Майор Пронин против врагов народа Арсений Александрович Замостьянов
        # К показу на телеканале «Россия» сериала «Шпионский роман»! ГЛАВНАЯ ПРЕМЬЕРА СЕЗОНА! Советские спецслужбы против иностранных разведок. Новые приключения легендарного контрразведчика Сталинской эпохи майора Пронина, вдохновившего Бориса Акунина на создание его «Шпионского романа» и одноименного телесериала. Шпионский боевик в лучших традициях жанра!
        Только что закончилась Великая Отечественная война, но на «невидимом фронте» перемирий не бывает. Английские агенты совместно с эстонскими нацистами готовят теракт во время джазового концерта Леонида Утесова, на котором должны присутствовать главы иностранных государств и сам Л.П. Берия. Под подозрение попадает даже знаменитый композитор Дунаевский… Но майор Пронин оправдает невинных и выведет заговорщиков на чистую воду! Майор Пронин «даст джазу» врагам народа, разгадает шпионский гамбит и предотвратит покушение на Берию! Майор Пронин на страже государственной безопасности СССР!
        Арсений Замостьянов
        Майор Пронин против врагов народа
        Мы предлагаем вашему вниманию одно из потаенных дел самого известного литературного чекиста СССР. Писатель Лев Сергеевич Овалов передал нам материалы этого первого послевоенного подвига майора Пронина - рукопись, которую составил сам легендарный майор.
        Светлой памяти замечательного советского писателя
        Льва Сергеевича Овалова мы посвящаем эту книгу.

    А.З., Е.М.
        Пронин, майор Пронин…
        Почти всю войну он провел в Прибалтике. И, конечно, не в кофейнях на узких улочках Риги и не на пляжах славного взморья… О подвигах разведчика майора Пронина вы, наверное, читали в романе Льва Овалова «Медная пуговица». В январе 1945-го прибалтийская миссия завершилась. Переместилась в область легенд, шпионских романов и учебников по истории разведки. Пронин впервые за четыре года прошелся по брусчатке Красной площади… Да, он зачем-то остановил автомобиль на площади Свердлова и отправился на главную площадь всего прогрессивного человечества. Василий Блаженный стоял в снежном тумане. Пронин посмотрел на припорошенный Мавзолей. Почетный караул на месте! Незыблем и спокоен. Главный пост победившей державы. Нет, еще не победившей. Побеждающей. Почти всех, кто похоронен здесь, у Кремлевской стены, Пронин знал лично. Ему жал руку Ленин. Дзержинский сделал из него чекиста. С Горьким он встречался на Капри, сопровождал писателя и в поездке на Беломорканал. Все это было как будто в другой жизни. До войны. Куранты на Спасской башне показывали без двенадцати восемь. В восемь пятнадцать Пронин должен быть на
Лубянке, у генерала. Четыре года Пронин общался с Ковровым шифрограммами. И вот он снова пожмет руку командиру…
        Пронин одет щеголевато: на нем твидовое пальто и меховое кепи. В Риге отличные портные! Сейчас он пройдет по улице Куйбышева. Эта пышная, нарядная улица стала за войну какой-то неприбранной. Ему необходимо пешком пройти по городу, который он защищал все эти годы в чужих краях. Редко ему доводилось говорить по-русски…
        Протягивая пропуск охраннику, он пробурчал себе под нос: «Пронин, майор Пронин…»
        Ковров сиял как начищенный тульский самовар. За войну он пополнел, но энергично выбежал из-за стола навстречу Пронину и улыбался, как двадцать пять лет назад, когда здесь, на Лубянке, праздновали победы над Деникиным и Колчаком.
        - Ну, здравствуй, Иван Николаич! Немец ты наш!
        Ковров обнимал и на все лады тормошил Пронина. Он сам заваривал чай, сам достал откуда-то коньяк, лимон, сушки и прыгал вокруг Пронина.
        - Сколько же мы не виделись?
        - С января сорок первого. Тогда я стал фельдфебелем Гашке.
        - Своевременно, надо сказать… - Ковров не переставал улыбаться.
        Коньяк уже темнел в тонких чайных стаканах. Они стоя выпили - без тоста. Просто встретились глаза, потом встретились стаканы - и без слов все было ясно.
        Ковров уселся в кресло и показал на кресло Пронину.
        - И как тебе Москва?
        - Стоит родимая. И снегопады для нее снова важнее бомбежек…
        Ковров снова наполнил стаканы.
        - Давай за победу. Мы люди не суеверные. Теперь уже можно пить за победу. Знаешь, Иван Николаич, мне не верится, что прошло четыре года. Не четыре - сорок лет прошло! Все стало другим… Масштаб другой. Чувства, мысли, задачи… Все три раза поменялось. Вот тебе и четыре года.
        - Ну, ты-то, товарищ Ковров, нисколько не поменялся. Может быть, не четыре года, а четыре дня? А я приехал из короткой командировки.
        Ковров немного захмелел. Он уже в третий раз наполнил стаканы.
        - Ты в Риге работал, как никто. Они не верили, что ты живым вернешься. Никто не верил, кроме меня! Ты по немцам прошелся как сто танков.
        - Все мы воюем.
        - Это точно. И наши мертвые.
        Третий тост - не чокаясь.
        Ковров знал про гибель Виктора Железнова - пронинского любимца. Генерал даже боялся назвать его имя в первом разговоре после разлуки. Захмелев, он быстро перескакивал с одной темы на другую:
        - Ты, как всегда, гладко выбрит, хотя и с поезда. Как лорд английский! Они ведь теперь наши союзники.
        Пронин усмехнулся:
        - Да. А с недавних пор - еще и главные противники.
        - О чем и речь. Немцы обречены. Мир делят три державы, и тут уж - кто кого переиграет. Кто возьмет Берлин. Кто кому силу покажет. Ты нам нужен на главном фронте. Нам нужны все английские и все американские следы в прибалтийском фашистском отребье. Ты и так уже нас хорошо сориентировал и по англичанам, и по американцам. А теперь пора возвращаться в контрразведку. Я тебе уже надоел со своим коньяком. Отдыхай от немцев, от меня, от латышей. Две недели отдыхай.
        Кузнецкий мост
        В те годы в мире было три великих сыщика: комиссар Мегрэ, Шерлок Холмс и майор Пронин. Но Холмс был уже глубоким стариком. Жил в Суссексе, в уединении, под наблюдением врачей. Комиссар Мегрэ отправился в Нью-Йорк, и никаких сведений о нем давненько не было. А Иван Николаевич Пронин возвратился в свою квартиру на Кузнецком Мосту. Туда, где на стене висит текинский ковер, украшенный старинными саблями и пистолетом. А еще - почерневшая от времени гитара, подарок цыганской певицы Ольги Васильевой, которую Пронин когда-то спас от неминуемой гибели.
        В этой квартире всегда были открыты окна: Пронин жить не мог без сквозняка. Своя комнатка была у Агаши - экономки Пронина. Книжные полки, карта СССР… Гипсовый бюст Пушкина на письменном столе, каслинский бюст Сталина - на серванте.
        В мягкой, застиранной домашней гимнастерке Пронин восседал на тахте, окруженный подушками. Он не спеша читал отчет капитана Кирия о последних операциях в Эстонии. Вчера был праздник - День Победы. А сегодня, 10 мая 1945 года, Пронин изучал биографию Каарела Таама - опасного диверсанта с балтийских берегов. Война майора Пронина продолжалась…
        Рука потянулась к серебряной ручке подстаканника. Замечательный чай! Посылка из Китая! Пронин зевнул. Надоела ему эта Прибалтика… Там он работал в качестве немца и со скепсисом относился к советизации прибалтийских народов. Хотя среди латышей преданных товарищей он встречал немало. Да и эстонцы разные бывают… С этими мыслями Пронин провалился в сон. А потом проснулся от какого-то странного треска. Патефон! Он забыл его выключить, и теперь патефон шумел… Пронин нехотя встал, открыл крышку своего завидного His masters voice и поставил пластинку - запись оперы «Садко». Комнату заполнил бас Рейзена - ария Варяжского гостя. Пронин откинул голову назад и закрыл глаза - и полетел…
        О скалы грозные дробятся с ревом волны,
        И с белой пеной крутясь бегут назад,
        Но тверды серые утесы…
        Он долго не мог расслышать трель телефона. Да и не хотел к нему подходить. Но Агаша заглянула в кабинет и посмотрела с укоризной: звонят же! Пронин тяжело вздохнул, выключил патефон и поднял трубку на длинном проводе.
        - Слушаю!
        - Кирий тебе докладывал? - Это был Ковров.
        - Он мне каждый день докладывает.
        - Я про Таама, про этого Каарела. - Ковров нервничал.
        Пронин устроился в кресле поудобнее.
        - Про Таама докладывал. Завтра этого господина возьмут, послезавтра он будет у нас.
        - Я тебя жду через тридцать минут.
        Что-то стряслось. Может быть, ребята перекипели и Таам скрылся? Или погиб?
        - Агаша, костюм!
        Черная (а какая же еще?) «эмка» ждала Пронина на пустынном Кузнецком. Худощавый старик с прямой спиной стоял возле автомобиля.
        - Здравствуй, Адам Константинович! - Так звали пронинского шофера, который еще до революции возил какого-то генерал-губернатора, а потом - еще в Петрограде - колдовал над автомобилем Дзержинского. С Прониным он работал пятнадцать лет - с перерывом на прибалтийскую отлучку чекиста.
        - День добрый, Иван Николаевич! В последний раз вас повезу…
        - Что такое? Не шути, еще и ты меня покинешь! - Пронин любил старого Адама, осторожного и обстоятельного шофера.
        - Да уж так, Иван Николаевич. Дело понятное. Старею. Машина не слушает. Вроде как немым я становлюсь. Говорю ей, а она не слушает. Нужен ей помоложе кавалер.
        Пронин пожал плечами и уселся на широком заднем сиденье. Рабочий день начинался прескверно.
        Начало
        В кабинетах начальников Пронин чувствовал себя по-крестьянски уверенно. Если генерал вызывает к себе на следующее утро после Дня Победы - значит, дело не терпит отлагательства. Пронин достал планшет и приготовился к серьезному разговору.
        - Что, Иван Николаевич, как лейтенантик, с планшетом бегаешь? - улыбнулся Ковров.
        Пронин пожал плечами и серьезно ответил:
        - Это капитана Железнова планшет. Виктора.
        Ковров встал. И продолжил разговор, прохаживаясь по кабинету:
        - Сколько их, таких Железновых, мы потеряли. Счету нет. Долго еще война нам сниться будет. Только спать нынче не время. Прости, Иван Николаевич. - Ковров дотронулся до планшета. - Дело у меня к тебе уж больно серьезное.
        - Слушаю вас.
        Генерал резко повернулся к Пронину и пристально посмотрел ему в глаза. Потом подошел к столу и заглянул в какие-то записи. Снял очки, бросил их на бумаги.
        - Получены сведения о действиях подпольной группировки бывших офицеров СС в Советском Союзе.
        - Ишь ты! Неужели не всех еще выловили? - Пронин механически, с меланхолией в голосе задал вопрос, отлично понимая истинное положение дел.
        - Не всех, товарищ Пронин, не всех. Потому и нас с тобой в архив списывать рано. Наши коллеги из таллинского управления, как ты знаешь, поймали одного мерзавца из банды Таама. Он многое рассказал. Готовился террористический акт - взрыв нашего танкера в эстонском порту. Два бывших офицера и четыре полицая были на подхвате. Руководитель - полковник Аугенталер. Ну, об этом эсэсовце ты слышал. - Ковров помрачнел. - Аугенталера не удалось взять живым, он погиб в перестрелке в дюнах. Ты понял, с кем был связан Таам? Все бумаги тебе передадут. По ним и сориентируешься в ситуации. Сразу скажу: это фанатики, непримиримые враги советской власти. Такие и на смерть пойдут, чтобы заставить нас дать слабину, испугаться. В Большой театр ходишь? Они тоже ходили. Готовили покушение на товарища Лемешева, певца нашего народного. На весь мир шуму было бы. А им это и надо. Вот с такими людьми тебе придется познакомиться, товарищ Пронин.
        Генерал сделал жест, приглашающий собеседника к ответному слову. Пронин подождал, затем понимающе посмотрел на Коврова:
        - Значит, через Таама надо будет выйти на группу Аугенталера? На тех, кто остался?
        - Про Аугенталера нам известно, что он уже год как работал на английского папашу. Это было установлено и по твоим сведениям, дорогой фельдфебель Гашке… Немцев-то мы выловим. Ты нам англичан покажи. Предъяви.
        Пронин поморщился:
        - В темный лес посылаете… Сказали бы сразу - за какую ниточку дергать…
        - Сначала посмотришь материалы… Потом привезут Таама, познакомишься, поговоришь… Дело непростое. За Лемешева нам всем бы головы поснимали. Неизвестно, может, у них и другие планы есть. Так что, считай, это дело теперь у тебя самое важное… Завтра же приступай, Иван Николаевич. А сегодня, уж извини, нам не до оперативной работы. Вечером в клубе выступает Леонид Утесов со своим оркестром, специально для чекистов. Все наши собираются.
        Пронин приподнялся:
        - Буду.
        - Тогда - не прощаемся. - Ковров с улыбкой приподнялся.
        Выйдя от генерала, Пронин заглянул в буфет. Взял большую чашку черного кофе и бутерброд с сулугуни. Не глядя проглотил крепкий кофе и заел его. На концерт хотелось как в тюрьму.
        Проходя по Театральной площади к Петровке, Пронин обратил внимание на афишу Большого, где говорилось об уже прошедшем выступлении Лемешева.

«Диверсия на концерте с участием Лемешева - это серьезно. Словно пощечина общественности. Люди придут наслаждаться высокой культурой, а им… Толково придумано. Только вот кем? Да, Аугенталер больше не ходит по земле. Витька, держись, он и на том свете может кровь попортить. Свинья была порядочная. Умный, черт. Но мне уж ничего не скажет, это точно. Буду искать его следы. И сотрапезников. А они, несомненно, есть».
        Возле ЦУМа какая-то машина, проезжая на большой скорости у самого парапета, прошлась колесами по весенней луже, обдав пешеходов брызгами. Послышались возмущенные голоса. Несколько капель попали и на китель Пронина. Он вспомнил утренний разговор со старым шофером…

«Эх, Адам Константинович, я уверен, ты за все сорок лет водительского стажа ни разу не обидел пешехода вот так беспардонно… Как теперь без него, без
«автомобильного Адама»? В таком деле, если рядом будут сновать иностранные дипломаты, их порученцы, газетчики всякие… Помог бы мне живописный старец. Лучшие люди, зубры уходят на пенсию, уходят в Красную книгу… Впрочем, скоро и мне туда же». Пронин прибавил шаг и через несколько минут был на Кузнецком Мосту. Однако, задумавшись, прошел дальше, чем нужно, и очнулся от своих мыслей только у здания Художественного театра.
        Агаши дома не было. «Верно, рыщет в поисках чего-нибудь повкуснее… С этим делом сейчас сложно. А пайка моего мало», - подумал Пронин. Он посмотрел на часы. До концерта еще есть время. Можно отдохнуть. Достал из книжного шкафа книгу. Это был томик Пушкина. Пронин нацепил на нос очки. Перелистав книгу, остановился на
«Медном всаднике». «Приют убогого чухонца…» Описание петербургского наводнения взбодрило Пронина. «Элоранта… Элоранта… красиво звучит. Почти как у Пушкина… Дворец маркиза Элоранта… А ведь настоящий, не фантастический Элоранта, в камере на Лубянке! И верно, приют убогого чухонца…»
        Агаша пришла и усадила Пронина обедать. Томик Пушкина остался на письменном столе.
        - Понаоткрывали коммерческие магазины, а народу в них - уйма, - сообщила новость домработница, - вот, говорят, на Даниловском рынке скоро карточки отменят. Будем покупать в магазине икру и колбасу «Полтавскую».
        - Да, Агаша, будем, если кто-то не постыдится есть эту колбасу. Хлеба ведь не всем еще хватает. А мне пайка вполне хватает. Проживу без «коммерческих» радостей.
        - Ой, что вы, Иван Николаевич! Тут, я слыхала, в Питере накрыли банду, которая пирожками с человеческим мясом торговала.
        - Ты, это, ерунды-то не болтай! На Центральном рынке, у Цветного бульвара, тоже всякое говорят. Так иных говорунов прямо к нам и ведут. После обеда приготовь-ка к выходу мой парадный костюм. Я иду на концерт вечером.
        - Иван Николаевич, что за концерт-то?
        - Леонида Утесова выступление. Специально для наших сотрудников - как паек с красной икрой и сгущенкой.
        - Ах ты! Самого Утесова! - У Агаши загорелись глаза. - Вот уж кого я бы послушала! Люблю его голос. Может, и развязный немного, да уж какой веселый! Оденем вас, Иван Николаевич, чтоб не совестно было. Артисты - они все такие моднявые. Я Утесова во время войны видела, он после концерта на фронт ехал. Такой аккуратный, то в костюмчике, а потом в гимнастерочке, да при ремнях. До войны у нас ведь как ходили - подпоясался и вперед. Все суконное-посконное. Брюки раз в неделю отгладил - и хватит. Костюмы мешками сидели. А теперь - все в костюмах, как франты. И галстуки в тон пиджаку. Откуда что взялось! Брюки со стрелочками. Запонки серебряные, шляпы… От мужиков духами пахнет.
        - У нас, Агаша, мода своя. Нам под чужую не надо рядиться. Помнишь, я своей Леночке жакетку от француженки Коко Шанель подарил?
        - Вы, Иван Николаевич, просто чудо.
        - Давай, Агаша, меньше слов и лести, больше дел. Итак, «жульен» из белых грибочков… Отменно. А грибочки-то где собирала?
        - По Владимирке, в Петушках.
        И все-таки даже непринужденный разговор с домработницей не унял тревогу Пронина. Настроение его приподнятым назвать было никак нельзя. Да и творчество Леонида Утесова никогда его особенно не воодушевляло. Эта уголовная тематика, потакание низменным чувствам. Хотя задор и смелость артиста, носившего когда-то фамилию Вайсбейн, вызывали исследовательский интерес. Пронин узнал об Утесове еще в начале тридцатых, когда услышал восторженные отзывы своих друзей о молодом певце. Тогда его действа назывались Теа-джазом и вся Москва напевала навязчивые легкие мелодии:
«Пока, пока, уж ночь недалека!»
        В темно-сером костюме, светлой сорочке и черных лаковых штиблетах Пронин вышел из подъезда. Черная «эмка» ждала его на привычном месте. Но Иван Николаевич почувствовал: что-то не так!
        Концерт для чекистов
        В салоне авто его ждал сюрприз. Вместо привычного Адама Константиновича Васильева к нему обернулся незнакомый молодой человек. А может быть, и немолодой. Этого Пронин в первый момент не разобрал. Лицо нового шофера было желтым и круглым. Узкие глаза, плоский широкий нос. Стриженые волосы - прямые и черные, как смоль. Пронин сразу приметил и толстую борцовскую шею. «Крепкий парень - видать, из охраны».
        - Товарись Пронин, я вас новый софер, лейсенант Василий Могулов, - сообщило это лицо тонким голосом. Пронин от неожиданности потерял дар речи.
        - Вас вести в клуб секистов? - спросил, выдержав паузу, шофер. Пронин все еще молчал.
        - Я полусил прикас вести вас в клуб секистов. - Тонкий голос дрогнул. Пронин закрыл глаза и снова открыл их. Все было по-прежнему. Новый шофер с вопросительным выражением на лице смотрел на него, полуобернувшись со своего места.
        - Да, - выдавил из себя Пронин. Машина тронулась с места. Легко и беззвучно.
        - Секистов, - для чего-то повторил майор Пронин слово, сказанное новым шофером.
        Всю дорогу он молча смотрел в смоляной затылок лейтенанта Могулова.
        Подъехав к входу в здание, машина мягко остановилась.
        Шофер, первым нарушив паузу, обернулся к своему пассажиру:
        - Мы приехали, товарись майор.
        - Как вас зовут? - спросил Пронин. Он еще не пришел в себя, и голос его звучал глухо и отрешенно.
        - Лейсенант Василий Могулов, - повторил свои звание и имя шофер.
        - Спасибо, Вася, - словно бы в полусне проговорил Пронин и вышел из автомобиля.
        Он вошел в здание клуба, разделся и, не глядя ни на кого и ни с кем не здороваясь, прошел в клубный буфет, где заказал пятьдесят граммов коньяку «Двин», которые залпом выпил. Это была новейшая марка армянского коньяка десятилетней выдержки, выпущенная к Тегеранской конференции - как будто специально для Черчилля. В московских ресторанах он был редкостью, но в клубе чекистов «Двин» разливали еще с января, и Пронин успел оценить достоинства напитка, хотя раньше не пробовал пятидесятиградусных коньяков. «Хо-о-х». - Он задержал дыхание и с наслаждением выдохнул. Потом огляделся по сторонам, остановил взгляд на люстре и мысленно приказал себе успокоиться. Из буфета вышел подтянутым и улыбающимся.
        Пронин вошел в зал и сел во втором ряду партера, рядом с генералом Ковровым.
        - Ну, - повернулся к нему тот, - давненько не слыхали мы нашего джазмена. Говорят, у него были проблемы с идеологическим отделом Министерства культуры. Репертуар, как я слышал, после неких событий значительно сменился.
        Пронин хмыкнул и пожал плечами.
        - Что уж там говорить, даже название сменилось… Как он сам говорит: «Джаз-убежище для ветеранов джаза». Как вы думаете, товарищ генерал, посадят его как космополита?
        Наступило молчание.
        - Артистические сплетни, - вновь заговорил генерал, - любят некоторые саморекламу. Даже из отрицательных отзывов выжимают популярность. Им бы у нас поработать. Мигом поняли бы, что есть что. Что хорошо, а что - плохо. Но ты не подумай, я Утесова люблю. Душевен. О, начинается…
        Вел концерт сам Утесов. Одет он был просто, в полувоенный мундир, обычные ботинки.
        После обязательных официальных приветствий артист дал знак оркестру начинать концерт. «Дорога на Берлин». Задорная фронтовая песенка сразу завела зал. Как-никак, это была весна Победы!
        Утесов вышел на авансцену:
        - Товарищи чекисты! Мы с оркестрантами очень рады, что мы тут стоим, а вы все сидите.
        В зале раздался смех. Кажется, все «сидельцы», кроме Пронина, рассмеялись. Но его передернуло от двусмысленности: «Вот ведь обормот. Фигляр». Пронин смотрел на сцену отсутствующим взглядом, не принимая звучавшую музыку.
        Далее последовали любимые народом матросский вальс, песня о партизанской бороде, песня американского бомбардировщика.
        Второе отделение было посвящено послевоенной жизни. Утесов исполнил новый вариант песенки о двух урканах, сбежавших с одесского кичмана:
        Одесса, Одесса,
        Давно все это было.
        Теперь звучат мотивы уж не те.
        Бандитские малины
        Давно уж позабыты
        И вытеснил кичманы новый быт…
        А уж как Пронина резанула по мозгам песня-жалоба американского безработного! История просящего подаяние ветерана Второй мировой, которого изображал сам Утесов, показалась майору не слишком уместной. «У нас-то точно на каждом углу за десять и далее километров от Красной площади сидят инвалиды с гармошками, если руки остались целы», - подумал он.
        Кто-то из молодых чекистов крикнул: «Бублички»!
        Другой не соглашался: «Мишку-одессита»!
        Все дальнейшее представление Пронин отсиживал с кислым видом, дежурно улыбаясь, когда генерал поворачивался к нему после очередной шутки Утесова. Автоматически хлопал в ладоши. У большинства зрителей интермедия о стадионе «Динамо» вызвала наибольшее воодушевление. Правда, называлась она странно: «Большая московская больница на 80 000 мест». Болельщики ликовали. Этот стадион, впрочем, действительно стал очень популярным - прошедшей зимой на нем проводился чемпионат по новому виду спорта - канадскому хоккею. Игра была быстрой, задорной, интригующей. Пронин и сам побывал на одном из матчей, где познакомился с тренером команды «Динамо» Чернышевым. А звали этого тренера, кажется, Аркадием Ивановичем. Да, именно так. Пронин удовлетворенно хмыкнул, убедившись в том, какая у него замечательная память.
        На «бис» чекисты стали просить Утесова спеть блатные одесские песни. Он отказывался, кокетничал, потом вызвали на сцену начальника политотдела МУРа, который заявил о «клеймении безжалостным сатирическим наганом пережитков буржуазного преступного элемента». В другой день Пронин с удовольствием посмеялся бы над этими смелыми выходками, но не сегодня. Слишком свежа была рана от потери друга.
        А рядом с ним генерал Ковров увлеченно подпевал Утесову:

«Ой, лимончики! Вы мои лимончики! Вы растете на моем балкончике…»
        Несколько минут спустя Утесов на «бис» исполнял про кичман - со старыми словами:
«С одесского кичмана Бежали два уркана. Бежали два уркана Та-и на волю? В Вапняровской малине Оне остановились Оне остановились атыдахну-у-у-ть!»
        Пронин только вздыхал и тихо чертыхался. Хотя, помнится, эти куплеты Утесов исполнял и пред светлыми очами товарища Сталина, на встрече с папанинцами, еще до войны. И Витька был тогда живой… Пронину нравилось, как смешно Утесов меняет голос - то басит, то хрипит, то надрывается, как цыганка.
        После того как оркестр завершил выступление одной из фронтовых песен, Пронин некоторое время устало сидел в кресле, прежде чем встать и уйти. Генерал Ковров, повеселевший, порозовевший и говорливый, покинул его.

«Еще и домой ехать с этим самоедом, - вспомнил Пронин своего нового шофера. - Кто же это устроил мне такой сюрприз? Ведь без предварительного знакомства, предупреждения даже… Впрочем, может быть, это Победа все спутала… Ну ладно, надо как-то сгладить впечатление от первой встречи».
        Устало поднялся и поплелся в гардероб. Одевшись, он направился к выходу, еще за дверью разглядев одиноко маячившую рядом с авто фигуру водителя.
        Пронин сел на переднее сиденье. Обычно он так не делал. Но ведь надо налаживать личные отношения. Особенно с теми, с кем придется часто встречаться. Шофер Василий Могулов дождался, пока Пронин закроет дверь, и нажал на газ.
        - Домой, товарись майор?
        - Домой. Только называйте теперь меня Иваном Николаевичем. Так все мои шоферы меня называли.
        Лейтенант Могулов тихо повторил:
        - Иван Николаевись… Есь, товарись майор… То есь Иван Николаевись!
        Пронин внимательно посмотрел на водителя, не переставая удивляться его поведению. Но машину он вел с удивительной сноровкой. Такого умения со стороны молодого водителя обращаться со сложным техническим устройством Пронин не ожидал.
        - Василий, а вы откуда родом?
        - Я из Бурятии.
        - А в Москве как очутились?
        - Мой папа был лама, а я откасался быть ламой. Я скасал, сто религия - это обман. И усел ис дома в город. В Сибирь. Там усился в сколе, потом работал на саводе механиком. А потом война, я посел добровольсем. Стал танкистом. Потом снова усился…

«ЗИМ» мягко подкатил к подъезду и остановился точно напротив массивной двери.
        - Ну, лейтенант Василий Могулов, прими мою благодарность. Утром к восьми часам нуль-нуль минутам приглашаю вас к себе на завтрак. Все, с кем я работаю, должны быть прежде всего представлены Агаше. Она у меня как «детектор» правды. Если ей человек нравится, значит, он чего-то стоит. Так что отнеситесь к этому приглашению серьезно. Потом поедем на работу.
        - Есь прибыть на завтрак к восьми нуль-нуль, Иван Николаевись, - четко отрапортовал Василий.
        Пронин вышел из салона и поднялся в квартиру. Настроение его несколько улучшилось. Новый шофер оказался понятливым. Да и в технике, кажется, разбирается. Самородок бурятский, да и только.
        Агаша уже ждала майора Пронина в передней - взволнованная, с горящими глазами.
        - Как Утесов, Иван Николаевич? Здорово было, весело? Вам понравилось его выступление?
        - Понравилось, Агаша, понравилось, - не стал разочаровывать поклонницу артиста Пронин, - он же и за конферансье был, шутил, острил.
        - Ах, вот ведь удача какая! Сам и конферировал… Посмотреть бы, хоть одним глазком… Сам Утесов!
        - Посмотришь еще, Агаша, не завтра Утесов умрет. А теперь давай чаю и - спать!
        Перед сном Пронин мысленно привел в порядок события прошедшего дня. «Прямо кавардак какой-то, а не день. Но вот он наконец закончился. Что ж, утро вечера мудренее. Завтра будут новости про этого эстонца. Если все сложится - скоро он будет в Москве… И уже в полусне мелькала в памяти песенка: «Споем о боях, о старых друзьях, когда мы вернемся домой…». Привязчив все-таки этот одессит! Не певец, а банный лист.
        Чайная церемония
        Молодой чекист из Бурятии Василий Могулович Могулов, которому родители дали при рождении столь сложно выговариваемое по-русски имя, стоял около подъезда дома номер три по улице Кузнецкий Мост. На часах лейтенанта значилось без семи восемь.
        Ровно через пять минут Василий нажал на кнопку звонка. Тут же консьерж отворил парадную дверь и указал водителю личной «эмки» товарища Пронина на дверь лифта. Когда тот вошел в лифт, консьерж, шедший за ним по пятам, сказал: «Нажмите кнопку номер два». После этого он закрыл дверцу лифта. Могулов поднялся на второй этаж, позвонил в дверь квартиры Пронина. На все действия у него ушли одна минута и сорок секунд. Через пятнадцать секунд дверь открылась. На пороге стояла немолодая женщина.
        - Доброе утро, Васенька, - услышал бурят ласковое приветствие, - Иван Николаевич ждет вас в гостиной.
        Войдя в холл, Василий осмотрелся.
        - Одежду вешайте, милый, сюда, - направила его действия Агаша, - обувку ставьте вот сюда. У вас-то, в Чукотии, небось и не знают, что такое гардероб, - прямо в одеже и лезут в юрту?
        - Он из Бурятии, товарищ старший сержант, а не с Чукотки, я же тебе говорил, - послышался в глубине квартиры голос Пронина, - не мучай шофера, веди в ванную, и тотчас же в гостиную! И обращайся к нему уважительно. Он старше тебя по званию… Нашла тоже мне юрту!
        - Будет в точности исполнено, товарищ главный командир!
        Василий был препровожден в сверкающую начищенной медью ванную комнату и тут же получил полотенце. Вымыв руки, он оказался в гостиной, где его ждал хозяин. Пронин был одет в китель и галифе, но из-под брюк виднелись домашние тапочки, похожие на музейные бахилы.
        На белоснежной скатерти, покрывавшей стол, дымился самовар, стояли чашки и блюдца. В вазочках, расставленных по столу в художественном беспорядке, приметливый бурят увидел сахар и варенье из слив, вишен и, кажется, крыжовника.
        - Проходите, - Пронин сделал приглашающий жест рукой, - чаек сами себе наливайте, хотите покрепче, как я, хотите - не очень.
        Пронин заметил, как молодой шофер быстро сложил перед собой руки и резко вывернул их ладонями вперед, затем, соединив несколько пальцев обеих рук, сложил их около пупа.
        - Благодарю хосяина этого дома, пусь покой и ссястье никогда не покидают его зилиссе. - Бурят почтительно поклонился.
        Агаша, стоящая у двери, ведущей в столовую, ахнула и взмахнула руками.
        - Эвона, какие вы церемонные!
        Пронин тоже смутился и, пожимая плечами, проговорил:
        - Да, будем попроще, Василий Могулович. Адам Константинович Васильев, которого вы заменили, был, конечно, тоже человек с великолепными манерами. У великого князя учился. Уж сколько раз он Агашу останавливал, когда она ему по простецки что-то говорила…
        Василий Могулов аккуратно сел на гнутый венский стул.
        - Не надо, Иван Николаевич, при новом-то человеке! - взмолилась Агаша.
        - Ну ладно, ладно! Так, молодой человек, расскажите мне о себе подробнее. Кстати, вы ведь сюда на лифте ехали, не правда ли? - Пронин удобно расположился в кресле. - Наливайте чай-то, Василий.
        Могулов налил в чашку крепкую заварку и посмотрел на самовар. Неуверенно подставил чашку под краник и повернул ручку. Потекла вода, и шофер облегченно вздохнул.
        - Что, у вас в Бурятии чай иначе разливают? - спросил Пронин.
        - Да, его греют прямо в тяйниках, у каздого гостя свой тяйник, а тяй растирают в поросок.
        - Вот, Агаша, пример пережитка махрового индивидуализма. У каждого свой чайник! А если гостей - сотня?
        - Тогда идут в гости со своими тяйниками, - серьезно ответил Василий.
        - Знали бы об этом в Туле! - рассмеялся Пронин. - А ваша родина как зовется?
        - Могойтуй.
        Василий Могулов краем глаза рассматривал обстановку пронинской гостиной. Ковер, явно восточный, ручной работы. На ковре - восточные же сабли, два старинных пистолета. Рядом висит диковинная семиструнная гитара - память о давнишнем приключении. На другой стене - карта СССР. У стены, сбоку от окна, - письменный стол. На нем немного бумаг, книги, бюст Пушкина и лампа с абажуром. Бюст Сталина. Еще довоенный - без маршальских погон. Стеллажи с книгами, застекленный шкаф, тоже с книгами. На одной из полок, перед книгами, - портрет Виктора Железнова. Сделан в двадцатые годы. На шкафу - патефон. Остальное место занято диваном с роскошным покрывалом, креслом и обеденным столом.
        Василий пил чай с вареньем, слушая рассуждения Ивана Николаевича о правилах русского чаепития.
        - Чай в Россию ведь из Китая завезли. А нынче он у нас все больше индийский. Агаша вот, когда идет в магазин на Мясницкую, всегда спрашивает индийский чай. Бывает, конечно, и цейлонский, но я привык к индийскому горному чаю. Вы, Василий, обязательно обратите внимание на этот магазин. Улица Кирова, дом девятнадцать. Его называют «дом-пагода», и архитектура его, видимо, вам известна. Буддийские храмы так обычно выглядят.
        Неожиданно Пронин перешел к теме японской чайной церемонии.
        - А ведь что странно - заклятые враги могли принимать участие в этом сложном ритуале, и никто со стороны не догадался бы об их истинных отношениях. Вы, Василий, знакомы с правилами Пути Чая?
        - Нет.
        - Ну ладно, а вот скажите тогда, ведь ваш отец был буддийским священником? И каковы его социальные, так сказать, обязанности?
        - Он очиссял людей и землю от злых духов.
        - А с преступниками тоже имел дело?
        - Конесно, имел.
        - И как же он поступал с преступниками?
        - По-расному. Чассе всего он читал им сутры.
        - То есть?
        - Если селовек был злодей, он читал особые молитвы и сутры, стобы тот ососнал, сто Будда знает все его дела и мосет накасать или простить.
        - А само наказание каким было?
        - Отец не накасывал. Он просто читал сутры. Будда долсен был накасывать.
        Пронин был очень удивлен. Он перегнулся через стол и спросил:
        - А много он читал сутр?
        - Осень много. Иногда несколько дней подряд читал. Иногда один день и одну нось.
        - Вася, а вы при этом присутствовали?
        - Несколько рас.
        - И как все происходило?
        - Ну, я видел, сто люди менялись сильно. Сначала селовек слушает невнимательно, нисего не понимает на санскрите, думает о своем. А потом насинает слушать хоросо. Он понимает. А потом он меняется сам. Когда отец видел, сто селовек усел от зла, он отпускал его.
        - Как, неужели просто читал ему книжку, а потом отпускал с миром?
        - Так.
        - Интер-ресное дело, Василий. Очень, я вам скажу, забавное. А если человек снова возьмется за старое?
        - Таких мало было.
        - Но ведь были?
        - Были. Но это усе не отец с ними говорил. Если такого ловили, его увосили в монастырь. А у нас такой селовек больше никогда не появлялся.
        - Понятно.
        Пронин удовлетворенно откинулся в кресле:
        - Агаша, как тебе такие методы ведения процессов?
        Домработница покачала головой. Она была поражена услышанным и возмущена.
        - Как-то это совсем не строго… Этак книжки читать, так совсем безнаказанность процветать будет в стране! Преступника надо так наказать, чтоб неповадно было и ему впредь, и другим зло совершать. А тут церемонии какие-то разводят. Книги по три дня читают.
        Пронин улыбнулся.
        - Ладно. Пора нам нашу чайную церемонию завершать. Василий Могулович, едем-ка и мы изгонять зло из здешних заблудших душ. А ты, Агаша, заметь, книжка, которую читают преступникам, написана на непонятном для них языке!
        Та изобразила нечто вроде жеста судьи в немой сцене из «Ревизора»: «Вот тебе, бабушка, и юркий в дверь!»
        - И еще, Агаша, насыпь-ка мне в кулечек этого чаю, дипломатического, вьетнамского. Василий, вы ведь знаете, что до Лубянки отсюда ровным счетом пятьсот метров. Поэтому, чтобы замести следы, я еду к месту своей работы разными путями. Их около десятка, и каждый рассчитан ровно на пятнадцатиминутную проездку. За месяц, думаю, покажу вам все мои московские маршруты. Главные ориентиры на пути следования - драматические, а также оперные театры и церкви.
        Первый маршрут пролегал мимо трех театров, трех монастырей и одной церкви - Николы в Звонарях. Всю недолгую дорогу к зданию на площади имени Дзержинского Пронин рассказывал шоферу о поездке писателя Льва Сергеевича Овалова в Ойратию в 1933 году, изредка спрашивая бурята, не напутал ли чего молодой тогда литератор. Судя по отзывам Могулова, писатель в Ойратии проявил и любознательность, и точное понимание местной культуры.
        Пронин в который раз убедился, что не ошибся в Овалове.
        - Надо будет вас познакомить. Лев Сергеевич очень обрадуется. Оч-чень.
        Прибыли к месту назначения, и машина встала точно там, где ей положено было встать. Сантиметр в сантиметр.
        - Спасибо, Василий. Прекрасное выдалось утро. Плодотворное, я бы сказал. Информационно насыщенное.
        Василий Могулов кивнул Пронину и сказал тонким голосом:
        - Иван Николаевись, расрешите садать один вопрос?
        - Задавай.
        - Как вы уснали, сто я ехал на лифте, а не шел по лестнице? Вы ведь сивете на втором этасе. Сасем селовеку ехать на лифте так мало?
        - Вася, я не знаю, как вы поднимались, но я знаю нашего старого консьержа Федю. Любого незнакомого человека он провожает к лифту и сам закрывает за ним дверь. Всегда.
        Пронин вышел из машины и исчез в дверях готического здания ЧК.
        Два эстонца
        Сам Иван Николаевич в свой кабинет добирался лестничной трусцой. Лифтов он не любил: замкнутое пространство, в котором всякое может случиться и ты сам себе не хозяин. Да и на физзарядку по утрам не было ни времени, ни желания. А лестница - это отличная разминка.
        Дело в том, что ребята Кирия успешно захватили Таама. И привезли его в Москву не поездом, а с оказией на военном самолете. Поэтому он уже был на Лубянке, во внутренней тюрьме. Но сначала Пронин решил допросить одного из ближайших соратников Таама - Тыниса Элоранту. Выходить сразу на Таама было бы опрометчивостью…
        Пронин поднялся в свой кабинет, ничуть не запыхавшись. Первым делом он вызвал дежурного и попросил принести кипяток. Поколдовал над заваркой. Затем стал листать толстую папку с делом. Выяснив что-то, приказал привести заключенного Элоранту.
        Через несколько минут конвойный ввел в кабинет небритого светловолосого мужчину лет тридцати пяти. Лицо Элоранты - высокорослого детины - выражало тщательно скрываемый испуг.
        Пронин встал и, приветливо улыбаясь подконвойному, приблизился к вошедшим.
        - Свободны, - отпустил Пронин конвойного. - Проходите, товарищ дорогой. Садитесь.
        Элоранта опасливо присел на краешек стула, косясь на стол, где уже стояли расставленные Прониным, два маленьких чайничка с ароматной заваркой, две фаянсовые чашки с блюдцами и тарелочка с баранками.
        - Меня зовут Пронин. Иван Николаевич Пронин.
        - Я знай-ю, гра-ажданин начальник.
        - Это хорошо, что знаете. Вот, дайте-ка, я налью вам чайку. А откуда вы знаете, кто я?
        Элоранта промолчал.
        - Видите ли, у нас есть общие знакомые. Можно даже сказать, близкие знакомые. Правда, некоторые из них нас покинули. Души их, так сказать, пребывают в мире ином. Так что разговор у нас должен быть душевный. Другого и быть не может. Мы же с вами цивилизованные люди, не так ли? Вы верите в бессмертие души?
        Элоранта удивленно кивнул. Пронин расплылся в улыбке:
        - Тогда давайте знакомиться ближе. Расскажем друг другу о себе, а? Коротенько. Кто, откуда… У нас это называется - анкетные данные. У вас - черт голову сломит, досье, резюме, консоме… Я вот, например, крестьянский сын, как в пятнадцатом году на Первую империалистическую солдатом пошел, так с тех пор сапог и не снимаю. В шестнадцатом стал большевиком, с семнадцатого служу делу революции. Был ранен. Служу в ЧК с месяца основания комиссии. Воевал на Гражданской. Потом боролся с вредителями, ловил шпионов. Коллективизация, индустриализация - много было работы. Почти всю войну провел в тылу врага. В Прибалтике, в ваших краях. Жены не нажил, детей, кажется, тоже. Был у меня один друг - он мне как сын был. Погиб под Ригой. Погиб в сорок третьем, а похоронили только полгода назад. Фокус. Понятна вам моя биография? - Эстонец кивнул. - А теперь - откровенность за откровенность. Я вас слушаю. Чайку хлебните. Горло-то пересохло у вас, вижу.
        Элоранта кашлянул, поправил волосы:
        - Откровенность за откровенность - это возможно. Родился в Российской империи, в старом Таллине. Мой отец был, как вы говорите, частный собственник. Владелец модного ателье «Элоранта». У нас одевались самые видные люди города. Чистая пу-пплика. После семнадцатого всех тряхнуло. На отца теперь работали только двое портных. Я помогал ему по коммерческой части. А потом - советизация. Коллективизация. Национализация. То есть ваша революция и ЧК. Отец ушел в Финляндию. Ваши у меня отняли дом, лавку. Немцы пришли - это стала моя власть. Она мне все вернула. Я ей и служил. Теперь попал к вам.
        - Я ей и служил… - повторил Пронин. - Надеюсь, вы понимаете, что теперь вам нужно с нами сотрудничать. Нужно помогать нам. Вам это нужно. Вы теперь в этом заинтересованы. Лавки и ателье в Советском Союзе я вам не обещаю. Но могу обещать нечто более дорогое - жизнь. Да. Кстати, могу отправить вас на смерть - это мне проще простого. Но могу и гарантировать жизнь. Согласитесь, лавка в Таллине не стоит вашей жизни.
        Элоранта молчал, нервно сжав губы. Голос Пронина звучал буднично, почти равнодушно.
        - Вот вы сидите в нашей тюрьме. Заметьте, вас не пытают. Пытки у нас Лаврентий Павлович Берия еще до войны отменил. Это всем известно. Но вас били. - Пронин посмотрел на свой кулак. - Били знатно, хотя и аккуратно. Как говорится в одной русской поговорке: «Поколоти зайца - он спички научится зажигать».
        Пронин приподнял указательный палец и ударил им о край стола.
        - Так вот, вас били до вчерашнего вечера, не так ли?
        Элоранта покорно кивнул.
        - Это хорошо. Не то, что вас били, конечно. Это хорошо, что вы признаете, что со вчерашнего вечера вас не били. А знаете, почему вас не били? Это я, майор Пронин, запретил вас бить. Отныне вас никто и пальцем здесь не тронет. Ведь вы хоть и враг, но работать нам следует вместе.
        - Не буду я с вами работать. Уж лучше бейте, - без особенной уверенности в голосе сказал Элоранта.
        - Дудки. Спички я и сам могу зажигать. Будем работать вместе. А побои мы скоро вообще прекратим. Народ становится образованнее, сознательнее - теперь не плетка нужна, а убеждение. Мы ведь за правду, мы - коммунисты.
        - Я вам не коммунист.
        - Почему же? Вы слишком плохо о себе думаете. Тоска по справедливости живет в каждом человеке. Коллективизм, интернационализм, равенство. Вот наши прекрасные идеалы. Присмотритесь к себе - разве вы не коммунист?
        - Видел я ваше равенство. - Элоранта скривил губы, перебирая в памяти свой тюремный опыт, рассказы старых зэков. - Бывший насильник и вор Рууд стал комиссаром и занимался до войны перераспределением собственности в Тартуском районе. Смею вас заверить, он не изменил свои привычки.
        - А вы не путайте идею с реальностью. В церковь тоже не только святые ходили. Но вера в массах была. И Библия. Идеалы. Но была и инквизиция. Крестоносцы. Доносчики, палачи. Так и у нас. Не все такие же хорошие коммунисты, как мы с вами, Яак Элоранта. Некоторые совершенно не хотят, чтобы наши светлые идеалы стали реальностью. Например, фашисты. И они засылают к нам своих агентов, шпионов, сбивают с пути истинного слабоверящих.
        Пронин развернулся, быстрыми шагами пересек комнату и что-то взял с полки. Потом сел в кресло. Стал внимательно наблюдать за реакцией заключенного.
        - Но мы с вами сегодня не будем говорить о разведчиках и шпионах. И о беглых полицаях и офицерах СС тоже. Об этом мы поговорим в другой раз. Никуда это от нас не уйдет. А сегодня я вам почитаю вслух, а вы слушайте внимательно. Это Тургенев, наш великий писатель.
        Пронин раскрыл книгу.
        - «Записки охотника». Читали? Элоранта отрицательно покачал головой.
        - Вот и просветитесь. Никогда не читать Тургенева - все равно что никогда не любить…
        Пронин пролистал книгу.
        - С чего начнем? «Хорь и Калиныч»? Нет, это потом. И «Бежин луг» - тоже. Вот.
«Чертопханов и Недопюскин». Вещичка препотешная, да и русскую душу открывает ясно. Итак, Иван Сергеевич Тургенев.
        Пронин читал с выражением, нараспев. Может быть, он подражал деревенскому церковному пономарю, которого слышал в детстве. Или - кому-нибудь из столичных актеров, за игрой которых майору нередко приходилось наблюдать в последние годы. Особенно выразительно читал он о чудачествах отца - помещика Чертопханова.

«По его понятиям, дворянину не следовало зависеть от купцов, горожан и тому подобных разбойников, как он выражался; он завел у себя всевозможные ремесла и мастерские: „и приличнее и дешевле“, говаривал он: „хозяйственный расчет“! С этой пагубной мыслью он до конца жизни не расстался; она-то его и разорила. Зато потешился! Ни в одной прихоти себе не отказывал».
        Элоранта увидел в этой истории намек на свое мелкобуржуазное прошлое. «Впрочем, Советы-то в свое время выдвигали идею хозрасчета, НЭПа. На что же Пронин намекает?
 - подумал он.
        - «Между прочими выдумками соорудил он однажды, по собственным соображениям, такую огромную семейственную карету, что, несмотря на дружные усилия согнанных со всего села крестьянских лошадей, вместе с их владельцами, она на первом же косогоре завалилась и рассыпалась».
        Элоранта оторопел: «Это он что же имеет в мыслях? Германию, которая подмяла под себя всю Европу? Или СССР с его идеей интернационализма? Или намекает на деятельность террористических групп? Мол, развалитесь, какая бы сила за вами ни стояла».
        После знакомства с Элорантой можно было ручкаться и с Таамом. На Элоранте Пронин размялся, поймал вдохновение.
        Таам был невысокого роста, седеющий брюнет с крючковатым носом и гордым взглядом офицера. «Какие они все же разные, эти эстонцы! А ведь маленький народ!» - подумал Пронин. Таама не били, он не походил на сломленного человека.
        - Прошу садиться, Каарел Каарелович! Меня зовут Иван Николаевич Пронин. На каком языке вам удобнее общаться? На немецком или русском?
        Таам молчал.
        - Ну, побойтесь бога, мой друг, эстонского я не знаю, а переводчик в нашей беседе - лишний. Так что выбирайте.
        В глазах Таама мелькнула какая-то мысль. Наконец, он переборол сомнения и произнес:
        - Я учился в Петрогра-аде. Знаю по-русски.
        Пронин всплеснул руками:
        - Да у вас и акцента нет. Просто Малый театр с Александринкой. Вы знаете, меня всегда восхищали полиглоты. Искренне им завидую. Сам с горем пополам знаю немецкий. Ну, и несколько слов по-французски. Еще знаю татарские и грузинские ругательства, но это не в счет. А вот вы - эстонец. И прекрасно говорите что по-русски, что по-немецки. Простите за любопытство, но хотелось бы знать, какие еще языки вам ведомы?
        Таам гордо повел плечами, присел на краешек стула. Пронин отметил: «Это - маленькая победа! Сели, так уж и поговорим».
        - Я говорю по-английски.
        - Вот! Вот это мне и нужно было знать! По-английски! Перспективный язык. Можно понимать сразу и англичан, и американцев, не считая канадцев с австралийцами. Именно эта сторона вашей биографии нас интересует.
        Таам скрипуче хмыкнул. А Пронин продолжал:
        - Наш общий друг Яак Элоранта - общительный парень. У нас с ним нашелся общий знакомый - генерал Тейлор. С ним всласть можно было наговориться по-английски. Но мне, по темноте своей, пришлось общаться с ним на смеси нижегородского с немецким.
        - Меня не интересует Элоранта. Если вы думаете, что Каарел Таам станет вашим информатором - вы ошибаетесь. Я противник вашей власти.
        - А вы и не можете ничего нового рассказать мне про генерала Тейлора. При всем желании не можете.
        Пронин сунул руку в карман. Эх, неудобно копаться в кармане брюк, когда сидишь в мягком кресле…
        - Хотите посмотреть, что у меня в кармане?
        Таам всезнающе улыбнулся:
        - Бить будете? Кастетом или рукояткой револьвера?
        Пронин пожал плечами:
        - При чем здесь револьвер? Со мной пистолет Коровина. Обыкновенный маленький «ТК». Но вас я с ним знакомить не собираюсь.
        Пистолет Коровина был у Пронина с 26-го года. Он получил это произведение советских оружейников от Дзержинского, из первой партии коровинских пистолетов! Но Пронин крайне редко вынимал свое оружие из кобуры. Зато Пронин достал из кармана нечто, похожее на монетку, и со звоном бросил на стол. Таам вздрогнул:
        - Вы?
        - Я же представился. Иван Николаевич Пронин.
        Таам перешел на шепот:
        - Вы работаете на Тейлора?
        - Вам это не положено знать. Отдыхайте, мой друг. И ждите приказаний.
        Пронин встал и вышел из кабинета, предоставив Таама конвою.
        Следующая встреча с Элорантой началась чаепитием. А потом Пронин читал через очки Тургенева… «Между прочими выдумками соорудил он однажды, по собственным соображениям, такую огромную семейственную карету, что, несмотря на дружные усилия согнанных со всего села крестьянских лошадей, вместе с их владельцами, она на первом же косогоре завалилась и рассыпалась».
        Элоранта оторопел: «Это он что же имеет в мыслях? Германию, которая подмяла под себя всю Европу? Или СССР с его идеей интернационализма? Или намекает на деятельность террористических групп? Мол, развалитесь, какая бы сила за вами ни стояла».
        - «Вздумал он также построить церковь, разумеется, сам, без помощи архитектора. Сжег целый лес на кирпичи, заложил фундамент огромный, хоть бы под губернский собор, вывел стены, начал сводить купол: купол упал. Он опять - купол опять обрушился; третий раз - купол рухнул в третий раз. Призадумался мой Еремей Лукич: дело, думает, не ладно… колдовство проклятое замешано… да вдруг и прикажи перепороть всех старых баб на деревне. Баб перепороли - а купол все-таки не свели… Каждый день, бывало, новую затею придумывал: то из лопуха суп варил, то лошадям хвосты стриг на картузы дворовым людям, то лен собирался крапивой заменить, свиней кормить грибами…»
        Пронин читал, а враг народа Элоранта внимательно слушал, пытаясь понять, какой во всем этом резон. «Пороть будут. Крапивой. Голодом морить. Лошадиные хвосты какие-то».
        Пронин угадал его мысли и, приподняв очки, прервал чтение:
        - Думаете, я сейчас с вами играю, хитрю? Нет, просто я люблю чтение. Ничто так не успокаивает нервы, как чтение вслух. Желательно - из русской классики. Тургенев подходит лучше других. Есть в нем нечто идиллическое. А вы, наверное, предпочитаете другого рода литературу?
        Элоранта кивнул.
        - Газеты, спортивные журналы? - Пронин выдержал паузу.
        - Совсекретные доносы и признания? Будет. Все это у нас еще будет. Подождите. В вашем положении нужно уметь терпеть и ждать. Вы баранки-то берите, не побрезгуйте… Может, привыкли к другим сластям к кофе? Могу эклеры заказать для вас из «Метрополя». Нет, честно, скажите только.
        Элоранта смотрел на Пронина. Его спокойная, добродушная речь не предвещала ничего хорошего для нацистского пособника. Нет, Элоранта нисколько не сомневался в коварстве майора. А тот продолжал чтение:
        - «Около того же времени повелел он всех подданных своих, для порядка и хозяйственного расчета, перенумеровать, и каждому на воротник нашить его нумер. При встрече с барином всяк, бывало, так уж и кричит: такой-то нумер идет! А барин отвечает ласково: Ступай с Богом!»
        Элоранта снова насторожился. Это навело его на мысли о страшных северных советских лагерях для врагов народа. Там тоже люди жили под номерами.
        Чтение продолжалось часа два с половиной. В конце рассказа говорилось о веселой попойке в доме Чертопханова-сына. Элоранте так понравилось ее живописное описание, что он даже съел пару баранок.
        - Что ж, можно сказать, знакомство наше состоялось.
        Пронин, закрыв книгу, откинулся в кресле.
        - Не разочарованы?
        Элоранта отрицательно помотал головой.
        - Хорошо. Будем прощаться. До встречи, товарищ Элоранта.
        В комнату вошел конвойный. Пронин кивнул ему и обыденным тоном сказал:
        - Повежливее с ним, бить не надо.
        А повернувшись к Элоранте, поклонился и добавил с нежнейшей улыбкой:
        - До завтра, живодер!
        В тишине лубянского кабинета эти слова прозвучали так зловеще, что все синяки, полученные в последние недели, заныли на теле Элоранты.
        В камеру он возвращался озадаченный: «Что Пронин имел в виду под словом «живодер»? Намекал на показательный процесс? Что им известно? И, наконец, при чем тут Тургенев?»
        После ухода задержанного Пронин, внутренне ликуя, поставил на полку томик Тургенева и допил чай. Поведение Элоранты его удовлетворяло вполне. Это был маленький человек, обиженный, слабый и даже не лишенный искренности. Словом, благодатный человеческий материал для задуманных им игр. Ковров слишком сурово охарактеризовал его как фанатика, способного пойти на смерть ради мести. «Этого совсем не трудно будет развернуть к лесу задом. Тут и Будда не понадобится. А, судя по имеющимся данным, Элоранта в террористической группе Аугенталера был не самым последним лицом. Что касается Таама… Для начала мне поможет медная пуговица, а там уж подумаем».
        Спал в эту ночь Пронин спокойно. А вот эстонский коммерсант и диверсант Элоранта долго не мог уснуть на жестких лубянских нарах, пытаясь выговорить по-эстонски эти чертовы великорусские имена помещиков из тургеневского рассказа, которым его потчевал Пронин. Полночи вились над ним, словно два черных ворона, страшный и неуязвимый «Черт-топха-а-анов» и юркий, коварный «Нет-тошо-ю-юскинь». «Высечь надо всех баб! И тебя вместе с ними, гестаповский прихвостень!» - кричал первый, голос которого был удивительно похож на голос следователя Женько, который «аккуратно бил» Элоранту на допросах, опровергая тем самым всякие домыслы о продолжении пыточной политики советских внутренних органов. «Нумер нуль… Нумер нуль… Я покупаю тебя за тысячу немецких марок и три штуки английского полотна!» - настаивал второй, со смазливым лицом Аугенталера. Эсэсовец был похож на какого-то актера из американской мелодрамы с Мэри Пикфорд. Но ведь Аугенталер не может говорить - он мертв, мертв!
        Шаги сменяющихся утром караульных разогнали этот шабаш, и Элоранта наконец уснул.
        Дипломатическая личность
        Разбудил Пронина телефонный звонок. Агаша взяла трубку и закричала, словно передавала сигнал тревоги:
        - Иван Николаевич, вас!
        И, перейдя на шепот, добавила:
        - Ковров, генерал.
        Майор Пронин прижал к уху черную трубку:
        - Слушаю вас, товарищ генерал.
        В ответ он услышал металлический голос шефа:
        - Пронин, первым делом по прибытии на службу, будь у меня.
        - Есть, - отчеканил столь же четко Пронин. На этом разговор и прекратился.

«Так, произошло что-то неординарное». Впрочем, настроение Пронину этот звонок не испортил. Утро было светлое и теплое, воздух свеж, чувствовалось приближение лета. Майор посмотрел в окно и залюбовался зеленеющими листьями городских лип. Потянулся всем телом до приятного хруста в костях.
        Приняв прохладный душ, Пронин сел завтракать. Пошучивал, похваливая стряпню Агаши.
        - Как тебе, Агашечка, кстати, мой новый шофер показался? - завел он разговор со своей домоправительницей.
        - Ой, Иван Николаевич, глаза-то у него какие узенькие! А ну, он не разглядит чего? Аварию вам учудит?
        Пронин налил в чашку крепкого чая. Дома он всегда пил из чашек, оставляя стаканы для службы.
        - Нет, Агаша, он танкист. На «тридцатьчетверке» всю Германию проехал взад и вперед. Шестнадцать звездочек на корпусе своем привез обратно. Значит, шестнадцать
«тигров» и «пантер» подстрелил в Европе. А глаза, хоть и не широки, да, видать, глубоки. Вот, помнишь, Агаша, Лев Сергеевич рассказывал нам, как он в Свердловске жил в коммуналке вместе с сыном китайского буржуазного лидера Чан Кайши? В те времена, кстати, у него были прогрессивные намерения.
        - Это который от папаши сбежал?
        - Да, как и наш Васятка. Только тот сбежал от капиталистической и милитаристской лжи, а наш - от лжи феодальной и религиозной. Так вот. Овалов, помнишь, нам расписывал способности Чана к механике. Мол, и учить не надо было парня - любая железка его сама слушала. Эти китайцы еще весь мир когда-нибудь завалят мануфактурой, дай им только срок. Ты, к примеру, знаешь, что каждый пятый человек на земле - китаец? Так-то! «Сталин и Мао слушают нас…» - Жаль, Утесов вчера эту песенку не исполнил.
        - Ай, Иван Николаевич! Слушать, может, его железки и слушают, только уж больно узки глазки-то… А ну - не разглядит чего!
        - Ты нам, Агаша, «интернационал» не круши!
        - Фу ты, разве я против интернацьянала. Я все за вас волнуюсь.
        - То-то же. Но Василия Могулыча не обижай. Впредь принимай его ласково и душевно. Корми сытно.
        - Есть, товарищ майор!
        После завтрака Пронин внимательно просмотрел утреннюю прессу. Поцокал языком, покачал головой, отложил «Правду» и «Известия» и стал одеваться.
        В отличном настроении вышел из квартиры, сбежал по лестнице, козырнул консьержу и сел в авто.
        - Поехали, Вася!
        Устроившись удобно на сиденье, он многозначительно подмигнул шоферу. Могулов улыбнулся в ответ.
        - А ведь гуманная эта религия - ваш буддизм! Можно даже сказать - культурная. Я бы кое-что взял на вооружение в целях улучшения нашей правоохранительной системы. Как вы на это смотрите, Василий?
        Тот лукаво улыбнулся. Монголоидные глаза шофера превратились в совсем узенькие щелочки. Молча вывел авто на улицу. Маршрут следования на сей раз проходил мимо пяти театров, двух закрытых монастырей и одной церкви - Успения на Сретенском бульваре.
        Ковров встретил Пронина с недовольным видом, даже стула не предложил:
        - Что, Иван Николаевич, зазнался?
        Пронин растерянно кивнул, не понимая, чего от него хочет командир. Но Ковров не был настроен шутить:
        - Устроили там, видите ли, художественный театр. Читками занимаетесь, мать вашу. Литературой дореволюционной! А известно тебе, что вчера в Ташкенте взяли двоих бандеровцев при попытке…
        Пронин продолжил фразу:
        - …проведения террористического акта на Алайском рынке.
        - Это, между прочим, самое людное место столицы советского Узбекистана. Товарищ Сталин лично высказал озабоченность по поводу нашей работы. Не умеем опережать террористов. Не умеем. В архив нам пора. А у нас знаешь, какой архив? - Ковров провел ладонью по горлу. - Пенсия, мемуары и рыбалка - не для контрразведчика! Форма отставки у нас одна… Наша партия сама, как ты знаешь, предоставит мертвым хоронить своих мертвецов - и вперед к новым победам!
        - Спасибо, товарищ Ковров, за политинформацию и за урок Закона Божьего. Но я-то тут при чем? Мне никто не поручал гоняться по Средней Азии за украинскими националистами. Я работаю с Элорантой, навожу мосты… Я взял в оборот Таама.
        - Мосты. Сукин сын, - Ковров прищурился. - Смотри, как бы твои мосты не сгорели. Через три недели в Союз прибывает Франц Малль - швейцарский дипломат. Смекаешь?
        Пронин пожал плечами:
        - Вы же знаете, я нейтралами не занимаюсь.
        - Как коммунист, ты мог бы хоть немного разбираться во внешней политике! - Ковров подошел к карте и ткнул пальцем в район Тихого океана. - В мире идет разделение сфер влияния. Забыл, что Черчилль Гопкинсу две недели назад нашептал на ухо?
        - Да нет, помню. - Пронин помрачнел. - «Железный занавес» перед нами хотят опустить - вот что он сказал. В Потсдаме он себя еще покажет.
        - Точно! Теперь у нас две задачи: атомная бомба и ответный «занавес». Наши восточноевропейские друзья пока что с нами. Но уже начинают своевольничать. В Чехии - товарищ Готвальд, в Польше - Болеслав Берут, будто красна девица. Не говоря уж о югославе Тито, который сегодня друг, а завтра Кукрыниксы его кровавой собакой станут величать. С ними мы, конечно, разберемся по-нашему, по рабоче-крестьянски. Но общественный резонанс может быть сильнее, чем нам хочется. Нейтралы в такой обстановке ой как важны. К тому же этот Малль - большая шишка в западных политических кругах. Имеет большие полномочия, известен во всем мире. В Организации Объединенных Наций он займет важное место. Впервые такого уровня человек - к тому же не коммунист - приедет в СССР, проведет в нашей стране целый месяц, всю ее объедет!
        Ковров кричал от волнения и рукой показывал, как этот швейцарец будет объезжать нашу страну.
        - Он в газетах своих продажных уже понаплел, что хочет даже по нашим деревням захолустным проехаться! А еще - на советский курорт лыжный посмотреть! И ты хочешь сказать, что наши милые ребята из бывших эсэсовцев не воспользуются случаем, чтобы устроить скандал на весь мир? Например, теракт в Большом театре в присутствии Малля. Да что там в Большом - он за этот месяц побывает везде. В каком-нибудь передовом колхозе взорвется бочка навоза - и все! Провал! Крышка! Все мировые газеты закричат, что Советы не могут контролировать ситуацию в своей собственной стране. Оппозиция в Восточной Европе открыто восстанет, а Черчилль с Трумэном только того и ждут. И занавес закроется! «Железный занавес», Иван! Ты представляешь, сколько голов после этого покатится?
        - Бочка, крышка… - мечтательно бормотал Пронин. - Все в дерьме, и тут выходит он - весь в белом… Ну, так приставьте к Маллю ребят из правительственной охраны. Они профессионально выполнят работу. Не таких охраняли в Ялте и Тегеране.
        Ковров отвернулся:
        - Эти меры мы и без твоих советов примем. Но для контрразведчика здесь тоже найдется работа. Есть мнение, что на Малля террористы налетят, как пчелы на мед. Твоя задача - прихлопнуть этот улей. К тому же учти, в крайнем случае, за Малля отвечать будут не только «ребята из охраны». В первую очередь отвечать будем мы. Причем головой. - Ковров выдержал паузу и продолжил куда мягче: - Но ты ведь, мой мальчик, работаешь не за страх, а за совесть. Я знаю.
        Ивану Николаевичу сразу стало ясно, что Малль интересует начальство не из-за перестраховок, раскрыты неизвестные ранее факты и предстоит большая работа.
        Пронин приосанился:
        - Какие будут указания?
        - Основное ты уже понял. - Ковров посмотрел Пронину в глаза. - Сейчас твоя основная работа - борьба с нацистскими преступниками. Через Эло… Как его, шельму? Через Элоранту ты должен выйти на тех, кто будет заниматься Маллем. Таама мы отпустить не сможем. Слишком многое на нем… Так что работай с ним в наших стенах. А Элоранта должен нас привести к диверсантам…
        - А если таковых не будет? Что делать - липу придумывать? - поморщился Пронин.
        - Понимаю твое беспокойство. Но здесь липа не понадобится. Они, как пить дать, займутся Маллем. Вот увидишь. Словом, дорогого гостя нужно встречать на уровне. С гидами. Вот ты, друг любезный, гидов и возглавишь. И чтобы от швейцарца этого - ни на шаг. Всю дорогу.
        Пронин козырнул: «Слушаюсь!» и повернулся, чтобы выйти из кабинета. Но Ковров остановил его:
        - Подожди. Я вот что хотел тебе сказать. У меня, сам знаешь, свои методы. Но если таким делом занимается майор Пронин, - я спокоен. Слышишь, майор Пронин? Тебе ведь могут даже звание маршала присвоить - для нас, для нашего дела, для партии ты навсегда останешься майором. Ведь это в контрразведке - самое охотничье звание.

«Сейчас обниматься полезет, подлец», - беззлобно подумал Пронин и оказался прав. Дипломатично стерпев начальственные излияния чувств, он вернулся в свой кабинет.

«Надо полагать, - размышлял Пронин, - что провал этого задания может вылиться для Коврова в нечто большее, нежели общественное порицание. Давно он так не нервничал».
        Надо было проанализировать сложившуюся ситуацию. Три часа изучения материалов дела дали Пронину не много результатов. При взятии Аугенталера и его группы было захвачено не много документов - жалкая кучка. По-видимому, главная связная база осталась нетронутой.

«Значит, надо начинать почти с нуля. С Элоранты. Да и себя не забыть. Устрою-ка я на недельку-другую, пока швейцарец не приехал, сладкую жизнь себе и бедолаге угрофинну. Ситуация позволяет расслабиться».
        Пронин достал блокнот, потом телефонный справочник московских учреждений, открыл раздел, в котором были указаны все московские рестораны, после чего стал быстро переписывать их телефоны в свой блокнот: «Прага», «Москва», «Националь»,
«Центральный», «Славянский базар»…
        На следующее утро Пронин составлял меню, как заправский шеф-повар. Он обзванивал метрдотелей, выспрашивал, какие у них есть фирменные блюда, узнавал график работы лучших поваров и кондитеров… Его интересовала не только русская кухня, но и лучшие блюда европейских стран. Изысканные напитки… Десерты…
        К обеду меню на неделю вперед было готово. Потом начались звонки в высшие инстанции для согласования коммерческих условий перевербовки агента, захваченного в Прибалтике. Вечером Пронину пришлось даже заехать в Кремль для согласования самых деликатных вопросов.
        Наконец, можно было начинать оперативную работу по обработке грешной души Яака Элоранты.
        Шпионы тоже болтают
        Прошла неделя.
        Они работали с Элорантой в том же кабинете. «Записки охотника» уже были прочитаны от корки до корки. Почили в бозе загадочный помещик Чертопханов и его жилец Недопюскин. Завершили круг земной жизни студент Авенир Сорокоумов, мельник Дмитрич и крепкий мужик Максим из рассказа «Смерть». Скончалась мученица Лукерья из «Живых мощей». Померли пациенты лекаря Трифона Иваныча из рассказа «Уездный лекарь». Утонул двенадцатилетний фантазер Павлуша из «Бежина луга»… «Да, удивительно умирают русские люди». Бренность жизни человеческой предстала перед Элорантой во всей своей неприглядной простоте. «Суета сует, и все - суета».
        И вот теперь Пронин душевно рассказывал заключенному о своей боевой молодости. Элоранта привычно пил кофе, ел эклеры из «Праги» и курил. Пронин пил небольшими глотками кофе, улыбался и откровенничал. Он решил противопоставить смертоносной, хотя и искусной тине дореволюционной жизни жизнеутверждающую реальность социализма.
        - Приказ Реввоенсовета был лаконичен. В духе Гражданской войны: «Все на борьбу с Юденичем!» У нас командиром был Афанасьев. Потом он стал комдивом. Настоящая его фамилия - Ованесов. Старый большевик из Тбилиси, с Авлабара. Это такой армянский район в старом Тифлисе. Не бывали? Куда до него чреву Парижа! Там крадут и торгуют даже под землей. Даже над землей… Получили мы приказ, ну и бросились на борьбу с Юденичем. За счастье всего трудового народа. Всех стран, между прочим! А Ованесову в первом же бою отрубило руку. Казачок какой-то лихой шашкой замахнулся - и все. Здравствуй, товарищ Ованесов, ты теперь инвалид!
        Пронин невесело улыбнулся.
        - Огневые были годы. Так Ованесов научился рубать шашкой левой рукой и стрелял в пуговицу с расстояния восемьдесят метров, хотя до этого правшой был. Не верите? Да вот те крест! Диалектически-материалистический крест! Время тогда такое было - лихое. Много появилось героев. Настоящих богатырей. По-армянски богатырь -
«пехлеван» будет. Это мне Афанасьев рассказывал. Сергей Вартанович. Наш командир. А в Первую империалистическую он под началом Юденича бил турок на Кавказском фронте. И как о военном командире о Юдениче говорил только в превосходной степени. Только в превосходной! Время было такое. Ну, это вы уже поняли.
        Элоранта пил кофе и с аппетитом жевал эклеры. С помощью этих пирожных да еще рассказов о героическом комдиве Ованесове Иван Николаевич надеялся вызвать вникшего в тонкости русской культуры Элоранту на откровенный разговор. Во время чтения он, правда, тоже баловал эстонца ресторанной едой. Но это была пища попроще: солянки, окрошки, биф а-ля Строганов, расстегаи с рыбой и грибами, судак-орли… Эклеры он приберег на десерт.
        А еще, как говорится, для особо трудного случая, у Пронина был приготовлен патефон со специально подобранными пластинками. Тут и джаз, и памятная всем Марлен Дитрих - «Голубой ангел», цыганские романсы… Но был и Лемешев, Шаляпин, фронтовые песни… Самому Ивану Николаевичу особенно нравилась песня «Шумел сурово брянский лес» в исполнении Георгия Абрамова.
        Сейчас Пронин раздумывал: стоит ли прокрутить для Элоранты эту пластинку или он занервничает, услышав песню, в которой поется об удачном партизанском налете на немецкий штаб?.. Тут ведь дело двояко может повернуться. И все расходы на угощение потенциально перевербованного агента окажутся пущенными на ветер. Может, лучше снова поставить Александра Вертинского - «Мадам, уже падают листья»? Или «В бананово-лимонном Сингапуре»? Историю эмигрантских скитаний и возвращения певца на Советскую Родину в сорок третьем году он уже поведал внимательно слушавшему Элоранте. После некоторых раздумий Пронин выбрал песню Вертинского «Откровенный разговор».
        - Да, товарищ Элоранта, так-то оно так, да только пора и вам что-нибудь мне, старику, рассказать. А то моя-то болтливость всем известна, а вот вы…
        - Болтливость?
        Элоранта прожевал очередное пирожное. С обращением «товарищ» бывший коммерсант уже свыкся.
        - Разве у вас в управлении держат болтунофф? Я ви-ител фаш плакат с надписью
«Полтун - на-хот-тка для шпий-она»…
        - Ну а я - разве не находка для шпиона? С русской классикой вас познакомил, теперь вот к десертным меню лучших московских ресторанов приобщаю. Да, дорогой эстонский товарищ, мне за вас от начальства уже влетело.
        - Как влет-тело, так и выл-летит, - неожиданно огрызнулся тот.
        Пронин улыбнулся: его собеседник делал успехи. Вертинский в этот момент запел:
        Чем ворчать и омрачать свидание,
        Улыбнись и выслушай меня:
        Человек без нового задания -
        Все равно что спичка без огня.
        Пронин улыбнулся и подхватил концовку песни:
        И давай, запомним, друг мой милый,
        Нынче мало Родину любить.
        Надо, чтоб она тебя любила!
        Ну, а это надо заслужить.
        - Это хорошо, это по-нашему. Товарищ Вертинский положил на музыку стихи молодого советского поэта - Сергея Смирнова. Да я вас с ним познакомлю, он общительный парень. Фронтовик, между прочим. Как вам песенка?
        Элоранта неопределенно хмыкнул.
        - А по-моему - содержательно и боевито, - продолжал Пронин. - А ведь что он раньше пел? Помните? «Ах, где же вы, мой маленький креольчик?» Впрочем, тоже неплохо. Ведь маленький креольчик может и подрасти.
        Пронин запел, жестикулируя, словно играет на рояле:
        Мой маленький китайский колокольчик.
        Капризный, как дитя, как песенка без слов.
        - А нам с вами нужны слова. И хорошо бы - побольше нужных слов. Теперь я обязательно поставлю вам еще одну песню - мою любимую. Про войну. Кстати, у меня для вас приготовлен небольшой, но уютный домик в Валентиновке. Это такая небольшая подмосковная станция. Домик так себе - рубленый, с русской печкой. Ну, там личный колодец, хозяйство имеется. В хозяйстве и патефон найдется. Я вам пластинок подброшу. Там, конечно, безлюдно. Одиноко. Нет женского общества. Но у меня со времен моего унтер-офицерства в Прибалтике… Да-да, я ведь был унтером Гашке… Не слыхали о таком? Так вот, у меня осталась небольшая, но эффектная коллекция французских картинок… У гестаповских геноссе она пользовалась бешеным успехом. Поделюсь. И никто там не тронет нашего хорошего товарища, скажем, финна. И фамилия у него будет не Элоранта, а, к примеру, Валтонен. Товарищ Айно Валтонен. Может быть, он будет даже личным другом товарища Рахья. Да что там Рахья, мы его с самим Отто Вильгельмовичем Куусиненом сведем. А что - какие наши годы? И у него будет чистый советский паспорт. И пенсион от государства. Каково? Пусть с меня за это
погоны сорвут, а я это вам обещаю и этого добьюсь. Только услуга за услугу. Идет?
        - Услуга?
        - Именно. Налейте мне кофе, пожалуйста. И подробно опишите известную вам немецкую агентуру в Союзе. Но не только мертвецов, а и тех, кто жив и действует, у кого нос в табаке. Мне кажется, это хорошие условия. К тому же, надеюсь, вы понимаете, что ждет вас в противном случае… А ведь у нас научились готовить хороший кофе! А вы говорите - грядущий хам…
        Элоранта поморщился:
        - Ничего я такого не говорю… Дадите подумать? Неделю? Я мало информирован.
        Пронин замахал на него руками:
        - Да что вы думаете об этой ерунде, я вас про кофе спрашиваю! Амброзия! Пили вы что-нибудь подобное в Европе?
        Эстонец отрицательно покачал головой.
        - Вот то-то и оно. Не то что ваши гестаповские помои. А вы говорите - неделю подумать. Думайте неделю. Думайте две недели. В наше стремительное время думать стало почти что роскошью. А мы вам эту роскошь позволяем. Думайте.
        Пронин сделал приглашающий жест рукой.
        - Пейте наш абиссинский кофе, ешьте наши французские эклеры. Мало информации - это тоже информация.
        Пронин протянул ему руку. Элоранта сделал ответный жест.
        - Партнеры?
        - Две недели, - подытожил Элоранта. Майор Пронин лучисто улыбался бывшему недругу.
        - А вы знаете, в кафе гостиницы «Москва» готовят просто восхитительное сливочное мороженое. С вишнями… Я, пожалуй, закажу к нему на послезавтра бутылочку муската. Не поверите, но лучший в мире мускат делают в Крыму. «Мускат белый Красного камня». Его надо обязательно попробовать! Шедевр… А вы уж две недельки подумайте. Жаль, что не могу дать вам больше времени. У меня еще в запасе осталось немало рассказов о героях последних войн. Да и о себе мог бы рассказать подробнее. И о своей работе. Вам бы, уверен, было интересно. Ведь у нас очень нужная и важная работа. Она неплохо вознаграждается, потому что народ заинтересован в нашей работе. А это, прошу вас учесть, народ-победитель!
        Оставшись в кабинете один, Пронин поставил на патефонный круг свою любимую пластинку, опустил иглу. И «Брянский лес» тотчас «зашумел». Эта песня ему напоминала об оккупированной Прибалтике, о недавних боях.
        И сосны слышали окрест,
        Как шли на немцев партизаны…
        Папка для сибарита
        Давно Пронин так не отдыхал. На родном диване, под присмотром верной Агаши. Немножко коньяку в шарообразной рюмке, газеты после сытного обеда и - сон, сколько угодно безмятежного сна. Именно в таком состоянии Пронина и осеняют мысли, которые он потом использует в оперативной работе. Сейчас эти мысли быстро улетучиваются, но Пронин знает, что в критический момент выручат именно они - случайные, обрывочные… Время проходит бесцельно - не успеешь вспомнить про соленые грибочки, как проходит день. Подцепишь грибочек на вилку - снова утро. И вновь спишь. Дневной сон тоже полезен.
        Вот так и пройдут эти две недели. Элоранта, конечно, будет с нами сотрудничать, это бесспорно. Раз в два дня Пронин продолжал угощать потенциального агента едой из ресторана и рассказывать ему о своей революционной молодости. Аккуратно перешел к последующей совместной работе. Попутно описывал величие СССР, осилившего всех своих внешних и внутренних врагов. Эстонец совсем «осоветился». Смеялся, шутил по поводу своего буржуазно-коммерческого прошлого. Успешно усваивал новую для себя советскую лексику. Вникал в азы соцреализма. Слушал советские песни и даже стал подпевать вместе с Прониным. Особенно им удавались песни из кинофильма «Веселые ребята». Впрочем, суровых воинственных певцов Георгия Абрамова и Петра Киричека они пока не слушали…
        Но Элоранта - это не фигура. Так, мелкий обыватель, силой обстоятельств ставший врагом. Такие враги не очень-то опасны, хотя Ковров, дай ему волю, расстрелял бы этого эстонца на месте. А ведь нужно расставлять сети для террористов высочайшего класса… Элоранта. Использовать Элоранту… Эти же слова Пронин повторял и под душем, не забывая громко отдавать команды Агаше:
        - Полотенце! Халат! О-де-колонь!
        После водных процедур он прекрасно отдыхал на диване. Лениво перелистывал книжки. Но вот в дверях кабинета появилась Агаша, сказав громким шепотом:
        - К телефону. Ковров!
        Пронин поморщился. Он прекрасно знал, чего от него хотят. «Рано, рано он звонит, ну, ладно, подойду». Оставляя мокрые следы на паркете, он пошел к телефону.
        - Да!
        - Пронин, у тебя там что - медовый месяц с Агашей? Куда пропал?
        - Тайм-аут.
        - Что с Элорантой?
        - Четырнадцатого. Четырнадцатого будет нечто конкретное.
        - Мне доложили, ты там ему что-то плел про Валентиновку, про домик с прислугой и окнами на озеро с лебедями?
        Пронин сохранил спокойствие. Нужно было показать Коврову, что не он один направляет майора Пронина:
        - Я работаю. Работаю с Элорантой. Чувство реальности я еще не потерял. И не думайте, товарищ Ковров, что я действую против воли начальства…
        - Ты это серьезно?
        - Все, что я предложил Элоранте, одобрено.
        Кем одобрено, не нужно было добавлять. В трубке помолчали, затем голос в ней вежливо спросил:
        - А ты гарантируешь успех?
        - Гарантируют цыганки на большой Смоленской дороге, товарищ генерал, а я работаю. Это ведь не сыск по свежим следам, а перевербовка. Тут важно не упустить единственный момент. Ты уж извини, товарищ генерал, но я и сейчас работаю.
        Пронин повесил трубку. Если Ковров теперь обидится - не беда, это тоже входит в наши планы… Новенький полосатый махровый халат излучал свежесть. Пронин налил себе полкружки морсу, сделал несколько протяжных глотков.
        Пронин продолжал сибаритствовать. Но его занимало, как же в действительности зовут его нового шофера. И он решил узнать это во что бы то ни стало.
        Бурят был приглашен на обед с Элорантой. На сей раз подали блинчики с зернистой икрой, заливное из языка, суфле из кролика, котлеты де-воляй и гурьевскую кашу. На десерт Пронин заказал миндальные пирожные по особому рецепту шеф-повара ресторана
«Кавказ». Беседа тоже приобрела гастрономический оттенок.
        - Да вот, товарищ Айно, кстати, как ваше имя по-русски? Андрей, я думаю? Хотел я вас попотчевать дореволюционной рилсской водочкой «Вольфшмидт», но не нашел в Москве и следов ее. Ну да наша «Столичная» из кремлевских буфетов не хуже, думаю.
        - Я водку не люблю, - ответил эстонец. - «Вольфшмидт» пил мой отец.
        - А как папеньку вашего величали?
        - Зачем это вам? - удивился Элоранта-Валтонен.
        - Произвожу филологические изыскания.
        - А-а. Я-асно. Папу звали Густав Кристиан.
        - А вы, значит, Яак Густав. Яков Густавович, если по-нашему.
        - Можно и так сказать.
        - А вот теперь вы, Василий, - обратился Пронин к буряту, - скажите ваше настоящее имя.
        Василий замялся, но Пронин по-отечески приобнял шофера и даже приставил руку к уху, выказывая нетерпение.
        Бурят обвел взглядом присутствующих и открыл рот. То, что услышали собеседники и сотрапезники, повергло их в шок. Сложный набор хрипения, гортанных звуков, цоканья и шипения никак не ассоциировался с человеческой речью. Пронин был разочарован, но не решился переспрашивать. Он задумал другое.
        После обеда Пронин потащил Василия на фонографическую экспертизу. Ворвавшись в тихую лабораторию, на дверях которой висела табличка «Старший эксперт Полина Зубова», он устроил там настоящую какофонию. Налетел на старшего эксперта, долго пытался объяснить суть дела, намеренно запутывая Зубову переходами от личных излияний к официальной терминологии. Наконец, силой усадил бурята в кресло, нацепил наушники с микрофоном, включил магнитофон и заставил трижды с паузой в пять секунд произнести данное ему в детстве имя.
        Иван Николаевич вошел в азарт - как настоящий охотник, напавший на след зверя.
        - Сейчас узнаем, как его правильно зовут, - проговорил он, доставая катушку с пленкой и передавая ее эксперту Зубовой. - Полиночка, плитка шоколада за мной, но я хочу называть этого человека по имени, каким бы оно ни оказалось.
        - Я вам позвоню, Иван Николаевич, - суетилась встревоженная женщина - специалист по распознаванию и расшифровке звуков.
        На следующее утро Пронин сам позвонил в лабораторию. Ждать ответных звонков, зависеть от каких-то экспертов он не желал.
        - Ну, как успехи, Полиночка? Как зовут моего шофера? Говори же, я весь внимание.
        - Ну, Иван Николаевич… Понимаете… Это не так просто… У нас тут внезапно сломался лучший усилитель…
        - Полина, за мной две, нет, три шоколадки!
        - Да нет, я не о том, Иван Николаевич… Но у нас нет таких звуков. Мы не в состоянии это произнести. Там присутствует отчетливо только звукосочетание
«могой». Остальное, к сожалению, включает горловые согласные и многозвучные гласные.
        - Ну, хоть что-нибудь!
        - Например так: первый звук - что-то среднее между «X», «Г» и «Р», именно в таком порядке, потом «Ы», переходящее в «УО», далее меняется порядок согласных - «Р»,
«Г» и «X», и «АУ», но как бы и «УА».
        - Занятно, поучительно, но, знаешь, не утешает… И как мне его звать?
        - Зовите, как прежде, Василием, - посоветовала эксперт по звукам. - Или можете перевести на русский язык значение его имени.
        - А что они означают, эти «ГРХ» и «ХРГ»?
        - «Справедливость и милосердие ведущего к Истинному Пути Карающего Будды».
        Садясь после этого в автомобиль, Пронин сообщил Могулову:
        - Вася, «Карающим Буддой» я вас звать не стану, «Справедливым и милосердным» - тоже. «Истинный Путь» в нашей стране - это, как вы знаете, марксизм-ленинизм в сталинской, конечно, редакции. Может быть, сойдемся на «Ведущем»? Тем более что автомобиль вы водите здорово.
        Бурят согласно тряхнул черными волосами.
        Пока Пронин занимался бурято-буддийской лингвистикой, порученное ему дело потихоньку набирало обороты.
        Генерал Ковров принимал посетителя за посетителем. Вот высокий чин из Министерства иностранных дел устроился напротив него, утопая в глубоком кожаном кресле. Молодой, поджарый, сидит ногу на ногу. Элегантный и нагловатый дипломат с нешуточными перспективами.
        - Но каков стервец! - удивляется генерал. - Без меня санкцию у Берии получил! Ты понимаешь, Сергей Петрович? Комедия! Элоранте уже и имя новое дали, и прописку подмосковную, и пенсион.
        Мидовец пожал плечами и положил на стол папку с бумагами:
        - Здесь то, что мы имеем про Малля. И про всю его свиту, которая прибудет в Советский Союз. Кстати, Вячеслав Михайлович Молотов лично встретит делегацию на Белорусском вокзале.
        - Знаю. В Калининграде их сажают на спецпоезд номер три. Тип охраны - экстренный. Эти наши ребята - железные, и вся система отлажена на ять. До прибытия их на Белорусский вокзал можно не беспокоиться - муха не пролетит.
        - Все согласовано, товарищ генерал.
        - Дальше - встреча с Молотовым, митинг на привокзальной площади, размещение в
«Метрополе». Это дело привычное. Ближе к вечеру - обед в приемной Верховного Совета. Ну, там у нас тоже все отлажено. Следующий пункт повестки дня - посещение Большого театра. Это уже горячее, но опыт подсказывает, что самое интересное начнется позже. Большой уже был в планах наших «друзей». Не получилось у них. А мы приобрели хороший опыт. Вряд ли они рискнут повторить то, о чем мы знаем. Мирный сон в роскошных апартаментах господину Маллю мы тоже обеспечим. Но вот на следующий день запланирована встреча с писателями. Это уже опаснее. Вокруг литераторов вечно вьются подозрительные типы. Тут одной охраны будет недостаточно. Нужно внедрение в ряды врагов. Иначе и в поездках по Союзу господин Малль будет весьма уязвим. А это значит, вся надежда у нас на Пронина. Хотя он и любит самодеятельность! - посетовал в сердцах Ковров.
        - А не слишком ли он у вас разболтался, этот майор Пронин? - заметил дипломат. - Вы, я вижу, с ним измучились.
        Ковров улыбнулся:
        - Майор Пронин… Да я, братец, честно говоря, даже и не знаю точно, в каком он звании. Может быть, я ему честь отдавать должен. Пронин - это такой человек… Единственный в своем роде. Хлопот с ним много, а вот заменить некем.
        - Незаменимый, значит, - усмехнулся дипломат.
        Ковров переменился в лице и сухо ответил:
        - Документы принес? Теперь распишись, Сергей Петрович, - и гуляй. Я тебя больше не задерживаю.
        И, подняв трубку телефона, прорычал секретарю:
        - Срочно - сделать копии документов и передать с фельдъегерем Пронину на квартиру. Вторые экземпляры - мне. Первые экземпляры - майору товарищу Пронину.
        И повторил:
        - Срочно.
        Оставив на столе папочку, дипломатическое лицо быстро выскользнуло за дверь.
        - Гуляй, гуляй… - пробормотал генерал Ковров. - Дипломат еще называется! Незаменимых у нас нет! Понял?!
        А папка пошла гулять по коридорам Лубянки. В положенный срок дошла она и до майора Пронина.
        Новый сотрудник
        Пронин не любил менять без необходимости мизансцены. Сказывалось многолетнее проживание в самом театральном районе столицы. Решительный разговор с Элорантой состоялся в том же кабинете. Для задушевности майор припас бутылку кахетинского да круг свежего пахучего сулугуни. Остальные блюда тоже были кавказские. Включил патефон. Раздался голос Шаляпина. Арестованный фашистский агент выглядел взволнованно. Он даже не взглянул на богато накрытый стол.
        - Погодка-то какая установилась! Не Москва, а просто рай небесный, если вы в него верите, - начал Пронин.
        - В рай я верю с детства. Я лютеранин, - кротко ответил эстонец.
        Пронин поднес к свету бокал вина, полюбовался отблеском солнечных лучей.
        - Ну а как насчет улучшения земных условий? Небесный рай никуда от вас не уйдет, а лучшие годы на Земле могут быть испорчены в смысле благ и удобств… Ах, какой замечательный сыр делают земляки нашего великого вождя!
        - Я ду-умал над вашим прет-ложением, - перешел к сути дела Элоранта.
        - И…
        - И я хочу его принять. Но есть ог-гофорки. Пронин поднял бокал и произнес тост, не обращая внимания на замечание про «ог-го-форки»:
        - Тогда - за наше сотрудничество!
        Элоранта поднял бокал и чокнулся с Прониным:
        - Прозит! Пудем!
        - А вы еще думали, что вас будут здесь бить! Готовьтесь, дружище. Сегодня вечером вы переедете в одну московскую квартиру. Там условия намного лучше, чем в камере. А когда будут готовы ваши документы, вы поедете в Валентиновку. Вы согласны называться Андреем Августовичем Валтоненом, товарищем Айно, или предлагаете другое имя?
        - Пусть Валтонен, пусть так. - Бывший Элоранта нервничал и быстро поглощал пищу.
        - Отлично. Запомним и запишем. В документах. И в памяти тоже зафиксируем это имя крепко-накрепко. Вашу легенду я расскажу позже. Вы должны будете вызубрить ее как
«Отче наш». Лютеране признают эту молитву?
        - Но что я теперь должен делать? - растерянно спросил Валтонен. Он не ожидал, что так быстро попадет в оборот.
        - Да вот так же беседовать со мной. Только капельку откровеннее. Идет? У нас в России есть поговорка: «Сказав «а», говори уж и «б».
        Валтонен, раскрасневшийся от вина и еды, махнул рукой.
        - А, фаляйте, задавайте ваши вопросы.
        Пронин покрутил пальцами пустой бокал:
        - На днях в нашу страну приезжает господин Малль. Вам известно об этом?
        Элоранта отрицательно покачал головой. Пронин нахмурился. Элоранта-Валтонен уловил неудовольствие собеседника.
        - Но раньше о Малле я вообще-то слышал. Это швейцарский дипломат.
        - Ага, имя вам знакомо. Прекрасно. Так вот он, повторяю, приезжает в СССР с частным визитом. Будет в Москве, в Ленинграде, на Украине и на Кавказе. Почти по всей стране прокатится наш дорогой гость. Так неужели ваши и наши добрые друзья на этот раз обойдутся без провокаций?
        Элоранта усмехнулся:
        - Этого я не утверждаю. Но надо подумать. Вам же нужна конкретика.
        - Думайте. В новых условиях вам будет думаться лучше, комфортнее. А значит, быстрее. Дня три, я думаю, вам достаточно, чтобы освежить память.
        - Да-да, - быстро проговорил Валтонен.
        Переезд прошел быстро. В восемнадцать часов заключенный Карл Элоранта, фашистский агент, захваченный с оружием в руках в Прибалтике, был отправлен на перековку в очень далекий и секретный исправительный лагерь. А вот товарищ Андрей Валтонен покинул «уютную», хотя и тесноватую, камеру на Лубянке в сопровождении Пронина и двух малоприметных людей в штатском. В руках у него был только потертый кожаный портфель с немудреным зэковским скарбом.
        - А еще говорят, два раза переехать - все равно что погореть, - шутил Пронин, оборачиваясь к Элоранте с переднего сиденья авто. - Вы вот уже дважды переехали, причем один раз из Прибалтики в Россию, а теперь вот из Элоранты - в Валтонена, и что же мы видим? Вовсе вы, Андрей Валтонен, на погорельца не похожи. Портфельчик-то у вас знатный.
        - Это из моего ателье.
        - Ух ты, качественная работа. Ничего, мы тоже научимся такое делать. Андрей, не согласились бы вы поучить наших московских галантерейщиков европейскому качеству? Мы будем за это вам платить. И, может быть, не только устной благодарностью и белозубыми улыбками. Хотя что может быть дороже белозубой улыбки трудящегося? Ради нее одной и живем.
        Недавний заключенный боязливо прислушивался к трепу Пронина и внимательно следил за маршрутом, по которому двигалась машина.
        Пронин продолжал болтать:
        - Вот она, Москва-столица! Не разрушили ее фашисты. Скоро мы из нее такую красавицу сделаем. Я видел генеральный план возрождения столицы, это, товарищ Валтонен, просто чудеса какие-то. Возле Лубянки будет крупнейший в мире магазин детских игрушек. Можете себе это представить? А вот здесь, на Тверской, поднимется из руин целый район. Вот, например, смотрите, строится дом. Видите, гранитные блоки? Они были предназначены для памятника победы над Россией. Это остатки геббельсовского проекта. Их свезли к Москве в сорок первом. А теперь из них строят жилой дом. Лет через десять мы Москву не узнаем! А хотели бы вы сейчас же оказаться в пятьдесят седьмом году? А?
        Элоранта улыбнулся:
        - Я, знаете ли, Иван Николаевич, не очень представляю, что будет завтра. А уж о послезавтра мне и думать не хочется.
        - Зря вы так, товарищ Валтонен. Конечно, ваши чувства понять можно. Вчера вы были Карлом Элорантой, мелким лавочником и фашистским агентом. Сегодня вы Андрей Валтонен, коммунист и соратник Рахья. Человек доброй воли. Вот посудите сами. Как частный предприниматель и мироед, вы разорены, как фашист - разбиты и осуждены всем цивилизованным миром. А вот как коммунисту и нашему другу вам светит неплохое будущее. Вы только в него верьте, как я в него верю. Как верят в него советские люди, восстанавливающие Москву. И тогда Москва тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года станет вам близка и желанна.
        - Буду надеяться на то, что правда окажется на вашей стороне, - со вздохом промолвил Элоранта.
        - И вы нам поможете, товарищ Валтонен, если, конечно, будете говорить правду.
        За Пушкинской площадью автомобиль свернул налево, к Патриаршим прудам. Въехав в маленький дворик на Спиридоновке, машина остановилась.
        - Ну, товарищ Валтонен, это ваше временное пристанище. Квартирка двухкомнатная, тихая. Санузел раздельный. А товарищ Коломейцев, - Пронин обернулся к одному из сопровождающих, - скрасит ваше одиночество. Он вам теперь и экскурсовод, и нянька, и охрана в одном лице. Прошу любить и жаловать. Александр Ильич, сводите завтра с утра товарища Валтонена в зоопарк. Прогуляйтесь по Патриаршим, только осторожнее, не попадите под трамвай. Через пару дней приведут в порядок ваши документы и домик в Валентиновке, там уж и поговорим по душам. На лоне, так сказать, матери-природы.
        Валтонен попрощался с Прониным и исчез в парадном. Коломейцев последовал за ним.
        Майор Пронин шепнул что-то на ухо шоферу и тоже покинул салон автомобиля. Посмотрев вверх и увидев, что в двух окнах на третьем этаже загорелся свет, он вышел на улицу и направился к Тверскому бульвару. Авто осталось на Патриарших.
        Майор Пронин медленно шел по бульвару. Место и время были самые романтичные. Теплый московский вечер, теплый летний ветерок. Вот уж и он проникся романтикой отдыхающего после трудового дня города! Не из стали же, в самом деле, сделано сердце нашего героя! И если есть в жизни контрразведчика место подвигу, то место для любви и счастья тоже должно в ней быть.
        Неужели же, спросите вы, героический Пронин изменил своей службе и спокойным, медленным шагом идет на свидание? Все может быть. А особенно - на Страстном бульваре, да при вечерних сумерках…
        - Лена?
        - Ванечка!
        Они обнялись. Женщина в легком развевающемся плаще и суровый мужчина в строгом костюме. Крупным планом мы видим улыбающееся лицо Пронина, вполголоса бормочущего:
«Зачем? Зачем». Ее мы видим со спины, белокурые волосы развеваются на ветру вместе с кремовым шелковым кашне.
        - Скучал?
        - Не заслужил я такого права - скучать. Это, Лена, по твоей части, по женской. Не жизнь, а просто великая скука.
        - Рисуешься? Опять ты рисуешься? Мой артист!
        - Профессия такая. Ну что же, вот и обещанный подарок. Два билета в Театр имени Ермоловой. На мелодраму со счастливым концом. Борьба хорошего с лучшим.
        - Спасибо, Ваня. Так и должно всегда быть, правда? Немного слез и счастливый конец?
        - Конечно.
        Мы могли бы покинуть здесь на время майора Пронина, если бы не то обстоятельство, что в течение всего спектакля в театре, лишь год назад переехавшем в новое здание на улице Горького, он продумывал детали предстоящей операции. «Самое главное - это мелкие детали».
        И только когда Пронин и его пока что незнакомая нам подруга выйдут из зала и, обнявшись, направятся к подъезду его дома, мы со спокойным сердцем и чувством выполненного долга предоставим их друг другу. Благо что идти им минут пять. От силы - десять. Ну, пятнадцать, если добавить сюда вздохи на скамейке.
        Московская культурная программа
        Пронин внимательно изучал досье на Малля. Все данные из политического и разведотделов были аккуратно разобраны по темам и датам. Итак…
        Биография. Шел он по жизни с песней, прямо вылитый пастух Костя Потехин из кинокомедии «Веселые ребята». Все - как по маслу. Уважаемые родители. Серьезный капитал в солидном банке. Акции «Лионского кредита» в придачу. Учеба с перерывами, но в итоге - отличное образование, полученное в трех столицах Европы. Небольшое отклонение от прямого пути во время Первой мировой. Участие в антивоенных студенческих митингах, связь с французской гризеткой, чуть не приведшая к женитьбе. Но тут вмешался папа-юрист, и через два года юношеские грехи сына были исправлены… Женитьба на женщине своего круга, дочери бернского банкира. Дом, дети, работа…
        Углубившись в документы, Пронин отметил, что должности у Малля были все больше
«чистенькие». Атташе, затем посол в Швеции. Куратор нескольких общественных благотворительных фондов. Миротворец. Антифашист. Представитель Швейцарии в Лиге Наций. Теперь вот один из секретарей Организации Объединенных Наций. Лучший послужной список придумать просто невозможно.
        И все-таки… Во время войны Малль часто покидал свою родину, хранящую нейтралитет, пересекая ее северную границу. Причины были самые достойные: защита прав человека, вызволение швейцарских граждан еврейского происхождения, попавших в лапы к гитлеровцам. Но что-то не сходилось в этих человеколюбивых турне Малля. Не верилось, что решение судьбы, скажем, господина Берне, мелкого лавочника из приграничного шварцвальдского городка, случайно оказавшегося по ту сторону границы и схваченного фашистами, требовало личной встречи Франца Малля с Гиммлером.
        Возникали и другие вопросы. Скажем, в бернском банке тестя Малля держали свои капиталы некоторые очень крупные германские финансисты, напрямую связанные с Борманом и Гессом. Какая тут взаимосвязь? И ответов на многие вопросы не было… Но, как говорится, не пойман - не вор. Официально Малль был чист и светел. Да, такого не заподозришь в темных махинациях. И мнение его для всего мирового сообщества будет именно мнением чистого и честного человека.
        А чем занимался этот милейший господин в свободное от политики время? Все же визит в СССР - частный, туристический. Список его увлечений тоже вполне джентльменский: служебное собаководство и кинология, китайская медицина, филателия и филофония…

«Филофония. Пластинки, значит, собираем, - подумал Пронин. - Был у нас уже один такой, тоже пластинки собирал… Собаководство - тоже неплохо. Пусть его по нашим хозяйствам поводят. И познавательно, и безопасно. Интересно, каковы его предпочтения в собаководстве? Охотник к тому же? Все ясно. За русскими борзыми едет. Неплохо. Это мы ему устроим. Теперь китайская медицина. Да… Сложный пунктик. После революции это все изжилось вместе с религиозным душеспасением и «надувной» астрологией. А почему бы не поговорить с Василием Могуловым? Китайская ли медицина, тибетская ли, бурятская? Один черт.
        А что у нас с музыкой, господин филофонист? Ага, оперетта и джаз. Что ж, музычка необременительная, хоть бы итальянской оперой ты, сударь мой, увлекся… Значит, московская оперетта и наш джаз. Что у нас с джазом? Георгий Виноградов да Леонид Утесов. Но Виноградов сейчас вроде бы поет в Краснознаменном хоре. Значит, Утесов». - При воспоминании об Утесове Пронин поморщился, вспомнив недавний концерт, на котором площадной юмор артиста не мог отвлечь майора от мыслей о Железнове. Снова Утесов. Пронин снова поморщился, вспомнив, что именно сейчас маршал Жуков весьма интересными методами пытается извести одесскую преступность. -
«Он ведь, кажется, из Одессы, этот король джаза. Все они из Одессы…».
        Может быть, для господина Малля, желающего проехаться по Союзу, товарищ заслуженный артист республики даст концерт в родной Одессе? Выясним. Попросим.
        Теперь важный пункт - гастрономический. С Маллем едет личный повар-англичанин - лучшие бифштексы Западной Европы ему обеспечены. Секретарь - выпускник Сорбонны. Австриец». Собаководство. Собаководство.
        Пронин поднял телефонную трубку и набрал номер.
        - Кирий, ты? Срочно. Перепиши клубы филателистов и центры собаководства по маршруту Малля. Наши, советские. Да, и филофонистов поищи. Это те, которые собирают патефонные пластинки, понял? У них там что, узнай, - клубы, общества?.. Записал? Еще узнай программу Московского театра оперетты на время пребывания этого господина в столице. Не забудь досье на солисток. И предупреди главрежа. Записал? Все в одну папку - и ко мне.
        Вечером капитан Кирий доставил на квартиру Пронина объемистую папку с запрошенной информацией. Работа продолжалась до поздней ночи, несмотря на энергичные усилия Агаши заставить Пронина лечь спать. Ближе к утру можно было наблюдать следующую картину: несколько пустых стаканов в подстаканниках стояли на письменном столе майора. В каждом из них подсыхал ломтик лимона.
        Пронин молча листал бумаги. Наконец снял очки, потянулся за очередным стаканом и торжественно произнес:
        - Оперетту мы поручим Лифшицу!
        После этого откинулся на спинку кресла и проспал так больше часа. Проснувшись и приняв душ, Пронин вызвал Лифшица.
        Михаил Самуилович Лифшиц, работавший в команде Пронина уже более десятка лет, отличался одним прекрасным для подчиненного качеством. Поручения он исполнял ревностно. Приказ Ивана Николаевича был для него законом. Если бы потребовалось, он без колебаний направил бы на решение поставленной задачи силы всей страны. И Пронин ценил это качество Лифшица, несмотря на известную прямолинейность Михаила Самуиловича в выборе методов работы.
        Лифшицу поручалось найти наиболее подходящую оперетту из репертуара московской труппы. Рассчитать до мелочей сценарий действий и придумать душераздирающую операцию, которую Пронин назвал старинным театральным словом «Вампука». Душераздирающей она должна была быть потому, что любой честный театрал умер бы на месте от разрыва сердца, если бы узнал, что не только значительная часть зрителей на спектакле должна была быть сотрудниками известных органов, но и немалое число тех, кого Малль увидит на сцене, совмещают служение музам со служением Советской Родине (как это говорится в воинской присяге)!
        Вечером того же дня Лифшиц был вызван к шефу на доклад.
        - Рассказывай, до чего додумался, - обратился Пронин к Лифшицу, нацепив на нос очки - приобретение последних месяцев. Лифшиц широким жестом открыл папку и начал свой доклад:
        - Мною проверено девять оперетт советских и зарубежных авторов, - после этих слов Михаила Самуиловича Пронин ухмыльнулся. - Я остановил свое внимание на «Сильве». Знаменитая классическая оперетта, на нее легко будет заманить Малля. И сцены там для него подходящие. Пятерых наших ребят начали готовить для массовки. В виде венских зевак-аристократов. Солирует одна оч-чень пикантная меццо…
        - Зеваки-аристократы - хорошо, - перебил докладчика Пронин, - это просто подарок судьбы. Но почему «Сильва», Миша? Ты слыхал речь товарища Жданова? Что у нас, своих оперетт, что ли, нет? «Сильву» Малль и в Вене может послушать, с настоящими венцами в массовке. Он, я думаю, ее уже и слушал раз десять.
        Лифшиц обиженно покраснел:
        - А что вы предлагаете, Иван Николаевич?
        Пронин снял очки:
        - Дело поручалось тебе. Большим умникам и знатокам классики могу посоветовать обратить внимание на матросские оперетты товарища Дунаевского. Там, правда, ни аристократов нет, ни зевак, но под развеселую матросню твоих хлопцев загримировать легче.
        Лифшиц молчал.
        - Ты понял меня? К тому же, Миша! Неужели Малль пропустит премьеру первой послевоенной оперетты самого Дунаевского, о котором на Западе разве что легенды не ходят? Они ведь не понимают нас, не понимают наш народ, не понимают кумиров нашего народа. Им это ин-те-рес-но. Им это у-ди-ви-тель-но! А еще удивительно, что по всей Москве расклеены объявления о премьере оперетты, в которой фигурируют такие заманчивые для капиталистов всех стран и народов тельняшечки, брючки клеш и ленточки, а ты… «Сильва»! Ты что, не любишь оперетты из жизни матросов, этих истинных пролетариев моря?
        - Так точно, не люблю, - грустно согласился Лифшиц и, увидев изменившееся лицо Пронина, быстро добавил: - Я вообще оперетты не люблю… Меня больше марши революционные воодушевляют. Вот это: «По военной дороге шел в борьбе и тревоге!» - запел Миша.
        - Трогательные революционные марши я тоже люблю, Михаил Самуилович, но ты уж уважь товарища Жданова и проведи операцию «Вампука» именно 22 сентября, когда самые достойные и удачливые представители советского народа соберутся на премьере новой оперетты автора «Веселых ребят» и песни «Широка страна моя родная». Малля мы на нее и заманивать не будем. У него, скажу тебе по секрету, как сослуживцу, даже ложа в театре заказана. Еще из Швейцарии. Так-то.
        Вечером Пронину позвонил товарищ Аристархов из Министерства иностранных дел. По его сведениям, личный друг Малля - чрезвычайный и полномочный посол Швейцарии - будет сопровождать дорогого гостя во всех его поездках по СССР.
        - Товарищ Пронин, вы понимаете важность этого факта?.. - очень настойчиво спрашивал мидовец.
        - Кое-что в своем деле мы понимаем, - огрызнулся Пронин.
        Аристархов на другом конце провода и бровью не повел:
        - Я имею в виду, что особое внимание товарища Сталина обращено на безопасность зарубежных послов в Советском Союзе.
        - Контрразведчики не только это знают, но и готовы отдать свои жизни для реализации пожеланий товарища Сталина, - отрезал Пронин, размышляя: «Или этот сукин сын меня провоцирует, или они там совсем распоясались после войны. А вообще у работников МИДа не принято упоминать имя Сталина в телефонных разговорах. Странный он, этот Аристархов».
        Но в чем-то этот дипломат был прав: высокопоставленный швейцарец портит нам всю игру. Если одного Малля изолировать легко, то двоих - практически невозможно. Действия «особой охраны» станут слишком заметны. Пронин уже не сомневался, что ему придется принять в грядущих событиях активное участие. Но в какой роли выступить?
        Да, вот и Ковров снова вызывает. Можно не сомневаться, он будет говорить то же, что и этот Аристархов… Разве что с меньшим ехидством. Теперь головной боли у генерала прибавится. Он и от одного упоминания о Малле раскричался как укушенный. А уж теперь в эпицентре грядущих событий может оказаться еще и чрезвычайный посол. Но сначала, решил Пронин, он досконально изучит досье представителя зарождающейся на наших глазах Организации Объединенных Наций.
        А завтра вечером - последняя и решительная встреча с перерожденным Элорантой.
        Путь истины Яака Элоранты

«Все-таки завод имени Молотова выпускает отменные автомобили», - думал Пронин, исхитрившись вытянуть ноги, сидя на заднем диване. Они выехали с Лубянки.
        - Знаешь, куда едем? - спросил Пронин Василия.
        - Никак нет, Иван Николаевись.
        - В Валентиновку!
        Машина ехала по Москве. Город жил мирной жизнью. Люди сновали по улицам: кто - в заботах о хлебе насущном, кто - в желании развлечься этим теплым летним вечером. Василий Могулов ехал аккуратно, внимательно объезжая воронки, несколько раз пришлось дать задний ход. На загородном шоссе «ЗИМ» прибавил ходу.
        Пронин систематизировал информацию, которую за эти дни смог выудить из дипломатических и агентурных источников. Никакого компромата досье на Малля в себе не содержало. Связей в СССР он не имел, его знакомые в Европе вроде бы находились под контролем, и ничто не предвещало их участия в возможной диверсионной деятельности. Московский дипкорпус капиталистических стран также был под наблюдением уже почти месяц. Подозрительных или открыто враждебных контактов и действий выявлено не было. Но было и одно исключение - адвокат Потоцкий. Пронин и раньше слыхал эту фамилию. Еще до войны, когда Потоцкий был студентом Московского университета, любимцем Андрея Януарьевича Вышинского. В лубянских кругах его называли просто: Человек из Замоскворечья. Чем он был знаменит? Да просто никто другой в Москве не позволял себе столь открытых контактов с иностранцами. Дмитрий Василич Потоцкий принимал в своем кабинете то итальянского профессора, то негоцианта с Ближнего Востока. И это ему сходило с рук! На карандаш его взяли давно, но крупных неприятностей у этого замоскворецкого романтика не бывало. Пронин присутствовал
на одном совещании у Берии, когда Меркулов рассказывал, что его сын в начале тридцатых учился в одном классе с Потоцким в школе на улице Серафимовича. Уже тогда Потоцкий вел странную переписку с зарубежными деятелями левого движения. Попробовал бы он переписываться с «правыми»! Меркулов предложил вызвать Потоцкого для беседы, но Лаврентий Палыч нахмурил брови: «Человек из Замоскворечья должен остаться в Замоскворечье!» И вот оказалось, что этот Потоцкий переписывался и с Маллем. Копии писем Пронин прочитал. Ничего особенного в них не было - светские разговоры о Моцарте, о пианистке Юдиной, о дирижере Мравинском да вполне патриотические рассуждения о победах Красной армии. И все же… Этот Потоцкий наверняка будет крутиться возле Малля.
        Один молодой адвокат - как это мало для досье… Но Пронин, несмотря на кажущуюся безобидность Малля, чувствовал, что тут дело нечисто. Малль точно был знаком с почившим в бозе Аугенталером. И у них были взаимные корыстные интересы. А вот оплачивал их совместные действия некто по другую сторону Атлантического океана. Всего одно небольшое донесение, касающееся финансов, в досье, состоящем из тысяч страниц, но оно свело немца, швейцарца и американца!
        Ковров, с которым Пронин беседовал утром, сообщил ему о мерах, предпринятых для охраны Малля, так сказать, «в обычном порядке». В полное распоряжение Пронина передавалось то, что составляло «особый порядок охранных мероприятий». Их надо было тщательно продумать. Не по дороге, а в более спокойной обстановке.
        Пронин обратился к Василию, уверенно ведущему авто по загородному шоссе:
        - Василий Могулович, а вы не могли бы рассказать о вашей местной медицине? Поверья там разные, традиции… Я слышал, есть особые методы в буддизме. Дыхание, питание… Сто раз слыхал, а толком разобраться все времени не было.
        - Могу, Иван Николаевись. Я ведь, если бы не война, стал бы лучсе врасем. Я любил лесить людей у себя. У отца были свитки с китайскими медисинскими трактатами. А я еще просил взять в монастыре буддийские рукописи. И старых людей спрасивал. Усился. Я много знаю.

«Вот так шофер, вот так самоед, - удивлялся про себя Пронин. - Просто подарок судьбы какой-то, шут ее побери!»
        Всю дорогу он с интересом слушал рассказ Василия о дыхательной гимнастике, лечении травами и минералами, а также достижении состояния счастья и безмятежности ненаркотическими способами.
        Новоявленный Валтонен встретил Пронина крепким запахом хорошего мыла - причесанный, румяный, являя разительный контраст небритому и бледному заключенному одиночной лубянской камеры Элоранте. Излучая свое знаменитое «опережающее обаяние», Пронин обнял нового товарища - и застыл, ожидая приглашения сесть. Нужно было показать, что хозяин в этом доме - Валтонен, бывший военный преступник Элоранта.
        И хозяин подвел гостя к круглому столику, сервированному для чая.
        - Ну, как устроились, Андрей Августович? Как нам здешние места?
        Тот развел руками:
        - «Хороши фесной в сату цветочки…» - по радио поют. Места - настоящая красота. Я видел карпов в озере…
        - О, так у вас даже радиоточка есть! - порадовался за своего нового сотрудника Пронин. - Отменно.
        Он посмотрел в окно: ветки яблони, уже отцветшей и усыпанной молодыми плодами, стучались в стекло форточки.
        - Вас снабдили всем необходимым - в смысле рациона и экипировки?
        - О, да. - Андрей Валтонен изменился в лице. - Но это не означает, что я вам буду рассказывать все подряд. Мы догофаривались - буду только чуть-чуть откровеннее.
        Пронин кивнул головой и мягко улыбнулся:
        - Чуть-чуть откровеннее, чем раньше, дорогой друг. А вы и раньше были чуть-чуть откровенны.
        - Вы спрашивали про Малля?
        - Было дело. - Пронин привычно хлопнул себя по коленям. Новенькие галифе на несколько мгновений сохранили след его пятерни. - Только вы уж, Андрей Августович, хоть бы чаек наладили для разговора. Я как-то отвык разговаривать с вами всухомятку.
        Элоранта улыбнулся и отлучился на некоторое время для приготовления чая. Пронин внимательно осмотрел жилище «новокрещеного» и остался им доволен. Эстонец обустроился скромно, но кругом - чистота. Занавесочки на окнах, салфеточки на столах и тумбочке, покрывала на кровати.
        - Вы, конечно, задали этот фопрос неспроста, - раздался голос Валтонена, вошедшего в комнату с чайником. - У вас есть информаторы. Я - только один из многих. Это я понимаю.
        Пронин улыбался. Сколько он слышал таких самооправданий! Привычная ария предателя. В данном случае - полезного предателя.
        - Так вот, Малль. Я уже слышал эту фамилию. Так я вам сказал в прошлый раз. Вы ведь убили полковник Аугенталер?
        - Он говорил вам о Малле?
        - Ха! Говорил! Именно. Полковник Аугенталер готовил большую операцию. Он хотел объявить террор фся советской власть! Начало действий должно состояться на глазах у Малля, в людном месте. Понимаете, чтобы весь мир содрогнулся от крови! Чтобы у вашего товарища Сталина задрожали скулы! - Элоранта выкрикнул несколько слов по-немецки, после чего виновато пожал плечами: - Так говорил полковник Аугенталер.
        - Почему же террор нужно объявлять именно в присутствии Малля? Какой смысл?
        - Вы сами понимаете. Во-первых, это гарантирует огласку на весь мир.
        - И резонанс.
        - Да, резонанс. А во-вторых, Иван Николаевич, я скажу вам это «во-вторых», но это будет мое последнее слово на эту тему.
        Пронин кивнул.
        - Я считаю, что Малль - негласный глава нашей организации. У меня нет об этом точных сведений. Я просто так считаю.
        - Да, но хотя бы наведите меня на более детальные размышления.
        - Аугенталер как-то раз сказал, что бочка с порохом, которая взорвет Соффеты, находится в Швейцарии. Это раз. С Маллем он имел очень тесные связи еще во время войны. Все источники финансирования его деятельности после войны тоже сходились в неких швейцарских банках. Это два. Далее, в группе полковника Аугенталера был один человек, близкий родственник Малля. Это три. И потом, все, что я знаю о готовившейся операции, - это то, что именно через Малля должен поступить сигнал о каких-то решающих действиях.
        Пронин вздохнул. В принципе Валтонен не сообщил ему ничего нового. Все это и прежде было в гипотезах Пронина, в гипотезах осталось и теперь. Но - одним свидетельством больше. К тому же идея о главенстве Малля в группе Аугенталера явно была перебором. Если наши зарубежные агенты не смогли выяснить почти ничего о связях Малля с нацистами, значит, эти контакты были редкими и, скорее всего, недолгими. Но то, что немец завербовал дипломата, и сделал это по-фашистски круто и основательно, - сомневаться теперь не приходилось. Столь крупный общественный деятель, как Малль, был в планах Аугенталера козырной картой.
        А дальше Элоранта откроет ему всех своих знакомых по работе с Аугенталером. Клубочек начнет разматываться и в конце концов приведет к намеченной цели.
        - Андрей Августович, давайте-ка еще выпьем чайку!
        - Давайте, Иван Николаевич. - Валтонен разлил чай, поставил на стол им же испеченное печенье, принес клубнику и начавшую созревать малину.
        - О, да вы, я вижу, неплохо справляетесь по хозяйству, - удивился Пронин. - Все-таки я правильно поступил, поселив вас именно здесь, в Валентиновке.
        Общение с агентом затянулось далеко за полночь. Собеседники перебрались на веранду. Валтонен несколько раз ходил на кухню ставить чайник. Пронин улыбался:
        - Я знаю, что подарить вам на Седьмое ноября, товарищ Валтонен! Я подарю вам настоящий русский самовар! Недурно?
        Наконец, получивший массу полезной информации, довольный, Пронин устало раскинулся на заднем сиденье автомобиля.
        - Да, Василий Могулович, с «Записками охотника» можно заканчивать. Вся дичь в котомках. А вам, товарищ Могулов, объявляю личную благодарность за помощь в перевербовке очень важного для нас агента.
        Машина рванулась с места. Через час, промчавшись по Охотному Ряду, они остановились около дома на Кузнецком Мосту.
        Поскольку эстонско-финский товарищ Элоранта-Валтонен надолго выбывает из числа героев нашего повествования, расскажем читателю о дальнейшей судьбе этого двуличного персонажа. Его краткую биографию до встречи с Прониным мы уже знаем.
        Итак, проскучал Андрей Августович в селе Валентиновке аккурат до самого конца операции, начало которой положила его поимка. Редко-редко навещали его неразговорчивые люди в строгих штатских костюмах, пару раз был у него и Пронин. Затем он прошел некие учебные курсы, поселился в Москве на известной нам квартире. Одновременно получил он в стране, победившей бич капитализма - безработицу, скромную должность в торговой конторе ведения Минлегпрома. Занимался снабжением ватином нескольких пошивочных мастерских.
        Пять лет товарищ Валтонен скромно жил в Москве. Друзей не завел, жены и детей - тоже. Спросите москвичей - вряд ли даже десяток из них вспомнит имя Андрея Валтонена. Вот до чего невзрачный был товарищ! И вдруг исчез Валтонен. Закрыли его учетную трудовую карточку и карточку члена профсоюза. Снялся он и с регистрации московского паспортного стола. С воинского учета - тоже. И как в Лету канул.
        Да и бог с ним… А вот в советском городе Таллине объявился вскоре после пропажи из Москвы товарища Валтонена небезызвестный нам Яак Густав Элоранта, проведший, судя по всему, несколько лет в местах не столь отдаленных, и просто ой-ой-ой как отдаленных. Был он очень зол на советскую власть, этот Карл Густав. Стоит ли удивляться, что Элоранта скоро вошел в контакт с бывшими своими соратниками в борьбе с советской властью. И стал Карл Густавович одним из членов могущественной всемирной фашистской сети «Паутина». По слухам, он даже занял там высокое положение.
        Видать, взялся-таки за старое, торгаш и предатель! Не пошло впрок ему чтение Ивана Сергеевича Тургенева под надзором майора-контрразведчика № 1 Ивана Николаевича Пронина. Врагу, значит, достались напитки и яства из лучших московских ресторанов! .
        Иногда на Кузнецкий Мост приходили посылки из Советской Эстонии - конфеты, какие-то косынки и платки. Всякий раз майор Пронин уединялся в своем кабинете с такой посылкой - и с час колдовал, пробуя конфеты и размышляя, кому из лубянских стенографисток подарить ту или иную косынку, кружева или шелковый платочек.
        И вот, памятуя рассказ лейтенанта Василия Могулова о наказании «рецидивистов» в практике бурятского народного правосудия, мы изгоняем Элоранту-Валтонена со страниц этой книги.

…Тем же вечером Пронин в своем рабочем кабинете принимал Таама. Несколько недель в тюрьме изменят кого угодно - и Таам не был исключением. Он выглядел опустошенным, бессильно озлобленным… Пропал кураж, кураж диверсанта! Пронин смотрел на него сверху вниз.
        - Здравствуйте, Таам!
        - Здравствуйте.
        - Как вам сегодня спалось? Как вам наша кухня?
        - Я не гурман. И, уверяю вас, кусок мяса не сделает меня разговорчивее.
        Пронин махнул рукой:
        - Да я не об этом. Мне вовсе не нужно, чтобы вы стали разговорчивым. Достаточно нескольких слов, а то и кивка головы.
        - Вам уже кивнул Элоранта.
        - Вот это точно. Мы не говорили про ваше прошлое. Мне не нужно, чтобы вы предавали боевых товарищей и прочая и прочая. Меня интересует один человек, который никогда не был вашим единомышленником. И уж тем более - товарищем по оружию. Его фамилия Малль.
        Таам и бровью не повел:
        - Я слышал про одного Малля. Странно, что именно он вас интересует.
        Пронин ответил беззаботно:
        - Да просто он наш гость, гость Советского Союза. Я должен узнать о нем побольше…
        По беззаботному тону Пронина Таам вдруг понял, что этот разговор может стоить ему жизни. И заговорил - хотя и не теряя достоинства:
        - Малль вряд ли всерьез вас заинтересует. Но вот его связи… Есть один человек, который вас заинтересует.
        - Родственник?
        - Нет.
        - Этот человек из свиты Малля?
        - Я не знаю точно. Честное слово, не знаю. Может быть, это - гражданин Советского Союза. По крайней мере, я уверен, что этот человек связан с вашей страной. Вы показали пуговицу… Я обязан выложить все. Но у меня только отрывочные сведения, слухи. Аугенталер говорил: «Малль у нас в кармане, Малль не отвертится, у нас есть Малль». Аугенталер никогда не говорил попусту.
        - Это мне известно. Мы встречались. Значит, Малль был вашим карманом? Через него приходили деньги. Так?
        - Так. Все было шито-крыто. Ни один суд не докажет. Но я знаю, что деньги приходили через Малля. А еще Аугенталер считал его слабаком и чистоплюем. Гнилая аристократия.
        - Гнилой аристократ, который был банкиром террористической группы Аугенталера, - отчеканил Пронин уже не столько для Таама, сколько для себя.
        Вот так за несколько минут Каарел Каарелович Таам спас себе жизнь. Через месяц в сопроводжении конвоя Таама перебросили в далекий Сталинабад, а оттуда - прямиком на урановые рудники, коих немало было в советском Таджикистане.
        Гость советского народа
        Начало активных действий, требующих передвижений, встреч и перевоплощений, Пронину всегда давалось нелегко. Он был тяжеловат на подъем. За четыре дня до приезда Малля он уже чувствовал тяжесть в желудке и легкое подташнивание. Во время начала операции он был похож на змею, меняющую старую кожу. Предстояло несколько дней - а может быть, и недель - жить в экстремальных условиях.
        Некоторые его действия казались явно неестественными. Так, он неожиданно для всех стал чрезвычайно угодлив со своими подчиненными. Смотрел, например, на Лифшица заискивающим взглядом, спрашивал о выполнении очередного поручения извиняющимся тоном, выслушивал отчеты с такой поразительной терпеливостью, что казалось, это Лифшиц - начальник и руководитель операции, а он, Пронин, - подчиненный. Всех в команде это слегка задевало, но опытные работники во главе с Агушей - Лифшиц, Кирий, Коломеец - понимали: начинается пора лицедейства и профессионального обмана.
        К концу третьего дня Пронин окончательно вошел в роль. Он «превратился» в работника сферы услуг. Стал главой целой армии гидов, которые обеспечивали сношения высоких иностранных гостей с внешним миром. За эти три дня он переговорил с десятками переводчиков, референтов, экскурсоводов, охранников… Выбор был сделан, и штат пронинской команды увеличился на восемь человек.
        Но были еще и те, кого не вводили в курс дела, кто делал свою работу, не зная о сложном механизме охраны государственных интересов, связанных с визитом высокопоставленного швейцарца. Но и их работа была частью этого механизма, подчинялась кропотливо просчитанному алгоритму управления.
        Параллельно шла привычная работа по запуску в ход отработанной системы охраны. То, что называли охраной «в обычном порядке». Проверялись штаты пограничников, работников железной дороги: стрелочники, машинисты, повара, официантки, проводницы… А также - составы делегаций, приветствующих высокого гостя на промежуточных этапах, - в Бресте, Минске, Смоленске…
        Все нити операции сходились в Москве, в пронинском кабинете, где подвергались анализу и окончательной корректировке. Пронин угодливо просил своих подчиненных изменить какую-нибудь мелочь, советовал, извиняясь и кланяясь, включить или исключить детали, невидимые постороннему взгляду.
        После того как европейский экспресс пересек государственную границу Союза ССР, вся эта махина пришла в движение. Ее работа была бесшумна, невидима и безотказна. Экспресс пересек Белоруссию, Смоленскую область, Подмосковье без каких бы то ни было серьезных происшествий. Заменили нерасторопных работников, подготовили красивые речи.
        Тем временем швейцарский дипломат Франц Малль прибыл в Москву.
        На Белорусском вокзале его встречали шумно, с ликованием. Прямо как когда-то Максима Горького. Еще в зале ожидания, где, кроме охраны и немногочисленных гостей, не было посторонних глаз, Пронина подвели к Маллю. Переводчик Андрей (с ним Пронин познакомился за несколько дней до этого) - сама вежливость - сказал:
        - Руководитель группы гидов, Иван Николаевич Пронин. Он будет сопровождать вас повсюду.
        Пронин церемонно поклонился:
        - Искренне рад приветствовать вас в столице Советского Союза, в Москве.
        Андрей повторил эту фразу по-немецки. Пронин добавил:
        - Москвичи в едином порыве собрались встретить дорогого гостя. Они ждут нас на площади.
        По доносившемуся снаружи шуму это было и так понятно. Но Малль очаровательно улыбнулся и пожал протянутую руку.
        Итак, наши герои встретились. Холеный дипломатический представитель буржуазной Швейцарии, подозреваемый в связях с нацистскими террористами, и советский контрразведчик номер один, принявший облик подобострастного туристического гида. Со стороны можно было подумать, что они составили друг о друге самое лестное представление.
        Франц Малль был высоким, представительным мужчиной, выглядевшим несколько моложе своих пятидесяти двух лет. В его светлых волосах, аккуратно прилизанных по обеим сторонам пробора, едва угадывалась седина. Лицо казалось слегка вытянутым, серые глаза смотрели доброжелательно, но внимательно. Одет Малль был неброско, хотя и изысканно, по всем правилам дипломатического этикета, предписанного для частного визита. Все предметы одежды, обувь и аксессуары были подобраны с большим вкусом и знанием дела. Чего стоили хотя бы одни только запонки белого золота с маленькими рубинами! Можно с уверенностью сказать, что, увы, на фоне выразительной фигуры швейцарца майор Пронин выглядел несколько серовато. Да и по манерам самоуверенный, хотя и благожелательный визитер очень отличался от внимательно-угодливого члена группы сопровождения. Да, европейский лоск Малля был налицо!
        Делегация вышла на площадь Белорусского вокзала, утопавшую в море собравшихся здесь людей. Шум толпы перешел в восторженный рев.
        Импровизированная трибуна была установлена на месте, где до 1936 года стояла Триумфальная арка - память о царских визитах в Первопрестольную. По живому коридору, состоящему из солдат, которые прошли пол-Европы, излечив ее от чумы двадцатого века - фашизма, Малль и его сопровождение прошли к центру площади и заняли почетные места у подножия трибуны, под мощным деревянным навесом. Места Пронина и переводчика Андрея Горбунова оказались за Маллем.
        Митинг прошел традиционно - с удивленными глазами иностранных гостей и неумолимым энтузиазмом выступавших писателей, рабочих, военных. После выступления однорукого полковника в полевой гимнастерке, с орденами на груди, Малль даже прослезился. Пронин тронул его за рукав и сказал на ухо по-немецки:
        - Если вас утомила дорога, мы можем улизнуть отсюда. И сразу - в гостиницу.
        Малль отрицательно покачал головой. Слезы все еще стояли в его глазах.
        Наконец, показались и главные чествователи - Молотов и Франц Хармиш, швейцарский посол. Снова рукопожатия, улыбки, обмен любезностями. Молотов произнес речь, в которой говорил о недавней победе над фашизмом, спасении Европы и всего мира. Говорил он негромко, но слова выговаривал - словно вколачивал гвозди в крышку фашистского гроба. На площади установилась гробовая тишина, после которой, словно бомба, взорвались овации. Пронин почувствовал, как Франц Малль вздрогнул всем телом, услышав выражение единой воли тысяч людей.
        Посол Хармиш разрядил обстановку, заговорив мягким голосом о будущем мирном развитии, о торговых связях России и Швейцарии, поддержке швейцарским правительством мира и спокойствия во всем мире.
        - Мы нейтральная страна, но поддерживали и поддерживаем тех, кто стремится к миру, - сказал он в заключение.
        Наступил черед выступать Маллю. Было видно, что огромная толпа на площади перед Белорусским вокзалом обескуражила его. Дипломат степенно поднялся на трибуну, долго смотрел на людей, затем стал благодарить советское правительство за предоставленную ему возможность посетить первую страну победившего социализма.
        Он благодарил лично Молотова, всех собравшихся встретить его людей, даже посла Хармиша он благодарил за то, что тот является послом именно в Советском государстве. Он выразил желание способствовать установлению самых тесных контактов между странами капитализма и социализма. Даже высказался в том смысле, что недавно образованная Организация Объединенных Наций имеет цель не только сохранение мира во всем мире, но и должна способствовать торжеству идей социальной справедливости и народного благополучия на нашей планете. Голос Малля дрожал и часто срывался. Он был действительно сильно взволнован, удивлен и очарован встречей.
        Майор Пронин, стоящий за спиной швейцарца, отмечал про себя особенности психологического состояния своего подопечного с удовольствием и пониманием. Тысячи советских людей рукоплескали искренней речи гостя. Стоявшие на трибуне советские руководители дежурно улыбались и приветствовали толпу. После речи Малля митинг был закрыт.
        Покидая трибуну, Молотов и Малль - немолодые уже люди - синхронно оступились.
        - Что, господин Малль, отвоевались? - с улыбкой произнес Молотов - произнес так громко, чтобы окружающие сохранили эти слова для истории.
        Только когда Малля усадили в правительственный «ЗИМ» и повезли в гостиницу, майор Пронин облегченно вздохнул.
        Вечером Пронин устроил разнос всем, причастным к организации встречи на Белорусском вокзале. Личина угодливости была снята и отброшена. Майор метал громы и молнии:
        - Черт побери! Я же предупреждал, чтобы Малля ни в коем случае не оставляли под навесом! Ни в коем случае! Нет, ну это ни в какие ворота не лезет, настоящий идиотизм! Если бы наши друзья из группы Аугенталера захотели именно здесь претворить в жизнь свои планы, мы не смогли бы, понимаете, просто физически не смогли бы им помешать! Понимаете, еще раз вас спрашиваю? Законы оптики и баллистики вы учили, господа, умеющие прицеливаться и стрелять?! Это же просто черт знает что… Да диверсанты даже не предполагали, что мы можем преподнести им такой подарок, поэтому их и не было на встрече! Понимаете?
        Все оправдания и попытки доказать, что меры безопасности были приняты, опровергались Прониным грубо, но точно. Из кармана он вытащил схему, при взгляде на которую даже неспециалист мог ясно увидеть абсолютную уязвимость трибуны, на которой несколько часов назад стояли швейцарский дипломат Франц Малль, Вячеслав Молотов и посол Хармиш. Не забудем мы и то, что Иван Николаевич Пронин также стоял на трибуне, хотя его и защищал от неожиданных пуль дипломат Малль. Пронин, конечно же, о себе не беспокоился. Но вот безопасность Вячеслава Михайловича Молотова, Франца Малля и посла Хармиша вместе с секретарем Моссовета и прочими менее значимыми фигурами московского политического олимпа его кровно интересовала.
        Этот разнос, учиненный Прониным своим подчиненным, имел некоторые последствия, касающиеся московской архитектуры. Триумфальную арку не стали восстанавливать на площади перед Белорусским вокзалом. Творение архитектора Бове, посвященное победе над Наполеоном, пролежало в разобранном виде до 1968 года, когда его по приказу Брежнева установили на Кутузовском проспекте, где оно и украшает по сей день городской пейзаж.
        А вот на площади перед Белорусским вокзалом был вскоре заложен памятник великому пролетарскому писателю Максиму Горькому, в проекте которого были учтены все замечания контрразведчика Пронина относительно безопасности приезжающих в Москву высоких гостей из-за рубежа. Горький был выбран еще и как знак тех горьких упреков, что сыпались на головы устроителей встречи Малля из уст Ивана Николаевича Пронина.
        Резолюция, вынесенная по результатам встречи с Прониным, гласила: указания начальника исполнять буквально, все действия согласовывать с ним лично, за нарушение - соответствующие меры, вплоть до исключения из партии.
        Впрочем, все это произошло уже после того, как Франц Малль со товарищи отобедали в приемной Верховного Совета и комфортно устроились в просторных номерах гостиницы
«Метрополь» с чудным видом на Большой театр. Пронин, смиряя бушующую в груди ярость, везде сопровождал дипломатическую делегацию. Можно только предполагать, чего это ему стоило! На официальном обеде майор не прикоснулся ни к одному из своих любимых блюд, хотя короткий разговор с Маллем о кулинарии завел. Тактичного западного дипломата поразила следующая фраза начальника гидов, обозревающего собравшихся за столом людей:
        - Дураки-то, они тоже любят вкусно по-есть.
        Вкусно ели на этом банкете по преимуществу народные депутаты, работники министерств, а также генералы от армии, от искусства и от науки.

«В Советской России тоже есть острословы, и весьма едкие», - подумал Малль.
        Советская оперетта
        В «Метрополе» Пронин тоже не оставлял своего подопечного. Ни на шаг от него не отставал, когда Малль спортивной походкой летал по коридорам. Мягко, но настойчиво он окружил гостя неусыпным вниманием. Чуткий от природы, он улавливал малейшие движения души Малля. Так вышло, что и чаевничали они вдвоем, и о московских новостях Малль вежливо расспросил именно Пронина. Красота послевоенной Москвы, размах строительства удивили швейцарца. Майор подробно ответил на вопросы дипломата о восстановлении столицы, о генеральном архитектурном плане, о сохранении и восстановлении памятников прошлого. Коснулись и темы труда немецких военнопленных.
        - Я все понимаю, господин Малль, международные нормы, пакты, да. Но ведь в Германии остались десятки тысяч советских граждан, угнанных фашистами. Речь идет не о возмездии. Когда все советские интернированные будут возвращены на Родину… Никакой ненависти к немцам у нас нет! По существу, они не пленные, а наши добрые друзья. Конечно, послевоенная разруха не дает возможности для безбедного существования. Бедность еще не преодолена. Но крыша над головой и кусок хлеба есть у каждого немца в СССР!
        Давно уже выяснилось, что Иван Николаевич прекрасно владеет немецким, и переводчик Андрей Горбунов был отпущен с миром. Малля, пораженного многолюдием на площади и в банкетном зале, следовало теперь для контраста погрузить в атмосферу полуодиночества. Пронин везде сопровождал дипломата, но старался ему не надоедать.
        Взволнованный встречей и разгоряченный обедом, на котором предпочтение было отдано грузинской кухне с легким виноградным вином, Малль был возбужден и энергичен. Движения его казались резкими и нетерпеливыми. Мысли также приняли резкий оборот.
        - И вы уверены, что, несмотря на огромные военные потери, Советский Союз будет динамично развиваться?
        Пронин согласно кивал.
        - Ах, да, ваша тайная полиция гидам, вероятно, запрещает вести подобные вольнодумные беседы.
        Пронин все так же кивал, как будто вольнодумные беседы не рекомендовались только гидам, а сам он не служил в тайной полиции…
        - Я уверен, что только демократические принципы и свобода мнений и предпринимательства могут способствовать быстрому экономическому развитию. Конечно, я для того и приехал, чтобы лично взглянуть на альтернативную экономическую и социальную модель государства. Но, скажу вам честно, я скептик…
        Пронин кивнул и развел руками. Он слушал.
        - Единая плановая система, я уверен, утонет в цифрах. Как вы запланируете технический прогресс? Всякое изобретение разрушает исходный план. Хотя никто не отнимает у Советской России ее научных и технических достижений…
        Майор кивнул и улыбнулся. А Малль откровенничал:
        - Ну, предположим, вам удастся реализовать атомный проект. Я повторяю - предположим! Вы вложите все силы в перевооружение. Предположим, накопите военную мощь, встанете вровень со Штатами в смысле вооружений. Но на какие жертвы вам ради этого придется пойти! Ведь ваши сограждане траву будут есть на завтрак, обед и ужин.
        Пронин сделал круглые глаза и перестал улыбаться. А Малль продолжал:
        - Ни один народ не сможет этого вытерпеть! Ни один! Вы только что вынесли поистине катастрофическую для государства войну! Это ужасно! У нас публикуются данные о ваших потерях и разрушениях. Будет создана комиссия в ООН. По Советскому Союзу данные просто обескураживающие! До двадцати миллионов человеческих жертв!!! Вы, правда, это отрицаете, да и мне что-то не верится…
        В глазах Пронина промелькнул страх.
        - Сейчас много пишут и о голоде в советской глубинке, о проблемах вашего колхозного строя. О разрушениях, падении промышленного производства. С такими ли проблемами замахиваться на мировое первенство! Ни один народ, ни один - вы слышите? - этого не выдержит.
        Пронин заметно скис и смотрел на Малля с укором. Дипломат перехватил его взгляд и замолчал.
        - Кажется, я говорю неприятные для вас вещи. Да, но поймите и вы меня. Ваш оптимизм… Возможности народа небезграничны… Хотя… Я же видел этого однорукого полковника. Он не изменился! Рубил рукой воздух, а какие глаза - горящие! Победитель! Нет, у вас удивительный народ…
        Малль быстро ходил взад-вперед по гостиничному номеру и приглаживал свои светлые волосы. Пронин вернул на прежнее место улыбку.
        - Не понимаю! Вот смотрите, сегодня меня встречали около десяти тысяч человек. Я видел в толпе людей всех наций и рас. Всех оттенков кожи. Понимаю, что все они живут в одной стране, в одном городе, что они все, может быть, даже слышали о такой стране, как Швейцария. Но зачем они все пришли? У них что, нет других дел? Семьи? Работы? Увлечений? Кто собрал их на этой привокзальной площади? Я? Власти?
        - Вы, - Пронин кивал и улыбался.
        Малль продолжал горячиться:
        - Почему? Кто я им, кто они мне? Они стояли плечом к плечу два часа! Да, они не пошли обедать, они не пошли отдыхать к своим семьям - они пошли встречать посланца какой-то Швейцарии! Зачем?
        - Многие были целыми семьями на встрече. Они хорошо позавтракали, и хорошо поужинают, - успокоил Малля Пронин. - В Советской России прекрасно развита сеть общественного питания. Им не надо много времени тратить на еду. У нас очень хороший общепит, господин Малль. Кухня, знаете ли, разнообразная, на любой вкус. Сейчас, в послевоенное время, конечно, приходится во многом себе отказывать… Эх, жаль, что я не могу вас отвести в обыкновенную московскую довоенную столовую…
        Малль внимательно посмотрел на своего собеседника и кивнул. Пронин отметил про себя, что теперь разговор можно смело переводить с опасных политических и социальных тем на приятные - поговорить о мелочах жизни.
        - Вот вы заметили, что в Москве живет многонациональное население. Это так. Но гастрономические пристрастия сильнее политических. Поэтому у нас и общепит разнообразный. Зря вы так про траву…
        - Да, вы правы, - что мне у вас действительно нравится - это кухня и искусство! Впрочем, ваша кухня - это тоже искусство! Я убедился в этом во время обеда. Вот где сказывается сила многонациональной державы. Грузинские и прибалтийские краски в одной государственной системе - ЭТО ужасно. Просто какофония! А в искусстве и в кухне - это гениальное сочетание! Сим-фо-ни-я! Вы согласны со мной, господин Пронин? Ну, кивните, как вы это умеете!
        И Пронин согласно кивнул.
        - В Швейцарии тоже есть разнообразная кухня: итальянская, немецкая, французская, ретороманская. Поэтому я привык к разнообразию в еде. Хотя у меня имеются и предпочтения…
        - Бифштексы, например? - Пронин лукаво подмигнул собеседнику. - Что же, на это никто посягать не будет. Но и нашу лучшую кухню мы вам обязательно покажем и дадим попробовать. Поверьте, у нас есть отменные мастера. А вот завтра, господин Малль, вы сможете убедиться еще и в мастерстве советских музыкантов, да и артистов тоже. По программе у нас - театр оперетты. Думаю, у вас не будет возражений?
        - Какие возражения? - замахал руками Малль. - Я не был в вашей оперетте, но предчувствую, что она затмит в моем сознании воспоминания о Вене и Будапеште. Это вы умеете. Вы знаете, я очень люблю советский джаз. У меня крупнейшая в Швейцарии коллекция советских пластинок! Цфасман, Утесов! Скептики утверждают, что это, видите ли, никакой не джаз. А мне важно, чтобы не по букве, а по духу! И таланты какие! Нет, дорогой мой господин Пронин, вы сами не знаете, чем обладаете. Обладаете - и не знаете… Я еще в Берне поручил заказать билеты в московскую оперетту. Я слышал о ней очень много, не помню только фамилии… А, вот, помню, Александров есть у вас… И еще Ярон. О, я такие отзывы имею от очевидцев! Восторг!
        - Что имеем - не храним, потерявши - плачем. Такая есть русская пословица, - улыбаясь и кивая, ответил Пронин.
        - Что? Что вы сказали?
        - Русская пословица.
        - Запишите мне, вот сюда, в блокнот. Пригодится. Эти ваши бесконечные спичи не иссякают, а мой запас афоризмов уже истощился…
        Малль достал блокнот в темно-коричневом кожаном переплете и протянул его Пронину.
        - Я напишу вам латинскую транскрипцию и перевод на немецкий. Хотя лучше это звучит по-французски.
        - Пишите и по-французски.
        Записав требуемое, Пронин отдал блокнот и паркеровскую ручку швейцарцу.
        - Джаз я вам, кстати, в ближайшие дни не обещаю. В Москве джазменов летом днем с огнем не сыщешь: мертвый сезон. Утесов на гастролях. Цфасман - тоже. В Ленинград мы поедем в конце вашего визита. Впрочем, вполне возможно, мы застанем Утесова с его оркестром на одном из кавказских курортов. Вы ведь собирались посетить советские здравницы, посмотреть, как отдыхают наши люди после трудовой вахты? Всесоюзные здравницы - это важная часть НОВОЙ жизни, которую получили наши трудящиеся.
        - Да, это входит в мои планы.
        - Значит, послушать советский джаз вы сможете довольно скоро. Но, к сожалению, не в Москве. Готовьтесь пока к походу в оперетту. Правда, это будет не классическая оперетта… Не Штраус, не Кальман и не Легар…
        - Советская? - У Малля загорелись глаза.
        Пронин кивнул:
        - Архисоветская. Исаак Дунаевский. «Вольный ветер». Про матросов.
        - Это прекрасно, это просто прекрасно! Нас ждет незабываемый вечер… А что это за оперетта про матросов?
        - Этого еще никто не знает, кроме самих создателей. Совсем новая оперетта, премьера. Специально для вас готовили, - с ехидцей добавил Пронин.
        Малль нагнулся к Пронину и заговорщически прошептал:
        - Скажите, а этого композитора, Дунаевского, зовут Исаак?
        - Исаак, - подтвердил майор, - Исаак Осипович.
        - То есть, Иосифович? Сын Иосифа?
        - Похоже на то.
        - Он еврей?
        Пронин непонимающе уставился на дипломата.
        Малль повторил свой вопрос:
        - Ну да, он ведь еврей? По национальности?
        - И что с того?
        - И он учился в консерватории?
        - Конечно.
        - И лауреат?
        - Лауреат всевозможных конкурсов.
        - И премии от государства получает?
        - Да. И еще звание народного артиста. И все его премьеры вызывают всеобщее восхищение. Отменные рецензии публикуются в столичной прессе. А также в провинциальной.
        - Удивительно!
        - А его песни во время войны помогали громить фашистов не хуже танков и пушек!
        - Поразительно! У нас ходят кошмарные слухи о сталинском антисемитизме…
        Пронин снова улыбнулся и тоже заговорщически прошептал светловолосому Маллю:
        - Ну и пускай себе ходят. Нам-то с вами - что за дело?.. Или - все-таки да?
        Собеседники переглянулись и расхохотались.
        Вечером состоялся упоминавшийся выше разгром на Лубянке, откуда Пронин вернулся домой, наделенный чрезвычайными полномочиями. Он до утра анализировал слова и поведение Малля. Каждая мелочь могла стать решающей. Жесты, мимика, слова… Мысленное препарирование швейцарского дипломата, подозревавшегося в связях с фашистской организацией, закончилось в шесть часов утра, когда на улицах перестали шуршать метлами дворники и загремели бидонами молочницы. Листок с руководящими указаниями для своей группы Пронин сложил вчетверо и сунул во внутренний карман пиджака.
        За окном начинался летний московский «опереточный» денек.
        Премьера для Малля
        Это была не только премьера оперетты Дунаевского - это было начало большой работы для Лифшица. Он суетился за кулисами, проверяя грим у своих подопечных, о чем-то нервно перешептывался с режиссером, цыкал на примадонну и проверял, как настроены музыкальные инструменты. За час до представления уединился в кабинете директора театра, где стоял макет зрительного зала. На оборотных сторонах почтовых марок Лифшиц написал имена зрителей - учтены были все! - и наклеил марки на миниатюрные кресла макета. Вот - Малль, рядышком - переводчик Андрей, по другую сторону - посол. Рядом с переводчиком - Пронин… Неплохая получилась компания. Это ложа. В ложе бенуара - другие важные иностранцы. Их было немного, с десяток. И все - на заметке у Лифшица.
        Значит, за них не надо волноваться. Но и в партере для Лифшица не было незнакомцев. В основном - люди проверенные, сотрудники органов, военные с женами, рабочие и крестьянские депутаты. Десяток друзей композитора Дунаевского, семьи артистов. Еще человек двадцать - представители столичной богемы. Вот эти вызывали у Лифшица подозрения: не пронесли бы оружия! В амфитеатре и на балконах через одного сидели наши снайперы с дамами из школы стенографисток… Для разнообразия Пронин просил разбавить публику представителями среднеазиатских, закавказских и прочих республик. «Чтоб было как на выставке достижений. Фонтан «Дружба народов» видел?» Лифшиц разместил их в гуще партера и на балконах. Кавказцы, казахи - в костюмах с национальными элементами. Это придавало публике некий привлекательно-туристический оттенок. Разумеется, все это были люди проверенные - многократно и с пристрастием. Лифшиц лично проверял у джигитов кинжалы: их смастерили из мягкой нержавейки.
        А вот майор Пронин решил использовать дневное время, отпущенное дипломату для отдыха после поездки, и познакомить последнего с бурятским лекарем Василием Могуловичем Могуловым - в просторечии Могу-ламой.
        Василий был извлечен из-за баранки. Облачен в дорогой цивильный костюм. Пострижен у хорошего парикмахера (в парикмахерской на Кузнецком, где стригся до войны кукольник Сергей Образцов) и обрызган «Шипром». В результате из парикмахерской вышел превосходный экземпляр европейски образованного восточного интеллигента.
        - Василий Могулович, вам предстоит теоретическая беседа с представителем враждебного нам идеологического лагеря. Надеюсь, вы с честью сумеете пронести знамя социализма и не уроните достоинство советского человека! - настраивал подопечного Пронин по пути домой.
        - Так тосьно, Иван Николаевись, - с готовностью кивал бурятский водитель и
«медик».
        - И учтите, надо найти его слабое место. Пусть понервничает, поволнуется. Надо его заинтриговать, удивить.
        - Так тосьно, Иван Николаевись.
        - Покажите ему, что национальная политика в Советском Союзе ведется не только вширь, но и вглубь!
        - Так тосьно, Иван Николаевись.
        Дома Василия напоили чаем с домашними пирожками. Из пронинской библиотеки извлечена пара академических томов, посвященных экзотическим восточным учениям. Далее последовал телефонный звонок в «Метрополь» и согласование всех условий встречи Малля со специалистом по восточным религиям и нетрадиционным методам лечения. Наконец, все было готово, и научно-медицинская делегация пешком отправилась в гостиницу. Малль приветливо встретил Пронина.
        - Рад вас видеть, господин Пронин. Надеюсь, встреча будет интересной. Я и не предполагал, что в Советском государстве могут сохраниться традиционные восточные культы. Ведь медицина на Востоке всегда связана с религией…
        - Вот, - Пронин выдвинул вперед Василия, - рекомендую. Молодой философ и целитель Могу-лама. В просторечии - Василий Могулович Могулов. Только он теперь не служитель культа. Он - ученый и врач. К тому же - комсомолец. Так? Ведь диалектика марксизма всеобъемлюща, а учение наших вождей всесильно потому, что оно верно.
        Василий деловито кивнул. Восточный гость и хозяин обменялись рукопожатием.
        Малль жестом пригласил пришедших к столу. Расторопная прислуга моментально подала кофе.
        - Я давно интересуюсь китайской медициной, - начал Малль беседу, в которой Пронин исполнял роль переводчика, - в моей стране я встречался с практикующими китайскими врачевателями. У нас имеются клубы для изучения ушу и цигуна. Это достаточно популярные методы оздоровления…
        - Да, ушу и цигун - это сироко распространенные методы лесения души и тела. Они входят в то, сто китайцы называют «гун-фу».
        - Мне неизвестен этот термин. - Малль выжидающе посмотрел на Василия. Тот кивнул ему и невозмутимо начал объяснять:
        - «Гун-фу» - это общее название различных психофизических практик. В переводе оно означает «труд» или «старание». Все практики, имеющие цель оздоровить тело, предупредить болезнь и направить телесную жизнь в правильное русло, относятся именно к «гун-фу». Некоторые методики имеют и военно-прикладной характер, как, например, известный стиль ушу, практикуемый в монастыре Шаолинь.
        - Да-да, я слышал о мастерах Шаолиня, - вставил реплику Малль.
        - Шаолинь, - продолжал Василий, - входил в группу монастырей тайного учения, именуемого «обществом Белого Лотоса». Именно здесь поселился великий Дамо-Бодхидхарма, сосерцатель стены, основатель чань-буддизма и первый его патриарх. Известны следующие слова Бодхидхармы: «Кто-то должен овладеть моей кровью, кто-то должен овладеть моей плотью. Но самый верный ученик должен овладеть моими костьми».
        - О, какое совпадение с христианским причастием! - воскликнул Малль, щелкнул паркером и что-то записал в блокнот.
        - Бодхидхарма и его усеники расработали несколько систем фисического оздоровления, включавшие упраснения для дыхания - ци, гимнастику - дун и, главное, упраснения для соснания - и…
        Пронин слушал монолог Могулова с увлечением.
        - После антибуддийского императорского указа 845 года монахи покинули монастырь и начали скитания по Китаю, обучая за плату всех селающих пресде тайным методам гун-фу. Особой популярностью среди крестьян польсовались приемы шаолиньской борьбы.
        - Уважаемый Могу-лама, - перебил Василия Пронин, теребя в руках ненужную сейчас книгу, - не могли бы вы поведать нам о собственно ламаистских методах нетрадиционной медицины?
        - О да, - поддержал майора заслушавшийся Малль. - Это, несомненно, очень полезно знать.
        Василий помолчал, сделал какой-то быстрый жест руками и продолжил:
        - Основная религиосно-идеологическая практика тибетского ламаизма носит имя
«йога-лама». По-тибетски это звучит как «бла-майи ргаал-бихер». - Последнее словосочетание Пронин при переводе повторять не стал. - В общем, йога-лама - это и идеология теократического государства, и форма почитания наставника, и методика сосерцания, и, наконец, фисическая оздоровительная практика. Но самое главное в йога-ламе - это почитание духовного учителя и сосерцание его в виде Будды.
        - То есть Бога? - спросил Пронин, приподняв брови.
        - Да, так. Вот одна из мантр ученика ламы: «Учитель отыскал меня, блусдающего в круговороте перерождений. Учитель разбудил меня, спящего в нерасумии. Учитель спас меня, тонущего в море суеты, указал мне путь из пучины невежества. Учитель освободил меня, скованного в темнице мира. Учитель ислечил меня от болесни смерти». Так говорится в книге «Лам-рим чэн-по».
        - И что же, лама не может ошибаться или иметь недостатки? - удивленно спросил Малль.
        - Лама - это Будда, а какие недостатки могут быть у Будды? - ответил вопросом на вопрос «Могу-лама». - Говорится так: «Когда мы смотрим в серкало, там мы видим наши внешние недостатки. Когда мы смотрим на ламу, мы видим наши духовные недостатки».
        - Да, сурово…
        - Ученик долсен достигнуть такого состояния, чтобы при мысли о наставнике, при воспоминании о достоинствах его тела, ясыка и души из глас полились слесы и в сердце укрепилась вера в него.
        - Послушайте, господин Пронин, - внезапно оживился Малль, - не кажется ли вам, что отношение ученика к ламе слегка напоминает то, что пытаются внушить советские идеологи народу в отношении ваших вождей: Ленина, Сталина, Карла Маркса?
        Пронин улыбнулся и погрозил швейцарцу пальцем:
        - Нет, я думаю, тибетское духовенство таким образом сохраняет феодализм. Поэтому почитание учителя принимает форму богопочитания и исходит сверху. В Советском Союзе сам народ творит себе героев и объекты для подражания. У нас много героев - не только вожди. Еще и Стаханов, Александр Матросов, Гастелло… Ну, про машиниста Кривоноса я вам уже рассказывал… Одни сестры Виноградовы с Пашей Ангелиной чего стоят! Их тоже почитают. Вы знаете, что Паша Ангелина возглавляет женскую тракторную бригаду? Неужели не знаете? Им ставят памятники, называют в их честь пароходы и улицы… Господин Малль, кажется, мы отвлеклись от медицинского аспекта нашей встречи и снова перешли на узкую тропинку политических споров?
        - Да, извините, - спешно произнес дипломат - уважаемый Могу-лама, продолжайте, пожалуйста.
        - Медицинская практика в йога-лама основана на полном проникновении наставника в душу ученика. Фисическое тело рассматривается как часть духовного тела, присем не самая васная. Однако начальная ступень предполагает для тела восстановление способностей и здоровья. То, что сападная медисина называет диагносом и терапией.
        - Интересно, - воскликнул Малль, - а вы владеете ламаистской диагностикой?
        - Немного…
        - И что вы могли бы сказать о моем грешном теле?
        Василий Могулов переглянулся с Прониным и степенно проговорил:
        - Я хотел бы остаться с вами наедине.
        Майор Пронин встал из-за стола и обратился к Маллю:
        - Ну, рискнете, господин Малль?
        - Отчего же нет. Я не могу сказать, что в последние годы мое здоровье улучшается. Я лечусь, правда, у известных швейцарских специалистов, но не пренебрегаю и народной мудростью.
        Пронин посмотрел на Могулова, хмыкнул и вышел из номера.
        Прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за двери, он различал гортанные выкрики Василия, тяжелое дыхание Малля и его же жалобные стоны. Иногда Могулов восклицал:
        - Сметай метлой свою гордыню!.. Как лодка носись туда и обратно!.. Как колесо колесницы вертись, не зная устали!.. Подобно горе, стой без движения тысячи лет!..
        Пронин беззвучно давился от хохота, прижавшись лбом к холодной стене гостиничного коридора.
        Спустя полчаса дверь открылась, и Василий Могулов, сохраняя невозмутимость и приветливую улыбку, пригласил Пронина в номер. Майор смахнул набежавшие от смеха слезы и вошел внутрь.
        Малль, раскрасневшийся, запыхавшийся и растерянный, сидел, нервно ломая руки.
        - Господин Франц, - проговорил «Могу-лама», - васа жизнь в васих руках. Я помог вам лишь ососнать, что самолюбие - величайшая болеснь, а неспособность смиряться и беспокойный дух являются для болесней не просто дверьми, но и питают их рост.
        - О, я благодарен, - воскликнул Малль, косясь на Пронина. Он судорожным движением поправлял галстук, застегивал брюки и поправлял рубашку.

«Лама» продолжал:
        - Если селаете, я могу составить для вас лично комплекс упраснений - фисических и духовных, и тогда ваша подагра вас оставит, сердце окрепнет, а мужская сила сохранится еще долгие годы. И, главное, смирите гордыню, станьте естественнее. Откройте себя природе. Так усталый крестьянин подставляет лицо осеннему ветру с полей… Ветру больсих досдей.
        - Да-да, я обязательно воспользуюсь вашими рецептами…
        Василий встал и приготовился к прощанию. Воздел руки, соединил их и опустил на уровень груди. Малль, покачиваясь на неверных ногах, кивал и кланялся.
        - Рад, если встреча была для вас небесполезной, - сказал Пронин, пожимая хозяину номера руку, - не забудьте, что вечером у нас оперетта. Нет ничего серьезнее несерьезного жанра. Я за вами заеду часа через три с переводчиком.
        После этих слов гости покинули швейцарского дипломата и новоявленного ученика
«Могуламы».
        Даже в машине, вытянув ноги, Пронин не мог успокоиться. Все давился от хохота.
        - Вася, милый, что вы там за баню устроили нашему ооновцу?
        - Я? Иван Николаевись, сестное слово, нисего. Это самая первая ступень посвяссения в усеники. Он должен облобысать ступни наставника, десять раз пасть перед ним ниц, повторить несколько буддийских мантр… Кстати, сто касается болесней, то я знаю, сто они лесяться осень успесно. Он станет намного сдоровее. Тело надо раскрепоссять.
        - Особенно тело дипломатического работника! - веселился Пронин. - А по-русски вы это как, специально для меня говорили?

«Могу-лама» посмотрел на Пронина, улыбнулся, и его узкие глаза сузились еще больше.

…А что же покинутый нами в самый разгар приготовлений к премьере Лифшиц?
        Прикрепив все марки с именами к нужным креслам, Лифшиц удовлетворенно откинулся на стуле. Главное, чтобы ничто не сбивало диспозиции. За каждым из стрелков закреплялась своя цель. Каждый наблюдатель тоже закреплялся за определенным объектом. Лифшиц с сожалением оставил макет, на котором каждая марка занимала свое законное место, и встал, чтобы посмотреть на настоящий театральный зал.
        Зрители уже начали собираться на премьеру. Лифшиц припоминал многие имена и лица. Практически все были ему знакомы. Охрана действовала вроде бы незаметно. Лифшиц, удовлетворенный, улыбнулся и закрыл глаза. «Механика работает четко! Так, теперь надо проверить служебный вход». Михаил сбежал вниз и театральными закоулками пробрался к черному ходу.
        Здесь его глазам предстала картина вопиющего нарушения порядка. На улице толпились десятки незапланированных посетителей. Раздавались крики: «Я от N.N.!» (варианты разные) или «Позовите администратора!».
        - Кому тут администратора? - прорычал Лифшиц, расталкивая охрану, сдерживающую незадачливых меломанов, еще не утративших надежду на контрамарки.
        - Сейчас я вам выведу администратора! - Лифшиц все более распалялся. - Если через минуту не увижу вокруг этого дверного проема сто метров абсолютно свободного пространства, все, в это пространство попавшие, будут подвергнуты самому строгому административному преследованию!
        Толпа невольно отступила от служебного входа.
        - А вы кто такой? - послышался тихий тонкий голосок.
        Лифшиц не удостоил обладателя столь слабого голоса ответом и продолжал:
        - В течение всего спектакля проем должен быть свободным! Товарищ Кошмилло, вы будете лично отвечать за этот участок! И, снова обернувшись к начавшей редеть толпе «знакомых» и «полузнакомых» завсегдатаев, проникающих в театр через служебный вход, зловеще прорычал:
        - Проход сегодня закрыт для всех.
        Рассеяв толпу, Лифшиц, покрасневший, но довольный собой, поднялся по лестнице. Движение зрителей достигло апогея. Вечерние наряды столичных модниц контрастировали с большим количеством парадных офицерских и генеральских мундиров. Публика попроще была одета строго, но достойно.
        Увидев входящего в зрительный зал Малля в сопровождении Пронина и переводчика Андрея, Лифшиц нажал на кнопку вызова, неделю назад проведенную в кабинет
«директора оперетты» ребятами с Лубянки. Главный режиссер и лейтенант Прокопчук мгновенно появились в дверях.
        - Давайте первый звонок. Все идет по плану. Я нахожусь в пункте номер один. Обо всех сюрпризах докладывать мне лично - и срочно. Есть вопросы?
        Запонка исчезает
        Как и обещал, Пронин оказался в «Метрополе» ровно через три часа после того, как здесь побывал «лама». Подойдя к номеру Малля, он осторожно постучал в дверь.
        - Войдите, - раздался голос швейцарца. Пронин открыл дверь и вошел в номер.
        Чувствовалось, Малль изменился. Это был уже не тот самоуверенный и лощеный дипломат, стоявший с хозяйским видом на трибуне в проеме Триумфальной арки на площади перед Белорусским вокзалом. Франц Малль выглядел растерянно. Глаза его смотрели грустно и вопросительно. В них читалось ожидание очередного подвоха. Или, наоборот, ожидание ответа на волнующий его вопрос. Пронин решил не усугублять психическое состояние Малля расспросами.
        - Давайте собираться в театр, господин Малль. Пора отдохнуть от ваших изнурительных восточных психопрактик!
        - Да-да, - засуетилось дипломатическое лицо, - я уже почти готов. Вот, все на месте. Костюм, галстук… Как, вы находите, я выгляжу?
        Малль торопливо подошел к зеркалу, внимательно оглядывая свою фигуру и сверяя увиденное с отражением.
        - Вряд ли вы нуждаетесь в моих советах, дорогой господин Малль, - деликатно поддержал Пронин запутавшегося в своих чувствах дипломата. - Ваш внешний вид безупречен.
        Малль облегченно вздохнул:
        - Знаете что, господин Пронин, в вашей стране за одну лишь неделю я получил столько впечатлений, сколько не смог бы получить за год своей прежней жизни! Предчувствую, каким открытием станет для меня ваша новая оперетта.
        - Завидую вам, господин Малль. Вы еще не разучились удивляться.
        - Да, не разучился, - почему-то горестно проговорил дипломат. - Нам пора выходить?
        - Пора, переводчик и охрана ждут внизу.
        - Тогда - вперед! - Малль в последний раз окинул взглядом свое отражение в зеркале и, шумно выдохнув, направился к двери.

«Хорошо, что театр рядом. Если бы я сейчас усадил его в машину, где на месте шофера сидит Вася Могулов в форме чекиста, швейцарца точно хватил бы удар», - весело подумал Пронин, ведя Малля к филиалу Большого театра, где должна была состояться премьера оперетты Дунаевского.
        Около входа их уже ждали. Охрана, стараясь действовать незаметно, создала коридор, по которому Франц Малль и сопровождающие его Пронин и Горбунов прошли в фойе. Швейцарец залюбовался интерьерами театра.
        - Ну, как? - поинтересовался Пронин.
        - Я бы сказал, это не хуже Вены. Мне очень нравится.
        - Уверен, зал и акустика на вас тоже произведут впечатление. Пройдемте в ложу.
        Пронин, Малль и переводчик заняли свои места после второго звонка. Возбужденный атмосферой премьеры, театрал Малль раскраснелся. В его широких ладонях были стиснуты бинокль, программка и две карамельки. Наконец, подошла и чета Хармишей.
«Как же без этих дипломатов…» - подумал Лифшиц, следивший за происходившим в ложе из своего укрытия. Неожиданно Малль попросил Андрея поменяться с Прониным местами:
        - Вы уж извините меня, старика, но я хочу быть рядом со своим гидом.
        Переводчик вежливо уступил место Маллю и пересел к Хармишам.
        - У нас в Москве есть негласное правило: премьера должна начинаться с получасовым опозданием! - шептал Пронин на ухо Маллю, увидев, как тот второй раз взглянул на свои золотые часы. - Социализм!
        - У нас, при капитализме, та же история, - улыбнулся швейцарец, приставив часы к уху и проверяя ход.
        Убежищем Лифшица была комнатка осветителя с занавешенным окошком, через которое ему был виден весь зал. Вооружившись отличной оптикой, он всматривался в лица зрителей, фиксировал их перемещения.
        - Гасить свет? - спросил его кто-то из-за спины.
        - Погасите по моему приказу. Так, кажется, все в сборе. Идиотская традиция гасить свет в театре, идиотская. Ну, ничего, когда-нибудь мы это исправим. Почему Горбунов поменялся местами с товарищем Прониным? Не нравится мне этот Горбунов! Какого черта ему не сидится на месте?
        Кто-то крикнул в отдалении: «Ну, начали!»
        - Труппа готова? - спросил Лифшиц, не оглядываясь.
        - Давно готова, Михаил Самойлович.
        - Пес с вами, через четыре минуты гасите свет. Он хотел сказать «пять минут», но
«четыре» звучало загадочнее и потому внушительнее. «Только бы эти оболтусы не подвели», - думал Лифшиц, глядя на «мастеров советского искусства», разместившихся в партере. Только через них, да еще через представителей посольств террористы могли действовать в этот вечер. Впрочем, посольских работников почему-то на премьере было немного. В отличие от сотрудников советских органов. Если начнется беспорядок, никто из врагов не уйдет. В театре много чекистов. Но и жертв тогда все же будет трудно избежать… А Пронин строго-настрого сказал: «Один убитый или даже раненый обыватель означает полный провал операции. Сейчас не сорок второй год! Да, не сорок второй, тут голову сломаешь». Лифшиц еще внимательнее стал рассматривать рассаживающуюся по креслам публику, сверяясь по схеме с наклеенными марками.
        Малль восторженно вслушивался в первые, неясные еще звуки настраивающихся инструментов оркестрантов, доносившиеся то из-за кулис, то из ямы. Наконец, спектакль начался. Медленно погас свет, зазвучала увертюра. Занавес открылся. Пронин сразу приметил в массовке своих младших товарищей и с трудом подавил улыбку. Хотя на нее он и имел право - представление обещало быть веселым.
        Мелодия партизанской песни о вольном ветре покорила зрителей с первых же тактов:
        Друг мой, будь как вольный ветер.
        Ветру нет преград на свете.
        Птицей летит в просторы,
        Мчится в леса и горы…
        Празднично, бравурно, заразительно!
        Действие также захватило своим молодым задором. Моряки и портовые рабочие, посетители кабачка «Седьмое небо» вызвали единодушную симпатию зала. Главные герои - бывший партизан Янко, скрывающийся от полиции под именем Стефан, и его подружка Стелла противостояли управляющему пароходной компании и его заморскому покровителю - мистеру Честерфильду. Портовые рабочие и грузчики отказывались разгружать судно со смертоносным грузом - оружием. Бывший предатель, а ныне приспешник мирового капитализма, управляющий Стэн терпел одну неудачу за другой. Даже племянник Георга Стэна - простак Микки влюбился в портовую девчонку Пепиту. Либретто явно писал человек, наделенный чувством юмора. Зал постоянно взрывался хохотом, и Пронин тоже всласть повеселился.
        Малль держался непринужденно и, кажется, искренне реагировал на каждую репризу. Он не интересовался реакцией зала, никого не искал глазами среди московских театралов. И Пронин понял, что, если сегодня и состоится теракт, Малль вряд ли будет иметь к нему отношение.
        Стефан, за голову которого была назначена большая премия, организовывал стачку докеров. Вот два моряка - Филипп и Фома - спели заводные куплеты в ритме популярного фокстрота. Зал взорвался аплодисментами. Малль даже привстал со своего места, от души аплодируя артистам.
        - А? Каково? Я уже слышал в этой вашей архисоветской оперетте и блюзовые темы, и танго, а теперь вот фокстрот! - ликовал Малль. - Во втором отделении, я думаю, будет и что-нибудь покруче! Этот ваш Дунаевский - изысканный повар. Изысканный и изобретательный, как китаец.
        Тут-то Пронин и обратил внимание на расстегнутый манжет рубашки Малля. На одной руке - серебряная запонка, на другой - расстегнутый рукав… Значит, запонку он потерял. Ерунда. Сущая ерунда. Но такая мелочь может оказаться началом большой провокации. Кто его знает - может быть, это украшение из какой-нибудь сокровищницы? Потом не оберешься хлопот по дипломатической линии. Возможны и другие варианты развития событий… Проблемы, проблемы. Пронин принялся рассматривать пол - не валяется ли запонка у них под ногами. Нет, здесь ее не было.
        - Куда уж круче, - задумчиво ответил он на восторженные реплики Малля. И стал глазами искать связного.
        Но за их ложей следили только помощники Лифшица. Пособников мирового капитализма Пронин не обнаруживал. Из команды самого Малля тоже никого в зале не было. Ни секретаря Вольфа, ни повара, ни даже посольских представителей. «Надо бы разузнать в антракте о том, где они».
        В середине действия над головами влюбленных разразилась гроза. Зал замер, когда Стэн и купленные им власти едва не забрали Янко-Стефана. Правда, хор полицейских рассмешил всех. Малль повернулся к Пронину:
        - Господин Пронин, я восхищаюсь чувством юмора ваших сочинителей!
        - Да, они у нас выдумщики. До сих пор не забуду оперу «Декабристы», которую переделали в восемнадцатом году - из чего бы вы думали?
        - Теряюсь в догадках…
        - Это же элементарно! Из «Гугенотов» Гуно! Кстати, можете посмотреть в программке - либреттистов трое.
        Малль зашелестел бумагой и зашептал:
        - Винников. Крахт. Типот.
        - Сложные фамилии, не запоминаются, - улыбнулся Пронин.
        - Ничего, у меня на имена профессиональная память, - рассмеялся в ответ Малль.
        Первое отделение завершилось все той же песней о вольном ветре: «В край счастливый, мирный и свободный враг неволю и смерть несет…»
        Запонка меняет манжет
        Зал взорвался аплодисментами. Представители интеллигенции вместе с законспирированными сотрудниками органов не жалели ладоней, чтобы выразить одобрение авторам и исполнителям оперетты. Медленно зажегся свет.
        В антракте Малль предложил остаться в ложе: сегодня ему претила толпа. Впрочем, он быстро восстанавливал свои, утраченные было после встречи с ламаистским
«целителем» лоск и самоуверенность. Из буфета на тележке по заказу гостя привезли шампанское и печенье. Ложу заперли. Пронин определил, что, попав в ловушку, одним прыжком сможет оказаться в партере.
        - Ну, как вам московская оперетта?
        - Гораздо лучше, чем ваше шампанское. Нет, серьезно, это талантливо. А главное - ни на что не похоже. Я бы хотел получить ноты и пластинки с этой музыкой.
        - Ну, ноты я вам устрою, а с пластинкой придется повременить. Москворецкий завод не успевает удовлетворять повышенный спрос трудящихся на пластинки. У нас на это дело очередь, перед которой равны все.
        - Социализм?
        - Социализм, - уважительно сказал Пронин. - Кстати, ноты вам лично мог бы подписать автор, он сейчас находится в театре.
        - Ну, в этом-то я не сомневаюсь. Премьера все-таки. И где же расположился наш герой дня?
        - Третий ряд, по центру.
        - С высокой дамой, у которой пышная прическа?
        - Да, они покинули зал на время антракта.
        - Смелый поступок для сегодняшнего триумфатора. Публика может и разорвать на сувениры…
        Знал бы он, этот швейцарский дипломат, что каждый шаг «публики» контролировался товарищем Лифшицем, который уже исходил потом, регулируя перемещение своих боевых частей во время антракта. Он выбрался из тесной каморки осветителя и теперь пытался проконтролировать и упорядочить броуновское движение зрителей между залом, буфетом и комнатами гигиены.
        - Хотите пари? - Малль повернулся к Пронину. - Успех сегодня будет грандиозный. Овации, завтра с утра - восторженные рецензии в газетах, а потом два года аншлагов. Этот господин Дунаевский будет богатым человеком. Или, как у вас говорят, обеспеченным.
        - Кажется, он и сейчас не может пожаловаться на нехватку материальных средств, - вздохнул Пронин.
        - Иногда я завидую кумирам публики. Парят, как птички, собирают свои гонорары, купаются в успехе.
        - Ну, за этой пышной витриной трудно разглядеть годы упорного труда.
        - Ах, вы обстоятельны, как газета «Правда». Я же не претендую на универсальную истину. Мне просто завидно.
        - Вот и объект вашей зависти подошел. - Пронин кивнул на появившегося в партере Дунаевского.
        - Его спутница недурна.
        - А почему бы и нет?
        - У вас и после коллективизации остались интересные барышни.
        Малль и Пронин засмеялись, а молодой переводчик в который раз покраснел, слушая их речи. Он вообще чувствовал себя лишним в этой ложе, пока Малль болтал с Прониным, а посол и его супруга, как голубки, не могли отвлечься друг от друга, обсуждая музыку Дунаевского. Он несколько раз пытался заговорить с Хармишами, но те лишь вежливо кивали, не поддерживая беседу с ним.
        - Вы не забыли о своем обещании познакомить меня с господином композитором? Я думаю, это лучше сделать сейчас. После окончания спектакля ему будет не до меня. - Малль разглядывал Дунаевского в бинокль.
        Пронин развел руками:
        - Исполнять желания гостя - прямая обязанность гида.
        Он кому-то махнул рукой из своей ложи, и к Дунаевскому подошел дородный старик в черкеске. Вместе они направились к Маллю. Старик остановился у дверей ложи, а Дунаевский робко постучал.
        Малль величественно поднялся навстречу гостю. Андрей пристроился между ними, почуяв, что настало его время.
        - Прекрасная музыка. Запомните этот день. День вашего успеха.
        - Спасибо. Польщен. - Вблизи Дунаевский казался маленьким и тощим, на голову ниже своей спутницы. - Посмотрим, как вам понравится финал…
        - Понравится. И не только мне. Поверьте старому театральному волку.
        Во время их беседы Пронин меланхолично рассматривал партер, отметил активность Лифшица и его людей. «Да, не умеем мы еще работать тихо и незаметно. Железнов умел, только где он теперь… Скольких унесла эта проклятая война. Теперь вот возись с юнцами неотесанными…»
        Малль спросил у композитора об истоках его творчества, о новаторстве в жанре оперетты, поинтересовался планами на будущее. Дунаевский отвечал тихо, вынужденное интервью смущало его. Он с готовностью вручил дипломату книжку с нотами, размашисто подписав первую страницу. После этого композитор удалился к своей спутнице. Малль, излучая улыбки, занял свое место.
        - Замечательный, скромный, талантливый человек! - сказал он Пронину.
        - Да, у нас не в ходу самореклама и позерство.
        Пронин налил в бокал шампанское. Почему-то он не сомневался: террористических актов сегодня не будет. Но, вспомнив о недавних своих метаниях, он снова оглядел пол и бросил взгляд на рукав Малля. Что за черт! Запонка была на месте.
        Пронин небрежно откинулся на спинку кресла, чтобы получше рассмотреть вторую руку швейцарца. На правой руке запонки не было! «Стоп. Десять минут назад все было наоборот. Это точно».
        - Искусство сближает людей, - теоретизировал Малль. - Я уже почти забыл, что нахожусь в стране с иным социальным строем.
        - Классика марксизма-сталинизма говорит совсем о другом, - ответил Пронин. - Искусство - это идеология правящего класса. Так что наше искусство сближает, пожалуй, трудящихся всех стран. А вы, господин Малль, причисляете себя к трудящимся?
        - Я - общественный деятель, следовательно, тружусь в интересах общества, выразившего мне доверие. - Малль поднял руку, чтобы отбросить назад выбившуюся прядь надушенных волос.
        - Браво, отменно. Хороший ответ.
        Пронин восстановил в памяти то, что он заметил полчаса назад: ну да, конечно, тогда запонки не было на левой руке. Именно этой рукой Малль привычно заглаживал назад свои волосы. «Что это еще за чудеса в решете? Не руки же, в самом деле, у него поменялись местами, это же не протезы. Да и не фокусник этот Малль, а уважаемый дипломат. Но если он все-таки фокусник и пошел на этот трюк - значит, что-то в его запонках кроется! Тайный знак? Пароль, зашифрованный разговор? С кем? С послом ему переговариваться таким образом нет смысла - они и так могут уединиться в тиши посольства. Значит, в зале должен быть связной. Или связные. И почему здесь нет его секретаря?»
        Теперь уже Пронин не мог думать ни о чем другом, кроме запонок дипломата. «Нельзя посвящать в это дело Лифшица и других. Они арестуют Малля, чего доброго, повяжут и Дунаевского, чтобы применить к нему свои бериевские методы дознания, аккуратные и болезненные. Все будет испорчено. Да, это загадка для одиночки, для майора Пронина».
        - Господин Малль, - обратился он к своему подопечному, - а где же ваш секретарь? Он что, избегает посещать наши скромные культурные мероприятия?
        - Да нет, отчего же? Юрген, правда, любит более динамичные зрелища. Футбол, атлетика… На худой конец - цирк или мюзик-холл. Но сегодня у него работа в посольстве. Вообще-то я жду его ко второму отделению, но, как видите, его все еще нет. Видимо, не успел закончить дела.
        - А повар?
        - О! - воскликнул Малль. - Этого в театр и на аркане не затащишь! Уж не знаю, в чем тут дело, видимо, что-то личное… Предположительно, он был влюблен в циркачку или артистку варьете, ну и - разбитое сердце навек… Нерастраченный жар сердца он теперь использует для приготовления бифштексов.
        - Да, грустная история, - сочувственно проговорил Пронин.
        - Но, как это часто бывает, сердечная драма способствует становлению таланта. Я бы даже сказал - гения! В данном случае - кулинарного гения.
        - Ах, господин дипломат, это не очень дипломатично - так хвастаться своим работником. А ну, как мы его перекупим у вас?
        - Нет, Джеймса нельзя купить! - рассмеялся Малль. - Можете мне не верить, но деньги его совсем не интересуют.
        - Почему же мне в это не верить? - задумчиво проговорил Пронин.
        - Ага, вот и гаснет свет.
        Все второе отделение Пронин сидел как на иголках. Каждое движение в зале заставляло его напрягаться. Он едва сдерживался, чтобы не выдать волнение. Заставлял себя не оборачиваться на каждый звук в партере и других ложах; осторожно переводил взгляд на подозрительные участки; исподволь наблюдал за движениями рук Малля. Он отметил, что на их ложу время от времени кидают быстрые взгляды около двух десятков зрителей. Большая часть, он знал это точно, были работники Лифшица. Но некоторые были Пронину незнакомы. Эта неизвестность еще более усугубляла его подозрительность.
        Малль же, в отличие от Пронина, чувствовал себя превосходно. Веселая оперетта оказала на него самое благотворное влияние. Он порозовел, воодушевленно аплодировал каждому удачному номеру. Особенно понравилась ему песенка озорной девчонки Пепиты - «Пепита-дьяволо», в которой явно слышались латиноамериканские ритмы. Он даже попросил Пронина перевести ему первые строки куплетов: «Чертову дюжину детишек растила дома матушка моя…».
        Пронин немного повертелся в кресле еще перед спектаклем - и сразу заметил во втором ряду балкона адвоката Потоцкого. Он умел протискиваться на любую «валютную» премьеру! Все это время Потоцкий сидел тихо, как добропорядочный театрал.
        К середине второго отделения восторг Малля достиг апогея. Он постоянно оборачивался к Пронину, ожидая от него подтверждения своих чувств.
        Пронин натужно откликался на восклицания и цоканья Малля, думая совсем о другом.
«Если что, надежда вся на Лифшица. Лишь бы он, дуболом, не оплошал».
        И вот тут, когда сценическое действие окончательно перешло на оптимистические рельсы, когда победа добра над злом стала явной и бесповоротной, настроение Малля неожиданно изменилось. Что-то в нем надломилось. Пронин заметил, что дипломат посмотрел на часы, застыл на несколько секунд… И весь его восторг куда-то исчез. Он о чем-то глубоко загрустил.
        Лифшиц, ведший наблюдение из будки осветителя, заметил, что переводчик Андрей еще до начала спектакля пересел от Малля к чете Хармишей. Это было непредвиденное обстоятельство - план зала с аккуратно расставленными на своих местах марками лежал перед ним. Молодой чекист счел перемещение переводчика условным знаком. Теперь нужно было выяснить, как отреагируют на него в партере.
        Лифшиц отдал по цепочке приказ всем чекистам: отслеживать каждый взгляд в ложу. Вот и Вольф, секретарь Малля, куда-то запропастился. Так и не пришел в театр. Марка с его именем осталась не приклеенной к схеме. Что это? Маневры? Совершенно потрясло Лифшица посещение ложи Малля самим Дунаевским. Уж не в сговоре ли они? Малль - птица высокого полета, у него может быть старая агентура в СССР, о которой мы не знаем. Почему бы не Дунаевский? Хорошо, что шеф рядом и контролирует ситуацию. На крайний случай снайпер готов выполнить приказ - стрелять на поражение. «Метить будем в лысину композитора. Удобная мишень», - прикинул Лифшиц. На всякий случай он сказал Нечипоренко: «Следи за моей рукой. Если взмахну платком - нужно немедленно убрать Дунаевского. Стрелять в затылок». - «Есть, товарищ капитан!»
        Опять же - незапланированная передислокация переводчика Андрея. Лифшиц, как и Пронин, ожидал самого худшего. Но оперетта подходила к финалу. «Неужели пронесет?»
        Пронин боковым зрением отслеживал поведение Потоцкого. Адвокат не обращал на ложу Малля никакого внимания. Казалось, он поглощен опереттой!
        Зрители были проинструктированы по поводу оваций: Малль должен быть уверен в полном успехе оперетты Дунаевского. Так и случилось: зычные крики «Браво!» и оглушительные аплодисменты раздались сразу после финального аккорда. Весь зал устроил овацию. Артисты вышли на сцену кланяться и пригласили Дунаевского. Когда он поднялся, показалось, что стены зрительного зала задрожали от раскатов грома. Композитор был счастлив: он и не представлял, какую небывалую клаку устроил ему майор Лифшиц!
        Что такое отпуск?
        В гостиницу Малль возвращался вместе с Прониным. После яркого света театральной рампы ночная Москва казалась темной и загадочной. Ехали как в колодце. На заднем сиденье автомобиля театралы лениво обменивались впечатлениями о премьере. Запонка швейцарца оставалась на прежнем месте, другой не было видно. Пронин хрипловато напевал навязчивый мотивчик из оперетты: «Ты видел все, морской соленый ветер… рум-пум-пум».
        - Ну как, господин Малль, удачная постановка? - спросил он дипломата.
        - Несомненно! Что касается музыкальной стороны, то я просто в восторге.
        Все же Пронин чувствовал, что «восторг» должен бы проявляться более бурно. Малль же был корректен и сдержан. «Не похож он на экзальтированного меломана, искренне выражающего удовлетворение».
        - А как гражданин и политик? - Пронин посмотрел в упор на Малля. - Я читал в газетах, что Запад серьезно обеспокоен увеличением роста забастовочного движения в Италии и Франции. Особенно среди рабочих морских портов. И именно с этим связывают некоторые проницательные газетчики начало пресловутой «идеологической войны».
        - Может быть, может быть, - проговорил швейцарец, - но я не участвую в подобных делах. Я - общественный деятель, не чуждый профсоюзов, и лично сочувствую движению наших рабочих за улучшение своих жизненных условий.
        - Это звучит очень оптимистично здесь, на территории государства рабочих и крестьян. Все же мы склонны считать буржуазных политиков этакими апологетами войны, похожими на голодных псов. Приятно, что вы не такой.
        Малль улыбнулся и, как бы между прочим, спросил:
        - Я тут слышал, у вас в Союзе активизировались собаководы? Говорят, есть некая централизованная государственная программа, единственная в мире…

«Ага, - подумал Пронин, - в театре акция не вышла, и вот наш гость уже прощупывает почву для нового места действия».
        - У нас все - единственное в мире, и не только достижения, - ответил майор. - Что же касается собаководства, то вы правы. Есть такая программа… Она касается в основном служебного собаководства. Ну и, конечно, у нас есть немалое число собаководов-любителей, настоящих энтузиастов. Ведь в России выведено несколько очень интересных пород собак… Вы слыхали, например, про «черного терьера»? Куда там собачке Баскервилей или античному Церберу! Впрочем, мы выводим не только агрессивных сторожей. Есть и симпатичные охотники. Я обязательно познакомлю вас с работой наших умельцев. Побываем на выставках.
        - Вы собаковод?
        - Нет, - грустно ответил Пронин. - Времени, знаете ли, на это нет, слишком большой наплыв туристов.
        - Вас считают незаменимым специалистом?
        Пронин горестно вздохнул:
        - А еще - человеком с двумя сердцами. Я три года не был в отпуске.
        - А что такое отпуск? - Швейцарец артистически выдержал паузу, и собеседники расхохотались. Малль отер пот со лба левой рукой, на которой не было запонки.
        У входа в гостиницу они расстались.
        Дома Пронин внимательно проанализировал все, что узнал в театре. Попробуем и мы проследить ход его мысли, положиться на опыт майора, который ни разу не подвел его за многие годы службы. Нальем себе стакан чаю, положим в него ломтик лимона, две ложечки сахара и сядем, подперев голову рукой, в удобное кресло рядом с письменным столом.
        Итак, факты.
        Первое. Перемещения запонок на рукавах костюма Малля. В «Метрополе» запонок было две - по одной на каждой манжете. Это Пронин знал точно, потому что именно он успокаивал дипломата после разволновавшей его встречи с ламой-шофером. И его слова о безупречности одежды дипломата были основаны на профессиональном внимании к каждой мелочи. К концу первого отделения запонка сохранилась только на правом рукаве.
        А вот к концу антракта запонка загадочным образом перекочевала на левую руку. Там она и оставалась до конца действия, более того, до самого возвращения Малля в гостиницу. Впрочем, не следовало отвергать и возможность того, что в течение первого отделения запонка также меняла свое местопребывание на манжетах господина Франца Малля. Пронин не мог отвечать за возможные перемещения до того времени, как он заметил ее исчезновение в конце первого отделения.
        Второе. Малль сообщил Пронину, что его секретарь Вольф должен был подойти на спектакль ко второй его половине. Но тот этого не сделал, хотя охарактеризован как человек пунктуальный.
        Третье. Повар Джеймс не должен был появиться в театре. Он и не появился, следовательно, не может быть агентом, вызвавшим трансформации костюма своего шефа. Итак, повар исключается из списка подозреваемых лиц. Или не исключается?
        Четвертое. Потоцкий был на премьере, но вел себя скромно. Я бы сказал, непривычно скромно. Он не подошел к Маллю, даже не приблизился к ложе. Может быть, это было знаком отмены некоего действия? В любом случае, нельзя обращать внимание Лифшица на фигуру Потоцкого. Миша его вспугнет, если не пристрелит.
        Пятое, и последнее. На ложу Малля после антракта обращали внимание несколько незнакомых Пронину лиц. Требуется узнать - из чьего они лагеря. Ну, здесь Миша Лифшиц не оплошает.
        Что касается анализа главных действующих лиц, то на это время мы располагаем лишь двумя фигурами: Франц Малль, отсидевший в театре положенные два с лишним часа, и Вольф, не появившийся там ни на минуту. Можно отметить, что два события, явно вызывающие подозрение, произошли одновременно. Вольф не появился в театре после антракта, а запонка Малля перекочевала с правого манжета рубашки на левый в то же самое время. Является ли это совпадение случайностью? Может оказаться, что нет.
        Теперь вместе с майором Прониным мы отхлебнем уже остывшего сладкого чая с лимоном и продолжим анализировать наши наблюдения.
        Итак, отсутствие запонки на левой манжете не привело ни к каким серьезным последствиям. Перемещение ее также никак не повлияло на ход описываемых событий. Теракт не состоялся. Не было даже видимых попыток его проведения. Вот, собственно говоря, и все фактические данные. Далее анализ вторгается в область предположений. И мы попытаемся обдумать все вместе с нашим героем.
        Первое из них состояло в том, что запонка совершала только те движения, которые он заметил. Это предположение позволяло совершить следующий шаг, а именно - связать перемещения запонки с неприходом в театр Вольфа и с приходом Потоцкого. То есть отсутствие секретаря и (или) присутствие адвоката обусловило смену знака, и (здесь мы делаем еще одно умозаключение) отмену проведения теракта. Следующий шаг в цепи вероятных событий: отсутствие запонки на левой руке Малля - знак подготовки к операции. А ее перемещение на правую руку способствовало тому, что операция не состоялась.
        Здесь мы снова отхлебнем чаю и будем фантазировать дальше: попытаемся ответить на очень сомнительный вопрос: «А что, если?»
        Итак, а что было бы, если: а) запонка вдруг появилась снова на обеих манжетах дипломата? и б) если бы она вдруг вместо этого исчезла и со второй манжеты?
        Здравый смысл, несомненно, подсказывает следующие ответы. Если бы запонка вдруг появилась снова, операция была прекращена окончательно. Но вот если бы она вдруг исчезла и со второй руки, тогда ее исполнение должно было вступить в следующую фазу.
        А вот то, что Вольф по неизвестной пока причине не появился в зале, по-видимому, означало, что обстоятельства переменились и операция оказалась в подвешенном состоянии. Вольфа не было в зале до самого конца оперетты, и вот результат - запонка осталась на левой руке и теракта не произошло.
        Теперь мы не будем ограничивать нашу фантазию какими-либо рамками и предположим, что могло бы произойти в случае появления Вольфа в зале. Итак, со второй руки Малля исчезает вторая запонка, и… Да… ничто не мешает нам представить себе в этом случае некий большой «Бум!». Скажем, взрыв в партере. И из ложи швейцарского дипломата были бы видны в этом случае разлетающиеся в разные стороны части тел зрителей, ставших жертвами социальных противоречий в стране социализма.
        Вот до чего довела нас фантазия майора Пронина!
        Но стоит ли доверять этой фантазии, рисующей столь страшные картины?
        Может быть, все совсем и не так. Да, здравый смысл, конечно, дело хорошее, но зачем тогда аналитические размышления?
        Итак. Если запонка исчезла с манжеты, она не могла туда вернуться сама собой. А вот соскочить со второй манжеты она может и случайно. И что же тогда? Неужели профессионалы своего дела допустят такой вот случайный «большой бум»? Не верится в это майору Пронину. И значит, что? Если бы вдруг на обеих манжетах Франца Малля засверкали в своей первоначальной красе две запонки, именно тогда вышеупомянутый Малль стал бы свидетелем гибели ряда зрителей.
        Неслучайно также и перемещение запонки с одной руки на другую. Значит, эти маленькие упражнения могут служить сигналами к действию. В результате может быть четыре варианта:
        Запонка исчезает с левой руки и перекочевывает на правую.
        Запонка исчезает с правой и перекочевывает на левую.
        Запонка исчезает с левой и снова там появляется.
        Запонка исчезает с правой руки и через некоторое время появляется там вновь.
        Теперь мы допьем чай, оставив ломтик лимона на дне стакана, и подведем итог.
        Анализ эпизода с участием в театре оперетты Малля и не появившегося там же Вольфа приводит нас к выводам о возможном наличии, по крайней мере, трех комбинаций.
        Первое. Если запонка исчезла с левой руки, операция вступает в первую фазу, то есть все должны быть наготове. Но если она перекочевывает на правую руку, проведение операции приостанавливается.
        Второе. Если злосчастная запонка исчезает с правой руки, значит, есть какие-то осложнения. Но, если она вдруг перекочевывает на левую руку, все опять должны быть в полной боевой готовности.
        Третье. Стоит запонке появиться на левой руке снова, она и в первом, и во втором случае служит сигналом к теракту. То есть является зажженной ранее спичкой, поднесенной к бочке с порохом.
        И остается еще разгадать последний вариант: что, если вдруг запонка вернется на правую руку, минуя левую?
        Вдруг существует резервный вариант проведения теракта? Подобную возможность исключить нельзя. В самом крайнем случае, даже при наличии осложняющих моментов - взять и все взорвать!
        Или все же есть более логичный ход? Да, так подсказывает логика. Террорист должен быть предусмотрительным, бояться разоблачения. Вообще, это профессия профессиональных трусов. Она предполагает возможность провала. Если отсутствие запонки на правой руке - знак осложнений, то повторное ее появление там же должно, по логике труса, означать полный провал! Крах! «Большой бум», но со стороны врага. Что же касается запасного варианта, то он, безусловно, существует, только вот запонки господина Малля вряд ли помогут его разгадать. На то он и запасной вариант. Хотя… почему бы дипломату не иметь при себе и запасной комплект запонок? Или даже два!!! К тому же подобные украшения бывают разными. Здесь возможно такое разнообразие шифров - целая азбука Морзе.
        И вот чем в эту ночь завершил майор Пронин свои теоретические рассуждения: вполне возможно, все аналитико-фантастические построения вокруг дурацкой запонки - лишь развлечение сверхподозрительного интеллекта, а милый, растерянный после встречи с
«Могу-ламой» Малль, просто, сам того не сознавая, восстанавливал свое душевное равновесие, теребя манжеты рубашки, снимая и надевая запонки!
        Уже под утро майор Пронин позвонил в очень секретный отдел и настойчиво попросил предоставить ему сведения о любых проявлениях активности, исходивших из швейцарского посольства в период с шести до половины девятого вечера прошлого дня. А еще он запросил отчет наружки о передвижениях секретаря Малля и, на всякий случай, повара в течение прошедших суток.
        Птица на взлете
        Ответ пришел Пронину довольно быстро, после того как проснувшаяся Агаша накормила майора омлетом с ветчиной и напоила «кофеем» со сливками. Тут-то и позвонил в дверь курьер. Пронин прошел в комнату, на ходу распечатывая пакет. Не садясь за стол, стал просматривать немногочисленные листки с отчетами наружки за прошедший день.
        Секретарь Вольф, как и следовало ожидать, заперся в своем кабинете еще в пять часов. Все это время линии связи посольства были плотно загружены. А вот точнехонько в восемь вечера, за полчаса до антракта, в посольство поступил звонок по секретной линии. И не откуда-нибудь, а из-за океана. Разговор длился около двадцати минут. Никто не посягал на секретность дипломатической связи, но доподлинно известно: звонок был чуть ли не из самого Пентагона - военного ведомства Соединенных Штатов Америки!
        Пронин даже привстал с кресла. Было о чем задуматься. Он и задумался. Даже Агаша это заметила:
        - Иван Николаевич, вы бы присели, - деликатно сказала она, - может, еще кофейку?
        - Спасибо, Агаша, не откажусь, - майор машинально сел в кресло.
        Да, может быть, путешествия запонки - и бред сыщика, но Вольф получил же в это время какие-то подозрительные директивы. Предполагаемое участие двух дипломатов в террористической деятельности становилось все более явным. Элоранта не обманул подлец-перекрещенец. Малль, несомненно, был связан с американскими военными кругами. Вряд ли его верный секретарь Вольф мог действовать в одиночку без ведома шефа.
        Пронин достал папку с досье на секретаря. Углубился в чтение. Просмотрев все материалы, майор в задумчивости стал перекладывать листки. Чутье подсказывало ему, что биография Вольфа, представленная в досье, - липа. Выпускник Сорбонны, лингвист и социолог, увлекающийся футболом? Предположим, эти причуды могут быть у немца, получившего французское образование. Эмигрант из Богемии, осевший в нейтральной Швейцарии в 1940 году, - не поздновато ли бежал этот немецкий диссидент от гитлеровского режима? Или вот еще - полное отсутствие печатных работ у интеллектуала, получавшего в европейских университетах высокие оценки по философии и истории. Но это все цветочки. А вот повар - молчаливый угрюмый толстяк - вызывал у Пронина откровенное, хотя и не подтвержденное пока доказательствами подозрение.
        Ковров вызвал к себе Пронина и Лифшица. Разместившись за круглым столом, они начали рабочее совещание.
        - Ну что, лучшие друзья господина Малля, есть успехи? - Ковров вертел пальцами кран от самовара.
        - Для отчета успехи всегда найдутся, а если серьезно - пока присматриваемся. Проводим эксперименты.
        - Театральный эксперимент прошел удачно? - Ковров посмотрел на Лифшица.
        Тот пожал плечами:
        - Ну, ребята не сплоховали. Все старались. И, как видите, ничего страшного не произошло.
        - Да, - Ковров задумался. - В нашем положении и отсутствие новостей - отличная новость. Иван Николаевич, как тебе Малль?
        - Да, в общем, нравится. Неглупый, остроумный человек. Аккуратный. Со мной доброжелателен. Подозрительных интересов и контактов не обнаружил. Обычный европейский аристократ без пещерного антисоветизма. Думаю, он не замешан напрямую в заговоре. Как крупную фигуру, его могут использовать для привлечения внимания. Думаю даже, при случае могут и убрать. Это реальнее, чем то, что он может оказаться организатором терактов.
        - Вы думаете? - Ковров прищурился. - И в его поведении не было ничего подозрительного?
        Пронин пожал плечами. Нельзя было говорить про запонки, нельзя.
        - Обычное поведение высокопоставленного туриста. Он растерялся перед десятитысячной толпой на площади, причем даже не смог скрыть растерянности. В театре вел себя естественно. Ничего, что говорило бы о его причастности к террористической группе, я не заметил.
        - А в поведении его спутников? - настаивал Ковров.

«Все-таки он хорошо работает», - подумал Пронин и ответил:
        - О спутниках пока не могу ничего сказать. Еще не присмотрелся. Секретарь Малля не был в театре. Повар тоже. Отчеты наружки - спокойные. Но я дал команду перепроверить данные на секретаря Юргена Вольфа. Мне он не нравится. Как, впрочем, и повар. Последним я займусь лично.
        - Хорошо, Иван Николаевич. Как говорится, семь раз отмерь. Но главное: пребывание дипломата в Москве должно обойтись без ЧП. А вот выставка собак в Пятигорске будет для вас прекрасным поводом поближе узнать всю честную компанию. Словом, с тобой, Иван Николаевич, все понятно. А вы, товарищ Лифшиц, какие имеете соображения по Маллю?
        Лифшиц разрумянился:
        - По Маллю затрудняюсь ответить, я следил за ним весь спектакль, но ничего подозрительного не заметил. Никаких знаков руками или головой он вроде бы не делал, глазами в зрительном зале никого не искал. Вот только на композитора смотрел. Зато переводчик наш, Андрей Горбунов, ведет себя странно. Относительно него у меня есть некоторые соображения.
        - Так, продолжайте…
        - Он - кандидат в члены ВКП(б). То есть, можно сказать, он у нас на стажировке. Но ведет себя как-то неосторожно и неосмотрительно. В общении с Маллем и другими гостями чувствуется холуйская предупредительность типа «подай - принеси». Мое внимание привлекло и его поведение в театре.
        Лифшиц достал из кармана свои записи.
        - Первое. Он не усидел на месте - пересел поближе к Хармишам. Второе. Не обращал внимания на своего подопечного Малля, но непрестанно болтал с Хармишами. Третье. Вел себя как-то нервно, не обращал внимания на актеров… И вообще. Знает кошка, чье мясо съела! Он чего-то боялся, волновался.
        Пронин развел руками:
        - Но это естественно. И вы сейчас нервничаете и волнуетесь, товарищ Лифшиц. Андрей - молодой специалист, кандидат в члены партии. Он оказался среди высоких гостей, дипломатов. Ему помогать надо, а не изводить излишней подозрительностью.
        Ковров прищурился:
        - Но как ты объяснишь его перемещения в ложе? Велено было сидеть рядом с Маллем, а он отсел!
        Пронин пожал плечами:
        - Об этом я сейчас не хочу говорить. Это - моя забота. Ложа была под моим контролем, и ничего подозрительного в поведении Горбунова я не нашел. Он уступил мне место рядом с Маллем по просьбе нашего подопечного, вот и все. И это место, кстати, занял Малль.
        - В том-то и дело! - встрепенулся Лившиц. - Я сразу подумал, что этот ход мог быть спланирован заранее. Не исключено, что Горбунов оставил в кресле для Малля какую-нибудь записку или что-то другое. А разговоры с Хармишем? Я заметил, что он слишком часто первый начинал разговор, при этом наклонялся к послу, говорил тому чуть ли не в ухо… Я предлагаю арестовать Горбунова, и на допросах мы все выясним.
        - Это, пожалуй, логично, - заметил Ковров. - В отношении общения наших граждан с иностранцами следует проявлять особую бдительность.
        Пронин возразил:
        - Так. Ответственность за предотвращение теракта лежит на мне. И я запрещаю даже думать о задержании кого-либо из участников операции. Есть вопросы?
        - Ты не горячись, я все-таки старше тебя. И по званию тоже.
        - Извините, товарищ генерал.
        - Но, пожалуй, ты прав. Рановато еще трогать Горбунова, пусть пока поработает наш кандидат в члены ВКП(б). Не люблю подстреливать птиц на взлете. Даже если подозрения товарища Лифшица верны, у нас нет конкретных данных о связях Горбунова с террористами. Хотя, Пронин, в таком деле можно было бы и перестраховаться.
        - Давайте тогда Лифшица и арестуем - для перестраховки! Семь раз отмерь…
        Ковров улыбнулся и повернулся к Лифшицу:
        - И это, пожалуй, логично. Так, что еще, Миша?
        Лифшиц, помявшись, продолжал:
        - Еще я хотел бы обратить внимание на подозрительное поведение композитора… как его… - Лифшиц полез в свои записи.
        - Дунаевского, - вежливо подсказал Пронин.
        - Да, Дунаевского, он совершил незапланированный нами визит в ложу Малля… - с готовностью откликнулся Лифшиц, однако продолжить свою обвинительную речь не смог. Оторопевший было Ковров взглянул на улыбающегося Пронина, и громкий гортанный смех генерала заглушил все остальные звуки в кабинете…
        Московские развлечения
        Московская культурная программа швейцарского дипломата Франца Малля была рассчитана на два дня, не считая дня прибытия. В нее входили: посещение московских музеев - Оружейной и Грановитой палат Кремля, Третьяковской галереи, Музея изобразительных искусств, а также Центрального музея революции на улице Горького. В промежутках предполагались встречи с литераторами Страны Советов, посещение общества филофонистов и беседа с его председателем, семидесятилетним бойким коллекционером эпохи восковых валиков и неуклюжих граммофонных труб. Питаться дипломат должен был в ресторанах, закрытых на это время для остальных посетителей. Все передвижения по городу - в выделенном из кремлевского гаража бронированном автомобиле в сопровождении немногочисленного, но хорошо вооруженного кортежа. Первая экскурсия - посещение Мавзолея, где швейцарец должен увидеть гроб с телом вождя мировой революции.
        Утром, после премьеры оперетты Исаака Дунаевского «Вольный ветер», Пронин и чуть не брошенный в застенки по воле Лифшица Андрей Горбунов поднялись в номер швейцарца, готового к осмотру достопримечательностей столицы. Пронин отметил экипировку Малля. Выходной костюм отлично дополняли все необходимые аксессуары.
        - Ну, что же, господин Пронин, - пошутил Малль, - начинается рутинная часть всякого официального визита. Галоп по музеям, выставкам и встречам.
        - Некоторым дипломатам это нравится, - ответил Пронин, - не меньше, чем их женам бегать по магазинам в поисках экзотических безделушек. Особенно это отличает торгпредов и их спутниц жизни. Кстати, ваша супруга?..
        - Да-да, понимаю, что вы будете смеяться и иронизировать, но я действительно не решился привезти жену в вашу страну. Знаете ли, все эти салонные разговорчики:
«красный штык», «большевистские бородатые дикари»… Сами понимаете, семейная жизнь и личные мои убеждения не всегда сходятся…
        - Ох уж эта обаятельная буржуазная скромность! - рассмеялся Пронин. - Я уверен, детали вашего частного визита обсуждались вовсе не в уютной семейной гостиной, а в строгом правительственном офисе…
        Малль посмотрел на Пронина с удивлением:
        - О! Господин Пронин неплохо информирован о закулисной интриге дипломатических визитов?
        - Упаси боже много знать - это просто опыт гида, ведущего по Москве своего высокого гостя.
        Этот укол был сделан Прониным намеренно. Он заметил, что швейцарец быстро отошел от впечатлений, связанных с премьерой оперетты. Утром он был очень деловит, можно даже сказать, нервозен. Теперь, будучи уверенным в том, что Малль является игрушкой враждебных сил, он решил противопоставить вражескому влиянию свое, личное. Малль почувствует силу Пронина, и это чувство станет для него привычным.
        - Итак, шутки в сторону, нам предстоит посещение национальной святыни, святая святых Советского государства. Вы можете не разделять наши идеологические принципы, социальные отношения, государственную политику, проводимую СССР. Но нельзя смеяться над святынями. Ленин - это наше все! Для советских людей - а эти люди только что нанесли поражение мощной военной машине Германии - имя Ленина неприкосновенно и свято. Это их гордость, надежда и вера… Идемте же.
        В коридоре к ним присоединился секретарь Малля Юрген Вольф. Пронин пригляделся к нему. Вольфу лет тридцать с хвостиком. Он невысок, худощав, с редкими темно-русыми волосами. Его глаза поразили майора холодным ясным светом. Секретарь пожал руку
«главе гидов», и Пронин почувствовал крепкое рукопожатие. Спортсмен, не иначе!
        В салоне автомобиля Малль казался настороженным и еще более нервозным. Рассказы Пронина о пробегающих мимо окна московских достопримечательностях слушал невнимательно и ни о чем не спрашивал. «Вероятно, Вольф сообщил Маллю вечером после оперетты не самые приятные новости», - подумал Пронин, сопоставляя вчерашнее воодушевление швейцарского гостя после премьеры с сегодняшним подавленным состоянием духа. На Красной площади Пронин указал гостю на Мавзолей
        Ленина.
        Солдаты почетного караула, стерегущие вечный сон великого человека, стояли неподвижно и торжественно, словно живые башни Кремля. Малль, проходя мимо, слегка ссутулился и ускорил шаг.
        Его поразила очередь, которую сотрудники милиции оттеснили от входа на время посещения советской святыни иностранным гостем.
        - Эти люди, они что - тоже пришли посмотреть на меня, как на вокзале? - неуверенно спросил он «гида».
        - Ну уж нет, господин Малль. В Мавзолей живая очередь никогда не прекращается. С открытия его до закрытия мимо тела Ленина людской поток не иссякает каждый день, в будни и в праздники. Вы можете установить здесь кинокамеру и убедиться в этом феномене. Мои слова о святыне не были преувеличением. Тело Ленина должен увидеть каждый советский человек хотя бы раз в жизни. У нас целый научный институт создан только для того, чтобы сохранять его в должном состоянии. Во главе этого института - академик, Герой Советского Союза, имя которого хранится в тайне. - И Пронин торжественно поднял указательный палец.
        Выйдя из усыпальницы Ленина, делегация прошла к могилам бойцов революции у Кремлевской стены, постояла в молчании и направилась к автомобилю по аллее между Спасской и Никольской башнями.
        Малль был подавлен увиденным. Он сидел, съежившись, на заднем сиденье авто и думал о чем-то своем.

«Ну а теперь - самое время везти дипломата на встречу с писателями, - подумал расчетливый майор Пронин. - Кажется, тревоги генерала Коврова напрасны. Малль сейчас явно не в состоянии заниматься террористической деятельностью».
        В Клубе литераторов на улице Воровского было шумно и весело. Здесь витал дух вдохновения. Почетного гостя встретил глава Союза писателей Фадеев, седой, статный, но с потухшими глазами, и провел на сцену, где стояли стол и трибуна. За столом сидели в основном лауреаты Сталинских премий, получившие эти награды недавно. Среди них - писатель Константин Федин, признанный классик молодой советской литературы, поэт Константин Симонов, прославленный автор военных стихов и сам офицер, туркменский поэт Берды Кербабаев, привезенный специально на встречу с Маллем, ленинградский поэт Михаил Дудин… Твардовский, автор «Василия Теркина», сидел в первом ряду партера с видом независимым и отсутствующим, не скрывая своей конфронтации с братьями-писателями. Шолохова с его донской станицы вытащить сюда не удалось. Все писатели и поэты были приглашены на встречу с высоким иностранным гостем после радикальной проверки и длительного инструктажа. Речи, вопросы и ответы были подготовлены заранее. Расписание выступлений выверено до десятков секунд.
        Пронин не любил частенько выступающих друг против друга писателей. Он встречался по большей части с теми из них, кто не был признан властями. Зощенко, Андрей Платонов… Из признанных же любил слушать треп поэта и романиста Эренбурга, в меру циника и в меру классика. Но Эренбурга, как человека, много бывавшего и даже жившего за границей, на встречу с Маллем не пригласили, несмотря на то что ему прочили не первую в его карьере Сталинскую премию за роман о войне «Буря». А вот писателя Овалова Пронин лично отговорил от участия в чествовании Малля в Клубе литераторов.
        Малль, мрачный и рассеянный после посещения Мавзолея, слушал речи выступающих невнимательно. От них веяло канцелярщиной и скукой. Дух вдохновения потихоньку исчезал из зала, обитого красным кумачом. Пронин тоже не слушал ораторов, он с большим вниманием следил за запонками Малля, но те не меняли своего местоположения. Выступления переводил Андрей Горбунов. Его слова тихо повисали в воздухе, сгущавшемся от скуки.

«Так-так. Наш Малль, наконец-то, увидел изнанку социалистического реализма, - рассуждал про себя майор Пронин, - и, слава богу, ничего из этого не понял, - сделал он вывод. - Вот что значит правильно выбрать последовательность событий. Если бы я сначала привел его на встречу с литераторами, именующими себя инженерами человеческих душ, то и Мавзолей Ленина Малль принял бы за очередную фикцию».
        Дипломату все же пришлось произнести небольшую ответную речь, которая была, скорее всего, приготовлена заранее. Этой заготовкой он и воспользовался, в отличие от экспромта, произнесенного на площади перед Белорусским вокзалом, вдохновленный зрелищем многотысячной толпы. Он поблагодарил главу советских писателей и всех собравшихся в зале за теплый прием и интересные речи, сообщил о стремлении к культуре и гуманизму западных представителей изящной словесности, посетовал на недостаточные связи писателей СССР и Швейцарии и пообещал содействовать в дальнейшем этим связям. Последовали бурные и продолжительные аплодисменты, после чего официальная часть была окончена. Но в ресторане Клуба писателей гостей уже ждала батарея бутылок и изысканные закуски.
        - Не забывайте, господин Малль, вечером нас ждут в «Славянском базаре». Лучшие советские кулинары колдуют, сочиняя для вас ужин…
        - Вы боитесь, что я выдохнусь в этом писательском доме? - Малль устало улыбнулся. - Мы, дипломаты, люди закаленные. Регламентом нас не запугаешь.
        Гости расселись в Дубовом зале - по четыре человека вокруг каждого столика. К Пронину, Горбунову и Маллю, по предварительной договоренности, подсадили беллетристку Мариэтту Шагинян, «женское лицо» социалистического реализма. Когда-то, еще в годы Первой империалистической, Мариэтта начинала как поэтесса декадентского направления. Но революция и встреча с Максимом Горьким решили ее судьбу. В Союзе писателей политически грамотную романистку уважали за суровый нрав. В те годы Мариэтта Шагинян еще не пользовалась слуховым аппаратом, но уже плохо слышала и наклоняла голову к собеседнику во время разговора.
        - Знакомьтесь. Господин Малль впервые в Советском Союзе. Для более полного знакомства с нашей страной ему, несомненно, понадобится писательский глаз. Зоркий, как у вас, прекрасная Мариэтта.
        Пронин неслучайно приказал подсадить к Маллю женщину. Мужчин-писателей он считал завзятыми алкоголиками. Не умеют пить, не держат водочного удара… И так стыда не оберешься - ведь надерутся, несмотря на настойчивые предупреждения компетентных товарищей… Так хотя бы это произойдет не за одним столом с высоким гостем.
        - Товарищ Пронин, - Малль просительно взглянул на «главу гидов». - Юргену так одиноко там, среди гениев вашей литературы. Разрешите поставить здесь пятый стул. Столы широкие, места всем хватит.
        - Это правильно. У нас еще говорят: в тесноте, да не в обиде.
        Пронин сделал знак рукой, и Юргена пригласили за их столик.
        - Знакомьтесь, товарищ Шагинян. Это - секретарь господина Малля.
        - Секретарь? - Писательница оживилась. - Наверное, молодой человек увлекается литературой. Вы сотрудничаете со швейцарской прессой?
        Юрген терпеливо выслушал перевод и, любезно улыбнувшись, ответил:
        - Литература - не мой конек, мадам. Я, конечно, получил образование языковеда. Но призвания своего еще не нашел.
        - Отчего же, Юрген? Могу вас заверить, господа, у меня еще никогда не было такого расторопного и смышленого секретаря. Верите ли - любое дело в его руках горит, как фломбэ в руках опытного повара. Раньше я буквально изнывал от беспорядка в поступающей корреспонденции. А теперь мой архив преобразился. Никаких проблем! Логика и порядок. Это - бесценное благо для дипломата и общественного деятеля.
        - О да, - подтвердил Пронин. - Нам иногда бывает так трудно каждое утро совершать десять-двадцать действий, с помощью которых рабочий стол обретает порядок и чистоту. А ведь как неприятно терять часы, а порой и целые дни в поисках нужной бумаги!
        Пронин азартно прищелкнул пальцами.
        - Если наш дорогой господин Малль не преувеличивает, вы действительно бесценный человек, господин Вольф.
        Писательница вместе с мужчинами выпила шампанского и теперь с удовольствием ела очищенный апельсин. Она внимательно присматривалась к именитому иностранцу. Шагинян изучала героя своей будущей повести.
        - Мы, писатели, тоже не можем обойтись без литературных секретарей. Сколько замечательных литераторов начинали трудовую жизнь именно с секретарских хлебов! Лучшая профессия для молодого человека. Но я не верю, господин Вольф, что вы, человек, говорящий на языке Маркса и Шиллера, не готовитесь в писатели. Или, на худой конец, в журналисты.
        Пронин посмотрел на Вольфа. Взгляд молодого человека словно говорил: «И когда же ты, тетенька, подавишься своим апельсином?» Но Юрген переборол себя и принялся терпеливо объяснять:
        - Понимаете, сударыня, в университете я был капитаном футбольной команды и вообще первым спортсменом. Тренировки, игры, всякие спортивные пари… Все это занимало много времени. В литературе я не силен. Знаете историю: было у отца три сына. Двое умных, а третий спортсмен. Учтите, что я участвовал в чемпионате Парижа по гимнастике.
        - Я это учту, - улыбнулась Шагинян.
        Пронин наполнил бокалы:
        - Я думаю, мы придем к компромиссу, направив господина Вольфа в один из спортивных журналов - корреспондентом или обозревателем. Ведь это литературная работа, не так ли?
        Вольф широко улыбнулся:
        - Вот это дело по мне. Я и у вас купил несколько спортивных газет. «Красный спорт», например. Русская грамматика мне совершенно незнакома, но фотографии впечатляют.
        Малль погрозил Пронину пальцем:
        - Я не дам «Красному спорту» перекупить моего лучшего сотрудника. Спорт - это отличное хобби, но скверная профессия. Сегодня ты чемпион, а завтра… Немало судеб покалечено профессиональным спортом.
        Пронин не допустил спора:
        - И поэтому я предлагаю выпить за нашу советскую физкультуру, несовместимую с миром чистогана! Мы говорим: в здоровом теле - здоровый дух. Но мы неприемлем корыстного азарта в спорте. Да будет он благородным состязанием сильных людей - и никаких закулисных интриг, проигранных состояний, никакого золотого тельца!
        - Да будет так! - заключила Шагинян.
        Маллю было не по себе: вокруг него то и дело сновали писатели. Знакомились, пожимали ему руку, произносили тосты. А он - из дипломатов дипломат - был вынужден отделываться самыми банальными любезностями. Вот ведь конфуз - никого из этих писателей он не читал… Что-то слышал о романе «Цемент» некоего Федора Гладкова, но Гладкова среди гостей почему-то не было. Выручало только умение вести светскую беседу, но любезности тоже можно рано или поздно исчерпать.
        - А я предлагаю тост за писателей! - сказал Малль.
        Пронин присвистнул, шум в зале смолк.
        - У вас прекрасное ремесло - описывать окружающий мир, сохранять для потомков обаяние своей эпохи, чувства и идеи. Все мы имеем только один шанс на бессмертие - для этого нужно попасть в книгу в качестве героя или прототипа. Выпьем за бессмертную литературу в лице ее лучших советских представителей!
        Швейцарец тряхнул головой, поднял бокал, и все присутствующие зааплодировали.
        - Браво, господин Малль, прекрасные слова! - воскликнула Шагинян.
        А Вольф шепнул на ухо Пронину:
        - Силен старик. Я бы так сроду не сказал.
        Пронин смотрел на писательские разносолы, воображал, что сейчас творится в
«Славянском базаре», где тоже ожидали Малля, и вспоминал о своей командировке в блокадный Ленинград. На секунду Ивану Николаевичу стало так противно, что он чуть не выплеснул шампанское в лицо этому спортсмену Вольфу. Страна живет по продовольственным карточкам, каждая буханка хлеба на счету, а мы здесь приседаем перед иностранцами, как последние лакеи. В который раз Пронин убеждался, что в работе контрразведчика есть что-то от сферы услуг. Эту сторону своей профессии Пронин ненавидел.
        А Малль тем временем продолжал:
        - Госпожа Шагинян, я что-то не вижу вашего ведущего писателя Федора Гладкова. Он, наверное, живет далеко от Москвы?
        - Гладкова? - Шагинян презрительно улыбнулась. - Да, есть у нас такой член Союза писателей. Он как раз живет в Москве, но предпочитает находиться в своей квартире. Годами не покидает Лаврушинский переулок.
        Пронин скорчил смешную мину: мол, знаем мы братьев-писателей, друг о дружке слова доброго не скажут.
        А Малль промокнул губы салфеткой и проронил:
        - Это интересно. Затворник!
        - Что же интересного? Писатель должен питаться живой жизнью, а не книжной пылью. Этому нас учил и Алексей Максимович Горький.
        - О, Горький! - вспомнил Малль - Я видел в Берлине постановку его пьесы. Про босяков. Ну, про нищих в дореволюционной России.
        - «На дне»? - догадался Пронин.
        - Очень возможно. Очень возможно. Но я не помню название, да и переводчики обыкновенно путают, переиначивают их.
        Шагинян посерьезнела.
        - Давайте выпьем за великого Горького. За память о нем. Мужчины, поддержите.
        Пронин то и дело косился на Малля, на его манжеты. При разговоре дипломат заученно жестикулировал правой рукой, а левую не поднимал. И все-таки Пронин увидел, что обе запонки были на месте. Попутно майор проверял и Вольфа - не смотрит ли тот на манжеты патрона. Нет, Вольф с тоской оглядывал писателей и нисколько не интересовался Маллем. «Что это - моя ошибка или их хитрость? Может быть, тогда, в театре, дипломат допустил элементарную неаккуратность… И все-таки почему запонка прыгала у него с руки на руку, как футбольный мяч по полю?»
        Писательская вечеринка казалась Пронину удобным местом для террористического акта. Уж если кто-нибудь из инженеров человеческих душ погибнет, огласки не избежать. Не зря Миша Лифшиц нашпиговал этот зал новейшей техникой. Сейчас он сидит в кабинете писательского парткома и слушает, о чем здесь говорят. А чекистов в доме на улице Воровского в этот час было никак не меньше, чем писателей. «Миша Лифшиц - парень ушлый. Дай ему волю - он бы весь советский народ записал в чекисты. И ему бы было спокойнее, и голод в стране прекратился бы. Как-никак, у наших сотрудников паек неплохой. Только мы его, к сожалению, не всегда достойно отрабатываем…»
        - Я слышал, рукописи Горького на аукционе Кристи были проданы за полмиллиона, - заметил Вольф. - Думаю, для господина Малля рукописи вашего литературного вожака были бы хорошим вложением капитала.
        Малль поднял руку:
        - О, Юрген, ты так и не изучил Россию. Не все продается, мой мальчик. Я уверен, что ту рукопись Горького купил на аукционе человек из МГБ. Или агент советской тайной полиции. В любом случае, Москва дорожит своими святынями. Я сегодня в этом убедился, дорогие друзья.
        Пронин улыбнулся:
        - С вами трудно спорить, господин Малль. Вы правы, рукописями наших классиков мы не торгуем. Другое дело - книги. Их вы всегда можете приобрести в московских магазинах. Цены, я вам доложу, вполне сносные.
        - А от госпожи Шагинян я надеюсь получить экземпляр с дарственной надписью, - улыбнулся Малль.
        Шагинян понимала по-немецки и ответила Маллю, не дождавшись перевода:
        - За мой автограф, дорогой товарищ, вам никто не даст на аукционе миллионов. Но, может быть, какой-нибудь советский провинциальный музей и заплатил бы вам за мою книжку рублей пятнадцать. Как-никак, наши читатели знают мой стиль.
        Малль долго рассматривал тут же подаренную книгу, пробовал ее на вес и даже принюхивался к бумаге.
        - Незабываемый сувенир! Память на всю жизнь! Но я не привык оставаться в долгу у прекрасных дам. Для вас у меня приготовлено одно коллекционное издание.
        Малль подмигнул Вольфу. Пронин насторожился. С таких вот телодвижений обыкновенно и начинаются провокации. Иван Николаевич нагнулся, чтобы поправить на коленях салфетку, и из-под стола увидел, как Вольф достает кожаную папку с серебряными заклепками. «Ну, неужели вы так грубо сработаете, господа хорошие…» Из папки была извлечена книга в потрепанной желтой обложке. Пронин поймал себя на мысли, что стал паникером. Неужели он мог предположить, что Малль взорвет себя вместе с советскими писателями ради политического скандала? Не такие уж они фанатики, эти Малль и Вольф. За свои шкуры наверняка держатся, а здесь, в тесном зале, в случае взрыва им не спастись. «Значит, напрасно я смотрел с опаской из-под стола на папочку. Напрасно вспотела спина… Спокойнее, - подумал Пронин, - времена отчаянных фанатиков прошли. Этот противник работает в белых перчатках. И очень дорожит своей комфортной жизнью».
        - Это наш маленький подарок для вас, госпожа Шагинян. Давай сюда, Юрген, я желаю лично его передать - из рук в руки. Первое издание знаменитой поэмы «Германия» великого поэта Гейне. Я знаю, как почитают его в Советском Союзе, и дал себе слово, что передам эту книгу в хорошие руки.
        Малль изловчился поцеловать руку Мариэтты Шагинян и передал ей книгу.
        Пока покрасневшая от смущения писательница рассыпалась в благодарностях, Пронин глотнул шампанского. У него отлегло от сердца. «Но в следующий раз нужно будет проверить, что носит Вольф в этой кожаной папке, - подумал он. - Так ведь можно всю операцию провалить… Казалось бы, какая мелочь - папка в руках секретаря. Но именно эта мелочь сделала меня сегодня на несколько секунд бессильным, как мальчишку. Хорош бы я был, если бы взорвался здесь вместе с цветом советской литературы. Майор Пронин… Посмешище, анекдот!»
        - Я не читал Гейне. Но думаю, книга неплохая. Гитлер запрещал Гейне. Говорят, ее у нас сейчас даже в университете изучают, - изрек Вольф. - Никогда не понимал стихов. Песни - другое дело, там хотя бы петь можно… Но это тоже неплохо почитать на досуге.
        - Юрген, не забывайте: вы находитесь в писательском клубе. За такие слова поэты возненавидят и вас, и меня, и Швейцарию. А я Гейне читал. И вам советую. - Малль, как всегда, умело исправил возникшую неловкость.
        Тем временем Пронин демонстративно посмотрел на часы. Пора было заканчивать мероприятие, да и Малль, по-видимому, устал. А им еще предстоял путь от одного праздничного стола к другому.
        Во время переезда к ресторану «Славянский базар» Пронин с ехидцей спросил Малля:
        - Кажется мне, вы не числите литературу в ряду своих пристрастий?
        - Поверьте, господин Пронин, я люблю и ценю художественное слово, но считаю чтение процессом достаточно интимным. Преклоняюсь перед величием Данте, Бальзака, Томаса Манна, вашего Льва Толстого. Но такое огромное количество писателей, поэтов, критиков в одном небольшом зале меня смутило. Я как-то привык полагать, что писатели любят одиночество. Как ваш Федор Гладков.

«Ну, нет, дорогой господин Малль. В стране победившего социализма одиночество возможно только в одиночке на Лубянке», - подумал про себя Пронин. А вслух сказал:
        - А вот писатели, я думаю, полагают, что дипломату свойственно любить светское общество. Но разве вы не чувствуете иногда потребности в уединении? У нас это называется диалектическим противоречием.
        Малль грустно улыбнулся и кивнул головой. Бронированный автомобиль остановился около дома номер 19 по улице 25 Октября, где испокон веку располагается знаменитый
«Славянский базар».
        На сей раз отсутствием аппетита страдал не майор контрразведки Пронин, а швейцарский дипломат Малль. Он с неохотой ковырял приборами лучшие творения кулинаров и нехотя реагировал на предложения своего «гида» отведать очередное блюдо.
        - Вам надо обязательно подкрепиться перед посещением кремлевских музеев, - настаивал Пронин.
        Малль жаловался на головную боль, чуть ли не с отвращением положил в рот кусочек семги и жалобно посмотрел на своего сопровождающего. Все же отменить намеченные поездки он не просил, выказав тем самым недюжинное мужество.
        Посещение Грановитой и Оружейной палат было кратким. Пронин быстро шел по залам, что-то показывая и рассказывая. Эта спешка была на руку всем, причастным к операции.
        Музеи закрыли, когда дипломат обедал. В это время были проверены все помещения, выдворены оттуда посторонние люди. Ведь персона швейцарца могла привлечь внимание со стороны посетителей, очень нежелательное для проведения операции. Благодаря тому, что осмотр музеев занял не более полутора часов, причем Малль нигде не замедлил шаг и ни о чем не спрашивал, нормальная работа этих учреждений культуры была быстро восстановлена. Малль, сопровождаемый секретарем, вскоре уехал в
«Метрополь», где отдыхал до ужина, принесенного в номер из гостиничного ресторана. Но и после этого оставался в номере до самого утра. Правда, четыре раза за вечер к нему входил Вольф. Но каждый раз общение длилось недолго.
        Рано утром Малль, позвонив Пронину, сослался на недомогание и попросил отменить посещение Музея изобразительных искусств и встречу со стариком филофонистом. Пронин посоветовал швейцарцу вызвать хорошего советского врача или, может быть, повторить сеанс ламаистской терапии у Василия Могулова. Но Малль об этом не хотел даже слышать. Впрочем, взяв себя в руки, он ответил доброжелательному «гиду», что проконсультируется по телефону у своего швейцарского доктора.
        Программа второго дня свелась лишь к посещению Третьяковки и Музея революции. Команда Пронина вздохнула с облегчением. Ничего зловещего случиться из-за Малля в Москве уже не могло. Охранные мероприятия в Третьяковской галерее и Музее Революции были отлажены великолепно. Даже обладатель волшебной палочки не смог бы совершить в этих зданиях террористический акт.
        Активные боевые действия могли теперь совершиться на Кавказе.
        Кавказский экспресс
        На Кавказ небольшая, но представительная делегация ехала экспрессом «Минеральные Воды». Просторные купе, оснащенные мойкой, краном, пепельницей, наборами фарфоровой посуды и портретами Сталина, вполне удовлетворили Малля. Из кранов исправно шла вода, и ничто не напоминало о послевоенной разрухе. Паровоз, названный именем вождя, мчался по сожженной, но победившей державе. Малль поражался: как этим русским удалось привести в порядок железную дорогу? Здесь ведь шли бои, здесь действовали партизаны, поезда летели под откос, пути взрывались… Не прошло и года - а все работало! Неслучайно в этой стране таким уважением пользуется министр путей сообщения со странной фамилией Каганович. Про него даже песни слагают. Вот уж эффективный менеджер!
        В своем купе герр Малль расположился без соседей. Он с ужасом смотрел в окошко: развалины пугали гражданина самой нейтральной из европейских стран. Рядышком (вот уж совпадение!) оказалось купе Пронина и Горбунова. Малль прекрасно понимал, что проводница - девушка Ира - была к ним приставлена. Знакомясь с ней, он деловито осведомился:
        - А вас я не встречал на премьере оперетты Дунаевского? - И, не дожидаясь ответа, усмехнулся.
        С другой стороны соседями Малля оказались его секретарь и повар. В следующем купе разместились Хармиши. Остальные занимала охрана.
        Постепенно изучая советские нравы, Малль стал понимать, что и «руководитель гидов», который с легкостью общается на немецком, - не простой экскурсовод. Дипломат чувствовал, что Пронин связан с тайной полицией, а то и с политическими властями. Он не считал Пронина профессионалом разведки: профессионалы не держатся так легкомысленно! Скорее всего, это просто филер. Интеллигентный экскурсовод, который подрабатывает слежкой за иностранцами. Семью же надо кормить!
        В ресторане единственным соседом Малля по столику, конечно, оказался не кто иной, как майор Пронин. Одной из его целей было отрезать швейцарца от секретаря. Он дал указание своим сотрудникам всеми возможными способами отвлекать Вольфа во время поездки, занимать его время разговорами, не давать возможности свободно встречаться с шефом. Пронин предполагал, что именно Вольф был тем кукловодом, который дергал марионетку Малля за ниточки.
        В этом же поезде ехал на Кавказ другой наш старый знакомый - адвокат Потоцкий. К нему Пронин приставил Кирия. Преуспевающий адвокат оплатил оба места в купе и блаженствовал в одиночестве, прослушивая по радио фортепианные концерты Моцарта в исполнении Юдиной. С Маллем он не встречался и в дипломатический вагон не наведывался. Выжидал…
        А дипломаты вели гастрономические беседы.
        - Мой повар взялся готовить и в этом вагоне, - сообщил Малль «гиду», - говорит, кухонная машинерия вполне сносная.
        - Стараемся.
        - Двадцать лет я предпочитаю питаться только его стряпней. Привык, знаете ли. Хотите попробовать - лучшие бифштексы Европы?
        - С удовольствием. - Пронин взял за горлышко запотевший хрустальный графин. - Водки?
        Малль поморщился.
        - А я выпью.
        Пронин налил себе полстакана и, к удивлению Малля, залпом выпил. И даже не закусил, а только вытер губы салфеткой. Швейцарец смотрел на него уважительно, даже восторженно. И не удержался от восхищенного комментария:
        - И самое главное, что при этом вы - не алкоголик.
        - Увы. В юности не получилось, слишком увлекся учебой, а теперь уж поздно пить на полную катушку. Иногда жалею, что Бог не дал мне способностей отключаться от бренного мира. Это завидное умение.
        - Бог? Так вы верующий?
        - Хотите правду? Я не знаю, верующий я или нет. В детстве был певчим в сельской церкви. Верил ли? Веровал. Так что я не совсем типичный советский гид, не из карикатурного отдела «Таймса». Вы ведь нас там изображаете исключительно с дьявольскими рогами на макушках?
        - А вы нас - с долларовыми значками вместо глаз!
        - Может быть, выпьете водки?
        - А вы - отведаете моих бифштексов?
        - Да несите же их, наконец!
        - Наливайте.
        - Ухх!
        Пронин внимательно следил за одеждой Малля. Все чин чином: коричневые штиблеты, черные носки, белая рубашка с голубыми полосками, аккуратный воротничок. Он и в дороге ухитрялся держать фасон! Пронин ни разу не видел его в несвежей рубашке или в помятых брюках. Все те же серебряные запонки в форме герба, обе на месте. Не потерял, значит…
        Повар принес на подносе две порции бифштекса, поставил их на столик, кивнул обоим. Пронин с удовольствием выпил еще одну рюмку водки: в дороге - святое дело, и принялся за мясное. «Этот Джеймс молчалив, как заправский английский повар из романов. И имя английское. Рыжие усы, бриджи - прямо из шпионского романа. Пухлые, вечно влажные руки. Повар. Признаться, я еще ни разу не слышал его голоса. Даже не знаю, на каком языке он разговаривает. Это непрофессионально, майор Пронин. Да и секретарь Вольф тоже пока ускользает от наблюдений. Пора бы взяться за изучение этого лысеющего молодца лично. Ведь это именно он осуществлял связь с американским военным ведомством из посольства Швейцарии».
        - Понравился вам мой повар? - Маллю зачастую казалось, что он угадывает чужие мысли. - Джеймс, наш дорогой гид благодарит вас!
        Джеймс степенно кивнул.
        - Джеймс не мастак говорить, но на кухне он незаменим. Знаете, в моем возрасте о желудке беспокоишься сильнее, чем о здоровье родителей, потому что родители давно умерли от старости.
        Нужно было смеяться, и Пронин откликался на каждую шутку гостя.
        В собственном купе грех не развернуть курочку, взятую с собой в дорогу, да под хорошую «Столичную», которая так полюбилась офицерам в годы войны! Пронин пригласил Горбунова разделить с ним трапезу.
        - Приобщайтесь, Андрюша, а я вам расскажу про наших швейцарских друзей. Курочка домашняя, Агашиного производства.
        - Благодарю вас, искренне благодарю, Иван Николаевич. - Молодой переводчик отложил книгу Ремарка на немецком языке и придвинулся к столику для еды. - Да что вы все алюминиевой вилкой едите. У меня с собой целый набор из нержавейки, возьмите.
        - Спасибо. Ешь, ешь, не робей. У тебя, Андрюша, ответственная работа, требующая знания не только простых правил приличия, но и сложного дипломатического этикета. Обратил внимание, как этот Малль одевается?
        - В каком смысле?
        - Ну, опиши мне, во что он был сегодня одет.
        - Белая рубашка, галстук. Пиджак коричневый, в полоску. Он еще снял его во время обеда.
        - Так, дальше.
        - Ну, ботинки. Обыкновенные.
        - Какого цвета?
        - Черные, наверное.
        - Наверное… - передразнил Пронин. - Ботинки у него, между прочим, были коричневые. Ну, а аксессуары?
        Переводчик недоуменно посмотрел на Пронина.
        - Браслеты, запонки, часы, значки?..
        - Я не помню.
        - Ну, что ты скис? Тебя же никто не учил в институте и на курсах запоминать одежду тех людей, чьи слова ты переводишь. Вот что, Андрей. Есть у меня для тебя задание. Если в Пятигорске или где-нибудь еще ты окажешься рядом с Маллем, а меня поблизости не будет, следи за его одеждой. За переодеваниями. Если заметишь что-то странное, непривычное - ну, например, в течение одного дня он поменяет галстук - сразу найдешь меня и сообщишь. Лично или через наших ребят. И еще. Главное. Следи за его запонками. Если увидишь, что на одном из рукавов запонки нет, - все бросай и срочно ко мне. Срочно. Опрометью. Есть вопросы?
        - А если он совсем без запонок будет?
        - То же самое. Пулей несись ко мне. И запомни: это - твое самое важное задание. От него зависит исход операции. И, конечно, постарайся все это делать незаметно, ненавязчиво. А курочку ешь, давай ее руками потроши, здесь все свои. Салфеток вон полна коробушка.
        В поезде у Пронина произошла неожиданная встреча. «На свое горе я учу всех своих близких приемам конспирации!» - подумал он, узнав в одной из проводниц… Лену! Он увидел ее, открыв дверь в тамбур своего вагона, где хотел подышать воздухом после сытного ужина. Девушка искусно выказала свое удивление, после чего обхватила шею Пронина руками.
        - Леночка! Почему ты здесь? - спросил действительно удивленный контрразведчик.
        - Не могла оставаться в Москве, очень скучала…
        - Господи, как же ты неосторожна! Ты хоть понимаешь, что я здесь не на увеселительной прогулке?
        У девушки загорелись глаза:
        - Серьезное дело?
        - Очень серьезное. И помешать мне может любой нюанс.
        - Значит, я для тебя - нюанс? Между прочим, хотела тебе помочь! Ты ведь можешь положиться на меня абсолютно во всем.
        - Не придирайся к словам, откуда у тебя это… Не мне помешать - делу. Ох, уж эти добровольные помощники! Вот что, давай договоримся. Можешь играть в эти конспиративные игры, тем более что им тебя научил я.
        - Великий учитель!
        - …Но имей в виду, что в ходе операции нужно безоговорочно подчиняться командиру. Ты поняла меня?
        - О да, мой командир!
        - Если тебе дорога твоя и моя жизнь, будь поосторожнее. В поезде делай вид, что меня не замечаешь. Никакой самодеятельности - ни в коем случае! Ночью я приду в твое купе и дам надлежащие инструкции. Приедем в Минводы, я что-нибудь придумаю… А теперь - шагом марш в свой вагон!
        Лена радостно чмокнула Пронина в тщательно выбритую щеку и шепнула на ухо: «Жду, мой командир…»
        Закончив разговор с Леной, Пронин заметил секретаря Вольфа, наблюдавшего за ними из-за приоткрытой двери купе. Иван Николаевич тут же ретировался и через пять минут появился в коридоре, облаченный в новую полосатую пижаму и бархатный шлафрок, подчеркивавший достоинства статной фигуры бравого майора. За последний год он заметно пополнел, но все еще выглядел по-боевому. Лена ждала в коридоре. Он подошел к ней легкомысленной походкой командированного и - специально для Вольфа - потрепал по длинным распущенным волосам. В те времена московские дамы позволяли себе не думать о прическе только дома или в дороге…
        И все-таки этот день принес неприятности. И главная неприятность носила прекрасное имя Лена.
        Вольф и футбол 1947 года
        Начиная с поездки на Кавказ, так и пошло: в отсутствие Пронина Андрей не отходил от Малля и следил за его костюмом и запонками. Швейцарец, почувствовавший в Пронине «стальную струну» коммунизма, не возражал: вежливый молодой переводчик вполне устраивал его в качестве собеседника. А Пронин отлучался все чаще, оставляя Малля с Андреем: теперь его интересовал секретарь именитого швейцарца, Юрген Вольф, ехавший на кавказский курорт в одном купе с молчаливым поваром. Перепроверка данных о секретаре Малля, заказанная Прониным еще до отъезда, показала, что никакой Юрген Вольф не был студентом парижской Сорбонны в период с
1930 по 1940 год. Да и в остальных французских университетах в эти годы такого студента-филолога не числилось. Что же касается молодости секретаря, якобы прошедшей в Богемии, то среди прочих Юргенов Вольфов, благополучно проживающих на родине до сих пор, один был замешан в коммунистическом движении, брошен в лагерь под Регенсбургом, где по документальным данным, собранным советскими оккупационными войсками, пребывал с 1938 по 1942 год. Сведений о побегах из этого лагеря найдено не было. После этого его следы теряются, поскольку последние документы об уничтожении заключенных перед сдачей территории были уничтожены нацистами. Но и эти факты говорили о том, что коммунист Юрген Вольф не мог бежать из Богемии в Швейцарию в 1940 году. «Кто же вы, герр Вольф?» - думал Пронин, выходя из купе радиста, передавшего ему расшифрованную информацию. Через Горбунова Пронин получил записку от Кирия:

«Потоцкий удалился в ресторан и оставил на столе папку с бумагами. Бумаги густо исписаны каким-то шифром. Я заказал фотокопии!» Молодец Кирий! Это может оказаться весьма и весьма кстати! Значит, на следующей остановке мы получим фотокопии. Посмотрим, что за бумаги так опрометчиво оставил на столе адвокат… Нет таких шифров, которые не смогли бы разгадать большевики.
        Вечером он непринужденно беседовал с Вольфом по-немецки, пригласив его к себе в купе. Малль в это время обсуждал некоторые детали кавказской поездки с Хармишами при участии Андрея Горбунова, заменявшего «главу гидов».
        - Я от оперетты устал, - поведал Вольф Пронину за чашкой травяного чая, - скучно там. Три часа кривляний, сидишь в одной скрюченной позе, как старик. Не могу так долго не двигаться! Вольф действительно постоянно разминал кисти рук и делал ногами упражнения по специальной методике. Ни минуты ему не сиделось на месте! - Меня в Советской России очень интересует физкультура. Вот это дело у вас неплохо поставлено!
        - Это точно. - Пронин закатил глаза.
        - В одном немецком журнале я читал про ГТО - программу «Готов к труду и обороне». Правду говорят, что в вашей стране каждого молодого человека учат плавать, бегать, стрелять и поднимать тяжести?
        - Ну, это не вся правда. У нас имеется и любительский спорт вполне профессионального уровня. Есть и мировые рекордсмены, и чемпионаты страны. Всякие там кубки и первенства.
        - О да, я слышал о вашем штангисте - Григории Новаке. Он за год побил три десятка мировых рекордов. Я просто восхищен!
        - Уверен, наши любители штанги тоже восхищаются Новаком. К тому же он - фронтовик.
        - А советские люди ходят на соревнования? В смысле, болеют за выступающих?
        - О да, у нас просто бум - так болельщики переживают за спортсменов. Вам нужно побывать на футболе. Только в Пятигорске приличной команды нет, но в Москве вам нужно посетить стадион «Динамо», сходить на какой-нибудь интересный матч. Кстати, на концерте Леонида Утесова вы поймете, что волнение за спортсменов у нас стало эпидемией. Он называет «Динамо» «больницей на восемьдесят тысяч сидячих мест».
        - О, «Динамо», я слышал! Фурор на всю Европу! Побивают англичан у них же дома!
        - Да, так называется наша знаменитая футбольная команда. На сегодня - самая популярная, если не считать ЦСКА со сдвоенным центром: Григорий Федотов - Всеволод Бобров. Слышали? А ведь я, дружище, видел и вашу футбольную команду - швейцарскую. Там были неплохие мастера. Хавбек Слюттер, левый инсайд Аугенталер - крепкие ребята.
        - Да. - Теперь уже Вольф закатил глаза.
        Пронин хмыкнул, выждал паузу и продолжил:
        - В Пятигорске я вам покажу стадион - там профессор Зеленский проводит занятия по гимнастике по изобретенной им методике. Поднимает с постели мертвых, как пишут газеты! Может быть, вас это и заинтересует.
        - Если там наливают нарзан - я ваш должник навсегда!
        - Нарзан в любых количествах я вам обещаю. Вплоть до ванны, наполненной нарзаном.
«И клизмы», - чуть было не прибавил майор Пронин.
        Вся последующая его беседа с Вольфом проходила примерно в таком же ключе. Секретарь дипломата не разбирался в искусстве, его не интересовали ни история, ни культура, ни музеи, ни наука. Он любил спорт, автомобили, военную технику и авиацию.

«Странноватый набор увлечений для выпускника Сорбонны. Филолог с футбольным уклоном», - размышлял Пронин. На следующий день он решил проверить политические пристрастия Вольфа.
        Поздним вечером Пронин выведал у Андрея Горбунова подробности переговоров Малля с послом. Андрея удивило, что Малль категорично настоял на присутствии Хармишей на концерте Леонида Утесова, который ожидался вскоре после прибытия делегации на Кавказ. Жена Хармиша - поклонница серьезной музыки - не хотела идти на это легкомысленное джазовое представление, а собиралась посвятить вечер прогулке по парку, однако Малль жестко настоял на присутствии обоих супругов на концерте.
        - Я раньше ни разу не замечал в его голосе таких жестких нот, - говорил Андрей, - всегда был вежливый, уступчивый даже. Визит-то частный, то есть и регламент не должен быть строгим.
        - Отлично, Андрюша, это очень полезная информация. А как там дела с его одеждой?
        - Одежда в полном порядке. Часы, скорее всего, золотые, запонки, булавка для галстука - все было на месте весь вечер.
        - Ну, что ж, и на том скажем спасибо господину Маллю. А мы теперь давай-ка попьем чайку и ляжем спать. У меня еще пирожки слоеные сохранились, надо бы их доесть сегодня, пока свежие.
        Пронин распорядился насчет чая и достал из чемоданчика Агашины сласти.
        - Андрей, а вот скажи мне, у тебя девушка есть? Ну, я имею в виду в Москве?
        Юноша смутился и промямлил, глядя на поверхность чая в стакане:
        - Нет… То есть мне нравится, конечно… но серьезно… я считаю, что еще не время…
        - Ну, это ты зря. Любить всегда можно и нужно! Особенно в твоем возрасте. Вот будем ездить по курортам, ты присматривайся, запоминай - потом девушку свою повезешь отдыхать уже с толком, со знанием. Я вот тебе расскажу…
        Пронин начал рассказ о своем опыте курортной жизни, о горах, туристических маршрутах, санаторных романах… Увидев, что Андрей клюет носом, предложил укладываться спать. Когда молодой человек, утомленный новым поручением и затянувшимся разговором, уснул, майор встал, оделся, стараясь не шуметь, и вышел из купе.
        Мы не станем следить за ним в эту ночь. Должен же герой повествования хоть на некоторое время избавиться от назойливого внимания читателя!
        Наутро Пронин продолжал «прощупывать» секретаря дипломата. После завтрака, который прошел в гробовом молчании, «глава гидов» нашел Вольфа в тамбуре и исподволь повел разговор на политическую тему.
        - Я слышал, господин секретарь, что вы сочувствуете коммунистическому движению. А как относится к вашим убеждениям шеф?
        Вольф слегка оторопел от такого напора Пронина.
        - Да, собственно говоря, мы живем в демократической стране… Ну и я, вообще-то, не смешиваю работу и личные убеждения…
        Пронин внимательно наблюдал за смятением секретаря.
        - То есть я хочу сказать, что мои политические взгляды никак не отражаются на нашей общей работе с господином Маллем.
        - Но вы все же были коммунистом до войны?
        - Нет, я не состоял членом партии, а просто интересовался рабочим движением, тем более что мои родители не из высшего общества. У меня пролетарское происхождение.
        - О, но как же вам удалось учиться в Сорбонне?
        - Это помог мой дядя - он был торговцем, не завел своей семьи, и вот благодаря его стараниям я получил неплохое образование в Германии, а потом он послал меня в Париж.
        - Так вы, наверное, в Париже и заинтересовались коммунизмом? Все же Франция - это родина революций: Великая французская, Парижская коммуна?
        - Ну да, да… Студенчество Парижа очень свободолюбиво… Однажды мы тренировались на стадионе Парк-де-пренс…
        Вольф явно не знал, о чем говорить. Он, конечно, вызубрил свою легенду, кое-что читал, но большого интереса к «своей» прошлой жизни у него не было. Пронин это отлично видел. Вольф не был тем, за кого себя выдавал. Он натужно улыбался Пронину, склонявшему его к искреннему разговору о судьбах мирового пролетариата и идее социализма. Ему эти судьбы были явно безразличны. И глаза его при этом не загорались огнем страсти, как во время обсуждения спортивных проблем, особенно нюансов футбола. Все мировое рабочее движение «Юрген Вольф» с готовностью отфутболил бы в аут.
        Оголтелый сионизм
        Встречали их в Минводах, как положено, - с оркестром и делегациями от пионеров. Сначала долго пришлось слушать выступление местного активиста из райсовета, затем последовала крикливая речь комсомольского вожака. После выступления ветерана Гражданской войны - полубезумного бывшего казака, а потом полкового комиссара, пригрозившего вырубить в СССР «вот этой вот рукой» остатки фашизма, империализма и бандитизма, Малль шепнул Пронину:
        Подустал я от этого энтузиазма. Нельзя ли…
        - Одну минуту.
        Пронин подозвал кого-то из местных руководителей, и через пару минут они уже на трех машинах, украшенных цветами, двигались по направлению к Пятигорску, где их ждали комфортабельные номера в местной гостинице.
        - Вы волшебник или работаете с товарищем Берия? - осведомился у Пронина Малль веселым голосом, в котором все же слышались жесткие нотки.
        Майор контрразведки скромно потупил взор:
        - Это русская традиция. У нас желание иностранца - закон, перед которым рассыпаются любые заклятия. Знаете, Салтыков-Щедрин, наш знаменитый сатирик, говорил: «Хорошо иностранцу - он и дома иностранец».
        Малль не рассмеялся, и Пронин понял, что совершил оплошность, проявив на вокзале свою власть в столь откровенной форме. «Кажется, я играю уже в открытую. Он почти уверен, что я чекист и подозреваю что-то о запонках. Вон они, серебряные. Обе на месте… Впрочем, теперь это к лучшему. Пусть он меня боится еще больше. А вот с Леной что-то нужно делать. Это уже мой страх… А он мне совершенно ни к чему».
        Они ехали в Пятигорск по дорогам, засаженным тополями, в тени заросших густыми чащобами гор. Пронин обратил внимание гостя на вид «пятиглавого Бештау», Малль с интересом всматривался в пейзажи. Пятигорск представлял собой чашу, вокруг которой возвышались амфитеатром синие громады: Бештау на западе, Машук на севере, Змеиная, Лысая, Железная…
        - Полагаю, весело жить на такой земле! - Пронин вдыхал полной грудью чистый свежий воздух, врывающийся в открытые окна авто.
        Малль смотрел на горный пейзаж с ностальгией во взгляде.
        - Да, это похоже на наши альпийские ландшафты. Я и не предполагал обнаружить такое сходство. Однако флора здесь, пожалуй, даже побогаче. Разнообразнее и цветистее.
        Машина въехала в чистенький городок. На одном из перекрестков Малль громко попросил шофера остановиться.
        - В чем дело, господин Малль?
        - Афиши! Я увидел знакомую афишу! Прочитайте, пожалуйста.
        Пронин надел очки:
        - Леонид Утесов и Государственный эстрадный оркестр. Концерт в Зеленом театре Пятигорска. Завтра в семь вечера. Обыкновенная концертная афиша. - Шофер нажал на газ.
        - Нет, - сказал Малль, - это не обыкновенная афиша. Такую же я видел на обложке одной из своих пластинок. Полагаю, вы помните, что у меня самая большая в Швейцарии коллекция утесовских грамзаписей. Когда вы сказали, что по прибытии нас, возможно, ожидает выступление джаза Утесова, я в тот же самый миг решил, что обязательно должен побывать на этом выступлении. Это большая удача. Я ведь ни разу не слышал его живого голоса.
        - Стоит ли утомлять себя концертом здесь, в царстве гор и цветов? Лучше уж посвятить все наше время красотам природы!
        Но Малль настаивал:
        - Пропустить такой концерт я не могу! Я просто себе этого не простил бы!
        - Ну, если все так серьезно - я сдаюсь. Концерт мы вам устроим. - Пронин наверняка знал, что этот концерт очень важен и для Малля, и для всей операции. «Опять Утесов. С него, кажется, и началось все дело. Вернее, с его концерта. После представления меня вызвал Ковров, и - поехали. Теперь вот кульминация всей операции снова ожидается на концерте Утесова. А вот до выставки собак наша дружная компания может и не дожить». Это грустное предсказание Пронин постарался сгладить шуткой.
        - Я заметил одну, как мне кажется, закономерность, господин Малль.
        - Какую же? - откликнулся швейцарец.
        - Ведь Утесов-то - еврей… Как и Дунаевский. Да и еще и одессит.
        Малль уставился на Пронина непонимающим взглядом.
        А тот продолжал:
        - Вас, что же, господин демократ, интересуют наши артисты по национальному признаку? Полагаю, следует обеспокоиться не сталинским антисемитизмом, а оголтелым западным сионизмом!
        Малль хохотнул в ответ:
        - По-вашему, что же, если Папа Римский чтит Ветхий Завет, он тоже - сионист?
        - А вы считаете творческий дар божественным? - задал в свою очередь вопрос Пронин.
        - Несомненно!
        - Ну, что же, сойдемся на этом, - примирительно проговорил «глава гидов». - А вот и Пятигорск, почти приехали. На выставку собак пойдем послезавтра, завтра у нас концерт, а сегодня, пожалуй, будем осваиваться в здешних местах.
        - Будем, - подтвердил Малль. Освоились они быстро. Апартаменты не отличались изысканной роскошью внутреннего убранства, зато вид из окна с лихвой компенсировал простоту интерьера. Горы, долины, деревья, карабкающиеся по склонам, ровные линии виноградников - глаз радовала вся эта роскошь.
        Пронин поселился в двухместном номере на том же этаже, что и Малль со своей свитой. Пронин с Андреем нанесли визит Маллю и Вольфу, выслушали восторги дипломата по поводу открывшегося им пейзажа. Вольф был равнодушен к природе, зато восторгался чистотой горного воздуха. Почетные гости были приглашены на завтрак. Гениальный создатель бифштексов Джеймс уже был на кухне и готовил что-то необыкновенно вкусное.
        После трапезы Пронин пригласил гостей в показательный колхоз: там он собирался продемонстрировать Маллю настоящих джигитов и их замечательных псов.
        - Вот увидите. Истинные волкодавы. Я уверен, очень скоро эта порода войдет в моду в Европе.
        - Волкодавы? - Малль поправил очки на носу. - Это собаки, которые сильнее волков?
        Пронин кивнул:
        - Охранники пастухов. Они защищают овечьи стада от волчьих набегов. И весьма успешно. Ну, сегодня в такой защите отпала необходимость: советская власть помогла колхозникам избавиться от волков в тех местах, где пасется скот. - Пронин фантазировал напропалую, играя роль старательного гида.
        - Вот это очень интересная информация. Юрген, запишите. Нет, не в этот, в голубой блокнот.
        Автомобиль быстро преодолевал крутые повороты горной дороги. И даже узкий навесной мостик не стал для водителя сложной преградой: он проехал над пропастью, не снижая скорости.
        - О, да нашему шоферу нужно участвовать в лучших европейских ралли! - заметил
        Вольф.
        - Здешние водители - народ калиброванный, - на ходу ориентировался Пронин. - Это самая уважаемая профессия в горах - джигит автомобиля. Они досконально знают здешние дороги и чувствуют себя в горах, как рыба в воде. Ну а лихость и горячий темперамент у здешних мужчин в крови.
        Малль побледнел от быстрой езды по тряской дороге. Не так уж сильно он доверял местным шоферам. Дрожащим голосом швейцарец заявил:
        - Я хотел бы подарить нашему шоферу что-нибудь из спортивного снаряжения. Юрген, у нас остались футбольные мячи?
        - Вот настоящий кожаный мяч - именно такими играют на первенствах мира! - отозвался секретарь, протягивая подарок водителю.
        - Шофер будет вам благодарен, - улыбнулся Пронин. - Но у нас есть традиция: водителя следует благодарить только после путешествия. Иначе - ой-ой-ой! Глупости конечно, местные предрассудки, но традиции следует уважать.
        Малль замахал руками:
        - Конечно, конечно, Иван Николаевич, нам не к спеху.
        Пронин улыбался не только потому, что заставил Малля поволноваться, но и потому, что шофером на этот раз был не кто иной, как Казбек Атакишев, один из прославленных осетинских чекистов. Казбек - самый меткий стрелок во всем МГБ - одинаково лихо управлялся с горячим конем и разгоряченным «ЗИМом» на горной дороге. Атакишеву не хватало лишь холодной головы - узнай он, что швейцарские гости засомневались в его мастерстве шофера, живо выкинул бы их из машины борцовским приемом.
        Пронин вспомнил, что и по французской, и по американской борьбе Атакишев был неизменным чемпионом внутренних войск. За филигранное владение одним из самых зрелищных борцовских приемов его даже прозвали «королем обратного пояса». Вот уж он испробовал бы свой «обратный» пояс на Малле с Вольфом… Но за герметичной перегородкой «ЗИМа» (а это был опытный образец, один из четырех в СССР!) он не слышал разговоров, которые велись на заднем сиденье.
        В колхозе делегацию встречали живописные горцы. Пронин позаимствовал у кинематографистов костюмы из фильма «Георгий Саакадзе», и колхозники напоминали героев «Тысяча и одной ночи».
        - Вот, господа, это наши колхозники. Истинные горцы, сыны вольного Кавказа. Среди них немало героев прошедшей войны. Метко, знаете ли, стреляют, черти.
        Малль с любопытством разглядывал ряженых. Особенно его интересовали их кинжалы - кстати, отнюдь не бутафорские, местной филигранной работы. Колхозники подарили гостям оружие и набор серебряных кубков. По местной традиции выкатили бочку вина на счастье. Малль, причмокивая, пробовал фрукты и хлеб-соль.
        - Вкусный у них хлеб - душистый. Никогда такого не едал.
        - Не увлекайтесь, господин Малль. В Пятигорске нас ждут с обедом. Берегите ваш желудок и печень.
        - Иван Николаевич, вы для нас, как родная мать.
        - Таковы обязанности гида, - пожал плечами Пронин.
        - Главы гидов, - уточнил Малль.
        Как всегда, все прошло по сценарию Пронина. По горным и степным дорогам они вернулись в Пятигорск - как раз к трапезе. Обедали в ресторане. Натуральная кавказская кухня слегка смутила Малля своей остротой и обилием жареного мяса. Он налегал на сыры, не отказался и от местного вина, вынесенного специально для высокого гостя из самых глубоких погребов. Красное «Цимлянское», игристое
«Абрау-Дюрсо» - гордость местных виноделов - вполне удовлетворили Малля, хотя Пронин с некоторых пор сомневался в искренности швейцарца.
        После обеда состоялся визит Вольфа в сопровождении «гида» к профессору Зеленскому. Профессор, старый доктор еще дореволюционной закалки, прекрасно говорил по-немецки. Представив ему Вольфа, Пронин вышел вместе с собеседниками на дорожку стадиона и наблюдал со стороны, как Зеленский, маленький и седой, оживленно жестикулируя, объясняет что-то Вольфу, подводит к гимнастическим снарядам и тренажерам собственного изобретения. Невысокий Вольф, сняв пиджак, с удовольствием подтягивался на перекладине и увлеченно слушал профессора, задавал ему вопросы, а порой вступал в спор. Пронин сидел на первом ряду трибун и с грустью наблюдал за ловкими движениями молодого атлета.
        Вечером Пронин отправил Андрея на прогулку с Маллем и Хармишами, а сам углубился в размышления. Действие явно шло к развязке. Требовалось написать последний акт драмы под названием «Кошмар в Зеленом театре». Никаких легкомысленных названий предстоящей операции Пронин давать не стал. «Итак, Вольф является заводной пружиной всего террористического механизма. Малль - всего лишь кукушка, выкликающая время, оставшееся до смертного часа. Все его детские игры в бирюльки-запонки - это и сигналы к запуску часового механизма, и одновременно отвлекающий маневр. Маневр, отвлекающий от главного действующего лица - маленького, незаметного, услужливого секретаря. Но кто еще будет в числе исполнителей? Вряд ли проведение столь ответственной операции лежит на двух людях, которые к тому же постоянно находятся на виду. Новые лица должны были появиться в Пятигорске после неожиданного срыва операции на премьере оперетты Дунаевского.

«О концерте в Пятигорске Малль узнал от меня четыре дня назад. Следовательно, надо отметить всех, кто прибыл в город в последние четыре дня и стремится попасть на завтрашний концерт Утесова.
        И очень внимательно к этим людям присмотреться. Не исключено, что это будут вполне приличные, а может быть, даже и уважаемые люди. Проверять надо всех. Жалко, нет Лифшица - его железное упорство и способность подозревать во лжи даже Папу Римского были бы здесь очень кстати. Будем надеяться, что местные кадры все же не дадут слабину.
        Теперь займемся нашей группой. Андрей, кажется, парень с головой, толковый. Ему поручу Лену. Оба должны быть в безопасности. Людей и так хватает. Для поддержки местной милиции из Москвы в нашем поезде приехали три десятка проверенных чекистов.
        К Вольфу - особое внимание, но его трогать нельзя до самого последнего момента. Надо, чтобы его истинная связь с Маллем стала очевидной. Иначе мировая пресса нам покоя не даст. Это, несомненно, усложняет операцию, но зато и придает нам больше азарта. Я ведь уже давно мог приказать арестовать и Вольфа, и Малля - как только стали явными манипуляции с запонками дипломата. Только как доказать в таком случае их связь с нацистской группой? Придется рисковать и допустить господ дипломатов на утесовский концерт, которого они с таким нетерпением ждут. Только предусмотреть надо все возможные варианты. Неожиданностей быть не должно. И, конечно, неплохо бы выяснить, кто такой этот господин Вольф на самом деле. Как ему удалось поймать на крючок миротворца Малля?»
        Пронин представил себе облик швейцарского дипломата, и ему почему-то стало жалко этого холеного представителя буржуазного мира. «Зачем Франц Малль впутался в грязное, кровавое дело? Как мог? Неужели главная причина в деньгах? Нет, все-таки не в деньгах. С деньгами у Малля все в порядке. Тогда в чем проблема?»
        Ну, вот и Кирий. Явился с докладом. Но начал, вопреки приличиям, с вопроса:
        - Иван Николаич, ну как, разгадали шифр Потоцкого?
        Пронин улыбнулся - загадочно, как Мона Лиза.
        - Разгадал. Шифр несложный. А материалец примечательный. Следишь за адвокатом?
        - За ним теперь мои ребята следят. Меня к Саркисову вызывали. Для беседы.
        Пронин хорошо знал полковника Саркисова - начальника охраны Берия.
        - К Саркисову? А что, они уже здесь?
        - Товарищ маршал отдыхает в Ессентуках. Ковров передает ему все доклады о нашей работе с Маллем. Планируется поездка маршала в Пятигорск.
        - Прямо скажем, из Ессентуков далеко ехать не придется.
        - Планируется присутствие товарища Берия на джазовом концерте.
        - Ну что ж, - спокойно сказал Пронин. - Наверное, товарищу маршалу полюбился джаз Утесова после концерта в Клубе чекистов. Пять лет у товарища маршала не было отпуска. Разве он не имеет права отдохнуть под звуки легкой музыки, послушать одесские шутки под южным солнышком? Как ты считаешь, Кирий, имеет он такое право?
        Кирий раскраснелся, как девушка:
        - Я считаю, имеет, Иван Николаич.
        - Ну, вот и отлично. А за охрану товарища Берия на концерте отвечать будет не только Саркисов, но и мы с тобой, Кирий. Смекаешь?
        Шпионский джаз
        Пока Пронин сидел в своем номере за письменным столом и обдумывал завтрашнюю операцию, Андрей не отходил от Малля и Хармишей. Иван Николаевич посмотрел на часы. В 21.15 к нему поднимется Леонид Утесов: они договорились познакомиться лично перед возможным завтрашним терактом. Наконец в дверь постучали, и в комнату вошел сам король джаза в сопровождении долговязого парня в милицейской форме. Пронин встал навстречу гостям:
        - Спасибо, Никифоренко, вы свободны. Здравствуйте, Леонид Осипович!
        Никифоренко тут же удалился, а Утесов и Пронин уселись в кресла друг напротив друга.
        - Агаша не поверит, что я вот так запросто с вами разговариваю… - Пронин начал с любезностей.
        Утесов держался очень самоуверенно, даже несколько развязно. Бравировал своей хрипотцой, южным говором.
        - Агаша - это что за зверь?
        - Моя домработница.
        - Тогда спасибо за комплимент.
        - Леонид Осипович, дорогой вы наш, у нас к вам очень и очень важное дело.
        - Я вас слушаю, товарищ майор.
        - Меня зовут Иван Николаевич. Завтра на вашем концерте будут интересные люди. - Пронин протянул Утесову пачку фотографий. - Швейцарский дипломат Малль, посол Швейцарии в СССР Хармиш с супругой, два человека из их окружения и несколько наших сотрудников, включая вашего покорного слугу. Но это не главное. Вы знаете, что сейчас на водах отдыхает товарищ Берия. Так вот, он тоже будет на концерте.
        Утесов и глазом не моргнул:
        - Мне не впервой выступать перед вождями.
        - Вы меня не поняли, Леонид Осипович. Возможны серьезные провокации. Крайне серьезные.
        - Мое дело - петь, несмотря ни на какие провокации.
        - Но надо быть готовым к худшему. Мы сделаем все для того, чтобы предотвратить возможный теракт, но мы не всесильны. Вы выступали на фронте, под бомбежками, поэтому, я уверен, вы понимаете, что война может продолжаться еще долго. И нужно научиться побеждать врага, предвидеть возможные провокации.
        Утесов устало откинулся на спинку кресла. На коленях у него лежала новенькая фетровая шляпа. Пронин машинально посмотрел на манжеты его сорочки: артист пользовался серебряными запонками…
        - Иван Николаевич, дружище, я на сцене не первое десятилетие…
        - Я знаю, Леонид Осипович.
        - И всю войну мне приходилось давать концерты в опасной обстановке, когда нужно было быть готовым к немедленной эвакуации. Я привык сотрудничать с вашим братом. Мое дело - вести концерт. А что касается вопросов безопасности, здесь банкуете вы. Идет?
        - Идет. Но и вы, Леонид Осипович, должны нам помочь. - Пронин протянул Утесову план концерта. Репертуар, набор реприз, схема зрительного зала с указанием мест и почти всех зрителей, которые их займут.
        Утесов быстро просмотрел эти бумаги и, поморщившись, сказал:
        - Ну, дружочки мои, это уже не концерт. Я же не дрессированная обезьяна, чтобы повторять все ваши движения. У нас эстрадный оркестр, мы ориентируемся по настроению публики, я ведь зачастую и сам не знаю, какую песню мы споем следующей. Не могу я вот так, по бумажке, играть для людей… Я же все-таки из Одессы…

«Ох уж эти артисты! Этот будет долго ломаться», - подумал Пронин.
        - Не можем мы, Леонид Осипович, пустить концерт на самотек. Не можем. Речь идет о жизни зрителей. Придется вам на сей раз наступить на горло собственной песне…
        - Может быть, вы, товарищ майор, и споете? Для обеспечения стопроцентной безопасности, а?
        - Поймите же, террористы могут разнести весь Зеленый театр, и тогда погибнут люди. Криминалистам придется опознавать останки швейцарского посла и его коллеги из ООН. Под угрозой жизнь товарища Берия. Вы этого хотите?
        Утесов упрямо сжал кулаки:
        - Какие у вас полномочия?
        - Если угодно, товарищ артист, я дам вам московские телефоны, по которым вы сможете позвонить и проверить мои полномочия. «Еще немножко поломается и капитулирует», - подумал Пронин.
        И он оказался прав. Спустя час собеседники душевно беседовали за чашечкой чая.
        - Вы знаете, Иван Николаевич, когда дядя Ледя выступал перед красноармейцами, ездил со своей бандой в действующую армию, всегда возил с собой целый воз с костюмами. Это было опасно при обстрелах, но я человек упрямый. Перед солдатами мы выступали при полном параде - как в лучшем зале Ленинграда или Москвы. Вы понимаете, бойцы должны были почувствовать себя в сказке, в кинокомедии про веселых ребят. Тут чистота воротничка играет не последнюю роль! Дядя Ледя это знал назубок!
        - Перед Маллем, Леонид Осипович, вы тоже будете выступать при полном параде. И дадите джазу!
        - Что вы такое говорите, товарищ Пронин, где джаз? Какой джаз? Мы исполняем патриотические матросские вальсы!
        Пронин усмехнулся:
        - Нет уж, дорогой наш артист, вы до конца дней будете посланцем джаза в СССР!
        - Я, Иван Николаевич, смерти не боюсь уже давно, - говорил Утесов, растягивая гласные, - я ведь еще в тридцатых годах жил в Питере, на улице имени поэта-самоубийцы Маяковского. Но знаете, когда смерть стала мне совсем смешна?
        - После войны?
        - Да. Это случилось во время моего первого послевоенного приезда в Одессу. Месяц назад. Я давал концерт в клубе черноморцев. Он прошел на ура! Соскучились одесситы по веселой песне. Выхожу с черного хода и сажусь в авто. И вдруг! Подбегает к машине женщина-одесситка с ребеночком годиков пяти-шести. Я настоящих одесситов за версту узнаю. Хватает она, значит, за ручку дверь моей машины и рвет на себя что есть сил. Я смотрю на женщину, она смотрит на меня, что-то прикидывает, потом толкает вперед сынишку и громко так говорит ему: «Смотри, Сеня, это Утесов! Когда ты станешь большим, он уже умрет!» Я, как вы понимаете, так и окаменел. А она преспокойно закрывает дверь и неспешно уходит.
        Пронин улыбнулся и покачал головой.
        - Так что, - продолжал Утесов, - я, скорее всего, в Одессу больше не ездок. И еще. Я твердо решил прожить лет если не до ста, то уж до восьмидесяти - точно! Хочу сначала дожить до коммунизма, а там уж все будет по потребностям, включая здоровье. И мы сможем прожить столько, сколько влезет. Так что сделаю я все, что вы просите. А ну, как эта мамаша окажется права, и я не доживу до того времени, когда Сеня станет большим?
        - Ну что же, Леонид Осипович. Я тоже могу вам рассказать одну историю. Не так давно я услышал одесский анекдот о своей собственной смерти.
        - И от кого же?
        - От одного писателя. А он его услышал от своего читателя…
        - О, товарищ майор, вы так популярны в литературных кругах!
        Пронин грустно улыбнулся.
        - И что же это за «смерть»? Уверен, самая героическая.
        - Увы. Но начну по порядку. В некоем году был арестован одессит за анекдоты про товарища Сталина. Все чин чином - приводят его на допрос. Сотрудник органов требует повторить злосчастные шутки. Одессит наклоняется к нему и шепчет на ухо:
«Шу-шу-шу…» Сотрудник заливается смехом, не может остановиться и… умирает.
        Одессита ведут к начальнику отдела. Тот смотрит грозно на вошедшего арестованного и приказывает: «Говорите все, иначе расстрел!» Одессит наклоняется к нему и снова шепчет: «Бу-бу-бу…» Начальник отдела заливается смехом и… тоже умирает.
        Руководитель областного ведомства, которому доложили о произошедшем, поразмыслив, отдает приказ: «Расстрелять без суда и следствия». Одессита ведут на расстрел, но уже у самой стенки начальник расстрельной команды говорит ему: «Знаешь, до нас дошли слухи… Ты по секрету скажи мне: ну, что ты там рассказывал». Приговоренный к расстрелу наклоняется к нему и шепчет на ухо: «Шу-шу-шу»… Начальник расстрельной команды заливается смехом и… умирает.
        Утесов, заинтригованный рассказом Пронина, воскликнул:
        - И одессита не расстреляли?!
        - Нет. Но дело приняло серьезный оборот. Данные об этой истории отослали в Москву, откуда пришло приказание: «Арестованного особо опасного государственного преступника везти под усиленной охраной в Москву, на Лубянку, и передать ведение дела майору Пронину».
        - И что же вы с ним сделали? - нетерпеливо спросил певец, разминая во рту папиросу.
        - Как видите, майор Пронин жив и сидит перед вами. Арестованного расколол, все выяснил и расстрелял.
        - И что же, так и не услышали анекдот?
        - Почему же? Услышал. В деле значилось, что преступник действительно рассказывал анекдоты о вожде Советского государства. Но тут мы приступаем к развязке. Через пять лет лондонская газета «Таймс» опубликовала следующую заметку: «В шикарном номере отеля «Хилтон» был найден мертвым известный резидент советской разведки майор Пронин. Смерть наступила при неизвестных обстоятельствах, однако за минуту до этого прислуга отеля слышала из номера русского шпиона громкий смех».
        Пронин посмотрел на Утесова. Утесов лукаво прищурился и спросил:
        - Значит, ваше, так сказать, тугодумство подарило вам несколько лишних лет жизни?
        - Почему же лишних? - грустно улыбнулся Пронин. - Да, наша популярность несколько иного рода, нежели ваша, товарищ народный артист. И еще. Вам все же не была указана дата смерти. Ведь можно представить себе такую ситуацию, что маленький Сеня не захочет становиться большим. Это ведь часто случается с маленькими мальчиками. Вдруг он никогда не вырастет, и навсегда останется маленьким. Тогда вы, Леонид Осипович, будете жить вечно. А вот я должен буду умереть ровно через пять лет после того, как услышу анекдот о нашем вожде.
        - А вы не слушайте эти анекдоты, Иван Николаевич. Я вот никому не рассказываю политических анекдотов ни со сцены, ни даже в частных разговорах. Поверьте мне на слово! Эти политические анекдоты такие скучные…
        Собеседники с пониманием посмотрели друг на друга.
        - Ваша правда, Леонид Осипович, - сказал Пронин, - поэтому я предлагаю вам послушать светскую болтовню западных дипломатов. Пойдемте, я вас познакомлю с вашими буржуазными почитателями. Кстати, наш почетный гость, Франц Малль, - обладатель коллекции ваших грамзаписей, чем очень гордится. Вы уж уважьте его филофонические пристрастия и подарите ему что-нибудь со своим автографом…
        Репетиция перед бурей
        Поздно вечером Хармиш давал в гостинице фуршет. Собралось избранное общество: делегация из Москвы и два местных представителя советской элиты. Андрей Горбунов не отходил от Малля, а Пронин, как на поводке, водил от столика к столику Утесова, знакомил его с гостями.
        - Это господин Франц Хармиш, чрезвычайный и полномочный посол Швейцарии в Советском Союзе.
        Утесов улыбнулся:
        - Вы - чрезвычайный и полномочный посол, а у здешнего шеф-повара - осетрина чрезвычайного и полномочного посола.
        Присутствующие оживились. Кажется, вечер начинался удачно.
        - При нем я предпочитаю помалкивать. Знаменитый одесский юмор убивает наповал, - сказал Пронин Юргену Вольфу, представив артиста всем гостям и потягивая теперь из длинного бокала шампанское. Юрген улыбнулся:
        - Спасибо вам за вашего профессора, Иван Николаевич. Это новое слово в гимнастике. Я просто поражен.
        - Продолжайте поражаться, в нашей стране вас ждет еще немало чудес, - ласково произнес Пронин и многообещающе улыбнулся.
        Маленький секретарь кивнул и направился в сторону Малля.
        Горбунов, очутившись за спиной Пронина, быстро прошептал ему в ухо: «Запонка». - И растворился в толпе. Пронин быстро обернулся и тоже пошел вслед за Вольфом, к Маллю. «Молодец Андрюша, не ошибся я в нем. Чисто работает». Горбунов чем-то напоминал ему Железнова.
        - Что, господин Малль, я вижу, вы заскучали, - опередил он Вольфа.
        - Я нахожусь в предвкушении завтрашнего концерта.
        - А вы познакомились с Утесовым?
        - Да вы же сами меня и познакомили… - Малль показал Пронину пластинку, которую он получил в подарок от артиста.
        Пронин картинно схватился за голову:
        - Простите, у нас, гидов, память девичья. Столько хлопот…
        - Простим Ивана Николаевича? - Малль обратился к Вольфу.
        Тот кивнул в знак согласия.
        - Мой секретарь вас прощает. Мне остается только согласиться с самым высокообразованным нашим сотрудником.

«Ого, Малль-то подтрунивает над своим секретарем-кукловодом, - подумал Пронин, - сказывается аристократическая жилка. Только вот куда денется ваша ирония, господин из ООН, когда начнется заваруха, в которой главными аристократами будут герцог динамит и маркиз пистолет?»
        Горбунов был прав: на левой руке Малля запонка отсутствовала. Игра началась? На правом манжете, к неудовольствию Пронина, виднелась все та же, в форме герба, серебряная печатка… Почерневшая, антикварная вещица…
        Здесь, на вечеринке, ему снова понадобился эзопов язык - как тогда, в театре. Список гостей Хармиша лежал в письменном столе Пронина - значит, сегодняшнюю ночь нужно будет посвятить анализу, сопоставлению мест, действий и персон. В самом начале ужина Пронин увидел Лену среди девушек, разносивших на подносах фужеры с шампанским… Он узнал ее со спины, несмотря на одетую униформу. В ее движениях Пронину мерещилось что-то тревожное. Очень не хотелось впутывать Лену в серьезное дело, но как остановить эту решительную, своенравную девчонку? «Что ж, если Андрей так хорошо себя ведет, можно надеяться, что и с Леной он справится. Надеюсь, и она не подведет - все-таки уважение к серьезной операции у нее должно быть. Как смешно говорит Ковров, «должно иметь место быть». А Малля я завтра возьму на себя. Теперь его ни на шаг отпускать нельзя. Хотя тут, конечно, не в одном Малле дело».
        Берия в ресторане не присутствовал. Он предпочитал отдыхать в более укромных местах. Но Пронин на всякий случай приказал Кирию держать ухо востро на случай неожиданного приезда товарища маршала.
        Гости Хармиша уже выпили по два-три бокала, слегка закусили, расселись, чтобы послушать импровизированный концерт. Пронин вышел на авансцену:
        - Да, дорогие друзья, я знаю, чего вы ждете, - он улыбнулся, как заправский конферансье, - как говорится, на улице идет дождь, а у нас идет концерт. Пардон, концерт будет завтра, а сегодня… Так что же, Леонид Осипович, вы сегодня порадуете нас своим джазом?
        Утесов картинно замахал рукой:
        - Вы просите джаза? Его нет у меня. Мы теперь эстрадный оркестр. У джаза, как выяснилось, есть нехорошие родственники за рубежом. Мы теперь играем только матросские вальсы.
        - Я думаю, никто из присутствующих здесь не бросит камень в матросский вальс, - со скрытым намеком сказал Пронин и сошел с авансцены в зал.
        Утесов властным и артистически выверенным жестом подозвал к себе музыкантов, и они быстро расположились за инструментами. Грянуло что-то небывалое - смесь военных маршей и городского романса. Несколько минут Утесов лениво, несколько карикатурно дирижировал своими «веселыми ребятами», а потом запел песню о тоскующих по Родине моряках.
        - Хорошая песня! - Стоящий рядом Вольф взялся за локоть Пронина.
        - Да-да, - откликнулся Иван Николаевич. Он думал о Лене, о завтрашнем концерте. И певческий азарт Утесова внушал ему новые тревоги: «Такой в концертном угаре может забыть про все инструкции, поменять репертуар - и тогда, Пронин, ты можешь сбиться с ритма операции».
        Этот ритм, известный одному ему, был основой знаменитой пронинской системы. И майор беспощадно пресекал все попытки кого бы то ни было вмешаться в задуманное им. Если Пронин просил Утесова петь определенные песни - значит, с другими песнями ему будет сложнее провести операцию. «Это не я капризный, это работа у меня капризная», - говорил обычно Пронин оппонентам (чаще всего - воображаемым).

…Утесов вел импровизированный концерт с мастерством настоящего профессионала. Поскольку гости не знали русского языка, он главную роль отвел музыке. Показал-таки одессит, что джаз в СССР знают не понаслышке! Наряду с советскими песнями собравшиеся услышали известные мелодии из «Серенады солнечной долины», аргентинское танго, фокстрот… Гленн Миллер обязательно пожал бы Утесову руку за этот сорокаминутный дивертисмент на маленькой сцене ресторана. Перекличка инструментов, неожиданные смены темпа, знаменитые утесовские «синкопы» плюс бешеная энергия и оптимизм всей джаз-банды. Пару раз Утесов переходил на откровенный эксцентрический хрип - например когда изображал злоключения барона фон дер Пшика в СССР. После очередной хохмы легко переходил на сентиментальные вальсы… Собравшиеся были в восторге.
        Пронин внимательно наблюдал за рукавами Малля, то и дело взлетавшими вверх, когда тот аплодировал. Пока все оставались на своих местах. Если логика не подводит, Малль указывал своим агентам на готовность к проведению операции. Только вот, кроме Вольфа, никого из возможных исполнителей в помещении не было. Может быть, это тоже была репетиция перед бурей, как и у Утесова? Не пол же под рестораном они, в самом деле, заминировали!
        Нет, до такого предполагаемые террористы явно не додумались. После бурных оваций утесовскому эстрадному оркестру довольные слушатели разошлись по своим номерам, чтобы выспаться перед завтрашним «большим» концертом.
        Дипломат Франц Малль покидал собрание, прижимая к груди, словно драгоценность, патефонную пластинку с автографом Леонида Утесова. Артиста, который на следующий день мог стать жертвой террористического акта, к подготовке которого швейцарский дипломат - что уж скромничать! - имел непосредственное отношение.
        Как провел эту ночь - ночь перед боем - майор Пронин, мы читателю не поведаем. Недаром называли его «человеком с двумя сердцами». И интересовал его в эту теплую южную ночь более всего один вопрос: как мог оказаться Малль втянутым в деятельность нацистских террористов? Несколько раз брал телефонную трубку и просил соединить его с Москвой. Лишь в перерывах между разговорами ему удалось урвать немного времени для сна.
        Почетный член
        С утра Пронин проинструктировал участников операции, спокойно объяснил снайперам, куда им целиться и в каких случаях начинать стрельбу. Андрея Пронин обнял и тихо сказал:
        - Будешь с Леной. Весь вечер. Везде - в фойе, в зрительном зале, в буфете. Отвечаешь за нее головой. За Маллем на концерте не следи. У него будут более опытные «няньки».
        Потом он отыскал Лену и попытался отговорить ее от культпохода в театр. Девушка чуть не заплакала:
        - Да я же мечтала об этом концерте еще в Москве!
        Пришлось уступить.
        - Но учти, делаем вид, что мы с тобой незнакомы. Я буду работать, а не развлекаться. А ты - чтобы не отходила от товарища Горбунова. Он отвечает за тебя, так что не создавай ему служебных неприятностей.
        Лена не сопротивлялась - ей даже было интересно пообщаться с молодым переводчиком, да еще приобщиться к опасному предприятию.
        - А что, неужели может быть погром прямо на утесовском концерте? - спросила она Пронина.
        Майор поморщился:
        - О чем ты? Начиталась о 1905 годе?
        - Нет, я имею в виду - эхо войны, бывшие полицаи, террористы…
        Пронин рассердился:
        - Выброси эту чушь из головы. Мы здесь работаем. Про эхо войны напишут писатели. Вот Андрей, он тебе расскажет и про пещеру Лехтвейса, и про Пинкертона, и про полярных летчиков, и про то, как на фронте «языков» брали. А потом мы с тобой станцуем матросский вальс под мелодию утесовского оркестра.
        Девушка, кажется, обиделась, ее губы дрогнули:
        - Не доверяешь…
        Но Пронин и не рассчитывал на иную реакцию. Сейчас было важно отвадить ее от себя, чтобы она спокойно общалась с Андреем. «Пусть лучше ведет себя так, чтобы я ее приревновал». Оставив девушку расстроенной и недоумевающей, Пронин поспешил к зданию Зеленого театра.
        Первый пункт - зрители. В зале, у входа и выхода, на крайних местах в партере и в амфитеатре, в первом и последнем рядах балкона, в фойе театра и в театральном буфете - везде были зарезервированы места для «внимательных» людей, огнестрельное и холодное оружие которых тщательно спрятано в складках одежды. Не забыл Пронин и про колоритных кавказцев: грузин, черкесов и лезгин. Начальник местной милиции майор Рудый должен был поставить у входа в театр лишь двух скромных сержантов, чтобы обилие людей в милицейской форме не мешало отдыхающим наслаждаться культурной программой.
        Пронин пообщался и с директором театра, самодовольным тучным человеком, страдающим одышкой от злоупотребления вином и жирной пищей. В день концерта майор контрразведки и «руководитель гидов» принял руководство театром на себя, отправив советского управляющего отдыхать. Зато с техническим персоналом сразу же началась активная работа. Кулисы превратились в опорные наблюдательные пункты и точки ведения прицельного огня. Будка суфлера и вовсе стала дотом. Пронин рисовал чертежи, вымеряя баллистические линии траекторий пуль. Важно было не оставить без внимания ни одного участка зала и сцены. Он прошел с техниками по всем открытым и закрытым помещениям театра, вплоть до каморки уборщицы и компрессорной будки. Обошел вместе с дворником - стариком, помнившим спектакли с участием Ермоловой и концерты Шаляпина, все здание снаружи и даже проверил стены в подозрительных местах.
        Особое внимание Пронин уделил служебному входу. Категорический приказ запрещал пропускать через него каких бы то ни было незапланированных зрителей.
        - Даже если вдруг Сам появится у служебного входа, - не пускать, а в случае необходимости - применять оружие согласно полученным инструкциям! - почти кричал Пронин сотрудникам, отвечающим за этот самый непредсказуемый участок театра…
        Пронин знал, что маршал будет на концерте, но он войдет не с обычного служебного входа. Для таких гостей был предусмотрен заросший декоративным виноградом вход, от которого винтовая лестница шла прямиком в ложу.
        Вся эта суета продолжалась до обеда. Пронин вернулся в гостиницу, просмотрел кое-какие бумаги, еще раз позвонил в Москву и пошел искать Андрея Горбунова, который вел наблюдение за Маллем и Вольфом.
        Вся троица прогуливалась в саду. Пронин издалека приветствовал дипломата взмахом руки.
        - Господин Малль! - прокричал он. Гуляющие остановились.
        Пронин быстро подошел к швейцарцу:
        - Хорошо, что я отыскал вас. Только что коллега из Москвы привез мне одну интересную вещичку, - майор полез в карман. - Вы ведь отменили встречу с председателем общества филофонистов. Старик, конечно, расстраивался… но все понял, простил… И вот, зная о вашей коллекции, интересе к советскому джазу, он ходатайствовал на общем собрании о принятии вас в почетные члены общества. А теперь, не прошло и недели, вы получаете… - Пронин вытащил из кармана и показал Маллю небольшой красно-зеленый предмет, - значок Советского общества филофонистов. Носите его с гордостью!
        Пронин повертел значок в руках, посмотрел на Малля и Вольфа, склонившихся к нему, чтобы получше рассмотреть подарок.
        - О, у вас с вашим секретарем совершенно одинаковые глаза, - неожиданно воскликнул Пронин, взяв Малля за плечи, чтобы лично приколоть значок к лацкану его пиджака, - необычный цвет - светло-зеленый… Я бы мог даже подумать, что вы родственники.
        Он почувствовал, что Малль стал на миг как натянутая струна, казалось, он сейчас зазвенит. Однако опытный дипломат быстро взял себя в руки.
        - Благодарю вас, господин Пронин, за высокую оценку моих скромных коллекционерских достижений…
        - Ну, это вы не меня благодарите, а наше филофоническое общество. Вот еще диплом, подтверждающий, что вы - почетный член общества. Здесь есть адрес и почтовые реквизиты. Можете отправить им благодарность. А мы отправляемся обедать. Сегодня - рыбная кухня, осетрина, о которой упоминал вчера Утесов. Уверяю вас, он неспроста это сделал.
        Непринужденно беседуя о тонкостях рыбной кулинарии, маленькая группа, состоящая из двух возможных террористов и двух контрразведчиков, направилась в ресторан. До начала джазового представления оставалось не более пяти часов.
        Партия миллионеров
        На концерт в Зеленый театр Пронин следовал чуть ли не под руку с Маллем. Манжета рукава на этой руке не была дополнена запонкой. Малль явно давал знак своим сообщникам быть готовыми к началу боевых действий.
        - Вы прекрасный гид. Скажите, кому я должен написать благодарность за вашу работу? - болтал Малль. Но под маской непринужденности Пронин чувствовал нетерпеливое ожидание.
        - Не стоит торопиться, господин Малль, наша программа еще не исчерпана. Кто знает, может быть, я успею скомпрометировать себя?
        - Не верю! Вот в это - не верю! - Малль экспрессивно замахал руками. Да, на левой руке не было запонки. А на правой… Пронин не успел рассмотреть.
        Они вошли в здание театра и, походив по фойе, на стенах которого были развешаны фотографии знаменитых артистов, выступавших в этом курортном театре, прошли в зрительный зал. Пронин по ходу следил за действиями чекистов и находил, что все пока соответствует сценарию. Вокруг Малля, Вольфа и Хармишей постоянно, незаметно сменяя друг друга, суетились несколько наблюдателей.
        Публика начала занимать свои места. Берия со свитой явился незаметно. Это была сугубо мужская компания - Берия, Саркисов, секретарь Краснодарского крайкома и один рослый охранник. Второй офицер охраны дежурил у входа, под декоративным виноградом. Наискосок от ложи уселся Кирий, готовый жизни не пожалеть, если представится случай спасти товарища Берия. Пронин бросил взгляд на ложу и ощутил, что провал в этом деле перечеркнет всю его почти тридцатилетнюю службу на благо госбезопасности. Если что-то случится с Берия… Что там шум на весь мир - гораздо важнее, что Пронин сам себе этого не простит, если выживет. Одно плохо: Кирий и Горбунов, конечно, тоже сразу заметили человека в пенсне. Ребята сразу занервничали. Вот он, пресловутый «визит-эффект»: в присутствии начальства и у докторов трясутся руки, и ракеты не взлетают, и чекисты впадают в мандраж… Пронин шепнул Кирию, подмигивая на все лады: «Тебе задание: выучить наизусть все песни, которые Утесов исполнит. Завтра проверю».
        Иван Николаевич всматривался в лица местных и приезжих любителей Утесова. Вот и Лена с Андреем. Он их усадил так, чтобы можно было переглядываться с Горбуновым. Как всегда, особую тревогу вызывал амфитеатр: там находились случайные, хотя и ненавязчиво проверенные, люди. Ну и свита Малля тоже могла доставить неприятности. Прислуга и секретарь были рассредоточены по партеру. Это скверно, если бы сели рядом, легче было бы контролировать. Но Малль сам договаривался о билетах для Вольфа и повара, навязывать ему свои условия было нельзя. Он и так, несомненно, подозревает Пронина в сотрудничестве с органами… Так что Вольф заказал место поближе к сцене, а Джеймс - недалеко от выхода. Хармиши же сели в середине зала.
        - Вчера Утесов мне понравился. Он в хорошей форме, - заметил Малль, когда они садились на свои места. Второй ряд, самый центр.
        - На больших концертах он обычно особенно хорош. Воодушевляется от внимания зрителей. Так что вы не стесняйтесь, можете ему что-нибудь крикнуть, подбодрить.
        - Сразу видно, Иван Николаевич, что вы не знаете Европу. Мы привыкли к таким выкрикам на концертах, что советский зритель кажется мне сущим пуританином. Таких скромников уже не сыщешь даже в Бирмингеме - в районах, где живут одни старики.
        Пронин пожал плечами:
        - Спасибо за откровенность. Мы, русские, любим, когда нас ценят.
        Зал был полон. Голоса сливались в общий гул. Через радиодинамики концерт транслировался и в парках Пятигорска. Там, под «тарелками», собралась своя публика. Местные жители терялись в многочисленных рядах туристов из разных краев и областей Советского Союза. Здесь были рабочие, военные, учителя и учащиеся, люди молодые и не очень, отдыхающие с семьями… Пронин думал об этих людях - прошедших войну, несущих на своих плечах тяготы разрухи. Вот они приехали на воды, чтобы отдохнуть, подышать целебным горным воздухом, послушать легкую музыку и шутливый конферанс. А им снова угрожают войной. Но не такой, когда в бою враги сходятся лицом к лицу. Им хотят нанести удар в спину - а это подлая стратегия терроризма!
        Но на то и есть на свете он, майор Пронин, чтобы ничего у врагов не вышло, чтобы эти люди спокойно слушали музыку, пили нарзан и не задумывались о своей безопасности.
        - Вы говорили, что уважающие себя артисты всегда опаздывают, однако Утесов точен! - сказал Малль.
        Пронин посмотрел на его левую руку. Край манжеты вылез из-под рукава пиджака. Кажется, мелькнуло что-то блестящее. Пронин побледнел, сжал губы, но выдавил из себя непринужденным тоном:
        - Да, сегодня Утесов пунктуален.
        Пронин заволновался. Нужно было убедиться, есть или нет запонка на левой руке. Правую руку он отлично видел - там запонка была. Он нагнулся, чтобы покрепче завязать шнурок на ботинке, и, изогнувшись, все-таки рассмотрел манжет. Облегченно вздохнув, принял обычную позу.
        Улыбающийся Утесов вышел на сцену под громкие аплодисменты. Оркестр заиграл попурри известных мелодий, которое заканчивалось шутливым обращением Утесова к публике:
        Вот приехали мы к вам,
        Здрасьте!
        Все ребята, и я сам,
        Здрасьте!
        Коля, Саша и Орест,
        Миша, Вася, весь оркестр,
        Много тут есть диковин,
        Каждый - почти Бетховен,
        Это надо понимать!
        Пронин оглядел зал, отыскал взглядом Андрея Горбунова. Тот едва заметно кивнул, уловив взгляд шефа на расстоянии. Пронин посмотрел успокаивающе, даже как-то буднично, как будто оба они сидели на завалинке, возле деревенского дома. Был когда-то и у майора Пронина такой вот родительский дом - с коровником и курятником, покосившимся забором… Берия благодушно поаплодировал Утесову, даже улыбался. Вот ведь молодец Утесов - нисколько у него не трясутся колени «в высочайшем присутствии». Актерская выдержка на высоте! А у нас еще не все в этом смысле отлажено… Так думал Пронин, который тоже непринужденно улыбался, но чувствовал, как похолодела у него спина.
        Выступая, Утесов задействовал и свою фетровую шляпу - ту самую, которую он мял в ладонях в гостиничном номере Пронина. «Пока он не отклоняется от нашей программы. Ну, давай, давай, дядя Ледя, не подводи!» - подумал тот. Малль выглядел устало. Да, было видно, что ему нравится музыка, но, видимо, духота и ожидание начала теракта сделали свое дело. Он двумя руками оперся на спинку соседнего кресла.
        Пронин опустил глаза. Итак, запонка на левой руке Малля появилась. Иван Николаевич встретился глазами с Утесовым и обтер лоб большим белым носовым платком. Леонид Осипович победно вскинул руки в конце песни и заявил:
        - И нам, и вам пора немножко отдохнуть и отведать здешнего знаменитого нарзана! Лично я не откажусь от двух-трех стаканов…
        И быстро ушел со сцены, уведя за собой остальных артистов.
        Первое действие оказалось коротким. Малль посмотрел на Пронина с удивлением:
        - Оркестр звучит великолепно, но… Какое короткое отделение! Он спел всего две песни…
        - Такова программа, - Пронин развел руками, - следующее отделение будет куда длиннее.
        - Да, бережете вы своих артистов. - Малль, все еще удивленный и даже несколько растерянный, встал со своего места.
        Большинство зрителей также решили последовать совету Утесова и выпить знаменитый нарзан, который девушки-буфетчицы развозили по фойе в многочисленных тележках. Пронин обратил внимание на Вольфа, который большими глотками пил из стакана прозрачную жидкость. Он перехватил серьезный злой взгляд, брошенный на него секретарем. Как не похож он был в эту минуту на беззаботного спортсмена! «Что, не по вашему плану идет спектакль, господин террорист?» - подумал майор и быстро повернулся к Маллю.
        - Извините, господин турист, но нам не придется скучать в антракте. Товарищи из Министерства иностранных дел накрыли для вас столик в одном живописном местечке неподалеку отсюда…
        - Да? И Хармиши будут там?
        - И Хармиши, и Хармиши. - Пронин аккуратно взял Малля под локоть и повел его к выходу. Толпа отделила их от посла с супругой, рассматривающих фотоэтюды, выставленные в саду. Они скрылись из поля зрения Малля. Но и Пронин, конечно, не мог видеть Горбунова с Леной.
        Наконец, оба вышли из Зеленого театра. По дороге к Пронину подошел человек в штатском, остановил его и попросил закурить. Тот на пару шагов отошел от Малля и, вынув из кармана коробок спичек, протянул его наклонившемуся к нему человеку. Вернувшись к Маллю, Пронин улыбнулся.
        - Вот и наша цель, - показал он рукой в сторону небольшого круглого здания, видневшегося метрах в двухстах.
        - Какое все же странное было отделение концерта, - не переставал удивляться Малль. - Будем надеяться, что второе будет не хуже того, что мы слышали вчера в ресторане…
        - На этот счет не беспокойтесь. Утесов - мастер высшего класса! Его не собьют с ритма ни жара, ни бандитская пуля.
        Пронин ввел Малля в закрытую беседку - любимое место уединения бывшего владельца здешней усадьбы…
        - Вот так, - сказал Пронин, запирая на ключ дверь беседки. Никакого столика здесь не было - только два плетеных кресла и сервант.
        - Я не понимаю вас, Иван Николаевич, куда вы меня привели? - Малль озирался по сторонам в поисках столика с яствами и Хармишей.
        - Вы прекрасно меня понимаете, господин Малль. - Пронин никогда не разговаривал с ним строгим командирским голосом. - Надеюсь, вы не станете делать глупости и добровольно отдадите мне ваши драгоценные запонки…
        - Это что - грабеж? Да вы сошли с ума! Вас не контузили где-нибудь под Сталинградом?
        Злое, с выступившими скулами лицо Пронина не сулило Маллю ничего хорошего:
        - Снимите с манжет и отдайте мне ваши запонки. Серебряные, в форме герба, - Пронин сунул руку в карман, - считаю до трех. На счет три - стреляю вам в правую ногу. На счет пять - в левую. И учтите: театр оцеплен, среди зрителей - наши люди. Много наших людей. Таких же «гидов», как и я.
        - Ваши люди? - Малль оскалился. - Тогда закажите для них панихиду! Я могу снять запонки, но этим уже ничего не исправить.
        - Раз!
        - Вы будете отвечать за ваши действия!
        - Два!
        - Я их выбросил, потерял. Был такой уговор!
        Малль покраснел, вспотел. «Несчастный напуганный человечек. В этом деле были важны только его запонки. Да еще то, что он все время находился в центре всеобщего внимания».
        - Хорошо, вот. - Малль дрожащими руками снимал с манжет рубашки украшения. - Берите, но я заявляю официальный протест!
        - Протестуйте, но не забывайте, что вы у нас с частным визитом… А теперь пойдемте в зал. Мы, кажется, опаздываем на второе отделение. И улыбайтесь, господин Малль, это веселый концерт!
        Пронин подтолкнул присмиревшего дипломата к двери.
        Но, выйдя из беседки, он понял, что простой манипуляцией с запонками в этом деле не обойтись. В Зеленом театре началась суматоха. «Черт побери, неужели мы где-то дали осечку?»
        К Пронину уже бежал долговязый милиционер Никифоренко.
        - Иван Николаевич, - громко кричал он на бегу, - Горбунов! Горбунов!
        Пронин прервал крики милиционера:
        - Так. Ведите этого, - Пронин указал на Малля, - в партер, на самое видное место. Пусть покажет благородному собранию свои осиротевшие манжеты. А я займусь Горбуновым.
        И Пронин поспешил к зданию театра.
        Но, только вбежав в зал, Пронин понял, что Горбуновым заниматься поздно. В фойе люди из его команды едва справлялись с напором толпы. Зрители валили из зала, испуганные, с криками и стонами. Десятка два крепких людей, среди них выделялись три статных кавказца, умело направляли людей к выходу.
        - Соблюдайте тишину, граждане, очень вас просим, соблюдайте спокойствие! - то и дело слышались голоса чекистов. Берия в ложе не было…

«Молодцы, главное, чтобы паника не стала бесконтрольной, тогда люди просто передавят друг друга в дверях». Умелые действия группы приободрили Пронина. Он протиснулся в зал и посмотрел поверх голов в сторону сцены. Посередине стоял Утесов со всей своей командой. А в углу сцены притаился коренастый Вольф. Одной рукой он держал Лену за плечи, другой прижал нож к ее горлу.
        Толпа напирала, оттесняя Пронина к выходу. Вдоль стены зала он заметил пять или шесть своих людей. С их помощью ему удалось пробиться почти к самой сцене. Вольф что-то резко крикнул по-немецки. Раздались женские крики. Смятение нарастало.
        Пронин выстрелил в воздух. Это подействовало: установилась тишина. Напор толпы ослаб. Люди замерли на своих местах.
        - Остановитесь, Вольф! Я приказываю вам! Посмотрите на вашего шефа. Посмотрите на его манжеты. На манжеты!
        Никифоренко, подталкивая Малля, с трудом пробирался вслед за Прониным к сцене.
        Пронин поднял вверх руки Малля, на которых виднелись манжеты. Но без запонок. Вольф, не убирая ножа от горла девушки, смотрел на дипломата.
        - Юрген, не надо никого убивать! - проговорил тот дрожащим голосом.
        - Это не вам решать, папаша, - прорычал Вольф.
        Пользуясь моментом, чекисты разделили публику на группы и быстро построили зрителей в колонны вдоль проходов. Слышались громкие причитания какой-то пожилой женщины.
        Неожиданно в колоннах ахнули. Вольф полоснул Лену по горлу. Брызнула кровь. Тело девушки рухнуло со сцены. Вольф снова хрипло крикнул по-немецки: «Смерть всем!»
        Утесов закрыл лицо руками, когда Вольф ловким движением схватил за горло одного из музыкантов. Дальнейшее вспоминалось свидетелям как молниеносная вспышка: утесовский хрип «Батюшки!», выстрел и зловещая ухмылка майора Пронина, который крикнул: «Доктора!» и добавил шепотом: «Барабанщику плохо…»
        Музыканта тут же подхватили на руки. Лену унесли за кулисы. У служебного входа стоял автомобиль с военными медиками - помощь не заставит себя долго ждать.
        Тело Юргена Вольфа в неестественной позе лежало на краю сцены. Открытые глаза, не мигая, смотрели на подбегающих чекистов.
        - Мертв, - констатировал Пронин, пощупав руку секретаря.
        Никифоренко отчитывался ему о своей удивительной находке:
        - Ко мне подошла Лена и сказала, что Андрея нет, куда-то он запропастился. Ну, я и пошел в мужской туалет… Антракт уже заканчивался… Он там и лежал в прикрытой кабинке. Глубокое ножевое ранение. Прямо в сердце. Врачи говорят - исход летальный. Профессиональный удар!
        Пронин растерянно и устало смотрел на товарищей. Пронин видел немало смертей - не десятки, а сотни и тысячи. Но гибель двух дорогих ему молодых людей оборвала сердце. «Так не должно было быть. Где-то мы ошиблись. Не должен был Вольф так рисковать… Все-таки школа Аугенталера…»
        - Вы допросили очевидцев?
        - Говорят, Горбунов искал вас, товарищ Пронин. И нашему офицеру просил передать. - Никифоренко достал из рукава записку и прочитал: «Иван Николаевич, у Малля нет запонки на левой руке».
        - Вот оно что. Вольф видел, как он писал записку?
        - Вольф стоял рядом.
        - Теперь все ясно. «Говорил же я ему, за Маллем больше не следи, твое дело - Лена. Да, сглазил я Горбунова, раньше времени похвалил…»
        Но дело еще не было закончено. К Пронину подвели Малля:
        - Вы говорили мне, господин Малль, что уже поздно надевать запонки… Приказ уже получен и исполнен, так?
        Малль смотрел на Пронина недоуменно.
        - А не слишком ли рано вы нас похоронили? Никифоренко, приведите этих!.. - Пронин брезгливо махнул рукой.
        Три молодых человека в наручниках стояли возле молодого чекиста.
        - Ваши друзья, господин Малль, забыли свертки… Здесь, в Зеленом театре. И, кажется, они не очень стремились попасть на второе отделение концерта. Ай-яй-яй, молодые люди, как вам не стыдно. Ведь для второго отделения Леонид Осипович приберег свои самые лучшие матросские вальсы… Да, товарищи, эти господа уже похоронили нас, потому что их свертки должны были взорваться, - Пронин посмотрел на часы, - полторы минуты назад. Ну, вот уже почти две минуты назад. От театра осталась бы груда пепла. А гибель иностранного посла, знаменитого певца и нескольких сотен ни в чем не повинных граждан стала бы «горячей» темой для всех западных журналистов. Они ведь давно пишут, что истощенный войной Советский Союз - это колосс на глиняных ногах, пороховая бочка… Вот вы и поднесли к ней спичку… Спасибо за любезность!
        Малль молчал. Но, кажется, он понимал Пронина, говорившего сейчас по-русски.
        - Нет, господин Малль не был организатором теракта. Его использовали как ходячий шифр. Через него Вольф руководил операцией. Кто такой этот Вольф - рассказ особый. Да, друзья, если бы тогда, в театре оперетты, я не обратил внимание па трюк с запонками, мы бы вряд ли разгадали их маневры.
        Пронин снова повернулся к Маллю:
        - Вас, господин дипломат, ожидает особо охраняемый автомобиль. Посол Швейцарии находится здесь, так что можете быть уверены, все формальности будут соблюдены.
        А теперь, Леонид Осипович, - грустно сказал Пронин, - продолжайте концерт. Люди пришли послушать вас. Не лишайте их этого удовольствия.
        Потрясенный Утесов громко сказал:
        - Этот вальс мы посвящаем майору Пронину - человеку, который спас наши жизни!
        Зрители вновь заняли свои места. Пронин встал и направился к выходу. Он шел вдоль прохода с непроницаемым лицом, и ему казалось, что какой-то другой человек, а не он рыдает, хватается за сердце, не в силах вынести боли от страшных потерь. Железнов, Лена, Андрей… Не нужно вальсов, ему не хочется никого и ничего видеть.
        Уже в парке Пронина догнал Хармиш. Он подошел к Ивану Николаевичу, окруженный помощниками.
        - Вы спасли мне жизнь. Вы спасли от позора Швейцарию. - Посол энергично тряс ему руку.
        - У вас своя работа, у меня - своя.
        - Но вы совершили подвиг. Моя страна не может оставить вас без награды. - Подручный Хармиша протянул Пронину нарядный футляр. - Возьмите, Иван Николаевич. Таких часов всего-то выпущено десять штук. «Партия миллионеров». Один экземпляр - ваш. Видите, на нем и номер обозначен - восемь. Носите на здоровье.
        - Нет, уважаемый. Я сюда приехал в часах фабрики «Победа», в них и вернусь домой. - Пронин взглядом искал Никифоренко. - А эти часы я передам на наш опытный завод. Пусть изучают, как швейцарцы с такими механизмами управляются. Изучат - еще лучше вашего сделают.
        - «Партия миллионеров»! Что за странный человек, он отказывается от целого состояния! - шепнула Хармишу супруга. Посол только пожал плечами.
        - У каждого своя партия миллионеров.
        Дипломатам оставалось прогуливаться по парку в недоумении. А Пронина нагнал запыхавшийся Кирий:
        - Все в порядке, Иван Николаич! Я маршала сразу отвел в сад. Товарищ Берия мне руку пожал.
        - Да ты молодцом, Кирий, молодцом. Свободен на сегодня. Нарзану, что ли, попей.
        Ровесник русской революции
        Ночью и утром Пронин докладывал Берия об операции. Маршал прочувствовал, что здесь не обошлось без личной трагедии, и с непривычным жаром говорил о высоких наградах, которые ждут Пронина, Коврова, Кирия и других… «Такие люди, как ты, целой армии стоят. Этот Вольф… Правильно ты его. Живым он нам и не нужен».
        Вечером следующего дня в гостиничном номере Пронина собрались друзья. Утесов, Никифоренко, даже Ковров прискакал из Москвы по случаю окончания важной операции. Он не любил самолетов, но тут уж наплевал на суеверия. На столике стоял коньяк, на тарелке лежал нарезанный тонкими дольками лимон, посыпанный сахарной пудрой.
        - Ты, Иван Николаевич, снова победил. И группу военных преступников задержал, и швейцарцы остались довольны. Герой!
        - Не забудьте о двух погибших. В придачу ко всем нашим гениальным победам… Да и Вольфа я не сумел взять живым.
        - Зачем вы так, Иван Николаевич, - сказал Никифоренко, - врачи говорят, девушка будет жить.
        - А Вольфу этому, собаке, собачья смерть! - подытожил Утесов своим знаменитым хриплым баритоном.
        - Что удивительно, а ведь Вольф - почти ровесник нашей революции, да и обстоятельства появления его на свет - вполне революционные, - негромко проговорил Иван Николаевич Пронин. - Неисповедимы пути наши.
        - Ну-ка, - оживился Утесов, почувствовав, что за этими словами кроется интересная история, - расскажите нам о человеке, из-за которого мы вчера чуть не взлетели на воздух.
        - Надеюсь, секретной информации в твоем рассказе, Иван Николаевич, не будет, - вставил веское слово генерал Ковров.
        Пронин обвел взглядом собравшихся:
        - Конечно, если не считать секретов буржуазных. Итак. Как только я понял роль в операции тандема Малль - Вольф, меня более всего занимал вопрос: почему столь уважаемый и мирный человек, каким является Франц Малль, участвует в деятельности группы Аугенталера? Я тщательно изучил его досье и обратил внимание на маленькую деталь тридцатилетней давности. Малль, как и Вольф, учился в свое время в Париже. Правда, не в Сорбонне, но все-таки на юриста. И там, в самый разгар Первой мировой войны, с ним случился один казус. Он вообще в то время слегка отклонился от пути праведного буржуа - сказалось влияние бунтарского парижского студенчества. Итак, отпрыск благородного семейства крупных торговцев участвовал в антивоенных митингах, приветствовал русскую революцию и даже… влюбился в простую француженку - из тех, кого Тургенев называл гризетками, подружками студентов. От этой бунтарской любви явился плод, названный Гюставом Жубером. Но тут вмешался старик Малль, отец Франца. Сын был препровожден из Парижа в Берлин. А внук? К счастью, нашим специалистам удалось отыскать его следы. Внук был отдан в частный
пансион в Богемии, но уже под онемеченным именем Густав.
        Франц Малль благополучно завершил свое образование, через два года вернулся в Швейцарию и счастливо сочетался законным браком с дочерью бернского банкира. Карьера его неудержимо шла в гору. К 1937 году он уже был достаточно известным в мире общественным деятелем, пользующимся заслуженным авторитетом и даже имеющим влияние на правительства некоторых западных стран.
        А вот Густав Малль-Жубер к этому времени уже достиг студенческого возраста. Был этот молодой человек взглядов, скажем, экстремистских. И очень рано стал интересоваться политикой, но не политикой вообще, а политикой в ее нацистском понимании. Гитлеровская партия и незаконнорожденный сын швейцарского буржуа очень подошли друг другу. Молодой Густав знал три языка, был энергичен, умен. Но он оставался незаконнорожденным, циничным и озлобленным, хотя и умел скрывать свои чувства и убеждения. Кстати, он увлекался спортом. Сильный малый, между прочим!
        Время от времени он получал немалые денежные суммы от отца.
        Когда Вольфу стукнуло семнадцать лет, он появляется в Женеве на пороге дома Маллей. И тут Франц Малль снова уклонился от пути правоверного буржуа. К несчастью, жена не подарила ему сына, и отец сделал ставку на своего бастарда. Тем более что тот ведь был плодом пылкой юношеской любви. Сам же молодой человек действовал целенаправленно и напористо.
        Малль не мог действовать открыто, этого не позволяла буржуазная мораль. Но тем не менее Густав по стопам своего отца был препровожден в Париж. Чтобы сохранить семейную тайну, он согласился жить во Франции под вымышленным именем - Карла Гаусса. Его фотография имеется в личном деле. Нет сомнений, что это молодой Малль. Будучи активным членом нацистской партии, Густав Жубер уже давно выполнял особые поручения своих боссов. В Париже он, как и его беспутный отец, сошелся с социалистами, стал членом марксистского кружка… Через три года, после падения Франции в 1940 году, почти все члены этого кружка были схвачены гитлеровцами.
        А дальше его жизнь совершила новый поворот. Молодой негодяй стал шантажировать своего папашу. И в 1943 году у дипломата и миротворца появился новый секретарь - Юрген Вольф. Имя это было выбрано неслучайно. Настоящего Юргена Вольфа еще до войны нацисты схватили как сочувствующего коммунистам. Он погиб. Теперь это доподлинно известно.
        Пронин перевел дух, отхлебнул чаю. Одного глотка было мало, он выпил целую чашку и еще подлил себе из заварного чайника. Все почтительно молчали, ждали продолжения рассказа. Даже Утесов молчал и вертел в пальцах папиросу. Пауза выдалась недолгой, Пронин продолжал:
        - Так господин Франц Малль оказался связанным с гитлеровской военщиной. Нам еще предстоит выяснить, какие фашистские поручения выполнял швейцарский миротворец. Безусловно, столь крупную фигуру берегли для наиважнейших действий. Даже во времена падения фашистского режима Малля сохранили.
        А вот после войны на сцену выступила еще одна сила - Америка. Фашистские преступники могли понадобиться этой новой силе только в качестве исполнителей ее воли. Группа полковника Аугенталера напрямую получала инструкции из-за океана от господина Тейлора, хорошо известного мне по Риге. Вольф-Жубер-Малль был в этой группе одним из самых деятельных членов. И сын вывел на сцену отца.
        - Вам бы, Иван Николаевич, на досуге романы для семейного чтения писать - такой рассказчик пропадает в недрах секретных органов! - воскликнул Утесов, когда Пронин завершил свой рассказ.
        - Ну, что же, выйду, даст бог, на пенсию, может, и займусь сочинительством, - грустно проговорил Пронин, поглядывая на генерала Коврова.
        Ковров всплеснул руками:
        - Иван Николаич, а откуда ты так оперативно получил всю информацию про этого Вольфа? Ну, я понимаю, ты умеешь искать, умеешь формулировать точные вопросы. Но - так быстро! У тебя же времени было совсем в обрез!
        Пронин поднял брови:
        - Я имею право рассказать об этом только в общих чертах. У меня был отличный консультант - профессионал высшей пробы. Это адвокат из Замоскворечья, которого некоторые из нас подозревали в связях с врагом. А он совершил профессиональный подвиг. Все разузнал, со всеми перезнакомился. Вы еще не раз услышите про этого человека! Поверь мне, товарищ Ковров, есть у нас достойная смена, есть. Война быстро закалила этих ребят.
        Пронин встал с кресла, показывая, что рассказ окончен. В одно мгновение из гениального контрразведчика, рассказывающего о своей победе, он превратился в усталого меланхолика с грустными глазами.
        - А про Аугенталера вы нам расскажете? Как его брали? - не унимался джазмен. - Чертовски интересно!
        Иван Николаевич смотрел куда-то мимо собеседника. Если бы Утесов обладал даром проникновения в чужие мысли, он увидел бы в них бледное лицо раненой девушки. Пронин сказал скороговоркой, как бы отстраненно:
        - Расскажу. Непременно. Потом. Если очень захотите. Теперь же мне надо спешить в Москву. Знаете, в сентябре грядут большие торжества, посвященные победе над милитаристской Японией. Ожидается такой наплыв иностранцев, что нам - квалифицированным гидам - наверное, придется работать без выходных.