пока глядел на её синеющее лицо.
        - Ты что творишь…. я ничего не делала! - кричала бабка слабым голосом, растерянно сбиваясь с мысли.
        - Сразу мне твое холеное лицо не понравилось, упитанное слишком для здешних мест! - сказал я и бросил ее в сторону.
        Тут собака стала гавкать, и я, достав пистолет, застрелил её. Схватил после этого со стола офицерское ружье и рубанул хозяйку прикладом. Она повалилась от боли на пол.
        Я её вытолкнул из дома и заставил дорогу к проруби показать. А она всё каялась. Говорила, что по-другому не могла, что даже не помнит, как они с любимым начали деревню-то свою травить и выедать. Сначала всю скотину сожрали, потом и за кошек с собаками взялись. Но своего пса не съели. Знаешь, что она мне сказала? «Жалко его было». А человечину ей жрать, выходит…. Ну ничего. Я ей пулю в затылок всадил, а тело в воду сбросил, чтоб не оскверняла духом своим могилы тех несчастных, кого она к себе до того заманила.
        Вернувшись в избу, понял я, что нет у меня больше отряда. Все лежали лицом вниз с пеной у рта. Так я по собственной глупости и потерял шесть человек. А потом в погребе и останки мужа её окаянного нашел.
        - Стыдно? - спросил Сергей Семёнович.
        - Не то слово. Да только что уж теперь? Ну-с, может, Бог и простит, - подумал Семён Яковлевич и поднес к виску револьвер. Зажмурившись, он нажал на курок, но услышал лишь сухой щелчок. Выстрела не последовало: патронник оказался пустым.
        - Теперь твоя очередь, капитан, - сказал Семён Яковлевич, глубоко вздохнув.
        Утюжнов положил на стол пистолет, а его сын достал из кармана пальто немного табака и вновь принялся забивать трубку.
        - Что ж, я поведаю тебе, отец, историю, случившуюся со мной на Юге. Туда меня и мой кадетский корпус переправили для отдыха, но из-за войны наши каникулы отменились, а нас в срочном порядке стали перебрасывать в Краснодар, для охраны сельхозугодий.
        Было мне тогда 17 лет. Молодой, глупый мальчишка, как и все из моего корпуса, что с нас взять? Дали нам винтовку, мосинку третью. А патронов дать - то ли забыли, то ли не захотели расточаться, в общем, боеприпасов не было. Так мы и охраняли отары овец, с «пустыми» винтовками.
        Как-то раз начали с поля бараны пропадать. С нас естественно шкуру дерут, а мы что? Никого за километр не видать вокруг ночью! В чистом поле стою, как дурак, и к звукам прислушиваюсь. Но нет. Никого.
        Прошло так несколько дней, и вызвали нас к начальству на отчет. А мы что? Глаза в пол уставили и ждем, когда нам «вольно» скажут.
        - Кто ворует баранов? - спрашивают нас.
        А мы и не знаем, что ответить. В итоге друг мой - Мишка - придумал систему оповещения. Мы натянули нитку по всему периметру пастбища, а к нитке прицепили колокольчики. Оставалось только ждать.
        Дежурим первый день - ничего, второй - ничего, третий день - ничего. В четвертый день в карауле стоял я. И вдруг слышу! Кто-то явился….
        Я быстро бегу туда и вижу, как небольшого роста мальчик убегает с барашком на руках в сторону леса. Долго я за ним бежал и только среди подлеска догнал. Пригрозил винтовкой, а он говорит: «Я знаю, что патронов нет. Убери ружье». Я убрал ружье, но достал из кармана кортик.
        «Нож у меня настоящий, не сомневайся» - сказал я.
        Мальчик опустил на землю барашка, а я вдруг услышал шорох в кустах неподалеку. Приготовившись к бою, я услышал мужской голос: «Не надо! Не трогай его! Я все объясню».
        Передо мной появился мужчина, лет сорока, не славянской внешности. Он подошел к мальчику и что-то сказал ему на непонятном мне языке.
        - Мы живем в лесу, и у нас нет возможности работать.
        - Цыгане?
        - Да. Мы бежали из родного села.
        - От погромов, небось?
        - Да, еле ноги унесли. Наш дом разграбили, да и не только наш, - сказал мужчина и я заметил, что он хорошо говорит по-русски.
        - И как тебя зовут?
        - Меня - Джура, а это Алмас, - повторил мужчина, а мальчик улыбнулся. - У меня еще две дочки, и одна из них беременна. Её мужа убили….
        Тогда я пожалел их и сказал, что они могут брать по овце в неделю, но только когда я дежурю. И они согласились, пообещав покинуть эти места сразу, как только стихнет их розыск. Всю дорогу обратно я размышлял над тем, что есть люди, способные воспользоваться даже самым мерзким временем ради наживы.
        После этого жизнь шла своим чередом. В дни своего дежурства я держал колокольчик, чтобы он не звенел, когда приходит Алмас. Как мы и договаривались, он брал одну овцу и уходил. Я выбирал тех, что поменьше или больны. Начальство было недовольно, но сделать ничего не могло. Лишь выдало патроны к винтовкам.
        Так все и происходило в течение 3 недель, пока я не заболел. Лежал с гнойной ангиной, да такой, что и чаю хлебнуть было тяжело. В дежурство за меня вышел Мишка.
        На второй день мне стало легче, но он вновь решил подменить меня на службе. И вот настал третий день. Я лежал еще больной, но уже спокойно разговаривал и пил чай. Вдруг, среди ночи я услышал звук выстрела. Выбежав на поле, я сориентировался и побежал туда, где обычно дежурил. Было темно, но глаза быстро приноровились к темноте. Вскоре я увидел Мишу, который лежал на земле с окровавленной раной в животе. Когда я приблизился, стало ясно, что он уже мертв. Оглянувшись, я увидел удаляющийся силуэт маленького мальчика.
        - Вот же урод! - воскликнул я и побежал в штаб. Схватив капитанский пистолет, я вскочил на лошадь и поскакал за Алмасом.
        Много мыслей я тогда перебрал в голове. Думал и про то, что зря согласился на сделку, и про то, что мог уже и сам выйти в дежурство этой ночью. Про то, что я даже Мише, моему близкому другу, не рассказал о своем договоре с цыганами.
        После недолгой моей поездки я остановился у большого дуба, где и жила семья Джуры. Но вместо неё я увидел только кучу грязных тряпок.
        «Решили бежать? Далеко не уйдёте» - подумал я и, вновь вскочив на коня, поскакал наперерез разбойникам. Красная пелена застелила мне глаза. Я пришпоривал лошадь так, что порой казалось, будто мы несемся быстрее света. Наконец вдали я увидел силуэты и повозку. Это были они! Достав из-под рубахи свой наган, я начал стрелять по Джуре, который был у них за кучера. Одним из выстрелов я ранил его в плечо, и он, вскрикнув от боли, стал останавливаться, ведь если бы он свалился с телеги, то погибли бы и его дочери.
        Я подскочил к нему и, спрыгнув с коня, направил на него пистолет.
        - Мы не хотели! Тебя просто давно не было видно! - кричал Джура.
        - Раньше надо было думать, - сказал я и выстрелил ему в грудь.
        Бездыханное тело цыгана упало на пыльную дорогу. Тут из повозки выпрыгнул Алмас с обрезом ружья, которое я без труда выбил у него из рук. Он стал кричать о том, что расскажет о нашем договоре, и за пособничество преступникам меня повесят.
        В этот момент я представил суд, который действительно мог приговорить меня к казни. И тогда сомнений не осталось. Я выстрелил парню прямо в голову. Близлежащую местность огласили голоса цыганских дочерей, сидящих в повозке. Одну из них я застрелил из пистолета, вторую из обреза мальчишки. После этого, погрузив труп их отца в повозку, я отправился назад в село. Остальные тела я спрятал в лесу, ибо за убийство ребенка и женщин, одна из которых носила ребенка, мне грозило повешенье. За кражу табельного оружия офицера мне грозило 20 ударов плетью. Однако все обошлось. За проявленный героизм я был награжден новым званием - сержант. А спустя неделю, ночью, сбежал из села в страхе, что меня разоблачат. Так я и попал к красным.
        - Да уж, значит, показал своим тело цыгана?
        - Показал, а тела детей спрятал в лесу, там и покоятся.
        - Совесть не мучает?
        - Мучала, до недавнего времени. А потом она затихла. Надоело ей скулить целыми днями о том, что было. Этого ведь не изменишь.
        - Твоя правда, - сказал Семён Яковлевич.
        - Видать, не суждено покурить, - сказал капитан и, вынув изо рта трубку, приставил к голове револьвер. Жутко улыбнувшись, он нажал на курок, но пистолет смолчал.
        - Опля! - сказал капитан и, встав со стула, отправился к иконостасу, чтобы вновь закурить трубку. Теперь - свечкой.
        - Будь добр и мне огонька захвати, - сказал генерал, достав из кармана свои сигареты.
        - Я думал, что это грех, - сказал Сергей Семёнович.
        - Ай, черт с ним! Перед смертью не надышишься, - ответил ему Утюжнов.
        Самохин взял большую свечу с подсвечником, стоящую справа от иконы Божьей Матери, и поставил её на стол перед отцом.
        - Благодарствую! - произнес тот и уставился на сына. - Может, махнемся? Ты мне трубку, а я тебе сигареты, а?
        Сын генерала молча положил свою трубку на стол и подвинул к отцу. Тот, в свою очередь, протянул Самохину пачку сигарет.
        - Ваш, так сказать, ход, отец, - сказал капитан, садясь пред Семёном Яковлевичем.
        - Да, была у меня одна история, да только запамятовал маленько. Ну да ладно, вспомним по пути. Дело было так.
        После того, как я остался один, чудом избежав отравления у той бабки, я понял, что близлежащие деревни под контролем у «красных». Неожиданно, я обнаружил, что нахожусь в кольце, и деваться некуда. Была зима, и морозы в тех краях стояли страшные. Чтобы выжить, решил я идти через болота. Но до них еще надо было добраться.
        Прихватив немного патронов, дабы путь не обременять, я начал поход. Шел я долго, только на ночь оставаясь наедине с лесом и волчьим воем. На третий день моего странствия я вдруг услышал неподалёку крик. Явно кричал молодой парнишка. Побежал я туда, а там и в правду парень. Лет тринадцати мальчишка.
        Вижу: лежит на снегу, а нога в капкане медвежьем. Подбежал я, выхватил ножик свой, да и стал пленника вызволять. Нога вся перебита была, все вокруг в крови, а он глотку рвёт.
        В общем, спас я его. Даже ногу чем-то из своего подвязал, и оказалось, что он-то от «красных» бежит. Ваши псы его семью заживо в бане сожгли, а он сбежать успел. И прямиком в лес. Решили мы вместе путь держать. Я ему палку нашел, чтоб он опираться мог и ходить. Он говорит: «Доберемся до родника, который не замерзает, там и разойдемся!».
        Я согласился, ну и пошли мы. Да только вот не дошли! Красные до нас быстрее добрались и…убили парнишку.
        - Просто добрались и убили? - спросил капитан.
        - А что, пытать должны были? Эх, до сих пор себя корю…, - говорил генерал, нахмурив брови и опустив взгляд.
        Сергей Семёнович выпустил пару клубов дыма, вынул изо рта сигарету и, подвинувшись к отцу, сказал: «Чего темнишь, отец? Аль чего и перед самой смертью не хочешь рассказывать?».
        Генерал поднял глаза и сердито взглянул на отпрыска: «Больно ты говорлив стал, сынок».
        - Темнишь, темнишь. Вижу я это. В самом деле, хочешь ты эту историю в могилу с собой захватить?
        Сергей Семёнович вновь уставил взор куда-то вниз.
        - Ладно, вот как все было.
        Шли мы с этим пареньком мимо родника. Того самого, о котором обмолвились заранее. И вдруг слышим: крики и топот коней.
        « Красные нашли!» - крикнул парень и, бросив палку, стал, прихрамывая, убегать. Я бросился к воде. Там по весне много талой воды стекает, поэтому целый ров образовывается. Но еще рано было, холодно, воды мало. Я спустился быстро в этот овражек, а парень то, Сашкой его звали, не мог из-за ноги. Спотыкнулся он, да и свалился вниз. Я к нему подбежал, а он орет. Я вниз посмотрел, а у него гангрена началась. Нога под тряпкой почернела. Ну, я его оттащил, а он кричит! Громко кричит, и сделать с собой ничего не может. Я ему рукой стал рот затыкать, а без толку! И слышу уже, что близко красные подошли. Он все орет да ногу пытается схватить, а она кровоточит, и кровь прямо в ручей проливается . Тут слышу: выстрелы! Видать, захотели, чтоб мы сами к ним вышли, испугавшись. А Сашка-то все не заткнется. Ну, я и решился. Схватил за голову и в воду опустил. Он стал о воду руками бить, вырываться, но я его крепко держал. Он все пытается ухватиться руками за что-нибудь, а я не даю. Вдруг прекратил он барахтаться. Руки опустил, и кричать перестал. Ну, я его и стал оттаскивать от воды, чтоб труп «красные» не
увидали. Прижал его к себе, а сам к краю оврага теснюсь, чтоб сверху было не видать. Так они меня тогда и не нашли, а Сашка все там же, у ручья лежит….
        Генерал взял со стола пистолет.
        - Совесть замучила! Так что надо бы с этим и закончить, - произнес он и, поднеся к виску оружие, нажал на курок. Однако выстрела вновь не было.
        - Похоже, Всевышний уже меня простил, - сказал Утюжнов и достал из кармана брюк платок, чтобы вытереть капли пота со лба.
        - А может, на небесах тоже за нами наблюдают и просто хотят, чтобы представление длилось подольше? - спросил Сергей Семёнович, вдыхая табачный дым.
        - Всё может быть, сынок, - сказал генерал, убирая платок назад в карман.
        - Мда, - произнёс капитан и окинул взглядом комнату, в которой находился.
        - Да, в точно такой же комнате…. Ну да ладно. Перебила как-то раз наш отряд конница казачья. Я был ранен в плечо, но сам живой остался. Бежал через болота, куда кони и сунуться боялись. Пару суток шел через эти топи. Это по весне поздней было. Мошкара заела, а рана серьезная. Думал, не дотяну!
        Но вдруг набрел на меня грибник, Павлом его величали. Грибы для храма собирал; как потом оказалось, священником он был. В общем, помог он мне: к себе забрал, а потом с неделю ухаживал. Рана стала заживать. А под присмотром монахинь я вообще на ноги за считанные дни встал.
        Как потом оказалось, спасали в храме том не только «красных», но и «белых». Мол, нейтралитет такой у церкви был. Прям как у местных, в этой деревне. Так вот. Меня в некоторые комнаты не пускали. Говорили, что там «белые» офицеры лежат. А в соседней со мной комнате, говорят, лежал аж какой-то генерал.
        Ну да мне до него никакого дела и не было. Думал я только о сестрах, которые за мной ухаживали. Но им нельзя такими вещами заниматься. По крайней мере, до свадьбы. Они обетов никаких не принимали, простые девки, так что я их донимал. Одна мне особенно понравилась. Я смотрел на нее, но она будто не замечала на себе моего взгляда. Она была легка и непринужденна даже в сложнейшем уходе за ранеными, и при этом не чувствовала меня, хотя обычно, когда я смотрел на людей, они тут же замечали это. Тяжелый взгляд, доставшийся от отца, давал о себе знать.
        Но она так мне шанса и не дала.
        В общем, лежал я целыми днями, да в потолок смотрел. Иногда ко мне приходил сам Павел. Он-то мне и рассказывал, что далёк от всей политической жизни, и только лишь о мире в стране каждый день молиться. Я же не стал с ним дискутировать, хотя и считал, что мира молитвами не добиться. Но промолчал, ибо не хотел спасителя своего демагогией утомлять.
        Как-то раз, обедая с ним за столом, он мне пожаловался на то, что продукты пропадают. Трапезничали мы обычно в комнате, сильно похожей на эту. Тоже иконы на стенах, да потолки расписные. То, говорит, у него яйцо пропадет, то яблоко, то кто-то вишни в саду нарвёт и убежит. Ну, я и решил священника поблагодарить и найти этого вора. Павел на самом деле об этом не просил, скорее, просто делился переживаниями. Понимал он, что за время в стране, а потому хотел ситуацию эту просто отпустить, но я не дал.
        Вновь леску попросил и колокольчик. Ну и опять наладил свою систему, как на том пастбище, в Краснодаре. Уже через пару дней ночью услыхал звон. Схватил нож свой офицерский, рубаху, и побежал на улицу.
        Понял я, что в сарае кто-то прячется, и направился туда. Захожу, а там, в углу, девчонка. Лет 12-13. Черноволосая, красивая, невинная.
        - Ты кто такая? - спросил я. А она молчит.
        Я нож подвинул ближе, и она вмиг стала разговорчивой. Рассказала, что зовут её Ирит. Уже потом я узнал, что Ирит с еврейского значит - цветок. Действительно, девчушка была красивой.
        Рассказала она мне про семью свою. Его отца, адвоката, мужики до смерти забили. Он своих защищал на процессах и сам погромщиков искал. Спаслась она тогда и вот выживала, подворовывая у священника. А воровство в военное время - это тяжкое преступление, карающееся смертной казнью. Так что я должен был эту девчонку застрелить или повесить. Но слишком долго я терпел воздержание. Ирит так и манила своей беззащитностью.
        Я приставил к её горлу нож и начал свое дело. Сказал, что если она издаст хоть звук, то я её прирежу. Примерно через полчаса я закончил с ней и опустил нож. Её маленькое, обессиленное тельце упало на солому, вдоволь расстеленную на полу. Осознав, что натворил, я побежал к себе в комнату. Собрав все вещи, кроме нашивки нарукавной, что в болоте оторвалась, я украл лошадь и поскакал на ней в сторону города. В итоге не прогадал я: в городе были наши. Так я и спасся от правосудия.
        Сергей Семёнович посмотрел на отца, который явно над чем-то задумался.
        - Ну что же, раскаиваешься в содеянном? - спросил рассказчика генерал.
        - Нет. Она ведь все равно преступницей была, дык еще и жидовка. Я, считай, её пощадил и в живых оставил.
        - Ну, коли так, то один Бог тебе судья!
        - Это точно, - сказал капитан и поднял пистолет.
        Приставив его ко лбу, он закричал и нажал на курок. Но судьба вновь обошла Самохина стороной.
        Капитан засмеялся и, бросив пистолет, бодро вскочил со стула.
        - Что тебя так веселит, сынок?
        - Да забава наша с тобой, отец, уж больно увлекательной оказалась! Хочешь сказать, тебя это всё не возбуждает? Вся эта игра?
        Утюжнов глядел на сына, и кровь в его жилах стыла.
        - Из человечьего в тебе остался только облик. И жизнь твоя собачья испещрена грехом.
        - Пускай так. Всё лучше, чем сидеть целыми днями в имениях, читая по-французски. Вы стали заложниками собственных принципов, собственной манерности и самолюбия. Не видели ничего дальше своего носа! Не видели голодных бунтов рабочих, не видели слез матерей, которые хоронили сыновей, погибших в войну. Легко сидеть перед камином в теплом доме и рассуждать о мире, который весь такой! - сказал Сергей Семёнович, ударив себя в грудь. - И я герой своего времени, а не ты!
        - Ты говоришь, что я «заложник»? Ха, да кто бы говорил? Ты убивал людей, просто из-за того, что они не поверили в призрачную мечту о равенстве, о счастье и достатке для каждого ! Это ты находишься в плену у собственных непонятных идей и незаконченных мыслей. Не такие люди, как ты, строили Россию и не таким, как ты, её унаследовать! - сказал генерал Утюжнов.
        - Думай, как знаешь. Вот только доиграем. Ваш ход, отец! - сказал с неким презрением капитан.
        - Ну что ж. Мир, как известно, тесен. И тот генерал, что лежал в соседней с тобой комнате, в монастыре, это я. Меня, так же, как и тебя, подобрал отец Павел. Он нашел меня недалеко от того ручья, где я утопил Сашку.
        Меня, как и тебя, выхаживали сестры. Откармливали, вот только не говорили, что ещё и красных крыс спасают, вроде тебя. Как-то раз прибыл наш отряд туда. Я удивился, когда увидел своего друга - атамана Кандратьева у ворот. Как оказалось, они искали некоего капитана красных, который уже много чего натворил. Было это поутру. Вдруг выбежал во двор к гостям отец Павел, а на руках держит маленькую девочку, в окровавленном платьице.
        Занесли мы её в дом, а священник говорит, что в сарае её нашел. Позже девочка рассказала, что и кто с ней сделал. Мы вбежали в твою комнату и увидели ту нашивку. Тут всё и вскрылось. Ну а щадить тех, кто врагов наших спасал, есть глупость. Всех, кто был в церкви, согнали на задний двор. Пожалели только женщин. А вот священника и помощников приговорили к повешению. Я лично отцу Павлу петлю на шею вешал. Руки дрожали, но поделать я ничего не мог. Ему надо должное отдать. Спокоен был. Стоял смирно и молитву читал.
        - Значится, ты своего же спасителя убил?
        - Да.
        - Что ж…. Чего только эта война не заставит сделать.
        Семён Яковлевич тяжело вздохнул и поднял пистолет. Оставалось всего два хода. Если выстрела не случалось, то Сергей проигрывал. Если же случался, то проигрывал генерал. Обстановка становилась всё тяжелее, но генерал не собирался тянуть. Он нажал на курок…и выстрела не последовало.
        Сергей вдруг сменил выражение лица. В его глазах читались тревога и отчаяние. Генерал схватился за лицо и заплакал. Прижимая холодное оружие ко лбу, он несколько раз глухо всхлипнул, а после залитыми крупными слезами старца глазами взглянул перед собой.
        - Ну, вот и всё, сынок. Прости меня, - сказал Семён Яковлевич.
        - Прощаю, отец, - сказал Сергей и быстрым движением придавил столом Утюжнова к стулу. Это сковало генерала, и он не мог высвободить руку. Тогда Самохин выхватил свой пистолет и выстрелил старику в голову.
        Мгновение - и тело Семёна Яковлевича повалилось на пол. Тишина застыла над местом исповеди. Сын смотрел на бездыханное тело отца и чувствовал жгучий прилив стыда, радости и энергии. Эмоции распирали закаленное войной юношеское сердце. Еще никогда Сергей не ощущал себя столь могущественно, как сейчас. Эйфория от победы в игре со смертью захлестнула красного командира, и тот стоял, смотря на тело грозного родителя, смеясь.
        В комнате вскоре появились духовники, которые, при виде трупа генерала, замерли в изумлении.
        - Готовьте припасы, теперь это наша деревня, - сказал капитан и отправился на выход. На столе же остались лежать 5 патронов, револьвер, сгоревшая свеча и пачка сигарет.
        КРАЙНИЙ РУБЕЖ
        Когда я пишу эти строки, моя рука дрожит так, будто вот-вот начнётся эпилептический припадок. Тремор застал меня врасплох, да так, что я позабыл вовсе о том, с чего хотел начать.
        В общем, это и не важно.
        Дело вовсе не в этой записке, а в том, что за ней последует. А это неотвратимо. Бумага, что вы читаете, - лишь фантик отчаянного поступка, которому общество редко находит оправдание. Меня зовут Александр Бегин, хотя вы, пожалуй, в курсе. Вряд ли вы, правда, в курсе, что моя настоящая фамилия Альшевский, но это и неважно. Трудно признаваться в этом читателю, но я больше не в силах совладать с собственной зависимостью.
        Вы спросите: « Стыдно ли мне?» И я отвечу: « Нет».
        Не потому, что считаю морфий злом, которое невозможно одолеть. Не потому, что нахожу в собственном прошлом оправдание для своей жалкости. Нет, просто до того, как признаться вам в собственной слабости, я признался в ней себе. Поверьте, это трудно. Особенно когда о себе ты более высокого мнения, чем другие. За то время, что я мирился с очевидным, возымел свое действие странный эффект: полная атрофия стыда. По-видимому, я все-таки нашел себе оправдание в богатом на события прошлом. И это единственная причина, по которой здоровый сон вновь вернулся ко мне.
        Сейчас я сижу в гостиной своего дома и смотрю на последнюю преграду, отделяющую меня от желаемого… а возможно, и необходимого. Я гляжу на тяжелые свинцовые шпингалеты, туго сидящие в ответных планках снизу и сверху от оконной рамы. Когда я завершу свой рассказ, окна будут открыты и я выпрыгну с третьего этажа прямиком на пыльную тропинку Садового бульвара. Перед этим я приму концентрированную дозу своего любимого дурмана. Уверен, это добавит предсмертным видениям немного волшебного безумства.
        Как видите, я сочинил себе не самую плохую погибель. Не обижать ведь себя перед финалом.
        Тем не менее, я бы хотел рассказать вам одну историю, что, быть может, прольет чуть больше света полиции на причины произошедшего со мной. Хотя молва все равно со скоростью ветра разнесет весть о покончившем с собой наркомане, что перед смертью добровольно принял участь затворника.
        Что ж, пускай.
        Я не хотел быть наркоманом и уж точно не виноват в беспомощности нынешней медицины. Алкоголизм лечится опиумом, зависимость от опиума - морфием и так далее. Один доктор честно поделился со мной: « Мы ведь лечим зависимость, а не душу». Чистая правда! Душу вы лишь калечите….
        Прошло много лет со времен, когда я по воле службы много путешествовал и многое видал. Я бы рассказал вам историю об одном мертвом остроге и приключившихся в нем страстях, но слыхал, что кто-то уже поведал ее широкой публике до меня. Я не расстроен. В конце концов, это не последняя интересная история, что я знаю.
        Это случилось во времена, когда Сибирь уже считалась многими обжитым местом. В 1865 году в Томске, о котором я еще упомяну позже, не было ни одной железной дороги, и люди перемещались по давно объезженным путям, а зимой - зачастую по замершим рекам. Я прибыл в небольшой городок, название которого уже навсегда кануло в бездну моей памяти. Он ничем не отличался от других населенных пунктов, куда ссылали всех врагов русского государства. Из особых деталей припоминаю разве что огромное количество арестантских полуказарм для политических заключенных, среди которых было немало поляков. Заметно выделялись среди них ксёндзы, некогда провоцировавшие соотечественников на организованную борьбу и ныне ожидавшие отправки в монастыри.
        Меня провели в здание администрации, где меня встретил любезнейший окружной начальник. С Богданом Всеволодовичем я был знаком не первый год, однако, разговор был сухим: чувствовалась усталость городского главы от новоявленных преступников, места которым не хватало. При нашем разговоре в кабинете присутствовал молчаливый молодой человек, которого мне представили позже.
        - Александр Аркадьевич, рады, что вы прибыли так скоро, - начал разговор Богдан Всеволодович.
        Он широко улыбнулся, и мне представились ямочки на его лице. Одни обрамляли кончики губ, другие же рубином украшали щеки.
        - Нынче работы мало, не сезон, - ответил я, закинув одну ногу на другую.
        - Что ж, дело, которое я хочу вам поручить, убедит вас в обратном. Два дня назад у нас бежало двое заключенных: оба поляка, оба политические, как вы, наверное, поняли, но, прошу заметить, оттого не менее опасные. Одного зовут Людвик Мазовецкий, а второго - Ян Мостицкий.
        - Эти идиоты решили бежать зимой? - удивился я, уставив пристальный взгляд на своего нанимателя.
        - Да, в краю, что им не знаком вовсе, - ехидно подняв одну бровь вверх, ответил начальник.
        - И их вы зовете опасными? По-моему, опасность они представляют лишь для себя.
        - Господин Бегин, дело серьезное. Они бежали на север, а там у нас поселений мало.
        - Раз уж они подались на север, не проще ли будет предупредить полицию в близлежащих населенных пунктах и ждать? Либо они замерзнут насмерть, либо сами придут к вам в руки.
        - Они вооружены, Александр Аркадьевич. Мы не можем разглашать всех деталей биографий этих господ, но поверьте, они важны для нас и просто так отпускать их в надежде на благоприятствующую погоду я не намерен.
        - Я понимаю, - уловив серьезный тон начальника, произнес я и скрестил руки на груди.
        - Так же мы принимаем в расчёт сложности, что могут возникнуть, поэтому в этот раз, вопреки принятым нами правилам, советуем не брать разыскиваемых живыми.
        - Вы серьезно? - сказал я, будучи вниманием своим прикованным к услышанным словам.
        - В данном деле нам требуется, скорее, охотник за головами, чем представитель закона. Впрочем, сейчас это одно и то же.
        - Правильно ли я понял? Вместо того, чтобы сопровождать и охранять вашего человека, - я кивнул в сторону помалкивавшего мундира, - я поучаствую в убийстве особо опасных преступников?
        - Вы сопроводите нашего человека, а затем, по желанию, поучаствуете или же воздержитесь от….
        - Нет, воздержание - это не про меня, - засмеялся я, перебив Богдана Всеволодовича.
        - Для вас это больше приключение, чем работа? - взглянув на меня недоуменно, спросил доселе молчавший юнец.
        - Одно другому не мешает, однако, кое-что расскажу: когда перед вами стоит трудная задача, стоит воспринимать ее решение как игру. Так будет легче.
        - Разыскать в ледяной пустыне двух негодяев - столь сложная задача?
        - Во-первых, не пустыне. Как я понял, эти безумцы двинулись в сторону тайги. Во-вторых, они негодяи лишь с точки зрения нашего государства, но не своего, не так ли?
        - У нас одно государство, господин Бегин, - яростно промолвил офицер.
        - Как угодно. Да и главной нашей задачей будет не поимка беглецов.
        - А что же, Александр Аркадьевич?
        - Первостепенно, выживание. А там уж - как получится. Забавно, что вы знаете мое имя, а вас мне так и не представили, - сказал я, взглянув на Богдана Всеволодовича.
        Тот в свою очередь посмотрел на молодого человека: «Что скажешь?»
        - Я согласен, - ответил тот, смотря на меня оценивающе-подозрительно.
        - В таком случае, разрешите представить вам, господин Бегин, капитана армии Виктора Андреевича Сохачевского.
        - Виктора Андреевича? - переспросил я, пожимая руку напарнику.
        - Все верно, - улыбнувшись, выдал капитан.
        - Так вы - сын Андрея Сохачевского? Генерала?
        - Да, так и есть…. Хотя я не люблю говорить об этом на службе.
        - Ну, разумеется, - улыбнулся я и, отвернувшись, сморщил лицо.
        - Вы, господин Бегин, будете в подчинении у капитана Сохачевского, - произнес глава администрации.
        « Конечно, у генеральского сынка отчего ж не побыть на побегушках?» - подумал я и усмехнулся.
        Еще немного обговорив детали, мы сошлись во мнении, что выступать надо как можно раньше. Начальник округа объявил, что на сборы отводится час. После этого капитан пожал руку Богдану Всеволодичу и покинул кабинет.
        - Раньше я возглавлял наши экспедиции и без труда находил беглецов, - начал я говорить, когда дверь за напарником захлопнулась.
        - И некоторых даже живыми. Хочешь этим себе цену поднять? - злорадствовал мой наниматель.
        - Понять, что происходит. Почему меня дают в подчинение какому-то юнцу?
        - Этот юнец старше тебя в звании.
        - Я в отставке уже больше 7 лет.
        - Тем более.
        - За те годы, что я работал на тебя, ты так и не проникся ко мне ни каплей доверия?
        - Саша, послушай, мне на голову свалились несколько тысяч заключенных. В губернии нет такого количества казематов, поэтому я раскидываю их по тюрьмам, арестантским полуказармам, ксендзов отправляю в монастыри, и работы еще много.
        Сбежали особо опасные заключенные, и поскольку ты не в армии, а всего лишь частный наемник, я не могу поведать детали биографий Людвика и Яна. Поверь, это товарищи непростые и тебе понадобиться помощь, но кого я могу дать? Людей и так не хватает, - Богдан Всеволодович поднялся с кресла, - а тут на голову еще свалился этот Сохачевский. Горячий парень, хочет проявить себя, был на Кавказе. Он составит тебе хорошее подспорье.
        Начальник подошел ко мне и похлопал по плечу.
        - Хорошо, раз так - то я сделаю все, что в моих силах, - произнес я, кивая.
        - Спасибо. А теперь иди и собирайся.
        - Я уже собран, пойду подремлю.
        После этого я пожал Богдану Всеволодовичу руку и покинул его кабинет.
        В тот день не спалось. То был дурной знак. Мой дядя учил, что бессонница - признак давно нечищеной винтовки. Мол, судьба подсказывает - проверь оружие, пригодится.
        Так я и поступил. И пускай раньше карабин Шарпса меня не подводил, я принялся твердой рукой стирать пороховой нагар с казенника, не боясь переусердствовать. Вторым моим спутником, помимо вышеупомянутого карабина, был револьвер Ремингтон 1858 года, который мне привез из Америки мой старый друг, участвовавший там в войне. Пистолет также был начищен и заряжен. После того, как оружие с провиантом были сложены, я пообедал и вместе с капитаном выехал на поиски.
        Ясная морозная погода сулила добрую поездку, однако, порой она любила в этих местах резко меняться, будто потешаясь над уповающими на неё путниками. Пар бил из лошадиных ноздрей, рассеиваясь в казавшемся ледяным монолитом воздухе. Прикрыв лицо шарфом, я смотрел на дорогу сквозь белую решетку заснеженных ресниц.
        - Александр! - вдруг окликнул меня попутчик, державшийся позади.
        - Чего? - спросил я, не поворачивая головы.
        - Откуда мы знаем, где искать этих типов?
        - Они пойдут по редким следам, что приведут их к знакомым мне поселениям.
        - Какова наша нынешняя цель?
        - Маленькая деревня Приобье.
        - И каковы наши шансы застать бежавших именно там?
        - Я бы сказал, что шансы высоки. Еще более вероятно, что мы найдем их по дороге, остывшими.
        - Звучит здорово.
        - Не то слово!
        Мы ехали в молчании на протяжении получаса, когда Виктор вновь заговорил со мной.
        - Почему вы ушли из армии? - спросил он у меня.
        - А почему люди вообще оттуда уходят?
        - Даже не знаю. Возможно, надоедает выполнять чужие приказы.
        - Надоедает, это верно. Но не настолько, чтобы с этим завязать.
        - Тогда почему вы завязали? Со службой-то?
        - Это служба завязала со мной. Скажем так, я плохо себя вел.
        - Вас выгнали?
        - Можно и так сказать.
        - А почему уехали в Сибирь?
        - Потому что между смертью от ударов шпицрутенами и поездкой сюда я выбрал второе.
        - Вы были сосланы? - удивился Виктор.
        - Возможно. А может, я просто сбежал.
        - Для чего?
        - Хотел повидать новые места.
        Тишина вновь воцарилась на широчайшем пространстве, где лишь изредка встречались припудренные сосны и ели.
        - Я могу рассказать вам, что натворили эти двое, - снова начал разговор капитан.
        - Да ну?
        - Они убили одного офицера - Евгения Анисимцева.
        - Это и был тот великий секрет?
        - Судя по всему, у них было задание: забрать некие документы у Анисимцева, однако он оказал сопротивление, и его убили.
        - Почему их не повесили за убийство?
        - Документы так и не нашли.
        - А что в них?
        - Черт его знает, но ими интересуется Третье отделение, а это не шутки.
        - Если все так, то почему разрешили их живыми не доставлять?
        - Хлопот с ними больно много. Обстановка в лагерях и так накалена, а такие… хуже спичек для керосина. При побеге они сильно ранили охранявшего их офицера. Они жестоки и готовы на все. Начальство посчитало, что было ошибочным решением посылать их сюда в надежде получить новые сведения.
        - Вместо того, чтобы заставить их говорить, мы должны заставить их замолкнуть….
        - Верно, замолкнуть навсегда. Кстати они свои вещи украли при побеге. Если захотите, сможете забрать их. Я никому не скажу.
        В этот момент я остановился и глянул на капитана: « А ты чего такой добренький?»
        - Вы не подумайте, я только хотел сказать… что вы можете на меня рассчитывать.
        - Но сказал ты другое.
        - Я… я лишь хочу поладить с вами.
        Я оценивающе взглянул на Сохачевского.
        - В городе ты казался более уверенным в себе.
        Виктор испуганно сглотнул.
        - Понимаете…, там и вести себя полагается по-другому. Все-таки отпрыск генерала, нужно быть бравым и серьезным.
        - А выходит надменно и заносчиво.
        - Что ж…. - обернулся в сторону капитан. - Спасибо за честность.
        - Не за что, - сказал я и повернул лошадь вперед.
        - Так за что вы были сосланы? Или от чего бежали? - повторил вопрос Виктор.
        - Ах да, - произнес я и сунул руку в кобуру на своем поясе.
        Вынув пистолет, я развернул коня и направил дуло на раскрывшего рот Виктора.
        - За то, что разбалтывал государственные тайны.
        Широко раскрытые глаза капитана пристально глядели на меня через мушку крепко сидящего в руке револьвера. Он боязливо поднял руки, ожидая дальнейшего развития событий. Неподвижно простояв так с полминуты, я, наконец, опустил пистолет. Сдернув с лица покрывшийся тонким слоем льда шерстяной шарф, я громко засмеялся, вздымая огромные клубы пара к небесам.
        - Видел бы ты свое лицо, парень, - еле выдавил я сквозь смех.
        В тот момент капитан опустил руки и, почувствовав себя глупо, тоже искренне засмеялся. Немного успокоившись, я сказал: « Если ты хотел мне понравиться, то тебе удалось». После этого я убрал обратно в кобуру ледяной ремингтон.
        - В самом деле? - решил уточнить Виктор.
        - Да. Быть может, когда я сниму с трупов все ценное, тебе тоже что-нибудь достанется.
        - Хорошо, - улыбнулся капитан, - только я у мертвецов не ворую.
        - Не люблю таких людей, как ты, - сказал я в ответ.
        - Суеверных?
        - Непрактичных.
        Остаток дня мы провели в пути и уже к вечеру въехали в Приобье. Церковь и россыпь новеньких избушек - более привычен для здешних мест был лишь заснеженный пейзаж.
        Местные не помогали незнакомцам: жили охотой, рыбалкой и торговлей с хантами. К заезжим относились, скорее, холодно и без какого-либо интереса, если только ты, конечно, не привозил каких-нибудь интересных вестей. У меня таковых не имелось, но в Приобье оставался старый друг, что заведовал единственным в округе питейным заведением. Туда мы с капитаном и направились.
        В трактире « Охотник» было немноголюдно: пара компаний, сидящих за сдвинутыми вместе столами, и несколько одиночек, медленно цедящих пиво под аккомпанемент пьяного хохота местных завсегдатаев. За барной стойкой сидел и при плохом свете читал книгу высокий лысый мужчина с черной бородой, немного подкрашенной сединой. Когда мы вошли, он даже не оторвал от книжки взора.
        Я попросил капитана присесть за свободный столик и подождать меня, а сам направился к хозяину.
        - Что, всё делаешь вид, будто читать умеешь? - спросил я, встав перед старым знакомым. Тот тут же отвлекся и, взглянув на меня, заулыбался.
        - Черт возьми, Александр, приятная встреча!
        После этого мы крепко пожали друг другу руки.
        - Виталя, я здесь по делу, но сначала…у тебя есть еда?
        - Ты про горячее? Да, картошка с мясом уже доходит, вон сколько голодных, - хозяин кивнул в сторону подпитой публики.
        Я оглянулся и увидел, что большая часть гостей была уже не в том состоянии, когда имеют место потребности в еде. Усмехнувшись, я взглянул на бородача.
        - И так всегда, - промолвил он. - Приходят, заказывают еду, время ожидания коротают за водкой, а в итоге потребность в еде отпадает.
        - Я вижу только пиво, - сказал я, оглядевшись по сторонам.
        - Им они обычно заканчивают.
        - После водки-то?
        - Ну дык.
        - Дикари.
        После этого разговора мы прошли к столику, за которым расположился с дымящей трубкой Сохачевский. Представив капитана своему старому другу, я присел за стол, а Виктор пожал Витале руку.
        - Какими судьбами здесь? Что у тебя за дело? - начал спрашивать бородач.
        - Мы ищем двух арестантов, пару дней как сбежали.
        - А как выглядят?
        Я взглянул на капитана, и тот принялся отвечать; « Оба рослые, под два метра. Один здоровый, второй худой. Тот, что здоровее, голубоглазый, а у худого глаза зеленые. Одеты в хорошие шинели, но не по здешним зимам ».
        - Да видал я, кажись, ваших беглецов.
        - Говори же! - сказал я, смотря в глаза хозяину трактира.
        - Они уже уехали, но были здесь вчера.
        - Когда уехали? Куда?
        - А вот этого не знаю, не я их приютил, а Степка.
        - Что за Степка? Где его найти можно? - твердо спросил капитан.
        - Эй, башмак! - крикнул тут же Виталий в сторону громко гуляющей компании, и через секунду из-за стола вышел невысокого роста мужичок с непропорционально широкими плечами.
        - Чагой зовешь? - выдал он хриплым голосом.
        - Беги за Степкой, пускай он пулей сюда летит.
        - Ты шо, посыльного нашел?
        - Раз долг деньгами не отдаешь, будешь посыльным, понял?
        - Понял, - с обидой сказал башмак и мигом выскочил на улицу в чем был.
        - Быстро вернется, не переживайте, - сказал Виталий и пошел проверять готовность блюда.
        - Видишь, мы уже и на след напали, - сказал я капитану, доставая из кармана собственную курительную трубку и табак.
        - Если ушли с утра, то как же мы их догоним?
        - Я знаю местность, в отличие от них.
        - Я думаю, что дорогу-то они уж сообразили спросить.
        - Кто их знает…. Но коли так, все равно короткие объездные им неведомы. Схватим!
        - Сильно надеюсь.
        Наконец бородач вернулся и поставил на стол несколько тарелок с горячим рагу и пару кружек пива для гостей. Выпив за удачную охоту, я принялся за трапезу. Прошло еще полчаса и люди стали расходится по домам, когда в трактир вошли двое мужчин. Одним из них был башмак. Его лицо покраснело от холода, он весь трясся и постукивал обувью об пол. Второй гость был хорошо одет и лишь стряхнул с сапог снег.
        - Степа, иди сюда, тут люди поговорить хотят, - крикнул Виталий. Выйдя из-за стола, он взял под локоть замершего башмака и потащил его греться у печки в подсобке, где находилась кухня.
        Степан же присел на место хозяина трактира.
        - Я Александр Бегин, а это Виктор Сохачевский, - представил я себя и коллегу незнакомцу.
        - Степан Бондаренко, владелец местного постоялого двора.
        - Говорят, Степан, что у тебя пара гостей недавно оставалась.
        - Было дело, да только уехали.
        - Куда уехали?
        - А я почем знаю? Собрались да уехали.
        - А когда это дело было?
        - Да сегодня утром, не рано, ближе, наверное, к обеду.
        - А расплатились как? - вступил в разговор капитан.
        - Золотыми монетами, - без застенчивости отвечал Степан.
        - И не смутило тебя это?
        - Да кто ж их знает, ляхов этих.
        - Ой, не умеешь придуряться, - сказал Сохачевский. - Это золото у них конфисковали, а они его при побеге выкрали.
        - Не моего ума дело. Я за доходы чужие ведать не обязан.
        - Твоя правда, Степан, - сказал я. - Ты скажи, куда они поехали, а мы не станем тебя в рапорте указывать, и никто за теперь уже твоим золотом не приедет.
        - Пугать изволите?
        - Это мы еще не начали, - сказал Виктор Андреевич, грозно смотря в глаза хозяину постоялого двора.
        - Ладно, в Томск они подались. Видать, затеряться хотят.
        - А ты, небось, им дорогу показал? Это уже пособничество…, - начал я, но Степан перебил меня.
        - Да хватит уже, скажу я вам все, только карту дайте.
        Виталий принес небольшую карту местности. На ней было видно, что в округе почти не было сел и деревень. Оказалось, поляки пошли на север, где их могли уже схватить военные или полицейские. Это как обнадеживало, так и огорчало.
        Наказав Степану, чтобы он больше не связывался с преступниками, мы поблагодарили Виталия за ужин и отправились на тот самый постоялый двор, чтобы заночевать. Хозяин, после проведенной с ним беседы, предложил ночлег безвозмездно. Было еще светло, когда мы разместились в своих комнатах. Зимой вечерело рано, потому и решено было лечь спать, а в путь выехать на рассвете.
        Перед сном мы пили с капитаном чай, болтая о разном. Я заметил, как он изредка неловко поглядывает на мой карабин, что стоял у стены близь кровати.
        - Нравится?
        - Да, это вам не моя винтовка Дрейзе. Что за оружие?
        - Карабин Шарпса.
        - Тот самый? Я много слышал о нем.
        - Откуда же? - удивился я, поскольку оружие мое было редкостью для России.
        - Отец увлекается оружием, можно? - спросил капитан, указав рукой на завернутое в кожаный чехол ружье.
        Я одобрительно кивнул.
        Виктор поднялся и с неким придыханием приблизился к заветному предмету. Достав карабин из кожи, Сохачевский принялся опускать и поднимать его в руках, чтобы оценить вес и габариты.
        - Довольно мощная вещица, - добавил я, прихлебывая быстро стынущий напиток.
        - Говорят, с винтовки Дрейзе можно прицельно стрелять на расстояние до пятисот метров.
        - С этого можно до восьмисот.
        - Хах, я думаю, это сказки. На войне мне никогда не приходилось стрелять на такие большие расстояния.
        - Чем большее расстояние винтовка способна осилить, тем надежнее она на коротких дистанциях.
        - Вроде ста метров?
        - Да, хотя я и на триста метров стрелял.
        - Вы стреляли в кого-то с трехсот метров?
        - Я даже попал, - усмехнулся я, допивая очередную чашку.
        Капитан сел напротив меня и уставился хитрыми глазами.
        - Вы серьезно сейчас? - спросил он, пытаясь обнаружить у меня признаки вранья на лице.
        - Абсолютно. Я не хвалюсь, возможно, мне просто повезло.
        - Скорее всего, - сказал Виктор Андреевич. - Возможно, я бы тоже мог выстрелить с такой винтовки даже на большее расстояние, мы можем проверить это завтра.
        - Где же?
        - По пути в город.
        - Хочешь мишени поставить, наверное, и посоревноваться?
        - Почему нет?
        - Парень, одно дело соревноваться в меткости в поле, совсем другое - в бою. В тот раз передо мной встал выбор: стрелять с ходу или слезть с лошади и стрелять с упора. Я слез, а между мной и тем парнем уже было триста метров. Я прицелился, замер и попал. Нет смысла от меткости, тренированной неподвижными мишенями и безветренной погодой.
        - Ваша правда, - Виктор положил винтовку обратно в чехол. - И, тем не менее, я бы с удовольствием посмотрел на вашу хваленую меткость.
        - Когда завершим дело - обязательно. Главное, чтобы моей меткости не пришлось выручать тебя из какой-нибудь передряги.
        - Вряд ли ваше бахвальство вообще будет способствовать нашим поискам.
        - Ты, оказывается, с гонором.
        Сохачевский, услышав это, замолчал. Глубоко вдохнув и досчитав про себя до десяти, он допил свой чай и сказал:
        « Простите, у меня бывает такое. Я не хотел ставить под сомнение ваши навыки».
        - Ладно, хватит отбояриваться, капитан. Когда завтра доберемся до Томска, то первым делом отправимся в полицейское управление. Предупредим офицеров, а дальше видно будет.
        - Хорошо, так и сделаем, - сказал молодой человек, зевая.
        - Правильно, спать пора. Встаем на рассвете. Если что, Степан разбудит нас, я договорился.
        - Доброй ночи, господин Бегин, - произнес Виктор, потягиваясь.
        - Доброй ночи, - вторил в ответ я.
        Разойдясь по комнатам, мы с Сохачевским, сыто накормленные, довольно быстро уснули. Когда же наступил рассвет, Бондаренко, как ему и было велено, разбудил своих постояльцев, то бишь нас. Мы с неохотой позавтракали, собрали вещи и выдвинулись в путь.
        Отчего-то вчерашний ярый мороз спал, зато тучи хмурились, предвещая снег. На полпути к Томску действительно начался снегопад, медленный и тихий.
        « Поспешим!» - скомандовал я, опасаясь нашего отставания из-за быстрорастущих сугробов.
        Мы погнали лошадей быстрей. Глухой топот разбавлял тишину зимней прогулки, которую не осмеливался после вчерашнего выпада нарушить капитан. Даже с утра, вымолвив лишь пресловутое «доброе утро», он не решился сказать большего. Возможно, Сохачевский просто не имел дурной привычки попусту болтать, хотя в первую нашу поездку мне так не показалось.
        Проезжая миниатюрный мост, проходивший над замерзшим ручьём, мы заметили двух всадников, ехавших нам навстречу. К счастью, даже сквозь белену сибирской погоды быстро узнавались серые военные шинели.
        - Здравия желаю! - сказал подъехавший ближе офицер. - Поручик Рожков, а это подпоручик Тихонов.
        - Капитан Сохачевский, а это - господин Александр Бегин. Мы ищем двух сбежавших арестантов.
        - Если ляхов, то мы наслышаны.
        - Вы никого не встречали по пути?
        - Нет, и если вас интересует Томск, то там вы их не найдете.
        - Это еще почему? - вмешался я в разговор.
        - Вчера в городе произошел неприятный инцидент, это к делу, впрочем, не относится. Важно то, что вся полиция и даже армия были привлечены к охране правопорядка. Ваши беглецы мимо проскользнуть не могли.
        - Мы знаем, что с Приобья они пошли на север, вы никого по пути не видели, мы тоже. В Томске их нет, что ж они, под землю провалились? - спросил я, глядя по сторонам.
        - Томск не единственное место, куда они могли податься. Если вы поедете на запад, то наткнетесь на деревню, оставшуюся некогда от острога. Мы это место именуем просто острогом.
        - Поручик, но ведь они не дураки, чтобы ехать в острог.
        - Дураки не дураки, а в Томске их поймают быстрее, чем в полузаброшенной деревне.
        - Странное дело, - сказал капитан. - В деревне их быстрее обнаружат.
        - Думаю, что там некому их обнаруживать, - усмехнулся Рожков. - Вам не стоит сильно переживать. Больно высока вероятность, что они уже замерзли и бугрятся где-то под снегом по дороге на запад.
        - Спасибо за наводку, поручик, - произнес я, разворачивая лошадь.
        С офицером и его компаньоном мы распрощались, оставшись наедине с дилеммой.
        - Нет смысла ехать в Томск, коли все, что сказал поручик Рожков - верно, - начал говорить Виктор Андреевич.
        - Согласен, но не может поручик быть в курсе всего, что происходит в городе. Где-то могли проскочить, - отвечал я.
        - Но если они действительно подались в острог? Нужно взглянуть на ситуацию иначе. Им ведь никак не выбраться из Сибири?
        - Они слишком долго шли на север, идти скоро будет некуда. Единственный вариант - это…, - я на секунду замолчал.
        - Что? - спросил капитан.
        - Река, - осенило меня. - Ну конечно, они хотят выйти к реке!
        - Толку от нее? Она ведь во льду: разгар зимы.
        - Так они и собираются ехать по ней, а не плыть!
        - Им понадобятся сани, лошади, припасы.
        - Все это проще будет купить в остроге, чем в Томске.
        - И куда ж они подадутся?
        - Короткий путь - по Томи на юг, но рискованно. Длинный - дальше на север до слияния с Обью, а уже потом по ней на юг. Но этот путь еще опаснее.
        - Сколько у них уйдет на сборы?
        - Да черт его, но мешкать они не будут.
        Виктор задумчиво опустил свой взгляд куда-то вниз.
        - Поскольку я капитан экспедиции, решение за мной. Едем на запад, - сказал Сохаческий и взглянул на меня так, будто надеялся, что я не стану препираться.
        - Как скажете, капитан, - произнес я, решив довериться чутью юнца.
        Мы выдвинулись в сторону острога, гоня со всей силы лошадей. Дорога не должна была быть длинной, но тревожное ожидание развязки растягивало ее. Усиливалось чувство голода и усталость, но только я решился предложить соратнику сделать привал, как увидел неподалеку от нас огромное серое пятно, движущееся в противоположном направлении.
        - Оленье стадо хантов, - прокомментировал я картину для Сохаческого.
        - Теперь я действительно вижу, что мы на севере, - сказал он в ответ и предложил расспросить пастухов о наших путешественниках.
        Приближаясь к стаду, я заметил, как оно все больше теряет целостность и расползается на куски. Среди нескольких пастухов по виду не было женщин, однако издалека разобрать лица и фигуры не представлялось возможным.
        Завидя нас, ханты стали замедляться и наблюдать за нашим приближением. Подобравшись совсем близко, я смог сосчитать всех мужчин: их было пятеро. Четверо были повернуты к нам лицами, изображавшими интерес, а последний - спиной. Сначала мне показалось, что его шуба ярче прочих, но когда я слез и стал подходить ближе, сторонясь рогатый скот, я вдруг узнал европейское пальто и тулуп.
        Сохачевский остался на лошади, но следовал за мной, то и дело упираясь в серый табун.
        Я же, кивнув всем четырем всадникам, достал револьвер. Ханты с собой оружия не имели, так что единственную опасность мог представлять только таинственный пятый пастух. Я направил на него дуло оружия и громко приказал развернуться, что тот и сделал.
        Передо мной возникло бледное лицо с узкими глазами и большим носом. Оно взглянуло на меня недоумевающе, и я опустил пистолет. Посмотрев назад, я увидел капитана, сидевшего на лошади среди плотно пасущихся оленей. Он вопросительно кивнул, а я мягко спустил курок, крутя головой из стороны в сторону.
        - Похоже, мы…, - не успел я договорить, как меня тут же сшиб с ног какой-то парень в хантской шубе, отчего я обронил пистолет на землю. Одновременно с этим другой парень в черной европейке стащил Сохачевского с седла, и тот со всей силы рухнул на землю.
        Пока я пытался закрыться от шквала сильных и точных ударов, капитан выхватил револьвер из кобуры, но тут же получил удар ногой по руке и револьвер упал за несколько метров от владельца. Сообразив, что к чему, ханты стали отступать в разные стороны, чтобы не попасть под раздачу. Я же, наконец, увидел лицо нападавшего - белое, вытянутое, с пегой бородкой.
        Сконцентрировавшись, я достал припасенный клинок и воткнул его в живот обидчику, отчего тот, тут же растеряв весь прежний пыл, попятился назад, придерживаясь за ручку ножа. Вскрикнув от боли, парень тут же призвал к себе на помощь второго, который, оставив капитана лежать, подбежал и свалил меня вновь в снег.
        Одновременно раненный в живот поляк нащупал возле себя оброненный мной ранее револьвер, а Виктор снял с лошади свою винтовку. Лях направил дуло в мою сторону и скомандовал другу: « Учец!».
        Я же, поняв, что происходит, как только освободился от железной хватки беглеца, подполз под оленя и быстро растворился среди животных.
        Польский «подранок» выстрелил из револьвера, но пуля прошла мимо. В этот момент капитан подошел ближе и выстрелил в сторону ляхов, но тоже промахнулся, попав в одного из оленей. Животное замычало от боли и стало шататься в разные стороны. В этот момент я продолжал ползти к своей лошади, Сохачевский перезаряжал винтовку, а поляки пытались сбежать. Тот, что был цел, помог другу забраться на лошадь и сел за ним следом, тут же начав неистово бить кобылу по бокам, крича что-то на родном языке.
        Виктор пытался вставить пулю в казенник и выйти на линию огня, поперек обзора которой вновь и вновь возникало стадо, разбредающееся от своего стонущего собрата. Я подбежал к своей лошади и вынул из чехла заранее заряженный карабин. Взведя его, я тоже вышел на линию огня, встав плечом к плечу с капитаном. В это время удирающие на всех парах от нас беглецы были уже на приличном расстоянии.
        - Не успели, твою мать! - бросил мне капитан, оценивающе глядя в след проходимцам.
        Я же пытался сконцентрироваться на прицеле. Мушка замерла прямо по центру целика, но я не знал, как далеко от меня убегающие и сколько градусов взять правее, чтобы точно выстрелить на опережение. Дыхание замедлилось, секунда нервного ожидания и - бах! - единственная пуля попала в сидящего позади парня, он легонько шелохнулся и свалился влево. Лошадь же с поляком, одетым в серую хантскую шубу, продолжала скакать, увеличивая дистанцию.
        - Попал! - вскрикнул капитан. - Я к нему, может, успеет что сказать!
        Сохачевский быстро разыскал свой револьвер и, вскочив на кобылу, отправился осматривать подстреленного парня.
        Я, в свою очередь, перезарядил карабин и подошел к стоявшему в ста метрах неподалеку и все это время безмолвно наблюдавшему за происходящим пастуху, что был одет в европейское пальто. Я боялся, что моего запаса хантыйского может не хватить, однако заметил на шее у пастуха крестик.
        - Ты знаешь, кто это был? - прокричал я на русском.
        Но в ответ мужчина лишь повертел головой.
        - Почему они были среди вас?
        - Хотели сани купить. Говорили, что их преследуют, - наконец сказал пастух.
        - Ты главный?
        - Да.
        - Что они говорили?
        - Они сказали, что их преследуют плохие люди, но мы не лезем в чужие разборки. Они предложили пистолет, золото и свое пальто. Вернее, тот, который мерз и который сейчас ушел, предложил свое пальто в обмен на шубу. Как-никак, в нашем теплее. А золото мы взяли за сани. Надо было только вернуться домой, с собой-то их нет.
        Я опустил оружие.
        - Где пистолет?
        - Пистолета мы не взяли.
        - А чего ж так? - удивился я.
        - Его так просто не продашь, а без патронов нам самим и не нужен.
        - Без патронов?
        - А чего, ты думаешь, они на вас с голыми кулаками набросились? Оружие у них было, а толку от него коли патронов нема?
        В тот момент я не поверил своим ушам. « Не было патронов». Поведи мы себя иначе, может, сейчас оба ляха были бы живы и дожидались отправки обратно в тюрьму.
        - Ладно, - сказал я, махнув на главного пастуха рукой, и отправился к капитану.
        Тот стоял над трупом беглеца и рассматривал его.
        - Блестящий выстрел, господин Бегин!
        - Да ну?
        - Пуля попала в сердце подонка и вышла, очевидно, ранив второго, - говорил Сохачевский, демонстрируя рваную рану на груди у усопшего.
        - На вылет? Вот это да, - удивился я и почувствовал, как что-то капнуло мне в глаз. Приложив ладонь к лицу, я понял, что у меня рассечена бровь. Голова болела, как и тело. Благо, ханты оказали нам небольшую помощь. С их жизнью без хоть какого-то медицинского навыка никуда.
        - Он нежилец. Ныне ему некуда бежать, - размышлял я вслух, когда один из пастухов позднее промывал мне рану снегом.
        - Кровавый след к нему приведет, господин Бегин. Как вепря выследим!
        - Это уж точно, - сказал я и достал из-за пазухи небольшую фляжку с водкой. Сделав несколько неравномерных глотков, я передал ее капитану. Тот тоже сделал пару глотков.
        - Как они убили охранявшего их солдата? - спросил я.
        - Закололи, а что? - ответил Виктор.
        - Похоже, у них нет патронов.
        - Теперь есть, ваш пистолет-то у того.
        - Да, кругом напасть.
        Как и до этого, в тот день рано вечерело. Мы завернули в ткань тело покойного Яна Мостицкого, которое после окончания экспедиции надо было привести обратно к Богдану Всеволодовичу.
        После этого был разведен костер. Ханты предлагали свою еду, но мы с капитаном отказались. Они же отказались от нашей водки. Вскоре после окончания ужина, я и Виктор сидели в палатке. Мы то и дело собирались отойти ко сну, но адреналин от случившегося сегодня нападения не отпускал обоих. Мы вели разговоры о столице, о Сибири, о том, как могли сегодня умереть. Когда очередной обрывок разговора был окончен и наступила тишина, наконец пробудившая во мне желание поспать, Сохачевский сказал: « Господин Бегин, меня уже второй день не отпускают ваши слова, сказанные при знакомстве».
        - Какие слова? - спросил я.
        Капитан посмотрел на меня очень серьезно, но говорил тихо и с уважением.
        - Вы, правда, считаете, что они негодяи только с нашей точки зрения?
        - Если ты русский, то ты их осуждаешь. Если поляк, то оправдываешь. Вот и все дела.
        - Я понимаю, о чем вы говорите, но разве вы не русский?
        - Конечно, русский. И я не оправдываю их.
        - Но почему вы так об этом говорите? Вас будто задевает то, что мы вынуждены их преследовать.
        - Я прожил недолгую, но насыщенную жизнь, капитан. Я видел много людей, я видел много мест, я знаю, как работают относительные ценности и чего стоят наши моральные ориентиры. Я научился уважать чужой взгляд. Но вместе с как бы уважением ко всему условному, пришла и ненависть. Я пытаюсь найти безусловные, абсолютные ориентиры, абсолютные ценности.
        - И у вас получается?
        - Очень редко.
        - Боюсь, что в мире причин и следствий нет места Абсолюту.
        - Возьмем наше дело. Мы можем осуждать причины их борьбы или оправдывать, но вряд ли хоть один нормальный человек будет оправдывать методы этой борьбы.
        - Вы спасаете себя, ограничивая круг людей? Огромное количество радикалов сказало бы, что и методы их борьбы чересчур мягки. То, чем вы занимаетесь, есть самообман. Нет той ценности или оценки, что разделялась бы всеми. Большинством? Да. Всеми? Нет.
        - То-то и оно, капитан. Но я верю, что когда-нибудь найду тот самый Абсолют.
        - Что он вам даст?
        - Якорь, ведь Абсолют - это то, что не может быть обесценено. Он всегда есть, а потому к нему всегда можно вернуться.
        - Вроде родительского дома? - улыбнулся капитан.
        - Вроде того, - улыбнулся я в ответ.
        - Не хочу вас расстраивать, господин Бегин, но ваши поиски не увенчаются успехом. Мы сыны нашего отечества, сыны своей эпохи и того общества, что нам досталось. С этим ничего не поделать.
        - Человек свободен выбирать. Если не общество и его мораль, то отношение к ним.
        - В этом Абсолюта нет тем более.
        - Может ты и прав, Виктор. Может ты и прав….
        - И все же, да, общественная мораль не безусловна. Но ведь она работает, разве не так?
        - Когда-то и я смотрел на вещи похожим образом. Нет, она не работает. Когда церковь навязывает пуританскую мораль, но не может заставить собственных священнослужителей ей хоть немного следовать - это разве не пример неработающей морали?
        - Вы считаете, что церковники слишком грешны?
        - Нет, они как раз грешны, как все. Но ведь больше других кричат о духовности. Не зря Грозный сказал, что они хуже скотов.
        - Ох, господин Бегин, да вы циник.
        - Я этим не горжусь. Одно дело быть циником в 16, другое - в 40. Я страдаю от этого.
        - Цинизм идет от многодумства. Если жить вещами и людьми, а не постоянно думать об их ценности, будто смотрите на жизнь свою со стороны, то все будет хорошо.
        - Возможно, капитан, ты и прав.
        Вновь в палатке ненадолго воцарилась тишина.
        - Господин Бегин.
        - Да?
        - А как вы спите по ночам, если ваша голова занята подобными мыслями?
        - Я? Да легко, - достав фляжку, сказал я и вновь сделал несколько глотков. - Ты только не подумай, это чтоб согреться.
        - Конечно, - улыбнулся капитан.
        На следующее утро мы отправились по следам, возможно, уже мертвого Людвика Мазовецкого. Мы с капитаном были напряжены, но сохраняли хорошее расположение духа. Кажется, у нас обоих было благостное предчувствие.
        Пройдя на лошадях без малого 15 верст, мы вдруг увидели перед собой белые стены монастыря, стоявшего в ста метрах от замерзшей Томи.
        - Это еще что такое? - спросил меня капитан.
        - Я и сам не знаю, - удивленно отвечал я. - Я, в самом деле, считал, что больше здесь нет ничего вокруг.
        - На карте, что мы смотрели в Приобье, тоже никаких монастырей отмечено не было.
        - Может, он заброшен?
        - Нет, господин Бегин, смотрите: дым!
        Действительно, приглядевшись, я увидел, что над строением легко закручивались кружева дыма.
        - Здесь опасно. Многих ксендзов рассылали по монастырям, так что здесь наш парень мог найти укрытие, - сказал я.
        - Час от часу не легче, - бросил в ответ капитан и тяжело вздохнул.
        Изначально недурное настроение было подпорчено.
        - Смотрите, люди! - сказал Сохачевский, кивнув в сторону пары тяжеловесных фигур в черных одеяниях. Они несли пустые ведра к реке.
        - Сначала их расспросим, что да как, - произнес я, нервно постукивая пальцами по пустой кобуре на поясе.
        Мы подобрались ближе к двум послушникам, когда те бурили лед на реке.
        - Добрый день! - поздоровался с ними капитан.
        - Добрый, - ответили разом парни.
        Я присмотрелся, но не увидел среди них Мазовецкого.
        - Я капитан Сохачевский, а это господин Бегин. Мы ищем одного бежавшего поляка.
        - Вам надо обратиться к настоятелю - отцу Григорию. Хотя можете и нам поверить - здесь никого не было, мало кто добирается сюда, - говорил тот послушник, что не был занят бурением льда.
        Мы вежливо распрощались и направились в сам монастырь.
        Он представлял собой белокаменный храм, огороженный по кругу со всех сторон непрерывной постройкой, где находились кельи послушников и велось нехитрое подсобное хозяйство.
        На входе нас встретил зрелый мужчина, которого на вид сильно старила борода.
        - Здравствуйте, вы отец Григорий? - спросил я.
        - Да, рад приветствовать в Свято-Никольском монастыре, - ответил он и взглянул на труп Яна Мостицкого, завернутого в ткань и покачивавшегося на лошади капитана.
        - Как давно здесь находится этот монастырь? - спросил Виктор.
        - Да лет семь, пожалуй. Самый северный монастырь в наших краях.
        - Это капитан Сохачевский, он не местный. Я же знаком со здешними местами, но никогда не знал, что тут есть монастырь.
        - Дальше нас точно уже ничего нету. Мы, если хотите, крайний рубеж всей Томской губернии.
        - У нас к вам есть дело, отец Григорий, - сказал капитан.
        - Это я уже пооонял, - вновь положив взгляд на тело Яна, протянул мужчина. - Раз так, то пройдемте в келью.
        Мы слезли с лошадей, я снял свой карабин и повесил на спину.
        Клирик бодро повел нас в свою комнату. Было видно, что он рад редким гостям. Лошадей же наших увели подозванные им ранее послушники. Предложив чаю и получив положительный ответ, он поставил самовар в столовой, вход в которую был в том числе и из его келии.
        После этого он вернулся и присел на деревянную скамью, что растянулась аж на две стены и, судя по всему, служила ночью кроватью. Помимо скамьи, в кельи были стол, стул и огромный деревянный шкаф, уставленный ветхими фолиантами. На большом окне не было ни тюли, ни какой тряпки. И без того помещение было темным, подходящим только для затворников, на которых отец Григорий не был похож.
        - Мы ищем одного человека - Людвика Мазовецкого. Это лях, что бежал из тюрьмы.
        - Хорошо, но позвольте сперва полюбопытствовать: кто ваш немногословный спутник?
        - Это Ян Мостицкий, - начал отвечать капитан. - Он составил компанию Людвику, которого мы теперь ищем.
        - Вот оно что. Хотите и второго добить?
        - Нет, хотели бы взять его живым, правда, он ранен.
        - Значит, дороги не выдержит?
        - Какая разница? - вмешался я. - Если вы знаете, где он или укрываете его, то это преступление. Не заставляйте нас применять силу, отец.
        - Спокойно, спокойно, - улыбнулся Григорий. - Его здесь нет, а даже если бы и был, то я бы вам его не выдал. Однако же мы сделаем вот как: вы пойдете и проверите все кельи и храм, а я сделаю вид, что это вышло случайно, без моего ведома.
        - Спасибо, отец, - сказал капитан и переглянулся со мной. В ответ я ободряюще кивнул.
        Мы действительно прошлись по всему монастырю, но куда бы ни зашли - везде было пусто. Немногочисленных послушников наша активность не смущала, они даже оказывали нам помощь. Когда поиски были окончены ничем - капитан грозно топнул и воскликнул: « Боже, ну не сквозь землю же он провалился».
        « А может и сквозь. Быть может, рухнул где-то по дороге, а мы его и не заметили, или проскакал этот монастырь, что тоже немудрено» - думал я в ответ.
        Так или иначе, мы были огорчены. За то, что нашли лишь одного, Богдан Всеволодович выплатит только половину суммы, хотя важнее здесь репутация. Как-никак раньше таких оплошностей я не совершал.
        Позже мы сидели с отцом Григорием в столовой и пили пустой чай.
        - Знаете, отец, не понимаю я, как можете вы так вот жить, - начал я разговор, пока Сохачевский в расстроенных чувствах цедил второй стакан.
        - Без молока?
        - Нет, вообще вот так, - я показал руками наше окружение. - В том числе и без молока.
        Отец Григорий рассмеялся.
        - Знаете, я и в мирской жизни жил очень скромно, хотя потомственный дворянин.
        - Я тоже потомственный дворянин, как и капитан, - сказал я. - Но привычки ваши мне все же чужды.
        - Вкусы ваши не главное различие, - наконец заговорил Виктор, обращаясь ко мне. - Ведь вы, господин Бегин, только находитесь в поисках непреложных истин, а отец Григорий уже их нашел.
        - Что правда, то правда, - ответил я.
        - Ааа…. Так вы ищете Бога? - спросил у меня клирик.
        - Нет, отец, я ищу Абсолют.
        - А чем, позвольте полюбопытствовать, вас не устраивает вера?
        - Я не хочу оскорблять ее своей неискренностью.
        - Вот оно что, вы не верите.
        - Можно сказать и так, - ответил я и опустил взгляд в стол.
        - Не смущайтесь, я вас пониманию. Каждый ищет свой путь, свою дорогу.
        - Значит, вы свою нашли здесь? - спросил Сохачевский.
        - В монастыре? Надеюсь, что да. Хотя порой не покидает ощущение, будто я себя обманываю.
        - В каком смысле? - спросил я.
        - Я ведь тоже был военным. На Кавказе воевал и в Крыму. С детства думал, что для мундира рожден. А потом…. Не то испугался, не то надоело все. Ушел. Решил, что если не мое это, то Господь даст покой, буду жить в мире. Все думал, что не должно призвание человека в убийстве состоять.
        - Выходит, нашли вы свой покой здесь? - спросил я.
        - Как видите, - улыбаясь, сказал отец Григорий.
        - А если что случится?
        - Вернусь и буду служить, как сын мой. Он сейчас где-то за границей.
        Не успел я поставить на стол только что осушенный стакан, как страшный мужской крик послышался откуда-то с улицы.
        Втроем мы выбежали из монастыря и увидели, как двое послушников, что до этого набирали воду, тащили на руках окровавленное тело еще живого Людвика. Один из послушников нес за дуло мой револьвер. Преступник явно не мог идти сам.
        - Мы его нашли неподалеку, - крикнул один из парней.
        Отец Григорий хотел подойти и помочь, но я направил на него винтовку: « Не надо. Это наше дело».
        Священник тут же опустил руки, удивленно глядя мне в глаза. Капитан достал револьвер и приказал отойти послушникам. Те, испугавшись, повиновались. Они аккуратно опустили Людвика на колени и принялись расходиться в стороны, ближе к монастырю.
        « Ублюдок» - бросил капитан, ударив ручкой пистолета ляха по лицу.
        - Ему ведь помощь нужна, что же вы делаете? - надрываясь, завопил клирик.
        - Он убил офицера, и чуть не убил нас. Если сам сейчас сдохнет, то невелика потеря, - говорил Виктор, хватаясь за ворот окровавленной рубахи, торчавшей из-под хантской шубы.
        Он увидел кулон на золотой цепочке, висящий на шее у Мазовецкого и, сорвав его, отбросил в мою сторону. Я же, удостоверившись, что отец Григорий не будет мешать, опустил карабин и стал подходить к капитану. В этот момент клирик взглянул на цепочку Людвика, что валялась в снегу перед ним, и широко раскрыл глаза.
        - Вы сказали, он убил офицера? - спросил клирик потяжелевшим голосом.
        - Да, за то его и отправили сюда.
        - Как звали офицера, которого он убил? - спросил клирик, забрав мой пистолет у послушника, что держал его все это время.
        - Евгений Анисимцев, - бросил я.
        - А зачем вам это, отец? - спросил капитан и, обернувшись, увидел, что Григорий стоит и направляет на поляка мой револьвер, отобранный у послушника.
        Клирик выстрелил прямо в голову преступника, а затем еще пять пуль всадил в уже лежащее на снегу тело. Я оглянулся на выстрелы и тут же отскочил в сторону. Когда в пистолете кончились патроны, я взглянул на мертвого пленника, а затем на лицо Григория. Он отбросил опустошенный пистолет и, заплакав, упал на колени. Мы недоуменно переглянулись с Сохачевским.
        - Женя, сынок, - промолвил клирик сквозь слезы и подобрал с земли украшение.
        В тот день это были последние слова отца Григория.
        Мы завернули тело Людвика в ткань и положили его на мою лошадь. Решено было заночевать в монастыре, а утром выдвинутся в обратный путь. Экспедиция была завершена успешно, но странные чувства продолжали истязать нас. На следующее утро отец Григорий объявил послушникам, что покидает монастырь и возвращается на службу в армию. Он сообщил, что поедет с нами. Ни капитан, ни я не были против. Так странно и закончилась эта история. И этой историей я заканчиваю свою жизнь. Кто знает, может, кто-нибудь донесет когда-нибудь капитану Сохачевскому (хотя он наверняка уже носит другое звание), что его старый приятель так соизволил закончить свой путь.
        Интересно, помнит ли Виктор Андреевич все то, что помню я? И если так, то с какими чувствами обо всем этом вспоминает?
        ***
        Сладки воспоминанья о далеком!
        Окинув взором прошлое порой,
        Я вспоминаю, как в речах и склоках
        Шел против мира целого войной.
        И не смущало друга отреченье:
        К чему счет людям? Истина за мной!
        Попытки заглушить боль огорченья
        Лишь испещряли душу пустотой.
        И не было тонов, полу-оттенков -
        Все ясно и без всякого терпенья.
        Я тело доведу до омертвенья,
        Но, миру вопреки, все ж буду прав!
        Эх, где теперь то прежнее упрямство?
        Погас запал, как жизнь среди могил.
        Я злобой жёг судьбы своей мытарства
        И крылья в пылу битвы опалил.
        Теперь во мне молчит накал страстей,
        А я, как птица, меж двух крайностей
        Лавирую, стремясь не рухнуть вниз.
        И этот путь, поверьте мне, тернист.
        Я жалил ядом - нет теперь его.
        Я непреклонен был - теперь в сомненьях.
        И вроде проживал жизнь одного,
        Но на три жизни было в ней мгновений.
        Я каждой ставкой восхищал народ,
        Я жил ва-банк, а как же жить иначе?
        И разрушая прежний обиход,
        Себя я изолировал, тем паче.
        Как будто одержим, но без желанья.
        Хоть часть меня была в том самом мне?
        А может, одержимость, заклинанье
        Господствовали в темной пелене?
        Однако знаю: я жил не напрасно.
        Жаль только лишь грядущую пору:
        Всю свою жизнь пробегав сопричастным,
        Я ненароком упустил судьбу.
        ТОНКОЕ ЧУВСТВО
        Вздымалась кружевом роса,
        В лучах тепла волнуя дали,
        Пока пернатых голоса
        Остатки тиши прогоняли.
        Просторы синие небес
        Вдруг поседели в одночасье,
        И окропленный влагой лес
        Застыл в осанистой гримасе.
        Пока бушует непогода,
        Замолкли сизые поля,
        Наполнилась тоской природа,
        Поникла в слякоти земля.
        ЧАСТЬ 1.
        1862 год.
        Пара верст пути оставалась карете до пункта назначения, когда она остановилась, чтобы высвободить страждущего свежего воздуха и твердой почвы под ногами молодого человека. Терзаемый глухой головной болью и приторно-сладким чувством тошноты, студент Императорского университета Святого Владимира опустил голову, приготовившись к худшему, но неприятные позывы в мгновение отступили под гнетом утренней степной прохлады.
        « Фух, кажется, отпустило» - подумалось юноше, когда он решил оглядеться по сторонам.
        Навязчивое желание избавиться от морской болезни, застигнувшей студента в Винницком уезде Подольской губернии, то усыпляло его в дороге, то заставляло нервно вглядываться в заоконный пейзаж. Последние часы поездки молодой человек как раз провел в беспокойном сне, потеряв на время ориентацию в пространстве. И вот он стоял на окраине неприглядной сельской дороги, наблюдая раскинувшееся пред ним земляное полотно, усеянное крестами и серыми надгробиями.
        - Как вы, Генрих? - спросил соскочивший с кареты извозчик и принялся разминать запрелые от продолжительного сидения части тела.
        - Мне нехорошо, - сухо констатировал юноша, не желая обсуждать детали. - Почему у кладбища нет никакого забора?
        - А зачем? Оно всё ширится, такова уж суть погостов.
        Генрих со сказанным согласился, незаметно кивнув.
        - Что ж, немного тут осталось? - спросил он.
        - Так минута буквально! Мы уже в Гнивани.
        - Это хорошо, ладно, поехали.
        Извозчик, услышав самое ходовое в его работе слово, тут же оживился и поспешил вернуться на свое место. Сплюнув едкую слюну, решил сесть в карету и Генрих, однако же дуновение протянувшегося по земле ветра обдало его ноги и обнаружило странный еле различимый вдалеке свист. Студент прислушался, но вдруг ветер стих и таинственный звук пропал вместе с ним.
        - Ты слышал? - спросил юноша у везущего его мужичка.
        - Ветер?
        - Нет же, другое. Какой-то… какой-то звук.
        - Вам показалось.
        - Да нет же, у меня тонкий слух, я точно услышал.
        - Господин Бауэр, если вы хотите еще немного подышать свежим воздухом, то я не против: спешить, собственно, некуда.
        - Особенно вот этим, - ответил Генрих, махнув головой в сторону могил.
        Вдруг ветер вернулся, а вместе с ним вернулся и странный ускользающий от неопытного уха свист. Юноша уловил его и тут же определил, что источник звука находиться на кладбище, но повернув к крестам свою голову, почувствовал, как ветер стремительно растворился в тишине и таинственный шум проделал следом тот же трюк.
        - И опять! Ты слышал? - вопрошал молодой человек, но извозчик сохранял равнодушие.
        - Быть может, где-то есть щель и ветер задувает в нее, делов-то. Так вы готовы?
        Студент помялся еще чуток и, решив, что долгие дороги вредят его душевному покою, вернулся в карету, чтоб, наконец, завершить начатое.
        Наступило 11 часов, когда карета, груженая тяжелым чемоданом и неприветливым путником, остановилась возле единственной в Гнивани церкви. Генрих, не будучи знатоком архитектуры или любителем православного зодчества, все же по достоинству оценил белоснежные стены куба храма и теплый желтый блеск его златой главы. Ступив на паперть, молодой человек увидел бедняка, просившего милостыню. Не желая слушать его речей, юноша старался скорее проскользнуть мимо нищего, не преминув подбросить в копилку последнего пару монет и скрывшись за дверьми храма до того, как несчастный примется рассыпаться в благодарностях.
        « Службы нет» - тут же послышался из глубин прихода чей-то голос, подбрасывающий в воздух легкое эхо.
        - Простите….эм, здравствуйте! Я не за тем, в общем-то, - наклоняясь вглубь незнакомого помещения, произнес студент.
        Наконец ему навстречу вышел молодой священник с темной бородой, окантовывающей вытянутое лицо.
        - Здравствуйте-здравствуйте. И за чем же вы тогда? - спросил поп, осматривая неизвестного.
        - Я ищу Михаила Федоровича Митюкова, я его студент. Нездешний: приехал из Киева.
        - То, что нездешний, - это видно. Что ж, помогу я тебе, хоть с Михаилом и знаком не близко. Гораздо лучше я знаю его брата - Петра Федоровича. У него-то твой учитель и останавливается, когда приезжает. А живут они в коричневом доме, что к кладбищу примыкает.
        - Тому самому кладбищу? - спросил Генрих, показывая рукой в сторону, откуда сам только приехал.
        - У нас оно одно. Петр Федорович сооружает гробы, тем и кормится. Он вообще мастер-плотник, но почему-то когда упоминаешь гробы, люди лучше запоминают. Он кстати и сторож на погосте.
        Вдруг юноша со священником обернулись ко входной двери. Одинокий, но весомый стук привлек их внимание, а после было слышно, как на деревянную паперть поставили ( да так резко, словно бы уронив) что-то тяжелое. За отворенной наконец дверью показалась острая борода уже знакомого студенту бедняка, однако тот, попятившись назад, пропустил вперед себя двух молодых людей, груженных полезным грузом. Один нес туго завернутую в плотную ткань картину, местами перетянутую крепкими узлами. В высоту она была не меньше полутора метров, а ширина составляла около одного. Несущий ее парень с каштановыми волосами то и дело норовил сдуть пот, объемными каплями выступавший на его лбу. Следом шел рыжий хлопец, лицо которого выражало какое-то легкое веселье, хотя выпуклые сумки, повисшие на его могучих плечах, вовсе не казались маловесными.
        - А, Ярик, Андрюша, проходите, можете пока все это поставить, чего спины рвать, - воскликнул священник, увидев старых знакомых.
        Те, услышав слова служителя, опустили тягости на пол. Генрих же, заприметив характерные ямочки на щеках незнакомцев, заключил об их кровном родстве.
        - Это, я так понимаю, свечи? - вновь заговорил поп, указывая на сумки.
        - Да, Евгений Петрович, они самые, - подал наконец голос рыжий, и его бас срезонировал от голых стен храма.
        После этого второй брат откинул слегка маслянистый клапан, и взору всех присутствовавших предстала аккуратно составленная гора тонких бледно-желтых церковных свечей, немного отдававших синевой.
        - Замечательно! Прелестно! Вы такие молодцы, голубчики! - широко размахивая руками, восславлял труд двух братьев Евгений. - А это что?
        Внимание попа переключилось на поставленную у стены картину.
        - Икону новую написали, - будто бы стесняясь, пояснил парень с темными волосами.
        - Икону? Ой-ой, а как же так? Я же говорил вам, что нету больше места, дорогие вы мои….
        - Евгений Петрович, так ведь непростую принесли, - сказал Ярослав, лицо которого было усыпано веснушками.
        И вновь, услышав голос, скорее всего, старшего брата, Андрей бросился развязывать громоздкие узлы. Когда оковы были сняты, оказалось, что на сакральном изображении виднеется лик Василия Блаженного.
        - Так ведь…имеется уже у нас такая, голубчики, - словно бы растерявшись, говорил священник. - Та самая, единственная, что в пожаре уцелела
        - Мы знаем, Евгений Петрович, но хотели ее нашей заменить.
        - Вашей? А чего же так?
        - Больно хотелось себе эту икону в дом, но нехорошо будет самим себе икону писать.
        - Православие этого не запрещает, - тут же бросил поп.
        - Конечно, но…просто как-то не по себе, что ли, - оправдывался Ярослав сразу за обоих.
        - Мы бы свое искусство улучшили, если бы рядом образец достойный был, - нашелся вдруг младшенький.
        - Эх, что же делать? Понимаете ли, ребята, нет у меня возможности платить за это, денег-то на новый приход изрядно истрачено.
        - Дык мы же не продавать хотим, а обменивать.
        - Что же получается, церковь вся будет в ваших работах? Нравится мне эта идея, конечно. Самобытно, кто заедет - вон, как молодой человек подле вас - тому объявить можно, что все дело рук местных мастеров.
        При упоминании студента отец Евгений кивнул в его сторону, будто бы обозначив его в пространстве перед прежде равнодушными братьями. Те кивнули Генриху, а он кивнул в ответ.
        - Но с другой стороны, ребятушки мои, я эту несчастную икону с самого Киева вез, она, считай, ценна уже этим.
        - Евгений Петрович, может, тогда отдадим мы вам за нее и свечи, и свою работу? Нам ведь дальше учиться надо, а то мы все по памяти работаем, что непросто.
        - Ох, нет, так дело не пойдет. Работа любая должна оплачиваться.
        - Для нас Василий Блаженный - выше всяких оплат, - вновь заговорил Андрей с каким-то странным воодушевлением в глазах.
        - Ладно, так и быть, забирайте. Но! - остановился вдруг священник, отводя глаза в сторону и хмурясь так, будто хочет что-то вспомнить. - За свечи я тоже заплачу, все по-честному, друзья мои.
        После этого братья вновь подняли сумку и икону, чтобы отнести их в глубь храма. Генрих же собрался уходить, но перед самым выходом остановился и, немного растерявшись, попятился назад.
        - Коричневый дом у кладбища, удачи! - повторил ему уже сказанное поп и пошел следом за Андреем с Ярославом.
        - Благодарю! - бросил студент и покинул сакральное строение.
        Коричневый дом, что, как и говорил священник, прилегал к кладбищу, представлял собой внушительных размеров бревенчатую постройку, выкрашенную в приятный древесный оттенок. Расстояние до кладбища, таящегося за недлинной стеной, все же позволяло чувствовать себя дома комфортно, тем более что окна выходили не на погост, а на заросший овраг, где тихонько притаилась местная речка.
        Генрих, прибыв на место, вынул из кареты чемоданы и отпустил извозчика.
        Калитка во двор была не заперта и держалась открытой благодаря гибкой ветке, привязавшей ее к цветущей яблоне. Около дома стоял сарай, видимо, приспособленный под мастерскую. Рядом с ним лежала неприкрытая куча дров. Юноша внимательно оглядывал все это, пока его не напугал голос, донесшийся из открытого окна.
        - Здрасьте, помер кто-то? - вопросил пожилой мужчина с седой лохматой головой, одевший рубаху на голое тело.
        - Эм…нет, здравствуйте!
        - Да здрасьте, здрасьте. Чьих будете? - вновь вопросил старик.
        - Я ищу Михаила Федоровича. Вы, наверное, его брат - Петр.
        - Верно, а чего вам наш умник понадобился? Если зуб болит или какая другая хворь, то это не к нему, он у нас по болезням души.
        - Я его студент, собственно, тоже собрался писать работу про психические расстройства.
        - А, вон что. Ну, проходь, студент.
        В просторных сенях юноша поставил чемоданы и вошел в светлицу.
        Лысый мужчина с умиротворенным выражением лица сидел за столом и читал, иногда прерываясь на чай. Это и был профессор Митюков, о чем, собственно, говорила его аккуратная одежда, несвойственная работным людям. Его брат стоял рядом, занимаясь корзинкой сладостей для трапезы.
        - Ваше имя? - бросил Михаил Федорович в сторону вошедшего юноши, не отрывая при этом взгляда от книги.
        - Здравствуйте, профессор. Вы, наверное, меня не помните. Меня зовут Генрих….
        - Не припомню таких, - сказал преподаватель, все так же не поднимая взгляда.
        - Генрих Бауэр, - договорил студент, стоя смирно в проходе.
        - Бауэр? - спросил Михаил Федорович, наконец оторвавшись от чтения. Его строгий взгляд был искажен толстыми линзами очков. - Конечно, я вас помню, Бенедикт. А чего это вы Генрих?
        - Думал, так менее официально. У меня два имени, есть из чего выбрать.
        - Оно, может, и так, - вступил вдруг в разговор Петр Федорович, выставляя на стол свежие ватрушки, - но Бенедиктом вас легче запомнить, так что пользуйтесь им, не стесняясь.
        После этого плотник предложил гостю присесть за стол и отведать свежей выпечки. Студент не отказался, тем более, что как раз проголодался с дороги.
        - Итак, с чем же вы ко мне пожаловали, голубчик? - начал расспрос профессор.
        - Понимаете ли, Михаил Федорович, подходит время, когда нужно выбрать руководителя дипломной работы, а со мной ни один преподаватель категорически не хочет работать.
        - Интересно, - озадачился вдруг лысый мужчина, - а по какой причине?
        - Видите ли, обычно сфера моих интересов лежала в судебной медицине….
        - Как же! Помню! Вечно вас к трупам тянуло. У нас же это дело не сильно развито. Нашли в воде, значит, утонул, нашли на пепелище - задохнулся.
        - Вот-вот, но поскольку, как вы верно заметили, дело не шибко известное, то и людей квалифицированных по этой части у нас мало. Вот я и решил по болезням души писать работу, однако, и это у нас малоразвито, и те учителя, что имеют глубокое представление о сём предмете, посчитали, что я неспособен в него погрузиться. Но это не так! Мне сказали, чтобы я поезжал к вам и надеялся на чудо.
        - Ага, значится, вы хотите в полете переобуться и сделать вид, что все года учебы посвятили уму-разуму человеческому?
        - Нет, Михаил Федорович, я, правда, в этом вопросе очень осведомлен! А коллеги ваши как раз думают, что раз я с кадаврами имел обыкновение возиться, то и не способен про живых ни слова написать.
        - Боюсь спросить, а хоть какая-нибудь основа у вас есть?
        - Я почти закончил работу, она у меня с собой, - сказал Бенедикт, допивая свой чай.
        - Значит так, молодой человек. Раз уж вы проделали сей путь, то я, конечно, просмотрю ваши наброски, но ничего не обещаю.
        - Большего и не прошу, профессор.
        - Я помню, что на моих предметах вы штаны просто так не просиживали, так что предчувствие мое хорошее.
        - Спасибо, Михаил Федорович! Если вы вынесете положительный вердикт, то я с чистой совестью вернусь в Киев и буду заканчивать работу, дожидаясь вас там.
        - Мы вернемся вместе, Бауэр. Отпуск мой уже кончился, если быть честным. Я жду лишь момента, когда к нам с братом заедет наша сестра, что живет в 10 верстах отсюда. Я Анну давно не видел, редко заявляется.
        - А почему вам самим ее не посетить?
        - Потому что Аннушка - замужем, и хотя это не звучит как проблема, - тяжело вздохнув, произнес Петр Федорович, - это проблема!
        После этого он встал из-за стола и стал поправлять рубаху.
        - Пойду обход делать, работа не ждет. А вы пока беседуйте, ученые. Кстати, молодой человек, раз уж вы остаетесь дольше, чем планировали, то можете разделить с моим братом комнату. Там чисто и есть еще кровать.
        - Это бы сильно помогло, Петр Федорович, спасибо.
        - Да что уж….
        Сказав это, хозяин дома покинул свое жилище, а его брат воскликнул: « Чего же мы время теряем? Давайте сюда ваш шедевр».
        С момента ухода Петра Федоровича прошло больше 30 минут. Бауэр сидел на том же месте и клевал носом, пытаясь не уснуть. Его преподаватель пролистывал страницу за страницей в полной тишине, но не преодолев и половины, стал поглядывать на часы.
        - Непохоже на него, обычно этот обход длится меньше.
        Юноша в ответ лениво потянулся и зевнул, как вдруг его напугал звонкий и тяжелый звук со двора. Михаил Федорович, тут же отложив бумаги, приблизился к открытому окну и увидел своего брата, роющегося в сарае.
        - Что-то случилось?
        - Случилось! Две могилы обвалились, даже и не знаю, что думать.
        - Может, подмыло их?
        - Так ведь дождя сколько не было.
        - Ну ладно, помощь нужна?
        - Да вроде справлюсь, - сказал Петр Федорович, извлекая из сарая внушительных размеров инструмент.
        После этого профессор вернулся на свое место и принялся дальше поглощать информацию.
        - Вы хотите спать, Бенедикт? - вдруг потревожил он своего студента.
        - Если честно, да. Меня вымотала дорога сюда.
        - Что есть, то есть, однако, не вздумайте засыпать. Собьете режим, и будете по ночам бодрствовать, аки нечисть. Вы ведь не нечисть?
        - Вообще не замечал за собой, хотя сегодня в церкви чувствовал себя некомфортно.
        - Вы уже и церковь посетили?
        - Да, там я и узнал, где вас найти. А вам не мешают отвлеченные разговоры?
        - Нет-нет, что вы, наоборот, держат в необходимом напряжении.
        - Необходимом?
        - С одной стороны, после города деревня позволяет голове отдохнуть, с другой, ты вскоре понимаешь, что тебе некомфортно в этом покое.
        - Покамест я этого не обнаружил.
        - Время еще есть!
        - А когда прибудет ваша сестра?
        - Обещала заехать на днях, так что не переживайте. Да, кстати, что же произошло в церкви?
        - О, это. Я столкнулся со странными людьми, они…наверное, братья или просто имеют одинаковые ямочки на шеках.
        - Дайте угадаю, один - рыжий, а второй - темненький?
        - Все так, профессор.
        - Да это же Андрюша с Ярославом, они показались вам странными?
        - Наверное, фанатичными, если можно выразиться….
        - Вы просто не знаете истории, - переворачивая страницу, сказал Михаил Федорович. - Раньше они были, скорее, безразличны ко всему этому, в отличие, к слову, от их отца. Но не так давно, уж, пожалуй с год или полтора, он умер и в тот же день церковь, что стояла на месте нынешней, сгорела. Отчего никто не знает, но все понимают, что помещение, где постоянно что-то горит, не может быть вечно в сохранности. Возможно, единственное, что спасало храм до этого, - это божественное вмешательство, кто знает. Люди восприняли тот пожар, как знак, и похоронили отца ребят с почестями и слезами. Думаю, то на них и подействовало. Они стали, как их батенька раньше, помогать храму. Один из них, не помню, кто именно, - художник. Он иконы пишет. А вообще они с пасеки кормятся, живут в 10 верстах отсюда, прямо возле моей сестры, муж которой тоже пасечник. Такие вот дела.
        - Вот откуда у них свечи, - произнес студент, кладя голову на стол.
        - Да, медом торгуют и свечами. Неплохое у них там хозяйство.
        - Я все думаю, а что за знак такой, что церковь в день смерти погорела?
        - Кто его знает, каждый по-своему трактует такие вещи.
        - Раз речь зашла о таких вещах, Михаил Федорович, а не боязно жить на кладбище?
        - Все-таки возле, Бенедикт, это раз. А во-вторых, ты у нас православный?
        - Да, конечно.
        - Тогда знай, что у нас, православных, нет предубеждений касательно усопших. Да и вообще, чего тут бояться? Тихий у нас край.
        - Тихий край, это хорошо, - еле слышно посапывая, шептал самому себе Бауэр.
        Солнце стало багроветь и под собственной тяжестью потянулось вниз. Юноша глядел слипающимися глазами в окно, когда в полу-алых лучах светила появился силуэт запыхающегося мужчины. Приближаясь к окну, он становился все яснее, а его дыхание все отчетливее. Наконец, Петр Федорович предстал перед профессором и студентом в насквозь мокрой от пота рубахе.
        - Тело из могилы пропало, - сказал он, широким жестом вытирая капли со лба.
        - Вот тебе и тихий край, - произнес Михаил Федорович, удивленно глядя на брата.
        ЧАСТЬ 2.
        Генрих стоял на самом краю обвалившейся могилы, протягивая вооруженную фонарем руку так далеко, как он только мог. Внизу же, тяжело кряхтя, работали братья Митюковы. Внимание студента привлекла странная отметина в углу ямы, протянувшаяся от самой поверхности до еще не откопанного гроба по влажной почве. Неуклюжие скосы земляных стен напоминали своим видом образованные естественный образом ущелья и канавы, но отметина, оставленная чем-то в углу, было абсолютно ровной и даже гладкой. Будто из могилы торчала некая ветка или труба, вот только поблизости не было ничего подходящего под это описание. Да и зачем эти вещи понадобились бы усопшему?
        Решив лучше рассмотреть странный скос, юноша, неловко балансируя, направил в его сторону фонарь, за что тут же получил несколько грубых упреков от ослепших на время братьев.
        - Держи ровнее, Бауэр, или мы тебя плохо кормили? - воскликнул профессор, механически повторяя свои движения.
        Изнуренный рытьем липкой глины, Петр Федорович наконец услышал стук лопаты, ударябщейся о крышку гроба, а вернее, об некогда составляющие ее куски. Он на секунду остановился, чтобы отдышаться. В это время Бауэр заглянул в глубь соседней могилы, на дне которой покоился пустой гроб с проломленной крышкой.
        - Ну, вот какого черта? - возмущался Петр Федорович, глядя на вымаранную одежду. - Ведь не было ни дождя, ни потопа. Да и не бывает здесь такого! Откуда же вода? Почему хоронили в земле, а откапываем болото?
        - Не нравится мне это все, - проговорил напряженно профессор.
        - Обвалились только две могилы? - спросил Генрих, смотря по сторонам на чужие надгробия, выхватываемые лучами его светильника.
        - Да, только две. Нам еще повезло, что камни туда же не свалились, а то пришлось бы подкоп делать.
        - Значит, вы решили убедиться, что это крышка гроба не выдержала веса земли? - спросил молодой человек, показывая пальцем на раскопанную могилу.
        - Да, я, как увидел, сразу побежал за лопатой, ну вы помните. Стал откапывать, в надежде, что земля так странно осела.
        - Спустя год после захоронения то? - брякнул Михаил Федорович.
        - Так ведь я гроб делал! Не хотелось думать, что моя вина в этом есть. Стал копать и вот, в самом деле, крышка проломлена.
        - Ох и странное дело, - повторял профессор, уставившись в одну точку.
        - И этот гроб тоже пуст? - спросил юноша, опустившись на корточки.
        - Да, вон куски валяются, а тела нет! Но знаете, что меня удивляет даже, пожалуй, больше пропажи тела? Я все копался в той могиле и не нашел кое-чего.
        - Чего же?
        - Небольшого куска, что раньше составлял левый нижний угол крышки гроба. И здесь я его тоже не вижу.
        - Может, мы его не заметили и с глиной выкопали? - говорил Михаил Федорович.
        - Сам погляди, что в той могиле, что в этой крышка проломлена почти посередке. Края коробки нетронуты, а угол исчез!
        - Не может же это быть случайностью? - удивлялся профессор.
        - Крышка всегда из цельного бруска делается, чтоб выдерживала такое то давление. И глянь, другие могилы ведь целехоньки.
        Студент неподвижно стоял над загадочным местом, не произнося ни слова. Он был напуган и не мог собраться.
        - Боже, - произнес Генрих, отведя ненадолго глаза. Мурашки пробежали по его спине, остуженной холодным потом. - А кем были эти люди?
        - Маша Стрельникова и Виталий Драгункин. Знакомы они не были, насколько я знаю. - ответил Петр Федорович.
        - И насколько вообще возможно быть незнакомым в маленькой деревне, - добавил Михаил Федорович.
        - Они были похоронены оба почти год назад, как ты можешь видеть по памятникам. Она от старости померла, сдряхлела совсем, 53 года. А он в реке потонул, молодой еще, 51.
        - И их смерти никак не связаны? - спросил Бауэр.
        - Раз жизни не связаны, то и смерти тоже, - заключил Петр Федорович, пожимая плечами. - Разница в датах кончины в месяц, что тут общего?
        - Совсем уже стемнело, - констатировал профессор, - надо домой, отмываться, прекращать гадать и спать. С утра на свежую голову, может, что и найдет.
        - Ты прав, давай вытаскиваться отсюда, - поддакнул брат, направляясь в сторону более сухой стены, которую венчало надгробие.
        В этот момент Бенедикт заметил по земельному рисунку, что сырость будто бы рассеивалась от низа могилы к ее голове, где было практически сухо.
        « Почему могила пропитывалась влагой снизу?» - задумался вдруг студент, но не решился произнести мысли вслух. Внезапно его отвлек странный звук, в котором юноша не сразу признал тот самый свист, что слышал на кладбище раньше. Отойдя от ямы, в которой стояли Митюковы, он определил направление свиста и сделал ему навстречу несколько шагов, как вдруг звук исчез.
        - Ты далеко-то не уходи, - сказал молодому человеку профессор.
        - Вы это слышали? - спросил юноша испуганно, обернувшись к товарищам по ночному приключению.
        - Ничего не слышал, - сказал Петр Федорович.
        - Это сердце твое в пятки ушло и стучит, - ответил профессор.
        - Да нет же! - воскликнул Генрих и, почувствовав вновь струю холодного ветра, разобрал вдалеке до боли знакомый звук.
        Пока братья, посмеиваясь, выбирались из ямы, Бауэр, надев маску решительности, направился в ту сторону кладбища, откуда доносился звук. Он двигался быстро, боясь вновь упустить исходящий неведомо откуда сигнал. Когда Михаил и Петр стали окрикивать его, он был уже на приличном отдалении, виднеясь во тьме мерцающим пятном. Обойдя кладбище по его кромке, студент остановился, пытаясь разобрать хоть какой-то звук, но тишина поглотила его.
        - Ты чего, сдурел что ли? - настигнув беглеца и запыхавшись от погони, выдали хором братья.
        - Что это за место? - спросил со всей серьезностью юноша.
        - Это еще один участок с новыми могилами, - ответил Петр Федорович. - Ну как новыми, у нас люди не так часто помирают. Эти вот прошлогодние, как и те, выкопанные.
        Сторож очертил в воздухе круг, обозначая границы названной зоны.
        - И раскопанные могилы тоже были новыми? - спросил студент.
        - Да. По нашим меркам, да.
        - А чего в разных местах?
        - Дык ведь уперлись в дорогу, сам же видишь, - объяснял Петр Федорович, указывая рукой на путь, по которому студент прибыл в Гнивань. - Ты, считай, только что полпогоста обошел по его границе.
        - Ладно, - вглядываясь в темноту, произнес студент. - Давайте пойдем домой.
        - Ну, слава Богу! - обрадовался утомившийся с непривычки профессор. - Ты только больше не убегай, особенно с фонарем.
        - У нас, православных, нет предубеждений касательно усопших, - ответил Бауэр.
        - Пока усопшие не встают из могил, - сказал Михаил Федорович, отбивая с сапог приставшую намертво глину.
        ЧАСТЬ 3.
        - Просыпайтесь! - сказал командным тоном профессор и тряхнул студента за плечо. - Просыпайтесь, молодой человек!
        Бауэр открыл глаза и увидел стоящего перед ним Михаила Федоровича.
        - Доброе утро, - сказал он глухим голосом, пытаясь продрать глаза.
        - Завтрак ждет вас, Бенедикт. Опоздаете - меньше достанется.
        - Вы снова зовёте меня на вы?
        Профессор подошел к двери и сказал: « Никогда бы не подумал, что буду будить студентов не только на занятиях, но и в собственном доме».
        Михаил Федорович вышел из комнаты, где еще час назад спал так же крепко, как и юноша. Генрих же, тряхнув головой, приподнялся и, переставив ноги на пол, увидел аккуратно застеленную постель преподавателя.
        Петр Федорович как раз ставил раскаленную чугунную сковородку на стол и, не стесняясь, принюхивался к парящим над ней ароматам.
        - Доброе утро, - произнес вошедший в кухню студент и занял свое место.
        - Доброе-доброе, еще как, - воодушевленно бросил Петр Федорович.
        - Ну не кричи ты с утра пораньше, - протягиваясь к заветной яичнице, приговаривал профессор.
        - Итак, юноша, сегодня мы пойдем к отцу Евгению и расспросим его о том, что же все наши находки могут значить.
        - У вас уже есть гипотезы? - спросил студент, внимая запахам приготовленного на сале завтрака.
        - Ни одной! - будто хвалясь, сообщил плотник сидящим за столом.
        - А чего радуешься тогда? - удивился Михаил Федорович, глядя на взволнованного брата.
        - Вас не манит тайна, господа?
        - О боже, - сказал профессор и опустил взгляд.
        - Что мы знаем? - спросил плотник, глядя на юношу.
        - Что могилы провалились из-за влажной почвы, которая….
        - Которая совсем не характерна для наших мест! - перебил Генриха Петр Федорович.
        - И пропали тела, - закончил Бауэр и принялся трапезничать.
        - Вот! Думается мне, что не так просто это: выкопать могилу, разбить крышку гроба, достать тело годовой давности и скрыться с ним.
        - С двумя телами, - поправил брата Михаил Федорович.
        - Самой же краеугольной загадкой остается то, зачем эти тела кому-то понадобились.
        - Что же мы будем делать? - вопрошал студент, наливая из самовара себе кипяток.
        - Мы сообщим обо всем полиции. Но до тех пор расспросим Кузьмича.
        - Эту пьянь? - разозлился вдруг профессор.
        - Не горячись. Со спиртным он перебирает, ты прав, но сейчас нам это поможет.
        - Да ну? Чем же? - со скепсисом отнесся к болтовне брата Михаил Федорович.
        - Он как раз в очередном запое, а значит, все время проводит в мастерской. А она-то недалеко от того места, где обвал произошел.
        - Откуда он только деньги берет на постоянные попойки? - сокрушался младший Митюков.
        - Кто этот Кузьмич? - решил, наконец, спросить студент.
        - Помощник мой, мы с ним вместе плотничаем, - рассказал Петр Федорович.
        - Только зря время истратим на пьяные фантазии этого идиота, - ворчал профессор, уставившись в одну точку.
        Подобный взгляд у него Генрих видел и раньше.
        - Собирайтесь, господа, дело не ждет! - воскликнул Петр Федорович, убирая тарелки со стола.
        Все трое вскоре были собраны. Выйдя из дома, они направились в сторону вчерашних могил. Выйдя на всё ту же кладбищенскую дорогу, Бауэр увидел дом, находящийся напротив кладбища, за небольшим холмом, хотя домом назвать это было трудно. На единственном в округе дворе стояла одноэтажная постройка. Уже по внешнему виду её можно было понять, что люди здесь не живут. Только Кузьмич.
        - Эй, свои, открывай! - воскликнул плотник.
        - Ну не кричи ты с утра пораньше, господи! - бросил в ответ Михаил Федорович. - Чего мы просто не войдём?
        - Когда он там с ночёвкой остается, я стараюсь уважать его уединение, - ответил плотник, поглядывая по сторонам.
        - Уединение! Хочет покоя? Так пускай в своей мастерской дрыхнет!
        - Это и его мастерская тоже.
        - Ага, щас, во! - профессор показал брату дулю, отчего студент немного смутился. - Не знаю, за что ты его терпишь.
        Внезапно дверь открылась, и из мастерской показался красноносый мужичок в широкой рубахе и с потрепанными волосами.
        - Ух ты, гости, - сказал Кузьмич очень тихо. - Ну, проходьте, водки на всех хватит.
        После этого он малёхонькими шагами стал заходить обратно.
        - Вот за это, - проговорил плотник и вошел в мастерскую.
        Не меньше получаса понадобилось братьям Милютовым, чтобы объяснить Кузьмичу, что пить они не хотят и пришли по делу. Дело это, по Кузьмичу, надо было отметить. Еще столько же времени понадобилось Петру Федоровичу и Михаилу Федоровичу, дабы описать, что же произошло этой ночью на кладбище. Однако когда реперные точки повествования все же были определены, а нарратив несколько раз подстроился под пьяного Кузьмича, последний вдруг посмотрел на своих гостей удивительно трезво.
        - То, что вы говорите…. - начал было Кузьмич уверено, - это не то, вообще не то, не надо.
        В этот момент Милютовым и студенту стало ясно, что рассказ Кузьмича будет еще более сложным для понимания.
        - Я видел кого-то, - произнес вдруг рассказчик, - ночью видел, с огнем.
        - С фонарем? - спросил Михаил Федорович.
        - Да, оно, - кивнул Кузьмич. - Видел, но не видел.
        - Уже что-то, - захохотал профессор, за что тут же получил нагоняй от брата.
        - Продолжай, ну же, - почти приказал Петр Федорович.
        - Они были, были, потом назад, но не в-видно, - икнул рассказчик, но не сбился с ясного повествования. - Обратно шли, много всего, но лиц…неа.
        - Сколько их было? - спросил плотник у своего товарища.
        - Их?
        - Да их, их, сколько было-то?
        - А ты чего на меня орешь? - вдруг грустно произнес Кузьмич.
        Внезапно в разговор вновь вмешался профессор, схвативший бедолагу за грудки и пригрозивший сдать его жене.
        - Видел одного, но двоих… по разу, разные, но не лицами….а как…тенями.
        - Ясно, - разочарованно сказал Михаил Федорович и опустил Кузьмича на место.
        - И что тебе ясно? - спросил плотник у брата.
        - Что надо идти в полицию, а не этого слушать. Протрезвеет, очухается - если еще не забыл, что это такое - расскажет.
        После этого профессор вышел из мастерской, вслед за ним вышел и юноша. Петр Федорович же поблагодарил Кузьмича за помощь и тоже покинул рабочее место.
        - Значит так, мы едем в полицию, а Бенедикт отправляется к отцу Евгению. Пускай разузнает, с чем мы можем иметь дело.
        - Бауэр и Милютов-старший согласились на этот план, решив встретиться позже у братьев дома.
        Добравшись до церкви, Генрих увидел уже привычного бедняка, который, как и прежде, пытался заработать себе копейку, стоя на паперти. Вновь подбросив мужчине несколько монет, студент прибавил шагу, успев к моменту закрытия позади себя деревянной двери услышать лишь глубокий вдох, предваряющий благодарственную оду.
        - Службы нет, - послышалось из глубин церкви, но голос явно принадлежал не священнику.
        - Да я…. Не за этим я, в общем, - произнес Бенедикт, проходя внутрь.
        В главном зале перед самыми большими иконами уже стояли лампады, в каждой из которых было воткнуто по две горящие свечи. В воздухе царил запах ладана, однако, сквозь его приторную фактуру пробивался какой-то посторонний, еле уловимый аромат, который тут же почуял Бауэр.
        Навстречу юноше вышел один из братьев Смольяновых - Ярослав. Судя по его одежде, он помогал с подсобными работами отцу Евгению.
        - Я пришел поговорить со священником, - сказал молодой человек, поглядывая на новую икону Василия Блаженного, висящую на самом видном месте.
        - Я сейчас позову его, а что случилось?
        - Ничего такого, меня просто послал сюда Петр Федорович.
        - Кто?
        - Ну, плотник.
        - Не знаю такого….
        - Тот, что делает гробы.
        - Аааа….дядя Петя, да, сейчас я все передам, - бросил Ярослав и скрылся во тьме.
        Вскоре отец Евгений вышел к Бенедикту и предложил ему поговорить на улице.
        Студент вкратце объяснил суть дела священнику, отчего последний пришел в недоумение, да такое, что даже решил присесть на лавочку в церковном дворе.
        - Мы лишь хотим понять, могли ли это сделать какие-нибудь любители ересей?
        - Ты знаешь, Генрих, самое диковинное, что я слышал - это секта, где кастрация считалась благом. Но про выкапывание тел - такого не встречал.
        - Может, у вас есть какие-то предположения?
        - По Марии и Виталику отповеди прошли нормально. Смерти, несмотря на трагичность, вполне обычные.
        - Значит…они не могли, ну….
        - Встать из могил? Уж не знаю теперь, - сказал священник, задумчиво глядя вдаль.
        - Не знаете?
        - Вообще у нас, православных, нет предубеждений касательно усопших, - сказал отец Евгений. - Пока они не встают из могил….
        - Что же делать?
        - Я буду молиться за наш мир. Икона Василия Блаженного снова в храме, а не в подсобке, а это есть хороший знак. Он нас прикроет до тех пор, пока полиция не разберется.
        - Могу я попросить вас помолиться и обо мне? - жалобно пробормотал юноша.
        - Конечно, я за всех молюсь, - сказал отец Евгений и поднялся с лавки. - Завтра первая после нашего перерыва служба, обязательно приходи. Только мужику на паперти денег не давай, а то он их опять с Кузьмичем пропьет.
        С этими слова священник удалился для продолжения дел.
        Позже юноша встретил Милютовых в их доме. Оказалось, что полиция без энтузиазма отнеслась к рассказу братьев. Кое-как ситуацию выправил авторитет профессора, и заявителям пообещали вскоре отправить в Гнивань человека для проверки. Поскольку поход к отцу Евгению ничего не прояснил, решено было ждать кого-нибудь из министерства.
        День прошел быстро, сменившись вечером. Юноша отправился вместе с Петром Федоровичем на обход. С наступлением темноты появился ветер, раскачивающий верхушки деревьев. С собой он нес прохладу Винницких степей. Бауэр с Митюков-старший даже пожалели, что не захватили с собой головных уборов. Лишь ноги оставались нетронутыми воздушной стихией.
        ЧАСТЬ 3.
        Крики петухов нарушили привычную тишину. Солнце лениво карабкалось на небосклон, пока студент так же лениво ворочался в теплой постели.
        - Молодой человек, хватит нежиться! - приговаривал профессор, пытаясь растрясти своего ученика. - Вставайте, завтрак готов.
        - Доброе утро, - пробормотал юноша, потягиваясь руками вверх.
        - Сегодня воскресенье, наша сестра прибудет сегодня.
        - Уже сегодня? - удивился вдруг Бауэр.
        - Да, вчера вечером я прошелся по вашим записям и уже придумал, чем мы их дополним по прибытии в Киев.
        - Но как же могилы?
        - Бенедикт, вы опять вместо учебы о кадаврах думаете?
        - Простите, - сказал Генрих, прикрывая рукой маленький зевок.
        - Петр Федорович разберется со всем этим. В конце концов, погост - это его вотчина, тьфу-тьфу, - выдал профессор и, постучав по деревянному откосу кровати, поспешил выйти из комнаты.
        На кухне со всей силы кипел самовар, вместе с ним кипела и жизнь: Митюков-старший варганил блины, пока профессор пристально читал книгу. Бауэр появился за столом еще раньше, чем Петр Федорович поставил на него блюдо с завтраком.
        - Доброе утро, - сказал студент, занимая свое место.
        - Доброе-доброе, еще как, - отвечал плотник.
        После завтрака вся троица отправилась на службу в храм.
        Уже при подходе Бауэр заметил, как люди со всей округи стекаются к новой церкви. На паперти сидел уже знакомый мужичок, которому было не под силу совладать с собственным речевым аппаратом, когда прихожане подкидывали ему деньги:
        « Спасибо вам, благодарю, как милосердны вы сегодня! О вы, послы Его велений, благословит же вас Господь. Ваша ослепительно-волшебная жалость и снисходительно-немая щедрость способна веять над гремящею тьмой…»
        Бенедикт успел с остальными прошмыгнуть внутрь, где люди покупали свечи и зажигали их. Почти все стояли неподвижно, выстроившись в ряды. Бенедикт находился возле братьев Милютовых, когда вдруг почувствовал в воздухе какой-то прогорклый запах. Он выдавался из сладкой пелены фимиама.
        - Вы чувствуете? - обратился Бауэр к братьям.
        - Что именно? - поинтересовался у студента профессор.
        - Запах, какой-то…посторонний.
        - Я ничего не чувствую, - сказал Петр Федорович, после чего Милютов-младший только подтвердил слова брата.
        - Тебе показалось, - сказали братья хором.
        - Нет-нет, у меня тонкое обоняние, - хотел было объясниться Бенедикт, но в зал вошла женщина, привлекшая внимание Петра и Михаила.
        - Это наша сестра Анна, - сказал плотник, указывая рукой на светло-русую красавицу, которая лишь кивнула родственникам, стараясь не привлекать лишнего внимания.
        Служба прошла для юноши быстро, ведь в ходе нее он только и думал об источнике неприятного запаха, который другие просто не замечали.
        Когда богослужение было окончено, Генрих одним из первых поспешил на свежий воздух. Вскоре его догнали Милютовы. Все четверо отправились домой, чтобы пить чай.
        Студент собирал в дорогу сумки, когда услышал, как его кто-то позвал из кухни. Придя на крик, он застал хохочущих братьев и сестру.
        - Так ты у нас ученик Миши? - спросила Анна, показывая рукой на профессора. - И как он, хорошо учит?
        - Михаил Федорович - лучший преподаватель, - ответил Генрих, будто автоматически.
        - Ну да, он у нас умный, куда деваться, - засмеялась женщина и ущипнула младшего брата за локоть. Следом захохотал и Петр Федорович.
        - Ой-ой, хоть перед студентом меня бы не позорили, - сокрушался профессор.
        - А правда, что у вас что-то на кладбище случилось? - спросила Анна, сделавшись серьезной в лице.
        - Тебе какая птичка напела? - удивился вдруг плотник.
        - Да по всей Гнивани уже шепчутся, что что-то неладное стряслось.
        - Могилы обвалились, а тела из них пропали, - сказал Михаил Федорович, отхлебывая чай из блюдца.
        - Ааа…. Ужас какой! Люди сами не знают, что болтают, - отмахнулась было Митюкова. - Интересно, как узнали.
        - Я со священником говорил, - ответил Бенедикт.
        - Он бы не стал лишний раз болтать, - убедительно заявил плотник. - Другое дело - Кузьмич.
        - Это ботало? Тьфу, зараза, век бы не видала его. Этот все что угодно людям наплетет. А покажете?
        - Могилы что ль? - спросил профессор у сестры, на что та лишь угукнула.
        Петр Федорович пожал плечами: « Ну, пошли».
        Вся троица отправилась уже привычно к околице погоста, где находились две ямы. Анна Митюкова следовала за мужчинами. Но как только они приблизились, Бауэр почувствовал, как по его ногам тянет ветер, принесший с собой до боли знакомый свист, чьей неуловимости позавидовал бы любой разбойник.
        - Ох и доведет меня этот звук! - разозлился вдруг Бауэр и побежал туда, где последний раз этот звук прервался.
        Митюковы, хоть и не слышали звука, побежали из любопытства следом.
        На том самом «новом» участке, возле дороги, стояло несколько памятников, но ветер не терял своей силы, и свист не затухал, поэтому Генрих двигался точно к цели. Подойдя к одной из могил, он увидел слегка торчащую из нее трубку. Горлышко лишь немного возвышалось над грунтом, но этого было достаточно, чтобы издавать трудно уловимое звучание.
        Студент поднял глаза. Могила принадлежала отцу братьев Смольяновых - Виктору.
        Митюковы вскоре догнали юношу. Он потрогал могилу и заключил, что она сухая.
        - Видите трубку? Точно такие же торчали из могил Марии и Виталия, ведя прямо в гроб, - начал рассказ студент. - Я увидел след от одной из этих труб в углу могилы, но не предал этому значения.
        - Для чего эти трубки? - удивился Петр Федорович, рассматривая внимательно находку парня.
        - А вы еще не поняли? Для налива воды.
        - Это объясняет глину, - констатировал Михаил Федорович.
        - Да, и разбитый уголок гроба, но кому это все надо? - вопрошал плотник, глядя на присутствовавших.
        - У меня есть предположение, но оно довольно дикое, - сказал Бауэр мрачно и взглянул на профессора.
        - Ты же не хочешь сказать, что… - произнес Митюков-младший, смотря на своего ученика, но тот лишь утвердительно кивал.
        - Сапонификация, профессор, - добавил Бенедикт.
        Михаил Федорович тут же обернулся к сестре.
        - Аня, скажи, а часто ты на ярмарке видишь Смольяновых?
        - Нет, как отец их помер - не видать, а что? - ничего не понимая, отвечала женщина.
        - Омыление, - произнес пораженный учитель. - Сначала померла Маша, потом Виталик, а потом и Смольяновых отец - Витя. Все сходится, те двое были первыми.
        - Омыление, - повторил студент.
        - Так, я ничего не понял, - резко сказал плотник.
        - Петр Федорович, а у вас есть ружье? - спросил сухо Бауэр.
        - Имеется, а что?
        - Оно нам, возможно, пригодиться.
        ЧАСТЬ 4.
        Митюков-старший был вооружен ружьем, а профессор со студентом несли в руках ножи. Они приближались к семейной пасеке Смольяновых, понимая, что их там вряд ли ожидает гостеприимный приём. Во дворе было тихо, а в окнах не горел свет.
        - Ушли куда, может, - сказал плотник своим спутникам.
        - Идёмте, проверим пасеку, - предложил студент.
        Пробравшись через забор, троица увидела квадратные ульи, молчание которых нарушало гармонию этого места. Бенедикт подобрался к одной из коробок и попытался нарушить ножом его целостность.
        - Я так и не понял, чего мы ищем? - спросил плотник.
        - Доказательства, - ответил профессор.
        Открыв все ульи, троица убедилась, что они пусты. В них не было тел, впрочем, как и пчел.
        - А где они свечи делают? - спросил юноша.
        - Почем знать? - ответил Петр Федорович.
        - Ну, а ты бы где их производил? - спросил Михаил Федорович, после чего все трое посмотрели на сарай.
        Уже при приближении к ветхой деревяшке Бауэр почуял знакомый запах. Вскрыв строение, Бенедикт вошел внутрь и тут же навлек на себя воспоминания о медицинской практике. На одном конце стола валялась груда соскобленного с трупов воска, а на другом - готовых свечей.
        - При определенных условиях труп почти полностью превращается в воск, - пояснил своему брату профессор.
        - Например, если лить в могилу воду? - предположил последний.
        - Именно, - подтвердил Михаил худшие догадки Петра Федоровича.
        - Когда Аня сказала, что они давно не занимаются делами, я понял, что воск они берут не у пчел, - говорил юноша.
        - Вы что тут делаете? - послышался со стороны дома мужской крик.
        Обернувшись, троица увидела Ярослава и Андрея, яростно глядящих на непрошенных гостей.
        - Стойте на месте, твари, - скомандовал Петр Федорович Смольяновым, но Андрей тут же решился бежать, за что получил выстрел в спину и рухнул лицом на землю.
        - Стой, где стоишь, или ляжешь рядом, - крикнул плотник Ярославу и тот подчинился. В это время к дому уже стекалась толпа народа во главе с Анной и отцом Евгением.
        - И отца своего на свечи бы пустили? - спросил профессор у молодого паренька.
        - Да, он сам хотел, - отвечал Ярослав, улыбаясь.
        - Сам, говоришь?
        - Так ведь он нас всему научил. Если человека обратить таким образом, то душа его попадет в ад, пристанище дьявола. А где же еще место слуг, как не в доме хозяина?
        - Вот в кого верите? - спросил Бенедикт.
        - А чего в него верить? Он, в самом деле, существует, мы это знаем наверняка.
        Петр Федорович хотел выпустить пулю и в болтуна, но не стал. Андрей тоже остался жив, хоть и был ранен. Его, как и брата, хотели растерзать простые люди, но отец Евгений усмирил толпу.
        Когда все было кончено, студент с братьями Митюковыми вошел в дом к дьяволопоклонникам. Внимание юноши привлекла полка с книгами, среди которых были и известные. Но более всего выделялась книга, видом своим намеренно пытавшаяся не привлекать лишнего внимания. Она была без названия, лишь внутри, под дорогим кожаным переплетом, виднелась надпись: «Черный требник».
        - Я думаю, что обвал могил не входил в планы ребят, - сказал Михаил Федорович, разглядывая старую икону Василия Блаженного, взятую Смольяновыми из храма и ими же перемаранную чернилами.
        - Согласен. Выходит, после погребения они пробирались на кладбище по ночам, раскапывали его, ломали гроб, протягивали трубу....Сколько сложностей то!
        - Идеалисты этим и опасны, на любую пакость пойдут во имя своих фантазий.
        - Если бы не твой студент, то и не поняли бы, что происходит. Ироды бы всю деревню со свету сжили, - сказал плотник и похлопал юношу по плечу.
        Бенедикт улыбнулся в ответ и припрятал себе найденный документ. На следующее утро, перед самым отъездом, он пришел рано в храм. На паперти еще даже не появился знакомый мужичок.
        Внутри никого не было, стены были голы и оттого сильнее отражали голоса.
        - Службы нет, - донеслось эхом из глубины прихода.
        - Да я, собственно, не за тем, - уже привычно бросил Генрих в ответ.
        Ему навстречу вышел священник и улыбнулся.
        - Ах, это ты, юноша. Пойдем, я тебе кое-что покажу, - сказал отец Евгений и пошел к двери, ведущей во двор.
        Пройдя на улицу, Бауэр увидел составленные в ряды иконы, краска с которых местами была содрана. Из-под поверхности виднелись страшные лики дьявольских отродий.
        - Знаешь, что такое адопись? - спросил отец Евгений.
        - Когда икону пишут поверх изображения черта?
        - Да, черта, демонов и прочего. Я долгое время думал, что это выдумка. И вот что произошло. Эти люди превратили святое место в храм преисподней, где прихожане молились во славу врагов небес. Поэтому им так важен был Василий Блаженный. Он ведь, по легенде, известил людей об одной из таких икон.
        - Евгений Петрович, - обратился вдруг Генрих, - я вам кое-что принес.
        Юноша достал книгу без надписей.
        - Похоже, что этим Смольяновы и руководствовались. Я решил отдать это вам. Думаю, такая книга должна быть в надежных руках.
        - Я думаю, что лучше ее сжечь, - сказал Евгений Петрович.
        - Если захотите - сожгите. Всего вам доброго, - произнес Бауэр и направился к выходу.
        - Да хранит тебя Господь, - бросил вслед священник.
        Выйдя из церкви, Бауэр увидел нищего, плетущегося на свое рабочее место. Он поднял глаза на юношу и улыбнулся. Студент дал ему несколько монет и остановился. Мужчина привычно устроился на паперти и принялся щеголять красноречием: « О вы, щедрые души поколения! Да прибудет с вами кротость, в которой вы блаженны. Милостиво сжалившись над убогим, вы лишь укрепили священные заповеди Христа…»
        Юноша стоял и слушал это с молчаливой улыбкой.
        КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
        Бесстрашным росчерком пера
        Она, пред смертью надрываясь,
        Раскрыла тайну очага,
        Для сына правды добиваясь.
        Что хуже: жить и видеть слепо
        Или прозреть, продав покой?
        И где же жизни силы черпать,
        В миг откровения роковой?
        Как верить так, чтоб не напрасно?
        Как получить назад контроль?
        Внести в бардак какую-то ясность,
        Не чувствуя сплошную боль?
        Как, распрощавшись с прежним домом,
        Не потеряться насовсем?
        Не сгинуть в муках по былому,
        Покинув сумрачный Эдем?
        ЧАСТЬ 1
        1845 ГОД
        Пора стойких морозов сменилась неделей метелей и вьюг, забросавшей Тверской лес и его округу крупным снегом. Дорогая карета на санях, запряженная бодрой русской тройкой, неслась сквозь свежие сугробы на огромной скорости прямиком к внушительному помещичьему имению. Единственный пассажир держал на коленях небольшой кейс, в котором покоился его дуэльный пистолет. Во время поездки Александр периодически доставал его, осматривал курок, сжимал и разжимал ладонью тяжелую рукоять, будто примеряя оружие.
        Буйная голова молодого человека была заполнена мыслями и чувствами, не посещавшими его прежде. Перед глазами была мать. Она лежала на кровати и подзывала своего сына. Тело, утомленное судорогами, пропитывало жаром измятое ложе. Подойдя ближе, Александр почувствовал это лихорадочное тепло. Наталья хотела что-то сказать, но, открыв рот, была не в силах вымолвить и слова. Проскрипев связками, она ощутила волну ноющей боли, разливающуюся по ногам. Вцепившись в одеяло, женщина слегка привстала. Будто оседлав болезненный стон, она выкрикнула: « Письмо!», и указала лицом на комод, стоявший в другой части комнаты. После этого она рухнула на подушку, а её лицо, измотанное предсмертными страданиями, вдруг расслабилось и стало как никогда ясным.
        Александр взял руку матери и, прощупав пульс, понял, что она уснула. Сделав холодный компресс, он положил его женщине на лоб, а сам направился в сторону комода. Конверт лежал в верхнем ящике и был не запечатан. Из рукописного текста, растянувшегося на три листа, молодой офицер узнал много неприятного. Без лишних деталей, но с особой выразительностью, его мать Наталья рассказала о своём детстве, проведённом в строгости и лишениях, счастливом браке с отцом Александра, погибшем под Андрианаполем, и непростой дальнейшей жизни: « После смерти Аркадия я была раздавлена и не знала, куда мне податься. На руках был шестилетний ты, нужны были средства и поддержка. Я знала, что ничего не получу от матери. Старуха была скупа даже на жалость. На помощь пришёл Василий, твой родной дядя. Он был благосклонен и поддержал в трудный час. Однако все это было лишь притворство. Заполучив моё расположение, он решил им воспользоваться. Мне больно писать об этом, но твой дядя обесчестил меня. Наша интимная связь, как ты понимаешь, оставалась в секрете до этого момента. Он был распорядителем всех моих дел и полностью
контролировал любой шаг. Я вынуждена была подчиниться, а после - молчала. Я пишу это только с одной целью: объяснить, что ему нельзя доверять. Он совсем не тот, кем кажется».
        Александр вновь и вновь возвращался к тому моменту в памяти. В одночасье старый мир перевернулся, и юноша не знал, как ему поступить. Не знал до тех пор, пока не вспомнил, что он - офицер, и правильнее всего будет восстановить честь матери, умершей на следующей день после того, как ему открылась эта семейная тайна. Он вернулся из армии накануне дядиного дня рождения, собираясь вместе с мамой отправиться в родовое имение Сарганово. Теперь же он сидел в карете, что была на полпути к семейному гнезду, и репетировал, думая, что сначала объявит родственникам о смерти Натальи, а после - застрелит подонка. Его разум гудел, пытаясь очиститься от эмоций. « Всё ли я предусмотрел? Нельзя ничего забыть», - думал Александр, обнимая ладонью увесистое оружие.
        Наконец, из окна кареты показался высокий чугунный забор, украшенный родовыми гербами. На витиевато сложенные прутья налипали крупные хлопья снега, принесённые стужей. Александр приметил, что ворота его экипажу отворили не слуги, а полицейские.
        « Им что тут нужно?» - задумался молодой офицер, пряча пистолет под одежду.
        Защёлкнув миниатюрный шпингалет на оружейном кейсе, юноша тяжело вздохнул и вышел на улицу. Клумбы с погибшими цветами были сокрыты под пеленой хрупкого снега, а избавленная от растительности тропа, ведущая от ворот до ступенек роскошного особняка, была еле различима под лоснящейся снежной россыпью. По левую руку стоял глухой лес, который, лишившись листвы, не стал ни светлее, ни приветливее. Его сухие стволы росли настолько близко друг к другу, что, казалось, их ветви сплелись в единую крону, скрывавшую каждого, кто гулял под ней, от Божьего ока.
        В детстве Александр не любил здешних мест. Они казались ему безответными, отстраненными, а потому маленький мальчик, не желая оставаться одним, всюду искал общества людей, которые никогда не забывали похвалить дитя за красивые глаза или приятные манеры. Больше всего прочего Александра всегда интересовал он сам, а потому абсолютно незнакомый и, что важнее, молчаливый окружающий мир казался ему враждебным. Он не стремился искать людей, он стремился найти себя в людях. И с годами это получалось всё сложней. Поэтому-то в свои двадцать два Александр вместо компании стал искать уединения. И потому сейчас в Сарганово ему дышалось как никогда легко и свободно.
        Юноша взглянул на двух полицейских, охранявших вход, но те, вглядевшись в лицо гостя, как-то резко потеряли к нему интерес. Видимо, они ожидали кого-то другого. На высоком крыльце офицера ожидал замерзающий дворецкий - Климент. Он был бородатым стариком, не столь, впрочем, старым в реальности, сколь казался на вид. Александр хорошо знал его с детства, однако, не был встречен добродушной улыбкой, как это бывало прежде.
        - Александр Аркадьевич, с приездом! - начал говорить слуга, будучи не в состоянии хоть немного приободриться для виду. - В иной ситуации, я бы сказал, что рад вашему прибытию.
        - Здравствуй, Климент, что-то произошло? - спросил офицер, пытаясь хоть как-то побороть нервное возбуждение, охватившее его.
        - Похоже, что мне придётся рассказать вам об этом. С прискорбием сообщаю: ваш дядя, Василий Альшевский, мёртв, - произнёс дворецкий, и на его глаза навернулись слезы.
        Юноша опешил от услышанного и даже сделал шаг назад.
        - Как это…мёртв? - спросил он.
        - Пройдёмте в дом, вам все объяснят, - сказал слуга и, повернувшись спиной к гостю, направился внутрь.
        Юноша лишь молча проследовал за ним.
        До недавнего времени Василию Альшевскому принадлежала не только огромная усадьба, но и немалые земли вокруг, включавшие охотничья угодья, на которых любил порезвиться покойный хозяин. Его дом представлял собой трёхэтажное главное здание, от которого в обе стороны протянулись двухэтажные корпуса. Правая часть здания (собственно, восточное крыло) стояла голой и была выстроена по направлению к селу, где жили холопы Альшевского. Западное же крыло было длиннее, и его окончание скрывалось среди деревьев помещичьего леса.
        Александр медленно шёл за Климентом, бесшумно ступая по теплым коврам, разостланным повсюду. Стены вокруг были украшены знакомыми с детства картинами, на которые юноша не обращал никакого внимания. Всё, что молодой офицер припомнил, это длинный подвал, расположенный аккурат под западным крылом, где он вместе с двоюродным братом вечно играл в прятки. Находясь в шаге от высоких дубовых дверей, дворецкий и Александр услышали звуки какой-то суеты. Войдя в большой зал, они увидели, как толстый мужчина с усами на лице пытался привести в чувства лежавшего на диване молодого человека. Грузный усач был никем иным, как дядей Александра - Богданом, родным братом Василия и Натальи. В юноше, находившемся без сознания, офицер узнал сына Василия - Ярослава, которого не видел уже много лет. В помещении было хорошо натоплено, что не мешало старухе, сидящей в самом конце комнаты перед огромным книжным шкафом, мерзнуть, всё сильнее укутываясь в пуховый платок.
        - Прибыл Александр Аркадьевич Альшевский, - громко сообщил присутствующим дворецкий.
        Богдан и старуха Амалья тут же обратили на вошедшего свой взор. В воздухе повисло недолгое молчание.
        - Сашка! - радостно произнес мужчина и бросился навстречу племяннику.
        Юноша только и успел, что сделать шаг навстречу толстяку. Он был рад увидеть знакомое лицо после смерти матери. Родственники крепко обнялись. Рослый усач был выше племянника, а потому ему не составило труда сжать в замок свои мослатые руки на его спине. Офицер почувствовал закрепленную на поясе кобуру. Вдруг очередной кусок воспоминаний ожил в памяти у юноши. Наталья упоминала в письме старшего брата, однако, говорила о нём исключительно в положительном ключе, поэтому Александр знал, что ему можно было доверять. Это обстоятельство прибавило живости другим воспоминаниям офицера. Он нередко проводил со своим «сибирским» дядей свой досуг. Несмотря на всю редкость и скоротечность их встреч, именно дядю Богдана юноша считал своим воспитателем - человеком, заменившим отца. Ещё ребенком он научился рыбачить и стрелять под бдительным присмотром этого усача, который, будучи закоренелым холостяком, уделял все своё внимание детям брата и сестры. Так или иначе, встречи их частыми не были.
        - Ты уже знаешь, мой мальчик? - осторожно спросил мужчина.
        - Да, - ответил шёпотом офицер и тут же услышал, как по лестнице, стоящей за углом, кто-то спускается.
        - Так-так, а это кто? - вопросил долговязый незнакомец, остановившись перед семьёй Альшевских на одной из ступенек.
        На тонком лице с высоким прямым лбом красовались небольшие очки, казавшиеся не очень практичными. Мужчина окинул всех присутствующих подозрительным взглядом исподлобья.
        Климент тут же поспешил представить гостя: « Александр Аркадьевич Альшевский, племянник покойного Василия».
        - Еще один племянник? - удивился мужчина. - Ну что ж, меня зовут Максим Иванович Вендль, я расследую гибель вашего дяди.
        - Этот человек замучил Ярика своими вопросами, - сказал Богдан, смотря на лежащего без сознания племянника.
        - Господин Альшевский, я не виноват, что ваш племянник столь впечатлителен, - отвечал полицейский на упрёк в свой адрес.
        - А вы извольте не давить, а расследовать, - сказал усач громогласно, будто начиная выходить из себя.
        - Как угодно, - произнёс Максим Иванович, - если позволите, я бы побеседовал с новоприбывшим, ведь вы, скорее всего, даже не успели посвятить его во все детали.
        - Я ничего не знаю, - подтвердил Александр, подходя ближе к лестнице.
        - Чудно, тогда прошу наверх, - сказав это, Вендль зашагал на второй этаж.
        Юноша проследовал за ним, а дядя Богдан, вернувшись к дивану, продолжил приводить в чувство Ярослава.
        Второй этаж западного крыла был отдан Василием Альшевским под бильярдный зал, где он собирался с друзьями, а порой выпивал и в одиночку. Недалеко от игрового стола находился и обеденный, за который полицейский присел, предложив место и допрашиваемому. На голой столешнице были разложены бумаги и стоял графин с чистой водой.
        - Вы, надо полагать, прибыли на день рождения Василия Альшевского? - начал без лишних прелюдий свой расспрос Максим Иванович,
        - Я собирался приехать на день рождения дяди, однако, можно сказать, моя цель изменилась, - немного нервничая, но не подавая никаких внешних сигналов, отвечал Александр.
        - Почему же?
        - Пару дней назад от чахотки умерла моя мать - Наталья, сестра Василия.
        - Что вы говорите? - удивился полицейский и заглянул в записи. - В таком случае, примите мои глубочайшие соболезнования.
        - По правде говоря, я не знаю, как сообщить об этом семье.
        Полицейский оперся на спинку стула.
        - Уверен, вы найдете нужные слова, - слегка кивая, произнёс он. - Между тем, расскажите, нет ли сомнений в причине смерти вашей матери?
        - Нет, у меня на руках имеется медицинское свидетельство, заверенное семейным врачом и специально нанятым для лечения специалистом.
        - У вас было два врача?
        - Если бы от этого зависело здоровье мамы, мы наняли бы трёх. Я был в армии, когда она прислала мне письмо, где жаловалась на простуду. Когда я вернулся домой спустя месяц после этого, она была при смерти.
        - Вы должны были вместе явиться на день рождения Василия, верно?
        - Верно.
        - Я правильно понимаю, что Наталья была младшей сестрой и Василия, и Богдана?
        Блюститель закона провёл пальцем по листу бумаги, видимо, внимательно вчитываясь в то, что там написано.
        - Да, всё верно. К чему этот вопрос?
        - Господин Альшевский, я пытаюсь понять, кому выгодно убийство ваших родственников.
        - Убийство? Моего дядю убили?
        - Мы пока этого не знаем. Скажите, а ваша матушка не оставляла после смерти никаких писем или записок? Может, она что-то важное успела сказать перед смертью?
        - Нет, никаких писем или чего-то подобного, - сообщил уверенно Александр. - Объясните же, наконец, что случилось с моим дядей.
        - К сожалению, я и сам не знаю, а потому изложу вам факты.
        Полицейский снял с носа очки и потёр переносицу, после чего внимательно посмотрел на сидящего перед собой молодого человека.
        - В имении Сарганово постоянно проживают лишь двое из Альшевских: Василий и его мать - Амалья. Хозяин дома проживал на втором этаже главного здания, там же был его рабочий кабинет. За неделю до дня рождения из продолжительной заграничной поездки вернулся его единственный сын - Ярослав, поселившейся на третьем этаже главного здания, прямо напротив комнаты своей бабушки. Окна Амальи выходят на главные ворота, через которые вы въехали, окна её внука, наоборот, на задний двор. За день до дня рождения своего отца Ярослав слышал, как он ссорится со своим близким другом - отставным полковником - Седых Тимофеем Сергеевичем.
        - Стойте, я не знаю такого.
        - То есть вы не в курсе, что ваш дядя был близким другом Тимофея Сергеевича?
        - Я впервые о нём слышу.
        - По моим сведениям, они близки уже несколько лет.
        - Последние три года я был в разъездах, в том числе на Кавказе.
        - Там Седых и служил, пока не ушёл в отставку и не обосновался в имении Листопадском неподалеку отсюда. Они частенько приезжали друг к другу в гости. Ваш дядя не упоминал об этом в письмах?
        - Я не вел с дядей переписки.
        - Жаль, это могло бы нам помочь.
        - Так значит, дядя был дружен с этим Седых и накануне гибели они поссорились?
        - Всё так, господин Альшевский. Ярослав слышал их крики, но ничего разобрать не смог. Вскоре они вышли из кабинета и покинули имение, причем верхом. Как по-вашему, куда они могли ездить?
        - Не взяв кареты? Зимой? Черт его знает, возможно, на охоту, или же просто на прогулку.
        - По словам вашего двоюродного брата, они вернулись довольные, и больше между ними конфликтов не было.
        - Что произошло дальше?
        - Утром пятого числа, то есть в день рождения Василия, Седых прибыл в Сарганово. Дворецкий сообщил ему, что хозяин еще не проснулся и не выходил из комнаты, после чего Тимофей Сергеевич изъявил желание его разбудить. Он в одиночку направился к нему в покои, а через несколько минут со второго этажа донесся звук выстрела. Прибежав в комнату хозяина, Климент обнаружил мёртвого Альшевского, сидящего в кресле, и застрелившегося полковника.
        - То есть мой дядя тоже был застрелен?
        - В этом-то и загвоздка. Медик сможет прибыть только завтра, однако, мой осмотр не выявил никаких явных ран. Возможно, он был задушен.
        - И сделал это Седых?
        - К сожалению, доказательств у нас нет.
        - Но ведь это самый вероятный вариант?
        - Следствие только началось, о возможных мотивах полковника нам пока ничего неизвестно. Как и о причинах их ссоры, свидетелем которой был ваш брат. Я уж молчу о том, как усложнила всю картину новость о смерти вашей матушки.
        - Вы думаете, это как-то связано?
        - Надеюсь, нет, иначе концов этой истории нам вовсе не сыскать.
        - Каковы ваши следующие шаги?
        - Я не опросил только вашу бабушку Амалью, в остальном же картина неопределенная. Нужно ждать доктора, который прибудет завтра.
        - Знайте, что я готов помочь вам всем, чем только смогу, - сказал Александр.
        - Пока что, господин Альшевский, мне требуется лишь честность. Поскольку вы единственный в Сарганово, кто не присутствовал здесь во время интересующих нас событий, я не вправе вас задерживать. Однако если вас не затруднит, останьтесь в имении на пару дней, пока не появится хоть какая-то новая информация.
        - Я никуда не смешу, господин Вендль.
        - Чудно! Тогда пройдёмте к остальным, мне есть, что им сказать.
        Покинув второй этаж, Александр с Максимом Ивановичем спустились в зал, где в молчании сидело семейство Альшевских. Ярослав как раз пришёл в себя. После непродолжительного выпада из окружающей его действительности, мир казался молодому человеку сонно-расплывчатым. Увидев брата, Ярик встал с дивана и радостно направился ему на встречу.
        - Привет, Саша, - сказал он, обнимая только что допрошенного офицера.
        - Здравствуй, - ответил в тот же миг Александр.
        - Иди сюда, Сашенька, милый, - послышался вдруг старушечий голос из угла комнаты.
        Амалья еле улыбалась, расставив в стороны не распрямленные полностью руки, укутанные в шерстяной платок. Переминаясь, она то и дело будто прискакивала на кресле, но после возвращалась в исходную позицию.
        Молодой человек подошел к женщине в годах и, прогнувшись в спине, навис над ней, вдыхая знакомый приторно-сладкий запах духов, перемешанный с ароматом табака. После письма матери, обличавшего старуху в лицемерии, жестокости, безраздумной строгости и равнодушии к бедам собственных детей, Александр не желал с ней общаться, однако, на виду соблюдал приличия.
        Всего три страницы прояснили столько белых пятен в истории семьи, что Александр сначала и не знал, куда сбежать от столь несвоевременного откровения. Он, наконец, понял, почему дядя Богдан, будучи старшим из детей Амальи, сбежал из дома подальше от сумасшедшей женщины, раздавленной горем потери кормильца и нашедшей утешение в слепом повиновении самым строгим церковным порядкам. Когда-то, впрочем, Амалья не была рабыней собственного ригоризма, а была девушкой куда более свободных нравов. И её муж знал об этом. Однако именно в этом обстоятельстве молодая вдова позже и узрела корень своих проблем. Она считала, что это Бог наказал её, отняв молодого преуспевающего мужа, а потому нужно сделать всё, чтобы дети не выросли столь же порочными, как она. Желая отпрыскам лучшей доли, она держала их в черном теле, заставляя много работать, забыв о всяких удовольствиях. Нет более фанатичной веры, чем вера раскаявшегося грешника. И нет более жестокого тирана, чем женщина, безраздельно владеющая судьбами собственных детей.
        После того, как Богдан нашёл свое место вдали от дома, о чем никому из родственников не сообщил, семью покинула Наталья, выданная насильно замуж, что так или иначе не помешало ей позднее искренне полюбить отца Александра и сделаться его счастливой избранницей. Связав себя узами брака, она стала свободнее, чем когда-либо. Последним в семье оставался Василий. Многие родственники Амальи отмечали, что мальчик «недалёк», хотя это было не совсем так: младший сын был вполне сообразителен, правда, касалось это весьма ограниченного круга вещей. Жестокость родительницы взрастила в нём скрытность, а она, в свою очередь, помогала утаивать и подкармливать многие желания, реализация которых была недоступна, пока Альшевская управляла семейными активами. Но Василий и понимал, что безграничная власть матушки не вечна. А потому оставался тихим, послушным и преданным. Ровно до тех пор, пока это было необходимо. Когда же крепкая женщина стала стареть, она вынужденно передала все дела сыну, который тут же разыскал старшего брата, сделав его распорядителем своего имущества в Сибири и за Уралом. Первым делом Василий
принялся выстраивать имение. Ему осточертел городской дом Альшевских, он видел себя человеком, что вернёт роду былое величие, растраченное после смерти отца. И так оно и вышло. Сарганово расцвело. Старуха Амалья совсем отошла от дел, а Василий, предавшись бытию фанфарона, принялся играть роль хозяина жизни, что ему неплохо удавалось, пока не явилась смерть - истинная властительница человеческих судеб.
        Обняв бабушку, Александр приметил её дневник, лежащий на соседнем столике. После он поднялся во весь рост и обратился лицом к публике, чей взор и так был направлен на юношу.
        - Смерть моего дяди потрясла меня до глубины души, как, думаю, и всех вас. С прискорбием сообщаю, что несколько дней назад умерла моя мама, - сказал юноша, но на последнем слове его челюсть нервно содрогнулась, обнажив почти детское волнение.
        - Боже мой, как же это так? - прикрыв лицо руками, заговорил Богдан.
        - Какой ужас, упокой Господь её душу, - произнёс Ярослав.
        Амалья же не почтила усопшую дочь ни единым словом, потупив взгляд в пол.
        - Как это произошло? - спросил впечатлительный молодой человек, только что оправившийся от нервного обморока.
        - Её погубила чахотка, она долго умирала, агонизируя перед смертью, - сказал честно Александр.
        - Выходит, Господь не одарил её роскошью предсмертной безмятежности, - произнесла вдруг Амалья.
        В зале повисло молчание. Но старший сын старухи уловил, о чем она говорит.
        - Не представляю, какую мучительную смерть изберет Бог для тебя, карга, - сверля мать неистовым взглядом, бросил Богдан,
        - Господа, я не хотел бы прерывать вашей…вашего разговора, но, позвольте, я ещё не закончил свой допрос. Госпожа Альшевская, будьте так любезны, проследуйте за мной наверх.
        - Торопитесь куда-то? - спросил Богдан у полицейского.
        - Все верно, кто-то изрубил семью в деревне кержаков, мне необходимо поспеть и туда. Помимо этого я бы хотел посетить Листопадское и опросить тамошних жителей, вдруг они поведают нечто интересное. Надеюсь, что история смерти Василия Альшевского вскоре проясниться.
        Старуха без всякого труда поднялась на ноги и зашагала в сторону лестницы. Александр приметил, что в теле его бабушки, несмотря на кажущуюся хрупкость, все ещё теплится немало сил. Когда полицейский и Амалья покинули комнату, молодой человек сел напротив родственников.
        - Дядя, когда вы приехали?
        - Только сегодня. До этого я был в городе, решал дела, поскольку не хотел в такое время беспокоить Васю. Думал, что явлюсь на сам день рождения.
        - Кем был этот полковник Седых?
        - Так ты не в курсе? Близким другом Васи, - отвечал Богдан. - Они познакомились не далее нескольких лет назад, но быстро стали не разлей вода. Иногда вместе даже приезжали ко мне, в Сибирь, чтоб поохотится. Причем порой не брали меня с собой.
        - У них было много совместных интересов: охота, баня, карты, - будто бы продолжал ответ дяди Ярослав. - Папа был сильно к нему привязан.
        Когда Ярослав замолчал, внимание Александра переместилось с его голубых глаз на тонкие руки, обернутые белоснежной рубашкой. Левый рукав был почему-то немного задран, и офицер разглядел на запястье брата кусок зеленой татуировки, сделанной, очевидно, за границей и являющейся лишним свидетельством инфантильности сына покойного. Приметив взгляд Александра, Ярослав одернул рукав и махнул рукой в знак того, что позже обо всем расскажет.
        - Надо же, и Вася, и Наташа. Что за напасть такая? - поражался дядя, поглядывая на пылающий оранжевым пламенем камин.
        - Я был поражен не меньше вашего, - говорил Александр в ответ.
        Он понимал, что ему необходимо всячески способствовать расследованию Венделя, ведь не исключено, что и смерть его матери была лишь частью какого-то плана. Но чьего плана? Александр уже уяснил, что история его семьи скрывает тёмные тайны, но неужели они не исчерпываются откровениями того злополучного письма?
        Размышления юноши прервал дядя: « Не хочешь увидеть тело Василия»?
        Вопрос вывел молодого человека из ступора.
        - Надо все-таки проститься. Нехорошо вышло: ехал на день рождения - приехал на похороны.
        Дядя поднялся с места, а вслед за ним поднялся и сын покойного.
        - Ярик, ты посиди, а то ещё опять в обморок упадёшь, - сказал племяннику Богдан.
        Бледный молодой человек, не проронив ни слова, вновь сел на диван. Вслед за толстяком поднялся и Александр.
        - Так ты не бросил этой привычки? - шутя, спросил офицер своего брата.
        - Падать в обморок? Нет, что ты. Это уже на всю жизнь.
        Дядя вышел из зала и направился по коридору в главный корпус усадьбы. Поднявшись на второй этаж, он зашел в одну из комнат, где на двух сдвинутых вместе столах лежали прикрытые темной тканью тела покойных. Помимо этих столов, в комнате еще стояли шкафы, полки которых ломились от книг, и диванчик, на котором лежал кожаный саквояж, почему-то привлекший внимание юноши.
        - А там что? - спросил он, указывая на закрытую сумку.
        - Максим Иванович попросил ничего но трогать, но….
        Богдан подошел к двери, выглянул из комнаты и, убедившись, что в коридоре пусто, нырнул к дивану. Отворив оба замка, он раскрыл саквояж, демонстрируя племяннику десятки бутылочек из зеленого полупрозрачного стекла, запечатанных маленькими пробками.
        - Лауданум, - тихо констатировал толстяк.
        Тут Александр сразу же припомнил, что его мать любила принимать настойки опиума от мигреней. Возможно, дурную привычку она переняла от своего старшего брата. Юноша вспоминал, что после выпитого лауданума его мать становилась невменяемо равнодушной ко всему вокруг, могла даже не отвечать на прямые вопросы, будто находясь в трансе. В большой разлад пришла ее память. Быть может, именно последний побочный эффект и толкал Наталью на употребление веществ, позволявших забыться.
        - Зачем дяде Васе это все? - спросил офицер у Богдана.
        - Кто знает? Этим снадобьем его снабжал Тимофей Сергеевич. Возможно, оно спасало моего брата от хандры, а может, и от отита.
        - Отита? - спросил Александр, и его дядя, не проронив ни слова, подошел к составленным столам и приподнял край тряпки, прикрывавший лица покойных. Продемонстрировал племяннику два бледно-зеленых лица, одно из которых было обвито повязкой, призванной при жизни беречь воспаленное ухо, Богдан вернул край на место и перекрестился.
        - Мне оставить тебя? - спросил толстяк у юноши, но тот отрицательно покачал головой: ему нечего было сказать бывшему хозяину дома, да и не любил он компаний мертвецов.
        Родственники покинули комнату, спустились на первый этаж и вернулись в зал, где их ожидал Ярослав, обмахивающийся платком.
        - Как же здесь жарко, кто распорядился так натопить? - спросил он, однако тут же услышал ответ своей бабушки, покидабщей комнату допроса.
        - Не трогай камин! Свои порядки будешь учреждать в своем доме!
        - Это мой дом, бабушка, - последнее слово юноша произнес, скрипя зубами.
        В этот момент позади старухи показался Максим Иванович.
        - Если Вася и оставил завещание, - продолжала старуха, стоя на лестнице и загораживая полицейскому проход, - то тебя в нём нет. Всем ведь ясно, что твое лечение не увенчалось успехом.
        - Не слушайте её, господин Вендль, - поспешил вступить в разговор Богдан. - Это не имеет к делу отношения.
        Услышав это, Максим Иванович насторожился: « Полагаю, сейчас важна каждая деталь».
        Он сделал это специально, чтобы лишний раз досадить толстяку, то и дело ставившему под сомнение профессионализм следователя.
        - Пускай все знают, - воскликнула старуха. - Вася долго опекал своего сынка и его пороки. Быть может, слишком долго! Он пригрел змею на своей груди.
        - О чем вы говорите, Амалья? - спросил Вендль, обращаясь к затылку женщины.
        - Она сумасшедшая, зачем ее вообще слушать? - продолжал Богдан.
        - Вася знал, что его сын - содомит, а потому отправил его за границу.
        - Это клевета и грязная ложь! - бросил в ответ Ярослав.
        - Вася думал, что поездка исправит его, но нет, как был мужеложцем - так и остался!
        - Это брехня, господин Вендль, - повышал голос толстяк, пытаясь перекричать свою мать.
        - Вася пригрозил Ярославу, что оставит его у пустого корыта, если тот не излечится, - говорила Амалья. - Я знаю об этом, как и о том, что ты так и не исправился.
        - Господин Вендль, это всё - несусветная ложь. Даже если мы на секунду представим, что все сказанное - истина, остаётся неясным, как покойный мог бы проверить «исправленность» чада, - занимался апологией любимого племянника Богдан.
        - Да уж нашел бы Васька способ, только зачем проверять? - спросила Амалья, взглянув злобно на нелюбимого внука. - У него ведь на лбу написано, кто он. А будь он другим - не падал бы каждую минуту в обморок.
        После сказанного, старуха направилась в свой угол, где подле камина стояло теплое кресло. Ярослав же уткнул покрасневшее лицо в ладонь, пытаясь скрыться от взглядов присутствующих.
        - По правде говоря, - взял, наконец, слово Максим Иванович, - госпожа Альшевская уже поделилась со мной всеми своими соображениями по поводу убийства сына. Не буду врать, это необычные обстоятельства.
        - У меня прекрасное образование, я проживу и без денег отца, - произнес Ярослав, и голос его с каждым словом будто истончался.
        - Да, но он, помимо прочего, был носителем вашей тайны, не так ли? Возможно, этот момент побудил вас расправиться с родителем.
        - И это первоочередная версия? - ехидно спросил Богдан.
        - Нет, лишь одна из возможных. Мы должны ждать заключение доктора, а он прибудет завтра, впрочем, как и я. На сегодня моя работа завершена, но, учитывая обстоятельства преступления, я вынужден пойти на крайние меры.
        - Что имеется в виду? - спросил Александр.
        - Я объявляю в Сарганово комендантский час. Ни кто-либо из присутствующих, ни кто-либо из обслуги не должен покидать территорию имения. За этим проследят двое полицейских, и они же составят поимённые списки всех, кто в момент преступления был неподалеку и, если не принимал участия в этом убийстве, мог быть важным свидетелем.
        - Из обслуги в доме во время преступления был только Климент, - сказал дядя Богдан.
        - На то ведь холопы и есть, чтобы служить хозяину, не так ли? - спускаясь по лестнице, говорил полицейский. - Если вы попросите их, они закроют рты и буду сидеть тихо. Мне этого не надо, хотя и допрашивать всю вашу деревню я пока не собираюсь. Разве что медицинское заключение не подкинет нам пищи для ума. Что ж, за сим, господа, откланяюсь!
        Вендль поспешил покинуть зал под недружелюбное прощание сидящих там людей, однако, вслед за ним вышел и Богдан, догнавший его почти у самого выхода.
        - Максим Иванович, мы не могли бы поговорить?
        - Я, правда, спешу, господин Альшевский.
        - Но я по деликатному вопросу, - понизил громкость голоса толстяк.
        - Ваш племянник?
        - Я не вправе требовать от вас не принимать это обстоятельство к сведению, но….
        - Не вправе.
        - Но все же полагаю, что могу попросить вас не распространяться лишний раз о нашей семье.
        Произнеся это, Богдан вынул из внутреннего кармана пиджака пачку купюр, суммой в тысячу рублей. На секунду он продемонстрировал Венделю свой пистолет, находящийся в кобуре под мышкой. Протянув деньги блюстителю закона, толстяк сказал: « Я не прошу вас забыть слова моей матери, лишь не распространятся об этом, даже в отчетах. Есть вещи, что, будучи написанными, становятся грязью. К чему марать бумагу?»
        Максим Иванович улыбнулся, принял деньги и положил их во внутренний карман уже собственного пиджака.
        - Имейте в виду, если тот факт, что ваш племянник предпочитает однополую любовь, будет иметь отношение к расследованию, наша сделка будет расторгнута.
        - Поверьте, господин Вендль, этого не будет.
        После этих слов следователь и Альшевский раскланялись и отправились в разные стороны.
        Амалья тем временем, подозвав к себе Климента, распорядилась нести ей чай. Александр смотрел на подавленного Ярослава, а тот сохранял молчание, пока через минуту ни вскочил на ноги и ни стал беспокойно осматривать зал в поисках места для расхаживания из стороны в стороны, которое его всегда успокаивало. Определив траекторию, он принялся совершать «прогулки», нервируя старуху, старающуюся не обращать на внука лишнего внимания.
        Вдруг Александр кое-что припомнил.
        - Ярик, а помнишь про подвал? - спросил вдруг офицер своего двоюродного брата.
        - Да, конечно, хоть и давно там не был, - ответил Ярослав.
        - Может, освежим воспоминания? - спросил Александр, на что меланхоличный юноша ответил положительно.
        Парни вышли в коридор, по которому как раз возвращался их дядя, и открыли первую дверь слева, достаточно неприметную, чтобы не перепутать ее с какой-либо другой. От скрывавшейся за ней лестницы несло сырым холодом. Узких ступенек почти не было видно в темноте, вызванной тем, что единственное окно, освещавшее спуск в подвал, было завалено снегом снаружи. Спустившись на пару пролетов, молодые люди почти наощупь обнаружили тяжелую дверь, за которой и находился винный погребок. Приложив усилия, они проникли внутрь и оказались в царстве непроглядного мрака. Ярослав осторожно шагал, стараясь не спешить, дабы ни на что не напороться. Достав из кармана спички, он подсветил окружение. Вырывая мелким пламенем кусочки пространства из мглы, сын Василия обнаружил висящие на стенах свечные фонари, которые тут же решено было использовать по назначению.
        Когда большой свет озарил погреб, Александр, наконец, смог разглядеть винные бочки, спокойно покоящиеся по обеим сторонам комнаты. Ярослав стал осматриваться. Обратив в какой-то момент взор на скромное имущество подземелья, он нахмурился. Что-то явно было не так, и это что-то не давало юноше покоя. Брат разделял это ощущение, но сохранял молчание.
        - Такое чувство, что раньше подвал был больше, - сказал осторожно сын покойного.
        - Да, и мне так кажется. Хотя что удивительного? Мы ведь играли здесь, будучи еще детьми.
        - Нет-нет, он был больше. Я отчетливо помню, что помещение было раза в три длиннее.
        - Это ты преувеличиваешь, Ярик, - бросил в ответ Александр, убежденный собственным сомнением в ложности детских воспоминаний.
        В ответ на это инфантильный юноша прошёлся до крайней стены, отчитывая шаги. Посмотрев в упор на аккуратную кирпичную кладку, он вновь погрузился в раздумье.
        Офицер решил разбавить обстановку и, присев на корточки возле одной из бочек, чтобы прочитать надпись о годе урожая, сказал, что гораздо более удивительным фактом является то, что Василий, всегда предпочитавший водку прочему спиртному, держал в своем имении целый винный погреб.
        - Видимо, статус заставлял, - сказал Ярослав, а потом, помахав головой, обратил взор на брата. - Знаешь, Саша, а ведь все же я прав.
        - Ты о чем?
        - Комната меньше нужного. Длина зала над нами равняется 35 моим шагам, а здесь всего двадцать.
        - Ты уверен? Хотя…. даже если так, то разве это о чем-то говорит?
        Ярослав стал водить одной рукой по кирпичной кладке стены, пытаясь сосредоточиться.
        - Ты помнишь, кем был мой учитель? - спросил вдруг он своего брата.
        Александр помедлил с ответом.
        - Тот высокий немец, Боже…. Как же его звали?
        - Ларс ван Лагерхейн. Он был архитектором, и отец нанял его, чтобы строить себе имение.
        - Точно! Ларс. Я помню, скорее, его наряд, чем его самого. К чему ты вспомнил о нем?
        - Папа с раннего детства заметил, что я в учебе туговат, - Ярослав, наконец, отлип от подвальной стены, - но вот считал я неплохо. Ларс обучал меня алгебре, геометрии, черчению, и он же строил для отца Сарганово.
        Брат стал приближаться к Александру.
        - Может, я и в самом деле что-то позабыл. Быть может, оставшиеся воспоминания обманчивы, но одно я знаю точно: подвал не может быть короче комнаты над ним. Лагерхейн просто не мог так его спроектировать.
        Когда Ярослав окончил говорить, он стоял в метре от офицера, который, выслушав брата, стал живо улыбаться, еле сдерживая смех.
        - Тебя еще в детстве могли приковать к себе различные мелочи. Я помню, что ты ненавидел летнюю веранду, ведь когда мы садились обедать на ней, тебе не давали сосредоточиться звуки, доносящиеся из леса.
        - Саша….
        - А еще, - перебил юноша своего собеседника, - помню, как дядя Вася и дядя Богдан спокойно читали перед камином газеты, сидя в кресле, когда ты вдруг закричал, что твой отец слишком громко стучит пальцами по подлокотнику.
        - Это совсем другое. То, что я сейчас пытаюсь донести, не плод фантазии. Это просто очень странно.
        - Говоришь так, будто странностей вокруг мало.
        Пламя одного из фонарей вдруг зашипело, и свеча погасла, прервав беседу. Ярослав вновь достал спички и прибавил окружению яркости.
        - Ты ведь не думаешь, что кто-то мог убить мою тетю? - спросил у брата сын покойного.
        - Я знаю, что она умерла своей смертью, - отвечал Александр.
        Он не был врачом, чтобы утверждать это наверняка, но верил нанятым специалистам, как себе. Да и если бы у Натальи действительно были враги, а ее жизни грозила опасность, не связанная с болезнью, она бы не преминула рассказать об этом. Вряд ли на смертном одре ее заботило душевное состояние сына и точно так же сомнительно, что она хотела утаить от него нечто после раскрытия главной своей тайны. Письмо было для неё, скорее, исповедью. Она не могла положить конец мукам тела, а потому решила прекратить страдания души.
        Ярослав тепло посмотрел на брата.
        - Сочувствую твоей утрате. Если честно, я бы хотел, чтобы наша встреча прошла при иных обстоятельствах.
        - Я тоже, братишка. Но не все так плохо. Мы с тобой прежние, дядя Богдан тоже.
        - Знаешь, он все еще носит с собой два пистолета, - усмехнулся брат Александра.
        - Думаю, теперь он будет носить все три.
        Парни рассмеялись, но, когда смех стих, тишина обнажила неловкость момента.
        - Ты, наверное, хочешь спросить меня о том, что сказала эта бессовестная старуха, - пробормотал Ярослав.
        - Честно говоря, я даже не уверен, хочу ли знать об этом.
        - Ты уже все знаешь, - сказал юноша, опустив голову. - И теперь узнают все.
        - Если проблема лишь в этом, то мы легко убедим людей, что Амалья больна и давно не в своем уме.
        - Наши люди привыкли верить слухам.
        - Значит, пустим слух, что удалее тебя нет в нашей округе обольстителя.
        Александр похлопал брата по плечу, и оба вновь рассмеялись.
        - Это, может, и сработает.
        - За что старуха ненавидит тебя?
        - Она видит во мне продолжение отца, и тот тоже его видел. Распутность у нас в крови. Но отец смог перебороть себя.
        Услышав это, Александр нервно сжал руки в кулаки, однако не стал ничего говорить.
        - Он считал, - продолжал Ярослав, - что все это вызвано отсутствием впечатлений - малым житейским опытом! Сначала он полагал хорошей идеей отправить меня в город, но позже заключил, что он лишь сильнее развратит мой дух. Из-за этого послал меня за границу. Однако его надежды не оправдались.
        - И теперь ты ненавидишь нашу бабку так же, как и она тебя?
        - Для ненависти нужна энергия, а у меня ее нет. Поэтому я лишь презираю. Честно говоря, последнее время меня будто терзало дурное предчувствие. Я не спал ночами, а когда засыпал, видел перед глазами кошмары. Наяву стали появляться видения.
        - Видения?
        - Галлюцинация, плод странных фантазий. Честно говоря, я видел такое лишь раз.
        - Что же это было?
        Лицо Ярослава приняло задумчивый вид, но через несколько мгновений он собрался с мыслями и поведал, что однажды ночью, не далее недели назад, он не мог уснуть, несколько часов ворочался в постели, пока не решил, что свежий воздух - лучшее лекарство от бессонницы. Одевшись, он вышел на задний двор имения. Оглядев безжизненные окна дома, он стал не торопясь прохаживаться под ними. В какой-то момент, обогнув скамейки и фонтан, молодой человек приблизился к голому лесу и стал бродить среди его деревьев. Вдруг вдалеке он приметил какие-то огни. Их было три, и они, горя ярко, порой сливались воедино. Они были в лесу неподалеку от левого крыла. В какой-то момент они пропали с горизонта, и юноша, решив, что прогулок в ту ночь было достаточно, направился к себе в комнату.
        - Послушай, а ты не принимаешь никаких лекарств? - спросил офицер.
        - Изредка. В основном, когда не могу уснуть, но в тот день я был трезв. Если бы принял лауданум, то рухнул бы в постель, как пьяница.
        - Ты не мог уснуть, но не стал принимать лекарств?
        - В тот день мне не хотелось.
        - Почему?
        - Знаешь, что сказал аптекарь, продававший мне настойку? « Сладкий сон с горечью на губах». В самом деле, ничего более противного я в жизни не пробовал, но дело не во вкусе. Продавец соврал. Опиум позволяет уснуть, но крадет сновидения. И я бы еще поспорил, что хуже: не спать вовсе или пытаться опомнится после ядовитого транса.
        Ярослав хотел пожалеть брата, но тот уловил его настрой.
        - Все в порядке. Я привык.
        Вдруг послышались звуки открывающейся двери. Лестница заскрипела под тяжелыми шагами, предвосхищая появление Богдана.
        - Господа, вам тут не боязно находиться? - начал толстяк. - Обстановку в доме, конечно, не назовешь ни дружественной, ни семейной, но ведь это не повод играть в прятки.
        Братья лишь улыбнулись, пообещав, что скоро поднимутся.
        Дядя сообщил, что распорядился для пущей сохранности перенести тела усопших в прохладное место, после чего скрылся на лестнице.
        Александр погасил свою свечу и тоже направился на выход.
        - Знаешь, Саша, когда все это закончится, я уеду с дядей в Сибирь. Хочу быть далеко отсюда.
        - Не самая плохая идея.
        - Рад, что ты понимаешь. Ладно, к черту все, пойдем выпьем водки, что нам этот чай?
        Сказав это, Ярослав погасил свой фонарь, обогнал старшего брата и стал энергично подниматься по лестнице.
        « Продолжение отца» - подумал Александр, идя следом.
        ЧАСТЬ 2.
        Утро следующего дня было наполнено волнительным ожиданием доктора. Чтобы скоротать томительные часы, каждый выискал себе занятие: старуха не стала отсиживаться в комнате и после завтрака отправилась на свежий воздух. По возвращении она, как и днем ранее, распорядилась хорошенько натопить в зале, дабы ей было комфортно, усевшись в свое кресло, читать беллетристику. Богдан занимался бумагами в своей комнате, находящейся в восточном крыле, а его племянники, немного отойдя от вчерашней попойки, принялись развлекать себя игрой в бильярд.
        После обеда прибыл доктор. Его звали Евгением Сенцевским. Это был среднего роста и полноватого телосложения зрелый мужчина с сединой в волосах и проклевывающейся лысиной на макушке. Он носил клетчатый костюм-тройку и очки с тонкой оправой. Будучи неразлучным с тяжелым кожаным саквояжем, доктор, тем не менее, носил его легко, как бы не замечая груза. Сенцевский занял одну из комнат дома, которая, после беглого осмотра, была признана им вполне стерильной, и принялся заниматься трупами. Дело это заняло у него несколько часов, и все это время семья Альшевских заседала в уже знакомом зале западного крыла. Все были встревожены: доктор никому из присутствующих не показался, сразу направившись осматривать покойников. Члены семьи узнали о его приезде со слов Климента.
        Удивляло и то, что не было Венделя. Старуха не умолкала, сокрушаясь на тему безответственности и равнодушия следователя. Богдан же то и дело прерывал филиппику Амальи своими замечаниями о порядочности Максима Ивановича и его занятости. После заключенного с полицейским соглашения толстяк стеснялся говорить грубости о нём даже за спиной.
        - Как же, черт возьми, холодно, - сказала Амалья, но после вдруг смутилась и перекрестилась.
        В это время Ярослав сидел с Александром на диване, и оба обмахивались платками, поскольку им было жарко. Наконец, тишину гостиной нарушил звук кареты. То был Максим Иванович, встречать которого отправился дворецкий. Следователь вышел на улицу, перебросился парой фраз с Климентом и направился к доктору, а не к семье Альшевских. Это еще больше смутило домочадцев.
        Спустя полчаса Сенцевский и Вендль явились к семье покойного Василия, чтобы, наконец, приподнять завесу тайны.
        - Как вам известно и как мне было сообщено Максимом Ивановичем, точная причина смерти хозяина дома не была установлена сразу, - начал говорить Евгений.
        - На точность никто и не претендовал, если честно, - произнес Богдан. - Мы в принципе были в растерянности, так как видимых ранений не обнаружили.
        - Верное замечание. Вы брат погибшего? - спросил доктор, и толстяк кивнул.
        - И вы в курсе, что ваш брат носил повязку на ухе?
        - Да, Климент сказал, что он в последнее время жаловался на боль, мы думали, что это воспаление некого рода.
        - Боюсь, что то было не воспаление, - сказал Вендль.
        - Позвольте мне, Максим Иванович? - спросил Сенцевский. - Сняв повязку, я обнаружил серьезные повреждения ушного канала. Вскрытие подтвердило мою догадку. Организм Василия был серьезно поражен сифилисом. Инфекция захватила стенку аорты, вызвав рост аневризмы. Я полагаю, что аневризма лопнула в день рождения Василия, вызвав обильное внутреннее кровотечение.
        Члены семьи Альшевских, услышав заключение доктора, были немало удивлены открывшейся информации.
        - Впрочем, это не конец истории. Вы ведь в курсе, что друг Альшевского - Тимофей Сергеевич - застрелился?
        - Это нам было известно, мы слышали тот выстрел, - сказал Ярослав.
        - Его тело тоже было поражено сифилисом. Причем он явно заразился раньше Василия.
        Это известие окончательно вогнало присутствующих в ступор.
        - Позвольте, господа, я поделюсь своими соображениями на этот счет? - спросил Вендль. - Я считаю, что Седых, обнаружив тело друга, понял, что с тем произошло, и решил, не дожидаясь подобной же участи, покончить с собой.
        - По-вашему, он знал, что Вася болен? - спросила старуха.
        - Да, знал. И обнаруженные опиумные настойки помогали погибшим справляться с приступами боли.
        - Если они знали, то почему скрывали? - спросил Александр.
        - Думаю, вы и сами понимаете, почему. Другой вопрос: почему они скрывали это даже от вас? Почему не пытались лечиться чем-то кроме настоек? Это пока что загадка. Однако в целом стало ясно, что никакого убийства не было. Это означает, что отныне в деле нет подозреваемых.
        Ярослав, услышав слова следователя, вздохнул с облегчением.
        - Выходит, смерть моей мамы….
        - Никак не связана со смертью её брата, все верно, - подтвердил догадки Александра Вендль.
        - Если позволите, я покину вас, все-таки моя работа здесь уже выполнена, - сказал Сенцевский.
        - Доктор, останьтесь с нами на обед. Максим Иванович, я и вас приглашаю! - радушно объявил Богдан.
        - Да уж, самое время для трапезы. Твой брат погиб от страшной болезни, которую непонятно где подхватил, а ты, вместо того, чтобы пытаться понять, что стоит за его гибелью, решаешь устроить пирушку, - недовольно произнесла Амалья.
        - Теперь мы знаем, что среди нас нет виновных, и того мне достаточно. Что касается болезни, то он мог подхватить её где угодно, - ответил Богдан старухе и обернулся лицом к доктору: « Так что, господа, желаете пообедать?»
        - Что ж, по правде говоря, я голоден, - признался Евгений.
        - Мне бы тоже не мешало подкрепиться, - согласился с ним следователь.
        - Чудно! Климент, начнем с ракового супа и икры, а продолжим, я думаю, жареными перепелами.
        Климент, услышав распоряжение, направился прочь из комнаты, чтоб передать его поварам. Амалья в это же время достала заранее забитую трубку и попросила кого-нибудь из присутствующих подать ей огня. Максим Иванович, ловко достав коробок из кармана, зажег спичку и поднёс ее к лицу старухи, но что-то заставило её погаснуть. За секунду до этого Вендль ощутил струю холодного воздуха, отчего по его коже пробежали мурашки.
        - Откуда здесь сквозняк? - спросил следователь и тут же взглянул на книжный шкаф, спиной к которому сидела Амалья.
        - Вы тоже чувствуете этот холод? - спросила женщина и получила утвердительный ответ.
        К следователю тут же подскочили все присутствующие. Сам Вендль внимательно осмотрел полки с книгами, а затем и ножки шкафа. На одной из них виднелся лёд.
        - За стеной улица? - спросил Максим Иванович.
        - За стеной лес, - поправил Александр следователя.
        За окнами действительно простиралось огромное пространство, усыпанное голыми деревьями. Доктор предложил Венделю и старшему Альшевскому вместе отодвинуть шкаф, однако сделать это оказалось не так просто. Следователь все пытался обнаружить некий скрытый рычаг, пока толстяк убеждал всех, что дело в обледенении. Спустя минуту трудов шкаф сдвинулся с места, и оказалось, что в нем действительно был припрятан механизм, который помогал перемещать тяжелую конструкцию с места. Тем не менее, на это требовалось немало сил. Когда армуар был отодвинут, перед Альшевскими, доктором Сенцевским и Максимом Ивановичем открылся зимний пейзаж.
        - Давно здесь этот тайный ход? - спросил Вендль.
        - Я прожила в этом доме много лет, но понятия не имела, что здесь есть что-то подобное! - отвечала напуганная женщина.
        - Я тоже не знал об этом, - промолвил Ярослав.
        Александр и Богдан лишь подтвердили сказанное.
        - Как давно вы стали мерзнуть в этом кресле? - спросил следователь.
        Амалья задумалась и вдруг схватила свой дневник.
        - Я записала это! Я точно записала! Я запомнила тот день, а вернее то утро. Я посчитала, что мой озноб - признак скорой кончины, а потому и не преминула об этом написать. Старость не радость. Так-так, вот же. Это произошло второго числа.
        - Четыре дня назад, - сказал Вендль.
        - Что бы это могло значить? - спросила старуха.
        - Не думаю, что это многое значит, - сказал вдруг Богдан. - Вася был скрытным человеком. И достаточно богатым, чтоб устраивать подобные секреты в собственном жилище.
        - И зачем же ему это? - спросил Александр.
        - Полагаю, его меланхоличной натуре становилось веселее от понимания того, что он знает о чем-то, о чем другие не догадываются.
        Следователь немного подумал, опустив голову, после чего вновь обратился к Амалье: « Госпожа Альшевская, вы пользуетесь этим креслом каждый день?»
        - Да, - прозвучал незамедлительный ответ, - когда читаю.
        - Утром второго числа вы обнаружили, что мерзнете. А первого все было в порядке?
        - Я не помню ничего особенного, значит, да.
        - Выходит, кто-то открывал эту дверь в ночь с первого на второе. Это тоже можно объяснить скукой и меланхолией?
        - Давайте просто спросим об этом ходе у человека, который обязан знать каждый угол имения.
        Дверь в зал вдруг открылась, и в комнату вошел Климент.
        - Господа, обед будет готов через полчаса, - сообщил он столпившимся, после чего обратил внимание на отодвинутый шкаф и, скрестив руки на груди, повернулся боком к ныне неприкрытому ходу, из которого в помещение проникал ледяной воздух.
        - Климент, ты знал об этом? - с недоверием в голосе и взгляде спросила женщина.
        - Нет, я впервые вижу подобное, - сообщил окружающим удивленный дворецкий.
        - Как это возможно? Вы находитесь в этом проклятом поместье почти все время! - начал возмущаться Вендль.
        - Это правда, господин следователь, но я не находился здесь во время строительства имения, в то время я был в городе вместе с госпожой Альшевской.
        Максим Иванович взглянул на старуху, которая тут же закивала головой: « Это правда, он жил со мной в городе, когда Вася строил Сарганово».
        - Потрясающе! Как можно не знать о тайном ходе у себя под носом? - спрашивал собравшихся следователь.
        - Быть может, на то он и тайный, - ответил Ярослав, и его дядя засмеялся.
        Сенцевский подошел к следователю и похлопал его по плечу.
        - Максим, тебе нехорошо?
        Следователь поправил очки на своем лице и тяжело выдохнул.
        - Простите, это из-за другого дела. Я надеюсь, что это последний из наших сюрпризов. Так или иначе, наличие этого хода мало о чем говорит.
        - Об том и речь! Господа, давайте переместимся в обеденный зал и продолжим наш разговор там, - предложил Богдан, на что все тут же согласились.
        Мужчины вернули армуар на место, закрыв им ход в стене, и проследовали за Богданом, указывающим путь. В зале остались только Климент и Амалья. Дворецкий сообщил ей, что прибыло наконец её зеркало - подарок покойному сыну, обожавшему роскошь. Огромную раму этого подарка следовало поднимать, как минимум, троим. Слуга отрядил таскать тяжести четверых крепостных, а сам остался с хозяйкой, пожелавшей до следующих распоряжений поместить зеркало в этом же зале. Когда бедняги окончили установку, старуха взглянула на собственное отражение и грустно опустила голову: огромное псише напомнило ей о веселых временах, проведенных с сыном. В широком стекле отражалась лестница на второй этаж, где в бильярдной ранее допрашивал Альшевских Максим Иванович.
        Старуха прищурилась и вдруг поморщилась от собственного вида. В чертах своего лица она вдруг узнала лик молодой девушки, ищущей приключений и мужского внимания. Она кокетливо улыбнулась Амалье, после чего растворилась в её отражении. О прежней улыбке напоминали лишь морщины, покрывавшие всё лицо. Но было и кое-что, что совсем не изменилось за долгие годы. Глаза. Они все так же блестели, живо бегали и были любопытны, как прежде. Заметив это, Амалья еле улыбнулась, а после опустила голову и трижды перекрестилась.
        В коридоре Ярослав подошел к брату и сказал, что ему нужно заглянуть к себе в комнату и он присоединится к трапезе позднее. Когда компания вошла в просторную столовую, находящуюся на втором этаже главного здания, её уже ожидали закуски и алкоголь. Слегка расхорохорившись от спиртного, Богдан стал расспрашивать доктора о его заключении.
        - Так значит, можно проболеть сифилисом долгое время, и даже не подозревать об этом?
        - Сифилис имеет особую природу заражения. Видите ли, господин Альшевский, на месте заражения формируется плотный шанкр.
        - Шанкр? - переспросил толстяк.
        - Да, это такая язва. Самое интересное, что со временем она проходит сама.
        - То есть сифилис может сам пройти? - удивился Богдан.
        - Если бы все было так просто, - улыбнулся Вендль, наполняя очередную рюмку.
        - Проходит только шанкр, а вот сифилис остается. Он таится в организме, медленно поражая его. Трудно поверить, но, тем не менее, мы стали свидетелями именно подобного случая: порой болезнь протекает почти бессимптомно, будто ожидая удобного момента для удара.
        - И Васю-таки подвело сердце? - спросил Богдан, тяжело нахмурившись.
        - Можно и так сказать, - сказал Сенцевский, кивая. - На самом деле в такой ситуации подвести его могло всё что угодно.
        - А Седых? Если бы он не застрелился, то долго бы еще протянул с такой болячкой?
        - Трудно сказать, но достаточно, чтобы успеть перед смертью увидеть собственное уродливое отражение в зеркале.
        - Вы про уши?
        - Про них и про нос. Страшная болезнь, - сказал доктор и выпил рюмку водки. Поднимая ее, он нечаянно продемонстрировал собеседникам подплечную кобуру.
        - Я сморю, вы вооружены, - сказал Богдан, выпив следом.
        - Это вас удивляет? - спросил Евгений, не сразу осознав, почему толстяк заговорил об этом.
        - В своей жизни я не часто видел вооруженных докторов.
        - Не отказывайте себе в удовольствии находиться в безопасности, - улыбнувшись, говорил Сенцевский.
        - Дядя не тот человек, чтоб отказывать себе в чем-то, - сказал Александр.
        - Особенно в безопасности, - подтверждал слова племянника Альшевский-старший.
        - Господин Вендль, а как проходит ваше параллельное расследование? - спросил вдруг офицер следователя.
        - Ах, не так, чтобы очень удачно. По правде говоря, мне не слишком хочется заниматься убийством этих староверцев.
        - Отчего же так? - поинтересовался Богдан.
        - Видите ли, судя по всему дело там, как, собственно, изначально предполагалось и в случае убийства Василия, заключается в семейном конфликте. Были убиты супруги Афанасий и Валентина Евстифеевы. Он был известным в округе целителем, она ему в его делах помогала. Жили на самом отшибе, поэтому-то никто ничего и не видел. Они воспитывали внучку - Прасковью, которая их, скорее всего, и порубила.
        - Да ладно, родная внучка? - огорченно удивился Сенцевский.
        - Ее нигде нет, я думаю, что она сбежала после убийства. Сельчане в это не верят и просят искать истинных убийц, да только где ж я их им найду? Никто ничего не видел, а Прасковья - будто сквозь землю провалилась.
        - Как далеко она могла уйти? - спросил Александр.
        В комнату вошел Климент, и Богдан поторопил его с горячим, после чего дворецкий вновь скрылся из виду.
        - Дело вот в чем. После вчерашнего допроса членов вашей семьи я направился сначала не в деревню к староверам, а в Листопадское, где слуги покойного полковника сообщили, что кто-то проникал на территорию имения, после чего скрылся в лесу.
        - Воришка? - спросил доктор.
        - Нет, возможность была, но она ничего не взяла.
        - Она? Вы думаете…, - начал говорить Богдан, но Максим Иванович договорил за него: « Это была Прасковья».
        - Откуда такие выводы? - удивился Александр.
        В этот момент в комнату вошел Ярослав и сел рядом с братом.
        - Видите ли, в округе не так много населенных пунктов. Куда она могла податься без коня? - отвечал следователь.
        - На её месте я либо украл бы лошадь, либо сдался, - заявил Богдан.
        - Видимо, что-то её спугнуло в Листопадском.
        - Саша, - тихо шепнул своему брату юноша, - есть кое-что, о чем мне надо тебе сказать.
        - Быть может, это подождёт?
        Вдруг всеобщее застолье было прервано: в комнату, где обедали мужчины, вошли двое полицейских, приставленных охранять Сарганово. Один из них вёл под руки молодую девушку с пунцовыми щеками, закутанную в платок.
        - Максим Иванович, простите, что отвлекли, но эта девушка пробралась на территорию имения, при ней был нож.
        Рослый мужчина продемонстрировал сидящим за столом небольшой клинок. Вендль взглянул сначала на него, а потом на пленницу и широко раскрыл глаза.
        - Да это же наша беглянка! Легка на помине, черт возьми! Тот же платок, та же внешность! Как так вышло?
        Девушка подняла на присутствовавших заплаканные глаза. Они сияли зелеными рубинами на фоне светлого лица. Будто выискивая кого-то, она пробежала взглядом по лицам сидящих и сказала, что хочет отогреться. Богдан тут же налил ей бокал вина и, подойдя ближе, протянул, несмотря на протесты мужчин в погонах. Девушка жадно припала своими устами к хрустальным краям и осушила бокал, слегка поморщившись.
        - Доктор, осмотрите убийцу и, если она здорова, отправьте ее в комнату на втором этаже западного крыла. Вы же против, господин Альшевский? - спросил Вендль у Богдана.
        - Да, это не проблема, - подтвердил ожидания следователя толстяк.
        - Я вовсе не убийца! - бросила Прасковья в сторону Максима Ивановича, на что он лишь отмахнулся.
        Александр не мог оторваться от лица милой девушки. Её платок, завязанный тугим узлом, крепко держал яркие рыжие волосы, однако, одна прядь волос все же выбилась наружу, лишь придавая своим непокорным видом оттенок естественности.
        После осмотра доктора девушку привели в бильярдную, где посадили напротив следователя, начавшего задавать вопросы. Помимо него, в комнате также находились один из полицейских и доктор Сенцевский. На столе перед допрашиваемой лежал её нож с деревянной рукояткой.
        - Попросите кого-нибудь принести сюда графин воды, - сказал Максим Иванович и начал допрос. - Итак, вы Прасковья Евстифеева, внучка Афанасия и Валентины Евстифеевой?
        - Да, - кратко отвечала девушка.
        - Что произошло в день убийства?
        - Мой дедушка был известным в округе знахарем, кто к нему только не обращался: со всех краев съезжались, чтоб болячки и хвори врачевать. Он вообще-то самоучкой был, даже в городе когда-то учился на врача. Подробностей я, конечно, не знаю….
        - Что произошло в тот самый день? - повторил вопрос следователь.
        Девушка взглянула на посуровевшего Венделя.
        - Я ушла гулять, но, отдаляясь от дома, увидела двух всадников, одного из которых узнала по его дорогой сабле. Я сразу поняла, кто это: они всегда приезжали вдвоем.
        - Лиц не было видно?
        - Нет, они сокрыли их от снега, а может, и чтобы их никто не запомнил.
        - Они были пациентами Афанасия?
        - Они были завсегдатаями нашего дома, - подтвердила девушка.
        - И всегда вдвоем?
        - Порой их было трое, но не в тот раз.
        Вендль взглянул на доктора, а тот попросил девушку продолжать.
        - Я не видела самой расправы. Лишь скачущих прочь всадников, когда вернулась. Войдя в дом, я нашла мертвых бабушку с дедушкой.
        - Как звали этих людей? - спросил Максим Иванович.
        - Я не знаю, дедушка не посвящал меня в такие подробности. Когда кто-то приходил к нему, я должна была оставлять их наедине.
        - И вы не знаете, чем болели эти двое? Кем они друг другу приходились?
        - Я не знаю, что за хворь их одолевала. А кем приходились - мне всегда казалось, что они братья, правда, они не очень были схожи меж собой.
        - Братья, говоришь, - удивился Максим Иванович. - Что произошло после твоей страшной находки?
        - Я понимала, что это сделали богатые люди, живущие где-то неподалеку. Я сбежала, чтобы отыскать их особняки.
        - Почему не побежала к сельчанам?
        - Они хорошо относились ко мне, но не к деду: он считался колдуном. Вряд ли они бы захотели наказать виновных….
        - И что же произошло?
        - Я знала, что в округе не так много богатых усадеб. Я решила следить за ними, пока не найду тех, кто мне нужен.
        - Ты была в Листопадском?
        - Я не знаю названия, но я действительно уже проникала в какой-то дом.
        Ненадолго в комнате повисла тишина.
        - Дедушка учил тебя своему ремеслу? - спросил Сенцевский.
        - Да, а что?
        - Ты знаешь, как он лечил этих двоих?
        - Конечно, отворял кровь, заставлял дышать благовониями. Так он изгонял миазмы - ничего особенного.
        - Отворял кровь? - переспросил Евгений, на что девушка кивнула.
        Он подошел к следователю и нагнулся к его уху: « У обоих покойников было множество небольших шрамов вблизи вен на руках. Я сразу подумал о кровопускании, но теперь это говорит нам о большем».
        - А еще эти двое куда-то выезжали на конях накануне дня рождения. Черт возьми, я совсем забыл об этом. Похоже, надо провести опознание. Я не уверен, Прасковья, но если все, что ты говоришь, правда, то оба человека, которых ты ищешь, мертвы.
        - Мертвы?
        - Так или иначе, мы скоро выясним, правы ли мы в своих догадках. Перед тем, как показать тебе тело тех двоих, скажи, не против ли ты, чтобы я привел пару человек, один из которых может оказаться тем самым «третьим»?
        - Конечно, я бы очень хотела его найти, особенно если тех двоих уже нет на этом свете.
        - А как давно ты видела, чтобы приезжала троица?
        - В течение года несколько раз, не могу вспомнить последний.
        - Это не могли быть Александр и Ярослав, значит, остается их дядя. Пригласите Богдана Альшевского.
        Полицейский вышел из комнаты.
        - Будьте наготове, доктор, я не хочу, чтобы он успел воспользоваться хоть одним из своих пистолетов.
        - Как скажешь, Максим, - ответил Сенцевский.
        Блюститель порядка вернулся с толстяком, однако, только девушка взглянула на него, как тут же потеряла к мужчине всякий интерес.
        - Нет, это не он. Он ведь сидел за столом, когда меня привели к вам, а за ним не было того, кого я ищу.
        - Выходит, я могу пока быть свободен? - спросил Богдан.
        - Да, вы свободны, господин Альшевский. Простите за беспокойство.
        - Что вы, я понимаю, - ответил толстяк.
        Он вышел за дверь и стал спускаться по лестнице, на которой чуть не столкнулся с Климентом, несшим графин с водой. Войдя в комнату, дворецкий приблизился к столу следователя и встал возле задержанной. Девушка повернула голову и встретилась взглядом с Климентом. Тут же, признав в слуге Альшевских того самого «третьего», она схватила со стола нож и, привстав, вонзила его в шею немолодого мужчины. Вендль, не ожидавший подобного развития событий, выхватил пистолет и тут же выстрелил Прасковье в голову. Сцепленные воедино, мужчина и девушка упали замертво на пол, истекая кровью. Осколки графина валялись в луже воды на полу.
        ЧАСТЬ 3.
        Полицейские убирали тела убитых, пока слуги пытались навести в бильярдной какой-то порядок. Доктор Сенцевский осматривал труп дворецкого. Тем временем внизу Амалья сидела в своем кресле, стоявшем подальше от сквозящего холодом шкафа, прямо перед огромным зеркалом, напротив входа в комнату. Остальные же расположились на диванах. Лишь Максим Иванович стоял, не находя себе места и битый час сокрушаясь по поводу присущей ему безалаберности.
        - Какой же идиот, Боже! Я изначально не подумал о том, что эти дела могут быть связаны. Меня сперва завлекли рассуждения о смерти матери Александра Аркадьевича, затем, после заключения доктора, я пытался найти особую связь между убитыми.
        Альшевские слушали эту речь, не проронив ни слова, пока высказаться не решила старуха.
        - Я согласна, это вы виноваты, - сказала вдруг она, прервав уважительное молчание своих родственников.
        - Что, простите? - отвлекся от самобичевания Максим Иванович.
        - Вам, Вендль, прощения нет. Вы должны были скрупулезно изучать факты, но вместо этого вы наспех состряпали некий сюжетец и стали его заложником. Из-за вас погибла эта глупая, но храбрая девушка.
        Вендль молча выслушал упрек старухи, после чего обратил взор на её старшего сына, однако толстяк молчал, будучи, пожалуй, первый раз в жизни солидарен с матерью.
        - Быть может, - начал вдруг оправдываться Вендль, поправляя очки, - я не хотел подвергать сомнению репутацию вашего сына.
        - Похоже, будь мой сын губернатором, он был бы вовсе неприкосновенен, - усмехнулась старуха. - Я считаю, что важна истина, и вы, как следователь, должны были бы придерживаться не превратной светской этики, а высокой общественной морали.
        - Ох, знал бы я, с какой семейкой имею дело….
        Присутствовавшие вдруг услышали шаги. По лестнице спустился доктор, остановившись на последней ступеньке.
        - Я провел вскрытие Климента. Как ни странно, никаких признаков сифилиса.
        - А мы уверены, что покойная Прасковья говорила правду? Если убийство Климента было шальной выходкой? Вы же видели ее, она была не в себе, - стал говорить Богдан.
        - Говорила она складно, - подметил Сенцевский.
        - Забулдыги тоже умеют складно плести, - парировал толстяк.
        - Почему сифилис был у обоих, и у Василия, и у Тимофея? - задал вопрос присутствующим следователь.
        - Я думаю, мы все знаем, почему, - сказал Александр. - Бросьте, мы все сразу подумали об их интимной связи.
        - Выходит, Климент не участвовал в подобных делах? - продолжал свою мысль Вендль.
        - Но зачем его брать с собой к целителю? - спросил доктор.
        - А зачем богатые берут с собой слуг? Порой просто так, от привычки, - промолвил Богдан.
        - Интересно, учитывая обстоятельства, действительно ли Климент ничего не знал об этом секрете в зале? - промолвил доктор, рассматривая свое отражение в зеркале.
        Компания начала спорить, пытаясь выстроить единый и непротиворечивый ряд произошедших событий. Ярослав в этот момент предложил Александру выйти ненадолго, на что его брат тут же согласился.
        Юноши вышли в коридор, и Ярослав тут же схватил офицера за плечи.
        - Помнишь, старуха сказала, что знает точный день, когда в зал стал проникать сквозняк?
        - Точнее ночь, с 1-го на 2-ое.
        - Я сверился с записями, именно в этот день я видел те огни в лесу.
        Александр взглянул в глаза брата.
        - Наш дядя, Тимофей и Климент? - спросил он.
        - Думаю, что да, - ответил Ярослав. - Ну что, прогуляемся в лесок?
        - Похоже, что самое время.
        Молодые люди оделись и вышли на задний двор, направившись в сторону леса. Добравшись до деревьев, они повернули налево, прошли под заваленным снегом окном, ведущим на лестницу в подвал, и ненадолго остановились, чтобы рассмотреть внешнюю сторону потайного хода из зала.
        - Цельная стена, - сказал Ярослав.
        - Мда, как монолит. Понятно, почему никто и не догадывался об этом секрете, - согласился Александр. - Куда теперь?
        - Отличный вопрос. Надо прикинуть, где примерно кончается наш подвал.
        - Та стена в погребе, дело в ней?
        - Я ведь сразу сказал, что что-то там не так. В тот же момент, как мы спустились туда, я это почувствовал. Эх, если бы я только знал, что интуиции можно доверять….
        Ярослав бросил взгляд на дом и, приметив цель в лесу, направился к ней. Старший брат шагал следом. Они шли недолго, пока не заметили горку, застеленную хвойными ветвями.
        - Это оно? - спросил Александр.
        - Не знаю, давай это выясним.
        Братья стали разбирать этот завал, пока не заметили ткань под ним. Убрав ветки, они приподняли её, обнаружив вход в подземелье.
        - Черт возьми, ты был прав! - сказал офицер.
        - Саша, достань, пожалуйста, пистолет. У меня вновь дурное предчувствие.
        Александр незамедлительно достал оружие и приготовился к стрельбе. Брат же его взял спички и, подсвечивая стелящуюся пред собой темень, сказал офицеру: « После вас!». В подземелье царили сырость и холод, однако по мере приближения к особняку становилось теплее. Наконец коридор был пройден, и перед братьями возникла еще одна белая завеса. Избавившись от неё, Александр с Ярославом попали в сокрытую от прочих часть подвала. Здесь не было бочек, зато были странные квадратные колонны из кирпича, подпирающие потолок. На стенах висели цепи, прикрепленные к забетонированным кольцам, и масляные фонари. Ярослав видел мало. Когда очередная спичка потухла, он достал новую, снял со стены один из фонарей и зажег его. Слева от входа стоял ломберный стол с тремя крепкими креслами. На нем лежали игральные кости и колоды карт. По правую же сторону, но дальше, ближе к одной из колонн на цепи лежала девушка в просторной белой рубахе. Она не двигалась и не издавала ни звука. Увидев её, парни тут же ринулись на помощь. Повернув её на спину, они приметили азиатскую внешность, а так же то, что её нос был сильно поражен
какой-то болезнью.
        - Надо срочно позвать Сенцевского, я этим займусь! - сказал Ярослав и, оставив фонарь, бросился на выход.
        Александр стал прощупывать её пульс, но почему-то не смог определить, присутствует ли он. Он стал искать ключ от цепи, что сковывала шею пленницы. Связка оказалась спрятана в ящике стола. Отворив замок, офицер взял хрупкую девушку на руки и отправился прочь. Ступая по холодному коридору в полной темноте, он пытался отыскать встречный свет. В этот момент рука девушки легко сжала запястье юноши, и он понял, что девушка жива. Выбравшись на воздух, Александр побежал в сторону поместья. Вскоре навстречу вышли полицейские. Доктор, не надев ничего на рубашку, пронесся мимо них. Он принял девушку к себе на руки, пока Александр снимал пальто, чтоб прикрыть её. Укутанную пленницу принесли в зал, соседствующий с кухней, поскольку там было теплее всего. Девушку положили на диван, предварительно подстелив плед. В ноги сунули грелку. Широкое лицо азиатки лишь подчеркивало впалось щёк.
        Вскоре появился Вендль, распорядившийся приготовить для больной бульон и стопку водки. Сенцевкий, после недолгого внешнего осмотра, пришел к выводу, что девушка больна сифилисом, причем в тяжелой форме. Её нос был поражен не меньше, чем ухо покойного Василия.
        Евгений попросил братьев и следователя покинуть комнату, чтобы не мешать ему работать. Троица направилась обратно в зал. Каждый был по-своему потрясен.
        - Как отреагировали дядя со старухой? - спросил Александр у брата.
        - Оба были в шоке от услышанного, хотя бабка в меньшей степени. Она сразу поняла, зачем нужен был этот ход из зала.
        - Чтобы незаметно покидать имение?
        - Старуха страдает бессонницей и почти не спит. Если бы эти трое постоянно выходили через главный вход и отправлялись в лес, то рано или поздно она бы их заметила.
        - А задним ходом они не пользовались, потому что приехали вы и жили над ним? - спросил вдруг следователь.
        - Получается, что так, - ответил, немного подумав, Ярослав.
        - Значит, они пользовались этим секретом редко. Возможно, механизм состарился, потому шкаф и не встал ровно на свое место, - предположил офицер.
        - Точно! - произнес Вендль. - Через эту рабыню они и заразили друг друга. Точнее, Седых заразил Василия.
        - Каким же ублюдком был отец! Чертов развратник, даже представить трудно, на что он был готов ради удовлетворения похоти.
        - Когда я служил на Кавказе, я слыхал про эпидемии этой болезни. Не исключено, что наш полковник привез эту заразу с фронта, - сказал Александр.
        - Учитывая особенность протекания болезни, думаю, он и не подозревал, что болен. Первичный шанкр ведь проходит и без лечения, - продолжал рассуждать Максим Иванович.
        - Полагаю, когда болезнь проявилась у отца, они с другом поехали к деду Прасковьи. А когда, спустя время, поняли, что больны и знахарь им ничем не помог, решили его убить. Девушке повезло, что она не попала под горячую руку.
        Следователь вдруг остановился: « Господи, а я ведь её застрелил, эту несчастную девушку…. Амалья была права, во всём права».
        - Максим Иванович, лучшее, что вы можете сделать для покойной, это довести дело до конца, - сказал Александр.
        - Согласен, - добавил Ярослав.
        Вендль стер редкие слезы и, кивнув головой, продолжил идти.
        ЧАСТЬ 4.
        Следователь общался со старухой, высказывая свои предположения касательно случившегося. Ему оставалось лишь исследовать подземелье, но он хотел дождаться, пока доктор приведет в чувство пленницу, чтобы допросить её. Братья Альшевские же, поднявшись на второй этаж, в бильярдную, застали там своего дядю. Он сидел за столом, приняв задумчивый вид. В одной руке он перебирал темно-синие четки, в другой держал листок с девяностым псалмом, который тихо зачитывал.
        «Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое», - прошептал Богдан и, сложив листок, перекрестился, после чего поднял тяжелый взгляд на племянников.
        - Так значит, эта девушка жива? - спросил толстяк, на что братья кивнули. - Мда, повезло несчастной. Похоже, истязали её долго и жестоко.
        Мужчина поднялся со стула и, положив четки с молитвою в карман, подошел к племянникам. Взяв Ярослава за запястья, он грозно взглянул ему в глаза: « Если бы я знал, на что способен твой отец, клянусь, я остановил бы его. Теперь-то я понимаю, зачем эти двое приезжали в мои края. Сразу можно было заметить, что Вася не слишком заинтересован в делах собственных заводов. Черт бы побрал этого сладострастника».
        - Мы все виноваты в этом, каждый из нас, - сказал Ярослав.
        Александр же вспомнил о матери, и что-то обидно-горькое вдруг проникло в его разум. Он был зол - и на дядю, и на старуху - на всех, кто мог заметить и прекратить преступления Альшевского, на всех, кто мог положить конец его издевательствам. Но жгучий прилив ненависти вдруг начал стихать, когда офицер вспомнил, насколько хитер был его покойный дядя.
        « Ложь была его щитом с детства. Неудивительно, что он умело прикрывался им до самой смерти», - подумал старший брат.
        - Если позволите, я побуду один, - сказал Богдан, и братья, все понимая, тихо покинули комнату.
        Стоя на лестнице, они увидели, как в зал вошёл доктор, который объявил, что девушка без сознания и он не знает, как скоро она сможет прийти в себя. Следователь, позабыв совсем об этой детали, спросил Альшевских о том, как они вообще нашли ту часть подвала. Ярослав рассказал Максиму Ивановичу и про свои ощущения в винном погребе, и про то, что он видел, как трое мужчин шли куда-то в ночи.
        - Знаете, господин Альшевский, - обратился Вендль к Ярославу, - вы произвели на меня впечатление. Вы определенно обладаете куда более высокими стандартами морали, чем я мог подумать.
        - И большими, чем обладал его отец, - сказала вдруг Амалья.
        Юноша посмотрел на старуху так, как раньше не смотрел: без боли, без обиды, и даже без того самого презрения, которым пытался заменил ненависть. Его бабушка же смотрела на внука с сожалением.
        - Простите, господа, но я вернусь к нашей находке, - сказал вдруг Сенцевский.
        - Я предлагаю нам с господином Венделем отправиться туда, где мы её нашли, - сказал Александр.
        - Да, так мы и поступим, - заключил следователь.
        Мужчины решили отправиться в подвал через тайный ход, так как это было быстрее. Отворив книжную дверь, они сделали пару шагов навстречу зимнему лесу. Повторив путь, который не раз проделывали покойники, троица оказалась у входа в подземелье.
        - Я до сих пор не понимаю, неужели этот тоннель всегда был здесь? - риторически вопрошал Ярослав. - Не уверен, что Лагерхейн строил что-то подобное для отца.
        - Думаю, это новодел, возведенный после твоего отъезда, - отвечал старший брат. - Полагаю, дядя вынашивал план подобного места многие годы.
        Мужчины медленно пробрались по холодному коридору, подсвечивая путь быстрогаснущими от сквозняка спичками. Войдя в помещение, они увидели, что оставленный Ярославом фонарь все еще не погас. Осмотр помещения не дал новой информации, но следователь, впервые наблюдавший подобное, был потрясён и сравнивал прибежище темных желаний Василия с пыточными инквизиции. Александр же, вдруг припомнив, что связку ключей от замков он обнаружил в ящике ломберного стола, подошел к нему и увидел там некоторые бумаги.
        - Самое интересное, что никто не запрещал вашему дяде довольствоваться телами каких-нибудь блудниц, но этого ему было мало….
        Вендль подошел к старшему из братьев, чтоб вместе с ним рассмотреть бумаги, однако они были чисты. Помимо них в ящике валялись ножи, странные инструменты и пара бутылочек с опиумной настойкой.
        - Не трогайте это, мы исследуем все найденное позже, - сказал Максим Иванович.
        Александр обернулся и увидел, как его брат неподвижно стоит в центре комнаты и вдумчиво глядит на кирпичные колонны.
        - Ты чего, Ярик?
        - Зачем здесь эти колонны?
        - Да я откуда знаю, зачем-то нужны.
        - Они здесь лишние, они не придают прочности конструкции.
        - Тебе виднее, ты же архитектор. Господин Вендль, мы здесь закончили?
        - Да, я полагаю, что больше здесь не на что смотреть, - сказал следователь и предложил пойти на выход.
        Александр вышел первым, за ним следовал Максим Иванович. Ярослав же, покидая злосчастное место, вдруг остановился и, подумав, решил идти не обратно в дом, а к мастерской, находящейся недалеко от деревни крепостных. Своим спутникам он лишь сообщил, что скоро явится.
        Вернувшись в теплый зал, Вендль и Альшевский попытались вернуть шкаф на место, однако это никак не удавалось сделать.
        - Мы ничего больше не нашли, - сказал Максим Иванович, обращаясь к Амалье, а точнее к её руке, лежавшей на подлокотнике кресла, которое едва выглядывало из-за зеркала.
        - Совсем ничего, господа? - спросил все это время стоявший на лестнице Богдан. Он хорошо отражался в зеркале и был виден Амалье, однако, его племянник и следователь, стоя у шкафа, не заметили его. Александр хоть и не наблюдал толстяка, все же понимал по его голосу, что он глубоко обеспокоен случившимся.
        « Пожалуй, не сама смерть Василия, а именно раскрытие его мерзких секретов заставили дядю понять, что он потерял брата, и это произошло задолго до его гибели. Всем нам бывает сложно, когда человек, которому мы безоговорочно доверяем, оказывается не тем, кем мы его представляли. Такую боль испытали когда-то моя мать и я. Теперь от неё страдал и Богдан», - думал офицер.
        Вдруг старуха услышала тяжелые и быстрые шаги в коридоре. Дверь в зал открылась, и перед ней предстала та самая пленница. Одетая в длинную, белую рубашку, она держала пистолет доктора Сенцевского в одной руке и окровавленный осколок стеклянной бутылки в другой. Её руки сильно тряслись, а глаза быстро бегали по комнате. Наконец они остановились. Девушка вытянула трясущуюся руку, попыталась прицелиться и выстрелила. Следом прозвучал ответный выстрел Александра, приправленный звоном разбитого стекла. Пуля азиатки попала в шею Амалье, пробив её насквозь. Выстрел же офицера пришелся на голову пленницы, отчего последняя мгновенно погибла.
        Богдан спрыгнул со ступенек, достал платок и прильнул к телу матери. Прижимая его к кровоточащей ране, он слушал её последние слова: « Ты….это ты….всё….знал….».
        Толстяк нежно прикрыл ладонью рот старухе. Она испуганно поглядела на сына в последний раз, после чего закрыла глаза. Когда следователь подошел ближе, он увидел лишь рыдающего над телом матери Богдана. Александр же стоял на месте, не в силах пошевелится. Он глядел на труп молодой девушки, изуродованной человеком, который сам был уродлив изнутри. Опустив пистолет, офицер подошел к телу старухи.
        - Зачем она её убила? - спросил Александр.
        - Думаю, она просто была не в себе, - рискнул предположить следователь.
        Вдруг присутствовавшие вспомнили о Сенцевском.
        - Доктор! - крикнул Александр и бросился к распахнутым дверям.
        Остальные побежали следом.
        « Где же Ярослав, черт возьми?», - подумалось Богдану, когда он пронёсся мимо входа в особняк.
        Добравшись до комнаты, где Евгений ухаживал за пленницей Василия, Александр увидел валяющегося на полу мужчину. Он был жив, однако лежал в осколках, и из его виска лилась кровь. Вскоре подоспели и остальные. Они приподняли доктора и привели его в чувство. Евгений огляделся, сморщился от боли и спросил, где девушка.
        - Она мертва, - ответил следователь.
        - Мертва? Ох, этого следовало ожидать.
        - Что случилось? - спросил Вендль, и Сенцевский начал медленный рассказ.
        - Похоже, я стоял к ней спиной, когда она очнулась. Увидев стоящую рядом бутылку водки, она схватила ее, поднялась, и ударила меня, да с такой силой, что я потерял сознание. И, похоже…, - доктор похлопал себя по груди, а потом залез рукой под пиджак, - Боже, она забрала мой пистолет.
        - Она застрелила Амалью, - сказал Вендль, придерживая друга за плечо и помогая тому подняться.
        - Вот тебе и ответ, почему она её убила, - произнес Богдан. - Помутнение рассудка. Потому-то она вбежала в зал и…. Трудно её винить, её держали в нечеловеческих условиях.
        - Какой ужас, - произнес доктор. - Такого мы точно не ожидали.
        В этот момент Александр вспомнил о брате.
        - Простите, господа, мне надо найти Ярослава.
        Поднявшись на ноги, офицер быстрым шагом направился на выход. Выбравшись из поместья, он заметил, что начало смеркаться. Навстречу ему бежали двое полицейских.
        - Что случилось? - спросил один из них у юноши.
        - Стрельба, но… вы опоздали. Где вас, черт возьми, носило?
        - Ваш брат попросил нас о помощи, он в подземелье и ….
        - В подземелье?
        - Да, его внимание привлекли кирпичные колонны.
        - Я понял, ступайте в дом.
        В сознание юноши опять вдруг просочилась тревога, и он побежал в сторону леса. В спешке пробираясь через деревья и сугробы, он ни на секунду не остановился, боясь потерять драгоценные секунды. Отыскав, наконец, подземелье, офицер вошел внутрь и направился на свет. В коридоре было темно, слышались глухие всхлипы. Вскоре Александр вошёл в комнату-тюрьму, где увидел своего брата, стоящего на коленях в конце комнаты. Перед ним лежала мощная кувалда, вложенная в раскрытые ладони. Ярослав обернул свое заплаканное лицо к Саше. Оно являло ужас и отчаяние, которых офицер не видел никогда прежде у брата. Парень молча показал рукой на одну из колонн. Взглянув на нее, Александр заметил, что в разрушенной кувалдой части видны человеческие останки. Это были голые кости, одним своим видом указывающие на то, что Василий творил свои ужасы не один год.
        Не произнеся ни слова, молодой человек попятился назад. Сдерживая тошнотворные позывы, он выбрался на свежий воздух, где его начало рвать. Мышцы живота, резко сокращаясь, больно сдавливали внутренности. Желудок был пуст. Оттого Александр упал на колени и, разведя руки, поставленные в сугроб, начал кричать. Все, что его окружало, ощущалось отталкивающе мерзким. Ему было противно думать о Василии, своей матери, семье Прасковьи и той девушке, что перед смертью обрела свободу. Он чувствовал липкость крови на своих ладонях, хотя знал, что они чисты. Наконец позывы прекратились, и он, зачерпнув снега, умыл им лицо и поднялся на ноги. Обернувшись, он увидел Богдана. Тот молча стоял напротив племянника, сочувственно глядя на него. Александр подошел к толстяку, крепко обнял его и заплакал.
        - Тише-тише, мой мальчик, все кончилось….
        - Я хочу уехать отсюда.
        - Это не проблема, я заберу тебя.
        - Да, но….. Я не хочу, чтобы меня что-то связывало с этим домом, с этим местом.
        - Мы уедем навсегда.
        - Все эти смерти, ужасы…. Люди про это все узнают, точно узнают.
        - Узнают, но разве нам обязательно иметь что-то общее с людьми, что не были нам чужими лишь по злой шутке судьбы?
        Александр отольнул от своего дяди.
        - Нет, мы не обязаны марать свои имена, - в голосе юноши вдруг проклюнулась гордость. - Я сменю фамилию. Хочу взять что-нибудь простое.
        - Хорошо. Все образуется, Саша. Клянусь, мы скоро забудем об этой истории.
        Родственники вновь обнялись. Богдан вспоминал тот день, когда его брат умер, а его друг застрелился от осознания своей слабости перед болезнью. Он вспоминал свой лихорадочный поиск записей брата. Дневники, путевые заметки, билеты - все, что могло выдать толстяка, все, что могло обнаружить его сущность, - было сожжено дотла. И в этот раз игра окончилась в его пользу. Он крепко сжимал руки на спине племянника.
        - Уж на кого - на кого, а не меня, Саша, ты всегда можешь положиться.
        ХВОРЬ.
        ПРЕДИСЛОВИЕ:
        1830-1831 годы запомнились современникам, как годы «новой чумы», польского восстания и всяческой смуты. С целью «купирования» заболевания правительство предприняло ряд крайне эффективных шагов, неверно трактованных большей частью населения. Особенно рьяно люди принялись сопротивляться проводимой властями политике, когда чиновники проявили излишнюю активность, хватая даже здоровых граждан и помещая их в специальные госпитали. Немало восстаний повидала русская земля в эти годы.
        ЧАСТЬ 1
        1830 ГОД.
        Тонкий восковой огарок потрескивал в полупустом церковном канделябре. Его тихое, немощное свечение не могло обеспечить должной видимости в безлюдном храме. Оно было способно лишь выхватывать обрывки святого образа, изображенного на небольшой иконе пред собой. Вдруг пламя резко шелохнулось, заволновалось и, наконец, схлопнулось в кроткую искру, оброненную на пол.
        Сквозняк, проникнувший в церковь из открытой двери, растворился в темноте, а в зал вошел священник, преследуемый неумолкающей женщиной.
        - Благодарю тебя, Демьян, такое дело ты большое сделал!
        Священник, изображая скромника, лишь отмахивался и поддакивал.
        - Они что же, хотели, чтоб людей сжигали? - удивленно спросила женщина, внимательно глядя на клирика.
        - Да, говорили, что поветрие это только так и уничтожимо.
        - Господи-господи, что творится-то, а? Мой Глеб ведь не болел ничем, от старости помер.
        - Они не смотрят ни на возраст, ни на житие. Объявили о холере, да и всех под одну гребенку.
        - Как хорошо, что у нас хоть в деревне такой защитник, как ты, нашёлся. А то как же, столько лет я прожила, а мужа похоронить спокойно не могу? Не по-христиански это дело. Ой, что творится….
        - Не переживай, Афдотья. Нет никакого поветрия, это они на простых людей ополчились.
        - Кто они? - удивилась женщина.
        - Хозяева ваши! Вы же как привыкли: поработал на барина - пошел, погулял. А они видишь как? Всем дома сидеть, заразу не разносить! А кто эту заразу видел-то?
        - И правда, не было заразы. Ох, хорошо же, что мы погнали этих кровопийц.
        - Не то слово. Благо, есть у нас чудотворная икона свято чтимого Прохора, только ей и спасаемся. Ты поди домой, дети небось ждут.
        Афдотья согласилась и, перекрестив сначала себя, а потом отца Демьяна, вышла из церкви.
        Священник же достал спички и принялся зажигать огни в лампаде. Вдруг одна из свечей, втянув побольше воздуха, выцепила черную неподвижную тень, смиренно наблюдающую за комнатой из-за угла.
        - Насчет того, что холеры нет - я бы поспорил. Хотя зачем? Ты это и без меня хорошо знаешь.
        Демьян испугался и выронил из рук незакрытый короб. Повернувшись на голос, он увидел выходящего на свет высокого господина, одетого дорого и неприметно.
        - Здравствуй, Климент, - произнес клирик, - что за шутки у тебя?
        Климент Ляпунов подходил все ближе к старому другу, пока, наконец, не остановился в двух шагах от него.
        - Мои люди сообщили мне, что ты закупился травами и целыми днями только и окуриваешь свою обитель, - повернувшись к небольшой иконе, сказал Климент.
        - Кто такое сказал? - удивился Демьян.
        - Какая разница? Знаю же, что правда.
        - Значит, Василий рассказал, ты только ему и веришь!
        - Ему и запаху можжевельника, что доносится от тебя, заглушая приторность ладана.
        - Ладно, сам все понимаешь, чего оправдываться? Говори, зачем пришел.
        - Хочу отплатить тебе за твою помощь.
        - Это какую помощь? - сказал священник, будто бы не понимая, о чем идет речь.
        - Когда губернатор приехал к нашему уездному главе, чтоб объявить карантин, а ты поднял восстание и погнал их вон, люди пошли громить помещичьи усадьбы.
        - Было такое.
        - Но мою не трогали.
        - Хах, надо же.
        - Хватит, Демьян, знаю, что не от скромности придуриваешься, а чтобы цену набить.
        - В самом деле, отвел я людей от твоей земли, ну а что делать? Друзей надо выручать.
        - Это ты верно говоришь, - ответил Климент и достал из кармана сложенный несколько раз листок бумаги.
        - Что это? - спросил священник, хватая протянутый ему документ.
        - Это я выручаю друга: здесь карта и время прибытия царских войск. Когда они доберутся сюда, разгонят толпу и вздернут тебя, как бунтовщика.
        Демьян со страхом взглянул на развернутую бумагу, а потом неистовой яростью во взгляде стал жечь стоящего возле него помещика.
        - Так и вздернут!
        - Вздернут непременно. Ты хоть знаешь, что творится в стране?
        - Откуда ж мне знать, я человек тихий, скромный….
        - Язык у тебя поганый, Демьян, - произнес тут же Климент. - Думаешь, ты самый умный? Думаешь, ты единственный додумался ситуацией воспользоваться и добром чужим поживиться? Вся страна пылает, пшеки восстание подняли.
        Священник, услышав новости, ненароком улыбнулся, что тут же заметил его приятель.
        - Зря радуешься, каратели уже в пути. Они вешают всех бунтовщиков как предателей, а ты еще и банду соорудил.
        - Какую банду?
        - Ой, будто не знаю я, кто больше всего с поместий добра забрал. Зря ты это устроил, Демьян, но я в долгу не останусь. Возьми эту карту и беги прочь, обходи села, деревни и города, там уже может бушевать холера.
        - Это, конечно, интересно, но лучше деньгами, - сказал священник, вручая подарок обратно Клименту.
        - Ты чего это, совсем с ума сошел?
        - Про то, что всюду началось, я не знал. Но на что иду - понимал всегда. Не нужны мне твои сведения, лучше отплати монетой, да и разойдемся с миром, и не тронет никто твое имение.
        - Понимаешь, что несёшь? - начал злиться Климент.
        - Понимаю, друг, понимаю, как понимаю и то, что именно ты у нас всегда был властью, а не уездный глава, который при первой опасности дал дёру, как и все помещики. Все, кроме тебя. Ты знаешь, что тебя больше других бояться, знаешь, что если и пойдут на тебя, то дорого заплатят. Но толпа есть толпа, Клим. Она все сносит без разбору, такова ее природа.
        - Стадо всегда направляет пастух.
        - О том и речь, пастух-то ныне я.
        - Я ведь жизнь тебе спасаю.
        - С жизнью я сам разберусь, давай деньги.
        - Ты не получишь ничего от меня, ни копейки, понял?
        - Не заплатишь - придется все отдать.
        - Думаешь, хватит духу у тебя и твоих псов? Мои холопы за меня будут, и ваши вилы против их ружей - не лучшая затея.
        - Это мы поглядим.
        - Да и войска уже завтра будут здесь и будут наводить порядок.
        - И ты не преминешь указать им рукой на меня?
        - Если сегодня скроешься, то и показывать будет не на кого.
        Климент собрался уходить, как вдруг остановился и вновь повернулся к небольшому изображению святого Прохора.
        - Это ведь мой подарок, небольшая, зато сколько смысла, - указывая пальцем на икону, произнес помещик. - Ты ведь помнишь легенду о его житии, что я рассказывал?
        Священник в ответ лишь молчал, угрюмо поглядывая на нарисованного старца с седой бородой.
        - Его называли Прохором Лебедником. Он перетирал горькую лебеду в муку и пёк хлеб для голодающих. Хлеб получался вкусным, слаще меда. Только кто брал у него хлеб без спроса и без благословения, получал его горьким и черным.
        - Это ты к чему? - спросил Демьян, однако его собеседник промолчал и вышел из храма.
        Возле входа хозяина ждал слуга Василий, с которым клирик пересекся взглядом. Визуальный контакт был прерван скрипучей дверью, захлопнувшейся под давлением сквозняка, вновь затушившего горящие свечи.
        Демьян остался наедине со своими мыслями в темном зале. Он перебирал в голове одну идею за другой, пока не пришел в собственных раздумьях к крайней дикости, которая с каждой секундой находила себе все больше обоснований, становясь приемлемым и даже необходимым исходом. Клирик поднял с пола спички и отправился прочь из церкви.
        «Чем гуще тьма, тем ярче пламя», - подумал он, покидая храм.
        На улице вечерело, однако улицы не были пусты: шумные компании, ранее грабившие строившиеся годами усадьбы, спускали наскоро нажитые состояния в карты. Демьян осторожно обошел несколько домов, передвигаясь вблизи их заборов, дабы не привлекать лишнего внимания. Оставив за спиной полсела, он замер перед захудалой полуземлянкой, знававшей лучшие времена. Глухо постучав, клирик вошел внутрь, где его уже ждали. Двое его подельников - Иван Усанов, известный за широкий шрам, протянувшийся от подбородка до левого виска, и Богдан Старых, легко узнаваемый по неровной бороде и проплешинах на макушке, - сидели за столом перед кучками аккуратно сложенных драгоценностей.
        - Ну, наконец-то, с голоду ж помираем! - произнес раздосадованный Усанов.
        - Потом пожрете! Сначала дело обсудим, - брякнул священник, прикрывая за собой дверь.
        - Что за дело? - спросил плешивый вор.
        - Завтра прибудут войска, а значит надо готовиться.
        - Войска? Уже? К чему готовиться-то? Сейчас вещи соберем да в путь, доли уже разложены, - говорил Усанов, показывая на лежащее пред ним богатство.
        - Мы не побежим, а дадим бой, - сказал Клирик и, присев за стол, принялся рассматривать сворованное.
        - Какой бой, Демьян? Бредишь что ль? - бросил бородач усмехнувшись.
        - А ты хочешь без боя им сдаться?
        Вдруг Богдан вновь стал серьезен.
        - Сдаться? А как же побег наш? Вот мы, собранные, перед тобой. Нам бы подкрепиться да наутёк!
        - Некуда бежать, братцы, все прочие деревни заняты войсками, а там, где нет солдат, уже вовсю хворь бушует, - соврал Демьян.
        - Покуда знаешь? - удивился Иван.
        - А мне Ляпунов поведал.
        - Ляпунов? - раззадорился вдруг Богдан. - С чего это он тебе такую помощь оказал?
        - За то, что его добром живиться не пошли. Но ведь это и исправить можно.
        - Он что, не заплатил? - спросил Иван.
        - Ни копейки, сказал, не даст. А это значит одно….
        - Своё силой получим, - кивая, произнес Богдан.
        - Именно так, силой, да только подготовиться надо. Чай не дадут нам войска просто так грабить.
        - А толку? Ты ж говоришь, все окружено. Даже если как-то сладим с военными, а потом и с Ляпунова спросим, податься будет некуда, - сказал Иван, по привычке почесывая старый шрам от нервов.
        - Если денег будет много, то и откупиться сможем, - вслух грезил Богдан.
        - Не нравится мне это, мужики. Может, лучше сейчас дёру дать? Глядишь, проскочим, - высказывал сомнение Усанов.
        - Не выйдет, сказано же тебе. И откупаться не придётся, - ободрял подельников священник. - Даже если не просекут армейцы, кто мы такие, спросят, куда едем в такое время, ведь велено по домам сидеть: карантин! Другое дело же, если мы попами оденемся.
        - И то верно! Попов всюду пустят, - кивая, подтверждал Старых, поглаживая бороду.
        - Ну, ты голова! - вторил ему Иван и улыбался.
        - В храме есть одежда. Как с помещиком закончим, так сразу туда. Подобающе будем смотреться, глядишь, удастся затея. Осталось одно: как с отрядом завтрашним совладать?
        - Есть мыслишка, но без толпы не обойтись, - сказал Богдан.
        - Говори быстрее! - нетерпеливо просил Демьян.
        - Сдается мне, что надо знатно бахнуть, - хитро сощурившись, произнес Старых.
        - Имеется чем? - спросил клирик бородача.
        - Помните, как наш кузнец отравился чем-то, да так, что неделю работать не мог?
        - Ой, знаем мы его отравления!
        - Я не про то! - резко сказал Богдан. - Он черной солью отравился! Я у него выведал как-то, во время пьянки.
        - Не смекну, что за черная соль? - спросил Иван.
        - Порох, - ответил Старых. - Целый бочонок пороха у этого сивушника припасён.
        - Откуда? - удивился священник.
        - То ли он его у золотодобытчиков на что-то выменял, то ли еще у кого….
        - И на кой он ему? - вопрошал Усанов.
        - Вместо соли, сказал же! Вернее, был вместо соли. Он хвалился: думал, дешево приобрел, вот только желудок его в разлад совсем пришел. Теперь он и глянуть на этот бочонок боится.
        - Это хорошо, что не может, - сказал Демьян, - это нам на руку.
        - Сразу говорю, жечь там особо нечего: бочонок мал и не доверху заполнен. Больше дыму от него, чем огня. Поэтому и сказал, что толпу надо будет собрать.
        - Соберём, - тихо произнес радостный клирик, отвлеченно посматривая в сторону, - соберём, это не проблема.
        В его голове уже созрел коварный план, суливший немалый прибыток. Пропитанный желанием легкой наживы разум будто жаждал отмщения за годы слепой покорности казавшимся ложными принципам. Осточертевшая мораль привела Демьяна к нищете, а вероотступничество сделало героем и хозяином жизни. И если раньше его душу согревала надежда, то теперь пламя ненависти пожирало её испещрённые останки.
        ЧАСТЬ 2
        Тихо дребезжа, огромный обоз, набитый измотанной солдатнёй, тащился по дороге, ведущей к очередному беснующемуся селу. Утреннее солнце, сменившее ночные дожди, грело плохо, и казаки, сохраняя нервное молчание, неустанно переминались в липнущих к телу черкесках.
        Пётр сидел и смотрел на окровавленный штык своего ружья. Наконец, не выдержав, он достал из кармана платок, чтобы избавиться от осточертевшего алого рисунка, но сидящий рядом друг остановил его.
        - Про холеру забыл? Не трогай. Кто знает, болел он или нет, - бросил казак, посматривая по сторонам.
        Пётр убрал платок обратно в карман и взглянул на завернутое в непрозрачную ткань тело своего почившего командира, лежащее в подводе, плетущейся за казачьей каретой.
        - Миш, ты тоже о Геннадьиче думаешь? - спросил он у друга.
        - А как иначе? - проговорил тихо казак в ответ. - Можно подумать, ему надо было вот так за всё это помереть.
        - Время такое, не знаешь, отчего поляжешь.
        - А когда другое-то было? Он ведь перед отъездом - в больницу жертвовал, врачей благодарил за их труд. А потом вот что с ним сталось! Болезнь, выходит, не вокруг, а в нас сидит.
        - О чем болтаешь ты? - не понимал Пётр.
        - Людям пограбить захотелось да пар выпустить, вот о чем. А нам теперь эту кашу расхлёбывать. Чем Порфирий Геннадьевич смерть заслужил? Он что, крестьян обирал? Или, может, из дому велел носа не совать? Да даже если бы велел, все ж для людского блага.
        - Занятие у нас с тобой такое: костьми ложиться по приказу. И Геннадьич солдатом был хоть куда, лучше нас это понимал.
        - От пули на войне умереть не страшно, но дома-то!
        - Миш, мы для войны живём, какая тебе разница, дома или за порогом?
        - А суть не в войне, а в том, что нечисть, как только стало можно, повылезала и кутёж устроила. Ты не понимаешь? Успокоим мы этих оборванцев, а потом? Придёт новая чума и опять, по- новой? Что-то не так в нас самих.
        - Болезнь множит больных, таков закон - и не попишешь.
        - За что же мы воюем? Тварям только повод нужен, соберутся - выступят.
        - Не понимаю тебя.
        - Да что тут непонятного? Мы плетёмся от одной деревни в другую, и везде одно и то же: где из-за пустяка началось, где пьяные подрались, где кто-то поджог устроил. И пошло-поехало. Вот и спрашиваю я, за что мы воюем? Это не шведы, не турки. Это идиоты, которые еще вчера сивуху пили, рукавом занюхивая. А дураки - народ неистребимый, его только учить.
        - Ты что предлагаешь?
        - Бросить их всех наедине с тем пепелищем, что они оставляют после себя. Сами, глядишь, дойдут до порядка.
        - Так и дойдут!
        - Уроки лучше выучиваются самостоятельно. А мы штыками только прерываем процесс.
        - А как же закон? Они преступники.
        - А русские не признают справедливости, спущенной сверху. То ли дело самому за свой проступок пострадать….
        Пётр замолчал, но через секунду перекрестился и сказал: « Справедливость так и так вся сверху. А эти, про которых ты говоришь, сами не остановятся. Поправ одни границы, они новых не придумают».
        - Про границы верно, - пробормотал Миша. - Но почему нам надобно с этим всем справляться?
        - Работа у нас такая, принципы таковы.
        - Эти принципы Геннадьича в могилу свели. Каков же тогда в них прок?
        - А жизнь вообще к могиле ведёт. Принципы только определяют, как ты в неё ляжешь. Думаешь, атаман, коли мог бы, переиграл все по-своему? Нет. Он умер за дело, которому был верен. Достойная смерть.
        Миша не ответил Петру. Лишь взглянул сурово на штык-нож собственного ружья.
        - О чем думаешь? - спросил друга Пётр.
        - Да как бы нам так этой достойной смертью всех, кто верен разбою, обеспечить?
        Обоз тихо въехал в село, проехал по главной дороге, и, так и не встретив ни одного жителя, остановился перед церковью.
        - Что же тихо так? - вопросил Миша, а в это время его голова наполнилась тяжелым гулом, который всегда появлялся при излишнем нервном напряжении.
        Солдаты не спешили покидать обоз, осматриваясь и осторожно прислушиваясь к одинокому молчанию вокруг.
        Внезапно кто-то распознал глухое шипение, доносящееся из церкви, и обратил на неё взор. Двери храма открылись, и из них выкатилась дымящаяся бочка. Проскочив ступеньки, она влетела в военную карету и взорвалась. Мощный хлопок сотряс округу. Люди были оглушены и оттого дезориентированы. Густой дым заполнил площадку перед храмом, делая казаков слепыми: он попадал в глаза, заставляя их слезиться. Военные пытались прочистить уши от едкого звона, но как только это удавалось, их тут же оглушали вопли раненых.
        Михаил ощупывал края перевёрнутой повозки, когда обнаружил под рукой ружье Петра. Сам казак лежал рядом с пробитой головой: в него попал осколок жестяного обода бочонка. Мужчина схватил оружие и испуганно сполз на землю. Откуда ни возьмись вдруг набежала безумная толпа с вилами и топорами. Люди стали добивать солдат с оторванными конечностями и рубить изо всех сил уцелевших . Кто-то успевал выстрелить в бунтовщиков, кто-то давал отпор кулаками, но вскоре обессилевал под натиском превосходящих сил. Михаил взглянул пред собой и сквозь пелену горького тумана увидел человека в чёрном, наблюдавшего за всем издалека. Казак вскочил на ноги и тут же подстрелил какого-то мальчонку, вооружившегося косой. Мужчина вынул нож из винтовки и, отбросив её в сторону, ринулся навстречу безучастному наблюдателю. Приблизившись на расстояние удара, он широко махнул клинком, рассекая руку уворачивающегося клирика. Не успел Михаил нанести второй удар, как его самого сразили метким выстрелом в спину. Демьян увидел Богдана, умыкнувшего винтовку у одного из почивших воинов.
        Резня продолжалась не больше пары минут, Когда дым рассеялся, перед её участниками предстало поле бесславной битвы. Развороченные взрывом кареты пылали жарким огнем, покусывавшим тела мертвых. Пламя запекало свежие раны и оплавляло лица убитых. Бледные казаки были как попало разбросаны вокруг обоза. Ручейки свежей крови пропитывали землю, но и она была не в силах сразу напиться.
        К раненому Демьяну подскочил Иван и принялся перевязывать рану.
        - Это пустяки, заживёт, - говорил он, затягивая слишком тугой узел.
        - Легче, легче, - командовал ему священник, почти не ощущая боли от восторга.
        Он глядел на результаты своих трудов, и тёмная гордость захлестывала его с головой. Он приказал собравшейся вокруг него толпе вооружиться казачьими винтовками, а сам поднялся на паперть, с которой и собирался вещать сельчанам, еще вчера выбравшим его сельским головой и согласившимся на страшную авантюру.
        « Братья и сестры, надобно мне нынче каяться пред вами! Я совершил ошибку! Я уверовал, что поветрия нет и хворь - лишь выдумка властей. Но это не так. Холера существует, люди! И её разносят солдаты, рыскающие по селам!» - произносил Демьян под улюлюканье толпы.
        « А потому должно нам сплотиться пред лицом опасности!» - воскликнул он, и народ стал рукоплескать.
        « Надобно нам расправиться с кровопийцами, что довольствовались нами столько времени! Нужно разобраться с последней преградой на пути к счастью и спокойствию, расправиться с последним помещиком, отравляющим своими деяниями наши жизни!» - кричал священник, а толпа внимала ему, голосом подавая знаки согласия.
        - Идите же и поквитайтесь за то, что сделал этот нелюдь с вами, - наконец сказал клирик и тут же приказал Богдану и Ивану возглавить шествие к имению Климента Ляпунова.
        Толпа заверещала и направилась туда, куда ей велели идти бандиты. Кто-то помимо винтовок держал в руках факелы, подожжённые от горящего обоза.
        - Славно позабавимся! - подумал Клирик и ненадолго вернулся в церковь.
        Там он проверил, хорошо ли припрятаны деньги и драгоценности. Они лежали в мешках в тёмной поповской обители. Демьян взял икону свято чтимого Прохора и положил её в один из мешков. Ему оставалось только одно - уничтожить сообщников.
        Священник отстал от толпы, а потому, когда добрался до дома бывшего друга, увидел гору трупов Ляпуновских холопов, отчего-то решивших защитить дом хозяина. Ворота были отворены, и подле них лежало несколько застреленных сельчан, среди которых был и Иван. Богдан стоял неподалеку, за небольшой часовней, в окружении бунтовщиков, неумело обращавшихся с оружием. Он крикнул священнику, чтобы тот скорее бежал к ним.
        - Эта падла Василий стреляет из окна по нам, у него несколько пистолетов, - сообщил подоспевшему соратнику бородач.
        - Значит, сразу после выстрела побежим внутрь дома, - предложил Клирик.
        - Пойдёт, - кивнул Богдан, соглашаясь на предложенный ему план. - Еще группа наших обходит дом, чтобы поджечь его. У нас будет мало времени, чтобы поживиться.
        - Главные богатства должны быть в кабинете Ляпунова.
        - Оттуда Вася и стреляет, - сообщил Богдан.
        Вдруг вновь воцарилась тишина, что не устраивало подельников. Богдан вытолкнул из-за часовни невооруженного мужичка, и тот тут же словил пулю.
        - Бежим! - скомандовал священник и вместе со своим импровизированным отрядом отправился на штурм имения.
        Ворвавшись в особняк, группа тут же разбрелась, ведь каждый хотел поворовать себе в усладу. Лишь какой-то невооруженный старик остался с Демьяном и Богданом. Втроём эта компания поднялась по лестнице на второй этаж, где их встретила запертая дверь кабинета. Старик тут же попытался её выломать, но Василий выстрелил и через неё убил погромщика. Богдан, будучи метким стрелком, тут же выставил ружье и нажал на курок, попав прямо в дыру от пули Васи. Ранив слугу Ляпунова в грудь, бородач выбил дверь и обнаружил последнего лежащим на полу.
        - Твари, все передохнете! - сказал еле дышащий стрелок.
        Богдан собирался удушить его голыми руками, но Демьян остановил его, увидев, что в кабинете стоит железный шкаф, в котором, скорее всего, и было спрятано самое ценное.
        - Надо узнать, где ключ, - сказал священник, оглядываясь по сторонам.
        - Щас все выведаем, - произнес бородач и начал избивать Василия.
        Клирик же схватил со стола один из заряженных дуэльных пистолетов, лежавших подле дорогого футляра, и выстрелил в голову подельнику, который тут же свалился на пол.
        - Ну что, Вася, - произнёс Демьян, - теперь ты мне всё расскажешь.
        Священник подошел ближе к лежащему и взял со стола другой пистолет.
        - Скажи, где ключ и твой хозяин?
        - Ключ прямо на мне, хозяин велел сторожить, - произнёс Василий, показывая, что на груди у него висели на одной цепи ключ и нательный крестик,
        Священник схватил ключ и сорвал его с шеи раненного слуги. Металлический крест, некогда подаренный приближенному самим Ляпуновым, упал на пол, прямо в лужу крови, растекшуюся под Богданом. В этот момент клирику вдруг стало плохо. Горький комок подкатил к его горлу, а голова закружилась то ли от предвкушения наживы, то ли от чего-то другого. Поп прошагал через комнату, вставил ключ в замок массивного металлического шкафа и провернул его. Какого же было удивление грабителя, когда он обнаружил, что внутри было пусто. Он обернулся к Василию, но тот лишь улыбался. В комнату вбежал молодой сельчанин, чтобы сообщить, что ни Климента, ни лошадей в поместье нет. После этого он взглянул на мертвого Богдана и перекрестился.
        - Это поп его пристрелил! - крикнул вошедшему Василий.
        Парень поднял обозлённые глаза на клирика.
        - Ты? - закричал он, но Демьян поднял пистолет и выстрелил ему в голову.
        Бунтовщик упал навзничь, а священник отбросил бесполезное оружие в сторону. Его тошнило, неведомая сила мутила взгляд. Снова дал о себе знать горький комок, и Клирика стало выворачивать прямо на пол кабинета Ляпунова.
        Когда священника немного отпустило, он огляделся по сторонам: замертво лежал Василий, рядом располагался застреленный приспешник, в дверном проёме лежал на спине труп погромщика.
        Осознав своё тяжелое положение, Демьян поспешил скрыться. Он выбежал из поместья, лишь краем глаза приметив, что оно уже горит. Проскользнув мимо нескольких зевак, он направился к церкви, где оставались ценные вещи помещиков. Отворив тяжелую дверь, он вбежал внутрь, поглядывая на забинтованную рану. Он пронесся по крохотному залу, вбежал в свой покой, где лежали мешки с ценностями. Прямо перед священником стояла икона свято чтимого Прохора, а рядом в канделябре потрескивала свежезажжённая свеча. Демьян стал хватать мешки, как вдруг заметил странную тень, промелькнувшую перед ним на иконе. Тишину обители нарушил звонкий выстрел. Пуля попала в голову священника, застряв в черепе. Климент Ляпунов стоял позади с пистолетом в руке. Убрав оружие, он подошел ближе к бывшему другу и сорвал с его груди крест, после чего завернул икону в ткань и покинул храм.
        ЧЕРНЫЙ ТРЕБНИК.
        ***
        ТРЕБНИК, ИЛИ ПОТРЕБНИК ( ОТ ДРЕВНЕРУСС. «ТРЕБА» - «ЖЕРТВА») - БОГОСЛУЖЕБНАЯ КНИГА, СОДЕРЖАЩАЯ ЧИНОПОСЛЕДОВАНИЯ ТАИНСТВ И ДРУГИХ СВЯЩЕННОДЕЙСТВИЙ, СОВЕРШАЕМЫХ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКОВЬЮ В ОСОБЫХ СЛУЧАЯХ, В ТОМ ЧИСЛЕ ПРИ ЗАХОРОНЕНИИ УСОПШИХ.
        ***
        1922 год.
        Сквозь толщу затхлого безжизненного воздуха, через покрытое широким слоем пыли стекло единственного окна, в бывшее помещение сельского архива пробивался яркий луч утреннего солнца. Он предательски точно сфокусировался на единственном глазу комиссара Сухорукова, что выглядывал из-под шерстяного пледа, заставив последнего укрыться им с головой.
        Уже месяц в этих краях стояла ясная и теплая погода, но служащие штаба, временно занимавшего старое здание лишь потому, что оно единственное подходило по размерам для нужд армии, вынуждены были тепло одеваться, ведь стены архива состояли из начисто отсыревшей от времени древесины.
        Наступало утро, и даже плед не мог спасти чутко спящего офицера от надвигавшихся криков петухов. Находясь в предподъемном полудрёме, сознание Сухорукова растягивало каждую секунду покоя, отчего последнему казалось, что он спит уже слишком долго. Однако реальность просачивалась сквозь пелену сладких ночных грёз, и вот комиссар уже ощущал ломоту в теле, вызванную неудобной позой, холодный, но спёртый воздух, наполненный пылью от старых документов, и зуд в носу, вызванный аллергией то ли на полынь, обширно цветущую нынче в округе, то ли на вездесущий тополиный пух.
        Внезапно остаток сна был прогнан звуком приближающихся к кабинету Сухорукова шагов. Откинув в сторону быстро остывающий плед, комиссар вскочил на ноги с широкого старого кресла, притащенного некогда солдатами по его просьбе. Продрогнув от своей вылазки, офицер принялся чеканить удары сапогами об пол, интенсивно растирая тело через уланскую куртку.
        Тут дверь открылась, и в неё вошел высокий человек с кудрявыми волосами, чей оранжевый блеск в лучах утреннего солнца лишь подчеркивала черная кожаная фуражка.
        - Здравствуй, командир, - сказал Сухоруков, размазав последнее слово неумело скрытым зевком.
        - Здравствуй, спящая красавица, - усмехнулся Бенякин, снимая головной убор. - Ночью было спокойно? Ты вроде выглядишь уставшим.
        Пройдя в глубь комнаты, командир подошел к самовару и ощупал тыльной стороной ладони его холодный корпус.
        - Я хорошо спал, - немного замявшись, выдал Сухоруков. - Олег, только, и правда, неспокойно ночью было.
        - Что такое? - осматриваясь вокруг, спросил командир и стал доставать из кармана кожаного пальто пачку папирос.
        - Ночью же сержантик твой вернулся, Вольный который.
        - Аркаша Вольный? Ну да, в Светово я его отправлял, чтоб он глянул, как там дела, какие настроения, - разминая бумажную трубку с махоркой, приговаривал Бенякин. - Что-то он задержался там. Видать решил, что раз я ему патронат составил за то, что он меня когда-то спас, отыскав вовремя лекаря, то можно напрочь об обязанностях позабыть. Ох и вздрючу я этого мелкого….
        - Он в госпитале, - перебил начальника Виктор, потупив глаза в пол.
        - Что? Его что, подстрелил кто-то? Что с остальными?
        - В том и дело, командир, в порядке он, а с головой что-то не совсем…. В общем, он не соображает ничего, не разговаривает даже. Его один из наших объездчиков нашёл в поле, прям таким и доставил. Сказал, что он бесцельно в кустах плутал. Смотреть на него жутко: глаза не закрывает и смотрит сквозь тебя, пустым взглядом. Даже не за что зацепиться в его зенках, ни тени разума. Остальных же нету, я отдал приказ искать, но пока напрасно.
        - Где он сейчас?
        - Дык в госпитале валяется, в потолок взирает.
        Услышав это, командир тут же рванул к выходу. Комиссар спешно последовал за ним. Выйдя из здания, офицеры почувствовали теплые потоки воздуха, обдающие их лица. Несмотря на раннее утро, в округе совершенно не ощущались остатки ночной прохлады. Небо было заволочено массивными кучевыми облаками, которые то и дело сбивали солнечные лучи с их траектории, плотно затягивая небо.
        Мужчины шли молча в быстром темпе около двух минут, пока не остановились возле деревянного дома, стены которого были окрашены в синий цвет. Лишь положив руку на калитку, командир внезапно услышал лай собаки, бдительно сторожившей вход. Отпрыгнув от неожиданности, он тут же прикрыл калитку и закричал, что было мочи: « Нина! Нина, твою мать! Убери своего пса от меня, а то пристрелю!»
        Спустя минуту ожидания Сухоруков не выдержал и стал бить ногой по забору, отчего лай собаки лишь усилился: « Нина, просыпайся! Командир сказал, что пристрелит, а он ведь не шутит!».
        Наконец дверь дома открылась и хозяйка, одетая в белое платье медсестры, не спеша вышла во двор.
        - Кого, меня или собаку? - спросила она, подходя ближе к замолчавшему псу.
        - Всех и сразу, - скрепя зубами, ответил Бенякин.
        Девушка привязала собаку и открыла калитку незваным гостям.
        Глазам офицеров предстала красивая светловолосая девушка с веснушками на лице. Её стройную фигуру скрывало широкое платье, что, однако, не отпугивало ухажеров. Девушка выглядела уставшей.
        - Как он? - спросил командир, проходя мимо сестры.
        - Да так же. Не говорит, не жрёт, не пьёт.
        - Нужду хоть справляет? - спросил Виктор.
        - Нет, - сухо выдала Нина.
        - Странно, - поднимаясь на крыльцо, сказал Олег.
        - Дык что странного-то? Не питается - не испражняется.
        Бенякин, не снимая сапог, прошёл внутрь и прикрыл ладонью лицо от ослепляющего солнца, что врывалось в голое окно, находящееся на восточной стороне дома.
        - Задерни его! - скомандовал он Нине и направился в светлицу.
        Войдя в комнату, разделенную белой тканью на несколько коек, Олег стал осматриваться. Следом за ним вошли сестра и комиссар Сухоруков.
        Две кровати из трех пустовали. На третьей же сидел обращенный к стене мужчина, голова которого была обернута белой тряпкой.
        - Он спал сегодня? - спросил Бенякин.
        - Да я не знаю, но его только в три часа ночи привели.
        - Ну, а после этого он уснул?
        - Кто ж его знает? Сама-то я спала! Может и дрых. Я только помню, что кое-как его уложила, а сейчас он вон, сидит, как ни в чём не бывало.
        Бенякин, раздражённый ответами Нины, повернулся к больному и шутливо, но громко сказал: « Ага! Попался!», после чего наигранно топнул, на что реакции от сержанта не последовало.
        Олег слегка смутился. Решив действовать по-другому, он одернул вниз кожаное пальто, выправив его.
        - Товарищ сержант! - сказал Бенякин теперь строго, надеясь хотя бы командирским тоном достучаться до больного, однако последний даже не шевельнулся.
        Мужчина нахмурил брови, а от прежнего энтузиазма не осталось и следа. Уверенность и раздражение сменились растерянностью и наблюдательным спокойствием. Сделав несколько шагов вперед, Олег уже хотел положить свою тяжелую руку на плечо подопечного, но остановился. Кашлянув в сторону, он переключил голосовой режим и почтительным шепотом обратился к Нине: « А тряпка у него на голове что символизирует?».
        - Я решила, что у него может быть тепловой удар, - последовал незамедлительный ответ сестры.
        - И что, в самом деле, может быть?
        - А пёс его…. Но коли так, то мозги он себе знатно спёк.
        Командир воспринял эти слова спокойно и, обойдя больного, сел на низкий деревянный стульчик, стоящий с краю от кровати. Взгляду Бенякина предстало молодое лицо сержанта, слегка постаревшее из-за неухоженной растительности на лице. Узкий нос, стоящий строго перпендикулярно тонким потрескавшимся губам, широко раскрытые глаза с застывшими светло-голубыми зрачками, безэмоциональные брови - ничего из физиономии сержанта не казалось живым.
        Олег провел перед его лицом рукой, но реакции, как и прежде, не последовало.
        - А он моргает хоть? - удивился командир.
        - Редко, - ответила Нина.
        - Редко - это плохо. А пугали его?
        - Да все делали, не шевелится даже.
        Бенякин посмотрел на Нину: « Ну, ты хоть раз такое видела?».
        - Никак нет, товарищ командир.
        - Я видел, - уверенно произнес Сухоруков, - был один такой случай у нас. Купаться солдаты пошли, жён с детьми взяли, конечно. Ну, и само собой…, - Виктор ловко щелкнул себя по шее.
        - Ну да, как же без этого…. - угрюмо поддакивал Бенякин.
        - В общем, отдых в самом разгаре: суета, веселье, всем не до детей: больше о закуси думали. Короче говоря, потонул один пацан. Причём тихо, будто не сопротивлялся вовсе или утащил кто под воду. Так его отец в ступор вошел и глядел всё на то место, где отпрыск егоный мир наш и покинул. Мы Сергея - отца-то его - еле как оттуда увезли, а из состояния этого он так и не вышел.
        - У сержанта-то детей точно не было. Что же это выходит? - спросил командир.
        - Врач тут нужен, мозгоправ, - произнесла вдруг Нина.
        - А где я тебе такого найду? - встав со стула, с прежней силой в голосе выкрикнул Олег.
        - А помните немца того, что белым помогал? - сказал Виктор, тряся перед собой указательным пальцем.
        - Конечно, такого хрен забудешь. Только вот мы его уже выслали.
        - Не беда, товарищ командир, как выслали, так и вернём, - воскликнул комиссар и резво выскочил на улицу.
        Медсестра осталась наедине с удивлённым Олегом, который достал из кармана штанов платок и протёр себе лоб.
        - Чай сделай пока, - скомандовал Бенякин.
        - Воды нету.
        - Ну, так поди - набери! Хватит уж языком чесать, - снова повысил голос командир и грозно взглянул на девушку.
        Та, в свою очередь, обиженно фыркнула и, схватил ведро, мигом выскочила из собственной избы.
        Бенякин снова посмотрел на обездвиженного подчинённого. Взяв его за плечи, он хорошенечко потормошил бледного юнца, потом несколько раз громко произнёс его имя, но сержант так и не откликнулся.
        « Кто же тебя так мог припугнуть, Аркаша?» - продолжал вопрошать в пустоту командир, но его никто не слышал. Тишина окутала комнату, не давая расслабиться подступающим чувством тревоги.
        Немного прислушавшись, Олег понял, что Виктор еще не вернулся. Тогда он расстегнул рубашку и достал из потайного кармана металлический крест на прочной цепочке. Поцеловав его, командир стал креститься, опустив голову в пол, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Посмотрев перед собой, он увидел, что сержант повернул голову и теперь смотрит прямо ему в глаза. Его взгляд не блуждал и не смотрел «сквозь»: он был прямым и уверенным.
        Сержант, до этого не способный выпустить из уст ни одного цельного слова из-за собственного заикания, стал чеканить предложения одно за другим:
        « Вятший мне открыл глаза
        И призвал в гавранов сад.
        Там кончаются пути,
        Прерывая цепь вражды.
        Сквозь кресты течёт река -
        Беспроторицы вода».
        Когда солдат закончил говорить, его взгляд тут же потерял прежнюю концентрацию, голова обернулась к стене, а тело застыло, как статуя.
        Все это произошло в мгновение ока, но не на шутку испугало командира. Несколько секунд Олег смотрел на только что говорившего с ним подчиненного, пока приступ оторопи не ослабел. После этого Бенякин поднялся со стула и, услышав пение Нины, возвращавшейся в избу с водой, быстро повесил на шею сержанта свой крест и, перекрестив солдата, побежал медсестре навстречу.
        Выбежав из светлицы, он чуть не сбил девушку.
        - Ты чего, командир, совсем ошалел? - удивленно вскрикнула она.
        - А? Нет, нет, нормально всё, не ошалел, тебе вот помочь решил.
        - Да ну? Что это так?
        Олег взял из рук девушки тяжелое ведро с водой.
        - Да когда ж иначе было?
        - Если ты такой галантный, почему со мной не пошёл сразу?
        - Так надо ведь, чтоб за Аркашей кто-нибудь присмотрел!
        - А что с ним станется? Он же и слова сказать не может, не то что шевелиться.
        - Может, - растерянно вторил Бенякин, смотря на собственное отражение в воде. - и, кажется, идейка у меня возникла.
        Поставив одно ведро на пол, Олег вернулся к сержанту и, крепко схватив того за руку, стал выводить во двор.
        - Ты что делаешь? - растерялась сестра.
        - Он со мной говорил, пока тебя не было. Причем без запинки.
        - Говорил?
        - Да, еще как говорил.
        - О чем же?
        - Стих какой-то рассказал.
        - Какой такой стих?
        - Да чёрт его знает, про сад какой-то.
        - А ты что?
        - А я и не понял ничего, а потом он опять в себя ушел. Ну ладно, сейчас в чувства приведем паренька.
        Командир вытащил сержанта наружу и, поставив возле малинового куста, окатил его ледяной водой.
        - Ты что творишь, командир? - завопила Нина и рванула в светлицу.
        - Ничего, скоро заговорит, вот увидишь, - улыбнулся командир, но хороший настрой быстро пропал: сержант стоял спокойно, лишь немного дрожа от холода. Выражение его лица нисколько не сменилось, оставаясь безразлично-спокойным.
        Нина же вскоре вернулась с пледом и стала укутывать больного.
        - Командир, ты с ума сошел?
        - Нет, а вот он, - Олег показал на юного красноармейца, - да.
        - Ему покой нужен и уход, а ты его пытать решил?
        - Это разве пытка? Вот когда война была….
        - Замолчи, прошу тебя! - старательно обтирая Аркашу, сказала Нина.
        - Ты вроде была равнодушно к нему настроена, а теперь так и не скажешь.
        - Я поняла, кто у него начальником был. От такого командования я бы тоже в ступор впала.
        - Ну-ну, полегче.
        - Это ты полегче, - сказала медсестра, а потом тихонько добавила, - придурок.
        Заведя больного обратно в избу, Нина усадила его на свою кровать и, схватив с соседней лежанки шерстяное покрывало, накрыла замерзшего сержанта. Следом за ней в дом вошёл и Бенякин.
        - А ты что, самовар еще не поставила? - засмеялся он.
        Сестра промолчала. Чтобы показать, как она занята, девушка вновь стала обтирать сержанта. Когда дело дошло до груди, она почувствовала, что что-то висит на шее у парня. Убрав прочь покрывало, она сунула руку под его рубаху и нащупала крест.
        « Странно, мало кто из красных носит его, а если и носят, то не такие дорогие» - подумала про себя девушка, спрятав его обратно под влажную ткань.
        Вдруг звонкий собачий лай испугал Нину, и она поднялась с кровати больного.
        - Товарищ капитан! - кричал вернувшийся Сухоруков, - Немчуру недалеко увезли, скоро доставят!
        - Это хорошо. Ты проходи, чаю выпей, - сказал командир.
        - Это я с радостью. Нина, есть что пожрать? С утра крохи во рту не было, - сообщал Виктор, аккуратно проходя мимо привязанной собаки.
        - На вас не напасёшься.
        - Пади пирожки недавно пекла.
        - Какие пирожки? Шутить вздумал? Похлебка простая есть.
        - Ну, давай хоть похлебки бахнем.
        - Сделаю. Щас еще самовар поставлю.
        - А что, он еще не стоит? Нина, как так? - возмутился Бенякин.
        - Да пошёл ты, командир, - сказала девушка и скрылась в доме.
        Двор же окатили волны офицерского смеха.
        Горячая похлебка согрела Бенякина и Сухорукова не хуже чая, в который они не преминули подлить водки. Выпить за компанию решила и Нина. Посиделки эти, однако, не напоминали обычное застолье: не было ни баек, ни шуток, ни затейливых выдумок. Немая тишина прерывалась лишь звоном посуды, а собравшиеся то и дело оглядывались на сержанта, но тот смирно сидел на месте, укутанный разным тряпьём. Казалось, что остальные пьют лишь чтобы притупить странное чувство страха, источником которого и было бессловесное присутствие солдата, что будто бы выпал из временного потока, сведя собственное существование к неестественному безразличию, грозившемуся стать конечной точкой его бытия.
        - А если он таким навсегда останется? - спросил неожиданно Сухоруков товарищей.
        - Да погоди ты, рано ж еще, - ответила Нина.
        - Рано-то рано, а все-таки?
        - Кажись, кто-то прибыл, - прикладывая раскрытую ладонь к уху, произнес командир.
        Вместе с медсестрой и комиссаром он вышел на улицу. Сквозь плохо составленный забор было видно несколько силуэтов, ведущих человека в белом. Когда калитка открылась, Бенякин увидел старого стройного мужчину с лысиной на голове, обрамленной невысокими волосами по бокам, и короткой, но аккуратной бородой. На прищуренные глаза были надеты круглые очки. Его вели двое вооруженных молодых мужчин, которые не стеснялись грязными руками хватать за некогда белый костюм пленника.
        - Товарищ командир! Привезли осужденного, как приказывали, - сказал один из охранявших доктора парней.
        - Молодцы. Руки ему освободите и подождите за калиткой.
        - Слушаюсь, - сказал темноволосый солдат и, почесав за ухом, стал развязывать человека в очках.
        Когда дело было сделано, доктор остался наедине с людьми, некогда обрекшими его на каторгу,
        - Здравствуйте, господа, - сказал лысый интеллигент и добродушно улыбнулся.
        - Господа в Париже, а мы товарищи, - ответил Сухоруков.
        - Мне вы явно не товарищи, так в чем же дело?
        - Помощь нужна, у нашего тут проблема….по вашей части, - сказал командир.
        - Ох…. Бессонница замучила? Или, может, нервный тик поймал?
        - Скорее, первое. Вы проходите, доктор, проходите, - сказал Бенякин, рукой указывая на открытую дверь в избу.
        - Ой, прекрасно-то как! Доктор! А то всё тварь, сволочь очкастая и вшивый интеллигентишка.
        - Хватит, доктор. Если поможете нам, мы тоже в долгу не останемся.
        - В самом деле? А что взамен изволите предложить? Пулю? Или кортик под ребро?
        - Срок скостим тебе.
        - То есть вместо неправомерно впаянной мне десятки я отсижу семь?
        - Пять, - сказал командир, - и не там, куда идет баржа, до которой ты почти доехал.
        - Да у вас все заведения, как на подбор. Чем же следующее место будет лучше Соловков?
        - В следующем месте ты выживешь.
        - Сомневаюсь, батенька. Не тот возраст, однако.
        - Говоришь много, торгуешься, а ведь не помог еще нихрена, - сказал Сухоруков, повышая тон.
        - Ладно, согласен я. Пять лет не на соловках - это, считай, на отдых съездил, по вашим меркам.
        - Вот и славно, проходите, доктор.
        - Вы ведь не помните моего имени, да?
        - Не помним, - сказал честно Бенякин.
        - Меня зовут Генрих. Генрих-Бенедикт Бауэр.
        - Прошу сюда, товарищ Бауэр.
        Мужчина в белом костюме незамедлительно проследовал вперед, поднялся на крыльцо, прошел через входное помещение в светлицу и стал оглядываться в ней.
        - Чудная обстановка тут у вас, - обратился он к смущенной Нине и стал ближе рассматривать единственного пациента.
        - Ну, так что с ним? Рассказывайте-с.
        - Вещай, - сказал командир Сухорукову.
        - Мы сами толком не знаем. Найден был объездчиком. Он как будто в шоке. Глаза открыты, на голоса не реагирует, на касания…. Да ни на что не реагирует, в общем.
        - И как долго?
        - Нашли его сегодня ночью.
        - А сейчас уже обед?
        - Четыре часа дня.
        - Хм….ну это возможно. Сильный возбудитель мог вогнать его в такое состояние.
        - Что это могло быть?
        - Понятия не имею, не медицинский вопрос.
        - Но все же.
        - Это мог быть испуг, половой импульс, сердечный приступ - все, что угодно.
        - И что с ним делать?
        - У меня нет ни инструментов, ни лекарств, - сказал доктор и подошел к сержанту.
        Взяв его за голову, он осмотрел ее на наличие ранений и ушибов, потом заглянул Вольному в глаза, опустил нижние веки и внимательно вгляделся в застывшие намертво белые студенистые яблоки.
        - Нет инструментов, чтобы нормально просмотреть глазное дно, - сказал Бауэр и перешел к ушам.
        Внимательно оглядев их, он несколько раз обратился к сержанту, но последний, как всегда, не реагировал.
        - Что же, не понятно.
        - Доктор, договор в силе, только если будет результат.
        - Без инструментов и препаратов я не такой уж и доктор, - сказал мужчина и сел напротив пациента.
        - Есть, правда, старый способ, но работает редко.
        - Была не была, - сказала Нина, и соратники поддержали её одобрительными кивками.
        - Тогда свечку несите.
        - Будем отпевать? - испугался командир.
        - Ага, а потом блинков поедим. Свечку принесите, пожалуйста.
        Нина вышла ненадолго из комнаты, а после вернулась с большой белой свечой в руках.
        - Подожгите её, - скомандовал Бауэр, и комиссар, достав из вытащенного заранее коробка пару спичек, ловким движением разжег небольшой огонек.
        Доктор взял свечу и стал водить ею из стороны в сторону перед лицом пациента.
        - Это поможет? - спросил командир.
        - Тихо! - ответил доктор, продолжая плавно перемешать горящую свечу.
        Пламя бездушно отражалось в казавшихся мертвыми глазах сержанта, как вдруг зрачки оживились и стали двигаться вслед за огоньком.
        Нина и её соратники обомлели и, раскрыв рты, стояли в ожидании чего-то большего. Они хотели задать вопрос доктору, но последний приложил палец свободной руки ко рту, сигнализируя, что нужно сохранять тишину.
        - Как тебя зовут? - наконец спросил врач.
        - Аркадий Вольный, - сухо ответил сержант.
        Бауэр взглянул на командира, а тот кивнул в ответ, подтверждая слова подопечного.
        - Сколько тебе полных лет? - продолжал лысый мужчина.
        - Двадцать лет.
        Командир вновь кивнул Бауэру, что тот и зафиксировал ответным кивком.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Плохо.
        - Что-то болит?
        - Все болит.
        - Почему?
        Аркадий вдруг замолчал, а доктор спокойно повторил вопрос.
        - Почему у тебя все болит?
        - Это всё свя…свя…священник. Это всё он, в хра…хра…храме. Он нас убил.
        - Что за священник? - вмешался резко в разговор командир.
        Доктор попытался помешать Бенякину, но тот не дал этого сделать.
        - Всё болит. Очень болит, - тяжело произнес сержант и, закрыв глаза, рухнул с кровати.
        Нина с комиссаром тут же подскочили и стали поднимать его.
        - Что это было? - задал вопрос доктору командир.
        - Не знаю, я такого еще не встречал, - ответил последний и потушил свечу.
        Сержанта уложили на кровать, а Бауэр, прощупав ему пульс, сделал заключение, что тот уснул.
        - Хорошо, может, когда проснётся, его разум станет яснее, - произнес врач.
        - Будет надеяться, - сказала Нина.
        - Только это и остаётся - сказал доктор и попросил закурить.
        Сухоруков тут же протянул ему сигарету.
        Врач оглянулся на потушенную им свечу и добавил: « Огонька, пожалуйста».
        Медсестра попросила мужчин выйти из дома, и все трое беспрекословно подчинились.
        Выйдя во двор, вся троица закурила.
        - Что это за метод такой? - полюбопытствовал комиссар.
        - Обычно так восстанавливают память, правда, сначала пациента вводят в гипноз. Но ваш и так как будто в трансе находится.
        - Так он всё, доктор? Совсем «ку-ку» в смысле?
        - Кто, этот? - Бауэр показал назад большим пальцем, - Нет, этот и совсем ку-ку - это, как говорят у нас в Одессе, две большие разницы.
        - Так значит вы из Одессы, доктор? - спросил комиссар.
        - Что есть - того не отнять, - развел руками последний.
        - Так вы еврей?
        - Немец вообще-то, а если еще точнее - швед. Но наших все просто немцами всегда звали.
        - А по имени неясно, что он немец? - спросил у подчиненного командир.
        - Да хрен их разберет с их именами, - отмахнулся Сухоруков.
        - В Одессе не только евреи имеются. Хотя до войны их там не было.
        - Да ну? Евреев в Одессе не было?
        - Были немцы, евреи, молдаване, поляки - и все были русскими.
        - Это как?
        - А вам не понять, мозгов не хватит.
        - Слышь ты, - повернулся было комиссар к доктору, но Бенякин остановил его.
        - Не трогай, хай живет. А вы, доктор, не борзейте, - сказал командир, бросил на землю сигарету и затоптал сапогом.
        - Как скажете, - ответил Бауэр.
        - Сейчас вы отправитесь в нашу тюрьму, а завтра, когда мы подготовим все документы, отправитесь отбывать свои пять лет, - произнес Олег, призвав своих подчиненных.
        Подождав, пока доктор докурит, двое подоспевших юношей повели его в повозку. Бенякин сопроводил всех троих взглядом, после чего обратился к Сухорукову: « Похоже, мне придется уехать. Ты будешь за главного, а значит, этот тоже на твоей совести. Выполни наши обещания».
        - Так точно, командир. Только вот куда ты собрался? - удивился комиссар.
        - В Светово поеду.
        - Так ехать и мне бы надо, возьмем пару отрядов, да и….
        - Нет, не надо тебе ехать. Я один поеду.
        - Как так, один? Опасно это, Олег.
        - Поэтому поеду тихо, без формы.
        - Не понимаю я.
        - Что тут понимать? Надо ситуацию разведать, а для такого пара отрядов не нужна. С людьми пообщаюсь, проясню информацию. Найду того священника, пистолет наставлю и спрошу, что да как.
        - Не нравиться мне эта затея, командир. Предчувствие дурное.
        - Если через двое суток от меня известий не будет, то бери сколько сможешь людей и за мной, понял?
        - Так точно, все сделаю.
        - Молодец, а теперь раздобудь мне гражданскую одежонку.
        - Будет сделано, командир, - сказал Сухоруков, почесал затылок и вышел за калитку.
        Олег же почувствовал холодные мурашки по коже. Его обдувал теплый ветер, который вовсе не согревал. Командир огляделся по сторонам и заметил, что вокруг не было ни души. Даже собака, привязанная на веревку, лежала тихо в углу, спрятавшись от посторонних глаз, хотя обычно всегда была на страже хозяйского спокойствия.
        Бенякин решил войти в дом, пока окончательно не замерз. Вернувшись в светлицу, он обнаружил Нину, сидящую ко входу спиной.
        - Ты его сама не буди, пусть как следует отоспится.
        - Хорошо, командир.
        Олег подошел ближе к сержанту и, положив руку ему на голову, сказал: « Ты только проснись, сынок».
        После этого Бенякин попрощался с медсестрой и отправился в штаб. На душу давила тяжесть неясности, раскатывавшая остатки прежнего спокойствия. Тревога отчуждала мир вокруг: Олегу было неспокойно, и его чувства явно выходили за границы пессимизма, итак ему несвойственного.
        На следующий день Бенякин не спеша подходил к площади деревни Северной, откуда до Светово собирался поймать извозчика. Уже издалека услышал он шум толпы с местного рынка. Подойдя ближе, Олег обнаружил пару десятков торговых мест, вокруг которых шла бойкая торговля в подметки не годящаяся прежним баталиям, имевшим место здесь же еще пару лет назад. В основном народ торговал иконами, материальная ценность которых вызывала вопросы, посудой, немногочисленными остатками не изъятого красными урожая, подковами, инструментами, украшениями и много чем еще, что можно было бы почти с полной уверенностью назвать барахлом.
        Олег, не боясь, бродил среди торговых рядов, ведь сам в здешних местах еще не бывал и никто не мог его опознать. Лишь не далее трех месяцев назад он прибыл в область со своей командой, частью которой был и сержант Вольный.
        Проходя сквозь безликую толпу, командир вслушивался в нестройное многоголосье, пытаясь выхватить нужный призыв.
        - Извозчик, извозчик, кому нужен извозчик? - вдруг крикнул некто мягким голосом.
        Бенякин оглянулся и увидел стоящую неподалеку на пустой дороге повозку, возле которой отирался полноватый невысокий мужичок с короткой бородой и веселой ухмылкой.
        - Извозчик, извозчик, кому нужен извозчик? - повторил он, смотря по сторонам.
        - Мне нужен, - крикнул Бенякин, толкаясь с встречными людьми.
        - Куда путь держим?
        - До Светово.
        - Ох, там и живу, это хорошо. Что повезешь?
        - Ничего, сам поеду.
        - Эээ… мил человек, тогда еще кого-то подождем.
        - Да заплачу я, сколько хочешь?
        - Деньгами штоль? Не, эти ты себе засунь, пардон, в портмоне!
        - А чего ты хочешь тогда?
        - А что есть у тебя? Часы, может, какие? Или ремень кожаный?
        Бенякин недовольно посмотрел на мужичка и, задрав старую облезлую куртку, что нашел ему Сухоруков, показал целехонький ремень.
        - Вот и славно, вот и договорились! - сказал извозчик и протянул командиру руку.
        Последний же вытащил ремень и вложил его в руку коротышке.
        - Запрыгивай, чего стоишь? Путь неблизкий туда. Меня кстати Слава звать, Слава Отрашев.
        - А меня Олег, просто Олег.
        Услышав это, извозчик хлестнул единственную лошадь, и та потихоньку двинулась в путь.
        Через пару минут дороги вдалеке уже было не различить деревенских домов. Слава не спеша погонял лошадь, напевая что-то под нос, а Бенякин смотрел по сторонам, зевая от скуки.
        - Вы к кому направляетесь, если не секрет? - спросил Отрашев, улыбаясь.
        - К священнику хочу заглянуть.
        - Морозову?
        - А что, много у вас священников? - пытался выкрутиться Бенякин, ведь не знал имени нужного попа.
        - Даже не знаю, как вам ответить. А вы давно у него были?
        - Дык с пару неделек назад был, - соврал Олег и на всякий случай сунул руку в карман, где был спрятан пистолет.
        - Ааа….ну раз так, то понятно. Зачастили вы к нам, выходит. Так дорог он для вас?
        - Не то слово, - командир ощутил мирный тон извозчика и вынул руку из кармана.
        - Морозов раньше был мужиком хорошим, конечно, но не от мира сего. Наверное, человеку с саном такое простительно, если не положено, понимаете, о чем я?
        - Конечно, - кивая, произнес командир.
        - Хотя война всех заземляет. Когда красные начали творить свои дикости, то и он остаться в стороне не смог.
        - А что, много дикостей было? - заинтересовался Бенякин.
        - Шутите? Да и у нас сколько всего было, и у других. Некоторые истории до сих пор вспоминаю, кровь в жилах стынет.
        - Что за истории?
        - Ну вот, например, про парня местного. Он не из Светово, но неподалеку жил. Сам за красных воевал, и как война закончилась, был отправлен домой. По пути в деревню зашел к знакомым переночевать, а на утро снова в путь. А там идти-то, 10 вёрст до родного села. Через неделю друзья его, у которых он прикорнул-то, уже к нему в гости собрались. Пришли, а родители его и не слыхали о нем ничего. Даже не знали, что он с войны вернулся живым. Это не мудрено у нас: на окраине живем. Даже в самый голодный год вести - главный товар. В общем, начали поиски. Со всех концов люди искать бросились парнишку этого, а его нет. Еще через неделю кто-то наткнулся в поле на старый высохший колодец, а в нем то, что от юнца осталось. Полезли вниз, а у него в руке записка и огрызок карандаша. Написано: « Объездчик». Ну, мы сразу этого объездчика схватили, он и признался. Звали этого человека Ильей. Оказалось, что парнишка в колодец упал, а объездчик нашел его, веревку спустил в колодец. Сначала одежду забрал, потом сапоги, а потом и жизнь, выходит, раз помирать оставил.
        - Что с ним сделали?
        - А что с ним сделаешь? Вздернули, как полагается.
        - Сами? - спросил Бенякин, думая про себя, что пристрелил бы мерзавца.
        - Сами, конечно. Власти ведь нету.
        - Интересно, - сказал Олег, посматривая по сторонам.
        - Другая история, - продолжал Отрашев. - Тут уж не знаю, правда или нет, но говорят, что есть одна река - Елабуга, к югу отсюда, а на ней - деревня.
        - Так, и что же? - втянулся в разговор командир.
        - Говорят, - вновь повторил Слава, - там как-то пересеклись белые с красными, так с одной стороны командовал отец, а с другой - сын.
        - Да ну?
        - Да. Так они решили все между собой выяснить, вдвоём.
        - Миром?
        - Эх, если бы…. Дуэль устроили или игру какую-то затеяли…. Теперь уж и не узнать, наверное, но сын отца застрелил, и белые то сражение сдали без боя.
        - Не мудрено, война есть война.
        - Война с турками была, а это гниль и предательство сплошное.
        - Тарас своего сына тоже убил.
        - За предательство убил, а сейчас люди за что друг друга бьют?
        - Уже не бьют, уже все кончено.
        - Да не скажи, так легко зло не побеждает.
        - А красные для тебя зло?
        - А кто ж они тогда?
        Бенякин смолчал, дабы не заводить лишний раз извозчика.
        - Видишь, сам не знаешь. Ничего хорошего эти люди не принесли. Обещали хлеб - принесли голод, обещали мир - принесли войну, обещали свободу - принесли рабство. А главное, посеяли хаос, из которого поросли старые порядки.
        - Что еще за старые порядки?
        - Беззаконие - называется. Это и есть моя третья история. Знаю, что какого-то польского капитана большевики на кол посадили. Слыхал за такое?
        - Нет, такое бы запомнил.
        - Вот и запоминай! Нет, это ж надо, на кол посадить! Ужас! Дед бы мой сто лет назад услышал - не поверил бы.
        - Теперь уже какая разница? Для красных все хорошо закончилось: они победили.
        - Э, не скажи. Знаешь, чему меня научили наши сказки? «И жили они долго и счастливо»? А что было дальше? В том и дело. Если история закончилась хорошо, значит, она еще не закончилась.
        Олегу стал действовать на нервы этот разговор, и он прилег, чтобы вздремнуть. Нарочито громко зевнув, он повернулся на бок и стал вдыхать ароматы степного разнотравья. Внезапно повозка дернулась в сторону, хорошенько тряхнув капитана.
        - Брысь! Брысь, кому сказал! - кричал Отрашев черной кошке, что пыталась перейти дорогу извозчику, но так и замерла с повисшей в воздухе лапой.
        - Суеверный что ли? - недовольно брякнул Бенякин.
        - Скорее, досуеверный.
        - Это как?
        - А вот так! Не знаю, правда ли черные кошки несчастья приносят, но и проверять не хочется.
        Олег вновь прилег на спину. Мерные покачивания повозки в такт лошадиного топота быстро объяли капитана, и тот уснул так крепко, что в следующий час пропустил мима ушей даже гул проходившего неподалеку паровоза. Доехав до Светово, извозчик остановил лошадь прямо перед храмом. Сойдя на землю, он снял головной убор, приветствуя проходивших мимо с косами селян.
        - Просыпайся, мил человек, - сказал Отрашев и немного потрепал Бенякина за бок.
        - А? - встрепенулся в страхе разбуженный, чуть не достав пистолет.
        - Просыпайся, говорю. Приехали, - повторил извозчик и, отойдя в сторонку, стал потягивать руки наверх.
        Олег же вылез из повозки и взглянул на церковь. Дверь в неё была обвита цепью, на которой неподвижно висел тяжелый замок.
        - Знаешь, а я ведь сам давно к Морозову не заглядывал. Пойду, так сказать, засвидетельствую почтение, - произнеся это, Отрашев обогнул повозку и вошел в калитку, что стояла возле храма.
        Бенякин последовал за ним следом. Оставив позади забор, командир увидел небольшой хозяйственный двор, примыкавший к церкви.
        - Эх, а раньше здесь жизнь кипела. Ну вы, наверное, те времена застали, - продолжал разговор Слава, проходя сквозь безмолвные постройки.
        - Конечно, - соврал Бенякин, смотря на неприкрытые от солнца и ветра кучи дров.
        Извозчик же шел дальше. Олег увидел, что впереди, на возвышенности, стоят деревья и решил, что именно там и находится дом священника. Вновь нащупав оружие, он готовился выхватить его в нужный момент. От подсобного хозяйства прихода холм с деревьями был отделен полем в сто шагов, и каждый этот шаг капитан одолевал, становясь все напряженнее. Он глядел в затылок замолчавшего Отрашева, сдерживаясь в желании увидеть на его лице испуг.
        При мере отдаления от церкви деревья казались все более высокими и старыми, их иссохшая кора заставляла думать о жажде, а массивные корни, ползущие по поверхности земли, несмотря на громоздкость, казались трухлявыми. Вокруг них же росло немало кустарников, издалека напоминающих слившуюся воедино рощу.
        - Всегда как-то не по себе, когда сюда прихожу. Наверное, поэтому давно не заглядывал. Хорошо, что нас двое, - улыбнувшись, сказал Слава, прибавив темп.
        - Да, - бросил сосредоточенный Бенякин, как вдруг заметил, что не кустарники толпятся возле деревьев, а старые кресты.
        «Какого еще черта?» - подумал про себя Олег, остановившись.
        Немного потерев глаза, он продолжил движение, но теперь достал пистолет и спрятал его за спиной. Перед гостями открылось огромное старое кладбище, где потемневшие от времени кресты плотно облепляли друг друга. Извозчик уверенно шагал мимо, а позади еле плелся растерянный командир. Он остановился, чтобы взглянуть на тропинку, бредущую вглубь погоста, как вдруг громкий звук справа напугал его. Бенякин отпрыгнул в сторону и направил оружие на источник шума, но глазам предстал лишь ворон, уверенно восседающий на безымянной могиле.
        Олег снова завел руку за спину, смотря на птицу, наклонившую голову вслед за стоящим перед ней человеком.
        - А ну, кышь! - крикнул обернувшийся на карканье Слава. - Брысь!
        Завидев второго незнакомца, ворон расправил крылья и порхнул в неизвестность.
        - Что ты хочешь, это их земля, - пожал плечами извозчик и продолжил движение.
        - Да, - бросил вслед командир и, проведя свободной рукой по рыжим волосам, продолжил ход.
        - Не зря здесь погосты называют гаврановыми садами.
        - Как-как? - услышал вдруг знакомые слова командир.
        - Ну, гавран - это ворон по-старому. Их на кладбищах всегда предостаточно, недобрая птица, конечно, но какая есть.
        - Ааа…ну да, - ответил Бенякин и, оглянувшись, увидел окружавших его пернатых, рассевшихся по заветренным помостам.
        Олег продолжил путь, и вскоре извозчик, вздыхая, выпалил: « Слава богу, почти дошли, а то ж сил никаких нет».
        «Наконец-то» - решил капитан, снимая оружие с предохранителя.
        Он держался позади невысокого Отрашева, чтобы в нужный момент наставить пистолет и на него, и на Морозова. Наконец, Слава остановился.
        - Ну, здравствуй, Ферапонт, давно не заходил к тебе!
        «Ага, вот ты где!» - подумал Олег, как вдруг извозчик отошел в сторону, перестав закрывать собой могильный камень, казавшийся больше и новее прочих на погосте.
        - Что? - удивленно произнес Олег.
        - А я тебе твоего друга привел, так ведь, незнакомец? - сказал Слава, обращаясь то к могиле, то к командиру.
        Бенякин подошел ближе и всмотрелся в надписи.
        « Ферапонт Морозов, в самом деле» - подумал он, вновь ставя оружие на предохранитель.
        - Прости, друг, что долго меня не было, дела всё, дела! Жизнь легче не становится, ты уж прости, конечно, за слова мои, но порой даже завидую тебе.
        Олег решил, что все это недоразумение, но виду подавать не стал.
        - Таким человеком был, - начал говорить капитан, - смерть твоя - потеря, что уж там. Бывает такое, что человека ценить начинают только после того, как он покинет этот мир. Но тебя мы любили и при жизни.
        - Это точно, - кивал стоящий впереди извозчик.
        После этого воцарилось неловкое молчание, которое, впрочем, Слава принял за почтительное безмолвие.
        - А нового священника у вас так и не нашлось? - задал вопрос Олег, пытаясь разобраться, что же происходит.
        - Нет, какой там! - отвечал Отрашев. - Все разбежались из-за войны. Мы с тех пор, как Ферапонт усоп, даже храм закрыли. Нам не до молитв, да и службу вести некому.
        Капитан молча выслушал извозчика и стал бранить себя за то, что поверил Вольному, который был болен, да еще и доктору дал себя обвести вокруг пальца. Он решил, что на следующий день вернется в штаб, чтоб собрать отряд и выдвинуться в Светово во всеоружии.
        - Я могу для вас церковь отпереть, там вполне переночевать можно, есть коморка.
        - Я был бы признателен, - изобразив на лице благодарную улыбку, сказал Бенякин.
        - Вот и славно.
        Спустя несколько минут извозчик с командиром перекрестились три раза и, сделав неглубокий поклон, отправились прочь из обители чернокрылых стражников. Бенякин, измотанный дорогой и странным походом к священнику, хотел поскорее лечь спать. Садившееся за горизонт солнце лишь укрепляло его в этом желании.
        - Завтра отвезешь меня обратно в Северную? - задал он вопрос Славе.
        - Конечно, отчего бы не отвезти. Снова ведь туда направлюсь.
        « Это хорошо. Значит, завтра днем уеду домой. Может, там какие вести о пропавших или сержант пришел в себя» - подумал капитан, приближаясь к храму.
        Отрашев зашел в один из сараев и вышел оттуда уже с ключом, который был спрятан под сеном. Приблизившись к задней двери, как раз выходившей на задний двор, Слава сунул ключ в замок и прижавшись к двери, провернув его два раза. Вдруг позади послышалось громкое карканье воронов. Обернувшись, капитан с извозчиком увидели поднимающиеся над деревьями полчища птиц.
        - Что-то их напугало, - спокойно заключил Слава и открыл перед гостем дверь.
        Олег вошел внутрь темного помещения, и его тут же пронзил цепляющий холод.
        - Почему тут так холодно? - спросил Бенякин, постукивая зубами, но извозчику было нечего сказать, ведь он ничего не чувствовал.
        - Вы, наверное, простудились или просто к местным погодам не привыкши.
        - Не думаю, - произнес Олег и стал оглядываться по сторонам.
        Он уже чувствовал легкую горечь во рту, предвещающую боль в горле. В небольшом прямоугольном зале возле стен стояло несколько скамеек, которые предназначались самым старым членам прихода, а по восточной стене вдобавок стояли пустые семисвечники. Пол был деревянным, но ладно сложенным. По стенам висели иконы с нависающими над ними давно потухшими лампадами, отбрасывающими блеклую тень. В алтарной части стоял пустой престол, на котором громоздился высокий крест.
        Командир красных остановил взгляд на иконе Божьей матери. Он глядел в её сокрытые темнотой глаза, как друг последние на миг блеснули красным огоньком. Олег отшатнулся в сторону и стал тереть руками лицо. Вновь обратив на икону испуганный взор, он увидел невозмутимо стоящую Богоматерь, грозно взирающую пред собой. В этот момент холод отступил и голосовые связки освободились от царапающих объятий могильной стужи.
        - Коморка там, дальше, - указывая путь рукой, промолвил извозчик.
        Бенякин кивнул и прошел к большому входу, справа от которого в стене была маленькая дверь, ведшая в комнату священнослужителя. Войдя внутрь, капитан обнаружил одноместную лежанку, занимавшую половину всего пространства. Над ней висело крохотное квадратное окно, выходящее во двор. К стенам были прибиты полки, ломящиеся от дряхлых томов.
        - Ну вот. Место тихое, спать будете спокойно, - сказал Слава, осматриваясь внутри крохотного пространства.
        - Это хорошо, а можно вас попросить…, - не успел договорить капитан, как его перебил глухой звук, доносящийся из подвала.
        - Вы не переживайте, - сказал Слава, - это кошки, они как-то пробираются сюда по ночам.
        - А взглянуть можно? - с недоверием спросил Бенякин.
        - Как угодно, - развел руками Отрашев и повел гостя к входу в подвал, что располагался за алтарной преградой.
        Тяжелая дверь была монолитно встроена в пол.
        - Помоги-ка, - сказал Слава и вместе с Бенякиным схватился за ручки.
        Приложив немалые усилия, они подняли деревянную плиту, под которой стояла лестница. Спустившись по ней, Олег зажег спичку и увидел стоявшие стопками иконы, огромное количество запыленных книг и православной утвари.
        - Сюда самое ценное спрятали?
        - Не то, чтобы самое ценное. Просто места в храме мало, - ответил извозчик.
        Капитан шел прямо, как вдруг чуть не споткнулся об углубление в полу, рядом с которым лежало небольшое кайло. Никто не убрал каменную крошку, и все вокруг было усыпано строительной пылью.
        - Что это? - заглядывая в выемку, спросил капитан.
        - Да так, напоминание об одной легенде.
        - Поведай-ка эту легенду, - произнес Бенякин и выбросил почти сгоревшую спичку, оказавшись на секунду в кромешной темноте. После этого он достал другую и вновь озарил яркой вспышкой подземное пространство.
        - Говорят, что Ферапонт, когда к нам в деревню приехал, одну книгу привез.
        - Что за книгу? - усмехнулся Бенякин.
        - Да черт его знает. Мы заметили, как он её сторожит, бережет. Когда спрашивали, отнекивался, мол, семейная реликвия, не более.
        - И что же дальше было?
        - Дык замуровал её Морозов, вот здесь, под храмом захоронил. А после смерти его мы сюда спустились, а её уже и след простыл.
        - Интересно, может просто дорогой была?
        - Скорее всего, в этом и есть дело, да только священника-то в деревне все знали. Не представляю, кто бы позарился на такое.
        - Действительно, - ответил Олег.
        - Ладно, нечего тут делать, пора спать.
        - Да, пора, - сказал капитан и погасил спичку.
        После этого оба поднялись наверх, закрыли за собой дверь и распрощались. Капитан вернулся в коморку, подсвечивая путь спичкой. На удивление, ему было тепло, хотя ночная прохлада уже спустилась на деревню, обняв строения своим дыханием. Сняв куртку, Бенякин упал на лежанку, прикрыв себя верхней одеждой как одеялом, и стал думать о прошедшем дне. Усталость туманила сознание, протягивая и сплетая мысли.
        « Странно, кошек ведь мы так в подвале и не увидели» - подумал Олег и тут же уснул.
        Морфей, окутав своими чарами капитана, нежно оберегал его сон в течение нескольких часов. Дыхание Бенякина все это время сохраняло ритмическую размеренность: ему ничего не снилось, хотя обычно дело обстояло иначе. Олег любил во сне перекладывать руки из стороны в сторону, громко вертеться, сопровождая все отрывистым храпом, напоминающим звуки какого-то животного. И ничто не могло разбудить капитана раньше положенного срока: ни голоса смущенных подчиненных с их робкими, неуверенными попытками растолкать старшего по званию, ни ненастная погода, вроде подавляющей все желание вылезать из-под одеяла сердитой грозы вкупе с добротным проливным дождем.
        Но в этот раз все было иначе. Сон капитана стал терять свою глубину, и вскоре Олег почувствовал влагу на собственных ладонях.
        « Откуда бы она могла взяться? Может, я плыву по реке» - пронесся неразумный обрывок мысли, быстро сгинув в небытие.
        Мозг старался исполнить желание капитана и определить источник ощущений, что было невыполнимой задачей для пораженного усталостью сознания. Бенякин принялся ворочаться и вдруг сам же ненароком разбудил себя. Приснившийся кошмар впрыснул в его кровь изрядную долю адреналина, отчего давление возросло и пульс участился. Открыв глаза, Олег быстро вспомнил, где находиться. Куртка, которой командир укрылся перед сном, лежала в воде, заполняющей комнату.
        - Что за черт? - удивился он, поднимая на кровать фуфайку с промокшей насквозь ватной подкладкой.
        Оставив одежду на кровати, Бенякин опустил свои ноги на пол. Высокие сапоги не боялись воды, в отличие от старенького ватника. Встав во весь рост, командир стал осмысливать происходящее. Неясно было, что могло послужить причиной потопа. Недолго думая, Олег открыл дверь наружу. В церковном зале влага уже достигала колен, и капитан решил во что бы то ни стало покинуть здание. Подойдя к выходу, ведущему на задний двор, он толкнул легко поддавшуюся его касаниям дверь и шагнул в рассеивающиеся на глазах потемки.
        Оказавшись снаружи, Бенякин не признал двора, который видел еще днем: не было ни сараев, ни груд дров, ни забора. Лишь бескрайняя пустошь, покрытая водой и дымящимся на его поверхности туманом. Растерянно блуждая взглядом по близлежащей территории, Олег не мог выхватить ничего путного. Вдруг из рассыпающейся на глазах белой пелены впереди показался темный невысокий силуэт. Капитан решил вытащить пистолет, но, не обнаружив его, подумал, что оставил его в куртке на лежанке. Собравшись с мужеством, он захотел встретить незнакомца, медленно шагающего навстречу.
        Неожиданно напротив капитана выступил из смуты его подчиненный - красноармеец Савин, что служил вместе с сошедшим с ума Вольным и также пропал два дня назад. Выражение его лица было уже знакомо Бенякину: тот же отпечаток ужаса с застывшими намертво глазами красовался на лице у отрешенного сержанта.
        - Рома, это ты? - растерянного спросил приглушенным голосом командир.
        Солдат сделал еще несколько шагов и остановился перед Олегом..
        - Вятший мне открыл глаз и призвал в гавранов сад. Там кончаются пути, прерывая цепь вражды. Сквозь кресты течёт река - беспроторицы вода, - безэмоционально проговорил молодой парень и, попятившись назад, вновь скрылся в тумане.
        « Что за черт? » - подумал командир, оставаясь неподвижным.
        Несколько секунд он смотрел вслед за ушедшим солдатом, после чего набрался смелости и, сделав несколько хлюпающих шагов, сам скрылся в непроглядной дымке тумана. Бенякин пытался двигаться наощупь, но шаги задерживала ледяная вода, а руки не могли ни за что зацепиться. Олег блуждал по неведомому месту в надежде понять, где же он и что происходит.
        « Может, это сон? Может, все это - чей-то ужасный кошмар?» - проносились мысли в голове у капитана.
        Наконец туман немного расступился, и Бенякин увидел что-то впереди. До ушей донесся звук хрустящего дерева. Как только Олег решил прислушаться, он поскользнулся на чем-то, лежащем неподвижно под водой, и рухнул вниз, полностью намокнув. После этого командир увидел сидящего перед ним на пне подчиненного, вырезавшего что-то ножом на деревянном кресте, и резко поднялся на ноги.
        - Ты поди, испей воды. Слаще будет, чем меды. Коль навечно не заснешь, своё имя назовешь. Нанесу его на крест - станешь стражем этих мест, - произносил солдат, бездонными глазами смотря на Бенякина.
        - Рома, что тут твориться? Ответь же ты по-человечески! - стал кричать капитан и тут же почувствовал горечь во рту. Такую, что тут же забыл обо всем и взглянул под ноги. Вместо воды, капитан увидел грязную масляную жидкость, которая на глазах почернела, став густой грязью. Эта субстанция начала уплотняться подле ног капитана и медленно засасывать его в себя.
        - Нет! Нет! - начал кричать командир, пытаясь выбраться, но чем больше он сопротивлялся, тем сильнее его тянуло вниз.
        Вскоре он стоял уже по пояс в густой жиже, беспомощно пытаясь ухватиться за что-нибудь, что могло бы его выручить. Савин лишь равнодушно смотрел на страдания погибающего командира, не произнося ни слова. Ни крики, ни мольбы о помощи Бенякина не могли донестись до него. Чувствуя дыхание смерти, Олег зажмурился и вдруг проснулся в коморке храма, где и засыпал.
        « Не понимаю, не понимаю!» - произносил вслух напуганный мужчина, смотря по сторонам. Он не ощущал того перехода из сна в реальность, что легкой усталостью сопровождает каждое пробуждение. Нет. В этот раз Олег будто и не засыпал. А может, он, наоборот, не проснулся? Поднявшись на ноги, капитан вышел из каморки. В голове он перебирал версии случившегося: « Наверное, перенервничал. Кладбище…дурно на меня влияет. Гавранов сад, тоже мне…. Придумают ведь, твою мать…»
        Бенякин продолжал говорить, хотя сам не верил сказанному. Он чувствовал: что-то происходит и того и гляди перейдет в стадию кульминации. Вдруг с улицы донесся топот лошади и резвое фырканье. Кто-то подъехал к церкви. Выйдя на улицу, Олег увидел примчавшегося комиссара, одетого в свое кожаное пальто. На его коне висела винтовка.
        - Капитан, беда! Аркашу твоего…задушили, - сообщил Сухоруков сразу же, как завидел Олега.
        - Как задушили?
        - А вот так. Прихожу, Нина плачет, говорит, что спал после нашего ухода. А ночью услышала она какие-то всхлипы. Пришла к нему - а он себя душит, крестом! И не успела она подбежать - упал, не шевелиться.
        - На кресте?
        - Да, на большом. Дорогой, наверное, был, видать спёр у кого-то при жизни.
        - Видать….
        - Командир, мы Нину, само собой, задержали, но больно мутная история. Не верится мне, чтоб она его убила.
        - Брось, Нинка не могла.
        - Но не может же человек сам себя…. Это же невозможно!
        Олег пытался собрать всё в единую картину, что проянила бы черные пятна этой истории, но у него не выходило. Он взглянул на придорожные заросли полыни и сказал: « Может, их схватили и дурманом накачали?»
        - Дурманом? - переспросил комиссар.
        - Да, отваром из чего-нибудь.
        - Да слышали бы мы о таких отварах, легенды бы хоть ходили.
        - То не факт. Местные красных не любят, хранили бы от нас все, как ягненка от волков.
        - Что ты тут разузнал, командир?
        - Видение мне было.
        - Видение?
        - Я Савина видел, вроде во сне, но как наяву.
        Комиссар взглянул внимательнее на начальника.
        - Точно все хорошо, Олег? - спросил он, поднимая высоко брови.
        - Не уверен. Я думаю, что жители деревни что-то скрывают.
        - Значит, надо побеседовать? - спросил Сухоруков, громко щелкнув взведенным пистолетом в кармане.
        - Надо, и, кажется, есть у меня стоящий кандидат, - произнес Бенякин, завидев приближающегося Отрашева. Извозчик, подойдя ближе, дружелюбно поздоровался с капитаном и комиссаром.
        - Ты чего ночью шастаешь, Слава? - удивился Олег.
        - Какая ночь? Уж скоро петухи запоют.
        Комиссар тут же направил на извозчика пистолет.
        - Слава значит? - спросил Виктор, наклоняя голову.
        - Так точно-с, - подняв руки в воздух, сказал испуганно Отрашев.
        - А нам с тобой поговорить надо.
        - Я и без этого разговорчивый, - кивнул на оружие, сказал извозчик.
        Вокруг не было ни души. Раннее утро встречало просыпавшихся сельчан почти вечерней мглой от заволоченного тучами неба, поэтому многие оставались лежать в кроватях.
        Бенякин и Сухоруков провели Славу в церковь, после чего комиссар в одиночку повел пленника во двор. Олег же, задержавшись на секунду, поднял взгляд на иконы и увидел, что все они были повреждены: лица были оплавлены. Капитан растерялся и выскочил наружу вслед за подчиненным. Виктор связывал руки извозчику, а когда закончил, бросил его на землю. Сохранявший спокойствие Отрашев действовал офицерам на нервы.
        - Признавайся, ты из белого подполья? Затаился после войны?
        - Тут все притаились, до поры до времени.
        - Что это значит, «до поры до времени»?
        - То и значит..
        - Ты меня отравил чем-то, падла? - воскликнул молчавший до этого Олег.
        - А ты разве что-то пил или ел?
        - Может, пока я спал, во фляжку мне чего-то подсыпал?
        - Не дури, мужик. Ничего я с тобой не делал.
        - Где ваш штаб? Сколько вас? - угрожая пистолетом, спросил комиссар,
        - Штаб? Ах, штаб…. Ну да, можно его и так назвать. В глубине погоста.
        - Так и знал! - крикнул Бенякин. - Знал, знал! Чуял! Не так что-то на том дрянном погосте.
        - Иди вперед, показывай, - скомандовал Виктор, и Слава, послушно поднявшись на ноги, зашагал вперед.
        Олег схватил лежавшую рядом лопату и двинул за остальными.
        Дорога была уже знакома ему, однако, не казалась короче. Всюду гостей встречали разоравшиеся вороны, гордо восседающие на старых могильных плитах. Птицы горланили, провожая путников хищным взглядом. Спустя несколько вёрст, перед Бенякиным, Сухоруковым и Отрашевым предстала могила Морозова.
        - Что в могиле? - спросил Олег.
        - Схрон наш.
        - С оружием? - ударив пистолетом в затылок извозчика, спросил Виктор.
        - Да, - жалобно выдавил из себя корчащийся от боли Отрашев.
        - Значит, копай, - сказал командир и бросил перед лежащим лопату.
        Сухоруков разрезал веревку, и Слава тут же схватился на лопату. Копал он долго, то ли не спеша, то ли специально растягивая время. Извозчик будто чего-то дожидался. Тем временем безмолвствующие офицеры приговорили полпачки папирос. Наконец был услышан звук удара лопаты о что-то твердое. В двухметровой яме лежал деревянный гроб. Виктор вместе с командиром, спрятав оружие, помогли достать его наверх. Извозчик же остался в могиле, не в силах выбраться сам. Вооружившись ножом, комиссар очистил тяжелую крышку от влажных комков земли. Используя острие в качестве рычага, Виктор надломил плиту и раскрыл деревянный бушлат. В гробу находился лишь крест, на лицевой стороне которого виднелась надпись - « Олег Бенякин».
        - Это как понимать? - сказал комиссар, показывая рукой на находку начальнику.
        Капитан посмотрел на знакомый крест. Именно он был в руках у Савина этой ночью. Так значит, то был не кошмар? Или это еще не реальность?
        - Что это значит? - спросил Бенякин, приблизившись к краю могилы священника, но не увидел никого внизу.
        - Что там? - выкрикнул комиссар и, подойдя, сам заметил пропажу. - Вот сука, сбежать вздумал!
        - Да он же даже не вылезал, - ответил растерянно капитан.
        - Мы просто не заметили, а он шустрый гад. Ничего, поймаем! Вернем!
        Виктор будто подбадривал самого себя громкими фразами. Он вновь вынул пистолет из кармана и направился в глубь погоста. Туда, где был виден лишь вьющийся туман….
        Олег не успел остановить товарища и, последний раз бросив взгляд на меченый крест, побежал следом. Ориентируясь во мгле лишь с помощью тяжелого дыхания комиссара, Бенякин шел по пятам, стараясь не потеряться. Он боялся вновь встретить Савина или кого-либо ещё из пропавших. Вскоре из тумана капитан вышел на большую полянку, что затесалась среди древних рядов могил. В её центре стояло большое черное дерево с лысыми ветвями. Перед ним стоял Слава, обращенный спиной к офицерам.
        - Побегать решил? - крикнул комиссар, подходя ближе.
        - Думаете, я от вас бегаю? - ответил вопросом на вопрос Отрашев.
        Его голос казался ниже и увереннее.
        - А что же ты делаешь?
        - Я? Долг свой исполняю. Вернее, свою часть договора.
        - Как же мне надоели все эти загадки. Говори, где все?
        - О, они скоро будут. Странно, что вы так жаждите их увидеть.
        - Я всю вашу белую шушару перебью.
        - Витя, мне кажется он о другом, - боязливо произнес Олег.
        - Хочешь меня пристрелить? Так стреляй, - сказал извозчик.
        - Думаешь, жалко станет? Решил, что мне слабо? Знаешь, сколько таких, как ты, от рук моих полегло? - кричал комиссар.
        - Таких, как я, твои руки еще не касались. Или ты и мертвых раньше убивал?
        Сказав это, Слава повернулся к офицерам. Лицо его еле походило на человеческое. Черные глаза светились металлическим блеском, а за облезшей кожей виднелось нечто потустороннее.
        Олег впал в ступор от увиденного. Испуганный комиссар не мог вымолвить ни слова, ровно, как и отвести глаз от явленного ему чудовища. Его рука рефлекторно зажала пистолет и произвела выстрел. Пуля попала в голову Славе, отчего кусочек его черепа отбросило на несколько метров назад, но сам он остался неподвижен.
        - Как самонадеянно! - произнес Отрашев с усмешкой.
        Бенякин и Сухоруков наконец собрались с силами, чтобы бежать, но, обернувшись, увидели стоящего перед собой рослого старика в рясе священника.
        - Оставь их, Слава, - сказал он, проведя рукой по воздуху, - я вижу интерес в их глазах.
        Неожиданно оружие офицеров стало столь тяжелым, что они обронили его на землю, из которой стала выступать вода.
        - Кто вы? - заикаясь, спросил капитан.
        - Слава - демонский рядович. Он должен привести в ад тысячу грешных душ, и тогда его собственная обретет свободу. А что касается меня, то тут все сложнее.
        - Ты же Морозов, - быстро понял капитан.
        - Я был Ферапонтом Морозовым, пока вы не пришли сюда со своей войной. Столько страданий вы принесли этой земле…. Я молился Богу, но он не приходил на помощь. Ни разу за три года не пришел…. Ни когда вы грабили деревню, ни когда вы ее жгли. Люди стали терять веру, а мне с каждым днем становилось стыдно и тошно. Я спрашивал себя, почему Господь не приходит? Почему мне нечем помочь этим людям? И тогда я вспомнил про книгу, что отдал мне отец. Книгу, хранить которую вдали от людей и самого себя я поклялся еще в детстве. Черный требник.
        Я пришел в подвал храма, где некогда её захоронил, и стал рушить бетонную преграду. Из требника я подчерпнул, что силы зла, в отличие от сил добра, всегда готовы прийти на помощь, если тебе есть, чем заплатить. Мне было чем…. Душа священника ценится выше души простого смертного, гораздо выше. Я заключил со своим нынешним хозяином сделку. Слава помог мне в этом. Теперь мы - стражи этих мест, и никто не сможет потревожить деревню. Даже вы.
        - Ты продал собственную душу? Предал веру? - спросил комиссар.
        - Я пожертвовал собой, а более богоугодного поступка не бывает, - ответил священник. - Вам, пожалуй, уже пора.
        Произнеся это, Морозов сделал несколько движений руками, и вода, в которой стояли офицеры, стала чернеть, превращаясь в прожорливую глину.
        - Нет, нет, нет! - закричал комиссар и ринулся бежать наперерез через могилы к деревне.
        Он чувствовал, что его преследует Отрашев. Он ощущал его взгляд и горячее дыхание на затылке, а потому и не думал останавливаться.
        Бенякина же затягивало все глубже в землю. Вдруг из тумана появился Савин, несущий крест с именем тонущего. Солдат встал перед бывшим командиром и стал читать заклинание:
        «Вятший мне открыл глаза
        И призвал в гавранов сад.
        Там кончаются пути,
        Прерывая цепь вражды.
        Сквозь кресты течёт река -
        Беспроторицы вода.
        Ты поди, испей воды,
        Слаще будет, чем меды.
        Коль навечно не заснешь,
        Своё имя назовешь.
        Нанесу его на крест,
        Станешь стражем этих мест.
        Будешь мирных зазывать
        И под солнцем изнывать.
        Вместо тела - рваный дух,
        Сам, как камень, слеп и глух.
        И молчит вокруг простор,
        Оглашая приговор».
        Когда он закончил, земля с головой пожрала Олега, и на месте его гибели остался лишь деревянный крест.
        Сухоруков же тем временем приближался к селению. Он уже издалека заметил яркий свет, до которого всей душой стремился добраться. Наконец он выбежал с территории кладбища и увидел, что знакомая церковь объята ярким пламенем, а вокруг крутятся люди, пытающиеся его потушить.
        Не сбавляя темп, он несся так, что ноги отнимались. Далеко на погосте остался наблюдать за происходящим извозчик.
        « Смотрите, кто торопиться! Бей тварь!» - крикнула заметившая кожаное комиссарское пальто доярка.
        « Прибейте красную гниду, это он храм поджёг!» - тут же отозвалось из толпы.
        Схватив вилы и лопаты, беснующийся люд стал окружать Виктора, который, взглянув обратно в сторону холма, увидел хищную улыбку извозчика и остался стоять на месте. Он знал, что его ждет.
        « Одним меньше» - подумал извозчик, наблюдая, как Сухорукова разрывают на куски.
        После этого он обернулся стаей воронов, взмывших в воздух.
        -